Перекрестки судеб by "Нові напрямки"

Ожиданье Эй, вперед, на построенье! Мечи вытащили из ножен! Готовы конницы, крепки упряжки, сыты воины желаньем выступать. Враг, он там, под стенами дома, он не ждет разрешения войти, он, постучавшись, ломает двери. Отец, глава, ведущий войско, командор! Разожги наш дух, призови ту страсть, что поблескивает на острие меча. В глазах горит желание убить, в душе стремленье защитить. В руках теплеет ожиданье, схватить врага за глотку, бросить бездыханным на орошенной кровью почве, дабы урожай, взошедший на костях, принес плоды во временах одборенного мира. Взрасти наш командор решимость сражаться и быть, там, рядом до конца, провожая друга взглядом. Разожги в нас смелость, стоять горою друг за другом, дабы на поле боя держаться разом, стремясь к единой цели. Взрасти в нас верность, напомни, откуда родом, укажи, что защищаем мы, чьи оберегаем жизни, надежды из чьих уст; Кто ждет нас, к кому нам возвращаться, с кем делить нам кров, кого за руку держать; Какого это, когда с друзьями, братьями по духу, будем вспоминать ту ярость, скорбь, тоску,

пока тела врагов кромсали, впервые проливая кровь. Дай нам клич, наш командор! Пусти в сраженье, поведи нас за собой! И верни как можно больше душ домой.

Вновь. Немыслимо. Сколько раз я уже взбирался по этой каменной лестнице? Здесь столько обломков, пыли. Ноги все обдают песчаные вихри. Новоприбывший ветер не позволяет ощутить своего холода или тепла, будто и не имеет их. Одна только его сила чувствуется, принесенная чужаками еще три года назад. Дни сменяются неумолимо медленно. Наверное, потому что мне уже все равно, встречу я следующий миг или нет. И каждый раз, когда я поднимаю глаза на небо или внемляю силе облачных порывов, я вижу, как мгновение за мгновением, тяжело ложатся на этот мир часы войны. Я ступаю, преодолеваю последний раскрошенный выступ ступени, перепрыгивая его. Звуки исчезли. Я ничего не желаю слышать. Но видеть, просто обязан. Такова роль лучника с крепостной стены. Я не чувствую холода, не чувствую тепла. Я знаю, что меня должен охватывать мороз, тело не слушаться, ноги стоять из последних сил, а руки, собрав оставшуюся волю, выпускать стрелы. Глаза меня не подводят, я вижу трепетный страх движущейся мишени, так страшившейся попасть под мое внимание. Вновь натягивая тетиву, приближая к подбородку мягкое оперение стрелы; расслабив кисть, спустя непреодолимую крупицу времени наконечник пронзает грудь мечника, некогда пытавшегося напасть из-за спины на нашего воина. Так и определяется роль павших на поле сражения, такова роль переднего фланга, пешек. Конец осени. Командор обещал мир к началу зимы. Обещал, что мы с победною весточкой вернемся домой. Но вот, снова, мы посреди войны. С недавним выстрелом, на мою щеку брызнула кровь.

Я больше не вижу разницы между дождем и красной жизнью, текущей внутри. Но вкус, так резко контрастирующий со сладостью сырой воды, отличу сразу. Вкус собственной крови. Тетива, сорвавшаяся с прытью томящейся вольности, содрала кожу с моих пальцев. Болезненное накаление зуда притупляет морозная милость погоды. У меня остался последний выстрел, что оголит тонкие кости, не позволив более удерживать тяжесть собственного лука, единственного инструмента привносящего смысл в мою жизнь, дарующего мне честь служить верностью своему королю, народу. Хм. Пешки. Не стараясь переступать тела павших горожан, в бой вступают настоящие воины. Те, кто ожидал своей очереди, дабы разбить основные силы врага, растратившего свою мощь на убиение вооруженных, необученных ремесленников, фермеров, пекарей. Как же это гнусно. Я защищал тех, чьи тела теперь покоятся у стен. Жестокая тактика. Теперь у меня нет сомнений. Последний выстрел. Не последняя смерть, но решающая. Как предсказуема. Улыбка короля вышедшего на стену, с гордостью взирающего на своих людей. Я чувствую биение своего сердца. Точное, ровное. Слышу. Наконец-то слышу, как поскрипывая, натягивается

тетива, прогибаются дуги лука. Наверное, это мой единственный верный выстрел. Боли больше нет. Мой взгляд прикован к светочу власти, дорогому монарху, замертво падающего к своему народу, ложась рядом с теми, кого он однажды, должен был защищать.

Спускайся. Спускайся. Спускайся. Я не хочу более ждать. Шаги слышатся все громче, все ближе. Парень, значит. Его тень видится все яснее. Вот. Еще не много. Сейчас!… Глухой стук биты о черепную коробку необычен. Будто деревянным молотом, клин в землю вбиваешь. Теперь дело за малым... В ново-обустроенную комнату подвала я притащил и привязал его к столу вовремя. Невинный, беспомощный парень, как разделочная туша сейчас лежит распластанная на твердой поверхности. Алюминиевые наручники никогда не подводили. Всех охватывает обездвиживающий страх. А паника разъедающая здравость, оставляла мне время разумно распорядиться тем самым молотом. Никто так и не сбежал. Каждая из попыток - жальче предыдущей. - С добрым утром птичка. Прости, но ты проснулся слишком рано,- этот ошеломленный взгляд. Отвернусь пока от него. Мне нравится наблюдать уже за созревшим страхом, осознанной участью. Выберу пока инструмент, не нарушать же порядок. - Оп-па,- еще не дошло? - Хм,- кусачки? - Дядь, а может, отпустите? - наивно. Нестандартные реакции всегда сопутствуют самым привлекательным гримасам ужаса. - Не глупи. Тебя бы здесь не было,- пока выбор затягивается. Соль не буду сегодня использовать. Может

только в конце? После передышки. Парню в любом случае нужно будет позволить перевести дыхание. Взять может с повышенной линией обуха или турецкое лезвие? - Дядь, а может все-таки не надо? - выбрал. Возьму охотничий. А теперь, чтобы окрестить начало... Как же легко лезвие прошло сквозь ткани его кожи, прямо в суставы правого голеностопа, повреждая его. Отделять мясо от костей требует большей точности. Мне необходимо опробовать что-то новое. - Терпи,- надеюсь, ты услышал меня сквозь свой крик. Хм, я уверен в этом. - А ты хорошо продумал финал? А, дядь? - сменю инструмент. Как не необычно. За спиной слышатся попытки спастись. М-м? Наручники начали потрескивать. Стоп, что? - Ты, что?! – ублюдок! Как освободился?! Я только услышал, как они порвались, и эта падла уже саданула меня кулаком в солнечное сплетение! Как?! - Кричи,- это, он сказал? Его глаза..., такие же как... Нет. Он не…! - Не можешь кричать? - черт, да я и дышать нормально не могу. Да и вряд ли ты мне позволишь. Сколько раз ты это делал? Даже я не столь уверенно смыкаю пальцы на горле своей добычи. - Жалость,- заключил он. Что дальше?! Что? Отпустил? Черт, я не успел среагировать. Как же мощно приложил. Взял мою веревку с моего же стола? Мои руки связаны. Ноги вскоре тоже. Как быстро он работает. Не может быть, я до сих пор хрипло дышу. А он еще и озвучивает: - Руки завязываем здесь вот. На коленях уже сидишь. Молодец. Привяжем руки к пяткам вот здесь,-

ты куда теперь идешь? Ну же, покажись! Мне гордость не позволит заговорить с тобой. Что? Стул? Задумал сам поболтать?! Обходишь меня? ... Черт! - Попытаемся поместить стул здесь,- нужно крепче сжать зубы. Я не подарю тебе своего крика. Ты не услышишь его! А, как же больно. Кто бы мог подумать, что помещать самый дешевый деревянный стул между связанных со спины рук и ног так больно. Спинка зверски впивается в предплечья. Мышцы болят, ноют. - Закрепим один алюминиевый наручник выше кадыка, а дугой ниже,- как он их заметил? Блядь, решил так убить меня, чтоб в мучениях я не смог дышать самостоятельно? - Сделаем два надреза по пять сантиметров от локтя до запястья на одной руке, и такие же на другой. Потом, порежем коленные связки,- не все?! Так, я там у тебя соль видел? - это месть. Точно, месть. Как, больно. - Кричи дядь,- он снова на меня смотрит. Эти глаза. Я впервые чувствую такой животный ужас. И сам не заметил, как начал кричать, от боли, от страха, от понимания своей участи. - Ну, пока. Эта ситуация..., чем-то знакомое напряжение. Я замедлил шаг, спускаясь по лестнице к выходу из подъезда своего дома. Некая мелкая деталь, отвернувшая чувства, обратившая внимание на такое трепетное воспоминание, но к сожалению, не оформленное в конкретную мысль. Вспышка боли - все, что я запомнил прежде, чем отключиться, приложившись головой о грязный плиточный пол этого убогого строения. - С добрым утром птичка. Прости, но ты проснулся слишком рано. - “Оп-па” - было подумал я, но произнес тоже

самое вслух. - Хм,- это все, что ты скажешь?! Упырь. - Дядь, а может, отпустите? - наивно конечно, но... - Не глупи. Тебя бы здесь не было,- шутить изволил? Ничтожество. Ну, хорошо. Твои ошибки были очевидны с самого начала. - Дядь, а может все-таки не надо? - блядь! Ты воткнул нож мне в голеностоп! Мразь, но ладно. Потешу пока тебя своим криком. Отвернулся? Ты, мелочь. - Терпи,- знаешь ли? Страх всегда больше реальной боли. И разорвать эти дрянные наручники - дело пары порывов. Разумное количество сил и ненависть. - А ты хорошо продумал финал? А, дядь? - готово. Он наконец повернулся ко мне лицом. Удар в солнечное сплетение вышел слабее. Наверное, далась в значение рана на ноге. Плохая стойка. Мразь, мне опять придется хромать! - Ты, что?! - что? Ты спросил?! Ах ты вошь. Я не желаю, чтобы ты дышал. Ты почти и не пытаешься сопротивляться, пока я сжимаю твое гнилое горло. - Кричи,- хм. Глаза твои жальче псиных. - Не можешь кричать? Жалость,- я отпустил, ты удивился и не сдвинулся с места. Как и ожидалось. Так, там веревка на столе лежала. - Руки завязываем здесь вот. На коленях уже сидишь. Молодец,- ноги на автомате связал, хм. - Привяжем руки к пяткам вот здесь,- и стул. Может только что и придумал, но

думаю получиться. - Постараемся поместить стул здесь,впихнуть его между уже привязанных рук к ногам..., хм. Спинку уместить к спине, разместить ножки над ногами, каждую пару по обе стороны от них. Так и получается, руки опоясывают сидушку. Как я и представлял. Н-да, не очень гибкий дядя. О, алюминиевый мусор. Воспользуемся. Закрепим один алюминиевый наручник выше кадыка, а другой ниже,- спустя годы в глаза любая мелочь бросается. Самому за себя гордо. - Сделаем два надреза по пять сантиметров от локтя до запястья на одной руке, и такие же на другой. Потом, порежем коленные связки,- пока говорил, резал. Дядя так ничего и не сказал? Гордый? Исправим. - Так, я там соль у тебя видел? - та-та-та... - Кричи дядь,- вновь смотрю на дядю. Видишь теперь, с кем связался? Да. Твои глаза - маска ужаса. Прекрасно. - Ну, пока, - так, где здесь выход?

Часть первая: «Что не знаю я, поведай» За дверью послышались тихие шаги, легкое поскрипывание паркета у двери в мой кабинет и последующий ему мягкий знак вежливости, прервал до селя витавшую атмосферу ожидания. Легкий стук, щелчок дверного замка, смело вошедшая девушка. Сколь ни был ее взгляд уверенным, голос не превысил фамильярного тона. Мы произнесли почти в унисон: - Можно войти,- прозвучавшие одновременно вопрос и утвердительный ответ, повлекли дружелюбную улыбку, что также наладила приветствие искренним приятием незначительного каламбура речи. Юная леди, на вид старше подростковых лет, не сковывая себя стеснением, смело приблизилась и заняла среднюю подушку дивана напротив меня. - Имени, вы властны не называть,- материнским тоном, продолжила я. Доверие является с отсутствием мысли о безопасности. Нет угрозы, нет и надобности раздумывать о способах защиты. Если хочу получать от нее честные признанья, должна выказать не только уважение к ее чувствам, но и дать знать, что скрывать что-либо не имеет смысла. - Как мне тогда обращаться? – отсутствие страха перед ответственным за ее судьбу лицом – то, что мне необходимо увидеть, дабы непредвзято решить ее будущее. Цель проста, надеюсь переигрывать она не станет. - Мне достаточно услышать то, что вы хотите мне

сказать,- я знаю о ней много из отчетов предыдущих психотерапевтов, но настоящую Лану, слово за словом узнаю здесь и сейчас. - Я уже не знаю что должна говорить. Что верно, а что нет, все равно решаете вы. Меня слишком часто направляли от специалиста к специалисту, чтобы разубедится в толковости всех посещений,- контакт установлен. При обычном сеансе, больной, который подвержен тщательному наблюдению и который понимает всю свою несамостоятельность в принятии решений – в итоге теряет стержень, отвечающий за принципы. - Ценю вашу честность. Вы же понимаете, что именно ваше отношение, без утаек, и есть по-настоящему проверяемым? – это твой последний визит к специалисту. А значит, подозреваешься в здоровом состоянии. Покажи мне себе. Выдай моральное истощение. - Да,- тихий, присмиревший голос. Плохо. - У вас влажные волосы. Дорога не близка,- ее черные слегка вьющиеся волосы заплетены в небрежную косу. На них просматриваются отчетливые следы влаги. Значит, добиралась она суда через непротоптанную лесную тропу, попросив водителя остановиться у рощи. Мой дом расположен не в самой удобной для визитов местности, а это мало у кого вызывает удовольствие. - Мне приходится по нраву последождевая погода. Лес высвобождает запах хвои. Непередаваемое наслаждение,темные глаза, побуждающие ощутить аромат кофейных зерен, устремились в сторону чуть правее от меня. Туда,

где находится открытое окно, с самым обворожительным видом на густые кроны елей. Прошлое сказывается особенным отношением к окружающей среде, не мудрено. Ее порывистое внимание к заднему фону затянулось более чем на минуту, позволенную вежливостью временем. И как ей только не было парко в этом сером мешковатом свитере? - Могу представить. Удачное совпадение,- можно считать, что здесь и сейчас она открылась мне. И стало тому побуждение позволить себе вольность - расслабится в моем присутствии, поддавшись собственным удовольствиям, прихоти, отвлекшись от сути нашей здесь встречи. Отвлечение собственными мыслями – то, что я могу отличить от наигранности предпочитаемого образа, то есть лицемерия. Надеюсь на кульминацию диалога. - Мною тяжело принялось событие шесть лет назад. Оно почти что определило мою жизнь,- выбор перейти сразу к делу - здрав, с точки зрения бывшего паникера. Естественное желание извинится за неуместное отвлечение, начав разговор о сути дела. Вовремя. - Это произошло из-за вас? – стандартный вопрос, но не изменились ли твои выводы? Диагноз данный тебе: «Паранойя совести». Справилась с ним, приняв вину или признала случайность? - И да, и нет. Но, лично я, склоняюсь ко второму,твои глаза наполнились чувствами. Значит, мне стоит сейчас ожидать предысторию. Но, если ты считаешь это необходимым…:- Тогда…, мне впервые разрешили выйти на улицу. Девять лет прошли. Новость воспринялась молча. Никто не знал, что сказать после того объявления,- да уж,

напугалась тогда половина нации. - Карантин закончился. Власти нас конечно, мало чем ограничивали. С родными мы разговаривали через защитное стекло благодаря микрофону. Друзей у меня было не много, но и плохих отношений тоже. Нас освободили, и через пару месяцев…,а еще через пару, тебя поймали и поставили диагноз. Но дело в том, что выпустили вас слишком быстро. - Для нормальной адаптации этого слишком мало. - Наверное. Но да, мне было мало. Все еще, я боюсь возвращаться в тесные помещения, где нахожусь одна, пусть даже они являются частью повседневного быта,постоянные тесты, угроза заражения воздушно-капельным путем…. Вам повезло, что среди выживших, вы оказались той, кто имела иммунитет, но также и носителем. - Сие, часть самостоятельной жизни. Много о чем вы могли представлять, будучи в изоляции, должно совпадать с действительностью, даже угроза нападения. Пускай, она неразумна с точки зрения адекватности, но не ограничение вас и остальных зараженных в данных и ситуации во внешне мире, говорит лишь о том, что всех желали держать в курсе, поддерживать живой ум и здравость мыслей. - Да. Мы не были ограничены в элементарной информации, но в плане действий…, - вам запрещали выходить на контакт с кем-либо из посторонних, кроме родных и только за стеклом. Понятно, что существовала вероятность выхода неблагоприятных данных или нежелательных подробностей о катастрофе в общедоступное СМИ. - Вы знаете почему.

- Да,- стали бы они скандировать о своей жизни в золотой клетке, вопрос стал бы очевиден: «Куда пропал ваш друг, бывший еще вчера в добром здравии?». Ее друзья умирали, не часто, но не бесследно. Еженедельные известия о кончине больного – куда страшнее, нежели одна единственная цифра усопших в конце трагедии, ведь ее затмевает новость о наконец найденной спасительной вакцине. - Именно это и привело к тому инциденту? – да, если бы люди с самого начла знали чуточку больше… - Скорее всего. Чистая случайность тому, что произошло на моих глазах, но она послужила поводом, дабы я опубликовала все, что знала о своих друзьях,возможно, я даже не выступаю против твоего решения. Опубликовать истории жизни всех, кто умер в том изоляторе – довольно благородно. Ты умолчала факт того, что все они были добровольцами проходившими эксперименты во имя лекарства. Выжившие товарищи в стороне не остались и в итоге…. Власти упекли тебя и многих других на «дополнительную реабилитацию». Да вот, правда в том, что ты единственная, кто искренне себя обвинял. - Ваши действия сыскали поддержки у многих бывших зараженных, но последствия обрели двойственный результат. - Отношение к нам с поддержкой правительства изменилось. Это главное. - Вам позволили взять новые имена. Но домой никто вернуться не сможет. Вы удовлетворены? Ведь сейчас, я

говорю с вами, о вас,- стоило вашим публикациям пойти в народ, общество также не осталось в стороне. Нашлись и те, кто непосредственно занялся вашим будущим. И теперь каждый должен проходить уйму специалистов, дабы возыметь шанс начать с чистого листа, оставив все прошлое позади и просто уехать. - Да. Пусть я и обмолвилась о привычке своего друга, никто не мог предполагать, что ее услышит именно тот человек, готовый убить,- боль слышится в твоих словах. Ты еще долго этого не забудешь, но сие нормально. - И то, что это произошло пару дней спустя на ваших глазах…,- о, ты так стремишься перебить меня. - Я приняла это. Сейчас результаты…. Мне много кто благодарен. - А вы сами? - Я думаю, что Норин, тоже был бы рад. Он желал исполнения мечт для всех нас, не только для себя одного. Мальчику было только семнадцать. Возраст не столь взрослый, но и не маленький для наивных пожеланий. Больше сказалась та доброта в среде, которой он рос,мальчик был не развит для коммуникации с внешним миром. Вся его вселенная смыкалась на тесном, светлом помещении. Он был слишком легкой мишенью. Но все же, они якобы всем дали шанс. - Что будете делать? Вам ведь так нравятся здешние места. Такие леса мало где остались,- я последний врач на твоем пути. И я приняла решение, стоило тебе заговорить

со мною. Единственное, что ты должна знать, так это реальную значимость сего визита. Я не просто последний проверяющий. Я решаю, приняла ли ты факт того, что до конца своей жизни останешься под наблюдением. - С новым именем, я смогу свободно отдыхать на парковой лавочке среди редких прохожих. Именно этого мне и не хватало все девять лет. - Уверенны, что однажды не захочется большего? - Большее для меня – только семья. Ради нее, я не стану рисковать. - Риск лишь на вашей совести. Вы свободны. - Спасибо.

Часть вторая: «Ирония побега» Каково должно быть наблюдать, как человек, знакомый лишь по совпавшему общему несчастью убивает себя? Мне он ничего не должен, мы никто друг для друга, только временные соратники, преследовавшие общую цель сбежать, защищавшие друг друга исходя лишь из корысти, полезности для самих себя. И все, пока не достигнем конца этого самого побега. Правдивы легенды или нам просто повезло. Здесь уютно. В кроне этого дерева действительно можно скрыться, переждать не долгий ливень или град. Путники небось не раз пользовались и благодарили сие чудо, выросшее на перекрестке торговых развилок. Но вот только за нами никто не гнался, не устраивал погони, преследований.

Нас держали в изолированном помещении под землей, без какого либо шанса узнать, даже приблизительное время суток. Значит, быть может только один подвох. Внешняя среда столь переменчива. Нам позволили уйти не просто так. Мы начинали бежать по песчаным дюнам. Несколько часов, дней…. На небе одновременно восходили луна с солнцем. Как понять, сколько мы преодолевали всю эту мерзость, если даже наш организм с нуждами подстраивались под погодные игры? Когда наш взор осчастливил вид сего древа, шел густой, порывистый дождь. Он был холоднее, нежели паркая температура воздуха. Потому все в округе застилал прозрачный туман, что с прытью зимнего пара стремился развеяться, поднимаясь ввысь. Тяжело дыша, мы добрались до ствола. Стоило начать взбираться на него, дотягиваясь к ближайшей ветке, я уже знал, как погода сменит себя в этот раз. Морозное дуновение коснулось моих ног прежде, чем я с помощью временного товарища укрылся в уюте окруживших нас густых, тяжелых ветвей. Они защищали от сильного ветра, от дождя, от снега, палящего солнца, но не могли защитить нас от холода. А мы, ничего не имеем, дабы сберечь себя от окоченения. Мой товарищ принял меры раньше. Я лишь беспомощно наблюдал. Пронзительная острота зимних касаний обратила капли пота на наших телах в лед. Постепенно, я переставал чувствовать панику, эмоции – на них более не было сил.

Мой товарищ отломал маленькую щепку, пропорциями с мизинец и разодрал ею себе запястье. Наверное, желал уснуть не от холода, безнравственно захватывающего все его тело, а от своего выбора собственной смерти. Но, не вышло. Ты был более изнурен, чем я. Потому только я и смогу увидеть, только я знаю, что тот холод, от которого ты так стремился спастись, тебя же и настиг… Кровь так и не покинула твоих вен. Она замерзла слишком быстро. Все, что смог сделать ты, это попытаться. Мой взгляд останется прикован к твоим стараниям, к твоей последней воле. Я уйду…, скоро, подожди еще мгновенье.

Часть третья: «Заключенье» Изолятор – спасение, тюрьма или и то и другое? Люди, содержащиеся в нем, насильственно и добровольно, неоспоримо раз за разом изменяли своей же точке зрения. Куда милостивее будет страх клаустрофобии, нежели извечная неуверенность во всего лишь обещанном шансе на свободу. Изолятор. Десятки коридорных переплетений, сотни незначимых для внимания комнат, открытых, запертых. Но единственная стоящая внимания, что предлагает сласть, это комната отдыха. Стоило в последний раз захлопнуться дверям лаборатории и так же распахнутся иным, впуская двоих молодых людей на нейтральную территорию безопасного чаепития, как смерть гнетущей паузы не заставила себя

ждать: - Как думаешь, что они там видели? – небрежно сняв длинный белый халат, мужчина раздражительным порывом бросил его на вешалку у входа. Не желая более прикасаться к нему, вспоминать о месте, где дресс-код обязывал придерживаться статуса одного из «спасителей», он обратился к своему коллеге, надеясь свернуть эту и последующие темы разговора на нет, какими бы вежливыми те небыли. - Мало ли. Ты видел, что они вытворяли на второй стадии. Не хочу представлять, какие конвульсивные галлюцинации они испытывали на четвертой,- не столь резко относясь к рабочей части гардероба, второй мужчина более расслаблено определил его на крючок. Он спокойно сел на диван, избегая пересекаться взглядом со своим коллегой, пусть и не стремился так скоро оборвать диалог. - Да, но…, такие результаты. Если использовать их в военных целях, такой каламбур будет наблюдаться,короткий смешок почти что покинул его уста, но был перебит тут же возникшими картинка представлений. Те нелицеприятные параллели ассоциаций никак не могли влекти смех у человека, знающего цену здравомыслию. - Экшен еще тот представится. Грег, что думаешь? Что сделал тот последний, кто скончался? – воспоминания прытко погасили сатиричные домыслы. Поддержание, наблюдение за переносимостью подопытного пика конечной стадии мутировавшего шизофренического вируса, отразилась лишь последственным страхом, сочувствием.

- Самый припадочный? Есть разница? Сам знаешь какой-то ментальный приказ. Других логичных теорий нет,- объяснениям слабо поддаются единственно известные формулировки, излишне грамотно упреждающие ответ специалистов: «Я не знаю в чем дело». Вирусноколлективные галлюцинации, переходящие за рамки даже самого исключительного гипнотического эффекта – наиболее простое объяснение. - Да, но какой приказ? Вот это, интересно,- что начиналось лишь с малого: головные боли, тяжелый сон… - заканчивалось разделенной агонией разума, предоставляющей каждому подверженному последней стадии хороводы кошмаров, отражение которых во всей красоте проявлялись в физическом плане. Оставалось догадываться, что же бедняжки там видели, какой сон переживали, кокой действительности сдавались. - Не очень,- желание не подстрекало даже любопытство, узнать о том. Опасен был воздух, близкий контакт с больными. Сложной задачей предстояло не упустить человечность, наблюдать без сочувствия, по сравнению с теми, кто в защитных костюмах ежедневно вводил препараты, контактировал с подопытными. - По твоему интересней наблюдать, как люди воду огнем воспринимают? – сотни экспериментов выходили порою за грань понимания морали. Ожоги ото льда, отравления от простой воды, отравление угарным газом от чистого воздуха. Достаточно было лишь людям воспринять, поверить, что пол под ногами скоро разрушится, как спустя мгновение человек падал с высоты своего роста, разбиваясь, будто оступившись с выступа восьмиэтажного здания.

- Возможно. Не каждого введешь в состояние гипноза при обычных обстоятельствах. А вот когда люди подвержены вирусу и вдаются в крайности…,- естественное поведение всегда страшнее навязанного, ведь не здравость его не имеет корней, лишено предвидений. - С таким успехом можно было рассчитывать, что болезнь сама собою исчезнет,- должна быть простою мысль, что стоит сказать кому-то из них: «Ты не болен», «У тебя иммунитет», «Вируса нет» - и проблема исчезнет, уничтожившись своими же последствиями. Да вот результат «веры», настигал зараженных только при смерти, когда те не воспринимали окружающий мир - реальным, а людей рядом – настоящими, не слышали, не видели более их. - Не думаю. До ручьки мы же их доводили. Без искусственного вмешательства отклонения до последней стадии так скоро не дойдут. Потому в конце этого карантина замешаны мы. Нас и благодарить,- информация, коей частично доводится доходить до общественности. - Я вот считаю выбор тех испытуемых благородным,мужчина опустил взгляд. Ему тяжело было признать всю ношу ответственности за умерших, жизнь чью, они умышленно сократили. - Вот, что тебя терзает. Эрик, у них не было выбора. Они умирали,- сие только факт. Холодный, расчетливый, неумолимый факт, предлагающий выбор самопожертвования. - Мне не легче принимать эту точку зрения. - Ну что я сделаю? А мне легче.

- Тебе их не жаль? - Я сделал все что мог, чтобы все пережитое ими не было напрасным. Мало? - Нет. - Все мы это сделали. Эта точка зрения тебя устраивает? - Да. Приказом был крик. Тот, кто не умирает в одиночестве - думает о том. Думает о друзьях, обычных людях. Тяжело не признать смерть, не имея причин, фактов, дабы оспорить ее. Непреодолимо-невежественной должна быть глупость, в безумном страхе угасающей надежды, приказать незаслуженному концу, который услышали все: «Просто исчезни!».

Мне нравится танцевать. Всю жизнь осмысленную я танцевала, и только в сии часы волшебства, чувствовала, как сама жизнь бурлит во мне, как весь мир сходится на моем танце. Но больше всего, я обожаю танцевать над пропастью. По краю крыши высочайших домов на фоне ночного, горящего искусственными огнями города. Только тогда я чувствую, как вся эта жизнь принадлежит только мне, и я наслаждаюсь сим искушающим ощущением всевластия. Подол моего белого платья разлетается, обрамляет мои ноги, не сковывая движений, он ловит каждое приветствие ветра, стремящегося ко мне на встречу с вальсирующей грацией. Мои ноги все играют на выступе крыши. Я изгаляюсь над риском, не позволяя себе совершить ошибки. Все, как мастерство пианиста: смело, верно, страстно играющего заветную арию, не открывая глаз – кончиками пальцев, чувствуя направление…, я: ступаю, прыгаю, лечу, не прекращая, не останавливая и на миг душевной пляски. Ведь только так я могу проявить свою стремящуюся, дышать натуру. На полную грудь, на все легкие, чтоб искры достигали подушечек пальцев, чтоб в глазах темнело от перевозбуждения, чтобы свет вырывался от сосредоточения души, чтоб губы искажала до безумия искренняя улыбка и все мышцы гудели, желая больше смелости. И только рассвет останавливает меня, только эти знойные лучи света, пробивающиеся сквозь мощные тени домов, загрязняя небо своими пестрыми цветами багряной палитры, ярко небесного спектра. Лишь ночью мне удается вкусить пьянящую жизнь, лишь

ночью танцуя, мне удается вспомнить, кому я посвятила свой танец и себя саму. Я мелочная, жалкая девушка, слишком рано отдавшая сердце человеку, бросившего меня наедине с неразделенной любовью, с огнем горящих воспоминаний того света, той страсти, испытываемыми только рядом с тобой…, однажды. Я танцевала для ТЕБЯ лишь раз. На этой крыше, в эту ночь. Морозный холод ветра пробирал до самых костей. Но, ни в едином движении не было дрожи. Может потому что, на кону стояла моя жизнь, может потому что ты смотрел. Я желала, дабы мгновение длилось вечно, дабы танец не прекращался и тепло, жар твоего внимания, восхищенных глаз, до смерти самого мира обнимал меня, согревал. Но, вот, раздражающие лучи рассвета явились изза моей спины. На моих глазах, они поколебли твой взгляд, ты зажмурился. Ты больше на меня не смотрел. Ты предложил уйти. И только тогда я поняла, что волшебство закончилось. Шло время. Я много раз для тебя танцевала и все чаще ты отвлекался. Моя кровь продолжала кипеть, я продолжала извлекать столько же удовольствия, власти над самой жизнью, но, лишь…, когда не открывала своих же глаз. Мои ноги помнили каждый выступ, тело подмечало силы и легкие дуновения ветра, выбирая с каким усердием испытывать собственные изгибы. Ты смотрел все меньше и не замечал того, а я не желала верить. Я возвращалась в тот вечер, когда ты…, был лишь моим. Когда в моей жизни появился смысл, и я отреклась его терять, всеми силами пытаясь удержать. Пока однажды, мои ноги не прекратят держать меня, пока я не сорвусь в пропасть, ведь только она меня остановит, только тогда я смогу забыть. Но пока я дышу, пока живешь ты, это не закончится. Я отдам всю себя, весь свой мир, ради вечной жизни мгновенья, к которому я

могу вернуться каждую ночь, когда я всей пылкостью кожи могу ощутить твое присутствие. Утро прерывает меня. С лица сходит улыбка. Мой силуэт перенимает более четкие очертания, нежели полностью скрытый образ, немыслимо яркими прожекторами, обрамляющими всю крышу. Исчезли восемь часов. Прыжок с бордюра на асфальтный настил отдался неудобством. Каждый совершаемый далее шаг, усиливает вспышки судорог. Вскоре, у меня уже не получается идти. Я падаю. Все тело обездвиживает несговорчивая боль. Но, мне все равно. Мой мир исчез. Ранее я самостоятельно приходила в сознание. Самостоятельно возвращалась к повседневности. Медленно, постепенно…, я вставала. Теперь, мне помогает он. Забирает меня, помогает скорее вернуть контроль над телом, позволяя тому испытать покой. Человек. Вторая сторона моей боли, ее олицетворение, ее отражение. Мужчина. Мы единственные друг у друга. Используем близость, условившись не называть имен. Тешится лишь мысленными именами своих любимых. - Сегодня сильнее, чем обычно. Я же говорил, можешь просто подождать меня, не пытаться идти. - Тебе и так приходится меня на руках носить пусть хоть расстояние будет меньше. - Не на много. *** Каждое утро, я забираю эту девушку с крыши сего четырнадцатиэтажного дома. Сломленную, неподвижную. Мне никогда не доводилось видеть ее счастливого лица,

его мне не нужно. Ее наслаждение – мой яд, как мое счастье для нее – погибель. Она никогда не видела моей улыбки. Мы равны. Ее состояние, делает из нее отличную натурщицу. Именно такую, в которой я нуждаюсь, как в самой жизни. Я обладал кистью все осознанные годы. Я писал картины, изощрялся над подвластным мне искусством, во все границы фантазии, воплощал в жизнь мысли, исследовал, рушил все доступные рамки. Чистое, незапятнанное полотно бросает мне вызов. Оно влечет, приковывает к себе взгляд. И я не вижу, не желаю видеть иного исхода. Я нуждаюсь в высвобождении всех мыслимых образов, заполняющих разум, обуздавших здравый смысл, которые велят мне не обращать взор на внешний мир, забыть обо всем, пока мгновение вечности не окончится последним взмахом кисти. Честным признанием. Ожившей картиной. Мой взгляд, ласкающе проходится по палитре любимых красок, пальцы трепетно приветствуют инструменты. Дыхание готово оборваться в ту же секунду, которую я посвящаю вниманию чистой, нетронутой ткани, туго натянутой на холст. И вот, я уже знаю, чем заполню его, как присвою себе мир, созданный на нем. Как упоение над чувством всевластия, опьянит, заставит дышать на полную грудь, как вынудит насладиться безграничием собственных сил. И я жажду этих чувств, страстно боготворю эту волю, ею я и живу. Но дышать свободно могу, лишь выводя ЕЕ очертания. Той, которой я посвятил все свои картины, все краски, всю жизнь…, однажды. Ту, для которой я поднял кисть, кому посвятил свою душу. Ее взгляд был прикован лишь ко мне. Она пришла

тогда только ко мне. И легла в самую желанную позу только для меня, излучая любовь той натурщицы, обещающей верность. Она была идеальна, я не мог вернуться к обыденной жизни, работе, не изобразив ее очертаний, не передав свою к ней привязанность, в точности воплотив всю ее непревзойденность на полотне. Шло время. Она была рядом, но присутствия со мною становилось все меньше. Все реже она приходила ради меня, все реже смотрела лишь на меня. Мыслями она была далеко. И постепенно ее приходы свелись к нулю. Я не смог этому воспрепятствовать. Единственное, что осталось в моих силах, это вспомнить ее идеальные черты, закрыть глаза, восстановить в разуме ее образ и отректись от всего мира, написать ту самую, свою лучшую работу. Как я желаю, дабы эти часы длились вечность, дабы это мгновение совершенства в исходе, не прекращалось и я уповался им все существующее время, отсеченное нашему миру. Но могу я это сделать, только когда мною ощущается неподвижное присутствие человека. Женщина. Ее безмятежное присутствие, готовое часами не издав ни звука, ни шороха, смотреть на меня, на то, что я делаю и возможно привносить ожидание своему взгляду. Я не могу упускать этого внимания, предназначенного только мне. Мне достаточно в полной мере осознавать, что там есть то самое необходимое. И образы моего единственного человека, моей единственной любви, являются передо мною, даруя смысл, даруя возможность снова и снова воплощать ту исключительную жизнь, которой я жажду обладать – мой идеал. И остановит меня, лишь одиночество. Только

ему подвластно своим липким холодом обуздать мою волю, запереть меня в этой тесной квартирке, в этой полу омраченной комнате, где однажды возлежала единственная мне желанная особа. В некий из дней, мы нашли еще одну иллюзию, еще один способ, дабы ощутить счастье. Чтобы удовлетворить, те порочные мечты, которым никогда не было суждено стать явью. Никто из нас не знал, каково это, испытывать близость желанного человека. Нам достаточно всего лишь не смотреть на лица друг друга. Эта женщина с трепетом принимала мою ласку, наивно о которой могла только пожелать от собственного мужчины, а я с похотью обнимал ее изгибы, претворяя в жизнь самые смелые фантазии со своим идеалом. - Удобно? - Не заботит. *** Он бережно обходится со мной, словно бесценным сокровищем. Любовь, кою мы иногда выражаем друг представляется удовольствием на грани пыток.

другу,

Часто, позволяя телу отдохнуть – позируя ему, я с ожиданием смотрю на его сосредоточенное лицо, выражающее всю обворожительную суровость анфаса и пытаюсь найти, придумать ответ. Как именно такие, как мы, могли встретиться? Настолько жалкие, сломленные, падшие… в эти часы, он олицетворяет всю мою боль, небось, те же черты, кои проскакивают, сопровождая мой танец. Ведь смотря на счастье, мы не можем забыть о горе.

Пафостно. О гордости я вспоминаю лишь общаясь с иными людьми. Но, порою, того малого чувства умиротворения достаточно. Чтобы унять ломку, нервную дрожь. Он жаждет коснуться. Я, жажду, дабы обняли меня. Эта тесная квартирка, где из их трех односпальных комнат, только одна располагает окном, выходящим на городской пейзаж – есть убежищем. Для меня, это место, где я могу скрыться, пережидая ненавистный мне рассвет. Не больше. Я не думаю о том «что» будет дальше, не думаю «как». Не хочу. Ибо не реже ежедневности, я нахожу одно и то же. Постоянство. Я так и останусь жить, привязанная танцем к той ночи, к той пропасти, ступить куда было бы слишком просто. Я хочу танцевать, пока мне позволяет собственное тело. - Я вызову такси. *** Меня ждет много работы: перенести все принадлежности в соседнюю комнату, специально выделенную под мастерскую; выполнить некоторое количество заказов; отдохнуть. После, дождаться вечера. Получить то, что сулит мне каждый день. Ожидание. Закат, ночь, спасительный рассвет. Бывало, я часами напролет ждал свой идеал, в то былое утраченное время.

Одни воспоминания помогают найти мне силы и стойкость, несокрушимую сонливой усталостью. Я стоял у единственного окна, смотрел на небо. Ждал, когда исчезнут последние звезды, сдаваясь яркости светлеющего фона, когда явит свой лик не слепящее глаз солнце. Моя любимая – ранняя пташка. В то утро, она пришла, стоило отступить ночи, а я, всегда был готов принять ее. Но теперь, я должен прерывать свои умиротворенные наблюдения. До того самого момента, чувства всплывают все те же: предвкушающее ожидание, улыбка. Опосля, я вспоминаю о новом долге – детали, составляющей мою бескомпромиссную нужду. Забирая с крыши ту обездвиженную женщину, я могу вновь и вновь возвращаться в собственный мир. Я так и останусь жить, привязанный кистью к тому рассвету, к тому ожиданию, прервать которое выше моих осознанных сил. Я хочу писать, пока мне позволяет собственный разум.

Тепло плавно перемещается с запада на восток. Рук касается холодное дуновение ветра. Воздух здесь сырее, настойчивее. Не спасает даже утепленный спортивный костюм. Опираясь руками о твердую, шероховатую поверхность, в ладони начинают нестерпимо больно впиваться маленькие острые камушки, из которых состоит все возвышение, на котором я сижу. Здесь во много тише, нежели посреди города. Шумы сливаются в один монотонный гул, порою срываясь продолжительными сигналами, хором серен. Позади, я иногда слышу трепетание, тяжелые удары крыльев. Они столь резки, что неволей я вздрагиваю, желая обернуться, встретить вниманием и проводить в небытие выси, стараясь вслушиваться в их постепенное отдаление. Мои ноги свободно парят, не касаясь земли. Чувство полета, свободы, охватывают разум, крича инстинкту отклониться в обратную сторону. Тверже прижимая ладони ради устойчивости собственного положения, я начинаю чувствовать, как тепло крови создает неприятное ощущение, помимо тех, что напоминают о еще незаживших царапинах. Накатывает впечатление, что руки скоро соскользнут. Я слышу, как тяжело работает позади техника. Может нас разделяет довольно дальнее расстояние, я все равно без проблем могу в точности расслышать натужные труды электрических щитков, поддерживающих множество

зданий. Щеки, время от времени касается что-то острое. Сухие, ломкие листья, летящие из-за спины, донимают умиротворение. Они не холодят кожу. Своей настойчивой структурой, доставляют ей неприятное жжение. Как жаль, что чутью более не доставляется возможность насладиться тем дивным, свежим ароматом молодой листвы, грубой коры деревьев, сырой землистой почвы. Еще несколько месяцев назад, тут витала полу лесная какофония запахов. Хвоя, нотки клена и, копоть, смрад женой резины – отчетливый след человеческого вмешательства. Сейчас же, нескончаемые вихри уносят с собою, разбавляют множество неуместных ароматов. В большей степени, на полную грудь, я вдыхаю лишь свежесть, принесенную с иных наивысших точек. Тепло уже совсем далеко ушло на восток. В подобную продолжительность времени своего досуга, я часто брожу по окрестностям своего города. Тут я родился, рос. Будучи незрячим, чувствуя, наблюдал за окружающим меня миром. Я знаю обо всей красоте места, где сейчас нахожусь. А вы, можете представить, где я?

Пролог Доброго времени суток. Не уверенна, в котором часу вам доставят это письмо. Ведь новости о задержке доставок уже достигли и моих краев. Благодарю за ответ. Я более чем дорожу вашим мнением. Упомянутое ранее известие о точном расположении мест, предлагающих столь богатый выбор стеклянных изделий - вдохновило. А ваше согласие с моими выводами насчет привкуса заморских продуктов довольно развеселило. Вы правы, множество из них схожи на соленость нелицеприятных моллюсков. Но мне по-прежнему хотелось бы испробовать парочку. Ранее я никогда не была у берега моря, потому не могу также отозваться о его особенностях. Впрочем, мне всегда нравилась небольшая речушка, протекавшая через мой городок. На ее месте сейчас высохшее русло, но я попрежнему помню тот восторг, когда впервые увидела то медленное течение, когда впервые моих ног, коснулась ледяная вода и, испугавшись, что та может меня заморозить, я с прытью присущей одному только струсившему ребенку, выскочила из нее и еще несколько дней боялась подойти слишком близко. Наверное, у меня никогда не получится с таким же восхищением взглянуть на океан, с каким вы смотрите на его рябую гладь, провожая очередное отплытие корабля.

Уже скоро мы встретим новое солнце. А пока я скажу то, что осталось единственной мыслью в моем разуме и чувством в сердце, ибо более там нет ничего для вас ценного… Я рада, что имею возможность в последний раз отписать вам весточку. Прекрасно понимаю вашу реакцию и сурово недоверчивое выражение лица, с которым вы сейчас все это читаете. Право, представляя одну лишь сию картину, я улыбаюсь. Прошу извинить мое пренебрежение. Скоро всем станет известно, почему я исчезла из поля зрения и мест, где меня возможно было бы найти. Но, я хочу, чтобы о сим, первым узнали вы. Письмо достанется вашему вниманию быстрее, нежели о случившемся узнают мои знакомые, но во много раньше, чем вы вознамеритесь предпринять что-либо действенное. Хм, странно. Я снова улыбаюсь, думая о том, как вы переживаете за меня. Нас не многое связывает. Но эти письма, ваша личность, стали для меня дороги. Необычно, что каждый из нас знает, как выглядит другой, каждому известно об адресе, и мы так ни разу и не встретились. До недавнего времени, мне удавалось проваливаться в сон лишь благодаря представлению, как бы мы впервые увидели вживую друг друга. Это была невероятная фантазия. Могу поспорить, что ваши чувства, кое-чем схожи с моими. Но я больше не мечтаю. Признание того, что более мне не удастся продолжить переписку, находиться рядом с вами, чувствовать ваше близкое присутствие в минуты прочтения

так ожидаемого ответа – не оставило ничего более, чем пустоту. Я жила пытаясь представлять, что на самом деле есть ради чего. И как ныне оказалось, я жила только ради ваших ответов. Причина, по которой я исчезну, лежит на моей вине. И только мне, остается терпеть и принимать горе. Мы оба ценили те мысли, которые вверяли друг другу в каждой строчке. Я не стану благодарить за явившийся свет в моей жизни или внимание с вашей стороны. Я извинюсь, что более не оправдаю вашего ожидания и мечт о возможных совместных диалогах, спорах и таком заветном общем смехе. Лишь поэтому я горюю, ведь и сама лишаюсь права душою видеть вас. Я непроходимая эгоистка. Вы заметили уже, что в выше значимом тексте, я употребила больше личных местоимений, нежели во всех предыдущих письмах. Все, чего я хочу…. Чтобы вы до самого конца остались моим единственным другом, которого я глубоко уважаю, которому доверяю. Я желаю, всем своим существом по праву признать, что у меня есть такой человек, которому я доверю последнюю себя. Ведь после, мне предстоит только отложить ручку, отправить письмо и принять свою будущую судьбу. В ней, уже ничего не останется от моих прежних прихотей. Сейчас я счастлива. Я без зазрений совести прощаюсь с вами и чувствую, что действительно без преувеличений

могу считать вас другом. Я благодарна вам за вашу улыбку. Простите, что прервала ваш досуг. Прощайте. Летта Эпилог Здравствуйте мой дорогой друг. Я благодарен вашей заботе. Вы не посчитали излишним вспомнить о моем предшествовавшем этому ответе. В вашем родном городе, правда, много интересных и памятных мест. Мне принесло неописуемое удовольствие посетить большинство из них. Сказать наверняка, я действительно польщен вашей уверенностью, что я просто приму ваше письмо. Содержащееся в нем обращение довольно отразилось на мне. Я учел ваши извинения, но не сочтите грубостью, я приму лишь половину из них. Пусть мое письмо и достигнет вашего дома несуразно поздно, я могу только мечтать, что оно достигнет именно вас. Ведь в итоге неизвестно, кто кого нашел первым. Вы и вправду исчезли, как ни прискорбно то признавать. В те минуты прочтения пришлого вами ответа, я как никогда ранее ощущал ваше присутствия рядом. Ваше лицо, вашу улыбку и то дружеское тепло, которому достаточно быть рядом, дабы исполнять долг настоящей дружбы. Да, я

действительно считаю вас близким для себя человеком. Вы единственная женщина, единственный человек, кому я позволил хранить свои секреты. Признаюсь. Я не менее эгоистичен. Я решил узнать, где вы росли, только признав факт, что более не увижу вас рядом. Что было довольно сложно. Ведь так внезапно вы исчезли, на прощание, письменно открыв ко мне отношение, кое всегда безмолвно витало между нами. Не стоило. Я уважаю вас с не меньшей искренностью, с любовью которой смотрю на единственное счастье в своей жизни, отражающиеся в той самой рябой глади моря. Ваш город красив. Леса не богаче тех, что в моих краях. А ваш дом не похож на остальные. Я не позволю себе выразить какое-либо мнение о результате роботы посыльного. Нет в этом той надобности, как и узнавать, что же случилось с вами на самом деле. Вы позволили себе почтить память о наших отношениях, надеясь на признание вашей жизни. Вы желали, чтобы кто-то признал существование вашей личности, когда не признавал никто. Но, «спасибо», скажу я. Благодарю за честь, наивысший и наилюбимейший подарок, коий могли оставить только вы. Доверие. Наши отношения, я почту лишь памятью. Рад сознавать случайность. Рад, что первое письмо достигло не того адреса и с того началось наше знакомство. Может я не пытался найти вас или узнать что-то. Только вот люди не умеют молчать, пусть даже незнакомец проходит мимо. За что иногда его ждет расплата. За не то место и не

то время. Впервые случай, сыграл со мною жестокую шутку. Возможно тогда, я видел вас в последний раз. Только не могу понять когда. Было то при прочтении вашего последнего письма, так привычно ощущалось тепло, или в иллюзии суеты на одной из улиц вашего города. Я не ведаю. Теперь моя очередь прощаться. Я не узнаю, что произошло с вами. Был то осознанный выбор или принуждение. Вы не узнаете, что приключилось сой мной. Ведь после, как перо очертит мое имя, я уйду. Я не смогу вернутся домой. Надеюсь только, причины равны весом с вашими. Никогда не желал чьего-либо превосходства. Вы мой единственный друг. Благодарю, что были рядом. Прощайте. Браян Послесловие Кто-то: «Звезды отсюда, определенно кажутся ярче. Небо не стоит на месте. Астрономическая карта все время сменяется. Ветру и пробирающему до костей сквозняку суда не добраться. Может летнее солнце и прогрело землю, но она начала остывать задолго до того, как я принялся за свою работу. Конечно, здесь в разы холоднее. С выстроенных

мною стен, так и сочится сырость. Под спиной чувствуется невзрачная, но ощутимая неровность почвы. Впрочем, лежа на пледе, это есть не столь досаждающим. Уложив руки под голову, мне начинает казаться, что я нахожусь на каком-то необитаемом острове посреди скал. Смотреть с этого места на прекрасные сияющие небеса – напоминает мне детство. Как малым сорванцом, я пробирался на чердак нашего дома, устраивался на полу, покрытого частично проединой жуками древесине и смотрел на звезды через небольшое не застекленное окно. Я уже так давно не был дома. Когда его забрали за долги, не было и шанса выкупить или вернуть родное. … Сейчас, для меня это единственная возможность вспомнить былые беззаботные дни. Главное не увлечься. Работу свою, я достаточно попытался выполнить во много раньше. Рик придет на свою смену еще через часа полтора. А пока, я имею возможность удариться в ностальгию на дне этой ямы. Хотя меня мало кто бы осудил. Конечно. За что вообще? Я ведь вполне законно ее копал. Работа все-таки. Похороны только завтра. Интересно, кто здесь будет лежать после меня?»

«Черная лента отделяет яркий белый мир от доброты, естественной красоты нетронутых просторечий» Лента. Я думала, что уже избавилась от черного цвета. Посредственный ленч в привычной просторной комнате. Бежевые стены, туманный свет, льющийся из не зашторенных окон с правой стороны. За проницаемыми молочными лучами, скрыта большая часть помещения. Не видно настенного зеркала и противоположного края стола, что тянется к стене напротив. Мелочи теряют свои очертания под небесной ясностью, кремовой белизной сахарной пудры. В точности я вижу перед собой лишь засервирированную часть стола для себя одной. Керамическая кружка, наполненная крепким кофе. До селя темная жидкость разбавлена сливками, от чего приобрела оттенок какао. Такое спокойствие. Несвойственная тишина, к которой я только начала привыкать. И вдруг – шум. Внезапный звон разбивающейся посуды слева от меня. Горничная споткнулась и опрокинула тележку? Но, не успела я среагировать, как мгновенье обратилось замешательством. Черная лента, скользнула прямо перед моими глазами. Видимо она была плохо закреплена и слетела с прически той служанки, грациозно упав на мою, еще пустую десертную тарелку. Как вдруг болью, отразились на сердце воспоминания. Всего два месяца назад. Похороны. Темные, мрачные тона, сгущающаяся ночь, вместо всеми обещанного

светлого, любящего будущего. Как, одна лишь черная ленточка, отделила мой добрый мир, где я забыла о прошлом, где все было, как и до встречи с ним…, и, выудила слезы раздирающих душу воспоминаний? Когда я еще так боялась вернуться к бывалой жизни? Нет, никогда. Я мечтала вырваться из этого круга обыденности. Прервать все слова, исчерпать причину желать мне будущее, навязывать чужую судьбу «как у всех остальных». Я начала ждать, дабы просто получить уже ее. Сорвать свою участь ребенка, который был рожден с написанной под чьими-то устами судьбой. Стоило только встретить того мужчину и заставить себя принять его. Все утверждали, что будет лучше выйти именно за него. Что брак удачен, долг будет выполнен перед обществом, уважение не потеряет своего веса в кругах знати. Как же быстро я смирилась. И, как естественно играла. Принимая этого человека, свою судьбу, я уже ничего не чувствовала. Только малый покой. Он умер. Почему он умер? Разве долг его не касался? Разве он мог мечтать о чем-то другом, что поступил столь опрометчиво? Разве он вообще позволял себе мечтать? Будь у него выбор, он остался бы или сбежал? Почему я чувствовала ненависть к нему на похоронах? Потому что не решилась признать зависть. Когда мне говорили о будущем, часто вспоминали о

неудачницах, вдовах. И не было разницы. Каждой участи они уделяли равное внимание, равную силу суждений. Они давили, они запирали меня. И, я вновь…, я ничего не получу, не избавлюсь, не взгляну на себя без стыда за безликость души. Слезы с такой прытью бегут по щекам. Я чувствую, что мое лицо не выражает эмоций, я ощущаю только холод соленых дорожек на нем. Вкус слез – единственное, что до сих пор доказывает – внутри меня еще тлеют останки ребенка, однажды осмелившегося верить в сказки. Но это все. Когда для меня мир, перестал существовать? Я не помню, когда это случилось. Два месяца прошло с похорон. Я плохо знала своего жениха. Успела ли я его полюбить? Одна, тоненькая черная ленточка. И столько мыслей, воспоминаний. Как произошло все это? Привычный ленч, родительский дом, одинокая комната. Обыденный день в недавнем прошлом. Только мне показалась знакомой и умиротворенной та атмосфера ожидания своей судьбы, когда не помнишь вчерашнего дня, когда завтра – начертанное кем-то, и вдруг…, осознание, что желанный шанс исчез, а я только успела поверить в него. Больно. Слез больше нет, а все так же трудно дышать. Что подумает служанка? Куда она убежала? Вокруг меня снова никого нет, но, то отнюдь не скверно. Что теперь делать? Снова ждать? Все не должно было так обернуться. Я не должна была пожалеть о сделанном единственном самостоятельном выборе в своей жизни. Мне

так мерзко признавать себя. Тогда, в нашу редкую встречу, надев на мой палец кольцо, ты сказал: «Я хочу сделать кое-что, чтобы потом не жалеть». Ты сделал то? Ты не жалеешь или твоя смерть и есть ее результатом? Как мне узнать? Мне остаться или уйти? Еще тогда в юности, узнав, услышав о своем будущем, у меня отняли мое тело и жизнь, не переча, я отдала душу, чтобы не чувствовать боль. И что же? Теперь у меня отняли конец этой самой судьбы. Послесловие Излишни слова, непочтенны молвы произносимых молитв. В моменты глубокой скорби, лишь только молчание впрок прозвучит. Не нужны покойному песни, не они провожают его в путь. Не родительский плач, не слезы знакомых, не вздохи друзей. Не нужны ему крики отчаянной боли и жалости стоны – те улетят в пустоту. Все, что быть могло важным, человек пережил и перед ликом бледной смерти почтил. Закружились вихрем воспоминанья, пытаясь найти едино, одно – важнее из всех. Оно жизнь возглавляло, влекло идти за собой. Минуя страхи, печали, оно к свету вело без оглядок назад. И вдруг отняли, забрали дыханье, предотвратили последний вздох. Вспомнил ли человек, что его по жизни влекло, прежде чем тьма застелила просторы, приняв в объятья в вечную ласку колыбели покоя? Никому не узнать, спросить нет у кого. Остается рыдать, орошать соленой водой земли под

ногами, где более не будет и шанса прорости зерну. Бывает и так, что безмолвно вокруг колыбели люди стоят. Они боли уняли, они вовсе не ощущали ее. Нет, не радость затмила их души и невежеству места в них нет. Там смиренье царит, что следует за безнадежием сложенных рук. В глазах их воды воспоминаний и не позволят они пролиться хоть одному, исчезая в платках, в хлестком порыве ветров. А там, средь изображающих скорбь, фигура мелькнула, немедля скрываясь в толпе. За нею никто не посмел ринуться следом. Она молча, безлико ушла, шаг тяжело совершая. Оставив по себе один только проблеск кольца. А слов и не надо.

Наверное, для каждого человека по назначению пользующегося пишущим средством, наивысшим приоритетом становится донесение мысли. С какой стороны ни посмотри, обману нет места в строчках, ведь и он сам является той истинной, кою человек желает передать. Люди не лжецы, они не умеют лгать. Мир очень тесен, мир невероятно огромен. Что есть вымыслом? Ее катализатор – точка зрения. В каждой истории выделана честность. Обыкновенная такая, единственная, перед коей человек держит ответ. Перед собственной душой. Правильно или нет, разумно или не очень. Почему их грань определяется опосля свершений? Все просто. Пройди парочку проблем, задумайся над ними, а потом задайся одним вопросом. Советчики, которые промолчали мудрые или подлые? Верный ответ – индивидуальный ответ. Так и не живем. Бытовая хохма. Как ни связанны меж собою начала повествований, их выводы, так и слова здесь не знают невероятно-сортных рамок.