БЕРЛИНСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП №5

БЕРЛИНСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП

№5

2022

Б Е Р Л И Н С КАЛЕЙДОСКОП И №5 Й 2022

ПОЭЗИЯ . ПРОЗА . ПУБЛИЦИСТИКА

Л и т е ра т у р н о - х у д о ж е с т в е н н ы й С б о р н и к

БЕРЛИНСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП №5

ЛИТЕРАТУРНЫЙ САЛОН

Б ерлин 2022

Литературно-художественный Сборник «БЕРЛИНСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП» «Берлинский калейдоскоп» выходит при поддержке еврейской общины Берлина и семейного центра ZION.

Редакционная коллегия: Бронислава Фурманова (гл. редактор) Виктория Жукова Анна Цаяк Компьютерная вёрстка и оформление: Михаэль Михельсон ISBN 978-3-926652-77-5 За достоверность фактов несут ответственность авторы публикаций. По желанию некоторых из них в издании сохранены орфография и пунктуация оригинала. © При использовании материалов ссылка на Сборник обязательна. Иллюстрации к текстам взяты из свободных источников Интернета.

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ОТ РЕДАКЦИИ Дорогие друзья! Несколько раз мы принимались писать редакционную статью и каждый раз убеждались в том, что жизнь до такой степени непредсказуема и стремительна, что остановиться на каком-либо статичном эпизоде просто невозможно – сносит потоком, как в роликах о гневе Земли, когда та наказывает ту или иную часть света. Сегодня опять не знаешь, что нас ждёт завтра, приходится надеяться на разум и благородство жителей Земли, на то, что их коллективный инстинкт самосохранения не даст дойти до края пропасти, когда обратная дорога к мирной жизни окажется полностью закрытой. А теперь – как мы выживали эти два года. Механизм выживания нам был предоставлен Семейным центром Сион, за что им огромная благодарность, мы же очеловечили его своим творчеством, когда каждую неделю собирались у экранов своих телефонов и компьютеров в ZOOM, общаясь виртуально с друзьями, читая и разбирая свои произведения. Это дало нам возможность не сойти с ума в одиночестве и не растерять свой творческий потенциал. А результат нашей бурной деятельности – вот эта книга, которую вы сейчас держите в руках. Все авторы вам знакомы, кроме, пожалуй, Майи Ласковой, автора из Израиля, и Мальвины Зор, представленной в разделе «Наш вернисаж». Поспешим снять завесу тайны с этой замечательной художницы. По традиции мы обратились ко второму поколению наших авторов и привлекли дочь Лилии и Давида Яновских к этому славному мероприятию. Так что – «любите живопись, поэты!»

3

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Очень жаль, что эту книгу не увидит наш замечательный автор – Карл Абрагам, наша гордость, наш старейшина. Он был не готов к тем событиям, которые потрясли землю и тихо её покинул. В последнем разделе Сборника мы публикуем отрывок из его автобиографической повести и надеемся, что вы тоже почтите его минутой раздумья. Итак – Сборник вновь созданного Литературного салона – перед вами.

4

Проза и поэзия

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

АЛЕКСАНДР ВИТЗОН Александр Витзон – москвич. Окончил МВТУ им. Баумана. По специальности инженер-конструктор. 12 лет работал в конструкторском бюро на Новокраматорском машиностроительном заводе. В Берлине с 1993 года. Много лет занимается лесной скульптурой, что стало его второй профессией. Был членом Московского общества «Природа и фантазия». Участвовал во многих выставках как в Москве, так и в Германии. Увлекается поэзией и музыкой, читает лекции об известных деятелях литературы и искусства. РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЗНАЧЕНИИ ТВОРЧЕСТВА В ПОЖИЛОМ ВОЗРАСТЕ.

Н

акопив с годами долгим и трудным путём большой опыт и понимая, что жизнь близка к завершению, люди начинают всё больше задумываться над вопросами смысла жизни и бренности своего существования. У Александра Кушнера есть такие строки: Смысл жизни – в жизни, в ней самой. В листве с её подвижной тьмой, Что нашей смуте неподвластна, В волненье, в пенье за стеной. Но это в юности неясно. Лет двадцать пять должно пройти. Душа, цепляясь по пути 6

Проза • Александр Витзон

За всё, что высилось и висло, Цвело и никло, дорасти Сумеет, нехотя, до смысла. Долголетие же – это счастье, определённое везение, и не каждому оно в жизни выпадает. А к появившимся разного рода недомоганиям следует относиться как к неизбежному, и лучше с долей юмора, утешаясь тем, что хотя ты и стал хуже, но всё же лучше, чем будешь. Вот как сказано об этом у А. Городницкого: Не браню своих дней остаток, Собирая в дорогу кладь. Бог послал мне восьмой десяток, А ведь мог бы и не послать. Но что же это такое – приближение старости? Д. Самойлов написал: Странно стариться, очень странно. Недоступно то, что желанно. Но зато бесплотное весомо – Мысль, любовь и дальний отзвук грома. Как сделать, чтобы жизнь по-прежнему была насыщенной и интересной, несмотря на участившиеся болезни, уход из жизни дорогих тебе людей, ощущение одиночества и другие невзгоды? Тем более, что к старости у человека появляется значительно больше свободного времени. И как использовать это время, чтобы оно приносило тебе моральное удовлетворение? Не у всех это получается – у меня, например, был приятель, который интересуясь, что я делаю, говорил: – А я вот сижу один в четырёх стенах и не знаю, чем себя занять.

7

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Мне посчастливилось дожить до весьма преклонного возраста, и я часто задумываюсь над тем, что позволяет мне не поддаваться упадничеству и держаться на плаву. Конечно, наша жизнь наполнена заботой о близких, и её необычайно украшает общение с друзьями, которым ты можешь передавать во время дружеских встреч то, что у тебя накопилось духовно-ценного и, с другой стороны, заряжаться их энергией. Всё это очень важно и, вместе с тем, я думаю, что одним из главных условий, обогащающих жизнь пожилого человека – заниматься любимым делом. Ведь творчество – это как бы оправдание жизни, её защита. Расскажу об этом подробнее, исходя из собственного опыта. Уже много лет я профессионально занимаюсь лесной скульптурой. Из природного древесного материала – корней, веток и наростов, давая им «вторую жизнь», я создаю образы, как я надеюсь, эстетически воздействующие на окружающих. И хотя лесная скульптура требует не только духовного проникновения в создаваемый образ, но и большого физического труда – это не является помехой для творчества. Просто приспосабливаешься к возможностям возраста, а тяга к созданию художественных произведений, к моему собственному удивлению, с годами не уменьшается. В зрелые годы, когда я начал заниматься лесной скульптурой, я не придавал этому особого значения. Это было одним из моих многих увлечений. И лишь значительно позже оно заняло в моей жизни главное место. Готовая вещь тебе может нравиться, но ты относишься к ней уже как бы отстранённо – она тебя не трогает и появляется стремление к чему-то другому. Как пел В. Высоцкий: «Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал». Возникает какое-то внутреннее жжение и хочется начать работу над новой вещью. Вот это жжение и является тем наполнителем, который украшает жизнь и делает её более осмысленной.

8

Проза • Александр Витзон

Для подтверждения этого расскажу, в качестве примера, о рабочем процессе из своей практики. Несколько лет тому назад я отдыхал в известном курортном городке Бад Киссинген. Как-то, гуляя по городу, мне попался на глаза небольшой магазинчик, где продавались камни-самоцветы. Среди прочих изделий моё внимание привлекли своей необыкновенно красивой расцветкой спилы агатов. Захотелось приобрести несколько штук, но зачем? Ведь если их просто положить на столик или тумбочку, то там они не будут смотреться. И вот тут возникла мысль: а что, если подобрать для каждого камня красивую корневую подставку, куда можно было бы их вставлять без всякого крепления. После этого, вопрос об их приобретении для меня уже не стоял. По возвращении

9

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

в Берлин я нашёл в окрестных лесах нужные корни и после их обработки и выбора подходящих подставок, получились две композиции, которые я назвал «Агаты в корневом обрамлении». Эти работы доставили мне большое удовлетворение тем, что внезапно возникшая идея была удачно воплощена в жизнь. Ещё об одном случае. Как-то давно мне попался в лесу на поваленной берёзе небольшой нарост, и я спилил его. Ничего особенного в нём не было, поэтому он провалялся у меня без дела много лет. Я периодически вертел его в руках, но кроме стандартной небольшой вазочки ничего придумать не мог. И вот как-то, перебирая свои заготовки, я увидел подходящий по фактуре гнутый корешок и сразу же пришла мысль: а не соединить ли их вместе, и не сделать ли декоративную вазочку – корзинку с необычно высокой ручкой? В результате появилось красивое оригинальное изделие. Собственно говоря, я подробно остановился на своём пристрастии к лесной скульптуре, чтобы показать, что у людей 10

Проза • Александр Витзон

преклонного возраста подобные увлечения, с одной стороны, пробуждают духовные и физические силы, безусловно способствующие их активному образу жизни, а с другой, – они доставляют им большое моральное удовлетворение. Особенно радует, когда твоё творчество вызывает понимание и поддержку окружающих тебя людей, мнением которых ты дорожишь. В этом мне особенно повезло – жена очень трепетно относилась к моим работам, тем самым оказывая мне неоценимую помощь. Тоже можно сказать и о многих моих друзьях. Ф. Достоевский писал об этом так: «Таланту нужно сочувствие, ему нужно, чтобы его понимали». Я сознаю, что такое увлечение, как у меня, есть не у каждого, но уверен, что любая интеллектуальная деятельность человека облагораживает его жизнь, делает её более осмысленной и приятной. Просто нужно посвящать свободное время тому, что тебе ближе и к чему тебя тянет. Это и будет твоим жизненным призванием.

11

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ПАВЕЛ ФРЕНКЕЛЬ Павел Френкель – советский и российский писатель, переводчик. Родился в Москве. Окончил Московский институт иностранных языков им. И. Тореза. Член СП России. В Москве – Зам. главного редактора журнала «Детская литература», преподавал в Университете культуры детскую и юношескую литературу. В Германии – ведёт семинары в различных немецких Университетах. Автор нескольких книг, Сборника очерков о немецкой детской литературе «Четыре добрых пера». Автор пьес и сценариев, переводчик стихов и прозы с немецкого, словацкого и датского языков. МОЛЧАНИЕ ЯГНЯТ

С

вою фамилию, напоминающую эффектный цирковой псевдоним, Валентина Игнатьевна Эфрати получила от мужа. Оба были актёрами первого в Советском Союзе профессионального еврейского театра «Габима». Она говорила мне, что, в отличие от мужа, играла посредственно. В середине двадцатых годов власти спровадили театр на гастроли по Европе и Америке, жирно намекнув, что, если он там останется, никто особо сокрушаться не будет. Пути Господни воистину неисповедимы. Театр добрался до стен Иерусалима, и его костяк впоследствии составил первую профессиональную драматическую труппу в Израиле, сохранив имя («Габима» на иврите «Сцена»).

12

Проза • Павел Френкель

Валентина Игнатьевна в страну обетованную не попала. В дороге случилась трагедия: муж утонул в Женевском озере. Театр поехал дальше, а она вернулась в Москву. На сцену идти не захотела. Не было уверенности в своих силах. Да ее, возможно, никуда бы и не взяли. Зная несколько иностранных языков, подрабатывала какоето время в «Интуристе». Потом перешла на свободные хлеба: стала давать уроки и переводить художественную литературу. Мы познакомились, когда она жила в однокомнатной, тесной квартирке на первом этаже «хрущёвки», прямо за будущей гостиницей «Космос» у ВДНХ. В то время её только начинали возводить. Валентина казалась человеком не от мира сего. Наверняка производила на кого-то впечатление городской сумасшедшей. Одевалась в жутко старомодные платья и пальто, перемещалась по городу лёгким, вне возрастным шагом, не глядя под ноги, со взором горяще-невидящим. Сей мир, в его вульгарных застойно-социалистических проявлениях был ей глубоко чужд и противен. Брезгливое отталкивание, отстранение от него стало для неё естественным способом (с)охранения нормальности. Ведь она ещё застала нормальную жизнь: гимназию окончила до революции. В тесной квартирке, увешанной старыми фотографиями и картинами, мы часами обсуждали её переводы, в основном любимого Метерлинка, вели неспешные беседы об искусстве. Словом – витали в сферах. И вот, она, такая одинокая, витающая, отстранённая от жизни гигантского мегаполиса, сделала для него одну вполне конкретную, полезную и благородную вещь, которую до неё не сделал никто, хотя мог бы, наверное, почти каждый. Как-то Эфрати позвонила мне и, ликуя, рассказала о своей «победе». В то время – середина семидесятых прошлого века 13

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– её станция метро «ВДНХ» была конечной. Записанный на пленку голос говорил дежурную фразу, и все выходили из вагонов. Так происходило изо дня в день, из года в год. Причём не только на «ВДНХ», а на всех конечных станциях московского метрополитена, коих уже тогда насчитывалось больше двадцати. Миллионы людей в день, миллиард в год перевозит московское метро. И только одна «сферическая» Эфрати расслышала, что ей (им всем!) хамят. Каждую минуту, в каждом новоприбывшем поезде голос произносил куцую грубую фразу, понимаемую, как «Пошли вон!» Наши люди, советские пассажиры, с которыми власть и куда как грубее разговаривала вот уже шестьдесят лет, не только на транспорте, а везде – в школе, в комсомоле, в партии, на производстве, в армии, не говоря уж о больницах и тюрьмах, – даже ухом не вели. Выходили как покорная масса. Без объявления понятно: конечная. Не слышали! А если, может быть, кто и слышал, то не думал возникать – себе дороже. А вот Эфрати написала письмо всесоюзному министру путей сообщения, курировавшему метрополитен. Написала со святым простодушием Ваньки Жукова: Москва, МПС, министру. В нём с возмущением заявила, что так к людям обращаться унизительно и недостойно. Объяснила почему. И, представьте, министр ей ответил! Текст письма на солидном бланке помню почти дословно. «Уважаемая Валентина Игнатьевна! Спасибо за своевременный сигнал. Мы обратились к ведущему в стране специалисту по русскому языку, профессору Д. Э. Розенталю. Он полностью с вами согласился и обещал в ближайшее время предложить коллегии министерства несколько вариантов для рассмотрения и последующего внедрения в практику московского метрополитена, кото14

Проза • Павел Френкель

рый во всём должен быть лучшим в мире и всемерно служить советскому человеку…» И т. д и т. п. Вскоре москвичи и гости столицы, пользующиеся метрополитеном, услышали новое, грамотно составленное и культурное объявление, произносимое к тому же приятным голосом. Услышали ли?.. Прожив полвека без профессионального актёрства, Валентина Игнатьевна на закате жизни неожиданно сыграла роль «третьего плана» в фильме Сергея Герасимова «Любить человека». Не знаю, какими путями попала она на глаза Герасимова, но опытнейший мастер сразу разглядел в ней абсолютно феллиниевский персонаж, каких от Москвы ближе чем за три тысячи вёрст не сыскать. И предложил – на резком контрасте – роль старой рафинированной интеллигентки, безумно увлечённой современной жизнью и обуреваемой желанием обсудить с домочадцами острую статью в «Комсомольской правде». Эфрати сыграла всё точно, как просил режиссёр. На контрасте. Потому что до съёмок эту газету никогда не брала в руки. Весь свой вдовий, одинокий, отрешённый век она ведь тоже прожила «на контрасте» с окружающей действительностью. И, как ни удивительно, оставила в ней вполне зримый и слышимый след. «ЕСТЬ ЖЕНЩИНЫ В РУССКИХ СЕЛЕНЬЯХ…»

Э

то которые и коня на скаку остановят, и в горящую избу войдут. До сих пор некрасовские строки трактовались как апофеоз отваги и запредельных способностей русской женщины. Но укротить коня и покорить огонь далеко не всё, на что способна женщина, и не только русская. Есть и другие, не менее впечатляющие примеры.

15

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Вот, скажем, девица Галина Дьяконова (по паспорту Елена Делувина-Дьяконова, 1894 г. рождения), хрупкая, чахоточная, едва не отдавшая Богу душу, вышла замуж за некоего Поля Элюара (по паспорту Эжен Поль Грендель). Причём, к её чести, сошлись они, когда ни славы, ни особых средств у её избранника не было. С 1917 года она – мадам Гала Элюар. Жена и муза гения французской поэзии. А через двенадцать лет она встретилась с Салвадором Дали, который, заметим, тоже тогда только-только начинал свою феерическую карьеру. Став его пожизненной музой, женой и продюсером высочайшего класса, она помогла ему обрести славу всемирно признанного гения. Между брачными жизнями с французским и испанским гениями (а обвенчались они с Дали лишь после смерти Элюара, почти через тридцать лет после их первой встречи!) был ещё «смертельный», многолетний роман с немецким художником Максом Эрнстом, одним из создателей дадаизма и, как и Дали, классиком сюрреализма. Мужчины любили её безумно. Эрнст бросил из-за неё свою семью. Элюар, когда у Галы с Максом возник проклятый «квартирный вопрос», приютил их обоих, согласившись на жизнь втроём. Спустя годы он пустил в свою парижскую квартиру уже Галу и Сальвадора, не имевших крыши над головой. Всё из-за неугасимой любви к «русской богине». А Дали – в зрелые годы заметьте! – написал картину, на которой изображён Колумб, несущий по новооткрытой американской земле флаг с изображением Галы и надписью: «Я люблю Галу больше матери, больше отца, больше Пикассо и даже больше денег». Круг её общения в Европе и в Америке был поистине грандиозен. В него входил весь более или менее значимый мир искусства того времени, а также «крем де ля крем» политического и промышленного бомонда Старого и Нового Света.

16

Проза • Павел Френкель

Казалось бы – завидная, уникальная жизнь. Непревзойдённая женская судьба. Если, конечно, не брать в расчёт судьбу некоей Лу Саломэ, женщины с редким именем и фамилией, дочери российского генерала Густава фон Саломе, немца по происхождению. Задолго до времени первого замужества Галины Дьяконовой она успела побывать музой и близкой подругой знаковых людей эпохи – философа Фридриха Ницше, поэта Райнера Марии Рильке и психиатра Зигмунда Фрейда. Замуж она ни за кого не вышла, но вовсе не потому, что не звали. Очень даже звали. Сама не захотела. Другие достаточно известные имена её поклонников опускаю из-за недостатка места. Замечу лишь, что собеседниками Лу Саломэ, в том числе, были Г. Ибсен, Л. Толстой, И. Тургенев, Р. Вагнер. Некорректно сравнивать «саломейскую» троицу с «галийской». Нет такой «меры всех мужей». Однако ж очевидно: тут никто никому не уступит! То же самое следует сказать про этих двух русских женщин, сумевших не просто «засветиться» на фоне крупнейших мировых звезд, а составить с каждым из них неповторимое созвездие. КАК ЗАЖИГАЮТСЯ ЗВЕЗДЫ

Ч

или – скромное латиноамериканское государство, где не так уж много крупных городов и культурных центров. И вот, представьте себе, молодая преподавательница лицея, Годой Алькаяга, обращает внимание на одного из своих учеников, проявляющего интерес к её предмету: испанскому языку и испаноязычной литературе. У мальчика длинное имя: Нефтали Рикардо Рейес Басуальто. Поскольку она писала стихи, то естественно стала подсовывать ему для чтения разные поэтические сборники 17

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

из своей библиотеки. Мальчишка читал их запоем, был не по годам развит, тонок и восприимчив. Она обсуждала с ним произведения своих любимых авторов, разговаривала на равных. Спрашивала его мнение. Поэтесса вскоре прославилась на весь мир под именем Габриэла Мистраль и в 1945 году получила Нобелевскую премию в области литературы. Мальчик вырос. Тоже стал поэтом и, как его первая наставница, всесветно знаменитым. Читатели узнали его под именем Пабло Неруда. Свою Нобелевскую премию он получил через двадцать пять лет после Мистраль. Неруда пошел вслед за Мистраль не только по Млечному пути поэзии, но и по земной дипломатической стезе. Как и она, работал послом Чили в разных странах. Да, Неруда писал совершенно другие стихи. В них преобладали социальные, даже социалистические мотивы. Тема Всевышнего, одна из ведущих в поэзии Мистраль, его не занимала. Хотя лицей, где они познакомились, был сугубо католическим. Если б он подражал ей, вряд ли стал бы большим поэтом. Неруда – человек другого поколения, рос и развивался как творец в другой среде, в иное время. В том году, когда Мистраль получила Нобелевскую премию, он вступил в компартию Чили. Кстати, заодно с Луисом Корваланом, с которым мне довелось беседовать в заоблачных высях на борту аэрофлотского самолета. (См. «Интервью с генсеком» Берлинский калейдоскоп. N 4. 2021 г.) Мне кажется, для нас, читателей, эти подробности совершенно не важны! Мне также кажется, что всё искусство мира не способно сколько-нибудь заметно повлиять на общество, изменить человечество к лучшему. Но одна книга, одна картина, один спектакль, кинофильм или встреча способны перевернуть судьбу. Учительница и ученик встретились. Не думаю, что по воле случая. И она протянула ему книгу: передала эстафету. Позже выяснилось: одна звезда зажгла другую.

18

Проза • Павел Френкель

СКРЕЩЕНИЕ СУДЕБ

Р

усская художница Марианна Верёвкина и её многолетний спутник художник Явленский прожили вместе долгую и успешную творческую жизнь и не очень счастливую личную. После Первой мировой оба попали в Швейцарию, в небольшой городок Аскона на озере Лагго Маджоре. Там их пути разошлись (1922 год). Верёвкина осталась одна, работала сколько хватало сил до самой смерти и была похоронена на асконском кладбище – по русскому православному обряду. Сегодня её полотна составляют основу и гордость тамошнего муниципального Музея искусств. Явленский же с матерью своего сына, бывшей кухаркой Марианны Верёвкиной, перебрался в Германию, в Висбаден, и провёл остаток дней в этом фешенебельном гессенском городе, где скончался в 1941 г., пережив Верёвкину на три года. Заинтересовавшись судьбой двух гениальных русских художников, мало известных на родине, мы с женой отправились по их следам. В Висбадене посмотрели собрание работ Алексея Явленского в городском музее, разыскали место, где он жил (дом, к сожалению, находился на капремонте), обнаружили Явленски-Штрассе (кстати, с недавних пор в Мюнхене есть Марианна-Верёвкин-Вег). Затем поехали на русское кладбище, навестить могилу художника. На одном из холмов, обрамляющих Висбаден, стоит исполненный строгой красоты и величия православный храм. Внутри него в этот послеполуденный час оказалось неожиданно много иностранцев и прихожан. У входа какой-то старик продавал открытки и свечки. Я спросил его: – По-русски понимаете? – он замотал головой. Я перешёл на немецкий: – Хотелось бы попасть на кладбище, найти могилу Явленского. Вы не знаете, где она находится?

19

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Залог! – неожиданно потребовал он по-русски. Я опешил: какой «залог», за что? Тут он ловко стянул с меня солнечные очки, положил их на полку, а взамен вручил связку ключей.

– Пройдёте мимо поповского дома, увидите кладбище. Потом за собой ворота запрёте! – сказал он. Перед «поповским домом» резвилась ребятня. Девчонки и мальчишки бегали друг за дружкой и громко орали порусски. Неподалёку на лужайке их родители, явно нынешние обитатели «поповского дома», готовили на раскладном столе под полиэтиленовым навесом мясо для трапезы. Небольшое кладбище встретило чередой аристократических фамилий. Отпрыски знатных русских родов нашли свой последний приют здесь ещё двести лет назад. Могилу Явленского обнаружили легко. Поклонились, сфотографировали её на память. На обратном пути заехали в Дармштадт к нашим близким друзьям Ингрид и Клаусу Додерер. Их редкостно гостеприимный дом частенько служил пристанищем не только нам, но и многим зарубежным коллегам (в том числе, из России) знаменитого и почитаемого в литературном мире учёного, профессора Франкфуртского института Гёте и прочая, прочая, и его жены, которая несколько десятилетий отдала обучению иностранных специалистов немецкому языку. Сидя в саду за рюмкой любимого в этом доме белого рейнского рислинга, мы делились с хозяевами впечатлениями от поездки.

– А у домика за церковью, ну, у домика священника крыльцо сохранилось? – спросила Ингрид.

– Кажется, да! – ответил я неуверенно. – А ты что, видела его?

– Да я там провела всё детство! И, заметив изумление на наших лицах, Ингрид принялась вспоминать.

20

Проза • Павел Френкель

– Я ведь родилась в Висбадене. Моя мама училась в школе вместе с будущей женой настоятеля русской церкви. Он же одновременно руководил церковным хором. Фамилия его – Теокритофф. У них было семеро детей: шесть девочек и мальчик, Виктор. Вся семья жила как раз в этом «поповском доме», за церковью. Ну и я там постоянно торчала. Моя мама стала крёстной одной из девочек, Катерины, учила её читать. Теокритофф был строгий, но меня любил. Однажды взял с собой в церковь и долго – мне одной! – всё рассказывал и объяснял. И про всевидящее око Господа на потолке, и про деисусные чины на алтаре, и про иконы. Потом, во время национал-социализма, он стал «лицом без гражданства». Его семья очень бедствовала, и мои родители помогали им чем могли. Устроили его чертёжником. Он стал хоть что-то зарабатывать. После войны все они уехали в Англию. И там тоже очень нуждались. Мы ведь с Клаусом специально ездили в Бирмингем, встречались с Виктором. Он нам многое рассказал. А про Явленского, что он в нашем городе жил и похоронен здесь, на русском кладбище, конечно же, я знала с детства.

– Ты закончила? – деликатно спросил Клаус жену.

– Всё, всё! Знаю – тебе тоже есть что сказать!

– Ещё бы! Я детство и юность, как и Ингрид, провёл в Висбадене, где мы с ней, собственно, познакомились. Если не ошибаюсь, именно Теокритофф отпевал Явленского. Слышал от отца, который был литератором, и публицистом. Он даже посетил Явленского и сделал с ним большое интервью для одной берлинской газеты. Они очень понравились друг другу. Явленский подарил отцу на память картину с изображением человеческого лица, со смещёнными цветовыми плоскостями. Отец ею очень дорожил. Но сразу после войны наш дом заняли американцы. Нас выселили, и картина, к великому сожалению, исчезла… …Позже, дома, вспомнилось. Репродукция картины Явленского из его серии абстрактных голов, приобретённая мною 21

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

в мюнхенской Ленбахгалери, бывшей вилле Франца фон Ленбаха, «князя художников», где он неоднократно принимал Верёвкину и Явленского, долгие годы висела… у нас в московской квартире. ПРОЙСЛЕР

С

лучился однажды со мной казус: замучили фурункулы. По совету врача решился я на аутогемотерапию. (Это когда берут кровь из вены и сразу вкалывают её тебе же в мягкое место, если кто не знает). Именно решился, потому что вида крови не выношу. Но и вид фурункулов на лице мне тоже не больно нравился. Интуитивно я этой процедуры опасался и в литфондовскую поликлинику пришёл задолго до начала приёма – чтоб морально настроиться. В коридоре было пустынно, лишь у процедурного кабинета уныло сидел человек средних лет. По выражению лица (и по красноватому носу) я безошибочно вычислил товарища по несчастью. Мы разговорились. Сходу выяснилось: оба работаем в журналах. Это нас сблизило. Он был зам. главного «Сельской молодежи», которая тогда переживала пик популярности. Там печатались авторы, получившие всенародную известность и окрещённые «писателями-деревенщиками». К тому же сам он начинал как детский писатель и искренне обрадовался, узнав, что я из «Детской литературы». Это нас ещё больше сблизило. И он поведал мне одну историю. Родился Станислав Р. в Елабуге, тихом городке на Каме, с которым всякий культурный человек (до второй мировой войны) ассоциировал лишь имя живописца Шишкина. Когда война началась, ему было десять. В начале августа сюда, в числе эвакуированных, попала Марина Цветаева с сыном Муром. До её трагического ухода из жизни оставалось всего несколько недель. Но и за это короткое время 22

Проза • Павел Френкель

судьба сталкивала их несколько раз. Цветаева подкармливала голодного пацана чёрными сухариками, которые, как он запомнил, доставала из кармашка фартука. В нём она повесилась 31 августа 1941 года. Кем была эта женщина, он тогда, конечно, не знал. Узнал гораздо позже. Благодарное, нет – благоговейное чувство к ней пронёс через все эти годы. И даже с превеликим трудом добрался до закрытых архивов, пользуясь тем, что «Сельская молодежь» находилась под крылом ЦК ВЛКСМ. Хотел разобраться в причинах её гибели – версий о ней существовало немало. Что-то он прояснил. Но держал при себе. А тут, с оглядкой, назвал мне имя одного крупного и влиятельного писателя, кто не гнушался на Цветаеву строчить доносы, и другого, кто не помог ей с трудоустройством (в качестве судомойки при столовой), о чём она умоляла. Хотя имел все возможности. Мне показалось, что Станиславу известны и другие факты. Но делиться ими он, по понятным причинам, не стал. Времена стояли строгие, да и один из этих писателей был ещё жив. Через некоторое время, продолжил он рассказ, в Елабуге начали появляться пленные немцы. Ребятня приходила на берег Камы поглазеть на работающих «фрицев». Моему собеседнику врезался в память дюжий светловолосый германец с выразительным лицом. Тот в сторонке молился, делал зарядку и, если позволяла охрана, плавал в реке.

– И вот, представьте себе, – рассказывал мне С. Р., – совсем недавно я встретил его в редакции «Мурзилки»! Он теперь в ФРГ известный детский писатель. Только фамилию запамятовал.

– Пройслер! – подсказал я.

– Точно! Как вы догадались?!

– Очень просто. Мы знакомы. И тут всё сходится! Я знаю, что он был в лагере для военнопленных. В ФРГ он знаменит, как мало кто из писателей. А на русском его впервые опубликовали именно в «Мурзилке»!

23

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

В кабинет, поздоровавшись, прошла медсестра. Мы же так увлеклись беседой, что забыли про свои страхи. До того, как Станислава вызвали на процедуру, я успел рассказать о Пройслере, с которым познакомился и подружился во время его приездов в Москву. Отфрид Пройслер родился в учительской семье богемских немцев, в северной Чехии. Вскоре после школы его призвали в вермахт. Он попал на Восточный фронт. Долго не провоевал: заснул прямо в поле, а проснулся уже в плену. Вместо Карлова университета в Праге, где мечтал учиться, пять лет провёл в лагере для военнопленных в Татарии. Чудом не умер. «Мои университеты», – повторял он вслед за Горьким, чьи волжские «университеты» находились совсем неподалеку. За лагерную пятилетку Пройслер хорошо выучил русский и, вернувшись в Германию, сохранил к России и к русским самое доброжелательное отношение. Что, как ни удивительно, встречал я у многих немцев, переживших плен. После войны Пройслер осел в Верхней Баварии, в уютном городке Розенхайм. Решил пойти по стопам родителей: получил диплом учителя, стал преподавать. (Забегая вперед, замечу, что Пройслер работал в школе – последние годы директором – до 1970 года, когда уже давно был знаменитым сочинителем). Параллельно писал для газет и радио. Издаваться начал с 1950 года. В 1956 году вышла его первая книга «Маленький водяной», которую заметили, а в следующем году появилась сказочная повесть «Маленькая Баба-яга». Она принесла ему настоящий успех и у критики, и у читателей. «Маленькая Баба-яга» – самая тиражная из всех книг Пройслера. Она издается и раскупается до сих пор. Теперь это классика. За долгие годы Пройслер написал десятки книг, которые разошлись общим тиражом более 55 миллионов экземпляров и были переведены на пятьдесят с лишним языков. Я уж не говорю о несметном числе кино-, радио-, теле-, мульти-, ку24

Проза • Павел Френкель

кольно-театральных и дисковых вариантов его литературных текстов. За свои произведения он удостоен многих литературных премий. Но Золотую медаль Андерсена так и не получил, хотя выдвигался. Сегодня существует довольно внушительная «пройслериана» на русском языке. Его книги издаются у нас с семидесятых годов. И тут первопроходцем был Юрий Коринец, познакомившийся с творчеством немецкого писателя раньше других и первым переведший несколько его вещей на русский. Любопытно, что и сам Пройслер не раз обращался к русским (шире – славянским) мотивам. Одна из его книг посвящена «Ване-силачу», а повесть «Крабат» (на мой взгляд, лучшее его творение) целиком основана на старославянских преданиях. Когда-то я свёл Пройслера с Владимиром Железниковым, автором «Чучела» и вообще классиком нашей подростковой литературы. Они люди одного поколения. Их подробный и откровенный разговор о творчестве, о времени и о себе был напечатан в журнале «Детская литература». Одно и весьма продолжительное время наши пути-дороги с Пройслером пересекались регулярно. Он приезжал в Москву, я в Германию. Как-то мы с женой оказались там по приглашению моего близкого друга, профессора Клауса Додерера (см. рассказ «Скрещение судеб»), почти одногодка и доброго знакомца Пройслера. Узнав об этом, Пройслер пригласил нас к себе домой в баварский Розенхайм. В открытке, написанной им по-русски, были такие слова: «Желаю весело провести время у нас, на самом юге Германии, значит, «в нашей Грузии». До скорого позвона, до скорой встречи!» Позавтракав с ним и его милой супругой, мы загрузились в старенький, но ухоженный, кремовый мерседес, и Отфрид целый день возил нас по местам, ставшим ему родными. Показывал чудо-городок на острове, зажиточные крестьянские 25

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

дома с просторными, утопающими в цветах балконами по всему периметру – «тюпиш байериш», уникальную природу самой баварской Баварии. При одном из крестьянских подворий имелся ресторан, где изысканность и комфорт органично сочетались с колоритным дизайном в народном духе. То бишь – баварском. Кухня тоже была местная, баварская. Кормили исключительно со своих ферм, полей, своего же скотного двора, форельного хозяйства и нескольких гектаров лесных угодий. У входа почему-то играл мужской духовой оркестр – в баварских, естественно, одеждах: зелёных шляпах с перьями, кожаных штанах цвета тёмного пива, гетрах и белых льняных рубахах с оловянными фигурными пуговицами. Музыканты Пройслера узнали, грянули туш. Но он дипломатично перевёл стрелки на нас, дескать, они в честь гостей наяривают... Последний раз я с Пройслерами виделся на пятидесятилетии Международной юношеской библиотеки в Мюнхене.

– Как поживаешь, Отфрид? – спросил я.

– Как русский военнопленный, товарищ начальник! – бодро отрапортовал по-русски же почти восьмидесятилетний Пройслер. Мы поговорили о жизни, вышли в пустое фойе, сфотографировались на память. Станислав выполз из кабинета бледный и молча показал мне большой палец: мол, порядок, ничего страшного. Вызвали меня. Всё произошло быстро. В момент впрыскивания собственной крови в прежнее русло я грохнулся в обморок. Сестра почему-то ужасно растерялась и с криком «У Френкеля обморок!» выскочила в коридор – очевидно за поддержкой. В коридоре сидели редкие и ветхие пациенты, которые в помощники не годились. А по коридору – именно в эту секунду!

– шёл с женой Сергей Алексеев, известный писатель и главный редактор журнала «Детская литература», где я тогда служил.

26

Проза • Павел Френкель

Сестра выскочила с криком прямо на них. Дорого бы дал, чтоб увидеть выражения их лиц! Алексеевы вбежали и помогли мне подняться. Я быстро оклемался, но про себя зарёкся даже произносить слово «аутогемотерапия». «БЫВАЮТ СТРАННЫЕ СБЛИЖЕНЬЯ!»

В

небольшой Синагоге, примыкающей к Стене Плача, познакомился я с раввином. Был он немолод и на фоне своих разновозрастных коллег, занятых кто молением, кто лукавым попрошайничеством у иностранцев, выделялся несуетливостью и каким-то юношески просветлённым взором. С английского быстро перешли на русский: оказалось, он родом из Полтавской области.

– Как же вы сюда попали?!

– Не захоти ОН – я бы не попал! Кажется, раввин не прочь был пообщаться. Мы вышли на воздух, уселись под ласковым декабрьским солнышком. Он долго рассказывал про свою причудливую жизнь, подбирающуюся к девятому десятку. На Украине чуть не умер в массовую голодуху. Подростком воевал у белорусских партизан. Попал в плен, затем в рабство на какой-то хутор в Румынии, потом в Израиль. Язык учил в ешиботе. Здесь доучил.

– У вас глаза поразительно молодые! Ни за что не дашь вам больше шестидесяти! В чём секрет?

– Знаете, главное в жизни – иметь весёлое сердце! Его слова неожиданно пронзили меня. Накануне писатель Юра Коваль подарил мне журнал «Новый мир» со своей работой о чудеснейшем, заповеднейшем писателе Борисе Викторовиче Шергине. Она называлась «Веселье сердечное». Называлась по слову самого Шергина: «Не сронить бы, не потерять веселья сердечного».

27

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Архангельский помор, сказитель, певец Северной Руси и коренной иудей на глубоко южном Ближнем Востоке, отдавший более полувека тоже ведь своеобразным сказаниям и песнопениям, думали на закате жизни об одном, понимали её суть – схоже. ЧУКОТСКИЕ МЕЙСТЕРЗИНГЕРЫ

Б

айройт – славный городок на севере Баварии. Всемирный центр вагнерианцев, ежегодно приезжающих на фестиваль Вагнера, который там жил и творил. Недавно здесь поселилась семья чукчей, попавшая сюда «по еврейской линии». Уверяют, будто их предки – с Аляски, где существовали смешанные браки с евреями, потомками золотоискателей. Великий композитор и ярый антисемит наверняка перевернулся бы в гробу, услышь он этот, на мой вкус, лучший анекдот про чукчей.

28

Поэзия • Виктория Пышная

ВИКТОРИЯ ПЫШНАЯ Виктория Пышная. Родилась в 1972 году в Петербурге. Педагог, пианистка, путешественница. В западном Берлине с 1996 года. Пишет стихи и прозу. Печаталась в различных Альманахах и Сборниках Берлина.

ВОЛШЕБНЫЙ ЧАС Мне нравится смотреть в моё окно – На свет, пронзающий растенья и предметы, На пятна красные цветов в потоке света, На нитей серебристых полотно... И думы медленно текут, как вязкий мёд – О времени, о счастье и о лете, И ни о чём, и обо всём на свете... Как мёд из золотых пчелиных сот. И в этот час задумчивый дневной Ответы зреют в глубине сознанья. Таинственная сущность мирозданья Парит в потоках света предо мной.

29

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ЛЕТНИЙ ЛИВЕНЬ Порывистым зверьём прорвались облака Сквозь предрассветный тюль с отливом перламутра. Нарушили покой и, обнажив оскал, Набросились дождём на розовое утро. Зелёную вуаль промяли на полях, Порвали в клочья гладь озёрную, тугую. Промчались с гулким рёвом и без сил, устав, Спать тихо улеглись в ложбинку голубую. ЭКСПРОМТ (Шуберт. Экспромт №2, опус 90) Сыпались брызги искристые Мне на лицо и на волосы, В небе огни золотистые Вили узорные полосы. Под водопадом с летящими звёздами, солнцем пронзёнными, Плакали души парящие, Встречей одной окрылённые. В ночь Не уходи. Звёзд Не уноси, Не растеряй! Боль, Знаю, пройдёт.

30

Поэзия • Виктория Пышная

Свой Призрачный лёд Солнцу отдай! Сыпались брызги искристые Мне на лицо и на волосы, В небе огни золотистые Вили узорные полосы... ...Грезилось нам – бесконечно Любить, и сиять, и смеяться!.. И если есть Вечность – Лишь это и может Навечно На свете Остаться! СЧАСТЬЕ Поцелуем звенящим Разбужено утро. Уже светло. Счастье Вижу струящееся – прямо к солнцу, В окно. От меня исходящее. Ввысь летящее! На крылах – серебро, Ведь оно – Самое настоящее.

31

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

КАФЕ «ПЛЮ» «Фи.Фи.Ло.Ло.Со.Со. Ло.Фи.Фи.Со.Ло.Ло. Фи.Фи.Фи.Ло.Со.Фи.» Из западно-берлинской поэзии. «София» др. греч. – «Мудрость» Столики. Окно без занавески. Публика в костюмчиках нерезких. И отдельно – шарфики, береты – Поэты. Мыслей гениальные обрезки. Закурить с прищуром повод веский, Ногу на ногу закинувши при этом В брючках цвета лета. «Фи-ло-ло-со-фи... ло-ло-со-со-фи...» Кто-то заказал покрепче кофе. «Фи-фи-фи-ло-ло... со-фи-со-фета...» И сидела мудрость, приодета В шарфик красный с бархатным беретом, В западном Берлине где-то. *** В чулках ажурных, Под абажуром, В сплетенье света Косых полос, Склонившись мило, Она застыла, 32

Поэзия • Виктория Пышная

С волнистой прядью Седых волос. В окне раскрытом Совсем забытый, Слегка согнувшись, Грустил фонарь. Ему казалось – Она касалась Его ладонью, Смеясь. Как встарь. А ветер колкий Водил иголкой По той пластинке, Что пела вальс – Далёкий, гулкий... И в переулке Воспоминаний Волна лилась. *** Там распускались белые цветы, И пела долго иволга в сирени. И капал дождь на тонкие листы Акации – заплаканной, весенней… Белеющие крылья журавлей Казались в небе нотными листами. И счастья в мире не было светлей, И не было прекрасней этой стаи...

33

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Там в море поднимались паруса, Зовущие в сверкающие дали. И были то не в сказке чудеса, А просто... я играла на рояле. В ТВОЁМ САДУ Я – бабочка в саду Твоём хрустальном, С пыльцою на сиреневых плечах. Порхаю в позолоченных лучах, Не ведая о мире звёздно-дальнем, Не ведая об истинных мечтах Того, кого люблю я всей душою, Того, кто день и ночь всегда со мною, Чей отблеск дальний – блеск в моих очах. Я – бабочка в саду Твоём блестящем, С мечтою вдохновенной о Тебе! С пыльцою звёздной в лунном серебре... Твоё я эхо в мире настоящем... ЖИЗНЬ Это грань. Между прошлым и будущим. Грань. Между сердцем свободным и любящим. Грань. То острая, тонкая. Как тропа лыжная.

34

Поэзия • Виктория Пышная

А то вдруг цветами покроется, И станет яркая, пышная! МОЙ БЕРЛИН Седьмая линия прочерчивает жизнь Полоской голубой изящно-тонкой. И станции, что в «мой Берлин» слились, На карте, словно бисер ярко-звонкий. Звучит аккордеон и барабан, Раскачивает джаз и буги-вуги, От станции широкой «Мерингдамм» Бегу я танцевать, или к подруге. А то в Йоркшлёссхен, где в одно слились Улыбки и играющие руки. Седьмая линия прочерчивает жизнь, И места нет, и времени для скуки! На Херманнплатц привычным завитком Несут меня на вечеринку ноги, Потом ещё в Балльхауз, а потом Ещё, ещё... Знакомы все дороги. Седьмая линия на запад завела, До Замка с садом и прозрачной Шпреей. И может быть, уеду навсегда, Забыть же не смогу и не сумею.

35

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ВИКТОРИЯ ЖУКОВА Виктория Жукова – москвичка. Закончила институт МИРЭА по специальности «вычислительная техника». Член СП Москвы. В Москве издавала альманах «Царицынские литературные подмостки». Автор нескольких книг. «За верное служение литературе» награждена дипломом Литературной Ассамблеи «Хранители наследия в действии» г. Прага. В Германии с 2010 года. В Берлине, в настоящее время, занимается редакционно-издательской деятельностью. Печаталась в различных Альманахах и Сборниках Берлина. ВЕЩИЕ СНЫ Повесть, написанная от четвертого лица Часть первая

М

еня принёс аист. Этим я отличаюсь от тех, кого нашли в капусте. Их видно сразу, и я не люблю с ними общаться. Они пахнут землёй, и с самого рождения, то есть с первого момента появления в капусте, уже думают, как бы туда вернуться. Они не воспаряют, не врут, не мечтают о чём-то эфемерном. Они думают только о нужных вещах, о них же и мечтают. На все бредни: о духе, бессмертии, переходе, они сощуривают глаза и голосом, звенящим от азарта, требуют доказательств. А поскольку все эти категории лежат в области веры, доказательства, естественно 36

Проза • Виктория Жукова

предоставить невозможно. Доказательства, которыми бы капустный человек удовлетворился. О! Какое ликование освещает тогда его лицо, какое удовольствие испытывает он, глядя на поверженного врага. Капустная философия победила. С принесёнными аистом общаться тоже не легко. Аистолюди капризны, ветрены, легкомысленны. Они думают обо всём, кроме правильных жизненно важных вещей. Им трудно сосредоточиться на мысли о квартплате, бюджете, воспитании. С этим вообще полный завал. Аистолюди могут ужиться, и то ненадолго, только с себе подобными, принять в душу капустного человека им сложно, поскольку думать о ком-то долго им не хватает сил, а капустные люди требуют постоянного внимания. С другой стороны, только с капустолюдьми и можно создать долговечную семью. Те намертво стараются соединиться друг с другом, создавая внутривидовую семью, и сразу после брака начинают высаживать капусту, чтобы побыстрее найти в ней кого-нибудь. Аистолюди же, стараются не очень обременять аистов тасканием потомства, но когда неугомонная птица, устало хлопая крыльями, всё-таки тащит им тяжеленького младенчика, они, молитвенно вздевая руки, шепчут: «Ну, аист, ну миленький! Постарайся дотянуть его хотя бы до города, не ехать же нам его искать». Иные и не едут. Тогда младенчика находят капустные люди в самых неподходящих местах, например, в лесу, где обычно собирают для заготовок всякие земные блага. Они его забирают, не пропадать же добру, а потом всю жизнь мучаются, не решаясь избавиться. Поскольку я отношу себя к аистолюдям, то попробую описать свою жизнь с точки зрения парения над бренной землей. Парение началось ещё в дородовой период, когда мать летела на старом бомбардировщике, отправленном на переплавку или ещё куда, и совершающем свой последний рейс. Пролетая над Минском, мама услышала дикий грохот и приготовилась 37

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

к смерти, но я застучала ногами в живот и призвала аистов. Мама опомнилась, взяла себя в руки, надела парашют, и мы выпрыгнули в образовавшуюся вместо крыла дыру. Все остальные уже колыхались в воздухе, когда мы выбрались, и самолет, гудя и рассыпаясь на ходу, рухнул вниз, на деревню Немировку, оставив от неё 2 дома. До города наш аист не дотянул, пришлось довольствоваться, чем Бог послал. Только что закончилась война, и утрата поселения вместе с населением ни у кого удивления не вызвала. Мама служила снайпером, но с пузом лежать на снегу было хлопотно, да и война, как я уже говорила, закончилась, поэтому она не очень возражала, когда её отправили на родину. Родив меня в догорающем овине, она решила соединиться с убиенными ею, и, как я не протестовала, оставила меня в капусте. Так и получилось, что принесённая аистом, я была найдена в капусте. Это перепутало все дальнейшее течение моей непростой жизни, сделав её непредсказуемой и неудобной. Привязанности к моим благодетелям у меня не было, поэтому я не очень опечалилась, когда они, решив от меня избавиться, привезли с оказией в Москву, да так и забыли на вокзале вместе с парашютной сумкой, которую почему-то свято хранили. Тогда все ехали либо в Москву, либо через Москву, видимо моим благодетелям тоже показалось интересным начать новую жизнь на новом месте. А может, они только посадили меня в поезд, и тот сам привёз меня в город-вертеп-Вавилон, который по странному стечению обстоятельств должен был быть моим истинным местом рождения. Этот поступок капустолюдей, пригревших меня, я оценила по достоинству, понимая, как сложно было принять столь неординарное решение. Видимо пеленая и баюкая, они постоянно ощущали растущую ко мне расово-классовую ненависть. Таким образом, я волей провидения очутилась в Москве, где попала в детский дом им. Василия Чапаева и его друга 38

Проза • Виктория Жукова

Петьки. Иначе, в детский дом для слаборазвитых № К5-1394. И в этом тоже я ощутила руку судьбы, чувствуя генное, глубинное родство со всеми стреляющими и расстреливающими. Потом, когда немного подросла, поняла, что перепутала в детстве знак, куда ближе по духу мне оказались гонимые и расстреливаемые. Моё аистиное сиротство было пронизано постоянным поиском себе подобных. Но только я обретала друга, только мы начинали курлыкать с ним на одном языке, как детский дом тут же расправлялся с некапустными детьми, – они были негабаритны и нарушали стройную картину аккуратной заполненности пространства. Это было всё равно, что, тщательно складывая кирпичную стену, положить в её середину круглое бревно. Идея сохранена, но форма… Помилуйте, какая комиссия выдержит подобное безобразное зрелище? И какой директор, находясь в здравом уме, посмеет продемонстрировать ей свое бессилие? Жизнь в Доме была привольная, но голодная. Ели мы один раз в день, остальная еда до нас не доходила. Нас старательно выставляли за ворота, и тогда мы всей гурьбой неслись к ближайшей столовой, где среди скользких от жира столов и недоломанных стульев, затыкая нос от щиплющего специфического запаха, выпрашивали у обедающих корочку хлебца. Давали охотно. Иногда перепадал кусочек сахара, иногда пол-котлетки, иногда разрешали допить компот – наваристый, с плавающими жирными пятнами. Нас жалели, но всегда попадался капустный человек, у которого вместо жалости был лист инструкции, засунутый в карман. И тогда нас гнали. В столовой было много людей с деревянными чемоданчиками, стоящими в ногах. Эти не подавали. Они остановившимися глазами смотрели вдаль, а большую грязную ладонь подставляли под беззубый рот, чтобы не проронить ни самой крошечной крошечки. В них трудно было разглядеть 39

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

кто аисточеловек, кто наоборот. Рудники и тюрьмы обладали хорошим нивелирующим фактором. Самыми щедрыми были инвалиды, – обожжённые, безногие и безрукие, они хлынули в Москву выправлять документы и хлопотать о пенсиях. Им хорошо подавали, и они щедро делились с нами. Их пока ещё не загнали на Соловки в резервации на верную смерть, и, гордо выпячивая свои увечья, пострадавших за нас, они вызывали стыдливую жалость прохожих. Каждый примерял на себя его культи, его тележки на шарикоподшипниках, его стянутые жёлтые головешки вместо лиц, с условно намеченным носом и дырками вместо ушей. Однажды нам подал слепой с праздно висящей за спиной гармошкой. Он стоял на углу нашей улицы. Когда я подошла и спросила, умеет ли он играть, он вздрогнул и замахал руками. Я умела. Умела петь, играть, и в свои пять лет была бойким аистёнком. Потом я отвела его в столовую, и впервые, развалясь на стуле, легально съела свой жалкий обед. Это был старый покалеченный аист. Своё родство с ним я ощутила, как вспышку, как взрыв всех своих внутренних клеточек. Я внезапно поняла, что смогу, наконец, освободиться от ужасов детдома и впереди у меня светится, переливаясь, широкая дорога. Началась волшебная, феерическая жизнь. Старый аист расправил плечи, встрепенулся, он тоже теперь был не один, у него появились мои глаза, причём не равнодушные, капустные, а жадные, выискивающие и замечающие малейшие хрусталики, необходимые для аистиного существования. Он звал меня Синичка, я его – дядя Дятел. Он жил верой в удачу, и иногда жизнь, за его беззаветную верность, кидала в ответ пригоршню того, что он называл счастьем. Она кинула ему меня. Долгие наши разговоры призваны были скорее разрушать, чем создавать, – разрушить барьер, тем самым, создавая единство. Первое, что меня волновало, не на войне ли он потерял зрение, а если на войне, то не встречал ли мою маму. Она 40

Проза • Виктория Жукова

была героиня, лётчица, её даже сам Сталин однажды вызвал в Кремль и наградил. Вот прямо так и сказал: «живите, Верочка, у меня, в Кремле. Вы самая героическая женщина нашей великой Родины, и я хочу, чтобы вы стали самым главным министром по самолётам». Мама гордо отказалась. Она сказала, что «пока подлый фашист будет топтать нашу святую землю – её место на фронте». Ну конечно, маму он знает. Кто же не знает Верочку-лётчицу… Её весь фронт знает. И как награждали помнит. Только вот Синичка, наверное, путает, не товарищ Сталин её награждал, а дедушка Калинин вместе с героем Будённым. А к Сталину её привели уже с наградой. Это по радио передавали, в сводках информбюро. Левитан ещё читал. Ещё он мне рассказывал, как потерял зрение. Оказывается, Дятел был самым главным разведчиком наших войск и работал в Германии, но это государственная тайна и никому, слышишь, никому нельзя её разглашать. Его послали убить Гитлера, и он почти добрался до фашистского логова, но в самый последний момент, не заметив натянутой веревки (их всегда натягивают, чтобы охрана слышала кто идет), упал и выругался по-русски. Сколько раз ещё в Москве его предупреждали, что ругаться по-русски нельзя, даже специальный курс преподавали как ругаться по-немецки, но оказывается, это так глубоко в человеке сидит, совершенно невозможно избавиться… Так вот, поймали, и сам Гитлер его допрашивал. Но он, Дятел, ни словечка не сказал. А потом он подошёл к Гитлеру и плюнул ему на камзол. Камзол дорогой, расшит золотом и самоцветами разными, конечно, ему до кафтана Сталина далеко, тот вообще весь золотой. Тут прибежала охрана, схватила его и повела в тюрьму. Его посадили в тёмную камеру – и он от темноты ослеп.

– Тогда, если ты разведчик, ты должен знать, как мамина фамилия, у неё, наверное, была секретная фамилия, поэтому 41

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

я её не знаю. На сумке от парашюта было написано неразборчиво. Специально так написали.

– Кто же из наших не знает фамилию твоей мамы? Она самая знаменитая была в военное время, кому надо было, те знали. Мне-то положено, я знал. Но сейчас не помню. Мне в темноте вместе с глазами и память повредило. Так они разговаривали вечерами в вагонах электричек, колеся по просторам Подмосковья. Потом пересаживались на паровоз и ехали в тепло, в Крым или в Таджикистан, поесть фруктов. Синичка росла, кочевая жизнь начала надоедать, ей захотелось друзей-ровесников, захотелось ходить в школу, читать книжки. Дятел тоже притомился. Всё труднее стало добиваться от него рассказов о его военных подвигах, всё чаще он предпочитал, улегшись под кустом, мурлыкать блатные, лагерные песни. Видимо заканчивался и его век. Синичка в такие минуты сидела рядом, не спуская с него глаз, и боялась даже представить, что она останется одна. Но судьба оказалась благосклонна к сироте. Нашлась добрая душа или просто баба истосковалась без крепкой мужской руки, нашлась аистиха, пригрела убогого с малюткой. Теперь вымытый Дятел, лёжа на чистой постели, командовал, покрикивая, на обретённую жену, а Дятлиха носилась мухой, торопясь исполнить его капризы. Выправили документы на Синичку, назвали её своей дочкой, но каждый раз, когда Дятел ёе звал дочей, он подмигивал, давая понять тайным знаком, что он помнит о Верочке-лётчице и не собирается присваивать себе её продолжение. Дятлиха не была посвящена в их тайну, но как человек деликатный, тонкий и нежный, только тихонько курлыкала и умильно щурилась, глядя на Синичку. Иногда принималась описывать Дятлу, как выглядит расцветающая Синичка, и тогда мечтательно глядя в потолок, и вытирая уголки глаз, тот начинал вслух мечтать о Синичкином прекрасном будущем. В восстановленной метрике ей записали имя, которое явилось камнем преткнове42

Проза • Виктория Жукова

ния в получении документов вообще. Это имя они придумали, путешествуя вдоль морского побережья. Синичка мечтала об имени Аврора. Но в своде правил этого имени не было и пришлось Дятлу греметь купленными на Тишинке медалями по разным кабинетам, прежде чем имя было вписано. Отныне Синичка стала Авророй и очень сердилась на Дятла, который по-прежнему иногда называл её Синичкой. Описание юности Авроры укладывается в несколько строк. Единственно, чем она отличалась от остальных – умела за себя постоять. И когда однажды она вынула из кармана фартучка острый нож и пошла, приподняв верхнюю губу в оскале на обидчицу, все разбежались и больше не старались её задеть. Аврора была прекрасна жеребячьей грацией, нежностью улыбки и ярким светом карих глаз. Ей, привыкшей петь в электричках, в шалманах, на ветру и морозе, не составляло труда в коридоре, во время перемены, когда чинные пары ходили, опустив головы, под неусыпным контролем строгих дежурных, со свистом пройтись колесом, а потом, не отрывая нахальных глаз от лица завуча, притоптывая выкрикнуть: А я не папина, а я не мамина Я на улице росла, меня курочка снесла. И это ещё было самое приличное в репертуаре Синички. Приходилось Дятлу опять надевать медали и, постукивая для большей убедительности палкой по ногам попадающихся в коридоре взрослых, появляться в директорском кабинете с глубоко оскорблённым выражением лица. Директриса терялась при виде горя ветерана, и Аврору восстанавливали. В 15 лет Аврора начала видеть вещие сны. Первый сон сбылся ещё до обеда. А приснился ей овраг в деревне, куда однажды занесла их судьба. В овраге лежали старые поваленные деревья и пламенели грибы. Утром, проснувшись в поту, Аврора твёрдо знала, что в четверти по географии ей поставят пару. Дятлиха пыталась её утешать, она не могла 43

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

постичь сложную связь между оврагом и двойкой в четверти.

– Ну как же, – горячилась Синичка, – как же ты не понимаешь? Это же очевидно. Смотри. Грибы – это учителя, поваленные деревья – конец четверти, а овраг – двойка. А то, что грибы такие яркие, тоже совершенно ясно, училка радуется, она ведь меня терпеть не может. Дятлиха в немом изумлении от разумности Синички, качала головой, совершенно не понимая, как из оврага вытекает двойка. Но, что интересно, двойка действительно появилась, и посрамлённая Дятлиха долго отпаивала мужа валерьянкой. Следующий сон не заставил себя долго ждать. И опять Дятлиха бегала по комнате, вздымая руки и утешая Дятла. Сон опять сбылся. На Синичку приёмные родители начали посматривать с опаской, справедливо полагая, что подобное качество не очень подходит пятнадцатилетней девочке. Потом был некоторый перерыв, а через полгода, как-то утром, угрюмая Синичка потребовала, чтобы Дятлиха сидела сегодня дома, потому что всю ночь Синичка таскалась по пустыне. А это означает, что у неё весь следующий месяц будет маята по милости Дятлихи. Та поломает ногу, и Синичка не пойдёт в столь желанный поход.

– Почему? Да потому, что там ещё саранча летала, а это точно к перелому, – чуть не плакала девочка. Дятлиха надула губы, и дождавшись, когда Синичка уйдёт в школу, отправилась в Царицыно, к сестре на огород. Уже подходя к станции с мешком картошки за плечами, Дятлиха споткнулась и сломала-таки ногу. Она отползла в сторону и сквозь слёзы наблюдала, как сбежавшаяся детвора и люди постарше, не обращая на неё внимания, растаскивали драгоценную картошку. Когда, несмотря на глубокую ночь, Дятлиха не появилась дома, Дятел забегал в ужасе по комнате, сшибая на пути всякие предметы. Синичка попросила его успокоиться, закрыла 44

Проза • Виктория Жукова

голову подушкой и попыталась заснуть. Через полчаса крепкого сна, она деловито поднялась, помогла одеться Дятлу, и повела его на вокзал, откуда отходили поезда в южном направлении. Как она и предполагала, Дятлиха лежала в крохотной избёнке сестры с загипсованной ногой. Виновато заглядывая ей в глаза и поглаживая руку, Дятлиха сокрушалась и каялась, что не послушала Синичку, поступила по-своему, и что отныне и навсегда слово Синички будет для неё законом. Справившись с домашними и завоевав авторитет среди дворовой шпаны, Синичка укрепила тылы и поняла, что теперь дорога в большой мир ей открыта. Но большой мир не торопился принять Синичку с распростёртыми объятиями. Он жил по собственным меркам и правилам, а всякие там с вещими снами его не очень-то и интересовали. Люди жили трудно и испытывать лишние волнения, возникающие даже от попытки предупредить эти волнения, никому не хотелось. Хотелось радости, покоя, в конце концов, пять лет войны не прошли бесследно. Ещё дети при слове папа оглядывались на дверь, а письмо в почтовом ящике вызывало такое волнение в семье погибших, что потом несколько ночей вдова рыдала в подушку. Тут ещё Карибский кризис накатил, и Синичка, поправляя сползающий синий берет с маленьким красным значком, старалась утешить рыдающих подруг.

– Ничего не произойдёт, никакой войны не будет, мы выживем, мне на днях сон приснился, как будто …

– Да отстань ты со своими снами, надоела, видишь, что происходит? Ты понимаешь? Мы так и останемся в девицах, так ничего женского и не узнаем. Как бухнет, от нас одна пыль останется, зачем тогда нас рожали? Это ты, дура подзаборная, детдомовка несчастная, небось со всеми переспала, тебе и помирать не страшно, а нам?

– Сейчас я тебя раньше бомбы урою, да и вас всех заодно, и тогда точно вы никогда ничего не узнаете, а потом пойду 45

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

и перетрахаю всех ваших чистеньких мальчиков. Или нет, оставлю вас в живых, а мальчиков уведу. Посмотрим, что вы запоёте, когда ни один урод вас больше не захочет. Так и помрёте в старых девах. Это я вам обещаю. Она ворвалась домой и повисла у Дятла на шее. Сквозь слёзы прорывалось: – Дружба, какая эта дружба, я этой дуре по секрету сказала, а она всем-всем… и ещё говорит, что я со всеми… убью, гадюку, и в школу больше не пойду.

– Это не выход, ты ведь на медаль идёшь, зачем же тебе из-за какой-то курицы себе жизнь-то ломать? Я тебе сто раз говорил, сны – это только для тебя, не пугай людей, не рассказывай, очень ты простодушная у нас выросла. Учись жить в мире взрослых, без бабских дружб этих. Настоящая дружба молчалива, не сентиментальна, суха. Зато, вот в такой момент как сейчас, друзья сплачиваются, а не пытаются друг друга предать. Вот смотри, мальчики твои дворовые уже несколько раз приходили, посидят, повздыхают и уходят. Волнуются. Иди лучше к ним, хоть и шпана, а среди них больше настоящих людей, чем в этой вашей знаменитой школе.

– Пап, а ты не боишься? – успокаиваясь, спросила Синичка.

– Ещё как боюсь. Знаешь, самое страшное не умереть, это раз и всё, самое тяжёлое жить в разрухе. Ведь что произойдет? Вылезут мародёры, нечего будет есть, пить, негде жить, помнишь, как мы ездили с тобой, что в России делалось? А будет ведь ещё хуже, я слышал, это как газовая атака, только дольше длится. Так что да, страшно, но это не повод подличать и убивать… так и запомни. Иди во двор, Юрка твой весь измучился Отыскав измученного Юрку, Синичка молча взяла его за руку и повела на чердак. Там, в молчании всё и произошло. А потом они лежали, обнявшись, и Синичка ещё больше боялась атомной бомбы, поскольку то, что произошло, не 46

Проза • Виктория Жукова

должно было, не имело права – вот так просто взять и закончиться. Часть вторая

А

врора, сидя на диване, врачевала свой синяк. Она слабой рукой макала ватку в холодную воду, слегка отжимала и прикладывала к вздувшемуся глазу. Голова болела, но еще сильнее – сердце. Нет, надо гнать в три шеи… Нельзя болезнь запускать, а то перейдёт в хроническую фазу – тогда не справиться. Зазвонил телефон. Родители хотели знать, придёт ли она сегодня. По традиции, существовавшей уже много лет, она приносила им раз в неделю всякой еды и маленькие подарочки. Постаревший Дятел сидел целыми днями в кресле у окна и смотрел на улицу. После операции он стал немного видеть и навёрстывал время, проведённое в темноте. У всех теперь были отдельные квартиры: у родителей съехали соседи, у Дятлихи умерла родственница, и после сложной комбинации обменов там поселили Аврору. На подходе было ещё несколько квартир, постаревшие родственники Аврору любили, и каждый надеялся правдами и неправдами оставить ей жильё. Аврора три раза побывала замужем и всякий раз перед разводом прибегала к родителям и рассказывала свои вещие сны. С последним мужем старики не нашли общего языка, он слыл учёным, неплохо зарабатывал, но был сух, надменен и совершенно не выносил Синичкиных фантазий. Ну, например, когда Аврора принималась взахлёб рассказывать, как около неё затормозила машина с Целиковской и та спросила, не учились ли они в одном классе. Затем она пригласила её поужинать в ресторан и подарила контрамарки на все свои спектакли. Муж сжимал кулаки и глухим голосом требовал 47

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

предъявить злополучные бумажки. Аврора рылась в сумке, и оказывалось, что она забыла их в ресторане. Муж неделю с ней не разговаривал в воспитательных целях, не лупить же её, в самом деле. Помирившись, они отправились в театр на Целиковскую, муж специально всё подстроил, и как же он был поражён, когда Аврора кинулась после спектакля за кулисы и потом долго плакала на плече актрисы. Ещё его замучили сны Авроры. Каждый свой вещий сон она пыталась вначале обсудить с ним, но муж только ярился. Не было у них гармонии, настолько не было, что простейший разговор, например, что в доме нет хлеба, перерастал в полемику о ведении хозяйства. И вообще, сколько можно всё это терпеть… Синичка не работает и только тратит его деньги, и ему вместо того, чтобы прийти с работы и отдохнуть, приходится выслушивать всякие глупости. Уф-ф-ф! Поэтому, быстренько просмотрев вещий сон и поплакав, Синичка опять обрела свободу. Разведясь с женой, бывший муж вздохнул с облегчением, навёл в своей квартире образцовый порядок, хирургическую чистоту, но в конце третьего месяца стал тосковать и томиться. Зима заканчивалась, а с нею и его железная решимость никогда больше не видеть эту наглую лгунью, эту идиотку, эту транжиру. Как оказалось, ему всё-таки не хватало Синичкиных бредней. И даже эти её так называемые вещие сны он тоже не прочь был бы с ней обсудить. Но поздно, поздно. У неугомонной Синички появился новый ухажёр. Поначалу она была очарована, околдована, заворожена его цветистой речью. Их разговор пенился и пьянил, как хорошее шампанское. «Вот оно, – думала Аврора, – поймала, наконец, счастье за хвост, теперь уж не выпущу из рук. Мы одной крови, – выстукивало её сердце, – ему так же претит эта земная суета, эта капустная мелочность, это чистоплюйство. Он парит так же высоко, как и я, ему не чуж48

Проза • Виктория Жукова

ды фантазии и соприкосновения с иными мирами. Он поймёт меня с моими вещими снами». Аврора, украсив квартиру цветами, зажгла свечи и тут поняла, что ей нечем угостить любимого, что у неё совершенно нет денег, чтобы купить вино и фрукты, баранину и лососину – всего того, что ей приснилось в очередном вещем сне, после которого она с ним и познакомилась. «Ничего, – подумала она, – вдруг он сам привезёт и вино, и фрукты, и прочую баранину…» Но сердце подсказывало – не привезёт. Она вспомнила его оценивающий взгляд и похолодела. Дальнейшее его поведение только подтвердило зародившуюся тревогу. Для него, озлобленного и разуверившегося, Аврора олицетворяла защиту и тюрьму одновременно. Из тюрьмы надо было бежать, и тут все способы хороши, за защиту же – держаться всеми когтями и зубами. Попытку перегрызть цепи и лишиться сразу всего он то отвергал, то пытался осуществить, и тогда бил её чем попало, а потом зацеловывал синяки и ссадины. Долги он оплатил, но где добыл денег, Авроре не признался. Синичка напряглась и начала выпутываться из капкана. Как назло, вещие сны перестали её тревожить, у неё это бывало от напряжения жизни, потом всё входило в привычную колею, и сны, отпихивая один другого, опять толпились у её изголовья. Нынче подушка оставалась сухой с однойединственной впадинкой от лёгкой головы. Одеяло тоже как застыло. Словом, ночью её ничто не беспокоило. Синичке, судя по всему, давалось время набраться сил. Шёл 1975 год, на работу, на которой платили бы нормальные деньги, её не брали, частные практики не приветствовались, да она ничего и не умела, оккультные занятия тоже были не в чести, а сидеть дома дальше стало невозможно, надо было платить за квартиру. Главное, старики очень тревожились. Дятлиха кряхтела, выкраивая из своей маленькой пенсии ещё и на Аврору. Дятел так и не смог внятно 49

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

рассказать, где он всю жизнь работал и где искать документы на оформление ему пенсии. От этих разговоров он, как истинный аист, бесконечно страдал, а Синичка, как столь же истинная его дочь, морщилась и сбегала из дома. В марте, когда веселилась капель, а воробьи сходили с ума от счастья, у них, на улице Новаторов в доме 38, открылась химчистка, и Аврору взяли туда приёмщицей. Улица эта в те времена была форменным концом света. Она была застроена только с одной стороны, на другой виднелись поля и перелески. На остановке спали волки, и на них лихие охотники устраивали облавы. Белки запрыгивали на кухню и гремели кастрюлями, а заскочившая как-то куница даже покусала Аврору. А уж синиц и ворон было не счесть. Кошки передвигались по двору только в случае острой необходимости, и то, выгибая к небу шипящую морду. Автобус ходил раз в час, а если возникала нужда выбраться в город, бежали до Ленинского проспекта, благо было под горку, поэтому открытие химчистки народ воспринял как резкий скачок цивилизации, дающий надежду на то, что и их когда-нибудь примут в лоно города. Пока восхищённые люди осторожно покачивали массивную стеклянную дверь, Синичка впрыгнула туда первой, да так и осталась, очаровав пожилую заведующую. Работы не было. Если кто и принесёт старое пальто, то долго интересуется, не испортит ли его химчистка, не будет ли дырок, а то знаете… Немногочисленные вещи увозились в цех, а Синичка с заведующей гоняли бесконечные чаи. Ещё у них полагалась по штату уборщица, но отчаянная Синичка захватила и эту должность, а заведующая, выписывая зарплату, каждый раз стенала, что, ох, посадят её, нагрянет ОБХСС и пойдёт она на старости лет на зону ватники шить. И так ярко она живописала жизнь на зоне, что поневоле закрадывалось подозрение – вряд ли понаслышке знает она тамошние порядки. Так вскоре и оказалось.

50

Проза • Виктория Жукова

Посидев тихонько несколько месяцев, она призналась, что мотала в Воркуте срок как матёрый цеховик, с конфискацией. Синичка почти не удивилась. Было в облике заведующей нечто, не проходящее с годами. Какая-то другая зоркость, как будто бы старуха видела действительность со стороны, причём не во втором, а в третьем измерении, паря высоко над землёй. И где обычный человек может разглядеть только следствие, её взору представали и причина, а главное – последствия. В её худых, жилистых руках со старческими веснушками и вневременными бриллиантами оказались однажды доллары, которые Синичка до этого никогда не видела. Не всё, оказывается, государство отняло у потрёпанной, но не сломленной орлицы. Остались растыканные по друзьям захоронки, счета в сбербанке, открытые на надёжных людей, остались связи, которые мадам не сдала, как ни выколачивали следователи. Люди это ценили и готовы были в любой момент оказать ей помощь. Но не было возможности эту помощь принять, оставалась она под неусыпным оком особого отдела. И хотя мерещилась им некая организованная структура, некий всероссийский спрут, под расстрельную статью шли лишь не связанные друг с другом одиночки, заполняющие собой бреши в законах. Отврачевав синяк, Синичка отправилась на работу. Бюллетень заведующая у неё не требовала, обходясь своими силами, но от раза к разу, от синяка к синяку взгляд её делался всё более дальнозорким и речь всё более отрывистой.

– Гони, – почти пролаяла она, цепко взглянув на жёлтое запудренное пятно, – привыкнет, не успокоится. И ты привыкнешь, моя дорогая. Будешь озабочена только тем, как подобрать тональную пудру. Впрочем, если хочешь, я подарю тебе набор, недавно из «Власты» принесли, но тогда ты станешь мне неинтересна. Синичка угрюмо зыркнула в сторону старухи, впрочем, чего там, её звали Эсфирь Лазаревна. Дела прошлые, можно, 51

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

наконец, и написать. Это была великая старуха, и её жизнь ещё будет увековечена, если не в памятниках и балладах, то в мемуарах и романах.

– Ну, и что Вы предлагаете? Я ему намекала, а он даже ухом не ведёт. Как же мне до его сведения-то это довести? Записками? Телеграммами? Может, подсыпать в чай чего? Что-то я кураж потеряла, раньше шла на драку, даже азарт какой-то был. Мне бы дипломатию применить, а как, не придумаю. Я уж и баб ему подсовывала, не соблазнился. А ведь какая к нему любовь-то была, вот, думаю, нашла. Мне папа говорит, подожди, не приближай. Хвостом метёт – так манера у него такая. А ты вспомни, ни одной нормальной истории он тебе так и не рассказал… Сейчас вспоминаю – точно, ни одной. Даже последний муж, уж на что капуста-капустой, а пытался что-то из себя выдавить. А у этого… агитационный период кончился – как шину спустили, молчит, угрюмый, совсем не аист. Эсфирь, внимательно слушающая, захохотала: – Интересно, а я тогда кто?

– Вы – орлица, – почтительно произнесла Аврора.

– Как орден мне навесила, приятно. Ладно, подумаю. Ты мне нужна. Задумала я тут одно дело, чистые деньги, правда, совсем небольшие, зато стабильные. Но пока у тебя голова синяками забита, нечего даже и начинать. Иди в травмпункт, пусть справку выдадут. Не бойся, победим мы его. Через три синяка и четыре справки мужик почёл за лучшее исчезнуть. Утянул он у безалаберной Синички единственную её драгоценность – школьную золотую медаль, которой та очень гордилась, и заодно всякие глупости, оставшиеся от тётки: печатки, ломаные серебряные ложки, вазочки, шкатулочки, этого жалко не было, только медаль.

– Зачем ему весь этот хлам? – удивлялась Синичка.

– Продаст – либо барыгам, либо в комок снесёт, любителей много, купят. – равнодушно отвечала Эсфирь. – Ушёл – это 52

Проза • Виктория Жукова

хорошо. Напрягаться не придётся. Что же, теперь и о делах подумать можно. Надеюсь, он не вернётся. Заготовь заявление по горячим следам. Это на случай, если глаза бесстыжие его обратно приведут. Поезжай, обрадуй стариков. Поговорим завтра. Теперь, когда Синичка зарабатывала сама, она наконец начала понимать цену деньгам. Но от этого её подарки не делались дешевле и хуже, просто она перестала покупать ненужные вещи. Пока она в кухне выгружала сумку и её обцеловывала Дятлиха, подошедший Дятел деловито погладил Синичку по голове сухонькой ручкой и потянул в комнату. Ни слова не говоря, он протянул ей простой казённый конверт и тихо заплакал. В нём на четвертушке бумаги, заштампованной фиолетовыми печатями, было написано, что он, Павел Иванович Буров, год рождения 1917, находившийся в лагере… неразборчиво… с 1937 по 1946 годы, реабилитирован за отсутствием состава преступления.

– Что? Страна нашла наконец своего героя? – зло засмеялась Синичка. – Почему ты раньше-то мне ничего не рассказывал? Не доверял? Она скомкала письмо и швырнула его на пол. Дятел в ужасе кинулся его подбирать. Подхватив шуршащий комок, он высунулся из-под стола и прошелестел: – Ты что, доча, это же пенсия… может, дадут! Синичка опустилась на пол, обняла отца и в голос зарыдала. Она оплакивала своих несостоявшихся родителей, детский дом, скитания по голодной стране, свои песни в замороженных электричках, испоганенную жизнь Дятла и беззаветную верность Дятлихи. Отплакавшись, они долго сидели обнявшись, и Синичка тогда поклялась себе, что отныне жизнь её любимых должна быть безоблачной и счастливой, и она за это в ответе. Утром, примчавшись на работу, она вошла в кабинет и устало произнесла: 53

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Рассказывайте, Эсфирь Лазаревна. Деньги нужны. Отца хочу в хороший санаторий отправить. Сильно ослабел он в последнее время.

– Идея простая – пункт проката. – не заставила себя ждать Эсфирь. – Торговать нам не дают, придётся воспользоваться чужими вещами. Если умненько себя поведём – всё будет в порядке. Сейчас у людей появились деньги, но нет одежды. Вот мы и начнём восполнять дефицит. Для начала будем пользоваться центральным пунктом, а наберём надёжную клиентуру – начнём сами крутиться. Прокат – десятка в день, залог – пятьдесят. Деньги небольшие, но при хорошей организации – в накладе не останемся. Всё. За работу. Эсфирь села за телефон, и вскоре Синичке пришлось ехать обмерять клиентку. На центральном пункте было где развернуться. Платья – на любой вкус и размер. Ещё Эсфирь закупила во «Власте» бижутерию, и они стали сдавать её в аренду вместе с платьями и шубами. Так что, когда клиент получал назад свою одежду, она успевала побывать ещё в двух-трёх руках. Деньги посыпались, как огненный дождь. Особенно привечались барышни на выданье. Они должны были особенно часто менять туалеты, чтобы поразить женихов, а главное, их родителей, создавая впечатление богатых невест. Вскоре начали приносить свои надоевшие платья и их клиентки из пункта проката. К этому времени они наняли старую алкоголичку, тётю Паню, в прошлом знаменитую портниху, заперли её в квартире, обложили французскими журналами и закодировали. Через месяц Синичка сдавала в свою химчистку французские туалеты, сшитые на старой зингеровской машинке. И тут к ним повалила вся Москва. Большой, консерватория, жёны важных чиновников – все пользовались их услугами. Путём подкупа и интриг получили подвальчик на Кузнецком, напротив Дома моделей, и дело приняло просто вселенский оборот. Ни в одном вещем сне с Синичкой ничего подоб54

Проза • Виктория Жукова

ного не происходило. Она похудела, помолодела, а поскольку проблем с посещением премьер у неё не было и одевалась она прекрасно, вдруг оказалось, что Синичку негласно выбрали женщиной года. Она выступила на Голубом огоньке и начала мелькать на официальных приёмах в Кремлевском дворце. Эсфирь смотрела на скачущую Синичку настороженно и озабоченно, делая попытки с ней поговорить. Но каждый раз её что-то отвлекало, и несостоявшийся разговор тяжёлым облаком висел в воздухе. Отца официально признали потерпевшим, и, благодаря хлопотам Синички, ему вернули имущество вместе с родительской квартирой, откуда Дятел в своё время и пошёл мотать срока. Скоро Синичка уже перевозила стариков в огромную мрачную четырёхкомнатную квартиру в Доме на набережной. Вся мебель в ней была с инвентарными бирками, и Дятлиха, чертыхаясь, два дня их отдирала. Когда всё отмыли от пыли и выветрили память о непрошеных квартирантах, настало время Дятла бродить по комнатам и шептать нежные слова, трогая шкаф или диван. Он возвратился из путешествия длиною в жизнь, и был благодарен судьбе, что та позволила ему упокоиться в доме, помнящем родителей и брата, ждущих теперь его у тех ворот, куда живым вход заказан. Он, не шевелясь, сидел у окна бывшей детской и смотрел на реку. Наконец-то Дятел был совершенно счастлив. Перевезя родителей и устроив их на новом месте, Синичка опять сподобилась увидеть сон. Утром, чуть рассвело, она уже сидела в кабинете Эсфири и бездумно точила карандаши. Наконец зашуршал замок, потом дверь дёрнули, и удивлённая хозяйка предстала на пороге.

– Ты что в такую рань? На тебя это совершенно не похоже. Случилось что? Выкладывай. Я тебя никогда здесь не видела раньше одиннадцати.

– Не в том дело, собственно, и в этом тоже, – совершенно запуталась Синичка, – помните, я Вам рассказывала, что 55

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

периодически вижу сны, которые сбываются? Так вот, вчера – опять. Я не буду Вам сон пересказывать, прошу только, будьте осторожны. Нас собираются арестовать. Я думаю, сегодня в три к нам пожалуют. Эсфирь побледнела и опустилась на стул. Коротко глянув на Синичку, она подошла к телефону и набрала номер. На том конце трубку взяли мгновенно.

– Пришли адвоката немедленно. Потом, потом. Нет времени. Да, есть источники. Передай кому нужно, наверняка слушают. Началось. Эсфирь положила трубку и внимательно посмотрела на Синичку.

– Не волнуйся, если даже тревога ложная, подготовиться не помешает, уж больно мы скакаше и плясаше в последнее время. За нами следят? Или уверены, что не убежим?

– Слежки нет, я бы заметила. Я всегда в себя долго прихожу после таких снов, вокруг меня как электрический кокон образуется. Всё знаю, всё вижу. Сейчас чисто.

– Надо подумать, как обезопасить себя. У нас на сегодняшний день в обороте около 20 платьев, остальные у меня дома. Так. Тётю Паню вывозим. Сажаем на поезд и отправляем в Крым. В отпуск. Клиенток обзваниваем и предупреждаем, что мы тоже уезжаем на два месяца. Да, Аврора, если что – я ничего не знала, мне садиться никак нельзя. Не выпустят. Инициатива твоя, вещи тоже твои. Ты у меня в долг взяла, пиши быстро расписку. Я… такая-то, взяла у такой-то, ну, и т.д. На мне адвокаты, передачи, твои родители. Деньги адвокат пристроит в надёжное место. Через год, если что, будем праздновать твоё возвращение. К часу все было сделано – уничтожено, спрятано. К трём часам пришёл, отдуваясь, адвокат. А ровно в три под окнами с визгом тормознули две машины, и несколько вооружённых людей пинком уже распахивали дверь приёмной. Их взорам предстала вполне мирная 56

Проза • Виктория Жукова

картина. Две женщины и один пожилой, грузный мужчина пили чай. Посмотрев с удивлением на непрошеных гостей, адвокат попросил их предъявить удостоверения и ордер на обыск. Эсфирь опустила глаза и прикрыла рукой ухмыляющийся рот. Синичка, присутствовавшая впервые при действии милиции, вытаращила глаза. И не будь у милиционеров такой досады на сорвавшееся дело, они бы по достоинству оценили открывшуюся им картину… Арестовали их для порядка, но адвокат не даром получал у Эсфири хорошие деньги: всё урегулировал, всё устроил. Единственно, пришлось покинуть насиженное место. Назначили в химчистку правильных людей, её также открывали в 8 и закрывали в 6, но праздничность этого места пропала, и стало опять тускло и серо. Листики календаря летят с тихим шелестом, вот и март миновал. Платья Синичка распродала, и хоть уволили её из химчистки, с Эсфирью она не рассталась. Как и родители, хорошие учителя – товар штучный, раздаёт их всевышний экономно. Кому повезёт – и родители хорошие достанутся, и учителя, зато другой останется обделённым, приходится ему свою жизнь сиротой куковать, не прямо-таки сиротой, а Сиротой. И если он аист, то ещё ничего, пригреет кто-нибудь, а не дай Бог, окажется капустным человеком – тогда плохо. Ни приспособиться, ни приклеиться со своей железобетонной логикой, одна надежда – сам образуется, выплывет и даже, может, учёным станет, глядишь, и стоит профессор на кафедре, не понимая подчас, зачем туда забрался. Истратил он свою силу на ученье, и ниточка, связывающая его с людьми, при этом совсем истончилась. Так и сидит в своих научных испарениях, отгородившись от людей, постепенно забывая, зачем сдалась ему эта самая наука. Аистолюди в науках не сильны, их фантазии направлены в гуманитарные эмпиреи, там они добиваются небывалых успехов, там же они и складывают головы, не выполнив очередного завирального 57

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

проекта. О деньгах они вспоминают редко, только когда быт начинает разрушать их крепко построенные замки и челядь с домашними начинает роптать, не выдерживая текущей крыши или сломанной канализации. Орлица Эсфирь, прикипев к Синичке, дозированно снабжала её деньгами, оберегая и охраняя в основном её родителей. Она понимала, что рассчитывать на Синичку, как на добытчицу, нечего, но, как партнёр – та умна и надёжна. Её правильное понимание основывалось на ясном видении птичьей жизни Авроры. Время играло против той и уже перешагнуло границу, где происходят накопления. Не привыкшая зарабатывать, она сопротивлялась как могла – тратить было нечего. В один из моментов отчаяния, отогреваясь в лучах родительской любви и мудрости, спросила у отца, как можно выбраться из этой пучины.

– Душа безмерна, – говорил отец, – погрузившись туда, ты найдёшь такие горизонты и такие просторы, которых в этом тёмном, дымном городе никогда не увидишь. Ты можешь, например, посетить острова в античной Греции. Попробуй, погуляй по горам, кого только ты там не повстречаешь; фавны будут соревноваться с кентаврами, а вокруг маленькие амурчики целиться своими любвеносными стрелами в нимф, за углом – крестьянин угостит тебя терпким вином, и над всем этим будет полыхать закат, и Посейдон уже выйдет из моря, чтобы поймать огненный шар. А если ты захочешь посетить Иудею, ты сможешь встретить на дороге, идущей в Галилею, Христа: поговорить с Магдалиной, а то и пойти с ними, и молоденький Иоан будет искоса на тебя посматривать, не решаясь заговорить. А потом, после всего, ты тоже Его не узнаешь в саду, и будешь думать, что это садовник. Или, может, ты захочешь оказаться среди воинов Колумба или среди подруг Клеопатры – тебе всё подвластно. Смотри, наслаждайся, путешествуй, но всегда возвращайся в срок, иначе можешь заблудиться в этих бескрайних просторах. Ты сама решаешь, 58

Проза • Виктория Жукова

куда и с кем отправишься сегодня, ты свободна от физических и временных границ, ты почти Бог, ты сама создаешь эти миры, и тебе наплевать, что они не совсем исторически верны, тебе не перед кем отчитываться. Ты можешь затевать великие битвы и выигрывать их, можешь начать переделывать мир по своему разумению. Ты сама себе турист и сама себе турфирма. Вот сколько всего я тебе наговорил, моя девочка. Сколько раз я в отчаянии хотел наложить на себя руки в лагере, потом поброжу по Капитолийскому холму, выпью чаю с Президентом – и вроде улеглось. У тебя, надеюсь, не такая безвыходная ситуация? Ну, тогда живи и получай удовольствие. После таких бесед Синичка успокаивалась на какое-то время. Сны перестали посещать Синичку. Она устроилась работать в научно-исследовательский институт. Надо было вовремя приходить на работу, обедать в отведённые часы, мизерную зарплату тратить на то же, на что её тратили миллионы других работающих женщин. Вечерами она сидела у Эсфири и молчала, глядя в стену. Эсфирь только вздыхала. Она понимала, как трудно живётся Синичке с её необузданной фантазией. Но помочь ничем не могла. Тюрьма оказалась от Эсфири так близко, что при последнем обыске, хоть и окончилось всё благополучно, она снова опалила её своим смердящим дыханием. От аферы с химчисткой оставались деньги, можно даже было позволить себе съездить в Юрмалу и походить там по ресторанам. Или на пыльном Кавказе тряхнуть стариной, завести молоденького любовника. Можно было начать посещать тайные игровые салоны, появляющиеся в Москве. Но ничего из названного уже не могло порадовать Синичку. Ей, познавшей большие деньги и большой риск, трудно было влачить растительное существование. Гайки всё подкручивались, и душа, не желавшая себе изменять, постоянно боролась с разумом, призывавшим к смирению.

59

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Синичка всё больше каменела. Когда к ней обращались, она долго выбиралась из своих полян, поднимала больные глаза и голосом, постепенно отвыкающим от речи, давала понять, что готова к разговору. Однажды Эсфирь шепнула ей, что уезжает и очень надеется, что Синичка поедет с ней: – Документы мы выправим, сделаем тебя, кем нужно, собирайся. Челюсти почему-то не разжались, в горле возник спазм, так что Синичка предпочла промолчать. Родителям она решила ничего не говорить и тихонько проводила Эсфирь в Шереметьево. А потом к ней опять начал захаживать её Последний, он её жалел и пытался встряхнуть, расспрашивая о снах. Синичка смотрела в окно на огромный портрет генсека и молчала. Говорить не хотелось. Последний, будучи известным учёным, ездил на служебной машине, и пока он пил с Синичкой чай, машина со скучающим шофёром ждала его во дворе. Как-то Синичка собралась в магазин и с трудом дождавшись, когда профессор допьёт свой чай и наденет в прихожей калоши, вышла проводить его до машины. Заглянув в салон, она вдруг поняла, что пропала. Шофёр был аистом, причем настоящим, с прищуренными глазами, смотрящими вдаль. Синичка подобралась, тряхнула поредевшими кудрями и пошла гоголем, делая тайные призывные знаки. Период ухаживания прошёл сравнительно гладко, было рассказано столько историй, так с обеих сторон наврано, столько выпито и проиграно Дятлихе в карты, что родители не выдержали и благословили молодых. Шофёром он, по его признанию, был липовым. А так он ОБХССник, который должен следить за Синичкой и вступить с ней в контакт, чтобы та никуда не делась, а потом завербовать её для ответственной работы за рубежом. Разоблачённый с 60

Проза • Виктория Жукова

криками и проклятиями, он тут же сообщил, что ОБХССником не является, а является сводным братом Иранского шейха от проданной русской рабыни и заброшен в Россию разведать нефтяные месторождения. Синичка в свою очередь шёпотом рассказала ему, что обладает великим даром предсказания и что о знакомстве с ним знала задолго, со времён своей юности, и по поводу самой встречи Синичка недавно видела вещий сон. Он потребовал немедленно пересказать этот сон и нашёл в нём неучтённые Синичкой детали о двух детях и великой удаче в их совместной жизни. На том и успокоились. Пока же, невероятно похорошевшая Синичка, радостно бегала в свой институт, новоявленный муж, исключительно в целях конспирации, продолжал работать шофёром у её Последнего, теперь уже Предпоследнего. Отец как-то признался, что создал целую теорию о том, как аисты и капустные люди в конце жизни приобретают схожие черты, позволяющие им ужиться друг с другом. Ему это было бы неприятно, и он очень тревожился за судьбу Синички. Но теперь он посрамлён и очень этому рад. Надеется, что Эсфирь тоже обрадуется. Тем более, что она им недавно звонила и намекала, что затеяла новое, грандиозное дело. Синичка среагировала вяло, она уже поглядывала в облака, а бледный от страха муж носился по магазинам, покупая пелёнки и соски. Москва, 2004 год

61

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ЕЛЕНА КОЛТУНОВА Елена Колтунова родилась в Одессе. Окончила физико-математический факультет Одесского государственного университета. Преподавала физику и высшую математику в ВУЗе. Перейдя на литературную работу, печаталась в газетах, проводила журналистские расследования. Член Национального союза журналистов Украины и Национального союза Театральных деятелей Украины. Имеет медаль «За журналiстську гiднiсть» и «Почётный знак» НСЖУ. Лауреат литературных конкурсов. С 2013 года живёт в Берлине, где публикуется во многих изданиях различных органов печати. ЭТО СЛУЧИЛОСЬ ОДНАЖДЫ ЛЕТОМ

С

транно, но когда я припоминаю какие-нибудь истории, связанные с Одесской киностудией художественных фильмов, то оказывается, что все эти истории происходили в разгар лета какого-нибудь года. Можно подумать, что зимой Студия не работала, фильмы не снимались. Но это ведь не так. Скорее всего, лето раскрепощает людей, толкает их на поступки, которые им зимой и в голову бы не пришли. Ну, например, не стали бы мой отец, кинодраматург Григорий КОЛТУНОВ и режиссер Виктор ЖИЛИН заключать пари, за результатом которого с небескорыстным интересом следила вся Киностудия.

62

Проза • Елена Колтунова

ЖАРКОЕ ЛЕТО 56-ГО

В

то лето Виктор Жилин ставил на Одесской киностудии свой ставший впоследствии популярным фильм «МОЯ ДОЧЬ». Этим же летом отец стал, наконец, полноправным владельцем своей «Победы». До этого момента, с января 1954 года, «Победой» на паритетных началах владели он и его друг – кинооператор Леонид Кан, «скинувшиеся» на покупку машины по 8 тысяч рублей. В конце концов, им эта история надоела, тем более что Кан постоянно проживал в Москве, а отец в Одессе. Отец отдал Леониду причитающиеся ему за половину автомобиля деньги, и тот купил себе трофейный «Опель». Точно такой же «Опель» был у Жилина. Когда папа на своей «Победе» приехал на киностудию и похвастал тем, что машина теперь до последней гайки принадлежит только ему, а Лёня ездит на подержанном «Опеле», Жилин заявил, что отец прогадал, потому что самый старый «Опель» лучше любой даже новой «Победы». И, мол, он, Жилин, свой «Опель» никогда ни на какую «Победу» не променяет. Завязался спор, каждая сторона отстаивала достоинства своей машины. Зашла речь и о маневренности.

– Да ваша «Победа» никогда в жизни не развернётся там, где развернётся мой «Опель»! Пока спор носил теоретический характер, собравшиеся вокруг спорщиков студийцы, время от времени вставлявшие в диспут свои «пять копеек», делали это довольно вяло. Машин, практически, больше ни у кого в те годы не было, так что реакция на спор была отстранённая. Но, когда речь зашла об испытании, народ потребовал заключить пари, призовым фондом которого должен был стать ящик шампанского. И пари было заключено.

63

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

В студийном парке выбрали на одной из аллей подходящее место, и испытания начались. Первым стартовал Жилин на своём «Опеле». Он на небольшой скорости мягко провёл разворот, доехал до конца аллеи, повернул назад, и ещё раз на большей уже скорости продемонстрировал достоинства своего автомобиля и свой шофёрский талант. Затем стартовал отец. Он с лёгкостью проделал то же самое и даже на больших скоростях.

– Всё, Виктор, тащи шампанское! – загалдел мучимый жаждой народ.

– Да, нет, ребята, это не в счёт. Здесь и телега развернётся. Вот на Приморском бульваре есть местечко! Вот там пусть попробует развернуться. Народ помчался на бульвар. Желающих видеть состязание, набралось столько, что забитыми под завязку оказались не только обе машины спорщиков, но и прихваченный в ажиотаже, в качестве транспортного средства, тонваген.* Как-то эту историю мы вспоминали с известным тонмейстером** Игорем Вигдорчиком, ленинградцем, работавшим в те годы на Одесской киностудии (позже на Ленфильме именно он озвучивал все картины Иосифа Хейфица и фильмы других крупных режиссёров). К сожалению, мы не смогли вспомнить, какое именно место на знаменитом одесском Приморском бульваре послужило испытательным полигоном. Вспомнили лишь, что это происходило вблизи Думской площади, где бордюр и что-то выгораживавшая цепочка камней создавали необходимые условия для решения спора, и что задача, действительно, была непростой, слишком мал был радиус разворота. Поэтому было решено ужесточить условия пари. Ящик шампанского сочли мизерной ставкой. На кон были поставлены машины – отцовская «Победа» против Жилинского «Опеля». На этот раз первым стартовал отец. О том, чтобы дать скорость, не могло быть и речи. Медленно, аккуратно отец 64

Проза • Елена Колтунова

заставил машину развернуться чуть ли не на месте, не задев бордюрного камня. Настала очередь Жилина. После успеха отца он явно нервничал. И то ли нервы подвели, то ли не такой уж он был ас, а может, виноват был «Опель», но только чистенько развернуться Жилину не удалось. Правым колесом он выскочил на бордюр. Компания, молча, расселась по машинам и отправилась обратно на киностудию. На киностудии, так же молча, вышли из машин и замерли в напряжённом ожидании. Жилин вышел последним. Бледный, как полотно, он подошёл к отцу и протянул ему ключи от «Опеля».

– Ладно, – сказал отец, – это была шутка.

– А я говорю, берите ключи! – закричал Жилин срывающимся голосом. – Пари есть пари.

– Кто победитель, я? Значит, я имею право смягчить условия пари.

– Ну, тогда пусть тащит шампанское! – заинтересованно завопили свидетели.

– Пусть Виктор вылезет на крышу своего «Опеля» и трижды крикнет: «Я чудак, я чудак, я чудак!» (вообще-то предложенное отцом короткое слово было одесским синонимом слову чудак и даже ловко рифмовалось с ним) – Нет, пусть гонит шампанское! – заорал жаждущий народ. – Он и за первое пари ещё не рассчитался. Жилин, молча, направился в студийный буфет, молча, принёс и поставил ящик шампанского, также молча, забрался на крышу своего «Опеля», с неподдельным чувством выкрикнул трижды предложенную фразу, сел в машину и укатил. Шампанское распили без него. * **

Автомобиль, оснащённый средствами звукозаписи Звукооператор 65

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ЖАРКОЕ ЛЕТО 78-ГО

В

это лето на Одесской киностудии Георгий ЮНГВАЛЬДХИЛЬКЕВИЧ ставил своих «Мушкетёров». Только недавно Михаил Боярский и Вениамин Смехов, в какой-то из телепередач вспоминали это славное время – дружбу, сблизившую трёх мушкетеров и одного гвардейца, количество выпитого молдавского и шабского вина и… успех, которым они пользовались у особ женского пола. Одесские мальчишки тоже были в восторге от того, что именно здесь, в Одессе, обрели плоть и кровь Атос, Портос, Арамис и Д‘Артаньян. Когда шёл монтаж фильма, каждый вырезанный и выброшенный в корзину кадрик ценился на вес золота. Он тут же подбирался ребятами, подрабатывавшими на киностудии, и продавался за её пределами. В звукоцехе работал тогда некто Димка М. Этот 16-17-летний парнишка тоже охотился за популярными кадриками, продажа которых сулила прибыль. Однажды поздним вечером ему удалось незамеченным добраться до коробок с уже смонтированным фильмом и вырезать из него два или три десятка кадров. На следующий день предстояло сведение видеоряда с саундтреком. Работа была срочная, фильм надо было везти в Москву. И тут обнаружилось, что лента испорчена, сведение не получалось. Юнгвальд-Хилькевич пришёл в ярость и отчаяние. Довольно быстро был вычислен виновник порчи. Как ни пытались коллеги успокоить режиссёра, как ни хватали его за руки, ни оттаскивали его от великовозрастного обалдуя, Димка был жестоко избит. Родители Димки подали на режиссёра в суд. Было заведено уголовное дело. Судья явно сочувствовал режиссёру, поэтому решение о наказании было какое-то формальное. Кадры, конечно, пропали безвозвратно. И те, кто в курсе дела, при внимательном просмотре фильма сразу отмечают покалеченные места. То актёр где-то заикнётся, то Миледи, отравив госпожу Буанасье, как-то уж очень рез66

Проза • Елена Колтунова

во выскакивает из окна. А впрочем, любимый фильм нужно смотреть, не обращая внимания на такие мелочи. ЖАРКОЕ ЛЕТО 85-ГО

Ф

ильм «ИСКУШЕНИЕ ДОН ЖУАНА» ставил на Одесской киностудии Василий Левин – режиссёр, которому зрители были обязаны такими прекрасными фильмами, как «Повесть о первой любви», «Здравствуйте, доктор», «Последнее дело комиссара Берлаха», «Капитан Немо» и др… Сценарий фильма был создан моим отцом Григорием Колтуновым по драме Леси Украинки. Отец в то лето очень болел, ставился диагноз «ползучий инфаркт» (так, по крайней мере, его называла районный кардиолог). Пришлось отцу лежать больше месяца. А у Василия Николаевича чтото не ладилось. Когда почти половина фильма была уже снята, худсовет, забраковав отснятый материал, принял решение прекратить производство картины. И тогда отец, забыв про сердце, помчался спасать фильм. Ситуация была сложная. Очень поджимали сроки. Отец ежедневно в 7 часов утра уезжал на съёмочную площадку, возвращался за полночь. Чтото им было переснято заново. Изменены грим и причёска Донны Анны – она сразу стала моложе и привлекательнее. Был найден актёр, переозвучивший Ивара Калнинша в одной из двух его ролей (актёр играл и Дон Жуана, и Командора). Отец, в своё время окончивший консерваторию, нашёл музыкальное решение фильма. Вся вторая половина картины была, фактически, поставлена отцом. Таким образом, Колтунов и Левин стали сорежиссёрами. И тут встал вопрос о титрах. Чьё имя ставить первым, чьё – вторым. Казалось бы, проще всего – по алфавиту: Колтунов, Левин. Но Василий Николаевич не соглашался, он начинал фильм, и в таком расположении фамилий ему виделся намёк на то, что его хотели отстранить от съёмок. Отец же 67

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

был против того, чтобы фамилия Левин стояла первой. Когда фамилии пишутся не в алфавитном порядке, напрашивается мысль, что тот, кто поставлен вторым, и есть второй, если не просто примазавшийся. А ведь отец не просто спас картину, он вложил в неё огромный творческий и физический труд. Тогда Говорухин предложил гениальное решение проблемы. В титрах фамилии обоих режиссёров расположены по диагонали. В верхнем правом углу экрана значится имя отца – Григорий Колтунов, в нижнем левом углу – Василий Левин. Хитрость в том, что хотя имя отца расположено выше, но имя Левина – левее. А в европейском написании всё читается слева направо и сверху вниз. Так что правый верхний угол оказывался равнозначным нижнему левому. Когда было принято такое соломоново решение, страсти поутихли, да и летняя жара к этому времени спала. ЖАРКОЕ ЛЕТО 43-го

В

спомнилась мне ещё одна, если можно так выразиться, «киностудийная» история. Правда, случилась она не на Одесской киностудии, а на Тбилисской, и не в мирное послевоенное время, а как раз в самый разгар войны, точнее в её переломный момент, летом 1943 года. Но, как мне кажется, по курьёзности она просто просится в эффектный финал. В феврале-марте 1943-го отец с бригадой военных кинооператоров снимал хроникально-документальный фильм по следам Сталинградской битвы. Фильм монтировался на Тбилисской киностудии, на которой отец служил во время войны. Летом, работая над монтажом отснятого материала и, как скупец, дрожа над каждым отснятым миллиметром плёнки, отец задумал создать фильм-памфлет «Когда Геббельс не врёт», использовав некоторые кадры кинохроники. Фильм по его замыслу должен был строиться на том, чтобы любое высказывание Геббельса «подтверждалось» этими кадрами.

68

Проза • Елена Колтунова

Например, главный пропагандист Гитлера заявляет: «Советские дети встречают немецких солдат радостным хороводом». И на этих словах возникают кадры полуразрушенного знаменитого Сталинградского фонтана, окружённого хороводом… гипсовых детей. Однажды, когда отец в монтажной просматривал кадры хроники, которые могли бы ему пригодиться для осуществления замысла, его попросили зайти в дирекцию – у руководства студии к нему большая просьба. Отца просили срочно заменить на просмотре трофейного американского фильма внезапно заболевшего синхронного переводчика с английского языка. Тут надо сказать, что время от времени на киностудии демонстрировали трофейные фильмы. Отец часто брал меня с собой на эти просмотры. Мне запомнились такие американские ленты, как «Юнион Пасифик», «Это случилось однажды ночью», «Тётка Чарлея» и, конечно же, «Дилижанс» Форда. Посмотрела я и два замечательных английских фильма: фантастически роскошный «Багдадский вор» Корды и уморительную комедию «Джордж из Динки-джаза», куплеты из которой после того, как фильм попал в СССР в прокат, в вольном переводе на русский язык распевала вся страна. Помню их по сей день. Подарил мне дед портянку, А сам её три года не стирал – Вода ведь грязь не смоет, А мыло денег стоит, А деньги в наше время капитал. Однажды к нам забрались воры. Никто из них опасности не ждал. С портянкою столкнулись И сразу задохнулись. Наутро я их трупы убирал.

69

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Подарил мне дед рубашку, А сам её три года не стирал. А в этой-то рубашке Да завелись букашки, И я ногами их топтал. Однажды к нам забрались воры, Никто из них опасности не ждал. Как тронули рубашку, На них бегом букашки. Наутро я их трупы убирал. Надо уточнить, что последние два фильма были не трофейными. Картину «Багдадский вор» в знак симпатии подарил Советскому союзу её автор Александр Корда, а «Джордж из Динки-джаза», был передан по Ленд-лизу. Попадались и немецкие фильмы, но ни в какое сравнение с вышеназванными, большинство из которых было увенчано высшими кинематографическими наградами, они не шли. Фильмы, как было сказано, демонстрировались под синхронный перевод. Отца попросили переводить дважды оскароносный фильм американского режиссёра Уильяма Уайлера «Иезавель» с гениальной Бетт Девис и Генри Фонда в главных ролях.

– Но я не знаю английского. Кому пришло в голову, что я могу переводить фильм?

– Мне пришло, батоно, мне пришло. Вовремя пришло, гостей на просмотр ждём, вот-вот приедут. Батоно, не отказывайся, мамой прошу, ты же на английском говоришь лучше, чем я на русском. Сам слышал. – взмолился главный редактор студии.

– Что слышал, где ты слышал?!

– Как где? Почему говоришь где? Здесь слышал, – он обвёл рукой приёмную директора, в которой проходил разговор.

70

Проза • Елена Колтунова

– Ты по-английски с этим говорил, с другом твоим, Зискиндом, с Яшей. Отец всё понял и расхохотался. Яков Зискинд – драматург и сценарист, эвакуировался вместе с нами из Одессы. Его так же, как моего отца, коробило то, что даже грузинская интеллигенция, свободно владеющая русским, считала возможным при них говорить по-грузински. Поэтому однажды на студии отец и Зискинд, которым надоело пребывать в роли статистов в обществе бесцеремонно беседующих при них на своём языке коллег, демонстративно заговорили на идиш, которым, кстати, дома не пользовались (это был конспиративный язык моих бабушек и дедушек, надеющихся, что я не пойму, о чем они говорят). Грузины опешили. Урок, к сожалению, им в прок не пошёл, но случай запомнили.

– Слушай, дорогой, зачем смеёшься? Когда мы тогда спросили, на каком языке беседуете, ты же сам сказал, что на английском. Так и сказал: «на инглиш». Все слышали.

– Какой ИНГЛИШ? Я сказал «на ИДИШ». На еврейском, значит. Это ты, дорогой, просто не расслышал.

– Слушай, какая разница: инглиш – идиш. Грузины евреев уважают. Ты пойми, у нас сегодня на просмотр большой гость приедет. Очень большой гость – Командующий Закавказским военным округом генерал Тюленев. И не один, со своим штабом. Не подведи, дорогой.

– Да вы что, смеётесь?! Командующий округом… Да я…

– Майца! Подожди, генацвале! Не кричи! Фильм, как я помню, титрованный, надо посмотреть, а вдруг тот язык тебе подойдет, – вмешался киномеханик. Титры оказались польские. Кто-то из присутствующих проявил историко-географическую осведомлённость, заверив, что польский и украинский язык – близнецы-братья, а «батоно Григорий – из 71

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Одессы, которая на Украине, и он не может не знать украинский язык». Батоно Григорий язык украинский знал, понял, что ему не отвертеться и понадеявшись на авось, на своё знание украинского, и на действительное сходство с ним польского, дал согласие. Времени на предварительный просмотр всего фильма уже не оставалось. Студийное начальство в полном составе бросилось встречать высокопоставленных гостей, а отец прошёл в просмотровый зал и сел за кафедру переводчика. Он успел посмотреть только два первых эпизода. Начало было обнадёживающим. После знакомой заставки «Warner Brothers» и титров с именами актёров выплыла надпись: «New Orleans, 1852». Пока всё было просто. Уж это он переведёт. Дальше последовала сцена, в которой между главными героями фильма происходил какой-то бурный разговор. То и дело в польских субтитрах мелькало слово «склеп». Значит, речь идёт о кладбище. А затем началась сцена бала, на котором среди молодых девушек в белых платьях появилась героиня в черном. Все ясно, она в трауре. И у отца в голове выстраивается сюжет… Здесь необходимо рассказать о том, что в действительности происходило на экране. Своенравная героиня фильма ссорится со своим женихом, не пожелавшим сопровождать её в магазин (по-польски – склеп) для выбора наряда на предстоящий Олимпийский бал. Назло ему она появляется на этом балу в вызывающем КРАСНОМ платье, хотя строгий этикет того времени предписывает незамужним девицам появляться на балу только в белом. Но отец о таких строгостях Dress code аристократического общества Америки середины 19-го века понятия не имел, а лента была чёрно-белая, так что красный цвет на экране смотрелся, как чёрный, траурный. И в соответствии с этим отец 72

Проза • Елена Колтунова

и озвучил для высокопоставленных гостей, когда их завели в зал и рассадили в соответствии с рангами, первые эпизоды фильма. Дальше пришлось отталкиваться от исходной версии, одновременно ориентируясь на происходящее на экране и на польские субтитры. Актёры, особенно главная героиня, играли столь выразительно, что у отца, выросшего на немом кино (более того, он одно время в молодости подрабатывал тапёром в кинотеатрах), эпизоды органично нанизывались один на другой. Он увлёкся и уже не просто «переводил», а эмоционально «дублировал» произносимый на экране текст. Он даже перестал обращать внимание на польские субтитры. Тем более, что они стали сбивать его. Например, что такое «пышна кобьета»? В начале фильма несколько раз встречалось это выражение. Поскольку на экране в это время мелькала лошадь, то отец перевел эти слова, как «упитанная кобыла». Правда, потом он заметил, что на экране не кобыла, а жеребец. Поэтому, когда в следующий раз в субтитрах он увидел эту таинственную «пышну кобьету», но никаких лошадей – ни кобыл, ни жеребцов – на экране не было, а вместо них бегала маленькая белая кудрявая собачка, отец перевел эти сакраментальные слова, как «кудрявая болонка». Его логика была безупречна: «кобьета» – это женский род от слова «кобель», только «кудрявую сучку» с учётом контингента гостей отец решил заменить подходящим эвфемизмом. Словом, преодолев все трудности перевода, отец благополучно добрался до финала фильма. Зал разразился аплодисментами. Аплодировали и военные, и студийцы. К отцу подошёл сияющий главный редактор: – Видишь, дорогой, а ты боялся. Всегда будем звать тебя, а то этот переводчик скучно переводит, только бу-бу-бу, да бу-бу-бу. А ты просто за всех играл. Идём, тебя зовут. Он подвёл отца к генералу Тюленеву. Генерал пожал отцу руку и сердечно поблагодарил за блестящий перевод и доставленное удовольствие. И тут к отцу обратилась молодая 73

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

красивая женщина, стоявшая рядом с генералом, возможно, его жена. Она тоже пожала отцу руку, но как-то так, что одновременно, чуть задержав её, отвела его в сторону. Улыбаясь она произнесла: – Я тоже хочу от всей души вас поблагодарить. Такого удовольствия я никогда в жизни не получала и уверена, что больше не получу. Я одновременно смотрела два фильма. Совершенно разных по сюжету, но одинаково интересных и увлекательных. Это было волшебно, гениально! Но я родилась в Польше. Польский – мой родной язык, так что могу на будущее вам подсказать. «Пышна кобьета» — это не «упитанная кобыла» и не «кудрявая болонка», а «роскошная женщина». НЕ ВИНОВАТАЯ…

Н

е виновата я! Правда, не виновата! Не собиралась я срывать пресс-конференцию. Я же не хулиганка, не нахалка, не наглая журналистка из какой-то жёлтой газетёнки. Я из самой что ни на есть респектабельной газеты. Но честное слово, он сам меня попросил… Вот как это было. В Киеве проходил очередной Международный кинофестиваль дебютных фильмов «Молодость». В день три-четыре просмотра и не меньше трёх пресс-конференций с кинодеятелями различного масштаба. Тяжело? Да, но дело привычное. За три десятка лет я вообще потеряла счёт прессконференциям, на которых приходилось работать. Самое трудное – успеть захватить место в первом ряду и микрофон, пока он не пошёл гулять по залу. Особенно в тех случаях, когда на встречу с журналистами соглашается кто-то из киношных китов. Вот пресс-конференцию с таким китом я и сорвала. На встречу с режиссёром Александром Сокуровым набежало столько народу, что не всем хватило сидячих мест, 74

Проза • Елена Колтунова

некоторым пришлось подпирать стены. Ещё бы, создатель таких авторских фильмов, как «Одинокий голос человека», «Дни затмения», «Молох», «Александра», «Солнце»… Проявив прыткость, я сумела прорваться в зал с авангардом, усесться в первом ряду, и не успел ещё герой дня занять почётное место, я, как примерная школьница, уже тянула руку. Микрофон у ведущей я получила первой. Мой вопрос касался фильма «Солнце», хотя, честно говоря, имел к нему косвенное отношение. Картина эта посвящена событиям в Японии 1945 года, когда император Японии Сёва, нарушив многовековые традиции страны, 2 сентября был вынужден подписать акт капитуляции, и в связи со столь позорной для Японского менталитета акцией, отрёкся от своего божественного статуса потомка богини Солнца. А мой вопрос был о том, не приходилось ли, случайно, уважаемому Александру Николаевичу слышать одну пикантную историю, происшедшую в Ленинградском зоологическом институте Академии наук. Я была уверена, что не слышал, и это мне давало шанс «засветиться» на фестивале, рассказав в трёх словах суть происшедшего казуса. Однако, услышав, в чём было дело, Сокуров, к неудовольствию присутствующих журналистов, попросил рассказать историю не «в трех словах», а подробнее. Под недовольный ропот коллег я приступила к рассказу. Работала в вышеупомянутом институте в отделе фауны морей и океанов старшим научным сотрудником одна очень Учёная Дама с мировой известностью. Писала она умные статьи в отечественные и зарубежные журналы, а также вела интенсивную переписку с коллегами, в том числе и с зарубежными. Среди её зарубежных корреспондентов был коллега из Японии, некто профессор Хирохито, который тоже много публиковался в научных журналах, и не только японских, и они обменивались статьями и новостями из жизни морских обитателей.

75

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

И вот однажды эта Учёная Дама получила от японского профессора подарок – авторскую роскошно изданную монографию, с потрясающими иллюстрациями и фотоснимками. Зависть охватила Даму. Разве можно сравнить эту яркую, сверкающую, как жар-птица, монографию, отпечатанную на мелованной бумаге, с теми невзрачными книжками, которые удалось выпустить ей, пусть даже их научная ценность была не ниже, чем у японца. Тут она поймала себя на том, что невольно про себя произнесла «у япошки». Но кто же в Японии выпускает такие богатые издания? Учёная Дама глянула на выходные данные книги и обомлела: монография оказалась изданной Институтом его Императорского Величества… Хирохито. Но ведь… Дама быстро заглянула в аннотацию, сомнений быть не могло. Из аннотации недвусмысленно следовало, что её постоянный корреспондент профессор Хирохито и император Японии Хирохито – одно и то же лицо! То есть она, простой советский ученый, состоит в многолетней переписке с императором Японии?! Это был шок! Значит она много лет поддерживала связь с иностранным… Дама никак не могла подобрать слово, напрашивались такие до боли знакомые понятия, как агент, шпион, но что-то здесь они не очень-то клеились. Наконец, её осенило: с зарубежным политическим деятелем из капиталистического государства. Почему-то с момента обнаружения этой щекотливой истины Дама могла мыслить только газетными штампами и формулировками из персональных дел. Но она же не виновата, не виновата! Она же не знала! Некстати в голову полезла зловещая фраза: незнание закона не освобождает от наказания. Но теперь-то она знает… Значит, надо прекращать переписку пока не поздно? Или уже поздно? И, ох ты, господи, как быть с монографией?! Вернуть, 76

Проза • Елена Колтунова

мол, мы не нуждаемся, у нас самих всё есть? Тьфу, книга – это же не джинсы, не дублёнка. Значит, отсылать глупо, но тогда нужно написать письмо с благодарностью за подарок. Снова письмо туда?! А у неё на носу защита докторской… А если написать коротко: «выражаю благодарность», а кому? Профессору или Императору? И как обращаться? Уважаемый коллега? Ничего себе коллега – Император! Уважаемый профессор Хирохито? Это уже лучше, но получается, что она как бы игнорирует его императорский статус, что теперь, когда понятно, что ей он стал известен, может выглядеть нарочито. Может быть расценено нежелательным образом. «Нет, это дело политическое, я не дипломат, я не имею права на самодеятельность». – сказала себе Дама и отправилась в Первый отдел. Первый отдел возглавлял отставник, прозванный ею – после двух собеседований перед заграничной командировкой – Вампиром. Впрочем, прозвище это предназначалось ею для сугубо внутреннего употребления. По дороге Дама лихорадочно обдумывала, как лучше преподать Вампиру эту невероятную историю, но когда бункерная дверь пропустила её в обитель Вампира и тут же с лязгом захлопнулась у неё за спиной, Учёная Дама почувствовала себя в капкане и растеряла все свои заготовки. Тем более, что она, действительно, оказалась почти что в капкане, зажатая в тесном пространстве между дверью и пресекающим дальнейшее вторжение в святая святых режимного объекта откидным барьером, отполированным нервно снующими по нему руками посетителей. Она просто молча, не дожидаясь вопроса, положила на барьер злополучную монографию.

– Что это? – недоумённо спросил Вампир, он же полковник в отставке.

– П-подарок от Императора Японии.

77

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Ей очень хотелось сказать, что это подарок институту, а ещё лучше бы всем советским людям, но вовремя вспомнила, что на книге есть дарственная надпись. Поэтому, опустив голову, Дама тихо добавила: – Мне, лично… Как писали когда-то некоторые авторы, опустим занавес над этой сценой. Тем более, в дальнейшем, когда Учёная Дама пыталась вспомнить подробности этого разговора, очень похожего на допрос, она не могла этого сделать. Она помнила только глаза полковника, которые пока она бормотала свои объяснения всё больше и больше наливались сталью. Дама, хотя и Учёная, никак не смогла бы с физической точки зрения объяснить, как это «глаза наливаются сталью», но она так чувствовала. Это чувство было сродни тому, которое испытывает художник, когда говорит: «Я так вижу».

– Так что мне теперь делать? – растерянно пролепетала Дама. – Я даже не знаю, как теперь к нему обращаться, чтобы хотя бы написать благодарность за книгу.

– А вы не спешите. Я сначала доложу куда следует. Это вопрос политический. Полковник строевым шагом вышел в следующую комнату, которая через открытую дверь смотрелась как кабинет с несколькими телефонами на письменном столе. Он снял трубку одного из телефонов, набрал номер и через несколько секунд вытянулся по стойке смирно. Видимо, на том конце был ктото повыше чином. Он стоял спиной к открытой двери и говорил негромко. Слов Дама не слышала, только видела, что полковник несколько раз согласно наклонил голову. Дама подумала, что полковник звонит на Каляева в Большой дом. Для тех, кто не в курсе: в Ленинграде на углу Литейного проспекта и улицы Каляева располагалось, в действительно очень большом здании, КГБ. Но Дом называли Большим, не только из-за его геометрических размеров. Ходила шутка, что из его окон виден Магадан, или, как вариант, – видна Колыма.

78

Проза • Елена Колтунова

Вдруг полковник повернулся лицом к Даме, прикрыл рукой трубку и громким шёпотом произнес: – Звонят в Москву. И снова замер, вытянувшись по стойке смирно. Время шло. Полковник молча стоял, сохраняя стойку. Дама у барьера переминалась с ноги на ногу и старалась подавить напавшую на неё нервную зевоту. И опять некстати лезли в голову навязчивые газетные штампы-заголовки типа: «Как в одном институте зевнули, не распознав врага под личиной учёного». Прошло, возможно, минут сорок, а может и весь час. Полковник, как часовой у Мавзолея, не менял позы. Дама уже подумывала, не сесть ли ей на пол. Но тут полковник, к её удивлению, ещё больше вытянулся и совсем уже одеревенел. Учёная Дама, к тому времени почти висящая на барьере, тоже выпрямилась, она догадалась, что пришёл ответ из Москвы. Минут пять полковник, молча слушал, затем громко и отчётливо, так что его услышала даже Дама за барьером, отчеканил: – Есть ждать указаний из Москвы, ничего не предпринимать. Книгу отправить на проверку в Москву. Он осторожно положил трубку, развернулся по-военному через левое плечо, прошагал к барьеру, за которым замерла Дама, и торжественно произнёс: – Москва уже в курсе вашего вопроса. Его решают компетентные органы. Приказано ждать указаний, ничего не предпринимать. Книга изымается. Благодарность в Японию напишете, когда будет решение о её целесообразности и о форме вашего обращения к … – тут полковник слегка замялся, – к вашему корреспонденту. Настоятельно рекомендуется об этом инциденте не распространяться. Император Хирохито умер в 1989 году, так и не дождавшись благодарности от Учёной Дамы за свой подарок. Я закончила и, оторвав взгляд от лица Сокурова, на котором читался интерес и было видно, что у него есть ещё 79

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

вопросы ко мне, взглянула на ведущую. Пока я рассказывала, я старалась на неё не смотреть, не видеть адресованные мне грозные знаки. Сейчас она открывала и закрывала рот, как какой-то представитель океанической фауны, столь любимой героями моего рассказа. Неизвестно, чем бы она разразилась, если бы не Сокуров: – Спасибо, мне было очень интересно, знал бы эту историю раньше, использовал бы как-то в эпизодах, где Хирохито предстает как учёный. Ведущая намертво закрыла рот, но глаза её метали молнии. Тут распахнулась дверь, вошёл, постукивая указательным пальцем по часам на своём запястье, Генеральный директор фестиваля: – Александр Николаевич, пора. На дорогах пробки, как бы нам в аэропорт не опоздать. Да и вас, наверное, наши журналисты уже замучили вопросами, они ж такие… Не буду утверждать, возможно, мне показалось, что Сокуров подмигнул мне, одновременно сокрушённо разведя руками, и пошёл к выходу из аудитории, окружённый плотной толпой журналистов, пытающихся хотя бы на ходу задать свои выстраданные вопросы. А я поспешила побыстрей ретироваться, опасаясь, что меня побьют раздосадованные собратья по перу. Ведь я сорвала им пресс-конференцию с самим Александром Сокуровым. Но я не виновата, не виноватая я! Он сам меня просил…

80

Поэзия • Анна Цаяк

АННА ЦАЯК Анна Цаяк – москвичка. Выпускница МГУ им. М. В. Ломоносова, кандидат филологических наук. Преподавала в МГУ и двух Скандинавских Университетах. Звание Доктор филологии утверждено Научным отделом Сената Берлина. Поэтесса и прозаик. Член нескольких Европейских Литературных обществ, член жюри Литературных конкурсов. Редактор различных Сборников и авторских изданий. Имеет множество публикаций в Германии, Финляндии, России и США. Автор нескольких книг. О НЕНАПИСАННОМ

Т

ри моих стихотворения никогда не будут написаны. Стихи пишутся очень-очень по-разному. Один из путей, это когда одна строчка крутится и крутится в сознании, иногда довольно долго. При этом, оказывается, идёт латентная ментальная работа, которую чувствуешь лишь смутно, и потом вдруг какая-то «вспышка» – и слагается быстро и сразу всё. Так у меня было с циклом «По Португалии». Я была переполнена чувствами и только что отстоявшимися воспоминаниями, но ничего не писалось, и только строка «мы прикоснулись лишь чуть-чуть к стране, омытой Океаном» вертелась в уме дней десять, не превращаясь ни во что. Я смирилась с тем, что дальше дело не пойдёт, и от меня это не зависит (это я уже знала давно). Потом – какой-то толчок, какой-то всплеск и блеск, – и задиктовался, зажурчал весь 81

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

цикл, я едва успевала записывать поспешными каракулями. Последующая шлифовка была очень незначительной. Хотя одну строку я искала очень долго, было множество вариантов, пока не выпало «очко»: «боролись смуглые мальчишки, вздымая солнечную пыль, и верилось, что это быль». Первая трудность здесь состояла в нахождении рифмы к «Мончике» – названию селения на горном хребте. «Ну что, что это может быть? Ну не «мальчишки» же? – подумалось мне в виде юмора. Но методом исключения выпали именно они. Но теперь – что они делали на перевале? И как их туда занесло? Да нет, они там были всегда, а занесло туда как раз нас, ветром радости. И любви. И деревенский ресторан открытой дверью зазывал. Зазвал. Мы ели рыбу-гриль под соусом «a la Monchique… Боролись смуглые мальчишки, вздымая солнечную пыль! …И верилось, что это быль. Кухня эта от читателя, конечно, скрыта.

-----

*****

-----

Начальные строчки тех трёх стихотворений (которых нет), крутились и кружились в моей голове, с интервалами, уже годы, и не шли дальше. Срок давности позволяет мне думать, что уже никуда и не пойдут. Значит, так надо. Одна из них такая. Когда я ещё была не одна, и меня окружала самая моя дорогая любовь, я каждый день шла к нашему дому, по ровному и чистому тротуару, автоматически глядя на его серую геоме82

Поэзия • Анна Цаяк

трическую плитку, и когда почти подходила к калитке, во мне звучало одно и то же: «А надо мной взошла Звезда…» И всё. Я поднимала глаза и бралась за щеколду… Через некоторое время эта строчка всё-таки частично реализовалась, скорее в виде перифраза, в стихотворении «Бесснежный Январь»: «Берлин просыпается рано / алмазом в оконную раму / вписалась под утро Звезда…» И надо признаться, как же трудно она «вписывалась»! Строчка звучит, надеюсь, довольно изящно, но создавалась она с таким трудом! то не укладывался размер, то сбивался порядок слов, то не находились детали. Но та, исходная строка, так и не идёт дальше. Может быть, та Звезда, которая «взошла», так и стоит в вышине надо мной? Несмотря ни на что. Разве этого мало? Вторая строчка такая. Довольно долго у меня существовала маленькая квартирка в Скандинавии. И естественно, время от времени я туда наезжала. Наверное, я наезжала и в тёплые сезоны, но я почемуто лучше помню мои приезды в самую лютую северную погоду, там это выглядит так: хлещут дождь со снегом в диком симбиозе, под аккомпанемент воющего вихря. Вся эта сказка называется «myrsky». Пересадки с самолёта на рейсовый автобус бывает достаточно для ускоренной акклиматизации и адаптации. Затем два часа в роскошном вечернем автобусе по такой погоде очень приятны, как раз за счёт этого контраста. В автобусе тепло, запах кофе – от кофеварки, тихая приятная музыка, движение по отличной дороге – мягкое и плавное, а в окно ударяют снежно-дождевые лапы, и как сумасшедшие работают «дворники» на огромном стекле в кабине водителя. А уж дома, где тоже тепло и тихо, я подхожу к большому окну на своём втором этаже, прислонюсь к нему лбом, на минуту возникает какое-то смутное и чем-то приятное вол83

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

нение, и я стою и смотрю в каком-то анабиозе на косой промельк дождя и снега на фоне фонаря, висящего над дорогой, на их мощные кружения и завихрения, в полной тишине: ветра не слышно из-за высококачественных окон. И в тишине это буйство кажется ещё более фантастичным. Сколько же раз, глядя на это, я шептала: «Что?! что в этом промельке дождя и снега?..» Ответа никогда не было. Дальше всё как бы замирало, и возвращалось назад в меня, в какие-то глубины памяти и сознания. До следующего раза. И третья – такая. Когда в упоительное европейское лето, я подхожу закрыть окно и задёрнуть на ночь чуть приоткрытую тёмно-розовую штору, меня оглушают тишина и неподвижность, царящие во дворе и в саду. Сколько я ни всматриваюсь, я не могу заметить никакого движения, не колышется ни единый листочек, а флаг патриотичных соседей не виден совсем: он слился с древком. Тишина – с т о и т, как будто осязаемая и материальная. Сейчас она – и цветы и деревья, и песочница с забытыми игрушками, и лунный свет… Я думаю: «О, Господи, какая тишина! Что в ней? И что стоит за этим?» …А за этим, наверное, стоит другая Тишина. Которую я пока не слышу. И дальше стих не идёт.

84

Поэзия • Анна Цаяк

БОЯРЕ

Бояре, вы зачем пришли, молодые, вы зачем пришли? Бояре, мы невесту выбирать, молодые, мы невесту выбирать! (Детская игра)

Зачем пришли сюда, бояре? И что в дороге потеряли – коня, невесту, иль мониста? без них невеста неказиста... Зачем пришли из дальних долов, где путь ваш был тернист и долог. Из той земли возврата нет, и дверь закрыта на секрет... Не приходите вы ко мне, к девчонке, что из детства родом, и вашим пёстрым хороводом не заслоняйте свет в окне! Не приходите вы ко мне ни наяву и не во сне – из той поры, где все добры, и в пыльной зелени дворы!.. Бояре, вы за чем пришли? хотите, я отдам мониста и буду снова неказиста? Хотите, я отдам коня?..

85

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Бояре, вы за кем пришли? неужто очередь моя? Бояре приняли дары и отступили до поры. ШТАНДЕР Штандер! и все разбежались из круга, только замешкалась Натка-подруга – в круге, в испуге: бежать не бежать? может быть, мяч постараться поймать? Если поймаешь, ты всё наверстаешь, если уронишь, уже не догонишь... ...Мячик доселе летит и летит, Натка в очерченном круге стоит. ЗИНУЛЯ Валерку я зову Валеркой, а он меня курносой Зинкой, и дразнится ещё «корзинкой»! Такой противный! Учительница в школе твердит мне «Зина», и говорит, что я разиня. А бабушка, когда сердита, кричит мне с кухни: – Зинаида! И только женщина одна, красивая и молодая (она всегда будет такая!) всегда зовёт меня Зинулей, а я её зову мамулей.

86

Поэзия • Анна Цаяк

«МАТАДОР» * «Матадор», «Матадор», ты видишь, Как в борьбе иссякают силы, И «Летучий Голландец» стонет, Белый флаг парусов воздев… Но мираж – отражение были, и за тысячу миль плыли на продрогшем до донца судёнышке кучка смелых и дерзких людей!.. Культ отваги, в нём нет отчаянья, Лишь в сознании бьётся – «Дания»! О, туманная, дальняя Дания, до тебя столько дней и ночей! И солёные брызги терпкие, как несбывшейся славы тернии, разъедали сердца из стали, разъедали бронзу их рук… Вы бороться и петь устали, И замкнулся извечный круг. Всё отступит, и только Дания… Не легенда и не предание, Есть на свете такая земля, Там невеста, и мать, и друзья… Они будут у моря ждать, Они будут просить отдать им – тебя. Хоть какого, но только живого.

87

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Что же было – мираж, видение? И откуда пришло спасение? Если только оно пришло… Но мираж – отражение были, и неспешно в легенду плыли, ничего об этом не зная, вал за валом одолевая, с ветром что-то домой посылая, что слетало с солёных губ… Каждый дерзок и молод и груб… Десять споривших с бурей людей, Десять крепких, весёлых парней!.. В одной из «версий» о «Летучем Голландце» содержится предположение, что его гибель видел экипаж судна «Матадор», возвращающегося на родину в Данию. Или – это был мираж.

*

СТЕЛЛА Ты читала стихи в Коммунистической аудитории, и крутились диски магнитофонов, как колёса уходящих на Север вагонов. Посвящается Белле Ахмадулиной Стелла, Стелла! зажглась звезда. Я не слышу, не слышу оваций – потому что у всех дела, что до боли, чужой и вашей.

88

Поэзия • Анна Цаяк

Стелла, Стелла, ты так дерзка, так прекрасна твоя раскосость! Но как ломко прогнулась доска, под которой зияет пропасть. Стелла, Стелла, ты ждёшь друзей, тает лёд в непочатом стакане, сколько дней, серых выцветших дней, ждёшь на площади их, Восстания. Стелла, Стелла, часы текут, не спеша затускнела осень. Ты не жди их, они не придут, не придут ни в шесть и ни в восемь. И стакан твой допит до дна, Звёзды пазлами на небосклоне… Так прекрасна, и так… одна!.. Мы такой тебя и запомним. ИЗ ЦИКЛА «ВЫ ПОМНИТЕ, ВЫ ВСЁ, КОНЕЧНО, ПОМНИТЕ…» «Мой адрес не дом и не улица...» Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – большая земля, и сердце, конечно, волнуется, поскольку без дома нельзя. Поскольку в большом помещении, холодном и глупо-пустом, под жёстким дневным освещением, нам нужен наш маленький дом.

89

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

И адрес мой вечно теряется в потрёпанных книжках друзей, и где-то опять появляется на гребне исписанных дней. «Не отрекаются, любя...» Не отрекаются, любя ... Вот так уж прям, на сто процентов? И нет обратных прецедентов? Ну, значит, вертится Земля ... И там, где был песок, – разливы, а где моря, наверно, – нивы... И главное, пока мы живы, – не отрекаются, любя. «Ещё не вечер, ещё не вечер…» Ещё не вечер, но уже не утро, не научилась я бровями двигать мудро и с лёгкой хрипотцою говорить. ... Но продолжает день меня учить.

-----

*****

-----

«Скажи, зачем же тогда мы любим?..» Сказать? Но я не знаю, как и вы, как все, прошедшие по Солнечной долине... Куда? Зачем? И по какой причине? И наяву? А может быть, во сне? Зачем... Вы знаете? Тогда скажите мне.

90

Поэзия • Анна Цаяк

-----

*****

-----

«Ах, как долго, долго едем, как трудна в горах дорога…» Новелла Матвеева Ах, как долго, долго едем! И снежит, клубит дорога. За одну лишь мы в ответе, хоть дорог на белом свете неперечислимо много! Нет, ещё мы не устали, хоть трясут и вязнут дроги… Много песен у печали, больше – только у дороги. Эти тающие дали утомили, примелькались и уже не восхищали наше маленькое братство… …бесконечное мельканье, но в движеньи – постоянство. Всё забыть, остановиться, и простить? или проститься… Но слепит, снежит под небом, и зовёт, ведёт за дали… Хорошо, что долго едем, Ничего, что мы устали.

91

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ЗА НЕСКОЛЬКО МИНУТ ПЕРЕД ГРОЗОЙ Какая тишина перед грозой… Какие силы набирают силы, Чтобы обрушиться бушующей водой?.. Какая тишина перед грозой! Как необычно чётки очертанья, Как будто сущность вылилась вовне, Какие тайны вышнего познанья трепещут в этот миг на острие? Убавлена во всей природе громкость, Разлит, как будто в формочки, покой… Как иллюзорны тишина и кротость За несколько минут перед грозой!.. БРЫЗГИ ОКЕАНА В эту ночь не смолкал Океан, он как будто судьбу отпевал… Волны вздыбили желтое дно – и на берег упало оно! Где пределы воды и небес? где границы судьбы и сердец?.. ...На краю Мирозданья стою и солёные брызги ловлю. ПРОСТИ И ДАЙ ЗАБЫТЬ Прости и дай забыть, иначе мне не выжить! Позволь по выжженной стерне идти одной 92

Поэзия • Анна Цаяк

и милый голос твой не слышать… Прости. Иначе мне не выжить. Не дай почувствовать, что мы в машине рядом, И я сверлю тебя влюблённым взглядом, И отвлекаю от пути, и не даю «Сааб» вести. Прости. Не дай почувствовать, что я опять любима, Окружена теплом, окутана дымком твоей любимой сигареты. Согрета. И хранима. Всё мимо. Мне все твердят: должна ты отпустить… И главное – не дай, не дай! тебя забыть! Иначе не бывать, иначе мне не быть. Я ПРОСТО ЗНАЮ Пока летит стремглав судьба-возница, Разбрызгивая росы и трубя, я знаю, что опять мне будет сниться – ты где-то есть, и я люблю тебя. Ах, как ты далеко! Там птицы не летают, и не похожа на себя Земля… Никто не говорил, я просто знаю – ты будешь продолжать любить меня… Где вечно зелены склонившиеся ивы, Где бродит ветер, травы теребя, В притихшем городе, на лавочке старинной Лежит блокнот, там слёзы про тебя.

93

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ЯКОВ РАСКИН Яков Раскин окончил в России Металлургический институт. В 1975 г. репатриировался в Израиль, работал на разных должностях, и в течение 17 лет проходил службу в Армии резервистом. Участвовал в войне 1982 г. под кодовым названием «Мир Галилее». Был главным редактором и издателем журнала «Зеркало». В Германии с 1996 года. Автор нескольких книг, в том числе кулинарной «Прошу к столу». ШЁЛ 1982 ГОД…

О

Eсли мир поймёт, что в войнах нет побед, то люди научатся радоваться не смерти врага, а скорбеть по своим погибшим. Н. Гогитидзе

войне написано очень много, в разных странах и в разных жанрах. В Израиле – мало. Жители этой страны настолько свыклись с военным положением, что уже перестали остро реагировать на ежедневные обстрелы «касамами» из территории Газы, за исключением каких-то неординарных случаев. Дети в этой стране никогда не играют в войну, поскольку в эти «игры» сама страна «играет» уже более семидесяти лет. Возможно, поэтому военная тематика не нашла большого отражения в литературе. В 1982 году в ответ на постоянные обстрелы израильской территории из Ливана палестинскими террористами, Израиль 94

Проза • Яков Раскин

ввёл в эту страну ограниченный контингент войск с целью изгнать их из Ливана. Мне пришлось принимать участие в этой войне под кодовым названием «Мир Галилее» с самого начала, и о некоторых событиях этой войны я часто вспоминаю. Об одном из них хочу поделиться с читателем. Наша воинская часть располагалась в живописном районе Ливана, примерно в 20 километрах от Бейрута, рядом с большим водохранилищем Агам-Карум, где были сосредоточены огромные стратегические запасы пресной воды. Как-то вызывает меня к себе командир батальона. В штабной палатке кроме него находился среднего роста крепкий, широкоплечий молодой человек. Чёрные, тронутые ранней сединой, волосы, большие, широко раскрытые карие глаза и приветливая улыбка – типичный портрет израильтянинасабры. Военная форма без знаков отличия ловко сидела на нём, а ноги были обуты в красные ботинки, что указывало на его прямое отношение к элитным подразделениям.

– Познакомьтесь! – сказал комбат.

– Гершон, – протянул он руку, улыбаясь.

– Яков, – ответил я, ощутив его крепкое рукопожатие.

– Яков, – продолжал комбат, – ты поступаешь в полное распоряжение Гершона. Вам выделяется «джип» и всё необходимое. Жить будете в отдельной палатке. Единственное, о чём я хочу тебя попросить, это не распространяться о том, что ты увидишь и узнаешь. Меня это, конечно, заинтриговало, я догадывался, что мне предстоит быть свидетелем чего-то необычного.

95

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Несмотря на летнюю жару, Гершон попросил подобрать обязательно крытый «джип», заправить полностью бак горючим и ждать дальнейших указаний. До самого вечера он не выходил из палатки, а из еды предпочёл стейк и кока-колу. Часов в 9 вечера я принёс по его просьбе несколько бутербродов с сыром и полный термос с горячим кофе. Из палатки он вышел почему-то в гражданской одежде, но с автоматом. С правой стороны на ремне висела кобура с пистолетом, а с левой – большой нож, которым обычно пользуются в десантных войсках. С этим снаряжением он сел в «джип», поместил рядом автомат с несколькими полными магазинами, пожелал мне спокойной ночи и уехал. Ночью я долго не мог уснуть, думая о нём. Кто он? Чем он занимается? Почему всё это должно держаться в такой тайне? С этими мыслями я задремал и проснулся оттого, что ктото громко произнёс «бокер тов» (доброе утро). Открыв глаза, я увидел улыбающегося Гершона. Он попросил принести горячей воды, яичницу и кофе. Позавтракав, он лёг отдыхать и проспал почти до вечера. Так продолжалось ежедневно. Я не решался на расспросы, соблюдая субординацию. Но однажды любопытство взяло верх, и я осторожно поинтересовался целью его ночных похождений. После некоторых раздумий он сообщил, что служит в спецподразделении, отлавливающем террористов, и сдаёт их спецслужбам, где их допрашивают, с целью получения сведений, интересующих разведку. Я настолько был заинтригован, что без всякой на это надежды попросил его взять меня как-нибудь с собой. Он помолчал, что-то обдумывая, и пообещал, что если будет такая возможность, то непременно это сделает.

96

Проза • Яков Раскин

Ждать пришлось долго, но однажды Гершон сообщил мне, что если я не передумал, то сегодня могу заменить их шофёра, который по каким-то причинам не может участвовать в операции. Я получил инструкции, где основным условием было никуда самому не лезть, не проявлять никакой личной инициативы. Я должен закрыть или снять все блестящие предметы с одежды, по которым в темноте я могу быть демаскирован. Затем он стал готовиться к операции. Почистил и проверил оружие, переоделся. Перед выездом на операцию он поужинал стейком, запил кока-колой и, как обычно, собрал бутерброды, термос, оружие и – в путь. По дороге заехали в соседнее подразделение, где к нам присоединились ещё два вооружённых молчаливых человека, тоже в гражданской одежде, произнесшие за всю дорогу всего лишь пару фраз почему-то по-арабски, что меня несколько насторожило. Вскоре мы прибыли на место. Им оказался берег водохранилища, покрытый зелёной травой. В зелёном однообразии дубовых посадок было столько спокойствия, что, казалось, я слышу монотонное жужжание комаров и звонкое стрекотание кузнечиков. Место, за которым мы должны были наблюдать, было почти голым, лишь несколько низкорослых ливанских дубков, похожих скорее на высокий кустарник, выстроились на берегу, как солдаты на плацу, свешивая к земле свою листву. Берег водохранилища напоминал маленькую обмелевшую бухточку, которую одинокий могучий ливанский кедр, росший рядом, заслонял от дневного солнца, поэтому она не высохла совсем и являлась идеальным местом для водопоя. Узкая тропинка тянулась от берега к кустам и исчезала в лесу. Гершон с помощником тщательно осмотрели тропинку, разбросав несколько сухих веточек. Я замаскировал «джип» в кустах таким образом, чтобы его уже в двух метрах не было видно, отошёл от машины всего на один шаг и, согласно инструкции, залёг в кустах с автоматом, 97

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

наблюдая за небольшим участком перед бухтой. Очень хотелось курить, но я помнил об инструкции. Вскоре наступила тёмная южная ночь, растворившая все очертания предметов, лишь при слабом лунном свете просматривалась одинокая тропинка, ведущая к бухточке. И вот уже в кустах и на траве заискрились светлячки. Новые звуки оживили низкорослый лес: визгливо хохотал филин, отвратительно кричала кем-то перепуганная сова, она то жалобно плакала, как маленький ребенок, то стонала, как тяжелобольной, то свистела, то пищала, или просто ухала, наводя на меня страх. Затем внезапно наступила такая тишина, что, казалось, будто вокруг на несколько километров нет ни единой живой души. Ждать пришлось долго. Затекла рука, невыносимо хотелось курить. Мои товарищи исчезли из моего поля зрения, как будто их никогда и не было. Я не имел никакого представления о времени, поскольку мои часы лежали, согласно инструкции, в нагрудном кармане, чтобы часовое стекло своим отблеском случайно не выдало мое присутствие. Казалось, что прошла вечность, и наша поездка не принесёт ничего, кроме потерянного времени, как вдруг послышался хруст надломленной сухой веточки и при лунном свете я увидел, как из кустов показался человеческий силуэт с оружием, держащий что-то в руках, как потом оказалось, пластиковую канистру. Остановившись, он прислушался и, ничего подозрительного не обнаружив, закинул за спину оружие, лишив себя возможности им воспользоваться в случае необходимости. Подойдя к берегу, он присел на корточки, чтобы наполнить водой канистру, и этого момента было достаточно, чтобы он без борьбы был схвачен неизвестно откуда свалившимися на его голову людьми, к его изумлению, говорящими по-арабски. Через несколько секунд его руки были затянуты пластиковыми затяжками, а сам он был брошен на дно «джипа» с кляпом во рту и плотной повязкой на глазах. Забросив в машину трофейный «Калашников», мы двинулись в обрат98

Проза • Яков Раскин

ный путь. По дороге завезли двух «арабов» – спецназовцев в их расположение, а через полчаса сдали задержанного под расписку дежурному офицеру разведки. Я успел рассмотреть террориста. Подросток лет восемнадцати, немытый, дурно пахнущий, с растрёпанными, нечёсаными волосами, в одном ботинке не было шнурка. Возбуждённый тем, что самому пришлось стать участником операции, я долго не мог уснуть, перед моими глазами постоянно мелькали, как в кино, джип, кустарник, задержанный… Как-то я поинтересовался у Гершона, откуда он знает, в каком именно месте нужно делать засаду, и он рассказал, что отряды палестинских террористов, днём прячутся в лесах, боясь вступать в прямое столкновение с армией, а ночами приходят за водой, где он со своей командой их и поджидает, каждый раз меняя место. Больше я не просился к нему в помощники. То, что пришлось увидеть и пережить, было для меня вполне достаточно. Как-то ночью меня разбудили звуки выстрелов, доносившихся из района водохранилища. Догадываясь о том, что там могло произойти, я до самого утра не сомкнул глаз, ожидая возвращения Гершона, но он не появился. Больше я никогда его не видел и ничего о нём не слышал. Только в сводке новостей по радио в тот день передали, что сегодня в Ливане погибли двое военнослужащих Армии обороны Израиля: сержант и подполковник. Но названные имена были почему-то совсем другие. РЕБ НОХИМ

К

ак, вы не были знакомы с реб Нохимом? Да его знали все в местечке и далеко за его пределами. Ну хорошо, я расскажу вам о нём, только сидите тихо и не перебивайте. Сегодня таких евреев не найти, то есть, вообще-то евреи есть, но не такие – время другое.

99

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

А славился мой дед в местечке своей учёностью. Причём, помимо иврита и идиша знал химию, математику, русский язык и литературу. К тому же владел двумя европейскими языками и был единственным в местечке, кто мог прочесть и разъяснить написанное по-русски казённое письмо. Мне рассказывал родственник, что у деда была самая большая библиотека в округе, насчитывающая около тысячи томов на русском, идише и других языках. Его Реб Нохим неоднократно просили передать её в дар государству, но дед не соглашался, однако время само расставило все точки над «i», к концу жизни оставив ему лишь несколько старых изданий русских классиков. До революции дед зарабатывал свой хлеб домашним учителем (меламедом) в богатых еврейских домах, вкладывая в мозги ленивых и упитанных еврейских детей древнееврейский язык и арифметику, а в свободное время рассказывал им майсы из Торы.Почему дети были упитанными? Да потому, что еврейские мамы считали, что «худой ребёнок – больной ребёнок». Но я что-то отвлекаюсь от темы. Так вот! Дед рассказывал, что местечко, где он родился, было почти сплошь еврейским, а из иноверцев было лишь несколько семей старообрядцев и соседская семья урядника, с единственным сыном которого, Федей, он дружил всю жизнь и обучал его идишу. Так они и общались, не замечая, как переходили с одного языка на другой. Да что там Федя?! Даже сам урядник и некоторые старообрядцы знали идиш не хуже евреев.

100

Проза • Яков Раскин

Однако деда уважали не только за учёность. Он был ещё единственным в местечке и округе специалистом по окраске тканей, проще говоря, красильщиком. Одна из комнат дедушкиного дома с покосившимися стенами была оборудована под красильню. В русскую печь, рядом с которой постоянно стоял мешок с солью и лежали поленья дров, был вмурован огромный котёл, в нём день и ночь что-то кипело и бурлило. Старожилы помнят, как вернувшиеся с войны фронтовики долгое время ходили в солдатской форме и в местечке преобладал надоевший всем защитный цвет «хаки». Вот тут к ним на помощь и приходил дедушка. Наблюдая за покраской, он что-то подсчитывал в уме и с не отмывающимися от краски руками досыпал в котёл соль. Затем он вытаскивал содержимое котла, выполаскивал и вывешивал во дворе. Сам же двор напоминал паутину, на которой в беспорядке висели гимнастёрки, шинели и прочая одежда, окрашенная в чёрный цвет. Создавалось впечатление, будто у деда на постое находилась чёрная сотня какого-то атамана. Дед хорошо зарабатывал, но нужно отдать ему должное: тем, кто не мог уплатить, он красил бесплатно, объясняя свои поступки цитатой из Талмуда: – Эцель бен адам эйн эфшарут лаасот ле кулям маамасим товим, аваль ешь эфшарут ло лаасот маамасим раим. (У человека нет возможности всем делать добро, зато у него есть возможность никому не причинять зла). Я с нетерпением ждал того дня, когда бабушка подавала на обед «концертный» молочный суп. Вы не знаете, что такое «концертный суп»? Сразу видно, что вы никогда не были на обеде у реб Нохима. Так и быть, я приглашаю вас на первое отделение обеденного концерта, только продолжайте сидеть тихо и наденьте, пожалуйста, шапку. Я опускаю ложку в тарелку с белоснежным супом, и вдруг на поверхности неожиданно появляются оживающие разноцветные хвостатые кометы, которые стремительно несутся, 101

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

обгоняя друг друга. Они натыкаются на края тарелки и отскакивают, окрашивая на своём пути суп во все цвета радуги, что придаёт ему оригинальность цвета и вкуса. Но давно привыкшие к такому «концерту» домашние уже не обращали на это никакого внимания. Ежедневно после обеда реб Нохим доставал тяжёлый фолиант Талмуда в кожаном переплёте и, усевшись удобнее в кресле, начинал читать, одним ухом слушая Бабушка Двейра «тарелку», часто засыпая во время чтения. Неожиданно он просыпался, чтобы смачно плюнуть в сторону радио, что явно указывало на его несогласие с генеральной линией партии. Мне же он постоянно твердил: «Ейб дер коммунизм из гевен зо гут, американен шон ланг гекент койфен ем фюр долларен» (Если бы коммунизм был бы так хорош, американцы давно бы купили его за доллары). Особую радость мне доставлял базарный день. В толпе сновали бородатые евреи, будто сбежавшие из рассказов Шолом-Алейхема. Они до хрипоты кричали, торгуясь, размахивали руками, плевались, сто раз уходили и сто раз возвращались, доводя до изнеможения продавцов. Им уступали, лишь бы они исчезли с глаз долой. Выбравшись из толпы с оторванными пуговицами и вытирая пот рукавом, они радостно вручали сторгованный товар жёнам, в уме подсчитывая сэкономленную сумму. Глядя на них, дед говорил, качая головой: «Ди гелт из балейгт ди вердес дем менч, велхе андерс кен мен нит бамеркен» (Деньги освещают достоинство человека, которое иначе можно было бы не заметить).

102

Проза • Яков Раскин

Дедушка брал на базар маленький стульчик и большой ящик с отделениями, похожий на мольберт, где лежали порошки с красками. Мне было интересно наблюдать, как крестьяне из окрестных деревень покупали модную в их деревне бурого цвета краску со смешным, иностранным названием «негрозин», которую я ассоциировал почему-то с неграми. Оригинальная краска была французской, явно контрабандной, на этикетке которой был изображён петух с распущенным цветным хвостом, очень похожий на петуха из нашего двора по кличке «Казанова», которого соседка Циля за небольшую плату сдавала напрокат соседям для улучшения куриного генофонда. Так вот. Дедушка просил меня никому не рассказывать о составе краски, но поскольку он давно умер, а я принимал непосредственное участие в этом химическом процессе, то, как наследник, имею право открыть вам секрет, зная, что вы всё равно ничего продавать не будете и тем более, ничего не будете красить. Секрет же состоял в том, что дедушка в сарае стелил газету, давал мне два обыкновенных кирпича, и я должен был растирать их в пыль. Эта кирпичная пыль была точно такого же цвета, как краска «негрозин». В пропорции, которую знал только дед, она смешивалась с настоящей краской и упаковывалась в бумажные конвертики, как порошки в аптеке. «Когда Бог разрешает твои проблемы, ты веришь в ЕГО способности. Когда Бог не разрешает твои проблемы, он верит в Твои способности», – часто повторял он, как бы оправдывая этим свои действия. А вы знаете, как дед продавал порошки с краской? Тоже не знаете? Я что, должен вам бесплатно рассказывать все секреты? Не смешите мои шнурки и идите себе на здоровье купить билет на второе отделение «концерта», и тогда будете иметь счастье дослушать эту историю до конца. Слушайте внимательно и запоминайте, только это последний раз и больше не просите.

103

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Например, покупатель хочет убедиться, что эта краска именно того цвета, которая ему нужна. Вот тут-то и кроется секрет. Дед лезет в карман и достаёт оттуда обыкновенный гвоздь. Вы что, думаете, что этим гвоздём он хотел кого-то прибить? Боже сохрани! Этим гвоздём он протыкал бумажную упаковку, смачно плевал на ладонь, вымазывал в этом плевке гвоздь, на котором оставалась немного прилипшей к нему краски, смешанной с кирпичной пылью, и указательным пальцем другой руки растирал. Ладонь окрашивалась именно в тот цвет, который был в упаковке и удовлетворял покупателя. Реб Нохим объяснял технологию крашения в домашних условиях, и довольный покупатель уходил, оставляя деду взамен денежные знаки. Пряча их в карман, дед произносил свой любимый постулат: «Фун амолыке цайтен, вен ди менчен уйзгетрахт гелт, але андере денкен хобн кайн верт гехат. (С тех пор, как древние люди выдумали монеты, остальные виды благодарности обесценились). И запомни, майн кинд: чрезмерная честность граничит с глупостью». Но для меня, десятилетнего подростка, главным «героем» базара оставался сосед дедушки по торговому ряду – Моисей Азимов, появления которого я ждал с нетерпением. Этот старик с библейским лицом и красивой бородой был, пожалуй, единственным в местечке специалистом по изготовлению мороженого. Как, вы не пробовали азимовского мороженого? Так вы что, не из нашего местечка? Мне жаль, что убил на вас столько времени. Но так и быть, я вам вкратце и об этом расскажу, но только действительно последний раз. Ранним утром, когда все торговцы раскладывали товар, появлялся со своей тележкой на резиновом ходу Азимов. Подложив под колёса пару камней, он, облачившись в белый халат, словно доктор, произносил молитву и открывал крышку алюминиевой бочки, обложенной со всех сторон льдом с древесными опилками. Глядя мне в глаза, он клал круглую 104

Проза • Яков Раскин

вафельку на формочку, похожую на ручную гранату, на неё выкладывал специальной ложкой мороженое, сверху накрывал другой вафелькой, всё это выдавливалась из формы и торжественно вручалась мне. Этим жестом он подчёркивал своё уважение к реб Нохиму, добавляя, что если первую порцию съест его внук, то есть я, то, по его примете, торговля будет удачной. Ах, какое это было мороженое! Этот вкус преследовал меня многие годы. Сегодня в продаже тысячи сортов мороженого, но все они – жалкое подобие азимовского. Мне рассказывали старики, что до революции азимовское мороженое имело такую же известность, как «Cмирновская водка» и швейные машинки Зингера. Но я опять отвлёкся. Я же обещал вам рассказывать о реб Нохиме, а Азимов к нему не имеет никакого отношения, за исключением разве того, что раз в неделю они встречались в Синагоге, куда с наступлением субботы дед приводил меня. Там я должен был прочитать наизусть на древнееврейском языке благословение на вино, за что мне подносился стакан сладкого ситро, поскольку вино было дорогим удовольствием и не по карману евреям, и так с трудом сводившим концы с концами. Цокая языком, они внимательно слушали молитву и говорили деду, что у него «а геротенер ейникел» (уродившийся, талантливый внук). Меня всегда поражал тот факт, что для того, чтобы быть «геротенем», нужно было выучить только одну молитву. В Иом Кипур (Судный День), глядя на неистово молящихся прихожан, дед говорил: «Ди менчен зеер мишуне. Ганце ёр зей махен эйнер дем андере миескайт, абер ди фаргебунг бетен зи бан Гот». (Люди – странные существа: целый год делают друг другу гадости, а прощения просят почему-то у Бога). Однажды, когда я задержался допоздна у жившей по соседству одноклассницы, готовясь к контрольной по арифметике, за мной зашёл обеспокоенный моим долгим отсутствием дедушка и встал у порога, как вкопанный. Несколько минут он 105

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

стоял молча, затем схватил меня за руку и, не попрощавшись с хозяевами, быстро вышел на улицу. Когда я спросил, что с ним, он, ничего не объясняя, попросил меня больше никогда не заходить в этот дом. Только через некоторое время, уступив моей настойчивости, он рассказал, что в той комнате, где мы находились, он узнал принадлежащее ему до войны трюмо с венецианским зеркалом. Беда пришла в начале пятидесятых. С обыском нагрянули сотрудники финотдела НКВД, забрали лежащие в сундуке выпачканные в краске пачки денег, аккуратно перевязанные шпагатом, а в печи под котлом нашли ученический пенал с золотыми монетами. Они конфисковали религиозную и светскую литературу, добавив туда, непонятно почему, мой учебник «Родная речь», погрузили всё на телегу и увезли. К счастью, деда дома не было: кто-то успел его предупредить, и он скрывался у своего друга Феди. Вернулся дедушка домой только через несколько месяцев после того, как его племянница Роза ночью, дрожа от страха, сунула прокурору английский шерстяной отрез на костюм. Дело было закрыто, но от этого потрясения дед уже не оправился. Доживал реб Нохим свои дни в нищете и в одночасье умер. Старинные французские стенные часы, его гордость, в момент смерти внезапно остановились. Провожать реб Нохима в последний путь пришло всё местечко. Все дни «шивы» (траура) с нами просидел пришедший на похороны его старый друг Федя. Смахивая слезу, он успокаивал бабушку, говоря с ней на идише о своём друге хорошие, тёплые слова. Если бы реб Нохим знал, как всё сложится у меня после его ухода, он, может быть, задумался бы на секунду, чтобы сказать свою замечательную фразу: «Нит едер ейникел ендлих аф зайн зейдн, абер еде зейде виль хофн ауф дем». (Не каждый внук похож на своего деда, но каждый дед мечтает об этом.)

106

Проза • Яков Раскин

Сегодня мало кто помнит реб Нохима, но те, кто хоть раз посещал еврейское кладбище в нашем местечке, видели, как на самом почётном месте, рядом с могилами известных раввинов, стоит памятник, на котором написано, что установил его «геротенер» внук! Глядя на памятник, я вспоминаю замечательного человека – моего деда и шепчу: «Шалом, реб Нохим! Я на тебя похож. Я с тобой!» ПОЧЁМ НЫНЧЕ МУЗЫКА?

Э

А ещё я играю на пианино. Здесь в кустах случайно оказался рояль, Я могу сыграть… А. Арканов

та криминально-музыкальная история, о которой я хочу рассказать, не имеет аналога, во всяком случае мне об этом ничего не известно. Я даже не знаю, криминальная ли она на самом деле. Давайте разберёмся вместе. Начнём с того, что герой этого рассказа, Соломон, а в миру – Салик, не был музыкантом и любил музыку постольку-поскольку, однако имея некоторые связи в торговле, купил два импортных пианино: ZIMMERMAN и WEINBACH. Старшее поколение прекрасно помнит, что пианино во все времена было показателем уровня культуры человека и считалось этаким атрибутом некой избранности. В советские 107

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

времена купить импортное пианино мог далеко не каждый. Не дёшево – это одно, и было «не достать» – дефицит! – другое. Даже символу превосходства советского строя – Юрию Гагарину, помимо орденов и медалей, по распоряжению Совмина, в 1961 году подарили квартиру, автомобиль и… пианино. Вы справедливо спросите: а зачем Соломону нужно два пианино, если он не пианист и вообще далёк от музыки? А всё потому, что Салик собирался репатриироваться в Израиль, и от родственника, уехавшего пять лет назад, узнал о том, какие товары нужно везти и сколько шекелей можно получить за них в сионистском государстве. Возникает ещё один вопрос: а почему он не уехал раньше? А потому, что ему нужно было закончить институт. За это время его родители уехали, оставив ему трехкомнатную кооперативную квартиру в престижном районе Риги, в которой он и холостяковал. Получив разрешение на выезд, Соломон после продажи квартиры и ненужного ему имущества, подсчитал свои сбережения, отложил на билеты, на непредвиденные расходы, а остальные деньги потратил на закупку товаров, якобы имеющих определённую ценность в Израиле. А тут ещё пришло письмо от родственника, который попросил привезти ещё и гамаки, что несколько озадачило Соломона. Он даже не совсем чётко представлял себе, как гамак выглядит и где его искать. Выручил его приятель, известный в городе плут и прохиндей, горский еврей из Махачкалы – Рафик, который тоже получил разрешение и собирался в Израиль. Он-то и сообщил ему адрес мебельного магазина, директором которого был его земляк. Там Салик купил около тридцати двухрублёвых гамаков и был уверен, что уже достаточно упакован. Единственно, чем озадачил его Рафик, так это проблема, связанная со вторым пианино. По закону он мог вывезти только один инструмент, а как же тогда поступить со вторым? И опять его выручил Рафик. Они заключили между собой джентльменское соглашение, по которому 108

Проза • Яков Раскин

Рафик забирает себе Weinbach, а в Израиле отдаёт Салику 700 долларов, хотя в Израиле такой инструмент стоил намного дороже. Что ж, Бог велел делиться; в конце концов выигрывали обе стороны. Время поджимало. Однако перед Соломоном всё ещё стояла дилемма: куда ехать? На одной чаше весов лежала Америка, страна неограниченных возможностей, на другой – Израиль, где были его родители и друзья, да и что делать с товаром, на который были потраченны его сбережения? Временно перевесил Израиль. «Приеду, – подумал Соломон, – всё продам, а там будет видно. В Америку можно всегда переехать». Бедный Соломон! Он ещё не был Мудрым, потому как не знал, что из Америки в Израиль можно переехать легко, а вот наоборот… И ещё он не знал, что стоит только переехать в Америку, как Израиль вытесняется из памяти и из сердца. Ты уже больше не еврей. А если ещё и родился в Америке – и подавно. Когда тебя так называют, это только нервирует и коробит. Не всех, конечно, но подавляющее большинство наших собратьев. В конечном итоге они поймут простую вещь: так же как Израиль не нужен им, так и они не нужны Израилю, и Америке, кстати, тоже. Они отдаляются от Израиля, как от политической единицы. Но даже если они и переедут в Израиль под напором антисемитизма, то что за «багаж» в голове они привезут с собой? Больше его ничего в Риге не держало и, законечив свои дела, связанные с отъездом, Соломон с путаными мыслями через пару дней отправился на вокзал. Утром следующего дня поезд Рига-Москва доставил его в столицу «всеобщего счастья», где разбитной таксист, что характерно для многих московских таксистов того времени, нюхом почуяв, что пассажир покидает Россию навсегда, за доставку в Шереметьево потребовал тройную плату за, как он выразился, «причинённый ему морально-политический ущерб в виде 109

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

предательства ЕГО Родины». В тот же день Соломона уже встречали представители Еврейского агентства в Вене, а ещё через несколько дней в аэропорту Бен-Гурион он смог обнять своих родителей. Первое впечатление от Израиля было двойственным. С одной стороны вроде всё хорошо – тепло, фрукты, красивые израильтянки. С другой стороны – какое-то странное государственное образование, где население разделено на общины и где выходцы из восточных стран вообще не считают евреев из России за настоящих евреев. А постоянное военное положение?.. Знающие люди объяснили ему, что в Израиле проживают две категории людей: тех, которые уехали из дома, и тех, кто приехал домой. И ещё ему дали понять, что к этому государству нужно относиться, как к любимой женщине: если любишь, то всё хорошо, а если не любишь, то если даже с неба на тебя будет падать манна небесная – всё плохо. К какой категории Соломон относил себя, он ещё не решил, зато план его дальнейших действий был чётко определён. Главное, нужно встретиться с Рафиком и забрать деньги за пианино. Адрес его родственника у Салика имелся, и через несколько дней он приехал к нему, однако Рафика там не оказалось. Ему сказали, что он проживает в Натании и вручили бумажку с его адресом. Школьный товарищ Салика, Эдик, который по счастливой случайности жил в соседнем с Рафиком доме, привёз его по адресу, но Рафик встретил Соломона отчуждённо и без особой радости, не предложив даже сесть. Сказал, что багаж ещё не получил, а когда получит, даст ему знать. Денег у него всё равно нет, поэтому он вынужден подрабатывать в комиссионном магазине дальнего родственника. Как-то в пятницу днём неожиданно заявился Эдик и сказал, что своими глазами видел, как Рафику сегодня утром привезли багаж. Не откладывая визит «на потом», они прямиком отправились к нему. Когда приехали на место, лёгкие вещи уже были подняты на четвёртый этаж. Между столбами, 110

Проза • Яков Раскин

подпирающими, словно атланты, первый этаж жилого дома, осталась только тяжёлая мебель, среди которой ярко отличался своим блестящим лаком освобождённый от упаковки Weinbach. Вполне очевидно, что Рафик решил пригласить профессиональных грузчиков, поскольку лестничные проходы были узкими, да и среди его домочадцев некому было поднять такую тяжесть на четвёртый этаж, поэтому весь этот неподъёмный скарб остался стоять под домом до утра воскресенья. Что поделаешь – шаббат! Но не это беспокоило Соломона. Его обескуражило само поведение Рафика, который наотрез отказался платить деньги, уверяя, что ему пришлось дать большую взятку таможенникам, поскольку пианино импортное и к вывозу, соврал он, за пределы СССР не подлежал. Да и вообще – «я у тебя, мол, ничего не брал и ничего тебе не должен. Никаких доказательств всё равно у тебя нет!» От такой наглости Соломон чуть было не заплакал, но ввязываться в драку не имело никакого смысла – она всё равно ничего бы не решила. Потрясённый услышанным, Салик даже не помнил, как очутился на улице, где у машины, пыхтя сигаретой, его поджидал Эдик. Вытирая рукой влажные глаза, он пересказал другу весь разговор с Рафиком. Несколько минут они стояли молча. Соломон погрузился в думы, а глаза его отрешённо блуждали по неподнятым вещам и случайно остановились на полированной поверхности пианино. Неожиданно он встрепенулся, как от удара электрическим током. Это же его пианино! Мгновенно возникла гениальная идея. Ничего не объясняя, он попросил Эдика одолжить ему автомобиль на один вечер. Отказать своему другу после такого нервного потрясения Эдик не мог и, ничего не спрашивая, вручил ему ключи. Глубокой ночью Соломон подъехал к дому должника. Чёрная ночь, которая бывает только в Израиле, изредка нарушалась кошачьими концертами и непонятными разговорами ночных птиц, но и они потом стихли. Оглянувшись по 111

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

сторонам, Салик подошёл к пианино и быстро снял переднюю панель. Лихорадочно озираясь по сторонам, он отвернул два болта, на которых держалась механика, бесшумно снял её и осторожно положил на заднее сидение автомобиля, накрыв взятым из дома пледом. Затем бесшумно возвратил панель на место и, никем не замеченный, благополучно отъехал. Утром спрятал механику на квартире родственника и вернул Эдику ключи, взяв с того клятву о молчании. Закурив сигарету, Эдик молча смотрел на Соломона, ожидая продолжения. И тут Соломон, захлёбываясь от восторга, поведал ему историю ночного «подвига». Впервые в жизни он совершил «героическо-криминальный» поступок. Такого Соломона Эдик ещё не знал и с восхищением одарил его заслуженными аплодисментами. Удивлению приехавших в воскресенье грузчиков не было предела. Впервые в жизни они поднимали на четвёртый этаж пианино легче обычного. Когда ради любопытства они открыли верхнюю крышку, то, к своему изумлению, обнаружили отсутствие механики вообще, там лишь сиротливо торчали натянутые на деке инструмента струны. Однако хозяину решили ничего не говорить – не наше, мол, это дело – может, так надо. Для Рафика же «ларчик» открылся лишь тогда, когда пришёл первый покупатель – непонятного возраста мужеподобная женщина с отдуловатым лицом, тронутым розовым макияжем. Было заметно, что вблизи она видит музыкальный инструмент первый раз в жизни. Открыв крышку пианино, она наугад сильно ударила по клавишам, но пианино, обидевшись, видимо, на такое обращение, в знак протеста ответило ей полным молчанием. Испугавшись, что её чересчур сильный удар что-то испортил внутри инструмента, она, поджав нижнюю губу, промычала: «не-по-няла» и виновато оглядела присутствующих. Руки продавца потянулись к верхней крышке, которая была со стуком в нетерпении откинута, и несколько 112

Проза • Яков Раскин

пар глаз воззрились в нутро пианино, которое зияло пустотой, не считая натянутых на деке струн. Кража была налицо, и заочно были обвинены в воровстве рабочие склада, где некоторое время находился прибывший багаж, однако предъявить претензии было уже некому. Так или иначе, но музыкальный ящик всё же остался, а вот что с ним делать и кто его купит – Рафик не имел понятия. Действительно, кому нужно пианино без пианино? Нужно признать, что Соломон на этот раз оказался-таки Мудрым, и через несколько дней, дабы отвести от себя подозрение, заявился к должнику с требованием вернуть или деньги, или пианино, но по злобному чёрному лицу Рафика было заметно, что ни того, ни другого ему уже не видать, однако с лестницы спустить обещал. Количества проклятий, которые были посланы в адрес афериста, хватило бы на всю Махачкалу. Но тут возникла следующая проблема: а как заполучить корпус? И тут опять помог случай. Через пару недель из своего окна Эдик увидел, как «пианино» грузили на машину. От грузчиков он узнал, что ящик отвозят в комиссионный магазин. После того, как Эдик поведал Салику о транспортировке интересующего его объекта, у того, словно он служил начальником оперативного отдела при штабе дивизии, возник новый план: Соломон попросил Гошку, одного из своих старых друзей, как бы невзначай зайти в комиссионку. Если он увидит этот ящик, то должен постараться его откупить, уверяя хозяина, что его пианино, мол, при транспортировке из России получило повреждения, ножки поломались, а полиэфирный лак во многих местах откололся и не подлежит восстановлению. Рафик торговался долго, но в конце концов согласился, что 150 долларов будет приемлемой ценой за «музыкальные дрова». Но Гошка объяснил Рафику, что сначала ему нужно проверить, подходят ли размеры этого ящика для замены, а если нет, то можно ли его переделать. На следующий день Гошка с родственником Соломона, тем самым, по совету которого были закуплены 113

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

гамаки, на небольшом фургончике приехали в магазин, где родственник, якобы столяр, стал долго что-то измерять и записывать, бормоча под нос какой-то мотивчик, затем сказал, что работа сложная и 150 долларов за неиграющий ящик – это много. Но, как говорится, торг был неуместен и Рафик, обрадованный тем, что избавился от злополучного корпуса, даже помог погрузить его на машину. Действительно, пианино практически ему почти ничего не стоило, а 150 долларов с лихвой покрывали его моральный ущерб. Таким образом эта стратегически безупречная криминально-музыкальная история с пианино, о котором так долго волновался Соломон и его родители, благополучно завершилась. Через несколько дней Weinbach был продан за 1800 долларов. Отдельного рассказа требует, конечно, история с гамаками, но я бы не хотел утомлять читателя такой скучной, не имеющей прямого отношения к пианино, информацией. Скажу только, что Cоломон поинтересовался у родственника, любителя гамаков, куда можно пристроить гамаки, на что тот ответил, что не имеет понятия. Потом, правда, признался, как однажды на пикнике в лесу подумал о том, что неплохо было бы натянуть между двух сосен гамак и покачаться. Однако после истории с пианино Соломон мог уже заслуженно носить титул «Мудрый» и не стал зацикливаться на такой мелочи. Часть гамаков он разобрал на верёвки, которые приспособил для сушки белья, часть подарил, а из буковых деревяшек получился прекрасный уголь для мангала.

P.S. Окрылённый успешным завершением операции, Соломон принял самое важное и МУДРОЕ решение в своей жизни. Какая к чёрту Америка? Только здесь, в Израиле, он, наконец, нашёл себя, и только в Израиле Соломон стал по-настоящему мудрым и сможет реализовать свои «авантюрно-стратегические» способности, которые, возможно, ещё могут понадобиться в будущем. Комментарии, как говорится, излишни!

114

Проза • Наталья Аринштейн

НАТАЛЬЯ АРИНШТЕЙН Наталья Аринштейн родилась в Москве. Окончила Уральский Политехнический институт в г. Екатеринбурге. В студенческие годы участвовала в КВН. С 1990 года живёт в Германии, где долгое время работала экскурсоводом. Печататься начала в Берлине в различных журналах и Альманахах. Её рассказы звучали на радио «Русский Берлин». Автор коротких юмористических рассказов. В МЕКСИКЕ

П

Прекрасная и нищая страна. И. Бродский

ервое упоминание о Мексике, как о стране, куда очень хотелось поехать, относится к 1980 году. С тех пор прошло всего тридцать лет… Мой юбилей прошёл замечательно. Приехали дети, внуки, друзья.

– Денег, подаренных всеми, вполне хватит, чтобы заменить твою обветшалую мебель, покрывала, шторы на окнах и много чего другого, – сказали подруги.

– В первую очередь – стулья, на них уже опасно садиться, – объявила моя самая предусмотрительная подруга.

– А шторы? – подхватила другая подруга. Звонок из туристической фирмы Москвы перечеркнул все планы по приведению моего жилья в надлежащий вид.

115

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Мексика. 12 дней. Ответ и деньги переслать завтра. И давай, Наталья, решайся. Поездка дешёвая, всего 1250 евро за всё, с дорогой и экскурсиями. Встретимся в аэропорту Амстердама, оттуда полетим в Мексику всей группой.

– Три составляющие: удивление, восторг, восхищение – вот что будет сопровождать тебя в поездке по всей Мексике. Причём, каждый день! – сказала моя подруга, археолог Лена.

– Это же очень далеко. Лететь из Берлина в Амстердам, потом почти 12 часов в Мехико. Тебе, кстати, не 25 лет, – отговаривали меня родственники.

– Езжай, никого не слушай. – объявил мой муж на следующий день. – Роскошные шторы и покрывала привлекают внимание несчастных дамочек. А Мексика! Это уникальный симбиоз испанской и колониальной культур, загадки древних народов, мистика язычества. А главное – фантастическое гостеприимство, – очень похоже передразнил он мою подругу-археолога. Через день, оставив холодный Берлин, я летела в Мексику, где воздух в январе был ласковым, а люди приветливы. Итак, первая составляющая – удивление! Оно возникло сразу по прибытии в аэропорт Мехико. Выяснилось, что пока мы заполняли какие-то бумаги, исчез мой чемодан с тщательно отобранными, удобными для поездки вещами. Улыбающиеся приветливые мексиканцы, работники аэропорта, узнав о пропаже чемодана, глубоко и скорбно вздохнув, попросили меня заполнить ещё какие-то бумаги и, выдохнув с облегчением, пообещали мне и нашему сопровождающему Сергею искать мой багаж. Как только он найдётся, заверили они нас, тотчас будут звонить к нам в отель. Но мы тоже должны им звонить и напоминать о себе.

– Ну всё, надо ехать в отель, автобус ждёт. Вы и так нас очень задержали, – строгим голосом сказал мне Сергей. Из своего прошлого советского опыта я знала, что самые равнодушные люди, которым ни в коем случае нельзя доверять туристов – это товарищи из «Интуриста», сопровожда116

Проза • Наталья Аринштейн

ющие группу. В лучшем случае они относились к туристам безразлично, в худшем – негативно. Объяснялось такое поведение тем, что нередко это были полуграмотные люди. «Сейчас другое время, – сказала я себе, – что-то же должно измениться!» Ближе к ужину я разыскала Сергея, чтобы напомнить ему о звонке в аэропорт. Сергей, покачиваясь на стуле, с рассеянным видом выслушал мою просьбу и молча повернулся к сидевшей рядом даме. Через минуту стало ясно, что он занят собой и спутницей, смахивающей на тощую ворону в рыжем парике, больше, чем кто-либо на свете. Дама, как выяснилось позднее, была его напарницей. Она явно соблюдала диету: заботясь о своем здоровье, налегала на крепкие напитки и коктейли, совершенно пренебрегая более плотной пищей. Я повторила ей свою просьбу. Дама оскорбилась и с холодным презрением объяснила мне: – Звонить в аэропорт бесполезно. Слишком сложно всё здесь. – она подкрепила свои слова негативным жестом. – Мы с Сергеем сопровождаем группы в Мексику уже не первый раз. И знайте на будущее – фирма не несёт ответственности за ваш чемодан.

– Это ещё что, – поддержал разговор Сергей, – вот в Африке – это было что-то! Обстоятельно повествуя о радостях путешествия по железным дорогам стран Африки, где у него в первый же день украли все документы, деньги и багаж, он совершенно преобразился. Позже мне доводилось слушать его истории о пропаже всего и вся в странах Африки почти у всех его родственников и друзей. Это происходило или на пароходах, или, на худой конец, в переполненных автобусах, в зависимости от времени года и места. Можно было подумать, что все воры Африки только и делали, что выслеживали родственников и друзей Сергея на предмет «как следует их обобрать».

117

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Но я осмелюсь предположить, что поскольку родня и друзья Сергея, как правило, не были людьми состоятельными, то воришкам пришлось испытать немало разочарований после охоты на них. В который раз поделившись этой волнующей информацией с туристами, он заканчивал своё повествование словами: «Страны загадок, блин, да и только!» Всё это время наша очаровательная экскурсовод, немка из бывшей ГДР Микаэла, внимательно слушала весь разговор. Великолепно владеющая русским языком, она поспешила как-то разрядить обстановку. Сообщила, что их фирма всегда предоставляет туристам оптимально познавательный и динамичный отдых. Для динамичного отдыха к моим услугам есть пещеры-сенотес (жертвенные колодцы), уникальные погружения, подводная охота, глубоководная рыбалка и гольф.

– Много одежды для этого не потребуется. Здесь, в Мексике, всё можно купить. Сейчас я покажу вам, как и где всё это можно использовать. – она вытащила из большой сумки проспекты турфирм и несколько фотографий. – Вот с этими туристками из России я работала здесь, в Мексике. Им сделали на память несколько фотографий такого отдыха. Одну подарили мне. На фотографии три весьма упитанные особы, стоящие по пояс в морской воде, взяли в кольцо какое-то крупное животное. Внизу красовалась надпись на русском языке: «Морские коровы».

– А вот проспект известного российского бюро путешествий. Посмотрите раздел «Окунись в приключение», – сказала экскурсовод. Для претворения в жизнь этого призыва предлагались катамараны, парашюты, ловля скатов, морская рыбалка и гвоздь программы – тур на остров женщин. «Тур» был со сноской, где под двумя магическими словами «всё включено» следовало перечисление: шведский стол, напитки и многое другое, выделенное крупным шрифтом.

118

Проза • Наталья Аринштейн

Другой каталог, не менее известной российской турфирмы, донёс до меня ещё более удивительную информацию. В разделе «Океан для всех» предлагалось поплавать и поиграть с дельфинами. А для самых смелых – в летние месяцы порезвиться с акулами. И ещё нечто, звучащее как-то очень по-немецки, но написанное русскими буквами – шноркель. Думаю, оно означало, что после летних игр с сытыми акулами есть вероятность, что из тебя получится этот самый «шноркель». На последней странице туристов честно предупреждали, что жизнь – это приключение. Выслушав с благодарностью Микаэлу и прочитав рекламные буклеты, я лишний раз убедилась, что она, как и большинство воспитанных, интеллигентных немцев, обладает неброским и своеобразным чувством юмора.

– Ну, что вы решили выбрать? – Микаэла выжидательно посмотрела на меня.

– Вы знаете, русские иногда очень верны своим предрассудкам – они не боятся акул. Для некоторых из них любая известность лучше никакой. Но это с возрастом проходит. К концу дня стало ясно, что мой чемодан искать никто не станет. Я подвела итог: у меня в наличии имеется лёгкая куртка, брюки и кроссовки немаркого белого цвета, футболка, нижнее бельё. Лекарства, деньги, документы и косметика, к счастью, находились в так называемой ручной клади, то есть в сумке через плечо.

– Говорят, здесь всё дешево, не переживайте, купим всё, что полагается. – услышала я приятный женский голос. – И вообще, считайте нас троих своей группой поддержки. Умница и красавица Людмила, юрист из Симферополя, доктор медицины Александр из Санкт-Петербурга и изящный, похожий на кузнечика скрипач Рудольф из Вены по очереди представились мне.

119

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Всего нас четверо «после шестидесяти», и это здорово, господа! – подвёл итог Александр. Людмила, Александр и Рудольф вызвали у меня симпатию с первых минут знакомства. Как говорят англичане, все мы четверо были «из одной детской». Мои новые друзья единогласно решили, что если скудость моих средств не позволяет пополнить мой гардероб фирменными вещами, то нам необходимо внимательно осмотреться и мы тут же увидим всё, что мне необходимо для полноценного отдыха. Это решение побудило нас с Людмилой развить лихорадочную активность, так как времени на вдумчивый выбор одежды катастрофически не хватало. Хотелось осмотреть Мехико по максимуму. Чтобы не отстать от группы, мы с Людмилой хватали всё на ходу. Результат был ошеломляющий: две майки приблизительно моего размера были стремительно выдернуты из огромной кучи ширпотреба, лежащей в большом коробе перед магазином. При более внимательном рассмотрении первая оказалась жутковатого розового цвета, вторая оголтелого жёлтого.

– Цвета смертоносные, зато с эмблемой Мексики. Когда вернёшься домой, каждый житель Берлина будет сражён наповал, – сказала Людмила. Однако впоследствии выяснилось, что главная «фишка» сих нарядов заключалась не в цветовой гамме, а в сногсшибательном дизайне. Скрытые достоинства этих моделей открылись после примерок в номере отеля: более чем глубокий вырез у каждой из маек оказался сзади.

– Не буду кривить душой, – осипшим от смеха голосом прохрипела Людмила, – зрелище весьма волнующее. Надо пригласить на просмотр наших кавалеров.

– Ваше общество в любом наряде для меня большое удовольствие, – со старомодной обходительностью и тактом заверил меня Александр.

120

Проза • Наталья Аринштейн

Рудольф, в свою очередь, отметил, что эпизод с потерей чемодана приобретает теперь чисто символическое значение, так как дизайн моей одежды имеет ряд неоспоримых достоинств. Два из них главные: в жару в таком наряде прохладно, в холод майку можно надеть задом наперед, и спина будет закрыта. Вывод – вы одеты всегда по погоде. А главное – ничего лишнего.

– Да вы философ! – воскликнули мы с Людмилой в один голос. Купальник, тапочки для пляжа, несколько пар нижнего белья, носки и ослепительной красоты сомбреро дополнили мой гардероб. Повезло и нашим кавалерам – оба они купили по куртке замечательного серого цвета. Александр сказал, что давно мечтал о такой, со множеством карманов и карманчиков для всякой всячины. И всё это благодаря обаятельному Рудольфу. Его своеобразное владение испанским языком, приобретённое во время недолгого пребывания в Барселоне, избавило нас от непосильной задачи овладеть хоть каким-нибудь испанским за время нашего пребывания в Мексике. Мои обновки не остались незамеченными. На следующий день за завтраком я поймала себя на не совсем приятном ощущении: мне показалось, что кто-то внимательно изучает меня. Вскоре дама среднего роста с привлекательным, но несколько одутловатым лицом и короткой стрижкой поравнялась со мной. На ней был хорошего покроя летний костюм от известной фирмы, изящные туфельки дополняли дорогой наряд. Пристальный взгляд небольших блестящих глаз был устремлён на меня. Не знаю почему, но это разглядывание незнакомой женщиной привело меня в некоторое замешательство, и я быстро прошла вперёд. Вскоре меня догнали Людмила, Александр и Рудольф.

– Вы меня, конечно, извините, но позвольте спросить, почему вместо нормальной одежды вы выбрали непонятно что, да 121

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ещё вчера на экскурсии нацепили себе на голову сомбреро? В вашем-то возрасте. Ведь нам с вами приходится путешествовать в одной группе, – дама устремила на меня недовольный взгляд.

– Вам незачем волноваться. Дело в том, что, находясь на территории Мексики, мы как интеллигентные люди не должны пренебрегать её культурными традициями и наследием, представленным, в частности, национальной символикой. Видите на плече купленной здесь майки эмблему? Ну а сомбреро – это вообще символ Мексики, – ответила я.

– Кстати, если быть совсем точным, сомбреро – это помесь НЛО и приспособления для игры в воздушный хоккей.

– пояснил Александр. – Ну а само слово произошло от слова «сомбра» – испанского варианта слова «тень». Дама рассердилась.

– Вы, наверное, с вашей учёностью ни черта не зарабатываете, поэтому вам остаётся только одно – смеяться безо всякой причины. Подумали бы о своём будущем в своей стране. Ну а если, например, с вами здесь что-либо случится. Куда бежать за помощью будете?

– На пирамиду Солнца или Луны, будем ждать помощи от ануннаков, – успокоила я даму.

– Это ещё что за напасть? – удивилась дама.

– Ануннаки – это боги, на днях они должны нанести нам мимолётный визит. Сбор на пирамиде Солнца, так что не опоздайте. Вторая составляющая – восторг! Это – Мехико, столица Мексики! Площадь Сокало со зданиями колониальной эпохи, великолепные образцы ново-испанского барокко, Национальный дворец, фрески великого Риберы и, наконец, один из лучших в мире Антропологических музеев. Затем – пригород Мехико. Самые грандиозные сооружения – пирамида Солнца и пирамида Луны – воплощение в реальность уникальных астро122

Проза • Наталья Аринштейн

номических и математических знаний древних учёных и строителей. Туристы со всех континентов дружно атаковали пирамиды. Старушки из Европы с морщинистыми загорелыми лицами и прямой спиной упрямо карабкались по ступенькам пирамиды вверх. Молодые, пожилые и старые мужчины, высокие и худощавые, в спортивной одежде и широкополых шляпах сосредоточенно выбирали место для фотографирования, невысокие пожилые японцы и японки в скромной одежде цвета хаки, обвешанные новейшей аппаратурой, внимательно рассматривали и фотографировали всё вокруг. Молодые туристы из нашей группы мгновенно оказались наверху пирамиды, чтобы увидеть с высоты огромные размеры комплекса. А потом Веракрус – первый город, основанный испанцами в 1519 году в Мексике, основной порт.

– А ещё – родина знаменитого танца и музыкального стиля ламбада, – добавил Рудольф после экскурсии. Гигантские каменные головы, каждая почти 24 тонны весом, в Парке-музее Вилья Эрмоса. Самая древняя скульптура датируется 3200 годом до н.э. В Мериде, с прямоугольной сетью улиц, большинство сооружений имело суровый крепостной вид. Нам здесь крупно повезло: мы попали на карнавал. Город был буквально наводнён местными жителями и многочисленными туристами. Очаровательные мексиканки, похожие на охапки цветов в своих национальных нарядах, танцуя, передвигались мимо толп зрителей в сторону главной площади города. Воздух был наполнен гулом взволнованной речи и смеха, запахом растений. С разных сторон доносились музыка и громкие голоса уличных торговцев. Городок напоминал огромную многоцветную пульсирующую клумбу. Развалины города Паленке были открыты среди тропических зарослей только в середине ХХ века. Часть храмов еще ждёт своего часа – они до сих пор поглощены джунглями.

123

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

В пешеходной прогулке по нетронутым джунглям нас сопровождали стаи обезьян-ревунов, резвящихся в кронах деревьев высоко над нами. Встретили они нас бурными изъявлениями восторга. За стеклянными дверями нашей гостиницы тянулась прохладная веранда. Каких-нибудь тридцать метров среди изумительных тропических деревьев – и вы спускаетесь к причалу, отороченному валунами разной величины. Идёте по небольшой полоске пляжа из хрустальных коралловых крошек. Мы спустились к причалу и замерли: впервые находясь в тропическом лесу, испытали ни с чем не сравнимый восторг от красоты и многообразия живой природы! Восторг!!! Права была моя подруга Лена. Вскоре к причалу стали приставать лодки с индейцами майя. Смуглая кожа, красивые лица, живые глаза, рассматривающие нас с доброжелательным интересом. Каждая лодка была завалена матрасиками, надувными жилетами. Маршрут проходил по быстрой порожистой реке на границе с Гватемалой. Ярко-бирюзовые каскады множества водопадов недалеко от развалин Паленке приглашали туристов искупаться в знойный день. За два дня до окончания поездки нас привезли в магазин с ювелирными украшениями.

– Собираясь в путь, я предвкушал удовольствие от покупки сувениров или «артефактов», как насмешливо именует их моя жена. Это моя слабость, раньше я в поездках тратил на них все деньги. Многие сувениры оказывались искусно сделанными поделками. – он глубоко вздохнул при мысли о своем былом безрассудстве. – Но сейчас с деньгами не очень густо, так что буду внимательным при выборе сувениров, – поведал нам Александр. – Сделаем так – попросим Наталью и Людмилу выбрать украшения для моей жены и дочки, а потом – «артефакты».

124

Проза • Наталья Аринштейн

Нам с Людмилой не понадобилось много времени на то, чтобы выбрать для родных Александра красивые украшения. Натуральные камни, оправленные в серебро и золото искуснейшими мастерами, выглядели замечательно на любой, самый взыскательный вкус. Огромное количество изумительных фигурок людей, животных, птиц, изготовленных из натуральных камней, привело Рудольфа в восторг. Он купил большую партию сувениров.

– О, какая это будет радость для моего брата – он владелец небольшого магазина. Как старший брат я смогу помочь ему расставить всё в выигрышных местах. А главное, помогу ему избавиться от болезненного увлечения компьютерами и игровыми автоматами. Наконец, направить его помыслы на более высокие материи. – он откашлялся и начал вдохновенно фантазировать. – Например, заняться изучением языка майя. Его австрийская жена, биолог, такая наивная и непритязательная. Постепенно он и её сможет приобщить к культуре майя и сделать более презентабельной. Ведь индейцы даже из самого неприглядного материала могут слепить очаровательную женщину. Следующая остановка – трапеза в джунглях. Что может быть завлекательнее? Среди деревьев стояло стилизованное кафе, построенное индейцами майя с большой выдумкой и вкусом. Там нам предложили обед. Пока мы уплетали за обе щеки великолепные свежайшие салаты, снаружи готовилось основное блюдо. В неглубоких ямках на углях жарилась молодая свинина, плотно закрытая сверху специально изготовленными для этой церемонии крышками из природных материалов. Всё это сверху засыпалось землёй. Оставалось ждать не менее 1-1,5 часов. К готовой свинине подавали зелень, текилу всех сортов, вино и напитки. Всё это лилось в бокалы с журчанием и бульканьем под завораживающие ритмы Мексики. В конце обеда на туристов по очереди надевали волшебной красоты сомбреро.

125

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Наш Александр с непривычки как-то очень быстро опьянел от нескольких порций текилы. Лицо его приняло мечтательное выражение.

– Хочется угостить милых дам (это нас с Людмилой) красным вином особенного сорта. Считаю непозволительным предлагать им только текилу. Я сейчас сам принесу вино. Когда он вернулся к нашему столу, стало очевидно, что он перебрал. Приблизившись к нам, он споткнулся и упал на стол, разбив при этом обе бутылки. Когда Рудольф помог ему подняться, элегантная светлосерая куртка нашего доктора была спереди вся залита вином, так что он походил на человека, чудом уцелевшего в джунглях после схватки с хищником. Пока мы с Людмилой выражали ему свое сочувствие, Александр успел снять свою куртку и, слегка приподняв сомбреро над головой, с улыбкой кивнуть нам и уснуть, привалившись к спинке кресла. И, наконец, Чичен-Ица, в переводе с языка майя – «рот колодца Итцаес». Этот город-загадка в 2007 году по результатам опроса, проведённого организацией New Open World Corporation, был признан одним из новых семи чудес света. ещё одним чудом света. Канкун – последний пункт нашего путешествия. После завтрака в роскошном отеле на берегу мексиканского залива мы распрощались. Людмила, Рудольф и Александр летели домой раньше меня вместе со всеми. Я осталась одна. Через несколько часов я прилетела в Мехико. Ждать самолёта на Амстердам нужно было шесть часов. Чемодан с моими вещами так и не нашёлся, поэтому я летела налегке, с ручной кладью. У меня были сумка с документами, лекарствами, косметикой и почти пустым кошельком. В другой сумке, пёстрой, матерчатой, сшитой индейцами из лоскутков разного цвета, лежали подарки. В ней же уместились мои нехитрые пожитки. Всё это имело минимальный вес.

126

Проза • Наталья Аринштейн

Надо признаться, что поначалу аэропорт в Мехико не показался мне таким огромным. Я заглянула в обратный билет и подошла к табло, чтобы узнать номер терминала, откуда будет вылетать мой самолет. До вылета было шесть часов. Я подошла к стойке.

– Sagen Sie mir, bitte, wo sich das Terminal Nummer 1 befindet? (Скажите, пожалуйста, где находится терминал номер 1?) Мексиканец за стойкой посмотрел на меня с широкой улыбкой и сказал: – Good morning, mum! (Доброе утро мэм)! Затем отвернулся, очевидно решив, что это приветствие было ответом на мой вопрос. Я собралась с мыслями, и повторила свой вопрос на английском языке. Мексиканец с удивлением повернулся ко мне, и, радостно улыбнувшись, долгой скороговоркой объяснял мне что-то, размахивая руками. Затем внезапно замолчал. Я испугалась, что он уйдёт, и крикнула: – Ich mochte nach Amsterdam fliegen. Wo ist das Terminal 1? (Я хотела бы лететь в Амстердам. Где терминал номер 1?)

– Holland? (Голландия?)

– Ja, ja, – ответила я, – wo ist das Terminal Nummer 1?

– Ah, terminal number one? (A, терминал номер один?) – он махнул рукой в сторону и расплылся в широчайшей улыбке. Я быстро зашагала в указанном направлении. Дорога шла то прямо, то заворачивала налево или направо. После часа бодрой рыси я несколько выдохлась. Иногда мне казалось, что цель близка, но, когда я начинала вроде бы подходить в ней, она словно отступала. Через полтора часа я вдруг отчётливо поняла, что здесь, в аэропорту, я совершенно одна. Без мобильного телефона, с суммой денег около 25 евро. «Надо связаться как-то с немецким посольством», – вдруг пришло мне в голову. Я мысленно представила себе развитие этой ситуации. На связь с немецким посольством в Мексике 127

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ушло бы несколько дней и столько же пришлось бы ждать представителя посольства, которому будет поручено разобраться с этим делом. Если такового вообще сочтут нужным направить. Ну, а если сочтут нужным, то... Я бы назвала свою фамилию и имя, мы бы обменялись положенным в таком случае рукопожатием и застыли бы на месте, глядя друг на друга. Я бы долго рассказывала что-то, а он бы почти ничего не понимал. А самолёт тем временем улетит. Нет, это не для меня. Я снова зашагала в указанном направлении. Наконец, увидела перед собой табло «Терминал 1». Прошла вперёд. Вокруг не было ни души. Я села в одно из кресел, стоящих вдоль стены, и уставилась на прозрачную стеклянную стену напротив меня. До вылета в Амстердам оставалось два с половиной часа. Время тянулось мучительно долго. Я встала и подошла к стеклянной стене. Внизу, на уровне второго этажа была видна улица, по которой ехали машины, автобусы, с обеих сторон по тротуару шли люди. Я решила, что каким-то непонятным способом вышла за пределы аэропорта. Мои печальные размышления прервало внезапное появление толпы людей, торопливо выходящих из вагонов поезда, который бесшумно подъехал с внешней стороны этой самой стеклянной стены. Я не сразу сообразила, что эта стена имела створки, открывающиеся синхронно с дверями поезда. Прямо на меня шёл, виляя хвостом, большой охотничий пёс почтенного возраста, сопровождаемый невысоким полным господином с седой шевелюрой. Подойдя к креслу рядом со мной, мужчина посмотрел на меня, приветственно наклонил голову и, тяжело дыша, опустился в кресло. Затем скомандовал псу: – Rikki, Platz! (Рикки, место!)

128

Проза • Наталья Аринштейн

Пёс прекратил вилять хвостом и послушно улёгся у ног хозяина. С ликующей душой я узнала, что Рики с хозяином летят в Штутгарт через Амстердам. Все мои тревоги враз остались позади.

P.S. После четырёх месяцев переписки с авиакомпанией KLM мой адвокат получил положительный результат. Компенсация за утерянный чемодан с вещами составила 299 евро. Было бы больше, написали в вежливой форме работники авиакомпании, если бы я представила чеки на покупку одежды и обуви и фотографию чемодана. Но я, растяпа, не догадалась. Адвокат взял за свои труды 300 евро. Все остались довольны.

129

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

БРОНИСЛАВА ФУРМАНОВА Бронислава Фурманова переехала в Берлин из Одессы в 1994 году. Пишет стихи, песни, прозу. Член СП России. В 2015 г. вышла первая книга поэзии и прозы «Кружева памяти». В 2021г. – двухтомник поэзии и прозы «Жемчужная нить». Финалист Литературной премии «Наследие 2016» г. Москва. Печатается во многих российских и зарубежных Сборниках. Занимается редакционно-издательской деятельностью. «За значительный вклад в развитие русской культуры и литературы» награждена медалями «Александр Пушкин 220 лет» и «Антон Чехов 160 лет». ХОЛОДНАЯ ОСЕНЬ 53-ГО ГОДА

Д

альний Восток. Комсомольск на Амуре. Осень 1953 года. Добравшись к месту очередного нового назначения мужа, майора Дальневосточного Военного Округа, мама, измученная долгой и тяжёлой дорогой с Украины, ночью, прямо с вокзала поехала в ближайшую больницу. Старшему из её сыновей – десятилетнему Лёне в дороге стало плохо. Он плакал, жалуясь на боли в боку. Женщина-врач осмотрела его и успокоила маму, сказав, что никакого повода для беспокойства нет – возможно, воспаление аппендикса. Мальчик должен остаться в больнице. Утром придёт хирург и решит, что делать дальше. С трудом добравшись до служебной квартиры (отец из-за военных учений не смог встретить семью на вокзале), мама уложила спать дочь и второго сына. Наскоро разложив вещи, 130

Проза и поэзия • Бронислава Фурманова

с тревогой стала ожидать наступления утра. С первыми лучами солнца она поспешила в больницу. Назвав дежурной сестре фамилию, мама по выражению её лица поняла – что-то случилось. Всё было, как в тумане: маму куда-то вели, о чём-то говорили, давали выпить лекарство. Её сердце будто бы остановилось. В голове стучало: «Моего мальчика больше нет». Врачи рассказали, что причина смерти – перитонит. Всё, что могли, они сделали. Но, увы… Старший сын. Красивый, жизнерадостный мальчик. Он мечтал о новых друзьях, хотел увидеть особую природу Дальнего Востока, о которой много слышал... Его больше не было… На самом деле его звали Иосифом. Но маме очень нравилось имя «Лёня» и она называла его только так. И вскоре он для всех стал Лёней. Нет смысла описывать горе родителей, потерявших ребёнка. Это – незаживающая рана. Возможно, только моё рождение (через несколько месяцев) чуть-чуть притупило горечь утраты. Нужно было держаться, найти в себе силы жить ради остальных детей. Жизнь есть жизнь. Она стала входить в свою колею. Однако, судьба приготовила родителям новое испытание – заболела моя сестра, теперь старшая из детей. Диагноз, поставленный врачами, испугал: «Симптомы астмы. Нарушение функции щитовидной железы из-за нехватки йода в регионе». Врачебный совет – перемена климата. Рисковать здоровьем дочери родители не могли. И отец, прослужив в армии двадцать три года, подал рапорт о переводе в другой округ. Несмотря на столь вескую причину, его просьба была отклонена. Прекрасно понимая, что в дальнейшем он не сможет получать военную пенсию, отец увольняется в «запас» – здоровье дочери дороже. Наша семья переезжает в окружённый горами, солнечный Пятигорск, климат которого был так необходим моей сестре.

131

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Содержать семью с тремя детьми отцу было тяжело – наступили трудные времена. Выделенное в подвальном помещении временное жильё было очень сырым, в углах сочилась вода. Маме приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы как-то обустроить это жилище. И вдруг очередной удар. Пожалуй, самый страшный – письмо из прокуратуры Комсомольска на Амуре. В нём сообщалось, что смерть Лёни была «организована» тем самым дежурным врачом-женщиной, возможно, тоже матерью, которая оставила его в больнице и, приветливо улыбаясь, уверяла маму, что причин для волнений нет; которая намеренно, при обострившемся приступе аппендицита, положила ему горячую грелку, тем самым вызвав перитонит, от чего и умер Лёня; которая когда-то давала клятву Гиппократа, и которая действительно «сделала всё, что смогла», чтобы убить десятилетнего мальчика. Лёня оказался семнадцатым в списке убитых ею еврейских мальчиков. Таков был итог пятнадцатилетней деятельности этой убийцы в качестве врача – представителя самой гуманной профессии в мире... Родители не смогли поехать в Комсомольск на Амуре для дачи показаний в суде. Мне было всего шесть месяцев, брату – около пяти лет, сестра болела. Кроме того, у отца на нервной почве открылась язва желудка. Полученное известие, что убийца осуждена на двадцать пять лет тюремного заключения, не принесло облегчения ни моим родителям, ни родным других шестнадцати загубленных детей. Мой старший брат, не успев ещё осознать, что означает быть евреем, погиб только потому, что был им. Мы часто слышали эту трагическую историю о судьбе брата, которого я никогда не видела живым. На стене у постели родителей всегда висел портрет мальчика с большими голубыми глазами. Вглядываясь в них, я будто читала застывший вопрос: «За что?»

132

Проза и поэзия • Бронислава Фурманова

В память о потерянном сыне, родители всегда в годовщину его гибели зажигали свечу. Прошли годы… Пятигорское лето в разгаре, и со двора доносится весёлый гомон детворы. Мама выходит на балкон и лаЭто последнее фото брата сково зовёт: (рядом сестра) – Лёня, Лёнечка! Обедать. В дверях появляется мальчик с большими чёрными глазами – внук. Когда родился мой сын, сомнений, как его назвать, не было, и у моих родителей вновь появилась возможность с любовью произносить это имя. Я ПИШУ... Ночь темна. Тревогу унять не могу, И не стелет бессонница мне постель. Я пишу стихи. Мыслей, чувств карусель закружит. И вновь я по кругу бегу. Я пишу. Над столом света яркий круг. В строках лишь откровенье, ни капли лжи. Что мне может помочь без тревоги жить? Крик души... а в ответ – тишина вокруг. Тихо кружится снег, как сомнений рой. За окном забрезжил морозный рассвет, Между строк в стихах притаился ответ – Та любовь к семье, что всегда со мной, Лишь она мне поможет и дальше жить, Несмотря на жизни моей виражи!

133

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

В УНИСОН С ВЫСОЦКИМ Я не люблю, когда мне лезут в душу. Особенно, когда в неё плюют. В. Высоцкий Мне не понятно: по каким причинам Становится ничтожным человек, Как может ловко прятать под личиной Гнилую сущность и души дефект. Мне не понять двуличия и лести, Мне злобной зависти вовеки не понять, И тех людей – без совести и чести, Готовых грязью ближних обливать. Мне не понять ни чванства, ни снобизма, Безнравственности явной не понять, А также неприкрытого цинизма, С которым многих норовят распять. Как человек, безгрешный при рожденьи, Становится ничтожным подлецом? И, явно получая наслажденье, Плетёт интриги, становясь лжецом? Мне не понять, когда взывая к Богу усердными молитвами, тотчас, он чёрными делами – в ад дорогу Упорно устилает каждый раз. Слоняется по жизни чёрной тенью... А ведь от бумеранга нет спасенья!.. Могу несчастных я жалеть, прощать, Но никогда их не смогу понять!

134

Проза и поэзия • Бронислава Фурманова

РАДУЖНЫЕ ПЛАНЫ Сегодня буду делать всё не так, Сегодня стану я совсем другая, Вдруг станет значим для меня пустяк, От важного – сбегу, не замечая. Где впору плакать, громко рассмеюсь, Спонтанно заменю обед на йогу, Смешной казаться я не побоюсь, Ну, может быть чуть-чуть, совсем немного. Открою в радость жизни настежь дверь, И разорву я плотный круг привычек. Перекрою́ все мысли и теперь cмогу прибавить там, где надо вычесть. Услышу бытия призывный звук, Из Интернета вырвусь на свободу, И может быть, почувствую я вдруг, Что я готова полностью к исходу в другую жизнь, что окружает нас. Готова быть я ЗДЕСЬ и жить СЕЙЧАС!

135

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБ ОПЫТЕ Остывший кофе... в душе раздор... Веду я мысленный разговор…

– Что ты познала, пока жила? Какой ты опыт приобрела? Понять успела, что жизнь не мёд? И неизвестно, что дальше ждёт?

– Всё в жизни было – и страх, и боль, Мне приходилось, играя роль, С улыбкой горечь свою глотать, И будто в прятки – с бедой играть. Шептал мне опыт: – должна ценить Насущный день свой, довольно ныть! И я ценю этот дар Богов! Я знаю точно, что есть любовь, Я знаю также, что счастье есть, И дней счастливых моих не счесть!

– А как же подлость людей и ложь? Познав предательство, как живёшь?

– Живу, прощая, судья им – Бог!

– А как же опыт? – Он не помог... Не выпит кофе, окончен спор. Так и остался в душе раздор... Опыт – как яркий фонарь на корме, Видно его на свету и во тьме.

136

Проза и поэзия • Бронислава Фурманова

Стала с годами понятна мне суть: Он освещает лишь пройденный путь... ЖЕЛАНИЯ ВО СНЕ И НАЯВУ... Снилась мне ночью кукушка-пророчица, Спрашивать стала: – Чего тебе хочется? Ей отвечала: – Чтоб это безумие в мире как можно быстрее закончилось, Кануло в Лету всё то неразумное, Что нам хотят навязать так настойчиво. Очень хочу пробужденья весеннего, Так запоздавшего к нужному времени, Праздника света и буйства цветения, И чтобы дар этот был своевременным. Очень хочу я живого общения, Чтоб не сквозь гаджеты встретиться взглядами с теми, кто дорог. Вернуть те мгновения общности, радости. Этого надо мне! Хочется видеть мне лица открытыми, Чтобы вздохнуть: наконец – маски сброшены! Стали тревоги и страхи забытыми, Чтоб впереди было много хорошего! И предскажи мне кукушка-пророчица многие лета! Так этого хочется!

137

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ОПТИМИСТИЧЕСКОЕ Мне лет не так уж много, и не мало, Но я ещё от жизни не устала, Ту женщину, что в зеркале, не знаю, Во мне до сей поры живёт другая, Та, что, как в детстве, хочет верить в чудо, И в то, что счастье ждёт её повсюду. Хотя с годами небо стало ниже, Всё также в облаках лошадок вижу, Ищу там лиц знакомых очертанья… Загадываю в звездопад желанья. Я верю – справедливость существует, Добро над злом порою торжествует. Как в школе, познавать я продолжаю Уроки жизни, – многого не знаю, И жизнь-учитель за мои ошибки Мне ставит в мой дневник души – ушибы… Жизнь для меня – то мачеха, то фея, Но веру в лучшее в душе лелея, Продолжу жизнь бесценную, надеясь, Что преумножатся оставшиеся годы, И канут в Лету безвозвратно все невзгоды!

138

Проза и поэзия • Бронислава Фурманова

ПРИКОСНОВЕНЬЕ РУК

Моему мужу

С годами понимаю, познавши боль разлук, Как много это значит – прикосновенье рук. Когда душою мёрзну, когда щемит тоска, Ты рук моих озябших, прошу, не отпускай. Когда мне станет больно иль страшно хоть на миг, Спаси прикосновеньем и силой рук твоих. Когда бывает жёстким и грубым мир вокруг, Ты поспеши утешить пожатьем нежных рук. Мне оставаться прежней подольше помоги И, что бы ни случилось, не отпускай руки. Сожми ладони крепче, не допусти разлук, Мне так необходимо касанье умных рук. Но если ослабеешь, я буду рядом, знай, Моя рука с тобою, её не отпускай!

139

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ТИХОЕ СЧАСТЬЕ Ужин готов, мы садимся за стол, Чай закипает под музыку Верди, Слышен за окнами гул круговерти снега с дождём. Наш с тобой разговор тих и уютен. Мы словно одни в городе, в мире, в целой вселенной. Всё остальное – второстепенно, Мы этот миг навсегда сохраним… В чай ароматный добавлен ликёр, Куртки промокшие сохнут в прихожей, Вечер, на тихое счастье похожий, Музыка Верди, и наш разговор. РАЗМЫШЛЕНИЯ Сегодня небо беспросветно-серо, За пеленой дождя ни зги не видно, Пирог из кухни пахнет аппетитно. Размытый свет струится из торшера. Отстукивает дождик метрономом, И в полной тишине шуршат минуты, Сегодня мне не жаль их почему-то, Пускай бегут дорожкою знакомой и отмеряют ход привычной жизни. Она полна ошибок и сомнений, И горьких выводов, и сожалений, И от бессилья путаются мысли.

140

Проза и поэзия • Бронислава Фурманова

Мне многое становится понятно, Всё не в первой, уже всё это было, От этого тоскливо и уныло… Но есть ведь и «на солнце тоже пятна». Иллюзии разбились о реальность, Но ничего, ведь я не беззащитна, Пирог из кухни пахнет аппетитно, Зовут пить чай, я возвращаюсь в радость… ОСИРОТЕВШИЙ ДОМ За прогнившим плетнём, словно встав на больные колени, На задворках стоит вросший в землю, заброшенный дом. Над дырявою кровлей сгущается вечер осенний, И в ослепшие окна стучится холодным дождём. Половицей скрипя, бродит память по пыльным ступеням, В позабытую жизнь открывая просевшую дверь. Заблудившись во тьме, одинокие прячутся тени, В дымоходной трубе воет ветер, как загнанный зверь. Отсыревшие стены покрыла мохнатая плесень, Сквозь узор паутин с фотографии смотрит лицо. За дощатым столом нет застолий, не слышится песен, Иногда только кот забредёт на пустое крыльцо. А когда-то был дом переполнен весельем и смехом, В нём витал аромат подошедших в печи пирогов, А теперь здесь живёт и вздыхает охрипшее эхо чьих-то прочь уходящих из этого дома шагов.

141

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

МЁРТВОЕ МОРЕ Чудо света ты, Мёртвое море – На израильской вечной земле. До краёв переполнено горем, И кристаллами слёз в глубине. Слёз людей, упокоенных где-то, Или дымом взметнувшихся ввысь, В лагерях уничтоженных, в гетто, Что солёным дождём пролились. Море! Многим ты стало спасеньем, Ведь твоя чудотворная соль, Так же, как и вода, без сомненья, Исцеляют недуги и боль. А больных иудейской судьбой Сможешь вылечить мёртвой водой? НОСТАЛЬГИЯ Что на бежать заставило сюда, Жить на чужбине столько долгих лет? Любили Родину? Конечно да! Она любила? Нет! Приложено немало было сил, Чтоб вынудить «виновный» наш народ Уехать от корней, друзей, могил – Продолжить свой исход.

142

Проза и поэзия • Бронислава Фурманова

Уехав, я переступила грань, С собою память увезла и боль, Чужие нам протягивают длань, А в мыслях – я с тобой! Твой воздух для меня неповторим, Во сне я вижу лишь тебя одну, Но домом называю я своим Чужую мне страну. И сколько б мне себя ни утешать, Смириться с этим не смогла доднесь Моя осиротевшая душа, Рождённая не здесь. СОМНЕНИЕ В его глазах сквозит смятение, Непреходящая тоска. Совсем измучило сомнение, Вновь чудится издалека давно покинутая родина, с рождения родной язык. Ему и здесь неплохо вроде бы, Но грезит бывший фронтовик о родине, где в дни военные в бою он был почти убит, И где не раз ловил надменное, Обидное до боли – «жид».

143

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Где научили жить безбожником, В руины превращая храм, Где он у страха был в заложниках, Стук ожидая по ночам. Где, в будущее веря искренно, Ходил в шинели много лет. Где в коммуналке многочисленной Ждал очередь сварить обед... Там были времена счастливые В коротких промежутках бед. Сменили годы суетливые Судьбой придуманный сюжет. Так отчего тоска, сомнение Туманят влажные глаза? Неужто прячут сожаление о том, что нет пути назад? ИЕРУСАЛИМ Народ трудом своим упорным На пяди выжженной земли Эдем построил рукотворный. Сквозь войны, камни – проросли Ростки еврейского упрямства. Цветут пустыни и пески Израильского государства, Бесcчётным бедам вопреки.

144

Проза и поэзия • Бронислава Фурманова

На протяжении столетий Идёт с евреями война, И льётся кровь, и гибнут дети, И плачет древняя стена. А купола Ерусалима – Церквей, мечетей, синагог, Всегда напоминают зримо – Всех сотворил единый Бог! Взяли́сь откуда эти ссоры? Бог со́здал звон колоколов, И крик муллы, и чтенье Торы Под мирным сводом куполов. Ан нет, как яблоко раздора, Израиль, словно в горле кость. Полмира, надевая шоры, Лелеет ненависть и злость. Но ненависть к тебе бессильна. В Израиль явится Мессия! И по прозрениям пророков Израиль будет неделим. И будут в мире все дороги Не в Рим вести – в Иерусалим!

145

Литературная гостиная

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

В нашу литературную гостиную мы пригласили израильского поэта и прозаика Майю Ласковую, уже знакомую нашим авторам и гостям Салона. Её выступление у нас вызвало интерес к её творчеству, что позволило нам включить её произведения в наш общий Сборник. Итак, представляем:

МАЙЯ ЛАСКОВАЯ Майя Ласковая родилась и выросла в г. Николаеве, областном центре Украины, в семье врачей. Одновременно с окончанием средней школы, завершила обучение и в музыкальной. Закончила ХГМИ (Хабаровский Государственный Медицинский Институт), получив диплом врача-педиатра, работала по специальности. Стихи начала писать ещё со школьной скамьи. После окончания института, будучи членом труппы русского народного драматического театра, выступала со спектаклями, а также с собственными юморесками и стихами на сценах областей Хабаровского края. В 1990 году вместе с семьёй репатриировалась в Израиль, работая по основной профессии, продолжала писать. Несмотря на иной язык и иную культуру, именно в Израиле осознала себя, как поэт и прозаик, совершенствуя свой русский язык. Писала стихи и песни также и на иврите, и была признана в иврито-язычной творческой среде (стала лауреатом песенного конкурса, выступала на форуме женщин-поэтов Израиля в Иерусалиме. Презентована на творческих вечерах в Доме литераторов Иерусалима, проводила творческие вечера в разных городах Израиля).

148

Литературная гостиная • Майя Ласковая

Печатаюсь в разных поэтических сборниках Израиля и России. Член творческих союзов Израиля АКУМ и СРПИ. Выступала в Правительственном доме поэтов Иерусалима (Кнессет, 1994), В соавторстве с различными композиторами созданы музыкально-поэтические произведения (песни, мелодекламации). Была номинантом, финалистом и победителем различных поэтических и музыкальных премий. Стихи и прозу пишет в различных литературных жанрах (от философии и мистики до сатиры и юмора). Выпустила две авторские книги: В 1995 году – книгу «Моя свеча» (на двух языках в собственном переводе на иврит); В 2011 году – книгу «Рассвет» на русском языке (лирика, сатира, проза). Готовится к изданию третья книга поэзии (стихи, поэмы) и книга прозы (повести, рассказы). БРЫЗГИ ШАМПАНСКОГО (из цикла «Антология скрытых вещей»)

Н

а зеркальном стеллаже салонного бара небольшой уютной квартиры восседала на серебряном сувенирном ложе бутылка Шампанского. Настоящего! Искристого! Бутылка, как бутылка – всё при ней: крепкое сложение, широко посаженные бёдра, тонкая лебединая шея, на голове шляпка «А ля грибок». Да не простая! Спиралевидный замочек надёжно охранял доступ к этой аристократке и был единственным средством, с помощью которого имелась возможность добраться до её сути. Точные и ловкие движения мастера своего дела, лишь способствовали этому. Жизнь Шампанского протекала спокойно, размеренно. С одной стороны 149

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– одиноко, но с другой – комфортно. Да и на что жаловаться?! В бутылке – как в крепости, а головокружительная, нежная крепость – в содержимом бутылки. Стояло Шампанское на самом видном и почётном месте: тепло, уютно, достойно. Жизнь – как «у Бога за пазухой». А что же её обладатель? С водкой он бы её, конечно, не сравнил, но лёгкое опьянение от Игристого, всё же намного приятнее, чем головная боль и помутнение разума от сорокоградусной конкурентки. И всё бы ничего, но захотелось нашей аристократке выйти из своего уединения – дабы заявить о себе миру. Вот только повода почти никакого не представлялось. Нет, Шампанское не завидовало водке, которая была более востребована. Ведь удел горькой – будни, а её – всё же, праздник. И пусть в Искристом нуждались редко, зато каким оно было долгожданным и желанным! На празднике бутылка Шампанского – королева! И потому, устав от одиночества, она невольно тянулась к людям, тайно мечтая о том, чтобы её, наконец, открыли. И тогда она сможет показать в полной мере на что способно её внутреннее содержание! Все праздники в году Шампанское знало наизусть. Но на особом счету был, конечно же, Новый Год, поскольку в этот день оно было особенно востребованным. Можно даже сказать – незаменимым! Забыло Игристое лишь одно, но самое важное обстоятельство – открывают его всего один раз! А после откупоривания, тут же разливают по фужерам и выпивают. Иначе шипучее выветривается, теряя свой шарм и вкус! Но... С нетерпением ожидая своего звёздного часа, при котором даже отвинчивание пробки становится театральным зрелищем и ареной для показа мастерства открывателя, Шампанское не думало ни о чём другом, кроме как об этом торжественном моменте. И вот он, наконец, настал! Уже наряжена ёлка, переливается разноцветными огнями иллюминация, развешены гирлянды. Со всех сторон летит красочное конфетти... Бутылка Шампанского, 150

Литературная гостиная • Майя Ласковая

как это и предполагалось, стала украшением праздничного стола, удостоившись быть первой, поставленной в самом его центре. От этого она была переполнена чувством гордости и собственной значимости. Хозяин дома, аккуратно взяв в руки бутылку, начал медленно раскручивать мюзле, охранявшее стабильность шапочки. От счастья Шампанское заиграло, заискрилось. Эмоции зашкаливали и рвались наружу. Наконец, они выплеснулись из бутылки брызгами в виде щедрой пены, под восторженные и поощрительные возгласы и аплодисменты гостей. Бокалы наполнялись мгновенно, но также молниеносно и опустошались... К сожалению, праздники когда-то заканчиваются. Содержимое Шампанского было выпито и о нём просто забыли. Вначале пустая бутылка была брошена под стол. Потом перекочевала в мусорное ведро, затем была выброшена на помойку. Потому что, как оказалось, даже пункты по приёму стеклотары не принимают эти нестандартные, ни на кого не похожие бутылки! Уникальность, аристократизм и изыск оказались более никому не нужны после того, как ими воспользовались. Пустая бутылка из-под Шампанского с горечью констатировала этот обескураживающий и грустный факт, как и то, что осталась неоценённой её утончённость, умение дарить радость и создавать праздничную атмосферу. Только поделать было уже ничего нельзя – содержимое опустошено... ТУМАН (из цикла «Антология скрытых вещей»)

Ж

ил-поживал на свете Туман. Рождённый в глубине лога от столкновения тёплых и холодных воздушных масс, он впитал в себя свойства и тех, и других. Это повлияло на неоднозначность и противоречивость его характера. Пребывая в одиночестве, он всё же любил напускать на себя таинственность и загадочность. Так... на всякий случай.

151

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Он мог быть добродушным и мягким... А смягчаясь, Туман рассеивался и даже защищал флору от различных атмосферных осадков и других неприятностей. В такие моменты он наполнял почву влагой, питая и облагораживая её. Это позитивно влияло на всходы, за что растения были ему благодарны. Но иногда Туман бывал недружелюбным и злым... Когда же это с ним случалось, он сгущался до молочного состояния. Не было видно ни зги, а сам он становился на время даже опасным. Мог клубиться, обдавая то холодной волной, то тёплым паром, словно воздушный пульс, вышедший изпод контроля. Ему доставляло удовольствие наблюдать, как люди, запутавшись в плотных его «рукавах-лабиринтах», теряют ориентацию в пространстве. В зависимости от настроения менялся даже цвет Тумана – от голубовато-синего до белого, похожего на парное молоко! А в критические моменты он был похож на серую мглу, обладающую тяжёлой и неприятной сыростью. И всё бы ничего, но никто никогда не знал, когда он захочет сменить свой неуравновешенный, изменчивый нрав с одного полюса на другой, и потому не успевали приспособиться к перепадам его настроения. К тому же, это влекло за собой необратимые последствия – в виде травм, потерь, а в тяжёлых случаях, даже катастроф. Но... была у Тумана тайная мечта. Рождённый в глубоком овраге, на границе столкновения холодных и тёплых течений воздушных масс, Туман грезил подняться на вершину гор, чтобы стать заметным на километры, а не только для местной флоры оврага. Только для этой цели ему не хватало волевой установки и твёрдости характера. А кроме прочего – рукоплещущей группы поддержки, восхищённой загадочностью и неординарностью Тумана. Быть всегда на виду – это экзамен на зрелость. Ведь вершина – это ещё и ответственность. Нужно обладать незаурядными способностями и умением проявлять гибкость и вели152

Литературная гостиная • Майя Ласковая

кодушие к тем, кто находится ниже... Но об этом, увлечённый идеей, Туман не задумывался. А горы манили и влекли его взор позолоченными вершинами от восходящего Солнца. ...И вот однажды, появилась уникальная возможность заявить о себе и выбраться из оврага на заветную вершину. Играя в прятки с Ветром, его заметило горное Эхо. Соприкоснувшись с Туманом в воздушных слоях атмосферы, оно послало ему свой чистый, отражённый от склона горы, звук. Туман поглотил его, зажав звуковую волну в своих объятиях. Эхо нашло эту выходку обитателя лога забавной. Ему понравились таинственность и мистическая загадочность Тумана. Так было положено начало их дружбы. Эхо узнало о тайной мечте нового друга подняться на вершину горы, и дало ему квалифицированный дружеский совет, тем более, что оно прекрасно ориентировалось в горном пространстве: – Если хочешь быть услышанным и подняться на вершину горы, нужно позаботиться о том, чтобы всегда пребывать в добром расположении духа. Именно в таком состоянии воздушная масса однородна и хорошо проводит звук, а клубящиеся столкновения различных по плотности воздушных масс наоборот, глушат его. Поскольку Эхо являлось проводником звука, оно великодушно предложило Туману свою помощь. Вняв советам Эха, Туман слегка рассеялся, укротил свой строптивый нрав и стал потихоньку подниматься к вершине заповедной горы. Эхо, как истинный друг, прокладывало Туману к вершине звуковую дорожку. Оно также поспешило поделиться этой новостью со всей округой, радуясь и ликуя за успехи Тумана. ...Много ли, мало ли минуло с тех пор, как Туман достиг заветной вершины, но картина несколько изменилась. Оказавшись на вершине горы и получив постоянную «прописку», Туман возомнил себя чуть ли не «куполом», под которым находятся все остальные, и взял на себя полномочия, которыми его никто не наделял – судить и наказывать каждую 153

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

светящуюся точку, лишая её проведения на землю света. Он стал отнимать влагу у каждой дождевой капли. А позже принялся заслонять собой рассвет и даже восход солнца. Оно не могло пробиться сквозь Туман и потому не получалось хорошо освещать и разогревать землю. От этого страдали низины и растительный мир подножия гор. Эхо же, ставшее больше не нужным Туману, перешло в разряд бывшего товарища, и Туман им больше не интересовался и даже не вспоминал о нём. Но... У любой притчи есть как начало, так и конец. В последнее время стал замечать Туман, что теряет своё влияние на окружающую среду. А тут, как назло, появились искусственные методы рассеивания густых и плотных воздушных масс. И люди стали применять их всё чаще и чаще. Туман, рассеиваемый этими методами, стал опускаться всё ниже и ниже. Но поделать ничего не мог, так как с этим явлением невозможно было бороться. Когда же он опустился почти до середины горы, вдруг вспомнил про добросердечное, участливое Эхо, которое в своё время так бескорыстно помогло ему добраться до вершины. Но, как он его только не искал, Эхо на призыв Тумана не ответило... И слывёт молва, будто Туман вновь «просел» где-то на дне оврага, в котором когда-то родился... Что ж, хоть и невысоко, зато на родине! Видимо, любое место должно быть оправдано и заслужено. А урок – он всегда полезен! ШТРИХ К ПОРТРЕТУ Я верю в святость и добро, Меня пьянит зари прохлада. Я пригубила бы вино Сортов отборных винограда.

154

Литературная гостиная • Майя Ласковая

Любая ноша по плечу, Но лишь тогда, когда без фальши. Её с достоинством несу Я, не оглядываясь, дальше. Я к любящим благоволю, Завистливых не замечаю, А тех, кто жизнь ломал мою Я отпускаю и прощаю. Родных, друзей не предаю – Предательства я не приемлю. Не знаю, что там ждёт в Раю, Но на земле я Богу внемлю. ИЗМЕНА Я помню, как в детстве сидела часами у моря Доверчиво тайны вверяла бушующим волнам. Казалось, слились воедино пространство и вечность… Холодный сигнал маяка освещал бесконечность. Упрямые волны с тоской разбивались о скалы. Неся из пучины морской жемчуга и кораллы. Подставив ладони, я моря дары принимала, А в шуме прибоя зазывная песня звучала. Пугливые чайки парили над пеной морскою. Истошно кричали и звали меня за собою… И было мгновенье, иль просто мне так показалось – Душа унеслась, а тяжёлое тело осталось.

155

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

С тех пор я безмолвно взираю на синие дали И взором молю, чтоб изменницу-душу отдали. Но волны несут к берегам лишь песок с чёрным илом – «Русалочьи косы» мне море в ответ подарило. Вот так я впервые постигла коварство измены. А море смеялось, бросая мне брызги и пену… РЕКВИЕМ ПО ЛЮБВИ Хрустальный дождь из обнажённых звуков Бьёт по стеклу и раненной душе, Вонзаясь в сердце горестной разлукой, Стрелой прошив ночной покой уже. И гаснет свет в печали и сомненье О том, что больше незачем светить... Упавшая звезда – тому знаменье! А дождь хрустальный продолжает лить И заливать всё новые пространства – Как реквием по счастью и любви... Как лунный лик в своём ночном убранстве, Пытающийся сердце оживить. В нём тонет всё: слова любви и ноты, В нём задыхаясь, утопает страсть... И ты уже не понимаешь кто ты – Зачем поднялся, чтоб потом упасть! Хрустальный дождь из обнажённых звуков Бьёт по стеклу и раненной душе... Быть может для того, чтоб боль разлуки Раскаялась... в последнем вираже...

156

Литературная гостиная • Майя Ласковая

БЕЗВРЕМЕННАЯ ПРИСТАНЬ (солдатам Цахала, павшим в боях за Родину, посвящается) Слепящей белизной суровых скал Глядят вершины в скорбную обитель... Здесь – смерти преждевременной оскал, Приблизившись, затягивает нити. Здесь каждый камень спит бессрочным сном... Земля рыхли́т тяжёлым вздохом почву! Застывший миг – в нём память об одном – О тех, кто жизни прожили заочно. Бессмертье вечной выстлано тропой... На страже – солнцем выжженая роща. А те, кого укрыл гранит собой, Безмолвствуя, давно уже не ропщут. Лишь иногда след падающих звёзд Свечением скользит в кольцо ограды, Да диких ягод прикоснётся гроздь И каплей крови просочится рядом. Надгробный камень дышит, будто спит... И вороньё – кружащий чёрный пристав. Никто здесь никого не укорит, Последний путь – безвременная пристань! ОДА РУССКОМУ ЯЗЫКУ Язык Руси Великой – ты могуч! Течёт в тебе живительная сила... Метафоричен, щедр и певуч – Таким тебя природа наделила!

157

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

В трудах творцов поддерживаешь стиль, Богатый лексикон кладя в основу. Из уст исходишь, словно эликсир, Стихи слагая Небесам в угоду! Великий русский, ты красноречив! Врачуешь сердце благозвучной песней, И душу исцеляешь от кручин, Отняв её у грусти бессловесной. С влюблёнными – волнующе красив. С глупцами – твёрд, а иногда и резок. В сатире – искромётен и смешлив... На место ставишь, если кто-то дерзок. То иногда становишься игрив, И с лёгкостью жонглируешь словами, То вызываешь на словесный ринг Любителей узнать, что сто́ят сами. Несёшь в себе связующую нить – Историей хранимый и Россией! Не смог тебя «чужак» искоренить – Чужие силы пред тобой бессильны. Ты к оппонентам терпелив, но строг, А в дружеской беседе – безупречен. Предательству укажешь на порог И не позволишь оскверненье речи! Язык России – ты от сердца ключ! Прости, что иногда тебя калечат – Склоняют вкривь и вкось – но ты живуч, Вновь возрождаясь, расправляешь плечи!

158

Литературная гостиная • Майя Ласковая

Ты навсегда останешься в цене, И как бы там тебя не распинали, Не растеряешь остроты в вине И не утонешь в водке и печали. Язык культуры русской – ты могуч, Ведь Русский – это корень, а не титул. И сколько б над тобой ни вилось туч, Ты навсегда останешься великим! РЕКВИЕМ ПО СЕБЕ От силы до слабости – всего один шаг... Один поворот головы... Одно неловкое движение... Одно, не вовремя сказанное слово... И ты уже не понимаешь, кто ты... Зачем ты здесь... и почему небеса, Которые должны находиться высоко, Почему-то плывут под ногами... Ах, да! Это ведь просто отражение в воде... А значит, нужно просто посмотреть вверх. Просто поднять глаза... Беспомощная улыбка на растерянных губах – И слабость уже празднует свою победу! Не доглядела... Не заметила... Позволила... В зеркале – почти не твоё отражение... Ты знаешь, кто она? Или опять наваждение? Ты примеряешь чужой костюм, чужую маску, Оставленную кем-то, чтобы свести тебя с ума. Маску, забытую на чужом карнавале Разноцветных кукол... Чужих, бесполезных душ... Нет! Не твоё!

159

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

И ты держишься! Потому что Тебе подарено Небом Великое терпение... В растрёпанных чувствах Ты неслышно поднимаешься вверх: Ступенька... вторая... Нет, ты не боишься упасть, Ибо находишься в невесомости, А из невесомости упасть невозможно... Тебе холодно... ты мёрзнешь, Но ты уже этого не замечаешь... И вдруг – о, чудо! Забрезжил свет, пробиваясь, Словно, через толстое стекло... И оно начинает медленно таять. Ты не замечаешь, что тёплые лучи Ласкают тебя нежным перламутровым светом. Куда-то исчезает истончившаяся грань стекла. И ты уже не поднимаешься, а летишь! Ты летишь навстречу Солнцу, Навстречу своей неприкаянной, нелёгкой, И такой противоречивой, невероятной судьбе... ИЕРУСАЛИМСКИЙ РАССВЕТ Ещё сокрыта под покровом ночи Земля. Таинственно душа парит... И властный сон царит сосредоточен, Отодвигая проблески зари. А над землёю свежести дыханьем Разбужен Иерусалимский лес, И звёзд далёких мерное мерцанье Бледнеет под влиянием небес.

160

Литературная гостиная • Майя Ласковая

Предутренний покой в тумане тает. Блестит в молочном воздухе листва, И постепенно утро оживляет Отпущенная мглой голубизна. А сквозь неё на подступах высоких, Столице обещая новый день, Открылось Льва недремлющее око На постаменте неприступных стен. Шальные птицы с гомоном весёлым Врастают ввысь, как праздничный салют, И над зелёным бесконечным долом Восторженные арии поют. Вот незаметно пламенем задело И обожгло холодный небосвод – Всплывает солнце медленно и смело, Раскачивая сонный горизонт. И утонули в неземном убранстве Вершины Иерусалимских гор, И брызги солнца закружились в танце, Осваивая утренний простор. Оно плывёт торжественно к зениту, Путь посыпая золотой росой. А за вальяжной, царственною свитой Новорождённый день бредёт босой.

161

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ОСТАВАЙСЯ СО МНОЙ Капли падают с неба хрустальным звенящим бессмертьем... Откровение вечности – неба прозрачная кровь! И вонзаются в почву, гонимые в сумерках ветром, Оставляя на зыбкой земле леденящий покров! Несмотря ни на что, вопреки и назло серым тучам, Ураганному ветру и хмурым прогнозам Таро, Я прошу тебя, помни о том, милый мой, что ты лучший! Просто, жизнь иногда преподносит суровый урок. Оставайся со мной... Не кори ни прилюдно, ни тайно Злую, стылую осень и мрачность скупых миражей... Был сиреневый рай и в душе он останется главным – Невозможно дождинке утратить бессмертье дождей! Ни напасти, ни очная ставка с дождём, ни иное Не решают за душу, какой предназначен удел. Только... знаешь ты сам – если сердце озябшее ноет, Это значит лишь то, что к любимой дойти не сумел. Ты проник в каждый ген, согревая дыханием кожу, Влив в неё без остатка чудесный любви эликсир, И огонь, заполняющий клетки, свой путь подытожив, С изумленьем открыл для тебя безграничность стихий. Если это любовь – не нужны ей потёртые крылья! Если это любовь, значит, просто ей нужно гореть, Не впадая от мелких невзгод и уныний в бессилье, А иначе, настигнет её неминуемо смерть!

162

Литературная гостиная • Майя Ласковая

Оставайся со мной, пока сердце с душой не остыли, Отстрани иллюзорные козни ночных фонарей! Пусть раскается свет, что в тени лживо кажется пылью, А душа без оглядки помчится к тому, кто родней! Пусть волшебный мираж, что казался тебе невозможным, Превратится в реальность из дальней, манящей мечты. Новой, яркой страницей окажется бывшая сложность, И сольются влюблённых уста, в откровенье застыв. Оставайся со мной... Не кори ни прилюдно, ни тайно Злую, стылую осень и мрачность скупых миражей... Был сиреневый рай, и в душе он останется главным – Невозможно дождинке утратить бессмертье дождей! ХРАНЮ ТВОЙ ОБРАЗ Храню твой образ между строк, Тебя печалью обнимая, Как шалью... Тяжек и далёк Твой путь – я с ним не совпадаю. Но принимаю каждый раз Я лунный свет, как провиденье, В котором каждое мгновенье – Вселенной о тебе рассказ. Ты ветра был последним псалмом, Но поняла я лишь теперь, Что счастье, выпитое залпом – Предвестник будущих потерь!

163

Проза, поэзия, поэтические переводы

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

СВЕТЛАНА СОКОЛЬСКАЯ Светлана Сокольская, прозаик, родилась в Ставропольском крае, музыкант, окончила Кишинёвскую консерваторию по классу скрипка. В Германии с 1990 года. Концертирует в городах Германии. Публикуется в различных Альманахах и журналах России и Германии.

AVE MARIA

Б

ерлин – это огромный мир, состоящий из людей, домов, машин, зелени и неба. В этом мире можно встретить очень разных во всех отношениях людей: от благополучных коренных жителей до бедолаг-беженцев, от владельцев домов и вилл до нищих, обходящих поезда метро в поисках подаяния, а также бездомных, живущих под открытым небом. Говорят, что Берлин нетипичный немецкий город. Я почувствовала это, когда мы, прожив несколько лет в Ганновере, возвратились в Берлин, откуда начиналась наша эмиграция. Было ощущение, что нас чуть ли не вернули в Советский Союз: толпы в метро, переполненный в часы пик транспорт, пробки на дорогах. После беленького, низенького, пятиэтажного, заново отстроенного после войны Ганновера Берлин казался великаном, не очень заботящимся о своём внешнем виде. Народ выглядел куда беднее, проще, но свободнее. Свобода была во всём: никто не прислушивался к твоему выговору, у врача персонал не выказывал нетерпения из-за замедленной реакции, в учреждениях понимали всё с полуслова, благо мы уже говорили по-немецки.

166

Проза • Светлана Сокольская

Большой новостью для меня стала ночная Клубная жизнь Берлина. Впервые оказавшись в таком кафе, я очень удивилась, попав в подвальное помещение с низкими неоштукатуренными сводами и загадочно-тёмными углами. Однако там имелись столики и некоторое подобие сцены. Музыканты были отличные. Потом я узнала, что в Берлине любое заброшенное здание: жилой дом, завод, почта, а также подворотня – это всё может стать местным ночным Клубом в противовес официальной респектабельности театров, филармоний и дворцов. К счастью, в еврейской общине, в которую мы вернулись, Клубы собирали своих посетителей днём. В Берлине, а это был первый год второго тысячелетия, я познакомилась с пианисткой из рижской консерватории Галей. Когда мы сошлись поближе и даже подружились, мне стали понятны некоторые странности её поведения. В итоге я прозвала её Галя-нелегаля, потому что она жила в Берлине, не имея на то разрешения властей. Приехала в гости и осталась. Но при этом, разумеется, она не получала ни цента социальной помощи от государства и зарабатывала частными уроками, которыми делилась с ней подруга детства, тоже пианистка. Кроме того, у неё были ещё кое-какие дела, и жила Галя в засекреченной от посторонних глаз квартире. Время от времени она посещала Восточный вокзал, где для чего-то встречалась с приезжими земляками или провожала их. Служение высокому искусству сочеталось в ней с житейским прагматизмом. Высокая брюнетка с узким личиком и карими глазами под чёрным разлётом бровей, Галя держалась подчеркнуто скромно, не переходя ничьих границ и не привлекая к себе внимания. К тому же она избегала ситуаций, где могла бы оставить следы в виде подписей, надписей и прочего. Таким образом она много лет благополучно избегала столкновений с полицией. В Берлине это было возможно. Мы с Галей стали каждое воскресенье выступать в Клубе для пожилых людей в главном здании общины. Я солировала 167

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

на скрипке, а Галя аккомпанировала. Играли еврейскую классику: «Кол Нидрей» Макса Бруха или «Хор пленных евреев» из оперы «Набукко» Верди. Но гвоздём программы была клезмерская музыка. Отлучённые от своей культуры на десятилетия, бывшие советские евреи жадно приникали к источнику, полузабытому за столько лет. Впрочем, встречались настоящие знатоки и ценители. С начала девяностых вся Германия переживала увлечение еврейской музыкой, множились ансамбли «Клезмер», состоявшие из немцев, поющих на идише. И мы играли фантазии и попурри на еврейские темы, бесконечный «фрейлехс» и бессмертные песни дедовского наследия. Когда мы задумали сыграть чисто классическую программу, я решила включить в неё мою любимую «Ave Maria» Шуберта в замечательной обработке Яши Хейфеца. Но Галя деликатно сказала, что католическая молитва в стенах еврейской общины – не самая лучшая идея. Я не стала настаивать, чтобы не нарушать каноны. На всякий случай мы отрепетировали обширную программу лёгкой музыки, и случая этого не пришлось долго ждать. Вскоре Галя радостно мне сообщила, что через родителей своих учеников получила заказ: поиграть на открытии нового парфюмерного салона, и она берёт меня в компанию. В назначенный час мы явились на место событий – я со скрипкой, Галя с кейбордом. Для вечера я надела длинное платье, моё любимое, тёмно-зелёное. На Гале был чёрный костюм – скромно и элегантно. Салон был оформлен потрясающе – всё сверкало, звенело, горело огнями. С потолка свисали расписные стеклянные шары, разноцветные бабочки и фонарики. Витрины были уставлены какими-то фантастическими сосудами, где из одного в другой переливалась волшебная, светящаяся всеми цветами радуги жидкость, а народ пил шампанское и закусывал суши. Мы играли с таким вдохновением, что забыли про время. Приём получился на высоком уровне. Хозяйка салона 168

Проза • Светлана Сокольская

Наташа была очень довольна и попросила номер моего телефона. По Галиной просьбе она расплатилась с нами дорогим парфюмом. Вскоре моя пианистка уехала в другой город, и я потеряла её из виду. Прошло несколько месяцев. Наступила зима. Однажды в телефонной трубке прозвучал женский голос. Это была Наташа, хозяйка парфюмерного салона. Просьба её меня удивила.

– Моя подруга-немка выходит замуж за сотрудника тунисского посольства. Не могли бы вы поиграть завтра на церемонии бракосочетания?

– Как, одна? – спросила я.

– Да, больше никого не нужно.

– Но что играть?

– Всё то, что вы тогда у нас играли, было так красиво! Что ж! Я никогда не отказывалась от предложений выступить. Правда, не всё можно играть без сопровождения. Придётся программу изменить. Складывая ноты, я первым делом вынула из стопки затрёпанный еще с консерваторских времён сборник Шуберта и гордо молвила в пространство: – Завтра я играю «Ave Maria!»

– Ты с ума сошла! – сказал мне муж. – Играть на свадьбе печальную молитву?! Возьми лучше вальсы Штрауса! Обескураженная, я отложила Шуберта. В самом деле, не будет ли это проявлением бестактности? Лучше взять что-то другое от греха подальше. Ночью выпал снег. По радио в утренних новостях сообщали как об ужасной катастрофе, что толщина снежного покрова достигает двадцати сантиметров! Утром автобус еле передвигался от остановки к остановке, прокладывая себе дорогу по свежему снегу. Прибыть нужно было к десяти часам, и я, хоть и вышла намного раньше, явилась к месту почти минута в минуту. Наташа металась на лестнице величественного дома, где проходила регистрация брака, высматривая меня. Скинув 169

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

пальто, я схватила скрипку. Времени было в обрез. И тут я увидела невесту. Она бросилась ко мне, и первые её слова были: – Вы играете «Ave Maria»? Всё возопило во мне, захлестнула досада, но мне ничего не оставалось, как ответить с улыбкой: – Нет, я не взяла ноты. Но я сыграю «Träumerei» (Грёзы» Шумана).

– «Träumerei» тоже хорошо, – был её ответ. «Она знает «Träumerei», наверное, сама немного играет», – обрадовалась я. Мы встретились с невестой взглядами, и в этот миг как будто многое поняли друг о друге: наши чувства, женский опыт, желания и надежды... Церемония началась, и я теперь могла как следует рассмотреть новобрачную. Это была высокая стройная молодая женщина в белом, матового оттенка платье, закрывавшем её до самых ключиц. Тонкая талия и пышная, всё сметающая на своём пути юбка соответствовали свадебному стилю. Ничего сверкающего на ней я не увидела. Прекрасно было её лицо: удлинённый овал, нежный профиль и глаза цвета неспелого крыжовника. Белокурые волны волос мягко спадали на плечи. Голову украшала маленькая диадема. «Настоящая Принцесса», – подумалось мне. Склонив голову, она слушала торжественные напутствия дамы, ведущей официальную часть. Рядом с ослепительной белизной невесты особенно был заметен оливковый цвет кожи её жениха. Высокий худощавый молодой человек со строгим лицом внимательно следил за происходящим. Это была элегантная пара, но всё-таки у меня сжалось сердце: «Зачем она выходит за этого иноземца? Возможно, он достоин её, но оставить всё привычное, уехать в чужую страну, жить по чужим правилам... Какие грёзы увлекли её за собой в это путешествие по жизни?!» Мне дали знак, и я заиграла. От грусти за милую Принцессу я играла с таким чувством, что все замерли, слушая 170

Проза • Светлана Сокольская

скрипку. Мне хотелось играть для невесты так, чтобы даже когда её волосы станут седыми и у неё появятся внуки, она вспоминала этот день и эту музыку, как что-то неповторимое. Старинные портреты, висящие на стенах, нежный шёлк гардин и мерцание люстры подчёркивали таинственность и важность происходящего. Церемония закончилась, и меня с Наташей окружили тётушки в живописных одеяниях с тарелками восточного угощения. Одна из них, с таким же оливковым цветом кожи, как у жениха, счастливо улыбаясь, наградила меня целой горстью орехов и сладостей, завёрнутых в белые кружевные платочки.

– Это их свадебный обычай, – сказала оказавшаяся рядом Наташа. Я унесла эти трофеи домой. Некоторые из них были распробованы сразу, а один я оставила себе на память. Потом этот белоснежный комочек перекочевал в коробку с ёлочными игрушками. Каждый год, наряжая ёлку, я брала его в руки и думала: «Как она там, моя Принцесса?» Так же и ноты «Ave Maria», которую не пришлось сыграть, напоминали мне о ней, но всё меньше и меньше... С тех пор колесо истории сделало двадцать оборотов, и наступил коварный 2020-й год. Год борьбы с невидимым и беспощадным врагом, заключённым в неизвестную учёным оболочку. В условиях жёсткого запрета на собрания все культурные радости были отменены. Искусство стонало, литература молчала, люди скупо общались с помощью современных технических средств. Зима 2021 года началась безрадостно. В феврале высота снежного покрова опять достигала двадцати сантиметров! В преддверии марта вдруг раздался в трубке забытый голос. Это была хозяйка парфюмерного салона Наташа. Поздоровавшись с ней, я спросила так, будто мы вчера созванивались: – Как жизнь?

171

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Хорошо! У нас теперь целый отдел в KDW (Kaufhaus des Westens),* – ответила она и пригласила посетить их по старой памяти, опуская подробности, связанные с пандемией. Оказалось, что её подруга, та самая, которую я про себя всегда называла Принцессой, приехала на Золотую свадьбу родителей, и они устраивают семейный вечер в узком кругу.

– Как она там, в этой Африке?! – закричала я в трубку.

– Нормально. Конечно, это золотая клетка. Я бы, например, не смогла. А она довольна. Отдаёт всю себя благотворительности и стала чем-то средним между матерью Терезой и Принцессой Дианой. Муж её сделал дипломатическую карьеру. У них трое детей: два мальчика и девочка.

– Как я рада! – воскликнула я. Наташа дала утихнуть моим эмоциям и продолжила: – Ну, сейчас такое время, из-за вируса пригласить какойнибудь ансамбль музыкантов невозможно. Мы не знали, что придумать! Но тут моя подруга вспомнила, как вы играли в день её свадьбы, и попросила меня разыскать вас. У них у всех отрицательные тесты, а отец с матерью привиты, так что вам не надо беспокоиться. Смогли бы вы прийти?

– Да, конечно!! Могла ли я ответить иначе?! Если чего-то очень хочешь и долго думаешь об этом, то оно, пусть даже через двадцать лет, может исполниться. Завтра на Золотой свадьбе будет звучать наша любимая «Ave Maria»! *

«Торговый дом Запада»

ЛИНИЯ СУДЬБЫ

Э

та пара появилась в общине как-то вдруг: не по приглашению с первой волной еврейской эмиграции 90-х годов, и не по анкетам – со второй. Оказалось, что приехали они сами по себе – по туристической путёвке. Ждать 172

Проза • Светлана Сокольская

было рискованно. Ей требовалась операция на сердце, а в том далёком, хоть и не маленьком городе России, где они жили, уровень медицины не внушал оптимизма. Он, бывавший уже заграницей и осведомлённый о льготах еврейским иммигрантам из бывшего Советского Союза, уговорил её поехать в Германию. Им повезло: чиновники иногда обладают сердцем и могут действовать по собственному усмотрению. Приняли их безо всякой волокиты, просто по документам. Мы познакомились в общине. Мирра была хирургом-стоматологом. Муж её, Яков – скрипачом, концертмейстером группы в симфоническом оркестре. Внешность его была артистическая: высокий, подвижный, вьющиеся с проседью волосы над уже слегка поблёкшими голубыми глазами, выразительные кисти рук. К женщинам обращался с небрежной ласковостью: «Ласточка моя!» Не выдающийся виртуоз, однако умел заставить скрипку петь. Вибрация у него была проникновеннейшей, и эмоциональный стиль его игры нравился публике. В общине он собрал разных по уровню музыкантов и сделал небольшой ансамбль скрипачей. После оплачиваемых концертов честно вручал всем по двадцатке. Такая деятельность была ему не внове. Много лет назад на родине он создал любительский ансамбль, состоявший в основном из бывших учеников. Коллектив, рассказывал он с гордостью, и сейчас очень уважаем в городе, а участники его преданы музыке. Репетиции и концерты дают им силы для подкрепления духа в наступившее тяжкое время. Приезжали на них даже издалека, несмотря на все трудности. Яков показал мне однажды видеозапись их концерта. Услышанное и увиденное восхитили меня. Любительский ансамбль звучал не по-любительски. Разливы мелодии были по-русски широки, быстрые пьесы исполнялись с виртуозным блеском. Особенно хорош был финал. Вихрем завершал 173

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

программу «Вальс» Евгения Доги из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь». Классика в соединении с изяществом лёгкой музыки определяли стиль ансамбля, и стиль этот много лет оттачивал его руководитель. К тому же он был так элегантен в смокинге и чёрной бабочке среди своих оркестрантов! Всё это осталось там. Сюда он приехал, чтобы спасти жену. Своей очереди Мирре не пришлось долго ждать. В первые послеоперационные дни коричневый цвет лица моей подопечной испугал меня. Мирра рассказывала мне: – Вот уж не подозревала в себе такой жажды жизни! Вчера мне неожиданно стало плохо. Когда меня подключили к аппарату и дали трубку, я так вцепилась в неё, не могли отобрать! К счастью, хирургическое вмешательство прошло успешно, и Мирра радовалась, как ребёнок, что может теперь догнать трамвай. Мы подружились семьями. Наши новенькие эмигранты нуждались в помощи, более всего в немецком языке, особенно когда её направили на медкомиссию, и нужен был переводчик. Когда они получили социальное жильё, мы «обмывали» его вместе. Общение с ней было для меня мостиком из настоящего в прошлое. Обычно, побывав во всех учреждениях и покончив с магазинами, я и Мирра заваливались в ближайший MaсDonald ‘s и просиживали там по четыре часа за кофе с бутербродами. При молодёжном шуме и мелькании чужих лиц мы выкладывали друг другу наши женские тайны. Внешняя сторона их жизни была мне хорошо известна, внутренняя – постепенно раскрывалась. Из её рассказа я узнала, что в их родном городе они всегда были на виду, общие друзья составляли круг близкий к элите. Она не единственная у родителей, имеется ещё брат-неудачник, но не было дочери, преданнее её. Мать – тоже 174

Проза • Светлана Сокольская

стоматолог и заслуженный врач, обожала зятя и часто говорила ей: «Нашему Яшеньке нельзя изменять!» Видимо, подозревала у дочери лёгкий нрав и хотела уберечь от ошибок. Дочь действительно нравилась мужчинам. В чём было её очарование – сложно сказать. Вначале мне её лицо показалось скорее некрасивым: небольшие чёрные глаза под густыми стрелками бровей, узкий лик, чуть заметный тик правой стороны рта. Лёгкое заикание придавало ей даже обаяния. Она была стройна, одевалась с тонким вкусом зрелой женщины, всегда в кольцах, ожерельях, браслетах, и всё это хорошо смотрелось на ней. А быстрый ум, искренность и постоянная готовность смеяться были её несомненными преимуществами перед подругами, обременёнными детьми, хозяйством и заботами. Она чутко улавливала нюансы человеческих отношений, ценила комфорт, любила приятные мелочи и умела быть благодарной людям. Её настойчиво преследовали мужчины даже из числа их общих друзей, но она только смеялась и говорила: – Я не по этим делам. Мирра любила свою работу, и на работе её ценили. Всегда держали ей место и ждали возвращения назад. Всё отделение собиралось вокруг неё, когда она появлялась в модных сапогах, добытых сложными путями. Ей нравилось быть женой известного в городе музыканта, устраивать маленькие праздники в их уютной двухкомнатной квартирке и отмечать дни рождения с подругами в сауне... Тем временем родители старели. Умер отец. Мать стала болеть, дряхлеть, и дочь всё свободное время проводила с матерью. Тут стали до неё доноситься слухи о муже, который не преминул воспользоваться свободой, предоставленной ему женой. Когда мать в очередной раз сказала, что Яшеньке нельзя изменять, она не выдержала: – А знаешь, мама, что у него есть любовница, бывшая ученица?

175

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Мать, так рассказывала она, бросилась к ней, обхватила руками и заплакала: – Прости, доченька! Это был удар. Впрочем, первым ударом судьбы являлось отсутствие у них детей. Она не понимала, почему именно у неё эта беда, очень о том горевала, особенно потому, что муж детей любил и хотел. С удовольствием возил на спине ребятишек своих товарищей и всегда был Дедом Морозом на профсоюзной ёлке. Однажды сказал ей: – Давай возьмём ребёнка из детдома. Но Мирра испугалась. У друзей в семье была похожая ситуация: те удочерили девочку, у которой с возрастом открылось психическое заболевание, и радость обернулась горем. Да и не для неё это было – растить чужого ребёнка. Она хотела своего и надеялась, что это ещё возможно. Муж был старше её лет на десять и за плечами у него был уже один брак, и там были свои тайны. Они обратились к медицине, но отклонений у них не нашли. Врач сказал ей: – Попробуйте с другим мужчиной. Она долго боролась с собой, потом решилась, но не смогла преодолеть барьер – мамина кодировка оказалась сильнее. В следующий раз она уже набралась духу, но опять что-то сорвалось... А потом обнаружилось нечто серьёзное: склонность к повышенному холестерину в крови. Теперь их главная цель – операция на сердце – была достигнута, но стало непонятно: что же дальше? Оставаться или вернуться? Она вошла в западную жизнь так легко и изящно, будто всегда жила в Европе. Когда мы, гуляя по городу, заходили в какой-нибудь из дорогих магазинов, меня тянуло наверх, к дамской одежде. Мирра застревала внизу у парфюмерии и косметики. Она знала марки ведущих фирм и производителей. Легко скользила вдоль полок, любовалась изяществом 176

Проза • Светлана Сокольская

флаконов, наслаждаясь их блеском и светом, прыскала себе на запястье из пробников и замирала, увидев «Шанель № 5». Он чувствовал себя не так комфортно. Концерты в стенах общины не давали особой прибавки к социальному пособию, а считать копейки они не привыкли. Он начал играть на вокзале, как уличный музыкант. Возле него всегда останавливались люди, ему аплодировали, щедро бросали монеты, но всё это казалось ему унизительным. Где было ему знать, что на Западе традиция миннезингеров* укоренилась в течение веков, и играть «на улице» – это не унижение. Предрассудки советского времени, делившие профессии на «высокие» и «низкие», не отпускали его. К тому же, язык Гёте и Шиллера не давался ему ни в какую, да и какой язык, когда за шестьдесят. Всё чаще голову стали посещать картины недавнего прошлого: освещённый светом симфонический оркестр, или – он во главе своего ансамбля скрипачей. Овации, цветы и восторг публики. К тому же приближался 25-летний юбилей коллектива, и ему, как руководителю, обещали присвоить звание Заслуженного работника культуры. Но не только это, а что-то другое, в чём он боялся признаться самому себе, терзало его. Он отбрасывал эту мысль. Нет, даже не мысль, а какое-то ощущение, тягу, что-то могучее, подсознательное, чему он не в силах был сопротивляться. Так, помаявшись изрядное количество времени, он стал уезжать в свой город и оставаться там подолгу. Мирра, почуяв неладное, тоже устремилась туда, а в Германии появлялась раз в три месяца только для того, чтобы отметить их пребывание и снять со счёта деньги. Ради этого ей приходилось иногда пускаться в авантюры. Так, например, чтобы отметить постоянное присутствие её мужа в Германии (обязанность получающих социальное пособие), ей удалось уговорить молодого мужчину, знакомого наших общих друзей, который находился в городе проездом. Немецкого языка он не знал, поэтому я сопровождала его в качестве 177

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

переводчика. Он вошёл в кабинет социального работника, держась за щеку, как бы от зубной боли. Но его направили на биржу труда. Там чиновница также с сочувствием глянула на мучительную гримасу вошедшего и улыбнулась. На дежурный вопрос: «Что я могу для вас сделать?» последовал мой ответ: «Он музыкант, скрипач, и готов работать в симфоническом оркестре? Можете помочь?» Просьба была беспроигрышная, потому что биржа труда трудоустройством на конкурсные места не распоряжается. А нам как раз и нужен был отрицательный ответ.

– М... М... М, – произнёс в знак согласия священник, энергично кивая головой.

– Работу вы должны искать сами, – ответила работник биржи труда. – Участвуйте в конкурсах, прослушиваниях.

– Ты должен сам искать работу. Понимаешь?

– М... М... М, – опять промычал наш друг. Мы оба выскочили в коридор, давясь от смеха. Мирра поджидала нас, спрятавшись за углом.

– Я чуть не умерла от страха, – еле слышно прошелестела она. Я взяла её трясущиеся руки в свои и подумала, что эти игры не для её сердца. Ситуация становилась всё более напряженной. Решающее объяснение между супругами состоялось накануне его последнего отъезда. Никогда ещё она не видела его таким мрачным.

– Я сойду здесь с ума! Мне стыдно играть на вокзале как нищий! А этот язык?! Я не могу запомнить простые слова! Моя жизнь потеряла всякий смысл! Мирра с ужасом поняла, что для неё это значит. И всё же, умоляя, вымолвила: – А я? Он отвернулся и резко произнёс: – И ты! Уезжаем домой!

178

Проза • Светлана Сокольская

– Но врачи сказали, что мне может понадобиться еще одна операция. Я здесь на контроле, не дома. Документация вся здесь! А лекарства, аппаратура? Ты же сам говорил!

– Аппаратура сейчас за деньги есть и у нас. А Николай Павлович – лучший хирург в области, и ты знаешь, как он к тебе относится! Впрочем, если хочешь – оставайся. Я не неволю. Она поняла: это решение окончательное. Какое-то время ещё металась, надеясь найти выход. Случай решил всё. При оформлении документов на границе кто-то из российских служащих обратил внимание на количество и регулярность штампов в её паспорте. Выяснить ситуацию было делом техники. Достаточно и телефонного запроса. Последовало разоблачение и скандал. Мирра успела только позвонить мне, чтобы сказать о случившемся. В панике она бросила в Германии всё и вернулась домой. Там жила ещё первое время в страхе, но всё обошлось. Больше мы с ней не виделись, только переписывались, хотя сказать так – явное преувеличение. Мирра время от времени нам звонила, а я с радостью вслушивалась в её слегка заикающийся быстрый говорок и отвечала ей обширными посланиями. Мне она написала один раз, причём сообщила, что ненавидит обмениваться письмами и никому категорически не пишет, но для меня делает исключение. Жизнь их, похоже, вернулась на круги своя. Линия судьбы сделала петлю и привела назад. Несмотря на крушение её надежд, пришло успокоение и облегчение. Всё осталось позади. Ещё одна привычка укоренилась между нами: телефонный звонок перед каждым Новым годом. Мы с ней обменивались новостями, радостно перебивая друг друга от волнения. Простые слова, звучащие на таком расстоянии, приобретали особый вес: – С наступающим!

– И вас также!

179

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Как вы? Как дети?

– Спасибо, хорошо, ждём внучку!

– Поздравляем! Здоровья вам, долгих лет!

– Спасибо, вместе с вами! Так прошло ещё какое-то время... В очередной Новый год после обычных поздравлений Мирра сказала, что её состояние совсем плохое, и главный кардиохирург города, их старый друг, настаивает на операции.

– Но я боюсь, – простонала она в трубку. Через тысячи километров ловила я её жалобный, задыхающийся голос и кричала слова надежды и ободрения... Она умерла на операционном столе. Сложная операция прошла нормально, но сердце завести не удалось. Через две недели ей должно было исполниться пятьдесят восемь... Он позвонил вскоре после похорон. Голос его был задумчив, но не отстранён. Скупо сообщил о случившемся и просил передать другим знакомым. В следующий раз Яков позвонил через полтора года. Сказал, что женился на своей бывшей ученице. У жены совершеннолетний сын и четырнадцатилетняя дочь.

– У меня теперь двое детей, – произнёс он торжественно. С тех пор один раз в году я получаю через знакомых музыкантов известие о нём. Вот и опять недавно возник в трубке чужой голос: – Яков Семёнович передаёт привет и спрашивает: «Выступаете ли вы ещё с концертами? Не сложили скрипку?» Я отвечаю: – Нет, не сложила. И думаю: «Жив. Помнит. Всё ли?» Миннезингеры – Германские лирические поэты-певцы из рыцарей 12-13 столетий.

*

180

Проза • Александра Лебедева

АЛЕКСАНДРА ЛЕБЕДЕВА Александра Лебедева родилась в Москве. По образованию архитектор. В Берлине живёт с 1996 года. Художница, член художественной галереи «Клин». Пишет стихи и прозу. Лауреат нескольких международных литературных конкурсов. Публикуется во многих изданиях (газеты, журналы, Альманахи) России и Германии, использует иллюстрации своих картин и художественных фотографий как для своих текстов, так и для оформления других изданий. Из цикла рассказов «Дороги Гражданской войны» на основе устных воспоминаний моего деда Роберта Бебриса (1899– 1978) – участника Гражданской войны. К 100-летию Гражданской войны ЗУБЫ НА ПОЛКУ Осень. 1919 год.

В

длительных боевых переходах нам приходилось часто становиться на постой в деревнях и станицах. Мы старались выбирать хату покрепче, которую было видно издалека по добротному забору, да и по крыше. Помню, как-то в Тамбовской губернии наша тачанка остановилась у одной из таких изб с резными наличниками на окнах. Мы громко постучали прикладом в дубовые ворота. Нас встретил яростный лай собак. Громыхнул засов, и в щели показалось недовольное лицо бабы в пуховом платке.

181

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Что надо?

– Хозяйка, открывай, пусти на постой! И псов своих придержи.

– Да много вас тут всяких ходють! Места у меня нету. Ступайте себе дальше, – пыталась она захлопнуть тяжёлые ворота. Но кто-то из наших успел просунуть в щель ствол винтовки.

– Да нет уж, мамаша, нам хоромы не надобны, была бы крыша над головой. – бесцеремонно отодвинул её наш возница Гришка. – Уж извиняйте, потесним вас маленько. А ты, хозяйка, лучше своих волкодавов уйми. Баба в меховой добротной душегрейке, ворча, пропустила нас и вперевалку направилась к дому. На большом ухоженном дворе стояла гружёная мешками телега. На привязанной к колесу цепи метался, надрываясь лаем и брызжа пеной, чёрный кобель. Мы завезли нашу тачанку, распрягли лошадей и, обойдя стороной разъярённого пса, поднялись на резное крыльцо.

– В сенях оставьте свой скарб и пулемёту свою, – пробурчала она, поглядывая на наши со стопудовой грязью сапоги. В светлице пахло ладаном и, давно забытым, ароматным хлебом. На окнах висели ситцевые в мелкий цветочек голубые занавески.

– Скидывай, братва, обувку! Уважим хозяйку, – усмехнулся мой помощник пулемётного расчёта Панкрат.

– Хороша избёнка, – повернулся он к нашему фельдшеру очкарику Юрке, – как тебе, интеллигент, подойдёт? Наш фельдшер был первым, после комиссара, человеком в отряде. Комиссар поднимал бойцов в бой, а наш Юрка после боя всех лечил, а кого-то и оживлял. Поэтому, в дальних переходах, оставив раненых в лазарете, при любом удобном случае, мы брали его к себе на тачанку. Панкрат нуждался в его помощи. После контузии он страдал припадками, глаза 182

Проза • Александра Лебедева

наливались кровью. И если его вовремя не связать, он мог схватиться и за наган… В сумке с красным крестом, кроме йодистой настойки, баночки с дегтярной смолой, каких-то порошков и бинтов из ветоши, был коричневый пузырёк с эфиром. Мы держали буйного, а наш лекарь, накапав пару капель на обрывок бинта, прикладывал его к носу вырывающегося и орущего Панкрата, и тот погружался в блаженный сон. Места наш щуплый фельдшер, Интеллигент, как мы его называли, занимал мало, был безропотным и тихим. Он постоянно читал, много всего знал, в отряде был самым грамотным. А если он ещё и стопку выпивал, то собирал всех вокруг на свои байки, и его уже невозможно было остановить… Все заслушивались! Фельдшер, стоя в сенях и переминаясь с ноги на ногу, сказал: – Вы уж извините, хозяюшка, за наш вид и обтрёпанные, с дурным запахом портянки. Не доведётся никак в баньку сходить… Любезная, а как Вас изволите звать-величать?

– Авдотья я, Пантелевна, – процедила она сквозь зубы.

– А где у Вас, уважаемая Авдотья, рукомойник? Освежиться не мешало бы.

– Дождевой умоетесь в бочке. Не графья чай. Рукомойник им ещё подавай! – ворчала она, пряча за печь ухват с чапельником и белый вышитый рушник. – А здесь, на полатях,* если надобно, можете просушиться…

– Мамаша, пойдем-ка на двор, пока не стемнело, покажешь, где у вас колодец, – засуетился, натягивая сапоги, Григорий, – мне надо лошадей напоить, да и сенца подбросить.

– Неймётся им всем, антихристам! Тольк избу остужають, – нехотя, проследовала она за ним.

– Ух ты, как тепло! – обнимал я горячую печь. – И как же хлебом пахнет! Эх, видать наша полевая кухня опять отстаёт, в конце обоза тащится. А пока до нас доберётся, так уж все котлы пустые будут.

183

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Слышь, братцы, а может она нас и попотчует чем? – подмигнул мне Панкрат, развешивая на верёвке портянки и свою заскорузлую от пота гимнастёрку. – Кажись, всем нам сегодня перед бабой в исподнем щеголять. Эх, мужики, закурить бы!

– Да-а-а, братва, – не унимался он, – похоже, наша Советска власть сюды ещё не добралася. Видали мешки-то на телеге, и у амбара другого цепного рыжего кобеля? Смекаю, там есть чего охранять… Мож живность какая? Ладно, покась погодим. Сейчас хозяйка возвернётся, прижму её покрепче, – крякнул он, залезая на печь.

– Узнать-то, конечно, можно. Но ты, Панкрат Гордеич, не очень тут! Сам знаешь, как у нас за мародёрство-то «жалуют» и порешить ведь могут. – задумчиво произнёс фельдшер, протирая носовым платком вспотевшие стёкла очков. – Уж дозвольте, товарищи, мне спросить.

– Да, Интеллигент, ты уж поспрошай у неё, мож она какой харч нам и продаст. Хозяйство-то, вроде, не бедное! И про баньку не забудь, а то уж мы все завшивели. Авдотья вскоре появилась в дверях с начищенным самоваром, а за ней и Гришка с ведром колодезной воды. Поставив самовар на стол, она, кряхтя, полезла кочергой в горнушку** за раскалёнными углями.

– Ладно уж тебе, мамаша, корячиться, давай подмогу, – поднял я её с колен, – сам самоваром займусь, а ты лучше послушай, что мы тебя спросить-то хотим.

– Уважаемая, – надев очки, начал наш Интеллигент, – за кипяток, конечно, большое тебе пролетарское спасибо! А может у тебя и хлеб найдётся? Мы не обидим, хорошо заплатим!

– Ах, сынки, – сменив гнев на милость, жалостливо вымолвила она, – зачем мне деньги ваши, шо новые, шо старые. Чего на них и где в наших краях-то купишь? Тольк, если на растопку… Кулаков в нашей деревне уж как год нет, ваша власть всех повывела… И у кого ж теперь хлебушек-то искать? Все с голоду пухнут… Хоть, зубы на полку!

184

Проза • Александра Лебедева

– Милок, да ты сам глянь по сусекам-то, – раздвинув шторки, показала она пустые полки.

– Да-а-а, – протянул многозначительно наш фельдшер, – …зубы говоришь? И открыв рот, он медленно достал свой пожелтевший зубной протез в кривой металлической оправе. Покрутив его в руках, Юрка тяжело вздохнул и положил на пустую полку. Опухшее, красное от напряжения лицо Авдотьи вмиг побелело. Заплывшие глаза выкатились и округлились, как у совы. Онемев от ужаса, она шарахнулась в сторону, бросилась к иконе и, упав на колени, не переставая креститься, билась челом об пол. Мы сами, помню, ошалели от увиденного. И когда Пантелеевна, охая, выскочила во двор, мы грохнули дружным хохотом. Мало кто из нас знал тогда о существовании таких жевательных устройств.

– Ну всё, братва, конец нам теперь! Побежала баба, поди, к нашему комиссару жаловаться. Будь ей пусто! Юрка молча вставил свои зубы обратно и, поправив очки, стал медленно развязывать свой вещевой мешок. Запыхавшаяся Авдотья не заставила себя долго ждать. Тяжело переступив порог, она втащила большую корзину и, прижатую к груди, крынку. Дрожащими руками, косясь то на полку, то на Юрку, она выкладывала на стол шматки́ сала, коричневые яйца и пареную репу. Развернув белую тряпицу, мы увидели круглый, еще тёплый ржаной хлеб.

– Родненькие вы мои, кушайте на здоровье! Мне для вас ничегошеньки не жалко, – без конца причитала она. Из подпола мы с радостью помогли ей достать большую бутыль мутного самогона с бумажной затычкой из нашей революционной листовки и мочёные яблоки. Сразу нашлись и плошки, и ложки. Открыв заслонку, она ухватом подхватила из глубины горнила горячий чугунок с картошкой.

185

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Накрепко закрыв входную дверь и зашторив окна, мы расположились за большим дубовым столом и, на время забыв обо всём на свете, подтрунивали над нашим «кормильцем».

– Лекарь ты наш, только зубы свои теперь нигде, ни на какой полке не оставь, береги, как зеницу ока! Да и скажи, где такие делають, – давились мы от смеха, без перерыва поднимая кружки с «волшебным зельем» и закусывая солёными огурчиками.

– Мужики, надо и нам, эдак для форса, такие состряпать! Теперь, если где нам на постой встать, так будем энти, ядрёна вошь, жевательные устройства на наши родные напяливать, – не унимался щербатый Гришка, – с голоду теперь уж точно не помрём! Юрка, держась за живот, покатывался со смеху: – А если вы, бойцы мои, себе и накладные носы красные, да уши налепите, так все беляки сразу разбегутся! И мы тогда до самого Крыма без боя долетим! А там, Бог даст, и войне конец! И я вас, шуты гороховые, сразу в цирк «Шапито» там и пристрою… Ты, Гришань, будешь на бочке плясать, да лошадей по кругу гонять. Вы, уважаемый Панкрат Гордевич, будете сальтомортале крутить… Ну, а чухонец, стрелок наш – ножи кидать… Изба ходила ходуном от нашего гогота и пьяной возни... Авдотья, закутавшись в цветное лоскутное одеяло, сидела, выделяясь ярким пятном, в углу на судной лавке,*** и со страхом наблюдала за нами. Разгорячённый Панкрат, качаясь, поднялся из-за стола. Подтянув кальсоны, он подсел к ней поближе и, обняв, задышал ей жаром в лицо: – И откель, у тебя, Пантелевна, бохатства-то такие? Все, говоришь, с голоду пухнут, а ты, матушка, жируешь! Ох, как жируешь!

– Да, где ж, милок, жирую? Козочка одна осталась, да пара курочек, – пролепетала она, – я же солдатка, – и запнулась.

– Слыхали, братцы? Энто уж интересно! Тольк вот какого солдатика ты жёнка-то будешь? Белогвардейца, поди?

186

Проза • Александра Лебедева

– Да отстань ты от бабы, – вступился за неё Григорий, – ладно, мамаш, не серчай на нашего контуженного, спасибо тебе за постой! Век не забудем!

– Это уж точно! И самогон у тебя, мать, ух ядрёный! Пробирает, аж… И покрепче прижав к себе испуганную до смерти Авдотью, Панкрат заголосил частушки: Эх! Мне в деревню неохота, И по милой не тужу. Добровольцем больше года В Красной армии служу! Я парнишка – эх, братушки, Небольшой, но боевой! Ожидай меня, мамаша, С красным орденом домой! Потом мы дружно запели «Яблочко».**** – Эх, выходи в круг, Пантелевна, отпляшешь с нами, с Красными командирами, – выскочил на середину комнаты возница-Гришка. Под его ногами затрещали половицы! В такт его безумной пляски, мы барабанили кружками по столу так, что метался огонь в керосиновой лампе! Гриня, размахивая руками и ногами, в безудержном кураже наступил на развевающиеся подвязки своих серых кальсон, упал навзничь и замертво уснул. Я уже и не помню, когда мы в ту ночь угомонились. С восходом солнца нас разбудил аромат свежеиспечённого хлеба. На скатерти стояли горшочки с творогом и сметаной, кружка парного молока, а в чугунке дымилась рассыпчатая гречневая каша. Помню, нам хотелось навечно остаться на этом постоялом дворе у такой «хлебосольной» хозяйки. Но труба опять позвала нас в дорогу.

187

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

У каждого в «сидоре»***** был новый Н.З., которым на прощанье, с самыми добрыми напутствиями, нас щедро снабдила запуганная Авдотья Пантелеевна. Трясясь в тачанке по разбитой войной дороге, наш Интеллигент, утонув с головой в шинели, спал после тяжёлого похмелья, и только к полудню смог нам поведать историю своих вставных зубов.

– А вы знаете, разлюбезные мои братцы, – заплетающимся языком начал он, – что первые такие замечательные протезики появились ещё в VI веке до нашей эры, найдены были в египетских гробницах и были они из ракушек мидий. В дальнейшем использовали бивни слонов, кости животных и зубы лошадей. Не гнушаются с тех пор, как это ни грустно, и человеческими зубами, купленными у бедняков или удалённые у трупов… Тачанку кидало из стороны в сторону. Икая, Юрка дрожащими руками открутил пробку фляжки, жадно глотнул и, бросив на нас осоловевший взгляд, ухмыльнувшись, продолжал: – Но у меня, господа-товарищи, уж не волнуйтесь, я точно знаю, самые лучшие – лошадиные! Я же фельдшер, сам выбирал и заказывал у зубодёра этот протез. Такие только у господ были, да и есть… Только эта тема уж больно интимная. Увыс-с! А мне, уж извините, друзья мои, в той хате деваться было некуда. И Пантелевна сама напомнила, – расплылся Юрка в «лошадиной улыбке», – да и вас, бойцов, выручать надо было! Не пухнуть же с голоду, как говаривала наша «исхудавшая» Авдотья.

– Это уж точно, и ещё как выручил! Ты хоть и интеллигент из ихнего, как их там, поповского отродья, но для нас, самый что ни на есть нашенский! – с гордостью похлопал Гриша фельдшера по плечу и бережно поправил красную звездочку на его мятой, съехавшей набекрень, папахе. – Держи, боец, покрепче, а то ветродуй такой, что и башку снесёть. Мы как в городе будем, себе тоже закажем такие же зубастые штуковины, как у тебя и определим их в самый неприкосновенный запас. Как его – интимный Н.З.

188

Проза • Александра Лебедева

Глядя на Юркины лошадиные зубища, мы ржали так, что трещали рессоры на нашей тачанке. Да, только благодаря находчивости нашего фельдшера и его спасительным зубным протезам, мы провели на том постоялом дворе в Тамбовской губернии одну из самых сытых и весёлых ночей. В разгар Гражданской войны у нас был невиданный, по тем временам, пир. В буквальном смысле, это был «пир во время чумы!» На нашем пути на крышах многих деревень висели чёрные флаги, свирепствовали тиф и «испанка». И нашего хилого Юрку эта хворь, через год, и забрала. Мы часто вспоминали фельдшера и те его, доселе невиданные, вставные лошадиные зубы. Особенно после ожесточённых боёв, когда нам приходилось собирать раненых и убитых, подбирать оружие и закапывать трупы лошадей… Первое, что бросалось в глаза – их предсмертный белый оскал. Панкрат после таких заданий, уже не просыхал и, спьяну, частенько шутил: – Братцы, и сколько ж за эти бесконечные войны можно сделать живым людя́м эдаких вставных зубищ! А мож, и спасти кого-то, как нас тогда Юрка, от голодухи... Да. Возможно, это и «смешно, если бы не было так грустно!» Парадокс. Кому-то было нечем жевать, а кому-то и нечего… Полати – деревянный настил от печи до стены для просушки вещей, часто используемый, как лежак. ** Горнушка – место в горниле печи для сохранения углей. *** Судная лавка – высокая скамья, под которой за занавесками располагались полки с утварью. **** «Яблочко» – русская песня-частушка (1910 г.), пляска, популярная среди солдат. ***** Сидор – вещевой, сухарный мешок из парусины. *

189

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ТЬМУТАРАКАНЬ Осень 1920 года

–Н

у как ты? – обгоняя меня, спросил коренастый, в чёрном рваном ватнике, цыган Васька. С отломанного козырька помятого картуза стекали струйки дождя на его приколотый к груди бант. На плече он тащил станок – раму с колёсами разобранного пулемёта «Максим» и мешок с лентами патронов. За ним, со стволом в руках, путаясь в длинной шинели, плёлся его напарник – щуплый, ещё безусый наводчик Гришка. Его стоптанные ботинки чавкали грязью.

– Держись, малец! Скоро придём, – подбадривали мы его. В октябре 1920 года наш полк, с Восточного фронта, был переброшен на юг в Тамбовскую губернию на подавление антоновского мятежа. Занесло нас тогда, что ни на есть, в самую глухомань – Тьмутаракань.

– А если выживем, то может, и до Крыма дойдем. Покупаемся, давно не мылись! – смеялись красногвардейцы. – Да заодно и барона Врангеля потесним. Засиделся он там у моря. После многодневных боёв нашему отряду пришёл приказ – в ближайшем населенном пункте встать на постой до новых распоряжений. Моросил мелкий, осенний дождь. Уже за полночь мы остановились в небольшой деревне на ночлег и разбрелись по избам. Кому-то хозяева сами открывали дверь, а были и такие, которые только под дулом нагана пускали нас в свой дом. Мы громко постучали в окно... Никто не ответил.

– Щас вышибу дверь! Разнесу их халупу! Спят они там! – осипшим от кашля голосом прохрипел Аким, наш командир. На нём казачий тулуп, перетянутый ремнями портупеи, на боку висела шашка.

190

Проза • Александра Лебедева

Его сапоги, с отрывающимися подошвами, давно «просили каши», а загребали много дней только придорожную пыль. Он поднялся на крыльцо и с размаху шарахнул прикладом дверь. Дверь была не заперта.

– Эй, есть кто живой? Навстречу никто не вышел. С винтовкой наперевес, он первым вошёл в тёмную избу. Через сени, наощупь, мы последовали за ним.

– Ну чо, братва, будем располагаться, – скомандовал Аким, выжимая свою, насквозь промокшую, будёновку с «поникшей» звездой. Керосиновой лампы, свечей и даже лучины у нас не было. Спички мы берегли для курева, да и они отсырели. А искать их ночью в чужом доме уже не было сил. В комнате было темно и сыро, пахло плесенью и гнилью. «Но лучше уж под какой-никакой крышей, чем на улице – на ледяном ветру, под дождём, да в слякоти», – успокаивали мы себя. И грело нас только то, что с собой был трофей – трёхлитровая бутыль самогона. Разлили по котелкам, а кто и из горла – быстренько опустошили, занюхивая чёрствым хлебом. И, как говорится, несолоно хлебавши, не раздеваясь, кто в чём был, рухнули как убитые – кто куда. Я, качаясь и держась за стену, нащупал в кромешной тьме холодную печь. Скинув тяжёлые от глины сапоги, залез на неё и, накрывшись с головой шинелью, замертво уснул. И привиделся мне красный конь… Всё кругом было красное – люди, земля, небо... А по нему, как колесницы, неслись чёрные облака. Из них, со смертельным свистом трассирующих пуль, веером разлетались осколки звёзд… Я перевернулся на другой бок… и оказался в мрачном, непроходимом лесу... Как мог уворачивался от оплетающих меня, похожих на змей, корней гигантских деревьев... Рвал на себе путы... и бежал, бежал в неизвестность...

191

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Проснулся я от громкого писка и шороха где-то рядом. Большая чёрная крыса, коснувшись холодным длинным хвостом моей руки, пробежала по шинели и юркнула вниз. Через закопчённое стекло маленького окна пробивался лунный свет. Упёршись головой в потолок, я свесил ноги и спрыгнул на пол. Пошарив в карманах галифе, нашёл мятый коробок спичек, с трудом зажёг одну и огляделся. В углу под потолком на полочке стояла икона Николая Чудотворца, лежал высохший букетик цветов и огарок свечи, который я, обжигая пальцы, зажёг. Мой взгляд упал на лежащих вповалку моих боевых товарищей, на рубленый неотёсанный стол и на закопченные, чёрные от времени, брёвна стены. «...Ты и в поле, ты и в доме, в пути, в дороге... заступись и сохрани», – повторял я снова и снова, поглядывая на икону. Под ней, в берёзовых рамках, висели пожелтевшие фотографии. На одной из них можно было разглядеть сидящую на высоком стуле женщину в чёрном длинном платье. А рядом, положив руку на её плечо, стоял офицер в парадной форме, с саблей на боку и Георгиевским крестом на груди. У печи на узком топчане, неловко запрокинув голову и поджав ноги, скрючился рыжий пулемётчик Гришка. Вздрагивая во сне, он что-то бормотал… «Всё воюет, бедолага! Ему бы в школу. Уж больно смекалистый, толковый парнишка! – размышлял я. – Но, а как нам без такого наводчика? Стрелок-то он отменный, самый меткий!» А выносливей всех в отряде оставался цыган Васька. Тяжеловоз, как мы его прозвали! Он мог один нести семидесятикилограммовый станковый пулемёт. Во время боя он заправлял и направлял ленты, подливал воду в раскалённый пулемёт и был всегда рядом со своим хлипким напарником пулемётного расчёта.

192

Проза • Александра Лебедева

Ух, и силён же был наш цыган! Кулак, как моя голова. Но читать и писать он не умел, да и говорить толком – тоже. Был малограмотным, вернее совсем неграмотным, но если что-то было не по нему, то орал и матерился так – хоть уши затыкай! Помню, весной под Гомелем в рукопашном бою, лишь благодаря ему, я остался жив. Тогда, упав с лошади, я раненый и безоружный лежал на земле. А надо мной, с занесённой шашкой, уже завис здоровенный белоказак. Вдруг, откуда ни возьмись, к нему со спины подскочил Васька, и благим матом, для меня уж тогда точно «благим», дико заорал: – Казаки, шашки в ножны! Белоказак от неожиданности опешил и, опустив шашку, обернулся на крик. В этот момент мой спаситель с размаху дал ему в челюсть и, одним ударом кулака, убил на месте. Взвалил меня, окровавленного, полуживого, на плечи и притащил в лагерь. Ваську побаивались из-за его непомерной силы и уважали за храбрость. Старались с ним не спорить и уступали бо́льшую пайку хлеба, лишнюю кружку самогона и лучшее место на постое. Я оглянулся по сторонам. Среди спящих его не было видно. «Да разве он будет на полу-то спать?» – промелькнуло у меня в голове». Очень хотелось пить, а про еду я уже старался не думать – привык к постоянному чувству голода. У дверей на табурете стояло ведро. Поодаль в углу, на черепках разбитого горшка, сидели две взъерошенные крысы и смотрели на меня. «Ладно, – успокаивал я себя, – как все проснутся, поищем что-нибудь съестное. А там, может, хозяйка вернётся и печь растопит!» Тихо, стараясь никого не разбудить, я слез с печи и, в размотанных портянках, в таких же вонючих, как всё вокруг, переступая через лежащих, подошёл к ржавому ведру. Побитым железным ковшом зачерпнул со дна мутную зеленоватую жижу, понюхал и выплеснул обратно.

193

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

«Может, у меня во фляге ещё осталось, – с надеждой подумал я, – не такую же тухлую пить». В потёмках я попытался зацепить за край ведра засаленный ковш... Но он, неожиданно, выскользнул из руки и с грохотом упал на пол. Крысы с писком бросились врассыпную по спящим на полу бойцам. Кто-то из товарищей, лишь что-то пробурчав, повернулся на другой бок, а остальные так и продолжали громко храпеть. Я запрыгнул обратно на печь, ударившись головой о низкий потолок. Чертыхнувшись, лёг на какие-то полуистлевшие тряпки, разбросанные на колючей соломе, и стал в темноте шарить рукой, чем бы накрыться. Рядом со мной у стены я нащупал что-то большое, накрытое ватным одеялом. «Ах, вот где запасы зарыты! – первое, что пришло мне в голову. – Это точно мешок с картошкой или с крупой. А может быть, это вчера кто-то из наших успел раньше меня залезть? И закутавшись, спит как убитый? Наверняка, это Васька. Как всегда, выбрал лучшее место. Поэтому его и на полу-то не видать. Зато на печи развалился, будто один. Я всю ночь на краю проспал, чуть не свалился. – рассуждал я. – А попробуй, сейчас разбуди его… Такой ведь ор поднимет, да ещё и с печи скинет». Я попытался сдвинуть его к стене, но тот не пошевелился. «Ладно, хрен с тобой! – вздохнул я и, чтобы было теплее, прижался к нему... – Хоть посплю немного. Скоро опять большой переход, и, возможно, с боями. То отступали, то наступали, то догоняли, то убегали… – погружался я в тревожный сон». Но теплее мне не становилось. Дикий холод пробегал по моей спине.

– Эй, эй, подвинься! – толкнул я тюфяк. Никто не ответил.

– Ну ладно. Тогда держись, Васька! – представлял я себе картину его пробуждения и как потом все будут валяться от смеха. На фронте был лучший способ быстро разбудить, это – зажать нос... Бывало, после бессонных ночей, засыпали на ходу в окопах, да и на посту. И сами просили кого-то из сво194

Проза • Александра Лебедева

их же, так разбудить. Иначе не проснёшься, хоть из пушки стреляй! Я уже представил, как сейчас наш цыган подскочит, ударится головой о низкий потолок и уж точно проснётся. Да и подъём скоро, пусть орёт вместо «иерихонской трубы»! Я просунул руку под стёганое, пахнущее плесенью, ватное одеяло и нащупал лицо. Лицо было холодное как камень. Тело не двигалось.

– Помер! Васька, помер! – с криком скатился я с печи. – Вставайте! Васька помер! И бросился по спящим, в открытую дверь. Из-под длинного стола показалась чёрная лохматая голова и раздалась дикая брань: – Твою... Ты что орёшь, идиот! Спать никому не даёшь. Пристрелить тебя мало, гад! Я оторопел.

– Вася, ты – живой? Тогда кто там – на печи? – с ужасом просипел я.

– Чухонец ты не русский! Удавил бы тебя! Сначала крысы всю ночь спать не давали, теперь ты! Крестись, когда кажется. Ещё раз заорёшь, убью!

– Да, нет же, Вась, там кто-то лежит. Иди сам посмотри.

– Ну, если там никого нет, прибью тебя вот этими руками, прибью и закопаю! Все свидетели?! – не успокаивался он, кряхтя выползая из-под стола. – Хоронить он меня вздумал! И матерясь, цыган полез на печь. В мрачной глубине, под лохмотьями ватного одеяла, лежало холодное высохшее тело. Он подтянул его на тряпках к краю и, подхватив как пушинку, опустил на неотёсанные доски стола. Перед нами лежало, обглоданное крысами, тело старухи.

– Эх, мамаша, мамаша, – приговаривал Василий, – не дождалась ты «живой души»!

195

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Он подошёл к окну. Светало.

– Братва, видать, из наших мы первые в этой избе. До нас, поди, здесь только беляки останавливались. Глянь-ка, у неё здесь не только иконки – всякие там поповские штучки, но кое-что ещё! – рассматривал он выцветшую, засиженную мухами, фотокарточку в берёзовой рамке... – А старуха-то наша, поди, из бывших? У мужика её офицерские погоны и Георгиевский крест.

– Да все мы сейчас «из бывших»! Забыл что ль, только недавно сами царю-батюшке Николашке прислуживали. – подошёл к нему Аким. – И у меня ведь Крест имеется, только я его, от греха подальше, в сундук припрятал… А какой у этого-то? Глянь-ка, Вась! Слаб я глазами стал.

– Да бес их разберёт! Железки они и есть железки… И довольный своим ответом, цыган полез в окованный железом сундук у облезлой печи. Порывшись в барахле, он вытянул ажурные перчатки и красный, расшитый блестящими нитями, шёлковый платок.

– А вот это вещь! Ей-то уж это точно не понадобится. А я на табачок махну! Порыскав в избе, Аким остановился у тусклого зеркала на стене. На него смотрело обросшее седой щетиной, избитое оспой воспаленное лицо. Прищурившись, он перевёл взгляд на висевшую рядом фотокарточку в берёзовой рамке. И замер.

– Братцы, так это ж барин мой! Из наших краёв, из Вятской губернии, Парфений Иваныч! Точно он! А рядом Марья его. Видал я у них в усадьбе такое же фото. Только рамка была другая – золочёная. Богато жили! Самого хозяина я, правда, не застал. Он ещё на японской полёг, оставил свою жёнку с сынком. Уж вдовствовала Марья Антиповна, когда я к ней конюхом-то нанялся. А какая краса была! Правда, помню, на пару годков постарше меня. Катал я её, голубушку, с ветерком на пролётке… Укрывались в полях, 196

Проза • Александра Лебедева

подальше от людского глаза, а главное, чтобы её барчук не видел. Наведывался он частенько из своего кадетского училища.

– Ты смотри, у нашего Акима губа не дура, знал куды глядеть, – заржал цыган.

– Да уймись ты, антихрист, это ж давно было. И я тогда браво́й мужик был – в силе. Только вот миловаться пришлось нам недолго! Грянула наша революция и ушёл я с красными партизанами… Позже узнал, что Марьюшка уж на сносях была… Да и имение их, вроде, сгорело…

– Братцы, – вдруг запнулся Аким, возвращаясь из воспоминаний в действительность, – я вот только в толк не возьму, как эта карточка здесь-то оказалась? Ссутулившись, он подошёл к столу. Прикрывая её ветошью, заметил на высохшем пальце знакомое медное колечко с выбитыми буквами А. М.

– Не признал я тебя, Марьюшка. Прости меня, дурака старого. – еле слышно вымолвил он, зажав в кулаке будёновку.

– Пройдусь-ка я, братцы, по избам, мож найду кого, кто её, мученицу, по-человечески захоронит, земельке предаст. А вы пока собирайтесь. Уж скоро выступаем.

– Вот так встреча! – недоумевали бойцы, когда Аким скрылся за дверью. – Так значит она и не старуха вовсе? Видать, как легла хозяйка, так и не проснулась. Поэтому и крысто столько! Всю ночь по нам бегали и пищали, только их и отгоняли. Да жуткая вонь кругом, смрад! Мы-то уж, грешным делом, думали, что это от нас такой гнилью пахнет. Столько человек в одной комнате и неделями не мылись! Хорошо ещё сапоги не сняли! А тут, вон оно что… Кто-то, отводя в сторону глаза, не переставая, крестился.

– Во куда его бабу из вятской-то занесло! Щас все в тёплые, хлебные края подались. У кого как, а у неё – наоборот, из князи – в грязи. Хлебнула она нашей житухи! Такие долго не выдерживают. Так мож её барчуки, ещё где и здравствуют?

197

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

А старшо́й, тот уж точно за беляков. Попадись он мне! – не унимался Васька. – Слышь, мужики, а у нас там в бутыли мож чё и осталось? Помянем усопшую. Сдвинув край её одеяла, он положил на стол свой заскорузлый вещмешок.

– Давай, мети у кого что есть, жрать охота! Не подыхать же нам рядом…

– Да уймись ты, цыган, и так всем тошно. На твоём чухонце, после ночи, уж лица нет. – пытался его угомонить рыжий Гришка, поглядывая в мою сторону. – Вот, как наш Аким возвернётся, так и переберёмся в другую хату. Там может, кто живой остался и харчи будут. Так что ты, Василь, здесь не очень-то раскладывайся, нашёл место! Убирай шмотки свои и букварь не забудь, дубинушка ты стоеросовая. И смотри, на закрутки не пусти, тебе его на время в Ликбезе выдали! – ухмыльнулся рыжий, поправляя обмотки в стоптанных ботинках.

– Ладно уж, не гневись! Кто тебе листовки-то читает? Я же, всё-таки как-никак церковно-приходскую на отлично закончил и стрелковые курсы. И теперь, как вижу, быть мне и дальше не только твоим наводчиком-пулемётчиком, но и наводчиком по жизни. Гордо выпрямившись, Гришка подтянул ремень на своей не по росту большой шинели и продолжал командным тоном: – Вась, слухай сюда. Пока ты до ветру ходил, мы тут с товарищами подумали и решили: да отдай ты этот её платок нашему командиру. Тебе только радость обменять на одно курево, на пару затяжек, а Акиму хоть память какая-никакая.

– Ишь ты! Глянь-ка, братцы, малой-то наш голос подал – затявкал! Видать, отдохнул заморыш! – не выдержал цыган и стукнул кулаком по столу. – Вот теперь, щенок, сам и тащи свой пулемёт и всё остальное… Харе, мне «пуп надрывать»! Я больше не мог находиться в этой жуткой избе.

– Вы как хотите, а я выспался! – и, накинув шинель, выскочил на покосившееся крыльцо.

198

Проза • Александра Лебедева

В изнеможении, облокотившись на ветхий косяк, я не мог отдышаться. И уже не чувствовал ни голода, ни холода, ни жажды. Но главное, наш цыган Васька был жив. И мы ещё повоюем! Где-то дико выла собака. По свинцовому низкому небу промозглый ветер гнал чёрные облака. Я думал о ней – о «старухе». Наверное, холера её или голод забрали. Не дождалась она, бедная, и своих сыновей… Кто знает, где они теперь? Может за красных, может за белых, может у батьки Махно? Куда из дома увела их война? Вспомнил я и о своей матери. Как она там? В далёкой Лифляндии уже два года без меня. Тогда, зимой 1918 года, после оккупации Эстонии немцами, мы ночью, выпрыгнув из окна, покинули хутор, и всем нашим большевистским советом ушли в новую Советскую Россию. Рассказывали, что немцы по доносу сразу пришли и на наш хутор в Антсла и долго допытывались у мамы и маленьких сестёр, где мы. Но мама и сама в то время толком не понимала, что происходит вокруг, и куда мы (её сыновья) пропали… А мы были уже далеко от дома… В том же году я с братом вступил в Карамышевский отряд 5-го Коммунистического Эстонского стрелкового полка, где меня приняли в партию большевиков. И помню, начали мы наш боевой путь с Восточного фронта, в борьбе с Колчаком в таёжной глухомани среди неприступных скал Сибири. Изнемогали от жажды и среди барханов Кызыл-Кума и Кара-Кума. Гонялись за басмачами по крутым тропам Алтайского хребта и «небесных гор» Тянь-Шаня. Бывало, я не раз спорил о революции с моим другом, вернее, теперь уже бывшим другом Оскаром. Во время спора он сжимал 199

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

рукоятку нагана, а я в кармане – лимонку... Такое было время! Хорошо хоть, что тогда мы с братом Иоганном встали на одну сторону. И теперь занесло меня ещё и в эту глухомань – Тьмутаракань… Глубоко затянувшись папиросой, я смотрел на покосившиеся избы вымирающей деревни, на разбитую дорогу и на поваленный частокол. Вдоль него, припадая на одну лапу, поджав хвост, плелась мокрая с впалыми боками чёрная собака…

– Ну как ты? – раздалось за моей спиной. – Будем собираться, браток?! – похлопал меня по плечу наш командир. – Уже рассвело. Пора! На его шее красовался красный шёлковый платок.

200

Проза • Александра Лебедева

ТЬМУТАРАКАНЬ Мы поднимались рассветною ранью. Кони шальные нас в «бездну» несли. В станице Тамани – Тьмутаракани Кровавые воды в море текли… Мы отступали и вновь наступали… В смутные годы Гражданской войны Многие наши товарищи пали, Лишь в памяти нашей остались они. Красные, белые… Бабы рыдали – Их сыновей забирали на бой, И уводили в тьму глухомани... Все ли они возвратятся домой? Белые, красные… Семьи разбиты, Друг против друга направив штыки… Край Краснодарский весь кровью омытый А под крестами остались полки.

201

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ВЕРА ФЁДОРОВА Вера Фёдорова родилась в Ленинграде. С 1996 года живёт в Берлине. Автор нескольких книг стихов. Для детей: «Анютины глазки» и «Стихи» – 2003 г., красочная книга «Сказка про корову и ромашки» – 2020 г., Сборник стихов для взрослых – 2019 г. Печатается в различных Альманахах. Автор цикла песен и романсов. Известна как создатель театральных кукол, мягкой игрушки и панно из природных материалов. ПОД ЗЕМЛЁЙ И НА ЗЕМЛЕ Глубоко, в пещерах дальних, сотни лет хранятся тайны, А живущий там народ, эти тайны бережёт. Встретить тех существ непросто, очень маленького роста. Города их – под землёй, под пещерною бронёй. Существа в плащи одеты одинакового цвета, Капюшоны с остриём. Ходят по двое, втроём. Старики и молодые… Говорят, что очень злые, Каждый взгляд, как дальномер. В ночь выходят из пещер. Выйдя, ищут пропитанье неуёмные созданья. Что найдут в домах – берут. Люди – троллями зовут. По ночам собаки лают, значит тролли промышляют: Тащат уток, кур, гусей, а бывало и… детей!

202

Поэзия • Вера Фёдорова

Был такой, однажды, случай: застилали небо тучи, Ночь – черна, сплошная мгла, и Луна во тьму ушла. Шумный ливень, гром грохочет, словно старый Бес хохочет! Кто пробрался к людям в дом? Что случилось там потом? Утром встали – нет ребёнка! Только – мокрая пелёнка, Небольшое полотенце… В одеяле нет младенца! Кто? Когда? Куда? – не знают. По сыночку мать страдает. Обыскали всё кругом, лес прочёсывали днём. Были в ближних деревнях, в дальних и чужих местах, Малыша искали долго, только – никакого толку. Значит, ночью были тролли…. Унесли в пещеры, что ли? Находились смельчаки – шли в пещеры. Простаки! Возвращались все не в духе. Их пугали злые духи, Странный луч слепил глаза, жутко выли голоса, Долго мать всего боялась… Жизнь идёт… И вновь рождалось Поколенье – сын и дочь, но всегда пугала ночь. Два огромных пса снаружи отгоняли этот ужас. Так прошло шестнадцать лет. Но однажды, к ним в обед… Расскажу потом об этом… А пока что, под секретом Рос малыш в семье чужой и не знал, где дом родной. Ото всех он отличался, в три погибели сгибался. Рост мальчишки был высок, упирался в потолок. Не привычен горожанам – называли великаном. Сторонились все вокруг, был всего один лишь друг.

203

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Он подслушал разговоры: – Знай, тебя украли воры У людей – сказал Адаш, – точно слышал, ты – не наш! Мать молчит. Вопросов много. Лишь – молитвы перед Богом.

– Долго будешь ты молчать? Может быть пора сказать Кто я и откуда родом? Прежде жил с каким народом? Может быть, меня там ждут, именем другим зовут?! Мать расплакалась сначала, но, однако, рассказала, Коль молва уже пошла. Узелок ему дала.

– В жертву принести хотели… Упросила еле-еле Мне ребёночка отдать, или, может быть, продать. Праздник был «Огня и света», страшно вспомнить мне об этом! В жертву дитятко! – Нельзя! Выменяла на гуся! С той поры тебя растила, и учила, и любила. Ведь и ты меня любил. Отпустить тебя нет сил. Ты – большой, уже – шестнадцать! Как ни трудно мне расстаться, Без тебя придётся жить, вечно буду слёзы лить. Только путь тот – очень сложный. Он – опасный и, возможно, Злые духи на пути не дадут тебе уйти. Вот, возьми кусочек мяса. Кот сюда приходит часто, Все дороги знает он и всегда вооружён: Когти острые и зубы! В драке он – упрямей зубра, Смел и грозен, словно тигр! Духам будет не до игр! Да и ты возьми корягу, без неё туда ни шагу, От Кота не отставай. Вот и он. Ну что ж, прощай. Обнимает мать сыночка, но не хочет ставить точку.

– Передай, хоть иногда, письмецо через Кота.

204

Поэзия • Вера Фёдорова

За собой закрыли двери, и отправились к пещере. Где по лестнице идут, где ползком… Сыпучий грунт Не даёт подняться выше, а из-под пещерной крыши Паутин липучий ряд, пауки на них висят Преогромного размера! Лапы, словно землемеры. С жадными глазами ждут, и затащат, и сожрут. Под ногами – всюду кости. Перешли какой-то мостик… Тут-то всё и началось: визг и вой, рычанья злость! Беглецов пугают духи, но они к пугалкам – глухи. Как пантера, чёрный Кот разогнал подземный сброд. Можно верить и не верить, защищались, точно звери! Перед ними цель была – выйти из пещеры зла. Разветвления, проходы, лабиринты, шахты, своды, Лазы узкие порой… Путь их долгий, непростой. Наконец, полоска света! Потянуло свежим ветром… Вышли! По земле родной продолжали путь домой. Вот и я могу продолжить, про обед в семье напомнить: Ели щи… пёс кости грыз… вдруг… негаданный сюрприз! Постучался кто-то в двери и, открыв, глазам не верят! Пёс, однако, не рычит, что-то чувствует, молчит. А в семье – недоуменье и приятное волненье. Видят добра-молодца́, просто копию отца! Ростом он в него – высокий, белокурый, светлоокий, Кожа светит белизной, юноша хорош собой. Вся семья оторопела и растерянно глядела. Протянул свой узелок, развернула мать платок…

205

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Слёзы радости, объятья! Плачут все: сестра и братья.

– Вымолила! Мой сынок! Мальчик Вася-василёк! Мать колени преклонила, всех святых благодарила. Первенец вернулся в дом со знакомым узелком, Что сама когда-то шила, вышивала. Так любила Сына-крошку наряжать. Было счастье! Благодать. А сейчас? Конечно – счастье, но в глазах её – ненастье. Сын не знает их язык, к жизни он другой привык. Как он жил? Чему учился? Как он снова очутился Здесь, в родимый дом попал? Кто дорогу показал?.. Дремлет на краю деревни ветхий дом среди деревьев. Бабка в нём сто лет живёт, с ней коза и чёрный Кот. Знали все, она – ведунья, или, попросту – колдунья. К ней-то мать пошла одна, что расскажет ей она? К бабке – как на именины: принесла пирог с малиной, Нить грибов сухих, творог и брусники туесок. Встретила её колдунья: – Знаю про твою беду я. Что известно – расскажу и местечко покажу. Зелень травную варила, тихо что-то говорила, Опускалась голова, красной стала, вдруг, трава!

– А теперь найдём то место… Закопала там я тесто, Выльем красную траву и посмотрим поутру. Отыскали место сразу. Вылить жгучую заразу Не составило труда. Вырыть ямку и туда Лить тихонько, осторожно, не задеть, стараясь, кожу. Ветвь колючую воткнуть и – домой, в обратный путь.

– Лишь погаснут звёзды-точки, приходи ко мне с сыночком. Обещаю, помогу! Только людям – ни гу-гу.

206

Поэзия • Вера Фёдорова

Дети спали на полатях, а Василий – на кровати. Рост высокий, ширь в плечах, вырос он, как на дрожжах! Мать проснулась – чуть светало, поднимать сыночка стала. Просыпался он с трудом, значит, добрый этот дом. Вот пошли вдвоём к старушке, постучались в дверь избушки, И уже идут втроём. За ночь стала ветвь кустом!

– Тут, Василий, – не игрушка, – говорит ему старушка – Куст волшебный здесь растёт, всем он знания даёт. Подойди к нему поближе, поклонись кусту пониже. Стоит веточку сорвать, всё начнёшь ты вспоминать! Вслух она не говорила, лишь губами шевелила. Как ведунью понимал? Всё же ветку он сорвал. Шип вонзился деревянный, побежала кровь из раны.

– Кровь разбрызгай под кустом, вспомнишь ты язык и дом! И, как будто, он очнулся, на ведунью оглянулся… Вышел прежний чёрный Кот и к Василию идёт. Подмигнул ему лукаво… – Мяу! Это значит – браво. А теперь иди к себе, сам расскажешь всё семье. Поклонилась мать ведунье. Вспомнил Вася ночь, безлунье, Сильный ветер, град с дождём, он – младенец под плащом! Из кроватки взяли тролли, нет у них детишек что ли? Дух ли злобный вдохновил? Куст волшебный всё открыл. Вася очень удивился! Словно заново родился. Вырвался, невольно, крик: – Слышу свой родной язык! За столом у самовара, добавляя чаем жара, Сын беседовал с семьёй – всё о жизни под землёй.

– Кот довёл меня до дома, местность вся ему знакома. Знает Чёрный всё вокруг, он теперь – мой лучший друг.

207

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Обнимает всех Василий: – Слишком долго врозь мы жили! Мать, отец и дом родной, счастлив я, что вы – со мной! Здесь – простор и воздух чистый! Пруд, под солнышком искристый, Всё зелёное кругом, и в цветах роскошных – дом! Но хотел бы, пусть нечасто, проходить тот путь опасный. Мать, с кем вырос, повидать, поклониться ей, обнять! С другом встретиться, с Адашем, и о детстве вспомнить нашем. Знаю, что тоскует мать… Мне их будет не хватать! ЧЕМ ПАХНЕТ ДЕД МОРОЗ Старый Дедушка Мороз Белым инеем оброс, И усы, и борода Не оттают никогда. Надо дедушку согреть, Песни тёплые пропеть, Стих весёлый прочитать, Крепко Дедушку обнять! Но не лесом пахнет он, Не сосной… Одеколон, Да и голос у него, Как у папы моего! СНЕЖОК Налетел снежок мохнатый, Всех укутал, словно ватой, Заскрипел под башмаками, Заискрился огоньками, 208

Поэзия • Вера Фёдорова

А на солнышко попал, Полчаса – и он пропал. ЛЯГУШОНОК И КОЗЛЁНОК На лужайке два Козлёнка Повстречали Лягушонка. Серый убежал скорей – Не видал таких зверей. А другой Козлёнок – белый, Не боится, очень смелый! Говорит: – Давай дружить. Хочешь в нашем доме жить? Лягушонок: – Что ты, что ты! Лучше нашего болота Ты квартиры не найдёшь, Сам поймёшь, когда нырнёшь.

– Нет уж! Там темно и сыро, Водятся у вас вампиры, У меня тепло, светло, И ко мне не ходит Зло. Лягушонок: – Спор напрасный, Наши все дома – прекрасны. Только лучший дом – родной! Приходи играть со мной. Прыг… Нырнул в свою «квартиру», Где всегда темно и сыро. И Козлёнок – скок-поскок – На родной спешит порог.

209

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

А СНЕГ ИДЁТ На улице зима гуляет. Меня гулять не отпускают. Но я же взрослая совсем, Мне очень скоро будет семь, Ну, через два всего-то года. Такая снежная погода! Пора лепить снеговиков, Я приготовила морковь Большую, красную – для носа, Две пуговки взяла… без спроса, И шапку старую свою Снеговику я отдаю. В снежки с ним вместе поиграю, Он завтра, может быть, растает. Смотрю в окно уже полдня. А снег идёт, он ждёт меня. АЛМАЗ У меня пропал щенок, Маленький, лохматый. Отстегнулся поводок – Кто тут виноватый? Я мечтал о нём семь лет, С самого рожденья, А теперь щеночка нет… Вот ведь невезенье!

210

Поэзия • Вера Фёдорова

Объявленья на трубу, На деревья клею: «Чёрный, пятнышко на лбу Между глаз белеет. Он – чудесный, лучший друг, Мы его все любим! Обыскали всё вокруг, Помогите, люди! А зовут его Алмаз, Я – Сергеев Коля. Во второй хожу я класс В двадцать третьей школе. Обошли районов опять, Люди, помогите!

5 120 35 Просто позвоните». ГЛАВНЫЙ ПАССАЖИР На маленькой станции – маленький поезд, Сынку годовалому только по пояс. Сажает в вагоны он зайчиков, мишек, Тигрёнка, слонёнка и кукол-малышек. И едут игрушки, смеются, болтают, Их поезд весёлый катает, катает. Так хочет ребёнок и сам покататься, Вот только в вагончик не может забраться!

211

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Но есть – прицепной, он – открытый, товарный, В него уместился мальчонка наш славный. На станции папа уже командир, А мальчик? Он – главный теперь пассажир! КУЛЕБЯКА Собрала ты все цветочки, Нам пора обедать, дочка. После мы с тобой вдвоём Что-то вместе испечём. Только выведем собаку, А потом – за кулебяку. Что? Какую кулебяку? Я не буду кушать бяку! ЛЮСЯ И ГУСЬ Наша маленькая Люся Подружилась с белым гусем. Вместе ходят на прогулку, Меж собою делят булку. Вместе ходят по водичке, Словно братик и сестричка. Но однажды у порога, Видят рыжего бульдога. Испугалась Люся страшно! Но дружок её отважно Зашипел на гостя строго, И прогнал, и нет бульдога.

212

Поэзия • Вера Фёдорова

Под защитой ходит Люся, Нету друга лучше гуся! ЗВЁЗДОЧКА Там, где лес густой, дремучий Закрывает небосвод, За большой угрюмой тучей, Неподвижной и могучей Тихо Звёздочка живёт. Никакой беды не знает, Незнакома ей тоска. Мирно с сёстрами играет, Ветер весело встречает, Что примчал издалека. Вдруг, быть может, показалось – Рядом с нею самолёт Пролетел, крылом касаясь И, задорно улыбаясь, Помахал рукой пилот. Белозубый и красивый, Сделал круг, потом – второй. Он, весёлый и счастливый, Улыбается игриво, Снова машет ей рукой. Что со Звёздочкой случилось? Жизни новый поворот! Счастье раньше только снилось, Невозможное явилось – К ней летит её пилот!

213

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Нет, не он. Вздыхает томно. Тесен стал ей небосвод… Ждёт она, мерцает скромно, Провожает в небе тёмном Каждый встречный самолёт. БЫВАЕТ И ТАКОЕ Не славилась девчонка красотою, Среди ребят всегда была изгоем. Рыдала, недовольная судьбою, Но это – жизнь… Бывает и такое. Училась хорошо и спорт любила, Освоила искусство боевое. Мальчишек в состязанье победила. Вот это – да! Бывает и такое. Она кормила всех собак бездомных. Казалось бы, что ей? Но нет покоя. Лечила их, и малых, и огромных, Жалела всех. Бывает и такое. А годы шли. Девчонка хорошела. Уже купили платье выпускное. Она влюбилась, но ему нет дела – Идёт с другой. Бывает и такое. На школьный бал пришла в нарядном платье, Глазами ищет. Что так беспокоит? Увидела, но на своё несчастье – Всё с той же он! Бывает и такое.

214

Поэзия • Вера Фёдорова

Концерт объявлен. Девушка на сцене – Стройна, красива, платье кружевное. Вступление… И нежно льётся пенье Небесное. Бывает и такое. Притих весь зал, и только голос нежный. Аве Мария – чудо колдовское. Парнишка ТОТ стоит один. С надеждой Бросает взгляд. Бывает и такое! Попозже – танцы. И от приглашений, Другим на зависть, просто нет отбоя. И ОН спешит, несёт букет сирени И дарит ей… Бывает и такое! АННА ГЕРМАН Она была певицею от Бога! И, как берёзка, – «высока, стройна, бела». Всегда скромна, и не желала много, А в жизни главной музыка была. С непостижимой тайной пела Анна, И голос трепетно, божественно звучал. Пленительный и дивный несказанно, Своим звучаньем, как молитвой очищал. В нём слышалось озёр и гор дыханье, Журчанье родника, тепло весенних дней, Неповторимое очарованье. Нет мягче голоса, прозрачней и нежней.

215

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Жила, как пела – чисто и безгрешно. Как воск растаяла, не выдержав накал. Нет, неземной была она, нездешней. К нам чудо-Ангел белый с неба прилетал. ВЛЮБЛЁННЫЙ ДОЖДЬ Собирались долго тучи. Собрались. Дождь сорвался, словно с кручи С шумом вниз. Как вольфрамовые струны – Чистый альт, Торопливо бьются струи Об асфальт. Но куда спешил так ливень? Не сказал. У ручья сегодня иву Обнимал. «Я приду – шептал, лаская, Позови». И прошёл, совсем растаял От любви.

216

Проза • Анна Сохрина

АННА СОХРИНА Анна Сохрина закончила факультет журналистики Ленинградского государственного университета. Печатается в таких популярных журналах, как «Аврора», «Звезда» и русскоязычных изданиях Германии, Австрии и Америки. В Германии с 1994 года. Автор нескольких книг. Её рассказы переводятся и издаются в Берлинских издательствах. НЕПОЗНАННОЕ Предисловие Всегда интересовалась непознанным, эзотерическим, странным – не вмещающимся в рамки обыденного сознания. В этом рассказе я собрала кусочки разных историй, которые видела, слышала, наблюдала. Но, предвидя вопросы, сразу оговорюсь, литература и жизнь – вещи разные, и если эти повествования и имеют отношение к знакомым и родственникам автора, то лишь по касательной…

К

овид ей виделся как ящер-птеродактиль, обитавший на нашей Земле в юрском периоде и вымерший 150 миллионов лет назад. Этакая химера, случайно (или нет надо еще в этом разобраться) вылетевшая из Уханьской лаборатории. Когда она лечила тучного и богатого бизнесмена, своего соседа, и три дня буквально вытаскивала его из лап смерти, то каждый раз блуждала с ним по светящемуся коридору, встречала его ушедших родственников и закрывала 217

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

конечную дверь – возвращала назад. Он приходил в себя в больничной палате, открывал глаза и говорил удивленно: – А я там вас видел… Она улыбалась. Да, в последние месяцы ей удавалось вырвать из цепких лап поганого вируса нескольких знакомых. Конечно, она это не афишировала. А то набежит толпа, а сил на всех не хватит, она и так после этого бизнесмена три дня лежала, не в силах пошевелить рукой и ногой. И приходил злобный ящер, шипел, взмахивал крыльями и недовольно улетал. Так она рассказывала Маринке. Маринка слушала, открыв рот, и во всё верила. У Маринки недавно умер Семен, муж, и Светлана, так звали ясновидящую, поговорила с его душой и все сказала правильно.

– Я знаю, почему вас объединили – вы повышали вибрации людей. Это было дано вам обоим. Общаясь с вами, люди подзаряжались, как от батарейки, конечно, не всегда – в ваши лучшие дни. Поэтому вы и были вместе. Ваш муж очень любил жизнь, и его душа просит побыстрее воплотиться… И вас он очень любил. Он мне так и сказал – та, что так любил на Земле... И еще очень много личного сказала, что никто не мог знать. И сделала главное, забрала ту нестерпимую боль, что стояла в горле твердым комом, не давая дышать. Маринка уже год нормально не спала, все перебирала в голове счастливые и несчастливые дни, их бурные ссоры и не менее бурные объятия, радости и огорчения, всю их прошедшую жизнь. Воспоминания царапали, бередили душу. Она лежала на диване перед включенным телевизором и с трудом заставляла себя встать. Жить дальше больше не хотелось. Светлана ей тогда здорово помогла, можно сказать исцелила, заставила опять вернуться к жизни, почувствовать луч солнца на щеке, услышать шум прибоя, вдохнуть запах хвои на Балтийском берегу…

218

Проза • Анна Сохрина

Познакомились они в интернете, Маринка прочитала заинтересовавший ее текст на одном из эзотерических сайтов и написала автору. Светлана откликнулась, они оказались почти ровесницами, обе из Петербурга, стали общаться, разговаривать... И тогда созрела идея вместе поехать в санаторий в Репино, всего на два дня. Можно сказать, сестра насильно ее вытолкала, купила Маринке и ее новой знакомой путевку выходного дня -там она и ожила. И еще Светлана много чего сделала. Помогла вылечить Машеньку, дочку. Машенька в детстве тяжело болела, два раза была в состоянии клинической смерти, а в подростковом возрасте стала впадать в странные состояния – могла идти по дороге и вдруг замереть на минуту, как столбняк нападал. Или потерять сознание и упасть. Они с Семой себе места не находили, таскали по врачам, записывались на прием к светилам. Те делали дорогущие обследования, ничего не находили, давали многочисленные, но увы, бесполезные таблетки… Старая докторша-невропатолог разводила руками: – Знаете, я вам вот что скажу, недавно была на собрании, Наталья Бехтерева уходила на пенсию, собрала всех приближённых в большом академическом зале, произнесла прощальную речь: «Пять поколений моей семьи занимались мозгом. Иногда казалось, что удалось что-то нащупать, разобраться. Хотя бы немного понять, в конце концов, что же такое человеческий мозг! Но сейчас, на склоне лет, уже уходя, я могу вам сказать – мы ничего не знаем…» Так-то оно, конечно, так, но очень хотелось найти ту волшебную таблетку, что поможет, спасет и исцелит. И Маринку всегда манило неизведанное, та незримая черта за горизонтом, открывающая тайное, скрытное, доступное лишь немногим. Когда Машке исполнилось четырнадцать, они всей семьей поехали в Израиль.

219

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

В Израиле к тому времени уже жило огромное количество родственников и друзей. Маринкина подруга, сама доктор известной израильской клиники дала заветный телефончик одного раввина-кабалиста.

– Хочешь верь, хочешь нет, – таинственно зашептала она в ухо подруге, – только этот человек чудеса творит. Недавно лежал у нас в клинике один наш известный ученый после автомобильной катастрофы. Три месяца в коме и никаких надежд. Мы уже все возможное сделали и жене сказали, рассчитывать не на что… А она привезла какой-то специальной воды и мази от этого раввина, какие-то бумажки мужу под голову положила, брызгала водой – и, знаешь, очнулся, на поправку пошел! Сейчас говорят полностью восстановился, работает на благо израильской науки. А кто-то из наших медсестричек телефон у жены выпросил, и уже несколько человек, между прочим, сами врачи, к нему ездили. Многим помог. Телефончик удалось добыть и даже договориться о приёме. Раввин принимал в маленьком деревянном домике под Тель-Авивом. На лавочках, в кружевной тени старых лимонных и апельсиновых деревьев, сидел самый разнообразный люд. Парочка лощёных американцев, по виду очень состоятельных людей, израильский бомж, в драном комбинезоне, сквозь который виднелось голое тело, пышнотелая еврейская мамаша с выводком крикливых детей и худосочным мужем, интеллигентная пара европейцев, говоривших между собой по-французски. Денег Раби не брал, каждый выходя из домика давал мицву, пожертвование, кто сколько может. Богатые американцы положили в специально отведенный ящичек пухлую пачку долларов, бродяга-бомж мелкую монетку, мамаша с детьми двадцать шекелей. К раввину поехали вчетвером – Маринка, дочка, муж и подруга. Раввин говорил только на иврите, поэтому подруга 220

Проза • Анна Сохрина

взялась быть переводчицей. Через час ожидания вошли – за столом в скудно обставленной комнате сидел раввин, пожилой, смуглый, невысокий человек с пронзительным взглядом угольно-чёрных глаз. Рассеянно выслушав подругу, изложившую суть дела на иврите, он спросил имя и дату рождения дочери и имя матери. Записал всё это на листок и стал что-то вычислять, быстро записывая колонки цифр. Все сидели и ждали, Маринка с нетерпением, дочка с любопытством, муж с нескрываемой иронией. Прошло минут десять, раввин написал в конце листка несколько странных закорючек, приподнял в удивлении бровь и стал с интересом разглядывать Маринкиного мужа Семёна.

– В вашем роду, – обращаясь к Семёну сказал он, – были раввины и кабалисты. Ваш предок, – и он стал его описывать, как будто видел портрет перед глазами, – высокий, худой, с рыжей бородой и крупным, кстати, как у вас носом, был цадик. К нему ходили советоваться люди, он мог лечить, давал мудрые советы, владел тайными знаниями. Ваши предки были из Польши? Раввин на минуту прервался, помолчал, будто вглядываясь внутрь себя, и утвердительно кивнул.

– Да, он жил в Кракове, а в средневековье – это был крупный центр еврейской учёности. И он многое мог, этот ваш предок… Семён недоумённо потряс головой: – Что-то мой дед рассказывал… Точно не помню.

– В шестом поколении душа каббалиста должна прийти в этот мир. Она пришла в теле вашей дочери. У неё древняя душа, обладающая тайными знаниями. После двадцати лет она сама многое сможет, вот увидите. А пока душа чувствует несовершенство и боль этого мира, перегружается, вот отсюда и эти обмороки. Пройдёт… Я дам вам бутылку с водой, положите туда эту записку. Он начертал на бумаге ряд ивритских букв.

221

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Давайте ей пить каждое утро, когда вода будет заканчиваться, разбавляйте, информация ещё долго будет в ней храниться. Раби внимательно посмотрел на дочь, провел рукой по Машкиным густым вьющимся волосам, улыбнулся и устало взмахнул рукой, показывая на дверь – приём закончен. Гуськом выбрались из сада, бросили в ящичек денег. Семён подобрал валяющийся на земле оранжевый апельсин и в глубокой задумчивости стал вертеть его в руках.

– Ты думаешь во всё это можно верить? – испуганно вопрошал он. – Нет, отец, конечно говорил, что род у нас не простой и со стороны матери были когда-то раввины. Но, честно говоря, не очень-то я этим интересовался. В то советское время, при нашем тотальном атеизме... Кто про это вообще думал? После долгих совещаний решено было позвонить Сёминой старшей сестре в Калифорнию. Та вспомнила – да, дед рассказывал о каком-то предке, краковском раввине и его отце-цадике. Была такая семейная сага. Стали считать. Весь вечер считали, чертили генеалогическое дерево, благо у Сени хорошая память и математическое образование, выходило, действительно, дочь Маша – шестое поколение. Чудеса… На следующий день они были приглашены на шабат, к подруге Маринкиной студенческой юности. Подруга вышла замуж за аспиранта с параллельного курса и одной из первых мотанула в Израиль. За прошедшие десятилетия аспирант стал известным доктором наук, теологом и преподавал в Тель-Авивском университете.

– А что, предки вашего мужа родом из Кракова? – спросил профессор, выслушав сбивчивый Маринкин рассказ, и пощипывая пышную бороду. – Очень может быть… Там как раз в 17 веке была очень неплохо развита практическая каббала. В общем, не исключаю… Пазл сложился. Поглядывая на свою четырнадцатилетнюю дочь, долговязую девчонку, на первый взгляд обычного 222

Проза • Анна Сохрина

подростка, не очень усидчивую и не блещущую хорошими оценками в школе, родители так и не поверили до конца в слова Ребе. Но всё сделали, как он сказал – положили в данную им бутылку записку, поили Машку этой водой. А вдруг? Не поможет, так не навредит… Через какое-то время стало лучше, врачи сказали переросла… Так и решили – всё прошло, потому что подростковые гормональные бури улеглись, организм окреп и сам со всем справился. Однако произошёл в жизни Семёна случай, порядком пошатнувший его махрово-материалистическое мировоззрение. Семён был страстный книжник. Ещё в середине семидесятых начал он захаживать в магазины старой книги, завёл знакомства с продавщицами и чудаковатыми антикварами, их всегда было в изобилии в Питере, и они находили и приберегали для него отдельные раритеты. Он что-то покупал, что-то выменивал, вёл бесконечные телефонные переговоры с ценителями книжной пыли и старины, собравшими неслабые библиотеки редких книг, практически сохранившие для потомков историю русской литературы. Семён обожал поэзию Серебряного века и всячески старался пополнить свою коллекцию. Приятель подсказал, что у его знакомого есть на примете одна книжка, о которой Семён страстно мечтал и которую можно выменять на ту, что не очень нужна. Словом, обычные коллекционные дела. По телефону назначили встречу. Семён пришёл в старую квартиру на Петроградской. В большой светлой комнате с лепным потолком, в резном кресле сидел светловолосый, ничем не примечательный человек лет сорока. Разговорились, пошли на кухню пить чай. У Семёна зазвонил мобильный, звонила Маринка, её голос дрожал, как это было всегда, когда она волновалась из-за Машки.

– Сеня, Машка ушла, обещала быть к семи, а уже девять, и телефон не отвечает. Я волнуюсь, мало ли что…

223

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Семён поднялся.

– Пойду. Дочка куда-то пропала, жена нервничает.

– А вы не волнуйтесь, – сказал хозяин квартиры, слегка улыбаясь и глядя на Семёна прозрачными светлыми глазами, – дочь через пятнадцать минут придёт. Засиделась у подруги, телефон разрядился, а автобус припоздал… И правда, всё так и было, как в воду глядел незнакомец. Мужчина оказался ясновидцем, и не раз правильно подсказывал Семёну решения в самых разных жизненных обстоятельствах. Сказал, чтоб не боялись делать операцию старенькой маме Семёна, а они сомневались, и доктора не давали никаких гарантий. А она после операции прожила ещё десять полноценных лет. Увидел, что Маринке нет смысла переходить в другую фирму, куда так звала подруга и обещала хорошие деньги. Фирма через полгода обанкротилась, и Маринка бы осталась не у дел. И наконец, велел Семёну не ехать в тот злополучный день в командировку в Москву, когда скоростной поезд сошёл с рельс и много народу погибло. Он мог многое, этот человек – находить пропавших людей, читать по фото судьбы, угадывать намерения деловых партнёров, узнавать, есть ли у человека счёт в зарубежном банке и сколько там после единицы нулей… Конечно, он был нарасхват, его использовали и бизнесмены, и правоохранительные органы и те, с кем они боролись… Со временем столкновение интересов стало неизбежным, и он, чудом избежав подстроенной автомобильной катастрофы, спешно ретировался на какой-то райский остров в Океане, благо имел большие деньги, и перестал выходить с кем-либо на связь. Все это Семён узнал позже от приятеля, который его с ясновидцем и познакомил. А тут подросла Машка. Стала бегать к подруге, та обучила её картам мадам Ленорман. Оказывается, в начале 19 века была такая знаменитая французская ясновидящая, прорицательница и гадалка. В её гадаль224

Проза • Анна Сохрина

ный салон захаживали многие знаменитости того времени. Именно она предсказала невиданный взлёт и бесславное падение Наполеона, смерть великих вождей французской революции Робеспьера и Марата, повешение пятерых русских декабристов… Её слава предсказательницы разнеслась по всей Европе и не было у неё отбоя от богатых и знатных клиентов. Но будучи провидицей она не могла защититься от человеческой подлости и зависти. Её салон не раз пытались поджечь и ограбить. Однако она не страшилась смерти, потому что знала, что её срок ещё не пришёл. Ей предстояло прожить больше 70-ти лет. Она же и изобрела, можно сказать, специальные пророческие карты с картинками – гадательные карты мадам Ленорман. Лохматая, неумытая Машка целый день просиживала в комнате вместе с подругой, раскладывая на письменном столе карты – любит, не любит, плюнет, поцелует… Подруга переживала подростковую любовную драму.

– Нашей интеллигентной еврейской семье только гадалки не хватало… – злилась Маринка. – Лучше бы уроки делали. Оказывается, не хватало.

– Не должен дед завтра ехать на дачу. – как-то сказала Машка. – Пусть дома останется. Я взрыв во сне видела.

– Какой ещё взрыв, – осерчал дед, – мне картошку сажать надо, пока тепло. Днём в летней пристройке-кухне взорвался газовый баллон, дед чудом уцелел, но месяц с травмами и ожогами провёл в больнице. О способностях дочки Маринка поведала кузену-бизнесмену.

– А что? – оживился он. – Слышал про такое, пусть мои проекты рабочие посмотрит. Вдруг что интересное увидит. Машка разложила свои карты.

– Это пойдёт, здесь всё хорошо, – бормотала Машка, – а вот здесь, дядя Борь, у вас убытки будут, подведёт вас ваш коллега.

225

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Да нет, это надёжный партнер, – замахал руками кузен, – уже много лет его знаю… Через пару месяцев партнёр с деньгами свалил за границу, у Бориса были серьёзные убытки.

– И чего я твою Кассандру не послушался? – жаловался он, сидя в Маринкиной гостиной и почёсывая толстое, выпирающее пузо. – Я теперь считай разорён. Весенним вечером позвонила Маринкина подруга, известная актриса.

– Мариш, у меня брат пропал. Мне, наверное, в полицию надо идти. Он поехал в аэропорт папу встречать. Отца не встретил, тот сам на такси добирался. И уже второй день ни слуху, ни духу… Я всю ночь не спала, что с ним случилось? Может, Машка твоя посмотрит? Машка сидела на кухне и пила чай.

– Посмотри, – велела Маринка, – у тети Гали брат пропал.

– Да не волнуйтесь Вы, тётя Галь, – пропела в телефонную трубку Машка, – он пока ехал, каких-то дружбанов своих встретил, сидят сейчас в каком-то загородном доме и бухают. Протрезвеет через день и объявится. И правда, через день позвонила Галя и сказала, что брат нашёлся. Опять был в запое, и всё в точности, как сказала Машка. И всё это не в первый раз… Когда-нибудь её инфаркт хватит от его приключений. Молва быстро разнесла весть о Машкиных способностях, и знакомые пошли косяком. Маринке перестало это нравится. Тем более она видела, что после посещения некоторых особ, Машка сидит бледная, обессиленная, с головной болью. Прекратила это нашествие Светлана.

– Тебе дан дар, девочка моя, и не расходуй его на пустяки. Помогай людям только тогда, когда это действительно необходимо. Тем более, что здоровье у тебя отнюдь не железное. Машка послушалась, сократила число посетителей, да и Маринка стояла цербером на страже дочкиного здоровья.

226

Проза • Анна Сохрина

Как-то заехали в один дом. Муж подруги, известный коллекционер, вытащил на середину комнаты абстрактную картину.

– Ну, кто её нарисовал, – спросил он Машку, ухмыляясь, – можешь сказать?

– Он был такой худой, нервный… – начала Маша. – У него было двое детей… – и дальше последовало подробное жизнеописание одного знаменитого художника, чьи полотна стоили миллионы на международных аукционах.

– Так, так, – напрягся коллекционер, – быстро вытащил с книжной полки альбом, полистал его, нашёл групповую фотографию художников и ткнул в неё пальцем, – и который из них?

– Вот этот, – сказала Машка.

– Ну, – едва скрывая бурную радость, забегал по комнате коллекционер, – с ума сойти! А я, честно говоря, не верил. Денег на дорогую экспертизу жалел, думал подделка. Да, я теперь… – говорил он, пританцовывая, – да, я… Дай я тебя поцелую! Картина после тщательной и дорогой экспертизы действительно оказалась подлинной. Через несколько месяцев жена коллекционера пришла к ним в дом и положила на стол пухлый конверт с деньгами.

– Это Машкин гонорар за экспертизу. Да она ж у тебя миллионы может зарабатывать с таким-то даром! На эти деньги отремонтировали квартиру, съездили на средиземноморье, загорели, накупались, вернулись весёлые, полные сил. В гости заехала Светлана, на экране телевизора шли последние новости – демонстрации, протесты, суды над несогласными…

– Когда правительство забирает у народа больше, чем 70 процентов доходов, на тонком плане начинаются возмущения, – задумчиво сказала Светлана, – а по моим наблюдениям, последние пять лет забирали около 80-ти, а последнее время, вообще, 88 процентов. Вот и демонстрации в городе…

227

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Она внимательно посмотрела на Машу, что-то прикидывая.

– Знаешь, – обратилась она к Марине, постукивая пальцами по столу, – а я ведь скоро возьму твою дочь на Тибет. Пора знакомить её с избранными.

– С кем? – не поняла Маринка. – С какими такими избранными?

– Ну, это особенные люди, которые медитируют, подключаются к определённым информационным каналам и вместе многое могут… Ну, например, чистить ауру Земли, предотвращать катастрофы, корректировать судьбы людей и государств.

– Ну, прям… Ты серьёзно?

– Почти, – отшутилась Светлана. Через полгода Маша со Светой уехали на Тибет на целый месяц. Машка слала красочные фотографии и восторженно делилась впечатлениями.

– И что сейчас делает твоя дочка? – спросила позвонившая родственница.

– Улучшает судьбу человечества, – ответила Маринка и рассмеялась, понимая, что в это никто не поверит. Ну и не надо… БЕЛЫЕ ГРИБЫ

В

ноябре вылезли грибы. В этом году всё не так, начиная с этой чёртовой пандемии. Грибов практически не было в августе, сентябре и октябре, и сколько мы не ходили по своим тайным тропам под Берлином, находили лишь десяток хлипких сыроежек и пару-тройку водянистых моховичков. А в начале ноября вдруг пошли белые, как будто ждали, когда в городе всё окончательно закроют на «локдаун» и из всех радостей жизни только и останется – гулять на свежем воздухе в парке и ездить по грибы.

228

Проза • Анна Сохрина

В моей жизни сбор грибов занимает особое место – это эдакое удовольствие, массовое сезонное хобби, привезённое многими бывшими москвичами и питерцами с постсоветского пространства вместе с другими непонятными местным аборигенам привычками, вроде варки варенья. У нас было принято осенью ездить по грибы семьями, а порой и целыми конструкторскими отделами. В моём детстве, когда мы жили на даче, то ходили по грибы «за болото», только там можно было найти нарядные подосиновики с алыми шляпками, крепкие подберёзовикичерноголовки и, наконец, мечту каждого грибника – белые. Метров сто приходилось идти по настоящему болоту, ощупывая палкой трясину, прыгая с кочки на кочку, боясь оступиться, на самых опасных участках лежали брёвна, балансируя по которым, ты всё-таки выбирался на твёрдую сушу и с облегчением выдыхал. Теперь можно было искать грибы – и какой это был азарт, восторг, удовольствие… «Тихая охота» благополучно переехала с нами в Германию. По моим наблюдениям, если в немецком лесу встречаешь грибника, то можешь смело вступать с ним в разговор по-русски. Вся осенняя лента Фейсбука пестрит полными лукошками грибов, собранными моими подружками. Настоящая ярмарка тщеславия – кто больше? Мы и в Германии охотно собираем грибы и делимся рецептами маринада и засолки. Нашим детям нас не понять.

– Мама, но зачем ползать по лесу? Чуть живая пришла, и сама говоришь, спину ломит. Если уж так хочется грибов, купи банку в русском магазине… Ну, не понимают нас наши дети! Впрочем, история, которую я хочу рассказать, произошла на заре нашей эмиграции, когда я жила в Кёльне. Была у нас там одна знакомая Людмила, бывшая питерская балерина. Дама экстравагантная, яркая, с бурной биографией в прошлом. Как я поняла из её сбивчивых и часто 229

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

противоречащих друг другу рассказов о жизни, в Германию её привёз один достаточно богатый немец. Он неосторожно по делам своего бизнеса заехал в Санкт-Петербург в начале перестройки. Времена стояли лихие, бурные, всё стремительно менялось, в воздухе запахло свободой, а главное открылись границы. Немец попал на балет «Лебединое озеро», тогда всех иностранцев водили в Мариинский театр на балет, это как бы входило в обязательную программу, как и осмотр архитектурных красот города. А в «Мариинке», после окончания балетного училища, в кордебалете и танцевала тогда ещё совсем юная Люда. Была она, как и положено балерине – легка, тонка и изящна, да и личико имела вполне смазливое. По какой-то счастливой или несчастливой, кто знает, случайности на выходе они столкнулись, да так удачно, что немцу удалось с Людочкой познакомиться и пригласить её на ужин. Ужин, как водится, плавно перетёк в завтрак, и немец не успел опомниться, как с юной женой-балериной оказался уже не на холодных берегах Невы, а на родных берегах Рейна, в собственном фамильном доме. Через полгода начались нестыковки. Русская широкая душа никак не совмещалась с педантично-практичной и мелочной, на взгляд моей знакомой, душой немца. Первая требовала размаха и обильных застолий, а вторая прижимистости, экономии и расчёта. Тогда в конце 90-ых русская богема охотно ездила в Германию, а Людочка любила шумные вечеринки с гитарой, песни и пляски, стихи авангардных поэтов, домашние выставки подающих надежды бородатых художников и охотно подкармливала всю эту пёструю и нищую публику. Словом, была этаким меценатом.

– А чего не дать? – рассуждала Людочка. – Деньги-то не свои, немецкие… В первые месяцы мужу это даже нравилось, настоящая русская экстравагантность! Но через полгода, подсчитав расходы, он схватился за голову. А тут ещё Людочка погожим ав230

Проза • Анна Сохрина

густовским вечером уехала в загородный дом, куда некстати нагрянул муж, и застал её в пылких и не очень трезвых объятиях одного русского художника… Словом, юная балерина была выставлена за порог без выходного пособия. Затем была череда романов, удачных и не очень. Сумки за десять тысяч долларов, одежда от Диор, брильянты, поездки на Канары, и наконец, страстная любовь с московским поэтом-авангардистом, конечно же нищим, но «о-очень талантливым!». Затем рождение от него сына, бегство незадачливого папаши в Москву, и как закономерное следствие – продажа всех сумок и драгоценностей от прежних любовников – ведь надо же как-то жить и кормить ребёнка.

– Вот чёрт, не от того родила! Так бы алименты хорошие от немца получала! – восклицала она в сердцах в горькую минуту. Словом, к моменту нашего знакомства ей было к пятидесяти. От легкой, невесомой, зажигающей взгляды мужчин Людочки осталась лишь прямая спина и чуть выворотная балетная походка. Сейчас это была довольно грузная, разбитная и повидавшая виды тётка, впрочем, не лишённая своеобразного шарма и обаяния. Она жила неподалёку от нас в социальной квартире вместе с угловатым, угрюмым сыном-подростком. Мне она была чем-то симпатична и время от времени мы общались. Людочка была довольно колоритна, и я любила слушать её истории, сдобренные фривольным юмором и афористичностью фраз.

– Э-э, да что ты там говоришь! – обычно заявляла она на мои лирические разглагольствования. – Какая там Камасутра! В жизни есть только две позиции – или ты, или тебя… Или про одних наших знакомых: – Прекрасные люди! – и после паузы с воодушевлением. – У них есть всё. Кроме денег и совести. С Людочкой мы ездили по грибы. Тут я должна заметить, что сбор грибов к моменту нашего знакомства стал, 231

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

кроме, конечно, пособия по безработице, её основным заработком. Дело в том, что Людочка знала потрясающие грибные места, где собирала в удачный сезон неимоверное количество белых грибов и сдавала их в итальянские рестораны. Оказывается, в итальянской кухне огромное число блюд основано на белых грибах. Килограмм свежих крепких боровиков стоил тогда 25 марок – совсем неплохие деньги. Конечно, свои тайные золотые места она никому не показывала. Но той осенью у неё сломалась машина и ездить за грибами стало не на чем, пришлось искать компаньонку. Выбор пал на меня, так как у меня была машина и я без труда ездила на достаточно долгие расстояния, а во-вторых, и я думаю, это было решающим – я не претендовала на её заработки. В то время я жила легко и достаточно безбедно. Словом, мы поехали за грибами. Она привела меня на ничем не примечательную полянку за густым ельником, и я остолбенела. Никогда прежде мне не доводилось видеть такое количество белых грибов сразу. Коричневые шляпки всех размеров просто пёрли из изумрудного мха, обсыпанного еловыми иголками, плотным частоколом. Мы кинулись собирать, причём брали только молодые и крепкие грибы без изъянов, более старые и поеденные улиткой, мы безжалостно отбрасывали. Минут за пятнадцать мы наполнили два больших ведра, опрокинули их в багажник машины и азартно зашагали за новой добычей. То был воистину грибной день! В первый раз я привезла домой пять вёдер белых грибов, и мы со всеми домашними три дня их чистили, варили, мариновали и сушили. Во второй наш заход, а Людочка требовала повторять наши поездки как можно чаще, я обеспечила запасами белых грибов всех своих друзей, родственников и соседей. В третий раз, я без колебаний отдала их Людочке, и она, выйдя из очередного 232

Проза • Анна Сохрина

итальянского ресторана с пачкой денег, щедрой рукой отсчитала мне мою долю. Я пыталась сопротивляться.

– Да, ладно, мне это всё равно в охотку, я могу и без денег. Ты же знаешь, как я люблю собирать грибы… Но Люда была непреклонна.

– Бери, это за бензин, и вообще, твоя доля. Что бы я без машины делала? Из леса мы выползали чумазые, в стареньких сбитых кроссовках с потёками грязи, с перепачканными коричневыми пальцами, с еловыми иголками в спутанных волосах, но очень счастливые. В таком виде, сразу после леса, Люда заходила к своим знакомым директорам итальянских ресторанов – Марко и Лоренцо. Она давно была их постоянным поставщиком, сдавала грибы, получала деньги, подставляла щёку для поцелуя – о, эта несравненная русская фрау, бывшая танцовщица! Когда грибной сезон заканчивался, Люда подсчитывала барыши. Кстати, за те два месяца, что я ездила с ней, она насобирала денег на покупку добротного подержанного «Опеля». Доставала из шкафа лучшую одежду, туфли на шпильках, последнее непроданное колье, ездила в парикмахерскую делать прическу и… устраивала в ресторане у Лоренцо или Марко, каждый год чередуя, чтобы, не дай бог, не обидеть ни одного хозяина, грандиозную русскую вечеринку с гитарами, душераздирающими цыганскими и советскими песнями, зажигательными танцами, иной раз и на столе, до утра. Попасть на эту вечеринку считала за честь вся русскоязычная богема нашей земли. Даже итальянцы не выдерживали – Лоренцо начинал петь итальянские оперные партии, в молодости он закончил три класса консерватории по классу вокала, а Марко пускался в безудержный пляс с «русскими девами» и, в конце концов, женился на одной харьковчанке. Словом, это были Пиры с большой буквы, где за одним столом сидели певцы и 233

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

музыканты, художники и артисты, поэты и танцовщики – все, кого удавалось собрать в эмиграции. То были настоящие русские застолья, с которых и начиналась её жизнь в Германии, и которых так требовала её свободная, широкая душа… За ту грибную осень я заработала приличную сумму денег, на которую купила путёвку на двоих в пятизвёздочный отель в Риме – поехали мы туда с Людочкой. Сходили в оперный театр на балет, вспомнили Питер, наши молодые годы, выпили в дорогом ресторане бутылку коллекционного шампанского…

– И что ты в ней нашла? – недоумевал мой муж. – Она так не похожа на твоих интеллигентных подруг. Неудачливая, нелепая баба…

– Ты просто ничего не понимаешь в женщинах... И вообще, я очень люблю собирать грибы, – отвечала я. И муж со вздохом соглашался.

234

Проза • Анна Сохрина

ДУМАЙ О ХОРОШЕМ

У

дивительно, как ситуация с ковидом высветила, словно на чёрно-белой плёнке, уровень страхов и тревожности каждого. Я вообще по жизни пофигистка, к врачам ходить не люблю и заставить меня делать какие-нибудь обследования или сдать анализы можно только в самом крайнем случае. Как говорила моя бабушка в таких ситуациях: – Я сделаю это только под дулом пистолета. Чаще я руководствуюсь принципом – здоровье утопающих – дело рук самих утопающих. Ибо, как написано в одной умной книжке, если ты сумел внушить своему подсознанию, что здоров, то никакая зараза к тебе не пристанет. Первые месяцы пандемии, когда на всех нагнали страха и посадили под домашний арест, я всеми правдами и неправдами, убегала из дома и встречалась с такими же ковиддиссидентами, страстно обсуждая теорию заговора и ругая мировое закулисье.

– Это ж не бубонная чума, – рассуждала я, – и смертность всего полтора процента. Зачем всё закрывать, зачем рушить мировую экономику? Но, к моему удивлению, некоторые мои знакомые повели себя совсем по-другому. Софа – дама московская, светская, любительница театральных премьер, хороших книг и филармонии, неожиданно засела в доме, страшась выходить даже на лестничную площадку – «повсюду зараза». Два месяца она гуляла только на балконе, а сердобольные соседи ставили ей под дверь сумки с продуктами. Деньги для покупок она просовывала в дверную щель для почты, предварительно надев три маски. Сумки тщательно опрыскивались дезинфицирующими растворами, обмывались и выставлялись на балкон – и лишь затем, по истечению суток, допускались к употреблению.

235

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

На третий месяц заточения, после длительных уговоров, мне всё-таки удалось вытащить её на прогулку в уединённое место. Софа ходила от меня на расстоянии трёх метров – «ты не стерильна и непонятно, где шляешься», и с резвостью удивительной для её преклонного возраста отпрыгивала от проезжающих мимо велосипедистов. Чтобы разговаривать с ней, мне приходилось кричать. Минут через десять такого общения я охрипла.

– Да ну тебя! – разозлилась я. – Живи со своими фобиями сама. Посмотри на себя! Вот уже руки покрылись экземами от бесконечных дезинфекций. Пандемия – это проверка уровня тревожности каждого. Твой зашкаливает, как так можно жить? Ещё через пару месяцев Софа слегка образумилась и всётаки стала осторожно выходить на улицу и даже заходить в продовольственные магазины. Сыграло роль и то, что сердоболие соседей закончилось, а кушать хотелось каждый день. Потом она привилась в первых рядах, убедив своего врача записать её в группу особо нуждающихся хроников. Прививок она почему-то не боялась, хотя другая наша общая знакомая страшилась как раз прививок: – Софа, ты с ума сошла! Мало ли что там тебе вколят, никто ещё ничего не знает. Зачем тебе участвовать в клинических испытаниях? Моё окружение, как в гражданскую войну, разделилось на красных и белых. Одни оптимистично бежали на прививку и считали, что таким образом позаботились о своём здоровье и продлили себе жизнь, другие яростно убеждали, что вакцина – зло, и все вакцинированные через какое-то время, скорей всего короткое, умрут в страшных мучениях. Но Софа вакцину сделала в первых рядах и мгновенно превратилась в себя прежнюю – весёлую и беззаботную, любительницу путешествий и театров. Она немедленно улетела из Берлина в Москву, и счастливая и свободная звонила мне из зала филармонии.

236

Проза • Анна Сохрина

– Ты не представляешь, какой сегодня чудный концерт! Как ты можешь дальше сидеть в этом концлагере, когда здесь нормальная жизнь! Вчера пришла с премьеры театра на Таганке, завтра иду на выставку и в ресторан с друзьями. Какое счастье… Думаю, уровень тревожности – это важнейший показатель качества жизни. Ведь о чём думаешь, то и излучаешь и, в конечном итоге, притягиваешь. Мне очень нравятся мои родственники-израильтяне. Как только начинается очередная арабо-израильская война, в воздух летят ракеты, а новостная лента взрывается от сообщений о прямых попаданиях в жилые дома и детские садики, мы с ужасом начинаем им звонить и восклицать: – И как же вы там под бомбёжками? А как же престарелая мать и двухлетняя внучка? Ну и что, что есть бомбоубежище, это же ужас! Сколько всё это может продолжаться?! Но поддаёмся панике и волнуемся только мы. Они спокойны. Шутят, подбадривают нас, живущих в благополучной европейской стране. А моя двадцатилетняя кузина, как только перестаёт звучать сирена воздушной тревоги, немедленно отправляется с друзьями на Тель-Авивские набережные, сидеть в ресторанчике, пить кофе, есть мороженое, беззаботно хохотать и общаться.

– Да что вы так переживаете? – удивляется она. – Да всё в порядке… Первый раз нас бомбят что ли? И пока в промежутках между завываниями воздушной тревоги можно сидеть в кафе, болтать и смеяться над новыми анекдотами, придуманными тут же в бомбоубежище, пока сверху летят арабские ракеты – этот народ непобедим!

– Не думай о плохом. – говорил мой мудрый дед в самые тяжёлые моменты жизни. – Думай о хорошем и всё наладится. А когда я продолжала ныть и печалится, добавлял: – Мамеле, опять у тебя на лице вся скорбь еврейского народа. Убери и подотри сопли... Не будь тётей Цилей.

237

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Моя родственница Циля – это отдельная история. Она всё время на что-то жаловалась и всегда причитала. В Ленинграде в девяностые – на общество «Память». Она звонила моему деду в 6 утра и говорила трагическим шёпотом: – Моисей, ты знаешь, что в городе скоро начнутся погромы? У тебя есть куда бежать? Что ты смеёшься, старый дурак, надо забаррикадировать двери. Я вчера на остановке видела листовку на фонаре... Ах, ты ещё хочешь спать, что я так рано? А потом будет поздно... Через два года она с семьёй переехала в Израиль.

– Моисей, – звонила она моему деду, – ты в курсе, что я сижу здесь под бомбёжками? Как я могу к тебе приехать, если сижу здесь со всеми своими? Ладно, ты не горюй, если я погибну, то со своим народом и всей семьей... А вот ты там на чужбине. Дед грустнел, задумывался и говорил бабушке: – Мэра, а ведь где-то она права. Хоть и «мишугое» на всю голову... Младший сын Цили стал успешным бизнесменом, уехал в Америку и забрал мать в свой роскошный дом на берегу океана.

– А что тут хорошего? – жаловалась Циля. – Ты знаешь какие бесчинства творят эти чёрные? И я не исключаю погромы... Это же настоящие бандиты, хуже, чем в Питере в 90-ые... Вот и сейчас, когда волна пандемии откатывает и идёт на излёт, а повеселевший Берлин сидит на террасах открытых кафе и греется в лучах июньского солнца – я стараюсь думать о хорошем. В конце концов, мудрецы правы – что излучаешь, то и получаешь...

238

Проза • Борис Замятин

БОРИС ЗАМЯТИН Борис Френкель (лит. псевдоним Б. Замятин). Писатель, журналист, афорист. Родился в городе Бердичеве. Окончил Уральский Федеральный Университет в Екатеринбурге. Первые публикации в гор. Воронеже. Член СП Москвы, Союза русскоязычных писателей Германии, ПЕН-клуба (Exil-PEN), «Московского клуба афористики». Лауреат «Золотого телёнка» клуба ДС «Литературной газеты», где много публиковался. Лауреат Литературного конкурса «Согласование времён». В Германии с 1996 года. Печатается в многочисленных Сборниках и газетах. НАША ИСТИННАЯ НАЦИОНАЛЬНОСТЬ – ЧЕЛОВЕК (Эта мудрость принадлежит Герберту Уэльсу)

И

звестно, что главным специалистом по национальному вопросу в России был отец всех народов, и в эпоху его правления и позже в школах проповедовался интернационализм. Я как раз в эти счастливые времена в школу и ходил. Но как бы критически ругательно ни относились мы к советской власти, внезапно поумнев при её крушении, интернационализм мне и по сей день ближе, чем зоологический национализм, получивший право на жизнь при этом крушении. Всё же ни в сталинские времена, ни позже никакие проявления межнациональной розни на общественно-официальном уровне не допускались. Многие считают, что это тоже было плохо, поскольку скрывало истинные отношения между нациями, а всякая горькая правда лучше… и т.д.

239

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Возьму на себя смелость сказать, что в данном случае она не только не лучше, но вообще вредна, поскольку истинные отношения меняются в зависимости от обстоятельств, и никакой такой постоянной правды не существует. Я вырос на Украине. В моём классе лучшим математиком был грузин Чанквитадзе, диктанты по русскому языку писал лучше всех украинец Томчук, сочинения – русский Крюков, а первой ученицей была тихая и строгая Тамара с загадочной немецкой фамилией Гехт, много лет спустя страшно разочаровавшей меня, оказавшись в переводе просто «щукой». А любили все молдаванку Потряну за красоту и весёлый нрав, хоть и училась она кое-как. Это сейчас вспомнились их национальности. А в школе они и на самом деле никакой роли не играли. Горькая жизненная правда настигала меня главным образом после уроков. И оскорбляли меня от души, и по физиономии на межэтнической почве доставалось. И я, надо признаться, чужие морды при случае не жалел. Любовь бывала на редкость взаимной. Не могу сказать, что я по ней сильно соскучился, уехав в восемнадцать лет с Украины навсегда, но никакой неприязни к украинскому народу я с собой в Россию не увёз. Не воспринимались эти драки как непримиримая вражда народов. И именно официальный интернационализм казался мне просветом в конце тоннеля. Кто-то из мудрых, правда, сказал, что если ты видишь просвет в конце тоннеля, то просто смотришь не в ту сторону. Возможно. Но мне казалось тогда, что время работает на сближение народов, что осталось совсем чуть-чуть. И не я один был таким умным. Когда же судьба в юности привела меня на Урал, я почти забыл про эти национальные глупости и вспомнил только в перестройку. И не просто вспомнил, а меня так жахнули по мозгам выступления лучших ораторов всяких “Памятей” на людных московских площадях, что жить в одном городе и даже в одной стране с этими лучшими представителями сразу 240

Проза • Борис Замятин

перехотелось. Тем более, что прямо под моим окном, в Доме культуры «Шарика» (Московского подшипникового завода), в том самом здании, где недавно ужаснула весь мир драма захвата заложников, тогда свила себе гнездо откровенно фашистская организация. Мою дочь-блондинку, определив, видимо, по цвету волос её арийское происхождение, даже усиленно вовлекали в ряды российских нацистов. Как раз дочку (а ещё больше сына) мне тогда захотелось немедленно от этого национального бреда подальше и увезти. Я был уверен, что Запад далеко ушёл от Востока по части терпимости к инакомыслящим, инакоговорящим и, что особенно важно, к инаковыглядящим. И я оказался не так далеко от истины, но, к сожалению, всё же далеко от Запада. Нас приняла Тюрингия, а это Запад только по отношению к России, хотя по началу меня радовало там всё. И это после Москвы, где уровень бытовой культуры, не говоря уже о прочих её разновидностях, местами повыше, чем в иных городах и весях СНГ и даже Германии. Меня поразила чистота захолустной деревушки Ашара, где вскоре каждую бумажку на улице я стал считать личным оскорблением. Нравилось подчёркнуто-вежливое обращение к нам хаймовского персонала и служителей различных амтов в сказочно красивом курортном городке Бад-Лангензальца, особенно учитывая, что я ничего толком не понимал и полагался больше на нередко подводившую меня интуицию. Меня радовало, что нас всех чохом считают русскими, что пятая графа, вроде бы, навсегда исчезла из моей жизни, что мои рослые дети мало отличаются от местной молодёжи. Даже то, что нас пятерых (две семьи, из которых одна совсем молодая) втиснули в лагере в одну комнату с солдатскими двухэтажными нарами не очень-то расстроило меня. Мы, привыкшие к временным трудностям, понимали, что только за приём сказать немецкому правительству не то что «мэрси», но даже и «гранд мэрси» – очень и очень мало. А кайф от отпавшей необходимости не просто зарабатывать, 241

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

но ещё и выбивать из начальства свои кровные, как приходилось делать последнее время в Москве, вообще не с чем было сравнить. Первый отрезвляющий звонок прозвучал стуком камешков по телефонной будке, из которой я звонил в родимую столицу. А камешки в меня швыряли великовозрастные бритоголовые кретинчики из местной, как я полагал, шпаны. Под одобрительные выкрики своих чёрт-те во что одетых подружек с непременными сигаретами в зубах. Одна из наших немецкоговорящих дам попыталась их пристыдить, пролепетав, насколько я понял, что-то о стыде, школе и плохом воспитании, но я её остановил. Не хотелось выглядеть жалко и смешно, а хотелось верить, что не ведают глупые, что творят, и что мы их раздражаем только тем, что занимаем единственный в деревне телефон. Когда же нас перебросили в Гумперду, в специальный «еврейский» хайм, мы вообще стали причислять себя к везунчикам. Во-первых, каждой семье дали по комнате, во-вторых, языковые курсы для нас организовали тут же – в старинном замке, на который даже приезжали поглазеть экскурсанты, в-третьих, и в-главных – там оказалось замечательное начальство. Две добрейшие фрау: Шнайдер и Шпорледер с абсолютно нашим, советским чувством юмора. Меня убедили, что немцы не отличают украинцев от латышей, а евреев от узбеков, и что для них – все русские. Как же… Как только поехали сплошные Рабиновичи, фрау Шнайдер с поддельным удивлением спросила: «Почему это считается, что самая распространённая русская фамилия Иванов, когда на самом деле Рабинович?» Ей объяснили, что это самая распространённая еврейская фамилия. А когда стали прибывать подряд многочисленные евреи Мамедовы, она уже с неподдельным, но не без лукавства, удивлением осведомилась: «Зачем надо было мне морочить голову Рабиновичами, когда самая распространённая еврейская фамилия – Мамедов?!»

242

Проза • Борис Замятин

Но и в деревне неплохо разбирались в том, «ху из ху», потому что одной из наших «контингентных флюхтлингш» (контингентных беженок) настоятельно порекомендовали убираться не назад в Россию, а прямо в Израиль, что она, конечно, не сделала. Эти мелкие уколы не омрачали общей, какой-то почти студенческой атмосферы нашего безоблачного и сытого бытия. До того момента, когда на наш хайм совершили настоящий налёт. Как обычно, не поладили наши и местные подростки, и местные получили больше, чем ожидали. За подмогой они кинулись не к родителям, а к старшим братьям и сёстрам. На дискотеку! Когда в хайм ворвалась разгорячённая танцами, напитками и наркотиками толпа бойцов за справедливость, меня там не было. Поэтому я доверяюсь рассказам очевидцев. Такого изощрённого хамства от воспитанных в цивилизованной стране молодых людей наша совковая публика тоже никак не ожидала. Дабы выразить всю глубину презрения к обитателям хайма, они снимали штаны и демонстрировали свои отнюдь не самые привлекательные места, и мочились на стены ни в чём не повинного здания. Их пытались урезонить словами, но вероятно, произношение только раздражало их, и они пустили в ход кулаки. На их несчастье, среди наших ребят оказался первоклассный боксёр. Он сильно попортил им бойцовский задор и физиономии. Но силы были неравными, его сбили на землю и продолжали бить ногами, пока из хайма не выскочили ещё несколько наших мужичков, без лишних выяснений приступивших к делу. Нападавшие позорно бежали, видимо решив, что хайм населён сплошными боксёрами. Полиция, как ей и положено, прибыла к шапочному разбору. Историю эту замяли из солидарности с нашей начальницей фрау Шнайдер. Как мне объяснили, она почему-то могла лишиться работы. По этой же причине и я не стал тогда ничего писать, хотя и понимал, что причины замалчивания гораздо 243

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

глубже. Мы утешили себя тем, что это обычная “бытовуха”, и что такие случаи неизбежны. В том, что они неизбежны, я убедился очень скоро, возвращаясь с женой и её подругой поездом из Берлина. Нам повезло: в Берлине был дождь, и мы знакомились с достопримечательностями изнутри – ходили по музеям. Меня, неравнодушного к древности, потому что отец мой был историком, навсегда впечатлил музей «Пергамон». Под стук колёс я всё ещё прогуливался у «Милетских ворот» и вдоль самых всамделишных «нестерпимосиних», как сказал поэт, вавилонских стен. Неподалёку сидела молодая тёмнокожая пара, которую я приметил ещё в том же «Пергамоне», видимо, тоже ещё пребывавшая в иных временах. В наши времена нас вернула шумно ввалившаяся в вагон группа бритоголовых с недвусмысленными атрибутами одежды и пивными банками в руках. Конечно же, они сразу заметили эту пару и стали к ним приставать, тем более что девушка была весьма симпатичной. Парень изо всех сил пытался сохранять спокойствие, но девушка что-то раздражённо выкрикнула по-английски. Однако бритоголовые не оставили чернокожую девушку в покое. Сначала они стали выкрикивать скабрезности и швырять в неё конфеты, а потом и банки из-под пива. И в неё, и в её спутника. Пассажирам было не по себе, но никто не вмешивался, и я, увы, тоже. Парень терпел. Но девушка оказалась с бо́льшим чувством собственного достоинства, чем все остальные пассажиры в вагоне.

– Сукины дети, фашисты, – закричала она по-английски, вырываясь от своего кавалера, и кинулась с пустой банкой в руках по проходу прямо на тупорылого амбала, швырнувшего эту банку. Он бы мог остановить девушку одним пальцем, но вместо этого ловко отжался двумя руками и ударил её тяжеленными ботинками в живот. Вагон ахнул. Девушка отлетела, как мячик. Не знаю, как ещё осталась жива. Тут уж 244

Проза • Борис Замятин

её друг бросился в бой, но был жестоко побит. Kогда он с трудом поднялся, по его изуродованному лицу текла кровь. Вагон мгновенно опустел, осталась только оцепеневшая пожилая пара и я, хотя до сих пор сам не знаю почему. К счастью, невесть откуда появилась женщина в железнодорожной форме. Вызвали полицию. Двое в зелёных мундирах встретили нас всех на перроне в Хале. Я был уверен, что мне придётся выступать в роли свидетеля, а бритых сразу же арестуют и посадят. Увы. Я никого не интересовал. Пару куда-то отвели, наверное, для оказания медицинской и психологической помощи. А вся подвыпившая компания уже через полчаса в здании вокзала нахально распевала свои победные песни. Почему я описал оба эти случая? А потому, что мне казалось, что это именно случаи, хотя и прискорбные. Ощущение спокойствия и защищённости в этой стране, вот что удивительно, меня всё равно не покинуло. Не возникло чувство тревоги, появляющееся теперь в Берлине. И ещё потому, что я был уверен, что бритоголовые – это маргиналы, а не народ пока ещё. Потому что, что и это тоже удивительно, на презентацию книги «Евреи в Йене», написанной группой немцев, в зал городской ратуши Йены набилось столько народа, что не хватало приставных мест. (Замечу, что евреев там практически не было.) Хочется думать, что там и собрался немецкий народ, во всяком случае, лучшие его представители, то есть те, которые пытаются понять, как могло случиться то, что случилось с евреями при их родителях. А ещё я решился затронуть эту неблагодарную тему потому, что уж очень мне не нравятся нынешние ориентиры на национальное достоинство и национальные приоритеты. Не верю я, что из любви к собственной нации произрастает любовь к другим, в чём нас пытаются убедить патриоты в любой стране. Не верю, как не верю в возможность любить одновременно двух женщин или всё человечество целиком. А верю, 245

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

что любить можно только отдельных индивидов. И ещё я верю британскому священнику и философу Уильяму Инджу, сказавшему, что «нация – это сообщество людей, которых объединяет иллюзия об общих предках и общая ненависть к соседям.» И если иллюзии об общих предках можно ещё как-то свести к общим Адаму и Еве, то ненависть – болезнь пострашнее СПИДа, поскольку уносит гораздо больше жизней. Можно ли её к чему-то свести или вывести? Не знаю, но надеюсь, что если не тетёшкаться со своей национальной избранностью и достоинством, то можно. Пессимизм здесь неуместен. Перефразируя Голду Меир закончу тем, что пессимизм – это такая роскошь, которую иммигрант себе позволить не может. *** К сожалению, мои надежды на изменение к лучшему не оправдались. Но надежда, как известно, умирает последней. ТАМ, НАВЕРХУ

П

осреди крупной стройки в маленьком бетонном колодце жила лягушка. Она смутно помнила, как попала сюда и откуда. Память сохранила только шум дождя на болоте, запах гниющей травы и зеленовато-мягкий цвет всегда тёплой воды. В колодце лягушке жилось плохо. Не было простора, раздражали гладкие стены, на которых нельзя было даже посидеть и погреться на солнышке. Постепенно лягушка привыкла к одиночеству, научилась отличать ругань прорабов от рёва бульдозеров, обеденные перерывы от перекуров и даже плохих людей от хороших. К плохим людям она относила всех, кто кидал в неё камешки. Но самой большой неприятностью для лягушки был насос. Он стоял высоко наверху и включался неожиданно и шумно. Вода в колодце начинала стремительно 246

Проза • Борис Замятин

убывать, пока не обнажалась жуткая стальная пасть клапана. Лягушка пугалась и изо всех сил жалась к холодной стенке в дальнем углу, сопротивляясь увлекающему потоку воды. Но всегда, в самый последний момент, насос выключался, прибегал долговязый парень и долго умело ругался. Он кричал, что такая автоматика никуда не годится, что никому ничего не надо, что так больше работать нельзя, потом что-то делал там наверху, и колодец заполнялся леденящей противной чистой водой. В такие минуты лягушка страдала от холода и отсутствия товарищей по несчастью. Но по природе своей она была оптимисткой и недолго предавалась отчаянию. Она знала, что безвыходных положений не бывает, важно только не потерять присутствие духа. Случалось, что насос не включался несколько дней и вода в колодце поднималась почти до самого верха. Это были самые счастливые моменты в её жизни. Вода прогревалась сильнее обычного, начинала зеленеть и приобретала тревожный, едва уловимый запах давно забытого детства. «Ещё чуть-чуть!» – молила лягушка. Если бы ещё немного вода поднялась, можно было бы выпрыгнуть туда, на стенку, наверх, а там... Что будет там, лягушка не знала, но твёрдо верила, что там, наверху, всё изменится к лучшему. Ведь она была оптимисткой! Но неизменно кто-то включал насос, вода опять убывала, и всё начиналось сначала. Как-то, когда лягушка примостилась в солнечном углу и по затихающему шуму определила, что наступил обеденный перерыв, к колодцу подошли двое мужчин. Один – маленький с чёрной бородкой в защитной рубахе с распахнутым воротом, второй – высокий, по пояс голый, с пёстрой косынкой на шее. Они склонились над колодцем. Высокий вынул изо рта окурок и швырнул вниз. Окурок прошипел около лягушки, и она прыгнула в другой угол.

247

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Смотри-ка, лягушки уже развелись, – сказал маленький, и его чёрная бородка исчезла из проёма над колодцем. «За камешком нагнулся, плохой человек», – подумала лягушка и приготовилась нырять. Она не боялась плохих людей, никто из них ещё ни разу в неё не попал, но её злило их тупое желание добиться своего, хотя это довольно быстро им надоедало. Наконец рука маленького появилась над колодцем, и камешек звонко стукнул в стенку. Лягушка даже не шевельнулась.

– Ишь ты, какая смелая, – удивился маленький и взял камень покрупнее. Лягушка приготовилась. Маленький долго жмурил глаз, потом размахнулся, и камень полетел прямо в лягушку. Но она уже нырнула и постаралась пробыть под водой как можно дольше. Когда она вынырнула, защитной рубашки не было. На ярком фоне неба маячила только шея с пёстрым платком.

– Далась тебе эта лягушка, пусть себе живёт, – услыхала она голос высокого. «Хороший человек, дай тебе Бог», – подумала лягушка, но размышлять было некогда, над проёмом возникла чёрная бородка, и пришлось снова надолго нырять. Как только она вынырнула, рядом так плюхнуло, что не переводя дыхания, она снова ушла на глубину. «За что? – прислушиваясь к частым ударам сердца, думала лягушка. – Что я тебе сделала?» – интуиция подсказывала ей, что на этот раз дело серьёзно. Больше под водой она оставаться не могла, пришлось высунуться на поверхность, чтоб набрать воздух. Рядом моментально бухнул камень. Лягушка опять нырнула, потом снова вверх, потом вниз и снова на поверхность. Наконец лягушка так устала, что не могла уже долго быть под водой. «Не может быть, чтобы попал, не может, не должен», – стучало в мозгу, она почти обезумела и только могучий инстинкт заставлял её уходить от безжалостных камней.

248

Поэтические переводы • Борис Замятин

– Ну, не надоело тебе? – уговаривал высокий. – Полный колодец накидал, скоро обед кончится.

– Чтобы я, да не попал в какую-то лягушку, – не сдавался маленький, – плохо ты меня знаешь. Он взял огромный булыжник и, почти не целясь, метнул. Лягушки очень долго не было. Когда она выплыла, вокруг неё растеклось красное пятно.

– Ну, доволен? Убил-таки! – зло сказал высокий, срывая с шеи косынку. – Мешала она тебе?

– Что ты разнылся, – сказал маленький, – подумаешь, лягушку убил. Что у неё планы на будущее были? Если бы лягушка могла их слышать, то она хотя бы мысленно возразила о планах на будущее. Но для неё всё было кончено. Она ещё немного поплавала брюшком кверху, потом включился насос, и её потащило прямо к страшному клапану, которого она уже не боялась. После обеда пошёл сильный дождь. ПЕРЕВОДЫ Оскар Уайльд ДОМ ШЛЮХИ Привлёк нас танец странных пар, Луной залитый тротуар Повёл нас к окнам дома шлюхи. Оркестр Штрауса играл, Но крики наполняли зал, Как будто гости были глухи.

249

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Как фантастический узор, Причудливых видений хор Мелькал на фоне занавесок, Как будто с музыкой не в лад, Кружась, как черный листопад, Плясали призраки у леса.

Cкелетов мрачный маскарад – Худых марионеток ряд Проплыл в томительной кадрили. И, за руки друг друга взяв, Они смеялись, станцевав, И смехом душу леденили. Порою та, что впереди, Ласкала чёрта на груди, С ним вместе что-то напевая, Порою наводила страх Та, что с сигарою в зубах В окне курила, как живая. Своей любимой я сказал: – Там мертвецы сошлись на бал, В пыли могильной кружат лица. Но, скрипкой заворожена, В дом призраков ушла она, Чтоб никогда не возвратиться.

250

Поэтические переводы • Борис Замятин

Сфальшивил сразу же мотив, Партнеры, плечи опустив, Застыли в позах утомлённых. По длинной тихой мостовой, Одет серебряной росой, Рассвет вполз робко, как ребенок. *** Редьярд Киплинг ЕСЛИ (IF) Если способен трезво мыслить ты, Когда от страха все твои трепещут, Тебя винят и на тебя клевещут, Но дух твой твёрд и их прощаешь ты. Если несчастьям нет конца и края, Но ты умеешь ждать не уставая. Если врагом ты обвинен во лжи, Вины малейшей за собой не видя, И повода не дал ты ненавидеть, Но встретил ненависти острые ножи, И всё же ты не мудрствуешь лукаво, Не ожидаешь ни наград, ни славы. Если не можешь жить ты без мечты, Но из мечты не сотворил кумира, И мыслью рвёшься за пределы мира, Но все ж от мира не уходишь ты. Коль для тебя равны «Успех» и «Крах» Обманной сутью двух сторон медали,

251

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Коль всё, что создал, на твоих глазах Сожгут, разрушат, но ты будешь крепче стали, И всё, что в пепел превратило пламя, Отстроить сможешь голыми руками. Если из истины, что людям ты открыл, Лжецы ловушку простакам устроят, И зло творя, прикроются тобою, И вынести обиду хватит сил. Если сумеешь, коль пути иного нет, Рискнуть накопленною суммою немалой, И проиграть, и начинать сначала, Не вспомнив проигрыша до скончанья лет. И не упасть, а устремиться ввысь, Когда почувствуешь, что на исходе силы, Когда тебя как будто надломило, И только воля требует: «Держись!» Иль будешь вознесён ты над толпою И даже дружен с Королём самим, И всеми признан, многими любим, Но прост в общеньи, как они с тобою. Если ни злейший враг, ни близкий друг Не смогут причинить душевных мук. Если прочувствовать мгновение сумеешь, Что в жизни выпадает раз один, Мир будет твой! Но что ещё важнее, Ты – человек тогда, и ты – мужчина, сын!

252

Поэтические переводы • Борис Замятин

*** Джордж Герберт ПРЕДНАЗНАЧЕНЬЕ Господь, мой стих не требует короны. Ни славы, ни веселья он предмет. Не отдых моим силам утомлённым, Не меч разящий и не лютня – нет! Не может ни плясать и ни кружиться, Во франциях ни разу не бывал, И целый день не может петь, как птица, И стойкости отнюдь не идеал, Не новость он, не тайное искусство, Не украшение, не пища для газет. Он мира и любви волшебный сгусток, Когда, Господь, в нём твой струится свет... В ПОДНЕБЕСЬЕ – Кто знает путь в блаженные края? Эхо: – я...

– Ты мёртвый звук, рождённый в вышине. Эхо: – не...

– Кто ж порождает там тебя, среди листвы? Эхо: – вы...

– Так расскажи, что там, не умирай! Эхо: – рай...

253

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Цветущей вечности манящая звезда? Эхо: – да...

– Но нет цветка, чтоб мог он вечно цвесть... Эхо: – есть...

– И нет закатов там? Всегда рассвет? Эхо: – свет...

– Свет для ума, а что там тешит тело? Эхо: – тело...

– Там свет ума и прелесть плоти совместимы? Эхо: – вестимо...

– И жизнь, любовь, свобода бесконечны? Эхо: – конечно... Из Перси Б. Шелли *** Затёрто слово, как сюртук, В пыли и пятнах, Но чувства искренность, мой друг, Без слов понятна. Пускай благоразумья яд Надежду губит, Дороже мне твой тёплый взгляд Любви нелюбых. И если я любви твоей, Увы, не стою, Душою сердце отогрей, Будь мне сестрою.

254

Поэтические переводы • Борис Замятин

Из тьмы так бабочка летит К лучам восхода, Так жаждой света нас роднит Сама природа. «АФОРИСТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКОСТИ» * То, что возможно на наших границах, переходит границы возможного. * Самые яростные защитники собственной точки зрения – слепые. * Если нет выхода – ищите вход! * Три цвета времени – красный, зелёный и голубой! * Если у людей и есть что-то бессмертное – так это смертные грехи. * Деньги редко приносят счастье, но часто избавляют от несчастья. * Умный учитель – не всегда руководитель, но умный руководитель – всегда учитель. * Если у журналиста язык как бритва, это не означает, что у него острый ум. * Беда состоит из двух частей: из того, что мы переживаем, и из того, как мы это переживаем... * Мир покоится на трёх китах: власть, деньги и терпение людей, у которых нет ни того и ни другого. * Крылатые выражения слетают с языка нередко вместе с головой. * Англичанин любит свободу, как законную жену, француз – как невесту, немец – как бабушку, а русский – как водку. Он ею упивается. (Первые трое – по Гейне, последний – по мне!) * Эффектнее афоризма на русского человека действует только мат... * Настоящий афорист не тот, который пишет, а тот, которого цитируют...

255

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

МАРЛЕН ГЛИНКИН Родился в Киеве. Около сорока лет писал киносценарии, пьесы, рассказы и стихи. Был ответственным секретарём Киевского комитета литераторов и драматургов. в Берлине с 1992 года. Член СП Москвы, Северной Америки и украинских писателей Германии. Автор 10 книг, изданных ещё в России и Германии. Много печатается, с успехом проводит литературные вечера. БУДЕМ ЗНАКОМЫ!

И

так, разрешите представиться: Марлен Глинкин. Родился в далёкие тридцатые годы вдали от Лубянки, – в городе Киеве. Волна репрессий лично меня не захлестнула, и свобода приоткрыла мне калитку в будущую жизнь. Моя мама рассказывала, что когда седьмого ноября в восемь часов вечера она меня родила, Москва ознаменовала это праздничным салютом в честь очередной годовщины Октября. В моей биографии нет, на первый взгляд, ничего примечательного. Первые годы моей жизни тянулись однообразно, но в шестилетнем возрасте мне подарили скрипку, чтобы я стал Ойстрахом и играл на сценах всего мира. Помешала война... и начало у меня было, как у всех: школа, приём в пионеры, коклюш, первый двухколёсный велосипед, комсомол, Марк Твен и Мapк Аврелий, ранние незрелые стихи и первая проба...

256

Проза • Марлен Глинкин

любви, многочисленные увечья и редкие победы, в результате которых незаметно прошла юность и пришло признание определённых слоёв трудящихся. Да, чуть не забыл сказать, что учась в школе, я не был украшением Доски почёта. Про средних учеников говорят: «3вёзд с неба не хватает». Я и метеоритов не хватал. Но школу окончил. Учителя пожали мне руки, поздравили себя с моим окончанием и выдали Аттестат зрелости. Что дальше? Работать не хотелось. Учиться противно. Вот если бы прославиться... Но как? Стать учёным?.. Надо математику изучать, физику, химию... Ужас!.. Неплохо, но я даже нот не знаю. Писателем?.. А что? Почерк у меня ничего, да и после школы чистые тетради остались. Пошёл к деду проконсультироваться. Он всю жизнь закройщиком работал, в ателье индпошива. И стенгазету редактировал. Называлась «Руки по швам!» Он мне и посоветовал начать это писчебумажное дело. В самый пик застойных лет, в эпоху «броненосцев в потёмках», я приобщился к режиссуре театрализованных художественно-спортивных праздников, концертов и шоу-программ; начал писать киносценарии, пьесы и эстрадные миниатюры. Благодаря возросшему материальному положению сумел постепенно раздать все долги. Остался один долг – долг перед еврейским народом и его культурой. В суровые перестроечные годы возглавил первый в Киеве еврейский фольклорный ансамбль. Его «напевы» вызвали, мягко говоря, раздражение в прокоммунистических кругах, но снискали уважение и любовь ещё не успевших уехать в далёкое «забугорье» евреев. Десяток лет назад, проводив артистов театра в Израиль и Америку, я подумал: «Что же делать?.. Ехать – не ехать? Быть или не быть?» – гамлетовский вопрос. Одни говорят – надо! Другие – боже упаси! Я сам бесконечно задавал себе этот вопрос: так да или нет?! Но никак не мог решиться бросить всё, что было достигнуто всей нелёгкой 257

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

жизнью. Подняться и поехать туда, где меня не ждут... и начать всё с нуля. Но потом думал: «А что здесь?.. Постоянные волнения и страх за завтрашний день? Ожидание погромов, очередной ужасный виток цен, устилающий «мирный» путь к обезумевшему рынку?» С кем ни советуешься, отвечают словами анекдота, набившего оскомину: «Не знаю, брать зонтик или нет, но ехать надо». Ехать надо! А что меня ждёт там: пенсионера без языка и «рабоче-крестьянской» профессии. Правда, говорят, что там все «свои», но от этого как-то не легче. Мне не легче, когда по соседству со мной будет проживать Ясер Арафат и «друзья» террористы. А какая там жара и влажность!.. А у меня больное сердце и астма. Это память о Чернобыле. Я – ликвидатор катастрофы, взял на себя какую-то дозу радиации, чтобы не говорили, что нас там не было. Теперь я часто мёрзну. Меня трясёт. Леденеет сердце. Сплошной лёд на душе и на улице. Но здесь всё родное. И радость, и грусть. И белоснежные факелы каштанов, и могилы родных и друзей. Множество могил на всех кладбищах. А там мой дорогой сыночек! Единственный мой, горячо любимый сын, Сашка. Правда, он не там, а в Нью-Йорке. Но там тоже ужасно жарко и сумасшедшая влажность. И там он совсем один. И никаких перспектив на будущее. А я всё ещё здесь. Без работы и пенсии. Всё обесценилось. И творчество, и вклады, и жизнь... Правда, я не один, а с любящей подругой. Это моя собака Лада. Ей уже тринадцать. Пора делать «бар-мицву», но у собак это не принято. Последнее время она с жалостью смотрит на меня. Она всё понимает. Её глаза полны тоски и слёз. Мы грустим и плачем. Слава богу, что нас никто не слышит. Жена поехала в гости. Осталась в Германии, у неё там брат. А у меня здесь Лада. А у сына Океан. А жизнь уже почти на исходе. Как бы мне хотелось окунуться в солёные океанские волны. Окунуться вместе с женой, сыном и Ладой...

258

Проза • Марлен Глинкин

Но увы. Я всё ещё одиноко сижу в старой отцовской квартире и думаю... Я думаю. Я не нахожу ответа. Я гляжу в окно на заснеженный двор. Ветер срывает с деревьев последние чёрные листья. «Визы, анкеточки, листиком с веточки» – всплывают в мыслях слова услышанной песни. Жена и сын засыпают меня письмами... Они зовут меня к себе. Зовут в Америку и Германию. А я думаю: что делать? Ехать или нет? И никакого ответа. Но однажды глубокой ночью я услышал голос... Я открыл окно... и вошёл в Западно-европейский город Берлин. Здесь я теперь живу. С женой. Сын в Америке. Лада осталась в Киеве. Её собачье сердце не выдержало рассуждений «ехать – не ехать»... и разорвалось. СТАРАЯ ПЛАСТИНКА

П

ластинка лениво вертелась на старом патефоне, и иголка отчаянно спотыкалась на трещине поперёк пластинки, но мы ничего, кроме этой мелодии, слышать не желали.

– М-м-мучу, – заикался Серёга Сидоренко.

– Бесамучу, – колотили ногами об пол братья Копыто.

– Бе, – лениво шевелила губами Мила Савченко. И я, в десятый раз, мчался к патефону, чтобы опустить тупую иголку на чёрный диск знойной «мучи». А директор школы, фронтовик-танкист Иван Доценко, которого мы все звали Батей, хрипло ворчал: – От шпана! Знов свою полову крутять… «Бесаме, бесаме мучо!..» Вместе с пластинкой вращались стены, окна, колонны школьного зала, принаряженные учителя и причёсанные выпускники, мальчишки в отцовских пиджаках и девочки 259

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

в маминых туфлях. А наши мамы жались к серым стенам и млели от радости: – А ваш который?

– Тот, что с той дылдой Светкой танцует.

– А вы?

– А я мама той дылды… Первыми бросаются танцевать Толя и Оля, «тили-тили-тесто, жених и невеста», словно склеенные клеем «Бе-Эф». Это после комсомольского собрания «тесто усохло», когда разбирали их «аморальное поведение» в присутствии родителей, комсорга и парторга школы. Танцует Вера Семёновна… Помните? «Ребята, я буду преподавать вам анатомию»… Нога на ногу, открытые круглые колени, точёная шея, серые глаза, влажный сочный рот, бюст, указывающий желаемый путь вперёд… С первой минуты все мальчишки влюбились в этот путь и… увлеклись анатомией. С Верой Семёновной, прижавшись к «анатомическому» бюсту, движется в «муче» наш классный поэт, стиляга и бабник, неповторимый Лёлик Миллер, умеющий вопреки природе спать на уроках с открытыми глазами и подсказывать с закрытым ртом. Физик Давид Исаевич, в допотопном костюме и, как всегда, с болтающимися белыми завязочками от кальсон, обращается к Милочке Савченко: – Разрешите пригласить? Красавица-принцесса разрешает, и он, пыхтя и сбиваясь, чуть не падает, когда Милочка наступает на его волочащиеся по полу завязочки. Смутившись, он отводит её на место. Как в кино, целует ручку, а она: – Ладно, Давид Исаевич, трояк я Вам поставлю, а на большее Вы не тянете…

260

Проза • Марлен Глинкин

«Бесаме, бесаме мучо!..» Но когда же, когда же, когда? И вот долгожданная минута приходит вместе с набриолиненным представителем районо, вместе с его блестящим портфелем и алой папочкой.

– Закругляйтеся, балеруны! – командует Батя. – Что главное в жизни? И поскольку мы ещё не в состоянии ответить на его вопрос, возглашает: – Учэба, учэба и учэба! Затем торжественно начинает вручать медали.

– Серебряну медаль – Грубнику Василию, серебряну – Сидоренку Сергею и золоту – Голубевой Наталье. «Бесаме, бесаме мучо!..» Иголка уже проваливается в трещину, как Элька Перунов на экзаменах. Что вы можете сказать о теореме Пифагора? Ничего, кроме хорошего… А Лёнечка Мучник, ой, мне плохо! Весь вечер только с мамочкой, топ-топ-топ, и оба такие умные и такие в очках, вроде это не «муча», а контрольная по тригонометрии… И братья Копыто, наш щит и меч во всех драках, откалывают чечётку, наши Копыто в одной на двоих куртке, перешитой из отцовской гимнастёрки. А Севка Жариков, ну даёт! Ведёт географичку, будто катит глобус, осторожно касаясь руками южного полушария. А как она ему улыбается! Не то что на уроках, когда…

– Отчего зависит климат Англии?

– От термометра… «Бесаме, бесаме мучо!..»

261

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Дорогие товарищи! Аттестаты зрелости в цей радостный день… Аликову Владимиру – год рождения 1937-й, Белкину Станиславу – народывся в 1937, Величко Татьяна -37-го года рождения, Мучнику Леониду – рождения 37-го… Моя мама, моя бедная мама… В её руках осиновым листом дрожит аттестат: – Сынок, ты же мне всё врал… тут одни тройки!

– Что ты, мамочка, есть и четвёрка!

– По поведению, сыночек, по поведению… Трещина на пластинке катастрофически растёт, иголка уже не в силах преодолеть её, и пластинка раскалывается, как наша жизнь, на две половинки – детство и зрелость. И на их границе взрывается наш хорошо захмелевший Батя. Он натыкается на Мучника, сбивает с него очки и жалостно хрипит: – Лёничка! Прости меня, если можешь! Я не директор, я тряпка! Я на колени перед тобой…

– Что Вы? Зачем? Не надо! Но Батю не сумела остановить танковая армия Гудериана, где тут Лёничке! Директор расталкивает ребят, родителей, учителей и бросается к благодушному «районо»: – Пристрелю! Партбилет покладу, но убью!

– Позвольте, тут не место и не время…

– Ах ты, гад! – Батя хватает «районо» за лацканы. – По якому праву ты не дав Мучнику медаль?! Вин же Энштейн, що по уму, той по графи! Мы тоже хотим знать, почему Лёньке не досталась золотая медаль, ведь он лучший в классе.

– Не вашего ума дело, – расталкивает нас по углам раскрасневшаяся анатомичка, – веселитесь! И мы послушно веселимся, только Коробков, «больная совесть наша», допытывается: – А п-п-почему?

– Ой, да неужели не понятно, он же француз…

262

Проза • Марлен Глинкин

«Районо», серый, как стена, исчезает, бросив на прощанье: – Вы за это ответите!.. Я доложу кому надо… А Батя уже кричит во всё горло: – Жариков, де ты делся? Заспивай свою «мучу», чертяка! Физик подходит к маме Серёги Сидоренко: – Разрешите пригласить?

– Та вы с меня смеётесь! – смущается мамаша. А в танце Давид Исаевич отпускает комплимент: – У вашего сына выдающиеся способности к физике.

– Оно й понятно. – отвечает счастливая мать. – В нього ж и дид був физично развитый, батько – физкультурник, и я, слава богу, двадцать лет бельё стираю, тэж физична работа. Он галантно целует её распухшую от кипятка руку. А Серёгин отец-физкультурник, как большинство наших отцов, осуждён без права переписки в 37-м, лежит в братской могиле, а те погибли в 41-м, и в 42-м, пали смертью храбрых в43-м под Сталинградом, Харьковом, Киевом, Будапештом… «Бесаме, бесаме мучо!..» А сколько времени? Не знаем. Потому что ни у кого из нас нет часов. Но Батя, которому никогда больше не быть директором, вытаскивает из кармана кителя трофейный «Лонжин» и объявляет: – 6 часов 14 минут. И, словно по его сигналу, на киевскую Владимирскую горку выкатывается солнечный диск. Мы прощаемся с Батей, с учителями, друг с другом, договариваемся встретиться через месяц, обещаем через год, клянёмся через десять, чтобы повстречаться через четверть века, когда доброй половины наших учителей уже не будет в живых, а нас разметает по белу свету, и мы с трудом узнаём друг друга.

263

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Это встреча дружеских шаржей, когда, как ни смешно, но нас ещё можно узнать. Копыто, здравия желаю, уже капитан второго ранга, Голубева – руководитель областного масштаба, ей дозвониться не смогли, Миллер – политический комментатор радиостанции «Свобода», Милочка Савченко – ассистентка у самого Амосова, Олечка и Толечка в этом году отправили в школу внука, Мучник – Профессор Калифорнийского Университета. А в последнем «Огоньке» читали? Ну, статью Коробкова. Круто пишет! А какое название? «И п-почему?» И я склеиваю в памяти расколотую пластинку, склеиваю детство со зрелостью, прошлое с настоящим, чтобы мы, слушая заморскую песенку, не забывали, из какого года мы родом… «Бесаме, бесаме мучо!..» Ребятки, а почему у вас мокрые глаза?.. ПОМОГИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА!

З

анятия в гимназии окончились. Часы показывали два часа дня. Вовочка вышел на улицу, дошёл до перекрёстка и в задумчивости остановился… Идти домой не хотелось: выслушивать вопросы бабушки, обедать, делать уроки – проза жизни. Хотелось самостоятельности и разгульной жизни. Ноги сами поволокли его на природу… Через несколько минут он уже входил в аллеи живописного парка, окружавшего белоснежный дворец Шарлотенбург. Осень демонстрировала свой золотистый наряд немногочисленным посетителям, но Вовочке всё это было мало 264

Проза • Марлен Глинкин

интересно. Он жаждал встреч, общения, конечно же, не только с природой. Неожиданно его окликнул сухонький старичок, одиноко сидящий на лавочке.

– Молодой человек, гутен таг (добрый день)! Извините за беспокойство. Смею вас просить, окажите пожалуйста небольшую услугу старику! Вовочка замедлил шаг и обернулся. Старичок поднялся и жалобно смотрел в его сторону.

– Я вас прошу, юноша. Если вас не затруднит… окажите мне услугу… Вовочка вздохнул и, подойдя поближе, спросил: – Что-нибудь случилось? Старичок беспомощно развёл руками.

– Не смею вас утруждать, уважаемый, но я в совершенно безвыходном положении. Никак не могу попасть к себе домой.

– Вас проводить? – догадался юноша.

– Будьте так любезны, – обрадовался старик, – здесь недалеко. Третий дом на той стороне улицы. Вовочка взял старика под руку, вывел его из парка, перевёл через проезжую часть и подвёл к старинному пятиэтажному дому.

– Сюда, пожалуйста! – сказал старик, указывая на парадную дверь. – Там открыто. Вчера испортилась сигнализация, а мастер будет только завтра. Они вошли в зеркальный лифт и поднялись на последний этаж. «Богатый Дахгешос»* – подумал Вовочка, осторожно выводя старичка на лестничную клетку. На площадке была одна-единственная шикарная дубовая дверь с золочёной ручкой. «Давид Гольдман» – прочёл на табличке Вовочка.

– Это вы?

265

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Ну что вы, юноша! Это мой зять – не беднейший в Берлине человек! Я – скромный пенсионер. Живу на пенсию.

– Как моя бабушка, – вставил своё слово Вовочка.

– Вы видите эту дверь? – перебил его пенсионер. – У нас, молодой человек, возникает небольшая проблема…

– Да? – коротко поинтересовался Вовочка.

– Понимаете, дело в том, что моя дочь не одобряет моих одиноких прогулок, боится моих сердечных приступов и прячет от меня ключи. Но я приспособился… Использую крючок из проволоки. Вот, возьмите пожалуйста, а то у меня опять руки дрожат. «Господин Паркинсон» опять начал активно вмешиваться в мою жизнь. Просуньте проволоку в замочную скважину… так… немного левее… нажмите… теперь с правой стороны… сбоку… слегка сверху… не волнуйтесь, у нас всё получится. Не в первый раз. Наконец что-то щёлкнуло и дверь приоткрылась.

– Замечательно, – похвалил Вовочку старик, – заходите, не стесняйтесь. Они прошли через просторный холл, вошли в гостиную, и пенсионер по-хозяйски опустился в широкое кожаное кресло.

– Вы представить себе не можете, юноша, что такое богатая, жадная дочь. То не покупай, на это не трать… А я вот возьму и потрачу! Тем более, что у моего любимого зятя в субботу День рождения. Достаньте, пожалуйста, деньги из нижнего ящика комода. Там ничего нет? Странно. Проклятый склероз. Тогда из тумбочки под вазой с цветами. И там пусто? Ой, моя бедная голова… Правильно, юноша, выдвиньте ящик серванта, теперь другой. Ага! Нет, возьмите всё. Я не знаю, что мне может прийти в голову при покупке подарка. И доллары берите тоже: если не хватит евро, я их обменяю. А теперь вернёмся на улицу – там такое ласковое солнце… Оно согревает мне душу. Выйдя из подъезда, миновав несколько домов, старик отсчитал несколько купюр и протянул их ничего не понимающему Вовочке.

266

Проза • Марлен Глинкин

– Ваша доля, молодой человек. Будь я помоложе и без «Господина Паркинсона», всё бы лично проделал и сам. А возраст даёт о себе знать: глаза не видят, руки дрожат, склероз одолевает. Знаю, коллега, в таком состоянии нельзя работать, но и без дела дома не сидится… Кроме того, у моей дочери такие запросы!.. *

Квартира на мансардном этаже, под крышей

267

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

СЕРГЕЙ ПЫШНЫЙ Сергей Пышный. Родился в 1951 году в Ленинграде. По образованию инженер-химик. В Западном Берлине с 1986 года. Пишет стихи и прозу. Печатался в Альманахах Лит. Клуба Берлина.

У БОЧКИ

И

з всех парков Ленинграда больше всего я люблю Приморский парк Победы. Здесь всегда мало людей, особенно в будние дни. Парк выходит к Финскому заливу, открывая, наполненные нежными оттенками, морские дали. Я часто гуляю по этому берегу, к сожалению, заваленному различным мусором. И здесь уже давно я наблюдаю пожилых людей, пенсионеров, которые строят из всевозможных валяющихся на берегу материалов навес с тремя стенками. Строение изобилует дырами, но в какой-то мере закрывает от ветра. Внутри, около входа, установлена железная бочка, оборудованная под печку. Обилие дров вокруг позволяет нагревать бочку так, что рядом с ней в любой мороз тепло. Время от времени милиция или хулиганы ломают строение, но эти пожилые люди всякий раз упорно восстанавливают его, зная, что вскоре он снова будет разрушен. Всё это казалось мне старческой причудой. Как-то раз я гулял в парке вдоль залива. На берегу дымилась знакомая мне печка. Было морозно, и я решил подойти 268

Проза • Сергей Пышный

погреться. Под навесом у печки сидела женщина лет шестидесяти. Обычно здесь собираются от трёх до пяти человек, но на этот раз она была одна. Я попросил разрешения погреться. Она не возражала, и я сел на пенёк рядом с печкой. Женщина молчала, о чём-то думала. Однако я почувствовал, что это молчание должно перейти в разговор и не мешал этому. Я смотрел на огонь в печке. Потоки тепла лились по лицу, и время как будто остановилось. Рядом с навесом лежал щит с крошками хлеба. Периодически женщина отгоняла воробьёв, поскольку крошки предназначались для синиц. Но воробьи подлетали снова и снова, и она отгоняла их, не переставая думать о чём-то своём. И как-то неожиданно она повернулась ко мне и прямо, будто мы уже говорили о чём-то, сказала: – Что-то сегодня никого нет. Видно, мороза испугались.

– она помолчала немного. – Я уже два года на пенсии. За несколько лет начала высчитывать сколько дней осталось работать. Мечтала – как выйду, так каждый день буду ходить в кино, в театр, буду много читать. А что-же теперь? Ничего не нужно. Она замолчала, задумалась. «Зачем, – думал я, – решила она поделиться своими переживаниями со мной, незнакомым ей человеком? Может, она уже поняла, что никто из её знакомых не может помочь ей, и надеялась в глубине души, что новый знакомый даст ответ на то, на что она сама не находит ответа?» Однако, я чувствовал, что её слова обращены в первую очередь к ней самой и потому молчал.

– Ничего не стало нужно, – вновь заговорила она, – зачем живу? Время не замечаю, только чувствую, что всё чаще болит то одно то другое, да ходить могу всё меньше. Для чего эта жизнь? Не знаю. Чтобы теперь конца своего ждать? Она подбросила дров в печку, отогнала назойливых воробьёв.

– А Вы продолжайте заниматься каким-нибудь делом, Вы ведь чем-то увлекались до пенсии? – ответил я. Она улыбнулась, потом сказала: 269

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Не увлекалась я ничем. Некогда было. Всю жизнь час едешь на работу, час назад, да и на работе 9 часов. А после – постоишь по очередям, успеешь что-то сготовить, а там пора и спать ложиться. Ну, а дождёшься выходного, так весь день уйдёт на стирку, готовку, магазины. Так вся жизнь и прошла. Больше и вспомнить нечего. А теперь уже всё безразлично и ничто не интересно. Конечно, если бы было время иметь какое-то увлечение, то может и сейчас был бы какой-то смысл в жизни. Но жизнь прошла и кроме усталости ничего больше нет.

– А откуда Вы сюда приезжаете? – почти прервал я её, видя, что ей не становится легче от своего рассказа.

– С Охты, – ответила она, – далеко, конечно, часа полтора в один конец трачу. Но пока приедешь, побудешь здесь, пока вернёшься, так день и пройдёт. А утром снова сюда. Всё-таки на воздухе. Тут мы и поговорим и чаю попьём. Она замолчала, увидев подошедшую к навесу женщину.

– Я думала, что никого не застану, – сказала та. Обе обрадовались друг другу. Они сели рядом и начали беседовать о своих проблемах. Я не участвовал в разговоре и лишь иногда прислушивался. Они говорили на обычные темы: о соседках в коммуналках, о том, что в поликлиниках не лечат, а только приходится просиживать часами, что попасть в больницу – это самое страшное, что может быть. Как я и ожидал, дальше они стали говорить, что порядка никакого не стало, что до них никому дела нет.

– Ничего удивительного, – не выдержал я, если все ограничиваются только разговорами. Без борьбы ничего не добьёшься. А кто хочет бороться? Я прервал себя, заметив, что женщины как-то сникли. Наступило неловкое молчание, и я понял, что переступил некую грань. Однако женщины вскоре снова заговорили, но уже на другую тему. Я молчал. Мне почему-то вспомнилось, как пару лет назад я был знаком с дочерью секретаря обкома.

270

Проза • Сергей Пышный

Бывал я у них редко, но почти всякий раз видел её отца пьяным и ругающимся с женой. Как-то он, ругаясь, кричал: «Что тебе ещё надо?! Одеждой завалил, жрёшь в три горла, что хочешь, и всё приносят домой, за границу ездишь! Что еще надо?! И всё вам не нравится, всё мало. Вырастила дуру, она уже на пятом курсе, а экзамены за первый сдать не может». Ему было безразлично, что в соседней комнате находился посторонний человек. Тем временем женщины опять заговорили, жалуясь, что к врачу попасть практически невозможно, что… Мне захотелось уйти. Я встал, но перед тем, как попрощаться, не удержался и совсем, как я потом почувствовал, ни к месту и, наверное, зло по отношению к ним, сказал: – Вы не справедливы к нашей медицине. Я знаю, что в партийной больнице совсем неплохое обслуживание. А какие прекрасные особняки построены здесь неподалёку! Ни в каком западном журнале таких не увидите. Как говорил Аркадий Райкин: «у нас есть всё, но не всем хватает». Женщины не почувствовали сарказма в моём голосе и понимающе заулыбались. В ответ они рассказали мне, как однажды секретарь обкома Романов приезжал на дачу, что на Каменном острове, со своей любовницей.

– Мы все ходили смотреть Романова, – оживлённо вспоминали они, – маленький такой и никакой охраны! Обычно в Смольном он говорит только через телевизор. Я начал прощаться.

– Приходите ещё к нам, – приглашали женщины, – у нас не скучно.

– Спасибо, – ответил я и отправился домой. По дороге я проходил по Каменному острову. Высокие заборы не могли скрыть прекрасные особняки, в которых иногда проводят время партийные функционеры. Была тишина. Медленно падал мелкий снег. Никого вокруг. Казалось, что за чёрными окнами особняков одиноко 271

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

и неуютно. Я смотрел на них и остро почувствовал, как быстро уносит время нашу короткую и никому не нужную жизнь. Может, когда-нибудь откроются все тайны этих особняков. Но появятся ли тогда у людей радость и надежда? Не вросли ли печаль, безверие, чувство безысходности в наши сердца, оставив нам только трагическое чувство ожидания конца? Неужели мы никогда не сможем иметь иную судьбу, как только ждать у «бочки», какой бы она ни была, своей смерти, задавая себе один и тот же вопрос: зачем же мы родились? АЛЕСИК

Б

удучи подростком, жил я с родителями в 5-ти комнатной коммунальной квартире на Невском проспекте в Ленинграде. Жить в коммуналке мне нравилось. После школы я часто заходил к Надежде Васильевне. Она жила одна, была на пенсии, курила папиросы «Север» и всякий раз угощала меня какой-нибудь кашей. Особенно мне нравилась пшённая. Нередко направлялся я и к бабке. Так я звал другую соседку – пенсионерку. Она жила с сыном пьяницей и давала мне покурить его папиросы, когда того не было дома. Когда бабка уходила по делам, то она всегда мне говорила: – Я ухожу. Если меня будет кто спрашивать, скажи, что меня нет дома. К другому соседу я ходил играть в шахматы. Звали его Олег. Он был пьяница и одновременно вор рецидивист. Жил он с Лялей – пышногрудой, приятной во всех отношениях еврейкой. Она очень переживала из-за Олега, но так и не развелась с ним. Олег был добрым, приятным соседом и хорошо к нам относился. Как-то раз он сказал моей матери: «Вера Николаевна, я вор, но вас никогда не обворую, потому что вы люди хорошие». Потом его убили в лагере. С соседками, за исключением Ляли, мать всегда конфликтовала.

272

Проза • Сергей Пышный

Дружила она только с Анной Степановной из соседней квартиры. Та была худенькой, низкого роста женщиной. Жила она в одной из комнат огромной коммуналки со своим сыном Алесиком. Иногда я ходил с мамой в гости к Анне Степановне. До их комнаты надо было идти по длиннющему мрачному коридору, освещённому лишь одной тусклой, запылённой лампочкой, висящей на грязном, засаленном проводе. Комната же Анны Степановны была очень уютной. Посередине стоял огромный стол, а над ним зелёный абажур. Алесика видел я редко, казалось, что его никогда не было дома. Всё время он проводил с сомнительными приятелями из нашего двора. Это расстраивало его мать. Алесик был маленького роста, ничем не примечательным. В школе учился неважно и поступить в институт не смог, хотя очень хотел. С влюблённостями тоже не везло. Всякий раз он был отвергнут и один раз чуть не покончил с собой. И, как часто свойственно молодым людям, в своих неудачах он обвинял мать. Он упрекал её в чём угодно: что из-за неё он родился низкорослым и неприглядным, что живёт в грязной коммуналке в бедности, что мать всю жизнь работает на одном и том же заводе за нищенскую зарплату и не смогла сделать карьеру, что из-за неё он живёт без отца, и так далее. Он прямо ей говорил: – Зачем ты вообще меня родила?! Я тебя об этом не просил. Таким нищим дурам, как ты, незачем и детей рожать. Что ты детям можешь дать?. Алесику перевалило уже далеко за двадцать, а у него, кроме 10 классов, не было ни образования, ни специальности, ни постоянной работы. Тем не менее, он женился и привёл супругу в комнату матери, поскольку у его жены Галины не было своего жилья. Она приехала из Сибири. В Ленинграде находилась уже более пяти лет. Жила в общежитии по лимитной прописке и работала на ткацкой фабрике.

273

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Народ в Ленинграде ей не нравился. По её мнению, в её городе люди намного лучше, сердечнее, а ленинградцы холодные и бездушные. Со свекровью отношения у неё также не сложились. Алесик был всегда на стороне супруги. Даже когда Анна Степановна выражала недовольство, что невестка не помогает ей в уборке общих мест ком. квартиры, когда им выпадало дежурство, то Алесик воспринимал это как попытку развести его с женой. Не нравилось Анне Степановне и то, что теперь ей приходилось стирать бельё не только сына, но и его супруги, мыть за ними посуду. Галина на всякие претензии с возмущением отвечала, что она устаёт, т.к. напряжённо работает на фабрике, а Анне Степановне всё равно на пенсии делать нечего и уж могла бы помочь. Одним словом, мать мешала жить молодым, но на их предложение съехать с квартиры, сняв недорого комнату на окраине, Анна Степановна отвечала отказом. Она не хотела выезжать из комнаты, в которой провела всю свою жизнь. Обстановка продолжала накаляться и усугубилась тем, что Алесик начал приходить домой пьяным. Как-то вечером Анна Степановна варила студень. В это время невестка, придя с работы, пришла на кухню, чтобы приготовить себе и мужу что-то на ужин. Но все конфорки на огромной кухне были заняты. И тогда она сняла с огня кастрюлю свекрови, поставила её на их столик и начала жарить мясо. Увидев это, Анна Степановна вырвала у неё из рук сковороду и вернула кастрюлю со студнем на прежнее место. Галина заголосила и понеслась в комнату жаловаться мужу. Уже через пару секунд сильно подвыпивший Алесик был на кухне.

– Прекрати хулиганить, почему не даёшь Галине готовить?! – заорал он, оттаскивая за волосы мать от плиты. – Ты чего добиваешься? Хочешь нас отсюда выжить? Ты мне больше не мать! Кухня была полна соседок. Одна из них не выдержала, подлетела к Алесику и закричала: 274

Проза • Сергей Пышный

– Правильно говоришь! Она и не мать тебе вовсе. Она тебя в блокаду с улицы подобрала и вырастила. Анна Степановна, бледная как полотно, стояла молча, без движения, будто окаменела. Лицо Алесика исказилось. Хмель мгновенно вылетел из головы. Он бросился на колени в ноги матери и обнимая их зарыдал: – Прости мама. А у неё перед глазами стоял тот блокадный день. Она возвращалась с завода домой. Было безветренно, медленно падали крупные снежинки. У стены разрушенного дома она увидела лежащую женщину в лёгком чёрном пальто. Снежинки не таяли на её молодом лице. Женщина была мертва. На груди у неё лежал маленький ребёнок. Он не издавал никаких звуков и лишь едва шевелился, а значит был ещё жив… Вскоре Алесик снял жильё и выехал с женой из комнаты. Со временем он освоил какую-то ремонтную профессию, начал неплохо зарабатывать. Каждый день, вплоть до смерти Анны Степановны, он приезжал к ней и помогал во всём.

275

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ИРИНА ВИНКЛЕР Ирина Винклер родилась в Баку, окончила с отличием институт Нефтехимии, получив профессию инженер-нефтяник. В Германии с 1991 года. Пишет рассказы, которые пользуются большим успехом. Её часто приглашают выступать в различных клубах. Печатается во многих Сборниках. РАВВИН

К

огда я переехала в Берлин и узнала, что при Еврейском Центре есть неплохая библиотека, сразу же отправилась туда.

– Вы – не член Гемайнды?* – строго спросила меня библиотекарь. Это был даже и не вопрос, а, скорее, утверждение.

– Вы хотели сказать – общины, – уточнила я, – пока ещё нет. Во взгляде её читалось: ни пока, ни потом, – нечего тебе там делать с твоим курносым носом. Угадать во мне еврейские корни можно было только обладая богатой фантазией. «А и правда, надо бы вступить в общину», – подумала я. Оказалось, что документов требуется немного и все они у меня в порядке. Подошло время и меня пригласили на собеседование. В полутёмной комнате за столом, спиной к окну, сидел пожилой, интеллигентного вида, респектабельный мужчина в шляпе. «Раввин» – подумала я. «Шикса» – подумал раввин. Он внимательно проверил мои бумаги, но за свою, конечно же, не принял. На меня он смотрел не то чтобы недоброжелательно, а скорее – удивлённо. Как, если бы я, в сарафане 276

Проза • Ирина Винклер

и в кокошнике, сбежав с репетиции хора имени Пятницкого, собиралась исполнить ему что-то из репертуара сестёр Бери.

– А как звали вашу бабушку со стороны матери? – задал он первый провокационный вопрос.

– Хана.

– Очень странное имя, – удивился он и уточнил, – для вашей бабушки. Ну, а девичья фамилия?

– Розенберг. Фамилия ему, видимо, понравилась, но недоверие осталось.

– А вы случайно не знаете, что такое Синагога? Или, возможно, когда-нибудь мимо проходили? Вопрос его показался мне обидным, так как я была там аж целых два раза.

– Конечно, – говорю я уверенно и подчёркиваю, – в Синагоге бывала и не один раз. На Песталоцциштрассе. У них там такой классный кантор... Я чуть было не ляпнула, что от его псалмов просто прихожу в экстаз.

– А, это такой маленький, худой и косит немного? – перебил меня раввин. Он меня проверяет, сообразила я. Они же здесь все друг друга знают.

– Да нет, – отвечаю я уверенно, – высокий, крупный, красивый… с небольшой лысиной. Раввин от удивления открыл рот: – Откуда вы это знаете, он ведь в шапке был? Или нет?! В глазах у него появился охотничий азарт, а в его немецком проскользнула еврейская интонация.

– Или, – сделал раввин предположение, – было жарко? И он показал жестом, не касаясь, впрочем, своей шляпы, как кантор обмахивается шапкой вместо веера.

– Да, душновато, но не до такой степени, – мямлю я и от страха начинаю потеть сама.

277

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Тогда кантор, возможно, знакомого увидел, – раввин как бы приподнял свою шляпу и слегка поклонился кому-то вдалеке. Проделал он это так забавно, что, если бы передо мной с совершенно серьёзным лицом не сидел раввин, я бы расхохоталась. Но было не до смеха. Понятно, что головной убор кантор в синагоге снимать не мог. И даже если предположить, что шапка слетела от сквозняка или чрезмерного усердия во время службы, под ней всё равно должна была бы остаться кипа. И тут я вспомнила: я видела красавца кантора раньше на концерте. Он выступал там вместе с приглашённым из Израиля певцом или тоже кантором. Пели они и псалмы, и арии из опер. Причём израильский гость был-таки в кипе, а наш-таки нет. «А не подведу ли я своего любимца, если расскажу о концерте? – испугалась я. – Может быть это у них тут не приветствуется? Лучше не буду».

– Да нет, – лепечу я, стараясь не глядеть на раввина, – конкретную лысину я, пожалуй, не видела, просто моя интуиция женская это подсказала.

– А, ну тогда совсем другое дело, – с пониманием кивает раввин и продолжает, – да, а раввин у них там, на Песталоцциштрассе тоже такой высокий и толстый, кажется? Мой экзаменатор явно вошёл в раж, а я занервничала ещё пуще.

– Да нет, маленький такой, но тоже очень приятный человек.

– Что, совсем маленький? – грустно спросил раввин, явно огорчаясь за коллегу.

– Ну, – задумалась я, – не то чтобы совсем маленький, – я испугалась, что опять скажу что-то не то, – ну, он примерно такой, как вы.

– Да, это вполне может быть, – прошептал раввин и в первый раз улыбнулся. Привыкнув к полумраку, я встретилась с собеседником глазами. И тут я его узнала. Это был Р., тот самый раввин из 278

Проза • Ирина Винклер

синагоги на Песталоцциштрассе. Мы захохотали вместе. Напряжение и страх куда-то улетучились. Потом он поинтересовался, откуда у меня беглый немецкий.

– Подарок от бывшего мужа.

– Ну так постарайтесь, чтобы следующий был евреем, – напутствовал он меня. С тех пор вот надеюсь и жду, когда же мне улыбнётся моё «еврейское счастье». Когда мои родители переехали в Берлин, я стала уговаривать маму вступить в еврейскую общину – всё-таки какоето общение и полезная информация. Зная, о чем её могут спросить на собеседовании, я решила разок-другой сходить с мамой в синагогу. Идея эта никакого интереса у мамы не вызвала, идти ей никуда не хотелось.

– Ты помнишь, – начала я издалека, – мы с тобой на концерт ходили, там пели два тенора, один из Израиля, а другой наш, берлинский?

– Еще бы не помнить, вот уж прелесть какая! Особенно эта ария из «Риголетто», оживилась она и заулыбалась.

– Ну вот, видишь, – обрадовалась я, что лёд тронулся, – так там, в синагоге, нам всем пожелают хорошей субботы, а потом этот твой любимчик Риголетто будет петь. Голос-то какой, сама же говоришь.

– Билеты, наверное, дорогие?

– Для евреев бесплатно, – удивилась я её наивности. Уговорила. Пришли.

– Шабат шалом, шабат шалом! – приветствовали нас со всех сторон.

– Ты не знаешь, чего они все от нас хотят? – насторожилась мама. Она была в синагоге в первый раз в жизни. Служба началась, и шла она, конечно же, на немецком. Через какое-то время мама заскучала.

279

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– А когда же концерт начнётся? – спросила она негромко, но попала как раз в паузу. На нас стали оглядываться. Пение кантора привело маму в особенное состояние, на глазах у неё появились слёзы. Тогда я не понимала, почему она так растрогалась. Она попросила меня приводить её сюда почаще. На встречу с раввином я пришла с мамой в качестве переводчика. Раввин встретил маму как родную, на меня же не обратил никакого внимания, видимо не узнал. Разглядывая ветхое, почти прозрачное свидетельство о браке её родителей, которому было чуть ли не сто лет, раввин прямо задрожал от восторга и даже попросил разрешения сделать копию лично для себя. Его семья была из того же города. Потом он углубился в другие бумаги и вдруг удивлённо спросил: – А почему у ваших родителей были разные фамилии?

– Да-да, верно, – стала вспоминать мама, – это потому, что они разошлись.

– Разошлись? А почему?

– Почему? Да времена были трудные, трое детей...

– Ну и? – раввин не улавливал связи между этими фактами.

– Мама просто выгнала отца, он не хотел работать. В общем, бездельником был. Ничего не хотел делать.

– Да как же это? Еврей, имея семью и маленьких детей не хотел работать? Да чем же он целыми днями занимался?!

– Он, да он пел...

– Что? Пел? – раввин прищурился. – Я не ослышался, он пел?

– Ну да, конечно, он же был кантором в синагоге! Когда-то мама рассказывала, что дед мой совсем не говорил по-русски, но пел и русские, и украинские, и румынские песни совершенно без акцента. Голос был сильный и его приезжали послушать издалека. Когда он пел «Вечерний звон», многие плакали. А вот пел ли он арии из итальянских опер, я не знаю. А спросить уже не у кого. *

Гемайнда – еврейская община 280

Проза • Ирина Винклер

СЮРПРИЗ

Н

а огромном круизном лайнере Игорь оказался впервые. Он вертел головой и, как любознательный дошкольник, интересовался абсолютно всем.

– А что это там за бадейки с водой?

– Джакузи называется. Водный массаж для задницы и остального «хозяйства». «Прямо как в раю, – млея в тёплых шаловливых струйках, думал Игорь. – Что ни делается, – всё к лучшему». Он вспомнил скандал, устроенный супругой Алевтиной на прошлой неделе. «Моральный урод и законченный придурок, – чётко сформулировала она нравственные и интеллектуальные качества мужа, – в отпуск поедешь один, посмотрим, как ты без меня обойдёшься». «Это уж точно, что мудак, – иногда Игорь бывал самокритичен, – нормальный мужик с такой стервой жить не стал бы, да и деньги потратил бы по-другому: съездил бы на родину, в Казахстан, да показал бы родне и соседям, какой он теперь крутой и шикарный». Вместо четырех золотых коронок во рту у него теперь четыре кольца на «Аудио». И вообще... Но отказываться от путёвок было поздно. Выручил его давний армейский друг Лёва, который ухитрился приехать из Риги уже через два дня и принял свалившийся на него подарок с достоинством: – Не дрейфь, Игорёша, где наша не пропадала, круиз так круиз! Лёвушка, бывший боксер, был приземистым и полноватым. Бритая голова и светлые глаза обаяния ему не прибавляли. Но, в отличие от Игоря, стройного и высокого, комплексами не маялся. Довольные, что вопреки пророчествам Алевтины легко прошли чекинг (паспортный контроль), мужики сразу же взяли припасённое пиво и пошли осматривать чудо-корабль.

281

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Игорь вспомнил с благодарностью русскоговорящего консультанта турбюро, вникнувшего в суть проблемы с полуслова. (Да, бабы – они такие, ихней логики не понять, я вам таких историй порассказал бы...) Он проявил мужскую солидарность и профсноровку и шустро переоформил путёвку на Лёву, хотя времени до начала отпуска оставалось всего ничего.

– Пароходик-то ваш – большой-пребольшой, в тринадцать этажей, а если кому мало, то по лесенке наверх – и там вас сюрприз ожидает. Жена за десять дней от вас отдохнёт, а вы от неё, и всё будет чу-дес-нень-ко. Не вы, извините, первый, не вы, простите, последний. И сдается мне, что вы потом в душе жену свою за этот самый скандал ещё и поблагодарите. «Аида» – наше, немецкое судно, и весь персонал – наш, и все почти пассажиры – немцы, так что проблем с языком не будет. Позавтракав, парни поднялись на залитую солнышком верхнюю палубу. За ночь корабль мощно двинул на юг, в сторону Марокко. Воздух прогрелся аж до двадцати восьми градусов, и это – в декабре. «Во дают немцы, тут, понимаешь, зима в календаре, а они загорать разлеглись» – улыбался Игорь. Отдыхавший в январе в Израиле, Лёвушка особенно не удивлялся. Палуба с шестью бассейнами была забита людьми в основном среднего возраста. Немцы, все в ярких шортах или купальниках, забавлялись крутыми гаджетами.

– Женщины замечательные, – понаблюдав минутку, одобрил Лёва, – так что, мой друг, шибко не грусти, что твоя Алевтина дома осталась, – подмигнул он, – у меня, кстати, и методика безотказная имеется на предмет завоевания красоток для необременительных курортных романов. Лёвушка взял у бармена четыре кружки пива и стал пробираться к джакузи, где нежились в бирюзовых пузырьках две беленькие и одна тёмненькая, вполне безкомплексные на вид 282

Проза • Ирина Винклер

немки. Две из них, сероглазые и полненькие, вполне могли быть сёстрами. Третья, с выпирающими ключицами и слишком короткой стрижкой, обоими была мысленно забракована. То, что выглядывало у светленьких над водой было вполне аппетитным.

– Ну, девки, налетайте, – предложил Лёва дамам порусски, зная, что в амурных делах язык – не помеха. Дамы угощение приняли благосклонно и немного подвинулись, освобождая ему место. Не зная, с чего начать обольщение европейских женщин, (в таком деле суетиться не следовало, но и времени терять тоже не годилось), он изловчился и, чуть пригнувшись, большим пальцем ноги, пощекотал под водой всех троих одновременно. Трюк произвёл желаемый эффект: все девицы зашлись хохотом. Игорь глядел со своего лежака удивлённо: с чего это вдруг всеобщее веселье?

– Это я им анекдот про Чапаева рассказал, – крикнул из джакузи Лёвушка, – давай к нам, я ведь один тут не справлюсь. Фроляйны, а чё там наверху? – он махнул в сторону неприметной витой лесенки. – Айда на разведку! А это друг мой, Игорь. Его тоже возьмём. Конечно, без него никак! Девушки, Карин, Катрин и худющая Керстин, как по команде тренера по синхронному плаванию, выбрались из бассейна, и стали пробираться к лестнице. Все три проворно взлетели по ступенькам, дав мужикам полминутки, чтобы переглянуться и оценить, что у полненьких «всё на месте», а у Керстин, да ну её, ни спереди, ни сзади. Все три активно показывали жестами, что наверху напитков нет и надо бы ребятам прихватить снизу. Когда Игорь с Лёвой, прижимая к себе высокие ледяные стаканы и неудобные вазочки с мороженым, тоже оказались наверху, их ждал сюрприз: эмансипированные девицы лежали в шезлонгах голышом! Будто так оно и должно быть, бесстыдницы повскакали и расхватали коктейли.

283

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

– Вот наглые рожи, а если кто появится, – смутился Игорь, – ни фига себе!

– Да-а, – хмыкнул Лёва, – моя-то методика уже устарела, зато долго обольщать не придётся. Я такого безобразия даже в Израиле не видел.

– Эх, глянула бы на нас сейчас Алевтина, – со страхом и одновременно со злорадством, прошептал Игорь. Друзья огляделись: это была, в общем-то, даже и не палуба, а так, пятачок, огороженный ближе к борту пальмами в вазонах и матовыми стеклянными панелями у входа, с несколькими шезлонгами поодаль и довольно большим бассейном. В креслах, в дальнем конце палубки, лицом к морю, курили и наслаждались зелёными волнами человек шесть или семь. За бассейном, развернув газету, загорал, и так уже красный от солнца, типично арийский дедушка в соломенной шляпе с пиратской эмблемой. Оторвавшись от чтения, он поприветствовал компанию издалека и буркнул что-то о погоде. Того, что девки были без купальников, дед деликатно не заметил.

– В Израиле бы уже скандал подняли, – заметил Лёвушка, – а тут, мол, делай что хочешь, только мне не мешай. Керстин, которой по прогнозам ребят «не светило», предложила и им раздеться.

– Успеется, – улыбнулись мужики, – потерпите, дамы. Вечером, – Абенд, Абенд, – вспомнил Игорёк нужное немецкое слово. Все уселись поудобнее на тёплой палубе полукругом.

– Прямо «Завтрак на траве» Мане, – продемонстрировал эрудицию Лёва. Дед за бассейном засуетился, надевая купальный халат, видно собрался за чем-то вниз. Проходя мимо, он улыбнулся и что-то прогнусавил.

– Чего дед хотел? – обратились ребята к немкам. Пухленькая, розовощекая Карин с вытатуированным скрипичным ключом на правой ягодице, потянула плавки на Лёвушке вниз.

284

Проза • Ирина Винклер

– Вот шалавы попались, – грозя девке пальцем и удерживая штаны, хохотнул он. Не прошло и трёх минут, как шустрый немецкий дед уже возвращался с пивом. Он оставил кружку возле своей лежанки, вернулся к компании и начал громко и недовольно ворчать, напирая на слова «порядок» и «правила».

– Дед, шёл бы ты дальше, мы и сами справимся, отвянь. Дед не унимался, он уже размахивал руками и орал, причём не на голых девок, а на ребят. Вроде как ему на этот срам и смотреть неловко.

– Русских не любит, – сделал логический вывод Игорёк. Лёвка схватился одной рукой за свои плавки, другой – за шорты Игоря, мол, от нас-то чё надо, мы же одеты. Мы, что ли, с ваших лорелей бельё поснимали? Тогда старик демонстративно плюнул, снял свой халат, спустил штаны и повернулся ко всем голым задом, мол, я тоже могу срам показать, но надо же людьми быть, вы здесь не одни...

– Правила для всех одни, и для немцев, и для русских, – пыхтел он и тыкал в табличку, на которой было одно только знакомое слово: «Зона». Дед хрипел и трясся. Сидящие в креслах в дальнем уголке с любопытством вертели головой, но в конфликт не вступали.

– Шёл бы ты, дед, пока тебя инсульт не хватил. Ребята демонстративно уткнулись в мобильники, мол, разговор окончен. Дед показал компании вытянутый средний палец – международный знак презрения.

– Пошёл на хер! – ругнулся Лёва, не сдержавшись.

– Почему наххер?* Почему не сейчас? Варум? Казалось, дед готов к перемирию...

– Потому, что достал, пират хренов, вот тебе, – Игорь показал старику фигу, – что нам прикажешь делать? Сами баб своих распустили, понимаешь, а мы виноваты? Не нравится, я сказал: на хер!

285

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Дед ещё раз плюнул и пошёл в отступление в самый дальний угол площадки, спрятавшись за мохнатой пальмой. Внизу заиграла рождественская музыка и появился бородатый Дед Мороз-затейник, в красном кафтанчике и колпаке с помпоном, но в шортах. Он хлопал в ладоши, что-то приговаривая и раздавая подарки. Чтобы разрядить обстановку, ребята помахали ему сверху, мол и к нам поднимайся.

– Девки, прикройтесь, а то Дед Мороз вам вместо подарков по заднице надает! Дед Мороз поднялся, звякнул бубенчиком, привлекая внимание тех, кто укрылся вдали за пальмами. Проблемный голозадый дед подлетел и принялся ругаться со свежими силами, требуя поддержки у Деда Мороза.

– Щас, – кивнул тот, – подарки раздам и сразу займемся вашей проблемой. Он раскидал всем леденцы и шоколадки и, сдерживая улыбку и, кивая психованному деду, терпеливо стал разъяснять русским, помогая себе жестами и английскими словами: – Уважаемые господа русские гости, вам тут не Красная площадь. Ферштейн? Андерстанд? Если вы не желаете раздеться, вам следует покинуть зону. Правила не допускают находиться здесь в одежде. Или, – он глянул одобрительно на раздетых девок, – или, – он кивнул в сторону таблички. До парней наконец-то дошло, что это – палуба для нудистов. Нехотя, не желая показать себя ещё и упёртыми дикарями, и так облажались по полной, они стянули с себя плавки. Новые приятельницы одобрительно хихикнули, и одна даже захлопала в ладоши: – Напрасно господа стеснялись, у них вполне даже всё в порядке, а мы уже Бог знает, что подумали... Снизу поднималась новая группа: угрюмая пожилая дама в сером и четверо надменных стариков. На вид – типичные снобы.

286

Проза • Ирина Винклер

– Уж эти-то сюда по ошибке попали, – Игорь подмигнул Лёвушке. Вот уж потеха начнётся, когда деды их отсюда выдворять будут. А вот и нет. Сухонькая старушка привычным жестом стриптизёрши скинула парео, обнажив худющее дряблое тельце, и достала мудрёный инкрустированный перламутром портсигар, собираясь закурить. Пожилые джентльмены, не успев ещё толком снять с себя спортивные трусики и рискуя сломать себе шейку бедра или что-нибудь ещё, бросились за зажигалками, демонстрируя свои изнурённые научной деятельностью неприлично незагорелые тела: – Прошу вас, фрау профессор!

– Благодарю вас, господин декан. Очень, очень признательна, господин завкафедрой! И вам, господин ректор! Замешкавшийся с зажигалкой четвёртый джентльмен, разделся проворнее остальных и, наклонившись к своему портфелю, в позе, вообще-то не предполагающей наблюдения, вытащил какой-то технический журнал и, степенно поклонившись, протянул его профессорше. Инцидент был исчерпан, дед подошёл поближе к девчонкам и заверил их, что русских тоже можно приучить к порядку, хотя это не так просто. Девушки позвали ребят поплескаться в бассейне. Рождественский дед тоже подошёл к бортику, снял рождественский прикид, отодрал бороду, выпростался из красных штанов и с наслаждением плюхнулся в воду. *

наххер (Nachher) – потом

287

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

МАРИНА ОВЧАРОВА Марина Овчарова. Родилась в СанктПетербурге в 1961 году. Стихи и прозу пишет с детства. Закончила академию им. Штиглеца (ЛВХПу им. Мухиной). В Берлине живёт более 20 лет. Печаталась в различных Альманахах и Сборниках в СанктПетербурге и Берлине. В 2020 г. увидела свет книга поэзии и прозы «Знакомый голос» с иллюстрациями автора. ПЕТУХ ДЛЯ ДЯДИ МИШИ

С

таренькая баба Хайка доживала кроткую жизнь в местечке под Винницей в чудом уцелевшем домишке. Она занимала две комнаты, а в третьей с отдельным входом жил парикмахер Чайковский. Когда меня в возрасте четырёх лет впервые привели в Мариинский театр на «Щелкунчика», я уверенно заявила, что хорошо знакома с композитором. Но это было позже. А тогда в углу возле печки лежал вязанный крючком из узких лоскутов коврик. Под ним скрывалась дощатая крышка погреба. Вниз вела деревянная лестница из нескольких ступенек. Меня туда не пускали. Однажды я обнаружила крышку отодвинутой. Из темноты сладостно пахло плесенью. Этот запах и сам погреб был продолжением дома, крохотной комнаты с белыми занавесками и огромным голубым будильником на столе. Будильник громко тикал, и не то что будил, а просто не давал заснуть, поэтому на ночь его накрывали подушкой.

288

Проза, поэзия • Марина Овчарова

Из погреба показалась сначала голова, а затем и вся баба Цыпа. К груди она прижимала невероятной красоты изумрудно-бронзового петуха. Сердце моё замерло от восторга. Вероятно, его купили утром на базаре и посадили в погреб. Рубиновый глаз смотрел на меня, не моргая, петух изредка подёргивал головой, отчего гребешок его начинал слегка дрожать. Никогда раньше я не видела петухов. Баба Цыпа, похоже, почувствовала моё смятение, но не придав этому значения, сказала: «У тебя есть дядя Миша. Завтра он приезжает. Этот петух для него». Я сразу все поняла! Мой дядя Миша самый лучший и важный на свете, если он достоин такого подарка. Наутро приехал дядя Миша. Оказывается, я знала его всю мою маленькую жизнь, но просто не помнила. В суматохе я забыла про петуха. Жизнь пошла своим чередом. Тикал будильник на столе, за местечком созрела черешня, и украинские девочки скатывали мне с горки спелые ягоды, называя их «вишеньками». Я подбирала «вишеньки» в траве и думала, что они так на земле и растут. И вдруг я спохватилась. Петух!

– Где петух? – спросила я бабу Цыпу. Она промолчала... Вот уже больше пятидесяти лет как ушла из жизни старенькая баба Хайка, 30 лет как не стало бабы Цыпы и 10 лет – моего любимого дяди Миши. Нет местечка под Винницей, и парикмахер Чайковский не только не пишет музыку к балету, но и давно уже никого не стрижёт. А петух с роскошными бронзово-изумрудными перьями стоит живой перед глазами, почти одного со мной роста, подёргивает изредка головой и трясёт гребешком, издавая тихий гортанный звук, который слышен только мне.

289

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

БЕРНАУ ИЛИ ВОСПОМИНАНИЕ О ТЕЛЬ-АВИВЕ Тихий маленький город наполнен любовью, Возле Церкви нарциссы трепещут от ветра... Где бы я ни была, ты ступаешь за мною, Легким звоном касаясь волос незаметно. Милый чистенький город, чужой и ненужный, Так милы твоих башен резные бойницы. Мимо белых домов проплывают досужно Пожилых горожан одинаковых лица. Разомлев от тепла, задремали вороны. Что им снится, воронам, так долго живущим? Пивоварни, турниры, борьба за корону Или дальних земель виноградные кущи? Как и я вы хотите, возможно, вороны, Полететь далеко, навсегда, безвозвратно, В ту страну, где созрели под солнцем лимоны, Где блестят на воде разноцветные пятна. Где возносятся к солнцу в могучем экстазе Кипарисов зелёные стройные плечи. Море вспыхнет огнём ярко-синим, и сразу Наступает прохладный приветливый вечер... Тихий маленький город наполнен туманом. Лёгкий дым из трубы розовато клубится. Из-под шиферных крыш вылетают нежданно Небольшие крикливые серые птицы.

290

Проза, поэзия • Марина Овчарова

Над стеной городской облака поредели, Превратились в ряды молодых кипарисов. Тишина и покой, только ветер шевелит В детских шапочках жёлтых головки нарциссов. ЗВЕЗДА ДАВИДА Светлой памяти бабушки и дедушки Платье надену из шёлка, Туфельки с ремешками. Встану портретом на полку Понаблюдать за вами. Тихо поставлю пластинку, Чтобы никто не заметил. Спрячусь обратно в картинку. Вечер ленив и светел. Юбку надену из твида, Плечи укрою шифоном. Ясной звездой Давида Вспыхну в твоём небосклоне. КАМНИ ИЕРУСАЛИМА Живые камни так похожи на тюленей. Я чувствую их запах и тепло. Они ко мне садятся на колени И дышат, отдуваясь тяжело. Они рисуют, словно на манжете, Узоры серебристых чёрных мхов. Ложатся, чтоб проснувшись на рассвете, Стряхнуть оковы сонные веков.

291

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Перевернувшись толстым серым брюшком, Тихонько, незаметно, набекрень, Они лежат, велению послушны Лежать и думать молча целый день. Пустившись в пляс, как только свечереет, Как только все улягутся в постель, Подобно горным козам, что резвее Козлов степных, закрутят карусель. Поскачут по смеркающимся склонам, Со звёздами затеют разговор. И радугой оранжево-зелёной Вольются в тёплый розовый простор. Светает. Покрываются росою Живые камни, пахнущие мхом. Усталый ветер тропкою лесною Спешит на отдых за седым холмом. ЛИЦО В ОКНЕ Под откос побегут эшелоны, Грозной тяжести не щадя. Мимо станций мелькают вагоны. Мерзлый ветер срывает погоны, А за тусклыми стёклами – я. Я, конечно же! Кто-то случайный Надышал, запотело стекло, И надолго замерзшая тайна По дорогам железным бескрайним Заковала в проёме лицо.

292

Проза, поэзия • Марина Овчарова

Эти лица чужие знакомы. Сотней глаз бессловесных ночей Провожают из тёмных проёмов Пожелтевших товарных вагонов Безобразных своих палачей. О ДРУГОМ Кто-то прячется в старом подвале за домом, Там, где бродит в забвенье вино молодое. Это лица и белые крылья с надломом, Не успевших взлететь и добраться до моря. Кто там прячется в старой потёртой фуфайке? Это крысы скребутся от страха в ночи. Или тень нашей юной прабабушки Хайки Замерла, подавив хриплый шепот «молчи!» Позабытая всеми в холодном подвале Терпеливая Хайка осталась жива И молчала с тех пор. Подберутся едва ли Этой песенке грустной простые слова. Паутиной завешены старые стулья, Тихо-тихо в углу притаился комод. Отпустить и простить, и поверить смогу ли? И вернуться в тот день, устремившись вперед... Где не пряталась Хайка в промёрзлом подвале, И не видела тех, не покинувших дом. Где родные друг друга истошно не звали... Я в Берлинской квартире пишу о другом.

293

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

ТЕЛЬ-АВИВ Я умоюсь твоими лучами, Ты опять далеко, ну и пусть! Перепутаю рейсы случайно – На морском берегу окажусь. Вдоль камней диковатые кошки, Разомлев на горячем песке, Подбирают съедобные крошки, Предаваясь ленивой тоске. Я умоюсь твоими лучами, Изумрудной волной окачусь. Растворяется в море печаль моя. Я назад никогда не вернусь! ВЕТКА РЯБИНОВА Чуть колышется ветка рябинова. Рассыпается облаком грусть. Я сегодня весь день именинная. Я в ладони твои окунусь От смущенья, быть может, от злобности На себя и прохладный песок, Что заманит нечаянной горестью На скрипучий чердак на часок. По песку мы ступали доверчиво, День свернулся под хрупким мостом. Было небо луною расчерчено За растрёпанным сизым холмом.

294

Проза, поэзия • Марина Овчарова

В том песке мы оставили вмятины. Еле слышно звенела трава. Мы шутя рисовали объятия На измятом обрывке холста. И восход пропуская до времени, Просыпались в охапке ветвей. По-над лесом, как будто беременна, Воскарабкалась лунная тень. Я за ней устремилась, надеялась Расплести вдоль залива косу... У причала солёная пенилась, Пузыри́лась волна на мысу. ИЮЛЬ В соавторстве с И. Ильиным Одной ногой касаясь пола, Рукой за небо я держусь. Какого буду я помола, Когда в муку перемелюсь? А мы лежим и ждём рассвета. За стенкой тихий звон кастрюль. Созвездья солнечного света Шутя бросает в нас июль.

295

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

КАНИКУЛЫ Моим забытым подружкам В шесть часов уже темно. Занавешено окно. Умолкает старый дом. Свет горит в хвосте трамвая. За окном фоно играет Во дворе моём большом. Город тихо засыпает. Шумных улиц угасает Ненасытный разговор... Сколько лет прошло с тех пор, Как с тобой, держась за косы, Мы бежали – ноги босы – По булыжной мостовой – По Садовой и Сенной? Над мостом кричали чайки. Мальчик в полосатой майке Важно с удочкой стоял И задумчиво молчал. Мы бежали за трамваем Мимо булочной и чайной. Всё казалось нам смешным. А трамвай звенел вдогонку Двум троллейбусам зелёным (Или светло-голубым?)

296

Проза, поэзия • Марина Овчарова

Два кота дрались за кошку. Из подвалов и окошек Лился золотистый свет... Мы бежали за трамваем. Мы с тобой тогда не знали, Что назад дороги нет. КРАСНЫЕ ЛЫЖИ Нигде я города не вижу. Он затерялся средь дорог. Какие римы и парижи Ведут с тобою диалог? Я здесь по городу бродила. Теперь блуждает он во мне, Его невидимая сила Зажгла огни в пустом окне. Запело весело и звонко Весенней радости тепло. Я снова там, где я ребёнком Смотрела в мёрзлое стекло И в ожидании капели Листала дни календаря. За окнами синицы пели. Тянулись долго вечера. Нигде я города не вижу, Он улетел за провода. А я бегу на красных лыжах Вокруг замёрзшего пруда.

297

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

КУКУШКА Шаги под окнами становятся всё тише. Воробышек бесхитростный на крыше Тихонько рад мелодии своей. Услышал песенку случайно соловей. Он посмеялся над его вокалом. Кукушка в это время пролетала И устыдила чванство соловья: «Своих детей однажды потеряв, Живу одна, тоскою сердце полно. Мне серенький воробышек напомнил Невинной неуклюжестью своей Моих когда-то брошенных детей». Спорхнула с ветки. Соловьи молчали. Притихла беспокойная луна... На белом свете не сыскать печали, Светлее той, что выпита до дна. Кукушка, ты ни в чём не виновата. Каштаны заслонили небосклон. Тем временем скатился день к закату И опустилась ночь на наш балкон. ПОЛЁТ НАД ГОРОДОМ Я летела над городом ветреным днём. Ветер злобно трепал непослушные крыши. Забавляясь, кидался снежками и льдом. Я летела за ним, поднимаясь всё выше.

298

Проза, поэзия • Марина Овчарова

Ветер кинулся вслед и внезапно утих, Опустил меня в город полночный бессонный. Переулками вен он касается крыш, И парит над мостами на тонких колоннах. Этот город чужой не заметил меня. Поглотил, словно озеро маленький камень. Равнодушный восход незнакомого дня Миллионами солнц над землёй расцветает.

299

Наш Вернисаж

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Художники, выбравшие для себя путь чётких линий изменчивого пространства, как никто другой, знают, насколько разнообразным и многословным может быть лаконичный, на первый взгляд, язык графического рисунка. Графика является одним из старейших видов изобразительного искусства, история которого уходит своими корнями в античность. Мы предлагаем вашему вниманию рисунки Мальвины Зор, художника-графика, достойно продолжающего традиции своих именитых предшественников.

МАЛЬВИНА ЗОР

Мальвина Зор (Яновская) родилась в ХХ-ом веке в Киеве. Росла в творческой еврейской семье, где папа посвящал стихи маме, а мама посвящала рассказы папе. По образованию художник-дизайнер. Летом 1989-го года эмигрировала в Германию. При выезде из Украины, все картины и рисунки были изъяты со словами: «Это уже не Ваша собственность, а достояние республики». К счастью родителям удалось спасти часть ранних работ.

302

Наш вернисаж • Мальвина Зор

В ноябре 1989-го года вместе с родителями собственноручно с энтузиазмом рушила Берлинскую стену! После продолжила обучение в Берлине и получила диплом художника компьютерной графики. С середины 90-х живёт в Вене. Работала в рекламных агентствах, оформляла женские журналы. Будучи всю жизнь свободным художником, делала иллюстрации и оформляла книги. Важные работы – оформление энциклопедии «Университет над обрывом. История 489 лекторов и их 2309 лекций в Терезинском гетто» и книги-каталоги Фридл Дикер-Брандайс, которая вела детскую художественную студию в Терезинском гетто. Среди многочисленных проектов – книги о Рудольфе Нурееве, Херберте фон Караян и Роми Шнайдер. Автор дизайна первого буклета-программы Новогоднего концерта Венского филармонического оркестра в 2000 году. Получила призы за самую красивую книгу года и самые красивые книжные обложки года. Была номинирована на Австрийскую Государственную премию по Дизайну Книги. Книги с её оформлением были включены в передвижную выставку «Красивейшие книги немецкоязычных стран». Принимала участие в выставках в Украине и западной Европе. Её иллюстрации дополнили Сборники стихов её отца, Давида Яновского, и были напечатаны вместе с рассказами её матери, Лилии Яновской. Под настроение пишет стихи и путевые заметки, дополняя их мини-иллюстрациями. В последние годы путешествует по миру и заводит дружбу с дикими животными и птицами.

303

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

МАГИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ

Выдержки из рецензий на выставки картин Мальвины Зор

«Магия повседневности – лейтмотив творчества Мальвины Зор». *** «Как в её станковой графике, так и в иллюстрациях, ведущую роль играет линия. Именно линия задаёт направление и создаёт напряжение композиций. Цвет лишь дополняет главную мысль». *** «Медленно, размеренно разворачиваются события на бумаге, подчёркивая тем самым камерность работ. Художнику, как старому другу, позволено заглянуть за грань обыденности и увидеть, что предметы живут своей тайной жизнью. Здесь нет разделения на живое и неживое – чайная чашка любуется звёздами, обгоревшая спичка хочет подружиться с розой, а чайник мечтает быть цветочной вазой. Но не всё спокойно в королевстве натюрмортов. В чёрно-белых работах проскальзывает тема хрупкости физического мира. Чувствуется, что художник задумывался о возможной потере зрения – основы изобразительного самовыражения. От беспокойства, вызванного этими работами, можно отдохнуть, перейдя к цветной графике. Вместе с художником мы совершаем прогулку по микрокосму и можем почувствовать себя бабочкой, изучающей вязальные спицы. Или птицей, пробующей фитиль свечи. Или синим отдыхающим тигром. Мы даже можем быть солнечным светом, наполняющим сад и врывающемся в шаткий карточный домик».

304

Наш вернисаж • Мальвина Зор

*** «Слегка старомодные акварели Мальвины Зор полны жизнелюбия. Эти подчас наивные, подчас загадочные работы прибавляют сил и обновляют восприятие. Они не дают ответы на глобальные вопросы, а приглашают радоваться мелочам и находить необычное в обычном». *** «После просмотра выставки остаётся приятное послевкусие, как после воскресного пикника с друзьями». *** «Трогательная, добрая, позитивно заряженная графика Мальвины Зор – это глоток свежего воздуха, столь необходимый в современном мире».

Кузнечик и хурма.

305

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Восьмое марта.

306

Наш вернисаж • Мальвина Зор

У бабушки.

307

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Звери и свечи.

308

Наш вернисаж • Мальвина Зор

Стрекозы в тумане.

309

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Две птицы.

310

Наш вернисаж • Мальвина Зор

Бабочки.

Тигр.

311

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Потерянная дружба.

Зáмок ко дню рождения.

312

Наш вернисаж • Мальвина Зор

Вишни.

313

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Одесса. Окна в сад.

314

Наш вернисаж • Мальвина Зор

Ужгород. Ласточки.

315

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Старое и новое.

316

Наш вернисаж • Мальвина Зор

Красные яблоки.

317

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Сон.

318

Наш вернисаж • Мальвина Зор

На закате.

319

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Зимний контраст.

320

Наш вернисаж • Мальвина Зор

Багаж.

321

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Последняя чашечка кофе.

322

Наш вернисаж • Мальвина Зор

Друзья.

323

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Граница света.

324

Наш вернисаж • Мальвина Зор

Два рыбака и дерево.

325

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Глазные яблоки.

326

Наш вернисаж • Мальвина Зор

Хрупкость чувств.

327

Страницы памяти

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

КАРЛ АБРАГАМ К нашему большому сожалению, рубрика «Память», как в Сборниках Лит. Студии «Мир слова», так и в Сборнике нового Лит. салона, не пустует. От нас уходят лучшие. Не стало ещё одного замечательного человека – Карла Абрагама. Карла мы знали много лет, многие ласково называли его Карлуша. Он был интеллигентным, порядочным, доброжелательным, отзывчивым. Он играл значимую роль в жизни и в становлении нашего коллектива. При обсуждении произведений мы всегда с интересом ждали его мнения. Карл прожил большую, насыщенную, отчасти тяжёлую, жизнь. О ней написана книга «Два часа и вся жизнь», вышедшая в 2000 году, а в 2007 переизданная на немецком языке. В 2015 году вышла его книга «Романское кафе». Писал он немного, но ярко и интересно. Мы всегда с теплотой вспоминаем Карла, нам его очень не хватает… *** Вернувшись на родину, в Берлин, он долго и плодотворно работал в Еврейской больнице, где когда-то работали и его родители, а теперь трудится его сын.

330

Страницы памяти • Карл Абрагам

ЕВРЕЙСКАЯ БОЛЬНИЦА БЕРЛИНА В ГОДЫ НАЦИЗМА Вместо предисловия

В

самом центре Берлина, в районе Wedding. находится Еврейская больница. Когда-то в ней работали мои родители. Папа – врачом, ассистентом профессора Г. Штрауса, мама – медицинской сестрой. В 1929 году они поженились, и отец перешёл работать в Neukölln врачом тубдиспансера. После прихода Гитлера к власти отца как лицо «неарийского происхождения» с работы уволили, и осенью 1933 года мы эмигрировали в Советский Союз. Перед отъездом папа зашёл к профессору Штраусу попрощаться. Узнав, что мы уезжаем в Россию, профессор воскликнул: «Куда вы едете?» Ни тот, ни другой не знали, что лучшие годы своей жизни отец проведёт в сталинских лагерях. Время показало, что и профессор сделал неправильный выбор. Посетив в 1937 году Палестину, он возвратился в Германию, где в 1942 году был арестован и сослан в концлагерь Терезин. Там он и погиб. Профессор Герман Штраус заведовал отделением внутренних болезней Еврейской больницы с 1911 года вплоть до ареста. Прошли годы, десятки лет. Дома всегда с особой теплотой вспоминали Еврейскую больницу, с большим уважением говорили о профессоре Штраусе. И это тепло, это уважительное отношение к коллегам вошло в меня и стало частью моей жизни. Спустя 58 лет мы с мамой вернулись на родину, и наше знакомство с городом началось, естественно, с Еврейской больницы. Принял нас Заместитель главного врача. Узнав о мамином недуге, он предложил ей лечь в больницу на обследование. Персонал сердечно отнёсся к новой пациентке, признав в ней свою коллегу. Из бывших сотрудниц в живых мама уже никого не застала. При выписке маме подарили книгу о Еврейской 331

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

больнице. Из неё мы узнали о страшной судьбе врачей, сестёр и обслуживающего персонала больницы в годы нацизма, об их нечеловеческих усилиях по спасению больных, о людях, которые делали всё возможное, чтобы уберечь евреев от гибели. Беспомощность больного сама по себе унизительна. Преследование и дискриминация его преступна. О трагических событиях того времени, о жизни Еврейской больницы Берлина тех лет мне хотелось бы рассказать в предлагаемом очерке. С приходом Гитлера к власти количество больных в Еврейской больнице резко пошло на убыль. Это произошло по двум причинам: во-первых, в связи с тем, что больничные кассы перестали оплачивать счета за лечение у врачей-евреев, во-вторых, за счёт уменьшения числа больных, лечение которых до этого оплачивало социальное ведомство. Вскоре картина изменилась к лучшему: врачи-евреи, уволенные из других больниц Германии, в том числе и из берлинских, в поисках работы устремились в Еврейскую больницу. Были открыты новые отделения: кожных и нервных болезней, отделение уха, горла и носа. Научный уровень врачей и профессуры был исключительно высок. Многие думали, что нацисты оставят Еврейскую больницу в покое. Между тем, в больницу стали поступать жертвы антисемитского произвола. В истории болезни следовало избегать упоминаний о причинах побоев и ранений. Так нужно было, чтобы не ставить под угрозу само существование Еврейской больницы. В 1935 году количество госпитализированных заметно увеличилось. При этом только 2/3 больных были евреями – остальные христианами. Период с 1933 до середины 1938 года были для Еврейской больницы относительно спокойными. Больница была местом убежища для больных евреев. Правда, сотрудники знали только дорогу из дома на работу и обратно. Появление в кино, на танцах, в театре и других общественных местах из-за частых облав было небезопасно. В июле 1938 года у врачей-евреев было отнято право заниматься врачебной деятельностью. Врачи Еврейской больницы 332

Страницы памяти • Карл Абрагам

находились в лучшем положении, чем врачи-евреи других больниц и практик: они могли продолжать свою работу. Однако врач уже не имел права называть себя врачом, а только «Krankenbehandler», т.е. «обслуживающим больного». Летом 1938 года все больные не-евреи были выписаны из Еврейской больницы либо переведены в другие лечебницы. Первые заключённые из ближайшего концлагеря Заксенхаузен стали поступать в Еврейскую больницу в конце 1938 года. Это были доходяги, которых доставляли в больницу с гнойными ранами и гангреной. Замордованные, запуганные люди ничего не рассказывали о том, что с ними делали в концлагере. Когда к ним обращались, они, лёжа в постели, вытягивались по стойке «смирно» и на все вопросы отвечали только «да» или «нет». Они никак не могли привыкнуть к тому, что находятся среди людей, которые готовы им помочь. Тем не менее, персоналу следовало соблюдать осторожность, т.к. среди поступающих находились и провокаторы. Газовая гангрена с трудом поддавалась лечению. Больных лечили, используя украдкой неприкосновенный запас медикаментов, предназначенных для немецкой армии. И всё же одна треть пациентов с гангреной скончалась. Тем, которые выжили, ещё целый год проводились пластические операции по пересадке кожи. Зав. хирургическим отделением доктор З. Островский писал в своих воспоминаниях, что доставка искалеченных узников из концлагеря в больницу объяснялась, по его мнению, не гуманными соображениями гестапо, а имело одну единственную цель: ускорить эмиграцию евреев из Германии. Дескать, смотрите, что с вами будет, если вы не уедете. Кроме этого, в больницу поступали заболевшие узники берлинских тюрем, где для них было развёрнуто полицейское отделение на 40 коек. Окна в отделении были зарешечены, двери постоянно заперты. Обслуживание заключённых осуществлялось сотрудниками больницы. Период с ноября 1938 г. до первого сентября 1939 года был годом принудительной эмиграции евреев. За это время из 333

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Еврейской больницы уволилось примерно 80 врачей и медицинских сестёр. Покидавших страну обирали до нитки: всё их имущество конфисковывали, а денежные вклады замораживали. Человек мог взять с собой только 10 рейхсмарок. После ноябрьского погрома еврейские больницы в городах Бреслау (ныне – Вроцлав), Кёльн, Гамбург и Ганновер были закрыты. Наиболее тяжело пострадавшие во время погрома евреи поступали со всей Германии в Еврейскую больницу Берлина. В 1938 году при больнице была создана парт-ячейка национал-социалистов, которую возглавил машинист лифта. Ячейка осуществляла контроль за деятельностью больницы. В задачу парт-ячейки входило ещё и наблюдение за «неблагонадёжными». Следовало соблюдать крайнюю осторожность в работе, и не давать повода для доносов. Несмотря на нехватку персонала, больница продолжала работать с полной нагрузкой, и оставалась учебным центром по подготовке медсестёр. Последний сестринский курс начал свою работу в марте 1941 года. Окончившая курс и сдавшая экзамен получала звание «Еврейской медсестры» с правом обслуживания только евреев. С 1940 года начались налёты английской авиации на Берлин. При объявлении воздушной тревоги персонал вместе с больными спускался в подвал. Годы 1941-1943 – наиболее трагичные для еврейской общины Берлина. В конце сентября 1941 года во время богослужения в честь праздника Йом Кипур главный Раввин общины Лео Бек получил приказ о немедленном превращении Синагоги на Levetzowstr. в сборный пункт для депортации евреев на восток. На этом пункте работали сотрудники Еврейской больницы. В число депортируемых входили жильцы дома престарелых со своим медперсоналом, который не имел права принимать участие в подготовке к отъезду. Многие престарелые люди от страха мочились под себя. Их приходилось 334

Страницы памяти • Карл Абрагам

пеленать. Не успевали перепеленать последнего, как первые опять были мокрыми. Контакт с сёстрами дома престарелых сотрудникам Еврейской больницы был категорически запрещён. С началом массовой депортации среди евреев участились случаи самоубийств. Несчастные либо принимали цианистый калий, либо запирались в квартире и включали газ. Все они поступали в Еврейскую больницу. Пытавшихся покончить с собой было так много, что разместить их могли только в водолечебнице. Персонал поначалу не знал, что с ними делать, живые они или мёртвые. Сперва всем промывали желудок. В лавине суицидов возникали и этические проблемы: а нужно ли их оживлять? Мнения сотрудников разделились: одни считали, что нужно, другие были противоположного мнения: «Дайте спокойно умереть человеку». Ведь сама попытка самоубийства жестоко каралась властями. Тех, кого удавалось спасти, помещали в полицейское отделение больницы. Там их лишали еды и с первым же транспортом отправляли на восток, в лагеря смерти. Если кому-то удавалось бежать из полицейского отделения, то дежурившая медсестра тут же отправлялась в концлагерь. Начиная с октября 1941 года, около 7000 евреев Берлина покончили с собой. До сентября 1942 года Еврейская больница была переполнена. Хирургическая активность достигла своего пика. Особенно много операций было произведено в глазном отделении. Чтобы уберечь людей от депортации или отсрочить её, нередко производились мнимые операции. Лишь к концу 1942 года число операций пошло на убыль. Это произошло в результате депортации не только еврейского населения Берлина, но и части сотрудников больницы. С 1941 по 1942 г. персонал Еврейской больницы уменьшился по этой причине примерно на 100 человек. Несмотря на людские потери, руководство больницы поддерживало среди сотрудников строжайшую дисциплину. Возможно, что только за счёт чувства постоянного страха быть отправленным 335

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

в один из лагерей уничтожения, люди нормально работали. Не нам рассуждать о психологии страха и поведении людей в тех условиях. Никто из переживших Катастрофу не рассчитывал выжить. Каждый день мог быть последним в жизни сотрудника. Но страх не всегда парализует волю человека, к нему иногда просто привыкают. Вот что вспоминает одна из бывших медсестёр, работавшая в то время в больнице: «Мы не думали, что переживём этот ужас, и почти свыклись с мыслью о смерти. К концу войны я уже не боялась ни бомбардировок, ни гестапо. Ну, разве что «чуть-чуть». Но не настолько, чтобы воздержаться от кражи овощей. Коров, которые содержались во дворе больницы, я боялась по-настоящему. Не дай бог столкнуться ночью с бодливой коровой во дворе». В марте 1941 года всех евреев Германии привлекли к принудительным работам. В то время это было благом, ибо с 1939 года, власти ввели для евреев запрет на все виды профессий, что обрекало их, по сути, на голодную смерть. До конца 1942 года между Вермахтом и гестапо существовало соглашение, по которому евреи, работающие на оборонных предприятиях, исключались из числа депортируемых. С начала 1943 года руководство Вермахта дало «зелёный свет» на депортацию евреев, занятых на фабриках и заводах. Так, в субботу, 27 февраля 1943 года, была осуществлена колоссальная по масштабу «фабричная акция». После этого число евреев в Берлине заметно уменьшилось, как и количество больных в стационаре. С марта 1943 года в больнице проводилось не более 30 операций в месяц. Спустя два месяца после начала массовой депортации (октябрь, 1941) при Еврейской больнице был создан пункт врачебной экспертизы депортируемых. Его возглавил доктор Walter Lustig – член президиума «Имперского объединения евреев Германии». Деятельность его была целиком под контролем гестапо. По мере сил и возможностей в этом пункте пытались уберечь или, по крайней мере, отсрочить депортацию 336

Страницы памяти • Карл Абрагам

евреев. Здесь решался вопрос о транспортабельности жертвы. В диагностическом отделении этого пункта работало 6 врачей, 6 сестёр и 6 секретарей-машинисток. Кроме того, два врача осматривали лежачих больных на дому. По вечерам врачи диктовали протоколы обследования больных и делали по каждому случаю свои выводы. Из числа депортируемых исключались больные с туберкулёзом в конечной стадии и страдающие грудной жабой в тяжёлой форме. Беременных можно было спасти от транспортировки в том случае, если роды были в ходу. Через 6 месяцев ребёнка с мамой отправляли на восток. Были и другие заключения. Например: «по состоянию здоровья нетранспортабелен, через некоторое время нуждается в повторном осмотре», или «для восстановления трудоспособности подлежит лечению». Признанные «практически здоровыми» включались в списки «эвакуируемых». Гестаповцы постоянно прибегали к такого рода эвфемизмам, чтобы скрыть от жертв истинную цель своих намерений. Вместо слова «депортация» использовались более «щадящие» термины: переселение, эмиграция, эвакуация и т.п. Летом 1942 года в Еврейской больнице было развёрнуто психиатрическое отделение на 120 коек. Сюда поступали душевнобольные евреи со всего рейха. Большая часть больных других психиатрических лечебниц Германии уже в октябре 1941 была вывезена в лагеря уничтожения. Многие больные были с иностранными паспортами. Как только срок действия их истекал, они становились людьми без гражданства, и их тут же отправляли в концлагерь. В одну из суббот конца 1942 года все 100%-ные евреи (Volljuden) – пациенты Еврейской больницы были арестованы и депортированы. За ними последовали многие врачи и медсёстры. В декабре 1942 года у больницы были конфискованы здания, в которых размещались общежитие для медсестёр, инфекционное и гинекологическое отделения. В одном из этих 337

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

зданий разместился 147 лазарет Вермахта. Взаимоотношения с персоналом лазарета были нормальными. Сантехники Еврейской больницы имели возможность подзаработать в лазарете. За это их там кормили. Напомним, что сотрудники Еврейской больницы не получали ни мяса, ни молока, ни яиц, ни рыбы. И очень мало жира, хлеба и картофеля. Депортация сотрудников Еврейской больницы происходила в несколько этапов. 20 октября 1942 года всем сотрудникам еврейской культовой общины предложили явиться в 7 часов утра на Oranienburger Straße 28. Собралось около 300 человек, в том числе и работники здравоохранения. В 10 часов явились представители гестапо и предложили доктору W. Lustig самому отобрать 100 человек для депортации. Это было для него тяжёлым испытанием (к тому времени он уже стал главным врачом больницы). О чём думал он в этот момент, мы никогда не узнаем. Поначалу он пытался уклониться от этой «привилегии». Тогда гестаповцы сами стали выхватывать из толпы первых попавшихся. И только после этого Lustig приступил к отбору кандидатов на депортацию. Из 100 отобранных 18 бежало и перешло на нелегальное положение. Вместо них было арестовано и отправлено в концлагерь 18 других сотрудников. Вторая крупная акция по депортации сотрудников Еврейской больницы произошла 19 марта 1943 года. Изначально гестапо хотело в этот день вообще ликвидировать больницу. Но доктору W. Lustig удалось как-то договориться с властями, чтобы больницу не закрывали. Гестапо настаивало на своём и требовало депортировать как минимум 50% персонала. Сценарий повторился: списки жертв должен был составить Главный врач. Отобранные к депортации вместе с семьями составили около 300 человек. В мае 1943 года была ликвидирована больница для пациентов с хроническими заболеваниями: она находилась на Augustastr. в районе Mitte. Врачи и обслуживающий персонал последовали вместе с больными в концлагерь.

338

Страницы памяти • Карл Абрагам

10 июня 1943 года прекратила своё существование еврейская община Берлина. Все евреи, не состоявшие в браке с христианками (или с христианами), должны были явиться на сборный пункт на Großer Hamburger Straße 26. 16 июня они были отправлены в концлагерь Освенцим. В тот же день всё имущество «Имперского объединения евреев Германии» было конфисковано. Его оценили в 8 миллионов рейхсмарок. К весне 1944 года, когда «план депортации» был выполнен, все сборные пункты для евреев, подлежащих депортации, были за ненадобностью расформированы. После «фабричной акции» в Еврейскую больницу пришли новые сотрудники. В стационаре лежало около 40 больных. Это были евреи от смешанных браков. Такие больные съезжались в Берлин со всей Германии. Если, не дай бог, партнёр не-еврей умирал, то больного по выздоровлении отправляли в концлагерь. Врачей и сестёр в больнице не хватало. Больные получали только таблетки и уколы. Но операции проводились даже в подвале, во время бомбардировок, при свечах. Спектр операций был невелик, только самое необходимое: обработка ран, иммобилизация переломов, иногда операции по поводу аппендицита или ущемлённой грыжи. Насколько возможно, соблюдалась стерильность. После одной из тяжёлых бомбардировок района Wedding в 1944 году в Еврейскую больницу вновь стали поступать немцы. Как только они становились транспортабельными, их переводили в другие больницы города. Некоторые противились переводу, считая, что союзники антигитлеровской коалиции не станут бомбить Еврейскую больницу. Для переливания крови больница располагала только кровью доноров евреев. Раненым немцам переливали кровь от доноров евреев лишь по особому разрешению высокого начальства. Первого марта 1944 года патологоанатомическое отделение Еврейской больницы было конфисковано гестапо, огорожено от остальной территории колючей проволокой и превращено в сборный лагерный пункт для депортируемых. Сюда попадали 339

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

те, которые скрывались, и которых удалось выследить и схватить; это были люди, ожидавшие суда, а также «неясные» для гестапо случаи. Обслуживание заключённых возлагалось на Главного врача больницы. Из этого сборного пункта было депортировано 394 человека. Последний транспорт с узниками-евреями отправился в концлагерь Заксенхаузен в марте 1945 года. Последние 14 дней войны персонал и больные провели в подвале. Тем не менее, больница как лечебное учреждение продолжала функционировать. С 21 по 24 апреля 1945 года в больнице были обработаны четыре огнестрельных ранения. Среди раненых было два немца, один русский и один рабочий Еврейской больницы. Последняя роженица разрешилась живой девочкой 14 апреля 1945 года. После этого рукой акушерки в родовом журнале проведена красная черта. Гестапо покинуло больницу за восемь дней до капитуляции Берлина. *** В актовом зале Красной ратуши Берлина мне довелось быть только однажды, в октябре 1991 года, на приёме, устроенном правящим Бургомистром столицы в честь бывших берлинских евреев, живущих за рубежом. То были люди, чудом пережившие Катастрофу, не пожелавшие после войны остаться в разрушенном городе. Они бежали прочь из страны, причинившей им столько зла, страны, в которой они потеряли родных и близких, страны, в которой прошла их молодость. Они хотели начать жизнь с чистого листа. И вот они снова в родном городе. На сей раз в качестве почётных гостей. Среди собравшихся обращаю внимание на относительно молодую улыбчивую женщину: на глаз – не более сорока. В руках блокнот, всё время что-то записывает. Мужчины моего возраста знакомятся с молодыми женщинами легко. Подхожу и спрашиваю: «А вы что здесь делаете?». Она, ничуть не смутившись: «То же, что и вы», «Но позвольте, 340

Страницы памяти • Карл Абрагам

вы же родились уже после войны», «Это не так, я родилась во время войны, в апреле сорок пятого». «И где же это произошло?». «В Еврейской больнице». Начинаю вспоминать: в апреле сорок пятого в Еврейской больнице рожала только одна женщина. Её звали Минна, и родила она девочку, которую нарекли... «Стало быть, вы – Клаудия?» «Да, откуда вы знаете?» «И жили вы в районе Prenzlauer Berg на Schönhauser Allee 185». «Верно, но как вы меня вычислили?» «Понимаете, я довольно долго занимался изучением истории Еврейской больницы в годы нацизма. Среди сохранившихся документов я обнаружил и родовый журнал за сорок пятый год, в котором обо всём этом можно прочесть». «Надо же, как интересно, вы вроде бы как присутствовали при моём появлении на свет». Оказалось, что моя собеседница – корреспондент газеты «Вашингтон пост». Она профессиональный журналист, является автором нескольких книг, в основном, на еврейскую тематику. Весь день мы гуляли по Берлину, и я рассказывал ей о достопримечательностях города. Съездили мы и на Schönhauser Allee к дому, где она жила со своими родителями. А на следующий день мы встретились в вестибюле Еврейской больницы. История больницы отражена на стендах, которые размещены тут же. Велико было огорчение моей спутницы, не обнаружившей в холлах больницы или во дворе ни памятной доски, ни памятного знака – места, куда люди могли бы прийти и почтить молчанием живых и мёртвых, врачей и сестёр, нянечек и больных Еврейской больницы – единственного учреждения еврейской общины, пережившего годы нацизма. Она не могла определиться с цветами, которые принесла с собой. Как только мы покинули территорию больницы, Клаудия развернула букет красных роз, оглянулась и, преодолевая некоторое чувство неловкости, положила цветы к чугунной ограде. В конце 1945 года W. Lustig был расстрелян русскими за пособничество немецким властям

*

341

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

СОДЕРЖАНИЕ: От редакции ............................................................................... 3 ПРОЗА И ПОЭЗИЯ Александр Витзон ..................................................................... 6 Павел Френкель . ..................................................................... 12 Виктория Пышная . ................................................................. 29 Виктория Жукова .................................................................... 36 Елена Колтунова ..................................................................... 62 Яков Раскин ............................................................................ 94 Наталия Аринштейн ............................................................. 115 Бронислава Фурманова . ....................................................... 130 ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ Майя Ласковая . ..................................................................... 148 ПРОЗА, ПОЭЗИЯ, ПОЭТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОДЫ Светлана Сокольская ............................................................ 166 Александра Лебедева . .......................................................... 181 Вера Фёдорова . ..................................................................... 202 Анна Сохрина ........................................................................ 217 Борис Замятин ....................................................................... 239 Марлен Глинкин . .................................................................. 256 343

«Берлинский калейдоскоп» №5 • 2022

Сергей Пышный..................................................................... 268 Ирина Винклер . .................................................................... 276 Марина Овчарова................................................................... 288 НАШ ВЕРНИСАЖ Мальвина Зор ........................................................................ 302 СТРАНИЦЫ ПАМЯТИ Карл Абрагам ..................................................................... 330

344

БЕРЛИНСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП

№5

2022

Б Е Р Л И Н С КАЛЕЙДОСКОП И №5 Й 2022

ПОЭЗИЯ . ПРОЗА . ПУБЛИЦИСТИКА