журнал ТРАМВАЙ №1 (09.2010)

[редакция]

[содержание] [От редакции] стр.3

[Субъективность] А. Квашин. Место, где я? стр.4-5

[Идея] К. Андерс. …ты просыпаешься в О’Харе… стр.6-7

[Кино] С.Николаев. Кино о кино… стр.9 Анатолий Каплан, главный редактор.

[Кино] К. Логинов. Сто сорок солнц. стр.10-11

Анатолий Квашин, выпускающий редактор Иван Полторацкий, редактор отдела художественной литературы Кристина Андерс София Асташова Сергей Николаев

[Прошлое] А.Каплан. Архитектурный променад. стр.12-13

[Книжная лавка] С. Асташова. Потерянное обаяние буржуазии. стр.14-20

[Рецензии] В. Iванiв. А мы все веселые. стр.21

[Попса] И.Полторацкий. Фонетическое беспокойство стр.22-25

Виктор Iванiв Кирилл Логинов

[МАНИФЕСТ] Анатолий Каплан. Корабль тонет. Сепаратизм. стр.26-27 Иван Полторацкий. Атмосферный столп. стр.28-29 Анатолий Квашин. Три И. стр.30-31

[Рецензии] С.Асташова.Бесконечная осень «ШОРОХО» стр.32-33

Ирина Кузнецова, обложка , логотип

[Поэзия]

[ЛИТЕРАТУРА] Виктор Iванiв. Александр Простой. Татьяна Злыгостева.

Катерина Татарникова, иллюстрации Кристина Кармалита, фото

[Проза] Анатолий Квашин. Записки Доктора Хаустуса

трамвай

[от

редакции]

Кому-то могло показаться, что, вследствие некоторых вспышек высокого интереса к литературе в виде участившихся мероприятий на манер поэтических чтений, в Новосибирске появилась культурная жизнь. В связи с этим количество людей, вовлечённых в современный литературный процесс города, резко возросло. Хотя ответа на очень важный вопрос: «Поэт? Что это за пошлость такая?» – ещё нет, люди хотят быть людьми-поэтами. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять насколько болотист и нищ на самом деле литературный мир Новосибирска; да – появляются люди; они же уходят; да – проходят встречи, проходят. Но ведь концентрация масс вокруг действа – не первоочередная задача, здесь, можно сказать, Новосибирск опять отличился и сперва собрал массу, а теперь с этой массой надо что-то делать - выстругивать из неё «буратину», например. И не надо «делать беременную голову» постоянным поиском новых авторов, следует создать почву и они сами придут/появятся. Однако создание почвы – процесс трудоёмкий, отнимающий время, силы; работа на долгие годы, и возможно, на 90% работа впустую. Эта потребность и явилась основной причиной появления журнала «ТРАМВАЙ»: необходимость существования площадки для идейных разработок, публикаций, общения, полемики, ругани и всего, что прилагается к некоторому количеству людей в качестве бонуса. Сразу озвучим, что журнал не будет ограничиваться лишь Новосибирском, поскольку значимость общего контекста неоспорима, хотя предпочтение будет отдаваться именно этому городу. Мы надеемся, что наши читатели осознают необходимость явления журнала так же ясно, как мы сами. Приятного чтения.

Анатолий Каплан

[субъективность] Анатолий Квашин

трамвай

МЕСТО, ГДЕ Я?

Все случаи очевидности, умозрительности, употребления научной и псевдонаучной терминологии, а также аллюзии оставлять на совести автора. До востребования. Увидев тему предстоящего номера, я, честно «место, где я» – уже не просто географическая говоря, сначала обрадовался – мне начали точка или любая другая единица пространства, чудиться светлые широкие улицы, усталые, но но и точка во времени – момент, место – и улыбающиеся лица, гордость за свой город – в статусный набор – опять-таки место, только на общем, Советский Союз из анекдота про Вов другой «карте». Или шкале – это как вам больше очку. Но так как даже невооруженным глазом нравится. Этакий социохронотоп. определяется видно, что светлым будущим вокруг и не Итак, если наше «место, где» тремя координатами – а сознание так и рисует мне пахнет, радость моя несколько приутихла. Я задался вопросом: Почему место? Почему декартову систему – то логично предположить, «где я», а не «кто я»? Вроде бы для начала нужно что одно и то же «место, где» может подходить определяться с тем, кто я, а не где. Обычно пр множеству «кто». В таком случае, тему хочется осыпаешься (даже с самого тяжелого перепоя) прочесть уже как «Место. Где Я?». и более-менее сносно представляешь, кто ты, И здесь все не так просто. С одной стороны, а вот место, где ты, может оказаться, мягко гуманисты – от великих до смешных – убеждают говоря, сюрпризом. Да и при первом людском нас в уникальности и ценности каждого контакте, я подозреваю, принято сначала человеческого существа, но… Иногда, когда представляться, пусть способы бывают раз смотришь на группу людей, у которых эти ные – имя, фамилия, профпринадлежность, место-время-статус более-менее совпадают, но все это – «кто я». Странно было бы, если начинаешь думать, что второй эпизод Лукас б твой новый знакомый вместо «Привет. Я – снимал совсем не о том. Быть может, имей Коля» говорил «Я на улице Ленина». Бывают, мы дело с реальными клонами – и проблемы конечно, исключения вроде тех репортеров бы никакой не возникло, но – к счастью из телевизора, которые после приветствия или сожалению – мы пока еще живем не в начинаю сразу «Мы находимся на стадионе прекрасном новом мире Хаксли, а в реальном «Динамо» и т.п.. Но они-то ладно, про них или хотя бы в том, который – каждый в меру внизу экрана все написано обычно. Опять-таки своей испорченности – мы считаем реальным. сплошь и рядом ситуации, когда твоему, кхм, И, наконец, существуют же в этом нашем мире собеседнику намного важнее знать то, что ты, действительно Личности. Я сам видел. Так что – допустим, с Первомайки, а не то, что ты Петя делить людей на касты, на личностей и клонов, Иванов и прекрасно играешь Вивальди. Но и а для личностей придумывать новую систему тут, во-первых, все же важно «откуда», а не координат? Нет, что-то ой как не хочется. Не «где». «Где» – это уже во-вторых. И совместив хочется, честно говоря, потому что очень велик эти «во-первых» и «во-вторых», собеседник шанс всем нам – таким ярким и уникальным – делает какие-то, кхм, выводы. Вопрос «кто» самим оказаться в этой низшей касте с точки здесь уже не ставится, как правило, иначе и зрения тех, кто еще ярче и еще уникальней, а такие разговора не было бы – собеседник, кхм, для всегда могут появиться. И еще – потому что это гнило, бесчеловечно, да и бесполезно, по сути. себя все уже знает. Ну и Бог с ним. Никто добровольно не причислит себя к низшей Н а м с е й ч а с в а ж н е е п о н я т ь , к а к « к т о » касте, а если и причислит, то эпатажа ради, соотносится с «где», какая между ними не от искренности великой, а если и искренне обусловленность – прямая или обратная, причислит – то ведь это уже смирение, наше, одностороння или взаимная. И вот тут бы не христианское, и не знак ли это принадлежности к высшей касте? растекаться мысью по древу. На первый взгляд, все просто: если «кто» – Так как же быть? Не насильно же делить? л и ч н о с т ь с и л ь н а я ( а т а к и е б ы в а ю т – в Пробовали уже, да и как на глаз определишь? Или книжках читали и в кино пару раз видели), то, подождать, когда визатор изобретут, и смотреть, безусловно, «где» определяется этим «кто». какая точка отвечает – зеленая или оранжевая? Но, с другой стороны (об этом мы читали Нет, так дело не пойдет, уж лучше и правда иногда в тех же самых книжках), человек клонировать. определяется средой. Т.е. «кто» определяется Нет, поверим же, что каждый человек уникален. неким «где» (вместе с немаловажным «когда» Поверили? Хорошо. Теперь получается, что и незабвенными «с кем», «кем»,«от кого» трехмерная система координат не подходит. Не etc. – обществом и его продуктами). И как достает в ней чего-то. Чего-то очень важного. А не кажется мне, эти «когда» и «с кем» etc. – суть хватает в ней, думается мне, еще одной шкалы – составляющие «места, где» Таким образом, шкалы индивидуальности. Добавили четвертое

трамвай

[субъективность]

измерение, радуемся – вроде теперь-то все как надо. Но на самом деле, тут-то и встает главный вопрос – а как измерить индивидуальность человека? Опять надеяться на ученых будущего, которые изобретут какой-нибудь индивидметр? Но ведь индивидуальность – это не температура, не сопротивление и даже не скорость – как ее измерить? И даже если изобретут этот прибор – что он будет показывать? Индивидуальность ноль целых семь десятых? Или же он будет менять цвета, допустим, от белого ноля до фиолетовой восьмерки? Или описывать словами – «очень», «посредственно» etc.? Но, в любом случае, это дело далекого будущего. А сейчас… В математике есть замечательное выражение «стремиться к…». Мне оно очень нравится. Потому что хорошо подходит к этой проблеме. Ведь личность человека, его индивидуальность – явление не статичное, она всегда стремится в своем развитии – «вверх» или «вниз», даже когда вроде бы стоит на месте. Вернее, стремится

«вниз», когда стоит на месте. Но, согласитесь, слова «вверх» и «вниз» не подходят к шкале. Думаю, здесь будет уместно что-то другое. Мне кажется, что я знаю, к чему может стремиться индивидуальность. И вижу всего два варианта – она может стремиться либо к нулю – в случае «клона», либо к бесконеч ности. Отлично. Красивых слов придумал. Но проблему так и не решил. Быть может, потому что проблема вечная. И решать ее должен каждый. Сам. И начать лучше с себя самого. Да-да, в первую очередь с себя самого и никакого эгоизма. Только, пожалуйста, как можно честнее, чтобы, если надо, успеть поменять направление стремления. Но это я уже обращаюсь к тем, кто хочет услышать. Остальным не стоит беспокоиться, вы и так уникальны, прекрасны и самодостаточны. Искренне ваш, К. ♠

[идея]

трамвай

...ты просыпаешься в О’Харе... Кристина Андерс

Их дети сходят с ума От того, что им нечего больше хотеть. Б. Гребенщиков О кризисе современного общества мыслители кричат уже больше века. Европа убедилась в этом в середине прошлого столетия: мировые войны как иллюстрация ее самоубийства. В безграничное счастье капитализма, свободы и прогресса, который способен наделить человечество сверхсилой и спасти, верить сейчас не только наивно, но даже опасно. Потребительское общество нацелено только на удовлетворение сиюминутных потребностей и желаний, но счастье и благоденствие не могут быть достигнуты таким путем. А разочарование в мечте о независимости приходит с мыслью о том, что «все мы только колесики в бюрократической машинке». Обратная сторона «славного» технического прогресса отражается, как в зеркале, в экологи ческих катастрофах. Великие надежды терпят крах: индустриальный мир не сумел выполнить своих обещаний. А вечные вопросы «почему?» и «что делать?» остаются первоочередными. Одними из первых о необходимости преодоления кризиса и создания нового гуманистического общества заговорили философы так называемой Франкфуртской школы еще в 30-е годы прошлого века. Представители этого социально-филосо фского направления облада ли невероят но прогрессивными для своего времени взглядами, благодаря которым они смогли на о снове социо-, психологиче ских исследований создать «критиче скую теорию», основывающуюся на критическом переосмыслении проблем цивилизации. Главным духовным лидером Франкфуртской школы был психолог и философ Эрих Фромм. Разбираясь в вопросах возможной альтернативы той катастрофе, которую готовит индустриальное капиталистическое общество, мыслитель разрабатывает новую модель общественного устройства. Его концепция основывается на противопоставлении двух фундаментальных способов человеческого существования – обладание и бытие. Современный человек втиснут в рамки модуса обладания. В нашем обществе действует формула, определяющая личность: я есть то, чем я обладаю и что потребляю. С этим легко согласиться, ведь для того, чтобы жить нам надо иметь какие-то вещи, а для того, чтобы ими пользоваться, сначала нужно их приобрести. Более того, и в условиях рыночной экономики взаимоотношения людей принимают характер владения

собственностью: люди превращаются в вещи, труд человека, эмоции и духовные ценности становятся таким же товаром, как автомобиль или холодильник. Что делает человек, собираясь на какую-нибудь важную для него встречу – будь то собеседование или свидание? Он готовится к ней, проигрывает в голове возможные ситуации вопросов-ответов, ранжирует в порядке значимости свои лучшие и худшие качества – другими словами, заранее прикидывает свою цену. Так и «индивидуализм» – такое положительное качество современности в смысле «освобождения от социальных пут» – имеет негативную сторону – «право собственности на самого себя, то есть право (и обязанность) приложить всю свою энергию к достижению собственных успехов». Важнейшим объектом обладания – товаром, если хотите, в таком случае, становится собственное «я»: карьера есть не что иное, как выгодная продажа своих знаний, умений и навыков. Живя по принципу «обладание» человек видит свое счастье в превосходстве над другими, в сознании своей силы. И такой взгляд на жизнь

трамвай свойственен большинству людей, им кажется, что это естественно и нормально, ведь так живут все. Модус же бытия представляется сложным, непонятным и почти не мыслимым. Человеку «рыночного типа» сложно представить, как можно просто «быть». Модус бытия, в первую очередь, не объект или результат, а процесс, формирующий духовные и моральные принципы. Для человека бытийного существования счастье состоит в том, чтобы любить, делиться, жертвовать, то есть жить и давать жить другим. «Быть» значит дать выражение всем способностям, задаткам и талантам. Живое продуктивное мышление и творчество становятся основами существования по принципу бытия. Подлинная свобода – это не свобода от всяких рамок, а свобода для того, чтобы расти и развиваться. Человек должен быть деятельным, активным, находящийся в постоянном движении. Таким образом, «бытие» в данном смысле и пассивность не совместимы. Однако, стоит чувствовать тонкую грань между активностью и просто занятостью, когда мы вроде и не сидим без дела: работаем, ездим, встречаемся с друзьями, но на самом деле стоим на месте, не сделав ни малейшего шага к собственному росту. Кажется, что обладательный модус так глубоко

[идея] укоренился в человеческой натуре, что искоренить его практически невозможно. Но это большое заблуждение, так как в природе человека заложены черты как потребительской, так и экзистенциальной ориентации: инстинкт само сохранения усиливает модус обладания: потому что «имея что-то» (например, дом, оружие, одежду) способность выжить в значительной мере увеличивается, но в человеке от рождения заложена потребность «быть»: давать выход своим эмоциям и способностям, проявлять активность, испытывать чувства к другим людям – любовь, ненависть, равнодушие etc., «вырываться из тюрьмы собственного эгоизма и одиночества». Фромм убежден, что только тогда, когда люди начнут жить в модусе бытия, т.е. кардинально изменив тип мышления, можно будет создать новое экзистенциальное общество, способное спасти человечество и решить глобальные проблемы. Каким должен быть новый человек? Все просто: готовый отказаться от большинства форм обладания ради подлинного бытия, уверенный в себе, осознающий, что никто, кроме нас самих не может придать смысл нашей жизни, любящий жизнь, имеющий воображение и способность фантазировать, умеющий быть счастливым и не боящийся раскрывать свое творческое начало. Безусловно, Фромм утопичен и проект его общества видится идиллической сказкой. Вот только основные черты нового современного человека кажутся весьма прогрессивными, способствующими развитию личности. В сущности, Фромм призывает быть свободным и радостным, и спасение напрямую сопряжено с творчеством – как яркой искрой истинности. Выбирать нам с вами: будет это живое слово или заезженный штамп, подлинная радость жизни или удовлетворенная алчность, активное желание перемен или опущенные глаза и руки?

P.S. Позднее деятели Франкфуртской школы будут обвинены в смелости и вольности своих учений. «Рассуждая о смерти Запада, мы должны рассматривать Франкфуртскую школу как главного обвиняемого в этом пре ступлении» – заявляет Пат рик Дж. Бьюкенен, современный американский политический деятель. Эти нападки лишь доказывают значимо сть «критиче ской теории» в развитии и становлении общества, а может быть, «кому-то» просто нужно найти виновных, на которых будет сброшен груз ответственности и на примере которых можно показать, как делать не стоит, ведь «кому-то» тоже хочется оправдания. ♠

трамвай

[ликбез]

Эрих Фромм

• • •

«Иметь или быть?» (нем. «Haben oder Sein») — изданная в 1976 поздняя работа психоаналитика и ф и л о с о ф а фрейдомарксиста Э р и х а Ф р о м м а , исследующая в о п р о с ы д у хо в н о й сферы человека.

To Have or to Be? (englischsprachige Originalausgabe), Erstauflage 1976.

Haben oder Sein. Die seelischen Grundlagen einer neuen Gesellschaft. München: dtv, 2004, 32. Aufl., 215 S. Иметь или быть? — М.: Прогресс, 1990

Михаель Ханеке

«Скрытое» (фр. Caché) — драма а в с т р и й с к о г о р е ж и с с ё р а М и х а э л я Х а н е к е . О б л а д а т е л ь награды ФИПРЕССИ и приза за режиссуру 5 8 - г о К а н н с к о г о кинофестиваля. В 2009 году газета Times назвала ф и л ь м л у ч ш и м з а последнее десятилетие

В ролях: • • • •

Даниэль Отей — Жорж Лоран Жюльет Бинош — Анн Лоран Морис Бенишу — Мажид Анни Жирардо — мама Жоржа

трамвай Сергей Николаев

[кино] Кино о кино...

с ним – перематывает, останавливает, вырезает …их жизнь не больше, чем кино, “ненужное” – это его работа, он делает это со в котором половина кадров стерта, спокойной душой! и мозговое полотно отключено… Эдуард Старков Между тем изображаемых все больше охватывает безотчетный страх беспомощности …или жизнь об отсутствии жизни. Те люди, и непонимания, тщательно скрываемый возму что мы видим на экране – не герои фильма щением. Но камера движется по–прежнему – “Скрытое” Михаэля Ханеке. Они – изображение; незаметно, холодно, спокойно и четко, следя герой – режиссер: подсматривающий, пристально даже за самыми незначительными событиями наблюдающий, управляющий изображением. В (эпизод у кофейного автомата: Жорж роняет самом деле (хотя никакого “самого дела” в фильме, монету, поднимает ее, и камера движется точно конечно, нет), первые кадры: улица, редкие за его рукой). Интересно, что изображаемые люди, автомобили, ворота из металлической ведут себя так, словно чувствуют на себе решетки, вход в дом успешных телеведущего и постоянный взгляд, но пытаются всеми издательницы – все спокойно и безопасно. Вдруг силами спрятать это чувство от себя и от изображение останавливается и начинает двигаться зрителя. Этот режиссерский взгляд вторит: в обратном направлении – против временной оси. “Вы попали в кино”. Кино разоблачает себя Мы слышим встревоженные голоса владетелей само. Но вместе с этим оно разоблачает и дома-”крепости”. Время нарушено – сломана жизнь: ее абсолютную поверхностность, уверенность в его умеренном и прямолинейном отсутствие за изображением чего-либо неподвластного режиссерской движении – сломана основа спокойствия – дальше твердого, только страх перед неизвестностью. Само по себе вольности. В доме много книг, но они лишь действие безобидно: некто (режиссер) незаметно элемент декора, и далее – книги в студии: они снимает вход в дом одной семьи, дом, где рос без названий, это только форма книг, внутри – глава семейства, и т. д. и присылает отснятое ничего! В телевизоре – война, и на этом фоне этой семье. Ни угроз, ни требований – только Жорж и Анна (та самая издательница и жена) кассеты, завернутые в картинки из воспоминаний нервничают о своих тревогах. Кино вторгается отца. Подозревать кого-то бессмысленно – это в жизнь. Кино становится более реальным, не детектив. Поэтому тревоги Жоржа (так зовут чем жизнь. телеведущего) и попытка найти “преступника” (как По вине Жоржа (от которой он открещивается преступившего порог частной жизни, порог дома- всеми силами) человек совершает самоубийство ”крепости”) смешны. Это – вторжение изнутри.

– “кульминация” фильма. “Развязка” – слова Атмосфера неустойчивости пронизывает весь фильм: изображение может остановится в любой момент, может идти медленнее или быстрее, вперед или назад, а может и вовсе оборваться – вместе с жизнью изображаемых людей (чего, естественно, не происходит – это только атмосфера, ощущение; сам фильм строго следует прихоти героярежиссера). Есть одна сцена, в которой Жорж сам делает то, что болезненно претерпевает – подготовка телепрограммы: он поступает с участниками шоу так же, как режиссер поступает

сына самоубийцы: “Хотел узнать ,что чувствует человек, на совести, которого чужая жизнь” – и сон Жоржа, больше похожий на очередную запись (хотя кто теперь может сказать, что кино, а что жизнь?!). Телеведущий больше не интересен режиссеру – с ним покончено. Мы видим школу сына Жоржа: школьники разговаривают, и ничего не происходит. Фильм заканчивается началом – пять минут безмолвия – титры. Вопрос: кто следующий? Мы? ♣

трамвай

[кино] Сто сорок солнц.

Кирилл Логинов С л у ч и л о с ь т а к , ч т о г л а в н о й т е м о й прошедшего лета стали погодные катаклизмы и всё, что с ними связано. Рекордная жара, лесные пожары, жажда дождя, адский смог над Москвой – возможно, у нас в Сибири, где лето неизменно хреновое, как в популярном анекдоте, весь ужас сезонных новостей не ощущался столь же явственно, как в европейской части страны. Но спорить с тем, что жара уже превратилась в один из ключевых концептов года, кажется бессмысленным и нам. И хочется вместе со всеми, кто пытался летом спрятаться от солнца в прохладных кинозалах, вспомнить несколько примеров жары на экране.

и как пересматривать, потому что субтитры в этих сериях тоже японские. Как бы то ни было, при взгляде из сегодняшнего прекрасного далёка кажется, что тот сериал запал в душу его фанатам в том числе и потому, что предельно чётко объяснял, в чём состояла опасность, исходящая от антагониста Скорпиона. Если Абрикотин его не победит, фонтаны в ее стране никогда больше не забьют, и подвластный ей народец повымирает от обезвоживания. Победа над чудовищем была необходимостью, очевидной любому ребёнку. Детям вообще проще объяснять элементарные вещи, и старые добрые мультфильмы, конечно, действуют эффективнее надписи «Вода – это жизнь! Берегите воду!» на придорожном заборе. Неслучайно едва ли не лучше 1 прочих фильмов ужас от жары передает кукольная В начале девяностых российское телевидение экранизация сказки «Муми-тролль и комета» с каким-то образом умудрилось показать ее пересохшим морем, красным блином кометы

японский аниме-сериал конца восьмидесятых «Приключения Боско» – о принцессе Абрикотин, летящей в сопровождении друзейзверей на воздушном корабле (который, собственно, и назывался «Боско») в страну Фонтанию, захваченную жутким чудовищем. Принцесса должна была спасти свое государство от засухи, на которую его обрекал злой Скорпион – то самое чудовище. И сериал реально завоевал сердца множества российских подростков, притом что нам показали, оказывается, всего 10 серий из 26, и по сей день считается раритетным и культовым аниме не только среди поклонников этого жанра. (Учитывая, что по нашему ТВ мультфильм показывали с французским дубляжом, не все даже поняли, что смотрят аниме; подобная же история вышла с «Кораблем-призраком» Хаяо Миядзаки: он был дублирован так качественно, что воспринимался как хорошая советская анимация.) Автор этих строк лично заказывал не то в Казани, не то в Саратове все серии «Приключения Боско» на нескольких дисках и до сих пор не знает, что с ними делать

10

в пугающем небе и шерстяным одеялом, которое было призвано спасти укрывшихся в гроте от испепеляющих потоков воздуха. «Смажьте одеяло снаружи, и оно выдержит любой жар. – А оно не оставит пятен?». Вселенская катастрофа у Туве Янссон отступала на второй план в сравнении с бытовыми проблемками, но и без эсхатологических ноток ее книгу, написанную в послевоенный 1948 год, и снятый тремя десятками лет позже в СССР мультфильм Аиды Зябликовой представить невозможно. Чего стоит один плач Снусмумрика по превратившемуся в пустыню морю: «Не ходить нам больше под парусами, не купаться, не ловить больших щук! Нет больше яростных бурь, прозрачных льдов, мерцающей ночной воды, в которой отражаются звезды!»…

2 Вот пустыня, кстати, казалось бы, должна была использоваться всеми режиссерами как идеальный хронотоп кошмара, но кинематографисты относительно нечасто достают это сюжетное обстоятельство из закромов банальностей и штампов. Поп-культура, например, практически

трамвай не обыгрывает пустыню даже в молодежных хоррорах; видимо, заморозить персонажей куда проще и дешевле. Статистика подскажет вам о существовании полутора десятков фильмов с названием «Сахара», но даже в трех наиболее известных из них самая большая пустыня на планете – всего лишь декорация, вспомогательный атрибут истории. Брук Шилдс ищет мужа, Джеймс Белуши воюет, Мэтью МакКонахи и Пенелопа Крус выясняют отношения – ребятушки, не делайте вид, что вам жарко, если вас парят совсем иные вещи. Арт-хаусные и, ладно, сегодня честнее называть это так, арт-мейнстримные кинопустыни также преимущественно всегда играют роль хорошего фона – для долгих разговоров за жизнь двух подозрительных тёзок в «Джерри» Гаса Ван Сента или для еще одной вариации избитого тезиса про эффект бабочки в «Вавилоне» Алехандро Гонсалеса Иньярриту. В последнем фильме, впрочем, мексиканская пустыня, где немолодая няня-лимитчица глупо теряет хозяйских детей, действительно немного страшит. Оказаться в безвыходном положении – понятно же, что это полбеды; главное, чтобы при этом еще и условия существования были невыносимыми; режиссеру «Вавилона», в целом довольно спорного, удается в нескольких сценах передать безнадежность положения персонажей; и эпизод в пустыне относится к ним в полной мере. Хорошее кино умеет убеждать, перено сить зрителя в созданный авторами фильма мир, заставлять смотрящего ощущать происходящее на экране всеми прочими рецепторами, и поэтому дело, конечно, не в названии. Даже если твое кино называется «Жара», героям не веришь ни на грош, даже если они бегают по Москве в мокрых от пота костюмах. Есть множество фильмов про извержение вулкана, но нигде, пожалуй, оно не показано столь же убедительно, как в блокбастере Роланда Эммериха «2012», где взрыв Йеллоустонской кальдеры – одна из самых зрелищных стадий конца света. Пока все кинозалы мира не оборудовали 4D-техникой, чтобы зрителю было тоже жарко в соответствующих сценах, создателям фильмов, если им недостаточно драматургии сценария и таланта актеров, приходится исхищряться. В случае с жарой, которую иными показателями, кроме как температурными, не передать, можно красиво акцентировать внимание на ее источнике.

3 Чуть ближе к успешному результату, чем все остальные, подошел в этом плане Дэнни Бойл в своем «Пекле», герои которого летят к Солнцу,

[кино] чтобы взорвать его и спасти остывающую Землю. Они чертовски боятся своей миссии и при этом боготворят светило, которое становится с каждым парсеком все ближе, ярче, величественнее и беспощаднее. Один из них вообще одержим желанием посмотреть на Солнце без защитного экрана. Он знает, что сразу погибнет, но искушение слишком велико, чтобы не воспользоваться такой возможностью умереть. В режиссере Бойле ли дело, в умеренных спецэффектах или в чем другом, но в моменты, когда Солнце открывается героям и нам во всей своей красе, тут же начинаешь чувствовать практически кожей, что любая жара на Земле не идет с этой ни в какое сравнение. Сейчас Дэнни Бойл, уже имея «Оскар» за «Миллионера из трущоб», снял основанную на реальных событиях историю велосипедиста, который застрял в глубокой расщелине на 127 часов и вынужден был, чтобы выжить, отпилить себе полруки. Почему-то кажется, что и эту ситуацию режиссер сумел передать максимально адекватно. Если же рассматривать жару не как орудие смерти, а как дискомфортное состояние, и не как следствие, а как причину, то главным фильмом, который следует не забывать, будет «Собачья жара» Ульриха Зайдля. Художественная д р а м а а в с т р и й с ко го д о кум е н т а л и с т а с непрофессиональными актерами почти во всех ролях построена на невыносимости жары, сводящей кажущихся нормальными людей с ума и заставляющей их терять человеческий облик. Они насилуют, избивают, унижают друг друга – безмолвно оправдывая себя тем, что от собачьей жары (так называют несколько особенно жарких недель в середине лета) у них расплавились мозги и растаяли последние остатки цивилизации. Убедительнее кино о воздействии на человека высоких температур еще не сняли. Возможно, его и не снимут: у каждого из нас есть точка кипения, которая зачастую является точкой невозврата, потому что пережить ее можно только один раз. Так и с фильмами, ведь настоящее произведение киноискусства «на заданную тему» во всех смыслах неповторимо. Иначе говоря, второго «Аватара» не получится даже у Джеймса Кэмерона, кстати, алчно выпустившего недавно режиссерскую версию своего эпоса про человечество и Пандору. Сходите пересмотрите, если хочется спрятаться от собачьей жары в прохладном зале кинотеатра.

11

[прошлое]

трамвай

Архитектурный променад. Анатолий Каплан Выходим на остановке площадь Свердлова, сюжет напоминает поездки на тринадцатом троллейбусе в ВУЗ. Обычно здесь довольно безлюдно, а в пасмурную осеннюю погоду запустелость принимает декоративный характер. На площади стоит «Стоквартирный дом» – один из множества проектов архитектора Крячкова. А перед домом и памятник самому архитектору. Спускаясь по ул. Сибревкома надо обязательно свернуть около католического собора на Каинскую, пройти мимо купеческих домов. Задеть глазами простой сталинский дом в котором жил и работал некий поэт– песенник Пухначёв, подняться вверх по Серебренниковской мимо одной из школ, построенных архитектором А. Д. Крячковым. Сейчас это школа №12, уютно расположенная неподалёку от наркологического диспансера на Каинской. Идём дальше, в сторону центра, присматриваясь к рассыпающемуся ДК им. Ф. Э. Дзержинского /прекрасному в этой своей рассыпаемости/. Бродить по маленьким улочкам, живущим параллельно Красному проспекту – одно удовольствие, именно здесь можно увидеть историю Новосибирска, увидеть настоящую архитектуру, в отсутствии которой многие обвиняют город. Центр Новосибирска изрядно украшен проектами Андрея Крячкова: Госбанк (красное здание через дорогу от «Аркады»), скорее похожий на немецкий завод, НГАХА (когда-то факультет в составе НГАСУ, выделившийся в самостоятельное учебное заведение), Краеведческий музей (бывшее здание Торгового Корпуса, где осенью 1917 года была провозглашена советская власть в Новониколаевске), часовня Николая Чудотворца (предполагаемый центр России). За Первомайским сквером – Новосибирская Государственная Консерватория им. Глинки, изначально построенная по проекту Крячкова как здание Сибдальгосторга. При любом разговоре, касающемся облика Новосибирска, кто-нибудь обязательно вспомнит про безумно красивую архитектуру старой Москвы и (о удивительно!) Санкт–

12

Петербурга, в удушье показательного (как бы) вдохновения выдавливая: «Это надо видеть». Создаётся впечатление, что некоторые жители не Москвы и не Санкт–Петербурга трепещут и оргазмируют при одном лишь упоминании всуе. Такое обычно сопровождается дальнозоркостью: «высоко сижу, далеко гляжу», а дерево тихо пилят. Но, казалось бы, правда: чем наш совсем молодой, транзитный город может порадовать на архитектурном фронте? Ничего не видно. Лишь спокойствие и даже монолитность, со вспышками шизофрении в виде нелепых бизнес–центров. Действительно, архитектура Новосибирска специфична, и к ней надо приглядываться, привыкать; а может, просто прожить здесь достаточное время, для того, чтобы понять, что она есть. Старая архитектура (если сто с лишним лет считать за возраст), также легко сводящая с ума, как многоковековые дома Санкт–Петербурга кружат головы «дальнозорким провинциалам». Новосибирск архитектурный надо надкусить. Конечно, не стоит при этом упиваться сепаратизмом, поскольку de facto архитектурный фонд Новосибирска скуден. На это повлияла и сравнительная удалённость от «центра», и исключительно редкое наличие таких людей, как Андрей Крячков. Ведь, по большому счёту, этот уроженец Поволжья до сих пор правит архитектурным ансамблем Новониколаевскасибирска. И сколько бы не понаставили многоэтажных моргов, бизнес– коробочек в стиле игрушечного футуризма, пока стоят проекты Крячкова – формировать облик города будут они. ♦

трамвай

[прошлое]

“Стоквартирный дом” – 1936, проектировщики: А. Крячков совместно с В. Масленниковым Андрей Крячков родился 26 ноября 1876 года в г. Ярославль, Ярославской губернии, в семье органиста и белошвейки. Обучался в Петербургском институте гражданских инженеров. В 1902 году добровольно переехал из России в Сибирь (в г.Томск), завёл семью. Работал в Томске, Иркутске, Красноярске, Омске, Новосибирске, не переставая совмещать практическую деятельность с преподавательской работой. В совокупности прожил в Сибири 48 лет. Умер на отдыхе в России, г.Сочи, в возрасте 74 лет. За 4 года до его смерти, весь Новосибирск отмечал день рождения главного строителя города. Краеведческий музей (бывшее здание “Торгового корпуса”)

Памятник Андрею Крячкову на площади Свердлова

13

[книжная

лавка]

трамвай

Потерянное обаяние буржуазии. София Асташова В связи с темой номера и годом Франции в России рубрика «Книжная лавка» посвящена французским писателям. Марсель Пруст. В поисках утраченного времени Марсель Пруст – писатель, не слишком известный русскому читателю, и едва ли сможет рассчитывать на широкую аудиторию. Первое, что следует сказать о нем – Пруста очень тяжело читать. Его нужно преодолевать упорно и терпеливо, страницу за страницей. Он требует большого напряжения и концентрированности внимания. Его язык изящен, но тяжеловесен и как будто отправляет нас в XVII век. «В Поисках утраченного времени» – автобиографический цикл, состоящий из семи романов, на написание которого у него ушло пятнадцать лет. А две последние части были опубликованы уже после смерти писателя. «Поиски утраченного времени» чуть было не вышли под заголовками «Перебои чувств», «Убиенные голубки» и «Сталактиты прошлого», но выбранное в конечном счете название как нельзя лучше выражает суть повествования, а по мнению Фредерика Бегбедера, оно наиболее полно раскрывает суть двадцатого столетия: «Если вдуматься, именно XX век ускорил бег времени, все сделал мгновенно преходящим, и Пруст неосознанно, но безошибочно, как и положено настоящему гению, угадал это свойство». В книге почти нет действия. О чем же тогда пишет Пруст? О летнем отдыхе в родовом поместье, о детских играх на фоне Люксембургских садов, о лете в Бретани, о роскошном отеле, о морских брызгах в лицо, о дуновениях ароматов, о фигурах скользящих по волнам нереид, о лицах девушек в цвету и о других нескончаемых призрачных радостях, которые нельзя потрогать, но можно лишь ощутить, осознать. Его герои ничего не совершают: они прогуливаются, беседуют, отдыхают на курорте, находятся в обычном домашнем, семейном кругу. С помощью

14

памяти он пытается воссоздать реальность своего детства, ту реальность, где он не видел пороков аристократии, а значит – их и не было. Для этого автор использует все возможные средства: наблюдения над настоящим, размышления, психологические этюды – Пруст извлекает из темной кладовой прошлого то, что, казалось бы, безвозвратно там погребено. Итак, не вещи, которые вспоминаются, но воспоминания о вещах – главная тема Пруста. Также удивителен аналитический дар писателя. При помощи психологии припоминаний он может уловить малейшие движения человеческого духа. Этот дар следовало бы назвать проницательностью, которая свойственна тонким и впечатлительным людям, облеченной в художественную форму. Анализ ревности, влюбленности, многообразия «я», вдохновения, привязанности отличаются у Пруста наглядной убедительностью. Наиболее точную характеристику творческого метода Пруста дал испанский философ Х. Ортега-и-Гассет, которого особенно интересовала категория времени в прустовских романах: «В конечном счете Пруст приносит в литературу то, что можно назвать воздушной средой. Пейзаж и люди, внешний и внутренний мир – все пребывает в состоянии мерцающей неустойчивости. Я бы сказал, что мир у Пруста устроен так, чтобы его вдыхали, ибо все в нем воздушно. В его книгах никто ничего не делает, там ничего не происходит, нам является только череда состояний. Биография каждого героя покоряется воле неких духовных тропических вихрей, поочередно взвивающихся над ними и обостряющих чувствительность. Все зависит от того, откуда рождается живительный порыв. И как существуют ветры северные и ветры южные, персонажи Пруста меняются в зависимости от того, дует ли шквал жизни со стороны Мезеглиз или со стороны Германтов». Прусту удалось одновременно быть и идеологом снобизма, и его безжалостным критиком. С

трамвай

[книжная

лавка]

Марсель Пруст

“И вдруг воспоминание ожило. То был вкус кусочка бисквита, которым в Комбре каждое воскресное утро (по воскресеньям я до начала мессы не выходил из дому) угощала меня, размочив его в чаю или в липовом цвету, тетя Леония, когда я приходил к ней поздороваться. Самый вид бисквитика ничего не пробуждал во мне до тех пор, пока я его не попробовал; быть может, оттого, что я потом часто видел это пирожное на полках кондитерских, но не ел, его образ покинул Комбре и слился с более свежими впечатлениями; быть может, оттого, что ни одно из воспоминаний, давным-давно выпавших из памяти, не воскресало, все они рассыпались; формы – в том числе пирожные раковинки, каждой своей строгой и благочестивой складочкой будившие остро чувственное восприятие, – погибли или, погруженные в сон, утратили способность распространяться, благодаря которой они могли бы достигнуть сознания.”

15

[книжная

лавка]

детства он стремился к высшим светским кругам – как-то в церкви он увидел герцогиню Германтскую и влюбился в неё. После долго пытался заполучить приглашение к ней, но судьба была к нему не так благосклонна, как к другим светским выскочкам. Да, Пруст был выскочкой, как и стеснительным гомосексуалистом, который на станицах книги безжалостно осуждает этот грех. Пруст пишет энциклопедию лиц французской буржуазной интеллигенции – его портреты правдивы и беспощадны. Но всё это разнообразие выглядит довольно скудно, если убрать аристократический шик и внешнюю роскошь – кто-то умирает от постыдного желания или такой же ревности к куртизанке, а кто-то стремится получить приглашение на вечер к Германтам. Марсель Пруст – это элемент изящества, которого не хватает современным авторам. Его стиль, как и его отношение к миру, благородны в высшей мере. В его романах нет ничего, что нарочно служило бы для угождения читателя. Пруст пишет для себя, потому что время потерянное и время обретенное у каждого свое, а современному читателю будет особенно трудно почувствовать ностальгию по тем вещам, которые помогли Марселю обрести потерянное время. Время обретенное и есть главный герой книги. Фредерик Бегбедер. Французский роман «Французский роман» – автобиография, которую автор, Фредерик Бегбедер, написал сначала «про себя», в голове, сидя в тюремной камере, а уже потом изложил на бумаге. Собственно, об этом книга и повествует: как автор попал сначала в отделение полиции, а потом в камеру на пару суток за употребление кокаина на улице, но это лишь внешняя линия повествования. Пролог написан в стиле начала XX века и повествует о событиях этого же периода – о прадеде писателя, который погиб в Первой мировой войне. Эти несколько первых страниц должны настроить читателя, привыкшего к

16

трамвай Бегбедеру, бунтовщику и нигилисту, на серьезный лад. Фредерик решил всерьез описать свою жизнь, а точнее, детство, только проблема в том, что он напрочь забыл, что с ним происходило до 15 лет. Автор принимает попытку изведать глубины своей памяти – вдруг там все-таки что-то есть, то, о чем он давно забыл. Пессимизм не лишает его надежды. На этот сентиментальный тон писателя настраивает его задержание с поличным. В камере, находясь наедине с самим собой, он сознает, что юность кончилась, кончилась в камере предварительного заключения… Он не заметил, что на самом деле юность кончилась значительно раньше, но обычно люди не успевают это понять, особенно когда есть золотая кредитная карта и предназначенная для неё белая пыль. Короткие чередующиеся главы повествуют то о происходящем в 2008 году, то о том, что ему вспомнилось из детства. Название книги Бегбедер объясняет на её страницах: «Не всякое детство походит на роман, но мой случай именно таков». Постепенно, одна за другой, в памяти автора всплывают картинки из детства, которые он и не надеялся вспомнить. Эти воспоминания удивляют и затрагивают не только самого Бегбедера, но и читателя – в том маленьком ребенке, гуляющем по Булонскому лесу, невозможно узнать знаменитого писателя, кажется, что мир его детства существовал пару веков назад: «Я родился в замкнутом мирке, комфортабельном гетто, где сады обрамляла живая изгородь, которую стриг секатором садовник в комбинезоне, где обедать садились с белоснежными салфетками, за едой запрещалось разговаривать и класть локти на стол. В четыре часа Анна-Грета в халате и фартуке являлась в гостиную и подавала полдник – «шоколатинки» (так в Беарне называют булочки с шоколадной начинкой), которые мы макали в стакан молока, пока они не достигали консистенции рыхлой губки, или ломти венского багета с дольками темного шоколада «Пулен», в которые мы вгрызались, порой оставляя в них зуб. Но иногда нам давали смазанные маслом тартинки, посыпанные порошковым шоколадом «Бенко». Привитая воспитанием вежливость, комплексы и чувство вины, неловкости, косой пробор, свитера с высоким кусачим горлом,

трамвай

[книжная

лавка]

Фредерик Бегбедер

“Ближе к Булонскому лесу жилые дома обретают индивидуальность, а буржуазия – скромное обаяние; на что жаловаться человеку, который здесь родился? На то, что этот мир испарился, разлетелся в пыль, на то, что мы сами не ведаем своего счастья, на то, что волшебным сказкам всегда наступает конец? Если я задним числом подтруниваю над всеми этими роскошествами, то, может быть, лишь затем, чтобы не сожалеть об их исчезновении.”

17

[книжная

лавка]

блейзеры с золотыми пуговицами, колючие серые фланелевые брюки с острой стрелкой, самодовольство и снобизм… Удивительное сходство: чье же это детство – маленького Марселя или Фредерика? Книга наполнена по-детски простодушными рассуждениями о том, что такое «дальние родственники» – читатель может лукаво улыбнуться, вспомнив, что он тоже придумывал отговорки, чтобы не являться на день рождения племянника или рождественский ужин с семьей. Но только в сорок с лишним лет, когда он потерял юность, ему захотелось вернуть семью. Не абстрактную, а ту, которая жила в семейном поместье в Гетари. Впервые ему захотелось узнать, какими были его родители до свадьбы, потому что он запомнил их уже после того, как они расстались. «Французский роман» – книга, которая не боится быть названа автобиографией. В ней Фредерик Бегбедер сделал удачную попытку анализа биографических произведений вообще – он, поставивший в самом начале повествования задачу обрести память, разобраться в себе, ищет другой путь. Путь, который не будет касаться семейных тайн и эксгибиционизма: «Жанр автобиографии располагается на перекрестке дорог, между Зигмундом Фрейдом и мадам Солей. В статье, опубликованной в 1969 году и озаглавленной «Зачем нужны писатели?», Ролан Барт утверждает, что «сочинительство выполняет работу, источник которой нам неведом». Может быть, эта работа в том и заключается, чтобы вернуть забытое прошлое? Как у Пруста с его мадленой, сонатой, щелью между досками во дворе особняка Германтов, возносящими его «к молчаливым вершинам памяти»? Именно Марсель Пруст со своим циклом «В поисках утраченного времени» становится образцом повествования для Бегбедера. Но Бегбедер перенимает у него не только манеру повествования, а нечто большее – он повторяет путь Марселя Пруста, он тоже находится в поисках утраченного времени. На страницах книги Бегбедер открыто не раз

18

трамвай ссылается на Пруста и цитирует его: «Нелегко быть ребенком, заключенным в теле взрослого мужика, страдающего амнезией. В «Содоме и Гоморре» Пруста маркиз де Вогубер рассказывает, как он мечтал выглядеть «юным, мужественным и соблазнительным, тогда как на самом деле даже не смотрелся в зеркало из боязни увидеть свое покрытое морщинами лицо, которое ему так хотелось сохранить обворожительным». Ясно, что проблема не нова». Рассуждения буржуа о буржуа, род которого берет начало от крестовых походов, живущего на границе таких разных веков, как XX и XXI, приобретают вес золота – столько в них скромного обаяния, которого уже не встретишь у обеспеченных людей, о котором можно прочитать в книгах, но не услышать. «Мы сами создали новую буржуазию, не позволяющую себе роскоши интересоваться утраченным временем». Бегбедер наконец позволил себе в сорок с лишним лет эту роскошь. Эти робкие воспоминания озарены золотым светом уюта. А потеря памяти – это всего лишь желание избавиться от этого уюта и кучи родственников. А также кокаин, который, как известно, стирает память. Помимо всего, исповедь, которая обещала быть короткой, а оказалась довольно длинной и содержательной, готова служить пособием для фрейдистов – может, действительно, Фрейд был прав? «К концу нашей юности мы превратили нашу мать в рабыню. Мы на практике доказали существование ранее не описанного синдрома – соревновательного Эдипова комплекса, при котором два мальчика лезут вон из кожи, чтобы заполучить мать в единоличное владение». Бегбедер так и остался изнеженным ребенком – он проклинает прокурора, который в наущение продержал его лишнюю ночь в камере. Эта несправедливость вернула среднестатистическому французу, балующемуся наркотиками, гражданскую позицию вопиющего в пустыне – тюрьме префектуры – он не мог понять, как в центре Парижа может находиться средневековая камера пыток, где держат невиновных людей, это позор Франции. «Французский роман» – это история гибели просвещенной провинциальной буржуазии и

трамвай

[книжная

лавка]

исчезновения культурных ценностей рыцарственной аристократии.

старой Ответ на вопрос, кто же виноват, содержится в реплике Анны Ларсен: «Все это модные, но дешевые рассуждения». Франсуаза Саган. Эмоционально-трагическая окраска Здравствуй, грусть происходящего в романах не бросается сразу в Большинство статей об этой писательнице начинаются словами: «Она уже давно подзабыла глаза, все происходит плавно и постепенно. своё настоящее имя…» Но Франсуаза поменяла Роман «Здравствуй, грусть», скорее всего, только свою фамилию – Куарез на Саган, взятую вреден молодым девушкам, потому что в честь героини романа её любимого писателя характер и взгляды героини, цитирующей Оскара Уайльда: «Грех – это единственный Марселя Пруста, герцогини Доротеи Саган. Она родилась 21 июня. В один день с Жан-Полем яркий мазок, сохранившийся на полотне Сартром, только на тридцать лет позже. Никогда современной жизни», позволяют современной Франсуаза не упускает случая продемонстрировать читательнице увидеть в ней с одной стороны окружающим ниточку, которая связывает её себя, а с другой – идеал женщины, который, с великим писателем. С увлечения Сартром прямо говоря, не учит ничему хорошему, и начались её занятия литературой. Выйдя из но придется по вкусу массовой культуре. пансиона, Франсуаза, одержимая страстью Молодым людям же данный роман будет не к литературе, поступает на филологический столь интересен. Однако когда книга была факультет Сорбонны. Но богемная жизнь издана, Саган стала своего рода символом, привлекает ее больше университетских лекций. знамением времени, а образ главной Целые дни она проводит в парижских кафе с героини: «Я много курила, чувствовала себя художниками, писателями, артистами. Беседы до декаденткой, и мне это нравилось», казалось, полуночи, визиты, концерты… А по ночам она воплощал провозвестниц эпохи свободных пишет свой первый роман. «Здравствуй, грусть!» нравов. вышел в печать, когда ей было всего 18 лет. Роман стал бестселлером, и за год было опубликовано более миллиона экземпляров на разных языках и в разных странах. До сих пор этот первый роман остается самым популярным произведением Саган. С первого взгляда кажется, что роман копирует пресловутую историю о «Золушке»: безвольный отец, строгая и хитрая мачеха, которая запрещает своей падчерице встречаться с «принцем», нет только сводных сестер. Но события сказки сильно искажаются благодаря противоречивым характерам, которые условно обозначены именами мачеха – падчерица. Суровые поступки мачехи по отношению к падчерице не вредят ей, а наоборот, должны бы научить её приличиям, хорошему поведению и оградить от ошибок молодости. Отца тоже следовало бы наставить на путь истинный, потому что до женитьбы на Анне, он вел предельно разгульную жизнь и мало заботился о нравственном воспитании дочери. В попытках перевоспитать свою новую семью Анна сильно переусердствовала, что и привело к конфликту.

Тягу к тонкому психологическому анализу и снобизму Франсуаза Саган переняла у своего учителя Марселя Пруста. Она всегда пишет только о богатых, о тех, кто «на самом верху», кому не нужно «забивать себе голову» размышлениями о доходах и расходах. Герои её новых книг мучаются поражениями в любви, предательством в дружбе, тоской по быстро уходящей молодости – едят только в ресторанах, разъезжают на такси и периодически не ходят на работу. Франсуаза всегда заявляла, что любит игру, ночь и когда отношения между людьми складываются просто. Не смотря ни на что, французы все-таки остаются верны себе и своей репутации. Саган сумела изобразить очень важную черту французов, которая была бы полезна и русскому человеку – её герои в отношении любви взвешивают каждое слово, не злоупотребляют ими и вообще выражаются очень изысканным языком. Они знают, что является хорошим тоном, а что – дурным, и даже при коротком общении обращаются друг к другу на Вы. ♦

19

[книжная

лавка]

Франсуаза Саган

“Когда я замышляла изгнать Анну из нашей жизни, я не беспокоилась о нем. Я знала, что он утешится, как утешался всегда: ему куда легче перенести разрыв, чем упорядоченную жизнь. По сути дела, его, как и меня, подкосить и сокрушить могли только привычка и однообразие. Мы с ним были одного племени, и я то убеждала себя, что это прекрасное, чистокровное племя кочевников, то говорила себе, что это жалкое выродившееся племя прожигателей жизни.”

20

трамвай

трамвай

[рецензии]

А мы все веселые. Виктор Iванiв «А мы все веселые» – так написала Екатерина Боярских под черно-белой фотокарточкой ребенка, которая попалась мне под руку. И в этом слове – «веселые» – был внушаемый ужас, такой, который бы говорил свое слово и время. И именно призыв к этому ужасу, сосредоточенный взгляд на нем, укрупняющий его до осязаемого предмета, а вернее до места, куда предмет ужаса может поместиться, содержится в книге Боярских «Женщина из Кимея». Это призыв «выйти из слов», заявленный на первых страницах, в самом первом стихотворении, очерчивает круг говорящих фигур этой книги : «Добра как смерть, и черна как мать, ну веселись, выходи из слов, никто не должен их понимать». Мать и смерть в некотором смысле здесь одно и то же (именно «Мати» называет смерть герой русского лубка Аника-воин). И девичье лицо на Екатерина Боярских. Женщина из Кимея. обложке никого не должно обманывать – в книге М.: Время, 2009 говорится о самых серьезных вещах, или даже об отсутствии этих вещей, оговоренных в утоляющей боль речи, но на самом деле вырванных с корнем, самой природы, оголившей себя до нерва. с мясом из жизни. Комната, где открыта книга, постепенно Иногда речь, внутренняя, сама себя порождающая, заполняется эфемеридами, тенями, поющими начинается в полусне, в бормотании, которое о настолько забытом, никогда не бывшем мире, набирает силу с голосами утренних птиц – и так что собственная жизнь начинает казаться мир кажется обновленным, совсем новым, как вымышленной. И как от всякой хорошей книги, будто ты видишь его в первый раз, и как будто ты можно отвлечься, задуматься, но только выйти проносишься в троллейбусе мимо своей остановки из этой задумчивости можно только с криком: повышенного настроения. И ночные тени, «где я, кто я» – и взглянуть на себя со стороны, которые пугали тебя на стенах комнаты, ничто во вспышке лампочки, и увидеть себя, свое по сравнению с потусторонней тенью, которая время чтения, свое место лежания. склонялась над твоей бедовой головой, и ждала Трансцендентная мера, в которой допускается тебя уже в середине бессонного делирия. только перечисление, исчисление мира, в О подобном ужасном состоянии, когда человеку не дают спать, побуждая его к болтливости и оговору, говорится в «Истории моего заключения» Заболоцкого. Общая миловидность книжной серии и издательства «Время» и благосклонность читателя не должны удивлять – в стихах Екатерины Боярских речь идет от бытующей (или волхвующей) словом субстанции, которая прошла уже точку невозврата. Это бескомпромиссный, и вочеловечивающий язык сорванной завесы мира,

истребляющем своей нежностью подлинно Реальном говорении, заставляет забывать слова на границе их непонимания, но повторять: «во имя недужных, во имя ненужных, во имя незваных, во имя нежданных», как заклинание, как вскрик торжествующей природы – Медведихи – в которой нет возврата, нет различия между живым и мертвым, и повторять эти забытые слова уже не словом, а своей жизнью.●

21

[попса]

трамвай

Фонетическое беспокойство. Иван Полторацкий

явление:

ник перумов

22

Есть такой писатель – Ник Перумов. При произнесении этого имени вслух возникает смутное фонетическое беспокойство. Будто очень хочется, но не получается сглотнуть. Вроде бы всё нормально: Ник. Перумов. Ничего особенного. В меру по-русски, в меру поевропейски. Но где же подвох? Неуютно в гортани и всё. Звуковой ряд не вызывает дальнейших ассоциаций. В детстве на меня произвели сильное впечатление красочные обложки его книг. Имя-фамилия автора были выполнены таким замысловатым шрифтом, что мы с братом терялись: Перунов или Перутов стоит перед нами? И было бы хорошо: Николай Перунов – писательфантаст, работает в жанре фэнтези. Но Николай самопроизвольно редуцировался, вследствие внезапной миграции автора в Даллас. А маленькая буковка «м» по-прежнему режет слух. Нет, я не собираюсь придираться к инициалам. Беда в том, что подобное беспокойство нарастает в процессе чтения книг Ника Перумова. Имена собственные, которыми изобилуют его произведения, вызывают словообразовательную тревогу. Если злоупотреблять, то может случиться лексический нервный срыв. Также – если задумываться – не исключена жанровая и композиционная паранойя. В целом всё это приводит к сартровской тошноте. Послушайте, я попробую вспомнить навскидку ономастические окказионализмы Перумова: народ эльфов Дану, главный герой Фесс, он же некромант Неясыть, он же Кэр Лаэда, древние Боги Хедин и Ракот (по отдельности ещё могут сойти за скандинавов, но при сопоставлении превращаются в аллитерационную нецензурщину), Сигрлинн (это женское имя!), отец-инквизитор Этлау, Хрофт. который обязательно наделяется эпитетом «старый», Клара Хюммель, Бран Сухая Рука, народ злобных карликов – поури, сверхмистические Орлангур и Демогоргон, орк и гном Прадд и Сугутор… Стоп. Горшочек, не вари.

трамвай Здесь следует добавить, что автор-то не переводной, а является вообще-то носителем русского языка. Данные лингвистического анализа книги «Война мага. Эндшпиль» сообщают нам, что на 482 страницы использовано 12 944 уникальных слова. Конечно, жанр фэнтези требует буйной авторской фантазии, но должны же прекраснозвучные наименования содержать хоть капельку этимологического смысла? И в р о д е б ы в с ё к р а с и в о , п р а в и л ь н о и величественно местами, но сознание никак не может зацепиться за текст, не строит ассоциативных рядов. Не строит и всё. Очень хочется разобраться: как мог человек написать столько книг без единой запоминающейся фразы? Я с детства люблю фантазировать. Мои пластмассовые игрушки не могли существовать без историй, поэтому каждая из них наделялась личной мифологией и неукоснительно следовала своему предназначению. И книжки мне попадались соответствующие. С семи до семнадцати лет я прочитал какоето несусветное количество фэнтези. И гораздо меньше фантастики. Меч и магия всегда были приоритетнее межгалактических перелётов. На классику времени практически не оставалось. Сначала «Приключения Алисы» Кира Булычёва. (Я и сейчас с глубокой нежностью вспоминаю эти добрые и умные захватывающие книги. Алиса, она же побывала везде: и у динозавров, и у вампиров, и роботов, и в галактическом зоопарке!) Но, к сожалению, не получилось плавно перейти ни к его произведениям «для взрослых», ни к Владиславу Крапивину. Потому что подвернулся Перумов. Даже раньше Толкиена я начал читать «Алмазный меч. Деревянный меч». И только сейчас понимаю, как много настоящих книг прошло мимо моего жадного дикорастущего сознания. Мог бы стать другим человеком: прочитал бы «Трёх Мушкетёров», не бросил бы детей капитана Гранта одних… Перумов и Лукьяненко долгое время были абсолютными властителями моих дум. А также дум целого круга моих друзей. Если взять Перумова как некий обобщённый образ, только один пример из всей массы суррогатных продуктов потребления, то вызревает проблема воспитания целого поколения, а не только моя личная психологическая травма.

[попса] Оставим Лукьяненко – это немного другой разговор. Его книгам я даже могу сказать спасибо. После них хоть что-то осталось в моём сознании. Какая-то теплота, персонажи, звёзды, лица, сюжеты. Геометры, спектр, ключники, сказки… Конечно, книги Лукьяненко могли быть написаны более качественно, но это всё же лучше, чем ничего. Обращаясь к тому, что закрепилось в моей памяти после Перумова, я не нахожу ничего родного – какой-то невнятный комок бескостных образов, наползающих друг на друга, шипящих разноцветными искрами, но фактически ничего не означающих. Фантазия ради фантазии. Спёкшаяся карамель. Очень похоже на мои собственные фэнтезийные романы, писанные в восьмилетнем возрасте корявым почерком в общей тетрадке, только «логически» завершённые, и напечатанные огромными тиражами. Я покупал и прочитывал все книги Перумова. Я отказывался от обедов в школьной столовой, чтобы приобрести очередной алмазный меч. Мы могли бесконечно обсуждать чего хотят Дальние, откуда взялся Неназываемый, и почему у Орлангура шесть вертикальных зрачков. До сих пор где-то лежит моё личное, уже не полное, собрание сочинений Ника Перумова. А детские сбережения могли бы уйти на мороженое. И всё это неплохо и даже интересно для развития фантазии, но не в таких количествах. Я не смог вовремя остановиться, а мой школьный друг до сих пор продолжает читать Перумова, Никитина и иже с ними. Количество авторов, судорожно извергающих перебродившие плоды своего воображения прямиком на книжные прилавки, ежедневно растёт. Но онанизм не продуктивен. Бедный профессор Толкиен, если бы он знал, к чему приведёт его невинный текстологический эксперимент! Но, так или иначе, он первым запустил в массовый оборот фольклорные архетипы, которыми битком набито наше сознание. Мифологическая лошадка, впряжённая в коммерческие сани, становится

23

[попса] крокодилом, который заглатывает не только солнце, но и Землю. Фэнтези – причина глобального потепления. Высвобождается просто апокалипсическое количество творческой энергии. Занятые бесконечным продуцированием собственных миров, мы игнорируем нашу собственную и единственную реальность. Всё это достаточно банально и прозрачно. Человек, умеющий думать, просто не станет ввязываться в информационное болотце. Существует достаточное количество альтернатив и никто не принуждает нас читать то, что мы не хотим. Мне бы не хотелось развивать эту уже набившую оскомину проблему. Хочется сделать акцент на другом. На воспитании. Как уберечь ребёнка или подростка от генномодифированной литературы, если очень хочется сладкого? В моём личном случае просто наступило пресыщение до того как стали выпадать зубы. Но мне повезло: добрые люди вовремя предложили мне по-настоящему вкусную пищу, которой я по возможности и стараюсь питаться. Но до сих пор не удалось вывести из организма вредные вещества. Тошнота. Тошнота и воспоминания о сильном пищевом отравлении – вот всё, что осталось у меня после прочтения двадцати с лишним книг Перумова. Никакого воспитательного фактора. Ничего, что помогло бы сформировать мировоззрение. Никакого послевкусия. Сглатываю слюну. И голод не утолён. Слишком много соевого шоколада. Слишком. В чём проблема Перумова как писателя? Во-первых, его невозможно назвать писателем. Даже публицистом нельзя назвать. Хотя многие пытаются доказать обратное. Если человек написал двадцать книг и так ничему и не научился, то это уже безнадёжно. Но не каждый может признать, что он графоман и соскочить с кормушки. Есть несколько вопиющих признаков, отличающих писателя от дилетанта. И они все представлены в творчестве Ника

24

трамвай Перумова. Главный признак – неумение вовремя замолчать. Ни одна идея не заслуживает того, чтобы растягивать её на десять томов. Даже «Война и мир» по объёму меньше «Войны мага». Второе – у Перумова совершенно отсутствует чувство юмора. Он сам признавался в этом в одном из своих интервью. Эпический суперпафос с массовым самопожертвованием в конце – уже давно несвежий, мягко выражаясь, приём. Т р е т ь е – з а к о н ы к о м п о з и ц и и н и к т о не отменял. Если уж ты работаешь в крупной форме, то будь добр: потрудись разобраться в её законах. Сюжет саги о маге столь же примитивен, сколько запутан и, кажется, неясен самому автору: великое множество персонажей с претензиями на детализированную индивидуальность спасают мир, нечеловечески тоскуют, страдают, переживают все возможные огорчения, и, в конце концов, поочерёдно кончают с собой, разумеется, с самой благородной целью: спасти мультивселенную от кошмарной гибели, то есть помочь автору хоть как-то дотянуть сюжет до «логического» финала. Главное художественное открытие Перумова – то, что можно писать не обращая внимания ни на какие первоисточники, искажая их как заблагорассудится. И автор последователен в своём творческом поиске вплоть до абсурда, потому что не считает нужным искать обоснование для своей неуёмной фантазии. Нет никакого уважения даже к труду профессора Средиземья, не говоря уж о мифологии как таковой, из которой абсолютно всё произрастает, если верить Юнгу и собственным глазам. А литература, никак эстетически и культурно не обоснованная, совершенно бесплодна и не может иметь продолжения, как не имеет она и начала. Про трилогию «Кольцо тьмы», которая является вольным, то есть писанным на коленке, продолжением «Властелина колец», лучше вообще промолчать. Я даже на самом пике своего фантазийного увлечения не смог это прочесть до конца. Не имеет никакого смысла писать о языке

трамвай Ника Перумова, потому что нет никакого языка, даже заимствованного у какого-нибудь хорошего писателя. Идиостиль не размножается в неволе. Приведём наугад разные цитаты: Консул был человеком военным. Ответы “не могу знать” ему претили. Он сам строжил своих легатов и центурионов за подобное, но сейчас ему ничего не оставалось делать.

– Не могу знать, мой Император. После твоего… ухода мы все ожидали большого мятежа. Магики казались тогда покорными, но мы ведь все знаем, кто водится в тихом омуте. Однако нет, они просто воспользовались моментом и скрылись. Бросили даже свои безобидные практики и ушли.

– А вы, конечно, не могли выставить стражу возле их башен?

– Мы сделали это, мой Император. Башни всех Орденов покинуты. Кроме одной.

– Позволь мне угадать самому. Всебесцветный Нерг, не так ли?

– Мой Император совершенно прав.

– Что, все маги Радуги ушли туда?!

– Нет, повелитель. Там прежние обитатели.

– А С е м а н д р а ? Л о г и ч н о б ы л о б предположить… “Война мага”. Том 1

[попса] пауза? Перумов: Длительной она быть не может, потому что уйти с рынка нельзя, есть определенные законы, которым автор должен следовать, если он хочет оставаться на слуху. Это не значит, что немедленно нужно бросаться что-то писать, но молчание не может затягиваться надолго. Нельзя молчать 25 лет, как Сэлинджер. Иначе пропадает контакт с читателем и писатель превращается в бумагомараку, который удовлетворяет собственные амбиции, а не говорит с людьми на волнующие их темы. («Известия» 22.07.05 г.)

Вот такая вот семандра. Комментарии бесполезны. Хорошую литературу совершенно несложно найти, просто у нас безнадёжно портится вкус. И система образования весьма способствует этому. Необходимо индивидуальное сопротивление тому, что нам предлагают в качестве образцов. И самая главная опасность для подростка – это школьные Пушкин и Достоевский. Никто не будет по собственной воле любить этих Но вот настала ночь, ясная, многозвёздная. монстров, имеющих такое же отношение к Испепеляющий жар сменился ощутимой реальным личностям, как перумовская магия прохладой. Фесс и Рыся, недолго думая, к законам физики. прикончили взятую с собой воду (оставив лишь Любовь к чтению – это страшно. Нам всем небольшой неприкосновенный запас на обратную ставили эту прививку. Не помогает. дорогу) и крадучись двинулись к некрополю. Превращая массовую литературу в запретный “Война мага”. Том 2. “Миттельшпиль” плод, учителя только усугубляют ситуацию. Здесь бы остановиться, но вот отрывок из Патологическое безвкусие – характерная черта интервью самого мэтра, где он выдаёт себя с нашего времени. головой: Только самообразование может помочь в личностном росте. Беспрерывный В интервью «Известиям» год назад вы сказали, что собираетесь выпустить третью самостоятельный и самодостаточный поиск часть «Войны мага», а потом взять паузу. Не красоты в окружающем мире. Никто не укажет другому дорогу. Умный передумали? человек знает, что бесполезно навязывать Перумов: Я намерен взять паузу, но сначала нужно выпустить “Войну мага-3″ (улыбается). личный опыт. Ищущий сам найдёт то, что ему Точнее, 3 и 4, поскольку она разбилась на два надо. тома, которые я буду выпускать одновременно. И сделает нужные выводы. Я думаю, что после Нового года книга выйдет Желаю вам, дорогой читатель, хороших и в свет, будет поставлена жирная точка, после своевременных книг. ♥ чего я буду думать, что делать дальше. С любовью,1.5. Известия: Насколько длительной будет

25

трамвай

[манифест]

Анатолий

Корабль тонет. Постмодернизм, пусть кончился он или даже не начинался – не приемлем для будущего. По всем законам современного жанра, Автор воскрес в новом сезоне, который был запущен в начале столетия – в адрес литературы обществом поставлены вопросы, не могущие удовлетвориться старыми ответами. Потребительская природа, идолопоклонничество и узость внутреннего мирка современной литературы неприемлемы для выхода на новый уровень развития. Маленький, замкнутый в себе, уютный для существования героев микромир, отображаемый в литературе, кинематографе, искусстве в целом – умалчивает свою нереальность в контексте всеобщей глобализации. Достаточно соприкосновения двух противоречивых микромиров, чтобы сознание героев и наблюдателей начало испытывать дискомфорт, деструкцию. Создавая блаженный, насыщенный уютом и гармонией, сугубо индивидуалистичный мир, Автор обманывает наблюдателя, но прежде всего себя. Эта проблема возникает первично из самоидеализации Автора, которая так свойственна ему от природы. Результат подобного обмана – возведение себе памятников, уникализация своей самости, отторжение не воспринимаемого и не объяснимого в рамках своих идейных установок. Проблема хорошо проиллюстрирована на распространении сказок в форме художественной фантастики и прилежащих жанров, которые отрывают сознание наблюдателей от бытия, вводя при этом Автора в заблуждение псевдотворца. Данным замечанием ни коим образом не ущемляются честь и достоинство хороших фантастов, сказочников. Камень брошен в огород псевдописателей на подобие

26

Перумова/ Вследствие указанного отрыва от бытия возникает «неприсутствие» наблюдателя и «несуществование» Автора за пределами выдуманной реальности. Путь фантастической литературы – ошибочный, она не оперирует материей, информационными потоками бытия наблюдателей, за продолжительное время роста популярности «новых сказок», слово не изменило сущности операций воздействия. Российским обществом упущена даже попытка осознать себя в вечности, текущие старания отдельных общественных движений вернуть народу утраченное самосознание в традиционном понимании этого термина выливается в отторгаемый, фанатичный национализм. Существо современной литературы разорвано противоречиями: с одной стороны есть массовая литература одного дня – продаваемая и покупаемая; с другой – классическая литература и укоренившаяся со времён СССР графомания, щедро плодоносящая на классической почве. Между ними размещается литература «более настоящая». Этот срединный вид литературы претендует на качественного наблюдателя, при этом активно оперируя категориями современной сатиры, стёбом, бессмыслицей, заумью. В сущности, данная литература является синтетическим продуктом, полученным из смешения абсурдизма, модернизма и соцреализма. При всей ценности этой литературы, она не способна выводить человеческое сознание на новый уровень – она, так же как и две другие части современной литературы, удерживает наблюдателя внутри «круга потребления». Наиболее опасной составляющей этого круга является догма о «бессмысленности бытия». Такая догматика ведёт к негативным последствиям в социальной и политической сфере существования общества. Оправдывать нынешний уровень развития литературы тем, что искусство – прежде всего отражение реальности, ошибочно, поскольку литература кроме функции зеркала

трамвай

[манифест]

Каплан

Сепаратизм. должна выполнять не менее важную функцию творца. В обществе, где жизнь и искусство лишены вечностного, присутственного, бытийного смыслов начинаются болезненные поражения всех основополагающих институтов жизни. Эти поражения неизбежно уничтожают этнос, нацию, а в случае с Россией – народ. Ситуация России осложнена ещё и обширностью территории, многонациональным составом населения – соответственно очевидные средства возрождения местной литературы через национализм приведут к ещё большему упадку. Из очевидных средств в литературе остаётся допустим лишь умеренный литературный сепаратизм территорий. Проще говоря – литературная самобытность отдельных регионов. Ясна необходимость использования такого средства преодоления литературного кризиса и застоя, как игра внутренними конфликтами Автора, лирического героя, пейзажа в рамках глобальных, территориальных, проблем. Вне мира человека нет, как нет и личности в толпе. Спорно и существование личности вообще, более справедливо употреблять слово «индивид». Соответственно, индивидуальных проблем, внутренних кризисов героя, Автора, пейзажа нет, пока не обозначена глобальная проблематика. Подчеркнуть указанную проблематику достаточно разомкнув концентрированность литературы на одном преподносимом, оперировать по возможности только находящимся в информационном и реальном полях существования. Литература нового уровня не должна нести в себе свет или тьму, она должна их рассыпать подле себя, сеять в сердце и разум наблюдателя этой литературы. Несущая в себе литература – литература эго, Автора-идола. С учётом становления критического мышления наблюдателей, Авторидол как инструмент культурного прогресса малоэффективен.

Неиспытанные чувства и «стадная скорбь», свойственные современному медиапространству должны исключаться из литературной атмосферы как ложь. Де факто безразличие к судьбам соотечественников, сограждан, солюдей поставило свой штамп на литературу и это надо принять как должное. Литература старого уровня, в рамки которой зажаты наблюдатели и авторы, позволяла себе быть религиозной, обращаться к богу и находить через него покой и внутреннюю умиротворённость, на новом уровне это недопустимо. Теперь литература работает не с абстрактной иллюзией бога, она тщательно перерабатывает, сублимирует все следы, когдалибо оставленные высшей категорией творца на земле, раскрывая их значение. Важно отметить, что социальная, политизированная поэзия и проза, которые являются более трезвыми и прозрачными в сравнении с духовно-философскими произведениями, должны стать неотъемлемой частью новой литературы, поскольку являются пульсом общества в целом. Итоговая задача новой литературы – создание фундамента для взращивания высшей категории творца. Творца, оперирующего в своей деятельности не низшими формами искусства – литературой, живописью и т.д., а существующей реальностью. На текущий момент соответствующий фундамент начал закладываться «современными художниками» – им удалось дематериализовать объект искусства и оперировать человеческой единицей, информационным полем вместо традиционных инструментов создания художественных произведений. В мире творцов высшей категории слово не нуждается в материальном носителе, единожды произнесённое оно само становится материей. ♦

27

трамвай

[манифест]

Иван

Атмосферный Что ожидает литературу в будущем? Литературный фронт даже более непредсказуем, чем атмосферный. Ощущаю себя синоптиком, любимую фразу которого : «день будет солнечный, без оса..» довершает неожиданно жизнерадостное извержение вулкана. Но, дорогие помпеяне, почему бы и не предположить? С абсолютной уверенностью можно сказать только одно: литература будет. Язык переживает человека. Человек никогда не переживёт язык. Всегда есть шанс, что какой-нибудь динозавр откопает нашу письменность. Если и этот цивилизационный виток зайдёт в тупик, И, даже если после две тысячи двенадцатого нас останется двое, мы всё равно напишем об этом. И сохраним бортовой журнал. После первого потопа ситуация не очень изменилась. И после падения вавилонской башенки. И после 1917 и 1990го. Да вообще: какие цифры ни возьми – мы всё пишем и пишем, никак не можем остановиться. Видимо, язык – сильнее цифр. Но это не так интересно, как метаморфозы самого языка. Как-то незаметно настало принципиально новое время. На дворе уже даже не нулевые, а десятые. Можно попробовать осторожно представить: что же произошло? Информация. Информация. Сегодня важнее владеть не объёмом знаний,

28

а доступом к ним. Маленький Google уничтожил Большую Советскую Энциклопедию. Прошлый век произвёл глобальную деконструкцию. Но энергия постмодернизма иссякла, осуществив свою основную задачу: подготовить сознание человека к совершенно новому восприятию мира. Подобная перестройка не может длиться долго, и сейчас мы можем слышать только отзвуки не так давно свершившейся культурной и информационной революции. Мы – первая поросль нового тысячелетия, и нам необходимо созидать. Дальнейшая деконструкция, вкупе с пессимизмом и отчаянием – просто губительна, ибо означает неспособность создать что-то новое, т.е. по большому счёту – гибель человека и человечества в целом. У нас есть всё, чтобы двигаться дальше. Эксперименты с языком, с восприятием, синтез различных родов искусства – это первые ласточки на пути создания новых средств осмысления мира, а если брать максимально широко – нового языка. Необходим поиск, мучительный поиск новых форм и средств. Современную ситуацию можно метафорически уподобить человеку. Одному человеку, который очень много говорит о себе, о своём месте в мире и о своём будущем, но настолько много, что уже запутался в собственных словах, его тошнит от каждой произносимой фразы, и не хватает сил остановиться и осмыслить, что же именно он наговорил, чтобы впоследствии перевести теорию в практику, а слово – в дело. За постоянным говорением человек забывает о насущных вопросах жизни, теряется и гибнет, и что самое

трамвай

[манифест]

Полторацкий

столп. страшное – немеет. Надо остановиться и подумать; помолчать, чтобы преодолеть немоту. И если более-менее ясно, как это сделать на уровне одной личности, то по отношению к человечеству вопрос пропорционально усложняется. П о с т о я н н о е г о в о р е н и е – д в и ж е н и е информационных потоков – остановить нельзя. Но можно научиться отличать поверхностное, от глубинного. То, что действительно является сущностью эпохи, а не наносным мусором. Этот процесс происходил всегда и сейчас он, хоть и преобразился, но по-прежнему идёт. Только время покажет, как в действительности всё обстоит. Оно обладает удивительным свойством – поднимать со дна будто бы затонувшие корабли и показывать, что вот они действительно плывут, а горделиво рассекающие волну «Титаники» на самом деле лежат под водой. Расстановка точек над i прошлого века завершилась весьма знаменательно: хладнокровно затоптанные поэты и писатели, не имеющие никаких шансов на будущее, встали из-под земли и вынесли грядущим нам чёрную соль своего времени. И произошло это не благодаря чуду, а по историческому закону отделения зёрен от плевел – «мрази от ворованного воздуха». Человек ходил-ходил, работал, выполнял заказы, но параллельно вёл запись в дневник. Человек умер, его социальная деятельность забыта, а пара фраз в дневнике осталась. И в них вся горечь и правда о себе самом. И сегодня – надеяться не на что. Очень многое плавает на поверхности и не даёт дышать. Поэтому мы пишем в стол. В тот же самый общий стол, по совместительству – кровать.

Только ящики у нас виртуальные. Вот и вся разница. Хорошая литература по-прежнему никому не нужна. Потому что она, как банальное вино, требует выдержки. И никогда никуда не торопится. А новый язык возникнет внезапно, когда накопится достаточное количество информации для рывка. Может он уже существует, только мы не замечаем этого. Так что давайте писать, соответственно внутренней необходимости. Писать постоянно, не надеясь и не отчаиваясь, несмотря на любые сложности. Потому что не писать – значит остановить движение. А это, сами знаете, чем заканчивается… И всё равно мы никогда не узнаем – действительно ли его-то стоим, или просто барахтаемся в тине. Так честнее. А язык сам решит каким ему быть. Или – не быть. Но это – вне нашей компетенции. Пишите в атмосферный столп. И будь – что будет. Ему виднее.

P.S. .И надо читать. Читать в любое время. Читать книги, которые можно держать в руках. Чтобы из рук – в руки, глазами – в глаза. Без них мы обречены на пустой и бессмысленный монолог с самими собой. «Но чтобы стоять, я должен держаться. Корней» ♥ 1.5

29

трамвай

[манифест]

Анатолий

Три Постмодернизм кончился. Но все еще лежит и корчится в предсмертных судорогах. Начав разлагаться задолго до освидетельствования смерти, он продолжает заражать своей чумой все новые и новые умы и души. К сожалению, влияние это не ограничивается кругом «людей искусства». Миллионы людей живут, сами того не замечая, отравленные ядом постмодернизма – вся их жизнь не больше, чем плохой набор цитат, аллюзий и заимствований. Игра, Ирония, Имитация – эти страшные явления вошли в образ жизни большинства. Казалось бы, навсегда. Так называемое «современное искусство» тоже не справляется с задачами, поставленными днем сегодняшним. В основной своей массе вместо акта истинного творчества оно предлагает нам какой-то эрзац, смесь глупости с пошлостью. Дешевый эпатаж представителей «современного искусства» уже не вызывает ничего, кроме рвотного рефлекса, скрывающего гримасу отчаяния. Творчество многих из них – жалкая карикатура, отвращающая читателя от самого понятия «авангард». Искусство как таковое – материя тонкая. А искусство авангарда настолько тонкая, что просвечивает, надави чуть сильней – порвется. Редко кто из «современных художников» справляется с этой сложной задачей. Однако, это не значит, что нужно поставить крест на всем этом «сословии», исключения всетаки существуют. Но они, как и положено, всего лишь подтверждают правило – как и постмодернисты, деятели «современного искусства» ведут человечество в никуда,

30

причом, позволяя смаковать этот путь.

людям

интеллектуально

Что еще мы можем увидеть в современности? Искусство и литература, в частности, заведены в тупик. Если Барт говорил о смерти Автора, то мы скоро сможем говорить о смерти текста как явления художественно ценного. Одна из главных проблем современной литературы – перегруженность информационного поля, из-за которой возникает, как ни странно, информационный вакуум. С каждым днем текстов становится все больше. Голоса Поэта не слышно среди миллионов пишущих. Гарантированная нам псевдосвобода слова и самовыражения сделала свое дело. При нынешнем положении дел литературных исчезла необходимость особых органов контроля, роль цензоров выполняет масса «собратьев по перу». Если же говорить о так называемой «массовой литературе», то встает вопрос о терминологическом определении этого понятия. По какому признаку относить писателя и его произведения к литературе массовой? Некоторым из моих товарищей часто бывает достаточно жанровой принадлежности – фантастика всех мастей, детективные и любовные романы клеймятся ими как недостойные. Но не стоит забывать также о том, что жанр – всего лишь жанр, что фантастами – в определенном значении – были Гоголь, Булгаков, Замятин, что Достоевский писал, по сути, криминальные романы… Это не говоря о наших Стругацких или зарубежных Конан Дойле, Кафке, Желязны… Так чем же определять массовость литературы – тиражом, серией, в которой она выпускается? Нет, и не этим. Ибо всегда найдется уйма примеров, опровергающих эту зависимость. Остается

трамвай

[манифест]

Квашин

И. два варианта: немассовость литературного произведения определяется его качеством и временем, которое проживет это произведение. И если первое – качество – мы можем хоть както – пусть субъективно – оценить, то второе станет доступно лишь нашим потомкам, которые, к сожалению, могут впасть в слепое преклонение перед тем, что в их времени будет считаться классикой, и забыть о критическом отношении к ее качеству. Кажется, нам самим пора раскрыть суть собственной позиции. Объявлять об абсолютной художественной несостоятельности литературы, что была до нас, и рвать с ней всяческие отношения представляет глупым и неблагодарным по отношению к предшественникам. Другое дело – указать на то, что прежние методы не соответствуют нынешнему положению дел. Мы помним о том, что искусство – живой, но непрерывный процесс, и все новое, так или иначе, вырастает из «старого», либо напрямую продолжая, либо, наоборот, отталкиваясь от него. Руководствуясь вышесказанным, мы, скорее, склоняемся к комбинированию этих двух путей развития. Опыт предыдущих поколений литераторов нужно использовать осторожно, фильтруя его и избегая скользкой дорожки подражателя. Наиболее правильным нам кажется использовать опыт модернизма (в широком смысле), фантастического реализма и абсурдизма. Постмодерновым же Игре, Иронии, Имитации мы предлагаем противопоставить три других И: Искренность, Интуицию, Истинность – причом, каждый пункт требует колоссальной внутренней работы писателя. Каждое произведение должно

быть основано на искренности, каждый творец должен развивать свою интуицию как средство найти правильный, свой путь. Истинность же – как свойство наиболее объективное – всегда будет под вопросом, ибо человек не в силах познать Истину, он всего лишь способен причаститься Ею. Но это тот риск, которого художник не должен бояться. Также нельзя не упомянуть о форме, потому что именно форма делает искусство искусством. Баланс между Формой и Содержанием очень нестабилен, тонок, интуитивно угадываем, поэтому важнейшее умение литератора – не создать идеальную форму, не вложить в нее сверхсодержание, но угадать соотношение, соблюсти этот баланс. Тематика литературы будущего останется той же: человек, его место в мире, его чувства – с той лишь разницей, что способы интерпретации станут иными. Вечные темы любви, поисков Бога, страданий человеческих мы не можем отринуть, ибо и в наше время, мы надеемся, тысячи людей продолжают любить и искать Бога – в страданиях мы не сомневаемся. Под вопросом только вещи политического и социального плана, потому что их, как и эпатажа, слишком много. Но это тема отдельного разговора. Все же стоит помнить, что литература будущего зависит не только от нас, ведь мы – всего лишь песчинка в этой пустыне современности… И нам не дано предсказать, что будет дальше… ♠

31

[рецензии]

трамвай

Бесконечная осень “ШОРОХО”. София Асташова

32

По словам участников группы, аудиодиск «Шорохо» должен послужить точкой в истории поэтического проекта, который формально просуществовал с осени 2006 по осень 2009, а фактически иссяк немного ра ньше. Но, на самом деле, нельзя обозначить

девяти поэтов: Данила Долгополова, Александра Романовского, Юлии Кусковой, Дмитрия Войтюка, Андрея Жданова, Гаврилы Цапа, Виктора Iванiва, Виталия Красного и Анатолия Каплана. Ктото читал свои старые творения, кто-то новые. Александр Романовский ощущает влияние осени

такие четкие границы, ведь на дворе завершает свое течение 2010 год и поэты продолжают писать и записывать стихи. Разве можно сказать, что поставлена жирная точка, когда авторы так молоды и не переставая радуют нас не только своими произведениями, но и возможностью слушать их вживую? Скорее, проект «Шорохо» – это отправная точка в современной поэтической жизни Новосибирска. Они были новаторами, которые доказали востребованность поэзии. Благодаря им, молодые люди теперь не боятся выступать публично со своими стихами, и мы всё чаще слышим новые имена поэтов. Диск включает в себя стихотворения

«в городе N», которая, возможно, стала роковой в истории «Шорохо»; осени посвящены два его стихотворения на диске «Осень» и «Город». Юлия Кускова – девушка с пронзительной детской искренностью в голосе дает и опровергает клятвы-просьбы-обещания. Дмитрий Войтюк присвоил своим стихотворениям номера от одного до девяти вместо названий, но с терпеливым упорством пытается донести до людей настоящие людские ценности. Войтюк пылает любовью к русской бане и Жанне д’Арк. Андрей Жданов словами «Ребят, я, кажется, разошелся» открывает психоделический рай. Может, действительно, разошелся, но тихий загадочный голос заставляет поверить и в то, что у Марлен Дитрих были

трамвай

[рецензии]

деревянные ноги. Гаврила Цапъ представлен на диске всего одним стихотворением, но его можно полностью растащить на цитаты, как, например, «Наша любимая гражданская позиция – раком». Кажется, что он не упустил ни одной «темной» стороны повседневной жизни «в той стране». Стихотворения Виталия Красного можно оставить без комментариев, а говорить что-то о Викторе Iванiве бесполезно: каждый должен понять его для себя сам или не понять вовсе. Данил Долгополов и Анатолий Каплан

Однако после полного прослушивания диска интуитивно ощущается тонкая, но крепкая нить, соединяющая всех поэтов. Они как будто обо всем договорились, все решили между собой, и этим можно объяснить заговорческое согласие между разно-текстами. Все отзывы о диске в Интернете довольно благоприятные, но внимание в них уделяется идее облечь поэзию в аудиоформу и прочим формальным вещам, а не характеру самой поэзии; это является довольно печальным

схожи гражданской тематикой стихотворений, но при этом бесконечно разные. Данил разбавляет социальность сатирой, а Анатолий – экзистенциализмом. Аудиозаписи стихов требуют большого внимания – их невозможно слушать фоном, нужно выкроить для них время. Но на то они и стихи, призванные отвлекать от рутины и вносить в жизнь оттенок свежести и новизны. Есть и такие стихотворения, которые хочется внести в постоянный плейлист музыкального проигрывателя. Аудиодиск «Шорохо» не повторяет ошибок, часто присущих подобным проектам – постоянная смена настроений, с которыми читают авторы, не создает ощущения однотонности и не дает вниманию слушателя рассеяться.

фактом и в очередной раз доказывает, что сейчас все чаще люди интересуются поэзией только ради поэзии, чтобы сойти за культурных (модных, современных) представителей элиты. Это касается и читателей, и авторов. Участники группы «Шорохо» вряд ли преследовали такую цель. Они писали стихи для того, чтобы в нашей жизни прибавилось духовной красоты и ценности, чтобы открыть людям глаза на что-то незамеченное. Завершает запись слегка зажеванное обращение Андрея Жданова: «Я прошу прощения…». ♦

33

[сотрудничество]

Журнал

трамвай

трамвай приглашает к сотрудничеству поэтов, писателей,

фотографов, художников, потенциальных авторов статей, спонсоров и прочих заинтересовавшихся. Связаться с нами вы можете через е-mail: Главный редактор – kaplan@tramline.ru Выпускающий редактор – kwaschin@tramline.ru Редактор отдела художественной литературы – 1.5@tramline.ru или через форму обратной связи на сайте tramline.ru

Просьба в теме письма указывать род сотрудничества/предложения (например, [стихи],[проза],[фото] etc.), а также для максимально эффективного восприятия присылать текстовые материалы в формате *.doc или *.rtf (выравнивание по ширине, отступ первой строки на 1,25 см).

34

трамвай

[литература]

[cентябрь

2010]

[Виктор

Iванiв]

трамвай

Родился в 1977 году. Автор книги стихов и двух книг прозы. Шорт-лист Премии Андрея Белого (2009), Премии Дебют (2002). Работает переводчиком и журналистом. Окончил НГУ в 1999 году. В 2006-м защитил кандидатскую диссертацию по проблемам русского авангарда в ИФМИП НГПУ. К литературным группам не принадлежит. Единомышленниками в литературе считает Сергея Соколовского, Дину Гатину, Данилу Давыдова, Антона Очирова, Алексея Денисова, Алексея А. Шепелева, Василия Бородина, Николая Кононова и Андрея Родионова

∞ Недели продленки короткой культи Что тычет ланцетник по мозгу Нога без брата рука без сестры Как дует по звездам морозным И места себе не найти! из горла торчит у похлебкина водка растоптаны зерна у бань водяных но только не умер! Не умер какой-то в себя не пришел пока в памяти мы омойся до клеточки самой! Тот шкаф поднимал на высокий этаж И словно бы спрыгнув упал Но если сгрызается карандаш Что ставить в смертных графах? С высот огляди эти здания! Тех степь отпевает и морок болот Отходит а вдруг вернется! Младенческий нимб в голове заживет На голос двери отзовется!

Сгорающих мусорных куч! И вот я ступил на высокий пролет Падения сладкого жмурок Высокие ямы и шапки долой И сумерек вспыхнул окурок Расторгни извергни сверни! Как изверга шею намыленных дров И бревен (дрова мы и бревна) Услышал я кто-то сказал будь здоров И четверо вышли из стремно На месте одном на месте одном! И мне по глазам прошагали они Слоновыми пятками ровно Четырежды ангелы были людьми Безмолвные тени огромны И пропасть упала, упала!

Как смертный испуг обернись!

Растянутый в стороны пуховый плат Географической карты Носильщиков с факелами квадрат И стражей взошедшей Астарты

Бессмысленно бегал и вяз я в сугроб Под пение дворник машинных Так по небу бегал за ворот микроб Сгнивающих рынков блошиных

Сломали лучи и у отнятых рук Я женщину с ведрами встретил И выпали ведра такой был испуг Что не было больше на свете

[поэзия]

12 марта 2010

[Виктор

трамвай

∞

Iванiв]

∞

Выпей чаю в поезде В холоде проснись Улицу весеннюю Перейди вернись

Четыре часа две минуты Осталось до дома едва Поют юннаты в каютах Что башенка не видна

В номере гостиничном Кипятильник грей Развесной и плиточный Самолет обрей

Глядятся в черное море Укачивает но перевезет Баюкает черную морду По пояс укроет в брезент

Он холодным воздухом Не догонишь нет Только эхом отзвуком Канет подмигнет

От верной собаки на время Застывшее в холке ее И белые лица беременных Забудут про шелка нытье

Растяжимым образом Ноги колесом Нарисован красненьким И другим винцом

Морозные окна трамвая Безжалостные гудят У храмового самовара На валенках плачет дитя

И когда в обратную Сторону состав Полногабаритную Батарею ставь

И хромовая часовая Стрела далека велика И самурай каравая На сабле подаст два куска

Узкою полоской Берег как прищур Жмурик выполосканный Помни: убещур

Часы возвращаются сторож Нам рожицу строит мигнув И время бежит как прохожий Косу занеся в вышину

[поэзия]

[Александр

Простой]

трамвай

Родился в г. Экибастузе, на северовостоке Казахстана 11-го марта 1979 года. Окончил Павлодарский университет. По специальности – горный инженер. По словам самого Александра, первые порывы творить появились у него в 15 лет. В этом возрасте он начал играть на гитаре, чем занимается до сих пор. В период проживания в Экибастузе занимался музыкальной деятельностью, собрав в разное время три коллектива. Музыкальные предпочтения: русский рок. П о с л е п е р е е з д а в Н о в о с и б и р с к з а н я л с я серьезным поэтическим творчеством. В 2008 г. выпустил сборник стихов “К планетянам”. Постоянно участвует в поэтических чтениях. Участник фестиваля Сибирский Шестиструнный Андеграунд 2009 и 2010 годов.

∞ Голуби запутались в бороде Карла Маркса, А люди всё крошат им свой нелёгкий хлеб… Я всё чаще думаю, что это не люди, а пришельцы с Марса, Которые прибыли с целью спасти эту Землю От уродов и от калек. И среди них есть новый, безумный Иисус… Он – не второе пришествие, ни в коем случае. Просто Он медитирует на слово «Иерусалим» И видит в нём корень «рус», Смотрит на Солнце и с запутавшимися голубями курлычет.

[поэзия]

[Александр

трамвай

Простой]

БЫТ Каждый вечер я смотрю на три полотенца. Оранжевое – жены, синее – это моё, и большое с пионами – детское.

[поэзия]

[Татьяна

трамвай

Злыгоcтева]

Родилась в 1983 году в городе Новосибирске. В 2007 году закончила факультет журналистики НГУ. Работала главным и выпускающим редактором в различных новосибирских журналах. На данный момент работает журналистом и фотокорреспондентом в газете. Публиковалась в нескольких литературных журналах, в том числе в московском «Дети Ра», томском «Сибирские Афины», также стихи опубликованы в питерском сборнике «Честь и радость». Зимой этого года совместно с новосибирским поэтом Петром Матюковым выиграла поэтический конкурс новосибирских «Ведомостей». По итогам конкурса напечатана книга стихов. Также стихи печатались в «Вечернем Новосибирске» и «Ведомостях». Постоянно участвует в поэтических чтениях, которые организует сообщество «Негромко читать и вдумчиво слушать». В 2008, 2009 и 2010 годах выступала на фестивале Сибирский Шестиструнный Андеграунд. В этом году ее стихи вошли в аудиосборник фестиваля – «Даже не джаз».

∞ Среда обитания, вывернись наизнанку, Покажи то немногое, что приемлемо: Позабытую всеми ранку, Нечто нехарактерное Для общей массы, траченной полимером: Вот дом, порожденный серым – Невнятный колер пасмурной штукатурки, Выцветший воздух девятого ноль четвертого, Солнце, весна, окурки. Ошметки плоти – струпья сырой лепнины – Из балкона растят свое неживое тело. В блеклом растворе аквамарина – Ветки черемухи – а капелла. Но если заставить себя чуть выше Поднять глаза – за балконной гнилью Цветет по горчичной жиже Якобы фреска – с пылью, С листьями и цветами, Что там – вьюнок? Люцерна Совсем невидимая местами, Но – доступная глазу в целом. А после неплохо бы влить в зрачок, Как из подъездного полумрака Выходит сухонький старичок: Он будет гулять с собакой. Запомнить это, сделать своим. Уменьшить,

[поэзия]

Поскольку память – небезразмерна. Так как простые вещи Ускользают гораздо проще, Чтобы было о чем, к примеру, Подумать бессонной ночью, Нужно прилежно копить осколки. Кстати, это сгодится в худую пору – Дыры в пространстве, открытом взору, Зашивать без стальной иголки. ∞ Кричит ребенок в грохоте метро, Густеют за окошком провода – И каждый провод множится на два От скорости. Обтянуто бедро Красавицы: там, в джинсовом раю Конечности срастаются, чтоб вазу Составить для невинного цветка, И душный шарф, и пламенеют стразы. Воды, воды – хотя бы два глотка: От грохота пересыхает горло. Мы едем, едем, едем, едем в ад – Кричит ребенок; плотный, темный плат Земля над нами добрая простёрла

трамвай

[Татьяна

∞ В этом городе лето – оно не моё. Пустое. Так кусты невозможны! И так невозможны люди! Поцветёт – и обманет – а завтра опять не будет. Поцветёт и обманет – и тёплый ларец закроет. Лето, лето. Оно отцветет, пустое. В этом городе лето Таким государственным строем, Где кошмарны запреты И яростны идеалы. Расстилает июнь мой лоскутное одеяло Желтый, белый, зелёный. Иные цвета – в опале. Триединая вера – на складках, на одеяле. Где-то – плотное, где-то – прозрачный батик, Где-то жаркий пылающий малахит, Лето, душное, как скандал. Лето, круглое, как пятак. И белеет рябина – жестоко, как кардинал, И желтеет акация, как религиозный фанатик То-то связки срывает, юродствует, голосит. А зеленое – немо, И зелено даже небо. Только лето такое, оно не мое. Не стоит. Это слёзные железы, солоно – цвет мне застит! Сладко плачется, жжется слеза до страсти.

Злыгостева]

Не могу успокоиться, удержаться И от слёз мне сиренева-фиолетова Эта сочная зелень летова. Только что-то сквозь слёзы силится Слиться – абрис тревожный ириса. Слиться силится ересь ириса Льётся-выльется ересь ириса, Слиться силится, льётся, выльется, Цвет сиреневый – ересь ириса!

[поэзия]

[Анатолий

трамвай

Квашин]

Родился в 1988 году в г. Междуреченске. В 2005 г. переехал в Новосибирск. Учится на V курсе ГФ НГУ, отделение филологии. Поэт, прозаик, музыкант. К литературным группам не принадлежит. Периодически принимает участие в различных публичных чтениях, квартирниках и концертах, организуемых в Новосибирске и по Сибири. В узких кругах известен под именем “Квас”. В 2008, 2009 и 2010 годах выступал на фестивале Сибирский Шестиструнный Андеграунд.

ЗАПИСКИ ДОКТОРА ХАУСТУСА помутнению моего 2010го года. всем, кто, видя свет в конце тоннеля, не считает его ни Господом, ни фонарями приближающегося поезда. Можно, рассуждая о гидатопироморфизме, быть при этом круглым дураком. И, наоборот, разглагольствуя о жареных грибах, быть весьма умным человеком. Сергей ДОВЛАТОВ. «Соло на ундервуде»

Пролог. Долгая английская пауза. Английские часы на стене отбивают семнадцать английских ударов. Эжен ИОНЕСКО …В поисках нового образа, который, словно трость, поможет идти, проползают дни. Ничегонеделание, ничегонедумание. Если найду… Душа была бы – продал бы, да только нет ее – сплошные нейроны. Нынешнее состояние – сродни передозировке – самые страшные кошмары встают из своих темных углов, пыльных коробков, выползают из щелей да раковин подводных… Холодные ночи, да только изредка – образ Ваш неясный, изменчивый…Вы, Янтарная моя галлюцинация… И я бреду один среди всеобщего абсурда, не замеченный Вами, их взгляды тоже иногда соскальзывают с моей чешуи… И куда мне деться в этом апреле, от глаз Ваших, от мыслей своих. Ходил-ходил да никуда и не дошел. Лихорадит меня что-то, глаза закрыты, лоб снова покрывается испариной. Его опять протирает платок Ваш. Шепот Ваш – низкий, чарующий – по модуляциям голоса я вижу, даже с закрытыми глазами, губы Ваши…

[проза]

“Записки Доктора Хаустуса” – первая часть trilogia secunda, второй прозаической трилогии.

трамвай

[Анатолий

Квашин]

Шире зрачки – на свет смотреть больно – но через веки я чувствую Ваше присутствие. Если б вспомнить имя Ваше – Графиня, Воля-Волюшка, Дама Пиковая… Я прекрасно осознаю, что Вы всего лишь чудитесь мне. Нет, я не трезв, наоборот – я пьянее воинов Вальхаллы, право слово. Во избежание недопонимания прошу все ниженаписанное принимать исключительно за бред наркомана…

Часть I. Открытие занавеса. Ужасно, когда женщина занимает так много места в жизни. Даниил ХАРМС …Наконец, я снова один. Индивид. Идиот. Только бы верить. Тебе верить. Только бы не думать. О тебе не думать. Только бы… Быть здесь и сейчас, вдыхать полной грудью загрязненный воздух, ходить по заплеванному асфальту и не помнить ни вчера, ни завтра… Радость моя, где ты, с кем ты – не знаю, да и нельзя знать – знание дает иллюзию обладания. Я не могу обладать Тобой… Ершалаим давно разрушен, мы все живем в Вавилоне. Недопоняли, видать, люди, что рушить нужно было. Логика ли виновата, ложь ли, разум ли – пойди разберись… Сколько стоит одно слово мое? Если взять слово Христа за единицу, слово Ницше будет ноль девять, слово Шопенгауэра – ноль девяносто два, слово Гитлера – ноль двадцать пять, слово Сталина – ноль тридцать, мое – ноль пять сотых… Холодно нынче не по сезону. Ну что ж, и это не проблема – проблемы куда глубже, под корой черепа, без сверла и не добраться, хотя и лом сойдет… Эти дни – лакмусовая бумажка – покажут, кто чего стоит. Теперь если взять Хармса за единицу, то Кафка будет ноль девяносто девять, Пушкин – один ноль один, Есенин – ноль девяносто пять, Брюсов – ноль пятнадцать, Руссо – ноль ноль один, Ионеско – ноль девяносто, Пригов – ноль семьдесят девять, я… …Я снова бреду, по колено в воде, затопившей наш город. Дождь ли, предвестник потопа, слезы ли женские – не все равно ли? Лицо прячу в воротник. Никому не нужно видеть его… Голова спутана, изнутри мыслями, снаружи – волосами. Сами-то знаете, чего хотите, миледи? Единому Отрывок. Полную версию Вы можете найти на сайте tramline.ru

[проза]

[Анатолий

Квашин]

трамвай

ответу не бывать… Тихонько провести рукой по волосам Твоим – пока Ты спишь – и наконец-то сказать Тебе, сказать всё, всё, что я не имею права говорить Тебе. Беда моя, ведь только так я могу говорить – так, чтоб Ты не слышала, не думала обо мне… Несколько страниц уже исписаны – о Тебе страниц, мыслей моих излистанных, затертых, банальных как сам я… Ясно как день, что за заглавие придется платить тем, что… Что похуже – на потом. Потом пропитана одежда, руки содраны в кровь – результат нулевой, ибо пот и кровь – еще одна маска – идет игра – и ни мысли честной, искренней… Ей и сейчас не до этого. Горд далек, город калек. Как Она, созданная для полета, может хромать среди нас, принимая Игру за Свободу… Думать нельзя, страшно, вредно, страшно, сложно, страшно… Новая ночь, суккуб, написанный через Q, уже оскалилась в предвкушении моей крови, а я даже не хочу сбегать из своей янтарной камеры… …Меры не хватает, говорят. Тихо так говорят, за спиною, присвистывая и шепелявя, находя шипящие даже в тех словах, где их и быть-то не может… Те же и Хаустус, явление нулевое. Левое плечо болит. Литрами пью спирт. Ртуть. Тут так темно и тихо, тепло и тихо. Ходил-ходил да и пришел куда-то. Только количество слов ограничено, сам себя за хвост кусаю. Юродивый доктор, говорят. Тихо так говорят, за спиною, даже, кажется, возбуждаясь от мысли, что я их не слышу… Шум снова появляется. Я веду прием пациентов. Вон там – словно перевернутый знак вопроса – Девочкакоторая-за-всех-переживает. Тяжелый случай, пытались лечить постмодернизмом и предательством, не помогло – теперь придется переходить к литере С… Ставни закрыты для всех. Хороший человек, говорят. Тупо так говорят, растянув улыбку длиной с китайскую стену. Ну что ж, отвечаю, не могу не согласиться. Я и вправду лучше вас всех… Хвалиться не перехвалиться, а со стены бы не свалиться… Царапайтесь, господа, мне все равно не слышно. Новый пациент пришел, говорят. Только зачем-то вносят зеркало… Ломка. Камера янтарная все сжимается, уже, уже… Женщина вошла, ладонь на лоб. Блеск в глазах – тревога ли, голод ли, город ли отражается?.. …Я начинаю свой путь к остановке трамвая, я закрываю свой зонт… Тихо. Холодно. Дно города. Дар ли небесный, наказание ли – нанизывай слова одно к другому, не умеешь ведь ничего больше… Шепот. ‘Ты пришел как раз вовремя, проходи’. Диван. Низкий, потрепанный, скрипящий зычно. Оборачиваюсь – никого… Господи, как же хочется кричать! Атипичная социофобия. Яркий свет в глаза – жмурься не жмурься – и fade out…

Take five. Истина рождается в спорах, как бездомная кошка под крыльцом – негде больше… Шелест мыслей, будто вне стенок черепа, будто погружение-в-темную-чащу. Чащу словами, зубы стучат, как барабанщик-металлист… Стиль менять – ни к чему. Мучение, а не стиль. Или плюнуть на все – и снова в леса да в топи?.. Топить все это уже вряд ли получится… Лучится что-то за скорлупой закрытых век, за границей камеры янтарной, да так лучится, что желтое небо – кошачий глаз Ваш – горит ярче лампы в тысячу ватт. Тайно слово знаете, что ли, то, которое враз осветит Вселенную, то, что возрождает ее, согревает ее и спалит когда-нибудь к чорту… Туманны речи Ваши – как разобрать насмешку, с повязкой-то? Тону я без повязки, вот в этих синих да с нежностью и тону, а и с ней – по грудь. Дьявол целовал ли, Господь благословил ли – все одно, пропал человечишка… Каждую ночь я вижу во сне…нет, отнюдь не море…

<...>

[проза]

Отрывок. Полную версию Вы можете найти на сайте tramline.ru

тема следующего номера:

[ЧУМА]

http://tramline.ru