Журнал "Третьяковская Галерея", # 4 2016 (53) by Uspenskaya Tatyana

612732

980305

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ №4 (53) 2016 / THE TRETYAKOV GALLERY MAGAZINE #4 (53) 2016

#4 (53) 2016

ПР О Е КТ ФО Н Д А Н А

«ГРАНИ»

П ЕРЕКР Е СТКАХ

SPE CIAL

К УЛЬТ У Р

P ROJ ECT

O F

T H E

“G R AN Y .ART-CRYS TA L-BR U T ” F O UNDATI O N “O N

THE O F

CR OS S ROAD S

CULTURE S ”

НАШ ПОСТОЯННЫЙ И НАДЕЖНЫЙ ПАРТНЕР АГЕНТСТВО ПЕРЕВОДОВ АПРИОРИ A P R I O R I T R A N S L AT I O N C O M PA N Y O U R C O M M I T T E D, C O M P E T E N T A N D R E L I A B L E PA RT N E R

04/2016/53

18 +

Третьяковская галерея / The Tretyakov Gallery Magazine

УЧРЕДИТЕЛИ Государственная Третьяковская галерея Фонд «Развитие народного творчества «ГРАНИ» Виталий Львович Мащицкий

На обложке / Cover: И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Вид на Лаго Маджоре и Изола-Белла в лунную ночь. 1849 Холст, масло. 57,2 × 80,7 Частное собрание, Москва Фрагмент IVAN AIVAZOVSKY View of Lake Maggiore and Isola Bella by Moonlight. 1849 Oil on canvas. 57.2 × 80.7 cm Private collection, Moscow Detail

РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ З.И. Трегулова – председатель Н.И. Войскунская Г.Б. Волчек Л.И. Иовлева Т.Л. Карпова В.Л. Мащицкий И.В. Мащицкая П.В. Мащицкий А.И. Рожин Т.Т. Салахов Е.Л. Селезнева В.З. Церетели К.Г. Шахназаров М.Э. Эльзессер Т.В. Юденкова

FOUNDERS The State Tretyakov Gallery Foundation “GRANY. ART-CRYSTALBRUT” Mr. Vitaly Machitski

ГЕНЕРАЛЬНЫЙ СПОНСОР В.Л. Мащицкий ИЗДАТЕЛЬ Фонд «ГРАНИ» Учредитель Фонда и Президент И.В. Мащицкая Директор Фонда Н.И. Войскунская ГЛ. РЕДАКТОР А.И. Рожин ГЛ. ХУДОЖНИК Д.Г. Мельник ОТВ. СЕКРЕТАРЬ Н.И. Войскунская РЕДАКТОРЫ А.А. Ильина, Т.А. Лыкова ВЕРСТКА Т.Э. Лапина КОРРЕКТОР М.И. Арамова РЕДАКТОР ПЕРЕВОДОВ Том Бирченоф ПЕРЕВОДЫ Софи Кук Наталия Гормли Полина Стафеева Анна Агапова РАЗРАБОТКА САЙТА Татьяна Успенская АДРЕС РЕДАКЦИИ Москва, 119002, Малый Власьевский пер., д. 12, стр. 1 Тел./факс: +7 (495) 626 4731 E-mail: art4cb@gmail.com www.tretyakovgallerymagazine.ru www.tretyakovgallerymagazine.com www.tg-m.ru

GENERAL SPONSOR Vitaly Machitski PUBLISHER Foundation «GRANY. ART-CRYSTAL-BRUT» Founder and President - Irina Machitski Director - Natella Voiskounski EDITOR-IN-CHIEF Alexander Rozhin CO-EDITOR Natella Voiskounski CHIEF DESIGNER Dmitry Melnik EDITORS Anna Ilina, Tatiana Lykova

Отпечатано в типографии ПК «Союзпечать» Тираж4500 экз. Зарегистрирован Федеральной службой по надзору в сфере связи и массовых коммуникаций. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС77-32787 от 11 августа 2008 г. © Журнал «Третьяковская галерея», 2016 © The Tretyakov Gallery Magazine, 2016 Printed by PK “Soyuzpechat”. 4500 copies ISSN 1729-7621

EDITORIAL BOARD Zelfira Tregulova – Chairman Marina Elzesser Lydia Iovleva Tatiana Karpova Irina Machitski Pavel Machitski Vitaly Machitski Alexander Rozhin Tair Salakhov Yekaterina Selezneva Karen Shakhnazarov Vasily Tsereteli Natella Voiskounski Galina Volchek Tatiana Yudenkova

LAYOUT Tatiana Lapina STYLE EDITOR Tom Birchenough TRANSLATION Sofi Cook Natalia Gormley Polina Stafeeva Anna Agapova WEBSITE DESIGNER Tatiana Uspenskaya ADDRESS: 12, building 1, Maly Vlasievsky lane, Мoscow, 119002 Tel./fax: +7 (495) 626 4731 E-mail: art4cb@gmail.com www.tretyakovgallerymagazine.ru www.tretyakovgallerymagazine.com www.tg-m.ru

cодержание / contents

Галина Чурак

Наталья Жиркевич Подлесских

Художник «эллинского духа»

В гостях у Айвазовского…

Galina Churak

Natalya ZhirkevichPodlesskikh

An Artist of “Hellenic” Spirit

At Ivan Aivazovsky’s...

80 Наталья Буянова

Иван Самарин

Великий маринист и царская семья

За пределами России

Natalya Buyanova

Ivan Samarine

The Great Seascape Artist and the Russian Imperial Family

Aivazovsky outside Russia

112 Тамара Носович

Михаил Каменский

Айвазовский в миниатюре. Чайный сервиз великого князя Константина Николаевича

Бренд «Айвазовский» в бушующем море элит Mikhail Kamensky

Tamara Nosovich

The Aivazovsky “Brand” in the Surging Sea of Russia’s Elite

Aivazovsky in Miniature. Grand Duke Konstantin Nikolayevich’s Tea Set

132 Роман Трошин

Шаэн Хачатрян

Cкрещение времен и судеб

Братья Айвазовские

Roman Troshin

Shahen Khachatrian

As Times and Lives Intertwine...

The Aivazovsky Brothers

148

Running Header

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Выставки

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

ХУДОЖНИК «ЭЛЛИНСКОГО ДУХА» Га л и н а Ч у р а к

Готовясь отметить 200-летие со дня рождения Ивана Константиновича Айвазовского (1817–1900), которое случится ровно через год – 29 июля 2017 года, Третьяковская галерея открыла выставку произведений этого замечательного мастера – художника на все времена. «Айвазовский, кто бы и что ни говорил, есть звезда первой величины, во всяком случае, и не только у нас, а в истории искусства вообще. Между 3–4 тысячами номеров, выпущенных Айвазовским в свет, есть вещи феноменальные и навсегда таковыми останутся»1, – утверждал один из самых серьезных и умных критиков, замечательный художник Иван Николаевич Крамской, чье понимание художественного процесса было безошибочным.

Айвазовский прожил большую и достойную жизнь простого человека, но главное – художника-творца. Ему было подарено судьбой более шестидесяти лет полноценной творческой жизни. Не каждому мастеру выпадает такая счастливая доля. Его жизнь полностью захватила весь XIX век. За эти десятилетия сменялись поколения, художественные предпочтения, мода, вкусы и направления в искусстве. Вслед за романтизмом, в коконе которого был взращен талант Айвазовского, пришло критическое осмысление жизни, социальный накал и страсть передвижничества, сменившиеся в конце столетия новыми символистскими течениями и устремлениями молодого поколения к новым берегам искусства. Айвазовский, как мощный корабль, спокойно совершал свой путь в бурном океане страстей, поисков, споров, всегда оставаясь самим собой. В этом современные ему критики и последующие поколения усматривали как уязвимость художника, так и его силу. Сам же художник в конце жизни, отвечая журналисту Н.Н. Кузьмину, составившему его биографию, на вопрос о критике в свой адрес говорил, что «все интриги против меня 30, 20 лет тому назад меня нисколько не обескуражили... Я всю жизнь тружусь и работаю, не позволяя себе отдыхать… и все стремясь к совершенствованию»2. Восторженное восприятие всего, что появлялось в мастерской молодого мариниста уже в начале его пути, в годы учебы в Академии художеств, затем времени пенсионерства в Италии (1840–1844), обласканность и поддержка художника не только русским царским двором, но и заинтересованность его

← И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Утро на море. 1849 ГМЗ «Павловск» Фрагмент ← IVAN AIVAZOVSKY Morning at Sea. 1849 Pavlovsk Museum-Reserve Detail

И.Н. Крамской. Письма: В 2 т. М., 1937. Т. 2. С. 373.

Кузьмин Н.Н. Воспоминания об Айвазовском. Киев; Симферополь, 2005. С. 113.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Вид на скалистый берег со стороны моря. 1845 Бумага, сепия, графитный карандаш. 19,5 × 30,4 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY View on a Rocky Coast from the Sea. 1845 Sepia, graphite pencil on paper. 19.5 × 30.4 cm Russian Museum

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Вид Константинополя из Скутари. 1845 Бумага, сепия, графитный карандаш, белила. 19,4 × 30,4 Из Альбома великого князя Константина Николаевича. 1820–1850-е РГАЛИ. Ф 1949. Оп. 2. Ед. хр. 3. Л. 4 IVAN AIVAZOVSKY View of Constantinople from Skoutari. 1845 Graphite pencil, sepia, white-wash on paper. 19.4 × 30.4 cm From the Album of Grand Duke Konstantin Nikolayevich. 1820s-1850s Russian State Archive of Literature and Art, Fund 1949, op. 2, unit 3. Sheet 4

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

завораживающими маринами европейских королевских семей и широкого круга любителей искусства в Неаполе, Риме, Мюнхене, Берлине, Париже делали имя русского художника известным и даже модным в Европе. «Гайвазовский3 человек с талантом. Воду никто так хорошо здесь не пишет. Гайвазовский работает скоро, но хорошо, он исключительно занимается морскими видами, и так как в этом роде нет здесь художников, то его заславили и захвалили»4, – писал родным из Рима А.А. Иванов. Страстное стремление многих иметь картину Айвазовского в своем доме возбуждало в художнике готовность откликаться на такие желания. Это совпадало с изначально присущей ему неутомимостью в работе, стремлением запечатлеть на холсте бесконечное разнообразие состояний моря, его освещения – утреннего, дневного, закатного или ночного. Каждая из марин выражала более всего его неизменную и, как определял позже Александр Бенуа, «сладострастную» любовь к морю. Рядом с томительной гладью штиля рождались полотна, где художник захватывает зрителя не тишиной созерцания, но мощным движением вод. Современникам Айвазовского не просто было ответить на вопрос, каким состояниям стихий на полотнах мариниста они отдают предпочтение. Статьи в русских газетах и журналах конца 1830‑х годов (их автором, как правило, был издатель «Художественной газеты» Нестор Кукольник) полны восторженных похвал первым самостоятельным шагам ученика Академии художеств Ивана Гайвазовского. Но в этих же статьях начинали звучать и первые предостережения в излишней эффектности, резкости красочных отношений. О том же напоминал своему молодому другу его покровитель и доброжелатель А.Р. Томилов, любитель искусства, меценат, друг Сильв.Ф. Щедрина, А.О. Орловского, О.А. Кипренского, тонко понимавший природу творчества. Приверженность Айвазовского романтизму предполагала свою стилистику, предпочтение определенным сюжетам и особую живописно-пластическую манеру изображения, сложившуюся у художника к началу 1840‑х годов. Стихия моря с непредсказуемостью его состояний, выходящих за пределы обыденного, отчаяние человека в неравном противостоянии бушующей бездне и одновременно мужество людей и вечная надежда – все это объединяет картины художника. Эстетика романтизма полностью оправдывала и принимала накал страстей и повышенную звучность цвета на полотнах мариниста. Кульминацией его романтических настроений стала знаменитая картина «Девятый вал» (1850, ГРМ), своеобразная срединная точка его творчества. И в последующие годы художник не отказывался от захватывающих воображение эмоций и форсированных колористических решений. По-разному воспринимались они художественным сообществом и критикой. Сравнивая скорость работы Айвазовского и количество выпускаемых им в свет картин с писательской «производительностью» Александра Дюма, Ф.М. Достоевский выделял среди других картину Айвазовского «Буря под Евпаторией» (1861, Государственный музей-заповедник Царское Село), отмечая, что «в его буре есть упоение, есть та вечная красота, которая

Художник изменил написание своей фамилии на Айвазовский в 1840 году.

Александр Андреевич Иванов: Его жизнь и переписка: 1806–1858. СПб., 1880. С. 143.

Достоевский Ф.М. Об искусстве. М., 1973. С. 140.

Выставки

поражает зрителя в живой, настоящей буре»5. В середине 1860‑х годов П.М. Третьяков, увлеченный живописью Айвазовского, обращался к художнику с просьбой: «…дайте мне только Вашу волшебную воду такою, которая вполне бы передавала Ваш бесподобный талант»6. Тем не менее собиратель очень осмотрительно относился к пополнению картинами Айвазовского своего собрания. Его останавливала причудливая исключительность полотен художника. Время формировало иные восприятия и понимание прекрасного. Оно было высказано Третьяковым в письме другому художнику, А.Г. Горавскому: «Мне не нужно ни богатой природы, ни великолепной композиции, ни эффектного освещения, никаких чудес – дайте мне хотя лужу грязную, да чтобы в ней правда была, поэзия, а поэзия во всем может быть, это дело художника»7. И.Н. Крамской, делясь впечатлениями о выставке Айвазовского 1875 года в Академии художеств, с некоторой иронией выражал свое недоумение: «…я, вероятно, не понимаю их [картин] достоинств… Айвазовский, вероятно, обладает секретом составления красок, и даже краски самые секретные; таких ясных и чистых тонов я не видал даже на полках москательных лавок»8. Но через несколько лет, когда Айвазовский выставил свое грандиозное полотно «Черное море» (1881, ГТГ), Крамской, в потрясении рассматривая это произведение, произнес библейские слова: «Дух Божий, носящийся над бездною….Это одна из самых грандиозных картин, какие я только знаю»9. В разбросе мнений и восприятий творчества Айвазовского от искренних восторгов зрителей и до отрицания всего, что выходило из его мастерской, негативное соединение его имени только с салонной живописью, которая на протяжении многих лет вызывала отторжение, как важные опорные точки выделяются суждения о художнике Н.Н. Ге, М.А. Врубеля и неоднозначное, но аналитически емкое – А.Н. Бенуа. Эмоциональное, страстное, окрашенное

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Утро на море. 1849 Холст, масло. 85 × 101,5 ГМЗ «Павловск» IVAN AIVAZOVSKY Morning at Sea. 1849 Oil on canvas. 85 × 101.5 cm Pavlovsk Museum-Reserve

ОР ГТГ. Ф. 1 (П.М. Третьяков). Ед. хр. 4751. Л. 98.

Письма художников П.М. Третьякову. 1856–1869. М., 1960. С. 303.

Иван Николаевич Крамской. Письма, статьи: В 2 т. Том 1. М., 1965. С. 318.

Иван Николаевич Крамской. Его жизнь, переписка и художественно-критические статьи. 1837–1887. СПб., 1888. С. 681–682.

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

трагизмом искусство Ге среди современного ему позитивизма развивало романтическую традицию начала XIX века. Именно она увлекала его в живописи Айвазовского, и это связывает импульсивное творчество Ге с одним из ярких русских романтиков XIX столетия. Кроме того, он усматривал в живописной стихии Айвазовского столь высоко ценимую им «живую форму», без которой он не мыслил проявления творческого духа. К.А. Коровин в своих воспоминаниях не один раз воспроизводит мнение Врубеля: «Айвазовский – замечательный художник... Я видел выставку Айвазовского – отличный художник». И здесь же Коровин приводит слова Врубеля: «Написать натуру нельзя и не нужно, должно поймать ее красоту»10. Они оказываются созвучными убеждению Айвазовского: «Живописец, только копирующий природу, становится ее рабом, связанным по рукам и ногам»11. И.Е. Репин причислял Айвазовского к художникам «эллинского духа», «эллинского миросозерцания»12. Изысканный художник начала ХХ века, умный и острый критик А.Н. Бенуа, к оценкам которого прислушивается уже не одно поколение специалистов, в Айвазовском наряду «с негоциантскими... инстинктами» видел «истинно художественный темперамент, и только чрезвычайно жаль, – продолжал он, – что русское общество и русская художественная критика не сумели поддержать этот темперамент, но дали, наоборот, волю развернуться недостойным инстинктам этого художника»13. Однако Бенуа отмечает важнейшее качество искусства Айвазовского, воспринятое им от великих европейских мастеров У. Тернера, Д. Мартина, Ж. Гюдена, – интерес и возможность изображения эпической жизни стихий: воды, неба, космоса. «Никто из художников в России не находился на такой высоте, чтоб заинтересоваться трагедией мироздания, мощью и красотой стихийных явлений»14. Так что же мы, люди другой эпохи, такой отдаленной от ушедших столетий, ждем от Айвазовского сегодня? Что хотим и что можем увидеть в нем? Навсегда останется живой и манящей пленительная красота его марин – тихие восходы, жаркая томительность раскаленного солнцем дня, таинственная недоговоренность лунных ночей с завораживающей красотой знаменитых лунных дорожек на воде. Маэстрия его живописи равно увлекает и простодушного зрителя, и искушенного специалиста. Не одно поколение исследователей всматривается, «препарирует» глазом и использует самые современные инструментальные методы, чтобы проникнуть в «тайну» работы живописца, понять особенность его красочных соединений, создающих прозрачность волны,

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Вид на Москву с Воробьевых гор. 1848 Холст, масло. 40 × 51 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY View of Moscow from the Sparrow Hills. 1848 Oil on canvas. 40 × 51 cm Russian Museum

10.

Константин Коровин вспоминает... М., 1971. С. 136, 181.

11.

Русская старина. 1878. Т. 22. Июль. С. 425.

12.

И.Е. Репин. Далекое близкое. М., 1960. С. 409.

13.

Бенуа А. История русской живописи в XIX веке. М., 1995. С. 305.

14.

Там же. С. 306.

Выставки

глубину морской бездны. Его полотна заключают в себе прекрасный идеал, несут положительную энергию, в них всегда есть всепобеждающая надежда, чего так недостает человеку в жестком современном мире. Но непреходящая внешняя привлекательность картин мариниста – это лишь одна из многих граней, составляющих творческую индивидуальность Айвазовского-живописца. Персональная выставка большого мастера собирает произведения из многих коллекций, где картины живут своей жизнью. Соединяясь волей устроителей в ином пространстве, они начинают по-новому взаимодействовать друг с другом, вести новые, часто неожиданные диалоги между собой и со зрителем. Построенная не по хронологии, а по тематическим разделам, экспозиция акцентирует внимание на наиболее значимых произведениях и позволяет увидеть Айвазовского не только как автора «дивной прелести штиля – гладкой зеркальной сонной стихии»15, но и как мастера больших значительных тем. «Морские симфонии Айвазовского», раздел, открывающий выставку, вбирает в себя пейзажи, представляющие море от рассвета до заката и от штиля к урагану, то есть все состояния водных стихий, своеобразную морскую антологию. Наряду с полотнами открытой и звучной романтики художник создает картины, где словно забыты увлечения юности и на смену внешней эффектности приходит ясная правда в воссоздании жизни моря на холсте. В одном из наиболее значимых своих созданий – картине «Черное море» (1881, ГТГ) – Айвазовский приближается к постижению вечного бытия природы. Величественно дышащий океан воспринимается как метафора человеческой жизни и судьбы. В зрелые годы художник стремится к глубинно-чувственному, обобщенному воплощению на холсте своего представления о природе. Оно сменило прежний, материально-земной опыт познания и отражения мира. К подобным произведениям относятся и исполненная в 1889 году картина «Волна» (ГРМ), и написанное в 1898-м, за два года до смерти, грандиозное полотно «Среди волн» (ФКГА16). Эти масштабные холсты не только по размеру, но и по серьезности трактовки темы сближают пейзажную картину с исторической живописью. Примечательно, что серьезность темы блистательно соединяется с неслабеющим мастерством восьмидесятилетнего живописца. Из хаоса мазков рождаются движение волны, ажурная пена, прозрачность морской глубины. Даже формальные признаки в построении марин – всегда отмечаемая Айвазовским

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Бриг «Меркурий» после победы над двумя турецкими судами встречается с русской эскадрой. 1848 Холст, масло. 123,5 × 190 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY Meeting of the Brig Mercury with the Russian Squadron after the Defeat of Two Turkish Battleships. 1848 Oil on canvas. 123.5 × 190 cm Russian Museum

15.

Там же. С. 305.

16.

ФКГА – Феодосийская картинная галерея имени И.К. Айвазовского.

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Буря на море ночью. 1861 Холст, масло. 89 × 106 ГМЗ «Павловск» IVAN AIVAZOVSKY Storm at Sea on a Moonlit Night. 1861 Oil on canvas. 89 × 106 cm Pavlovsk Museum-Reserve

линия горизонта – заключают в себе глубокий содержательный смысл: вечно манящая человека даль, с детства знакомое желание дойти до далекой, ускользающей черты, узнать, что там, за ней. Вместе с художником мы стремимся достичь этой пленительной мечты: Там, за далью непогоды, Есть блаженная страна: Не темнеют неба своды, Не проходит тишина. Но туда выносят воды Только сильного душой!.. Н.М. Языков. «Пловец». 1829

17.

Ныне картина находится в Музее армянской конгрегации мхитаристов, Венеция, остров Св. Лазаря.

Поэтическая образность стиха часто оказывается созвучна поэтике живописных образов Айвазовского. По содержательности к этому разделу примыкают картины, погружающие зрителя в тайны творения мира («Плененный тайной мироздания»). Впервые художник обратился к столь необычному для него сюжету в 1841 году в Италии, будучи пенсионером Академии художеств. Написанную тогда картину «Хаос. Сотворение мира» он подарил папе римскому Григорию XVI17. Айвазовского влекла эта тема, и он несколько раз возвращался к ней. В 1864-м в состоянии вдохновения, не отходя от холста в течение девяти часов, он создал новый вариант картины «Сотворение мира» (ГРМ) и продолжал обращаться к этому евангельскому сюжету еще несколько раз, вплоть до 1894 года. Худож-

Выставки

ника захватывали грандиозность волновавшей его тайны возникновения Вселенной и восторг от великолепия космоса. Вселенская катастрофа в небе и на Земле предстает в огромном полотне «Всемирный потоп» (1864, ГРМ). Безбоязненная смелость работы с большими холстами, сочетание профессионального мастерства, страсть к импровизации и богатое воображение способствовали успешному воплощению замысла. Композицией, обилием фигур, сложностью ракурсов картина Айвазовского вызывает в памяти аналогичный сюжет Гюстава Доре из иллюстраций к Библии, над которыми французский мастер работал в те же 1860-е годы. Соединяются с этой грандиозной космической темой картины на евангельские сюжеты, писавшиеся художником для армянских храмов Феодосии. Наиболее частый среди них – «Хождение по водам». Сюжет привлекал возможностью воплотить в фигуре Христа концентрирующуюся в Нем силу света, выразить евангельское понимание, что Христос есть Свет от Света. Кроме того, происходившее на Галилейском море событие художник использовал как повод изобразить свою любимую стихию – море. Такие полотна дают иную меру восприятия искусства мастера, понимание того, что в нем равно жило восхищение пленительной земной красотой и настойчивое желание приблизиться к тайнам миротворения. Айвазовского смело можно назвать «человеком мира». Несмотря на то, что главным местом его жизни и творчества всегда оставалась Феодосия, он был неутомимым путешественником. Начиная с ранних итальянских лет, его поездки были связаны с жаждой познания. «Я, как пчела, сосу мед из цветника, чтобы принести благодарную дань царю и матушке России!»18 Прежде всего художника влекли «приморские места и произведения известных художников по части морской живописи»19. По Рейну через Швейцарию он едет в Голландию,

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Сотворение мира. 1864 Холст, масло. 195 × 236 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY The Creation of the World. 1864 Oil on canvas. 195 × 236 cm Russian Museum

18.

Русская старина. 1878. Т. 22. Июль. С. 426.

19.

Айвазовский. Документы и материалы. Ереван, 1967. С. 60.

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

20.

Айвазовский. Документы и материалы. Ереван, 1967. С. 65.

21.

Русская старина. 1878. Т. 22. Июль. С. 426.

«где мне было очень интересно по моей части, затем в Лондон, где видел все замечательное». С удовлетворением и гордостью он писал из Парижа в 1842 году, что «здесь хорошо приняли меня лучшие художники Гюден и прочие»20. Активность жизни Айвазовского была удивительна. Несколько раз в течение года он мог из Феодосии отправиться в Петербург, Москву, Одессу, Харьков, Киев. Столь же активны его поездки по Европе. Более ста городов можно отметить на карте, где побывал художник, где открывал свои выставки. «Между Феодосией и Петербургом» и «Весь мир ему был мал» – разделы, представляющие не просто географию поездок Айвазовского, а широту впечатлений, которые легли в основу его полотен. Свобода фантазии, идеальная зрительная и эмоциональная память художника позволяли ему соединять разные впечатления на одном холсте. Он говорил: «В Крыму я пишу виды Балтийского прибрежья, летом – пейзажи зимние, в пасмурные дни – ясное безоблачное небо с восходом солнца. Пораженный стихией, я сохраняю память об этом многие годы... Бурю, виденную мною в Италии, я переношу на какую либо местность Крыма или Кавказа; лучом луны, отражавшимся на Босфоре, я освещаю твердыни Севастополя»21. При этом художник тщательно точен при изображении конкретных местностей, поэтому они всегда узнаваемы в его картинах. Важнейшей частью судьбы Айвазовского и его творческих занятий на протяжении всей жизни оставался интерес к истории русского морского флота. С момента причисления его в качестве художника к Главному Морскому штабу Российской Империи в 1844 году он не только выполнял официальные заказы ведомства, писал картины по императорским заказам, увековечивавшие подвиги и историю русского флота, но и по движению собственной души обращался к героическим, да и к трагическим страницам морской истории России. Во время Крымской войны (1853–1856) художник ездил в осажденный Севастополь, устраивал для защитников города выставку и уже на склоне лет написал картину-воспоминание «Малахов курган» (1893, ФКГА), сделав на обороте надпись: «Место, где смертельно былъ раненъ Корниловъ». Воссоздание на полотнах стихии сражения, где воедино связываются день и ночь и где словно горят и небо, и море, вызывало в самом художнике высокий накал эмоций. В таких батальных сценах официальный заказ соединялся с художественной задачей мастера. Он изображал события, выходящие за пределы обыденного, так же, как он писал состояние природы во время бурь и штормов. Такие полотна становились высшим проявлением романтического восприятия мира и природы, отчаянной храбрости и самоотверженности матросов. Айвазовский любил и знал парусные суда. Ему нравились их стать, надуваемые ветром паруса, ему нравились красивые и гордые очертания больших боевых кораблей и легких парусников, которые вдали, у горизонта, уподоблялись летящим птицам. Он с любовью собирал предметы корабельного обихода и макеты парусных кораблей в своем доме в Феодосии. Эта коллекция не сохранилась, но на выставке представлены подзорные трубы, принадлежавшие адмиралу М.П. Лазареву, компас, большой глобус звездного неба и макеты знаменитых парусников, среди них «Двенадцать Апостолов». Этот корабль, спу-

Выставки

щенный на воду со стапелей Николаевских верфей за несколько лет до Крымской войны, разделил трагическую судьбу русского парусного флота. Он был затоплен в Севастопольской бухте 26 сентября 1855 года. Все творчество Айвазовского пронизано поэзией и очень музыкально. Каждое из состояний морских стихий его полотен может рождать или ассоциироваться с поэтическими строками или музыкальными образами. Начало художественного пути девятнадцатилетнего выпускника Академии художеств было осенено встречей с А.С. Пушкиным. Айвазовский не просто помнил каждое мгновение разговора с поэтом, но стремился многое в своем творчестве проверять возможной реакцией великого поэта, соразмеряя создаваемые образы с высокой пушкинской поэзией. Быть может, наиболее сближаются с поэтическими и музыкальными строками картины с изображением лунных ночей. Группа таких произведений – ноктюрнов – составляет отдельный раздел выставки. Ночные марины Айвазовского исполнены поэтическим томлением. Ночной хозяйкой луна властвует на небесах, в ее свете море и люди начинают жить

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Берег моря. Штиль. 1843 Холст, масло. 114 × 187 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY Seashore. Calm. 1843 Oil on canvas. 114 × 187 cm Russian Museum

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ → Волна. 1889 Холст, масло. 304 × 505 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY → The Wave. 1889 Oil on canvas. 304 × 505 cm Russian Museum

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Выставки

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Корабль «Двенадцать Апостолов». 1897 Холст, масло. 105 × 139,5 ФКГА IVAN AIVAZOVSKY The Twelve Apostles. 1897 Oil on canvas. 105 × 139.5 cm Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

иной жизнью. Именно в ночных пейзажах с особой живописной маэстрией написаны лунные дорожки на недвижной поверхности моря. Сколько бы имитаторы ни пытались повторить этот прием Айвазовского, он удавался только ему. Ноктюрны художника оставляют чувство покоя, гармонии, полного единения с миром природы. Его живописные образы рождают музыкальные ассоциации, и более всего с ноктюрнами Ф. Шопена, поэтичнейшего из композиторов-романтиков и одного из самых виртуозных мастеров музыкальной импровизации. Айвазовский быстротой, легкостью и артистизмом исполнения ночных пейзажей, восходов или закатов сближался с поэтическими или музыкальными impromtu, вошедшими в моду европейских литературных и музыкальных салонов в начале XIX века. Известен был своими экспромтами А. Мицкевич, Айвазовский слышал легкие музыкальные фантазии М.И. Глинки, в Италии он еще застал знаменитых неаполитанских импровизаторов. Они славились легкостью стихосложения и мелодии на любую заданную тему. В возникновении мелодии или стиха непосредственно перед слушателями привлекала видимая легкость рождения законченного произведения, когда артист в собранности напряжения «чувствовал приближение Бога». Не раз Айвазовский перед восхищенными поклонниками или учениками выступал своеобразным «мастером живописного экспромта», создавая картину в течение полутора-двух часов. Подобные сеансы не всегда вызывали одобрение окружающих, но в таком открытом импровизационном подходе к творчеству выражались абсолютная уверенность художника в своем профессиональном деле и безмерная любовь к нему. Впервые в составе выставки полно и разносторонне представляется графическое наследие Айвазовского. Обилие живописных произведений и слава непревзойденного мариниста отвлекли внимание исследователей от не менее важной части его художественных интересов – рисунков, сепий, акварелей. Между тем в небольших графических листах Айвазовский проявил свои возможности с не меньшей художественной убедительностью, нежели в грандиозных живописных полотнах. В его графических изображениях покоряют точность рисунка, изысканность линии, в сепиях и акварелях – спокой-

Выставки

Модель корабля 120-пушечного ранга «Двенадцать Апостолов», построенного в 1841 году. 1958 Каплановский А. З. – судомоделист, капитан 1 ранга. Дерево, медь, ткань, хлопок. Ручная работа. 90 × 120 × 30, масштаб 1:96. A model of the 120-gun ship The Twelve Apostles built in 1841. 1958 Anatoly Kaplanovsky – model-maker, captain. Wood, copper, fabric, cotton. Handmade. 90 × 120 × 30 cm, scale 1:96.

ное благородство тона. Он умел быть очень разным в зависимости от задач, что решались на пространстве листа. Среди представленных графических работ есть серия рисунков, исполненных в 1845–1846 годах в Николаеве и Севастополе. Их отличает, как мы сказали бы сегодня, минимализм приемов. Тонкая, почти нитяная линия передает создание парусного флота, строящиеся в Николаеве верфи, поднимающиеся над кораблями дымы во время учебных стрельб. И совершенно другим предстает Айвазовский в рисунках того же времени, но исполненных в Константинополе. Его карандаш с идеальной точностью зарисовывает выразительную панораму города со всеми важнейшими его приметами: стройными минаретами, знаменитой Галатской башней, теснящимися по крутизне улочками. И вновь иные возможности открываются в серии рисунков и акварелей времени поездки Айвазовского к берегам Турции, Малой Азии, островам Греческого архипелага в свите великого князя Константина Николаевича в 1845 году. Некоторые из акварелей по легкости и смелости руки можно поставить рядом с блистательными зарисовками К.П. Брюллова, кумира Айвазовского. Серия рисунков и акварелей из морского вояжа 1845 года входит в альбом великого князя Константина Николаевича, впервые представляемый зрителям на выставке22.

Компас путевой, магнитный, 8-дюймовый, «сухого» типа, с курсографом, в металлическом корпусе. В футляре 1850 Фирма «D. Napier & Son. London». Металл, дерево, стекло, бумага. Заводское производство. 34,5 × 28 × 28 – с футляром Центральный военно-морской музей, Санкт-Петербург Magnetic eight-inch compass, "dry" type, with course recorder in metal case. With case 1850 D. Napier & Son. London. Metal, wood, glass, paper. Factory-manufactured. 34.5 × 28 × 28 cm – with case. Central Naval Museum, St. Petersburg

22.

Альбом хранится в РГАЛИ.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Радуга. 1873 Холст, масло. 105 × 136 ГТГ IVAN AIVAZOVSKY Rainbow. 1873 Oil on canvas. 105 × 136 cm Tretyakov Gallery

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ → Радуга. 1873 ГТГ Фрагмент IVAN AIVAZOVSKY → Rainbow. 1873 Tretyakov Gallery Detail

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Завершает выставку документально-биографический раздел с подробной летописью жизни и творчества Айвазовского, множеством документальных фотографий и документов, с живописными портретами близких художнику людей – его матушки и отца, жены художника Анны Никитичны, брата Габриэла. При жизни Айвазовского состоялось более 120 его персональных выставок в Петербурге, Москве, Феодосии, Одессе, Тбилиси, Киеве, Париже, Константинополе, Берлине, Нью-Йорке и многих других городах. Нынешняя выставка – первая масштабная экспозиция художника в Третьяковской галерее. Около 200 живописных произведений и более 50 графических листов представляют мастера во всей множественности его художественных интересов. Семнадцать музеев страны, частные коллекции участвуют в выставке. Среди них наш постоянный партнер – Государственный Русский музей, пригородные дворцовые музеи с бывшими царскими коллекциями, Центральный Военно-морской музей. Отдельно необходимо сказать о Феодосийской картинной галерее имени И.К. Айвазовского, без участия которой невозможно представить полноценной экспозиции работ художника. Также важно присутствие Национальной галереи Армении, с народом которой кровно связан художник, всегда соучаствовавший в судьбе своих сородичей и близко к сердцу принимавший их горе и радости. Выставка предлагает погружение в мир Айвазовского, она дарит возможность не только насладиться его живописной маэстрией, но и поразмышлять над тем, почему и сегодня мы идем на встречу с его полотнами и что дарят они человеку XXI столетия.

Выставки

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Current exhibitions

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

AN ARTIST OF “HELLENIC” SPIRIT Galina Churak

Marking in advance the bicentenary of the birth of Ivan Aivazovsky (1817-1900), which will fall on July 29 2017, the Tretyakov Gallery presents a major exhibition of this great master, a truly timeless artist. “Whatever anyone may say, Aivazovsky is a star of the most splendid magnitude. A star not only in his homeland, but one which shines within the entire history of art. Aivazovsky’s legacy, in the three to four thousand canvases that he created, contains truly phenomenal paintings that will forever remain as such.” Thus wrote the artist Ivan Kramskoi, that most thorough and intelligent art critic, one who had a most precise understanding of the artistic process.1

Aivazovsky lived a long and honourable life, the most important facet of which concerned his life as an artist, a creator. Destiny granted him more than 60 years of creativity, a happy fate for any artist. His life spanned the entire 19th century during which artistic preferences, fashion tastes and trends in art changed significantly. Romanticism, the “cocoon” in which Aivazovsky’s talent was nurtured, would later make way for a critical understanding of life, and the social agitation and passion of the “Peredvizhnik” (Wanderers) movement, which in turn was itself overtaken by the end of the century by new symbolist trends and the aspirations of a younger generation towards new directions in art. Like a powerful ship, Aivazovsky made his way across a stormy ocean of passions, explorations and disputes, remaining composed and placid, and always true to himself. His contemporaries, as well as art critics of later generations, would regard this as both a sign of the artist’s vulnerability and of his strength. In his later years, when talking about criticism of his work with Nikolai Kuzmin, a close friend and journalist who later wrote Aivazovsky’s biography, the artist said: “None of the intriguing directed at me 30 or 20 years ago ever discouraged me… I have always worked hard, never allowed myself to rest... Always striving for perfection.”2 The enthusiastic reception given to every work by the young marine painter in his formative years – both during his studies at the Academy of Arts and later, when he was pursuing his studies in Italy on a scholarship (1840-1844) – as well as the consideration and support of the Russian Imperial court, and the deep interest in his stunning seascapes shown by the royal families of Europe and numerous

← И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Гондольер на море ночью. 1843 Государственный музей изобразительных искусств Республики Татарстан, Казань Фрагмент ← IVAN AIVAZOVSKY Gondolier at Sea by Night. 1843 Museum of Fine Arts of the Republic of Tatarstan Detail

Kramskoi, I. “Letters”. 2 vols. Moscow, 1937. Vol. 2. P. 373.

Kuzmin, Nikolai. “Memories of Aivazovsky”. Kiev. Simferopol, 2005. P. 113.

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Молодой негр в местечке Стамбули на Родосе. 1845 Бумага, графитный карандаш, сепия, акварель. 29,2 × 23,5 Из Альбома великого князя Константина Николаевича. 1820-1850-е РГАЛИ. Ф. 1949. Оп. 2. Ед. хр. 3. Л. 11 IVAN AIVAZOVSKY A Young Negro in Stambuli, Rhodes. 1845 Graphite pencil, sepia, watercolour on paper. 29.2 × 23.5 cm From the Album of Grand Duke Konstantin Nikolayevich. 1820s-1850s . Russian State Archive of Literature and Art, Fund 1949, op. 2, unit 3. Sheet 11

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Гречанки на островах Греческого архипелага. 1845 Бумага, сепия, графитный карандаш. 19,4 × 30,1 Из Альбома великого князя Константина Николаевича. 1820–1850-е РГАЛИ. Ф. 1949. Оп. 2. Ед. хр. 3. Л. 8 IVAN AIVAZOVSKY Greek Women on the Islands of the Greek Archipelago. 1845 Sepia, graphite pencil on paper. 19.4 × 30.1 cm. From the Album of Grand Duke Konstantin Nikolayevich. 1820s-1850s Russian State Archive of Literature and Art, Fund 1949, op. 2, unit 3. Sheet 8

In 1840 the artist changed the spelling of his name to “Aivazovsky”.

Ivanov, A. “His Life and Correspondence: 1806-1858”. St. Petersburg, 1880. P. 143.

art lovers in Naples, Rome, Munich, Berlin and Paris, made the name of the distinguished Russian artist famous, even fashionable, across the continent. The eminent artist of the per iod, Alexander Ivanov, wrote to his father from Rome: “Gaiv azovsky3 is a man of talent. No one here paints water as finely as he does. Gaivazovsky works fast but with accomplishment. He only paints seascapes, and because there are no artists of this genre here, he is praised overmuch and flattered unduly.”4 The passionate desire felt by many to have an Aivazovsky painting in their home would fuel the artist’s willingness to respond to such wishes; it coincided with his inherent tirelessness at work, and his desire to capture the infinite variety of the moods of the sea under different lights – in the morning or afternoon, at sunset or at night. Each of Aivazovsky’s marine paintings was an expression of his never-changing – “voluptuous”, in the words of Alexandre Benois – love of the sea. Alongside calm seas, with no waves, that invited quiet contemplation, he would create paintings that captivated viewers with their mighty surges of water. Aivazovsky’s contemporaries would find it hard to give preference to any one “mood” of nature in his seascapes. Articles in Russian newspapers and magazines from as early as the end of the 1830s – as a rule, written by Nestor Kukolnik, the publisher of “Khudozhestvennaya Gazeta” (The Arts Gazette) – were already praising the first independent steps of the Academy of Arts student enthusiastically. Nonetheless, those same articles voiced the earliest concerns about the paintings’ excessive striving for effect, and the sharpness of the artist’s colour combinations. Alexei Tomilov, the connoisseur, philanthropist, and close friend of artists such as Sylvester Shchedrin, Alexander Orlovsky and Orest Kiprensky, was a man who keenly understood the nature of creativity; he was a pat ron of Aivazovsky, and would echo those warnings to his young friend. By the early 1840s, following the tenets of Romanticism, Aivazovsky had initiated his own specific style, preferring certain subjects and painting in a manner unique in terms of its pictorial qualities and plasticity. Everything was fused in his works: the unpredictable moods and states of the sea reaching far beyond the ordinary, the despair of man caught in an unequal battle against the raging abyss, but also a sense of human courage and eternal hope. The aesthetics of Romanticism entirely justified and accepted the intensity of emotions and richness of colour in Aivazovsky’s seascapes. His famous painting “The Ninth Wave” (1850, Russian Museum) became the culmination of his romantic disposition, and something of a mid-point in his cre ative life. In the years that followed the artist would abandon neither emotions that excited the imagination of his viewers nor his forceful colour solutions, although

Current exhibitions

the artistic community and critics would receive them with different reactions. Comparing Aivazovsky’s pace and quantity of work with the “writer’s productivity” of Alexandre Dumas, Fyodor Dostoevsky singled out “Storm over Yevpatoria” (1861, Tsarskoye Selo Museum-Reserve), among other works at the exhibition he was reviewing: “There is rapture in his storm, there is the eternal beauty that a real storm always strikes in the onlooker.”5 In the mid-1860s Pavel Tretyakov, who became very passionate about Aiv azovsky’s works, wrote to the artist: “Give me only the magic of depicted water, in a way which would fully convey your matchless talent.”6 However, the famous collector was quite cautious about expanding his collection with works by Aiv azovsky: the unusual, exceptional nature of the artist’s works somehow made him hesitate. And times were coming to dictate other ways of perceiving and understanding beauty, which Tretyakov expressed in a letter to another artist, Appolinary Goravsky: “I do not ask for richness of nature, magnificent composition, spectacular lighting or any other miracles – draw me a dirty puddle if you wish, only so that it has truth, poetry. Poetry can be instilled into anything, it only depends on the artist.”7 Sharing his impressions of the 1875 Aivazovsky exhibition at the Academy of Arts, the painter and art critic Ivan Kramskoi expressed bewilderment, combined with an element of irony: “Perhaps, I cannot understand their [the paintings’] virtues... Aivazovsky probably has a secret of paint preparation, the paints themselves must be secret. I have never seen tones so clear and pure, even on the shelves of art shops.”8 However, a few years later, when Aivazovsky exhibited his grandiose canvas “The Black Sea” (1881, Tretyakov Gallery), looking at the painting in absolute awe Kramskoi was moved to quote from the Bible: “The Spirit of God moved upon the face of the waters... This is one of the most majestic paintings I know.”9 In all the variety of opinions on and perceptions of Aivazovsky’s art, ranging from sincere enthusiasm to an absolute denial that there could be quality in anything that came from his studio, and negative parallels drawn between his name and the purely salon style (which for many years was rejected by the public), the critical verdicts of Nikolai Ge and Mikhail Vrubel, and the diverging yet analytically succinct interpretation of Alexandre Benois, stand out as important reference points.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Гондольер на море ночью. 1843 Холст, масло. 73 × 112 Государственный музей изобразительных искусств Республики Татарстан, Казань IVAN AIVAZOVSKY Gondolier at Sea by Night. 1843 Oil on canvas. 73 × 112 cm Museum of Fine Arts of the Republic of Tatarstan

Dostoyevsky, F. “On Art”. Moscow, 1973. P. 140.

Department of Manuscripts, Tretyakov Gallery, 1 (Pavel Tretyakov), archived unit 4751, list 98.

“Artists’ Letters to Pavel Tretyakov. 1856-1869”. Moscow, 1960. P. 303.

Kramskoi, I. “Letters, Articles”. 2 vols. Moscow, 1965. P. 318.

Kramskoi, I. “His Life, Correspondence and Critical Art Reviews. 1837-1887”. St. Petersburg, 1888. P. 681-682.

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Неаполитанский залив. 1858 Холст, масло. 62,5 × 93 Частное собрание, Москва IVAN AIVAZOVSKY The Bay of Naples. 1858 Oil on canvas. 62.5 × 93 cm Private collection, Moscow

10.

“Konstantin Korovin Remembers…” Moscow, 1971. P. 136, 181.

11.

“Russkaya Starina” (Old Times in Russia). 1878. Vol. 22, July. P. 425.

12.

Repin, I. “So Faraway, So Close”. Moscow, 1960. P. 409.

13.

Benois, A. “History of Russian Painting in the 19th Century”. Moscow, 1995. P. 305. Hereinafter - Benois.

In the atmosphere of widespread positivism of the time, Ge’s emotional and passionate art tinged with tragedy represented a development of the romantic tradition of the beginning of the 19th century. It was this tradition that he cared for most in Aivazovsky’s paintings, thus connecting Ge’s own impulsive art with one of the brightest Russian Romantics of the 19th century. As well as that, in Aivazovsky’s vivid elements of nature, Ge recognized the “living form” that he so deeply valued, and without which he could not imagine any manifestation of the creative spirit. In his memoirs, Konstantin Korovin would often quote Vrubel’s impression of the painter: “Aivazovsky is a wonderful artist... I saw his exhibition – a great artist.” Then Korovin cites Vrubel again: “One must not paint nature, it is not necessary – what is necessary is capturing its beauty.”10 These words accorded with Aivazovsky’s own beliefs: “When a painter is merely copying nature he becomes enslaved by it, bound hand and foot.”11 Ilya Repin reckoned Aivazovsky as belonging to the artists of “Hellenic spirit” or a “Hellenic world view”.12 Benois, the exquisite artist of the early 20th century who was also an intelligent and incisive art critic whose opinion would come to be respected by gener ations of specialists, recognized in Aivazovsky, along with the “petty instincts of a merchant…” a “truly artistic temperament”. He continued: “I only wish that the Russian public and Russian art critics could have supported this temperament, rather than giving free rein to the artist’s most unworthy instincts.”13 However, Benois admitted the most significant quality of Aivazovsky’s art, which he had derived from the great European masters like J.M.W. Turner, John Martin and Jean Antoine Théodore de Gudin, was his interest in and ability to depict the epic life of nature’s elements – water, sky and space. “No other Russian artist has reached such heights as to awake an interest in the tragedy of the universe, the power and the beauty of natural phenomenon,” Benois wrote in his “History of Russian Painting in the 19th Century”.14 So what do we, coming as we do from an era so remote from those bygone centuries, expect from Aivazovsky today? What do we want, and what can we see in

Current exhibitions

his art? The beauty of his enchanting seascapes – the quiet sunrises, the hot wear iness of the burning afternoon sun, the mysterious reticence of the moonlit nights with the mesmerizing beauty of his famous shimmering moonlight on water – will forever remain alive and alluring. As before, the “maestro quality” of his paintings captivates both the general viewer and the specialist. It is little surprise that generations of researchers have been examining, “dissecting” the painter’s works with their eyes, and applying the most advanced methods to unravel Aivazovsky’s mystery, to understand the peculiar nature of his colour compositions that can give transparency to waves and depth to the sea abyss. His paintings embody a beautiful ideal; filled with positive energy, they always inspire an overpowering hope, that quality which we so much lack in the harsh world of today. Nevertheless, the enduring visual appeal of the seascapes is only one of the many facets that make up Aivazovsky’s creative individuality as a painter. The Tretyakov exhibition of the master features works from numerous collections, in which the paintings have been “living” their separate lives. United by the commitment of the curators and brought into a new environment, they appear to interact in unprecedented ways, often conducting unexpected “dialogues” both with one another and with the viewer. Arranged not in chronological order but in thematic sections, the exhibition focuses on the most significant works by Aivazovsky and gives us the chance to discover him not only as the author of “a wondrous charm of the calm sea – the silken shining somnolent elements”,15 but a master of great and significant subjects. The exhibition’s opening section, “Aivazovsky’s Marine Symphonies”, features landscapes depicting the sea in all its moods, from dawn to dusk, from calm to storm – water in all its states, a sort of marine anthology. Along with canvases filled with clear harmonious romance, the artist created paintings where the devotions of youth seem forgotten, where outward flamboyancy gives way to clear truth in the artistic reproduction of the life of the sea. In one of his most prominent creations, “The Black Sea” (1881, Tretyakov Gallery), Aivazovsky approached an understanding of the eternal being of nature, in which

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Фрегат под парусами. 1846 Холст, масло. 57 × 83 Центральный военно-морской музей, Санкт-Петербург IVAN AIVAZOVSKY Frigate under Sail. 1846 Oil on canvas. 57 × 83 cm Central Naval Museum, St. Petersburg

14.

Benois. P. 306.

15.

Benois. P. 305.

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Вид на Лаго Маджоре и Изола-Белла в лунную ночь. 1849 Холст, масло. 57,2 × 80,7 Частное собрание, Москва IVAN AIVAZOVSKY View of Lake Maggiore and Isola Bella by Moonlight. 1849 Oil on canvas. 57.2 × 80.7 cm Private collection, Moscow

16.

From: “The Luminaries of the Pushkin ‘Odd Pleiad’: From Dmitry Venevitinov to Pyotr Vyazemsky”, translated by Alexander Pokidov. Мoscow. 2013. Р. 49 http://pokidov-poetry.ru/ THE_LUMINARIES.pdf

the majestically breathing ocean is perceived as a metaphor of human life and fate. In later years, the artist strived for deeper, sensuous, universal embodiment of his ideas of nature, replacing the previous material and earthly experience of knowing and capturing the world. Two of the works that reflect those aspirations are “The Wave” (1889, Russian Museum), and the majestic canvas “Among the Waves” (Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia) painted in 1898, two years before Aivazovsky’s death. These grand-scale canvases bring landscape art closer to historical painting not only because of their size, but also from their seriousness of interpretation. It is noteworthy that the gravity of the subject is brilliantly matched by the painting skills of the 80-year-old artist which give no indication of any physical decline. From the chaos of strokes arise the motions of the waves, a delicate foam and the transparent depths of the sea. Even the formal compositional trait of the seascapes – their always distinguishable skyline – contains a deep, meaningful idea: the ever-alluring faraway, the desire to cross distant elusive boundaries and learn what lies on the other side, that feeling known to us all from our childhoods onwards. Together with the artist we strive to achieve the captivating dream: There, beyond th’inclement weather There’s a land by beauty blest, Vaults of heaven there frown never, And the quiet gives one rest. But the waves shall bring one there If he’s strong and does not wail! (Nikolai Yazykov. “Swimmer”. 1829) Translated by Alexander Pokidov 16

Indeed, the poetic imagery of verse often echoes the poetics of Aivazovsky’s pictorial images.

Current exhibitions

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Морской пролив с маяком. 1841 Холст, масло. 48,5 × 60 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY Sea Channel with Lighthouse. 1841 Oil on canvas. 48.5 × 60 cm Russian Museum

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Вид Константинополя. 1846 Холст, масло. 120 × 189,5 ГМЗ «Петергоф» IVAN AIVAZOVSKY View of Constantinople. 1846 Oil on canvas. 120 × 189.5 cm Peterhof Museum-Reserve

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Синопский бой. 1853 Холст, масло. 223 × 332 Центральный военноморской музей, СанктПетербург IVAN AIVAZOVSKY The Battle of Sinop. 1853 Oil on canvas. 223 x 332 cm Central Naval Museum, St. Petersburg

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Current exhibitions

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Глобус звездный, напольный ↓ Конец XVIII века. Самуэль Фабер (Samuel Faber). Мастерская «М. Иоганн Людвиг Андрекс, Нюрнберг» (M. Jon. Lud. Andrex. Noriberg). Картон, металл, дерево, мастика, краска. Ручная работа. Диаметр – 67 см, высота – 72 см, диаметр глобуса – 47 см Celestial floor globe ↓ Late 18th century. Samuel Faber Atelier “M. Jon. Lud. Andrex. Noriberg” Cardboard, metal, wood, filler, paint. Handmade. Diameter 67 cm, height 72 cm, globe diameter 47 cm

17.

Currently in the Museum of the Armenian Mekhitarist Congregation, Venice (on the Island of San Lazzaro).

18.

“Russkaya Starina”. 1878. Vol. 22, July. P. 426.

19.

“Ivan Aivazovsky. Documents and Materials”. Yerevan, 1967. P. 60.

20. Ibid., p. 65.

Closest to this section in terms of subject are those paintings which immerse the viewer into the mysteries of the world’s creation (“Captivated by the Mystery of the Universe”). In 1841, the artist addressed for the first time this subject, which was far from typical for him, during his studies at the Academy of Arts in Italy: Aivazovsky presented the resulting work, “Chaos. Creation of the World”, to Pope Gregory XVI.17 The painter was much drawn to the subject, returning to it in later years. In 1864, in a state of exceptional inspiration during which he remained at the easel for nine hours, he created a new version of the painting, “The Creation” (Russian Museum), and would revisit the Gospel story on several other occasions, for the final time in 1894. The artist was captivated by the “grandiose” mystery of the birth of the universe, and elated by the grandeur of the cosmos. The universal catastrophe in heaven and on earth is captured in the major canvas “The Flood” (1864, Russian Museum). Aivazovsky’s fearless courage in working with large canvases, as well as his com bination of professional skills, passion for improvisation and exuberant imagination was critical for the successful embodiment of the idea. The composition of Aiv azovsky’s painting, with its abundance of figures and complexity of perspectives, brings to mind the French master Gustave Doré, who treated a similar subject in his illustrations of the Bible in the 1860s, at the same time as Aivazovsky was working. Related to this grand cosmic subject were the paintings based on Gospel stories that Aivazovsky created for the Armenian churches of Feodosia. The most frequent subject among them was “Walking on the Water”, which attracted the artist for the opportunity it gave to embody in the figure of Christ the power of light vested in him, to express the Gospel notion of Christ as the Light of Light. In addition, this story set on the Sea of Galilee allowed the artist to paint his favourite element of nature, water. These works give a different angle to our perception of the master’s art: we realize that just as much as Aivazovsky admired the captivating beauty of the earth, he also wished to uncover the mysteries of Creation. Aivazovsky can, without doubt, be called a “man of the world”. Although only one place, Feodosia, really featured in his life and work, he was nevertheless a tireless traveller. From the early years of his stay in Italy onwards, his journeys were driven by a thirst for knowledge. “Like a bee I suck honey from the flower garden to bring in grateful tribute to the Tsar and to Mother Russia!”18 The artist was mostly attracted to “locations on the sea and the art of famous marine painters”.19 Thus, he travelled down the Rhine, and then through Switzerland, to reach Holland, “a place very interesting in terms of my trade; later I came to London, where I’ve seen all the amazing things.” Pleased and proud, he would write from Paris in 1842: “I was well received here by the best painters – Gudin and the rest.”20 Aivazovsky’s life was rich and eventful, indeed: within the course of a year, he would travel several times from Feodosia to St. Petersburg, to Moscow and Odessa, and visit Kharkov and Kiev. His journeys across Europe were no less frequent – the number of cities which he visited, and where he held personal exhibitions, exceeds one hundred. Two sections at the Tretyakov exhibition, “Between Feodosia and Petersburg” and “All the World Was Small to Him”, not only describe the geography of Aivazovsky’s travels, but also the breadth of experiences that served as the basis for his paintings. His unshackled imagination, perfect visual and emotional memory gave the artist the right to combine different impressions on one canvas. He used to say: “I can paint views of the Baltic coasts in Crimea, winter scenery in summer, a clear cloudless sunrise sky on a cloudy day. Overcome by the forces of nature, I keep those memories for years... The tempest I observed on the Italian coast can, in my painting, be transported to some location in Crimea or in the Caucasus; a ray of moonlight reflected in the Bosphorus, I use to illuminate the fortifications of

Current exhibitions

Sevastopol.21“ At the same time, the artist was absolutely accurate when depicting real places and made them instantly recognizable. The deep interest in the history of the Russian Navy that Aivazovsky maintained throughout his life played a major role in the artist’s fate and creative pursuits. Officially appointed a painter of the Russian Naval Staff in 1844, he did not merely execute commissions of the ministry and the Imperial court to immortalize the mighty enterprises and history of the Russian Navy, but would also immerse himself, driven by his own emotional interest, in the heroic and tragic pages of Russia’s maritime history. Aivazovsky visited Sevastopol while it was under siege during the Crimean War of 1853-1856 and arranged an exhibition of his work there for the defenders of the city. In his later years he painted a “recollection”, “Malakhov Kurgan” (1893, Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia) with the inscription: “The Place Where Kor nilov Was Mortally Wounded”. When reproducing the chaos and force of conflict in which day and night merge into one, and the sky and the sea seem to burn with flames, the artist would feel himself completely overwhelmed. Such battle scenes were as much evocations of the artist’s own creative ideas as they were comm issioned pieces. He would depict events that went far beyond the everyday, just as he would when painting the moods of nature in storms and gales. Such paintings would became the highest manifestation of the romantic perception of the world and nature, and of the desperate courage and selflessness of sailors. Aivazovsky understood and admired sailing ships. He liked their construction, their white sails filled with the wind, the beauty and pride of the outlines of large warships and light vessels alike, which from a distance, when approaching the horizon, recalled birds in flight. He lovingly collected all sorts of items from ships as well as models of sailing vessels at his home in Feodosia. His collection has not survived, but the exhibition features telescopes owned by Admiral Mikhail Lazarev, a compass, a large celestial globe, and models of famous sailing ships such as The Twelve Apostles. That vessel, launched from the stocks of the

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Малахов курган. 1893 Холст, масло. 53,5 × 71,5 ФКГА IVAN AIVAZOVSKY Malakhov Kurgan. 1893 Oil on canvas. 53.5 × 71.5 cm Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia

21.

“Russkaya Starina”. 1878. Vol. 22, July. P. 426.

22.

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

The album is kept in the Russian State Archive of Literature and Arts.

Nikolayev shipyards some years before the start of the Crimean War, shared the tragic fate of the Russian sailing fleet: it was sunk in the Bay of Sevastopol on September 26 1855. In its essence, Aivazovsky’s art is permeated with poetry and music. Each and every state of marine nature in his paintings may give rise to, or be associated with poetic lines or musical images. At the very beginning of his artistic journey, the 19-year-old graduate of the Academy of Arts was blessed by an encounter with Alexander Pushkin. Aivazovsky not only remembered every moment of their conversation, but often sought to examine his own work through imagining the possible impression of the great poet, measuring its painted images by the heights of Pushkin’s poetry. Perhaps the paintings most congenial to poetic and musical lines are those of moonlit nights, a group of which features in the “Nocturnes” section of the exhibition. Aivazovsky’s night seascapes are full of poetic languor. The moon, mistress of the night, reigns over the sky, and in her light the sea and people begin to live a different life. In these night landscapes, the shimmering of moonlight on the peaceful surface of the sea is depicted with outstanding mastery. Many imit ators have tried to replicate Aivazovsky’s touch, but none has succeeded. The artist’s nocturnes evoke feelings of peace, harmony and the deepest communion with the world of nature. His picturesque landscapes give rise to musical associations – most of all with the nocturnes of Chopin, the most poetic of the Romantic composers and one of the most virtuosic performers of musical improvisation. In the swiftness, ease and artistry of painting his night landscapes, sunrises and sunsets, Aivazovsky was approaching the poetic or musical impromptu style that came into vogue in the European literary and musical salons at the beginning of the 19th century. The poet Adam Mickiewicz was famous for his improvisations, while Aivazovsky also heard the light musical fantasies of Mikhail Glinka. When in Italy, he encountered the famous Neapolitan improvisers, whose work, based on the canzonetta form, was admired for the ease with which they versified and created music on any given subject. A song or a verse, coming to life directly before the audience, would always attract by the seeming ease with which a completed work was born, when in the state of most intense composure the artist “felt God approaching”. Aivazovsky would often “perform” before a crowd of bewildered fans or students a sort of “mastery of the pictorial impromptu”, creating a complete painting within a matter of a couple of hours. These sessions did not always meet with approval, but such an open improvised approach to art was a manifestation of the artist’s strong inner confidence and boundless love for his vocation. Aivazovsky’s heritage as a graphic artist is displayed at the exhibition with greater diversity and completeness than ever before. The sheer quantity of his paintings and his unparalleled accomplishment as a marine painter has diverted researchers from another equally important part of his artistic interests – his pencil and sepia drawings, and watercolours. In fact, Aivazovsky’s talent manifested itself in his graphic works on small sheets of paper with as much artistic conviction as when he worked with large canvases. These graphic images are triumphant in the accuracy of their drawing and sophistication of line, while a serene nobility of tone instills the sepia drawings and watercolours. Aivazovsky knew how to work in different forms, depending on the tasks he wished to resolve. Among these graphic works is a series of drawings created in 1845-1846 in the port cities of Nikolayev and Sevastopol: they are distinguished – as we would say today – by their minimalist artistic technique. Thin, almost thread-like line denotes the construction of sailing ships at the stocks of Nikolayev shipyard and the smoke rising from the ships engaged in firing practice. Drawings created in Constantinople at the same time introduce us to an entirely different manner: with his finely sharpened pencil he would sketch a panorama of the city and all its distinguishing landmarks – the slender minarets, the famous Galata Tower and the narrow streets huddled along steep hills – all depicted with perfect accuracy. Still more of his accomplishments are revealed in a series of drawings and watercolours made during Aivazovsky’s travels in the retinue of Grand Duke Konstantin Nikolayevich in 1845 to the coast of Turkey, Asia Minor and the islands of the Greek archipelago. In their lightness of touch and ambition some of these watercolours could be compared to the brilliant sketches of Karl Bryullov, an artist whom Aivazovsky revered. A series of drawings and watercolours from this 1845 voyage is included in the album of Grand Duke Konstantin Nikolayevich, which is displayed in public for the first time at this exhibition.22 The exhibition closes with a

Current exhibitions

biographical section with a detailed account of Aivazovsky’s life and work, a range of photographs, documents and portraits of the people closest to the artist – his parents, his wife Anna Nikitichna, and his brother Gabriel. During his lifetime, Aivazovsky staged more than 120 solo exhibitions, in St. Petersburg, Moscow, Feodosia, Odessa, Tbilisi, Kiev, Paris, Constantinople, Berlin, New York and many other places. The current exhibition is the first large-scale Aivazovsky exhibition at the Tretyakov Gallery: over 200 paintings and more than 50 graphic works introduce the great master in the full variety of his artistic interests and ability. Works from 17 museums, including the Tretyakov Gallery’s per manent partner, the Russian Museum; the Central Naval Museum; and several of the palace museums outside St. Petersburg which contain former royal collections, are on display alongside pieces from a number of private collections. The Aivazovsky Picture Gallery in Feodosia deserves special mention: without such collaboration any exhibition of the master’s works would be incomplete. No less important is the involvement of the National Gallery of Armenia, the country to which Aivazovsky was bound by birth and family ties, as well as his active engagement in the life of his countrymen which saw him take their griefs and joys alike to heart. The exhibition invites viewers to submerge themselves in Aivazovsky’s world, giving the opportunity not only to enjoy his painterly mastery, but also reflect on what draws us to his works today, and what they can give the viewer in the 21st century.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Ниагарский водопад. 1893 Холст, масло. 126 × 164 ФКГА IVAN AIVAZOVSKY Niagara Falls. 1893 Oil on canvas. 126 × 164 cm Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia

Жалованная грамота императора Александра II, выданная И.К. Айвазовскому. 4 декабря 1864 ОР ГТГ

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Patent of nobility granted by Emperor Alexander II to Ivan Aivazovsky December 4 1864 Department of Manuscripts, Tretyakov Gallery

Коллекционеры и меценаты

ВЕЛИКИЙ МАРИНИСТ И ЦАРСКАЯ СЕМЬЯ Наталья

Буянова

«Обхождение государя со мною всегда отличалось тою обаятельной благосклонностью, с которой он вообще относился к художникам и артистам»1.

На протяжении всей жизни Ивана Константиновича Айвазовского сопровождало покровительство российских императоров – Николая I, Александра II, Александра III и их семей. Оно помогло талантливому мастеру в полной мере реализовать свои способности, дало возможность совершить далекие плавания и увидеть морские пейзажи с палуб кораблей, обогащать свои впечатления во время посещения разных стран. Многие картины Айвазовского, приобретенные членами царской семьи, украшают ныне собрания главных музеев России. Путь Айвазовского в Императорскую Академию художеств начался, когда он был учеником Симферопольской гимназии. На его рисунки обратила внимание графиня Н.Ф. Нарышкина, принадлежавшая к самым знатным семьям Симферополя, входившая в круг петербургской знати. Умная и образованная, она была не чужда художественным интересам. Через архитектора С. Тончи графиня передала работы одаренного юноши президенту Академии А.Н. Оленину. Вскоре министр Императорского двора князь П.М. Волконский представил рисунки Айвазовского Николаю I. «Высокий покровитель отечественных талантов с полной благосклонностью отнесся к первым опытам юного художника»2, и 23 августа 1833 года Иван Айвазовский был зачислен в Императорскую Академию художеств в Санкт-Петербурге в класс профессора М.Н. Воробьева. Когда через два года в Петербург приехал французский художник-маринист Филипп Таннер, император поручил А.Н. Оленину найти среди учеников талантливого молодого пейзажиста для обучения морской живописи у зарубежного мастера. Оленин выбрал Айвазовского, но Таннер не считал нужным заниматься совершенствованием знаний юного художника, а лишь поручал

Иван Константинович Айвазовский и его художественная XLII-летняя деятельность: 1836–1878 // Русская старина. 1878. Т. 22. Вып. 5–8. С. 444.

Иван Константинович Айвазовский и его художественная XLII-летняя деятельность: 1836–1878 // Русская старина. 1878. Т. 21. Вып. 1–4. С. 657.

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Имение И.К. Айвазовского Шейх-Мамай. 1890-е. Фотография ОР ГТГ Ivan Aivazovsky's estate at Shakh Mamai. 1890s Photograph Department of Manuscripts, Tretyakov Gallery

Дневник великого князя Константина Николаевича. 1836 // ГАРФ (Государственный архив Российской Федерации). Ф. 722. Ед. хр. 74. Л. 1.

ему приготовление красок и копирование видов Петербурга. Между тем Оленин, пророчивший Айвазовскому большое будущее, предложил ему написать морской вид к предстоящей осенней выставке. Тот со всем присущим ему трудолюбием и ответственностью подошел к выполнению задания и получил за «Этюд воздуха над морем» первую серебряную медаль. Слух об успехе молодого художника в скором времени достиг Таннера, который счел этот поступок неслыханной вольностью и доложил императору о неповиновении ученика, осмелившегося отдать свою картину на выставку без ведома учителя. Николай I очень строго относился к соблюдению служебного подчинения и счел это нарушением субординации. Волконскому было поручено снять картину Айвазовского с выставки. Это событие бурно обсуждалось в обществе, художник перестал бывать у друзей, все больше времени проводил в своей комнате, но по-прежнему прилежно посещал занятия и делал успехи в живописи. Тем временем Таннер все чаще вел себя в свете высокомерно и дерзко, и весной 1836 года жалобы на него перевесили хорошее отношение государя, и тот велел французу удалиться из России. Айвазовскому к тому времени стали сочувствовать многие влиятельные вельможи, в том числе приближенные ко двору. Николай I сменил гнев на милость благодаря хлопотам профессора Академии художеств А.И. Зауервейда. Прославленный художник-баталист давал уроки рисования великим князьям и княжнам, иногда на этих занятиях присутствовал и сам император. Зауервейд решился поручиться от лица профессоров Академии за честность и порядочность Айвазовского, ведь тот, обычный ученик, получил приказ писать для выставки лично от президента Академии и не смел ослушаться. Император велел представить ему снятую с выставки картину, уже на следующий день она была привезена в Зимний дворец и одобрена Николаем I. Вскоре по ходатайству А.И. Зауервейда и контр-адмирала Ф.П. Литке император поручил Айвазовскому сопровождать своего сына Константина в первом практическом плавании по Финскому заливу летом 1836 года. 2 июля девятилетний великий князь записал в дневнике: «Папа послал меня в море, сегодня был назначен отъезд. <…> Тогда же весь флот, состоящий из 26 кораблей, снялся с якоря при совершенном противном ветре»3. На корабле произошло знакомство, положившее начало многолетним близким отношениям между художником и великим князем. Вероятно, молодой князь не остался равнодушным к творчеству начинающего художника. В парадные альбомы с рисунками русских и выдающихся европейских художников великий князь помещал сепии, акварели, рисунки и Айвазовского. Зная заинтересованность Константина Николаевича искусством художника, император Александр II,

Коллекционеры и меценаты

по существовавшей в царской семье традиции, заказал своему брату подарок к Новому, 1861 году – сервиз, на котором были воспроизведены ранние работы Айвазовского4. Но вернемся к первому совместному плаванию великого князя и художника. В поездке они находились до осени и прошли хорошую школу: Ф.П. Литке, ученый-географ и мореплаватель, проводил с ними занятия по астрономии, навигации, устройству кораблей и их управлению. Айвазовский давал великому князю уроки живописи, при этом сам каждый день старался писать новые картины и делать эскизы5. На осенней академической выставке он представил семь морских видов, написанных в этом путешествии. Все картины были куплены императором за 3000 рублей. Жизнь художника была неразрывно связана с русским флотом. В 1844 году «Государь император высочайше повелеть изволил академика Айвазовского причислить к Главному морскому штабу его императорского величества с званием живописца сего штаба с правом носить мундир Морского министерства и с тем, чтобы звание сие считалось почетным…»6 А пока двадцатилетний Айвазовский числился учеником Академии, хотя его картины свидетельствовали о том, что он не уступал в мастерстве многим профессорам. В сентябре 1837 года Айвазовский получил золотую медаль первой степени за картину «Штиль» (местонахождение неизвестно), что давало право поехать за границу. Совет Академии постановил: сократить срок обучения на два года и предоставить молодому живописцу возможность работать самостоятельно. С учетом пожелания художника навестить родной город было принято решение отправить его «писать с натуры морские виды в России и особенно в южной ее части, состоя под особым наблюдением Академии»7. Таким образом, весной 1838 года Айвазовский получил возможность уехать « <...> в Крым для писания видов с натуры сроком от ниже писанного числа на один год, т. е. по 1-е марта 1839-го года, с тем чтобы написанные им там картины, по возвращении его, Гайвазовского, были представлены на высочайшее государя императора воззрение»8. За время, проведенное на Южном берегу Крыма, Айвазовский написал множество картин, среди них «Ялта» (1838, ФКГ), «Морской берег» (1840, ГТГ) и другие. Из Крыма Айвазовский отправился в свое первое путешествие по Европе, его картины вызывали восхищение широкой публики и знаменитых художников в Риме, Венеции, Неаполе, Париже, Лондоне, Амстердаме. Вернувшись в конце лета 1844 года в Петербург после четырехлетнего пребывания за границей, художник был принят Николаем I во дворце и получил от него крупный заказ – написать виды российских портов: Кронштадта, Санкт-Петербурга, Петергофа, Ревеля (ныне Таллина), Свеаборга, Гангута (ныне Ханко)9. Айвазовский с большим энтузиазмом отнесся к этой работе и в течение нескольких месяцев создал картины, впоследствии купленные императором. Николай I всегда демонстрировал большую щедрость, когда дело касалось покупки картин Айвазовского. «Помню, как государь, осматривая одну из оконченных мною картин, изволил заметить, что изображенные на ней волны и всплески от ядер, падающих в воду, не совсем согласны с действительностью, а потому его Величество желал бы, чтобы я сделал некоторые исправления. Я позволил себе отозваться, что предпочитаю, вместо исправлений, написать новую картину. Князь Петр Михайлович Волконский, строгий блюститель экономии по министерству двора, поспешил предупредить меня, что вторую картину я обязан написать без всякого за нее вознаграждения. Даже без этого предварения я, конечно, и сам не упомянул бы о вторичной плате, но покойный император Николай Павлович, со свойственной ему истинно царской

Ротонда в Ореанде. 1905 Фотография ОР ГТГ The Rotonda at Oreanda. 1905 Photograph Department of Manuscripts, Tretyakov Gallery

4. См.: Николаева М.В. Великий князь Константин Николаевич и Айвазовский // Константиновские чтения. Великий князь Константин Константинович: к 150-летию со дня рождения: Сборник материалов научной конференции 15–16 октября 2008 года. СПб, 2008. 5. См.: Вагнер Л., Григорович Н. Айвазовский. М., 1970. С. 47–50. 6.

Отношение начальника Главного морского штаба в Министерство Двора о зачислении И.К. Айвазовского живописцем Морского министерства. 16 сентября 1844 // РГАВМФ (Российский государственный архив военно-морского флота). Ф. 410. Оп. 1. Ед. хр. 1608. Л. 2.

Сообщение А.Н. Оленина П.М. Волконскому о решении Совета Академии отправить И.К. Айвазовского в Крым. 3 октября 1837 // РГИА (Российский государственный исторический архив). Ф. 789. Оп. 1. Ч. II. Ед. хр. 1670. Л. 12–13.

Там же. Л. 24.

См.: Отношение П.М. Волконского в Академию художеств о заказе картин И.К. Айвазовскому. 1 июля 1844 // РГИА. Ф. 789. Оп. 1. Ч. II. Ед. хр. 2870. Л. 1.

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Константинополь и гора Булгурлу. Рисунок великого князя Константина Николаевича. 6 июня 1845. ГА РФ Constantinople and Bulgurlu Mount. Drawing by Grand Duke Konstantin Nikolayevich. June 6 1845 Russian State Archive

Карта путешествия → Александра II в Ливадию. 1868 ГА РФ Map showing the route → of the journey of Alexander II to Livadia. 1868 Russian State Archive

10.

11.

Письмо И.К. Айвазовского к Зубову. 16 марта 1846 // РГИА. Ф. 942. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 3.

12.

Эфенди (тур. Efendi) – господин, повелитель, также форма «эфенди» использовалась как вежливое обращение.

13.

Дневник великого князя Константина Николаевича. 1843–1845 // ГАРФ. Ф. 722. Ед. хр. 81. Л. 139 об.

14.

Dolce far niente (итал.) – сладостное безделье.

15.

Там же. Л. 140–140 об.

щедростью, приказал выдать мне и за вторую картину точно такое же вознаграждение, как и за первую»10. Всю жизнь любимой темой Ивана Константиновича Айвазовского было море. Он уже был знаком с Балтийским, Черным и Средиземным морями, поэтому в 1845 году с радостью отправился к берегам Турции, Малой Азии и Греческого архипелага, сопровождая великого князя Константина Николаевича в очередном плавании. Они посетили Константинополь, Хиос, Патмос, Самос, Митилену, Родос, Смирну, развалины древней Трои, Синоп и многие другие места. Для 18-летнего великого князя это было ответственное время: после командования бригом он должен был подготовиться к роли командира большого корабля. Айвазовскому путешествие принесло огромный запас эскизов и обогатило его художественную память множеством новых впечатлений. Эскизы ложились в основу картин, которые создавались на протяжении многих последующих лет. Вернувшись домой, он писал: «Вояж мой с его имп[ераторским] высочеством Константином Николаевичем был чрезвычайно приятный и интересный, везде я успел набросать этюды для картин, особенно в Константинополе, от которого я в восхищении. Вероятно, нет ничего в мире величественнее этого города, там забывается и Неаполь, и Венеция»11. Сам немного рисуя, на протяжении всего путешествия великий князь интересовался работами Айвазовского. В дневнике Константина Николаевича встречаются такие записи: «На возвратном пути Айваз-Эфенди12 делал эскизы сегодняшних сцен и хотел из них сделать настоящий рисунок или литографию. В обыкновенное время мы пообедали, а после толпою поехали верхом»13. Великий князь любил природу и увлекался рисованием, в его дневниках подробно описаны окружавшие молодых людей во время путешествия красоты: «Выехавши из [Сара-Ери], мы прямо спустились к знаменитой Розовой долине [Гюло-Дере]. Это должно быть райское место <…> Оно чрезвычайно красиво по своему контрасту. Горы совершенно голые, самой дикой наружности, а долина покрыта самою густою [зеленью]. Посреди долины течет ручей, на котором между огромными деревьями стоит Турецкая кофейня. Они удивительно как живописны и всегда наполнены группами сидящих турок, которые курят, пьют кофе и делают кейф, или dolce far niente14. Они всегда восхищают Айвазовского»15. В 1870-е годы художник исполнял заказы султана по украшению своими картинами его резиденции Долма-Бахче. Они и ныне находятся в парадных залах дворца.

Коллекционеры и меценаты

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

16.

Иван Константинович Айвазовский и его художественная XLII-летняя деятельность: 1836–1878 // Русская старина. 1878. Т. 23. Вып. 9–12. С. 58.

17.

Иван Константинович Айвазовский и его художественная XLII-летняя деятельность: 1836–1878 // Русская старина. 1878. Т. 22. Вып. 5–8. С. 443.

18.

Иван Константинович Айвазовский и его художественная XLII-летняя деятельность: 1836–1878 // Русская старина. 1878. Т. 23. Вып. 9–12. С. 65–66.

19.

20.

Минченков Я.Д. Воспоминания о передвижниках. Л., 1980. С. 98.

21.

Иван Константинович Айвазовский и его художественная XLII-летняя деятельность: 1836–1878 // Русская старина. 1878. Т. 23. Вып. 9–12. С. 70.

По собственному признанию Айвазовского, «только покровительство русского царя могло дать ему столько средств к ознакомлению с водной стихией и разнообразнейшими ее типами в двух частях света: <…> видеть лазурные воды и небеса Неаполя, прибрежья Адриатики, посетить две колыбели древних искусств, Рим и Византию, берега Леванта, острова Архипелага, скалы Афона – местности, с которыми так неразрывны воспоминания о первых веках христианства»16. По окончании путешествия художник сразу вернулся в Феодосию. Сюда он стремился всегда, о чем сам писал: «Зиму я охотно провожу в Петербурге, работаю, развлекаюсь, деля досужее время с моими добрыми знакомыми; но чуть повеет весной – и на меня нападает тоска по родине: меня тянет в Крым, к Черному морю… Это свойство моей души, или, если хотите, требование организма, не раз вызывало милостивые замечания со стороны покойного государя Николая Павловича. “Ты изленишься, – сказал он мне однажды, – будешь там сидеть сложа руки”. На ответ мой, что пребывание на юге не ослабит моего трудолюбия, император с улыбкою заметил: “Впрочем, живи где хочешь, только пиши и не ленись. Ты – по пословице: сколько волка ни корми, а он все в лес глядит”»17. С императором Николаем I связан еще один забавный сюжет, произошедший в мастерской художника. Император решил навестить Айвазовского и посмотреть заказанные картины, а тот в это время писал «Вид Афонской горы и островов Архипелага». Живописец задумал нарисовать на берегу пару, беспечно любующуюся закатом солнца. Гречанку в небрежной позе с распущенными волосами он решил скопировать с гостившей тогда в Петербурге старой знакомой госпожи [Дютье], которая охотно согласилась позировать в восточном костюме. Погруженный в работу, Айвазовский не сразу услышал в коридоре голос императора. С палитрой в руках, в рабочей одежде, художник поспешил навстречу высокому гостю, но тот уже переступил порог мастерской. Госпожа [Дютье], покраснев за свой костюм и путаясь в упавшем платке, сделала глубочайший реверанс. Айвазовский поспешил объясниться: «“Этот костюм нужен был для картины”, – пояснил он. “Да, да… нужен, очень нужен”, – сказал государь, улыбаясь и отходя к картине, опять произнес вполголоса: “Барыня очень недурна… для картины…” <…> Откланявшись француженке, государь вышел, смеясь, в другую комнату, опять напомнил художнику о заказе и, прощаясь с ним, сказал: “Смотри, моря-то мне не забывай”»18. Покровительство императоров и их близких, дружеское участие Николая I были для Айвазовского, выросшего в небогатой семье, особенно ценны. В интервью журналу «Русская старина» он говорил: «Милость и благосклонное ко мне внимание императора были для меня велики и останутся навсегда незабвенны. По высочайшей воле мне, когда я писал виды морских сражений, давались всевозможные пособия от адмиралтейства: чертежи кораблей, рисунки оснастки судов, вооружения и т.д. Для доставления мне случая видеть полет ядра рикошетом по водной поверхности государь повелел однажды произвести при мне, в Кронштадте, несколько пушечных выстрелов боевыми зарядами. Для ближайшего ознакомления моего с движениями военных кораблей во время морских сражений государь всемилостивейше предложил мне однажды присутствовать на морских маневрах на Финском заливе. Глубоко врезались в мою память эффекты отражения солнечных лучей в клубах порохового дыма, быстро взвивавшихся к небу или плавно расстилавшихся по поверхности залива»19. Живописец и действительный член Академии художеств К.В. Лемох, в студенческие годы работавший в мастерской И.К. Айвазовского, так говорил об отношениях художника с императором Николаем I: «При путешествии по морю на колесном пароходе царь брал с собой и Айвазовского. Стоя на кожухе одного пароходного колеса, царь кричал Айвазовскому, стоявшему на другом колесе: “Айвазовский! Я царь земли, а ты царь моря!”»20. В 1851 году Николай I пригласил Айвазовского сопровождать его в плавании на пароходе «Владимир» в Севастополь и присутствовать при морских маневрах. Император нередко запросто беседовал с художником, обращая его внимание на освещение моря или на живописную группировку судов. Вспоминая об этих днях, Айвазовский говорил, «как любовался он кораблями Черноморского флота, этой семьею богатырей, повиновавшихся державной воле государя, бывшего тогда в цвете лет и мужественной красоты»21. Эти

Коллекционеры и меценаты

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Вид Леандровой башни в Константинополе. 1848 Холст, масло. 58 × 45,3 ГТГ IVAN AIVAZOVSKY View of the Maiden's Tower (Leander's Tower), Constantinople. 1848 Oil on canvas. 58 × 45.3 cm Tretyakov Gallery

маневры послужили мастеру подготовкой для будущих картин, изображающих эпизоды Крымской войны. Айвазовский имел близкие доверительные отношения не только с Николаем I, вся императорская семья ценила художника за его талант. Императрица Александра Федоровна с детьми не раз навещала его в доме в Феодосии и в крымском загородном имении. В 1854 году великие князья Николай и Михаил Николаевичи проездом из Севастополя в Петербург приняли от Айвазовского для представления императору несколько рисунков с изображением разных эпизодов Крымской войны. Художник очень переживал, придутся ли по вкусу царской семье его новые работы. Он писал воспитателю младших сыновей Николая I, генерал-адъютанту А.И. Философову: «…Его Императорскому Высочеству великому князю Николаю Николаевичу благоугодно было, чтобы я сделал рисунок общего вида Севастополя во время бомбардирования. Написал небольшую картину с рисунка, сделанного мною с натуры 24-го октября, имею счастье отправить их Вам и прошу Вас покорнейше, ежели сколько-нибудь понравится Их Императорским Высочествам, то уведомить меня, и тогда я буду очень счастлив повторить с большею старательностью...»22. На обратном пути великие князья передали художнику благодарность и слова отца: «Что бы ни написал Айвазовский – будет куплено мною…»23.

22.

Письмо И.К. Айвазовского к А.И. Философову. 2 декабря 1854 // РГИА. Ф. 1075. Оп. 1. Ед. хр. 129. Л. 2.

23.

Иван Константинович Айвазовский и его художественная XLII-летняя деятельность: 1836–1878 // Русская старина. 1878. Т. 23. Вып. 9–12. С. 71.

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

И.К. Айвазовский. Фотография для «Альбома фотографических портретов августейших особ и лиц, известных в России» Г. Деньера. Санкт-Петербург. 1864–1865 ОР ГТГ Ivan Aivazovsky. Photograph for Henry (Andrei) Denier's "Album of Photographic Portraits of August Persons and Famous Russian Individuals". St. Petersburg. 1864-1865 Department of Manuscripts, Tretyakov Gallery

24.

Мелеха Е. Императорская фамилия в Крыму // Русская старина. 1916. Т. 157. Вып. 7–9. С. 429.

25.

Письмо И.К. Айвазовского к А.П. Халибову. 17 октября 1861 // Айвазовский И.К. Документы и материалы. Ереван, 1967. С. 134.

26.

Докладная записка правления Академии художеств в канцелярию Министерства Двора. 16 января 1865 // РГИА. Ф. 789. Оп. 14. Ед. хр. 1А. Л. 7–11.

27.

Жизнеописание великого князя Сергея Александровича. Книга 3 (1866–1867 гг.). Б/д // ГАРФ. Ф. 648. Ед. хр. 18. Л. 173–173 об.

28.

Иван Константинович Айвазовский и его художественная XLII-летняя деятельность: 1836–1878 // Русская старина. 1878. Т. 23. Вып. 9–12. С. 285.

После смерти Николая I на престол взошел его сын Александр II, с которым Айвазовский познакомился еще в плавании 1851 года. Новый император, как и его отец, был благосклонен к таланту мастера. В 1860-е годы Айвазовский в числе других художников был приглашен в крымское имение Ливадия, принадлежавшее императорской семье, для росписи Малого дворца. «Айвазовскому, постоянно посещавшему Ливадию, пришла фантазия нарисовать красками à vol d’oiseau Крымский полуостров с несколькими пароходами на ходу на стене царского балкона у входных дверей. Картина эта с горными цепями, отклонами, лесами, бухтами и населенными местами до такой степени поражала перспективой и плеском игривых волн Черного моря, что каждый останавливался перед нею и целые часы не отрывал глаз…»24. Большой дворец Айвазовский украсил фресками. Кроме того, художник сопровождал императрицу Марию Александровну в путешествии на пароходе в Алушту в 1861 году. Через несколько дней он преподнес ей в подарок картину, изображавшую ее поездку. Об этой встрече с императорской семьей Айвазовский писал: «Государь и императрица были чрезвычайно милостивы ко мне, был я приглашен к обеду, получил драгоценный подарок и несколько заказов…»25. Из архивных документов мы узнаем, что тем подарком стал «бриллиантовый перстень с вензелевым ее величества именем»26. Осенью 1867 года по желанию императрицы художник находился в числе сопровождавших царских детей Марию и Сергея из Крыма в Константинополь. Так как он уже бывал в Турции, то сопутствовал князю и княжне в прогулках, подсказывал, какие достопримечательности лучше посетить в городе и его окрестностях. «По возвращении из Константинополя великая княжна и великий князь с соизволения государыни императрицы осчастливили художника Айвазовского посещением его дома в Феодосии и его сада в Судакской долине»27. В день приезда именитых гостей город был украшен флагами, перед домом художника построили триумфальную арку из зелени. Пароход с гостями Айвазовский лично встречал на катере, за которым следовали четыре лодки, а гребцы усыпали воду цветами. После торжественного приема с обедом свита отправилась в импровизированный театр на берегу моря на небольшую балетную постановку, исполненную местными детьми. На следующий день их высочества поехали в Судак, где Айвазовский предложил гостям завтрак, по обычаям крымских татар сервированный на ковре. Огромным сюрпризом для всех стал подарок художника: вернувшись на пароход для обратного следования в Ялту, гости увидели на стене каюты картину – вид Судакской долины во время праздника, – написанную Айвазовским заранее. Императрица по возвращении детей в Ялту «удостоила Айвазовского телеграммой с выражением высочайшей благодарности Ее Величества за удовольствие, Их Высочествам доставленное»28.

Коллекционеры и меценаты

Александр II, как и его супруга, был героем картин Айвазовского. На полотне «Александр II пересекает Дунай» (1881) изображен большой катер, в котором находятся государь, его сыновья, генералы свиты, казаки из собственного его величества конвоя с императорским штандартом в руках. Над катером парит орел как символ славы и величия России. Внимание императоров к творчеству художника было выражено и во множестве государственных наград. За свою долгую жизнь Айвазовский получил орден Св. Анны 3-й, 2-й и 1-й степени (1844, 1851, 1881), орден Св. Владимира 3-й и 2-й степени (1865, 1887), орден Св. Александра Невского (1897) и другие. В 1864 году Айвазовский стал потомственным дворянином, получив от Александра II жалованную грамоту «в воздаяние ревностных Профессора Ивана Константиновича Айвазовского заслуг, тако ж и по Нашей Императорской склонности и щедрости…»29. Поклонником таланта Айвазовского стал и император Александр III, вступивший на престол в 1881 году. Когда в 1888-м из имения художника Субаш его стараниями и заботами в Феодосию был проведен водопровод и открыт по этому случаю фонтан, «мы, было, через Министра внутренних дел просили государя императора назвать фонтан его именем, но Плеве телеграммой сообщил, что его величество повелел назвать фонтан моим именем»30, – писал Айвазовский. Высокое покровительство, сопровождавшее художника по жизни, конечно, льстило ему, и тот дорожил этим вниманием, которое нередко открывало возможности для решения важных задач, связанных прежде всего с интересами родной Феодосии, – это и расширение торгового порта, и проведение к Феодосии железной дороги, и выделение денег на строительство армянских школ. Александр III скончался в 1894 году в Ливадии. Узнав о смерти императора, Айвазовский написал картину, исполненную аллегорического смысла и не лишенную мистического настроения. Над скорбящей женской фигурой в трауре, очевидно изображающей Марию Федоровну, склоненную над нагробием, поднимаются облака. Сквозь их клубящиеся формы просматривается Петропавловская крепость и проступает фигура императора. Художник никогда и нигде не показывал эту картину. Она словно заключала в себе чтото очень личное. В этом сюжете в не свойственной для Айвазовского форме он выражал свои переживания по поводу кончины императора. И, возможно, свое предчувствие того, что столь длительное и щедрое покровительство императорского дома его таланту и творчеству завершается. Действительно, император Николай II не проявлял к великому маринисту того интереса и внимания, которые продолжались в течение шестидесяти лет начиная с 1833 года. Менялось время, менялись вкусы и художественные пристрастия даже у императоров. В судьбе Айвазовского, столь полно реализовавшего свой талант, важную роль сыграл высокий интерес к его творчеству членов царской семьи. В годы учебы путевку в жизнь молодой художник получил от Николая I, отправившего его в морское плавание с сыном – великим князем Константином Николаевичем. Сближение с ним, человеком, понимавшим красоту моря, любившим Крым, оставило заметный след в жизни художника. Три императора удостаивали Айвазовского своим благосклонным вниманием. В свою очередь и гениальный мастер украшал своим искусством регламентированную, полную формальностей жизнь царственных покровителей.

И.К. Айвазовский и неизвестный. Константинополь. 1874 Фотография ОР ГТГ Ivan Aivazovsky with an unknown man. Constantinople. 1874 Photograph Department of Manuscripts, Tretyakov Gallery

29.

Жалованная грамота императора Александра II И.К. Айвазовскому. 4 декабря 1864 // ОР ГТГ. Ф. 29. Ед. хр. 56. Л. 2 об.

30.

Письмо И.К. Айвазовского к Г.А. Эзову. 14 сентября 1888 // Институт востоковедения РАН. Ф. 58. Д. 58. Л. 138.

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

THE GREAT SEASCAPE ARTIST AND THE RUSSIAN IMPERIAL FAMILY Natalya Buyanova

A favourite of three Russian rulers, Aivazovsky’s development as an artist was encouraged with royal patronage from an early age. Closely involved with members of the Romanov dynasty for more than 60 years, he both travelled with them on foreign journeys, and entertained them at his home in Crimea.

‘Ivan Konstantinovich Aivazovsky and His 42 Years in Art. 1836-1878’. In “Russkaya Starina” (Old Times in Russia). 1878. V. 22. Issues 5-8. P. 444. Hereinafter – Russkaya Starina.

Russkaya Starina. 1878. V. 21. Issues 1-4. P. 657.

“His Majesty was always gracious and charming towards me, which was so characteristic of the way he treated artists of all kinds.”1 All his life Ivan Aivazovsky enjoyed the patronage of the Russian Emperors Nicholas I, Alexander II and Alexander III, as well as their family members. The Imperial family’s favour nourished the young artist’s natural talent, provided him with opportunities to take sea voyages to distant shores, to see what his beloved seas looked like from the deck of a ship, and to enrich his imagination through visiting foreign lands. Members of the Imp erial family purchased many of Aivazovsky’s paintings; today these works are in the collections of Russia’s major museums. Aivazovsky was a grammar school student in Simferopol when Countess Natalya Naryshkina, an intelligent and scholarly local aristocrat, saw his drawings. Naryshkina, who was friendly with the nobility of St. Petersburg and took an interest in the arts, approached the architect Salvatore Tonci, who in turn showed the young artist’s work to Alexei Olenin, president of the Imperial Academy of Arts. Soon enough Prince Pyotr Volkonsky, who at the time served as a Minister of the Imperial Court, showed Aivazovsky’s drawings to Nicholas I. “The most exalted patron of Russian arts praised the young artist’s first efforts most kindly,”2 and on August 23 1833 Aivazovsky was admitted to professor Maxim Vorobyov’s class at the Academy. Two years later, when the French maritime artist Phillippe Tanneur came to St. Petersburg, the Russian Emperor instructed Olenin to choose one of his most talented students to study seascape-painting under the celebrated French master; Olenin picked Aivazovsky. Tanneur, however, did not find it fitting to work on refining the young artist’s technique; instead, he charged his student with preparing paints and copying paintings with views of St. Petersburg. Olenin, meanwhile, was convinced that Aivazovsky was destined for great success, and suggested that he paint a seascape for the forthcoming autumn exhibition. Hardworking and responsible as ever,

Art collectors and patrons

Aivazovsky produced a painting which he titled “A Study of Sea Air”, which won him the highest Silver Medal. Soon the news about the young artist’s success reached Tanneur, who thought that for a student to submit a study to an exhibition without his teacher’s knowledge amounted to inexcusable disobedience. Tanneur voiced his grievance to the Emperor; Nicholas I, who took insubordination very seriously, ordered Volkonsky to have Aivazovsky’s painting removed from the exhibition. The unfortunate incident became the talk of the time; the young artist began to avoid his friends and spent most of his time in his room. However, he still attended his classes, studied diligently, and worked on perfecting his painting technique. In the meanwhile, a series of new complaints regarding Tanneur’s arrogant and insolent behaviour in aristocratic society reached the Russian Emperor, and in 1836 Nich olas I ordered his French guest to leave the country. By then, many influential noblemen, some of them close to the throne, had taken pity on Aivazovsky; it was thanks to the efforts of Alexander Sauerweid, professor at the Academy of Arts, that Nicholas I eventually forgave the artist. Sauerweid, a renowned master of military painting, gave drawing lessons to the Grand Dukes and Duchesses, at which the Tsar himself would make an occasional appearance. On behalf of the Acad emy’s professors, Sauerweid vouched for Aivazovsky’s good character: after all, as a regular student who had been instructed by the Academy’s president to submit a painting to an exhibition, the young man had not dared to disobey. Nicholas I demanded to see the ill-fated study; the very next day it was brought to the Winter Palace and received the Tsar’s approval. Shortly after this, at the recommendation of Sauerweid and Counter (Rear) Admiral Fyodor Litke, the Emperor requested Aivazovsky to accompany his son Konstantin on his first naval voyage in the Gulf of Finland in the summer of 1836. On July 2, the nine-year-old Grand Duke wrote in his diary: “Father has sent me off to sea, today was the day of our departure... The entire fleet of 26 ships weighed anchor, with the wind completely against us.”3 For the two young men this voyage marked the beginning of a long and close friendship. It is quite likely that the Grand Duke admired Aivazovsky’s work – he included his friend’s sepia studies, watercolours and drawings in the ceremonial albums alongside the works of other renowned Russian and European artists. In keeping with the Russian royal family’s tradition, on the eve of 1861 Tsar Alexander II, who knew of Konstantin’s interest in Aivazovsky’s art, commissioned a set of china decorated with reproductions of Aivazovsky’s early paintings as a New Year gift for his brother.4 The voyage that the Grand Duke and the artist undertook together lasted until the autumn and proved quite educational: Litke taught them astronomy and navigation, as well as ship design and exploitation. Aivazovsky gave the Grand Duke painting lessons; as for his own work, he tried to sketch or paint something new every day and showed seven new seascapes that he had finished during the voyage at the Academy’s Autumn Exhibition.5 The Russian Emperor purchased them all for the sum of 3,000 rubles.

И.К. Айвазовский. Санкт-Петербург. [1899–1900] Фотография ОР ГТГ Ivan Aivazovsky. St. Petersburg. [1899-1900] Photograph Department of Manuscripts, Tretyakov Gallery

The Diary of Grand Duke Konstantin Nikolayevich. 1836// Russian State Archive. Inventory 722, file 74, folio 1.

Nikolaeva, M.V. ‘Grand Duke Konstantin Nikolayevich and Aivazovsky’ // in “Lectures on the 150th Anniversary of Grand Duke Konstantin Konstantinovich”. Research Conference Catalogue, October 15-16 2008. St. Petersburg. 2008.

Wagner L., Grigorovich N. “Aivazovsky”. Moscow. 1970. Pp. 47-50.

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Возвращение императора Александра III с прогулки в Ялту. Фотография. Май 1893 ГА РФ Return of Emperor Alexander III from his trip to Yalta. May 1893. Photograph Russian State Archive

Memorandum by the Commander of the Navy Headquarters appointing I.K. Aivazovsky a painter for the Ministry of the Russian Navy. September 16 1844. State Russian Archives of the Russian Navy. F. 410. Inv. 1. Item 1608. P. 2.

Ibid., P. 24.

P.M. Volkonsky’s memorandum to the Imperial Academy of Arts regarding commissioning paintings from I.K. Aivazovsky. July 1 1884 // Russian State Historical Archive. F. 789. Inv. 1, part II. Item 2870. P. 1.

Russkaya Starina. 1878. V. 22. Issues 5-8. P. 444.

The Russian Navy would later play a crucial role in Aivazovsky’s life. In 1844 “His Majesty the Emperor” signed an order for “Academician Aivazovsky to be assigned to his Majesty’s Navy Headquarters as a painter; with that, Aivazovsky has the right to wear the uniform of the Ministry of the Navy and his rank is considered honorary.”6 Even as a 20-year-old, the works of Aivazovsky, then still a student at the Academy, were as masterful and accomplished as those of his professors. In September 1837 his painting “Calm Sea” (current location unknown) received the Gold Medal of the 1st Degree, which earned Aivazovsky the right to work abroad. The Academy’s council made the decision to let the young painter graduate two years ahead of schedule and work on his own. The council took into consideration Aivazovsky’s wish to visit his birthplace, and decided to task him with “painting Russian seascapes, particularly in Russia’s southern provinces, under the Academy’s special patronage”.7 Consequently, in spring 1838 Aivazovsky received the opportunity to return to “Crimea to paint from nature, for the duration of one year from the current date, i.e. until the 1st of March 1839, when he, Aivazovsky, is to present his new works for His Majesty the Emperor’s review.”8 Aivazovsky painted a great deal during his time in southern Crimea; the list of his works includes “Yalta” (1838, Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia), “Seashore” (1840, Tretyakov Gallery), and many others. Aivazovsky would depart from Crimea for his first trip to Europe. His paintings earned him the admiration of both the general public and famous artists in Rome, Venice, Naples, Paris, London and Amsterdam. When in summer 1844 the artist returned to St. Petersburg after four years abroad, Nicholas I granted him an audience and awarded him a major commission – Aivazovsky was to paint views of Russia’s ports in Kronstadt, St. Petersburg, Peterhoff, Reval (now Tallinn), Sveaborg (then also known as Viapori, and now as Suomenlinna), and Gangut (now Hanko).9 Aivazovsky was more than enthusiastic about this commission and over the next few months he would paint several works that were subsequently acquired by the Emperor. Nicholas I was always exceptionally generous when it came to purchasing Aivazovsky’s paintings. “Once His Majesty, as he was inspecting a painting I had finished not long before that, pointed out that the waves and splashes from cannon balls falling into the water were not quite realistic, so His Majesty wished me to make some changes to the painting in order to correct that. I took the liberty to say that rather than doing it I would prefer to paint a new canvas. Prince Pyotr Volkonsky, who dedicated himself to keeping court expenses in check, quickly forewarned me that I would be obliged to re-paint my seascape without payment. Nat urally, I would not have raised the matter of being paid for the second version, even

Art collectors and patrons

Вид Родоса и башни Св. [Николая]. Рисунок великого князя Константина Николаевича 12 июля 1845 ГА РФ View of Rhodes and St. [Nicholas] Tower. Drawing by Grand Duke Konstantin Nikolayevich July 12 1845. Russian State Archive

without prior notification; however, the late Emperor Nicholas Pavlovich, with the regal generosity that was so typical of him, ordered that I receive the same payment for the second painting as I had for the original one.”10 The sea was Aivazovsky’s favourite and constant subject. By 1845 he was already familiar with the Baltic, Black and Mediterranean seas, so he was happy to visit the Turkish shore, Asia Minor and the Greek islands when he accompanied Grand Duke Konstantin on another voyage. They visited Constantinople, Chios, Patmos, Samos, Mytilene, Rhodes and Smyrna, as well as the ruins of ancient Troy, Sinop and many other locations. It was a momentous time in the life of the 18-yearold Grand Duke – having served as a brigantine Captain, he was getting ready to take charge of a large ship. In turn, Aivazovsky painted a huge number of studies and enriched his artistic imagination with a multitude of new experiences. These studies would provide the basis for numerous paintings in future years. After his return home, Aivazovsky wrote: “The voyage I took with his Imp erial Highness Grand Duke Konstantin was exceptionally pleasant and stimulating; I was able to paint studies for future paintings everywhere we went, especially in Constantinople, which I found absolutely delightful. I do not think there is anything in this world more majestic than this city – over there, one forgets both Naples and Venice.”11 The Grand Duke, who was a decent draughtsman himself, showed interest in Aivazovsky’s work throughout the voyage. One note from his diary is typical: “On the way back Aivaz-Effendi12 painted studies of today’s events, with the hope of turning them into real drawings or prints. We had lunch at the usual time and later a whole bunch of us went riding.”13 The Grand Duke loved nature and enjoyed drawing; as a result, many pages of his diary are filled with descriptions of the natural beauty that surrounded the young men during their travels: “Having left [Sarah-Eri], we went straight down to the famed Rose Valley [Gyulo-Dereh]. This place is nothing short of heaven… Its diverse landscape is spectacularly beautiful. The mountains are completely bare, of the harshest aspect, while the valley is covered with remarkably lush [vegetation]. A creek runs through the middle of the valley, with a Turkish coffee house nestled among huge trees; incredibly picturesque, they [Turkish coffee houses] are always filled with groups of Turks smoking, drinking coffee and enjoying the pleasures of leisure, or dolce far niente.14 Aivazovsky always finds them delightful.”15 In the 1870s the Sultan commissioned the artist to create a number of paintings for his Dolmabahçe Palace; to this day Aivazovsky’s canvases adorn the walls of the ceremonial halls there. The artist would later say of himself: “It was entirely the patronage of the Russian Tsar that gave him the means to explore the most varied seas in two parts of

10.

Russkaya Starina. 1878. V. 22. Issues 5-8. P. 444.

11.

Aivazovsky’s letter to Zubov. March 16 1846. Russian State Historical Archive. F. 942. Inv. 1. Item 12. P. 3.

12.

“Effendi” is a Turkish title of nobility, meaning “lord” or “master”. Also used as a polite form of address.

13.

Diary of the Grand Duke Konstantin Nikolayevich. 1843-1845. State Archive of the Russian Federation. F. 722. Item 81. Back of p. 139.

14.

Dolce far niente – Italian for “pleasant idleness, the sweetness of doing nothing”.

15.

Ibid., front and back of p. 140.

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Интерьер галереи И.К. Айвазовского в Феодосии 1880–1890-е Фотография ОР ГТГ Interior view of the Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia. 1880-1890s Photograph Department of Manuscripts, Tretyakov Gallery

16.

Russkaya Starina. 1878. V. 23. Issues 9-12. P. 58.

17.

Russkaya Starina. 1878. V. 22. Issues 5-8. P. 443.

18.

Russkaya Starina. 1878. V. 23. Issues 9-12. Pp. 65-66.

the world… to see the azure waters and skies of Naples, the Adriatic shores, to visit Rome and Byzantium (these two cradles of ancient art), the Levant, the Archipelago islands, and the cliffs at Mount Athos, all those places that are an inextricable part of Christianity’s early history.”16 As soon as the voyage was over, Aivazovsky returned to Feodosia. He always longed to be there, as he wrote: “I happily spend my winters in St. Petersburg; I work, I have a good time, I share my leisure with my good friends, but as soon as it begins to feel like spring, I feel homesick – I yearn to be in Crimea, by the Black Sea… It is my soul’s desire; if you will, it is what my very being demands. Many a time His Majesty the late Emperor would kindly warn me against it. Once he said, ‘You will get lazy there, doing nothing.’ In response, I assured him that I would continue working hard while I was in the South; the Emperor answered, smiling, ‘Then again, you can live where you like, just keep painting, don’t be lazy. You are like that wolf in the proverb: no matter how much you feed him, he still runs for the forest.’”17 There was another amusing episode also connected to Nicholas I. The Emperor decided to visit the artist in his studio to see the paintings that he had commissioned; at the time, Aivazovsky was working on his “The View of Mount Athos and the Archipelago Islands”. The artist wanted to paint a carefree couple watching the sunset from the shore. His model for the Greek girl was Madame Duthiers, a good acquaintance, who was visiting St. Petersburg at the time; she was happy to sit for him wearing an “Oriental costume”, in a casual pose and with her hair down. Completely absorbed in his work, Aivazovsky, in his artist’s tunic and holding the palette, was slow to hear the Emperor’s voice in the hallway; he hurried to greet his exalted guest, but it was too late, the Tsar had already entered the studio. Madame Duthiers, embarrassed to be seen in her costume and entangled in the shawl that had fallen from her, curtseyed deeply. Aivazovsky was quick to explain that “the costume was necessary for the painting.” “Of course, quite essential,” answered the Emperor with a smile as he walked back to the painting. In a low voice, he spoke again, “Madame is quite attractive… for the painting, of course…” Having taken leave of the French lady, Nicholas went into the next room to say goodbye to Aivazovsky; laughing, he reminded the artist about his commission: “Take care, and don’t forget the sea!”18 The royal family’s patronage and Nicholas I’s friendly interest were especially valuable to Aivazovsky, who had grown up in a family that was not wealthy. In an interview with the “Russkaya Starina” (Old Times in Russia) historical journal, he said: “The Emperor’s favour and the gracious interest that he took in me played an enormous role in my life, and will forever remain with me. When I painted scenes of naval battles, his royal order allowed me to use the Admiralty’s many resources,

Art collectors and patrons

Торжественное открытие Феодосийско-Субашского водопровода и фонтана имени И.К. Айвазовского. 18 сентября 1888 года Фотография ОР ГТГ Публикуется впервые Grand opening of the FeodosiaSubash water supply system and fountain named after Ivan Aivazovsky. September 18 1888 Department of Manuscripts, Photograph Tretyakov Gallery First publication

such as technical drawings of naval vessels, their rigging, weapons, etc. Once, to give me a chance to observe a cannon ball ricocheting off the water surface, His Majesty ordered that several cannon shots were fired at Kronstadt for my benefit. To make sure that I could have a close look at the movement of military ships in battle, the Emperor, in his kindness, invited me to watch naval exercises in the Gulf of Finland. I will never forget the way the sun reflected in the thick clouds of gunpowder smoke, some rapidly whirling up in the air, some hanging low over the gulf waters.”19 The painter Kirill Lemokh, a member of the Imperial Academy of Arts and (in his youth) a student at Aivazovsky’s studio, described the artist’s relationship with Nicholas I: “When the Tsar took a paddle steamer out to sea, he took Aivazovsky with him. Standing on one paddle wheel cover, the Tsar called out to Aivazovsky, who was standing on the other one, ‘Aivazovsky! I rule on land, and you rule at sea!’”20 In 1851 Nicholas I invited Aivazovsky to accompany him on the steamer Vladimir during its voyage to Sevastopol and attend naval exercises there. The Emperor often conversed with the artist most informally, pointing to the light patterns over the water, or a picturesque cluster of ships. Aivazovsky would write about this time: “I feasted my eyes on the ships of the Black Sea Fleet – like a family of mighty warrior heroes of Russian folk epics, at the service of His Majesty, a strikingly handsome man in his prime.”21 Attending such naval exercises prepared Aivazovsky for his work on the paintings depicting episodes of the Crimean War. It was not only Nicholas I who had such a trusting and close friendship with Aivazovsky – the entire Imperial family admired the artist and his work. More than once Empress Alexandra Fyodorovna brought her children to the artist’s home in Feodosia and his country estate in Crimea. In 1854 the Grand Dukes Nicholas and Michael, on their way from Sevastopol to St. Petersburg, took several of Aivazovsky’s drawings of various Crimean War episodes with them to be presented to the Emperor. The artist was quite anxious to know if the royal family liked his work; he wrote to Alexei Filosofov, tutor to the Emperor’s younger sons and General-Adjutant: “His Imperial Highness Grand Duke Nicholas graciously requested that I produce a drawing of Sevastopol during bombardment. I painted a small picture from the drawing I had done from nature on October 24, and I am honoured to send both to you, with my humble request to let me know if Their Imperial Highnesses like them at all; in such case, I will be more than happy to paint an elaborate version…”22 When the Grand Dukes came back, they conveyed to Aivazovsky their father’s thanks and the message: “I will purchase anything that Aivazovsky paints.”23

19.

Russkaya Starina. 1878. V. 22. Issues 5-8. P. 444.

20.

Minchenkov, Y.D. “Remembering the Peredvizhniki”. Leningrad. 1980. P. 98.

21.

Russkaya Starina. 1878. V. 23. Issues 9-12. P. 70.

22.

Letter from I.K. Aivazovsky to A.I. Filosofov. December 2 1854. Russian State Historical Archive. F. 1075. Inv. 1. Item 129. P. 2.

23.

Russkaya Starina. 1878. V. 23. Issues 9-12. P. 71.

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Письмо министра Императорского двора и уделов В.Б. Фредерикса к И.К. Айвазовскому. Санкт-Петербург. 20 ноября 1898 ОР ГТГ Публикуется впервые Letter from the Minister of the Imperial Household Vladimir Frederiks to Ivan Aivazovsky. St. Petersburg. November 20 1898 Department of Manuscripts, Tretyakov Gallery First publication

24.

Melekha, E. “The Imperial Family in the Crimea”. Russkaya Starina. 1916. V. 157. Issues 7-9. P. 429.

25.

Letter from I.K. Aivazovsky to A.P. Khalibov. October 17 1861. Quoted from “I.K. Aivazovsky. Documents and Other Sources”. Yerevan. 1967. P. 134.

26.

Academy of Art Board’s memorandum to the Ministry of the Imperial Court. January 16 1865. Russian State Historical Archive. F. 789. Inv. 14. Item 1A. P. 7-11.

27.

Biography of the Grand Duke Sergei Alexandrovich. Volume 3 (1866-1867). Undated. Russian State Archive. F. 648. Item 18. Front and back of p. 173.

28.

Russkaya Starina. 1878. V. 23. Issues 9-12. P. 285.

After the death of Nicholas I, his son Alexander II ascended the Russian throne. Aivazovsky had known him from the voyage of 1851, and the new Emperor, just like his late father, showed favour to the artist. Along with other artists, in the 1860s Aivazovsky was retained to decorate the walls of the Livadia Palace, the Imperial family’s home in the Crimea. “Aivazovsky, who visited Livadia often, thought of painting the view of the Crimean Peninsula à vol d’oiseau, with several steam boats in the bay, on the wall of the Tsar’s balcony by the main entrance. This wall painting showed mountain ridges, slopes, forests, harbours and populated areas; the panoramic view and the playful splashing of the Black Sea was so captivating that everyone who saw it would be caught there, as if mesmerized, for hours on end…”24 Additionally, Aivazovsky painted frescoes in the Grand Palace; he also accompanied the Empress Maria Alexandrovna on her voyage to Alushta in 1861, and a few days after their return he presented her with a painting depicting a scene from the trip. Aivazovsky wrote: “Both His Majesty and the Empress were exceedingly kind to me: they invited me to dinner, gave me a precious gift, and commissioned several paintings…”25 Archival documents confirm that the “precious gift” was “a diamond ring with Her Majesty’s initials”.26 At the request of the Empress, in autumn 1867 Aivazovsky accompanied Maria and Sergei, two of her younger children, on their voyage from Crimea to Constantinople. Since the artist had travelled to Turkey before, he accompanied the Grand Duke and Duchess on their excursions and suggested the best sites to visit both in the city and its environs. “Upon their return from Constantinople and with Her Majesty’s approval, the Grand Duke and Duchess honoured the artist by visiting him at his home in Feodosia and his garden in the Sudak Valley.”27 For the arrival of Aivazovsky’s eminent guests, the town was decorated with flags, and a triumphal arch of foliage was constructed in front of the artist’s house. Aivazovsky personally greeted his guests’ steamer in his launch, which was followed by four boats whose oarsmen threw rose petals into the water. After the formal reception and dinner, the party went to the improvised waterside theatre, where local children staged a short ballet performance. The next day, the Grand Duke and Duchess went to Sudak, where Aivazovsky offered them breakfast served on an Oriental carpet in the tradition of the Crimean Tatars; as the party boarded the steamer to return to Yalta, everyone was astonished to see Aivazovsky’s surprise gift, a new painting on the wall of the cabin: the artist had finished this view of the Sudak harbour during a celebration ahead of the trip. When her children came back to Yalta, “in her kindness, the Empress sent Aivazovsky a telegram expressing Her Majesty’s gratitude for the delightful experiences he had arranged for Their Highnesses.”28

Art collectors and patrons

Both Alexander II and his wife appeared in Aivazovsky’s paintings. In 1881 he painted “Alexander II Crosses the Danube”, with the Emperor depicted sitting on board a large cutter, with his sons and several generals in attendance, as well as the Cossacks of His Majesty’s guard holding the Imperial Flag. An eagle symbolizing Russia’s power and glory is soaring over the boat. The Russian Emperors’ appreci ation of Aivazovsky’s work earned him numerous awards from the state. Thus, throughout his long career the artist received the Orders of Saint Anna, 3rd, 2nd and 1st class (1844, 1851, 1881); the Orders of Saint Vladimir, 3rd and 2nd class (1865 and 1887); the Order of Saint Alexander Nevsky (1897), and other distinctions. In 1864 Alexander II granted Aivazovsky the status of hereditary nobility – according to the Emperor’s edict, “in recognition of Professor Ivan Konstantinovich Aivazovsky’s service and out of Our warm regard and generosity”. 29 Alexander III, who ascended the Russian throne in 1881, would also become an admirer of Aivazovsky’s art. In 1888 the artist arranged for a water supply system to be drawn from his estate in Subash to Feodosia, and a fountain was built to celebrate the occasion. Aivazovsky wrote, “We approached the Minister of the Interior, asking for His Majesty’s permission to call the fountain by His Majesty’s name, but [Vyacheslav] Plehve sent back a telegram telling us that the Emperor ordered that we use my name instead.”30 Naturally, Aivazovsky was flattered by the Imperial family’s continuous favour and cherished the attention; sometimes it even opened up possibilities to accomplish things that he considered important, most notably in connection to his beloved Feodosia – expanding the port, bringing the railway to the city, and securing funds to build Armenian schools. When in 1894 Alexander III died at Livadia, Aivazovsky painted an allegorical and even somewhat mystical scene: a grieving female figure dressed in mourning black (likely representing the Empress Maria Fyodorovna) is leaning over a tomb; in the background, the outline of the Peter and Paul Fortress and the late Emperor’s figure are visible among thick clouds that look like rising smoke. The artist never exhibited this work – it would seem that it was too personal for that: extremely rare in Aivazovsky’s oeuvre, the subject matter and genre seem to express his personal heartache over the Emperor’s death. It may also be that the artist realized that the Imperial family’s long and generous support of his work was coming to an end. Indeed, the new Tsar, Nicholas II, did not show the same kind of interest or attention to Aivazovsky as the great master of seascape painting had enjoyed for the previous 60 years, beginning from 1833. The times were changing, and even Russia’s rulers were developing a different taste in art. The strong interest that the Russian Imperial family showed in Aivazovsky’s work was instrumental in his striking success. The artist was still a student when Nicholas I launched his career by sending him on the sea voyage with his son, Grand Duke Konstantin. Coming to know the Grand Duke, someone who could appreciate the beauty of the sea and loved Crimea, made a strong impact on the artist’s life. In his turn, Aivazovsky, a favourite of three Emperors, through his art brought true beauty into the formal and rigid lives of his exalted benefactors.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Парусник в море. 1887 Картон, масло Пейзаж вмонтирован в фотопортрет И.К. Айвазовского ОР ГТГ IVAN AIVAZOVSKY Sailing Ship on the Sea. 1887 Oil on cardboard Landscape embedded into a photographic portrait of Ivan Aivazovsky Department of Manuscripts, Tretyakov Gallery

29.

Emperor Alexander II’s edict bestowing honours on I.K. Aivazovsky. December 4 1864. Department of Manuscripts, Tretyakov Gallery. F. 29. Item 56. Back of p. 2.

30.

Letter from I.K. Aivazovsky to G.A. Ezov. September 14 1888. Institute of Oriental Studies of the Russian Academy of Sciences. F. 58. D. 58. P. 138.

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Коллекционеры и меценаты

АЙВАЗОВСКИЙ В МИНИАТЮРЕ Чайный сервиз великого князя Константина Николаевича Та м а р а Н о со в и ч

Среди материалов, связанных с именем прославленного мариниста, – фотографий И.К. Айвазовского, его семьи, исключительно раритетных документов, таких как Жалованная грамота императора Александра II о даровании Айвазовскому и его потомкам дворянского титула и установленного герба рода, поздравительных адресов к творческим юбилеям мастера, – свое особое место занимает фарфоровый чайный сервиз, предметы которого украшены воспроизведениями морских пейзажей с картин художника. ←

Сливочник с крышкой, фрагмент росписи ГМЗ «Петергоф» Cream jug with lid, detail of decoration Peterhof Museum-Reserve

←

Сливочник с крышкой, с одной стороны тулова изображение по картине И.К. Айвазовского «Севастополь. Графская пристань и Николаевская батарея» в. 15,3, дл. 12,2 марка зеленая подглазурная: А II под короной ГМЗ «Петергоф» Cream jug with lid, decorated on one side of the body with a reproduction of Ivan Aivazovsky’s “Sevastopol. Grafskaya Quay and Nikolayevskaya Battery” Height: 15.3 cm, length: 12.2 cm Green underglaze mark features a crown with “A II” underneath Peterhof Museum-Reserve

РГИА. Ф. 468. Оп. 10. Д. 239.

РГИА СПб., Ф. 503. Оп. 2. Д. 21. Л. 107.

Сервиз создан на Императорском фарфоровом заводе в Санкт-Петербурге, продукция завода предназначалась для нужд Императорского двора. Потребности были столь велики, что случаи приема заказов от частных лиц или изготовление изделий для продажи являлись редким исключением. Император оказывал постоянное внимание деятельности заводского руководства и творчеству ведущих мастеров. При исполнении заказов царствующий патрон зачастую принимал непосредственное участие в обсуждении моделей, эскизов, указывал образцы для копирования. Особое внимание уделялось произведениям, предназначенным для так называемых «вещей поднесения», для которых заводская администрация готовила лучшие изделия. Термином «поднесение» обозначалась выставка, устраивавшаяся накануне Рождества, обычно 22–24 декабря. Во времена Александра II, по сложившейся за многие годы традиции, она проходила в Зимнем дворце в Санкт-Петербурге. Праздник предварялся распоряжением Министерства Императорского двора: «...вещи … для поднесения уставлять в Концертном зале»1. Вместе с другими казенными мануфактурами ведущее российское фарфоровое производство демонстрировало «Их Императорским Величествам образцы своих произведений, свидетельствующие о состоянии и успехах завода»2. Незадолго до начала праздничных дней составлялся список произведений с указанием лиц, которым они предназначались. Как правило, в заказе и распределении сувениров император принимал непосредственное участие. К Рождеству 1861 года Александр II приготовил для своего младшего брата великого князя генерал-адмирала Константина Николаевича сувенир, который должен был прийтись ему по вкусу, – чайный сервиз на 12 персон. Его название – «Чайный сервиз в 18-ти штуках, писана живопись морских видов с картин

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Фрагмент росписи → чашки с изображением по картине И.К. Айвазовского «Старая Феодосия» ГМЗ «Петергоф» Detail of decoration on a tea → cup, showing Ivan Aivazovsky’s “Old Feodosia” Peterhof Museum-Reserve Чашка с блюдцем, → на тулове чашки изображение по картине И.К. Айвазовского «Старая Феодосия» Чашка: в. 6,6, дл. 9, блюдце: в. 2, д. 12,5 ГМЗ «Петергоф» Tea cup and saucer. → The cup is decorated with a reproduction of Ivan Aivazovsky’s “Old Feodosia” Tea cup height: 6.6 cm, length 9 cm Saucer height: 2 cm, diameter 12.5 cm Peterhof Museum-Reserve

Фрагмент росписи ↓ блюдца Detail of decoration ↓ on saucer

Кудрявцева Т.В. Русский императорский фарфор. СПб., 2003. С. 175.

Пятый ребенок и второй сын императора Николая I и Александры Федоровны. 9 сентября 1827 – 13 января 1892.

Русский биографический словарь. Кнаппе-Кюхель бекер. СПб., 1903. С. 120.

Приношу благодарность О.Е. Каяндер за помощь в идентификации произведений живописи.

Айвазовского» – происходит из описи «вещам поднесения к празднику Рождества Христова»3. Наряду с описанием сервиза указывается лицо, кому он предназначался, – великий князь Константин Николаевич4. В собрании Государственного музея-заповедника «Петергоф» хранятся 11 чашек, 10 блюдец, чайник, сахарница, сливочник и полоскательница из этого сервиза. Все предметы, кроме блюдец, украшены миниатюрными копиями марин, созданных И.К. Айвазовским. Выбор сюжетов для росписи не был случайным. «С раннего детства великий князь Константин Николаевич предназначен был своим родителем императором Николаем Павловичем стать во главе русского военного флота и морского управления. Когда великому князю не исполнилось еще четырех лет, он был назначен … генерал-адмиралом и шефом гвардейского экипажа»5. Девятнадцатилетним юношей он получил звание капитана первого ранга, в 1848-м произведен в контр-адмиралы, а с 1853-го вступил в управление Морским министерством, вскоре получив звание адмирала. Великий князь был не только поклонником, но и покровителем творчества знаменитого мариниста, с которым познакомился еще в детстве во время учебного плавания по Финскому заливу и Балтийскому морю в 1836 году. Художник был в числе сопровождавших лиц в плавании Константина Николаевича по Мраморному, Эгейскому и Черному морям в 1845 году. Великий князь любовно собирал рисунки и акварели Айвазовского, вклеивая их в свои роскошные альбомы и делая к ним детальные подписи. Для предметов чайного сервиза были выбраны формы, разработанные на Императорском фарфоровом заводе в конце 1850-х годов. Заводские живописцы выполнили миниатюрные копии с картин Айвазовского с подлинным профессиональным мастерством. Они с возможной точностью воспроизвели особенности изобразительного источника, грамотно разместили копию на выпуклых поверхностях сосудов, сохранив ощущение перспективы и колористический эффект. Допускались незначительные отклонения от образца, диктовавшиеся небольшими размерами фарфоровых предметов, иногда воспроизводился лишь фрагмент копируемого произведения. Сюжеты миниатюрной росписи сервиза часто представляют собой воспроизведения известных работ знаменитого художника6: «Фрегат под парусом» (1838, Центральный военно-морской музей, Санкт-Петербург); «Русская эскадра на Севастопольском рейде» (1846, ГРМ); «Старая Феодосия» (1845, НГА); «Пристань в Феодосии» (1846, ФКГА?). В ряде случаев установить местонахождение оригиналов Айвазовского не удалось: «Севастополь. Графская пристань и Николаевская батарея», «Вид Смольного монастыря со стороны Невы в Санкт-Петербурге». Миниатюры на предметах чайного сервиза великого князя Константина Николаевича являются подтверждением славы великого художника. Роспись на сервизных предметах, исполненная при жизни И.К. Айвазовского, предоставляет исследователям его творчества дополнительную информацию, которая по разным причинам оказалась выпавшей из поля их зрения.

Коллекционеры и меценаты

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Art collectors and patrons

AIVAZOVSKY IN MINIATURE: Grand Duke Konstantin Nikolayevich’s Tea Set Ta m a ra N o s ov i c h

The images of Ivan Aivazovsky have been reproduced in many forms, none more remarkable than the tea service presented by Tsar Alexander II to his brother Grand Duke Konstantin Nikolayevich as a Christmas gift in 1861. Aivazovsky’s famous seascapes were copied in miniature with extraordinary skill in this testament to the lifelong close relationship between the artist and his royal patron. Researchers studying the life and works of Russia’s great marine painter Ivan Aivazovsky are fortunate to have at their disposal a wide array of material. This ranges from photographs of the artist and his family, to rare documents such as the letters patent accorded by Alexander I which granted to Aivazovsky and his descendants the title of nobleman and a family coat of arms, and the texts of speeches celebrating the artist’s work that were made at events in his honour. A special place in this collection is occupied by a tea service of exquisite porcelain decorated with seascapes by the outstanding painter. It was created by the St. Petersburg Imperial Porcelain Factory, the output of which was almost exclusively for royal use. So considerable were the Imperial family’s needs that private commissions and the manufacture of items for general sale were extremely rare. The Emperor himself closely followed the activities of the factory’s management and the work of the top masters: when commissioning new pieces, he would often take part in discussions on their style, evaluating preliminary studies and offering suggestions on examples to be emulated. Particular attention was always paid to the so-called “items for presentation”. The “presentation” was a yearly exhibition that took place just before Christmas, usually on December 22-24. Under Alexander II, in accordance with a long-running tradition, it was held in St. Petersburg’s Winter Palace. Prior to the event, a special order from the Ministry of the Imperial Court stated that “Items… for the presentation should be arranged in the Concert Hall.”1 The management of the Imperial Porcelain Factory would make sure that these items for presentation were among its finest work. 1.

Russian State Historical Archive, collection 468, inventory 10, file 239.

←

Фрагмент росписи чашки с изображением по картине И.К. Айвазовского «Фрегат под парусом» ГМЗ «Петергоф»

←

Detail of decoration on a tea cup, showing Ivan Aivazovsky’s “Frigate under Sail” Peterhof Museum-Reserve

←

Чашка с блюдцем, на тулове чашки изображение по картине И.К. Айвазовского «Пристань в Феодосии» Чашка: в. 6,6, дл. 9, блюдце: в. 2, д. 12,5 ГМЗ «Петергоф»

←

Tea cup and saucer. The cup is decorated with a reproduction of Ivan Aivazovsky’s “Pier in Feodosia” Tea cup height: 6.6 cm, length 9 cm Saucer height: 2 cm, diameter 12.5 cm Peterhof Museum-Reserve

← Чашка с блюдцем, на тулове чашки изображение по картине И.К. Айвазовского «Фрегат под парусом» Чашка: в. 6,6, дл. 9, блюдце: в. 2, д. 12,5 ГМЗ «Петергоф» ← Tea cup and saucer. The cup is decorated with a reproduction of Ivan Aivazovsky’s “Frigate under Sail” Tea cup height: 6.6 cm, length 9 cm Saucer height: 2 cm, diameter 12.5 cm Peterhof Museum-Reserve

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Фрагмент росписи → сахарницы с крышкой ГМЗ «Петергоф» Detail of decoration → on a sugar bowl with lid Peterhof Museum-Reserve

Together with other public china works, Russia’s leading porcelain factory demonstrated “To Their Imperial Majesties examples of their work, showing the current state and successes of the factory.”2 Shortly before the event, a list of items was compiled, showing the names of the intended recipients. The Emperor would take an active role in selecting and commissioning this or that item for each particular member of the Imperial family. In 1861, Alexander II ordered a special Christmas gift for his younger brother, General Admiral Grand Duke Konstantin Nikolayevich. The list of “items for presentation in honour of the Nativity”3 officially described the porcelain service for a dozen people as a “tea set of 18 items, decorated with images of Aivazovsky’s seascapes”. As well as this description, the list stated the intended recipient of the gift, Grand Duke Konstantin Nikolayevich.4 A total of 11 tea cups, 10 saucers, a teapot, sugar bowl, milk jug and slop bowl from the service can be seen today in the Peterhof Museum-Reserve; all items apart from the saucers are decorated with miniature copies of seascapes by Ivan Aivazovsky. The decoration of this unique gift was no random choice: Alexander II realized that his brother would treasure the tea service. “Even in the Grand Duke’s early childhood, his father, Emperor Nicholas Pavlovich, intended Konstantin Nikolayevich one day to head Russia’s military fleet and naval establishment. At the age of just three, the Grand Duke was made… General Admiral and commander of a company of the Guards.”5 At 19, Konstantin Nikolayevich was made Captain of the First Rank; in 1848 he was appointed Counter (Rear) Admiral; and in 1853, upon gaining the rank of Admiral, he took charge of Russia’s Naval Ministry. The Grand Duke was a great admirer of Aivazovsky’s work and served as his patron. He was still a child when he first met the famous artist in 1836, on a naval training voyage in the Gulf of Finland and the Baltic Sea. Later, in 1845, the painter was chosen to join the group that accompanied the young Grand Duke on his voyage to the Sea of Marmara, the Aegean and the Black Sea. An avid collector of Aivazovsky’s sketches and watercolours, the young Konstantin Nikolayevich would paste them lovingly into his magnificent albums, adding thorough, detailed notes about them. The tea service was made using moulds developed at the Imperial Porc elain Factory in the late 1850s. The factory artists produced miniature copies of Aivazovsky’s famous seascapes with extraordinary skill. Reproducing the details of the originals with maximum precision, they positioned the images expertly on the curved surfaces, ensuring that the sense of perspective and the original colour schemes remained. Occasionally, minor changes were deemed necessary in view of the small size of the porcelain objects; in some cases, the items were decorated with a fragment of a painting, rather than with the entire image. The miniature images adorning the tea service were taken from well-known works by the famous marine painter,6 such as “Frigate under Sail” (1838, Central Naval Museum, St. Petersburg), “Russian Squadron on the Roadstead of Sevastopol” (1846, Russian Museum), “Old Feodosia” (1845, National Gallery of Armenia) and “Pier in Feodosia” (1846, Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia). In some cases, it has not been possible to establish the current location of Aivazovsky’s original paintings, such are the two works “Sevastopol. Grafskaya Quay and Nikolayevskaya Battery” and “View of Smolny Convent from the River Neva in St. Petersburg”.

Russian State Historical Archive, St. Petersburg. Collection 503, inventory 2, file 21, folio 107.

Kudryavtseva, T.V. “Russian Imperial Porcelain”. St. Petersburg, 2003. P. 175.

The fifth child and second son of Emperor Nicholas I and Alexandra Fyodorovna. 9 September 1827-13 January 1892. Grand Duke Konstantin Nikolayevich was the paternal great-great grandfather of Charles, Prince of Wales, heir to the British throne: Konstantin’s daughter Olga married George I of Greece, whose son Andrea married Alice Battenberg, that marriage producing Philip, Duke of Edinburgh (Philip Mountbatten, born Prince Philip of Greece and Denmark), the father of Prince Charles.

“Russian Biographical Dictionary”. Knappe-Küchelbecker. St. Petersburg, 1903. P. 120.

Сахарница с крышкой → в. 16,3, дл. 15,8 ГМЗ «Петергоф»

The author expresses her gratitude to O.E. Kayander for assistance in identifying these works of art.

Sugar bowl with lid → Height: 16.3 cm, length: 15.8 cm Peterhof Museum-Reserve

Art collectors and patrons

Running Header

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Наши публикации

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

CКРЕЩЕНИЕ ВРЕМЕН И СУДЕБ Роман Трошин

«Во время своего пребывания в Феодосии я внимательно наблюдал за нравами и привычками людей различных национальностей, проживающих в городе, и с удовольствием отмечал культурный рост коренных народностей Крыма под влиянием богатейшей русской культуры и отеческой заботы со стороны господина Казначеева. Чтобы сделать жизнь городского населения интереснее, градоначальник решил на время своего отсутствия в городе отдать часть своего дома под устройство городских балов... Я бы хотел рассказать о феодосийском обществе и о его развлечениях. Хотелось бы, чтобы и другие города брали в пример ту гармонию, то единство, что характеризуют феодосийское общество. Здесь простые жители, военные и гражданские чиновники живут одной семьей... Никаких раздоров, никакого тщеславия, никакой роскоши и зависти. Вместо всего этого – счастливая посредственность, скромность и взаимная доброжелательность»1. Такими несколько наивными и окрашенными сентиментальностью словами выразил свое восприятие феодосийского общества французский путешественник Шарль де Бесс, побывавший в Крыму в 1829–1830 годах. Это были те самые годы, когда армянский мальчик, сын старосты феодосийского базара, Иван Гайвазовский брал первые уроки у местного архитектора Якова Христиановича Коха и обратил на себя внимание градоначальника Александра Ивановича Казначеева. В то время Феодосия представляла собой маленький провинциальный

Альбом феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Первая половина XIX века Кожа, золотое тиснение, бронза Частное собрание, Москва

1. http://old-museum.org/archive/archives_15_8.htm

Album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky First half of the 19th century Gold embossing, bronze on leather Private collection, Moscow

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Восход солнца в Феодосии. 1855 Холст, масло. 82 × 117 Национальная галерея Армении, Ереван (НГА) IVAN AIVAZOVSKY Dawn. Feodosia. 1855 Oil on canvas. 82 × 117 cm National Gallery of Armenia, Yerevan

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

городок, уютно расположившийся на берегу Черного моря, окруженный справа невысокими склонами Крымских гор, а слева открытый свободным степным ветрам. Основанная греками в VI в. до н.э., Феодосия знала периоды славы и богатства, в ее бухте кипела шумная торговая жизнь. За тысячелетия своей истории город пережил возвышения и разорения, новое могущество в XIII–XIV веках, когда генуэзские купцы в удобных бухтах на берегах Черного моря основывали фактории и возводили мощные оборонительные крепости. Тогда, обнесенная рядами стен, укрепленная высокими башнями, древняя Феодосия называлась Кафой. Этим именем называет ее и А.С. Пушкин в письме к брату Льву, делясь своими первыми впечатлениями о Крыме, когда проездом с Кавказа через Керчь он с генералом Н.Н. Раевским и его семьей останавливался с 16 по 18 августа 1820 года в Феодосии. Поэт видел мощеные улицы города, понижающиеся отроги Кара-Дага, развалины генуэзских укреплений, обширные виноградники и слышал рассказы о Крыме и Феодосии от бывшего градоначальника С.М. Броневского. Именно в доме Броневского остановились поэт и его спутники. На пути в Гурзуф на легком паруснике в безлунную ночь у Пушкина родились первые поэтические строки о море и Крыме: Погасло дневное светило; На море синее вечерний пал туман. Шуми, шуми, послушное ветрило, Волнуйся подо мной, угрюмый океан. Эта элегия Пушкиным тогда же была послана брату. Упоминание имени Пушкина, генерала Раевского и градоначальника Броневского здесь не случайно, так как в небольшой истории, объединенной Феодосией, сошлись события, знакомства, сближения и даже судьбы интереснейших людей той эпохи, к которым был сопричастен и И.К. Айвазовский. В 2015 году автору этих строк посчастливилось стать обладателем редчайшего в наше время дамского, а точнее семейного Альбома, который был начат в пушкинскую эпоху. В него входят рисунки разных авторов и рукописные

Наши публикации

63 И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Портрет Таврического губернатора Александра Ивановича Казначеева. 1830-е Лист из Альбома феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Бумага, карандаш, тушь, перо. 9 × 7 Частное собрание, Москва IVAN AIVAZOVSKY Portrait of the Tavrida Governor Alexander Kaznacheyev. 1830s From the album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky Pencil and ink on paper. 9 × 7 cm Private collection, Moscow

тексты, датированные различными годами, но все они относятся к первой половине XIX века. Водяные знаки на некоторых листах «J.Whatman 1811» дают основание предположить годы начала ведения Альбома. Некоторые рисунки исполнены на листах Альбома, другие наклеены на его страницы. Также стихи и прозаические тексты – они или написаны непосредственно в Альбоме, или же листы с ними вклеены внутрь Альбома. Подобные рукописные альбомы, робко вошедшие в российскую дворянскую культуру в конце XVIII века, к 1810–1830-м годам стали важным элементом домашней жизни, принадлежностью салонов, стали неотъемлемой частью обихода юных барышень. Интерес к ведению альбомов быстро захватил и русскую провинцию. Они получили широкое распространение, дожив до появления дагерротипов и фотографий. Это своеобразное художественное явление отражало стиль и вкус времени. При тщательном изучении «нашего» Альбома, обращении к различным источникам, печатным и рукописным, благодаря консультациям со специалистами удалось установить его хозяйку. Ею была Елена Дмитриевна Гаевская – жена статского советника Павла Васильевича Гаевского (1775–1853), бывшего феодосийского градоначальника. Однако ни годы жизни самой Елены Дмитриевны, ни того, как она выглядела, установить пока не удалось. В результате исследований открылось множество интересных и важных фактов жизни мужа Елены Дмитриевны, замкнувших цепь удивительных хитросплетений событий и судеб, возможно, повлиявших в будущем на становление личности молодого художника Ивана Константиновича Айвазовского и приоткрывающих завесу

Э. ТЕТБУ ДЕ МАРИНЬИ (Edouard Taitbout de Marigny) Ночной пейзаж. 1825 Лист из Альбома феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Бумага, уголь, белила. 15,5 × 20 Частное собрание, Москва EDOUARD TAITBOUT DE MARIGNY Landscape at Night. 1825 From the album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky Charcoal and white paint on paper 15.5 × 20 cm Private collection, Moscow

Эдуард Тетбу де Мариньи (фр. Edouard Taitbout de Marigny) (1793–1852) происходит из старин ного французского аристократи ческого рода, дипломат, географ, археолог, коллекционер древно стей, художник. С 1820-х вицекон сул Нидерландов в Феодосии, затем в Одессе, консул (1830), генеральный консул (1848) Нидерландов в портах черноморских и азовских; в 1840-х владелец и капитан брига «Юлия». В 1821, 1823–1825, 1829–1851 годах неоднократно обследовал побережье Азовского, Черного и Средиземного морей, везде обращал внимание на остатки древностей, изучал историю, быт и культуру прибрежных народов.

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

тайны самого загадочного и малоизвестного периода жизни живописца до его отъезда в Петербург в 1833 году для поступления в Императорскую Академию художеств. Среди многих памятных записей и рисунков три альбомных рисунка представляют для нас особый интерес. На одном из них изображен Павел Васильевич Гаевский. Портрет выполнен акварелью, справа внизу видна полустертая временем подпись: «И Гайва…». Гаевский изображен в парадном фраке чиновника с орденами Святого Владимира 3-й степени, Святой Анны 2-й степени и Святого Станислава 3-й степени. Под портретом надпись, сделанная рукой Елены Дмитриевны Гаевской: «будто бы портретъ моего мужа ПВГа 1849-го года… Айвазовского работа». Подобные комментарии хозяйки альбома можно встретить и под некоторыми другими рисунками Альбома. 1849 год – скорее всего, дата написания комментария, сам же портрет, вероятно, был исполнен гораздо раньше – до 1840 года, когда художник подписывался как Гайвазовский. П.В. Гаевский родился 15 апреля 1775 года в Полтавской губернии, в 1792-м окончил Кадетский корпус в городе Николаеве. В конце XVIII века в период кампании по взятию островов КорEdouard Taitbout de Marigny фу и Видо в чине мичмана Гаевский справ(1793- 1852) – diplomat, geographer, ляет должность адъютанта капитана 1 ранarchaeologist, collector of antiquiга Д.Н. Сенявина в эскадре вице-адмирала ties and artist from an old French noble family. In the 1820s, Taitbout Ф.Ф. Ушакова; во время Отечественной войны de Marigny was Vice-Consul of the 1812 года состоит в должности директора канNetherlands, first in Feodosia and, целярии главнокомандующего 2-й Западной later, in Odessa. In 1830 he became Consul and, in 1848, General Conармии князя П.И. Багратиона. Он находился sul of the Netherlands in the ports неотлучно при князе до его ранения в сражеof the Black and Azov Seas. In the 1840s, Taitbout de Marigny owned, нии при Бородине. Впоследствии в 1821–1822 and was captain of, the brig Julia. In и 1829 годах исполнял должность градона1821, 1823-1825 and 1829-1851 he exчальника Феодосии. Более 30 лет, с 1822-го plored the Azov, Black and Mediterranean Sea coasts, paying particuи до своей смерти в 1853 году, Гаевский состоlar attention to ancient ruins and ял в должности управляющего феодосийской studying the local history, culture складочной таможни. and way of life.

Наши публикации

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Портрет Павла Васильевича Гаевского. 1830-е Лист из Альбома феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Бумага, акварель. 14 × 17,7 Частное собрание, Москва IVAN AIVAZOVSKY Portrait of Pavel Gayevsky. 1830s From the album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky Watercolour on paper. 14 × 17.7 cm Private collection, Moscow

Еще один рисунок Айвазовского из Альбома – это портрет Александра Ивановича Казначеева. Справа под рисунком юный художник оставил автограф – «Г». Так он подписывал свои самые ранние работы. По характеру исполнения, робкому штриху портрет можно отнести к самому началу 1830-х годов, то есть к первым годам знакомства Айвазовского с Казначеевым. Роль этого человека в судьбе Айвазовского трудно переоценить. Феодосийский градоначальник – эту должность Казначеев занимал в 1827–1829-х годах – первым обратил внимание на талант 13-летнего подростка. Став Таврическим губернатором, он увез в 1830 году юного Ивана Гайвазовского в Симферополь, где тот жил в доме Казначеевых и учился с его сыновьями в гимназии. И в дальнейшем Казначеев покровительствовал Айвазовскому. В свою очередь художник навсегда сохранил благодарность своему покровителю. Спустя годы Айвазовский исполнил два живописных портрета Казначеева. Один находится в Феодосийской картинной галерее имени И.К. Айвазовского, другой – в Государственном Русском музее. И, наконец, на третьем рисунке изображена жанрово-идиллическая сцена прощания. В правой нижней части можно также увидеть подпись «Г».

Неизвестный художник Вид приморского города Первая половина XIX века Лист из Альбома феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Бумага, карандаш. 15,5 × 20 Частное собрание, Москва Unknown artist View of a Seaside Town First half of the 19th century From the album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky Pencil on paper. 15.5 × 20 cm Private collection, Moscow

ДЖ. ДОУ Портрет генерала от кавалерии Николая Николаевича Раевского. Не позднее 1828 Холст, масло. 70 × 62,5 Государственный Эрмитаж GEORGE DAWE Portrait of Cavalry General Nikolai Rayevsky. No later than 1828 Oil on canvas. 70 × 62.5 cm Hermitage Неизвестный художник Вид бухты Первая половина XIX века Лист из альбома феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Бумага, уголь, белила. 15,5 × 20 Частное собрание, Москва Unknown artist View of the Bay First half of the 19th century From the album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky Charcoal and white paint on paper 15.5 × 20 cm Private collection, Moscow

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Рисунок трогателен своей почти детской наивностью. Возможно, прототипом для этой сцены Айвазовскому послужил неизвестный нам оригинал. К темам прощаний, встреч и вновь разлук Айвазовский обращался много раз, давая этим сюжетам различные интерпретации. Они возникают в картине «Морской берег» (1840, ГТГ) с фигурой путника, прощающегося с морем, или в марине «Встреча рыбаков на берегу Неаполитанского залива» (1842, ГТГ). Позже Айвазовский пишет картину «Морской берег. Прощанье» (1868, ГТГ) и, наконец, большое полотно «Прощание Пушкина с морем» (1887, Всероссийский музей А.С. Пушкина, Санкт-Петербург). Прощания, встречи, разлуки – это часть романтической составляющей души художника, выросшего у берегов Черного моря и множество раз уезжавшего из Феодосии, прощавшегося с морем, а затем снова встречавшегося с ним. На одном из листов Альбома – акварельный портрет работы А.О. Орловского 1815 года, изображающий родственника Гаевских, некоего Булгакова, исполненный в период службы П.В. Гаевского в Петербурге. Есть на страницах Альбома и запись внучки А.В. Суворова княгини Марии Аркадьевны Голицыной, музы Пушкина, которой поэт посвятил три романтических стихотворения. С ее родной сестрой Варварой Аркадьевной Башмаковой (урожденной Суворовой) был хорошо знаком И.К. Айвазовский. Именно в экипаже Башмаковой в 1833-м будущий художник отправился из Симферополя в Петербург на учебу в Императорскую Академию художеств. Ей он подарил один из своих самых ранних рисунков, исполненный в пути. На нем запечатлен вид Екатеринослава (в настоящее время Днепропетровск), где ненадолго останавливались путники. На одном из листов Альбома – стихотворение на французском языке М.Г. Дестрема, профессора Института Корпуса инженеров путей сообщения, известного ученого, управляющего второго округа путей сообщения, одного из строителей Одессы при генерал-губернаторе Новороссии и Бессарабии герцоге Ришелье. Важнейшую историческую ценность представляет собой рукопись П.В. Гаевского, в которой он подробно и с точными деталями описывает прощальный визит к нему домой в Феодосию графа Михаила Семеновича Воронцова. Эта запись датирована мартом 1845 года, когда граф со своей свитой на пароходофрегате «Бессарабия» направлялся на Кавказ принимать должность Кавказского наместника. Это лишь небольшая часть содержания, столь разнообразного в художественном и историческом плане Альбома, позволяющего представить круг общения семьи Гаевских. Рисунки юного Айвазовского в окружении текстов, зарисовок других людей – друзей или просто знакомых владельцев Альбома – помогают увидеть обстоятельства начинавшейся творческой жизни великого живописца, иногда домыслить возможные отношения и почувствовать атмосферу, в которой рос юноша. Приоткроем несколько страниц феодосийской и – шире – российской истории и вернемся к двум героям, изображенным Айвазовским на страницах Альбома. Знакомство Павла Васильевича Гаевского и Александра Ивановича Казначеева, вероятно, произошло во время событий Отечественной войны 1812 года. Гаевский служил в это время правителем канцелярии главнокомандующего 2-й армии князя П.И. Багратиона, а Казначеев – адъютантом главнокомандующего русской армией светлейшего князя М.И. Кутузова. Там же, во 2-й армии, Гаевский,

Письмо генерала Н.Н. Раевского графу А.Н. Самойлову // Архив Раевских. 1908. Т. I. С. 48.

Наши публикации

вероятнее всего, знакомится с будущим Новороссийским и Бессарабским генерал-губернатором графом М.С. Воронцовым, командующим дивизией в армии Багратиона. С генералом Н.Н. Раевским, командующим корпусом армии Багратиона, Гаевского связывали давние приятельские отношения. Первый документ, указывающий на их знакомство, уносит нас в далекий 1806 год в Каменку, имение Раевских: в письме графу А.Н. Самойлову генерал Раевский упоминает Гаевского2. В дальнейшем имя Гаевского не один раз встречается в письмах из личного архива семьи Раевских. 1 мая 1820 года Гаевский, предположительно, по протекции генерала Н.Н. Раевского получает назначение директором таможни в Киеве, а немногим позже, в 1821-м, он направляется в Феодосию на должность директора складочной таможни; в 1821–1822 годах принимает должность феодосийского градоначальника для приведения дел в городе в порядок. Историки края отмечают его особый вклад в развитие Феодосии. Он начинает масштабные реформы в управлении Феодосии! До этого назначения Гаевский в 1815–1820 годах руководил третьим отделением Департамента имущества Министерства финансов Российской Империи и по долгу службы отвечал за функции управления российскими губерниями. «Принимая на себя исправление стольких беспорядков, я прежде всего занялся внутренним устройством моей канцелярии, разделил ее на несколько столов, распределил дела по роду их, определил обязанности канцелярских чинов и служителей и таким образом дал делам совершенно новое течение, оживившее все части правления и давшее мне возможность сделать все те исправления, кои ниже показаны будут», – писал Гаевский в 1822 году в Отчете градоначальника3. Вплоть до 1827 года, когда в Феодосию приехал принимать дела градоначальника Александр Иванович Казначеев, Гаевский играл одну из ключевых ролей в ходе реформ и развитии городского управления Феодосии. Казначеев продолжил дело Гаевского, усовершенствовал городское самоуправление, улучшил торговлю и взаимоотношения с иностранными представителями, перераспределил земельные угодья, развивая виноделие в восточной части Крыма. Казначеев,

ДАОО (Государственный архив Одесской области). Ф. 1. Оп. 219. Д. 3 (1822).

Неизвестный художник Взрыв. Первая половина XIX века Лист из Альбома феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Бумага, акварель, белила. 15,5 × 20 Частное собрание, Москва Unknown artist Explosion First half of the 19th century From the album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky Watercolour and white paint on paper. 15.5 × 20 cm Private collection, Moscow Неизвестный художник Корабли на ночном рейде Первая половина XIX века Лист из Альбома феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Бумага, акварель, белила. 15,5 × 20 Частное собрание, Москва Unknown artist Ships on a Night Raid First half of the 19th century From the album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky Watercolour and white paint on paper. 15.5 × 20 cm Private collection, Moscow

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Неизвестный автор Стихотворение «К портрету А. Пушкина» Лист из Альбома феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Частное собрание, Москва Unknown author “On the Portrait of Alexander Pushkin”, a Poem From the album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky Private collection, Moscow

А.И. Казначеев. Партикулярные письма графу М.С. Воронцову. Изд.: Новый хронограф, 2015. С. 21.

К.А. Виноградов, В.Т. Гончаров, В.В. Александрычев. Феодоситы: специальное историко-краеведческое издание. Вып. 2. 2011. С. 40–41.

Там же. С. 41.

только заступив в должность градоначальника, отмечал в своем письме графу Воронцову от 5 мая 1828 года: «Гаевский по-прежнему умен и с околичностями откровенен! Однако же и ему наконец надобно отдать справедливость: он постигает ваши благия намерения в отношении торговли и направляет, сколько может, действия свои сообразно оным. Я уверен, что он так же будет хорош при мне, как и при Андрее Васильевиче»4. Это письмо свидетельствует о добрых и доверительных отношениях между Гаевским и Казначеевым. Под руководством таких опытных управленцев Феодосия начала возрождаться и обретать облик благоустроенного города. Недаром именами Казначеева и Гаевского были названы две улицы и два фонтана в Феодосии. Фонтан имени Гаевского хотя и в плачевном состоянии, но сохранился и до наших дней. Путь созидания и развития Феодосии, заложенный ее градоначальниками, десятилетия спустя продолжил Иван Константинович Айвазовский, но не в качестве городского администратора, а как уроженец города и его патриот. «Добрым гением» называли его феодосийцы. Встреча в 1827 году армянского мальчика Ивана Гайвазовского с градоначальником Казначеевым привела несколько позднее и к знакомству с Павлом Васильевичем Гаевским. Семья Гаевских славилась в Феодосии своим гостеприимством. Записи в Альбоме друзей и гостей их дома, обращенные к Елене Дмитриевне, дают представление о ней как о человеке безмерной доброты. Иван становится гостем в доме Гаевских, не случайны его рисунки в их семейном Альбоме. Возможно, он присутствовал при рассказах Павла Васильевича о его флотоводческих подвигах конца XVIII века, которые он совершил рядом с прославленными русскими адмиралами Ф.Ф. Ушаковым и Д.Н. Сенявиным. В феврале 1799 года русская эскадра под командованием Ушакова готовится к бою за острова Корфу и Видо. Перед боем Ушаков скажет: «Штурм кораблями крепости, подобной Корфу, в истории войн есть дело небывалое, но я полагаюсь на храбрость служителей и офицеров эскадры»5. Выписка №254 вахтенного журнала корабля «Св. Павел» повествует: «В 4 часа приехал к нам на корабль из отряда к командующему эскадрой с корабля "Петр" от господина капитана 1 ранга и кавалера Сенявина с делами флота мичман Гаевский…»6 Это была грандиозная военная и дипломатическая победа адмирала Ушакова и всего русского флота по освобождению Италии от французов. Возможно, флотоводческие рассказы Гаевского о героических завоеваниях

Наши публикации

и путешествиях еще только зарождали в душе юного художника интерес к истории и подвигам русского флота. Вероятно, в доме Гаевских бывал не только Казначеев, но и другие представители высшего феодосийского общества того времени: председатель феодосийского суда, сподвижник А.В. Суворова и его адъютант Христофор Афанасьевич Анастасьев, а также бывший градоначальник Феодосии, участник персидской кампании и основатель в 1811 году феодосийского Музея древностей Семен Михайлович Броневский. После смерти Броневского хозяином его дома стал герой кавказских войн П.С. Котляревский – Пушкин называл его «бич Кавказа». Айвазовский хорошо знал, почитал генерала и в память о нем соорудил в Феодосии часовню. Годы спустя Айвазовский будет вести археологические раскопки в родном городе и пополнит находками Музей древностей. Более того, построит для него на горе Митридат специальное здание. В доме Гаевских и Казначеева должны были звучать рассказы об А.С. Пушкине. Казначеев знал поэта и покровительствовал ему в годы службы в Одессе у М.С. Воронцова. Известно письмо Пушкина Казначееву: «Мне очень досадно, что отставка моя так огорчила вас, и сожаление, которое вы мне по этому поводу высказываете, искренно меня трогает… Вы говорите мне о покровительстве и о дружбе. Это две вещи несовместимые. Я не могу, да и не хочу притязать на дружбу графа Воронцова, еще менее на его покровительство: по-моему, ничто так не бесчестит, как покровительство; а я слишком уважаю этого человека, чтобы желать унизиться перед ним. На этот счет у меня свои демократические предрассудки, вполне стоящие предрассудков аристократической гордости»7. Гаевские были знакомы с поэтом. Их первая встреча могла состояться в Киеве в доме у генерала Н.Н. Раевского в середине мая 1820 года, когда Пушкин посетил город. В своей книге о Пушкине Ю.М. Лотман отмечает: «В середине мая Пушкин проехал через Киев. Здесь он встретился с рядом петербургских знакомых, в частности с семьей известного генерала, героя 1812 года Николая Николаевича Раевского»8. Документально подтверждена встреча Пушкина с женой Гаевского Еленой Дмитриевной. Генерал Раевский вместе с Пушкиным, направлявшийся на Кавказские Минеральные Воды, в письме дочери Екатерине писал: «На первой почте за Мариуполем встретили мы жену Гаевского, которая дожидалась меня трое суток и отправилась к мужу; ей не дали лошадей, для меня приготовленных. Она зато приготовила нам завтрак; мы поели, я написал с нею вам письма, и поехали»9. Личность Пушкина много значила в жизни и творчестве Айвазовского. Их встреча и знакомство произойдут позже, в 1836 году. Но рассказы о Пушкине, чтение его стихов в доме Гаевских и Казначеева предвосхищали эту будущую встречу. Так записи и рисунки на листах семейного Альбома воскрешают целую эпоху. У каждого из героев того далекого времени был свой путь, но Альбом стал тем местом, где произошло скрещение судеб, кажется, далеких друг от друга людей. И скрытые временем страницы жизни донесли до нас дыхание давно ушедших веков.

Письмо Пушкина Казначееву, июнь 1824 года, Одесса. Пер. с франц. // А.С. Пушкин. Собр. соч. Т. 9. Москва, 1962. С. 98–99.

Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин. СПб. 2005. С. 60.

13 июня – 6 июля 1820 года, Кавказские Минеральные Воды // Архив Раевских. 1908. Т. I. С. 516.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ, И.Е. РЕПИН Прощание Пушкина с морем. 1877 Холст, масло Всероссийский музей А.С. Пушкина, Санкт-Петербург IVAN AIVAZOVSKY, ILYA REPIN Pushkin’s Farewell to the Sea. 1877 Oil on canvas National Pushkin Museum, St. Petersburg

Дом Гаевского в Феодосии на ул. 8 марта (бывшая ул. Гаевская) Фото Р. Трошина. 2016 Pavel Gayevsky’s house in Feodosia 8th of March Street (formerly Gayevsky Street) Photograph by Roman Troshin 2016

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

А.И. Казначеев

Елена Дмитриевна Гаевская –

П.В. Гаевский

(1788–1880) В 1812 году ординарец и адъютант М.И. Кутузова

(1775–1853) В 1812 году директор канцелярии командующего 2-й западной армией П.И. Багратиона

знакомство close acquaintance

Alexander Kaznacheyev

(1782–1856) – командующий корпусом в составе 2-й западной армии П.И. Багратиона

Mikhail Vorontsov

Nikolai Rayevsky (1771-1829) Commander of a division in Bagration’s Second Western Army

дружба в Киеве friendship in Kiev

(1771–1829) – командующий корпусом в составе 2-й западной армии П.И. Багратиона

знакомство close acquaintance

Н.Н. Раевский

С 1 мая 1820 года директор складочной таможни в Киеве From May 1 1820 was head of the Kiev customs warehouse

знакомство close acquaintance

(1782-1856) Commander of a division in Bagration’s Second Western Army

Wife of Pavel Gayevsky

(1775-1853) In 1812 headed the chancellery of Commander-in-Chief of the Second Western Army Pyotr Bagration

сближение closer connection

знакомство close acquaintance

М.С. Воронцов

Yelena Gayevskaya

Pavel Gayevsky

знакомство close acquaintance

(1788-1880) In 1812 was orderly and Adjutant to Mikhail Kutuzov

жена П.В. Гаевского

Н.Н. Раевский в 1820-х годах проживал со своей семьей в Киеве In the 1820s, Rayevsky and his family lived in Kiev

А.С. Пушкин

служба и близкие отношения service ties and friendship

(1799–1837)

Alexander Pushkin (1799–1837)

служба service ties

1823 год А.И. Казначеев – глава канцелярии новороссийского и бессарабского наместника М.С. Воронцова In 1823, Kaznacheyev headed the chancellery of Governor General of Novorossiya and Bessarabia Vorontsov 1827 год А.И. Казначеев – градоначальник Феодосии In 1827, Kaznacheyev became Feodosia town governor 1829 год А.И. Казначеев – таврический губернатор In 1829, Kaznacheyev became governor of Tavrida

1823–1826 годы, А.С. Пушкин служит при М.С. Воронцове в Одессе In 1823-1826, Pushkin served under Vorontsov in Odessa

14 мая 1820 года А.С. Пушкин посетил Киев On May 14 1820, Pushkin visited Kiev

1823 год М.С. Воронцов – наместник новороссийский и бессарабский In 1823, Vorontsov was Governor General of Novorossiya and Bessarabia

служба и близкие отношения service ties and friendship

знакомство close acquaintance

служба и близкие отношения service ties and friendship

И.К. Айвазовский (1817–1900)

Ivan Aivazovsky

С 10 января 1821 года П.В. Гаевский – начальник таможни в Феодосии From January 10 1821, Gayevsky headed the Feodosia customs

В 1821–1822 годах П.В. Гаевский – градоначальник Феодосии In 1821-1822, Gayevsky was Feodosia town governor

(1817-1900)

знакомство close acquaintance

В 1822–1853 годах П.В. Гаевский – начальник таможни в Феодосии In 1822-1853, Gayevsky headed the Feodosia customs

29 мая 1820 года А.С. Пушкин вместе с Н.Н. Раевским и семьей в Мариуполе по дороге на Кавказ встретился с Е.Д. Гаевской On May 29 1820, Pushkin and Rayevsky’s family met Yelena Gayevskaya in Mariupol, on their way to the Caucasus 16–18 августа 1820 года во время пребывания в Феодосии А.С. Пушкин вместе с Н.Н. Раевским и его семьей гостили у Гаевских на даче «Ташлык», бывший монетный двор * On August 16-18 1820, Pushkin and Rayevsky's family visited the Gayevsky family at their dacha Tashlyk, the former mint* * В.Д. Гейман, Из феодосийской старины (архивные справки) // ИТУАК №53, 1916 года, Симферополь. С. 100. * Geiman, V.D. “From Feodosia's Olden Days (Archive Notes)" // ITUAK (News of the Tavrida Academic Archives Commission), no. 53, 1916, Simferopol. P. 100.

Exclusive publications

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

AS TIMES AND LIVES INTERTWINE... Roman Troshin

A recently-discovered family album belonging to Yelena Gayevskaya, wife of Feodosia town governor Pavel Gayevsky, sheds fascinating light on society in the town, and the interaction of its notable figures, in the first half of the 19th century. Containing remarkable early portrait sketches by Ivan Aivazovsky of some of those concerned, it reveals the broad and various historical links that extended through the beau-monde of the time – including connections which lead to the great Russian poet, Alexander Pushkin. The album affords invaluable context on the close-knit world in which the future great painter moved in his youth. “During my stay in Feodosia, I took time to observe the character and habits of people of different ethnic origins, who call the town their home. It pleased me greatly to watch the cultural growth of the indigenous Crimean groups under the influence of the rich Russian culture and thanks to the fatherly care of Monsieur Kaznacheyev. In order to make the lives of Feodosians more interesting, the town governor decided to allow balls to be held in part of his residence while he was away... I would like to say more about the society in the town and its pastimes. It would, I feel, be extremely beneficial to other towns if they could attempt to emulate the harmony and unity so typical of Feodosian society. Here, ordinary townspeople, the military and civic officials live as one family... No arguments, no vanity, no luxury or jealousy. Instead, just happy, ordinary life, modesty and mutual goodwill.”1 Such was the somewhat simplistic and sentimental account of life in Feodosia left by the French traveller Jean-Charles de Besse, who visited Crimea in 1829 and 1830. At that time, Ivan Gaivazovsky, the young son of the Armenian warden of the local bazaar, was taking his first lessons with the architect Yakov Koch. The town governor Alexander Kaznacheyev was quick to notice the boy’s talent. Back then, Feodosia was a small, cosy provincial town, nestling on the Black Sea coast beneath the mountains of the Crimea on one side, and the expanses of the windy steppes on the other. Founded by the Greeks in the sixth century B.C., Feodosia had seen times of glory and prosperity, when a lively trade had flourished in its harbour. Over the many centuries of its existence, Feodosia had known both development and decline. In the 13th and 14th centuries, it acquired wealth and influence as Genoese merchants founded trading posts and built massive fortresses to defend themselves in the convenient bays of the Black Sea. Protected by several walls and tall towers, ancient Feodosia was then known as Kaffa: that was the name used by the poet Alexander Pushkin in a letter to his brother Lev, in which he shared his first impressions of Crimea. 1. http://old-museum.org/archive/archives_15_8.htm

← Круг знакомств и связей П.В. Гаевского в первой половине XIX века ← Pavel Gayevsky's circle of acquaintances in the first half of the 19th century

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Coming from the Caucasus via Kerch, Pushkin and his companion General Nikolai Rayevsky spent two days in Feodosia on 16-18 August 1829. Admiring the town’s paved streets overlooked by the Kara-Dag Mountain, the ruins of Genoese fortifications and the extensive vineyards, Pushkin listened eagerly to the tales of Crimea and Feodosia recounted by his host, the former town governor Semyon Bronevsky. One evening, bound for Gurzuf in a light sailboat, gazing up at the dark moonless sky, the poet penned his first verses to Crimea and its seas, and immediately sent the elegy to his brother: The light of daytime’s orb has faded, The evening mist falls on the sea’s blue deep. Blow on, blow on, О wind that does my bidding, And ocean grim, sway, sway beneath.

О.А. КИПРЕНСКИЙ Портрет А.С. Пушкина. 1827 Холст, масло. 63 × 54 ГТГ OREST KIPRENSKY Portrait of Alexander Pushkin 1827 Oil on canvas. 63 × 54 cm Tretyakov Gallery

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Морской берег. 1840 Холст, масло. 42,8 × 61,5 ГТГ IVAN AIVAZOVSKY Seashore. 1840 Oil on canvas 42.8 × 61.5 cm Tretyakov Gallery

The references in this article to the poet, to General Rayevsky and to Feodosia town governor Bronevsky are not merely coincidental. Its story, one that brings together these figures and Feodosia, involves key events, individuals and acquaintances of that time: it also includes the painter Ivan Aivazovsky. In 2015, this writer was fortunate to acquire a lady’s album of a kind extremely rare in our times. Perhaps more accurately termed a “family album”, this wonderful keepsake dates back to the days of Pushkin. As well as drawings in a number of hands, it contains texts written at different times, but all belong to the first half of the 19th century. Several pages feature the watermark J. Whatman 1811, offering a clue to the approximate date of the album’s creation. While some of the drawings were made on the pages of the album, others have been pasted in. The poems and texts included in the album are likewise partly pasted in, and partly written straight onto its pages. If, in the middle of the 18th century, such handwritten albums were just beginning to appear among the Russian nobility, by the end of the first third of the 19th century, they had become an important element of domestic life, an obligatory attribute of any salon and a necessary companion to any young lady of good taste. Quickly spreading to the Russian provinces, the fad became extremely popular. Eventually, it incorporated the new techniques of daguerreotype and photography, turning into a creative endeavour that reflected the styles and tastes of its time.

Exclusive publications

After careful study of the album, and after consulting various experts and researching a number of print and manuscript sources, I succeeded in establishing the identity of its owner. The album had belonged to Yelena Dmitrievna Gayevskaya, wife of State Counsellor Pavel Gayevsky (1775-1853), the town governor of Feo dosia (1821-1822; 1828-1829) and head of the town’s customs warehouse (1822-1853). The dates of Yelena Gayevskaya’s birth and death have so far proved impossible to establish; details of her appearance are elusive, too. However, a number of fascinating and pertinent details concerning the life of her husband, Pavel, have been found. These new facts provided valuable insight into the chain of extra ordinary events and coincidences that had an impact on the personality and creative development of the young artist Ivan Aivazovsky. These findings likewise shed light on the least known period of the painter’s life, that prior to the young man’s departure in 1833 to take up his place at the Imperial Academy of Arts in St. Petersburg. Of the many striking written entries in the album and its diverse array of drawings, three are of special interest. The first shows the head of the family to which the album belonged, Pavel Gayevsky. In the bottom right-hand corner of the watercolour portrait, a faded signature can be made out: “I Gaiva...” Gayevsky is shown in the formal coat of an official displaying the Orders of Saint Vladimir of the 3rd class, Saint Anna of the 2nd class, and of Saint Stanislav of the 3rd class. Beneath the portrait, an inscription in Yelena Gayevskaya’s handwriting reads, “Seemingly, a portrait of my husband PVG [Pavel Vasilyevich Gayevsky], 1849 by ...aivazovsky”. A number of other images in the album are accompanied by similar comments from its owner. The year 1849 most probably points to the date of Gayevskaya’s inscription, rather than to the time the portrait was created. Gayevsky was most likely painted before 1840, when the painter still signed his works as Gaivazovsky. Born on 15 April 1775 in the Poltava Province, Pavel Gayevsky graduated from Cadet Corps in 1792. By the end of the 18th century he had become a warrant offi cer, and was appointed aide to Admiral Fyodor Ushakov and adjutant to the future Admiral Dmitry Senyavin during the taking of the islands of Corfu and Vido. The Napoleonic War of 1812 saw him head the chancellery of Prince Pyotr Bagration, Commander-in-Chief of the Second Western Army. Later, in 1821-1822 and again in 1829, he served as town governor of Feodosia. From 1822 until his death in 1853, he was the head of the town’s customs warehouse. In Crimea at that time this was a position of significant influence: its previous head had been Alexander Turgenev, a member of the extensive Turgenev family, and a future governor of Tobolsk and Kazan. Another of Aivazovsky’s portraits in Yelena Gayevskaya’s album is a drawing of Alexander Kaznacheyev. The likeness is signed with the letter “G” in the bottom right corner: this was typical of Aivazovsky’s very earliest works. The nature of the drawing with its somewhat timid pencil strokes suggests that the artist produced this portrait not long after making Kaznacheyev’s acquaintance in the early 1830s. Kaznacheyev’s role in Aivazovsky’s rise as an artist is impossible to overstate: as town governor of Feodosia between 1827 and 1829, Alexander Kaznacheyev was the first to notice the 13-year-old boy’s talent. After he became governor of Tavrida, Kaznacheyev in 1830 took the young Aivazovsky with him to Simferopol, where the boy lodged with his family and attended school with his sons. After Ivan left for St. Petersburg, Kaznacheyev continued to offer the young man his assistance. The artist retained a lifelong gratitude to his benefactor, producing two oil portraits of him in later years: one is now held in the Aivazovsky Picture Gallery, the other at the Russian Museum. The third drawing in the album by Aivazovsky shows an idyllic genre scene of farewell. Once more, the bottom right-hand corner is signed with the letter “G”. Moving in its childlike naivety, the drawing may have been based on an unknown

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Портрет сенатора А.И. Казначеева. 1848 Холст, масло. 116,5 × 81,5 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY Portrait of Senator Alexander Kaznacheyev. 1848 Oil on canvas. 116.5 × 81.5 cm Russian Museum

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

А.О. ОРЛОВСКИЙ Портрет родственника Гаевских. 1815 Лист из Альбома феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Бумага, акварель. 15,5 × 20 Частное собрание, Москва ALEXANDER ORLOVSKY Portrait of a Relative of the Gayevsky Family. 1815 From the album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky Watercolour on paper. 15.5 × 20 cm Private collection, Moscow

original. Themes of meeting and parting are common in Aivazovsky’s art, with the painter producing a wide variety of interpretations such as the seascape “Meeting of Fishermen on the Shore of the Bay of Naples” (1842, Tretyakov Gallery), or “Seashore” (1840, Tretyakov Gallery), which shows a traveller bidding farewell to the seas. Continuing the theme of encounters and separation, in 1868 the painter produced “Seashore. The Farewell” (Tretyakov Gallery), and finally, in 1887, the large work “Pushkin’s Farewell to the Sea” (National Pushkin Museum, St. Petersburg). It was a poignant topic that lay close to the artist’s romantic heart: raised on the shores of the Black Sea, Aivazovsky had had to leave behind his beloved hometown countless times, bidding the sea farewell, only to return on another occasion. Автограф княгини Марии Аркадьевны Голицыной Лист из Альбома феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Бумага, орешковые чернила Частное собрание, Москва Autograph of Princess Maria Golitsyna From the album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky Oak gall ink on paper Private collection, Moscow

Exclusive publications

75 И.АЙВАЗОВСКИЙ Сцена прощания. 1830-е годы Лист из Альбома феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Бумага, карандаш. 15,5 × 20 Частное собрание, Москва IVAN AIVAZOVSKY Farewell Scene. 1830s From the album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky Pencil on paper. 15.5 × 20 cm Private collection, Moscow

Another portrait in Yelena Gayevskaya’s album is a watercolour of the fam ily’s relative, a certain Bulgakov, painted by Alexander Orlovsky in 1815, while Pavel Gayevsky was serving in St. Petersburg. The album also contains an entry by Alexander Suvorov’s granddaughter, Princess Maria Golitsyna. Much admired by Pushkin, who dedicated three romantic poems to her, the Princess was the sister of Varvara Bashmakova (née Golitsyna), who was a close acquaintance of Aivazovsky. It was Bashmakova’s carriage that, in 1833, bore the young Ivan from Simferopol to St. Petersburg to begin his studies at the Imperial Academy of Arts. During a brief stop in Yekaterinoslav (currently Dnepropetrovsk), the budding artist created one of his earliest drawings, Неизвестный художник и неизвестный силуэтист Этюд с античными развалинами и силуэт П.В. Гаевского (?) Первая половина XIX века Лист из Альбома феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Бумага, акварель. 15,5 × 20 Частное собрание, Москва Unknown artist, unknown silhouettist Study with Ancient Ruins and Silhouette of Pavel Gayevsky (?) First half of the 19th century From the album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky Watercolour on paper. 15.5 × 20 cm Private collection, Moscow

Неизвестный художник. Портрет М.Д. Кушниковой. 1849 Лист из Альбома феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Бумага, акварель. 15,5 × 20 Частное собрание, Москва Внизу под рисунком чернилами пером рукой Е. Гаевской надпись: «будто бы портретъ Маши Кушниковой писаной въ 1849 года въавгусте, плохимъ живописцемъ» Unknown artist Portrait of Maria Kushnikova. 1849 From the album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky Watercolour on paper. 15.5 × 20 cm Private collection, Moscow Note under the painting in Yelena Gayevskaya’s handwriting using quill pen: “Seemingly, a portrait of Masha Kushnikova, painted in August 1849, by a poor painter”

Мария Дмитриевна Де-Вальден (Кушникова) – писательница, переводчик. Происходит из известного дворянского рода Кушниковых, меценатов и благотворителей, внучка действительного статского советника, промышленника и миллионера Г.С. Кушникова. В 1830 году Г.С. Кушников приобрел в Феодосии дом, в котором 2 месяца проживал император Александр I. В 1845 году по завещанию Кушникова было передано 300 тысяч рублей Институту благородных девиц в г. Керчи, который после этого стал носить имя Кушникова. Мария Кушникова и ее семья были хорошо знакомы с И.К. Айвазовским.

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

a view of the town, which he later offered to Varvara Bashmakova. Another page in the album reveals a poem in French by Maurice Destrem, a well-known scientist, Lieutenant-General in the Transport En gineer Corps, and one of the key figures behind the construction of Russia’s first railways. Under Duke Richelieu, Governor General of Novorossiya and Bessarabia, Destrem helped to build much of the city of Odessa. An important historical entry in the album is a long note from Pavel Gayevsky himself. Dated March 1845, the detailed four-page account describes a parting visit to his Feodosia home from Count Mikhail Vorontsov, who was on his way to take up the post of Viceroy of the Caucasus. Travelling with a group of aides, the Count continued his journey aboard the ship Bessarabia. Such are a few of the extremely diverse artistic and historical gems contained in the Gayevsky family album. Altogether, this wonderful find gives a fascinating picture of the family’s circle of acquaintances in the first half of the 19th century. The drawings by the young Aivazovsky, together with the notes, sketches and references to friends and acquaintances of the Gayevsky family, offer an insight into the life of the young man who would later become a great painter. We are able to form an impression of his surroundings and of his relationships, and to gain an idea of the kind of atmosphere in which he grew up. Returning to the history of the town of Feodosia, and the wider history of Russia too, two of the main characters portrayed by Aivazovsky in the album deserve further attention. Pavel Gayevsky and Alexander Kaznacheyev most probably met during the Napoleonic War of 1812. Gayevsky was at that time head of the chancellery of Prince Pyotr Bagration, Commander-in-Chief of the Second Army, while Kaznacheyev was an adjutant to Prince Mikhail Kutuzov, Commander-in-Chief of the Russian Army. In the Second Army, Gayevsky also made the acquaintance of the future Governor General of Novorossiya and Bessarabia, Mikhail Vorontsov, who at that time commanded a division in Bagration’s army. Gayevsky was also an old friend of General Nikolai Rayevsky, who commanded a corps in Bagration’s army. The first reference to their friendship dates back to 1806, taking us to Kamenka, the Rayevsky estate: in a letter to Count Alexander Samoilov, General Rayevsky mentions Pavel Gayevsky.2 On May 1 1820, Gayevsky was appointed head of the customs office in Kiev, most probably on Rayevsky’s recommendation. Shortly after that, in 1821, he was sent to Feodosia to manage the customs warehouse there. In 1821 and 1822 he served as the town governor of Feodosia, appointed to put the town’s affairs in order. Historians have noted his huge service to the development of the area: Gayevsky introduced significant reforms in Feodosia’s governance. Earlier, between 1815 and 1820, he had been in charge of the third Maria de Walden (Kushnikova) – division of the Department of Property under the writer and translator, born into Ministry of Finance of the Russian Empire, thus the well-known Kushnikov noble family of benefactors and philanbearing responsibility for the administration of thropists. Her grandfather was Russia’s governorates. the Active State Councillor and millionaire industrialist Grigory “In accepting the task of putting to rights a Kushnikov. In 1830, Kushnikov situation in such disarray, I started with the interbought a house in Feodosia, in nal management of my chancellery. Dividing it up which Alexander I subsequently stayed for two months. In 1845, Kushnikov bequeathed 300,000 rubles to the Kerch Institute for Noble Maidens, as a result of which the institute was renamed in his honour. Maria Kushnikova and her family knew Ivan Aivazovsky well.

Letter from General Nikolai Rayevsky to Count Alexander Samoilov. Rayevsky family archive, 1908 edition, vol. I. P. 48.

Exclusive publications

into several desks, I then split the business into categories, defining the responsibilities of the various chancellery ranks and staff. In this way, I gave the running of the chancellery an entirely new direction, which revived all aspects of governance and gave me the opportunity to make all the changes that I list below,” Gayevsky wrote in his town governor’s report in 1822.3 During the years that followed, until 1827, when Kaznacheyev arrived in Feodosia to take over the post of town governor, Gayevsky played a key role in the reform and development of the town. Taking over from Gayevsky, Kaznacheyev took measures to refine the system of governance further, improving conditions for trade and relations with foreign representatives, redistributing land and developing vineyards and the production of wine in the eastern part of the Crimea. Having assumed the post of town governor, in a letter to Mikhail Vorontsov dated May 5 1828, Kaznacheyev wrote: “Gayevsky is shrewd as ever, and direct in the face of all circumlocution. To give him his due, finally, he understands your benevolent intentions concerning trade and, as far as he can, directs his actions accordingly. I am quite certain that with me, he will prove just as effective as he was with Andrei Vasilievich.”4 This letter bears testimony to the cordial relations that existed between Gayevsky and Kaznacheyev. Under these wise and caring governors, Feodosia prospered once more, gradually turning into an attractive, orderly town. Small wonder, then, that two of the town’s streets were named after Gayevsky and Kaznacheyev, as was the Gayevsky fountain. Decades later, Ivan Aivazovsky would continue their good work with further construction and development in Feodosia, not as a town administrator, however, but simply as a man born and bred there, who dearly loved his native parts. Among Feodosians, he came to be known as a “kind genius”. Aivazovsky first met Kaznacheyev in 1827 and, some time afterwards, the town governor also introduced the young Armenian lad to Gayevsky. The Gayevsky family was well-known for its hospitality, and entries made in the album by friends and guests of the couple clearly show that Yelena Gayevskaya was much appreciated for her kindness and generosity. Aivazovsky became a frequent visitor to the Gayevsky household, leaving behind several drawings in the family album. We can imagine him listening to Pavel

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Встреча рыбаков на берегу Неаполитанского залива. 1842 Холст, масло. 58 × 85 ГТГ IVAN AIVAZOVSKY Meeting of Fishermen on the Shore of the Bay of Naples. 1842 Oil on canvas. 58 × 85 cm Tretyakov Gallery

Odessa Region State archive.

Kaznacheyev, A.I. “Personal Letters to Count M.S. Vorontsov”. Novy Khronograph publishers, 2015.

ДЖ. ДОУ Портрет графа Михаила Семеновича Воронцова Не позднее 1825 Холст, масло. 70 × 62,5 Государственный Эрмитаж GEORGE DAWE Portrait of Count Mikhail Vorontsov No later than 1825 Oil on canvas. 70 × 62.5 cm Hermitage

Мастерская ДЖ. ДОУ Портрет Петра Ивановича Багратиона. Не позднее 1825 Холст, масло. 70 × 62,5 Государственный Эрмитаж Studio of GEORGE DAWE Portrait of Pyotr Bagration No later than 1825 Oil on canvas. 70 × 62.5 cm Hermitage

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Gayevsky’s stories of naval glory from the end of the 18th century when Gayevsky had sailed with Russia’s great admirals, Ushakov and Senyavin. In February 1799, the Russian squadron commanded by Ushakov had been preparing to fight for the islands of Corfu and Vido. Before the hostilities began, Ushakov had noted: “Storming a fortress such as Corfu with ships is unprecedented in military his tory. I am, however, counting on the bravery of the members and officers of the squadron.”5 “Note no. 254 in the St. Pavel ship’s log states that, ‘At 4 o’clock, warrant officer Gayevsky boarded our ship to see the squadron commander. He had been sent from the ship Pyotr by Captain of the first rank, cavalier Senyavin, to discuss affairs of the navy...”6 The astounding military and diplomatic victory achieved by Admiral Ushakov and the Russian fleet in the drive to liberate Italy from the French was noted by all contemporary historians. Gayevsky’s tales of heroic deeds and naval voyages were likely to have ignited an interest in history and in the Russian fleet in the young artist Aivazovsky. As well as Kaznacheyev, other likely frequent guests in the Gayevsky household were Khristophor Anastasiev, chairman of the Feodosia Court who had been Suvorov’s comrade and adjutant, and Semyon Bronevsky, a former Feodosia town governor, who was a veteran of Russia’s Persian campaign and the founder, in 1811, of the town’s Museum of Antiquities. Bronevsky died in Feodosia on December 27 1830. In 1838, his dacha with all its contents and his archive was sold to General Pyotr Kotlyarevsky, a hero of Russia’s wars in the Caucasus – the “scourge of the Caucasus”, as Pushkin called him. Upon Kotlyarevsky’s death Aivazovsky, who had known and highly respected the general, ordered a chapel to be built in his memory.7 Under Aivazovsky’s supervision, indeed, archaeological digs were conducted in Feodosia, with numerous finds going to the Museum of Antiquities. The artist also had new premises built for the museum on Mount Mithridat. Both Bronevsky and the Gayevsky family often talked about Alexander Pushkin. Kaznacheyev knew the poet personally and offered him support while he was serving in Odessa under Mikhail Vorontsov.8 The poet wrote to Kaznacheyev in 1824: “I deeply regret that my dismissal caused you such distress. The compassion that you have expressed to me in this regard, moves me greatly... You speak of protection and of friendship. Yet these two things are surely incompatible. I cannot, and do not wish to aspire to Count Vorontsov’s friendship, still less, to his protection. Nothing, in my view, dishonours a man as much as does protection, and I have too much respect for this man to be willing to debase myself with him. I have my own democratic prejudices in this regard, and they are no less considerable than the prejudices of aristocratic pride.”9 The Gayevsky family were also acquainted with Pushkin. They probably met the poet at the Rayevsky home in Kiev in the middle of May 1821, when Pushkin was in the city, as suggested by the Pushkin scholar, Yury Lotman: “In the middle of May, Pushkin was passing through Kiev. There, he met with several of his acquaintances from St. Petersburg, including the family of the famous general and hero of the 1812 war, Nikolai Nikolayevich Rayevsky.”10 Having served with General Rayevsky during the war of 1812 and at the Battle of Borodino, by May 1821 Gayevsky had become the head of the Kiev customs house. It seems likely that Rayevsky could

Ivanitskaya, Anna. “Power and the Town”. Feodosia Art Life, 2005.

Pushkin was forced to leave his service in Odessa, an event which many believed was connected with his feelings for Vorontsov’s wife

Letter from Alexander Pushkin to Alexander Kaznacheyev, June 1824, Odessa. Translated from the French.

10.

Lotman, Yury. “Alexander Sergeyevich Pushkin”. Prosvescheniye, 1981.

6. Ibid. 7.

In 1905, a significant portion of Bronevsky’s archive was lost in a fire. The remaining part was burned in the 1930s, when a sanatorium was created on the spot where his dacha had stood.

Exclusive publications

ФРЕДЕРИК СОРЬЕ (Frédéric Sorrieu). Памятник русско-турецкой дружбе в Константинополе (Москов-Таш). 1833 Лист из Альбома феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Бумага, карандаш. 15,5 × 20 Частное собрание, Москва FRÉDÉRIC SORRIEU Monument to Russo-Turkish Friendship in Constantinople. 1833 From the album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky Pencil on Paper. 15.5 × 20 cm Private collection, Moscow

have introduced Gayevsky to the poet. Documentary evidence exists that Pushkin knew Gayevsky’s wife, Yelena, the main owner of our album. In a letter to his daughter, Yekaterina, penned during his journey to Mineralniye Vody in the Caucasus in the company of Pushkin, Rayevsky wrote: “At the first post following Mariupol we met Gayevsky’s wife, who had been awaiting me for three days. She proceeded to join her husband. They had refused to give her the horses that were waiting for me. She prepared us some breakfast, we ate, I sent with her these letters to you, and we departed.”11 Pushkin was an important figure in Aivazovsky’s life and work. The artist and the poet did not meet until 1836, but the stories that the young Ivan had heard about Pushkin, and the readings held in the homes of Gayevsky and Kaznacheyev had ignited the young painter’s interest. The two met in St. Petersburg while the future marine painter was finishing his studies at the Imperial Academy of Arts. The notes and drawings from this family album bring an entire era to fas cinating life. Each of the participants in this story followed their own unique direction, yet fate brought them together at certain times, causing their seemingly separate paths to cross. Through its pages, the facts of many lives, buried in the dust of time, emerge with greater clarity, offering us precious insights into times gone by.

На карандашном рисунке Фредерика Сорье изображен памятник русско-турецкой дружбе, или Москов-таш, расположенный на азиатском берегу Босфора. Он запечатлен на фоне кораблей эскадры контр-адмирала М.П. Лазарева, стоящих на константинопольском рейде у европейского берега Босфора. Москов-таш был воздвигнут в честь пребывания императорских российских войск в Босфоре по просьбе турецкого султана. На рисунке изображен турок, сидящий у памятника в окружении русских солдат. This pencil drawing by Frédéric Sorrieu shows the stone monument to Russo-Turkish friendship on the Asian coast of the Bosphorus. In the background, ships from the squadron of Counter (Rear) Admiral Mikhail Lazarev are on their Constantinople mission off the European coast of the Bosphorus. The monument was erected to honour the arrival of Imperial Russian troops in the Bosphorus at the request of the Turkish Sultan. The drawing shows a Turk sitting by the monument, with Russian soldiers nearby.

ФРЕДЕРИК СОРЬЕ Шарж на Мухаммеда Али-пашу (?). 1833 Лист из альбома феодосийского градоначальника П.В. Гаевского Бумага, акварель. 15,5 × 20 Частное собрание, Москва FRÉDÉRIC SORRIEU Cartoon showing Muhammad Ali Pasha (?). 1833. From the album owned by the family of Feodosia town governor Pavel Gayevsky Watercolour on paper. 15.5 × 20 cm Private collection, Moscow

Фредерик Сорье (фр. Frédéric Sorrieu, 1807–1887) – французский художник, гравер. Автор работ на историческую и политические тематики. Frédéric Sorrieu (1807-1887) – French artist and engraver who created a series of works on historical and political themes. 11.

13 June-6 July 1820, Caucasus Mineralniye Vody; Rayevsky family archive, 1908, vol. I. P. 516.

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Фонд «ГРАНИ» представляет

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

В ГОСТЯХ У АЙВАЗОВСКОГО… Наталья Жиркевич-Подлесских

В начале осени 1890 года мой дед Александр Владимирович Жиркевич1 – военный юрист и начинающий литератор – приехал на лечение в Ялту, как было принято в те времена, надолго. Он с интересом посещал достопримечательности Крыма, любовался Ай-Петри, наслаждался видами моря («Увижу ль я тебя опять, страна очарованья?!»2), провел день в Севастополе… Вскоре Жиркевич вновь побывал в этом городе, но уже вместе с приехавшей к нему из Вильны молодой супругой Катей3. К тому времени они два года счастливо женаты, в семье подрастает маленький сын Сережа4, ласково называемый дома Гуля. В дневнике 5 Александр Владимирович запишет: «Только что вернулся из Севастополя, где встречал мою дорогую Каташечку. Теперь я опять счастлив! Бродя по руинам Севастополя и осматривая достопримечательности, я пришел к заключению, что грустно-горделивое чувство, возбуждаемое во мне, как в русском, этим городом – не есть капризное впечатление минуты… Нет! Я вновь пережил то же, что уже ранее переживал при первом посещении этого великого города-страдальца! Присутствие Каташи усиливало впечатление и придавало ему особенный оттенок! Я рад, что и Каташечка сподобилась видеть священное место, и что у нас с ней одним общим глубоким воспоминанием больше». Побывали они и в Бахчисарае, вспоминая там трогательную историю, поведанную А.С. Пушкиным в романтической поэме «Бахчисарайский фонтан». Жиркевичу захотелось описать свое видение этой легенды; он сочинил стихотворение «Бахчисарай»6.

→

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Штиль. 1887 Картон, масло. 10 × 6 Пейзаж вмонтирован в фотопортрет И.К. Айвазовского

IVAN AIVAZOVSKY Dead Calm. 1887 Oil on cardboard. 10 × 6 cm Landscape embedded into a photographic portrait of Ivan Aivazovsky Department of Manuscripts, Tretyakov Gallery

Александр Владимирович Жиркевич (1857–1927) – общественный деятель, поэт, прозаик, публицист, коллекционер. Служил в военносудебном ведомстве в Вильне защитником, следователем, помощником прокурора, судьей. В 1908 году получил звание генерал-майора. Вышел в отставку в знак протеста против введения тайных циркуляров и смертной казни для политических заключенных. Общался с широким кругом церковных, общественных и государственных деятелей, поддерживал переписку со многими писателями и художниками. Подробнее о Жиркевиче см.: Русские писатели. 1800–1917: биографический словарь. Т. 2: Г–К. М., 1992. С. 269–271. Друзьям. Стихотворения А.В. Жиркевича. СПб., 1899. Ч. II. С. 39. Екатерина Константиновна Жиркевич, урожденная Снитко (1866–1921) – внучатая племянница братьев Нестора Васильевича и Павла Васильевича Кукольников. Павел Васильевич Кукольник (1795–1884) – историк, поэт, литератор, профессор всеобщей истории и статистики Виленского университета. Последние годы своей жизни провел в доме Е.К. Жиркевич. В семье Жиркевичей сохранился

написанный К.П. Брюлловым портрет П.В. Кукольника, который в настоящее время находится в Ульяновском областном художественном музее. Сергей Александрович Жиркевич (1889–1912) – старший сын А.В. Жиркевича и Е.К. Жиркевич. В наследии Жиркевича особую ценность представляет дневник, который он вел в 1880–1925 годах и впоследствии вместе с личным архивом, альбомами фотографий и автографов передал Государственному музею Л.Н. Толстого в Москве. ОР ГМТ. Ф. 22. Тетр. №11. Л. 6–21. Текст приводится с сохранением орфографии и пунктуации автора. Друзьям. Стихотворения А.В. Жиркевича. СПб., 1899. Ч. I. С. 2–7).

→

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Узнав, что в Феодосии живет знаменитый маринист Иван Констан тинович Айвазовский, Жиркевич пишет ему письмо и прилагает авто биографическую поэму «Картинки детства»7 (свое первое крупное произведение). Вскоре Александр Владимирович получает ответ и приглашение посетить художника: Феодосия 4-го Окт[ября] Получил 5 окт. 1890 г. в Ялте

И.К. Айвазовский Фотография с дарственной надписью «Александру Владимировичу Жиркевичу». 1899 Государственный музей Л.Н. Толстого, Москва Ivan Aivazovsky Photograph with a presentation inscription: “To Alexander Vladimirovich Zhirkevich”. 1899 Leo Tolstoy Museum, Moscow

Многоуважаемый Государь Александр Владимирович. Спешу выразить Вам сердечную мою благодарность за дорогое внимание. При Вашем любезном письме, получил Вашу книгу, которую с великим удовольствием прочту. Я много слышал про Вас и буду счастлив познакомиться. На вопрос Ваш, буду ли в Феодосии, скажу, что до 12-го октября буду дома, затем еду на неделю в Симферополь, и с 20-го октября по 3-е ноября тоже буду в Феодосии. На зиму еду в Петербург. Очень буду рад, если Вы посетите нашу Феодосию, которая после Южного берега, производит весьма грустное впечатление. Прошу покорнейше принять уважение (так в письме. – Н.Ж.) в глубоком моем уважении. И. Айвазовский8 Получив письмо, Александр Владимирович решает ехать в гости к Айвазовскому, ожидая увидеть маститого живописца, занятого только проблемами творчества. Проведя день в доме художника, он отмечает в дневнике, что первая встреча его разочаровала помпезностью обстановки и светскими разговорами. Однако вскоре неприятное впечатление сменилось удивлением и неподдельным интересом к личности Ивана Константиновича. Он раскрылся в неожиданном для Жиркевича свете, будучи не только мастером, вызывающим восхищение, но и человеком, много сделавшим для своего города9. Александр Владимирович был поражен тем, что горожане постоянно упоминали имя Айвазовского, улыбались и кланялись ему при встрече. Вот что записал Жиркевич, возвратившись в Ялту: 1890 г. 7 октября. Ялта

8. 9.

А. Нивин. Картинки детства. СПб., 1890. (А. Нивин – псевдоним А.В. Жиркевича.) ОР ГТГ. Ф. 22. Ед. хр. 61234. Л. 1–2. Усилиями И.К. Айвазовского в Феодосии были сооружены археологический музей, армянская школа и типография, клуб, осуществлены большие работы по постройке порта и железной дороги, проведен водопровод с питьевой водой, возведен новый армянский храм

Только что вернулся из путешествия в Феодосию, которое я сделал, чтобы увидеться с художником Иваном Константиновичем Айвазовским, пригласившим меня к себе очень любезным письмом в ответ на посланную мною ему мою поэму. До этого времени, хотя и встречал Айвазовского, но лично с ним знаком не был. Поездка на пароходе, особенно две ночи, во время которых была качка, меня порядочно утомили. Тем не менее, я доволен своей поездкою. Айвазовский и милая супруга его Анна Никитична10 приняли меня очень радушно. Но сам Айвазовский произвел на меня два различных впечатления: 1) когда я был у него первый раз с визитом и 2) во время обеда у него. Первое впечатление было очень не в пользу Ивана Константиновича: передо мною явился важный барин, бюрократ, знаменитость, сознающая свое значение... Я застал у него городского голову, который что-то толковал с ним о Феодосии и ее нуждах. Тем не менее, Айвазовский очень любезно повел меня по квартире показывать свои картины, между которыми есть чудные вещи. Затем он сошел со мною в свой музей, где мы застали какого-то господина, что-то заносящего в свою записную книжку. Айвазовский, узнав, что он приехал пользоватьи отремонтирован старый. В 1880 году художник открыл ся местными купаниями и, между прочим, хопри своем доме картинную чет послать в газету заметку о музее, любезно галерею, переданную по предложил ему свою купальню и велел слуге его завещанию в 1900 году в дар родному городу (ныне – проводить этого господина туда... Во время всей Феодосийская картинная беседы с незнакомцем Айвазовский значительгалерея им. И.К. Айвазовского). 10. Анна Никитична Айвазовская, но цедил слова и свысока, покровительственно урожденная Бурназян, в первом улыбался... Когда мы вернулись в квартиру, то замужестве Сабирова (около у меня с ним завязался разговор, который я, ко1857–1944) – вторая жена Айвазовского (с 1882 года). нечно, хотел направить на самую, по-видимому,

Фонд «ГРАНИ» представляет

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Утро близ Неаполя. Вико. 1841 Холст, масло. 73,5 × 109 Собрание В.Л. Мащицкого, Лондон IVAN AIVAZOVSKY Morning off Naples. Vico. 1841 Oil on canvas. 73.5 × 109 cm Vitaly Machitski’s collection, London

интересную для нас обоих тему – искусство. Но Айвазовский сейчас же перешел на нужды Феодосии, на то, что он сделал для города, причем ему, видимо, было приятно, что я заметил, насколько в городе его имя популярно. Неприятно поразило меня то, что на каждом шагу он упоминал о знакомстве с Деляновым11, Дурново12 и другими бюрократическими тузами, называя их по именам и отчествам. Не понравилась мне и вся его богатая, показная, бросающаяся в глаза гостю обстановка: всюду золотые стулья, зеркала, рамы – все золоченое, как в купеческих домах, даже драпировка в зале золотистого цвета. Между вещами, действительно художественными, попадаются вещи безвкусные. В гостиной на виду расставлены карточки особ царской Фамилии и министров, с надписями по адресу хозяина дома, причем все эти карточки поставлены так, что надписи читаешь невольно. Кроме этих особ не поставлено ничего. Наконец, в соседней комнате огромный портрет Ивана Константиновича во весь рост, рисованный им самим13, где он изобразил себя в расшитом мундире, обвесил себя всеми звездами и орденами, как русскими, так и иностранными, которые имеет14, поместил сзади себя картину – вид моря, на столе поставил

11.

12.

13.

14.

Иван Давыдович Делянов (1818–1897) – граф (с 1888), государственный деятель. Почетный член Петербургской Академии наук (1859), в 1861–1882 годах директор Императорской Публичной библиотеки в СанктПетербурге. С 1882 года министр народного просвещения. Скорее всего, имеется в виду Иван Николаевич Дурново (1834–1903) – государственный деятель, министр внутренних дел (1889–1895), председатель Кабинета министров (с 1895). В литературе автопортрет датируется 1892 годом, но Жиркевич видел его в доме Айвазовского в 1890-м. Сам художник говорил Александру Владимировичу в 1892 году, «что портрет, писаный два года тому назад, ему самому не нравится, и он намерен его переписать наново». Возможно, в дальнейшем Айвазовский внес изменения в картину. Некоторое пренебрежение, которое Александр Владимирович высказал по поводу орденов, говорит о его незнании биографии Айвазовского. Выдающийся русский пейзажист был почетным членом ряда европейских академий художеств: Амстердамской, Римской и Парижской (1845), Флорентийской (1876), Штутгартской (1878). Начиная с 1844 года российское правительство регулярно

награждало Айвазовского орденами и знаками отличия. Художник удостаивался наград иностранных правительств и академий. В 1843 году он был награжден золотой медалью 3-го класса за «отличные произведения» Парижской Академией художеств, в 1858 и 1890 годах – французскими орденами Почетного легиона, в 1887-м – командорскими знаками ордена Почетного легиона. В 1859 году был награжден греческим орденом Спасителя 3-й степени. Турецким султаном в 1858 году был награжден орденом Меджидие 4-й степени, в 1874-м – орденом Османие 2-й степени, в 1888-м – орденом Меджидие 1-й степени. В 1879 году принц Вюртемберг ский наградил Айвазовского Командорским крестом ордена Фридерикса (см.: Государственная Третьяковская галерея: каталог собрания. Т. 4. Живопись второй половины XIX века. Кн. первая. А–М. М., 2001. (Серия «Живопись XVIII–XX веков.) С. 35). «В 1874 году он вторым из русских художников после Ореста Кипренского удостоился чести представить свой автопортрет в галерее Питти во Флоренции, где находится всемирно известное собрание автопортретов художников» (Мамонтова Н.Н. Иван Айвазовский. М., 2008. С. 21).

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Скала Фиолент близ Георгиевского монастыря Открытка. Начало XX века Cliff of Cape Fiolent near St. George Monastery Postcard. Early 20th century

15.

С И.Е. Репиным А.В. Жиркевич познакомился в доме поэта К.М. Фофанова в 1887 году, их дружба длилась около 19 лет. Сохранились 120 писем Репина к Жиркевичу и многочисленные записи в дневнике Жиркевича о художнике. Во вступительной статье к воспоминаниям Жиркевича «Встречи с Репиным» И.Э. Грабарь писал: «Чтение дневника убеждает читателя в бесспорной правдивости, искренности и скромности автора, не выдвигающего себя самого и не подчеркивающего своей близости к великому человеку. Все это превращает Жиркевича в своеобразного гетевского Эккермана при Репине, но еще более честного, корректного и умного. Многое в искусстве Репина, бывшее до сих пор непонятным и спорным, этим дневником разъясняется; немало дат и целых вех жизни исправляется и освещается по-новому, восстанавливается творческий процесс и этапы создания знаменитых произведений <…> Ни один биограф Репина не сможет отныне обойти молчанием этого дневника, носящего

карточку своей жены, а себе придал вид какой-то особы императорской Фамилии, как их изображают на официальном портрете... От всех этих подробностей квартиры как-то невольно коробило! Невольно приходит на ум: нужна ли знаменитому художнику такая реклама о связях и почестях мирских?! Наружность Айвазовского в первую минуту производит невыгодное для него впечатление: среднего роста, довольно тучный, обрюзгший, без усов, с дипломатическими бакенбардами, длинными седыми волосами с черными, проницательными молодыми глазками, он похож на самого заурядного правителя какой-нибудь департаментской канцелярии. Если бы не знать, что перед собой видишь творца «Девятого вала» то, наверное, принял бы его за живописца, погрязшего в самодовольное созерцание своего бюрократического положения и гордящегося тем, что он, наконец, дослужился до известного оклада жалования, дающего ему возможность завести себе раззолоченную мебель и повесить свой портрет во весь рост в гостиную со всеми декорациями для вящего вразумления посетителей. Я невольно сравнил хозяина этого дома с Репиным15 и мысленно положил между ними бездну... Из музея Айвазовский провел меня в свою мастерскую – огромную, светлую, почти без всяких украшений комнату, где довольно долго показывал свои новые картины, оконченные и неоконченные. Что ни картина – то поэма!.. Неужели этот тайный советник, царек Феодосии – творец всех этих чудес?? В мастерской стоит огромный холст, едва только зачерченный углем – будущая картина Айвазовского «Переход израильтян через Чермное море». Айвазовский заметил мне, что недоволен своей картиной того же содержания, повешенной у него в музее и задумал написать для предполагаемой в этом году выставки его картин в Петербурге нечто новое и оригинальное16... Показывал он мне и некоторые свои этюды, один из которых, наудачу, подарил мне17. Признаться, этюд более чем небрежен, и я бы на месте Айвазовского, видимо, заботящегося о своей репутации, не делал бы таких подарков... При рассказе о содержании всех своих картин Айвазовский немного оживился, глаза его засверкали, и когда он сказал, что «не может жить без работы в мастерской», я поверил... этому невольно. Когда я, для приличия, похвалил его портрет (в орденах), то это было ему, видимо, приятхарактер почти репинской но, он понял мою любезность и заметил, что поравтобиографии» (цит. по: Репин. В 2-х т. Т. 2. Художественное трет, писанный два года тому назад, ему самому наследство. М.–Л., 1949. С. 119). не нравится, и он намерен его переписать заноВ 1890-е годы Репин играл во. Когда же я восторгался большой картиной очень важную роль в жизни Жиркевича, их обоюдное его, висящей в гостиной, на которой изображены дружеское расположение красные скалы, чайки и море, о скалы разбиваюзамечательно передано мастером в карандашном щееся18, то он заметил: «Да, это сильная вещь!» портрете Александра Показывал он мне бегло и свои юбилейные поВладимировича, написанном дарки и все пересыпал рассказы о них именами в 1891 году (ГРМ). 16. Картина «Переход израильтян министров и сильных мира сего... И снова меня через Чермное море» (1873, коробило от этого неуместного хвастовства своФеодосийская картинная ими связями со стороны несомненного таланта, галерея им. И.К. Айвазовского). Видимо, в дальнейшем которого будут помнить тогда, когда эти имена Айвазовский отказался от идеи забудутся. Наговорив кучу общих мест о моей написать новую картину на эту книге и представив меня своей жене, Айвазовтему. 17. В настоящее время этюд ский опять углубился в беседу с городским гонаходится в Ульяновском ловою, пригласив меня «запросто на обед в 4 1/2 областном художественном музее, как и вся огромная часа». Я понял, что дальнейшее мое пребывание коллекция живописи, может его стеснить и откланялся... рисунков, графики, предметов Отправился я осматривать Феодосию. историко-культурного значения, принадлежавшая Жалкий, из пепла возрождающийся городишко, А.В. Жиркевичу и переданная местность самая безотрадная... Только и хороим государству в 1922 году. шо вечно шумящее море, довольно гармонично 18. Возможно, речь идет о картине «Кораблекрушение» (1876, шелестящее морским песком у подножия разФеодосийская картинная валин древних башен, по преданию построенгалерея им. И.К. Айвазовского). ных еще генуэзцами.

Фонд «ГРАНИ» представляет

В городе на каждом шагу все говорит об Айвазовском. Бульвар называется «Айвазовским» и фонтан «Ивана Константиновича Айвазовского». В музее на горе картины Айвазовского и портрет генерала Котляревского19… В главной церкви запрестольный образ – «Христос, идущий к Петру по морю»20 – работы Айвазовского… Везде на устах имя Айвазовского: в гостинице, в лавках, и надо сознаться, что его хвалят как доброго, хорошего человека вообще, и в частности, как благодетеля Феодосии. Но зачем только намазывал свое имя на иконе, да так, что его можно прочесть с середины церкви?.. В 4 часа я был у любезного хозяина: застал там m-mе Виноградову, очень хорошенькую и бойкую дамочку, жену главного военно-морско- 19. Музей был задуман Айвазовским как своеобразный мемориал го прокурора, с мужем которой я познакомлен герою русско-персидских войн на Кавказе Петру Степановичу был в тот же день Айвазовским, и камергера Котляревскому (1782–1851) – Хрущова21, состоящего чем-то при Победоносцеталантливому военачальнику, 22 ве . До обеда мы сидели на террасе дома, откупрошедшему путь от рядового до генерала и похороненному да видно море, город и дача Суворина23, – дикой в саду своей усадьбы «Добрый безвкусной архитектуры. Хотя было довольно приют» близ Феодосии. В 1871 светло, но обедали, накинув верхнее платье, на году, решив увековечить память Котляревского, в живописном открытом воздухе, на нижней террасе, обросместе на горе Митридат шей виноградом. Во время обеда Айвазовский художник на собственные принес попугая, а затем пустил фонтан, и под средства построил новое здание (архитектор А.И. Резанов). В его его журчание я с аппетитом пообедал. Между передней части разместилась прочим, подавался шашлык (местное блюдо), часовня, где находились икона с изображением апостола которое я ел в первый раз, но о котором много и Петра, Георгиевский крест, читал, и слышал. напоминавший о победах героя, За обедом более всех говорил Хрущов, и портрет Котляревского работы Айвазовского. В остальных более на религиозные темы, доказывая, что помещениях расположился переход из одной религии в другую, особенно Феодосийский музей древностей. в православную, понятен, а Иван Константи- 20. «Хождение по водам» (1873, Феодосийская картинная нович и Виноградова его опровергали, причем галерея им. И.К. Айвазовского). первый доказывал, что очень редко меняют ре- 21. Возможно, речь идет об Иване лигию по убеждению, [а] не из выгоды, а вторая Петровиче Хрущове (1841–1904) –

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Вид на Босфор. 1860-е (1867?) Холст, масло. 30,5 × 34,5 Собрание В.Л. Мащицкого, Лондон IVAN AIVAZOVSKY A View of the Bosphorus . 1860s (1867?) Oil on canvas. 30.5 × 34.5 cm Vitaly Machitski’s collection, London

22.

23.

филологе, педагоге, издателе. Член ученого комитета Министерства народного просвещения, председатель издательского общества при Постоянной комиссии народных чтений (с 1881). Константин Петрович Победоносцев (1827–1907) – государственный деятель, ученый-правовед, писатель, переводчик, историк Церкви. Преподавал законоведение и право наследникам российского престола (будущим императорам Александру III и Николаю II). С 1872 года член Государственного Совета, в 1880–1905 годах обер-прокурор Святейшего синода. Алексей Сергеевич Суворин (1834–1912) – издатель, публицист, театральный критик. Издавал в Санкт-Петербурге газету «Новое время» (с 1876), журнал «Исторический вестник» (с 1880), сочинения русских и иностранных писателей, научную литературу.

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

И.Е. РЕПИН Портрет А.В. Жиркевича. 1891 Бумага, итальянский карандаш, растушка. 40,9 × 29,8 ГРМ Ilya REPIN Portrait of Alexander Zhirkevich. 1891 Italian pencil, blending stump on paper. 40.9 × 29.8 cm Russian Museum

24.

25.

26.

Алексий, в миру Александр Федорович Лавров-Платонов (1829–1890) – епископ Литовский и Виленский (с 1885), архиепископ Литовский и Вилен ский (1886–1890), богослов. То же говорил А.В. Жиркевичу и Л.Н. Толстой. Александр Владимирович записал в дневнике: «Толстой знал покойного Литовского архиепископа Алексея “Молчальника” (как его звал Победоносцев), когда тот был еще в Москве, и заметил о нем: “Это был хороший, добрый человек”. (Разговор об Алексее начал я, хваля покойного владыку, которого хорошо знал по Вильне)» (цит. по: Жиркевич А.В. Встречи с Толстым. Дневники. Письма. Тула, 2009. С. 199). Иоанн Кронштадтский, в миру Иван Ильич Сергиев (1829– 1908) – духовный писатель, проповедник и мыслитель. Протоиерей и настоятель

довольно умно развивала мысль о том, что не надо бросать веру своих отцов... Перешли на вопрос о духовенстве, и Хрущов, видимый знаток в этом деле, рассказывал много интересных фактов. Он жалуется на дурной по качеству состав нашего духовенства... Недавно об этом же вздыхал в разговоре с ним и Победоносцев... Откуда взять хороших священников? «Не очень давно, – рассказывал Хрущов, – я был у Орловского архиерея, жалуясь на одного батюшку, по просьбе знакомых. Владыка, выслушав мою просьбу, пошел в другую комнату и принес огромную книгу, в которой поименовано все духовенство его епархии, с отметинами о нравственных качествах, о семейном положении и т.д. Открыв книгу на листе, где стояла фамилия священника, о котором шла речь, Владыка показал, что там записаны все его проделки и наказания, которым он подвергался за них, а на другой странице стояло 7 человек детей. Тогда Владыка и сказал мне: "Вы, Ваше Превосходительство, говорите прогнать его, а что станем мы делать с его детьми, ни в чем не повинными? И кого я дам Вам вместо него? Все более или менее с большими недостатками, и у всех семьи, все бьются и грешат из-за куска хлеба... Вы думаете, я не знал ничего про этого священника? Нет, все знаю, но молчу. Молчу, потому что не в силах что-либо сделать! И по той же причине, моему [два слова неразб.] дать лучших священников. Я откажу Вам в Вашей просьбе: указываемое Вами лицо еще из не очень скомпрометированных” – “Тогда, – продолжал Хрущов, – я указал ему на семинарию, как на средство воспитать хороших священников” – “Да, но архиерей играет там весьма скромную роль, и его почетный надзор, скорее бремя для него, чем польза для дела”, – отвечал Владыка». Хрущов восторгался нашим Виленским Алексеем24, которого хорошо знает и к которому посылает через меня записку, с просьбою о высылке фотографий. «Одно, что кладет тень на его деятельность – это то, что он никогда не говорит проповедей», – заметил Хрущов. «Это известно и Победоносцеву, который хотя и самого высокого мнения об Алексее, но зовет его “нашим молчальником”25. Такой умница как Алексей, мог бы много пользы приносить своими по учениями». Тут вмешался в разговор Айвазовский и высказал довольно абсурдную мысль, что много говорят только дураки и заурядные люди, что истинно талантливые люди больше молчат, что Пушкин мало говорил (?!) и т.д. Я, в свою очередь, сослался только на одних духовных ораторов – Макария, Иннокентия и других, выразив сомнение, чтобы у нас могли быть данные для того, чтобы заподозрить Пушкина в молчании... Заговорили об Иоанне Кронштадском26, его чудесах... Затем Хрущов стал проводить ту мысль, что при нашем духособора Андрея Первозванного в Кронштадте. При жизни венстве через 100–200 лет православие почитался как «молитвенник должно пасть и перейти в католичество, и заступник» верующих. так как ксендзы умнее, а католическая реОсновал ряд монастырей, храмов и благотворительных лигия все разрешает под известными услоучреждений. Канонизирован виями. «А, между тем, только Православие и Русской православной церковью составляет истинно нравственное учение, в 1990 году. 27. Имеется в виду секта и только православная Россия со временем евангельских христиан может послужить оплотом мира Европы!» в России в конце XIX века, руководителем которой стал Айвазовский обошел политично вопросы Василий Александрович Пашков о православии и заметил, что нельзя так (1831–1902). Несмотря на успешно огульно бранить все прочие религии: «Во складывавшуюся карьеру военного (в 1849 году блестяще всяком даже лжеучении есть своя доля исокончил Пажеский корпус, тины! Пашковская религия27 – абсурд, а межслужил в Кавалергардском ду тем, изучите ее, и Вы увидите, что и в ней полку, затем в Военном министерстве), в конце 1858 есть доля истины. Некоторые раскольничьи года уволился со службы. толки имеют в основе верные, только затемС конца 1870-х выступает в роли ненные обрядностями идеи... Нельзя, поэторелигиозного реформатора и проповедника, став му, только одну религию считать истинной: последователем английского в каждой религии есть то, что дорого челолорда Гренвиля Редстока. веку известного склада ума и что он считает

Фонд «ГРАНИ» представляет

за истину непреложную. Поэтому всякая религия имеет законное право существовать». Хрущов подробно расспрашивал меня об Алексее и приводил параллели между ним и другими Владыками, не очень для них лестные... Видимо, он всю жизнь вращается в этой сфере и хорошо знаком с бытом духовенства, как высшего, так и низшего. Мы много говорили с Хрущовым о предстоящем открытии памятника в Симферополе, о польском вопросе в северно-западном крае, но Айвазовский более помалкивал, вероятно, помня свой взгляд о много говорящих. Супруга его тоже молчала, как бы боясь высказывать при муже. После обеда все пошли на верхнюю террасу, откуда чудный вид на море. Айвазовский [неразб.] куда-то с Хрущовым. Виноградова уехала, и я остался один с Анной Никитичной. Тут она вдруг разговорилась о литературе, об отсутствии общественной жизни в Феодосии, о любви своей к поэзии. Видимо, что это простая, добрая и неглупая русская женщина, чуждая аристократизма, которым окружил себя ее супруг, и едва ли счастливая в семейной жизни (из разговоров ее с Айвазовским о какой-то поездке, против которой она восставала, и которую она все-таки сделала, и из некоторых полуслов между ними и взглядов, я заключил три вещи: 1) что Айвазовский страшно ревнив, 2) что согласия между супругами немного28, 3) что покорная и молчаливая по наружности Анна Никитична не принадлежит к 28. Скорее всего, А.В. Жиркевича смутила разница в возрасте числу тех женщин, которыми можно вертеть по между супругами, и он капризу. расценил их брак как некий мезальянс. На самом же До чаю и за чаем Айвазовский явился уже деле, по многочисленным мне во втором своем виде, более для меня симпасвидетельствам, супруги жили тичном. Заговорили об искусстве, и на этот раз в полном согласии. После смерти Ивана Константиновича в знак он много и долго говорил, как об искусстве вообтраура Анна Никитична всегда ще, так и об Академии художеств и русских хуносила черное платье и вела дожниках в частности. Он выше всех ставит Режизнь затворницы. В течение 25 лет она ни разу не оставила пина, находя, что тот, как человек, странный (это своей квартиры; мимо нее же заметила и супруга Айвазовского о Репине. прошли все войны, революция, голод и разруха, но ничто не Что они нашли в Илье Ефимовиче странного –

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Константинополь. Золотой Рог. 1867 Холст, масло. 30 × 43,3 Собрание В.Л. Мащицкого, Лондон IVAN AIVAZOVSKY Constantinople. The Golden Horn. 1867 Oil on canvas. 30 × 43.3 cm Vitaly Machitski’s collection, London

заставило выйти добровольную затворницу из дома. Остается лишь восхищаться преданностью этой удивительной женщины. Жила она вместе со своей сестрой и ее детьми. В 1925 году мать нового директора галереи Айвазовского уговорила Анну Никитичну пойти с ней к морю. С тех пор вдова художника полюбила ходить туда вечерами, сидеть на скамейке и смотреть на воду. Местные жители стали называть эту скамейку «скамьей Анны Никитичны Айвазовской».

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Закат. Тройка в степи. 1865 Дерево, масло. 24 × 32,2 Собрание В.Л. Мащицкого, Лондон IVAN AIVAZOVSKY Sunset. A Troika on the Steppe. 1865 Oil on panel. 24 × 32.2 cm Vitaly Machitski’s collection, London

29.

Владимир Александрович Романов (1847–1909) – великий князь, известный меценат, покровитель многих художников, собрал ценную коллекцию живописи.

не знаю!) «Хотя это и урод, – заметил Айвазовский, – но такого урода наша Академия должна залучить к себе. Он единственный у нас! Я еще недавно говорил об этом в Петербурге кому следует!» Относительно новых проектов о порядках в Академии художеств, Айвазовский рассказал, что получил циркулярное письмо от Великого Князя Владимира Александровича29, в котором его просят разрешить некоторые вопросы, высказав о них откровенное мнение! «Главное и оригинальное, что я написал в Петербург, – говорил Айвазовский, – и что, вероятно, удивит многих – это мое мнение, основанное на личном опыте прохождения курса в Академии, что нельзя во время этого курса смешивать в одно лекцию по наукам и занятия по живописи; одно другому будет непременно мешать! По себе знаю, что раз отдавшись серьезно работе творчества, не можешь с успехом заниматься чем-либо другим, и наоборот, усталость от занятия предметами курса непременно ослабит свежесть творчества. Осень в Санкт-Петербурге отличается мрачными днями, во время которых рано наступают сумерки, и в течение которых писать картины нельзя. Пусть бы эту осень (3 месяца) всецело отдали изучению курса анатомии, теории искусства и т. п. предметам, не заставляя учеников писать картины и вообще предаваться занятиям, требующим сосредоточения творчества. От такого порядка только выиграет преподавание предметов, которое станет и дешевле, так как учителя будут наниматься на более короткий срок и, в общем, будут брать менее, чем теперь, когда курс растянут на год. Это – главная моя идея, которую я проводил. Затем, я нахожу, что следует обращать более внимания на наши самородки, допуская их в Академию без требования строгого образовательного ценза, и по принятии в Академию, если у них недюжинный талант, давать и им возможность брать частные уроки на стороне, и тем дополнять пробелы своего образования. Что за толк, что у нас масса учеников-посредственностей, принятых только потому, что удовлетворяют известному

Фонд «ГРАНИ» представляет

образовательному цензу. А какой-нибудь Репин может и не попасть в ученики и, за нуждой, сбиться со своего прямого пути. Далее, я нахожу необходимым, чтобы Академия направляла таланты своих учеников на свойственную каждому из них дорогу и не давала бы ученикам возможности избирать род живописи по личному капризу. Иной, увлекшись картиной Судковского30, Айвазовского, вообразит, что он тоже призван быть маринистом, и примется за писание видов моря, не имея к тому никакой способности... Молодежь часто ошибается в определении своих способностей: дело стариков направлять ее с ложного пути на истинный! Родители тоже смотрят на своих детей и пристрастно, и странно. Иной раз общую черту всех детей – стремление все пачкать и закрашивать, родители принимают за талант. Не раз мне приходилось видеть таких родителей и выслушивать их просьбы посмотреть на рисунки их детей, нет ли у них таланта? Я всегда обдавал такие заискивания перед моим мнением холодной водой беспощадной иронии и критики. Родители рассуждают так! “Айвазовский имеет от своих картин, положим, в год 20 тысяч дохода. Но, он, конечно, – талант! Наш же сынок менее талантлив... Ну, пусть у него будет 1/2, 1/4 таланта господина Айвазовского, и он, в таком случае, будет иметь в год 10, 5 тысяч дохода... Все же это лучше, чем жалованье какого-либо столоначальника...” Родители не понимают всей глупости своей теории дробления таланта! Разве его можно так делить! Или талант, или заурядность – другого выхода нет! Я всегда восставал и восстаю против теорий предоставления свободы молодежи в выборе себе жанра живописи, так как видел многочисленные примеры того, к чему это ведет». Айвазовский в дальнейшей беседе критиковал страшно рутину в преподавании многих предметов в Академии художеств. Например, изучение анатомии в том объеме, как оно существует там, он считает не только лишним, но и прямо вредным. «Все эти мускулы, кости, нервы – все это только сбивает с толку ученика. Ведь потом как будет писать с натуры, с живых людей, у которых

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Корабль в ночном море. 1864 Холст, масло. 58,5 × 78 Собрание В.Л. Мащицкого, Лондон IVAN AIVAZOVSKY A Ship on the Night Sea. 1864 Oil on canvas. 58.5 × 78 cm Vitaly Machitski’s collection, London

30.

Руфим Гаврилович Судковский (1850–1885) – пейзажист, маринист.

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Корабли в бурном море. Восход солнца. 1871 Холст, масло. 107 × 143 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY Ships on the Stormy Sea. Sunrise. 1871 Oil on canvas. 107 × 143 cm Russian Museum

31.

32.

Дмитрий Андреевич Толстой (1823–1889) – граф, государственный деятель, историк. Почетный член (1866), а с 1882 года президент Петербургской Академии наук. В 1865–1880 годах оберпрокурор Синода, в 1866–1880 годах министр народного просвещения, с 1882 года министр внутренних дел. Карл (Кирилл) Викентьевич Лемох (1841–1910) – живописец, график, работал в технике офорта. Жанрист, писал портреты, пейзажи. Занимался крестьянской темой.

мускулатура, кости скрыты под кожей, и члены которых с кожею совсем не те, что те же члены без кожи. А ученик, долго изучавший систему мускулов, скелет и т.п. непременно будет стараться применить, писав с живого человека, свои познания по части анатомии, и у него явятся люди с неестественными позами и формами тела. Далее, редко приходится [видеть] голое тело, а в одежде оно имеет совсем иные формы... Натура, и только писание с натуры, научает верно передавать жизнь. А все эти скелеты, манекены с мускулатурой – чепуха, и при том вредная, скоро забывающаяся!..» Айвазовский вполне одобряет мысль об уничтожении розни между академистами и передвижниками, очень доволен деятельностью графа Толстого31 и Бобринского. «Но старые профессора, вроде Лемоха32, стоят поперек дороги! Они чувствуют, что утратят всякое значение, когда в Академию проникает струя свежего воздуха… А этот воздух для нее необходим… И не позор ли для нас, русских, что такой талант, как Репин, до сих пор не в числе профессоров Академии?!» Айвазовский рассказывал далее о том, что он может писать с натуры только одни этюды, а для написания картины он должен быть отдален от натуры. (Я при этом заметил ему, что то же самое и в поэзии: я, например, в восторге от Крыма, 33. Николай Егорович (Георгиевич) Сверчков (1817–1898) – а ничего не мог бы написать о нем в данную живописец, рисовальщик, минуту). Айвазовский упоминал в разговоскульптор, литограф. Жанрист, ре о том, как он провел воду из своего имеписал картины на темы охоты и путешествий, портреты, нья (за 25 верст) в Феодосию, и как терпит от работал в батальном жанре, этого ежегодно убытку в 5000 рублей, покаавтор картин на исторические зывая мне и вид этого именья. Затем опять сюжеты, анималист. Обращался к художественной росписи перешли на искусство и наших общих знана фарфоре, делал эскизы комых художников. О Сверчкове33 он отопроизведений декоративнозвался свысока, как о «лошадином художприкладного искусства, выполняемых в серебре нике, не без таланта». Много расспрашивал и фарфоре. меня о Репине, его жизни, его взглядах на искусство, сожалея, что в последний свой

Фонд «ГРАНИ» представляет

приезд в Феодосию Репин его не застал… Когда разговор коснулся литературы, то Айвазовский выказал равнодушное незнание ее, даже лучших современных образцов, и при многих фамилиях молодых литераторов, названных мною, отзывался, что в первый раз о них слышит… Но надо было видеть, как Айвазовский оживал, когда разговор опять касался моря, Крыма и его красоты! Показывая мне картины, он дополнял их на словах, стараясь изобразить все их поэтическое содержание, причем это выходило у него очень удачно... Но супруга Ивана Константиновича в его присутствии и вечером, молчала и как бы боялась при нем высказываться... Хрущов весь вечер болтал безумолку и на разные темы. Знакомство его с сильными мира сего делает его разговоры интересными, тем более, что он у Айвазовского не стеснялся называть фамилии и высказывать свои, подчас, резкие мнения о поступках и словах разных «особ». После чая отправился я на пароход, куда вскоре приехал с Хрущовым и Айвазовский, «проводить дорогих гостей», как выразился он. Айвазовский благодарил меня за приезд к нему и за удовольствие, доставленное моей книгой (последнее едва ли искренно, так как он ее, наверное, не читал!). Звал меня к себе в Петербург. Одна черта, которую я в нем еще заметил, это – скупость. Я попросил у него на память о моем посещении его фотографическую карточку, что его почти рассердило. «Эти карточки – просто разорение, – сказал он, – их выходит у меня до 300 в год: это целый капитал!» Я заметил, что всякий мог бы купить карточку, но всякому приятно иметь ее у себя с надписью; иначе их никто и не просил бы у него... «Правда, если хотите иметь такую карточку, то пришлите мне, и я ее подпишу!» Я ответил, что если бы знал, что это его не обидит, то, конечно, и сделал бы так. Хрущов мне рассказывал, что Айвазовский просил его напомнить, кому следует в Санкт-Петербурге о тех проектах, которые существуют относительно проведения железной дороги в Феодосию и т.д. Для этой цели он заметил Хрущову, что не мешало бы ему взять с собою вид Феодосийской бухты с той горы, на которой музей... Хрущов думал, что Айвазовский, прибегающий

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Корабль в штормовом море. 1886 Холст, масло. 92 × 75 Собрание В.Л. Мащицкого, Лондон IVAN AIVAZOVSKY A Ship on the Stormy Sea. 1886 Oil on canvas. 92 × 75 cm Vitaly Machitski’s collection, London

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ → По дороге в Ялту. 1860-е Холст, масло. 19,8 × 26,7 ГТГ IVAN AIVAZOVSKY → On the Way to Yalta. 1860s Oil on canvas. 19.8 × 26.7 cm Tretyakov Gallery

34.

35.

Юлия Яковлевна Гревс (?) – англичанка по происхождению, служила гувернанткой в одном из богатых петербургских домов, первая жена Айвазовского (с 1848). Их союз оказался несчастливым, в последние 20 лет супружества Юлия Яковлевна и Иван Константинович почти не виделись. В этом браке родились четыре дочери. Речь идет об Александре III.

к его содействию, купит ему один экземпляр этого вида. Но не тут-то было!.. Айвазовский так и промолчал относительно снабжения фотографией Хрущова и, по мнению последнего, сделал это опять-таки из скупости! Хрущов об Айвазовском рассказывал много интересного (мы ехали с ним до Ялты в одном купе 1 класса парохода, где Айвазовский, благодаря содействию капитана парохода, нас прилично и удобно устроил). Он, Айвазовский, пользуется, по словам Хрущова, удивительным почетом всюду в Феодосии: перед ним расступаются, ему отвешивают почтительные поклоны... Айвазовский жаловался Хрущову на неимение вполне достаточных средств, которые обеспечивали бы ему его будущность. Говорил ему, что живет только картинами и очень много проживает на поездки, на помощь, оказываемую своей родине – Феодосии. Хрущов, по его собственному признанию, хотел выпросить себе одну из картин Айвазовского, но не успел в этом. Он, восторгаясь одной из маленьких картин (Ялта с розовыми облаками, тянущимися к морю; действительно, прелесть!), просил Айвазовского продать ему ее, и спросил цену. «Тысяча рублей, – спокойно ответил Айвазовский. Тогда Хрущов спросил, нет ли у него картины рублей на 300?» – «Таких у меня теперь нет, но в Петербурге я Вам нарисую и на эту цену. Уступить Вам за 300 рублей картину в 1000 р. я не могу, так как другие будут в понятной претензии на меня. Если я и сделал кому-нибудь уступки в цене, или просто дарил картины, то за подарки: тогда никаких разговоров быть не может. Так сделал я с Дурново, когда он был еще товарищем министра!» Но Хрущов высказал ему все-таки изумление, что за картину менее чем в 1/2 квадратных аршин надо платить 1000 руб., и спросил, сколько времени у него занимает писание такой вещи? «Два часа, иногда и более», – был ответ. Теперь Хрущов задумал сделать Айвазовскому подарок, даже не ему прямо, а его жене, чтобы заручиться таким путем ходатайством этой женщины, которая, по его словам, имеет влияние на мужа. Когда я спросил Хрущова о времени начала его знакомства с Иваном Константиновичем, то он рассказал, какое участие принял он в деле о разводе Айвазовского с его первой женой 34. По словам его, Айвазовский ему много обязан тем, что дело о разводе уладилось благополучно. Армянская духовная консистория развела Айвазовского с его женой только на основании одного заявления Айвазовского, тогда как по закону для развода нужно согласие обеих сторон. Консистория поступила так в виду высокого положения Ивана Константиновича, как советника и как художника. Когда он уже несколько лет прожил со своей второй женой Анной Никитичной, первая жена его захотела устроить скандал новой симпатии Айвазовского и подняла вопрос о незаконности развода. Во время празднования юбилея Айвазовского Великий Князь Владимир Александрович спросил его, что он желает просить, тот просил доложить Государю35, что умоляет уладить вопрос об его разводе. Но Великий Князь хотя и обещал похлопотать, а дело не подвинулось. Тогда Айвазовский, зная, что Хрущов имеет большие связи в сенате и вообще с лицами, имеющими отношение к вопросу о разводах, обратился к нему за помощью и он, Хрущов, устроил так, что дело было доложено Государю! Государь приказал его прекратить (о чем и издал указ), обязав первую жену художника подпиской не возбуждать никогда этого дела, тем более, что Айвазовский обеспечил и ее, и прижитых с нею детей, и со времени их развода прошло более 10 лет, так что возбуждение дела имело очевидной целью скандал. Благодаря этой услуге, Айвазовский и дружит до сих пор с Хрущовым. По словам последнего, Айвазовский был сам не свой, когда неожиданно явился к нему на квартиру с просьбою о помощи. Он был бледен, дрожал, говорил со слезами на глазах и в голосе, и, между прочим, заявил, что новая его жена вполне осчастливила его, что, женившись на ней, он стал совершенно здоровый (?!), что она покоит его старость и т.п. Чета Айвазовских оставалась с нами до последнего сигнала на пароходе… Сам Айвазовский был настолько любезен, что все задерживал меня, когда я торопился из его квартиры в гостиницу за вещами, предлагал мне своих лошадей, чтобы довезти до парохода, напоминал о приглашении к себе. На пароходе в своем цилиндре с седыми кудрями и осанистым видом, он был похож на какого-нибудь английского милорда, путешествующего для своего удовольствия. Все перед ним почтительно расступались…

Фонд «ГРАНИ» представляет

Проведя в Ялте два месяца, Жиркевич на обратном пути в Вильну заехал в Ясную Поляну к Л.Н. Толстому, с которым вел переписку с 1887 года. Первая встреча с великим писателем потрясла Александра Владимировича, вытеснив все впечатления прошедшего лета и, вероятно, встречу с Айвазовским. Неизвестно, виделся ли Жиркевич с Айвазовским в Петербурге (дневники этого времени еще не расшифрованы), но в 1899 году в сборнике «Друзьям» Александр Владимирович посвятил одно стихотворение («У Георгиевского монастыря»36) Ивану Константиновичу и отослал ему эту книгу. Получив ее, художник откликнулся письмом с благодарностью: Феодосия 11-го июня 1899 Глубокоуважаемый Александр Владимирович. Любезное письмо Ваше и новую книжечку я имел удовольствие получить, и вчера я с величайшим удовольствием прочел. Так много поэзии, с такою легкостью, что, читая, в голове составляется картина, такое же впечатление я чувствую, когда читаю Пушкина. Признаюсь, когда замечаю, что ради рифмы и с трудом пишут, как Бенедиктов37 и даже иногда и Лермонтов – [отстают] от той природы,

36.

Немеет мысль – робка, слаба: Прибой коснулся слуха!.. Внизу – стихийная борьба, Вверху – обитель духа. И кроткий, мягкий свет лампад, И черноризцев кельи… Внизу – смятение и ад: Безумною метелью Стремятся волны, но в момент Разбиты их дружины… Мыс обнаженный Фиолент. Немолчный стон пучины. Легенд кровавых мрачный звук. Орлов далекий клекот. Вериги, четки и клобук, Молитв привычных шепот… Какой-то ужас сердце сжал!.. Нет силы оторваться

37.

От этой бездны, этих скал. На все уже ложатся Ночные тени… По камням Сильней прибой грохочет: Как будто демон злобный там Безумствует, хохочет… Отрывок из стихотворения «У Георгиевского монастыря» Владимир Григорьевич Бенедиктов (1807–1873) – русский лирико-романтический поэт, член-корреспондент Петербургской Академии наук (с 1855). Шумный успех имел его сборник «Стихотворения» 1835 года. Во время Крымской войны (1853–1856) выступил с рядом патриотических од.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Облака над спокойным морем. 1891 Холст, масло. 38 × 46,5 Собрание В.Л. Мащицкого, Лондон IVAN AIVAZOVSKY Clouds over a Calm Sea. 1891 Oil on canvas. 38 × 46.5 cm Vitaly Machitski’s collection, London

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Военный парад парусных кораблей. 1870-е Картон, масло. 10 × 16 Собрание В.Л. Мащицкого, Лондон IVAN AIVAZOVSKY Naval Parade. Sailing Ships. 1870s Oil on cardboard. 10 × 16 cm Vitaly Machitski’s collection, London

Фонд «ГРАНИ» представляет

которую [видишь]. Ну, об этом я не могу высказать, как бы хотелось. Вчера, прочитав стихи, которые Вам угодно было мне посвятить, я тут же написал маленькую картину Георгиевский Монастырь в лунную ночь. Я прошу Вас о получении уведомить меня. Позвольте мне еще раз искренно благодарить Вас за доброе внимание. С [истиннейшим] глубоким уважением. И. Айвазовский Завтра или послезавтра картина будет отправлена по почте. Сзади картины есть подпись. На картине неудобно38. Спустя полгода Александр Владимирович отправил в подарок художнику свою новую книгу – сборник рассказов разных лет39 – и получил ответное письмо: Феодосия 22-го декабря 1899 Глубокоуважаемый Александр Владимирович. При любезном письме Вашем, имел удовольствие получить книгу Рассказы. Прошу принять мою сердечную благодарность. Согласно Вашему желанию посылаю при сем свою карточку. Поздравляю Вас с наступающим Новым Годом. Пожеланием – всего хорошего. С искренним уважением к Вам И. Айвазовский40 Это последнее, что известно нам о пересечении жизненных путей А.В. Жиркевича и И.К. Айвазовского.

38. 39.

ОР ГТГ. Ф. 22. Ед. хр. 61235. Л. 1–2. Жиркевич А.В. Рассказы. 1892–1899. СПб., 1900. 40. ОР ГТГ. Ф. 22. Ед. хр. 61236. Л. 1.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Парусник в спокойном море при лунном освещении. 1897 Холст, масло. 16,4 × 13,4 Собрание В.Л. Мащицкого, Лондон IVAN AIVAZOVSKY A Sailing Ship on a Calm Sea at Moonlight. 1897 Oil on сanvas. 16.4 × 13.4 cm Vitaly Machitski’s collection, London

Вильна. Георгиевский проспект. Открытка. Начало XX века Vilna. Georgievsky Prospect Postcard. Early 20th century

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

“GRANY” Foundation presents

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

AT IVAN AIVAZOVSKY’S Natalya Zhirkevich-Podlesskikh

At the beginning of autumn 1890, my grandfather, Alexander Vladimirovich Zhirkevich,1 a military lawyer and a beginning writer, came to the resort town of Yalta for treatment. As was customary in those days, he stayed there for a while. Treatment alone was not enough for his vivacious nature; he was curious to see various places of interest in the Crimea. He admired Ai-Petri Mountain, delighted in the sea views (“Will I see you again, charming land?” 2), and spent a day in Sevastopol. He would visit Sevastopol again soon, with his young wife Katya,3 who had come from Vilna to join him. By then he and Katya had been happily married for two years and they had a little son named Seryozha,4 whom they lovingly called “Gulya” at home. Alexander Vladimirovich wrote in his diary: “I have just returned from Sevastopol, where went to meet my dear Katashechka. Now I am happy again! While wandering along the ruins of Sevastopol and sightseeing, I came to the conclusion that the sad and prideful feeling that this city inspired in me, as a Russian, is not just a capricious impression influenced by a moment… No! I relived everything I had lived through and felt when I first visited this great suffering city. Katasha’s presence intensified my impressions and coloured them in a special way! I am glad that Katashechka was honoured to see this sacred place, and that she and I now have one more deep memory in common.”5 They visited Bakhchysarai and remembered a touching story told by Alexander Pushkin in his romantic poem “The Fountain of Bakhchysarai”; Zhirkevich wanted to describe his vision of this legend, and he wrote a poem, “Bakhchysarai”.6

←

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Вид на море от турецкого берега при заходе cолнца. 1898 Холст, масло. 38,5 × 30 Собрание В.Л. Мащицкого, Лондон

IVAN AIVAZOVSKY Marine View off the Turkish Coast. Sunset. 1898 Oil on canvas. 38.5 × 30 cm. Vitaly Machitski’s collection, London

Alexander Zhirkevich (1857-1927) was a public figure, poet, writer of fiction, social commentator, and art collector. At the military justice department in Vilna, he served as a defender, investigator, prosecutor’s assistant and judge. In 1908 he was promoted to the rank of Major General. Zhirkevich resigned in protest against the introduction of secret instructions purported to suppress dissent, and capital punishment for political prisoners. A friend to many clergymen, public leaders and statesmen, he maintained correspondence with a host of writers and artists. See the article on Alexander Zhirkevich in "Russian Writers. 1800-1917. Biographical Dictionary". Moscow. Volume 2. P. 269-271. “To Friends”. Poems by Alexander Zhirkevich. St. Petersburg, 1899. Part II. P. 39. Yekaterina Konstantinovna Zhirkevich (1866-1921), née Snitko, was a grandniece of the brothers Nestor and Pavel Kukolnik. Pavel Vasilyevich Kukolnik (1795–1884), a historian, poet, writer, and professor of world history and statistics at Vilna University, spent the last years of his life at her house. This is why the Zhirkevich family still owns Karl Bryullov’s famous portrait of Pavel Kukolnik, which

is presently held at the Ulyanovsk Regional Art Museum. Sergei Alexandrovich Zhirkevich (1889-1912), the elder son of Alexander Zhirkevich and Yekaterina Zhirkevich. From the diary of Alexander Zhirkevich. An item of special interest in Zhirkevich’s legacy is the journal he kept in 1880-1925 and, later, donated to the Leo Tolstoy Museum in Moscow, together with his personal archive, photo albums and autographs. Department of Manuscripts, Leo Tolstoy Museum. Fund 22. Notebook 11. P. 6-21). The text is quoted with the writer’s original spelling and punctuation. The poem “Bakhchysarai” was included in the collection of poems “To Friends”. St. Petersburg. 1899. Part 1. P. 2-7.

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Парусник в море на фоне гористого острова. 1873 Холст, масло. 33 × 44,3 Собрание В.Л. Мащицкого, Лондон IVAN AIVAZOVSKY A Sailing Ship on the Sea against a Mountainous Island. 1873 Oil on сanvas. 33 × 44.3 cm Vitaly Machitski’s collection, London

Alexander Nivin (Zhirkevich’s pseudonym), “Scenes from Childhood”. St. Petersburg. 1890. Department of Manuscripts, Tretyakov Gallery. Fund 1. Item 61234. Sheet 1–2. Aivazovsky’s efforts helped the town of Feodosia to build an archaeological museum, an Armenian school, a printing shop, and a club. A great deal of work was put into construction of the seaport, the railway, the art gallery, and the drinking water pipeline. In addition, a new Armenian church was built and the old one was repaired. In 1880 the artist opened in his house a picture gallery, which, according to his instructions, was donated to his native city in 1900 (now the Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia)

Alexander Vladimirovich learned that the famous marine painter, Ivan Konstantinovich Aivazovsky, lived in Feodosia. Zhirkevich wrote to Aivazovsky and enclosed his autobiographical poem, “Scenes from Childhood”,7 his first major work. Soon he received a response from Aivazovsky with an invitation to visit him in Feodosia. This is the letter from Aivazovsky: Feodosia, October 4 Received October 5 1890 in Yalta My dear Sir Alexander Vladimirovich, Please accept my heartfelt gratitude for your attention. I received your kind letter and your book, which I am looking forward to reading with great pleasure. I have heard a lot about you and will be happy to meet you. To answer your question whether I was going to visit Feodosia, I can say that I will stay home until October 12, then go to Simferopol for a week, and remain home from October 20 through November 3. I’ll be in Petersburg for the winter. I will be very glad if you visit our Feodosia, which may leave quite a sad impression after the southern shore. With deepest respect, Ivan Aivazovsky.8 After receiving the letter, Alexander Vladimirovich decided to visit Aivazovsky, expecting to see a venerable artist absorbed only in creative matters. After one day spent in Aivazovsky’s house, however, Zhirkevich noted in his diary that the first meeting left him disappointed by both the pompous surroundings and society conversations. But soon this impression gave way to surprise and genuine interest in Ivan Konstantinovich’s personality. Aivazovsky revealed himself in a light unfamiliar to Zhirkevich – not only as an admired painter, but as a man who had done a great deal for his town.9 Alexander Vladimirovich was stunned by the way people in the town mentioned Aivazovsky’s name at every turn, the way they smiled and bowed when meeting him. He wrote a long remembrance on his return to Yalta:

“GRANY” Foundation presents

October 7 1890 Yalta I have just returned from my trip to Feodosia, where I went to see the artist Ivan Konstantinovich Aivazovsky, who had invited me to visit him in his very gracious letter in response to my poem that I had sent him. Until then I had not known Aivazovsky well, even though I had met him before. The journey by steamship, especially the two nights during the storm when the ship was rolling, left me fairly exhausted. Nevertheless, I am quite pleased with the trip. Aivazovsky and his sweet wife, Anna Nikitichna,10 were very hospitable. But I had two different impressions of Aivazovsky himself: one impression when I first came to visit his house, and another during dinner at the house. The first impression was not in Ivan Konstantinovich’s favour at all: he appeared as a very important nobleman, a bureaucrat, a celebrity aware of his significance… The town’s mayor was at his house when I came, speaking with him about Feodosia and its needs. Nevertheless, Aivazovsky very graciously led me around his house and showed his paintings, among which are lovely pieces. After that he took me to his museum, where we met a gentleman who was writing in his notebook. Upon learning that the gentleman had come for the local baths, and also intended to write a newspaper article about the museum, Aivazovsky kindly invited him to use his own bathhouse, and ordered a servant to take the gentleman there… During the whole conversation with the stranger Aivazovsky spoke slowly and formidably, with a patronizing smile… When we returned to the house, we struck up a conversation, which, of course, I was hoping to direct to art – presumably, the theme most interesting to both of us. But Aivazovsky immediately changed the subject and began talking about the needs of Feodosia and all the things he had done for the town. He seemed to be pleased that I had noticed how popular his name was in town. I was unpleasantly surprised that he kept referring to his acquaintance with Delyanov11 and Durnovo,12 and other bureaucratic big shots, calling them by their first names and patronymics. I also did not like the rich, ostentatious, flashy furnishings of his house – golden chairs, mirrors, frames – gilded like in a merchant’s house. Even the drapes in the parlour were golden in colour. Alongside the truly artistic things, I occasionally came across some tasteless ones. In the living-room, in full view, were displayed the pictures of the Royal Family and the ministers, with inscriptions addressed to the owner of the house. All of those pictures were placed in such a way that one unwittingly read the inscriptions. There were no pictures of anyone else. Finally, in the

Е.К. и А.В. Жиркевич Фотография. 1888 Архив автора Yekaterina and Alexander Zhirkevich. Photograph. 1888 Archive of Natalya Zhirkevich-Podlesskikh Ялта. Открытка. Начало XX века Yalta. Postcard. Early 20th century

10.

11.

12.

Anna Nikitichna Aivazovsky (née Burnazyan, Sabirova by first marriage; about 1857–1944), Aivazovsky’s second wife from 1882. Ivan Davidovich Delyanov (1818–1897), a count and statesman, an honorary member of the St. Petersburg Academy of Sciences (1859), in 1861-1882 – director of the Imperial Public Library in St. Petersburg; became the Minister of Public Education in 1882. Most likely, the reference is to Ivan Nikolayevich Durnovo (1834–1903), a statesman. Was the Minister of Internal Affairs in 1889–1895, presided over the Cabinet of Ministers (from 1895).

100

13.

14.

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Aivazovsky’s self-portrait is dated 1892 in all the reference books, but Zhirkevich saw it at the artist’s home in 1890. Aivazovsky himself told Zhirkevich that “he had painted the portrait two years ago and he did not like it himself. He said he was going to repaint it.” It is possible that Aivazovsky later made corrections to the painting. A certain disdain shown by Alexander Zhirkevich to Aivazovsky’s medals speaks of his ignorance of Aivazovsky’s biography and of the artist’s worldwide renown. The distinguished Russian seascape painter was an honorary member of several European academies of fine arts: the Amsterdam, Rome and Paris academies (1845), the Florence academy (1876), the Stuttgart academy (1878). Beginning from 1844, the Russian government regularly decorated Aivazovsky with orders and distinctions. The artist also received honours from foreign governments and academies. In 1843 he received from the French Académie des Beaux-Arts (Academy of Fine Arts) a thirddegree gold medal for “excellent works”, in 1858 and 1890 – French national orders of the Légion d’honneur (Legion of Honour), and in 1887 he was named Commander of the Légion d’honneur. In 1859 Greece awarded to him the Order of the Redeemer of the Third Degree. The Sultan of Turkey conferred on him the Order of the Medjidie of the Fourth Degree in 1858, in 1874 – the Osminieh Order of the Second Degree, in 1888 – the Order of the Medjidie of the First Degree. In 1879 the Prince of Württemberg conferred on Aivazovsky the Commander's Cross of the Order of Friedrich. (See Tretyakov Gallery: Catalogue of the Collection. Vol. 4. Painting of the second half of the 19th century. Book 1. A through M. Moscow, 2001. (The “Painting of the 18th-20th centuries” series.) P. 35.) Natalya Mamontova wrote, “In 1874, Aivazovsky was the second Russian artist after Orest Kiprensky selected to present his self-portrait to the Pitti Gallery in Florence,

15.

16.

17.

18.

adjacent room, there was a huge self-portrait of Ivan Konstantinovich at full height.13 He portrayed himself in a coat decorated with his stars and medals,14 both Russian and foreign. He placed a sea view in the background, his wife’s photograph on the table, and made himself look like some person of the Emperor’s Family posing for an official portrait. All these details of the dwelling somehow made one cringe. I couldn’t help wondering: did a famous artist really need to advertise his connections and worldly honours?! At first glance, Aivazovsky did not make an advantageous impression. He was of average height, fairly stout, flabby, no moustache, with the sideburns of a diplomat, long grey hair, small black eyes and a penetrating gaze. He looked like an ordinary office director. If you did not know that in front of you was the creator of “The Ninth Wave”, you would probably take him for a painter who had sunk into smug self-contemplation of his own bureaucratic position, proud of finally having worked his way up to a certain salary that allowed him to acquire gilded furniture and hang a full-length portrait of himself in full regalia in the living room to impress visitors. I unwittingly compared the host of this house with Repin15, mentally separating Italy, which holds a world famous them by an abyss… After visiting the mus collection of artists’ self-portraits.” eum, Aivazovsky took me to his studio, a spa(Mamontova, N. Ivan Aivazovsky. cious, well-lit room, barely decorated at all. Moscow, 2008. P. 21.) Zhirkevich met Ilya Repin at the He showed me his new work for a fairly long home of poet Konstantin Fofanov time, finished and unfinished pieces. Every in 1887, and their friendship lasted one of them was like a poem! Was it truly the about 19 years. 120 letters from Repin to Zhirkevich have survived, same person – the secret Councilor, the small as well as numerous entries about Tsar of Feodosia – who created all these wonRepin in Zhirkevich’s diary. Igor ders? There was an enormous canvas in the Grabar wrote in his introductory article to Zhirkevich’s memoir, studio, barely touched by charcoal – this was “Meetings with Repin”: “Reading Aivazovsky’s future painting, “Passage of the this diary convinces the reader of the author’s indisputable Jews through the [Red] Sea”. Aivazovsky mentruthfulness, sincerity and tioned to me that he was not pleased with his modesty. The author does not put painting on the same theme, the one that hung himself forward or emphasize his closeness to the great man. in his museum, and had an idea to paint someAll this transforms Zhirkevich thing new and original for the exhibition of into somebody like Goethe’s his paintings in St. Petersburg to be held later Eckermann, but even more honest, considerate and smart. This diary that year…16 He showed me some of his studies explains a great deal in Repin’s as well, one of which he picked out at random art that had been unclear and and gave to me as a gift.17 I have to admit, that disputable before; many dates and whole stages of life are corrected sketch was more than casual, and if I were he and illuminated in a new way, the (who seemed to care about his reputation), creative process and the stages of creation of famous pieces are I would not give such presents… While talking restored. … Not a single biographer about his paintings, Aivazovsky livened up of Repin can now ignore this diary somewhat, his eyes began to sparkle, and which, in its nature, is almost a biography in itself.” (Repin: in 2 when he said that he “could not live without volumes. Khudozhestvennoye working in his studio” I unwittingly believed Nasledstvo. Moscow-Leningrad. him. 1949. Volume 2. P. 119.) In the 1890s Repin occupied a central place He seemed to be pleased when, to prein Zhirkevich’s life, and the artist serve appearances, I politely praised his porwonderfully conveyed their trait in full regalia. He noticed my graciousness mutual friendship in a pencil portrait of Alexander Zhirkevich, and remarked that he had painted the portrait drawn in 1891 (Russian Museum). two years ago and that he himself did not like it. The painting "Passage of the Jews through the [Red] Sea" (1873, He said he was going to repaint it. When I adAivazovsky Picture Gallery, mired a large painting in the living room of himFeodosia). Evidently, Aivazovsky self against red cliffs, sea gulls and sea waves, later abandoned the idea to paint a new painting on this theme. breaking against the cliffs,18 he said, “Yes, this Presently this sketch is held at the is a powerful piece!” He briefly showed his gift Ulyanovsk Regional Art Museum, of recall as well, peppering his stories with the along with the entire immense collection of paintings, drawings, names of the ministers and the high and mighty and other historical artefacts that of this world… Again, it made me cringe, this illbelonged to Zhirkevich before he placed bragging about his connections, coming donated it to the state in 1922. The author may be referring to from an undeniable talent who would be rethe painting “The Ship Wreck” membered when all those other names would (1876, Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia). be forgotten.

101

“GRANY” Foundation presents

Aivazovsky introduced me to his wife, mentioned a bunch of generalities about my book, and again immersed himself in conversation with the town’s mayor, having invited me to “drop in for dinner at half past four”. I understood that my further presence would be inconvenient and took my leave. I had a walk to see Feodosia. It was a miserable town rising from the ashes, a dreary place indeed. One good thing about it was the constantly roaring sea and harmoniously rustling sand at the foot of ancient towers built by the Genoese, according to legend. Everybody in town, at every turn, spoke of Aivazovsky. There was a boulevard named after Aivazovsky and a fountain named for “Ivan Konstantinovich Aivazovsky”. The museum on the hill displayed Aivazovsky’s paintings and the portrait of general Kotlyarevsky.19 There was an altarpiece in the main church: “Christ Walking to Peter on the Water”,20 painted by Aivazovsky. 19. The museum was conceived by Aivazovsky as a unique memorial Aivazovsky’s name was on everyone’s lips – in the to Pyotr Stepanovich Kotlyarevsky hotel, in the shops. I have to admit, he was praised (1782-1851), the hero of the RussoPersian wars in the Caucasus. by everyone as a kind and good man, as well as FeoKotlyarevsky was a talented dosia’s benefactor. But why did he have to paint his commander who made his way name on an icon in such a way that it was visible from a soldier to a general. He is buried in the garden of his estate, from the middle of the church?... “Kind Shelter” (Dobryi Priyut), near At four o’clock I was at my gracious host’s. Feodosia. Aivazovsky decided to Madame Vinogradov was there as well, the very immortalize the hero’s memory, and in 1871 he personally financed pretty, sprightly wife of the chief naval prosecuthe construction of a new building tor. Aivazovsky had introduced me to her husband (designed by Alexander Rezanov) and placed it on a picturesque that same day. I also met chamberlain Khrushspot on Mount Mithridat. At the chov21 who held some post at Pobedonostsev’s22 offront of the building was a chapel fice. Until dinner we sat on the veranda with a view decorated with the St. George’s Cross (a reminder of the hero’s of the sea, the city and Suvorin’s23 dacha, a wildly victories), the icon of the Apostle tasteless piece of architecture. It was still fairly Peter, and Aivazovsky’s portrait light outside. We dined in our outer garments, in of Kotlyarevsky. The rest of the building was occupied by the open air, on a lower terrace overgrown with the archaeological museum of vines. During dinner Aivazovsky brought a parrot Feodosia’s antiquities. outside, and turned on the fountain. I ate heartily 20. “Christ Walking to Peter on the Water” (1873, Aivazovsky Picture to the accompaniment of the burbling fountain. By Gallery, Feodosia). the way, shashlyk was served (a local dish), which 21. The author may be referring to Ivan Petrovich Khrushchov (1841I ate for the first time, but about which I had read

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Степной пейзаж. В Крыму. 1868 Холст, масло. 27 × 43,2 Собрание В.Л. Мащицкого, Лондон IVAN AIVAZOVSKY Steppe Landscape in Crimea. 1868 Oil on canvas. 27 × 43.2 cm Vitaly Machitski’s collection, London

22.

23.

1904) – a philologist, educator and publisher. A member of the Academic Committee at the Ministry of Public Education, and chairman of the publishing society under the auspices of the Committee in Charge of Selecting Texts for Mass Publication (since 1881). Konstantin Petrovich Pobedonostsev (1827-1907), a statesman, legal scholar, writer, translator, church historian. He taught jurisprudence and law to the heirs of the Russian throne (the future emperors Alexander III and Nicholas II). Pobedonostsev was a member of State Council (from 1872) and Chief Prosecutor of Most Holy Synod in 1880-1905. Alexei Sergeyevich Suvorin (1834-1912), a journalist, publisher, political writer and theatre critic and owner of a major newspaper "Novoye Vremya" (New Times) (since 1876) and the "Istorichesky Vestnik" (Historical Newsletter) magazine (since 1880); he published academic literature, and works of Russian and international authers.

102

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Письмо Л.Н. Толстого относительно помощи заключенному Е.Е. Егорову, следственное дело которого вел А.В. Жиркевич. 1898 Государственный музей Л.Н. Толстого, Москва Leo Tolstoy’s letter concerning assistance to the prisoner Yegorov, whose case was investigated by Alexander Zhirkevich. 1898 Leo Tolstoy Museum, Moscow

Л.Н. Толстой Фотография, подаренная А.В. Жиркевичу в его первый приезд в Ясную Поляну 19 декабря 1890 Государственный музей Л.Н. Толстого, Москва Leo Tolstoy Photograph presented to Zhirkevich on his first visit to Yasnaya Polyana on December 19 1890 Leo Tolstoy Museum, Moscow

24.

25.

Alexei (secular name Alexander Fyodorovich Lavrov-Platonov; 1829-1890) – Bishop of Lithuania and Vilna since 1885, theologian, Archbishop of Vilna and Lithuania from 1886 to 1890. Leo Tolstoy told Zhirkevich the same thing. Zhirkevich wrote in his diary, “Tolstoy knew the late Lithuanian archbishop Alexei ‘The Silent One’ (as Pobedonostsev called him) when he was still in Moscow, and characterized him as ‘a good, kind person’.” (Zhirkevich had started the conversation by praising Alexei, whom he had known well in Vilna). From Alexander Zhirkevich. "Meetings with Tolstoy. Diaries. Letters". Tula. 2009. P. 199.

and heard quite a bit. Khrushchov spoke more than others at dinner, mostly on religious themes. He argued that it was understandable to convert from one religion to another, especially to Orthodox Christianity. Ivan Konstantinovich and Madame Vinogradov contradicted him. The former said that one very rarely converted to another religion for faith and not gain, and the latter very cleverly elaborated on the issue that one should not abandon the faith of one’s fathers. Next, the clergy was discussed. Khrushchov, who was evidently an expert on that topic, told us many interesting facts. He complained of the poor quality of our clergy… Recently, Pobedonostsev lamented the same thing in a conversation with him… Where did good priests come from? “Not so long ago,” said Khrushchov, “I visited the eparch of Orel. I went to him at the request of some acquaintances to complain about a certain priest. His Grace listened to my request, went to the other room, and returned with an enormous book which listed all the clergy of his eparchy by name, with mention of all their moral qualities, family status, etc. His Grace opened the book on the page with that priest’s name and pointed to all the priest’s antics and punishments – incurred more than once – that were noted there. The other page listed the priest’s seven children. His Grace then said to me: ‘You, Your Highness, are telling me to get rid of him, but what shall we do with his children, who are innocent? And whom shall I replace him with? They all have shortfalls, large or small, they all have families, they all struggle and sin for a piece of bread… Do you think I do not know anything about this priest? I do know everything, but I am silent. I am silent because it is not in my power to do anything! For the same reason, [two words of illegible text] to give better priests. I will deny you your request, because the person in question is not even among the most compromised.’ “Then,” continued Khrushchov, “I pointed out that good priests should be fostered in seminaries. ‘Yes’, answered His Grace, ‘but the eparchy plays quite a modest role there, and his supervision is a burden for himself rather than a service to the cause’.” Khrushchov spoke with admiration of our Alexei Vilensky24 whom he knew well and to whom he sent a letter through me, asking to send photographs. “There is only one thing that casts a shadow on his activity: he never conducts a sermon,” remarked Khrushchov. “Pobedonostsev is aware of that, and, even though he thinks most highly of Alexei, he calls him ‘the silent one’.25 A man as smart as Alexei could have done much good by his sermons.” Here Aivazovsky intervened and expressed quite an absurd idea: that only fools and mediocrities speak a lot, but truly talented people are mostly silent, that Pushkin spoke little (?!), and so on. In my turn, I referred to only spiritual speakers –

103

“GRANY” Foundation presents

Macarius, Innocentius and others – and expressed my doubt that there was any evidence to suggest that Pushkin had been silent… We spoke about John of Kronstadt26 and his miracles… After that Khrushchov said that, given our clergy, in about 100 or 200 years Orthodoxy would fall and transfer to Catholicism, because Catholic priests were smarter and the Catholic religion allowed everything under certain conditions. “By the way, only Orthodoxy has a truly moral doctrine, and only Orthodoxy, with time, may serve as a stronghold of peace in Europe!” Aivazovsky diplomatically avoided the issue of Orthodoxy and remarked that one must not so indiscriminately rebuke all other religions: “Even any pseudo-doctrine contains a fraction of truth. Pashkov’s27 religion is absurd, but if you study it, you will see that it, too, has a grain of truth. Some dissenters’ teachings are based on true ideas but darkened by ritualism… Therefore, one given religion may not be considered the only one that is true; every religion has something that is dear to people of a certain mentality, something that they consider gospel truth. Therefore every religion has a lawful right to exist.” Khrushchov asked me in detail about Alexei and drew a parallel between him and other archbishops – a parallel none too complimentary to the others. Evidently, he had spent his entire life in these circles and was well acquainted with the everyday life of clergy high and low. Khrushchov and I discussed the forthcoming opening of the monument in Simferopol at length, and we spoke about the Polish issue in the north-western region. As for Aivazovsky, he was mostly silent, perhaps remembering his opinion of those who spoke too much. His wife also kept silent, as if afraid to speak up in her husband’s presence. After dinner everyone walked to the upper terrace, where a wonderful view of the sea opened up. Aivazovsky [one word of illegible text] somewhere with Khrushchov. Madame Vinogradov left, and I was left alone with Anna Nikitichna. She suddenly became very talkative. She spoke about literature, about the lack of social life in Feodosia, about her love of poetry. It was clear that she was a simple, kind and sensible Russian woman, a stranger to aristocracy, which her husband had surrounded himself with, and hardly happy in her marriage. (I concluded three things, based on her conversation with Aivazovsky about some trip that she was opposed to, and some half-spoken words and glances between them: first, that Aivazovsky 26 John of Kronstadt (secular name Ivan Ilyich Sergiev; 1829-1908), was terribly jealous; second, that there was not a spiritual writer, priest and thinker, archpriest and dean much agreement between the two spouses;28 and of the Cathedral of St. Andrew third, that Anna Nikitichna, submissive and silent in Protokletos (The First-Called) in appearance, was not one of those women who you Kronstadt. In his lifetime he was worshiped as a “man of prayer could push around as you wished.) and protector” of the believers. Before and during tea, Aivazovsky appeared He founded several monasteries, as his other, more attractive, self. We spoke about churches and charity institutions. He was canonized by the Russian art, and this time he spoke a lot and for a long time, Orthodox Church in 1990. about art in general and about the Academy of 27 The reference is to one of the protestant movements whose Arts and Russian artists in particular. He placed active proselytizer was Vasily Repin higher than any other artist. He said that Alexandrovich Pashkov (1831he found Repin a strange person. (Aivazovsky’s 1902). Notwithstanding his successful military career: in 1849 wife noted the same thing about Repin. I have no he graduated with honours from idea why they found Ilya Yefimovich so strange!) the Page Corps (the military school “He is a black sheep,” remarked Aivazovsky. “But for the children of noblemen) and served at a horse-guardsmen’s the Academy of Arts must ensnare such a black regiment, and later, at the Military sheep. He is the only one that we have! I have just Ministry, he quit the service at the recently told about it to those in St. Petersburg end of 1858. In the late 1870s he acted as a reformer and preacher, who should know!” following in the footsteps of the Regarding new developments in the Acad English preacher Lord Grenville Radstock. emy of Arts, Aivazovsky said that he had received

И.Е. Репин. Фотография с дарственной надписью «Дорогому Александру Владимировичу Жиркевичу на добрую память. И.Репин. 17 марта 1890» Государственный музей Л.Н. Толстого, Москва Ilya Repin. Photograph with a presentation inscription: “To dearest Alexander Vladimirovich Zhirkevich as a keepsake. Ilya Repin. March 17 1890” Leo Tolstoy Museum, Moscow

Most likely, Zhirkevich was confused by the couple’s difference in age, and he took their marriage for a certain misalliance. In reality, according to numerous eyewitnesses, the spouses lived in total harmony. After Ivan Konstantinovich’s death, Anna Nikitichna wore a black dress and led a reclusive life. She never left her apartment in 25 years; all the wars, the revolution, hunger and ruin went past her, and nothing made this self-appointed recluse leave her house. One can only admire this remarkable woman’s devotion to her husband’s memory. She lived with her sister and her sister’s children. In 1925 the mother of the new director of the Aivazovsky Picture Gallery persuaded Anna Nikitichna to go to the seashore with her. After that, Anna Nikitichna liked going there in the evenings, sitting on the bench and looking at the sea. Local residents began calling this bench “the bench of Anna Nikitichna Aivazovskaya”.

104

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Парусник у берегов Ялты. Вид на Аю-Даг. 1893 Холст, масло. 24 × 40 Собрание В.Л. Мащицкого, Лондон IVAN AIVAZOVSKY A Sailing Ship off the Coast of Yalta. View of Mount Ayu-Dag. 1893 Oil on canvas. 24 × 40 cm Vitaly Machitski’s collection, London

29.

Grand Prince Vladimir Alexandrovich Romanov (1847-1909) was a wellknown philanthropist, patron of many artists. He had a valuable collection of paintings. 30. Rufim Gavrilovich Sudkovsky (1850-1885), a Russian landscape and marine painter.

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

a circular letter from Grand Prince Vladimir Alexandrovich,29 in which he was asked to solve some issues by expressing his sincere opinion about them! “Here is what I wrote to Petersburg,” said Aivazovsky. “The important and original thing in my letter, and what probably would surprise many, was my opinion based on my personal experience of studying at the Academy. During this course, science lectures must not be combined with painting classes, because one thing would certainly interfere with the other! I know by my own experience that, once you fully devote yourself to creative work, you cannot successfully engage in something else, and the other way around: weariness from the course subjects would surely weaken creative freshness. Autumn days in St. Petersburg are gloomy with the early dusk, during which you can’t paint. Let that autumn – three months – be wholly dedicated to the anatomy course, art theory and other such courses, without making students paint and engage in any activity that demands creative focus. Such an order of things would only help the learning process. It would be cheaper, too, because teachers would be hired for a shorter period of time and would charge less than they do now when the course lasts the whole year. This was my main idea. “I also think that we should pay more attention to raw natural talent and admit naturally gifted students into the Academy without demanding that they meet strict academic qualifications. Once enrolled, if they have a remarkable talent, they should be given an opportunity to take private lessons on the side, thus compensating for their lack of education. What is the good of having a multitude of mediocre students who were admitted only because they had met certain academic qualifications? There might be a Repin among those who were never admitted and who, because of that, may not follow his direct path. “Furthermore, I find it necessary that the Academy should direct each student to a path according to his inclination, and not allow students to choose a type of painting on a whim. Some of them might be carried away by paintings by Sudkovsky30 or Aivazovsky, fancy themselves marine painters and begin painting seascapes without having any capacity for it… Youngsters often are mistaken in determining their abilities: it is the task of older people to direct them to their true path. Also, parents look at their children in a biased and strange way. Sometimes parents mistake for talent a general trait that all children have: striving to smear everything around them in charcoal and paint. More than once such parents asked me to look at their children’s drawings, to see if they have talent. I have always poured the cold water of merciless irony and criticism on such crouching before

105

“GRANY” Foundation presents

my opinion. Here is how parents think: ‘Aivazovsky’s profit from his paintings is about 20,000 a year. But, of course, he is a talent! Our son is, of course, less talented… Still, if he has a half or a quarter of Mr. Aivazovsky’s talent, he may make ten or five thousand a year… It is better than some clerk’s salary…’ Parents don’t understand the whole stupidity of their theory of splitting talent into fractions. Talent can’t be divided in such a way! There is only talent or mediocrity, nothing else! I have always opposed the idea of letting young people choose a genre in painting, as I have seen many examples of what it leads to.” In further conversation, Aivazovsky severely criticized the routine of teaching many subjects at the Academy of Arts. For instance, he considered teaching anatomy to the extent that it was taught, not only unnecessary, but harmful. “All those muscles, bones, nerves – it just confuses a student. Soon a student will be painting models, real living people whose muscles and bones are hidden beneath their skin, and whose limbs look different with skin than the same limbs without skin. A student who has studied the musculature and skeleton at length and so on will try to apply his knowledge of anatomy while painting a real living person, and he will end up painting unnaturally posed people of unnatural body shapes. Also, we rarely see a nude body, and a clothed body has a totally different form. Only painting from life teaches students to truly convey life. As for all those skeletons and mannequins with muscles: it is all nonsense, and harmful, easily forgettable nonsense at that!” Aivazovsky quite approves the idea of eliminating the discord between the Scholastics and the Wanderers, and is very pleased with Count Tolstoy’s31 and Bobrinsky’s activities. “But old professors, such as Lemokh32, are blocking the way! They feel that they will lose their significance when a stream of fresh air gets inside the Academy… The Academy needs this fresh air… Isn’t it shameful for us Russians that such a talent as Repin is still not a professor at the Academy?!” Aivazovsky kept telling me how he could paint only studies from life, but he must be removed from life while working on a painting. (I told him that the same thing happens in poetry: for instance, I was delighted with Crimea, but at that moment was not able to write anything about it.) During this conversation, he also told me that he put the water through to Feodosia from his estate (25 versts away) and suffered an annual loss of 5,000 rubles because of it. He showed me the picture of his estate. After that we changed the subject to art once more, and to artists, some of whom were our mutual friends. He referred condescendingly to Sverchkov,33 as

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Корабли при закате cолнца. 1870-е Картон, масло. 10 × 16 Собрание В.Л. Мащицкого, Лондон IVAN AIVAZOVSKY Ships at Sunset. 1870s Oil on cardboard. 10 × 16 cm Vitaly Machitski’s collection, London

31.

32.

33.

Count Dmitry Andreyevich Tolstoy (1823-1889), a statesman and historian. An honorary member (1866), and since 1882 the president of the St. Petersburg Academy of Sciences. In 1865-1880 Tolstoy served as an attorneygeneral at Holy Synod, in 1866-1880, as a minister of public education, and since 1882, as a minister of home affairs. Karl (Kirill) Vikentyevich Lemokh (1841-1910), a painter, graphic artist and etcher, master of genre painting; he created portraits and landscapes, and worked on peasant themes. Nikolai Yegorovich (Georgievich) Sverchkov (1817–1898), a painter, graphic artist, sculptor, and lithographer. He created genre pieces and portraits, historicallythemed paintings, animal paintings, worked on hunting, travel themes, and battle themes. He also painted on porcelain and made sketches for silver and porcelain art objects.

106

Письма И.К. Айвазовского А.В. Жиркевичу Государственный музей Л.Н. Толстого, Москва Ivan Aivazovsky’s letters to Alexander Zhirkevich Leo Tolstoy Museum, Moscow

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

a “horsey artist, not without talent”. He asked me a lot about Repin, his life and his views on art. He regretted not being in town during Repin’s latest visit to Feodosia. When the conversation touched upon literature, Aivazovsky indifferently admitted that he does not know it, not even its best modern representatives. When I mentioned the names of many young writers, he responded that he had never heard of them before… But one should have seen how Aivazovsky came to life when he talked about the sea, Crimea and its beauty! When he was showing me his paintings, he was adding to them with his words, “painting in” their poetry. He did this extremely effectively… As for Ivan Konstantinovich’s wife, she was still being quiet in his presence in the evening, as if afraid to speak out… All evening long Khrushchov chattered on various topics without shutting up. His acquaintance with the mighty and powerful of this world made his conversations interesting, especially since at Aivazovsky’s he was not too shy to refer to them by name and to criticize, often harshly, their actions and words. After tea, I took my leave to catch the steamship. Khrushchov soon joined me, accompanied by Aivazovsky, who came to “see the dear guests off,” as he put it. Aivazovsky thanked me for my visit and for the pleasure brought by my book. (The latter was hardly sincere since he probably had never read it!) He invited me to come to see him in Petersburg. One other trait that I noticed about him was his miserliness. I asked him to give me his photograph in memory of my visit, and this almost made him angry. “Those photographs are just wasteful”, he said, “I end up spending up to 300 rubles a year for them, a small fortune!” I noted that one could buy a photograph, but one would be happier to have the inscription; otherwise no one would ask him for those pictures… He said, “True. If you would like to have such a picture, then send it to me, and I will inscribe it!” I answered that if I’d known that this would not offend him, I would certainly have done just like that. Khrushchov told me that Aivazovsky had asked him to remind those concerned in St. Petersburg about the existing project of building the railway to Feodosia, and other things. For this purpose, Aivazovsky had reminded Khrushchov that it would not hurt to take along a picture with a view of the harbour in Feodosia from the mountain with the

107

“GRANY” Foundation presents

museum on top. Khrushchov thought that Aivazovsky, having enlisted Khrushchov’s help, would buy him a copy of such a view. Not at all! Aivazovsky didn’t say anything about giving a photograph to Khrushchov. According to Khrushchov, he did it out of his miserliness! Khrushchov told me many interesting things about Aivazovsky. (He and I were travelling to Yalta in the same first class cabin of the steamship, arranged by Aivazovsky with the assistance of the steamship’s captain. Our accommodations were quite decent and comfortable.) Aivazovsky, according to Khrushchov, was treated with remarkable respect and honoured everywhere in Feodosia. People respectfully gave way and bowed to him… Aivazovsky had complained to Khrushchov that he had insufficient means to ensure his future. He had said that he lived only by his art and spent a fortune on trips, and on the aid provided to his motherland, Feodosia. Khrushchov admitted that he had wanted to wangle one of Aivazovsky’s paintings for himself, but had not succeeded. While admiring one of the small paintings (Yalta with pink clouds stretching towards the sea; truly a beauty!), Khrushchov asked Aivazovsky to sell it to him and asked what the price was. “One thousand rubles,” calmly replied Aivazovsky. Then Khrushchov asked if there were any pieces worth 300 rubles or so. “I don’t have such pieces anymore, but I will paint one for you for this price in Petersburg. I can’t give away a painting worth one thousand rubles for three hundred rubles, because others would have understandable complaints. If I ever gave a painting away at a discount or just gave them away, that was gift-giving: you can’t argue with that. For instance, that’s what Durnovo got when he still was a friend of a minister!” Still, Khrushchov went on to express his astonishment that a painting smaller in size than half an arshin can cost a thousand rubles, and asked how much time it took to paint a painting like that. “Two hours, sometimes longer,” was the answer. Now Khrushchov got it into his head to give a present to Aivazovsky, not even directly to him, but through his wife, to obtain the support of a woman who has influence over her husband. I asked Khrushchov how long he had known Ivan Konstantinovich. In response, he told me about his role in Aivazovsky’s divorce from his first wife.34 He said that

108

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Закат солнца у крымских берегов. 1856 Холст, масло. 58,5 × 83,7 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY Sunset on the Crimean Coast. 1856 Oil on canvas. 58.5 × 83.7 cm Russian Museum

34.

35. 36.

Aivazovsky was married to Yulia Yakovlevna Graves (1848), a lady of British origin who worked as a governess in a rich family in St. Petersburg. Four daughters were born in this marriage. The marriage failed, and the spouses hardly saw each other for 20 years. The author refers to Alexander III. "By St. George Monastery" Dedicated to Ivan Aivazovsky The mind’s blocked, confused and timid: The roaring waves fill my ears, The elements fighting just in front, The Holy Spirit reigns in Heaven. The oil lamps enlighten Black monks’ dwelling cells… And as if led by evil forces The wild chaos, foaming, misty, Threatens the thirsty Shore, but in a brisk is crushed… The Fiolent cliff’s open to winds. The waters’ cries the wind to ears brings. The beasty legends echo gloomy rhymes. And distant eagles’ screams. (Translated by Natella Voiskounski)

Aivazovsky had owed him for helping to successfully settle the divorce. An Armenian spiritual consistory had divorced Aivazovsky and his wife based only on one application from Aivazovsky, whereas law requires the consent of both parties. The consistory had done it due to Ivan Konstantinovich’s high position as a councillor and artist. After he had been living with his second wife, Anna Nikitichna, for several years, the first wife decided to raise a scandal and brought up the issue of the illegality of their divorce. During the celebration of Aivazovsky’s birthday, Grand Prince Vladimir Alexandrovich asked Aivazovsky about his wishes and the latter asked him to beseech the Tsar35 to settle his divorce case. Even though the Grand Duke promised to put in a word, the case never moved forward. Aivazovsky knew about Khrushchov’s powerful connections in the Senate with people who dealt with such issues. He asked Khrushchov for help and Khrushchov arranged so that the case was reported to the Tsar! The Tsar ordered the case dropped. Aivazovsky’s first wife was obligated to sign papers that she would never pursue the case, especially since Aivazovsky had provided for her and their children well and more than ten years had passed since their divorce. It was obvious that the purpose of the suit was to create a scandal. Thanks to this service from Khrushchov, Aivazovsky was still friends with him. Khrushchov recalled the time when Aivazovsky had suddenly appeared at his doorstep asking for help, pale and trembling. With tears in his eyes, he had said how completely happy he had become with his new wife, how their marriage had made him completely healthy (?!) and that his new wife had been his consolation in old age, and so on. The Aivazovskys stayed with us until the last signal of the steamship’s departure. Aivazovsky himself was such a gracious host that he would not let me go when it was time for me to rush to the hotel for my things. He offered me his horses for a ride to the steamship. He reminded me of his invitation. At the steamship, with his gray curls and dignified posture, he looked like some English lord on a pleasure cruise. Everyone respectfully gave way to him... Zhirkevich spent two more months in Yalta. On his way back to Vilna, he visited Leo Tolstoy in Yasnaya Polyana. He had exchanged letters with Tolstoy since 1887, and Zhirkevich was probably so overwhelmed by this meeting that the impression of it dominated over his impressions of the previous summer, evidently including his meeting with Aivazovsky. It is not known whether Zhirkevich and Aivazovsky met in Petersburg (the diaries of that period of time have not been deciphered yet), but in 1899, in his collection of poems “To Friends” Alexander Vladimirovich dedicated a poem (“By St. George Monastery”)36 to Ivan Aivazovsky and sent the book to him. Upon receiving the book, Aivazovsky responded with a grateful letter.

“GRANY” Foundation presents

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Крым. Вид на Алупку с моря. 1890 Холст, масло. 32,5 × 27 Cобрание В.Л. Мащицкого, Лондон IVAN AIVAZOVSKY Crimea. A Sea View of Alupka. 1890 Oil on canvas. 32.5 × 27 cm Vitaly Machitski’s collection, London

109

110

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Георгиевский монастырь в лунном свете. 1899 Холст, масло. 13 × 25 Частная коллекция Оборот холста с дарственной надписью «В имении [далее – неразб.] Феодосия 1899 июня 10-го. Александру Владимировичу Жиркевичу от И.К. Айвазовского [неразб.] глубокого уважения и восторга от поэтического произведения» IVAN AIVAZOVSKY St. George Monastery in Moonlight. 1899 Oil on canvas. 13 × 25 cm Private collection Reverse of the painting with a presentation inscription: “At the estate of [illegible]. Feodosia 10th June 1899. To Alexander Vladimirovich Zhirkevich from Ivan Aivazovsky [illegible] with profound gratitude for and delight in [his] poem”.

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Feodosia June 11 1899 My dear Alexander Vladimirovich, I have received your kind letter and the new book and read it yesterday with great pleasure. There is so much poetry and lightness in it that, while reading, I had the same impression as when I read Pushkin. I admit that I notice once in a while that some writers write with so much effort in order to use rhyme, like Benediktov37 and even sometimes Lermontov, that they don’t rise to the level of the nature they describe. Well, I am not able to express myself on this subject the way I would like to. Yesterday, having read the verses that you dedicated to me, I immediately painted a small piece “St. George Monastery in Moonlight”. Please notify me when you receive it. Once again, allow me to sincerely thank you for your kind attention. With sincere and deep respect, Ivan Aivazovsky The painting will be mailed tomorrow or the day after. There is an inscription on the back of the painting. It was not appropriate to inscribe it on the front.38 Six months later Alexander Zhirkevich sent his new book, a collection of stories39 from various years, to Aivazovsky. He received a letter in response – the last we know about the intersection of the lives of Alexander Zhirkevich and Ivan Aivazovsky.

37.

Vladimir Grigoryevich Benediktov (1807–1873), a Russian lyrical and romantic poet and an associate member of the St. Petersburg Academy of Sciences (since 1855). His 1835 book “Stikhotvoreniya” (Poems) enjoyed great success. During the Crimean War he wrote a number of patriotic odes. 38. Department of Manuscripts, Tretyakov Gallery. Fund 22. Item 61235. Sheet 1–2. 39. AlexandPetersburg. 1900. 40. Department of Manuscripts, Tretyakov Gallery. Fund 22. Item 61236. Sheet 1.

Feodosia December 22 1899 My dear Alexander Vladimirovich, I have received your kind letter with the enclosed “Stories”. Please accept my heartfelt gratitude. As you wished, I am sending you my photograph. I hope you have a very happy New Year. Wishing you all the best. With sincere respect, Ivan Aivazovsky40 This letter is the last known evidence of contact between the great marine artist and Alexander Zhirkevich.

“GRANY” Foundation presents

Титульный лист стихотворного сборника «Друзьям» СПб., 1899 Title page of the collection of poems "To Friends " St. Petersburg, 1899

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Парусник у Капри. 1865 Картон, масло. 24,5 × 27,5 Cобрание В.Л. Мащицкого, Лондон IVAN AIVAZOVSKY Sailing Ship off the Coast of Capri. 1865 Oil on cardboard. 24.5 × 27.5 cm Vitaly Machitski’s collection, London

111

112

Точка зрения

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

113

ЗА ПРЕДЕЛАМИ РОССИИ Иван Самарин

В 1988 году большой поклонник и знаток русского искусства, ныне уже покойный Джон Стюарт впервые выступил за учреждение в аукционном доме «Сотбис» русского отдела, расположенного в Лондоне и специализирующегося на иконах, произведениях декоративно-прикладного искусства и картинах. Тогдашний глава лондонского отдела живописи XIX века ответил Стюарту: «В принципе, у меня нет возражений, но есть один-два русских художника, которых мы (отдел живописи XIX века) вам не уступим: это Харламов, Похитонов (оба этих живописца жили и выставлялись в Европе, и у них там были свои почитатели) и, конечно, все более или менее значимые картины Айвазовского». Русский отдел все же начал свою работу осенью 1988 года, и нам в конце концов разрешили включать в наши аукционы любые картины Айвазовского, которые мы разыщем. Меньше чем через год, прогуливаясь по огромному подземному хранилищу «Сотбис», мы с Джоном Стюартом наткнулись на великолепное изображение Исаакиевского собора в морозный день. Эта картина в буквальном смысле озаряла сумрачное хранилище отраженным серебристым светом. Я спросил Джона, где он ее отыскал, и он ответил, что полагал, будто своим появлением здесь она обязана именно мне. Вдруг мы поняли, как, по-видимому, обстояло дело: картина относилась к отделу живописи XIX века и, вне всякого сомнения, должна была участвовать в одном из его аукционов. Мы тут же взяли ее со стеллажа и понесли на руках прямо в наш крошечный офис. Там мы ее и установили над каминной доской, и потом две или три недели каждое утро нас приветствовали низкое петербургское небо, золотой блеск купола собора, лиловатый туман, окутывающий торговцев льдом, кавалерийских офицеров и прохожих из другой эпохи. И в один день тот самый глава отдела живописи XIX века заглянул в наш офис и хотел было рассказать о таинственном исчезновении значимой картины Айвазовского, но тут повернул голову и увидел ее. Чувствуя себя, как нашкодившие школьники, мы пытались привести свои доводы, но его отдел был настолько влиятелен, что картина, как и полагалось, была продана на одном из их аукционов в 1989 году. В «Сотбис» картину передали потомки владельцев немецкой транспортной компании, у которой в дореволюционные годы в Петербурге было свое представительство. После событий 1917 года компания закрыла это представительство и вернула его вместе со всем имуществом в Германию, и с тех пор картина находилась там. Как выяснилось, оба – и покупатель Айвор Мазур, лондонский торговец, специализирующийся на русском декоративно-прикладном искусстве и картинах, и андербиддер, нью-йоркский коллекционер

←

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Константинополь. 1856 «Сотбис», Лондон. 24.04.2012, лот №6 Фрагмент

←

IVAN AIVAZOVSKY Constantinople. 1856 Sotheby's London, 24.04.2012, lot 6 Photograph courtesy of Sotheby's Detail

114

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Константинополь. 1856 «Сотбис», Лондон. 24.04.2012, лот №6 Фрагмент IVAN AIVAZOVSKY Constantinople. 1856 Sotheby's London, 24.04.2012, lot 6 Photograph courtesy of Sotheby's Detail

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Айвазовского, армянин по происхождению, – были клиентами русского отдела, а не отдела живописи XIX века, но вся прибыль и все лавры достались нашим коллегам. Из трех художников, названных главой отдела живописи XIX века, только Айвазовский прожил всю свою жизнь в России. Так почему же спустя более сотни лет после смерти художника его картины заняли прочное место на европейских аукционах живописи, причем случилось это задолго до падения железного занавеса, когда русские впервые после Первой мировой войны вновь смогли вступить на международный художественный рынок? Есть много факторов, которые нужно учитывать при ответе на этот вопрос. Прежде всего Айвазовский был чрезвычайно продуктивным художником – за свою долгую жизнь он, по собственным подсчетам, написал более шести тысяч картин. Художественный рынок любит, когда картины поступают в достаточном количестве. Мы очень плохо представляем себе реальную стоимость работ Брюллова, Иванова или Врубеля, потому что вряд ли их когда-либо выставят на продажу – этих художников практически невозможно коллекционировать. Картины же Айвазовского, напротив, появляются на аукционах по всему миру с завидной регулярностью, и любой каталог крупнейших русских аукционов «Сотбис» и «Кристис» едва ли обходится без них. Все потому, что этих картин много в частных коллекциях и три кита художественного рынка – долг, развод и кончина – гарантируют их постоянное поступление. И опять же, в отличие от большинства русских художников Айвазовский широко представлен в зарубежных частных коллекциях, поскольку за свою жизнь он принимал участие во множестве выставок по всему миру. Едва ли найдется хоть одна европейская столица, где бы он не выставлялся.

115

Точка зрения

В 1892 году он даже добрался до США – его выставки прошли в Нью-Йорке, Чикаго, Сан-Франциско и Вашингтоне. Его картины покупали в Европе и в Америке, их передавали из поколения в поколение и регулярно выставляли на продажу в галереях или на аукционах. Еще один фактор – тематика картин. Море – тема, популярная везде и во все времена. Русская живопись второй половины XIX века была привязана к своей эпохе, взгляд передвижников был сфокусирован на общественно-политической повестке дня. Однако исторические течения приходят и уходят. И моральный упадок духовенства в 1860-х годах или тяжелая участь бурлаков на Волге в 1870-х хотя и представляют интерес для студента, изучающего русскую историю, но для ценителя искусства, живущего в Европе в ХХ веке, разумеется, значат меньше, чем морские пейзажи Айвазовского. К тому же Айвазовский писал моря и морские побережья разных частей мира, среди них – все побережья Черного и Балтийского морей и каждый уголок Эгейского и Средиземного морей. Писал он и городские пейзажи. По его картинам мы представляем себе не только Москву, Санкт-Петербург и другие города Российской Империи, но также Афины, Стамбул, Каир, Венецию, Неаполитанский залив, Мальту, Ниццу, Биарриц и даже Стокгольм и Нью-Йорк. Очевидно, именно эти темы привлекали коллекционеров, живших в этих городах в XIX веке, и продолжают привлекать и по сей день. Наконец, третьим фактором, объясняющим неизменную популярность Айвазовского за границей, которая была в XX и остается в XXI веке, является космополитизм художника. Армянин по происхождению, он родился и жил в Крыму, был всей душой предан своему первому покровителю Николаю I и Российской Империи, но при этом усердно писал картины для турецкого султана. Живопись как форму искусства еще только начинали признавать в мусульманской Османской империи, да и то только в самых высоких, образованных и европейски ориентированных кругах, – у турок очень мало собственных живописцев XIX века. Айвазовского, так часто посещавшего Стамбул и завершившего целый цикл городских пейзажей, турецкие любители искусства приняли как своего художника. Подобным образом греки, чьи общины в XIX – начале XX века были разбросаны на большой территории от Стамбула до Александрии в Египте, всей душой любили художника, поддерживавшего в 1820–1830-х годах их борьбу за независимость. Александрийские греки часто

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Константинополь. 1856 Холст, масло. 125 × 195 «Сотбис», Лондон. 24.04.2012, лот №6 IVAN AIVAZOVSKY Constantinople. 1856 Oil on canvas. 125 × 195 cm Sotheby's London, 24.04.2012, lot 6 Photograph courtesy of Sotheby's

116

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Варяги на Днепре. 1876 Частная коллекция Фрагмент IVAN AIVAZOVSKY Varangians on the Dnieper. 1876 Private сollection, Europe Photograph courtesy of Alexandria Press Detail

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

говаривали, что ни одна гостиная не обходится без рояля и Айвазовского на стене, а в Стамбуле почти на каждом старинном морском пейзаже можно обнаружить подделанную подпись Айвазовского. Таким образом, эти четыре общины – армяне, жившие в большом количестве во Франции, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и Южной Америке, русские эмигранты по всему миру, турки и греки – постоянно пополняли художественный рынок картинами Айвазовского, и их потомки тоже чаще всего становились коллекционерами. Картины Айвазовского успешно продавались на аукционах европейского искусства XIX века на протяжении всего XX столетия. В течение короткого периода между 1988 годом, когда в «Сотбис» был создан русский отдел, и 1992-м, когда у отдела стали появляться первые русские клиенты, Айвазовский был самым дорогим художником на всех русских аукционах, которые тогда проводились раз в два года. Когда русские клиенты стали принимать участие в международных аукционах, его позиция укрепилась еще больше, и, как это часто случается на художественном рынке, рост цен привел к тому, что на рынок потянулись все более впечатляющие и ранее не известные картины из частных западных коллекций. Первая значительная картина Айвазовского, которая изменила уровень цен на его работы и – шире – на русское искусство в целом, поступила из греческой частной коллекции. В начале 1994 года в одном из телефонных разговоров меня попросили приехать в Афины и взглянуть на большое полотно в квартире, которая была недавно передана по наследству. Итак, на стене висело самое большое полотно Айвазовского, какое я только видел вне стен российского музея: 132 на 235 сантиметров. На нем варяги на фоне живописно восходящего солнца поднимаются на своих судах вверх по Днепру. К 1994 году ни одна русская картина XIX века – и, уж конечно, ни одна картина нашего отдела – не продавалась дороже, чем за 50 тысяч фунтов стерлингов. Поэтому мы с некоторой опаской заявили ее оценочную стоимость в 80– 120 тысяч фунтов стерлингов. В упорной борьбе выиграл русский клиент,

117

Точка зрения

купивший ее за 200 тысяч фунтов стерлингов (в то время эта сумма нам казалась заоблачной), что наметило возрастающую тенденцию, которая достигла своего пика лишь спустя приблизительно пятнадцать лет. Само собой разумеется, эта сумма была значительно выше стоимости афинской квартиры, доставшейся счастливчику в наследство. Несколько месяцев спустя я приехал в Хельсинки, чтобы взглянуть на другое большое полотно. Эта картина, в отличие от афинских «Варягов», не висела на стене, а стояла в шкафу одного финского торговца картинами, но даже с этого невыгодного ракурса я сразу же понял, что передо мной шедевр. Имевшее приблизительно два метра в длину, это полотно представляло собой городской пейзаж со стороны Бейоглу с барочной мечетью Нусретие на переднем плане и Золотым Рогом, сверкающим в лучах заката на фоне. Трудно было выбрать более выгодный сюжет для того, чтобы продемонстрировать мастерство художника: в этом полотне совместились морской и городской пейзажи, и оно насквозь пронизано духом романтизма, экзотики, выразительными световыми эффектами. Картина была в превосходном состоянии и сохранила всю авторскую полупрозрачную лессировку. Приободренные своим успехом с «Варягами», мы решили, что предпродажная стоимость картины перед летними торгами 1994 года составит 250–350 тысяч фунтов стерлингов. И вновь на аукционе развернулась упорная борьба, но на этот раз победителем оказался турецкий клиент, заплативший 325 тысяч фунтов стерлингов. Картина провисела у него на стене семнадцать лет, а в 2012 году он снова продал ее на «Сотбис». На этот раз цена ее составляла уже 3 миллиона 233 тысячи фунтов стерлингов. Может показаться удивительным тот факт, что в общедоступных коллекциях за пределами России (не считая, конечно, Турции и тех городов, которые при жизни художника входили в состав Российской Империи) картин Айвазовского очень мало. Несколько его картин хранится в монастыре на острове Св. Лазаря в Венеции, где учился брат Айвазовского Габриэл, пара картин – в Париже, в Лувре, причем обе из них в итоге были переданы Морскому музею города Бреста, и одна картина – в музее немецкого города Киль. В Галерее Уффици во Флоренции находится автопортрет Айвазовского, подаренный самим художником, но, к примеру, в национальных галереях Соединенного Королевства нет ни одной его картины, и только три его крошечные работы хранятся в музее Метрополитен в Нью-Йорке (причем ни одна из них не входит в постоянную экспозицию). Можно строить разные догадки, почему все сложилось именно так. Возможно, это особенность ХХ века: картины Айвазовского

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Варяги на Днепре. 1876 Холст, масло. 132 × 235 Частная коллекция IVAN AIVAZOVSKY Varangians on the Dnieper. 1876 Oil on canvas. 132 × 235 cm Private сollection, Europe Photograph courtesy of Alexandria Press

118

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ → Варяги на Днепре. 1876 Частная коллекция Фрагмент IVAN AIVAZOVSKY → Varangians on the Dnieper. 1876 Private сollection, Europe Photograph courtesy of Alexandria Press Detail

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

всегда были достаточно дорогими как при жизни художника, так и после его смерти, а мода на живопись XIX столетия пришла только в последней четверти ХХ века. Возможно, те музеи, чей бюджет позволял покупать живопись XIX века, скорее приобретали работы своих соотечественников или же некоторых из них могли отпугивать отсутствие компетенции и ограниченные связи с русскими специалистами. Частные коллекционеры тем не менее оставались знатоками творчества Айвазовского и сохраняли к нему устойчивый интерес. Наиболее выдающимся из них был, вероятно, Эндрю Шагинян. В его руках побывало множество первоклассных картин, и, даже несмотря на то, что значительная их часть была продана, после смерти он оставил внушительную и образцовую коллекцию. Шагинян родился в 1918 году в Ереване и, будучи еще ребенком, эмигрировал вместе с семьей в Америку. Во время Второй мировой войны он служил в военно-воздушных силах США и затем возглавлял ряд полиграфических компаний. Патриарх большой, разветвленной семьи, он был превосходным музыкантом. Я с нежностью вспоминаю, как он вез меня из Нью-Джерси в Манхэттен и при этом пел во весь голос народные песни. К Айвазовскому же, несомненно, он питал особую страсть. Первую картину художника – лунный пейзаж с кораблекрушением – он купил в середине 1960-х, она так и осталась его любимой картиной и до сих пор хранится в его семье. Он заглядывал на лондонские аукционы «Сотбис» в конце 1980-х – начале 1990-х, когда мы еще только осваивали дело, по крупицам собирая знания и накапливая опыт, чтобы научиться отличать подлинные картины от подделок или старинных копий, и у нас еще тогда не все получалось. Шагинян не раз ненавязчиво подталкивал нас в правильном направлении. В каталог выставки «Айвазовский в Америке», которую он организовал в Нью-Джерси в 1988 году, вошли лишь немногие великие картины художника из тех, что он, с его любовью и энтузиазмом, помог сохранить для будущих поколений. Среди работ, представленных на выставке, были две примечательные картины, которые любопытным образом иллюстрируют почти семидесятилетнюю историю русско-американских отношений. Услышав в 1891 году о случившемся в России неурожае и последующем за ним голоде, несмотря на возникшие разногласия и бездействие тогдашнего правительства США, американский гражданин В.К. Эдгар призвал американских фермеров отдавать избыток пшеницы в пользу России. В конечном счете ему удалось собрать более миллиона фунтов пшеницы (больше 400 тонн. – Прим. пер.). Шесть американских судов, безвозмездно предоставленных различными транспортными компаниями, отправились через Атлантику в Россию. Эдгар сопровождал второе из этих судов, прибывшее в Санкт-Петербург весной 1892 года. Американскую помощь встретили торжествами и фейерверками и приняли с благодарностью. Уже на следующий год император Александр III отправил в Америку два судна с дарами в знак признательности за помощь. Айвазовский, совершивший через год после этого события свой последний большой визит в Америку, написал две картины – «Корабль помощи» и «Раздача продовольствия». Находясь в Вашингтоне, он преподнес эти картины в дар галерее Коркорана. Там они и находились вплоть до 1960-х годов, когда Жаклин Кеннеди распорядилась повесить их в «Рыбной комнате» Белого дома, названной так потому, что при Теодоре Рузвельте там стоял аквариум, и предназначенной для пресс-конференций и встреч с иностранными дипломатами. Таким образом, благодаря Жаклин Кеннеди картины Айвазовского послужили декорацией для ряда самых напряженных и важных в истории переговоров между Америкой и Советским Союзом, в том числе при урегулировании Карибского кризиса в 1962 году. Картины оказались в числе более сотни работ, проданных галереей Коркорана на аукционе «Сотбис» в Нью-Йорке в 1979 году, как утверждалось, из-за «острой проблемы хранения». Картины оказались в частной коллекции в Пенсильвании и не были доступны общественности вплоть до выставки, организованной Эндрю Шагиняном в 1988 году. Другом и учеником Шагиняна, принадлежавшим более молодому поколению, был Андреас Рубян, гордый владелец, несомненно, самого крупного и всеобъемлющего собрания картин Айвазовского за пределами России. Он заработал свое состояние на компьютерном программном обеспечении в начале 1980-х годов и вместе с Максом Швайцером, владельцем крупной галереи живописи XIX века на Мэдисон-авеню и большим поклонником Айвазовского,

Точка зрения

119

120

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Корабль помощи. 1892 «Сотбис», Нью-Йорк 15.04.2008, лот №36 Фрагмент IVAN AIVAZOVSKY The Relief Ship. 1892 Sotheby's New York, 15.04.2008, lot 36 Photograph courtesy of Sotheby's Detail

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

объездил весь мир в поисках картин. Свою первую картину он приобрел в 1984 году, теперь в его коллекцию, которая охватывает все периоды и все темы творчества Айвазовского, входят более пятидесяти работ художника. По другую сторону Атлантики живет Джанни Каффьеро, коллекционер, в руках которого побывали десятки картин Айвазовского. Его отец открыл в Стамбуле первую макаронную фабрику, там же, в Стамбуле, и родился в 1953 году Каффьеро. У его домовладелицы, с которой в юности у него был роман, на стене висела картина Айвазовского, и картина эта произвела на него неизгладимое впечатление. За последние тридцать лет он смог отыскать работы Айвазовского на всех континентах, за исключением Антарктиды, и вместе с автором этой статьи опубликовал две монографии о художнике. Первая из них была написана по-английски и впоследствии переведена на турецкий и немецкий языки. Русская версия книги ожидает публикации в 2016 году. В то время как картины «американской взаимопомощи» в Америке то пропадали, то снова оказывались в поле зрения, другие картины, привезенные Айвазовским на американские выставки, совершенно исчезли из виду и были случайно обнаружены только через век. Одна из таких историй связана с картиной «Улица в Бахчисарае». В 2013 году небольшой аукционный дом в штате Нью-Йорк выставил на продажу маленькую темную картину, значившуюся в каталоге под названием «Восточная уличная сцена». Один торговец картинами из Манхэттена указал мне на нее и высказал предположение, что это может быть картина Айвазовского, хотя сюжет показался ему нетипичным. Я сразу же обратил внимание на тот факт, что картина датирована 1892 годом,

121

Точка зрения

когда состоялось путешествие Айвазовского в Америку и прошли его американские выставки. На подрамнике стоял старый американский таможенный штамп, а сама картина была подписана дважды, русскими и латинскими буквами, что было характерно для работ, привезенных Айвазовским на его зарубежные выставки. Хотя состояние картины при визуальном осмотре было не лучшим и на небольшом участке в центре даже стерлась краска, я смог разглядеть свойственные художнику мазки, а способ, которым они накладывались, убедил меня в том, что к картине никто не притрагивался. После небольшого исследования я наткнулся в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) на документ, написанный почерком Айвазовского, где перечислены те двадцать картин, которые художник собирался взять с собой в Америку на чикагскую выставку. Первые шесть – это цикл больших работ, посвященных жизни Христофора Колумба и открытию Америки, а под номером 13 значилась картина «Улица в Бахчисарае». Даже несмотря на потемневший лак, на картине можно было различить скалистые утесы, у подножия которых были построены крымский город, минарет, типичные двухэтажные дома с деревянными балконами и черепичной крышей… Я уже не сомневался, что это была действительно та картина, которая сопровождала Айвазовского в его путешествии через океан и значилась в списке под номером 13. Когда картину почистили, к ней снова вернулись ее богатые теплые тона. Несомненным остается тот факт, что с каждым годом благодаря российскому и зарубежному художественному рынку общее число известных картин художника увеличивается, поскольку в галереях, аукционных домах и в частных коллекциях на всех континентах обнаруживаются все новые и новые его работы. За два века, прошедших со дня рождения художника, была задокументирована едва ли пятая часть от того магического числа «шесть тысяч». И это обстоятельство делает еще более увлекательной ту задачу, которая стоит перед нынешним и будущими поколениями почитателей Айвазовского как в России, так и за ее пределами.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Корабль помощи. 1892 Холст, масло. 46,5 × 75,9 «Сотбис», Нью-Йорк 15.04.2008, лот №36 IVAN AIVAZOVSKY The Relief Ship. 1892 Oil on canvas. 46.5 × 75.9 cm Sotheby's New York, 15.04.2008, lot 36 Photograph courtesy of Sotheby's

122

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Point of view

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

123

AIVAZOVSKY OUTSIDE RUSSIA Ivan Samarine

Aivazovsky was the key artist for the new generation of Russian collectors that emerged in the 1990s, whose work established new records for Russian art at auction. Ivan Samarine, who worked then in the newly-established Russian department at Sotheby’s, remembers a remarkable decade, as well as some key collectors from earlier generations, whose lasting enthusiasm for Aivazovsky ensured that the artist’s reputation remained constant on the international art scene. Samarine’s “Light, Water and Sky: The Paintings of Ivan Aivazovsky”, coauthored with Gianni Caffiero, will be published in a Russian version this year. In 1988, when the late, great Russophile and connoisseur John Stuart was arguing the case for creating a Russian department at Sotheby’s auction house for the first time – a department that would unite under one London-based team icons, works of art and paintings – he was told by the then head of 19th century painting in London: “In principle I have no objection, but there are one or two Russian painters who we [the 19th century picture department] will not surrender: Harlamoff and Pokhitonov [both these painters had lived, worked and exhibited in Europe, and had a loyal customer base there], and of course any major pictures by Aivazovsky.” Despite these political difficulties with our colleagues, the Russian department came into being in the autumn of 1988, and we, the new Russian department, were finally permitted to include any Aivazovskys that we found in our auctions. Not much more than a year later, on one of our walks around the huge Sotheby’s basement, where all the pictures are stored in racks, John Stuart and I came across a magnificent depiction of St. Isaac’s Cathedral on a frosty day. It quite literally lit up the gloomy basement with emanations of reflected silvery, snowy light, and for a moment we were held spellbound. I asked John where he had found it, to which he replied that he had assumed that I was responsible for its appearance. Suddenly, we realized the likely truth; it had been consigned to the 19th century picture department, which no doubt intended to include it in one of their auctions. At once, we picked it up and carried it by hand up several flights of windy stairs, across a corridor and into our tiny office, which looked over Maddox Street. There, we installed it above the chimney piece, and for two or three weeks afterwards were greeted every morning by the heavy St. Petersburg sky, the golden glow of the cathedral cupola and the hazy purple fug around ice merchants, cavalry officers and passers-by of another time. Then one day the same head of 19th century paintings came into our office, and was about to confess

← И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Исаакиевский собор в морозный день. 1891 Частная коллекция Фрагмент ← IVAN AIVAZOVSKY St. Isaac’s on a Frosty Day. 1891 Private сollection, Europe Photograph courtesy of Alexandria Press Detail

124

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

to us the mysterious disappearance of a major Aivazovsky, when he turned his head and saw it. Feeling like naughty schoolboys, we tried to argue our case, but the political power of their multi-million-pound department was such that there was nothing we could do, and the painting was duly sold in one of their sales in 1989. The painting had been consigned to Sotheby’s by the descendants of the owners of a German shipping company that had had offices in St. Petersburg before the revolution. When the events of 1917 erupted, the company packed up their offices and all their contents, and sent everything back to Germany, where the painting had remained ever since. As it turned out, both the buyer, Ivor Maz ure, a long-established London dealer in Russian works of art and paintings, and the under-bidder, a New York-based Aivazovsky collector of Armenian descent, were clients of the Russian department rather than of 19th century pictures, but the profit, and the glory went to them. Of the three painters named by the head of the 19th century department, only Aivazovsky had lived in Russia all his life, so what was it that nearly 100 years after his death still made him a stalwart of European picture sales, long before the collapse of the Iron Curtain allowed Russians to take part in the international art market for the first time since the First World War? There are many factors that play a role in the answer to this question. Most importantly, he was an extremely productive artist, who by his own account painted more than 6,000 pictures in his long lifetime. The art market loves a proper supply of paintings: we know very little of the real price levels that would be achieved by such painters as Bryullov, Ivanov, or Vrubel because their paintings hardly ever come up for sale. It would be more or less impossible to set out to “collect” these artists; paintings by Aivazovsky, on the other hand, appear at auctions around the world extremely regularly, and at the major Russian auctions of Sotheby’s and Christies there is hardly ever a catalogue in which they do not feature. This is simply because there are so many of them in existence in private collections; and the “three Ds” of the art market – debt, death and divorce – ensure that there is a constant supply. And again, unlike most Russian painters, they exist in great numbers in private collections outside Russia, because the artist held so many exhibitions all over the world during his lifetime. There is hardly a European capital in which he did not exhibit, and in 1892 he even reached America, exhibiting in New York, Chicago, San Francisco and Washington. His paintings were purchased by European and American clients, have been handed down over the generations, and have regularly been traded by galleries or at auction. The next factor is that his subject matter, the sea, is both universal and timeless in its appeal. Russian painting of the second half of the 19th century was very tied up with its own particular world, the gaze of the “Peredvizhniki” (Wanderers) focused on the political and social questions of the day. But historical movements come and go, and the corruption of the monasteries in the 1860s or the plight of barge haulers on the Volga in the 1870s, however interesting to a student of Russian history, understandably mean less to a 20th century Europ ean art lover than Aivazovsky’s marine paintings. In addition, Aivazovsky painted the sea and sea coasts all over the world; he painted all the coasts of the Black Sea, the Baltic, and every part of the Aegean and the Mediterranean. He also painted cityscapes: we know not only Moscow and St. Petersburg and the cities of the Russian Empire through his brush, but also Athens, Istanbul, Cairo, Venice, the Gulf of Naples, Malta, Nice, Biarritz and even Stockholm and New York, and clearly these are subjects that appealed to collectors in those cities in the 19th century, and continue to appeal today. The third and final factor that explains Aivazovsky’s enduring popularity outside Russia in the 20th and 21st centuries is his cosmopolitan nature; an Armenian who was fiercely loyal to his first patron, Nicholas I, and to the Russian Empire, he was born and lived in Crimea but also worked extensively for the Turkish Sultan. Because painting as an art form was only just beginning to be accepted in the Muslim Ottoman Empire – and there only in the very highest, educated and Europhile circles – the Turks have extremely few 19th century painters of their own. Aivazovsky, who visited Istanbul so often in his lifetime and completed a whole cycle of pictures of the city, has been adopted by the Turkish art-loving public as one of their own. Similarly Greeks, who for much of the 19th and early 20th century lived in communities from Istanbul to Alexan-

125

Point of view

dria in Egypt, were fiercely loyal to the painter who supported their struggle for independence. It used to be said amongst the Greek community in Alexandria that no living-room was complete without a grand piano and an Aivazovsky on the wall, and nearly every old painting of the sea in Istanbul bears an imitation of Aivazovsky’s signature. So these four communities, in particular the Armenians, who lived in numbers in France, New York, Los Angeles and South America; émigré Russians, who lived all over the world; and the Turks and the Greeks were a constant source of Aivazovsky pictures for the art market, and newer generations also often then themselves became collectors. His pictures were sold successfully at auctions of European 19th century art throughout the 20th century, and in the brief period between the creation of the Russian department in 1988 and the arrival of the first Russian clients in 1992, Aivazovsky was always the most expensive painter in the biannual Russian auctions. Once Russian clients started to take part in international auctions, this position was cemented still further, and the rising prices, as is usual in the art market, had the effect of drawing out more and more spectacular and previously unknown pictures from private western collections. The first major painting that changed both the price levels for Aivazovsky, and, by extension, for Russian art as a whole, came from a private collection in Greece. In early 1994, I received a telephone call asking me to go to Athens to look at a large painting hanging in an apartment that had recently been inherited. When I arrived, it was clear that the apartment had not been lived in for some time. It was a bright spring morning outside, but inside the windows were

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Исаакиевский собор в морозный день. 1891 Холст, масло. 110 × 144 Частная коллекция IVAN AIVAZOVSKY St. Isaac’s on a Frosty Day. 1891 Oil on canvas. 110 × 144 cm Private сollection, Europe Photograph courtesy of Alexandria Press

126

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

127

Point of view

shuttered and the rooms were dark. The owner began to wind a handle that lifted the steel blinds, and slowly light began to flood into the room. On the wall was the largest Aivazovsky I had ever seen outside of a Russian museum; 132 by 235 cm, against a dramatic sunrise, it depicted Varangians on Viking ships sailing up the Dnieper river. In 1994, no 19th century Russian painting – and certainly no painting in our department – had ever been sold for much more than £50,000, so it was with some trepidation that we put an estimate of £80-120,000 on the picture. After fierce competition, it was bought by a Russian client for £200,000 – a huge price as it seemed to us at the time – and set the tone for an upward surge that only reached its peak nearly 15 years later. It goes without saying that it was also a sum considerably larger than the value of the Athenian apartment inherited by the lucky gentleman. Some months later, I was asked to go to Helsinki in Finland to look at another large painting. This picture, unlike the Athenian “Varangians”, was not hanging on a wall, but standing vertically in the cupboard of a Finnish picture dealer, but even from this unfavourable vantage point I could see at once that I was in the presence of a masterpiece. Nearly two meters long, it depicted the city of Constantinople from Beyoğlu, with the baroque Nusretiye Mosque in the foreground and the whole of the Golden Horn glowing in the sunset behind. The subject could hardly have been better chosen to show off Aivazovsky’s skills, combining seascape with cityscape, the whole infused with a romanticism, exoticism and the painter’s dramatic light effects. It was also in sparklingly good condition, with all the artist’s semi-transparent glazes intact. Newly emboldened by our success with the “Varangians”, we placed a pre-sale estimate on the picture of £250-350,000 for our summer sale of 1994. Again, there was fierce competition during the auction, but this time the winner was a Turkish client, who had to pay £325,000. The painting hung on his wall for 17 years; in 2012, he sold it through Sotheby’s again. This time it made £3,233,000. Perhaps surprisingly, however – with the obvious exceptions of Turkey and those cities which formed part of the Russian Empire in the artist’s lifetime – there are very few Aivazovsky paintings in public collections outside Russia. There are some in the monastery of San Lazzaro in Venice, where Aivazovsky’s brother Gabriel had studied; a couple in the Louvre in Paris, both of them loaned

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Раздача продовольствия. 1892 Холст, масло. 46,5 × 75,9 «Сотбис», Нью-Йорк 15.04.2008, лот №37 IVAN AIVAZOVSKY Distributing Supplies. 1892 Oil on canvas. 46.5 × 75.9 cm Sotheby's New York, 15.04.2008, lot 37 Photograph courtesy of Sotheby's

← И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Раздача продовольствия. 1892 «Сотбис», Нью-Йорк 15.04.2008, лот №37 Фрагмент ← IVAN AIVAZOVSKY Distributing Supplies. 1892 Sotheby's New York, 15.04.2008, lot 37 Photograph courtesy of Sotheby's Detail

128

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

out to the museum of the Breton seaport of Brest; and one in the museum of the German city of Kiel. There is the self-portrait in the Uffizzi in Florence, given to the Gallery by the artist himself; but there are none, for instance, in the National Gallery of the United Kingdom, and only three tiny pictures in the Metropolitan in New York, none of them on permanent display. It is interesting to speculate as to why this should be the case. Perhaps it was an accident of the 20th century; Aivazovsky’s pictures have always been quite expensive, both in his lifetime and afterwards, and until the last quarter of the 20th century, 19th century painting had fallen out of fashion. Perhaps those museums that did have budgets to buy 19th century works were more inclined to buy their own painters; or perhaps a lack of expertise, and limited contact with Russian specialists, frightened some museums off. However, interest and scholarship was strongly maintained by private collectors. Perhaps the greatest of these was Andrew Shahinian, through whose hands passed very many first-rate pictures, and who, even having sold many pictures along the way, still had an impressive and impeccable collection when he died in 2005. Born in Yerevan in 1918, he emigrated to America with his family when he was a child. Shahinian spent the Second World War in the Air Force as a bomber pilot and flying instructor, and then ran a successful series of graphic arts companies. The patriarch of a large extended family, he was an accomplished musician with an extraordinary repertoire of Armenian folk songs, many of which he knew by heart. I have fond memories of him driving me from his home in New Jersey to Manhattan while singing folk songs at the top of his lungs. But clearly Aivazovsky was a great passion for him. He bought his first picture, a moonlit shipwreck, in the mid-1960s; it remained a favourite and is still in the collection of his family. He used to come to the auctions at Sotheby’s in London during the late 1980s and early 1990s, at a time when we were still learning our trade, slowly gathering the knowledge and expertise to be able to distinguish real pictures from forgeries or old copies, and not always successfully. Shahinian on more than one occasion gently nudged us in the right direction. The catalogue of an exhibition he organized in New Jersey in 1988, “Aivazovsky in America”, contains just a few of some of the many great Aivazovsky paintings which his enthusiasm and love helped preserve for future generations. Amongst the paintings exhibited in “Aivazovsky in America” were a remarkable pair of pictures which tell an interesting story of nearly 70 years of Russian-American relations. After hearing of the failed harvests in Russia in 1891 and the ensuing famine, and in the face of arguments and consequential inaction by the US government of the time, a private American citizen by the name of W.C. Edgar organized American farmers to donate their surplus grain to be sent to Russia. Eventually he managed to gather more than one million pounds of grain. Six American ships, which were themselves donated free of charge by shipping companies, set sail across the Atlantic for Russia. Edgar accompanied the second of these, which arrived in St. Petersburg in the spring of 1892. The American aid was gratefully received, with fireworks and celebrations, and in the following year Tsar Alexander III sent two ships to America laden with gifts as a ceremon ial gesture of thanks. Aivazovsky, who himself embarked on his last great voyage to America in the following year, painted a pair of pictures depicting the “The Relief Ship” and “Distributing Supplies”. While in Washington, Aivazovsky presented the pair to the Corcoran Gallery. There they remained right up until the 1960s, when Jacqueline Kennedy decided to borrow them to hang them in the “Fish Room” in the White House – so called because Theodore Roosevelt had kept an aquarium there – which was used for meetings with foreign diplomats and for press conferences. Thanks to Jacqueline Kennedy, Aivazovsky’s pictures therefore served as a backdrop to some of the most dramatic and important negoti ations ever held between America and the Soviet Union, including the resolution of the Cuban Missile Crisis in 1962. The first of the pictures shows one of the American relief ships – perhaps the one with W.C. Edgar aboard – arriving in St. Petersburg, while small boats containing sailors and ordinary citizens welcome them. The other shows the American grain being distributed by Russians on a troika holding the American flag, while people on both sides of the street cheer them on. The paintings were among more than 100 pictures de-accessioned by the Corcoran Gallery, allegedly because of an “acute storage problem” and sold

129

Point of view

at Sotheby’s in New York in 1979. They passed into a private Pennsylvania collection, and were not seen again until the exhibition organized by Andrew Shahinian in 1988. Andreas Roubian was a friend and pupil of Shahinian, but from a younger generation, and he is the proud owner of what is certainly the largest and most wide-ranging collection of Aivazovsky outside Russia. He made his money from computer software in the early 1980s, and together with Max Schweitzer, who owned a large 19th century paintings gallery on Madison Avenue and was a huge admirer of Aivazovsky, travelled the world in search of paintings. He bought his first picture in 1984, and now owns more than 50 works by the artist, encompassing every period and subject. On the other side of the Atlantic is Gianni Caffiero, a collector through whose hands dozens of works by Aivazovsky have passed. His father opened the first pasta factory in Istanbul, and Caffiero was born there in 1953. His landlady, with whom he had a youthful love affair, had an Aivazovsky picture hanging on the wall, and the painting made a lifelong impression on him. Over the last 30 years he has found Aivazovsky paintings on every continent except Antarctica, and, along with the present author, has published two monographs on the artist, the first to be written in the English language, which also have been translated into Turkish and German. A Russian version is set for publication later this year. Whereas the “American Aid” paintings passed in and out of obscurity during their time in America, there are examples of other pictures exhibited by Aivazovsky during his time in the United States which disappeared completely, only to re-emerge by chance more than a century later. One example, with which I was fortunate to have been involved, was the picture “A Street in Bakhchysarai”. In 2013 a small, dirty picture, catalogued as an “Orientalist Street Scene”, was offered for sale in a small New York State auction house. I was alerted to it by a Manhattan picture dealer, who suspected that it may have been by Aivazovsky, although he found the subject matter unusual. I was immediately interested by the fact that the painting was dated 1892, the year of Aivazovsky’s journey and exhibitions in America; that it had an old United States customs stamp affixed

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Улица в Бахчисарае. 1892 Холст, масло. 24 × 38 «Сотбис», Лондон 03.06.2013, лот №1 IVAN AIVAZOVSKY A Street in Bakhchysarai. 1892 Oil on canvas. 24 × 38 cm Sotheby's London, 03.06.2013, lot 1 Photograph courtesy of Sotheby's

130

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Point of view

to the stretcher, and that it was signed twice, once in Russian, and once in Latin letters, as was often the case with pictures that Aivazovsky exhibited abroad. Although the picture looked visually not to be in good condition, and even had a small area of paint loss at the centre, I could see the artist’s characteristic brush strokes, and the way that the paint surface had been applied made me fairly sure that in fact the painting had never been touched. I believed that once the cent ury-old varnish was removed, and the paint loss restored, the colours would sing out again. After a little more research I came across a document preserved in the Russian Central State Literary Archive (Ts.G.L.A.) in Aivazovsky’s own handwriting in which he lists the 20 pictures that he intended to bring with him to America for exhibition in Chicago. The first six of these were a cycle of large pictures on the life of Christopher Columbus and his discovery of America, but number 13 was entitled “A Street in Bakhchysarai”. As even through the dirty varnish one could make out the rocky cliffs against which the Crimean town is built, as well as a minaret and the typical two-storey houses with their wooden balconies and tiled roofs, I felt sure that this was indeed the picture that had accompanied Aivazovsky across the ocean and was number 13 in his list. The painting depicts a beggar receiving charity from three beautiful Armenian girls in national costume, while three Tatar elders peacefully puff on their hookah pipes on the balconies above: an idyllic depiction of multi-cultural harmony in 19th century Bakhchysarai. After cleaning, the picture was transformed back to its original rich and warm colours. Aivazovsky’s own estimation, made towards the end of his life – but not at the very end of it – that he had painted 6,000 pictures, has been the subject of some controversy. His pictures vary enormously in size, and the smallest, many of which were given away as gifts at his dinner parties, or mounted as brooches, were sometimes not much bigger than postage stamps. Were these included in his figure? And what about sketches, drawings and watercolours? It is impos sible to say with any certainty. What is for sure, however, is that with each passing year the art market both within Russia and outside it adds to the total figure of known paintings, as they appear in galleries, auction houses or emerge from private collections on every continent. The fact that present scholarship, two centuries after the artist’s birth, has documented not even a fifth of that magic “six thousand” makes the task all the more exciting for Aivazovsky’s admirers in Russia and beyond, for this, and for future generations.

← И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Улица в Бахчисарае. 1892 «Сотбис», Лондон 03.06.2013, лот №1 Фрагмент ← IVAN AIVAZOVSKY A Street in Bakhchysarai. 1892 Sotheby's London, 03.06.2013, lot 1 Photograph courtesy of Sotheby's Detail

131

132

Running Header

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Точка зрения

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

133

БРЕНД «АЙВАЗОВСКИЙ» В БУШУЮЩЕМ МОРЕ ЭЛИТ Михаил Каменский

Один из самых известных художников, выдающийся представитель русской академической школы, признанный в мире маринист, Иван Константинович Айвазовский давно стал в российском обществе символом благосостояния, стабильности и инвестиционной мудрости. Его полотна наряду с произведениями И.И. Левитана, В.Д. Поленова, И.И. Шишкина, К.Е. Маковского и А.К. Саврасова украшают жилые интерьеры определенной части «наиболее значимых» по своему положению представителей русского мира как эквивалент золотого запаса и знак веры в незыблемость государственного устройства, как символ власти и консервативного представления о нетленном, как атрибут роскоши и намек на завидное приданое или богатое наследство. Достижения русского авангарда и европейского модернизма не смогли поколебать глыбу укоренившегося представления об «истинных ценностях». Беспочвенными оказались опасения за целостность ядра национальной культуры. Образы и художественные достоинства национальной реалистической живописи XIX века совпали с архетипическими представлениями российского общества об идеальном устройстве мира и их четко обозначенными критериями добра и зла, героев и недругов, радости и злосчастья. Модели мира, детально прописанные крупнейшими мастерами и устоявшиеся в поколениях, актуальны и сегодня, ибо они обладают высоким иммунитетом к позднейшим концептуальным прививкам. Айвазовский, как флагман маринистов и баталистов, отвечает в этих моделях за могучие грозовые облака, яростный шум морского вала и мачтовый скрип, за борьбу со стихией и ее трагический или счастливый исход, за гордость и веру в великую морскую державу и ее победоносный флот, сверкающий белизной парусов на морских парадах и грозно демонстрирующий свою мощь в морских баталиях. С середины XIX века до наших дней, соответствуя запросам имперского самосознания нации, Айвазовский для русского мира –

←

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Кораблекрушение. 1898 Холст, масло. 20,3 × 27,8 ГТГ

←

IVAN AIVAZOVSKY Shipwreck. 1898 Oil on canvas. 20.3 × 27.8 cm Tretyakov Gallery

134

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Перед бурей. 1898 Холст, масло. 16,3 × 26 ГТГ IVAN AIVAZOVSKY Sea before Storm. 1898 Oil on canvas. 16.3 × 26 cm Tretyakov Gallery

* См.: с. 121 и 127

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

один из самых ярких художников, визуализирующих стереотипы силы, воли, смелости и могущества. Символическая ценность живописи художника всегда воспринималась и иностранцами, с удовольствием покупавшими его холсты. Известная миру «приятность» картин Айвазовского русскому глазу позволяла партнерам по переговорам вводить его полотна в визуальный контекст дипломатии и использовать их в ходе исторически значимых переговорных процессов как важную составляющую политизированного декора. Произведения мастера по-своему дополняли миролюбивые намерения переговорщиков. В восприятии принимающей стороны висящие в залах полотна Айвазовского не могли свидетельствовать ни о чем другом, как об уважении к России. Его работы олицетворяли собой великую державу в ее приверженности традиционным ценностям, представляли ее в образе мощной бури и могучего морского вала! В 1878 году в Сан-Стефано при подписании русско-турецкого прелиминарного мирного договора переговоры стараниями Блистательной Порты проходили на фоне части из тех сорока(!) картин Айвазовского с изображением Босфора, моря, видов Константинополя и т.д., которые ранее приобретались у автора султаном Абдул-Хамидом II. Другой пример из новейшей истории. В 1892 году во время поездки в Америку Айвазовский подарил вашингтонской галерее Коркоран две картины – «Корабль помощи» и «Раздача продовольствия».* Автор преподнес их в знак благодарности американскому народу, поддержавшему Россию продовольственной помощью, вызванной засухой 1891 года. В 1962 году, в разгар Карибского кризиса, в период наивысшего обострения отношений между державами, президент Джон Кеннеди предложил своей супруге продумать декор помещений, в которых должна была состояться его встреча с советской делегацией. Жаклин вспомнила о двух необычных картинах русского мастера, виденных ею в Коркоране, и договорилась об их временном пребывании в Белом доме. Полотна Айвазовского украсили стены Рыбного зала, где проходили переговоры, и, надо полагать, оказали впечатление на советскую делегацию, оценившую символический смысл экспозиции.

135

Точка зрения

Однако если для американской стороны живопись прославленного мастера выполняла посредническую миссию благодаря в первую очередь сюжетам, то для советской стороны немаловажным было и имя автора. Высокая валентность произведений Айвазовского, их «уместность» и в государственно-политическом, и в бытовом пространстве, сюжетное разно образие и универсальность художественного языка мастера – все в целом превратило живопись мастера в популярную художественную валюту, имеющую хождение в мире и используемую в разнообразных ситуациях. Прямое и непосредственное влияние на рыночные свойства полотен Айвазовского оказал широкий спектр их социальных функций. Быстрый рост класса русской буржуазии на рубеже XX–XXI веков, появление крупных частных капиталов, необходимость в собственном осмыслении и попытки самоидентификации через национальную культуру привели к резкому росту художественного рынка, в котором живопись Айвазовского постепенно превратилась в эквивалент денежных знаков – «айвазовских». Стоит отметить и классовое чутье нового российского истеблишмента, ориентированного на деньги и власть. Любовь олигархии и «Айвазовского» начиная с середины XIX века и до наших дней была и остается взаимной. Художник, безусловно, остро ощущал харизму власти, его влекли к себе и ее ослепительная декорация, и могучее магнитное поле открывающихся возможностей. Всю силу своего таланта он подчинил художественному служению империи. Как творец, нашедший правильные мотивы, сюжеты и приемы изобразительности, он в полной мере передавал своим искусством представления власти о могуществе (моря) и непреклонной воле (волн) как олицетворении самой себя. Став выдающимся маринистом, он смог в высшей степени одухотворенно и талантливо воспеть идею господства стихии власти над человеком. Таким образом, он нашел как максимально прямые, так и скрытые, подсознательные метафоры, характеризующие взаимоотношения общества и власти. Параллели между природой как безжалостной, метафизической, равнодушной силой и государственной машиной естественным образом возникали в его лучших работах и не ограничивались «Девятым валом» или

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Буря. 1857 Холст, масло. 100 × 149 ГТГ IVAN AIVAZOVSKY Storm at Sea. 1857 Oil on canvas. 100 × 149 cm Tretyakov Gallery

136

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ После шторма. У берегов Ялты. 1876 Холст, масло. 20,5 × 27 ГТГ IVAN AIVAZOVSKY After a Storm. Off the Yalta Coast. 1876 Oil on canvas. 20.5 × 27 cm Tretyakov Gallery

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

«Черным морем». Просветительский и суггестивный эффект, порождаемый эмоционально насыщенными, пафосными полотнами художника, трактовался в обществе как осознание обреченности, бессмысленности сопротивления терпящих кораблекрушение, равноценное осознанию бессмысленности сопротивления, в том числе и гражданского. Автор гимна могуществу стихии и власти, Айвазовский был и остается художником имперским, необходимым в государственной системе общественных манипуляций. Известно стремление Айвазовского к властным атрибутам, правительственным наградам, его склонность к дорогим, позолоченным интерьерам, гордость и всяческое подчеркивание своей близости к императорской семье и высшим сановникам. Власть и деньги, деньги и власть насквозь пропитали работы художника. Не утратили свой манящий и дурманящий аромат они и поныне. Во многом поэтому произведения мастера обрели сущность денег. Состоятельные представители русского мира повсеместно признавали ценность его холстов, и «айвазовские» вошли в ряд активов, отличающихся легкой обмениваемостью, в том числе на живые деньги в любой валюте. Таким образом, «айвазовские» обрели самостоятельную меновую стоимость и стали высоколиквидными. Их можно было использовать в качестве платежного средства для неофициальных денежных расчетов внутри определенного круга людей, легко обменять на денежные купюры, машину, квартиру, дачу, зачесть по номинальной стоимости в качестве уплаты долга. Вложения в «айвазовские» оказались суррогатом денег, удобной формой хранения богатства, легко конвертируемого в любую валюту без потери стоимости и принимаемого без колебаний. Более того, для российской элиты они стали, выражаясь языком североамериканских индейцев и социальных антропологов, идеальной единицей как внутрикланового, так и межкланового потлача (обмена дарами). Само устройство жилищ представителей федеральной и региональных

137

Точка зрения

элит подразумевает и предусматривает наличие своеобразной алтарной части, красного угла, в котором в зависимости от ранга и веса олигарха или сановника должны быть размещены «айвазовские». Конечно, законным платежным средством «айвазовские» не стали; государство не обеспечило их своим достоянием и, к сожалению, не преследовало должным образом за подделку по закону. Однако высокая рыночная валентность и возможность использования для осуществления скрытых от общества финансовых отношений явились существенным привлекательным довеском к очевидным художественным достоинствам произведений знаменитого живописца, вплоть до недавнего времени являвшего русскому миру почти идеальный образец сочетания демонстративного официального патриотизма и инвестиционной целесообразности. Статистика продаж произведений Айвазовского, как, впрочем, и всего рынка русского искусства, может служить достоверным барометром настроений элит, их понимания реалий социальной, экономической и политической жизни. Так же, как и другие крупнейшие имена, составившие славу русского искусства и литературы XIX–ХХ веков, вошедшие в классические музейные собрания и школьные хрестоматии, Айвазовский способствовал формированию коллективного сознания, российского менталитета, массового представления об эталонах художественной культуры страны. Но главной характеристикой его творчества, привлекающей и очаровывающей власть вплоть до наших дней, можно считать умение и желание художника романтизировать официальный патриотизм. Что же касается частных покупателей и продавцов полотен Айвазовского, то показатели их рыночного поведения стали соответствовать уровню пессимизма или оптимизма элит в отношении перспектив развития страны и их собственного места и роли в общественных и экономических процессах.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Ялта. 1866 Холст, масло. 29,4 × 38,7 ГТГ IVAN AIVAZOVSKY Yalta. 1866 Oil on canvas. 29.4 × 38.7 cm Tretyakov Gallery

138

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Зов о помощи. 1886 Холст, масло. 26,3 × 36,2 ГТГ IVAN AIVAZOVSKY A Call for Help. 1886 Oil on canvas. 26.3 × 36.2 cm Tretyakov Gallery

Айвазовский, разумеется, не единственный мастер, влияние на национальное самосознание которого можно считать существенным. Но в живописи – один из немногих русских «капитанов первого ранга», чье творчество представлено на рынке обильно и всесторонне. Профессиональная привычка неукоснительно соблюдать технологические правила масляной живописи должным образом сказалась на состоянии сохранности и численности художественного наследия мастера. Сочетание его высокой творческой продуктивности с хорошей сохранностью дошедших до нашего времени работ, а также их высокая стойкость к температурно-климатическим перепадам делают реальным предание о шести тысячах картин, созданных Айвазовским (именно это число приводят исследователи творчества художника). Важно отметить, что ни Иван Шишкин, ни Алексей Саврасов, ни Исаак Левитан, ни один другой хрестоматийный герой русского искусства XIX века не обладают необходимым набором качеств для корректного анализа. И лишь только возможность опираться на многолетние показатели продаж значительного числа произведений художника позволяют использовать бренд «айвазовский» в качестве индикатора и считать статистику репрезентативной. Как известно, 1990-е годы были периодом бурного роста доходов корпораций и их владельцев. Этот рост, начавшийся в 1990-е и стабильно продолжавшийся в течение первой половины 2000-х, сопровождался резким ростом цен на картины Айвазовского. Волна модернизации (с 2008 года) породила иную доминанту в предпочтениях новой генерации российской элиты, придав неведомый ранее импульс социально-политической моде собирать современное искусство. Как результат изменения идеологической парадигмы, рынок живописи Айвазовского претерпел существенную коррекцию, снизилась и потребительская стоимость «айвазовских». Вскоре произошла новая значительная реставрация консервативных настроений, что с 2012 года напрямую сказалось на собирательских трендах, и «айвазовские» стали отыгрывать позиции. Но статистика свидетельствует, что начиная с 2014 года кризис охладил имперские инстинкты любителей маринистики, финансово олицетворявших идеологию коллекционеров-консерваторов. При этом его последствия не лишили элиту сколько-нибудь значимой части ее капиталов. Однако морально-художественное дезертирство очевидно: кривая внутренней, непоказной веры в собственную страну ее элиты, тождественная уровню востребованности одного из культурных символов, оказалась стабильно заметно сниженной. По данным международной базы artprice.com, в списке самых дорогих художников мира Айвазовский переместился с 35-й позиции (по результа-

Точка зрения

139 И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Английский фрегат. 1855 Папье-пелле, графитный карандаш, акварель, растушка, проскребание. 26 × 35 ГТГ IVAN AIVAZOVSKY An English Frigate. 1855 Graphite pencil with stumping and watercolour on papier-pellé (gypsum-coated paper); scratching. 26 × 35 cm Tretyakov Gallery

там аукционных торгов в 2005 году) на 7652-ю (по результатам 2015 года)! Инвестированные в 2000 году в его работы $100 принесли в 2005 году средний доход $597 (240%), в 2008 году – $699 (260,5%), а в 2015-м – «только» $266 (166%). За последние два года исключительно из-за увядания российского национального интереса падение цен на его работы составило почти 60%! Используя показатели продаж картин Айвазовского в качестве гипотетического индикатора настроения российской элиты, задаешься вопросом: являются ли эти произведения единственным отечественным художественным брендом, способным объективно отражать тщательно скрываемую личностную мотивацию влиятельной группы лиц, не поддающихся (в силу категорического нежелания) измерению с помощью традиционных инструментов социологического исследования? Общеизвестно, что любой объект исследования может и должен быть перепроверен с помощью альтернативных индикаторов. Подобно тому, как сопоставление курсов валют, драгоценных металлов и энергоносителей дает объективное представление о положении в экономике, социолог может найти эквивалентные индикаторы на художественном рынке. В качестве альтернативного индикатора справедливым представляется использовать статистику продаж изделий знаменитой российской фирмы Карла Фаберже, сопоставимых по ауре и символической значимости с полотнами великого мариниста. Хотя по своей известности в мире бренд Фаберже значительно превосходит бренд Айвазовского, в России уровень их известности, народной любви и ценообразования вполне сопоставим. Для консервативной части российской элиты изделия «фаберже» обладают теми же качествами и достоинствами и несут в себе те же государственнические смыслы, что и «айвазовские». Если признать, что символические роли, которые играют бренды «айвазовский» и «фаберже» в политической культуре российской элиты, близки, то очевидно, что и их судьбы на художественном рынке должны быть похожи. Именно это совпадение и иллюстрируют приводимые графики. Несмотря на наличие огромных финансовых возможностей, ассоциирующая себя с властью российская элита в сложной экономической и политической ситуации все меньше и меньше желает соотносить себя с символическими ценностями своей страны и вкладывать средства в еще совсем недавно поднимаемые ею на щит атрибуты национального художественного и духовного достояния.

140

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

И.К. Айвазовский – объем продаж в долларах США Ivan Aivazovsky – Sales in US dollars

30,000,00

22,500,00

15,000,00

7,500,00

0 2000

2001

2002

2003

2004

2005

2006

2007

2008

2009

2010

2011

2012

2013

2014

2015

2016

Уровень достигнутых цен Level of final prices in US dollars AIVAZOVSKY Millions

Millions

FABERGE 200 150

6 4

Hammer

100

50 0 2000

2002

2004

2006

2008

2010

2012

К. Фаберже Carl Fabergé

2 0

2014

2002

2005

2008

2011

2013

2015

И.К. Айвазовский Ivan Aivazovsky

Year

Количество проданных лотов Number of lots sold AIVAZOVSKY 8

150

Lots sold

FABERGE 200

100 50 0

4 2 0

2000

2002

2004

К. Фаберже Carl Fabergé

2006

2008

2010

2012

2014

Year

2002

2005

2008

И.К. Айвазовский Ivan Aivazovsky

2011

2013

2015

Year

Point of view

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

141

THE AIVAZOVSKY “BRAND” IN THE SURGING SEA OF RUSSIA’S ELITE Mikhail Kamensky

Ivan Aivazovsky, that most renowned artist, outstanding representative of the Russian academic school and internationally recognized seascape artist, has long been a symbol of prosperity, stability and investment wisdom for Russian society. Alongside artworks by Isaak Levitan, Vasily Polenov, Ivan Shishkin and Konstantin Makovsky, the homes of certain “most prominent” representatives of the “Russian World” are often decorated with Aivazovsky’s paintings – as if they are an equivalent of the gold reserve or a signifier of strong faith in the stability of the government; a symbol of power, and an articulation of the conservative notion of the “imperishable”; an attribute of luxury, and a reminder of an enviable dowry or rich inheritance. None of the achievements of the Russian avant-garde or European modernism has been able to shake the adamant, deep-rooted notion of such “true values”: fears for the integrity of the national culture’s core have proved groundless. The imagery and artistic merits of national realistic painting of the 19th century were echoing an archetypal notion inherent in Russian society – the notion of an ideal world with its clearly defined criteria of good and evil, heroes and enemies, joys and woes. Possessing a high level of immunity to any conceptual “vaccinations” of later times, the models of that world, elaborately delineated by the greatest masters and passed down over the generations, are still deeply relevant today. Aivazovsky, that flagship of marine and battle painters, contributed to these world models with his mighty storm clouds, the furious noise of his waves, and the creak of masts; with his battles against the forces of nature, and their tragic or victorious ending; with his pride and faith in Russia’s great naval power and victorious fleet, its white sails sparkling at naval parades and proving its thundering might in battles at sea. Corresponding to the needs of the nation’s imperial consciousness, Aivazovsky was, and remains, one of the most brilliant artists in visualizing the archetypes of strength, will, courage

142

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Утро на морском берегу. Судак. 1856 Холст, масло. 96 × 146 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY Morning at the Seashore. Sudak. 1856 Oil on canvas. 96 × 146 cm Russian Museum

* See pp. 121, 127

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

and power in the eyes of the “Russian World” from the middle of the 19th century to the present day. Foreign connoisseurs, with their never-waning eagerness to acquire his canvases, have always well understood the symbolic value of Aivazovsky’s paintings. The “pleasantness” of his works to the Russian eye was well-known: foreign partners would often introduce his paintings into the visual context of diplomacy at historically significant negotiations as an important element of “politicized décor”. The works of the master were added as a “supplement” to support peaceful intentions – in the eyes of foreign hosts, halls decorated with the paintings of Aivazovsky would testify to nothing but the deepest respect for Russia. His art was an evo cation of the Great Russian Power adherent in traditional values and embodied in powerful storms and mighty waves. Through the efforts of the Sublime Porte, the San Stefano negotiations of 1878 that resulted in the Preliminary Treaty signed by Russia and the Ottoman Empire took place against the background of Aivazovsky’s paintings of the Bosphorus, his seascapes and landscapes of Constantinople and the like – just a few of the 40 (!) canvases acquired by Sultan Abdul Hamid II from Aivazovsky himself. Another historical example: in 1892, during his trip to the Unites States, Aivazovsky presented Washington’s Corcoran Gallery with two of his paintings – “The Relief Ship” and “Distributing Supplies”* – in gratitude to the American people which had provided Russia with food aid following the drought of 1891. In 1962, at the height of the Cuban Missile Crisis when tensions between the two Cold War powers reached a peak, President John F. Kennedy asked his wife to plan the décor of the rooms in which his meeting with the Soviet delegation was to take place. Jacqueline recalled the two notable works by the Russian artist that she had seen at the Corcoran Gallery and arranged for them to be temporarily exhibited in the White House. Aivazovsky’s paintings decorated the Fish Room where the negotiations took place and must have made an impression on the Soviet delegation, which appreciated the symbolic meaning of the gesture. While the American side perceived the famous master’s art as mediatory mainly because of its subjects, the Soviet delegation attached as much importance to his name.

143

Point of view

The “wattage” of Aivazovsky’s works, their “appropriateness” in the public, political and domestic space alike, the diversity of their subjects and the universality of artistic language – all these factors have combined to turn Aivazovsky’s art into a popular artistic currency widely circulating the world, one to be used in various situations. This wide range of social functions of Aivazovsky’s paintings have had a direct and immediate impact on their market value. The rapidly growing Russian bourgeoisie of the turn of the 20th and 21st centuries, with its newly emerging private capital, and the desire of this emerging class to reach selfunderstanding – not least through its attempts to find self-identity through national culture – all have led to the sharp rise in the price of Aivazovsky’s works on the art market, and their gradual evolution into an equivalent of a currency, the Aivazovsky. This new Russian establishment which gravitated towards money and power had a remarkable class instinct. Since the mid-19th century and right up to the present day, the love affair between the oligarchy and the Aivazovsky was, and remains strong: the feeling proved mutual. The artist was acutely aware of the charisma of power; he was drawn to the dazzling decorations and powerful magnetic field of new opportunities. He would dedicate himself entirely to serving the Empire with all the might of his artistic talent. As a creator who had found appropriate motifs, plots and manners of depiction, he perfectly represented the imperial authorities’ idea of what might – the sea – and indomitable will – the waves – personified. Having grown into an outstanding marine painter, Aivazovsky managed to glorify the idea of the rule of Power over Man in an extremely soulful and talented way. He found both truly direct and quite hidden, sublime metaphors to describe the relationship between society and the authorities. Parallels between nature – ruthless, metaphysical, indifferent power – and state machinery natur ally appeared in some of his best works, and was far from limited to just the likes of “The Ninth Wave” or “The Black Sea”. Society interpreted the educational and suggestive sentiment of the emotionally rich, pretentious canvases as an awareness of impending doom, and the senselessness of resistance for those suffering shipwreck – as an equivalent to the realization of the meaninglessness of any

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Двадцатишестипушечный корабль в виду берега. 1852 Холст, масло. 95,5 × 141,5 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY Twenty-six-canon Ship at the Seashore. 1852 Oil on canvas. 95.5 × 141.5 cm Russian Museum

144

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Побережье в Амальфи. 1841 Холст, масло. 71 × 105 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY Seacoast at Amalfi. 1841 Oil on canvas. 71 × 105 cm Russian Museum

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

form of civil resistance. The creator of odes to the might of power and nature, Aivazovsky always was – and still is – an imperial artist, essential in the state system of social manipulation. Aivazovsky was known for his craving for the attributes of power and for state honours, his penchant for an expensive gilded interior, his pride and constant desire to emphasize his close proximity to the Imperial family and senior dignitaries. Power and money deeply penetrated his works, and they have never lost their alluring, intoxicating fragrance. In many ways that explains why the artist’s works have attained the value and essence of money. Wealthy representatives of the “Russian World” across the globe have recognized the value of his canvases, as the Aivazovsky became an asset easily exchangeable for real money of any currency. Gradually such Aivazovskies acquired an independent exchange value, becoming highly liquid. They were used as a means of informal payments within certain circles, were easily exchanged for paper money, cars, apartments or country houses; they could even be set off against a debt at face value. Investment in Aivazovskies became a substitute for money, a convenient form of storing wealth, easily convertible into any currency without loss of value and always accepted without hesitation. Moreover, in the language of the North American Indians and in terms of social anthropology, they have become a perfect unit of inner- and inter-clan potlatch (“exchange of gifts”) for the Russian elite. In its very architecture, the house of any representative of the federal or regional elite provides for a sort of altar piece, a “red corner” of a kind in which to place these Aivazovskies – its exact form depending only on the rank and authority of the oligarch or dignitary concerned. Of course, Aivazovskies were never a means of payment in the legal sense – they were backed by no guarantee from the government, which also (most unfortunately) refrained from any legal action in the case of forgery. However, their high market “valence” and the possibility of engaging in hidden, non-public financial relations was a significant attractive supplement to the obvious artistic merits of the famous painter’s works: until very recently, in the

145

Point of view

eyes of the “Russian World” he was an almost perfect example of the union of formal demonstrative patriotism and investment feasibility. For that matter, statistics on sales of works by Aivazovsky and the entire market of Russian art serve as a reliable barometer of the attitudes of the elite and their understanding of the realities of social, economic and political life. Along with other glorious personae of Russian art and literature of the 19th and 20th centuries, whose works have always been included in classical museum collections and school anthologies alike, Aivazovsky has contributed to the formation of the collective consciousness and the Russian mentality, to the shaping of popular ideas about the highest standards of the country’s artistic culture. Nevertheless, the artist’s ability and desire to romanticize official patriotism can be considered the major trait of Aivazovsky’s art, which has proved both attracting and enchanting to the authorities right up to the present day. As for the private buyers and sellers of Aivazovsky’s paintings, the indicators of their market behaviour have begun to correspond with the level of optimism or pessimism of the elites regarding the country’s development prospects and their own place and role in its social and economic life. Of course, Aivazovsky is not the only master whose impact on the national consciousness can be considered significant. But in the realm of painting he is one of the few Russian “admirals” whose heritage is widely and comprehensively represented in the world art market. Due to his professional habit of following the rules of oil painting technique strictly, the great part of his vast artistic heritage has been preserved in a nearly perfect state. Aivazovsky’s high creative productivity, the well-preserved state of his work, as well as its resistance to temperature and climatic extremes make the rumours of 6,000 paintings created by Aivazovsky (the figure named by the leading scholars who study the artist) seem quite realistic. It is important to note that neither Shishkin, Savrasov, Lev itan nor any other “textbook personae” of Russian 19th century art possess all the qualities needed for correct analysis – only significant long-term sales figures of works by the artist allow us to apply the Aivazovsky brand as a common indic ator and consider the overall statistics as representative.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Дорога на Ай-Петри. 1894 Холст, масло. 41,5 × 59,5 ГТГ IVAN AIVAZOVSKY The Road to Ai-Petri. 1894 Oil on canvas. 41.5 × 59.5 cm Tretyakov Gallery

146

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Константинополь. 1882 Холст, масло. 53,3 × 71 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY Constantinople. 1882 Oil on canvas. 53.3 × 71 cm Russian Museum

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

The 1990s are known as a time of rapid income growth for both corpor ations and their owners. That growth, which started in the 1990s and lasted steadily during the first half of the 2000s, was matched by a spectacular rise in prices for Aivazovsky’s work. Since 2008 the “modernization wave” has given rise to a new focus in the preferences of the new generation of the Russian elite, giving an entirely new impulse to the social and political fashion of collecting contemporary art. It was the result of a change in ideological paradigms. The market in Aivazovsky’s art underwent significant correction, and the value of the Aivazovsky decreased. Years later, at the moment of yet another substantial restoration of conservative views which directly affected trends in collecting, the Aivazovsky started to regain its previous position. However, statistics show that since 2014 the crisis has cooled the imperial instincts of lovers of marine painting – those individuals who financially personified the conservative part of the collectors’ community. Although the effects of the crisis have not caused the elite any significant loss of capital, their moral and artistic “desertion” is clear: the curve of the elite’s inner, unostentatious belief in its country, closely related as it is to the level of demand for one of the country’s major cultural symbols, has been declining steadily, indeed rather considerably. According to artprice.com Aivazovsky’s position in the list of the world’s most expensive artists has changed from number 35 (according to the results of auctions in 2005) to number 7,652 (based on the data of 2015)! Every $100, invested in his art in 2000, brought an average income of $597 (240%) in 2005, $699 (260.5%) in 2008 and “only” $266 (166%) in 2015. In the past two years, solely because of the decline in Russian national demand and interest, prices have fallen by almost 60%! When applying data on the sales of Aivazovsky’s paintings as a hypothetical indicator of the sentiments of the Russian elite, one might wonder: are his works the only domestic artistic brand that can be said to objectively reflect the carefully hidden personal motivation of an influential group of people, one which otherwise resists any traditional measurements of sociological research, due to the deep reluctance of its members to be measured in any such way?

147

Point of view

It is generally known that any object of study can and must be revalidated by employing alternative indicators. Comparison between currencies, precious metals and energy resources offers a more objective assessment of the economic situation – in a similar way, the sociologist should look for equivalent indicators in the art market. It seems fair to use the sales statistics of the famous Russian firm of Fabergé as an alternative indicator – it is an entity that certainly matches the paintings of the great seascape artist in both aura and symbolic significance. While the Fabergé brand is considerably better known in the world, in Russia the level of fame, popular love and pricing of the two is quite comparable. For the conservative part of the Russian elite, Fabergés have quite the same qualities and virtues and carry the same notions of statism as Aivazovskies. If we admit the similarity in the symbolic roles played by the two brands in the political culture of the Russian elite, it becomes obvious that their fate on the art market should be similar as well. The graphs concerned perfectly illustrate the concurrence. Under the current difficult economic and political situation, and despite immense financial opportunities, the Russian elite – that element which believes itself the personification of state authority – is becoming less and less willing to identify with the symbolic values of its native country and invest in attributes of national artistic and spiritual heritage. Attributes which that very same elite had only recently been praising to the skies...

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Украинский пейзаж с чумаками при луне. 1869 Холст, масло. 60 × 82 ГТГ IVAN AIVAZOVSKY Ukrainian Landscape with Cart-drivers by Moonlight. 1869 Oil on canvas. 60 × 82 cm Tretyakov Gallery

148

Фонд ГРАНИ представляет

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

БРАТЬЯ АЙВАЗОВСКИЕ Шаэн Хачатрян

Великие деятели культуры прославляют не только силу человеческого духа и творческого гения, но и свою Родину, а вместе с тем и свою малую родину. Как нельзя более этот тезис характерен для Ивана Айвазовского. Судьбу прославленного во всем мире художника-мариниста оттеняет судьба его старшего брата Габриэла Айвазовского – выдающегося просветителя, педагога и пастыря приверженцев Армянской Апостольской Церкви. Братья были дружны, помогали друг другу и всегда признавали значимость тех жизненных начинаний, которые вознесли каждого из них на вершину успеха. Рожденные в армянской семье в крымской Феодосии, в 1840 году братья встретились в Венеции и решили, что их фамилия – Гайвазовский – будет отныне писаться по-русски как Айвазовский, а по-армянски как Айвазян. Труды братьев Айвазовских на ниве интернациональной, а также российской и армянской культуры широко признаны; о них пойдет речь в статье.

Памятник братьям Айвазовским → (Ивану и Габриэлу) Скульпторы — Л. Токмаджян с сыновьями, архитектор — В. Кравченко. Симферополь, сквер имени П. Е. Дыбенко, площадь Советская Monument to the Aivazovsky Brothers → (Ivan and Gabriel) Sculptors: Levon Tokmadzhyan and sons; architect, Vladimir Kravchenko. Simferopol, Pavel Dybenko Square (Sovetskaya Square)

Фонд ГРАНИ представляет

149

150

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Великий маринист Иван Айвазовский. Константинополь Фотография. 1857 Мастерская братьев Абдулла (Abdullah Frères) Ivan Aivazovsky. Constantinople Photograph. 1857 The Abdullah Fréres Studio

Новоуспенский Н. И.К. Айвазовский: Альбом. Л., 1983. С. 5.

Центральный Государственный исторический архив Республики Армения. Ф. 320. Оп. 1. Д. 871. С. 33.

Имя Айвазовского, его искусство неотделимы от русской художественной культуры. О нем справедливо писали и пишут именно как о представителе русской живописной школы. Начиная с отроческих лет он оказался окруженным вниманием, интересом к своему дарованию, поддержкой и покровительством виднейших деятелей отечественного искусства. На рисунки мальчика-подростка обратил внимание А.И. Казначеев, градоначальник Феодосии, вскоре ставший Таврическим губернатором. Он определил юного Айвазовского сначала в симферопольскую гимназию, а затем способствовал его поступлению в 1833 году в петербургскую Академию художеств. Здесь начинающий художник оказался в самой благоприятной среде. Его учителем был замечательный пейзажист Максим Воробьев, в круг частого общения входили не только соученики по Академии, но и великий живописец Карл Брюллов, композитор Михаил Глинка, поэт и журналист Нестор Кукольник. Айвазовский знакомится и сближается с Виссарионом Белинским, позже, приехав в Италию, – с Николаем Гоголем. Дружеская близость с писателем и взаимная заинтересованность друг другом продолжались до конца жизни. Айвазовский впитывал в себя русскую культуру, ее традиции и ее повседневную практику. Он всегда называл себя русским художником, искренне и глубоко любил Россию. Но прочными узами он также крепко связан со своими армянскими истоками и корнями. «В его творчестве нашли <…> выражение черты национального характера и древней культуры армянского народа, верным сыном которого художник оставался до конца своих дней»1. Священник армянской церкви Сурб Саргис (св. Сергия) в Феодосии Мкртич в журнале рождений и крещений сделал запись о том, что 17 июля 1817 года родился «Ованес, сын Геворга Айвазяна»2. Отец художника был мелким торговцем, но человеком образованным, говорившим на шести языках. Он происходил из Галиции, города Станислава (ныне Ивано-Франковск) на территории тогдашней Польши; перебравшись в Крым, изменил свое имя на русский лад – Константин Гайвазовский. Здесь он женился на феодосийской армянке Рипсиме, славившейся в молодости красотой и слывшей искусной вышивальщицей. В их семье родились две дочери и три сына. Постигшая в 1812 году Крым эпидемия чумы поставила и без того небогатую семью в очень стесненные обстоятельства. В том же году у них родился сын Александр. Он окончил армянскую приходскую школу и уездное

151

Фонд ГРАНИ представляет

училище, был отдан в обучение аббату Минасу, который спустя некоторое время отправил способного подростка на остров Св. Лазаря под Венецией, где располагалась армянская католическая община (конгрегация). Что касается Ованеса, мальчик в Феодосии посещал армянскую приходскую школу, выучился читать и писать на родном языке, работал в греческой кофейне, тянулся к музыке, самоучкой овладел игрой на скрипке и безудержно разрисовывал углем и мелом стены домов. Армяне обосновались в Крыму еще в VII–IX веках. Они переселялись в эти края из коренной Армении, из древней армянской столицы Ани, спасаясь от нашествий и грабежей со стороны сельджуков, позже монголов, страдая от губительного гнета в период османского владычества. Феодосия к XIV–XV векам стала крупным центром армянской культуры. Феодосийские армяне, составившие в XVIII столетии большинство населения города, играли заметную роль в экономической и политической жизни Феодосии. В Крыму развивались традиции национальной архитектуры, народного и рукописного искусства, а в истории армянской живописи крымская школа миниатюры занимает особое место. Ее изящество и насыщенная красочность как древнее послание, как зов крови были восприняты Айвазовским. В Феодосии насчитывалось в ту пору 27 армянских церквей. Многонациональная Феодосия и прилегающие к ней селения стали для тысяч армян второй родиной. Недаром старые генуэзские источники называют эти места «приморской Арменией (Armenia maritima)». Горный ландшафт полуострова, напоминающий Армению, привлекал к себе все новых переселенцев, и, возможно, не случайно отец художника Константин Гайвазовский обосновался в этих местах.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Гора Арарат. Караван. 1868 Частное собрание IVAN AIVAZOVSKY Mount Ararat. Caravan. 1868 Private collection

152

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Портрет генерала Лорис-Меликова. 1888 Холст, масло. 50 × 40 Государственный Литературный музей IVAN AIVAZOVSKY Portrait of General Mikhail Loris-Melikov. 1888 Oil on canvas. 50 × 40 cm Literary Museum

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

Армения – горная страна, но удивительно, что многие древние народные легенды посвящены морю. Один из героев армянского эпоса – Санасар – родился от моря, которое даровало ему богатырскую силу. Озера Ван и Севан называются у армян и ныне морями. Море всегда ассоциировалось у армянского народа со свободой и спасением. Не потому ли, вынужденные покидать родину, они устремлялись к морским берегам – в Киликию, Крым, Константинополь, Афины и Венецию. Именно вблизи Венеции в XVIII веке, на острове Св. Лазаря, армянским просветителем Мхитаром Себастаци был основан монастырь мхитаристов, ставший центром по изучению национальной истории и культуры и ознакомления с ней европейцев. «Маленькой Арменией» называли монастырь и остров. Здесь воспитывался и получил блестящее образование брат Айвазовского Габриэл. К нему был особенно привязан художник и духовно близок с ним. Когда в 1840 году Айвазовский после окончания Академии художеств в качестве ее стипендиата приехал в Венецию, то тут же отправился на остров Св. Лазаря навестить брата. Художник не однажды бывал в этом монастырском братстве. Всякий раз это было важное для него приобщение к культуре своего народа. В богатой библиотеке конгрегации художник открывал для себя изумительный красочный мир армянской книжной миниатюры, украшавшей средневековые манускрипты. Интересно, что на острове, в монастыре, в 1820-е годы часто бывал поэт Байрон, которого увлекла древняя и прекрасная армянская культура. Он даже начал изучать армянский язык и вместе с ученым-монахом, лингвистом А. Авгеряном составил англо-армянский словарь. В предисловии к нему поэт писал: «Какой бы ни была судьба армян, а она в прошлом была горькой, какой она ни будет в будущем, родина их должна остаться навеки одной из интереснейших стран мира»3. Айвазовскому, который бывал здесь и впоследствии, неизменно предоставляли комнату поэта. Образ великого англичанина дал художнику сюжет для одной из его картин – «Посещение Байроном мхитаристов на острове Св. Лазаря» (1899, Национальная галерея Армении (НГА), Ереван). Айвазовский в течение нескольких лет подарил монастырю ряд своих живописных полотен. Первой в этом ряду была картина «Маяк в Неаполе» (1842), она и ныне находится в Музее монастыря. В ответ на дар он получил благодарственное послание от монахов братства: «Наша любовь и благодарность не меньше проявленной Вами любви и признательности к нашему Ордену... Знайте, что мы всегда гордимся Вашим талантом, благородством и всегда молимся за Ваше здоровье и счастье»4. Тогда же не без влияния брата 24-летний художник создал знаменитое полотно «Хаос. Сотворение мира» и принес его в дар папе римскому Григорию XVI 5.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Католикос М. Хримян в окрестностях Эчмиадзина. 1895 Холст, масло. 155 × 101 Феодосийская картинная галерея имени И.К. Айвазовского (ФКГА) IVAN AIVAZOVSKY Catholicos Mkrtich Khrimian in the Environs of Etchmiadzin. 1895 Oil on canvas. 155 × 101 cm Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia

Цит. по: Саргсян, Минас. Жизнь великого мариниста. Иван Константинович Айвазовский. Феодосия; Москва, 2010. С. 341.

Документы и материалы. Ереван, 1967. С. 66.

С 1905 года картина находится в Музее мхитаристов на острове Cв. Лазаря.

Фонд ГРАНИ представляет

В 1843 году художник написал в Венеции картину «Отцы-мхитаристы на острове Св. Лазаря» (НГА). В лунном свете остров напоминает своими очертаниями корабль, а люди – мечтательных путешественников. Справа изображен А. Авгерян, дававший в свое время уроки армянского языка Байрону, слева – брат художника Габриэл. Смысловой и композиционный центр картины – лежащий на камне фолиант в красном переплете, незадолго до того изданный мхитаристами знаменитый толковый словарь армянского языка. Художник близко к сердцу принимал судьбу брата. Осознавая его исключительно высокие научные способности, Айвазовский прикладывал большие усилия и использовал немалые связи с тем, чтобы Габриэл вышел из монастыря мхитаристов и отдал свой талант армянскому народу на своей родине. Сам художник всегда осознавал, что по рождению и крови он является частью своего народа. Где бы ни бывал Айвазовский – в Париже, Константинополе, Венеции, Риме, Тифлисе или Нью-Йорке, – он непременно встречался с армянскими общинами. И не только встречался, но и деятельно помогал школам, культурным центрам, армянским храмам. Художник передавал в их пользу деньги от платы за выставки, дарил картины, жертвовал крупные суммы на реставрацию или строительство армянских церквей в Константинополе, Феодосии, ее окрестностях. Он писал картины-панно для украшения армянских храмов и на протяжении всей жизни принимал энергичное участие в армянской общественной жизни. Художник, например, в 1866-м с готовностью откликнулся на просьбу Католикоса всех армян Геворка IV написать картину для новостроящейся церкви на месте сгоревшей в городе Брус. Он изобразил на ней Григория Просветителя, утвердившего в Армении христианство в 301 году. В 1895-м Айвазовский приносит в дар Эчмиадзину вновь написанную картину «Сотворение мира», один из сюжетов, к которому художник, варьируя его, возвращался несколько раз в течение жизни. Его волновали вечная тайна Вселенной, ее божественное рождение. В 1845-м вместе с великим князем Константином Николаевичем художник путешествовал по Турции и Греции. Они не только встречались с официальными лицами, но и общались с тамошними армянами. Узнав о закрытии изза безденежья одного из армянских училищ в турецкой столице, Айвазовский

153

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Гора Арарат. 1885 Холст, масло. 25 × 34 Музей армянской конгрегации мхитаристов, остров Св. Лазаря, Венеция IVAN AIVAZOVSKY Mount Ararat. 1885 Oil on canvas. 25 × 34 cm Museum of the Armenian Mekhitarist Fathers on the Island of San Lazzaro, Venice

154

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Севан. Восход солнца. 1869 Холст, масло. 98 × 120 Частное собрание, Нидерланды IVAN AIVAZOVSKY Lake Sevan. Sunrise. 1869 Oil on canvas. 98 × 120 cm Private collection, The Netherlands

Документы и материалы. Ереван, 1967. С. 155.

использовал свой авторитет, связи, присутствие великого князя и организовал сбор средств – через год училище было открыто. Нечто подобное произошло в Смирне. Тогда же он создал картину специально для изданного в Константинополе армянского календаря. Совершая в 1868 году поездку по Кавказу, Айвазовский планировал непременно побывать в Армении: «...давно я должен был приехать в незабвенную родную землю, дабы вновь возликовать при виде ее»6, – сообщает он в письме Геворку IV. Но обстоятельства поездки и срочное предложение быть на открытии Суэцкого канала не позволили Айвазовскому ступить на землю своих предков. Тем не менее сердцем и воображением он много раз в течение жизни возвращался к образам Армении на своих полотнах. Художник изображал озеро Севан и не раз символ своей прародины – гору Арарат. Показывая в 1890 году в парижском салоне «Дюран-Рюэль» картину, запечатлевшую библейскую гору, – огромное, овеянное прямо-таки божественным светом полотно «Сошествие Ноя с Арарата», – он сказал окружившим его соотечественникам: «Вот она, наша Армения». Спустя пять лет художник подарил картину армянской школе в Новом Нахичеване (ныне один из районов Ростова-на-Дону). При этом событии присутствовал и 15-летний Мартирос Сарьян. Спустя четверть века, в пору гражданской войны и разрухи, Сарьян случайно наткнулся на это полотно среди развалин школы, спас его и привез в Ереван. Отметим также, что Айвазовский подарил семь картин армянскому Лазаревскому институту восточных языков в Москве, в 1925-м они были переданы в Картинную галерею Армении. О двух из них, экспонируемых ныне в НГА, Сарьян говорил автору этих строк: «Если внимательно присмотришься, поймешь – Айвазовский изобразил там себя». В 1892 году, вспоминая долгие беседы с братом, художник написал две примечательные картины – «Крещение армянского народа. Григорий Просве-

155

Фонд ГРАНИ представляет

титель. IV век» и «Клятва. Полководец Вардан Мамиконян. V век» – для одной из армянских церквей Феодосии (ныне в ФКГА). По приглашению и предложению турецкого султана Абдул-Азиса в 1874 году Айвазовский в Константинополе исполнял большой заказ султана по украшению его главной резиденции – дворца Долма-Бахче. Встречаясь с армянскими художниками в Стамбуле, Айвазовский говорил: «До сих пор я чувствую себя учеником природы. Стало быть, и вы, следуя моему примеру, старайтесь и трудитесь. С радостью замечаю, как за недолгое время мы, армяне, далеко продвинулись в искусстве, особенно в архитектуре. К примеру, дворцы, построенные Саргисом-беем, великолепны, и любой художник восхитится его прекрасным вкусом и мастерством»7. Примечательно, что мирный договор между Россией и Турцией в 1878 году был подписан в зале, украшенном полотнами Айвазовского. И куда бы художнику ни случилось поехать – в Москву или Петербург, Тифлис, Константинополь, Египет, Францию, Италию или США, – он неизменно встречался с тамошними армянами, интересовался их жизнью, в частности, положением людей искусства, и всячески содействовал их просвещению: выделял деньги на поддержание школ и церквей, назначал стипендии. Неизменное служение Айвазовского родному народу и слава, сопутствовавшая его имени, постепенно сделали его живой легендой в глазах армян всего мира и символом национального просветительства. Благодаря ему, обаянию его творчества сложилась замечательная плеяда армянских маринистов, получили благословение едва ли не все армянские живописцы второй половины XIX столетия. Наследие Геворга Башинджагяна, Вардгеса Суренянца, Вартана Махохяна, Арсена Шабаняна, Манука Магдесяна тесно связано не только с традициями Айвазовского, но через него и более широко – с русской живописной школой. По свидетельству художника Суренянца, Айвазовский

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Вид Тифлиса. 1869 Холст, масло. 130 × 170 Ставропольский краевой музей изобразительных искусств IVAN AIVAZOVSKY View of Tiflis. 1869 Oil on canvas. 130 × 170 cm Stavropol Regional Museum of Fine Arts

Цит. по: Хачатрян Шаэн. Айвазовский известный и неизвестный. Самара. 2000. С. 9.

156

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Восход солнца на Черном море 1850–1860-е Холст, масло. 120 × 180 Приморская государственная картинная галерея, Владивосток (фрагмент) На фрагменте изображена пленница-армянка, мешающая стрелять в своих освободителей. – Ш. Х. IVAN AIVAZOVSKY Sunrise on the Black Sea 1850-1860s Oil on canvas. 120 × 180 cm Primorye Picture Gallery, Vladivostok Detail: an Armenian captive woman prevents her captor from shooting at her liberators (Sh. Kh.)

мечтал создать союз, который сплотил бы разбросанных по всему миру деятелей армянского искусства. Художник с великой скорбью воспринял известия о резне армян в Турции в 1894–1895 годах. В письме Верховному Патриарху всех армян Мкртичу он писал: «Да, Святейший Патриарх, глубокой болью омрачено сердце мое невиданной и неслыханной резней, учиненной над армянами»8. Откликаясь на эти события, Айвазовский создал четыре большиe картины, отражавшиe страшную трагедию, и выставил их на своей персональной выставке в Одессе в декабре 1897-го, все средства от которой пошли «в пользу пострадавших греков и армян». Письмо Католикосу он заканчивал словами: «Вы, Святейший Отче, там, мы здесь, и каждый на своем месте горько оплакиваем погубленные души несчастных сородичей наших и взываем к Божьей милости»9.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Резня армян в Трапезунде. 1895–1897 Местонахождение неизвестно Фрагмент IVAN AIVAZOVSKY The Armenian Massacres at Trebizond. 1895-1897 Location unknown Detail

Документы и материалы. Ереван, 1967. С. 278.

Там же.

157

Фонд ГРАНИ представляет

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Буря у мыса Айя. 1899 Холст, масло. 152 × 107 Дагестанский музей изобразительных искусств имени П.С. Гамзатовой, Махачкала

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Ночь в Венеции. 1847 Холст, масло. 82 × 117 Башкирский государственный художественный музей имени М. В. Нестерова, Уфа

IVAN AIVAZOVSKY Storm at Cape Aya. 1899 Oil on canvas. 152 × 107 cm Dagestan Gamzatova Museum of Fine Arts, Makhachkala

IVAN AIVAZOVSKY Night. Venice. 1847 Oil on canvas. 82 × 117 cm Nesterov Bashkir State Art Museum, Ufa

Важную роль играет в творчестве Айвазовского свет, идея света. Внимательный зритель почувствует, что, изображая море, облака и воздушное пространство, художник фактически изображает свет. Свет в его искусстве – символ жизни, надежды и веры. Это не что иное, как по-своему переосмысленная идея созидательного света, света познания, имеющая давнюю устойчивую традицию в армянской культуре и получившая блестящее воплощение в творчестве позднейших армянских мастеров. Как-то в беседе с Мартиросом Сарьяном Илья Эренбург спросил, отразилась ли в творчестве Айвазовского его национальная принадлежность. Сарьян сказал: «Какую бы ужасную бурю ни увидели мы на его картине, в верхней части полотна сквозь скопление грозных туч всегда будет пробиваться луч света, пусть тоненький и слабый, но возвещающий спасение. Именно веру в этот свет пронес через века породивший Айвазовского народ. Именно в нем, этом свете, и заключается смысл всех изображенных Айвазовским бурь». И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Ночь. Трагедия в Мраморном море. 1897 Холст, масло. 50 × 70 Армянская школа, Бейрут IVAN AIVAZOVSKY Night. Tragedy in the Sea of Marmara. 1897 Oil on canvas. 50 × 70 cm Armenian School, Beirut

158

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

159

Фонд ГРАНИ представляет

Апостол просвещения * *

В статье использованы некоторые сведения из рукописи Е. Барашьяна «Сеятель просвещения»

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Портрет Г. К. Айвазовского, брата художника. 1883 Холст, масло. 92 × 72 ФКГА IVAN AIVAZOVSKY Portrait of Gabriel Aivazovsky, the Painter's Brother. 1883 Oil on canvas. 92 × 72 cm Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia

Ивана Айвазовского и его старшего брата Габриэла соединяли глубокая духовная близость, полное понимание просветительской деятельности одного и художественного творчества другого. Подобно младшему брату, безраздельно преданному искусству, Габриэл Айвазовский с отрочества был верен своему призванию священнослужителя. Он снискал известность и как историограф, литератор, переводчик, автор трех десятков больших и малых книг. Он родился в 1812 году, был крещен под именем Александр. Четырнадцати лет от роду, в 1826-м, подростка послали учиться в Венецию – в католическую конгрегацию мхитаристов на остров Св. Лазаря. Приняв там восемнадцати лет от роду монашеский постриг, юноша получил новое имя – Габриэл. Это монашеское братство, основанное в XVIII веке (монастырь существует и в наши дни), стало со временем крупным научным центром по исследованию армянской истории и культуры. Монастырь имел богатую библиотеку, ныне в ней насчитывается 150 тысяч томов, в их числе четыре тысячи

←

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Хождение по водам. 1897 Холст, масло. 150 × 103 ФКГА

←

IVAN AIVAZOVSKY Walking on the Water. 1897 Oil on canvas. 150 × 103 cm Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia

160

Третьяковская галерея №4 (53) 2016

средневековых армянских манускриптов. В 1810-м Наполеон присвоил этому научному центру статус Academia Armena Sancti Lazari (Армянская академия Св. Лазаря). В 1834 году молодой монах был возведен в сан вардапета – ученого монаха. Этот сан условно приравнивается к архимандриту и присваивается по завершении учебы и в рамках процедуры, сходной с защитой диссертации. Вардапету вручается почетный жезл, символизирующий право толковать и проповедовать слово Божие, а также преподавать. Габриэл владел дюжиной языков: древнееврейским, древнегреческим, латынью, арабским, фарси, равно как итальянским, французским, русским, свободно общался по-английски и по-немецки. Главным его рабочим языком был грабар («письменный, книжный») – древнеармянский литературный язык. В монастырской школе он преподавал европейские и восточные языки, а также богословие и философию. В 1836-м вышел в свет его «Очерк истории России» на армянском языке, а спустя несколько лет – «История Османского государства» в двух книгах. Он принимал участие в составлении фундаментального толкового словаря армянского языка, не утратившего своего значения поныне и почитаемого как одна из вершин национальной филологии. Габриэл основал и начал издавать в 1843 году историко-филологический журнал «Базмавеп», название которого переводится как «полигистор, эрудит». Наряду с научными статьями в нем печатались художественные произведения небольшого объема, преимущественно переводные. Журнал быстро снискал авторитет, он издается до сих пор. В 1848 году по предложению Ватикана Габриэл отправился в Париж, где стал директором местного лицея «Самвел Мурадян» (в «Энциклопедическом словаре» Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона он назван армянской коллегией Самуила Моората). Там он начал издавать иллюстрированный журнал «Масяцахавни» («Масисский голубь») на армянском и французском языках. Через некоторое время положение Габриэла усложнилось. В Ватикане были недовольны, что в руководимом им лицее учатся не только католики, но и приверженцы Армянской Апостольской Церкви. Г. Айвазовского раздражал неотступный контроль, под которым он оказался. Конфликт окончился тем, что Габриэл порвал с католицизмом и возвратился в лоно национальной церкви. В 1857 году в Париж приехал Иван Айвазовский; позднее он признался: «Я был счастлив узнать, что ныне Габриэл – служитель церкви Просветителя». Художник провел в Париже несколько месяцев. Братья виделись почти ежедневно, подолгу беседовали. Тогда же Габриэл принял окончательное решение вернуться в Россию. Начинался новый период его деятельности.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Освящение Григорием Просветителем места закладки собора Эчмиадзина. 1892 Холст, масло. 158 × 97 ФКГА IVAN AIVAZOVSKY Sanctification of the Foundation Stone by Gregory the Illuminator at the Etchmiadzin Cathedral. 1892 Oil on canvas. 158 × 97 cm Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Святой воин. 1890-е Холст, масло. 158 × 97 ФКГА IVAN AIVAZOVSKY Warrior Saint. 1890s Oil on canvas. 158 × 97 cm Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia

161

Фонд ГРАНИ представляет

В России, невзирая на невысокий сан, Габриэла назначили главой Новонахичеванской и Бессарабской епархии Армянской Церкви. За время, проведенное в Новом Нахичеване, он сблизился с городским головой, меценатом Арутюном Халибяном (Артемием Халибовым); это сыграло немалую роль в дальнейшей его судьбе. В Феодосии Г. Айвазовский продолжил выпуск «Масяцахавни», теперь уже в виде газеты на трех языках – к армянскому и французскому добавился русский. Издание продолжалось почти десять лет, а закрылось по банальной причине – за отсутствием средств. Оттого же прекратилось и другое, главное начинание Г. Айвазовского – школа, открытая в 1858 году, которой он отдал много творческих усилий. Чтобы правильно организовать учебу, Габриэл вместе с братом отправился в Москву – познакомиться, как поставлен учебный процесс в армянском Лазаревском училище восточных языков. Вардапет Габриэл был подлинной душой школы, его по праву считали апостолом просвещения. Габриэл углубленно знакомился с русской литературой. Он первым перевел на армянский язык басни Крылова и дважды выпустил их полное собрание. На итальянский язык им были переведены сочинения армянских историографов V века – Мовсеса Хоренаци и Агатангелоса. Кроме того, он перевел на родной язык ряд книг с итальянского, немецкого и французского. Из ученых трудов Г. Айвазовского следует упомянуть краткую грамматику русского языка и подробную грамматику армянского, ряд исторических очерков, касающихся конгрегации мхитаристов, халибовской школы, «происхождения» новороссийских армян и армянских надписей Юга России. Г. Айвазовский был членом нескольких ученых обществ, в частности, парижского Азиатского общества. В 1872 году Г. Айвазовского пригласили в первопрестольный Эчмиадзин – центр Армянской Апостольской Церкви. Здесь его рукоположили в епископы (позднее он стал архиепископом) и назначили ректором Духовной семинарии Геворгян. Спустя несколько лет Г. Айвазовский возглавил грузино-имеретинскую епархию Армянской Апостольской Церкви. 20 апреля 1880 года Габриэл Айвазовский скоропостижно скончался. Похоронен в Тифлисе. В последний путь его провожали тысячи людей. Один из его современников написал о нем: «Был бескорыстен, как все великие сердца: как он жил в бедности, так и умер бедняком» (Гр. Гараулов, 1881).

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Переход израильтян через Красное море. 1891 Холст, масло. 96 × 160 Частное собрание, США IVAN AIVAZOVSKY Passage of the Jews through the Red Sea. 1891 Oil on canvas. 96 × 160 cm Private collection, USA

162

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

“GRANY” Foundation presents

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

163

THE AIVAZOVSKY BROTHERS Shahen Khachatrian

Prominent cultural figures not only glorify the power of the human spirit and the creative power of genius, but their country of birth, too, or the national culture to which they belong. This was never more true than with Ivan Aivazovsky. The fate of the marine painter of international fame is set off in some specific sense by that of his elder brother, Gabriel Aivazovsky, an outstanding educator, teacher and pastor of the Armenian Church. The brothers were friends, they helped one another and always recognized the undertakings which brought success to each of them. Born into an Armenian family living in the town of Feodosia in Crimea, they later met in Venice in 1840 and agreed to spell and pronounce their last name, Gaivazovsky, in Russian as “Aivazovsky” and in Armenian as “Aivazian”. The contribution of both brothers to international, as well as Russian and Armenian culture is widely acknowledged.

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Вид Константинополя при лунном освещении 1846 Холст, масло. 124 × 192,5 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY View of Constantinople by Moonlight. 1846 Oil on canvas 124 × 192.5 cm Russian Museum

←

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Вид Константинополя при лунном освещении 1846 ГРМ Фрагмент

←

IVAN AIVAZOVSKY View of Constantinople by Moonlight. 1846 Russian Museum Detail

164

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

A Great Marine Artist

Novouspensky, Nikolai. “Aivazovsky”. Aurora, Leningrad, 1983. P. 5. Translated from Russian by Richard Ware. [The book was published in Russian, English, German and French.]

Central State Historical Archive of the Republic of Armenia (TsGIA). Fund 320, inventory 1, item 871. P. 33.

The name and work of Ivan Aivazovsky is inseparable from Russian culture: he is, and always has been considered a true representative of the Russian school of painting. From boyhood, he enjoyed attention and interest in his talent, as well as the support and patronage of the most prominent Russian artists. His early drawings captured the attention of the mayor of Feodosia, Alexander Kaznach eyev, who soon became the governor of Tavrida. Kaznacheyev was instrumental in sending the young Aivazovsky to secondary school in Simferopol and then in 1833 helped him to enter the Imperial Academy of Arts, where the novice artist found himself in a very favourable environment. The prominent landscape painter Maxim Vorobyov was his teacher, while his circle of acquaintances included not only his fellow students, but also the great painter Karl Bryullov, the composer Mikhail Glinka and the poet and journalist Nestor Kukolnik. Aivazovsky became acquainted with Vissarion Belinsky, with whom he became friends, as well as later, in Italy, with Nikolai Gogol; his friendship with Gogol and the two figures’ interest in each other’s work lasted until the great writer's death. Aivazovsky always called himself a Russian artist; he loved Russia with a deep and sincere love. However, he was tightly bound to his Armenian origins as well, as one critic wrote: “His works reflect… the national traits and ancient culture of the Armenian people, whose loyal son he remained to the end of his days.”1 Mkrtich, a priest of the Armenian Church of St. Sergius (Surb-Sarkis), made a record in the book of births and baptisms that, on July 17 1817, “Hovhannes, the son of Gevorg Aivazian” had been born.2 The artist’s father was a merchant, but a man of education who spoke six languages. He came from Galicia, from Stanislau (now Ivano-Frankivsk), which was then a Polish city; after he had moved to Crimea, he Russified his name – to Konstantin Gaivazovsky. He married Ripsime, a Feodosia Armenian woman who had a reputation for her beauty and was considered an expert with the needle. The couple had three daughters and two sons. In 1812, a plague epidemic broke out in Crimea, and the family, which was poor enough already, found itself in a precarious state. Alexander, who was born that year, graduated from the Armenian parish school and the district training school, and was then apprenticed to Abbot Minas, who sent the talented adolescent to the island of San Lazzaro near Venice, which was home to an Armenian Catholic community. At the age of 18, Alexander took monastic vows and was given a new name, Gabriel. Hovhannes also received a parish education in Feodosia, learning to read and write in his native Armenian. He worked in a Greek coffee house, developed an interest in music and even taught himself to play the violin; he was often absorbed in drawing with chalk and charcoal on the walls of houses. The Armenian community in Crimea had settled there in the 7th-9th centuries, emigrating from their native Armenia, from its ancient capital, Ani. They escaped the invasion and pillage of the country carried out first by the Seljuks and later by the Mongols, as well as from the heavy oppression of Ottoman rule. By the 14th-15th centuries Feodosia had become a major centre of Armenian culture, and the Feodosia Armenians, who made up the greater part of the city’s population in the 18th century, played a significant role in its economic and political life. In Crimea, the Armenians actively developed their traditions in architecture, in folk and manuscript art, and the Crimean miniature school has a specific place in the history of Armenian painting. Aivazovsky received its refined style and sat urated colours as an inheritance from the past, which was also a beckoning call to his Armenian blood. At the time of his birth, there were more than 27 Armenian churches in Feodosia, and together with nearby villages it had become a second homeland for thousands of Armenians: thus it was natural that old Genoese sources called these places Armenif maritima (Armenia on the sea). The mountain landscape of the peninsula resembled Armenia and attracted new migrants, and such factors may well have influenced the decision of the artist’s father, Konstantin Gaivazovsky, to settle there.

165

“GRANY” Foundation presents

Although Armenia is a mountainous country, many of its ancient folk legends are connected to the sea: the Armenian epic hero Sanasar emerged out of the sea, which gave him enormous strength. The Armenians still call Lake Van and Lake Sevan “seas”, and they have always associated the sea with freedom and salvation. That perhaps explains why, when forced to leave their homeland, they headed for sea coasts like Cilicia, Crimea, Constantinople, Athens and Venice. It was near Venice, on the island of San Lazzaro, that the Armenian scholar Mekhitar of Sebaste founded the monastery of the Mekhitarist Order in the 18th century. The monastery became a centre of Armenian studies, and in turn also familiarized Europeans with the history and culture of Armenia. The monastery and the island were often called “little Armenia”: it was there that Aivazovsky’s brother Gabriel studied, receiving an excellent education. The artist was deeply attached to his elder brother and felt a kinship with him. In 1840, after Aivazovsky had graduated from the Academy of Arts, he came to Venice as a scholar of the Academy and immediately went to the island of San Lazzaro to visit his brother. The artist would subsequently visit the monastery on a number of occasions, and he valued each of his stays there for the way in which he was exposed to the culture of his people. In the congregation’s rich library the artist discovered the colourful and amazing world of Armenian miniatures which decorated medieval manuscripts. Interestingly, Lord Byron, who was also attracted to the ancient and beautiful Armenian culture, often visited the island and the monastery in the 1820s. Byron even began to study the Armenian language, and together with the monk-scholar and linguist Harutiun Avgerian he co-authored “English Grammar and Armenian”. In its preface, the poet wrote about the Armenians: “But whatever may have been their destiny – and it has been bitter – whatever it may be in the future, their country must ever be one of most interesting on the globe…”3

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Ной спускается с горы Арарат. 1889 Холст, масло. 128 × 218 НГА IVAN AIVAZOVSKY The Descent of Noah from Ararat. 1889 Oil on canvas. 128 × 218 cm National Gallery of Armenia, Yerevan

Quoted from: Bekaryan, Anahit. ‘Byron and Armenia: A Case of Mirrored Affinities’. In: Cardwell, Richard (ed.). “The Reception of Byron in Europe”. New York, 2004. P. 394.

166

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Портрет вице-адмирала М.П. Лазарева. 1839 Холст, масло. 47 × 39 Центральный военно-морской музей, Санкт-Петербург IVAN AIVAZOVSKY Portrait of Vice-Admiral Mikhail Lazarev. 1839 Oil on canvas. 47 × 39 cm Central Naval Museum, St. Petersburg

“Aivazovsky. Documents and Materials”. Yerevan, 1967. P. 66. Hereinafter Documents.

The painting has been in the museum of the Armenian Mekhitarist Congregation on the island of San Lazzaro since 1905.

Aivazovsky was always given the poet’s room on his visits to the monastery, and the artist was inspired by the great Englishman to depict “Byron's Visit to the Mekhitarists on the Island of San Lazzaro” (1899, National Gallery of Armenia) in one of his paintings. Over a period of several years Aivazovsky presented a number of his paintings to the monastery. The first was “Neapolitan Lighthouse” (1842), which still hangs in the monastery’s museum. As a gesture of thanks the monks sent him a note: “Our love and gratitude is no less than the love and acknowledgement you have showed to our Order… We are always proud of your talent and nobility and we pray for your health and happiness.”4 At the same time, the 24-year-old artist also painted his famous “Chaos. Creation of the World” under his brother’s influence, and gave it as a gift to Pope Gregory XVI.5 In Venice, in 1843, Aivazovsky painted “The Armenian Mekhitarist Fathers on the Island of San Lazzaro” (National Gallery of Armenia). The island is lit by moonlight and resembles a ship, while the people in the painting look like dreamy travellers. Harutiun Avgerian, who had given Lord Byron Armenian language lessons, is depicted to the right, with the artist’s brother Gabriel to the left. A redbound volume lying on a stone – the explanatory dictionary of the Armenian language published by the Mekhitarists shortly before the picture was painted – provides the focal point of the painting. Aivazovsky was concerned about his brother’s future. The artist was aware of his brother’s outstanding scholarly mind, and he exerted himself and used his connections to ensure that Gabriel might be allowed to leave the Mekhitarist monastery, so that his talent could serve the Armenian people in his homeland. The artist himself had always realized that he – both by birth and by descent – belonged to his people. Wherever he travelled, to Paris, Constantinople, Venice, Rome, Tiflis, or New York, he always visited Armenian communities. Moreover, he had always provided help to schools, cultural centres and Armenian churches. He donated both paintings and funds received from his exhibitions to them, and he endowed considerable sums of money for the construction and restoration of Armenian churches in Constantinople, and in Feodosia and the surrounding region. He painted panel pictures to decorate Armenian churches, and throughout his life he took an active role in Armenian public life. For instance, in 1866, he willingly answered the request of Gevorg IV, Catholicos of All Armenians, to paint a picture for a church to be constructed in the town of Brus on the site of one destroyed by fire, the subject of which was Gregory the Illuminator, the religious leader who had converted Armenia to Christianity in 301. In 1895, Aivazovsky donated to the Mother See of Holy Etchmiadzin a second version of his “Creation of the World”. It was one of the subjects to which the artist would return again and again with slight variations, so deep was his interest in the eternal mystery of the universe and its divine origin (he had given the first version of the painting to Pope Gregory XVI in 1841).

167

“GRANY” Foundation presents

In 1845, Aivazovsky travelled through Turkey and Greece in the retinue of Grand Duke Konstantin Nikolayevich, which came into contact not only with official figures but also with the local Armenian populations. When Aivazovsky heard that one of the Armenian schools in the Ottoman capital had closed due to lack of funds, he used his authority and influence, as well as the presence of the Grand Duke, to organize fundraising activities, and within a year the school had re-opened; a similar episode took place in Smyrna. At the same time, the artist painted a picture for an Armenian calendar which was published in Constantinople. When Aivazovsky visited the Caucasus in 1868, he had a definite plan to visit Armenia. He wrote in his letter to Gevorg IV: “I must have visited my unforgettable homeland long ago to be filled with joy again at the sight of it.”6 However, circumstances dictated otherwise, and an urgent invitation to attend the opening of the Suez Canal meant he did not visit the land of his ancestors on that occasion. Nevertheless, he returned to Armenian subjects in his spirit and imagination, and in his paintings many times during his life. The artist depicted Lake Sevan and – repeatedly – Mount Ararat, the symbol of his homeland. When in 1890 he showed the large-scale painting “The Descent of Noah from Ararat”, his depiction of the biblical mount literally lit by divine light, at the salon of Paul Durand-Ruel in Paris, he told his countrymen gathered there: “Here it is, our Armenia.” Five years later the artist gave this painting as a gift to an Armenian school in New Nakhichevan (now one of the city districts of Rostov-on-Don) at a ceremony witnessed by the 15-year-old future artist, Martiros Saryan; 25 years later, during the devastation of the Civil War, Saryan accidentally found the picture in the school’s ruins, saved it and brought it to Yerevan. In addition, Aivazovsky presented seven paintings to the Lazarev Institute of Oriental Languages in Moscow which particularly specialized in Armenian studies. In 1925,

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Посещение Байроном мхитаристов на острове Св. Лазаря в Венеции. 1899 Холст, масло. 133 × 218 НГА IVAN AIVAZOVSKY Byron's Visit to the Mekhitarists on the Island of San Lazzaro. 1899 Oil on canvas. 133 × 218 cm National Gallery of Armenia, Yerevan

Documents. P. 66.

168

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Факсимиле письма Айвазовского на армянском языке. 1900 Fascimile copy of a letter written by Aivazovsky in Armenian. 1900

Выписка из метрической книги Феодосийской церкви Сурб Саркис о рождении и крещении И. К. Айвазовского. См. запись 17: «Ованес, сын Геворга Айвазяна» – Ш. Х. Центральный государственный исторический архив Армении. Ф. 320. Оп. 1. Д. 78. Excerpt from the register of the St. Sergius (Surb-Sarkis) Church in Feodosia about the birth and baptism of Ivan Aivazovsky (see record 17). Central State Historical Archive of Armenia, fund 320, file 1, document 78 “17 - Hovhannes, the son of Gevorg Aivazian” - (Sh. Kh.)

Подпись И.К. Айвазовского на армянском языке Aivazovsky's signature in Armenian

Quoted from: Khachatrian, Shahen. “The Known and Unknown Aivazovsky”. Samara, 2000. P. 9.

these paintings were loaned to the National Gallery of Armenia. Saryan told the present author about two of them which are still on permanent display there: “If you take a closer look, you see that Aivazovsky has depicted himself in them.” In 1892, recalling his long conversations with his brother, the artist painted two remarkable works for an Armenian church in Feodosia, “The Baptism of the Armenians” (Gregory the Illuminator, 4th century) and “Oath before the Battle of Avarayr” (Army Commander Vardan Mamikonian, 5th century)” (both now in the Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia). In 1874, the Turkish Sultan Abdülaziz invited Aivazovsky to Constantinople and commissioned him to decorate his main residence, the Dolmabahçe Palace. Meeting with Armenian artists in Istanbul, Aivazovsky told them: “I still feel myself nature’s apprentice. So you too, follow my example, do your best and work hard. With joy do I notice how great progress we, the Armenians, have made in art, especially in architecture, in a short period of time. For instance, the palaces built by Sargis Bey are magnificent, and any artist would admire his refined taste and skills.”7 It is noteworthy that the 1878 peace treaty between Russia and Turkey was signed in a hall decorated with Aivazovsky’s paintings. Wherever the artist travelled, to Moscow, St. Petersburg, Tiflis, Constan tinople, Egypt, France, Italy, or America, he always met with the local Armenian communities, took an interest in their life, particularly in the status of men of art, and contributed to their education: he provided financial support to schools and churches and awarded scholarships. Aivazovsky’s faithful service to his people and his fame gradually made him a living legend and a symbol of national enlightenment in the eyes of Armenians all over the world. It was due to him and to the

169

“GRANY” Foundation presents

charm of his oeuvre that a constellation of Armenian marine painters emerged, while virtually all the Armenian painters of the second half of the 19th century received his blessing. The work of Gevorg Bashinjaghian, Vardges Sureniants, Vartan Makhokhian, Arsene Chabanian and Manuk Magdesian is closely related to the traditions of Aivazovsky, as well as – through him, and more widely – to the Russian school of painting. According to the Armenian painter Vardges Sur eniants, Aivazovsky was keen to create a union which could bring together Arm enia’s cultural diaspora. The artist learnt about the massacre of the Armenians in Turkey in 18941895 with great sorrow. In his letter to Mkrtich Khrimian, Catholicos of All Arm enians, he wrote: “Yes, Your Holiness Supreme Patriarch, my heart is deep with

Могила И.К. Айвазовского во дворе армянской церкви Сурб Саркис, Феодосия The grave of Ivan Aivazovsky in the courtyard of the Armenian Church of Surb-Sarkis, Feodosia

sorrow for the unparalleled and unprecedented massacre of the Armenian people.”8 Responding to these events, he painted four large-scale works which depicted the awful tragedy. In December 1897, he displayed the paintings at his personal exhibition in Odessa, and donated all the proceeds “in favour of Greek and Armenian victims”. His letter to the Catholicos finished: “You, Holy Father, are there, we are here, and all of us in our own places mourn bitterly for the departed souls of our countrymen and pray for God’s mercy.”9 Light, and the idea of light, play a significant role in Aivazovsky’s work. Diligent viewers will feel that, in depicting the sea, the clouds and the air, the artist was in fact depicting light. In his art, light is a symbol of life, hope and belief. It is nothing less than the specifically re-conceived idea of creative light, the light of knowledge, which has a long established tradition in Armenian culture and which was admirably embodied by later Armenian men of art. Once, in conversation with Saryan, Ilya Ehrenburg asked the artist if Aivazovsky’s Armenian nationality was reflected in his creative legacy. Saryan answered: “Whatever kind of storm we can see in his painting, in the upper part of it through the lowering clouds there would be a beam of light shining feebly but proclaiming salvation. It was a faith in this light which those who had preceded Aivazovsky had borne over the centuries. And it is exactly this light of which all the storms depicted by Aivazovsky strive to give an impression.”

Documents. P. 278.

Ibid.

170

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

171

“GRANY” Foundation presents

Apostle of Enlightenment * Ivan Aivazovsky and his elder brother Gabriel were united by a deep spirit ual kinship and appreciated the educational activity of the one, and the creative work of the other. Like his younger brother, who was utterly devoted to art, Gabriel Aivazovsky was committed to his vocation as a priest from his boyhood on. He also acquired prominence as a historiographer, a writer, a translator and an author of three dozen or so scholarly works, both major volumes and smaller studies. Born in 1812, he was baptized as Alexander and later, on taking monastic vows, received a new name, Gabriel. In 1826, at the age of 14, he was sent to Venice, to the Island of San Lazzaro, which was home to an Armenian Catholic community of the Mekhitarists. The Mekhitarist Order was founded in the 18th century, and still exists today: over the years its monastery on the Island of San Lazzaro has become a major research centre, which specializes in the history and culture of Armenia. The monastery has a rich library, which now holds 150,000 volumes, including some 4,000 medieval Armenian manuscripts. In 1810, Napoleon assigned to the research centre the status of Academia Armena Sancti Lazari, the Armenian Academy of St. Lazarus. In 1834, the young monk was elevated to the rank of vardapet, a highly educated monk superior. The rank of vardapet is considered equivalent to that of archimandrite and is usually awarded at the conclusion of academic studies

This article incorporates material from Yervand Barashyan’s manuscript “Propagator of the Enlightenment”

← И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Всемирный потоп. 1864 ГРМ Фрагмент ← IVAN AIVAZOVSKY The Great Flood. 1864 Russian Museum Detail

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Всемирный потоп. 1864 Холст, масло. 246,5 × 319,5 ГРМ IVAN AIVAZOVSKY The Great Flood. 1864 Oil on canvas. 246.5 × 319.5 cm Russian Museum

172

И.К. Айвазовский в окружении членов семьи Фотоколлаж ФКГА Ivan Aivazovsky surrounded by members of his family Photo-collage Aivazovsky Picture Gallery, Feodosia

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

and in the course of a procedure similar to the defence of a doctoral thesis. The vardapet is given a rod of honour, which symbolizes the right to preach and interpret the Word of God, as well as to teach. Gabriel mastered a dozen languages: Hebrew, Ancient Greek, Latin, Arabic and Farsi, as well as Italian, French, Russian, and had a fluent knowledge of English and German. His main working language was Grabar (meaning “literary, written”, Old Armenian), and he also taught European and Oriental languages, theology and philosophy at the monastery school. In 1836, his “Essay on the History of Russia” was published in Armenian, and a number of years later his two-volume “History of the Ottoman State” followed. Gabriel contributed to the landmark explanatory dictionary of the Armenian language, the importance of which has not diminished: it is still valued today as one of the pinnacles of national philology. In 1843, Gabriel founded and began publishing the historical and philological journal “Bazmavep”, its title meaning “a polymath, an erudite”. It published scientific papers along with small pieces of fiction, mainly translated. The journal soon won authority, and continues to be published up to the present day. In 1848, at the suggestion of the Vatican, Gabriel set out for Paris, where he became director of the local Samvel Muradian lyceum (which the Brockhaus and Efron Encyclopaedic Dictionary refers to as the Armenian College of Samuel Moorat). While still in Paris, he started publishing the “Masyats Aghavni” (Dove of Masis) illustrated journal in Armenian and French. After a while, the wider situation around the Order became more complicated, as the Vatican became increasingly discontented with the fact that not only Catholics, but also followers of the Armenian Apostolic Church studied at the college, which was under Vatican jurisdiction. Gabriel, for his part, became frustrated by the ceaseless pressure that he faced at the college; to resolve the conflict, he renounced Catholicism and returned to the fold of his national church.

“GRANY” Foundation presents

173 И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Хаос. Сотворение мира. 1841 Холст, масло. 106 × 75 Музей армянской конгрегации мхитаристов, остров Св. Лазаря, Венеция IVAN AIVAZOVSKY Chaos. Creation of the World. 1841 Oil on canvas. 106 × 75 cm Museum of the Armenian Mekhitarist Fathers on the Island of San Lazzaro, Venice

In 1857, Ivan Aivazovsky came to Paris; later, he would admit, “I was happy to hear that Gabriel was then a minister of the Church of St. Gregory the Illumin ator.” The painter spent several months in Paris: the brothers met almost daily and had long conversations. At that time, Gabriel resolved finally to return to Russia, and a new period of his life began. In Russia, despite his low rank, Gabriel was appointed head of the Armenian Diocese in Bessarabia and New Nakhichevan. During the time he spent in New Nakhichevan (now one of the city districts of Rostov-on-Don), he became close to its mayor, the art patron Harutiun Khalibian (Artemius Khalibov), a connection that would play a significant role in his life. In Feodosia, Gabriel Aivayovsky continued publishing the “Dove of Masis”, in the form of a newspaper, in three languages (Armenian, French and Russian). It continued for 10 years, before closing due to lack of funding; that was also the reason for the cessation of another of Gabriel’s major undertakings, the school that had opened in 1858 and to which he had devoted much of his creative energy. To learn to manage the school, Gabriel had set out with his brother for Moscow to gain experience at the Laz arev School of Oriental Languages. Vardapet Gabriel was the life and soul of the school, and he was considered a true apostle of enlightenment.

174

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ Отцы-мхитаристы на острове Св. Лазаря. Венеция. 1843 Холст, масло. 66,5 × 100 НГА IVAN AIVAZOVSKY Mekhitarist Fathers on the Island of San Lazzaro. Venice. 1843 Oil on canvas. 66.5 × 100 cm National Gallery of Armenia, Yerevan

The Tretyakov Gallery Magazine #4 (53) 2016

Gabriel Aivazovsky’s diligence in acquainting himself with Russian literature never ceased. He was the first to translate Ivan Krylov’s fables into Armenian, twice publishing a complete edition of the work. He translated the works of Armenian historiographers of the 4th-5th century including Movses Khorenatsi and Agathangelos into Italian, and translated several Italian, German and French books into his native language. Of his scholarly works, mention should be made of a concise Russian grammar and a detailed Armenian grammar, several historical sketches concerning the Mekhitarist community, the Khalibov School, as well as the origin of the Armenian community in New Russia, and the Armenian inscriptions which were found in Southern Russia. Gabriel Aivazovsky was a member of several learned societies, most notably the Société Asiatique in Paris. In 1872, Gabriel was invited to the Mother See of Holy Etchmiadzin, the headquarters of the Armenian Apostolic Church, where he was ordained as a bishop (he later became an archbishop) and appointed principal of the Gevorkian Theological Seminary. Several years later, he became the head of Armenian Diocese in Georgia and Imereti. Gabriel Aivazovsky died on 20 April 1880 and was buried in Tiflis, where thousands of people attended his funeral. One of his contemporaries wrote of him: “He was unselfish, like all the great-hearted men, and he lived and died in poverty.” (Grigory Karaulov, 1881).

И.К. АЙВАЗОВСКИЙ → Отцы-мхитаристы на острове Св. Лазаря. Венеция. 1843 НГА Фрагмент IVAN AIVAZOVSKY → Mekhitarist Fathers on the Island of San Lazzaro. Venice. 1843 National Gallery of Armenia, Yerevan Detail

“GRANY” Foundation presents

175

612732

980305

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ №4 (53) 2016 / THE TRETYAKOV GALLERY MAGAZINE #4 (53) 2016

#4 (53) 2016