20 minute read
Поэтическая страница
От редакции
Лазарь МАРМУР
В наше тихое местечко Местечко. Рохл-Лейка Там на всех довольно места, Не свернет узкоколейка, Отрывок из поэмы «Триптих» Там не ведают разлуки И из всех чудес на свете Неродившиеся дети, Есть у нас лишь Рохл-Лейка. Через год они вернулись Все там — Шимон, Голда, Мойша, Неродившиеся внуки. До родительской «усадьбы»… Братья — Мотл, Довид, Зяма, Дочка Шимона–цыгана, И большой начальник Мордух И малая — шейне Роза, Галя рядом с бабкой Голдой, Кареглаза, белозуба. Подарил им шкаф на свадьбу. Названная после мамы, Жмется Гришка к дяде Зяме, И клянусь, что полместечка Две близняшки шейне Розы Спит и видит эти губы. А потом они учились, Старый ребе Канторович, Тулятся поближе к маме. А когда она смеется, Жить не хочешь — рассмеешься. Полместечка смотрит, Рохл, А потом они рожали — Осю, Гришу и малую, Ставшую за Голду — Галей. Две соседки — Хана с Бетей... Вперемешку, без разбора, Женщины, мужчины, дети. Их все больше, больше, больше, Чьи-то сестры, чьи-то братья, Внука вашего невеста, На кого ты обернешься. Правнучки моей приятель. Дом на ней и братья тоже, Трое: Мотл, Довид, Зяма, И малая — шейне Роза, Названная после мамы.
Целый день она в работе, То готовит, то стирает. Наверное, у наркома В доме чище не бывает.
Ей сказала как-то Голда, Рыжая вдова-соседка: «Мойша мой собрался в город, Поезжайте вместе, детки.
Ты должна учиться, Рохл, Ты же умница, я вижу. За отца не беспокойся и мальчишек не обижу.
Накормлю всех, обстираю, Чтобы мне не видеть сраму. Холить буду нашу Розу, Названную после мамы».
Повезло шлемазлу Мойше. Все устроила мамаша –Как последний хоменташ, он Заграбастал чудо наше.
Вечером, закончив ужин, С бороды очистив крошки, Шимон ей сказал: «Учиться Ты поедешь вместе с Мойшей».
«Никуда я не поеду, — Рохл в слезы. — Не поеду! Что же, как козу дурную, Гонишь ты меня к соседу?»
«Я решил, — отрезал Шимон. — И не будет разговора! После шабеса, наутро, Повезу вас с Мойшей в город».
На заре он впряг лошадку, Тронул старую вожжами. Полместечка в это утро Рохл-Лейку провожало.
Вот она рукой махнула, Будто каждому отдельно... Нам бы знак — за той телегой Мы бежали бы неделю.
Фото: mvpmk.gov-murman.ru
Жили весело и просто, В коммуналке у вокзала. Полместечка, навернÓе, Там хоть раз, да ночевало.
Тридцать лет в одной и той же — 117-й районной — Физику — Михал Иосич, Алгебру — Рахиль Семенна.
Академик Пивоваров, Знаменитый доктор Камин И еще один, секретный, Были их учениками. Дети выросли так быстро. Оська в физике профессор, Гриша — врач, и Галка тоже, Замужем живет в Одессе. А потом, конечно, внуки, Дни рожденья, юбилеи... Что еще на этом свете Нужно старому еврею?.. Все бы так, да по-другому Порешилось в сорок третьем. Не уехал Мойша в город, Не родились его дети. В наше тихое местечко Не заглядывает лето, Снег зимой не студит окна, Никого там больше нету. Две просевшие могилы На опушке, без ограды. Полместечка в той, что слева, Остальные — в той, что рядом. Фельдшер Лейб, молочник Яшка, Дора, Идка — пустобреха, Тетя Соня, дядя Лейзер, Все там, все... И наша Рохл. Дочка Шимона — цыгана, Кареглаза, белозуба, И клянусь, что полместечка Спит и видит эти губы...
У бездомного забора Не растет уже поречка. Ходит ветер на могилы, Где лежит мое местечко. Город банкиров, артистов, фантастов... Мне снится мой город, Нет имён их в чёрных списках, Нет следов в земле бугристой, Вместо разных дней рожденья — Только общий день убийства.
Там уже земля осела, Там уже земля остыла. Столько нет камней на свете — Положить на их могилы.
Точно просекой по лесу Выкосило наше семя. И хоть годы гонят горе, Ничего не лечит время...
Попрошу я внука Яшку, Что по-нынешнему Jacob, Чтоб назвал он дочку Rachel После нашей Рохл-Лейки.
Чтоб она играла в куклы, Как и все другие дети, Чтоб жила на свете Рохл,
Мой город
Мой город мне снится и снится. Мне стыдно в глаза тебе, Он ненавистью объят. город, смотреть, И окон разбитых глазницы Что стала пособником, Мне в душу с укором глядят. хоть и невольно, В нем невозможно уснуть хоть на час. Что промолчала, когда рисовали Не зря говорят, что он Желтые буквы на теле живом. город контрастов, И не вступилась, когда убивали Плавильный котел всех народов и рас. Память о прошлом, Чтоб она была на свете... Позволила злобе тобой овладеть. о прошлом твоем. веселый и шумный, Позволила нечисти Наполненный блеском «Яблоко» наше витрин и реклам... Бросить огрызком В котором нет места разгулу безумья, на грязный асфальт. В котором любовь, Город разрушен, разграблен уникальность и шарм. и страшен... Но в сновиденьях моих он gestalt*. Но я просыпаюсь, мне горько и больно. Доктор Дина Либерман Нью-Йорк, август, 2020
Роман Кармен (1906–1978)
Лев додин Фоторепортаж был огромным куском моей творческой биографии, это безусловно. Фотография всесторонне меня увлекала: и изобразительная сторона этого дела, и техника — фотографические процессы, оптика, аппаратура, и кроме всего — оперативность фоторепортажа, которая всегла была для меня первейшим принципом. А впоследствии стала законом моей работы и в кинорепортаже.
Роман Кармен
Выдающаяся карьера Романа Кармена в документальном кино практически затмила его раннее фотографическое творчество, несомненно повлиявшее на последующие кинематографические достижения, получившие всемирное признание.
Роман Лазаревич Кармен (Корнман) родился
в Одессе, в семье писателя Л.О. Кармена, известного своими рассказами, очерками и повестями о рабочих людях. В период захвата Одессы белогвардейцами отец Романа подвергся аресту. Освобождённый в начале 1920 года Красной армией, он вышел из тюрьмы с обострившимся туберкулёзом и вскоре умер. Как вспоминал Роман Кармен, фотоаппарат «Кодак», подаренный отцом, открыл ему мир фотографии. Его первым сохранившимся снимком была фотография отца, сделанная незадолго до его смерти. 1920–1922 годы были тяжёлыми для семьи. Потеряв отца, Роман, обучаясь в трудовой школе, подрабатывал разноской газет, разнорабочим в гараже Совморфлота. В 1922 году он с матерью переезжает в Москву. После неудачной попытки поступить в МВТУ (Московское высшее техническое училище) Роман, перебиваясь случайными заработками, поступает на рабфак (рабочий факультет). Здесь он возвращается к своему детскому увлечению— фотографии. Публикует свои снимки в рабфаковской стенгазете. Его мать— литератор, сотрудничая с журналом «Огонёк», как-то привела сына в редакцию. Главный редактор журнала Михаил Кольцов что-то увидел на снимках семнадцатилетнего фотографа и выдал Роману корреспондентское удостверение. Его первым редакционным заданием было сфотографировать Васила Коларова, одного из руководителей антифашистского восстания в Болгарии в сентябре 1923 года, прибывшего в Москву. Снимок был опубликован в сентябрьском номере «Огонька» (1923). Эту дату Роман Кармен считал началом своей карьеры фоторепортёра и кинодокументалиста.
Наряду с работой в «Огоньке» Роман Кармен в 1924 году начинает сотрудничать в газетах «Рабочая Москва» и «Вечерняя Москва», где отделы иллюстраций в то время возглавлял будущий известный писатель Евгений Петров. С образованием иллюстрированного журнала «Тридцать дней» (1925) Кармен и здесь публикует фотоочерки о писателях (Михаиле Кольцове, Льве Никулине, Михаиле Пришвине), о студентах, о новой моде, об автозаводе…
В 1927 году Общество еврейских сельскохозяйственных тружеников образовало иллюстрированный журнал «Трибуна советских еврейских переселенцев» («Трибуна») для документирования и информации о деятельности евреев, занятых обработкой земли. В журнале публиковались фотографии Романа Кармена наряду с работами уже известных мастеров Абрама Штеренберга, Макса Альперта и Семёна Фридлянда.
В эти годы Роман Кармен был вездесущ, одержимый стремлением запечатлеть наиболее значительные события. Он снял похороны В.И. Ленина, приезд в Москву Максима Горького, сделал посмертные фотографии Сергея Есенина, пуск Волховской гидростанции, открытие Шатурской электростанции, первую укладку бетона в плотину Днепрогэса и многое многое другое...
Уже в начале своей репортёрской работы Роман Кармен, не имея профессионального образования, самостоятельно изучал особенности съёмки. Он писал: «Помню, как поставив стеклянный сосуд, я долго «обыгрывал» его светом в необычных ракурсах, менял точку съёмки. Я испытывал свойства оптики для выявления тематически главного элемента в своём снимке, выводя во внефокусность второстепенные детали и резко очерчивая изобразительные элементы. Этими поисками свойств оптики я занимался и в съёмках портрета и деталей станка». Начинающий фоторепортёр упражнялся не только с оптикой: «Экспериментировал я и в светотеневой гамме— высвечивал ярким пучком света главный элемент или, наоборот, вычерчивал его силуэтным пятном, высвечивая фон. Увлечённо и вдумчиво я работал над проблемами линейной композиции кадра».
Десятилетие между началом 1920-х годов и первой половиной 30-х годов было коротким, но необычайно творчески плодотворным периодом яркого взлёта советской документальной фотографии. Эпоха ломки старого и гигантских свершений требовала нового, экспрессивного выражения. Вопрос о «правильном» творческом методе в фотографии обсуждался на дискуссиях между фотографами-конструктивистами группы «Октябрь» (1930), куда входили А. Родченко, Б. Игнатович, Е. Лангман, и «традиционалистами», объединёнными в РОПФ (Российское объединение пролетарских фотографов, 1931). Взгляды РОПФ разделяли Аркадий Шайхет, Макс Альперт, Роман Кармен. Основное противоречие между группами выражалось в том, что конструктивисты, особенно А. Родченко, требовали отказаться от традиционных приёмов съёмки. Авангардистское движение втя
гивало в своё энергетическое поле тех фотографов, кто стремился философски осмыслить изменения в видении мира. Оригинальный ракурс, крупный план объектов, экспрессивность становятся изобразительным языком многих фоторепортёров.
И хотя Роман Кармен входил в РОПФ, он не избежал влияния «левой фотографии». Его кумиром был Родченко. Кармен был увлечён фоторепортажем, поиском лаконичной композиции кадра, необычного, оригинального ракурса, стремясь наиболее выразительно представить сюжет фотографии. О своих творческих исканиях тех лет Роман Кармен вспоминал: «Художественность я видел в использовании свойств фотографических, то есть в оптике, светотени, композиции, скорости затвора. Если вспомнить мои портретные съёмки— в этом опять-таки был воинствующий протест против художественно размазанных съёмок моноклем. Используя резко рисующую оптику, я делал портретные снимки, на которых была вычерчена каждая пора кожи, ощутима была влажность вспотевшего лица рабочего человека, резкость волос, ресниц, зубов».
Забытые чудеса Марка Клионского
Одна из радостей в жизни художественного критика — возможность иногда спасти от забвения творчество относительно неизвестного художника. в этом случае неизвестного для себя самого — ведь хотя я почти два десятилетия пишу о еврейском искусстве, до недавнего времени почти ничего не знал о марке клионском, который родился в россии в 1927 году, а с 1974-го и до смерти в 2017-м жил и творил в Нью-йорке.
Марк Клионский. Колыбельная Офорт из серии «Чтобы не забыл народ». 1960-е
Вдова Клионского Ирина с нежностью говорит, что жизнь ее мужа состояла из вереницы чудес. В 1941 году 14-летний подросток, с ранних лет выказывавший способ ности к рисованию, бежал вместе с семьей и еще 200 членами еврейской общины из родного Минска, куда вот вот должны были войти наци сты, в Казань (нынешняя столица Татарстана в России). В конце вой ны юный Клионский переехал в Ленинград, где вскоре стал одним из лучших студентов Института живо писи, скульптуры и архитектуры— Академии художеств. На волне го сударственного антисемитизма, начавшегося с так называемого дела врачей, его исключили, но в 1953-м, после смерти Сталина, приняли об ратно. Он окончил академию с отличием и стал первым евреем, принятым сюда в аспирантуру.
Открыв собственную мастерскую, Клионский стал получать регуляр ные заказы от Министерства культуры СССР и создавать пропагандистские полотна в стиле соцреализма. Например, в «Молодости» молодой человек в спецовке лезет на лестницу; выше, на платформе, радостная де вушка удерживает руками развевающиеся волосы и любуется видом. Но затрагивать самые дорогие его серд цу темы, а именно еврейскую жизнь и сионизм, он не мог.
Однако в 1961 году он заболел ра ком и решил сосредоточиться на том, в чем видел свою великую цель: на изображении опустошения, которое принес евреям Холокост. Он реали зовал эту цель в серии офортов и гравюр под общим названием «Чтобы не забыл народ». По технике эти ра боты напоминают литографии Оноре Домье; по тематике— мучительные военные рисунки немецкой художницы Кете Кольвиц (1867–1945).
Когда несколько рисунков Клион ского вошли в состав выставки в лондонской галерее, художника вызвали в КГБ. Там его допрашивали, пыта ясь узнать, как произошло такое нарушение строгих запретов Москвы. Хотя художнику удалось выкрутиться, теперь он знал, что попал под радар КГБ— и настало время уезжать.
Окончание на с. 31
• Ñåðâèñà è åãî ïðåäîïëàòû ïî ñàìûì äîñòóïíûì • Ñåðâèñà è åãî ïðåäîïëàòû ïî ñàìûì äîñòóïíûì • Сервиса и его предоплаты по самым öåíàì • Ïðèîáðåòåíèÿ ìåñòà íà íåäîðîãîì, íî äîñòîéíîì êëàäáèùå • Èçãîòîâëåíèÿ ïàìÿòíèêoâ • Îôîðìëåíèÿ ðàçëè÷íûõ ñîöèàëüíûõ ïðîãðàìì öåíàì • Ïðèîáðåòåíèÿ ìåñòà íà íåäîðîãîì, íî äîñòîéíîì êëàäáèùå • Èçãîòîâëåíèÿ ïàìÿòíèêoâ • Îôîðìëåíèÿ ðàçëè÷íûõ ñîöèàëüíûõ ïðîãðàìì доступным ценам • Приобретения места на недорогом, но достойном кладбище • Оформление различных социальных программ Èííà Èäåëü÷èê, ïðåçèäåíò Èííà Èäåëü÷èê, ïðåçèäåíò
Инна Идельчик ответит на все интересующие вас вопросы: Инна Идельчик ответит на все интересующие вас вопросы: 718- 484 -4404, 718 -737- 2100 718- 484 -4404, 718 -737- 2100
ÍÎÂÛÉ ÀÄÐÅÑ:
ÏÎÕÎÐÎÍÍÛÉ ÄÎÌ, îñíîâàííûé âûõîäöàìè èç Ðîññèè
ÌÛ îðãàíèçóåì è ïðîâåäåì ìåìîðèàëüíûé ñåðâèñ îôîðìèì íåîáõîäèìûå äîêóìåíòû (SSI è äð.) ïîìîæåì ïðèîáðåñòè ìåñòà íà êëàäáèùå
Ïðè æåëàíèè, ìîæíî çàðàíåå îïëàòèòü âåñü êîìïëåêñ ïîõîðîííûõ óñëóã.
ÌÛ ÏÎÌÎÃÀÅÌ ÂÑÅÌ âíå çàâèñèìîñòè îò ìàòåðèàëüíîãî ïîëîæåíèÿ
24 ×ÀÑÀ  ÑÓÒÊÈ âû ïîëó÷èòå ñîâåò è íåîáõîäèìóþ ïîìîùü, ïîçâîíèâ ïî ÁÅÑÏËÀÒÍÎÌÓ òåëåôîíó: 1(800)624-8282
ÑÀÌÛÅ ÍÈÇÊÈÅ ÖÅÍÛ
This Firm is owned By a Subsidiary of Service Corporation International, 1929 Allen Parkway, Houston, TX 77019, (1-713) 522-5141
Если беде суждено вас постичь, мы рядом с вами
Звоните 24 часа в сутки
60 Brighton 11 Street, Brooklyn, NY 11235 (718) 332-3311 • (718) 538-4700 Outside NYC (877) 332-3311 • Fax (718) 332-0025
KehilaChapelsInc@aol.com
Окончание следует
Окончание. Начало на с. 15
Развивая свою «художественность», Кармен экспериментировал и с многократной экспозицией на одну пластину. Так была сделана его запоминающаяся фотография «Москва ночью в октябрьские дни» (1927), ярко передающая праздничную атмосферу города. Она наряду с другими снимками была опубликована в журнале «Новый Леф». Спустя 90 лет из своей коллекции её показал Музей современного искусства (MoMA, НьюЙорк) на выставке: «A Revolutionary Impulse: The Rise of the Russian AvantGarde».
В 1926 году на Первой выставке советского фоторепортажа в Доме печати фотографии двадцатилетнего Романа Кармена были представлены на отдельном стенде. Его наградили почётным дипломом «За динамичное построение кадра, за высокую технику работ». Он был также удостоен почётного диплома и на выставке «10 лет советской фотографии» (1928), на которой было представлено около восьми тысяч фотографий 400 фотографов. Как отмечал Кармен, занимаясь фоторепортажем, он часто встречался с кинооператорами, и всё больше проникался желанием перейти от статичного фотокадра к динамичному многокадровому кинорепортажу. Осенью 1929 года Кармен поступает в ГТК (Государственный техникум кинематографии) на операторский факультет. Вскоре техникум был преобразован в институт (ВГИК). Спустя четыре года, получив диплом кинооператора и назначение на Центральную студию документальных фильмов, Роман Кармен начинает свою блестящую карьеру кинодокументалиста.
В полной мере кинооператорское искусство Кармена проявилось в годы Гражданской войны в Испании (1936— 1939). На материале его совместных с Борисом Макасеевым съёмок было создано 22 хроникальных фильма «К событиям в Испании», документальный фильм «Испания» (1939). Фильмы смотрели во многих странах, сделав их авто
ра всемирно известным. Позже, обобщая испанские киносюжеты, Кармен с участием К. Симонова создаёт кинопоэму «Гренада, Гренада, Гренада моя...» (1968).
В годы Великой Отечественной войны Роман Кармен, возглавляя фронтовые киногруппы, снял документальные фильмы «Разгром немецких войск под Москвой» (1942), «Ленинград в борьбе» (1942), «Берлин» (1945). В 1946 году выходит его фильм «Суд народов» о Нюрнбергском процессе. На основе кинохроники военных лет Кармен в 1965 году создаёт фильм «Великая Отечественная». Все эти фильмы, отмеченные блестящим талантом оператора и режиссёра Романа Кармена, вошли в классический фонд мировой военной кинохроники.
Посвятив себя всецело кинорепортажу, Кармен вместе с тем не расставался с фотокамерой. Порой она ему помогала. Так была сделана фотография «Допрос К.К. Рокоссовским фельдмаршала Паулюса» (Сталинград, 1943), обошедшая всю мировую печать. Слабое освещение комнаты не позволило снимать кинокамерой. Выручила фотокамера.
Не будет прегрешением против истины утверждение, что ни один человек в стране не был столь щедро одарён за свои творческие достижения, как Роман Кармен. Ему были присвоены звания «Народный артист СССР» (1966) и «Герой социалистического труда» (1976). Он был трижды лауреатом Сталинской премии (1942, 1947, 1952), а также Ленинской (1960) и Государственной (1975) премий. Кармен имел множество орденов и медалей, включая два ордена Ленина. Начиная с 1960-х годов, Роман Кармен преподавал в родном ВГИКе, в звании профессора заведовал кафедрой режиссуры документального кино.
В Москве на доме (Котельническая набережная, 1/15), где последние годы жил Роман Кармен, установлена памятная бронзовая доска с его барельефным портретом. Одна из улиц в Одессе была названа именем Романа Лазаревича Кармена.
Роман Кармен внёс заметный вклад в становление русской авангардной фотографии 1920-х— 1930-х годов. Фоторепортаж был тем фундаментом, на котором
сформировался его замечательный дар великого кинодокументалиста.
Лев ДОДИН
Окончание. Начало в № 1477
Эдвардс
За очередным светским завтраком она познакомилась с мультимиллионером Альфредом Эдвардсом, который просто сошел с ума от страсти, и ради Миси был готов буквально на все. Эдвардс был женат, у него были дети, но его страсть к Мисе была поистине неукротимой. По одной из легенд, жена Эдвардса умоляла Мисю стать любовницей собственного мужа… В конце концов, Мися поддалась настойчивости Эдвардса, который одновременно с осадой капризной красавицы расставил ловушки и для ее мужа. Эдвардс согласился стать спонсором проектов Тэди, но взамен потребовал у него…отдать ему красавицу-жену. Но настоящий скандал разразился, когда Эдвардс развелся сам, и сделал Мисе предложение. Мися согласилась стать залогом в этой сомнительной сделке. В 1905 году она развелась с Тадэ и стала миссис Эдвардс. Она никогда не скрывала, что сделала это из-за денег. Самообман был не в ее стиле. А «чистосердечное признание» должно было резко оборвать шепотки за ее спиной: не о чем шептаться, если всем все известно из первых рук. На какое-то время предельная (и даже циничная) откровенность стала для Миси защитой от сплетен и пересудов, а огромные деньги Эдвардса усилили эффект.
Молодая красавица, королева парижских салонов, законодательница мод, стала вдобавок женой богача. Он строил замки и дарил их ей— она смеялась и приказывала продать, потому что в замках ей скучно: «Зачем мне ограничивать себя какими-то сотнями акров, когда я могу владеть целым миром?»— сказала она как-то. Эдвардс построил 100-футовую яхту, назвал ее именем и подарил ей. Карузо пел серенады на борту для прекрасной хозяйки, а она капризничала и просила его замолчать. «Я, великий Карузо, лучший из лучших, пере
до мной принцы стояли на коленях— а эта женщина просит меня умолкнуть, потому что она слушает крики чаек!»— жаловался Карузо на несносную Мисю.
Миллионы Эдвардса уходили не только на бриллианты, туалеты от парижских кутюрье и особняки, обставленные по последнему слову моды. Мися тратила деньги Эдвардса щедрой рукой— на своих друзей-художников, на помощь сиротам из рабочих семей и всем, кто обращался к ней в минуты нужды. Кого-то выкупала из тюрьмы, оплачивала долги, кому-то снимала дачу в пригороде, для кого-то хлопотала о бенефисе или искала лучшего в Париже врача… И пусть высшее общество встретило ее в качестве мадам Эдвардс ледяным холодом, она находила утешение среди людей, которых искренне любила: нищих художников и музыкантов, бездомных поэтов, сумасшедших импресарио.
Русские сезоны. Ее безупречный вкус практически не давал сбоев. Кокто, Пикассо, Майоль, Пруст, Ибсен— имена ее новых друзей становились известны всем. Сергей Дягилев, терпевший колоссальные убытки во время первого «Русского сезона» в Париже, стараниями Миси стал триумфатором. Она скупила все билеты на премьеру «Бориса Годунова», который…с треском проваливался в первый парижский сезон.
Восхитительный голос Шаляпина буквально сразил Мисю, а в Дягилеве она сразу распознала родственную душу. Мися со свитой поклонников просидела три спектакля в полупустом зале, наслаждаясь оперой. На четвертый спектакль слушать «Годунова» пришел весь Париж. Раз эти русские так интересны миссис Эдвардс, значит, это модно, и нужно купить лучшие билеты. Мадам Серт. История с Эдвардсом окончилась весьма печально: он снова влюбился, на этот раз— в молоденькую актрису, и бросился в новую любовную авантюру. Впрочем, Мися задолго до Мерилин Монро поняла, что лучшие друзья девушек— бриллианты, и несколько неплохих «дружков» припрятала на черный день. Горевала она тоже недолго: как раз во время развода с Эдвардсом в ее салон на бульваре Вольтера буквально ворвался безумный испанец с сомбреро в руке. Он рухнул перед Мисей на колени и стал умолять ее поехать с ним в Рим— всего на пару недель. «Римские каникулы» растянулись на десятки лет, а Хосе-Мария Серт, модный испанский художник, превратился из «актера второго плана»— в главного героя ее жизни.
Мися и война. Вскоре после ее третьего замужества началась война, которую поначалу не приняли всерьез. Казалось, что это просто новое развлечение для слегка пресыщенной публики. Мися, благодаря своим связям, получила разрешение на организацию конвоя для доставки медицинской помощи в военные госпитали. Она попросила авто у владельцев магазинов готового платья— таким клиентам, как она, отказать было невозможно. Шоферами были назначены Серт, Кокто, Ириб и еще несколько знакомых. Кокто красовался в костюме медбрата, дизайнером которого был сам великий Пуаре, самый известный кутюрье Парижа. Все страшно веселились, готовясь к новому «спектаклю». Возглавлял колонну из 14 машин «Мерседес» самой Миси.
Так они ездили три месяца по военным дорогам, и веселая прогулка вскоре превратилась в такой кошмар, что даже у «железной Миси» сдали нервы. Они проезжали по дорогам, которые были буквально вспаханы снарядами, видели страшные смерти и изуродованные войной селения. Мися очень многое сделала для раненых, потратила целое состояние на помощь пострадавшим, хлопотала об устройстве госпиталей и эвакуационных кортежей, и добилась решения об организации военно-полевых госпиталей от самого Клемансо, всесильного премьер-министра Франции— но поездка привела ее в тяжелейшее душевное состояние. Веселая прогулка едва не стоила ей жизни.
После войны судьба свела Мисю с такой же сильной, властной и энергичной женщиной— она познакомилась с Коко Шанель. Они стали ближайшими подругами, хоть эта дружба очень часто напоминала соперничество. Надо отдать должное откровенности Коко, которая написала в своих мемуарах: «Если бы не Серты, я бы так и умерла дурой». Благодаря покровительству и связям Миси, Коко получала роскошные заказы, а через Дягилева свела знакомство с семьей великого князя Дмитрия Романова, с которым у Коко был долгий роман. До начала 30-х Мися и Коко были законодательницами парижской моды. В своих мемуарах Коко напишет: «Мися была единственной женщиной, которую я и поныне считаю гениальной».
Конец Прекрасной эпохи. В 1929 году в Венеции умер Дягилев. Для Миси это был страшный удар: она по праву считала себя «крестной матерью» русского балета в Париже, а самого Дягилева нежно любила. Чтобы похороны прошли достойно, Мися заложила в ломбард свой последний бриллиант, оставшийся от прежней, роскошной жизни. Вместе с Дяглевым уходила и эра владычества Миси над сердцами и умами гениев. Мир стремительно катился в пропасть, на него надвигалась новая, самая страшная в истории война, и люди были заняты выживанием, а не искусством. Эпоха Миси, ее расцвет остался в прошлом.
Окончательно добил ее любимый муж Серт. Прожив в счастливом браке 20 лет, Мися впервые узнала, что такое разбитое сердце: ее обожаемый Серт влюбился в юную и прекрасную грузинскую принцессу Руссанду Мдивани… «Это было естественно, и это было ужасно»— написала она в дневнике, который стала вести после его смерти в 1945 году.
Она пережила Серта на 4 года. Умерла Мися Серт в одиночестве, в своем особняке на бульваре Вольтер. Перед смертью она стала зависеть от наркотиков, почти ослепла и утратила всякий интерес к жизни. Ей было попросту незачем жить. Когда-то Кокто сказал ей: «Ангелы летают до тех пор, пока верят, что могут летать». Мися Серт, ангел-хранитель гениев Belle Epоque, перестала верить в то, что она нужна людям. Ее эпоха закончилась.
В последний путь Мисю провожала верная подруга Коко. Она хладнокровно вошла в спальню, где лежала умершая, закрыла за собой дверь, и вышла через час.
На кушетке, среди белых цветов, лежала прекрасная Мися. В изысканном белом платье, с красивой прической, аккуратно и умело накрашенная, она казалась спящей— и немногочисленные друзья, которые пришли попрощаться, были потрясены тем, что увидели. Шанель сотворила чудо: в последнюю прогулку Мися отправилась во всем блеске. На нежном белом шелке лежала бледная роза. Завершающий штрих, последний подарок верной Коко.
Несколько лет после смерти Миси все, кто приходил к ее могиле, видели одинокую свежую розу на сером камне. Невидимая рука каждый день присылала свежий цветок на тихое сельское кладбище, где нашла вечный покой та, что была известна всем, а ныне всеми забыта
Parisienne mondesansfrontiere. wordpress.com
Публикуется в сокращении
