Алена Закаблуковская. "В богородский сад"

Алена Рычкова-Закаблуковская

В богородский сад

Иркутск Издательская серия «Скрепка» 2015

УДК 821.161.1 ББК 84(2=411.2)6 Р 95 ISBN978-5-91344-915-3

А. Рычкова-Закаблуковская «В богородский сад» – Иркутск, издательская серия «Скрепка», проект «Поэты в городе», Иркутское региональное представительство СРП, 2015 г. Книга издана при поддержке Министерства культуры и архивов Иркутской области. Культурная инициатива «Поэты в городе» поддержана Союзом российских писателей и Министерством культуры РФ.

(с) А. Рычкова-Закаблуковская (с) К. Налётов (с) Иркутское региональное представительство СРП

Алёна РычковаЗакаблуковская родилась в 1973 году в селе Баклаши Иркутской области. Там прошло её детство. Все яркие и тёплые воспоминания связаны с этой порой. Окончила САПЭУ. Живёт в Иркутске.

От составителя Мы имеем дело с развитой поэтикой, которая никуда будто бы не уводит нас, а оставляет созерцать открытия, сделанные буквально на пороге дома. Но дарование автора таково, что естественные вещи, периоды и плоды жизни, смерть и рождение – особенно рождение – не гаснут в окружении обыденного. Напротив, их значение растёт, как только автор осмеливается назвать их. Своё место и своё время – вот география и эпоха. Смелость называть вещи своими именами, преломляя их в духе, обещает радость от вещей знакомых, детских, счастливых, от прозрачной памяти, текучестью своей похожей на воду. Обещает также волнение от вещей тревожащих и горьких. Всё это переживание человеческой дерзости, позволяющей нам, вслед за автором, сказать: «Дух оживёт…» Светлана Михеева

3

*** Спускаешься по скату древних глин, и мир тебя охватывает тварный. Скелетные останки древесин, как остовы почивших динозавров, по берегу белеют тут и там. В песке ступени выбиты прибоем. Здесь мысленно дрейфующим китам передаётся качество иное – делиться на корпускулы, затем перетекать по колбочкам, мензуркам различных тел. И в крохотных фигурках осуществлять иное бытие, не человечье: рысью – по земле, над гладью – чайкой, в море – голомянкой, томимой внутриклеточным свеченьем. И, вспомнив вдруг своё предназначенье, по отмели, по галечной серпянке – новорождённой девой Боттичелли... Ссуди мне белый камушек в ладонь (с рифлёной спинкой), духом населённый. Ведь это Ты китам моим учёным внушил идею: только кистью тронь по краешку – послушный и смышлёный дух оживёт...

4

Посторонний Потусторонний свет, и ты здесь посторонний. Размеренно пчела гудит в сливовой кроне, и слышны голоса под лёгкой кровлей вишни. Тебе сюда нельзя. Ты лишний. Ты лишний до тех пор, пока по белу свету несёт тебя, как сор, развеивает ветер. Пока не прорастёшь, пока не пустишь корни, ты словно не живёшь. Ты спорный. Строга моя земля. Строг камень у порога. Сюда чужим нельзя. Не трогай.

5

Наполовину Вот так по комнатам ходить, огня не возжигая. И плоть как будто не твоя, и жизнь чужая. За перекрестием окна жёлт одуванчик. Там, в белом мороке дождя, судьба маячит. Не однонога, не горба… – вполне невинна. И, как душа твоя, светла. Наполовину.

6

Семя Иваново Они в её стучатся дом и говорят: «Роди нас заново. Мы – семя скорбное Иваново, снесённое за окоём. Нам несть числа, бесславный ветер нас катит, катит по земле». Она зовёт их: «Дети, дети!..» Она их носит в подоле. Кладёт на лавки, словно овощи, лущит, лущит их без конца. И множатся ряды непомнящих и осыпаются с крыльца…

7

***

Пробита тропочка, пробита в пустом скоплении дорог. Лежит разбитое корыто. Помилуй бог! Помилуй бог… Помилуй тех, кто в землю ляжет. Помилуй тех, кто раньше лёг. Как этот мир многоэтажен, а ты не низок, не высок. И состояние полёта тебе неведомо уже. Всё за тебя решает кто-то на самом верхнем этаже. А ты тропой шуруешь узкой и говоришь: даст бог… бог весть… Упрямо веруя, по-русски: Он где-то есть.

8

Заговорное. Сестре Там, где выходят из грязи тёмные князи, на глубине колодца – папка за нас с тобой бьётся. Сумерки сажу творожат. Ох, помоги ему, Боже, там, где мне не достать… Грешные мы, но всё же похолодевшей кожей чувствуем благодать. Господи, дай ему вилы, Господи, дай ему заступ – тёмный колодец осилить, нас защищая... настом. Выстели путь-путину, чтобы ходил посуху – во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

9

Еxitus пока в твоей грудине впалой ещё колеблется душа сгущаются элементалы и прилепляются к сосцам и тянут тянут тянут душу и водят тело под уздцы плод был надкушен свет потушен роятся падшие отцы нет это мухи-повитухи снедают тающую плоть возможен ли среди разрухи намёк на то что есть господь не говори о том не надо как суесловен человек он сам творец земного ада лежи не отверзая век и говори помилуй боже и содрогнётся эта твердь когда на лапах осторожных под сердце протолкнётся смерть

10

Родовая палата Я не дерево, я кустик в три перста. Если Боженька допустит, три листа Выпущу… * «Шёл Господь пытать людей в любови» Пока ты был несовершен, несовершенный бог брал тихо на руки тебя и нёс через порог… «Он дал, как водится, и взял. По ком ты плачешь? Дитя твоё – гидроцефал» А это значит: не жить ему. «Нежить-нежить», – бубнит шаманка. Толпа вгрызается в гранит – готовят ямку. Слепцами страх руководит: не трожжжь руками… Потом всем скопищем они кидают камни. И вырастает саркофаг по-над ребёнком. Глава его едва-едва на шейке тонкой... и разум теплится едва, и немо слово. Но вопреки и сызнова, яйцеголово восходит солнце... Спорый труд и рук не тянет. Так в исступлении приткнут последний камень. Все разошлись до одного, закончив дело. Но не было средь них того по ком несмело, шатаясь в сумерках, как тать, скрипит лесина:

11

«опять… безумные опять распяли сына». * Горние просторы подпирает тын. Не бери измором бабу Божий Сын. В поле Акулина высевает сныть. Ей зачать бы сына, а потом родить. Только лихолетье всходы – вжик, да вжик. Безголосит петел, измельчал мужик. Баба губы морщит, в поле недород – Боженька не хочет… сына не даёт. * Ребёнок, проходя через врата, не думает, что будет жизнь не та. Врач, прорезая дырку в животе, Не думает, что ворота не те. Берёт в ладони крошечный комок и говорит: ну слава Те… помог. * Птицу сорока зим как мне узнать в лицо? Птица сорока зим носит чужих птенцов. Мимо гранитных скал, мимо сухих осин. Птица сорока зим, где мой пернатый сын? «В царстве безликих снов чахнет неспелый хлеб. Там, посреди лесов

12

в дом, что окошком слеп, бьюсь я крылом в ночи. Здесь кукушонку зреть – пёрышки у печи чистить, в окно смотреть. Помнить тебя едва…» Дом порождает дым, в меленке жернова воспроизводят хруст – песни сорока уст, птицы сорока зим. * Едва касаясь темени и животов раздутых, храни Господь беременных во всякую минуту. Чего им там отмерено от взмаха и до взмаха? Дитя глядит растерянно на мир из батискафа – снуют повсюду граждане, шуршат под облаками, не замечают, важные, того, кто вверх ногами плывёт в толпе изменчивой. И день исходит светом над маленькой застенчивой беременной планетой.

13

В богородский сад Если хочешь чувствовать – не спеши. Воду в ступе денно оставь толочь. И услышишь, как одуван души парашютик первый отпустит прочь. Замирая сердцем, гляди-гляди! Это первый вестник твой в богородский сад. И баюкай дырочку на груди. И второго путника выпускай.

14

***

Приходишь в мир орущим, голым, рыжим. Растёшь и множишь ворохи одежд – за слоем слой, как лист на кочерыжку капустный завивается... Замес готовят быстро... Зреет тесто, шинкуют ловко лопнувший кочан. Вот, в этом месте взять бы, да воскреснуть. Но в мизансцене (пауза, оркестр) вдруг возникает рыжий мальчуган и разгрызает кочерыжку с треском.

15

Бабье память времени экстракт разливают бабы в банки консервируя останки: скверик дворик палисад будет утро будет снедь солнце в небе круглой пряжкой… на ветру сквозить рубашкам рукавами нараспашку обнимая жизни твердь

16

Каин Авелю не сказать бы что невпопад каин авелю всё же брат на сынов глядит сам отец и какой из вас сын подлец и какой из вас сын дурак не могу рассудить никак кто из вас гонял на убой овец кто из вас живой кто из вас мертвец за кого молить и кого мне клясть бога душу мать лихоимку власть ведь какой на зуб не попробуй перст всё едино боль всё едино крест

17

Юдифь Ещё вчера я умерла… мне дали помнить день вчерашний: зрел колос, на ветру свистящий, ронял зерно. Перепела клевали плевел на меже, с надменным видом сытых куриц. А перекрёстный рокот улиц заглох внизу – на рубеже меж сном и явью. Издали был город, словно горстка пепла. Там, в терракотовой пыли, тонул мой дом. Немую реку пересекал смятенный люд, неся младенцев на закорках. И пахло в воздухе прогорклым, и скорбный труд довлел над всеми – тем рожать, другим убиться за идею. Подумалось: остолбенею и не познаю благодать, Коль оглянусь...

18

*** «Ангеле Божий, хранителю мой святый…» А в тёмных сенцах светлый дух – дед Зиновей вздохнёт столетне и двоеперстием осветит ребячье темя. Ловит слух тишайший дедовский полёт, и робко силится ручонка дверей скрыпучую клеёнку найти впотьмах, а дед сожмёт ладошку мягко: вот скоба! Под указующей ладонью скользнёт ладьёю по бездонью неслышно дверь. За ней изба исходит светом. Вязкий мрак ужом сползёт на дно ушата. Дед козырнёт молодцевато и вознесётся на чердак… И после, в суматохе дней усвоив твёрдо: всяк по вере… так не одни откроешь двери одной лишь верою своей.

19

Мертвая нерпа Куда тебя гонит субстанцией правящий бог под бубном шаманским, над твердью земною подвешенным? Белёсой волной колеблема, как поплавок, замытая нерпа бурун оседлала и спешилась меж двух валунов. Заломлены хвост и плавник, глазницы пустые, как кратеры спящие, чёрны. Сама она – сон. Но стоит забыться на миг, как ветер натянет у берега звонкую корду, волной верховою подхватит и, словно конька, погонит по кругу, сквозь камни и рваную пену... Так не было, нет и, значит, не будет конца вращению этой уму не подвластной вселенной.

20

*** Я оголила окна для зимы, пред новым годом сдёрнув занавески. Галдят сороки в близком перелеске, у стрекотух на это повод веский – коровья шкура встала на дыбы на кольях, вбитых в снеговую кашу. Я стёкла тру до скрипа, до тех пор покуда плод, катящий за бугор, не упадёт в подставленную чашу, сиренево окрасив дом и двор. Я оголила окна. Тихий свет и белый снег вошли в проёмы комнат, чтоб здесь остаться, чтоб позволить помнить: на этом стуле сиживал мой дед, подзор крахмальный бабушка вязала, а чемоданчик этот по вокзалам мотался с папой, а теперь стоит, поблёскивая лаком декупажным. Подумать страшно: кто-нибудь однажды всю жизнь мою вот так перекроит…

21

К вопросу о последней корове... Животина эта не брала из рук моих хлеба, не пила воду. По воле случая звали её Вербой. И была она последней коровьего роду на подворье. Не война, чай, мирное время – не хлебали пустую полову. Просто выпала такая ей доля быть той самой – последней… Житие просит жертвенной крови, совершает своё правосудие. Что ни день – умножаются люди. По селу собачьи свадьбы, кошачьи фуги. А невидимый глазу гребник над главами заносит грабли, составляя поимённый требник могикан последних – человеков и тварных. Но поросль пробивается несгибаемой щёткой-осокой. Что-то вызреет на поле высоком? Но о том ни сном, ни духом... Молча Бог глядит из окраинных окон, да корову мою чешет за ухом.

22

Когда когда в огне душа перегорит окажется что крошится гранит что в пламени её преображения произошло перемещенье плит и слово как стремительный болид летит не допуская отражения и падает в оплавленное дно не постигая как оно могло поверх других (иных) первооснов легко и между тем краеугольно обезоружить сказанное до… лишь допущу: в начале было больно * когда в грядущем не видать ни зги я затеваю в доме пироги а за окном небесным мукомолом убелены и други, и враги мерцающим снежком из-под дуги и медленно расходятся круги под пёрышком проявленного слова

23

Осенние эскизы Хрупких соцветий не увядание – остекленение, сад осиянный, гусь мой хрустальный, поступь осенняя. Горше нет скорби, чем скорбь по невинным. Ближе к полуночи выйдешь из дома – кажется – живы ещё георгины, но обречённым не дотянуть до рассветного солнца. В ночь тихой казни плачет, оставленный любящим отцем, горький отказник, брошенный в осень, в слякоть и сырость, на умирание. Что происходит, Господи, с миром?

– Непокаяние... * «Что в имени тебе моём?», что в имени… Мы все когда-нибудь умрём, Эмилия. Когда-нибудь, но не теперь. По времени – кому метель, кому капель по темени, кому летящая листва летальная и неказистые слова прощальные. А дальше снова канитель перерождения: куда мне, Господи, теперь… куда теперь меня… * Шёпот водный, гомон птичий, благодати под рукой.

24

Просится легко о личном: на поляне, на черничной, со святыми упокой… * Окно из баньки вытекает в сад, туда, где зреют зёрна облепихи. Какие б мир не сотрясали вихри, они висят. Во все глаза глядят… И ты стоишь пред ними, наг и тих. Или душа твоя стоит босая? Оконце в садик, шёпот облепих. Калитка рая.

25

О странностях любви Устаканенный этот быт бог придумал для тех, кто слаб. Одомашненный спит самшит, окультуренный дремлет граб. Оскоплённый скучает кот, сознавая – он тоже раб. Уходящим положен гроб, приходящим – скребок и скраб Для сдирания швов, корост. До корней, до первооснов. Зимородком здесь алконост, запираемый на засов. Спальня – это домашний дзот, к ней приписан твой личный враг. Он колени к груди прижмёт и уснёт посреди гранат, не взорвавшихся под пятой. Пот росинками на губе. Враг давно пренебрёг тщетой понимания, кем тебе он приходится. В чём же кайф отбывающих сроки вместе? Боже мой, это просто life – пестик, завязь, тычинка, пестик. Два звена круговой цепи, порождающие звено – не выкручивайся, скрепи. Мимоходом гляди в окно. Клетка, петелька с перехлёстом. В клетке пёрышко алконоста.

26

Реконструкция Всё просто – надо стену разломать! Пока она совсем не завалилась. На кой стена нам? Ну, скажи на милость, когда за ней такая благодать! Нет, прямо не смотри – там взгляду тесно: наш узкий дворик, старенький гараж. Но выше, выше! На небесной леске такой подвешен сказочный пейзаж. Представь на миг, стена исчезла на фиг! А мы с тобой на дне – две камбалы, и нам бесплатно подключили трафик, транслирующий звёздные миры.

27

Начало... Кажется порой, что в рыхлой кадке прозябаешь. Неподъёмен гнёт. Что в рассоле этом кисло-сладком и железо ржою изойдёт… Отпрыском горчайшего посева потянусь за вычерненный край. Вспомню приснопамятную Еву, но припомнить не сумею рай. Лишь дорогу, что возок качала, да в пыли бредущие стада... Боже, сотвори моё начало. Выплесни, как солод из ведра, на песок, на комья белой глины. Дай мне на обочине простой прорасти над плесенью и гнилью головою белою ковыльной, над дорогой этой кольцевой.

28

*** Я кутаю яблони, словно детей готовлю к прогулке неблизкой. По капельке свет отползает с ветвей вовнутрь оловянного диска, плывущего медленно в белой пыли привычной дорогой на запад. А саженцы малые, как журавли, пружиня мосластые лапы, того и гляди упорхнут к облакам, взмахнув на прощанье дерюгой. Но разве поднимется чья-то рука сдержать их стремление к югу? Случится такое, я в землю врасту и стану глядеть, обмирая, как кустик незрелый курлычет во льду, а сад, словно дикая стая, встаёт на крыло и зовёт за кордон. Вот корни, державшие мёртво, срываются с дёрна, не чуя урон и... в папиной куртке потёртой взлетает вожак у села на виду, скрывается прочь за оградой... Я кутаю яблони в нашем саду. Я, папочка, знаю – так надо.

29

*** Когда бог маленький, он носит валенки. Копает палочкой в сырой проталинке, а после топает (в руке коробочка) к сухой завалинке – кормить воробушков. Глядит внимательно, глазами Бога – кого по матери… кому немного отсыплет радости. А нам, скорбящим, всё это кажется ненастоящим. А бог не вредина (и в этом истина!), он недоеденных козявок выпустит, туда, где мокрая земля кукожится, – авось да выживут, авось размножатся…

30

***

На балконе дремлют кони, я их вижу. Крайний слева – это пони, справа – рыжий. Посредине белый-белый, рядом карий. Вот вы спите и поверите едва ли! После скажете своё мне – ты в уме ли? Где же кони?

– Кони утром улетели, – я отвечу, но упорствовать не стану... Просто кони улетают рано-рано.

31

Домотканое Как хорошо – я нынче не бегу из края в край. Ношу себя степенно через порог и снова к очагу. Как будто зреет семечко вселенной внутри меня, его я берегу – не расплещу, не разбужу до срока. Я предаюсь спасительным вещам – встречаю утром зарево с востока, кормлю огонь, уснувший по печам. И так легко и радостно плечам, что не лежит на них тоска-морока. Что ни случится – будет всё от Бога. Но бог покуда дремлет на шестке, уткнувшись носом в домотканый коврик. Снежок неспешно пеленает дворик. И ангел тихий бродит налегке.

32

*** Дом мой убежище чаек в ветреную погоду – словно стоит у края, словно глядит на воду. Хлопанье белых ставен – чаячьи крики, всхлипы. Солнечный круг оплавлен, гаснет, бросая блики в маленькие каюты. Утлое судно тонет в проблесках перламутра. Как бы мне так устроить, чтоб не пробило днище, чтоб не черпнул кормою. Старый корабль – городище, наше с тобой жилище. Шаткое, но земное.

33

*** Невыразительный рассвет, нехитрый кров, простая пища, непритязательный сосед, душа – пустое пепелище. Но где-то в тёмной глубине её, распадом не задетый, внутри (а может быть, вовне?) ребёнок маленький, раздетый с восторгом роется в пыли, кого-то ждёт, чего-то ищет и отпускает корабли сквозь дырочку в подвальном днище. Ему, по сути, дела нет до суеты – блаженны дети... Неизъяснимо чист и светел невыразительный рассвет.

34

Хоронили удода Ты помнишь, как мы хоронили удода. Стрекозы и мошки садились на воду, и падало солнце в утиную заводь, но нам не хотелось играться и плавать. В нарядной коробке, на кукольных тряпках, усопшая птица скукожила лапки, как два кулачка, и нахохлила грудку. Как будто удод задремал на минутку, пока мы копали могилу в суглинке, затем выстилали – травинка к травинке. Нелепый такой ритуал человечий сводил над землёй наши хрупкие плечи, и остро лопатки, как крылышки птичьи, светились сквозь платья. Меняя обличье, дрожали над заводью знойные тени, когда, отрясая суглинок с коленей, сухие былинки и прах с ягодиц, сквозь пух проступало на свет оперение. Мы были похожи на маленьких птиц, прошедших негласный обряд посвящения.

35

*** Для жертвенной крови сойдёт и малина. Не будет поминок, не будет помина. Не будет печали, и боли не будет. Лишь ягоды мякоть на треснувшем блюде. Пускай говорят, что плохая примета – ущербные чашки в утробе буфета годами хранить, любоваться и верить, что близкие люди присели за дверью, степенно ведут разговоры о жизни, не ведая скорби, не помня о тризне, свершившейся многие годы назад... Я знаю: весной приподнимется сад на цыпочки. Тонкие ветви протянет, всплеснёт ими, словно руками, и камень, который на сердце, рассыплется в крошку. Осталось немножко…

36

*** Вот дом. Вот сад. Дорога к дому. Туман смакует самосад, верста клянёт свою Коломну и выгибается назад. А нам с тобою нипочём её махнуть и переплюнуть. Твоё плечо, моё плечо и месяц в небе юный-юный. Мы утопили корабли в прибрежном шорохе осоки. Сидим на краешке земли и не загадываем сроки. Всё просто – Бог над головой в протоке паруса полощет. И, кажется, ему впервой покойно. Ведь никто не ропщет.

37

Камешек Я камешек-голыш на берегу речном, ушедший в зыбкий ил наполовину. Когда-нибудь и я врасту боками в дно, а ныне, как могу, выпячиваю спину. Я здесь лежу сто лет, вдыхая аромат на пряном чабреце настоянного сусла. Прут сорок сороков чрез бурный перекат, и кажется, река опять меняет русло. А берег каменист – тот брат тебе, тот сват. Тот вышоркан в песок о крепкий зад валунный. Теснят меня, теснят и мнится им, что лунный обкатанный голыш на скате звёздной крыши такой же, как они, лишь брошенный повыше…

38

*** «Земля была безвидна и пуста…» Но кто-то был до мига сотворенья: плевал мальчишка косточки с куста, вскипало пенкой бурое варенье; неведомое порождало гул; широкой алюминиевой ложкой отбрасывая к краю плодоножки, Верховный Некто на жаровню дул. Над варевом вздымался пар густой. Субстанцию торжественно мешая, он вынул нас и вытолкнул из рая в безвидный мир. Безвидный и пустой… И мы поплыли по чумной воде два маленьких чахоточных растенья, как водится – по кругу, по теченью, прилипшие до самоотреченья друг к другу, вопреки беде.

39

Содержание «Спускаешься по скату древних глин…» Посторонний Наполовину Семя Иваново «Пробита тропочка, пробита…» Заговорное. Сестре. Еxitus Родовая палата В богородский сад «Приходишь в мир орущим, голым, рыжим…» Бабье Каин Авелю Юдифь «А в тёмных сенцах светлый дух…» Мертвая нерпа «Я оголила окна для зимы…» К вопросу о последней корове Когда Осенние эскизы О странностях любви Реконструкция Начало «Я кутаю яблони, словно детей готовлю к прогулке неблизкой...» «Когда бог маленький…» «На балконе дремлют кони…» Домотканое «Дом мой убежище чаек в ветреную погоду…»

4 5 6 7 8 9 10 11 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 26 27 28 29 30 31 32 33

«Невыразительный рассвет…» Хоронили удода «Для жертвенной крови сойдёт и малина...» «Вот дом. Вот сад…» Камешек «Земля была безвидна и пуста…»

34 35 36 37 38 39

Алёна Рычкова-Закаблуковская. «В богородский сад» Составитель: С. Михеева Корректор: А. Морс Художник: К. Налётов

Издательская серия «Скрепка» проекта «Поэты в городе» Иркутского регионального представительства Союза российских писателей

Формат издания 60X90\16. Тираж 300 экз. Отпечатано в типографии «Репроцентр А1», Иркутск, ул. Александра Невского, 99/2, тел.: 8 (3952)540-940. www.printrepro.ru