Ветераны ВОВ. Михаил Борисович Горелик. Florida & Us Magazine, February- March-April, 2017

Ветераны среди нас ___________________________________

Михаил Борисович Горелик Кто такой в нашем понимании счастливчик? Обычно мы называем так людей, избежавших какого-то несчастья, катастрофы либо получивших что-то невероятное в подарок от жизни. А в какой степени надо быть счастливчиком офицеру, командиру артиллерийской батареи, к тому же еврею, который на протяжении трех ужасных военных лет чудом уходил от неминуемой гибели в фашистских концлагерях, боясь разоблачения по национальному признаку?! Михаил Борисович Горелик родился 14 августа 1919 года в белорусском поселке Паричи Гомельской области. Его отец был кузнецом, а мама работала воспитательницей в местном детском садике. В семье было шестеро детей – четыре мальчика и две девочки. Война забрала всех родных, в живых остались только Михаил и его сестра Рива – на момент оккупации их не было в Паричах. Фашисты уничтожили более 5 тысяч евреев из их родного поселка, не пощадив ни детей, ни стариков... Мы беседуем с Михаилом Борисовичем Гореликом о том времени, которое при всем желании забыть невозможно. И ветеран в свои 97 лет все помнит, до сих пор это незаживающая рана в его сердце, которая вылилась пронзительными стихами в его поэтическом сборнике «Бешеные волки». А несколько лет назад Михаил Борисович написал автобиографическую повесть «Еврейская доля». Выдержки из нее с согласия фронтовика мы и предлагаем нашим читателям. За несколько недель до начала Великой Отечественной войны Михаил Борисович окончил с отличием Одесское артиллерийское училище им. М.В. Фрунзе и вышел оттуда в звании лейтенанта. В своей книге ветеран вспоминает: – За отличную учебу я получил поощрительное назначение: служить в европейской части СССР. Меня направили в 318-й артиллерийский полк, который располагался в Новобелице под Гомелем. Как же я радовался этому! Ведь мне предстояло служить не так уж далеко от родного дома. И как расстраивались те лейтенанты, кто не блистал в учебе. Их-то отправили в артиллерийские казематы береговой обороны на Дальнем Востоке у Тихого океана! Кто бы знал, что спустя считаные дни сожалеть о том, что не был пустоголовым, придется мне! Прибыв на место службы, Михаил Борисович обнаружил, что его полк находится на артиллерийских учениях в лагере «Большевик» под Бобруйском, всего в 50 км от его родного поселка Паричи. Естественно, молодой лейтенант мечтал об отпуске, чтобы

12

Florida & Us

встретиться со своими родными, просто наяву грезил, как он поплывет из Бобруйска в Паричи на пароходе... Но командир полка полковник Сабеев сказал, что есть приказ никому отпуск пока не давать. Однако, войдя в положение молодого офицера, разрешил Михаилу Борисовичу пригласить своих родных к месту учений на пару суток и позволил отлучиться из части в Бобруйск позвонить своей семье. Разговор с мамой состоялся 21 июня, они договорились, что завтра он встретит их с папой, братьями и младшей сестрой на пристани в 9 утра. Только «завтра» уже не было...

– ...нас разбудил грохот взрывов. Было четыре часа утра 22 июня 1941 года. Бомбили Бобруйский военный аэродром и красные казармы. Уже гибли граждане СССР!.. Первое после начала войны собрание состоялось в пятом часу утра. Перед нами выступил командир полка и приказал в кратчайшие сроки собраться и отправляться на восток. Вот так, не побывав в родных местах и не успев встретиться с семьей, я с тяжелым сердцем уходил вместе со своим полком. Все планы, надежды, мечты в одно мгновение оказались уничтоженными проклятой войной! Помню, как на запад тянулись усталые подразделения, солдаты с винтовками, танкетки, легкая артиллерия... Скорбный путь, ибо назад им уже не суждено было вернуться... Нам приказано было добраться до наших орудий и тягачей, которые находятся в Новобелице. Мне, как и другим лейтенантам, выдали пистолет, красноармейцев укомплектовали трехлинейными винтовками, и мы двинулись в дорогу. Жуткий был путь. Мамочки несли на руках маленьких детишек, мешки со скарбом, едой. На обочинах лежали тела убитых мирных жителей, погибших при бомбежках, а кругом валялись их брошенные вещи… В своей части полк не задержался, был отправлен на железнодорожную станцию Гомеля, где военных вместе с техникой загрузили в вагоны и повезли в Москву, а уже оттуда – в Горохо-

вецкие лагеря в резерв. Связано это было с тем, что в условиях массового отступления, которое тогда происходило по всему фронту, тяжелая артиллерия оказалась неэффективной. В тылу Михаил Борисович пробыл до сентября 1941 года в должности командира взвода, а потом был отправлен в Московский генеральный штаб Красной армии. Когда он прибыл туда, выяснилось, что там ожидали командира дивизиона, а не взвода: так начальство Горелика постаралось избавиться от слишком умного, неудобного лейтенанта. Расчет сработал: посмотрев его бумаги, отличную характеристику из училища, Михаила Борисовича отправили в Саранск, в Красные казармы, где формировался новый артиллерийский полк. С согласия командира и комиссара полка Горелик стал командиром батареи четырех 122 мм орудий. Вскоре полк направили на фронт.

– Писать много о периоде с зимы 1941 по весну 1942 годов я не стану. Это было поистине историческое время, и о нем написана не одна тысяча книг, документальных и художественных. В это время моя судьба мало чем отличалась от судеб миллионов людей, призванных на фронт... ...Далее я поведаю вам о самом трагическом времени моего боевого прошлого – о последних боях второй батареи первого дивизиона 236-го артиллерийского полка, где я был командиром батареи (возможно, номер полка был другим. – Прим. ред.). Светлая память тем, кто погиб в этих боях! Из Википедии, ru.wikipedia.org: Харьковская операция 1942 года или Вторая харьковская битва — крупное сражение Великой Отечественной войны. Наступление советских войск началось как попытка стратегического наступления, но завершилось окружением и практически полным уничтожением наступающих сил Красной армии (операция Fredericus). Из-за катастрофы под Харьковом стало возможным стремительное продвижение немцев на южном участке фронта на Воронеж и

Ростов-на-Дону с последующим выходом к Волге и продвижением на Кавказ.

– Наша сторона несет существенные потери. 20 июня 1942 года. Идут упорные слухи, что противник собрал силы и окружает Юго-Западный фронт. Наш полк то и дело перебрасывают на самые опасные участки: мы-то относимся к так называемому резерву главного командования, а это автоматически означает, что на участки, где немцам удается прорвать фронт, посылают именно нас. Батарее было дано задание выбрать позицию у моста и не пропускать ни танки, ни другую технику противника. И во что бы то ни стало в половине девятого утра уходить на юго-восток, где советские войска прорвали окружение.

– Позиции я обозначил в самых высоких кустах. От тех кустов, что нам мешали, мы избавились. Оставили те, что были необходимы для маскировки. Орудия я расположил метрах в тридцати друг от друга. Чтобы окопаться, нам понадобился час... Но не успели мы расположиться на рубеже, как увидели, что в нашем направлении движется развернутый взвод противника. Когда часть взвода перешла на наш берег, а остальные оказались на середине моста, мы дали внезапный залп из стрелкового оружия и этим остановили их. Кто-то, чтобы спастись, начал прыгать с моста в воду. Другие подняли руки. Так мы обезвредили врага. Врагом нашим в этом конкретном случае оказались не немцы, как вы могли подумать, а румыны. Румынский взвод прочесывал местность миноискателями. На допросе их командир сообщил, что шесть немецких танков с экипажами находятся в ближайшем селе... Согласно приказу начальника штаба я должен был взорвать мост, и урочное время подходило. Мы согласовали свои действия с командирами взводов. Все решили, что мы взорвем мост и пойдем на восток, к нашим войскам... И тут раздался чей- то крик: «Танки!» ...Нам предстоял неравный бой... Танки приближались... На мост им въехать не удалось. Я не позволил этого, дав команду: – Первому орудию по пятому танку... второму орудию по первому танку прямой наводкой – огонь! В тот же миг с первого танка слетела башня, а из пятого повалил густой дым. Гады! Третьему

танку удалось подпортить нам картину: между станин первого орудия разорвался снаряд. В результате двое бойцов, заряжавших орудие, погибли, а наводчик был ранен. Я не мешкая встал на место наводчика и сполна расплатился за убитых ребят: превратил немецкий танк (чудо их техники!) в бесполезную груду металла! Примерно та же участь ожидала и четвертый танк. Немцы хотели повернуть обратно, подставили бок, и я не преминул этим воспользоваться! С помощью орудий мы уничтожили в совокупности пять танков... Теперь нам предстояло довершить приказ командования. Мост был взорван двумя снарядами и несколькими минами. Оставался вопрос, что делать с румынами? Взять их в плен мы не могли себе позволить, так как уже находились в глубоком тылу врага. Сами румыны ничего иного, кроме расстрела, от нас не ожидали и выглядели чрезвычайно испуганными и жалкими. Но я не мог! Понимаете, не мог их расстрелять! И так слишком много смертей!.. Румын отпустили... Батарея двинулась на юго-восток, но по дороге артиллеристы наткнулись на фашистов, и пришлось вступить в схватку. В этом последнем бою были использованы все снаряды, орудия стали просто обузой. Но оставить их на поле боя было нельзя. Фашисты сразу бы смекнули, что у бойцов нет снарядов, а это значит, что догнали бы и уничтожили всех оставшихся в живых. Поэтому, погрузив раненых и убитых, двинулись к ближайшей деревушке.

– Я принял решение взять пятерых бойцов, чтобы отвезти тягачи за село, в поле, где были густые заросли подсолнечника. Там мы вместе с водителями спрыгнем, а тягачи пусть в одиночку продолжают путь. В таком случае, даже если немцы заприметят их, это уже будет достаточно далеко от деревни, чтобы уловить связь... Остальным бойцам батареи надлежало ждать нас и, если мы через пару часов не вернемся, ночью выдвигаться из деревни на восток, а днем прятаться... И вот мы в пути. Слышится уже знакомый, но оттого не менее жуткий гул моторов немецких «юнкерсов». Я прошу водителя (Юсупова.

– Прим. ред.) поднажать на газ. Чувствую, что промедление для нас смертельно опасно. Поле

с подсолнухами приближается. В нем наше спасение!.. Вот уже контрастно обозначились стебли подсолнухов. Они выше человеческого роста. У меня появилась уверенность, что уцелеем... Я вздрогнул оттого, что где-то совсем рядом разорвалась бомба. Мы одновременно спрыгиваем с машины. Я бегу направо, Юсупов налево. На нас сыплются бомбы. Я успел прыгнуть в воронку от некогда взорванной бомбы. «Юнкерсы» спустились ниже. Ищут нас, гады! Почти год я провел на фронте, но никогда раньше не испытывал такого всеобъемлющего ужаса от налета авиации! Я видел перед собою торчащие из-под шлемов оскалившиеся злобой морды фашистских пилотов! Первый наш тягач загорелся. Из него валит черный едкий дым. Слышен треск. Это взрываются бочки с мазутом. И все это происходит всего в метрах ста от моего укрытия. Возможно, Васин (водитель другого тягача. – Прим. ред.) не прикрепил затвор к акселератору. Живы ли водители? Поле окутано клубами дыма. Слышу, как взрывается второй тягач, в нос ударяет запах гари, трещат пулеметы. Перед глазами кружится карусель из шести «юнкерсов». Все это сливается в сплошной ревущий адский круг. Нервы, кажется, уже не выдержат! Вот мне и конец! Из нас пятерых выжили только я, Юсупов и Васин. Двое других погибли. Нас спасло то, что мы успели спрятаться в воронках. Страшнейший гул летящей бомбы – последнее, что я слышал, прежде чем потерять сознание... В себя я пришел от того, что кто-то бил меня по лицу... Это Васин: «Товарищ старший лейтенант, возле вас взорвалась бомба и вас засыпало. Вот воронка! Мы вас вытащили и положили на бруствер. Думали, вы погибли. Вас привел в чувство румынский солдат». Я машинально ощупываю себя. Ищу пистолет, чтобы застрелиться, но пистолета нет! И даже ремня с портупеями и планшетом при себе не обнаруживаю. Карманы тоже пусты. Водители помогают мне встать. Ну, как помогают – поднимают практически, сам передвигаться я пока не могу. Замечаю, что у них тоже нет ремней. Рядом с нами чьи-то чужие военные. Смутно проскальзывает воспоминание: да, солдат, похожих на этих, я где-то видел. Видел. И вдруг слышу, как Васин обращается ко мне. В его словах разгадка: – Вчера у моста вы отпустили взвод румын. Вот они – румыны! Мне все стало ясно. ...Вот так волею судьбы я оказался в плену у румын. Их подразделение находилось в деревне Павловка (Харьковская обл. – Прим. ред.). Измученный, контуженный, но я все еще был жив. Живой! И за жизнь свою мне не раз предстоит сразиться в неравном бою с врагом, страшнее которого не видел мир... Продолжение о годах, проведенных в плену, в мартовском выпуске журнала. Ирина Насекайло

Florida & Us

13

Ветераны среди нас ___________________________________

Михаил Борисович Горелик Мы продолжаем печатать выдержки из книги «Еврейская доля», написанной Михаилом Борисовичем Гореликом, бывшим в годы Великой Отечественной войны командиром артиллерийской батареи и попавшим в плен к фашистам при выходе из Харьковского окружения в июле 1942 года. ПЛЕН – Чего больше всего боится еврейский фронтовик? Что видится ему в кошмарном сне? Не пули и бомбы, не грозные самолетыистребители и даже не танки... Самое страшное, что может произойти с евреем на войне – это фашистский плен!.. Я не хочу умалять страдания людей других народностей, которые принесла им война, но, в отличие от них, евреи подлежали уничтожению безоговорочно, просто по факту своей национальной принадлежности. Их поведение тут ничего изменить не могло. Хотя нет, могло!.. Ведь я выжил, несмотря ни на что! Где-то мне помогла случайность, где-то – находчивость, но над всем этим стояла неуемная жажда жизни. И жизнь оказалась сильнее смерти! Страшный старт трех лет фашистского ада начался для Михаила Борисовича с деревни Павловка Харьковской области, когда контуженный двадцатилетний старший лейтенант попал в плен к румынам. Вместе с ним в плену оказались водители тягачей его артиллерийской батареи – Юсупов и Васин. И уже там, на этом первом этапе своих нечеловеческих испытаний, жизнь Горелика готова была оборваться каждую минуту, и так продолжалось до самого его освобождения. А тогда, в деревне Павловка, по доносу одного уголовника, распознавшего в нем «иудобольшевика», он стоял на краю своей будущей могилы – воронки от взрыва бомбы. И в тот момент, когда рука этого же предателя (румын отказался расстреливать полуживого человека) передернула затвор и он стал целиться, подъехала немецкая легковушка с румынским офицером, говорившим немного по-русски.

– Мы румыны, а не немцы, евреев не убиваем! – сказал офицер спокойно, словно хотел подчеркнуть разницу между ним и немцами. – Но пленных офицеров мы передаем немецкой стороне. Вам нужно бежать. Они вас не пощадят... Он снова посмотрел на меня. Мой вид

8

Florida & Us

говорил красноречивее любых слов: больной, почти убитый человек.

– Да ты не только бежать, ходить не можешь, – констатировал офицер. Потом он что-то сказал солдатам по-своему, сел в машину и уехал в сторону деревни... Но расстреливать меня не стали. Меня привели обратно в сад... Ранним утром всех военнопленных с конвоем погнали к автомагистрали. Впереди шла другая колонна, конвоируемая немцами. Когда колонны поравнялись друг с другом, немцы приказали выйти вперед евреям. Так как никто не вышел, три немца прошлись вдоль строя и вытащили тех, кто казался им евреем. Таких набралось семь человек, но Михаил Горелик не попал в их число. А затем проверяли просто – приказали спустить брюки. Всех, кому был проведен обряд обрезания, расстреляли на месте. Один человек клялся, что он татарин, у них такой же обряд проводится, но его никто не стал слушать. Документов ни у кого не было, все забрали румыны. А вот для Михаила Борисовича отсутствие паспорта с пятой графой (национальность) давало надежду на спасение.

– Около тринадцати часов пополудни нас пригнали в ссыльный лагерь на окраине городка Горловка. Мы стоим в большом дворе возле комендатуры... Лагерь окружен колючей проволокой... Наконец появляются и начальники лагеря... Слышу крик переводчика... Фраза его негласно предназначена мне: – Комендант требует жидам выйти! Понятно, никто не тронулся...Тут мы услышали справа рычание и лай овчарок, и дружно повернули головы: на наших глазах две собаки ели куски мяса. И в том не было бы ничего примечательного, если бы мясо это не было человеческим, которое они отгрызли от голого молоденького еврейского парнишки... Переводчик тем временем неистовствовал:

– Если жид выйдет сам, его пристрелят быстро и без мучений! Не выйдет – будет уничтожен примерно таким образом! Один из фашистов прошелся вдоль строя. Я сделал вид, что мне все равно... Почему выдержал я? Почему не вышел? Все равно хуже смерти ничего нет. Велика ли разница, как именно убьют? ...После «приемочной» процедуры нас рассортировали по национальному признаку... Я оказался с национальными меньшинствами, кавказцами. Со мной рядом уже нет ни Васина, ни Юсупова... Я остался один. В отсеке одна казарма... Лег на голую притоптанную землю – даже травинки не осталось. И тут же услышал лай собак... Мимо лагерного забора шла какая-то странная толпа людей... Это были жители еврейского гетто, которых вели на казнь. Всех. Женщин, детей, мужчин, стариков, подростков... Их было много, человек пятьсот, не меньше. Я cлышу, как кто-то довольно громко говорит, что сегодня это уже третья партия. Чудовищное зрелище! Я завороженно смотрел на них, обреченных на гибель... Женщины держали на руках маленьких детей; те, кто был постарше, шли рядом с матерями, цепляясь за платье. Некоторые несли в руках свертки. Со всех сторон их окружали немецкие автоматчики и полицаи-украинцы. Шествие замыкали солдаты с двумя собаками, а позади них тянулись три подводы с теми, кто идти был не в силах. Никто из них не плакал, не рыдал. Даже маленькие дети молчали... Недалеко от лагеря сосновый лесок. И вот спустя где-то полчаса я слышал, как оттуда доносились методичные, с равными одноминутными интервалами пулеметные очереди. Смертельный конвейер работал четко...

...В этот день (было) пять таких групп, проходивших свой последний скорбный путь мимо нашего лагеря. В тот день две с половиной тысячи человек лишились жизней! ...Три подводы, которые везли на расстрел в лес немощных евреев, возвращались до краев заполненными другим страшным грузом – вещами и одеждой убитых... Подобно другим пленным, я лежал на земле в отсеке для нацменов и, невзирая на усталость и болезненное состояние, не мог уснуть. Голод и жажда немного притупляли страх быть заживо разорванным натасканными псами, иначе можно было бы запросто лишиться рассудка. Я был уже на грани! Внезапно раздалась команда: новоприбывшим построиться в шеренгу по одному. Отдал эту команду украинец с каким-то жутким акцентом... Потом появились три офицера. Двое из них были увенчаны крестами на кителях... Троица палачей дважды обошла шеренгу из пятидесяти-шестидесяти пленных, пристально вглядываясь в лицо каждого, кто мог, по их понятиям, подходить под описание типичного еврея. Они тыкали пальцем в человека, и раздавалась команда, от которой все замирает внутри: – Raus! Raus! (в переводе с немецкого – «выйти». – Прим. ред.) Напротив меня остановился офицер с серебряным погоном, крестами и глубоким шрамом, прорезавшим его левую щеку... Я его не испугался и смотрел так, будто мне все безразлично, хотя невольно ждал, что вот и мне скажут “raus”. Я уже настолько адаптировался к тому, что нахожусь в постоянной опасности, что, встретив эту самую опасность лицом к лицу, не испытал страха. И он ушел. Не зря, верно, считается, что если заглянуть волку в глаза, он уйдет! Отобранных по подозрению в еврействе повели в комендатуру. Казалось бы, опять пронесло, но тут к Михаилу Борисовичу прицепился тот пьяный украинец, который проводил построение. Этот фашистский прихвостень решил показать немцам, что они не умеют распознавать евреев.

– Я понял, что терять мне уже нечего. Моя жизнь отныне — ценность только для меня самого! Во мне что-то взбунтовалось: лучшая защита – нападение! Не зря же мне частенько говорили: – Ну, Михайло, ты – артист! И откуда только отвага взялась?! Я злобно ответил ему, коверкая русскую речь на кавказский манер: – Что ты ругаеш мою мат?! Я твою мат нэ ругаю! Что, нэ выдыш? Я армянын. Что кричиш на мэнэ «жид»? Я нэ кричу на тэбэ «жид»! ...Мой отчаянный выпад возымел эффект. Кто-то из пленных крикнул:

– Что ты пристал к армяшке? Уголовник смягчился: – Пусть пойдет со мною в казарму. Там проверим. Если он не жид, извинюсь! И опять судьба подвела Михаила Борисовича к краю обрыва, и снова невидимый ангел-хранитель спас. В казарме, куда затащил его украинец-полицай, которого, как оказалось, звали Петро, проверили принадлежность Горелика к евреям традиционным приказом спустить брюки. Но в эту ночь планировалась крупная операция по уничтожению гетто, и подельники Петра посоветовали отпустить пока его: «Он от нас не удерет. Разберемся утром». А наутро выяснилось, что пленных перевозят из этого лагеря в другое место. За завтраком Михаил Борисович познакомился с армянином по фамилии Ованесян.

– ...Он (Ованесян) рассказал мне, что слышал, как полицай Петро хотел из меня «жида» сделать. Но раз меня отпустили, стало быть, я армянин. Разумеется, я не мог поведать ему, как все обстоит на самом деле. Доверять нельзя было никому! Я попросил его говорить со мной по-русски, пояснив, что армянский язык знаю плохо, так как воспитывался в детском доме в Баку, а это в Азербайджане. Эту легенду я придумал самостоятельно, и она не раз еще выручит меня впоследствии!.. ...Следующие несколько дней мы тряслись в вагонах, пока нас не доставили в Днепропетровск... Лагерь размещался в бывшей тюрьме... Нас построили, и первой командой было опять: – Жидам выйти! И опять никто не вышел. А фашистские изверги снова и снова обходили колонну, все пристальнее и пристальнее вглядываясь в лица людей. Серые глаза одного из них впились в меня – вот-вот крикнет: – Raus! И вновь время замирает. Мгновение кажется целой вечностью. Но Господь и тут меня уберег!.. Долго в Днепропетровске мы не пробыли. Спустя несколько дней нас снова погрузили в товарняки и повезли в Польшу. Там в городе

Ченстохова был постоянный лагерь. Но перед этим надлежало пройти так называемую «профилактику». Нас постригли наголо, а потом по одному запускали в эту «баню». У дверей с обеих сторон стояли двое: увешанный крестами немецкий офицер и палач в гражданском облачении. Штатский уставился на мой половой орган: – Нация какая? Я к тому времени уже понял, что от умения быстро соображать зависит жизнь, и невозмутимо ответил: – Вы что нэ выдытэ, я ростовский татарын. Мне повезло. Он впустил меня в моечную... Татары – мусульмане. У них тоже практикуется обряд обрезания... В постоянном лагере нам определили пятый блок, где уже жили ранее попавшие в плен армяне и узбеки... Потом нам приказали построиться... Во дворе я увидел сидящего за столом человека... Он по очереди записывал данные каждого военнопленного. Я назвался Саркисяном Гариком Акоповичем из Ростова. Младший лейтенант 411-го пехотного полка. На фронте пробыл одну неделю. Затем человек, стоявший рядом с «писарем», повесил мне на шею квадратную дощечку размером с небольшой кусочек хлеба, на котором значился номер. Этот номер я не запомнил, так как мне не довелось носить его долго...

– Отныне это твой паспорт. Будешь отзываться на него. Так началась моя жизнь уже не в качестве человека. Теперь вместо имени у меня была безликая комбинация цифр... Живя в лагере, я кроме как на построение для проверки и получение баланды старался лишний раз не высовываться, чтобы не напороться на какого-нибудь предателя еще раз... К сожалению, Михаилу Борисовичу пришлось еще раз столкнуться с предательством. Один день, когда военнопленных отправили копать ямы для очередных жертв гетто, он встретился с предателем по фамилии Фоменко из предыдущего лагеря в Горловке, который знал истинную национальность Горелика. Там они совершили сделку – обменялись одеждой: Михаил отдал Фоменко свое более новое обмундирование и кожаные сапоги за молчание и еще делился частью своей дневной пайки. Поэтому там предателю не было смысла сдавать еврея

Florida & Us

9

Ветераны среди нас ___________________________________ немцам, но здесь... Михаил Борисович искал варианты, как избавиться от него. А тут как-то на утренней поверке кто-то хлопнул Горелика по плечу, и это был Лев Саркисян, старый друг по училищу, тоже попавший в плен. В лагере он работал санитаром при лазарете. Именно фамилия этого друга пришла Михаилу на ум, когда при приеме в лагерь записывали информацию военнопленных. И Лев Саркисян, когда узнал историю своего однокурсника, пообещал пригласить Фоменко в лазарет и подмешать ему яд в отвар против цинги. Но предатель успел все-таки сдать национальность Горелика немцам. Вечером Михаила забрали в комендатуру. Там офицер вызвал трех вахманов и приказал разделаться с евреем. Сначала тюремщики начали избивать его в кабинете, а потом вытащили во двор и, бросив на землю, принялись добивать. Последнее, что Михаил помнил: его подняли с земли и изо всех сил ударили лицом о старый тополь. Решив, что покончили с евреем, его там и оставили. Но не в планах Господа было забрать эту молодую жизнь. Через какое-то время он очнулся и просто нечеловеческими усилиями начал пробираться в сторону вышки, желая умереть самой легкой для него смертью – быть застреленным за побег. Еле передвигаясь и держась за стену какого-то здания, Михаил Борисович увидел на нем табличку «Лазарет», вспомнил своего друга Льва Саркисяна и, поколебавшись, решил зайти попрощаться.

– Вряд ли даже те, кто знал меня раньше, смогли бы с ходу сказать, что я – это я. Даже по голосу. Внешне я представлял собой не более чем окровавленный кусок плоти. Вот и Саркисян сразу не узнал меня, а когда разобрался, в чем дело, оторопел. Я молчал. Тогда он сказал, чтобы немного

успокоить меня: – Не бойся, тут все свои. Оказалось, что в лагере существует подполье, и военнопленные, работающие в лазарете, – подпольщики. Однако спасать засвеченного еврея было архиопасно, потому что если наутро фашисты не обнаружат тело, перевернут весь лагерь и найдут. Но главный врач Николай Семенович Болдин решил, что еще есть немного времени, чтобы что-то придумать, и Михаила Борисовича оставили. Главврач обработал все раны, проверил ребра. Также при осмотре выяснилось, что были выбиты один нижний и два верхних зуба.

– Пока Болдин занимался мною, Лева куда-то убежал, и вот он появился снова, но уже не один. С ним был командир похоронной команды Саша Одинцов. И вот эта благородная троица посовещалась между собой, как поступить. План был прост, как все гениальное, и невероятно сложен и опасен в смысле практического исполнения. Доктор Болдин предложил следующее. Саша, как бригадир, должен был начать свою работу примерно на полчаса раньше, чем остальная бригада. Чтобы вам было понятнее, я поясню: похоронные бригады занимались тем, что, как правило, до наступления рассвета собирали и вывозили мертвецов. Фокус был в том, что это не вызывало подозрений... Так вот, в задачу Левы Саркисяна и Саши входило положить на тележку, куда грузят мертвецов, одетый в мою одежду и с моим номером на шее труп, и подсунуть его под проволоку так, чтобы половина тела находилась внутри ограждения изолятора для смертников, а вторая – на территории основного лагеря. Тогда история выглядела бы так. «Юден» (еврей. – Прим. ред.) не был убит сразу. Ночью он очухался, находясь в горячке, попытался вылезть обратно в общий лагерь, но запутался в колючей проволоке и в конечном счете околел... План был рискованный, подпольщики боялись, что с подмененного трупа прикажут снять одежду, тогда фашисты поймут, что тело подменили. Но к счастью, все обошлось и прошло по плану.

М.Б. Горелик в молодости

– Первая опасность миновала, но моим спасителям предстояло решить еще одну весьма непростую задачу. Мой лагерный номер вместе с телом несчастного, смерть которого спасла мою жизнь, последовал за ним «на тот свет», а номер умершего временно перешел ко мне. Но если номер этот существует, значит, носитель его жив и должен после лечения в лазарете вернуться в свой блок... Минуло не меньше недели, прежде чем я начал соображать, на каком свете нахожусь.

10

Florida & Us

Все это время меня лихорадило, тело – сплошная рана. У врача не было уверенности, что я поправлюсь... Но молодость брала свое. Мои «центры», как сказал Болдин, оказались сильнее бомб и кованых сапог врага. Раны потихоньку заживали, и вскоре я уже был в состоянии ночами ходить по нужде, без помощи Саркисяна... ...Мне повезло. Прежде чем меня могли обнаружить, в лагерь поступила очередная партия военнопленных... Так вот, воспользовавшись этим «переучетом», который вынуждены были проводить фашисты, Лева Саркисян устроил мне новый номер. Старшим по пятому блоку был один полковник Красной Армии. Вот его-то и попросил Лева сделать для меня новый номер. Я снова «ожил» и числился в немецких записях, как номер 17479. Теперь звали меня уже не Гариком Саркисяном, а Маридом Маридовичем Гарояном... ...Прошло три недели с того трагического, но и счастливого для меня дня, когда я попал в лазарет, в славные руки доктора Болдина. В один из дней он подошел ко мне и сообщил, что на утро следующего дня назначена отправка пятого блока национальных меньшинств и шестого блока в Германию. Мне надлежало ехать с ними. Из соображений безопасности... Где-то в четыре часа утра я, попрощавшись со своими благодетелями, вышел из лазарета и ... пошел вдоль блоков... ... подошел к воротам, ведущим к плацу комендатуры. У ворот уже собралась толпа... Потом увидел, как возле пятого блока начали выстраиваться его обитатели. Я порадовался тому, что большинство армян знали меня не близко, так, наглядно. В свое время я, имея представление о зверских порядках лагеря, не стремился обзаводиться большим количеством друзей. У меня их было всего трое – Лева Мелконян, Сурен и Бубушьян. Сурена куда-то раньше отправили. Оставались Мелконян и Бубушьян. Для них у меня уже была сочинена версия событий, якобы происходивших со мною во время отсутствия... И вот нас впустили во двор комендатуры. Я узнал липовое дерево, об которое меня добивали... Дежурный по лагерю вместе с начальником караула, унтер офицером, пересчитали нас несколько раз. Один сдал, другой принял. И вот мы уже шагаем к станции. Нас опять загнали в товарные вагоны без окон... На третьи сутки нас высадили в немецком городе Людвигсбурге... Что ожидало военнопленного еврейского офицера в немецком концлагере и как ему удалось дожить до Дня Победы, вы узнаете в апрельском номере журнала. Ирина Насекайло

Ветераны среди нас ___________________________________

Михаил Борисович Горелик Невероятная история, трудная судьба и ангелы-хранители, оберегающие советского еврейского военнопленного в фашистском плену... Мы заканчиваем печатать выдержки из книги воспоминаний Михаила Борисовича Горелика «Еврейская доля». В прошлом номере остановились на моменте, когда военнопленных, вывезенных из лагеря, расположенного в польском городе Ченстохова, выгрузили из вагонов в немецком Людвигсбурге.

– По пути в Германию мне удалось немного отдохнуть от чувства постоянно нависавшей надо мною угрозы жизни, но чем ближе мы подъезжали к лагерю, тем чаще возвращались страшные мысли, тем сильнее сжимали они зловещим обручем мое сердце и мою голову. Сколько раз еще судьбе будет угодно вырывать меня из пасти кровожадного недруга?!.. Но, к удивлению Михаила Борисовича, в немецком концлагере поиски евреев, как это было в предыдущих, не велись, даже в бане не было проверки. Похоже, фашисты решили, что все еврейские военнопленные давно выявлены и уничтожены. Уже более трех месяцев Горелик находился в лагере, и все было спокойно. И вот конец января 1943 года. Военнопленных гонят с работ в бараки, и во дворе они видят прикрученного к столбу колючей проволокой человека, истекающего кровью, с отрезанными гениталиями. На шее у него висит табличка JUDE (еврей). Заключенным объявили, что на работу они завтра не пойдут: в лагере будут проводиться поиски «жидов».

– Весь лагерь гудел. Выдвигались разные версии. Одной из самых популярных и вероятных была, что этого еврея выдали татары. Он скрывался среди них, но в роковой момент не смог разговаривать по-татарски... В Ченстохове немецкий садизм я испытал на себе лично, так что могу рассуждать о нем со знанием дела. И все же то, что мне довелось увидеть у столба, потрясло еще сильнее. Возникла мысль, что вряд ли мне доведется тут выжить! И как пережить грядущую ночь?! Ожидание смерти – пытка, которая будет страшнее трех смертей вместе взятых! Мне двадцать один год! Как же хочется жить! И сколь ужасна такая жуткая во всех смыслах гибель! После того что я увидел тем вечером, меня снова посещают мысли о самоубийстве. Уж лучше броситься на колючий забор, чем пройти через муки,

10

Florida & Us

которым подвергли того несчастного! Но здесь, увы, сделать это не удастся. Бараки закрыты... Наутро началась проверка барака за бараком. Заключенных со спущенными брюками одного за другим прогоняют через строй фашистов.

– Крики у дверей похожи на пулеметный стрекот. Немцы смотрят на заключенных и определяют, кому что: – Links! Links! (налево (нем.). – Прим. ред.)

– Rechts! (направо (нем.). – Прим. ред.) Сей важной операцией руководит сам комендант лагеря. Вот я уже вижу немцев, стоящих у дверей с другой стороны. Каждый военнопленный должен пройти мимо этого живого строя эсэсовцев с заранее опущенными брюками, чтобы не задерживать людской поток. И что мне в этой ситуации делать? Как спастись, когда смерть дышит мне в затылок? Я решил действовать от противного. Вместо того, чтобы развязать веревку на брюках, как того требовали фашисты, я еще сильнее завязал ее в узел. Моя очередь вслед за грузином. Тот гордо идет со спущенными брюками... Вот я тоже оказываюсь у дверей. «Стараюсь» развязать бечевку на штанах и при этом с напускной улыбкой поворачиваюсь назад и кричу: – Мэлконян, тащи катэлок, возьмем кофэ! Веревка все еще «не развязывается»... Реакция коменданта на мое беспечное нахальство своя. Времени возиться у него нет. От злости он с нескрываемым удовольствием бьет меня кулаком в челюсть слева и яростно выкрикивает: – Schneller, russisch Schwein! (Пошевеливайся, русская свинья! (нем.). – Перевод автора) Мысль повести себя именно так появилась у меня в голове молниеносно. Зажглась искорка надежды на спасение. Комендант крикнул мне: – Links! Но спасло меня не только наглое поведение. Немаловажно и то, что я шел вслед

за грузинами и армянами. Все вместе дало эффект, что я такой же, как они... Я постарался отойти подальше и спрятался в толпе пленных, но еще долго слышал крики: “Links!” и “Rechts!” Краем глаза я увидел, что справа от выхода из барака уже собралась солидная группа людей. Позже их уведут в комендатуру и тщательно обследуют. Постепенно я стал приходить в себя после пережитого стресса. Расчет оказался верен. В очередной раз мне удалось обмануть убийц. Как говорится, пронесло! И сейчас жив остался... Но оказалось, что проверка еще не закончилась... В лагерь прибыла комиссия «специалистов» по еврейству. Их методы для распознования евреев разработаны в высших учебных заведениях фашистской Германии на специальных кафедрах, и данные сведены в таблицу.

– Фашист довольно преклонного возраста с указкой... Он долго измерял окружность моей головы с разных сторон специальным, напоминающим рог циркулем... Одно у меня не вызывало сомнений: расчеты по моим частям тела сойдутся с данными, хранящимися в смертоносной таблице... «Практиканты» уже знают, как вычислить еврея. «Учитель» показал им все принципы на предыдущих заключенных. Не зря же под подозрением немалая группа людей. Стоят и ждут тщательной проверки в комендатуре. Относительно цвета моих глаз «ученики» разошлись во мнениях... Их спор прервал «учитель»: – Разрез его глаз и пигмент зрачков характерен для восточных наций. У «юден» оттенок ближе к темно-коричневому, а у этого типа – наоборот, более темные и без коричневого оттенка. А теперь возьмите экспонаты с искусственными глазами и сравните. Никто из младших не возразил ему. Не положено возражать старшему по званию. Этого фашистского идиота с регалиями,

видимо, охватил азарт охотника: он предвкушал успешный поиск евреев среди военнопленных лагеря и не погнушался хвалиться перед «учениками» своим методом определения «юден», которым пользуются специалисты по этому вопросу. И якобы он дает хорошие результаты. Нацист продолжал: – Ни один «юден» не может ускользнуть. Да, среди тех, кого мы отобрали, могут быть и те, кто евреем не является. Но если тут и есть еврей, то он обязательно окажется среди них, – «специалист» кивнул в сторону стоящих отдельно, – конечно, если искать еврея по одному признаку, то можно и ошибиться. Но в сочетании с остальными методами ошибки не будет. Закончив свой наглядный практический «урок», этот дьявол крикнул мне: – Вон! Так, словно я был собакой какой-нибудь. Остолбеневший, в шоке, я отошел от стола. Голова сильно кружилась... Снова. Мне снова повезло! И тут тоже!.. Весь 1943 год я не прожил, а просуществовал в невероятном напряжении. Не было ни одного дня, когда я мог бы с уверенностью сказать, что доживу до завтра. Наступил 1944 год. Нас перебрасывали по территории Германии из одного концентрационного лагеря в другой. И везде с одной целью – ради каторжного труда. Во всех лагерях были люди самых разных национальностей, и только в отношении евреев царил «особый» подход. Если фашистам удавалось найти еврея, сначала его подвергали самым невероятным садистским мучениям, а потом убивали... Нигде не должно было остаться даже воспоминания о моем народе. Того требовала задача сохранности Гитлера и дойче расы... Я познал, что такое каторжный труд в лагерях Мюнсингена, Филингена, Людвигсбурга, Гайльброна, Золингена. И это неполный список городов Южной Баварии, где мне довелось побывать. Я работал в карьерах, добывал камни для щебенки. Приходилось мне грузить вагоны с бухтами колючей проволоки и разными тяжелыми конструкциями. Нас гоняли на лесоповалы, мы отстраивали разрушенные участки железных дорог, укрепляли берега вблизи гидроэлектростанции. Везде и всюду, почти каждый день из нас выжимали последние соки. Мы лишались остатков сил под злобные окрики вахманов... ...Сколько еще еврейской, и не только, крови пролили немцы-изверги? Какие еще смертельные опасности мне доведется обойти на своем пути в фашистских застенках, пока от этих жутчайших изуверов меня не освободят американские войска?.. Случилось это только в середине апреля 1945 года... Я понимал, не без радости, что война близится к концу, и уже никто не сомневается: Германии не победить наступающие со всех сторон союзные силы. Тех, кто начал

эту жестокую бойню, в скором времени ждет полный крах! И невиданные доселе по жестокости убийцы сполна получат то, что заслуживают!.. В один из дней нас привели к какому-то узкому бетонному мосту через реку. Все вахманы, как по команде, встали позади колонны. Ефрейтор крикнул: – Hitler kaputt! И приказал нам незамедлительно переходить на другой берег... За мостом стояли американские танки. Мы так и подошли к ним беспорядочной гурьбой. Вдруг кто-то сначала несмело крикнул, а потом и остальные дружно подхватили: – Ура!!! Американские солдаты... протягивали нам пачки галет, сигареты и прочие такие обычные, но такие недосягаемые для нас вещи. Мы заново входили в человеческую жизнь и приветствовали ее!.. Но в этой охватившей всех освобожденных пленников эйфории я не ликовал! Мои глаза застилали слезы. Они лились и лились нескончаемым потоком, и я их не сдерживал. Скажи мне кто раньше, что человек может так плакать, я бы не поверил! Свершилось! Пытка, длившаяся три года, закончилась! Я выжил!!! Не имея почти никаких шансов на спасение, я выбрался из этого ада! И я живой! Живой!!! Я дышу! Я – снова человек!.. Время шло. Радость от свободы и хорошее питание, которым нас обеспечивали американцы, удивительно быстро делали свое дело. Мы начали поправляться физически, потихоньку оттаивали душой... Так под опекой американских освободителей Михаил Борисович с другими бывшими военнопленными прожили до Дня Победы.

– В радости не замечаешь, как идет время, не то что в горе. Дни, проведенные с нашими американскими спасителями, пролетели быстро. Пришла пора нам возвращаться к своим, в русскую оккупационную зону. Американское командование предоставило нам состав, и нас переправили на территорию, занятую советскими войсками. Поселили нас в казармы, где и пристало жить военнослужащим... Когда пришло время проверки нас сотрудниками Смерша, я и мои товарищи это мероприятие одобрили. Не то чтобы это вызывало особенно приятные эмоции, все-таки это проверка, но все же это была необходимая проверка. Мало ли кто мог затесаться в наши ряды под видом невинного военнопленного!.. Из Википедии, ru.wikipedia.org: Смерш (сокращение от «Смерть шпионам!»)

— название ряда независимых друг от друга контрразведывательных организаций в Советском Союзе во время Второй мировой войны. Главное управление контрразведки

«Смерш» Наркомата обороны (НКО) — военная контрразведка, начальник — В. С. Абакумов. Подчинялось непосредственно наркому обороны И. В. Сталину. Управление контрразведки «Смерш» Наркомата Военно-Морского Флота, начальник — генерал-лейтенант береговой службы П. А. Гладков. Подчинялось наркому флота Н. Г. Кузнецову. Отдел контрразведки «Смерш» Наркомата внутренних дел, начальник — С. П. Юхимович. Подчинялся наркому Л. П. Берии. И вот я уже сижу в специальной комнате Смерша. Напротив меня роется в бумагах капитан Заблоцкий. Выдержав паузу, он, как водится, начал записывать первые данные моей биографии. Когда он дошел до пятого пункта (национальность. – Прим. ред.), я сказал: – Еврей! У него просто-таки расширились от удивления глаза... И опять тот же вопрос: – Как тебе удалось в течение трех лет подряд оставаться в живых, находясь у фашистов, ведь их первоочередной задачей было уничтожение как раз евреев? Когда он пришел в себя от удивления после моего рассказа, то взял со стола журнал, нашел мою фамилию и спросил, почему, находясь на территории, занятой американскими войсками, я не признался старшему лейтенанту Смерша Соловьеву, что я еврей, а не армянин? Я сказал правду: – Я, товарищ капитан, не мог этого сделать. Так моя национальность стала бы известна всем, кто знал меня как армянина. А там оставалось еще много тайных антисемитов, на которых американцы не обращали внимания. Это могло навредить мне... Теперь вам я говорю как есть. Я – еврей, Горелик Михаил Борисович... После этой беседы все бывшие военнопленные узнали о национальности Михаила Борисовича. Он очень переживал, как теперь к нему будут относиться его друзья-армяне.

Ветераны среди нас ___________________________________ ...Они были просто в шоке от открывшейся им правды, ведь они привыкли, что я – такой хороший армянский паренек, и вдруг совершенно неожиданно я оказался евреем! Они кинулись по очереди меня обнимать. Мелконян... обратился к присутствующим: – Национальность не имеет никакого значения. Для нас он есть и будет лучшим другом. А для меня лично этот человек останется младшим братом до конца жизни! И вот пришло время – время, которого мы все так долго ждали, время возвращаться! Нас, бывших военнопленных узников фашистских лагерей... посадили в товарные вагоны по тридцать человек в каждый, и поезд тронулся на восток... Мы доехали до Франкфурта и там немного застряли. Паровоз у нашего состава забрали. Он потребовался для более важных дел. Мы расположились на обочине железной дороги, развели огонь и варим пшенную кашу. Рядом с нашим эшелоном стоит другой. В нем цыганский музыкальный ансамбль... вместе с семьями. Они едут со всеми своими вещами, перинами и другим добром в Берлин на гастроли по приглашению маршала Г. К. Жукова... Издали, с противоположной стороны, к нам приближается состав с портретом Сталина на паровозе... Это те счастливцы из бывших немецких рабов, которым, как и нам, повезло дожить до Победы. Они возвращаются домой!.. Неподалеку от светофора находится стрелка. Около нее в охране стоит советский солдат, а переводит стрелку гражданский

Фашизм – людское горе Машины, машины Людьми нашпигованы. Ямы. Ямы. Ямы. Ряды за рядами. Ряды за рядами. В них забросаны папы, мамы, Мальчишки, девчонки, Старики и старушки. Всех без разбору! Всех без разбору! Автоматами взрослых! Штыками детей! Фашистская свора – Немцы-жандармы, Полицайские швали. Всех до единого Евреев – в ямы! Ко всему человечеству Большая обида. Зачем взрастили Убийц – фашистских гибридов?

2003 г. Из сборника стихов «Бешеные волки»

немец. Не прошло и двух минут, как раздался сильный грохот и скрежет металла. Казалось, что-то взорвалось... Но это был не взрыв. Немецкий стрелочник, подстегиваемый коварством, сделал свое черное дело: направил состав с советскими гражданами, возвращавшимися из Германии домой на родину, прямо на эшелон с цыганскими артистами. Я не упоминал об этом ранее, но вторым народом, подлежавшим полному уничтожению согласно фашистской идеологии, были цыгане. Мы, бывшие заключенные, бросились на помощь людям из обоих эшелонов. Оба паровоза «встали на дыбы», некоторые вагоны свалились в кювет. Множество раненых и погибших. А над всей этой чудовищной катастрофой – летающий повсюду пух из распотрошенных цыганских перин. Белый как снег... Видя все это, я понял, что Победа еще не означает окончания войны. Подписанным актом о капитуляции не уничтожишь ненависть, взращенную в народном сознании извращенными умами нацистских пропагандистов. Еще долгое время после памятной даты 9 мая 1945 года немцы оказывали сопротивление, исподтишка устраивая мелкие и крупные диверсии, в которых гибли невинные люди. Мы едем дальше на восток... пересекли границу Польши... Потом мы долго ехали по железным дорогам Советского Союза до самого Урала без единой остановки. Целый огромный состав военнопленных везли на допрос и проверку... На Южном Урале мы попали в поле зрения работников Смерша. Им предстояло нас проверить самым тщательным образом – кто, откуда, где и как провел военные годы, – и распределить: кого отправить домой, кого дослуживать в армии на войне с Японией, а тех, кто окажется преступником, – в тюрьму... На родину я возвращаюсь по литеру (документ, обозначенный определенной буквой, на право бесплатного или льготного проезда либо пользования иными услугами.

– Прим. ред.). У меня с собой продукты, билет, дали немного денег. В Гомеле я должен был пересесть на другой поезд, идущий через Бобруйск... Добравшись до родного поселка Паричи, Михаил Борисович узнал, что вся его семья вместе с другими евреями поселка была уничтожена фашистами, все дома разобраны по бревнам и растащены вместе с вещами по деревням. В третьей части своей книги «На мирном фронте» ветеран делится своими воспоминаниями о жизни после войны, и надо сказать, что не всегда было легче, чем на

фронте или в плену. Без семьи, без дома, без работы... Хотел уехать в Краснодар к своему другу Леве Мелконяну, но в Москве на вокзале его арестовали сотрудники ГПУ (Государственное политическое управление при НКВД РСФСР. – Прим. ред.) и отправили в Бутырскую тюрьму по подозрению в шпионаже, так как одному из них показалась подозрительной английская шинель, которая была на Горелике. И опять чудо: сколько невинных людей, попав в Бутырку, так больше оттуда не вышли, но Михаилу Борисовичу попался следователь, который не поленился проверить его невиновность. Он освободил Горелика, дал литер на обратную дорогу в Бобруйск и выдал справку, по которой можно устроиться на работу. Вернувшись в Бобруйск, Михаил Борисович, так получилось, практически сразу женился. Жену, как и маму, звали Соней (Хайсоре). Через положенное время родилась дочь Берта, потом сын Дмитрий. После нескольких мест работы Михаил Борисович устроился на базу Белкоопсоюза и проработал там до самой пенсии: начинал грузчиком, работал заведующим складом, потом, после перенесенного инфаркта, главным товароведом. К сожалению, в мирной жизни все больше приходилось сталкиваться с проявлениями антисемитизма.

– В какой-то момент я понял: достаточно! Жить и сознавать, что меня и моих детей ненавидят в собственной стране, однажды стало немыслимо... На решение об эмиграции повлиял и другой факт. Как оказалось, из всей большой семьи Михаила Борисовича выжила еще его сестренка Рива, которую он видел последний раз в Гомеле перед войной. Рива долгие годы разыскивала своего брата, и в 1972 году через Красный Крест они нашли друг друга. Сестра к тому времени уже жила в США и настаивала на их воссоединении, которое и произошло в 1991 году... От редакции: М. Б. Горелик будет рад спонсорской помощи, чтобы переиздать свои книги.