СБОРНИК "БЕРЛИНСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП" №2

Б Е РЛ И Н С К И КАЛЕЙДОСКОП

№2

2019

Б Е Р Л И Н С КАЛЕЙДОСКОП И №2 Й 2019

по Э З и Я . про З а . п У бли Ц ис Т ика

Л и т е ра т у р н о - х у д о ж е с т в е н н ы й

сборник

БЕРЛИНСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП №2

Б ерлин 2019

Литературно-художественный сборник «БЕРЛИНСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП» Литературно-художественный сборник «БЕРЛИНСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП» «Берлинский «Берлинский калейдоскоп» калейдоскоп» выходит выходит при при поддержке поддержке Еврейской Еврейской общины общины Берлина Берлина ии Семейного Семейного центра центра ZION ZION

Редакционная коллегия: В иктория ЖукоВа (гл. редактор) Редакционная коллегия: Б урманоВа ВронислаВа иктория ЖФ укова (гл. редактор) м аргарита гоголеВа Бронислава Фурманова Корректор раздела «Проза» Сборник иллюстрирован Маргарита Гоголева работами художницы александры леБедеВой Редколлегия благодарит Компьютерная вёрстка Анну Цаяк Д-ра филологии иЗаоформление участие в редактировании м ихаэля«Поэзия». михельсона раздела Компьютерная вёрстка ISBN ----и оформление Михаэля Михельсона За достоверность фактов несут ответственность авторы публикаций.

ISBN 978-3-926652-84-3 По желанию некоторых из них в издании сохранены орфография пунктуация оригинала. За достоверность фактови несут ответственность авторы публикаций. © использовании материалов ПоПри желанию некоторых из них в издании ссылка на Сборник обязательна. сохранены орфография и пунктуация оригинала. © При использовании материалов ссылка на Сборник обязательна.

ОТ РЕДАКЦИИ Прошёл год. Он был длинным и трудным. В нём случались и радостные, и горестные события. Мы потеряли Галочку Фирсову, талантливую, жизнелюбивую, глубоко порядочную, одну из основателей нашей Студии. Но жизнь берёт своё: мы пишем, выступаем, с удовольствием доверяем свои работы, свои радости и печали нашим друзьям – ведь все мы стали именно друзьями. И вот готов уже второй Сборник. Перед редакцией стояла задача: познакомить читателей со срезом современной литературы в произведениях наиболее значимых современных Берлинских поэтов и прозаиков, и авторов, творчество которых признано читательской аудиторией, но почти неизвестных за пределами Берлина. Мы постарались не только говорить о творчестве, но и максимально полно раскрыть личность каждого нового автора, рассказать о достижениях в других областях его деятельности. Мы сохраняем за читателями право самостоятельно оценивать творчество каждого поэта и прозаика, публикуемого в сборнике, и сделать свой выбор. В структуре сборника произошли некоторые изменения. С нашими авторами мы уже знакомили читателей в первом номере и на презентации, поэтому решили больше не публиковать их развёрнутых биографий. А вот с новыми авторами, яркими и талантливыми, мы с радостью познакомим вас подробно. В обновлённых рубриках поэзии и прозы появились новые имена: Анна Цаяк – профессиональный филолог, педагог, создатель замечательных стихов и рассказов; Григорий Кофман – актёр, режиссёр поэт; Борис Замятин – талантливый прозаик, автор ярких афоризмов; Павел Френкель – поэт, прозаик, переводчик; Феликс Фельдман – поэт, переводчик; Светлана Сокольская – автор увлекательных рассказов; Станислав Львович Стефанюк – эссеист, переводчик, поэт и прозаик.

3

Мы искренне рады тому, что эти замечательные авторы появились у нас и украсили страницы нашего Сборника, мы воспринимаем это как косвенное одобрение нам, составителям «Берлинского калейдоскопа». Значит, он понравился, и его рассматривают как серьёзное издание, в котором хочется и можно печататься. Мы открыли новую рубрику «Почётный гость» и в этот раз представляем в ней известного берлинского поэта Александра Лайко. Расширилась рубрика «Очерки и статьи», теперь она выходит под другим названием: «Мемуары, эссе, публицистика». Участником Вернисажа, со своими замечательными батиками, стала уже знакомая вам по прошлому номеру Александра Лебедева – литератор, фотограф и живописец. Однако основным содержанием нашего Сборника по-прежнему остаётся художественная литература. Жизнь студии «Мир Слова» проходит ярко и интересно. Студийцев часто приглашают дружественные клубы. В феврале состоялась прекрасная поездка в Потсдам, где авторов «Берлинского калейдоскопа» тепло принимали члены местной общины. Теперь мы ждём наших потсдамских друзей с ответным визитом. Такие события демонстрируют интерес к нашей Студии. Среди достижений авторов хочется отметить выход кулинарной книги Якова Раскина «Прошу к столу». Она уже стала популярна в Германии, Израиле и Латвии. Вторым тиражом вышла переработанная и дополненная книга поэзии и прозы Брониславы Фурмановой «Кружева памяти». Готовятся к печати книги ещё нескольких студийцев. Но нам хочется большего... Нам хочется, чтобы чей-то прозвучавший в наших сборниках голос, разбудил некие силы, которые помогут открыть новую страницу в современной литературе.

4

АННОТАЦИЯ В первом нашем Сборнике мы намекнули-обнадёжили, что он хоть и первый, но может статься, не последний, и продолжение следует. Поистине – обещай только то, что можешь. Значит, мы смогли – и у вас в руках наш Сборник № 2. Внушительный, весьма «количественный», надеемся, что и качественный. Для нас самих он дорог и любим, иначе бы мы не дали ему «добро», не так ли? Работать над Сборником было хоть и нелегко, но творчески-захватывающе. В нём много мыслей, идей, событий, наблюдений над жизнью и людьми; много и тонких и пассионарных чувств, – и в прозе, и в поэзии. Удивляет и радует, в целом, весьма высокий общий уровень поэтической техники, причём поэтов очень разных индивидуальных почерков. Некоторые стихи так и просятся быть материалом Литературной учёбы – по типу рифм, конфигурации строф и прочему поэтическому богатству. Совершенствуется нашими авторами и техника поэтического перевода. Многообразно представлена проза, вмещающая в себя так много, что в аннотации ни авторов ни интересных тем даже не перечислить! Читайте! Это всё сейчас у вас в руках! И мы, авторы, тоже у вас в руках – да, мы – создатели всех этих произведений, и кажется, что именно мы контролируем ситуацию, но нет! Мы целиком зависим от вашего мнения, мнения тех, кто откроет сейчас этот Сборник. Читайте! Как хорошо, что Книги ещё существуют. До новых встреч! Анна Цаяк Доктор филологии, поэтесса, прозаик, Член Международной ассоциации писателей и публицистов.

5

Проза

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ЯКОВ РАСКИН В 1996 году переехал в Берлин из Израиля, где в течение 17 лет проходил службу в Армии резервистом. Участвовал в войне 1982 г. под кодовым названием «Мир Галилее». Был главным редактором и издателем журнала «Зеркало». В Берлине публикуется в альманахах и сборниках. Автор книги «Если Бог с тобой». Последние достижения: выпустил кулинарную книгу «Прошу к столу». В ОБЪЯТИЯХ ГУЛАГА «Оковы измученного человечества сделаны из канцелярской бумаги». Франц Кафка

В

конце сороковых годов работал Олег Васильевич в геологической экспедиции в Бурятии. Кому-то из высокого начальства в Институте нефти и газа пришло в голову искать нефть именно там, где её по определению быть не должно. Пробурили 8

Проза • Яков Раскин

бесчисленное количество скважин – безрезультатно, но начальство приказало продолжать поиски. Работа затянулась, начались дожди, пожухлая трава по утрам покрывалась инеем, предвещая заморозки. Плюс ко всему заканчивались продукты, и начальник экспедиции командировал его в небольшой районный городок со странным, будто из сказки, названием – Яга, отстоявший от их палаточного лагеря на сто с лишним километров. Видавшая ещё фронтовые дороги полуторка, выехав ранним утром, с трудом, часто останавливаясь, преодолевала по бездорожью это расстояние и прибыла в Ягу лишь к обеду. Городок Баба Яга, как прозвали его местные жители, представлял собой обычный райцентр, каких тысячи, словно близнецы, разбросаны по всему Советскому Союзу. Пока Олег Васильевич бегал по кабинетам, выбивая наряды, начало темнеть. Несколько тусклых фонарей, беспорядочно развешанных на разных по высоте столбах, освещали центральную площадь грязным жёлтым светом. По записке из исполкома им выделили койки в деревянном одноэтажном доме, называемом гостиницей, с удобствами во дворе. Олег решил побродить по опустевшему, словно уснувшему, городку. Перед кинотеатром, где крутили какой-то старый довоенный фильм, толпилась молодёжь, но Олег предпочёл прохладу тихого вечера. Приметив за кинотеатром скамейку под одиноким деревом, он собирался было присесть, но остановился возле распахнутой настежь двери какого-то сарая, увидев человека, склонившегося над большим листом фанеры с кистью в руке. Набрав из банки краску, человек гибкой и энергичной линией очертил контур женской головы, короткими ударами кисти наметил глаза, нос, губы. Почувствовав чужое присутствие, художник обернулся. Олег виновато пожал плечами, извинился и не нашёл ничего лучшего, как протянуть пачку папирос «Норд». Тот кивнул, 9

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

выудил пару «гвоздиков», как их называли, заложив одну за ухо про запас, другую прикурил и, удовлетворённо затянувшись, продолжил работу. Несомненно, он был профессионалом, при этом такого класса, какого Олег не ожидал встретить в этой глухомани. Буквально на глазах, в течение получаса на фанере возникла голова девушки с тёмно-русой косой и большими лучистыми глазами. Олегу стало жаль, что проживёт она всего несколько дней, пока будут крутить этот фильм, а потом её смоют и нарисуют героиню следующего фильма.

– Ну, прямо Петров-Водкин, – вырвалось у Олега.

– А что, это идея! Я вот Арон Евсеевич Вассерман, думаю, переводить фамилию не нужно. Хорошо бы к ней прибавить Водкин для полного созвучия. А как звучать-то будет: Арон Вассерман-Водкин! Кстати о водке, не возражаете? Ах да, вы же приезжий… Ладно, сам сбегаю, тут недалеко. Только меньше чем полсотней не обойтись, вместе с закуской. Надо скорее, а то закроются. Я мигом, а вы пока покараульте девушку моей мечты. Олегу ничего не оставалось, как согласиться с таким напором. Слегка припадая на левую ногу, художник скрылся в сгустившейся темноте. Вернулся Арон не так быстро, как обещал, но и долго ждать не заставил. Они уютно устроились в углу сарайчика, служившего Арону мастерской, под единственной лампочкой, свисавшей с потолка. Сдвинув на край стола краски, кисти, рисунки, он постелил газету, поставил зеленоватую бутылку «Московской», гранёные стаканы, аккуратно нарезал хлеб, луковицу, несколько яблок, вяленое мясо. Отбив рукояткой ножа сургуч с горлышка бутылки, сильным толчком о дно сноровисто выбил картонную пробку. Когда разливал, стаканы чуть дребезжали, было видно, что руки дрожат, а ноздри от вожделения раздуваются.

– Со знакомством. Двинем, что ли…

10

Проза • Яков Раскин

Выпив залпом, перевёл дыхание, нехотя пожевал твёрдое, как щепка, и такое же безвкусное мясо, захрустел яблоком. Арон Евсеевич был крепок, плечист, ладно скроен; на вид ему можно было дать лет сорок пять, от силы пятьдесят, его заметно старили залысины, седина на висках и резкие морщины, пересекавшие широкий лоб вдоль и поперёк. Только глаза были совсем как у юноши – живые, любопытствующие. Налили по второй. К этому занятию художник, надо полагать, был неравнодушен, выпить любил и умел, только вот от частого употребления ослаб и быстро хмелел. Видно было, что он рад неожиданному слушателю, да ещё из столицы. Ему хотелось высказаться, облегчить душу, а под водочку сделать это куда проще.

– На поселении я здесь.

– Арон Евсеевич, за что же?

– Вот и я следователя спрашивал: за что? Жил я тогда в Алма-Ате, где учился в художественной студии, и всего-то и делов, что сдуру в январский морозный день пришёл на вокзал, когда Троцкого в ссылку отправляли. Ни тогда, ни после Лев Давидович мне и нахрен не был нужен, и пошёл я исключительно из любопытства: всё-таки историческое событие. Ну, а дальше тривиальная цепочка: засекли, донесли, взяли, сослали в Енисейск, как декабристов. Десять лет от звонка до звонка. Работал на лесоповале, а как ногу повредил, плотничал. Писал портреты, если были желающие, но такое было редко. Кончился, значит, мой срок, – продолжал Арон Евсеевич, – а на дворе 38-й, всех подряд сажают и никого не выпускают. Призвал меня «кум» и говорит: «Распишись, мил человек, ещё одним червонцем советская власть тебя жалует, отправляйся-ка в гости к Бабе Яге, что в Бурятии. Десять лет пролетит как один день, а там поглядим». Долго ломал себе голову: что это за Баба Яга, пока не прибыл сюда. Вот и весь сказ. Давайте, что ли, ещё по маленькой.

11

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Выпили, поговорили о том, о сём. Разволновался Арон, лицо пятнами пошло, а как бутылку прикончили, совсем обмяк. Разум, однако, не терял и на ногах держался. Проводил Олега до гостиницы, пригласил назавтра снова встретиться, обещая свои работы показать. На том и расстались. …До сих пор Олег Васильевич не может себе простить, что встреча так и не состоялась. С утра мотался за продуктами, ругался с кладовщиками, а потом большой дождь собрался, и шофёр настоял на отъезде, пока дорогу не развезло. Прошло лет десять, нет, пожалуй, все двенадцать, и в 58-м судьба, а точнее, нефтяные интересы страны вновь забросили Олега Васильевича в Бурятию, и он напросился на поездку в Ягу. Городок почти не изменился, но зато был открыт музей Бабы Яги. Афиша перед кинотеатром выдавала руку самоучки районного масштаба, и Олег даже порадовался: наверняка Арон Евсеевич давно освободился, реабилитирован и живёт где-нибудь в России, а, может, и в самой Москве. Чтобы удостовериться, он зашёл к директору кинотеатра, пожилому буряту с рядами орденских планок на кителе военного образца. Тот сказал, что Арона Евсеевича уже не застал, но знает, что тот умер и если гость желает, то кассирша может проводить к его вдове – она недалеко тут живёт. Софья Марковна встретила Олега не очень приветливо. Это была невысокая, грузная, постаревшая раньше времени женщина, и поначалу ему было даже странно, чем она смогла привлечь Арона Евсеевича. И только всмотревшись в её живописный портрет на стене, что-то понял. Непроницаемое, будто маска, гладкое, без единой морщинки лицо, словно высеченное в мраморе. Обращённый в себя взгляд семитских тёмных глаз мог привлечь не одного мужчину. Художник заставлял любоваться и красотой живописи, и красотой этой горделивой, замкнутой женщины с присущим ей чувством собственного достоинства.

12

Проза • Яков Раскин

И вот тогда Олег Васильевич понял, что судьба свела его, хоть и с опозданием, с большим художником. Ему с трудом удалось преодолеть стену отчуждения и недоверия. О себе рассказала, что попала в это захолустье ещё до войны по распределению в качестве учительницы русского языка. Муж погиб, а когда узнала, что всю её семью под Гомелем немцы расстреляли, решила остаться здесь: возвращаться было некуда и не к кому.

– Это случилось в 48-м, – словно сквозь пелену слушал Олег тихий голос Софьи, – мы считали дни до конца срока. Каждое утро Арон первым делом стирал ещё одну чёрточку на дверях, ожидая, что вот-вот он станет свободным и мы уедем из Яги. Последний год он совсем не пил, ну ни капли. Много рисовал. От Ибрагимова, – это его гэбэшник, у которого он каждую неделю должен был отмечаться, – приходил весёлым, радовался, что скоро навек расстанется с этим негодяем. Плохой был человек, даже жена не пожалела, когда он умер. В последний день это сталось. Арон нарядился, галстук повязал, сапоги начистил. Я с работы отпросилась пораньше, обед сготовила праздничный, а Арона всё нет и нет, где 13

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

искать – не знаю. Вечером приходит – без шапки, рубашка порвана, под глазом синяк, водкой несёт. Сел и заплакал. Никогда не плакал, а тут как ребёнок малый. Объявили ему ссылку ещё на десять лет… и сказали: «Благодари Бога, что дальше не загнали, а у Бабы Яги в гостях оставили. Будешь, мол, служить у неё Кащеем». Мы всю ночь глаз не сомкнули, на следующий день я из дому ни на шаг. Прилегли мы, задремали, просыпаюсь – нет его рядом. Думаю, неужели снова ушёл в запой, а сама точно знаю – навсегда ушёл. Как села на пороге, так с места и не сдвинулась. Всё надеялась, может, вернётся. На третий день Ибрагимов с участковым явились. Говорят, сбежал твой художник, объявлен в розыск, всё равно поймаем, и тогда уже ссылкой не отделается. А я сижу как каменная, и вроде как радуюсь. Врёте, подлецы, не достанется вам мой Арончик. А те понятых позвали, обыск сделали, все бумаги забрали, рисунки, картины. «Вещественные доказательства», говорят. А что доказывать? И Арону, и мне всё равно уже. Искали его, но не нашли. Одна я знала, где Арон. Сон мне был: старый заброшенный высохший колодец в трёх километрах от города, в стороне от дороги, за ним Арон лежит. Проснулась, бросилась к аптечке – нет снотворного. Крепко, навеки заснул Арончик. Никому ничего не сказала и сама к нему не пошла, словно сон его боялась потревожить. Нашли его через три дня, похоронили. Для чего сама живу – не знаю. А как настали времена хрущёвские, так вон и справку дали: «реабилитирован посмертно, дело прекратить за недоказанностью обвинения». Её выдал уже другой, капитан Николаев, вежливый такой, не матерится, сочувствует. Рисунки вот вернул, да только это малая часть того, что взяли: говорит, в центр увезли, там и пропали, и чтоб не искала напрасно. Они долго говорили, пили чай, ужинали и смотрели рисунки. Было их в папке десятка два-три, не больше, но в них отразился и своеобразный талант Арона Евсеевича, и трагические 14

Проза • Яков Раскин

метания художника – стреноженного, но свободного в творчестве. Софья Марковна бережно перекладывала листы, но видно было, что по сути своей они были ей непонятны, а любила их только потому, что рисовал их Арон. Иногда она вопрошающе смотрела на Олега, и когда он выражал искреннее восхищение, благодарная улыбка освещала её лицо. Вернувшись в Москву, Олег Васильевич оказался погребённым под завалом дел в институте и лишь изредка вспоминал Арона Евсеевича, Софью Марковну, далёкую, казавшуюся сейчас почти нереальнуой Бабу Ягу. Спустя год или полтора он получил бандероль. В ней оказалась та самая папка. Неизвестная ему женщина сообщала, что Софья умерла, а перед смертью поручила переслать рисунки ему на память.

P.S. Однажды ему приснилось, что он идёт по безлюдному городу, выходит на площадь, точь-в-точь похожую на площадь в Яге, только с пыточным колесом посредине, и вождь рукой показывает ему на каменную лестницу, ведущую в серое равнодушное небо. Июнь 2018

15

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

КРОВЬ НА СВЯТЫНЕ «Есть только одна вещь на свете, которая может быть хуже Холокоста — то, что мир забудет, что это имело место». Генри Аппель

Г

ершон выпрыгнул из кузова дребезжащей полуторки, огляделся и, поражённый, замер. Нет, его поразили не пожарища и развалины – всего этого он насмотрелся вдоволь по дороге в местечко. А застыл он, увидев улицу, которая всего пять лет назад была разбитой, грунтовой, немощёной, а теперь её добротно замостили, и не как-нибудь, а гранитными и мраморными плитами – на века. Столетиями жили в Вишнёвке евреи и там же умирали, и к середине XX века на кладбище могил было больше, чем жителей. На каждой могиле был поставлен памятник или плита с МагенДавидом и именем усопшего – последняя память. Так повелось испокон веков, так было и здесь.

16

Б. Линке. «Эль малей рахамим»

Проза • Яков Раскин

Вот этими памятниками и была вымощена улица, ведущая от ратуши к синагоге. В довершении святотатства плиты были уложены надписями вверх, и за несколько лет немецкой оккупации тысячи автомашин и телег, а то и танков прокатились по буквам древнего алфавита, дробя и стирая еврейские имена. Гершон стоял и плакал, призывая Бога в свидетели. Не только убить, надо было ещё растоптать и стереть саму память о мёртвых. Родился Гершон в Польше, в небогатой многодетной семье Иосифа Рубинштейна. Отец столярничал в мастерской, доставшейся ему по наследству. Сама Вишнёвка находилась на границе с Украиной и представляла собой местечко-штетл с покосившимися деревянными домиками, двумя синагогами, хедером, крохотными лавчонками, и царила там всепроникающая нищета. До середины 30-х годов евреи, украинцы и поляки сосуществовали без особых конфликтов. Всё изменилось, когда к власти в Германии пришёл Гитлер. Волна антисемитизма затопила Польшу и докатилась до Украины, а бойкот еврейских лавок и промыслов, вместе с травлей и нападением на улицах, привели к повальному бегству евреев. К началу нападения на Советский Союз из двух тысяч евреев в Вишнёвке осталось не более 150 семей. Семья Гершона – отец с четырьмя сыновьями – уже больше года были на заработках в польском городке Ярослав, что в десяти верстах от Вишнёвки, где им посчастливилось взять подряд на изготовление окон и дверей для строящейся синагоги. Там жили дед с бабкой – родители покойной матери. Пакт Молотова-Риббентропа в очередной раз поделил Польшу, в результате чего Вишнёвка оказалась в советской зоне, отрезав тем самым семье Гершона возможность возвращения домой. Вскоре, однако, всё смешалось под катком немецкого вторжения. Впереди того страшного вала бежали все, 17

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

кто боялся остаться под немцами. Евреи – те, кто могли – уходили, но увы, удалось это немногим, оставшихся поглотила бездна Холокоста. Гершону повезло – он смог уйти, и судьба забросила его на Урал. Там на машиностроительном заводе выпускали танки, и там он проработал все военные годы. За это время он так и не сумел узнать, что с отцом, братьями, со всей многочисленной роднёй. Ему, одинокому, даже в пекле литейного цеха не хватало тепла родной семьи, отеческого дома. И когда отгремели залпы Победы, Гершон стал пробиваться в родные края. Но конец войны ознаменовался новым (каким по счёту?) разделом Польши, и Ярослав остался на польской стороне, а Вишнёвка – в советской зоне, и оказалась закрытой для посещения. Гершону с великим трудом удалось раздобыть пропуск, и только в мае 1946 года он смог туда попасть. О евреях Вишнёвки напоминали только улицы, вымощенные плитами кладбищенских памятников. Деда, бабушку и остальную родню по отцовской линии, более двадцати человек, немцы ещё в 42-м увезли и, по слухам, расстреляли в овраге соседнего леса. В Ярослав, оставшийся на польской стороне, его не пустили. Что стало с отцом и братьями, Гершон так и не узнал. Попал он в Польшу только в декабре 1955 года. Тогда Гершон работал в Запорожье в прокатном цехе металлургического завода и его, передовика производства, включили в делегацию как знатного металлурга. Уже в Варшаве, чуть ли не на коленях, вымолил он позволение только на один день съездить в то местечко, где отца и братьев застала война. Но даже этого дня хватило, чтобы не осталось никакой надежды. В Ярославе не осталось ни одного еврея. Их дома были либо сожжены, либо заколочены, но в основном – заняты местными жителями. Гершон надеялся, что хоть кто-то выжил, что не один он из такой большой родни уцелел, и это заставило его 18

Проза • Яков Раскин

снова и снова пробиваться в родную Вишнёвку, хоть это было и не просто из-за советских порядков. Удалось ему это только в 1976 году, но и там никто ничего не знал о его семье.

– На этот раз ещё горше, ещё тоскливей было, – рассказывал Гершон, – даже духа еврейского не осталось в Вишнёвке. Все дома были снесены, синагоги сожжены, кладбище порушено, уцелевшие памятники повалены и заросли травой. Меня в местечке, однако, узнавали. Бывшие однокашники и соседи удивлялись, как это я уцелел и умудрился выжить?

– Я потом приезжал ещё трижды, – продолжал Гершон, – но уже в первое посещение улавливал нечто недосказанное, лишь только заводил разговор о моей семье. Чуял, что знают и соседи и школьные приятели, какая доля выпала отцу и братьям, знают, да не говорят. Уж не сами ли руку приложили к этому чёрному делу? Эти мысли бередили душу. В последний раз я приехал на родину летом 1988 года. Знал тогда, что в последний раз – собирался уезжать из России навсегда. И вот тогда-то один из школьных дружков, Лешек, будучи сильно под хмельком, разговорился, да и то с оглядкой, чтоб не услышал кто-нибудь из местных. А рассказал Лешек о том, что весной 1942 года согнали немцы всех евреев Вишнёвки и соседних местечек на площадь перед синагогой, собрали туда и местных жителей – поляков и украинцев. Старикам приказали вынести из обеих синагог свитки Торы. Затем последовал приказ бросить их на землю

И. Рыбак. Спасение свитков Торы

19

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

у стены синагоги и втоптать в грязь. Старики даже не шелохнулись. Раздался залп, и они рухнули наземь со свитками в руках. Вновь отобрали из толпы мужчин, заставили поднять свитки, раздали заранее зажжённые факелы и приказали поджечь. Но они стояли, как каменные. Опять залп. И снова – шеренги мужчин у стены, факелы и свитки Торы в руках, гортанные команды и грохот залпов, пока не перестреляли всех мужчин. Тогда немцы собрали свитки, сложили, как дрова и подожгли их сами. Оставшихся женщин заставили грузить трупы своих мужей и отцов в кузова машин, а потом разогнали всех по домам. На следующий день они уже брели, неся жалкий скарб, в сторону Перемышля. Плач детей и смертная тоска на лицах взрослых – после вчерашнего побоища. Они понимали, какая участь их ждёт. Шли в небытие. А вскоре за лесом послышались пулемётные очереди. Там, в овраге, и нашли последнее земное пристанище евреи из общины местечка Вишнёвка. Перед отъездом Лешек подошёл к школьному другу.

– Послушай, Гершон! Наверное, никогда больше не увидимся. Хочу на прощанье отдать тебе то, что храню в секрете от всех вот уже 46 лет. – И подаёт ему свёрток в мешковине. Развернул Гершон – и мороз по коже... в мешковине лежали клочья Торы, – обожжённые, простреленные, залитые кровью, со временем приобретшие вид древних пергаментов «Не приведи, Господь, святое писание Твоё растерзанным увидеть». И вот Гершон увидел! И ещё рассказал Лешек, что в ночь после расстрела евреев на площади пошёл дождь и залил костёр из свитков. Да и не горел пергамент по настоящему – тлел. И будто кто-то невидимой рукой подтолкнул Лешека вытащить из костра несколько кусков Торы. Принёс домой, высушил и спрятал на чердаке. Рисковал, конечно, немцы, да и местные полицаи 20

Проза • Яков Раскин

не помиловали бы. Но сохранил, и вот теперь решил отдать другу.

– Твоего народа святыня, Гершон, – сказал Лешек, – возьми на память об отце и братьях. Возможно, и их кровь тоже есть на этих знаках. Долго не мог Гершон справиться с горьким комком в горле...

P.S. Ежегодно в Нью-Йорке проходит международная встреча бывших узников, уцелевших в нацистских лагерях. Где-то в глубине души у Гершона ещё таилась надежда, что хоть один из их многочисленной семьи выжил, или, возможно, кто-нибудь знает об их судьбе. Но не было никого, кто знал бы его родных, или встречал их в гитлеровских лагерях. Единственная память – вот эти окровавленные и обожжённые клочки Торы. Бывает, начинаешь пасовать перед трудностями, но вспомнив несгибаемое мужество простых евреев из местечка Вишнёвка, которые даже под страхом смерти не осквернили святыню, устыдишься мимолётного малодушия.

21

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ЛЮТНЯ

«Собака так предана, что просто не веришь в то, что человек заслуживает такой любви». Илья Ильф

У

же много лет Ефим с семьёй проводил свой отпуск на побережье Турции, где сбываются потаённые мечты отдыхающих: всё включено, солнце, песчаные пляжи, дешевизна и, что самое важное – новые люди, а последнее посещение турецкой Ривьеры наградило его ещё и знакомством с человеком удивительной судьбы. Случайно их лежаки оказались рядом. Услышав, как Фима говорил по телефону на иврите, мужчина встал и немного волоча ногу, последствие какой-то болезни, опираясь на трость, подошёл к Ефиму. С извинениями, на лёгком иврите, он представился Давидом и поинтересовался, откуда у Фимы знание этого языка. Удовлетворив своё любопытство, он сказал, что приехал из Ковно (он так и назвал Каунас по старинке) погреться по настоянию врачей, и что родился до войны в религиозной семье, где языком общения были идиш и иврит. В разговоре обращался к Фиме исключительно на «вы», несмотря на то, что был намного старше его. О себе практически 22

Проза • Яков Раскин

ничего не рассказывал, а Фима, соблюдая субординацию, стеснялся расспрашивать, откладывая «на потом». Ежедневно они встречались за завтраком и на пляже, а когда солнце припекало, перебирались в кафе под навес. Был он немногословен и в разговоре из него с трудом удалось вытянуть довольно скудную информацию о том, что родители погибли в 1941 году, при погроме, который ещё до прихода основных немецких войск учинил Фронт литовских активистов, которые затем вселились в квартиры евреев и завладели их имуществом. Остался он в живых по счастливой случайности: его, мальчишку, накануне войны отправили к тётке в Ленинград. Затем детдом, военное училище и отставка в звании подполковника. Как-то Давид пожаловался, что в самолёте забыл купленные в аэропорту газеты. Русский канал телевидения принципиально не включал, обвиняя его во лжи и предвзятости, и поэтому вечера, скучая, проводил в фойе гостиницы, наблюдая за постояльцами, или бесцельно бродил по берегу моря. Фима подарил ему свою книгу рассказов, заметив, что если ему наскучит её читать, то нисколько не обидится, поскольку не считает себя писателем, а так… скорее среднестатистическим любителем. На следующий день Давид сообщил – то, что он успел прочитать, считает интересным, а на вопрос, что из прочитанного ему понравилось больше, немного подумав, сказал, что «запал» на рассказ о собаке, поскольку эта тема ему особенно близка и дорога.

– И чем же она для вас так дорога? – спросил Ефим, надеясь вызвать его на разговор.

– Знаете, мой друг, прежде чем начать рассказывать о собаках вообще, хочу напомнить, что в энциклопедии «Жизнь животных» Брема, в разделе «Собаки», написано, что эти животные обладают свойством залечивать раны, в том числе гнойные, вылизывая их. Было также установлено, что слюна 23

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

собак и волков содержит аллантоин – вещество с антисептическим действием. А среди собак чемпионом по собачьему интеллекту является, безусловно, бордер-колли. Жаль, что о собачьей душе у Брема нет ни слова, хотя это не менее интересно. Всё это я вам поведал как бы в виде предисловия, чтобы вы лучше смогли понять суть моего повествования.

– Вот уже скоро десять лет, – начал Давид свой рассказ, – как я овдовел и живу в предместье Каунаса в небольшом домике с моим добрым другом бордер-колли по кличке Лютня. Как-то я проснулся и ничего не мог понять: левой половины тела как бы больше не существовало, я её не чувствовал. Пробовал двигать руками и ногами, но слушалась только правая рука и нога. Казалось, что громадный камень придавил меня к постели, не позволяя пошевелиться. Возник страх, адский страх человека, который понял всё: и то, что ночью с ним случился обыкновенный инсульт, и то, что в течение недели, а возможно, и дольше никто не должен наведаться в гости. По невероятному совпадению, даже любимая дочь с внуками уехала к подруге в Вильнюс и пообещала вернуться только через неделю. Давид помолчал, о чём-то думая, тщательно протёр очки, затем продолжил: – Вообще-то я не очень люблю рассказывать о себе, но, прочитав ваш рассказ, понял, что вы любите собак и что Вы мой единомышленник. Можете представить эту ситуацию, – что делать, как добраться до телефона, чтобы вызвать скорую помощь? Я пытался скатиться с кровати, но даже этот простой манёвр мне не удавался. Это непередаваемое ощущение – ты видишь телефонный аппарат, понимаешь, что только он может связать тебя с людьми, которые помогут, а дотянуться до него не можешь! Это была моя первая попытка. Потом начались остальные. Я уже не говорю о том, что нужно было что-то кушать, о необходимости попасть в туалет... Вот тогда я, наконец, осоз24

Проза • Яков Раскин

нал, какие человеческие желания, вернее потребности, являются наиболее важные, а какие могут подождать. Проходил час за часом, я, мучаясь, старался предпринять хоть что-то для спасения, и всё это время моя любимица сидела возле кровати. Из-за нечеловеческого желания пить все остальные мысли меня покинули, и перед глазами встало одно огромное слово – «ВОДА». Я повторял вслух слово «вода» много раз, иногда выкрикивая его. И вдруг… Лютня поднялась, подошла ко мне совсем близко, в течение нескольких секунд внимательно смотрела мне в глаза, наклоняя голову то влево, то вправо, а потом выбежала из спальни. Я испугался, думая, что она меня покидает, но вскоре она вернулась, запрыгнула на кровать и… о чудо, влила мне прямо в полуоткрытый рот воду из своей пасти. В этот момент я не знал, чему больше радоваться – то ли тому, что мечта о воде стала явью, то ли тому, насколько чувствительна моя собака. Лютня, правда, разлила больше воды, чем влила мне в рот. Она, бедняжка, не могла донести всё, что набрала. Но, видимо, обрадованная тем, что её помощь оказалась полезной, снова побежала на кухню и вернулась с новой порцией воды, однако и на этот раз мне досталось совсем немного – один-два глотка, не больше. Кухня находилась рядом, и вскоре я услышал необычный звук. Оказалось, Лютня тянет по полу свою миску, как всегда наполненную мною накануне вечером чистой водой. Через несколько минут она запрыгнула на кровать с зажатым в зубах полотенцем, один конец которого был смочен водой. Моя гениальная собака положила мне полотенце прямо на лицо, правой рукой я подтянул к себе мокрый конец и стал жадно высасывать из него влагу. Это было куда лучше! Ай да Лютня, ай да умница! Палящее солнце, стоящее в зените, заставило нас спрятаться под навес кафе. Мы попросили принести холодные 25

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

напитки. Давид пил маленькими глотками, потом, остановив взгляд на стакане, улыбнулся, о чём-то, видимо, вспоминая, и после небольшой паузы продолжил.

– Когда в волокнах полотенца не осталось ни капли, я положил его себе на грудь. Но Лютня тут же забрала его, пытаясь намочить снова. Ещё два раза она приносила мне мокрое полотенце, а потом с виноватым видом легла рядом, отвела от меня глаза и опустила голову, видимо переживая, что миска опустела, и она никак не сможет поить меня тем же способом. Минуты через три собака неожиданно вскочила, схватила полотенце и убежала. Было слышно, как скрипнула дверь туалета, – я всё забывал её смазать, и у неё был характерный звук. Вернулась Лютня с мокрым полотенцем. Даже в моём состоянии не составило никакого труда догадаться, что намочила она его в унитазе. Милая Лютня! Если бы ты знала, насколько безразлично мне было в те минуты, откуда была эта вода! Я с жадностью высасывал капли, чувствуя, что жажда постепенно отступает. Потом Лютня убежала, и я слышал, как она сама пила из унитаза – бедняжка слишком переволновалась. В последующие дни, каждые несколько часов, Лютня исправно приносила мне воду. И дней таких было ровно семь. Я ничего не ел, ничего не ела и собака – это было ужасно, но поверьте, нет страшнее муки для человека – остаться без воды. Нужно было дожить до старости, попасть в такую переделку, чтобы понять очень простые житейские вещи – я должен выжить, прийти в норму и порадовать своим выздоровлением дочь и внуков. Но я был поражён ещё и тем, как в критические для меня часы повела себя моя собака. На восьмой день вернулась из поездки дочь. Лютня, услышав знакомый звук её машины, с громким лаем бросилась к двери. У дочери был свой ключ, и она вошла в дом без про26

Проза • Яков Раскин

блем. Конечно, мне было очень неудобно, когда она увидела в моей обычно чистой и аккуратной комнате такую картину, но что поделаешь – подобное со мной случилось впервые. Через десять минут после её прихода в комнате появились медики. С тех пор началось моё выздоровление. Но спасением я обязан только моей умной собаке, моей дорогой Лютне! Что мог я дать ей после того, как она спасла мне жизнь, как отблагодарить? Мне так её сегодня не хватает. Я знаю, как много на свете одиноких стариков. Может быть, кто-то привык к одиночеству и не терпит в доме постороннее существо. Но если у кого-то нет предубеждения против животных, обязательно возьмите себе собаку. Я не уверен, что она окажется такой же умной, как Лютня, но попробовать стоит. Все собаки добры, умны и привязчивы, нужно только понять очень простую вещь: они не умеют говорить, но поверьте опыту старого человека – они чувствуют и переживают всё так же глубоко, как и мы, люди, а иногда – гораздо глубже!

P.S. Через несколько дней мой знакомый уехал, и я остался наедине с мыслью о наших четвероногих верных друзьях, которые всегда придут на помощь, ничего не требуя взамен. Учились бы, люди! Май 2018

27

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

КОРЗИНА ЕВРЕЙСКОГО СЧАСТЬЯ

«Что такое еврейское cчастье – это промежуток времени между двумя еврейскими несчастьями».

В

ы когда-нибудь бывали в еврейском местечке? Нет? Странно. Как это вы, будучи евреем, умудрились не посетить ни одного местечка. Ведь их когда-то было видимоневидимо разбросано по всей Польше, Украине и Белоруссии. Выходит, если вы ни разу не были в местечке, то вы, естественно, не знаете ни обычаев, ни молитв, ни праздников. Вы даже не имели счастья познакомиться с местечковыми мудрецами. Возможно, что-то слышали о них, но лично не знакомы, а жаль. Что ж, Бог вам судья! Так вот, живущие в этих местечках евреи, несмотря на избранность, считали себя обыкновенными людьми. Понятно, что среди них были и свои хулиганы, и маменькины сынки, и… боюсь даже произнести это слово – безбожники. Причём мотивировали они свой атеизм тем, что если был бы Бог, то он не допустил бы, чтобы евреи, 28

Проза • Яков Раскин

не имеющие даже паспортов, мучились в такой нищете. Так вот что я вам скажу! Нет-нет, я не посылаю вас посетить местечко – их уже давно нет, как нет и этих мудрецов. Я просто расскажу вам невероятную историю, случившуюся в одном из таких местечек – Костюковке, что в Белоруссии. А поскольку там родился мой дед, то я, как наследник, имею полное право рассказать вам о чуде, которое произошло в Костюковке в Йом Кипур более ста лет назад. Жила-была в этом местечке старая вдова Хая-Лея. Хорошо сказано: жила! Была – да, но не жила, потому что жизнью это не назовёшь. Её муж, Янкель-Дон, богобоязненный хасид, умер от чахотки, оставив после себя пару пустяков и двух сыновей. Эти дети, не про нас будь сказано, отошли от религии, подались в революцию и мотали срок «во глубине сибирских руд». Больная старая женщина жила на пару с котом в маленькой каморке, в которой ей из милости разрешил жить сердобольный вдовец, сапожник Шимон, дальний родственник её покойного мужа. Ежедневно Хая-Лея неистово молилась, а в канун Судного дня рано утром побежала в синагогу, где со слезами на глазах громко читала слихот (прощения). Улочки местечка в такой день, особенно по утрам, тихи и пустынны: кругом ни души. Лишь изредка раздаётся стон из ближайшей синагоги, слышен плач ребёнка или режущий ухо вопль больного. Это не совсем простое время – судьбы всех людей висят на волоске, поскольку Бог будет судить всех и каждого, взвешивая на своих точных весах праведные дела, грехи и проступки. А их так много, хоть отбавляй! Однако что плохого могла совершить эта женщина, не обидевшая за свою жизнь даже мухи? Но Творец 29

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

на небе всё знает и видит. А вдруг она невзначай совершила что-то непотребное и сама об этом не догадывается? И ещё: она просила Всевышнего хоть немного облегчить её тяжёлую жизнь и послать денег на пропитание. Слова молитвы она произносила так громко, что молившийся в мужской половине Фишель, вполне состоятельный брацлавский хасид, пьяница и гуляка, получивший в местечке прозвище Фишке дер шикер, слышал каждое её слово. Являясь владельцем единственной в Костюковке винокурни, он зарабатывал на свою грешную жизнь изготовлением кошерного вина для кидуша по субботам и в праздничные дни. Но основной доход приносил крепчайший самогон, пользующийся ещё большей популярностью среди нееврейских жителей местечка.

– А что я? – размышлял Фишка вслух. – Да, люблю выпить и погулять, грешу целый год, но ведь в Иом Кипур я же прошу у Творца прощения. И если он ежегодно меня прощает и записывает в Книгу Жизни, значит, я не совершаю ничего греховного и смело могу считать себя праведником. Однако молитвы Хаи-Леи так затронули его душу, что он стал обдумывать, как бы ей помочь, совершив тем самым нечто угодное Богу. Всем своим нутром он понимал, что его распутное поведение может в конце концов надоесть Всевышнему, и неизвестно, в какую книгу он занесёт его через год, поскольку от человека требуется не только не допускать греховных поступков, но и совершить что-нибудь праведное. Кто-то сказал, что когда нечего делать, берутся за великие дела. И Фишка решился! После Искора Фишка подошёл к Хае-Лее и вручил ей специальную молитву, посоветовав каждый вечер читать её перед сном, уверяя, что Бог непременно её услышит и снизойдёт к ней с благословением.

30

Проза • Яков Раскин

Через несколько дней Фишка повёз в уезд очередную партию вина. Сбыв товар, он зашёл перекусить в корчму, где встретил своего друга почтаря Арье-Лейба. И тут у него мелькнула мысль: – Послушай, Арье, – обратился он к нему, – ты же служишь на почте и почти каждый день бываешь в Костюковке и в соседних местечках. От благотворительности идёт благотворительность, от доброты – доброта, и это добавляет мира не только в нашем народе, но и по всей земле. Помоги мне сделать богоугодное дело. С этими словами Фишка посвятил его в свой план и вручил несколько банкнот.

– Да будут благословенны твоя мудрость и твои поступки, – сказал Арье, – ведь мера мудрости не в том, чтобы отличить добро от зла, а в том, чтобы творить добро и воздержаться от зла. Как говорил реб Нахман из Брацлава: «человек, не умеющий плакать, не сможет и веселиться». Я всё сделаю, как ты сказал, смотришь, и мне зачтётся.

31

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

*** Местечко бурлило. Только и разговоров было о снизошедшем на Хаю-Лею чуде. Каждую неделю, в канун субботы, на крыльце её убогого жилища неизвестно откуда появлялась большая, накрытая чистым полотенцем плетёная корзина, доверху наполненная невиданными ею ранее продуктами. Чего там только не было: жареная курица, рыба, субботняя румяная хала, бутылка вина, сыр, овощи, фрукты, масло и многое-многое другое. Количество продуктов было рассчитано так, чтобы с избытком хватило ей до следующей субботы. Но кто же этот благодетель? За что он ей это посылает? Неужели её молитвы достигли ушей Всевышнего? Она даже несколько раз пряталась в кустах, чтобы увидеть, как этот неизвестный будет ставить корзину и поблагодарить его, но безрезультатно. Однако стоило ей только на секунду отвлечься, как корзина странным образом вновь появлялась на крыльце. Чудеса, да и только! Поглаживая бороды и пейсы, евреи собирались кучками около синагоги и, жестикулируя, громко комментировали местечковое чудо, в душе завидуя Хае-Лее, а кто-то даже посетовал, что их молитвы, очевидно, не были столь искренни, поэтому и не доходили до ушей Всевышнего. Воздух сотрясали всевозможные догадки, не имеющие ответа: кто же он – тот, который всё это приносит? Окончательную точку в этом вопросе поставил непререкаемый авторитет среди местных знатоков Торы Гедалия – машгиах синагоги (человек, следящий за кашутом). В Костюковке он «прославился» тем, что запретил употреблять в пищу коричневые яйца, объявив их не кошерными, поскольку в них чаще попадаются красные точки, похожие на кровяные включения, чем вызвал проклятия на свою голову со стороны торговавших ими местных крестьян – они лишились ощутимого дохода.

32

Проза • Яков Раскин

Так он вдруг вспомнил, как накануне субботы, возвращаясь после службы, увидел странного человека, явно не из Костюковки, но одетого почему-то в похищенный у него пасхальный халат с кушаком из серебряных нитей. Он хотел было его остановить, но тот вдруг исчез. Просто растворился в воздухе, и всё! Гедалия прибежал домой, открыл сундук – нет, халат и кушак на месте. Странно, но этот человек с тех пор ему на глаза не попадался. Не видели его и жители Костюковки, однако после рассказа раввина все пришли к единому мнению: этот неизвестный был не кто иной, как сам Элиягу Анави (Илья Пророк), один из ангелов, увидеть которого живьём ещё никому не удавалось.

33

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

– Я верю полной верой, – процитировал Гедалия постулат из Талмуда, – что Творец, да будет Имя Его благословенно, творит все творения и управляет ими. Он один делал, делает и будет делать всё, что делается. Еженедельные подарки продолжали регулярно появляться на крыльце, причём съесть всё это в течение недели, даже с помощью кота, Хая-Лея не могла, и стала приглашать на кабалат-шабат (встреча субботы) своего благодетеля – сапожника Шимона. И, как результат, через несколько субботних корзин он сам предложил ей переселиться к нему вместе с котом и стать хозяйкой в его доме. Воистину, молитвы, услышанные в Иом Кипур Всевышним, да будет благословенно Его Имя, изменили всю дальнейшую жизнь Хаи-Леи. Так что, друзья, молитесь! Молитесь и просите у Бога и друг у друга прощения, даже если вы и не совершили ничего дурного. А вдруг совершили? Вполне вероятно, что Он вас тоже услышит, и тогда Илья Пророк в белоснежном халате, подпоясанном кушаком из серебряных нитей, спустится на землю в белоснежной колеснице, запряжённой парой таких же белых лошадей, и так, чтобы его никто не видел, поставит на крыльцо вашего дома корзину с полным набором еврейского счастья. Сентябрь 2017

34

Проза • Борис Замятин

НОВЫЙ АВТОР

БОРИС ЗАМЯТИН Френкель Борис Ильич (лит. псевдоним Б. Замятин). Писатель, журналист, афорист. Родился в городе Бердичеве. Окончил Уральский Федеральный Университет в Екатеринбурге (бывший УПИ). Первые публикации в городе Воронеже . После переезда в Москву печатался в центральной прессе, в многочисленных сборниках афоризмов и поэтических миниатюр, в антологиях иронической поэзии. Член СП Москвы, Союза русскоязычных писателей Германии, ПЕН-клуба (Exil – PEN). Лауреат «Золотого телёнка» клуба ДС «Литературной газеты» и других премий, член «Московского клуба афористики», выступал на радио и мелькнул на телевидении. Рассказы были опубликованы в журналах «Дружба народов», «Грани», «Родная речь», «Литературный европеец», «Студия», «Контакт», «Новый континент» и др. В 1996 году уехал из Москвы в Германию. Сотрудничал с газетами «Русская Германия», «Европа Центр», «Рубеж» и др. Работал редактором в газете «Европа экспресс», гл. редактором журнала «Имидж», редактором сатирического раздела журнала «Рубашка». Публиковался в Израиле (газета «Вести», журнал «Русское литературное эхо»). В 2009 году удостоен звания лауреата литконкурса «Согласование времён».

35

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Афоризмы Бориса Замятина широко цитируются в интернете. С 2011 по 2014 г.г. – Председатель «Содружества русскоязычных литераторов Германии». ХОТЕЛОСЬ КАК ЛУЧШЕ

Т

ётя Зина, жена старого портного Забарского, неизлечимо больна. К этому печальному обстоятельству уже давно привыкли и родные, и соседи, и знакомые. Догадывается об этом и тётя Зина. Она лежит на широкой никелированной кровати, не шевелясь и не зажигая света. Маленькое высохшее её тело не требует сейчас ничего, а потому не отвлекает. Тетя Зина внимательно прислушивается к тому, что говорит её дочь Элла своей подруге Оксане. Они сидят во дворе на ступеньке почерневшей деревянной лестницы, ведущей к балкону второго этажа. Лестница эта, с шаткими перилами и выщербленными ступенями, убогая и ненадёжная, как и сам дом, играет важную роль в жизни его обитателей. Она – единственный путь к квартирам второго этажа и своеобразный клуб, где собираются хозяйки, когда утихнет зануда-пила, гудящая целый день рядом за забором швейной фабрики. «Г» – образный дом, корпус фабрики и кирпичный забор образуют двор-колодец с одним узким и глубоким, как фиорд, выходом к улице. Фабрика и трёхметровый забор возведены наспех в суровое послевоенное время. Причуды планировки объединяют жильцов в большую разноязыкую семью, как это и бывает обычно в южных провинциальных местечках. Душный июльский вечер уже вполз во двор, заполняя его запахами кухонного чада, дешёвых духов и усталых человеческих тел, мелькающих за занавесками распахнутых дверей и окон.

36

Проза • Борис Замятин

– Не утешай меня, я знаю, что он не вернётся, – тихо говорит Элла, но тётя Зина слышит, и сердце её сжимается от горечи. «Боже мой, – шепчет она, – кто ж мог такое предположить? Хотелось же сделать как лучше». Неудачная любовь Эллы и Володи Гусакова, офицера лётной части, стоявшей неподалёку от городка, сильнее болезни мучает тетю Зину. Ей-то Володя нравился. «Большой, крепкий и приятный с виду молодой человек. Одно слово – мужчина. Правда, лишнего слова у него не купишь, но зато сразу видно, что не пришёл «фигли-мигли» разводить». А вот старый Забарский и слышать не захотел ни о каком лётчике. Сначала он просто ворчал, бубня себе под нос в присутствии Эллы: – Лётчик-налётчик-вертолётчик. Почему лётчик? Лётчики-пилоты, в небе самолёты. Лётчик высоко летает, много денег получает. О, вот это единственное! Да, но какой ценой... А когда Володя сказал, что часть переводят, что он хочет сыграть свадьбу и забрать Эллу с собой, старик срочно созвал семейный совет.

– Только через мой старый труп, – сказал он, возводя взгляд поверх очков туда, куда должна была вознестись его душа в случае подобного исхода. – Я уже не говорю, что мне бы хотелось иметь зятем еврейского парня, мало ли чего хочется старому глупому портному, но, допустим, я закрыл на это глаза, как сейчас делают многие. Допустим. Но зачем надо выходить замуж за лётчика? Чтобы каждый день не знать: ты еще жена лётчика или уже вдова лётчика с его же ребёнком на руках? И это лицевая сторона вопроса. А не мешает, между прочим, взглянуть и на изнаночную. Оставить больную мать на старого отца! Но на изнаночную сторону можно, конечно, и не обращать большого внимания. Тётя Зина, хотя и не была тогда прикована к постели, чувствовала себя уже очень неважно. Но не перспектива остаться 37

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

одной испугала её. Тревожное будущее дочери, нарисованное мужем, показалось ей ужасным.

– Женихов много, Эллочка, а жизнь одна, – сказала она тоскливым, неуверенным голосом. – Сердце мне подсказывает, что, может быть, папа и прав. Давай подождём. Есть ещё время подождать! Но времени ждать не оказалось. Прошёл год, а писем от Володи не было. К голосу Эллы прислушивается ещё один человек. Это Эдик, сын известной всему городу богатым прошлым телефонистки Раечки. Эдик сидит на балконе и делает вид, что дочитывает книгу при свете сумерек. Скосив глаза, он видит обеих девушек, тугие их тела, прикрытые едва доходящими до загорелых коленок ситцевыми платьицами.

– Эдик, малахольный, сколько можно? Глаза испортишь. Иди уже наконец кушать, – разрезает вечернюю тишину двора визгливый голос Раечки. Эдик вздрагивает, поднимается, отряхивает полосатые потрёпанные штаны, обтягивающие тощий зад, и опять садится.

– Эдик, чтоб ты уже не дождал, или ты меня не слышишь?

– свесившись из окна, нервничает Раечка.

– Иди, иди, Эдик. Завтра на пляже наглядишься, – смеётся Оксана. «Ох уж эта Оксана. Никакого стеснения. Ей бы только было над чем и над кем посмеяться. Ничего не боится. Захотела – вышла замуж, перехотела – развелась. И не мучается ни о каком лётчике, – размышляет тётя Зина, – не зря Раечка волнуется. Изза такой Оксаны ещё не один Эдик с ума сойдет. А он у Раечки – это всё, что осталось. Она в юности тоже ни с кем и ни с чем не считалась. Какие же из этого результаты?»

– Маркиз, Маркизуля, – слышит она голос Тони, Оксаниной тётки. – Мааркизууля, томно взывает Тоня, но Маркиз не от38

Проза • Борис Замятин

кликается на зов хозяйки. – Куда-то запропастился, мерзавец, – воркует Тоня и осторожно опускает себя на верхнюю ступеньку лестницы. По певучим интонациям её голоса можно догадаться, что Маркиз для неё не просто кот, а что-то вроде капризного ребёнка. Детей у Тони нет, и все знают, что не будет, хотя ей всего тридцать пять, а мужу её, отставному майору Вариводе, – сорок шесть. В Маркизе они души не чают, да и весь двор любит этого выхоленного пушистого обжору. Кормится он главным образом рыбой, которую ловит для него майор в реке или магазине, но кот не прочь и мяса отведать, если оно приготовлено на должном уровне. Двор тоже любит Маркиза за добродушный нрав и редкой белизны шкуру. Даже Раечка, когда он сожрал у неё пасхальное «кисло-сладкое», воздержалась от изысканных своих проклятий и только тихо прошептала: «Чтоб ты не дождал, собака», на что кот никак не отреагировал.

– Ох, девки, вы бы хоть коленки прикрыли, – поворачивается Тоня к девушкам, – дразните парня, стыда в вас нет.

– Ладно тебе, Тоня, – лениво протестует Оксана, – что ж нам теперь, твои платья носить? «А почему бы и не носить? Во всяком случае, скромнее, – обижается за Тоню тётя Зина.

– Да и Тоня-то на двенадцать лет всего старше, а они её уже в старухи записали. Тоне бы ещё детишек рожать, так надо же, чтоб такая беда. А какая хозяйка! Это же поискать. Не Оксана вам. За такую всякий мужчина будет держаться». Еще днём по запаху из общей кухни наверху тётя Зина определила, что варится знаменитый Тонин свекольник. Тоня всегда с готовностью объясняет, что и как надо делать, но почему-то ни у кого не получается тот особый аромат, который возбуждает не только аппетит, но и непременное желание сделать всё самой. По запаху Тониных блюд тётя Зина пытается угадать, что приносит майор с рынка, на котором она не была уже целую вечность. Ей представляется залитая 39

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

лёгким утренним солнцем базарная площадь, где продают всякую всячину и разговаривают на всех языках сразу, понимая друг друга без всяких переводчиков. Видятся морщинистые крестьянки в белоснежных хустках, разложивших горки творога на столь же белоснежных салфетках, жёлтые, похожие на огромные вареники пласты домашнего масла на чисто вымытых изумрудных лопухах; крикливые перекупщики птицы, дующие в жирные петушиные зады, показывая товар «лицом», тенистые прилавки с овощами, наполненные запахами укропа, щавеля, молодого картофеля и пыльной мешковины, бесконечные горы фруктов во всех углах базара – места, где всегда можно встретить знакомых и с удовольствием поговорить о наболевшем. «Э, кто способен оценить, что за удовольствие сходить на базар в базарный день? Только тот, кто этого удовольствия лишился», – сокрушается тётя Зина.

– Вот что я тебе, Элла, скажу, хотя промолчать всегда лучше, – настораживает её голос Тони. – Раз не пишет, значит, не любит, а если не любит, чего зря сохнуть такой славной дивчине, как ты? Ой, ты ж не обижайся, серденько моё, душа ж у всех за тебя болит, – пугается Тоня, увидев, что глаза Эллы наполняются влагой. Влага собирается в слезу и медленно катится по щеке, освещённой перламутровым светом дневных ламп, льющимся из окон швейной фабрики. Нежный этот свет удлиняет тени под щёточками ресниц, заостряет подбородок и крупноватый нос, оттеняет прикушенную верхнюю губу. «И правда, лучше бы помолчать. Чего сыпать соль на рану, когда рана ещё не зажила? Почему так несправедливо устроена жизнь? Почему Лёва, сын учителя Линецкого, такой замечательный Лёва должен был влюбиться в Оксану, чтобы потом не сойтись с ней характерами и развестись! Почему бы ему не влюбиться в Эллу, а Оксане в Эллочкиного лётчика, 40

Проза • Борис Замятин

чтобы все родители были счастливы? Так нет, где там. Разве может родителям так повезти? Нечего об этом и мечтать... И что же получается? Получается, что родители мешают своим детям обрести счастье. Да, так выходит. Кто же и зачем так перепутал всю жизнь? Почему счастливы те, кто этого не заслуживает, а другие должны мучиться от рождения и до самой смерти?!» От философских этих раздумий её отвлекает женский крик. «Степан напился, Лену бьёт, – точно определяет тётя Зина, – вот яркий пример справедливости нашей жизни. За что он колотит свою жену? Ни за что. Бедная Лена. Родила ему трёх замечательных девочек, так он, видите ли, недоволен. Мальчика ему подавай, а где его взять, если бог не даёт? Этого он знать не хочет, хотя виноват, может быть, сам. И разве так плохо – девочки? Эта, его старшая, умнее всякого мальчика, а он твердит, что все девки в Лену и некому, видите ли, передать то, что он умеет. А ведь как хорошо могли бы жить. Он же такой способный человек, прямо на удивление. Лечит лучше, чем образованные, со всего района к нему ездят. Мог бы в золото свою семью одеть, если бы не пил. Хотя, что деньги? Что деньги, будь они прокляты! Самуил только о них всю жизнь и думал. Всё копил, откладывал, отказывали себе во всём. Ну, накопил, и что? Может он теперь купит мне здоровье, а Эллочке жениха?» Тёте Зине вспоминается, как совсем недавно принесла им почтовый перевод молоденькая почтальонша. Нервная какаято, торопливая. Забыла у них на столе ни много, ни мало – целых две тысячи рублей. Когда спохватилась, решила, что деньги у неё украли, и побежала топиться. Еле спасли. Обнаружила деньги Элла и сразу понесла их на почту. Забарский, узнав об этом, недоумённо пожал жирными плечами и сказал: «Мне надо сшить гору брюк, чтобы заработать такие деньги, а она относит их государству, которому это две копейки».

41

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

О почтальонше он и говорить не стал. «Кто бы её стал судить, ребенка? Отвечали бы другие, которые воруют тысячи и – ничего. Куда-то всё списывается, когда надо». Через три дня в местной газете была опубликована заметка «Так поступают комсомольцы». Портной долго насаживал пенсне на мясистый нос, дважды прочитал заметку, потом аккуратно сложил газету и, прикрываясь ею от палящего солнца, прошёл через двор к лестнице. Лестницу от солнца загораживала крыша швейной фабрики, и домохозяйки в цветных фартуках как раз отдыхали в послеобеденной тени, как куры на насесте. Портной неторопливо приблизился к ним и торжественно произнёс: – Здравствуйте, женщины. Я имею для вас кое-что прочесть. Здесь написано про мою Эллу. Так я вам это прочту, если вы не имеете ничего против. Все уже читали, но, уважая отцовские чувства, ничего против не имели. Делая длинные паузы в местах, где, по его мнению, следовало акцентировать внимание, Забарский закончил чтение, снял очки и многозначительно покачал головой.

– Так что, вы думаете, я вам сейчас скажу? – зная, что никто не может предугадать, куда он клонит, спросил портной и опять глубокомысленно помолчал.

– Так вот что я вам скажу: из этой статьи видно, что мало того, что у меня выросла взрослая дочь, не понимающая какое значение играют деньги в современной жизни, но теперь ещё и весь город будет знать, какая она у нас дура! У тёти Зины, услыхавшей эту мудрость через открытое окно, всё похолодело внутри. «Боже мой, одно только счастье, что Эллочка этого не слышала, а то ведь кошмар, что было бы. Невозможный он всё-таки человек. Ну, разве так можно? А скажи ему что-нибудь. Скажи. Только попробуй!» Между тем крики в квартире Степана Хоменко усиливаются и отвлекают тетю Зину от воспоминаний. «Ой, не дай 42

Проза • Борис Замятин

бог, опять девочку ударил», – переживает за старшую хоменковскую дочку, единственную защитницу матери, тётя Зина и слышит мощный удар в дверь соседней квартиры. В зеркале шкафа она видит отражение высокого крыльца квартиры Хоменко, пробегающую Лену и девочек и, наконец, вылетевшего из двери с топором в руках ветеринарного фельдшера. Хоменко мал ростом, полураздет и пьян. Глаза его налиты бессмысленным неукротимым бешенством. Ремень на брюках расстегнут, одна нога босая, другая перебинтована чистым бинтом, как портянкой. Женщины наверху в страхе вскрикивают и замирают. Из окна второго этажа высовывается Раечка.

– Порублю суку, – рычит Степан и, ковыляя, бежит к лестнице, по которой убежали его жена и дети.

– Федя, быстрее, он хочет вашу Тоню порубать, – истерично визжит Раечка. На балконе у входа на лестницу возникает фигура отставного майора Вариводы с котом на руках. Мгновенно он оценивает обстановку и швыряет Маркиза в лицо озверевшему Степану. Кот, пытаясь удержаться, впивается фельдшеру в шею и подбородок. От неожиданности и боли Степан выпускает из рук топор и хватается за расцарапанную физиономию. Этого мгновения достаточно майору, чтобы, прыгнув через три ступени, обхватить фельдшера руками. Степан хрюкает, как боров в мешке, пучит дурные глаза и медленно трезвеет.

– Пусти его, Фёдор, задушишь же человека, – вступается за Степана Тоня.

– Чело-ве-ка, – презрительно тянет Варивода, – принесика мне верёвку и воды. Мы из него сейчас сделаем человека.

– Одной рукой он подымает топор, а другой стаскивает присмиревшего, но дергающегося фельдшера вниз по лестнице.

– Ну, Тоня, имея такого мужа, вы таки счастливица, – из своего окна, как со сцены, восторгается Раечка. – Он у вас такой проворный, как юноша. Я всегда хотела за военного, 43

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

так судьба моя не захотела. За вашим Федей же надёжно, как за бронёй тяжёлого танка, а это, уж вы мне поверьте, самое главное в семейной жизни, – демонстрирует свою осведомлённость в военной и семейной жизни Раечка, не прожившая ни с одним из своих неофициальных военных мужей и полугода. «Вот зараза, – возмущается тётя Зина, – что же ты совсем не то поёшь, когда Тони нет?!»

– Как ты тут, мама? – щёлкает выключателем вошедшая Элла. Глаза её ещё горят от пережитого волнения, лицо порозовело. «Не хуже Оксаны», – любуясь ею, решает тётя Зина. – Слыхала, что Степан вытворял? Давно на него надо в милицию заявить. Этот идиот с топором выскочил, а дядя Федя ему кота в пьяную морду, он топор и выронил. В тюрьму нужно сажать этих алкоголиков.

– В тюрьму нельзя, Эллочка. Есть же ещё Лена и дети.

– А я бы не стала с таким мужем жить ни за что на свете. Дядя Федя его к перилам привязал, так Лена сразу прибежала отвязывать. Мало он её бил, да? Пусть бы стоял, пусть бы сгорел от стыда.

– Ох, Фёдор это зря сделал. Степан такого не простит.

– Подумаешь. Очень его дядя Федя испугался... – Элла гремит на кухне посудой. «Странный человек этот Степан. Тихий такой, когда трезвый, а выпьет, откуда только что берётся? Злость в нём так и пузырится, как сельтерская. Всё-таки, если мужчина совсем не пьёт, – это к нему очень большой плюс», – рассуждает тётя Зина, пока дочь готовит ей ужин. Элла приносит в комнату неглубокую керамическую пиалу. Золотистый бульон выдыхает аромат, возбуждающий аппетит и у сытого человека, но тётю Зину этот запах не соблазняет. Внезапная тошнота подступает к горлу.

– Я потом, потом, Эллочка, – утешает она дочь. – Поставь пока на стол.

44

Проза • Борис Замятин

Тётя Зина слышит, как приходит Самуил, как он звякает соском умывальника в тесной прихожей и фыркает, как проходит через кухню в комнату, где лежит она.

– Ну, что? – спрашивает он.

– Пока ничего. На этом их беседа заканчивается. Совсем недолго он молча смотрит ей в глаза. Тётя Зина умеет многое читать в этом взгляде, и она это прочитывает. Пообщавшись таким образом с женой, портной садится ужинать. Тётя Зина знает, что потом он сядет за швейную машину и будет продолжать «зарабатывать» до полуночи. Когда кончается вторая смена на фабрике и затихает наконец гудение машин, во дворе наступает прохладная гулкая тишина. Окна фабрики гаснут, и двор погружается во мрак. Яркий украинский месяц не может преодолеть высоты забора, не может пробиться в глубину двора под лестницу и осветить колдующего там над чем-то Степана Хоменко. Глубокой ночью двор оглашают протяжные булькающие стоны. Они то затихают, то усиливаются опять, и в них слышится такая нечеловеческая предсмертная мука, что у тёти Зины холодеет спина.

– Элла, Эллочка, – зовёт она, – там что-то случилось. Зажигаются огни в окнах, хлопают двери. Испуганные полуодетые жильцы выскакивают на балкон к лестнице. Из квартиры Хоменко выбегает старшая дочь Катерина. Она спускается с крыльца и бесстрашно двигается прямо под лестницу, где в агонии дёргается бедняга Маркиз. Пришедший ей на помощь майор пытается вытащить кота из петли, но проволока капкана затянулась на шее кота плотно, как и было задумано.

– Шоб тому вже так було, хто це зробыв, – в сердцах произносит Катерина, и все с болью понимают, что говорит она это в адрес родного отца. У тёти Зины, силящейся понять, что там происходит во дворе, то ли от волнения, то ли 45

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

по другой причине возникает невыносимая тяжесть в груди. Ей кажется, что сердце вот-вот остановится.

– Самуил, Эллочка, подойдите же кто-нибудь, – собрав остаток сил, молит она, но еле слышный её голос растворяется в жутких криках Тони, как мышиный писк. Подойти к тёте Зине некому. Элла во дворе около Тони и Маркиза, а уставшего Забарского пушкой не разбудишь. Он хоть и считается стариком, но в свои пятьдесят восемь лет обладает завидным здоровьем. И всё же он просыпается, так как взбешённый Варивода, прорываясь к Степану, с такой силой ударяет в запертую перед его носом дверь, что пушечная канонада в сравнении с этим грохотом – лёгкое потрескивание. Открыв глаза и вскочив с постели, портной начинает понимать, что беда в его квартире значительно страшнее грохота во дворе: голова тёти Зины скатилась с подушки, а рука безжизненно свесилась с кровати, как рукав старого пальто.

– Элла, Элла, – ощущая, как что-то непонятное творится с его ногами и головой и садясь обратно на постель, кричит дурным голосом Забарский. – Элла, иди скорее, мама умерла. Через минуту комната полна народу. Элла, припав к матери, сразу понимает, что отец ошибся, запаниковал, что мать, слава богу, жива.

– Жива она, жива, укол нужен, надо срочно «скорую», ой, бегите же кто-нибудь, – заливаясь слезами, молит она, хотя прекрасно знает, что до ближайшего телефона пятнадцать минут ходьбы, а «скорая» вообще на другом конце города у больницы.

– Та «скорая» может же не успеть. Я позову батьку, он сделает, он уже не пьяный, он выйдет, он откроет, вот увидите, он сделает, – умоляюще тараторит Катерина, сложив кулачки и прижимая худенькие руки к груди. Элла растерянно смотрит на отца.

46

Проза • Борис Замятин

– Иди, детка, – соглашается Забарский, и Катерина убегает за Степаном.

– Эдик, ты всё равно отправляйся за «скорой», – командует Оксана.

– Что ты такое говоришь, Оксана? На улице же ни одного человека. Одни бандиты, – пытается удержать Эдика Раечка, но для него приказ Оксаны не подлежит обсуждению. Он пулей вылетает из квартиры Забарских, и Раечка, понимая серьёзность момента, не произносит больше ни звука. Через несколько минут с металлическим ящичком в руках, в зелёном халате, из-под которого торчат синие галифе со шнурками и женские домашние тапки, появляется Степан. Ни на кого не глядя, он проходит к больной, щупает пульс и одним движением руки отправляет Катерину на кухню кипятить шприц, а другим показывает, чтобы все лишние вышли. После укола тётя Зина приходит в себя и, увидев рядом Степана, чуть слышно шепчет: – Спасибо вам, Стёпа.

– Да, большое вам спасибо, пусть таки наши с вами дети всегда будут здоровы. Вы золотой человек, вот что я вам скажу, – поддерживает тётю Зину её муж. Всё так же молча Степан собирает свой инструмент и направляется к двери, у которой столпились почти все обитатели двора. Они расступаются, чтобы дать ему дорогу.

– Люды, – неожиданно громким, срывающимся голосом вдруг вскрикивает Степан. – Люды, зачем я такой есть? Зачем меня не убили на той войне? – В его тёмных цыганских глазах горит мучительный огонь. Все шарахаются от него, как от чумного.

– Люды, простите же меня, – низко кланяется он.

– Тату, не надо, та пойдёмте же, – тянет его за рукав Катерина. Когда прибывает «скорая», её встречает прохладная умиротворённая тишина. На лестнице сидят Раечка и Оксана.

47

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Они вдвоём ждут Эдика. К трём часам ночи двор погружается в абсолютный покой. Все спят. Спит Тоня, обнимая живучего, как кошка, кота Маркиза. Спит Элла. Ей снятся сильные Володины руки, прижимающие её к своей выпуклой тренированной груди. Она пытается вырваться, но не может. Руки его всё смелеют, губы плотно сливаются с её губами.

– Не надо, – задыхаясь, шепчет она, – отец увидит. Но отец спит. Крепко. Без сновидений. Не спит только тётя Зина. «Неужели так и уйду, – мается она, – так и уйду, не увидев Эллочкиного счастья?!» ПО ТУ СТОРОНУ ВЕРОЯТНОГО Ненаучная фантастика

Ц

ветков глянул в окно. За окном висела летающая тарелка. Точно такая же, какую он подробно описал корреспонденту газеты «Потусторонние вести» два месяца тому назад. На фоне зимнего неба она отсвечивала на солнце каким-то зловещим металлическим огнём. «Прилетели, всё-таки они прилетели! – ударила в голову опьяняющая, победная мысль. – Теперь поверят! Теперь напечатают. Вот она, вот же!» – Он смотрел не отводя глаз, боясь, что заоконное чудо вдруг исчезнет. Потом зажмурил глаза и вновь открыл. Видение не исчезло. В долгие часы раздумий и обид, лёжа на диване, Цветков всегда вглядывался в небо через это окно, веря в её повторный прилёт. И вот она, тарелка! Свершилось... Он вскочил с дивана и глянул в большое зеркало, висевшее на противоположной от окна стене. Тарелка согласно всем законам физики отражалась и в зеркале. Значит, не галлюцинация.

48

Проза • Борис Замятин

– Маша, сюда, сюда! Скорее! Они прилетели, прилетелитаки! – заорал Цветков, не в силах больше сдерживать охвативший его сумасшедший восторг.

– Ну чего ты так орёшь? Я же не глухая,– ответила из кухни жена Маша. – Кто прилетел? Грачи что ли?

– Какие грачи?! Зима, Новый год на носу! Инопланетяне прилетели. Я же говорил. Вот они. Вот. Ты ж мне тоже не верила. А они вот, за окном.

– Ты уже всех достал своими инопланетянами, – спокойно сказала Маша.

– Да НЛО это! Тарелка! Та самая. Маша, иди глянь. Вот она. Вот. Куда ты фотоаппарат подевала? Он же тут лежал.

– Ну, и где ж твоя тарелка? – войдя и внимательно осмотрев всю обозримую часть неба, спросила Маша. – Знаешь, мне это всё уже давно не кажется смешным. Правильно говорил твой комбат: «Есть же пределы каких-то рамок...» Надо ж так заорать! – она повернулась и пошла обратно на кухню. Цветков, ничего не понимая, несколько раз помотал головой, но тарелка не только не исчезла, а придвинулась ещё ближе, вплотную к окну. Внезапно в её обшивке образовалась дыра, «типа» дверной проём, из него выдвинулся трап с поручнями и въехал прямо из тарелки в окно комнаты, не повредив ни оконной рамы, ни стёкол. Из тарелки вышли двое в штатском, прошли по трапу, вошли в комнату и отвесили Цветкову земной поклон.

– Гражданин Цветков? Михаил Аронович, русский, трижды женат, детей нет, судимостей нет, правильно? – как показалось Цветкову, почти не раскрывая рта, спросил тот, что был повыше. Цветков оторопело кивнул.

– Поедете с нами.

– Куда?

– Не задавайте лишних вопросов. У нас мало времени 49

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

– Но мне надо попрощаться с женой...

– В этом нет необходимости. Она ничего не заметит.

– Но так же нельзя, – запротестовал было Цветков. Инопланетянин поменьше ткнул его чем-то светящимся в грудь, и Цветков сразу мягко осел на пол. Пришельцы ловко схватили его за руки и за ноги, пронесли по трапу... и через сутки, очнувшись от анабиоза, Цветков уже стоял перед Чиновником по особым поручениям Департамента наружных дел Верхнего Уровня созвездия Гончих псов.

– Мы вынуждены были пойти на значительные расходы, чтобы привести вас сюда, – нормально артикулируя, но очень неприятным, лающим голосом заговорил Чиновник. – Всевышний наделил почему-то именно вас особым даром видеть то, чего не видят другие люди на планете Земля, поэтому вы и заметили наш ракетоплан. Мы не можем спорить с выбором Всевышнего, но вы путаете нам карты. Наши интересы на вашей планете пересекаются с интересами Гончих псов Нижнего уровня, а мы ни в коем случае не заинтересованы в огласке нашего появления на Земле. Вы же упорно пытаетесь опубликовать подробное описание увиденного вами звездолёта, тем самым разглашая нашу государственную тайну. Цветкова поразило, что глаза у чиновника были умными, а морда тупая, бульдожья, совсем как у репортёра «Потусторонних ведомостей», бравшего у Цветкова интервью, когда он в первый раз увидел тарелку. Чиновник сидел за полукруглым столом в прозрачной закрытой капсуле и говорил через микрофон. «Наверное, взрывозащита, – сообразил Цветков, – а может защита от наших микробов?!» По левую руку от Чиновника в такой же капсуле сидела поджарая девица в чересчур короткой для деловых встреч форменной юбке. Физиономией и худыми длинными ногами она напоминала борзую. Девица нервно трясла острыми коленя50

Проза • Борис Замятин

ми и быстро перебирала когтистыми пальцами по клавиатуре, вмонтированной в стол. «Наверное, местная красотка по «особым поручениям», а заодно и секретарь», – хмыкнул про себя Цветков. Справа сидел какой-то хмурый тип и важно кивал. «Ну и будка у мужика. Хоть в собачью сажай», – опять поразился Цветков и решил, что это просто легавый. В целом комната мало отличалась от подобных официальных земных помещений, предназначенных для нелицеприятных разговоров.

– Вы сами понимаете, что для нас не представляет труда заставить вас замолчать, но Межгалактический Закон не позволяет Гончим псам Верхнего Уровня лишать жизни существа низшего разума, наделённые даром, подобным вашему. В том случае, если ущерб, причинённый вами, вызван неведением, либо непониманием содеянного, мы, согласно Закону, обязаны вас предупреждать о последствиях и грозящем вам наказании – депортации с планеты обитания. Причём делать это мы обязаны в присутствии не менее двух свидетелей, – чиновник кивнул сначала направо, а потом налево, – поэтому вы здесь.

– А те двое, что меня забирали, не могли меня об этом предупредить? – спросил Цветков.

– Это человекоподобные биороботы. Как и корреспондент газеты «Потусторонние ведомости». Пришлось их срочно создавать. Я же вам сказал, что вы уже стоили нам немало. Но Межгалактический Закон превыше всего, и мы неукоснительно будем следовать ему и впредь. Сейчас я предлагаю вам собственноручно подписать вот этот документ о неразглашении всего увиденного и услышанного, связанного с нами. И отныне никому ни слова. Даже жене. Не такая уж высокая цена за возможность спокойно жить на Земле, не правда ли? В случае нарушения данного вами обещания вы предстанете уже не передо мной, а перед Высшим Судом созвездия. Я не сомневаюсь, что вы меня правильно поняли.

51

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Еще через сутки тем же путём Цветкова возвратили на Землю.

– Ты где был? Я уже все морги обзвонила! – кинулась к нему заплаканная Маша. – Ну хоть бы предупредил, чтоб я тут с ума не сходила. А то исчез, как в воду канул. Что, седина в бороду?! Никак не угомонишься?

– Побойся Бога. О чём ты? Я хотел тебя предупредить, но они меня заверили, что ты даже не заметишь... – сказал Цветков и осёкся.

– Не вспоминай Бога. Ты к нему не имеешь никакого отношения. И кто это они? Что, их у тебя много? Я уже было подумала, что ты опять у Валентины, но она детьми поклялась, что не видела тебя целую вечность. Значит, ты опять был у каких-то шлюшек...

– Только не городи ерунду. Не надо. Я не могу тебе сказать, где был. Я дал им подписку.

– Чего? Тебе бы куда-нибудь дать, чтоб у тебя лишних желаний не возникало.

– Маша, поверь, мне это может стоить всей дальнейшей жизни...

– Дальнейшей жизни со мной тебе это может стоить. Это точно. Только не подходи ко мне. Всё. Я уезжаю к маме.

– Маша, постой! – Цветков вспомнил собачью морду Чиновника по особым поручениям из созвездия Гончих псов. Пощады от него ждать не приходилось, но и характер своей жены он изучил хорошо. Да и свой тоже. Он знал, что жить с такой невероятной тайной в душе он всё равно долго не сможет.

– Ладно. Только, если ты хоть кому-нибудь расскажешь, хоть кому-нибудь, мне – конец! Я не шучу. Я действительно... – Цветков почувствовал, что язык у него как будто заклинивает.

– Ну! У кого? – глаза Маши загорелись болезненным любопытством, и Цветков решился.

52

Проза • Борис Замятин

– Я был там. У них... У гончих псов. Ну, в созвездии этом. На тарелке меня туда отвезли. Той самой, что я тебе показывал. Не веришь?!

– Верю, – засмеялась Маша, – конечно, верю. У гончих псов он был! Действительно, фантастика. За гранью разумного. Лечиться тебе надо, Цветков. Ты даже врать-то почеловечески не умеешь. Фантазия у тебя богатая, но дальше тарелки, увы, не идёт. У гончих сук ты, скорее всего, был, вот где. В это я поверю. Ну я пошла. Всю ночь Цветков доказывал жене, что любит только её. И доказал. В том, что он был у каких-то женщин, она сильно засомневалась. Цветков не боялся, что Маша выдаст поведанную ей тайну, хотя, конечно, всерьёз она её не приняла. «Молодец, что не сознаёшься, значит, любишь, я бы тоже отпиралась, – призналась она, – потому и прощаю». Это и было для Цветкова самым главным, потому что жену он действительно любил больше всех других своих женщин. В Маше, как в чистом небе, он умел видеть то, чего не смог увидеть никто другой на планете Земля, и она это ценила. Два дня Цветков отсыпался. Восстанавливал нервную и прочие энергии. Выспавшийся и счастливый он встал, сделал парочку приседаний и, проведя рукой по щекам, вспомнил, что через день Новый год, а он уже несколько дней не брился. Цветков прошёл в другую комнату, глянул на себя в зеркало и в страхе отшатнулся. Зажмурился и медленно разжимая веки глянул в зеркало опять. Видение не исчезло. Он резко повернул голову и глянул в окно. За окном висела летающая тарелка.

53

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

СОВЕТЫ НАЧИНАЮЩИМ АФОРИЗМЫ – Если вы не знаете с чего начать, начните с заявления в Союз писателей.

– Начинайте после сорока. К пятидесяти у вас появится шанс снова стать «молодым».

– Не читайте рукописи жене. Читайте только очень близким людям.

– Проверьте свои способности. Если у вас не получаются стихи, вы – прозаик, а если ни стихи, ни проза, вы – критик.

– Чтобы докопаться до человеческой души, начинайте не с пера, а с лопаты.

– Хотите, чтобы ваш герой получился положительным, не пишите его с себя.

– Если в столичной редакции вас послали подальше, считайте, что это хорошая рекомендация для периферии.

– Если вы поэт, вас должна навещать женщина по имени Муза, а если прозаик, имя её не играет роли.

– Ешьте больше фруктов, содержащих железо. Писателю нужны железные нервы.

– Чтобы получить право на банальность, надо сначала доказать свою оригинальность.

– Если ваши вещи не берут в редакциях, предложите их в комиссионке.

54

Проза • Борис Замятин

– Хотите, чтобы вас печатали – больше пишите. Хотите, чтобы вас читали – больше читайте.

– Чтобы сразу взять быка за рога, начинайте с животноводства.

– Пишите кратко, но много. Краткость – сестра таланта, а гонорар – сестра милосердия.

– Если Господь хочет наказать литератора, он лишает его чувства юмора.

– Не упоминайте всуе имя своё.

– Хотите, чтобы к вам прислушались? Говорите шёпотом.

– Не описывайте своих друзей, а вдруг вас всё же напечатают?!

– Если всё, что вы написали, везде отвергают, не считайте себя больше начинающим, считайте заканчивающим.

– Если вы чувствуете, что чего-то не хватает, ставьте точку. Помните, что: – Неизвестный художник – это художник, а неизвестный писатель – это графоман.

– Вдохновение ревниво и не любит заставать своего избранника в чужой постели.

– Художник не обязательно должен быть писателем, а вот писатель художником – непременно.

– Талант – дар Божий, когда за него платят по-божески.

– Не продавайте душу дьяволу. Уж лучше отдайте Богу!

55

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ВИКТОРИЯ ЖУКОВА Родилась в Москве. Член СП Москвы. Издавала альманах «Царицынские литературные подмостки». Прозаик и драматург. Автор четырёх книг. В Берлине с 2010 года, здесь продолжает литературную деятельность, публикуясь в различных сборниках. Последние достижения: награждена дипломом Литературной Ассамблеи «Хранители наследия в действии» «За верное служение литературе» г. Прага. ПАВЛИК ПЛАН (ЧАСТЬ 1)

П

авлик пробирался по тёмному коридору и поскуливал, так было страшно. Во-первых, из комнаты, которая находилась напротив, мог выскочить пёс огромного размера, называемый Дедом. Павлик пса очень боялся. Неделю назад Дед его покусал, и сейчас отношения с ним и с его хозяйкой были вконец испорчены. Хозяйка, Зинаида Аркадьевна, обвиняла во всём Павлика, справедливо полагая, что незачем было ему, то есть Павлику, засовывать в горло собаки столовую ложку. На все объяснения, что они играли, и что Дед пришёл к нему на 56

Проза • Виктория Жукова

приём с жалобой на болезнь всего тела, Зинаида Аркадиевна реагировала только криком, что, дескать, Павлик покалечил бедную собаку, и что она ни о каких покусах слышать не желает. А справкой пусть подотрутся, у неё тоже есть справка от ветеринара. Она соберёт общественность, и тогда посмотрим, кого послушают в милиции, её или этих уголовников. Уголовником, вернее бывшим, был папа Павлика, и он этим тихо гордился. Во-вторых, их коммуналка не ремонтировалась уже лет шестьдесят, и на днях упавшая балка в коридоре прибила племянницу другой соседки, тихую Люсю, которую увезли в больницу, и которая была, по словам её тетки, не жилец. Тихая Люся училась в восьмом классе, но у неё уже был жених Жорик. Тот вторые сутки слонялся по двору сам не свой, и всем и каждому рассказывал, что его Люська ждёт ребёнка, и как теперь все пойдёт, неизвестно. Люське балкой проломило голову, а гвоздем в балке выбило глаз. Прямой угрозы для ребёнка Павлик не усматривал, не живот же пробило, что он и повторял периодически Жорику, который смотрел на него, заворожённо кивая головой. Несмотря на небольшой возраст, Павлику сравнялось осенью пять лет, он уже много чего знал, хоть взрослые и считали его придурковатым, а соседи поинтеллигентней называли «праздничным ребёнком». В коммуналке, где все двери были всегда открыты и всё происходило на глазах у всех, человека, имевшего тайну, можно было очень легко узнать по напряжённому взгляду и скованному поведению, которое выдавало попытку тайну сохранить. Поэтому все понимали бесполезность этого занятия, и личная жизнь каждого никакого секрета ни для кого не представляла. Что у кого в кастрюле, кто подзалетел, кто с кем спит, все всё знали. При этом единственное, что подвергалось непримиримому осуждению, был инцест. Но даже и его не скрывали. Родители Павлика были не последними людьми во дворе. Мама, перезревшая 57

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

девица бальзаковского возраста, работала врачом-педиатром. Все её предыдущие попытки выйти замуж кончались крахом. Мужчин в то время было в Москве мало. Повыбила война, многие сидели, так что уголовники считались нормальным вариантом, по крайней мере – не стыдным. Многие женщины предусмотрительно переписывались с тюремными, посылали туда фотки, раскрашенные гуашью, а потом и посылки. Глядишь, и выходили во двор под ручку со смущённым молодожёном в старом мужнином или отцовском костюме. Заканчивалось это по-разному. Вариантов было несколько. Пристрастие к выпивке и чифирю делало своё дело. Свобода тоже теряла своё очарование. Если устраивались на работу, то не могли ужиться с людьми и быстро вылетали. Оседали дома, начинали пить, лупить жену и её детей. Женщина к этому времени ходила уже беременная, и хорошо, если дело заканчивалось только мордобитием, случалось, не выдерживала баба. Вот и собирались стайками утром жильцы во дворе, и передавали шёпотом страшную новость друг другу. Зарезала, убила утюгом, придушила ночью. Шла баба после этого в тюрьму. Сроки давали небольшие, судьи понимали, каково им пришлось, сколько побоев они вынесли на глазах детей и соседей. Всё было на виду. В квартирах, в анфиладных комнатах жили семьи. Семья – комната. Иногда в такой квартире набиралось до шести семей. Близость к кухне и уборной считалась хорошим вариантом, но живущие в более далёких комнатах ходили ночью в уборную, перешагивая через спящих. Спали на столах, под столами, старики на коробках и сундуках, и только родители детородного возраста спали на постелях, но, как правило, у них в кровати ещё лежал младший ребенок. Отсюда вытекал другой вариант. Кашлял, кашлял туберкулёзный пришелец, да и помирал, а с собой в могилу прихватывал ещё несколько человек. Или начинал гоняться за старшей дочерью 58

Проза • Виктория Жукова

или сестрой своей жены, а потом лечились всей семьёй от гонореи или сифилиса. Если мужик попадал в тюрьму, что происходило значительно чаще, баба облегчённо вздыхала и некоторое время ходила одинокая и гордая, но только исчезали синяки, начинались сомнения типа «Бьёт, значит любит». И вот уже баба наворачивает сумки и несёт страдальцу передачи, а потом раз в год бросает детей и куда-то уезжает, по приезде ходит с затуманенным взором и вскоре неизбежно полнеет. Такое было время. Так что Женя, так звали мать Павлика, нисколько не нарушила традиции, выйдя замуж за вышедшего из тюрьмы парня. Сидел он за разбой, просидел лет восемь, всю войну. На фронт не рвался, знал, что попадёт в штрафбат, а так уцелеет. Дома у Жени отъелся, и оказался очень красивым и ладным парнем. Был он по национальности поляк, откуда-то с западной Украины, обладал есенинской внешностью, сильным акцентом и вздорным характером. Павлик, естественно, не видел маминой свадьбы, но ему очень подробно рассказывала про неё тихая Люся. По её рассказам, свадьбу справляли на кухне, готовились к ней всей квартирой, загодя. И пили потом три дня все пятьдесят два человека, включая подростков, женщин и приглашённых. Результатом явились три пробитых головы и сорванные газовые плиты, которые разворотили в двух грандиозных драках. «Погуляли неплохо», – делились друг с другом приглашённые. Молодая была в белом платье, на этом настояла романтически настроенная мама невесты, жениха одевали всей квартирой, но почему-то в конце третьего дня он заперся в уборной, и пришлось ломать дверь, чтобы вытащить его из петли. Возможно, это спровоцировала сама Женя, так как во время свадьбы она постоянно кому-нибудь объясняла, что выходит замуж начерно, и что, дескать, она понимает, что это мезальянс. Так и повелось. Раз в неделю он запирался в уборной 59

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

и норовил причинить себе какое-нибудь увечье, дверь очередной раз ломали, а потом плюнули и перестали злополучную дверь чинить. Когда кому-то приспичивало зайти в уборную, дверь просто приставляли и орали оттуда «Занято». Единственным неудобством было то, что когда он надумывал вешаться, ему приходилось вставать на унитаз, а когда его снимали, то тоже становились на унитаз, так что за месяц его расшатали, и он начал течь. Сломанная дверь его не смущала, но однажды, когда при очередном конфликте он забрался по привычке в уборную делать себе больно, отец Жени подбежал к двери и, несмотря на свои восемьдесят лет, так шибанул дверь ногой, что она отлетела и очень больно ударила страдальца. Послышался дикий рёв. Он выскочил оттуда, держась за голову, на которой надувалась здоровенная шишка. Больше никто из присутствующих его не видел. Женя вначале попивала, потом бросила и родила Павлика. Его долго держали в корзинке, в палисаднике под окнами. Все соседи ходили на него поначалу смотреть. Ребенок родился с огромной головой, но был тихий, почти не плакал. А люди пугались внимательного взгляда, которым он их встречал и провожал. Поэтому его быстро все оставили в покое. С двух лет, еще не умея ходить, он полюбил цифры. Они шуршали у него в голове, как ветви старой, огромной липы, под которой стояла его корзинка, они чирикали, как воробьи, стучали отбойными молотками, переливались всеми цветами радуги. Они были прекрасны. Больше Павлика ничего не интересовало. Он жил в мире с самим собой, потому что не мешал миру устраиваться в своей голове, как тому хочется. Павликом никто не занимался, на него никто не обращал внимания, так что ничего из внешнего не тревожило его внутреннего. К четырём годам он мог в уме складывать, 60

Проза • Виктория Жукова

вычитать, умножать, делить огромные числа. Всему этому он обучился, когда тихая Люся делала на кухне уроки, а Павлик, пристроившись у неё на коленях, спрашивал, «А это зачем? А это как?» Писание цифр на асфальте сопровождалось подпрыгиванием, гудением, и всякими другими бессмысленными звуками. Голова со временем приобрела у него почти нормальные пропорции, но глаза смотрели бессмысленно, а лицо покрывала неестественная бледность. Ноги и руки у него были очень тонкими, так что, когда он бежал по двору, у наблюдающего за ним останавливалось сердце, при виде того, как он чуть не падает от слабости. Другое дело, что за ним почти никто никогда не наблюдал. Павлик был невидимым. Когда кто-нибудь из ребят выходил во двор, он мог разочарованно сказать, что там никого нет, взрослые его тоже не видели, старики его видели, но привыкли к нему, как к бесчисленным кошкам, сидящим во дворе тут и там. Открыл его, как звезду, Серый, Серёга, то есть. У того был ве́лик, которым гордился весь двор. Когда Серый его торжественно вывозил во двор, выстраивалась очередь из желающих покататься. Народ был серьёзный, вреда ве́лику никто сознательно причинить не мог, так отчего же не разрешить? Тем более Серому это было только на руку. Он оказывался в центре внимания, и пока соперники катались, мог поговорить с первой красавицей двора Наташкой. Поминутно сплёвывая, он снисходительно делился с ней своими мыслями о машинах и футболе. Но однажды он вышел во двор, выкатил ве́лик, а там никого, ну кроме Павлика. Тот, как всегда, подпрыгивал над какой-то цепочкой цифр и, брызгая слюной, выкрикивал своё знаменитое «Бам, барлам». И пока Серый растерянно оглядывал двор, недоумевая, куда все подевались, он заступил на цифры. Павлик тихонечко отошел в сторону.

61

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Серый от нечего делать глянул и увидел знак плюс. Учился он в седьмом классе, выпускном, собирался в ремесленное, и считался хорошим учеником. Он наклонился и машинально сложил два бесконечных числа в уме. Сошлось. Он растеряно посмотрел на Павлика и перешёл к другому столбику. И это сошлось. Тут он увидел умножение. Прислонив ве́лик к сараю, он присел, нашаривая кусочек кирпича. Умножение заняло у него достаточно времени, он несколько раз ошибался, потом и это сошлось. Серый покачнулся и сел на землю, с ужасом глядя на Павлика. Столбик с делением он даже не стал проверять. Новость быстро расползлась по двору. Все смотрели на Павлика с недоумением, и писали свои ряды цифр, требуя умножить и поделить, Он проделывал это с лёгкостью. Но звездой Павлик пробыл недолго. Ребята быстро привыкли к этим чудесам и опять перестали обращать на него внимание. Зато в один прекрасный день произошло событие, которое перевернуло жизнь самого Павлика и всех окружающих. У Павлика обнаружились способности, которые могли причинить большой вред. Четвертого марта Павлик вышел во двор заплаканный и сказал, что умер отец народов. Серый, тащивший помойное ведро, покрутил у виска грязным пальцем и сказал: «Проваливай, контрик, чего болтаешь всякие глупости?» Когда через два дня об этом объявили по радио, Серый подошел к Павлику и тревожно спросил: «Откуда ты узнал?» Павлик потупился и сказал: «Я просто знал, когда это будет».

– Врёшь ты всё, может ты шпион?

– Нет, не шпион. Просто я всё знаю. Я не знаю как, но, например, ты сегодня подерёшься с Котиком, и тебя заберут в милицию, у тебя финка и ты его порежешь.

– Чего ты вякаешь? Котик второй год в тюряге, или ты тоже и про него всё знаешь?

– Да, его сегодня выпустили, и сейчас он едет домой.

62

Проза • Виктория Жукова

– Ни фига себе, придурок он и есть придурок. – Серый сплюнул и пошёл своей дорогой. Вечером вышедший из тюрьмы Котик напился и начал приставать к Наташке. Он сгрёб её за платье и подтянул к себе. Серый, который был, пока Котик сидел, самым старшим во дворе, не стерпел и подрался с ним, сильно его при этом порезав. Котик, опущенный в тюрьме, истерически орал и рвал на себе рубашку, изображая пострадавшего. Пришлось за драку отвечать одному Серому. Этот случай окончательно отвернул от Павлика всех дворовых. Но Павлик не замечал. Самые маленькие повадились его дразнить. Окружив, прыгали вокруг него и и кричали, но это оказалось неинтересно, так как Павлик радостно присоединялся к ним и тоже начинал прыгать и кричать. Серый вышел из отделения побитый и взятый на карандаш. Так бы его не выпустили, но мать собрала сумку, и пошла караулить начальника. Что было в той сумке, можно было только догадываться, так как мать работала буфетчицей в организации, название которой вслух не произносилось. Примерно через месяц выпустили из больницы тихую Люсю. Глаз у неё был заклеен, и наметился маленький животик. Жорик что-то перестал показываться, и Люся плакала на кухне, так как абортов в то время не делали, а если и делали, то за большие деньги и по большому блату. Тётка ругалась громко и страстно, швыряя на кухне кастрюли. Но благодаря Люсиному увечью в квартире укрепили балки и починили пол. Правда, унитаз так и тёк, и запах в квартире стоял омерзительный. Павлик, как бы нечаянно, постоянно оказывался около Люси и сидел, тяжело вздыхая, а в голове в это время вызревал ПЛАН. Павлик твёрдо решил на ней жениться. Как то рано утром, когда мать собиралась на работу, а дед с бабкой ещё спали, Павлик решил поговорить с ней. Мать 63

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

растерянно отложила сумку, которую уже было взяла из шкафа, и села на стул.

– Ты что несёшь? Ты ведь маленький, а был бы большой, сообразил бы, что она старше тебя, и у неё будет ребёнок, правда это пока секрет. И где же ты собираешься с ней жить? И на какие шиши кормить её и ребёнка? Или ты думаешь, что я её ублюдка кормить буду? Мало того, что я тебя, урода, кормлю, и всю жизнь буду кормить, ты ни рубля ведь не сможешь заработать. Ещё раз про это заикнёшься, сдам в детский приют. Взгляд Павлика из острого и осмысленного сделался тусклым и пустым. Он передёрнулся лицом, и бесчисленные родинки на бледно голубом фоне рванулись и задрожали. План окончательно оформился. Во-первых, надо было раздобыть денег, а во-вторых, расчистить территорию. Мать ушла на работу, бабка с дедом ещё не вставали, так что Павлик всё утро был предоставлен сам себе. Он вышел на кухню и сел ждать. Вскоре выбежала зарёванная Люся и сунула голову под кран. Вода намочила повязку на глазу и Люся ещё больше расстроилась. Она села на лавку и запричитала: «кому я такая нужна, Жорик не показывается, мать не хочет меня брать, пойду на вокзал жить».

– Погоди, Люська. У меня План. Я знаю, как найти деньги. Поедем на вокзал, я буду там всем судьбу предсказывать. А ты будешь будто бы моей старшей сестрой. Люся согласилась, уж очень тоскливо ей было находиться дома. На вокзал ездили два раза. Павлика заприметили цыгане и решили забрать в табор, уж больно хорошо он гадал. Люся тоже неплохо смотрелась бы в таборе, была она чёрненькая и из толпы цыганских девочек не выделялась. А что беременная была, там это только приветствовалось. Отсутствие глаза тоже никого не смущало.

64

Проза • Виктория Жукова

Люся сидела на кухне и молча смотрела в окно, запотевшее от кипящего в баках белья. Павлик, как обычно, сидел рядом.

– Я, пожалуй, соглашусь, – прошелестела Люся.

– А я? – заранее со всем соглашаясь, тихо спросил Павлик.

– Ты ничем мне не поможешь больше, спасибо тебе, – она прижала голову Павлика к себе и поцеловала в макушку, – ты ведь пропадёшь тут один, погоди, я приеду за тобой, и мы будем жить вместе. Не могу я тут оставаться, совсем меня тётка зажрала. Я даже спать теперь боюсь, она мне на днях сказала, что я её позор, и она от меня избавится вскоре. Прибьёт и скажет, что меня мать в деревню забрала. Павлик заплакал и пошёл в комнату. Через несколько минут он вернулся, и протянул Люсе маленький свёрточек, все свои заработанные гаданием деньги. Люся взяла деньги и ещё раз поцеловала Павлика.

– Я тут думал о тебе, так даже лучше, у тебя сын родится, и ты его как меня назовёшь, а потом замуж выйдешь, и богато жить будешь, у тебя дом большой будет и сад, и корова – прибавил он, помолчав.

– А ты? Как у тебя потом будет всё?

– Я, наверное, последний год здесь живу, у меня скоро все помрут, один дед останется, он меня в детдом сдаст, а потом меня папка найдёт, и мы поедем с ним на море. Как же ты меня отыщешь? – он посидел, поболтал ногой, подумал. – Я Серому письмо оставлю, где меня искать. Я знаю, ты всё равно ведь будешь. А потеряет, так я для верности всем во дворе письма слать буду. Знаешь, у меня был ПЛАН, но теперь я понимаю, что ты лучше придумала.

– Какой?

– Я думал, что тебя моя мать к себе возьмет, а потом мы поженимся, но поговорил с ней, понял, ничего не получится. Она думает, что я совсем маленький и урод, и что она всю жизнь будет меня кормить, я тоже ей обуза. Не любит 65

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

она меня. Дед с бабкой тоже меня боятся, как все, ты одна меня понимаешь. Ой, Люська, не уходи, как я тут без тебя…

– Но ведь ты потом с папкой уедешь? Что я мешаться буду? Тут входная дверь хлопнула, и низкий, гортанный голос произнес: – Где тут Люся живёт? Люся задрожала, схватила Павлика за плечо и горячо зашептала, – Это за мной, не поминай лихом. Иду, иду, – закричала она в сторону двери. Залаял Дед, и с захлёбывающимся рыком кинулся на незванную гостью. Завизжала Зинаида Аркадьевна, квартира как будто бы пробудилась от сна. Павлик и то недоумевал, как столько времени им выпало побыть одним. Началось светопреставление. Собака истошно лаяла, соседи кричали, звали милицию, метались по коридору. Но самое удивительное, что в коридоре никого из посторонних не было. То ли ушли уже, то ли привиделось Деду со сна. Тем не менее, Люся скоренько выхватила из-под лавки узелок и кинулась к двери. Дверь с грохотом захлопнулась за целым, пожалуй, самым благополучным, этапом жизни Павлика. Прошло лет десять. Настя, тётка Люси, сидела на вынесенном стуле во дворе и сторожила вывешенное бельё. Не потому, что боялась за его сохранность, просто во дворе мелюзга гоняла мяч, а Настя гоняла мелюзгу. Вдруг она услышала, что знакомый голос окликает её. Она отвернула простынь и увидела красивую, молодую, прекрасно одетую женщину. Платье колоколом, маленькая шляпкаменингитка с цветочком над ухом, туфли на шпильке, маленькая сумочка на руке, нет, не знала Настя эту прекрасную незнакомку.

– Это я, тётя Настя, Люся. Не узнаёшь? Она тряхнула головой, и золотые цыганские серьги блеснули молнией.

66

Проза • Виктория Жукова

– Люська, – протянула Настя, – ты же померла? Откуда ты явилась?

– Из Одессы приехала. Как дядя Рафаил?

– Помер, второй год вдовею, – горестно пропела Настя, – туберкулёз сожрал, берегла его, берегла, сколько денег на жир перевела, всё едино помер. А ты как? – спохватилась она. – Пойдём в дом, расскажешь. – она ещё раз уже пристально принялась разглядывать Люсю. – А вещи то твои где?

– В гостинице, вот приехала – и сразу к тебе. Про мать хочу разузнать, про знакомых, – туманно закончила Люся. Настя беспомощно завертела головой, потом махнула рукой и принялась стаскивать ещё сырое бельё с верёвок в таз.

– Не оставлять же, а веревки я сейчас смотаю, – крикнула она в пространство, видимо предупреждая затаившегося вора. Люся терпеливо ждала. Потом, помогая тётке, подхватила таз и зашагала в сторону знакомой двери. Тётка, забегая вперед, предупредила: – Я тебя выписала, если ты по поводу жилплощади, то права не имеешь, все знают, не имеешь.

– Ну что ты, тётя, не волнуйся, есть у меня где жить, не переживай, – миролюбиво перебила её Люся, – пойдем, я сейчас тортик принесу, не знала, что найду тебя, не купила заранее, а то ещё что-нибудь захвачу. Тебе чего?

– Красненького, – пробормотала успокоенная тётка. Через час в кухне были накрыты столы, несли всё, кто, чем богат. Строгали винегрет, из сараев вытаскивали маринованные грибы, куски самодельного сала, варили картошку, чистили селедку. Виновница торжества сидела в комнате Насти и о чём-то с ней разговаривала. Наконец, всё было готово, и стали садиться за стол. Враждующие на это время мирились, находящиеся в состоянии перемирия начинали истово общаться и дружить, и вообще, 67

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

праздничные застолья очень нарушали устойчивую структуру коммунального бытия. Торжественно пригласили Люсю с Настей и посадили их во главу стола. Все заинтересованно переглядывались, и старались, сохраняя приличия, не накидываться раньше времени на сумку, принесённую из магазина Люсей. На другой день плохо вспоминался Люсин рассказ, но основное помнили. Что её украли цыгане, что она родила в таборе мальчика, потом девочку и опять мальчика, и все её дети живы и здоровы. Что она приехала работать во вновь открывшемся театре Ромеэн, поскольку Бог наградил её выдающимся голосом, и её знают во многих городах, и что она замужем за московским цыганом, который этот театр организовывал. Она богата, любима и приехала забрать Павлика. Соседи с трудом вспомнили про него. Да, жил тут такой, больной, дурачок. Прыгал всё время, и предсказывал ещё потом, напрягались соседи, пытаясь угодить Люсе. Женя вдруг умерла, нет, сначала умерла её мать, конечно, помним, вторили другие, за ним ещё отец приехал, как он узнал – непонятно, но в детдом не отдал сына, хоть всё время пьяный шлялся. А может, не отец это был, кто его знает, недолго он после свадьбы тут жил, его и не запомнил никто. Не помним, кто его знает, где сгинул.

– Ты что, – заголосила Зинаида Аркадьевна, – в тот год Дед умер, а тебе пришло письмо, и тебе, тебе, – тыкала она в угловую соседку, – и тебе, Настька, ты на него ещё чайник всё ставила, да всем пришло. Погоди, – она пьяно приподнялась и пошла по бесконечному коридору. Оттуда раздался крик: – У нас в прошлом году, наконец, уборную починили, ты помнишь, никак не могли дождаться? Пришла она минут через десять, с победным видом и с ветхой бумажкой в руке. На конверте неразборчиво был написан адрес. «Как он ждет», – подумала Люся. Тут за 68

Проза • Виктория Жукова

неё принялась дочь Зинаиды Аркадьевны, которую, чтобы не путать, звали Милочкой. Та поведала ей про коварного Жорика, про Серого, у которого уже бегал вечно сопливый пацан, а в жёны он взял дворовую Наташку. Мать у него посадили, делали обыск, но ничего, всё обошлось. Правда, люди говорят, что она шпионкой оказалась, но в это как-то не верится, Милочка, по крайней мере, не верит. Но Серому крупно повезло, он оказался в комнате один, когда ещё мать выйдет, а как хорошо одному пожить. Милочка мечтательно прищурилась и вдруг выдала: – Жаль, у Павлика это не вышло, дед в живых остался, а то он всё мечтал: спроважу своих и один жить буду. Может, и подсыпал чего матери. Уж больно она его ругала в последний год. Люся еле выбралась из-за стола и с зажатой в руке бумажкой двинулась восвояси. Через месяц она нашла его в Туле. Вернее, нашли цыгане, до которых дошло задание – хоть из-под земли вырыть Павлика. Тульские тут же опознали его по всем признакам, и, с надеждой на скорое избавление, сообщили Люсиному мужу. Павлик был у них как бельмо на глазу. Гадал и предсказывал, создавая конкуренцию. Когда Люся подкатила к дому, где жил Павлик, тот её уже ждал. Он сидел на кровати в застиранной рубашке и, не мигая, смотрел на дверь. В первый момент Люся его не узнала. Перед ней сидел очень красивый, бледный до синевы отрок с кротким взором и льняными волосами. Копия отец, отметила Люся. Лёгкий налёт отрешённости делал его невероятно притягательным, от детской идиотии не осталось и следа. После долгих расспросов и разговоров выяснилось, что в школу он так и не пошёл, что отец запер его в четырёх стенах и заставляет постоянно работать, гадать, предсказывать. Что все его в округе знают, и что отец его вряд ли отпустит. Люся всё это внимательно выслушала, собрала вещички, взяла за руку и повела к машине.

69

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

В Москве она выправила ему документы, восстановила прописку у деда, определила в школу. Он жил в комнате с её мальчиком и был абсолютно счастлив. Но старуха нянька, старая цыганка, иногда сидела, задумавшись, курила трубку и что-то бормотала себе под нос. Порой она вскидывала глаза на Люсю и с напором говорила: «Смотри, девка, будь осторожна», тогда Люся долго исподтишка рассматривала Павлика, борясь с искушением спросить у него – «Павлик, а что всё-таки произошло с мамой?» ГЛАЗ (ЧАСТЬ 2)

К

ак-то за обедом Павлик пристал к Люсе.

– Все забываю спросить, почему ты сделала себе искусственный глаз другого цвета? Неужели трудно было подобрать, чтобы он ничем не отличался? Володя, муж Люси захохотал, притянул к себе Павлика и отпихнул, это у него была высшая форма довольства жизнью.

70

Проза • Виктория Жукова

– Ты один не знаешь, расскажи, Пашка, – обратился он к своему сыну. Тот тоже засмеялся и, перебивая друг друга, дети начали рассказывать, как цыгане, к которым Люся ушла, решили привести её в нормальный вид. Как нашли в Рязани старого доктора глазника, как он долго лечил Люсю, потому что после операции её никто к врачу не водил и рана загноилась. Как старая нянька – все посмотрели на сидящую напротив старуху, а та довольно улыбнулась – промывала и шептала над глазом свои цыганские колдовские молитвы, как через год, когда доктор посмотрел Люсю и остался доволен, он сказал, что в Саратове живёт мастер, который делает хорошие искусственные глаза. К нему отрядили местных цыган, старик мастер вытащил из стола несколько коробок и предложил выбирать, но тут кто-то углядел в одной из коробок необыкновенной красоты зелёный, переливающийся всеми цветами радуги глаз. Старик быстро прикрыл коробку и спрятал её в железный ящик, стоящий в углу.

– Этот не продаётся, – буркнул он сердито. Но цыгане решили забрать именно этот глаз. Они предложили за него толстую золотую цепочку, а когда мастер не согласился, просто украли понравившуюся вещь. Когда его с оказией привезли в табор, где жила Люся, оказалось, что впопыхах никто не удосужился подумать про цвет.

– Она мне такой очень понравилась, я её полюбил такой.

– муж притянул её к себе, и, приговаривая что-то на своём, поцеловал. – Смотри, совсем незаметно, и как необычно. Павлику тоже очень нравилось. Видно было, что глаз искусственный, но он придавал Люсе отрешённое выражение. Глаз же выглядел живее живого, при этом сверкал и переливался. На сцене он ей не мешал, наоборот, когда она плясала, исподлобья посматривая в зал, мужчины поднимались и аплодировали стоя, крича что-то невразумительное, типа «Ура».

71

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Вообще, Люсин успех был ошеломляющим, и в последнее время её часто приглашали выступать перед видными чиновниками на больших закрытых концертах. Но всё чаще её приносили поздно вечером два дюжих молодца и, бесчувственную, сажали в кресло. Тут над ней начинала колдовать старуха, а утром Люся появлялась на кухне, как ни в чём не бывало. Но однажды её нашли у подъезда друзья Владимира, которые были приглашены к ним загодя. Павлик вдруг почувствовал тревогу и пошёл на улицу, в надежде встретить автомобиль, в котором её привозили. Но время шло, автомобиль не появлялся, пришедшие друзья тоже решили с ним подежурить. Тут одному из них приспичило, он юркнул в кусты и нашел её, лежащую неподвижно. Избитую и ограбленную. Скандал разразился чудовищный. Дирекция театра, московские цыгане, влиятельные друзья, все перебывали в больнице, куда увезли Люсю. Были созданы самые лучшие условия. Одноместная палата с телевизором и телефоном, ресторанная еда, консилиумы. В дело вмешалась милиция, но после нескольких допросов, произведённых с шумом и треском, дело замяли, следователи прятали глаза и выскакивали из кабинетов. Когда Владимир написал заявление в прокуратуру, к нему пришли два человека и долго говорили с ним наедине. После этого Владимир слёг и посещение больницы, беседы с врачами, продукты, переговоры с дирекцией легли на плечи Павлика. Когда Люсю выписывали, новый глаз, взамен украденного, подбирали по цвету и по остальным параметрам. Но оказалось, что весь Люсин шарм пропал. Растолкали разом постаревшего Володю, заставили его отвечать на вопросы, и выяснилось, что украденный цыганами предыдущий Люсин глаз делали на заказ члену ЦК, фамилию Володя назвать отказался, что сделали его из драгоценных камней и стоит он ну совсем нечеловеческие деньги. Павлик, любивший неожиданные повороты событий, аж подпрыгивал в кресле от 72

Проза • Виктория Жукова

нетерпения, выкрикивая «Дальше, дальше», когда Володя замолкал, сморкаясь и закуривая очередную сигарету. Воров поймали, и те показали на Володю. Пострадала от всей этой истории опять Люся, что Павлик не преминул отметить. Так что, как ни крути, все предметы нашли своих хозяев. Да, соглашались люди из прокуратуры, резко произвели изъятие, покалечили немного даму, но благодарите хозяина глаза, тот приказал оставить её в живых, да и вас не трогать, а то вообще неизвестно, как бы дело кончилось. И чтобы не вздумали вообще хлебало разевать. Володю передёрнуло. Историю эту похоронить. А то, если они возьмутся за похороны, они ещё когонибудь закопают. А Люське вообще надо прекратить юбками трясти, чай не девочка, трое детей, неужели ей охота знать, что если что, дети в детском доме всё детство проведут? Павлик прикрыл рот, вытер слюну и ушёл, не дослушав. Ему надо было всё обдумать. Первым порывом было – вытрясти из Володи фамилию и вернуть глаз. Но жизнь его уже научила, что в лоб исполненный план никогда не проходит гладко, и, самое главное, никому, как, впрочем, и самому Павлику, радости не принесёт. Детская увлечённость цифрами у Павлика осталась. Потом она у него переросла в любовь к математике, но в связи с пробелами в образовании он знал, что ни в какой институт ему не поступить. А значит, и на большие посты ему не пробиться, так что взять с легальной стороны за жопу высокородного калеку нет никакой возможности. Остаётся искать обходные варианты. Но для этого не мешало бы узнать, кто же этот хозяин жизни, ради которого идут на преступление такие серьёзные организации, как прокуратура. Павлик засел в библиотеке и выучил досконально биографии всех членов ЦК. Не помогло. То ли этот порок являлся строжайшим государственным секретом, то ли был ещё кто-то, кого не включили в официальные сборники. Надо было пробираться внутрь.

73

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Несколько дней он провалялся дома, лёжа в гостиной на диване и задумчиво ковыряя в носу. Нянька, которая недолюбливала Павлика, проходя мимо, шипела цыганские крепкие словца. Раздражал её не сам Павлик, а его отрешённая неподвижность. Все в семье, кроме занемогшего Володи, бурлили и пузырились, Володя до болезни тоже был непоседлив и громогласен. Люся хорошо вписалась в цыганский быт и ничем не уступала по темпераменту своей второй матери, хотя в детстве не за просто так была прозвана тихой. Павлик думал. Вариантов было несколько. Дом, отдых, работа. Дом – это сам или нужная о нём информация. А также его близкие. Павлик знал, что существует такая кэгэбэшная организация, где куют нужные для обслуги кадры, но как туда пробраться, он не представлял. Где-то существовали школы, в которых учились отпрыски шишек, но и туда просто так не подъедешь. Отдых, где? Было бесконечное множество вариантов, куда они ездили отдыхать. И вдруг он даже приподнялся с дивана, он понял, где находится та щель, из которой можно цедить информацию. МГИМО. Куда их дети попадают после школы? Туда. Осталось разработать совсем маленький планчик по пролезанию в МГИМО. Самое милое место – это библиотека. Надо туда устроиться на работу, а там будет проще. Среди знакомых Владимира было много влиятельных людей. Через неделю Павлик уже работал, заморочив всем голову, что раз он идёт в вечернюю школу, надо где-то работать, а последующую свою жизнь он без МГИМО не мыслит, поэтому только туда, чтобы потом легко было поступить. Тупик. Павлик не учёл, что болезненный вид делал его года на три младше, поэтому выглядел он совсем ребёнком. Так что на роман с какой-нибудь влиятельной и информированной студенткой надежды не было. Он вздохнул и предложил погадать зарёванной зав. библиотекой.

74

Проза • Виктория Жукова

Через неделю работа в библиотеке встала. Новые поступления лежали неразобранными, письма валялись не отвеченными, словом наступил хаос. Все сидели в подсобке и, не сводя с Павлика глаз, хором делились своими бедами. Все женщины там были незамужние или разведенные. Вскоре к нему потянулись студентки. Павлик и им начал гадать, его тискали, закармливали шоколадными конфетами, на Новый Год принесли сразу пять билетов на Кремлёвскую ёлку, так что каникулярные развлечения были Люсиным малышам обеспечены. Сам Павлик держался солидно и ни на какие ёлки не ходил. После праздников наступила пора сбора информации. Гадал он бесплатно, но атрибуты были у него устрашающие. Павлик выпросил у Люси её искусственный глаз, клал его в стакан с сильно концентрированным сахарным сиропом и, вынимая, долго рассматривал кристаллики, зажигал для этих целей свечку, стукал глаз хрустальной палочкой и, закрыв глаза, слушал звон. Затем тушил свечу, зажигал свет и, пряча глаз в стакан, размеренно и равнодушно сообщал очередной девице, что её ждет на неделе. Это был сильный ход. Как будто после ночи любви он указывал ей на плохо выметенный пол и несвежее белье. Больше, чем на неделю его гадание не распространялось. Надо было держать клиентуру в напряжении. Жизнь в институте замерла, также, как раньше в библиотеке. К Павлику на приём пришёл сам ректор, ничего такого не усмотрел, но партбюро потребовало Павлика изгнать, о чём и был вывешен приказ в вестибюле. Крик и плач поднялся такой, что ректор вынужден был несколько дней не появляться на рабочем месте, сказавшись больным. Затем влиятельные папы объяснили в партбюро: «Что непозволительно в других институтах, то необходимо будущему дипломату». Вспомнили Гитлера, Сталина, вспомнили Бехтерева, Ганди и Патриса Лумумбу. Павлику в подвале выделили весьма комфортабельные апартаменты с залом ожидания и прекрасным баром, выделили ему 75

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

секретаршу, ну все, конечно, понимали, что это за секретарша. Официально же всем предложили о нём забыть, а студентов, уличённых в контактах с ним, обещали исключать. В один прекрасный день за Павликом зашёл почтительный шофёр и пригласил следовать за собой. Его клиентка, перезревшая пятикурсница, с тяжёлой личной драмой, сломала ногу. Но поскольку начиналась новая неделя, необходим был Павлик, чтобы внести ясность, не уедет ли ясный сокол кататься на Чегет с её лучшей подругой. А если уедет, то существовала ещё одна тайная женщина в Москве, которая могла этому помешать, и надо было успеть к ней обратиться. Так Павлик впервые попал в святая святых, на дачу к Самому. Павлика сразу провели на кухню, чтобы накормить. Он с негодованием отказался, и когда к нему, хромая, на костылях, вышла девица, пришлось Павлику объяснять, что он не обслуга, что он важный и желанный гость, и если ему хотят предложить перекусить, следует это делать в гостиной, на хороших скатертях и хорошей сервировкой. Иначе он сюда больше не приедет, и исключит её, то есть девицу, из числа своих клиентов. Девица перепугалась, зарыдала, и всё норовила поцеловать Павлику руку, чем привела того в некоторое смущение. Промелькнул целый хоровод горничных: встряхивались скатерти, расставлялись стулья, появлялись приборы. И вот уже стол ломится от пирожков, икры, салатиков. Стоят батареи минеральной воды: столовая, ессентуки, боржоми. Пузырятся толстенькие бутылочки с соком, жёлтым, красным, синим, белым. Оглядев всё это изобилие, Павлик милостиво кивнул и сказал, что он не голоден, но приступить к сеансу не может, так как у него украли глаз, и пока тот не найдётся, сеансы проводиться не будут. Тут девица всплеснула руками и завыла в голос. Павлик отрешённо сел на диван, пережидая приступ отчаяния. В небольшой промежуток времени, когда девица 76

Проза • Виктория Жукова

набирала воздух для очередного вопля, Павлик успел произнести, что он с удовольствием примет в подарок такой же, но пока, к сожалению, сделать ничего нельзя. Девица мгновенно замолкла и деловито спросила у горничной.

– Папахен дома?

– Он на втором этаже, – произнесла испуганная горничная.

– Я скоро, – бросила девица сквозь зубы и поковыляла к лестнице. Павлик тихонечко осматривался. Вдруг наверху раздался вопль, что-то загремело, и тонкий мужской голос прокричал: «Во-о-о-н!» Через несколько минут девица показалась в коридорчике и удовлетворённо произнесла: – Сейчас привезут. В течение часа его развлекали рассказами из жизни зазеркалья, как называл про себя этот мир Павлик. Затем у подъезда зафырчала машина и хлопнула дверца. Сапоги прогрохотали по коридору и замерли. Тотчас открылась дверь, и горничная внесла поднос, на котором лежала небольшая коробочка. Открыв коробочку, девица вынула оттуда три искусственных глаза. Павлик отшатнулся. Один из них был ему хорошо знаком. Зелёный, искрящийся, он лежал, как драгоценный камень и притягивал к себе взгляды.

– Это тебе, – прощебетала девица.

– Откуда они?

– Да так, у отца референт, рвался вверх, а тут бескровная революция произошла, вот он теперь и замаливает грехи. Этот недавно приобрёл, – она показала на зелёный, – а наши, после того, как всё решилось, прижали его. Партийная скромность, дескать, непозволительная роскошь, сколько стоит, он хвостом и завилял. Сейчас стоит вопрос, чтобы его вообще из Москвы убрать. Секретарём, ну хоть на Ставрополье, ещё не решили. А тебе 77

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

подойдёт? Теперь ты мой должник, будешь мне гадать, как только я захочу. У Павлика вдруг прорезался чудовищный аппетит, он кинулся к столу и начал поедать пирожки, заедая их икрой, не прожевав, засовывал в рот французские сыры, зубами нетерпеливо открывал бутылку с минералкой и тут же заедал заливным языком. Девица растеряно присела на край стула, потом опомнилась и начала подвигать ему салаты, колбасы, ветчинные рулетики из Праги, подавать салфетки. Павлик также внезапно наелся, встал, изящно вытер салфеткой губы, подождал, когда девица поднимется, и отодвинул её стул. Уже ничего не напоминало в нём голодного дикаря. Гаданье удалось на славу. Два часа он разбирал ситуацию, анализировал поведение ясного сокола, давал советы. И когда, поздним вечером, он садился в машину, в кармане у него лежал глаз, не украденный, не выклянченный, а подаренный ему от всего сердца. То-то Люся обрадуется...

78

Проза • Михаил Вершвовский

МИХАИЛ ВЕРШВОВСКИЙ Родился в Ленинграде. В Берлине с 1994 года. Член ленинградского ЛИТО (Царскосельская лира – руководитель Татьяна Гнедич). Член СП Санкт-Петербурга. Автор семи книг, прозаик, эгореалист. Его рассказы, написанные в особой манере, публикуются во многих альманахах и сборниках. ФОРТЕПИАННЫЕ СОНАТЫ БЕТХОВЕНА «Как увядший лист ты теперь И посланцы Яма пришли за тобой. И ты стоишь у порога смерти, И у тебя нет даже запаса на дорогу». Джаммапада, ст.235

В

ы пробовали когда-нибудь сочинять музыку? Нет, не мелодию, а многотемную, многоголосую фугу, или что-нибудь для большого оркестра? Попробуйте. Ну так, однажды вечером… Вот ритм. Вы слышите барабанные палочки. А вот контрабас, и взметнулись скрипки…

79

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

И уже Ваше сердце в резонанс вторит, соотносится, отстаёт, опережает… Вот дыхание сбилось. И опять… У композитора музыка, вероятно, зарождается нехитрой мелодией, и растёт, и растёт, и обрастает, и мучит, и разрастается причудливым растением, в котором и жизнь, и страсть, и настроение. А все листья этого растения разноцветны, а все ветви различны и неповторимы, а все сочетания листьев на ветвях прекрасны, и сами листья прекрасны и формой, и окраской… которой нет. И формы нет, и ветвей, и самих листьев нет, и никакого растения нет и не было. А может быть, сразу рушится на композитора: на голову, на плечи, на ладони, в сердце, подобно грозе с дождём и ветром, громом и молнией, пожаром и смертью. Ах, я никогда, никогда не писал музыку. Слова всегда не совсем точны. Только музыка правдива. Её драматургия Всегда современна, Потому что её герои – сами Слушатели, а время действия – Сама жизнь. Кон Дневник. 2 июня У музыки нет времени, нет границ её значению. В ней вечное, и завтрашнее, и вчерашнее. В ней правда о человеке, о его горькой доле, о любви и надежде, о страстях и печалях. У музыки нет времени, если она написана гением. Кон Дневник. 14 ноября 80

Проза • Михаил Вершвовский

На всех известных картинах и гравюрах восемнадцатого века Людвиг Ван Бетховен изображён неверно. Совершенно неверно. Совсем другой человек изображён на всех старинных картинах и гравюрах, известных в Германии и за её пределами. Одутловатое лицо, выпуклый лоб, жёсткие волосы, которые позже изображались седыми и мягкими; но они никогда не были седыми, потому что возраст Бетховина,.. но об этом позже, сперва о внешности. Это был юноша. Да, да, юноша, худощавый, среднего роста, с тонким бледным лицом, светловолосый и сероглазый. Нос был, пожалуй, чуть широковат, но правильной формы, впрочем, широковатым он мог показаться из-за ноздрей. Руки его были длинны, а пальцы тонки и подвижны. Впервые я встретил его в Вене, в доме Биркенштоков, весной 1810 года. Здесь следует сразу обратить внимание на то, что эта дата несколько условна, впрочем, как и все даты, связанные с жизнью Бетховена. Конечно же, вряд ли это имеет какое-либо значение для тех, кто до сих пор поклоняется его гению, но всё же следует обратить внимание на следующий факт: Бетховен родился в 1770 году, а это могло бы означать, что в Вене, при встрече со мной, ему было уже сорок лет. Повторяю, я познакомился с Людвигом Ван Бетховеном в 1810 году. Застенчивый юноша подал мне руку, и пожатие его было сильным.

– Бетховен. И он улыбнулся приветливо. А Беттина стояла, тоже улыбаясь, как-то особенно приятно и светло, глядя на нас. Только позже я узнал, что она сама до этой встречи не была знакома с Людвигом, а поэтому несколько удивился 81

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

происходящему: она представилась ему сама, очень застенчиво, но с достоинством кивнув головой.

– Брентано. Теперь нередко пишут, что Бреттине Брентано было в ту пору двадцать пять лет. Ах, всё выдумки, сплетни. Ей было не более восемнадцати. Темноволосая и миловидная, Беттина Брентано притягивала мой взгляд. На вечерах, в кругу восторженных поклонниц поэзии, на венских балах, среди молодых красавиц; в салонах, в гостиных, в парках и на улице, у себя дома и в гостях, в окружении самых милых и привлекательных женщин, она всегда выделялась как-то особо, и я невольно ловил себя на том, что с удовольствием разглядываю её головку, причёсанную гладко, её глаза темно-зелёного оттенка; любуюсь её движениями, манерой говорить и улыбаться; любуюсь её губами, шеей, ладонями, линиями тела, формой ног под тяжёлой юбкой. Людвигу тоже нравилась Беттина, но он видел, вероятно, другое, а потому как-то почти не смотрел на неё. Меж тем взгляд его был спокоен, но напряжён, а руки спокойны, но слабы. Мне помнится, что я рассказывал о своей службе в армии, о Володьке Петрове, который повесился в солдатском туалете, но брючный ремень, из которого он сделал петлю, не затянулся, и Володю успели спасти. Я говорил, что мы тогда шутили. Просто шутили. Ведь никто не думал, что Володя Петров так расстроится из-за письма, которое он по рассеянности оставил в вахтенном журнале, когда дежурил в сети перелётов. А письмо было самое обычное и очень вежливое. Она писала, что уважает Володю по-прежнему, но… вот полюбила и вышла замуж, а его, Вовку, всё равно никогда не забудет и даже будет любить по-особому, как друга.

82

Проза • Михаил Вершвовский

А в конце она приписала: «С приветом, Лёля!» Вот и всё. Мы не знали, что Володя так расстроится, и вся рота строила ему рожи, делала ручкой, и все орали: «С приветом, Лёля!» А ночью я случайно наткнулся на Володю, который висел в тёмном солдатском туалете на брючном ремне. Я стал кричать. Рота проснулась и мы ещё успели. Ну вот. А потом это всё забылось. А вскоре Володя Петров женился на балерине из Мариинки, но это уже после демобилизации. Я рассказывал, а Людвиг не слышал меня, только слабо улыбался, может, даже и не улыбался, а смотрел спокойно в мою сторону, и я видел, что он ни о чём не думает. И тут над его головой почудилось мне слабое свечение, образующее чуть заметный нимб. А Беттина слушала меня, казалось, внимательно. И ноги её были красивы. А мягкое платье, вопреки модам 19 века, да, да, платье импортное, современное, купленное, должно быть, в каком-нибудь пассаже, не скрывало, а даже как-то подчёркивало красоту её юного тела. Я закурил и предложил Беттине сигарету, но она отказалась недоумённо, и тогда тихо заговорил Бетховен. Он говорил о Гёте, точнее спрашивал. Беттина отвечала как-то очень выразительно, чуть улыбаясь. Потом Бетховен сказал, что написал музыку на стихи Гёте, подошёл к роялю и сыграл «Миньону» и ещё «Лейтесь вновь, слёзы вечной любви». И вот тогда я заметил – Людвиг взволновал Беттину. Она слушала особенно внимательно, с лёгким удивлением, так, словно впервые услышала такое, и это взволновало её, и сам Бетховен. А он всё играл. И было прекрасно. А Беттина слушала теперь, казалось, спокойно, но ни меня, ни комнаты, ни окружающих предметов вокруг неё уже не стало вовсе.

83

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Впоследствии, когда в архивах Гёте было опубликовано письмо Беттины Брентано об этой встрече, я понял, что не ошибся в своих наблюдениях. В письме, датированном 28 мая 1810 года, Беттина писала: «Когда я увидела того, о ком хочу тебе рассказать, я забыла весь мир. Когда меня охватывают воспоминания, мир для меня исчезает. Я хочу говорить тебе теперь о Бетховине, вблизи которого я забыла мир и даже тебя, о Гёте! Правда, я человек не зрелый, но я не ошибаюсь, когда говорю (этому не верит и этого не понимает пока никто), что он шагает впереди всего человечества, и догоним ли мы его когда-нибудь – я в этом сомневаюсь. Ещё до восхода солнца он уже за вдохновенным трудом, а после восхода солнца никого не находит подле себя; он забывает о поддержании сил своего тела, и поток вдохновения проносит его мимо берегов плоской повседневной жизни…» И далее: «Он проводил меня домой. По дороге говорил мне много прекрасного об искусстве, притом говорил громко и останавливал посреди улицы, так что нужно было набраться мужества, чтобы слушать. Он говорил с большой страстью…» Так писала Беттина Брандено Иоганну Вольфгангу Гёте 28 мая 1810 года. Я пробыл в Вене недолго. Уже в июне мне пришлось покинуть этот славный город. Перед отъездом я зашёл к Бетховену и ожидал его долго, но тщетно в полутёмном незапертом кабинете и рассматривал его стол, заваленный исписанными нотными листами; и там, на столе, мне бросились в глаза два совсем иных листа, исписанных неровно, перечёркнутых многочисленными исправлениями, вероятно, черновик письма, которое, по более позднему свидетельству Беттины Брентано, было получено ею уже 11 августа 1810 года. Томясь ожиданием, я прочёл его рассеянно, просто так, по привычке читать, не осознав даже, что читаю чужое письмо. Прочёл 84

Проза • Михаил Вершвовский

и забыл, и вспомнил об этом значительно позже, только когда вновь натолкнулся на его текст в книге, изданной Беттиной Брентано-Арним в 1839 году. В письме от 11 августа 1810 года Людвиг писал: «Дорогая подруга, весна этого года, самая прекрасная – это я говорю и чувствую, – так как я познакомился с Вами. Я был выброшен на сушу, милая Беттина, я был Вами застигнут в момент, когда мною всецело владело отчаяние, но оно поистине исчезло благодаря Вашему взору. Я сразу понял, что Вы из другого мира, не из этого абсурдного, которому при всём желании нельзя раскрыть уши. Я, несчастный человек, жалуюсь на других!» Далее, уже на втором листе: «…С тех пор как Вы уехали, я пережил досадные часы, мрачные часы, когда нельзя ничего делать. Часа три я бегал взад и вперёд по аллее Шенбруни, но не встретил ни одного ангела, который пленил бы меня так, как ты, ангел. Простите меня, милая Беттина, за отклонение от тональности: я должен позволить себе такие интервалы, чтобы дать передохнуть своему сердцу…» Я не знаю, правильно ли этот перевод звучит по-русски, но само содержание письма потрясло меня своей искренностью и страстностью. Глубокое волнение вызвало оно в моей душе. До сих пор, сквозь время и меркантильность будней, я ощущаю боль и горечь этих бетховенских строк. Я уехал в свой далёкий город, увозя в сердце новую повесть о любви прекрасной, увозя в сердце новую досаду на себя за лёгкость, с которой носит меня жизнь по чужим повестям, за лёгкость, с которой греюсь я у чужих костров, а в моём очаге огонь еле теплится, и нет причин и возможности разгореться ему ярко и высоко. Прости меня, читатель, что на этих страницах я ещё ни словом не обмолвился о самой красавице Вене, Вене начала 85

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

X1X века, месте и главной свидетельнице всего происходящего. Есть тому некоторое оправдание в том, что о Вене написано уже достаточно, и если ты сам ещё не ступал в её таинственное пространство, обратись в любое приличное книгохранилище и там без труда найдёшь и гравюры, и описание Вены начала X1X века, в чём и удовлетворишь своё естественное любопытство. А я расскажу о городе Великие Луки, в котором оказался летом этого года, шестнадцать дней спустя (точнее, сто шестьдесят лет и шестнадцать дней) после описываемых мною событий. Великие Луки – это река Ловать, новый широкий мост, проспект Ленина, а ещё улочки из домов послевоенного производства. В самом живописном месте, на зелёном холме, у старой земляной крепости, что над Ловатью, – высокий грубоватый обелиск – памятник солдатам эстонского корпуса, погибшим при освобождении Великих Лук от фашистов. Есть в городе ещё площади с яркими фонтанами, памятники и аллеи, но всё это очень быстро кончается, и город спешит к пригородам, а пригороды – к полям, полям, полям, до самого аэродрома. В солнечный день заметно, что девушки Великих Лук в большинстве невелики ростом и чуть веснушчаты, хотя и привлекательны по-своему. А моя новая знакомая чиста лицом и рост имеет хороший, а ещё она старший повар, что очень располагает к ней и будоражит моё воображение. Впрочем, в этой повести речь вовсе не об этом. А если кто захочет узнать всю правду о поварихе Любке, и о странном приключении, и непонятных мне превращениях, происшедших со мной в Великих Луках, пусть прочтёт о них другую повесть. А я расскажу только о том, что приснилось мне душной ночью в гостинице, когда кончились передачи по радио, а свежий воздух, казалось, совсем уже не проникал в раскрытое настежь окно. Безветрие томило, и очень хотелось дождя.

86

Проза • Михаил Вершвовский

А приснился мне сад, а может быть, музыка. Прислушайтесь, вот взлетели смычки… О сад, сад, сад мой! Сад, где искусна изгородь, ритмы решёток – чугунны. Сад мой, где раннее солнце жёлтой кувшинкой в осоке, жёлтым туманом в лощинах. Сад мой, в случайном веселье, где увяданье в расцвете. Там женщины шикарно расцветали и выходили в длинные аллеи, которые ведут, куда захочешь. Где Ширали печальными глазами следил за бесконечностью ограды и удивлялся женщинам и солнцу. О сад, сад, сад мой! Сад, где, подобно морщинам, наши пути заплетались. Сад, где вечернее солнце белкою пляшет в деревьях, красной лисою по травам. Сад, где печали людские пьют, как вино вечерами. Там уводили в каменный кустарник производить на свет себе подобных, а образ образца был безобразен. А утром просыпались оптимисты, включали громко радостные песни и танцевали, танцевали, танцевали. Пляской воинственной африканца я прохожу мимо каменных клеток. Пляской воинственной африканца я по тропинкам иду зоосада. Кто за решёткой? Кто за решёткой? Я или звери? Я или солнце? Там проходили сумерки внезапно. Там шторы маскировки опускали и, обманув природу, хохотали, плясали жизнь и не производили, перехитрив наивную природу. Скандализованные птицы улетали. А Ширали, обняв за зад мартышку, упорно Незнакомкой называет, а Блок на полке – рядом с Вознесенским. О сад мой, сад мой, о мой сад! Там два пингвина с острова пингвинов Прокофьева кудато выдвигают, да не туда, а зверям безразлично, всё что-то 87

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

пишут, ищут вшей да строят рожи и тщатся краской перекрасить всю природу. О сад мой, сад мой, о мой сад! Твои цветы нельзя на клумбах трогать. Твоих зверей нельзя дразнить и гладить. О сад мой, вечное весёлое движенье: круженье, колебанье, завихренье. О сад мой, сад мой, о мой сад! Там каждый день в тени аттракционы: иллюзионы, карусели и качели. А можно и кривыми зеркалами увлечь и закружить, как в карусели. А крыши нет над нашим балаганом, лишь безгранично голубеет небо, и нету стен – ограды балагану. Сад, сад мой! О мой сад! Я посажу у дороги… дерево преданных листьев; листьев зелёных, незрелых; жёлтых от грусти осенней; красных от ветра и солнца; чёрных, убитых зимою; белых, не начатых листьев. И будет вечер подходить внезапно. И будут у дорог стоять деревья. И будут ветры шелестеть листами. Ах, кто садил вас, милые деревья? Чьи листы читает этот вечер? Кто посадил вас, милые деревья? О сад мой, сад мой, о мой сад! Так снилось мне. В 1811 году я вновь увидел Вену, город, в котором началась и закончилась эта повесть, высокая и печальная, и сразу по прибытию навестил Бетховена, но Людвига дома не оказалось. Ежедневно, под вечер, приходил я к нему и подолгу ожидал в сумеречном кабинете, у письменного стола, заваленного нотными листами, но дождаться Людвига мне всё не удавалось. Утомлённый солнечным днём и уличной суетой, я разглядывал исписанные листы, не зная нотной грамоты и размышляя длинными вечерами о бессмертии. И прописные истины обретали здесь, в этом пространстве, какой-то новый 88

Проза • Михаил Вершвовский

особенный смысл. И думал я о том, что всё-таки бессмертна душа, которой, как всем известно, нет, что очень точно доказано современной наукой. Но только она, только она продолжает жить в музыке, в книгах и на полотнах, когда тело, биологическая субстанция, красивое тело, дар природы и подтверждение её незыблемых законов, то тело, которое материально, – дряхлеет и обращается в прах! И ещё я думал о музыке и соглашался, что она более высокое откровение, чем вся мудрость и философия, она вино, воодушевляющее к новому творчеству. А он – Бог, в образе бледного юноши, Бог, который готовит людям это чудное вино и опьяняет их дух. Он не имеет друзей и должен жить наедине с самим собой, ибо он выше всех от тёмной земли. Так я думал о Бетховене. А воздух полутёмного кабинета, должно быть, ещё хранил его мысли, чувства и переживания. Я вслушался в эту тишину и вдруг услышал музыку, что рождалась в этом пространстве, а теперь в нотных знаках на этих листах. Он записывал как бы небрежно, «темпераментно, нервно», как скажет позже графолог из Берна. Я не верю графологам, да и слова всегда неточны. «Имеющий уши, да услышит…» Ровно пять дней с пяти часов вечера я ждал Людвига в его полутёмном кабинете до поздней ночи, и ровно пять дней вечерами звучали мне его сонаты для фортепиано, фортепианные сонеты Бетховена. И в груди моей полыхало их пламя, вернее, не в груди, а совсем где-то рядом разгорался огонь, и горел, задуваемый ветром, и почти угасал от дыханья, и опять загорался сильнее, и уже обжигал мне ладони и сердце, а порой леденил его вовсе, опускаясь до самой земли, и опять подымался, разгораясь до самого неба, и опять затухал, уменьшаясь. Вот он бьётся совсем где-то рядом, так причудлив, высок и изменчив.

89

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

А порой мне казалось, будто этот огонь оторвался, улетел или умер, а теперь это девушки пляшут на небе. Их одежды тонки и прозрачны, и восходом окрашены лица. А ещё – это ленты цветные, нет, не ленты, а струи фонтана, или просто осенние листья льются, льются и льются на землю, и печаль вырастает до неба, и горит, и горит, не сгорая, и сжигает меня, и не больно, и прекрасно сгорать. Все сонеты его я услышал и увидел в его кабинете полутёмными вечерами. И увидел любовь и разлуку, и тоску увидал, и безумье, и как рвётся усталое сердце, а ещё – как рождается ярость и растут голубые деревья. Мой отъезд был внезапен. Тревогу почувствовал я и вернулся в Великие Луки, и узнал, что тревога напрасна. Но, однако, расскажу это всё по порядку. Уезжал я из Ленинграда ночным поездом. В моём купе было суетно и тесно от провожающих. А старушка была глуха и поэтому очень громко говорила, что нижнее место уже занято. Я ждал необычных происшествий – и случилось. Утром старушка, та, что спала на нижней полке, превратилась (ах, я знаю, Вы не поверите) в молоденькую девушку, но, впрочем, обо всём этом, а ещё о поварихе Любке и её подруге Верочке, и о Юрке, и о Павле я напишу в следующей повести; а сейчас расскажу только о том, как приехал я в Великие Луки и остановился в гостинице «Юбилейная», в номере на двух постояльцев, с телефоном и ванной. И ещё о том, как в первый день, утомлённый жарой и дорогой, я заснул, не раздеваясь, а проснувшись, увидел, что уже ночь за окном. И сосед мой прежде тоже спал ничком поверх одеяла, лицом уткнувшись в подушку, вдруг проснулся, затем, повернувшись, встал лениво, свет зажёг и сказал: «Очень душно», и окно распахнул настежь, и уселся удобно. Ночь ворвалась к нам в номер, освежила лицо мне; я вздохнул посвободней и тоже уселся на кровать.

90

Проза • Михаил Вершвовский

Сосед был мил и говорил спокойно. О чём? Ах, да! О том, что он столичный живописец, и номер этот оплатил заранее, да вот с приездом что-то задержался. Ах, этот юбилей! Работал день и ночь и всё равно не переделал всей работы. А здесь он брал заказ и написал уже различных два портрета юбиляра. А написал бы так!.. Но здесь заказчик есть, тот, что в искусстве ничего не понимает. Заказчик хочет так?.. И потому пришлось… ведь деньги платят не потомки, а заказчик. И многое ещё художник говорил. Мы погасили свет, и ночь нас окружила. И мне приснился сон о кабинете. Был незнаком обычный кабинет, а юбиляр за письменным столом сидел, сутулясь. Настольной лампы свет на стол струился, отражаясь от светлого стола, и освещал лицо, склонённое к листам. Была заметна тишина. Железное перо скрипело по бумаге, подчёркивая тишину. А он, казалось, не задумываясь, деловито спешил всё записать, не принимая поз глубокомысленных; высокий лоб наполовину освещён, а он писал, писал, писал, чтоб многое потом переплели багряным переплётом. Не останавливая быстрого пера, он думал о земле и о пролитой крови, ещё о том, как много сделано ошибок. И сожалел ещё, что ветры на земле и веяния землян рождало ураганы, совсем не те, что так необходимы и некогда предполагались им. Людей он не винил, а сетовал на год, и огорчался беззаконием природы, и слабостью людской он огорчался. И всё писал, писал, вставал и ставил чайник. И заводил в углу шуршащий граммофон, пластинку находил и ставил аккуратно, и снова шёл к столу, чтобы опять писать. А за его спиной в ночи пылал Бетховен. А он писал, писал, и верилось ему, что всё ещё придёт, и кто-то всё исправит, и будет хорошо. Так снилось мне. И я не просыпался.

91

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

А на земле уже стояла тишина. И Ганцев, не спеша, под утро возвращался домой пешком и думал, что сказать жене: ведь не бывает до утра собранья. И ночь окончилась. А позже, когда утро вошло в мои окна и уже просыхала прохлада, новый день начинался, обычный и жаркий. Я спустился на почту. Голова чуть болела, а на почте для меня уже было письмо, и оно оказалось из Вены. А в письме – старый лист, пожелтевший от времени, сложенный вчетверо, в полосатом конверте, на котором был адрес берлинский и надпись: «Беттине Брентано». На листе пожелтевшем проставлена дата: 10 февраля 1811 года. «Всё лето я таскал с собой Ваше первое письмо и оно часто делало меня счастливым. Если я Вам пишу не особенно часто и Вы ничего от меня не получаете, то я пишу Вам мысленно тысячу раз, тысячу писем. Я могу себе представить и без Ваших строк, как Вы живёте в Берлине среди светских негодяев: много болтовни об искусстве без дел! Вы выходите замуж, милая Беттина, или уже вышли, а я Вас и не повидал перед этим. Да изольётся полнота счастья на Вас и Вашего супруга и всё то, чем награждает брак мужа и жену. Что сказать о себе? «Сожалею о своей судьбе» (слова Иоанны д‘Арк), – восклицаю я вместе с Иоанной…», и т.д. до слов: «Ну, прощай, милая Беттина, я целую тебя в лоб и запечатлеваю этой печатью все мои мысли о тебе». Это письмо было отправлено ответом Людвига Ван Бетховена на письмо Беттины Брентано-Арним, которое, вероятно, заканчивалось словами: «С приветом, Беттина». Я читал на немецком пожелтевшие листки и не заметил, как время прошло надо мной. Я читал и читал, и увидел однажды, что уж осень пробила, протрубила победу, и уж листья опали.

92

Проза • Михаил Вершвовский

Говорят, что Бетховен скончался 26 марта 1826 года, изуродованный страшной водянкой, глухой, опухший, шестидесятишестилетний. Ах, не верьте! Всё это не так, неправда, неправда. Это осенью было, и падали листья, и костры поднимались до самого неба, и причудливы были костры и прекрасны, и любовь, как костёр на ветру, полыхала. И, сгорая, он бредил листами, листами, в нотных знаках, в прекрасных и страшных созвучьях. Он сгорал и сгорал, а костры полыхали, и однажды случилось… и тела не стало. А костры полыхают, и жгут, и сжигают. Петроград мой! Светлый город, расчерченный чётко, в твоём сердце тревожном костры полыхают. В вышине над тобою костры полыхают. Как прекрасно и больно костры полыхают! Там, где в багряной одежде сядет усталое солнце, в дальних лиманах лимонных, в бледных лианах лиловых, Дай мне немного покоя, море мечты и мучений; дай мне уйти под луною озером лунным покоя. Может, вся чёрная осень, может, вчерашние взгляды, может, прощанье, прощанье? Может встречаться не надо… Время тревог и раздумий, время печали вечерней, осень.

93

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Друзья Бетховена Брейнинг, Шиндлер и Гютенбренер, свидетели последних часов жизни Бетховена, писали впоследствии так: «…День был трагический. Тяжёлые глыбы скопились на небе. Между четырьмя и пятью часами надвинулись такие тучи, что в комнате стало совсем темно. Внезапно разразилась страшная гроза со снежной метелью и градом. Удар грома потряс комнату, освещённую зловещим отблеском молний на снегу. Бетховен открыл глаза, угрожающим жестом протянул к небу правую руку со сжатым кулаком. Выражение его лица было страшно. Казалось, он кричал: «Я вызываю вас на бой, враждебные силы!» Гютенбренер сравнивает его с полководцем, который кричит своим войскам: «Мы их победим!.. Вперёд!» «Рука упала. Глаза закрылись. Он пал в бою». Так писали очевидцы.

27 марта доктор Вагнер и профессор Ваврух сделали вскрытие тела. Были спилены височные кости и найдены значительные изменения слуховых органов. Посмертная маска снята скульптором Дангаузером после вскрытия, когда лицо уже отекло, деформировалось. Беттина Брентано-Арним дважды, в 1839-м и 1848 году, публиковала письма Бетховена, адресованные ей. Вот и всё. Я вчера слушал Бетховена…

94

Проза • Анна Сохрина

АННА СОХРИНА Родилась в Петербурге. Её рассказы публиковались в журналах «Аврора», «Звезда» и разных сборниках. В Берлине с 1994 года. В 2003 году берлинским издательством «OberbaumVerlag» была переведена и издана книга «Моя эмиграция». Её рассказы звучат на русском и немецком радио. Автор нескольких книг. Печатается в русскоязычных изданиях Германии, Австрии и Америки. МОЯ ЛЮБИМАЯ ТЁТУШКА ПОЛИНА

М

оя любимая тётушка Полина вечно что-то напевала и при этом ловко орудовала тряпкой, убирала, чистила, вылизывала свою и без того сверкающую квартиру. А в кухне, между тем, что-то уютно урчало на плите, аппетитно чавкало на сковородке, и по всем комнатам плыл дразнящий, ванильно-сладкий аромат пирога с корицей и яблоками. Ох, уж по части готовки она была мастерица! Рядом с Полиной – хозяйкой дома – я чувствовала себя полным ничтожеством. В молодости Полина была очень хорошенькой, училась в музыкальном училище и недурно пела. Ей пророчили большое будущее, конкурсы в беломраморных залах, консерваторию... Но жизнь распорядилась иначе, и Полина осталась преподавать уроки пения и фортепьяно в обычной средней школе.

95

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

– Главное, петь весело! – говорила тётушка своим ученикам и азартно ударяла по клавишам. Взъерошенные пятиклассники переставали тузить друг друга кулаками и плеваться жёванными, обильно смоченными слюной комочками бумаги из трубочки. Набрав в лёгкие воздух, они начинали петь. Петь на Полининых уроках и в самом деле было весело. Впрочем, я отвлеклась. И хочу рассказать совсем о другом. В конце концов, от чего зависит счастье женщины? От мужа. Мужа Полина привезла из Жмеринки. Как это произошло? Полине было двадцать, она возвращалась из Одессы и на обратном пути заехала к своей жмеринской бабушке. Приезд оказался роковым.

– Моя московская внученька, – не могла нахвалиться соседям бабушка Полины, – умница, красавица, поёт, играет. Мишенька мой ничего для дочки не жалеет – деньги, наряды, квартиру кооперативную строит... Жмеринские женихи сладко вздрагивали: эта девушка им не по карману... И вот ведь! В тётушкиной интерпретации эта история звучит так: Вовчик пригласил её покататься на лодке, завёз на необитаемый остров и... Дальше дело было в шляпе. Через девять месяцев после описанной выше лодочной прогулки родилась Юлька – моя троюродная сестра (вечно я путаюсь в родственных связях). А вероломный жених получил красавицу жену, кооперативную квартиру и московскую прописку. Как Вовчик, вечно сонный, зевающий и почёсывающий свой круглый, заросший чёрными курчавыми волосами живот, мог затащить неприступную столичную красотку в кусты, в какой-то там Жмеринке – остаётся для меня загадкой. Подозреваю, что для Полины тоже. Тем более, что по истечении полутора десятков лет Вовчик, хорошо одетый и подстриженный в модном салоне на Арбате, так и остался 96

Проза • Анна Сохрина

жмеринским. Справедливости ради надо сказать, что первое время Полина прилагала титанические усилия, повышая культурный уровень мужа. Она неутомимо носила книги из библиотек, водила его на вернисажи и в залы филармонии. Не в коня корм! Книги Вовчик не читал, в картинных галереях зевал, а среди чинной публики филармонии выглядел, как пугало на гороховом поле, под музыку Вовчик засыпал намертво. Почему же Полина не развелась? Это тоже было загадкой. В конце концов, Полина была еще молода, привлекательна, деятельна и, кто знает, могла бы ещё устроить своё счастье даже с ребёнком на руках. Но...

– К мужу надо относиться так, как относишься к своему ребёнку, – говорила тётушка. – Бог мог послать другого – более способного и красивого, но мы любим своё дитя таким, каково оно есть. Так же надо относиться и к мужу. И она относилась. Первые два-три года супружеской жизни Полина много плакала. Потом привыкла, взвалила Вовчикину сонливость и непробиваемую провинциальность себе на плечи и поволокла по жизни. И надо отдать должное тётушкиной выносливости, очень даже неплохо поволокла. Так, может быть, Вовчик был (как бы это помягче выразиться) сильным мужчиной, прекрасным любовником? Судя по всему, нет. Скорее наоборот. А в тётушке пенилась, била ключом энергия. В общем, Полина была достаточно темпераментна. Так в чём же дело? – спросит нас догадливый читатель. Мало ли подобных историй предлагает нам жизнь, давайте не будем стыдливо прятать глаза – в таких случаях заводят любовника. В девятнадцать лет Полина, студентка музыкального училища, была пылко влюблена в сына маминой приятельницы, аспиранта-физика. Феликс заканчивал университет, был худ, 97

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

высок, мрачен и блестящ. Это неповторимое сочетание и свело с ума мою тётушку окончательно. Молодые поехали на юг. Бог мой, какая свобода для развития любовного сюжета! Море, солнце, кипарисы (чуть не написала «баобабы», но вовремя спохватилась), хмельное вино, персики с нежной, покрытой белёсыми волосками кожей, открытые платья, ночные купания... Даже банально. Молодые были вместе с раннего утра до позднего вечера. Ходили обнявшись, целовались в сумраке аллеи, Феликс нежно гладил тётушкино запястье, шептал что-то на ушко и... Они расходились в разные комнаты домика, где снимали у хозяев квартиру. Так продолжалось весь месяц. И ни о чём таком – ни-ни! Даже намёка. «Какой Феликс целомудренный, застенчивый, как он меня любит, – думала счастливая Полина, ворочаясь в жаркой постели, – как он трогательно заботится обо мне, бережёт». Отпуск у Феликса закончился, и они вернулись в Москву. И тут полную сладких грёз и ожиданий Полину ждало первое разочарование. Феликс, успешно защитив диссертацию, отбыл работать в Новосибирскую Академию наук. А своей возлюбленной слал нежные многостраничные послания, однако, предложения руки и сердца не делал и к себе особенно не звал. Тётушка загоревала...

– А что у вас весь месяц так ничего и не было? – спросила сметливая подруга.

– Ничего, – грустно вздохнула тётя.

– У него другая, или ты не привлекаешь его как женщина, – сказала подруга. У Полины больно сжалось сердце. А тут пришла весна с кипением черёмухи, тёплое лето – жизнь закрутила, понесла, запенилась... Двадцатилетняя тётушка поехала в Одессу, а на обратном пути заехала к своей жмеринской бабушке... Впрочем, дальнейшее нам известно.

98

Проза • Анна Сохрина

– Как же всё это получилось? – опять спрашиваю я Полину.

– О, – машет она рукой, – на мне шкура горела... А время идёт. И вот ещё один сентябрьский лист, плавно кружась, летит на землю, и ещё один... Бегут годы. И подрастает Юлька, крутится перед зеркалом, поправляет пышные банты на голове, меряет мамины туфли на каблуках... Из Новосибирска под Новый год приходят яркие поздравительные открытки.

– Кто это? – лениво спрашивает Вовчик. Он опять зевает.

– Сын маминой приятельницы. Физик.

– А-а-а, – тянет муж, – сын так сын, – он потягивается, лениво поводит плечами и, шлёпая стоптанными домашними туфлями, отправляется в спальню. За окном дождь. Полина сидит на кухне, смотрит в окно. Шумит в зябких ветвях ветер, срывая последние листья.

– Мама! Тебе письмо!

– Давай сюда, дочка. Боже мой, Феликс приезжает! Скорей, скорей в комнату... Где же они? Куда запропастились? Да вот же – толстая пачка писем, перевязанная бечёвкой: «Милая моя Полюшка... Целую тебя крепко...» Да вовсе она ничего не забыла! Вот он, человек, которого любила все эти годы. Все эти длинные, тягучие дни, слившиеся, как серая бетонная стена забора напротив. О, господи. Она его увидит. Мама рассказывала недавно, что Феликс преподаёт, пишет докторскую, по-прежнему холост. Вот это последнее и волнует больше всего, наполняет душу смутной надеждой. А вдруг? Опостылевший Вовчик всё зевает, бродит в стоптанных шлёпанцах по квартире, почёсывает свой увеличивающийся, как при беременности, живот. Но ведь всё ещё можно изменить! И она ещё сравнительно молода и... (быстрый взгляд 99

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

в зеркало) недурна собой. В молодости она была наивна и многое не понимала. А сейчас... Ещё не поздно всё переменить. Феликс появляется в вычищенной до парадного блеска тётушкиной квартире. Он приехал в командировку и остановился у неё. Всё официально – зачем идти в гостиницу, когда здесь тёплый дружеский дом, он гость, сын маминой покойной (да, уже покойной...) приятельницы. Феликс слегка облысел, но по-прежнему мрачен и блестящ. Без пяти минут доктор наук, физик, золотая голова! Бог ты мой! Да неужели ей вечно жить с этим сторублёвым начальником уборщиц и бегать по частным урокам! С этим (да простит её Юлька, ну и отца она ей выбрала) жмеринским жлобом! Да, да, вот и найдено слово – именно жлобом, непробиваемым жлобом из Жмеринки. Она садится за пианино и поёт. Все свои любимые романсы. Сколько лет она их не пела? Феликс сидит заворожённый, не сводит глаз. «Как ты чудно поёшь...» Слушай, Феликс, слушай. Всё для тебя. Они пьют чай на кухне под оранжевым абажуром. На Полине мягкий, уютный халат с глубоким вырезом.

– А ты всё так же хороша, – щурит печальные глаза Феликс, – совсем не изменилась. Смотри, Феликс, смотри, понимай, от чего ты отказался в своё время... Но ещё не поздно, ещё всё можно поправить. И Полина разливает свежий чай с душицей и мятой, невзначай задевая плечо Феликса высокой, тугой грудью... Уже поздно. Пора ложиться. Увы, опять надо идти в разные комнаты. В детской посапывает Юлька, гостю постелено в большой комнате, а она идёт в супружескую спальню. Муж, как всегда спит, храпит во сне по обыкновению. Спи, Вовчик, спи. Завтра я с тобой за всё расквитаюсь. Таких рогов наставлю: – будешь ходить и задевать все углы. За ту лодочную 100

Проза • Анна Сохрина

прогулку, за клевание носом в филармонии и за твою мужскую несостоятельность (и как только умудрился тогда мне Юльку сделать?) За все эти тусклые годы, что с тобой рядом жила, а о другом думала. Завтра, всё решится завтра... Завтра наступает ранним ясным утром. Все уходят – Юлька в детский сад, муж командовать уборщиками, Полина остаётся в пустой квартире с Феликсом. Она идёт в ванну, наполняет её водой с благоухающим французским шампунем. Тело будет тонко им пахнуть. Достаёт прозрачный пеньюар (пригодился всё-таки! А уж думала, моль съест), причёсывается, подкрашивается, смачивает духами виски, грудь, запястья... Идёт мимо его комнаты. Тихо стучит.

– Феликс, ты спишь?

– Просыпаюсь. Осторожно заходит.

– Феликс, милый, я так рада, что ты приехал... Феликс испуган.

– А помнишь то лето? – Полина садится на краешек постели. Ну почему он её боится, почему так робок?

– Феликс, мы одни. Вова ушёл и вернётся только вечером. Юля в садике... Никакой реакции – только глаза прячет. Вот глупый! Придётся самой, раз он такой трус. Полина протягивает руки: – Феликс, я так долго ждала этой минуты. Столько лет... Милый, мы имеем право... Понимаешь? Обнимает, шепчет Феликсу на ухо: – Имеем право... Поцелуй же меня! Моя бедная тётушка Полина! Увы, твой звёздный час так и не состоялся. Обернулся жалким и глупым фарсом.

– Полина, зачем ты так? – бормочет Феликс и, споро перебирая тонкими синюшными ногами, ретируется в угол комнаты.

101

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

– Успокойся...

– Я не могу... Сегодня. Сегодня? А вчера, позавчера, десять лет назад, тогда, в пору горячей молодости? Да ты никогда не мог! Боже, а она, дура, все эти годы мечтала, ждала, надеялась, представляла в горячечных снах. Как глупо и смешно! И как обидно. Полина встала, пошла в ванную, сняла пеньюар, и, глядя на себя голую в зеркало, разрыдалась. Бог не посылает ей настоящих мужчин. Это судьба. Бедная она, несчастная. Бедный, несчастный Феликс. Моя любимая тётушка Полина! Что тут скажешь? Надо было попробовать ещё? Но груб и неуместен мой совет, хоть и справедлив отчасти. Увы, увы... Летят твои годы, ложатся морщинки под глазами, тяжелеет, оплывает фигура... И праздник жизни, так щедро переполнявший тебя, постепенно тускнеет, убывает по капле, как вода из треснувшего кувшина. Чем я могу тебе помочь, как утешить? Только надеждой – природа любит равновесие, и то, что недополучила ты, судьба должна воздать твоей дочери. Будем надеяться. А как иначе? НАЗОВИТЕ ПРАВНУЧКУ ЭСФИРЬ

–Д

ай бог быстрой и лёгкой смерти... Дай бог быстрой и лёгкой смерти... – бормотала Этка на идиш и перебирала старческими пергаментными пальцами гречневую крупу на блюдце.

– Бабушка, что она говорит? – недоумённо спрашивала я, привыкшая, что взрослые говорят между собой на идиш, когда хотят, чтобы дети их не поняли. Бабушка подходила к сестре, вслушивалась в её бормотанье и укоризненно качала головой.

102

Проза • Анна Сохрина

– Брось, Эсфирь, грех так говорить. Бог сам знает, когда и за кем приходить... Эта запыленная питерская квартира на Васильевском острове, заставленная громоздкими резными комодами красного дерева, которые, кстати, выкинуло молодое поколение, заменив на модные чешские стенки-однодневки из пластика из стекла, осталась в моей детской памяти так чётко и ясно, что я и сейчас могу с точностью сказать, где стояли кровать и кресло, какие занавески висели на окнах и какого цвета была скатерть на столе. Бабушка любила сестру и старалась бывать у неё почаще, тем более, что Эткин сын Миша был хорошим врачом, выписывал бабушке лекарства и давал дельные советы, помогающие держать в узде вечно скачущее давление. А я в те детские годы при хронически занятых родителях была постоянным бабушкиным привеском.

– А где Лизочкин хвостик? – дразнил меня Эткин муж Яша. Он был весёлым, с топорщимися усами и лучиками морщинок в уголках глаз, и всегда мне что-нибудь дарил, то прозрачный леденец на палочке, то тряпичную куклу.

– Яша – золотой муж, – вздыхала бабушка, – ну, кто бы ещё терпел нашу Этку все эти годы... И в самом деле, вот уже лет пятнадцать, как говорилось в семье среди домашних – «Этка сбрендила». Началось всё с того, что она стала разговаривать вслух со своим погибшим во время войны сыном Атей. Портрет двадцатилетнего красавца Ати в форме лейтенанта танковых войск всегда висел на стене. Атя сгорел в танке в 45-ом, в последние месяцы войны. Этка обычно сидела за обеденным столом и, глядя на фотографию, рассказывала Ате домашние дела и новости, потом замолкала, как будто вслушиваясь в ответы, и опять что-то говорила. Объяснить ей, что Ати нет на белом свете вот уже тридцать лет – пытались по очереди все родственники и знакомые, 103

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

но это было занятием бесполезным. Упрямая старуха, послушно кивала головой и, обращаясь к мужу говорила: «А наш Атя сегодня сказал...» Сын созвал было в своей клинике медицинский консилиум, светила отечественной психиатрии посмотрели Этку и смущённо развели руками. И ещё одна странность была у неё – в какой-то момент Этка стала ревновать мужа.

– А что, – говорила она громко, обращаясь к пришедшим, – он найдёт себе новую старуху с пенсией... Зачем ему старуха без пенсии? Этка не нажила пенсии, потому что никогда не работала. Вернее, она работала и очень много, но неофициально, дома, без, как она постоянно вздыхала, – трудовой книжки. Этка считалась надомницей. Когда-то ещё в молодые годы одна модистка обучила её шить лифчики по французским лекалам. Модистка сгинула в сталинских лагерях, а у Этки остались столь ценные в то время выкройки и перенятое вовремя мастерство. От заказчиц не было отбоя. В те годы, как вы помните, лёгкая промышленность была столь тяжеловесно неповоротлива, что изящная французская вещица дамского туалета была едва ли не пределом мечтаний каждой уважающей себя женщины. Под Эткиными умелыми руками лифчик идеально облегал фигуру, а неподъёмные груди сановных дам приобретали если не изящный, то вполне приличный силуэт. Как подшучивал Яша, передразнивая дикцию Брежнева, – «В моём доме всегда толпился многосисячный коллектив». В общем, деньги она в былые годы зарабатывала, и даже неплохие, а вот пенсии у Этки не было, что и стало причиной её старческих страхов и тревог. Бесконечно любящий, преданный всей душой и сердцем Яша пытался образумить жену.

104

Проза • Анна Сохрина

– Фейгеле, птичка моя, зачем мне чужая старуха? – говорил он, заглядывая ей в глаза, – ты же знаешь, мне никогда никто не был нужен. Только ты... – он тихонько гладил её морщинистую щёку. – Помнишь, как ты пришла в нашу квартиру на Крюковом канале и встала на пороге... Я тогда дар речи потерял... Они прожили вместе пятьдесят пять лет, а он всё помнил её той рыжекудрой, синеглазой девушкой, что приехала к ним из маленького белорусского местечка с письмом от дальних родственников – помочь перекантоваться в большом городе на время поступления в институт. В институт Этка не поступила, но так и осталась в их квартире на много десятков лет.

– Миша, ведь ты же врач, неужели с этим ничего нельзя сделать? Ведь изобретено уже столько лекарств, – восклицала встревоженная бабушка, когда в очередной свой приезд заставала сестру, беседующую вслух с погибшим сыном. Этка подробно пересказывала Ате, что сварила на обед и как встретила соседку, у которой, «помнишь, доченька Рая, что ходила с тобой в одну школу». Потом она о чём-то спрашивала сына и, как будто слыша его шутливый ответ, смеялась, горделиво вскидывая седую голову и блестя глазами. Приходил с работы муж, садился пить чай под зелёным абажуром. Окликал Этку.

– Атя сказал, – начинала она, – что тот костюмчик, что я ему перелицевала из старого пальто перед войной, он ещё носит, а вот ботинки совсем прохудились... Яша, надо обязательно найти деньги и купить ему новые.

– Купим, купим новые. – спокойно отвечал Яша. – Конечно, сыну нужны новые ботинки. Всем было известно, врачи советовали Этке не перечить, со всем, что она говорит по поводу погибшего сына, соглашаться и стараться переводить разговор на другие темы.

105

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Если не считать её разговоров с Атей и этого навязчивого, что Яша найдёт себе новую старуху с пенсией – во всем остальном Этка была абсолютно нормальна.

– Ты же сердце моё и жизнь моя! Какую другую старуху?

– не выдерживая, в сердцах восклицал Яша, вытирая мутную слезу, скатившуюся из глаз. – Я без тебя жить не смогу. И рассказывал уже в сотый раз, какая Эсфирь была красавица, как оборачивались мужчины ей вслед, как бешено заколотилось его сердце при виде её рыжих кудрей и лёгкой фигурки. И как он мгновенно и бесповоротно понял, что Эсфирь – его судьба, и женился, несмотря на недовольство матери: – К чему тебе эта бедная провинциалка без образования? Вон, посмотри какие девушки у тебя в институте, из хороших петербургских семей... И как ни разу не пожалел, что ослушался маму... Этка умерла легко – во сне, просто заснула и не проснулась утром, как будто бог услышал её молитвы и таки дал ей быструю и лёгкую смерть. Ненадолго пережил её и Яша, чья преданная, накрепко привязанная душа не захотела больше оставаться на грешной земле, а попросила забрать её туда в райские кущи, за невозвратный горизонт – к его любимой жене, где они опять будут вместе.

– Назовите правнучку Эсфирь, – попросил он сына перед смертью. И, когда я приезжаю к своим родственникам в Калифорнию, и гуляю по берегу океана с рыжекудрой и синеглазой Эсфирь, своей троюродной сестрой, озорной и весёлой шестнадцатилетней девчонкой, до краёв наполненной молодой радостью, то думаю, что она удивительно похожа на свою прабабку. И под усталый крик чаек и плеск волн, обращаясь к вечному океану, прошу у бога счастливой жизни. Счастливой жизни... Для нас, для всех.

106

Проза • Анна Сохрина

НАСЛЕДНИК РОДА Когда я задумываюсь над тем, каким причудливым образом проведение разбрасывает пасьянс наших судеб, то не перестаю удивляться. Неисповедимы дела твои, Господи... Ну, как тут не рассказать историю Юленьки Кисиной, дочки одной моей давней подруги. Лиля Кисина была человеком скромным, застенчивым и, несмотря на явную миловидность, не очень уверенным в себе. На последнем курсе она неожиданно для всех забеременела от нашего студенческого плейбоя, красавца Гришки, в которого много лет была тайно влюблена. Плейбой, повинуясь минутному капризу, после одной из вечеринок оприходовал тихоню-поклонницу и на следующее утро об этом благополучно забыл. Жениться Гришка не собирался, у него и в мыслях этого не было. К чему ему эта простушка, живущая с мамой в коммунальной квартире, краснеющая от смущения при каждом слове. У Гришки были далеко идущие карьерные планы и без пяти минут невеста – дочка крупного номенклатурного работника. Послушная и безропотная до того Лилечка ничьим предостережениям не вняла, ничего не побоялась, родила дочку, назвала ее Юлей и тихо-мирно зажила. Поднимала дочь практически одна, сперва помогала мама, но вскоре скоропостижно умерла от инфаркта. Лиля работала в библиотеке, вечерами сидела за переводами. Жили скромно, но счастливо, друг в друге души не чаяли, и никто по большому счёту не был нужен этому маленькому ковчегу, устойчиво плывущему в бурных житейских волнах. В начале 90-х из Питера решено было уехать – библиотеку научного института, где десятки лет верой и правдой служила Лиля Кисина, благополучно закрыли. Да что там, закрыли весь институт и десятки ему подобных, кому стала нужна 107

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

наука в то лихое, полубандитское время? В Питере царила смута и бескормица, а главное – отсутствие каких-либо перспектив для любимой Юленьки: где взять деньги на поступление в институт? Уезжали родственники и друзья и настойчиво уговаривали Кисиных подать документы. Так они оказались в Берлине... Здесь не пропали, получили квартирку, друзья помогли её обставить, принесли всё необходимое, и они зажили даже очень прилично, мать по-прежнему подрабатывала переводами, а Юленька – светлая голова – с отличием училась в университете.

– И абсолютно бесплатно! – с восторгом говорила Лиля.

– Вот ведь гнилой капитализм, тебе ещё деньги платят за то, что учишься. Училась Юля тоже на переводчика, иностранные языки она схватывала с лёгкостью.

– Это у нас семейная традиция, – с гордостью говорила мать. А вот личная жизнь не заладилась, судьба сделала повторный круг, и умница и скромница Юлечка влюбилась в красавца Борю Каца, отпрыска богатой еврейской семьи из Одессы. Роман их тянулся много лет, и Борька, наверное, женился бы на стройной и чернобровой скромнице Юле, но вот беда – Юлина кандидатура никак не устраивала Бориных родителей. И мать встала мощной грудью пятого размера на защиту семейных интересов.

– Это ещё что за бесприданница! Ни кола, ни двора... Родители лучше знают, кто будет тебе хорошей женой. И думать не смей! Женишься на Фире, вы с детства друг друга знаете... Иначе ты нам не сын! Всего лишим... Борька поупрямился, поупрямился и сник. Я хорошо отношусь к одесситам, но их отношение к деньгам... Лучше 108

Проза • Анна Сохрина

комментировать не буду, чтоб в очередной раз не нажить себе злейших врагов. В общем, женился наш герой на дородной Фире, родил ребёнка, жил в особняке, укрупнял с тестем совместный семейный бизнес, но к Юлечке продолжал бегать. Может, не мог расстаться с очередной своей собственностью, а может, и любил, наговаривать не буду, любил по-своему, как мог. Мать и дочь переживали. Америку не открою, но оглядываясь вокруг, давно заметила стойкую закономерность – счастье и несчастье наследуются. И мать каялась, что вместе со способностями к иностранным языкам передала своей кровинушке ещё одну семейную традицию – безмужье. Юля же погоревала какое-то время, а потом привыкла. Чувствам не прикажешь... Она много и успешно работала, а время шло. Юльке исполнилось тридцать девять, и в личной жизни ничего нового не происходило, раз или два в неделю вечерами забегал Боря, а в выходные и праздники она оставалась одна. Наклёвывался очередной отпуск, и тут появилась её студенческая подружка и буквально силой заставила купить путёвку: – Ты уже два года в отпуске не была. Хватит сидеть канцелярской крысой, жизни совсем не видишь. Поехали на дорогой горнолыжный курорт. Это было правильное решение. На курорте Юля порозовела и окрепла, щёки покрыл здоровый румянец. Подружка носилась по горам, а Юлька, в первый же день подвернув ногу, сидела на скамейке и любовалась сверкающими в лучах солнца снежными вершинами. Здесь она и познакомилась с Вальтером. Покой, вечность и незыблемость гор странным умиротворением легли в её душу, заставив задуматься о чём-то новом. И образ Борьки впервые за много лет как-то потускнел и отодвинулся. За ней и подругой наперебой ухаживали молодые 109

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

и крепкие лыжники. Но ей понравился этот пятидесятилетний швейцарец, сдержанный, немногословный, немного загадочный, и она, сама не понимая как, очутилась в его объятьях. Вальтер оказался интереснейшим собеседником, и все оставшиеся до отъезда вечера они просидели в гостиничном ресторане у потрескивающего камина и не могли наговориться. Юлька рассказывала ему о Петербурге, в котором он никогда не был, о своём детстве и маме, об учёбе и работе в Берлине – и дивилась своей открытости. С курорта она вернулась радостная и обновлённая. Вальтер звонил, но не настаивал на встрече. Да и Юля понимала – он женат, живёт в Цюрихе, напряжённо работает. А через месяц случилась задержка, и наскоро купленный в аптеке тест показал две полоски...

– Будем рожать, – строго сказала мать.– И не важно, кто отец, главное, чтоб был здоровый. Тебе уже к сороковнику. Можно сказать, последний шанс. Я тебя одна подняла, и мы с тобой ребёночка поднимем. И сама подивилась своей решимости, как будто вспомнила себя сорок лет назад. И Юля согласилась. Ну что ж, ещё одна семейная традиция – растить ребёнка в одиночку – подтвердилась. Живот рос, Вальтер время от времени позванивал из Цюриха, не подозревая о её беременности, а тут перед самым декретным отпуском прилетел в Берлин по каким-то делам и разыскал её. Прямо подкараулил перед домом, когда она неспешно, переваливаясь как утка, несла на дневную прогулку своё драгоценное пузо. Застыл, как вкопанный, побледнел.

– Это чьё?

– Моё и только моё.

– Какой срок беременности?

110

Проза • Анна Сохрина

– Да ты не волнуйся, у меня к тебе никаких претензий. Я давно хотела ребёнка, а тут так вышло. Считай, что случайно мне помог... Через месяц Юля родила крепкого, светловолосого мальчика. А через неделю прилетел Вальтер и сделал генетический тест, подтвердивший его отцовство. Поезд судьбы, до этого вяло плетущийся по жизненным ухабам, сошёл с привычной колеи и сделал резкий разворот... Вальтер оказался настоящим графом, потомком богатейшего швейцарского рода, владельцем бизнес-империи. Чего естественно, Юля не знала, да и не могла знать, считая, что он – обычный менеджер. Вдобавок Вальтер хоть и был женат, но детей не имел. Жене было уже за пятьдесят, она, тоже отпрыск какого-то знатного семейства, оказалась бесплодна и уже с десяток лет проживала отдельно от мужа, никак этим не тяготясь. И Юлькин сын стал единственным наследником. Как уж там дальше развивались события, в подробностях описать не могу, скажу только, что сегодня Юлька с сыном и матерью проживает в огромном замке в Цюрихе, очень счастлива, растит ребёнка и увлекается верховой ездой. А ещё, будучи человеком доброй и светлой души, она, используя связи и деньги мужа, организовала благотворительный фонд, помогающий больным детям в России. И уже спасла не одну детскую жизнь. Вот так... Получается, что и в нашей жизни случаются сказки. А моя подруга Лиля Кисина, бродя по светлым и роскошным залам их нового жилища, любит вспоминать петербургскую коммуналку и нашу бедную, но по-своему прекрасную молодость.

111

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

САПОГИ ОТ ЖВАНЕЦКОГО

–Р

ита, так мы едем на Жванецкого?

– Едем, едем, конечно, едем! Зал собирается медленно. Приветствия, возгласы, разговоры... Эмиграция съехалась со всей земли, со всех больших и малых городов Северной-Рейн-Вестфалии. И вот, наконец, все затихают, и он выходит на сцену. Маленький, толстый, живой, со знаменитым потрёпанным портфельчиком под мышкой. И зал выдыхает, замирает в мгновенье и взрывается аплодисментами. А он уже начинает говорить, и зажигаются улыбки, и оживляются взгляды, и светлеют лица...

– Какой прекрасный зал! – говорит Жванецкий. – Да, моих зрителей я могу встретить сегодня только в Америке, Израиле, а теперь и здесь, в Германии.

– Да, и впрямь, какой зал, – отметила про себя Рита. Как когда-то в Большом зале филармонии, когда давали, к примеру, Спивакова с его «Виртуозами Москвы» и на концерт приходила вся интеллигенция Питера, или на концерте полузапрещённого барда, только-только начавшего своё восхождение. Какие лица! Какая атмосфера! Да, ей можно надышаться на много недель вперед, а потом вспоминать и смаковать медленно, по глоточку в этих друг на друга похожих буднях сырой и сумрачной Германии, куда незнамо-негадано занесла её с Гришей судьба. Кто думал? Кто рассчитывал? Кто знал?.. А в том солнечном и ярком апреле конца восьмидесятых, когда всё вокруг зашевелилось, забурлило, заговорило на разные голоса внезапно объявленной перестройки и гласности, они с Лёвкой Корецким оказались вдруг на Юморине в Одессе. И это, я вам скажу, было зрелище.

– Таки-да... – как громко восклицал бессменный фотокор их издания Лёвка, щёлкая языком и комично закатывая 112

Проза • Анна Сохрина

глаза. Их поселили в гостиницу на берегу моря с пышным названием «Аркадия», что в переводе с греческого означало – страна блаженства. В отеле жили все, кто имел хоть какое-то отношение к юмору в этой стране: завотделами сатиры газет и журналов, авторы эстрадных реприз, прославленные капитаны КВН, режиссёры всеми любимых комедий, сценаристы, телевизионщики, писатели... Девяносто процентов из них были евреями. Риту этот факт поразил. И заставил задуматься. Получалось, что остроумно шутили в стране развитого социализма, говоря официальным языком, лишь лица еврейской национальности. А что остальные – не имели чувства юмора? И вся эта шумная, разношёрстная, абсолютно неуправляемая публика с утра до ночи болталась по благодатно тёплой Одессе, отдыхала, флиртовала, вкусно ела, пила водку, посещала и давала концерты, завязывала знакомства, а также – сочиняла, ссорилась, хохотала, развратничала, шумела и пела песни, восхищалась, рукоплескала, напивалась и хлопала пробками шампанского – словом, гуляла от всей души, на всю катушку, как и полагается литературно-артистической богеме. Толстый бородатый Лёвка, шумно сопя, неуклюже топал рядом повсюду, бросая на Ритку влюблённые взгляды жертвенной коровы. Её роман с Гришей тогда был в самом разгаре, и она бегала ему звонить три раза на день, подробно пересказывая всё произошедшее. Её душа была с Гришкой в Питере. И та пьяно-терпкая, шальная атмосфера Одесской Юморины задевала её лишь краем, как тёплая летняя гроза, прошедшая стороной. Однако творческий вечер Жванецкого, проходивший в огромном роскошном Оперном театре, запомнился Рите надолго. Как этот толстенький, невысокий, лысый человек вышел на сцену, смешно взмахнул руками, и зал встал на едином дыхании и долго-долго хлопал, не давая ему сказать ни слова.

113

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Жванецкий кланялся, прижимал руки к сердцу, качал головой, призывая публику закончить овации, а люди всё рукоплескали благодарно и не хотели занимать свои места.

– Вот это да! – восхищённо присвистнул Лёвка. – Рита, да он же национальный герой! То был самый хмельной год перестройки, её начало, когда вдруг поверилось, что и в самом деле всё возможно изменить к лучшему, перестроить, наконец, для блага людей, и что железные, заржавевшие колёса государственной махины стали со скрипом разворачиваться, открывая окна навстречу стремительному свежему воздуху. И Жванецкий рассказывал о своей первой поездке в Америку, о встречах со школьными друзьями, эмигрировавшими много лет назад, читал новые рассказы. И люди смеялись и плакали. Плакали и смеялись, очищаясь этими слезами и смехом от всего тяжёлого и липкого, что скопилось в их душах. И были благодарны автору за это счастливое свойство его таланта. После концерта Жванецкий вышел на улицу, и у театрального подъезда его окружила плотная толпа. Люди подходили, началась давка, и он просто чудом сумел протиснуться в дверцу новеньких «Жигулей», машину его приятелей. И тогда толпа подняла машину и пронесла по улице на руках вместе со всеми пассажирами.

– Народ чтит своего героя. – сказал тогда Лёвка. – Тебе не приходило в голову, что во времена застоя тоже была гласность? Она называлась Жванецкий. Потом они вернулись в Питер, Рита написала вполне приличный репортаж и его напечатали вместе с Лёвкиными снимками. Прошёл год. Они с Гришей поженились и жили в маленькой квартирке на Петроградской. Рита уже работала по договору в хорошем литературном журнале, куда привел её добрая душа Лёвка. И жизнь пошла яркая, насыщенная, интересная.

114

Проза • Анна Сохрина

Журнал только что напечатал повесть «Интердевочка» одного, ставшего сразу же известным, автора. Главной героиней повести была валютная проститутка. Это было открытием темы, и вещь произвела впечатление разорвавшейся бомбы. В образовавшуюся брешь хлынула лавина читательских откликов. У Риты, трудившейся в отделе писем, и у её начальницы Ариадны, стареющей красавицы с пепельными волосами и миниатюрной талией, начались сумасшедшие дни. Писали женщины и дети, студенты, пенсионеры, курсанты военных училищ и старые большевики. Кто бы мог подумать, что тема продажной любви за твёрдо конвертируемую валюту так взволнует общество! Письма читателей несли мешками. «Да если бы мы раньше знали, что проститутки за валюту так зарабатывают и так живут, то разве стали бы учиться в своём педагогическом?»

– писала группа студенток педучилища. Автора проклинали и восхваляли, требовали наградить почётным званием и призвать к ответу по суду за оскорбление общественной нравственности. «Зачем я двадцать лет училась? – возмущалась одна дама, кандидат наук, – если за полгода в своём институте получаю столько, сколько эта девица за ночь?»

– Рехнуться можно, – подвела итоги Ариадна, распечатывая очередное письмо, – такое ощущение, что все наши бабы испытывают горькое сожаление лишь о том, что не стали валютными проститутками, а пошли в инженеры, учителя, врачи. Их разговор прервал появившийся на пороге завотделом сатиры и юмора журнала Костик Натрухан. Костик был знаменит тем, что написал джентльменский кодекс: «Должен ли джентльмен держать вилку в левой руке, если в правой он держит котлету?» Или: «Должен ли джентльмен желать даме спокойной ночи, если дама спокойной ночи не желает?» Костик относился к Рите своеобразно. Считая себя неотразимым женским сердцеедом, он никак не мог понять, 115

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

почему Рита совсем не отвечает на оказываемые ей знаки внимания.

– Неужели ты мне так никогда и не дашь? – спросил он задумчиво, поймав Риту в редакционном коридоре. С появлением Костика Рита внутренне напряглась.

– Старуха! – значительно проговорил он. – Еду встречать Жванецкого. От журнала нужна красивая женщина, – беру тебя.

– Наглец! – сказала Рита и согласилась. И они поехали в аэропорт встречать Жванецкого. И когда Жванецкий сел рядом с Ритой в машину и с любопытством окинул её взглядом, она сразу же отметила удивительное свойство его глаз – как бы вбирать в себя всё окружающее, и ещё их цвет – светло-серый. Жванецкий стал что-то рассказывать, и она поняла, что этот недоговаривающий, смешанный, как бы с «акцентом» язык его монологов и реприз, от которых публика на концертах валилась от хохота, органичен и присущ ему в жизни. Он говорил, как писал и писал, как говорил. Они ехали пыльными ленинградскими улицами, притормаживая у светофоров, и он рассказывал, как они с Ильченко и Карцевым жили в новостройке, приехав из Одессы. Как искали счастья в театре у Райкина. Как он был влюблён в одну красивую молодую женщину, а она, обидевшись на то, что он не торопится жениться, уехала в Америку. Тогда они были молоды, веселы, беспечны... Рита слушала Жванецкого и чувствовала, что от него идёт бодрящая энергия. Как сказал бы Лёвка Корецкий, последнее время увлекающийся всякими магиями и экстрасенсами: – Ритка, этот человек – мощный донор. Наверное, это чувствовали и зрители на его концертах, заряжаясь животворящей энергией, а значит, любили его не зря. Они высадили Жванецкого у дверей «Астории». Он торопился: его ждали встречи, друзья, заказанные столики в ресторане.

116

Проза • Анна Сохрина

– А Жванецкому ты бы тоже не дала? – с ехидцей спросил Костик. Рита промолчала. А через неделю она заскочила по каким-то делам в Дом актёра на Невском, и когда уже собиралась уходить, то увидела, как навстречу ей по коридору, заполняя собой всё пространство, движется улыбающийся Жванецкий.

– Ну вот, – сказал он, беря Риту за руку, – а я вас запомнил и очень рад встретить. Пообедаем вместе? Рита замерла заворожено, порозовев, как школьница. И безоговорочно пошла следом. За накрытым столом сидело несколько человек.

– Так, – сказал Жванецкий, галантным жестом усаживая Риту за стол, – мы же не можем обедать без общества красивой женщины. И обед начался. Рита ощущала себя королевой. В честь неё произносились тосты, рассказывались смешные истории, говорились речи. Этот обед Рита запомнила на всю жизнь. Казалось, что эти талантливые, неординарные мужчины соревнуются за право понравиться ей, лидировал, конечно, Жванецкий.

– Яша, а сколько мы вчера заработали? – спросил Жванецкий у пухленького чернявого мужчины, коммерческого директора вновь созданного театрального кооператива. Тот глянул в засаленный блокнотик.

– Вчера? Восемьдесят тысяч. Рита округлила глаза. Большинство её знакомых тогда ещё работали на государственных службах с окладом сто – сто пятьдесят рублей, кооперативы ещё только-только появлялись первыми робкими росточками, и кооператоры, с их баснословными заработками, были редки, как экзотические птицы. Сама Рита в своём журнале получала сто десять рублей, а её муж Гриша – сто пятьдесят.

– Риточка, – Жванецкий наклонился к уху, – давайте выйдем на воздух. До моего концерта ещё три часа. И они вышли 117

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

на солнечный многолюдный Невский и зашагали в сторону площади Восстания.

– Скажите, Рита, – вновь касаясь её руки, проговорил Жванецкий, – вы ведь замужем, да? Рита кивнула.

– И муж наш человек? Рита с улыбкой посмотрела на Жванецкого.

– Да. Он слегка вздохнул и развёл руками.

– И у вас всё хорошо? Ну... Я рад. Знаете, Рита, – сказал Жванецкий, – друзья сказали мне, что здесь неподалёку открыт первый кооперативный рынок. И они свернули на Лиговку в сторону Некрасовского рынка. Рынок гудел и разнообразно пах. Они поднялись на второй этаж, где кооператоры торговали одеждой и обувью. Жирный усатый грузин торжественно возвышался над прилавком с обувью. В центре прилавка стояли высокие красные сапожки из кожи с узким ладным каблучком – Ритина мечта. Рита остановилась, повертела сапоги в руках.

– Сколько стоит? – поинтересовалась она.

– Сто пятьдесят, – процедил грузин, не удостаивая её взглядом.

– Нравятся? – спросил, вставший за её спиной Жванецкий.

– О чём речь! Я тебе их куплю. И полез в карман за бумажником.

– Не надо! – вспыхнула Рита. – Я их не возьму. Одно дело женщину обедом покормить, другое...

– Слушай, дэвушка, – сказал грузин, поманив Риту пальцем, – это кто такой рядом с тобой будет. Лицо что-то знакомое...

– Это Жванецкий, сатирик, – доверчиво разъяснила Рита.

– Жванецкий?! На, бесплатно! И прежде чем Рита успела опомниться, грузин ловко уложил сапоги в коробку, захлопнул крышку и всунул ей в руки.

118

Проза • Анна Сохрина

Далее произошла немая мимическая сцена. Смущённая Рита отпихивала коробку назад, в то время как Жванецкий безрезультатно пытался отдать деньги своему неожиданному поклоннику.

– Зачем не хочешь? Хочу подарок делать! – бил себя кулаком в грудь грузин. Напротив них стали останавливаться люди.

– Смотри, Жванецкий! – сказала молодая женщина своему мужу.

– И впрямь, – изумился тот.

– Жванецкий! Жванецкий! – закричало вокруг несколько голосов. Рита, с пылающими щеками, так и не сумев отдать сапоги грузину, в сердцах бросила их на пол и, продравшись сквозь толпу, побежала к лестнице. Внизу, на улице её догнал запыхавшийся Жванецкий.

– Рита, к сожалению, мне надо уходить. Скоро концерт. Дайте-ка, я запишу свой московский адрес и телефон. Будете в Москве – заходите. Рита достала записную книжку. Крупным корявым почерком он написал: Мих. Мих. Жванецкий. Адрес, телефон. Чмокнул Риту в щёку и размашисто расписался. Болтливая Ариадна на следующий день раззвонила по всей редакции историю о том, как Жванецкий сапоги Ритке дарил. Заинтригованные сотрудницы прибегали с расспросами, охали и восклицали.

– Духи от Диора, сапоги от Жванецкого! – насмешничала полногрудая корректорша Машка. Но все женщины редакции были единодушны в одном – сапоги она не взяла зря. Особенно переживала Ариадна.

– Это ж твоя месячная зарплата, – сокрушалась она, – так и проходишь всю жизнь с голым задом... И сейчас, спустя десятилетие, сидя в полутёмном зале рядом со своим мужем, здесь, в Германии, на концерте 119

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Жванецкого, Рита вспоминала себя и ту прежнюю жизнь и с грустью подумала, что Ариадна, пожалуй, была права. Вечером, засыпая, она ещё раз восстановила эту историю в мельчайших подробностях.

– Надо бы её кому-нибудь рассказать, – подумала она. Да только кто ж теперь поверит?..

120

Проза • Павел Френкель

НОВЫЙ АВТОР

ПАВЕЛ ФРЕНКЕЛЬ Советский и российский писатель, драматург, переводчик – (литературный псевдоним П. Тарусов). Родился в 1946 г. в Москве. Окончил Московский институт иностранных языков им. М. Тореза. Работал литературным сотрудником, заместителем главного редактора всесоюзного литературно-критического журнала «Детская литература» (1972 – 1996 гг.). Преподавал в Московском государственном университете культуры мировую детскую и юношескую литературу (1992 – 1996), вёл семинары по социолингвистике в Университете им. Фридриха Александера (Эрланген) (2001), в Институте «Шпрахфорум» (Фюрт), в «КолпинАкадеми» ( Нюрнберг). Читал лекции в университетах Бамберга, Эрлангена, Франкфурта-на-Одере. Выпустил сборник литературоведческих очерков о немецкоязычной литературе для детей и юношества: «Четыре добрых пера». С 1975 года до настоящего времени принимал участие в Международных конгрессах и форумах с докладами на литературные и историко-публицистические темы. Составил ряд сборников, увидевших свет в России и Германии. Член Союза Писателей СССР (ныне Союз писателей России) с 1989 года. С 1992 по 1996 годы был членом Международного жюри премии имени Х. Х. Андерсена. Печатается с 1972 г. в журналах «Детская литература», «Новый мир», «Вопросы литературы», «Театр», «Иностранная 121

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

литература», «Знамя», «Пионер», «Костёр», «Таллинн», «Иные берега», а также в зарубежных изданиях. Почётный диплом Международного совета по детской и юношеской литературе, серебряная медаль Иржи Транки (Прага). Проза: «Два кольца Курта Кербера. Роман-биография» (в соавторстве с А.С.Васильевым). Повести «Десять из десяти» (в журнале «Детская литература»), «Тишинка. Поздний дневник», «Палевый монах», а также рассказы, написанные на русском и немецком языках. Автор пьес: «Долой огуречного короля!» (1987) (постановки в Нижнем Новгороде, Туле, Астрахани, а также на Московском и Ленинградском телевидении); «А вы загадали?» (1985); «Почему я здесь?» (1987); «Конец света отменяется» (1987; под псевдонимом П.Тарусов) и других. Все они опубликованы в сборниках московского издательства «Искусство». Автор сценария к телеспектаклю «Долой огуречного короля!» и к документальному фильму «Путь Марианны Верёвкиной». Переводил стихи и прозу с немецкого (Ф. Кафка, М. Энде, П. Хандке, К. Нестлигер и др.), со словацкого и датского языков. Открыл для русского читателя австрийскую писательницу Кристине Нёстлингер: «Долой огуречного короля!», «Лоллипоп», «Небывалая игра» и «Конрад, мальчик из консервной банки!». Проживает в Германии и России.

122

Проза • Павел Френкель

ДУМА С СОБАЧКОЙ, ИЛИ Я ПАМЯТНИК ВОЗДВИГ...

В

российских средствах массовой информации это событие было отражено лаконично: «18 и 19 октября 2006 г. в Риге с официальным визитом находились королева Великобритании Елизавета II и её супруг герцог Эдинбургский». С этого места – подробнее. Её Величество славится охотой к перемене мест. К тому времени она совершила 260 визитов в 129 стран мира, но в балтийские государства – Литву, Латвию и Эстонию – приехала впервые. Понятно, что этому историческому визиту там придавалось колоссальное значение. Вся Прибалтика стояла на ушах. Каждая страна тщилась приготовить нечто особенное к встрече с монаршей четой. Латвия перещеголяла всех. Теперь, спустя некоторое время, это не вызывает сомнений. С этого места, позвольте, ещё подробнее. Одним из первых мэров города Риги был некто Джордж Армитстед, англичанин по происхождению. Он правил городом при Николае II с 1901 по 1912 год и заслужил искреннее признание и любовь рижан. При нём началась бурная застройка города, были проложены водопровод и канализация, открыт Художественный музей, пущен первый трамвай и т. д., и т. п.

123

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Сразу после его смерти выдвигалась идея поставить ему бюст от благодарных горожан, но трагические события последующих лет на европейском континенте (революция, войны и их последствия) не позволили этому осуществиться. И вот, спустя почти столетие, эта идея как нельзя более кстати возникла вновь. Причём в голове лишь одного отдельного горожанина. Зовут его Евгений Гомберг. Он – видный предприниматель, известный в Риге и окрестностях своим необычным, но крайне симпатичным хобби: восстанавливать скульптуры, некогда украшавшие город. За свой счёт. Он предложил соорудить памятник Армитстеду. Восстановить, так сказать, историческую справедливость. Красиво, благородно и для столичного бюджета ненакладно. Все расходы брал на себя Гомберг. Оставалось преодолеть главный барьер: латвийскую думу (сайм). Но и там его с восторгом поддержали. Ведь на горизонте замаячил визит Её Величества. Дорого яичко к Христову дню! Да и кому, как не ей, открывать памятник достославному соплеменнику! Королеве послали ходатайство по дипканалам, она быстро дала согласие. Церемонию открытия памятника внесли в официальный протокол визита. И работа закипела. А вот отсюда хотелось бы максимально подробно, чтобы не упустить ни малейшего штриха. Решено было памятник установить прямо на земле. Дабы каждый мог посмотреть в глаза бывшему рижскому градоначальнику, а то и пожать ему крепкую бронзовую длань. С нынешним-то мэром этак запросто на улице не поздороваешься! Дальше – больше. Скульптор придумал поставить рядом с Армитстедом его супругу, Цецилию, о которой также сохранилась добрая молва. Так сказать, для утепления образа. Для полного и окончательного утепления спонсор проекта предложил расположить в ногах супружеской четы собачку.

124

Проза • Павел Френкель

Он даже породу определил: чау-чау. Всё-таки надо думать о детях. Им наверняка будет приятно погладить собачку, пусть и не виляющую хвостом, или же сфотографироваться с ней, а то и на ней! Идею с собачкой поначалу встретили без энтузиазма. Тогда бизнесмен написал письмо в туманный Альбион правнуку Джорджа Армитстеда и хранителю семейного архива, где справшивал: была ли собака у его прадеда? На что получил в высшей степени корректный ответ: «Тому свидетельств никаких нет, равно как нет и свидетельств обратных!» Пришлось скульптору, рискну предположить, впервые в мировой практике ваяния, заняться лепкой образа чау-чау. Он обложился фотографиями самых ярких представителей этой породы. Работа всё же архиответственная. Если Армитстеда с Цецилией никто из нынешних современников в глаза не видел, то чау-чау встретить можно едва ли не в каждом парке, и тут уж, будьте любезны, – по Гомбергскому счету. То есть, простите, – по Гамбургскому! Самую большую и качественную фотографию передал скульптору сам Гомберг: снимок его собственной собачки. Породу вы знаете. Скульптор решил поместить её позади супружеской четы, как некий второстепенный персонаж. Но меценат с большим знанием дела переубедил его: это собака всегда выгуливает хозяев, а не наоборот. Посему она должна находиться впереди них. Увидите, это оценит не только рядовой обыватель, но и высокие гости. Церемония открытия памятника прошла великолепно, несмотря на лёгкие накладки. Так, Гомберг при знакомстве первый подал руку королеве, которая, не моргнув глазом, до неё дотронулась со словами: «Вы, стало быть, и есть спонсор!» «Ну, она и не такое видала!» – иронично заметил он после. Случилась также заминка со стаскиванием покрывала: оно за что-то зацепилось. На помощь Гомбергу и королеве бросился нынешний мэр Риги. Втроём справились.

125

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Автор идеи, он же спонсор, как в воду глядел! Когда памятник открыли, именно собачка на переднем плане вызвала искреннюю симпатию и улыбку у главы британской короны. Невольно представляешь себе эту сцену. Елизавета II, вся в розовом – платье, шляпа, шейный платок, кружевные перчатки и туфли, лишь любимое трёхслойное колье – из белого жемчуга, – умилённо глядит на собачку и одними губами, незаметно для окружающих, как умеют только династические монархи, шепчет супругу: «Фил, какая прелесть, ёлки-палки!» Скульптурная композиция быстро стала неотъемлемой частью городского ландшафта, за что отдельное спасибо г-ну Г. Его теперь в городе каждая собака знает. И пусть злые языки задним числом утверждают, будто он обвёл думу и всех остальных вокруг пальца, открыв памятник не столько йоркширцу рижского разлива, сколько собственной, как выясняется, почившей в бозе и горячо любимой собачке (каковую видели многие). Причём сделал это руками Её Величества королевы Великобритании и Северной Ирландии. На то они и злые языки! Лично я, как собачник, и, к слову сказать, многолетний рижанин, его отлично понимаю! А королева, даже если об этом узнает, наверняка лишь улыбнётся краешком рта. У неё, как известно каждому в Великобритании, отменное чувство юмора и прорва собственных собак. Любопытно, что годом раньше её сын и престолонаследник принц Чарльз во время визита в Ригу получил гвоздиками по физиономии от одной из нацболок, столь неформально выразившей свой протест против НАТО. Рига на глазах превращается для британской короны в своеобразный КВН. Кстати, если кто помнит, именно рижская 126

Проза • Павел Френкель

команда была одной из самых блестящих за всю историю клуба весёлых и находчивых. Уж не оттуда ли наш герой? СМОТРЮ В ОКНО ДОМ-ЧАСЫ (ЧАСТЬ 1)

О

кно моей спальни глядит в парк. Прямоугольный зелёный остров (зимой – остов) с трудом сдерживает напор столичного асфальтобетонного селя. Под его дубами-великанами могли прогуливаться с дамами ещё кутузовские гусары. Бело-голубой храм удостоверяет кладбищенское происхождение сего места. Запущенный стадион – примета нашего времени. С противоположной стороны парка раскинулся такой же, как и мой, безликий домина: страшнопанельный и жуткоподъездный. Наши дома неотрывно смотрят издали друг на друга, обмениваясь улыбками. Поутру, в хорошую погоду, солнышко прямой наводкой бьёт по окнам моего дома. И он шлёт тому, запарковому, ослепительнейший «смайл» батареей всех своих глазниц.

127

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Ближе к сумеркам, завершая дневной поход по парку, солнце заливает тот, Потусторонний, остатками холодеющего света. Наш визави щерится, как от нечаянной радости, золотым трехсотзубым протезом. Возможно, я предвзят, но, кажется, что мой-то лучится озорно и молодо. Потусторонний же чаще истов и хмуро медитативен, как старовер. Заря предвечерняя агонизирует в его стёклах, посылая на прощанье багрово-чувственный всполох, в котором достоинство привычного умирания слито с всегдашней верой в чудо новорожденья. Заходит светило, – домам уже не до улыбок. Люди вернулись в них, включили искусственный свет. Частенько бросаю я взгляд на тот дом – и утром, и днём, и вечером. Просто так, по-соседски. А вот ночью вглядываюсь в него – с умыслом. Живя многие годы без наручных часов, я всегда могу определить время. Мои близкие давно привыкли к этому и, не задумываясь, – дома-не дома – спрашивают, который час. Я редко ошибаюсь. Разве что минуты на две-три. Ночью же эта способность непостижимо исчезает. Заработавшись или отчего-то внезапно проснувшись, я иду к окну, чтобы узнать время. И ТОТ дом его мне подсказывает: с точностью до нескольких минут. Хотя правильнее сказать – до нескольких окон. Да-да, за сотни ночей я научился определять время по его светящимся окнам. Зимой это, конечно, проще: зимние ночи длиннее и надёжнее. За все годы не бывало так, чтобы в Потустороннем не горело ни единого окна. Но и все вместе они не светились никогда. Вот моя ночная арифметика: с двух до трех – 9-10 недрёманых, жёлтых от бессонницы зрачков. С трёх до четырёх – 3-4. Это – к примеру, без нюансов. С минутами просто: они откуда-то всплывают сами. Очевидно, включается мой биохронометр, получая самонаводящий импульс. Сколько раз 128

Проза • Павел Френкель

меня подводили будильники, авточасы, не говоря уж о заведомых электролгунах, развешанных по всему городу, не иначе как с целью тотальной дезориентации населения. Лишь дом-часы не подводил меня никогда. Разумеется, я себя перепроверял. Даже в службу точного времени звонил. Ну не случилось ещё ошибки. Ни разу! Конечно, не каждый дом способен служить ночными часами. Из кухонного окна, выходящего на непарковую сторону, видно приземистое, серого кирпича, здание студенческой общаги, где свет не тушится до утра. Это не дом-часы, это как раз дом, где «часов не наблюдают». Не говоря уж о счётчике электроэнергии. Возможно, и там порой кто-то вглядывается сквозь тьму в моё сиротливо светящееся окошко: – Какой, интересно, час? Ночь. СОЙДУТ ЛИ АНГЕЛЫ? (ЧАСТЬ 2)

В

ернёмся всё же к парку, разросшемуся, как упоминалось, вокруг многонефного корабля-храма на месте смиренного кладбища. В советские времена храму нашли, с точки зрения властей, наилучшее применение: – в нём разместили столярные мастерские театра оперетты. За парком же никто не следил. И его трансформация, из заброшенного погоста в запущенный сад, произошла естественно и незаметно. Вокруг тогда кипели новостройки. На месте вороньих слободок вырастали серые стада хрущоб, приниженных впоследствии крупноблочными соседями. В парке же время будто остановилось. Там ничего не строили и не сносили, не вырывали и не сажали. В его запущенности 129

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

и негородской диковатости было что-то трогательное и живое. Бродя по нему, ты неожиданно натыкался на останки неопознаваемых строений или на амазонские дебри кустарников, из которых доносилось невнятное бормотание загадочных существ. Вечерами лишь владельцы собак самых крупных и свирепых пород рисковали прогуливаться по его неочевидным дорожкам. В канун восьмидесятых Москву взорвал олимпийский бум. Рядом с парком проложили многополосную трассу-стрелу, враз придвинувшую городскую полуокраину к самому центру. Строители-ударники и комсомольцы-добровольцы авральными темпами превратили милый летаргический уголок столицы в образцово-показательный парк культуры и отдыха. В нём появились игровые площадки для малышни, стадиончик с некоторым намёком на трибуны, теннисные корты, зал с игровыми автоматами, туалеты и даже крытый спорткомплекс, чей торец украсила монументальная фреска: мальчик и девочка, сидящие на исполинской радуге, подпираемой лозунгом «МИРУ – МИР». Центральное же место в парке заняла асфальтированная аллея славы пионеров-героев с их огромными портретами и кратким, как жизнь, описанием подвигов. Работа парков культуры и отдыха в Советском Союзе была поставлена на должную высоту. Отдых, как видно уже из названия, всегда скромно стоял на втором месте. Первое занимала культура, которая, по замыслу идеологов, курировавших всё вообще, а садово-парковую архитектуру в частности, включала в себя также историческую память народа. Поэтому каждый, с позволения сказать, отдыхающий должен был, встречаясь глазами со скорбными аляповатыми ликами, отдавать себе отчёт, благодаря кому он, собственно, 130

Проза • Павел Френкель

может беззаботно каруселить или куролесить или там сдувать щедрую общепитовскую пену из янтарных кружек. Парк электрифицировали, и теперь уже владельцы среднеи мелкокалиберных собак в любое время спокойно прогуливались по его дорожкам и аллеям. В беседках и на скамейках шумно коротала ночи юная смена. Собственно, ей парк и принадлежал: он официально числился по разряду детско-юношеских. Все постепенно привыкли к новому старому парку. Из него исчез островной уют, зато явилась активная современная жизнь: стучали мячи на кортах (зимой их заливали, и там можно было кататься с детьми на коньках), по дорожкам бегали любители джоггинга, крутились на разновысоких турниках физкультурники, повсюду бродили дети и собаки. Подобно Илье Муромцу, парк очнулся от спячки и стал трудиться днём и ночью. Вся эта более или менее цивилизованная жизнь продолжалась недолго и кончилась в одночасье – с началом перестройки. Парк вновь, на короткое время, обрёл экстерриториальнобесхозный статус. А потом началась его третья жизнь. Хотя закон о земле у нас тогда ещё даже не предали бумаге, парк, как, впрочем, и всё вокруг, расхватали и на скорую руку между собой поделили. Храм возвратили церкви. По справедливости. Но у нас почему-то всегда так получается: если в одном месте справедливость восстанавливается, рядом непременно городится другая несправедливость. Ушлые церковники, пользуясь моментом и симпатиями пришедших к власти неофитов, отхватили окрест храма такой кус земли (обнеся его в мгновение ока забором), коего вполне хватило бы на средней руки кладбище. Прошёл слух, будто под эту «перспективу» землю им и давали. Турники, брусья и прочие спортивные снаряды, 131

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

оказавшиеся на прирезанной к храму землице, незамедлительно искоренили. В общем, если опустить несколько исторических фактов и бросить взор на парк в его нынешнем виде, откроется вот какая картина: в левой, дальней от моего дома стороне (и, соответственно, в правой, ближней к запарковому) изрядная территория отошла нашей славной милиции. Там для неё отгрохали современное, шестиэтажное, приятно-розового колера, здание с просторными автостоянками. Правую, ближнюю ко мне трапецию приватизировали бандиты. Им и принадлежит лакомый спорткомплекс с полинявшим лозунгом «МИРУ – МИР» и, конечно же, с непременной и очень охраняемой автостоянкой. Вечерами, отдыхая от скорбных дел и готовясь к новым, братва съезжается сюда на иномарках, чтобы подкачаться да попариться в эксклюзивной сауне. Впритык к храмовой ограде, в некогда самой запущенной парковой зоне, образовалось прихотливое, искусно закамуфлированное ристалище, где «новые русские» занимаются модным пейнтболом. Отгородившись от мира суетного и несуетного такой же, как у церковников двухметровой сеткой-рабицей, проводят они там свои псевдобоевые игрища со стрельбой друг в друга нестрашными красящими пульками. Наука увёртывания от пулек в наши дни для всех-то чрезвычайно полезна, а уж для скупых рыцарей валютоёмкого бизнеса и вообще незаменима. Что красноречиво подчёркнуто тесным соседством по парку да и «по жизни» с другими рыцарями – из «миру-мирного» спорткомплекса и розовой новостройки. Как видим, заглавные роли на скромном празднике парковой жизни достались правоохранительным органам (левый фланг), бандитам (правый), церкви (центр) и примостившимся в её подбрюшье скоробогачам (скажем, полуцентр). Очевидно, такое распределение всех устраивает. Опять же в храм 132

Проза • Павел Френкель

завсегда наведаться можно – на вечные нужды отстегнуть и грешки замолить. Есть в парке – пока! – и квартиранты помельче: автомастерская, конюшня, парники, школьный гараж. Парк велик: – всем места хватает. Даже и собачникам, которые могут по боковым тропинкам туда-сюда прогуляться. Но их амплуа здесь – безымянная массовка. Снова ночь. Смотрю на оконный циферблат дома-часов. Вглядываюсь в разделяющий нас огромный чёрный прямоугольник, облицованный лунным кафелем. И снова и снова задаюсь вопросом: настанет ли время, когда парк опять станет парком. Не расчленённым и изуродованным, но вольным и открытым. Прежде всего – для детей и собак? Или же всё в конце концов неумолимо возвратится на круги своя, и тут воцарится смиренное кладбище, разросшееся некогда вокруг Храма Сошествия Всех Ангелов?.. А пока, думаю, недурно было бы парк в духе времени переименовать. Назвать его как-нибудь без затей, положим, – «Россия».

133

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

НАТАЛЬЯ АРЕНШТАЙН Родилась в Москве. После переезда в Германию в 1990 году, долгое время успешно работала экскурсоводом. В 2004 году начала писать. Автор четырёх книг. Номинант международного литературного фестиваля в Праге «Европа 2009» и Всегерманского конкурса прозы русскоязычных жителей Германии. Последние достижения: выпустила новую книгу рассказов. О ТЕХ, КТО НАС ПРИРУЧИЛ ТОПА

Э

тот светло-серый дом, в квартиру которого мы должны были временно въехать, стоял в тихом центре Свердловска. Лик дома выражал непоколебимую уверенность в своей вечности. Было немного жаль, что через полгода придётся переезжать в Москву. Я повернула ключ в замке. Передо мной 134

Проза • Наталья Аренштайн

раскинулся огромный коридор с остатками всевозможного мусора. Возникло чувство неприязни к бывшим жильцам. Внезапно я почувствовала на себе чей-то взгляд. В углу на тонкой подстилке лежал пёс и глядел на меня насмешливыми карими глазами. Я бросилась вперёд, протянула руку к его широкой тёмной спине и осторожно погладила короткую шерсть. Пёс исподлобья взглянул на меня, его глаза сузились от изумления. Было видно, что он удивлён моей дерзостью. «Топа, Топа», – неизвестно почему прошептала я и почесала его за ухом. Глаза его затуманились, короткий хвостик несколько раз приветливо вздрогнул. Через минуту я звонила бывшей хозяйке квартиры. Задыхаясь от волнения, прокричала: – Пёс не пропал, он здесь... – я не успела договорить.

– Можете его усыновить, нам он, во всяком случае, больше не нужен, – и в трубке щёлкнуло. Сердце кольнуло от обиды. Когда тебе что-нибудь как следует объяснят, всё, конечно, становится просто. Услышав имя хозяйки, пёс слегка заволновался, вопросительно обратив ко мне свои выразительные глаза. «Ну и чёрт с ней, обойдёмся!»

– подумала я вслух. Только очень необычные вещи могли хоть как-нибудь привлечь внимание членов моей семьи – немыслимо занятых людей. Диссертация, шахматы, возня с безнадёжно сломанной старой машиной, марки, кружок «Умелые руки», секция карате, фольклорный ансамбль «Радуга» и масса других занимательных дел – поглощали всех целиком. Топа встретил мужа приветливо, внимательно рассмотрел его, затем с громким сопением потянулся назад и стал искать блох. Ловко действуя крохотными передними зубками, он удачно изобразил стук пишущей машинки. Звук привлёк внимание мужа, и он стал разглядывать пса с бесцеремонным любопытством: 135

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

– Судя по его энергичным действиям, пёс кровожаден, не интеллигентен и чрезвычайно уродлив.

– Не надо судить о собаке по внешности, – крикнул выскочивший из комнаты Петя, – надо судить по её поступкам! Папа, ты ведь сам это говорил, когда мама сказала, что дядя Марк очень уродлив и похож на артиста Фернанделя, ты сказал, помнишь, что? Вовремя подоспевший Гарик прибавил, что только партийным работникам и убийцам могла придти в голову мысль позабыть у нас этого уродца. Убедившись, что ему не удалось вызвать хоть каплю восхищения у «этих двоих», Топа заметно поскучнел, перестал вилять хвостиком и стал пристально смотреть в мою сторону.

– Ну, всё, с нас хватит, – подвела я итог, имея ввиду себя и Топу, – он остаётся. На следующий день мы переехали. Из телефонного разговора мужа с приятелем я узнала, что он организовал переезд на новую квартиру с наименьшей суетой и наибольшей эффективностью. Жизнь вошла в привычную колею. Топа с лёгкостью простил все нелестные высказывания в свой адрес. На следующий день он был на своём привычном месте в углу. Весело помахивая хвостиком, наблюдал за всеми членами семьи. На свете есть животные, сталкиваясь с которыми, в первый же момент чувствуешь, что они обладают каким-то редким очарованием, тем, что на человеческом языке называется индивидуальностью. Ворвавшись так неожиданно в нашу жизнь, Топа и не подумал скрывать, что вырос без родителей. Быстро разобравшись в сложившейся ситуации, стал не без основания считать, что для меня от него гораздо больше проку, чем от остальных обитателей квартиры. Привязанность его ко мне со временем возрастала, иногда переходя в милую навязчивость.

136

Проза • Наталья Аренштайн

Взявшись меня опекать, Топа был очень настойчив. После самостоятельной утренней прогулки ровно в восемь часов он ожидал меня у входной двери, поглядывая с беспокойством, не опаздываю ли я на работу. Много раз я пыталась объяснить ему, что охранять меня всюду вовсе не обязательно. В знак протеста он фыркал, встряхивался, а затем вообще отворачивался. Наш утренний совместный путь заканчивался перед массивными дверями института. С чувством вины я входила в вестибюль, тотчас бежала к огромному окну, и ещё несколько минут наблюдала за Топой. Чтобы обуздать своё нетерпение, он придумал простой трюк: после моего ухода мгновенно превращался в деревянного истукана с немигающим взором, безучастно взирающего на всех входящих. Но стоило ему заметить плотную толпу студентов, всё менялось, как по свистку. Проскользнув мимо мрачного вахтеёра, он лёгкой тенью трусил до моей аудитории, чтобы через неё прошмыгнуть в маленький закуток, где хранились наглядные пособия для лекций. После секундной заминки прыгал с разбегу в старое продавленное кресло, бросал на меня быстрый взгляд и замирал. Его короткий хвост ещё некоторое время дрожал от возбуждения, но он знал, что находится на своей территории. В эти минуты я очень гордилась Топой, так как его поведение служило наглядным примером того, что даже в трудных ситуациях необходимо проявлять настойчивость и бороться до конца. Примерно через неделю после нашего переезда Топа внезапно исчез. Я старательно обошла все окрестные дворы, заглянула в подвалы, но всё безрезультатно. Успокоил меня подвыпивший дворник Степан, доходчиво объяснив, что непородные псы себе сами жизнь составляют, и пёс придёт, когда сам надумает. Топа надумал прийти только на третий день. Долго пил воду, а когда я пододвинула к нему миску с едой, 137

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

с отвращением отвернулся. Он весь пропах дымом и отчаянно чесался. Я была так рада, что не упрекнула его ни в чём. Он признательно ткнулся влажным носом в мою руку и побежал в свой угол. Вечером муж и старший сын с восторгом принялись разыгрывать спектакль. Муж трепетно поздравил меня с возвращением «блудного сына». Гарик от имени Топы попросил извинения за неподобающий для его высокого статуса антиобщественный поступок. Добавил, что полностью разделяет страстное желание пса обрести утраченную свободу и душевное равновесие. Ну, а причина быстрого возвращения Топы в лоно семьи не должна нас удивлять: – на свободе его заели блохи. Поэтому, хорошенько поразмыслив, Топа сделал правильный выбор. Пригнувшись к Пете, Гарик прошептал ему на ухо, что, охотясь на Топиных блох, надо не проявлять к ним ни малейшего сострадания. Петя с готовностью кивнул. Так как Топа никого не посвящал в свои планы, узнать о нём что-либо было невозможно. Но однажды мне повезло. Выйдя из автобуса, я случайно увидела его на противоположной стороне. Он быстро бежал по тротуару, ни разу не оглянувшись. Я бросилась вслед за ним, стараясь сохранять определённую дистанцию. Внезапно он остановился у шашлычной. Обежал павильон, сел на невысокое заднее крылечко и несколько раз приглушённо тявкнул. Через несколько минут я услышала: «Ты где же это шляешься? Все лучшие куски для тебя берегу!» С этими словами огромная женщина в промасленном фартуке поставила на крыльцо тазик с остатками шашлыков. Топа ел не торопясь, изредка чихая и кашляя, глаза его начали слезиться. Наевшись, он снова несколько раз тявкнул, давая понять, что благодарен за угощение. Затем потрусил домой.

138

Проза • Наталья Аренштайн

Я старалась не проявлять своих собственнических наклонностей по отношению к Топе. Ревновать пса к его прошлой, да и настоящей жизни было бы глупо. Очевидно, он был в своей первой или последующих жизнях восточным человеком, а потому остался верен своим привычкам и вкусам. Индивидуальность и ум Топы делали его одной из самых умных собак, какие когда-либо у нас были. Мы не знали его точного возраста, но, очевидно, он был достаточно молод, так как не потерял вкуса к озорным проделкам. Однажды мы с ним возвращались домой с работы. Топа, как всегда, бежал рысцой немного впереди, изредка оглядываясь, чтобы проверить, всё ли со мной в порядке. Когда ему казалось, что я сильно отстала, он останавливался и ждал. Незаметно мы подошли к старому кинотеатру. На афише стояло название французского фильма с участием моих любимых актёров. Я замедлила шаг. Топа тотчас подбежал ко мне, затем развернулся и стал вглядываться в афишу с каким-то странным выражением.

– Иди домой, Топочка, – ласково попросила я. Едва в зале погас свет, как я сделала волнующее открытие. Около моих ног сидел Топа, навострив уши и обратив ко мне умоляющий взор. К счастью, зрителей в зале было немного. Я втащила его на соседнее сидение и положила руку ему на спину. Всё шло хорошо до тех пор, пока на экране не появились собаки. Сначала они лениво лежали вдоль дороги, и Топа смотрел на них с подозрением. Но как только они ожили и с пронзительным визгом бросились навстречу главным героям, Топа весь напрягся и глухо заворчал. Через несколько секунд количество собак в кадре катастрофически возросло. Я схватила Топу за ошейник, но было уже поздно. С громким лаем он бросился через проход на сцену, с помощью целеустремлённых прыжков в высоту пытаясь атаковать свору 139

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

чужаков. Некоторое время все, как заворожённые, наблюдали это зрелище. Затем часть зала разразилась громким смехом и аплодисментами, давая понять, что собаки на экране – жалкие дилетанты по сравнению с Топой. Другая часть стала требовать билетёршу и милицию. В прибежавшей билетёрше я без труда узнала старую знакомую. Она прославилась тем, что её голова с молодости могла одновременно вместить только одну мысль. Но если она туда попадала, противодействовать было бесполезно. Она стала изливать гнев и презрение на так и не истреблённых до конца «врагов народа», так как точно знала, что это всё было ими подстроено. Несмотря на страстную речь и призыв покончить с проклятой собакой, желающих так и не нашлось. Главный враг народа за это время успел улизнуть от заслуженной кары и тихо лежал под моим пальто. Когда свет в зале снова погас, я вцепилась в Топин ошейник двумя руками. Через полчаса свора собак на экране вновь набросилась на незадачливых героев. На этот раз убегающие довели собак до такой истерики, что их отчаянный рёв почти заглушил Топин возмущённый лай. В разгар второго тайма внезапно появилась билетёрша и с необыкновенным проворством вылила на Топу почти полведра воды. Прежде чем Топа успел придти в себя и нанести даме телесные повреждения, я громко крикнула, что мы сейчас уйдём. Когда ошалевшая билетёрша, наконец, обрела дар речи, она вымолвила только одну фразу, но я хорошо поняла её смысл. На улице я долго объясняла Топе, что он сам во всём виноват. Некоторое время Топа смотрел на меня виноватыми глазами, затем сделав обо всём своё заключение, громко и презрительно гавкнул. Мне стало стыдно, к тому же я была несколько подавлена сознанием того, что всё это произошло по моей вине. Я наклонилась к Топе, погладила его, и мы помчались домой.

140

Проза • Наталья Аренштайн

ФАБЕРЖЕ

Н

аши друзья – геологи, долго работавшие в Африке, – привезли с собой попугая Фаберже. Следующая их работа была на Крайнем Севере, и я уговорила отдать нам этого роскошного разноцветного красавца. Два фактора сыграли решающую роль: моя любовь к животным и наша большая квартира. Огромная клетка со всевозможными приспособлениями и игрушками легко разместилась в столовой. Домашние приняли Фаберже благосклонно. Первое время в ответ на любой звонок в дверь Фаберже кричал: «Галя пришла!» или: «Игорь пришёл!» С детским простодушием он надеялся, что его прежние хозяева вернутся. Но время шло, попугай примирился с новыми обстоятельствами и постепенно позволил нам его полюбить. Фаберже вырос в необычных условиях, говорил на двух языках, и поэтому ощущал своё родство с человеком. А посему дверца его клетки всегда была открыта. Больше всего он любил, когда мы собирались все вместе, так как всегда горел желанием принять участие во всех наших играх. В качестве разминки он принимался величаво расхаживать по комнате, заложив крылья за спину и бормоча себе под нос что-то очень важное. В эти минуты он очень живо напоминал мне нашего завкафедрой. Если Фаберже был в хорошем настроении, то позволял себя передразнивать. В этом случае надо было шагать позади него, приноравливаясь к его мелким шажкам. При малейшем отступлении от правил игры Фаберже резко разворачивался и хватал бестолкового попутчика за ноги с удивительной цепкостью. Попугай был очень сообразительный и быстро понял, что с сибирским котом Пухом надо быть в хороших отношениях.

141

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Он не посягал на старое кресло Пуха даже в его отсутствие. Черепаху Агафью он воспринимал как некий неодушевлённый предмет и относился к ней весьма непочтительно. Стойкую неприязнь Фаберже питал ко всякого рода тканям. С первого дня он ежедневно перегрызал крючки на шторах, и всё валилось на пол. Развернуть перед собой ткань для шитья будущей одежды также было небезопасно. Стоило на секунду потерять бдительность, как взъерошенный попугай с хриплыми криками налетал на ткань и выклёвывал оттуда изрядный кусок. Мы прощали ему все проделки за его редкое обаяние и красоту. Самой любимой едой Фаберже было мороженое. Слегка подтаявшее, в большой серебряной ложке моей бабушки, оно вызывало у него неизменный восторг. Устроившись на высоком детском стульчике, попугай склонял свою слегка сгорбленную голову над ложкой и быстро хватал кусочек. Затем откидывался назад, не спеша, всё проглатывал и тотчас же восторженно кричал: «Ой, вкусно! Ой, хорошо!» Этот возглас повторялся на протяжении всей трапезы, вызывая хохот у окружающих. Другой страстью Фаберже были электрические приборы. Звук работающей мясорубки или соковыжималки приводили его в полный восторг. Он расправлял крылья, энергично встряхивался, подлетал к моим ногам и начинал тихонько свистеть. Я подсаживала его на широкий подоконник, где он сидел, не шевелясь, и, не отрывая глаз, смотрел на мясорубку. Спал Фаберже в своей клетке. Вечером он влетал туда и сидел с полузакрытыми глазами. Зевая, ожидал, что кто-нибудь набросит на клетку его любимое покрывало. Если все его приготовления оставались без внимания, он вылетал из клетки и возмущённо кричал: «Спать пора! Спать пора! Спать пора!». И так до тех пор, пока кому-нибудь не становилось стыдно за своё поведение.

142

Проза • Наталья Аренштайн

Единственный член семьи, с кем у Фаберже сложились поначалу сложные отношения, был наш пёс Топа. Топа считал себя вожаком стаи, то есть всей семьи, и не собирался уступать это место никому. Друзья называли независимого Топу «я, собака, гуляю, где хочу». Он был свободной и бесстрашной личностью с сильным характером и обозначил каждому зверю в доме его территорию. Фаберже пробыл у нас уже два дня, когда Топа вернулся домой. Пёс приучил нас к своим отлучкам, и мы уже не волновались за него. Поднявшись на свой этаж, он обычно ждал на лестничной площадке, когда кто-нибудь из проходящих мимо жильцов позвонит нам в дверь. Войдя в дом, направлялся обычно к своей чашке с водой, виляя хвостом в ответ на моё любезное приглашение. В отсутствие Топы Фаберже успел слегка освоиться. После звонка в дверь он пулей вылетел из клетки и с криком «Галя пришла!» пробежал в коридор. Топа остановился и в недоумении посмотрел на меня. Фаберже от неожиданности сел и несколько секунд не сводил с него пронзительного взгляда. Видя, что Топа не обратился в бегство, он громко щелкнул клювом. Топе ещё ни разу не доводилось встречать животных, разговаривающих на человеческом языке, и он застыл в полном замешательстве. Затем решил как следует рассмотреть непонятное существо, демонстрируя свои добрые намерения вилянием хвостика. Фаберже, как будто этого ждал. Он подпрыгнул и ударил Топу в морду своим железным клювом. Пёс яростно залаял и, превратившись в шаровую молнию, кинулся на попугая и сбил его с ног. С жалобным криком Фаберже бросился удирать в клетку. Весь следующий день он оттуда не выходил. Попугай был мудрой птицей, и в дальнейшем неоднократно пытался выказать Топе своё расположение. Однажды он бросил в Топин угол несколько кусочков мяса, которые 143

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

выхватил из миски на кухне. Но Топа так и не простил попугая за то, что тот показал себя достойным противником. Он обозначил территорию Фаберже: клетка, стулья, кресла, диваны и столы. Пол был запретной территорией. Когда Топа был дома, он зорко следил за соблюдением всех правил. При малейших нарушениях у него в глазах загорался такой же волчий огонёк, как у нашего соседа Николая Ивановича, бывшего надзирателя в сталинских лагерях. В эти моменты он пытался незаметно подползти к птице, беззвучно зевая от возбуждения. Но я всегда была настороже и немедленно пресекала все попытки Топы схватить попугая громкими криками: «Не смей! Ах ты, мерзкий Николай Иванович!» За короткое время Топа отлично усвоил, что словосочетание «мерзкий Николай Иванович» выражает крайнюю степень моего гнева. Тогда он опускался на пол, вытягивал вперёд передние лапы и клал на них свою голову. Некоторое время косился на меня, затем начинал непринуждённо вилять хвостиком. Однажды я вернулась домой раньше обычного. Фаберже неподвижно сидел на спинке кресла и глядел вниз немигающим взором. Топа сидел внизу с сосредоточенным видом. Как только попугай делал какое-то движение, он яростно лаял. Я бросилась к попугаю, но тут же услышала: «Наташа пришла!» и через секунду нечленораздельное: «Николай Иванович!» С минуту мы с Топой смотрели друг на друга, затем, оскорблённый моим громким хохотом, пёс отвернулся и презрительно гавкнул. После этой истории у Фаберже с Топой установились вполне корректные отношения. Но когда мы поднимали шум, играя с попугаем, Топа прибегал и лаял на всех по очереди, напоминая, кто в доме хозяин. Полгода пролетели быстро. Почти все вещи были отправлены в Москву. Мы единогласно решили, что Топа поедет с нами, 144

Проза • Наталья Аренштайн

самоуверенно полагая, что этого вполне достаточно. Пёс предчувствовал наш отъезд. Он почти никуда не уходил, наблюдая за нами из своего угла. В этот день мы погрузили ручную кладь в маленький автобус, я подхватила Топу на руки и посадила мужу на колени. Некоторое время он внимательно оглядывал внутренность автобуса, но когда я крикнула шофёру, что мы можем ехать, Топа весь задрожал. Когда машина тронулась, он издал громкий пронзительный крик, затем весь затрясся, давая нам понять, что у него нет абсолютно никакого желания куда бы то ни было ехать. Я принялась его уговаривать, но он окинул меня холодным взглядом. Муж, не теряя оптимизма, ещё крепче сжал его в руках. Топа стал отчаянно вырываться и даже оскалил зубы. Я побежала к соседке сверху. Со слезами стала рассказывать, что Топа категорически отказывается уезжать с нами и умоляла приютить его. Поцеловав Топу в голову, мы его отпустили. По дороге все молчали. Из Москвы я часто звонила своей соседке. Она сказала, что определила Топе то же место, что было у нас, и он постепенно приучил всю её семью к своему вольному распорядку. Лишь иногда она видела его у двери нашей бывшей квартиры. Он лежал там и думал о чём-то своём. Мне очень хотелось, чтобы он вспоминал нас. Через полгода моя подруга Юля сказала мне по телефону, что недавно видела Топу у шашлычной, неподалёку от нашего дома, а несколько дней спустя у входа в кинотеатр «Заря». Я очень скучала по Топе и утешала себя только тем, что сделала правильно, предоставив ему возможность самому выбрать ту жизнь, которую он пожелал.

145

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ТЕССИ-ЛАКИ-АЛОРА

О

щущение перемены к лучшему после переезда в Москву стало проникать в нас не сразу. Квартира была небольшой и находилась на самом последнем этаже старого дома. Поэтому все потолки протекали. Прежние жильцы, проворные блестящие тараканы, стойко перенесли все невзгоды, связанные с ремонтом.

– Ещё ни одна жертва не уходила от них, страсть к человеческому общению у них в крови, – прокомментировал сложившуюся ситуацию Гарик. Следующим малоприятным открытием было немыслимое количество комаров. По вечерам, в терпеливом ожидании, они замирали на стенах и потолках, а как только свет гас, пикировали вниз со зловещим гуденьем. Затем набрасывались на задремавшую жертву без всяких угрызений совести. Вступить в единоборство с ними можно было лишь при помощи пылесоса, но долгожданный перелом наступал не ранее чем через полчаса. Охота на комаров постепенно превратилась в некий ритуал, и когда зимой они исчезли, стало чего-то не хватать. Постепенно наша жизнь в Москве налаживалась. Мы с мужем работали, сыновья учились. Но постигать негласные правила проживания в этом городе, двойные, а порой и тройные стандарты, по которым жил разношёрстный московский люд, оказалось для нас наиболее тяжёлым испытанием. Каждый из моих родных, включая зверей, устраивал свою жизнь и приноравливался к обстановке сообразно своим привычкам и вкусам. Кот Пух занял своё любимое кресло у окна. Попугай Фаберже, как и раньше, летал по всей квартире, устраиваясь на ночь в своей клетке. Черепаха Агафья выбрала себе в огромной ванной комнате уголок и проводила там почти всё время.

146

Проза • Наталья Аренштайн

Иногда Пете казалось, что ей холодно, и он включал рефлектор. Агафья с благодарностью взбиралась на его широкую подставку и, блаженно щурясь, замирала. Голова её нередко вываливалась из панциря и зависала, почти касаясь пола. Гарик изготовил для этого случая специальный щит с надписью: «Проявите участие к ближнему!» и поместил его рядом с рефлектором. Больше всего Агафья любила свежие бутоны одуванчиков и манную кашу со сливками. Все подоконники в доме Петя уставил горшками с землёй, где одуванчики росли круглый год. Иногда он ложился рядом с черепахой на пол, протягивал ей еду и замирал. Агафья быстро хватала у него из рук цветок и начинала торопливо жевать, поворачивая к нему свою морщинистую головку. Она любила Петю больше всех и позволяла к Новому году разрисовывать её панцирь акварельными красками. Мы часто вспоминали нашего пса Топу, жалея, что он не захотел переезжать с нами в Москву. Когда Фаберже слышал, что мы упоминаем его имя, он немедленно вступал в беседу, пускаясь в бесконечные воспоминания, где многократно повторялось слово «Топа». Однажды моя новая подруга, большая любительница собак, затащила меня посмотреть на щенков английского кокер-спаниеля. Несмотря на строжайший запрет со стороны мужа на приобретение зверей я так и не смогла найти в себе сил расстаться с маленькой Тесси-Лаки-Алорой, как было прописано в её нарядном паспорте со множеством печатей и подписей. Хорошо зная непреклонный характер своего мужа, заранее приготовилась к тому, что буду расплачиваться за свою неосмотрительность. К вечеру все не отходили от маленькой Лоры, как для краткости назвал её Петя. В доме царила жуткая суматоха, и мы не заметили, как пришёл мой муж. Он тут же увидел щенка с пушистой шёрсткой, отливающей медью, толстыми лапами и светло-коричневыми ушками. Лора пила молоко из мисочки.

147

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Она изрядно проголодалась и погружала в молоко почти всю свою мордочку. В какой-то момент захлебнулась и тотчас вынырнула из миски, чтобы отдышаться и откашляться. Муж нагнулся к ней и взял на руки. Она слабо пискнула и схватила его за большой палец, решив, что он поднял её с единственной целью – отнять молоко. Воспользовавшись минутным замешательством, я стала говорить, что Лора очень породистая и досталась нам чрезвычайно дёшево. Но в этом уже не было необходимости. Это была любовь с первого взгляда. Гарик сказал, что внешность у женщин всегда обманчива, и собачка с экзотическим именем Тесси-Лаки-Алора, а порусски Лора, ещё покажет нам свой вздорный характер. Я сказала, что это вовсе не обязательно. Петя поддержал меня, имея в виду свою новую приятельницу со двора. Все члены моей семьи постепенно включились в обсуждение женских характеров с невероятным вдохновением. Когда очередь дошла до меня, Гарик горестно вздохнул: – Бедная мама, у неё никогда не бывает дурных намерений, но расхлебывать последствия её необдуманных действий приходится нам всем. На следующий день кот Пух осторожно обошёл Лору со всех сторон, понюхал и тронул лапкой. Затем старательно облизал её атласные ушки. Впоследствии он проделывал это с таким усердием, что Лора зачастую теряла равновесие и смешно заваливалась на бок. Пух смотрел на неё какое-то время, а затем трогал лапкой, чтобы она поскорее встала. Черепаха Агафья, встретившись с Лорой в коридоре, не проявила к ней никакого интереса. Дело в том, что они с Петей были поглощены строительством маленького дома на сваях. По проекту, черепаха могла войти в домик по специальной наклонной доске с поперечными планками. Один конец доски, по замыслу архитектора, должен был опираться на 148

Проза • Наталья Аренштайн

порог входного отверстия, второй – закреплён в резервуаре с водой. Резервуар был представлен самой большой ёмкостью для проявления фотографий, с трудом выклянченной Петей у Гарика. Морские камешки и раковины, разные растения наконец нашли применение и обрели долгожданный покой на дне импровизированного пруда. Во время строительных работ Агафья вытягивала шею, стараясь не пропустить ни одной мелочи. Остальные обитатели нашей квартиры всё свободное время посвящали тому, чтобы стряхивать, слизывать, счищать опилки с одежды, шерсти или перьев. В ответ на деликатные вопросы о сроках окончания работ Петя окидывал меня сумрачным взглядом. На пробных испытаниях Агаша ни на каких условиях не соглашалась попадать в своё новое жилище по указанному пути, игнорируя все его просьбы и советы. Я высказала предположение, что в её жизненные планы не входило каждый день принимать водные процедуры. Гарик посоветовал мне как можно скорее принять посильное участие в «стройке века», так как он считает, что черепаха прикидывает, каким способом ей свести счёты с жизнью: броситься вниз головой из нового замка или утопиться в собственном пруду. Я предложила Пете новый проект, который предусматривал такое же отверстие, но с противоположной стороны, с тем, чтобы наклонная доска из него опиралась на пол. С суровой решимостью Петя проделал всё в соответствии с планом. Новую тропу к домику он обильно усыпал бутонами одуванчиков, но Агафья упорно не желала сделать ни одного шага в заданном направлении. Мы не могли понять, в чём дело, пока Гарик не прояснил обстановку. Он сказал, что черепаху томит дурное предчувствие, что после водных процедур или без оных она может схлопотать двустороннюю пневмонию из-за 149

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

сквозняков, гуляющих в доме, и вовсе не желает погибнуть в расцвете своих ста с небольшим лет. К большому разочарованию Пети, все его усилия не принесли долгожданных плодов. Приехавший с Севера геолог Володя после бурных посиделок зашёл ночью в ванную и с диким грохотом обрушил всё сооружение, оказавшееся на поверку «очень хлипким», как пытался он внушить удручённому Пете. Положительным результатом этого падения явилось мгновенное отрезвление гостя после прямого попадания головой в черепахин пруд. Предмет нашего беспокойства, черепаха Агафья, находилась на своём старом месте и не пострадала. Этот позорный эпизод оставил след в душе Агафьи, и когда гость на прощанье решил покаяться перед ней в содеянном, с шипением цапнула его за палец. Лора рано показала, что имеет боевой характер. Несмотря на то, что она легко помещалась в коробке из-под обуви, её малые размеры не мешали ей проявлять исключительное бесстрашие и набрасываться на всех и вся, независимо от величины и обстоятельств. Однажды моя подруга Юля наблюдала, как Лора расправляется с огромной костью. Очарованная её неуклюжей грацией, она ласково спросила: – Ну, кто это ест такую вкусную-вкусную косточку? Затем протянула руку, чтобы погладить щенка. Вместо ответа Лора пронзительно тявкнула и вцепилась Юле в палец остренькими молочными зубками. Но самое удивительное произошло дальше. В кухню на огромной скорости вбежали кот Пух, затем попугай Фаберже. Добрый старый Пух издал странный звук, отдалённо напоминающий шипение, и загородил собой Лору. Фаберже остановился и начал придирчиво оглядывать всех присутствующих, затем уставился на Юлю осуждающим взглядом.

150

Проза • Наталья Аренштайн

Когда оба с необычайно суровым видом удалились, мы с Юлей переглянулись и громко расхохотались. Лора всё это время, не обращая на нас никакого внимания, продолжала с прежним азартом сражаться с огромной костью. Каждый день она удивляла чем-то новым и вскоре стала полноправным членом нашей семьи. ЖАНЕТТ

П

рошло четыре года с тех пор, как мы переехали в Москву. За это время в жизни нашей семьи произошло много изменений. Старший сын Гарик женился и переехал к жене. Младший сын Петя поступил в медицинский институт. Наряду с этими приятными событиями произошли и грустные. Кот Пух умер от старости. Попугай Фаберже обзавёлся подружкой Жанетт – яркой красавицей, и переехал к ней навсегда. История с Жанетт начиналась поначалу совсем безобидно. С наступлением тёплых дней Петя гулял с Фаберже в скверике недалеко от нашего дома. С лёгкой руки сына он назывался «Цветник Фаберже» или «Райские кущи». Около скамейки, где они обычно располагались, находилась маленькая заброшенная клумба. Каждый год на миниатюрной площадке вырастало большое количество цветов. Выражения «Цветник Фаберже» и «Райские кущи» попугай отлично знал, и на приглашение посетить эти места неизменно откликался радостным щёлканьем. Здесь и произошла та самая встреча, которая в корне изменила жизнь Фаберже, да и нашу тоже. Со слов Пети, совершенно случайный прохожий, просто «остолбенел». Попугай восседал в это время у Пети на плече и немедленно уставился 151

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

на незнакомца своими круглыми глазами. Несколько секунд они рассматривали друг друга, затем Фаберже встряхнулся и внятно произнёс: «Привет, старина!» Петя научил его так приветствовать всех мужчин более чем зрелого возраста, посещающих наш дом. Из дальнейшего рассказа сына следовало, что этот прохожий, представившийся Владимиром Александровичем, тоже не остался в долгу. В полном восторге он запрокинул назад голову и мастерски воспроизвёл перекличку влюблённых попугаев. Фаберже лишился «дара речи», явно поражённый этой звуковой имитацией и, едва оправившись от потрясения, крикнул в ответ хриплым от волнения голосом: «Класс!» Приглашение от нового знакомого, страстного любителя экзотических птиц, посетить его любимую попугаиху Жанетт было с благодарностью принято. До встречи с разноцветной Жанетт я считала, что из меня получилась неплохая свекровь: я не вмешивалась в дела сына и невестки, а главное, ревности не испытывала. Но когда я увидела Жанетт, сердце у меня упало. Она чувствовала себя кинозвездой. С надменным видом прохаживалась по клетке, давая всем понять, что милостивое расположение духа у неё надо заслужить. Так называемая «клетка» Жанетт являла собой часть оранжереи с искусно замаскированной растениями сеткой. Апартаменты внушительных размеров содержали внутри себя всё, что только может пожелать самый взыскательный попугай. Для беззаботной жизни и досуга имелись качели, мостики, фонтанчики, шарики и, конечно, маленькие зеркальца, в которые с удовольствием смотрелась красавица. Разнообразие семечек, орешков, обилие нарезанных фруктов и овощей поразили Петю, он любил фрукты больше, чем Фаберже. Войдя в жилище Жанетт, попугай совершенно преобразился. Оглядевшись, он исполнил несколько грациозных па, затем, не 152

Проза • Наталья Аренштайн

сводя с попугаихи восхищённых глаз, подлетел к ней поближе и тихонько свистнул, ожидая, как обычно, возгласов восторга. Но эта злюка немедленно согнала его с ветки и перелетела на качели. Как настоящий мужчина, Фаберже не подал и вида, что расстроился. Подлетел к дверце клетки и царапнул по ней лапкой. Это был сигнал, что его пора выпускать. По дороге домой я высказала Пете своё недовольство Жанетт. Но Петя принялся пространно и несколько нудно перечислять типы поведения экзотических птиц в разных условиях, а в заключение добавил: «Мама, Фаберже всё равно променяет нас на эту Жанетт. Ты должна примириться». Вскоре последовало новое приглашение. Всю неделю до назначенного срока Петя внушал мне, что Фаберже ведёт у нас вредный образ жизни, что у него тесная клетка, дефицит свежих фруктов из жарких стран, а главное, я не должна забывать, что наш попугай принадлежит к «особям исчезающих видов». Все рассказы сына подкреплялись демонстрацией картинок из учебника биологии, грозно указующих на признаки тех болезней, от которых может погибнуть именно наша «особь редкого вида», в случае неправильного за ней ухода. Мне стало казаться, что попугай както сник, облез, и всё это, несмотря на утроенное количество фруктов из жарких стран, добывать которые приходилось с неимоверным трудом. Однажды Владимир Александрович, смущённо улыбаясь, попросил оставить у них Фаберже на несколько дней. За короткий срок Жанетт сменила гнев на милость. Но, похоже, Фаберже нравилось в ней всё. Даже когда она отбирала у него лакомые кусочки, бесцеремонно сгоняла его с места, он всё равно не сердился и нежно ворковал. Когда мы пришли за ним, он нехотя, но всё таки уступил горячим просьбам пойти домой, выслушав перед этим огромное количество льстивых слов в свой адрес. Но дома Фаберже становился 153

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

мрачным, раскачиваясь на своих качелях, укоризненно бормотал: «Жанетт, Жанетт...» И тогда мы с Петей поняли, что Фаберже всё для себя решил. В один из дней посещения Жанет он собрался с духом и, несмотря на отчаянные просьбы вернуться домой, наотрез отказался. Пришлось отступить. Единственным утешением служило то, что попугай нашёл свою любовь. Владимир Александрович всё время боялся, что мы можем передумать и заберём Фаберже обратно. До самого нашего ухода он поминутно протирал очки, весь дрожа от волнения и ожидая дурной вести. Но я сказала ему, что смирилась, и Фаберже останется у него навсегда. С тех пор одинокий мужчина совершенно преобразился. В обществе своих любимцев попугаев он становился похожим на немолодого охотничьего пса, обаятельного и добродушного, души не чаявшего в своих аристократических хозяевах. Он изумительно имитировал почти всю широчайшую гамму звуков, щелчков, хрипов, свиста, выражающих чувства попугаев – от лёгкого флирта до страстной любви. В такие моменты Фаберже принимал его за представителя своего вида и общался с ним на птичьем языке. Со временем мы очень подружились, и Владимир Александрович рассказал нам, что Жанетт приехала с ним из одной африканской страны, где в бытность свою он работал дипломатом. В России Жанетт очень страдала от непривычных для неё условий жизни, но потом привыкла и жила по всем меркам, и человечьим, и попугаичьим, в немыслимой роскоши. Я очень скучала по Фаберже. Петя утешал меня, как мог, и приводил весьма убедительные доводы, полностью оправдывающие измену Фаберже. Он внушал мне, что пылкая любовь к Жанетт возникла не просто так, а на почве бесценного 154

Проза • Наталья Аренштайн

чувства товарищества между двумя «особями исчезающего вида», и только затем переросла в большую любовь. Первое время Фаберже встречал нас с несколько сконфуженным видом. Он с ходу подлетал к краю клетки и кричал: «Привет!» Спустя некоторое время он приветствовал меня лукавым «Привет, лямур!» Он научился некоторым французским словам и выражениям от Жанетт, с которой Владимир Александрович разговаривал иногда на её родном языке. Я всё время испытывала некоторые угрызения совести перед милейшим дипломатом, так как понимала, во что обходится ему содержание попугаев. Но когда я предлагала ему хоть какую-нибудь помощь, он всерьёз обижался. На редкость учтивый и воспитанный человек, он всегда говорил мне одно и то же: «Да это вы, любезная, сделали мне царский подарок, и это я у вас в вечном долгу». Фаберже выглядел счастливым и довольным. Временами, исследуя свою новую обитель, он обменивался с Жанетт какими-то звуками, щёлканьем и свистом, как будто шумные туристы рассказывали друг другу, где и на что следует посмотреть. Когда Фаберже окончательно освоился, он стал главным в различных аттракционах. Однажды мы застали его в тот момент, когда он шёл навстречу Жанетт поразительно узнаваемой чаплинской походкой. Мы застыли перед клеткой в немом восторге. По окончании этого захватывающего зрелища, хозяин сказал, что знает, когда и где тот мог подсмотреть эту сцену. Три дня назад он смотрел фильм с участием Чарли Чаплина в обществе своих любимцев, и совершенно понятно, что с тех пор лавры великого актёра не давали Фаберже покоя. Наши посещения этой «великолепной тройки» – так мы называли Владимира Александровича, Жанетт и Фаберже – завершались обычно долгими посиделками с обязательным чаепитием. Мы с удовольствием выслушивали множество 155

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

забавных случаев из жизни птиц, хохотали до слёз над запутанными историями, в которые попадал хозяин дома и его друзья. До нашего незапланированного отъезда в Германию оставалось не более полугода.

156

Проза • Марлен Глинкин

МАРЛЕН ГЛИНКИН Родился в Киеве. Около сорока лет писал киносценарии, пьесы, рассказы и стихи. Был ответственным секретарём Киевского комитета литераторов и драматургов. В Берлине с 1992 года. Член СП Москвы, Северной Америки и украинских писателей Германии. Автор 10 книг, изданных ещё в России и в Германии. Много печатается, с успехом проводит литературные вечера. БОЖИЙ ОДУВАНЧИК

«В

детстве я был очень болезненным ребёнком, – начал свой рассказ один из моих швейцарских друзей. – Я боялся и ненавидел врачей, так как, будучи любознательным с пелёнок, познал все болезни: коклюш, скарлатину, корь, свинку, воспаление лёгких. При виде белого халата я издавал такой крик, что взрослые содрогались от ужаса. Когда медсестра в детском саду пыталась мне сделать укол или прививку, она предварительно падала в обморок, не дожидаясь моего вопля. Может быть, в силу этих обстоятельств родители носили меня к разным бабкам, которые не были облачены в белые халаты и лечили меня травами, настойками, мазями. Очевидно, уже в раннем детстве у меня появилась вера в народных целителей, которю сохранил до настоящего време157

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ни. Несколько лет назад поселившись в Швейцарии, имел честь познакомиться с одинокой соседкой мадам Томпсон. Это была сгорбленная, худенькая, богообразная, «стерильно» чистенькая старушка, увлечённо занимающаяся садоводством на своём небольшом приусадебном участке. Она мне очень напоминала домработницу моих древних киевских друзей, мужа и жену, врачей от бога, которые долго и мучительно искали нянечку для своей маленькой дочурки. Наконец кто-то привёл к ним в дом точную копию мадам Томпсон. Она была чистюля из чистюль, сдувала пылинки с ребёнка, а уж о её заботливости ходили просто легенды. Единственное условие, которое она поставила, поступая на работу, что каждое воскресенье будет уходить на целый день. Как же были потрясены мои друзья, когда спустя какое-то время узнали, что богообразная старушка по воскресеньям ходит подрабатывать – обмывать и макияжить... трупы! А мадам Томпсон своей маленькой лопаткой окучивала нежные ростки экзотических трав и растений, произраставших на её приусадебном участке. Выращиваемые ею цветы и травы служили предметом зависти всех соседей. Однако, несмотря на все их просьбы, рассаду она никому никогда не давала и ни с кем из них не общалась, ведя затворнический образ жизни. Единственный собеседник – огромный чёрный кот, который постоянно сопровождал её, когда она трудилась на садовом участке, и в редкие выходы на улицы городка.

– Ах, здравствуйте мадам Томпсон! – приветствовала её из-за низенького металлического заборчика соседка. Молодая, очаровательная, стройная мадам Беккер, как всегда, одетая по последней моде, совсем недавно после развода с мужем, стала жить рядом с мадам Томпсон.

– С добрым утром мадам Беккер, – оторвавшись от работы, ответила старушка.

158

Проза • Марлен Глинкин

– Теперь я сама вижу, как нелегко даются вам ваши майские сюрпризы, о которых столько разговоров среди жителей нашего района.

– Да, нелегко, мадам Беккер, – с ледяной вежливостью ответила мадам Томпсон, на мгновенье выпрямляясь. Мадам Беккер снисходительно улыбнулась и удалилась в свой дом, а старушка снова углубилась в работу. У неё были заботы поважнее, чем общение с соседями, тем более, что целый год она готовилась к осуществлению своего замысла, который всегда претворяла в жизнь в ночь святой Вальпургии – это единственная дата, имевшая для неё какое-то значение. Это была ночь накануне Первого мая. Мало кто знает, чем знаменита эта древняя святая. Вальпургия была английской католической аббатисой периода средневековья, прославившейся на ниве плодотворной борьбы с ведьмами. В эту ночь все ведьмы Европы из-за векового страха перед ней собираются на горе Брюкен в немецких Альпах и устраивают там свой шабаш. Так вот, в канун Вальпургиевой ночи, когда все ведьмы убираются прочь из городка, мадам Томпсон наполняет десять прелестных миниатюрных корзиночек набором трав и цветов. Ночью она тайком подвешивает их на дверные ручки десяти домов в городке. Каждый год эта десятка избранных обновляется... Смыслом всей затеи был главный подарок, который содержала лишь одна корзинка. Какая именно – знала только мадам Томпсон. Для всех живущих рядом с мадам Томпсон стало чем-то вроде ежегодной весенней игры: – попытаться угадать, кого из них старушка осчастливит своим вниманием. Одним из признаков её чудаковатости служила витиеватая по форме и туманная по содержанию записка, лежащая поверх растений. Солнышко, как всегда в это время года, ласково пригревало согбенную спину мадам Томпсон. Старушка любовно и деловито 159

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

составляла содержимое очередной корзинки. Благоговейно, будто старинный пасьянс, раскладывала она чудесно пахнущие цветы и травы, смакуя изысканный аромат. Когда, наконец, корзинки были наполнены, она переносила их в тень американского клёна и решала главный вопрос: какую траву выбрать для последней, десятой корзинки. Под вечер, завершив работу, мадам Томпсон, в сопровождении чёрного кота, вышла немного погулять. Луна светила ярко, и в тёплом влажном воздухе веяло долгожданной весной. Мадам Томпсон вздохнула и воодушевлено продекламировала вслух строчку из шекспировского «Венецианского купца»: «В такую ночь Медея, верно, собирала травы волшебные, чтоб молодость вернуть Эзопу старому...» Девять корзинок уже более часа мирно висели на дверных ручках, выбранных ею домов, а десятая была подвешена на калитку дома мадам Беккер. Спустя пару дней автомеханик Квасневский неожиданно умер мучительной и странной смертью. Следствие установило, что он пал жертвой какой-то отравы, обнаруженной в одном из деликатесов, приготовленных мадам Беккер. Особенность пикантной ситуации состояла в том, что он умер не дома в кругу семьи, а будучи в гостях у молодой вдовы. Всеобщее удивление не разделяла одна мадам Томпсон, ибо давно знала о тайных связях мадам Беккер и автомеханика, нарушивших библейскую заповедь «не прелюбодействуй!» Прошло несколько дней. Однажды утром, когда она, как всегда, копалась в своем огороде, её навестил районный полицейский инспектор.

160

Проза • Марлен Глинкин

– Доброе утро, мадам Томпсон! – громким голосом приветствовал он её. Старушка оторвалась от своей работы и любезно ответила: – Рада вас видеть инспектор. Наконец вы решили поговорить со мной?

– Именно так, мадам Томпсон, – как бы немного смущаясь, подтвердил он цель своего раннего визита. Его смущение было вызвано мыслью, что этот маленький «божий одуванчик» и мухи на своем веку не обидел... Полицейский много лет прослужил в этом районе, но только сегодня утром страшная догадка поразила его сознание: ему представилось, что все таинственные смерти от первомайских отравлений настигли тех, кто получал подарки от мадам Томпсон.

– Прошу вас, зайдите в дом, господин инспектор, – любезно пригласила старушка. – Мой сад не место для серьёзной беседы... Они вошли в гостиную, повеявшую сыростью и неуютностью быта. Инспектор поёжился от мысли, что кажется он единственный, кого старушка впустила в свою скромную обитель. Они сели в кресла за круглый чайный стол, в свободное кресло – вспрыгнул чёрный кот, уставившись пронзительным взглядом на нежданного гостя. Воцарилось молчание. Мадам Томпсон, с выражением торжества на лице, пристально разглядывала собеседника.

– Я ждала вас много лет, – чеканя слова, сказала она.

– Да, неужели? – воскликнул гость.

– Клянусь! Я знала, что вы человек разумный и рано или поздно доберётесь до истины.

– Вы хотите сказать, что таинственные смерти – это всё дело ваших рук? – строго спросил инспектор. Мадам Томпсон согласно кивнула.

– Вы знали, что когда-нибудь будете изобличены и все годы продолжали делать свои «добрые» дела?

161

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

– Безусловно, инспектор. Вы ведь тоже не бросаете свою полезную для общества работу только потому, что она комунибудь не нравится... Разве я не права? Она сделала паузу и продолжила: – Нет, конечно! Нам с вами легко понять друг друга. Ведь мы оба заняты, по сути дела, одним и тем же. Мир нуждается в наших усилиях. Инспектор уже пришёл в себя после неожиданного начала разговора и задал следующий вопрос: – Ответьте, пожалуйста, что вы имеете в виду, когда говорите об идентичности вашей и моей работы?

– Мы с вами сообща, хотя и поодиночке, избавляем наш город от преступников. Не мне вам рассказывать, сколько их здесь. У вас на всех рук не хватит. Вот я и решила вам помочь. Правда, мои силы мизерны, и я стараюсь выбрать ежегодно лишь одного человека, достойного наказания. Инспектор сидел потрясённый её монологом и молчал.

– Ох, извините, господин инспектор, – прервала она свой рассказ, – я забыла предложить вам чаю. Она ушла на кухню. Вернувшись через несколько минут, принесла поднос с двумя чашками дымящегося чаю, вареньем, конфетами и печеньем. За время её отсутствия инспектор успел сосредоточиться и задал свой очередной вопрос: – Интересно, а как вы выбираете своих кандидатов... на тот свет?

– Проще простого. Я брала на заметку тех, кто нарушал какуюлибо из Божьих заповедей, а потом располагала их по порядку...

– По какому порядку?

– По порядку, установленному Богом. По порядку Его заповедей. В этом году я дошла до седьмой, – смутившись, прошептала старушка.

– Не хотите ли вы сказать, что тем шестерым вы помогли отправиться на тот свет?

162

Проза • Марлен Глинкин

– Ну, конечно! – гордо ответила она. – Помните, шесть лет назад я начала с человека, самым вопиющим образом попиравшего первую, главную заповедь. Да, это был президент банка «Правекс», который сотворил себе кумира из денег. В прошлом году мне пришлось трудновато, я говорю о шестой заповеди, инспектор. Здесь вам надо отдать должное – убийц вы ловите исправно. Инспектор похолодел – она обсуждала с ним свои проблемы, как профессионал с профессионалом.

– Я преуспела в этом вопросе! Видите ли в Библии не указано, кого нельзя убивать. Просто «не убий!» – и всё. А мадам Фукс ненавидела кошек и собак и кормила их отравленным мясом...

– Боже, так вот оно что! – воскликнул инспектор, на глазах которого с такой удивительной простотой раскрылась многолетняя тайна загадочных смертей.

– Простите, но как же насчёт вас самой, мадам Томпсон? Я имею в виду шестую заповедь?

– Никак! – блеснув глазами, ответила старушка. – Инспектор, я всё хорошо обдумала. Они брали мои «подарки» и пользовались ими по доброй воле. Против этого нет заповеди.

– Но вы ведь точно знали, что ваши жертвы пустят в ход дарованный вами инструмент, не правда ли?

– Это правда. Мои записки побуждали моих получателей употреблять травы, вложенные в корзинки. А текст записок взывал к самому худшему в душах этих людей. К тому смертному греху, который и подлежал наказанию.

– Да... следует отдать вам должное, мадам Томпсон, – сказал инспектор с мрачным восхищением. – Вы проделали большую и тщательную работу, но сожалею, что я не могу оставить всё как есть. Надеюсь, вы избавите меня от дальнейших объяснений, насчёт...

– О, не беспокойтесь, – любезно улыбнулась старушка. – Само собой. У каждого своя работа.

163

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Инспектор с облегчением кивнул.

– Потрудитесь приготовиться. Соберите всё, что вам необходимо. Я временно отлучусь, а потом вернусь к вам с ордером на арест.

– Вот и хорошо, – сказала мадам Томпсон, провожая его до калитки. Она вернулась в дом и подумала: – Возможно, он ещё успеет дойти до своего кабинета, но выписать ордер на арест – вот уж дудки. Яд моих «подарочных» цветов, из которых я заварила ему чай, действует безотказно. Жаль, что эта смерть нарушает мою последовательность, но что поделаешь, не моя в этом вина. Обидно, что я не успела рассказать инспектору, кто и за что будет наказан в следующем году. Ведь речь пойдёт о номере восемь. Правда, насколько мне известно, инспектор ничего ни у кого не украл... Однако, если вспомнить мой с ним последний разговор, разве он не собирался нарушить по отношению ко мне следующую заповедь: «Не доноси!»... ДЬЯВОЛЬСКАЯ РУКОПИСЬ

Г

лавный редактор широко популярного в узких кругах литературного альманаха «Дни и ночи» облегченно вздохнул, потянулся в кресле, отодвинул от себя надоевшую рукопись юбилейного номера, над которой работал несколько месяцев. Десятки начинающих и завершающих творческую деятельность литераторов и графоманов, желающих опубликовать в альманахе свои произведения, порядком надоели редактору за долгий период подготовки публикаций. Теперь осталось отпечатать тираж, выслушать претензии «великих», но, как всегда недовольных авторов, приступить к раздаче «слонов» и уйти, наконец, в долгожданный отпуск.

164

Проза • Марлен Глинкин

Редактор встал, прошёлся по скромному кабинету, закурил, блаженно улыбаясь. Тираж журнала неуклонно возрастал, увеличившись к юбилею на целых десять экземпляров. Но при этом «Дни и ночи» никак нельзя было упрекнуть в потворстве массовому вкусу. Среди произведений, которые предлагались читателю, не было места крутым детективам, мистическим триллерам и рассказам о любви и сексе. Страницы «интеллектуального» журнала наполняли рассказы о том, что прошло и что происходит в сегодняшней эмигрантской жизни, поэзия, переводы и публицистика. Тонкие литературные «вещицы», на которые у главного был свой особый нюх, редко публиковались, вызывая его заслуженную гордость. Внезапно тишину кабинета нарушил телефонный звонок. Звонил дежурный охранник: – Господин Фельдман! Почтальон принёс пакет с рукописями, обратного адреса нет. Занести пакет вам или...

– Спасибо, занесите, – редактор повесил трубку. Через несколько минут стопка рассказов уже лежала у него на столе. Перевернув первую страницу, он прочёл: «Уважаемый господин Фельдман, мы не знакомы друг с другом, но я надеюсь на то, что Вы сможете верно истолковать всё нижеизложенное. Это мой первый литературный опыт. До эмиграции я работал в пункте приёма макулатуры. Как сами понимаете, имел прямое отношение к литературному процессу. Надеюсь, мои рассказы Вас заинтересуют. Более того, Вы напечатаете их в юбилейном номере. В противном случае, к сожалению, Вас постигнет череда необъяснимых неприятностей, поток которых Вы не сможете остановить. Надеюсь и жду... Уважающий Вас господин Икс». Отложив в сторону полученные рассказы, первый из которых назывался «Неожиданный угон», Фельдман встал из-за стола и вышел из кабинета. Выйдя из офиса, он направился 165

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

к месту стоянки припаркованного у тротуара автомобиля, но там его не было.

– Чёрт возьми, где мой автомобиль? – сорвался на крик редактор. Он достал мобильный телефон и позвонил в полицию. Возникший в трубке приятный женский голос попросил его представиться... Он назвал фамилию, имя и место работы. На другом конце провода его заверили, что·уже найден его файл в базе данных и что завтра всё закончится благополучно. Добравшись домой городским транспортом, Фельдман узнал страшную новость: его любимый ризеншнауцер Эдди был сбит автобусом и умер на операционном столе... Услышав об этом, редактор застонал и схватился за голову. В эту ночь он практически не сомкнул глаз и утром обратился в частное сыскное бюро, поведав о случившемся. Он сбросил сыщику по факсу несколько рассказов господина Икс, стойкое предубеждение к которому теперь сменилось любопытством, граничащим со страхом. Детектив Шульц перезвонил через пару часов. То, что он сообщил Фельдману, повергло его в состояние шока. Все «необъяснимые» неприятности, описанные в рассказах, имели вполне реальную подоплёку. Более того, автор оперировал подлинными именами действующих лиц и использовал информацию, которую полиция в интересах следствия не предавала широкой огласке. Очевидно, он имел доступ к следственным материалам. Через несколько минут после окончания разговора вновь раздался телефонный звонок.

– Господин Фельдман, – женский голос в трубке был очень взволнован, – Вас беспокоят из родильного дома. Ваша жена Эсфирь...

– Боже мой, да что случилось? – Фельдман вскочил с кресла. – Ей ещё рано рожать, ещё целых...

166

Проза • Марлен Глинкин

– Она в реанимации. В тяжёлом состоянии. Мы решили сообщить вам до того, как произойдет...

– С ней ничего не должно произойти! Вы меня слышите?! Я переделаю юбилейный номер, я включу его рассказы, сдам их в печать! Так ему и передайте!

– Какие рассказы? Господин Фельдман речь идет о вашей жене, – закричала женщина из роддома.

– Я всё понял. Я скоро буду у вас. Схватив со стола первые пять рассказов, Фельдман выбежал из кабинета. Спустя пару часов, побывав в типографии и убедившись, что рассказы пойдут в номер, Фельдман вернулся в свой офис. Закурив, он взглянул на стол и решил, что он сошёл с ума. За время его отсутствия стопка рукописей господина Икс выросла в два раза. Вытащив самый нижний рассказ, он машинально включил телевизор. Последние новости были посвящены трагической гибели одной пожилой дамы из еврейской общины, жены известного кинопродюсера, только что выпавшей из окна своего особняка в Грюневальде. Рассказ, вытащенный Фельдманом из стопки на столе, был озаглавлен: «Старая сука из Грюневальда».

– Господи, да что же это? – Фельдман выключил телевизор и бросился к зазвонившему телефону.

– Господин Фельдман,! Вас беспокоят из родильного дома, вы стали отцом четверых детей: у вас два мальчика и две девочки. Ваша жена чувствует себя хорошо.

– Благодарю вас, – Фельдман вытер капельки пота на лице, – благодарю вас, я сделаю всё... В трубке послышались гудки. К концу дня количество рассказов увеличилось ещё вдвое. Дьявольский печатный станок работал бесперебойно. Авторам юбилейного альманаха «Дни и ночи» пришлось потесниться, а затем и вовсе выпасть 167

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

с его страниц. К исходу дня все телевизионные каналы страны полнились несчастными случаями «национальной эпидемии», которые затмили сообщения о птичьем гриппе. Лишь глубокой ночью Фельдман понял, что он должен сделать. Закурив последнюю сигарету, он запер дверь и поднёс зажигалку к огромной пачке бумаг на столе... Прибывшие пожарные были сильно озадачены, увидев небольшую стопку бумаг, уцелевших в абсолютно выжженном кабинете и труп главного редактора альманаха «Дни и ночи», лежащего на полу у самой двери. Старший из пожарных на первой странице рукописи, сильно пострадавшей от воды и пены, прочёл заголовок – «Пожар в редакции «Дни и ночи». И далее было написано: «Всевышний карает создателей юбилейных альманахов, заполненных произведениями бесталанных авторов и графоманов...» Далее текст был размыт, и прочесть что-либо было невозможно. Покидая комнату, пожарный обернулся и увидел, что стопка бумаги на обожжённом столе слегка подросла... ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ

В

от какая рождественская история стряслась в предпраздничную ночь... Столица готовилась к встрече Рождества. Центральные улицы и площади города в течение нескольких дней преобразились в парадные залы сказочного дворца, приготовившегося к встрече долгожданных гостей. Калейдоскоп красок, разноцветные гирлянды, десятки «фантастических» сооружений выросли вдоль улиц, предлагая участникам праздничных гуляний разнообразие яств и напитков, сувениров и подарков.

168

Проза • Марлен Глинкин

Однако всё это великолепие не могло затмить чудо архитектуры – уникальное здание старинного универсального магазина ювелирных изделий с его неповторимыми витринами. Главный менеджер магазина, господин Штайнман, всегда безукоризненно одетый, целыми днями сновал от отдела к отделу с застывшей дежурной улыбкой, предназначенной для покупателей. Улыбка сменялась выражением плохо скрываемой угрозы, если он видел служащего, который, по его мнению, недостаточно проявлял служебное рвение. Особой его заслугой был дизайн праздничных витрин, среди которых выделялась огромная центральная витрина, представляющая собой своеобразную сценическую площадку для рождественских сказочных представлений. Он был главный координатор работы декораторов, художников и техников. Лично рассматривал и корректировал эскизы, дорабатывал их, и, наконец, в творческих муках рождал новое дитя, обладающее, по его мнению, всеми необходимыми достоинствами и тешившее его неуёмное тщеславие. Рождественские праздники накануне 21 века требовали нового творческого подхода, поиска ошеломляющей «изюминки» в оформлении Центральной витрины. Господин Штайнман её нашел. Он сумел убедить руководство фирмы украсить огромную витринную ёлку изделиями из драгоценных камней и водрузить на её вершину бриллиантовую звезду стоимостью в несколько миллионов евро. Охрана сокровищ была тщательно продумана – с внешней стороны витрину защищало бронированное стекло с сигнализацией, включавшейся от малейшего прикосновения. Со стороны магазина войти можно было только через двойные бронированные двери, запертые на кодовые замки. Хотя витрина казалась недосягаемой для грабителей, компания, страховавшая драгоценности по их номинальной стоимости, всё же, на всякий случай, оставляла своего охранника в магазине в ночные часы.

169

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Нужно сказать, что у господина Штаймана правой рукой был господин Краузе, возглавлявший штат главной кладовой магазина и принимавший участие в оформлении рождественской витрины. При этом господин Краузе испытывал танталовы муки, глядя на великолепные, сверкающие бриллиантами украшения и огромные драгоценные камни, думая о том, что стало бы с высокомерным, самовлюблённым господином Штайнманом, если бы после всех предпринятых предосторожностей драгоценности исчезли бы однажды ночью. Впрочем, вероятность кражи была слишком ничтожна... С этими мыслями господин Краузе вышел на центральную улицу. Выпив кофе в «сказочном» домике, он решил немного прогуляться по оживлённому проспекту. Музыкальные аккорды привлекли его внимание и он увидел маленькую фигурку, стоящую на импровизированном постаменте и изображавшую застывшую скульптуру сказочной Принцессы. Целую вечность она стояла, не шелохнувшись, лишь изредка склоняясь в поклоне, когда кто-то из зрителей бросал монетку в лежащую у постамента шляпку. Через какое-то время она «ожила», сошла на тротуар и присела на стоящий рядом стульчик. Подойдя поближе, господин Краузе понял, что перед ним отнюдь не маленький ребенок, а женщина-лилипут. И тут его осенило: – Как вас зовут? – спросил он.

– Катрин, или живая Принцесса.

– Сколько вам лет? – спросил Краузе из любопытства.

– Я достаточно взрослая, – последовал ответ.

– Выпьем чай или кофе? – предложил он. Они примостились у стойки кафе-бара. Он заказал себе пиво. Она попросила виски со льдом.

– Есть возможность заработать большие деньги, – загадочно предложил он, – очень, очень большие.

170

Проза • Марлен Глинкин

– Условия?

– Одно-единственное ночное представление. Самое великое в твоей жизни.

– Рассказывай. Ещё не имея конкретного плана, Краузе тихо проговорил: – Надо поговорить, но не здесь. План ещё не готов.

– Послушай, дружок. Я слышала байки и покруче. Если есть идея, выкладывай. Если нет, не мешай работать. – Катрин допила виски и спрыгнула со стула.

– Не уходи! – взмолился он. – Дело срочное! Сегодня надо всё обговорить. – он взял её за руку. – Как насчет того, чтобы украсить все пальчики бриллиантами? Это произвело впечатление.

– Не вреёшь?

– Слово джентльмена! Идём сейчас ко мне и всё обмозгуем.

– На всякий случай предупреждаю – у меня есть брат, и он совсем не лилипут.

– Не волнуйся, мы просто поговорим, ты сможешь уйти, когда захочешь... После непродолжительной беседы план неожиданно легко нарисовался сам собой. Она настаивала поделить всё поровну, и доказывала, что рискует больше него. Он объяснил, что рискует не меньше, плюс идея – его, налил ей ещё виски, после чего она согласилась на 35%. На следующее утро он взял её вместе с собой в кладовую, познакомил с господином Штайманом, представив как свою маленькую племянницу.

– Сестра уехала на несколько дней и попросила за ней присмотреть, – объяснил Краузе. Внимание «племянницы» сразу привлекли куклы одного с ней роста: Гномы, Красная Шапочка, Серый Волк, Бременские Музыканты, Гарри Потер со своей свитой и разные лесные обитатели... Она потрогала материю на их костюмах, 171

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

маленькие шляпы, и особенно внимательно разглядывала их раскрашенные физиономии. Потом, после ухода Штаймана, она попросила ножницы и отрезала с внутренней стороны нарядов крохотные кусочки ткани. Зарисовав модели она, отойдя в сторонку, села рядом с огромной подарочной коробкой, в которой лежала напичканная электроникой сказочная Принцесса. В обеденную паузу, вместе с Краузе, она пошла в магазин тканей, где по её выбору он купил нужный материал, иголки, нитки и ещё ряд необходимых вещей. Затем отвёз её к себе домой, где она немедленно принялась за работу. На следующий день Катрин, с сумкой через плечо, снова появилась в магазине. Пройдя в кладовую, быстро переоделась в наряд Принцессы и улеглась в заранее приготовленную для неё большую подарочную коробку. Как раз в это время в кладовую вошёл господин Краузе и, подняв коробку с Принцессой, понёс её к витрине, где под руководством шефа электрики и механики устанавливали сказочные персонажи. Наконец, всё было готово, и господин Штайнман остался один. Настал торжественный момент – он развесил драгоценности на ёлке, после чего стальные двери закрыли, а ключ отнесли в центральный сейф магазина и немедленно опечатали. В полночь, с первым ударом курантов, возвещающих наступление Нового века, на глазах у множества людей, собравшихся перед закрытой ветриной, тяжёлая штора поползла вверх и им открылось потрясающее зрелище: в центре витрины стояла огромная рождественская ёлка, под которой лежали многочисленные коробки и разные игрушки. Зазвучала музыка и из-за ёлки появился Гном, он передвигался по невидимым рельсам, держа в руках открытую красную бархатную коробочку, со сверкающим бриллиантом внутри. Он остановился перед Санта Клаусом, дождался, пока тот три раза одобрительно наклонил голову, и двинулся дальше, скрывшись за ёлкой. За ним следовали другие гномы, 172

Проза • Марлен Глинкин

и каждый нёс сверкающее украшение. Заводные куклы и герои сказок, сидящие в разных местах витрины, поворачивали головы, приветливо кивая. И над всем этим действом ослепительно горела звезда, из бриллиантов, сапфиров и рубинов. Когда движущиеся цветные лучи прожекторов касались звезды, возникал фейерверк из тысяч разноцветных огней. Это было дорогое и потрясающе красивое зрелище! Далеко за полночь количество зрителей уменьшилось, и только одинокие прохожие на мгновенье задерживались у витрины. Вдруг крышка одной из подарочных коробок открылась и из неё показалась фигурка Принцессы. Она вылезла оттуда и механической походкой двинулась к Санта Клаусу, затем, срезав угол, исчезла за ёлкой. Когда очередной Гном оказывался рядом, Принцесса быстро забирала содержимое, и он появлялся на публике уже с закрытой коробочкой. Закрытой и – пустой. Вновь появилась фигурка Принцессы, ставшая общей частью рождественского действия. Её голова подёргивалась из стороны в сторону, глаза открывались и закрывались в механическом подмигивании. Да, живая Принцесса давала лучшее представление в своей жизни. Но вот ушёл последний полуночный зритель! Скованный неимоверным нервным напряжением, господин Краузе, сидя в кафе напротив витрины, наблюдал за всем происходящим. Когда кукольная фигурка протянула руку к украшениям на нижних ветвях дерева – ожерельям, брошам, кольцам, часам – он чуть не лишился чувств. Снятие звезды завершило ограбление, о котором впоследствии писали многие газеты, как об удивительной загадке Нового века. Утром, подходя к магазину, Краузе увидел, что железная штора на витрине опущена – это свидетельствовало об обнаруженной краже.

173

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Стальная дверь витрины была приоткрыта, около неё стоял полицейский. Там же находились служащие с бледными, вытянутыми, как на похоронах, лицами.

– О, господин Краузе! – воскликнула одна из них. – Драгоценности исчезли! Испарились! Полицейский патруль утром заметил что-то неладное в витрине и сообщил господину Штайману. Полиция начала искать и...

– А вор? – взволнованно прервал он её. – Его поймали?

– Грабителя?! Но, господин Краузе, вам ли не знать, что никто не мог проникнуть или выйти из витрины. Драгоценности исчезли, как по волшебству! Краузе подошёл к стальной двери. Полицейский посторонился, пропуская его внутрь витрины. Вместо волшебной картины там царил хаос. Ёлка лежала на боку, несколько Гномов, Санта Клаус и все подарочные коробки исчезли... Холодный страх сковал его.

– Бедный господин Штайман! – воскликнула другая служащая. – Он просто сошёл с ума! Рвал на себе волосы! Кричал, всё крушил, хватал вещи и уносил их прочь.

– Куда он унёс всё с витрины?

– В кладовую, он всё отнёс и... бросил в газовую печь для сжигания мусора! Бедный! Он просто свихнулся, всё бросал и бросал... Его увезла скорая помощь в состоянии сильнейшего шока. На одеревеневших ногах Краузе поплёлся в кладовую. Пол был усыпан обрывками гирлянд и лент, бумагой и ёлочными иголками. Больше ничего. Он подскочил к печи и открыл дверцу – прямо в лицо рванули языки пламени. Комната поплыла у него перед глазами... Потрясённый, пошатываясь, он вышел на улицу. Дома открыл бутылку виски, сел в кресло. Его взгляд упал на лоскуты ткани, разбросанные по комнате, он встал, 174

Проза • Марлен Глинкин

подобрал их и бросил в мусорное ведро. «Потом надо будет избавиться от них. Катрин говорила, что у неё есть брат, сколько пройдёт времени, пока он обнаружит её отсутствие и начнёт поиски?» – подумал он. Вечерние газеты давали новость крупными заголовками на первых страницах. От них не отставали и каналы телевидения – «Идеальное ограбление!» Спустя несколько дней, Краузе вернулся на работу, но старался не смотреть на печь для сжигания мусора.

– Жаль господина Штаймана, – с горечью сказала сотрудница, – нервное потрясение, микроинфаркт. Доктора рекомендовали длительный отдых, подальше отсюда. Мы ездили провожать его в аэропорт, – продолжала она, – его и его маленького племянника. Маленькая, ловкая бестия, этот племянник! Чисто живая куколка! Краузе чуть было не лишился дара речи... Хоровод мыслей, догадок закружился в его голове. Всё ли побросал господин Штайнман в печь? А может быть, он просто изобразил смятение чувств, взрыв эмоций, когда швырял и бесновался? Во время cвoero буйства, он, очевидно, добрался до злополучной коробки и обнаружил Катрин... Наверняка он договорился с Принцессой о дальнейших совместных действиях и дал ей возможность ускользнуть через заднюю дверь кладовой. Что-то сильно кольнуло в груди. Он схватился за сердце, сознание покидало его...

175

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ПУТЕШЕСТВИЕ В ПРОШЛОЕ

С

таринный дом в центре Берлина, принадлежавший семье берлинского ювелира Рихарда К., чудом сохранившийся в конце Второй мировой войны, был продан в 90-е годы двадцатого века. Покупатель – русская фирма, занимающаяся продажей недвижимости, приобрела его вместе с проживающими в доме жильцами за смехотворную цену у последней наследницы. Представитель фирмы, управляющий домом, некто Павел Греков, посетил одного старого жильца, злостного неплательщика, господина Пьера Фриске: – Либо вы вносите квартплату за весь период задолженности, либо вылетаете вон, – сказал Павел.

– Простите, но с прежними хозяевами дома у меня были прекрасные дружеские отношения. Иногда, когда у меня не было денег, господин Рихард выбирал себе какую-нибудь из моих картин... – старый человек вопросительно смотрел на представителя фирмы.

– Вы не можете не знать, что госпожа К. скончалась полгода назад. Ровно столько же вы не платите за квартиру.

– Быть может, вы согласитесь на несколько минут зайти на мой чердак? Кофе я в состоянии вам предложить, а за чашкой кофе дела как-то легче решаются, вы не находите? Павел последовал за ним – из праздного любопытства. Это был действительно чердак, но чердак старинного, некогда самого роскошного дома во всём этом квартале, и был он, скорее, похож на огромный зал. Из окон открывался вид на многоэтажные, как близнецы здания, занятые в основном новыми офисами и богатыми апартаментами.

176

Проза • Марлен Глинкин

Когда Павел отвёл глаза от окон, у него создалось впечатление, что его рассматривают десятки – а может, сотни? – настороженных глаз. Полное ощущение, что он и старик – не одни в этом зале. И вдруг понял – их окружают картины. Пейзажи, натюрморты, обнажённая натура, но больше всего портретов людей из прошлых веков.

– Ваш долг 2400 евро, господин Фриске. Есть у вас такая сумма? – громко произнёс Павел Старик как раз разлил в крошечные фарфоровые чашечки – тоже из давно ушедших времён – ароматный кофе.

– Нет, столько, пожалуй, не наберётся. Он запустил руку куда-то в глубину ящика старинного бюро и выудил оттуда конверт. Из конверта выскользнули на ладонь несколько стодолларовых купюр и несколько мелких купюр евро. Это было всё.

– Так дело не пойдет, – жёстко заявил Павел, – или всё, или вам придётся покинуть дом. Говоря откровенно, меня бы больше устроило, чтобы вы заплатили. Сколько вам лет? Девяносто? Девяносто пять? В Вашей квартире кроме чердачного помещения ещё пять комнат, за которые вы раньше всё время платили, а используете вы только этот сарай. Если хотите, я за половину вашей квартирной платы найду вам прелестную маленькую квартирку!

– Вы почти угадали... Мне девяносто три года. И все мои воспоминания связаны с этим домом, они все живут со мной здесь, в этом, как вы выразились, сарае.

– Но под воспоминания никто не даст вам бесплатное жильё, господин Фриске.

– Да, конечно, вы правы... Но годы... Много лет назад я был известным художником. Самым знаменитым – ненавижу это слово! – в Мюнхене. Был ли хоть один человек, кто не знал меня в те годы? Все приходили ко мне: Крупы, Морганы, Карузо...

177

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

– Я вовсе не бессердечный человек, но сейчас дело зашло так далеко, что для нас все средства хороши, чтобы выселить вас отсюда.

– Что ж, пробуйте. Но я всё-таки постараюсь прожить именно тут, на этом чердаке, те два-три года, которые, может быть, согласится отпустить мне судьба. С моими воспоминаниями... Господин Греков, вы вправду существуете в действительности? И это доставляет вам удовольствие? В такой действительности, как теперешняя?

– Что за странный вопрос! Вот я сижу перед вами и пью ваш кофе – факт, что я существую в действительности. Именно в настоящее время.

–И Ваше удовольствие от настоящего так велико, что вам никогда не хочется предпринять экскурсию в прошлое?

– Что-то вы заговариваете мне зубы, – рассмеялся Павел.

– Уж не хотите ли вы всучить какой-нибудь ваш живописный экскурс в прошлое? Заранее говорю, меня это не интересует. Даже если бы я попал в те времена, когда люди так нажились на акциях Эйфелевой башни. Я – делец. Но современный делец.

– Я ничего не продаю, господин Греков. Я, наоборот, покупаю. Я покупаю те последние годы, месяцы, недели, что смогу провести здесь, на этом чердаке, среди воспоминаний о прошедшем. В углу висит картина, которую я хотел бы вам показать. Старик зажёг свечу и повёл Павла в дальний угол. Свеча осветила большую картину. Павел увидел интерьер какого-то бара... Странно, он показался Павлу знакомым: эти глубокие ниши в стенах, музыкальный аппарат у входа, жёлтые шёлковые портьеры...

– Вы узнали этот зал? – спросил старик. Внезапно музыкальная машина щёлкнула, лапка с иглой опустилась на пластинку, и он услышал голос... Запахло 178

Проза • Марлен Глинкин

пивом. Потом раздался треск разрываемого холста – и вот он стоит в одесском баре «Гамбринус», где провёл немало счастливых и весёлых часов. Павел сделал несколько шагов вперёд, заказал кружку пива. Он услышал разговор двоих, что сидели в баре – они говорили о жизни на Западе, в Германии. Что-то дрогнуло в сердце Павла – словно остановились часы... Он подошел к ним и положил одному из них руку на плечо: – Послушай, приятель, какое сегодня число?

– Убери руку! Мне такие штучки не нравятся. Но если ты действительно сбился с панталыку – пожалуйста, двадцать второе ноября 1963 года.

– Двадцать второе? Да, сегодня же в Далласе убили Кеннеди?

– А я смотрю, ты наблюдателен! Уже четыре часа, как только об этом и говорят по радио.

– Убили президента! – воскликнул Павел и невзначай положил руку на плечо говорившего.

– Прочь лапы! – последнее, что услышал Павел, и громко вскрикнул... Ему почудилось, что на него рухнул потолок. Всё вокруг поглотила тьма... Когда Павел пришёл в себя, он лежал на убогой кушетке. Старик, вздыхая, стоял рядом.

– Ваше первое путешествие в прошлое оказалось не слишком удачным, может быть, надо было подготовить вас... Но кто мог подумать, что вы ввяжетесь в драку – и именно с боксёром! Против ранений и даже смерти вы не защищены и там, за исходной точкой.

– Исходная точка? Что за дьявольщина, о чём вы говорите господин Фриске?

– Что вы, никакой чертовщины тут нет. Исходная точка – термин, который часто применяется. И в искусстве тоже. Это 179

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

точка на горизонте, в ней сходятся все линии перспективы. Если применить этот термин к живописи, то это способ, при котором создаётся впечатление трёхмерности. Но всё это – в теории. А мне удалось претворить эту теорию в практику.

– Вы что, хотите меня уверить, что входите в картину, словно в комнату – комнату из былых времён – и таким образом совершаете путешествие в прошлое?

– Я ни в чём не пытаюсь вас уверить. Но разве ваш маленький опыт не был убедительным?

– Послушайте, господин Фриске, с помощью вашего открытия вы можете огрести кучу денег! Подумайте только, чартерные поездки во времена ампира или рококо, уик-энды при дворе Людовика Четырнадцатого или Фридриха Великого... Прогулка при луне на римской галере... Господи, да вы заплатили бы свою квартплату за один день и ещё нажили бы состояние!

– У меня есть личные мотивы, почему мне не хочется отправляться в прошлое. Но вам, пожалуйста, могу оказать содействие. Прошу, если угодно. На всё время, что вы будете держать меня жильцом в этом старом доме... Все последующие дни Павел приходил каждый вечер. Старик закрывал за ним дверь, и он отправлялся в путешествие. В первый вечер он наведался в Зимний дворец, резиденцию русских царей, и украл там два пасхальных яйца работы Фаберже – из чистого золота, усыпанных драгоценными камнями. Одно из них он продал за 5000 евро и уплатил квартплату за господина Фриске за несколько месяцев вперед. Потом он вошёл в картину, которую старик написал на одной из улиц Парижа много лет назад. У какого-то оборванца за стакан абсента он купил рисунок раннего Пикассо. Из каждого путешествия он приносил редкие монеты, почтовые марки, драгоценные украшения – и всё это, как муравей, тащил в свой сейф в банке. Он исправно платил старику Фриске за каждое путешествие.

180

Проза • Марлен Глинкин

Тот каждый раз напоминал ему, что надо соблюдать осторожность – напоминал настойчиво и упрямо. И Павел обычно это помнил – но однажды забыл все наставления. В Лондоне, где уже в самом начале века ездили по левой стороне, его чуть не сбил конный фургон. Павел теперь совершенно не был заинтересован в том, чтобы выкинуть старика-художника на улицу. Ещё несколько недель, и у него достанет денег, чтобы перестать служить на русской фирме. Он будет достаточно богат.

– Сегодня я принёс с собой фрак, как вы мне советовали, – закрыв за собой дверь, сообщил Павел и тут же бросился переодеваться. Через несколько минут старик с довольной улыбкой разглядывал элегантного молодого человека, прохаживавшегося взад и вперёд по его чердаку-галерее.

– Мы с вами условились, что сегодня вы побываете в высшем обществе, накануне Первой мировой войны – году этак в 1912-м. Я очень надеюсь, что это будет интересное путешествие! ...Павел увидел молодую даму. Она была одна в комнате. Дама напоминала ему фотографию бабушки в юности – та же тонкая красота и то же детски-невинное выражение лица. Павел услышал треск разрываемого холста – и вошёл в комнату. Через открытую дверь доносились звуки музыки. Что-то быстрое, но старомодное... Как это называлось? Кекуок? Или регтайм? У девушки были голубые глаза, и она улыбалась ему. Он подошёл и хотел сесть на старомодный плюшевый диван, но вдруг в нос ему ударил резкий запах... что это? Соль? О, нет, это запах моря, йода, простора. Он вышел и опёрся о перила палубы. Вокруг была вода, бесконечная вода... А над головой холодная, мёртвая луна. Да, он оказался на корабле. Но корабль не плыл, нет, он стоял в каком-то странном положении 181

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

по отношению к воде – словно слегка наклонился к ней. Не слышно было ни человеческих голосов, ни шума двигателей... Павел взглянул влево, увидел группу людей, и подошёл к ним. Вдали, на воде, виднелись огни, много-много огней.

– Что, кто-нибудь упал за борт? – спросил Павел у ближайшего человека. Тот повернулся и изумлённо уставился на него.

– Вы что, последние три часа были в лоск пьяны? – рявкнул он. – Ничего не знаете? Мы идём ко дну!

– Но почему не воспользоваться спасательными лодками?

– Все лодки уже отплыли, с женщинами и детьми... Даже для них и то не хватило мест. Джаз умолк. Больше не слышалось весёлых ритмов танца. Корабль больше и больше заваливался на бок. Теперь джазисты заиграли церковный гимн – играли они хорошо, трогательно. Павел вдруг понял, что он должен поторопиться к исходной точке, обратно в действительность – но в это мгновение корабль начал стонать, словно умирающее животное, люди страшно закричали и Павел ощутил, как над головой его смыкается ледяная вода... ...Старик очень устал. Это было не просто – написать такую картину за один день – всё по памяти. А воспоминания болели, жгли, не давали покоя по сей день. И всё-таки он передал сцену с удивительной точностью. Он вернулся тогда обратно в каюту. Лидия оставалась с ним на борту. Она отдала своё место в спасательной лодке молодой матери с грудным ребёнком. Он позаботился, чтобы у неё был пробковый пояс, и теперь они вдвоём прыгнули за борт... Прыгнули вместе, но она так и не выплыла на поверхность – он никогда её больше не видел...

182

Проза • Марлен Глинкин

Старик рассматривал картину и размышлял, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он и Лидия не были одной из тринадцати пар молодожёнов, которым выпало счастье совершить свадебное путешествие на «Титанике»...

183

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ИРИНА ВИНКЛЕР Родилась в Баку. В 1991 году переехала в Германию, но только в 2005 г. появилась в Берлине. Пишет и печатается в различных сборниках и альманахах. С большим успехом выступает перед публикой.

ЗАПЕКАНКА

Н

емецкий учила я на слух, общаясь со своей полуглухой свекровью. Метод был неплохой, но иногда я путала похожие слова. Свекровь, которую я называла «ома», то есть бабушка, готовилась к своему восьмидесятилетию. Дом у нас был большой, на первом этаже – просторный зал с отдельным выходом на улицу, там и решено было праздновать. На мою помощь не рассчитывали, но мне очень хотелось показать себя хорошей хозяйкой. У меня было своё коронное, не раз проверенное блюдо – запеканка с грибами, и я решила с ним дебютировать. Поискала «запеканку» в словаре, нашла и запомнила: АУФЛАУФ. Побежала к оме, где уже собрались её приятельницы, не то, чтобы интеллигентные, но приветливые и ухоженные пожилые дамы. Пришли они по поводу утверждения праздничного меню: кто и что готовит и кто за что отвечает. Из-за своего примитивного немецкого 184

Проза • Ирина Винклер

я чувствовала себя среди незнакомых неловко, но всё же собралась с духом и выпалила: – Ома, я хочу сделать тебе к празднику... – я запнулась, вспоминая новое слово, и, спутав с услышанным то ли от медсестры, то ли в аптеке похожим, уверенно закончила: – АЙНЛАУФ. Я подумала, что свекровь может мною гордиться. Старушечки, которые до сих пор поощрительно мне улыбались, вдруг примолкли и насторожились. Свекровь решила, что ослышалась: – Что ты мне сделаешь? Сохраняя на лице улыбку «мисс лучшая невестка», я охотно повторила.

– Не надо, – довольно холодно процедила она. Мне было известно её недоверие ко всему русскому, в том числе и к еде.

– Ты напрасно, ома, мне не доверяешь, у меня это очень хорошо получается. Свекровь надменно поджала губы и прошипела: – Если будет надо, я попрошу медсестру Ангелику. А сейчас продолжим, ведь тридцать человек придёт, не шутка... «Вот дура старая, – подумала я, – для тебя же стараюсь, решила, наверное, что я мало приготовлю и на всех не хватит».

– Ну ладно, ома, если ты лично не хочешь, я тогда твоим гостям сделаю, – сло́ва «противень» я тоже не знала и поэтому просто развела пошире ладони, показывая его размеры. – Вот такой айнлауф. Мало не покажется! Такой большой русский айнлауф. Одна из дам, с блуждающей шаловливой улыбкой (то ли она вспоминала бурную молодость, то ли планировала охмурить какого-нибудь актуального кавалера), вдруг посерьёзнела и по-деловому спросила: – А как это – русский? Мы вот делаем её с ромашковым чаем.

185

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Почувствовав интерес к своему проекту, я победоносно глянула на свекровь и стала быстро соображать, с чем у нас идёт запеканка.

– Ну, мужчины – с водкой, женщины – кто с водкой, а кто с вином, ну а кто за рулём, можно и с томатным соком. Две бабки смотрели недоверчиво, остальные теоретически это допускали. А что, – если у русских медведи по улицам ходят и морозы под сорок, может и правда, Айнлауф лучше с водкой... Бабуся в рыжем паричке кричала в ухо своей глухой соседке: – Русская невестка хочет учиться на медсестру, предлагает айнлауф бесплатно тем, кто хочет, ей надо для практики...

– Вот пусть на Эльфриде и тренируется, так ей и надо, – отвечала та. Но вредина свекровь упорно трясла головой, в смысле – найн. Мне было очень обидно – вот ведь какая предвзятость. В ход пошёл главный и последний козырь – авторитет её сына: – А ты знаешь, ома, мне вот Франк недавно говорит: – Сделай-ка мне, мышка моя, к ужину что-нибудь русское, ну я ему айнлауф и сделала. Видела бы ты, как ему понравилось, аж слюнки от удовольствия потекли, добавки потребовал. Утром опять вспомнил, давай, говорит, холодный, а то я на работу опоздаю. Худая старушенция с палочкой хихикнула и заявила, что тёплый намного приятнее. Все согласно закивали. Но кто-то ей возразил, что температура должна быть строго тридцать семь градусов. Мне захотелось покрутить пальцем у виска. Они что, за стол с градусником садятся? И вообще, они все чокнутые или только эта, с розовыми пёрышками в волосах? Видя, что меня не унять, свекровь пошла на компромисс, склонилась к моему уху и прошептала: 186

Проза • Ирина Винклер

– Ну, хорошо, хорошо, сделай, только не к празднику, я сама тебе скажу – когда. Я решила поторговаться и тоже наклонилась к ней: – Давай сегодня пробный сделаем, маленький. Если тебе понравится, то потом – для всех. А не понравится, я могу пирожки испечь.

– Давай лучше сразу пирожки! – взмолилась свекровь. Все мои аргументы были исчерпаны, я кивнула всем на прощание и разобиженная пошла к себе. По дороге услышала чьё-то замечание: – Эх, не ценишь ты, Эльфрида, какой брильянт тебе достался.

– Ценю, – отвечала ома,– но пока я ещё сама решаю, делать айнлауф или не делать. Вдруг я засомневалась, надо ли было так настаивать, может у них запеканка вовсе не праздничное блюдо, вроде как у нас яичница или каша. Да и в большой словарь не мешало бы заглянуть, может ещё какие оттенки значения у слова есть. Нашла словарь, полистала, против слова айнлауф стояло: клистир, клизма... Позор-то какой, хоть бы они не подумали, что я над ними насмехаюсь... Побежала назад, извиняться, пока гостьи не разошлись. Они стояли уже в дверях. Я тычу в словарь, открываю рот, но ома показывает знаками, мол – помолчи. Наконец закрывает дверь и доверительно улыбаясь говорит: – Можешь как раз сегодня мне его сделать, я просто при чужих говорить не хотела. А чужим не вздумай делать бесплатно, бери хоть по пять марок для начала. Я оторопела, но быстренько поменяла извиняющееся выражение лица на обиженное: – Ну, уж нет! Я ведь от всей души предлагала, а ты от меня, как от мухи надоедливой... да ещё при людях. Вот пусть Ангелика и делает, раз ты ей больше доверяешь.

187

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ДУРОЧКА

Н

азвать Лину дурочкой мог бы только завистник. Она только-только закончила иняз и содержала всю семью, подрабатывая репетиторством и переводами. Если речь заходила о деньгах, или вообще о какой-то выгоде, глаза у неё загорались, на висках появлялись капельки пота и на лбу завивались мелкие локоны. А уж когда в уголках губ появлялись пузырьки слюны, становилось ясно, что добыча не ускользнёт. За перевод документов Лина брала в три раза дороже, чем в бюро, но мне не было жалко денег. Работала она быстро и квалифицировано. Чай с пирогом и общение с её семейством входили в стоимость. Когда я пришла к ней в первый раз, дверь мне открыл её папа, Борис Семёнович. Был он небритым, неопрятным и хорошенько подшофе. Штаны непонятного цвета и неясного назначения – не кальсоны, не пижама, но уж точно и не брюки, были подпоясаны верёвочкой. Впрочем, недавно, в берлинском театре я встретила даму в очень похожих. Он проводил меня к Лине и задал, непонятно кому, риторический вопрос: что он, русский человек, делает в этом доме уже двадцать два года. Вошла мама Лины, Инна Марковна и почему-то раздражённо ответила: – Пьешь, Боречка, сидишь на шее у дочери и не стесняешься. Хотя все трое были ужасно похожи друг на друга чертами лица и даже фигурой, мама Лины была женщиной элегантной и опрятной. Пришла я по объявлению, и Лина видела меня впервые. Поэтому мне стало даже неловко, когда она вдруг поделилась со мной тем, что скоро выходит замуж за иностранца. Она сумела дать объявление в «Шпигель» и ей ответили чуть ли 188

Проза • Ирина Винклер

не 30 кавалеров. Отобранным ею счастливчикам было предложено приехать для знакомства к нам в Баку. Согласились двое. Лина протянула мне фотографию: – Это Леонард, у него фирма в Мюнхене и филиал в Западном Берлине. Богатый! Она зажмурилась от удовольствия. Лицо у парня было приятное, глазки хитрые и весёлые. Он вполне мог быть шефом небольшой фирмы, но больше смахивал на слесаря.

– Влюбился, – Лина покраснела, – кольцо уже купил, с бриллиантиком. Мы брак будем здесь, у нас, оформлять. У меня знакомство там, где надо, я уже документы готовлю.

– Да это как-то несерьёзно, – заметила я, – вы же, в сущности, не знакомы и даже не виделись ещё!

– Ерунда, перебила меня Лина, – он фото видел, говорит, что я красавица, просто женщина его грёз. Звонит почти каждый день, хотя почему-то по ночам. Да уж, светло-зелёные глаза Лины в густых ресницах и рыжие волосы были и вправду хороши. Но вот нечистая жирная кожа, всегда приоткрытый рот и нитка слюны между зубами – это на любителя. Её высокий рост наши кавказские мужчины воспринимали как личное оскорбление. А тут такой успех... Лина придвинулась ко мне и поделилась самым сокровенным: – Меня беспокоит совсем другое, что он подарки какиенибудь дрековские привезёт. Ну, ерундовые, – поправила она себя, перехватив мой вопросительный взгляд, – два дня уже мучаюсь. Решила попросить видик и шубку. Это всегда можно продать. Как ты думаешь? В те давние времена я полагала, что девушку очень украшают скромность и гордость и, как могла деликатнее, сообщила ей об этом. Лина презрительно фыркнула: – Ну, извини, ты просто наивная.

189

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Когда я пришла к ним в следующий раз, оказалось, что жильцов в квартире вдвое больше, чем я думала. Существовали ещё бабуля, которая уже не вставала, а также попугай Зяма и пудель Вася. Все они были в курсе грядущих перемен. Лина собиралась забрать в Германию всю мешпуху. Зная это, надо полагать, немец обрадовался бы ещё больше. Реагировали домочадцы поразному, в меру своей информированности и темперамента. Папа Боря, любитель риторических вопросов, интересовался: – Так Линка наша что, всех местных женихов протестировала и уже за иностранных взялась?

– Взялась, взялась! – заверил его Зяма.

– А вы заткнитесь оба, – прикрикнула на них Инна Марковна Из другой комнаты подключилась бабуля: – Вы бы соседей постеснялись, опять скажут, что русские – хамы, вести себя не умеют. И пусть уезжают в свою Россию. Соседями у них были азербайджанцы, народ в сущности дружелюбный. Но всех нас, кто не говорил на их языке, автоматически считали русскими.

– А тебе не всё равно, мамочка, что они о русских думают, у нас что, своих проблем мало? – успокоила Инна Марковна её. Ученик Лины заскрипел стулом и навострил уши.

– Мы куда собираемся поступать, в иняз или в Советскую Армию? – поинтересовалась Лина и ткнула пальцем в тетрадь. Абитуриент был парнем смышлёным, и уши у него вернулись в обычную позицию, хотя и дальше ему предстояло услышать много интересного. Инна Марковна налила мне чаю и стала делиться семейными планами.

190

Проза • Ирина Винклер

– Когда бизнесмен приедет, Линка будет спать в комнате у бабули, Зяма с Борей, а мы с Васей в кухне. А немчику тут, в проходной постелим, на диване. Будучи хорошей матерью, она не могла допустить, чтобы встав ночью по нужде, гость воспользовался не только санузлом, но и Лининой неопытностью. На мой робкий вопрос о гостинице заметила: – Если у него так много денег, пусть потратит их на нас. Не отрываясь от занятий, Лина заявила довольно жёстко: – Немец будет спать со мной! Папа Боря посмотрел на жену грустно: – Твоя дочь – шлюха!

– Шлюха, шлюха, – подтвердил Зяма.

– Дочь, кстати, не моя, а наша, – возразила мать. Леонард прилетал ночным рейсом из Москвы, где у него были деловые переговоры. К приезду гостя готовились основательно: вымыли все окна, вымели лестничную площадку и даже закрасили на стене матерные слова. Тут, правда, возникли разногласия. Папа Боря считал, что это – местный колорит, и нечего изводить понапрасну краску. Бабуля – что немец на то и немец, чтобы не понимать по-русски. Даже побрили папу Борю, хотя он и не давался. Поменять же любимые штаны на новые он отказался категорически. Забирать ночью будущего зятя из аэропорта поручили соседу-таксисту. Когда я на следующий день пришла к чаю, как мне велели, то застала бедолагу в дверях. Он сокрушённо качал головой и говорил с сильным акцентом: – Мине всегда говорили, что русские все-все биляди, но я думал что вы, Инна Марковна – исключение. Вижу, что очень ошибался. Та устало объяснила ему, что ошибся он дважды. Во-первых, в слове б-дь нет буквы «и», а во-вторых она, слава богу, не русская. А вот русские, кстати, научили их, аборигенов, писать 191

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

стоя. Хотя в лифте этого делать всё же не надо. А она, ему ведь говорила,.. что? А то, что 20 долларов даст ему кто? – Немец! А если он, немец, не приехал, то откуда же долларам взяться? Сосед, понимая, что «аборигена» он схлопотал в ответ на «б-дь», и не зная, как бы сам поступил в такой сложной ситуации, решил оставаться джентльменом. Поэтому и завершил конфликт мирно, то есть, уходя, просто посильнее хлопнул дверью. Прилетел из кухни Зяма и голосом Бори сообщил, что немец – п-ц. Мы грустно сели пить чай, но тут зазвонил телефон. Это был Леонард. Лина включила громкую связь и, хотя мы и не понимали по-немецки, было приятно. Один только голос чего стоил, бизнесмен он и есть бизнесмен. Самое главное Лина нам тихонько переводила. «Переговоры затянулись, он приедет через 5 дней, тем же ночным рейсом. Он показал коллегам Линину фотографию, ему все завидуют». После маленькой паузы в трубке послышался то ли сдавленный смешок, то ли всхлипывание.

– Это он от счастья плачет, они же сентиментальные, немцы. – пояснила она. Понимая, что всё налаживается, мама шепнула Лине: – Пусть бабуле слабительное из Москвы привезёт. Через пять дней не привыкшие к заботе окна и лестничная площадка были ещё чистыми. Но папа Боря оброс почти как пудель Вася. Бриться и купаться он отказывался, в руки жене и дочери не давался. В адрес бизнесмена выражался эмоционально и даже желал тому сломать себе обе ноги. Пудель Вася подвывал из солидарности. Из своей комнаты бабуля напомнила о соседях, и о том, что Василий с утра не гулял, при этом выражая надежду, что немец понимает хоть чуток идиш. Папа Боря послал всех по известному адресу, уточнил очерёдность, вежливо обращаясь к тёще на «Вы».

192

Проза • Ирина Винклер

Ночью, точнее, под утро, позвонил Леонард и, искренне огорчаясь, сообщил, что ему пришлось срочно вернуться в Мюнхен. Приедет он скоро, как только получится. Пусть Линхен не плачет, он сам еле сдерживается. Пусть она знает: когда он смотрит на её портрет, в нём всё прямо зажигается. Жаль, что подарки пришлось возить напрасно. Через месяц я уезжала в Германию, в гости. Лина всучила мне телефон Леонарда со словами: – Если он не в Берлине, а в Мюнхене, смотайся туда, не сочти за труд. Дорогу он тебе оплатит. – кто бы сомневался...

– Ну не пропадать же подаркам, – канючила она. Никому звонить я не собиралась, но в последний день меня замучила совесть. Говорить предстояло на английском, оптимизма это не прибавляло. Леонард ответил после второго гудка, как будто ждал весточки от невесты: – Подруга Лины? Ой, какая радость... Согласитесь передать подарки... как же это мило с вашей стороны... Так... Что нам там заказали? Ага, видеорекордер и шубка. Как я не крепилась, но хохот сдержать не смогла. Он тоже.

– А машинку швейную не прихватите? Эх, придётся вас в кафе пригласить, всё же подруга невесты. Мне не терпелось увидеть легендарного Леонарда живьём. За кофе он вынул из бумажника фото Лины.

– Замуж за меня хочет, – вздохнул он задумчиво.

– Да я не в курсе, – придуривалась я, – мы с ней недавно знакомы. Эта информация пришлась ему по душе.

– Ну, тогда извините, подарки я вам не отдам, мало ли что... Тем более, что я их и не покупал, – улыбнулся он. Вроде бы мы и шутили, но я чувствовала себя неуютно: это всё моя деликатность дурацкая, боязнь обидеть. Вот в неловкую ситуацию и попала.

193

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

В действительности Леонард оказался Франком, лет ему было не двадцать восемь, а сорок два, и был он не бизнесменом, а электриком. Часто дежурил в фирме по ночам, поэтому и звонил на халяву. Голову его украшала солидная лысина, которой на фотографии у Лины я не заметила.

– А вы за меня замуж случайно не хотите? – совершенно серьёзно спросил он. Мужчины с лысиной – это моя слабость... а уж если ещё интеллигентные и весёлые... Но тогда я была еще слегка замужем... Р.S. Прошло почти двадцать лет. Живём мы с Франком хорошо, хотя у нас не так уж много общего в характере. Как сейчас говорят – разная ментальность. У нас уже двое взрослых... котов. Старший похож на него, характером конечно, а младший – на меня. Назвала я их в память о Лининых питомцах Васей и Зямой. Васька с Франком любят смотреть футбол, а мы с Зямочкой слушаем классику. Общих детей у нас с мужем не случилось, но его внук Лукас строит глазки моей внучке Ребеке и катает её на мопеде. Пока ещё она на голову выше него, но... со временем... В общем, у нас есть надежда иметь хотя бы общих правнуков. Через пять лет после моего отъезда в Баку открылось немецкое посольство и евреи засобирались в Германию. Семья Лины тоже подала документы на выезд. Знакомый предложил Лине очень хорошие деньги за фиктивный брак. Семья посовещалась и дала согласие. Однако случилось так, что Толик влюбился в Лину, а она – в него. Кроме того, Толик стал в их семье совершенно незаменим, как Балда в поповской истории. Он играл с Борей в нарды, выгуливал пуделя и даже выучил несколько выражений на идиш, чем не мог не покорить бабулю.

– Нам тебя сам бог послал, – говорила Инна Марковна, когда зять красил ей голову хной и басмой. Поэтому, конечно 194

Проза • Ирина Винклер

же, Толику было неловко вот так вульгарно заплатить деньги любимой женщине. Он предложил после переезда в Германию поехать с ней в кругосветное свадебное путешествие. Все понимали, что от зависти умрут все еврейские родственники и нееврейские соседи. Но через три года, после переезда в Германию, в день получения визы, любовь его неожиданно угасла, и он подал на развод. С кем не бывает... КОЛЛЕГИ

С

овершенно неожиданно и, как всегда, не вовремя к нам в Берлин нагрянула моя двоюродная тётка Нора. Когда-то она руководила психиатрическим отделением в одной из Питерских клиник. Остановилась она у своего бывшего мужа Семёна. Тётя Нора принципиально не давала ему стариться спокойно и частенько радовала внезапными наездами. В этот раз тётка сразу же устроила мне взбучку по телефону, не стесняясь в выражениях: – Куда ты смотришь? Он же долбанулся головой, когда падал со своего б-ского тренажёра. У него по утрам головокружения и частичная амнезия. «Ну и что, – думала я, – он же старый, я и то всё забывать стала, хотя и помоложе». Нора продолжала, не давая мне вставить ни словечка: – Ему дали неправильную схему лечения. Ты что, сама не видишь, что у него острая форма, а не хроническая. – я вежливо молчала. – Ты что, не понимаешь, что он погибает? – шипела она. Дядя Сеня погибал как-то нетрадиционно. Он баловал себя хорошим виски и поднимался на свой одиннадцатый этаж принципиально пешком, да ещё и с нехилым рюкзаком на спине. Норовил ущипнуть за попу помощницу по хозяйству и медсестёр. Как-то, задумавшись, хлопнул по заду социальную 195

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

работницу, члена медкомиссии. После чего та написала в своём заключении: «Руки крепкие, в помощи по дому не нуждается. Что же касается адекватности...» – в общем, затребовала аттест от психиатра. Ещё Семён любил поплясать в кафе «Käse», где дважды в неделю собирались такие же жизнерадостные живчики, как и он. Итак, Нора велела мне завтра же везти её к Сениному психиатру для «разбора полётов». Признаюсь, я была даже слегка уязвлена, что дядя Сеня оказался в этом вопросе более продвинутым. У него уже был свой «душевный» врач, а у меня ещё нет. Хотя все мои берлинские знакомые единодушно утверждали, что, мол, интеллигентные люди просто обязаны ходить к психиатру. Да и вообще, пригодится, добавляли они, многозначительно подмигивая.

– Я покажу этому фельдшеру «кузькину мать», – бухтела Нора.

– Тётя Норочка, завтра я никак не могу. У моей Ленки недавно родились лысые котята (со сна я объяснялась путано и косноязычно), и они на завтра записались к ветеринару.

– Сами записались, сами пусть и едут, – перебила меня тётка, – а твоей Ленке пора уже детей рожать, а не котят. А если они лысые, тут никакой ветеринарный врач не поможет. Спорить с Норой бессмысленно, как с еврейской мамой, это известно всей нашей родне. Утром, прихватив у Ленки клетку с лысыми уродцами, (посмотреть на них у меня не хватило духа), я послушно покатила к Норе.

– Тётя Нора, вас же всё равно без записи не пустят, – сделала я последнюю попытку укротить её пыл.

– Это тебя не пустят. А у нас, у врачей, существует такое понятие, как коллегиальность. Ты хоть слово такое слышала?

– поинтересовалась она. Нора никогда не упускала случая намекнуть, что IQ у меня невысокий.

196

Проза • Ирина Винклер

Доктор Левандовский, отвечающий за душевный комфорт дяди Сени, был поляком. Медицинское образование получил в Москве, поэтому пользовал и славян, и евреев, и немцев. В праксисе у него образовался эдакий клуб польско-российской дружбы. Славяне общались с евреями, выуживая у них полезную информацию в обмен на кулинарные рецепты. Редкие здесь немцы робко ютились в дальнем уголке. Заправляла всем медсестра Божена. Она уже давно работала у шефа и была хорошим физиономистом. Во всяком случае, безошибочно определяла, кто здесь «пан», а кто – «хер». По виду Божена была типичной старой девой – её выдавал позорный кукиш на голове, вместо хоть какой-никакой прически. Хотя, правда, добрые языки утверждают, что среди полек старых дев не бывает. Нора шепнула, чтобы я не тянула кота за хвост и просилась без очереди. Не успела я и рта раскрыть, как Боженка гаркнула: – Не можно! – и ткнула лиловым ноготком в табличку на стене, где на трёх языках доходчиво разъяснялось, что: 1. Пациенты без страхового полиса не принимаются.

2. Пациенты без предварительной записи не принимаются также.

3. Полицейский участок – напротив. Чтобы Нора видела, что я так быстро не сдаюсь, вяло промямлила: – Но вот коллега же прилетела специально из СанктПетербурга по поводу их общего пациента...

– Да по мне хоть даже из Варшавы, не можно! – рявкнула Божена. Наконец, не подозревая о Нориной засаде, из кабинета выбежал махонький дёрганый доктор в мини-халатике. Дужки очков комфортно расположились на его оттопыренных ушах. Впрочем, это вовсе не делало доктора смешным, и даже придавало ему своеобразный шарм. Нора кинулась к Левандовскому: 197

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

– Позвольте представиться, ваша коллега из Петербурга, доктор Шихман. Вы обязаны принять меня прямо сейчас. Это срочно. Spezialis cazus, – ввернула она для убедительности по латыни.

– Конечно, конечно, коллега, очень рад вас видеть. – Норка глянула на меня победоносно. – Вот сейчас только перекурю, если позволите, и – сейчас же. Нора позволила. И на старуху бывает проруха... Вернулся хитрюга в свой кабинет, видимо, с чёрного хода. Божена вызывала к нему всё новых пациентов и грозила Норе пальцем: – Пани коллега, отойдите от кабинета, – и себе под нос, потише, – чем евреистее, тем нахальнее, немцы без очереди не лезут. Из кабинета доносился срывающийся на крик голос доведённого до отчаяния доктора.

– Вон из моего кабинета! А я сказал – нет! Это в Жмеринке вам выписывали, а я не выпишу. Принципиально. Го́лоса бывшего жителя Жмеринки слышно не было, видимо, он был человеком культурным и говорил тихо. Ожидающие своей очереди пациенты оживились. Бо́льшая часть болела за доктора. Двое, бывшие земляки, возмущались: – Шо, трудно выписать? Цену себе набивает. Человек сам знает, какое лекарство ему поможет. Божена соблюдала нейтралитет.

– Вы что, ненормальный?! – взвизгнул напоследок доктор и, забыв про Нору, хлопнув дверью, вылетел наружу. Норка страстно ухватила беднягу за грудки так, что на его халатике расстегнулись все пуговички: – Это acuti forma, а не diutinal forma. Неужели вы не видите? Да какой же вы врач после этого? Она упёрлась своим мощным бюстом доктору в ключицы. Дядя Сеня всегда говорил, что имея такой бюст, можно 198

Проза • Ирина Винклер

вообще не работать. Доктор Левандовский вначале струсил, потом подышал по специальной системе, расслабился и успокоился: – Коллега, имейте же совесть, отпустите. Как это не можете ждать? Вы же здесь не одна. Поглядите, вон Зигмунд Фрейд ждёт. Тоже, в сущности, коллега, – он кивнул в сторону немецкой кучки, – вот и Наполеон ждёт, – развернулся он к молодому типу в вязаном треухе, – вон, посол португальский – вообще первое время ждать не хотел, грозился прервать со мной дипломатические отношения. А сейчас ничего, привык, в шахматы с г-ном Спасским играет. Ну и что, что вы уезжаете? Миклухо-Маклай тоже уезжает, в Новую Гвинею. Чокнутый Маклай с растрёпанной бородой и расстёгнутой ширинкой, полулёжа в кресле, задумчиво поглаживал двумя пальцами прильнувших друг к другу котят. Наших котят!.. Превозмогая страх и брезгливость, я осторожно отлепила от его живота два горячих розово-серых замшевых тельца, два крошечных существа с крысиными хвостиками и мордочками сфинксов, намереваясь вернуть их к родне в клетку.

– Это мои поросята, – осторожно пожимая им лапки, заявил Маклай, – они вырастут и будут давать молоко. Видя, что переговоры о решении участи дяди Сени начались, я подхватила клетку и заторопилась к ветеринару. Тот глянул в блокнот и показал мне, что у него заявлено пять котят, а я привезла четырёх. Спросить дочь напрямую, сколько штук этого «добра» она мне доверила, я не решилась. Позвонила Божене, но автоответчик сообщил, что праксис до понедельника закрыт. Вечером поехала попрощаться с тёткой: – Ну как, тётя Нора, дожали вы доктора, одумался коллега?

– подколола я её. – Да куда он денется, возле машины я его подловила. Он меня на ней к Семёну домой и довёз. Милейший 199

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

мужчина, душка! Насчёт терапии мы с ним пришли к консенсусу. В понедельник заберёшь новые рецепты. Боженка узнала меня сразу и протянула рецепт зелёного цвета, то есть приватный. Я еле разобрала корявые загогулины: «Уважаемая коллега, рад был с Вами познакомиться. Остаюсь при мнении, что ваша форма нервного расстройства не тяжёлая, а поэтому Вам вполне достаточно нюхать на ночь валерианку и пить травяной чай с мёдом. И не нервничайте по пустякам. С приветом, д-р Левандовский». – «Сам ты «с приветом»», обиделась я за Нору.

– Ну что, пани коллега, слава богу уехала? – снимая со стойки рецепции фотографию в рамочке, спросила меня Божена. И тут же засюсюкала, разглядывая изображение: – А кого мама больше всех любит? Крысеньку? А что мамуля крысеньке купила? Ремешочек для прогулочки. Я скосила глаза на рамку и увидела на снимке нашего лысого страшилку с розовым бантиком на шейке. У малыша очень смешно оттопырились ушки, прямо как у доктора, показалось мне. Я глянула на медсестру грозно: – Не думает же пани Божена, что я пришла ради этой писульки? – я помахала рецептом перед её носом. – Мы от вас такого не ожидали. Во-первых, это не Крыся, – хотя по правде говоря, имя зверушке очень подходило, – это – Сташек. Вовторых, мы уже сообщили о его пропаже. Все документы, отпечатки лап, родословная и справки о прививках – у нас. Если дойдёт до суда, Миклухо-Маклай согласен выступить свидетелем. Он всё видел. Стоит Сташек четыреста пятьдесят евро – это лучший экземпляр. Очевидно, вы в этом разбираетесь. Вы же заметили, какие у него ушки? – Божена покраснела. «Уж не влюблена ли она в доктора», – подумала я.

– Так что, если желаете стать ему хорошей мамочкой за эту сумму... В противном случае... – я указала на пункт №3 на стене, о соседях – полицейских.

200

Проза • Ирина Винклер

Р.S. На спектакль Виктюка я попала случайно, и хоть билеты были дорогие, но удовольствие того стоило. В антракте, в сопровождении хитроглазой дамы в лисьей горжетке, в которых любят щеголять польки, прогуливался по фойе д-р Левандовский. С ним то и дело здоровались, кивали издалека и раскланивались.

– Это все – мои пациенты. – объяснял он своей спутнице.

– Как? Вот эти все-все действительно – психи?! – удивилась она.

– Да, – подтвердил доктор, – остальные тоже, просто они у других психиатров наблюдаются.

201

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

НОВЫЙ АВТОР

СВЕТЛАНА СОКОЛЬСКАЯ Родилась в селе Ладовская Балка Ставрополького края, музыкант, закончила кишинёвскую консерваторию. В Германии с 1990 года. Её концертные выступления проходили в городах Германии. Публикации художественной прозы: Литературная летопись (2015 г.), Литературно-художественный журнал № 3 (2016 г., издво «Союз писателей», Новокузнецк). В альманахах Берлина: «До и после» №№ 17 − 20, «Третий этаж» (2018 г.). Международная гильдия писателей (МГП) – «Созвучие муз» (2016 г.). ПОСЛЕДНИЙ УРОК

У

ченик опаздывал. Юля ждала уже полчаса. Через маленькое окошко с треснутым стеклом глядела она на безрадостную картину: немощеная дорога, глинобитные домишки, серое небо. Достала с полки томик Пушкина, открыла наугад: «Уж небо осенью дышало...»

202

Проза • Светлана Сокольская

Именно в это время, осенью, Юля неожиданно оказалась без денег, а значит, без жилья. Крохотную комнатку с лежанкой и маленьким столиком, которую она снимала в простой еврейской семье, придётся оставить – платить теперь нечем. Юля училась в консерватории и уже второй год работала в оркестре республиканского оперного театра. Неожиданно в театр пришёл приказ из министерства: студентов уволить, а на их места трудоустроить музыкантов, оставшихся без работы. В стране начались перемены. Новый хозяин Кремля Никита Сергеевич Хрущёв проводил свои реформы, и в результате одной из них были сокращены оркестры в кинотеатрах, на радио и везде, где, по мнению министерства, было слишком много культуры. Председатель профкома оркестра, пожилой валторнист, на заседании защищал Юлю и требовал оставить её в оркестре. Он и его жена-флейтистка, полная тихая женщина с бесцветными глазами, были бездетны. Они по-отечески следили за спокойной румяной девочкой c двумя русыми косами, зарабатывающей себе на жизнь и учёбу. Решение профкома им, однако, поколебать не удалось. Ожидание затягивалось. Юля полистала томик. Вот ещё любимая страница: Театр уж полон, ложи блещут; Партер и кресла – всё кипит; В райке нетерпеливо плещут, И, взвившись, занавес шумит. Невольно вспомнился Юле её последний рабочий день... Оперный театр находился в центре города на углу квартала. К парадному входу вела высокая и широкая лестница с внушительными колоннами под треугольным фронтоном. На другом углу, на бетонных постаментах, растянулись два 203

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

каменных льва, стерегущие вход в банк. Здание бывшей биржи, потом банка, осталось от довоенных времён. Между театром и банком расположился маленький уютный скверик, где к вечеру собирались старые бессарабские евреи обсудить новости, поиграть в шахматы и поговорить на родном языке идиш. Минуя сквер, Юля прошла через проходную. В последний раз. На стенах висели афиши театра, расписание работы балетного и хорового залов и строгая на вид доска приказов. Дежурный вахтёр пил чай и только кивнул в ответ на приветствие. Юля заглянула на сцену. Тяжёлый занавес, складками лежащий на полу, запах пыли и клея, хрустящая под ногами балетная канифоль – всё было обычно и в то же время – завораживающе. Рабочие устанавливали стенку павильона. Юля постояла ещё немного за кулисами, вдыхая этот особый запах сцены и спустилась по лестнице в оркестровую яму. В углу литаврист короткими глухими ударами настраивал котлы литавр. Маленькая арфистка, с выпуклыми от базедовой болезни глазами, большим ключом подтягивала струны арфы. Завидев Юлю, она тихо спросила: ‒ Нашла что-нибудь, девочка? ‒ Нет, Полина Львовна. ‒ Что делать будешь? ‒ Ой, не знаю, Полина Львовна. Арфистка покачала головой. Юля села на своё место под барьером, отделяющим зал от оркестра. На пультах стояли нотные партии, и над ними горели лампочки освещения, прикрытые козырьками. Музыканты сходились, разбирали свои инструменты, пробовали пассажи. Публика всё прибывала. Сегодня был аншлаг. К Юле колобком подкатила голубоглазая, с ямочками на полном лице новая скрипачка. Раньше она работала в оркестре радиокомитета и появилась в театре несколько дней назад.

204

Проза • Светлана Сокольская

‒ Юля, ты думаешь, будто я пришла на твоё место? Клянусь, это не так! ‒ Я ничего такого не думаю, – смутилась Юля. Первый гобой дал «ля», и в оркестровой яме поднялся лёгкий, нестройный шум. Вначале настраивались струнные инструменты, потом деревянные и затем духовые. Сидя на последнем месте в группе первых скрипок, Юля испытывала чувство своей особенности, посвящеённости. Каким невероятным счастьем было для неё находиться здесь среди взрослых музыкантов, участвовать в этом завораживающем действе и в паузах косить глазом на появляющихся у края сцены певцов, за что грузный седовласый дирижер по прозвищу «Бизон» не раз шутливо грозил ей пальцем. Втайне Юля удивлялась довольно прозаическому поведению оркестрантов: они шутили, перебрасывались репликами, обменивались новостями. Но выходил дирижёр – и все замирали. В полной тишине, окинув взглядом весь оркестр, он поднимал руки. Сегодня шла «Кармен». Увертюру к «Кармен» Юля любила за праздничное ликование в музыке и за трагическую тему Кармен у виолончелей, от которой по спине каждый раз пробегает дрожь. Первый акт – самый красочный и безмятежный: солдаты, мальчишки, цыганки – на сцене всё кипит! Теперь этот праздник придётся покинуть... Юля отогнала от себя эту мысль. Сегодня кумир публики – тенор в партии Хозе. Его яркий, сочный голос заставляет забыть про низкий рост и излишний вес певца. Когда поёт он или другой ведущий солист, Юля испытывает мгновенное чувство восторженной влюблённости в артиста, которое скоро проходит, чтобы на следующем спектакле вернуться вновь. Ведь она в театре самая юная, не считая пары балеринок из кордебалета. Недавно прима театра – драматическое сопрано ‒ чертами лица и объёмами тела 205

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

похожая на итальянскую оперную диву, оказавшись рядом с Юлей, погладила её по щеке. Закончился первый акт. В антракте дирижер спустился в артистическую, отстегнул бабочку и, освободив шею, стал вытирать её большим платком. Мужчины собрались в курилке. Инспектор оркестра с профоргом разбирали последний футбольный матч. В коридоре группа первых скрипок обсуждала Юлино положение. Со всех сторон сыпались советы, полезные и бесполезные. Жалели её искренне. Все понимали, – попасть под сокращение – это беда. ‒ Может, тебе попытаться устроиться в школу? – предложил кто-то. ‒ Туда без блата не пробиться. Я пробовал, ‒ хмуро сказал скрипач со второго пульта. Он вернулся с фронта хромой и ходил с палкой. Концертмейстер группы виолончелей, старый враль и пьяница, торжественно объявил перед товарищами, что будет отчислять Юле из своей зарплаты ежемесячно двадцать пять рублей. Ему никто не поверил. Назавтра в отделе кадров ей вручили трудовую книжку, выразили сочувствие и отпустили на все четыре стороны... *** В городе Юля жила одна, мама находилась далеко, и ждать помощи было неоткуда. К счастью, подключились сердобольные родственники. Они пристроили её жить у старой тётки, обитавшей в крошечной хибарке на краю нижней, со старых времён беднейшей части города. Дома здесь основательно вросли в землю, а немощёные улицы по ночам не освещались. Из мира, где её окружали огни рампы, бархат кресел и балетные грации, Юля попала в непролазную грязь и холод. Тётка оказалась доброй, миролюбивой и даже с юмором. Она работала в киоске продавщицей и была, по представлениям Юли, очень старой. Через месяц совместной жизни 206

Проза • Светлана Сокольская

тётка подтвердила это мнение, оказавшись в больнице с инфарктом. Юля осталась одна. Хибарка была разделена на комнату из шести квадратных метров с печкой и крохотный холодный коридорчик. От этой убогости спасала консерватория, где Юля пропадала с утра до вечера. Но вечером надо было идти домой, топить печь. Раз в три дня. Юля приносила из маленького сарайчика полное ведро угля, немного распиленных дров и старалась заполнить разгорающуюся печь доверху. В первый день спать было нестерпимо жарко, во второй – хорошо, а на третий – очень холодно. Время было предновогоднее.

Юлины друзья тоже не остались в стороне и нашли ей девочку для частных уроков игры на пианино. По общему фортепиано Юлины оценки никогда выше четвёрки не поднимались, и это её немного смущало. Однако для длинноногой и длиннорукой четырнадцатилетней ученицы её умения было достаточно.

Потянулись зимние дни. Юля стала приходить в дом дважды в неделю и заниматься с девочкой под надзором матери. Отца девочки она видела редко. Это был тихий еврейский папа, серый и мятый, как тёмный твидовый пиджак, который облегал его невыразительную фигуру. Инженерная должность отца кормила всю семью. Жена, как оказалось, не работала. Это была женщина высокая, худощавая, с бледным увядшим лицом и опущенными уголками губ. В голосе её всегда звучали требовательные нотки. Она не скрывала своего раздражения мужем и недовольства жизнью. Обычно он молчал, не вступая в спор. Только однажды Юля, придя на урок пораньше, через прикрытую дверь услышала громкие голоса. Резкий женский голос наступал: ‒ Надоело считать копейки! Ты же был самым способным в нашем классе. И что? Почему его повысили, ведь у тебя и стаж больше, и производство ты знаешь как облупленное.

207

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

‒ Да они пьют вместе! ‒ слабо защищался мужской голос. ‒ Ну и ты выпей с ними, раз надо. Ничего тебе не сделается. ‒ Ты же знаешь, у меня язва.

– Так спирт залечит. Врачи сами пьют.

– Чушь! Появление Юли оборвало семейные раздоры. Когда же пришло время оплаты уроков, в доме не оказалось денег.

– Папа наш вместо премии получил шиш, – сказала мать, выразительно глянув на дочку. Девочка молча отвела глаза. К Юле мамаша однажды проявила сочувствие, угостив новогодним холодцом, который вызвал у той отравление. Холодец простоял никак не меньше недели, но хозяйке Юля ничего не сказала. Тем не менее какая-то неприязнь появилась между ними. Юля всем своим видом показывала, что ничего не слышит, не замечает в чужой семье. Но хозяйка всё подозрительней приглядывалась к учительнице. Между тем, ученица делала заметные успехи. Она уже стала разучивать пьесу Бетховена «К Элизе». То правой, то левой рукой Юля проигрывала ей трудные места нотного текста, но сама за инструмент не садилась. Скромничала, не считая себя пианисткой. Мамаша заметила это и однажды неестественно улыбаясь, заговорила: ‒ Ах, какая музыка! Могу себе представить, если бы сыграли вы, а не эта неумёха. Пожалуйста, Юля, доставьте удовольствие, ‒ и, видя, что та не спешит выполнить её просьбу, жёстко добавила, ‒ в конце концов мы вам за это платим. Всё вскипело в Юле от возмущения, и она не раздумывая, выпалила: ‒ Простите, я музыкант, скрипачка, а не ресторанный лабух. Я не играю по заказу. ‒ Скрипа-а-ачка! – торжествующе протянула хозяйка. Лицо женщины многозначительно замерло...

208

Проза • Светлана Сокольская

На следующем уроке девочка, улучив минуту, когда матери не было рядом, прошептала Юле: ‒ А мама и папа ругались из-за вас. ‒ Да что ты! ‒ огорчилась Юля. ‒ Потому что вы скрипачка. Мама против. А папа сказал: «Пусть скрипачка. Она хороший педагог. Я вижу и слышу, и сам пошёл бы к ней в ученики». – А мама сказала: «Ещё чего!»

– А я не хочу, чтобы вы уходили. Вы такая добрая.Только не говорите им ничего. ‒ Нет, нет, конечно, ‒ задумчиво ответила Юля, наматывая на палец конец русой косы... В уроках ей было отказано. Она была уже за порогом, когда её догнал отец семейства. ‒ Юлия, получите за последний урок, ‒ громко окликнул он её. И тут произошло нечто удивительное. Слегка понизив голос, папаша предложил Юле давать ему уроки игры на скрипке, чем поверг её в изумление. У неё, уже имевшей небольшой опыт преподавания, никогда не было взрослых учеников. Инженер стал приходить в Юлину хибарку со своей скрипкой сразу после работы, где, должно быть, держал инструмент, и целый час играл гаммы, этюды и небольшие пьесы. На первом же уроке он признался, что мечтает сыграть «Анданте кантабиле» из Первого струнного квартета Чайковского. Ученик её, это было ясно, когда-то учился музыке, но всё забыл. Руки его, с пухлыми, короткими пальцами были хорошо прилажены к скрипке. Тем не менее, Юля нашла недостатки в их постановке и пыталась их исправить. Однако возраст и пропущенное время давали себя знать, и его левая рука неуклонно соскальзывала в привычную позицию, что огорчало требовательную учительницу. Умом Юля понимала, что 209

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

для любителя это не так важно, но педагогический пыл брал верх, и на следующем уроке она опять не удерживалась от замечаний. Впрочем, мужчина отличался молчаливостью и упорством. За весь урок он не произносил ни слова. Юля не могла понять его настроения. Только иногда, когда он играл «Анданте кантабиле», на лице его появлялось нечто, похожее на мучительную нежность. Размышляя о своём странном ученике, Юля пришла к выводу, что должность советского инженера не такая завидная, как ей казалось, хоть и звучит красиво, ведь все мальчики того времени метили в инженеры. Им было невдомёк, что зарплата инженера станет в скором времени темой бесчисленных анекдотов. На одном из уроков Юля, подталкиваемая любопытством, решилась спросить: ‒ Где Вы учились играть? Ученик помолчал, а потом, раздумывая, медленно проговорил: ‒ Сколько себя помню, меня всегда тянуло к скрипке. У нас в городе был старый скрипач, который играл на всех свадьбах. Когда я его слушал, то становился сам не свой. Примерно с пяти лет я стал просить отца отдать меня учиться к старику, но тот к тому времени почти ослеп и не взялся за моё обучение. Брат моего отца жил в Одессе, занимал высокий пост. Узнав о моём влечении к скрипке, он настоял, чтобы меня показали Столярскому. Слышали про Столярского? Кто из музыкантов не знал легендарного педагога, вырастившего почти всю мировую скрипичную элиту того времени! ‒ Помню доброго толстячка в больших очках. Он говорил с отцом, долго мял мои руки, растягивал их, пел со мной, стучал карандашом. Под конец развеселился и сказал, что из меня будет толк.

210

Проза • Светлана Сокольская

Рассказчик помолчал и продолжил: ‒ Неожиданно дядю арестовали, и отец боялся появляться со мной в Одессе. Когда в нашем городе открылась музыкальная школа, мне было уже девять лет, но меня приняли. Я был горд и мечтал стать музыкантом, однако мой отец был против. Он говорил, что наше время требует инженеров, конструкторов, изобретателей. ‒ С твоей головой ты многого добьёшься, ‒ настаивал он. ‒ Я и в самом деле был первым в классе по математике. Ну и вот... Он замолчал и стал собираться. С этого дня протянулась между учительницей и её учеником невидимая нить доверия. Юле казалось, что она приняла эстафету от самого Столярского, и это внутренне наполняло её гордостью. Тем временем приближалась весна, топить печь приходилось уже реже. Жить стало легче. Молчаливый ученик не пропускал ни одного урока. Он заметно продвинулся в игре, научился вибрировать, и звук его приобрёл глубину. Играя, он слегка раскачивался в такт музыке, в кантилене голова его клонилась набок, и глаза в упоении музыкой на мгновение прикрывались. *** За окном темнело. Юля забеспокоилась. Она добралась уже до Пиковой дамы. «А Германа всё нет...» Странно... Обычно он бывал довольно точен... Неожиданный грохот прервал ход юлиных мыслей. Дверь открылась, но на пороге стоял не ученик, а его жена. Полы её пальто распахнулись от стремительного движения, берет съехал на сторону. Вместе с ней с улицы в комнатёнку ворвался холодный воздух. Глаза женщины устремились на Юлю 211

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

колючим взглядом, и только в уголках ярко окрашенного рта пряталось страдание. Остановившись на пороге, она окинула комнату взглядом и нервно воскликнула: ‒ Так вот вы где спрятались! Ха! Ну и гнёздышко! Юля остолбенела от неожиданности. А женщина продолжала: ‒ И часто он у тебя тут бывает? Ах, ты дрянь! И не стыдно, тебе, девчонке, мужика от семьи отбивать? Завлекла его своей скрипкой! Сучка! В голове у Юли зашумело, кровь бросилась ей в лицо и она не смогла выговорить ни слова. Женщина повернулась на каблуках и, уходя, через плечо, добавила: ‒ Ещё раз узнаю, что он был здесь, сообщу, куда надо – и ему на работу, и тебе в комсомол! Дверь захлопнулась, и Юля осталась одна, ошеломлённая таким невероятным обвинением. Ученик больше не пришёл, ни в тот день, ни после. Через некоторое время Юля узнала от друзей, что инженер скончался от инфаркта прямо на работе, поздно вечером. Около него, лежащего на полу кабинета, валялись скрипка и ноты «Анданте кантабиле». Юля попыталась восстановить в памяти забытый образ, но не могла вспомнить беcцветное лицо своего странного ученика лишь тёмный твидовый пиджак с оттопыренными карманами, из которых тот вынимал мятые денежные бумажки, расплачиваясь за урок.

212

Поэзия. Поэтические переводы

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

НОВЫЙ АВТОР

АННА ЦАЯК

Выпускница МГУ им. М. В. Ломоносова, кандидат филологических наук, в прошлом – старший преподаватель МГУ и двух Скандинавских Университетов. В Германии – Доктор филологии (звание утверждено Научным отделом Сената Берлина). Поэтесса и прозаик. Редактор Альманахов, сборников и авторских изданий. Член нескольких Европейских Литературных обществ, Международного сообщества писательских союзов, член жюри Литературных конкурсов, участница Литературных Салонов. Имеет множество публикаций в изданиях Германии и Финляндии, а также России и США – в газетах, сборниках и Альманахах. Автор книг: «Лёгкое чтиво», «Синие цветы», «Ехала Екатерина в карете» (в соавторстве с Ю. Стоцким), «С улыбкой и печалью», «Дыхание Августа».

214

Поэзия • Анна Цаяк

ОВСЯНОЕ ПОЛЕ

Яне и Рите

Вы шли через поле за булочками в маленький магазинчик на маленькой улочке, две девочки с длинными волосами, одна с чёрными, другая с голубыми глазами. А за вами летела Юность и лёгкий крылатый ветер! И солнце, такое румяное, рьяно светило на свете, и лето, по всем приметам, шло по нашей Планете – для всех и для вас – со своими дарами – для девочек-красавиц с длинными волосами, с девчачьими тайнами и мечтами… А кругом-то, кругом колыхалось овсяное поле! И кони, не зная узды, гуляли на воле… И это было приволье! Без пут и без правил, как небо без края – раздолье! Всё радостно, чисто, светло и здо́рово! И тропка теперь протоптана, и направленье освоено. Здо́рово! Но как ещё мало исхожено, ведь только начало проложено! Не так уж и много изъездено… И булочки были куплены. Но по дороге съедены.

14 декабря 2018 года, Берлин

215

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ЙОЕНСУ Я тоскую по городу с уникальным названием Йоенсу, в котором прекрасные улицы, и который ни с чем не рифмуется!.. Он пришпилен к середине Финляндии, как брошка на поясе... Это недалеко от Лапландии, я ездила туда на поезде. И поезд не громыхал на стыках, к этому я ещё не привыкла. А за окнами мелькали не унылые развалины, а прелестные деревеньки, с непонятными мне названиями, в невозможных огнях и по крыши в снегу... Я забыть это долго уже не могу. Иногда проступают следы на снегу – это я к своей дочке навстречу бегу. Начало 2000-х годов

216

Поэзия • Анна Цаяк

ЗА ЧАЕМ В роскошных чашках тёмный чай клубится, словно призрак ночи… И ты возводишь чудо-очи, касаясь будто невзначай глубинных тем, когда-то общих. Уже несбывшихся пророчеств и откровений нам не жаль… Ты поправляешь чудо-шаль, И вся ты – диво, вся ты – чудо!.. И вся ты здесь, а я – оттуда – где бродит юная печаль, в росе промачивая ноги, где девушки все недотроги, и все пути уходят вдаль. Где выбирали мы дороги, они же выбирали нас. Где жили просто, без прикрас, дожить бы только до зарплаты! Где были радость и утраты, Тычки́ и редкие награды… Но всё же жизнь щадила нас.

217

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Вот в фонаре притушен газ… Какое на дворе столетье? Каких цветов и слов соцветье присутствует в сей поздний час?.. Простите нас, любите нас! Пока мы здесь, пока мы с вами, не за росистыми долами, не за горючими горами… пока фонарик не погас. Любите нас, простите нас! Вы можете поспорить с нами, и посмеяться, – не грешно. Всё хорошо, всё хорошо.

2001 год, Берлин

218

Поэзия • Анна Цаяк

УЖЕ НЕ МОЛОДОСТЬ… А он хотел быть для неё всегда особым, как зритель, приходящий позже всех… Но только в это время гаснет свет, и уникальность, да, неповторима, – вот только в темноте неразличима… И в результате – для неё не стал никем, – такой изнеженной и синеокой, так окрылённой славой и успехом, так защищённой заморо́чным смехом,* но в жизни – неподступно-одинокой. Они увиделись в её последний день, который был и Днём её рожденья. И сладостная горечь сожаленья сплела их руки, лёгкие от лет… и каждый прочитал судьбы ответ в глазах другого – (стало ясно, будто под софитом) – несбывшегося, и родного. Детей актёры чаще не имели – иль не желали этой канители, иль роль могли большую упустить. Нам не понять, не нам судить. И от всего остались лишь кассеты – с её спектаклями и фильмом, лишь одним.

219

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Всё потеряв, никем не обогретый, он уходил. Прихрамывал, хоть это и скрывал, к себе кассету крепко прижимал… В чём смысл прожи́той жизни, он теперь не ведал, и чем её продлить, – уже не знал. Он шёл, за ним неслись гримасы, мимы, мемы, капризной непутёвой Мельпомены – то зримые, то мнимые черты. Она, любимая, была у той черты, когда сказали: «Вы уже не ждите, вы лучше потихоньку уходите, и помните её другой, и знаете Вы лучше всех – какой. Вы говорите «смысл»? – подумайте о нём… Хотя вот здесь мы каждый день его теряем… но иногда вновь обретаем – в вернувшемся биении сердец, когда не наступил, а отступил – конец… Сейчас, увы, такого мы не ждём». И он подумал: в чём же смысл бессмысленности этой? так доконавшей, вместе с жарким летом, расплавившей все смыслы на частицы… установившей новые границы… у самой крайней кромки бытия.

220

Поэзия • Анна Цаяк

А может, он и был как раз – в любви, которую никто из них не изъявлял другому… Он донесёт её до дому (ах, как он опоздал!) – в пластмассе чёрной, в чёрно-белых кадрах, через которые проходит жизни нить… И он попробует теперь вот этим жить… Он сможет пультом удержать мгновенье, он сможет подарить прикосновенье своих дрожащих бледных пальцев её руке, вуальке на лице… И он не будет думать о конце. Он проследит её взросленье как актрисы, незримо он проникнет за кулисы, где были драмы, слёзы и печаль, где старая изношенная шаль, и жаль ей было с ней всегда расстаться… А с ним – наверное, не жаль. Пришёл его трамвай. Какой-то молодой мужчина ему помог войти и улыбнулся: «По пути?»

221

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

В ответ он тоже – скупо усмехнулся. И стал смотреть в окно, где быстро падал вечер. Всё – вечно, но никто – не вечен. Он это знал, он с этим уезжал. И день тот был в его судьбе отмечен. *** Сюжет стихотворения основан на эпизоде из т/ф «Медсестра» (актёры – Тамара Сёмина и Станислав Любшин). Фильм – хороший: добрый, умный, увлекательный, хорошо сделанный. А потому и прошёл в абсолютной тишине. И хорошая режиссура, и сильный актёрский состав (В. Качан, Е. Санаева, О. Волкова, В. Толстоганова, О. Фомин, Д. Бургазалиев), сами по себе, никогда не способствуют «раскрутке» фильма. Здесь что-то другое. И на таких примерах, как «Хождение по мукам», «Белая гвардия», «Солнечный удар», «Контр-игра» и «Троцкий» (все – провальные), даже понятно, , ч т о это другое. * Аллюзия со строками М. Цветаевой: «и смех мой, коим всех морочу…»

222

Поэзия • Анна Цаяк

НА ОКРАИНЕ НЕЗНАКОМОГО ГОРОДА

B.Z

Эта улица казалась краем света! Освещалась она тоже краем света фонаря, затерянного где-то, в глубине какого-то двора... Дождь, шутивший с самого утра, перешёл от шуток прямо к делу... Я поспешно кофточку надела. Мы остановили свой «Сааб», несмотря на то, что был не слаб свет от фар, пронизывавших мрак... И кому какое право дело, почему мы поступили так! Лето 2001 года, Германия

223

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

*** Я фильмов о любви давно уж не смотрю – они мне не предписаны врачами, и долгими бессонными ночами я ни о чём ни с кем не говорю. Я обхожу отдел мужской одежды, чтоб тихий голос маленькой надежды не поднял бы забытых чувств волну. Не доходя, я в сторону сверну. Так выживаю. Или – так живу?

2007 год, Берлин

224

Поэзия • Анна Цаяк

Я ПРОСТО ЗНАЮ…

B. Z.

Пока летит стремглав судьба-возница, разбрызгивая росы и трубя, я знаю, всё равно мне будет сниться – ты где-то есть, и я люблю тебя. Ах, как ты далеко! Там птицы не летают, и не похожа на себя Земля… Никто не говорил, я просто знаю – ты будешь продолжать любить меня… Где вечно зелены склонившиеся ивы, где бродит ветер, травы теребя, на лавочке, у площади старинной лежит блокнот, там строчки про тебя.

2015 год, Берлин

225

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

НЕУЖЕЛИ Неужели уже не больно? Неужели проходит и это? Неужели с меня довольно Получило шальное лето? Неужели, насытившись болью, Надышавшись моей печалью, Море буден убавило волны, Разрешило пристать к причалу… И шепнуло: «Теперь ты – будешь, Даже можешь начать сначала».

226

Поэзия • Анна Цаяк

ПОСЛЕ ВСЕГО После всего я не оставлю ничего – ни памяти, ни дерева, ни птицы, прошелестят последние страницы, сомкнутся и замрут ресницы. Всё. Но жизнь пока ещё идёт, хотя порой не очень гладко, но иногда бывает сладко... И дерева ещё шумят, и в сад наш прилетают птицы, и просыпаются ресницы, чтобы опять поймать твой взгляд... И пожелтевшие страницы я всё листаю наугад.

2001 год, Берлин

227

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

В ВЕЧНОМ ГОРОДЕ

И.-Ю.

К тебе вернулся твой извечный город, протягивая щупальца проспектов, маня интимным шёпотом листвы, и зазывая в летние кафе, открытые для солнышка и ветра!.. Всегда-всегда ждала тебя надежда (но только ты её не замечал) – за скромным столиком, или в пустом трамвае, гремящем ночью по пустым дорогам, соединяющим сегодня и вчера. Скрепляющим тогда – и этот час. Ждала и дождалась! Отечества и дым не помешал… Тот тёмный сон не мог уж длиться доле, и трезвость мысли, ясность и порядок (от наших пра – пришедшие к тебе) – его развеяли. И кто бы пожалел! Меж тем как много накопилось тем и дел! Которые приходят к нам под утро… Июль 2015 года

228

Поэзия • Анна Цаяк

В вечернем поле Далеко, далеко ускакала в поле молодая лошадь, не догонишь, не догонишь, не вернёшь. (Из песни) Почему же со мной это сталось? Не корите, моя ли вина? Это просто лошадка моя разыгралась И умчалась, дурашка, в поля! И теперь – под раскинутым синим простором, По безмерной вечерней Земле – Закусив удила и не ведая шпоры, растворяется в сказочной мгле! Всё летит и летит! Незабудки сминая, По заметной лишь с неба тропе. След упавшей звезды гладью небо латает… А теперь по стерне, по стерне!.. Видно, хочется острой, неправильной воли! Так чтоб грива плясала в огне! Чтоб звенело, как гром, это чудо-раздолье... Детка, ты ведь вернёшься ко мне?

2017 год, Германия

229

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

СЕЗОННЫЕ СЛОВА Ручей напел весенние слова, капель расставила над «и» стекляшки-точки, и наливались соком жизни почки! Я так люблю весенние слова! Как музыка,

звучали летние слова, как музыка ушедшего оркестра, унёсшего пюпитры на дрова, освободившего другим под солнцем место. Не говори свои осенние слова! Я к ним ещё душевно не готова, Я не сыщу пока такого слова, чтобы ответить на осенние слова. Зиме не нужен речи черновик, она напишет набело и просто, она насыплет мне на воротник снежинок-слов рассыпчатое просо.

2009 год, Берлин

230

Поэзия • Анна Цаяк

*** 1. Британской музы небылицы* от Байрона до Конан Дойля! До дыр зачитаны страницы, И плен их – сладкая неволя! Джен Эйр даёт урок Адели, Шерлок настигнет Мориарти... ...Но все мы вышли из Шинели, И этого с лихвой нам хватит.

2. Британской музы небылицы в Холодном Доме обитают, И тайна Эдвина витает, Не оседая на страницы. Шуми же, Ярмарка тщеславья! Раскручивайся, как рулетка! Фотона славы и бесславья Запущены из строчек метко! * На один из Литературных конкурсов требовалось написать стихотворение, начинающееся со строки А.С. Пушкина «Британской музы небылицы».

231

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Пастораль. Синие цветы. Я заметила тебя, войдя в вагон, ты не отрывал глаза от чтенья, и в одно игривое мгновенье я подумала: допустим, это – он. А потом

я примеряла нас друг к другу: утро, я в халате, ты в пижаме, что-то наливали мы по кругу, что-то через стол передавали. А потом прошли перед глазами, как цветные яркие наклейки, разные сюжеты пасторали: например, в саду из старой лейки синие цветы мы поливали. Слово «счастье» не произносилось, но оно почти во всём читалось. Много башмаков поизносилось, посохов немало поменялось. А потом, потом мы постарели, но гуляли вечером часами… И летели месяцы над нами, как и мы, они уже седели.

232

Поэзия • Анна Цаяк

Мы поддерживали бережно друг друга, никогда и не мелькала ссора. Ты мой друг, а я твоя подруга… Но – вагон качнуло на рессорах! растряся нездешние картины… И сидящий визави мужчина поднял взгляд, довольно равнодушный, и моей улыбке простодушной не было приветного ответа. И покинул он вагон наш душный, и забыл вчерашнюю газету, мой несостоявшийся мужчина, мой случайный, как всегда, попутчик. Ну а за окном пылало лето – да такое, что не надо лучше! и любви счастливые приметы, оживляли здешние картины. И хотелось плакать, без причины… Ноябрь 2010 года

233

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

*** «Почему и простые реченья словно томную тайну шепчу…» А. Фет Моя метафора проста, Моя строка всегда чиста, Как прост перед картиной холст, Как чист перед поэмой лист… Мои стихи всегда светлы, Как запоздалые цветы.

234

Поэзия • Бронислава Фурманова

БРОНИСЛАВА ФУРМАНОВА В 1994 переехала в Берлин из Одессы. Пишет стихи, песни, прозу. Член Российского Союза Писателей, номинант литературных премий РСП, финалист премии «Наследие 2016». В 2015 г. вышла первая книга поэзии и прозы «Кружева памяти». Много печатается, проводит литературные встречи.

Последние достижения: Вторым тиражом вышла переработанная и дополненная книга «Кружева памяти». Российский Союз Писателей включил её произведения в «Анталогию русской поэзии» за 2018 год и наградил медалью «Александр Пушкин 220 лет» за вклад в развитие русской культуры и литературы. СЛУЧАЙНЫЙ ВЗГЛЯД Всего лишь случайный прохожий, Нечаянно брошенный взгляд – До боли сердечной похожий На тот, что лет сорок назад притягивал, словно магнитом, смущая меня и пьяня, До нынешних дней не забытый, Такой дорогой для меня.

235

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

И мне не уснуть до рассвета, Я буду опять вспоминать далёкое жаркое лето, Где нам на двоих тридцать пять. Порою прошедшие даты Скребутся в закрытую дверь... Давно это было когда-то, Так что ж мне не спится теперь?.. ЖИЗНЕННЫЙ МАРАФОН Забот житейских вечный марафон Стремительно подходит к завершенью, Но если даже я и чемпион, То приз не принесёт мне утешенья. Мне в жизни ничего не изменить – В ней каждый миг по-своему оплачен, Клубок судьбы наматывает нить потерь, приобретений и удачи. Однажды перейду я Рубикон по тонкому канату, без страховки, Ну, а пока продолжу марафон: На старт, вниманье, марш! Без остановки!

236

Поэзия • Бронислава Фурманова

БЕРУ ВЫХОДНОЙ Я сегодня беру выходной у тревоги, тоски и печали, Как спасенье мне нужен покой – Очень плечи от груза устали. Я сегодня беру выходной у забот повседневных, волненья, Наслаждаться хочу тишиной, Ждать, когда снизойдёт вдохновенье. Я сегодня беру выходной у бессонницы – спутницы ночи, Заплачу дорогою ценой, Чтоб навеки могла с ней покончить. Я сегодня беру выходной у назойливой ноющей боли, Что с ума меня сводит порой, Разрушая мою силу воли. Но шепнуло сознанье: «Постой! Ты у жизни берёшь выходной?»

237

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ЛЕКАРСТВО МУДРОСТИ Рану рваную души Ниткой счастья залатаю. Тяжкий груз с неё снимаю, Всё с нуля начать решив. Я усталость от дорог, По судьбе меня ведущих, Чтоб достигнуть райских кущей, Сброшу, словно цепи, с ног. Чтобы страхи одолеть, Защищаясь от коварства, Выпью мудрости лекарство И умнее стану впредь. А затем вложу в стихи всё, что сущностью моею стало. Истину сумею отделить от шелухи.

238

Поэзия • Бронислава Фурманова

ОХ, НЕЛЁГКАЯ ЭТА РАБОТА! Слова стекают с кончика пера, Стихами стать ещё им не пора, Они толкаются, шумят, галдят И не желают вписываться в ряд. Как свору эту можно укротить? Найти для них связующую нить? Хохочут строчки, лист черновика На них поглядывает свысока, Отбрасывает, словно сорняки. Лишь избранным, которые редки, Позволено почётный ряд занять, Вот только где такие фразы взять? На удочку поймать их не могу. Густую сеть, подобно рыбаку, Закидываю я в который раз, Но невод пуст – ни строчек в нём, ни фраз! Рыбалка, как ни жаль, не удалась. Ну что ж, я на охоту собралась. Перо нацелю, словно карабин, Возьму на мушку рифм летящих клин. Осечка! Что ж, осталось из болота, Хоть это и не лёгкая работа, Тянуть мне бедолагу бегемота!

239

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ОТВЕДЁННАЯ РОЛЬ Нам жизнь, наполненную тайнами, И старомодными сюжетами, Событиями чрезвычайными, Открытиями и секретами судьба, как пьесу театральную, Придумает и срежиссирует. Мы все в ней роли уникальные, Заранее не репетируя, играем ярко, артистически, Своим талантом упиваемся, Не замечая, что к трагической, Финальной сцене приближаемся. Сменились акты, декорации, И пьеса жизни завершается, Но и под громкие овации, Сыграть на бис не разрешается.

240

Поэзия • Бронислава Фурманова

МОЙ АНГЕЛ Мой добрый ангел рядышком со мной Всегда, хоть и не видим, к сожаленью, Он мой помощник и хранитель мой. И в этом даже тени нет сомненья. Когда мне грустно, моего плеча Коснётся он украдкою крылами, Когда же строчки в голове кричат, Желая вылиться на лист стихами, Он вдохновенья капнет в крепкий чай, Заставив сердце биться в быстром ритме, А если мне не спится по ночам, Шепнёт на ухо правильные рифмы. Всегда мне предан друг мой неземной – Не судит, не клевещет, не ругает, Свои он крылья за моей спиной, Как только я отчаюсь, расправляет. Прошу, мой ангел, в этот краткий миг, Который жизнью всуе называю, Меня крылом надёжным обними И защити, от бед оберегая!

241

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

КОРОТКО О РАЗНОМ *** Как видишь, у твоих я ног, Так долго этого ты ждал, Споткнулась о дверной порог, Когда мне двери открывал. *** Скажи мне, умный Интернет, Ведь ты на всё найдёшь ответ, Пора нам вещи паковать, И из Европы убегать? Какой ещё нас ждёт сюрприз? Он думал, думал... и завис. *** Час назад у банкомата, Получила я зарплату. В магазин я заглянула, Часть долгов своих вернула, Оплатила все счета, Всё, казна моя пуста. Осталось несколько монет, Зарплата есть, а денег нет!

242

Поэзия • Бронислава Фурманова

*** Будь с мужем кроткой и любезной, Согласья тактику избрав, Не спорь с мужчиной, бесполезно! Он всё равно всегда неправ! *** Порой свергают королей И рвутся к власти пешки. Любой ценой тот, кто смелей, Трон занимает в спешке. «Виват» – ему кричат, а зря, Ведь по своей он сути И под короною царя Так пешкою и будет. *** Горжусь достоинством своим И благодарна я судьбе, Завидую сама себе, Что не завидую другим. *** С таким трудом душевным пишется, Затем печатается книжица, Потом стоят на полке томики Для интерьера, словно слоники.

243

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

*** Предательство взведёт курок, Прицелясь, выстрелит в висок, И ранив, преподаст урок. Но выстоять поможет чудо, Ведь и у Бога был Иуда! *** И если б время вдруг меня умчало В советские далёкие года, Теперь бы я в анкете написала, В графе национальность : «Да! Да! Да!» *** Ищу слова, чтоб выплеснуть стихами Всё, что в тоске душа моя скопила. Сказать, как в ней тревожно и уныло... Но горечь, что удерживаю силой, Пожалуй, проще выплакать слезами. *** Стыдить, судить кого-то не спеши, Чтоб не запачкать чистоту души. Накопленное зло в ней, словно пламень, Что превращает душу в твёрдый камень. Найди простую истину в судьбе: Прощай другому больше, чем себе.

244

Поэзия • Бронислава Фурманова

*** Ведь старость – это вовсе не седины И не лица глубокие морщины, Не слабость, не болезни, не усталость. Лишь безразличие души есть старость. Прошу судьбу мне подарить удачу – Не становиться безразличной клячей! *** Не знаю, что сбылось, что не сбылось... А от чужих пророчеств я устала... Не мне судить, что в жизни удалось, Всё впереди... И каждый день – начало. *** Венчает стих очередной глагол, Перечитав шедевр литературный, Себя спрошу: «Зачем писать их в стол? Не лучше ли писать их сразу в урну?» *** Кто счастлив от любви, а кто страдает, Даётся в мире этом каждому своё. Я знаю, от любви не умирают, Но умирают от того, что нет её.

245

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ВО СНЕ ЛИ? Морозно за ночным окном. Кружится снег, не тая. О чём, окутанная сном, Я, в забытьи, мечтаю? Кого пытаюсь я рукой Погладить осторожно, И к чьей щеке своей щекой Прижаться? Как тревожно мне в этом сне. Куда спешу? Наверное, в былое. Залётный ветер я прошу: «Возьми меня с собою!» Минуя тысячи дорог, Пусть только в сновиденьи, Я на родительский порог Ступлю хоть на мгновенье.

246

Поэзия • Бронислава Фурманова

В НЕВОЛЕ У эха незавидна доля – Спокон веков живёт в неволе И остаётся только эхом – Повтором, отголоском смеха, чьего-то стона, песни, крика. Всё повторяет горемыка – То ухает вслед за совою, То волком одиноким воет, А иногда вздыхает тяжко... Обидно, ведь оно, бедняжка, Не вправе собственного звука произнести. Какая мука! Одно лишь эхо утешает, Престиж немного повышает, Хоть вторит возгласам другого, Его последним будет слово. Ему кричу я: «Что за дело, Такая жизнь не надоела? Быть подневольным – это скверно!» И эхо отвечает: «Верно!»

247

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ЧЕМ ОПЛАТИТЬ? Чем мне придётся расплатиться За кратковременный постой? За то, что можно насладиться Необычайной красотой всего, что создано на свете Рукою мудрою Творца? Богатым дивным разноцветьем Природы из её ларца. За пряный от цветенья воздух, За радугу, за солнца луч, Ночное небо в ярких звёздах, За дождь из набежавших туч? За лунный свет, что серебрится, В реке свой оставляя след, За снег, что медленно кружится И стелет белоснежный плед. Сполна платить должна по счёту, Не даром же на этот свет Я родилась, не будет льготы. Но сколько? Где найти ответ? В какой-то миг я осознала: – Что ни отдам, всё будет мало!

248

Поэзия • Бронислава Фурманова

ПОМОЩНИК-ДОМОВОЙ Удивляется ребёнок, Не поймёт никак спросонок – Отчего, там за стеной, Так вздыхает домовой? Он опять мои штанишки, На пол брошенные книжки, И с наклейками альбом, Что валялся под столом, И любимые игрушки, Те, что прятал под подушки, Положил на место, в шкаф, Аккуратно всё прибрав. Чтобы холодно не стало, Мне поправил одеяло, А когда я засыпал, В нос меня поцеловал. Как ему, наверно, тяжко, Устаёт от дел, бедняжка. «Не вздыхай ты так, дружок, В свой забившись уголок, Не грусти, помощник мой, Дам тебе я выходной! Не волнуюсь я ни грамма, Если что, поможет мама!»

249

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ГДЕ ОТЫСКАТЬ? Я многое бы отдала Чтоб заглянуть в те зеркала, Где я тогда, а не теперь, Где нет разлук и нет потерь, Где нет впомине седины И где морщины не видны, Где молодость блестит в глазах, Румянец яркий на щеках. Где на плече лежит коса И бант приколот к волосам. Где мама, ласково шепча, Хранит домашний наш очаг. Там счастье в каждом уголке. Там, в зазеркалья далеке, Так беззаботна жизнь моя И я в начале бытия. Я многое бы отдала, Чтоб заглянуть в те зеркала.

250

Поэзия • Бронислава Фурманова

СВЕТАЕТ... Светает. Тучка в шляпке серой, И в строгом сереньком пальто, Нахмурилась. Её, наверно, обидел кто-то ни за что. Расстроенная, чуть не плачет, Но солнца луч с ней пошутил, Пальто и шляпку сделал ярче, Согрел и вмиг развеселил. И тот же лучик сквозь гардину, Найдя в ней маленькую щель, Погладил ласково мне спину, Окрасил золотом постель, В шкафу зеркальном отразился, Своей любуясь красотой, Проказник так развеселился, Что и меня своей игрой заворожил, поднял с постели, Всю будто бы озолотил, И вместе мы под птичьи трели, Любили жизнь, что было сил!

251

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

АКВАРЕЛИ Не выпитая, стынет чашка чая. Смеркается. Кленовый лист ладошкой мне машет, мимо окон пролетая. Уютно на коленях дремлет кошка. Художник-память снова акварели Рисует, краски старые мешая, От времени они не потускнели, Он их, в сюжет мазками добавляя, Вдруг смоет и опять начнёт сначала. На холст ложатся тени, полутени: Скамейка у дощатого причала, И на коленях веточка сирени. Ещё мазок – и в лодке нас качает волна, но мы не в море – в чувствах тонем, Нас месяц серебром колец венчает, И на коленях жар твоих ладоней. Взмах кисти – акварель опять иная, Луна надела звёздные серёжки… Не выпитая, стынет чашка чая. Уютно на коленях дремлет кошка.

252

Поэзия • Бронислава Фурманова

ФАНТАЗИИ А может мне вымолить дождик у неба? Нет, ливень с потопом и наводнением, Чтоб смыл даже след, будто вовсе и не был, От зависти, сплетен, интриг и смятенья. Пусть он не кончается целые сутки, Пока не отмоются чёрные души, Ему перерыва не дам ни минутки, Чтоб козни, предательство смог он разрушить. Пусть он барабанит, неистово, смело, по темечку тем, кто играет без правил. Его попрошу, чтобы струйным прицелом Он души кривые немного поправил. Потом попрошу у послушного ливня Добро оросить, чтобы корни пустило, Чтоб множилось, крепло, росло терпеливо, И чтобы его всем с лихвою хватило.

253

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ПРАЗДНИК ПАМЯТИ Там – лужайка, ромашек охапки, Одуванчиков жёлтые шляпки, Синева акварельная неба. И горбушка пшеничного хлеба по кусочку делилась подружкам: Зойке, Леночке, Милке, Валюшке. Беззаботное жаркое лето, Праздник детства далёкого, где ты? Я в другое уехала лето, И другие встречаю рассветы. В Мегаполисе шум, многолюдно, Жизнь комфортна моя и уютна, Много парков, лужаек зелёных, Но любуюсь я ими с балкона. Здесь зимой на прилавках клубника, К этой жизни давно я привыкла. Только праздника детского нету, Беззаботного давнего лета. Где лужайка, ромашек охапки, Одуванчиков жёлтые шляпки, Синева акварельная неба, И горбушка пшеничного хлеба...

254

Поэзия • Бронислава Фурманова

МОИ ЖИЗНИ Интересно, кем в жизнях я прошлых была? Где жила? И пришла в эту жизнь я откуда? Помню деда. На скатерти белой стола Семисвечник и старенький томик Талмуда. Я не знаю, где в третьей я жизни была, Может быть по пустыне, с гонимым народом, Сорок лет по пескам и каменьям брела, Чтоб смогла, наконец, обрести я свободу? Может статься, я в жизни далёкой второй, Став свободной, невестой над миром летала? Над местечками, крышами и над судьбой, И сошла в эту жизнь я с картины Шагала? В жизни первой, возможно, познала я страх, И вдыхать мне пришлось воздух газовых камер? Может, шла средь толпы, чтобы сгинуть в ярах, И последний мой крик в крематории замер?.. Кем бы в жизнях я прошлых своих ни была, Кем бы мне ни пришлось быть потом, – не забуду Руки деда на скатерти белой стола, Семисвечник и старенький томик Талмуда.

255

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

МЕЛОЧЕЙ НЕ БЫВАЕТ Мы, лёжа на траве, глазели в небо, Коснулась ручка детская моей, И протянула мне кусочек хлеба... Всю жизнь я помню хлеб и это небо, Ведь в детстве не бывает мелочей. Скамейка на вечернем, тихом пляже, Моя ладонь лежит в руке твоей, Многозначительно молчанье наше, Ну а потом, ты виновато скажешь, Что в дружбе не бывает мелочей... Клокочет на плите забытый чайник, И стук на столик брошенных ключей Звучал, как колокольный звон прощальный... Всегда я буду помнить этот чайник... В любви ведь не бывает мелочей. Расстались неожиданно, нелепо, И нет в случившемся вины ничьей. Я помню: пляж, скамейку, чайник, небо, В протянутой руке кусочек хлеба, И стук на столик брошенных ключей... Да! В жизни не бывает мелочей...

256

Поэзия • Григорий Кофман

НОВЫЙ АВТОР

ГРИГОРИЙ КОФМАН Ленинградец, актёр, режиссёр, поэт, руководитель ряда театральных проектов, в том числе театрально-музыкальной группы GOFF-Company. Один из организаторов ежегодного международного театрального фестиваля «Лаборатория Искусств Кордон-2 (ЛИК-2)», проводимого в начале августа в заповеднике Михайловское (Пушкинские Горы). В 1985 году окончил факультет физической химии Технологического института им. Ленсовета. В 1989 году – Высшую театральную школу им. Б В. Щукина. С 1995 года живёт в Берлине. Во время обучения в ЛТИ – актёр, впоследствии художественный руководитель студенческого театра. В 1989 году учредил Маленький Петербургский Театр (впоследствии Парамон-театр). С 1995 по 2000 год был его руководителем. При театре функционировала лаборатория и учебный класс. С 1995 по 2002 год – актёр Фольксбюне (Volksbuene), Софиензэле (Sophiensaele) и других берлинских театров. С 2000 по 2004 год – координатор ежегодной Недели русского театра в Саарбрюккене (Германия).

2001 год – доцент Театральной Академии Берлина.

2004 год – доцент Театральной Школы в Вене (Австрия).

257

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

С 2004 по 2008 год – руководитель Русского театра (Берлин). С 2004 года – редактор и спикер новостей на радио Русский Берлин. С 2005 по 2006 год – доцент the@kademie (Берлин). С 2005 года – организатор ежегодного международного театрального фестиваля Лаборатория Искусств Кордон-2.

C 2007 года – руководитель авангардного музыкально-театрального проекта GOFF-Company. Более 30 постановок в разные годы в Санкт-Петербурге, Берлине, Вене, Гамбурге, Айзенахе, Лондондерри, Пскове. Многочисленные актёрские и режиссёрские работы сделали Григория Кофмана известным в театральных и литературных кругах Берлина и всей Германии. В нашем сборнике он печатается впервые. УПАВШИЙ ЛИСТ, ОН ИЩЕТ НЕ ПРИЧАЛА... Упавший лист, он ищет не причала, Не железнодорожного вокзала, Не пристани воздушных кораблей, – Ему отрада сарафана складка, Равно как незашпиленная прядка, Ладони горсть ему всего милей. Он ждёт не блеска дерзкого – глаза подскажут, что там можно, что нельзя, Но лёгкий жест тех угловатых плеч, Чтоб на колени медленно прилечь.

258

Поэзия • Григорий Кофман

ВЕСЛОМ РАСКАЧИВАЯ ВОДУ... Веслом раскачивая воду, водой раскачивая берег, решив сравнить свою свободу с её эквивалентом волн, я не открыл больших Америк, морскую щупая природу – стихия не простит истерик – в ней каждый вал – натужный вол. Она как пастбище едина: сродни загривки буеракам – здесь есть края, есть середина, есть жиже, есть и гуще корм... Среди волов морских и яков я будто ослик Насреддина. Промеж копытных есть однако и солидарность и закон. Но до поры... Как по сигналу примерно рога иль сирены тревогу мутную подняло, как по команде – на дыбы! Из пастей рвётся пар и пена, волам копытом рыть пристало – такая, видишь, перемена воловьей взбыченной судьбы.

259

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Быки несутся, их загривки сияют благородным потом, оплёвки, ругани обрывки, бычачьих бешеных слюней – как будто вброшена наживка, и всё разыграно по нотам – так молоко сбивают в сливки, чтобы погуще, пожирней. Они едины в бычьей буче, но сколь же жалки в этой гонке – их кто-то хлещет, кто-то дрючит крюками, не жалея спин; Не виден пикадор могучий... Мой ослик думает в сторонке: моя Свобода будет круче, они ведь стадо. Я ж один.

260

Поэзия • Григорий Кофман

РУССКИЙ ТЕАТР В ГЕРМАНИИ Поспели вишни в саду у дяди Вани. У трёх сестёр подрос участок леса. Нашёл Платонов истину в стакане. Рогожин застрелил в бою черкеса. Иван Ильич, оправившись от хвори, В дому Облонских всех довёл до драки, В то время как его мальчонка Боря На огороде тырил пастернаки. Иван Денисыч, декабрист-легенда, Затеяв бизнес дачами в Сибири, Сдавал семье раскольников в аренду Две койки в своей питерской квартире. Андрэ Болконский сгинул подо Ржевом. Поручик Ржевский канул под Ростовом. Настасия Филипповна Ростова Имела Ганю справа, Пьера слева. Актёр Счастливцев, встретив как-то Лизу (за ней приданого – корзина да картонка...) на Дерибасовской устроил антрепризу, в которой Вронский маленьким ребёнком стучал по рельсу палочкой. – Антракт! ...За годом год. Фигуры вперемежку: Лошадки, офицеры, дамы, пешки. Одесса-Петушки. Последний акт. *** 261

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Какая осень, мать, какая осень! Какой туман, какая затхлость в мире. Нагое дерево – без паспорта в ОВИРе, Ведь лист – он безответен и бесспросен.

– Ах, жизнь моя, ты, как ночной троллейбус, Тот самый, что вполне собой доволен, Примерившись к кольцу московских штолен, Вползла улиткой в окуджавский ребус.

– Так обращал ко мне, простолюдину, Под соточку один московский интель Свой ветхий спич, в котором красной нитью Преемственности тема проходила. Там что-то про советскую культуру, Про вогнутое зеркало пространства, В котором было радостно стараться Всем нам, совком ловившим синекуру. Мне было весело, и я смеялся громко, Нещадную не удержав икоту – Мне вспомнилась и чёрная суббота, И кафедра начальной оборонки, И собственные речи пустомели, Напыщенность высказываний книжных, Загадочность поступков многих ближних – Осталась будто родинки на теле. Мне вся земля – что скатерть-самобранка, Но верно, что куда б ни завело, Отечество мне Красная полянка, А родинка мне Ясное село!

262

Поэзия • Григорий Кофман

BERLIN В этом городе огни Ночью, как в деревне – Угольки обронены Метеором древним. Так с залётного с него, Будто листья с клёна… Городок наш ничего – С лишком три мильона. Красно-чёрно-золотых ждать бы здесь сметений, но тенденция иных цветопредставлений. Он окрашенный сполна – Видят и слепые – В розоватые тона, Как и в голубые. Привыкать пора давно К жителям радушным, Прямодушным, как в кино, Да немного душным. Я вернусь, конечно, к ним С берегов, где вечность Топит жёлтые огни В своенравной речке. Там у гавани застыл Остров в форме капли. Езжу я туда как в ссыл Пешковым на Капри. И сравненье не в упрёк: Этот город плотский – 263

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Впрочем, он и не Нью-Йорк. Я – другой, не Бродский. Он мне тело молодит, Он мне душу старит… А во лбу его горит Маленький фонарик. КОРАБЛЬ Глазницы крепости-линкора, Что тайны ящика Пандоры: Молчат до времени, но скоро Оттуда птички полетят… И, сбросив ставни веко-вия, Сверкнут огнём глаза Батыя, Скорёжив крышку, выгнув выи, наружу гады заскользят. Они не жрут тебя, не слышат, Они не трогают и мыши. Они заполоняют нишу, Редут, что сдал биогенез. Но это страшное соседство Тебе не оставляет места, Не слышит слабого протеста. Ты можешь быть, но лучше – без… Ответишь этим же не сразу, Но мысль – бациллу, дрянь, заразу – Поселишь в самой кромке глаза И будешь жить с собой в борьбе: 264

Поэзия • Григорий Кофман

Дом, церковь – это ли не фетиш? – Другое счастье в жизни встретишь… Так неосознанно наметишь Кого-то дальнего себе. О, сколько слёз прольётся, нервов! Истреплется, пока, во-первых, Не станет ясно, что Минерва Уже с тебя не спустит глаз, А во-вторых, – пора в дорогу: С самим собой шагая в ногу, Оттягивая понемногу С затылка яростный приказ. О, сколько cвежей душной сдобы Тебе понадобится, чтобы, Не подпуская к сердцу злобы, Окутать и обворожить Того, кто страшного соседа Не разглядел и не разведал. Когда реальность стала бредом: Отсюда надо уходить. Отдать хозяйство, дом, скотину. (А может, только половину?) Двух дочерей (иль хватит сына?) Да вместе с мужем (иль женой)… Захватчик (так себя не кличет) – Он вовсе вилами не тычет: Хозяйка! Масло, яйки, дичи! – Он просто-напросто другой.

265

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Он, сброшен со своей телеги, В своём неудержимом Беге – Вот – на твои примчался бреги И дышит, дышит тяжело… Не след тебе его бояться – Не дав растопыриться пальцам, Ты сразу дай ему по яйцам – И, смотришь, вроде проняло! Он что-то понял… Что я понял?! Мои куда-то мчались кони, Теперь могу напрячь ладони Да парус ветром навалить. Назад нельзя – там устоялось… По курсу чайка зло металась. …И небо синее смеялось. Куда ж нам плыть…

266

Поэзия • Григорий Кофман

*** Сегодня вышедший в тираж Мой бывший парень на бегу Заметил мне, что я мираж В его расплавленном мозгу. Я отвечала невпопад, Что чувства – это камнепад, Который с детской простотой Всё похоронит под собой, И тихий мрак никчёмных снов, И горький вкус немытых слёз – Всё это, в кончике концов, Не более, чем передоз. И нам так хочется теперь Рассыпаться на кружева Прозрачно чистых нематерьИальных свойств переживаНий, что как крылышки застыЛи в призрачных садах Садур, Перетекая сквозь пласты Пространство-временных структур.

267

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

*** Когда ты пропадёшь в лесу В свой первый раз, – он может не случиться, Но если доведётся заблудиться, Ты должен знать: что камень на косу Нашёл, а не наоборот. И чаща подготавливает ложе, А сетовать нелепо и негоже На холод, влагу, неудобство места, Ведь дело принимает скверный оборот: Лес твой жених, а ты невеста. Единственное, что ты можешь, что ты должен, Или должна – не в гендерности дело – Устроить обстоятельства умело, Хоть ты одет во что-то, но ты гол же!.. И обстоятельность востребована телом. Пускай постелью будет листьев ворох, А одеялом чёрный душный лапник... Ведь лес – он хоть и старый бабник, Ему момент соитья тоже дорог. Тот самый, что священен и порочен И неизбежен – солон, горек, сладок... Он будет ласков, лес, а может гадок – Уж он использует всё право первой ночи.

268

Поэзия • Григорий Кофман

Так вот на этой куче, ложе брачном, Из вялых листьев, прелых разнотравь Всё прошлое прошедшему оставь И будь готов упасть не в сон, но в явь, Ту, что потёмней тайных снов горячных, Когда придёт жених, весь в чёрном, фрачном. Тебе не доведётся спать спокойным сном, Тебя колбасить будет и корёжить, И твой любовник будет корчить рожи, Ты ж будешь корчиться и утро звать, и в нём Очутишься измученный измятый – Вдруг, неожиданно раздёрнутые шторы, Свет бьёт сквозь лапник, как в щелях забора Клубится дымом, слышен запах мяты. Какой-то стук – возможно, где-то дятел, Потом рычанье, снова дробный стук, Знакомый чем-то, но невнятный звук, Крадущийся из далей неприятель… Все тело ноет: шея, плечи, пах, Вся голова, суставы ног и рук. Всё навалилось – боль, какой-то звук!.. Ты словно ком, но испарился страх, Но тяжесть – как в тебя впихнули ком – С тобой затворник обошёлся строго. Но что за звук?! Ты вздрогнешь – То дорога, Ты был недалеко, И близок дом.

269

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ЛЮБОВЬ III Мальчик склеил в клубе модель. Горд собой в общем и в частном плане. Он затащил её дома в постель, Реально напоминавшую планер. Наутро он непререкаемо произнёс: – Жизнь есть не Сон, а вираж Кастанеды! – И завершил, чмокнув модель в нос, – Мы полетим под зво́нящие кастаньеты. Он наслаждался ею и ночью и днём – Само совершенство: пропорции, стать... Закручивал в поле, на холме, за холмом, Но модель не хотела летать. Они шли под утро в просторы луга, Он врубал Шаляпина, Лепса и даже Цоя, Крутил ей хвост максимально упруго – Но она не взлетала, натужно воя. Первый раз он ударил её 22-го в полдень В уже изрядно ему надоевшее тупорылье, А вечером под Мендельсона-Бартольди Избил так, что у неё обломались крылья. Просто мальчик очень любил небо. Умел ли он клеить модели? И да, и нет. Известно только, что музыкантом не был. Может, потому так и не приобрёл кастаньет.

270

Поэзия • Григорий Кофман

*** Целоваться с причмоком или без? Напиваться в меру или пить в дым? Есть много поводов завидовать молодым, Но не сейчас, не с тобой и не здесь. Мы станем губами тереться сухо, Станем молча двугорбым одним существом, Потому что любовь – это такая сука: Выпила влагу и выжала стон. Что-то ещё заставляет желать перемены, Хотя догадка не обошла тебя стороной: Доллар ничем не отличается от йены, Плакучая ива скорбит и весной. Желать перемен – что приказывать коромыслу – Вёдра от этого не получат ускорения. То немногое, что имеет ещё какой-то смысл – Это простое сухое губное трение.

271

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

*** Подошла к тебе не Настя, Не знакомый милый лик, А грядущее ненастье, То, к чему ты не привык. Не во фронт – ушами хлопал – А с обозов, в голый тыл! Вечно с неприкрытой жопой Сам, приятель, прикормил. Сам разбрасывал без счёта Кашку, хлеб, зерно с руки – Подходи, кому охота, Караси и судаки. Безмятежно и без звука, Со спины и не дыша, В камуфляжной форме щука Вот взяла – и подошла, И сказала мягко: Здрасьте, – Не сказала – только жабр Раздвиженье, – Звали Настю?.. – И пошёл по телу жар. И поехала телега, Потянулся мерный бег. Край такой: здесь много снега, Впрочем, много и телег.

272

Поэзия • Григорий Кофман

В этих далях вязнут звуки. Под покровом льдов и слюд Только суки – только щуки Навещают мой приют. Проплывали мимо-мимо, Жабрами шепча «мерси», Мною неулововимы Судаки и караси. Так живёшь с небритой рожей И услышишь как-нибудь: – Вы не звали? Я – Серёжа, Можно рядом отдохнуть? Я скажу Серёже: – Здрасьте! Жизнь – не поле, не жнивьё, Я останусь верен Насте, Хоть и не было её...

273

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ЕЛЕНА КОЛТУНОВА Родилась в Одессе. Долго выбирала между «физиками и лириками», перевесила литература. Печаталась во многих газетах и журналах Ленинграда и Одессы. Член двух творческих союзов: Национального союза журналистов Украины и Национального союза театральных деятелей Украины. Имеет медаль «За журналiстську гiднiсть» и «Почётный знак» НСЖУ. В Берлине с 2013 года. Публикуется в различных газетах и сборниках. Последние достижения: Получила специальный диплом жюри за оригинальность сюжета в юношеской прозе Международного Корнейчуковского фестиваля детской литературы.

ДЕНЬ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ (К Дню основания Царскосельского лицея) Однажды в Царское село, Что Пушкином зовётся ныне, Земной поклон отдать святыне Желание нас привело. Осенний день торжественно был тих. Как на молебен шла толпа людская 274

Поэзия • Елена Колтунова

И вот себя от будней отторгая, Мы тоже оказались среди них. Вошли. В Екатерининском дворце Под сенью лепки золочёных сводов Звучала плавно речь экскурсоводов, Стоящих в плотном замершем кольце. Впорхнули предков позабытых тени. Небрежно отодвинувши столетья, Кружат их отражения в паркете. Но нет средь них тебя, наш юный Гений. Ну, что ж! Дворцы – не место для Поэта! И солнце, заглянувшее в окно напоминанием того, что суждено, Вдруг высветило дуло пистолета. Пред памятью твоей благоговея, Мы поспешили выйти из дворца, И замерли у серого крыльца Тобою осиянного лицея. В лицее всё дышало простотой И дружбою, тобой не раз воспетой. Желтели под стеклом твои конспекты И рукописи с ятью и фитой. Здесь был далёк ещё предательский удар, И злые языки пока молчали скромно. И всё ж сердца забились вдруг неровно, Когда в твой заглянули дортуар.

275

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Потом, притихшие, мечтательно брели По опустевшим вдруг аллеям парка. Мостов задумчиво глядели в воду арки, Склоняли ивы ветви до земли. Внезапно поэтический экстаз Нас охватил. И с трепетом и грустью Твои шептали строки наизусть мы, И Дух твой светлый реял среди нас. Но вот стемнело. Словно с неохотой Вползла на небо блеклая луна И тускло осветила письмена Пред нами на Египетских воротах. У них мы поклялись, что не забудем Осенний этот день. И не спеша, В тиши прощально шинами шурша, Отъехали, чтоб возвратиться в будни. г. Пушкин 19 октября 1984 г. НАМ ТРИДЦАТИ НЕ БУДЕТ НИКОГДА… Нам тридцати не будет никогда, А только лишь два раза по пятнадцать – Твердили мы, не зная, что года С упрямством не намерены считаться. Нам никогда не будет сорок пять, А только лишь три раза по пятнадцать – 276

Поэзия • Елена Колтунова

Упорно не желали мы опять С давно ушедшей юностью расстаться. Нам никогда не будет шестьдесят, А лишь четыре раза по пятнадцать – От зеркала мы отводили взгляд, Чтобы в своей ошибке не признаться. Но вот достигли мы каких-то лет, Что на пятнадцать разделить нельзя. На это есть единственный совет: Альтернативный тост принять, друзья. Известно ведь, что старость не страшна Кому беда и радость, смех и слёзы, Взгляд мимолётный, веточка мимозы И жаркий шёпот, как бокал вина, Волнуют кровь, а значит без сомненья В их душах нет и признаков старенья. А что морщинки собрались у глаз, То не беда. Скажу я без прикрас, Причины нет, чтоб в силу лишь традиций Отсчитывать в календарях страницы. Тем паче, нынче так же, как и встарь, Все лжёт и лжёт нам недруг календарь. Так пусть же пенится шампанское в бокале Не потому что годы мы считали, И праздновать начнём не День старенья, А Светлый Праздник – Праздник Дня Рожденья.

277

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

РОВЕСНИКАМ Прекрасна осени пора, Она багряно-золотиста, И птицы нежным пересвистом Ещё ласкают слух с утра. И взор ещё манят цветы – Щедра к ним осенью природа. Но в синей тверди небосвода Клин журавлей уж видишь ты… Не провожай с тоской их взглядом. Они торопятся на юг, Где нет ни холода, ни вьюг, А ты останься с нами рядом. Ведь осень – мудрая пора, Пора покоя и итогов, Когда ты видишь, как ты много Принёс и пользы, и добра. И можешь ждать зимы спокойно. В ней тоже есть своя краса. И благосклонны небеса К тому, кто прожил жизнь достойно.

278

Поэзия • Вера Федорова

ВЕРА ФЁДОРОВА Родилась в Ленинграде. В Берлине с 1996 года. Успешно занимается прикладным искусством. Известна как создатель театральных кукол и мягкой игрушки. Пишет детские и взрослые стихи. Автор цикла песен и романсов. Выпустила несколько книг стихов для детей. Последние достижения: вышла книга стихов для взрослых и готовятся к печати две книги стихов для детей.

АПЕЛЬСИН И ГНОМ Жил на свете Апельсин В тесном домике один, А напротив старый Гном Занимал просторный дом. И подумал Апельсин: «Он один и я один, Трудно жить по одному, Загляну-ка я к нему».

279

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Рано утром Апельсин Влез в оранжевый муслин И стучится под окном: «С добрым утром! Здравствуй, Гном. Я – сосед твой, Апельсин И живу совсем один, Ночью страшно, скучно днём, Может вместе заживём? Буду я тебе служить, Дом твой буду сторожить, Печь с цукатами пирог И варить душистый сок». «Проходи ко мне, сосед, Вот уж много-много лет Не заглядывал никто, Заходи, снимай пальто. На столе ватрушка, чай, Вот и кружка, наливай. Стар я стал, мне триста лет, Накопилось много бед: Крыша стала протекать, Самому не залатать, В окна дует и забор Повалился без опор».

280

Поэзия • Вера Федорова

«Не волнуйся, милый Гном, Мы починим старый дом! Одному тебе невмочь, Верь мне, я смогу помочь». Дом, как новенький стоит – У него прекрасный вид! Крыша, окна и забор – Всё блестит с недавних пор! И теперь живут вдвоём Апельсин и старый Гном, И расцвёл фруктовый сад, Приглашает всех ребят.

281

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

В КУКОЛЬНОМ ДОМИШКЕ В кукольном домишке Жили зайцы, мишки, Белочки, тигрята – Разные зверята. Жил ещё и клоун – Старый мистер Стоун, Давними друзьями Привезён с Майами Был он малым славным, Умным и забавным. Жил среди игрушек, Веселил зверюшек. Но однажды в гости Пригласили Костю. Стал безносым Мишка, Сломанным – домишко, Зайчик – без штанишек, Полочка – без книжек, Стонет мистер Стоун – Выброшен под стол он. Плачет кукла Лора: «Хватит нам позора! Не хотим, чтоб Костя Приходил к нам в гости!»

282

Поэзия • Вера Федорова

ДОБРАЯ ТЁТЯ МАША Шла Медведица по рынку, Переполнена корзинка, Всё купила ребятишкам, Даже две цветные книжки. Много снеди: хлеб, морковку И капустную головку, Свёклу красную, картошку, Сладких пряников немножко. А когда домой от рынка Шла знакомою тропинкой, Повстречался ей Зайчишка – Длинноухий шалунишка: – Тётя Маша, пахнет вкусно, Угости листком капустным! – Угостила. Тут – Лисицы, Белки, Мыши, Ёжик, Птицы – Набежали, налетели. Быстро все продукты съели. Опустела вмиг корзина! Невесёлая картина. «Что ж я дам своим детишкам? Не едят ребята книжки». И опять с пустой корзинкой Повернула Маша к рынку.

283

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ДРАКОШИ И РОГОША Метался над лесом трёхглавый Дракон, Ломая верхушки и ветки. Выслеживал зверя солидного он, Ждут дома голодные детки. Лисица, кабан – мелковато для них. Им Лось подошёл бы для пищи. По три головы у детишек троих, Все просят еды... Зверя ищет заботливый, любящий папа Дракон. Найдёт, очень скоро узнаем. Охота для папы – драконий закон. Мы с вами пока посчитаем… Итак, сколько вместе в семействе голов? И сколько же ртов и желудков? А пищи-то нужно для всех этих ртов! Представить – становится жутко! Ну всё, сосчитали? Охотник летит. Как гром затрещали деревья. Прекрасный у этой семьи аппетит – Бычка он принёс из деревни! Но плачут Дракоши – встревожилась мать.

– Не будем мы есть, он хороший! С бычком будем бегать и в прятки играть. Его назовём мы Рогошей.

284

Поэзия • Вера Федорова

ГАРИК-ШАРИК Куртку Гарику купили, В ней карманов – три, четыре… Больше, чем на рюкзаке И чем пальцев на руке. В том кармане спрятал Гарик Маленький ручной фанарик, В этом – гайку, глины ком, Полкотлеты на потом, Фантик, жвачку, два шурупа, Только жаль тарелка супа Не вошла в его карман, Но зато вошёл банан. Стал похож теперь наш Гарик На большой воздушный шарик. А мальчишки тут как тут, «Гарик-Шарик» все зовут.

285

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

МАРУСЯ Мама дочку нарядила. Два часа вокруг ходила. Ленточки и бантики Яркие, как фантики. Блузочка в оборочках, Юбка в мелких сборочках По подолу кружевце, Да ещё и кружится. Часики и бусики, Серьги у Марусеньки. С блёстками заколочка, Не Маруся – ёлочка! МОДНИЦА В пятом классе ученица – Очень модная девица, День и ночь готова шить, Чтоб подружек удивить. Каждый день меняет платья, Нет любимее занятья, Платья – это важный труд. А уроки – подождут.

286

Поэзия • Вера Федорова

В планетарий едет класс И у Любы звёздный час. Что ей свет чужих планет? Не поедет Люба, нет. Лучше съездит в магазин, Купит в звёздах крепдешин, Платье модное сошьёт, Новой звёздочкой блеснёт. Вы таких моделей даже Не увидите в продаже. Многим девочкам пример Наша Люба – модельер. Так прошёл учебный год, Вот экзамен настаёт. Снова Люба удивляет, Всё на ней блестит, играет. На экзамен ученица Нарядилась, как царица. Раскрасавицей была, А экзамен… не сдала!.. Вот так модница, Вто-ро-год-ни-ца!

287

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

МУРОЧКА Киску Мурочку прошу: – Дай за ушком почешу. Прячет киска ушки В мягкие подушки. Киску Мурочку прошу: – Дай за лапку подержу. Прячет киска лапки В бабушкины тапки. Я на Мурочку взгляну: – Дай за хвостик потяну. Убегает киска, Не подходит близко. А налью ей молока, Подставляет мне бока, Хвостик, лапки, ушки – Мы уже подружки.

288

Поэзия • Вера Федорова

НЕПОСЛУШНЫЙ Мой Мишутка плюшевый Ничего не кушает, Чай не пьёт и молоко, С медвежонком нелегко. Я рассказываю сказки, Он не спит, открыты глазки, И рычит, как будто злится. Отчего ему не спится? Непослушный мой Медведь, Так же можно заболеть! Всё равно его люблю, Песенки ему пою. Почесала даже спинку, Хоть он Мишка, а не Свинка. Завернула в одеяло, – Спи, Мишутка, я устала.

289

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

НЕРАЗБЕРИХА Случились однажды у нас чудеса: С гитарой на крыше уселась лиса, Собака мяукает, пьёт молоко, За птичкой на дерево влезла легко. А курица в будке, как Жучка живёт – И лает, и воет, и мясо жуёт. Как птица раскинулся в воздухе слон, Летает, кружится, чирикает он, А лошадь спокойно сидит на окне, Кивает и машет приветливо мне. Готовит корова на кухне обед: Холодный свекольник, картошку, омлет. А мыши в углу паутину плетут, Попозже к реке на рыбалку пойдут. И, вдруг, пианино надуло живот, Оскалило зубы и лошадью ржёт. Собака на дереве, лошадь в окне… А может быть всё это кажется мне? Наверно, какой-то волшебник был зол, Что неразбериху такую наплёл. Я хлопнул в ладоши и топнул ногой: – Верни нам, волшебник, порядок, покой! И сразу, как будто туман на кустах, И всё на своих оказалось местах.

290

Поэзия • Вера Федорова

НОЧНАЯ ТИШИНА Тихо по полу ступая, Тишина пришла ночная. Половицы не скрипят, Свет погашен, дети спят. На домах уснули крыши, Спят собаки, кошки, мыши. Спят и уши, и хвосты. Город спит и спят мосты. Сон летает над полями, Над садами и лесами. Загляделся на Луну, Сам нечаянно уснул.

291

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ПОПРОШАЙКА Солнце спряталось за горку, Паутиной липнет сон. Спать отправили Егорку, Но уснуть не может он. Вспоминает все обиды И считает синяки… Мячик отобрал у Лиды, В ход пуская кулаки. Самокат отнял у Толи, У Ильи забрал сачок, Бутерброд куснул у Коли, У Петра сорвал значок. Взорвалась ребячья стайка: – Не дадим мы ничего! Попрошайка! Попрошайка! – Стали все дразнить его. А Егорка, как на ринге, Сжал покрепче кулаки, Шум и крики, как на рынке, Толкотня и тумаки. И теперь ревёт в постели. Обижается он зря, Потому что, в самом деле, Попрошайкой быть нельзя!

292

Поэзия • Вера Федорова

ПОРВАННОЕ ПЛАТЬЕ Алла громко плачет, Льёт потоки слёз – Дырка в новом платье – Был в заборе гвоздь. «Тоже мне проблема, Это ничего, – Утешает Эмма – Мы зашьём его». Платьице готово, Смолк ужасный ор. Алла может снова Лезть через забор.

293

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ХОХОТУШКА У девчушки-хохотушки На лице пестрят веснушки, Хохолки торчат вразлёт И улыбок полный рот. Нос курносый, бровки белы, Губки – цвет клубники спелой. Всё вокруг её смешит И всегда она спешит.

– Не беги так, хохотушка, Растеряешь все веснушки, И не станет красоты Из-за этой быстроты! Но хохочет вновь девчушка, Покраснели щёки, ушки – Заразительно, взахлёб, Рассмеялся даже столб.

294

Поэзия • Станислав Львович

НОВЫЙ АВТОР

СТАНИСЛАВ ЛЬВОВИЧ Прозаик-поэт-эссеист-переводчик. Родился в 1934 году. Профессор по кафедре химии, доктор технических наук, член двух Международных академий, член Союза писателей Северной Америки. Имеет более 200 научных и педагогических работ. Литературные публикации (с 1954-го года): семейные антологии «Искренне говорю Вам» 2005, 2008 гг. (Москва), стихи в Альманахах: (Русские поэты в Германии), «Ступени» и «Голоса» (CПб «Алетейя» 2005 – 2013); «Lichtschatten – Светотень» («docupoint Verlag», Magdeburg). С июня 2001 г. издавал «Берлинский Поэтический Листок» (библиофильно). К июню 2008 года было опубликовано более 100 номеров. Наряду со стихами (более 1300) написаны повести: «Троянское зеркало», «Вечно живые», «Вишнёвые горы», драма-фантазия «Доктор Фауст и дон Мефисто – сотворение Человечества», полный цикл эпиграфических сонетов «Шекспириана» и др. Живёт в Берлине. ШЕКСПИРИАНА К ВОПРОСУ ОБ ЭПИГРАФИЧЕСКИХ СОНЕТАХ на темы сонетов В. Шекспира (W. SHAKESPEARE). Традиции эпиграфического стиxотворчества, известные ещё с допушкинских времён, не устаревают и, по-видимому, 295

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

не могут устареть... В эпиграфах к своим стихам каждый автор реализует чаще всего свои пиететные чувства к собратьям по ремеслу далёкого, или не очень, прошлого, а порою и к современникам. В этом цикле сонетов, который я назвал (думаю, излишне самонадеянно) «ШЕКСПИРИАНА», я привёл полторы сотни сонетов – соответственно опубликованному сонетному наследию Великого британца. Bce oни написаны под впечатлением содержания сонетов Шекспира (или тех, кто скрылся под его именем). Это никак не переводы, и не своевольное изложение содержания этих сонетов. Я попытался, используя лишь первую строку его сонетов, дать свои версии, свои вариации на тему первой строки. Последовательно, идя от первого до 154-го сонета, я изложил свои лирические впечатления, возникавшие во мне при (и после) адекватном (я надеюсь) переводе первой из строк каждого из сонетов W. Shakespeare. Каждому из моих сонетов предпосылается как эпиграф именно эта строка оригинала (изредка, для облегчения понимания её смысла, приходилось привлекать часть второй строки).

W. Shakespeare, sonnet 1 «From fairest creatures we desire increase...» «Прекрасное улучшить» – наш совет: Ведь нет пределов Совершенству! Как нет пределов и в блаженстве И даже в возлиянье – нет! Всегда найдётся запятая, На месте не своём, увы!

296

Поэзия • Станислав Львович

Сонет марая, исправляя, Всё проклинать готовы Вы! А красота лица и тела – Бесспорный ваш приоритет... Их украшать – святое дело, И никаких сомнений нет! Но, совершенства улучшая, Не подxодите близко к краю!

W. Shakespeare, sonnet 5 «Those hours that with gentle work did frame...» «Часы, что тонкую работу провели» над Вашим ликом, как над геммой дивной. Не всяк оценит тот Алмаз, что был в пыли, В песках пустынь утерян бедуином. Потребует огранки он, резца Искуснейшего доки-ювелира. Такая ж роль влюблённого певца: Увидеть прелесть и открыть пред миром Творенье, позабытое в веках... Я на тебя гляжу: в прекрасные глаза... Там вижу прошлое, сокрытое пока! Но не печалит нас ушедшая краса! «Всё проходяще» – мудрость нам твердит, Но вечен для меня твой благородный вид...

297

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

W. Shakespeare, sonnet 6 «Then let not winter`s ragged hand deface...» «Не позволяй Зиме сгубить весь урожай», Что Лето тёплое сумело заготовить... Испей и сок плодов, пока полдневный жар Нас горячит... «Не надо церемоний». Сам посмотри: природа всё спешит, Как будто знает завтрашние беды, Зима крадётся к нам в тиши, И будут горестны её победы... Она – трудолюбивая служанка, И выполняет времени приказ: Там скрутит лист... завьюжит спозаранку, Сезон разгула завершая и проказ. Лови тепло и Счастие сейчас, Не оставляй желанье про запас!

W. Shakespeare, sonnet 7 «Lo! in the orient when the gracious light Lifts up his burning head...» «Рассветный солнечный огонь!» Он шлёт Тепло и Жизнь и Радость... Нет в мире ближе ничего, Что нам от прошлого осталось... Нас Солнце будущим манит И обещает возрожденье, 298

Поэзия • Станислав Львович

И к новой жизни мир спешит, Лишь спотыкаясь на мгновенье... Срывая тень с чащоб, кустов, Светило к жизни призывает Поляны радостных цветов, Пчелиный рой к ним приглашает. Молись на Солнце! Только ты учти – Порой губительны его лучи!

W. Shakespeare, sonnet 8 «Music to hear, why hear‘st thou music sadly?» «Ну почему печалит музыка тебя?» И почему её гармония тревожит? Ты – Музыка сама! Я говорю любя, И мне Гармония твоя – иных дороже! Твой нотный стан... Твоя система звуков... Твой контрапункт... Легато... И мажор... Я в Мо́цартовской не силён науке, Но каждой строчкой в сердце поражён... Когда идёшь – трёхчастная соната, Когда молчишь – и фуга и хорал... А разговор – аллегро-пиццикато... А гневаешься – кода и ...финал! Напрасно ты грустишь, сама не понимая, Что ты мне принесла звучанье... Рая!

299

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

W. Shakespeare, sonnet 9/1 «Is it for fear to wet a widow‘s eye...» «Ты в одиночестве решила пребывать?» От страха вдовьи слёзы проливать? Не лучшее решенье, уж поверь... Так нас страшит голодный зверь, Что рыскает в заброшенном лесу. Поймать его – нелёгкая работа, Осмелится не каждый, ведь охота на волка – это вам не на лису... А зверь и сам в капканы попадётся, Иль приручится – как уж поведётся... А ты по-прежнему одна? И эту чашу пьёшь до дна?! Уж лучше быть вдовой – (Господь рассудит) На радость вдовых, в назиданье людям...

W. Shakespeare, sonnet 9/2 «Is it for fear to wet a widow‘s eye...» «От страха стать вдовцом и плакать безутешно», Ты предпочёл прожить холостяком? Весь мир зачем-то женится поспешно, А ты – добрей других? Печёшься ты о ком? Тебе судьба вручила дар Любви, А, заодно, и дар воспроизводства!

300

Поэзия • Станислав Львович

А ты на это с видом превосходства, Плюёшь! Одумайся, и Бога не гневи! А кто из вас, супругов, бренный мир Покинет раньше – это не тебе Дано решать – А лишь одной Судьбе. Веленьем сил, погруженных в эфир... И не глумись над женскими страстями: А то смести нас могут, как цунами!

W. Shakespeare, sonnet 10 «For shame deny that thou bear‘st love to any...» «Не стыдно ль быть любимым, не любя?» Нам всем дают медали и отличья, Преступно преступать, невинности губя, Уж коль их взял – носи хоть из приличья... Гордыня? Спесь? Иль просто – недоумство Тебя всерьёз и не всерьёз Толкают жить в таком безумстве И быть причиной многих слёз... Кто научил тебя? В какой постыдной книжке Ты почерпнул такоё мастерство? Одумайся! Давно ты не мальчишка, Не извращай натуры естество! Ну, коли тошно всё – любовь и уваженье, То не проси потом ни грамма снисхожденья!

301

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

W. Shakespeare, sonnet 11 «As fast as thou shalt wane, so fast thou grow‘st In one of thine...» «Увянув, ты в потомстве расцветёшь!» И долг отдашь родителям почившим И обновишься, словно в поле рожь... Как океан, дождём нас оросившим... Всему нужна замена, обновленье, Сменяются вожди, религии, дела... Нет постоянства в мире заблужденья: Нас диалектика далёко завела... И изменить законы не пытайся: Они от Бога (или Сатаны?!) И ты не трусь, а согрешив – не кайся: Не властны мы себе и в этом все равны! Но есть инстинкты, что превыше Бога! Всегда им следуй – хоть трудна дорога...

W. Shakespeare, sonnet 12 «When I do count the clock that tells the time...» «Пока я счёт веду часов ударам», Им вторит сердце – лад не в лад. Увы, частенько невпопад, Оно беснуется – недаром! Я счёт разлученным часам Веду с дотошностью лакея, 302

Поэзия • Станислав Львович

Как разбазаренным деньгам, Плохим остротам лицедея. А ТЫ! Ты тоже счёт ведёшь Тем поцелуям и объятьям, Что не случились... Или ложь Тебе мешает слать проклятья Тем, кто нас в Злобе разлучил? А я им счёт давно открыл!

W. Shakespeare, sonnet 13 «O that you were yourself! but, love, you are No longer yours...» «Любовь моя, ты есть, пока живёшь!» Пока я голос твой и запах, Движенье рук, ресничек дрожь, Как птенчика в когтистых лапах, Могу сдержать! Но если вдруг Вспорхнуть пичужка пожелает, Я вспомню, мой любезный друг, Что я твой пёс – и я залаю. Но лай мой будет – знак любви: Я когти спрячу до... измены! Вот поводок – лишь позови... И рухнут между нами стены. Я гордо, царственно иду, Собратьям явно на беду!

303

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

W. Shakespeare, sonnet 14 «Not from the stars do I my judgment pluck...» Нет, не от звёзд решения я жду», Я выбросил таблицы гороскопов, Не ведаю, ответы я найду на множество таинственных вопросов?.. Вот главный: – «Я тебя люблю?» И, если да, то как признанье: «Быть может, я любовь терплю? Как Боль... Как шрам... Как наказанье?» И далее: – «А любишь ТЫ меня? И если – да, то как? Как прежде? Без ревности... И без огня?!» Нет, в гороскопах я невежда, Ответ мне даст Звезда одна, Но днём она мне не видна!

W. Shakespeare, sonnet 15 «When I consider everything that grows...» «Коль всё растущее прекрасно лишь на миг», Как этот миг должны мы все лелеять! Любить других, но и себя самих, Но более всего Любовь жалея... Любовь – та самая – пылает только миг, Но в этот миг всех нас испепеляет...

304

Поэзия • Станислав Львович

В огне всё тело корчится, пылает, Как на костре запретных книг... Но миг прошёл, и в море тишина. Рассвет – закат сменяет благодушно... Почти неслышно плещется волна, И дикий конь становится послушным... За прежним миром новый настаёт. Лишь миг… И буря вновь грядёт...

W. Shakespeare, sonnet 17 «Who will believe my verse in time or come...» «Поверишь ли стихам в далёком „НЕ СЕЙЧАС“», Прочтя в них то, что я сокрыть пытался? Что донесёт нам колокольный глас: Обедню? Или – «Враг прорвался»? Что суетливый клёкот голубей: Любовное томленье иль страданье? А древнее молитвы прорицанье? Неужто и оно относится к Тебе? Тебя я описал рифмованной строкою Не из тщеславия и ради похвальбы! Не для широких стогн или толпы... Для нас двоих, чтоб дать душе покоя! Но пусть иной попробует понять, Как нелегко любить и рифмовать!

305

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

W. Shakespeare, sonnet 18 «Shall I compare thee to a summer‘s day?..» ТРИПТИХ – СОНЕТ —1— «Могу ли я сравнить тебя с июльским днём?» С макушкой – серединой лета! Я помню май... Тебя – в венке живом... И словно майскою листвою разодетой. А ранее, в апреле, хладный вечер... Любовь коснулась нас впервой... Дыханье робкое случайной встречи... И нераздельное – моя и твой! И был июнь! И летняя теплынь... И луг с полузасохшими стожками... И солнце уходило в неба синь. А летняя трава легла под нами... Неужто осень к нам с тобой придёт? Любовь! Любовь! Продлись хотя б на год!

—2— «Могу ль сравнить тебя с июльским днём?» С его грозой и солнца жаром, От страсти вспыхнувшим огнём, И неожиданным пожаром?

306

Поэзия • Станислав Львович

На ум сравнение идёт, Когда прохладная улыбка Меня бросает в хладный пот: Я осень вижу – без ошибки... А леденящий разговор, Едва процеженное слово!.. Январь – февраль, где с льдистых гор Лавины тронуться готовы... Но всё исчезло: в тихом сне Твоё письмо пришло ко мне.

—3— «Сравню ль тебя с июльским днём?» Что сравнивать ТЕБЯ с погодой! ТЫ – истинно дитя Природы... ТЫ – Космос! ТЫ – таишься в нём! Ты – что июльская жара С Твоим дыханьем воспалённым! С пушком – частично обнажённым... И – откровеньем – до утра! И что с Тобой могу сравнить?! Лишь водопад... И изверженье... Лишь смерч... Самум... Коловращенье Судьбы... И Ариадны нить... А коль воистину равнять, То только – Божью Благодать!!!

307

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

W. Shakespeare, sonnet 20 «A woman‘s face with Nature‘s own hand painted...» «Рукой Природы твой прописан лик». Она была в ударе, очевидно! Пропорции фигуры! Я приник к стопам, что раб! И мне не стыдно ползти вослед... Я – бедный пилигрим, Иду испить вино Грааля! И вот стою – и нем и недвижим, Вас видя в полутёмном зале... Пройдя близ Вас – я слышу аромат Волнующего до истерик тела... Вы – живоносный солнца клад! Вы – песнь, что к нам не долетела! Природа, Чудо сотворив из праха и речного ила, Вложить ей душу позабыла!

W. Shakespeare, sonnet 21 «So is it not with me as with that Muse// Stirred be a painted beauty to his verse...» «Хвалить красоток прописных», Им рифмовать златые строки? Нет, наша Муза для иных, В любви не лживых, не убогих. Я тех пою, кто Красоте Души Себя безмолвно посвятили...

308

Поэзия • Станислав Львович

Лишь в ней одной – так хороши! Лишь в ней нашли Любовь и Силу... Не для обмана и затей Они у зеркала хлопочут. Для счастья Мужа и Детей... Им отдают и дни и ночи... А ты, Любовь моя пустая... Ты – с теми? Иль со мной? – Не знаю...

W. Shakespeare, sonnet 22 «My glass shall not persuade me I am old...» «Не убедит меня стекляшка! – „Я не стар!“» Что видится в серебряном обмане? Я вижу юношеский там загар, Упругость, как на барабане, и мышц и кожи на щеках! А подбородок? Секс и сила! А взгляд! Он всем внушает страх... Вот что волнует душу милой! Что годы?! Опытность души Подкреплена здоровьем тела... И вспыхнувший огонь не затушить, Когда ласкаю я умело! А что я чувствую порой, То рак лишь знает – за горой...

309

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ТАТЬЯНА УСТИНСКАЯ Родилась в Москве. Окончила Московский Институт нефтехимической и газовой промышленности по специальности горный инженер. Работала ведущим редактором сборников и обзоров по серии «геология и разведка газовых месторождений» в институте научно-технической информации. С 1996 года живёт в Берлине. Пишет стихи, рассказы. Печатается в различных сборниках и альманахах.

ДНЕВНОЙ СОН Тоскуем часто о былом Мы под мелодию дождя, И нервы наши не щадя, Напрасно слёзы льём. Забыться лучше сладким сном, Чтоб боль в душе своей унять. Теперь весь мир – моя кровать, Подушек белый ком.

310

Поэзия • Татьяна Устинская

Во сне беспечно я живу, Друзей на помощь не зову, По морю тихому плыву, «В полях ромашки рву». Под стон дождя и ветра шум Покоя я себе прошу. Пусть отдохнет от тяжких дум Усталый ум! СВЕТ ВЕСНЫ Ну скажи мне, зачем это солнце в мой дом Прорвалось через шторы и жалюзи, Ещё только февраль, что-же будет потом, Слишком рано душа пробуждается! Не готова ещё я бежать налегке, Волноваться, страдать от бессоницы, Мне б немного сейчас посидеть в уголке, Помечтать, что весной всё исполнится! Почему же тогда я из дома бегу, Глядя в синее небо бескрайнее, И мне кажется – счастье догнать я смогу – Мне весна сократит расстояние!

311

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ПЕСЕНКА ПРО СОБАКУ «А роза упала на лапу «Азора» И милой собачке совсем не до сна Всё нюхает розу, скуля под забором, А в небе над будкой восходит луна. А рядом в беседке любовные стоны И звук поцелуев и запах весны, Но в жизни собачьей такие законы: Хозяйке всегда подчиняться должны. А утром красотка, проспав до полудня, Собачке еду, наконец, принесла: Мой милый Азорчик, тебя не убудет, А я так чудесно сегодня спала! Но, видя собачью унылую морду, Кокетка подумала: «Что за дела?» К обеду соседка с визгливой болонкой Хозяйке Азора визит нанесла. «У нашей Матильды характер – противный Но, если Ваш мальчик так хочет любви???» Азор потянулся и рявкнул интимно «Весна на дворе и волненье в крови». Такая собачья, несчастная доля, Немного похлёбки и – все хороши! Азор и болонка резвились на воле Хозяйка смеялась над ним от души! «А роза упала на лапу «Азора»... И радость собачья повсюду слышна, Что слева, что справа строка перед взором, В любом варианте выходит – Весна!

312

Поэзия • Поэтические переводы • Феликс Фельдман

НОВЫЙ АВТОР

ФЕЛИКС ФЕЛЬДМАН Родился в Тирасполе. Закончил философский факультет и аспирантуру МГУ им. М.В. Ломоносова, доцент в ВУЗах Кишинёва, к.ф.н., ассистент директора Института философских исследований Ганновера, журналист, корреспондент газеты «Советская Молдавия». Публикации: в берлинских Альманахах «До и после», «Шлосс Моабит», «Третий этаж», «Созвучие муз (2016)»; в сборниках: – «Прощание с Вавилоном», Спб, «Алетея» (2014), «Еврейские мотивы» (2015), Берлин, «Литературная летопись», «По ту сторону реальности» (Золотой томик стихов, выпуск №1), «Наши братья меньшие», «Экслибрисы», «Откровение», «Озарение», (изд. «Союз писателей», Новокузнецк, 2015 –2018 гг.); в журналах: Союз писателей № 5-6 (2015); № 3 (2016), «Литогранка», (Новокузнецк, 2016). «Слово\Word» (№91, США). Книги: «Предзимняя осень» – стихотворения, поэма (Новокузнецк: «Союз писателей», 2016 г.); «Моабитские сонеты» – переводы с немецкого поэзии Альбрехта Хаусхофера (Новокузнецк: «Союз писателей», 2017 г.).

313

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

*** Когда бессонными ночами скучает за окном луна, с полузакрытыми очами о чём ты думаешь, жена? Что видишь ты из-за решёток смиренно-трепетных ресниц? Парит твой взор, устал и кроток, над стаей перелётных птиц. А те в задумчивой печали из жарких стран, от сытых мест одни летят в родные дали. Всего за день. В один присест. Под ними пруд и сад твой милый, деревья, шелест их кудрей. Осиротевшие могилы непозабытых матерей. Скажи, жена, ответь, родная, что хочешь ты спросить у птиц? ...Но лишь в ответ слеза иная сверкнёт сквозь частокол ресниц.

314

Поэзия • Феликс Фельдман

*** В эту зимнюю ночь мы гадаем, что сбудется с нами, а в раздумьях своих ты не видишь прихода весны. Мы предзимье своё измеряли провидчески снами, но терзают тебя непокорные тусклые сны. Это сны-глухари. Днём, тоскуя, токуют, как птицы, подле спящих осин в предфевральском притихшем лесу. Им в холодном бору, словно людям, при свете не спится, и о тёплых ночах всё мечтают в рассветном часу. Им не ведом их рок, и они насекают зарубки, уходящие дни. Ты упрямые сны не кори. Им январь в феврале обещает пойти на уступки... И считают в уме календарные дни глухари.

315

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Им никак не понять: не шумят ли весенние соки, да не птицы ль они поколения гадких утят? Их печаль, как шагрень, сократит календарные сроки, и ещё до весны глухари, оперясь, улетят. А с рожденьем зари, я-то верю, апрель постучится, встрепенётся душа, но ночная свеча не сгорит. Ты уснёшь поутру, и вернутся из странствий жар-птицы, Те, Из гадких утят... Гуси-лебеди, сны-бунтари.

316

Поэзия • Феликс Фельдман

НА БАЛТИКЕ Сегодня чайки хлеб не брали, кружат над морем целый день, их в небе дивные спирали браслетом на руку надень. Скользни по ним, вкусив паденье, его желаний глубину, но под галоп сердцебиенья не ставь свечу на Сатану. И не корми глухую скуку, взгляни: вот ангел во плоти. Как он – благослови разлуку, чтоб крылья духу обрести. Душа, она, как чайка, птица, судьбою загнанная в плоть. К чему ей тесная гробница, свободы скудная щепоть? Возьмите, чайки, душу в небо, хотя бы на исходе дня, чтоб мир понять, в котором не был, но где, как знать, не ждут меня...

317

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

*** Медведицы рожают медвежат, февраль притормозил на полустанке, но всё ещё на стыках дребезжат живых иллюзий бренные останки. Таких немало в вихре смутных дней былой страны, могуществом греховной. Им кажется, что всех они живей, не ведая, как их мечты бескровны. Им хочется, не зная что хотеть. Они и Мы. Какою общей кровью оболганные гимны вместе петь? И как срубить нам общее зимовье? Покуда есть в душе зубная боль они живут надеждою что правы. Былая роль – последний их пароль на Стиксе у Харона переправы. Кому-то Бог, а многим истукан в отчизне оскоплённого гражданства. Последний выдох новых могикан. Последний вдох Великого пространства. Ещё метёт и коршуны кружат в стране, где Идол боле, чем Мессия... Медведицы рожают медвежат в пределы страстотерпицы России.

318

Поэзия • Феликс Фельдман

РУЧЕЙ Безмолвные в земле потуги грунтовых вод и вот, журча, ручей младенчески упругий из лона вырвался ключа. Ещё по-детски и наивно, явленье миру не тая, он лепетал демонстративно: – Я капля в море, но своя. Едва рождён – был околдован искать свой сокровенный путь. Он высыхал, рождался снова, чтоб только воздуха глотнуть. И, спотыкаясь на порогах, не мог обычного понять: куда ведёт его дорога? Принудил кто его петлять? И, одиночество лелея, с презреньем сторонился рек. Он становился только злее, как может стать лишь человек. И, всё ещё с природой споря, в душе роптал: «Ничей, ничей!» И умирал, впадая в море, в своё бессмертие ручей.

319

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ПОЭТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОДЫ Моше Тейф (1904 – 1966) С языка идиш РУССКИЙ ИНТЕЛЛИГЕНТ Его душа подобна эоловой арфе.

А. Луначарский полтава. Вся страна в огне, махно. звенят, скрестясь, булаты! стрельба повсюду, дым в окне, из бочек водку жрут солдаты. ага! вот тащат из избы, сейчас прирежут, вмиг зверея, отвергнув все его мольбы, портного, старого еврея. еврея отпусти! за что?! (кричит в сердцах христианин...) а ну, борец, сам будешь кто? ты, сострадалец? поп? раввин? он рвется к атаману в дверь: погромы... кровью плачет стенка! ты человек иль дикий зверь? кто я? владимир короленко... полтава. вся страна в огне, бандиты пишут злую повесть... интеллигент в лихой войне бесстрашно утверждает совесть. *Оформление текста соответствует оригиналу 320

Поэтические переводы • Феликс Фельдман

Эрих Кестнер (1899-1974) РАЗВИТИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА Сидели ребята на ветках поврозь, косматые и узколобы. Из джунглей их выманить всех удалось. Асфальт положили и, как повелось, везде возвели небоскрёбы. Спасаясь от блох, так зажили они с центральным в домах отопленьем. У них телефон на обычные дни, И властвует тон между ними, сродни лесному ещё поселенью. Сильнее их зренье, и слух не былой, В контакте они с мирозданьем. Их зубы чисты, выдох их не гнилой. Земля образованной стала звездой. В ней много воды для купанья. Они пневмопочту умело ввели, бацилл изучают модели. В природе уют для себя навели, взлетают стремительно в небо Земли и там остаются недели. А то, что желудок у них не доест, они обработали в вату. Изучен и атом, под властью инцест и ясно, что Цезарь, как выявил тест, страдал плоскостопием смладу.

321

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Итак, они речью и силой ума в прогрессе техническом рьяны. При свете ж, а правда проста и пряма: в их сути глубинной весьма и весьма они до сих пор обезьяны. Гертруд (Симон) Маркс (1851-1916) *** Когда б Ты одиночества не снял бы, Отцов моих, потомков Повелитель, Коль лик божественный от взора Ты отъял бы, Любых страданий благий исцелитель, Когда б Твою не ощущала вечность, Судьбы, в которой мчусь, Твою охрану, Не сохранить мне б жизни скоротечность, К чему стремлюсь на ощупь беспрестанно. Что я Тебе? Пред Богом кто ты, что ты Средь атомов − частица в их отчизне, Но призвана и я Твои щедроты Воспеть на храмовых ступенях жизни.

322

Поэтические переводы • Феликс Фельдман

Иоган Вольфган фон Гёте НАХОДКА Бродил в лесу я. Не суетлив. Гулять без цели Был мой мотив. В тени вдруг вспыхнул Звездой цветок. Он был прекрасен. Но одинок. Я наклонился Цветок сорвать. Тот тихо ж молвил: − Мне – увядать? Его я вырыл, Он с корнем взят, Доставлен к дому, В наш милый сад На тихом месте Он в свой черёд Ветвится снова, И вновь цветёт.

323

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

*** С моей подружкой раз впотьмах Углубился я в лес, К груди прижал её и: «Ах! Кричать я буду, бес!» «Кто нас смутит, – я ей вослед, – Убью его тотчас!» «Стой, милый, – дева мне в ответ, – Никто ж не слышит нас». Альбрехт Хаусхофер ОСЕННИЙ ГОСТЬ Мне на руку уселся мотылёк, Червлёна лента, чёрный кителёк. Едва порхал он, немощен и вял, Пока я вёл по водной глади ял. Был ясный день. Я берега достиг, И гостя наземь снёс в недобрый миг. Там опустил его на край листа, и понял, жизнь красавца дожита. Ушёл я. Он махал ещё крылом, Обласкан мягким солнечным лучом... Я дальше грёб под листьев круговерть. И всё ж как хороша сегодня смерть!

324

Поэтические переводы • Феликс Фельдман

КОЛЬЦО ПРЕДКОВ «Прекрасный оникс на руке моей Достался мне из родовых ларей – В него свой герб врезала старина: Ты чувствуешь, как кровь его красна?» «Я нет. А тот, кто получил печать, Об оттисках на сердце должен знать; И должен знать, владея им, одно, что он в цепи − ведомое звено». НА БОДЕНСКОМ ОЗЕРЕ Взмах веслом, да взмах веслом, Свежий день дохнул теплом. Гребни гор ласкает луч, Солнце бродит между туч. Светлый полдень съехал с гор, Ясный день на убыль скор. Вот и сумеречный свет, Пурпур дня сошёл на нет. День устал и бьёт челом, Взмах веслом, да взмах веслом.

325

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ПАВЕЛ ФРЕНКЕЛЬ

Из австрийской поэзии ХХ века Райнер Мария Рильке (1875-1926) О вечное проклятие поэтов, стенающих, где надо б говорить, в себе ловящих перемены чувства вместо того, чтоб пестовать его, решивших, будто их печаль и радость им ведомы и для стихов пригодны, чтоб славить их иль горевать о них. Как хворые они вещают скорбно, описывая всякий свой недуг, вместо того, чтоб воплощаться в слово упрямо, как каменотёс собора вбивает яростно себя в бесстрастность камня!

326

Поэтические переводы • Павел Френкель

Франц Кафка (1883 – 1924 ) ТОСКА Моя душа грустила о минувшем, моя душа грустила о сиюминутном, моя душа грустила о грядущем, и это всё со мной уснёт навек вдали дорог, в сторожке, схожей со стоящим гробом, – давнишней собственностью государства. Всю жизнь провёл в усердии одном: её разрушить, удержаться в стороне.

327

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Ханс Карл Артманн (1921 – 2000) *** Я мумия, я лапочка – С Египту, в белых тапочках, Держи, сынок, себя в руках, не то раскрою саркофаг и утащу в край пирамид, иметь там будешь бледный вид, шесть метров под тугим песком – под сим покровом родный дом, там знойный ветер свищет, никто тебя не сыщет.

– Чу! – это я, – внемли, сынок, Скачу по лесенкам – прыг-скок. А ежели услышишь стук перстом костлявым – тук-тук-тук стучатся в двери тихо, пожалуйте – на выход!

328

Поэтические переводы • Павел Френкель

Эрнесто Лара–сын (Ангола) С португальского УШЕДШЕЕ ДЕТСТВО В те времена Эдельфриде Всего за пол-анголара Мы покупали Пять соком томящихся манго На рынке в Бенгеле В те времена Эдельфриде, Оседлав детские велосипеды, Мы мчались из города к морю Глазеть как швартуются у причала Просевшие от улова шхуны Либо У жирного Лимы в саду Лакомились свежими фруктами В те времена, Мяу (твоя футбольная кличка) В массонской школе Листок издавали мы Вроде газетки И дружным квартетом Усаживались Под мандиокейрой Играть в карты

329

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Это было во времена птичьих ловушек Мы укрепляли их на диких фигах Чтобы поймать бикос-де-лакре И серипипи Птичек клевавших папайи Фиррейра Пиреса Чадолюбивого владельца Огромного вертограда Это было во время засахаренной жингубы! Потом пришла Пора ночных прогулок В Массангаралу И в квартал Бенфика А там в квартале Бенфика Поэт Айрес напевал под луной (любовь моя с Одиннадцатой улицы в ожерелье из бисера…) Прекрасно было всё в то время Даже кубинский «Голубой салон» И «Красный фонарь» – дансинг в Киоше И тогда жизнь зашвырнула меня далеко Я отбыл в Европу – учиться Но душой был с тобой Эдельфриде Мой однокашник – мулат Ибо ты научил меня мастерить Мяч из чулка Начинённого соломой Ты научил понимать и любить Старых негров из квартала Бенфика 330

Поэтические переводы • Павел Френкель

И темнокожих шлюх из Массангарала (ты помнишь ли Эсперансу? О как прекрасна была та мулатка) Скажи своей матушке Что несмышлёныш белый Однажды вернётся Несчастный И страдающий Едва живой от объятий Европы Скажи это всем Кто ещё помнит меня Скажи им скажи им Крикни в уши Крикни ветру что ласкает листву На Смуглом Пляже Скажи им что я пишу эти строфы Плача от тоски Кровь ходит в жилах Сердце стонет По Эсперансе по Эсперансе Потому что она Надежда В те времена Эдельфриде Ушедшее Детство Оно уходило в ту пору когда созревали мандарины

331

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Кристине Нёстлингер (Австрия) С немецкого КАК ОДИН ЧЕЛОВЕК ИЗ РИМА ОТПРАВИЛСЯ В КРУГОСВЕТКУ В Риме Небо было синим. В Неаполе Облака плакали. В Париже Зной всё повыжег. В Мадриде Град на корриде. В Монако Слякоть однако. В Пекине Очень крупный иней. В Дели Тучи поредели. В Лиме Невозможный климат! В Панаме нас накрыл цунами. В Стамбуле Дожди затянули. В Одессе Радуг штук десять. В Вятке Погоды шатки.

332

Поэтические переводы • Павел Френкель

В Риге Стонут от холодрыги. В Гааге Многовато влаги. И вот в Бремене, Устав от смены поясов и времени, Он сел в самолёт И вскоре снова был в Риме, Где небо синее-синее!

333

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Любомир Фельдек (Словакия) Со словацкого НОВОГОДНЕЕ Год прошёл – другой пришёл прилежно. На Михалской башне холодно и снежно. Заметелило меня на верхотуру, Словно я с луны свалился сдуру. Слышу вдруг внизу ночной прохожий Как завоет, аж мороз по коже: – Вон сосулька со слоновий хобот. Покосился шпиль! Глядите в оба! Коль такое сверзнется на шею, – Ваши дети враз осиротеют! Подхватился, кто там был: Знать страшно. Снег идёт. Один сижу на башне. Тут меня заметил дядя Ичо, Он давно мне очень симпатичен. Он как раз трубач в пожарной части И по этой части лучший мастер. Самолётиками полетели звуки: Ту-ту-ту! Прямёхонько мне в руки. Я на «ТУ» как лётчик взгромоздился, Тучкой к дяде Ичо опустился.

334

Почётный гость

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

АЛЕКСАНДР ЛАЙКО В этом номере мы встречаемся с нашим современником, хранителем русских московских литературных традиций, живущим сейчас рядом с нами в Берлине. С человеком, ставшим классиком. Его стихи печатались в журналах «Время и мы», «22» и других зарубежных изданиях, а после перестройки – в России. Он автор четырёх поэтических книг. Участник антологий «Самиздат века» и «Русские стихи 1950-2000». Член Cоюза писателей Москвы, немецкого ПЕН-клуба писателей. Много лет выпускает замечательный журнал «СТУДИЯ», в котором ярко и полно отражена наша берлинская жизнь, очень интересны публикации-интервью с Львом Копелевым и другими знаменитыми современниками, жившими и живущими в Германии. Итак, мы предоставляем слово нашему гостю: «Я родился в Москве в 1938 году. Останкино и Чистые пруды – мои детство и юность. Писать стихи начал в школе, но профессиональное становление отношу к 1956 году, когда в Москве был открыт молодёжный клуб «Факел». В литературной студии этого клуба я встретился с талантливыми поэтами и прозаиками, такими, как Михаил Агурский, Станислав Красовицкий, Валентин Хромов, Андрей Сергеев, Леонид Чертков, Юрий Карабчиевский, Игорь Холин, Ген336

Поэзия • Александр Лайко

рих Сапгир и многими другими, которые и составили московский андеграунд конца пятидесятых. На Долгопрудной и в Лианозове (бывшее загородное местечко уже давно в границах Москвы), куда пригласили меня Г. Сапгир и И. Холин, с которыми подружился, я познакомился с их учителем Е. Л. Кропивницким, с художником Оскаром Рабиным. В Лианозово стали часто наезжать из Москвы и другие поэты и художники. Теперь это называется «Лианозовская школа» поэзии и живописи. В 1957 году я участвовал в первом Всесоюзном съезде молодых писателей, где руководитель семинара, популярный в то время поэт, сдал меня с рук на руки представителю известного ведомства. Популярному поэту почудились в моих стихах чуждые влияния и антисоветские настроения, хотя я ни тогда, ни после политикой не занимался. То ли времена настали и впрямь вегетарианские, то ли руководитель Семинара излишне перестраховался, но дальше ругани и угроз представителя ведомства ничего не последовало, даже из Библиотечного института, где я тогда учился, не исключили. Правда, выкинули стихи из итогового съездовского сборника. В СССР печатал детские стихи, переводы. Ни одной «взрослой» строки напечатать не удалось. Со середины семидесятых начал публиковаться в русскоязычных эмигрантских альманахах и журналах, особенно часто в журнале «Время и мы». В 1974 году принят в профессиональный комитет литераторов при издательстве «Советский писатель». С 1996 года являюсь членом Союза писателей Москвы. В настоящее время живу в Берлине.

337

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ОКТЯБРЬ УЖ НАСТУПИЛ «Куда ушёл ваш китайчонок Ли?» (Из песен Александра Вертинского) Как низко чайник наклонён над плоскостью стола, И китайчонок Ли ведёт понурого вола, И на фарфоре голубом колеблется тростник... Откуда-то из-за Невы неясный звук возник. Октябрь уж наступил, и лёд – на луже во дворе, Лицо хозяйки самовар морочит в серебре; В столовой сумрак, жар печей и небольшой угар, И долго стонет и дрожит часов сухой удар. Откушает мужчина чай и отшвырнёт шлафрок, И затрещит автомобиль, и закричит рожок. Хлопки метущейся пальбы летят издалека – Когда приходит к власти смерть, то эта власть крепка. По убиенным на Руси не принято тужить, И даже китайчонок Ли пойдёт в ЧК служить. Хозяйка наливает чай, красива и смугла, И низко чайник наклонён над плоскостью стола.

338

Поэзия • Александр Лайко

*** Памяти В. М. Как не было. А мальчик был. Сосед. И в Телеграфном жил когда-то, И бьют колокола у Стратилата, И Сретенка к Трубе спешит покато, И вот пустая будка автомата, Но, знаю, не ответит абонент. Как не было. Совсем немного лет Моё отсутствие в Москве продлилось, Но как она просела, изменилась. Неужто Кировская мне приснилась? Ну так, Мясницкая, скажи на милость, Где он? Его и на Покровке нет. Жизнь прожита, похожая на бред – Литавры, трубы, запах коммуналки, И девочки в капроне – комсомолки – Всё фартучки, косички, банты, чёлки – Ни дать, ни взять – такие богомолки, И в небеси еси вождя портрет? Как не было. И не найду я след. Запел, рванув гармонику, пьянчуга, И тополиная слепая вьюга Сокрыла Чистый пруд, трамвай у круга, Фигуру бронзового драматурга И цветом белым застит белый свет.

339

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ПРОЩАНИЕ С ДРУЗЬЯМИ* Как странно, я всё жду. Всё кажется, придёшь, Тесёмки обветшалой папки расплетёшь, И, словно в Тёплом стане, как когда-то, Прочтёшь – заснеженный и бородатый – Стихи... И, право, что тебе пивной галдёж? Я продолжаю жить в раздолбанном Берлине. Его, столицу рейха, украшают ныне – Объединение, но в нём прогал, зазор: Объединенье – да, а единенье – вздор, Но нынче Рождество, огни, и снег, и иней... Признаться, не видал баркасов здесь во льду, И всё ж задумывал, и много раз в году, Что забредём сюда мы, может статься, И... «Бюргерброй»... В разлив... В тени акаций... Я эту кнайпу и зимой имел в виду. Роятся мотыльки – рождественские свечи. Ты что-то говоришь, подняв худые плечи, И красит женщину свечей неяркий свет. Три года как тебя на этом свете нет, И год как нет её, и времечко не лечит. * Так называлась поэтическая книга героя этого cтихотворения, которую он сдал в печать перед кончиной и не успел подержать в руках.

340

Поэзия • Александр Лайко

КАРТИНЫ Сонет с вариантами Памяти художника Виктора Зарубина I В растресканном багете золотом, Как будто бы во сне – и сами в спячке – Вдруг возникают старые рыбачки, Цветочницы и море за мостом, Баркасы, и на берегу крутом В чепцах чухонки, сгорбленные прачки, Бельё везут на деревянной тачке, И, как сосна, белеет в соснах дом. Там дамы. Музыка. Мужи во фраках. Крокет в саду. И англичанин в крагах – Их тени сохранил фотоальбом. Все без могил уйдут, сгниют в бараках – Ты, гимназисточка, ты, прапор в баках, – Тень близкой смерти на лице любом.

II В растресканном багете золотом – С зонтами барышни, в платках простачки, Наездники, закончившие скачки, Цветастый, словно клумба, ипподром.

341

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Фонарщик влез на столб. Внизу гуртом К вечере шествуют и, точно квочки, Судачат маменьки, болтают дочки, И море плещет в сумраке густом. А на Москве, лишь за угол сверну, В гулянии народном, пенье, пьянстве Вдруг слышу звук рисованной волны, Стою, как вкопанный, – ни тпру, ни ну! – Посредь столицы в «праздничном убранстве» Ввиду труда, единства и весны.

III В растресканном багете золотом Бриз, мачты яхт – и вразнобой, и в качке; Две дамы на мостках и их собачки – Бесхвостая, а слева – та с хвостом. Жасмин в цвету. И за его кустом В любовной и томительной горячке Хлюст в канотье и кипенной сорочке К девице движется с открытым ртом. Картин тех нет, да и самой стены – Эпоха провалилась за обои, Но почему-то не даёт покоя В быту печальной и глухой страны Тот живописный бег и звук волны, Белевший круглым гребешком прибоя.

342

Поэзия • Александр Лайко

ЛЮБОВЬ Я ждал, я предугадывал тебя. Наверно так слепые от рожденья на свет идут, открыв ладони и скорбя. О, лепет пальцев – бег прикосновенья! Пустыни тьмы, как сны без снов, на ощупь мир – бездарная скульптура, скрипит каркас его основ – без музыки клавиатура. Какая мука – где-то свет – знать это и не знать прозренья и день, и год, и много лет... О, лепет пальцев – бег прикосновенья! *** С.Г. Когда душа со мной прощалась, Беззвучно плакала она. Мне принесли друзья вина, Когда душа со мной прощалась. А я смотрел в проём окна, И в нём столица помещалась. Когда душа со мной прощалась, Беззвучно плакала она. Ах, женский плач! Невыносимо.

343

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Я по натуре мягкосерд. По телу полон, мастью сед. А вот мой друг похож на мима. Но строг, в очках, велеречив: –Пойми, необходим разрыв, – Он говорил, – всё объяснимо: Есть быт – критичности порог. С душой своей ты не критичен. Ты нашим веком ограничен, С душой в нём душно, видит Бог. А, впрочем, можешь с ней остаться, Коль трудно с ней тебе расстаться. Я говорил вам – друг мой строг. Мой строгий друг открыл вино. Второй смотрел на свет стаканы, Насвистывая непрестанно. Мой строгий друг открыл вино. Он так серьёзен, что смешно, Но я вышучивать не стану. Мой строгий друг открыл вино, Второй смотрел на свет стаканы.

344

Поэзия • Александр Лайко

БЕЛОЕ НА БЕЛОМ В дурмане белом, сне ли белом – Черёмуха. Наркоз. Букет. Плывут её соцветий стрелы, Для белизны предела нет. Она клубится белой вазой, Салфеткой, облаком, стеной, Горячкой, родовой проказой И стынет белой тишиной. Сгустившись до исчезновенья, Растаявши до густоты, Воспроизводит на мгновенье Ушедших слабые черты. Чьи лица стёрты белым снегом? И чей пурга своим пробегом Из дальней дали и забвенья Доносит шёпот? Или пенье? Чьи лица белые на белом Слежу я взглядом оробелым? Я никого не узнаю́ Я никого из них не знаю. И в белом мареве стою, И книгу белую листаю. И в ней стараюсь прочитать, Что бывшее небывшим стало, Что справка справна и печать, И страха нет в дверях вокзала.

345

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

БРОШЕННАЯ ДЕРЕВНЯ Испуг рождала тишина средь разнотравья, зноя, лета... Во сне так, убегая сна, ещё не знаешь, явь ли это – звезда падучая, комета пересекает небосвод: чужая жизнь, прервавшись где-то, тебе покоя не даёт. Но это явь: изба, стена, смола, светилом разогрета; черны глазницы – два окна, подкова на двери – примета удачи, но другая мета мрачила здесь за родом род – народ, отпавший от Завета, тебе покоя не даёт. Беда больней обнажена в лучах полуденного света – деревня мёртвая страшна – чугун, костыль, рядно, газета, а там, над крышей сельсовета флаг, осеняющий исход... И кукла с вышивкою «Света» тебе покоя не даёт. И ни ответа, ни привета, лишь тройки бешеный разлёт – созданье мрачного поэта тебе покоя не даёт.

346

Поэзия • Александр Лайко

ВСЛЕД МОТЫЛЬКУ Татьяне Соминской, Степану Левину Что однодневный, слабый мотылёк, Фигуры эти хрупкого круженья, Жизнь, сжатая до лёгкого мгновенья – Пробег листвы, сухих стеблей кивок? Подумать – он и я – один исток. Он мреет над травой примятой, Где танцем тем же мы распяты, А день и век, и миг – всего лишь срок. Что, однодневка, девочка моя, Следишь тревожно за игрой полёта? Должно быть, и от наших судеб что-то Есть в той пыльце летящей бытия. В какие он спешит края Едва заметным сгустком плоти? Что зашифровано в его полёте? Нет связи абонентов «он» и «я»! Что значит этот ломкий бег, Ничтожного крыла паренье? Молитва радости? Благодаренье За день, исполненный труда и нег? Куда прибьёт кровавый наш ковчег? Ведь кажется, ещё одно усилье – Вслед мотыльку меня поднимут крылья, И я тебе отвечу, человек.

347

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ОКНО Поэзия во всем. Не так ли? И написать хочу я капли и дымку давнего дождя, и дом в Останкине, где я родился, жил, смотрел в окно – война ещё не начиналась – и ветка с каплями пока́чивалась вчера или давным-давно. Покачивались листья, лица... Вот в капле женщина искрится улыбкой, бледной добротой.

– Малыш, всё тут стоишь? Ну стой!

– Иди! – мне руки подает в окно открытое другая. – Что? Дождь? Ах, чепуха какая! А это их последний год. Я много лет спустя, по письмам, свободным поражался мыслям той, что улыбчиво бледна. Простясь со сценою, она шинель неловко надевала и под пилотку кудри прятала – себе и выбору верна. А та, что руки подавала, бывала в нашем доме мало. Поездки к мужу, дочь при ней. Лишь позже стало всё ясней.

348

Поэзия • Александр Лайко

Так вот она в блокадной мгле, слабея, хлеб совала дочке, но дочь не приняла отсрочки, и хлеб был найден на столе. А за моей спиною гости галдят и произносят тосты, заводит кто-то патефон, танцуют танго, вальс-бостон... В чью честь такое торжество? Сейчас никто не объяснит. Нет никого, кто день тот помнит, как будто не было его. Поэзия во всем. Не так ли? Представьте: дождик тихо каплет, я битый час торчу в окне с дождливой веткой наравне, и тает монпансье во рту. И я смотрю, смотрю на них – живых, весёлых, молодых – смеются женщины в саду. Давно ушли все эти люди. Их нет. И никогда не будет. И я не в силах объяснить ни жизнь, ни смерть. И только нить воспоминаний мне дана, она поэзией зовётся, и всё же вряд ли ей иску́пятся их судьбы, мир... Мир и война.

349

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

АРТИСТКА Гастроль испуганной певички в Перми заборами пестрит. К певичке подберёт отмычки провинциальный индивид. Он зам. Зампредпотребсоюза. Икрою ужин умастит, и тайну скорого союза серёжками позолотит. Она – стареющий подросток. Оживлена. Увлечена приятным вечером. И просто приятно, если не одна. Её любили, словно били – администратор, педагог, по совместительству пожарник, поставить «до» так и не смог; скрипач ей преподал урок, а скрипача сменил ударник. Со знаньем дела и по-свойски прикончив судака по-польски, зампред беседует по-светски, хотя в лице его – угрюмость. Отпив шампанского глоток, она припоминает юность – каток, снежок, ледок искрится...

350

Поэзия • Александр Лайко

И музыка. И вот тогда она решила стать певицей и не жалела никогда.

– A в Ленинграде, вы поверьте, мы встретились в одном концерте, и руку мне пожал Муслим. Ах, Магомаев! Обожаю!

– И я маслины уважаю. Ну что же, можно и маслин. Поднявшись утром раньше зама, спеша в концерт очередной, спросила весело и прямо: – Вам скучно не было со мной? Он промолчал. Слегка смущён: унижен он или польщён? А вечером смотрел на сцену, косился в полутёмный зал, и объяснить не мог подмену – он женщину не узнавал. А та шекспировские страсти в дурацкой песне рвёт в клочки, и столько веры, столько счастья во взмахе маленькой руки.

351

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

*** Взять саквояж – и двинуть из Руси, Допустим, в Рим, а может быть, и в Ниццу, По зимнику унылому трусить, Морозным утром пересечь границу, Дремать и грезить – купола Петра И говор италийского базара, Спросонья что-то накропать в тетрадь, Испить глинтвейн на берегах Изара. Здесь жизнь весьма удобна и легка – Масс* пенится, и метхены воркуют…

– Ну, как там? – спросишь, встретив земляка.

– Воруют, – он ответствует, – воруют. А что до «Мёртвых душ» – остатний том Не ладится – своя едва живая! – Оставим встречу с Музой на потом, А там… А там пусть вывезет кривая! Как говорит один ученый муж, Лоза Господня на Руси дичает – За умерщвленье, за растленье душ Никто в Руси и Русь не отвечает. Ну не дает ответа, хоть сказись, И тройка мчится вдаль угрюмо, И слышу я родимое «Катись!..», И дале мат – то ль пристава, то ль кума. * Mass (нем.) – литровая пивная кружка 352

Поэзия • Александр Лайко

*** На улице, Где припаркованы авто, И сумрак зелени – с полотен Либермана, От станции «Karlshorst» берлинского S-бана* По ходу поезда, примерно, метров сто, Имею место быть. Жара. Пью воду из-под крана. На вешалке висит московское пальто. А что касаемо моих соседей, то, Поверьте, Иванов не лучше Вестермана. Мне хочется себе ответить без обмана – Каков же результат квартирного обмена, Помимо знанья, что Арбат далековат? И коммунальный быт восстанет непременно… Летучею слезой его омою стены, – Прости, – проговорю. Но жизнь – моя.

Privat! * S-бан – городская электричка в Берлине

353

Мемуары, Эссе, Публицистика

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

МИХАИЛ РУМЕР Родился в Москве. Член Союза писателей и Союза журналистов, долгие годы работал в различных газетах и журналах Москвы, таких, как «Огонёк», «Московская правда», «Век», «Сельская жизнь». В Берлине публикует в газетах и альманахах очерки и рассказы. Автор 5 книг. В настоящее время является соредактором газеты «Еврейская панорама». СМЕРТЬ ПОЭТА «Из глубины взываю к тебе, Господи!» – кричал псалмопевец. Вот и я пишу из глубины старости, живя в другом мире, сменившем ту исчезнувшую цивилизацию, в которой прошла почти вся моя жизнь. Цивилизацию, растворившуюся во мраке истории, как растворялись древние греки, римляне или какие-нибудь там хетты или персы с присущим им мировидением, своими богами и ощущением вечности существовании. Как и у нас – совков несчастных и великих, жалких и могучих, были своё мировидение и свои боги, свои традиции и страхи, исчезнувшие мгновенно, в одночасье. Те древние греки и римляне многое оставили последующим цивилизациям. Но ведь и мы оставили… Или мне кажется, что оставили? Так вот, из глубины старости, мира совсем 356

Мемуары • Эссе • Публицистика • Михаил Румер

другого, взываю к дням юности своей, той остроте чувства и переживания, свойственным мне в те годы, и пытаюсь восстановить события тех лет. В Кривоарбатском переулке. Лет в девятнадцать у меня закрутился роман со студенткой архитектурного института. Она была некрасива, хотя и мила какой-то особой женственной милотой, кокетливо косящими глазами, трепетно вибрирующим голосом и мягкой интеллигентной манерой обитательницы арбатских переулков, которые тогда ещё не прославились как окуджавские символы, но уже несли в себе осколки прошлой манящей жизни, ощутимой во многом, и в том числе в молодёжных компаниях, куда меня ввела моя пассия. Мы часто бродили по этим переулкам, и звон наших голосов будил сонную ночь столетий, в которой спал этот район. В Кривоарбатском переулке, где жила моя подруга, мы проходили мимо дома архитектора Мельникова, построенного им для себя и своей семьи. В цилиндрическом фасаде среди ромбовидных окон тускло светилось лишь одно, и казалось, что именно там сидит над своими чертежами этот гений архитектуры, затравленный сторонниками сталинского ампира. Моя спутница говорила о нём взахлёб, таинственно понижая голос. Сама она жила неподалёку, на углу Кривоарбатского и Арбата, в огромном доме, такие дома когда-то назывались доходными, а теперь стали обителью коммунального быта. Они обитали вдвоём с матерью в большой сумрачной комнате, а отец – старчески грузный, высокий, с седыми кудрями – жил тут же в узком пенале, переделанном из ванной. С матерью они были в сложных отношениях и, сколько я помню, не общались. А дочь он любил, и она заходила в его холостяцкую берлогу с кафельным полом и высокими стенами, уставленными книжными полками, и меня ввела туда же, так что я со временем стал приходить не столько к дочери, роман с которой остывал, сколько к отцу.

357

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Когда он умер, дочь завела меня в его комнату: «Даю тебе полчаса, чтобы ты не утонул в его книгах. Выбери две на память о нём. Всё-таки ты последний его собеседник». Я выбрал книжку стихов хозяина комнаты (в двадцатые годы он был поэтом есенинского круга) и цветаевский сборник «Вёрсты» 1922 года издания. Полвека эта тоненькая книжица с купидоном на обложке – сотня страниц карманного формата – сопровождает меня во всех моих скитаниях, оставаясь самым ценным раритетом моей библиотеки. И стихи из неё все эти годы звучат в моём сознании памятью о юности, когда столько стихов звенело в моих ушах. Ты запрокидываешь голову Затем, что ты гордец и враль. Какого спутника весёлого Привел мне нынешний февраль! Преследуемы оборванцами И медленно пуская дым, Торжественными чужестранцами Проходим городом родным. Это их молодой и короткий роман с Мандельштамом. После коктебельского знакомства то она приезжала к нему в Петербург, то он к ней – зимой 1916 года – в Москву. И это были встречи, полные волнения, нежности, взаимного восхищения. Она дарила ему Москву: Из рук моих – нерукотворный град Прими, мой странный, мой прекрасный брат. И он ей в ответ: 358

Мемуары • Эссе • Публицистика • Михаил Румер

В разноголосице девического хора Все церкви нежные поют на голос свой, И в дугах каменных Успенского собора Мне брови чудятся, высокие, дугой. Всё это писалось в 1916-м. «В терновом венце революций грядёт шестнадцатый год», – пророчествовал Маяковский. Вернусь, однако, к отцу моей арбатской подруги, у постели которого я провёл столько вечеров в последние месяцы его жизни. Зарабатывал он себе на жизнь переводами стихов национальных поэтов, но в тот год по нездоровью мало работал, а всё больше лежал на своём продавленном диване, ставшем последним пристанищем его грузного, оплывшего тела. Бывало, сходит на кухню, находившуюся в другом конце длинного полутёмного коммунального коридора, принесёт сковородку с яичницей, прихватив ручку полой халата, брякнет её на клеенку стола, испещрённую кружка́ми от горячих стаканов, лениво поковыряет жёлтый глазок и потягивает чёрный остывший чай, откинувшись на высокие подушки дивана, хрипя, астматически откашливаясь, ведёт свой нескончаемый монолог. А я всё слушаю, всё впитываю сюжеты ушедшего времени, отгороженного от нас стеной десятилетий, всё ахаю про себя, заслышав знакомые имена с тем, чтобы, придя домой, кое-что записать, оставив в архиве уже моих десятилетий. Как-то я принёс лакированный портрет Есенина в облике задумчивого херувима с трубкой в кокетливо отставленной руке. Вот, мол, чем нынче торгуют в метро. И позволил себе поиронизировать: «Когда мужик не Блюхера и не милорда глупого, Белинского и Гоголя с базара понесёт…» Он долго вертел в руке эту базарную картинку: «Что ж, скоро на палехских шкатулках его изображать будут. Икона, кумир народный. Любил наряжаться. Помню, как 359

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

они с Клюевым выходили на эстраду в бархатных боярских кафтанах, в жёлтых сапожках – эдакие былинные отроки – да с тальянкой пели частушки – знай наших, рязанских да вологодских. А потом, в пору его дружбы с Мариенгофом – цилиндр, который ему шёл как корове седло… Суета сует, а, впрочем, как не быть поэту кокетливым, не театральничать. Константин Георгиевич Паустовский рассказывал, как он, удаляясь от московской суеты в деревенскую глушь, заехал в Константиново уже в нынешние послевоенные времена. Я там бывал у Серёжи ещё до революции – места дивные, Ока, леса… Так вот, пришла к нему старуха, сметану принесла. Уходя, фамилию назвала – Есенина. Если понадобится молоко, сказала, как дом найти. Он спросил, не родня ли она поэту? И дальше – так хорошо изобразил этот разговор:. «Тётка я ему родная, – сказала старуха, утирая кончиками головного платка углы рта. Знаете, как это делают деревенские старухи – подожмут губы и вытрут уголки кончиками платка.

– Поет-то он был хороший, да уж больно чумовой». Я потом спрашивал племянницу Серёжину, она отрицала наличие тётки, считала эту историю фантазией Паустовского. Даже если и фантазия, то придумано хорошо – эдакое прелестное смещение с городского «э» на деревенское «е» – «поет», и это – «чумовой»». Старик говорил, говорил, превозмогая одышку, хрипло откашливаясь, и из него вытекал поток воспоминаний, уплотняясь, сплетаясь в клубок судеб, событий, всполохов бунтов и пожаров, испепелявших его мир. И ни у кого из тех, кого он упоминал, не было ровного течения жизни – так, чтобы вот учился, работал, обзаводился семьёй, умер в своей постели, окружённый чадами и домочадцами. Кто эмигрировал и задыхался на чужбине от тоски и бесприютности, кого расстреляли, кто повесился, кто доживал свой век в арбатской трущобе в нищете и одиночестве. Ни у кого не было 360

Мемуары • Эссе • Публицистика • Михаил Румер

нормального течения судьбы, раскрывавшейся в меру способностей и устремлений человеческих. Разве что Паустовский, о котором он бегло упомянул в связи с есенинской родиной, прожил жизнь в относительном благополучии, издаваемый в России и даже получивший восторженное признание своего кумира Бунина из Парижа, словно благословение ушедшей в послание, не замордованной соцреализмом русской литературы. Как, верно, сладко ему жилось и писалось в Константинове на этом окском крутояре, откуда в ровной подоблачной дали виднелись зелёные волны холмов и чёрно-белыми пятнами – стада на заливном лугу. Лет за тридцать перед тем, в пятнадцатом году, на этом крутояре сиживали два молодых поэта, сошедшиеся в пылкой юношеской дружбе так плотно и так неразрывно, что, казалось, ничто не может их развести. Годы спустя Цветаева с умилением зрелости писала: «Лёня. Есенин. Неразрывные, неразлучные друзья. В столь разительно разных лицах они сошлись, слились две расы, два класса, два мира. Сошлись – через всё и вся – поэты. Лёня ездил к Есенину в деревню, Есенин в Петербурге от Лёни не выходил. Так и вижу две сдвинутые головы – на гостиной банкетке в хорошую мальчишескую обнимку, сразу превратившую банкетку в школьную парту – Лёнина черная гладь, Есенинская сплошная кудря, курча. Есенинские васильки... Лёнины карие миндалины... После Каннегисера остались книжечки стихов – таких простых, что у меня сердце сжалось, когда я ничего не поняла в этом эстете, как этой внешности не поверила». Рассказ старика. «Старуха была права: он и вправду был чумовой. Истерик, пьяница, скандалист, любовник знаменитой танцовщицы, увозившей его в Европу и Америку, любимец новой советской знати… Правда, не сразу он стал таким, пройдя сначала по петроградским гостиным в обличье белокурого деревенского пастушка, вызывая умиление литературных 361

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

дам. Он умело потакал их вкусам, их романтическому мироощущению, рождавшему его образ эдакого гениального крестьянского отрока, несущего правду и чистоту народную в противовес изломанной декадентской поэзии, а он быстро понял, каким его хотят видеть, и давал материал для легенд, окружавших его имя. Господи, каких только легенд не связывали с ним. Считалось, что он пришёл в Питер пешком в тулупе и валенках, как ходят на богомолье, и бродил по городу, выспрашивая, где живёт Блок. А Блоку представился выходцем из старообрядческой крестьянской семьи, что тоже было враньём: отец был сидельцем в мясной лавке в Москве, нормальный православный мужик. И дед, который воспитал его, был обычный православный крестьянин, кстати сказать, довольно разгульный. А он повторял эти байки, уже будучи известным поэтом. Всё это была чушь, туфта, но точно рассчитанная туфта, работающая на создаваемый образ. Приехал он в Питер весной пятнадцатого года обычным способом, по железной дороге из Москвы, где несколько лет работал корректором в типографии Сытина, учился в университете Шанявского, быстро воспринимая университетскую культуру и совсем неплохо зная отечественную словесность. Но от народных речений и крестьянских манер избавляться не спешил. Мог, например, выпив рюмку шартреза, поморщиться и сказать: «Поганый» – или, не соглашаясь с кем-то, ласково обнять за плечи: «Ну, что ты, дурной…» «Корова», – произносил с простонародным оканьем и, когда над ним смеялись, спрашивал: «Ну что вы…» Потом это ушло, пообтесалось, а первое время умиляло, и он знал это. К Блоку он действительно пришёл едва ли не с поезда, и понравился ему. В блоковской записной книжке есть запись: «Днём у меня рязанский парень со стихами… Стихи свежие, чистые, голосистые, многословные…» Он 362

Мемуары • Эссе • Публицистика • Михаил Румер

направил его с запиской к Сергею Городецкому. И надо сказать, что это был правильный выбор, ибо Сергей Митрофанович, с одной стороны, находился в центре литературной жизни – и в символистах побывал, и среди основателей акмеизма числился, вместе с Гумилёвым «Цех поэтов» организовывал, а с другой – у него всегда некий фольклорный уклон имелся – одни названия его сборников поэтических чего стоят – «Ярь», «Перун», «Дикая воля» – такая славянская романтика, – и он как мэтр протежировал крестьянским поэтам – Клюеву, Клычкову, Ширяевцу. Так что Есенина он принял с распростёртыми объятиями – накормил, обогрел, поселил на первых порах у себя, пристраивал по журналам его стихи, устраивал публичные выступления. Словом, отец родной. Он и называл Есенина Сергунька, и всё в нём его умиляло – льняные волосы, и эти его рязанские побаски, и «страдания», и то, что стихи принёс завязанными в деревенский платок… Я познакомился с ним в совсем другой компании, у Кости Ляндау – молодого поэта (впрочем, все мы были тогда молодыми поэтами), который, уйдя из состоятельной буржуазной семьи, устроил себе уютное холостяцкое жильё в сводчатом подвальчике на Фонтанке, уставленном великолепными книгами, старинной мебелью. К нему в любой вечер можно было зайти, постучав по оконному стеклу, выходившему прямо на тротуар, так что ноги прохожих было видно из комнаты. Наклонишься, бывало, стуканёшь в окно, спустишься по узкой лесенке и обязательно когонибудь из друзей-приятелей застанешь за стаканом вина и хорошим литературным разговором или чтением стихов. Кто только не бывал в этом подвальчике. Некоторые стали гордостью российской словесности, кто-то сгинул в безвестности, кто-то в эмиграции, как тот же Костя Ляндау, уехавший в Париж в двадцатом. Компания была пёстрая 363

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

и по поэтическому, и по культурному уровню. Скажем, тот же Есенин никаких иностранных языков знать не знал, а Володя Шилейко, он жил рядом на Фонтанке и нередко заглядывал к Ляндау, знал сорок языков. Да-да, сорок, одних древних восточных, наверное, с десяток – шумерский, аккадский, хеттский, арамейский… Он перевёл «Сказание о Гильгамеше», расшифровывал шумерские глиняные таблички и, между прочим, превосходные стихи писал. Коечто из его «Сирен» я помню. Над мраком смерти обоюдной Есть говор памяти времён, Есть рокот славы правосудной, Могучий гул: но дремлет он Не в ослепленье броней медных, А в синем сумраке гробниц, Не в клёкоте знамён победных, А в слабом шелесте страниц. Он какое-то время был мужем Ахматовой. Его в таком качестве многие и помнят. А он сам был поэтом первоклассным. А уж востоковед… – можно сказать, основатель российской шумерологии. Вот такие люди сходились в том подвале. И Мандельштам там бывал, и Рюрик Ивнев, он впоследствии секретарём Луначарского стал, а сейчас, как и я, переводами советских кавказских поэтов промышляет. Жить-то надо. Больше всего и ближе всего из этой компании Есенин дружил с Лёней Каннегисером. Вам что-нибудь это имя говорит? Ничего? А Каплан, Конради, Коверда? Почему-то у всех террористов, покушавшихся на видных большевиков, были фамилии на «к». Бальмонт даже стих такой в эмиграции написал: 364

Мемуары • Эссе • Публицистика • Михаил Румер

Люба мне буква «Ка», Вокруг неё сияет бисер, Пусть вечно светит свет венца Бойцам Каплан и Каннегисер. И да запомнят все, в ком есть Любовь к родимой, честь во взгляде, Отмстили попранную честь Борцы Коверда и Конради. Про Фанни Каплан вы, конечно, знаете. А вот об остальных людям вашего поколения известно мало. У всех у них был свой счёт к большевикам. У Конради насмерть забили в ЧК отца – кондитерского фабриканта, расстреляли дядю. Сам он недоучившимся студентом ушёл на первую мировую войну, прошёл всю гражданскую в знаменитом Дроздовском полку и уже в эмиграции застрелил в Лозанне Вацлава Воровского. Швейцарский суд его оправдал, выслушав свидетельские показания о большевистских зверствах, в которых, между прочим, Воровский, будучи партийным публицистом и дипломатом, непосредственного участия не принимал. Этого нельзя сказать про советского посла в Польше Петра Войкова, застреленного на варшавском вокзале виленским гимназистом Борисом Ковердой. Войков был одним из инициаторов и участников расстрела царской семьи. Каждый из этих пылких молодых людей чувствовал себя мстителем: один за погибшего отца, другой – за царскую семью. Но у Каннегисера, убившего начальника Петроградской ЧК Моисея Урицкого, была особая мотивация, о которой он заявил на первом же допросе. «Я еврей, – сказал он.

– Я убил вампира-еврея, каплю за каплей пившего кровь русского народа. Я знаю, что меня ожидает, но я стремился показать русскому народу, что для нас Урицкий – не еврей. Он отщепенец. Я убил его в надежде восстановить доброе имя 365

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

русских евреев». Такой причудливый национальный мотив был у этого человека, которого я хорошо знал. Он, как и Ляндау, принадлежал к богатой еврейской семье: отец – высокопоставленный инженер, директор судостроительных верфей и металлургических заводов; из семьи, которая была – окружена родственниками и друзьями, принадлежавшими к петербургской интеллектуальной элите. Тётка Лёни издавала журнал «Северные записки», куда он ввёл Серёжу. Его там лелеяли и привечали на редакционных сборищах, которые тогда были свойственны литературным журналам. Лёня был необыкновенно хорош и привлекателен своим пылким романтизмом, чистотой. Студент политехнического института, юнкер артиллерийского училища, который вместе с другими такими же романтическими мальчиками-юнкерами в ночь большевистского переворота защищал Керенского… И если, шатаясь от боли, К тебе припаду я, о, мать, И буду в покинутом поле С простреленной грудью лежать – Тогда у блаженного входа, В предсмертном и радостном сне, Я вспомню – Россия, Свобода, Керенский на белом коне. Это он писал в июне семнадцатого, за три месяца до октября. Его двоюродный брат был близок к Савинкову и, судя по всему, вовлёк его в подпольную эсеровскую группу. Он убил Урицкого в тот же день, когда Фанни Каплан стреляла в Ленина, и, выскочив из дворцового вестибюля, помчался на велосипеде по Дворцовой площади. Его схватили после погони. Всё его окружение таскали в ЧК, кого-то и посадили, 366

Мемуары • Эссе • Публицистика • Михаил Румер

но Есенина в это время не было в Питере, да и пик их дружбы пришёлся на пятнадцатый-шестнадцатый годы. Тогда они были неразлучны. Лёня даже приезжал к Есенину в Константиново, для него, городского интеллигентного мальчика, это было восторженное свидание с Россией. Сергей водил его в монастырь, они бродили по лугам, жгли костры, слушали тальянку. Словом, представление в стиле «ля рюсс». И стихами обменивались, как это принято тогда было. «С светлым другом, с милым братом Волгу в лодке переплыть», – писал Каннегисер. «Мы поклялись, что будем двое и не расстанемся нигде», – отвечал ему Есенин. Цветаева впоследствии вспоминала в присущей ей экспрессивной манере их «хорошую мальчишескую обнимку», не забыв упомянуть: «Две расы, два класса». Не было ли у Сергея отторжения лёниной расы? Нет, этого у него не было при всём его крестьянском народном происхождении. У других было. У него нет. У кого было? Ну, у многих. У Блока, например. Да-да, не делайте большие глаза. У Блока». Визит Дзержинского. Где-то в начале девяностых писатель Виталий Шенталинский прорвался в секретные архивы Лубянки, где ему дали дело убийцы Урицкого. Писатель жадно читал протоколы допросов, черновые записи заключённого, которые никто никогда не должен был увидеть, последние мысли и стихи смертника, похороненные в архиве. В одиночке Петроградской ЧК тот вёл диалог с миром и собственной душой, и казалось, что ему неведом страх перед скорой смертью, ужас перед уходом в инобытие. «Человеческому сердцу не нужно счастье, ему нужно сияние, – писал узник. – если бы знали мои близкие, какое сияние наполняет сейчас душу мою, они бы блаженствовали, а не проливали слёзы…» После допроса, который ему учинил специально приехавший из Москвы Дзержинский, он написал: 367

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Что в вашем голосе суровом? Одна пустая болтовня. Иль мните вы казённым словом И вправду испугать меня? Холодный чай, осьмушка хлеба. Час одиночества и тьмы. Но синее сиянье неба Одело свод моей тюрьмы. И сладко, сладко в келье тесной Узреть в смирении страстей, Как ясно блещет свет небесный Души воспрянувшей моей. Напевы Божьи слух мой ловит, Душа спешит покинуть плоть, И радость вечную готовит Мне на руках своих Господь. Посетители подвала на Фонтанке жили стихами, дышали стихами, умирали со стихами. Вернусь к Блоку. Всю юность, работая геодезистом и скитаясь по среднерусским сёлам, по полям которых проходил мой нескончаемый теодолитный ход, я таскал в рюкзаке три томика. Парафразом к двустишию Багрицкого – «А в походной сумке спички да табак. Тихонов, Сельвинский, Пастернак» – у меня звучало: Блок, Багрицкий, Пастернак. Маленький синий томик Блока я открывал редко – почти все стихи знал наизусть и, трясясь на телеге или в короткий отдых где-нибудь на лесной опушке в зарослях ландышей, запах которых словно вливал жизнь в моё усталое тело, я, отходя от весеннего солнца, жары, небесного блеска, полузакрыв глаза, выборматывал из «Соловьиного сада»:

368

Мемуары • Эссе • Публицистика • Михаил Румер

Я ломаю слоистые скалы В час отлива на илистом дне. И таскает осёл мой усталый Их куски на мохнатой спине. Или из «Последнего напутствия»: Боль проходит понемногу, Не навек она дана. Есть конец мятежным стонам. Злую муку и тревогу Побеждает тишина. Откуда мне, двадцатилетнему, не пережившему ни одной смерти близкого человека, было тогда знать о «муке и тревоге» последнего часа, о всепобедительной тишине, завершающей жизненный путь? Поэт жил во мне, его строки, его образы и мысли звучали десятилетиями, став частью моего духовного естества. И уже в последующей взрослой жизни, когда я обзавёлся и солидной журналистской профессией, и семьёй, и квартирой, и обширной библиотекой, над моим письменным столом висел его портрет – не тот расхожий, где он в блузе с длинными кудрями, с головой «флорентинца эпохи возрождения», а куда менее известный, сделанный незадолго перед смертью: узкое лицо, седые виски, остро блистающие глаза. Они смотрели на меня на всех этапах моей долгой жизни, пока не произошло следующее. В 1991 году мне случайно попался номер журнала «Наш современник». Вообще-то я не читал это почвенническое издание, хотя и когда-то напечатал там социологический сельский очерк, но потом связи с редакцией оборвались, общественная позиция журнала была мне чужда, и тут вдруг этот восьмой номер… Я лениво 369

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

листал страницы, пока не дошёл в разделе критики до статьи Сергея Небольсина под названием «Искажённый и запрещённый Блок». Это было время, когда по страницам книг и журналов гуляли всевозможные конспирологические версии смерти Есенина. Оказывается, подумал я, есть ещё не только невинно убиенный Есенин, но и «искажённый и запрещённый Блок». Кем искажённый? Да тем же Владимиром Николаевичем Орловым, из предисловия которого к «белому» послевоенному изданию я ещё в отрочестве получал первые сведения о поэте. А он и вовсе не Орлов, а в миру Шапиро, и к тому же – монополист отечественного блоковедения, выбрасывавший из дневников и записных книжек всё, что его не устраивало, и что он, Сергей Небольсин, восстановил во всей первоначальной полноте. Я читал всё это не без некоторой иронии, пока не дошёл до восстановленных купюр. И тут меня охватил ужас.

7 марта 1915: «Тоска, хоть вешайся. Опять либеральный сыск. – Жиды, жиды, жиды».

24 июня 1917: «Господи, Господи, когда, наконец, отпустит меня государство, и я отвыкну от жидовского языка и обрету вновь свой, русский язык, язык художника?»

6 июля 1917: «…у Зиновьева жирная, сытая, жидовская морда».

27 июля 1917: «История идёт, что-то творится; а жидки – жидками: упористо и умело, неустанно нюхая воздух, они приспосабливаются, чтобы НЕ творить (т. е., так как – сами лишены творчества; творчество, вот грех для еврея). И я ХОРОШО ПОНИМАЮ ЛЮДЕЙ, по образцу которых сам никогда не сумею и не захочу поступить и которые поступают так: слыша за спиной эти неотступные дробные шажки (и запах чесноку) – обернуться, размахнуться и дать в зубы, чтобы на минуту отстал со своим полуполезным, полувредным (губительным) хватанием за фалды».

370

Мемуары • Эссе • Публицистика • Михаил Румер

«Жиды рыщут в штатской и военной форме. Их царство. Они, «униженные и обиженные» – втайне торжествуют».

11 января 1918: «Жизнь – безграмотна. Жизнь – правда (Правда). Оболганная, ожидовелая, обо‹сранная?› – но она – Правда».

– Послушай, может, это фальсификация какая-то, – сказала жена, ощутив охватившее меня отчаяние,– ну, посмотри на его портрет. Не может же человек с таким лицом нести в себе такое страшное физиологическое отвращение к людям только за то, что они принадлежат к другой расе. Может, это фальшивка?

– Нет, не фальшивка. Он просто восстановил выброшенное Орловым. И самого этого Небольсина, по-моему, смущает сила блоковской ненависти. Нет, это не фальшивка. Мне говорил один человек много лет назад о его антисемитизме. Я тогда не поверил. А теперь верю, чувствую, что это правда. Такое нельзя выдумать. Но лучше бы мне этого не знать. И зачем только мне попался этот чёртов журнал. Эта статья, как та капля яда, которую отравитель влил в «Гамлете» в ухо спящему королю. Мне кажется, что умерла часть моей жизни. Так оно и сталось. Больше никогда блоковские строки не звучали во мне, и я никогда не открывал страниц его сборников. Блок умер во мне. И, тем не менее, загадка его личности занимала меня. Проступивший сквозь хрестоматийный облик либерального интеллигента, воспитанного и жившего в элитарной интеллектуальной среде, образ базарного жидоеда с погромным черносотенным мироощущением никак не укладывался в моём сознании. Ни одна из традиционных версий истоков антисемитизма – а их множество: ксенофобская и расовая, социальная и экономическая, религиозная и психологическая – здесь не подходила. Я, собственно, никогда особенно и не интересовался этой проблемой, отторгая от себя многочисленные общественные дискуссии на эту тему, и в том числе 371

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

полемику по поводу книги Солженицына «200 лет вместе». Ну, есть себе такое явление, да и бог с ним, пусть оно заботит тех, кто болен этой нравственной болезнью, мне-то что… Но тут речь шла о человеке, чьё творчество составляло часть моего внутреннего естества, чьи строки жили во мне своей музыкой, своим магическим мироощущением, наполняли светом мою душу. Здесь нельзя было отмахнуться – пусть, мол, себе пишет в записных книжках, что хочет, поэзия-то остаётся… Я обращался в воспоминаниях к рассказам арбатского старика, жившего в молодости в той же среде, что и Блок, наверное, он что-то знал и понимал уж во всяком случае лучше, чем я, живущий почти век спустя. Рассказ старика. «Я понимаю ваше изумление, тем более, что Блок внешне никак не проявлял своих антисемитских чувств. Они были потаённой частью его существа, не выражавшейся ни в общественной позиции – мог подписать письмо в защиту Бейлиса, ни в творчестве – переводил Гейне, хотя, по свидетельству одной мемуаристки, у него было глубоко личное отношение любви-вражды к Гейне, ни в личных контактах – дружил с издателем Самуилом Алянским. А в записных книжках, да и порой в разговорах прорывалось… Зинаида Гиппиус вспоминала, как в период мировой войны Блок говорил ей, что пришла пора перевешать всех евреев. Это привело Гиппиус в ужас, хотя сама она, рекомендуя 19-летнего Мандельштама Брюсову, назвала его в письме неврастеническим жидёнком. Такое было возможно в личных контактах, во всяком случае, легко проходило. Жидёнок, и всё тут… Ну, кто сейчас помнит стихи Гиппиус, а Мандельштам живёт, и как живёт! В печати, в общественной жизни юдофобские инвективы могли себе позволить представители другого – монархического, черносотенного – лагеря, где были свои писатели и публицисты. В кругу же демократическом, либеральном, к которому 372

Мемуары • Эссе • Публицистика • Михаил Румер

принадлежал и Блок, и Гиппиус, выступить с подобных позиций – значит подвергнуть себя остракизму. И не случайно Куприн, будучи автором «Гамбринуса» и рассказа «Жидовка», в котором он рассыпается в восторгах по поводу великого и древнего еврейского народа, во время так называемого «чи́риковского инцидента» – дискуссии по поводу наплыва евреев в русскую литературу – пишет письмо своему другу Батюшкову, в котором извергает потоки юдофобской ненависти. Пишет о «вонючем запахе души» еврея, возлагая на него ответственность за все беды цивилизации – опустошение лесов, равнодушие к природе, к судьбам народов и, прежде всего, за искажение, опошление «великого и могучего» русского языка. Всё это под стать блоковским записям, то же физиологическое неприятие иной расы, та же клокочущая ненависть. Но бог с ним, с Куприным, вас, как я понимаю, волнует в основном Блок. Как это могло быть у него? Не знаю. Загадка этой великой души унесена им в могилу. Иногда мне кажется, что там был некий психический сдвиг. Ведь недаром дед по отцу умер в лечебнице для душевнобольных, отец имел странности поведения – вспышки безумной ярости, ревности, из-за чего с ним не могли ужиться обе жены, мать страдала истерической эпилепсией. Так что наследственность здесь была тяжеёлая. Впрочем, это всё к вопросу «гений и безумие», на эту тему есть целая литература. Вы мне скажите: а Куприн? У него тоже предпосылки безумия? Пьяница, конечно, рано впавший в маразм. Но если считать каждого зоологического антисемита сумасшедшим, то эдак в стране психушек не хватит их содержать. А последние русские цари? Причём если у Александра III антисемитизм был народный, примитивно ксенофобский, то у Николая II это чувство носило мистический характер. Нет-нет, увольте, здесь разгадка в тайне существования самого этого народа, не растворившегося в рассеянии за две тысячи лет и играющего некую непознанную роль в мировом оркестре народов».

373

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ЯКОВ РАСКИН

БИЗНЕС КРАСНОГО ВАМПИРА «Чем ближе крах империи, тем безумнее её законы». Марк Тулий Цицерон

Н

есколько лет назад в израильском городе Ашкелон был показан фильм румынского режиссёра Раду Габри «Евреи на продажу». Фильм рассказывал о том, как румынский диктатор Чаушеску в течение 40 лет требовал и получал огромные деньги за право репатриации румынских евреев в Израиль. Выходя из кинотеатра, я нос к носу столкнулся с моим однополчанином Цвикой, с которым нас объединяла долголетняя резервистская служба и война в Ливане.

– Цвика? Ты же живёшь в Хайфе? – удивился я. – Что ты здесь делаешь?

–То же самое, что и ты. Разница лишь в том, что для тебя этот фильм не более, чем детективная история, а для меня – часть моей прошлой жизни. Мы присели под зонтик ближайшего кафе и Цвика долго рассказывал мне о том, что, по понятным причинам, не вошло в фильм.

374

Мемуары • Эссе • Публицистика • Яков Раскин

– Откуда ты всё это знаешь?

– Дело в том, что мой покойный отец был непосредственно связан с людьми, осуществлявшими процесс покупки евреев. Он был помощником самого Шайке Дана, отвечающего за тайный вывоз евреев из Румынии. В то время, отец редко бывал дома и жил в основном между Тель-Авивом, Цюрихом и Бухарестом, ежедневно подвергаясь опасности.

– А от кого эта опасность исходила и в чём она выражалась?

– Поскольку агенты КГБ следили за деятельностью этой группы, приходилось проявлять максимум осторожности, чтобы не попасть в лапы гэбистов. Ты ведь помнишь, что Румыния находилась в сфере влияния «старшего брата», а Советский Союз после Шестидневной войны разорвал дипломатические отношения с Израилем, поэтому «братья» так рьяно пытались контролировать их связи. Но как бы то ни было, таможню в аэропорту Бухареста сотрудники Шайке Дана всегда миновали без проблем, пользуясь выходом для дипломатов. Там ждал чёрный автомобиль, отвозивший их прямиком в резиденцию Чаушеску. Но если бы таможенники всё же попросили их предъявить багаж, то обнаружили бы там сотни тысяч, а иногда и миллионы американских долларов.

– Ты хочешь сказать, что деньги предназначались для самого Чаушеску?

– А для кого же ещё? – удивился Цвика. – Только он один и решал, кому и за какую цену разрешить репатриацию в Израиль. Меня так заинтересовала эта история, что я решил более подробно узнать о событиях того времени и тех людях, благодаря которым с начала 50-х годов в Израиль переехали более 300 тысяч восточноевропейских евреев, однако многие источники информации оказались под грифом «секретно».

375

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Из разговоров со сведущими людьми удалось узнать, что Шайке Дан не просто курьер, он был ветераном израильской разведки и специальным посланником израильского правительства. Цель его неоднократных визитов в Румынию оказалась проста: он выкупал евреев. О его деятельности знал только узкий круг лиц. Вполне понятно, что такая работа не могла проводиться открыто, вот почему ею преимущественно занималась разведка. Окружённый враждебными арабскими государствами, Израиль остро нуждался в притоке иммигрантов. Он был заинтересован в каждом еврее, который мог стать потенциальным гражданином этой страны. В конце нашей беседы Цвика сказал: – Если ты действительно решишься написать историю «продажи» румынских евреев, я попробую познакомить тебя с бывшим послом Израиля в Румынии Цви Брошем, который долгое время работал в Бухаресте. Он сможет рассказать много интересного и поможет тебе разобраться во всех хитросплетениях отношений с Чаушеску. Своё слово Цвика сдержал, и через несколько дней я встретился с господином Брошем. Понятно, всего, что знал, он не мог мне рассказать, поскольку многие детали торговли «живым товаром» были засекречены. Но пояснил, что в послевоенные годы израильские секретные агенты подкупали полицейских, таможенников, правительственных служащих ближневосточных и европейских стран, чтобы правдами и неправдами получить разрешение на выезд евреев на родину. В период 1950-1952 годов сам премьер-министр Ирака Тефик Савиди, получив огромные взятки, разрешил эмиграцию 120 тысячам иракских евреев. В обмен на разрешение эмиграции евреев из Польши и Чехословакии Израиль вынужден был покупать чешское оборудование и изделия польского машиностроения. Но Болгария, Венгрия и Румыния требовали оплаты наличными, 376

Мемуары • Эссе • Публицистика • Яков Раскин

и Израиль готов был платить. Цена за болгарского еврея колебалась от 50 до 350 долларов, тогда как Венгрия требовала и получала по 1000 долларов за голову. Румыния также претендовала на свою долю, и ей тоже приходилось платить по 100 долларов, самую высокую цену платили за врачей и инженеров. Израиль по договорённости импортировал гораздо больше румынских товаров, чем это было ему необходимо. Среди дипломатов даже ходила шутка: «Есть пределы потребления нашей страной сливового джема». По некоторым данным, Израиль выплатил Румынии примерно 60 миллионов долларов наличными, причём половина этой суммы осела в карманах четы Чаушеску и других его родственников. Единственное условие, которое поставил Чаушеску – держать эти соглашения в тайне, поскольку боялся, что немцы и венгры могли выдвинуть аналогичные требования к условиям эмиграции. Кроме «дружбы» с Израилем, Чаушеску помогал обучать арабских террористов, но Израиль даже извлекал из этого выгоду. Подобно базарной торговке, румынский диктатор за определённую цену время от времени продавал Израилю секретную информацию, касающуюся его арабских друзей, не забывая интересоваться у своих подчинённых: «Сколько денег в казну государства поступило от евреев?», отмечая при этом, что «лучшим экспортным товаром являются евреи и немцы».

– Это пока всё, что я могу сообщить, – на прощание сказал Брош... – но если ты дашь мне слово, что без моего разрешения не укажешь источник этой информации, я расскажу тебе, откуда на румынском небосклоне появился этот человек. Я поклялся, и вот что узнал: История эта, правда, имела весьма косвенное отношение к Сталину, но именно он дал указание вызволить из румынской тюрьмы лидера румынских коммунистов Георге-Георгиу-Дежа. Агенты сумели выйти в Бухаресте на эсэсовца, от которого зависела судьба Дежа. Тот согласился за золото помочь, 377

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

но сложность заключалась в том, что это золото нужно было почему-то доставить в тюрьму, в которой содержались не только политические, но и уголовники. Агентам повезло: они нашли среди заключённых молодого карманника, имевшего большие связи в уголовном мире. Вор взялся помочь и обеспечить доставку золота в тюрьму. Операция прошла успешно, и глава румынской компартии оказался в Москве. В августе 1944 года Красная армия освободила Бухарест, Георгиу-Деж возглавил новую Румынию и вспомнил о том парне, который помог ему освободиться. Узнав о том, что тот снова попался на карманной краже и мотал срок уже при новой власти, глава компартии всё же решил ему помочь. Бывшего карманника освободили и устроили на работу, где он стал комсомольским активистом. Потом начал быстро делать карьеру и со временем возглавил Бухарестский горком союза молодёжи, откуда ему открылся прямой путь в партийный аппарат, а ещё через некоторое время он стал Генеральным секретарём Румынской коммунистической партии. Его имя было – Николае Чаушеску... Напомнив мне ещё раз о данном обещании, он распрощался со мной. В 50-е годы отношения Израиля с коммунистическими странами начали ухудшаться по мере того, как Израиль стал проводить прозападную политику. Поскольку Израиль боялся роста антисемитизма, особенно в Советском Союзе, где проживали миллионы евреев, возникла необходимость создания специального секретного агентства для решения этой проблемы. Все мои попытки узнать хоть что-нибудь об этом агентстве натыкались на стену молчания, все ссылались на гриф строгой секретности. И только после того, как этот гриф был снят и многие сведения попали в открытый источник, мне удалось узнать, что руководителем этого строго секретного 378

Мемуары • Эссе • Публицистика • Яков Раскин

Во время первой отсидки. Во время второй отсидки.

подразделения был Шауль Авигур, а одним из самых опытных работников – Шайке Дан, специалист по Румынии. В то время Чаушеску проводил независимую от Москвы политику и после Шестидневной войны 1967 года не прервал дипломатических отношений с Израилем, в отличие от других стран Варшавского блока. Но я думаю, что он просто не хотел терять обильный долларовый поток, и в течение следующих 20 лет смог продать ещё 150 тысяч человек. Таким образом, румынские евреи стали второй по численности этнической группой в Израиле после марокканской. После казни четы Чаушеску некоторые израильские политики заявили, что лишь из книги Ионы Пачепы, бывшего руководителя румынской разведки, перебежавшего на Запад в 1978 году, они узнали, каким ужасным тираном был этот человек. Мой сосед, выходец из Румынии, прекрасно владеющий немецким языком, показал мне эту книгу: «Чаушеску – красный вампир», подаренную ему немецким 379

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

писателем Иоахимом Зигеристом, побывавшим в Румынии сразу после переворота. После того, как он перевёл мне несколько отрывков, я долго не мог уснуть. Вот одна из сцен, описанная в его книге: «Всё было гораздо хуже, чем мы знали и думали. Бестия Чаушеску был страшнее, чем наводящий ужас средневековый Дракула. Леденящие душу сцены – двадцать кричащих младенцев лежат друг за другом. «Врачи» наклоняются над детьми и выкачивают кровь из шейных вен. Всего почти три литра. Кровь младенцев для Николае Чаушеску, красного вампира из Румынии. Лежащему в соседней комнате диктатору в течение двух часов капельницей вливают в вену предварительно очищенную кровь. Месяц за месяцем одна и та же жуткая сцена. Глава коммунистической партии и государства в течение пяти лет проделывал такую операцию с сотнями младенцев. При помощи их крови он хотел остаться как можно дольше молодым и здоровым…» Но израильскому правительству не нужны были признания перебежчиков, чтобы получить достоверную информацию о случившемся. При следующей встрече с господином Брошем я спросил, знал ли он о том, что происходило в Румынии. Ответ был исчерпывающим: – Мы знали, что люди исчезали, но нашей главной задачей было спасение евреев. За две недели до свержения и казни диктатору был отправлен последний отчёт о доходах Румынии от «продажи» евреев. Декабрь 2018 *Некоторые факты и фотографии взяты из документов, опубликованных в интернете.

380

Мемуары • Эссе • Публицистика • Яков Раскин

ЗАГАДКА КОЛУМБА

П

ереехав на жительство в Израиль, я с родственником, старожилом Тель-Авива, случайно оказался на улице, носящей имя Голомба. Когда я спросил его, в честь кого она названа, он посмотрел на меня с удивлением.

– Разве ты не знаешь? В честь Христофора Колумба, великого испанского путешественника, еврея по происхождению. ВообщеХ. Колумб. Неизвестный то, Колумб – это латинизированная форма итальянской фамилии художник (предположительно Паоло Тосканелли) Голомб. В самой Испании его звали Кристоваль Колон. Это для меня было форменным открытием. Я не поленился собрать из различных источников необходимую информацию, и был ошеломлён некоторыми фактами из жизни великого мореплавателя, о котором практически ничего не знал. Школьные знания, как правило, дают устойчивое ощущение, что определённый предмет достаточно изучен и можно отправлять эти куцые цензурированные знания в архив своей памяти, как нечто незыблемое и непоколебимое. Обычно мы не возвращаемся к нему – дескать, что нового я для себя открою. Но зато когда нам приходится их вытаскивать на свет божий, мы поражаемся, сколько ещё не переработанной информации находится рядом с нами и нам хочется поделиться ею. Поэтому, когда моя любознательная внучка Ариель, решив меня то ли проверить, то ли просветить, вдруг спросила: 381

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

– Деда, а ты знаешь, кто такой был Голомб? – я выдал ей всё, что знал об этом человеке, удивив её своими познаниями. Правда, начал я свой рассказ издалека: В 1480 году в Испании была учреждена инквизиция. В 1488 году её жертвой стал даже личный врач короля – крещёный еврей Рибас Алтас. 17 июля 1491 года перед судом инквизиции предстал министр финансов Луис де Сантандер, тоже крещёный еврей, но он был освобождён от наказания по личному распоряжению короля. Любопытно, что этот особый церковный суд – инквизиция – возник ещё в XIII в., но тогда без него Испания вполне обходилась.

– Так почему же вдруг в ней появилась нужда? – удивлённо спросила Ариель.

– Хороший вопрос. Всё потому, что в 1469 году случилось важное событие: король Арагона Фердинанд и королева Кастилии Изабелла сочетались браком. Этот брак через несколько лет привёл к объединению всей христианской Испании под властью одной семьи. Единственным на Иберийском полуострове мусульманским анклавом оставалась Гренада. Её и предстояло отвоевать. А для этого нужны были деньги. На предыдущие войны деньги доставали евреи. Теперь известных богатых евреев осталось мало, значит, надо было выявить их среди скрытых под личиной «новых христиан». Король поручил это инквизиции.

2 января 1492 года Фердинанд и Изабелла вступили в покорённую Гренаду. Финансовая миссия испанских евреев была выполнена и больше нужды в них не было, и тогда 31 марта их католические величества подписали указ об изгнании всех евреев из Испании. 150 тысяч евреев, не принявших христианство, – огромное, по меркам того времени, количество – отправились в изгнание, увеличив тем самым прирост населения Германии, Польши и других европейских стран.

382

Мемуары • Эссе • Публицистика • Яков Раскин

Рикардо Балака. Колумб на приеме у испанского короля Фердинанда и королевы Изабеллы

Перед крещёной еврейской знатью встал вопрос: «Что делать дальше? Как быть?» Вот тогда-то на арене и появился Христофор Колумб. Он дважды обращался к королю и королеве с просьбой организовать под его руководством экспедицию для поиска морского пути в Восточную Азию, но получал отказ. Тогда он решил предложить свои услуги французскому королю Карлу VIII. Вот в этот критический момент и вступает в игру уже упоминавшийся Луис де Сантандер, министр финансов короля Фердинанда. Он начал искушать королеву Изабеллу перспективой обращения Азии в христианство и для этой цели предложил снарядить экспедицию на свои деньги и деньги друзей. Богатые евреи: Дон Исаак Абарбанель, Хуан Кобреро, Авраам Старший поддержали его просьбу. Сантандер занял 1 400. 000 мараведи (так назывались испанские деньги) у еврейского братства, чьим казначеем он был, добавив 350 тысяч из своего кармана, да и Колумбу каким-то образом удалось собрать 250 тысяч, после чего король подписал все необходимые бумаги. Судьба экспедиции была решена и… 3 августа 1492 года флагманский корабль адмирала Христофора Колумба «Санта Мария» в сопровождении каравелл «Пинта» и «Нинья» вышел в далёкое 383

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

плаванье с целью открыть западный путь в Китай и Восточную Азию. Адмирал вёз личное послание короля Фердинанда императору Китая. Не Индию, как пишут многие историки, а именно Китай обещал найти Колумб. Команда состояла из 88 человек, из которых двое были христиане, а все остальные мараны – испанские евреи, насильно обращённые в христианство, но тайно продолжающие исповедовать иудаизм. Колумб вырвал их из рук инквизиции, получив на то разрешение испанского короля. Это была одна из лучших команд, когда-либо отправившихся на поиск новых земель.

12 октября 1492 года в два часа ночи вахтенный матрос Родриго де Триана закричал: «Земля! Земля!» Перед изумлёнными взорами мореплавателей возникли очертания острова, залитого лунным светом, впоследствии названного Сан-Сальвадор. Исследовав ещё несколько островов, адмирал посчитал свою миссию выполненной и отправился в обратный путь.

15 марта 1493 года адмирал Колумб на каравелле «Нинья» вошёл в испанский порт Палос, который он покинул 193 дня назад, и объявил, что он нашёл побережье Азии. Отправляясь в эту экспедицию, Колумб не знал, какие испытания и неожиданности будут подстерегать его впереди, – бунт команды, гибель флагманского судна «Санта Мария», и, наконец, высадка на совсем другую землю, не на ту, которую он стремился достичь. «Человеку свойственно заблуждаться», говорили ещё древние римляне, но ни одна ошибка великих людей прошлого не была вознесена историей на такой пьедестал славы и почёта, как счастливая ошибка Колумба, который стал первооткрывателем Америки.

– Дедушка, и ты веришь, что это действительно была ошибка? Но как такой умный и опытный мореплаватель мог её допустить?

384

Мемуары • Эссе • Публицистика • Яков Раскин

– Понимаешь, моя дорогая, у меня тоже были сомнения в том, что Колумб действительно верил, что открыл не земли нового материка, а Китай. Почему он не пытался найти дорогу к великому императору и передать ему послание короля? Да потому, что никакого китайского императора там не было. И никто даже не удосужился поставить это Колумбу в вину. Как ты думаешь, неужели этот великий самоучка не мог отличить индейцев от китайцев и понять, что эти племена стоят на значительно более низкой ступени цивилизации, чем предполагаемые индусы и китайцы? И почему, когда Америго Веспуччи объявил, что Колумб открыл новый материк, то многие тогда выступили против этого утверждения, но Колумб почему-то молчал? Не сознательно ли он обманывал христианских королей Фердинанда и Изабеллу?

– Но зачем ему это было нужно? – удивлялась Ариель.

– Вот теперь мы подошли к самой главной тайне, и прежде, чем ответить на этот вопрос, давай вместе разберёмся, был ли способен на обман этот великий человек? Например, Колумб говорил своему сыну, что учился в Павийском университете, но не значился студентом в списках этого заведения. Он утверждал, что посетил Исландию, однако его описание этой страны не соответствовало действительности. Наконец, у великого адмирала хватило совести обокрасть своего матроса Родриго де Триана, первым увидевшего землю, а всё потому, что король Фердинанд обещал за это большую награду, и Колумб солгал, что этим человеком был он. В знак протеста Родриго де Триана покинул испанскую службу и поселился в Марокко, где принял ислам и погиб в какой-то стычке. Таким образом, если Колумб обманывал Фердинанда и Изабеллу, уверяя, что нашёл побережье Азии, то ему надо было делать вид, что он это делает не осознанно, а обманывается сам и, заблуждаясь, невольно вводит в заблуждение других.

385

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Для спасения своей головы ему надо было настаивать, что земли, открытые им, и есть те самые земли, которые он искал. На самом же деле настоящая цель путешествия Колумба была весьма далека от той, которую официально объявил король. Адмирал и не думал искать западный путь в Китай. Во время своего первого путешествия он стремился найти новые земли для спасения евреев и, как мы знаем, ему удалось осуществить задуманный план.

– А он что, действительно был евреем? – недоверчиво спросила внучка.

– Да! О возможном еврействе Колумба существует много легенд. Их с упорством повторяют в течение довольно продолжительного времени, однако документов о его еврейском происхождении не существует. Сам адмирал никогда и никому, разумеется, об этом не говорил, поскольку именно тогда из Испании изгоняли евреев. Известно лишь то, что предки Колумба, крещёные евреи по фамилии Калон, до возникновения инквизиции покинули Испанию и поселились в Генуе. Отец будущего великого мореплавателя был ткачом, и сам Христофор был обучен этому ремеслу, однако мальчиком, 14 лет от роду, ушёл из дому и начал жизнь матроса – в Генуе все дороги ведут к морю. А вот тайна происхождения матери охраняется с не меньшей ревностью, чем еврейство Марии Бланк, матери Ленина, о которой я тебе рассказывал в прошлый раз. Тут снова возникает вопрос, – продолжал я, – а мог ли Колумб происходить из семьи испанских евреев? Да! И для этого существует немало оснований. Прежде всего, подозрение вызывает происхождение матери будущего адмирала, которую звали Сюзанна Фонтанаросса, а эту фамилию носили только испанские евреи, однако это всё, что о ней было известно. Но именно она, как отмечает биограф Колумба Лесли Митчелл, передала сыну свою веру и свободное владение многими языками. Не странно ли это для домашней хозяйки?

386

Мемуары • Эссе • Публицистика • Яков Раскин

Вряд ли генуэзские жители говорили на многих языках, да ещё и обучали этому детей. Такое было принято только среди евреев, всегда готовых переехать в другую страну с готовым языком общения.

– Откуда ты всё это знаешь? – продолжала удивляться Ариель.

– Очень много читал. И ты будешь много знать, если будешь читать и интересоваться историей, а когда придёт время, а оно обязательно придёт, то и ты сможешь рассказать своим детям и внукам много интересного. Итак, экспедиция Христофора Колумба и открытие Америки были чисто еврейским предприятием, основанным на еврейские деньги и осуществлённым еврейскими моряками. Уходя в изгнание, спасаясь от гибели на кострах инквизиции, евреи открыли для Испании и всей Европы триумфальный путь на запад. Открытые ими богатейшие новые земли обеспечили процветание испанской короны ещё на целых два столетия. После открытия Америки туда устремились многочисленные искатели лёгкой наживы, мечтавшие разбогатеть, и этот процесс получил название Конкисты. Колонизация Америки сопровождалось варварским истреблением индейских племён конкистадорами, среди которых Эриан Кортес отличался особой жестокостью. Как сказал впоследствии о действиях конкистадоров автор «Истории Индии» епископ Бартоломе де Лас Касас, «…они шли с крестом в руке и с ненасытной жаждой в сердце». Каравеллы, груженые награбленным золотом, отплывали к берегам Испании. Мараны в грабежах не участвовали, поскольку остров Ямайка, на котором была организована их первая колония, стала настоящим земным раем для евреев, и у них не возникало никакого желания увеличивать мощь Испании. И когда в 1655 году этот остров был отбит у испанцев англичанами, мараны получили разрешение открыто исповедовать свою религию.

387

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Вот в основном и всё, о чём я хотел тебе рассказать. Надеюсь, что тебе было интересно. Хочу только добавить, что хлынувшие в результате открытия Америки потоки золота для испанской короны позволили ей на время забыть о том, ЧТО она потеряла в результате изгнания евреев. Лишь много позже, когда Испания утратила своё могущество, стало ясно, что именно ЭТО навсегда превратило самую мощную морскую державу в одну из второстепенных стран Европы, уступив место Англии и Португалии. Ариель обняла меня, поцеловала и сказала: – Спасибо, дедушка! То, о чём ты так подробно рассказал, в школе не проходят. Мне было очень интересно. Прижав её к себе, чтобы скрыть повлажневшие глаза, я мысленно поблагодарил Колумба за предоставленную мне через пятьсот лет возможность лишний раз получить поцелуй от моей любимой внучки. Январь 2019

388

Мемуары • Эссе • Публицистика • Лилия Яновская

ЛИЛИЯ ЯНОВСКАЯ Родилась в Киеве. В Берлине с 1997 года. Лиля, как будет понятно из дальнейшего текста, до ухода из жизни своего мужа всегда была его Музой, всячески оберегая и поддерживая его. Теперь сама поверяет бумаге всё, что пережито за большую, интересную жизнь.

«ЕЩЁ РАЗ ПРО ЛЮБОВЬ» (Стихи Давида Яновского) «И в нас соединились визави Свет солнечный и свет любви».

Д. Яновский Любимый, дорогой, единственный, спасибо тебе за то счастье, которое ты дарил мне все наши совместно прожитые годы... Это счастье всегда со мной, так же, как и ты и твои стихи...

15 ноября 1960 года. Я приглашена на день рождения тётушки моего приятеля. Желания идти нет, так как понимаю, что там будут все родственники и что это будут смотрины, но тётушка очень просила. Еду. На трамвайной остановке встречаю свою школьную знакомую Софу.

389

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Рисунки дочери Мальвины Зор

Возле неё – парень... Вот тогда я и увидела тебя впервые! Ты стоишь с ней, а во все глаза смотришь на меня. Да и мне хочется смотреть на тебя, в твои глаза, от которых невозможно оторваться, но ты с девушкой, и я не могу себе этого позволить. Подходит трамвай. Я жду, пока все войдут. У меня очень узкая юбка и, чтобы подняться по ступенькам в трамвай, мне нужно незаметно для окружающих приподнять её. И вдруг слышу: – Разрешите?

B следующее мгновение взлетаю в вагон. Это ты вносишь меня туда. Зная, что ты с Софой, пробираюсь к ней. И снова ты стоишь возле неё и, не отрываясь, смотришь на меня. Сержусь на себя. «Парень с девушкой едет, а ты... Как не стыдно». И решаю выйти раньше, чем надо. Подальше от соблазна. Спрашиваю: 390

Мемуары • Эссе • Публицистика • Лилия Яновская

– На следующей выходите?

– Нет.

– Тогда пропустите меня. Выхожу, и ругаю себя. Ведь могла ехать дальше и смотреть в эти глаза. Дался мне этот день рождения. Иду и слышу, за мной кто-то шагает. Останавливаюсь. И шаги стихают. Иду дальше, шаги опять за мной. Задерживаюсь возле столика с лотерейными билетами. Хочу порадовать себя, а вдруг выиграю. Протягиваю деньги. И вдруг вижу – ты... Так вот кто шёл за мной всё время. Какое счастье! Ты протягиваешь деньги и спрашиваешь, можно ли взять и для меня билет. Берёшь, но отходишь с ним в сторону.

– Можно я отдам вам билет не сейчас, а когда мы снова встретимся? Да, конечно. Понимаю, что влюбилась в тебя с первого взгляда, уходить не хочется, но мне же нужно на день рождения. Ты спрашиваешь разрешения проводить меня и у ворот назначаешь свидание на завтра. Ура! Захожу к тётушке, отдаю ей подарок, говорю о том, что очень спешу и вылетаю за ворота, бегу к остановке, но... вижу отъезжающий трамвай. Уехал... и вдруг я вижу тебя! Ты решил дождаться меня и после дня рождения проводить домой. Мы садимся в метро и катаемся до часу ночи, всё говорим и говорим... Оказывается, я работала в мединституте напротив КПИ, где ты учился. Я иногда ходила в вашу студенческую столовую, она была лучше. Но мы с тобой ни разу не встретились. Затем я работала в Октябрьской больнице, она была напротив твоего дома, и снова мы не встретились. Расставаясь у моего дома, договорились о встрече на завтра. Но целый день ливень.

391

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

– Мама, что делать? – спрашиваю её в сотый раз! – У меня нет ни телефона его, ни адреса, в такой ливень он вряд ли приедет, значит и мне не стоит идти?

– Решай сама. Ты меня уже замучила своими вопросами. Я долго решаю идти или не идти, но в последнюю минуту быстро одеваюсь и мчусь на свидание. Выхожу, а на остановке никого, кроме одинокого военного в плащпалатке, который бросается ко мне. Только этого мне не хватало. Наверное, дама его не пришла, так он на меня бросается. Отхожу от него в сторону, он за мной, я – в другую, и он туда же. Я останавливаюсь. И тут он откидывает капюшон. Это ты!.. И мы идём, идём, идём... не замечая ливня, накрытые твоей палаткой. Но мои красивые ботиночки-то матерчатые... И на следующий день я уже лежу с высокой температурой. Вместо себя отправляю на свидание маму и прошу ни в коем случае не приводить тебя к нам домой. Но мама тебя привела. Ты уговорил её, сказал, что я заболела из-за тебя, и ты обязательно должен меня вылечить. И ты приходил ко мне каждый день, после работы, пока я не выздоровела. А через неделю ты сделал мне предложение, но я сказала, что нам надо лучше узнать друг друга.. А ты ответил: – Если ты меня лучше узнаешь, то не захочешь выходить за меня замуж, я знаю несколько пар, которые долго встречались, а потом расходились. Я держала тебя на расстоянии девять месяцев. И ты шутил, что можно было уже родить, а я всё думаю. Теперь я точно знаю, что если бы вернулись в то время, то я согласилась бы в тот же день... Гордые, ясные, с искрами смеха, Очи твои, как мне грустно без них!

392

Мемуары • Эссе • Публицистика • Лилия Яновская

Голос твой нежный, как дальнее эхо, В сердце бездонном протяжен и тих. Я не видал вас, любимые очи. Может быть вы – синева и лазурь, Может – темнее безмесячной ночи, Может быть – серые, с отблеском бурь. Я не по цвету глаза те узнаю. Взгляд их, как солнце, согреет меня. Голос родной, моё сердце лаская, Скажет застенчиво: «Ну, вот и я!» *** Когда тебя впервые я увидел, То сразу понял: ты – моя судьба. Когда меня тогда ты увидала, Ты тоже поняла, что я – твоя судьба. В тот миг объединились наши судьбы, И появилась общая судьба... В памяти яркими кусочками мозаики то и дело всплывают события из нашей жизни... На моём юбилее ты, Данечка, встаёшь, смотришь на меня глазами, полными любви, и произносишь: «55 лет назад, в Киеве, на Подоле, на остановке 16-го трамвая «Красная площадь» я впервые увидел сияние этих глаз, которое до сих пор не тускнеет и каждый день согревает мне душу. В этот день я совершил поступок, который определил счастье всей моей жизни. Я познакомился с Лилей. Это был поступок, мне совершенно не свойственный. Никогда до этого я не знакомился с девушками на улице, по собственной инициативе, и был уверен, что на это не способен.

393

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Но тут какая-то неведомая сила повлекла меня за этим сиянием, исходившим от всего её существа и дала мне мужество подойти и заговорить с ней. Я знал, я чувствовал, что это она, та самая... тот самый лотерейный билет...» *** Ты спросишь меня, что мне в жизни важно? Чему я особенно рад? Я тотчас отдам весь мой рай бумажный за твой изумительный взгляд. Печатная мудрость бессчётных книжек пленяла меня, спору нет, Но чудо улыбки твоей мне ближе, чем самый блестящий сонет.

394

Мемуары • Эссе • Публицистика • Лилия Яновская

Я счастлив всегда, что тебя я встретил и дам тебе честный ответ: Дороже всех книжных страниц на свете мне тот лотерейный билет. *** И я, как радость безмерную, Рождённую в мечтах и любви, Пою мою благоверную. Будь счастлива! Долго живи! *** Люблю твоё свечение. Люблю до помрачения, Люблю твоё сияние, Люблю до заикания. *** С женой не страшны никакие невзгоды. Если любовь у вас не остыла, Ты будешь счастлив долгие годы С женою верной, надёжным тылом. Вскоре после того, как мы поженились, ты попал в больницу. Когда я приходила к тебе, сестрички, зная, что я всегда спешу, потому что в то время я работала и училась, сразу вызывали тебя. Однажды прибегаю, прошу тебя позвать, а санитарка спрашивает: – Что ему сказать, кто пришёл?

– Жена. Она отходит и говорит другой санитарке: – Пойди, посмотри на эту нахалку, говорит, что жена!

395

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Будто я его жены не видела. Когда она его привела, мы все бегали на неё смотреть. Красавица! А на эту посмотри. «Ни кожи ни рожи», только и того, что коса, а туда же – «жена». Я слушаю и думаю: «Это ведь про меня! Сейчас мой Данечка выйдет и увидит такое чучело. Добегалась...» Вижу тебя, моё солнышко. Ты – чернее тучи.

– Что случилось?

– Если я тебе расскажу, ты меня бросишь!

– Ну, уж нет, голубчик, и не надейся. Я тебя никогда не брошу! Говори быстро, что стряслось?

– Мне поставили страшный диагноз – у меня никогда не будет детей. А ты ведь из большой семьи и так их любишь. Отвечаю: – Во-первых, никакой страшной болезни у тебя нет, собирай свои вещи, я буду сама тебя дома лечить. А во вторых, у нас будет столько детей, сколько мы захотим.

– А если не будет?

– Ну что ж, если не будет, то я буду твоим ребёнком, а ты моим. Устраивает тебя такой вариант?

– Конечно! А ты не передумаешь?

– Не дождёшься! В больнице ты очень похудел, и я решила тебя откормить. Время было «кукурузное» и я, выстояв в очереди, накупила столько початков, сколько поместилось в сетку. Когда я пришла, ты в ужасе спросил, зачем так много? А я, вместо того чтобы сказать, что это вкусно, полезно и тебе нужно поправиться, с перепугу сказала: – А знаешь, как от кукурузы свиньи поправляются?! – ты рассмеялся – Ну, раз свиньи поправляются... Ты поправился, мой дорогой! Я оказалась права, вылечила тебя травками и через год родилась твоя копия – Ингулька, а ещё через восемь лет – Мальвиночка.

396

Мемуары • Эссе • Публицистика • Лилия Яновская

И как я смеялась, – обе не от меня – папины дочки. Но, говорят, со временем у них появилось что-то и от меня. Твои родители так и не узнали о том волнении, которое ты пережил. Ты – жизни моей путеводная нить, Мы связаны общей судьбою. Удваивать радость и горе делить Легко мне, родная, с тобою. Нам ничего не мешало. Ни коммунальная квартира, в которой жили 35 человек, ни общая кухня. Мы были счастливы, когда сначала делили девятиметровую комнату с твоими родителями, на редкость добрыми людьми, с которыми спали голова к голове, потому что наш диван с их кроватью стояли впритык друг к другу. И потом, когда заняли семиметровую комнатку в той же квартире, где сначала жили втроём, а потом вчетвером. А наш диван... узкий, круглый. До сих пор не могу понять, как мы не скатывались с него?! Но мы были счастливы! Ведь главное – мы вместе! Мы с тобой у моей сестры Витуськи на дне рождения. Активная, весёлая, она решила внести в это мероприятие изюминку. При входе каждому из гостей вручала половинку открытки. Чьи половинки совпадут, тем сидеть рядом. Нам с тобой достались разные половинки, мы оказались далеко друг от друга. Катастрофа – сидеть весь вечер без тебя... И начались наши мучения, над которыми гости смеялись весь вечер, потому что только и слышалось, как ты, с другого конца стола, кричал мне: – Лика, положить тебе салат?

– Лика, хочешь рыбку? А пары нам достались отличные. Они так старались нам угодить... Не знаю, как тебя, но меня эта забота только раздражала. Кроме твоего внимания мне ничьё не было нужно.

397

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Потом Витуська говорила, что она не знала, насколько мы оба ненормальные, что этого больше не повторится, и, что мы, хоть и насмешили всех, но разрушили её замыслы. Блестят на солнце мелкие снежинки, Наполнен воздух яркой мишурой. Твоих кудрей упругие пружинки Слегка колышет золотистый рой. Позолотило солнце каждый волос, Позолотило зелень милых глаз, Как будто небо тихо раскололось И золотая лава пролилась. Тобой любуясь, как залётной птицей, Я не мечтаю больше ни о чём, И пламенем любовь моя струится, Соперничая с солнечным лучом. В тебе соединились, визави, Свет солнечный и свет моей любви. А вот мы с тобой в кино. Там, как назло, едят икру. Едят и едят! Сколько можно?.. И я говорю тебе: – Мне тоже очень хочется икры! Крик души, без всякой надежды. Какая икра с нашей зарплатой? И вдруг ты вполне серьёзно спрашиваешь: – И давно ты хочешь икру?

– Года два.

– Так почему ты мне никогда не говорила о своём желании?

– Ну, скажу я тебе, и что, в магазине тут же появится икра? На следующий день, уходя на работу, ты предупреждаешь, что придёшь позже. И завтра, и послезавтра. И так целую 398

Мемуары • Эссе • Публицистика • Лилия Яновская

неделю. Ты часто участвовал в турнирах от завода: играл в шашки, шахматы. Вечерами. Тогда это было в порядке вещей. Я привыкла к этим твоим вечерним турнирам. Примерно раз в квартал объявляли, когда состоятся турниры. Тот, кто выигрывал, получал «премию» – пять рублей. И наш бюджет часто пополнялся этими «премиями»... Не волнуйся, моя родная, Если нет меня дома поздно, И меня у дверей встречая, Не смотри на меня сквозь слёзы. Что б ни делал я, где бы ни был, Ты всегда и везде со мной, Словно ясное нежное небо Над суровой и чёрной землёй. Ну, а раз ты со мною рядом, Не страшна мне любая беда. Так не плачь же, родная, не надо! Будь весёлой везде и всегда.

399

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

...А через неделю ты приносишь и торжественно ставишь на стол стакан с икрой, переложенной кружочками лимона.

– Где ты это взял? И ты рассказываешь, как решил попытать счастья в ресторанах.

– Бо «як забагла жiнка хрону» – мы часто повторяли эту поговорку, если кто-то чего-то очень хотел. Ты обошёл много ресторанов, но икры нигде не было. Вдруг пришла мысль, что твоё знание немецкого языка может пригодиться не только для переводов, и решил пойти в «Интурист» или «Днепр» – рестораны для иностранцев. «Буду говорить только по-немецки, пусть попробуют не дать мне икры». Пришёл в «Днепр», сел за столик, взял меню, а там... ИКРА!!! И ты забыл о своём намерении прикинуться иностранцем. Подозвал официантку, спросил, правда ли, что икра есть не только в меню. Получив утвердительный ответ, заказал пять порций.

– И это всё?– спросила официантка.

– Спасибо, больше ничего. Пять порций икры. Она ушла, но тут же вернулась.

– Вы серьёзно больше ничего не хотите? Вы не шутите? С этим же вопросом она подходила ещё несколько раз – не могла принять такой заказ. Ты уже не был уверен, что получишь наконец-то то, что так долго искал, и почувствовал, что радость от предвкушения обрадовать жену постепенно тает. Когда в очередной раз она подошла с вопросом: – Вы не шутите, действительно хотите пять порций икры и больше ничего? Ты очень серьёзно ответил: – Я что, похож на человека, который вообще способен шутить?

– Нет, – пролепетала она, – сейчас принесу. Я уже сделала заказ. Думаю, что Вы хотите взять икру с собой?

400

Мемуары • Эссе • Публицистика • Лилия Яновская

– Да, Вы правильно думаете.

– Тогда я принесу Вам стакан.

– Два стакана и бутылку воды, у меня от разговора с вами уже в горле пересохло. А помнишь, как мы на базаре увидели ирисы? Необыкновенные! У меня аж дух захватило от этой красоты. Ни до, ни после я не видела ничего подобного! Но у нас почти не было денег, и мы уехали. Настроение было испорчено. Вряд ли я ещё раз увижу такую красоту. И ты, ни на секунду не задумавшись, говоришь: – Мы возвращаемся и покупаем ирисы! Денег у нас и было только на эти цветы. Я не знаю: это звёзды К нам спускаются с небес И цветами осыпают Поле, сад и тёмный лес? Иль цветы весенний ветер Поднимает в небеса И горит, переливаясь, Ночью звёздная роса. Но одно я твёрдо знаю: То, что звёзды и цветы Лишь затем и существуют, Чтобы радовалась ты. *** Семь роз, а надо – двадцать семь. Выходит, – двадцать роз за мною. Увы! Я обеднел совсем, Но я не плачу и не ною.

401

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Как прежде я тебя люблю, И знаю, что любим как прежде. Всё остальное – уступлю Любому жадному невежде. Вспоминается, как тебе и твоему коллеге Боре дали на заводе путёвки в Ялту. Мы с дочками договорились гульнуть, пока папочка отдыхает. Позвонили моей маме, сёстрам и решили устраивать девичники. После работы собрались ехать с дочками к маме, но зазвонил телефон. Ты... Уже соскучился… Мы долго говорим... Ехать куда-то уже поздно. Решили отложить поездку на завтра, но завтра всё повторилось. И так каждый день… Когда ты звонил, я всё время слышала ещё чей-то голос.

– Кто это рядом с тобой?

– Это – Боря, он звонит своей жене. Когда ты вернулся, я спросила: «Вы что, не могли с Борей за три недели найти двух молодых, красивых женщин, пойти в театр или на концерт, чтобы не было так тоскливо?» И ты ответил: «Моложе тебя были, красивей не было». Здравствуй, милая Лика! Опять я пишу и страдаю: Мыслей и чувств так много, а на бумаге – пшик. Днём ты со мною рядом по учрежденьям шагаешь, А закрою глаза – ты смеёшься, показывая язык. Тоска тут такая, Лика, что хочется взвыть собакой. Город чужой и хмурый, чужие лица вокруг...

402

Мемуары • Эссе • Публицистика • Лилия Яновская

Если бы не милиция, давно бы затеял драку, До того без тебя тоскливо, жена моя, лучший друг! *** Хочу, чтоб мой горячий поцелуй Обжёг твои доверчивые губы, Чтоб к волосам твоим, потоку чёрных струй, Я лбом своим пылающим прильнул бы. Хочу сдавить ласкающей рукой Твоей груди горячую округлость, Хочу обнять со страстностью такой, Чтоб вся ты от желанья содрогнулась. Хочу тебя! Хочу познать с тобой Мучительную сладость ожиданья И в сдавленных висках бушующий прибой, И яростную радость обладанья! Ты всегда носил в портмоне мою фотографию, как-то я забрала её, сказав, что носить фотографии в кошельке нельзя. Когда через некоторое время вновь увидела её, то услышала от тебя: – Понимаешь, на меня правила не распространяются, я без тебя не могу. Как хорошо, что ты роди́лась! (Точнее, правда, – родила́сь!) Как кляча жизнь моя тащилась, И вмиг стрелою понеслась. Как хорошо, что ты роди́лась! Ну что б я делал без тебя? Что толку, ты скажи на милость, Жить, не волнуясь, не любя.

403

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Как хорошо, что ты роди́лась! Меня шутя с ума свела, И быть моею согласилась, И мне двух дочек родила. Как хорошо, что ты роди́лась! И так прекрасно расцвела! Дай Бог, чтоб ты не изменилась И долго счастлива была! *** ...А я ведь мог и не родиться, Не видеть солнца и луны, Не услыхать ни пенья птицы, Ни шороха морской волны. Не пить прохладу из колодца... Да что там! – Мог тебя не знать! Нет, мой язык не повернётся Несчастной жизнь мою назвать. Всё остальное – жалкий лепет, Всё остальное – прах и тлен, Когда я ощущаю трепет Твоих пленительных колен. Пусть только будет небо ясным, Пусть будет чистою вода, Пусть только будет солнце красным И ты со мною будь всегда. *** Всё реже тянет побродить, Всё чаще валит с ног усталость, 404

Мемуары • Эссе • Публицистика • Лилия Яновская

Всё меньше вёсен впереди, Всё больше позади осталось. Но вопреки календарю И записям унылых метрик, Я всё неистовей горю, Сжигаемый любовным ветром. Тобой одной зажжён пожар, Мой друг единственный, родной. Моей души сердечный жар Одной тебе, тебе одной. Любимый, дорогой, единственный... Тебя нет уже столько дней, а я не умерла, я живу... без тебя... Как же это несправедливо. Как больно – жить без тебя... Очень скучаю по тебе. Невыносимо сознавать, что уже никогда, никогда ты не подойдёшь, не встанешь тихонько за спиной, и не будешь наблюдать за тем, как я читаю или печатаю, а я, прислушиваясь к твоему дыханию, буду делать вид, что не замечаю этого. Солнышко моё, ты был моим самым любимым ребёнком. Каждую минуту хотелось подойти, обнять тебя, погладить твои чудные мягкие, такие красивые волосы – мои любимые... Без тебя... это принять невозможно... Мы мечтали с тобой уйти в один день, но, как видно, это бывает только в сказках... и в стихах... Не просыпаюсь и кофе не пью и не сажусь в самолёт. я слушаю птиц и им подпою, когда настроенье придёт.

405

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

не числюсь, не значусь и не состою и не плачу за проезд... но каждую шутку я слышу твою, и вижу я каждый твой жест. не устаю, не болею, не жду крутых поворотов в судьбе. я подбираю к звезде звезду на яркие бусы тебе. я рядом с тобою и день и ночь я каждый твой взгляд ловлю. ты прогони все сомнения прочь: я жив, потому что люблю. Любимый мой! Любимый с первого взгляда, с первой секунды. Мой красавец, с глазами и преданностью умной, доброй собаки, друг ты мой ненаглядный... Такой дружелюбный, искренний, ранимый, с обострённым чувством долга, с прекрасным чувством юмора. Ты появился на свет, когда твои родители были уже немолоды, после пяти умерших детей. Но, несмотря на это, ты вырос не избалованным, а скромным, добрым, фантастически начитанным и образованным. Эстафету заботы о тебе я приняла от твоей мамы. в Берлине дождь стоит стеной, в Берлине дочь сидит с тобой. вы говорите обо мне и о невидимой стене. я здесь с тобой, ты не одна! и вдруг растаяла стена. гони, гони дурные сны, ведь между нами нет стены.

406

Мемуары • Эссе • Публицистика • Лилия Яновская

Мне очень повезло. Не каждой женщине достаётся счастье прожить 55 лет с мудрецом. Данюшка, солнышко моё, я нашла ту бутылку моего любимого вина, которую ты купил и спрятал, чтобы удивить меня в день 55-летия нашей свадьбы, но... вместо радости – горькие слёзы. И серьги с жемчугом я тоже нашла. Спасибо тебе, любимый, но пока не могу их надеть... Ты был терпелив, ожидая день вручения сюрприза... КАК ЖАЛЬ... круговорот воды в природе, и чувств и мыслей карусель. то мы по снегу вместе бродим, то вместе слушаем капель.

407

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

туман и солнце нас морочат и вещи прячутся от нас, a сердце знает, сердце хочет любить как будто в первый раз. поблекли краски на обложке, но книга пишется судьбой... ты умерла со мной немножко, я продолжаю жить с тобой. *** и будет рассвет, но не будет заката и будет закат, но не будет ночи и будет всё, как было когда-то и будет всё, как ты захочешь. мы будем гулять, любимая, верь мне мы будем гулять, не стуча каблуками вне суеты, вне пространства, вне времени над облаками. что год, что без году неделя, мгновений тает череда. мы вечность на куски не делим вот океан, а в нём вода. ты думаешь, что мы в разлуке, а я не расстаюсь с тобой, твои целую лоб и руки. ты лишь качаешь головой. бежит, пути не разбирая, витая жизни колея. но знаю точно, точно знаю, всегда мы вместе – ты и я. ВСЕГДА МЫ ВМЕСТЕ – ТЫ И Я!

408

Мемуары • Эссе • Публицистика • Елена Колтунова

ЕЛЕНА КОЛТУНОВА

ЗОЛУШКА

К

огда я была маленькой девочкой, мой отец – кинодраматург Григорий Колтунов – познакомил меня с замечательной актрисой Яниной Жеймо* и её мужем, режиссёром Леонидом Жанно. Моё поколение знало и любило эту актрису, сыгравшую роль Золушки в знаменитом фильме режиссёра Кошеверовой. Встреча с Яниной Жеймо произвела на меня, ребёнка такое впечатление, что и сегодня воспоминания о ней вызывают у меня ассоциации с прекрасными цветными снами, которые сняться только в детстве. В конце 80-х годов прошлого века я написала рассказ об этой встрече. Рассказ был опубликован в Ленинградской газете «Кадр» (она небольшим тиражом издавалась при «Ленфильме»). Как-то уже в нынешнем столетии я смотрела телепередачу Виталия Вульфа «Серебряный шар». Передача была посвящена Янине Жеймо. К сожалению, что-то меня отвлекло от передачи, и я её не досмотрела. Но сразу после окончания телепрограммы на меня посыпались звонки: – Ты слышала, Вульф упоминал тебя, какой-то твой рассказ о Жеймо?

409

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

К счастью, программы Вульфа время от времени повторяются. И когда шёл повтор передачи, я досмотрела её до конца. И услышала: – У журналиста Елены Колтуновой, дочери известного кинодраматурга Григория Колтунова, есть оча-а-ровательный рассказ, – произнёс Вульф со своей неповторимой интонацией. И он пересказал историю моего знакомства с актрисой, перепутав лишь то, что знакомил меня с моим кумиром всё же отец (что было естественно), а не мама. С момента публикации моего рассказа прошло более 40 лет. Но мне кажется, что сегодня, когда к/ф «ЗОЛУШКА» заиграл новыми красками (ленту колоризировали), поклонникам этого нестареющего фильма-сказки будет интересно прочесть о встрече маленькой девочки и большой актрисы. «Маленький подвиг большой актрисы» Признаюсь, – название не моё. Его предложила режиссёр Надежда Николаевна Кошеверова.** В морозный январский день 1988 года я приехала к Надежде Николаевне по поручению отца, кинодраматурга Григория Колтунова. Отогреваясь горячим чаем и потихоньку оглядывая не очень большую комнату, заставленную книжными шкафами, я увидела на фотографии сцену из кинофильма «Золушка», поставленного Кошеверовой в 1946 году.

– Надежда Николаевна, – сказала я, – маленькой девочкой я познакомилась с Яниной Жеймо при довольно примечательных обстоятельствах. До этого момента Кошеверова, уже совсем немолодая грузная женщина, как-то вяло поддерживала необязательный разговор. Она неважно себя чувствовала, часто погружалась в свои мысли, и я понимала, что нужно скорей допивать чай и снова выходить на мороз. Но едва было произнесено имя Жеймо, Надежда Николаевна быстро повернулась ко мне: 410

Мемуары • Эссе • Публицистика • Елена Колтунова

– Вы встречались с Янечкой? Когда это было? Расскажите! Я начала рассказывать. Она внимательно слушала.

– Янечка... – промолвила она, когда я договорила. – Когда я её увидела, сразу поняла – это Золушка!

– Разве «Золушка» не была написана Шварцем для Жеймо? – удивилась я.

– Да, да, конечно! Именно потому, что, когда я её увидела, я поняла – это Золушка, – повторила она. Я просидела почти час. Надежду Николаевну словно подменили. Она вспоминала работу над фильмом, рассказывала о Раневской, о Гарине, но охотнее всего говорила о Жеймо, как будто не было её остальных двадцати фильмов, будто не было других актрис в её картинах. Главной для неё оставалась Янечка. На прощание Надежда Николаевна сказала: – Запишите то, что вы рассказали. Тут молодой человек с телевидения просил меня сделать с ним передачу о Жеймо, но не знаю, не знаю... боюсь я современной молодёжи – очень они какие-то быстрые. Не отнесутся бережно. Ну, подумаю ещё. А вы напишите. И назовите: «Маленький подвиг большой актрисы». Через неделю после этого разговора ушла из жизни Янина Болеславовна Жеймо. Через два года не стало Надежды Николаевны Кошеверовой. А я с большим опозданием выполняю обещанное. Мой рассказ можно было бы назвать: «Встреча маленькой девочки и большой актрисы», но пусть он называется так, как хотела Надежда Николаевна Кошеверова. Я росла «киношным» ребёнком и фильмы смотрела не так, как другие дети. Я знала, что такое сценарий, режиссёрская разработка, наплыв, шторка, затемнение и тому подобное. Любая кинолента представала передо мной как некая сумма этих понятий и приёмов. Думаю, что удовольствия от кино я получала намного меньше, чем мои подружки. Тем более, 411

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

что потом меня ожидал строгий допрос отца: что хорошо в фильме, что плохо и, главное, почему? Известные актёры были просто знакомыми дядями и тётями, это, с одной стороны, щекотало самолюбие – подружкито завидуют, но с другой – никакого флёра таинственности. И вдруг выходит «Золушка»! Растеряв все свои «киноведческие» познания и упорно отвечая на вопрос: «Что понравилось в картине?» – односложным «всё», я, как и все нормальные дети, просто смотрела фильм. В кино я сбега́ла всякий раз, когда удавалось выклянчить рубль, и «Золушку» посмотрела раз десять. Мы все были в восторге и от Мальчика, и от Принца, и от Короля, и даже Мачеха почему-то «очаровывала» (что неудивительно, поскольку играла её великая Фаина Раневская). Но Золушка! Мой ум отказывался верить, что она тоже актриса. Она была так естественна! И кроме прозвища –Золушка – у неё было и настоящее имя – Янина Жеймо. Не могла же, в самом деле, существовать актриса с таким волшебным именем! Отец, убедившись, что попытка сделать из меня юного искусствоведа «споткнулась» о феномен «Золушки», сдался. Меня оставили пребывать в покое и заблуждении. В январе 1948 года мы с родителями жили в одной из московских гостиниц. Вечером, накануне отъезда, раздался телефонный звонок. После короткого разговора отец обернулся к маме: – Я поднимусь ненадолго к Лёне Жанно. Не прихватить ли кое-кого с собой? – он почему-то подмигнул маме, и они расхохотались. Через несколько минут мы уже входили в большой двухкомнатный номер.

– Это и есть та самая упрямая дочь? – спросил, протягивая мне руку, встретивший нас мужчина.

– Та самая! Ух, упрямая! – засмеялся отец. – Ну что, познакомим её с живой Золушкой?

412

Мемуары • Эссе • Публицистика • Елена Колтунова

Я обмерла. О чём это они? Я ведь точно слышала: отец сказал «Жанно», а не «Жеймо».

– Беда в том, что Золушка наша серьёзно заболела.

– Что? – спросил отец. – Простудилась?

– Наверное. Температура за 39, головная боль страшная. Лежит, рукой шевельнуть не может. Я почувствовала, что у меня защипало в носу: Золушка больна, ей совсем плохо! Больше всего поразили слова «рукой шевельнуть не может». Снова воображение начало вторгаться в реальность: Золушка, прилежная, работящая Золушка не может пошевелить руками, своими проворными ручками! Я наклонила голову, чтобы скрыть подступившие слёзы.

– Это ещё что за новости! – рассердился отец. – Человек болен, а ты! От обиды (разве же из-за себя я расстроилась) я зарыдала в голос.

– О, да тут дело серьёзное, – засмеялся Жанно и вышел в другую комнату. Через мгновение он вернулся, – идём! Только дальше дверей, чур, не проходить. На ватных ногах я шагнула в затенённую шторами спальню и нерешительно остановилась, вглядываясь в полумрак. Против двери я разглядела нечто вроде сцены с полузадёрнутым занавесом. И вдруг из таинственной темноты «сцены» раздался мелодичный голосок: – Правда, это ведь очень вредно не познакомиться с Золушкой, когда ты этого заслуживаешь? У меня перехватило дыхание – это были слова из фильма.*** В ту же секунду на стене, в глубине «сцены», вспыхнуло бра, и я увидела в обрамлённом портьерами алькове большую кровать. На ней, опираясь на подушки, сидела Золушка, такая же прекрасная, как на экране, даже ещё лучше. Она была 413

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

в бледно-голубом капоте, отделанном рюшами из золотистых кружев. На плечи, почти сливаясь с кружевами, падали белокурые локоны. Щёки алели, видимо, от жара. Лихорадочно блестели огромные глаза. О чём она говорила со мной, я потом, к сожалению, не смогла вспомнить: я слышала не слова, а только музыку её нежного голоса. Но всем своим детским сердцем чувствовала, что так говорить со мной могла только настоящая, милая, добрая Золушка.

– Ну, что? – спросила мама, когда мы вернулись. – Убедилась, что и Золушку сыграла актриса? Я промолчала, так как в душе уверовала как раз в обратное. Прошло много лет. Но для меня фильм «Золушка» и по сей день ни на йоту не утратил своей прелести. И не потускнели краски незабываемой встречи, той несказанной радости, что была подарена мне в детстве. Повзрослев, я по-новому оценила маленький подвиг (да, подвиг!), который в тот день совершила большая актриса. Больная, с высокой температурой, превозмогая жестокую головную боль, она говорила со мной, ибо не могла позволить себе обмануть ожидания даже одного маленького зрителя, пришедшего к ней. Собрав все силы, она сумела остаться прекрасной доброй Золушкой с золотым сердцем. После «Золушки» больших работ в кино у Янины Болеславовны Жеймо не было. В последние годы жизни актриса почти ни с кем не общалась, редко выходила из дома, да и то только в огромных тёмных очках. Мне кажется, корни такого затворничества кроются в том давнем эпизоде. Роль Золушки для Янины Жеймо стала предназначением свыше. Она просто должна была навсегда и для всех остаться прелестной милой маленькой Золушкой. Потому что Золушки не стареют! * Янина Болеславовна Жеймо (16.05.1909 – 29.12.1987). Родилась в семье цирковых артистов. С трёх лет работала на 414

Мемуары • Эссе • Публицистика • Елена Колтунова

арене. В кино начала сниматься с 16 лет. Снялась в 31 фильме. Самые известные: «Доктор Калюжный», «Подруги», «Два бойца», «Золушка». Последние годы жила в Польше. Похоронена в Москве. ** Н.Н. Кошеверова (1902 – 1989). Режиссёр и сценарист. Постановщик 20 кинофильмов, большая часть которых фильмы-сказки, в том числе знаменитая «Золушка», («Каин ХVIII», «Старая, старая сказка», «Царевич Проша» и др.) *** «Правда, это ведь очень вредно, не ехать на бал, когда ты этого заслуживаешь». КОМСОМОЛЬСКАЯ ЮНОСТЬ МОЯ

В

моей жизни не было торжественного приёма в пионеры с линейкой, тюльпанами, повязыванием галстука, не было наглаженной белой блузки и белых носочков, приготовленных к этому дню. Почему-то в третьем классе тбилисской школы приёма в пионеры не устраивали. Может быть, потому, что день рождения Ильича приходился на последние недели войны, и было не до того? Не знаю. В четвёртом классе уже одесской школы пионерских галстуков мы не носили. Их попросту ни у кого не было. Да и трудно себе представить, как бы они смотрелись на наших «лахах» – старых бабушкиных кофтах, перешитых маминых юбках, а то и не перешитых, а просто подколотых снизу и заколотых сбоку булавками. Не требовала от нас пионерских галстуков и наша учительница Александра Андреевна – высокая, с очень прямой спиной, с седыми, зачёсанными назад волосами, строгая, но никогда не повышавшая голоса. Она не только преподавала нам все дисциплины. Она старалась сделать из нас «приличных девочек». Самое большое, но распространённое ругательство 415

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

в женских школах, тогда было «нахалка». Помню, как Александра Андреевна долго отчитывала кого-то за сказанное в адрес одноклассницы «нахалка», одновременно допытываясь, знает ли девочка смысл этого слова и объясняя ей его. Про Александру Андреевну шёпотом, на ушко, говорили «страшные вещи», что она была педагогом, подумать только (!), в ЦАРСКОЙ ГИМНАЗИИ. Галстуки мы надели в пятом классе. Летом, на каникулах, я с двумя подружками на Новом рынке, сидя на расстеленных на земле газетах под нынешним мясомолочным корпусом, продавала наши учебники четвёртого класса, чтобы тут же с рук купить учебники пятого и сэкономить на галстук. Помню учебник истории с тщательно вымаранными портретами Тухачевского, Блюхера и других врагов народа. Его продать так и не удалось. Но к галстуку последнее отношения не имеет. Галстуки уже появились в магазинах, и родители сами мне купили репсовый галстук (он не так быстро развязывался и скользил, как шёлковый) и к нему – зажим с изображением костра в звёздочке. Класс разбили на звенья, появились звеньевые, вожатые и старшая пионервожатая, которая, собрав с родителей деньги на спортивные костюмы для детей, скрылась в неизвестном направлении. Зато учёба перестала быть трёхсменной – выехала одна из трёх «квартирующих» в нашем здании школ, – и мы перестали бояться руин разбомблённого рядом дома, где зимой с 45-го на 46-й убили третьеклассницу. Как говорили, только ради того, чтобы забрать её пальтишко. Вскоре нам завезли парты, и мы могли уже не таскать из дома стулья. Словом, жизнь начала становиться такой, какой её можно было себе представить по очаровательным рассказам Носова. В седьмом классе начались приёмы в комсомол. Тогда седьмой класс был выпускным, можно было поступать после него 416

Мемуары • Эссе • Публицистика • Елена Колтунова

в техникум. Наша старшая пионервожатая (естественно, не та, что скрылась с деньгами, а другая) стала нас готовить к вступлению в комсомол. Конституцию СССР мы и так учили – был такой предмет в седьмом классе, он даже фигурировал в «Свидетельстве об окончании неполной средней школы». Но нужно было запомнить ещё десятки имён, дат, событий и канонов. Наконец наступил торжественный день. Мы, тринадцать девочек, пришли в пионерскую комнату школы, где должны были пройти первый этап испытания перед тем, как нас, дрожащих и непрерывно экзаменующих друг дружку: «А кто?.. А когда?..», поведут «пред строгие очи» бюро райкома комсомола. Видимо, волею судьбы я оказалась под несчастным тринадцатым номером и школьное бюро меня не пропустило, точнее, не допустило. За мной числились два греха. Один грех заключался в том, что ещё в первой четверти к изложению о подвиге Серёжки Тюленина (кстати, моего любимого героя «Молодой гвардии») я взяла в качестве эпиграфа слова из «Маленьких дикарей» Сетон-Томпсона: «Смел тот, кто ничего не боится, но ещё смелее тот, кто идёт вперёд, преодолевая свой страх». Меня вызвали к директору. В кабинете директора уже стоял наш классный руководитель и преподаватель литературы и языка Рувим Борисович Рубин (фронтовик со шрамом под нижней челюстью и с последствиями контузии) и сидела расстроенная завуч школы, добрейшая Дебора Борисовна Шпильберг. В руках у разгневанного директора школы Анны Владимировны я увидела какие-то листики.

– Как тебе пришло в голову к изложению о герое-молодогвардейце дать эпиграф из какого-то буржуазного американского писаки?! – загремела директор и ткнула мне под нос эти листики.

– Канадского, – робко возразил бледный, как стенка, Рувим Борисович.

417

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

– А может, даже и бульварного, – продолжала бушевать директор, отмахнувшись от уточнения Рувима Борисовича.

– Так у неё же отец писатель, а они все космополиты, – вмешалась секретарь директора, которая хорошо помнила все наши личные дела.

– Возьми резинку и сотри подпись под эпиграфом. Напиши – Максим Горький. У него где-то есть такие же слова.

– Анна Владимировна, честное слово, честное пионерское, Сетон-Томпсон хороший, он про зверей пишет, я могу принести показать книжки «Животные герои» и «Домино» (оба эти однотомника Э. Сетон-Томпсона сохранились у меня по сей день).

– Что!!! Животные-герои! И это к изложению о советском герое-подпольщике! И что это за домино?! Об играх ещё не хватало!

– Домино – это маска на мордочке у лиса, там ещё про трущобную кошку...

– Рувим Борисович! Вы слышите, что она говорит? Помоечная кошка и Сергей Тюленин. И при чём тут домино на морде, безобразие! Так, поставьте ей двойку и уничтожьте изложение. А я поговорю со старшей пионервожатой о недостаточной работе с седьмым классом... Я ушла в рыданиях домой вызывать в школу родителей. Это была одна из двух двоек по литературе, полученных мною в школе. Вторая была в 9-м классе за сочинение по Обломову, которого, как мне объяснил папа, нельзя считать отрицательным персонажем. Не помогла мне даже цитата из Ленина, что «в каждом из нас сидит Обломов». Конечно, вешать на Владимира Ильича, как на Сетон-Томпсона, ярлыки никто не стал, обошли молчанием цитату, но позволить школьнице противоречить хрестоматийной трактовке образа Обломова как ленивого, никчемного порождения помещичьего общества было недопустимо. Словом, первый мой грех 418

Мемуары • Эссе • Публицистика • Елена Колтунова

был в том, что за моей спиной маячили фигуры осуждённых еще за пару лет до того космополитов. Второй грех БЫЛ не МЕНЕЕ ТЯЖКИЙ. Как выяснилось, я получила не советское воспитание, что выражалось в моём неуважительном обращении к рабочему человеку, труженику, называя его (в данном случае – её) не по имени-отчеству, а НЯНЯ. Дело в том, что после возвращения из эвакуации мама случайно встретила мою довоенную няню Ирину Ефимовну Слюсаренко. Когда-то она была няней моего папы, затем его двоюродного брата. Потом, будучи уже не очень молодой женщиной, вышла замуж за судового механика. Я помню, как мы с мамой и папой пришли к ней. Она жила на улице Гоголя в полуподвале. Родители уговаривали старуху побыть со мной на время их отъезда. Они собирались в Ленинград на несколько месяцев. Пока велись переговоры, я рассматривала большой портрет ещё молодой женщины в белой блузе с брошью под воротником и пышной причёской – она мне казалась красавицей. Поскольку муж-механик находился в длительном плаванье (из которого он, кстати, привёз мне красную резиновую накидочку с капюшоном, отделанным рюшками), Ирина Ефимовна тогда согласилась быть моей няней. Муж погиб во время войны. Нянин дом разбомбили. Родители забрали старуху к нам, и у нас она жила до самой своей кончины в начале 60-х годов. Она спала в комнате, которую называли то ванной, то кубовой, хотя ни ванны, ни куба для нагрева воды в ней давно уже не было. Комната имела метров двенадцать. Когда в 1946 году родилась сестра, няня стала нянчить её. Когда сестра подросла, няня начала опекать своего самого последнего и, наверное, самого любимого воспитанника – безволосого, голубовато-серого австралийского пинчера Рашика – полное имя Рашид Бейбутов (пёсик был назван в честь популярного в те годы певца, потому что обожал петь с мамой дуэтом).

419

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Итак, меня обвинили в том, что я няню называла няней. Расстроенная, в оскорблённых чувствах, отвергнутая комсомолом, я вернулась домой, – Кушать будешь? – спросила няня. – Суп на плите уже перетомился (зимой плиту топили углём и на ней готовили).

– Нет, Ирина Ефимовна, спасибо, – вежливо ответила я. Я ещё хотела добавить, что не хочется, нет аппетита, как получила ощутимый шлепок пониже спины.

– Какая я тебе Ирина Ефимовна. Больно велика стала, я тебе уже не Ненька! Ро́стила, ро́стила ее, а уже не Ненька, уже Ирина Ефимовна. (Она говорила: Ярына Ефимовна и в слове «ростила» ставила ударение на первый слог). Старуха заплакала. Вечером она жаловалась родителям и ещё долго не могла успокоиться. А я так и доучилась до 10-го класса в этой школе и не стала комсомолкой. В комсомол я вступила в 10-м классе. Родители в очередной раз были в отъезде, а меня отправили к двоюродной сестре в Тирасполь, где я проучилась всю первую четверть… в мужской школе. Это была единственная школа с английским языком, правда, с первого по четвёртый класс она уже была смешанной. Мальчишки страшно издевались надо мной. И только в университете от моего сокурсника Рашкована я узнала, что так они выражали свою поголовную влюблённость. Когда в ноябре родители вернулись в Одессу, я уехала из Тирасполя и поступила в вечернюю школу. В вечерней школе никакой комсомольской ячейки не было, но я начала работать распространителем билетов в Украинском театре, и там же стала на комсомольский учёт. Моим комсоргом была молоденькая актриса Люся Верительникова. Ни на какие комсомольские собрания меня не приглашали. Я только исправно платила взносы.

420

Мемуары • Эссе • Публицистика • Елена Колтунова

Что я комсомолка, я почувствовала лишь в университете. Там меня долго и с пристрастием допрашивали, почему я так поздно вступила в комсомол и почему до сих пор не несла никаких нагрузок. По правде говоря, абсолютно не помню, что я говорила в своё оправдание. Во всяком случае, никаких комсомольских поручений, кроме участия в работе редколлегии газеты (мне нужно было собирать заметки), в университете мне не дали. А затем произошло событие, повергшее меня в шок. В конце сентября-октябре было назначено факультетское отчётно-выборное комсомольское собрание. Должна сказать, что эти собрания для меня были невыносимы. Они начинались после третьей пары и кончались за полночь. Не спасали ни морской бой на последней парте Большой физической аудитории, ни игра в слова (кто больше слов составит из букв заданного слова)... Шла бесконечная говорильня. Но первое собрание мне скучным не показалось. Слушалось персональное дело одной второкурсницы (кстати, хорошей студентки, чуть ли не отличницы). Она скрыла, что её отец был священником где-то в селе. Боже, что говорили совершенно нормальные на вид девушки и парни. Когда они успели так поднатореть в подборе штампованных обвинений?! Суконным газетным языком они сыпали обвинения, которые бы сделали честь членам Союза писателей, клеймивших Зощенко и Ахматову. Интересно, сколько из этих юных поборников атеистической чистоты поближе к 90му году обзавелись нательными или наперсными (подавшись в священнослужители) крестами? Девчонку исключили из комсомола, а затем и из университета. Словом, комсомол в университете запомнился мне отчётно-выборными собраниями, что было ужасно, и поездками в колхоз, что иногда бывало довольно весело. Впрочем, часто я не ездила, так как каждая осень лет до 25 у меня была связана с тяжёлыми ангинами.

421

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

После университета я уехала на работу в Казань, в НИКФИ (научно-исследовательский кино-фото институт). Никаких особых воспоминаний комсомольская работа с молодыми специалистами в институте у меня не оставила. Помню только одно собрание, когда укоряли моего молодого симпатичного коллегу – этакого подросшего и располневшего Чарли Чаплина (те же усики и походка) – за систематические опоздания на работу и с обеда.

– Вас же видно из окна парткома, когда вы идёте в лабораторию позже, чем нужно, на 10-15 минут. Парень переступил с одной своей косолапой ноги на другую и изрёк: – Придётся обходить вокруг. Правда, я потеряю ещё две минуты. Когда я вернулась в Одессу и начала работать в Одесском электротехническом институте связи, мне уже исполнилось 25 лет. Времени, оставаться в комсомоле было всего ничего. Я, правда, вначале собиралась становиться на учёт, но как-то всё недосуг было. Любовь, замужество... Так я, как говорится, механически выбыла из комсомола. А комсомольский билет с фотографией худенькой девочки я храню по сей день. Всё же это моя комсомольская молодость. На этом бы можно было поставить точку, но мне вспомнилось, как меня и мою любимую, ныне покойную подругу Аллочку Власенко (дочь тогдашнего ректора пединститута) тянули в члены партии. Нас вызвала секретарь проректора по учебной работе, заглянула в какой-то список и сказала: – Девочки, в институте создаётся хор студенческо-преподавательского состава. Мы вас включаем.

– Что вы, что вы! – всполошились мы с Алкой. – У нас же ни слуха, ни голоса. Нет-нет, это исключено.

422

Мемуары • Эссе • Публицистика • Елена Колтунова

– Ну, тогда, давайте, я вас включу в список молодых сотрудников, которых мы будем готовить к приёму в партию. Мы переглянулись и не менее дружно завопили: – Нет, уж лучше тогда мы будем петь в хоре! Мы вышли и расхохоталась. Мы обе очень ценили юмор. Нашим с Алкой девизом было: «К жизни нужно относиться с юмором». И о людях мы судили только с точки зрения, есть у человека чувство юмора или нет. Поэтому наше решение петь в хоре мы расценили тоже с позиции юмора, рассудив, что пребывание в партии – это то же пение хором под дирижёрскую палочку партийного хормейстера. У нас не было никаких антисоветских настроений, и тем более антипартийных. Мы не очень задумывались над тем, над чем стоило задуматься. Всё, что смущало, казалось временными издержками. Ведь жизнь становилось всё лучше и лучше. Было время хрущёвской оттепели. А главное, столько интересного предлагала жизнь, что тратить её на партийные собрания, дрожать за сохранность партбилета, связывать себя какой-то обязаловкой не было никакого желания. Поэтому мы портили стройное звучание институтского хора, и может, именно из-за нас с Аллой он через год прекратил своё существование.

423

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ЕВГЕНИЙ ДЕНИСОВ Родился в Душанбе. Жил в Москве, Ташкенте и Петербурге. В конце восьмидесятых – в начале девяностых годов небольшая часть стихов и эссе была опубликована в республиканских и городских газетах и журналах Таджикистана. С 1990 г. живет в Берлине, с тех пор и до настоящего времени публикуется в берлинской русскоязычной печати. АФГАНИСТАН, КОТОРОГО КОСНУЛСЯ

–Д

а, мы, советские люди, когда доходит до дела и когда прижмёт, всегда ведём себя именно так, как и полагается нам, советским. Дóма, на кухне мы даже можем слушать «вражеские» голоса, ругать в кругу близких друзей наше правительство. Но когда встаёт вопрос, налево или направо, мы поведём себя правильно. Именно так и поступил мой муж. И это решение было тогда единственно верным!.. Мой последовавший вопрос был не просто не деликатным, но и болезненным. Аня выдержала паузу. Мне даже показалось, что она вообще на этот вопрос отвечать не будет, а просто повернётся и уйдёт. Или услышу отмашку типа «Ничего не хочу об этом говорить, спроси его сам».

424

Мемуары • Эссе • Публицистика • Евгений Денисов

Но она спокойно продолжала говорить. Создалось впечатление, что она и сама поступила бы точно так же, если б носила не юбку, а брюки, если бы её, а не мужа Вадима, разбудили ночью во второй половине декабря 1979 года военкоматовские посланники. Они создавали группу для десанта в Афганистан. Эти дивизии формировались в Средней Азии. Ведь в таких случаях очень важен эффект неожиданности. Да и акклиматизации никакой особенной не надо. Поэтому, видимо, все эти так называемые «партизаны» и были именно из этого региона. Вероятно, исключительно из республиканских столиц. Хотя, возможно, это затронуло ещё областные центры и ближайшие к столицам райцентры. Один за другим мои друзья и знакомые начали исчезать, а потом возвращались совсем другими людьми. Когда я начинал говорить с вернувшимися оттуда, то казалось, что у них внутри что-то безвозвратно умерло. На городском кладбище появился отдельный участок, обречённый распухать от новых, совершенно идентичных, добротных каменных намогильных памятников с фотографиями молодых ребят и без указания места их смерти. Казалось бы, прямого отношения к этой войне я не имел, но она день за днём становилась составной частью и моей жизни. Мы стояли с Аней возле здания Академии наук Таджикистана, в котором располагался наш Институт истории, на бывшем проспекте Ленина, ныне же переименованного в проспект Рудаки, хиёбони Рудаки, в честь родившегося на территории современной республики первого из великих классиков таджикско-персидской литературы. С тех пор прошло не меньше двадцати пяти лет. После развала Союза пять лет республику трясла и перекорчёвывала жестокая гражданская война. Практически все европейцы, – русские, немцы, евреи, украинцы, – навсегда покинули страну, где родились.

425

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Страна, что была нашей родиной, многим из нас продолжает сниться по ночам. Аня по образованию была архитектором и работала в археологических экспедициях художником. Она была недурна собой: очень пластичная, темноволосая, с короткой стрижкой и большими глазами. В Западной Европе вполне сошла бы за итальянку. Немногословная, с певучим голосом – низким и очень женственным. На щеке – довольно крупная тёмная родинка, которая вовсе её не портила, а только лишний раз подчёркивала, что это – именно она, а не другая, внешне похожая на неё девушка. Когда-то, давным-давно, я был ею увлечён. Слегка увлечён. А может быть, и не слегка? Мы даже Новый, 1979, год встречали вместе. Тогда я был уже разведён. Бывшая жена, оставив мне сына, улетела к себе в Ленинград и я с непривычки чувствовал себя одиноко. Возможно, ещё немного, и что-то произвело бы на меня особое впечатление, и я влюбился бы в Аню всерьёз. Скажи она, например, что-то особенно тонкое и умное, соверши пусть небольшой, но необычайно красивый жест, поступок. Возможно, предложил бы ей, в конце концов, руку и сердце, и вся моя жизнь сложилась бы совсем иначе. Ведь когда мы молоды, так мало нужно, чтобы жизнь повернула совсем в другую сторону! Тот Новый год мы встречали у моих высоколобых друзей, по-настоящему интеллигентных и успешных, быстро защитивших и кандидатские, и докторские. В настоящее время они преподают в одном из наиболее элитарных вузов России. Встречали у них не потому, что они были такими, а потому, что были моими друзьями. Затем наступившей весной жена прилетела в Душанбе сдавать сессию, и супруга одного друга рассказала ей, что я встречал у них Новый год с Аней.

426

Мемуары • Эссе • Публицистика • Евгений Денисов

Хоть мы с женой и были в разводе, но ещё делали потуги восстановить семью. А, возможно, только я один пытался, а для неё всё уже было решено? Кто знает? Чужая душа – это чужая душа. Рассказ о встрече Нового года послужил поводом для упрёков: «Признайся, ты с ней спал?! Нет, ну признайся, это же совершенно очевидно! Все это поняли именно так!». Наверное, это и послужило для жены дополнительным доводом к решению, разъезжаться ли. Почему-то не помню, целовались ли мы с Аней когда-либо, скорее всего, и не целовались, так и не дошло до этого. Иначе бы помнил. А уже вскоре, летом семьдесят девятого, мы с женой расстались окончательно. Она улетела в Ленинград, забрав навсегда нашего сына. То, что нашему правительству поначалу представлялось лишь временным и сравнительно безобидным, всё более превращалось в настоящую войну. Войну без конца и без края. Перед моими глазами предстаёт голый афганский пейзаж. Высушенные беспощадным летним солнцем маленькие ручейки, невысокие холмы-адыры, жухлая короткая жёлто-рыжая трава. Над ней – белёсое небо. Петляющая дорога, по которой едет небольшой задрипанный автобус типа советских «лазиков», разукрашенный ярким незамысловатым творчеством провинциальных живописцев вперемешку с арабской вязью. Из радиоприёмника шофёра звучит песня про необычайно прекрасные чёрные глаза, которые пронзили насквозь сердце поэта, написавшего эту песню, и сделавшего его навсегда рабом обладательницы этих глаз. Навстречу едет наш, отечественный, защитного цвета ГАЗ-66 с открытым кузовом, где стоят, время от времени подпрыгивая на рытвинах, изнывающие от жары и покрытые слоем пыли советские солдатики. Когда автомобили встречаются, из окна автобуса совершенно неожиданно высовывается дуло автомата и на солдат 427

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

обрушивается град пуль. Те открывают ответный огонь, – все пассажиры автобуса гибнут. Из автобуса стрелял только один. Но имеет ли большое значение, что остальные – невиновны? Ведь война есть война! Надо ли здесь говорить о предсмертных воплях, о потоках крови, описывать, как выглядели трупы? ГАЗ-66 останавливается. Солдаты осматриваются, оказывают первую помощь – перевязывают своих раненых... И в эти минуты на горизонте начинают появляться клубы вездесущей центральноазиатской пыли. Чуть позже можно разглядеть маленькую тёмную точку, спустя некоторое время превращающуюся в отчаянно фыркающий крохотный и беззащитный автобус. Мало того, что автобусик того же типа, что и первый, но даже исполнитель и песня, которая в нём раздавалась, были те же. Да, собственно, много ли надо европейскому уху, чтобы обычная восточная песня показалась той же! Пусть даже и «полуевропейскому». На кузове того ГАЗ-66, вместе с солдатиками, был и муж Ани, Вадим. Светловолосый, среднего роста, с хорошим, открытым, интеллигентным лицом. Он попал в «Афган» уже после института. С Вадимом мы были немного знакомы – он тоже, как студент-историк, несколько лет участвовал в наших раскопках. Советскую власть, кстати, в этих экспедициях действительно поругивали достаточно часто. Среди погибших оказался и хороший друг Вадима. Только что был жив – и на тебе! О, если бы этот, второй автобус, просто быстренько проехал мимо, если бы вообще была возможность объехать эти два автомобиля! Но я сам более сорока лет прожил на Востоке и знаю, что означает в Центральной Азии «тамошо», зрелище. Это – нечто совершенно обязательное, чего необыкновенно трудно себя лишить. Не думаю, что такая альтернатива вообще рассматривается. Убеждён, что водитель, когда проезжал мимо, если не остановился, то, во всяком случае, 428

Мемуары • Эссе • Публицистика • Евгений Денисов

замедлил ход. О, насколько было бы лучше, если б он повернул автомобиль в обратную сторону!.. Когда этот, второй автобус, поравнялся с ГАЗ-66, то Вадим заметил на лицах пассажиров симпатию к погибшим землякам и враждебность к его сотоварищам. Может быть, и услышал что-нибудь типа «падари налад» (проклятие твоему отцу), «хукhо» (свиньи) или нечто подобное. В Северном Афганистане ругаются в основном также, как и в Таджикистане. Офицеру полагается реагировать быстро, брать ответственность на себя и Вадим, схватив автомат, расстрелял всех пассажиров этого второго автобуса. В благодарность – получил от начальства побывку домой. «Война есть война!» И в данном случае, очевидно, невиновность жертв не имела большого значения. Важно ли, о каком будущем для своих детей мечтали их родители, о чём грезили в своей жизни сами эти люди. Вправе ли мы, в самом деле, и сейчас, вспоминая происшедшее со вторым автобусом, применять эту «магическую» формулу?! Сожалеет ли, страдает ли Вадим, вспоминая эту историю? – Не уверен. Правдива ли эта история про Вадима? – Вот о чём я спросил Аню, когда мы стояли перед Академией наук. Видимо, именно так всё и было. Может быть, потом и медальку какую-то ему за это дали, – не знаю. Хорошо всё же, что у нас с Аней ничего не получилось. И не только потому, что надо быть довольным тем, что у тебя есть сейчас и ни о чём не сожалеть. Рано или поздно поняли бы, безусловно, что мы – разные люди. Конечно, рад и тому, что повезло, и не пришлось служить в Афганистане. Мне приходилось слышать чем-то похожую историю от советского офицера, с которым лежали вместе в больничной палате. Лечили мы с ним наши «дыхалки», лёгкие. Тот в 1945 году приказал расстрелять всю семью на одном хуторе, в Венгрии.

429

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Его взвод не спал несколько дней.

– «Мы же должны были выспаться. Расстреляли. А если бы этого не сделали и легли спать, то ведь эти венгры могли бы сообщить немцам – их войска были неподалёку. И нам бы всем была крышка!» Для него это было из цикла «суровой правды» войны. В ноябре 1984 года мне довелось побывать на раскопках Каменного городища. Это многослойный памятник грекобактрийского – кушанского периода, именно того времени, каким, будучи археологом, я занимался. То есть эпохи, охватывавшей широкий, в несколько столетий, период в ту и другую сторону от рубежа нашей эры. Здесь нам приходилось работать и раньше в течение нескольких месяцев. Но сейчас речь не об археологии и не о прошлом, а о том, что ещё сосем недавно было нашим настоящим, нашей жизнью. Несколько раз над нами проплывали на юг вертолёты с подвешенными снизу «сигарами». Время от времени с другой стороны слышались глухие звуки взрывов. Один из участников экспедиции показал мне на том берегу Амударьи небольшой мыс, сообщив, что именно сюда на его глазах вытеснили группу афганских партизан-повстанцев и потом всех их с вертолёта сожгли живьём – то ли напалмом, то ли каким-то его аналогом. Перед отъездом в Душанбе, завтракая, мы смеялись, обсуждая житейские мелочи. Выясняли, кому же в действительности, и насколько благосклонно улыбалась вчера вечером наша экспедиционная молоденькая повариха. То, что происходило в это время на другом берегу Амударьи, казалось нам событиями на большом телевизионном экране. Именно эти слова о телевизоре и экране и произнёс тогда один из коллег. Мол, там люди гибнут, а мы здесь... Потом экспедиционный «газик» подкинул нас до ближайшего районного центра Шаартуз. Оттуда на автобусе поехали дальше в Душанбе. Казалось бы, «телевизор» выключили...

430

Мемуары • Эссе • Публицистика • Евгений Денисов

и вдруг я понял, что не имею права на это выключение, что для меня он уже надолго останется включённым и, собственно, уже не экраном, а частью меня, и что я просто не могу уже оставаться в стороне... Раньше считал, что главным толчком к моей, так называемой «антисоветской деятельности», послужили впечатления, связанные с той, и только с той поездкой на Каменное городище, Тахти Сангин. Деятельность эта состояла в том, что я, находясь в Москве, стал составлять, печатать и потом распространять тексты с призывами к гражданам нашей страны – бороться за вывод советских войск из Афганистана. В текстах же, посланных в редакции журналов, газет и друзьям, писал о преимуществах плюралистической системы, многопартийности. Всё это я приурочил к очередной годовщине ввода советских войск в Афганистан в конце декабря 1985 года. За это отсидел за решеткой по статье 70 УК РСФСР в качестве «государственного преступника», – был такой раздел в Уголовном кодексе Российской федерации, – без малого три года, до осени 1988 года. Гордился, что первой тюрьмой оказалась главная тюрьма КГБ СССР «Лефортово», известная как «Советская Бастилия». Потом была спецпсихушка в Ташкенте... И вот сейчас, много лет спустя, понимаю, что меня волновала также и история с Вадимом, о которой сейчас рассказал. Она подспудно кричала о том, что ваш покорный слуга более вовлечён в эту войну, чем подавляющее большинство прочих граждан нашей несчастной страны и требовала что-то предпринять. *** В древней Индии символом войны и одновременно – безумия была обезьяна. То есть, другими словами, с точки зрения индусов 431

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

получается, что воевать на войне и оставаться при этом нормальным человеком крайне трудно, если вообще возможно. Конечно, Вадим совершил ужасную ошибку, которая стоила многим людям жизни. Вероятно, его следовало наказать, как совершившего военное преступление. Не будучи юристом, не берусь об этом судить. Но ни в коем случае не считаю, что Вадима можно записать в «озлобленного убийцу» – приходилось слышать и такую оценку. В этой связи можно вспомнить хотя бы апостола Павла, который ранее был Саулом-Шаулом и жестоко преследовал первых христиан!

В декабре 1985 мною был брошен хоть какой-то камушек, – имею в виду эти листовки и письма. Когда бросал, то очень надеялся, что появится некая рябь, круги после броска. Конечно, было немало людей, кидавших такие же, а часто и покрупнее, камешки и камни в тот же пруд, вполне вероятно, и после меня их кто-то кидал…

B конце февраля 1986 г. на ХХVII съезде КПСС впервые прозвучали слова о необходимости «Начала выработки плана вывода войск из Афганистана». То есть, в феврале 1986 появились некие круги. Как уж они появились – знать не можем. Но, слава Богу, что наконец появились. Можно сравнить ситуацию завершения Афганской войны с вытягиванием репки в известной сказке. Кто какую роль сыграл в истории с этой репкой – не нам судить. Лучше бы 432

Мемуары • Эссе • Публицистика • Евгений Денисов

её, вне всякого сомнения, – вообще не сажать! Важно, что созрела и мы её вытянули! Может быть, кто-то из прочитавших разбросанные мной в ГУМе листовки предпринял некий дополнительный шаг в том же направлении! А вдруг вслед за этим человеком – ещё кто-то? Или этот шаг мог совершить сотрудник одной из редакций газет или журналов, куда я послал письма с текстами. Слышал, что в Союзе выпускались закрытые брошюры со сводками новостей для партийно-правительственной номенклатуры. Может, в них и упомянули о душанбинце, разбросавшем листовки? Ведь «раскрутка» решения о начале движения на вывод войск с территории нашего южного соседа могла начаться и с этого! Трудно судить, как оно развивалось дальше. По сути, я сделал всё, что мог – подал голос в защиту афганских солдат и офицеров – «Защитников Родины». Был вроде правозащитника! Ведь, в целом, правозащитники и боролись за свою Родину, за Отечество, чтобы оно было более цивилизованным, чтоб у его граждан были конституционные права и свободы! * Фото из интернета

433

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ЕЛЕНА ГРИГОРЬЕВА Родилась в г. Ядрине, на Волге. Художник, член Ленинградского отделения Союза художников России (ЛОСХ) и член художественного совета. Участник многих Российских и международных художественных выставок.

В Берлине с 2004 года. Её работы опубликованы в книге «Роспись по шёлку» (г. Кёльн, Германия, 1986 г.). Её произведения находятся в частных собраниях и общественных интерьерах многих стран. Японский фарфор (В соавторстве с дочерью Надеждой Доротынской) 1 часть

(С Мейсенским и Санкт-Петербургским фарфором – часть 2-я и 3-я – автор познакомит вас в следующих номерах).

Т

ема японского фарфора увлекла меня, когда на моём столе появился каталог выставки фарфора из собрания Гатчинского дворца. Я стала читать книги на эту тему, статьи в интернете, посетила музей модерна – югендстиля, Китайскую комнату-галерею «1000 ваз» во дворце Шарлоттенбург в Берлине, где эти вазы возвышаются у стен до потолка.

434

Мемуары • Эссе • Публицистика • Елена Григорьева

Сейчас я хотела бы рассказать читателям о том, как были раскрыты секреты изготовления японского фарфора. Китайцы называли Японию Жи-бэнь-го – «место, откуда приходит Солнце», так как архипелаг был расположен на востоке их царства. Японию называют Островом Стрекозы до сих пор. В старинных японских хрониках говорится, что император в 630 году до н.э. поднялся на холм, откуда можно было обозревать страну со всех сторон. Красота Японии произвела на него сильное впечатление, и он сказал, что она напоминает ему «стрекозу, лижущую своё брюшко», и остров получил название Акицу Сима (Остров Стрекозы). Глядя на карту Японии, мы видим вытянутый в длину архипелаг на северо-востоке Азии, отделяющий Японское и Китайское моря от Тихого океана. В середине 1 тысячелетия до н.э. на Японские острова через Корейский полуостров устремился поток протояпонских племён из юго-восточного Китая (эпоха бронзы, каменный век). К этому периоду можно отнести возникновение иерархии местных кланов (удзи). На основе одного из них позднее сформировался Императорский дом

435

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Японии. Появился культ почитания и преклонения при котором использовались роскошные ритуальные предметы. В период до VI века н.э. через Корею пришли в Японию ремёсла – ткачество, металлообработка, керамика. Керамика – первый искусственный материал в истории человечества. Ещё в первобытную эпоху люди научились использовать полезные свойства глины, её удивительную пластичность при соединении с водой, способность высыхать на воздухе и сохранять заданную форму. Затем под воздействием огня глина превращается в новое вещество, которое мы называем керамикой. Появлению первого фарфора предшествовали многие столетия изучения природного сырья и секретов его обработки. История фарфора неотделима от истории керамики и является её составной частью. Фарфор – особый вид гончарных изделий, отличающийся от керамики по составу (белая глина-каолин) и способу обработки, – температура обжига 1300° – 1350°С, тогда как керамики – 600° – 1000°С. Самый благородный вид керамики – фарфор – был изобретён в Китае в VI веке н.э. Хронология китайского фарфора традиционно относится к периоду правления императоров Китая: династии Мин (1368 – 1644) и династии Цин (1644 – 1911). В ходе набега японского военноначальника Гидейоши на Корею были разбиты все керамические изделия и печи местных ремесленников, – корейское производство было уничтожено. 80 мастеров вместе с семьями были насильственно переселены в Японию. Это послужило началом нового развития гончарного производства в Японии в конце XVI века, – оно обогатилось бесценными знаниями и опытом корейских мастеров. На острове Кюсю корейские гончары нашли залежи белой глины, необходимой для производства фарфоровой массы.

436

Мемуары • Эссе • Публицистика • Елена Григорьева

437

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Вдохновляясь китайскими образцами, путём длительных проб они самостоятельно раскрыли секрет изготовления фарфора. В состав фарфоровой массы входят три основных компонента: белая глина – каолин, кварц и полевой шпат. Для придания блеска предмет покрывают глазурью и подвергают высокотемпературному обжигу в специальных печах. Под воздействием огня происходит полное спекание черепка и глазури. В зависимости от состава массы и температуры обжига различают твёрдый фарфор (обжиг 1350° – 1500°С) и мягкий (обжигаемый при 1350°С). Готовые предметы обжигают дважды – при t° 600° – 800°С, а потом с глазурью при t° 1500°С. Украшением фарфора является подглазурная и надглазурная роспись. Кобальт – синяя краска – выдерживает высокие температуры, поэтому художник расписывает изделие до первого обжига. Глазурь и фарфоровая масса состоят из одних и тех же веществ, только в разной пропорции. Благодаря этому они соединяются при обжиге, и глазурь уже нельзя отбить. Твёрдый фарфор, который обжигают без глазури, называют бисквитом. Уникальные художественные изделия мастер лепит руками с использованием гончарного круга или без него. Такие предметы имеют естественный внешний вид и на них намеренно оставляются «дефекты» поверхности – потёки росписи при обжиге, трещины, пузыри глазури и т.д. Развитие и формирование художественного языка фарфора Японии укладывается в эпоху Эдо (1603 – 1868). Китайский фарфор шёл на экспорт, но японская знать не хотела приобретать его для чайной церемонии. Императорский двор продолжал использовать китайскую и корейскую керамику. В Японии в XVII – XVIII веках начался рост популярности чайной церемонии Сэнтя на китайский лад, во время которой использовался листовой чай вместо порошкового. Знатоком Сэнтя был Аоки Макубей, известный учёный, поэт 438

Мемуары • Эссе • Публицистика • Елена Григорьева

439

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

и живописец XVIII – XIX столетий. Он был исследователем китайской культуры, переводил китайские трактаты по фарфору и керамике, изучал живопись Китая, имел широкие связи. В керамических мастерских «Авата» Мокубей экспериментировал и изготовлял различные виды фарфоровой посуды. Он знал технологию её производства и умел добиваться нужного оттенка глазури. Большинство его работ было сделано для чайной церемонии. Кроме Мокубея над исследованием получения фарфоровой массы работали в разных областях страны ещё несколько мастеров по керамике. Известен керамист Сампэй, бывший пленный, привезённый из Кореи. Мастера овладели искусной техникой росписи кобальтом и в дальнейшем делали копии китайской полихромной живописи и, наконец, с начала XVII века стали создавать новые формы уже с японскими сюжетами и мотивами. Наиболее часто в росписи употреблялись ветки сосны (сила и долголетие), цветы сливового дерева и листья бамбука (признак наступления весны и символ возрождения). Изображённые вместе, эти три символа составляли группу, известную как «Три друга холодной зимы». Широко были распространены изображения мальчиков (символ счастья и процветания), пиона и хризантемы (пожелание долгой и счастливой жизни). Мастера изображали абстрактные мотивы, изломанные линии, разные геометрические фигуры, композиции, напоминающие орнаменты тканей. Также в росписи японского фарфора большое место занимала пейзажная живопись, отличающаяся по композиции и колориту от китайской школы. Японское искусство имеет более глубокое чувство природы, более тонкое понимание красок, более изящный вкус, чем в китайских образцах. Японский орнамент – это игра геометрических линий и узоров, состоящих из стилизованного солнца и меандра, животные и растительные формы, тесно соединённые между собой.

440

Мемуары • Эссе • Публицистика • Елена Григорьева

441

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Из животных в Японии особенной любовью пользуются птицы, чешуйчатые и панцирные обитатели морей, амфибии, насекомые. Изображения флоры – бамбук и ветви пинии, весенние цветы, пионы и хризантемы. В Японии с императорской властью связан цветок хризантемы, а в Китае – дракон. Японские мастера позаимствовали у Китая образы дракона, Феникса, сказочного оленя. Арита. Город мастеров фарфора Через маленький городок Арита проходил из Нагасаки торговый путь в азиатские и европейские страны. Издавна в нём работало много прославленных мастеров, занятых поисками секрета фарфора, а затем его производством. В XVIII веке в Арита возникли большие фарфоровые заводы, которые вначале работали только на Японию, но вскоре стали поставлять фарфор с роскошной разноцветной надглазурной росписью в стиле «Итари» на экспорт в Европу и по всей Юго-восточной Азии. Завод выпускал вазы, чайную и обеденную посуду, лампы, фигурки японок, шкатулки в виде уток-мандаринок, большие напольные вазы. Также изготовлялись блюда, чайники для заваривания чая, чаши для воды, чашки для чая, миски для еды, маслёнки, обогреватели и т.д. Со временем мастера научились делать тонкостенные изделия с изысканной росписью. Они снискали особое почитание среди японской аристократии и богатых торговцев. Эти предметы в Европе были дороги, поэточу только в королевских резиденциях и очень состоятельных домах использовались небольшие предметы сервировки для модных и дорогих напитков – чая и шоколада. В Японии священная чайная церемония была основным катализатором в поисках секрета фарфора.

442

Мемуары • Эссе • Публицистика • Елена Григорьева

443

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Стиль Какиэмон Какиэмон Сакайда – прославленный керамист, живший в 1596 – 1666 годах в городе Арита. В 1647 году Сакайда представил технику надглазурной росписи по фарфору эмалевыми красками. Один из оттенков цвета спелой хурмы – «каки» – является визитной карточкой династии Какиэмон. Особенность их стиля – роспись оттенками хурмы, мягким красным, жёлтым, синим и бирюзово-зелёным по белому фону. Изображения цветов, птиц и волшебных животных подчёркивают нежную прелесть молочно-белого. Смотрится очень изысканно. В настоящее время в Японии работают наследники XIV и XV поколений этой династии. Они тоже продолжают жить в Арита и пользуются огромным уважением. Каждый из мастеров в роду передает дело своему сыну, и тот получает звание Какиэмона со следующим номером. Какиэмон XIV удостоен почётного титула «Национальное достояние Японии». За 400 лет своей истории эта гончарная династия переживала успехи и падения. «Парадоксально, но фарфор Арита пользовался такой популярностью, что его стали имитировать даже в Китае, хотя изначально этот фарфор создавался под влиянием китайских образцов», – пишет современный исследователь. На сайте «Ориенталист» можно посмотреть видео о прошлом и настоящем этой прославленной династии. Используемая литература: Карл Верман. История искусства всех времён и народов. Том I. Москва, 2001 г. Хэдленд Дэвис. Мифы и легенды Японии. Москва, 2008 г. С.С.Фомина. Восток в коллекции фарфора Гатчинского дворца. Санкт-Петербург, 2009 г. Интернет-сайты: Moychay.ru, Natiwa.ru, Orientalist.ru.

444

Мемуары • Эссе • Публицистика • Александра Лебедева

АЛЕКСАНДРА ЛЕБЕДЕВА Родилась в Москве. В Берлине с 1996 года. Архитектор, художник, член художественной галереи «Клин». Участница международных художественных и фото выставок. Лауреат фото-конкурсов 2010 г., 2011г., ИТАР-ТАСС г. Москва. Пишет стихи и прозу. Лауреат международных литературных конкурсов: Вторая премия «А. С. Пушкин для детей» 2012 г. и Первая премия «Русские в Германии, немцы в России» 2014 г Международный фонд «Русский Мир». Публикация на немецком языке в Антологии стихов 2014 г. Франкфурт на Майне. Печатается во многих альманахах Германии и России. ДЕД КУРТ Посвящается Курту Патцке (1919 – 2008)

В

Берлине в год празднования пятидесятилетия окончания Второй мировой войны у моих детей появился немецкий дед – Курт, отец моего мужа. Мы звали его просто Опа (дедушка). Война отняла у меня родного деда, Петра, он погиб в Белоруссии в начале войны. А жизнь подарила моим детям другого, который принял нас в свою семью, помогал и за короткое время стал близким человеком.

445

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Жил он в старом, до войны построенном доме в центре Берлина. Мы часто навещали его, поднимаясь по высоким ступеням дубовой лестницы с отполированными временем перилами на пятый этаж. Дед Курт всегда встречал нас подтянутым и элегантным: в костюме-тройке, в рубашке с галстуком и отглаженных брюках. Из кармана пиджака виднелся уголок платка. При себе он имел маленькую расчёску, которой старался незаметно приглаживать седые редеющие волосы. Нельзя было не заметить на галстуке золотую заколку с маленьким камешком рубинового цвета, такие же запонки на манжетах, его ухоженные, ещё изящные руки, и золотой перстень с инициалами на указательном пальце. Внимательные (когда-то карие) глаза Курта из-под очков в широкой роговой оправе оживали и светились радостью при встрече с нами. Мы сидели за большим гостеприимным столом и он рассказывал о своей жизни. Почему именно с нами, русскими, и почему именно он – бывший солдат вермахта, делился своими воспоминаниями о Второй мировой войне? Странно! А может быть, и нет?! Наверное, пришло время, когда можно без страха об этом поведать и есть, кому выслушать.

– Жизнь моего поколения – говорил он, – можно разделить на три части: до войны, война и после войны. И в каждой её части присутствует это страшное слово «война»! С её началом в Германии была объявлена общая мобилизация. Кто-то шёл сам, одурманенный возможностью наживы и лёгкой победы, а кто-то под гипнозом оратора – это был офицерский состав. Многих же солдат гнали под прицелом на восточный фронт. Людьми в те дни руководил страх за свою жизнь и за жизнь своей семьи. Кто-то скрывался, а те, у кого была возможность – целыми семьями уезжали из Германии в Швейцарию, Австралию, Америку. Их считали дезертирами, предателями, 446

Мемуары • Эссе • Публицистика • Александра Лебедева

преследовали и расстреливали. Да, они были предателями, но только идей Гитлера и его окружения. Потому что человек рождён не для убийства, а для мирной жизни. Это была самая страшная война в истории человечества, она входила в каждый дом. И нет семьи в Европе, которой бы она не коснулась. И вы – сегодняшнее поколение – должны ценить и беречь мир, в котором мы живём уже больше полувека без войны! ЛЕТНИЙ ВЕЧЕР Мы сидели на балконе в окружении алых гераней. В бокалах красного вина играло вечернее солнце, на тарелочке лежали зелёные шарики винограда и аккуратно нарезанные кусочки золотистого сыра. Когда солнце пряталось за черепичными крышами, подходило время ужина (Abendbrot), торжественная церемония принятия пищи. Надо было видеть, как хозяин накрывал на стол и делал бутерброды! Тонко намазывал маслом чёрный хлеб и аккуратно раскладывал кусочки колбасы и сыра, предварительно спросив, кто, сколько, и чего хочет – оставлять на тарелке недоеденный ужин было нельзя, тем более – выкидывать. Эта привычка особой бережливости присуща только поколению, испытавшему голод и нужду и знавшему цену хлеба. После ужина мы играли с детьми в настольную игру «Mensch – ärger mich nicht!» (Не зли меня), смеялись, пели, а иногда и танцевали. Он, как и многие в Германии, в молодости посещал школу танцев, умело и красиво вальсировал. При свечах мы пили вино: он – белое Auslese, а я – красное Chianti. Тихо играла музыка. После бокала душистого вина Курт приглашал меня на вальс и кружил по комнате, забывая о своём возрасте.

447

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

АФРИКА, 1941год Опа Курт также рассказывал о своих первых фронтовых днях 1941 года в Северной Африке.

– Это была война за английские и австралийские колонии. Итальянские и немецкие войска находились недалеко от Суэца и Александрии, шла подготовка к битве за порт ЭльАламейн. В запасном танковом батальоне я, ефрейтор Курт, был механиком. Было очень жарко и очень тихо. Только военные сводки с восточного фронта говорили об ужасе, творящемся в мире, и они всегда заканчивались словами о скорой победе... Во что мы всё меньше и меньше верили. Солдаты писали письма домой и в каждом письме прощались, потому что не знали, что будет завтра. Бронемашины стояли в полной боевой готовности, медленно утопая в песке. Пустыня, спрятаться от палящего солнца было негде, и постоянно мучила жажда. Питьевой воды не хватало, не говоря уже о заправке машин. Поэтому пили в основном вино, и им же заправляли танки. Под навесом в тени, рядом с железными бочками с горючим, стояли деревянные бочки с вином. Но мы знали, что «винный сезон» скоро кончится, так как обстановка на восточном фронте осложнялась, и о скором окончании войны, как говорило радио, надо было забыть. Война быстро приближалась и к нам. Итальянская армия в Африке несла большие потери, и часть нашей дивизии была брошена ей на помощь. В первом бою наш танк был подбит, и я с тяжёлыми ранениями и ожогами был переправлен на самолёте в госпиталь, в Баварию. На этом мой боевой путь закончился. Через год мама нашла меня и забрала домой в Берлин. А дальше... Тяжело вспоминать. Давайте лучше поговорим о погоде... Курт поднялся и вышел из комнаты. Из его спальни послышался шум, скрип дверки шкафа...

448

Мемуары • Эссе • Публицистика • Александра Лебедева

Когда вернулся, в его руках был завёрнутый в выгоревший платок, непонятной формы предмет. Развернул. И мы увидели пистолет. У мальчишек загорелись глаза и они стали засыпать деда вопросами: – И пули есть? Опа, ну дай подержать!..

– Игрушечный, – пошутила я.

– Да нет, настоящий Вальтер 1931 года – ответил старик.

– И я не хочу, чтобы он вам когда-нибудь пригодился... Это горькая память о войне. НЕЗАБУДКА (Das Vergissmeinnicht) Дед Курт много рассказывал и о послевоенном времени, когда в Берлине стояли советские войска. После тяжёлого ранения и госпиталя он работал в Берлине мастером на текстильной фабрике. И был единственным молодым мужчиной среди сотни женщин: молодых, старых и совсем ещё девочек. Он отвечал за работу в своём цеху, за жизнь своих подопечных, оберегал их, как мог, от жадных и голодных взглядов солдат, часто рискуя жизнью. Не раз ходил к коменданту заступаться за своих работниц, которых домогались русские офицеры. Хотя закон запрещал военным заниматься мародёрством и насилием, но это было только на бумаге... А в жизни было всё иначе. Кого-то из женщин удавалось отбить и спасти, а у кого-то приходилось принимать роды – быть ещё и акушером. Курт зажёг свечи в бронзовом подсвечнике и поставил его на камин. В комнате стало ещё теплее и уютнее. Закурил очередную сигарету и продолжал: – Но люди везде разные, и солдаты тоже. Красота и любовь была даже в те трудные дни. Помню, как один молодой русский лейтенант несколько месяцев каждый вечер с букетиком незабудок встречал у фабричных ворот одну из моих работниц – голубоглазую Марту. Ухаживал за ней, и как-то пришёл 449

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ко мне просить её руки и разрешения на свадьбу. И мы всем цехом отмечали это радостное событие – помолвку! У кого что было, несли на стол. Была и бутылка водки, и тушёнка, и мармелад, и горький – очень горький шоколад... Женщин в этот вечер было просто не узнать. Они надели красивые довоенные платья, светлые косынки, а кто-то и шляпки с вуалью. Молодые сидели в центре большого стола, даже не стола, а сдвинутых вместе тумб, с убранными вовнутрь швейными машинками Зингер. Были тосты, пели русские и немецкие песни, танцевали и мечтали... Жених, которого мы просто звали Незабудка – (Vergissmeinnicht), где-то раздобыл граммофон, и мы, как когда-то в мирное время, слушали старые милые пластинки. Это был незабываемый вечер 1946-го года. Лейтенант собирался на следующий день пойти с невестой к своему командиру и официально зарегистрировать свои отношения. Но больше нашего Незабудку мы не видели. Пропал. Говорили, что его отправили в Манчжурию или на дальний, очень Дальний восток... А голубоглазая Марта и дальше работала на нашей фабрике. И продолжала каждый вечер ждать у проходной Незабудку. Почему и за что его наказали, никто не знал! Они просто хотели быть счастливыми и подарить новую жизнь разбитому войной городу. Дед Курт открыл пачку сигарет «Ява», привезённых мной из Москвы. Закурил, задумчиво поглядывая на алые герани. ВЫСТРЕЛ В пепельнице дымилась горка окурков. От лёгкого сквозняка голубой дымок уносило через открытую дверь балкона, с которого открывалась панорама уснувшего под звёздным мирным небом Берлина.

450

Мемуары • Эссе • Публицистика • Александра Лебедева

– Однажды, в комендантский час, – продолжал свой рассказ Курт,– возвращался я домой по тёмному, в руинах, городу и наткнулся на пьяного русского офицера, который хотел курить... Но, не получив от меня папиросу, да у меня её и не было, направил на меня пистолет... Онемев от ужаса, я стоял, прислонившись к холодной стене.

– Войну прошёл, а тут около родного дома!.. Хорошо, что мама не видит, спит, а может ещё и ждёт, – за секунду промелькнуло в голове. Раздался выстрел!.. Офицер покачнулся, тупо посмотрел вперёд, что-то пробурчал себе под нос и, опираясь о стену разрушенной школы, направился дальше.

– Очнулся я, когда офицер скрылся из виду, и в оцепенении продолжал стоять и думать: жив ли я, или мне это только кажется? В тусклом свете фонаря большая длинная тень была неподвижна. Это была моя тень, рядом ведь уже никого не было. Значит, я жив! Либо просто пистолет был не заряжен, либо не сработал? Или это просто счастливый случай, который часто спасал и на войне! После этого происшествия у меня всегда при себе была пачка папирос. На улице солдаты могли в любой момент остановить и попросить, потребовать, или ещё хуже... Вот, с тех пор и ношу сигареты в кармане. Привычка! – улыбнулся Курт. КАТЮША Мы сидели в уютной гостиной на кожаном коричневом диване около большого камина. Курт элегантно закуривал то сигарету, то кубинскую сигару «Quintero». Кольца дыма поднимались до бронзовой старой люстры и таяли в её тёплом 451

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

свете. На стенах висели картины в массивных рамах и старые довоенные фотографии. Тихо играла музыка. По радио звучали мелодии 30-40-х годов в исполнении Марлен Дитрих «Ich bin von Kopf bis Fuß auf Liebe...», Сары Лиандер «Jede Nacht ein neues Glück...» и Вальтера Людвига «Tausend Rote Rosen blüh’n...» Курт тихонько подпевал и, задумавшись, смотрел в окно на черепичные крыши и на старую ратушу Ноекёльна. Смотрел на свой родной город в лучах заходящего солнца, в нём он родился, прожил всю жизнь и перенёс с ним все радости и горести. Он просил и меня что-нибудь спеть. Я затягивала романс «Клён ты мой опавший» на слова Есенина или русскую народную «Степь да степь кругом». Ещё ему нравилась мелодия песни про Катюшу, он внимательно её слушал и старался мне подпевать.

– О чём эта песня? – как-то спросил он.

– О любви! – ответила я, – о том, как девушка ждала любимого с войны. Мы смотрели его старый альбом. Курт долго держал в руках маленькую, потёртую временем фотографию. На ней в цветущем весеннем саду стройный парень в военной форме с ослепительной улыбкой обнимает хрупкую девушку в светлом платьице. Внизу подпись: «Für meinen geliebten Kurt! Deine Ursula. Berlin.

1941» («Моему любимому Курту. Твоя Урсула. Берлин. 1941») Курт вспоминал те цветущие яблони и груши и ту девушку, которая провожала его на фронт. И дождалась! И он вернулся, и они были счастливы. Вырастили двоих сыновей. И каждый летний вечер он с любимой женой сидел на этом балконе. Они вспоминали прошлое и мечтали о будущем. Дед как-то сказал мне, что очень счастливо прожил жизнь! И если бы можно было всё вернуть, то он прожил бы всё точно так же! Но только без войны!

452

Мемуары • Эссе • Публицистика • Александра Лебедева

Он закурил очередную сигарету и вышел на свой балкон к алым гераням. ТЕМПЕЛЬХОФ (Berlin-Tempelhof) Раннее майское утро. Дети мирно спали в гостиной на коричневом кожаном диване. Мы c дедом Куртом на балконе проговорили всю ночь. Над нами каждые пять минут, заглушая его рассказ, пролетали самолёты, идущие на посадку аэродрома Темпельхоф.*. Стальные машины почти касались черепичных крыш и печных труб.

– Я родился уже после Первой мировой войны в сентябре 1919 года. И вся моя жизнь связана с этим аэродромом! Он – мой ровесник! На огромном зелёном поле – на границе двух районов Темпельхофа и Ноекёльна – в год моего рождения началось строительство аэродрома. В детстве я бегал смотреть, как бетонируют взлётную полосу и возводят здания аэропорта, который торжественно открыли в 1923 году. Весь город был на этом празднике! Играл военный духовой оркестр. Несли яркие лозунги и плакаты. Раздавали газеты с фотографиями первого моторного самолёта, поднявшегося в 1909 году с нашего темпельхофского поля и редкое фото января того же года с демонстрации цеппелина немецкого конструктора Фердинанда фон Цеппелина.

– Где-то в шкафу у меня сохранилась эта газета,– прервал Курт свои воспоминания, – помню, в небе над нами висел на канатах, украшенных гирляндами флажков, дирижабль. Из плетёных корзин воздушных шаров разбрасывали листовки, цветы и конфеты. А на новой взлётной полосе стояли блестящие алюминиевые самолёты. Позже, закончив техническое училище при лётной школе на востоке Берлина в Адлерсхофе, я обслуживал эти машины. И в 1941 г. с нашего Темпельхофа 453

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Первый Цеппелин LZ 6 на поле Темпельхоф. 1909 год.

Берлинцы наблюдают за посадкой «изюмного бомбардировщика». 1948 год

нас, двадцатилетних мальчишек, отправили на фронт уже Второй мировой войны...

– Алекс, ты не забыла, какой сегодня день? – неожиданно обратился он ко мне. – Сегодня пятьдесят лет, как закончилась Вторая мировая война! Дед открыл новую пачку сигарет «Ява», закурил и тяжело вздохнул: – Самолёты, мои самолёты! Они напоминали ему детство и не давали забыть бомбёжки города и послевоенный годовой период блокады Берлина (1948-1949 гг.), «Воздушный мост»,**, по которому каждые 90 секунд пролетали самолёты с красными американскими звёздами на крыльях. И несли они не смерть, а жизнь, сбрасывая на парашютах продовольственные пакеты, одежду и медикаменты. А на маленьких белых парашютиках, получивших название Rosinenbomber – «Изюмовые бомбы», на землю опускались сладости и сухофрукты для детей. Но теперь и это уже история!

454

Мемуары • Эссе • Публицистика • Александра Лебедева

Аэродром Темпельхоф

Деда Курта с 2008 года уже с нами нет, но осталась добрая память о нём. И остались его воспоминания. И какое совпадение – с октября того же 2008 года аэродром Темпельхоф больше не существует. Видно, после того, как в 2001 году на оживлённой улице Карл-Маркс-штрассе района Ноекёльн разбился небольшой частный лайнер, окончательно решили в целях безопасности закрыть этот исторический аэродром в центре Берлина. Сейчас о нём напоминает лишь название района Берлина и мемориал семидесяти погибшим американским, французским и британским лётчикам, спасавшим в 1948-1949 годах блокадный западный Берлин от голода. На берегу Flughafensee, в лесопарковой зоне есть ещё один памятник – скромный гранитный камень французским лётчикам, самолёт которых не дотянул до посадочной полосы и разбился в ста метрах от неё. На месте аэродрома Темпельхоф власти города планировали к 2016 году разбить городской парк с большим фруктовым садом «Friedenspark» – «Парк Мира». Но как видно, и этот мирный проект ушёл в историю, остался только на бумаге...

455

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

У города, страны, да у всей объединённой Европы под названием Евросоюз изменились планы на будущее! На пустующей посадочной полосе теперь собираются строить лагерь для беженцев Сирии, Афганистана. В Берлине до 1945 г. существовал (один из первых в Германии) аэродром Адлерсхоф,*** с которого началась история воздухоплавания. После его закрытия в 1952 г. вышки аэродрома были использованы для вещания телевидения ГДР. Сегодня на месте лётного поля Адлерсхоф находится научный и культурный центр и существует музей истории авиации с экспозицией первых фанерных летающих аппаратов. А что будет дальше на месте нашего аэродрома Темпельхоф – остаётся только гадать! Я часто вспоминаю те тёплые майские вечера. Мы сидели на балконе, с которого открывалась красивая панорама Берлина: цветущие сады в изумрудной зелени весны, красные черепичные крыши и вдали старая ратуша района Ноекёльн. В бокалах красного вина играло вечернее солнце. На тарелочке лежали зелёные шарики винограда и аккуратно нарезанные кусочки золотистого сыра... Берлин, 2018 * Flugplatz Tempelhof – Аэродром Темпельхоф (1923-2008) в Берлине. ** «Берлинский воздушный мост» – название операции западных союзников по авиаснабжению Западного Берлина продовольствием во время блокады Советским Союзом железнодорожных и автомобильных путей. «Берлинский воздушный мост» просуществовал с 24 июня 1948 года по 12 мая 1949 года. *** Flugplatz Adlershof – первое лётное поле в Берлине – аэродром Адлерсхоф (1909-1945)

456

Наш вернисаж

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

АЛЕКСАНДРА ЛЕБЕДЕВА

Александра Лебедева не расстаётся с фотокамерой и создаёт картины (панно), в которых она воплощает свои творческие фантазии. Живопись по шёлку художница представляла на многочисленных международных выставках. Её работы находятся в частных коллекциях. Немного из истории росписи по шёлку. Украшение ткани в технике батика известно со времён египетских фараонов и издавна использовалось в странах Востока и Африки, в Индии, Китае, Японии. Существуют разнообразные техники батика: горячий батик, холодный, узелковый, свободная роспись и техника «шибори» и др. Александра работает в технике холодного батика, используя контур (резерв) для ограничения соседних цветов композиции. Работа идёт по сырому шёлку, натянутому на раму. Искусство мастера состоит в способности быстро расписать цветные участки, пока не высохла ткань (a la prima). Живопись по шёлку характеризуется тонким контуром, чистым 458

Наш вернисаж • Александра Лебедева

цветом, плоскостным решением и интересными приёмами, близостью к импрессионизму и фовизму. Представленные здесь живописные картины по шёлку показывают, что несмотря на долгую практику работы за кульманом в проектных организациях, Александра в батике пишет только сердцем, чувством, вдохновением. Живость пятен, линий является ярким изобразительным средством её творчества. В одной из лучших её работ, в картине «Берёзовые тени» видна радость художника, написавшего пронизанный солнцем пейзаж, наполненный лёгким движением и неуловимой игрой ярких световых пятен. Контрасты света и тени, тёплого и холодного, и красное пятно домика вдали. В работе «Дачные мотивы» автор находит выразительную цветовую гамму. Здесь и лилово-синее небо, изумрудножёлтая листва дерева и травы, и, неожиданно, розово-сиренево-красные мазки дороги. Художница применяет контрасты как в композиции, так и в цвете, калорите и настроении. Например, в батике «Тоскана» используется насыщенный синий цвет. Написанное «по сырому» небо, а к нему контрастом лиловатые, жёлтые, от холодно-лимонного до оранжево-розового, и белого. Глубину синего неба оттеняют тёмно-зелёные кроны деревьев и жёлтые дома. Рассмотрим композицию «Рандеву». Две фигуры в синем сливаются с волнами красок от жёлтого до лилово-голубого, от холодного зелёного до красно-оранжевого. Всё напоминает эпоху Германии 20-ых годов. В картине «Парус» основным красочным фоном является сине-голубой. Красные берега и их отражения, белый парус – создают крепкую композицию. У каждой картины есть своё стихотворение. Возникает вопрос, что было в начале – стихотворение или картина?

459

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Приведу несколько строчек из её стихов, которые раскрывают многогранное творчество автора. «Я рисую стихи красками И пишу картины пером...» А.Лебедева В живописных работах Александры ощущается одухотворённость её лирического чувства и настроения. Цветы и бабочки, лодки и паруса, день и ночь, красное и белое – во всём видится стремление человека к поэзии и красоте. Елена Григорьева, Художник декоративно-прикладного искусства, член Союза художников России Выпускница художественной Академии им. В. Мухиной, г. Санкт-Петербург. Берлин 2018 г.

460

Наш вернисаж • Александра Лебедева

Берёзовая роща.

Батик. 45 × 50

461

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

дачные мотивы.

Батик. 45 × 55

462

Наш вернисаж • Александра Лебедева

тоскана.

Батик. 50 × 50

463

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Рандеву.

Батик. 50 × 70

464

Наш вернисаж • Александра Лебедева

Парус.

Батик. 50 × 40

465

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

голубой залив.

Батик. 45 × 50

466

Наш вернисаж • Александра Лебедева

Анютины глазки.

Батик. 45 × 50

467

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Жар-птица.

Батик. 45 × 35

468

Наш вернисаж • Александра Лебедева

Послание любви.

Батик. 38 × 45

469

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Сказочный домик.

Батик. 45 × 60

470

Наш вернисаж • Александра Лебедева

Солнечная дорога.

Батик. 50 × 45

471

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Родные просторы.

Батик. 60 × 45

472

Наш вернисаж • Александра Лебедева

Северное сияние.

Батик. 65 × 40

473

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Гармония.

Батик. 45 × 50

474

Наш вернисаж • Михаэль Михельсон

ЗНАКОМТЕСЬ: Мы представляем вам незаменимого помощника, члена нашей Студии Михаэля Михельсона. Он не пишет ни стихов, ни прозы (пока), но он придаёт форму всему написанному авторами. Он форматирует наш сборник и делает это профессионально! И сейчас вы видите результат его труда. Михаэль Михельсон родился в 1959 г. в Риге. Жил в Москве, где окончил художественную школу. Обучался живописи и графике. В 1977 г. репатриировался в Израиль. Служил на действительной службе в Армии обороны Израиля, участвовал в Ливанской войне 1982 г. и позже, на протяжении около 20 лет, проходил резервную службу в боевых частях. Обучался в Иерусалимском университете, на театральнооформительском факультете Тель-Авивского университета и в израильской национальной Академии художеств «Бецалель» в Иерусалиме. Работал дизайнером печатной продукции в израильских русскоязычных СМИ, а также в ивритских журналах, газетах, рекламных компаниях. Возглавлял множество издательских, рекламных и художественных проектов в качестве дизайнера и продюсера. В Берлине с 2017 г. «В самом конце 80-х годов в Израиле неожиданно нашёлся издатель Михаэль Михельсон, и у него я удовлетворял свою 475

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

жажду увидеть мои тексты, опубликованные в оригинале – на русском. Михельсон – художник и типограф в одном лице – выпустил три прелестных книжки: в 1990 году книгу рассказов «Коньяк Наполеон», в 1992-м книгу рассказов «Великая мать любви» и в 1994-м – мини-роман «Смерть современных героев». У книг чудесные обложки, они эстетически красивы, – пожалуй, лучше оформленных книг у меня не было: ни из французских, да на любом языке, лучше не было».

Эдуард Лимонов «Книга мёртвых»

476

IN MEMORIAM • Галина Фирсова

IN MEMORIAM ПАМЯТИ ГАЛИНЫ ФИРСОВОЙ

У нас огромная потеря. Умерла Галочка Фирсова. Представить её не с нами просто невозможно. А ещё труднее осознать и привыкнуть к этому. Галочка не просто мама, бабушка, она – организатор, человек, кидающийся на амбразуру, если надо помочь друзьям. С твёрдым характером, непререкаемым авторитетом и справедливой душой, с девизом «Если не я, то кто?» Сколько раз мы наслаждались её добрыми, пронизанными любовью к близким, друзьям и к жизни стихами, рассказами. Какое счастье было видеть её заразительную «китайскую» улыбку. Мы поражались Галочкиному мужеству, силе духа, с которым она боролась с болезнью. Свои трудности мы измеряли тем, с какой стойкостью несёт она свой крест. У неё был огромный опыт преодоления, воспитанный её очень непростой жизнью. Она была справедлива, бескомпромиссна и глубоко порядочна. Мы никогда не будем говорить о Галочке в прошедшем времени, она всегда будет с нами...

477

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Мы хотим познакомить вас с некоторыми стихами из её большого архива. Ведь первые стихи Галя написала в 15 лет. Сейчас готовится к выходу её книга стихов и прозы. РАЗМЫШЛЕНИЯ Я частенько подумывать стала, Провожая за годом год, Что «барахтаться», видно, устала В суетливом потоке забот. Вот ещё одна осень настала, Облетает с деревьев листва, А я лета в себя не впитала, Я не помню, как пахнет трава. Мне б хотелось, надев сарафанчик, По лужайке пройтись босиком, Загадать на цветок-одуванчик, И согреться горячим песком, И смотреть, как костёр догорает. На поляне у тёмной воды, Наблюдать, как со дна выплывает Отражение полной луны… Неужели ушёл безвозвратно, Затерялся в далёкой глуши, Этот яркий, до боли приятный, Этот трепетный праздник души?

478

IN MEMORIAM • Галина Фирсова

Неужели, желанья и страсти Не взволнуют горячую кровь? Неужели, рукою дрожащей Не коснусь я любимого вновь? Ну, уж нет! Я состарюсь попозже. Нужно просто напрячься и жить, В лабиринте дорог непохожих Путь единственный, свой различить. И шагать неторённой тропою, Продираясь сквозь чащи невзгод, И выигрывать в споре с судьбою То, что жизнь просто так не даёт... И опять будет ветер осенний С пожелтевшей шептаться листвой, И захочется, вновь на мгновенье, Посидеть на поляне лесной И почувствовать клеточкой каждой Запах трав и небес синеву, И понять, это – жизнь, это – праздник, Это всё не во сне – наяву! Октябрь 1997 г. Днепропетровск

479

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

ГОРОД, В КОТОРОМ ЖИВУ О далёком Берлине я слышала в детстве, Он со словом «война» связан был очень тесно. Я читала стихи о советском солдате – Под обстрелом он девочку спас в белом платье. А вокруг лишь огонь и суровые лица, Из руин смотрят окон пустые глазницы… Но прошло много лет и событий, и ныне Я по воле судьбы оказалась в Берлине. По широким гуляю проспектам и паркам, Как магнитом, влечёт Бранденбургская арка И Рейхстаг, полусферой стеклянной увенчан… Это город, как веха истории, вечен. Многим странам не раз угрожал он войною, Рвали город на части, делили стеною, Но тянулись друг к другу его половины И упрямо срастались опять воедино. Современный Берлин – два крыла вольной птицы, Серой лентою Шпрее вдоль улиц змеится, А «высоток» антенны царапают тучи… Он в движении вечном, красавец могучий. Здесь распахнуты двери музеев и храмов Для людей разных наций, наречий и нравов. Я, любуясь, брожу по берлинским кварталам, Этот город теперь новой родиной стал нам.

480

IN MEMORIAM • Галина Фирсова

В «Трептов-парке» цветы возлагаю солдату, Держит девочку он, ту, что спас в 45-м. Пусть война не грозит нашим детям отныне. И спасибо судьбе, что живу я в Берлине. Ноябрь 2010 г. Берлин ЛЮБОВЬ Как важен для жизни несмелый шажок, Он девственно чист – этот первый стежок. Мы смотрим на мир так легко, безмятежно, И любим по-детски – восторженно, нежно, Дождинку, снежинку, цветок, облака, Соседскую кошку, смешного щенка. Мы любопытны и всё интересно. Это пора – «Босоногого детства». «Бурная юность», как ветер весенний, Кружит в потоке вопросов, сомнений. Мы спорим, мечтаем и планов полны, Несёмся по жизни на гребне волны. Робкое, первое чувство незримо Вдруг захлестнёт, будто снега лавина, И негой и страстью пылает душа. Как сладко любить! И как жизнь хороша! «Зрелость» приносит нам ясность сознанья, Дарим заботу и ценим вниманье. Будни мелькают в тревогах, надежде, Сердце любовь заполняет, как прежде.

481

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Любим мы бережно, преданно, сильно, Друга, родителей, дочку и сына. Дарим им радость, и это прекрасно. Любим, а значит, живём не напрасно! Но вот, наступает «Пора урожая». О, зрелая осень! О, мудрость седая! С гордостью ласково смотрим на внуков, Им дарим свой опыт и жизни науку. Чувства с годами бывают острее, Мы любим терпимее, мягче, нежнее. А память в былое уносится птицей, Где веет любовью с каждой страницы. Ноябрь 2009 г. Берлин СТИХИ… Стихи – это мысли, стихи – это птицы, Которым не терпится ввысь устремиться. То явь созерцают, то в прошлом блуждают, То сладкой мечтой в вышине замирают. И мягким мазком или острою спицей, Созрев, наша мысль на бумагу ложится. Стихи о природе, стихи о погоде, О близких друзьях и о целом народе.

482

IN MEMORIAM • Галина Фирсова

В них радость и грусть, и тоска, и смятенье, О жизни сужденье, любви озаренье… И что из того, что не всем интересно. Им тесно в душе, понимаете, тесно! Они беспокоят и рвутся в дорогу, Им выплеснуть хочется боль и тревогу. И крылья о прутья стальные ломают… Откройте им клетку, пускай улетают. Ноябрь 2009 г. Берлин Израилю – 70! Есть маленькая страна, Полоска земли у моря. Так в чём же её вина? За что столько слёз и горя? Она за семьдесят лет – Отрезок ничтожно малый – Средь вечной войны и бед, Одной из сильнейших стала. Сбросила тяжесть оков, Сила в борьбе окрепла, И в окруженьи врагов «Феникс» восстал из пепла.

483

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

Сады на песках цветут, В науке неутомимы. Вся жизнь – это бой и труд, И значит – непобедимы! Память не даст заглушить Боль и погибших стоны, Готовы теперь возродить Новых шесть миллионов Защитников этой страны, В Отчизну свою влюблённых, Мечтающих жить без войны, Поэтов, врачей, учёных... Так пусть над Израилем всегда, Как символ большой державы, Давида горит звезда! Как орден Побед и Славы! ДОВЕРИЕ Однажды брошенное слово, в порыве гнева и обид, к тебе не раз вернётся снова, досадой сердце защемит. Пыл остужая постепенно, ты ощутишь вдруг пустоту, как будто выплеснули пену на раскалённую плиту.

484

IN MEMORIAM • Галина Фирсова

Горячий пар взметнулся с треском, заполнив гарью всё вокруг, и порыжела занавеска от липкого налёта вдруг. Нет в споре выигравших, знаю. Сомнений горьких едкий дым, Тревожных мыслей кружит стая... Я не хочу укором злым ломать безжалостно основы добра и веры меж людей. Друзья врагами стать готовы в защите призрачных идей. Корить нелепо несогласных, их убеждать – напрасный труд. Рассудит споры время властно, и годы шрам в душе сотрут. Но только треснутым бокалам хрустальным звоном не звучать. И дружбы будто не бывало, На ней забвения печать. Сломать доверия основы... Сравнимо с горечью потерь, Однажды брошенное слово – Занозой в памяти теперь. Февраль 2016 г. Берлин 485

«Берлинский калейдоскоп» №2 • 2019

СОДЕРЖАНИЕ: От редакции .............................................................................. 3 Аннотация – Анна Цаяк .......................................................... 5 ПРОЗА Яков Раскин ............................................................................... 8 Борис Замятин ........................................................................ 35 Виктория Жукова ................................................................... 56 Михаил Вершвовский . .......................................................... 79 Анна Сохрина ......................................................................... 95 Павел Френкель . .................................................................. 121 Наталия Аринштайн ............................................................ 134 Марлен Глинкин . ................................................................. 157 Ирина Винклер . ................................................................... 184 Светлана Сокольская ........................................................... 202 ПОЭЗИЯ ПОЭТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОДЫ Анна Цаяк ............................................................................. Бронислава Фурманова . ...................................................... Григорий Кофман ................................................................. Елена Колтунова .................................................................. Вера Фёдорова . .................................................................... Станислав Львович .............................................................. Татьяна Устинская . .............................................................. Феликс Фельдман ................................................................ Павел Френкель . ..................................................................

486

214 235 257 274 279 295 310 313 326

Литературная студия «Мир слова»

ПОЧЁТНЫЙ ГОСТЬ Александр Лайко . ................................................................ 336 МЕМУАРЫ, ЭССЕ, ПУБЛИЦИСТИКА Михаил Румер ...................................................................... Яков Раскин .......................................................................... Лилия Яновская . .................................................................. Елена Колтунова .................................................................. Евгений Денисов . ................................................................ Елена Григорьева ................................................................. Александра Лебедева . .........................................................

356 374 389 409 424 434 445

НАШ ВЕРНИСАЖ Александра Лебедева . ......................................................... 458 Статья Елены Григорьевой . ................................................ 458 Михаэль Михельсон ............................................................ 475 IN MEMORIAM Галина Фирсова . .................................................................. 477

487

Б Е РЛ И Н С К И КАЛЕЙДОСКОП

№2

2019

Б Е Р Л И Н С КАЛЕЙДОСКОП И №2 Й 2019

по Э З и Я . про З а . п У бли Ц ис Т ика