Sartinov evgenii poslednyaya imperiya litmir

Annotation 1999 года. Группа офицеров свергает Президента… Евгений Петрович САРТИНОВ КНИГА ПЕРВАЯ 2004 год, июнь, 15, среда ПРЕДЫСТОРИЯ Часть первая ЗАГОВОР МАЙОРОВ ЭПИЗОД 2 ЭПИЗОД 5 ЭПИЗОД 6 ЭПИЗОД 9 Часть вторая ЖЕРНОВА ЭПИЗОД 11 ЭПИЗОД 13 ЭПИЗОД 14 ЭПИЗОД 16 ЭПИЗОД 18 ЭПИЗОД 21 ЭПИЗОД 24 ЭПИЗОД 25 Часть третья ИМПЕРИЯ ЗЛА ЭПИЗОД 26 ЭПИЗОД 28 ЭПИЗОД 29 ЭПИЗОД 30 ЭПИЗОД 32 ЭПИЗОД 35 ЭПИЗОД 36 ЭПИЗОД 39 Часть четвертая БАЛКАНСКАЯ УДАВКА ЭПИЗОД 41 ЭПИЗОД 42 ЭПИЗОД 46 ЭПИЗОД 48 ЭПИЗОД 50 ЭПИЗОД 52 Часть пятая КАВКАЗСКИЙ МОЛОХ ЭПИЗОД 54 ЭПИЗОД 56 ЭПИЗОД 58 ЭПИЗОД 60 Часть шестая ЗАТИШЬЕ ЭПИЗОД 62 ЭПИЗОД 64

КНИГА ВТОРАЯ ОТ АВТОРА Часть первая САБЕЛЬНЫЙ ПОЛУМЕСЯЦ ЭПИЗОД 2 ЭПИЗОД 4 ЭПИЗОД 6 ЭПИЗОД 8 ЭПИЗОД 10 ЭПИЗОД 12 ЭПИЗОД 14 ЭПИЗОД 16 ЭПИЗОД 18 ЭПИЗОД 20 ЭПИЗОД 22 ЭПИЗОД 24 ЭПИЗОД 26 ЭПИЗОД 28 ЭПИЗОД 30 ЭПИЗОД 32 ЭПИЗОД 34 ЭПИЗОД 36 ЭПИЗОД 38 ЭПИЗОД 40 ЭПИЗОД 42 Часть вторая КРАСНАЯ МЕЛЬНИЦА ЭПИЗОД 44 ЭПИЗОД 46 ЭПИЗОД 48 ЭПИЗОД 50 ЭПИЗОД 52 ЭПИЗОД 54 ЭПИЗОД 56 ЭПИЗОД 58 ЭПИЗОД 60 ЭПИЗОД 62 ЭПИЗОД 64 ЭПИЗОД 66

Евгений Петрович САРТИНОВ ПОСЛЕДНЯЯ ИМПЕРИЯ От автора. Эту книгу я начал писать в 1999 году, в начале Югославского конфликта. Невольным инициатором её создания стали бомбардировки американцев Белграда. Возникла мысль, а что бы было, если бы история России пошла чуточку по-другому? Я не стал доводить всё до крайностей, у меня описан лучший вариант подобных событий. Закончил я её как раз 30 декабря 1999 года, под слова Президента: "Я устал…." Отрадно то, что я многое угадал: борьбу нового лидера с олигархами, разделение страны на округа, атаку террористов на Америку. Евгений Сартинов, июль 2007 года. Краткая история России начала двадцать первого века

КНИГА ПЕРВАЯ

2004 год, июнь, 15, среда Столицы европейских стран плавились от небывалой для начала лета жары. Вся политическая жизнь планеты замерла, парализованная порой отпусков и летних каникул. Но в полдень по среднеевропейскому времени факсы и компьютеры информационных агентств мира словно взорвались. … Стрельба в Кремле началась полчаса назад, десять минут назад слышались частые, мощные взрывы, но теперь все стихло. Вместе с тем по-прежнему идут бои вокруг Кремля. Солдаты в камуфляже отражают нападение милиционеров и сил спецподразделений. … Радиоперехват подтверждает слухи о том, что президент России убит. … Путчисты захватили каналы радио и телевидения. По ним постоянно передается один и тот же текст: "… Жители России, просим вас сохранять спокойствие и нейтралитет. То, что сейчас происходит в стране, делается для вашего блага и для пресечения па-губной идеи братоубийственной войны со славянским народом". … Приходят самые противоречивые сообщения о составе военного правительства, но почти все западные аналитики сходятся во мнении, что за переворотом стоит рука КГБ, стыдливо переименованного прежним режимом в ФСБ. … Уже двенадцать часов прошло с начала переворота, и то, что мятеж до сих пор не подавлен, говорит о том, что за кучкой офицеров стоят более серьезные силы. … Известный политолог Збигнев Кшестовский заявил, что он не удивлен происходящим сейчас в России. "Я всегда знал, что эта страна рано или поздно вернется к тоталитаризму. Россия — страна рабов, и она не может жить без кнута хозяина. Все потуги вжиться в демократию по западному образцу для этой азиатской страны бессмысленны". … "Новое руководство страны заявляет, что вся законодательная и исполнительная власть в России переходит в его руки. Руководство страной будет производиться коллегиально, Временным Военным Советом. Дума распускается. Подлежат роспуску и запрету все партии и прочие политические организации, а также газеты и другие партийные средства информации. На телевидении и в печати вводится цензура, временно перекрыты границы, закрыты аэропорты". (Из заявления председателя ВВС на пресс-конференции 16 июня.) … Теперь, после пресс-конференции нового руководства страны мы вынуждены признать тот факт, что произошло событие, перевернувшее весь ход мировой истории. То, чего опасался Запад, все-таки свершилось. К власти в России пришли люди из силовых структур. Серьезность положения подтверждает срочный незапланированный саммит стран "большой семерки" в Вашингтоне. Кроме того, в Брюсселе собрались министры обороны стран НАТО. Парламентарии большинства стран Европы прервали свои каникулы и собираются на незапланированные слушания по вопросу легитимности нового правительства России.

… Из заявления госсекретаря США Кэтрин Джонс: "Прошла неделя после военного переворота в России, и мы с прискорбием должны признать, что хотим мы этого или нет, но нам придется иметь дело с этими людьми".

ПРЕДЫСТОРИЯ 90-е годы двадцатого века В эту летнюю ночь милицейские патрульные машины старались не показываться на улицах города Энска. Высшее военное общевойсковое училище выпускало очередную партию новоиспеченных офицеров. Молодые лейтенанты куролесили по городу с бутылками водки и шампанского, во всю глотку орали армейские песни, и связываться с ними никому из милиционеров не хотелось. Уже под утро, когда веселье пошло на убыль, на центральной улице города появилась очередная компания. Три новоиспеченных лейтенанта шли обнявшись и в сотый раз орали охрипшими голосами ротную строевую: — Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовет Отчизна нас. За стоны наших матерей, за нашу Родину, вперед, скорей!.. Силы всех троих иссякли около большого фонтана на центральной площади. Лейтенанты плюхнулись на бордюр и уставились на статую Ленина, по обычаю изображенного с протянутой рукой, но в армейской фуражке, традиционно напяливаемой в этот день каждым очередным выпуском лейтенантов. Самый крупный из троицы, высокий голубоглазый блондин полез во внутренний карман и достал полную бутылку водки.

— Лейтенант Сазонтьев, откуда вы их берете, рожаете что ли? — обратился к здоровяку его коллега, круглолицый черноглазый парень с тщательно уложенным набок пробором. Лицо его было самым заурядным, таких парней по России на каждый десяток семеро, пройдет мимо и через пять минут не вспомнишь. Сазонтьев, вот тот сразу привлекал к себе внимание своими сто девяносто восемью сантиметрами роста. Для Владимира Сизова же его ста семидесяти явно не хватало, и парадные туфли увеличивали рост новоиспеченного лейтенанта еще на пять сантиметров. Это уже много говорило о его честолюбии, так же как и неизменный, выверенный до волоска пробор. Ковыряя толстыми пальцами жестяную пробку, Сазонтьев довольно усмехнулся.

— Пока вы тех двух подруг пытались клеить, я сгонял к тете Маше и приобрел все что надо.

— Ты бы еще закуски у ней прикупил, — заметил третий из офицеров, невысокий, чуть полноватый блондин с добродушным лицом знатока и любителя доброй пищи. Короткий, чуть вздернутый нос, широко расставленные глаза, сама голова Виктора Соломина, круглая, крупной формы — все выражало в нем доброту и спокойствие.

— А тебе лишь бы лопать, Солома. Давай стакан. Трое молодых лейтенантов дружили с самого первого дня пребывания в училище. За глаза их называли «ЭС-ЭС» — Соломин, Сизов, Сазонтьев. Все трое были абсолютно разными по характеру, темпераменту, взглядам на жизнь, но что-то связывало их незримой нитью. Они словно бы дополняли друг друга. Соломин лучше всех учился, Сизов был генератором идей, а Сазонтьев часто эти идеи воплощал в жизнь со всей своей мощью и непредсказуемостью. С первых дней обучения за Сашкой закрепилась кличка Сибиряк, хотя родился он в Таджикистане, а поступать приехал из Киева. Клички его друзей разнообразием не отличались, Сизова иногда звали Сизый, Соломина — Солома. Тем временем Соломин извлек из обширных карманов стакан, большой кусок хлеба и соленый огурец.

— О, тут закуски еще на ящик водки, а он жлобится! — обрадовался Сазонтьев. Банковал он своеобразно. Себе и Сизову налил полстакана, а Соломину в два раза меньше.

— За что пьем, Сибиряк? — спросил Сизов.

— Как за что, за первые звездочки.

— Уже раз пять за них пили! — возразил Владимир.

— Ну и что? Чем больше мы их обмоем, тем быстрее они начнут расти.

— Я за твоей глоткой не угонюсь, — пробормотал Соломин, с явным отвращением разглядывая содержимое стакана. — Сами потом меня таскать будете.

— Ничего, мы тебя под памятник положим, сам проспишься, — пошутил Сизов.

— Или менты подберут, — поддержал Сашка.

— От вас ничего доброго не добьешься.

— Так все-таки за что пьем? — напомнил Сазонтьев.

— Давайте выпьем за то, чтобы выйти в отставку с маршальскими звездами на погонах, — предложил Соломин. Два его друга сразу скривились. В отличие от «цивильного» Соломина оба они были военными в третьем поколении. У Сазонтьева и отец, и дед дослужились до полковников, у Сизова же предок вышел в отставку генерал-лейтенантом. Все они по традиции заканчивали это военное училище, что и предопределило встречу трех друзей.

— Не хочу думать про отставку. У меня отец как вышел на гражданку, так чуть не подох от тоски, — заметил Сизов.

— А я не хочу быть маршалом, — поддержал его Сазонтьев. — Только генералиссимусом, и никаких отставок. Умереть в бою — вот лучшая смерть для военного!

— Нет уж, — крякнул Соломин. — Я согласен и на отставку, и на холодную постель лет этак в сто.

— Ладно, — подвел итоги Сизов. — Генералиссимуса минуя маршала все равно не получить, так что давайте действительно за одну самую большую звезду на погонах. Они выпили, и Сазонтьев начал из пробки-бескозырки сооружать «жирафика». Закатав в полую жестянку хлебный мякиш, он воткнул в него четыре спички, еще одну приделал сзади хвостом, вытянул вверх длинную шею.

— Ты что, Сашка, еще что ли хочешь послать за водкой? — поразился Соломин, наблюдая за рождением этого экзотического, но чисто русского зверя. Курсанты, неизменно употреблявшие самую дешевую водку "без резьбы", использовали «жирафика» для выбора того, кому следовало бежать за следующей бутылкой.

— Нет, Витька, не угадал, — поджигая хвост пояснил Сазонтьев. — На кого хвост покажет, тот и будет маршалом. Все трое, невольно затаив дыхание, наблюдали за стремительно прогорающей спичкой. Сначала почерневший огрызок начал было загибаться в сторону Сизова, но потом, словно раздумав, медленно повернулся вверх. Когда пламя окончательно потухло, все трое засмеялись, а Соломин поддел создателя "жирафика": — Так что не видать тебе, Санька, маршальских погон.

— Ну, мы это еще посмотрим! — хмыкнул Сазонтьев и одним толчком опрокинул друзей в фонтан. Забравшись на парапет, он несколько секунд наблюдал за барахтающимися в мутной воде товарищами, а потом с могучим ревом прыгнул вслед за ними.

Часть первая ЗАГОВОР МАЙОРОВ ЭПИЗОД 2 2004 год — … Мы не остановимся ни перед чем ради этой высокой цели. Севастополь, так же как и весь Крым, должен быть российским. Исторические ошибки рано или поздно надо исправлять… Лицо президента в этот день выглядело как нельзя более самодовольным. Красный цвет его кожи усиливался плохо настроенным телевизором и казался еще более зловещим, чем когдалибо. У троих офицеров, сидевших в скромном гостиничном номере, настроение было подавленное. Они входили в число тех немногих, кто знал, что угрозы президента совсем не слова. Все учились в столице в различных военных академиях и давно поняли, что идет планомерная и активная подготовка к большой войне. Первое лицо страны еще вещало с экрана, когда раздался стук в дверь. В комнату вошел еще один майор. Прошедшие годы, активно наступающая полнота и лысыватость все же не слишком сильно изменили Виктора Соломина. За эти годы он успел сделать неплохую карьеру и теперь значился при Генеральном штабе. Именно от него Сизов и остальные офицеры узнали о готовящейся авантюре. Открытое лицо Соломина было встревожено, в глазах читалось ощущение подавленности.

— Я на минутку, — сказал он, опускаясь в кресло и бросая на журнальный столик фуражку. — Назначен час "Ч".

— Когда? — торопливо спросили все трое.

— В следующую среду, в восемь тридцать утра.

— Дурдом! — обхватывая голову руками, простонал рослый блондин с петлицами танкиста, майор Доронин. — Неужели они не понимают, что это конец всему, конец стране?!

— Да какое им дело до страны? До нашей крови? — Говоривший эти слова невысокий круглолицый майор, это был Сизов, по привычке начал расхаживать по комнате из угла в угол, не прерывая своей речи. — Витя, все подтверждается. Елистов прокачал свои связи в Кремле, план у них прост. Вся эта шайка понимает, что новые выборы им не выиграть. Вот почему им и нужна война с Украиной. Ввести военное положение, отменить выборы и хоть немного еще задержаться у кормушки.

— Что же теперь делать? — спросил поздний гость.

— А то, про что мы говорим последние полгода. Надо их опередить.

— Круто берешь, Сизов, — качнул головой Соломин.

— А что, Витя, у тебя есть другие предложения? Тот отрицательно покачал головой, потом поднялся с кресла.

— И когда? — спросил он на прощанье.

— Срок они назначили сами. Если через неделю, то мы должны опередить их хотя бы на сутки. Сизов задержал генштабиста на пороге: — Солома, надо бы задействовать Сазонтьева. Выдерни любой ценой из его дыры, хорошо бы вместе с его спецназом. Скоро он нам будет очень нужен.

— Хорошо, я попробую это сделать. После ухода Соломина Сизов обернулся к остальным офицерам:

— Ну, какие есть мысли, идеи, сомнения? Только давайте честно, без экивоков. Первым начал Зимин, сокурсник Сизова по академии.

— Честно говоря, в успех подобного дела верится с трудом. Мы все-таки не в Египте. Это Насер мог совершить переворот силами лейтенантов или Каддафи в Ливии, а у нас такое вряд ли пройдет. Мы можем захватить Кремль, даже Москву, но ненадолго. Нас раздавят максимум через полчаса.

— Кто?

— Ну как кто? Кантемировцы или таманцы, какая разница. По идее для подавления мятежа должно хватить даже воинских частей в черте города. Все эти спецгруппы типа «Альфы», ОМОН, СОБРы. Кремлевский полк, в конце концов.

— Да, нас раздавят, если будем действовать медленно и нерешительно. Ударить надо быстро, жестоко, так чтобы повергнуть всю страну в шок. В народе полный упадок доверия к политикам. Своими предвыборными кампаниями они добились обратного, на парламентских выборах голосовать пришла лишь половина избирателей, а теперь еще и президентская гонка. Так что со стороны штатских я не вижу сильного противника. А к войскам надо обратиться через головы генералов, ориентироваться на лейтенантов, капитанов, майоров. Эти нас должны поддержать. Ты же знаешь положение в стране и настроение в армии. Самые авторитетные генералы либо в отставке, либо на Кавказе. А насчет «придворных» дивизий… Сизов задумался, прошелся по комнате, потом обернулся к своим слушателям.

— Если взорвать мосты, то насколько это задержит их марш?

— Я думаю ненамного, наведут понтоны. Максимум на час, — ответил Доронин.

— Но все равно, нам важна будет каждая секунда. Главное — это центры связи, блокировать связь всех силовых министерств, так чтобы в эфире были только мы. Ну и само собой разумеется, Останкино, Шаболовка, короче — телевидение. А насчет Египта… Тебе не верится, а меня это как раз вдохновляет. За этих, — он кивнул наверх, — уже никто не пойдет, как в девяносто первом. Страна сейчас в очередном тупике, ни вперед, ни назад, как лошадь на лестничной площадке. Одной ногой в социализме, другой в капитализме, полный бардак. Их ошибка еще в том, что в пылу предвыборной борьбы грязью заляпали всех. Все эти их рейтинги дутые, как дырявые презервативы… Снова постучали, и Сизов сам открыл дверь. На пороге стояли двое в штатском, подполковник ФАПСИ Николай Елистов, высокий, худощавый мужчина лет сорока с продолговатым некрасивым лицом и молодой улыбчивый парень лет тридцати, которого Сизов видел в первый раз. На майоров новичок смотрел с любопытством ребенка, в первый раз попавшего в зоопарк. Елистов за руку поздоровался со всеми присутствующими и представил своего спутника: — Знакомьтесь, Андрей Фокин, журналист. Увидев явное недоумение на лицах присутствующих и некоторую настороженность в глазах Сизова, Елистов рассмеялся.

— Я Андрея знаю десять лет, так что ручаюсь головой. И все, о чем вы тут говорите последний год, он давно уже изложил гораздо более интересно и занимательно. Подполковник вытащил из кармана и бросил на стол небольшую брошюру. Сизов с любопытством прочитал броский заголовок: "Зачем России нужен Пиночет?"

— Андрей хорошо пишет, он доведет до ума всю идеологию.

— Хорошо, — согласился Сизов. — Попробуем. Какие новости? Елистов, сбросив плащ, опустился в кресло, закурил и на секунду прикрыл глаза. При этом пальцы его левой руки машинально массировали, поглаживали и теребили большую, выпуклую родинку каплеобразной формы под ухом. Это не очень красиво смотрелось со стороны, но

полковник ничего не мог с собой поделать, в моменты наивысшего волнения рука его сама тянулась к дьявольской отметине. Сизов до конца так и не понял этого человека. Николай Елистов возглавлял одно из подразделений ФАПСИ, прослушивающих центр города. Когда к нему попала запись разговора нескольких офицеров в ведомственной гостинице, Елистов подумал, что это обычный треп. Но что-то в интонациях одного голоса заставило его отдать приказание установить постоянное прослушивание номера Сизова. Вскоре он убедился, что в отличие от остальных болтунов в погонах, этот парень может совершить то, во что не верил никто из его собеседников. Руководители Елистова даже не предполагали, какое честолюбие гложет полковника. Он знал, что за раскрытие этого «разговорного» заговора может досрочно получить очередное звание, а то и повышение по службе. Но этого ему было мало. Когда политическая обстановка в стране резко ухудшилась и дело явно пошло к обострению отношений с Украиной, Елистов, все тщательно обдумав, сам пошел на контакт с Сизовым. Без его поддержки "заговор майоров" не стоил бы ничего.

— Предположительно, нас могут поддержать Угаров, Дементьев и Корзун, — сказал Елистов. Все эти генералы давно пребывали в отставке, но до сих пор пользовались авторитетом в армии и стране. Подполковник продолжил: — Сделаем им вызов в день Икс, предложим формально возглавить мятеж, поставить свою фамилию под обращением. Кто-то да согласится.

— Что с ФСБ? — спросил Сизов.

— Поддержка будет. Несколько офицеров ФСБ сформировали три штурмовые группы из бывших профессионалов, недостатка в оружии они не испытывают и готовы взять на себя самые важные объекты. В это время Сизов вытащил из-за шкафа большой лист ватмана.

— Вот наши наброски. Я склоняюсь к мысли атаковать президента все-таки в Кремле. Перехватить его в загородной резиденции легче, но тут важен психологический аспект. Страна должна испытать сильный шок, это на время парализует всех. Тут у меня все фазы действий… Но рассмотреть его пометки толком никто не успел. В дверь громко постучали, Сизов вздрогнул и перевернул ватман обратной стороной.

— Кто там еще? — крикнул он.

— Открывай, а то сейчас дверь снесу! — загремел из коридора густой бас.

— Сашка! — радостно воскликнул Сизов. — Как вовремя! Действительно, это был Сазонтьев. За годы, прошедшие после той памятной выпускной ночи, он изрядно заматерел и походил сейчас на ходячую статую советского воина в Трептовпарке. Приподняв друга, он сжал его так, что у Владимира затрещали кости. Сизов почувствовал запах спиртного и слегка поморщился. По его мнению, Сибиряк слишком перебирал с этим непременным компонентом армейской жизни, что во многом и препятствовало карьере Сашки. До сих пор на его погонах сияли капитанских звездочки. А ведь Сазонтьев не вылазил из горячих точек, буквально на пузе исследовав весь Кавказ. За эти годы он переквалифицировался в спецназовца и чувствовал себя в этих специфических войсках как рыба в воде.

— Ты что, в отпуске?

— Да кто бы мне его дал? Все отпуска отменены, — ухмыльнулся Сазонтьев, водружая на ватман трехлитровый графин фирменной водки. — За техникой послали, десять новых БМП обещают. Возьму документы в министерстве и махну за машинами на Урал. Вслед за водкой капитан выложил на стол батон колбасы и лихо нарезал его здоровенными колясками.

— Чего ждешь, давай стаканы, — велел он хозяину. — И представь меня своим друзьям.

— Александр Сазонтьев, пока капитан, но в будущем непременно генералиссимус. Ярый поклонник Наполеона, с его книгами не расстается даже на фронте. Вскоре на ватмане стояло все, чему полагается быть на столе по такому случаю: хлеб, селедка, маринованные огурцы. Под напором Сазонтьева присутствующие быстро уговорили полграфина, за это время много и хорошо поговорив.

— Ты скажи главное: воевать с хохлами кому-нибудь хочется? — спросил Сизов.

— Дуракам да генералам, да и то не всем. Есть с десяток ретивых, а так все понимают, к чему это приведет. Все сразу Югославию вспоминают. Такая же петрушка будет. Но взять командующего моего округа, тот прямо рвется в бой. Его тут было прижали за махинации с квартирами, себе и сынку сделал четыре хоромины в разных концах города, плюс загородный дворец. Вот эта сволочь и рвется в Крым. Все равно не он под пули пойдет, пацанов кинут.

— А если произойдет то же, что восемнадцатого Брюмера? — осторожно спросил Сизов.

— А разве это возможно? Владимир молча сдвинул в сторону всю закуску и перевернул ватман. За это время на чистом листе бумаге проступили круглые отпечатки стаканов, кое-где жир с колбасы и пятна россола пропитались насквозь, но Сазонтьеву хватило минуты, чтобы понять смысл всего начертанного на этом листе.

— Однако! — заметно трезвея, сказал он. Тряхнув головой, он длинно и забористо выругался, с силой протер ладонью лицо, еще раз внимательно рассмотрел ватман.

— Лихо задумано. — Он ткнул пальцев в сторону Сизова. — Твоя, Сизый, идея?

— Моя. Нравится?

— Да. А вот здесь вот со своими абреками буду я! И Сазонтьев ткнул пальцем в квадратик с надписью "Кремль".

ЭПИЗОД 5 15 июня 2004 года Президент Соединенный Штатов Джон Апдайк отдыхал у себя в номере после длительного перелета через океан в Европу. Этот визит в Испанию был самым рутинным и обыденным делом. Вечером предстояла встреча с королем, затем переговоры с премьер-министром. Апдайк был давним поклонником Уинстона Черчилля и свято выполнял одну из его заповедей — непременный часовой сон днем для поддержания наилучшей формы и долголетия. В свои шестьдесят лет бывший губернатор Техаса выглядел гораздо моложе, лишь седина выдавала его возраст. Худощавое, чуть вытянутое лицо и орлиный нос делали его похожим на киноактера Пола Ньюмэна, и это во многом определяло имидж президента, своего парня, человека с ранчо, ковбоя в политике и в жизни. Сон первого человека самой богатой и могущественной страны мира был прерван неожиданно и бесцеремонно. Невысокий полноватый человек в больших очках и с легкой, начинающейся залысиной быстрым нервным шагом просто ворвался в спальню президента.

— Сэр! — позвал он. — Проснитесь! Апдайк спал, и помощник президента по национальной безопасности Гарри Линч позволил себе потрепать президента по плечу и несколько сфамильярничать: — Джон, проснись!

— В чем дело? — с недоумением спросил Апдайк, с трудом отрывая голову от подушки.

Линч уже отошел в сторону и, включив телевизор, настроил его на канал Си-эн-эн. Барбара Херст, популярнейший телерепортер, буквально кричала с экрана: — …Такого в Москве не было с девяносто третьего года! Уже минут пять в Кремле продолжается стрельба. Блокируя въезд на Красную площадь, стоят бронетранспортеры, сейчас мы видим, что люди в военной форме формируют из машин что-то похожее на баррикады!.. Панорама Кремля, снимаемая с верхнего этажа гостиницы «Россия», подтверждала все, что говорила Барбара. Более двух десятков машин сбились в большое стадо, перекрывая въезд со стороны Васильевского спуска. Над яркими, лакированнымм крышами «Жигулей», «Ауди» и «Мерседесов» возвышалась скошенная башенка бронетранспортера. Несколько человек в камуфляже, перекрыв движение, выбрасывали из проезжающих машин их владельцев и подгоняли все новые и новые автомобили в этот рукотворный затор. Вскоре им пришлось оставить это занятие, со стороны набережной вылетели три милицейских автомобиля и большой служебный автобус. И милиционеры, и высыпавшие из автобуса омоновцы с ходу открыли огонь по своим противникам. Те сразу же исчезли за необычной баррикадой, и тут же ожил пулемет бронетранспортера. Башня его начала рывками двигаться из стороны в сторону, выплевывая длинные очереди. В это время в Кремле бой уже шел непосредственно в здании Большого Кремлевского дворца. Рота спецназа под командованием Сизова успела прорваться внутрь и взять первый этаж, но на второй им не давала подняться охрана президента. Не подходило к Сизову и пополнение, кинжальный огонь из окон второго этажа не позволял приблизиться к зданию дворца больше никому. Нападавшие не ожидали, что предстоит преодолеть такое сопротивление. Большая часть Кремлевского полка находилась в этот день в Шереметьево, на встрече премьер-министр Англии, остальных блокировали в казарме. Но профессионалы из личной охраны президента свое дело знали, даже прошедший Кавказ спецназ не мог подавить их отчаянное сопротивление. Уже пять минут солдаты топтались около парадной лестницы. Четверо из них заплатили своими жизнями за этот рискованный шаг. Сизов скрипнул зубами. Уходило самое главное — время. И тут наверху, на втором этаже, раздался мощный взрыв, затем еще один.

— Из эрпеге с улицы шпарят! — с восхищением в голосе закричал на ухо Сизову прапорщик Татарник, двухметровый гигант, личный адъютант и любимец Сазонтьева. — Это командир, точно говорю! А взрывы все не прекращались, на головы Сизова и его людей летела штукатурка и куски позолоченной лепнины. Наконец от входа громыхнул знакомый густой бас: — Ну что вы тут вошкаетесь! Гранатомет мне!

— Все-таки прорвался! — с явным обожанием сказал Татарник. Сибиряк действительно прорвался, но из двадцати человек его группы в живых осталось только пятеро. Пока Сазонтьев заряжал тяжелый РПГ, Сизов успел спросить его: — Как там, снаружи?

— С полчаса продержимся. Батальон Сазонтьева составил основу ударной группы. Две роты держали оборону вокруг Кремля. Эти парни прошли с Сибиряком все горячие точки страны и верили в своего капитана как в бога. Тем временем Сазонтьев тщательно прицелился и нажал на спуск. Взрывам выбило тяжелую, трехметровую дверь. Огонь на несколько секунд захлебнулся, но снова встретил рванувшихся вперед солдат. Атакующие откатились, оставив еще два тела на лестнице. Скрипнув зубами, Сазонтьев подхватил с пола громоздкий станковый гранатомет АГС и, держа

его на весу, как обычный ручной пулемет, двинулся вперед. Он шел словно заговоренный, на нем не было ни каски, ни бронежилета, пули свистели рядом, одна из них сорвала с плеча погон, но капитан продвигался вперед, на ходу стреляя из гранатомета. Казалось, что он не целится, но вспышки взрывов на верхней площадке делали свое дело, свинцовый ливень начал слабеть и вслед за рослой фигурой Сибиряка рванулась вперед пятнистая лава штурмовой группы. Через пять минут все было кончено. Сазонтьев пинком отворил дверь в кабинет президента. Вопреки ожиданиям, хозяин кабинета не казался ни испуганным, ни растерянным. Лицо его словно окаменело, и, дождавшись пока войдет последний из его нежданных посетителей, президент резко и твердо спросил: — По какому праву вы устраиваете погром в Кремле?! Как Верховный Главнокомандующий я приказываю освободить помещение, солдатам сдать оружие и вернуться в казармы! Всем офицерам предлагаю самим следовать на гауптвахту, только это спасет вас от трибунала и немедленного расстрела! В толпе солдат возникло замешательство, они начали переглядываться. Спас положение Сазонтьев. Положив на пол гранатомет, он выволок президента из кресла и с помощью Доронина отшвырнул к одной из стен. Лицо первого человека страны побагровело, он явно задыхался.

— Вы сошли с ума! Неужели вы думаете, что вам все это сойдет с рук?! Солдаты, арестуйте их! На еще недавно уверенных лицах спецназовцев Сизов прочел явную растерянность. Президент по-прежнему обладал незаурядной внутренней силой. Тогда Владимир вышел вперед и обернулся лицом к толпе: — Господа офицеры, считаю, что это должны сделать мы. Их оказалось шестеро. Самый младший был лейтенантом, Сазонтьев — капитан, остальные четверо пребывали в звании майоров.

— В лицо не стрелять, — предупредил Сизов. — Целься, пли! Пять автоматов изрыгнули продолговатое оглушительное пламя, и президент упал. В тишине раздался густой мат Сазонтьева. В его «Калашникове», позаимствованном у какого-то солдата, не оказалось патронов. Вставив другой рожок, капитан подошел вплотную и в упор дал очередь по уже мертвому телу президента. Некоторых этот жест Сибиряка покоробил, но Сизов понял друга. Тот как бы подписался под всем происшедшим и согласился разделить участь остальных участников расстрела до конца.

— Где у нас оператор? — обратился Сизов к молчаливой толпе.

— Я здесь, — отозвался невысокий чернявый парень в необмятом камуфляже и с явно гражданскими манерами.

— Снимай давай, Эйзенштейн! — пробасил Сазонтьев и отошел к рации, пристроенной на большом президентском столе. Он не знал, что Вадик Шустерман давно уже снимал все происходящее в комнате, незаметно, исподтишка, не поднимая камеру к плечу.

— Валера, как ты там? — закричал Сибиряк в микрофон. — Держись, мы уже закончили! Тем временем Сизов подхватил под руку лейтенанта и тихо сказал: — Белов, что хочешь делай, но эту кассету надо доставить в Останкино. Там найдешь майора Зимина с Фокиным, дальше они все организуют. Возьми с собой столько людей, сколько хочешь.

— Мне хватит десятка.

— Ладно, ни пуха тебе!

— Володька, Солома на проводе! — обрадованно вскрикнул Сазонтьев.

— Что у него там? — тревожно спросил Сизов.

— Все нормально, — четко донеслось из динамика. — Генштаб наш, обошлось без стрельбы.

— Как министр?

— Сидит в своем кабинете под арестом.

— Наше обращение передали?

— Да, крутят непрерывно. Шестой свое слово сдержал, Белый дом, МВД и ФСБ отключены. "Молодец Елистов, — с некоторым удивлением подумал Сизов. — Все-таки он не болтун".

— Передай еще, что президент мертв. Это подстегнет многих.

— Хорошо, я пытаюсь уговорить Хаустова обратиться к войскам.

— И как?

— Он колеблется. Начальник Генштаба Хаустов был самым благоразумным из верхушки военного руководства страны. Все знали, что он не хотел крымской войны, именно поэтому Соломин так много внимания уделил разговорам с генерал-полковником. Спустя два часа в Мадриде президент США, госсекретарь Кэтрин Джонс и Гарри Линч попрежнему сидели перед телевизором. Встреча с королем пошла псу под хвост, но никто из этой троицы даже не думал о последствиях несоблюдения протокола. На передвижном столике перед ними стояли бутылка виски, лед, содовая и кофейник с горячим кофе по-турецки.

— М-да, печально, — пробормотал Апдайк, в который уже раз разглядывая на экране изображение лежащего на полу мертвого русского коллеги. — Такой был солидный человек, и вот… Вошедший в номер телохранитель передал Линчу листок бумаги. Пробежав его глазами, секретарь совбеза поморщился.

— Радиоперехват, они отказываются воевать с Украиной и предлагают им переговоры.

— А те что?

— Скорее всего согласятся. Война была нужна русскому президенту, а не украинскому.

— Больше всего эта война была нужна нам, — вмешалась в разговор госсекретарь, тучная женщина лет шестидесяти с оплывшим жабьим лицом. Налив себе в чашку кофе, она со вздохом заметила: — Если бы мы столкнули лбами эти две страны, то через год Россию можно было списывать со счетов мировой истории. Такую войну она бы не вынесла, русские на коленях приползли бы к нам за подачками.

— Что нам теперь делать, вот в чем вопрос, — заметил Апдайк.

— Я надеюсь, что все-таки этот мятеж подавят, — сказала госсекретарь. — Как по-твоему, Гарри?

— Бесспорно, у них нет никаких шансов.

— А пока нам надо вернуться в Вашингтон, — подвел резюме президент.

— Но испанцы могут обидеться, — заметила Джонс. — К тому же я не думаю, что нам следует демонстрировать свою озабоченность этой заварушкой.

— Хорошо, остаемся, только работаем по минимуму. Встретимся с королем, премьерминистром, и хватит. Званый ужин и оперу придется отменить.

ЭПИЗОД 6 Для передового отряда разведки Кантемировской дивизии взорванный мост не оказался

непреодолимым препятствием. Все пять БМП скатились с насыпи и по очереди с ревом врезались в воду. Бронемашины еще не достигли противоположного берега, когда к реке подошли основные силы кантемировцев.

— Навести понтонный мост. И смотри мне — быстро! — приказал начальнику инженерной службы дивизии полковник Глебов, командир элитной части. Отойдя в сторону, он остановился над обрывом и закурил. Комдив нервничал. Все то, что сейчас происходило в столице, не укладывалось ни в какие рамки. Гвардейские подмосковные дивизии всегда считались последним оплотом любого правящего режима. Даже знаменитая «Дзержинка» не могла сейчас помочь президенту и правительству. Большая ее часть находилась на Кавказе, и только таманцы и кантемировцы, несмотря на отсутствие приказа, выступили из своих лагерей. Кроме возможного приказа были секретные инструкции, которые Глебов и выполнял. Волновало его другое. Надо было воевать против своих, а это всегда тяжело. От штабной машины к нему подошел зам. по воспитательной работе полковник Синицын, которого в дивизии звали привычным словом "замполит".

— Ну что там? — спросил Глебов не оборачиваясь.

— Все то же. Непрерывно читают обращение Угарова.

— С Угаровым я воевал в восемьдесят шестом под Кандагаром. Тогда я был еще лейтенантом.

— А я в восемьдесят восьмом под Хостом.

— Генштаб молчит?

— Да. Либо его захватили…

— Либо он стоит за этим переворотом, — закончил мысль замполита полковник. Глебов тяжело вздохнул, выкинул сигарету и тут же закурил новую.

— Ты чего психуешь? — спросил Синицын.

— Тебя ведь не было в столице в девяносто первом? А я прошел все это! До сих пор помню ощущение, что мы какие-то фашисты, оккупанты. Оттрахали нас тогда здорово. Да и за этих козлов наверху не очень хочется кровь проливать, то, что они творили последнее время, выходит за все рамки…

— Товарищ полковник, телевидение начало работать! — закричал высунувшийся из штабной машины дежурный лейтенант. Через пять минут Глебов и еще несколько офицеров увидели на экране тело мертвого президента. Картинка сменилась, и появилось знакомое лицо генерала Угарова. С текстом его обращения все уже были прекрасно знакомы. Рации во всех танках и БМП были настроены только на эту волну.

— Жители России, я прошу вас сохранять спокойствие и нейтралитет. То, что сейчас происходит в стране, делается для вашего блага и для пресечения пагубной идеи братоубийственной войны со славянским народом… Офицеры по одному начали покидать салон штабной машины.

— Товарищ полковник, мост готов! — доложил командир саперной роты.

— Хорошо, сейчас двинемся, — сказал Глебов и закурил очередную сигарету. В это время к нему подошел командир передовой роты. Игорь Норкин считался самым перспективным из последнего выпуска пришедших в часть офицеров. Еще его прадеды воевали за Россию, и род Норкиных дал стране пятерых генералов и двух Героев Советского Союза.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться! — волнуясь, но жестко сказал он.

— Да.

— Товарищ полковник, я думаю, нам не следует продолжать движение к столице.

— Это еще почему? — вскинул брови Глебов. Он хотел что-то еще добавить матом, но

сдержался.

— Президент мертв, воевать с Украиной не хочет никто. По сути они сделали то, о чем думал каждый. Надо поддержать этих людей.

— Лейтенант, кроме президента есть еще премьер-министр, есть Дума, есть конституция и, в конце концов, присяга! Вам все ясно?!

— Я не хотел бы умирать за этих говорунов из Думы, — упрямо сказал молодой офицер.

— Лейтенант Норкин! Отправляйтесь к своему подразделению и начинайте движение вперед, иначе я вас расстреляю! Лейтенант молча козырнул и пошел к БМП. Глебов также двинулся к своему «уазику», но, открывая дверь, услышал где-то совсем рядом, за массивным штабным «Уралом», одинокий пистолетный выстрел. Полковник удивленно оглянулся и поспешил на этот тревожный звук. Навстречу ему уже бежал бледный Синицын.

— Что там?

— Норкин, — только и ответил замполит. Раздвинув толпу, Глебов опустился на колени перед телом лейтенанта. Игорь лежал в неестественной, выгнутой позе, пробитым виском к земле, и лицо его было спокойным и бесстрастным. Отлетевший в сторону пистолет казался обычной игрушкой.

— Ах ты, черт! Что ж ты наделал, пацан! Сняв фуражку, полковник на минуту застыл над телом офицера. Когда Глебов поднялся, Синицыну показалось, что комдив постарел лет на десять.

— Отставить выдвижение. Разведвзводу продолжить марш в город, в бой не вступать, докладывать об обстановке в столице. По-прежнему вызывать Генштаб, и найдите мне в эфире командира таманцев, черт возьми! Через час после этого в большом, очень известном здании на прославленной площади, седовласый человек неторопливо и с виду даже спокойно курил у окна. Его размышление прервало появление Елистова. Тот в отличие от хозяина кабинета был взвинчен и явно зол.

— Таманцы также остановились и ограничились высылкой разведки, — доложил он.

— Вот как. Что же это у нас получается, первая часть плана с блеском, а вторая ни к черту?

— Анализировать будем потом. Что нам сейчас делать? Хозяин кабинета, директор ФСБ Демин пристально посмотрел на своего собеседника. Подполковник, по случаю важных событий облаченный в камуфляж, сидя в кресле, по привычке теребил свою родинку, а этого Демин не переносил. Поэтому и ответ у него получился несколько более резким: — Придется задействовать наши спецгруппы.

— "Альфу"? Они не пойдут, ни они, ни "Витязь".

— Почему?

— Это вас надо спрашивать, почему вы их так воспитали! Все эти быки в восторге от майоров, они принимают мятеж всерьез и никто не пойдет против них. Я это предвидел, поэтому мы так и рассчитывали на гвардейские дивизии. Сколько человек у нас есть из других спецподразделений? Демин пожал плечами.

— Ну с сотню наберем, может две. Соберем солдат со всех существующих в столице частей, это будет уже прилично.

— В какие сроки?

— Спецов в течение часа, всех остальных — часа за два.

— Долго, — решил Елистов. — Сотню ваших спецов они перещелкают в два счета, этот батальон тоже не лыком шит. Две трети — ветераны Кавказа.

Он надолго задумался, молчал и Демин. В тишине приоткрылась дверь, и адъютант директора Палин тихо сказал патрону: — Николай Михайлович, включите телевизор. Демин щелкнул пультом телевизора и увидел на экране оплывшее лицо начальника Генерального штаба Хаустова. Очевидно, он уже кончал свою краткую речь.

— … остановить кровопролитие в стране. Я надеюсь на здравый смысл генералов, солдат и офицеров Российских вооруженных сил.

— Ну вот и все, — сказал Демин. — Теперь они хозяева страны.

ЭПИЗОД 9 За пресс-конференцией нового руководства России президент США и его окружение наблюдали уже на борту летевшего над Атлантикой «Боинга». Вел ее одетый в камуфляж Андрей Фокин. Журналист даже в этих нервных условиях сиял своей неизменной, чуть нахальной улыбкой.

— Начнем по порядку, — сказал он. — То есть по ранжиру. Генерал полковник Уваров, полковник Генерального штаба Зиновьев, подполковник Елистов, майор Сизов, майор Соломин, майор Сазонтьев, капитан 1-го ранга Куракин… Когда объявляли Сазонтьева, тот невольно покосился на свои погоны. Майором его сделали за пятнадцать минут до этой говорильни, решили, что так будет посолиднее. Тем временем пресс-конференция началась.

— Слово для официального сообщения предоставляется майору Сизову. Владимир начал читать с листа спокойно, внешне бесстрастно: — За прошедшие сутки власть в России перешла в руки военной администрации. Президент, ведший страну к ненужной и губительной войне с братским славянским народом, отстранен от руководства и убит при штурме своей резиденции. На сегодняшний день большинство военных округов поддерживают наши действия, обстановка в столице и в целом по стране спокойная, митингов, шествий, демонстраций в поддержку свергнутого режима не отмечено. В связи с этим новое руководство страны заявляет, что вся законодательная и исполнительная власть в России переходит в его руки. Руководство страной будет производиться коллегиально, Временным Военным Советом. Дума распускается. Подлежат роспуску и запрету все, — это короткое слово Сизов акцентировал, быстро глянув на журналистов, — партии и прочие политические организации, а также газеты и другие партийные средства информации. На телевидении и в печати вводится цензура, временно перекрыты границы, закрыты аэропорты. Мы призываем граждан России сохранять спокойствие и поддержать действия Временного Военного Совета. После окончания короткой речи Сизова в зале на минуту повисла пауза. Даже прожженная корреспондентская братия оказалась в шоке. Наконец один из репортеров спросил о том, что было ближе к телу: — Скажите, майор, сколько же цензоров тогда появится у нас в стране? Ведь это надо приставить цербера в каждую из газет?

— Я не думаю, что нынешнее количество газет сохранится. Очень многие из них, откровенно бульварного толка, просто придется закрыть. Это не касается крупнейших изданий с миллионными тиражами. После прояснения столь животрепещущей темы вопросы посыпались как из рога изобилия. Отвечал на них в основном Сизов.

— Как погиб президент?

— Как мужчина, с оружием в руках.

— Какие разрушения в Кремле?

— Больше всего пострадал Большой Кремлевский дворец, но я думаю, что мы его быстро восстановим.

— Скажите, какова судьба премьер-министра, министра обороны и председателей обеих палат?

— Все они находятся под арестом, так же как и лидеры большинства партий.

— В чем цель этого ареста?

— Чтобы не натворили глупостей.

— Сколько вы рассчитываете продержаться у власти?

— Столько, сколько понадобится для наведения в стране порядка. Но не меньше десяти лет.

— Почему вы так расплывчато назвали ваш орган власти — Военный Совет? Не честнее ли будет назвать его просто хунтой? С ответом Сизов чуть замешкался, но не потому, что не знал, что ответить. Ему понравилась сама журналистка, задавшая этот вопрос. Невысокая, стройная, с красивым, привлекательным лицом и явно горевшей ненавистью в зеленых глазах. За Сизова отозвался Соломин.

— Ну почему же сразу хунта, мы ведь не в Испании и не в Латинской Америке. Не надо заранее навешивать ярлыки.

— Какой смысл вы вкладываете в понятие "порядок"?

— Смысл только один, так же как и порядок. Нормализация законов, искоренение коррупции, — продолжил Соломин. В отличие от своего однокашника он выглядел расслабленным, добродушным, сама манера разговора и тембр голоса были мягкими и располагающими. — Поднятие жизненного уровня населения и авторитета России в мире.

— Правда ли, что на Москву движутся части Кантемировской дивизии?

— Нет. Если бы это было так, то они давно были бы уже здесь. И Кантемировская и Таманская дивизии поддержали переворот.

— Были слухи, что в одном из округов убит командующий. Это так?

— Даже не в одном. Подобных случаев два.

— Скажите, генерал, как вам удалось провернуть все это дело в тайне от ФСБ? Генерал-полковник Уваров, герой Афганистана и Чечни, все это время сидевший с несколько отрешенным видом, чуть вздрогнул и, улыбнувшись, развел руками: — Все вопросы к моим более молодым коллегам. Меня известили о надвигающихся событиях буквально за час до их начала. Я не скрывал своих отрицательных взглядов на методы правления президента, и так как цели переворота совпадали с моими, то я счел за честь присоединиться к столь рискованному предприятию. Насколько я знаю, такие предложения были переданы еще нескольким генералам в отставке, но они пожелали остаться в стороне.

— Какой пост вы будете занимать в будущем правительстве?

— Мне предложено стать министром обороны.

— Кто еще войдет в состав правительства?

— По всем этим вопросам обращайтесь к майору Сизову. Сизов снова взял слово.

— Ну что ж, тогда конкретно по персоналиям. Координатором Военного Совета буду я, главой правительства назначается майор Генерального штаба Соломин. Все назначения отраслевых министров будут произведены им позднее. Виктор приподнялся, кивнул своей круглой лысеющей головой.

— Но уже сейчас мы можем определить силовых министров. Как вы уже поняли, генерал

Угаров назначается министром обороны. Майор Сазонтьев определен к нему первым заместителем. Капитан 1-го ранга Куракин назначается командующим Военно-Морским Флотом. Министр внутренних дел — майор Доронин. Директором ФСБ остается Николай Михайлович Демин, директором ФАПСИ назначается полковник Елистов. Министром иностранных дел у нас будет человек штатский, Володин, он уже работает, летит сейчас в Киев на переговоры с Шевченко. Это назначение вызвало большое оживление в зале. Володин некогда занимал пост первого заместителя министра иностранных дел, затем, под давлением левого большинства в Думе, был со скандалом уволен. Он всегда считался рьяным поборником независимого курса России в международных делах, за что и попал в опалу у окружения президента. Пресс-конференция еще шла, а судьба нового правительства, казалось, была уже решена. На высоте десяти километров над Атлантикой президент Соединенных Штатов сказал свою очередную историческую фразу, тут же зафиксированную Гарри Линчем для своей будущей книги: — Это не наше правительство, и оно нам не нужно. Сделайте все, чтобы убрать их с дороги истории.

Часть вторая ЖЕРНОВА ЭПИЗОД 11 Огромная страна замерла, пытаясь понять и определить, что ожидает ее в будущем. В мелких городах и селах старики по привычке кинулись запасать продукты впрок, мешками скупая соль, сахар и муку. Впрочем даже они восприняли происшедшие события с большими надеждами и оптимизмом.

— Давно надо было разогнать этих дерьмократов, — с пеной у рта витийствовал у подъезда своего дома Иван Иванович Смыслов, первый оратор местных пенсионеров. — Счас быстро наведут порядок, все по ранжиру зашагаем!

— Как бы хуже не было, — вздохнула одна из старух.

— Вояки, — скептически махнул рукой случайный для этой компании человек, рослый мужик лет сорока, шофер «КамАЗа» Первухин, присевший перекурить после сытного обеда. — Я их еще по армии хорошо знаю. Дубы они и есть дубы.

— Нет, это генералы у них дубы, а эти еще молодые, рьяные. Примерно так же думало, гадало и спорило все остальное население одной из самых больших стран мира. На дачах неполитыми сохли огурцы и помидоры, горожане не могли оторваться от телевизора.

— Выясняются подробности переворота, — вещал диктор первого канала. — Войсковая часть, совершившая нападение на Кремль, переводилась из одного места дислокации в сторону Крыма через Москву с разрешения Генерального штаба. Как известно, подобные маневры внутри столицы обычно запрещены, и это еще раз подтверждает глубокие корни заговора. Решающим моментом всей компании стало обращение начальника Генерального штаба Хаустова, остановившее войска Московского военного округа. Печальна судьба самого генерала. Он отклонил предложение присоединиться к Временному Военному Совету и в тот же день был доставлен в больницу с обширным инфарктом. Сейчас он балансирует на грани между жизнью и смертью.

— По мнению аналитика Михаила Худырева, на переворот сыграло имущественное расслоение, происшедшее в последние годы между генералитетом с одной стороны, и младшим и средним офицерским составом с другой. В то время как генералы обзаводились огромными квартирами и загородными виллами, офицеры даже в звании майоров и полковников испытывали трудности с жильем и слишком маленьким размером жалованья. Недаром переворот поддержали в основном именно младшие и средние офицеры, генералов же среди них единицы.

— Остается неизвестным местонахождение лидера леворадикальной, так называемой «сталинской» партии Виктора Иванова. По заявлению жены, неизвестные люди в камуфляже два дня назад силой вывели его из квартиры и увезли в неизвестном направлении. Ни в одном следственном изоляторе Иванова не принимали. Так же без следа исчезли лидер Русской фашистской партии Андрей Коньков и глава Союза офицеров "За правое дело" Виктор Курехин.

— По-прежнему закрыты аэропорты Шереметьево и Домодедово. За три дня из столицы вылетело лишь восемь рейсов с иностранными туристами, — вещал голос диктора, комментирующий панораму забитого народом зала ожидания Шереметьево-2. Камера скользила по лицам, встревоженным, измученным, злым. Было заметно, что имущественный ценз этих людей очень высок. Каждая вторая женщина могла претендовать на званием какойнибудь «мисс», мужчины казались одинаково лощеными и упитанными. Один из них как раз

давал интервью Би-би-си, нервно куря и невольно демонстрируя при этом штучный «Картье» за десять тысяч долларов: — Это просто безобразие, произвол! У меня срываются деловые переговоры, сын не может выехать в Англию для продолжения учебы, жена и дочь заранее забронировали себе номера на Кипре. Если они так начинают, то чего ждать от этих людей в дальнейшем? Вдалеке от телекамер, в небольшом кабинете двое людей в армейских рубашках, кителя накинуты на спинки стульев — жарко, напряженно смотрели на дверь, где двое щуплых солдат пытались вывести из кабинета одетого во все белое полного мужика с габаритами бывшего штангиста.

— Слышь, майор, ты об этом жалеть будешь всю свою короткую жизнь, а то, что она будет короткой, можешь не сомневаться, я тебе это, сука, организую! — орал здоровяк, на полголовы выше обоих солдат. Он рвался назад, к столу, парни в пятнистой униформе пытались его сдержать. Наконец у одного из них не выдержали нервы, и он с размаху рубанул бывшего качка резиновой дубинкой по голове. Тот вскрикнул, пригнулся, и теперь уже второй солдат коротко и резко ударил верзилу прикладом автомата по лицу. Лишь после этого детину удалось вывести из кабинета. Кровь сразу залила его белую рубашку и штаны, длинная очередь в коридоре глядела на него с ужасом.

— Видел, какой у него нательный крест? — спросил старший лейтенант своего более опытного товарища.

— Крест? А перстень на левой руке с бриллиантом? Сколько в нем каратов, интересно.

— Не знаю, я в них не разбираюсь. В руках даже не держал.

— Я тоже. Давай следующего. В дверях кабинета появилась женщина, лицо которой известно каждому жителю России. Оба офицера машинально встали, а певица, не поздоровавшись, прошла вперед и, усевшись на стул, заговорила своим низким хрипловатым голосом: — Ну, и какие документы мне надо показать, чтобы вы поверили, что у меня на послезавтра назначен концерт в Майами? Тон эстрадный дивы был агрессивно-возбужденным. Но майор отозвался спокойным и ровным голосом: — Вы едете всей семьей?

— Да, и даже с собакой.

— Вот собаку мы, наверное, не пропустим. Насколько я помню, у вас йоркширский терьер?

— Да, откуда вы знаете? — растерялась актриса.

— Писали в газетах, а у меня точно такая же собака, сука. Привыкли к ней жутко, второй ребенок, да и только. Лолой зовут. Недавно ощенилась, да заболела, хлопот — больше чем с ребенком. Половину моей зарплаты истратили на лекарства. Давайте ваши билеты. Подписав документы, майор лично проводил удивленную даму до двери. На этот раз она уже не забыла попрощаться.

— Не понял, почему ты ее выпустил? Она ведь тоже далеко не бедненькая, — спросил лейтенант, прихлебывая давно остывший чай.

— Чудак ты, Семин. Вот того кабана мы из загранки уже бы не дождались, у него миллионов по банкам заныкано черт-те сколько. А эта вернется, куда она без нашей публики. Не перед американцами же ей петь. Знаешь, кто там стоит?

— Кто?

— Артур Андриевский, собственной персоной. Лейтенант присвистнул: — И этому срочно за бугор понадобилось? Подумать только, все самые богатые люди

России скопились в одном зале ожидания. А если бы у Шереметьева обрушилась крыша?

— Боятся.

— Да, это не Дума и не правительство, где уже все на корню скуплено.

— Скупят. Это у них пока паника, потом и этих укатают. Лейтенант удивленно посмотрел на товарища.

— Ты думаешь?

— Я знаю, — закурив, майор кивнул головой в сторону двери. — Сколько будет предлагать, как думаешь?

— Начнет тысяч с десяти, ну и до миллиона наверняка дотянет.

— Не-а, предложит два.

— Спорим?

— Спорим. На что?

— Кто проиграет, тот оплачивает беляши.

— Идет. Следующий! Высокий мужчина с длинным породистым лицом и гривой волнистых седых волос вошел в кабинет, ступая легко и неслышно.

— Добрый день, господа. Извините, что занимаю ваше время, но мне срочно нужно в Давос. Требуется подписать один договор стоимостью, — он развел руками, — просто фантастической.

— Нефть, газ? — заинтересованно спросил майор.

— Нефть, и немного алмазов.

— Вряд ли при нынешней ситуации в стране кто-то из ваших партнеров пойдет на подписание каких-либо бумаг. Так что извините, Артур Андреевич, — майор с огорченным лицом развел руками, — но придется вам отказать. Распоряжение руководства, сами знаете. Ничем не можем помочь. Финансист сразу обмяк, лицо его поскучнело, стало старше. Понизив голос, он сказал: — Ребята, мне очень нужно уехать. Давайте так, по десять тысяч баксов каждому, и я в Швейцарии. Офицеры переглянулись.

— Что ж мелочиться, предлагайте уж по миллиону на брата, — с усмешкой сказал майор.

— А лучше по два, — добавил лейтенант. Судя по лицу, магнат не мог понять, шутят эти двое или нет. Он вытащил чековую книжку и сказал: — Ну, два это много, а на полтора я согласен.

— Ничья, так что за беляши платим поровну, — вздохнул майор, ввергнув олигарха в еще большее недоумение.

ЭПИЗОД 13 Гораздо больший шок от переворота в российской столице испытал весь остальной мир, и во многом этим он был обязан Вадику Шустерману, хитроумному телеоператору, сумевшему в суматохе тех дней стянуть кассету с записью штурма Кремлевского дворца и расстрелом президента. Покинув столицу, хитрый еврейчик уже шестнадцого июня сумел перебраться через финскую границу, и в тот же день Си-эн-эн впервые прогнало сенсационные кадры по своему каналу. За пленку Вадик выручил два миллиона долларов, после чего попросил в Америке политическое убежище. Запись была неважной, оператор не успевал регулировать резкость, порой панораму

заслоняли широкие спины солдат, сцена расстрела оказалась снята чуть-чуть не в фокусе, но и того, что увидел сытый западный обыватель, оказалось достаточно. Законопослушный гражданин США, немецкий бюргер или английский эсквайр — все они были возмущены до глубины души. Законно избранного президента расстреливают без суда и следствия, и это в двадцать первом веке! Последний такой случай в Европе произошел в Румынии, с Чаушеску, но кто знает, где эта Румыния и кто такой Чаушеску? Но Россия, ядерная держава! Она так многим должна быть обязана Западу. Это они кормили и поили миллионы ленивых русских, каждый год выделяя миллиардные займы для прокорма этих вечно пьяных скотов. США закинули пробный камень в ООН. Кэтрин Джонс, выступая на очередном заседании, назвала происшедшее в России трагедией для всего человечества.

— Свергнутый президент являлся законно избранным главой своей страны. На прошлых выборах за него проголосовало большинство русских граждан. Хотя мы и не разделяли прокоммунистических идей российского президента, но уважали выбор жителей страны. Мы не можем доверять людям, нарушившим не только присягу, но и основные библейские заповеди. Соединенные Штаты Америки требуют подвергнуть бойкоту эту страну, а также ввести эмбарго на торговлю с Россией. Ассамблея ООН не приняла предложение госсекретаря, и на обезьяньем личике Кэтрин долго царило выражение презрительной злобы.

— Ерунда, — сказала она своему секретарю уже в кулуарах. — Я им устрою такую счастливую жизнь, что от России останутся одни рожки да ножки. Тем временем в России продолжало формироваться новое правительство. Лишь теперь Сизов узнал скрытые и довольно неприятные для себя подробности переворота. В свое время Елистов сказал, что их поддерживают несколько офицеров из ФСБ. Как оказалось на самом деле, в перевороте был заинтересован сам глава ФСБ Демин. Шестидесятилетний кадровый разведчик, он прекрасно понимал всю безнадежность ситуации в стране. Страхуясь от провала, Демин, оставаясь в тени, обеспечил поддержку Сизову и компании. Несколько штурмовых групп, якобы сформированных Елистовым из отставников, на самом деле оказались элитными подразделениями «Альфа» и «Витязь». Именно они обеспечили захват Генштаба и всех пунктов связи. Лишь директор ФАПСИ, личный ставленник президента, не принимал участия в этих закулисных маневрах. Может быть, он бы и поддержал переворот, но Елистов его место приберег для себя. Все это несколько покоробило Сизова. Впервые он почувствовал себя пешкой в игре спецслужб. Но выбирать правила игры не приходилось. Они не изменились со времен Цезаря Борджия и Талейрана. Несмотря ни на что, Сизову пришлось быть любезным с этими людьми, сидеть с ними за одним столом, отдать им ключевые посты в новом правительстве. Так Демин стал третьим лицом в стране после Сизова и Соломина.

ЭПИЗОД 14 — Сазонтьев звонит, — сказал секретарь с погонами капитана, появляясь в дверях кабинета. Заседание Большого Совета, такое название постепенно прилипло к этому органу военного руководства страны, только началось. Пятнадцать человек сидели за овальным столом, из них в штатском были только двое, министр иностранных дел Володин и главный идеолог Фокин, все остальные носили погоны. Первым вопросом в повестке дня стояла война с Японией.

— Вовремя, — заметил Сизов, переключая селектор на громкую связь. — Как дела, Саня?

— Хреново! Как писал Бонапарт Жозефине из Италии: "Приходится много расстреливать…"

— А поподробнее?

— Сегодня расстреляли троих. Бывшего командующего флотом, главного интенданта флота и начальника одной из баз.

— Результат есть?

— Да, мы вернули почти половину проданного ими топлива, это хорошо встряхнуло ворюгбизнесменов. Но для полноценной десантной операции его все равно не хватает.

— Что ты предлагаешь?

— Вариант номер два. Для него есть почти все.

— Чего не хватает?

— Погоды.

— Ну что ж, будем ждать у моря погоды. Сколько еще?

— Недели две.

— Хорошо, но к десанту все-таки готовься.

— Непременно.

— От нас что нужно?

— Прежде всего заткнуть хайло этой суке.

— Осиповой?

— Да. Солдатские матери прорываются сквозь все кордоны и пытаются увести своих сыновей. Сизов поморщился. Осипова, один из лидеров некогда существовавшего блока "Женщины России", развернула отчаянную, истеричную агитацию против войны с Японией.

— Война — это кровь и жизни наших сыновей! Пускай Япония подавится этими островами, человеческая жизнь дороже каких-то кусков камня, окруженных соленой водой. Если на Кунашир и Итуруп кинут в десант наших детей и внуков, море слез будет пролито уже русскими женщинами… — кричала она на ежедневных митингах.

— Можешь считать, что это уже сделали, — сказал Сизов. — Все телеканалы с сегодняшнего дня принадлежат государству. Ни одна передача не выйдет в эфир без нашего разрешения.

— Слава богу! Они обсудили еще несколько вопросов, затем Сизов щелкнул тумблер на пульте селектора.

— Все-таки вы склоняетесь ко второму варианту? — тихо сказал Угаров, не глядя ни на кого из присутствующих.

— Да, генерал. Иного выхода нет, все идет к тому. Угаров покачал головой: — Минусов от этого я вижу больше чем плюсов.

— Я тоже, — заверил его Сизов. — Но есть один большой плюс. Россия покажет зубы. От этого уже отвыкли. Пусть привыкают. А вы против? Угаров чуть помедлил. За ним был опыт и сила: Афганистан, Чечня, Северная Осетия, Дагестан, громадный авторитет в войсках. В свое время он, не задумываясь, бомбил кишлаки, если возникало подозрение, что там есть хоть один душман. Но это было двадцать лет назад.

— Да, я не буду отдавать такой приказ.

— Хорошо, мы вас не держим, — сухо сказал Сизов, пристально глядя на профиль генерала. — Можете уходить хоть сейчас, дела сдадите Бутенко. Генерал-полковник медленно поднялся, по-армейски заученно, коротким кивком попрощался с присутствующими и пошел к двери. Угаров на ходу словно старел, опускались плечи, походка становилась все тяжелей. С трудом отворив дверь, герой Афгана и Чечни, опустив голову, шаркающей походкой побрел мимо изумленного секретаря. Угаров понимал,

что сейчас он сам себя вычеркивает из мировой истории, но поделать с собой ничего не мог. Япония высадила свои войска на островах Кунашир и Итуруп спустя две недели после переворота. Именно столько времени понадобилось Кэтрин Джонс и ее ведомству для распределения ролей в новом мировом спектакле. Пробным оселком для испытания сил России должны были стать Курильские острова, до сорок пятого года принадлежавшие Японии и присоединенные к России по личной прихоти Сталина. Госсекретарю США не пришлось долго уговаривать премьер-министра Хироти Идзуми. В последние годы дела в Стране восходящего солнца шли не совсем удачно, сильно пошатнулась экономика, теснимая молодыми соседями по Тихоокеанскому региону. Впервые за последние пять-десять лет появилась такая проблема, как безработица. На биржу труда все больше начало приходить дипломированных специалистовэлектронщиков, программистов, менеджеров разорившихся мелких фирм. Рухнули и два мировых автоконцерна с довоенной историей — «Хонда» и «Микадо», едва не похоронив при этом йену. Именно тогда один из последних, невостребованных камикадзе времен второй мировой войны, Хироти Идзуми, восьмидесятилетний миллиардер, кандидат на пост премьерминистра от правящей партии, провозгласил новый курс страны: "Япония прежде всего". Первым пунктом в этой программе стояло возвращение северных территорий. С началом военного конфликта в стране ожил былой самурайский дух. Страну восходящего солнца охватил массовый психоз, все от мала до велика словно сошли с ума. Воинственные речи звучали по радио и телевидению, дряхлые старики взывали к возрождению духа адмирала Того, генералов Танаки и Тодзио, по улицам городов с белыми повязками камикадзе на головах маршировали стройные колонны сторонников Идзуми. Было разгромленно посольство России, уже оставленное персоналом. Самыми популярными людьми в стране стали военные. Для наведения порядка из Москвы на Дальний Восток был направлен Сазонтьев. Уже два месяца он отчаянными усилиями пытался вернуть флоту и армии боеспособность. Первым делом он ввел во всем обширном районе до Иркутска военное положение. Теперь все: транспорт, связь, заводы — подчинялось только ему, все работало на войну, и почти все эшелоны шли на восток. Флот каждый день проводил стрельбы, репетиции высадки десанта, во Владивосток стягивались все более или менее боеспособные части. Но трудно исправить за два месяца то, что уничтожалось годами. Не хватало авианесущих крейсеров, эсминцев, кораблей слежения, бездарно или преступно проданных в свое время за гроши. Лишь несколько дизельных подводных лодок сумели выйти в море, у остальных оказался исчерпан ресурс аккумуляторных батарей. Оказались разграбленными даже неприкосновенные, на случай войны, запасы топлива и продовольствия. Запылали склады и нефтебазы. Это не были диверсии японской агентуры. Так воры в погонах пытались замести следы. Но Сазонтьев быстро положил этой практике конец. Он лично расстрелял начальника сгоревшей нефтебазы и начальника тыла округа. Стоя над телами расстрелянных с пистолетом в руке, Сибиряк сказал фразу, быстро облетевшую всю Россию: — Если кто еще допустит у себя что-то подобное, пусть лучше сам пустит себе пулю в лоб. Идзуми знал, что он выиграет. За его спиной стояла Америка. Ударная группа Тихоокеанского флота во главе с авианосцем "Адмирал Честер Нимиц" курсировала в нейтральных водах, претендуя на роль третейского судьи. Пока дело ограничивалось отдельными схватками. Сторожевик «Гремящий» потопил японскую субмарину, но и наши потеряли одну дизельную лодку, хотя никто не знал истинной причины невозвращения в порт К-356. Единственный авианосец страны "Адмирал Кузнецов" в сопровождении эсминцев и противолодочных кораблей сумел пройти по мелководному Северному Ледовитому океану и, отбив несколько воздушных атак, прорваться во Владивосток.

Основные бои происходили в воздухе. Почти ежедневно поднимающиеся с Сахалина самолеты бомбили острова Итуруп и Кунашир. Японцы, врывшиеся в землю с поразительной быстротой, отвечали яростным огнем с судов своего флота и всеми средствами ПВО. Их самолеты старались перехватить штурмовики уже при возвращении на базы, но здесь их встречали силы истребительной авиации Тихоокеанского флота. И над всей этой круговертью на недосягаемой высоте почти беспрерывно кружился стратегический бомбардировщикразведчик ТУ-22Р, время от времени сбрасывая по ночам осветительные бомбы. Ни одна бомба не упала ни на территорию Японии, ни на Влади- восток. Об этом договорились в первый же день военного конфликта лично Сизов и Идзуми.

— Надеюсь, господин премьер-министр понимает, что все ваши крупные нефтяные терминалы находятся под прицелом наших крылатых ракет. Если хоть одна бомба упадет на материк, то я гарантирую нефтяную блокаду, наши подлодки будут топить все танкеры, идущие в Японию. Кроме того, тогда я не ручаюсь за сохранность ваших атомных электростанций. После некоторого раздумья Идзуми согласился: — Хорошо, генерал, пусть будет так. Двадцать шестого сентября флот вышел в море всеми своими силами. Впереди шли тральщики, за ними под прикрытием эсминцев и больших противолодочных кораблей разрезали волну неуклюжие, похожие на утюги корабли с морским десантом. Пятьдесят тысяч человек, измотанных непрерывными двухмесячными тренировками, крепко спали. Все они понимали, что впереди их ожидает жуткая мясорубка, в которой трудно будет уцелеть, но молодость и усталость брали свое. Несмотря на приличную качку, с авианосца "Адмирал Кузнецов" почти непрерывно взлетали и садились самолеты сопровождения. Они прикрывали штурмовую авиацию с Сахалина, и краткосрочные схватки разыгрывались совсем близко от кораблей. На пределе видимости, почти у линии горизонта мелькнула вспышка взрыва. Сазонтьев и стоящий рядом адмирал Баранов, командующий флотом, вскинули бинокли.

— Похоже, еще одного косоглазого завалили, — заметил Сазонтьев. После отставки Угарова он стал министром обороны, или, как он сам любил себя называть, — Главковерхом. Чин этот не соответствовал его положению, Верховным Главнокомандующим, скорее, мог считаться Сизов, но функции членов Временного Военного Совета еще не были до конца точно распределены, и с легкой руки окружения Сазонтьева это звание стало чем-то вроде второго имени бывшего капитана спецназа.

— Да, вот и наши летят, — согласился Баранов, наблюдая, как две точки на сером фоне неба стремительно увеличиваются в размерах. Вскоре первый из МиГов легко и стремительно опустился на палубу авианосца. Система аэрофиниша цепко поймала его за выпущенный гак, быстро остановив короткий пробег. Самолет оттащили в сторону, и на посадку начал заходить ведомый звена. Сначала все шло нормально, но в последний момент порыв шквалистого ветра качнул истребитель, одно его крыло чуть приподнялось, и, наискось чиркнув по палубе колесами шасси, тяжелая машина вылетела с посадочной полосы. Над бортами появились спасательные сети, они опоздали на какую-то долю секунды. Летчик попытался дать форсаж, из двигателей рванулось пламя, но хвост истребителя уже коснулся воды, машина скапотировала. Непостижимым образом пилот успел рвануть кольцо катапульты за мгновение до того, как МиГ исчез в пучине, и через несколько секунд над серой водой раскрылся белый купол парашюта. К месту падения летчика тут же устремился эсминец. Каждый из морских истребителей был асом, и потерять человека значило больше, чем потерять машину.

— Американцы хамят, — заметил Сазонтьев, наблюдая в мощный бинокль за спасательной операцией. За стремительными обводами наших эсминцев была видна серая угловатая громада

авианосца «Нимиц», лидера американской эскадры.

— Да, чуть ли не под винты лезут, — согласился Баранов.

— Надо бы их осадить, — заметил Сазонтьев, все так же не отрываясь от бинокля. Адмирал снизу вверх взглянул на рослого главковерха и осторожно возразил: — Но это может спровоцировать их выступить на стороне Японии.

— Уже нет, не успеют. Так что подсуетись там, пусть дадут этим хамам по морде. Баранов козырнул и вышел из рубки. Спустившись на палубу, он огляделся по сторонам и подошел к только что приземлившемуся самолету. С видимой усталостью пилот подполковник Демьянов спустился с короткой лестницы и снял шлем. Адмирал перехватил его за локоть, отвел в сторону и сказал на ухо подполковнику несколько фраз. Предосторожности эти были излишни, шум от форсируемых двигателей стоял жуткий. Демьянов оживился, переспросил адмирала, а затем ткнул пальцем в свою грудь. Баранов, уже улыбаясь, вернулся к себе на мостик, а преобразившийся, словно забывший об усталости Демьянов подозвал к себе оружейников, заправляющих его самолет боеприпасами, и дал какие-то указания. Через час все, кто были на палубе авианосца Соединенных Штатов, услышали близкий рев одинокого самолета. МиГ-29 летел очень низко, на предельно малой скорости, самолет при этом бросало из стороны в сторону, чувствовалось, что летчик с трудом удерживает его на заданном курсе. Под брюхом МиГа что-то дымилось, и адмирал Кларк, командующий флотом, даже пожалел беднягу: — Смотри, как джапсы разделали этого русского, — сказал он капитану корабля адмиралу Стейку.

— Да, до своих он, похоже, не дотянет. Самолет прошел над авианосцем очень низко, на высоте не более ста метров. Черная его тень мелькнула поперек палубы, и почти тут же грянул взрыв. Вместе с огненной вспышкой во все стороны полетели обломки палубы, один из осколков, размером с колесо легковушки разнес пуленепробиваемое стекло ходового мостика и разбил голову рулевому матросу. Поднявшийся с помощью дежурного офицера на ноги тяжело дышащий Кларк стряхнул с мундира осколки стекла и отдал короткое приказание: — Доложить о потерях и повреждениях. Через несколько минут командир корабля подвел неутешительный итог: — Два человек погибло, десять ранено. Выведены из строя подъемник, четыре самолета, повреждена взлетная палуба.

— Больше не подпускать близко ни одного русского самолета! Мне плевать на все, я буду сбивать их в пределах километра! И покрасочней распишите случившееся в телеграмме президенту. Они так жаждали получить хоть какой-то инцидент, — с яростью в голосе скомандовал адмирал.

— Адмирал, на проводе русский командующий, — вмешался в разговор переводчик.

— Что ему надо?

— Он просит извинение за происшедшее. Говорит, что раненый летчик просто избавлялся от лишнего боезапаса. Сазонтьев приносит свои соболезнования по поводу ненужных потерь.

— Он что, хочет перехитрить самого Господа Бога? — со злостью спросил Кларк. — Чересчур неуклюже, господин майор. О, вот так и ответьте: "Спасибо, господин майор!" Сазонтьев оценил эти слова. Уже месяц он числился генерал-майором. Новоиспеченный генерал ухмыльнулся, он ждал ночи. Кларк не ошибся, действительно, и Линч и Кэтрин Джонс торжествовали. Это был повод ввести флот США в действие, прикрыв его мощью не очень многочисленные военно-морские силы Японии. Но радость американцев была краткосрочна, как цветение сакуры.

В час ночи Сазонтьев спустился в свою каюту, включил свет и громко скомандовал: — Подъем! Спящий на узкой койке щуплый юноша застонал и попробовал укрыться с головой, но Сазонтьев одним рывком сорвал с него одеяло: — Подъем, сержант Александра! Лишь теперь стало понятно, что на кровати находилась именно женщина, вернее, девушка, молодая, щупленькая, с угловатой фигурой, с короткой, мальчишеской прической. Два месяца непрерывного напряжения ни для кого не проходят даром, душа и тело требуют отдыха и тепла. Сазонтьев влюбился в телефонистку своего штаба мгновенно, как от удара молнии. От женских прелестей у нее были разве что глаза, красивые, голубые, да коротенький вздернутый вверх носик. Зато характер у нее выдался именно такой, какой нравился главковерху. За свои двадцать четыре года Александра Серова дважды успела побывать в законном браке и еще мно-о-го раз в незаконном. Веселая, разбитная, по-мальчишечьи резкая, она ни в грош не ставила чины своего тезки и, сохраняя видимую почтительность при народе, порой наедине материла главковерха совсем по-мужски.

— Какого хрена, Сашка? — простонала она, зарываясь лицом в подушку. — Я только легла.

— Вставай, конец света проспишь! Сейчас такое будет, чертям тошно станет. Не пожалеешь. Через пять минут они уже были на командном мостике. Баранов неодобрительно покосился на одетую в камуфляж девицу. К женщинам на кораблях он относился по старинке, с недоверием, но ничего не сказал.

— Где он? — спросил с нетерпением Сазонтьев, вглядываясь в угольную черноту ночи. Она выдалась как на заказ, безлунная и ветреная.

— На подходе. Еще полторы минуты.

— На, — Сазонтьев сунул даме своего сердца черные очки, — одень.

— Зачем? — удивилась она. — Сейчас же ночь?

— Надевай, не спорь. Сашка покосилась по сторонам и увидела, что все на мостике облачились в точно такие же очки. Одев странный подарок главковерха, она убедилась, что это вовсе не пляжный вариант, в таких удобнее было бы производить электросварку.

— Ну где же он?! — шептал себе под нос Сазонтьев, вглядываясь в темноту. В то же время на острове Кунашир глубоко под землей оператор радара Кейто Агуто всматривался в зеленый экран с бегущей по диаметру полосой локаторного слежения. Напряжение нарастало с каждым часом, вечерняя бомбардировка была самой жуткой за эти дни. Впервые за три месяца по островам ударили крылатые ракеты морского базирования. Американские «Пэтриоты» половину из них сбили, но и долетевших хватило, чтобы похоронить в бетонных казематах не менее полутысячи самураев. Японские генералы гадали лишь об одном, когда русские бросят в бой десант, ночью или на рассвете.

— Русский самолет, тип «Бэкфайер», высота тринадцать, удаление пятьдесят, — доложил Агути и подумал: "Опять разведчик. Идет курсом как раз на Кунашир". Усталость давала о себе знать, и Кейто сочно зевнул, затем глянул на экран и замер. За эти секунды цель разделилась на две части. Большая по-прежнему шла своим курсом, а вот меньшая стремительно приближалась к земле.

— "Бэкфайер" сбросил бомбу, — торопливо доложил он. Дальше мысли «разбежались»: "Наверное, опять осветительная. А может нет. Куда она упадет? Вдруг сюда". Он покосился на серый бетонный потолок и решил, что такой бункер не возьмет ни одна бомба. Это была его последняя мысль в жизни.

Сашка вскрикнула, когда черный мрак горизонта прорезала вспышка, ослепившая ее даже сквозь густую черноту очков. Огненный шар, вырвавшись вверх, быстро приобретал форму гриба и поднимался все выше и выше, поражая своими размерами и мощью. Все то, что она не раз видела в кадрах кинохроники, сейчас, вживую, выглядело гораздо маштабнее и страшнее. Закручивая в спираль ножку атомного смерча, адское пламя продолжало подниматься, пробив облака и растекаясь вширь. Все это время на мостике стояла тишина. Присутствующие были поражены открывшимся зрелищем ничуть не меньше единственной на корабле женщины. Наконец донесся тяжелый, продолжительный, нестерпимо давящий на уши грохот взрыва.

— Цель поражена, отклонение двести метров, — донесся голос из динамика.

— Благодарю за службу, представляю весь экипаж к наградам, а вас, полковник, еще и к генерал-майору! — возбужденно крикнул в микрофон Сазонтьев. Это была его идея сбросить на остров именно бомбу, а не послать крылатую ракету. Как раз крылатые ракеты в последнее время научились хорошо сбивать. А о подобном оружии как-то уже подзабыли, тратить «Пэтриот» на какую-то бомбу было слишком расточительно. Дала о себе знать и усталось японского персонала после долгого обстрела.

— Служу России!

— Возвращайтесь, мы ждем вас. Тем временем оцепенение на мостике сменилось эйфорией всеобщей радости.

— Мы это сделали, мы смогли! — как заводной бормотал Баранов, пожимая руки всем попадающимся на его пути: дежурным офицерам, мичманам, даже дневальному, принесшему кофе для всей смены.

— Поздравляю, адмирал! — Сазонтьев пожал руку командующему флотом. — Давай, поворачивай свои корыта домой. Меня уже тошнит от этого вашего океана. После этих слов главковерх повернулся к своей боевой подруге. Обняв ее, он спросил: — Ну, как тебе зрелище? Предыдущее было почти шестьдесят лет назад. Можешь считать, что это было сделано для тебя. Я так и велел написать на боку бомбы: "Сашка".

— Жутко, — с трудом выдавила девушка, передергивась всем телом. — Сколько их там погибло?

— Тысяч семьдесят было, это только примерно. Состояние шока испытывала не одна Сашка. На ходовом мостике «Нимица» царило молчание. Командующий флотом и командир корабля неподвижно сидели в своих креслах. Наконец Кларк с трудом выдавил то, о чем думали сейчас все: — Безумцы… Они смогли это сделать. Сейчас, в наше время! Утром следующего дня как всегда сдержанный, немногословный Сизов давал свои пояснения к этому потрясшему весь мир событию.

— Руководство России пришло к выводу, что неразумно посылать на гибель десятки тысяч своих солдат, и нанесло ядерный удар по острову Кунашир. Мы сожалеем, что нам пришлось принять такое решение, но другого выхода мы не видели. Кстати, мы руководствовались прецедентом, имевшим место в августе сорок пятого года. Американцы тогда также решили поберечь своих парней и сбросили бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Мы желаем мира с Японией, и поэтому в знак доброй воли возвращаем оба острова, Кунашир и Итуруп, во владение Японии. Они никогда ранее, до сорок пятого года, не принадлежали России. В отношении остальных островов Курильской гряды мы категорически отвергаем все возможные притязания Страны восходящего солнца. Этого не ожидал никто. Журналисты молчали, первым нашелся корреспондент "Нью-Йорк Таймс": — Скажите, а зачем надо было наносить атомный удар, если вы все равно уступаете эти

острова Японии?

— А затем, чтобы никто не думал, что от России так легко оторвать кусок территории.

— Вы не опасаетесь, что радиация накроет и Россию?

— Нет. Осенние ветры уносят радиоактивные облака в океан.

— Они могут достичь берегов Соединенных Штатов? Сизов пожал плечами: — Я не Гидрометцентр. Вы узнаете об этом раньше меня. Тут вопрос задал корреспондент "Комсомолки": — Скажите, а что Японии делать с вашим подарком? Там же сейчас радиоактивная пустыня? На губах Сизова неожиданно промелькнула усмешка: — Насколько я знаю эту нацию, японцы создадут на островах красивейшее кладбище. Через сутки Хироти Идзуми заявил по телевидению о своей отставке. Девяносто семь тысяч павших в цвете лет парней словно давили на плечи премьер-министра. В самом конце своей речи он неожиданно расплакался. Среди погибших значились и трое внуков самого Идзуми. Вернувшись в резиденцию, Идзуми в сопровождении адъютанта, капитана Миямото, прошел к себе в кабинет. Сняв смокинг, он расстегнул рубаху и, усевшись на циновку, принял из рук капитана короткий самурайский меч для последнего жеста чести. Несколько минут Идзуми сидел неподвижно, в тишине было слышно, как внизу, на площади перед дворцом, бушевала толпа сторонников продолжения войны. Наконец старик поднял меч, повернул его острием к себе, но лишь только металл коснулся дряблой кожи его живота, как решимость оставила бывшего камикадзе. Опустив меч, он глубоко вздохнул. Стоящий за спиной премьера Миямото скривил презрительную мину и выстрелил в затылок старика. После этого он сам занял место на освободившейся циновке и решительно вонзил меч в район солнечного сплетения. Тяжело застонав, адъютант распорол живот до самого низа, затем утробно закричал и рванул рукоятку меча вправо. Крупные капли пота выступили на лице фанатика, бессмысленный взгляд не видел уже ничего. Капитан прохрипел: "Банзай!" и тяжело завалился набок. Мирный договор с Японией так и не был подписан, на этом настояла Америка, но война закончилась. Через две недели в Сеуле было подписано перемирие.

ЭПИЗОД 16 Первой жертвой нового режима внутри страны стала, конечно же, пресса. На третий день после переворота популярная газета с комсомольским прошлым и бульварным настоящим напечатала забойную статью про персональный состав нового правительства. Надо отдать должное стахановцам пера: за короткий срок они накопали немало грязи. Многое соответствовало действительности, они точно вычислили давнюю дружбу бывших курсантов. Сизов и в самом деле уже дважды расстался со своими законными подругами, Соломин больше всего на свете любил поесть, а Сазонтьев не раз и не два коротал время на гауптвахте, из-за своей строптивости с трудом получил звание капитана, да и то благодаря частым командировкам в горячие точки Кавказа. В этом звании ему и светило бы остаться навсегда, если бы не пятнадцатое июня и заговор майоров. Несмотря на довольно язвительный тон статьи, придраться к ней было бы трудно, факты соответствовали действительности. Была лишь одна неточность, но зато какая! Мовсесян, так звали корреспондента, сляпавшего статью, в своем азарте и рвении проник на территорию дачного района отставных генералов. Не пожадничав, он подкупил сторожа и узнал много

интересного об обитателях одинаковых двухэтажных особняков.

— А этот раз в две недели уходит в запой, дня на три, не меньше, — охотно рассказывал старик, бывший заслуженный стукач КГБ. — И обязательно нагишом выходит на балкон и начинает палить из ружья по воронам. Мовсесян наживку проглотил и написал, как сказали. Но, к его несчастью, сторож перепутал дачи и рассказал столь пикантные подробности про соседа Угарова, генерала Протасова. Угарова эта ложь жутко возмутила. Было возбуждено уголовное дело, и уже через неделю состоялся суд. Эдик Мовсесян опоздал на слушание дела на десять минут. Опоздание было вполне оправдано, новая пассия журналиста топ-модель Элен Карабанова задержалась в салоне красоты, ведь сразу после суда предстояло ехать на презентацию альбома одной новомодной группы. Подкатив к зданию военного суда, репортер запер свой джип «Чероки», подхватил под руку Элен и, не торопясь, двинулся к крыльцу невзрачного старинного здания. Выглядел журналист предельно стильно. Длинные волосы стягивала черная бандана, солнцезащитные очки от Гуччи, джинсовая безрукавка, неизменный фотоаппарат через плечо. При этом Эдик головой доставал как раз до плеча своей спутницы, а небольшой излишек жира перевешивался через ремень и прорезался двойным подбородком.

— В этом суде я еще не был. Зря ты увязалось за мной, — сказал Мовсесян, разглядывая выцветшую вывеску. — Скучнейшее дело эти суды. Одна говорильня, а два часа убьешь.

— Ну и что, мне все равно интересно. Тебя, что, могут посадить? Эдик рассмеялся: — Если б за это всех сажали, писать было бы некому. Припишут штраф, заставят извиниться, придется напечатать опровержение на последней странице, в уголке мелким шрифтом.

— И на много могут оштрафовать? — встревожилась Элен. Эдик снова рассмеялся.

— Не думаешь ли ты, что я буду платить из своего кармана? Газета заплатит. Я им тираж в тот день раза в три повысил, пускай раскошелятся. В зале суда народу было немного, человек пять коллег-журналистов, какие-то штатские, в том числе адвокат Мовсесяна, и два офицера в чине майоров с медицинскими эмблемами на погонах. Элен уселась в самом центре зала, положила руки на спинки соседних старомодных кресел, с безмятежным видом закинула одну ногу на другую. Она знала, что последует за этим. Действительно, все мужчины первое время только и оглядывались на нее. Но потом началось само действие, с вставанием всех и вся, с проходом судей на свои места, длительной и в самом деле нудной, как и предупреждал Эдик, говорильней. Заседание шло своим чередом, обвинение зачитывало претензии, защитник долго и цветисто оправдывался. На Элен перестали обращать внимание, она заскучала, долго рассматривала судей, людей, на ее взгляд, неинтересных и озабоченных. Но потом ей понравился прокурор, высокий, широкоплечий мужчина с породистым лицом потомственного викинга. Эдик сидел впереди, в первом ряду, и за добрый час ни разу не обернулся на подругу. Время от времени девушка поглядывала на затылок журналиста, но тот словно забыл про свою спутницу. Подавшись вперед, он внимательно слушал речь прокурора. Элен также вслушалась в то, что говорит так понравившийся ей мужчина.

— …Итак, мы выяснили, что в результате перенесенных болезней, а также ранения кишечника генерал Угаров Андрей Васильевич не имеет физической возможности потреблять спиртные напитки, тем более три дня кряду, как написано в статье, и с интервалом раз в две

недели. Обвинение усматривает в этом не просто ошибку, а попытку очернить, оклеветать представителя военной администрации России. Учитывая то, что данную статью почти полностью цитировали такие солидные западные газеты, как «Гардиан» и "Нью-Йорк Таймс", урон авторитету Временного Военного Совета нанесен огромный. Я обвиняю Мовсесяна Эдуарда Арменовича, семьдесят второго года рождения, в нарушении статьи Уголовного кодекса России номер… Бесконечные номера статей Уголовного кодекса утомили Элен, она зевнула и отвлеклась, думая о предстоящей тусовке, потом снова начала разглядывать прокурора, прикидывая, каким он может быть в постели. Ей всегда нравились такие вот мощные, холеные мужчины. Но судьба неизменно сводила ее с типажами вроде Эдика — чернявыми и низкорослыми. За этими раздумьями она прозевала что-то главное, все в зале как-то дружно выдохнули, зашевелись и начали переговариваться. Судьи встали и вышли, за ними из зала потянулись и все остальные. Мимо Элен с озабоченным лицом прошел Эдик. Девушку поразило то, что он словно забыл про нее, даже не оглянулся. Недоумевающая и рассерженная, она вышла на крыльцо и увидела Мовсесяна уже в плотном кольце коллег-журналистов. Все дружно дымили сигаретами, по-прежнему не обращая на Элен никакого внимания.

— Да нет, пугают, ты что! Из-за такой ерунды…

— Нет, Олег, как ты не понимаешь! Им нужен козел отпущения, чтобы другим неповадно было! И Эдик как раз попал под горячую руку. Впесочат по полной катушке.

— Эдик, он тебя козлом обозвал.

— Да еще и отпущеным. Но Эдик на шутки не отзывался. Элен в первый раз видела его с таким озабоченным лицом, репортер по-прежнему словно не замечал ее. Невнимание надоело, и она спросила: — Может, хоть кто-нибудь угостит одинокую девушку сигаретой? Фраза получилось двусмысленная, но ничего другого в хорошенькую голову топ-модели не пришло. Сигареты она забыла вместе с сумочкой в машине. Репортеры сразу оживились, наперебой начали предлагать свои. Только Эдик молча курил «Винстон», не глядя на подругу. Элен не успела еще толком получить полагающуюся ей порцию мужского внимания, как всех позвали в зал. Она сразу поняла, что это концовка, финал всего действия. Теперь говорил только судья, толстый дядька с одной большой звездой на погонах, размером чуть побольше, чем у прокурора. Он опять перечислял цифры нарушенных статей Уголовного кодекса и лишь в конце речи сказал самое главное, то, что поняла даже заскучавшая Элен.

— …Приговорить Мовсесяна Эдуарда Арменовича к пяти годам лишения свободы с отбыванием в колонии общего режима. Элен ждала, что судья скажет что-то еще, про помилование или амнистию, но генерал захлопнул папку и быстро вышел из зала суда в боковую дверь. С оторопью Элен смотрела, как два солдата подхватили под руки и уводят в ту же самую дверь журналиста. Эдик выглядел растерянным, ноги и руки отказали ему, и солдатам пришлось почти нести репортера. Рядом митинговали корреспонденты, неслись злые и резкие слова: — Дурдом!

— Это расправа!

— Вы нарушаете свободу слова!

— Хунта! Мовсесян был уже в дверях, когда Элен очнулась и закричала: — Эдик, а ключи?! Ключи от машины, у меня же там в сумочке деньги, паспорт! Увы, дверь захлопнулась и, сколько ни стучала королева подиума кулачком в массивное

дерево, не желала открываться.

— Я же так на презентацию опоздаю! — чуть не плакала она. Плакать не позволяла обильная косметика на лице. Сизов слов на ветер не бросал. Уже к Новому году в России закрылось более половины газет, в том числе все специализировавшиеся в «желтом» спекторе новостей. К государству отошли все телеканалы, почти все радиостанции. Ежедневные новости стали заметно скучней и строже. Страна постепенно, шаг за шагом, затягивалась в цвет хаки.

ЭПИЗОД 18 Осень в России — самое плохое время. В ту осень Сизову казалось, что проблемы множатся по подобию сходящей с горы лавины. Война с Японией была лишь одной из них. Трудное положение сложилось и внутри страны. Особенно плохо обстояло с преступностью. Сизову и его офицерам, людям, далеким от возникших вдруг вопросов, казалось, что их можно решить быстро и одним ударом. Самая большая опасность, по их мнению, исходила от организованной преступности, добравшейся уже до законодательных и властных структур. И МВД и ФСБ давно знали всех деятелей этой «армады» в лицо, но трудно было доказать связь чиновников и бандитов. Первый же указ новой власти разрешил брать под стражу за одно подозрение в принадлежности к подобным структурам мафии. ФАПСИ прослушивало все и всех, без каких-либо санкций прокурора. Чтобы поднять престиж милицейской службы, резко, в три раза, увеличили зарплату личному составу, ввели ряд дополнительных льгот. Были подняты пенсии бывшим работникам органов, семьям погибших на боевом посту гарантировалась пожизненная пенсия в размере оклада, выплачивалась стипендия сиротам для обучения в высших учебных заведениях. Но милиционеров, уличенных в пособничестве уголовным элементам, ждала суровая кара. Кроме большого срока предусматривалось лишение выслуги. Годы в органах словно вычеркивались из жизни человека. Кроме того, уволенный с «волчьим» билетом не имел права работать в государственных органах даже на второстепенных постах. В Уголовный кодекс вернули смертную казнь. Теперь к ней приговаривали за убийство или ранение милиционера, хранение большого количества оружия и наркотиков, создание бандгруппировок, участие в террористических актах. На помощь милиции бросили армию. Результаты сказались сразу. Тюрьмы, следственные изоляторы за короткий срок были забиты крутыми парнями, пересевшими с «Мерседесов» на воронки. Большинство из них давно уже не держали в руках оружие, числились членами правления солидных фирм и банков, записались в меценаты и обучали детей в престижных школах Англии и США. При прежнем режиме за спинами купленных чиновников и хитроумных адвокатов они казались неуязвимыми. Чтобы освободить для них место, часть мелких уголовников, проходивших по незначительным делам, пришлось выпустить почти под "честное слово" — подписку о невыезде. Прокуратура задыхалась от обилия свалившейся на нее работы. Не могла помочь людьми и военная прокуратура, сама увязшая в делах сотен проворовавшихся военачальников. Но командовать гражданскими лицами было трудно. Часть прокуроров, по привычке начавших выпускать «крутых» из тюрем под залог и подписку о невыезде, пришлось просто уволить все с тем же «волчьим» билетом. Осознав, что дело в этот раз обстоит весьма серьезно, бандиты всех рангов начали звереть. Почти каждое задержание заканчивалось стрельбой, и счет погибших военных и милиционеров пошел на десятки. Чтобы избежать лишних жертв, было разрешено стрелять на поражение при первых же признаках сопротивления. Негласно это даже поощрялось, и иногда с задержаний привозили одни трупы.

Был ликвидирован статус понятых, теперь показания милиционера можно было опровергнуть только с помощью трех свидетелей. В первые месяцы после переворота в МВД прошла громадная чистка. Предложили уволиться очень многим непойманным взяточникам, нечистым на руки милиционерам и просто подозреваемым в связях с криминалом. Другие уволились сами, в результате в органах осталось шестьдесят процентов прежнего состава. Но в милицию наконец-то пошли люди с более высоким образованием и моральными устоями. В октябре в столице началась первая бомбовая война. Десятого октября взорвался грузовик недалеко от здания Министерства внутренних дел, спустя два дня — около приемной ФСБ на Кузнецком мосту. Толку от этих взрывов было мало, погибло пять ни в чем не повинных прохожих, пятнадцать было ранено. Но не этого добивались террористы. Они ставили целью лишить доверия военное правительство, показать, что оно ничего серьезного не сможет в таких условиях. В ноябре прогремело еще три взрыва, и лишь тогда, почти случайно, была накрыта база взрывников и они сами. В свою очередь криминальный мир нанес еще один удар. Министром внутренних дел был назначен майор Михаил Доронин, один из шести офицеров, отличившихся при штурме Кремля. Как и все получившие министерские портфели, он автоматически стал генералом. Танкисту по профессии, ему трудно было войти в странный для него мир профессиональных борцов с преступностью. Но майор от природы оказался въедливым и дотошным. Вскоре он разобрался почти во всем, уволил двоих заместителей, с десяток генералов и привлек в министерство новых людей из бывших военных. Доронин старался привить подчиненным идею особой кастовости, избранности их положения в стране.

— Ни один человек не может поднять руку на служителя закона и остаться безнаказанным, — говорил он. — Человек в милицейской форме должен вызывать уважение в народе и страх у нарушителей закона. Пора отучить уголовников не только стрелять в служителей порядка, но и вообще иметь при себе оружие… Именно против него и направила свой удар московская мафия. Шло заседание Временного Военного Совета, на котором обсуждался вопрос об отношениях с Европейским союзом, ставших напряженными после введения смертной казни. Слово держал Фокин, утвердившийся за эти месяцы на посту главного идеолога страны: — Мы подготовили еще один закон, без сомнения, он также вызовет большой шум на Западе. Имеется предложение подвергнуть стерилизации всех умственно отсталых жителей России. Их у нас несколько миллионов, плодятся они как кролики, на всяческие льготы для этих кретинов уходят громадные суммы. Если так пойдет, то лет через пятьдесят половина населения страны будет ходить с открытым ртом и хлопать в ладоши… В этот момент секретарь подошел к Сизову и протянул ему небольшой листок. Прочитав его, тот жестом остановил докладчика и глянул на Доронина: — Михаил, полчаса назад похитили твоего сына. От лица министра отхлынула кровь, оно стало почти одного цвета с сивыми волосами. Сына своего Доронин любил безмерно. Единственный ребенок, давшийся им с женой очень трудно, похожий больше на мать, чем на отца, обожаемый, заласканный и любимый.

— Как они… смогли? — с трудом выдавил он.

— Похитили около школы, телохранитель убит. Весь центр перекрыт, Москву так же закрываем.

— Они что, требуют выкуп или захотят обменять на кого-нибудь? — спросил Соломин.

— Еще не известно, но мне кажется, что это вряд ли, — качнул головой Сизов. Как всегда в минуты волнения он поднялся и начал ходить за спинами своих коллег. — Мне кажется, что они просто захотели показать свою силу.

Он остановился около Доронина, положил руки ему на погоны: — Миша, надо найти его, любой ценой. Это вызов. Мы разрешаем тебе все, но найди его, вырви с корнем желание действовать такими методами! Сизов обернулся к Сазонтьеву: — Главковерх, надо Доронину еще подкинуть людей.

— Ладно, сделаем. Я этих ублюдков своими руками передушу, — проворчал низким басом Сазонтьев. Два последующих дня в столице для многих ее жителей показались сущим адом. На улицах громоздились гигантские пробки, тщательно проверялись все выезжающие из города машины. Грузы выгружались даже из дальнобойных фур, не останавливали пломбы на опечатанных контейнерах. Попутно была раскрыта масса преступлений, обнаружено громадное количество наркотиков, сотни единиц оружия, на сотни тысяч рублей поддельной водки и на миллионы — контрабандного курева. Падающие с ног от усталости участковые в сопровождении армейских патрулей прочесывали все более или менее подозрительные квартиры, ранее хоть чуть-чуть причастные к уголовной среде. Были задержаны сотни бандитов, прежде сумевших уйти от ареста. Но все было бесполезно — сын Доронина как в воду канул. На третьи сутки, с утра, в ворота воинской части в Подмосковье начали въезжать многочисленные «воронки» в сопровождении грузовиков с солдатами. Часть эту расформировали, но до конца растащить все имущество не успели, и Доронин использовал ее как небольшой концлагерь для задержанных за последние дни. Полковник Заев, начальник этой странной тюрьмы, невысокий, с седыми висками, затянутый в портупею, медленно переходил с этажа на этаж, вслушиваясь в крики, доносящиеся со всех сторон. Такого не было со времен незабвенного Лаврентия Берия. Допросы шли непрерывно, сразу десятки людей подвергались жутким пыткам. Занимались этим в основном офицеры, до переворота служившие в пехоте или в артиллерии, но призванные волей приказа под знамена министерства внутренних дел. Они не были садистами, но четыре месяца необъявленной войны с всесильной мафией довели их до последней стадии озлобления. Доронин был весьма популярен в этой новой армейскомилицейской среде, и похищение его сына было болезненно воспринято офицерами. Все понимали, что это вызов, и вызов не только генералу, но и лично им, так что средств в борьбе они уже не выбирали. С напряжением в сети творилось что-то неладное, на секунды вспыхивал яркий свет, затем лампочки тухли и горели вполнакала. Двое суток армейские электрики пытались устранить эту неисправность, но все их усилия ни к чему не приводили. Эта странная пульсация освещения еще больше добавляла истеричности в без того напряженную обстановку. Зато отопление работало чересчур хорошо, и во всем громадном здании было жарко и душно. Остановившись на пороге небольшой, слабо освещенной комнаты, служившей прежде сушилкой, Заев увидел двоих офицеров. В отличие от своего начальника они были в расстегнутых рубахах. Еще больше был обнажен человек, висящий на наручниках на крюке в потолке. Из одежды на нем значились только обильные наколки да густая поросль на груди.

— Крутани еще! — не замечая полковника, сказал распаренный капитан. Его напарник, лейтенант, кивнул головой и крутанул ручку небольшого генератора. Висевший узник закричал отчаянно, дико, чувствовалось, что боль была ужасной. Заев рассмотрел, что провода от генератора прикреплены к половым органам мужика.

— Ну, так кто отдал этот приказ?! — заорал капитан, нервно затягиваясь сигаретой.

— …Не знаю… — с трудом прохрипел заключенный, сильно дернулся, словно желая подтянуться на своих стальных браслетах, а потом неожиданно обмяк.

— Чего это он? — встревожился капитан.

— Похоже готов, сердце не выдержало, — отозвался лейтенант, проверив пульс у своего подопечного. Капитан со всей душой выругался. Подойдя вплотную, он загасил сигарету о лицо арестованного, но тот даже не дернулся, хотя отчетливо запахло горелым мясом.

— В самом деле крякнул, а жаль…

— Он что-то сказал? — спросил Заев. Оба офицера вздрогнули. Только теперь они заметили присутствие своего непосредственного начальника.

— Немного. Сказал, что это сделала солнцевская братва и что приказ пришел из Бутырки. Божился, что ничего конкретного не знает. Заев кивнул головой.

— Хорошо, отдохните, скоро понадобитесь все.

— Как генерал? — спросил лейтенант.

— Все так же. Третьи сутки не спит, смотреть страшно.

— Да, не пожелаю испытать такое никому, — качнул головой капитан.

— Вот поэтому надо сразу отучить их от подобных методов. Полковник спустился вниз, в подвал. В большой комнате за столом сидел Доронин, в одной офицерской рубашке с отстегнутым и висящим на зажиме галстуке. Перед ним два солдата держали на коленях обнаженного человека с окровавленной головой. Сам Доронин молчал, а допрос вел полковник Волошин, кадровый милицейский служака, прошедший в этом ведомстве все ступени, от участкового, до начальника главка.

— Ну, Хомич, не пудри нам мозги. Сказал «а», скажи и «б». С чего ты взял, что это непременно люберецкая братва отличилась?

— Гадом буду, начальник… не знаю точно, — уголовник говорил с трудом, делая большие паузы. — Фокич говорил… что они сработали, а ему кто нашептал, сейчас даже боженька не узнает… Одел Фокич березовый бушлат.

— Уведите его, — тихо велел Доронин. Волошин удивленно глянул на генерала, по его мнению с этим парнем еще можно было работать. Когда заключенного увели, Доронин высказал свое мнение: — Бесполезно, так мы будем топтаться долго. Кто говорит на люберецких, кто на солнцевских, почти все тыкают пальцем в Бутырку. — Он обернулся к Заеву. — Как там, привозят?

— Да, осталась последняя партия. Через час все будут на месте.

— Еще час! — с отчаянием в голосе сказал Доронин. За три дня он заметно похудел, кожа приобрела серый оттенок, глаза ввалились, белки глаз налились кровью. Все это время генерал ничего не ел, только курил одну сигарету за другой и пил крепкий чай, скорее чифир. Через полтора часа на войсковой плац вышли Доронин, Заев и Волошин. Вся обширная площадь, как бы зажатая огромным, п-образным зданием, была запружена людьми. В двойном кольце охраны стояла плотная толпа людей в штатском, без верхней одежды, в лучшем случае пиджаках и джинсовых куртках. Под ноябрьским ветром их держали уже не первый час, но, несмотря на всю аховость их положения, при виде старших офицеров из толпы полетели недовольные крики: — Эй, начальник, не май месяц, давай кончай эту волынку!

— Счас он тебе сто грамм нальет, для сугрева!

— И шмальнет в задницу, чтобы получше прогреть!

— Проси сразу путевку в Сочи!

— А в солнечный Магадан не хочешь?! Братва явно храбрилась, рисуясь друг перед другом. Взойдя на небольшой помост, раньше служивший полковому дирижеру, Доронин холодными глазами оглядел толпу. Это были сливки воровского мира, воры в законе и главари самых крупных преступных группировок страны, триста пятьдесят человек. Некоторых из них везли из самых отдаленных районов страны, не пожалев топлива для спецрейсов военной авиации. Большинство смотрелись соответственно своему положению — крепкие мужики с короткими стрижками, с врожденной свирепостью в движениях и взглядах. Но некоторые уже мимикрировали, выглядели благообразно и солидно, приоделись в костюмы знаменитых фирм, не потерявшие лоска за месяцы отсидки.

— Раздеть их, — тихо велел Доронин. Заев отошел к своим подчиненным, и сержант-старослужащий в полной боевой форме — камуфляже, бронежилете и каске зычным голосом продублировал команду генерала: — Всем раздеться догола! Быстро!

— Чего?! — полетело из толпы, а затем жуткий поток мата вырвался из трехсот пятидесяти глоток. Заев кивнул головой, и в толпу врезалась первая шеренга охраны, вооруженная только дубинками. Это был спецназ внутренних войск, парни, обученные подавлять бунты в зонах. Действовали они быстро и умело. Побоище продолжалось долго, самым упрямым штыками распарывали одежду, не щадя при этом и живого тела. Минут через сорок та же толпа стояла совсем с другим настроением. Голый человек теряет чувство уверенности и защищенности, это Доронин знал хорошо.

— Построить по росту в шеренги по четверо, — скомандовал он. Когда с применением дубинок задача была выполнена, генерал кивнул солдатам: — Первые четверо. Четверку самых рослых заключенных выволокли из строя и привязали к врытым на краю плаца столбам. Доронин подошел к крайнему из них, высокому детине с выколотыми на плечах большими звездами и тихо спросил: — Кто похитил моего сына?

— Не знаю, козел, а знал бы — не сказал, — с перекошенным от страха и ненависти лицом отозвался бандит. Доронин ровно кивнул головой, затем, повернувшись, выхватил у ближайшего солдата из ножен штык-нож и одним судорожным, бешеным движением вспорол детине живот. Тот закричал пронзительно, жутко, дергаясь всем телом. Толпа ахнула, замерли многие из солдат и офицеров, стоящих в оцеплении. А генерала словно прорвало, вся накопленная боль и ярость вырвались наружу. Он отошел к следующему и, уже не спрашивая ничего, поронул неестественно белое брюхо бородатого верзилы. Казнь повторилась еще два раза, и от криков истязаемых стыла в жилах кровь. Два молодых солдата из второй цепи конвоя сомлели и камуфляжными мешками рухнули на асфальт, их пришлось увести. Заев осмотрел остальных солдат и офицеров, они держались лучше, но лица у всех были бледными и растерянными.

— Через десять минут пойдет следующая четверка! — голосом полным ярости выкрикнул Доронин. Генерала пошатывало, он по-прежнему сжимал в руках окровавленный нож и выглядел безумным. — И так будет до тех пор, пока вы не скажете, кто похитил моего сына! Несколько секунд над плацем стояла тишина, затем прорезался резкий, сильный голос: — Ты чего творишь, козел! Это беспрэдел!

— А, законник нашелся! — обрадовался Доронин. — Дайте-ка мне его сюда! Через минуту к нему вывели солидного высокого мужчину с неизменными звездами на плечах и многочисленной нагрудной росписью.

— Жора Дикий, — тихо подсказал Волошин. — Вор в законе, грузин, из уральских.

— Так значит, Жора, это беспредел? — спросил Доронин с перекошенной усмешкой.

— Да, и это еще тэбе зачтется.

— Тебе тоже. На кол его! — жутким, свирепым голосом закричал генерал. Началось самое страшное. Через пять минут борьбы огромный, массивный человек висел на плохо обструганном коле, как бабочка в коллекции музея. Хотя острие почти дошло до его желудка, Жора был жив, он не мог говорить, только хрипел, пуская кровавую пену изо рта, да сучил ногами, поворачиваясь на колу из стороны в сторону. В толпе заключенных многие блевали, не выдержали и четверо солдат. Еще один сержант тронулся умом. Захохотав, он побежал по плацу, на ходу сдирая с плеча автомат. У самой трибуны парень остановился и дал длинную очередь по окнам казармы. После этого он опустил ствол в сторону толпы, но стоящий сзади Заев выстрелил в упор, чуть пониже каски, точно в ямочку у основания черепа. С десяток бандитов, воспользовавшись моментом, с ревом кинулись на охрану, произошла свалка, толпа братвы качнулась уже на помощь застрельщикам, но рослый сержантстарослужащий выхватил из рук опешившего молодого солдатика ручной пулемет и длинной очередью чуть выше голов заставил всех лечь на холодный асфальт. Через пять минут порядок был восстановлен, вся уголовная интеллигенция расставлена по ранжиру. Как раз освободились и все четыре места около столбов. Один из первой четверки еще был в сознании, ворочался на земле, тщетно пытаясь руками затолкать обратно сизые, дурно пахнувшие лохмотья кишок. Вторую четверку солдатам пришлось чуть ли не нести. Когда несчастных начали привязывать к столбам, один из них не выдержал: — Леха, падла, за что мы-то должны страдать! Яким, Вица, суки, из-за вас все, из-за вас! Толпа снова пришла в движение, и через пару минут к ногам Доронина выкинули четверых братков. Сразу оживился Волошин: — Ага! Гиви, Яким-Перо, Леха Первый и Седой. Странный интернационал. Ну, так кому в голову пришла такая идея?

— Ему, — качнул головой один из четверых, — Якиму.

— Где мальчик? — спросил Доронин, белыми от напряжения глазами глядя на одноглазого бородатого уголовника. Генерала пошатывало от напряжения.

— Большая Никитская, дом семь, там во дворе, в гараже, с синими воротами, — нехотя отозвался Яким. Доронин кивнул головой, и Заев бегом кинулся к стоящему в стороне «уазику». Время шло томительно медленно, Доронин к машине не подходил, шагал вдоль строя, иногда покачиваясь и потирая ладонями лицо. Наконец Заев медленно подошел к генералу и тихо сказал: — Он мертв. Уже давно. Доронин застонал и двумя руками начал раздирать ворот застегнутой шинели.

— Воды генералу, — крикнул Заев, не отрывая глаз от Доронина. А тот, расстегнув шинель, сунул руку за пазуху. Подбежал солдатик со стаканом воды, но министр не обратил на него внимание. Полковник вдруг понял, что должно произойти, он рванулся вперед, но негромкий хлопок пистолетного выстрела уже прозвучал. Доронин медленно завалился назад, Заев успел лишь подхватить генерала за плечи и крикнул в серую тьму: — Врача, быстро! Два медика появились словно из-под земли, они еще расстегивали до конца шинель Доронина, а Заев уже нетерпеливо махнул рукой своим подчиненным: — Кончайте этих! Строй солдат расступился, и шесть пулеметов одновременно ударили по толпе длинными, беспощадными очередями. Смятение кинувшихся в ужасе во все стороны людей было коротким

и бессмысленным. Каменный мешок бывшей казармы заполнился стонами, криками, прорывающимися даже через грохот пулеметной пальбы. Несколько человек рванулись вперед, навстречу огню, и один из них, огромный с обезумевшими глазами, чудом миновав свинцовый дождь, с ревом накинулся на пулеметчика. За какие-то секунды он голыми руками задушил солдата и схватил оружие. Подоспевшему Заеву пришлось всадить в голову безумца остатки обоймы, но и после этого тот еще с полминуты агонизировал на земле, мелко суча ногами и руками. Задние ряды уголовников кинулись к казарме, однако окна первого этажа были заколочены досками. Несколько человек умудрились вскарабкаться на них, но добраться до второго этажа им было не суждено. Лишь один из этих отчаянных, бывший акробат-циркач, быстро и ловко начал подниматься по водосточной трубе. Каким-то чудом пули миновали его, и он все-таки достиг крыши. Теперь по нему стреляли уже все: пулеметчики, автоматчики из оцепления, офицеры из табельного оружия. Несмотря на свинцовый шквал, беглец упорно карабкался вверх по проржавевшей крыше, и лишь на самом коньке пули настигли его. Циркач покатился назад, еще живой он попытался зацепиться за край кровли, но десятки пуль почти одновременно ударили в упругую плоть, и вниз рухнуло уже мертвое тело. Вскоре все было кончено. С десяток офицеров ходили по плацу, добивая раненых, подогнали первые грузовики под вывоз трупов. Заев подошел к двум врачам, хлопочущим над телом генерала.

— Ну что? — спросил он. Один из докторов отрицательно покачал головой.

— Бесполезно. Точно в сердце. Сняв фуражку, полковник перекрестился, хотя до этого не верил в Бога, с минуту постоял над телом Доронина, затем отошел в сторону. Стемнело, и он не сразу понял, что за звук донесся до его ушей. Лишь оглянувшись, Заев увидел, что это хрипел все еще живой Жора Дикий. Острие кола проникло уже до легких, но чудовищный запас жизненных сил оставлял этому громоздкому телу маленькую возможность для существования. Чертыхнувшись, полковник выдернул из кобуры пистолет и двумя выстрелами прекратил мучения грузина. Затем он снова перекрестился и пошел проверять, как идет погрузка тел. Через два часа Заев лично доложил Сизову обо всем происшедшем в заброшенном гарнизоне.

— Надеюсь, это никто не снимал на камеру? — спросил генерал в конце беседы.

— Никак нет.

— Хорошо, нам не нужно афишировать все происшедшее. Какие-нибудь есть просьбы, пожелания?

— Есть. Разрешите мне вернуться в строевую часть. Такая работа не по мне. Сизов удивленно посмотрел на полковника.

— Странно, мне показалось, что из вас получится хороший министр внутренних дел.

— Нет, разрешите мне вернуться в свою часть. Она как раз выдвинута к Чечне. Там полегче. А для этой роли нужен профессионал. Лучше Волошина вам не найти.

— Хорошо, мы подумаем. Пользуясь именем Доронина, в колониях и тюрьмах расстреляли всех ранее приговоренных к смертной казни и помилованных в свое время из-за присоединения к Европейскому Союзу. Так же, не афишируя, расстреляли несколько тысяч наиболее социально опасных уголовников: убийц, бывших членов преступных группировок, наиболее злостных рецидивистов. Полковник Заев погиб через полгода в Чечне от пули снайпера.

ЭПИЗОД 21 Второй, а может быть и первой по значимости, Сизов и остальные члены совета считали борьбу с наркоторговлей.

— Положение неутешительное, — докладывал на заседании Большого Совета заместитель министра внутренних дел Волошин. — Мы в год только перехватываем больше тридцати тонн наркотиков. Если принять за вероятность десять процентов, то представляете, каковы истинные цифры оборота этой отравы. Не менее трехсот лабораторий вырабатывают синтетические наркотики внутри страны. Оборот черного бизнеса ужасен. Только по предварительным данным он составляет в месяц три миллиарда долларов. За год совершается не менее миллиона преступлений, связанных с наркотиками. Зараза проникла почти во все регионы страны, особенно плохо положение в обеих столицах, Поволжье, некоторых областях Сибири и Калининграда, Владивостоке. В стране официально зафиксирован миллион наркоманов, истинная их численность, как минимум, в пять раз выше. Если не прервать этот поток, то через пять-десять лет наркоманами будет половина населения.

— Откуда больше всего поступает наркотиков?

— Из Средней Азии, в основном из Афганистана. Выращиванием и переработкой мака занимаются талибы. Это их основной бизнес. Границу перекрыть очень сложно, горы, не очень дружелюбное местное население. Так что мы предлагаем установить капитальную границу с Казахстаном и отвести туда войска и погранзаставы из Таджикистана.

— Это будет очень дорого, — сказал Соломин. — Дорого и долго.

— А что же делать? — спросил Волошин. — Придумайте что-нибудь еще, получше.

— Не знаю, что будет лучше, но денег сейчас в бюджете нет, — настаивал Соломин. — Строить границу по всем правилам — это годы и миллиардные затраты.

— Погодите, вы слишком рано расставили все точки над «i», — с досадой прервал спор Сизов. — Отвести войска, и что дальше? Я вам скажу, что будет дальше. Дальше в Таджикистане будет второй Афганистан. Горбачев бросил Наджибулу без помощи и его скрутили за два года. То же самое будет и там. Мы потеряем не только Таджикистан, но и все остальные государства Средней Азии: Киргизию, Узбекистан и Туркмению. В Казахстан просто придется вводить войска, там живет очень много русских, а это опять большая кость прозападной пропаганде. Нам не нужны ваххабитские государства в прямом соседстве, хватает нам и Чечни. Сизов поднялся, прошелся вдоль стола, посмотрел на карту, принесенную Волошиным, затем ткнул пальцем в район Афганистана.

— А это что тут отмечено? — он указал на несколько пятен серого цвета на зеленом фоне страны.

— А это остатки войск сопротивляющихся талибам. Соединения генерала Дустума, Ахмад Шаха Масуда, Раббани и Мансура, — пояснил Демин. — Они разрознены и почти уничтожены. Все эти соединения настолько слабы, что талибы даже не спешат их добить.

— И кого это они прижали к самой нашей границе?

— Мансура. Сейчас там зима, и только она сдерживает талибов от наступления.

— А если мы ему поможем оружием и припасами?

— Ну, Мансур искренне ненавидит талибов. Он таджик, а они в основном пуштуны. К тому же они попытались его убрать в самом начале, еще когда совместно воевали с нами. Он этого им не простил.

— Что он вообще-то за человек? Демин улыбнулся:

— Своеобразная личность. Мансур был нашим самым неудобным противником в той войне. Человек удивительной храбрости и ума, многие его просто считают святым. Люди приходят за сотни километров, чтобы потрогать его плащ.

— Разве бывают святые с автоматом? — не удержался от вопроса Соломин.

— А почему бы и нет? Забыл Георгия Победоносца? Да и сам Мухамед был воителем. Вот и Мансур как заговоренный, пуля его не берет, рядом выкашивало десятки людей, а у него ни царапины. Абсолютный аскет, бессребреник. В отличие от всех остальных командиров не заработал на этой войне ни цента. Свои войска он удерживает не деньгами, а огромным авторитетом. Производство наркотиков считает первейшим грехом. Но я не уверен, что он примет нашу помощь. Для него мы по-прежнему «шурави» — основной источник бед его страны.

— Но попробовать договориться с ним надо, — настаивал Сизов.

— Хорошо, я пошлю кого-нибудь из своих востоковедов. Сизов поморщился.

— Нет, Николай Михайлович, ты не понял. Тут не дипломат нужен и не ученый. Воин поймет только воина.

— Ладно, попробуем поискать кого-нибудь… В этот момент подал голос Волошин.

— Я знаю такого человека. Он единственный из наших военных, кто встречался с Мансуром в афганскую кампанию. Все удивленно обернулись в сторону замминистра.

— Его зовут Николай Белов, тогда он был майором, сейчас генерал-майор, правда, запаса. Десантник.

— Откуда у вас такие интересные сведения, Валентин Петрович?

— Просто он муж моей младшей сестры. "Что же он, так не любит своего зятя, что посылает в самое пекло? — подумал Демин, но, лишь глянув на выражение лица Волошина, сразу отверг это предположение. — А кремень мужик, я бы так не смог". Через две недели над заснеженными перевалами Гиндукуша летел вертолет МИ-8. Пассажиров было немного, всего двое, в армейском камуфляже, но без знаков различия. Тот, что постарше и пониже ростом, с густыми черными устами, не отрываясь смотрел в иллюминатор. Его спутнику, Павлу Могильному, молодому офицеру лет двадцати пяти, давно надоел этот пейзаж, и он прокричал на ухо Белову: — Товарищ генерал, что вы там высматриваете?

— Молодость свою, Паша, молодость! Здесь она осталась, в этих горах. Семь лет, лейтенантом пришел, вышел майором! Брат мой младший здесь навсегда остался. Подбили его БМП, даже костей не осталось, такой силы был пожар. А он только после училища, совсем немного прослужил! Могильный с сочувствием кивнул головой, хотел что-то сказать, но в этот момент подошел один из пилотов вертолета.

— Товарищ генерал, выше мы подняться не можем, машина идет на пределе, к тому же над перевалом, по нашим данным, сильный ветер. Может бросить на скалы.

— Хорошо, высади нас здесь. Сами возвращайтесь на базу. Когда нужно будет, вас вызовем. Вертолет, поднимая белое облако взбудораженного снега, сел на единственную в районе ровную площадку и высадил обоих офицеров. Оружия у них было минимум, два пистолета с запасными обоймами и два крепких ножа у пояса. Могильный тащил большую армейскую рацию, два скатанных спальных мешка. Белов же взвалил на плечи большой рюкзак с

провизией. Когда вертолет улетел, генерал закурил, взглянул на компас и махнул рукой на юг: — Нам туда. Путь этот был нелегок. В рыхлом снегу они проваливались по колено, каждый шаг давался с трудом, сказывалось высокогорье. Ни генерал, ни его адъютант уже больше не курили. Горная болезнь вызвала отвращение к табачному дыму. Белову приходилось туго, он и возрастом был постарше, и за годы отставки подрастерял десантную форму.

— Отвык, — сказал он во время очередного привала, сняв шапку и вытирая с лица обильный пот. — А когда-то… как лось по этим же самым местам… К полудню они достигли перевала, где действительно буйствовал встречный порывистый ветер, и начали спускаться вниз, в долину. Они не думали, что в этот же день смогут добраться до людей, но уже в сумерках увидели вдалеке огонек и смогли рассмотреть небольшую струйку дыма. Они прибавили хода и по темноте подошли к небольшому полуразрушенному аулу. Десяток убогих домов приютился под высокой скалой, прикрывающей кишлак от постоянного в этих местах ветра. Офицеры шли не таясь, в полный рост. Могильный нервничал и искоса поглядывал на внешне спокойного генерала.

— Николай Васильевич, неужели вы не волнуетесь?

— Почему, волнуюсь.

— По вам незаметно.

— Знаешь, Паша, в этих краях поневоле становишься фаталистом. Чему быть — того не миновать. Любая, самая длительная и ужасная смерть — только миг по сравнению с вечностью. Я ведь родился и вырос в Таджикистане, так что этих людей знаю не понаслышке, а как бы изнутри. Ну вот, нас уже и встречают… Действительно, из сумрака ночи бесшумно, словно сгустившаяся темнота, появились люди. Их было трое, и даже в этом мраке было видно, что в руках у всех троих оружие. На гортанный оклик часового ответил сам Белов, потом к разговору подключился и Павел, в совершенстве владевший как пуштунским, так и таджикским и узбекским языками. После длительного разговора их повели в глубь кишлака. Полуразрушенные дома его были мертвы, лишь караул у одного из них предполагал внутри наличие жизни. Конвоиры «шурави» переговорили с постовым, и один из бойцов, отогнув брезентовую занавеску, исчез внутри дома. Белов, не торопясь, скинул с плеч рюкзак, поставил его у стены, то же самое жестом велел сделать лейтенанту. Вскоре посланец вернулся и велел сдать оружие. Когда оба пояса с кобурой и ножи оказались в руках часового, тот жестом разрешил незваным гостям войти в дом. Перед тем как переступить порог Могильный невольно взглянул вверх, на звезды, по сравнению с равнинными казавшиеся неестественно огромными и яркими. В доме стоял полумрак. Белов ориентировался по спине своего провожатого, сзади слепым кутенком тыкался в спину генерала Могильный. Генерал не видел, но чувствовал, что кругом, рядом, на полу спят люди. Храп, тяжелое ночное дыхание выдавали их присутствие. Лишь в дальнем углу виднелся свет. Туда и повел непрошенных гостей афганец. Горела небольшая лампочка типа «шахтерки», подключенная к аккумуляторной батарее и стоявшая прямо на полу. Ее свет падал на страницы беспощадно истрепанной книги с узорчатой вязью арабских букв. Белов ни минуты не сомневался, что перед ним Коран. Кажется, он даже узнал и саму книгу. "Как они этот аккумулятор подзаряжают?" — удивленно подумал генерал, но тут из темноты показалось лицо чтеца Корана, и Белов забыл обо всем. Казалось, что за прошедшие годы Мансур нисколько не изменился. Худощавое продолговатое лицо с рыжеватой, не очень густой бородой, длинный с горбинкой нос, глубоко посаженные глаза удивительного

желтоватого-коричневого, как у тигра, цвета. На голове его была типичная для всех афганцев круглая пуштунская шапка. Мансур улыбнулся, обнажив при этом неровные, выщербленные зубы. Голос его оказался хрипловатым, но мягким и ровным: — Аллах мне приказал прийти в эти горы, но не сказал почему. Я только знал, что встречу знакомого человека. Белов по-азиатски устроился на полу перед ящиком, сбоку сел лейтенант. Переводить ему не пришлось. Оба собеседника прекрасно говорили на таджикском.

— Не думал, что придется снова свидеться, но, как у вас говорят, аллах сподобил, — сказал генерал. — Многое изменилось и у нас, и у вас. Афган сожрал Союз, как раковая клетка съедает человека. В те времена вы воевали с нами, теперь — между собой.

— Да, это больно, — признался Мансур. — Пятнадцать лет назад я думал, что все плохое осталось позади. Оказалось, все оно только начинается. Аллах кого хочет наказать — сводит с ума гордыней. Все хотят быть в этой стране главными.

— Насколько мы знаем, наибольшее напряжение наблюдается между вами, старыми моджахедами, и талибами. В чем суть этого конфликта?

— Талибы сами по себе никто. Ими руководят из Пакистана те, кто желает присоединить Афганистан к своей стране. Для этого им и нужны эти недоучки из медресе.

— Наше руководство озабочено подобным положением в Афганистане. Талибы завалили Россию дешевым опием, героином. Для нас это тоже национальная катастрофа. Именно поэтому я здесь. И у меня есть предложение. Скажите, уважаемый, если мы предложим вам помощь в борьбе с талибами, вы примете ее? Мансур не задумался ни на минуту.

— Да. Сегодня я открыл Коран и ткнул пальцем в первую же попавшуюся суру. В ней было сказано: "Лучше союз с бывшими врагами, чем вражда с бывшими друзьями".

— Хорошо. Что именно и в каких размерах вам нужно для продолжения борьбы? Мы готовы предоставить вам помощь в неограниченных количествах. Лицо моджахеда дрогнуло, такое выражение бывает у долго голодавшего человека при виде обильно накрытого стола.

— Нам нужно все. В последнем бою трое моих воинов погибли, пытаясь достать автомат убитого талиба. Начали отказывать даже «Калашниковы». Многие из них в бою по двадцать лет. Обсуждение продолжалось почти два часа. Наконец генерал подвел итоги: — Итак, на первое время вам потребуется до пятидесяти танков и самоходок, около сотни «Уралов» для перевозки войск, три десятка БМП, топливо, снаряды, тридцать минометов, пять тысяч автоматов, пятьдесят тысяч цинков с патронами, с десяток радиостанций, медикаменты и продовольствие. Легкое оружие, медикаменты и продукты подвезем быстро, вертолетами, тяжелую технику — как вскроются перевалы. У нас есть не менее десяти пилотов-афганцев, готовых воевать на вашей стороне. Захватите какой-нибудь аэродром, и мы перегоним к вам четыре МиГа-двадцать первых, два ЯК-24 и два МИ-восьмых.

— Если это будет так, мы в июне сумеем переломить ситуацию. Надо загнать этих пакистанских выкормышей к своим хозяевам. Спать гостей уложили рядом с «шахтеркой», оказав этим большую честь и доверие. Было холодно, но перед тем как заснуть Могильный заметил, что за спиной по-прежнему сидевшего над Кораном Мансура маячила темная тень телохранителя. "Доверие доверием, а глаз с нас все-таки не спускают", — подумал лейтенант и почти тут же провалился в черную яму сна. Спал он плохо, в доме было холодно, а спальные мешки они оставили на улице, вместе с рацией и рюкзаком. Земляной, кочковатый пол также не способствовал сладости сновидений.

Проснулся он от того, что почувствовал рядом какое-то движение. Осмотревшись по сторонам, лейтенант понял, что все давно встали и рядом с ним устраиваются на полу для утренней молитвы. Моджахедов было не менее десяти человек. Поспешно поднявшись, Могильный вышел из дома, спиной чувствуя настороженные взгляды мусульман. Белова он нашел раскладывающим поклажу из рюкзака.

— А, выспался! Вот что значит молодость. Я и уснуть толком не мог, ворочался-ворочался. Под утро только задремал. Отвык от подобных "удобств".

— Ничего не стырили? — кивнул Могильный на свою поклажу.

— Обижаешь, брат. Это же истинные мусульмане, для них воровство — первейший грех. У них за такое руки рубят. Лейтенант немного помялся, но все же спросил: — Николай Васильевич, что-то ваш Мансур на крупного военачальника не очень походит. И люди-то его где?

— Не делай скоропалительных выводов. У Мансура тысячи бойцов, есть большой штаб. А с такими мобильными отрядами он передвигается в случае необходимости — когда, например, на него открывают охоту или если нужно с кем-то встретиться. Завтракали прямо на улице и своими припасами — тушенкой и хлебом, благо погода этому благоприятствовала: ветер стих и солнце сияло во все небо. Намаз кончился, и бойцы Мансура разбрелись по всему кишлаку, собирая оставшееся скудное дерево для костра.

— А где сам Мансур, что-то я его не вижу? — спросил лейтенант, оглядываясь по сторонам.

— Он еще по темноте ушел куда-то с тремя сопровождающими. Будем его ждать.

— А как вы с ним познакомились?

— Это было в восемьдесят девятом, перед самым выводом. Он тогда контролировал перевалы, надо было обеспечить безопасность вывода войск. Вот тогда я с ним и встретился.

— И что?

— И все. Он же нормальный человек. Договорились, что он пропустит нас без выстрелов в спину, так и произошло. Я ему тогда Коран подарил, вон до сих пор с собой его носит. Кстати, ты знаешь, что он прекрасно говорит по-французски? Он учился в Париже, окончил философское отделение Сорбонны. Мансур появился лишь перед обедом. При свете дня генерал рассмотрел, что лицо его старого знакомого все-таки изменилось за эти прошедшие годы. Многочисленные морщины изрезали его лоб, волосы бороды поседели.

— Сегодня хорошая погода, мы проводим вас через перевал, там можете вызвать вертолет, — сказал Мансур. Белов согласно кивнул головой: — Хорошо. В дорогу выступили немедленно. Впереди шли пять человек, сзади столько же. В середине шествовал сам Мансур с гостями и трое телохранителей. Судя по сдержанным переговорам этой троицы, Могильный понял, что моджахеды чего-то явно опасаются. Через два часа они вошли в узкое ущелье. Группа во главе с Мансуром присела отдохнуть, авангард же продолжил движение. Белов не мог не отметить хорошую выучку моджахедов. На месте своего гостеприимного хозяина он поступил бы точно так же. Они уже двинулись вперед, когда впереди вспыхнула перестрелка. Пули засвистели и вокруг группы Мансура. Все кинулись в разные стороны и открыли ответный огонь. Бой продолжался с полчаса. К удивлению Могильного, в него не вступил арьергард. Лейтенант понял все, когда отчаянная стрельба поднялась уже непосредственно у них над головой, на вершине скал. Вскоре все утихло, а минут через двадцать вниз спустились пятеро из

арьергардной группы с тремя автоматами и снайперской винтовкой в руках.

— Кто это был? — спросил Белов.

— Судя по одежде, узбеки, скорее всего, люди Дустума, — ответил Мансур. Из его свиты пострадали двое: один был убит в передовой группе. Ранили в руку телохранителя Мансура. Белов торопливо вытащил из рюкзака пакет с бинтами и сам начал перевязывать раненого, рослого светлобородого и удивительно курносого моджахеда.

— Навылет прошла, это хорошо, — подбодрил он парня. Перематывая руку, генерал все пристальнее начал всматриваться в своего пациента. Могильному показалось, что лицо Белова приняло растерянное выражение. Может, поэтому он чересчур туго завязал узел, так, что телохранитель вскрикнул и к изумлению лейтенанта выругался по-русски: — А, черт!

— Лешка?! Лешка, это ведь ты?! — закричал генерал, хватая раненого за плечи. Тот снова вскрикнул и ответил на чистейшем русском языке: — Ну что ты так, больно же!

— Прости! — разжав руки, Белов встал перед раненым на колени. — Лешка, Лешка, ты живой?!

— Как видишь, — нехотя признался парень.

— Я бы тебя не узнал, если бы не голос. Голос, братуха, у тебя все тот же. По лицу генерала текли слезы.

— Значит, ты тогда не погиб?

— Нет. Я один остался в живых. Успел выпрыгнуть из горящего БМП.

— И что потом?

— Потом плен, другая жизнь. Теперь я Абдалла, того, прошлого Лешки уже нет и никогда не будет. Дальше они шли рядом, тихо разговаривали.

— Тогда, в восемьдесят девятом, ты видел меня?

— Да. Я был тогда в лагере.

— Что же ничего не сказал, не подал знак? Я бы тебя вытащил оттуда, уговорил Мансура.

— А зачем? Я сам выбрал эту жизнь. Я ведь уже больше года жил у моджахедов. Когда я понял, кто мы на этой земле и зачем, решил не возвращаться. Принял мусульманство, женился. Сейчас у меня пятеро детей, еще трое умерли. Это моя плата за все, что мы натворили в Афгане.

— А у нас с Натальей с детьми так и не получилось. Всех докторов обошли, до самых светил медицины добрались — и ничего.

— Это плата за грехи, брат. Аллах справедлив, он дарует и наказывает человека за дела его. Белов с изумлением посмотрел на Алексея. Тот говорил эти слова спокойно, с убеждением знающего человека.

— Полетели со мной, — предложил генерал. — Мать будет рада.

— Не могу. Моя жизнь здесь. Он чуть помолчал, затем спросил: — Когда умер отец?

— В девяносто первом, после подписания беловежских соглашений. Он же у нас был ярый коммунист, первый инфаркт стукнул его после путча, а раздел Союза совсем добил его.

— Как мать?

— Для своих лет хорошо. Жалеет только, что внуков нет. Кстати, а где у тебя семья?

— Тут недалеко, мы сегодня ходили к ним. Заночевать пришлось в какой-то пещере. Белов понял, что с провизией у Мансура плохо, и поделился своими продуктами: рисом, говяжьей тушенкой, зеленым чаем. К «шурави» все

относились уже без настороженности, и генерал с изумлением понял, что еще, как минимум, трое бойцов, включая начальника охраны, русские. Улучив момент, он спросил об этом брата: — Они тоже добровольно остались здесь?

— Да. Еще двое погибли в прошлом году. В этом момент вокруг Мансура поднялся дикий гвалт. Афганцы что-то оживленно обсуждали, столпившись около своего вождя. Подойдя поближе, русские гости увидели в руках Мансура Коран. В самой середине его виднелось отверстие. Открыв священную книгу, Мансур перелистал страницы и вытащил из толстого фолианта пулю. Один из телохранителей жестом показал «шурави», что книга хранилась за пазухой у вождя и прикрыла сердце афганца.

— Ну вот и мой дар пригодился, — сказал Белов. — В следующий раз я пришлю другой Коран. В эту ночь Могильный воспользовался спальным мешком, но несмотря на это часто просыпался и каждый раз слышал рядом негромкий разговор двух братьев. Каменный полок оказался все-таки слишком жестким, и лейтенант, по утру выбравшись из спального мешка, еле разогнулся. В пещере уже никого не было, и первый, кого увидел Могильный на свежем воздухе, оказался сам Мансур. Лейтенант двинулся по естественной надобности, затем его заинтересовала суета вокруг странного сооружения на шесте с пропеллером. Подойдя поближе, переводчик понял, что это не что иное как генератор, работающий от самодельного ветряка. Именно эта конструкция подзаряжала батареи «шахтерки» и старенькой рации армейского образца. Сборкой конструкции занимались как раз трое русских телохранителей, обсуждавшие все подробности этого дела на родном языке.

— Подтяни ремень, а то со шкива слетает, еще, вот хорошо.

— Как там, искра есть?

— Есть. Только сколько ее еще подзаряжать? До вечера что ли с ней возиться?

— Что, есть проблемы? — спросил Белов.

— Да, батареи ни к черту, менять надо давно, — нехотя отозвался один из техников. Могильный не мог отделаться от ощущения, что Мансур неотступно наблюдает за ним. Куда бы он ни пошел, всегда непременно встречался со взглядом тигриных глаз афганца. Это слегка нервировало лейтенанта. А генерал, подойдя к Мансуру, предложил: — Мы оставим вам нашу рацию и медикаменты.

— Хорошо, — согласился афганец, потом кивнул в сторону переводчика и неожиданно перешел на французский: — Твой толмач сегодня погибнет. Белову показалось, что он ослышался. Французский он знал не так хорошо, как все остальные языки. Просто изучал в школе и, хотя имел способности к языкам, успел его подзабыть.

— Погибнет? — переспросил генерал.

— Да.

— Почему?

— У него печать аллаха на лице. Белов в смятении оглянулся на своего спутника. Странно, в самом деле ему показалось, что переводчик в это утро выглядел как-то не так. Хотя он и улыбался, переходил от одной группы людей к другой, вступал с ними в разговоры. Ему охотно отвечали. Белов давно знал эту черту характера афганцев. Они враждуют до неистовства, но если кому поверят, то и доверчивы до простоты. К удивлению лейтенанта он не увидел в лагере Абдаллу-Алексея. Но старший Белов выглядел спокойным, и Могильный не решился его спросить о брате.

— Надо связаться с базой, узнать, когда они смогут нас забрать, — сказал генерал.

То, что они услышали по рации, было неутешительно.

— К вечеру подойдет штормовой фронт, так что забрать вас сможем лишь в ближайшие три-четыре часа. Иначе застрянете там дня на три. Готовить вертолет?

— Да, конечно. Заберете нас из квадрата восемь. Ахундов, ты должен помнить это место, там площадка хорошая, в свое время на ней наш блокпост стоял.

— Ну конечно, помню, я там однажды чуть не сгорел на МИ-восьмом, хорошо, подбили его еще на земле, успел выпрыгнуть.

— Ладно, ждем вас. После короткого обсуждения весь караван снова выступил вперед. Нужное место оказалось в часе ходьбы от места ночевки. На небольшом равнинном участке остались явные следы нашего пребывания в Афганистане: вросшие в землю приземистые бетонные укрепления, рядом с ними — остовы сгоревших машин и бронетехники. Из-под снега выглядывала и лопасть вертолета. Время шло, Могильный заметил, что генерал начал нервничать. Он поглядывал на часы, затем вглядывался в окружающие горы. Лейтенант думал, что Белова волнует, не перехватит ли погода вертолет. Сидеть три дня в горах ему тоже не сильно хотелось. Но когда послышался шум вертолета, Белов сдержанно выругался и в первый раз за эти дни закурил. Винтокрылая машина села, подняв вокруг себя рукотворную метель, в десяти метрах от приметной лопасти на проглядывающую из снега бетонную площадку. Открылся квадратный люк, но генерал не среагировал на призывные жесты вертолетчиков.

— Товарищ генерал, лететь надо, — удивленно напомнил переводчик.

— Сейчас, погоди, — отмахнулся Белов, напряженно всматриваясь куда-то в сторону перевала. Присмотревшись, Могильный заметил вдалеке, на склоне, темную точку. Кто-то явно двигался по их следу. Время шло, но на отчаянно-призывные жесты пилотов из кабины Белов отвечал только характерным постукиванием указательного пальца по наручным часам. Так прошло десять минут, пятнадцать. Вертолетчики не глушили двигатель, и наконец из салона спрыгнул борттехник: — Товарищ генерал, лететь надо! Циклон идет, еще час и мы не успеем.

— Ну погоди, еще чуть-чуть, немножко, очень прошу! — взмолился Белов.

— Товарищ генерал, керосина может не хватить, и ветер поднимается! В самом деле, порыв ветра хлестанул по лицу говоривших взбудораженным снегом.

— Родной мой, очень прошу, еще две минуты, очень прошу! Сейчас, они уже идут! Они близко. — И генерал показал в сторону гор. Было уже видно, что идет человек, но Могильного удивило, что Белов упомянул о нем во множественном числе. Лишь немного погодя он понял, что человек несет на руках закутанного во множество одежд ребенка. Последние полкилометра Абдалла бежал бегом. Передав на руки брата свой драгоценный груз, он без сил опустился на снег: — Лей…ла… ее зовут… — с трудом сказал он.

— Хорошо, Леша, не сомневайся, всех врачей на уши поставим, но вылечим! Если операция нужна будет — сделаем. Я со многими кардиологами знаком! — прокричал Белов и под отчаянные мольбы механика двинулся к вертолету. Борттехник проскользнул в машину первым, он принял из рук генерала ребенка, тот уже поставил ногу на лестницу, обернулся назад, чтобы махнуть рукой брату. Могильный шел последним, он пригнулся под винтами, но шквалистый порыв ветра выгнул почти до земли одну из лопастей. Раздался глухой звук удара, и лейтенант упал. Генерал кинулся обратно, опустился на колени рядом с переводчиком и с досадой застонал. Весь снег вокруг головы лейтенанта был забрызган кровью и мозгами. Лопастью Могильному снесло затылок. Со стороны моджахедов

подбежали еще трое, в том числе и Абдалла. С их помощью генерал погрузил тело переводчика в вертолет и крикнул пилотам в открытую дверь кабины: — Поехали! Сам же он остался стоять в проеме люка. Вертолет уже поднимался, когда он начал лихорадочно расстегивать свой пояс с кобурой и ножом. Скинув его вниз, в белую пелену искусственной пурги, Белов закрыл люк и прошел в салон, где механик маялся с ребенком на руках. Лишь теперь генерал рассмотрел свою нежданно приобретенную дочь. Черноглазая девчонка лет пяти испуганно смотрела на незнакомых ей людей, ее явно страшил грохочущий, непривычно пахнущий керосином вертолет, но она молчала.

— Давай ее сюда, — сказал Белов. Приняв ребенка, он уселся на жесткое сиденье. Под ногами почувствовал что-то мягкое, глянул вниз. Это было тело лейтенанта. Прижав к себе девочку, генерал пробормотал: — Все будет хорошо, Лейла. Девочка, услышав свое имя, вопросительно глянула на этого странного, незнакомого ей, плачущего человека. Весной соединения Мансура предприняли наступление на позиции талибов. Несмотря на численное превосходство противника, они прорвали фронт и через две недели упорных боев заняли Кабул. Войска талибов вынуждены были отойти к границе Пакистана. Бесконечная афганская война вышла на новый виток. Для борьбы с доставкой наркотиков через Казахстан были привлечены казаки. Мобильные группы при поддержке вертолетов контролировали границу, обстреливая пытающиеся прорваться вне дорог машины. При этом они как раз старались не попасть в сами автомобили. В случае обнаружения наркотиков транспортные средства изымались в пользу государства, и уже по дешевке приобретались теми же казаками. Так что стреляли много, но аккуратно, лишь при нужде пробивая колеса. По всей стране была объявлена операция «Невод». В городах, поселках и деревнях были расклеены телефоны, по которым можно было анонимно «заложить» притоны наркоторговцев. Эти данные поступали не только в местные органы, но и в централизованную службу борьбы с наркотиками в столице. Путем простейших статистических действий высчитывались пути распространения наркозаразы по стране. Порой именно оттуда, из Москвы, в провинцию исходили соответствующие приказы.

— У вас в городе действует лаборатория по производству первитина, найти и обезвредить, — вещал из телефонной трубки начальственный голос.

— Откуда, у нас таких данных нет, — вытирая проступивший пот отвечал начальник местного ГОВД.

— А у нас есть, — настаивал глас руководства. — Именно в вашем городе самый дешевый «винт», далее, по мере его распространения, цена его поднимается. Так что в течение недели выявить и обезвредить всю цепочку. Не мне вас учить. Ищите по химическим заводам, институтским лабораториям и студенческим городкам. Гораздо труднее было остановить поток синтетических наркотиков со стороны Запада. Провезти лист «промокашки», пропитанный ЛСД, в большегрузном автомобиле через Прибалтику или Польшу не составляло большого труда. Пришлось идти окольными путями и поставить на прослушку все телефонные переговоры, ввести повальную перлюстрацию писем и задействовать особые программы на переговоры по Интернету. Они автоматически выявляли адресатов, употребляющих слова «марки», «промокашка», "кислота". Но больше всего давала результат тотальная слежка за мелкими распространителями зелья на дискотеках. Рано или поздно, но они обращались к своим поставщикам, те шли еще дальше.

Всю эту мелочь не трогали, просто заносили в картотеки на будущее. Проследив всю цепочку, Департамент по борьбе с оборотом наркотиков брал только самых крупных дельцов. Никто из них сам уже не имел дела с живым товаром, раньше доказать их причастность к делу было невозможно. Но теперь с ними особо не церемонились. В соответствии со знаменитым указом "Номер Сорок" не требовалось брать наркобаронов с поличными, достаточно было косвенных улик: записей телефонных разговоров, телесъемок, неоправданно высокого жизненного уровня. По этому указу расстреливали беспощадно, все имущество изымалось, семьи и родственники наркодельцов выселялись из роскошных особняков с предоставлением жилого фонда не менее тридцатилетнего срока эксплуатации. Еще меньше церемонились с цыганами. Наркобич мелких городов был ликвидирован в лучших традициях сталинских времен. После троекратного предупреждения цыган поголовно выселяли из города в заброшенные города и поселки вдоль трассы БАМа. Оттуда они бежали всеми подручными средствами — на товарняках и по рекам на баржах с песком и гравием. Уже через год поголовье «фараонового» племени в России резко уменьшилось. Мелкими и крупными группами «ромалы» и «чавелы» потянулись в соседние страны СНГ. В результате принятых мер через год оборот наркотиков снизился в десятки раз, соответственно и выросли цены на зелье, теперь далеко не каждому они были по карману. Вовсю использовались пропагандистские приемы. Для десяти самых крупных наркоторговцев устроили показательный процесс, показав его по телевидению и даже продемонстрировав сцену расстрела. Все нажитые этой десяткой дома и машины были конфискованы и по заведенному порядку переданы семьям погибших в Чечне офицеров.

ЭПИЗОД 24 В марте в Москве вспыхнула новая серия террористических актов, получивших название "Вторая бомбовая война". Весенним вечером шестого марта со станции метро «Таганская» по кольцевой линии в сторону «Курской» двинулся обычный состав подземной электрички. Подошел час пик, вагоны были переполнены, народ входил и выходил, все плотнее трамбуя друг друга. На «Комсомольской», как обычно, людской прилив нахлынул более всего, в мешанине выходящих и входящих пассажиров произошел небольшой затор, кто-то чертыхнулся, затем недовольный голос произнес: — Мамаша, подберите сумки, невозможно пройти! Недовольный пассажир долго распространяться на эту тему не стал, поезд вот-вот должен был отойти, и он поспешно покинул вагон. Сидевшая на скамейке рядом с выходом пожилая женщина с недоумением посмотрела на стоящий у ее ног пластиковый пакет, пробормотала: "Да это не мое", — и ногой задвинула его под скамейку. На «Рижской» она поднялась, чтобы выйти, но в то самое мгновение, когда состав, вынырнув из темноты, ворвался на отделанный темно-красным камнем перрон, хрупкая оболочка пластикового пакета лопнула от чудовищной силы взбесившейся взрывчатки, разрывая на части все живое и неживое вокруг себя. Те, кто находились на перроне, увидели только вспышку, грохот взрыва приглушил рев тормозящей электрички. Полетели во все стороны стекла, обрывки материи, повалил дым. Состав по инерции продолжал двигаться, покореженные двери открылись лишь наполовину, но и того, что увидели желающие уехать в сторону «Новослободской», хватило, чтобы все они отхлынули назад. Десятки женских голосов закричали что-то бессмысленно-истеричное. Среди месива искалеченных, разорванных и обожженных людей, на залитом кровью полу копошились раненые и контуженые, бессмысленно тыкаясь друг в друга и увязая в растерзанной человеческой плоти. Вой и стоны пострадавших разносились далеко по всему перрону.

Всего при взрыве погибло шестнадцать человек, пятеро остались инвалидами, еще тридцать было ранено и контужено. Через три дня новый взрыв прогремел на станции «Савеловская», а еще через три досталось "Октябрьскому полю". В обоих случаях бомбы оставляли прямо на перроне, жертв, к счастью, было меньше. Затем последовала недельная передышка, и еще три взрыва громыхнули точно по такому же сценарию. Были усилены наряды милиции, у всех входящих в метро начали проверять сумки и пакеты, к работе подключили специально подготовленных собак, на перронах установили дополнительные камеры слежения, но ничего не помогало. По телевидению высокопоставленные чины милиции просили москвичей быть внимательными, бдительными, сообщать о каждом сомнительном предмете дежурному милиционеру. Трижды на станциях метро вспыхивала паника из-за обнаруженных подозрительных пакетов и свертков, но тревога оказывалась ложной. Руководство Временного Военного Совета требовало от сыскарей результата, но его не было. Все понимали, что работает одна и та же группа, во всех случаях использовалась схожая самодельная взрывчатка, и даже пакеты, склеенные криминалистами из оставшихся ничтожнейших кусочков полиэтилена, были однотипные, с ковбоем «Мальборо» на фото. Последние три раза бомбы закладывались в урны. Те, массивные, бетонные, хотя и ослабляли силу удара — большая часть взрывной волны уходила вверх, но люди продолжали гибнуть. Многие жители столицы не решались пользоваться самым удобным видом городского транспорта. На борьбу с террористами были брошены лучшие силы МВД и ФСБ. Опрашивались тысячи людей, многократно просматривались все записи камер слежения. Результата пока не было. Вечером субботнего дня вся следственная группа, собравшись в одной комнате, пыталась использовать метод мозгового штурма и понять что-то новое, скрытое от них до сих пор.

— Почему они перестали подкладывать бомбы в вагоны? — спросил Воронов, следователь по особо важным делам от министерства внутренних дел.

— Может, это показалось им очень опасным?

— Конечно. И взрывчатка, и взрыватели у них самодельные, я бы с такими никогда работать не стал. Они боятся тряски, нестабильны, — заметил специалист-подрывник, майор с лицом, испещренным мелкими ямками от некогда взорвавшейся рядом с ним самодельной бомбы. Минеру тогда повезло, бомба была маломощной и без оболочки.

— Последние три раза бомбы подкладывались в урны, — напомнил Воронов.

— Ну, просто все забытые пакеты вызывают сейчас подозрение и панику. Как раз перед этим по телевидению показали сюжет про ложную панику на "Комсомольской".

— Может, убрать со станций все урны? Так делали в Англии в период борьбы с ИРА, — предложил кто-то.

— Значит, будет больше жертв. Нет уж, пусть урны останутся. Они хоть немного ослабляют взрывную волну. Все разговоры прервало появление Волошина, первого заместителя министра внутренних дел. За ним шел человек, лицо которого было знакомо всем присутствующим.

— Господа, знакомьтесь. Юрий Лужный, наш известнейший артист, вызвался помочь вашей бригаде. Полтора десятка глаз взглянули на знаменитого экстрасенса и гипнотизера не очень дружелюбно. Лужный прославился своими психологическими опытами. Он умудрялся одновременно делать сразу несколько дел: решать в уме арифметические задачи, считать буквы в читаемом ему тексте, диктовать и при этом самому писать диктант.

"Сейчас начнет рассказывать про чудеса телепатии," — решил Воронов, заранее морщась. Словно прочитав его мысли, Лужный примиряюще поднял вверх ладони рук: — Нет-нет, мне не нужно что-то особенное, просто я прошу предоставить мне пленки видеозаписей на тех станциях, где произошли взрывы. И скажите мне, каков примерно завод часового механизма?

— Мы имеем дело с электронными таймерами, самыми обычными, бытовыми. Так что определить трудно, но мы считаем, что завод ставится от тридцати минут до двух часов.

— Значит, мне нужны пленки последних трех часов перед каждым взрывом.

— Хорошо, только это материалы следствия, выносить их из здания нельзя, — предупредил Воронов.

— Мне нужен только видеомагнитофон и удобный стул. Если к тому же мне выделите отдельное помещение, я буду вам предельно признателен. К удивлению всех, отдельный кабинет в битком набитом здании для экстрасенса нашли, и Воронов решил, что без гипноза тут явно не обошлось. Сняв пиджак и галстук, Лужный засучил рукава, помассировал лицо. Несколько минут он сидел, опустив руки на колени и склонив голову, затем включил монитор. За повседневными хлопотами об артисте постепенно забыли. Лишь под утро Воронов, проходя мимо знакомого кабинета, вспомнил про иллюзиониста и, приоткрыв дверь, заглянул внутрь. Лужный по-прежнему сидел перед монитором, курил сигарету, судя по густому дыму в помещении, далеко не первую и не десятую. Следователю стало совестно.

— Юрий Семенович, может оторветесь, пообедаете? — предложил он. Не поворачиваясь, Лужный отрицательно мотнул головой и коротко бросил через плечо: — Кофе и сигареты, мои кончаются. Экстрасенс провел за монитором еще четыре часа, потом позвонил Воронову.

— Зайдите, по-моему, что-то есть. В маленькую комнатку набилось полтора десятка людей, почти все свободные члены следственной бригады. Лужный, явно уставший, но по-прежнему невозмутимый, дождался тишины и окурком показал на экран: — В этих записях только один человек постоянно появляется перед взрывом. Вот этот. За полчаса они проверили все шесть кассет и убедились, что Лужный прав. Невысокий парнишка, на вид лет семнадцати, не больше, в короткой светло-бежевой куртке с коричневой оторочкой и большой спортивной сумкой через плечо неизменно появлялся на каждой станции примерно за час до взрыва. Чем больше Волошин смотрел записи, тем сильнее убеждался, что именно этот человек и был им так нужен. Ни разу не было зафиксировано, как он закладывал в урну пакеты, парень явно знал, где расположены камеры слежения, только раз он вышел из-за колонны, на ходу застегивая молнию своей неизменной черной сумки.

— Он, — ахнул кто-то за спиной Волошина. — Как раз за этой колонной и рвануло в прошлый раз!

— Гаденыш, и такой молодой!

— Как же он проносит взрывчатку, неужели его не осматривают с такой большой сумкой?

— Надо посмотреть другие записи в это же время. В поднявшемся ажиотаже все забыли про экстрасенса, а Лужный скромно вышел из комнаты и не торопясь спустился вниз. Около выхода его остановил дежурный милиционер: — Ваш пропуск, пожалуйста. Лужный хлопнул себя по карманам, но потом вспомнил, что машинально скрутил пропуск в трубочку, измочалил его до невозможности и оставил в пепельнице. Подниматься было

невмоготу, он чуть напрягся, достал из паспорта фотографию младшей дочери и протянул ее сержанту.

— Вот. Внимательно глянув на снимок, сержант кивнул головой и сказал: — Проходите. Оставшиеся наверху члены следственной группы быстро поняли, что парень все время откуда-то приезжал, но установить, откуда именно, никак не получалось. Волошин, лично курировавший дело о взрывах в метро, быстро набросал план действий.

— Оповестить все посты милиции в метро. Приметы парня, его одежды, переснять с монитора лицо, размножить фотографии.

— А если он работает в органах? — спросил Воронов.

— Придется рисковать. И заняться поисками этой сволочи через отдел кадров метро и всех организаций, имеющих отношение к метрополитену. Сзади Воронова кто-то присвистнул: — У нас полстолицы работает в метро.

— Придется проверить всех! — жестким тоном приказал Волошин. Первый день апреля выдался необычно жарким, и, отправляясь на дело, Сергей Сунин сменил свою обычную куртку на более легкую, демисезонную. Он нервничал больше чем обычно. Страх преследовал его уже давно, пусть в первый раз он шел с бомбой легко, насвистывая и даже чуть помахивая пакетом, пусть Химик и не советовал этого делать. Но, посмотрев вечером в новостях отчет о деле рук своих, Сергей понял всю серьезность положения. В следующий раз он уже шел с миной как на смертную казнь, психуя и безмерно потея. Турникеты тогда Сунин прошел на подгибающихся ногах, ему казалось, что все смотрят только на него. С каждым разом страх увеличивался, он буквально кожей чувствовал, как нарастает напряжение и ненависть милиционеров и контролеров. Сергей попробовал отказаться от своей миссии, но Валерий резко отбрил его: — Это твое задание. Каждый делает свое дело. Кроме того ты из нас самый незаметный. Не Кириллу же идти с его баскетбольным ростом, и тем более не Инке. На тебя никто и никогда не обратит внимания. Последняя фраза Валерия покоробила Сунина. Он всю жизнь страдал из-за своего маленького роста, невыразительной внешности. На его лице все было усредненно, черты словно чуть размыты, как на неудачной фотографии. Собственно и в организацию он пошел как раз для того, чтобы почувствовать себя большим и сильным. Последние три года Сергей работал в метрополитене электриком. Это и позволяло ему довольно беспрепятственно проносить свой смертоносный груз. Около дверей метро Сунин в нерешительности остановился, нервно оглянулся по сторонам и повернул назад. Пройдя метров пятьдесят, он снова остановился, вытер со лба пот и тут заметил на другой стороне улицы знакомую высокую фигуру. Сергей понял, что его явно пасут. Мрачного, немногословного Кирилла он откровенно боялся. Развернувшись, Сунин снова двинулся к входу в метро. В этот раз он не пошел к входу для льготников, а взял обычную карточку для проезда. Почему он это сделал, Сергей и сам бы не смог объяснить. Обострившееся чувство тревоги отвело его в сторону от реальной опасности. Сегодня именно там, у служебного входа его неминуемо бы взяли. Пройдя через турникеты, Сунин свернул в сторону служебных помещений. В раздевалке, к счастью, никого не оказалось. Он открыл свой шкафчик и посмотрел на лежащий на полке пакет. Его он занес еще вчера, в ночную смену, когда метро замерло и охрана ослабила свою

бдительность. Для него было бы лучше бомбу заложить сразу, ночью, но уборщицы или шакалящие по метро бомжи сразу бы заинтересовались новеньким объемным пакетом в урне. Осторожно открыв пакет, Сергей чуть подрагивающими руками щелкнул тумблером включателя и вытер со лба пот. Из подслушанного разговора Кирилла с Химиком он понял, что они не очень довольны электронщиком, изготавливающим оснастку адской машины.

— Если она и взлетит на воздух раньше времени, то только из-за него, — сказал Химик.

— Да и с таймером он разобраться толком не может. Час это мало, можно было заложить ее раньше, часа за три, с утра, — согласился Кирилл. Выйдя из подсобки, Сунин прошел по запутанному лабиринту служебных помещений и, открыв неприметную дверь своим ключом, оказался сразу на перроне, у самого его конца. Теперь надо было решить, где оставить бомбу, на какой станции. Подходили и отходили поезда, а он никак не мог выбрать, куда ему ехать. Ему почему-то казалось, что если он сядет в поезд, то бомба непременно взорвется у него в руках. Сунин старался отогнать от себя эту мысль, но ничего не получалось. Он взглянул на часы, до взрыва осталось сорок минут. Закладывать взрывное устройство на той станции, где работаешь, было большой глупостью, но иного выхода он теперь не видел. Народу было мало, камеры слежения Сергей ставил сам, так что прекрасно знал все мертвые зоны обзора. Пройдя по перрону, он остановился, дождался, когда схлынет поток людей с очередной электрички и торопливо опустил пакет с бомбой в урну под самой камерой слежения. В то утро сержант милиции Николай Еремин почувствовал первые признаки надвигающегося гриппа. Ноющая с утра голова постепенно стала раскалываться, милиционера кидало то в жар, то в холод, временами от слабости подгибались ноги. "Отдежурю и сразу в медпункт, пока температура есть, а то больничный не дадут…" Раздумья сержанта прервал несильный, но неожиданный толчок в плечо от вывернувшего из-за колонны невысокого парня.

— Ой, извините, — пробормотал Сергей. — Я не хотел. Он торопливо зашагал по центральному проходу станции к эскалатору, а Еремин, глядя ему вслед, подумал: "Куда это он так торопится? И ни одной электрички вроде не было?" Уникальная внешность Сунина и здесь сделала свое дело. Еремин даже не вспомнил фотографию, которую показывали на утреннем разводе. Но в душе милиционера трепыхнулась тревога. Что-то с этим парнем было не так. Сделав три торопливых шага, сержант завернул за колонну, из-за которой появился странный парень, и заглянул в урну. В ней лежал новенький пакет со знакомой фотографией ковбоя "Мальборо". Еремина словно ударило током, он вспомнил утренний инструктаж. Тот, кто толкнул его, по всем параметрам подходил под предполагаемого террориста. В противоположном конце перрона стоял его друг, Алексей Нагаров, и, нажав переключатель рации, Еремин закричал в микрофон: — Лешка, задержи парня в синей курте! Здесь в урне бомба! Сунин был уже у эскалатора, когда увидел, что явно к нему бежит милиционер в черной кожаной куртке. У Сергея сейчас не было при себе ничего, никаких улик, но нервы его сдали, и Сунин рванул вверх по движущейся лестнице, расталкивая немногочисленных попутчиков. Нагаров успел на ходу предупредить охрану, и наверху навстречу Сергею бросились сразу трое. Но страх придал беглецу новые силы. Со стремительностью торпеды он врезался в троицу милиционеров, сшиб с ног одного из них, угрем проскользнул между рук остальных и понесся дальше. У турникетов его попыталась задержать толстая женщина-контролер, но, легко увернувшись от нее, Сунин полетел дальше. За ним, увеличиваясь как снежный ком, бежала

целая толпа. На выходе из метро Сергей сшиб двух входивших девчонок, затем опрокинул лоток с книгами и газетами. Женский визг и грохот привлекли к этой сцене общее внимание. Один из торговцев в недавнем прошлом работал в милиции. Увидев, что беглеца преследует большая группа бывших сослуживцев — стало быть, дело важное, — он толкнул под ноги Сергею тележку с запасами нехитрого товара. Запнувшись о неожиданно появившееся препятствие, Сунин упал, успел вскочить на ноги, но тут его подмял под себя черный поток милицейских тел. Несколько секунд весь этот клубок ворочался на земле, слышались только возгласы: "Наручники!.. Кусаться, сука! Да куда ты, держи его!.." Наконец все успокоилось, и довольные милиционеры подняли на ноги свою добычу.

— Доложи в управление, что мы взяли его с поличным. Пусть пришлют минеров, — приказал старший по званию, капитан.

— А что он сделал? — спросил кто-то из неожиданно быстро собравшейся толпы.

— А то же, что и прежде, — ухмыльнулся один из милиционеров. — Бомбу подложил, гаденыш! Вот этого ему говорить не стоило.

— У, сука!

— Сволочь!

— Пришибить его прямо тут!

— Нечего с ним чикаться!

— Нам, нам его отдайте! — послышались возбужденные выкрики из толпы. Сразу несколько рук протянулись к Сунину через спины охраны. Беглецу показалось, что среди них он увидел длинное лицо Кирилла, но тут кто-то из окружающих дернул его за волосы. Сергей болезненно вскрикнул, и это словно подстегнуло толпу, за секунды превратившуюся в один большой комок ярости. Взревев, людская масса сжалась, оттирая в сторону милиционеров. Несколько рук уже терзали лицо убийцы, тот закричал во все горло, жутко и отчаянно. Еще полминуты, и все было бы кончено, но капитан успел выхватить пистолет, с трудом вытянул вверх руку и выпустил в воздух всю обойму. Грохот выстрелов заставил замереть обезумевшее людское стадо. Отчаянно работая локтями, капитан прорвался к арестованному и заслонил его своим телом: — Отставить!!! — закричал он. — Нам он нужен живым! Его подчиненные, оправившись от яростного напора толпы, взяли в кольцо террориста и, выведя его из окружения, доставили в отделение милиции. Выглядел тот ужасно. За секунды людского безумия Сунину успели оторвать одно ухо, вырвать половину волос, порвать ноздри, разбить губы.

— Срочно эвакуировать с перрона людей, закрыть станцию! Вызывай следственную группу! Сообщи минерам! Отдав приказания, капитан обернулся к задержанному. Над ним уже колдовал дежурный медик, но взгляд террориста еще блуждал где-то внутри пережитого им ужаса. Оценив его состояние, капитан приказал подчиненному: — Вадим, давай диктофон и возьми бумагу. — Затем он наклонился к Сунину. — Кто дал тебе бомбу? Адреса, имена! Ну, говори! Когда через пять минут члены следственной группы толпой ввалились в отделение милиции, довольный капитан сразу протянул им лист бумаги.

— Здесь почти все, имена, адреса. Воронов сразу, с первого взгляда оценил действия милиционера.

— Молодец, капитан! Так, глядишь, и майора получишь.

В это время метрах в ста от станции метро несуразно длинный парень с угрюмым, озабоченным лицом яростно стучал по кнопкам таксофона.

— Алло, а Валерий дома? Нет! Жаль. А когда придет? Что передать? Ничего. Алло, Инна дома? На занятиях, а когда придет? Извините. Положив трубку, Кирилл с минуту еще стоял в телефонной будке. "Как назло, никого нет дома. А он ведь всех сдаст, всех до одного! Я же видел это по лицу. Жалко, что я не смог подобраться ближе…" Его раздумья прервал недовольный возглас пожилой женщины, долго ждущей своей очереди.

— Вы еще звонить будете или нет?

— Нет, — пробормотал Кирилл и зашагал к ближайшему вокзалу. "Бежать, и быстрее!" — думал он. В это время внизу, на пустом перроне, Еремин, стоя за колонной, отделяющей его от урны с бомбой, размышлял о том, куда девался его грипп. Голова уже не болела, да и тело звенело, как натянутая струна. Размышления его прервало появление на перроне двух человек в штатском. Еремин решительно шагнул им навстречу, но тот, что постарше, с ходу показал милиционеру свои корочки и спросил: — Где бомба?

— Там, за колонной. Склонившись над урной, оба минера недолго рассматривали находку Еремина, затем седой осторожно, одним пальцем раскрыл пакет и заглянул вовнутрь.

— Она, родимая. Так я ее себе и представлял. Пластиковая канистра, батарея. Ничего нет нового в этом мире.

— Может, вызвать робота?

— Долго, отсюда не виден таймер. Сержант, ты нашел эту дрянь?

— Да.

— А теперь, дорогой, уходи отсюда как можно дальше. Они поднялись наверх минут через двадцать. Спутник седого нес пакет с бомбой.

— Ну что? — спросил Воронов.

— Можно открывать станцию. Оставалось пять минут. Четверых членов организации взяли в течение часа, ускользнул только Кирилл.

— Типичная подпольная организация боевиков, со строгой дисциплиной и конспирацией. Называют себя Революционный фронт рабочего класса, Эр-фэ-эр-ка, — докладывал Воронов в тот же вечер Волошину. — Деление на пятерки, только один знает вышестоящего руководителя. Трое из них рассказали все, а вот этот молчит. Именно он поддерживал связь с руководителями, приносил химикаты для изготовления взрывчатки, детали к бомбам, листовки. Он протянул фотографию красивого парня с длинными волосами. Даже на снимке было видно явное упрямство на продолговатом, породистом лице.

— Какую они проповедуют идеологию?

— Типично левацкую, ближе к троцкизму. Создание революционной ситуации в стране, подготовка всеобщего восстания, диктатура пролетариата… Старая фразеология.

— То есть ничего материального они из этого извлечь не могли?

— Нет, все бедны как церковные крысы. Может, применить к этому спецмеры? Вершинин еще раз взглянул на снимок упрямца и отрицательно покачал головой.

— Нет, не поможет. Идейные, они хуже всего. Любой наемник расколется, а этого просто так не возьмешь. На минуту он задумался, потом сказал:

— Узнай-ка про него все: семья, девушка, привязанности. От этого потом и пляши. Спустя четыре часа Валерия Сурикова привели на очередной допрос. Сев на стул, студент закинул ногу за ногу, сцепил руки на коленях и, откинув голову назад, застыл в ожидании вопросов. Воронов пристально рассматривал парня. Длинные темно-русые волосы удивительно шли к его одухотворенному лицу. Большие темные глаза, высокий лоб, впалые щеки, при всем этом свитер грубой вязки с растянутым воротом и потертые джинсы. "А он действительно похож на какого-нибудь революционера времен девятьсот пятого года. Просто левый эсер, как там его, Иван Каляев, что ли? Вон как голову вскидывает, как необъезженный жеребец. Философское отделение МГУ, студент-отличник, но в последнее время основательно запустил учебу… — припомнил Воронов строки характеристики. — Еще бы! Тут не до учебы, с такими делами".

— Ну что же, Валерий, — начал он. — Прошлый раз мы говорили с тобой о моральном праве убивать людей во имя некой великой и светлой цели.

— Да, — негромко, но с явным вызовом в голосе подтвердил студент. — Это неизбежно, жертвы окупятся счастьем будущих поколений.

— Ну как же, философия "леса и щепок". Только понимаешь, Валерий мы ведь вынуждены защищать этих людей, нынешних. И они, эти самые люди, чуть не растерзали вашего подручного. Ну ты видел его на очной ставке. Валерий снисходительно усмехнулся. Он не верил, что с Сергеем все это сделала толпа, и ждал, когда же и к нему применят пытки. О них он думал без страха, наоборот, с подкатывающим к горлу восторгом от своей будущей победы. "Ничего они не добьются. Эти люди никогда не поймут избранных, тех, что вершат настоящую историю". Воронин по глазам понял, что подследственный мыслями уже где-то в другом мире.

— Ну что ж. Я знаю, что тебя так просто не проймешь, — сказал следователь, поднимаясь с места. — Пошли, студент. По длинным тюремным коридорам они поднялись наверх, в комнату, заставленную мониторами. Валерия усадили на стул.

— Говорить ты не хочешь, так что давай с тобой посмотрим кино, ужастик, или, как это там называется, триллер? После этого он кивнул головой одному из операторов: — Начинайте. На большом мониторе появилось изображение обычной камеры, примерно такой же, в какой содержали и самого Валерия. Изображение было не совсем четкое, черно-белое, в помещении явно не хватало света. Посредине комнаты стоял большой стол, на нем что-то очень знакомое Валерию. Когда вошедший человек начал возиться со всем этим, студент понял, что это их бомба, та самая, последняя. Человек на экране показал в телекамеру включенный таймер с цифрами шестьдесят, и аккуратно уложил бомбу во все тот же пакет с рекламой «Мальборо». После этого он вышел, а минуты через две в камеру начали вводить и рассаживать по стульям людей. С ужасом Валерий понял, что это его родные: мать, отец, младший брат, сестренка. Последней в камеру ввели Ирину, девушку Сурикова. Дверь закрылась, и все пять человек остались наедине с бомбой. Словно не веря своим глазам, Валерий оглянулся на следователя.

— Да-да, — подтвердил Воронов. — Это ваши родные, ваша семья, ваша девушка. Мы многое узнали о вас. Вы же у нас идейный, что там какие-то сорок человек погибших и сто искалеченных ради великого дела освобождения рабочего класса. Так что познакомьтесь ближе, как все происходит на самом деле. После взрыва мы сходим туда и посмотрим на все это уже в цвете. Вряд ли они погибнут сразу, кто-то еще будет жив. Одной из девушек в вагоне оторвало

обе ноги, самое жуткое, что она осталось жива. Представляешь, какая у нее будет дальнейшая судьба? Кто знает, может, так же получится и с твоей Ириной. Это будет справедливо, согласен? Древние раньше говорили: "Око за око — зуб за зуб". Так что смотри, думай. Валерий не отвечал, по его лицу сплошным потоком стекал пот, казалось, что он задыхается. Не отрываясь, он всматривался в такие знакомые, родные лица. А люди в камере явно не понимали, зачем их сюда привели, тихо переговаривались. Старшие выглядели встревоженными, лишь дети быстро оправились и начали толкаться, хихикать, шептать друг другу что-то на ухо. Время от времени картинка менялась и появлялись часы с обратным отсчетом. Пятьдесят пять, пятьдесят, сорок пять. Наконец Суриков не выдержал: — Остановите… это, — с трудом выдавил студент. — Я все скажу. Через час был арестован его непосредственный руководитель, семидесятилетний пенсионер, бывший партийный работник. В отличие от Валерия он не стал запираться и рассказал все, что знал. Через два дня Революционный фронт рабочего класса перестал существовать. Последним арестовали угрюмого здоровяка Кирилла. Очень сложно затеряться в этом мире с ростом два метра пять сантиметров. Через месяц был суд, на скамью подсудимых сели тридцать человек, но среди них не было Валерия Сурикова. Несмотря на все меры предосторожности он в тот же вечер покончил собой в одиночке Бутырки. Надзиратели и представить себе не могли, что можно зубами перегрызть вены на обеих руках. Почти всех подсудимых приговорили к расстрелу.

ЭПИЗОД 25 В тот ноябрьский день аэропорт Шереметьево-2 жил своей обычной жизнью. Поднимались в воздух и приземлялись десятки самолетов самых разных марок, стран и компаний, в залах ожидания и у касс толпились сотни людей, подъезжали и отъезжали машины, автобусы, принимая в свое чрево или, наоборот, выплескивая наружу очередную партию путников. Кроме этой привычной и знакомой всем суеты существовал и еще один круг повседневной аэродромной жизни. Тысячи людей обслуживали аэропорт на земле, ремонтируя самолеты, заправляя их топливом и водой, снабжая продуктами, обслуживая склады, автопарк, многочисленные подсобные помещения. Когда к служебным воротам аэродрома подъехал очередной большегрузный транспорт, никто не обратил на него особого внимания. Такие машины с пестрой эмблемой фирмы на тенте обычно провозили из города стандартные продуктовые наборы для воздушных путешественников — непременную фасованную курицу, одноразовую посуду и весь остальной джентльменский набор аэросервиса. Проверив документы у разбитного, улыбчивого экспедитора, охрана пропустила транспорт на территорию аэропорта. Тут же к воротам подошла колонна топливозаправщиков, и никто из охранников не обратил внимания на то, что, проехав до ближайших строений, фургон повернул не направо, к складским помещениям, а налево — к летному полю. Два человека в кабине остановившегося «КамАЗа» напряженно всматривались в стоящие рядком самолеты.

— Вот «Боинг», — сказал экспедитор, курносый, конопатый парень лет двадцати пяти.

— А, он пустой, — отмахнулся шофер. Крючковатый нос, темные глаза и сросшиеся на переносице брови выдавали его кавказское происхождение. Он был гораздо старше своего спутника, из-под черной, вязаной шапочки виднелись седые волосы.

— А этот вот? — не унимался экспедитор.

— Это А-310, тоже пустой. Шайтан, как не везет!

— Смотри, вон какой-то на буксире тащат, этот точно с пассажирами, — водитель ткнул пальцем на буксируемый с рулежки ТУ-154.

— Зачем, нам нужен «Боинг» полный иностранцев. Пойми, Андрюша, наши ценятся куда меньше. Говоря это, кавказец нервно оглядывался по сторонам. Когда к самолету подали трап, по кабине «КамАЗа» постучали чем-то железным. Открыв дверцу, водитель увидел невысокого мужчину лет пятидесяти в синей форменной шапке и потертой летной куртке, без знаков различия, но с мобильной рацией в руке.

— Какого хрена ты торчишь со своей фурой на летном поле? — строго обратился он к водителю.

— Продукты привез, — сказал кавказец, поверх его головы оглядываясь по сторонам.

— Что ты мне мозги компосируешь, какие продукты?! Я двадцать пять лет здесь работаю, будто я не знаю, какие машины привозят к самолетам продукты! — взорвался местный старожил. Он щелкнул кнопкой переключателя рации и сказал в микрофон: — Виктор Николаевич, что тут делает на стоянке большегрузный "КамАЗ"… Докончить фразу ему не дал спрыгнувший на бетон водитель фургона. Он коротко взмахнул рукой, и холодное лезвие ножа плотно вошло под левую лопатку до самого сердца.

— Давай, черт с ним, берем этот ТУ! — крикнул своему напарнику убийца, вытаскивая изпод сиденья автомат. Экспедитор тем временем рванулся назад. Открыв массивные двери фургона, он выпустил на волю еще троих человек с оружием в руках. Лица всех закрывали трикотажные маски. Шофер в это время также натянул маску с прорезями для глаз, пятым в компании стал вооружившийся автоматом экспедитор.

— Быстро! — скомандовал бывший шофер, и вся группа бегом рванула к выбранному самолету. А там уже началась выгрузка пассажиров. Первые человек десять спустились на землю и направились к поданному автобусу. Две автоматные очереди над головой заставили упасть на ступеньки всех, кто находился на трапе. Пробираясь наверх, налетчики беспощадно топтали тела лежащих. Мужчину, не вовремя поднявшегося и загородившего им путь, они просто выкинули с трапа. Тот еще с криком летел вниз, а первый из террористов уже ворвался в салон.

— Назад! — заорал он, выхватил из-за пояса «Узи» и дал очередь холостыми патронами над головами столпившихся в проходе пассажиров. Первые из них просто попадали на пол, другие, что подальше, начали шарахаться в разные стороны, стараясь забиться между кресел. Женский истошный визг болезненно полоснул по взвинченным нервам угонщиков. А сзади, из второго салона, все напирала толпа, стремившаяся покинуть опостылевший самолет и не понимавшая причин задержки. Все тот же боевик с руганью прошелся вдоль всего самолета и для наведения порядка дал еще одну холостую очередь во втором салоне. Пока он «работал» с пассажирами, двое террористов подошли к кабине самолета. К их удивлению дверь в кабину оказалась открытой. Экипаж по своему обыкновению уже покинул самолет, но в кабине задержался бортинженер, исправлявший мелкую погрешность одного из многочисленных приборов. Увидев в дверном проеме черные маски, он попятился назад и едва не упал, уткнувшись в кресло первого пилота.

— Спокойно, парень, — сказал один из террористов, стаскивая с себя маску. — Ты кто?

— Я… я бортинженер.

— Как машина?

— В норме.

Оттеснив летуна в сторону, угонщик устроился на место первого пилота и с видимой жадностью уставился на панель управления.

— Наконец-то, — сказал он, любовно поглаживая штурвал, — на этой штуке я улечу куда угодно. На вид ему можно было дать лет сорок пять, может чуть больше. Темно-русые, с сильной проседью, волосы, голубые глаза. Бывшего пилота можно было назвать даже красивым, если бы не большой шрам над левой бровью. Быстро и четко он оживил все многочисленные приборы самолета и удовлетворенно кивнул головой: — Все в норме, только топлива нет.

— Давай, вызывай башню, обрадуй их, — приказал его напарник, кавказец-водитель. Через пятнадцать минут о захвате самолета знали уже на самом высоком уровне. В Шереметьево на вертолете прилетел новый министр внутренних дел Анатолий Ильич Малахов. Новый министр вышел из недр ФСБ, по званию был полковник. Невысокий, полноватый, с чуть одутловатым лицом, смотревшийся старше своих сорока пяти лет, он выглядел сейчас собранным и сосредоточенным.

— Что за рейс? — с ходу спросил он встречающих его лиц.

— Чартерный, из Англии. В основном сотрудники филиалов закрывшихся фирм.

— Что требуют угонщики?

— Десять миллионов долларов и полный бак топлива.

— Сколько человек на борту?

— Шестьдесят два.

— А террористов?

— Примерно пятеро.

— Примерно?

— Да, свидетели расходятся в показаниях. Для всех них это было шоком.

— Оружие?

— Как минимум три АКМ, два «Узи», пистолеты, гранаты. У одного из них к тому же за спиной был большой рюкзак. Угонщики утверждают, что заминировали самолет.

— Что еще известно о них?

— Судя по голосу, говоривший — кавказец. Как говорит охрана, водитель фургона в самом деле походил на горца, а вот второй, экспедитор, явный славянин.

— Что там с этим фургоном, как они сумели попасть на территорию аэродрома?

— Представители фирмы «Лидо» признают, что это их фургон с плановыми поставками продуктов питания, но приметы работников фирмы не совпадают с приметами террористов.

— Значит, подменили где-то по дороге, — решил Малахов. — Пусть тщательно обыщут все лесопосадки от Москвы до Шереметьева. Давайте-ка послушаем запись. Прослушав короткую речь главаря угонщиков министр хмыкнул: — М-да. В самом деле кавказец, характерные интонации, русский обязательно бы гденибудь сартикулировал не так. Дайте-ка я сам с ними поговорю. Дежурный диспетчер потянулся к микрофону.

— Борт три два ноля десять, с вами будет говорить министр внутренних дел Малахов.

— Слушаю тебя, дарагой, — донеслось из динамика громкой связи. — Чем ты нас обрадуешь? Деньги уже привез?

— Нет, не привез. Хочу сделать вам встречное предложение. Вы сдаетесь, суд учтет добровольную явку с повинной и скостит вам срок. Голос в динамике отрывисто засмеялся: — Нет, дарагой, ты многого не понял. Нам пути обратно нет. Если вы без суда всех паханов

порешили, то что будет с нами, а? Молчишь? Так что давай, вези доллары, заправляй самолет, на все даю два часа. А чтобы ты понял, что мы не шутим, посмотри в окно. Малахов и все остальные подошли к огромному окну пункта управления полетов. До самолета было метров триста, не больше. Он стоял самый крайний, так что все и без биноклей видели, как открылась дверь, на пороге показался человек, одетый в светло-коричневый костюм. Малахову показалось, что он упирается, не хочет выходить из самолета. Выстрел был не слышен, но тело заложника дернулось и скатилось вниз по трапу.

— Скоты! — процедил сквозь зубы Малахов. И тут же за его спиной снова ожил динамик громкой связи: — Эй, министр! Ты видел все, да-а? Так что давай, если через два часа не будет долларов и всего остального, буду расстреливать заложников каждые пять минут. А пока я выпущу одного, пусть расскажет, как тут у нас хорошо. Вскоре на трапе показалась фигура человека с ребенком на руках. Через пять минут они оба были уже на башне. Распросы Михаила, так звали счастливчика, длились полчаса.

— Их пятеро, это точно, я хорошо их рассмотрел при захвате. Всех пассажиров согнали во второй салон, охраняют двое. Один у входа, второй в самом хвосте. У обоих автоматы, АКМ. Еще двое в первом салоне. Они протянули по всему самолету провода, подсоединили их к толовым шашкам, все это висит у нас над головой. Парню было лет двадцать пять. Высокого роста, худой, с длинной шеей и большим кадыком, он чем-то походил на большого подростка. Даже сейчас он не спускал с рук толстого, розовощекого карапуза лет трех, невозмутимо посапывающего под разговоры взрослых. Может поэтому, чтобы не разбудить дитя, Михаил говорил тихим голосом, так что остальным членам оперативной группы приходилось напрягать слух.

— А куда ведут эти провода?

— Не знаю, наверное, в кабину. По крайней мере, у тех, что нас охраняли, я не видел никаких там пультов, или этих, машинок для подрыва.

— Надо бы выяснить точнее, — сказал скорее самому себе Малахов. — По идее все должно сводиться к кабине. Вас отвезти домой? Но бывший заложник отрицательно покачал головой: — Нет, в самолете осталась моя жена.

— Хорошо, тогда разместите его где-нибудь поблизости, может еще пригодится, — велел министр. В это время ожил динамик милицейской рации: — Товарищ министр, в пяти километрах до Шереметьева, в небольшой рощице обнаружены тела двух мужчин. Судя по приметам это как раз те двое — водитель и экспедитор грузовика.

— Хорошо, — сказал Малахов и развернулся на кресле в сторону своего соседа, полковника ФСБ Петра Милентьева. Это был лучший специалист страны по преступлениям подобного рода. Дважды он лично обезоруживал террористов-одиночек, пять раз руководил переговорами с бандитами с глазу на глаз. Мощная фигура, открытое, располагающее к себе лицо полковника при этом было его единственным оружием. Но сейчас и он выглядел несколько озадаченным. С министром они были знакомы давно, судьба раньше постоянно сводила их, так что разговаривали они без особого церемониала.

— Ну что скажешь, Петро? Какие есть соображения?

— Меня в этом деле удивляют два момента. Ну ладно, экипаж им не нужен, свой пилот есть. Но почему они не велели убрать самолет со стоянки на открытое место, ведь это азбучные истины любого угонщика? Здесь, на стоянке, нам легче подобраться и проникнуть в самолет. И

второе: эти самые провода. Такая хорошая организация захвата, явный почерк профессионалов и провода… Что же они, не сумели достать радиоуправляемые взрыватели?

— Кто знает, может и не достали, — пожал плечами Малахов. — Сейчас мы их в этом деле сильно поприжали. Министр тяжело вздохнул.

— Сизов требует не допустить угон самолета. В этом он прав, не стоит потакать бандитам. Дадим слабинку раз — потом будем долго расхлебывать. Как там дела с долларами, интересно. Малахов позвонил в минфин, его переслали в ФСБ.

— Сказали, через час нужная сумма будет.

— Ну, через час и мои ребята будут готовы, — хмыкнул Милентьев. — И все-таки мне многое не нравится в этом захвате, что-то тут не так. Через двадцать минут все, кто был на башне, увидели, как трое спецназовцев в камуфляже и масках, держа пистолеты наготове, пригнувшись, проскочили под брюхо ТУ-154 и быстро прикрепили к нему три небольших предмета. После этого они так же быстро ретировалась в обратном порядке. И почти тут же ожил динамик громкой связи: — Эй, министр! Твои придурки прикрепили к днищу самолета какие-то штуки, очень похожие на магнитные мины. Ты что, решил нас всех взорвать?

— Ну, а какая разница, то ли вы их взорвете, то ли мы вас. Конец-то один.

— Конец у всех один, размеры разные. Сними сейчас же свои игрушки, иначе я снова начну расстреливать.

— Я подумаю. Кстати, как мне тебя называть?

— Называй Маратом.

— Ага, понятно. Марат так Марат.

— Даю тебе пять минут для съема мин, потом начну расстреливать заложников!

— Хорошо, Марат, не волнуйся. Сейчас мы снимем эти штуки. Вскоре снова появились спецназовцы, отлепили от днища свои неудачные подарки и, уже почти не таясь, ушли обратно.

— Ну что? — спросил Малахов лейтенанта-связиста, колдующего над станцией пеленгации.

— Есть, сейчас азимут снимем. Шестой, шестой, какой градус? Ага! — после недолгих вычислений он доложил: — Северо-восток, метров пятьсот от нас.

— Там стоит только ремонтируемый ИЛ- 62, - подсказал диспетчер.

— Да, похоже в нем он и сидит.

— Запись сделали?

— Да.

— Дай-ка послушать. Связист пощелкал тумблерами своей техники и сквозь шумы и свист помех они услышали отдаленный мужской голос: — Эй, Марат, они сняли эти свои штуки. Все нормально.

— Значит, все-таки действительно Марат? — сказал Милентьев. — И это уже интересно.

— Почему?

— Где-то я уже слышал эту кличку, давно, но слышал. Дай-ка я позвоню в свой отдел, там должны быть голоса всех угонщиков за эти годы. Пока Милентьев связывался с Лубянкой, прибыли гонцы из Минфина. Открыв чемоданы, они продемонстрировали их содержимое Малахову.

— Вот, ровно десять миллионов.

— Они не догадаются?

— Нет. Сверху в каждой пачке настоящие доллары, а дальше фальшивые, захваченные, кстати, в той же Чечне. Очень высокое качество исполнения, все приборы на них реагируют, как на настоящие.

— Ладно, надеюсь, что они поверят в вашу "куклу". В это время один из офицеров доложил: — Снайпер третьей группы видит того наблюдателя из ремонтируемого ИЛа. Что делать?

— Пока ничего, но пусть будет готов убрать его в любую секунду. Запись готова?

— Да. В разговор неожиданно вмешался Милентьев.

— Все, кажется, я его понял!

— Кого? — спросил Малахов.

— Этого самого Марата. Нам удалось идентифицировать его голос. Салманди Агаев, можно сказать, ветеран среди угонщиков. Первый раз его кличка Марат прозвучала на борту самолета, который угнал Шамиль Басаев в девяносто первом. Затем, уже в девяносто пятом, он сам руководил угоном самолета из Кисловодска в Турцию. Так что это третий его заход.

— Ну и что же ты понял главного в его психологии? Милентьев улыбнулся.

— Вы правильно уловили суть дела. Именно психология, психология человека, привыкшего побеждать. Мне кажется, что все эти провода, толовые шашки — блеф. Судя по голосу, он слишком спокоен. Все угонщики во все времена были на взводе, а этот нет. У меня такой план действий… Через сорок минут Милентьев скомандовал: — Пускайте топливозаправщик. Длинная автоцистерна не спеша подъехала к самолету, два техника начали заправлять самолет.

— Группа три, снайпер, видишь того типа в ИЛе? — спросил Милентьев.

— Да.

— Убери его. Через несколько секунд снайпер доложил: — Готово.

— Пятая группа, подчистите там. Группа два, можно действовать. Микрофон взял сам Малахов.

— Марат, прибыли твои денежки. Возьмешь или обойдешься без них?

— Ты все шутишь, министр. Веселый нам министр попался.

— Ну тогда принимай на борт делегацию из минфина.

— Хорошо, только без глупостей. Через пару минут на бетон аэродрома вышли два человека с тремя объемными чемоданами. Несмотря на холодную погоду, они были в одних костюмах, довольно щеголеватых и дорогих. Но в самолет пустили только одного из них. Как только дверь закрылась, Милентьев скомандовал: — Первая группа, можно. Из-под пузатого чрева заправщика выскользнули двое в камуфляже. Пригнувшись, они подбежали и затаились под трапом. В первом, пустом, салоне самолета в это время шел пересчет денег. Проверял их сам Марат. Беспощадно взрезывая пачки, он на выбор подносил к ним сканирующий прибор, при этом неизменно загоралась красная лампочка. За его спиной, сопя и шмыгая носом, нависал тот самый русоволосый лже-экспедитор. В конце концов он не выдержал:

— Да что ты их все что ли будешь проверять?

— Иди на свое место, шакал! — взорвался главарь угонщиков и наотмашь заехал кулаком по лицу любопытного парня. Тот отошел в сторону, выглянул в иллюминатор, но голова его словно сама невольно поворачивалась в сторону заветных чемоданов. Марат бросил возиться с первым и открыл второй. В это время из кабины раздался голос пилота: — Марат, топливо под завязку, только пассажиров слишком много. До Кабула мы с ними не дотянем.

— Сколько надо?

— Человек двадцать оставь, не больше.

— Хорошо. Андрей, займись. Слышь, Летун, свяжись с башней, пусть принимают подарок.

— Борт три два ноля десять вызывает Башню. Мы отпускаем часть заложников, принимайте подарок, — продиктовал бывший летчик. Сивый тотчас убежал во второй салон.

— Так, выходить по одному, быстро! Когда на трапе показались первые пассажиры, Милентьев вопреки ожиданию чуть поморщился: — Слегка не вовремя.

— Много он отпускает, я уже насчитал тридцать человек, — заметил министр.

— Самолет пошел, — доложил сбоку один из офицеров. — Топливозаправщик отъезжает. В этот момент ожила рация, раздался характерный гортанный говор: — Толя, как там дела? Лейтенант торопливо нажал на две кнопки, и в эфир полетели слова уже мертвого человека: — Все нормально, Марат.

— Готовься, скоро мы тебя подберем. А в это время на рулежке, метрах в двухстах от захваченного ТУ, со стороны посадочной полосы буксир притащил только что приземлившийся «Боинг». Двигатели его должны были отключиться, но они продолжали работать, заглушая своим шумом все остальные звуки. Под этой звуковой завесой со стороны хвоста над захваченным самолетом появился небольшой вертолет. По тросу на корпус самолета быстро соскользнули два человека в камуфляже. Добежав до кабины, они связались между собой короткой веревкой и жестом показали, что готовы действовать. Когда вертолет улетел, Малахов обратился к дежурному диспетчеру: — Все, можете скомандовать «Боингу» выключить двигатели и поблагодарите от моего имени экипаж. Второй и третий чемодан Марат проверял не так тщательно, выборочно.

— Ну, что, все нормально? — спросил его чиновник министерства.

— Да.

— Распишитесь в получении, — и он протянул Марату бумагу и авторучку. Черканув какую-то закорючку, тот отдал бумаги, кивнул Андрею, а сам снова взялся за рацию.

— Толя, как там, снаружи? Что-нибудь заметно?

— Все нормально, Марат, — донеслось из динамика, но угонщик насторожился.

— Не может быть, чтобы они так просто нас отпустили, — пробормотал он. Андрей уже открыл входную дверь, выпуская банкира, а кавказец потянулся к кобуре и переспросил: — Толя, расскажи, как все выглядит со стороны… В это время на башне Милентьев скомандовал: — Всем группам — штурм! Спецназовцы над кабиной прыгнули в разные стороны. Страховочный фал был рассчитан

точно, оба снайпера оказались как раз на уровне боковых окон самолета. Выстрелы гремели один за одним, без пауз, поражая всех, кто находился в кабине. Бывший пилот первого класса Михаил Калужный, отсидевший девять лет за убийство жены и ее любовника, так и не успел привести в исполнение свою последнюю мечту — поднять самолет в воздух. Вместе с ним погиб и ни в чем не повинный бортинженер. Застывший в проеме двери мнимый чиновник минфина развернулся и нажал на кнопку авторучки. Заряд слезоточивого газа брызнул точно в глаза Андрея. Бандит еще падал на колени, прикрывая глаза руками, когда в отрытую дверь салона ворвались двое спецназовцев. Один из них ударил кулаком по голове согнувшегося «экспедитора», а второй развернулся в сторону Марата, подняв пистолет с глушителем. Он опоздал на какую-то долю секунды, кавказец успел выстрелить первым. Пуля попала в бронежилет и не причинила «альфовцу» вреда. А вот выстрел спецназовца оказался точен, на переносице ветерана-угонщика образовалось маленькое отверстие, оборвав богатую карьеру Марата. Но его последний выстрел всполошил двоих оставшихся во втором салоне террористов. Тот, что стоял у двери развернулся и с бедра полоснул очередью навстречу нападающим. Первому из спецназовцев, уже бежавших по проходу, не повезло, пуля попала в горло. Во втором салоне с грохотом вылетели несколько иллюминаторов, и черные фигуры появились сразу с обеих сторон. Несколько доз свинца успокоили террориста-автоматчика. Но оставался еще один, в самом хвосте, высокий, чернобородый чеченец. Он стрелял сразу с двух рук, в одной держа коротконосый АКМС, а в другой «Узи». Огонь был столь плотный, что никто из «альфовцев» не мог достаточно точно прицелиться. Пули свистели рядом с головой кавказца, расплющивались о бронежилет. С подъехавшей машины-подъемника тщетно высматривал свою цель снайпер.

— Я не вижу его! — кричал он в микрофон. — Он стоит в нише между туалетами! В этот момент один из пассажиров догадался рвануть ручку аварийного трапа. В открывшийся люк хлынул свежий воздух, а по надувному трапу один за одним начали выпрыгивать пассажиры. Наконец у террориста закончились патроны, он бросил оружие и выхватил из бокового кармана округлую гранату. Этой секунды хватило одному из спецназовцев, чтобы всадить пулю в левое колено чеченца. Тот упал на пол, привалился спиной к обшивке, выдернул чеку. Бросить гранату он не успел, сразу несколько выстрелов достигли цели, и взрыв изуродовал тело самого угонщика. Наконец наступила тишина. В самолете остро пахло сгоревшим порохом, откуда-то снизу, между сиденьями, доносился истеричный женский плач.

— Все кончено, — доложил на Башню командир "Альфы". Через час Милентьев докладывал министру итоги штурма.

— Четверо из террористов убиты, один захвачен живым. Наши потери: один убитый, два тяжелораненых, у двоих царапины. Среди пассажиров потерь нет, пятеро ранены при перестрелке, двоих зацепило осколками гранаты, одного из них тяжело. Погиб бортинженер экипажа, парни чуть переборщили со стрельбой, не сумели разобраться, кто именно находится в кабине, приняли его за террориста. Выяснили с тем типом в ИЛе. Подсобный рабочий грузового терминала. В самолет, похоже, пробрался с ночи, как раз была его смена. Что они ему пообещали, не знаю. Но весь план строился как раз с учетом расположения этого ИЛа. Только мне кажется, что вряд ли бы они его забрали с собой. Это у них никак не вытанцовывалось. Навесили парню лапшу на уши, судя по характеристикам он — типичный лох. Малахов удовлетворенно кивнул головой.

— Ну что ж, по-моему, сработали неплохо. Милентьев чуть поморщился, сел, и, машинально поглаживая район сердца, признался: — Только в одном я ошибался. Толовые шашки действительно оказались подключены к

детонирующим шнурам, а машинка была не в кабине, а стояла под рукой Марата. Одно движение, и все бы взлетели на воздух. Через неделю была предпринята попытка угона самолета в Екатеринбурге, еще через неделю в Самаре. Так же, как и в Москве, угонщиков не выпустили из страны, пустив в дело спецназ. Потери были минимальны, двое пассажиров на Урале, два пассажира и спецназовец в Самаре. Но еще через три дня два матерых уголовника, отягощенные десятью килограммами ворованного золота, попытались угнать ЯК-40 из аэропорта Анадыря, рассчитывая добраться на нем до Аляски. Местный спецназ оказался не столь искушенным в подобных делах, в дикой перестрелке из двадцати пассажиров погибли девять человек, пятеро были ранены, самолет сгорел дотла. После этого попытки угона самолетов прекратились надолго. Любители подобного вида «туризма» поняли, что такие номера с правительством военных не проходят.

Часть третья ИМПЕРИЯ ЗЛА ЭПИЗОД 26 Члены Временного Военного Совета в тот день собрались на заседание в плохом настроении. До последнего они надеялись на чудо, но вчера Генеральная ассамблея ООН проголосовала за введение эмбарго на торговлю с Россией. Против проголосовали пять стран Африки, Китай, Франция, Индия, воздержались Германия и Украина. Все остальные пошли за США, которые потребовали отречения от власти и отдания под суд сидевших в этом зале людей. Сизов вошел последним. Лицо его было озабоченным, но выглядел он как всегда собранным и деловым.

— Господа офицеры, после вчерашнего решения ООН положение России ухудшилось во много раз. Виктор Андреевич, к каким последствиям это может привести? Соломин поднялся из-за стола, его генеральский китель в этот день как нельзя больше напоминал мешок. Мешки украшали и его покрасневшие глаза, ночью он спал не более трех часов.

— Мы предварительно просчитали, убытки грандиозны. Мы лишаемся основных поступлений за продажу нефти, газа, леса… всего. В стране не хватает зерна, урожай плохой, была надежда закупить хлеб в Канаде, рис в Китае, но Поднебесной также приходится туго, США их душат за поставки дешевого текстиля, снова начали выдвигать претензии к правам человека. Все это можно было бы провернуть втихаря, но вряд ли это пройдет незамеченным.

— Надо подготовить сделки, а с глазами и ушами дяди Сэма мы как-нибудь разберемся.

— Повыколем на хрен, — хмыкнул Сазонтьев. Сизов неодобрительно покосился в его сторону. Было похоже, что главковерх снова ушел в крутое пике, от него метра за два несло перегаром.

— Кроме риса Китай может предложить нам текстиль, электронику…

— Хреновую, — снова вмешался Сазонтьев.

— Прекрати, — тихо сказал Сизов, мрачно глянув на друга.

— Единственным положительным фактором будет то, что нам уже не надо платить по долгам СССР. Валютному фонду и всем остальным кредиторам. Обсуждение текущего положения длилось еще три часа, затем все разошлись. Сизов попросил остаться Сазонтьева и Соломина.

— Так, Александр, ты когда перестанешь праздновать победу над Японией? — обратился он к главковерху.

— А чего? — хмыкнул Сибиряк.

— Взгляни на себя, смотреть страшно — мешки под глазами, рожа синяя, — поддержал Сизова премьер.

— Ну ты же знаешь, сколько я могу выпить!

— Надежда звонила, она уже забыла, когда ты дома был. Все со своей ППЖ вошкаешься?

— Сашку не трогайте, — огрызнулся главковерх. — С Надькой разведусь, вот только немного посвободней стану.

— Детей не жалко? Такие парни растут.

— Это мое дело! — упрямо продолжал гнуть свое Сазонтьев.

— Черт с тобой, это твоя жизнь, делай что хочешь. Скажи лучше, почему в академии не показываешься? Я тоже занят выше головы, но выкраиваю время, а тебе это нужно больше, чем кому-либо.

— Хорошо, с академией все будет нормально. Хоть заочно, но кончу. Слово даю.

— Что ты там учудил вчера на концерте в Останкино? — спросил Соломин. — Я не успел на него подъехать.

— А, это! — ухмыльнулся Сашка. — Знаменитый пидор, "голубой принц", попробовал прыгнуть ко мне на коленки. Ну я значок снял, тот, кремлевский, с булавкой, и вогнал его в жопу этому козлу в колготках. Вот тогда он первый раз в жизни без фонограммы запел!

— Орал на весь зал, — со смехом подтвердил Сизов. — А фонограмма так и крутилась. Ладно, Сашка, двигай отсюда, но запомни — ты теперь лицо армии, так что пить бросай. Скажи там, чтобы наши хитрованы зашли. "Хитрованами" Сазонтьев называл директора ФСБ Демина и Елистова. К ним в этот раз присоединились и остальные служители "плаща и кинжала" — руководители ГРУ и СВР.

— Итак, практически мы находимся в состоянии необъявленной войны почти со всем миром, — начал разговор Сизов. — Но главный инициатор нашей изоляции, конечно, США. Дело может дойти и до вооруженного конфликта. Каковы самые сильные козыри Штатов? Демин открыл тонкую папку и, не глядя на бумаги, стал докладывать: — Стабильная экономика, большой государственный бюджет, позволяющий развивать все области оборонной индустрии. Огромный флот, хорошо подготовленная армия, но главное не в этом. У них хорошие глаза и уши. Свыше трех десятков спутников-шпионов следят практически за всей территорией земного шара. На случай непосредственного конфликта развернуты десятки летающих комплексов АВАКС, практически США уже сформировали систему раннего обнаружения. Есть большие опасения, что глаза и уши дяди Сэма имеются и в наших рядах. Демин выразительно посмотрел на начальника ГРУ Бакланова.

— На каком уровне? — спросил Сизов.

— Не ниже начальника управления, — признался Бакланов.

— Да, это проблема. И ее надо решить в первую очередь. А что все-таки должно быть главным в тактике нашей борьбы со Штатами?

— Лишить их средств космической разведки, — предложил Елистов.

— Нет, — отрицательно качнул головой Сизов. — Если нам не дают жить так, как мы хотим, то надо ослабить врага настолько, чтобы он уже не задумывался о роли всеобщего Учителя и Наставника. Что мы можем сделать в этом направлении? Слово снова взял директор ФСБ: — В связи с эмбарго на поставку нашей нефти цена на нее подскочит процентов на тридцать. Я думаю мы сможем тайно продавать ее хотя бы через страны Прибалтики, ту же Украину, Румынию. Они много шумят о независимости и желании вступить в НАТО, но за хороший барыш продадут душу дьяволу. Впрочем, у нас есть идея вообще устроить большой нефтяной кризис, при котором цена на нефть поднимется, как минимум, в десять раз.

— Каким образом? — удивленно спросил Сизов.

— Преемник Саддама, его сынок, еще больше чем покойный папа лезет в драку. От большой войны его удерживают только войска НАТО и американский флот. Он активно просит у нас зенитные комплексы С-400, самолеты и новые ракеты, способные с большей точностью наносить удары на дальнем расстоянии. Саддамский выкормыш одержим идеей захватить не только Кувейт, но и напасть на Саудовскую Аравию и выйти через Иорданию к Израилю. Он надеется получить саудовские банки с их жирными нефтяными миллиардами. По его рассуждениям, это окупит все дальнейшие санкции ООН. Нам сейчас терять нечего, вооружение мы сможем поставить Ираку в течение двух месяцев.

— Но США вряд ли будут сидеть в кустах, наблюдая, как Саддамыч кромсает аравийский пирог, — возразил Сизов.

— Да, но если вывести из строя космическую сеть США, то сразу очень многое изменится.

— А это возможно?

— Есть такие задумки. Припасли мы кое-что и для авианосцев. Сизов несколько минут молча ходил из угла в угол, затем остановился и кивнул головой.

— Ну что ж, надо попробовать. Враг моего врага — мой друг, так, кажется, говорят на Востоке. Оставшись один, Сизов долго думал о принятом решении. Он еще мог сыграть отбой, перекрутить все назад, найти какие-то другие методы борьбы. В эту ночь он почти не спал, много курил, стараясь понять и предусмотреть все возможные варианты развития событий. Под утро он достал из стола чистую тетрадь и своим мелким, четким почерком написал первую фразу: "Я не думал, что так трудно будет найти одно-единственное, верное в данной ситуации решение. Это похоже на искусство канатоходца, провести страну между войной и миром, балансируя на самой грани. Читая историю, всегда видишь чужие ошибки и кажется, что на месте Наполеона или Сталина ты поступил бы гораздо лучше, но в существующей реальности все в тысячу раз сложнее. Это просто кажется, что мировая история делается на открытой сцене, на самом деле ты словно находишься в темной комнате с завязанными глазами, и неизвестно, как отреагирует на твои действия враг и кто им окажется через год или два. Все так сложно."

ЭПИЗОД 28 Колеса невидимой войны закрутились, все увеличивая обороты. Громадный механизм, предназначенный для этих целей, вышел из инертного состояния гражданского времени и первым делом занялся чисткой своих рядов. Была проведена классическая операция по обезвреживанию «кротов», двойных агентов на самом высоком уровне. Десяти подозреваемым подсунули самые разные данные сногсшибательного характера, от посылки террористической группы для убийства президента США до наличия агента ФСБ в ближайшем окружении помощника по национальной безопасности. Именно эта «деза» сработала, на время исчез личный секретарь Гарри Линча, а вскоре "лег в больницу" и отдал Богу душу один из генералов ГРУ. Теперь можно было начинать большую игру. Третьего января две тысячи пятого года в центре управления космического слежения в Колорадо-Спрингс царила самая обычная деловая атмосфера. Служба специалистов центра не предусматривала обычного для большинства американцев небольшого рождественского отпуска, все пересуды по поводу подарков и вечеринок уже закончились, царила скука, типичная для учреждений, где большую часть работы на себя берут сверхумные машины. В большом зале было сосредоточено управление космическими аппаратами военного назначения. Здесь фиксировалось все: спутники свои и чужие, взлеты космических носителей и падения отработанных ступеней. Именно здесь восторженному Рональду Рейгану в бытность его президентом продемонстрировали летящий на высоте ста километров обычный гаечный ключ, выпущенный из рук кем-то из зазевавшихся космонавтов. С тех пор изменилось многое. Компьютеры стали миниатюрнее и гораздо умнее, поубавилось людей, но по-прежнему огромный экран высвечивал все находящиеся в космосе материальные объекты.

— А русские, говорят, больше любят встречать Новый год, чем Рождество, — сказал Джон Самуэльсон, чернокожий, полноватый начальник смены операторов слежения. Очки в тонкой золоченой оправе, белоснежная рубашка и строгий галстук — все в его облике соответствовало имиджу бывшего выпускника Гарварда, закончившего это престижное заведение в первой десятке.

— Они же нехристи, что им Рождество, — отозвался его сосед, Гарри Форд, белый парень лет тридцати, одетый в такую же униформу, что и его чернокожий коллега, но с профилем и манерами английского лорда. Парадокс состоял в том, что Форд не имел ни малейшего отношения ни к бывшему президенту США, ни к еще более известному семейству автомагнатов. Гарри сделал себя сам. Прослужив пять лет в морской пехоте, он на заработанные деньги и привилегии отучился в Принстоне и всего второй месяц работал в центре. А вот чернокожий Самуэльсон, наоборот, являлся представителем третьего поколения семейной династии миллионеров и считался в центре слежения одним из старожилов.

— Наверное, поэтому Бог и покарал их с последним запуском, — ухмыльнулся Джон, отхлебывая из бутылки «Пепси». При его полноте Самуэльсону следовало бы пить минералку, но дурные привычки врезаются в наши души куда как крепче, чем благие пожелания. За дежурство Самуэльсон поглощал не менее трех литров этого проклятого, высококалорийного пойла и ничего не мог с собой поделать.

— Да нет, просто они там перепились по случаю праздника. Для них это, говорят, дело обычное. Самуэльсон хотел еще отхлебнуть из бутылки, но его отвлек пульсирующий сигнал с одного из дисплеев.

— Так, начинаются неприятности, — проворчал он.

— Что такое?

— Исчез сигнал с "Дельты".

— Это, наверное, самый худший из спутников. Он уже барахлил в прошлом месяце. Попробуй запасной канал, — предложил Форд. Самуэльсон начал было выстукивать на клавиатуре быструю дробь запроса, но потом остановился и чертыхнулся. Гарри быстро подкатил к нему на своем кресле, глянул на дисплей и присвистнул. На экране горели уже три надписи, фиксирующие потерю связи со спутниками.

— "Гамма" и «Эпсилон». Что это с ними, эпидемия гриппа?

— Скорее СПИД. Посмотри туда. Форд глянул в сторону руки Самуэльсона. На гигантском табло, высвечивающем прохождение всех космических аппаратов вокруг Земли, тревожно мигали три лампочки.

— Похоже, это не связь. На глазах операторов в течение получаса таких мигающих лампочек стало уже пять. Самуэльсон потянулся к телефону.

— Пора докладывать начальству. Через два часа начальник центра управления Джозеф Хенд и два его заместителя молча стояли за спиной взмокшего от напряжения Самуэльсона. Выпитая «Пепси» просилась наружу, но он не мог покинуть поста в присутствии начальства. А те словно и не собирались никуда уходить. Они поглядывали то на дисплей Самуэльсона, то на большой экран, сейчас больше похожий на цветомузыку дискотеки для глухих.

— Уже десять. Надеюсь, это предел? — сказал Хенд, глянув на часы.

— Надеюсь, — отозвался Самуэльсон.

— Что же все-таки происходит? Джону было не до спутников, все его мысли занимал грозящий лопнуть мочевой пузырь, но он постарался сосредоточиться на деле.

— Судя по всему, метеоритный поток. Службы слежения не зафиксировали рядом никаких крупных физических тел.

— Такой обширный поток, что снес чуть ли не все наши спутники на разных высотах и разных орбитах? Чушь!

— Сэр, я, кажется, понял, в чем дело, — вмешался в разговор до сей поры скромно державшийся в стороне Форд. Все это время он быстро просчитывал что-то на своем компьютере. Все четверо собеседников повернулись к новенькому.

— Ну, удиви нас, малыш, — хмыкнул Хенд.

— Двадцать часов назад взорвался выведенный на орбиту большой русский спутник, квалифицированный нами как "Большой Иван-3". Сначала он разделился на три больших фрагмента, потом еще на несколько более мелких частей. Осколки его разлетелись на необычно большое расстояние, а затем были потеряны из виду станциями слежения. Так вот, я с уверенностью могу сказать, что это была совсем не авария.

— А что же? — удивился Хенд.

— Это похоже на разделение головной части ракеты стратегического назначения типа СС19 «Сатана». Двадцать две отделяемые боеголовки вышли на свои орбиты, взорвались и создали искусственный метеоритный поток, уничтоживший наши спутники. В это время Самуэльсон все-таки решился.

— Сэр, извините, мне нужно… — пробормотал он и стремительно удалился в сторону туалета. Хенд и его заместители неодобрительно посмотрели ему вслед, а потом снова уставились на Форда, с азартом принявшегося стучать по клавиатуре. Закончив расчеты, он снова обернулся к начальству: — Поток обломков этих боеголовок должен быть довольно плотным, сейчас попробуем найти хотя бы один. Есть! Вот он. Ширина десять километров, высота семь, более сотни обломков в каждом потоке. Это как грабли, они летят навстречу нашим спутникам и рано или поздно встречаются с ними. Для полного ознакомления интересно было бы поближе взглянуть на эти обломки. Подошел Самуэльсон, но Хенд уже не обращал на него внимания, а обращался непосредственно к Форду: — Пусть поймают один из этих потоков в оптику. Через пять минут Гарри доложил: — Сэр, они не могут это сделать. Сильная облачность. Хенд разозлился.

— Звезды разглядывать у них получается, но они не для этого предназначены! Тогда пусть развернут в эту сторону «Хаббл»! Черт возьми, мне нужно взглянуть на чертовы обломки! Операция по переориентации громадной космической обсерватории «Хаббл» заняла гораздо больше времени, чем ожидалось. Наконец через два часа на большом экране показалась фотография фрагмента русского спутника, столь удачно сбивающего дорогостоящую аппаратуру.

— Это же… гвоздь! — прохрипел Хенд.

— Да, русский гвоздь, — подтвердил Гарри Форд. — Здоровый такой, миллиметров сто в длину. На самом деле так называемые гвозди были выполнены из алюминия, просто в такой форме они очень удобно укладывались в контейнер боеголовки. Материал не имел никакого значения. Даже кусок фольги, летящий встречным курсом на скорости двадцать километров в секунду, мог пробить дыру в обшивке любого спутника. Кроме того имелась и явно издевательская подоплека запуска в космос именно «гвоздей». Психологи от космических войск России просчитали все очень верно. После четырехчасового совещания у президента с участием сотрудников НАСА, Совета национальной безопасности и комитета начальников штабов было решено не афишировать происшедшее. Восемнадцати утраченных спутников не вернешь, а русские гвозди, сбивающие

тонкую американскую технику, выглядели просто издевательством. Происходившее имело еще одну скрытую подоплеку. В Америке только что прошел избирательный бум. Апдайк с минимальным перевесом, но сохранил свое кресло. При этом его партия лишилась большинства как в сенате, так и в конгрессе. Республиканцы до сих пор не могли прийти в себя от досады, что какие-то два процента отделили их от вожделенного первого поста в стране. Апдайк понимал, что история со спутником не войдет в положительный баланс его президентства. Республиканцы победили в гонке за власть под лозунгами большей безопасности страны и увеличения влияния США в мировом политическом процессе. И то, что Штаты в один день лишились большей части своего космического щита, могло стать козырной картой в большой политической игре. Первая реакция президента была простой и естественной. "Не дай Боже эта история просочится в газеты, — подумал он. — Республиканцы поднимут страшный шум. Нельзя давать им в руки такой важный козырь".

— Придется отменить полеты «Шаттлов» к «Альфе», — продолжал докладывать директор НАСА. — Очень сложно вычислить траекторию запуска так, чтобы избежать пересечения с этими… гвоздями.

— Когда они совсем сойдут с орбиты?

— Они легкие. Продержатся, как минимум, год, у некоторых потоков жизнь будет гораздо большая. До пяти лет.

— Сколько спутников сейчас у русских?

— Пять. В последнее время у них проблемы с космическим шпионажем.

— Есть гарантии, что они не запустят в космос еще какую-нибудь дрянь?

— После взорвавшегося «Протона» Казахстан наложил запрет на все старты кораблей. Русские ведь преподнесли всему миру этот пуск как неудачный.

— Ладно, у нас есть еще восемь спутников плюс четыре на стационарной орбите, — сказал президент в конце совещания. — Никто не должен знать, что в противоракетной системе защиты страны образовалась такая здоровущая дыра. Надо ускорить изготовление и запуск новых спутников.

— А русские, в свою очередь, могут запустить еще пару ракет со скобяными изделиями, — шепнул Хенд своему заместителю.

— Кстати, мы усилили нажим на Казахстан с требованием вообще прекратить запуски русских ракет как противоречащие нормам международного эмбарго. Аманго… в общем, их президент уже дал согласие, надо только ему хорошо заплатить, компенсировать плату за аренду Байконура, — словно подслушав его мысли, отозвался Гарри Линч.

— А их космодром в Плисецке не может запускать тяжелые ракеты, вроде той, с гвоздями. Так что скоро с запусками ракет в России будет покончено раз и навсегда. Линч поспешил. Казахстан, получив соответствующую мзду и придравшись к очередным неплатежам России, действительно закрыл Байконур. Но эра космоса в России на этом далеко не закончилась. Да, "космические грабли" невзначай сгребли с орбиты и незапланированный груз: пять спутников связи, принадлежащих Франции и Германии, и два собственных российских метеорологических зонда.

ЭПИЗОД 29 Уютная, тихая, удобная для жизни Европа даже не представляла, чем ей грозит необъявленная война между Россией и Америкой. «Пепси-Кола», «Макдональдс» и другие

межнациональные монстры лишились значительной части своего пирога. Но больше всего пострадала Германия, вложившая в экономику России многомиллиардные средства. Недаром представитель Берлина воздержался при голосовании о введении эмбарго на ассамблее ООН. Слишком много было завязано в одно целое с Россией, и разорвать эти отношения стоило огромных затрат. Но, повинуясь нажиму США и НАТО, Германия отказалось от поставок российского газа, и ей пришлось закупать его в огромных количествах в Кувейте. Это было очень накладно, сжиженный газ стоил гораздо дороже, приходилось отапливать города "с колес", любая задержка танкеров грозила обернуться большими неприятностями для всей страны и правительства. В гамбургской пивной "Старый Франс" его знали как герра Вальтера. Высокий, худой старик в светло-коричневом плаще и такого же цвета шляпе неизменно появлялся в восемь часов вечера. Ни с кем не здороваясь, брал два пива, сто граммов водки и сидел с ними до самого закрытия. Длинные седые волосы, выбивающиеся из-под шляпы, всегда казались неопрятными, немытыми. Худое лицо со впавшими щеками щедро украшали старые шрамы, а, открыв рот, старик демонстрировал изрядный недостаток зубов. Медленно потягивая пиво, он вслушивался в голоса вокруг него, но сам никогда не заговаривал, при нужде ограничиваясь односложными, короткими ответами. В тот вечер народу в баре было больше чем обычно. Футбольный клуб «Гамбург» наконецто начал показывать игру, достойную своих болельщиков, шел на третьем месте в бундеслиге и в этот день разгромил извечного чемпиона «Баварию» со счетом три-один. Столик Вальтера долго оставался неприкосновенным, но и к старику наконец подсел невысокий, добродушного вида бюргер с синим шарфом фаната на шее.

— Герр позволит присоединиться? — вежливо спросил он завсегдатая "Старого Франса", обнаружив при этом характерный акцент недавнего переселенца откуда-нибудь из Казахстана. Старик не очень дружелюбно глянул на потревожившего его покой человека, недовольно буркнул что-то, но тем не менее кивнул головой на свободный стул. Отхлебнув добрую порцию пива, незваный гость мечтательно сказал: — Да, если бы «Гамбург» всегда так играл, то мы бы выиграли и Лигу чемпионов. Старик со злостью уставился на назойливого фаната. Желтоватые белки его глаз, сморщенная кожа лица, красные прожилки вен, длинные космы седых волос — все это контрастно смотрелось с благостным, краснощеким, гладким лицом его собеседника.

— Я не интересуюсь футболом. Два десятка жеребцов, гоняющих какую-то тыкву, это не для меня, — пробурчал Вальтер.

— Конечно, я знаю, что вы больше любите совсем другие виды спорта, например, рулетку, так ведь, герр Вальтер? Старик быстро глянул на собеседника, затем спросил: — Вы из полиции? Отдел надзора? Рулетка ведь не запрещена, не правда ли?

— Нет, я не из полиции, скорее, наоборот.

— И что вам надо?

— У меня деловое предложение, но обсуждать его будем не здесь. Я подожду вас на улице. Они неторопливо шли по ночным улицам, и никто из гуляющих пар и продолжающих колобродить болельщиков не обращал на них внимания.

— Мы знаем про вас очень много, гораздо больше, чем узнала в свое время полиция. Вы Вальтер Крафт, последний из оставшихся в живых членов знаменитой террористической организации «Баадер-Майхоф». По этому делу вы прошли как сочувствующий, наверное, поэтому уцелели и в тюрьме. Террористическая организация «Баадер-Майхоф» доставила немало хлопот полиции ФРГ в

семидесятые годы. Убийства и похищения видных промышленников, прокуроров и крупных чиновников в течение нескольких лет держали страну в огромном напряжении. В кровавой истории группы было все: закладка бомб, убийства, захват заложников и самолетов. Поэтому многие вздохнули с облегчением, когда трое основателей группы, уже приговоренные к пожизненному заключению, покончили с собой в тюрьме.

— С чего вы взяли? — хмыкнул Вальтер.

— В архивах «Штази», тех, что успели вывезти в Россию, мы нашли докладную одного из ваших парней, работавших на разведку ГДР. Знаете, кто это был?

— Нет.

— Альт.

— Ганс Альт! — старик даже остановился. — Вот бы никогда не подумал. Он куда-то исчез перед самым моим арестом. Я подозревал, что именно он сдал меня, но это оказался Курт.

— Да, он успел уйти и умер в Венгрии два года назад. Именно он оставил подробную характеристику на вас как на крупного специалиста в своем деле.

— Они дали мне пятнадцать лет, хотя так и не смогли доказать причастность к терактам организации, — разоткровенничался Вальтер. — То, что Андреас, Ян и Гудрун покончили собой, чистая ерунда. Я слишком хорошо знал их, ни один не думал о такой смерти. Если бы имелась хотя бы какая-то возможность сбежать, хоть через двадцать лет, хоть через тридцать, они бы ее не упустили. Их убили, потому что боялись и побега, и того, что последуют новые захваты заложников с попытками обмена. В свое время мы частенько встречались в "Старом Франсе". Все изменилось, время, люди, только "Старый Франс" все тот же. Когда хозяин решит поменять интерьер, умрет и эта часть моей молодости. Так что вам надо?

— У вас хорошая пенсия, на нее можно прожить, и неплохо. Но вы азартный человек, герр Вальтер. Каждый месяц вы ездите в Монте-Карло и спускаете все в рулетку.

— Пусть они подавятся своей пенсией. Это жалкая подачка, ведь в их тюрьмах я оставил здоровье. Три года меня избивали каждый день, требуя признаться в том, что я был в том микроавтобусе при похищении Шлейхера.

— Мы предлагаем вам лично миллион долларов.

— И что мне надо делать? — хмыкнул Вальтер. — Убить канцлера или президента? А может взорвать рейхстаг?

— Нет. Существует группа молодежи, желающая продолжить дело «Баадера-Майхофа». У них есть почти все — оружие, желание поставить на уши всю страну, нет только руководителя и консультанта. Оружие ведь само собой не стреляет. Подумайте над нашим предложением. Ответ старика поразил даже опытного вербовщика: — А что тут думать! Прозябать в этом дерьме? Нет уж, если есть перед смертью возможность задать перца этим толстым бюргерским задницам, то ее нельзя упускать. Пусть всем небесам будет жарко! Через три недели после этого разговора, долгой зимней ночью в штабе охраны нефтяного терминала Гамбургского порта было неспокойно. Уже несколько часов бушевал шторм, принесенный атлантическим циклоном. В сети падало и тут же резко возрастало напряжение, по освещенному периметру ограды одна за одной перегорали лампочки прожекторов и светильников, а заменить их не было никакой возможности.

— Черт, в десятом секторе совсем ни черта не видно! — выругался сидевший за пультом систем слежения охранник-оператор. — Откуда такие дикие скачки напряжения? Эти галогенки должны выдерживать все, а они перегорают, как свечки на рождественском торте. Может, всетаки послать подъемник и попробовать сменить хоть пару ламп?

— Не фантазируй, Ганс. Электрика сдует с вышки, как перышко, да и кто согласится

работать в такой ветер? — отрезал дежурный начальник караула, вглядываясь в мониторы наружного наблюдения. Телеметрия оставалась единственной работающей охранной системой, все остальные виды сигнализации за эту бешеную ночь просто вышли из строя.

— Передают, что подобного шторма не было уже сорок лет, — сказал третий из охранников, слушающий небольшой транзистор. — Помехи просто дикие. Может, выпьем кофе? Чайник согрелся.

— Давай, — согласился шеф секьюрити, отходя от пульта к небольшому столу. — Ганс, ты будешь?

— Конечно, только со сливками… — Ганс хотел добавить что-то еще, но тут ему показалось, что в проклятом десятом секторе мелькнула какая-то тень. Не отрываясь, оператор смотрел на монитор несколько минут, к нему уже подошел начальник с чашкой кофе, и лишь тогда тень появилась снова, двигаясь в обратном направлении, от емкостей с нефтью к забору.

— Там кто-то есть! — закричал Ганс, пытаясь увеличить изображение на экране. — Кто-то проник на территорию терминала!

— Тревога всем постам! — скомандовал начальник караула, нажимая красную кнопку. Тут же по периметру взревела сирена. Отдыхающий состав караула еще выбегал на улицу, когда со стороны десятого сектора грохнул взрыв и разгорающееся пламя пожара озарило серую мглу. Через полчаса на месте пожара собрались десятки пожарных и полицейских машин. Горящую громадную емкость поливали из десятков стволов и пенотушителей, черная бахрома дыма тянулась в сторону города.

— Хорошо, что сегодня ветер с севера, — сказал мэру начальник пожарной охраны города, косясь на подветренную сторону, где в полукилометре возвышались серебристые круглые емкости со сжиженным газом. В этот момент к ним подошел начальник криминальной полиции.

— Все подтверждается, сетка разрезана кусачками, сами они валялись метрах в десяти от забора.

— Значит, теракт?

— Безусловно. В это время в пяти километрах от терминала, на трубе заброшенного завода Вальтер Крафт в бинокль любовался делом своих рук. Ветер с такой яростью трепал его тщедушное тело, что лишь спасательный монтажный пояс удерживал диверсанта на площадке. Снизу, по маршевым лестницам загремели шаги, на площадку поднялся Дитер Клосс, основатель и руководитель группы "Б.Р.Э." — сокращенно "Баадер, Распе, Энслин". Десять молодых парней и две девушки из благополучных, обеспеченных семей, пресытившись благостной, скучной жизнью искали способ стать сверхлюдьми. В своих поисках они успели побывать и в секте сатанистов, и в неонацистах. Ни те, ни другие не устроили этих парней. Им были нужны не митинги и не лозунги, не тайные сборища и ритуалы, они жаждали славы, власти, крови и чужого страха.

— Ну что? — спросил старик.

— Там собралась чертова уйма полицейских машин и пожарных, телевидение сразу пяти каналов.

— Хорошо, сейчас мы им преподнесем сюрприз. Взрыв емкости с нефтью был лишь первым актом дьявольского замысла старого террориста. Один из членов группы устроился на терминал подсобным рабочим. Два дня назад он пронес на территорию хранилища и подложил под одну из емкостей пластиковую радиоуправляемую бомбу. Склонившись к рации, Вальтер нажал красную кнопку. Тысячегаллонная емкость со сжиженным газом была заполнена лишь на треть, но и этого хватило для того, чтобы, сдетонировав, снести в радиусе километра все живое и неживое.

Огромный огненный шар напоминал атомный взрыв. Сотни людей, пожарных, полицейских, журналистов и просто зевак за считанные секунды сгорели в рукотворном аду. Сила взрыва была такова, что дымовую трубу, убежище Вальтера, раскачало, как дерево в шторме, и оба террориста лишь с помощью монтажных поясов удержались на площадке. За десяток километров от взрыва в самом городе повыбивало стекла в жилых домах. Когда стих жуткий грохот, и к Дитеру снова вернулся слух, первое, что он услышал, был хохот старого подрывника. Пламя на горизонте все разгоралось, горели уже все емкости с нефтью, огонь охватил и остальные три шара с сжиженным газом. Тушить их было некому. Две трети пожарных Гамбурга сгорели в ловушке между двух терминалов.

— Пошли, а то, если рванут и эти шарики, труба не выдержит, — сказал Вальтер и первым начал спускаться вниз. Он не ошибся, они еще не вышли за территорию завода, когда взорвалась еще одна емкость с газом, послужив детонатором для остальных двух. Взрывной волной снесло не только старую трубу, от рукотворного землетрясения начали рушиться и сами ветхие корпуса завода. Террористы бежали среди падающих стен, в клубах пыли, чудом оставаясь в живых среди этого ада. Громадная эстакада обвалилась как раз над ними, но словно дьявол прикрыл их своею ладонью, и многотонная металлическая конструкция грохнулась на землю в каких-то метрах за спинами бежавших террористов. Лишь за забором они почувствовали себя в безопасности и остановились. Старый Вальтер, прислонившись спиной к столбу, медленно сполз на землю, с хрипом и стонами переводя дыхание. Обеспокоенный Дитер склонился над ним: — Эй, старик, ты чего? Ты, случаем, не подохнешь?

— Не… дождешься… Это только начало… Через две недели группа провела еще один теракт на газовом терминале в Ганновере. На этот раз им не повезло, охрана была усилена, в бою погибли почти все, лишь старый Вальтер и его более молодой сподвижник Дитер сумели прорваться к емкостям с сжиженным газом. Залегший за опору Клосс отстреливался от охранников из автомата, а Вальтер спокойно и с виду даже неторопливо прикрепил пластит к днищу шара, вставил запал. Затем он подполз к напарнику и пристроился с автоматом с другой стороны опоры.

— Карл ушел или нет? — спросил он.

— По-моему, нет. Я видел, как он упал.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать шесть, — сказал Дитер и дал еще одну очередь. По ним стреляли редко и очень аккуратно, стараясь не попасть в саму емкость.

— Жалко, перед смертью и вспомнить нечего.

— Почему нечего, — Клосс, приподнявшись, повернулся лицом к старику. — А тот взрыв в Гамбур… — Пуля снайпера, попав в голову, прервала на полуслове последний монолог террориста. Вальтер откатился в сторону, достал из рюкзака пульт адской машинки и, пробормотав: "Сейчас вам будем немного жарко. Делайте ваши ставки, господа", — нажал на кнопку. Уничтожение двух крупнейших терминалов привело к тому, что целые федеральные земли Германии остались без отопления. А зима в том году в Европе выдалась на редкость холодная. Даже в Испании выпал снег, морозы добрались до Италии и Кипра. В Россию срочно прилетел канцлер ФРГ Шнейдер, и через сутки голубое золото потекло по трубам в сторону Рейна. Первый клин между США и Европой был благополучно вбит.

ЭПИЗОД 30

Операции за рубежом требовали больших, просто огромных затрат валюты. Кроме контрабандной торговли нефтью и бензином к добыче валюты подключили и спецслужбы. Еще в июле две тысячи четвертого года Леонид Белый, он же Леон Вассерман, израильский подданный с российским прошлым, некоронованный король цветной металлургии, подал в суд Нью-Йорка иск к российскому правительству — ему прекратили выплачивать дивиденды за акции алюминиевой промышленности. Суд удовлетворил его притязания, но, естественно, никто не собирался отдавать хитрому еврею его миллионы. Тогда он подал иск в международный суд в Гааге. Те так же быстро решили дело в пользу Белого. После этого Леон уже со спокойной душой подал прошение к правительству ряда стран отсудить часть недвижимости российского правительства в его пользу. В частности, он претендовал на ряд офисов «Газпрома» в нескольких европейских государствах. Он уже чувствовал себя победителем, когда Леону доложили, что с ним хочет встретиться чиновник российского посольства в Израиле.

— Ага! — возрадовался Леон, обращаясь к своему секретарю. Небольшого роста, с объемным животом и седой шевелюрой, магнат, несмотря на тучность и солидный возраст, просто кипел природной энергией. — Почувствовали, что пахнет жареным! Сейчас они попробуют откупиться, но тогда я вздерну контрибуцию раза в два. Вели пропустить и побудь со мной, учись как это надо делать. Господин, вошедший в кабинет миллиардера, выглядел типичным посольским клерком: безупречный костюм, бесстрастное лицо, дипломат в руке.

— Третий советник посольства Иванов, — представился он.

— Ну и с чем же вы пожаловали к нам, господин Иванофф, — с усмешкой исковеркав фамилию на западный манер, спросил Леон.

— Господин Белый, мы знаем, что вы нажили в нашей стране состояние, оцениваемое журналом «Форбс» в полтора миллиарда долларов. Мы разобрались в происхождении этих денег и решили, что вы недоплатили налогов в российскую казну пятьсот миллионов долларов. Вам дается месяц на погашение этой задолженности. Кроме того, мы предлагаем вам забыть о заинтересовавшей вас недвижимости и отозвать все иски. На это вам дается неделя. Ошеломленный Леон переглянулся с секретарем и спросил: — И что же будет, если я не сделаю этого?

— Тогда мы не можем гарантировать безопасность вашей семьи, — все так же ровно и холодно ответил Иванов.

— Это угроза?!

— Это предупреждение.

— Дешевый трюк, вы не сможете меня здесь достать. За мной стоит не только личная охрана, но и «Моссад», лучшая разведка мира.

— Да, вы лично можете не беспокоиться. Нам ведь нужна ваша подпись под документами. Но у вас есть брат, сын, очень много родственников. Так что подумайте.

— Не надо меня запугивать, — сквозь зубы процедил миллиардер. — Убирайтесь отсюда. И если не хотите громадного международного скандала, то убедите ваших начальников забыть все эти глупые претензии.

— Как хотите, — пожал плечами посланник. Подхватив свой дипломат, он, не прощаясь, вышел из кабинета Белого. Того же трепала лихорадка бешенства.

— Нет, какое хамье! Они мне угрожают! Забыв все свое хасидское настоящее, Леон поливнул щедрым российским матом.

— Я им устрою ультиматум, они не только что этого Иванова отзовут, их вообще всех вышлют из Израиля!

Торопливо подойдя к столу, он нажал на одну из кнопок селектора, прокрутил пленку магнитофона назад и с силой надавил клавишу воспроизводства. Но вместо ожидаемых голосов и он, и секретарь услышали равномерный шум помех.

— Черт, что такое?! Отмотав пленку еще чуть назад, Леон понял, что запись испорчена целиком.

— У него в дипломате был глушитель прослушки, — рявкнул Белый. — Почему его не обыскали при входе?!

— Но он ведь дипломатическое лицо, — пожал плечами секретарь. — Кто мог знать, что он поступит вот так?

— Мог знать, мог знать!.. — передразнил его Леон. — Надо предусмотреть все. Усилить охрану, предупреди Михаила и детей. К Арону приставь телохранителей.

— Но он не согласится с этим, вы же знаете своего сына. К тому же вряд ли они достанут его в Англии. А Михаил вообще сейчас на Мальдивах.

— Достанут, не достанут! Мне не нужны эти «авось» и «небось»! Когда у Марии кончается служба?

— Через месяц.

— Попробуй нажать на этих вояк, чтобы ее отпустили пораньше.

— Это будет трудно.

— Ничего не знаю, за что я тебе плачу деньги? Сделай! Дочь Белого, двадцатилетняя Мария, проходила ежегодную трехмесячную службу в израильской армии.

— Но мне кажется, что как раз там ей будет более безопасно. Тем более она там с Анной. Леон задумался.

— Может быть. Но все-таки попытайся ее отмазать от этой дебильной армии. Или хотя бы найди им телохранителей среди солдат. Прошла неделя, все было спокойно. Служба личной безопасности Белого не зафиксировала никаких попыток прослушивания или просмотра его апартаментов. Леон по своим личным каналам обратился в «Моссад», разведчики также не обнаружили никаких угрожающих действий в отношении дома или семьи миллиардера. И он сам, и его секретарь уже начали считать, что все угрозы были чистейшим блефом, когда раздался звонок телефона.

— Да, приемная Леона Белого.

— Мне нужен ваш шеф.

— Кто его спрашивает?

— Скажите, что Иванов, из российского посольства. Секретарь вихрем ворвался в кабинет Белого. Тот в это время дремал в кресле с номером биржевых новостей на коленях.

— Шеф, это из русского посольства, тот самый Иванов! Ошеломленный, со сна, Белый нехотя принял из рук секретаря телефон: — Слушаю. Ровный, бесстрастный голос спросил: — Насколько я понял, вы не выполнили наших условий?

— Идите к черту!

— Жаль, мы хотели как лучше. В телефонной трубке раздались короткие гудки. К изумлению службы безопасности, снова не удалось сделать запись разговора. Каким-то образом на пленке оставался все тот же равномерный шум. На следующий день, вечером, Мария Белая с двоюродной сестрой Анной патрулировали

ночные улицы Иерусалима. Несмотря на многолетнюю конфронтацию с арабами, улицы Вечного города были залиты огнями, звучала музыка, многочисленный народ бродил по узким улочкам, присаживаясь за столики бесчисленных кафе под открытым небом, звучал смех. Большинство гуляющих было молодыми людьми, и очень многие из них оглядывались на двух красивых девушек в армейской форме, с тяжелыми штурмовыми винтовками «Галил» в руках. Может, кто-то бы и подошел к юным амазонкам, но армейских леди сопровождали еще трое внушительного роста солдат. Все шло нормально, и Мария, и более высокая, эффектная Анна чувствовали себя в подобной обстановке как рыба в воде. На Анну заглядывались больше, она пошла в мать, русскую, и черные волосы странным образом сочетались с синими глазами. Рядом с ней неотступно находился Менахим Абрамсон, бой-френд Анны, никак не желаемый признаваться Михаилом Белым за жениха. Тот все-таки надеялся выдать единственную дочь не за сына мелкого аптекаря, а за кого-нибудь из отпрысков первой десятки сионистского капитала.

— Купи сигарет, — попросила Анна, оборачиваясь к своему личному телохранителю. Тот с обожанием посмотрел в синие глаза девушки, несколько заторможенно кивнул головой и отправился к ближайшему лотку. В это время Мария встретила свою знакомую, школьную подругу еще по Москве.

— Ленка, Минаева! Ты откуда здесь!

— Машка!? Ну ты даешь, с автоматом, в этой форме. Раздобревшая, курносая девица в коротком синем платье, трещавшем на ней по швам, была до смерти обрадована нежданной встречей в таком необычном месте. Ее американский муж с недоумением прислушивался к варварскому языку своей жены и заученно улыбался голливудским оскалом.

— Ты что здесь делаешь?

— В гости приехала, с мужем. Живу в Нью-Йорке, у него здесь сестра… Анна машинально прошла чуть дальше тараторивших на русском подружек, остановилась, дожидаясь Менахима. Тот уже шел обратно, высокий, мощный, с беспечной улыбкой на пухлых губах. Короткая прическа очень шла к его загорелому лицу. Под сердцем Анны ворохнулось что-то теплое, и она уже знала, что ребенок от этого человека. Она не заметила, как рядом с ней появилась молодая арабская девушка в типичном деревенском наряде, странно похожем на одежду российских баб. Широкая, длинная юбка, сверху легкая кофта. Цветастый головной платок, совсем как у деревенских доярок, туго завязан вокруг шеи, и ни один волосок не выбивается наружу. Лицо девушки выдавало ее юный возраст. Вот только большой живот указывал на среднюю степень беременности. Девушка перед этим явно кого-то искала, неторопливо переходя от одного столика к другому. При виде Анны глаза ее расширились, она подошла и тихо спросила: — Ты Анна?

— Да, — удивленно ответила та. Тогда арабка подалась вперед и обняла еврейку. Та опешила. Менахим видел все это со стороны, метров с десяти. Он даже заметил, как расширились глаза Анны, но не понял почему. А девушка уже почувствовала вместо мягкой упругости женского живота угловатую плотность толовых шашек. В ту же секунду рванул взрыв, во все стороны полетели обрывки ткани, куски плоти и кровь. Люди с воплями шарахнулись в сторону от взрыва, лишь высокорослый солдат с криком отчаяния пробивался сквозь бегущую толпу. То, что он увидел на месте взрыва, было уже трудно назвать человеческими телами. Кроме двоих убитых пострадали еще пятеро, Мария и Менахим отделались контузией. До конца своих недолгих дней он не мог себе простить, что опоздал и не погиб вместе с любимой.

На следующий день, ближе к обеду, в загородном доме Белых стояла обычная для похоронных дел суета. Сам хозяин дома с расслабленным видом сидел на обширном балконе второго этажа в шезлонге, с бокалом холодного виски в руках. Перед ним стоял человек, имя которого мало кому было известно. Директор разведки «Моссад» прибыл как частное лицо принести соболезнования видному члену еврейского общества.

— И все-таки мы не находим в этом взрыве никаких следов русской разведки. Эта девица, Зульфия, принадлежала к организации «Хезболах». Полгода назад на юге Ливана погибли ее брат и жених. Самый обычный смертник-снаряд.

— А я в это не верю! Серия угроз, а затем смерть Анны. Именно Анны, а не Марии! Как они и обещали, — слова вырывались из горла алюминиевого короля как собачий лай, кусками, в груди что-то хрипело и булькало.

— Но это может быть просто совпадение. Выбрала самую красивую девушку на бульваре и взорвала ее.

— Почему же тогда она не выбрала никого из парней, а подошла именно к Анне? Важный гость устало вздохнул: — Похоже я вас не смогу переубедить.

— Нет… Этот бессмысленный разговор прервал возглас с плоской крыши дома.

— Летит! Хозяин дома тяжело поднялся с шезлонга, они вдвоем подошли к самому краю балкона. На горизонте показался маленький силуэт вертолета, на борту которого находился Михаил, родной брат Леона Белого. Его отдых на Мальдивах прервался самым жутким образом. Душа Леона заныла в предчувствии неизбежного разговора с братом, тот знал об угрозах со стороны русских. До виллы Белого оставалось не более километра, легкая стрекоза шла над «зеленкой» оливковых садов. Леон поднес к губам свой бокал, но отхлебнуть виски не успел. Из зеленой полосы садов полоснул белый след отработанного пороха и в ту же секунду вспышка взрыва разнесла вертолет на куски. Они еще падали на землю, когда Леон услышал, как кто-то кричит, отчаянно, во все горло. Лишь потом он понял, что это кричит он сам. Через два дня Леон Белый отозвал все свои имущественные иски из европейских судов, и перечислил пятьсот миллионов долларов в румынский филиал одного солидного европейского банка. Это была лишь одна из многочисленных удачных операций ГРУ по самофинансированию. На подкуп боевиков «Хезболаха» ушло всего десять миллионов долларов. Игра стоила свеч. Не всегда эти операции проходили гладко. Два сотрудника ГРУ попали за решетку в Великобритании при попытке выбить деньги у Амирадзе, нефтяного магната средней руки, успевшего вовремя слинять на Запад. Они получили по двадцать лет тюрьмы. Парни прокололись, позарившись на черный нал. Спецам из МИ-6 без труда удалось взять обоих с поличным, пометив доллары специальной краской. Сам Амирадзе был взорван в машине со всей семьей через полгода после суда, а неудачников обменяли через два года на троих пойманных в районе Кавказа агентов британской разведки. Еще одна неудача подстерегла СВР во Франции. Резидент этой разведки Василий Калинкин отыскал в одном из местных банков большие суммы люберецкой братвы. Почти все члены преступного сообщества погибли еще во времена Доронина, лишь хранитель общака по кличке Зяма сумел выбраться из России и мирно поживал себе в Ницце, катаясь на собственной яхте и меняя девочек каждые два месяца. Именно эту слабость и использовал Калинкин. Зяма предпочитал коротать ночи со своими русскими девками, не брезгуя, впрочем, и хохлушками.

Калинкин подсунул ему совершенно умопомрачительную девицу с задатками природного гипнотизера. Через две недели она повела несчастного Зяму под венец, а через месяц справила по нему траурную тризну. Дяденька как-то умудрился выпасть за борт собственной яхты. Но после этого и сам Калинкин исчез в неизвестном направлении со всеми капиталами, яхтой и той самой девицей.

ЭПИЗОД 32 Полдень. Несмотря на зиму, температура на Аравийском полуострове устойчиво держалась в районе двадцати пяти градусов. На небе не было ни облачка, казалось, что сама природа приготовила сцену для величественного и могучего зрелища. В Ормузский пролив медленно втягивалась армада американских кораблей во главе с авианосцем «Эйзенхауэр». Эскадра шла навеки установленным порядком: впереди минные тральщики, затем противолодочные корабли, эсминцы, потом сам авианосец. За ним шел крейсер «Тикондерога» с двадцатью четырьмя «Томагавками» на борту и два десантных судна типа «Тарава» с полком морской пехотой. Ну и замыкали кильватерную колонну те же юркие эсминцы, смотревшиеся на фоне угловатого трехсоттридцатиметрового «Эйзенхауэра», как аквариумные рыбки рядом со щукой. Локаторы всех кораблей работали беспрерывно, прощупывая воздушное пространство над собой. В ход были задействованы сонары и эхолоты. Выдвинувшись впереди эскадры на добрых сто километров, самолет дальнего радиолокационного обнаружения Е-2 «Хокай» прочесывал акваторию залива. Разлетевшиеся веером в расширяющейся части залива три вертолета «Сэйч3д», опустив гидрофоны, вслушивались в многоголосье водной стихии, пытались отыскать среди обычных звуков дельфиньих стай и рыбьих косяков свистящие звуки кавитации винтов вражеской подводной лодки. Но пока операторы фиксировали только звуки прохождения своей атакующей субмарины типа «688». И над всем этим в ста километрах левее пролива, в хрустальной голубизне безоблачного неба, на высоте десяти километров «Боинг-767» с круглой антенной системы АВАКС просматривал сушу, землю и воздух уже на сотни километров в округе. Расчлененная на десятки кораблей, самолетов и вертолетов боевая армада на самом деле представляла собой один огромный кулак, неуязвимый и смертоносный. Она должна была продемонстрировать руководству Ирака, что такое мощь великого государства. Было похоже, что новое поколение иракцев забыло силу "Бури в пустыне". Вдоль границ с Кувейтом снова появились танковые дивизии. Иракцы еще опасались вторгаться в так называемые "зоны безопасности", но пройти их форсированным маршем было делом пары часов. На мостике фрегата «Монтгомери» царила деловая, обыденная обстановка. Командир корабля Джеймс Бадли неторопливо прохаживался за спинами подчиненных, изредка вглядываясь в приборы и мониторы компьютеров. Лейтенант Джонсон, недавний выпускник училища и дежурный офицер на данной вахте, уже несколько минут разглядывал что-то на иранском берегу в громадный стационарный бинокль.

— Лейтенант, что вы там увидели? — спросил Бадли, останавливаясь за его спиной. Джонсон вздрогнул от неожиданности и, распрямившись, доложил: — Арабы, сэр.

— Какие арабы?

— Кочевники. С шатрами, с верблюдами. Молятся. Нагнувшись, капитан сам взглянул в окуляры. На высоком берегу действительно виднелся шатер, рядом были привязаны верблюды. Час намаза уже прошел, сухопарый старик в рваном халате свернул молельный коврик и не торопясь скрылся в шатре.

— Ты что, первый раз видишь такое? — спросил капитан.

— Ну да. Я думал, кочевники, Аладдин, верблюды остались только в комиксах да мультиках.

— Ну что ж, сынок, если тебя так привлекает экзотика, то ты выбрал самую подходящую профессию. Кто-то из операторов за пультом откровенно заржал. Он-то знал, какая это рутина, служба на флоте, когда сушу и девушек в лучшем случае видишь через мощнейшую оптику. В это время в шатре молодой человек, одетый так же, как и все остальные члены небольшого племени кочевников, неотрывно смотрел на экран небольшого компьютераноутбука. Тот в свою очередь был подключен к телефону спутниковой связи, по виду самому обычному. Необычной была только картинка на дисплее. Если бы сейчас кто-нибудь из офицеров на мостике «Эйзенхауэра» увидел ее, то очень бы удивился. Без сомнения, это была радиолокационная панорама Ормузского залива, снятая с американского космического спутника-шпиона, одного из четырех оставшихся на высоких, стационарных орбитах. Особых красот этот пейзаж не показывал, изображение берегов и кораблей было выполнено в графическом варианте. Точно такую же картинку сейчас видел один из операторов на мостике авианосца. Несмотря на арабский наряд и безупречное знание языка, лицо молодого человека казалось более светлым, чем у остальных членов семьи кочевников.

— Хасан, — сказал он, поглядывая то на экран, то в сторону залива. — Прикажи собирать вещи, мы уходим.

— Хвала аллаху, а то моим верблюдам скоро бы пришлось есть камни. Старик вышел из шатра и начал высоким гортанным голосом отдавать приказания женщинам и троим сыновьям. В это время его гость в последний раз взглянул на водную гладь пролива, мелко перекрестился и нажал на кнопку на пульте ноутбука. На экране дисплея, чуть впереди силуэта «Эйзенхауэра», появилась яркая точка. Точно такую же точку увидел оператор на авианосце.

— Сэр, что это такое? — воскликнул он. Адмирал Грейг сделал всего три шага вперед, но точка уже исчезла с дисплея. На берегу человек в шатре нажал еще одну кнопку и небольшой пиропатрон перерубил трос, до этого удерживающий на дне обширную емкость из прорезиненной ткани. Огромный шар устремился вверх, к поверхности воды.

— В чем дело, сержант? — спросил адмирал.

— Только что вот здесь, прямо по курсу, появлялась… — сержант не успел докончить свою фразу, как его перебил сосед за пультом эхолота.

— Сэр, что-то большое поднимается со дна залива! Оно как раз под нами!

— Полный вперед! — скомандовал Грейг, лишь глянув на экран дисплея. Но огромная махина водоизмещением восемьдесят девять тысяч тонн — не гоночный катер. Сигнал едва успел поступить в машинное отделение, как мягкая оболочка коснулась винта «Эйзенхауэра», с берега поступил еще один радиосигнал, и небольшая пластиковая бомба, взорвавшись, соединила два компонента жидкой бинарной взрывчатки, инертной по отдельности и страшной вместе. Рассчитать скорость подъема мины было довольно сложно, огромный шар взорвался под кормой авианосца. Сила его взрыва была такова, что пятидесятиметровый кусок корабля в секунду отрезало словно газосваркой. Если бы мина взорвалась в центре авианосца, то он бы переломился пополам и затонул в считанные минуты. А так самый большой в мире военный корабль держался на плаву еще сорок минут.

Тысячи людей до последнего боролись за живучесть гиганта. Положение авианосца ухудшилось из-за того, что сдетонировал один из орудийных погребов и взрывом повредил три водонепроницаемые перегородки. Вода прорвалась по левому борту, вызвав, кроме килевого, и опасный боковой крен. Она начала поступать в машинное отделение, пришлось заглушить реактор. Мощности вспомогательных дизелей не хватало для работы откачивающих помп. С подошедшего эсминца был брошен конец, и авианосец медленно начали буксировать к берегу. Полузатопленный, накренившийся набок «Эйзенхауэр» сейчас, как никогда, походил на огромный утюг. В довершении всего в трюме начали срываться с крепежа и с грохотом биться о борта самолеты, по пути калеча людей и еще больше увеличивая крен. Лишь убедившись, что корабль спасти не удастся, Грейг приказал команде оставить судно. Полторы тысячи человек просто попрыгали за борт, при существующем положении шлюпки можно было спустить лишь с одной стороны, да на это уже и не было времени. В воде людей подбирали десятки катеров с кораблей сопровождения. Со стороны казалось, что громаду авианосца облепили сотни оранжевых муравьев. «Монтгомери» до последнего буксировал его, лишь когда «Эйзенхауэр» начал медленно и неуклонно заваливаться на бок, он обрубил концы. Серая угловатая громада за какие-то секунды набрала скорость и с грохотом перевернулась, вызвав гигантскую волну. Громадные фонтаны пара, вырвавшись из лопнувшего паропровода, заживо сварили несколько зазевавшихся моряков, казалось, что агонизирующий корабль испустил последний вздох. Глубины в этих местах оказались незначительными, и серое брюхо громадного корабля так и осталось на поверхности, на два метра возвышаясь над уровнем моря. Струйки пара по-прежнему выбивались из-под обшивки авианосца, и со стороны казалось, что это огромный умирающий кит лежит на отмели. При взрыве погибли сто двадцать шесть человек. Еще двадцать не успели вовремя покинуть судно. Для такой тяжелой ситуации это были минимальные потери. И команда, и адмирал показали себя достойными моряками. Бинарная мина с жидкой взрывчаткой была поставлена русской атомной подводной лодкой за месяц до гибели авианосца. Большую емкость из прорезиненной ткани прикрепили ко дну массивным каменным грузом. Оба компонента мины имели меньший удельный вес, чем вода, лишь тридцать грамм латуни пошли на взрыватель, они не фиксировались чуткими металлоискателями противоминной защиты. Система была еще не отработана до конца, у нее имелось два существенных недостатка. Для наведения ее непременно нужен был спутник, которого у России над районом пролива не было. Проблему решили с помощью хакеров. Те просто взломали код связи с американским спутником и спокойно доили информацию оттуда. Ответный сигнал нужен был для нивелирования положения судна и мины. Ну, а самым большим недостатком системы был небольшой радиус действия радиовзрывателя. Именно поэтому резиденту ГРУ в Иране Василию Антипину пришлось целых десять дней сидеть на берегу залива, дожидаясь визита долгожданных гостей. Увы, в дальнейшем ему не повезло. Семейство бедняка араба, согласившееся доставить странного человека на берег пролива и обратно в Шираз, решило, что оно получит больше денег, если сдаст этого неверного иранской полиции, ведь только неверный мог пропустить время намаза. В завязавшейся драке Антипов ранил двоих детей старика и сгоряча был убит. Но это не принесло счастья семье кочевника. Подозревая, что в дипломате с хитрой техникой хранятся еще и деньги, они, не зная кода, попытались раскрыть кейс с секретной аппаратурой. Взрыв получился такой, что от шатра и его обитателей остались одни клочья. Экипаж подлодки был награжден орденами, ее командира и Антипина представили к званию Героя. В Ираке по случаю гибели самого большого авианосца Америки был объявлен праздник.

ЭПИЗОД 35 За неделю до этого события в горах турецкого Курдистана, чуть левее Арарата, по едва заметным тропам пробирался небольшой караван. Десять лошадей и пятнадцать неприхотливых мулов двигались бодро и легко, чувствовалось, что караван идет порожняком. Три десятка человек сопровождения были вооружены в основном автоматами Калашникова, хотя попадались и «Узи» и «М-16». К полудню караван достиг небольшой долины в пятидесяти километрах от границы с Арменией. Пять человек с пулеметами заняли вершины окрестных скал, остальные натянули полог, развели под ним костер и начали готовить нехитрый обед. Лишь два человека, отойдя в сторону, развернули потрепанную карту.

— Да, мы вышли точно. И погода сегодня как по заказу, — сказал старший из них, внушительной комплекции, с массивным, крупным лицом, густыми усами и сильной сединой в волосах. Более молодой собеседник осторожно позволил себе усомниться: — Боюсь, что они не смогут прилететь, товарищ командующий. Низкая облачность.

— Вертолетам она нипочем. Главное, что не летают проклятые разведчики турок. Через час обед был готов, а в два часа, точно в условленное время, с севера послышался отдаленный гул моторов.

— Огни! — крикнул командир, и навес был сорван с костров. После этого, повинуясь его командам, бойцы отряда залегли за камнями и приготовили оружие. Наконец из-за горного хребта вынырнули два вертолета МИ-8 с закрашенными опознавательными знаками. «Вертушки» шли между скал, по ущельям, стараясь как можно больше прижиматься к земле и не засветиться на экранах локаторов. Почти одновременно они опустились на площадку рядом с костром, открылась дверца одного из них, и высокий человек в пятнистом камуфляже спрыгнул на землю. Увидев его, командир курдов с облегчением вздохнул. Именно этот человек месяц назад разыскал его среди скал Курдистана и предложил очень неплохую сделку. Вертолеты продолжали молотить лопастями воздух, выключать движки пилоты опасались, в высокогорье не всегда удавалось их быстро запустить. Пожав руку генералу, человек в камуфляже крикнул на ухо курду: — Привезли все, что заказывали! Двести штук гранат к РПГ, патроны к автоматам, два миномета, снайперские винтовки, медикаменты и тонну пластита с дистанционными взрывателями! Глаза генерала блестели, он улыбался, как на великом празднике. Его люди уже таскали от вертолетов ящики и мешки, сразу вьючили их на ослов и лошадей. Сопровождавших на каждом вертолете было всего по одному человеку, весь остальной салон был заполнен оружием и боеприпасами.

— Две остальные заброски проведем в течение месяца. Вот карты, там подробные планы интересующих нас объектов. Сможете нанести удар через неделю?

— Только по одному из объектов.

— Тогда по вот этому аэродрому. Кстати, он весьма досаждает и вам. Через полчаса вертолеты были разгружены. Прощаясь, добрый посланец пожал руку генералу и напомнил: — Следующий сеанс связи в среду. Частота минус десять, время плюс два.

— Я помню. Вертолеты по очереди поднялись в воздух и, все так же двигаясь по ущелью, скрылись на

севере. А караван, выбравшись из долины, глухими тропами начал пробираться на юг. В ночь после гибели «Эйзенхауэра» курдскими боевиками было совершено нападение на военно-воздушную базу в районе озера Ван. Были взорваны бензохранилище, пост управления полетами, уничтожены десять вертолетов, наиболее досаждавших партизанам, и два самолета АВАКС «Боинг-767» американской группировки межнациональных сил. К этому времени танковые колонны Саддама уже захватили Кувейт, но останавливаться на этом не стали, а пошли дальше, на Эль-Риад. Самолеты США, поднявшиеся в воздух с баз в Саудовской Аравии, обнаружили неприятные новшества. Пара F-16, только что нанесшая удар по танковой колонне, сама неожиданно попала под ракетный удар. Отчаянным пилотажем пытаясь уйти от преследующей его ракеты, летчик кричал в микрофон: — Это третий, восьмой сбит! У них есть С-400, у них есть С-400, я видел… За первый же день боев было сбито восемь самолетов объединенных сил, больше чем во всей "Буре в пустыне". Несколько на удивление точных ракетных ударов вывели из строя крупнейший аэродром под Эль-Риадом. В этот раз операция «Самум» явно затягивалась. Уже через неделю после начала боев цена на нефть поднялась в десять раз. Кризис усилился неожиданной забастовкой работников нефтепромыслов в Венесуэле, игравшей роль основного поставщика "черного золота" для США из Латинской Америки. Профсоюз этой страны понял, что имеет возможность откусить большой кусок пирога, ранее достававшийся арабам. Чтобы хотя бы как-то сбить цены на топливо, конгресс США принял беспрецедентное решение расконсервировать несколько нефтяных скважин в Техасе. Кризис сразу ударил по любимому детищу американской промышленности — его величеству автомобилю. Продажи машин упали в несколько раз, особенно это касалось автомобилей так называемого «представительского» класса. Были остановлены конвейерные линии крупнейших фирм, Детройт залихорадило в предчувствии неизбежной безработицы. С пониманием того, что быстро решить проблему Ирака не удастся, к деятелям Уолл-стрит пришло понимание неизбежности надвигающегося кризиса.

ЭПИЗОД 36 Спустя неделю после начала иранской кампании совсем в другой точке земного шара, в небольшом югославском порту происходила выгрузка очередного транспорта со стройматериалами для восстановительных работ в городах, пострадавших от бомбардировок сил НАТО. Судов хватало, и не было ничего особенного в том, что разгрузка шла ночью. Но любой из портовых грузчиков сразу бы сказал, что происходит что-то необычное. Самый дальний из причалов был оцеплен солдатами югославской армии, да и выгрузку производили военные, отстранив от работ ночную смену. Портальный кран, похожий на гигантского богомола, в очередной раз склонил свой длинный хобот над трюмом транспорта. Минут пять стояла тишина, затем взревели моторы, со скрежетом по желобам шкивов начали струиться стальные тросы, и вскоре над бортом показался громадный продолговатый ящик. Двое военных в камуфляже с генеральскими звездами на погонах, затаив дыхание, наблюдали за медленным перемещением груза на пирс. Прожектора светили так ярко, что на досках ящика были видны разводы структуры соснового дерева. Медленно и точно ящик опустился на платформу гигантского трейлера, стропольщики в форме торопливо отцепили крючки, и тягач сразу взревел, выпустил черную струю выхлопного газа и медленно тронулся с места. А на смену ему уже подъезжал другой. В полукилометре от пирса, на крыше старого блокгауза шевельнулась черная тень, что-то

звякнуло. Старый склад находился на склоне горы, и зимний морской ветер и моросящий дождь пробирали Чарльза Маккормика до костей. Последние полчаса он проклинал все на свете, и погоду, и хитроумных югославов, и свою проклятую богом работу. Чарльз был кадровым разведчиком ЦРУ и два года жил в Югославии под прикрытием работника строительной фирмы. Уже три часа он наблюдал за странной разгрузкой сухогруза. Когда в половине десятого ночи позвонил один из его осведомителей и сказал, что на десятом пирсе военные затевают что-то необычное, Маккормик не думал, что его выход затянется так надолго. И главное, он пока не знал, ради чего затеяны подобные предосторожности. Два часа портовый кран неторопливо доставал из трюма большегрузные автокраны. Длинные, приземистые, головастые тягачи походили на гигантских сороконожек, их темнозеленая раскраска резко контрастировала с оранжевым цветом несущих стрел самого подъемного механизма. Все краны были на ходу, в полном порядке и через пару минут после разгрузки по одному выезжали за территорию порта. Это сильно разочаровало Чарльза. В конце концов он мог бы прекрасно наблюдать за продвижением этих автомастодонтов из кабины своей машины, а вместо этого должен мерзнуть под открытым небом. Отхлебнув из фляжки и приглушенно выругавшись, американец снова приник к биноклю. Ящики гораздо больше заинтересовали разведчика. В подобной таре могли провезти что угодно, от разобранных самолетов до самых настоящих танков. "Совершенно ясно, что под видом строительной техники сербы завозят что-то противозаконное. Эти краны были только прикрытием. Никаких надписей на ящиках нет, и одно это уже странно. Пожалуй, стоит спуститься вниз и на машине проследить, куда они повезут ящики," — думал Чарльз. Эта мысль показалась ему весьма заманчивой, он даже представил себе, как сливается в одно целое с мягким сиденьем своего «Фольксвагена», включает печку и долгожданное тепло мягко овевает закоченевшее тело. Но врожденное ирландское упрямство заставило Маккормика остаться на месте. И он угадал. Очередной ящик, покинув трюм, медленно плыл к поджидавшему его трейлеру, когда лопнула одна из крепежных скоб. Ящик сразу потерял равновесие. Не выдержав толчка, обломилась и еще одна скоба. Белая прямоугольная махина ухнула вниз и углом торца ударилась о бетон пирса. Треск ломающихся досок был слышен даже Маккормику. Слышал он и крики столпившихся рядом с трейлером людей, но они очень мало интересовали разведчика. Забыв про холод и дождь, он просто не в силах был оторваться от бинокля. Из разбитой тары торчали соединенные в пакет трубы. Окрашены они были в темно-зеленый цвет, и именно это подсказало Чарльзу их истинное предназначение. "Если убрать с тех тягачей дурацкие стрелы и приладить эти трубы, то что получается? Получается зенитно-ракетный комплекс С-300, а может и даже С-400. Это сенсация! Начальство в Лэнгли просто взвоет от радости. Есть повод окончательно прижать всех этих Ивановичей. Но надо все точно выяснить. Тягачей было десять, этот ящик пятый. К тому же, должны быть еще и ракеты." Забыв обо всем на свете, Чарльз вытащил портсигар и закурил свой любимый «Винстон», при этом не прикрыв огонек ладонью. Минутная слабость простительна женщине, но никак не профессиональному разведчику. В угольной темноте ночи огонек сигареты виден на добрый километр, это хорошо знают снайперы и прошедшие фронт солдаты. Генерал Милкович еще не закончил разнос своих подчиненных, как к нему подбежал солдат оцепления и, презрев все формальности, доложил кратко и ясно: — Господин генерал, я видел вспышку света.

— Где, покажи мне?

— Вон там, на северном склоне… Солдат хотел было показать направление рукой, но второй генерал, контрразведчик Радович, подхватил его под руку и увлек со света в черноту ближайшей тени.

— Теперь показывай, — велел он.

— Вон там.

— Старые блокгаузы, — заметил Радович. Он персонально отвечал за секретность всей операции. После этого он поднес к губам портативную рации и коротко приказал: — Седьмой и шестой квадрат, план два. Подстраховка четыре. И на всякий случай план пять. Маккормик к этому времени уже спустился вниз, ему надо было добраться до машины и проследить, куда же увезут эти интересные ящики югославские военные. Пробравшись вдоль длинной стены склада, он свернул за угол, и в тот же миг в глаза ему ударил луч мощного фонарика. Чарльз зажмурился, но многолетние тренировки сделали свое дело, и рука словно сама вскинула пистолет. Выстрел был точен, кто-то вскрикнул, фонарик упал и откатился в сторону. Сбоку раздались какие-то крики, Маккормик дважды выстрелил на звук голосов. Перебежав к другому складу, он поднырнул под сваи, поддерживающие край старинного сооружения, нависшего над склоном горы, и затаился. Он слышал, как совсем рядом топали сапоги солдат, возбужденные голоса раздавались прямо над ним. Маккормик боялся собак, отдаленный их лай он слышал уже давно, однако дождь и осенняя сырость не дали им возможности взять след. Примерно через час все стихло, и разведчик долго пробирался между старых осклизлых от времени свай, затем еще дольше вслушивался в ветреную тишину ночи, но ничто не указывало на опасность. Маккормик глянул на часы — четыре часа утра, дожидаться рассвета для него было подобно самоубийству. Он знал, что этот район оцеплен, и темнота была его единственным союзником. Чарльз снял вязаную шапочку и натянул на голову очки ночного видения. Пригнувшись, он проскочил вдоль торца склада, затем упал на траву и пополз к ограждению. Сетка рабица быстро подалась клацающим челюстям кусачек, еще пятьдесят метров он прополз, а потом начались дома, старые, каменные, приземистые. Тогда Маккормик встал, снял очки и медленно пошел вдоль улицы, уже ничем не отличаясь по внешнему виду от портовых рабочих, возвращающихся с ночной смены домой. Короткая куртка, джинсы, черная вязаная шапочка, висячие усы делали его похожим на самого обычного местного жителя. Разведчика удивляло, что он так просто выбрался из порта, но ничего не указывало на опасность. На старинных брусчатых улицах навстречу ему попались лишь сумасшедшие влюбленные, да две компании германских туристов, засидевшихся в работающих всю ночь портовых кабачках. Открыв дверь своей машины, Маккормик со вздохом облегчения опустился на сиденье, и в ту же секунду хлопок приглушенного выстрела разнес висок американца. Тело Чарльза завалилось набок, грубые руки перетащили его на соседнее сиденье, и те же самые руки повели машину по улицам города-памятника. Его вычислили, применив оригинальный метод. Поняв, что в темноте среди нагромождений складов, кранов, контейнеров и подсобных мастерских лазутчика найти не удастся, подчиненные Радовича всю полосу вдоль забора посыпали порошкообразной люминесцентной краской, видимой лишь в приборах ночного видения. До поры его держали на расстоянии и лишь у машины привели негласный приговор в исполнение.

— Все в порядке, — доложил Радович своему коллеге из генштаба. — Наблюдателя ликвидировали. По паспорту гражданин ФРГ.

— Проблем не будет? Они могут поднять шум?

— Пусть поднимают, не успеют, — отмахнулся контрразведчик. — Но кто-то же его навел?

Надо выяснить. Два дня спустя под большегрузный автомобиль попал один из крановщиков. Сдал его хитроумный мобильник Маккормика. На несчастье он зачем-то записывал номера последних пяти телефонных звонков, такую функцию заложили в нем создатели. Через неделю скрытые пружины балканской мышеловки распрямились. За месяц до этого албанское правительство Косова объявило о присоединении своего края к Албании. Это вызвало возмущение всего сербского народа. Договором девяносто девятого года предусматривалось сохранение Косова в составе Югославии. Главы натовских стран сделали вид, что не произошло ничего особенного. Просто: "Народ Косова сам выбрал, в каком государстве ему следует жить, и мы выражаем уважение самоопределению населения Косова", — так витиевато заявила за всех них Кэтрин Джонс. Югославы пробовали жаловаться в ООН, в международный суд в Гааге, но их обращения тонули, как звук в вате. И тогда генералы свергли прозападное гражданское правительство. Той же ночью стремительным маршем танковые колонны вторглись в Косово. Но началось все не с этого. За три часа до переворота на побережье Италии, в районе города Брундизи, на берег из двух надувных «Зодиаков» высадилась диверсионная группа Славомира Ранковича, прозванного спецслужбами Запада Ночным Шакалом. Этот мастер диверсий и шпионажа давно уже был приговорен к смертной казни различными судами Европейского союза. Ранкович прошел все войны балканского ужаса, и ни ему, ни остальным девятнадцати членам группы терять было нечего. Уже трижды они уходили от групп захвата спецназа сил НАТО, и эта подготовленная ими диверсия должна была стать последним уроком высокомерным янки. Оставив лодки на берегу, группа марш-броском преодолела последние пять километров и залегла в пределах видимости военно-воздушной базы сил НАТО. Как раз в это время с аэродрома с тяжелым гулом в воздух поднялся самолет радиолокационной разведки «Праулер». Глянув на часы, Ранкович показал два пальца и взмахом руки разослал две группы по пять человек в разные стороны. Все было заранее отработано до мельчайших деталей. Ровно в два часа ночи где-то в отдалении рванул приглушенный взрыв, и в ту же секунду на всем аэродроме погас свет. Югославам он не требовался, все они уже были в угловатых очках ночного видения. Коротко свистнула стрела спецарбалета, и часовой на угловой вышке выронил винтовку и, захрипев, сполз на пол своего скворечника. В темноте было слышно только клацанье кусачек. Оказавшись за проволокой, группа разделилась еще на две части, пять человек побежали в сторону пункта управления полетами, сам же Ночной Шакал начал пробираться к самолетной стоянке. Он уже видел темные махины семьсот шестьдесят седьмых «Боингов» с уродливыми тарелками радиолокационных антенн, когда над аэродромом снова вспыхнул свет. Службы обеспечения успели быстро переключиться на автономное питание. Удар света по глазам был болезненным. Вскрикнув, Ранкович сорвал прибор ночного видения, зажал ладонью глаза и метнулся в сторону огромного бензозаправщика. Остальные четверо его друзей не смогли столь быстро сориентироваться на местности и побежали в другую сторону. Прошли секунды, и сразу началась густая, истеричная стрельба, грохнули два сильных взрыва. Одна из диверсионных групп добралась до центра управления полетами, перестреляла персонал и взорвала саму Башню. Не менее успешно шли дела и у третьей группы — со стороны стоянки истребителей и штурмовиков взрывы следовали один за другим. Лишь группа самого Ранковича оказалась зажата со всех сторон за небольшим зданием метеоцентра и не могла сделать ни шага в сторону своей цели. Четверых боевиков Шакала обстреливали не менее полусотни морских пехотинцев США и с десяток итальянских солдат. Положение их было безнадежно, но сам Ночной Шакал не спешил прийти на помощь товарищам. Лежа под бензозаправщиком, он внимательно вглядывался и вслушивался во все

происходящее. Боевую задачу надо было выполнить любой ценой. Вскоре над головой Славомира раздалась громкая команда на английском: — Быстро отгоните эту дуру в сторону, она же под завязку заполнена керосином! Вслед за этим хлопнула дверца, взревел двигатель. Ранкович еле успел ухватиться за раму заправщика. Подтянувшись, он закинул ноги за задний мост и застыл в такой позе, вибрируя всем телом. По счастью ехали недолго, вскоре бензовоз остановился, и топот удаляющихся ног подсказал Славомиру, что он остался один. Он сполз на бетон, осмотрелся и проскользнул за кабину. Бой продолжался, ответный огонь зажатых в метеостанции диверсантов слабел. А со стороны главных ворот через все посадочное поле аэродрома уже мчались два бронетранспортера. Но это меньше всего волновало Ранковича. Всего в пятидесяти метрах от него стояли столь вожделенные АВАКСы. У Шакала оставалось только три гранаты, вся остальная взрывчатка оказалась у группы, запертой огнем морских пехотинцев. Решение пришло неожиданно. Ранкович раскрутил вентиль, и мощный поток топлива хлынул на бетон. Сам же Ночной Шакал запрыгнул в кабину и завел бензовоз. Больше всего он опасался, что искра выхлопа сразу подожжет разлитый керосин, но, к счастью, выхлопная труба оказалась вынесена высоко вверх и снабжена специальным пламегасителем. Включив скорость, Ранкович до отказа выжал педаль газа и с тяжелым ревом направил грузовик за АВАКСы. Сначала никто не понял сущности этого маневра, но затем до американцев наконец дошло, что за рулем бензовоза находится террорист. Один из морских пехотинцев успел вскочить на правую подножку грузовика, но Славомир, не отпуская руль, трижды выстрелил из пистолета по дверце кабины, и с болезненным криком смельчак свалился на землю. Оказавшийся поблизости охранник увидел льющийся из патрубка керосин и во все горло закричал: — Назад! Всем назад! А Ранкович уже замкнул кольцо вокруг АВАКСов и направил бензовоз навстречу приблизившимся бронетранспортерам. Передний разразился длинной очередью из зенитного пулемета, но все пули пришлись в радиатор и, по счастью, не задели цистерну. Когда до столкновения оставалось совсем немного, Славомир открыл дверь и вывалился на бетон. Его отшвырнуло в сторону, быстро поднявшись на ноги, югослав изо всех сил бросился бежать подальше. Первый бронетранспортер чудом увернулся от лобового столкновения, второму повезло меньше. Удар и скрежет столкновения переросли в грохот взрыва. В ту же секунду полыхнуло разлитое топливо. Это было чудовищно, пламя занялось на территории нескольких гектаров, высота его достигла пяти метров, рев рукотворного костра заглушил жуткие крики пяти морских пехотинцев, не успевших выбежать из петли разлитого керосина. Еще трое выскочили из огня и пылающими факелами крутились на бетоне в тщетных попытках сбить огонь. Ранкович быстро затушил занявшийся рукав и, отворачиваясь от обжигающего огня, побежал в сторону от пожара, к метеобудке. Словно по заказу, снова вырубилось освещение, это одна из групп Ночного Шакала добралась до силового блока базы. Помощь Славомира оказалось не нужна, два оставшихся в живых югослава, воспользовавшись замешательством от пожара, прорвались из окружения и уже спешили к разрезанной в заборе дыре. Через полчаса все трое оказались на берегу моря. Они уже спускали лодку на воду, когда дрогнула земля, и через секунду страшный грохот заставил всю троицу пригнуться и зажать уши руками.

— Мирек все-таки взорвал склад с боеприпасами! — крикнул Славомиру один из его коллег.

— Да, но если он не ушел далеко, то мы его больше не увидим. Спустив лодку на воду, диверсанты покинули итальянский берег. Минут двадцать «Зодиак»

на предельной скорости несся над волнами. За это время никто не проронил ни слова, все были мыслями еще там, на авиабазе. Кроме Ранковича и двух его товарищей в этой операции выжил еще один диверсант из группы Мирека, контуженным и оглохшим попавший в плен. К возвращению Ночного Шакала югославская армия уже ввела войска на территорию Косова. Стремительным броском разрезав мятежный край, словно праздничный пирог, она старалась не вступать в столкновения с силами миротворцев. К утру Косово напоминало разворошенный медведем муравейник. Сотни тысяч беженцев запрудили все дороги, в десятках городов и сел шли бои югославской армии с так называемыми силами самообороны. Вступили в бой и натовские войска. В этот раз им пришлось туго, не было должной поддержки с воздуха. В ежеминутно меняющейся ситуации не могли работать «невидимки» F-117 и В-2. В действии остался лишь один из АВАКСов, во время нападения на Брундизи находившийся в воздухе. Приходилось пускать в бой F-16 и штурмовики А-10, но и их работа оказалась скована плохой погодой и боязнью угодить в своих. Когда же через сутки «невидимки» все-таки вылетели с целью бомбить Белград, их ожидал неприятный сюрприз. Сразу два самолета F-117 не вернулись на базу, рухнул на землю и один В-2. Стало ясно, что у югославских военных в руках оказались сверхсовременные зенитные комплексы. Поставить их им могла только одна страна — Россия. Не могли помочь и самолеты военно-морских сил. За неделю до этого авианосец США "Авраам Линкольн" был выведен из Средиземного моря и направлялся на плановый ремонт. Чтобы хоть как-то компенсировать этот пробел Англия направила в Адриатику свой лучший авианосец «Инвизибл». Но самолеты вертикального взлета «Харриер» не шли ни в какое сравнение с «Мигами» и «Сухими» сербов, их сбивали каждый день. Счет погибших натовских служак пошел на сотни, и поток гробов вызвал шок в давно отвыкших от подобного странах Европы и даже в самой Америке. Сотни тысяч албанских беженцев, хлынув через границы, вызвали самую настоящую катастрофу. В разгар зимы было невозможно расселить, обогреть и накормить этих людей. Чтобы хоть как-то решить проблему, Македония начала пропускать толпы беженцев через свои границы дальше на запад. Ее примеру последовали Болгария и Румыния. Самолеты и поезда были переполнены черноглазыми и темноволосыми женщинами, стариками и детьми. Прозрачные границы сыграли плохую шутку со странами Европейского союза. Прежде чем развитые страны догадались перекрыть границы, в их государствах оказались тысячи новых жителей, пополнивших число попрошаек, мелких воришек и низкооплачиваемых рабочих, не гнушавшихся самой тяжелой и грязной работой. Через неделю кровопролитных боев натовское начальство скрепя сердце отдало приказ своим войскам покинуть Косово.

— Такая война нам невыгодна, это что-то больше похожее на Вьетнам, — объяснял командующий войсками сил НАТО в Европе генерал Шлиман главам стран большой семерки. — Мы отступим за границу Югославии и вернемся к плановым бомбежкам Белграда и остальных городов. Именно эта тактика принесла успех в девяносто девятом году.

— Но не забывайте, что у сербов теперь есть С-400, я больше не пошлю своих пилотов на явную смерть, — заявил премьер-министр Англии Стоквуд.

— Мы уже уничтожили как минимум три эти установки, в ближайшие дни надеемся покончить и с остальными. Кроме того запасы ракет для них у сербов ограничены, а полная блокада страны исключает пополнение ими извне.

— Делайте хоть что-нибудь, у нас уже тридцать пять тысяч этих грязных мусульман, — раздраженно заметил канцлер ФРГ Шнейдер. — Мне хватает проблем и с курдами.

— Если война будет продолжаться еще хотя бы неделю, то Италия выйдет из числа занятых в боевых действиях и откажет в предоставлении своих баз, — нервным тоном заявил премьерминистр Италии Джузеппе Андрентини. Все остальные прекрасно знали, что в основе этого решения стояли обычные парламентские выборы. Взрыв боеприпасов в Брундизи имел одно неприятное последствие. Вместе со всеми в складах взорвались бомбы со слабообогащенным ураном. Радиоактивное заражение было не столь уж большим, но левые и зеленые построили на этом всю предвыборную агитацию, и христианские демократы стремительно летели вниз со всех рейтинговых высот. Апдайк попробовал было усовестить своего коллегу: — Джузеппе, половина конгресса мечтает отправить меня в отставку за эту войну, но я думаю не о своей шкуре, а прежде всего о сохранности демократических ценностей.

— Я не думаю, что вы будете рады, если у нас на Апениннах к власти придут коммунисты, — язвительно отозвался итальянец.

— Вы как хотите, но я уже отозвал своих парней из войск КЕЙФОР, — как бы между прочим заметил президент Франции Лемьер.

— Французы еще со времен вашего носатого генерала всегда балансировали на грани предательства, — язвительно заметил Стоквуд. Эта фраза оказалась самой неудачной из всего разговора. Жак Лемьер также имел своеобразное строение носа, не такое выдающееся как у Де Голля, но весьма заметное. Тысячелетние непростые отношения двух стран взорвались очередным конфликтом. Сердито засопев, француз сфонтанировал яркой и темпераментной речью: — Я тоже знаю, что со времен безносого бульдога Черчилля вы мечтаете видеть Францию на побегушках у вашей дырявой Империи. Этого не будет никогда. Франция отзывает всех своих представителей из органов НАТО. Мы в силах постоять за себя сами, и ни один солдат другой страны больше не ступит на территорию Пятой республики. Сказав это, Лемьер поднялся, сухо откланялся и покинул зал заседаний. Апдайк, как раз вытащивший из кармана свою очередную сигару, наблюдал за исходом французского премьера до самой двери. Когда она закрылась, он вздохнул и с гримасой презрения заявил: — Ну что ж, значит, лягушатники не в счет. Я чувствую, что моей стране опять придется нести груз за весь демократический мир… Он не успел докончить эту фразу, как подошедший с взволнованным лицом Гарри Линч, нагнувшись, шепнул что-то на ухо своему президенту. Апдайк резко изменился в лице и, разведя руками, объявил: — Господа, я вынужден срочно вас покинуть. Только что Китай начал операцию по высадке десанта на Тайвань. Главы государств с явным сочувствием посмотрели на американского президента. Третий военный конфликт был обременительной тяжестью даже для такого государства-монстра, как США. Но Апдайк мог бы и не спешить. Тайвань был захвачен почти бескровно. Китайские спецслужбы давно прикормили на острове грандиозную по размеру "пятую колонну". Два самолета F-16 и десяток солдат, охранявших резиденцию главы правительства, — вот и все, кто оказал сопротивление десанту. Многотысячные толпы народа восторженно встречали входившие в Тайбей войска. Подобного не ожидали даже сами китайцы. Почти сразу после этих событий большая группа работников МИДа и офицеров ГРУ была отмечена высшими наградами России.

ЭПИЗОД 39 Звонок в дверь разбудил Майкла Андерсена в десятом часу дня. Открыв глаза и оглядевшись по сторонам, он убедился, что спит, сидя в кресле, с пустым бокалам на коленях. Звонок снова выдал тревожную, так раздражавшую в свое время Мари, трель. Майкл все собирался сменить его, но за суетой повседневных дел так и не успел. Он нехотя поднялся, машинальным жестом нахлобучил на голову бейсболку и пошел в прихожую. На крыльце стоял среднего роста седовласый мужчина с приятным, располагающим лицом.

— Вы Майкл Андерсен? — спросил незнакомец.

— Да, я.

— Меня зовут Джон Марч, я к вам по объявлению.

— По какому объявлению?

— Как по какому? Мы же вчера разговаривали с вами по телефону. Вы разве не продаете самолет?

— Ах это! Да. Продаю. Просто за последнее время я много чего продавал, — пьяным жестом он крутанул в воздухе руками, — уже все перепуталось в голове. "Еще бы, судя по перегару ты пьешь не меньше трех дней", — подумал Марч.

— Сейчас, я оденусь, — Майкл снова сделал неопределенный жест руками и машинально почесал окладистую, сильно запущенную бороду. — В дом не приглашаю, там такой бардак, жена уехала два месяца назад. Вы на машине?

— Да.

— Тогда я не буду брать свою. Она что-то стала барахлить, а заняться мотором мне все некогда. "Проще было бы отдать в автосервис", — снова подумал Марч, но уже идя к калитке, он увидел эту машину в приоткрытом гараже. Похоже, что этот «Форд» восьмидесятого года выпуска не взялась бы ремонтировать ни одна фирма. Одеться для Андерсена было делом крайне простым. К джинсам и ковбойке навыпуск прибавились кроссовки и сумочка с документами. По привычке Марч начал размышлять, кто по профессии этот человек. Рослая, мощная фигура, судя по лицу лет пятьдесят, походка слегка косолапая, тяжелая. "Похож на отставного моряка или военного, а может бывший грузчик или водитель дальнобойщик. Одним словом, работяга-парень", — решил ранний гость.

— Вы кто по профессии? — спросил он Андерсена уже по дороге.

— Последние пятнадцать лет шоферил, дальнобойщик. Но сейчас времена трудные, бензин подорожал и упал спрос на перевозки. Так что три месяца я безработный.

— Поэтому и хотите продать самолет?

— Не только. Много всего. До конца он раскрываться не стал, да уже и подъехали к аэродрому. Взяв ключи у охранников, Майкл повел Марча к ангарам. В одном из них стоял его самолет, двухмоторная «Цессна» 425 «Корсар». Судя по слою пыли на крыльях, Андерсен давно уже не поднимался в воздух.

— Я взял ее восемнадцать лет назад, как только уволился из ВВС. Самолет шестиместный, триста миль в час, потолок три тысячи триста футов. Два движка по четыреста лошадиных сил…

— А грузоподъемность? — прервал его Марч.

— Полторы тонны. Первое время летал почти каждый день, теперь вот стоит на приколе. Бензин дорогой, цены на самолеты упали, так что стоит она теперь дешевле детского самоката.

— Но сможет подняться в воздух?

— Конечно. Они вытолкали самолет из ангара, только здесь, на свету, Марч рассмотрел его во всех деталях. Внешне «Цессна» смотрелась как новая, двухмоторный моноплан темно-синего цвета, с белой надписью на борту "Малышка Мэри". Вызвав топливозаправщик, они залили в баки керосин и через полчаса поднялись в воздух. Пилотировал Андерсен легко и уверенно, сама фигура его при этом казалась расслабленной, лицо спокойным и даже счастливым.

— Вы летали на истребителях? — спросил Марч.

— Нет, на вертолетах. Воздушная кавалерия. Мой борт последним покинул Сайгон. Марч не поверил своим ушам.

— Сколько же вам лет?

— Шестьдесят два, — ответил Андерсен и предложил: — Проверите управление?

— Да, неплохо бы было.

— Берите штурвал. Занимая место пилота, Марч смущенно пояснил хозяину самолета: — Я только начинающий пилот, месяц назад получил права и водил только одномоторные самолеты. Осторожно погоняв "Малышку Мэри" по квадрату, Марч вернул штурвал хозяину.

— Садитесь сами. Уже на земле Андерсен спросил: — Ну что, вы берете машину?

— Да, она вполне устраивает меня. Как вы хотите получить деньги, на счет или наличными? Андерсен поднял брови.

— Наличными? Вы это серьезно?

— А почему бы нет? Если мы не станем оформлять сделку, вы получите еще десять тысяч.

— Но как вы тогда на нем будете летать?

— Честно говоря, мне самолет нужен только для одного вылета. Это такой трюк для съемок рекламы. После него от "Малышки Мэри" вряд ли что останется. Если вы перегоните самолет на побережье, я добавлю еще пятерку. Как вам такое предложение?

— Да вы просто благодетель! Главное, что мне не придется платить со всего это налоги.

— И это тоже. Он должен быть в Ричмонде не позднее второго июля.

— Это восточное побережье, недалеко от Норфолка? — уточнил Андерсен.

— Да.

— Хорошо, тридцатого я буду там. Через неделю, в одном из мотелей в окрестностях Ричмонда состоялся откровенный разговор двух собеседников. Андерсен заметил, что его «благодетель» Марч выглядит чересчур озабоченным. Временами он просто психовал, от него попахивало виски. За последние два дня они в нанятом ангаре перекрасили «Цессну» в канареечно-желтый цвет, по указанию Марча Андерсен срубил с моторов все цифры номера и вообще постарался ликвидировать какие-либо следы для идентификации "Крошки Мэри". За все это Марч платил по особому тарифу. Он заметил, что бывший пилот все чаще делал в работе перерывы, иногда глотал какие-то большие таблетки. По ночам во сне Андерсен мучительно и долго стонал, потом просыпался и начинал искать все тот же пенальчик с лекарствами. И вот теперь, вечером, в мотеле за виски Марч спросил Андерсена: — Скажи, Майкл, зачем тебе нужны эти деньги? Я понял, что ты продал все — дом, машины, теперь вот самолет.

В ответ тот вздохнул: — Дом я продать не смог, я еще не выплатил за него ссуду. Если бы я взял его хотя на год раньше, это решило бы все мои проблемы. Пилот вытащил из кармана неизменной ковбойки фотографию и протянул ее Марчу.

— Хреново жениться в пятьдесят лет, особенно если до этого живешь, не задумываясь о будущем. Ей было всего пятнадцать, когда я ее встретил. Это случилось в Канаде, мой грузовик сдох, проклятые горы не давали работать мобильнику, пришлось идти на ближайшую ферму и искать телефон. Первой, кого я встретил там, была Мэри. Ее бабка была чистокровная индейская скво, от нее девочке достались черные глаза. Маленькая, щупленькая. Я и не думал, что смогу так сильно втюриться. Для меня любовь всегда означало одно — секс с какой-нибудь длинноногой телкой. А это было… словно в сердце пальнули из ружья двенадцатого калибра. Два года я ждал, когда она подрастет, пока привыкнет ко мне. Облюбовал недалеко от фермы ровную площадку и прилетал к ней регулярно, раз в месяц. Тогда и переименовал свою птичку в "Малышку Мэри". Родители были не против, такие же работяги, как и я, в семье еще трое детей. Да и сама Мэри унаследовала кровь своих предков, ее не смущала разница в возрасте. Так что с женитьбой проблем не было. Через год родилась девчонка, все было так хорошо. А потом… Он снял бейсболку, провел рукой по налысо выбритой голове.

— А потом словно все силы ада ополчились на меня. Дважды попал в аварию, лишился грузовика. Пришлось арендовать у одного типа бензовоз. Неожиданно почувствовал себя плохо, оказалось — рак желудка. Хватились вовремя, сделали химиотерапию, пять лет я прожил, забыв об этом. Медики грешили на дефолианты, которыми мы в свое время щедро посыпали вьетнамские джунгли. Но в этом году все повторилось. Я успел сделать только два сеанса химиотерапии, когда заболела дочь. Очень редкая болезнь, я и выговорить ее не могу, что-то с кровью. Говорят, что это тоже последствия той химической войны, передается на генетическом уровне. Про собственное лечение пришлось забыть. Мэри сейчас с дочкой в Гонолулу, только там есть клиника, где лечат подобные болезни. Но стоит это дорого. Я продал все что мог, но не уверен, что этого хватит. Работать уже не могу, просто не пройду медкомиссию. Никто не пустит за руль тяжеловоза больного доходягу. Ежедневно звоню на Гавайи, говорю, что все хорошо, что продолжаю курс лечения. Как назло сейчас этот нефтяной кризис, все жутко подорожало, — он невесело усмехнулся. — Только самолеты и машины упали в цене. Марч сорвался с места, нервно прошелся по домику из угла в угол, наконец остановился перед Андерсеном.

— Майкл, я предлагаю вам миллион за один полет.

— За один полет? — переспросил пилот.

— Да, всего за один. Через два дня, вечером, Марч приехал на аэродром на небольшом фургоне. Загнав машину в ангар, они с Андерсеном начали ее разгружать. Кузов полуторки был забит под завязку. В середину салона «Цессны» положили мешки с алюминиевой пудрой, перемешанной с аммиачной селитрой, по бокам обложили их ящиками, у самых бортов расставили канистры с бензином. Еще в машине Андерсен убедился, что в ящиках не что иное, как взрывчатка, ему доводилось за свою бурную жизнь работать и подрывником.

— Как думаешь, сдетонирует все это? — с озабоченным видом спросил его Марч.

— Должно. Удар будет сумасшедшей силы. Последним Андерсен притащил ящик, поразивший его своим небольшим размером и неимоверно тяжелым весом.

— Тут что, золото? — удивленно спросил он Марча.

— Свинец.

Уже ночью, в темноте, Андерсен спросил своего нанимателя: — Джон, а ты кто на самом деле?

— В смысле?

— Ну, русский, югослав?

— Китаец, — буркнул Марч.

— Нет, ты не отшучивайся, скажи. Марч помолчал, потом признался: — Я и сам уже не знаю. Полжизни в Америке, привык к этой стране. Придется возвращаться, но не уверен, что сумею приспособиться… — Он тяжело вздохнул. — Ладно, не будем об этом. На следующее утро, в восемь часов, Андерсен позвонил в Гонолулу.

— Мэри!? Это я. Как дела, крошка?

— Майкл, врачи говорят, что самое плохое уже позади. Мы пробудем здесь еще месяц, потом вернемся сюда через полгода, для второго сеанса лечения. Ты слышишь меня?

— Да, хорошо слышу. Ты получила деньги?

— Да. Откуда они у тебя?

— Неважно, Мэри, у меня дела не очень хорошо, я тебе все написал. Дом я продал, сюда не возвращайся, оставайся там. Ты видела сумму в чековой книжке?

— Да.

— Сколько там было нулей?

— Шесть.

— Значит, все нормально. Поцелуй нашего мышонка. Вы единственные, кого я любил в этой жизни.

— Что значит любил? Майкл, почему ты так говоришь? Майкл, что случилось? Это все изза болезни?!. Отключив телефон, Андерсен закинул его в траву за ангаром и решительно направился к самолету. Четвертого июля, в десять часов утра украшенный флагами расцвечивания авианосец "Юнайтед Стейс" отвалил от причальной стенки. Два океанских тягача с трудом тащили почти стотысячетонную махину по Чесапикскому заливу. На палубе корабля оркестр играл "Янки дудл", вся команда по случаю Дня независимости выстроилась на палубе в парадной форме, на берегу многотысячная толпа махала цветами и флагами. Родственники членов команды в этот день прощались с ними с особым, не особенно радостным настроением. Полугодовой ремонт был благополучно завершен, и авианосец ждала Адриатика с мятежной Югославией, с многочисленными вылетами на бомбежки и вполне возможными потерями. Когда над заливом появился небольшой двухмоторный самолет, тащивший за собой флаг Соединенных Штатов, все восприняли его как часть праздника, тем более что уже два биплана крутились над городом с самого утра, рассыпая праздничные листовки. Но пролетая над "Юнайтед Стейтс", желто-канареечный самолет резко спикировал вниз и на глазах тысяч зрителей врезался в палубу метрах в тридцати от командирского «острова». Последовавший вслед за этим взрыв был жуткой силы. Багрово-красный, с черной бахромой, он разметал во все стороны обломки палубы, тела членов команды, многих из них взрывной волной выбросило в воду. Авианосец загорелся, из пробоины валил дым, показались языки пламени. На берегу многотысячная толпа в едином порыве закричала что-то ужасное. Заминка от внезапности всего происходящего была недолгой, уже через полминуты на помощь пожарным автоматам подоспели члены команды. Через десять минут пожар был потушен, но именно тогда обнаружилась еще одна напасть.

В сплошной неразберихе первых минут никто сначала не заметил красное мигающее табло над входом в рубку. Командиру корабля на нее указал один из операторов: — Сэр, датчики показывают в зоне взрыва повышенную радиоактивность! Адмирал глянул на табло и выругался.

— Всем покинуть зону взрыва, приготовиться команде дезактивации! Авианосец, так и не покинув Норфолк, вернулся в док. Судя по всему ремонт ему предстоял еще более серьезный, чем прежде. Через полчаса мимо обгоревшего корабля прошла океанская яхта под скромным именем «Кэтти». Стоящий за штурвалом седовласый человек в командорской фуражке без особого любопытства глянул на авианосец, его ждал океан, острова Тихого океана. На последнюю операцию Джону Марчу, или точнее Валерию Лиговскому, было выделено десять миллионов долларов. Большую часть из них ему удалось сэкономить. Как и все предметы роскоши, океанские яхты за последнее время сильно подешевели. Продуктов на борту «Кэтти» должно было хватить на год. Что будет дальше, резидента не интересовало. Он слишком устал за эти двадцать лет. Целый год жизни только для себя представлялся ему невероятно огромным сроком. Главное, что для всех он умер. "Смертника не нашел, самолет придется пилотировать самому" — именно так он радировал в центр в своем последнем послании. Для своих он умер, и умер героем. Странно, но Америке в первый раз за период после второй мировой войны не хватило авианосцев. «Эйзенхауэр» лежал на дне Персидского залива. Там же, но уже на поверхности, дрейфовали еще два его однотипных брата. «Нимиц» стоял в ремонте, "Джордж Вашингтон" без дела торчал у берегов Японии, три авианосца полным ходом шли к берегам захваченного китайцами Тайваня, «Энтерпрайз» курсировал в Адриатике. Еще два авианосца находились в плановом ремонте, и вот теперь ВМС США надолго лишились "Юнайтед Стейтс".

Часть четвертая БАЛКАНСКАЯ УДАВКА ЭПИЗОД 41 Непрерывный, давящий на уши рев вертолетного двигателя внезапно захлебнулся тишиной, потом движок снова взревел, и опять повторилась пугающая пауза. МИ-8 резко пошел вниз, заложило уши. Скрежет рассыпающихся шестеренок редуктора был слышен даже в салоне, в иллюминаторе мелькнули белые стволы деревьев, солнце полоснуло Сизова по глазам, затем раздался сильный удар, и бесчувствие поглотило его тело и душу… Очнувшись, он почувствовал легкое покачивание, сильно болели ноги, пахло йодом. "Море? Почему море? Почему так больно?…" Но странно знакомый голос ворвался в эту немоту.

— Быстрей, быстрей, мать вашу! И не трясите так сильно! Гони! Ящик водки ставлю, но чтобы через полчаса мы были в столице!.. "Сашка", — понял Сизов и, не задавая никаких вопросов, провалился в беспамятство. В тот же день диктор Центрального телевидения был предельно собран и строг: — Сегодня днем в районе Солнечногорска потерпел аварию вертолет МИ-8 с группой высокопоставленных военных из числа членов Временного Военного Совета. Из шести пассажиров и двух членов экипажа в живых остался только один человек, это глава ВВС Владимир Сизов. Он получил множественные ранения ног, сильную трамву головы, но врачи оценивают его положение как стабильно тяжелое и надеются на положительный исход лечения. Среди погибших такие высокопоставленные деятели, как министр оборонной промышленности Вахрушев, адмирал Баранов, первый заместитель министра иностранных дел Завольский и первый заместитель министра обороны генерал армии Бутенко… Би-би-си более широко комментировало происшедшее.

— …Компания направлялась в заказник в район Завидово. И Сизов, и все находившиеся в вертолете были заядлыми охотниками. Повезло не только чудом оставшемуся в живых Сизову, но и двум его старым друзьям, Сазонтьеву и Соломину. Оба они должны были лететь на охоту. Но Соломина отвлекли срочные дела, а Сазонтьев, по обыкновению, перепил и просто-напросто опоздал к вылету. Интересные, просто мистические подробности поведал один из спасателей, прибывший на место катастрофы через час после падения вертолета вместе с первой группой. По его словам, после падения произошел пожар и тела погибших трудно было даже опознать, а Сизова они обнаружили в двадцати метрах от вертолета с переломанными ногами, без сознания, но живого. Скорее всего, его выбросило в открывшуюся дверь, а сугроб снега смягчил удар. Аналитики всех уровней сейчас пытаются понять, что это было: простая катастрофа или тщательно подготовленная диверсия. Если второе предположение верно, то вскоре нас ожидают большие изменения в составе руководства России… Соломин приехал в ЦКБ уже поздно вечером. Первое, что бросилось ему в глаза — бронетранспортер, перегородивший ворота и нехотя отъехавший перед машиной премьера, с десяток солдат в полной амуниции на крыльце больницы. Навстречу премьеру выбежал сам Сазонтьев, без фуражки, в походном камуфляже.

— Как он? — спросил Соломин, пожимая руку Сибиряку.

— Два раза приходил в сознание, говорить не может, но, судя по глазам, понимает все. Быстрым шагом они поднимались наверх, попадающиеся навстречу врачи и медсестры жались к стенам, настолько напряженными и сосредоточенными были лица недавних майоров.

— Кто за ним ухаживает?

— Я привез своих врачей, Сашка не отходит от кровати.

— Ты сам догадался или что знаешь?

— Ты про что? — удивился Сазонтьев.

— На, послушай вот это. Соломин сунул в руки главковерха небольшой диктофон и прошел в палату. Нажав на кнопку, Сазонтьев услышал странно знакомый голоса: "— …Знаешь, завтра хорошая погода ожидается.

— Неужели?

— Да, очень хорошая.

— Значит, завтра?

— Да.

— Проколов не будет?

— Все должно пройти на высшем уровне, не дрейфь.

— Ну смотри…" После небольшой паузы снова зазвучали те же самые голоса, только интонации разговора изменились и стали раздраженно-нервными.

"— …Ты говорил, что все пройдет нормально, и это ты называешь нормально?

— Не горячись. Ну не повезло, бывает. Главное, что все чисто, там ничего, абсолютно.

— Точно?

— Господи! Ты как ревнивая вдова, муж умер, а она теперь подозревает соседок по кладбищу. Можешь спать спокойно.

— Так говорят на похоронах.

— Да типун тебе на язык!

— И тебе того же, той же монетой и вдвойне…" Разговор прервался. Как раз из палаты вышел Соломин.

— Ну, все понял? — спросил он.

— Кто это?

— Демин и Елистов. Первый разговор вчера вечером, второй сегодня, два часа назад. Они отошли к окну, закурили.

— Откуда эта запись у тебя? — спросил Сазонтьев.

— Радиоперехват, говорили по сотовому. Полчаса назад ко мне прорвался пацан из ФАПСИ, принес эту пленку. Засек их случайно, отслеживали совсем другие номера, а попали на собственное начальство. Он вспомнил про этот разговор после сообщения об аварии и снова настроился на ту же волну.

— Значит, с вертолетом это не просто так?

— Конечно нет. Только доказать что-то будет трудно, не зря Демин хвалился. Они это хорошо придумали, одним ударом всю верхушку, и у руля остаются вдвоем.

— Интересно, они это сейчас придумали или еще тогда, в июне прошлого года?

— Это не важно. Главное, что нам теперь делать?

— Где они?

— Демин уехал к себе в санаторий, знаешь этот санаторий бывшего НКВД в Архангельском?

— Нет.

— Там у него неофициальная резиденция, его убежище. Охраняет санаторий целая рота.

— Без драки не обойдется, — подвел итог Сазонтьев.

— Скорее всего.

— А Елистов?

— Тот у себя в московской конторе.

— Это еще хуже.

— Да. Стрельба в центре города нам ни к чему.

— Но брать придется обоих. В город я отправлю Баранникова, он справится, а Деминым займусь сам. Возвращайся в город, после моего звонка подними по тревоге наиболее надежные части. А до этого никаких переговоров по телефонам, даже сотовым. Соломин знал, что Сибиряк очень не любил главного эфэсбешника страны. Сазонтьев никак не мог простить Демину, что пятнадцатого июня тот фактически использовал заговор майоров в своих целях. Сашка подозревал, что у эфэсбешника был вариант, при котором всех их должны были после расстрела президента убрать. После чего в стране ввели бы чрезвычайное положение и к власти пришел бы сам Демин. Но он не рассчитал, что обвал власти в России произойдет столь стремительно. Демину недавно стукнуло шестьдесят, во Временном Военном Совете он был самым старым. Внешне глава ФСБ немного походил на артиста Бондарчука. Кипенно-белая седина, волосы пышные, зачесаны назад, крупные черты лица, и само лицо гладкое, без старческих морщин, осанка и манеры скорее дипломата, чем шпиона. Это и в самом деле было так. Совместительство на двух работах помогло Демину сделать хорошую карьеру по обоим ведомствам. Заканчивал он «совмещение» заместителем министра иностранных дел и генералом по ведомству шпионажа. Окончание дипломатической карьеры совпало с официальным назначением Демина директором ФСБ. На этом посту он пробыл пять лет, и все это время считался личным другом президента. Тем неприятнее Сазонтьеву было узнать, что Демин практически «сдал» им "гаранта конституции" памятным днем пятнадцатого июня. Главковерх хорошо помнил из истории, что продавший друга один раз может повторять это действие до бесконечности. Через час машины кортежа главковерха мчались по ночному городу. На выезде Сазонтьев велел остановиться, выскочил из «Волги» и зашел в небольшой дежурный магазин. Вскоре он вернулся с большим пакетом, откуда торчали горлышко шампанского, палка копченой колбасы, сочная желтизна ананаса и зеленые перья молодого лука. Именно с этим пакетом он вышел из машины перед воротами санатория «Звезда». Весь свой многочисленный кортеж машин и два бронетранспортера Сазонтьев оставил за поворотом дороги. Начальник караула, выглянув в окошко КПП и увидев рослую фигуру главковерха, настолько растерялся, что не знал что делать. Он заметался по комнате, лихорадочно застегивая китель и порываясь то схватиться за телефон, то убрать со стола кулек с конфетами и два стакана с чаем. Сазонтьева в войсках откровенно побаивались. Привычка Сибиряка чуть что хвататься за пистолет была известна всем, сама фигура и внутренняя мощь главковерха заставляли трепетать не только лейтенантов, но и командующих округами. А Сазонтьев уже входил в караулку. На нем был парадный китель с золотыми погонами и звездой Героя на груди.

— Смирно!.. — скомандовал лейтенант.

— Вольно, — недовольно буркнул Сибиряк, пристально осмотрел начальника караула, при этом у того от страха затряслись коленки, и, любовно поправив объемный пакет, спросил: — Демин здесь?

— Так точно! Второй корпус налево.

— Мы сейчас пройдем, и не дай бог ты туда звякнешь! Испортишь нам сюрприз — расстреляю лично, понял?!

— Так точно!

— Пошли Петро, устроим Михалычу праздник. Вслед за Сазонтьевым прошли еще два адъютанта, Лавров и Татарник. Оба они были под стать своему генералу, рослые, атлетического сложения, с главковерхом неразлучны еще с

лейтенантских времен. Сразу за воротами санатория, чуть в стороне, стоял БТР.

— Приготовьте оружие, только тихо! — приказал министр уже во дворе санатория. Он опустил пакет, и адъютанты достали из него два пистолета с длинными набалдашниками глушителей. — Внутри таких лопоухих уже не будет. Второй корпус оказался небольшим двухэтажным зданием, выглядевшим хотя и старомодным, но достаточно уютным и крепким. Дверь в домике отдохновения главного хранителя тайн страны оказалась закрыта, и Сазонтьев, проигнорировав звонок, негромко постучал в нее согнутым пальцем. Она открылась почти сразу. Не тратя времени на разговоры, главковерх вломился в помещение, выставив впереди себя заветный пакет. Привратник, открывший было рот для резонного вопроса: "А какого хрена вы сюда прете?" — сразу закрыл его, лишь увидев лицо позднего визитера.

— Ну, где новорожденный-то? — спросил Сазонтьев, искренно надеясь, что этот молодой лох в штатском не знает, когда у его начальника день рождения.

— На втором этаже, вторая дверь налево.

— Пригляди за ним, чтобы не звякнул наверх, — буркнул Сазонтьев Татарнику и вдвоем с Лавровым начал подниматься по лестнице. До поры все шло хорошо, но навстречу им, на звуки голосов вышел личный адъютант Демина Вадим Палин. В отличие от всех остальных он был посвящен в детали происходящих событий. Увидев Сазонтьева, он на секунду остолбенел, а затем схватился за пистолет в нагрудной кобуре. Вытащить его он не успел. Сибиряк чуть посторонился, и пуля после тихого хлопка пистолета Лаврова точно нашла лоб адъютанта. Теперь и привратник понял, что происходит что-то непонятное. Он повернулся к небольшому пульту на стене, но тяжелый удар ребра ладони Татарника переломал шейные позвонки парня, как пучок соломы. Остановившись на верхней площадке, Сазонтьев поставил на пол пакет с продуктами и вытащил свой табельный пистолет. Нужная им дверь оказалась выкрашена нелюбимым Сибиряком салатным цветом. Поморщившись, он нажал на ручку, но дверь не подалась. Тогда он кивнул Лаврову, тот чуть отстранился и всей своей стодвадцатикилограммовой массой врезался в преграду. Раздался грохот, треск, и дверь вылетела вместе с петлями и частью косяка. В спальне сразу вспыхнула настольная лампа, Демин, щурясь со сна, вглядывался в нежданных визитеров. За спиной его виднелось испуганное женское лицо. Сазонтьев не стал форсировать события. Плюхнувшись в кресло, он коротко скомандовал: — Вставай, собирайся. Уверенный тон и расслабленные манеры главковерха подействовали на Демина парализующе. Вяло, неторопливо эфэсбешник начал одеваться, Сазонтьев его и не торопил. Закурив, он рассматривал Демина и его даму, испуганно поглядывающую то на своего шефа, то на незваных гостей. Сибиряка позабавило то, что и на груди Демина волосы были такого же цвета, как на голове. Раньше неестественная их белизна вызывала подозрение, что директор ФСБ красится. Как теперь оказалось, это было совсем не так. Вещи Демина были свалены на кресле вперемешку с форменной одеждой девушки, Сазонтьев даже рассмотрел на рубашке погоны прапорщика. А Демин в это время думал о том, где же он допустил ошибку. Двойная жизнь прочно проросла в психологии этого человека. В самых рискованных операциях он никогда не забывал про страховку, оставлял пути для отхода. Три часа назад он был уверен, что никто не заподозрил, что авария вертолета была совсем не случайна. Еще в шесть вечера он разговаривал с Соломиным, и тот даже мысли о диверсии не высказал. Елистов психовал, но Демин никогда не воспринимал своего коллегу как равного себе, считал того выскочкой и карьеристом. Но недавний подполковник оказался более прозорливым, чем он с его стажем и опытом.

"Как они смогли разоружить охрану без единого выстрела? Неужели и эти сдали меня, а я был в них так уверен," — думал Демин. Наконец он оделся, затягивая галстук, обернулся к Сазонтьеву: — Я готов.

— Ну что ж, пошли, — главковерх загасил сигарету о журнальный столик и первым шагнул в коридор. Демин не попрощался со спутницей этой ночи, даже не вспомнил про нее. Зато прикрывающий их сзади Лавров не очень доброжелательно поглядывал на пассию эфэсбешника. Он не зря не доверял этой дамочке. Едва незваные гости вместе с Деминым покинули спальню, как госпожа прапорщик кинулась к телефону. Но тот молчал. Татарник внизу зря времени не терял, он давно уже тщательно и неторопливо оборвал все телефонные провода. На лестничной площадке Демин на секунду остановился около тела адъютанта. Как ни странно, ему стало легче. Хоть один человек попытался его защитить. До КПП они шли молча, лишь у самых ворот Сазонтьев обнял директора ФСБ за плечи и шепнул ему на ухо: — Только не дергайся, не надо. Дуло пистолета Лаврова, упершееся в ребра генерала, хорошо аргументировало просьбу главковерха. Лишь теперь до Демина начало доходить истинное положение вещей.

— Да, это ваш стиль, молодые нахалы, — пробормотал он. Разговор они начали в машине.

— Вы это с Елистовым давно запланировали? — спросил Сазонтьев. — Еще в июне?

— Вы про аварию?

— Да.

— Нет, хотя он, по-моему, всегда держал этот вариант в уме.

— Нехорошо на других сваливать.

— Это правда. Он был очень честолюбив. Кстати, его взяли?

— Не знаю, Миша, запроси-ка Баранникова. Так в чем же была цель вашего заговора? Прорваться к власти?

— Нет, — Демин отрицательно мотнул головой, выглядел он сейчас спокойным и даже уверенным. — Мы спасали страну. Вы слишком далеко зашли в своей конфронтации с США и НАТО. Пора притормозить. Югославию надо им отдать, это необходимая жертва. Я десять лет работал в США, знаю эту страну, ее экономику, ее потенциал. Нам ее не свалить. В июне я вас поддержал лишь потому, что понимал всю дикость затей Президента с Украиной. Честно говоря, я даже не думал, что кто-то из вас останется в живых. Но все оказалось таким прогнившим…

— Баранников на проводе, — прервал их диалог Лавров.

— Ну что там у тебя? — спросил Сазонтьев, прижимая телефонную трубку к уху.

— Плохо.

— Что так?

— Его нигде нет.

— Как это нет? Куда делся?

— Мы захватили здание без единого выстрела, но Елистова в нем не оказалось.

— Может, там его и не было.

— Никак нет, все в один голос утверждают, что он прошел в свой кабинет в десять вечера и с тех пор не выходил… — Тут возникла пауза, Сазонтьев уже собирался прикрикнуть, поторопить собеседника, но тот снова заговорил: — Есть, нашли.

— Что, Елистова?

— Никак нет, потайной ход. Это какие-то старые катакомбы времен Ивана Грозного, но

сделано очень ловко, мы еле нашли вход, прямо из кабинета.

— Черт! — Сазонтьев выругался. — Перекрыть все дороги, закрыть город, все границы, проверить аэропорты! Я сейчас буду. С недовольным лицом главковерх отдал телефонную трубку адъютанту.

— Что, ушел? — поинтересовался Демин.

— Да, эта сволочь оказалась хитрее тебя.

— Он будет уходить через финскую границу.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, работа у меня такая. Была. Сазонтьев уже с любопытством посмотрел на своего пленника.

— Рассчитываете заработать снисхождение сдачей подельника?

— Нет, просто Елистов за бугром опаснее атомной бомбы. А я все-таки люблю эту страну. Мне столько раз предлагали остаться там, но…

— Хорошо, где у него окно? — прервал лирические размышления Сазонтьев.

— Не знаю, но то, что дырка у него там есть, это точно. Через полчаса на ноги были подняты все заставы русско-финской границы, активизирована агентура за рубежом. Было раннее утро, когда над головой пограничного наряда с ревом пролетел небольшой самолет. «Цессна-250» шла на предельно малой высоте, чуть не подстригая крыльями верхушки деревьев. Пограничники успели лишь проводить самолет взглядом. Сержант, выругавшись, торопливо включил рацию и начал диктовать в микрофон: — Первый, первый, я седьмой! Только что над нами в сторону Финляндии пролетел одномоторный самолет типа «Цессна» с поплавками гидросамолета.

— Что ж не стреляли?

— Не успели, он проскочил за секунду.

— Отпуск у тебя, Ласточкин, мимо проскочил, понял?!

— Так точно, — нехотя признался сержант и, положив трубку, от души отматерил все мыслимое и немыслимое начальство, начиная с самого Господа Бога и кончая старшиной. О пролете самолета в сторону Финляндии Сазонтьеву доложили на совещании Временного Военного Совета.

— Значит, все-таки ушел, сука! — сказал он и в сердцах добавил еще кое-что от себя крупнокалиберным матом. — Интересно, что он дальше будет делать?

— В Финляндии вряд ли остановится. Там мы его еще можем прихватить, — заметил полковник Ждан, исполняющий обязанности директора ФСБ.

— Что же делать?

— Активизировать агентуру в городах Швеции и Норвегии, наверняка он обратится в посольство США, а может, и других стран НАТО. И привлечь к охоте папарацци.

— А это еще зачем? — удивился Сазонтьев.

— Побег такого влиятельного лица мы все равно не сможем скрыть, а журналисты начнут охотиться за ним по всей Скандинавии. И нам будет легче отслеживать его перемещения.

— Верно, — поддержал предложение Ждана министр иностранных дел. — Это племя хуже тараканов. Они возьмут в осаду все посольства и консульства США в Швеции и Норвегии.

— Ну хорошо, согласен. Но что они будут делать дальше?

— Вывезут в США, это наверняка.

— Каким образом?

— Или на специальном самолете с одной из баз НАТО, либо рейсовым самолетом, но… Хотя, это вряд ли.

— Почему?

— Они знают, что мы будем охотиться на Елистова, значит, нет смысла подвергать его риску в аэропорту.

— Все равно прикажите держать людей в аэропортах и не забудьте морские сообщения, — сказал молчавший до сей поры Соломин. — Даже если мы угробим всю агентуру в Скандинавии, мы должны достать его. Елистова засекли газетчики в Стокгольме ровно через сутки после этого разговора. В машине, въехавшей на территорию посольства Соединенных Штатов, были затемненные стекла, но дальнобойные объективы фото- и телекамер не оставили никакого сомнения в том, что человек, проскользнувший в здание под прикрытием двух дюжих охранников, являлся бывшим директором ФАПСИ Елистовым. После этого осада посольства приняла просто грандиозные размеры. Десятки журналистов, увешанных самой разной оптикой, окружали здание днем и ночью. Сколько среди них было агентов русской разведки, не знал никто. Резидент агентуры ЦРУ в Скандинавии Джозеф Пирс чуть отогнул край плотной шторы и посмотрел наружу. Ему казалось, что это он сделал весьма осторожно, но плотная толпа за решеткой ограды заволновалась, как море в час прибоя, и круглые глаза объективов безошибочно развернулись в его сторону.

— Вот дьявол! Вы сейчас звезда первой величины, Ник, — сказал он, оборачиваясь к сидевшему в кресле Елистову.

— Меня это отнюдь не радует, — сухо ответил тот, перебирая многочисленные газеты. Как большинство разведчиков, он предпочитал именно этот вид прессы, как наиболее объективный и точный. — Так когда вы меня отсюда вывезете? Насколько я понял, сегодня это уже сделать не удастся.

— Да, возникли некоторые осложнения, северный маршрут отпадает.

— Почему? — удивился Елистов. Вариант перевозки его с одной из военных баз в Норвегии прямиком в США на военном транспортнике он считал наиболее приемлемым.

— Увы, ваш Северный флот почти в полном составе вышел в море. Сейчас он практически блокирует все побережье севера Норвегии.

— Да, тогда не стоит рискововать. Но и тянуть нельзя.

— Я не понимаю, Ник, что вам не нравится в вашем нынешнем положении? Здесь тихо, надежно, есть все условия для работы. Елистов иронично посмотрел на своего собеседника.

— Джо, я, конечно, понимаю, что вам не терпится получить повышение по службе, но вы в любом случае получите его. А я начну говорить, лишь когда окажусь в безопасности, где-нибудь в центре штата Кентукки. И вывозите меня скорее! Вы дождетесь того, что Сазонтьев сбросит на ваше сраное посольство атомную бомбу.

— Не надо нас пугать, Ник.

— Я вас не пугаю, я говорю что есть. Вы еще недооцениваете этого человека. Да и других тоже. А я их знаю очень хорошо! Вы же профессионал, Джо! Это же элементарно: операция прикрытия и операция отвлечения, это же так просто! Неужели мне и здесь учить вас, как надо действовать?

— Ну хорошо, мы обсудим это предложение с руководством. Я надеюсь, что через сутки мы вас отсюда выдернем. Пирс развернулся, чтобы уйти, но Елистов его остановил: — Да, кстати, скажите своим орлам, чтобы они зря не старались. Не стоит каждый раз, когда я ухожу в ванну, перетряхивать мои вещи. Никаких дискет с информацией у меня нет, вся она находится вот здесь, — и Елистов постучал себя указательным пальцем по голове. Пирс скривился в ответ в вымученной улыбке.

На следующий день с утра из ограды посольства Соединенных Штатов выехал кортеж из пяти машин. Для того, чтобы дать им дорогу, полицейским пришлось изрядно попотеть, сдерживая толпу репортеров. Зато потом переулок перед воротами опустел впервые за эти дни. Кавалькада машин и мотоциклов растянулась на добрые полкилометра. Этот хвост в конце концов прибыл к воротам военно-воздушной базы шведских ВВС. Американская делегация пробыла внутри базы чуть больше часа, а затем все машины вернулись обратно в посольство. Никому из репортеров не удалось заснять ничего стоящего. Им просто не было ничего видно за строениями и ангарами. Теперь уже журналисты разделились на две части. Половина осталась дежурить около ворот базы, остальные вернулись к посольству. Никто не обратил внимания, что часом раньше из ворот посольства выехал самый обычный фургон, каждый день привозивший на территорию посольства продукты. Попетляв по улицам, он остановился в укромном тупичке в старом городе, шофер открыл заднюю дверь, и два человека, выбравшись из грузового салона, быстро нырнули в подъехавший "Фольксваген".

— Ну что, Генри, хвоста не было? — спросил Пирс шофера, вытирая платком лоб.

— Нет, шеф. Я бы его заметил.

— Хорошо, — Джозеф покосился на Елистова, ему хотелось, чтобы тот оценил красоту операции, но лицо перебежчика оставалось бесстрастным. — Тогда гони в аэропорт. Третий советник российского посольства в Стокгольме Вадим Пересадов уже больше суток не покидал аэропорт шведской столицы. Из всех работников невидимого фронта он один лично знал беглеца. Два года назад тогда еще никому неизвестный подполковник ФАПСИ читал им курс лекций о новых видах прослушивания. Память у Пересадова от рождения была неплохой, и он хорошо запомнил высокую, худощавую фигуру Елистова, его характерное, вытянутое лицо с профилем старого грифа-падальщика. Кроме него, в аэропорту паслись еще два «нелегала», работающих под журналистов, но час назад они уехали отдохнуть и принять душ. Пересадов знал про марш-бросок к военной базе шведских BBС, видел его по телевизору в баре и как-то уже уверился в том, что перебежчик ускользнул от возмездия. В кармане Вадима лежал взведенный пистолет, приказ, полученный им, звучал коротко и недвусмысленно: "…При обнаружении немедленно уничтожить…" Зайдя в бар, Пересадов выпил чашечку кофе, но не почувствовал облегчения. "Какая это уже у меня за сутки? Двадцатая? Да нет, больше, наверное. Все-таки это бесполезно. Надо вызвать Левку, пусть меня сменит. Смешно будет, если у спящего советника российского посольства шведская полиция найдет в кармане пистолет". Выйдя на внутренний балкон второго этажа, он безразличным взглядом пробежался по толпе, собирался уже отвернуться, когда заметил двух мужчин, быстро шагающих от входной двери к стойкам регистрации. Пересадова привлекли к ним три детали: решительная, целеустремленная походка обоих пассажиров, отсутствие багажа и черные очки на лицах обоих, хотя день выдался пасмурным. Вадим отметил, что фигуранты подходят под нужную категорию людей — оба высокие, чуть сутулящиеся. Одинакового покроя плащи и похожие шляпы также нивелировали облик обоих подозреваемых. Тем временем один из них протянул документы таможеннику, что-то весело сказал ему. Пересадов не видел лиц этих людей, а спуститься и подойти к ним он уже не успевал. Предъявил документы для проверки и второй пассажир, а Вадим так и не решил, что делать.

— Да нет, вряд ли это они, — пробормотал он. Левее стойки регистрации неожиданно раздался звонкий шлепок, а затем резкий, пронзительный детский визг разрезал ровное гудение людского муравейника. Уже получивший в руки документы человек в черных очках нервно оглянулся на звук плача и тут же вскинул

руку к голове. Вадим не видел под левым ухом большую черную родинку каплевидной формы, но жест был столь характерным, что он не мог ошибиться. "Елистов!" — полыхнуло в мозгу. Рука Пересадова проскользнула в карман, он нащупал рукоять пистолета. Расстояние между ними было метров двадцать пять, с такого он не промахнется. Но перед Вадимом зримо встало все, что ожидает его в будущем: суд, многолетняя отсидка в шведской тюрьме, неизбежный выход в отставку. Навесят что-нибудь и на грудь, но компенсируют ли запоздалые почести долгие годы за решеткой? За этими раздумьями пролетели драгоценные секунды, Елистов (а Вадим уже ни капли не сомневался, что это именно он) шагнул вперед и исчез внутри лабиринтов таможенного досмотра. Пересадов разжал мокрую ладонь, вытер с лица пот и, вытащив сотовый телефон, вызвал посольство.

— Он только что прошел регистрацию рейса на Гамбург. Вылет через тридцать минут.

— Это точно?

— Да, я опознал его по характерному жесту, когда он трогает родинку под ухом.

— Хорошо, можешь возвращаться, молодец. Через пять минут о вылете Елистова из столицы Швеции уже знали в Кремле.

— Откуда такая уверенность? — спросил Соломин.

— Этот парень знал Елистова лично, он опознал его по родинке.

— Ну что ж, мы знаем теперь, где он, и что это нам дает? Соедините-ка меня с Сазонтьевым. Через двадцать секунд его соединили с главковерхом.

— Ты где? — спросил Соломин.

— Пункт управления ПВО.

— Ты уже знаешь?

— Да.

— Что-нибудь придумал?

— Конечно.

— Что?

— Поднял в воздух АВАКС. Они уже засекли этот борт.

— Ты что, хочешь его сбить?

— Само собой. Соломин помолчал.

— Другого выхода нет? — тихо спросил премьер.

— Я не нашел. Придумай что-нибудь еще. Как там говорил Сизов: "Жертвовать — так пешками".

— Ладно, действуй. Мы еще успеваем?

— Да, подняли пару МиГов с Калининграда. У нас очень мало времени. Лишь здесь, на высоте десяти километров, Елистову действительно понадобились темные очки. Солнце нещадно слепило глаза, а он никак не мог оторваться от иллюминатора, разглядывая облака, словно пацан, первый раз поднявшийся в воздух. Пирс дремал рядом, за прошедшие сутки он почти не спал, готовил этот странный побег. Елистов закурил и подумал: "Вот оно, первое различие двух стран. В «Боингах» можно курить. Может, в Штатах у меня получится лучше? Обидно, что все оборвалось в одном шаге от успеха. Нельзя просчитать каждую деталь, невозможно! Этим парням везет во всем. С первого дня, с первых шагов. И вот теперь придется начинать все сначала. Надо подумать, как построить тактику общения с

цэрэушниками. Если они думают, что меня можно выжать как губку и выбросить, то это они зря. Непременно надо добиться принятия на службу в Лэнгли…" Елистов не знал, что в это время сближающимся курсом к его «Боингу» с интервалом по ширине в сто километров несется пара тяжелых высотных перехватчиков МиГ-31. Они летели по прямой, нещадно пронзая невидимые границы чужих государств, уже на пределе своей дальности. Еще немного, и им не хватит топлива вернуться обратно на базу. Каждый из них нес только одну ракету класса «воздух-воздух» с системой самонаведения "выстрелил и забыл".

— Я первый, есть захват цели, — сообщил пилот первого МиГа.

— Я второй, цель не вижу.

— Огонь, первому! — скомандовал далекий голос из Москвы. Прочертив белый инверсионный след, ракета пошли на цель, а пара перехватчиков немедленно легла на обратный курс. Елистов продолжал просчитывать тактику и стратегию своего предательства, Пирс спал, остальные семьдесят девять человек на борту «Боинга» занимались кто чем, когда самонаводящаяся ракета разнесла кормовую часть лайнера. Через полминуты в темные воды Балтики рухнули пылающие обломки.

ЭПИЗОД 42 Когда Сизов пошел на поправку, скандал cо сбитым «Боингом» начал уже идти на спад. Сазонтьев оказался прав, принимая такое решение. Сбитый пассажирский лайнер лишь добавил несколько штрихов к общей картине "Империи зла", давно и беспощадно нарисованной западной прессой. Количество туристов в Россию сократилось до минимума. Как Ждан шутил: "Теперь к нам едут только по служебной надобности, так что каждого прибывшего можно автоматически записывать в шпионы". Творческое рвение Кэтрин Джонс побудило ее выступить с инициативой послать объединенные войска стран НАТО с целью снять блокаду Чечни. Но даже самые рьяные ястребы посмотрели на госсекретаря как на сказочника Ганса Христиана Андерсена. Сухопутная операция НАТО в глубине российской территории была просто самоубийственной. Потихоньку отъезжала на Запад творческая интеллигенция. Первыми рванули туда, лишь только почувствовав на своей спине седло и узду цензуры, писатели и журналисты. Для некоторых это был уже второй отъезд насовсем, чем они откровенно хвалились перед своими более молодыми коллегами. Подобный разговор происходил в купе СВ поезда "Москва — Париж" осенью две тысячи четвертого года.

— Вы ведь на Западе были так, наскоком. Видели его мурло с парадной стороны, — вещал торопливым говорком прозаик Симеон Антипин, мужичок с длинными седыми волосами, необычно шустрый для своих шестидесяти пяти лет. — А я пять лет мыл машины на автозаправке в Гамбурге, так что мне это все знакомо изнутри.

— Так что же вы туда так рветесь? — мрачно заметил его визави, Егор Костюк, молодой журналист из мощной плеяды "шоковых репортеров". Свое талантливое перо он ценил весьма дорого, за большие деньги мог написать что угодно и про кого угодно. Цензура просто перекрыла ему кислород, а жить на рублевые гонорары он уже отвык.

— А потому что в отличие от вас у меня есть куда ехать. Вот он, — Антипин продемонстрировал на брелке хитроумный английский ключ. — Висит, есть не просит, ждет своего часа. Небольшая квартирка на Монмартре, по парижским меркам совсем крохотная, но я привык к российским стандартам, все эти громадные «пентхаузы» меня пугают своими размерами. В них неуютно, нет теплоты российских бараков или московских хрущоб. А жилье

на Западе — это самое главное, поверьте мне. Все остальное не составляет проблем, были бы лишь руки да голова на плечах. В этот момент поезд тронулся. Антипин встал и, глядя в окно на проплывающий перрон, торжественно и с пафосом прочитал: — Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна рабов, и вы мундиры цвета хаки, и ты, тупейший мой народ. Костюка этот «ремейк» Лермонтова слегка покоробил, но тут подошли еще два знакомых литератора, и отъезжающие загудели до самого Парижа.

— Это вы, молодежь, довели страну до диктатуры. Вы мечтали о "твердой руке", о возрождении Сталина, — пьяно покачиваясь в такт поезду, витийствовал Антипин.

— Чего сразу валить на нас, — огрызнулся Костюк, разливая по стаканам водку. Он толкнул своего задремавшего соседа, известнейшего тележурналиста Болотова, прославившегося даже в своей среде редкой продажностью. — Привычка стариков обвинять во всех нынешних бедах молодежь адекватна только привычке молодых обвинять в этих же самых бедах стариков. Так ведь, Миша?

— Пошел ты… — буркнуло телесветило и окончательно завалилось на диван Костюка.

— Э, нет, — Симеон Владимирович торжественно помотал перед носом журналиста своим мелким, дамским пальчиком. — Мы-то в свое время хлебнули дерьма тоталитаризма выше головы. Мы рисковали не баксами, а головой. Загреметь в лагеря было легче, чем выпить кружку пива. И это мы довели вас до демократии, своей кровью, своими нервами, своей борьбой, а вы ее профукали.

— Это была не демократия, это хрен знает что, феодализм с элементами первобытного строя. У кого больше — тот и пан. Каждый новый правитель приходил словно царь, отныне и навсегда. После нас хоть потоп, говорил Людовик. После наших царьков скорее останется пустыня.

— И все-таки это вы профукали свою свободу и теперь бежите на Запад, туда, где ее переизбыток, — настаивал прозаик, тщетно пытаясь увернуться от попыток своего соседа, сатирика Апалина, полить его редеющие волосы пивом. Несмотря на эти бесконечные споры, Костюк с Антипиным почти сдружились, но, к удивлению Егора, по прибытии в столицу Франции старый забулдыга не пригласил его пожить у себя на квартире, даже не назвал свой парижский адрес. Спустя два месяца они совершенно случайно встретились в одном из парижских «бистро» на бульваре Капуцинов. Костюку показалось, что его собрат по перу выглядит несколько странно. Он был в том же самом легком, не по сезону, плаще и не слишком свежей шляпе. Антипин мелкими глотками пил горячий кофе, лицо его при этом как-то не источало радости и покоя.

— Добрый день, Симеон Владимирович, — вежливо поздоровался Костюк.

— А, Егор Андреич, какая встреча! — обрадовался старый прозаик. — Ну как вам Париж, как вам весь этот Запад? Достаточно прогнил?

— В меру, в меру. Нам еще сгодится. Как вы-то поживаете? Прозаик сразу поскучнел, со вздохом признался: — Не очень. С квартирой я пролетел.

— Как это? — ахнул Егор.

— А вот так. Хваленая западная демократия. Пока я жил в Москве, Аннет, моя парижская подруга времен первой эмиграции, отсудила ее в свою пользу как алименты на воспитание сына. Меня даже не поставили в известность. Так что я теперь снимаю номера, деньги идут к концу, преподаватели русской словесности никому здесь не нужны, ну а мыть посуду по

ресторанам я уже не потяну. Финита ля комедиа. Ну а вы-то как, нашли работу, жилье?

— Да, я устроился по специальности. Антипин был поражен.

— Как, где?!

— Все возвращается на круги своя. Реанимируются хорошо вам известные радиостанции «Свобода», "Свободная Европа" и "Голос Америки", идет увеличение штатов и часов вещания. Так что не упустите свой шанс, Симеон Владимирович. Я сейчас еду в Гармиш-Пантеркирхен, могу замолвить про вас словечко шефу редакции.

— Ради бога, Егор Андреич! По гроб жизни буду вам обязан. Через полгода четкая скороговорка Симеона Антипина летела по волнам эфира в сторону исторической родины.

— …И последнее. Западные аналитики всерьез выражают сомнение, что Владимир Сизов когда-либо уже появится на международной сцене. Есть предположения, что хотя он и выжил в катастрофе, но полностью лишился речи и разума и представляет сейчас из себя некую живую куклу. Диктатор и раньше редко появлялся на публике, а после катастрофы мы не услышали из его уст ни слова. Предполагают, что его друзья Соломин и Сазонтьев могут использовать Сизова как номинального главу Временного Военного Совета в игре против новых его членов, прежде всего Ждана и Малахова. Вы слушали радиостанцию «Свобода» из Мюнхена, с вами был Симеон Антипин. За тысячи километров от Мюнхена Сизов усмехнулся и выключил приемник. Привычку слушать «чужие» голоса он приобрел в больнице, с интересом анализируя всю ту муть, что выливали «вещатели». Его позабавило, что на Западе однокашников называют Триумвиратом, причем его именуют Диктатором, а Соломина и Сазонтьева соответственно Премьером и Главковерхом. Почему-то ему вспомнилось, как неделю назад он первый раз после аварии появился в зале заседаний Временного Военного Совета. На его месте сидел Сазонтьев, говоривший что-то резкими, отрывистыми фразами. Лицо у него было сосредоточенное и деловое. Но, увидев входящего Сизова, он расплылся в детской улыбке, засмеялся и, сорвавшись с места, кинулся к Владимиру. И он, и остальные члены Временного Военного Совета минут десять тискали его в своих объятиях, Соломин даже прослезился. Как никогда ранее Сизов почувствовал, что он действительно уважаем, любим и нужен этим людям. Поднявшись с кресла, Владимир, прихрамывая, прошелся по комнате, остановился около камина, отхлебнул из бокала красное грузинское вино, а затем нажал кнопку вызова.

— Найдите мне Фокина, — велел он адъютанту. Через две минуты его соединили с главным идеологом страны.

— Ты где сейчас? — спросил Сизов.

— В Останкино, а что?

— Да время уже второй час, думал, ты спишь.

— Нет, работы слишком много. Я заночую тут.

— Ты что же, Андрей, не докладываешь, что меня на Западе начали потихоньку списывать со счетов, а?

— Ну это же полная ерунда.

— Не скажи. У тебя брифинг завтра?

— Да, как обычно, по пятницам. Сказать что-нибудь по этому поводу?

— Не надо. А вообще-то, про что будешь говорить?

— Про Югославию. Сейчас это главное.

— Хорошо, я послушаю. Положив трубку, Сизов задумался о судьбе бывшего журналиста.

Человек сугубо штатский, Фокин неожиданно оказался гораздо большим ястребом, чем даже некоторые члены Временного Военного Совета. На Западе его часто сравнивали с Сусловым и даже с Победоносцевым. Став главным рупором правительства, Фокин подмял под себя прежде всего телевидение, руководя двумя основными каналами. Это отнимало колоссально много времени, и чаще всего Андрею приходилось ночевать в Останкино. На всю жизнь Сизов запомнил несколько основополагающих тезисов своего штатского друга из скромной брошюры с броским название "Идиотизм демократии". "… Сам по себе принцип демократии абсурден именно властью массы, толпы. Это право тупого торжества серости и ограниченности над горсткой прогрессивно настроенных граждан. Историю прежде всего делают личности, это хорошо видно на примере Александра Македонского и Чингисхана, Аттилы и Бонапарта. Всем своим прогрессом мы обязаны единицам активных личностей, упрямо толкавших серое болото мещанства вперед. Васко да Гама и Колумб, Кортес и Ермак — только им мы обязаны завоеванным простором для существования человечества. Ницше и Шопенгауэр, Кант и Спиноза — лишь единицы способны дать для человечества новые идеи, сотни людей — понять их и тысячи — претворить в жизнь. Если бы принцип демократии существовал в природе, человечество до сих пор жило в пещерах и питалось падалью. Тем более принцип демократии неприемлем в России. Это хорошо видно по всей истории нашей страны после девяносто первого года. Такой дикой, махровой коррупции и воровства не знала ни одна страна. За короткий срок было разрушено все, что создавалось десятилетиями: промышленность, армия, культура. Будем считать, что эти годы послужили как бы прививкой от западной заразы по имени демократия. Теперь нам нужно не менее десяти лет, чтобы ликвидировать разрушающие нас язвы…" Ровно в двенадцать в конференц-зале Агентства Роспресс начался обычный брифинг Андрея Фокина. Ответив на несколько вопросов о положении внутри страны, он перешел к внешним делам.

— Теперь, что касается Югославии… В этот момент сбоку от стола распахнулась дверь, и в зал, чуть прихрамывая, вошел Владимир Сизов. Его появление было настолько неожиданным, что сначала журналисты оцепенели, потом торопливо замигали вспышки фотоапаратов, засуетились у телекамер операторы.

— О нашей позиции в югославском вопросе расскажет непосредственно глава Временного Военного Совета Владимир Сизов, — закончил свою фразу Фокин.

— Добрый день, господа, — с улыбкой начал Сизов. — Положение в Югославии настолько серьезно, что я решил сам пояснить позицию России в этом вопросе. Вот уже более полугода продолжается военный конфликт в Косово. Натовцы, вынужденные эвакуировать свои войска из этого района Европы, опять начали изуверскую тактику бомбежки мирных городов Югославии. У границ этой страны концентрируются войска стран Североатлантического альянса. В условиях блокады мы не можем больше поставлять сербам ракеты к комплексам С-400, но и оставить без помощи братский славянский народ не имеем права. Поэтому мы решили выдвинуть Северный флот к берегам Западной Европы.

— Кто говорил, что он сошел с ума? — тихо спросил один из корреспондентов соседа.

— А разве то, что он предлагает, не безумие? — ответил тот.

— Если авиация НАТО продолжит наносить удары по Югославии, то мы ответим адекватно, — закончил Сизов.

— Но как вы пройдете проливы? — сразу полетел из зала вопрос.

— Вас перещелкают еще на подходе к Ла-Маншу.

— А мы не будет соваться в проливы. И с Северного моря можно нанести удары по

странам, входящим в блок НАТО. Прежде всего это штаб-квартира блока в Брюсселе, резиденция английского правительства, Берлин и основные военные базы США в Англии и Германии.

— Это будут ядерные удары или обычные?

— Это как получится, — ответил Сизов. — Все на усмотрение командующего операцией.

— А кто командует вашим флотом?

— Флотом командует адмирал Елисеев, а непосредственно операцией будет руководить министр обороны.

— Сазонтьев?

— А что, у нас есть другой министр обороны? — засмеялся Фокин. Эта было самое сенсационное во всей пресс-конференции. Сазонтьева на Западе боялись давно и устойчиво, еще со времен памятной записи Шустермана. Атомная бомбардировка Шикотана еще больше усилила этот страх. Лицо Александра Македонского, амбиции Наполеона и комплекция Терминатора вводили западных обывателей в шоковое состояние. Как обычно все это перехлестывало в совершенно противоположные стороны. В то время как мужская половина человечества видела в Сазонтьеве антихриста и потенциального могильщика западной цивилизации, прекрасная же его часть ставила главковерха на первые места в десятке самых красивых мужчин мира. Среди иконостаса среднеевропейской девушки рядом со звездами Голливуда и большого спорта теперь частенько можно было увидеть парадную фотографию Сибиряка в мундире со всеми орденами и медалями. Журнал «Плейбой» заработал целое состояние, поместив снимок главковерха в одних плавках. Папарацци засекли Сазонтьева на редком отдыхе в Сочи, и этот снимок еще больше разжег страсть женской половины западного мира. Сашка от природы был награжден сложением античного бога. Уже через сутки к холодным водам, омывающим Норвегию, было приковано внимание всего человечества. Никогда еще Европа не стояла так близко к ядерной катастрофе. Ракетный атомоход крейсер "Петр Великий" неумолимо двигался вдоль берегов Скандинавии в нейтральных водах. Его сопровождали три эсминца, два больших противолодочных корабля, ракетные катера и два танкера с топливом. Стратегические бомбардировщики России и Америки непрерывно барражировали на предельных высотах, наблюдая за кораблями противника. Самолеты системы АВАКС прослушивали все переговоры эскадры между кораблями и Москвой. Над крейсером кружили, чуть не сталкиваясь друг с другом, несколько вертолетов с телеоператорами крупнейших вещательных компаний мира. Несколько раз они засекали на палубе рослую фигуру Сазонтьева. Время от времени со стороны континента поднимались самолеты сил НАТО, обычно F-117. На предельно малой высоте они проносились в непосредственной близости от кораблей, и тогда шестиствольные тридцатимиллиметровые зенитные автоматы открывали заградительный огонь. Сазонтьев помнил свои шуточки с «Нимицем» и не подпускал самолеты противника близко. Иногда, услышав шум винтов подводных лодок, открывали огонь и противолодочные корабли. Реактивные бомбометы РБУ с грохотом выстреливали в серые, осенние волны серии противолодочных бомб. В подобном напряжении прошли сутки. Затем случилась трагедия. Во время очередного залпа в сторону американского разведывательного самолета под очередь подвернулся один из вертолетов. Его падающие в огне обломки очень красочно сняли остальные репортерские группы. Сазонтьев тут же вышел в эфир по международному каналу и лично принес свои извинения французскому правительству. По несчастью, именно французский вертолет столь неудачно попал под огонь зенитчиков с крейсера. Но шеф-редактор «Антенн-2»

Анри Бойль недаром слыл среди своих коллег пронырой из проныр. Через два часа он сам связался с Сазонтьевым и предъявил ему ультиматум: — Господин генерал, вы угробили мою лучшую группу репортеров, за это я с вас потребую самую жесткую контрибуцию.

— Какую же? — несколько опешив от подобного напора, спросил Сибиряк.

— Я требую, чтобы вы дали мне интервью на борту вашего крейсера. Сазонтьев рассмеялся и сказал: — Хорошо, я согласен. Сейчас я отдам приказ освободить вертолетную площадку на корме, через два часа можете садиться. С собой возьмите только телеоператора. Через два часа двадцать минут после этого разговора Анри Бойль, высокий мужчина лет пятидесяти с заметной залысиной и живыми черными глазами, шагнул через порог каюты главковерха. Сазонтьев принял его стоя, на нем был парадный мундир со всеми регалиями. Поздоровавшись за руку с журналистом и неодобрительно покосившись на бородатого хипповатого телеоператора, он на хорошем английском обратился к гостю: — Я еще раз приношу свои извинения за гибель ваших друзей. Это не было злым умыслом, мы давно предупреждали ваших папарацци об опасности подобных полетов. Бойль развел руками: — Охотно верю, на войне как на войне. Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов, господин генерал. Тех, что интересуют сейчас весь мир.

— Ну что ж, охотно на них отвечу, но сначала пройдемте за стол. По русскому обычаю гостя обязательно надо накормить. Стол поразил француза своим разнообразием и изысканностью сервировки. Присутствовала и красная, и черная икра, ветчина, балычок, четыре вида салатов, фрукты, красная рыба. Вся обстановка каюты, обитой мореным дубом и красным бархатом, белоснежные салфетки, серебряный сервиз и букет цветов — все это скорее напоминало обстановку элитного ресторана. Лишь еле заметная дрожь, перезвоном отзывающаяся в хрустальных бокалах, подсказывала, что крейсер неумолимо движется вперед.

— О, это просто великолепно! — восхитился Анри. — Не поверишь, что это все происходит практически на войне. Я как будто попал к "Максиму"!

— А почему мы должны отказывать себе в таких простых радостях, может быть, это наш последний обед.

— Вы настроены так скептически?

— Скорее решительно, — поправил Сазонтьев. По праву хозяина он налил в бокалы красное вино, к удивлению журналиста оказавшееся очень хорошим "Бордо".

— Давайте выпьем за знакомство, за то, что мы еще можем себе позволить подобные радости. Анри заметил, что главковерх только пригубил бокал.

— Вы не выпили до дна, кажется, по-русски это считается чем-то вроде оскорбления? — блеснул эрудицией шеф-редактор. Сазонтьев рассмеялся.

— И вы, и я находимся на работе. Я не думаю, что европейцы будут рады узнать, что крейсером командует пьяный русский генерал. Боевые сто грамм хороши перед рукопашной, и то больше для трусов. Отведав жареного фазана и фаршированную рыбу, француз задал другой вопрос: — Я не ожидал, что вы так хорошо говорите по-английски.

— Почему, это естественно. Надо знать язык потенциального врага.

— А французский вы случайно не знаете?

— К сожалению, нет. Очень бы хотелось посетить Париж, поклониться праху Наполеона.

— Почему вы так преклоняетесь перед нашим императором, ведь у вас много своих великих полководцев, например Суворов, Жуков?

— Они только воины, Наполеон же создатель империи. Таких в мировой истории всего двое, он и Александр Македонский.

— Значит, вы тоже хотите создать свою империю? И в каких пределах? Франция в нее войдет? Сазонтьев улыбнулся.

— Нам это ни к чему. У нас уже есть готовая империя — Россия. Единственное, что мы хотим — чтобы нам не мешали жить по-своему.

— Значит, Парижу и Франции в целом ничего плохого не угрожает?

— Нет. Бойль покосился в сторону оператора, заснял ли тот эти слова. Франсуа, явно глотая слюни, исправно снимал странный банкет.

— А кому же стоит опасаться за свою жизнь?

— Прежде всего странам и столицам, непосредственно участвующим в агрессии против Югославии: Англии, ФРГ, Италии, Бельгии. Пусть жители этих столиц испытают на своей шкуре, что такое страх, что значит оказаться под бомбами и ракетами, что такое быть беженцем, чувствовать себя неуверенным в завтрашнем дне. После обеда собеседники устроились друг против друга в мягких креслах. Сазонтьев расстегнул китель и угостил гостя гаванской сигарой. Указав сигарой на китель главковерха, тот спросил: — Генерал, у вас столько орденов, за что вы их получили?

— В основном за Кавказ. Кроме них, есть еще и другие награды — три ранения и одна контузия.

— Насколько вы решительны в своем ультиматуме о прекращении агрессии против Сербии?

— Мы пойдем до конца. Европейцы привыкли к этой войне, они не обращают внимание на бомбежки Югославии. Уже пятьдесят лет Европа живет в мире, и им трудно понять, что значит вечный страх перед налетами авиации. Придется кое-кому напомнить, что это такое.

— Скажите, крылатые ракеты на борту вашего крейсера снабжены ядерными боеголовками?

— Конечно, стоило ли тащить на такое расстояние какой-то тротил?

— Но это же чистой воды самоубийство! На вас тут же накинется весь флот НАТО! — Бойль махнул рукой в сторону невидимого противника.

— С полчаса мы продержимся, но Европе я тоже не позавидую. Взрыв корабля, нашпигованного ядерным оружием и атомным реактором, не очень приятная перспектива. К тому же, если хотя бы треть наших ракет достигнет своих целей, то оставшихся жителей Европы придется переселять в Австралию или в Антарктиду. Француз не успел оправиться от предыдущего откровения главковерха, как его приятно шокировало следующее действие. В каюту вошла женщина. Глянув на Сашку, Сазонтьев довольно усмехнулся. Она все-таки надела темно-синее вечернее платье, хотя перед этим устроила целую истерику, не желая менять свой привычный камуфляж на какого-то Диора. Анри, подскочив с кресла, поклонился даме, поцеловал ей ручку. Сашка, словно спустившая всю свою предыдущую жизнь на скуку высшего общества, небрежно кивнула в ответ и уселась на валик кресла Сазонтьева. Тот сразу обнял ее, с любовью глянул на курносый профиль. Выглядела товарищ прапорщик сейчас удивительно хорошенькой, хрупкой и женственной, что

особенно контрастно смотрелось на фоне гиганта главковерха.

— Это моя жена, Александра, — представил французу даму Сазонтьев. На самом деле он так и не нашел время развестись с Надей и расписаться.

— Вы взяли с собой даже любимую женщину? — удивился репортер.

— Да, — с улыбкой признался Сибиряк. — Умереть вместе — это ведь тоже большое счастье.

— Вы с такой неизбежностью говорите о собственной смерти…

— Это часть моей профессии. Не стоит идти в военные, если трясешься за свою паршивую жизнь.

— Но вернемся к конфликту вокруг Югославии. Возможно ли его разрешение?

— Прежде всего надо прекратить бомбардировки и сесть за стол переговоров. Согласитесь, что, провозгласив отделение Косова от Югославии и присоединение края к Албании, сепаратисты нарушили соглашения девяносто девятого года. Так что никаких возвращений к прежним рубежам не будет. Никакого сербского геноцида в отношении албанцев не было и не будет. Все это измышления крыс из Лэнгли. Пусть кто хочет из албанцев возвращается и живет в мире. Мы согласны даже на ввод миротворцев, но не из стран НАТО. Швейцария, Болгария, Македония — что-нибудь из этого списка. Разговор продолжался еще минут десять и касался уже только политики.

— Беда европейцев в том, что они только пешки в игре дяди Сэма. Вся Европа может быть уничтожена. А там, за океаном, будут только довольно потирать руки. Вашему президенту, я имею в виду Де Голля, это было понятно еще сорок лет назад. Реакция на репортаж Бойля, тут же поданный в эфир и ставший сенсацией недели, оказалась неожиданной. Паника в городах и странах, названных Сазонтьевым потенциальными мишенями его ракет, приобрела грандиозный размах. Спокойная уверенность главковерха, незаурядная сила, веющая от фигуры генерала, убедили обывателя в неизбежности военного конфликта. Сотни тысяч людей бросали работу, жилье и сплошным потоком устремлялись во Францию, надеясь на слово главковерха. Самолеты в Австралию летели забитыми под завязку. Удар по экономике основных стран НАТО был нанесен жуткий. Встали сотни заводов, простаивали гиганты вроде «Филипса» или «Фольксвагена». Зато гостиницы Франции и Швейцарии огребали необыкновенные барыши. Выросли заказы на переоборудование подвалов в персональные бомбоубежища, впервые за много лет жители Европы закупали продукты мешками и ящиками. Цены на консервы выросли в несколько раз. Сазонтьев внимательно просмотрел репортаж Бойля, хмыкнул и спросил: — Кто сервировал стол? Капитан корабля, не поняв интонаций голоса главковерха, переглянулся со старпомом: — Мичман Никитенко.

— Представить к очередному званию. Никогда не думал, что курицу можно замаскировать под фазана. Объединенный флот стран НАТО под командованием английского адмирала Уайта встретил эскадру Сазонтьева восточней Шепландских островов. На все призывы остановиться русские коробли отвечали молчанием и упрямо шли вперед. Вытянувшись в линию, корабли английского, американского и немецких флотов преграждали путь российской эскадре. Расстояние неминуемо сокращалось, в бинокли было видно, что крышки всех двадцати контейнеров с крылатыми ракетами открыты, так же как и шахты противокорабельных ракет типа «Москит». На мостике английского тяжелого крейсера «Хок» царило напряженное молчание. Казалось, что еще немного — и произойдет непоправимое.

— Пора открывать огонь, — тихо сказал американский адмирал Вайс, представитель

Объединенного командования НАТО на эскадре.

— У меня не было такого приказа, — отозвался англичанин.

— У вас приказ не допустить русских в Северное море.

— Те, кто отдавали этот приказ, не обозначили в нем действий моей эскадры.

— Не смешите меня, адмирал, есть только один метод остановить этого монстра — пустить его на дно. Уайт не отвечал, в бинокль он всматривался в приближающиеся корабли. Вопреки всем флотским канонам впереди на полной скорости в тридцать два узла шел сам крейсер, за ним, заметно отставая, эсминцы и остальные корабли сопровождения. Пора было открывать огонь, но в этом целеустремленном движении двадцати четырех тысяч тонн стали было что-то завораживающее. Адмирал, набрав в грудь воздух, приготовился отдать роковую команду, но тут вскрикнул дежурный радист: — Господин адмирал, вас вызывает Сазонтьев.

— Что ему надо?

— Не знаю.

— Звук на громкую связь. Через секунду из динамиков громкой связи донесся голос Сазонтьева. Со своим характерным, мягким славянским акцентом тот равномерно и размеренно повторял одно и то же: — Сазонтьев вызывает «Хок», Сазонтьев вызывает «Хок», адмирал Уайт, адмирал Уайт.

— Адмирал Уайт на связи. Что вы хотели нам сказать?

— Слушай, дружище, — судя по голосу, Сазонтьев явно обрадовался ответу. — Вот у меня на столе стоят две бутылки виски, «Гленливен» и «Маккалоун», какой сорт лучше?

— А по какому поводу собираетесь праздновать?

— Как по какому, сегодня же день рождения адмирала Нельсона. Мне бы хотелось отметить этого достойнейшего адмирала не менее достойной выпивкой на английский манер. Уайт неотрывно смотрел на приближающийся крейсер. Время было упущено, взрыв нашпигованного ядерной начинкой русского корабля означал бы и конец эскадры Уайта. "Петр Великий", не сбавляя скорости, шел точно на немецкий фрегат «Байер». Расстояние сократилось до трехсот метров, крейсер уже не успевал остановиться. И у командира фрегата не выдержали нервы. Под кормой корабля забурлила вода, и «Байер», освобождая проход, двинулся вперед.

— Слабак, — пробормотал Уайт в адрес немецкого капитана. Корабли разошлись в каких-то тридцати метрах друг от друга. Круто задранный вверх нос крейсера затмил скромно выглянувший из-за туч и линии горизонта ущербный кусочек солнца, и волна от буруна ракетоносца заметно качнула фрегат. Вслед за своим лидером в освободившийся проход втянулись и остальные корабли эскадры. Все это происходило под непрерывным обзором доброй полдюжины телекамер. Никогда еще ни один конфликт не освещался с такими подробностями в эфире реального времени. Корреспондент Си-эн-эн Джон Райт начинал свои репортажи одной и той же фразой: — Добрый вечер из преддверия ада. Если человечеству суждено будет погибнуть, то вы узнаете об этом первыми. Оставайтесь с нами на канале Си-эн-эн… Получив сообщение о том, что русский корабль находится в ста пятидесяти милях от Лондона, срочное ночное собрание парламента отправило в отставку правительство Стоквуда. За это голосовали и консерваторы, и лейбористы. Тем же утром из английской столицы начался многотысячный исход. Побросав работу и жилье, англичане, с трудом вспомнив адреса дальних родственников, мчались в захолустье Эссекса, Кента, а то и дальше, в Шотландию. Активней всего на угрозу уничтожения отреагировали жители Брюсселя. Началось все с

пикетов у штаб-квартиры НАТО, а когда эскадра русских прорвалась в Северное море, в гости к генеральному секретарю НАТО Сантосу пожаловал сам мэр города, господин Йенсон. По такому поводу он был одет официально, в черную, бархатную мантию, с массивной цепью на шее и большим ключом в руке.

— Господин генеральный секретарь, от лица жителей города Брюсселя я выражаю вам недовольство вашей деятельностью на территории Бельгии и предлагаю вашему учреждению покинуть территорию города в течение суток. Сантос откровенно опешил.

— Но, господин мэр, это несерьезно. Во-первых, только правительство Бельгии может принять такое решение. Во-вторых, мы на этой земле по долголетнему договору, и в-третьих, так подобные дела в цивилизованном обществе не делаются.

— И все-таки вы должны оставить наш город как можно быстрее. Через час мы отключим электричество и воду.

— Как хотите, надеюсь, вы понимаете, что у нас есть система автономного снабжения своих объектов. И вообще, это свинство, Йенсон! Два года назад вы сами мне говорили, что наша контора — золотое дно для города, а теперь выкидываете такие фортели. Но мэр был невозмутим.

— В таком случае мы силами полиции перекрываем дороги и опечатываем здание штабквартиры.

— Может быть, вы еще рискнете пойти на штурм здания? — съязвил Сантос. — Морским пехотинцем давно уже надо потренироваться в стрельбе в реальных условиях по движущимся мишеням. Но утром работники штаб-квартиры обнаружили, что мэр свое слово сдержал и перекрыл проезд машин к зданию. Из него пропускали всех, туда же не пускали никого. Кроме чахлых переносных заграждений и трех десятков полицейских дорогу блокировала десятитысячная толпа демонстрантов с пацифистскими лозунгами. Сазонтьев еще пробивался со своей эскадрой в Северное море, а в Москве готовились к приему высокопоставленного гостя.

— К нам летит Кэтрин Джонс, — сказал Володин, появляясь в дверях зала заседаний Временного Военного Совета.

— Только этой суки не хватало, — вздохнул Ждан, мотнув головой.

— Что она везет, Сергей, как ты думаешь? — спросил Сизов министра иностранных дел.

— Как что, ультиматум. На другое она просто не способна. Что мне ей говорить?

— А стоит вообще разговаривать? — спросил Сизов.

— Дипломатический этикет надо соблюдать.

— Ты вроде бы собирался ехать в Берлин?

— Да, самолет уже готов.

— Вот и езжай, а мы ее тут сами встретим.

— Хорошо, только ради бога, — Володин умоляюще приложил к груди правую руку, — не переборщите. Это такая вредная баба!

— Ладно-ладно, не сомневайся.

— Мы ей рога поотшибаем, — хохотнул Ждан, получив в ответ укоризненный взгляд министра иностранных дел. Именно Володину приходилось расхлебывать всю кашу, заваренную этими "молодыми нахалами", а Ждан и молодчики из ФСБ были его постоянной головной болью. Когда «Боинг» Кэтрин Джонс приземлился в Домодедово, его встречала лишь небольшая кучка людей. Трап подали с большой задержкой, внизу госсекретаря встретили посол США в

России и молодой человек с погонами старшего лейтенанта. На безупречном английском он обратился к высокому гостю: — От лица правительства и народа России мы приветствуем вас, госпожа Джонс, на российской земле. Прошу вас пройти в машину, все переговоры пройдут в здании МИДа на Смоленской площади. Госсекретарь с явным недоумением уставилась на встречающего.

— А где Володин? — спросила она.

— Полчаса назад он вылетел в Германию. Презрительно пожав плечами, госсекретарь прошла в поданный ей «Линкольн». По дороге она спросила посла Джона Стайка: — Как здесь, в Москве, чувствуется напряжение? Они еще не бегут из столицы?

— Не особенно. По крайней мере внешне ничего не заметно.

— А эти вшивые немцы и англичане рванули так, будто ракеты уже поднялись в воздух. Кстати, в каком звании этот мальчик, что встречал меня?

— Старший лейтенант.

— Похоже, они хотят унизить в моем лице Соединенные Штаты, вам так не кажется, Джон? Посол дипломатично пожал плечами. В отличие от своей гостьи, он хорошо знал эту страну и где-то даже любил ее. Следующий удар по самолюбию Кэтрин был нанесен в высотке на Смоленской площади. Ее привели в кабинет человека, едва ли более старшего по возрасту, чем встречавший ее лейтенант. На погонах его были четыре маленьких звезды, и госсекретарь быстро сообразила, что перед ней не более чем капитан.

— Советник министерства иностранных дел Пантелеймонов, — представился офицер. — Мне поручено вести с вами переговоры от лица Временного Военного Совета.

— А что, у вас не нашлось никого более старшего по званию? — разозлилась Джонс.

— Увы, все в разъезде. Володин в Германии, Черышев в Англии, Юдин в Югославии.

— В таком случае я от лица Объединенного командования стран НАТО и Соединенных Штатов выражаю свой протест по поводу введения в Северное море военных кораблей России. Если в течение трех дней вы не вернете корабли в Мурманск, мы пустим их на дно. Кроме того, мы нанесем удары крылатыми ракетами с ядерными боеголовками по важнейшим объектам вашей страны.

— Хорошо, мы ожидали что-то подобное. Хочу только уточнить, это официальный ультиматум от лица глав стран НАТО или одних Соединенных Штатов?

— Какая разница?

— Большая.

— Это официальная позиция правительства Соединенных Штатов, поддержанная главами всего альянса.

— Разрешите ознакомиться с официальным документом.

— Пожалуйста, — хмыкнула Джонс. Внимательно изучив документ, Пантелеймонов с сомнением покачал головой: — Я не уверен, что эта бумага соответствует действительным намерениям стран Североатлантического альянса. Канцлер ФРГ, например, не давал согласия на участие в акции. Кэтрин чуть скривила свои знаменитые губы. Этот капитан вольно или невольно угадал самое больное место документа. У Джонс не хватило времени, чтобы до конца согласовать документ с главами всех правительств. Но считаться с подобными мелочами было не в стиле "стальной леди". Она давно уже чувствовала себя на европейской политической арене выше всех

этих канцлеров и премьеров.

— В любом случае это не меняет сути документа, — госсекретарь сгустила голос до откровенно угрожающих тонов. — Каков будет ответ вашего правительства?

— Ответ будет адекватным. В случае прямой агрессии Соединенных Штатов против России наше правительство берет на себя ответственность нанести удар баллистическими ракетами морского базирования по территории Соединенных Штатов.

— Вы говорите так, словно европейских стран и вовсе не существует.

— С ними у нас отдельный диалог. Просто вы там, на континенте, чувствуете себя неуязвимыми. Именно этого чувства мы и хотим вас лишить. На подводной лодке класса «Дельта» шестнадцать ракет с десятью отделяющимися боеголовками, умножьте все это на шесть — это и будет ваша доля апокалипсиса.

— Мы держим все ваши лодки под прицелом.

— Не все. Далеко не все. Это было действительно так. ВМС США потерял три «Дельты» и один «Тайфун». Этого вполне хватило бы для уничтожения всей страны. Кэтрин Джонс указала пухлым пальцем на папку в руках капитана: — Это все, что вы желаете сказать мировому сообществу?

— Да.

— Но вы даже не информировали ваших лидеров о тексте ультиматума! — вспылила она.

— Зачем? Мы примерно знали, с чем вас ждать. Если вы действительно хотите соблюсти процедуру, я передам ваш документ членам Временного Военного Совета.

— Куда, в баню? — съязвила госсекретарь.

— Нет, это недалеко, в центр управления стратегических войск. Джонс с минуту молчала, пристально рассматривая своими выпуклыми глазами бесстрастное лицо собеседника.

— Что ж, тогда мне не стоит зря терять времени. Она поднялась и решительно направилась к выходу. Капитан еле успел сунуть бювар с ответом правительства России в руки растерянного посла. Уже в машине, глядя в окно на Москву, госсекретарь сказала Стайку: — Вам, кажется, нравится этот город, Стайк?

— Да, мадам.

— А мне он кажется чудовищным. Слава Богу, что скоро его сотрут с лица земли. На борту самолета Кэтрин Джонс узнала еще одну неприятную новость. На Мальорке в это время открывалось первое собрание саммита глав правительств стран НАТО. Само по себе это собрание не было чем-то необычным, Джонс сама готовила это сборище. Но то, что переговоры начали, не дождавшись госсекретаря, больно ударило по самолюбию "Стальной леди". В том же аэропорту произошла еще одна знаменательная встреча. «Боинг» Джонс транспортировали по рулежкам, когда выглянувшая в иллюминатор госсекретарь увидела только что приземлившийся самолет со знакомой эмблемой Организации Объединенных Наций.

— А этот-то что тут делает? — возмутилась она, ткнув пальцем в сторону личного самолета главы ООН Хамаза аль-Гамани. Представителя Египта давно уже никто не ставил и в медный грош. Его участие в решении мировых проблем было определено прихотью администрации США.

— Не знаю, про этот визит мы даже не слышали.

— Старый дурак решил поиграть в большую политику? Ну-ну! Пускай побегает впереди тележки с яблоками. Он, кажется, забыл, что скоро перевыборы главы ООН.

Но аль-Гамани наоборот прекрасно помнил про выборы. Годы пребывания в последней должности не были для престарелого дипломата самыми счастливыми в его жизни. Впрочем, его честолюбие с возрастом чуть угасло, аль-Гамани вполне устраивало номинальное первенство на мировой сцене. Но месяц назад у него обнаружили рак в запущенной форме. Как истинный мусульманин, он воспринял это известие с философским спокойствием. Собственная судьба его уже мало интересовала, но внезапно вспыхнуло честолюбие. Захотелось уйти красиво, так, чтобы все поняли, чего он стоил на самом деле. В отличие от предыдущего посланника генерального секретаря ООН принимали на высшем уровне. Несмотря на поздний час аль-Гамани привезли в Большой Кремлевский дворец. С любопытством оглядываясь по сторонам и пытаясь найти видимые следы боев июньского переворота, низкорослый араб, тяжело опираясь на палку, прошел в Георгиевский зал. Там его встречал одетый в парадную форму Сизов.

— Приветствую вас, господин генеральный секретарь, от лица народа и правительства России. Мы рады, что в этот сложный час в мировой истории вы посетили нашу столицу с миротворческой миссией. В сложившийся ситуации только ООН может стать посредником между конфликтующими сторонами.

— Да, я тоже так считаю. Именно поэтому я здесь. Переговоры были недолги, и через три часа самолет генсека ООН вылетел на Мальорку.

ЭПИЗОД 46 В самый разгар событий вокруг Югославии было объявлено об окончательном слиянии в одно государство России и Беларуси. Церемонию подготовили торжественную и даже помпезную, но все западные корреспонденты отметили в своих комментариях довольно кислую физиономию бессменного белорусского лидера. Похоже было, что он все-таки не ожидал столь быстрого объединения, тем более в не очень приятных условиях балканского кризиса. Белорусам оставили их парламент, видимые черты самоуправления, но в тот же день по российскому телевидению были показаны кадры, объясняющие всю подоплеку столь стремительного объединения. По Минскому шоссе, мимо стенда с надписью «Беларусь» проследовали десять мощных тягачей со стратегическими ракетами типа «Тополь». Бесконечные колонны танков и моторизованной пехоты смотрелись уже как довесок основного оружия первого удара. Ядерное дуло российского шантажа уперлось в висок старушке Европе. Особенно не понравилось это новообращенным странам НАТО: Польше, Венгрии и Чехии. Пока конфликт тлел в Северном море, они чувствовали себя более или менее в безопасности. Но теперь, когда ракеты оказались у них под боком, и они почувствовали леденящий холодок атомного апокалипсиса. Кроме этого, явно видимого противостояния существовал и еще один незримый фронт в глубинах Мирового океана. И борьба эта началась за две недели до выхода Северного флота России из своих портов. С одного из аэродромов в Сибири с ревом поднялся в воздух тяжелый стратегический бомбардировщик Ту-160. Сорок минут он упорно забирался все выше и выше. Достигнув максимальной высоты пятнадцать километров, самолет еще пять минут выжидал и в точно определенное полетным заданием время выпустил тяжелую ракету класса «воздухвоздух». Пронзив стратосферу, она отработала первую ступень, и отделившаяся небольшая головная часть управляемого снаряда нашла и уничтожила низколетящий спутник-шпион. Это был уже третий сбитый американский спутник за последние сутки. Теперь разрывы в наблюдениях территории России достигли нескольких часов. Через сутки, рассматривая последние фотоснимки космической разведки, аналитик ЦРУ

Джозеф Адамски присвистнул. Просмотрев их внимательно еще раз, он набрал номер телефона своего непосредственного начальника: — Господин адмирал, надо поговорить.

— Хорошо, подваливай к борту. Через три минуты я тебя жду. Вице-адмирал Джонсон в своем ведомстве заведовал отделом, курирующим военноморские силы России. Всего лишь полгода назад он водил корабли Шестого флота США и еще не до конца втянулся в новую для него работу. Нарочитая грубоватость манер старого морского волка была для него защитной броней в обществе рафинированных интеллектуалов.

— В чем дело, Джо, что-то сверхъестественное?

— Мне кажется, что да. Адамски разложил на столе перед адмиралом два ряда снимков.

— Это данные за последние сутки. Судя по ним, большая часть ракетных подводных лодок России покинула свои причалы и вышла в океан.

— Да, мы засекли три «Дельты» и два «Тайфуна», наши парни висят у них на винтах.

— Это я знаю, но в море вышло как минимум девять субмарин. Теперь адмирал уже внимательно всмотрелся в фотографии.

— В последнее время они посылали на дежурство не более трех лодок, — напомнил Джозеф, — остальные, по нашим агентурным сведениям, либо не имели топлива, либо нуждались в ремонте. А тут сразу такая активность, причем во всех портах. Это и Скалистый, и Камчатка, и Владивосток.

— Какое твое мнение обо всем этом? — спросил адмирал. — Война? Адамски пожал плечами: — Я знаю одно. Залпа любой из «Дельт» хватит для того, чтобы у нас на континенте некому оказалось справлять Хеллуин. Спустя две недели, одна из русских подводных лодок «К-445», по классификации НАТО «Дельта-3», двигалась строго на юг в двухстах километрах от западного побережья Англии. Ровно в восемь утра по московскому времени командир корабля капитан 1-го ранга Сергей Михайлович Заманихин появился в центральном посту управления подводным ракетоносцем. Месяц назад ему исполнилось ровно сорок, но выглядел он даже моложе. Высокого роста, с коротко стриженными волосами и фигурой борца, он уже третий сезон ходил на этом судне капитаном.

— Смирно! — скомандовал дежурный офицер капитан 3-го ранга Семенов.

— Вольно, — кивнул головой капитан и, подойдя к настольному светящемуся штурманскому планшету, всмотрелся в расположение надводных и подводных кораблей.

— Какова обстановка в Северном море?

— Все такая же. Дрейфуют в поле видимости друг друга. До конца ультиматума еще сутки.

— Как реактор? Главный инженер-механик дивизиона капитан 1-го ранга Сергей Иванов со вздохом признался: — В норме.

— Без выкрутасов?

— Да. Я уже не знаю, что делать, похоже на него, как на деда-ревматика, влияет смена погоды. Еще в прошлом походе с реактором начало твориться что-то странное. Без видимых причин начинала расти мощность, постепенно, но неуклонно достигая опасного уровня. Для регулировки приходилось опускать графитовые стержни, после чего мощность резко падала, едва не заглушая при этом реакцию. Техническая комиссия не нашла у реактора видимых

изъянов, на всякий случай лодку должны были вывести в ремонт, но тут подвернулась вся эта заваруха с югославами, и экипажу под командованием Заманихина пришлось выйти в море. Для страховки ему в поход прикрепили Иванова, но и он, в своем деле ас высшего пилотажа, не смог найти никаких явных причин подобных аномалий реактора.

— Как ведут себя соседи? — спросил Заманихин, кивая куда-то в сторону. Он даже прислушался, хотя услышать шумы американской подводной лодки сейчас было невозможно.

— Вполне пристойно, идут на цыпочках, шаг в шаг.

— Расстояние?

— Одна миля. Американская атакующая подводная лодка типа 688 «Чикаго» прицепилась за «К-445» сразу по выходу из фиорда Североморска, в Баренцевом море. Обычно в таких случаях капитаны ракетоносцев пытаются всеми возможными способами оторваться от своих опекунов, но в этот раз Заманихин сознательно увел за собой американца. Он знал, что с интервалом в час вслед за ним на океанскую вахту выйдут еще две «Дельты» и один «Тайфун». Уже тогда Заманихин понял, намечается что-то экстраординарное, подобное задание он получил в первый раз. Когда же начали поступать сообщения о походе российских кораблей в Северное море, капитан ракетоносца осознал всю подоплеку своей миссии.

— Товарищ капитан, докладывает пост гидроакустики.

— Что там у тебя, Андрейченко?

— К шумам винтов эсминца добавились еще два, оба квалифицирую как противолодочные корабли.

— Хорошо, молодец. Слушай дальше, — отключившись, Заманихин обернулся к своему штурману Василию Смыслову, за имя и фамилию получившему кличку «Шахматист». — Час от часу не легче. Зажимают.

— Да, теперь нам пикнуть не дадут. Утопят как котят.

— А надо бы подвсплыть для сеанса связи.

— Попробуем?

— Да. Подвсплыть на перископную глубину! — скомандовал Заманихин. Через десять минут радист доложил: — Товарищ капитан, телеграмма из штаба ВМС. Прочитав бланк, Заманихин с напряженным лицом глянул на всех присутствующих в рубке: — Готовность номер один. Вместе со штурманом и замполитом он открыл небольшой сейф, вытащил пакет и дискету. На ней были записаны координаты целей для боеголовок его корабля. Сто шестьдесят целей на территории Соединенных Штатов Америки. Через пару минут Смыслов доложил: — Координаты введены, ракеты к пуску готовы.

— Ну что ж, осталось только ждать. После этого время на корабле словно остановилось. Громадная махина высотой с семиэтажный дом почти бесшумно скользила в толще вод. Прошел обед, затем и ужин, сменялись на вахте офицеры, мичманы и матросы, но капитан не покидал центр управления. Раз в полчаса он запрашивал акустиков о расстоянии до судов преследователей, оно не изменялось. Это внушало некоторую надежду. На корабле все понимали, что они уже заложники, почти смертники. Если начнется вооруженный конфликт и ракеты полетят на Россию, их уничтожат в ту же самую секунду. Если же Россия первая ударит по Американскому континенту, то придется вступить в бой и

субмарине. Только что из этого получится, дадут ли им выпустить ракеты? Стоит акустикам с американской лодки услышать, как открываются люки ракетных шахт и вода заполняет их, тотчас в сторону лодки полетят торпеды, а сверху посыплются глубинные бомбы. Имелся еще и третий путь — не выполнить приказ командования. Оправдание этому с точки зрения обычной логики можно было найти. С самого начала Заманихин знал, что основная его функция — быть приманкой, отвлекать внимание на себя.

— Фамилия у тебя такая, Заманихин, вот и будешь их заманивать, — пошутил на последнем инструктаже адмирал. Но не только фамилия сыграла при этом роль. Стоило пожертвовать лодкой с барахлящим реактором ради того, чтобы ушли незамеченными другие суда. Сейчас они также дрейфуют вдоль берегов Америки или лежат на грунте и ждут своего часа. Они даже смогут уйти после залпа, не все, но уйдут. Субмарине Заманихина тоже можно было попробовать уйти. Не выпускать ракеты, просто врубить на полную мощность реактор и, используя весь набор технических средств и опыт и интуицию капитана, укользнуть от торпед и мин американцев. Про этот вариант знали немногие — Смыслов, Семенов, еще несколько офицеров. Но ни один из них не подал вида и даже не намекнул своему капитану на возможность подобных действий. Всю сознательную жизнь их готовили к часу Икс, ради этого они надели погоны, ради этого их семьи долгие годы жили в скалистом неуютном краю за полярным кругом. Вольно или невольно, но среди офицеров, этой замкнутой касты, выросли люди, мыслящие совсем по-другому в век сплошного чистогана. Смыслов и Иванов, сидя за столом в кают-компании, тихо беседовали о главном.

— Если они угрожают нанести удар крылатыми ракетами, то значит, война может носить локальный характер, — сказал штурман.

— В таком случае больше шансов, что они ударят по Скалистому.

— Да, хотя если они долбанут баллистическими по крупным городам, нам тоже мало не покажется. За этим простым разговором стояло главное — мысли о семье и доме.

— У тебя Нелька-то поступила? — спросил Смыслов. Машинально он крутил по столу стакан с компотом, весь остальной обед стоял перед ним без следов прикосновения ложки. Его собеседник нехотя ковырял вилкой котлету.

— Да, в МГУ.

— Ну вот, я же тебе говорил, все-таки золотая медалистка.

— Да, что ты! Сейчас без денег никуда. Хорошо, она выиграла областную олимпиаду и получила соросовский грант.

— Дурдом! Чтобы выучить ребенка, надо получить деньги от потенциального противника.

— Может, все еще обойдется?

— Не знаю. Сейчас все как в цейтноте, вечный шах.

— Все у тебя шахматы на уме. Только фигуры в этих играх больно страшные. Смыслов отодвинул от себя так и не тронутые тарелки.

— Ладно, пора идти, время менять Мишина. Как реактор?

— Тьфу-тьфу, не сглазить бы.

— Хоть это хорошо. Увидев входящего Смыслова, капитан кивнул ему головой: — Ты как раз вовремя. Я так подумал, нечего ждать милостей от природы… Будем пробовать оторваться сейчас, пока у них нет приказа открыть огонь. Давай-ка все просчитаем,

куда и как мы сможем уйти. Через полчаса Заманихин глянул на часы. До конца времени, определенного ультиматумом, оставалось два часа.

— Ну что ж, начнем. Команде боевую тревогу. Ныряем на глубину двести пятьдесят метров, под термонесущий слой. Машинное, прибавить мощности реактора и увеличить скорость до двадцати пяти узлов, курс прежний, — приказал он. И тихо, сам у себя спросил: — Что они там думают, черт возьми! Надо же все это как-то кончать.

ЭПИЗОД 48 Похожие слова произнес председательствующий на саммите на Мальорке канцлер ФРГ Шнейдер. Оглядев расположившихся за овальным столом глав правительств стран НАТО, он сухим звенящим от внутреннего напряжения голосом заявил: — Господа, ситуация в Европе стала предельно напряженной, и требуется что-то решать. Мы не можем выпустить развитие событий из-под контроля политиков и отдать все на откуп военным.

— По-моему, как раз политикам уже не стоит ввязываться в происходящее, — резким тоном заявил Апдайк. — Колесо запущено, его не остановишь. Мы не можем отказаться от нашего ультиматума. По истечении положенного времени "Петр Великий" уйдет на дно вместе со своим сумасшедшим генералом.

— Что вы называете "нашим ультиматумом"? — Шнейдер даже побагровел от гнева. — Я под этой бумажкой своей подписи не ставил!

— Это не решает дела. Вы же не хотите сказать, что против всех пунктов ультиматума?

— Нет, я как раз против! Вы поступили как фальшивомонетчик, Апдайк, вы и ваша "Ржавая леди"! Что-то я сегодня не вижу ее за вашей спиной? Кто же без нее диктует вам решения? Апдайк скривился. За спиной президента действительно сегодня сидел один Гарри Линч. Американского президента давно уже коробили эти насмешки над превалированием идей и решений Кэтрин Джонс в международных делах. Сам он не очень-то разбирался в международной кухне, без помощи советников не мог отличить Польшу от Венгрии, а Корею от Филиппин. Особенно в память президента врезалась карикатура из "Нью-Йорк Таймс". Кэтрин Джонс там была представлена в роли кукловода, а он сам в роли глупой марионетки в ее руках.

— Я бы на вашем месте выбирал выражения, Шнейдер! Нам сегодня нельзя ссориться, на это и делают упор русские. А Джонс сейчас летит из Москвы. Кстати, хочу сообшить вам, что эти нахалы приняли ее как посла какого-нибудь Заира. С ней говорил от лица правительства юный лейтенант. Реакция на его слова оказалась абсолютно неожиданной. Шнейдер во всю глотку захохотал, да и остальные главы правительств начали оживленно переговариваться между собой с откровенно издевательскими улыбками. Апдайк почти с ненавистью взглянул на немецкого лидера. Этот бывший мясник, любитель пива и бабник коробил своими грубоватыми манерами даже его, "Техасского ковбоя".

— Наконец хоть кто-то указал нашей леди ее истинное место в политике, — сказал канцлер.

— Я не понимаю вашего сарказма, — возмутился Апдайк. — Она выступала от лица глав стран НАТО.

— То, что сейчас происходит в Европе, является следствием проводимой вами, вернее ею, политики. Не стоило доводить Югославию до белого каления.

— И вообще с этими албанцами вы переборщили, — проворчал греческий премьерминистр. — Их откровенно финансируют мусульманские фундаменталисты. Мы уже раскрыли на своей территории несколько групп, проповедующих распространение ислама силовыми методами. Там было уже все — наркотики, взрывчатка. В основном это были как раз албанцы, застрявшие в стране с девяносто девятого года.

— Вообще с албанцами трудно, они что-то не сильно стремятся вернуться к себе на родину, — поддержал грека глава правительства Италии Беллини. — Мы уже жалеем, что в свое время предоставили такую большую квоту для беженцев.

— И ни один албанский беженец не попал на территорию США, — напомнил Шнейдер.

— Господин канцлер, вы сегодня настроены неконструктивно, — попробовал утихомирить немца Апдайк.

— Еще как конструктивно! Я велел отозвать наши корабли из эскадры Уайта.

— Вы могли бы это сделать и раньше, они что есть, что их нет. Именно из-за вашего фрегата Сазонтьев прорвался в Северное море. И теперь его корабли дрейфуют всего в ста пятидесяти милях от нашей столицы! — взорвался английский премьер.

— Кстати, Стоквуд, а кого вы представляете? Насколько я знаю, парламент послал вас к чертовой матери, — ответил колкостью на колкость Шнейдер.

— Посмотрим, что скажет ваш парламент и ваш народ на очередных выборах, — огрызнулся англичанин. Этот глупый спор оборвал премьер-министр Бельгии Ван-Фоссен, болезненного вида грузный старик с белоснежной шевелюрой и красными глазами альбиноса.

— По-моему, вы все говорите какие-то глупости. Причем тут выборы и парламент? Через трое суток нас уже никто и никогда не будет избирать, у нас просто не будет избирателей! Когда Бельгия после войны вступала в Атлантический союз, она прежде всего думала, что большие страны защитят ее от страшной угрозы коммунистической агрессии. Еще десять лет назад у меня было искреннее желание выйти из блока, так как положение в Европе представлялось более чем безоблачным. К сожалению, тогда я не настоял на своем и теперь пожинаю плоды своей нерешительности. Для Бельгии хватит и одной крылатой ракеты, чтобы прекратить существование моей страны и моего народа.

— Я не понимаю ваших претензий, — сказал Апдайк. — Все вооруженные силы НАТО стоят на защите вашей страны, что вам еще надо? Мы гарантируем, что ни одна ракета не упадет на вашу кукольную державу. Лицо Ван-Фоссена начало наливаться кровью. Как все представители небольших государств, он не любил, когда подчеркивали незначительность их территории.

— То, что вы называете претензиями, я называю другим словом. Я обвиняю вас, и в вашем лице Соединенные Штаты, в чрезмерном хозяйничанье в Европе! Вы не считаетесь с нашими национальными интересами. Именно вы довели ситуацию до конфликта! Я считаю, что военную операцию в Югославии стоит приостановить и сесть за стол переговоров с русскими и сербами. Именно это предложение я выношу на обсуждение.

— Мы собрались вообще-то совсем по другому вопросу, — напомнил Апдайк. — О мере участия стран НАТО в боевых действиях на территории Сербии. Военную наземную операцию стоит закончить в кратчайшие сроки и уже не останавливаться в Косово, а идти до Белграда. Кстати, Бельгия обязалась в свое время предоставить в распоряжение Объединенного командования полицейский батальон.

— Мы отказываемся от этих обязательств, — пояснил Ван-Фоссен. — Кроме того, мы закрываем все представительства НАТО в стране, включая штаб-квартиру в Брюсселе.

— Я думал, что самовольные действия вашего мэра будут осуждены и пресечены, —

настаивал президент США.

— Нет. Если остальные страны не поддержат наше предложение, то Бельгия оставляет за собой право в одностороннем порядке начать переговоры с командующим русской эскадры.

— Это предательство, Ван-Фоссен! На США сейчас нацелены сотни боеголовок, но мы же не поднимаем руки перед русскими!

— Это личное дело Соединенных Штатов. Бельгия как суверенное государство имеет право поступать по-своему. Апдайк и бельгийский премьер замерли, с упрямством глядя друг на друга. Никто из остальных членов саммита не решался прервать эту странную дуэль. Лишь Шнейдер с заинтересованным видом просматривал поданную ему помощником бумагу. Разрядила ситуацию появившаяся в дверях зала Кэтрин Джонс. Она не сразу разобралась в ситуации. Занятая своими мыслями, "Стальная леди" даже не обратила внимания на странную тишину в большом гулком зале. Грузно усевшись на зарезервированное для нее место, она тихо сказала на ухо президенту: — Я прошу слова для доклада.

— Госпожа госсекретарь хочет рассказать нам об итогах своей поездки в Москву, — объявил за Апдайка нервничающий Гарри Линч. Но госсекретарь не успела открыть рот, как пребывающий сегодня в ударе Шнейдер откровенно захохотал и спросил: — Скажите, мадам, вы переговорили со всеми лейтенантами в России? Может, кого-то еще пропустили? "Стальная леди" забыла весь свой заготовленный текст.

— Я не понимаю вашего тона, канцлер! Пощечина была нанесена всему сообществу, можно сказать, всему миру, а вы тут позволяете себе ерничать!

— Да что вы говорите: "Всему миру"… После вас главу ООН почему-то принял сам Сизов. Это говорит о многом, в частности, о вашем истинном авторитете, мадам. Кстати, самолет альГамани уже вылетел из Москвы, и генсек ООН запросил разрешения выступить на нашем саммите со своими мирными инициативами.

— Мы не для того собирались, чтобы выслушивать всякие бредни старого араба! — взорвалась Джонс.

— И все-таки я предлагаю подождать генерального секретаря. Кто за это предложение? Против оказались только США и Англия. Оглядываясь по сторонам, Кэтрин Джонс впервые за свою жизнь почувствовала себя загнанной в угол.

ЭПИЗОД 50 Постепенно усилиями аль-Гамани конфликт начал сходить на нет. Войска НАТО перестали бомбить Сербию, эскадра Сазонтьева покинула Северное море и направилась на свою базу в Мурманске. В Македонии начались переговоры югославских генералов и представителей НАТО при посредничестве ООН. Генерал Шлиман, командующий войсками альянса в Европе, в знак протеста подал в отставку. Она была принята. Больше того, воспользовавшись ею, главы европейских стран продвинули на этот пост своего представителя, германского генерала Андреаса Бюлова. Сильно обострились отношения не только между Америкой и Европой, но и внутри правительства США. Апдайк впервые дал понять, что недоволен действиями своего госсекретаря. Сместить Джонс с ее поста у президента все-таки не хватило духа. Злая на весь белый свет "Стальная леди" уехала на Балканы, чтобы попытаться протащить на переговорах свою точку

зрения. В рекламных целях она посетила один из палаточных городков албанских беженцев. Госсекретарь США мирно беседовала с закутанными в платки молодыми мамашами, даже подержала на руках обделавшегося в ее объятиях толстощекого младенца. Неожиданно толпу вокруг Джонс растолкал высокий старик с обезумевшими глазами. Прежде чем его остановили, албанец успел ударить старинным кинжалом госсекретаря в спину. Как потом оказалось, у него при отступлении из Косова погибла вся семья. Это была очередная ошибка пилотов НАТО. Джонс выжила, но сошла с арены мировой политики и до конца дней оказалась прикована к инвалидной коляске. К подписанию соглашения Апдайка подтолкнула и необычно резкая реакция на кризис в собственной стране. Пока конфликт тлел на Европейском континенте, американцы чувствовали себя спокойно. Но с подачи российской агентуры в средства массовой информации была организована утечка данных об обложивших Америку русских подводных лодках. Сначала об этом сделала громадный репортаж Си-эн-эн, потом информация пошла и по остальным каналам. "Нью-Йорк Таймс", также не без помощи российской разведки, раскопала историю об изрядно поредевшем космическом щите страны. Тысячи американцев начали освобождать от хлама давно заброшенные бомбоубежища времен холодной войны и заполнять их продуктами и запасами воды. Республиканское большинство в сенате попыталось прощупать возможности импичмента президента, конгресс потребовал предотвратить любой ценой возможность нанесения ядерного удара по США. И президенту пришлось пойти на уступки европейцам. Всего в дни всеобщей паники по миру погибло несколько сот человек. Примерно половина из них покончили жизнь самоубийством, остальные стали жертвами обезумевших маньяков, с удивительной периодичностью поднимавших стрельбу по согражданам в самых людных местах. Тринадцать человек погибли только в маленькой Бельгии, грабя оставленные хозяевами дома. Мародеры настолько обнаглели, что при виде полиции начинали отчаянно отстреливаться. Трое полицейских погибли, шестеро были ранены. В Канаде совершила коллективное самоубийство секта огнепоклонников в составе пятидесяти шести человек. Кроме того врачи отметили резкий пик смертей от инфарктов, особенно среди пожилых людей. В России также нашелся повод для траура. Не вернулась из похода подводная лодка под командованием капитана 1-го ранга Заманихина. «К-445» и преследующий ее «Чикаго» устроили рискованную игру на глубине. На скорости тридцать узлов и на глубине двухсот метров они двигались друг за другом с интервалом чуть больше мили.

— Включить глушитель акустики, отстрелить имитатор шумов, лево руля двадцать! — скомандовал капитан. Гидроакустик американцев доложил: — Они активно ставят помехи, цель раздвоилась.

— Похоже отстрелили имитатор, молодцы. Но это вряд ли им поможет… Капитан «Чикаго» Джозеф Берри не успел закончить свою фразу. Все на американской лодке услышали приглушенный расстоянием взрыв, русский корабль сразу потерял ход.

— Что случилось?! — крикнул Заманихин.

— Взорвался охладительный контур! — отозвался из реакторного отсека Иванов. — Растет температура реактора!

— Заглушить его!

— Поздно, стержни опущены, но реакция продолжается.

— Перейти на охлаждение забортной водой!

— Не получается, поврежден механизм забора воды. Да это и бесполезно. Тут все уже светится!

— Продуть балластные цистерны! — приказал капитан. — Всем, кто может, собраться в спасательной капсуле! После этого он наклонился к микрофону и спросил: — Иванов, сколько до взрыва?

— Жду в любую секунду. Могут сдетонировать боеголовки, они уже на взводе.

— Я знаю. В это время сверху, как раз над самой лодкой раздался мощный взрыв. Атомоход вздрогнул словно ударенная хлыстом лошадь, мигнул, но тут же снова зажегся свет. Смыслова бросило на панель управления с такой силой, что из носа потекла кровь.

— Эсминцы противника прямо над нами, — доложил акустик, мичман Андрейченко, не покинувший боевого поста.

— Это все, — сказал капитан. Лодка медленно, слишком медленно поднималась вверх. В динамике раздался голос Семенова: — Товарищ капитан, похоже взрывом повредило одну из балластных цистерн, у нас осталась половина плавучести. Заманихин скрипнул зубами: — Есть только один выход. Он наклонился над микрофоном и скомандовал: — Оставить переходные люки открытыми. В рубке этажом выше старпом трамбовал в спасательную капсулу все прибывающих и прибывающих матросов.

— Плотней, плотней! Жить всем охота! Давай братки, давай!

— Старпом, кончай загрузку! — скомандовал капитан.

— Все, все ребята, — сказал старпом трем подбежавшим матросам. Он помог задраить люк спасательной капсулы и спустился вниз, в командирскую рубку.

— Готово, — доложил он Заманихину. Тот нажал на кнопку сброса капсулы. Все ждали толчка корпуса, но ничего не произошло.

— Капитан, капсула не вышла, — доложил Смыслов.

— В чем дело?

— Похоже, заклинило.

— Не везет — так до конца, — скрипнул зубами капитан. И он и все остальные офицеры на капитанском мостике обливались потом. Табло, оповещающее о перегреве реактора, мигало непрерывно. Заманихин ждал, что эсминцы продолжат «глушить» его глубинными бомбами, но «Чикаго» находился слишком близко от «Дельты», и надводным судам поневоле пришлось прекратить бомбежку русского атомохода.

— Ты хотел пустить в лодку воду? — спросил Смыслов командира.

— Да. Здесь нужно много воды, — Заманихин глянул на глубиномер. Стрелка его медленно переползла стометровую отметку. — Ну что ж, придется позвать на помощь наших американских коллег. С этими словами он нажал на одну из кнопок на пульте пуска ракет. Звук заполняющихся водой ракетных шахт был хорошо слышен на "Чикаго".

— Они открыли ракетные шахты! — закричал акустик.

— Носовые торпедные аппараты, пли! — скомандовал Берри. Прежде чем торпеды американцев ударили в «Дельту», Заманихин успел пороховыми зарядами выбросить все ракеты за борт лодки. Две торпеды разворотили борт русского атомохода как раз в районе реакторного отсека. «Чикаго» повезло. Раскаленный реактор не

сдетонировал на взрыв торпед, а холодная вода Атлантики приостановила реакцию деления. Лодка падала на глубину двух километров долгие десять минут. Постепенно реакция деления нейтронов прекратилась. Через полгода американцы опустили к «Дельте» свой глубоководный аппарат системы «Авалон». Лодка лежала на правом боку, обнажив огромную пробоину. Тотчас включился и вскоре начал зашкаливать счетчик Гейгера. «Авалон» поспешно пошел на всплытие. Никто из свидетелей этой трагедии так до конца и не осознал, насколько близко человечество находилось к ядерной катастрофе.

ЭПИЗОД 52 Необъявленная война двух сверхдержав шла на всех уровнях. И едва ли не самый важный ее фронт проходил через большое четырехэтажное здание на окраине столицы. По виду это было типичное КБ закрытого типа, серая коробка с плоской крышей, с окнами, утыканными радиаторами кондиционеров. Внешне казалось, что попасть туда легко. Подумаешь, два милиционера на воротах, пропускная система, вывеска со словами "НИИ Академии наук". По коридорам ходили самые обычные сотрудники, с деловыми бумагами в руках, озабоченные и не очень. В кабинетах горели голубые экраны компьютеров, и приглушенный женский смех временами сопровождался звяканьем чайной ложечки, помешивающей непременный китайский чай. Но на самом деле этажей в здании было пять. Высокий верх чердачного типа скрывал этот неучтенный пятый, без единого окна этаж. Люди, работающие там, были лишены обычной радости лицезреть во время работы окружающий чахлый лесок и оборотную сторону серого бетонного забора. Забавно было то, что на пятый этаж можно было попасть только из подвала. Спустившись в него по лестнице с торца здания, посвященный оказывался в небольшой комнатке с двумя внимательными вахтерами средних лет в звании не ниже майора. Проверив документы, охранники пропускали вновь прибывшего дальше, через неприметную дверь. Мягкая кабина обширного лифта поднимала посвященного на нужный этаж, двери бесшумно открывались, и вот только здесь начиналась пристальная и тщательная идентификация личности. Двое в штатском долго изучали документы, пускали в ход металлофон, электронные системы отслеживания жучков. Затем рука прибывшего опускалась на экран системы электронного сканирования отпечатков пальцев, и лишь после этого избранный попадал в пустынный коридор пятого этажа. Работали на нем всего тридцать пять человек. Директор ЦРУ Артур Элби как-то сказал, что лично желает содрать кожу с этих людей. Самому старшему из них было сорок пять, младшему — восемнадцать. Как раз сегодня он первый раз попал в этот земной рай компьютерной мысли.

— Роман Малиновский? — спросил охранник у щуплого, коротко стриженного парнишки в очках, казавшихся чересчур большими на его худощавом лице. Среднего роста, чуть-чуть сутуловатый, со смазанными чертами лица, он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Да, — несколько нервно отозвался он, поправляя заученным жестом очки. Романа несколько покоробило то, что, прежде чем спросить, майор добрых пять минут изучал его паспорт.

— Положите руку на сканер, — предложил строгий вахтер, и новичок первый раз в жизни выполнил это простое действие. Глянув на табло, майор утвердительно кивнул головой: — Проходите. Роман шагнул за дверь и остановился, дожидаясь своего провожатого, Николая Левина. Это был молодой парень лет двадцати семи, черноволосый красавец с вечной улыбкой на губах.

— Ну как? — спросил он Романа. — Испытываешь ли ты трепет, смертный, входя в чертоги богов?

— Пока нет, — честно признался тот, оглядываясь назад. — Только неприятно, что они так вот смотрели, как будто я уже шпион.

— Не обращай внимания, работа у них такая. Ну вот мы и пришли. Роман Малиновский в этой жизни был явно выраженный компьютерщик-одиночка, он привык к собственной небольшой спальне с вечно горящим монитором, и зрелище обширного зала, буквально напичканного электроникой, вызвало у него растерянность. Привычный шум вентиляторов охлаждения системных блоков сливался в один ровный гул. Одновременно было задействовано не менее тридцати мониторов, хотя народа в зале было куда меньше. В помещении Роман заметил только представителей мужского пола, но Николай обратился к коллегам своеобразно: — Братья и сестры! Представляю вам нового члена нашей банды Романа Малиновского, в миру более известного вам под кличкой Бэд. Левин, подхватив под руку Романа, начал представлять компьютерщиков. Лишь двоим из них на вид можно было дать больше сорока лет. Представляя одного из них, Николай сказал: — А это наш босс, Андрей Ильич Семушкин. Доктор наук, член-корреспондент Академии наук…

— Дважды женат, трижды разведен, — подхватил член-корреспондент и тут же отчитал подчиненного: — Ты бы еще сказал мой личный адрес, телефон и имя любовницы.

— Нет, ну надо же произвести впечатление на нового члена нашей команды! — развел руками Левин.

— Ладно, проехали, — Семушкин развернулся на своем вертящемся кресле к Роману. — Ваши возможности мы оценили по достоинству, но теперь, молодой человек, самодеятельность кончилась. Раз вы дали согласие работать на наш отдел, то извольте выполнять определенные требования. Работа у нас посменная, скучная, рутинная. Самое плохое в ней знаете что?

— Нет.

— Девкам про нее ничего рассказать нельзя. А порой так охота похвастаться. Николай и ближние к ним операторы засмеялись.

— К кому же тебя пока приставить? — спросил Семушкин, оглядывая зал.

— К Скутеру. Роман — его добыча, — предложил Левин.

— Ах, да, точно! Поступаешь на стажировку к Андрющенко. Николай повел новичка в дальний угол зала. Этот работник "электронной разведки" поразил Романа своим внешним видом. В стандартном кресле сидел, развалившись, самый обычный панк. Розовый ирокез был разрезан надвое тонким ободком черных наушников. Судя по равномерному покачиванию головы, парень слушал что-то ритмичное. Развернув кресло к себе, Левин содрал со странного оператора наушники и представил его Роману: — Знакомься, Игорь Андрющенко, в миру Скутер. Это он выловил тебя из Интернета.

— Бэд? — спросил Скутер.

— Да, — признался Роман.

— Держи, — панк протянул новичку перебинтованную руку, и Роман с удивлением отметил, что, несмотря на кожаный прикид с миллионом заклепок, лицо хакера выдавало его немалый возраст. "Лет тридцать, не меньше, " — подумал Малиновский.

— Введи его в курс дела, будешь опекать крестника первое время, — предложил Левин. Крестником Скутера он назвал Романа не зря. Три месяца назад Малиновский нахально забрался в одну из многочисленных сетей ВМС США. Данные о наличии на складах разного

рода вооружений и амуниции показались ему неинтересными, и он их попросту стер. Тогда он думал, что сумел проделать все это без следа, но в тот же вечер группа захвата в масках и камуфляже разнесла в щепки дверь в скромное жилище Малиновских. Перепугав соседей, они, к ужасу предков, забрали с собой единственного отпрыска старинного польского рода. После первых трех дней допросов Роман уже уверовал, что его ожидает если не расстрел, то как минимум пожизненное заключение. Но именно на третий день в кабинете следователя появился Николай Левин. Они беседовали часами. Долго, дотошно Левин расспрашивал подследственного о его образовании, взглядах на жизнь, проверял его знания как программиста.

— Так где ты обучался программированию? Курсы какие-нибудь заканчивал?

— Да нет, — пожимал плечами явный флегматик Роман. — Отец показал, как надо запускать компухтер, ну а остальное я уже сам все понял.

— И сколько же тебе было тогда лет? Роман наморщил лоб.

— Лет десять, — неуверенно вспомнил он. — Или чуть меньше.

— А чего полез в эту сеть ВМС?

— Да просто она первая мне попалась. Мне все равно было, лишь бы им навредить. Левин крякнул.

— Навредил ты скорее нам. Мы к этой базе данных две недели пробирались, и на тебе, под самым носом стирают все, что нам надо.

— Чего, количество постельного белья на складах? — удивился Роман.

— Не только. Например, запасы торпед с ядерным зарядом за июль месяц. Если сравнить их с предыдущим месяцем, то будет понятно, сколько подлодок вышло в море на дежурство. Ясно?

— Да, — вздохнул Роман, поникнув головой. Вскоре допросы прекратились, затем молодому хакеру официально предложили поступить на службу в спецотдел ФАПСИ. Проверки всех уровней, начиная с генеалогии и кончая детектором лжи, продолжались два месяца. Уже во дворе корпуса «НИИ», при последнем перекуре на свежем воздухе, Левин коротко рассказал новичку историю создания их команды.

— У нас всегда была группа информационной контрразведки, но после Японии мы поняли, что одним нам не справиться. В это время целые армады наших хакеров начали громить японские сети, и руководство решило привлечь их к этой работе. Мы тестировали всех, отобрали лучших и вот уже второй год работаем вместе. Хвалиться, конечно, большой грех, но… большинство успехов на Балканах и в Персидском заливе обеспечили именно мы. «Эйзенхауэр», сошедшие с ума крылатые ракеты, летевшие вместо Белграда в Хорватию и Болгарию, АВАКС, столкнувшийся при посадке с взлетающим «Праулером», — это все наша работа.

— Класс! — восхищенно сказал Роман.

— Да, удачно получилось. Но особенно ценной была информация, получаемая с американских спутников-шпионов.

— Вы что, перехватывали ее прямо из космоса?

— Первое время. А затем просто нашли одну сеть с уже расшифрованными сигналами. Самое забавное, что они передавали эту информацию внутри одного здания. Американцы всетаки перемудрили со своей всемирной паутиной.

— Я не пойму, почему они все еще не отрезали нас от Интернета?

— Потому что надеются залезть и в наш карман. Но, по-моему, зря. После знакомства Скутер начал вводить новичка в курс дела.

— Можешь звать меня просто Гера, — сказал он, потом показал оттопыренным пальцем на

экран дисплея. — Сейчас я шарюсь по ближнему зарубежью, там янки чувствуют себя как рыба в воде. Кое-кто из хохлов им явно помогает, и уже оттуда они долбят наши сети… Разговор прервал подошедший Семушкин.

— Гера, ты скачал заказанную информацию по химии?

— Да, вчера еще.

— Где?

— Вон, пласт в сидюке торчит. Семушкин вытащил диск и, поигрывая им, спросил: — Гера, а что это у тебя с руками? Романа тоже интересовал этот вопрос. Пальцы и кисть руки заслуженного панка России были перевязаны пластырем.

— А, ерунда.

— Снова подрался? — допытывался член-корреспондент.

— Не подрался, а отбивался, отбивался от этих козлов из Союза молодежи! Морды у них как из стали, а мозги, наверное, вообще из чугуна, — болезненно перекосившись, Скутер пошевелил перебинтованными пальцами. Семушкин тяжело вздохнул.

— Гера, тебе тридцать два года, а ты все как пацан. Сколько можно хипповать!?

— Андрей Ильич, мои убеждения прошу не трогать! Я в отличие от многих убеждений своих не менял и не поменяю!

— Пойми, дурилка, с твоими мозгами в институт надо, а не в "Ржавый пень" шляться каждый вечер. Что за счастье такое — надраться пивом, водкой и схлопотать по фейсу! Вон рожа-то какая, сразу видно — с бодуна! Как у тебя только мозги еще после этого не глючат! Роман слышал про этот ночной клуб, последнее убежище для столичной молодежи с задатками неформалов — панков, металлистов, рокеров. Все остальные клубы или были закрыты властями, или там заправляли военизированные дружины Союза молодежи. Воспитательный процесс продолжался еще минут пять, затем начальник ушел.

— Забодал, бугор, — пробормотал Скутер, осторожно оглянулся назад и вытащил из-под стола пластиковую бутылку пива. Сделав добрый глоток, он предложил Роману: — Будешь?

— Да нет, не хочу. Я это, не сильно…

— Молодец, не пей и не кури. А Андрей — ничего мужик, но иногда достает своей правотой.

— А про какую химию он говорил?

— Промышленный шпионаж, технология производства новейшей автомобильной краски на заводах компании "АГ Фарбениндустри". Заметив удивление в глазах новичка, Скутер усмехнулся: — А ты что думал, мы тут только с Пентагоном воюем? Две трети заказов от промышленности. ВАЗ так бы и не пустили, если бы мы не перекачали все нужные им данные по производству недостающих деталей… В это время слева от них раздались возбужденные голоса.

— Давай, давай, тяни! Качаем, качаем! Хорошо…

— Стоп, звери!

— Руби! Так, быстро!.. Скутер махнул рукой, и они с Романом направились к одному из операторских столов. Его уже окружили почти все присутствующие в зале.

— Что там, Олег?

— Похоже, кто-то нас хотел подсечь. Что мы имеем? — бормотал, быстро стуча по клавиатуре, программист с неестественно большими линзами очков. — Ага, старый знакомый, «Шикотан». Скорее всего это группа из Киото, "Полночный камикадзе". Кто-то за его спиной присвистнул.

— Тачку можно выбросить.

— Сервер тоже хорошо зацепило, постирало почти все, — подтвердил Олег.

— Это что за "Шикотан"? — тихо спросил Роман у своего наставника.

— Японский зверь. Назван так в честь нашего удара по острову. Япошки все надеются поквитаться с нами хоть в «Паутине». Но, честно говоря, в программировании они довольно туповаты. «Шикотан» — их лучшее творение, он для харда страшен как та наша бомба. Осыпается все сразу.

— Ну что, Олег? — спросил Семушкин. Оператор со вздохом отъехал от стола и, протянув руки в сторону потухшего дисплея, воззвал куда-то в глубь комнаты: — Федор! Калым есть! Из-за дальних стеллажей показалось бородатое, широкое лицо мужика лет сорока. По виду он походил на кузнеца или грузчика, но никак не на инженера-ремонтника высшего класса.

— Опять машину угробили, охальники! — издалека начал возмущаться он. При своем росте и габаритах Федор на голову возвышался над остальными членами группы, как нарочно сухопарыми и худощавыми. Вспышку гнева крупногабаритного умельца погасил Левин.

— Федя, — сказал он, — могу тебя поздравить. Ты оказался прав, та штука в пухтере оказалась не чем иным, как радиомаяком. Так что отдел техконтроля утерся и сказал спасибо.

— Ну, а я что говорил! Не должно было быть той фигни в айбиэмке. Если дело так пойдет, то скоро придется покупать машины желтой сборки. Эти янки совсем оборзели, пичкают в «тачки» черт знает что… Федор с ворчанием утащил к себе в закуток системный блок, а Олег с напарником тут же принесли на его место другой.

— Ни минуты простоя, ни секунды простоя… — напевал Олег, подключая многочисленные кабели. Уже отойдя к своему рабочему месту, Скутер пояснил Роману: — Федор у нас самородок. Десять классов и больше ничего. Но в электронике — бог и царь! Его тоже выловили с помощью ФСБ лет пять назад. Организовал мини-АТС на дому, приставку такую сообразил из модема и радиотелефона. Через него звонили в Израиль и Америку, не оставляя при этом следов. Аппаратура на междугородке работает, а никаких счетов, ничего. Наши академики за головы хватались — ну не может такое работать, никак не должно, противоречит всем законам физики. А эта штука работала.

— А что за радиомаяк он нашел?

— А, это. Прислали последнюю модель пухтера IBM, купили за бешеные деньги через третьи руки. В отделе техобслуживания контрразведки все проверили, сняли два жучка, а на эту штуку внимание не обратили. А Федька, тот сразу усек. Он ведь все новое не сразу включает, а первым делом внутрь лезет. Один раз настоящую мину обезвредил, серьезно. Небольшой такой диод размером миллиметров десять и толщиной с карандаш. Управлялся дистанционно. Если бы он сработал, разнесло бы компухтер как хорошую бомбу.

— Из-за такой маленькой штуки? — поднял брови Роман.

— А чего ты удивляешься? Они сунули туда какую-то суперсовременную взрывчатку, нам бы хватило. Оператору точно бы голову оторвало. Гера допил свое пиво, со вздохом сожаления выкинул бутылку в урну.

— А почему тебя Скутером зовут? — спросил Роман.

— Группа такая была. Сейчас ее уже и не помнит никто. Ну ладно, поехали, расскажу я тебе, чем ты будешь у нас заниматься… Обучение Романа должно было продлиться три месяца, но пришлось ограничиться двумя, и случилось это не по воле самого молодого хакера. В тот день Скутер не пришел на работу. Через полчаса в зал просто ворвался возбужденный Семушкин: — Геры не будет! Вчера он опять ввязался в драку с «союзниками» и сейчас лежит в Склифе с проломом черепа.

— Это серьезно?

— В коме. Черт! — Андрей Ильич начал расхаживать из угла в угол, нервно потирая руки. — А как раз сегодня он нам так нужен!

— Зачем? — спросил Левин.

— Решили взломать мировую банковскую систему, будет сам Боголюбский. А Гера лучше всех знал подходы к ней. Пока Андрей Ильич расхаживал из угла в угол, Роман тихо спросил Левина: — А кто такой Боголюбский? Тот посмотрел на Малиновского с изумлением, словно просвещенный миссионер на язычника.

— Боголюбский — это наш лучший математик. Академик всех мыслимых и немыслимых академий мира, лауреат всех невозможных и возможных премий.

— Что, и Нобелевской тоже?

— Милый мой, запомни, по математике Нобелевская премия не вручается. Не любил Альфред считать больше чем до тысячи. — Левин хмыкнул и добавил: — Процентов прибыли. К полудню в зале действительно появился человек лет шестидесяти пяти, невысокого роста, абсолютно седой, улыбчивый. Его сопровождали два настороженных, закаменевших жлоба в штатском с оттопыренными подмышками, и еще двое мужчин, по виду также из органов. Уже по этому эскорту Роман понял, что визитер — величина первостатейная. В мире науки имя Боголюбского было окружено ореолом легенд. Академиком он стал в тридцать с небольшим, моложе его действительным членом АН становился только Сахаров. Уже несколько поколений математиков учились по его учебникам, но мало кто мог похвастаться, что знал его лично. Всю свою жизнь ученый работал под эгидой военных и разведки. Амплитуды запуска баллистических ракет, расчеты взлетов и посадок «Союзов», коды и шифры для разведки и связи — за всем этим стоял Боголюбский. Именно его система дешифрации позволила выходить на американские спутники и доить с них информацию.

— Ну что ж, старички, попробуем тряхнуть янки? — спросил он, здороваясь со всеми присутствующими персонально за руку. — У вас новичок?

— Да, Роман Малиновский. Пока стажер.

— Ну что ж, приступим. Оператором в этот раз сидел Олег, тот самый парень в очках-линзах, за его спиной столпились все остальные члены группы. Первое время Романа нервировало такое скопление техники и народа в одном зале, но потом он оценил все преимущества подобной системы "мозгового штурма". Для решения самых сложных задач подключались все присутствующие, и все дальнейшее действие по азарту походили не то на игру в преферанс, не то на угар «фанатов» на матче "Спартака". Частенько вся группа задерживалась допоздна, и с подходившей второй сменой в зале скапливалось до двадцати человек, а то и больше. Для Романа эти два месяца прошли словно в

наркотическом угаре. Никогда он еще не чувствовал себя так хорошо, словно рыба в воде. Домой он возвращался только затем, чтобы поесть, поспать и, главное, успокоить встревоженных предков. По наивности те даже начали думать, что их сын подсел на иглу, слишком измученным он возвращался с работы. Опасения родителей развеяла первая получка сына. Денег было столько, что они решили, что Роману явно переплатили, и клятвенно упрашивали сына пока деньги не тратить, а то все равно лишнее рано или поздно вычтут. Но Роману было не до денег. Стихия хакерной войны захлестнула его с головой. К его мнению уже начали прислушиваться, кое-что он сумел сотворить и сам. Но свой собственный, домашний «Пентиум» Бэд не включал уже давно, и его монитор покрылся толстым слоем пыли. Европейские сети они прошли легко и даже изящно.

— Так, терминал биржи Нью-Йорка, заходим, сбрасываем, все!

— Молодец, — похвалил академик оператора. — Теперь будем ждать. Пойдемте покурим, что ли? Через полчаса Олег снова подключился к Нью-Йоркской бирже, но ничего особенного никто не заметил, все так же шли бесконечные котировки биржевых бумаг.

— Похоже, они нас засекли, — решил Олег. — У этого червя слишком длинный хвост.

— Может попробовать на какой-нибудь другой бирже? Например, Токийской? — предложил Левин.

— Давайте попробуем, — сказал Семушким, сам усаживаясь на место оператора. Роман первый раз видел шефа за клавиатурой. Это произвело на него большое впечатление. Пальцы Андрея Ильича, тонкие, нервные, работали как у хорошего пианиста, при этом он совсем не смотрел на клавиатуру.

— Класс, правда? — тихо шепнул ему Олег.

— Да, здорово.

— Нет, — резко сказал Семушкин, «аккордом» по трем клавишам перезагрузив компьютер. — Рубят на лету. Не проходит крэк. Слишком большой червь, в этом Олег прав.

— Жаль, — сказал поскучневший лицом академик. — Может, его еще ужать?

— Но потом все равно придется его разархивировать. Здесь его и засекут.

— А в чем смысл всей этой фигни? — спросил Роман. Все в зале обернулись к Малиновскому. Особенно заинтересованными выглядели ученые мужи.

— Ты про что это, Роман? — спросил Семушкин.

— Зачем он нужен, этот зверь?

— А, понимаешь, сынок, программа начинает повышать или понижать курс акций в зависимости от теории игр, а не действительного положения вещей, — объяснил Боголюбский.

— Ну и что?

— Должна произойти разбалансировка всей системы. Это вызовет непременный обвал биржи и, вполне возможно, приведет к мировому финансовому кризису, — терпеливо объяснял академик своему молодому собеседнику.

— А это что, так важно?

— Конечно, — заметил неприметный человек в штатском из свиты академика. Это был директор ФАПСИ Майоров. — Через два дня голосование в конгрессе по импичменту Апдайка. Сейчас голоса балансируют на грани равенства. Если мы устроим обвал биржы, он точно проиграет. На несколько минут Роман задумался, потом меланхолично кивнул головой: — Можно сделать все по-иному, проще. Минут десять хакер с фигурой и манерами подростка объяснял академику, членкору и всем

остальным свою идею.

— Остроумно, — решил Боголюбский. — А что, давайте попробуем! Чтобы увеличить эффект, решили параллельно действовать сразу на двух биржах "большой семерки", Лондонской и Токийской. Рядом с Романом снова уселся Семушкин, но теперь Андрей Ильич все делал с оглядкой на монитор Малиновского. Действовал Бэд с виду неторопливо, но очень уверенно и остроумно.

— Парень мыслит совершенно по-другому, чем мы, — тихо говорил Левин на ухо Боголюбскому. Из-за академика к его голосу прислушивался Майоров. — Черт его знает, но он понимает компьютер как бы изнутри, чувствует как тот работает, что ли. Все-таки самоучка. Уже через десять минут Роман продрался в святая святых Лондонской биржи, в системы управления и рассылки котировок. То, что он сделал там, не понял никто, настолько быстро простучал он по клавишам.

— Все, — заявил Роман, переключив экран на котировки акций.

— Погоди-погоди! Как это ты сделал? — растерялся Семушкин. Роман, не вставая со стула, подъехал к столу членкора и чуть помедленнее показал нехитрую комбинацию своей команды.

— Теперь все почтовые поступления будут копироваться по десять раз. И это будет на всех биржах, система автомата. Вот, понеслось. Действительно, дисплей начал выдавать показатели резкого роста документации. Самая обычная почта, все те же котировки "Юнайтед Стил", «Майкрософт» и еще тысяч фирм начали множиться в геометрической прогрессии. Минут десять громадные серверы Лондонской биржы еще справлялись с этой массой инфомации, затем начали уничтожать ее, и, наконец, вся система зависла, прекратив казавшийся вечным хоровод человеческой алчности. Поняв, что случилось что-то невероятное, сотни брокеров, оставив бесполезные ящики умных машин, бросились звонить по телефонам на другие биржи. Но и до тех уже дошла волна наводняющего умножения, биржевикам было не до разговоров с коллегами. Поняв, что "большая семерка" ухнула в небытие, замерли и все остальные биржи мира. Такого мир не испытывал с роковой "черной пятницы" двадцать девятого года. Ставки на электронную систему учета сыграли плохую службу для биржевых маклеров. Обрушился один из столпов, на котором держался западный мир. Несмотря на все заверения глав правительств, что крах бирж явление временное, началась паника, сравнимая разве что с недавно пережитым психозом ожидания ядерной войны. На огромном количестве заводов замерла деятельность, встали конвейеры автомобильных гигантов мира. Лишь спустя четыре дня финансисты смогли запустить свою биржу в НьюЙорке, через десять дней восстановить всю мировую сеть, а через три месяца минимальные показатели индекса Доу-Джонса. За это время доллар упал как никогда низко, пошатнулись марка и фунт, позиции сохранили только йена и евро. Шквал финансового кризиса смыл с политической арены Апдайка. В США были назначены внеочередные президентские выборы. А еще через два месяца Роман пришел на работу и сразу понял, что произошло что-то чрезвычайное. Так же горели мониторы компьютеров, все были на своих местах, но народу в зале собралось как никогда много, операторы сбились в кучки, говорили все тихо и сдержанно. Не было обычного трепа, сальных анекдотов и группового гогота. Малиновский подошел к группе, столпившейся вокруг Левина. Тот сразу протянул ему руку.

— Здравствуй, Роман. Вчера был у Скутера в больнице.

— Ну как он?

— Плох. Сбрили его ирокез, на голове такие дикие швы, две трепанации делали, все бесполезно. Не узнает даже мать. Полный коматозник.

— Жуть, — передернулся всем телом Роман.

— Жалко Геру, — подтвердил Николай. В это время появился Семушкин, на пару с Федором тащивший два ящика самого дорогого шампанского.

— Господа программисты, приготовьте фужеры! Благодатный напиток с плато АбрауДюрсо жаждет выстрелить в потолок торжественным салютом, — провозгласил начальник отдела, скидывая пиджак и беря в руки бутылку. — Гусары сегодня гуляют! Вместо хрусталя в дело пошли пластиковые стаканчики, и Роман, получив в руки неблагородную тару с шипучей жидкостью, спросил: — Так по какому все-таки поводу праздник? Несколько человек рядом с ним засмеялось. Народ все подходил и подходил. Далеко не всех он знал — не совпадали смены. Андрей Ильич, усевшись на стол — вольность, за которую он всегда ругал подчиненных, мило пояснил самому молодому члену команды: — Как, Рома, вы разве еще не поняли? Посмотри на мониторы, что ты там видишь? И тут до Романа дошло, что на дисплеях вертелись замысловатые картинки хранителей экранов, причудливые заставки, даже картинки компьютерных игр. Ни один из мониторов не был задействован в дело.

— Сегодня день победы, товарищ Бэд. По тайному сговору "большой семерки" нас отрезали от мировой сети. Враги признали наше превосходство и свою слабость в нашей отрасли. Это их полная, и безоговорочная капитуляция, как в Берлине в сорок пятом.

— И что же? Наша группа распускается? — спросил Роман, отхлебнув кисловатого, на его непросвещенный вкус, шампанского.

— Зачем, просто две трети личного состава уйдут в отпуск. Я что-то не помню, чтобы ктото за последний год у нас отдыхал. Отдых будет большой, дней семь, не меньше. Но некоторым я не обещаю и этого. Как раз вам, Рома, отпуск не грозит. Эти наивные люди отрубили нас от основных сетей через Европу. А есть ведь еще Индия, Азия, Африка. Где-нибудь да подключимся, например, через спутник связи. Уже сегодня обещали один порт через Румынию. Семушкин поглядел на ближайший экран, но на нем Олег в мрачном подземелье крушил жутких монстров.

— Я попробую, только пройду этот уровень, — пробормотал, не отрываясь от экрана, Олег. — Давно я так не отрывался. Секунд через тридцать на его экране появилась традиционная надпись: "Level 2". Игра продолжалась.

Часть пятая КАВКАЗСКИЙ МОЛОХ ЭПИЗОД 54 Колонна вошла в аул, находящийся в сорока километрах вглубь Чечни, в десять часов утра. В низинах еще прятался лохматый туман, но дальние горные вершины уже сияли во всей своей угловатой красе. Погода позволила вертушкам отработать по полной программе.

— Седьмой, все чисто, — донеслось из наушников, и майор Силантьев, взмахнув рукой, скомандовал: — Вперед! Это был самый обычный кавказский аул, громадные дома, сложенные большей частью не из кирпича, а из камня, гнезда, дающие приют порой сразу пяти поколениям одной семьи. Пыльные улицы были пусты, даже собаки не лаяли из-за высоких ворот — их давно уничтожили боевики. Часть солдат и танк остались на окраине, еще же два танка и бронетранспортер на предельной скорости пронзили селение и застыли на противоположном его краю, на вершине пологого холма. Силантьев не торопясь шествовал по самой середине улицы, разглядывая дома. Обветренное лицо его было бесстрастно, седина густо перемешалась с выгоревшими до белесости волосами. По многолетней привычке майор никогда не ходил в фуражке, предпочитая защищаться от чересчур яркого светила дешевенькими темными очками. Справа и слева от него цепью шли солдаты, настороженно вглядываясь в глухие каменные стены. Сзади майора шагали радист и переводчик Вагиз, высокий черноглазый парень, знающий добрый десяток наречий этой местности. И уже дальше, за ними неторопливо ползла командирская БМП. На небольшой центральной площади с убогой мечетью Силантьева встретил глава местного самоуправления, мужик лет сорока с типичным для его возраста оплывшим лицом и солидным животом.

— День добрый, гаспадин майор! — приветствовал он комбата, пожимая его руку своими двумя.

— Привет, Айрат. Как у вас дела? Все спокойно?

— Все нормально, все хорошо. Разве у нас может быть по-другому?! Глаза Айрата бегали, сам он казался неестественен в своем радужном оптимизме, но Силантьев давно служил на Кавказе и знал, что на подобные мелочи не стоит обращать внимания. Свой это человек или бандитский прихвостень — какая разница. В горах стоило рассчитывать только на себя. Уберешь этого — назначат другого, и он точно так же будет врать солдатам, потому что уйдут они, придут бандиты и надо будет так же угождать и им.

— Ну вот и чудненько. Тут у вас живет такой Бислан Фатаров, знаешь его? Глава аула чуть замешкался, потом кивнул головой.

— Да, есть, очень уважаемый человек, аксакал.

— Вот и веди нас к нему. Дорога была недалекой. Метров через пятьдесят Айрат остановился и не рукой, не кивком головы, одними глазами показал на большие высокие ворота, выкрашенные густой темнозеленой краской. После этого мэр попятился и как-то мгновенно исчез, словно растворился в воздухе.

— Это действительно тот дом? — спросил Силантьев у переводчика. Тот пристально глянул на мечеть, на зеленые ворота и утвердительно качнул головой.

— Он самый. Бислан Фатаров. Три сына у бандитов, перевалочный пункт поставок оружия для боевиков, должны быть и заложники.

— Ну что ж, зайдем в гости, — сказал майор. Повинуясь его жесту, два солдата начали стучать в калитку прикладами. Она открылась почти сразу, чувствовалось, что незваных гостей давно ждут. С десяток солдат, ворвавшись во двор, быстро рассыпались во все стороны, настороженно оглядываясь по сторонам. Лишь после этого через калитку неторопливо прошел Силантьев. На крыльце дома его уже ожидала все многочисленное семейство, женщины, дети и впереди всей этой толпы высокий, худой старик в папахе, с суковатым батогом в руках. Морщинистое, загорелое лицо его было бесстрастно, лишь старческие, скрюченные подагрой пальцы сжимались и разжимались на отполированном набалдашнике резной палки из темного дерева.

— Добрый день, — вежливо начал Силантьев. — Вы Бислан Фатаров?

— Да, я, — подтвердил старик. Даже в этих коротких междометиях слышался сильный гортанный акцент.

— Где ваши сыновья?

— Двое в Москве, трое в Моздоке, брынзой торгуют.

— И давно они там торгуют?

— С весны.

— Много, однако, вы брынзы заготовили. Или не берут ее ингуши? Своей, наверное, хватает. Так когда ждать сыновей обратно?

— На все воля аллаха. Захочет он — свидимся, не захочет — до порога дойдешь, а порог не переступишь.

— Ладно, с сыновьями выяснили. Оружие в доме есть?

— Нет.

— А заложники? Старик не ответил, только отрицательно покачал головой.

— Обыскать дом, — скомандовал майор. Солдаты рассыпались по двору как муравьи. Все они ходили парами, один двигался впереди, второй страховал напарника. Силантьев придирчиво наблюдал за действиями своих подчиненных. Этих парней он взял год назад необученными юнцами, сразу с поезда, и вот теперь это были воины, профессионалы, способные дать бой хоть самому дьяволу. Вскоре из сарая двое притащили пулемет Калашникова и три противотанковые мины.

— В сене были спрятаны, — пояснил один из солдат. Тут же призывные крики донеслись из огорода. Сержант-минер сосредоточенно водил рамкой миноискателя над грядкой с фасолью. Быстро разбросав насаждения лопатами, солдаты обнаружили под овощами три ящика с зарядами для миномета. Обыск закончили через час.

— Все, товарищ майор, — доложил лейтенант Попов.

— Заложников не нашли?

— Никак нет.

— Странно. Вы хорошо все осмотрели?

— Да. Майор ненадолго задумался. Потом спросил: — А Сашка где?

— Да только что тут был, — удивился лейтенант, оглядываясь по сторонам. — Сашка! — крикнул он во все горло. Секунд через тридцать откуда-то из глубины сараев выскочил приземистый парень с

лычками сержанта. Голову его перехватывала грязная бандана, сам он был курносый, с голубыми нагловатыми глазами. На ходу надев каску, Сашка подскочил к начальству и вскинув руку к виску, застыл в ожидании приказа. Силантьев прищурился, потом сделал шаг вперед и сказал: — Ну-ка дыхни. Сашка улыбнулся и попытался сделать вместо выдоха вдох, но майор неожиданно ударил его коленкой в пах, и сержант невольно ойкнул и согнулся, обдав командира густым запахом домашнего кавказского вина.

— Так, по возвращении на базу получишь три наряда вне очереди. Понял? — спросил Силантьев.

— Так точно! — отозвался вояка с хмельным весельем.

— А теперь внимательнее осмотри дом, двор, огород. У них должны быть заложники, но мы ничего не нашли. Сашка сразу подобрался, выражение счастливого разгильдяйства исчезло с его лица. Прищурившись, он внимательно осмотрелся по сторонам, затем исчез за одной из дверей громадного двухэтажного сарая. Вне армии Сашка Мешнин непременно бы угодил в тюрьму, причем не один раз. Энергия кипела в его коротконогом теле с интенсивностью атомного реактора. Обычная жизнь для него казалось пресноватой. Еще до службы он был осужден за злостное хулиганство — бросил дымовую шашку на дискотеке. Обошлось, правда, условным сроком, что и позволило призвать Сашку в железнодорожные войска. Люди в погонах не знали, что этим они значительно осложняют свою собственную жизнь. Спустя месяц после принятия присяги он попал в Дагестан, где немедленно пошел в «самоволку» с двумя земляками. Отойдя от части на триста метров, разгильдяи наткнулись на троих чеченцев, совершающих рейд за очередной порцией живого товара. В плену Мешнин провел почти три года. Природная хитрость и наглость в конце концов позволили ему вырваться из лап "кавказского гостеприимства". Сашка втерся в доверие к очередным своим хозяевам, пас в горах скот, строил дома, по-скоморошьи смешил детей и взрослых, по-собачьи угодливо выпрашивал вино и анашу. Его даже перестали на ночь бросать в яму, просто привязывали к стене собачьей цепью. И все это время он терпеливо изучал язык горцев, стараясь понять, где он сейчас находится и далеко ли ближайшая российская земля. Выяснив все, что ему надо, Сашка в священный месяц рамазан устроил своим благодетелям огромный пожар, начисто уничтоживший пол-аула, прихватил оружие и отправился в сторону России. Пройдя по горам более ста километров, он вышел точно в расположение батальона майора Силантьева. После месячных допросов и проверок его отправили домой, а к осени Сашка вернулся и попросился записать его в строй уже контрактником. За годы плена у парня умерла мать, друзья поразъехались, девушки повыходили замуж. Пожив немного у дальних родственников и окончательно почувствовав себя на родине чужим, Сашка рванул назад, туда, где он был нужен, где за ним еще остался неоплаченный должок. Силантьев понял этого парня еще после первого же допроса, и все-таки он взял Саньку под свое крыло. Хлопот от него было много. Любитель выпить и пройтись по бабам, этот сержантпереросток, по общему мнению офицеров, разлагал новобранцев как никто другой. Но все это компенсировалось в боевой обстановке. Хитрее и осторожнее Сашки в бою не было. В самой безвыходной обстановке он находил какие-то невероятные ходы и выводил свое отделение разведки из-под огня без потерь. Но больше всего сержант был незаменим именно при таких вот операциях в населенных пунктах. Прежде всего он знал языки, природа одарила его этим своеобразным даром. Разговаривать

не мог, но понимал все, о чем судачили между собой местные жители. Пристроившись с глуповатым видом рядом с сообществом местных аксакалов, Сашка прикрывал глаза и, делая вид, что дремлет, внимательно вслушивался в гортанную речь старейшин. Те вскоре переставали обращать внимание на глупого русского парня и выбалтывали много чего лишнего. Но особенно Сашка не любил тех, кто держал у себя пленных рабов. Таких он просто нюхом чуял. Именно эта ненависть заставила его вернуться в горы. Вот и теперь он методично проверял все помещения обширного дома, сараи и подвал с домашним вином. Но все было бесполезно.

— Ну что? — спросил майор, когда сержант остановился рядом прикурить сигарету. — Может, нет здесь никого, ошибочная информация?

— Да нет, должны быть, — Сашка кивнул головой на кирпичную стену очередного пристроя. — Взрослых мужиков в семье нет, а кладочка-то новая, на днях строили, раствор еще свежий. Он прошелся по огороду, внимательно осматривая его, затем остановился рядом со свежей кучей навоза.

— Зачем же это они его сюда притащили? — пробормотал он себе под нос. — Сараи далеко… Эй, вы, трое с лопатами, оба ко мне! Раскидайте-ка эту кучу! Через пару минут лопаты заскребли по дереву плотно подогнанного люка. Он был закрыт на замок, но крепыш Серега Васильев в три удара лома разнес люк в щепки. И тут же отшатнулся от запаха хлынувшей на него из погреба вони, а Сашка крикнул вниз: — Эй, кто-нибудь там есть? Не дождавшись ответа, Сашка послал вниз Серегу. Тот осторожно спустился и вскоре выволок наверх безжизненное тело парня в оборванном камуфляже.

— Их трое там, — сказал он, тяжело дыша. — Принимайте еще.

— Врача, быстро! — скомандовал Силантьев. С немалым трудом и помощью солдат доктору удалось откачать всех троих.

— Сколько же их тут мариновали эти суки? — спросил Попов.

— Часа три как минимум. Еще немного и все, не отходили бы, — сказал доктор, вытирая со лба пот и с благодарностью принимая из рук лейтенанта сигарету.

— Давно здесь? — обратился майор к одному из пленников.

— С ноября, — просипел тот, растирая рукой грудь и жадно вдыхая воздух. Взгляд белобрысого парня блуждал как у пьяного, движения были заторможены, он еще не понял, что свободен, что смерть снова проскочила мимо. Выяснив подробности пленения и проживания в семье горцев, Силантьев вернулся во двор.

— Собери всех жителей, — сказал он Попову. — И снеси к чертям эти ворота! Через полчаса на площадке перед домом собралось все взрослое население аула. Чеченцев оказалось человек триста, не больше. В основном это были закутанные в черные платки грузные старухи, высохшие старики и молодые небритые парни, угрюмо поглядывающие на солдат. Вместо начала митинга БМП, разогнавшись, снесла зеленые ворота и, наехав на них, застыла на месте. Вскарабкавшись на броню, Силантьев начал свою речь: — Вы все прекрасно знаете, что по законам военного времени любой человек, укрывающий оружие, оказывающий помощь бандитам и держащий у себя заложников, приговаривается к смертной казни. Хозяин этого дома, Бислан Фатаров, нарушил все три эти правила, за что и приговаривается к повешению. Стоящий на земле переводчик закончил свою речь почти на полминуты позже майора. Выслушав его, толпа на площади загудела, но на броне уже появился Сашка, быстро пристроивший петлю на морщинистую шею старика. Второй конец веревки он завязал на

поперечине ворот и крикнул вниз механику: "Давай!" БМП рванулась вперед, да так, что сам Сашка едва не свалился с брони, чудом успев ухватиться руками за скобу. Толпа ахнула, расступаясь перед бронемашиной, ноги старика с полминуты судорожно искали исчезнувшую твердь, потом все его тело обмякло и вытянулось. Во дворе с плачем и причитаниями женщины клана Фатаровых пытались пробиться к телу старика. Один из пацанов лет десяти с кухонным ножом кинулся на здоровяка Васильева, но тот ударом ноги отшвырнул парнишку в сторону. Лейтенант Овчинников, недавний выпускник училища, вышедший в свой первый рейд, тихо спросил Попова: — А почему именно вешать, а не расстрелять?

— У них по религии удавленники и утопленники не попадают в рай. Это для мусульман страшнее всего. Лишь через полчаса женщин пропустили к телу старика. Они еще не успели снять труп, как солдаты покинули двор. И в ту же минуту дом запылал, подожженный сразу с нескольких сторон. Силантьев наблюдал за всем со стороны, он направился было к своей БМП, но тут его окликнул радист: — Товарищ майор, вас вызывает Алтухов. Лейтенант Алтухов был командиром танковой группы, приданной батальону Силантьева. Сейчас он находился в одном из танков на окраине аула.

— Что у тебя, Витя?

— Шеф, на северном склоне горы блики оптики.

— Снайпер?

— Не знаю, что-то не похоже. Может, долбануть по нему парой осколочных?

— Не надо, сделаем по-другому… Когда колонна бронетехники медленно выползла из аула, Барбара Херст опустила бинокль, с облегчением перевела дух и глянула на своего оператора Джона Хадсона, многолетнего спутника самой удачливой пресс-леди мирового спрута Си-эн-эн.

— Ну что? — спросила она.

— Все как на ладони. Эта оптика делает чудеса, даже было видно, как у старика дергались ноги.

— Дай посмотреть! — с азартом вскрикнула Барбара и, включив обратную перемотку, приникла к окуляру видеокамеры. — Блеск! Это сенсационный материал. Нам удалось это сделать! После переворота 15 июня ни одному независимому журналисту не удалось передать ни строчки, ни кадра с территории Чечни. Кавказ, словно черная дыра, без следа поглощал нелегально проникавших туда журналистов. Все попытки узнать что-то о судьбе пропавших кончались ничем. Военные кивали на полевых командиров, дескать, это они повинны во всем, а тем просто не удавалось выйти на связь ни с кем из западных репортеров. Вся информация шла лишь от пресс-центра Вооруженных сил. Тщательно проанализировав все известное об обстановке в Чечне, Барбара поняла, что не стоит связываться ни с официальными властями, ни с боевиками, хотя необходимыми документами для тех и других все же запаслась. Пять дней они с Хадсоном пробирались по горам, минуя селения и города. Но Барбару недаром называли "Гарпией войны", она всегда была там, где начинали стрелять и лилась человеческая кровь. Удача чаще всего оказывалась на ее стороне, не отвернулась она от нее и сейчас.

— Куда теперь? — спросил оператор, осторожно укладывая в жесткий футляр камеру.

— Пора выбираться отсюда. Мне жутко надоели эти горы. Больше всего на свете я сейчас мечтаю о горячей ванне. Наскоро перекусив, репортеры закинули на плечи рюкзаки, но, не пройдя и десяти шагов, остановились. Впереди них, на большом камне сидел человек в камуфляже. Голова его была повязана платком, особых знаков отличия не было видно, но голубые глаза и славянский тип лица не оставляли сомнения, к какой из воюющих сторон он относится. Хотя солдат улыбался, первым желанием Барбары было бросить рюкзак и бежать. Не сделала она этого лишь потому, что, оглянувшись, увидела за своей спиной еще двоих таких же парней, появившихся бесшумно, словно из-под земли.

— Ручки поднимите, — вежливо сказал Сашка, разглядывая задержанных. Мужик у него особых эмоций не вызвал, а вот женщина… Сухопарая, но еще довольно молодая, с правильными чертами лица, длинными, роскошными волосами. Что еще нужно для оголодавшего по бабам сержанта? "Трахнуть бы ее прямо здесь, да майор пристрелит к чертям", — подумал он.

— Мы есть американские подданные, вы не имеете прафа нас задерживать… — слегка коверкая слова, начала журналистка. Этот текст она выучила наизусть еще в Америке.

— Ну-ну… — развеселился Сашка. — Что мы еще не имеем? Этот вопрос Барбара не поняла, она беспомощно глянула на своего напарника, но тот был растерян не меньше ее, а по-русски не понимал совсем. Подошедшие солдаты отобрали у них рюкзаки, обшарили карманы. Журналистку Сашка обыскал сам, и Барбаре эта процедура особого удовольствия не доставила. Глянув в нагловатые Сашкины глаза, она поняла про него все, и где-то в области желудка нехорошо екнуло дурное предчувствие. Через полчаса их вывели к остановившейся за первым же поворотом колонне.

— Вот, товарищ майор, — как обычно в своем разгильдяйском стиле доложил Сашка. — Нашли эту парочку, гуся да гагарочку. Говорят, что американцы. Силантьев, в отличие от сержанта, сразу узнал журналистку.

— Что вы делаете на территории Чечни? — спросил он.

— Мы независимые журналисты. Ви не имеете прафа нас задерживать. Майор спорить не стал.

— Ну что ж, разберемся потом, на базе. Силантьев посмотрел назад, прошел уже час, но черный столб дыма по-прежнему виднелся со стороны аула. Это очень не нравилось майору, и, поразмыслив, он снова остановил колонну и включил рацию: — Десятый, десятый, пройдись по всему маршруту, посмотри, как там.

— Хорошо, ждите через десять минут, — ответили с аэродрома.

— Засекаю время. Вскоре над колонной с ревом пронесся штурмовик СУ-25.

— Седьмой, все чисто, но я покружусь рядом, прикрою, если что.

— Хорошо, — согласился майор и дал команду двигаться. Подспудно Силантьев чувствовал, что сегодня без стрельбы не обойдется. Эта была интуиция, дар, выработанный годами жесточайшего напряжения. "Самый опасный участок в Казырском ущелье. Я бы встретил именно там. Черт бы побрал этих журналистов, если б не они, давно бы проскочили опасную зону," — подумал он. Через пять минут майор скомандовал в микрофон: — Внимание, приготовиться! Сидящие на бэтээрах солдаты сняли автоматы с предохранителей, пулеметчик задрал вверх ствол зенитного пулемета. Оглянувшись, майор убедился, что приказ выполнили на всех

бронемашинах. И тут же со склона ближайшей горы ударил гранатомет. Первый бронетранспортер сразу встал, черный дым начал расползаться из-под брони. А с вершины уже застучал пулемет.

— Десятый, квадрат три, Казырское ущелье, справа от меня! — закричал в микрофон Силантьев.

— Вас понял, буду секунд через двадцать. Бой уже гремел вовсю. С вершин скал били не менее чем из десяти стволов, при этом выделялся басовитый голос ДШК. Второго гранатометчика, пытавшегося подбить хвостовую машину, заметили и застрелили своевременно. А вскоре на синем небе возник черный крестообразный силуэт штурмовика. «Грач» с ходу ударил по вершинам неуправляемыми ракетами, а потом развернулся и прошелся еще раз, обрабатывая скалы свинцом из пушек и пулеметов. Огонь с вершин сразу поубавился, лишь один упрямый пулеметчик продолжал садить пулю за пулей по БМП командира, но и он скоро смолк навеки, успокоенный снайпером. Прикрывая друг друга, солдаты полезли в горы и вскоре вернулись назад, неся в руках трофейное оружие. Силантьев слышал за это время три одиночных выстрела, что это было, он знал прекрасно, его подчиненные давно уже не брали пленных.

— Семь человек, плюс этот смертник с гранатометом, — Попов кивнул в сторону трупа на склоне. Около него уже возился переводчик. Вскоре он подошел, на ходу листая какую-то книжечку.

— Что там у тебя, Вагиз? — спросил Попов.

— Записная книжка. Судя по ней, это был один из сыновей того старика.

— Надо известить ФСБ, пусть поинтересуются, чем в Москве занимаются остальные Фатаровы. Какие потери?

— Васильев ранен, ногу зацепило, да Васька, водила бэтээра, контужен.

— Ну это хорошо, — с облегчением вздохнул майор. — Всегда бы так. Через пятнадцать минут, взяв на буксир подбитую бронемашину, колонна продолжила движение. Очередной рейд закончился удачно, без потерь. В этом году подобное случилось всего в третий раз. Вечером в укреплагерь пожаловал сам генерал Пронин, командующий Восточной группировкой войск федералов в Чечне.

— Ну что тут у вас? Это в самом деле Барбара Херст?

— Так точно, вот документы. Полистав найденные у журналистов бумаги, Пронин сморщился и пробормотал себе под нос что-то нецензурное.

— Что-нибудь они успели наснимать?

— Да, вот. Силантьев нажал на кнопку видеомагнитофона, и генерал воочию убедился, что его подчиненные не зря едят государственный хлеб.

— Да, изображение достаточно четкое. Это им спустить нельзя, янки сразу же раздуют скандал в ООН, вспомнят о своих сраных правах человека. Чуть подумав, генерал решился.

— Надо их убрать обоих. Представить как несчастный случай. Сотри кассету, верни обратно в камеру, а потом надо вывезти их и сунуть куда-нибудь в ущелье поглубже. Заметив, что майор поморщился, Пронин ухмыльнулся.

— Не бойся, твоим парням это делать не придется. Оставлю тебе тут двух особистов, пусть свой хлеб отрабатывают. Все должно быть естественно: шли опасным маршрутом и загремели нахрен ко всем чертям. Место подберешь сам. Все понял?

— Так точно. Сейчас уже темно, займемся этим завтра с утра. Генерал убыл, вскоре на лагерь опустилась хрупкая тишина ночного покоя времен войны. Таких баз на территории республики было пять, еще двадцать гарнизонов численностью поменьше прикрывали заставы пограничников с наружной границы Чечни. На вышках по углам периметра скучали часовые, прожектора шарили слепящим светом по окрестностям, в палатках и сборных щитовых домиках спали утомленные дневным походом солдаты и офицеры. Не спал лишь один человек. Силантьев слово свое сдержал, Мешнин вместо заслуженного отдыха пошел в караул. Его очередь заступать на пост должна была подойти позже, и можно было с полчаса покемарить в караулке, но Сашке не давало спать присутствие в лагере женщины. Ближайшая казачья станица находилась за тридцать километров от лагеря, в самоволку не убежишь, а в увольнительную последний раз он ходил два месяца назад, и сдобная вдовушка-казачка, утешившая героя-солдата в тот день, и сниться ему перестала. А тут эта американочка. Сашкины пальцы невольно вспомнили упругую плоть женского тела, небольшие аккуратные груди, ответный резкий взгляд, легкий запах не то духов, не то дезодоранта, что-то пьянящее и волнующее. "Вот, падла, и на войне с духами не расстается, сучье племя", — подумал он и попытался поудобней устроиться на жестком настиле. А в час ночи пришла его пора сменить часового с гауптвахты. В игравшей ее роль обширной землянке сейчас находились оба телевизионщика. До двенадцати их плотно допрашивали приезжие особисты, а затем, по их распоряжению, заморских гостей разместили в разных половинах землянки. То, что обоих американцев уберут, Сашка знал точно. Подобная практика имела место уже целых два года. Силантьевцам с ней сталкиваться не приходилось, но глухие слухи шли давно. Минут десять Сашка боролся с собой, но поняв, что это бесполезно, шагнул к двери. Ключ к ней он заимел с месяц назад. Отрабатывая очередной наряд, Сашка мыл полы в канцелярии Силантьева и по воровской привычке пошарил в ящиках стола, где и обнаружил дубликаты ключей от замков гауптвахты. В землянке было темно. Когда заскрипела входная дверь, Барбара не увидела лица вошедшего в помещение человека, она слышала лишь его возбужденное дыхание. Вспыхнувший свет фонарика на секунду ослепил ее, затем снова наступила темнота, и тяжесть мужского тела навалилась на журналистку. С упорством пресса неизвестный перемалывал сопротивление женщины, она задыхалась от тяжести и густого запаха давно не мытого тела. Отчаяние придало ей новые силы, вспомнив уроки самообороны, Барбара, мотнув головой, ударила лбом невидимку по лицу. Получилось это у нее хорошо, от неожиданности насильник вскрикнул и замер, что позволило журналистке бешеным толчком сбросить его с себя. Вскочив на ноги, она рванулась к выходу, но Сашка успел подняться, перехватить женщину у самой двери и отшвырнуть ее назад. Упав на топчан, Барбара обнаружила под рукой что-то тяжелое, цилиндрическое. Она чуть было не запустила этой вещью в незнакомца, но потом догадалась нажать на кнопку выключателя. Вспышка света подействовала на Сашку как удар. Он прикрыл лицо рукой и недовольно пробормотал: "Выключи!" Сержант досадовал на себя, ведь он почти добился своего, и лишь секундная расслабленность свела на нет все его усилия. Теперь же эта сука еще и видела его лицо. Даже если ее завтра грохнут, она успеет настучать Силантьеву, а тот за подобные художества может и расстрелять.

— Я буду кричать! — заявила журналистка, показывая вполне приличное знание русского языка, которое не выявили даже особисты.

— Кричи, не кричи, все равно никто не услышит, — сказал Сашка, отворачиваясь от назойливого луча света.

— Все равно я буду кричать! — возбужденно твердила американка.

— Ладно, не хочешь, не надо, — с кривой усмешкой заметил сержант. — Нет, чтобы перед смертью получить удовольствие.

— Ты врешь.

— Чего это я вру, — откровенно засмеялся Мешнин, присаживаясь на топчан. Барбара отодвинулась подальше от незваного гостя, но фонарь опустила чуть ниже. — Тех, кого вылавливают на входе в зону, чаще всего просто высылают, но кто успел чего лишнего наснимать, тому каюк. С полгода назад в соседней бригаде захватили двух англичан, их увезли, и больше никто их не видел. Херст напряглась. Скандал с пропажей двух журналистов из Би-би-си был ей хорошо известен. История наделала много шума, русские военные заявляли, что они не причастны к исчезновению репортеров, скорее всего, это чеченцы взяли их в заложники и вскоре потребуют многомиллионный выкуп. Теперь она получила совсем другую информацию, сенсационную и ужасную одновременно.

— Ну так что, не хочешь трахнуться напоследок? Барбара недаром считалась самой удачливой и рискованной журналисткой из числа практикующихся в области жареных фактов.

— Хорошо, я отдамся тебе, но лишь тогда, когда выведешь меня из этого вашего… — она замялась, подбирая слова.

— Лагеря?

— Да. Это было самоубийство. Если Сашка отпустит журналистку, Силантьев немедленно его расстреляет. Но возбужденная похоть заглушала последние искорки разума в голове. "Трахну ее, а потом глушану и притащу обратно. А чтоб не болтала, придумаю чегонибудь", — решил сержант.

— Хорошо, я согласен.

— А Джон? — спросила она. Сашка засмеялся: — Я не голубой, он меня не вдохновляет. "Ладно, Джоном придется пожертвовать, если я сбегу, они вряд ли решаться его убрать", — решила Херст. Выведя журналистку из землянки, Сашка навесил замок и знаком велел Барбаре следовать за ним. Они прокрались вдоль большого деревянного склада с продовольствием и боеприпасами, свернули за угол, и, опустившись на четвереньки, сержант пополз в темную, неосвещаемую прожекторами зону за трехметровым забором. Забор был построен из массивных бетонных блоков, но и среди них солдаты нашли брешь, узкую щель сантиметров тридцати шириной. Именно Сашка за две ночи сделал под ней подкоп. Возвращаясь с очередного увольнения, он прятал невдалеке от базы спиртное, а потом по ночам бегал к тайнику, растягивая удовольствие на неделю. Сам он протиснулся через щель с трудом, а вот более стройная журналистка угрем проскользнула вслед за своим провожатым. Здесь Сашка прижал ее к земле и шепнул на ухо: "Тс-с… Тихо, делай, как я. Кругом мины, так что иди след в след". С минуту они лежали на земле, выжидая. Наконец луч прожектора с угловой вышки скользнул рядом и замер, высвечивая жухлую траву на склоне сопки метрах в ста от них.

— Пошли, — шепотом скомандовал разведчик и, пригнувшись, бесшумно шагнул вперед.

Сначала им пришлось преодолеть забор из колючей проволоки, давно уже прореженный ушлым сержантом на нижних рядах. Спираль Бруно в этом месте была разорвана при минометном обстреле лагеря еще полгода назад, так что оставалось только пройти минное поле. Глаза Барбары уже привыкли к темноте, она двигалась за плотной фигурой сержанта, с виду неторопливо шагавшего вверх по склону. "Что он может видеть в темноте? Не дай боже ошибется, и тогда мы оба взлетим на воздух" — от этой мысли журналистку охватил озноб, она никак не могла понять, что ей делать: может, отстать немного от провожатого, тогда будет больше шансов уцелеть при взрыве? Но тогда она рискует заблудиться в темноте и, сбившись, все-таки забрести на минное поле. Лишь перевалив за сопку, Сашка разогнулся, обернулся к журналистке и сказал: — Ну вот и все, дальше уже чисто. Барбара облегченно перевела дух, от напряжения у нее подгибались ноги. В ту же секунду она оказалась на земле, а Сашка уже нетерпеливо рвал с корнем замок ее джинсов. Он верно выбрал момент, у репортерши уже не было ни сил, ни желания сопротивляться. Закусив губу и сдерживая стоны, она молча сносила затянувшийся акт изголодавшегося самца. Наконец Сашка насытился и отвалился в сторону, блаженно переводя дух. С минуту Барбара лежала неподвижно, затем натянула джинсы и перевела взгляд на своего спасителя. Тот как раз встал, глянул на часы. "Полчаса до смены караула, надо торопиться, а то придется тащить ее на плечах, это долго…" — думал Сашка. Он не видел то, что видела сейчас журналистка. На фоне нестерпимо ярких звезд появились две большие темные тени, раздался глухой звук удара, и, захрипев, Сашка опустился на колени, а затем завалился набок. Луч фонарика ударил в лицо журналистки, зазвучали возбужденные гортанные голоса.

— Я журналист из Америка, мой зовут Барбара Херст! — Женщина от страха нещадно коверкала слова.

— Тихо, тихо, дарагая, — говоривший подсветил снизу свое горбоносое лицо. — А меня зовут Исмаил, я командир отряда «Хезболлах». Ты в самом деле из Америки?

— Да, нас захватили вчера у селения Чаях.

— Хорошо, надо уходить отсюда. Разогнувшись, Исмаил что-то скомандовал трем бесшумно появившимся из темноты боевикам. Один из них взвалил на плечи бесчувственное тело Сашки, два других подхватили под руки журналистку и повели вниз по склону. Мешнина хватились при смене караула, подняли в ружье весь гарнизон. Силантьев долго не мог сообразить в чем дело, лишь когда догадались открыть гауптвахту и обнаружили пропажу журналистки, майор понял все.

— Тьфу, стебанутый… — длинно выругался он. — Из-за какой-то бл…

— Считаешь, он освободил ее? — спросил Попов. — Сашка вроде не дурак.

— Был! Он труп, если чечены его не грохнули, то я его сам пристрелю рано или поздно! В это время откуда-то издалека донесся отзвук дальнего взрыва.

— Ну вот и последний привет от Сашки.

— Думаешь, он? — спросил лейтенант.

— Скорее всего. К рассвету чтобы были готовы все. Ночью в горах мы их все равно не найдем. Майор был прав. Сержант очнулся на самой вершине перевала, кто-то поливал его лицо водой.

— Ачухался, дарагой, — гортанный голос явно издевался над разведчиком. — Хватит на

мине верхом ехать, теперь топай сам, ножками. Рядом засмеялся кто-то еще, сержанта поставили на ноги, кто-то пнул его в живот, не со зла, довольно лениво.

— Пошли, дарагой. Гостем будешь. Сашка чувствовал себя так, словно у него в голове разорвался снаряд. Покачнувшись, он чуть было не упал, при этом локоть его нащупал объемный бугорок рядом с сердцем. "Слава богу! — мелькнула последняя радостная мысль сержанта. — Не нашли!" Эту лимонку он таскал уже почти год, пришив на рукаве потайной карман. Он знал, что в случае плена ему обеспечена страшная затяжная смерть. Подобный НЗ носили многие из контрактников, не желающие очутиться у ваххабитов. Свою «смертную» лимонку они по давней, еще афганской традиции не меняли, не путали с другими гранатами и перед выходом непременно крестили на счастье, дабы не воспользоваться ею.

— Да нет, я у вас нагостился, — пробормотал Сашка, с трудом выдергивая связанными руками чеку лимонки. Ночная темнота за спиной Барбары Херст взорвалась оглушительной вспышкой взрыва, болезненно закричал непривычно тонким голосом раненый ваххабит, взволнованно загомонили бросившиеся к месту трагедии Исмаил и его спутники. Вместе с собой Сашка забрал двоих бородачей, третьего серьезно ранило, пришлось его нести за собой. Поиски беглецов не дали результатов, хотя весь район прочесали не один раз и перекрыли границы усиленными нарядами. Но хитрый чеченец не пошел к границе кратчайшим путем, а увел свою нежданную спутницу вглубь Чечни. Сгоряча Силантьева чуть было не расстреляли, но на Кавказе давно научились ценить настоящих воинов, поэтому его понизили в звании до капитана и отправили в другой район командовать ротой. С оператором поступили точно по заранее выбранному плану: нагрузили рюкзаком и сбросили в пропасть вместе с дорогущей телекамерой. Через три дня его труп «случайно» нашли и передали тело посольству США в России. Барбара выбралась из Чечни лишь через месяц. Она похудела за это время на семь килограммов и, спасаясь от колтуна и вшей, вынуждена была коротко обрезать свои знаменитые волосы. Ее пресс-конференция оказалась сродни разорвавшейся бомбе. США снова начали требовать введения в Россию сил НАТО и почти добились своего. Помешали этому совсем непредвиденные для Запада обстоятельства. Через два месяца после той памятной пресс-конференции Барбара Херст с удивлением поняла, что беременна. Ультразвук подтвердил ее подозрения, ожидалась девочка, вполне здоровый и крупный ребенок. Это было весьма странно, еще лет десять назад врачи уверили репортершу, что детей у ней не будет никогда — последствия бурно проведенной молодости. И вот теперь, в тридцать шесть лет, такой неожиданный подарок судьбы. Журналистке оставалось только гадать, кто же стал отцом будущего ребенка, русский сержант или Исмаил, получивший от Барбары благодарность той же самой женской разменной монетой. Оставалось только ждать и надеяться, что будущей мисс Херст не достанется нос чеченского благодетеля.

ЭПИЗОД 56 Но все понимали, что борьбу с Чечней надо начинать в Москве. И она началась еще задолго до июньского переворота, зимним слякотным вечером. В придорожном ресторане «Тройка», в получасе езды от первопрестольной, обедала

компания чернявых, плохо выбритых парней. Все шестеро вели себя по-хозяйски, шумно галдели на своем варварском языке, во все горло хохотали и тискали за мягкие места проходящих мимо официанток. Наконец они расплатились и вышли. Выпитое вино располагало к благодушию, намечался поход на Тверскую. Столпившись у своих машин, кавказцы обсуждали, куда затем поехать с девушками. Никто из них не обратил внимания на свернувший к стоянке рядом с рестораном джип «Чероки». Но приземистая машина резко развернулась, и из открывшихся дверей ударили автоматные очереди. Лишь один из шестерых кавказцев успел упасть на землю, но и это его не спасло. Двое в черных масках выскочили из джипа подбежали и добили и его, и всех остальных, не пожалев при этом патронов. После этого киллеры повели себя несколько странно. Демонстративно поигрывая автоматами, они уже не торопясь вернулись к своей машине, и тяжелый внедорожник на умеренной скорости направился в сторону Москвы. Не проехав и двух километров, автомобиль свернул на проселок, полчаса промучался по раскисшей колее и выбрался на асфальт около небольшого дачного поселка. Конечным пунктом поездки оказался двухэтажный дом за деревянным забором. Там киллеров уже ждали. Ворота открыл высокий человек с седой головой, с резной палкой в руке. Выправка и полувоенная одежда прямо указывали на его военное прошлое.

— Ну что, Леня, как все прошло? — спросил он.

— Нормально, Георгий Иванович. Никто из них даже пикнуть не успел, — доложил водитель джипа. Остальные трое в это время быстро спустили в подвал оружие, коротко попрощались и, рассевшись в две машины, разъехались в разные стороны. Леонид Круглов уже закрывал за последним автомобилем ворота, но тут за ними снова просигналил клаксон, и во двор въехал синий «жигуленок» пятой модели с помятой правой дверцей. Водитель его, русоволосый улыбчивый парень, напевая и пританцовывая чечетку, поднялся на крыльцо.

— А, вот и Вадик, наши глаза и уши, — сказал Круглов, с усмешкой наблюдая за шутовскими манерами парня.

— Ну что там? — спросил весельчака хозяин дома.

— Все нормально, полковник. Эти шестеро так же живы, как тело Ленина в мавзолее.

— Не юродствуй, Вадя. Ленин хотя и мертв, но дело его живет и побеждает, надо смотреть хоть иногда репортажи из Думы, — осадил его полковник.

— Ты скажи главное — номер джипа кто-нибудь запомнил? — спросил Леонид.

— Наполовину. Но я им напомнил.

— Не сильно засветился?

— Нет. Кстати старший брат Бетоева примчался буквально через пятнадцать минут. Он плакал, рвал и метал. Не завидую я теперь Арзумяну.

— Хорошо.

— Ну что, я поехал?

— Давай.

— Связь как прежде?

— Да. Сменив помятый «жигуленок» на «девятку», Вадим выехал за ворота. А хозяин дома тронул Круглова за плечо.

— Пошли, обмоем это дело.

— Сейчас, номера только сниму. Войдя в холл, Леонид первым делом кинул в огонь камина картонные таблички с цифрами "666 АО". На джипе с таким номером ездил глава небольшой армянской группировки Арзумян.

Убийство младшего брата чеченца Бетоева было лишь одним звеном проведенной операции. Заставить кавказцев уничтожать друг друга — вот чего добивались сидевшие за этим столом два человека.

— Давай выпьем за то, что мы все-таки начали работу. Сейчас так много говорят и так мало что-то делают по-настоящему, — сказал полковник, разливая по стаканам водку.

— И за Игоря, — поддержал Круглов. Они выпили, помолчали. Сын хозяина дома лейтенант Игорь Павловский погиб в Чечне в девяносто пятом, и Леонид Круглов был его непосредственным начальником. В том же самом бою капитан Круглов лишился четырех пальцев левой руки, после чего был комиссован и уволен из армейских рядов. Леонид относился к той редкой породе людей, которая не мыслила себя вне армии. Удар был особенно тяжелым на фоне общего поражения российских военных. Приехав однажды к отцу погибшего однополчанина, капитан нашел не только старого одинокого человека, но и единомышленника по идеям и общей боли. Особенно отставников возмущало всесилие чеченских, грузинских и прочих кавказских мафиози в столице. Полковник Павловский многие годы провел советником в Египте, прошел две арабоизраильские войны. Пользуясь старыми связями, он навел справки в военных библиотеках о так называемых "эскадронах смерти". Подобные соединения процветали в Латинской Америке в шестидесятые-семидесятые годы. То, что узнал Павловский, мало подходило для российской действительности. Все эти «эскадроны» действовали в условиях жесточайшей военной диктатуры и фактически убивали с подачи и негласного разрешения властей. Ничего похожего не могло пройти у нас в столице. Павловский и Круглов из латиноамериканского опыта позаимствовали лишь саму идею "эскадронов смерти": очищение общества от элементов, дестабилизирующих его. После долгих раздумий, когда они решили сообща действовать, для названия группы они выбрали простое и емкое слово «Центр». В нем не было патриотических загибов, и это было очень важно для офицеров. Полковник придумал и эмблему будущего объединения: перекрещенные сабли, красная звезда над ними и слово «Центр». У них не было ни оружия, ни людей, ни денег. Оставалось только одно — собирать информацию о противнике. На это ушло несколько лет, но именно на этом пути они встретили всех остальных членов группы. Кто помогал им пассивно, собирая по крохам информацию, кто-то добывал оружие. Самыми ценными среди них были два действующих офицера ФСБ, снабдившие группу «Центр» прослушивающей аппаратурой и фальшивыми, но очень похожими на настоящие документами родного ведомства. Вадик Арефьев, тот самый улыбчивый парень, отслеживал перемещения намеченных жертв, наиболее любимые места развлечений, определял адреса кавказцев, ставил в их квартирах и офисах «жучки», действуя при этом весьма нахально и хитроумно. Трое автоматчиков, так лихо расстрелявших завсегдатаев «Тройки», также были офицерами, прошедшими Афган и Чечню. Всего же группа Павловского могла собрать под свои знамена пятнадцать готовых на все людей. Никто из них не получил ни копейки. Следующий случай подвернулся через неделю. Поздно вечером Круглову позвонил Вадим: — Шеф, они забили стрелку.

— Где?

— Химки.

— Когда?

— В час ночи.

— Хорошо, времени у нас вагон.

— Собрать всех?

— Двоих хватит. И еще. Лети к полковнику, возьми ту штуку, что изготовил майор,

встречаемся на месте.

— Понял! — даже по голосу было слышно, как обрадовался Вадим. В час ночи площадка недалеко от Химкинского речного вокзала напоминала не то автотолкучку, не то табор цыган. Десять солидных, тяжеловесных автомобилей, в основном джипов разных марок, расположились в две линии, между ними стояли шесть человек, возбужденно и яростно жестикулирующих. Еще человек двадцать собрались около машин, настороженно поглядывая друг на друга. Говорили все на русском — и армяне, и чеченцы, и посредники грузины.

— Да не убивал Хачик твоего брата, он в это время в Подольске был, у меня, мамой клянусь! Ты мне веришь?! — бил себя кулаком в грудь высокорослый грузин.

— А кто, кто тогда убил его? Номер его, Арзумяна, машина его, что мне еще думать!..

— Погорячился ты, Арслан, надо было все узнать толком… Наблюдающий за переговорами в бинокль Круглов поморщился.

— Пора, а то они так еще и помирятся. Вадик кивнул головой, послюнявил большой палец и надавил на красную кнопку самодельного пульта. Мощный взрыв разнес стоящую в пяти метрах от беседующих урну, подбросил вверх и перевернул ближайшую машину. Грохот взрыва не успел умолкнуть, как из темноты внутрь железного каре машин одна за другой полетели гранаты. Это был ад. Полыхали машины, в стальной ловушке метались раненые, падали убитые кавказцы. А взрывы гремели один за другим, словно торопясь заглушить стоны и крики раненых. За все это время со стороны жертв прозвучали лишь несколько одиночных неприцельных выстрелов. Никто не видел врага. Приехавшие спасатели, милиция и пожарные долго не могли приступить к выполнению своих обязанностей, горящие машины взрывались одна за другой. Урон кавказцев в этой бойне был внушителен. Двадцать пять человек погибли, и лишь трое раненых и обгоревших выжили в этом аду.

— Надо нам подписаться под этим делом, — сказал Павловский Круглову на следующий день. Капитан удивленно посмотрел на своего собеседника: — Не рано? Зачем нам сейчас светиться?

— Понимаешь, Леня, если мы не обозначимся — будет просто очередная разборка. А нам нужно, чтобы нас боялись. Это ведь только начало. Все эти Бетоевы так, дешевка. Надо браться за фигуры покрупнее, из первого десятка, а затем ударить и по нашим иудушкам. Они давно уже выяснили, что главные сливки с обширного московского гостиничного комплекса, игорных домов и проституции снимают чеченцы уже не в камуфляже, а в смокингах. Даже крупнейшие банки платили дань заезжим горцам. Появилась новая формация чеченских лидеров, окончивших Кембридж и Итон. Они уже не носили бороды и не резали головы непокорным должникам. Президенты крупных фирм и банков, они были далеки от своих полуграмотных родственников в Ичкерии. Павловский и Круглов не имели ничего против них самих. Но они знали, что тейпы "Матери Волчицы" никогда не отпустят своих просвещенных родственников. Мощный финансовый поток продолжал питать чеченские кланы. На следующий день в редакции популярной московской газеты раздался телефонный звонок.

— Да, отдел информации, я вас слушаю, — привычно сказал дежурный журналист, потягивая теплый кофе.

— Записывайте: ответственность за уничтожение кавказцев в Химках берет на себя группа «Центр». Наша цель — полностью вывести столицу из-под контроля чеченских и прочих кавказских преступных группировок. Каких-либо меркантильных целей при этом мы не преследуем, для нас главное — благо Родины. Будет уничтожен каждый, кто прямо или

косвенно поддерживает преступные связи с силами, настроенными на развал и расчленение России.

— Это касается только кавказцев или также и русских? — закричал скинувший сонную истому журналист.

— Всех, — односложно ответил далекий голос, и тут же в трубке раздались короткие гудки.

— Вот это да, вот это сенсация! — пробормотал корреспондент, лихорадочно выдирая из магнитофона кассету с записью разговора и моля об одном, чтобы главный редактор еще не уехал на обед. Публикация в газете была словно разорвавшаяся бомба. Несколько дней по всем каналам вещания склоняли новоявленных Робин Гудов, давая самые полярные оценки, в зависимости от окраски органов печати и телевидения. Министр внутренних дел озабоченно хмурил свои знаменитые брови и грозился поймать террористов в течение недели. Коммунисты и фашисты всех мастей взахлеб прославляли мстителей, со злорадством отмечая беспомощность властей.

— Народ давно понял всю пагубность политики продажного режима президента и его команды. Россия продается на корню, оптом и в розницу! — вещал на митингах лидер Русской националистической партии Коньков. — И лишь немногие истинные патриоты вступили на борьбу с исламской угрозой. Это только первая ласточка, придет время, и русский народ под руководством нашей партии сметет всех двурушников со своего пути! Прошло три недели, но больше в столице не происходило ничего похожего на бойню в Химках. Если и убивали бизнесменов или политиков, то лишь из-за чисто меркантильных интересов. О загадочной группе «Центр» начали забывать, а все дело было в отсутствии финансов. Без денег было очень трудно вести прослушивание и слежку, тем более что подопечные Вадика Арефьева стали заметно осторожнее. Некоторые из них наняли спецов из охранных агентств, и те обезвредили большинство «жучков», установленных людьми Круглова. Надо было покупать новые, более изощренные средства слежения, но финансовые дела «Центра» стремительно катились к «дефолту». Среди центровцев не было ни одного бизнесмена или просто богатого человека. Вадик приехал к Круглову домой уже в десятом часу вечера. В этот раз обычно улыбчивый парень выглядел собранным и деловым.

— Дело есть, капитан, — заявил он с порога.

— Пошли на кухню, — сказал Круглов, покосившись в сторону зала. Оттуда доносились детские голоса, женский смех.

— Что-нибудь срочное? — спросил он уже на кухне, наливая гостю стакан горячего чая.

— Да, есть очень интересный перехват, — с блаженством отхлебнув чай, заявил Вадик. — Они говорили открытым текстом, по-своему, думали, что мы не поймем, но дежурил как раз Семен. Короче, завтра утром на Кавказ едет машина с миллионом баксов в кузове. Круглов присвистнул.

— Ого, хорошая заначка. Сопровождение большое?

— Как минимум десять человек на двух машинах.

— Это серьезно, — он на минуту задумался. — Придется привлечь как можно больше народу. Собери всех, кого можешь. Потребуются все машины, побольше оружия.

— Это будет трудно.

— Да, надо придумать что-то неожиданное. Но решим все на ходу. В полдень, по мокрому от очередной оттепели шоссе в сторону юга мчался небольшой караван из трех машин. Впереди ехал тяжелый черный джип, за ним, метрах в ста, крытая брезентом «Газель», и еще чуть дальше, все в том же интервале ста метров, приземистый

«Фольксваген». Продвижение этого долларового каравана по пути отслеживали несколько машин с наблюдателями «Центра», постепенно пристраиваясь впереди и позади автомобилей чеченцев. По ходу движения они менялись местами, стараясь не быть замеченными. За все это время кавказцы остановились лишь один раз. Держались чеченцы настороженно, в придорожный лесок бегали по очереди, большинство не покидали машин, пристально разглядывая проезжающие автомобили.

— Что же делать? — спросил Круглов Вадика. Они всю дорогу ехали в одной машине, с ними были еще Семен Долматов, единственный человек, хорошо знающий чеченский язык, и шофер, профессиональный автогонщик Алексей Мизунов. Все это время Семен прослушивал переговоры своих подопечных.

— Связь они держат стабильно, каждые двадцать минут, хотя и видят друг друга, — сообщил он.

— Осторожничают.

— Оба, смотри! — вскрикнул Вадик. Толстый, почти квадратный в своем тулупе гаишник взмахом жезла остановил "Фольксваген".

— Сбавь, Леша, — сказал Круглов водителю. Тот чуть притормозил, и, проехав еще метров триста, «пятерка» Круглова выскочила на пригорок. И джип и «Газель» за это время уехали далеко.

— Не форсируй, они не видели, как остановили «Фольксваген», сейчас должны притормозить и дожидаться его, — велел капитан. Он угадал. Скоро обе машины свернули к обочине и остановились. Через полминуты мимо них промчался «жигуленок» Круглова.

— Все, ждать больше нечего, — заявил он и скомандовал в микрофон. — Начинаем! Шестой ты первый, потом я, третий берет последнего. Второй и четвертый страхуют. За ближайшим небольшим поворотом они развернулись и успели как раз вовремя. В экипаже кавказского каравана были карачаевцы, чеченцы, русские. Никто из них не ожидал, что неторопливо ехавшая встречная затентованная полуторка-иномарка преподнесет им весьма неприятный сюрприз. Когда полуторка поравнялась с отдыхающими чеченцами, тент с ее правого борта задрался вверх. По кабине «Газели» ударили из подствольника, а в салоне джипа взорвался «подарок» от гранатомета «Муха». В ту же секунду открыл огонь из двух автоматов экипаж вернувшейся «пятерки» Круглова. Из кузова «Газели» ему помогали еще трое. За какието полминуты обе машины чеченцев превратились в решето, точно так же, как и все их обитатели. А на звуки выстрелов уже летел наконец-то отвязавшийся от надоедливого гаишника «Фольксваген». Четверо боевиков в салоне автомобиля достали и приготовили автоматы, машина шла на предельной скорости, и никто не обратил внимание, что от «Фольксвагена» не отстает мощный «Вольво». Из него прозвучала только одна очередь, пришедшаяся по задним колесам «Фольксвагена», но и этого вполне хватило для того, чтобы вывести его из игры. На скорости сто шестьдесят километров в час автомобиль занесло, легкий, чуть заметный изгиб дороги пришелся не вовремя. Вылетев с шоссе, машина раз пять перевернулась и с грохотом и треском вломилась в придорожную лесополосу. В это время Круглов и его люди вовсю потрошили кузов "Газели".

— Ба, да тут "Стрела"! — вскрикнул Вадик, обнаружив в одном из мешков ракету зенитного комплекса.

— Хрен с ней! Ищи деньги! — прикрикнул на него капитан.

— Есть! — крикнул Семен, выкидывая наружу объемный мешок.

— Хорошо, уходим! — скомандовал Круглов.

Напоследок Вадик бросил в кузов лист бумаги с надписью: "Смерть чеченцам!" и эмблемой «Центра» — скрещенными саблями. За это время мимо них не проехало ни одного автомобиля, это еще две машины Круглова перекрыли дорогу с обеих сторон. Все четверо боевиков «Центра» были одеты в камуфляж с шевронами СОБРа на рукаве, в черных масках, с автоматами в руках. Они продержали автомобильный поток семь минут, просто и солидно аргументируя свои действия.

— Идет спецоперация, подождите немного. О, слышите! — мнимый собровец ткнул короткоствольным «Кедром» в сторону выстрелов. — Не стоит соваться под пули. Оставив на месте бойни свой фирменный знак, Круглов не прогадал. Особых проблем при возвращении у них не было, хотя по рации они и слышали приказы милицейского начальства о плане "Перехват". Наиболее засветившуюся «пятерку» они оставили на платной стоянке в ближайшем городе и до Москвы добирались уже поездом. А мешок с долларами благополучно доехал до первопрестольной в "Вольво". С такими деньгами можно было начинать большую охоту. Через неделю у подъезда своего дома пулей снайпера был убит депутат Государственной Думы Корешков, главный лоббист чеченских мафиози в нижней палате. Сотрудничать с ними он начал давно, еще в пору пребывания во власти в девяносто пятом году. Именно с помощью Корешкова, тогда федерального министра, чеченцы смогли избежать полного разгрома. Документы о связях Корешкова с Ичкерией Круглов послал все той же газете, соорудившей по этому поводу грандиозную статью. Еще через неделю на охоте был расстрелян Имран Алакбеков, двадцатисемилетний вицепрезидент крупного московского банка. Вместе с ними погибли три охранника и шофер. Но это была последняя удача "Центра". Всех подвел Вадик Арефьев. Парень почувствовал себя неуязвимым и самым хитрым на этой планете. Два бывших контрразведчика из охранного кооператива «Геркулес» засекли его, когда он устанавливал жучки на машине видного чеченского босса. Не помогло даже то, что на Арефьеве в этот момент была форма работника заправочной станции. Когда две «Волги» зажали его «жигуленок» на подмосковном шоссе, Вадик успел расстрелять пол-обоймы, прежде чем его изрешетили из трех стволов. Вадик не был профессионалом в деле шпионажа и слежки. Просто веселый парень, бывший десантник, для которого жизнь на гражданке казалось слишком пресной без приключений. Из множества его недостатков основным оказалась плохая память. В записной книжке Вадика следователи нашли телефоны всех остальных членов группы. Их взяли в течение суток, на свободе остался лишь один Павловский, его телефон Вадик помнил наизусть. Никто из четырнадцати человек полковника не выдал, так что следствие не нашло ни денег, ни оружия. Произошло это в первой декаде июня, а через три дня в коридоре Бутырской тюрьмы произошел краткий диалог двух надзирателей. Тот, что постарше, рыхлый, вечно жующий прапорщик Дымчук тихо сказал своему сменщику, более молодому коллеге Ерзикову: — Переведешь этого, новенького, в сорок пятую.

— Круглова? — переспросил тот.

— Да.

— Чего это? — удивился тот.

— Чего-чего, надо, — отрезал прапорщик, сунул в руку Ерзикову несколько компактно сложенных бумажек и ушел отдыхать. Пять сотенных бумажек убедили надзирателя больше не задавать глупых вопросы. Сорок пятая камера считалась пресс-хатой. Сидели там самые отъявленные, «ссученные» душегубы. Если надо было кого-то сломать морально или просто

убить, обращались к ним, благо стоило это недорого, вполне хватало нескольких пачек чая. В ту же ночь Круглов был задушен. Еще через неделю в сорок пятую уже сам Дымчук провел Валерия Григорьева, первого заместителя Круглова. Невысокий, плотного сложения капитан-разведчик прошел и Афганистан и Чечню девяносто пятого. Именно он командовал расстрелом денежного каравана чеченцев. Утром прапорщик, безмятежно насвистывая, открыл «кормушку» и крикнул: — Сорок пятая, подъем! На поверку. В ответ ему не донеслось ни звука. Дымчук крикнул еще два раза, потом позвал на помощь соседа и, бормоча ругательства, открыл дверь. К его изумлению, никто из семи старожилов пресс-хаты не подавал признаков жизни. Все они лежали на нарах и на полу, изуродованные до неузнаваемости. Лишь в самом углу, на нижних нарах под окном, прапорщик обнаружил безмятежно спящего новичка.

— Подъем, сука! — закричал Дымчук, жиганув дубинкой по спине наглеца. Тот не стал возмущаться, а быстро соскользнул на пол и, позевывая, объяснил надзирателю: — Извините, товарищ прапорщик, заспал. Эти козлы всю ночь спать не давали, чего они не поделили, понять не могу. Эх и лупцевались, как с ума сошли. Под утро только заснул. Дымчук задыхался от злобы. Деньги за этого парня он уже получил, Малик будет очень недоволен, когда узнает, что доллары ушли впустую. "Пристрелить его как оказавшего сопротивление?.." — Мысли прапорщика прервал крик его напарника: — Витек, по радио такое передают! В Кремле стрельба… Через неделю Григорьева вызвали на очередной допрос. К удивлению капитана, собеседником его в этот раз был человек лет пятидесяти, представившийся полковником ФСБ.

— Моя фамилия Луценко. По долгу службы я занимался примерно тем же, чем и вы в своем «Центре», только законными методами. Ваш руководитель, Круглов, к сожалению, погиб, мы еще выясним, при каких обстоятельствах это произошло… Григорьев напрягся. Про смерть капитана он не знал. А полковник продолжал: — Нас интересует прежде всего этот список. Мы составляли что-то похожее, но ваш реестр гораздо подробнее. Луценко выложил перед Григорьевым знакомый ему список потенциальных жертв "Центра".

— Тут удивляют некоторые фамилии, не объясните мотивировку включения их в этот скорбный перечень? Григорьев усмехнулся.

— А что я буду иметь за подобную откровенность?

— А вы непременно хотите что-то такое получить?

— Конечно.

— Например?

— Свободу. Полковник улыбнулся, с видимым недоумением приподняв левую бровь.

— Да, методы вашего" Центра" всегда отличались редким нахальством. И вы рассчитываете получить эту самую свободу?

— Непременно. Иначе нам не о чем говорить. Тогда Луценко со вздохом достал из папки лист бумаги и протянул его капитану: — Я, честно говоря, не одобряю ваших методов. Но новое руководство страны и мое непосредственное начальство имеет другое мнение. Это приказ о вашем освобождении. Также мы отпускаем и всех остальных членов вашей группы. Более того, вам предлагается в полном

составе вступить во вновь создаваемую спецгруппу по борьбе с сепаратистами непосредственно в столице. Полномочия у вас будут огромными, методы… — полковник поморщился, — такими же, как практиковал ваш «Центр». Проще говоря вам дается карт-бланш на убийство. Григорьев быстро пробежал глазами короткий текст бумаги и удолетворенно кивнул головой.

— Хорошо, я согласен.

— У вас тут есть что забрать? Личные вещи, может, еще какие пожелания будут?

— Пожелания? Пожалуй, будут. Вызовите сюда моего надзирателя. Через десять минут в камеру вошел Дымчук. Покосившись на стоящего на вытяжку перед столом заключенного, он поднес к мятой фуражке свою пухлую руку.

— Товарищ полковник, прапорщик Дымчук по вашему приказанию… Григорьев не дал ему докончить рапорт. Коротко ударив локтем по объемному животу надзирателя, он заставил того с хрипом нагнуться вперед, а затем ударом ребра ладони перебил ему шейные позвонки. Разведя руками, он прокомментировал все происшедшее для ошеломленного Луценко: — Ну что ж, я уже начал работать. Вскоре конвейер смерти заработал бесперебойно. Операцию назвали "Большая охота". Чеченцы гибли один за одним, умирали от неожиданных инфарктов и инсультов, разбивались в автокатастрофах и тонули в личных бассейнах. Попутно были уничтожены несколько служителей ислама в Башкирии и Татарстане, откровенно поддерживавшие ваххабитов. Стальная рука отдела «Ноль» при ФСБ не щадила и русских, чиновников и военных, помогавших сепаратистам в прошлом и настоящем. Еще до передела страны на генералгубернаторства, в августе, прошла "большая охота" и на Северном Кавказе. Три десятка ингушских, осетинских и прочих горских лидеров, помышлявших об отделении от России, неожиданно погибли в самолете, летевшем в столицу на фестиваль народов Кавказа. Вместе с ними разбился экипаж самолета и детский хореографический ансамбль, но это были неминуемые щепки "большой рубки леса". Подобным же образом были ликвидированы вожаки Абхазии. Их самолет разбился, когда они возвращались с визитом из Москвы. Силы ООН были выведены, и Грузия снова взяла под контроль автономную республику. По договоренности за оказанную при этом со стороны России помощь грузинский президент ликвидировал на территории Абхазии все тренировочные лагеря российских сепаратистов и сохранил российские военные базы. Отдел «Ноль» работал настолько успешно, что уже через год Григорьев получил полковника.

ЭПИЗОД 58 Судьба Чечни решалась на очередном совещании Совета Национальной Безопасности, или, как чаще говорили, большой шестерки. Присутствовали Сизов, Соломин, Сазонтьев, директор ФСБ Ждан, министр внутренних дел Малахов и директор ФАПСИ Майоров.

— Что будем делать с этой заразой? — спросил Сизов.

— Бомбу надо сбросить на них, как на Кунашир, — отозвался Сазонтьев, поудобнее устраиваясь в кресле и морщась от боли. Десять дней назад, находясь в очередной командировке в Чечне, он попал под минометный обстрел и получил осколок в седалищную часть тела. Только везение да обычная для него храбрость помогли главковерху уйти из-под обстрела. Так что Сибиряк имел на Чечню большой персональный зуб.

— Это будет слишком большая цена, — вздохнул Соломин. Он перебрал бумаги в открытой

папке и печальным голосом сказал: — На Кавказе мы оставляем почти треть годового бюджета страны. Пограничные линии, бригады быстрого реагирования, авиация, и все без толку. Самое опасное, что эта зараза расползается во все стороны. Северная Осетия, Ингушетия, КарачаевоЧеркессия, некоторые районы Дагестана, все они под большим влиянием Чечни.

— Да, — согласился Ждан. — Мы изолировали Ичкерию, но теперь боевики и не очень-то пытаются прорваться туда, они устраиваются в Дагестане и Ингушетии. Там дело идет к повторению чеченского варианта. Похищения заложников, торговля оружием. Местное население живет в страхе. Особенно дело плохо в Ингушетии. Местные власти слишком распустили своих абреков, пришлось наводить порядок силовыми методами.

— Ну, а вообще можно ли вернуть Чечню к мирной жизни? — спросил Сизов.

— Вряд ли, — Ждан отрицательно мотнул головой. — Слишком долго они воюют. Промышленность разрушена, сельским трудом там сильно-то не проживешь, и, кроме того, все привыкли к власти силы. Полевые командиры не дадут вернуться стране к прошлому. Это как в Афганистане. Деньги там крутятся бешеные. В прошлом месяце мы расстреляли командира одной погранзаставы. Он получил сто пятьдесят тысяч долларов только за то, что пропустил на территорию Чечни двадцать боевиков с оружием. Все они кормятся из-за рубежа. Конфликт прежде всего выгоден Турции, она не отказывается от мысли вернуть себе утраченное за годы Советской власти влияние. Азербайджан практически уже под их крылом. С Арменией это не пройдет, геноцид шестнадцатого года никто из армян не простит. Колеблется Грузия, и то скорее из-за христианства, а не из-за политической выгоды. Она надеется все же присосаться к "большой нефтяной трубе" и мечтает войти в НАТО. Анкара давно уже прикармливает грузин. Но основной поток капитала идет из арабских стран: Иордании, Пакистана. Раньше так же щедро снабжали их Кувейт и Саудовская Аравия, но теперь им самим приходится несладко. Через Турцию помогает чеченцам и Америка. С помощью Чечни они рассчитывают начать развал России. Им выгодно, что мы тратим на эту необъявленную войну столько средств. Все более или менее благоразумные люди покинули Чечню. Только за последний год население уменьшилось до четырехсот тысяч человек. Из них русских — не более пяти тысяч.

— Самое главное, что у народа там нет другой альтернативы. Работать негде, деньги можно получить только у бандитов, — снова вздохнул Соломин. Ждан согласно кивнул головой и продолжил доклад: — Как я уже говорил, по нашим сведениям, снова планируются провокации в районе Гудермеса. За последние полгода отмечен интенсивный рост количества боевиков направляющихся в Чечню. Вернулись полевые командиры, до этого отсиживавшиеся в Абхазии, Дагестане и даже Афганистане. Они активно вербуют бойцов среди мирного населения Чечни. В основном это молодые парни семнадцати и менее лет. Отслежены несколько полигонов, где обучается молодняк. По нашим данным, общая численность боевиков с учетом старых кадров, до поры маскирующихся под «мирных» горцев, может достичь десяти тысяч человек.

— Разве они не понимают, что все эти вылазки бесполезны? — спросил Сизов.

— Ну, это им не объяснить. Судя по всему их хозяева исламисты потребовали широкомасштабной акции, дабы чеченцы доказали, что деньги на них тратятся не зря. Все будет как прежде: нападение на город, захват его, широкие демарши в сторону Запада. Затем все эти шакалы ускользают из окружения, оставляя за себя погибать молодняк.

— И когда все это должно произойти?

— Как всегда, ближе к зиме, с ее туманами и непогодой, чтобы ликвидировать наше преимущество в авиации.

— Короче, надо сбросить на них бомбу, — снова подал голос Сазонтьев.

— Ты сильно-то не раскидывайся, сами потом в этом дерьме захлебнемся, — поморщился

Сизов. — Нужно придумать что-то кардинальное. Одним ударом разрубить этот узел. Работники невидимого фронта переглянулись, затем Майоров осторожно сказал: — Есть у нас одна задумка, опасная, конечно. Но момент подходящий. Как раз все основные полевые командиры соберутся в Чечне. Есть возможность уничтожить их на корню.

— Ну, давай, выкладывай, — подбодрил его Сизов.

— В союзном наследстве нам досталось несколько разработок бактериологического оружия. Есть один штамм конго-крымской геморрагической лихорадки невероятной активности. Вся болезнь развивается и протекает максимум за два дня. Передается она, как обычный грипп, воздушно-капельным путем. Мы и так уже огородили Чечню кордоном, так что можно смело запустить эту заразу в клетку.

— А мы сами-то не передохнем от этой вашей чумы? — спросил Сазонтьев.

— У нас есть сыворотка, кроме того у этого вируса один недостаток, который можно превратить в его достоинство — он не выносит минусовых температур. План таков: предварительно мы проводим вакцинацию всех войск и населения ближайших областей, гденибудь поближе к холодам рассеиваем с самолетов культуру штамма над всеми населенными пунктами Чечни, ну а с первыми заморозками происходит естественная дезактивация территории.

— Интересно, — заметил Сизов. По привычке он встал и начал, прихрамывая, расхаживать по кабинету. — А где гарантия, что этот вирус не убежит вглубь России, к тому же он может перебраться в Грузию и Азербайджан.

— Мы объявим о карантине, покажем по телевидению кадры пострашнее, и они сами перекроют границы. Сизов сел, осмотрел всех присутствующих.

— Ну что, решимся?

— Жутковато, — заметил Соломин, не поднимая глаз.

— Нет, лучше шандарахнуть бомбой, это как-то эстетичней, — вздохнул Сазонтьев.

— Все равно придется эту проблему как-то решать, — настаивал Ждан. — Сейчас май, за три месяца мы сможем изготовить вакцину для войск внутри Чечни, затем для передового кордона, еще через пару месяцев — для второго круга. Нам нужна неделя в начале октября для всей операции.

— Ну что ж, надо попробовать, — решил Сизов. — Давайте, запускайте свою дьявольскую кухню. А тебе, премьер, лично проследить, чтобы обеспечили работой Дагестан и остальные районы Кавказа. Закупайте у них баранов, брынзу, самотканые ковры из овечьей шерсти, хоть овечьи какашки, но безработицу надо ликвидировать. Сизов немного помолчал, потом добавил: — Сепаратизм для нас сейчас враг номер один. С его сторонниками можно бороться двумя методами. Или поднять уровень благосостояния настолько, что им будет невыгодно отделяться, либо задавить силой, хотя бы на время сбить эту волну. За неделю до операции "Штамм Икс" Сизов принял у себя популярного ведущего аналитической программы канала Эн-би-си Мэтью Кларка. Манера ведения его передач отличалась редкой дотошностью и неожиданностью суждений. Уже двадцать лет Кларк лидировал в рейтингах подобных аналитических программ. Кроме того в негласном пантеоне репортерской славы он уверенно держал второе место вслед за великим и непогрешимым Уолтером Кронкайтом. Худощавый, подвижный старик с морщинистым лицом столетнего гнома в своих беседах с политиками был беспощаден и беспристрастен. Встреча состоялась в Андреевском зале Большого Кремлевского дворца, но изысканная роскошь царских палат, казалось, не произвела на старика никакого впечатления. Выполнив

необходимые для знакомства формальности, Кларк сразу взял быка за рога. В основном беседа была посвящена затухающему балканскому конфликту, но затем журналист коснулся и проблем Кавказа.

— Скажите, господин Сизов, почему Россия столь болезненно относится к желанию Чечни самоопределиться в отдельное государство? Ведь одним из пунктов вашей конституции предусматривается такая возможность для субъектов федерации.

— Да, но чеченские лидеры сразу взяли курс именно на силовые методы борьбы за свой суверенитет. Дудаев даже не делал попыток оформить выход из состава России конституционными средствами, например, с помощью плебисцита. Он просто вооружил половину населения Чечни и отправился грабить проходящие по его территории поезда. Заложники, угон самолетов, фальшивые авизо — все это началось именно тогда, и это спровоцировало первую чеченскую войну. Я не думаю, что вашим согражданам понравилось бы появление подобного штата на территории Америки.

— Да, — улыбнулся Кларк. — Это было бы забавно. Штат Техас в роли Чечни. Но западные страны волнует скорее не сама Чечня, бандитов не любят нигде, а методы борьбы с ними, когда сильно страдает мирное население.

— А почему же вас не заботит, что от ваших бомбежек страдает мирное население Югославии? И я скажу вам, почему ваше руководство предпочло именно бомбардировки наземной операции. Был учтен опыт миротворческой операции в Сомали. Вы тогда получили хороший пендель в зад, утерлись и решили больше не рисковать. Переводчик чуть-чуть споткнулся, стараясь подобрать английское слово, эквивалентное по смысловой и эмоциональной нагрузке сизовскому «пенделю». Выслушав его вариант, Кларк усмехнулся и согласно кивнул головой. Попытка усмирить впавшую в полную анархию страну на Африканском Роге закончилась тогда для США бесславно. Несколько десятков американских морских пехотинцев отправились домой в цинковых гробах, а затем и все остальные силы миротворцев НАТО отбыли по домам, оставив Сомали в прежнем хаосе. В те времена и Кларк выступал против этой бессмысленной акции.

— Почему же именно Чечня стала такой болевой точкой России?

— Это идет из глубины веков. Чеченцев никогда не любили на Кавказе. Волки — вот самое лучшее определение для этих людей. Было несколько попыток расселить их еще при царизме, потом сделал попытку Сталин. Увы, со временем характер этого народа не изменился. К этому добавился фактор экономического провала политики СССР на Северном Кавказе. Безработица и нищета подготовили кадры для бандитов.

— На Западе кажется, что вы вообще болезненно воспринимаете любые попытки народностей Кавказа добиться большей автономности.

— Все, что им надо, у них есть. В свое время им попытались дать волю, но из этого ничего хорошего не вышло. Поймите, на Западе пытаются идеализировать эти народности, представить их этакими шотландцами времен сопротивления англичанам или индейцами времен колонизации Дикого Запада. На самом деле все обстоит по-другому. Клановая система позволяла им выжить в средневековье, но сейчас это жуткий тормоз на пути их дальнейшего развития. Бесконечная вражда между кланами, кровная месть, безусловное подчинение старейшинам, причем неважно при этом, правы они или нет. В любом государстве с таким общественным устройством начинается одно и то же: стоит кому-то занять главенствующее место в стране, как тут же находятся претенденты из других кланов. Так было везде, даже в более развитых по сравнению с Чечней Таджикистане и Азербайджане. В восьмидесятые годы кавказским народам дали максимальную свободу, и что получилось? Сизов начал загибать пальцы:

— Нагорный Карабах, война Грузии и Абхазии, Северной и Южной Осетии, чеченоингушский конфликт, Кабардино-Балкария, чечено-дагестанский инцидент. Сто с лишним лет при российском управлении Кавказ был одним большим курортом, зоной мира и спокойствия. Что мы имеем теперь? Кровь, войны, трупы. Если сейчас отпустить Северный Кавказ на волю, это будет один большой кипящий котел. Кларк с сомнением покачал головой: — И все-таки мне кажется, что России рано или поздно придется предоставить кавказским народам большую степень свободы. Это показывает хотя бы затяжной многолетний характер конфликта вокруг Чечни. На такое сопротивление способен только очень свободолюбивый народ.

— Я скажу вам одно. Этот конфликт будет тлеть хотя бы потому, что слишком много желающих его раздуть. В Чечне не останется ни одного чеченца, война будет продолжаться силами наемников. Взять хотя бы ваше правительство. Сколько миллионов оно тратит на поддержание ваххабитов? И не надо, не делайте такие большие глаза, Мэтью. Сизов достал из папки, лежащей на столике между ними, и подал журналисту лист бумаги.

— Это копия меморандума Совета национальной безопасности для президента и прочих высокопоставленных чиновников. Тут черным по белому сказано: "…Чечня сегодня для России — это то же самое, что Афганистан для Советского Союза. Так же как афганская война подорвала моральные и физические силы Союза и привела его к распаду, так и чеченская война должна привести к истощению России и неизбежному дроблению страны на незначительные маломощные государства. Рекомендуется всеми силами и средствами поддерживать антирусскую оппозицию, используя для это турецкий канал…" Так что Чечня это не только наша война, но и ваша. Тут не сказано, сколько именно средств ваших налогоплательщиков выделяется для ваххабитов, но, по нашим прикидкам, не менее ста миллионов долларов в год. Как вам подобный расклад сил? Кларк чуть замешкался с ответом, бегло пробежал текст документа и мгновенно уверовал в его истинность. Предложенный ему текст слишком хорошо укладывался в схему противостояния США и России. В руках у него была сенсация, да еще какая! Сотни миллионов долларов уходят на поддержку ваххабизма как раз в то время, когда участились случаи терактов исламистов против граждан Америки по всему миру. Кроме того, сам факт появления этого меморандума в руках Сизова был подобен хорошо начиненной бомбе. Документы с подобным грифом охраняются ничуть не хуже самого президента. От силы его могли читать человек десять, в том числе президент и вице-президент, министр обороны, директор ЦРУ и председатель объединенного комитета начальников штабов. И все-таки русские сумели выкрасть этот документ! "Да, в администрации полетят чьи-то головы", — подумал Кларк и начал вежливо прощаться с Диктатором. Взрывоопасную бумажку он получил себе на память. Реакция на публикацию этого меморандума была очень неприятной для Апдайка и его команды. Разгорелся колоссальный скандал, шумиха в прессе переросла в разбирательство в специально созданной комиссии конгресса. И общественность и конгресс требовали наказать виновных, во-первых, в разбазаривании госсредств на сомнительные проекты, а во-вторых, в утрате столь ценного документа. Президент оказался в глупом положении. На самом деле этот меморандум был стопроцентой дезинформацией русских. Его никто никогда не крал. Документ этот родился в недрах аналитического отдела ФСБ специально для Мэтью Кларка. Но сделан он был настолько схожим с настоящим меморандумом по чеченскому вопросу, что Гарри Линч не очень и оправдывался. Русские угадали даже примерную дату создания настоящего документа, а слог и характер языка подделки давали фору формулировкам

самого Линча. Как раз в это же время в районе Луксора в Египте исламистские фанатики расстреляли автобус с американскими туристами, погибли тридцать шесть человек. Американский народ требовал крови. Как шутили телекомики: "…иначе мы линчуем самого Гарри Линча". ЦРУ срочно пришлось найти козла отпущения в лице одного из чиновников Агентства по национальной безопасности, имевшего несчастье разбиться на машине за месяц до злополучного интервью. На него свалили похищение несуществовавшего меморандума, в результате чего пострадала ни в чем не повинная семья покойного, лишившаяся пенсии и подвергнутая общественной обструкции. Через полгода после знаменательного совещания в Кремле, в ночь на двенадцатое октября в штабе базового лагеря бригады Александра Камкова горел свет. За самодельным столом сидели трое: сам майор Камков, подполковник медицинской службы Зимин и священник ближайшей к ним казачьей станицы отец Андрей. Сидели уже давно, провожали закончившего инспекцию Зимина, а задушевности разговора способствовал кувшин доброго самодельного вина, привезенного священником вместе с продуктами для бригады — подарком казачьей станицы.

— … А Господь ведь что говорит: "Не суди да не судим будешь, ибо в глазе ближнего своего ты видишь соринку, а в своем не замечаешь и бревна"… Нельзя пенять другому за грехи его. За них он будет отвечать перед Господом. Самому надо жить по совести.

— Удивляюсь я вам, батюшка. Сколько раз вас похищали — три? Почти два года в яме, и после этого вы еще защищаете этих гадов, — качая головой, сказал Камков. Отец Андрей, рослый мужчина лет сорока пяти с редеющей бородой и умными спокойными глазами человека, нашедшего свое место в жизни, отрицательно качнул головой: — Я их не защищаю, просто начинать надо с себя. Ленивые мы стали, пьянствуем страшно, жутко, по делу и без дела, гибнем тысячами по пьянке. А тут еще эта новая напасть — наркомания, — священник по-смешному непривычно делал ударение на последнем слоге. — Мы погрязли в грехе. И это особенно видно иноверцам.

— Ну хорошо, — вступил в спор медик. — Ислам действительно запрещает все это, но что они творят под зеленым флагом, это же страшно! Они же атакуют по всем фронтам, во всех странах, в Африке, в Европе, везде. Вы и это оправдываете?

— Да я не оправдываю их, я хочу их понять. У них же религия молодая. Они на семьсот лет моложе нас! Откиньте от двух тысяч семьсот лет, что получится?

— Тысяча трехсотый год.

— Вот именно, — засмеялся отец Андрей. — Что у нас в это время было?

— Крестовые походы, — припомнил майор.

— Инквизиция, аутодафе, — продолжил медик. — Монголы.

— Ну вот, и у них сейчас такое же время. Все старые религии уже нашли свою главную суть — любовь к ближнему, а они еще думают, что силой можно победить. Победить же можно только идеей, любовью, и Мухамед это знал точно так же, как и Иисус… Диспут прервал длинный резкий телефонный звонок.

— Да, второй на проводе, — сказал майор, поднимая трубку.

— Это пятый. Слушай, Камков, медик еще у тебя?

— Подполковник? Вот он рядом сидит.

— Дай-ка ему трубку.

— Вас, — Камков протянул трубку Зимину. — С заставы.

— Да, подполковник Зимин слушает.

— Товарищ подполковник, докладывает капитан медицинской службы Попович. Товарищ подполковник, у нас ЧП, заболели пять солдат.

— Чем? — спросил Зимин, уже заранее зная ответ и чувствуя, как холодеет в этом предчувствии душа.

— Все признаки болезни Икс. Температура, отек легких, обширное поражение печени и почек.

— Они прививались?

— Да.

— Точно?! Проверь по журналу регистрации.

— Да что проверять?! Я сам им прививки делал.

— Они изолированы?

— Да. Чуть помолчав, Зимин сказал: — Хорошо, я сейчас подъеду. Положив трубку, подполковник какое-то время сидел неподвижно, затем обернулся к командиру бригады: — Майор, я сейчас поеду на заставу, разверни караулы вокруг нее километрах в двух и никого туда не впускай и не выпускай. Вся территория Чечни была окружена полностью оборудованной границей, с контрольноследовой полосой, с заборами из колючей проволоки, минными полями и хитроумной сигнализацией. А сзади пограничников прикрывали укрепрайоны мобильных войск вроде бригад Силантьева или Камкова. Каждая такая бригада состояла из батальона, усиленного танковой ротой, батареей реактивных минометов и приданной авиацией. Трясясь в неудобном «уазике», Зимин думал о судьбе, о непреложности рока. "От нее не уйдешь, хочешь ты этого или нет. Как петля, накинули на шею, ты бежишь, жизни радуешься, свободе, а веревка никуда не делась, только ждет, когда ты забудешь про нее. И вот тогда — все! Рывок, и ты на спине и дышать нечем…" Подполковник имел полное право рассуждать подобным образом. Восемнадцать лет назад молодым выпускником мединститута он участвовал в разработке этого самого штамма Икс. В той группе Зимин был самым молодым, так, на подхвате. Сначала он и не сознавал толком, какую дурную силу хранили пробирки и реторты. Понимание пришло, когда по своей халатности заразился и скоропостижно умер его друг Пашка Кулибин. После этого Зимин напросился на перевод в войска обычным врачом. Грешить на жизнь он не мог, она удалась. И карьера, и семья, уважение коллег. Да и сегодня стоило ему уехать из части на полчаса раньше, и все пошло бы по-иному. Отпустив «уазик» за километр от заставы, Зимин дальше пошел пешком. Его уже ждали. Молодой капитан — начальник заставы и врач в белом халате стояли на крыльце казармы. В руках у обоих дымились сигареты, но, кажется, они забыли про них. За последний месяц оба повидали не меньше сотни пришедших из-за кордона и умерших у них на глазах людей. Это была страшная, нечеловечески жуткая смерть, и теперь она грозила им всем.

— Ну что? — спросил Зимин, даже не здороваясь.

— Уже шесть, — сказал медик. С недоумением глянув на потухшую сигарету, он выбросил ее и, повязав на лице марлевую повязку, пошел впереди подполковника. Карантин был оборудован в небольшом здании бани. Пройдя пахнущий прелыми досками предбанник, оба медика зашли в бывшую парную. Здесь уже пахло только смертью. Шесть абсолютно голых парней лежали на старых матрасах без простыней. Один из них был еще в сознании. Покрытый потом, с блуждающими зрачками, он приподнялся в сторону докторов, потом застонал и откинулся назад.

— Что чувствуешь, Пахомов? — спросил лейтенант.

— Боль… во всем теле… жар, жарко… Подполковник не слушал его, ему было достаточно взгляда, чтобы понять весь ужас ситуации. По телам всех остальных пятерых солдат уже пошли синие, похожие на трупные пятна, фирменный знак штамма Икс. Зимин сразу припомнил характеристику данную в свое время этой болезни его начальником, генералом от пробирок и мензурок: — Если Господь захочет уничтожить человечество, то он воспользуется именно этой штукой. "Время инкубации от шести до двенадцати часов, потом невыносимый жар, так что больные сдирают с себя одежду, затем развиваются пятна, и еще через шесть часов отек легких, мозг превращается в студень, отказывают почки, печень, и все — смерть. Если штамм действительно мутировал и его не берет вакцина, то это ужасно. Погибнут все, солдаты на заставе, я, затем зараза пойдет дальше и дальше." Сделав знак рукой, он вышел из бани, сорвал маску и закурил. Через пять минут он понял, что стоит все в той же позе, с поднятой рукой и сгоревшей до самого фильтра сигаретой. Подошел начальник заставы, вопросительно глянул на медиков. Зимин неожиданно подумал, что для своего звания капитан выглядит слишком молодо, но не удивился этому. На Кавказе звания получали гораздо быстрее, чем в метрополии.

— Капитан, сколько человек находятся за пределами роты?

— Согласно наряда, тридцать человек в дозорах.

— Передайте всем, пусть возвращаются. Были попытки прорыва с той стороны?

— В эти сутки не было.

— А последний контакт?

— Вчера, примерно в половине двенадцатого. Он уже доходил, морда синяя, голый, так и пер шатаясь по шоссе.

— Кто с ним контактировал? Капитан кивнул в сторону бани.

— Эти четверо. А у остальных двоих койки стоят рядом.

— Понятно. Остальные солдаты спят?

— Нет. Лежат, переговариваются.

— Сейчас сделаем вот что… Их разговор прервал хлесткий выстрел где-то совсем рядом. Из казармы выскочил с автоматом в руках дневальный, вместе с ним офицеры завернули за казарму, и в свете ручного фонарика увидели торчащие из кустов ноги, смятую белизну больничного халата.

— Попович, сука! Легкой смерти захотел, — выругался капитан. — Всем в казарму и никому ни слова, — велел он дневальному и дежурному.

— Да, сбежал парень, — согласился Зимин. — Дезертировал. Дай-ка закурить, пограничник. Они дружно задымили и вернулись к крыльцу.

— Что, надежды никакой? — тихо спросил капитан.

— Практически нет, — признался Зимин. — Как тебя зовут?

— Володя. Капитан Петенков.

— Зимин Олег Николаевич. Ты женат?

— Да.

— Плохо, я тоже. И дети есть?

— Двое.

— И у меня двое. Одному уже двадцать лет, второму всего два года.

К ним подбежал возбужденный дежурный по роте.

— Товарищ капитан, солдаты бузят!

— Что они?

— Ваське Сидорову плохо, а они боятся оставаться с ним в казарме.

— Пошли, капитан, — выкидывая сигарету, сказал Зимин. — Я буду разговаривать с солдатами, а ты позвони в бригаду и скажи вот что… В казарме горел свет, за закрытой дверью словно гудел потревоженный улей. Сняв халат, Зимин шагнул за порог. Увидев офицера с погонами подполковника медицинской службы, солдаты примолкли.

— Дежурный, постройте личный состав, — приказал Зимин сержанту.

— Застава, подъем! Стройся! — скомандовал тот. Пройдя вдоль строя, подполковник поправил на одном из солдат загнутый воротник, затем остановился и начал речь.

— Вы уже знаете, что ваши товарищи заразились и сейчас находятся в тяжелом состоянии. Но повода для страха и паники нет. Я привез новую вакцину, более действенную, сейчас буду делать прививки, сержантам обеспечить наличие личного состава, начнем по порядку. Симптомы у прививки те же, что и в прошлый раз. Зимин блефовал. На самом деле это была та же самая, уже бесполезная вакцина. Она очень тяжело переносилась, человек часа на два выбывал из строя, да и потом еще почти сутки чувствовал болезненное недомогание и слабость. Теперь, когда инфекция прорвала этот кордон, повторная прививка могла только ухудшить положение больных и приблизить их конец. Подполковник хотел скомандовать отбой, но солдаты вдруг дружно загудели и начали переговариваться, глядя куда-то за его спину. Обернувшись, медик с удивлением увидел на пороге высокую фигуру отца Андрея. Солдаты хорошо его знали, священник не раз до этого приезжал на заставу, несколько парней всерьез заинтересовались религией, даже оформили в красном уголке небольшой иконостас.

— А вы что это сюда, отец Андрей? — спросил Зимин, подходя к священнику.

— Тут есть больные и умирающие, значит, нуждающиеся в слове Божьем. Как ни странно, но именно появление священника внесло успокоение в ряды пограничников. Несколько наиболее рьяных из них поспешили приложиться к руке попа. Так что через полчаса гости заставы трудились не покладая рук: медик делал бесполезные уколы, священник отводил службу. Паства у него в этот раз была как никогда прежде многочисленной. Через четыре часа на ногах в казарме оставались лишь три человека: Зимин, священник и капитан Петенков. Они обходили кровати с лежащими солдатами, старались хоть немного приободрить их.

— Ну вот, еще два часа и все пройдет, — в очередной раз говорил Зимин молодому солдатику, отслужившему всего месяц. Выглядел тот как больной ребенок, наголо остриженный, худой, с тонкой шеей подростка.

— Доктор, а я точно поправлюсь? — спросил он, с надеждой глядя на медика блестящими от температурной лихорадки глазами.

— Конечно, еще и повоюешь. И на свадьбе погуляешь. Девушка-то есть?

— А как же.

— Часто пишет?

— Через день.

— Это хорошо. На свадьбу не забудь пригласить. В другом конце казармы у кровати сошлись священник и капитан.

— У меня мать одна, газа у нас нету, а дров колхоз не выделил. Она просто замерзнет там

одна, ноги у ней не ходют… — говорил молодой новобранец с сильным псковским акцентом.

— Ладно, ладно, поедешь ты в отпуск, слово даю, — капитан старался успокоить этого белесого, с выгоревшими бровями деревенского паренька.

— Мне только ей дров напилить, и все… За хлопотами все невольно забыли про сержанта Деменко, дежурного по роте. В отличие от остальных он все понял, когда увидел тело застрелившегося медика. Сержант прививаться не стал, выйдя из казармы, он сорвал с себя повязку дежурного и, завернув за угол, перемахнул через забор. Выбравшись на дорогу, Деменко припустил со всех ног и бежал он так до тех пор, пока силы не оставили его. Упав прямо на асфальт, сержант чуть отдышался, а затем, пошатываясь, побрел дальше. Вскоре его остановили.

— Стой, кто идет! — послышалось из кустов.

— Свои… свои!

— Руки! Кто свои? Откуда идешь? Вскинув руки, Деменко торопливо начал говорить, на ходу придумывая версию своего появления: — С заставы я, капитан меня послал за подмогой. Еще, говорит, лекарства нужны…

— Так ты с заставы? — переспросил голос из кустов.

— Да-да! С заставы… Длинная очередь оборвала речь и жизнь сержанта. Вслед за этим полыхнуло пламя огнемета. Через полчаса на асфальте дымилась только кучка пепла. Распоряжения Зимина выполнялись точно. В это время и сам подполковник почувствовал первые признаки болезни. Пошатываясь, он вышел на крыльцо, сел. Было уже утро, прохладный воздух бодрил медика прощальной радостью. Краски окружающего мира показались ему как никогда чистыми и девственно свежими, словно Господь только что сотворил этот мир и никто еще не успел его испачкать злобой или страданием. Сзади Зимина заскрипела дверь, на крыльце появился священник. Присев рядом с подполковником, он ясным взором окинул прекраснейший пейзаж, улыбнулся и сказал: — В такое утро хорошо умирать. Душа полетит в небо с радостью.

— Вы думаете, что загробная жизнь все-таки существует?

— Я знаю это. Спорить или расспрашивать священника о причине подобной уверенности у Зимина не было ни желания, ни сил.

— Где капитан, я что-то давно его не видел?

— Лежит уже. Я причастил его. Зимин вспомнил, как час назад, проходя мимо канцелярии, услышал взволнованный голос начальника заставы: — Лена, запомни, я очень и очень тебя люблю! Ты слышишь меня? Всю жизнь я любил только тебя, поцелуй Галинку, Игорька. Лен, я ничего не могу тебе сказать, все у меня хорошо, но помни, я всегда любил тебя!.. "Может, мне тоже позвонить? — подумал подполковник. — Только кому, Соне или Ирине?" Счастливо прожив двадцать лет с первой женой, Зимин на пятом десятке влюбился в молоденькую медсестру. Сначала их роман не выходил за рамки служебного, но когда Ирина родила сына, подполковник окончательно ушел из семьи. Он знал, что и первая, и вторая жена любили его, каждая по-своему, но обе искренно и всерьез. Значит, разговаривать надо было с обеими, а это было уже выше сил доктора.

— У меня начинается, — сказал он, вытирая со лба холодный пот. — Святой отец, вы останетесь последним из живых в этой юдоли печали. Свяжитесь потом с Камковым, пусть здесь все зачистят. А вот, похоже, и они. На пригорке, в километре от заставы, показался танк с необычными конфигурациями башни. Лязгнув гусеницами, он застыл на месте.

— Да чего ждать, Господь примет нас с радостью, часом позже или часом раньше.

— Тогда пойдемте, и отпустите мне грехи мои, отец Андрей. А их у меня ой как много, успеть бы все вспомнить. Они ушли в казарму, священник придерживал ослабевшего подполковника. Спустя полчаса необычный танк с лязганьем подполз чуть ближе, замер, и длинная струя оранжевого пламени с ревом устремилась в сторону заставы. Деревянная казарма вспыхнула, как рождественская свечка, а огнемет все продолжал извергать смертоносное пламя. В перерывах между залпами экипаж услышал по рации сквозь шум помех донесшееся из динамика церковное пение. Танкисты удивленно переглянулись, но связь тут же оборвалась, и лишь ровный, давящий гул огня продолжил свою ревущую, торжествующую языческую песнь.

ЭПИЗОД 60 За два дня до этого на противоположном краю Кавказского фронта, в гарнизоне номер шесть происходила плановая прививка от штамма Икс. Этот военный городок располагался в тылу и обслуживал аэродром, и соседние склады, и базу горюче-смазочных материалов. Фельдшер Артюхов, молодой парень, окончивший перед армией медучилище, по одному принимал заходящих к нему солдат. Сделав в руку укол, он вписывал фамилию привитого в толстый журнал, а в военный билет шлепал квадратную печать. Артюхов прослужил в армии уже год и, как говорят старшины, "службу понял". Все его действия были заторможены до степени, приближенной к лунатизму. Фельдшер употреблял для всех своих действий ровно столько сил, чтобы окончательно не уснуть и в то же время хоть както способствовать продвижению очереди. Если бы зашел кто из начальства, он бы мгновенно начал двигаться в три раза быстрее, а выражение сонной скуки в глазах сменилось бы упоительным рвением. Но единственный врач гарнизона уехал в ближайший город с летчиком, повредившим при аварийной посадке позвоночник, так что на сегодня медбрату работы хватало на весь день.

— Следующий! — крикнул Артюхов, и из-за белой простыни, навешенной на дверной проем, показался очередной солдат. В отличие от предыдущих вояк этот был в парадной форме и при всех значках. Увидев его, фельдшер обрадовался. Сергей Литвинов был земляком и погодком Артюхова.

— Привет, Леха! — сказал он, подавая руку медику.

— О, Серега! Ты чего так вырядился?

— В отпуск еду! — довольно улыбнулся Литвинов.

— Везет! — с завистью сказал Артюхов. Они не только были из одного города, а даже выросли в одном дворе, и хотя не были большими друзьями, но приятельствовали. Фельдшер невольно представил себе до боли знакомый городской двор с покосившейся беседкой, ржавой в это время года горкой, с двумя березками в окружении пирамидальных тополей.

— А меня не пустили, — со вздохом сказал он. — Попозже, говорят, поедешь, зимой. Слушай, а как же это ты умудрился? Пока не переболеешь с прививкой, тебя никто не отпустит!

— Вот в том-то и дело! Я сказал комбату, что еще позавчера укололся. Он проверять не стал, на слово поверил. Слушай, Леха, — Сергей опасливо оглянулся на дверь и, пригнувшись,

шепнул на ухо земляку: — Не делай мне прививку.

— Ты чего, с ума сошел! Знаешь, с этим как строго? Батя тут стращал всех трибуналом. Аж пистолет вытаскивал!

— Я знаю, но ты прикинь: мне в дорогу, а тут эту дрянь вколют! Я как раз по пути домой и свалюсь. Мне через полчаса выезжать. Артюхов прикинул в уме, выходило, что Серега прав. Прихватит его как раз на полпути. Реакция на прививку была сильнейшая, некоторые теряли сознание, у других на время просто отнимались ноги. А отпускник продолжал давить на психику земляка: — А там, дома? Ни выпить, ни закусить. Хрен ли это, а не отпуск!

— Ты на чем едешь-то?

— На попутке. «Урал» послали в Пензу за запчастями, ну и как раз подкинет меня. Лех, какая там нахрен болезнь?! У нас же никого больных не было, до Чечни сто километров, какая тут в п… болезнь?!

— Без штампа тебя не выпустят, — заметил Алексей.

— Вот и стукни его. А приеду, вколешь мне эту заразу задним числом. Лех, я тебе лично литр привезу. Хоть водяры, хоть самогонки. Артюхов сразу оживился: — Тети Машиной, на изюме?

— Ну да! Последний очаг сопротивления в душе фельдшера был сломлен бесповоротно.

— Ладно, давай билет. Стукнув печать, он сказал: — К моим зайди, расскажи, как я тут.

— Обязательно! Лех, литр за мной! И счастливый отпускник выбежал на улицу. Вскоре Артюхов услышал тяжелый рев грузовика. "Серега поехал, — подумал он. — Через несколько часов будет дома". Он снова вспомнил родной двор, представил себе, как товарищ поднимается по лестнице на второй этаж, открывает дверь… Но чувство тревожной неуверенности так и не покидало его до самого вечера. Та ночь в городской больнице мало чем отличалась от десятков и сотен предыдущих ночей. Небольшой, сорокатысячный городок Николаевск исправно поставлял обычное число пациентов для дежурных врачей. Привезли пьяного парня с ножевым ранением. Он дико матерился, пытался сорвать бинты, наложенные на густо исписанный татуировками торс, порывался сбежать и замочить какого-то Резвана. Чуть позже в приемный покой внесли сбитого ночным лихачом велосипедиста. Судя по густому перегару, он вряд ли видел роковую машину и умер в лифте, не доехав до операционной. Не успели врачи и медсестры перевести дух, только разлили в чашки чай, как распахнулась дверь и с шумом и грохотом в небольшую комнату приемного покоя ввалилась целая толпа народу. Дежурный врач, невысокий, полноватый брюнет, нахмурил брови. За прошедшие после окончания мединститута два года Владимир Ханкеев достаточно втянулся в рутинную жизнь горбольницы, так что удивить его чем-то было трудно. С досадой отставив чашку, он поднялся из-за стола и решительно шагнул вперед. Сначала он не сразу понял, кто из этих людей пострадавший, определил лишь одно — все они пьяны.

— Андрюха, да держи ты его, не отпускай.

— Куда вы его прете, мать вашу, сюда давай!

— Куда сюда, наверх его надо!

— Тихо! — заорал Ханкеев и только тут увидел в толпе больного. Высокий, обнаженный по пояс русоволосый парень повис на плечах двух очень похожих на него парней. Закатившиеся глаза, крупные капли пота и открытый рот сразу подсказали доктору, что дело плохо. "Алкогольная кома, почти наверняка", — с ходу поставил он диагноз.

— Кладите его на кушетку, — все тем же строгим голосом велел врач. — И все вон отсюда, остаются только близкие родственники.

— Мы все… тут родственники, братаны, — с запинкой начал объяснять один из носильщиков, неуверенным жестом ткнув себя пальцами в грудь. — Серега наш брат, мне и Пашке родной… остальным двоюродный. Поморщившись от противного запаха самогонного перегара, Ханкеев потрогал лоб пациента и отдернул руку.

— С ума сойти, градусов сорок, — пробормотал он и крикнул в сторону ординаторской: — Лена, дай градусник! Медсестра принесла градусник, Ханкеев в это время уже прослушивал пациента в стетоскоп. На лице его было написано явное недоумение.

— Откуда он приехал? — спросил врач двух снова ввалившихся в приемный покой "братанов".

— С Кавказа, откуда же еще! — как само собой разумеющееся сказал один из них.

— Он же солдат, в отпуск приехал, — пояснил второй брат.

— Он не в Чечне был? — спросил Ханкеев, и в душе его захолодил страх.

— Ну да, в летунах.

— Где его военный билет?

— А хрен его знает, дома, наверное.

— Адрес!

— Да здесь вот, за углом, Севастопольская, пять, квартира девять. Ханкеев только два дня назад прошел инструктаж по поводу новой кавказской заразы, и в памяти были еще свежи симптомы этой жуткой болезни.

— Давно это с ним? — врач кивнул в сторону кушетки.

— Да часа два… нет, три… — по очереди начали припоминать парни.

— Плясал вместе со всеми, и бац, упал!

— Думали так, с перепоя, отнесли в спальню, а потом хватились, с ним совсем плохо…

— Горячий, одежду рвет… Ханкеев тем временем набирал номер инфекционной больницы.

— Багрянцев, ты сегодня дежуришь? Слушай, помнишь собирали нас два дня назад по поводу той дряни? Ну вот, есть похожий клиент. Да, солдат, приехал в отпуск, буквально сегодня. Симптомы стопроцентные, температура… — медсестра подала ему градусник. — Сорок два, похоже на отек легких. Через пятнадцать минут к воротам городской больницы подрулил "уазик".

— Где он? — с порога спросил высокий седой человек в белом халате, главврач инфекционки Куликов. Вместе с ним приехал и однокурсник Ханкеева Багрянцев. Завязав предохранительные маски, они уже втроем склонились над больным.

— А это что? — спросил Куликов, чуть поворачивая голову солдата и показывая на легкий синяк рядом с ухом.

— Может, подрался с кем? — предположил Ханкеев. Ему никак не хотелось верить в свой же уже поставленный диагноз.

— А вот еще, — заметил Багрянцев, поднимая руку больного и показывая на более отчетливое пятно под мышкой.

— Да, похоже, все ясно. Они отошли в сторону. Пока Куликов просматривал данные на солдата, Багрянцев принес большой круглый кофр.

— У нас есть сто доз вакцины, сначала вкатим ее себе, не дело будет, если мы свалимся в первую очередь. Сережа, сделай всем уколы, а я пока подниму на ноги городское начальство, военкомат и позвоню в областной центр. И военком, и мэр прибыли быстро, жили совсем рядом. К этому времени Ханкеев сходил на квартиру Литвиновых и принес документы солдата. Самого Сергея отправили в инфекционную больницу.

— Они уже там забыли про него, перепились окончательно, — делился впечатлениями доктор. — Мать с отцом в полной отключке, еле нашел его сестру, она вспомнила, где висит его китель.

— Судя по военному билету, прививка ему была сделана буквально сегодня утром. Это очень плохо.

— Почему? — не понял мэр, невысокий человек лет пятидесяти с округлым брюшком.

— А то, что прививка не подействовала. Если так, то и наши — мертвому припарка. Алексей Михайлович, — Куликов обернулся к военкому, — надо дозвониться до воинской части Литвинова и узнать, в самом ли деле солдатик прививался. От этого зависит очень многое.

— Хорошо, займусь этим сейчас же. У нас он еще не встал на учет.

— И надо выяснить, каким транспортом он добирался до города, маршрут, попутчики. Все требуется знать досконально. Если парень подцепил новую разновидность вируса, то его попутчикам сейчас весьма хреново. Зазвонил телефон. Куликов подняв трубку, выслушал короткий доклад: — Хорошо, — сказал он и повесил трубку. Затем повернулся к присутствующим: — Он весь покрылся синими пятнами. Все сомнения отпали.

— Кто на очереди следующий? — спросил Багрянцев.

— По идее первыми его встретили отец и мать, — заметил Куликов.

— Да, они там… — начал было Ханкеев, но потом осекся. Ему вспомнилась квартира Литвиновых, колобродившие «братаны» и расслабленные позы старших родственников. — Вообще-то хорошо бы их снова навестить.

— Всю эту компанию надо изолировать, пройтись по адресам, куда заходил Литвинов.

— Им сейчас не до расспросов.

— Ничего, подключим милицию, сунут всех под душ. Допрос принудительно протрезвленных родственников солдата принес мало радости для врачей. Литвинов наследил не только в своем дворе, он умудрился посетить и любимую девушку, и единственную прабабушку на другом конце города. Самое страшное, что все это время он пользовался обычным рейсовым автобусом. Еще через час в город прибыли части МЧС, областное медицинское начальство. И мало кто знал, что два батальона солдат окружили город со всех сторон. С собой медики привезли три тысячи доз вакцины, но в сорокатысячном городе это было каплей в море. Единственно, врачи уже знали, что Литвинов просто напросто не прошел вакцинацию, комбат быстро расколол хитроумного фельдшера. Это давало Николаевску небольшой шанс выжить. К утру все дороги из города были перекрыты, людей, пришедших к первой электричке, отправили обратно, все остальное население Николаевска было разбужено в шесть утра

работающими на полную громкость радиоприемниками и громкоговорителями с разъезжавших по улицам машин.

— Жители города Николаевска, в связи с объявленным карантином просим никого не выходить из своих квартир. Не открывайте двери никому, кроме врачей, не ходите к соседям, запаситесь водой на несколько дней. Вас посетят на дому и сделают прививки от болезни… Несмотря на эти вполне внятные приказы, сотни людей пытались прорваться на работу, выйти в магазин или на рынок.

— Дед, ты куда прешь? Тебе что сказали, сидеть дома! — орал на сгорбленного старика с палкой и бидончиком невыспавшийся ломаемый прививкой милиционер.

— Я иду на базар, за молоком, — дед шаркающей походкой продолжал продвигаться вперед.

— Какой к такой-то матери рынок! — милиционер ткнул дубинкой в пустые прилавки. Но старик был почти слеп и остановиться не захотел. Добравшись до прилавков и не обнаружив продавцов, он пристроился на скамейку и, судя по позе, никуда не собирался уходить.

— Дед, ты чего тут расселся? Видишь же, нет никого и никого не будет!

— Кто-нибудь да принесет молоко. Мне молоко нужно, у меня диета, — упрямо твердил старикан. — Мне кашу надо варить манную. Дожили, молока в стране не стало. При коммунистах-то все было, после войны вон каждый год цены снижали, и воровства не было…

— Гриб горбатый, — сказал милиционер, отходя к сослуживцам. — Капитан увидит этого козла, затрахает до смерти. О, еще какая-то овца выползла! Э, ты куда это, детка! Молодая девица в синей импортной куртке, выпорхнув из подъезда, волокла на буксире заспанного малыша.

— Я, я в детский сад. Мне на работу надо.

— Ты что, не слышала, что передают по радио? — милиционер ткнул дубинкой в проезжающую машину с громкоговорителем.

— Слышала.

— Ну и куда же ты тогда прешь?

— Мне в магазин надо, у меня хозяин очень строгий, Рагим, азербайджанец. Он меня уже грозил уволить за опоздания, я хлебом торгую, тут недалеко, вот за тем домом. Милиционер был готов взвыть от злости.

— Какой тебе Рагим?! Никто и нигде и ничем сегодня торговать не будет! Ты сдохнуть что ли хочешь вместе со своим щенком?

— Нет, — девчонка подхватила малыша с земли. Она смотрела на милиционера ясным наивным взглядом ничего не понимающих голубых глаз, и тот, перестав ругаться, просто взял молодую мамашу под локоть и отвел ее в подъезд.

— Ей самой еще в ясли ходить, полная дура, а она уже сама со спиногрызом.. Он бормотал еще что-то, пока сосед не толкнул под руку: — Вань, глянь-ка. У дальнего угла пятиэтажки виднелась убегающая щуплая фигурка в синей куртке. Всех троих милиционеров бросало то в жар, то в холод, тело нещадно ломало и не было ни малейшего желания бегать за разными идиотками.

— Хрен с ней, на всех дураков намордников не наденешь. Постоит у запертого детсада да вернется домой. О, вот и дед собрался до хаты!

— А при коммунистах молоко всегда было! И порядка было больше, — упрямо прошамкал старик.

— Давай-давай, скоро повидаешься со своими, и с Леней и с Виссарионычем, — приободрил Ваня упрямого оппонента.

Но больше всего работы милиционерам досталось на следующий день, когда болезнь подошла вплотную.

— Помогите! Боже мой, хоть кто-нибудь, помогите! Крик этот раздался сверху, и, подняв головы, дежурный наряд увидел на балконе третьего этажа обнаженную растрепанную женщину лет тридцати. Подняться она уже не могла, не хватало сил. Лежа на бетонном полу, она прижалась к решеткам ограждения и протягивала сквозь них руки. От ее жуткого крика у всех в округе просто мурашки бежали по спине: — Ну помогите хоть кто-нибудь, мне так больно!

— Ты своим-то сделал прививку? — тихо спросил сержант напарника.

— Нет, очередь еще не подошла.

— Какая очередь! Подойди, сунь врачу, и он все сделает.

— В самом деле?

— Чудак ты, Васек, беги быстрее! Вон, как раз машина с медиками пошла, заверни ее к себе. Мы с Саньком подежурим. Агония женщины продолжалась почти три часа, и ее наблюдали жители трех ближайших домов. Даже издалека было видно, как тело жертвы неумолимо покрывалось синими пятнами. Еще несколько человек примерно в таком же состоянии умудрились выбраться на улицу. Особенно поразил всех мужчина громадных габаритов, появившийся по утру на центральной площади города. Из одежды на нем остались лишь застиранные синие трусы, почти такого же цвета пятна покрывали все тело гиганта. Глаза его были закрыты, он шатался как пьяный, чудом удерживаясь на ногах, но упрямо шел вперед, к какой-то своей, не известной остальным цели. Стоявшие в оцеплении солдаты шарахнулись от заразного в разные стороны, никто из них еще не был привит. А тот вышел на середину площади и упал у самых ног статуи Ленина. Умирал он долго, огромный организм упрямо не хотел принимать смерть.

— Да пристрелите вы его! — возмутился приехавший с инспекцией командир части.

— Может не надо? — возразил сопровождавший его мэр города. — Это произведет плохое впечатление на жителей.

— Ну, как хочешь, но если меня так скрутит, то, Титов, — полковник обернулся к адъютанту, — не пожалей патрона, очень прошу. Несколько хитроумных горожан пытались окраинами выбраться из города, но ничего хорошего из этого не получилось. Стоявшие в оцеплении солдаты боялись их гораздо больше, чем приказа начальства, и завернули беглецов назад, не дав им даже приблизиться.

— Куда? Ну-ка вали обратно! — крикнул сержант, начальник одного из караулов, завидев неторопливо ехавшего на велосипеде по дороге от города мужика в брезентовом дождевике и с привязанными к раме удочками. Рыбак не послушался, и сержант, с руганью сорвав с плеча «Калашников», дал очередь поверх головы упрямца. Этот аргумент подействовал мгновенно. Мужик завалился набок и уже из кювета начал дискуссию с караулом: — Ты чего, охренел, что ли?! Так ведь и убить мог!

— Я тебя, падлу, сейчас точно грохну. Тебе сказано было, чтоб не выходил из дома?! А ты куда прешь?

— Да ложил я на вас всех с прибором, запрещать они мне будут! На вид мужику можно было дать и пятьдесят лет и все семьдесят, худой, со вставными железными зубами и лицом изголодавшейся после долгой зимы кикиморы.

— Куда хочу, туда и еду. Я каждый день по этой дороге на рыбалку езжу, и не дави мне мозжечок всякими там указаниями!

— Слушай, дядя, вали отсюда, а! По-хорошему прошу!

— Указывать мне еще будешь, сосунок!.. Длительная перепалка кончилась тем, что сержант, не выдержав ослиного упрямства оппонента, дал еще одну очередь перед самыми ногами рыбака. Это наконец-то подействовало, и рыбак развернул свой двухколесный экипаж. Отъезжая, он вылил на сержанта такой поток мутного мата, что тот, не выдержав, шмальнул еще одну очередь. Целил он поверх головы, но рука дрогнула, и две пули разнесли затылок нарушителя карантина. Сержант еще не успел осознать происшедшего, как совсем рядом, из-за поворота, послышался знакомый звук мотора командирского «Уазика». Полковник мчался на звуки выстрелов.

— Сука, что же ты наделал, а?! — со слезами в голосе спросил сержант не то самого себя, не то мертвого велосипедиста. На другом посту пришлось обстрелять машину, пытавшуюся прорваться из города. Сначала ударили вдогонку, по колесам, а когда машина завалилась в кювет, всех пассажиров, четверых кавказцев, расстреляли, не дав выбраться из салона, а потом облили бензином и сожгли. Карантин в собственных квартирах продолжался четверо суток. Вакцина поступала прямо с колес, и медики, падая от усталости, по очереди обходили дома, делая прививки.

— Так, дом сорок шесть, с номера первого, — сказал Ханкеев, вступая в очередной подъезд. За ним шла медсестра Лена с толстым журналом регистрации. Доктор нажал кнопку звонка, подождал, потом постучал. Никто не отзывался. Зато загремели засовы в соседней квартире. Дверь чуть приоткрылась, из-за цепочки выглянуло испуганное женское лицо: — Вы в первую квартиру?

— Да, с вакцинацией.

— Ой, наверное, они все умерли. Вчера там кто-то жутко кричал, просто сил не было слышать такое!

— Во сколько это было?

— Часов в пять вечера.

— А сколько человек жило в квартире?

— Трое, муж с женой и дочка лет пяти. Ханкеев еще раз, более длительно нажал на кнопку звонка, но так и не дождался отзыва.

— Ну что ж, пометь как зараженную и пошли дальше. Открывайте, уколем вас, — обратился врач к словоохотливой соседке.

— Ой, а это не опасно? Эта прививка, она точно поможет?

— Конечно, на себе проверено, — качнул головой доктор и усталым жестом потер лицо. Через неделю ударили первые морозы. Для большей эффективности естественной дезактивации во всем городе отключили отопление, вымораживая жилье. За это время в Николаевске умерло семь тысяч триста пятьдесят шесть человек, в том числе и семья фельдшера Артюхова. Серега все-таки успел забежать к соседям и передать им привет от сына. Из многочисленных родственников Сергея выжили двое, умудрившихся даже не чихнуть там, где остальные загибались за считанные часы. Всего таких везунчиков по городу набралось человек пятнадцать. Жуткую трагедию пережил один из этих людей. У него на глазах умерли все родные: мать, отец, сестра, два брата с женами и детьми, собственная жена и двое детей. Главу семейства чеченская зараза не взяла. Тогда он просто вставил в рот дуло охотничьего ружья и большим пальцем ноги нажал на курок. Самое страшное выпало солдатам, очищавшим городские квартиры от трупов. Дело это затянулось на целую неделю, и тела умерших разложились до жуткого состояния. Но все равно

нашлись и мародеры, проникавшие в квартиры раньше погребальной команды и не брезговавшие чужими вещами. Еще долго потом на местных рынках продавали вещи, пропахшие сладковато-приторным трупным запахом. Карантин с Николаевска был снят лишь через месяц. Из медиков скончались четверо. Умер и Куликов, но не от болезни, а от обширного инфаркта. Но это был лишь один из прорывов блокады карантина. Всего таких случаев было четыре. Особенно жуткой оказалась гибель деревни Кисловки на Смоленщине. Триста пятьдесят дворов вымерли начисто, и никто не слышал и не видел последних мучений этих людей. Просто в ближайший городок на молокозавод перестали привозить из Кисловки молоко. Удивленный подобным нарушением многолетних связей директор позвонил в деревню, но никто не поднял трубку. Когда экспедиторы с молокозавода приехали выяснить, в чем дело, и при случае поругаться с деревенщиной, оказалось, что ругаться-то и не с кем. На фермах и во дворах мычала и визжала некормленная скотина, а заезжих гостей уберег от гибели первый десятиградусный заморозок. Врачи так и не смогли понять, каким образом попал в эти глухие места вирус штамма Икс. В начале декабря начальник медицинской службы Вооруженных сил докладывал Временному Военному Совету: — В Чечне осталось не более пяти процентов населения, в основном в горных районах, ударные бригады до сих пор очищают населенные пункты от трупов. За кольцом карантина погибли семнадцать тысяч триста пятнадцать человек. Эти данные, естественно, секретные…

— Не надо секретности, — прервал его Сизов. — Наоборот, проведите брифинг и обнародуйте факты. Покажите кадры с мест событий. А то эти в ООН и так себе позволяют слишком много. Действительно, с самого начала эпидемии со стороны Запада раздавались критические голоса: — Как это русским так быстро удалось создать сыворотку от совершенно новой болезни? — ехидничал на трибуне ООН представитель США Джанни Бальмонд. — Иногда на то, чтобы определить возбудителя болезни, уходит несколько месяцев, а тут русские врачи совершили чудо из серии сказок Шахерезады. Какой джин помогал им? Не создан ли он раньше самими русскими умельцами? В тот же вечер Сизов сделал в дневнике очередную запись: "Как часто приходится жертвовать тысячами людей для блага миллионов. Семнадцать тысяч триста пятнадцать человек. Цифры выглядят отстраненно и совсем не страшно. Чужая смерть трогает, лишь когда погибают твои родственники или чужие люди умирают на твоих руках. Надеюсь, что эти жизни окупятся в будущем."

Часть шестая ЗАТИШЬЕ ЭПИЗОД 62 Осень кончилась вместе с балканским конфликтом. Жители Европы медленно приходили в себя, начала налаживаться обычная, повседневная жизнь, такая обычная и скучная прежде и казавшаяся чудом теперь, после пережитого кошмара ядерного противостояния. С первыми заморозками Сизов наконец позволил себе передохнуть. На этом настояли врачи, встревоженные усилившимися головными болями своего высокопоставленного пациента. На неделю он уехал к себе в подмосковную резиденцию «Сосны», много гулял, пару раз выезжал на охоту. К нему привозили только самые важные документы, изредка звонил Соломин, да пару раз навестил Сазонтьев, все продолжавший обмывать свои погоны полного генерала армии. Но за это время произошло и нечто важное в личной жизни Диктатора. Закончив процедуру подписания очередных бумаг, Михаил Фартусов, секретарь Сизова, несколько замялся и напросился на вопрос: — Есть что-то еще?

— Да, Владимир Александрович, тут… э… одна журналистка нас допекает уже три месяца. Говорит, что вы ей обещали интервью частного характера. Сизов улыбнулся.

— Да, было дело. И что, сильно она этого добивается?

— Звонит каждый день. Надо сказать, весьма язвительная дама, такое порой про вас говорит.

— Например? — заинтересовался Сизов.

— Ну, например, что вы не умеете держать слово, что боитесь ее. Теперь Владимир расхохотался уже во все горло. Он прекрасно помнил эту зеленоглазую фурию, не пропускавшую ни одной пресс-конференции с его участием. В глазах симпатичной репортерши Диктатор читал не любовь, а скорее, наоборот, явную ненависть. Может, это и привлекало в ней. Сизов прекрасно помнил, как после памятной пресс-конференции по Югославии она пробилась к нему вплотную и, просунув голову под мышкой телохранителя, спросила: — Почему вы не даете интервью о своей личной жизни?

— Не считаю нужным.

— А народ считает это нужным, по крайней мере, все женщины России. Сизов остановился: — А вы какой орган представляете?

— "Крестьянку". Владимиру стало смешно. Демонстративно оглядев одетую от Диора и Кардена журналистку с ног до головы, он покачал головой: — Крутые у нас пошли колхозницы. Внимания на явную издевку пресс-дама не обратила и продолжила «прессовать» главу Временного Военного Совета: — Так вы все-таки дадите интервью нашему журналу?

— Хорошо, но только не сейчас, чуть позже. Когда кончится заваруха с Балканами.

— Я буду звонить каждый день, — пригрозила она и, как оказалось, выполнила свое обещание.

После короткого раздумья Сизов согласно кивнул головой: — Хорошо, можешь пригласить ее сюда завтра, с утра. Кстати, как ее зовут?

— Ольга. Ольга Данилова.

— Как она, по-твоему, сильно большая дура? Фартусов пожал плечами.

— Пишет она хорошо. В прошлом активистка движения феминисток, дама независимая, разведенная, бездетная. Кстати, она уже побывала в семье Соломина, брала интервью у Сазонтьва, у его жены.

— У Нади или у новой?

— У той, прежней.

— Кстати, Сибиряк оформил свой развод?

— Нет, ему все не до этого. Владимир вздохнул. Он всегда поражался способности главковерха собираться в экстремальных ситуациях и вести дела на пределе человеческих возможностей. Но после разрешения конфликтов Сашка и пил безмерно, превышая все возможные человеческие нормы.

— Ладно, приглашай эту заразу, а то еще действительно подумает о себе невесть что. На следующее утро, без десяти десять «девятка» Ольги Даниловой затормозила у ворот загородной резиденции. Сразу за воротами ее встретил Фартусов, похвалил за точность и повел к небольшому двухэтажному дому, виднеющемуся за рядами корабельных сосен. Журналистка чувствовала себя так, словно хватанула лошадиную дозу кофеина. Она оглядывалась по сторонам, стараясь заметить и запомнить что-то необычное, особенное. Но увы, все было предельно строго и скупо. Метрах в пятидесяти от дома громоздились хозяйственные постройки, что-то вроде большого гаража, по всему участку разбегались расчищенные дорожки, а в остальном — сосны, снег, чистый воздух. Лишь рядом с крыльцом Ольга заметила следы — кто-то недавно ходил на лыжах. Сизов ожидал ее на первом этаже, сидя в кресле перед большим камином. На нем был бежевый свитер, лицо еще не остыло от прогулки на морозе. В этот раз он показался ей даже моложе, чем прежде, может из-за румянца, а может быть, потому что была нарушена знаменитая фирменная прическа Диктатора. При виде дамы Владимир вежливо встал, но поцеловать ей руку не решился.

— Добрый день, это вы катались на лыжах? — с ходу взяла быка за рога Ольга.

— Да, пробовал.

— И как?

— Пока не очень получается. Переломы болят, не дают толком разбежаться. Хотите шерри? Говорят, это лучший напиток для женщин в такую морозную погоду.

— Спасибо, не откажусь. Вы ведь перворазрядник по лыжам?

— Откуда вы знаете? — удивился Сизов.

— Я много что о вас знаю, — отрезала Данилова. Сизов усмехнулся. Своеобразные манеры журналистки его, как ни странно, не раздражали, скорее, наоборот. Она сейчас была очень хороша, в темно-синем трикотажном платье, выгодно подчеркивающем красивую фигуру. От этой феминистской дивы так сильно веяло чисто женским началом, что Владимир временами терял нить беседы.

— Я, например, знаю, что на лыжи в первый раз вы встали лишь в пятнадцать лет. До этого ваш отец служил в Туркестанском военном округе, и снег вы видели больше на картинках. Но потом его перевели в Мурманск. Товарищи сначала над вами смеялись, но уже через три месяца вы стали чемпионом школы по лыжам, а к концу десятого класса выполнили норматив первого взрослого разряда.

— С ума сойти, какие подробности! — позволил себе сыронизировать Сизов. — Вспомните еще, как я ходил в ясли.

— Это неплохая идея, но мне пока хватает и школы. Они сидели перед горящим камином, Владимир потягивал легкое молдавское вино, а Данилова, время от времени прикладываясь к бокалу шерри, продолжала "дознание": — Я вижу у вас на столике книгу Маккиавели. Это случайно или нет? Сизов улыбнулся.

— Нет. Это просто ликбез. Я часто слышал это имя, но к стыду своему, не читал. Теперь вот наверстываю.

— Ну и как вам этот казуист?

— Большая часть его постулатов уже устарела. Хотя кое-какой смысл в этом есть.

— Например?

— Ну хотя бы… — Сизов полистал книгу, присматриваясь к многочисленным карандашным пометкам. — Вот: "И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна — женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать, таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, часто подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают". Ольга хмыкнула: — Не хотела бы я попасть в руки этого вашего Маккиавели. Но оставим его. Основной вопрос, интересующий женщин России: почему вы не женаты?

— А вы почему не замужем?

— Я пока не нашла свою, как это принято говорить, вторую половину.

— Ну совсем как я!

— Однако вы два раза были в браке?

— Вы тоже, — парировал Сизов. Журналистка в первый раз за время беседы смутилась.

— Ну… это индивидуально. Сначала меня бросили, потом я оставила мужа. Просто оказались разными по характеру, по взглядам.

— Вот то же самое произошло и со мной. Вы сказали половинка, а вторая моя жена пыталась стать, как бы это сказать, трехчетвертинкой. А я этого, — он покачал головой, — не люблю.

— Я понимаю, вы лидер, это ясно по всей вашей биографии. Но почему вы расстались с первой женой? Сизов усмехнулся: — Это еще проще. Типично офицерский брак. На плечах погоны и билет на Камчатку, все девушки кажутся красавицами, комсомолками и активистками. Ну, а потом выясняется, что ты живешь с каким-то совершенно другим и не очень приятным человеком.

— Вы думаете найти себе спутницу жизни?

— Конечно.

— Каким образом? Может, нашему журналу устроить конкурс? Сизов расхохотался: — Проще поместить объявление: "Одинокий холостяк желает соединить судьбу неважно с кем, лишь бы кто позарился". Они проговорили два часа, в конце беседы, провожая журналистку, Сизов сказал: — Ну что ж, до скорой встречи.

— Вот как! — оживилась Ольга. — И когда же она состоится?

— Это зависит от того, как быстро вы напишете вашу статью. Ведь цензором буду я. Через два дня Данилова позвонила в секретариат, и Сизов пригласил ее к восьми вечера. Диктатора Ольга нашла все у того же камина, на обширном диване. Ополовиненная бутылка водки на журнальном столике и расслабленная поза Сизова слегка удивили журналистку.

— Я принесла статью, посмотрите? — спросила она. Сизов молча показал рукой на диван рядом с собой, но на протянутые бумаги не обратил никакого внимания. Все так же не говоря ни слова, он притянул Ольгу к себе, опрокинул на диван и навалился сверху, подавляя быстро слабеющее сопротивление… Машина журналистки так и простояла всю ночь у КПП, покрываясь слоем снега. Это была странная связь. Два сильных характера объединились в один союз. Сизова неудержимо влекло к Ольге как к женщине, а та просто почувствовала огромное одиночество этого сильного человека. Первый раз вместе на людях они показались на новогоднем праздничном балу. Эта была сенсация, о которой только и говорил весь присутствующий бомонд. На встрече с премьером Госсовета Китая Ольга была уже официальной половиной Сизова. Фамилию она сохранила свою, хотя журнал оставила и перешла работать в личную концелярию главы Временного Военного Совета. Первым делом Ольга попыталась изменить имидж своего нового мужа.

— Ты слишком закрыт. Знаешь ли ты, что по популярности среди всех остальных членов ВВС ты всего лишь во второй пятерке?

— Я не кинозвезда, чтобы любоваться своим рейтингом, — попробовал отшутиться Сизов.

— Нет, ты не понимаешь. Знаешь, кто самый популярный в народе среди членов вашей банды?

— Сазонтьев?

— Нет, Соломин. Сазонтьев на втором месте.

— Почему?

— Потому что круглый, добродушный, с чувством юмора. Слово свое держит. Сказал не допущу голода — сделал.

— Ну, а кто там дальше в твоем рейтинге?

— Фокин. Его жутко не любят все телевизионщики, да и вообще, журналисты. Зато среди народа он популярен. Эти его еженедельные брифинги длятся не больше десяти минут, парень улыбчивый, с юмором, что еще нужно нашим баранам? Потом идут Володин и глава Центробанка Анохин.

— А этот-то как туда попал?! — искренне удивился Сизов.

— Ну, он сохранил все вклады, повысил ставки, симпатичный мужик, опять же с чувством юмора. А вот за ним уже идешь ты.

— Ладно, и кто же у тебя на последнем месте?

— Догадайся с трех раз.

— Ждан?

— Точно. Сизов хмыкнул. Главу ФСБ было трудно обвинить в мужской красоте. Нет, он был рослым и атлетически сложенным мужчиной, но лицом откровенно смахивал на побрившегося бабуина. Глубоко посаженные глаза располагались чересчур близко друг к другу и прикрывались сверху выпирающими надбровными дугами. Сазонтьев как-то на отдыхе шепнул на ухо Сизову, показывая глазами на плещущегося в бассейне Ждана: — Я как его увидел, так поверил Дарвину, что человек произошел от обезьяны. Несмотря на всю свою «первобытную» внешность, Ждан был лишен каких-либо комплексов и со страшной силой приударял по женскому полу, отставая по этому показателю

лишь от своего предшественника Лаврентия Палыча. Дурная, животная сила так и перла из мускулистого тела фээсбешника.

— Ну и что же ты предлагаешь делать? — продолжил разговор Сизов.

— Почаще появляться на народе, побольше улыбаться. Пару раз принять участие в какихнибудь неофициальных церемониях, открыть школу или дать старт пробегу на лыжах. Блокада когда-нибудь кончится, надо будет выезжать на Запад. А ты только и умеешь, что в Бане мяч пинать. Она показала на здоровущий синяк на ноге Сизова. Тот засмеялся. Пресловутая Баня возникла после провала заговора Елистова и Демина. Среди архивов бывшего главы ФАПСИ нашли массу пленок с записями десятков часов сверхсекретных разговоров членов Временного Военного Совета. Чтобы избежать повторения подобного и была создана так называемая резиденция «Ключи». В народе, да и между собой, члены ВВС называли ее просто Баня. Баня там действительно была, и весьма знатная, на любой вкус — финская, русская, римские термы. Больше всего предавался огненным забавам Ждан, он мог не вылезать из парной по часу. Состязался с ним только Сазонтьев, да и то больше из самолюбия, чем по охотке. Кроме того рядом имелся плавательный бассейн, зал тренажеров и спортзал для игры в мини-футбол. Именно там во время очередного матча Сизов и заработал от Ждана синяк. Угнаться за всеми остальными Владимир пока не мог, но зато хорошо стоял на воротах. Преимущество новой резиденции заключалось в том, что она полностью была защищена от любой прослушки. Все строения, даже парная, были экранированы, и представляли из себя железную коробку, сверху обитую деревом. В парной, в бассейне, на тренажерах порой решались важнейшие дела. Теперь Сизов смог попристальнее присмотреться к тому, что происходит внутри страны. Прошедшие полтора сумасшедших года она целиком находилась в распоряжении двух людей: премьер-министра Соломина и министра внутренних дел Малахова. Через месяц после переворота все губернии и автономные республики были ликвидированы, страну поделили на двадцать регионов во главе с генерал-губернаторами. Власть их была огромна. Например Седов, глава Восточно-Сибирской губернии, управлял на территории от реки Лены до самого Тихого океана, включая Камчатку и Чукотку. Не везде это разделение прошло гладко, Башкирия и Татарстан полыхнули националистическими бунтами, подавленными быстро и жестоко. С одной стороны такая концентрация власти виделась удобной, легче командовать двадцатью послушными генералами, чем восемью десятками строптивых политиканов. Но и загибы этих «держиморд» порой были чудовищны. Глава Центросибири Сударкин вбухал бешеные деньги в восстановление музея Сталина в Курейке. Он же возвел для себя под Красноярском царские покои с настоящим гаремом. За эти две "ударные стройки" генерала пришлось расстрелять, дабы другим наместникам неповадно было повторять его подвиги. Чем больше Сизов погружался в дела, тем больше поражался масштабу мышления Соломина. За короткий срок тот сумел перевернуть страну на сто восемьдесят градусов. Все то, что кормило раньше государство — экспорт, было обрезано санкциями ООН и США. Еще в октябре две тысячи четвертого года во Временный Верховный Совет пришли десять олигархов, главы нефтяных и газовых концернов страны. Это было странное зрелище, словно сошлись в бою две армии. С одной стороны стола — ряд людей в однообразной военной форме, по другую сторону — десять человек в не менее однообразных костюмах, пошитых самыми престижными кутюрье мира, в строгих галстуках и белоснежных рубашках. Разговор начал Артур Андриевский: — Господа, мы хотим, чтобы вы воспринимали нас не только как ходячие тугие кошельки,

но и как главных двигателей прогресса в России. Мы даем работу половине работоспособного населения страны. Ежегодно бюджет на треть пополняется за счет налогов с нажитого нами и нашими работниками капитала. Именно поэтому мы попросили принять нас. Нас беспокоит положение страны, прежде всего в экономической области. Из-за введения эмбарго государство лишается основного притока валюты, а значит, и доходов. Впереди нас ждет финансовый крах, хаос, нищета и голод. Это будет похлеще, чем на Кубе или в Северной Корее.

— И что вы предлагаете? — спросил Сизов.

— Надо идти на компромиссы с Западом. Нет-нет, не принимать их ультиматум, — Андриевский даже поднял вверх ладони, успокаивая оживившихся офицеров, — а просто гибко лавировать. Пойти на ряд уступок. Например, можно пожертвовать Чечней и предоставить ей автономию, а за это выторговать хотя бы возможность продавать свою нефть.

— Значит, вы считаете, что нам не выжить без западных подачек?

— Ну, можно называть их подачками, можно траншами, суть от этого не меняется, — сказал, пожимая плечами, Альфред Кашинский. Полноватый информационный магнат имел неприятную особенность улыбаться по делу и без дела, в радости или, как сейчас, в беде. — Без этого нам пока не обойтись.

— А если не воровать? — спросил Соломин. — Мы пошли вам навстречу, снизили налоги до тридцати процентов с прибыли. И что мы имеем в ответ? По-прежнему черный нал, двойная бухгалтерия. Не так ли, господин Кашинский? Магнат заметно побледнел: — Почему вы так решили?

— Мы не решили, мы точно знаем, как вы это делаете, с кем и куда исчезают неучтенные финансы. Полмиллиарда долларов вы вывезли из страны только за последние два месяца. В разговор вступил Сизов.

— Мы предупреждали, что продолжение подобной практики будет караться по всей строгости законов военного времени. В ту же секунду открылись двери, и два офицера, подойдя к Кашинскому, ловко и быстро заломили ему руки и выволокли из комнаты. Чуть погодя, в невольно наступившей тишине, все расслышали отдаленный пистолетный выстрел. Из всеобщей оторопи олигархов вывел голос Сизова.

— Но продолжим наш разговор. Насколько я понял, вы на данный момент не в состоянии управлять своими финансовыми и производственными делами. Мы решили пойти вам навстречу и согласны национализировать ваши предприятия, банки и фирмы.

— Но вы же заявляли нам тогда, в июне, что гарантируете… сохранность частной собственности! — срывающимся голосом заявил Андриевский.

— Да, но вы же сами только что заявили, что не способны в условиях блокады продолжать свою деятельность!

— Мы говорили не про это. Мы говорили о путях вывода России из политического кризиса, — резко заявил Шахновский, глава Газпрома.

— А вам незачем соваться в дела политики. Россия будет в блокаде еще не один год, так что привыкайте.

— Знаете, есть такая фраза: "Политика — это концентрированная экономика", — напомнил Андриевский.

— Вот именно, — подтвердил Сизов. — Именно поэтому мы и затеяли всю эту заваруху с переворотом. Россия должна перестать жить на деньги богатого дядюшки с Запада.

— Но это сейчас невозможно!

— Мы думаем иначе. Виктор Андреевич, ознакомьте господ финансистов с нашей

экономической программой.

— Ну, тут все внешне просто, — начал свою речь Соломин. — Есть три кита, на которые мы намерены опираться: строительство, сельское хозяйство и снабжение энергоносителями. Только треть страны газифицирована, это наш позор. Дальний Восток и Камчатка не имеют своих нефтеперерабатывающих заводов. Это также полный идиотизм. Естественно, что строительство дальних нефте- и газопроводов вызовет рост производства труб, а значит, и черной металлургии. Затем строительство. Две трети населения страны нуждаются в улучшении условий проживания. Мы намерены, как минимум, в десять раз увеличить финансирование индивидуального строительства, особенно дорог и жилья в сельской местности. И это даст не только рост производства кирпича и бетона, но и сопутствующей техники: кранов, подъемников, оборудования для кирпичных заводов, производства красок, обоев и прочего. Ну и сельское хозяйство. На первое время все усилия сосредоточим на наиболее рентабельных хозяйствах — птицефабриках и производстве зерновых.

— Но главное сделано еще в июле, — перебил премьера Сизов. — Издан закон, разрешающий покупать и продавать землю.

— Ну как же, "Декрет о Земле", — с кривой усмешкой заметил Шахновский. — Только вся эта голытьба кинулась сейчас же пропивать свою землю.

— Это пена, — ответил Соломин. — Вы правильно заметили — голытьба. Не они накормят Россию.

— Ну так что, господа? Есть желание поработать на важном фронте во благо страны? Говоря это, Сизов чуть усмехнулся. Он слишком хорошо знал этих людей. ФАПСИ с первых дней после переворота взяла десятку под плотный колпак слежки. Большинство из них все это время занималось только одним — попытками вывезти из страны как можно больше валюты. Вместо ответа Шахновский молча поднялся и пошел к двери. За ним последовали все остальные магнаты. За столом остался только один из олигархов — Андриевский.

— Вы знаете, у меня полтора десятка кирпичных заводов, — заявил он. — Так что я не прочь содействовать вашей строительной программе.

— Хорошо, мы рады этому, — сказал Соломин и кивнул своей круглой головой. Во дворе олигархов ждало неприятное зрелище. У стены, под строительными лесами, окружившими Большой Кремлевский дворец, лежало тело Кашинского.

— Нет, надо бежать из этой страны и немедленно, — шепнул один из финансистов, Рубин, Шахновскому.

— Куда бежать, мы под колпаком, ты разве не понял? — зло отозвался тот. Наблюдая из окна за исходом финансовой гвардии России, Сизов заметил: — Лучшие мозги России — семь евреев и татарин. Смешно. На этом неприятности для олигархов не кончились. Оказалось, что за время, пока они беседовали с руководством Временного Военного Совета, в их офисы успели вломиться энергичные молодые люди с погонами офицеров и штатскими манерами. Процесс национализации начался незамедлительно. Горячие головы предлагали национализировать все, вплоть до последних парикмахерских и магазинов, но Соломин на это не пошел.

— Как раз мелкооптовая торговля у наших «бизнесменов» получается лучше всего. Пусть себе торгуют. Самой трудной проблемой было оторвать рубль от курса доллара. Раньше, при социализме, это удавалось чисто искусственными мерами. Теперь же Соломин объявил о переходе рубля на золотой номинал. Одновременно была разрешена свободная продажа золота. Ожили Колыма и

Магадан, курс золота неизменно рос, и добыча ценных металлов перестала приносить убытки. Первоначально возник обширный теневой валютный рынок, но нефтяной кризис сильно подорвал доверие к доллару, тот подешевел настолько, что фарцовщики начали более охотно брать за единицу расчета евро. Большую часть добытого золота закупало государство, устроив жесточайшую войну «Ингуш-золоту» и всем остальным подпольным цеховикам-перекупщикам. Одновременно Временный Военный Совет утвердил "Земельный кодекс", разрешающий свободную продажу и скупку земли. Специальный Земельный банк должен был обеспечить операции живыми деньгами. Идея едва не закончилась крахом. Тысячи колхозов, совхозов и фермеров бросились в банк, выпрашивая ссуды под залог своих земельных угодий. Уставного капитала оказалось слишком мало. Тогда волевым приказом Соломин перевел дополнительные средства из Центробанка, что и спасло аграрных банкиров. Из-за этого решения Соломин надолго вошел в конфликт с директором Центробанка Анохиным, и лишь вмешательство Сизова разрешило этот небольшой, но принципиальный кризис. Пришлось прибегнуть и к традиционным формам пополнения казны еще со времен Ивана Грозного — введению государственной монополии на продажу спиртного. Спиртовая мафия развязала настоящую войну за сохранение своих привилегий, но была уничтожена под корень апробированными методами бывшего танкиста Доронина. Приток медикаментов из-за рубежа иссяк, и теперь уже государству пришлось искать возможности производства в стране нужных лекарств или закупать их через третьи страны и вводить на них фиксированные, заранее убыточные цены. И тут же, мгновенно, появился теневой рынок медикаментов, бороться с которым было очень сложно. Самыми трудными были первые полгода после введения эмбарго. Встали целые отрасли промышленности, например, автомобилестроение. Замер конвейер ВАЗа. Сотни машин так и остались на потоке без импортных комплектующих. Застыли нефтяные «качалки», все хранилища были заполнены "черным золотом". В Тюмени и Поволжье нефтяным магнатам удалось спровоцировать рабочих на забастовки, испугав их неизбежной потерей длинного рубля. Забузили было и в Тольятти, но Соломин лично побывал на местах и спокойно и уверенно разъяснил забастовщикам политику своего правительства. Собрав в Москве директоров крупнейших производств, пострадавших от введения эмбарго, премьер-министр быстро разъяснил им существующее положение вещей: — Эмбарго, это всерьез и надолго. Ищите смежников и покупателей внутри страны. Длинного доллара больше не будет. Первый полностью отечественный автомобиль сошел с конвейера в Тольятти уже зимой. К этому времени цена на бензин упала до невероятно малых величин. На фоне общемирового энергетического кризиса эти цены выглядели, как сказки Шахерезады. Булка хлеба стоила в несколько раз дороже, чем литр бензина. На автомобильном рынке наблюдался ажиотажный спрос. Новые машины расхватывали, как горячие пирожки. Основными покупателями стали офицеры, получившие соответствующие дотации, и фермеры, старающиеся приобрести на полученные кредиты как можно больше техники. Гораздо труднее решались вопросы с продовольствием. Крупные города типа Москвы и Питера привыкли кормиться поставками из-за рубежа. Столичные экспедиторы рванулись в российскую глубинку, сметая за баснословные для тех мест цены говядину и свинину. Но Россия никогда бы не смогла прокормить себя, если бы не поставки китайского риса, мяса и пшеницы. Удавалось закупать пшеницу и совсем уж в экзотических странах вроде Египта, через посредничество все того же Китая. Россия расплачивалась со своим южным соседом бензином, дешевым электричеством, поставкой оружия и поддержкой политического курса Поднебесной в отношении Тайваня. На рынок России хлынул поток дешевых китайских товаров. Трикотаж и

электроника, знаменитые китайские термосы и велосипеды, все то, что перестала закупать Америка, перекочевало теперь в Россию. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что введение эмбарго даже помогло решить некоторые проблемы с продовольствием. Весь рыболовецкий флот страны лишился своих иностранных заказчиков. С упорством, достойным лучшего применения, десятки патрульных самолетов и кораблей ВМС США следили за тем, чтобы не дай Боже какой-нибудь русский траулер не перегрузил выловленную селедку на борт американской плавбазы. Поневоле рыбакам пришлось развернуться в торговле вглубь страны. Магазины и рынки оказались завалены дарами моря. Прилавки украшали десятки сортов рыбы, кальмары, креветки, гребешки, мясо криля и громадные тихоокеанские крабы, даже не подозревавшие о существовании своих геометрически правильных родственников. Первое время из-за конфликта вокруг Курил Япония полностью исчезла из числа покупателей рыбных продуктов России. Но война постепенно сошла на нет, и миллионы привередливых японцев снова пожелали увидеть на своем столе традиционные продукты моря. Морская акватория восточнее Шикотана из-за радиактивного заражения оказалась непригодной для добычи рыбы и крабов. Тогда армада браконьерских судов по привычке ринулась в территориальные воды России. И обнаружила неприятный сюрприз. Если раньше пограничники испытывали дефицит горючего и быстроходных кораблей, то теперь и того и другого у них хватало. Появились новые суда на воздушной подушке, переоборудованные под сторожевики суда на подводных крыльях. Кроме того, были задействованы авиация и вертолеты. Наглухо перекрыв кислород браконьерам, дальневосточный губернатор Молодцов выждал два месяца, а затем встретился в открытом море с одним из крупнейших японских торговцев рыбой.

— Господин Ясухаро, вам нужны рыба и крабы, нам же нужна валюта. Давайте договоримся так: мы вылавливаем рыбу, вы дожидаетесь нас в условленной точке, и когда небо над нами будет чистым от американских спутников, перегружаем ее на ваши суда. Таким образом вы получаете рыбу и избегаете штрафных санкций США. Технологию мы отработаем, как вам сам принцип? Японец не задумался ни на секунду: — Мне очень нравится этот ваш принцип. Цены на рыбу и крабов у нас сейчас таковы, что их выгодно транспортировать даже из Норвегии, не то что с Курил.

— О цене мы договоримся.

— Я в этом уверен.

— Только валюта нам нужна наличными.

— Я не секунды в этом не сомневался, — вежливо осклабился в улыбке Ясухаро. Технологию они действительно отработали до совершенства. Несколько японских сейнеров болтались в нейтральных водах рядом с громадной плавбазой. Тут же, недалеко, промышляли и русские суда. Когда получался интервал в наблюдении из космоса, в воду с российской плавбазы опускались громадные кошельковые неводы, под завязку забитые рыбой. Подцепить их и отранспортировать на свою плавбазу японским сейнерам не составляло большого труда. Полученной выручкой Молодцов делился с Москвой, и это устраивало всех. На основные продукты питания, ввозимые из-за рубежа: хлеб, сахар, рис, — пришлось установить фиксированные цены. Для того чтобы торговцы их не взвинчивали, объявили жесткие меры штрафных санкций. Во всех городах были расклеены номера телефонов, по которым можно было «настучать» на торгашей. Индийский чай исчез с прилавков, его целиком и полностью заменил китайский. Непривычный вкус последнего вызывал ругань и многочисленные шутки и анекдоты, но другого чая просто не было. Наиболее же возросли цены на кофе. Его закупали через третьи страны, и

редко какая семья могла позволить себе купить большую банку. С сахаром было полегче, его, не афишируя, завозили с Украины. Это было настолько выгодно для обеих стран, что соседи-хохлы откровенно чихали на все эмбарго. Конечно же, подорожал шоколад. Его начали производить гораздо меньше, но витрины были им просто завалены, настолько кусались цены. Зато карамель на этом фоне смотрелась дешевой. В первый же год Соломин сделал упор на кооперацию. Торгово-закупочным предприятиям внутри страны были предоставлены такие льготы, что они начали расти как на дрожжах. У населения скупали все: мясо, ранние овощи, картофель. Если раньше дачники закапывали большую часть урожая яблок в землю, то теперь с нетерпением ожидали многочисленных машин, скупающих фрукты ведрами. Подпорченные яблоки шли на вино, все остальные «разметали» города-миллионеры. Охрану дачных поселков взяли на себя дюжие парни из Союза молодежи. Наиболее рьяных воришек при попустительстве милиции просто забивали насмерть, остальных связывали, вешали на шею табличку: «Вор» и, украсив похищенными овощами, в таком виде водили по городу. Перестали воровать и цветной металл, просто не было возможности вывезти его из страны. Для сотен тысяч наркоманов, живших за счет мелкого воровства, наступили черные времена. Весной две тысячи пятого года под картошку были вспаханы грандиозные площади. Народ, почувствовавший нехватку продовольствия, как всегда решил надеяться не на государство, а на себя. Помог и Бог, в этом году собрали огромный урожай пшеницы. Это позволило запустить на полную мощность производство комбикормов. Заработали птицефабрики, к концу две тысячи пятого года отечественная птица полностью заменила "ножки Буша". Дешевые корма и топливо вызвали ответную реакцию. Поголовье личного скота у крестьян выросло в несколько раз. Потихоньку, но начал наблюдаться подъем и в производстве. Газопроводы развернули на восток, стальные магистрали требовали сотен тысяч тонн стальных труб. Разработка нефти на шельфе Сахалина, производство цемента, кирпича и бетона вызывали ажиотажный интерес. Соломиным был создан специальный «Стройбанк», кредитовавший индивидуальное строительство. Беспроцентные ссуды давались на десять и двадцать лет, получило развитие ипотечное кредитование. Были введены новые нормы индивидуального строительства. Непременно предусматривалось снабжение дома водой и канализацией, размер участка предполагался не менее десяти соток. Уже никто не строил одноэтажных домов, российские деревни и городские пригороды неуклонно тянулись вверх. Эмбарго имело еще один неожиданный плюс для промышленности. Отпала необходимость платить за новые ворованные технологии. Промышленный шпионаж достиг грандиозных размеров. Кроме хакерной команды ФАПСИ им занимались еще множество организаций в ФСБ и во всех остальных спецслужбах. Если технологии было мало, то через третьи руки за бешеные деньги закупалось и оборудование, приглашались иностранные специалисты. Бедный Кашинский так и не узнал, что полмиллиарда долларов, поставленные ему в вину, были переведены на счета с небольшой пометкой: "На предъявителя". Наследники нашлись быстро, но никто из них не носил фамилии безвременно почившего олигарха.

ЭПИЗОД 64 Кроме экономики самое пристальное внимание Сизова привлекла идеология. После переворота ему некогда было подолгу смотреть телевизор, знакомство с прессой ограничивалось двумя-тремя газетами. Радио он слушал исключительно из-за «бугра», его интересовала реакция Запада на действия ВВС. В этих передачах удивительно точно

определялись болевые точки Европы, всего западного мира с его идеологией, шкалой ценностей и устоявшимся за века распорядком жизни. Но пришло время, когда Диктатору захотелось поглубже разобраться во всей этой не понятной ему механике идеологического механизма. Три дня подряд Сизов провел у телевизора, попутно читая газеты. Все четыре канала показались ему на одно лицо. Одинаковая, суховатая подача новостей, огромное количество юмористических передач, комедий, импортных и отечественных, много спорта и мало так называемого «негатива». Навсегда исчезли из сетки вещания передачи-катастрофы вроде "Дорожного патруля" или "Шестисот секунд". Теперь о всякого рода происшествиях сообщали только в вечерних новостях, крайне скупо и без смакования подробностей. В общем-то, телевидение Сизову понравилось, но удивило огромное количество сериалов на историческую тему. Фокин умудрился пустить в дело почти всего Пикуля. Все это было красочно, костюмировано, с превосходной игрой актеров и крепкой режиссурой. Гораздо больше вопросов у Диктатора вызвали газеты. Читать их было почти невозможно. Официальные новости подавались предельно сухо, казенным языком. Проблемные статьи появлялись только о сельском хозяйстве да промышленности. Зато шел вал восхваления доблестной милиции и героической армии.

— Слушай, Оля, — сказал Сизов жене. — Я что-то не пойму, журналисты не то боятся ментов, не то их жутко любят? Одни панегирики. Если судить по этим статьям, то преступность у нас должна быть искоренена в корне и навсегда. Под каждым фонарем стоит по милиционеру, и любая кража раскрывается через пять минут.

— А кому охота искать на свою шею приключений? — ответила Данилова, закуривая и располагаясь с бокалом шерри на другом конце памятного дивана. — Ты дал ментам столько полномочий, что они заткнут рот всякому, кто хоть слово скажет против.

— Ты это серьезно?

— Вполне. Только из моих близких знакомых пять человек были избиты, один совсем пропал без вести, — Ольга закурила и, после небольшой паузы, продолжила: — Признаться, он был мне небезразличен, поэтому я все это восприняла так болезненно.

— Как его звали?

— Игорь Никитский. Он работал в «Труде», раскопал что-то о злоупотреблениях на городских рынках, говорил, что есть интересный материал, а потом исчез без следа.

— Это интересно. Надо натравить на это дело внутреннюю полицию.

— Не верится что-то. Сизов внимательно взглянул на жену. Эта женщина действовала на него, как наркотик. Он не мог на нее спокойно смотреть, а сама Ольга, хоть и жила с ним под одной крышей, все-таки оставалась на некотором отдалении от него, как сейчас, на одном диване, но на другом краю. Он сделал приглашающий жест рукой: — Иди сюда. Взгляд Сизова, характерное выражение его лица безошибочно подсказали Ольге, что именно Диктатор подразумевал под этими словами. Она поднялась и, расстегивая халат, со вздохом сказала: — До сих пор у меня в наших журналистских кругах была репутация ненасытной бабы. Но, кажется, ты обломал и меня. На следующий день Сизов лично прибыл в Останкино. Он любил такие неожиданные визиты, они открывали порой много интересного. Сизов не раз слышал о своеобразных методах правления Фокина. За первые полгода он умудрился разогнать половину персонала Останкино, сортируя его по двум принципам: долой «голубых» и евреев. Почувствовав свою власть и ответное сопротивление своеобразной «голубой» оппозиции, Андрей просто-напросто озверел и

натравил на них спецотдел ФСБ с тогда еще мало кому известным полковником Жданом. Тот быстро пересажал на длительные сроки с десяток редакторов музыкальных программ, припаяв им статью за получение взяток. Из эфира навсегда пропали певцы, активно проповедовавшие нетрадиционную ориентацию. Иголка, воткнутая Сазонтьевым в обтянутый колготками зад "голубого принца", вызвала последнюю лебединую песню этого направления искусства.

— Стране нужны воины, а не педерасты, — коротко и емко заявил Фокин на одном из своих еженедельных брифингов. Сизов не мог понять, откуда у рафинированного, в третьем поколении интеллигента, выпускника МГИМО появилась эта манера изъясняться грубоватым солдатским стилем. Но надо было отдать Андрею должное: его брифинги получали рейтинг не ниже, чем многочисленные развлекательные передачи. Сарказм и остроумие Фокина порой имели больший пропагандистский успех, чем многочисленные газетные статьи и нудные передачи официальных аналитиков. Еще на подходе к кабинету Фокина Владимир услышал интонации явного разноса. Чуть приоткрыв дверь, Сизов с интересом наблюдал за всей сценой. Андрей орал во всю глотку, и таким Сизов его никогда не видел. Жертвой главного идеолога был маленький человек с несуразно большой и абсолютно лысой головой.

— Это у тебя не Потемкин, а какой-то Казанова! Конь в штанах!

— Но он же такой и был.

— Может, он такой и был, но мне нужен фильм о покорении Крыма и строительстве Черноморского флота, а не о покорении всех б… от Петербурга до Стамбула. И Хохлов эту роль не тянет!

— Я понимаю, но зато какая фактура!

— Плевать мне на фактуру! Ты бы еще Шварценеггера пригласил на эту роль. Пересними все, на главную роль возьми Титова.

— Но он же в «Екатерине» играл Григория Орлова?

— Не важно, загримируй, он сыграет все что угодно, хоть саму Екатерину. В этот момент Фокин заметил, что кто-то подсматривает в приоткрытую дверь. Сгребя со стола папку, он запустил ее в сторону любопытствующего, но не попал.

— Закрой дверь, мерзавец! — крикнул Андрей. Появление Сизова он никак не ожидал, но смутился по минимуму, на какую-то секунду.

— А-а… это вы, Владимир Александрович. Я думал, кто-то из наших балбесов подсматривает. Режиссер будто растворился в воздухе. Пожав руку главному идеологу страны, Сизов, усаживаясь в кресло, спросил: — Лютуешь?

— Да, приходится. Поголовье дураков в России, несмотря на все стерилизации, неуклонно растет.

— Кстати, тебе не кажется, что ты перекармливаешь зрителя этими своими историческими эпопеями? Я вчера видел их по всем четырем каналам, в голове аж все смешалось, Екатерина, Елизавета, графья и князья.

— Ну, мы вообще-то заказали десять таких сериалов, по пятнадцать серий в каждой. Пока готовы шесть. Надо же воспитывать страну в гордости за свое прошлое. Особенно молодежь.

— Все верно, только вот как раз о молодежи я и хотел с тобой поговорить. Что ты думаешь о Союзе молодежи? Я посмотрел хронику прошлого года, это просто гитлер-югенд какой-то. Фокин тяжело вздохнул, закурил сигарету.

— Я сам не могу спокойно смотреть на это все. Особенно новогоднее факельное шествие по столице. Прямо Нюрнберг тридцать восьмого. Но сделать ничего не могу. Прямые патроны

Союза Ждан и Малахов. Создавалось-то все с хорошей идеей — помочь молодым в подготовке к службе в армии. Ну, а вылилось все вот в это. Погромы кислотных дискотек, отлавливание проституток с последующим купанием в дегте и перьях. Уличную шпану они почти ликвидировали, но какими методами!

— Да, перегибы серьезные.

— Просто в Союз ринулись те, кто раньше примыкал к фашистам и националистам. Союз их всех устроил.

— Значит, ты к его созданию не причастен?

— Нет. Я только подал идею.

— Ладно, и это уже хорошо. Теперь скажи, не кажется ли тебе, что у нас слишком много передач, восхваляющих офицерство, армию? Фокин с изумлением посмотрел на Диктатора.

— Но два года назад вы наоборот говорили, что надо поднять престиж армии! Мы это сделали. Конкурс в военные училища больше, чем в ГИТИС, когда такое было?

— Нет, все это хорошо, но… — Сизову не хватало слов, и он по привычке поднялся и начал расхаживать по кабинету, — понимаешь, это уже как переслащенное варенье, до приторности. Не боишься обратного эффекта? Андрей пожал плечами: — Пока нет. Главное, что мы сумели оторвать большую часть молодежи от поклонения западной культуре, да и просто вырвать из плена наркотиков.

— Ладно, пока оставим это. Меня больше волнует другое. Ты что-то сильно перегнул с национальным вопросом. Соломин говорил, что ты хотел закрыть в Татарии и Башкирии все газеты на национальных языках, медресе и чуть ли не запретить местное вещание? Фокин упрямо насупился.

— Все эти медресе просто кузница кадров для боевиков-исламистов. А предлагал я это сделать во время той зачистки в Чечне, на всякий случай.

— Пойми, Андрей, присматривать за экстремистами — дело ФСБ, а тебе нельзя разжигать ненависть в сердцах. Так что не свирепствуй. Нам не нужны новые Чечни в центре России. С национальным вопросом будь поосторожнее, это я тебе не приказываю, просто очень прошу.

— Хорошо, посмотрим внимательнее, что у них хорошего и что — не очень. В тот же зимний вечер в одном из московских районов на углу у двенадцатиэтажной высотки стояли двое парней. Было холодно, и оба невольно начали исполнять некое подобие странного танца. Одеты они были одинаково, в короткие кожаные куртки на меху, джинсы и высокие армейские полусапожки-берцы. Головы подростков прикрывали черные вязаные шапки типа «горшок» плотной двойной вязки. Большой круглый значок-кокарда на груди с цветами национального флага дополнял своеобразный наряд. Любой из жителей столицы по этому облачению мгновенно приписал бы юнцов к дружинникам Союза молодежи.

— Где же этот твой Витек? — спросил один из подростков, тот что повыше.

— Откуда я знаю, должен был прийти полчаса назад.

— А позвонить ему нельзя?

— Нет у него телефона.

— Черт, Серый съест нас со всем дерьмом!

— О, идет!

— И не один. Из-за угла действительно вывернулись двое, оба невысокого роста, в той же молодежной униформе.

— Ты что так долго?! Охренел, что ли?

— Леха, ей-богу не виноват, папан прицепил, совсем не хотел отпускать. Загнал в спальню и запер. Хорошо вот Мирон зашел, вытащил меня. Кстати, знакомьтесь, Вовка Миронов, или просто Мирон. Он в Москве всего две недели, переехали из Молдавии. Столичные пацаны с любопытством рассматривали новичка. Невысокий, щупленький, с несколько растерянной улыбкой на губах. Но надо было спешить, и Леха скомандовал: — Пошли, сейчас ротный нам такой втык пристроит, мало не покажется. Путь их был недолог, через два квартала они поднялись на крыльцо, пристроенное к торцу пятиэтажки с вывеской "Опорный пункт порядка". В большой комнате было жарко и висел занавес табачного дыма. Человек тридцать молодых парней в возрасте от пятнадцати до двадцати хохотали над анекдотом, рассказанным самым старшим из них, высоким красивым парнем с красным шевроном на рукаве. Увидев опоздавших, он насмешливо воскликнул: — Боже мой, кого я вижу! А я думал, вы уже драпанули к финской границе. Леха и его попутчики смутились. Ротный командир и будущий философ Сергей Александров по кличке Серый учился на третьем курсе МГУ. Своим интеллектом и циничным складом ума он приводил в восторг подопечных, парней крепких, но не блещущих начитанностью и остроумием. При этом Серый имел черный пояс по каратэ и пальцами спокойно гнул монеты, фокус, на который не был способен ни один из его волонтеров. Кличку свою придумал сам, выводя ее не из имени, а из характера любимого зверя. Серый в свое время пришел в Союз молодежи просто из любопытства, но потом втянулся. Власть и обожание сотни парней пьянили его, как вино или наркотик. Чтобы подчеркнуть свое превосходство, он никогда не ругался матом, а своих подчиненных изводил отточенным, литературно выверенным ехидством.

— Да это все Витька, его ждали, — с досадой сказал Алексей.

— Пахан взбеленился, не пущу, говорит, и все. Еле выбрался из дома… — оправдываясь, вздохнул Виктор. Серый тут же прервал его: — То, что твой папандреу несознательный элемент, мы все знаем. Но пятая глава устава гласит: "Солдат Союза молодежи, дав слово, всегда держит его". Так что ты должен был хоть из шкуры вывернуться, но прийти вовремя. Еще одно опоздание, и я вышвырну тебя из роты к чертовой матери. Кстати, кого это вы с собой привели?

— Это Мирон, мой сосед, — заторопился с объяснениями Витька. — Он из беженцев. Серый окинул взглядом новичка. Невысокий, худенький, с небесно-голубыми глазами и белесыми бровями.

— Откуда?

— Из Молдовы.

— Ну и как там? Мирон пожал плечами: — Да нормально. Ему показалось, что всех разочаровал его ответ, от него явно ждали чего-то другого. Серый поморщился и взглянул на часы: — Ладно, чего зря время терять. Пора идти. Он обернулся к Витьку: — Ну, не забыл, где норка этих козлов?

— Нет, ты что!

— Тогда веди, С-сусанин! Кулик, командуй.

— Первый взвод, выходи строиться! — рявкнул рослый взводный. Под дружный гогот тридцати луженых глоток вся дружина вывалила на улицу. Шли

колонной по трое, не в ногу, засунув руки в карманы. Это был так называемый вольный стиль московских дружин правопорядка. В Питере предпочитали ходить, засунув в карман правую руку, левой при этом делая четкую строевую отмашку. Красноярские «абреки» носили непременные шарфы цвета российского флага, а во Владивостоке из-под любой одежды и в любую погоду должна была торчать тельняшка. Народ при виде стройной толпы «союзников» шарахался к краям тротуаров, связываться с ними не хотелось никому. Через десять минут Витька подвел товарищей к обычному пятиэтажному дому постройки хрущевских времен.

— Здесь, — он кивнул на подвальную лестницу с торца дома.

— Еще выход есть?

— Да, с другой стороны. Серый оглянулся назад: — Кулик, заткни одним отделением ту дыру. Десять человек тотчас отделились от толпы и скрылись в темноте. Остальные подошли к двустворчатым, обитым жестью дверям. Серый приложил ухо к двери, прислушался и удовлетворенно кивнул головой: — Здесь они! Мирон понял, что роли в бригаде распределены давно. В правой руке своего соседа он увидел полуметровый металлический прут с характерной ребристой структурой арматуры, проглядывающей даже через несколько слоев изоленты. В левой руке он держал фонарик. Точно так же были вооружены и все остальные «союзники». Серый посторонился, и два самых мощных дружинника с разбегу врезались в двери. Засов изнутри устоял, но не выдержали петли. С грохотом дверь завалилась, где-то вдалеке мелькнул слабый свет, затем раздался истошный женский визг. Свет впереди погас, но дружинникам он уже был не нужен. Тройками врываясь в дверь, они разбегались по отсекам хитроумной конструкции подвала. Впереди Мирона пляшущие огни фонарей высвечивали бетонные закоулки, раздавались крики, возбужденноагрессивные и болезненно-панические. Об первого завсегдатая подвала он просто споткнулся, почувствовал под ногами что-то мягкое, податливое. Пробегавший мимо дружинник посветил на пол, и Мирон увидел лежащего на боку человека, по пояс голого, худого, с черной бородой и длинными волосами. Лицо его было запрокинуто и залито кровью, рука неестественно закинута назад. "Хиппи", — понял Мирон. Дружинник побежал дальше, и Мирон поспешил за ним вперед, он просто боялся оставаться один на один с этим окровавленным человеком. Спотыкаясь и поминутно наталкиваясь на шероховатые бетонные стены, он шел вперед. В одном из отсеков двое дружинников старательно и с душой пинали обнаженного парня. Фонариком им подсвечивал третий. Мирон, присмотревшись, понял, что это его сосед, Витька. Выглядел он довольным, кивнув на избиваемого, пояснил: — Голубой, пидорюга! Мирон пошел дальше. Кое-где под ногами хлюпала вода, пахло откровенной канализацией. Похоже было, что рейд подходил к концу, криков больше не слышалось, где-то впереди уже звучал смех. Лиц Мирон не видел, слышал только возбужденные голоса: — Блин, вот они куда ушли, здесь дверь в подъезд открыта!

— Двое еще в отдушину нырнули, я одному хорошо так по заднице прутом достал!

— Вонища какая-то, не то уксус, не то ацетон.

— А ты не понял, что ли? Ханку варили. Откуда-то сбоку раздался громкий голос Серого: — Осмотреть подвал, все закоулки.

Лучи фонарей снова пришли в движение, а Мирон все так же на ощупь начал пробираться вперед. Вскоре он увидел более сильный свет. Горела обычная лампочка, подвешенная к потолку. Судя по всему, в этом большом отсеке был центр притона. Два старых, продавленных дивана, пара ящиков и плитка на одном из них — вот и весь интерьер подвального клуба. Опрокинутый ковш с мутным варевом, грязные шприцы и развешенные на проводе тряпки с пятнами засохшей крови, пара резиновых жгутов — все это не оставляло никакого сомнения, чем занимались завсегдатаи подвала. В самой комнате находились двое, Серый и тот самый взводный, Кулик. Сначала Мирон не понял, что они делают. Сосредоточенно и осторожно Серый разворачивал небольшой полиэтиленовый пакет.

— Блин, да это же гера! — тихо сказал он. — Вот удача!

— Сколько?

— Десять чеков.

— Как делить будем?

— Шесть ментам, четыре нам… Хотя нет, хватит им и четырех чеков. Остальное загоним. Он сейчас стоит в десять раз дороже ханки… В это время за спиной Мирона послышались возбужденные голоса, полоснули лучи фонарей, и он вынужден был шагнуть в освещенную зону. Серый даже немного вздрогнул, настолько бесшумно и неожиданно выросла из темноты фигура новичка.

— А это ты, молдаванин… — протянул ротный. "Видел он что или нет?" — мелькнуло в голове студента-философа. Большую часть найденных наркотиков дружинники сдавали милиции, для отчетности, но некоторую их долю ротный обычно припрятывал и сбывал студентам из своего общежития, в основном африканцам. Серый еще размышлял над тем, что видел этот пацан, когда в отсек с шумом ввалились трое «союзников». Под руки они заволокли и бросили в угол того самого парня с бородой. Теперь было видно, что хиппи пришел в себя. Сквозь падающие на глаза окровавленные слипшиеся волосы он затравленно озирался по сторонам.

— Во, заполз в уголок и думал, что мы его не найдем! — радостно доложил один.

— Встань, сука! — крикнул на хиппи Кулик. Тот с трудом повиновался. Кулик ногой отодвинул в сторону ящик и встал перед старожилом подвала в каратистскую стойку. Резко развернувшись на триста шестьдесят градусов, он ударил хиппаря ногой в солнечное сплетение. Тот отлетел обратно в угол и застонал от боли. Дружно заржавшие дружинники одобрительно захлопали в ладоши. Кто-то даже крикнул: — Браво! Но Серый поморщился.

— Нет, сколько тебя можно учить?! Надо точней выбирать расстояние. Ты же его только толкаешь, а концентрация удара должна приходиться сантиметров на пять вглубь тела. Поднимите эту падаль! Хиппи снова поставили на ноги. Теперь он стоял, чуть покачиваясь и настороженно глядя на нового мучителя. А Серый без предварительных церемоний настолько быстро крутанулся и ударил его ногой в грудь, что пленник не успел прикрыться руками, а захрипел и свалился на пол.

— Видишь, — пояснил Серый. — Вся энергия ушла в удар, а не в толчок? Ребра я ему точно сломал. Все понял?

— Да.

— Повтори.

Живую грушу снова подняли. Бородач еле стоял на ногах, и по лицу было видно, что дышал он с трудом. Серый оказался прав, два ребра своей жертве он сломал. Кулик повторил удар с разворотом, но опять не так. Для очередного показательного удара Серого бородача уже пришлось держать под руки. Ноги у него подламывались, на губах виднелась кровь.

— Показываю последний раз, — сказал ротный, с явным превосходством оглядываясь по сторонам. — Сейчас этот мешок с костями ляжет и уже не встанет…

— Хватит! — резко крикнул Мирон. — Нельзя же так! Серый удивленно развернулся в его сторону.

— Что ты сказал?

— Хватит, он же человек, ему же больно!.. — В возбуждении Мирон стянул с головы шапочку, ему было жарко и страшно. Словно приняв от него вызов, снял свою шапку и ротный.

— Он не человек, он отброс общества. Уничтожая таких, как он, мы делаем благое дело. Все эти голубые, панки, металлисты — все они разносчики сифилиса и СПИДа. Русское общество должно избавиться от этой нечисти. И мы, дружины Союза молодежи, санитары общества. Мы уничтожаем всю эту грязь и нечисть и расчищаем путь грядущим поколениям. Серый говорил страстно, убедительно, красивым литературным языком. Мирон оглянулся и увидел горящие глаза остальных парней. Он упрямо качнул головой и сказал: — Все равно так нельзя. Только бандиты так делают. Это я точно знаю.

— Значит, ты против Союза молодежи? Зачем же тогда пришел сюда? Здесь, — Серый картинно показал рукой в сторону остальных «союзников», — только настоящие парни, мужики, воины, солдаты будущего. Нам не нужны такие хлюпики. Уходи. Пропустите его, пусть идет. Мирон почувствовал, как за его спиной нехотя расступилась враждебная толпа, но он не пошел, а отрицательно покачал головой: — Я видел таких, как ты. Они тоже говорили красивые слова, а сами, как ты, торговали наркотиками… Договорить Серый ему не дал. Страшный удар ногой по лицу опрокинул новичка на пол. Кулик настороженно глянул на своего командира.

— Выведите его и дайте хорошего пинка. Да и вообще, пора отсюда уходить, нечего нам дышать этой заразой… Его размышления прервал возглас склонившегося над Мироном дружинника: — Бля, да он себе голову разбил! Из-под затылка Мирона растекалась темная лужа. Она особенно контрастно смотрелась рядом с сивыми волосами пацана. Серый перевернул тело и выругался. На затоптанном земляном полу лежал большой, угловатый камень.

— Быстро! Несите его к выходу! И никому ни слова про то, что тут произошло! Мирона вынесли, Серый и Кулик нервно закурили.

— Что делать будем?

— Свалим все на этого, — ротный ткнул ногой хиппаря.

— Он нас заложит.

— Не сможет. Серый пинком перевернул тело бородача, а затем двумя ногами прыгнул на его грудную клетку. Раздался треск ребер, и изо рта жертвы хлынула кровь.

— Вот и все. Скажем, что это он проломил молдаванину голову, а потом парни его сгоряча заметелили. Пошли, пора вызывать ментов и "скорую". Но все-таки это дело не сошло Серому с рук. В тот же вечер он попался на сбыте наркотиков. Мирон умер, и несколько дружинников, взятые в оборот следователями из

департамента по борьбе с наркотиками, дали показания против ротного. Студент-философ получил вместо диплома десять лет. А Сизов настоял на своем. Права дружинников во многом были урезаны, при их рейдах были обязаны присутствовать представители милиции. За ношение арматуры или других видов самодельных дубинок полагался срок, как за хранение холодного оружия. Но на самом деле все осталось почти в том же состоянии. Милиции было выгодно свалить борьбу с уличной преступностью на плечи Союза молодежи. Вечерние рейды дружинников по улицам российских городов продолжались. Сизов чувствовал, что принятых мер недостаточно, его продолжали беспокоить сотни тысяч парней с холодными взглядами сверхчеловеков. Но на время ему пришлось забыть обо всем. В мае грянуло событие, перевернувшее ход мировой истории. Тот телефонный звонок раздался в десять часов утра. По случаю воскресенья Диктатор находился в своих любимых «Соснах» и только что сел с Ольгой завтракать. Звонил начальник Генерального штаба Авдеев.

— Владимир Александрович, есть плохие новости.

— Ну, говори.

— Талибы прорвали заслон Мансура и двинулись на Таджикистан. Наши заставы ведут тяжелые бои, многие из них уже уничтожены. Похоже, что это откровенное вторжение, поддержанное Пакистаном. У талибов много танков, тяжелая артиллерия и авиация. Впереди идут таджикские и киргизские сепаратисты. По предварительным данным, совершено покушение на президента Узбекистана. Его судьба пока неизвестна.

— Хорошо, я сейчас приеду, обсудим ситуацию.

— Главковерху в Париж сообщить?

— Да, но пусть свой визит доведет до конца. Положив трубку, Сизов с силой потер лицо и взглянул на вопросительно смотревшую на него Ольгу.

— Ну вот и все, кончились спокойные времена.

30 декабря 1999 г. КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ

КНИГА ВТОРАЯ

ОТ АВТОРА Несмотря на все происходящие в наши странные времена резкие перемены, мы попрежнему воспринимаем существующий сегодня мир с определенными стандартами. Есть то, что зовется незыблемыми истинами. Мало кто, скажем, ставит под сомнение преимущество западной цивилизации, технологии и идеологии перед странами так называемого остального мира, в который входит и Россия. Между тем когда-то и Великая Римская империя не могла себе представить, что на развалинах блистательного Форума дикие варвары будут пасти своих лошадей, а всех веселых и хмельных «человекообразных» богов заменит один, распятый римлянами же на кресте. "Последняя империя" — это роман-антиутопия, попытка смоделировать ход развития истории России и всего мира по-иному, чем она идет сейчас. Я не случайно остановился именно на диктаторском стиле правления, многих привлекает видимая легкость в решении глобальных проблем страны при его установлении. Но у диктатуры, военной в частности, есть и свои плюсы, и свои минусы. Об этом мне и хотелось сказать. Первая книга «Империи» писалась в девяносто девятом году, до официального явления Владимира Владимировича Путина народу как президента России. Напомню краткое ее содержание. …Две тысячи четвертый год. Россия находится в очередном кризисе. Потерявший популярность и поддержку народа президент решает оттянуть время своего падения и провоцирует конфликт с Украиной из-за проблемы Крыма. Все неизбежно идет к войне, уже подтягиваются войска, генералы разрабатывают планы вторжения войск, но за сутки до часа «Ч» группа молодых офицеров Генерального штаба при поддержке здравомыслящих руководителей спецслужб осуществляет военный переворот, ставящий главной целью недопущение войны с братьями-славянами. Армейские спецназовцы, ветераны Кавказских войн, врываются в Кремль и расстреливают, как предателя нации, президента. Возглавляют "заговор майоров" три друга, знакомых еще с военного училища: Владимир Сизов, Виктор Соломин, Александр Сазонтьев. По расчетам теневых подстрекателей заговора они должны погибнуть после выполнения основной задачи. Но происходит непредвиденное: новое руководство страны закрепляется у власти и целенаправленно проводит свою политику. В России объявляется едва ли не военное положение, вводится цензура, перекрываются аэропорты и границы. Страна делится на двадцать регионов, во главе которых становятся генерал-губернаторы. Начинается беспощадная и кровавая борьба с коррупцией и криминалом, цель которой — остановить падение России, сделать ее страной, с которой будут считаться в мире. Восстанавливается смертная казнь, основная верхушка уголовного мира просто беспощадно уничтожается. Все происходящее очень не нравится США и их президенту. Им не нужна сильная Россия. Штаты провоцируют правительство Японии на захват двух островов Курильской гряды: Шикотана и Итурупа. Положение Страны восходящего солнца кажется выигрышным: российский флот обескровлен, у него нет горючего, армия деморализована. Но противник недооценивает новое руководство России, готовое на все, чтобы отстоять родину. Ценой огромных усилий посланному на Восток Сазонтьеву удается собрать имеющиеся силы в кулак и подготовить видимость высадки десанта. На самом же деле это отвлекающий маневр. Временный Военный Совет решается сбросить на Шикотан атомную бомбу, чтобы предотвратить проигрышную войну. Мгновенная гибель девяноста тысяч японских солдат

повергает весь мир в шок, но демонстрирует главное — у России есть зубы, просто так с ней не совладать. Оба безжизненных острова возвращаются Японии, но ООН и США объявляют о блокаде России. Основным мозговым центром нового руководства становится Владимир Сизов. Но уже осенью на него организуется покушение главами ФАПСИ и ФСБ, не смирившимися с тем, что они остались без власти. Диктатор, как зовут Сизова на Западе, чудом остается жив, а решительные действия двух его друзей ликвидируют заговор. К этому времени Соломин становится главой правительства, а Сазонтьев, несмотря на его пристрастие к алкоголю, — министром обороны, или, как его называют за глаза, Главковерхом. Страна продолжает жить трудно. Огромной проблемой остается Чечня, да и весь Кавказ. Несмотря на все усилия военных и МВД, навести порядок там не удается. Тогда в недрах ФСБ рождается чудовищный план. На мятежную республику напускают еще в союзные времена изобретенный "Штамм Х", смертельный вирус, рождающий болезнь с невероятно быстрым течением. В результате к зиме от населения Чечни остается едва ли не десять процентов. Военные торжествуют: у боевиков не осталось поддержки. Правда, при этом "Штамм Х" прорывает кордоны и начисто уничтожает несколько населенных пунктов в России, но пятьдесят тысяч погибших — это только щепки в грандиозной рубке леса. Тем временем ухудшается международная обстановка. Ирак снова врывается со своими танками в Кувейт, Китай высаживает десант на Тайвань, в Персидском заливе гибнет один из громадных американских авианосцев. Назревает второй Балканский кризис. При поддержке России сербские генералы свергают гражданское правительство и вводят войска в Косово. США предъявляет ультиматум России, но и российское руководство предъявляет ультиматум странам НАТО. Для поддержки сербов в Северное море, прорвав блокаду, входит эскадра под руководством Сазонтьева. Крылатые ракеты ее главного корабля — крейсера "Петр Великий" держат под прицелом все основные столицы Европейского военного альянса. Цивилизация стоит на гране катастрофы, атомные субмарины готовы выпустить по США свои ядерные боеголовки, в мире начинается невиданная паника. Лишь посредничество генерального секретаря ООН и глав европейских стран останавливает катастрофу в самые последние минуты. Россию теперь боятся, с ней вынуждены считаться. Внутри страны положение понемногу выправляется. Экономика государства отдана на откуп Соломину. Практически проведена национализация основных отраслей. Те олигархи, которые пытались противиться новой политике, арестованы или высланы, прекращен отток денег из России. В условиях экономической блокады упор был сделан на внутренний рынок. В России начинается строительный бум, наращивается производство легковых автомашин. И все же без связи с внешним миром стране приходится тяжело. Несмотря на попрание демократических свобод и многочисленные проблемы, действия Временного Военного Совета нашли поддержку у большей части населения. Народ заметил и оценил главное: пришедшие к власти военные беспощадно боролись с коррупцией, воровством, преступностью, национальной рознью. Целью ставилось возрождение России, и многие верили, что, несмотря на трудные времена, оно настанет. Перемены во многом стали возможны благодаря цельности личностей новых руководителей страны. Умный, обладающий стратегическим мышлением, твердый и непреклонный в проведении своей политики Сизов, расчетливый аналитик Соломин, бесшабашный, любящий выпить, но искренний и бесстрашный Сазонтьев — они не могут не привлекать, хотя далеко не все их действия безоговорочно понравятся читателям. Первая книга "Последней империи" заканчивается 2007 годом, когда происходит крупномасштабное вторжение войск талибов и пакистанцев в Таджикистан и остальные

среднеазиатские республики бывшего Советского Союза.

2001 год.

Часть первая САБЕЛЬНЫЙ ПОЛУМЕСЯЦ ЭПИЗОД 2 2007 год Несмотря на май, жара в Таджикистане уже достигла тридцати градусов, но это не спасало пограничников от обычного для высокогорья ночного холода. В этот раз в наряд их вышло больше чем обычно. Кроме трех солдат-таджиков старший лейтенант Алексей Владимиров повел с собой только прибывшего для дальнейшего прохождения службы лейтенанта Виктора Аксенова.

— И где же ты раньше служил? — спросил он новичка на ходу.

— На русско-финской, под Выборгом. Владимиров вздохнул. Ростом под два метра и комплекцией он напоминал борца Карелина, и коренастому, невысокому Аксенову казался олицетворением истинного героя-пограничника.

— Там сейчас хорошо, не жарко и не холодно.

— Это да, — согласился Аксенов.

— А тут скоро будет ад, пекло. Виктор взглянул на необычно крупные, высокогорные звезды и на это ничего не ответил. Владимиров выждал паузу и продолжил: — Сейчас нарушителей тут меньше, Пяндж разлился, течение быстрое. А вообще талибы на том берегу проявляют странную активность. Тянут от ближайшего городка к реке дорогу. Чтото задумывают, сволочи… Ну вот мы и пришли. С точки зрения Аксенова позиция была выбрана идеально. Небольшая, но единственная возвышенность в обширном распадке между двумя отрогами Гиндукуша позволяла контролировать берег реки на несколько километров. Пограничники спустились в небольшой хорошо замаскированный прибрежным камышом окоп и, прикрывшись бруствером, закурили. Один из таджиков наблюдал за рекой, двое других смолили сигареты, не вмешиваясь в разговор офицеров.

— Куда тебя переводят? — спросил Аксенов.

— Никуда. Комиссуют.

— Почему? — удивился Виктор.

— Сердце. Никогда не думал, что до этого дойдет, но уже два раза прихватывало так, что показалось, точно сдохну. Первый раз отлежался, никто толком и не заметил, а второй раз прихватило крепко, лечили… Стенокардия. Это все высокогорье, жара…

— Э-э, товарищ командир! — взволнованным голосом прервал их разговор дозорный. — Плывет кто-то. Офицеры поднялись в полный рост, припали к биноклям. Несмотря на сияние звезд, мрак стоял кромешный, и Аксенов подумал было, что солдат ошибся. Но через пару секунд Виктор расслышал явный плеск воды под веслом, а потом метрах в тридцати от берега наконец рассмотрел черную тень на сером полотне реки.

— Будем брать, — тихо приказал Владимиров и осторожно, стараясь не лязгнуть металлом, потянул затвор автомата. Голос его звучал азартно и даже весело: — Последнее задержание… Эту фразу он не договорил, только выругался. Сначала Виктор не понял в чем дело, потом увидел… За темным силуэтом резиновой лодки показалась еще одна, затем бесформенное пятно

большого плота, и еще, и еще… "Сколько же их тут?! Десять. Пятнадцать, двадцать…" — считал Аксенов.

— Кадыров, вызывай помощь! Всем остальным — огонь! — рявкнул Владимиров и первый полоснул очередью по ткнувшейся в берег лодке. Кинжальный огонь пограничников был страшен. Из темноты слышались крики и стоны раненых, лишь секунд через десять с последних лодок полетели в их сторону трассеры очередей.

— Товарищ старший лейтенант, майор говорит, на них тоже напали! — взволнованно прокричал радист.

— Тогда бросай рацию, огонь! — приказал Алексей. Ответный огонь с реки усилился, несколько плотов из надутых бурдюков ткнулись в берег метрах в ста ниже по течению от дозора, и теперь обстрел велся уже с двух сторон. Через полчаса погиб один из солдат-таджиков, Владимиров был вскользь ранен осколком от подствольной гранаты. Но перевязавшись, он продолжил стрелять. Пограничники держались крепко, позиция была выбрана прекрасно, небольшая высотка, на которой находился окоп, контролировала всю прибрежную полосу километра на два по обе стороны. Патронов пока хватало, но цинк, находившийся в окопе, быстро опустошался. Беспощадный огонь пожирал пересохшие камыши, и пламя бушующего пожара освещало заваленный убитыми и ранеными талибами берег, множество трупов, плотов и лодок унесло течением. Аксенов, привалившись к стенке окопа, менял очередной магазин, когда слева от них, почти на линии горизонта полыхнуло продолговатое пламя. "Молния," — мелькнуло в голове лейтенанта, но тяжкий грохот взрывов подсказал ему, что это не так.

— Из «Градов» по заставе бьют, сволочи! — закричал Владимиров и, заскрипев зубами, с еще большим ожесточением припал к прикладу перегревшегося "Калашникова". Обстрел заставы продолжался не менее часа. Притихшие было талибы снова оживились. В наряде Владимирова погиб таджик пулеметчик, и его сменил сам Аксенов. Несмотря на все старания атакующих, ворваться на высоту моджахеды не могли. Виктора удивляло одно, с каким упрямством талибы лезли на берег именно в этом месте. Пятьсот метров вправо или влево — и они бы спокойно обошли дозор без всяких потерь. К трем часам ночи наступил какой-то перелом, лодки перестали появляться в поле зрения пограничников, да и те талибы, что высадились на берег, отошли и обстреливали дозор издалека.

— Так, похоже у нас передышка, — сказал Владимиров, опускаясь на дно окопа.

— Похоже, — согласился Аксенов, настороженно вглядываясь в распарываемую редкими трассерами темноту. — Это что, вторжение?

— Не знаю. У нас они впервые так лезут. Что с патронами?

— Мало. У меня один магазин остался.

— У меня тоже. Саид, что у тебя?

— Полтора, — подал голос таджик.

— Хреново, — подвел итог Алексей. — В цинке максимум штук сто. Полчаса боя — и нам хана.

— Может, у них занять? — Виктор кивнул в сторону берега. Камыши уже почти прогорели, оставив в воздухе приторный запах гари. Владимиров внимательно оглядел местность и согласно кивнул головой: — Идет. Давай пулемет, в случае чего я прикрою. Выбравшись из окопа, Аксенов пополз в сторону берега. На первый из трупов он наткнулся

метров через тридцать. Нашарив в руках уже окоченевшего на холоде покойника автомат, он отстегнул магазин и пополз дальше. На самой урезе воды трупы лежали друг на друге, и лейтенант в азарте переползал от одного к другому, на ощупь находил оружие и снимал, снимал магазины, рассовывая их в свои нагрудные карманы. Под руку ему попалась большая холщовая сумка с какой-то крупой. Вытряхнув ее содержимое, Виктор начал набивать и ее боеприпасами. Когда и она заполнилась магазинами, Аксенов пополз обратно. Неожиданно один из лежащих на его пути коротко и мучительно простонал, а потом перевернулся, оказавшись лицом к лицу с лейтенантом. Аксенов услышал тяжелое дыхание раненого, запах чеснока, нечищенных зубов и еще чего-то необъяснимого. Лейтенанта словно парализовало, он почему-то не мог даже двинуться, отвернуться. Лишь когда афганец захрипел и рука его машинально схватила одежду пограничника в последних судорогах, Аксенов понял, что это агония. Вскоре умирающий затих, пальцы его разжались, но тут Виктора охватил непонятный, поднявшийся с самого дна его души ужас. Его мгновенно вырвало, и, уже не маскируясь, он вскочил на ноги, подхватил сумку с боезапасом и изо всех сил припустился бежать к окопу. Слева и справа в его сторону тут же полетели трассирующие очереди, но от окопа пограничников взволнованной басистой скороговоркой загремел пулемет Владимирова. Когда Аксенов свалился на дно окопа, Алексей спросил: — Ты чего бегом-то? Опасно.

— Да так, — отмахнулся Виктор, устало приваливаясь к податливой земляной стенке. А старший лейтенант уже осматривал его трофеи, подсвечивая себе фонариком.

— Что принес? Ого, солидно! Этак мы продержимся тут еще долго… В это время со стороны окопавшихся на их стороне талибов взвилась вверх красная ракета, а через секунду, уже с другой стороны, справа — еще одна. Владимиров выругался, вскочил на ноги, и, прежде чем Аксенов понял, что он делает, выстрелил вверх из ракетницы. Она оказалась также заряжена красной ракетой, и через пару секунд с другой стороны Пянджа послышался звук пушечного выстрела, засвистел разрезаемый снарядом воздух.

— Ложись! — закричал Алексей, сам падая на землю. Под Виктором содрогнулась земля, грохот взрыва болезненно ударил по перепонкам, на голову посыпались комья земли. Взрывы распахали темноту еще три раза, потом, к удивлению Аксенова, переместились влево.

— Ага, купил я все-таки их! — восторженно закричал Владимиров. — По своим бьют! Со стороны талибов и в самом деле заполошно взвивались и взвивались вверх красные ракеты. Владимиров в ответ еще раз стрельнул из своей ракетницы, потом обернулся к подчиненным: — Надо уходить пока темно. Против артиллерии не попрешь. Пойдем так, — он махнул рукой в противоположную от реки сторону. — Между ними. Я первый, Кадыров за мной, ты, Виктор, замыкающий. Вперед! Взяв на изготовку пулемет, старший лейтенант выпрыгнул из окопа и, пригнувшись, побежал вперед. Его маневр повторил таджик. С другой стороны реки тупо бабахнула пушка. Аксенов уже оперся на бруствер, когда свист снаряда начал нарастать с пугающей быстротой, время словно замедлило свой шаг. Виктор застыл в оцепенении, а затем вспышка и грохот взрыва слились в одно целое, отключая сознание лейтенанта… Первое, что он почувствовал очнувшись, — это страшная тяжесть, сковавшая все тело. Ему было тяжело дышать, думать, шевелиться. В голове словно стучал упрямый молотобоец, лейтенанта тошнило, весь мир кружился вокруг него… Замерев на несколько минут, Аксенов застонал, чуть пошевелился, и от этого движения его чуть было не вывернуло наизнанку. Прошло еще минут десять, прежде чем лейтенант набрался сил и попытался приподнять голову. У него сложилось впечатление, что ее кто-то держит сверху. Лишь преодолев эту странную

тяжесть, Аксенов почувствовал облегчение и болезненный удар света по глазам. Зажмурившись, он переждал немного и стал оглядываться по сторонам. Похоже, его завалило землей в их окопе. Превозмогая тошноту, Виктор выбрался из земляного плена и наконец-то вздохнул воздух полной грудью. Отдышавшись, он осторожно потрогал звеневшую голову руками, убедился, что она на месте, осмотрел себя и понял, что даже не ранен. "Повезло, — подумал он, замедленным жестом стряхивая с головы остатки серой таджикской земли. — Только контузило". Сквозь вязкий шум головной боли начали проникать еще какие-то знакомые звуки. Сначала Виктор пытался понять, где он их слышал, потом оставил это занятие и, приподнявшись, выглянул из полуразрушенного окопа. То, что он увидел, заставило его снова торопливо пригнуться. Очевидно, после контузии у него ослаб слух, иначе бы он не воспринимал рев тяжелых грузовиков как отдаленный, однообразный шум. Совсем рядом, метрах в ста от него, тянулся на другой берег Пянджа понтонный мост, и по нему ехали и ехали танки, бронетранспортеры, а больше всего именно грузовики, полные народу. Нашарив в песке фуражку, Аксенов прикрыл ею не успевшую загореть бритую голову и снова осторожно выглянул из окопа. Да, это были талибы, в серых халатах, в грязно-зеленых чалмах и круглых пуштунских шапках. Лейтенант отчетливо видел их лица, продолговатые, худощавые, с острыми длинными носами и миндалевидным разрезом глаз. И эти жадные черные глаза были устремлены вперед, они словно были уже там, на плодороднейших равнинах Узбекистана и Туркмении, там, где нет суровой зимы, где много фруктов, еды. А что касается проклятых неверных, а также мусульман, забывших об истинных законах шариата, — они вернут им истинную веру. Правда, не всем, тем, кого помилуют, а большинство из них достойны за свои грехи только одной участи — смерти. Аксенов, ослабев, сполз на дно окопа, на короткое время им овладело отчаяние. Его положение казалось безнадежным, один, вдали от своих, практически в тылу врага. Лишь минут через пять лейтенант овладел собой. "То-то они лезли так настырно. Здесь самое удобное место для высадки, прокладки моста, кратчайший путь на перевал. Ничего, дождусь темноты и уйду незамеченным. Надо посмотреть, что у меня есть." Короткая ревизия не вызвала у него особого восторга. Было много боеприпасов, он откопал свой автомат, ту сумку с магазинами. Зато из питания оказались только два куска хлеба, к тому же осколок пробил его фляжку, а пить ему сейчас хотелось больше всего. Пробравшись к другому краю окопа Аксенов обнаружил в метре от бруствера мертвое тело пограничника. Судя по разбитой рации на спине это был Кадыров. "Значит, он не ушел, — вздохнул лейтенант. — А Алексей?" Судьбу товарища он понял, осторожно выглянув из-за тела таджика. Метрах в пятидесяти от окопа Виктор увидел большой шест и на нем что-то круглое. Схватившись за бинокль, Аксенов приник к окулярам, судорожными движениями крутя верньер наводки. Да, ошибиться он не мог. Это была отрезанная голова старшего лейтенанта Владимирова. Большое, крупное тело Алексея лежало рядом. Судя по тому, что у него не было ноги, Виктор понял, как старший лейтенант попал в руки к талибам. Опустив бинокль, Аксенов схватился за автомат, в горле судорогой рвалась наружу ненависть. Ярость требовала только одного — стрелять, стрелять и стрелять в эти чужие, жестокие лица! Лишь трясущиеся руки остановили Виктора. Он осознал, что в таком состоянии не сможет попасть даже в грузовик. Привалившись спиной к стенке, лейтенант прикрыл глаза и постарался успокоиться. "Они не стали меня искать потому, что решили — это обычный наряд, три таджика и

русский офицер. Повезло. Но что мне теперь делать? Думай, парень, думай!" Со стороны реки послышались какие-то крики. Аксенов выглянул из своего укрытия и понял, что у одного из стареньких «Уралов», явно еще советских времен, заглох мотор. Водитель открыл капот и начал ковыряться в двигателе, пассажиры же ссыпались вниз и, оживленно жестикулируя, помогали ему бесплатными советами. Все это длилось с десятокдругой минут, потом через толпу пробился человек в сером мундире европейского покроя. Он что-то сердито закричал на шофера, тот начал оправдываться, его поддержали пассажиры. Несмотря на эту шумную защиту, офицер оказался неумолим. Властными жестами он разогнал всех в разные стороны, лично вывернул руль, и, толкаемая бывшими ездоками, машина свалилась в реку. "Пакистанец, — понял Виктор. — Что-то вроде военного советника при этой банде." Оживленно обсудив происшедшее, талибы начали разбредаться вдоль колонны, с шумом и перебранкой отвоевывая себе место в переполненных грузовиках. Этот эпизод привел лейтенанта к одной простой мысли. Неторопливо и методично Аксенов начал потрошить магазины, отбрасывая пустые в сторону, и набивая остальные под самую завязку. Остаток дня он провел, очищая от земли автомат и обдумывая свои дальнейшие действия. Когда же опустилась долгожданная темнота, Виктор зарядил в подствольник единственную гранату, тщательно прицелился и ударил как раз промеж фар ближней к нему двигавшейся по мосту машине. Получилось удачно, грузовик встал, и Аксенов долго и отчаянно поливал огнем застывшую на месте колонну, делая паузы только для того, чтобы сменить пустой магазин на полный. В эти короткие секунды он слышал со стороны моста крики душманов, выстрелы в его сторону, но не обращал на них никакого внимания. Сейчас ему было все равно, убьют его или нет, время словно остановилось: минуты и секунды спрессовались в одну концентрированную ярость. Наконец кончился последний рожок, Виктор отложил в сторону перегревшийся автомат и удивился, что еще жив. На мосту пылали как минимум десять машин. Время от времени у них взрывались бензобаки, и взрывы ярко освещали место бойни. Один из грузовиков рванул особенно мощно, и Аксенов понял, что тот вез боеприпасы. Черная линия понтонов медленно начала изгибаться в сторону течения, и двумя разорванными кусками разошлась вдоль берегов Пянджа. На звуки стрельбы вернулась колонна из шести машин. Талибы рассыпались цепью и при свете фар прочесали берег, но никого не нашли. Аксенов к этому времени растворился в темноте, унося в рюкзаке снятую с шеста голову товарища.

ЭПИЗОД 4 2003 год "Ла илаха илля ллаху ва Мухаммадун расу-л-лахи!.." Пронзительный голос муэдзина в этот вечер казался особенно надрывным и жалобным. Усиленный громкоговорителями, его голос проникал даже через плотные стены королевского дворца. Когда же он смолк, сквозь тишину издалека донесся отчаянный женский плач. "Когда же это свершится?" — подумал Файяд аль-Дамани и, разогнувшись, покосился вправо. В каком-то метре от него застыл в земном поклоне Мухаммед Абдель ибн-Фейсал альСабах ас-Сауд, принц королевской крови самого могущественного мусульманского государства. Он тоже медленно разогнулся, и Файяд в тысячный раз увидел этот характерный, горбоносый профиль, чересчур маленькую нижнюю челюсть, глубоко посаженные глаза. Последний раз

Мухаммед провел ладонями по лицу, прошептал слова молитвы и повернулся в сторону своего самого верного и преданного друга. Эти черные как угли глаза вызвали у Файяда чувство страха и восторга, такой страстью и силой горели они сейчас.

— Почему они медлят? — пробормотал Мухаммед.

— Не знаю, ваше величество. Я пойду потороплю… Файяд сделал движение, чтобы встать, но принц остановил его.

— Не надо. Я подожду. Я слишком долго ждал, чтобы теперь спешить. И он, снова прикрыв глаза, начал шептать слова молитвы. Время словно замедлило свой шаг, секунды перетекали с медлительностью перебираемых Мухаммедом нефритовых бусинок в его четках. Лишь минут через десять они расслышали в коридоре шаркающие звуки шагов многочисленной толпы. Дверь тихо открылась. Первым в комнату вошел брат только что почившего в бозе короля Фейсала и родной дядя нового правителя, Али аль-Сабах. Лицо этого семидесятилетнего седобородого старика на секунду отразило изумление, потом он упал на колени и пополз в сторону молящихся. Престарелого царедворца можно было понять, слишком разительно покои нового короля отличались от комнат других его многочисленных братьев. Здесь не было привычной восточной роскоши, оттоманок с позолоченными спинками, серебряных кальянов с золотой инкрустацией, дорогой мебели из черного дерева, сделанной на спецзаказ электроники с украшенными бриллиантами пультами управления. У Мухаммеда не было ничего! Только голые стены, молельные коврики да низенькое ложе в углу, покрытое лоскутным одеялом. В том, что первый визирь королевства первый раз попал в стены вотчины нового короля, не было ничего удивительного. Еще полгода назад Мухаммед был на вторых ролях в иерархии королевства. Наследным принцем почившего семидесятилетнего Фейсала являлся первый его сын, пятидесятилетний Абдула. Но полгода назад любимец короля за неделю сгорел от скоротечной саркомы. Эта смерть подорвала здоровье Фейсала, и он уже больше не встал, перенеся за короткое время два инфаркта и тяжелейший инсульт. А злой рок словно преследовал королевскую семью. В Америке, катаясь на легкомоторном самолете, разбился следующий по старшинству принц Джафар. Сорокапятилетний плейбой больше любил скорость и девушек, чем государственные заботы, и Али аль-Сабах воспринял известие о его смерти с некоторым облегчением. Трудно было представить на престоле ортодоксального мусульманского государства этого пропитавшегося всеми пороками западного мира человека. А всего три дня назад самые реальные претенденты на трон принцы Селим и Хасан, охотясь на газелей, перевернулись в открытом джипе. Один из них скончался на месте, второй лишь вчера, в госпитале. Каким-то образом больному королю сообщили о смерти братьев, после чего он впал в кому и уже не приходил в себя. Этим утром он умер, и по законам шариата был похоронен в тот же день, до заката солнца, под безымянной плитой на местном кладбище. Два часа назад собрался так называемый Совет принцев, совещательный орган из самых близких и влиятельных родственников покойного короля. Несмотря на то, что звание принца в Аравии носило не менее трех тысяч человек, только эти пятьдесят мужчин в белоснежных головных платках — куфиях имели истинную, реальную власть. Здесь были два брата покойного короля Фейсала, сыновья предыдущего короля, Азиза, и наконец сыновья самого Фейсала. Эти три группировки родственников враждовали между собой внутри клана. Они ненавидели друг друга, зная, что их представители претендуют на такой желанный, но, увы, единственный престол. Все они занимали ключевые посты в стране: первый заместитель премьер-министра, министр нефти, министр обороны и начальник национальной гвардии, губернаторы провинций. Назначение любого из них королем могло нарушить хрупкое

равновесие между кланами. Поэтому после длительных переговоров заранее был определен самый приемлемый для всех вариант. И вот теперь, после трехчасового совещания, принцы подтвердили компромиссное решение: избрать королем старшего из оставшихся в живых сыновей покойного короля Фейсала, Мухаммеда.

— Ваше величество, ваш отец и наш король оставил нас, уйдя к предкам. Теперь вы наш король, — прошептал заученную фразу первый визирь королевства. Мухаммед даже не обернулся к своим подданным, но голос его прозвучал твердо и решительно: — Восславим же аллаха милостивого и милосердного! Толпа царедворцев послушно склонилась в молитве. Спустя неделю после этих событий посол Соединенных Штатов Америки в Саудовской Аравии Джон Мерфи отдыхал у себя в апартаментах, наслаждаясь искусственной прохладой кондиционера. Первичная горячка в связи со сменой власти прошла, все нужные отчеты на запросы госсекретаря и самого президента были отосланы, и поэтому звонок мобильного телефона сейчас прозвучал очень некстати.

— Мерфи у телефона, — недовольно буркнул посол.

— Это я. Нам надо встретиться. Абонент не назвал себя, но Мерфи хорошо знал этот голос. За три года работы в королевстве он сотни раз встречался с Али аль-Сабахом, без сомнения самым мудрым из всего многочисленного клана Саудитов.

— Это срочно?

— Да.

— И где?

— Приходи в кофейню Мустафы, часов в восемь. Тебя проведут.

— Хорошо, я буду там. В восемь часов вечера снедаемый любопытством Мерфи переступил порог кофейни Мустафы, обширного заведения в восточном стиле, с куполами и многочисленными залами, весьма популярного среди местных аристократов. Своего шофера и по совместительству телохранителя посол оставил в машине. Саудовская Аравия недаром считалась самым безопасным местом на планете. Веками воспитываемое по законам шариата, местное население даже не помышляло о таких земных грехах, как воровство или пьянство. Воздух заведения был густо пропитан ароматами кофе, высших сортов табака, восточных пряностей и благоуханий. Из невидимых динамиков мягко звучала мелодичная восточная музыка, белые одежды арабов резко контрастировали с европейскими нарядами европейцев, японцев и индусов. Это было не только место отдыха, но и клуб, место встречи для деловых разговоров. Порой в неторопливых беседах за кофе и кальяном обсуждались сделки на сотни миллионов долларов. Европейцы часто посещали это заведение и появление посла США не вызвало видимого удивления у завсегдатаев кофейни. Мерфи, не торопясь, переходил из одного зала в другой, минуя узорчатые арки, вежливо раскланиваясь со знакомыми, но не спрашивая, где ему найти Али аль-Сабаха. Подобное любопытство, да и сама торопливость, спешка были не в правилах Востока. Вскоре к нему подошел официант в белых, широких шароварах и черной жилетке и, поклонившись, жестом предложил последовать за ним. Али расположился в небольшой комнате за тяжелым бордовым занавесом с узорчатой росписью золотой нитью. На инкрустированным столике перед первым визирем стояло блюдо с фруктами, ваза с восточными сладостями, в углу дышал жаром мангал с противнем, засыпанный раскаленным песком, на котором стояла серебряная турка дымящегося кофе. Вежливо

поздоровавшись, Мерфи уселся на низкую лежанку, по-восточному подогнув под себя ноги. Это не составило большого труда: в свое время он долго увлекался йогой, да и сейчас еще, в свои шестьдесят два года, сохранял гибкость и силу молодого человека. Приняв из рук услужливого слуги чашечку кофе, посол с удовольствием начал потягивать огненную жидкость, наслаждаясь редчайшим вкусовым букетом йеменского мокко и кардамона, характерным только для этого заведения. Еще три года назад он признавал только два вида напитков, виски и кока-колу, но Восток перевоспитал и его, бывшего канзаского сенатора, получившего свой пост в награду за активную поддержку президента Апдайка в его избирательной кампании. Дегустируя кофе, Джон с любопытством поглядывал на посасывающего мундштук кальяна аль-Сабаха, но ничего не спрашивал. Он знал, что по обычаю беседа должна была начаться только после того, как первая чаша опустеет. Мерфи отметил, что его визави явно не в духе. Затяжки визиря были неравномерны, когда он отрывал губы от мундштука, голова его мелко тряслась — признак неуклонно надвигающейся болезни Паркинсона. Белоснежная борода была одного тона с не менее белоснежной кутрой. Наконец старый араб подал голос.

— Мысли мои скорбны и безутешны. Рушится все, о чем я заботился сорок лет своей жизни. Совет принцев совершил большую ошибку, назначив королем именно Мухаммеда. Все они думают, что он будет лишь пешкой в их руках, но они ошибаются… Еще дед нынешнего короля назначил меня министром нефти, и я делал все, чтобы оправдать его волю, сделать так, чтобы Аравия была могущественна и влиятельна в этом мире. И вот теперь пришел он… Али неожиданно замолчал, застыв с зажатым в руке чубуком. Чуть подождав, Мерфи позволил себе нарушить тишину вопросом: — Вы говорите про нового короля?

— Да.

— Но он не декларирует каких-либо особых изменений в политическом курсе страны.

— Это только внешне. Наедине, за вашей спиной он говорит совсем другое. Он фанатик. Все его идеи сводятся к мысли продолжить дело пророка и завоевать для ислама весь мир, и прежде всего вернуть для правоверных Иерусалим. На это он поклялся не пожалеть ни сил, ни финансов королевства. Теперь уже Мерфи встревожился: — Как он себе это представляет?

— Не знаю как, но на закупки оружия выделяется двадцать миллиардов долларов. От этой цифры у посла даже перехватило дыхание.

— И что он намеревается закупить?

— Все. Танки, самолеты, подводные лодки, ракеты всех видов. Самые современные. Кроме того, он хочет закупить несколько заводов по производству вооружения. Теперь Мэрфи понял все. Оружие у США арабы покупали всегда, но производство тех же самолетов и танков обозначало только одно — Мухаммед хочет быть независим в этой области. "Дурной знак, — подумал он. — Что же у него на уме, и с кем он хочет воевать? С иракцами? В последнее время они откровенно точат зубы на Эр-Рияд. Но где он возьмет для этого армию? Тут нужно не менее трехсот тысяч хорошо подготовленных солдат, летчики, танкисты. А вся армия королевства едва насчитывает сто тысяч, еще сорок — у Национальной гвардии. Да и зачем саудам подводные лодки? Наш пятый флот практически не покидает Персидского залива".

— И против кого будет направлена вся эта армада? — спросил посол.

— Против всех неверных. Аль-Сабах медленно повернул голову в сторону своего собеседника.

— Последними будете вы.

— Почему последними?

— Потому что воевать он будет на ваши доллары, получаемые за нашу нефть. Мерфи хотел задать еще один вопрос, но его собеседник оставил чубук кальяна и негромко хлопнул в ладоши. Звук получился негромким, но к удивлению американца, портьера раздвинулась и два дюжих араба торопливо подошли к визирю и помогли ему встать на ноги. Теперь посол особенно отчетливо увидел, насколько одряхлел за эти считанные дни аль-Сабах. Спина его согнулась, сам он еле передвигал ноги. Проводив взглядом старика, Мерфи жестом показал застывшему в ожидании слуге, чтобы тот налил в чашечку еще кофе, отщипнул от грозди влажную, темную, как зрачок арабской девушки, виноградинку. Кофе явно прибавило ясности мысли послу, он понял главное. "Надо немедленно сообщить обо всем президенту. И не в послании, а лично. Завтра же вылетаю в Вашингтон." Мерфи не обратил внимания на очередного слугу, вошедшего в кабинет. Одет тот был точно так же, как и вся остальная прислуга, в белые широкие шаровары, черную жилетку, но внешне казался гораздо крупнее, с широкими, покатыми плечами истинного богатыря. Американцу оставалось сделать последний глоток, когда проскользнувший ему за спину араб накинул на шею посла белое полотенце и потянул его назад. Мерфи опрокинулся на спину, руками он тщетно пытался разжать удушающие объятия, но в комнату ворвались еще трое, один навалился на ноги посла, второй держал его руки, третий же задрал рубашку американца и большими пальцами нажал на две точки на шее своей жертвы. Мерфи быстро перестал биться, лжеслуга ослабил полотенце-удавку, посол коротко прохрипел, еще минуты три его тело дрожало в короткой агонии. Наконец он дернулся и замер, откинув голову в сторону. Приведя в порядок рубашку посла, знаток болевых точек поднял веко американца, удовлетворенно кивнул головой и жестом отослал всех остальных из комнаты. Потом он проверил шею умершего и снова остался доволен. Широкое полотенце не оставило после себя никаких следов, кисти рук и ступни ног американца также не носили следов преступлений. Жена и дочь Мерфи ни на секунду не поверили в естественную смерть своего отца и мужа, но высокая медицинская комиссия в Вашингтоне не нашла у посла никаких других признаков смерти кроме внезапной остановки сердца. Все доводы женщин о спортивном стиле жизни Мерфи врачи отнесли к типичным преувеличениям любящих родственников. Али аль-Сабаха казнили через два дня, ровно в полдень, на центральной площади ЭльРияда. Пяти его ближайшим соратникам отрубили кривым мечом головы над кучей песка, традиционно заменяющим на Востоке европейскую плаху. Престарелого же визиря, как члена королевской семьи, пристрелили из пистолета, дабы не осквернить благородную кровь мечом в руках простолюдина.

ЭПИЗОД 6 Это утро над Алма-Атой выдалось хмурым и ветреным. Было уже семь часов, но на улицах ни души, только ветер гонял обрывки газет и что-то еще белое, невесомое, да остро пахло гарью сожженной резины. Наконец тишину, нависшую над городом, распорол надрывный звук автомобильных двигателей, а затем к ним добавились и какие-то хлопки.

— Вань, опять стреляют, — нервно сказала Анна Пименова, теребя за плечо спящего мужа. Они лежали на разложенном диване, но в одежде, так что вскочить на ноги и подойти к окну было делом нескольких секунд. Отсюда, с пятого этажа, все было видно как на ладони. На

площадь, раньше носившую название Дружбы народов, выскочила машина, белая «пятерка». Вслед за ней неслись еще три машины, из них торчали головы и руки людей с пистолетами и автоматами в руках. Звуки выстрелов сразу обозначились резче, злее, и, словно поддавшись этой ярости концентрированной смерти, белая машина пошла юзом. Засвистела беспощадно стираемая резина шин, «пятерка» боком ударилась о парапет большого, квадратного фонтана и встала, надрывно загудев клаксоном. Иван лихорадочно покрутил настройку бинокля, потом замер и выругался.

— Что, что там?! — спросила Анна.

— Похоже, водителя убили, он упал на руль, вот она и гудит. Тем временем из подлетевших к месту аварии машин высыпали люди, окружившие белую «пятерку» плотным кольцом. Было видно, как один из них дергал дверцы машины, потом сразу несколько человек принялись крушить лобовое стекло. К звону стекла и реву клаксона добавились пронзительные женские крики.

— Люди, помогите! — явно донеслось до Пименовых.

— Ой, не могу, не могу я на это смотреть! — Передернув плечами, Анна отошла от окна, упала на диван, уткнулась лицом в шаль и зарыдала. А трагедия на площади разворачивалась своим чередом. Народу на ней заметно прибавилось. Со всех сторон сбегались люди, большей частью молодые мужчины с характерными азиатскими чертами лица. Первым из машины вытащили высокого человека с седой головой, в строгом черном костюме с галстуком.

— Я его знаю, это Канакбаев, декан факультета, где училась Ленка! — крикнул Иван в зал. — У него жена русская и зять тоже. Седая голова декана лишь несколько секунд виднелась над толпой, потом его повалили, и лишь водоворот человеческого муравейника указывал место гибели человека. А из машины выволокли женщину, потом вторую. Иван по-прежнему слышал их крики, но слов разобрать было уже невозможно. Множество рук сразу начали рвать с женщин одежду, толпа поволокла несчастных к широкому парапету фонтана, и обнаженное белое тело одной из жертв лишь на секунду попало в поле зрения Пименова, потом скрылось за спинами возбужденных погромщиков.

— С-суки! — пробормотал Иван и рванулся в прихожую. Оттуда он вернулся с охотничьим ружьем в руках. Увидев это, жена кинулась навстречу, перехватила оружие обеими руками. Упав на колени, она заголосила: — Не надо, не надо, Ванечка! Они же убьют нас! Убьют!

— Все равно подыхать! Жрать нечего, воды нет! Нас так и передавят здесь по одиночке!

— Ваня! — уже безо всяких уговоров заорала Анна, и, повиснув всем телом, вырвала ружье из рук мужа. Плюнув со злости, Иван снова подошел к окну. Драма уже подходила к концу. Растерзанное тело декана бросили на крышу машины, и вскоре она запылала погребальным костром. Около фонтана толпа продолжала кружиться вокруг насилуемых женщин. Анна подошла к окну, глянув вниз, нервно передернула плечами и плотнее укуталась в шаль.

— Хорошо, мы Ленку в Саратов к сестре услали, как чувствовали, — сказала она фразу, в сотый раз прозвучавшую за эти три дня.

— Да, это точно. Не рванулась бы только она сейчас сюда, а то еще подумает, что спасать нас надо… Их разговор прервала требовательная трель звонка. Супруги вздрогнули, переглянулись. Иван бесшумно проскочил в прихожую, успев шепнуть жене только одно слово: — Ружье! А в дверь уже во всю дубасили руками и ногами.

— Открывай! — донеслось до Пименовых. — Эй, Иван, отдавай Ленку!

— Кажется, это Ерик из сорок шестой квартиры, — шепнул Иван жене. — Он давно на

нашу дочь глаз положил.

— Сволочь! — всхлипнула Анна. Железная дверь звенела под напором тел, с потолка сыпалась штукатурка.

— Хрен вы нас так возьмете, — пробормотал Иван, взводя курки. Патроны он зарядил еще трое суток назад, когда в Алма-Ате началась вся эта заваруха. А началась она как-то сразу, неожиданно, одновременно во всех районах города. Толпы молодых парней с автоматами в руках появились с утра, они штурмом взяли ГОВД, мэрию и основные объекты города: вокзалы, аэропорт, почтамт. Почти все нападавшие были выходцами с юга Казахстана, молодыми малограмотными парнями, трудившимися на заводах бывшей столицы на самых неквалифицированных работах. У них оказался и свой вождь, некто Усто Баллауддин, бородатый мулла, заявивший, что Южный Казахстан отделяется от Северного и входит в конфедерацию народов мусульман Средней Азии. На помощь восставшим рвались силы талибов, с трудом сдерживаемые в Киргизии бросаемыми в топку войны силами быстрого реагирования России. А в Алма-Ате сразу же начались погромы. Грабили и убивали не только русских, но и видных казахских ученых и общественных деятелей, не попавших в благонадежные по мусульманским понятиям. Эти трое суток семья Пименовых провела дома, запершись на все замки и потихоньку подъедая небольшой запас продуктов. Самой большой проблемой была вода. Водопровод перестал работать в первый же день погромов, многие не успели запастись ею. Горожане набирали воду из фонтана, он еще пульсировал влагой, но появляться на площади русским было небезопасно. На глазах у Пименовых троих русских мужиков, появившихся около фонтана с ведрами в руках, убили эти молодцы с автоматами. Спасла Ивана и Анну от жажды их соседка, Айгуль, принесшая ведро воды.

— Вы не выходите, — шепнула она, протягивая воду. — Я, если что, еще принесу. Дверь держалась из последних сил, она уже болталась под ударами тел, когда тяжелый, мощный рев со стороны улицы заставил Пименовых выскочить на балкон. Они увидели уже удаляющийся силуэт большого самолета, но красные звезды на крыльях не оставляли никакого сомнения, откуда он прилетел.

— Наши! — восторженно заорал Пименов, и разрядил заряженное ружье в толпу на площади. В ответ по нему также начали стрелять, но через несколько секунд снова раздался тяжелый, давящий гул летящего на минимальной высоте самолета. Дальний стратегический бомбардировщик ТУ-160 проходил над городом на высоте не более двухсот метров. От удара звуковой волны в домах вибрировали и вылетали стекла. Несмотря на это, Иван не ушел с балкона, только зажал руками уши. Он видел как открылся продолговатый вырез бомболюка и вниз посыпались какие-то небольшие круглые предметы. Самолет скрылся за домами, а на улицах и площадях с ослепительными вспышками начали рваться свето-шумовые гранаты. Погромщики кинулись в разные стороны, некоторые из них на ходу бросали оружие. До ушей Ивана донесся истошный вопль.

— А, суки, не нравится! — заорал он. Вскоре на площади не осталось никого, лишь с треском догорала машина убитого декана. Его жена, голая, с разбитым в кровь лицом с воем подползла к лежащему на парапете фонтана телу дочери. Голова девушки была неестественно откинута назад, широко открытые карие глаза смотрели в серое небо, а в воду фонтана из перерезанного горла сочилась иссякающая струйка крови. Мать еще причитала над ее телом, когда на пустой площади появилась женская фигура в национальном казахском костюме и прикрыла мертвое тело простыней, а на плечи вдовы

декана накинула пальто. В это время в аэропорту Алма-Аты уже высаживался головной отряд мобильных войск России. Для подавления сопротивления исламистов хватило роты десанта. При виде спускающихся с небес рослых парней в камуфляже мятежники побросали оружие и попытались уйти в горы. Лишь их командир, бородатый мужик лет сорока, до конца ожесточенно отстреливался из пулемета в башне управления полетами. Когда же первые десантники ворвались внутрь, они увидели над его трупом надпись на стене: "Аллах акбар! Привет из Чечни!".

ЭПИЗОД 8 Мятеж южно-казахстанских сепаратистов и вторжение талибов застали Сазонтьева в Париже. Это был первый выезд одного из глав Временного Военного Совета за пределы России. Официально Главковерха пригласило министерство обороны Франции, но все знали, что большую заинтересованность в визите проявил сам президент Жак Лемьер. Такого наплыва журналистов аэропорт Орли не помнил даже при визитах более высокого уровня. Телекомпании напрямую транслировали на добрый десяток стран все перипетии торжественного церемониала. Когда в открытой двери самолета показалась мощная фигура Сазонтьева, комментаторы восторженно взвыли. Много было пересудов о том, не явится ли военный министр России в Париж пьяным, основное пристрастие Главковерха было известно. Но Сазонтьев оказался трезв как стеклышко, подтянут и собран. На его погонах сияли большие маршальские звезды. Это звание ему присвоили специально перед визитом, дабы поднять вес министра в глазах французских военных и политиков. Сам мундир новоиспеченного маршала представлял собой шедевр портновского искусства. Темно-синего цвета, с золотыми погонами, аксельбантами на правом плече, внушительной орденской планкой, серебряным крестиком Георгия Победоносца на шее, золотой звездой Героя России на груди. При всех этих регалиях Сазонтьев был внушителен и величав. Фуражка с золотым кантом и нещадно задранной вверх тульей еще больше увеличивала рост гиганта. По сравнению с ним министр обороны Франции Жак Шенье при росте метр восемьдесят пять смотрелся просто подростком. Отточенным жестом отдав честь, Сазонтьев вместе с министром прошелся вдоль застывшего строя почетного караула. Затем они прослушали гимны, придирчиво рассмотрели торжественный марш одетого в старинные костюмы и кивера караула. Прежде чем покинуть аэропорт, Главковерх подошел к толпе колышущихся, как во время прибоя, журналистов.

— Скажите, генерал, почему вы приехали одни, где ваша жена? — крикнул один из них.

— Во-первых, не генерал, а маршал, — повысил голос Сазонтьев. — А жена моя осталась дома.

— Почему вы лишили ее Парижа?

— У нее сейчас ответственная пора, на днях она должна рожать.

— Кого ждете?

— Дочь.

— Как назовете?

— Викторией. Самое лучшее имя для дочери военного. Кто-то из шустрых репортеров быстро подсчитал, что Виктория была зачата как раз во время прошлогоднего балканского кризиса.

— Вы зачали ее на борту "Петра Великого"?

— Может быть. Морская качка иногда способствует сексу.

— Вы приехали окончательно запугать Францию и весь Запад? Поставить их на колени? Голубые глаза Главковерха холодным ледком скользнули по худосочной фигуре длинноволосого, мокрогубого репортера.

— Таких как вы не надо пугать, вас запугали еще в чреве матери. Я приехал, чтобы выработать механизм, предохраняющий от повторения подобных конфликтов. Жак Шенье также ответил на пару вопросов, и министры проследовали к машинам. Там их уже ждала бушующая толпа. Над головами виднелись плакаты с самыми разными надписями, от "Палач Европы" до "Я хочу от тебя ребенка". Официально Сазонтьева принимал в своей резиденции Шенье, но никто не удивился, когда в разгар переговоров открылась дверь и в зал вошел президент Франции. Разговор сразу пошел о новой системе безопасности Европы.

— Пора уходить от существующей системы построения НАТО, — убеждал новоиспеченный маршал. — Позиция США во время балканского кризиса явно показала, что Штаты были готовы пожертвовать Европой ради сохранения собственного спокойствия. Сам по себе конфликт вокруг Югославии носил локальный характер, и его вполне было возможно решить мирным путем. Против этого была именно Америка. Не секрет, что и дальневосточный кризис вокруг Курил был спровоцирован именно США. Для Японии это кончилось плачевно, но правительство Штатов явно не извлекло уроков из случившегося. Кто знает, на какую авантюру они решатся завтра? Надо переходить к континентальной системе безопасности.

— То, прежнее американское правительство, ушло в отставку, — напомнил Лемьер.

— Да, но и у нынешнего президента основным пунктом программы значится возвращение России в лоно демократии. А это означает только одно — продолжение попыток вмешательства США во внутренние дела моей страны. Я не думаю, что вам бы понравилась предвыборная кампания претендента на первые роли, допустим, в Германии, если там было записано возвращение ей Эльзаса и Лотарингии… Выйдя из зала заседания Лемьер бросил через плечо своим советникам: — Кто из вас убеждал меня, что он грубый солдафон с мышлением ефрейтора? Хотел бы я иметь армию, состоящую из таких ефрейторов. Даже если все эти предложения принадлежат Сизову, то он хорошо их озвучивает. Из-за визита французского президента встреча двух министров задержалась более чем на час. После ее окончания кортеж машин торжественно проследовал к Триумфальной арке, а после возложения венков к могиле Неизвестного солдата поспешил в собор Инвалидов, к могиле Наполеона. Отдав честь и лично возложив венок, Сазонтьев неожиданно для всех сдернул фуражку и, преклонив колено, застыл перед надгробием из красного полированного финского порфира. Визит показывали в прямой трансляции, и этого жеста маршала было достаточно, чтобы завоевать симпатии экспансивных французов. Уже на следующий день пикетчиков с антирусскими плакатами значительно поубавилось, в основном это были люди с типично кавказскими лицами. Впрочем, было кое-что и посерьезнее плакатов. Как оказалось, тот неожиданный приход президента просто спас жизнь Сазонтьеву. Находившийся в оцеплении полицейский с многоэтажным именем Андре Жан-Пьер Килли обратил внимание на одну из машин — серый старенький «Пежо», — стоящих в течение трех часов недалеко от собора Инвалидов. Удивило его то, что все это время в машине сидели люди. Андре указал на странную машину своему лейтенанту. Группа полицейских подошла к «Пежо». Увидев полицию, четверо сидевших в автомобиле занервничали, начали оживленно переговариваться. Оказалось, что ни один из них не владеет французским. Под дулами автоматов чужеземцев вытащили из машины, при них обнаружили пистолет и пульт управления взрывным устройством. В спешном порядке

были прочесаны все окрестности, мину обнаружили в припаркованном в двухстах метрах от входа в собор стареньком «Форде», как раз по ходу движения кортежа российского маршала. Бомбу обезвредили, все четверо террористов оказались выходцами с Кавказа — трое чеченцев и карачаевец. Менее значимое покушение произошло в самом конце визита Главковерха. Он спускался вниз по ступеням «Гранд-Опера», когда к нему с криком «Банзай» кинулся человек с типично восточными чертами лица и кинжалом в руке. Не прерывая движения, Сазонтьев выбросил вперед свою левую руку и кулак бывшего спецназовца мигом остановил самурая, отбросив щуплое тело японца назад. Кинжал террориста успел только попортить китель маршала, а японского студента Киито Море увезли в больницу со сломанным носом и сотрясением мозга. Как оказалось, у новоявленного самурая на Шикотане погиб старший брат, за это и хотел он отомстить Сазонтьеву. Ситуация была заснята вездесущими операторами «Антенн-2», и потом еще несколько дней крутилась в записи по телеканалам многих государств мира. Все четыре дня визита Сазонтьева посольство России осаждали экзальтированные девицы самых разных возрастов и внешнего вида с одной навязчивой мечтой — переспать с новоявленным Александром Македонским. Это весьма забавляло Сашку. В свободные минуты он в бинокль рассматривал претенденток на его постель, одетых порой более чем откровенно.

— Да, а страшноватые все-таки эти француженки, — с усмешкой сказал Главковерх, подводя неутешительный итог. — Ни на одну из них я бы без стакана водки не позарился. Узнав о вторжении талибов, Сазонтьев хотел прервать визит и сначала даже не поверил в то, что Сизов велел ему остаться. Он лично позвонил в Москву, и глава Временного Совета высказался коротко и емко, в стиле самого Сазонтьева: — Доводи дело до конца. Если тебя некому заменить на фронте, то ты хреновый министр обороны. Что, будешь кидаться на каждую амбразуру? Тоже мне, Александр Матросов! Кроме встречи с президентом в первый день визита, они встречались с Лемьером еще три раза, в загородном замке Рамбуйе и в личном поместье Лемьера недалеко от Эври. Переговоры шли трудно. Француз очень не любил американцев, но и диктаторские амбиции русского гиганта его настораживали. Но больше всего Сазонтьева волновала Сашка. Беременность у нее протекала трудно, плод был большим, врачи сразу предложили кесарево сечение. В последний день визита начались схватки, об этом сказали Сазонтьеву, и тот едва дождался конца всех положенных церемоний. Уже в салоне самолета он взревел во всю свою глотку: — Пилот, мать твою за ногу! Чтобы через час мы были в Москве! Ставлю ящик водки. Татарник, тащи сюда пузырь! За час, они конечно, в Москву не успели, летели положенное время. И всю дорогу Главковерх наверстывал упущенное в Париже. «Бордо», «Камю» и шампанское торжественных парижских раутов предельно надоели ему, душа и тело требовали водки. Пили, как обычно, втроем, Сазонтьев и два его неразлучных адъютанта, Лавров и Татарник. Спустившись с трапа в Москве, маршал мимоходом пожал руку встречавшему его начальнику Генерального штаба Авдееву и быстрым шагом проследовал к своему персональному "ЗИЛу".

— Кто родился? — спросил он не оборачиваясь.

— Дочь, — ответил Авдеев.

— Слава богу, хоть в этот раз врачи угадали. В роддом, — велел Сазонтьев шоферу. Всю дорогу он расспрашивал Авдеева о положении на среднеазиатском фронте, его немного удивило, что генерал часто путался в ответах, да и вообще выглядел несколько странно. Анализировать все это Главковерху было некогда, да и не неохота. Сазонтьева занимали сейчас мысли, далекие от войны. Он просто выругал своего зама за путаницу в ответах и в нетерпении

уставился на дорогу. Лишь выйдя из машины около больничного корпуса и увидев на ступенях крыльца Сизова и Соломина с напряженными, скорбными лицами, Александр понял, что происходит что-то не то, что-то невероятно страшное и жуткое.

— Сань, мы выражаем тебе самое глубокое соболезнование, это так несправедливо… — начал Сизов.

— Что? — не понял Сазонтьев, зачем-то надевая фуражку. — Вы чего? Сизов удивленно глянул за плечо друга, и по бледному лицу начальника Генштаба понял, что тот не решился выполнить порученное ему дело.

— Понимаешь, она хотела рожать сама, без кесарева, а у нее оказалось больное сердце, — пришел на помощь Сизову Соломин. То, что было потом, Сазонтьев помнил слабо. Кажется, он крушил какие-то двери, со звоном падало огромное цветное стекло, он что-то кричал во все горло, пытался найти хоть какое-то оружие и сначала перестрелять всех этих людей в белых халатах, а потом, уже у тела Александры, ему самому нестерпимо хотелось застрелиться. Безумие кончилось, когда ему поднесли заливающийся плачем белый комок пеленок с красным от натуги лицом. Глянув на него, Сазонтьев сразу увидел маленькие, но столь явные черты лица Александры — крохотный вздернутый нос, эти характерные, упрямые губы. Несколько минут он смотрел на дочь, потом поднялся с колен, повернулся, нашел глазами Соломина и сказал ему: — Позаботься о ней. Отдай Надьке, она ее воспитает как надо. После этого Главковерх огляделся по сторонам, увидел разбитую в щепки дверь палаты, испуганные лица заглядывающих в нее врачей, тяжело дышащих адъютантов, разорванный китель Татарника, наливающийся синевой и закрывающийся глаз Лаврова, бледное лицо явно растерянного Сизова. Сашка посмотрел на свои руки, все они были в крови от разбитых стекол. Поцеловав в губы так и не ставшую законной женой любимую, Сазонтьев развернулся и пошел к выходу. По пути он видел следы своего безумства — сорванные с петель двери, вдребезги разбитый в фойе громадный витраж, засыпанный цветным стеклом пол. Пройдя к машине, Главковерх грузно упал на заднее сиденье и приказал: — На аэродром, в Кубинку. Рядом с ним с некоторой опаской пристроились адъютанты. Глаз Лаврова закрылся окончательно, Татарник же сразу вытащил бутылку и, налив полный стакан, протянул его Сазонтьеву. Тот почти с ненавистью глянул на бывшего прапорщика, ныне подполковника, протянул вперед руки и велел: — Лей! Тот сначала не понял.

— Чего?

— Лей, говорю! Татарник медленно вылил водку на окровавленные руки Сазонтьева, и физическая боль прижигаемых ран показалась Сашки истинным блаженством по сравнению с болью душевной. После этого Сазонтьев почти год метался по территории Средней Азии, успевая вмешаться во все самые значимые бои с талибами и местными басмачами. Это походило на безумство маршала Нея на поле Ватерлоо, но, как и французскому маршалу, русскому так же не везло на смерть. За это время он потерял Лаврова, тяжело был ранен Татарник. Но мобильные войска России с помощью местного населения сделали свое дело: все прорвавшиеся с гор в низины исламисты оказались рассеяны и уничтожены. Во многом в этом виноваты были сами талибы. Они слишком рьяно начали учить узбеков, казахов и киргизов истинной вере по шариату, порой вырезая целые кишлаки. К следующей весне граница была восстановлена на прежнем месте.

ЭПИЗОД 10 Ровно в девять утра в кабинет Сизова вошел первый заместитель главы его аппарата Виктор Демидов. По форме это была обычная встреча, Демидов раз в неделю докладывал Диктатору положение вещей в регионах страны, именно этот отдел он курировал. Но если бы кто из коллег Демидова услышал его диалог с Сизовым, то очень бы удивился.

— Значит, все подтверждается? — спросил Сизов.

— Так точно. Непосредственное убийство журналиста Никитского было совершено тремя офицерами Лужниковского отделения милиции. Приказ же исходил от их непосредственного начальника, в свою очередь тот получил устное указание от полковника Попова. Журналист собрал слишком много доказательств того, что, ликвидировав все криминальные «крыши», лужниковская милиция сама обложила данью торговцев. Полковник Демидов, выходец из системы ФАПСИ, кроме своих непосредственных обязанностей занимался еще и некоторой «подработкой». Полгода назад Сизов назначил его главой новой структуры в спецслужбах страны — Федерального Агентства Безопасности. Создавая ФАБ, Сизов проектировал получить что-то среднее между «Моссад» и ФБР. Пока даже во Временном Совете никто еще не знал об этой структуре. Подчинялась она непосредственно ему, начальника агентства никто не знал. Сами работники агентства вербовались в смежных, жизненно важных органах: администрациях губернаторов, Госбанке, ФСБ, ФАПСИ, МВД, во всех остальных силовых структурах. Сизов потер пальцем правый висок, и Демидов, отличный психолог, понял, что генерал едва сдерживает свои эмоции. У Сизова в самом деле при вспышках гнева начинало нестерпимо ломить в висках — сказывались последствия травмы при аварии вертолета.

— А что они там еще продают на этих рынках? — поинтересовался он. — Турецкие и польские товары отпали из-за эмбарго, неужели тащат товары из Китая?

— Не только из Китая. Везут из той же Турции через Армению и Грузию. Но сейчас больше торгуют шмотками, сделанными по образцу импортных в той же Грузии и Абхазии. Там целые города сейчас занялись портняжеством, и постепенно турецкие товары становятся невыгодными.

— С этим все ясно, — сказал Сизов. — Что по губернаторам?

— Двоих можно расстреливать без суда и следствия. Кроме особняков, пудов золота и бриллиантов на совести каждого много человеческих жизней.

— Кто?

— Авдоненко и Месяцев. Сизов поморщился. Оба были из старожилов, уже четыре года правили в своих округах.

— Как раз без суда и следствия тут не обойтись. Забудь про все эти чекистские методы. Нас и так обвиняют черт знает в чем. Надо подготовить показательный процесс, — велел он. — И вот еще что. Минюст третий год возится с новым уголовным кодексом. Два месяца назад я отправил им последний вариант со своими замечаниями, пора бы уж и честь знать. Поторопи их, как минимум через месяц кодекс должен вступить в силу. Демидов кивнул головой и выразительно взглянул на часы. Сизов его понял, через пять минут начиналось очередное заседание Временного Совета.

— Ничего, подождут, — буркнул он и не торопясь двинулся к двери. Заседание и в самом деле было самым что ни на есть рутинным. Соломин жаловался на нехватку денег, другие трудности в экономике.

— Это эмбарго нас просто душит. Нельзя вечно жить только за счет внутреннего оборота страны. Нужно добиться хотя бы смягчения санкций.

— ООН не пойдет на отмену эмбарго, — заметил министр иностранных дел Володин. — Все они там смотрят в рот американцам.

— Надо попытаться это сделать, — настаивал Соломин.

— Бесполезно, — Володин отрицательно мотнул головой. Сизов, как обычно, медленно прохаживался за спинами спорщиков вдоль стола, при этом невольно и привычно разглядывая громадную, во всю стену, карту мира. Генералы говорили уже совсем о другом, дружно ругали погоду этого года, и тут Сизов сказал нечто совсем невпопад разговору: — Если нельзя добиться отмены эмбарго, то нужно ликвидировать саму эту говорильню. Сначала не все присутствующие даже поняли, о чем речь, только Володин переспросил: — Вы говорите про ООН?

— Именно так. Сизов повернулся к начальнику ФСБ Ждану.

— Ты что-то говорил про финансовые махинации в руководстве ООН?

— Так точно. Они растратили около трех миллионов на личные цели. Ну, там, передача собственности в частные руки за полцены, поездки с семейством на отдых за счет Сообщества на Аляску и Мальдивы. Так, по мелочам.

— Ну не скажи. Три миллиона это, конечно, мелочь. Надо заявить о тридцати миллионах, и намекнуть, что это только видимая часть айсберга. Сколько стран нас могут поддержать в этой авантюре? — Сизов обернулся к Володину. Министр даже вспотел. Ему, дипломату в третьем поколении, как-то не приходила мысль, что можно ликвидировать самую авторитетную международную организацию.

— Но тогда мы лишимся единственной международной трибуны…

— Сейчас не время слов.

— Ну… государств двадцать мы наберем. Всегда найдутся обиженные, тот же Ирак или Северная Корея, Ливия. Китай вон зажимают, как и нас, из-за Тайваня.

— Надо провести соответствующую работу. Через месяц как раз у них ассамблея, так, кажется? — спросил Сизов. Володину оставалось только подтвердить эти слова Диктатора. Ровно через месяц открылась очередная ассамблея Организации Объединенных Наций на уровне министров иностранных дел. В первый же день должен был выступил представитель России при ООН Никишин. Это несколько удивило присутствующих, они ждали речи от сидящего в зале Володина. Но тот молчал, заранее переживая все, что должно было сейчас произойти. Никишин, крупный, осанистый мужчина, великолепно владеющий английским, начал свою речь, как обычно, обращением к собравшимся, а потом резко обрушился на сидевшего за его спиной главу ООН Яна Ван-Холдена, голландца.

— Вы стоите у руля ООН немного больше года, а уже наворовали из казны Всемирного Сообщества больше, чем кто-либо из ваших предшественников. Только по этим документам видно, — здесь Никишин потряс пачкой бумаг, — что вы потихоньку прибрали к рукам недвижимость ООН в Испании и Италии на десять миллионов долларов. А бесплатные поездки на Бали и Мальдивы, уик-энд на Аляске всего вашего семейства с прогоном «Боинга» для шести человек?! Всего же неумеренные траты достигают тридцати миллионов долларов США. Бледный от волнения Ван-Холден крикнул: — Это ложь!

— Вы еще скажете свое последнее слово, — отмахнулся Никишин. — А пока я хочу сделать от лица правительства России важное заявление. Так как ООН в последнее время стала орудием политического давления на Россию и ее союзников со стороны США и стран блока

НАТО, мы выходим из этой организации и не намерены выполнять ее директивы и резолюции. Весь многонациональный форум замер. Представители полутора сотен государств всех рас и континентов молча смотрели, как делегация России покидает зал заседаний. За этим действием мало кто заметил, как вопреки утвержденному регламенту у трибуны оказался представитель Китая Си Чайлюнь.

— От имени Китайской Народной Республики я хочу заявить, что мы поддерживаем демарш России и выходим из состава Совета Безопасности и самой Организации Объединенных Наций. Потом пошел уже поток стран. Здесь были Иран, Ирак, Ливия, Северная Корея, СьерраЛеоне, еще с десяток стран, давно и беспощадно погрязших в гражданский войнах. Ван-Холдену пришлось объявить заседание закрытым и перенести его на завтра. Увы, на следующий день международный форум содрогнулся от очередного удара. На трибуну поднялся человек в традиционном белом арабском одеянии и клетчатой куфии и заявил что Саудовская Аравия также выходит из числа стран ООН. Вслед за ним уже стоял представитель Израиля. Его сменил глава палестинской делегации: — Израиль специально выходит из ООН, чтобы не выполнять резолюцию номер сто восемьдесят один от сорок седьмого года о создании Палестинского государства! — буквально кричал он с трибуны. — Но мы прекрасно понимаем все эти происки сионистов и не уступим им ни пяди палестинской земли! Интифада будет продолжаться вечно, мы либо добьемся своего, либо погибнем! Лучше смерть, чем жизнь без родины! Примерно такая же речь прозвучала из уст индийского представителя после того, как глава делегации Пакистана заявил о своем выходе из ООН.

— Все эти происки пакистанского правительства видны индийскому народу как на ладони. Вы не получите Джамму и Кашмир, это истинно индийские земли. На третий день ассамблеи ООН начала таять, как ком снега под солнцем Сахары. Демарш Саудовской Аравии вызвал целую лавину отказников со стороны мусульманских стран. В ООН из них остались лишь Египет и Турция. Развал Организации Объединенных Наций был самым большим ударом для нового президента США Алена Маккреди. Больше всего он не понимал действий Аравийского королевства.

— Черт возьми, что происходит? Кто мне сможет объяснить? — спрашивал он у своего штаба, госсекретаря Джимми Арисона, министра обороны Пита Вульфа и всех остальных советников и высших чиновников, собравшихся в Овальном кабинете Белого Дома. — Понятен демарш России и Китая, но Сауды? Что, эти завернутые в простыни арабы нанюхались своей долбанной нефти и сошли с ума?! На его вопрос первым попробовал ответить председатель Объединенного комитета начальников штабов Эндрю Джонсон. Этот темнокожий генерал был единственным, кто сохранил свое место со времен прежней администрации, естественно, он и более других владел информацией.

— Дело гораздо глубже. В последнее время Саудовская Аравия проявляет большую активность на мировой сцене. По моему мнению, создается что-то вроде блока мусульманских государств от Марокко на западе, Пакистана на востоке, и Судана, Индонезии и Малайзии на юге. Цель создания этого блока мне пока не ясна. Ясно только одно — король Мухаммед хочет играть в мусульманском мире первую скрипку. Госсекретарь Джимми Арисон, рослый тридцатисемилетний шатен, встрепенулся и отрицательно замотал головой: — У госдепартамента нет подобных сведений. Саудовские короли всегда претендовали на

главенство в мусульманском мире, так что ничего особенного в этом нет. По моему мнению, выход из ООН просто личная прихоть короля Мухаммеда. Это не простой человек, но по нашим данным он вполне управляем. Вообще-то Арисон по образованию был филологом. Он мирно преподавал испанскую литературу в Принстоне, но потом увлекся политикой, а затем и возглавил штаб избирательной компании Маккреди. Причем настолько блестяще провел весь избирательный марафон, что пост госсекретаря, как вознаграждение этой бурной деятельности, для него напрашивался сам собой.

— И все-таки я считаю, что пока следует приостановить поставку в Саудовскую Аравию новейшего вооружения и технологий, — настаивал Джонсон.

— Не вижу в этом нужды, — пробормотал Питер Вульф. — Они и в прежние годы закупали у нас очень много вооружений. Причем большая часть из них так и оставалась ими не освоена. Мне говорили, что у них на складах видели стоящие в ящиках «Фантомы» еще времен вьетнамской войны. Это замечание министра обороны вызвало невольное оживление среди публики. Под ехидные усмешки министров и советников голос подал министр торговли Йенсон.

— Кроме того, эти закупки хорошо активизируют нашу промышленность. Мы никак не можем восстановить после прошлогоднего биржевого кризиса былую силу доллара, и подобные высокотехнологические заказы нам нужны как воздух. Только вчера они прислали запрос на продажу ста F-16. Генерал Джонсон вновь отрицательно покачал головой.

— Но они закупают не только оружие. Мы обязались поставить для Аравии три завода для ремонта боевой техники, тех же F-16, танков и бронетранспортеров. Только мощности этих заводов таковы, что впору думать не о ремонте, а скорее об изготовлении этой техники.

— Ерунда, — отрезал Вульф. — Без металлургической базы изготавливать танки невозможно. Тем более самолеты — без нашей электронной начинки. Дружными усилиями команда Маккреди заклевала председателя Объединенного комитета начальников штабов, уверив президента в том, что все нормально, и ситуация под контролем. Вернувшись к себе в кабинет, Вульф закурил сигару, по давней привычке забросил ноги на стол и вытащил из кармана мобильник. Телефонный номер, который он набрал, принадлежал биржевому агенту министра.

— Джон, это я, Пит. Как дела на бирже? Выслушав доклад маклера, Вульф приказал ему: — Прикупи акций компании "Дженерал Дайнэмикс". На какую сумму? Он ненадолго задумался.

— На триста тысяч долларов. Да, обязательно сегодня. Отключившись, Вульф с удовольствием затянулся сигарным дымом и подумал: "Завтра про сделку с самолетами узнают на бирже, акции "Дженерал Дайнэмикс" подскочат в цене раза в два. Выгодное это все-таки дело — быть политиком". Не менее Маккреди распадом ООН был удивлен и сам Сизов. Кроме удивления и даже радости к чувствам Диктатора примешивалась и некая озадаченность. Он так же начал понимать, что в мире происходят события, не поддающиеся логике его мышления. Но главное было достигнуто. Вместе с ООН сгинуло и торговое эмбарго против России. Москва тут же заявила, что продает нефть на два доллара за баррель дешевле, чем на мировом рынке. Через неделю в порту Новороссийска пришвартовался первый танкер под русскую нефть из Испании.

ЭПИЗОД 12

Все началось с доклада начальника ГРУ Анисина на заседании так называемого Совета Национальной Безопасности, объединяющего все силовые структуры: МВД, армию и спецслужбы.

— У нас есть интересные сведения о аль-Ваххабе. Сизов с интересом глянул на генерала и мельком — на его основного конкурента, начальника Службы внешней разведки Мохнача. Полгода назад тот торжественно объявил Али аль-Ваххаба мертвым. Террорист номер один к этому времени уже три раза объявлялся погибшим и американскими, и нашими спецслужбами. Никто не знал его настоящего имени, аль-Ваххабом он назвал себя в честь знаменитого проповедника восемнадцатого века, давшего толчок к распространению идей пуританского мусульманства. Кроме многочисленных террактов против посольств США по всему миру аль-Ваххаб засветился и в боях против российских войск в Средней Азии. Смерть этого фанатика была делом чести всех спецслужб мира.

— Да, и что он? — поинтересовался Сизов.

— Он снова собрал достаточно большую группу террористов, большинство из них арабы и чеченцы, сейчас она находится на территории Малайзии. Судя по всему, он собирается взорвать атомную электростанцию на территории США.

— Откуда это известно? — удивился Сизов.

— Мы узнали, что некая организация ищет специалиста-ядерщика с опытом управления АЭС. Странными были только требования к этому специалисту. Он непременно должен был быть ортодоксальным мусульманином. Настораживал и пункт назначения — отдаленный, чисто сельскохозяйственный район Малайзии, где нет никаких ядерных объектов. Мы запеленговали переговоры работодателей и посредников. Прогнав голос через модулятор, мы точно вычислили его владельца — аль-Ваххаб.

— Почему вы думаете, что Ваххаб собрался совершить теракт против Америки? — спросил Соломин.

— Он ищет судно, чтобы переплыть океан. Пока ему это не удается. Сейчас он испытывает большие затруднения с финансами. Но у него намечается возможность переправить всю группу, а это почти сорок человек, на самолете в район Мексики.

— Что вы предлагаете?

— Я предлагаю перехватить его где-нибудь в полете и сбить. Поручить это дело флоту.

— Это труднее, чем вы думаете. Слишком далеко от России, — возразил Сазонтьев. — Вряд ли мы сможем выдвинуть оперативную группу флота в этот район. Очень большой риск. Такой подход на пределах возможностей наших кораблей, кроме того, вряд ли Первый Тихоокеанский флот американцев будет спокойно наблюдать, как мы движемся черт знает куда в зоне их ответственности. Непременно прилепятся и начнут дышать в затылок. Проще натравить на Ваххаба самих янки. У них с ним давние счеты.

— Это верно, — согласился Соломин. — После смерти Бен-Ладена Ваххаб — любимый враг США номер один. Это решение напрашивалось само собой, члены Малого совета дружно закивали головами.

— Не стоит, — неожиданно для всех резюмировал Сизов. — Пусть он подберется к Америке поближе. А там посмотрим. Два месяца спецслужбы России с заботливостью наемной няньки опекали банду альВаххаба. Они отследили перелет нанятого им «Геркулеса» до мексиканского города Гвадалахара, затем переезд всей группы в небольшой порт Мансалинье. Здесь у фанатиков возникли трудности. Они три недели никак не могли зафрахтовать судно для последнего броска на север. Местные рыболовецкие сейнеры не годились для столь длительного перехода, к тому

же они не могли взять на борт столько народу. Вся банда укрывалась на заброшенном ранчо в пятнадцати километрах от Мансалинье. Сам Али аль-Ваххаб, без всемирно известной бороды и одетый как истинный джентльмен — в европейский костюм-тройку, с переводчиком из числа местных жителей тщетно ожидал подходящей оказии в порту. В тот день, приехав с провизией на ранчо, аль-Ваххаб застал рядом с домом полицейскую машину, а рядом — три свежих трупа в мундирах. Судя по запаху пороха, события произошли только что, и он даже удивился, что не слышал выстрелов. Но взглянув на длинные набалдашники глушителей, украшавшие пистолеты подчиненных, террорист примерно понял, как развивалась ситуация.

— Они приехали и начали задавать разные нехорошие вопросы. Пришлось их убрать, — пояснил Муса Удугов, первый заместитель Ваххаба, по национальности чеченец.

— Их могут быстро хватиться, заройте их поглубже, машину спрячьте в сарае, — приказал Али. — И надо будет убираться отсюда как можно быстрей. Когда работа была сделана и команда сидела в главном здании на упакованных вещах, со стороны автострады послышался звук мотора быстро приближающегося автомобиля. Все насторожились, трое дежурных приникли к окнам с оружием наготове. Но это оказалась машина Ахмеда, мексиканца, волей судьбы занесенного в Индонезию и там принявшего ислам. Именно он посоветовал аль-Ваххабу свой родной городишко для создания этой базы, он же служил и переводчиком.

— Али, я нашел судно для нас, — выпалил Ахмед, кузнечиком выпрыгнув из машины.

— Какое судно?

— Два часа назад в порт пришел сухогруз. Команда мексиканская, капитан не то норвежец, не то швед. Он же и владелец. Им нужны деньги, ради них он согласен плыть куда угодно и с кем угодно.

— Хвала аллаху, я думал уже, что здесь мы останемся навсегда. Едем в порт, а вы, — Али обернулся к Удугову, — подъедете позже, ночью. Судно, что Ваххаб увидел у причальной стенки порта, нельзя было назвать особенно изысканным. Сквозь белоснежную покраску проглядывала частая сыпь ржавчины, а высоко поднятая над водой красная лента ватерлинии ясно подсказывала, что трюм сухогруза пуст, как мошна нищего в понедельник утром. У трапа их никто не встретил, и, пройдя в рубку, они увидели спящего в кресле длинного бородача в мятом кителе и некогда белой фуражке. Ахмед потряс капитана за плечо, и тот нехотя приоткрыл заплывшие глаза.

— Какого черта, сто акул вам в задницу, — пробормотал он, и Ваххаб невольно сморщился, настолько сильно от моряка пахнуло чудовищно древним перегаром.

— Э-э, капитан, это он хочет нанять вас, — Ахмед ткнул пальцем в сторону араба.

— Ну, и сколько вы даете? Меньше ста тысяч я не возьму, у меня мазута в обрез.

— Я даю двести. Глаза капитана оживились. На вид ему можно было дать и сорок лет, и шестьдесят, все путала неухоженая борода.

— Уже хорошо. Надеюсь, это будет не кругосветное путешествие?

— Нет, мне надо дойти до Сан-Франциско.

— А груз?

— Груза нет, есть люди. Их и надо перевезти. Капитан с кряхтением поднялся. Встав, он оказался на голову выше обоих своих собеседников.

— Ну что ж, тогда капитан Лундстрем и его "Старый викинг" к вашим услугам. Ночью на корабль погрузили всю команду, ящики с униформой и оружием. С приливом

"Старый викинг" взял курс на север. Спустя пять дней в одиннадцать часов ночи команда аль-Ваххаба начала пересаживаться с сухогруза на надувные лодки. Возбужденные гортанные голоса далеко разносились над морем, одетые в камуфляж люди по одному спускались с трапов в лодки, принимали сверху оружие. Сверху, с капитанского мостика, на все это взирали двое, сам аль-Ваххаб и капитан Лундстрем.

— И все-таки вы зря вывели из строя мою рацию, — пробурчал швед, сердито пыхтя своей трубкой.

— Ничего, потом купите еще лучше. Вы же не хотите, чтобы я перестрелял экипаж? А теперь я уверен, что вы не успеете никого предупредить.

— Мне нет никакого резона кому-либо и что-то сообщать. В Штатах мне за это светит как минимум пожизненное заключение, — огрызнулся Лундстрем.

— Я это знаю, поэтому и дарю вашей команде жизнь, — ухмыльнулся аль-Ваххаб. У него, как и всех его людей, за период этого неторопливого плавания начала отрастать борода, и Лундстрем невольно в очередной раз сравнил Ваххаба со стервятником — настолько тот походил на грифа чертами своего лица.

— Тогда уматывайтесь скорее ко всем морским дьяволам, мне не терпится убраться отсюда как можно дальше! Эта тирада капитана вызвала у араба очередную усмешку. За последние дни он привык к постоянному пьянству и сквернословию своего кормчего. Террорист и раньше ни в грош не ставил гнилых западных людишек, а после встречи со шведом он уверовал в свою правоту еще больше. Единственное, что волновало и возбуждало длинноногого потомка викингов, были деньги. Аль-Ваххаб последним покинул судно, и все пять «Зодиаков», взревев моторами, направились в сторону континента. А "Старый викинг" на всех парах двинулся в сторону строго противоположную ближайшему берегу. Но пройдя всего пятьдесят миль, сухогруз остановился. Лундстрем взглянул на своего первого помощника Йонсена и кивнул ему головой. Тот спустился вниз, вытащил из кобуры пистолет и, привинтив глушитель, вошел в матросский кубрик. Пять отдыхающих членов экипажа умерли даже не проснувшись. А на мостике уже колдовал с чемоданчиком спутникового телефона штурман Иверсон.

— Готово, — сказал он Лундстрему.

— Хорошо, займись остальными. Иверсон вышел на бак и крикнул в сторону кормы.

— Эй, вы, черти краснорожие! Все сюда! Пятерка мексиканцев опасливо подошла поближе. Все они едва достигали плеча рослого викинга.

— Это что такое?! — сурово спросил он, показывая рукой за борт. Все пятеро матросов перегнулись через леера и выстрелы пистолета прозвучали с быстротой автоматной очереди.

— Ты уже справился? — спросил появившийся из трюма Йонсен.

— Да. А ты открыл кингстоны?

— Все готово. Пора спускать шлюпку. Через полчаса трое лжевикингов с колышущейся на мягкой зыби шлюпки наблюдали, как кормой вверх уходил в морскую пучину "Старый викинг". Еще через сорок минут в двух кабельтовых от лодки с шумом вспененной воды проросла из темноты массивная рубка подлодки. Лундстрем даже выругался от восторга.

— Еще немного, и они бы подцепили нас на рога, — сказал он, берясь за рукоять мотора. Как раз в это время команда аль-Ваххаба первый раз открыла ответный огонь. Все шло

хорошо, террористы высадились незамеченными, марш-броском преодолели два километра и на шоссе вскоре остановили междугородний рейсовый автобус. Высадив пассажиров, они отогнали их за ближайшие кусты и перестреляли. Но за два километра до станции автобус попробовала остановить патрульная машина. Полицейские почувствовали что-то неладное в движении этого летящего на полной скорости громадного автобуса. Догнав автобус, они через громкоговоритель потребовали остановиться. Машин на шоссе больше не было, так что, изрешетив автомобиль преследователей, террористы даже не притормозили. Один из патрульных перед смертью успел прохрипеть в микрофон несколько слов: — Они едут… к станции… К сожалению, предельно уставший дежурный на пульте связи не понял смысла этих слов и еще долго запрашивал патрульную машину: — Кто едет? К какой станции? Где вы, номер тридцать шесть, отзовитесь! Аль-Ваххаб остановил автобус, не доехав до Сакраментской АЭС пятьсот метров. Оставшееся расстояние преодолели бегом, два человека, по очереди меняясь, несли на руках физика. Именно состояние ученого вызывало у главного террориста самую большую озабоченность. Осман был неизлечимо болен, белокровие съедало его с пугающей быстротой, и аль-Ваххаб боялся, что тот умрет, не успев выполнить свою священную миссию. Пять лет назад Осман стажировался на электростанции в Сакраменто, именно это и определило выбор места для самого страшного в истории человечества террористического акта. По плану, террористы должны были проникнуть на территорию станции через технологические ворота, использовавшиеся последний раз двадцать лет назад при постройке станции для провоза большегрузных деталей реактора. Два человека подбежали к ограде первыми. Минут пять повозившись около сетки, они посигналили фонариком в сторону остальной группы.

— Готово, сигнализация отключена, — сказал Муса Удугов. Все выглядело спокойно, редкие фонари освещали охраняемый периметр. Перерезав сетку ограждения, нападавшие строем быстро пробежали к зданию ближайшего блока реакторов. Это осталось незамеченным. В полукилометре от них в здании охраны толстый негр с седой шевелюрой мирно дремал около пульта управления сигнализацией и системами телеметрии. Двое его коллег неторопливо перекидывались в карты.

— Смотри, как Джимми спит, — сказал один из них.

— Да, пузыри пускает совсем как младенец, — согласился его напарник. Он понизил голос и предложил: — Давай мы ему на следующее дежурство сунем в рот соску. У тебя они должны быть.

— А как же, — ухмыльнулся второй картежник. — С моими двоими парнями просто беда, эти соски раскиданы по всему дому. С близнецами такие хлопоты… Договорить он не успел, вспышка взрыва осветила экраны дисплеев, чуть раньше дрогнул пол. Через несколько секунд отдаленный грохот подтвердил самые ужасные предположения охранников.

— Тревога! — закричал многодетный отец, отшвыривая в сторону кресло с ошалевшим, ничего не понимающим со сна негром и врубая на полную мощность сирену. В это время банда аль-Ваххаба уже вливалась в образовавшуюся в воротах дыру. Двое террористов остались у нового входа, остальные бегом проследовали дальше. По ходу дела они разделялись, растворяясь в огромном пространстве машинного зала. Гулко прозвучали две отдаленных очереди, но аль-Ваххаб даже не повернул в ту сторону голову. Все шло как надо, по тщательно разработанному плану. Через пять минут террористы ворвались в пультовую управления блоком реакторов.

Предупрежденная охраной смена дежурных попыталась заблокировать дверь, но заряд пластита разнес ее в щепки. Два дежуривших на блоке охранника принялись обстреливать из пистолетов дверной проем, но ответный огонь сразу нескольких автоматов уложил их в несколько секунд. Под визг девушки-оператора в зал ворвались бандиты. Али только мотнул головой, и через пару минут вся дежурная смена, пять человек, превратившись в заложников, лежали связанными вдоль дальней стены зала. На месте главного оператора уже сидел Осман. У него совсем не осталось сил, и по знаку ядерщика Муса возил его на кресле от одного компьютера к другому. Бой шел уже на всех подходах к зданию блока. Устроившись в одном из кресел, главарь террористов по очереди получал сообщения от своих людей. Охранников оказалось гораздо больше, чем он предполагал, и подготовлены они были неплохо. Трое ваххабитов были уже убиты, еще как минимум четверо ранены.

— К ним прибыло подкрепление, — доложили с главного входа. — Полицейские. Их человек сорок, все с автоматами. Мы долго не продержимся!

— Сколько тебе надо времени? — крикнул аль-Ваххаб Осману. Тот в ответ поднял палец.

— Час? Хорошо, ты получишь его. Он обернулся к чемоданчику спутниковой связи и набрал номер.

— Алло, это приемная президента Соединенных Штатов? Соедините меня с Маккреди. Кто говорит? Говорит человек, только что захвативший вашу атомную электростанцию на Западном побережье. Вместо связного ответа аль-Ваххаб услышал нечто напоминающее бульканье и от всей души захохотал. Когда секретарь доложил о его звонке президенту, тот как раз разговаривал о сложившейся ситуации по телефону с министром обороны Питером Вульфом. Он не стал класть телефонную трубку, а просто поднял другую.

— Маккреди слушает.

— Президент, это говорит небезызвестный вам Али аль-Ваххаб. Атомная электростанция в моих руках. Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я ее взорвал? Лоб президента покрылся потом.

— Нет, — еле выдавил он.

— Тогда слушай мои условия. Во-первых, пусть охрана прекратит обстрел блока — вдруг попадут куда не надо. Во-вторых, пусть твой флот покинет зону Персидского залива. И втретьих, приготовь нам «Боинг-747» с полными баками и миллиардом долларов на борту. Все ясно?

— Хорошо, мы обсудим ваши предложения.

— Я позвоню через десять минут. Положив одну телефонную трубку, Маккреди спросил в микрофон другой: — Ну, что скажешь, Пит?

— Нельзя идти у них на поводу. Надо выбить их со станции любой ценой.

— Но тогда они взорвут ее! Это же второй Чернобыль!

— У них не получится. Вряд ли у них с собой много взрывчатки. Они могут нанести урон станции, но взорвать реактор им не под силу. Президент погрузился в раздумья. Время шло, и он наконец принял решение.

— Я думаю, они не пойдут на это. Все-таки не зря он запросил самолет и деньги. Я все понимаю, Пит, но я не могу рисковать. Передай приказ прекратить огонь. О его решении аль-Ваххаб узнал еще до повторного звонка.

— Али, они прекратили огонь, — доложили с одного из его постов. Когда и все остальные подтвердили это, аль-Ваххаб захохотал:

— Хвала аллаху, он затмил неверным разум! Ровно через час по знаку Османа Муса отвез кресло физика от пульта. Тот откинул голову назад, по его бледному, бескровному лицу тек болезненный пот.

— Готово, — еле слышно сказал он.

— Когда? — спросил Али.

— С минуты на минуту. Я перекрыл подачу воды на охлаждающий контур, вывел реактор на максимальную мощность и отключил все защитные программы. Давление внутри реактора растет. Это будет судный день.

— Хвала аллаху! — сказал аль-Ваххаб, опускаясь на колени. Вслед за ним в молитве склонились и все остальные террористы. Никто из них не видел, как физик вытащил тонкий футлярчик для лекарств.

— Они думали, что это невозможно, что у них совсем другой тип реактора, чем в Чернобыле. Вы недооценили Османа. Умрите и вы все такой же смертью, как я, — пробормотал он, перед тем как сунул под язык таблетку цианита. Когда молитва кончилась, и все поднялся на ноги, ядерщик был уже мертв. Но начатое им продолжало развиваться в необратимой последовательности. Уже через пять минут, а не через пятнадцать, как предполагал Осман, начался саморазгон реактора, мощность цепной реакции в сто раз превысила запланированную. За доли секунд тепловыделяющие элементы раскалились, разорвав циркониевую оболочку, осколки урана разлетелись и застряли в толще графитового замедлителя. Давление в каналах теплоносителя многократно возросло, произошла реакция воды и пара с цирконием и графитом, при этом начали бурно образовываться водород и окись углерода. Чудовищная сила горючих газов разорвала металлическую оболочку реактора, воздух устремился в активную зону, образуя адскую смесь водорода с кислородом и окисью азота. Как раз в это время со стороны Сан-Франциско к станции подлетал большой армейский геликоптер фирмы Сикорского "Сихоук".

— Вот она, — сказал глава антитеррористической группы «Гамма», кивая в окно в сторону огней АЭС. Все двадцать человек приникли к иллюминаторам, и, словно дождавшись именно этих зрителей, со стороны огромного куба реакторной вырвалось наружу багровое пламя. Огромный шар рванулся вверх, заставив всех, и в вертолете и в округе блока, невольно вскрикнуть. Вертолет мотнуло в воздухе взрывной волной, но пилот все же у самой земли выровнял машину.

— Боже мой! Это все же случилось, — еле выдавил из себя начальник полиции Сакраменто, Гарри Мюллер, главное лицо среди штурмовавших станцию. Немеющими руками он нажал на кнопку вызова рации: — Соедините меня с президентом. Алло, господин президент, они все-таки взорвали реактор.

— Что? — не поверил своим ушам Маккреди. — Что вы сказали?

— Они взорвали… — начал говорить Мюллер, но его прервал хлопок близкого пистолетного выстрела.

— Что это? — спросил президент.

— Это застрелился начальник охраны станции.

— Господин президент, прямой репортаж по Си-Эн-Эн! — сказал ворвавшийся в кабинет секретарь. Следующие полчаса Маккреди и члены его команды просидели в глубоком трансе перед экраном телевизора. Там раз за разом под истерический крик репортера показывали одно и тоже: рванувший вверх шар взрыва и горящую панораму блока. Ценой своей жизни пожарная команда станции потушила огонь через три часа, но багровое свечение взбесившегося атома

было видно до самого утра. Остатки террористической группы во главе с самим аль-Ваххабом отходили со станции по одному из коммуникационных туннелей, вдоль трубы, выводившей нагретую воду в пруды охлаждения. Террорист номер один никак не ожидал, что после всего того, что он совершил, кто-то из них еще и останется в живых, поэтому уходил со станции со странным чувством расслабленности и спокойствия, как после бурной ночи со случайной женщиной. Половина полицейских и охранников после взрыва просто дали деру, остальные не рискнули сунуться в радиоактивное пекло и отошли за территорию станции. По случайности именно этот же туннель для проникновения в здание выбрала группа «Гамма». В коротком ожесточенном бою погибли все ваххабиты и семь человек спецназовцев. Из террористов не осталось даже раненых, слишком озлоблены были бойцы на своих врагов. Бегство населения с Западного побережья началось той же ночью. Это была ни с чем не сравнимая паника. Сотни тысяч автомобилей запрудили все дороги Сан-Франциско и ЛосАнджелеса. В громадных пробках сталкивались десятки машин, обезумевшие люди бесполезно сигналили друг другу, высовываясь из окон, кричали и ругались с соседями.

— Дураки, — сказал начальник полиции Сан-Франциско, наблюдая из окна полицейского управления за этим вавилонским столпотворением.

— Почему? — спросил его заместитель.

— Потому что большинство из них рванут на восток и север, а значит, как раз попадут под радиоактивные осадки. Ветер сегодня дует в сторону континента. Последствия теракта Аль-Ваххаба оказались просто катастрофичными для самой богатой страны мира. Взрыв реактора по долгоживущим радионуклидам был равен взрыву двухсот атомных бомб, подобных той, что американцы сбросили на Хиросиму. В течение месяца было полностью парализовано все Западное побережье США. Даже через полгода промышленность этого района не могла достичь прежнего уровня. Несмотря на все увещевания, что радиация не задела Лос-Анджелеса и Сан-Франциско, в этих крупнейших городах страны население уменьшилось чуть ли не вдвое. Цены на квартплату упали в три раза, в самых фешенебельных кварталах теперь селилась разная пролетарская шушера. Началось нечто невиданное — массовый отъезд коренных жителей страны за рубеж, подальше от невидимой смерти. Только за первый месяц два миллиона человек оставили Соединенные Штаты навсегда.

— Я не могу жить, думая о том, что, возможно, все вокруг меня — и воздух, и стены, и вода, — все это убивает меня, — нервно подрагивая всем телом и косясь в сторону камеры испуганными глазами, говорила в интервью Си-Эн-Эн очередная беженка в аэропорту имени Джона Кеннеди, упорно продвигаясь в сторону стойки билетного контроля. Началась радиофобия. Самым ходовым товаром теперь стали карманные дозиметры. Их не хватало, и фирмы, производившие приборы, работали круглосуточно, каждый день все больше взвинчивая цену. Вскоре во всех супермаркетах страны можно было увидеть людей, с сосредоточенными лицами обходивших стеллажи с дозиметром в руках. Впрочем, полки магазинов начали стремительно пустеть. Оказались зараженными самые плодородные районы страны вплоть до Арканзаса. Отдельные пятна радиоактивных осадков обнаружили даже в Алабаме и Висконсине. На дезактивацию и помощь переселенцам ушли миллиарды долларов. Столько же пришлось потратить на закупки продовольствия в других странах. Кроме того, Америке был нанесен и огромный моральный ущерб. Американцы как никогда прежде почувствовали себя беззащитными перед внешней угрозой. Последний раз с ними случалось такое после Пирл-Харбора. Тщательно культивируемое десятилетиями представление о неуязвимости Штатов под стальным колпаком лучшей в мире армии, флота и спецслужб на самом деле оказалось мифом. Пошатнулась вера людей в свое правительство, в избранность

США как любимой Богом державы. Много претензий было к Маккреди, и тот лишь чудом, за счет республиканского большинства в сенате, удержался в своем кресле. Через сутки после взрыва станции Сизов позвонил Маккреди.

— Господин президент, хочу выразить свое соболезнование по поводу варварского теракта от лица российского народа американскому народу.

— Спасибо, господин генерал, — довольно сухо ответил Маккреди. ЦРУ кое-что нащупало о странном проникновении аль-Ваххаба на территорию Штатов. Проанализировав показания спутников слежения, они обнаружили исчезновение одного из судов вблизи от побережья США. Впрочем, доказать уже ничего было нельзя. Водолазы хотя и обследовали внезапно затонувшее судно, но кроме раздувшихся трупов мексиканцев ничего не нашли. Все пришли к мнению, что террористы расстреляли экипаж и потопили сухогруз.

— У нас есть некоторый опыт в ликвидации подобных аварий, можем даже предложить технологию построения саркофага над разрушенным блоком, — предложил Сизов.

— Мы с благодарностью примем подобную помощь.

— Я ведь предупреждал вас, господин президент, что ваххабизм — гораздо более страшное явление, чем вы думаете. У джихада нет границ, зато есть цель — истребление неверных. Пророк завещал им войну до полного истребления инаковерующих. Я думаю, нам теперь есть о чем поговорить наедине.

— Да, вы это верно заметили.

— Может, встретимся на нейтральной территории?

— Это был бы наилучший вариант.

— Где? Маккреди чуть подумал и предложил: — В свое время Хрущев встречался с Кеннеди в Вене. Это хорошая традиция.

— Хорошо. Давайте через две недели в Вене. Сегодня я озадачу этим Володина, но и вы заставьте своего госсекретаря плясать быстрей. На подготовку Венского саммита ушло два месяца, а не две недели, но эта встреча оказалась настоящей сенсацией и оказала большое значение на ход всей дальнейшей истории.

ЭПИЗОД 14 Как ни странно, но общее впечатление от друг от друга у них оказалось абсолютно одинаковым. "А он не похож на свои портреты", — подумал Сизов, рассматривая американского президента, оказавшегося более высоким, и, как обозвал его про себя Диктатор, более костлявым. Ни один визажист не смог ничего сделать с наполовину седыми, волнистыми волосами президента, и они словно принадлежали другому человеку, этакому небрежному ловеласу. Лицо Маккреди могло показаться самым заурядным, глаза поставлены чересчур близко, линия рта выделена слабо. Вот только в глазах этих было столько непосредственного любопытства, что Сизов невольно вспомнил кличку, данную президенту журналистами: "Бэби Ален". Можно сказать, что детская непосредственность в речах и делах Маккреди в конце концов и привела этого политика в третьем поколении на самую вершину власти. Но и президент, рассматривая лицо правителя России, подумал, что вблизи он более приятный человек, чем на карикатурах в «Дейли-Ньюс», а взгляд темных глаз выдавал явный ум и твердость характера. Более мирному облику Диктатора способствовал и его штатский костюм, впервые надетый Сизовым за последние три года. Поздоровавшись и представив друг другу членов своих делегаций, главы двух стран

уединились для беседы с глазу на глаз. Вся остальная свита расселась в фойе, дожидаясь момента, когда советников пригласят принять участие в переговорах в расширенном составе. Прошел час, второй. Наблюдая за Арисоном, Володин обратил внимание, что его коллега явно нервничает, на самые невинные вопросы русского министра о погоде и тяготах перелета через океан отвечает рассеянно и невпопад. Кроме того, госсекретарь часто посматривал на закрытые двери комнаты, на свои часы, да и вообще ерзал в кресле как впервые не выучивший урок отличник. "Вот что значит непрофессионал, — подумал министр, с легкой, чуть презрительной усмешкой наблюдая за поведением госсекретаря. — Ерзает, как будто ему ежа в штаны засунули".

— Не волнуйтесь, коллега, — в конце концов сказал Володин Арисону. — Нас еще позовут на церемонию разрезания торта. Арисон смешался и невольно покраснел — с его медной шевелюрой и белоснежным лицом это сделать было совсем не трудно. Больше всего досаждало даже не то, что Володин понял его эмоции, а то, что он действительно не может спокойно воспринимать эту встречу двух президентов. За год пребывания в большой власти Арисон привык всегда быть при президенте, быть в курсе всех событий и всех решений, либо инициатором их, либо оппонентом. Но здесь, в Вене, бывший преподаватель Принстона впервые понял, что все может пойти по-другому без его участия, и понял это не умом, а буквально прочувствовал всем организмом. Что же произошло? Вроде бы ничего особенного. Несколько фраз, сказанных друг другу главами двух стран, рукопожатие, пара дежурных улыбок для официальной хроники, попытка уступить друг другу дорогу в зал переговоров — все как обычно. А потом этот затянувшийся разговор, превысивший все нормы протокольного знакомства. И все-таки Арисон понял, что его взволновало. За какие-то считанные минуты общения между этими двумя людьми исчезло напряжение, свойственное встрече двух бывших врагов. А это ломало всю заранее разработанную аналитиками его департамента и им самим линию поведения американской делегации. Маккреди должен был разговаривать с позиции силы, диктовать условия российскому триумвирату. Прежде всего президент обязан был выговорить большие послабления в свободе слова и правах человека в России, а потом уже вести разговор о какомлибо сотрудничестве в международных делах. Арисон был прав, разговор двух лидеров давно уже выбился из тщательно просчитанной и выверенной "Принстонским птенцом" колеи. Главы таких разных стран почувствовали себя людьми одного масштаба мышлений. Это были люди одной группы крови, честолюбивые и самоуверенные, жаждущие и любящие власть. Им было легко вести разговор, никто и не пытался по мелочам обмануть другого, как-то приукрасить действительные факты пышным букетом демагогии.

— Ну хорошо, — сказал Маккреди. — Должен признать, что линия поведения моего предшественника в отношении России оказалась более чем сомнительна. Неразумно было идти на конфликт с крупнейшей в мире державой только потому, что его правительство само себя назначило во власть, не дожидаясь обычных выборов. — Маккреди достал из кармана гаванскую сигару и жестом предложил ее Сизову, но тот отрицательно качнул головой.

— Спасибо, я как раз пытаюсь бросить курить. Врачи говорят, что это вредно. Я набрал восемь килограммов лишнего веса, но все-таки пытаюсь выдержать характер до конца.

— Ну, в вашем возрасте еще рано думать о таких пустяках, как лишний вес, это скорее нужно мне. Обменявшись любезностями, они продолжили разговор о главном.

— Хорошо, Япония, Югославия — все это в прошлом, — Сизов положил локти на стол, на

секунду уткнулся в сжатые кулаки лицом, резко вскинул голову и продолжил разговор: — Мы признали взаимные ошибки, теперь давайте подумаем о том, как нам избежать повторения подобного в будущем. Конфронтация не нужна ни вашей стране, ни моей. Тем более что у нас появились общие враги, не правда ли?

— Мы перестали поставлять оружие и деньги чеченским сепаратистам, откажем им и в политической поддержке, — признался Маккреди.

— Поздновато.

— Да, половина команды аль-Ваххаба была именно из Чечни. Разговор с глазу на глаз вместо отпущенного регламентом часа длился все четыре, и настолько опустошил обоих собеседников, что они решили передохнуть, а уже затем вечером провести встречу в полном составе. На выходе из комнаты, у самых дверей, Маккреди притормозил Сизова, взяв его за локоток.

— Господин генерал, давайте немного… как бы это сказать… поиграем с этими журналистами да и прочими… папарацци, — президент неопределенно махнул рукой. — Давайте сделаем вид, что ничего особенного не произошло. Американский народ, а особенно многие сенаторы и конгрессмены не поймут, если я сделаю такой резкий маневр в политике страны.

— Ну что ж, это разумно, — согласился Сизов. В самом деле, коммюнике о прошедшей встрече было выдержано в скупых на похвалу словах, лица глав государств на фотографиях были сдержанны и бесстрастны, и все средства массовой информации взахлеб вещали о полном провале Венского саммита. Но уже через месяц Международный банк реконструкции и развития выделил на нужды модернизации нефтяной отрасли России десять миллиардов изрядно девальвированных, но столь нужных стране долларов.

ЭПИЗОД 16 Перед выходом в главный зал Мухаммед на пару минут остановился, провел ладонями по бороде и начал шептать молитву: "Алла иль алла…". Он волновался как никогда в жизни. Сегодня решалось многое. Если ему удастся уговорить этих людей, то половина дела будет сделана. Из-за задержки он появился в зале самым последним, но так и подобало появляться хозяину гостеприимного дома. За огромным круглым столом сидели десятки людей, одетых в самые разнообразные наряды. Строгие европейские костюмы соседствовали с традиционными галабиями и бурнусами арабов и расшитыми витиеватыми узорами халатами представителей среднеазиатских стран. Покрой расшитого золотом темно-синего опереточного мундира султана Брунея точно повторял фасон белоснежного мундира султана Омана, европейский костюм и традиционная феска главы Индонезии забавно соседствовала с черными лицами и широкими, пестрыми одеждами глав африканских мусульманских стран. За этим столом не было места расизму, здесь собрались правители тридцати шести стран, объединенных одной религией — мусульманством. Саммит глав мусульманских государств начался традиционно, с совместной молитвы. Затем Мухаммед взял слово.

— Мы собрались здесь как избранные волей аллаха от миллионов единоверцев для того, чтобы решить нашу главную проблему — освободить святыни Иерусалима от владычества иудеев. Который год продолжается интифада, каждый день гибнут правоверные в этой священной для всех нас войне. Пора и нам, правителям своих стран, присоединиться к джихаду.

Какие будут предложения? Все собрание несколько секунд помолчало, потом слово взял президент Йемена.

— Мне кажется, что особенно тут решать нечего. Если всем нам броситься на врага, как барс бросается на газель, со всей яростью, мы не оставим в живых ни одного неверного. Мухаммед с почтением взглянул на йеменца. Несмотря на то, что тот был шиитом, в жилах его текла кровь самого пророка. Кроме того, те же самые слова рвались из груди самого короля саудов. Следующим приподнял ладонь президент Египта. Лишь глянув на сдвинутые брови египтянина, Мухаммед понял, о чем тот будет говорить.

— Никому из вас не приходилось воевать против Израиля. Вы или слишком молоды, либо ваши страны никогда не противостояли в отрытом бою иудеям. Я воевал с ними и скажу, что победить их будет очень трудно. У них мощная армия, отличная авиация, поддержка США. Я не вижу возможностей выиграть подобную войну.

— Мы могли выиграть ее в семьдесят третьем, если бы ваш Садат не остановил свои танки, и Сирии не пришлось воевать одной на Голанских высотах. Президент Сирии был слишком молод для этого собрания, и его резкая фраза могла бы вызвать большой конфликт. Ведь генеральское звание нынешний глава Египта получил именно за тот танковый прорыв в Синайской пустыне. Но хозяин саммита примиряюще поднял руки: — Не надо вспоминать старые ошибки. Аллах направляет наши мысли на будущее. Он уже наказал высокомерных янки за их поддержку иудеев. Теперь смерть преследует их в собственном доме. Они уже не смогут помогать евреям как прежде. Это добрый знак, и нам остается понять, каким способом аллах хочет направить через нас свой меч гнева. Теперь слово взял генерал в мундире мышиного цвета с витыми погонами и золотыми аксельбантами. Внешне он очень походил на актера Омара Шерифа, только имел более смуглую кожу и не такие курчавые волосы. Но еще больше Якуб Ага уль-Хак походил на своего знаменитого дядю, генерала Мухаммада Зию уль-Хака. Он и думал, и действовал точно так же, как пакистанский диктатор. Год назад свергнув погрязшее в коррупции гражданское правительство, Ага уль-Хак твердой рукой неуклонно превращал Пакистан в один большой военный лагерь.

— Я предлагаю создать объединенные мусульманские силы. В войне с Израилем должна участвовать каждая мусульманская страна, это наш священный долг. Для Пакистана это почетная миссия, и мы готовы выделить две танковых и одну мотопехотную дивизию, а также полк штурмовой авиации. Мухаммед одобрительно кивнул. Он заранее был в курсе планов генерала. Именно его король саудов прочил в главнокомандующие предстоящей войны. Но его мысли были в ту же секунду подвергнуты сомнению главой Ирака Хасаном Саддатом.

— Ирак готов немедленно выставить на войну с Израилем армию в миллион бойцов. Еще как минимум два миллиона будут в запасе. Мы пустим в бой пять танковых дивизий и всю авиацию. Так как наши войска будут основными в будущей войне, то я требую, чтобы командование объединенными войсками было предоставлено иракскому Генштабу и лично мне. Это заявление вызвало большое замешательство среди глав мусульманских государств. Ненасытные амбиции иракского руководства были известны всем. С особой ненавистью на иракца посмотрел король Кувейта Фарук ас-Сабах. Две войны, прокатившиеся по этому маленькому, но несметно богатому государству, оставляли ему мало поводов для любви к большому соседу. Обстановку снова разрядил саудовский король: — Мы приветствуем подобную решимость Ирака и обсудим все остальные предложения его руководства позднее.

— Вы забыли об остальных странах, поддерживающих Израиль, — напомнил молодой

король Иордании, наполовину араб, наполовину американец. — Кроме США, ему могут прийти на помощь и англичане, и французы, другие страны НАТО.

— Так и скажите, что вы боитесь, — съязвил представитель Палестины, никогда не расстающийся с традиционным клетчатым платком, шмахой.

— Мы никого и ничего не боимся, но надо обдумать все аспекты проблемы. Требуется както нейтрализовать и эти европейские страны.

— Я не вижу здесь большой проблемы, — негромко своим бесцветным голосом сказал Мухаммед. — Нефтяное эмбарго семьдесят третьего года остановило наступавшие израильские танки руками американцев и европейцев. Сейчас мы можем вообще поставить на колени всю Европу, если просто перекроем им нефтяной кран. В наше время они еще больше, чем тридцать лет назад, зависят от нашей нефти. На лице главы Туниса Фатаха Арази отразилась озабоченность.

— Я не могу совсем перекрыть подачу нефти. Вы же знаете, что в моей нефти слишком много парафина. Остановим ее на месяц в трубе, и получим самую большую свечку в мире, почти на пятьсот километров.

— Я покрою Тунису все расходы на строительство нового нефтепровода, — тут же заявил султан Брунея, поигрывая своими знаменитыми четками стоимостью в полмиллиона долларов.

— Ну, если так, то я не вижу больше проблем, — согласился тунисский президент.

— Сейчас все много говорили о войне, но никто не предложил обойтись мирными средствами. Эта фраза одного из представителей государств бывшего СССР, единственного приглашенного на саммит, вызвала некоторое замешательство у всех собравшихся.

— При подобном эмбарго мы бы могли просто предложить Израилю освободить Иерусалим, — продолжал Разбаев. — И прежде всего на них нажали бы Европа и США.

— Сразу видно, что наш друг плохо представляет себе, кто такие евреи. Они ни за что не откажутся от Иерусалима, кто бы на них ни нажимал. Этот вывод Мухаммеда одобрительными кивками поддержали почти все собравшиеся. Замкнул дискуссию тот, кто ее начал — глава Йемена.

— Кроме того, мы говорим не только об освобождении Иерусалима, а об истреблении неверных, обманом проникших в наш дом. Сейчас, когда уже нет ООН, можно забыть о проклятой всеми арабами резолюции номер сто восемьдесят один. Палестина и святые места должны принадлежать мусульманам. На этом первое заседание саммита мусульманских стран было завершено. Трехдневные интенсивные переговоры привели к тому, что была выработана общая политика в отношении освобождения Иерусалима. Прессинг Израиля должен был начаться по всем направлениям. Государства, не одобряющие силового решения вопроса, согласились сохранять видимый нейтралитет и помогать остальным материально. В частности, Египет разместил на своей территории два завода по производству лицензионных танков «Абрамс», а Турция с удовольствием приняла закупленный Саудовской Аравией завод по изготовлению самолетов F-16. Единственным неприятным моментом всей встречи было то, что не удалось договориться о едином военном командовании войск мусульманских стран. Против кандидатуры Ага уль-Хака решительно выступал Хасан Саддат, сам претендующий на роль главного полководца правоверных. Но все прекрасно знали, что по своим военным познаниям сын знаменитого иракского диктатора не тянет более чем на командира полка. Все остальное были его амбиции, что и показала столь удачно начатая им и столь позорно закончившаяся вторая кувейтская кампания. Через два дня и в Вашингтоне, и в Москве знали о результатах этой встречи. Для

правительства Маккреди все решения эр-риадского саммита были подобны удару ниже пояса. Осмыслив новую информацию, президент США позвонил в Москву и предложил Сизову срочно встретиться.

ЭПИЗОД 18 В этот день Хаким встал очень рано, еще до рассвета. Где-то внутри его тела, в районе солнечного сплетения, пульсировала странная дрожь от смеси страха и нетерпения. Если свершится то, о чем он вчера случайно услышал из разговора отца и матери, то с сегодняшнего дня вся его жизнь пойдет по-другому. Осторожно пройдя между матрасами спящих на полу братьев, Хаким пробрался на балкон третьего этажа, а уже оттуда, по приставной лестнице — на плоскую крышу дома. После душной атмосферы большого дома, где с первого этажа поднимались привычные, но неприятные запахи животных, прохладный воздух высокогорья приятно освежил его и взбодрил не хуже чашки кофе. Хаким запустил руку за пазуху и вытащил припрятанный со вчерашней сиесты листок ката**. Горький вкус наркотического растения вскоре отозвался в голове легким, блаженным, кратковременным ощущением невесомости и ясности мысли. Заря быстро набирала свою силу, под ее напором звезды будто таяли, край неба слегка вылинял до серости, а потом начал мягко набирать розовые и фиолетовые оттенки. Вершины древних, угрюмых гор в эти мгновения превращались в невесомые голубоватые миражи, причудливо вычерчиваемые на розовом фоне восходящего солнца. Обхватив колени руками, Хаким неподвижно сидел на одном месте до тех пор, пока солнце не брызнуло на его лицо ослепительным ударом первого луча. Когда он спустился вниз, все его многочисленные родственники были уже на ногах. Женщины хлопотали у земляной печи, больше похожей на глиняную кадку с разведенным на дне костром, а отец Ахмед и пятеро его сыновей — братьев Хакима, расстилали молельные коврики, готовясь совершить утренний намаз. Хаким молча присоединился к ним. Отец только покосился в его сторону, но ничего не сказал, а начал мерно и заученно читать молитву. Завтрак, как всегда, состоял из ячменной лепешки напополам с просом, макаемой в общее блюдо с кульбой, острого соуса из зерен горчицы и ароматных трав. Все это запили кишром, напитком из шелухи кофейных зерен, после чего отец сказал: — Хаким сегодня не пойдет пасти коз, этим займется Али. Хусейн, тот баран с белым ухом еще хромает?

— Да, отец.

— Тогда оставь его дома. Больше он ничего не добавил, и Хаким, проводив младшего брата до ворот, несколько минут бестолково торчал во дворе, пока отец, выглянув из дверей хлева, не позвал его взмахом руки.

— Помоги мне вытащить его во двор, — велел он сыну, показывая на оставшегося в хлеву барана с белым ухом. Ахмед с десяти лет сильно хромал, упав со скалы при поисках потерявшегося козленка, но это не помешало ему обзавестись большим семейством и уважением среди своего племени. Но эта же хромота не позволила ему стать более богатым и зажиточным. Белоухий явно чувствовал, какая ему предназначена роль, и Хакиму пришлось потрудиться, чтобы выволочь его во двор. Здесь отец прочитал над животным соответствующую ритуалу молитву и перерезал барану горло. За этими хлопотами из окон дома наблюдали все три сестры Хакима, оживленно и радостно переговариваясь между собой. Мясо достаточно редко бывало на

столе семейства, и заклание белоухого барана предсказывало предстоящий праздник. Лишь к двум часам дня произошло то, чего так ждали все в доме Ахмеда. Во двор усадьбы въехали трое — рослый, красивый мужчина лет сорока на великолепном арабском жеребце, грузный старик на черном муле и молодой молла на осле, в зеленой чалме хаджи. Если первые двое были одеты как типичные йеменцы, то у моллы и черты лица, и одежда выдавали явно инородное происхождение. Как раз молла меньше всего волновал Хакима. Он не мог оторвать глаз от жеребца главного гостя, да и от него самого. Саид аль-Аттар был владельцем участка, на котором трудилась семья Ахмеда. Сам он жил в древней столице Йемена, Сане, и свой родной дом, расположенный в двух километрах от жилья Ахмеда, посещал не часто. До него от столицы он добирался на комфортабельном автомобиле, а оттуда уже приходилось ехать вот так, верхом, ведь нормальных дорог в этой гористой местности не было. Пока гости обменивались традиционными любезностями с хозяином дома, Хаким рассмотрел роскошный наряд Саида. На госте была надета белоснежная фута — короткая мужская юбка, на плечах был повязан белоснежный плащ, перехваченный на талии широким зеленым поясом с богатой серебряной росшитью, на голове зеленый тюрбан. Но самое главное, за поясом аль-Саттара виднелась богатейшая джамбия, длинный кинжал с серебряной рукоятью. Это было не просто холодное оружие, а знак избранности, знатности. Носить джамбию имели право только сайиды, йеменские аристократы, многочисленные потомки младшего внука Мухаммеда, Хусейна. Величина и богатство отделки джамбии многое говорили о знатности и богатстве его владельца. Хаким первый раз видел такую длинную джамбию, практически это был небольшой меч с золотой рукоятью. Через час после сытного обеда, когда подали блюдо с листами ката, начался главный разговор.

— Ну что скажешь, уважаемый, как ты решил со своим сыном? — спросил аль-Саттар хозяина дома.

— Но почему именно мой сын должен покинуть свой дом? — в ответ сдвинул брови Ахмед.

— Этим мы оказали тебе большую честь, — вкрадчиво, с характерным иноземным говором начал говорить молла. Он только недавно, год назад, окончил медресе в иранском городе Куме, святом для шиитов городе. Его поддержал толстый человек с кривой серебряной джамбией за поясом. Это был ростовщик Фарук, главный держатель многочисленных долгов семейства Ахмеда.

— Да, джихад — дело святое, и, предоставляя тебе право отправить сына на войну с неверными, мы оказываем тебе большую услугу. Конечно, я мог бы отправить и одного из своих пятерых сыновей, но прежде всего я подумал о тебе.

— Хаким у меня самый старший, он мне опора, — продолжал упорствовать Ахмед. — Без него мне будет трудно управляться с хозяйством. Али нет и тринадцати, остальные еще младше.

— Не бойся, мы тебе возместим часть убытков, — пообещал аль-Саттар. — Я уменьшаю твою часть оброка на этот год наполовину.

— А я прощаю тебе долг в тридцать франси. Кроме того, я жертвую тебе вот эти пять франси на сборы твоего сына в дорогу. Фарук с трудом перегнулся и положил на дастархан пять больших серебряных монет позапрошлого века с почти стершимся профилем женщины с высокомерно оттопыренной нижней губой. Несмотря на засилье во всем мире долларов, марок и йен, серебряные таллеры восемнадцатого века австрийской императрицы Марии-Терезии еще имели хождение в горных районах Йемена. Пастухи интуитивно не доверяли бумажкам и предпочитали иметь в заначке полновесное, проверенное веками серебро. Этот аргумент переломил сомнения Ахмеда.

— Хорошо, я согласен. Хаким слышал каждое слово этого разговора. Прижавшись к стене рядом с дверным проемом, он кусал себе губы от нетерпения. Он уже представлял себя одетым точно так же, как аль-Саттар, на белоснежном скакуне летящим на неверных с острой саблей в руке.

— Хаким! — услышал он голос отца. Войдя в комнату, он почтительно склонился в поклоне. Все трое гостей оценивающе оглядели юношу, высокого, худощавого, с тонкими, типично йеменскими чертами лица.

— Несколько суховат, — пробормотал молла.

— Ничего, там из него быстро сделают мужчину, — пообещал ростовщик.

— Готовься в дорогу, — подвел итог разговору отец. Спустя два месяца Хаким вместе с тридцатью подростками примерно одного возраста ехал в междугороднем автобусе через Иорданию в Палестину. Позади был лагерь подготовки в пустыне Саудовской Аравии. За это время их обучали стрелять, разбирать и собирать оружие, метать гранаты, ставить мины, обращаться с тротилом и пластитом. Два подростка из Туниса подорвались на неудачно собранном фугасе, но молла-инструктор объяснил всем остальным, что души этих двоих несчастных уже попали в рай, и туда же попадут все души вступивших на священную тропу джихада. Тот же молла после практических занятий толковал им коран, вдалбливая идеи святого откровения пророка Мухаммеда. Хаким покосился на своего соседа, тот спал, смешно оттопырив толстые губы. Хаким поморщился. Юсуф хоть и был, как и он, йеменцем, но жил на побережье, в районе Ходейды, и, подобно многим жителям этого района, имел в крови достаточно примеси африканских предков. С малых лет в голову Хакима вдолбили, что жители равнин — более низшая каста по сравнению с ними, горцами, истинными и избранными сынами аллаха. Кроме того, Юсуф был суннитом шафиитского толка, а значит, и молился пять раз в день, а не три, как Хаким. Но судьба словно нарочно сводила Хакима с чересчур смуглым толстогубым парнем. Роста они были одинакового и в строю стояли рядом, их постели также находились рядом, вот и сейчас их невольно посадили вместе. Довезли их до палестинского города Хеврона, по узким старинным улочкам громоздкий автобус проехать не смог, и с полкилометра парни шли друг за другом, разглядывая новый для себя город и редких в час жаркого полдня — сиесты жителей. Наконец около большого здания медресе провожатый велел своим подопечным остановиться и выстроиться в две шеренги, а сам исчез внутри дома. Минут через пять он вышел, почтительно пригибаясь перед невысоким, седобородым арабом в военной форме со знаками отличия генерала на погонах. Неодобрительно осмотрев аморфную массу новобранцев, генерал хриплым голосом скомандовал: — Смирно! Пройдясь вдоль строя, он осмотрел пополнение и, вернувшись на крыльцо, обратился к новичкам с короткой речью: — Отныне вы воины священного джихада. Основные ваши обязанности — выполнять все мои указания и думать только о священном долге перед пророком. Размещаетесь на втором этаже, ваш командир — Махмуд, — он показал рукой на их провожатого. Весь второй этаж медресе оказался чем-то вроде общежития. Десятки тонких матрасов аккуратно были сложены вдоль стен. Махмуд показал рукой в один из углов и приказал новичкам сложить свои вещи туда. После этого все спустились вниз, юношей накормили шурпой с мясом, потом снова загнали на второй этаж и длиннобородый мулла часа два толковал им Коран. Уставшие после длительной дороги, они плохо понимали смысл цветистых высказываний пророка и откровенно клевали носом. Наконец уже поздним вечером снизу донесся шум многочисленной толпы людей. Хоровая

молитва и звон мисок подсказали Хакиму, что там происходит. Минут через пятнадцать на втором этаже начали появляться точно такие же подростки, как и вновь прибывшие. Вели они себя по-разному. Кто просто устало расстелил свой матрас и сразу лег спать, человек десять собрались в кучку и оживленно обсуждали что-то со смехом и оживленной жестикуляцией. Хакиму бросилось в глаза бледное лицо одного из парней. Он молча сел на свой матрас, обхватил голову руками и застыл в позе явного отчаяния. Порядок в спальне навел Махмуд. Разогнав спорщиков по постелям, он отдал короткую команду, и изо всех углов огромной комнаты начали сносить лишние матрасы для вновь прибывших. Последовала последняя, краткая общая молитва, и им наконец-то разрешили лечь спать. Этот сон Хаким воспринял как самый сладостный подарок аллаха. Следующим утром команду Хакима накормили последней, когда остальные обитатели медресе уже покинули учебное заведение. Затем Махмуд построил новобранцев, и к ним вышел сам генерал. Осмотрев новичков, он остановился около стоявших как всегда рядом Хакима и Юсуфа. Критично глянув на тонкое, красивое лицо горца, палестинец ткнул пальцем в грудь Юсуфа: — Вот ты сегодня встретишься с пророком. Несмотря на темный цвет кожи, Юсуф побледнел. Они знали, что это означает. Через сорок минут обвязанного тротилом йеменца вели в общем строю куда-то в сторону нового города. Несмотря на то, что еще не наступило обычное полуденное пекло, с лица Юсуфа стекал обильный пот. При этом он почему-то поминутно оглядывался в сторону идущего сзади и сбоку Хакима, словно хотел ему что-то сказать. А тому в первый раз было нестерпимо жалко парня, он пытался убедить себя, что завидует Юсуфу, но из глубины души поднимался только страх перед тем, что предстоит испытать шафииту. Наконец им велели остановиться. Махмуд подошел к Юсуфу и протянул ему какие-то бумаги.

— Это пропуск на израильскую территорию. Сегодня суббота, никто из иудеев не работает, поэтому много арабов заменяют евреев в лавках и мастерских. Взорвешь заряд, когда тебя будут обыскивать на контрольно-пропускном пункте. Он подсоединил провод взрывателя к небольшому пульту, поместившемуся в ладони Юсуфа, затем прочитал молитву. Губы Юсуфа также шевелились, но Хаким не был уверен, что тот понимает, что делает, настолько бессмысленным выглядели глаза подростка. После этого Махмуд подтолкнул смертника к выходу из переулка: — Иди, и да поможет тебе аллах! Заплетающейся походкой Юсуф пошел вперед, из-за угла за ним наблюдал командир, в руках Махмуда была небольшая карманная телекамера. Остальные жались вдоль стен. Но Хакима снедало странное, идущее из нутра животное любопытство. Он хотел видеть, что будет дальше. Поняв, что Махмуду пока не до него, Хаким проскользнул за угол ближайшего дома, пробежал метров двадцать, и, увидев деревянную лестницу, быстро вскарабкался на плоскую крышу. Упав на живот, он подполз к самому краю крыши, осторожно выглянул и сразу увидел длинную фигуру Юсуфа, все так же медленно бредущего к серым бетонным блокам пропускного пункта. Йеменцу чуточку не повезло, основной вал желающих перебраться в израильскую зону уже прошел, патруль проверял документы у двух припоздавших торговок. Они пропустили, их когда Юсуфу оставалось пройти еще метров десять. Обернувшись и увидев жуткое лицо идущего на них подростка, старший из солдат вскинул в сторону Юсуфа свою винтовку и закричал: — Стоять! Но тот не понимал, что ему говорит этот человек, и продолжал идти вперед все тем же

размеренным шагом уже мертвого человека. Хаким видел, как со стороны ствола штурмовой винтовки вспыхнуло яростное пламя, грохот выстрелов донесся до ушей йеменца. Не то пуля попала точно во взрыватель, не то сам Юсуф от боли нажал на пульт, но грохот взрыва больно ударил по ушам Хакима, и одновременно тонкая фигура Юсуфа исчезла в черной туче взрыва с алой сердцевиной пламени. Хаким зажмурился, а когда открыл глаза, на площадь перед блокпостом выскочила толпа людей, сразу начавших забрасывать камнями израильских солдат, суетившихся вокруг своего не то раненого, не то контуженого товарища. С трудом Хаким понял, что эти люди внизу — его товарищи по команде. В ответ солдаты открыли беспорядочный огонь, и толпа подростков отхлынула назад. Уже не прячась, Хаким поднялся во весь рост и, пошатываясь, спустился с крыши. Никто не заметил его отсутствия, все были слишком возбуждены первой стычкой. Подростки разбирали из кузова подъехавшего мотороллера камни, азартно переговаривались между собой.

— Пошли, — скомандовал Махмуд и снова приник к видоискателю камеры. Все остальное было для Хакима как во сне. Он вместе со всеми выбегал на улицу и ожесточенно, изо всех сил бросал камни в сторону неуклюжих серых фигурок в громоздких касках. Он не видел попал ли в кого, да и вообще, долетели ли его камни до цели. Почему-то больше всего йеменцу запомнился высокий парень из Алжира, размахивающий над головой ремнем пращи. Именно он упал первым, затем и Хаким почувствовал сильный удар в грудь. Мир крутанулся вокруг своей оси и исчез под темным покрывалом беспамятства. Очнулся он от голосов.

— Сколько сегодня?

— Десять. Восемь ранено.

— Не десять, а девять, — поправил третий голос. — Этот парень еще жив.

— Да? — удивился обладатель второго голоса. — А мы думали, он готов.

— Нет, я уже вызвал санитаров, его сейчас отнесут в операционную.

— Ну ладно, и девять человек хорошо, тем более еще тот парень с бомбой. Вчера вообще их всего пять было. Генерал сильно гневался.

— Забирайте, — велел один из голосов, и мир снова качнулся вместе с носилками предательской колыбелью болезненного забытья. В тот же день агентство Рейтер передало очередную сводку с полей сражений интифады: "В результате ожесточенных столкновений израильских войск с палестинскими подростками по всей стране убито семнадцать человек, ранено тридцать два. Кроме того, два террориста-смертника подорвали себя в окружении израильских солдат, двое из которых погибли, трое контужены. В мире растет волна возмущений против неадекватной реакции израильтян на массовые протесты молодых палестинцев. Против камней они безо всяких колебаний применяют пули. Со дня начала очередного этапа интифады уже погибли двести тридцать шесть человек, ранено четыреста сорок."

ЭПИЗОД 20 На этот раз они встретились как старые знакомые, без особого напряжения и излишних церемоний. Пожимая руку Маккреди, Сизов заметил: — Вы сильно поседели, господин президент.

— Это немудрено. От последних событий в мире волосы просто дыбом встают.

— Вы имеете в виду Эр-риадский конгресс?

— Да.

— Признайте, что я был прав в анализе сложившейся в мире ситуации? Маккреди только качнул головой.

— Наша страна привыкла держать всех этих чертовых арабов в золотых клетках нефтедолларов, и никто не думал, что события могут повернуться вот так. Лишь после этого главы двух стран уселись в креслах друг против друга и продолжили диалог.

— Да, это серьезная проблема для мирового сообщества. Если арабы захотят совсем извести Израиль так, как это предложил сделать саудовский король, это у них может получиться, — сказал Сизов.

— Не забывайте о наличии в Израиле ядерного оружия. Когда их прижали в семьдесят третьем, они уже готовили шестнадцать зарядов для применения. Их ракеты «Иерихон» способны достать и до Каира, и тем более до более близкого Дамаска. Так что мы поставлены в безвыходное положение. Либо мы пойдем на поводу у арабов и поддержим их в требовании отдать Иерусалим, либо мы поддержим Израиль, дабы избежать нанесения им ядерного удара, но тогда западная цивилизация получит такой удар, который уже не сможет перенести. Полное нефтяное эмбарго поставит Европу и Японию на колени, вернет в варварство.

— Ну, не стоит преувеличивать, — усмехнулся Сизов.

— Вам хорошо так говорить, вы обеспечиваете себя нефтью сами. От этого эмбарго Россия только выиграет.

— К сожалению, нет. Мы не обеспечиваем себя продуктами питания и ширпотреба, так что рост цен за импорт съест весь доход за нефть без остатка.

— Значит, нужно как-то с этим бороться. Сизов уклончиво пожал плечами.

— У вас более устойчивые позиции и среди арабов, и среди евреев. К тому же США всегда болезненно относились к нашему присутствию на Ближнем Востоке.

— Времена меняются. У вас традиционно хорошие отношения с Палестиной и Сирией. Попробуйте воздействовать через них.

— Хорошо, у нас есть кое-какие наметки по этому поводу. Но без подвижек со стороны Израиля никакой прогресс невозможен. Обсуждение всех проблем заняло более шести часов. Лишь после этого, в самом конце разговора, Сизов сказал: — И все-таки это удивительно, что они договорились. Такие разные страны, амбиции. Многие из них просто ненавидят друг друга: Иран и Ирак, Ирак и Кувейт, Сирия и Саудовская Аравия.

— Вы заметили, что после прихода Мухаммеда к власти в десяти мусульманских странах сменились лидеры? — спросил Маккреди. — Причем многие из них погибли при загадочных обстоятельствах.

— Вы думаете, это дело рук мусульманских фанатиков?

— Да. У них есть такой Ахмед Абд аль-Кадир, глава саудовской разведки. Причем сам он иорданец, редкий случай. Человек, предельно преданный Мухаммеду. Вот он и заправляет всеми тайными операциями в мусульманских странах. Надо отдать ему должное, проводит он их эффективно, быстро и без большого шума.

— Ну, я думаю, у вас там хорошие связи, раз вы узнали даже про это.

— Это не мы, это «Моссад». Наше ЦРУ прошляпило ситуацию. Они не заметят, даже если их невзначай и кастрируют.

— Тогда поручите вашим израильским друзьям убрать и самого Мухаммеда. Президент быстро взглянул на своего собеседника.

"Уже работают", — понял Сизов.

— Интересное предложение, — согласился Маккреди. Уже оставшись наедине со своими помощниками, президент ослабил галстук и признался: — Кое о чем мне с Сизовым даже легче говорить, чем с главами западных стран или с собственными конгрессменами. По крайней мне, он не лицемерит и называет дерьмо дерьмом, а не потенциальным удобрением. Через три месяца, в священный для мусульман месяц рамадан, в Мекке, во дворе мечети Масджид аль-Харам, происходило обычное для этого времени столпотворение. Как всегда, три миллиона паломников со всех обитаемых континентов мира съехались, чтобы совершить хадж. Посетив в Медине могилу пророка и испив воды из священного источника Замзам, сотни тысяч людей всех цветов кожи теперь кружились в мерном круговороте вокруг Каабы, большого здания в виде куба со вделанным в одну из стен священным Черным камнем. Ибрагим аль-Али, паломник из Англии, чувствовал сильную усталость, незаметно накопившуюся за дни хаджа. По заведенному еще пророком обычаю он должен был пройти семь раз вокруг Каабы по огромному двору внутри самой почитаемой мусульманами мечети. Правоверные мусульмане как вода в море вливались в этот людской круговорот и, совершив положенное — прикоснувшись к священному Черному камню, покидали мечеть. Ибрагим совершал уже десятый круг, но это не было признаком особого религиозного рвения. На самом деле его звали Авраам бен Шарон, и был он вовсе не арабом, а евреем, агентом спецподразделения "Мицвах элохим" израильской разведки. В Англию его забросили три года назад, и он даже не думал, что все это будет только для того, чтобы теперь, сегодня, попасть во внутренний двор мечети в одно время с королем саудитов. Увы, сейчас Ибрагим был готов впасть в отчаяние. Сегодня был последний день месяца рамадан, а король так и не появился в Мекке, хотя «Моссад» знала, что в последние семь лет Мухаммед ни разу не пропустил хаджа. Именно поэтому под ритуальным ихрамом, двумя кусками несшитой белой материи, одетой на тело Ибрагима, к бедру его был приклеен скотчем небольшой плоский стилет, толщиной всего два миллиметра, но достаточно острый, чтобы разом покончить с основной угрозой еврейской нации. Еще через час Ибрагиму показалось, что у него скоро откажут ноги. Жара разыгралась не на шутку. Несмотря на осень, температура достигала тридцати градусов, и запах пота от сотен тысяч людей постепенно сконцентрировался до удушающей кондиции. Однотонное бормотание голосов, шарканье ног в однообразных, неудобных сандалиях, толчки в спину и плечи слились для Ибрагима в одно целое, неразъединимое кольцо. Он уже плохо понимал, где находится, зачем он здесь. В чувство его привел какой-то сдавленный хрип и шум за спиной. Обернувшись, Ибрагим увидел старика с побагровевшим лицом, изо рта его шла пена, глаза закатились, и если бы не руки его соседей, он непременно бы упал на землю. Ибрагим учился на медика, и мгновенно поставил свой диагноз — инфаркт. Два выросших как из-под земли саудовских полицейских в белых чалмах поволокли несчастного в сторону, с трудом пробиваясь сквозь плотную толпу.

— Повезло ему, умер на святой земле, — пробормотал сзади чей-то голос, и, обернувшись, Ибрагим увидел в глазах высокого, сухопарого мужчины лет сорока явно читаемую зависть. "Фанатики, животные", — подумал Ибрагим, и чувство ненависти переполнило его душу. На самом деле он и сам являлся фанатиком. Его отец был ребе одной из самых ортодоксальной ветви иудаизма, хасидов. С малых лет он вдолбил младшему сыну безмерную веру в избранность своего народа.

— Яхве пообещал нам эту землю, и он держал слово до тех пор, пока мы держали свое слово почитать его заповеди, — говорил он. — Когда же иудейский народ отступил от своих

канонов, Бог рассеял евреев по всему миру, как пыль на ветру. Но именно его гнев заставил наш народ возродиться. На чужбине мы жили только мечтой о воссоздании святого Израиля. Теперь же, когда мы вернулись к истинным истокам своей веры, Яхве вернул нам Израиль. Нам осталось только до конца выполнять свой долг, и тогда свершится все, что обещал Господь Моисею. Во имя существования Израиля только и стоит жить и умереть на этом свете. С шести лет Авраама воспитывали в специальной скаутской школе при синагоге, а уже в четырнадцать после тщательного отбора он был призван в ряды самых избранных бойцов «Моссада», спецподразделения "Мицвах элохим" — "Гнев Божий", созданного для уничтожения лидеров арабских экстремистских организаций. Три года его обучали быть мусульманином, заставляли учить молитвы и обряды мусульман, в то же время безмерно накачивая идеями о его будущей священной миссии. Воспоминания Ибрагима оборвал легкий шум, прорезавшийся сквозь монотонное бормотание молитвы.

— Король, король, Мухаммед! — приглушенно донеслось до ушей иудея. Сердце его забилось сильней, он приподнялся на цыпочки, вытянул вверх голову и сразу увидел в каких-то пятидесяти метрах от себя, у одного из входов в мечеть, знакомый, неповторимый профиль саудовского короля. Этот орлиный нос, впалые щеки, маленькую нижнюю челюсть с редкой, щетинистой бородой Ибрагим не мог спутать ни с кем. Со смирением истинного мусульманина Мухаммед пристроился к крайнему кругу бесконечного людского круговорота. В своем белом ихраме, с непокрытой головой, он ничем не отличался от остальных паломников, и если бы не белый шрам на затылке под коротко стрижеными волосами, след давнего покушения одного безумного шиита, Ибрагим бы непременно потерял его из виду. Первым желанием юноши было побыстрее прорваться поближе к своей жертве. Расстояние между ними казалось совсем небольшим, но короля и его убийцу разделяло очень много людей. Все определял общий ритм вращения вокруг Каабы, и начать продираться сквозь эту толпу значило непременно привлечь к себе внимание и выдать свои намерения с головой. Ибрагиму пришлось смириться и постепенно, по шагу, двигаться к жертве. С каждым пройденным кругом король и его свита сужали круги, неминуемо приближаясь к Каабе. На седьмом круге, уже в двадцати метрах от священной реликвии мусульман, Ибрагим наконец вплотную приблизился к Мухаммеду. Он видел его тонкую шею, этот белый, поперечный след на затылке, слышал его дыхание, даже чувствовал запах пота саудовского монарха. Видел, чувствовал и… не мог поднять руку, сделать то, что должен был сделать. Руки словно онемели и не слушались его. Прикрыв глаза, Авраам воззвал к своему богу, Яхве. Чуть застонав, он чудовищным усилием воли заставил себя сунуть руку под ихрам и нащупал теплую и липкую от пота плоскую рукоять кинжала. С сухим треском скотч отклеился от кожи бедра, Ибрагим, как в замедленной съемке, вскинул вверх руку, он уже видел эту ямку на шее, сразу под основанием черепа, куда воткнет кинжал, и блеснувшее на солнце лезвие рванулось к цели, но одновременно перед убийцей возникло что-то большое, белое… В последнюю секунду оглянувшийся телохранитель короля Файяд аль-Дамани увидел расширенные, безумные глаза красивого, высокого и чуть полноватого парня и бросился вперед еще до того, как увидел в руках его кинжал. Острое жало клинка со всей силы вонзилось в грудь Файяда, раздробив по пути ребро и войдя в тело по самую рукоять. Секундное замешательство окружающих прорвалось громким ревом сотен глоток, на Ибрагима бросились со всех сторон, и он только успел отчаянно, истошно вскрикнуть, прежде чем толпа поглотила его. А в стороне, около стен Каабы, на руках у Мухаммеда умирал его самый преданный друг. Перед смертью, в последних судорогах агонии он мазнул окровавленной рукой по черному боку

священного камня. Закрыв глаза телохранителя, король поцеловал окровавленный камень и махнул рукой свите, дескать, уходим. Те подхватили мертвое тело аль-Дамани и двинулись вон из мечети, с трудом раздвигая коридор перед шествием Мухаммеда. Они уже покинули внутренний двор мечети, когда последние из паломников узнали о происшедшем.

— Король жив, аллах отвел от него руку убийцы! — из уст в уста передавали друг другу правоверные. Это прибавило энтузиазма всей толпе. Она колыхнулась, как один живой организм, и снова начала раскручивать свое круговое движение, все больше и больше наращивая скорость движения. Как раз в это время с минаретов прозвучал голос муэдзина, призывающий к полуденной молитве. Обычно паломники прерывали свое движение, и, обернувшись лицом к Каабе, преклоняли колени. Но в этот раз обычное моление превратилось в зикр, массовую, истеричную молитву трехсот тысяч человек. Молодые и старые, они бежали вперед, выкрикивая слова молитвы. Хор голосов слился в рев с одним общим ритмом, общим дыханием. Массовое безумство словно подхлестывало паломников, входя в транс, они уже не чувствовали ни усталости, ни жары, переставали считать отмеряемые ими круги. Души их сливалась в едином порыве с многотысячной толпой. Один из паломников упал, споткнувшись о растерзанное, уже мало похожее на человеческое тело покушавшегося еврея. Подняться он не успел, и был быстро затоптан беспощадной толпой. Так проходил час за часом. Уставшие, обессиленные люди, пошатываясь, выходили из мечети и прямо тут же, у стен валились от истощения на землю. Впавший в транс муэдзин три часа выпевал молитвы, подхватываемые паломниками, пока от солнечного удара не упал без сознания рядом с микрофоном. А в круговорот молящихся все вливались и вливались новые паломники, невольно заражающиеся общей истерией самой массовой за всю историю существования мусульманства молитвы. В главную мечеть мусульманского мира возвращались паломники, уже совершившие все обряды хаджа, каждому из них хотелось приобщиться к общей радости избавления отмеченного милостью аллаха монарха от верной смерти. Глубокой ночью, когда огромная площадь внутреннего двора Масджит аль-Харам опустела, на ней не осталось ничего, напоминавшего о жертвах неудачного покушения. Валялись обрывки ихрамов, тысячи потерянных сандалий, но никаких остатков погибших людей. Миллионы человеческих ног превратили в пыль и разнесли по ветру бренную человеческую плоть.

ЭПИЗОД 22 Академик, он же дипломат и политик, говорил медленно, акцентированно выделяя слова, но очень образно и понятно. Сизов со своим ближайшим окружением уже больше часа слушал бесплатную лекцию пяти самых уважаемых в России востоковедов о проблеме Иерусалима. Встреча проходила в загородной резиденции номер три, или, по-простому, в «бане». Атмосфера была самая непринужденная, сидели не в официальном кабинете, а в холле перед горящим камином, рядом со столиком с пивом и другими напитками, так что ученые мужи не старались поразить своих военных слушателей мудреными терминами.

— Нельзя какими-то переговорами решить конфликт, которому несколько тысяч лет. Судя по первоисточнику, то есть по Библии, все началось с общего праотца Авраама, больше известного нам под его анекдотическим именем Абрам. Его не менее известная жена, красавица Сара, имела один-единственный недостаток, она была бесплодна. Тогда хитроумный папаша усыновил прижитого от наложницы сына, дав ему имя Измаил. Но Сара, очевидно из вредности еврейского характера, тут же начала рожать одного сына за другим, попрекая муженька

прижитым на стороне хлопцем. В конце концов доведенный до крайности Авраам послал на явную смерть в пустыню свою наложницу Агарь с этим самым Измаилом. Но Господь не дал им погибнуть, в пустыне забил родник Замзам, сейчас в этом месте находится Мекка. Уже тогда Господь Бог предсказал, что от этого байстрюка пойдет великий народ, который непременно станет впоследствии врагом евреев номер один. Еще бы, после подобного кульбита родного папочки возлюбить таких родственников трудновато. Эта вражда проросла такими древними корнями, что перешла на уровень подсознания обеих сторон, хотя на самом деле у них много общего. Тут и похожая внешность, ритуал обрезания, общие почитаемые святые, тот же Авраам и Моисей, запрет есть свинину. Ну а дальше, перефразируя Воланда: "Все окончательно испортил квартирный вопрос". Резолюция сорок седьмого года ООН номер сто восемьдесят один о создании на базе Палестины двух государств нельзя назвать самым удачным решением этой международной банды политиканов. Представьте себе, что вы мирно живете в своей квартире, и вдруг приходит полицейский, приводит кучу бомжей и говорит, что теперь вы будете жить вместе. Затем эти самые подселенцы вообще выгоняют вас из квартиры, а прежний полицейский только и делает, что читает захватчикам проповеди да пишет им грозные резолюции.

— Хамло, — хмыкнул Сазонтьев, находившийся, судя по красным глазам, с явного похмелья. Главковерх только вчера вернулся со Среднеазиатского фронта. Он не очень охотно пришел на эту бесплатную лекцию, но теперь явно проникся злободневной темой: — Это на них похоже: "Если в кране нет воды…" Академик со странной полуулыбкой покосился на него, затем продолжил свое выступление: — Президент США сейчас похож на загнанного в угол боксера, избиваемого сразу двумя соперниками. Израиль он не может оставить как давнего друга и стратегического партнера. Именно Израиль во времена правления нашего несравненного Никиты был основным противовесом для красных Египта и Сирии. Но и с палестинцами Дяде Сэму ссориться нельзя, за спиной Палестины стоят все мусульманские государства с их бездонными запасами нефти. Запад не забыл нефтяное эмбарго семьдесят третьего года, да и недавний бензиновый голод во время второй кувейтской войны показал, насколько уязвима перед диктатом нефтяных королей прежде всего Европа. Если Саудовское королевство и все остальные мусульманские члены ОПЕК представят ультиматум и потребуют отдать им Иерусалим, то положение основного миротворца будет просто безвыходным, хоть стреляйся. У нас же положение также не очень приятное. Поддержать России евреев — значит получить врагами весь арабский мир, на диво сплоченный по вопросу Палестины и Израиля. Американцы уже получили себе в подарок БенЛадена и Аль-Ваххаба. Нас же фундаменталисты и так приговорили за Чечню, зачем же еще наживать себе врагов? А поддержать арабов — значит получить врагами всех этих Ротшильдов, Рокфеллеров и прочих Зильбершухеров с их туго набитыми мошнами. Все записные западные политологи, как заводные попугаи, говорят о некоем компромиссе, и это про людей, у которых религиозная ненависть застилает кровью глаза?! Договориться можно с политиками, но как договориться с сотнями тысяч враждующих фанатиков? Фанатика можно убить, но невозможно убедить его сделать шаг назад. Тот из политиков, кто первый откажется от Иерусалима, будет убит своими же, очень быстро и страшно, пример Рабина перед глазами.

— А кто, по-вашему, более прав в этом вопросе относительно Иерусалима? — спросил Сизов. Академик хмыкнул и переглянулся со своими коллегами.

— Ну, у евреев гораздо меньше поводов стучать себя кулаком в грудь, чем у арабов, — сказал самый молодой из ученых мужей, известный еще и как популярный телеведущий. — Еще

во времена римских императоров их выселили с этого ужасного места, дабы не мутили остальной народ Палестины своим несносным характером. Во времена крестоносцев в Иерусалиме жили только две еврейские семьи. В начале двадцатого века во всей Палестине жидов было не более пятидесяти тысяч, при том что арабов там проживало в четырнадцать раз больше. В том, что евреи начали потихоньку съезжаться туда со всего мира, заслуга английских дипломатов, владевших этим районом в те времена, Ллойд-Джорджа, Бальфура и прочих. Они уже тогда боялись, что вольнолюбивые арабы освободятся от османского ига, наложат на нефть свою руку и будут диктовать цену на нее. Как раз противовесом арабам и главным союзником англичан в этом районе и должен был стать создаваемый Израиль. Уже потом англичан поддержал Вудро Вильсон, а особо рьяно помогал переселению законных потомков Авраама Гарри Трумэн. Именно при нем арабов «кинули», создав Еврейское государство и скромно забыв про Палестину. И никакая резолюция ООН не могла помочь потомкам филистимлян, только собственная кровь, вперемешку с кровью еврейских поселенцев. Пятьдесят лет противостояния изгнанных со своих земель палестинцев и пришлых евреев словно миксером взбили их отношения в один кровавый коктейль. По-моему, сейчас арабы поняли, что победить в открытой борьбе невозможно, и всячески провоцируют Израиль на ответные расстрелы всех этих пацанов. Их кровь значительно подрывает авторитет Израиля в мире, что палестинцам и требуется.

— И все-таки я хочу понять, есть ли политическое решение проблемы, — сказал Сизов. Ученые переглянулись.

— Честно признаться, вряд ли, — сказал академик. — Вся беда в том, что с обеих сторон существуют радикально противоположные экстремистские силы, просто не допускающие мысли о главенстве над ними другой религии. Они сейчас сильны и среди мусульман, и среди иудеев.

— Есть одна идея — передать часть Иерусалима с храмовым комплексом под управление международных сил, но с распадом ООН ее вряд ли возможно осуществить, — высказал свою точку зрения другой, не менее маститый ученый и дипломат.

— К тому же не думаю, что израильское правительство согласится с подобной постановкой вопроса, — добавил академик.

— А если такое решение им продиктует правительство США? — спросил Соломин.

— Нет, все равно им будет трудно добиться его. Отношения между Америкой и Израилем всегда походили на отношения между богатым папочкой и упрямым, своевольным сынком. Тем более теперь евреи набрали достаточно сил, чтобы некоторое время не зависеть от военной помощи стран НАТО. И не стоит забывать, что за них стеной стоит могущественное еврейское лобби в сенате и конгрессе США.

— Ну, это уже проблема Маккреди, — решил Сизов и, поднявшись, дал понять, что совещание закончено. В два часа ночи Сизова поднял телефонный звонок.

— Да, — сказал он, предчувствуя очередную неприятность. Выслушав доклад, он бросил только одно слово: — Хорошо, — и начал одеваться.

— Что случилось, — спросила, приподнявшись с постели, Ольга.

— В Волжанске взорвали химический комбинат, — ответил Владимир не оборачиваясь. — Массовое отравление хлором. Большие жертвы.

— Какой ужас!

— Да. Это, должно быть, страшно. Спустя два часа после этого доклада три человека в громоздких костюмах химической защиты медленно пробирались по темным цехам громадного комбината. Огни мощных ручных

фонарей высвечивали из темноты адское переплетение труб, емкостей, маршевых клеток. Идущий впереди остановился, из-под плотной резины противогаза слабо донесся его голос.

— А здесь никого нет.

— Да, похоже, люди не попали в зону поражения. Ветер дул в другую сторону, и они успели выбраться отсюда.

— Куда теперь?

— Дальше вверх по лестнице, — сказал второй, а потом предложил: — Давайте я пойду первым, этот цех я знаю с закрытыми глазами. Два спутника уступили дорогу третьему, более низкому ростом и казавшемуся более толстым даже в объемных балахонах. Это был главный инженер завода, действительно знавший производство как никто другой. Подобное путешествие нельзя было назвать приятным. Они поднимались все выше и выше по железным маршевым пролетам, на одной из площадок проводник споткнулся о что-то мягкое. Он подсветил себе фонариком и увидел неестественно вывернутое в странной позе человеческое тело. Лицо мертвеца было перекошено жуткой гримасой, рот открыт в последнем вздохе. Человек в прорезиненном балахоне попятился было назад, но его остановил второй из команды разведчиков: — Что там?

— Труп. Идущий вторым осмотрел погибшего и сделал вывод: — Похоже, он упал сверху, сломал шею. Но вряд ли он при этом еще был жив. Они перешагнули через погибшего и начали подниматься дальше. Затем им пришлось спускаться и снова подниматься вверх. Лишь через полчаса химразведка достигла своей цели. Отсюда, сверху, была хорошо видна громадная сферическая емкость с темным провалом в разорванном боку. По узкому железному мостику они добрались до самой верхушки сферы и скрестили лучи фонарей на проломе в железе.

— Все ясно, — сказал один из троих.

— Пожалуй, да. Самый высокий из разведчиков поднес к противогазу мобильную рацию и начал диктовать: — База, база, это третья группа, мы добрались до отметки сорок.

— Что у вас там?

— Все подтверждается. На цистерне явные следы взрыва, края оплавлены и вогнуты внутрь. Сейчас возьмем анализы на остатки взрывчатки.

— Хорошо, берите и возвращайтесь. В трех километрах от завода, в здании школы сорокалетний человек с одутловатым лицом и погонами генерал-майора на пятнистом полушубке отключил рацию и усталым жестом протер лицо. Это был начальник МЧС Средневолжской губернии Виктор Юшков.

— И там тоже следы взрыва.

— Значит, хорошо организованная диверсия? — спросил человек в штатском, глава Средневолжской губернии генерал-губернатор Моргунов.

— Более чем. Вот смотри. На «ты» генерал Юшков называл губернатора неспроста. Еще лет семь назад они были простыми полковниками в службе МЧС. После июньского переворота дороги их разошлись, но оба сделали неплохую карьеру. Бывшие сослуживцы склонились над планом завода.

— Прежде всего они нанесли удар по главной подстанции, да такой, что наши службы до сих пор не могут подключить комбинат к системе электроснабжения. На всей территории завода потух свет, и уже через тридцать секунд прозвучали один за другим четыре взрыва. Были взорваны самая большая емкость с готовым хлором, затем эстакада, перегородившая дорогу на

комбинат и препятствовавшая проезду техники, а также два мостовых пролета, из-за которых ночная смена не смогла быстро покинуть территорию. Люди оказались в ловушке, лишь у единиц из них оказались противогазы. Многие просто заблудились в темноте, этот комбинат просто жуткий лабиринт из всякого рода конструкций.

— Сколько человек было в смене?

— Более пятисот.

— Сколько вышло?

— Пятнадцать. В основном это ремонтники, по своей специальности обязанные пользоваться спецзащитой. Губернатор прошелся по комнате, остановился у окна. Ему показалось, что чуть-чуть пахнуло едким запахом хлора, но это были чистые эмоции. Моргунов знал, что ветер уже вторые сутки устойчиво дул в противоположную сторону, унося отраву на пригород и несколько расположенных рядом с Волжанском деревень.

— Говорят, что многие погибли потому, что не умели пользоваться средствами защиты? — спросил он.

— Да, в основном женщины. Были плохо подогнаны противогазы, да они и не умели толком их надевать.

— Когда на заводе последний раз проводились учения по гражданской обороне?

— Года четыре назад.

— А точно, значит, не знаешь?

— Я сейчас велю уточнить… — Юшков бестолково стал копаться в бумагах, затем потянулся к телефону, но губернатор остановил его.

— Не надо. Ты это расскажешь лично Сизову. Он уже вылетел. Слишком много пьешь, Виктор. Генерал потупился.

— Ты хочешь сказать, что сделаешь из меня козла отпущения? — спросил он.

— Это зависит не от меня. Наверняка полетят головы в местной ФСБ. Но и ты хорош! Ты обязан проводить регулярные учения с населением и рабочими на случай подобных катастроф на всех вредных предприятиях региона. Сколько их было за последние два года? Я тебе точно скажу — ни одного.

— Андрей, прикрой меня! — взмолился Юшков. — Давай свалим все на фээсбэшников. Это ведь они прошляпили диверсию.

— Я не знаю, удастся ли самому усидеть на месте. Будем ждать Сизова. Диктатор прибыл на комбинат когда уже рассвело. Выйдя из машины, он первым делом почувствовал слабый, но стойкий запах хлора.

— До сих пор пахнет? — спросил он сопровождающих.

— Да, есть немного. Эстакада, загораживающая дорогу на комбинат, была уже разрезана автогеном на части и растащена по сторонам. Навстречу Сизову шли и шли солдаты с носилками, на которых лежали трупы. Сизов глянул на одни, другие. Все погибшие отливали синевой, выпученные глаза и раскрытые рты жутко перекосили лица. Диктатор отвернулся и пошел назад, прочь с территории химического могильника.

— Сколько? — спросил он у семенившего за ним медведеподобного Юшкова.

— Уже триста сорок. Метров через сто их обоих догнал отставший было Моргунов.

— Только что звонили в редакцию местной газеты, — сказал он. — Ответственность за взрыв взяла на себя некая организация "Священный газават".

— Я и не сомневался, что это дело рук исламистов, но то, что они впервые взяли на себя ответственность, любопытно. Значит, чувствуют собственную безнаказанность. Сизов даже не покосился в сторону начальника губернского отделения ФСБ, но тот уже почувствовал, как с его погон одна за одной слетают генеральские звезды. После завода Сизов поехал в ближайший госпиталь. Все палаты и коридор были забиты кашляющими, стонущими от боли пациентами. Большинство из них прижимали к глазам влажные тряпки. Хлор прежде всего выжигал слизистую оболочку глаз.

— У нас все забито под завязку, так же переполнены соседние больницы, — пояснил главврач. — Сейчас разворачиваем лазареты в школах.

— Сколько всего пострадавших?

— Более тридцати тысяч. Две тысячи очень серьезно, треть из них просто не выживет, остальные останутся инвалидами. Сизов мерно кивнул головой и пошел к выходу.

— Нужны медикаменты, — торопливо говорил семенящий за ним главврач. — Не хватает медперсонала.

— Привлеките учащихся медучилищ и институтов. А относительно медикаментов отдайте заявку Моргунову. Постарается достать все, что надо. Через неделю последовал налет террористов на перекачивающую станцию газопровода Уренгой-Германия. Чтобы восстановить ее, понадобились неделя времени, большие материальные затраты и героические усилия газовиков. Произошли теракты и на двух нефтепроводах в Тюмени, попытка взорвать скорый поезд, по счастью, мина была обнаружена обходчиком, и поезд удалось остановить. Лишь через месяц удалось нащупать широко разветвленную сеть террористов, большинство из них были приезжими чеченцами и местными из татар и башкир. При задержании все они яростно отстреливались, пытались взять заложников, но методика борьбы с террористами российских спецслужб давно отметала все сантименты, так что большая часть боевиков "Священного газавата" погибла, и лишь небольшая часть попала на скамью подсудимых. Ни Моргунову, ни Юшкову, ни тем более генералу ФСБ не удалось уйти от ответственности. Всех их понизили в звании и отстранили от должностей.

ЭПИЗОД 24 Прошло уже два года, но Анвар эд-Дин так и не смог привыкнуть к тому, что при входе на аэродром рядом с огромным портретом вождя и отца нации появился точно таких же размеров портрет с изображением моложавого человека с длинным лицом и брезгливо оттопыренной нижней губой. После смерти Саддама Хусейна именно этот человек стал новым отцом нации, но Анвар слишком хорошо знал его, чтобы восхищаться и преклоняться перед ним, как перед его отцом. Ведь недаром говорят, что нет пророка в своем отечестве. На лбу полковника иракских ВВС до сих пор виднелся беловатый шрам, уходящий под густую черноту волос, плод их совместного детства. Тридцать лет назад молодого Хасана Саддама отдали на воспитание в бедную арабскую семью кочевников. Это был обычай, идущий из глубины веков, доля, которой не миновал и сам пророк Мухаммед. Пять лет они, простые пастухи, прожили с молодым Саддамом, вместе делили и радости, и тревоги, и этот шрам, полученный в драке Анваром, был не единственной памятью о тех давних годах. В тот день молодому Хасану первый раз поручили зарезать ягненка. Простая операция, они сотни раз видели, как это делал отец Анвара и его более старшие братья, но по какой-то своей дурной прихоти десятилетний Хасан сначала перерезал

ягненку сухожилия задних ног. Тот жалобно блеял и, волоча онемевшие ноги, ползал по кругу, а его палач смеялся и показывал пальцем на свою жертву. Анвару тогда было всего восемь, но он бросился с кулаками на рослого и более мощного Хасана. Эта драка кончилась тем, что нож сына Саддама рассек лоб сына пастуха. Взрослые так и не поняли причины ссоры детей, а те оба молчали, да и ягненок к этому времени уже лежал с перерезанным по всем правилам горлом. Со временем этот инцидент неожиданно стал трамплином для стремительной карьеры Анвара эд-Дина. Может, сын Диктатора забыл про тот инцидент, может, наоборот, в нем жило чувство вины за невольную кровь, но и Хасан, и его отец явно благоволили к сыну пастуха. По желанию старшего Саддама в семнадцать лет Анвара отправили в Россию учиться на летчика, и теперь, спустя годы, он был командиром элитной эскадрильи пилотов-акробатов "Соколы Саддама Хусейна", неизбежных участников всех массовых праздников иракского народа. Машинально, думая о своем, Анвар отдавал честь всем проходящим мимо него офицерам, и лишь перед казармой своей эскадрильи отбросил все лишнее и переступил порог уже с выражением строгой важности на лице. При его появлении молодой лейтенант рявкнул команду: «Смирно» и отработанным до автоматизма голосом биологического робота отрапортовал положенные слова доклада.

— Вольно, — приказал Анвар и, лишь мельком взглянув на сидевших в холле не занятых в полетах офицеров, прошел дальше, в раздевалку. Трое его напарников уже одевались в летные костюмы, и он жестом руки прервал их попытку стать по стойке «смирно». Анвар прошел дальше, в комнату медицинского контроля. Врач с чересчур длинным, висячим носом измерил его давление, пульс и, высоко подняв брови, сказал: — Эфенди, у вас повышенное давление и неровный пульс. Может, вы не будете сегодня летать?

— Ерунда, это все от волнения. Не каждый день у нас такие полеты.

— Конечно-конечно, как желаете. В это время более молодые летчики обсуждали своего полковника.

— По-моему, он с каждым днем становится все более и более важным.

— Еще бы, молочный брат самого Хасана.

— Мне кажется, что после того, как полковник вернулся с хаджа, он стал еще более высокомерным.

— Надо бы выкрасить его шлем в зеленый цвет.* — Вот ты это ему и предложи. А Анвар, коротко переговорив с техниками, обслуживающими его самолет, вернулся в казарму и также начал переодеваться. Трое остальных летчиков дожидались его в предполетном холле, небольшой комнатке с мягкими креслами и цветными, пестрыми журналами на столике. Войдя в комнату, Анвар покосился в сторону телевизора, где под бравурную музыку и захлебывающийся голос комментатора по экрану ползли колонны танков. Это была запись парада пятилетней давности, и полковник жестом приказал выключить телевизор.

— Полетное задание вы знаете, — сказал он. — Делаем все как на последней тренировке, заход со стороны города и расходимся в тюльпан. Все понятно?

— Так точно! — дружно рявкнули летчики. На этом в любой западноевропейской армии инструктаж должен был заканчиваться, но отнюдь не в мусульманской стране. Произошел ритуал, незыблемый для истинных правоверных. Все четверо опустились на молельные коврики и, обернувшись лицом в сторону невидимой Мекки, начали бормотать слова молитвы. Каждый сосредоточился на своем, но перед глазами полковника снова появился человек с длинной седой бородой и полуприкрытыми

глазами слепца. Тогда, именно в Мекке, во время хаджа, этот святой старик открыл ему, зрячему, глаза на истинные ценности ислама, на цену жизни и смерти одного человека.

— По машинам, времени в обрез, — сказал Анвар, первым поднимаясь с колен. Через пятнадцать минут все четыре истребителя, выехав из своих капониров, начали медленно съезжаться на рулежке. Это были абсолютно одинаковые МиГ-29, изысканно элегантные в своих стремительных очертаниях. Все шло как обычно, только капитан Абдула, пристраиваясь к своему ведущему, более пристально всмотрелся в самолет полковника и несколько удивился. На внешней подвеске, под крыльями самолета, висели управляемые ракеты. Но раздумывать над этим было некогда, в наушниках прозвучала команда Анвара: — Всем взлет. Парады на грандиозной площади имени Саддама Хусейна всегда отличались не меньшей грандиозностью. В пешем строю промаршировало несколько сот тысяч человек, сто пятьдесят танков прогрохотали единой стальной армадой, чуть не задушив едким дымом отработанной солярки многочисленных зрителей. Ряды БТРов сменились зенитными комплексами «Шилка», а когда на площадь вползли ракеты средней дальности системы «Скат-М», в небе над горизонтом показались стремительно увеличивающиеся в размере точки.

— Асы Ирака, властители неба! — рявкнул в динамиках голос комментатора. Зрители подняли головы, и шестнадцать МиГов с могучим ревом на минимальной высоте промчались над площадью. Гул двигателей не успел еще затихнуть, как в небе появилась шестерка «Сушек», затем — два звена французских «Миражей». Завершать воздушный парад должна была четверка Анвар эд-Дина.

— Эскадрилья "Соколы Саддама Хуссейна", лучшие пилоты нашей страны! — прокричал ведущий. На этот раз пауза оказалась продолжительней, гул двигателей «Миражей» начал затихать вдали, когда, словно четыре пули, на скорости, лишь немного уступающей скорости звука, четверка МиГов на минимальной высоте вынырнула из голубого горизонта и резко пошла вверх, рассыпаясь в разные стороны и оставляя за собой цветные полосы многоцветного дыма. Эффектная фигура называлась «тюльпан», и толпа зрителей отозвалась на нарисованный в небе цветок восторженным ревом, тут же заглушенным могучим ревом двигателей. Три истребителя исчезли из виду, но оставшийся, выполнив громадную "мертвую петлю", снова начал заход на площадь, все так же продолжая оставлять за собой толстый шлейф красного дыма. На трибуне для руководства Саддам Хасан толкнул рукой командующего ВВС: — Клянусь аллахом, что это мой названный брат Анвар!

— Да, это скорее всего он, — внезапно помертвевшими губами пробормотал генерал. Он досконально знал программу воздушного праздника, и ничего подобного в ней не было предусмотрено. А Анвар эд-Дин в это время откинул предохранительную планку на рукоятке штурвала и нащупал кнопку пуска ракет. В перекрестье, проецируемом на стекле шлема, он видел маленький с такой высоты прямоугольник громадной трибуны. В последнее мгновение, перед тем как он нажал на кнопку, перед внутренним взором полковника возник тот черный ягненок, и лицо хохочущего мальчика с окровавленным ножом в руке… Ракеты ударили очень точно, ни одна из них не ушла в сторону, недаром Анвар эд-Дин много лет удерживал звание лучшего снайпера иракских ВВС. Грохот, пламя и черные тучи взрывов с разлетающимися во все стороны обломками трибуны еще не успели осесть, как МиГ снова появился над площадью, поливая остатки трибуны огнем пушек. После этого самолет взял курс на северную окраину столицы. Когда кончились жилые кварталы и пошла зеленая зона пригорода, полковник снова нащупал рукоять управления огнем. В перекрестье его прицела

появилась плоская крыша роскошной виллы. Именно там в этот момент обитала женская половина семьи Саддама Хусейна и один из его сыновей, Хамид, прикованный к инвалидной коляске младший брат, руководитель тайной полиции Ирака. Рядом с домом голубела округлая чаша бассейна, и первое, что заметили натренированные глаза летчика, — лежащую на боку инвалидную коляску. "Успели", — понял Анвар. Прямую трансляцию с парада обычно эта семья смотрела вся вместе. Резко взяв вверх, полковник перевернул самолет в иммельман и увидел мчащийся по дороге от резиденции роскошный черный лимузин. Бросив машину в пике, Анвар в несколько секунд догнал машину и с ходу полоснул по дороге пушечной очередью. В автомобиль он не попал, но тот остановился, и из него сыпанули во все стороны люди в однообразных армейских мундирах. Анвар скривился, ни один из них не мог быть Хамидом, тот не передвигался без посторонней помощи. На всякий случай он на обратном пути все же расстрелял роскошный «кадиллак» и свечой поднял самолет в воздух. За считанные секунды он набрал три тысячи метров высоты, потом перевернул истребитель носом вниз и сорвал свою послушную машину в затяжное пике. Губы его из-за перегрузок с трудом шептали последнюю молитву, не слышимую из-за рева форсируемых на пределе двигателей даже ему. Анвар не раз бывал на этой вилле и знал, что, как и во всех резиденциях семьи Саддама, под домом существует мощный бункер. В своей последней молитве пилот просил у аллаха только одного: чтобы мощи висевшей под брюхом самолета полутонной бомбы и всей пятнадцатитонной махины МиГа хватило, чтобы пробить перекрытия этого бомбоубежища. И аллах внял его молитвам… Узнав о гибели всего семейства иракского лидера, Мухаммед вознес долгую и благодарственную молитву отцу небесному. Кажется, ему удалось избежать раскола среди глав мусульманского мира. А через месяц после этого погиб президент Египта. Религиозной организации "Братья мусульмане" все-таки удалось взорвать бронированный лимузин старого боевого генерала. Пришедший ему на смену новый глава страны уже не считал, что Египет должен придерживаться нейтралитета в отношении Израиля. Бывший генерал Анвар Наджиб жаждал повторить первоначальный успех войны семьдесят третьего года, только развить его в полную победу египетского войска.

ЭПИЗОД 26 С некоторых пор совещания в Овальном кабинете Белого дома больше напоминали штабные учения. Присутствовали одни и те же лица: госсекретарь Арисон, директор ЦРУ Циммерман, председатель Объединенного комитета начальников штабов Джонсон, министр обороны Вульф, директор Федерального агентства информационной безопасности Лепински, секретарь Совета национальной безопасности Кора Нельсон.

— Ну, какие неприятности вы мне сегодня еще приготовили? — спросил Маккреди, дождавшись, когда все рассядутся по местам.

— Новости для нас действительно неутешительные, — признался Арисон. — Мусульманский блок еще больше усилился после смерти клана Саддама. Никто уже не оспаривает право Мухаммеда на духовное лидерство, а Ага уль-Хак утвержден командующим Объединенных сил мусульманских стран. За прошедшие полгода рослый шатен потерял изрядное количество волос в своей роскошной шевелюре, и никакие медицинские процедуры не могли остановить процесс неизбежного облысения. Госсекретарь сначала ужаснулся, предположив, что где-то попал под

облучение, но врачи просто обнаружили элементарную генетическую предрасположенность к облысению, характерную при цвете его волос.

— Кто этот генерал и почему вы его так боитесь? — спросил президент, повернувшись к Джонсону.

— Якуб Ага уль-Хак из военной семьи, элитная косточка. Все его предки в течение последних пяти веков были военными. И отец, и дед, и знаменитый дядя, диктатор Пакистана, — генералы. Обучался он у нас, в Форт-Бреге получил начальное офицерское образование. У нас же окончил академию. По отзывам преподавателей, чрезвычайно умный и быстро схватывающий все на лету офицер. Диплом защитил по теме: "Взаимодействие авиации, танков и артиллерии при прорыве хорошо эшелонированной обороны". При этом произвел хорошее впечатление на наших генералов. Чрезвычайно волевой человек, очень религиозен, до фанатизма, знает три языка, женат, трое детей.

— Значит, воспитали сами себе головную боль, — подытожил Маккреди.

— Это в стиле наших военных, — поддел Арисон, так и не нашедший общего языка с генералитетом. Именно они приклеили госсекретарю обидную кличку "Принстонский цыпленок". Последнее время как раз в виде цыпленка-переростка Арисона неизменно рисовали в карикатурах во всех американских газетах.

— Военным приходится исправлять ошибки политиков, особенно дипломатов, — съязвил Вульф, несмотря на сугубо штатскую сущность уязвленный нападками на его ведомство.

— Хватит бодаться, не тратьте силы на ерунду, — прервал пикировку президент. — Лучше скажите, как идет сосредоточение этих самых войск? Сколько их навалится на евреев? На вопрос подробно ответил Джонсон.

— Пока прибыла только часть войск. Со свойственной для всех арабов безалаберностью главы правительств не торопятся выполнять свои обязательства. Переброшена одна мотопехотная пакистанская дивизия, она сейчас проводит учения в Саудовской Аравии, часть войск поставила Ливия, они расположились в Египте, недалеко от оазиса Фаюм. Есть еще одна группировка войск в районе Йемена, там лагерь афганских, алжирских и египетских экстремистов. Ага уль-Хак пока недоволен этими вояками, много амбиций и очень слабая дисциплина при полном отсутствии тактической подготовки. Практически это партизаны, но в условиях Израиля они не нужны, страна для этого слишком мала, там хватит для диверсий и командос, а в йеменском лагере десять тысяч добровольцев, вооруженных одним стрелковым оружием. Но самая большая армия, конечно, у Ирака. Они, как и обещали, могут выставить до миллиона бойцов.

— Хорошо, какие еще новости?

— Есть еще очень неприятные данные, — вздохнул Циммерман. — Египетский завод выпустил первую партию танков, их назвали «Рамзес», но на самом деле это модификация наших «Абрамсов». Кроме того, в Турции готово уже сорок самолетов F-16, осталось только вставить электронные мозги, и они будут готовы к бою.

— И кто изготавливает эти мозги?

— Малайзия. В свое время Ай-Би-Эм построила там один из самых мощных и современных своих заводов. Год назад правительство национализировало его, выплатив фирме значительную сумму за неустойку.

— И они за год научились делать электронику для самолетов? — удивился Арисон. Представители разведслужб переглянулись.

— Нет, — отозвался глава электронной разведки Лепински. — Они и до этого делали ее, только по заказам Пентагона. Маккреди возмущенно обернулся к Питеру Вульфу, но тот только развел руками:

— Ну, а я тут при чем?! Все это было при моем предшественнике. Тем более мы никогда не интересуемся, на каких заводах размещают наши заказы фирмы-подрядчики. В Малайзии в те времена существовало льготное налогообложение, поэтому они и готовили там электронные потроха для наших самолетов и вертолетов.

— Так, и что же нам теперь делать? Какое соотношение сил Израиля и всей этой своры ожидается в воздухе?

— Сейчас примерно один к трем, но когда будут готовы эти сорок самолетов, то соотношение изменится как один к четырем, а через два года и один к шести, — сказал Джонсон.

— Этого нельзя допустить, — сказал Маккреди.

— Ну, все не так страшно, как вам кажется, господин президент. Во-первых, подготовка арабских летчиков не идет ни в какое сравнение с мастерством израильских асов, кроме того, у них пока некому управлять этими самолетами. Большая партия пилотов сейчас обучается в Турции и в самой Саудовской Аравии. Признаться, тренируют их наши самые опытные асы, десять человек. Увидев, как у президента от возмущения начали подниматься вверх брови, Циммерман поспешно добавил: — Их наняли еще три года назад, так что их вины во всем этом нет. Никто же не знал, что все повернется так.

— И что, это действительно стоящие пилоты?

— Так точно. Все они герои "Бури в пустыне", вышли в отставку по возрасту и решили подзаработать, тем более что платят им там действительно по-царски. За месяц они получают столько, сколько бы получали за полгода инструкторами в наших училищах. Маккреди выругался: — Идиотизм!

— Кроме того, у арабов много русских самолетов, особенно у иранцев. Большая партия иранских парней сейчас обучается в России, — напомнил Лепински.

— Да, — подтвердил Циммерман. — Они обучаются уже около четырех лет и скоро будут готовы.

— Ну, об этом я поговорю с Сизовым, — сказал президент. — Что еще?

— Есть возможность надолго оставить турецкие F-16 на земле. Нужно только задействовать флот, — предложил Циммерман.

— Это довольно грязное дело, — торопливо заметил сморщившийся Арисон.

— Но нужное, — оборвал его Лепински.

— Да в чем дело?! — удивился президент. Циммерман коротко доложил о своем предложении. После короткого раздумья Маккреди кивнул головой: — Хорошо, действуйте. После этого он обернулся к Арисону и добавил: — Джимми, я думал, ты уже избавился от своих пристонских шор. Политика делается не только в белых перчатках, порой приходится голыми руками кидать чистое дерьмо. Конечно, это печально, что в двадцать первом веке приходится действовать методами вьетнамской войны, но что поделаешь. Таково наше проклятое время перемен. Через семь дней после этого совещания глубокой ночью в самом центре Индийского океана шло судно «Такиро-Мару», японский контейнеровоз типа «ро-ро», зафрахтованный на один рейс от Джорджтауна до Стамбула с грузом из стандартных контейнеров. Судно всего три года назад сошло со стапелей и было нашпиговано электроникой не хуже чем космический корабль.

На всем громадном корабле бодрствовали всего три человека — двое на мостике и один в машинном отделении. Остальные пятнадцать членов экипажа, в том числе и капитан, мирно спали в своих каютах. Исиро Накато, штурман и рулевой в одном лице, для того чтобы не уснуть, играл в электронные игры, его непосредственный начальник по вахте, Идзуми Танако, второй помощник капитана, слушал по радио музыку, надев стереонаушники. Впрочем, он не отрывал глаз от экрана локатора. Трасса считалась довольно оживленной, но в эту ночь ни одно судно не приблизилось к сухогрузу более чем на двести миль. Идзуми наслаждался мощной мелодией девятой симфонии Бетховена в исполнении Берлинского симфонического оркестра. Большой знаток и любитель классической музыки, он был на самом верху блаженства. Мельком глянув на штурмана, он увидел, как тот с горящими глазами уставился в монитор компьютера, где воин в классическом одеянии самурая крошил мечом химерических монстров. Увлечение Накато этими примитивными играми вызвало у аристократа Танако легкую усмешку презрения, но через секунду лицо его исказилось гримасой, и, выругавшись, он сорвал с головы наушники.

— Ты чего? — удивился штурман, не отрывая глаз от экрана.

— Дикие помехи. И надо же, как раз в самом финале! Хор как раз начал петь "Обнимитесь, миллионы!"

— Почему помехи? Состояние магнитосферы сегодня должно быть более чем благоприятное.

— Не знаю. Танако еще раз попробовал поднести к уху наушники, повертел верньер настройки, но потом с досадой выключил приемник. Локатор по-прежнему показывал чистый океан, эхолот фиксировал глубину океана в километр с лишним. В это время за триста километров от контейнеровоза сухогруза, на головном авианосце третьего флота США "Теодор Рузвельт", вахтовый офицер доложил адмиралу Джойсу: — Господин адмирал, АВАКС начал работать. Все идет по плану.

— Хорошо, продолжайте. В ста милях от японского судна летевший на высоте семь тысяч метров АВАКС «Боинг767» навел на цель взлетевший с авианосца самолет радиолокационной борьбы У-А6В, за сорок миль до японского судна заглушившего все традиционные частоты для подачи международного сигнала МЭЙДЭЙ. И, наконец, на глубине пятидесяти метров в пяти милях прямо по курсу «Такиро-Мару» подводная лодка «Атланта» класса «Лос-Анджелес» застыла на месте, приглушив реактор и вслушиваясь в голоса моря тонкими мембранами барабанных перепонок своих акустиков.

— Капитан, прямо по курсу шум винтов большого судна. Водоизмещение не менее пятидесяти тысяч.

— Хорошо, Вилли, — отозвался капитан «Атланты» Патрик Поллард. — Всплываем до перископной глубины. Через пять минут они увидели контейнеровоз.

— Да, это то, что нам нужно, — пробормотал капитан. — Приготовиться к торпедной атаке. Вконец одуревший от игр Исиро Накато вышел из рубки покурить на капитанский мостик. Взгляд его невольно отметил положение знакомых созвездий, потом он уставился на море, стараясь изгнать из гудевших мозгов прыгающих и дерущихся компьютерных монстров. Ему это удалось к самому концу перекура, но когда последний виртуальный самурай растворился в небытии, штурману предстало новое видение, показавшееся ему не менее фантастическим, чем все компьютерные игры.

Навстречу судну почти перпендикулярно к его корпусу неслась торпеда. То, что светящаяся дорожка под поверхностью воды создается именно торпедой, штурман знал на все сто процентов. Десять лет он служил в войсках самообороны Японии и не раз видел подобные картины в многочисленных ночных учениях. Несколько секунд потребовалось Исиро, чтобы понять, что несущаяся к судну торпеда вовсе не плод очередной компьютерной стрелялки. Затем он кинулся в рубку и с порога успел крикнуть безмятежно читавшему книгу Идзуми: — Торпеда! В ту же секунду глухой удар в борт сменился грохотом взрыва. Штурмана взрывной волной выбросило за борт, на несколько секунд он потерял сознание, но перегретая вода Индийского океана привела его в себя. С трудом вынырнув и отдышавшись, Исиро уже с поверхности океана наблюдал за тем, как кренится его судно, по освещенной поверхности палубы бегают люди, пытающиеся спустить шлюпки. Течением Накато относило все дальше в сторону от сухогруза, он пытался подплыть поближе, но оставил эти попытки, когда увидел, как из черноты моря поднялся громадный силуэт рубки подводной лодки. Минуты через две «Такиро-Мару» кормой вверх ушел под воду, и луч прожектора с подлодки высветил на поверхности моря одинокую переполненную людьми шлюпку. Видели ее и с рубки субмарины. Скривившись как от зубной боли, капитан Поллард не глядя бросил стоящему за его спиной человеку в черном гидрокостюме: — Ну что ж, приступайте. Теперь ваша очередь. Он не стал даже смотреть на дальнейшее, просто спустился вниз. С борта субмарины спустили надувной «Зодиак», и три человека во главе с агентом ЦРУ, руководителем всей операции, понеслись навстречу остаткам экипажа потопленного судна. Подплыв метров на двадцать, они заглушили двигатель и из двух автоматов открыли огонь по японцам. Крики погибающих моряков далеко разносились над поверхностью моря. Исиро Накато даже затаил дыхание, боясь привлечь к себе внимание. Очереди вскоре смолкли, несколько раз треснули одиночные выстрелы, затем послышались какие-то удары. Японец не видел, что делают эти люди с оружием, но догадывался, что они хотят затопить шлюпку с расстрелянными моряками. После этого «Зодиак» снова взревел моторами и с полчаса носился по волнам над местом, где затонул корабль. Штурману казалось, что ищут его, время от времени лодка приближалась к японцу, и он нырял, стараясь как можно дольше пробыть под водой. Луч прожектора скользил по волнам, однажды едва не поймав его в свой светящийся прицел. На самом деле американцы искали спасательный буй, автоматически всплывающий при затоплении судна и при попадании морской воды начинающий немедленно подавать сигналы бедствия.

— Черт, этот крылатый придурок заглушает все на свете! — выругался один из экипажа «Зодиака», с наушниками радиопеленгатора на голове пытающийся найти сигналы буя. — Может, радировать им, чтобы на время перестали глушить этот сигнал?

— Не говори ерунды, сейчас ни мы, ни они нас не слышат, — сказал старший по группе и, взглянув на часы, добавил: — Еще двадцать минут они будут глушить этот район, потом уйдут к авианосцу. Так что ищи. Лишь минут через десять радист радостно воскликнул: — Есть! Лево десять. Еще, еще! Вот он! Японский штурман снова услышал короткую очередь и подумал: "Кого-то они все же нашли". Ему повезло, через десять минут «Атланта», приняв на борт экипаж «Зодиака», опустилась в пучину вод, и он остался один, живой, здоровый, в пятистах километрах от берега экваториальной ночью в районе, славящемся своими свирепыми акулами. Впрочем, Исиро

Накато родился сразу в двух рубашках. Его не только не тронули акулы, но и уже на рассвете подобрала роскошная яхта сумасшедшего американского миллиардера Джона Нербриджа, совершавшего кругосветное свадебное путешествие с очередной своей дамой сердца, шестой по порядковому счету. Исиро не стал подробно распространяться о том, при каких обстоятельствах он оказался в "свободном плаванье", сказал только, что выпал за борт по пьянке. Лишь через две недели, очутившись в родной Японии, штурман Накато поведал всему свету о подробностях жуткой ночи. К этому времени исчезновение «Такиро-Мару» уже начали приписывать сверхъестественным силам, и исповедь везучего Накато вызвала эффект разорвавшейся бомбы.

— Может, это была русская подводная лодка? — безуспешно пытался перевести стрелки один из американских корреспондентов, по совместительству резидент американской агентуры на островах. Штурман привычно осклабился в улыбке, но отрицательно покачал головой: — Зачем тогда русским надо было говорить по-английски? Специально для меня? Скандал разразился жутчайший. Посол Японии вылетел в Токио за инструкциями, что можно было расценить как предупреждение о возможном разрыве дипломатических отношений. Лишь встреча госсекретаря и премьер-министра Страны восходящего солнца приглушила начавшийся конфликт. Главное было сделано. Электроника для шестидесяти самолетов F-16 лежала на океанском дне. Американские истребители турецкого производства так и не поднялись в воздух.

ЭПИЗОД 28 Узнав о смерти всего клана семейства Саддама, король Мухаммед поспешил во внутренние покои своего загородного дворца. В небольшом дворике на мягких диванах рядом с фонтаном сидели шесть пожилых улемов, знатоков и толкователей корана, почтительно окруживших седьмого, с самой длинной, отливающей благородным серебром седой бородой. Веки глаз его были прикрыты, и глаза эти уже давно, лет тридцать, не видели белого света. В отличие от всех остальных старцев голову слепца покрывала не зеленая чалма, а простой белый платок. Хаджи Хамид бен Омар при жизни был удостоен священного имени Вали. Во всем мусульманском мире он был известен просто как Вали Омар, самый почитаемый богослов нашего времени, духовный учитель и наставник саудовского короля. При виде короля улем, вслух монотонно читавший коран, прервал свое занятие.

— Учитель, тот иракский летчик выполнил свое предназначение, — почтительно сказал Мухаммед, сгибая спину перед незрячим старцем. Вали Омар, казалось, даже не удивился этому.

— Это должно было произойти. Аллах все больше подтверждает свою волю. Он провел длинными, узловатыми пальцами по лицу, и вслед за ним все мудрецы торопливо забормотали слова молитвы. Затем Вали Омар надолго замолчал и, когда присевший было на одну из подушек Мухаммед хотел подняться и уйти, наконец сказал свое слово: — Настало время закончить позорную традицию и объединить мусульман под знамя одной, истинной веры. Надо пустить слух, что ты, Мухаммед, и есть истинный, скрытый двенадцатый имам. Это призовет под наши знамена шиитов и всех остальных заблудших правоверных.

— Не рано ли, учитель? — спросил король. — Может, подождем первой победы над неверными?

— Нет. Перед последним джихадом ислам должен быть единым, как кулак воина! И слепой старец судорожно сжал свои изуродованные подагрой старческие пальцы. Через неделю по всем городам Ирана, Йемена и другим мусульманским городам, населенным шиитами, разнеслась весть о том, что Мухаммед, король Саудовской Аравии, и есть

тот самый скрытый имам, вернувшийся в этот мир для последнего суда. За тысячи километров от Аравии, в заснеженной Москве Сизов только хмыкнул, узнав о столь странном известии.

— И что сия новость означает? — спросил он Ждана.

— Ну, насколько я понял наших высоколобых академиков, это попытка объединить всех мусульман под одним началом. — Ждан обладал уникальной памятью. Только раз прослушав доклад аналитиков-исламистов, он шпарил теперь без малейшей запинки, лишь сменив высокий стиль академиков на более просторечный, почти базарный. — Когда пророк Мухаммед умер, он не оставил наследника и даже не намекнул, кому из них стоит передать власть. Тогда и появились так называемые имамы. Первые имамы владели и духовной, и светской властью. Естественно, там началась грызня, замочили какого-то Али — внучка самого пророка, на этом деле мусульмане и раскололись. Эти, шииты, все ждали, что Али вернется в новом облике и рассудит всех по понятиям, то есть по справедливости, ну, такой вариант нашего второго пришествия Христа и последнего суда. Вот теперь Мухаммед и хочет разыграть козырную карту.

— Черт ногу сломит в этом исламе, — сморщился как от зубной боли Сизов. — Сунниты, шииты, есть еще исмаилиты, зейдиты… У меня с прошлой лекции наших востоковедов голова пухнет. Давай лучше посмотрим, сможем ли мы раскрутить на что-нибудь путное хохлов. Проблема с Украиной назревала давно. Пока по ее территории проходили нефтепроводы и газопроводы на Запад, хитрые хохлы потихоньку воровали энергоносители и лишь делали круглые глаза, когда со стороны России звучали предложения расплатиться. Но полгода назад вступил в строй новый газопровод и две нитки нефтепровода, идущие через территорию Белоруссии и Польши. Сразу после этого Россия наглухо перекрыла своему соседу все краны. Это было ужасно. Донбасского угля хватало только на самые минимальные нужды, разве что не замерзнуть основным городам и чуть теплиться заводам. Цены на бензин подскочили до мировых и упорно продолжали ползти вверх. По улицам городов почти не ездили машины, лишь переполненные трамваи и троллейбусы еще перевозили народ. Положение усугубилось тем, что Туркмения, пользуясь моментом, так же потребовала покрыть всю задолженность звонкой американской валютой. Решить эти проблемы должен был визит украинского президента Шевченко. Разговор они начали без особых предисловий.

— И долго вы собираетесь нас морозить? — спросил Шевченко, пристально разглядывая левый погон Сизова.

— Пока не заплатите долги.

— Мы переведем вам в ближайшее время миллиард долларов.

— Э, нет! Ваш миллиард нам до смерти не нужен, — засмеялся и вступил в разговор Соломин. — Гоните всю сумму, двадцать миллиардов.

— Какие двадцать миллиардов! — возмущенно всплеснул руками высокий гость. — Десять, а по некоторым данным, если хорошо посчитать взаимные долги, то и еще меньше. Восемь! Соломин сморщил свой смешной утиный нос.

— Не надо нам сейчас пудрить мозги, вы прекрасно знаете, сколько украли у нас и нефти, и газа, так что перейдем к делу. Вы сможете выплатить половину суммы в ближайшие две недели? Шевченко отвел глаза. Он знал, что его страна может выплатить пять миллиардов долларов Туркмении, но никак не двадцать России.

— Мы постараемся.

— Вот если постараетесь, мы так же постараемся открыть вовремя кран. Тогда президент снова возмущенно взмахнул руками: — И это братья славяне! У нас нет топлива для того чтобы запустить «скорые», народ замерзает. А вы дерете с нас последнюю шкуру!

— Ты смотри, сразу вспомнил про славянское братство! — снова засмеявшись, Соломин обернулся к Сизову. — А то все: "Геть поганы москали!"

— Ну не надо, не надо передергивать! — сморщился Шевченко.

— Хорошо, не будем, — сказал Сизов. — У нас есть простое и ясное предложение. Мы прощаем вам этот долг, открываем все краны, начинаем отсчет с нуля, а вы отдаете нам Крым… Сизов увидел в глазах украинского президента странную смесь ужаса, ненависти, бессилия и плавно закончил начатую фразу: — …в аренду сроком на девяносто девять лет. Шевченко чуть расслабился. Это звучало уже более приемлемо. Если бы Сизов потребовал Крым насовсем, то против этого восстала бы вся Украина. Против аренды же поднимутся националисты из «Уна-Унсо», но основное население «незалэжной» страны воспримет это более спокойно. Шевченко попробовал еще сопротивляться.

— Это шантаж, — пробормотал он.

— Это деловое предложение, — сказал Соломин. — Кроме того, мы предлагаем вам разместить на ваши Николаевские заводы заказ на строительство атомного авианосца и двух крейсеров. Нам будут нужны ваши ракеты для запуска спутников связи. Предлагаем восстановить взаимное изготовление транспортных самолетов. Так что думайте. Через два часа мы встретимся снова. Два часа дело не решили. Лишь через сутки протокол о передаче Крыма в долгосрочную аренду России был подписан.

— Ладно, черт с ними, пусть помучаются, — сказал Шевченко после протокольного банкета своему премьер-министру. — Все равно последнее время с этим Крымом больше хлопот, чем доходов. Это были не пустые слова. Бывший всесоюзный курорт, родина лучших марочных вин, в последнее время прозябал в нищете, что стало закономерным итогом всей политики украинского руководства последних лет. Глупыми таможенными сборами был подорван основной источник доходов — туризм, а самой большой проблемой в последние годы стали татары. Исламисты все больше и больше разыгрывали в свою пользу странную игру с переселением некогда изгнанных с полуострова "отцом народов" местных татар. Спустя месяц после подписания протокола в Симферополь прибыл губернатор новой провинции генерал Иван Бахметьев. Его назначение вызвало у многих удивление. Бахметьев прославился в Чечне. Жесткий до жестокости, он прошел все чеченские войны и долгое время был комендантом Ичкерии. Вместе с собой он привез батальон войск быстрого реагирования. Ознакомление с ситуацией произошло буквально с колес. Прощальный разговор с бывшим главой Крыма Семашко с одновременной дегустацией массандровских вин был прерван появлением адъютанта генерала: — Товарищ генерал, волнения в Семеновке.

— Это где? — спросил Бахметьев.

— Не так далеко, километров сорок отсюда, на берегу моря, — пояснил сдавший дела губернатор.

— Машину мне, и поднимай первую роту. Уже в мчащейся по ночным улицам «Волге» Семашко поведал о причинах волнений: — Раньше это было чисто славянское село, ну там и греки жили, и армяне, все как

полагается. Но когда разрешили вернуться в Крым татарам, они начали активно селиться в Семеновке, и уже составили половину всех живущих, а затем стали медленно выживать из села всех остальных. Было много убийств, потом начались вот эти откровенные погромы. Сжигают христианские семьи прямо в домах.

— И как же вы это терпите?

— А что делать? — Семашко развел руками. — У меня не было таких полномочий, как у вас. Зарево пожара они увидели издалека, еще на пригорке. Бахметьев приказал водителю ехать к нему, и «Волга» стремительно рванулась вниз. Семашко оглянулся, за ними поспевал только «уазик» с личной охраной, бронетранспортеры с десантниками отстали. Бывший губернатор Крыма невольно поежился. Пожар полыхал на центральной площади поселка, горел большой жилой дом, рядом колыхалась толпа людей. Увидев машину, она с ревом качнулась вперед, посыпались удары рук по стеклу и капоту, и только когда высыпавшие из «уазика» десантники дали дружную очередь в воздух из пяти автоматов, толпа откатилась назад. Солдаты с помощью прикладов и тумаков начали все дальше отодвигать возбужденных людей, и лишь тогда Бахметьев, подчеркнуто не торопясь, вышел из машины и двинулся к пожарищу. Лицо его неприятно опалило жаром, в воздухе остро пахло гарью, паленой шерстью, с треском, похожим на выстрелы, лопался от жара шифер. Откуда-то со стороны к нему кинулась простоволосая, бьющаяся в истерике старуха: — Ой, сыночек, всех, всех сожгли! И сына, и дочку, и двоих внучат!..

— За что?

— Не знаю! Бахметьев повернулся к толпе. По случаю церемонии передачи власти он был одет в штатский костюм, лицо его находилось в тени, зато он хорошо видел освещенные заревом, возбужденные лица погромщиков. Там были женщины, бородатые старики, совсем детские лица. Но как-то сразу ему бросились в глаза несколько мужчин, стоящих в первых рядах. Молодые, все с аккуратно подстрижеными усиками под Джохара Дудаева, они не бесновались, а наоборот, были предельно спокойны и даже веселы. От их фигур веяло силой и уверенностью в себе. В пяти шагах от толпы Бахметьева догнал адъютант.

— Товарищ генерал, десант на подходе.

— Два взвода пусть оцепят деревню, чтобы мышь не проскользнула. Взвод сюда, и подтянуть к рассвету весь батальон. Отдав приказания, генерал упругим шагом подошел к толпе.

— Какие претензии? В ответ полыхнул возмущенный рев голосов, толпа раздвинулась и Бахметьев увидел завернутое в простыню человеческое тело. Один из тех, кто был поближе, торопливо откинул простыню, и генерал увидел красивое юношеское лицо.

— Пьяный Иван задавил Ахмеда!

— Да, ехал на тракторе и задавил!

— Он отстреливался!

— Да, и ранил двоих! Говорили в основном двое стариков, остальные возбужденно продолжали кричать что-то на жуткой смеси русско-украинских слов и родного татарского. Кто-то крикнул: — Эй, Семашко, пусть твои русские убираются из нашей деревни! Генерал молчал, потом достал из кармана портсигар, чиркнул зажигалкой. Когда свет ее высветил лицо приезжего чиновника, толпа невольно притихла. Перед ними предстал вовсе не

добродушный и всегда растерянный добряк Семашко. Это квадратное лицо с навеки застывшим выражением упрямства и воли, эти глаза с вечным прищуром целящегося человека, жестокую линию рта с рваным шрамом в самом уголке губ они не раз и не два видели в репортажах с полей боев в Чечне и Средней Азии. Подбежавший адъютант доложил губернатору: — Все готово. И тотчас на площади появились три десятка рослых парней в камуфляже, с автоматами на изготовку. Командир взвода, вскинув к виску руку, встал навытяжку рядом с Бахметьевым, но тот не дал ему ничего сказать, только ткнул пальцем в толпу: — Вот этих пятерых взять, остальных разогнать по домам. Когда десантники начали выдергивать из людской массы зачинщиков, толпа качнулась их защищать, но пара длинных очередей поверх голов и пяток брошенных в самый центр светошумовых гранат заставили всех обратиться в бегство. Вскоре на площади осталось лишь тело мертвого пацана, несколько головных платков да с десяток пар самой разнообразной обуви. Бахметьев повернулся к командиру роты.

— Чтобы ни одна сволочь не покинула село. Хорошо допроси этих пятерых, запиши адреса, кто они, откуда присланы. Да, и… прибери этого, — он мотнул головой в сторону трупа. — А то нехорошо, будет парень всю ночь лежать тут один. А мы пока закончим с моим украинским коллегой. И «Волга» увезла из поселка обратно в Симферополь обоих представителей власти. За ночь из поселка попытались выскользнуть еще трое. Все они оказались арабами, двое из Иордании, один из Египта. Так же приезжим из Ирана оказался и один из той пятерки, не понравившейся Бахметьеву. На следующее утро, лишь рассвело, началась зачистка села. С помощью русского населения быстро выявили самых явных исламистов из татар, к вечеру все было кончено. Незадолго до этого, выглянув во двор из окна мэрии, генерал увидел лежащий на земле громадный каменный крест.

— Это что такое? — спросил он главу администрации поселка.

— Это крест в честь тысячелетия крещения Руси, он стоял вон на том холме, — мэр показал рукой на самую высокую сопку за окраиной села. — Но татары его свалили, сказали, что он возмущает их религиозные чувства. Вот, чтобы не разбили совсем, привезли его сюда.

— Ясно, — отозвался Бахметьев. К пяти часам вечера все татарское население поселка, почти тысяча человек, было согнано на пустынный обширный пляж. Спустившись вниз, генерал остро почувствовал особый, йодистый запах моря. Его чуть штормило, и несколько минут Бахметьев как завороженный наблюдал за подымающейся и опадающей водной стихией. Море он любил безмерно, даже такое, серое, зимнее, штормовое. В свое время в детстве Бахметьев мечтал стать моряком, но судьба повернулась по-другому. С трудом оторвавшись от созерцания, генерал со вздохом поднялся на специально приготовленный помост. Два столба, длинная поперечина и восемь свисающих вниз веревок с петлями не давали никому из собравшихся усомниться в истинном предназначении этого сооружения. Перед ним внизу стояли мужчины, женщины, старики и дети. Большинство из них были ни в чем не виноваты, но, чтобы дальше не лилась кровь, надо было идти на еще большую, акцентированную жестокость. За спиной Бахметьева на помост вывели восьмерых задержанных. Руки у них были связаны, лица распухли от побоев — следы «хорошего» допроса десантуры. Отдельно на песке было разложено на всеобщее обозрение обнаруженное оружие: три автомата Калашникова, два пистолета, гранатомет «Муха» и несколько толовых шашек. Для Чечни подобный «улов»

смотрелся жалким запасом расшалившихся пацанов, но для Крыма это было уже весомо. Дождавшись, пока всех задержанных расставят по местам, Бахметьев отработанным десятилетиями командирским голосом обратился к толпе: — Говорят, вы хотите жить отдельно, без русских, хохлов, греков, молдаван. Живите. Я могу вас переселить в Сибирь, там такие просторы, что хоть неделю иди — никого не встретишь, ни русского, ни китайца. Хотите? Нет?! — Он сделал паузу, обвел толпу тяжелым взглядом. — Тогда живите здесь в мире и согласии со всеми остальными. У вас самый благодатный край. Этим летом в Крым приедут миллионы туристов, живите, как все живут в Сочи, на всех других курортах, и будете процветать. Решив, что он сказал все, что надо, генерал обернулся к будущим жертвам, но в этот момент из толпы с явной издевкой донеслось: — А, может, мы хотим жить, как в Турции! Бахметьев живо обернулся.

— Ну, а в чем же дело! Могу устроить и это. Прямо сейчас все вы поплывете в Турцию, без корабля, саженками, брассом, по-собачьи, кто как сможет. Он отдал короткую команду, и оцепление начало теснить толпу в море. В воздух тут же взвились истошные женские голоса, прозвучала пара очередей. Когда вся тысяча человек оказались по колено в воде, Бахметьев отдал команду отставить. Вынужденное купание в зимнем море сильно остудило всех собравшихся. После этого генерал обернулся к виселице и кивнул своим подчиненным.

— Начинайте! Один из восьмерых задержанных, тот, что оказался ближе к генералу, на хорошем русском языке воскликнул: — Я протестую! Я гражданин Иордании! Вы не имеете права!

— А мне начхать, что ты иорданец. Я, может быть, тоже наполовину мордвин, ну и что?

— Я приехал учить детей святым истинам корана!

— С автоматом вместо указки? Нам не нужны такие учителя. А учителей им пришлют из Москвы, я тебе обещаю. Коран они будут знать лучше тебя. Когда длинная скамейка была выбита, и ноги всех восьмерых начали судорожно дергаться в поисках утраченной тверди, среди колыхнувшейся толпы снова поднялся женский вой и плач. Минут через десять, когда все было кончено, генерал снова обратился к собравшимся: — На этот раз я вас прощаю, но если еще у кого в доме обнаружу оружие, выселю всю семью в Сибирь. Год назад я был в Иерусалиме. Там на Храмовой горе стоят две ваших самых почитаемых мечети и Храм Гроба Господня. И никто не считает это зазорным. Он ткнул пальцем в сторону холма, на котором уже стоял православный крест: — Если хоть один тронет его пальцем, я прикажу взорвать вашу новую, красивую мечеть. Теперь старейшин попрошу подойти поближе, остальные свободны. Три часа Бахметьев разговаривал со стариками в здании мэрии, после этого в поселке Семеновка никогда больше не было никаких стычек. Но не везде все прошло гладко. В другой деревне губернатор все-таки выселил три семьи в Сибирь, и так как татары упорно уродовали местный православный храм, он взорвал только что отстроенную на заграничные деньги мечеть. Выполнил он и другое свое обещание. Из России прислали несколько сот мулл и учителей для местных мусульманских школ.

ЭПИЗОД 30 Этого дня они ждали четыре долгих года. Саратовское высшее военное училище летного

состава производило очередной выпуск своих питомцев. В одном строю с русскими лейтенантами стояли сорок два иранских пилота, высоких, как на подбор, черноусых красавца брюнета. Многие из них за годы учебы женились на местных девушках, и сейчас жены уже с детьми на руках стояли на противоположной стороне огромного плаца, с волнением наблюдая, как происходит отлажанный за десятилетия ритуал посвящения в летчики. Впереди, там, на родине, этих парней с нетерпением ждали родные, близкие, шестьдесят только что закупленных новеньких МиГов, полеты, неминуемые воздушные бои, может быть, смерть, гибель, но и неизбежная слава. А пока что в пяти километрах от плаца на аэродроме училища стоял готовый к отбытию «Боинг-707», присланный специально для них президентом Ирана. Экипаж его отдыхал в гостинице, прилетевшие на выпуск официальные лица стояли на плацу чуть в стороне от общего строя. Лишь один человек находился рядом с самолетом. Его звали Реза Кумачи. Мерно шагая с американской винтовкой М-16 в руках около трапа самолета, молодой перс ужасно скучал. Это неправда, что все азиаты терпеливы до беспредельности. Молодость не терпит скуки, а солдату было и скучно, и страшно. Его непосредственный командир сержант Али Харази уехал на крытом джипе местного производства куда-то в город, и Реза знал зачем. Еще два дня назад, узнав о том, что им предстоит полет в Россию, Харази сразу отозвал его в сторону и сказал, что есть возможность хорошо заработать.

— Это как? — удивился тогда Реза.

— В России хорошая водка, а мы не будем проходить таможню. Легко можно протащить на борт бутылок десять. Я уже так делал, когда сопровождал делегацию нашего менжлиса в Казань. В этот раз надо взять больше. Реза поежился. Хотя нравы в Иране постепенно начали смягчаться, но алкоголь попрежнему был под запретом, и за торговлю спиртным, а тем более контрабанду, по законам шариата можно было попасть в руки палача и легко лишиться не только руки, но и головы.

— Не бойся, у меня все схвачено, — подбодрил его сержант. — Водка в России дешевая, не дороже доллара. Зато знаешь, сколько дают за бутылку водки на черном рынке? Он шепнул цифру на ухо солдату, и у того округлились глаза.

— В самом деле?

— Да! Будешь себя хорошо вести, получишь треть суммы. Реза думал не долго. Конечно, страшно попасть в руки стражей исламской революции, но еще больше ему хотелось жениться, а с получки простого солдата калым для выкупа невесты не накопишь. Он уже два раза участвовал в подобных аферах хитрого сержанта, по мелочам привозившего из-за границы контрабандный товар, и полученные деньги ощутимо пополнили его копилку. Полчаса назад, коротко переговорив с каким-то русским в замасленном комбинезоне на странном языке, наполовину состоящем из жестов, Харази умотал с ним на машине в город. И вот теперь Реза один мерно выхаживал около самолета, стараясь не думать о том, что будет, если их все же поймают с этими бутылками. И тут Реза округлил от неожиданности глаза. В каких-то двадцати метрах от хвоста самолета в огромных воротах громадного ангара открылась небольшая калитка, и на свет Божий появилась девушка в синем халате, простоволосая, с красным пластиковым ведром в руке. Выплеснув из него воду на бетон, девица в упор уставилась на солдата в странной, доселе не виданной ею форме бледно-салатового цвета. Реза даже вспотел от напряжения. В его стране большинство женщин ходили в парандже, и эта русская казалось ему просто голой. Короткий халат не доходил до колен, обнаженные руки, шея. Русые волосы были резинками перетянуты в два торчащих в разные стороны хвостика, зеленые глаза показались ему просто невероятно

огромными, кожа неестественно белой, а губы — кричаще красными. "Наверно, такими бывают гурии в раю", — подумал парень, явно чувствуя, как малы стали его штаны. А девка откровенно ему подмигнула, открыла дверь и скрылась в ангаре. Еще пару минут Реза бессмысленно таращился на ворота ангара, потом уже хотел повернуться и уйти к трапу, даже поднял винтовку на плечо, но тут дверь снова открылась, и опять появилась она. Переступая через высокий порог, девушка подняла ногу и в проеме ее халата солдатик заметил матово блеснувшую белизну трусов. За всю свою двадцатилетнюю жизнь он не видел ничего подобного, и его бросило в жар. Реза три раза за деньги переспал с сорокалетней соседкой вдовой, но было это тайно, ночью, не зажигая огня. А девица как ни в чем не бывало прошлепала к большому пожарному ящику с песком и, усевшись на него, начала есть яблоко, беззаботно побалтывая своими толстыми, неестественно белыми ногами. Съев одно яблоко, она вытащила из кармана второе и показала его по-прежнему пребывающему в столбняке иранцу.

— Хочешь? — спросила она. — Ну, иди сюда! Жест ее руки не оставил никакого сомнения, и Реза, автоматически пилотируемый основным животным инстинктом, на ватных ногах отправился к пожарному ящику.

— Хочешь яблоко? — снова спросила девушка, бесцеремонно разглядывая мокрое от пота лицо смуглого, довольно симпатичного парня. — Меня зовут Валя, а тебя как? Тот не понял ничего, девушка хотела еще раз переспросить, но потом уставилась на самую заметную теперь часть его тела: — Ого! По-моему, ты вовсе не яблочка хочешь. Она откровенно потрогала гульфик солдата рукой, и Реза чуть не взорвался от этого прикосновения.

— Ну тогда пойдем! — И, бесцеремонно подхватив парня под руки, она повела его в глубь ангара, оказавшегося складом старой, списанной техники. В этот момент Реза забыл о присяге, о воинском долге и обо всем остальном на белом свете. Между тем «Боинг» недолго оставался в одиночестве. Через сорок секунд после того как за иранцем закрылась дверь из-за угла ангара показались трое в стандартной пятнистой форме без опознавательных знаков отличия на погонах, но с синими крылышками авиаторов. Быстро поднявшись по трапу, они скрылись внутри салона. Один из троих с пистолетом в руках остался около входного люка, целью остальных была кабина пилотов. Включив несколько приборов на панели управления самолетом, гости ловко сняли одну из крышек сбоку кабины и минут десять возились с ворохом электронных проводов, пристраивая к ним коробку размером с хорошую книгу. Потом один из добровольных техников продиктовал несколько слов по-английски в микрофон мобильной рации. Увидев, как дрогнули стрелки приборов, он кивнул головой и, бросив традиционное "о'кей", обесточил панель. На установку крышки ушло несколько секунд, еще через две минуты трое в камуфляже покинули самолет. Они могли бы и не торопиться. Лишь через сорок минут после их ухода безмерно счастливый Реза на дрожащих от усталости ногах перешагнул через высокий порог калитки. Уже на улице он обернулся, но Валя, потерявшая оба своих воинственных хвоста, растрепанная и соловая, только махнула рукой: — Иди, иди отсюда! Надоел как пес! Через час один из троицы, побывавшей на иранском «Боинге», спустился вниз с башни управления полетами и удовлетворенно кивнул головой напарнику: — Все нормально, связь устойчивая. Говорил он явно на родном английском, а вот английский его собеседника сразу выдавал происхождение, далекое от истинно англосакского.

— О'кей! Пока все удачно.

Американец покосился в сторону. Там, в тенечке, стояла Валя, уже переодевшаяся в ужасно безвкусное, на его взгляд, белое, с синими незабудками платье.

— В каком она у тебя звании? — спросил американец.

— Кто? — удивился русский. — Валька, что ли? Да ты что! Самая обычная саратовская проститутка. Ужасно любит людей в форме, курсанты этим и пользовались. Сегодня утром ее из казармы выловили, посадили для острастки на «губу». А тут такой случай, как раз оказалась под рукой. Валь! — позвал он, вынимая из кармана деньги и отсчитывая заранее оговоренную сумму. — Бери, честно отработала.

— Всегда бы так — и деньги, и удовольствие, — чуть хрипловатым голосом отозвалась жрица любви, потом мазнула по лощеному лицу американца томным взглядом своих зеленых, волооких глазищ. Обернувшись, она пошла к выходу, чуть покачивая крутыми бедрами. — Если что заходите, мальчики! — Она прощально махнула рукой. — Адрес знаете. Странное дело, до этого момента инженер-электронщик Эндрю Джекобс совершенно точно знал, что любит только высоких блондинок с мальчишеской фигуркой Твигги. Но от этой дебелой, крупной бабы с толстыми икрами и вызывающе рельефным задом исходил такой мощный поток сексуальности, что волна похоти просто захлестнула представителя ЦРУ. Виктор Сосновский продолжал было говорить, но затем, поняв, что его американский коллега думает совсем о другом, рассмеялся: — Понравилась? Ладно, закончим работу, и я тебя свожу в один роскошный бордель с такими девушками!

— А можно именно с этой? Сосновский был удивлен.

— Что, запала в душу? А я думал, на таких только черножопые и клюют. Ладно, организую тебе встречу, так и быть! Тем более что долларов у тебя полно. Иранский «Боинг» взлетел с аэродрома уже в сумерках. Навстречу ему, косой линией подрезая курс самолета, двигался грозовой фронт. За тысячу километров от Саратова, в Персидском заливе, в кают-компании на авианосце "Джон Кеннеди" дежурный офицер протянул телеграмму адмиралу Кларку. Прочитав ее, тот бросил депешу через стол седому человеку в морской форме, но без знаков различия. Это был не кто иной, как сам директор электронной разведки США Чарльз Лепински.

— Это вам. Прочитав телеграмму, Лепински довольно воскликнул: — А, это даже хорошо! В телеграмме скупо значилось: "Погода на план два". Кроме сорока двух летчиков, в самолете летели члены правительственной делегации, семнадцать жен пилотов и десять детей. Почти все они спали, тем более что «Боинг» шел в облаках, и ничего не было видно, даже звезд. Сплошную облачность обещали до самого Тегерана, но опытные летчики были уверены, что сумеют посадить самолет на родной аэродром. Они не знали, что их навигационные приборы отчаянно врут. На некотором расстоянии за ними шел российский Ил-76 АВАКС с традиционной круглой тарелкой фазовой антенны на корпусе. Он сопровождал «Боинг» до середины Каспия, потом передал иранский самолет вылетевшему с базы в Турции американскому «Боингу-767» АВАКС. Это была ювелирная работа. Постепенно, километр за километром иранский самолет забирал все больше вправо, неминуемо отдаляясь от родного аэродрома. Уже в два часа ночи на борту самолета проснулся трехлетний парнишка. С недоумением осмотревшись по сторонам, он, нетерпеливо дернув мать за руку, зашептал ей на ухо, отчаянно мешая персидские и русские слова.

— Мам, я писать хочу!

— Ну пошли, пошли, — сказала мать, поднимаясь и растирая на ходу заспанное лицо. Ее муж, проснувшись, только поднял голову, посмотрел им вслед. Зевнув, иранец поднял шторку и выглянул наружу. По-прежнему ничего не было видно, самолет шел в сплошном «молоке», превратившем ночь в серую, киселееобразную субстанцию. Он уже хотел закрыть шторку, когда внезапно увидел проявившиеся совсем рядом, параллельно курсу «Боинга» габаритные огни самолета. Без сомнения, это был МиГ-29, уж его-то огни и их расположение иранский пилот не мог спутать ни с чьими другими. "Что он тут делает?" — удивился иранец, с беспокойством наблюдая за маневрами самолета сопровождения. А тот покачал крыльями и исчез в сером вареве непогоды. Новоиспеченный летчик-истребитель не знал, что этот же вопрос уже десять минут занимает все руководство иракских ПВО. Самолет-нарушитель, вторгшийся с севера, упрямо летел в глубь территории Ирака, не отвечая на запросы с земли и не реагируя на огни поднятых в воздух перехватчиков. Судя по курсу, самолет следовал точно на Багдад.

— Кто бы это ни был, мы должны выполнить свой долг перед страной, — сказал командующий ПВО и оглянулся по сторонам. Офицеры в одинаковых оливковых мундирах и черных беретах согласно кивнули головой. Прошептав первые слова молитвы, генерал провел ладонями по лицу и уже твердым голосом продиктовал в микрофон: — Шестой, нарушителя уничтожить! Через тридцать секунд первая ракета разнесла борт «Боинга», а вторая отрубила ему левое крыло. Уже в падающих обломках самолета взорвалась и та небольшая коробочка, пристроенная на борт с помощью любвеобильной Вали. Сама она в этот момент мирно спала в своей постели, и снился ей как раз тот самый смешной, до чертиков темпераментный потный парнишка в странной армейской форме салатного цвета. Уничтожение мирного самолета, да к тому же с женщинами и детьми на борту, вызвало громадный конфликт между Ираном и Ираком, через неделю переросший в открытое военное столкновение. Снова на границе между двумя странами загрохотали пушки, армии, уже готовые выступить на общего врага ислама, начали уничтожать друг друга. В свое время при личной встрече с Маккреди Сизов долго не соглашался способствовать американцам в задуманной им операции.

— Ты пойми, мы их обучили, мы за них отвечаем! — твердил он президенту.

— Но ради общего дела!

— Да не надо мне это! Подумаешь, потреплют твоих жидов, не велика потеря! А если у нас перестанут готовить летчиков, значит, перестанут покупать и самолеты.

— Ну хорошо, мы сделаем так, что никто ничего не заподозрит.

— Ерунда! Так не бывает. В конце концов за содействие в операции Сизов выбил из своего американского коллеги кредит в два миллиарда долларов. Такой оказалась цена восьмидесяти двух человеческих жизней. В это же время девять американских летчиков-инструкторов под разными предлогами были отозваны из Аравии в США и больше уже в Эр-Рияд не вернулись. Десятый заупрямился. Родных в Штатах у него не было, а в Аравии ему нравилось. Циммерман решил, что не стоит ввязываться в дискуссию с инструктором, а тем более натравливать на него своих людей. Он переслал личное дело летчика коллегам в «Моссад». Через неделю упрямца нашли в своем номере с простреленной головой, что очень походило на самоубийство.

ЭПИЗОД 32

Директор ЦРУ Майкл Циммерман внешне походил на протестантского пастора мормонской ветви, высокий, худой, с длинным благообразным лицом скряги и ханжи. Он и одевался похоже, в неизменный черный пиджак строгого английского покроя с классическом черным галстуком. Вместе с тем это был очень живой и остроумный человек, имеющий своеобразную манеру общения, основанную на контрасте внешней невозмутимости и черного юмора. Но сегодня Циммерману было не до шуток. Задача, которую предстояло решить его ведомству, представлялась самой сложной за последние годы.

— Как же нам подобраться к этому недоношенному пакистанскому Наполеону? — сказал Циммерман, рассматривая большую фотографию генерала Ага уль-Хака. Фил Олби, начальник отдела стратегических разработок, правая рука и глава мозгового штаба ЦРУ, лишь пожал плечами. Пять человек из его отдела, группа специалистов по Ближнему Востоку, так же молчали.

— Давайте еще раз подумаем, что мы сможем сделать, — со вздохом решил Циммерман. — Политическая и экономическая ситуация в Пакистане такова, что о перевороте не стоит и мечтать.

— Да, положение в стране более чем стабильно. Экономика, финансы — все в норме. Среди генералитета сейчас никто не претендует на его кресло, — подтвердил Олби.

— Он что, в самом деле такой страшный человек? — спросила сорокапятилетняя Кэтрин Оппенгеймер, единственная женщина в этой группе. В штат она попала не так давно, лишь год назад, поменяв кресло ученого-востоковеда на жесткий стул аналитика ЦРУ. — Внешне он даже очень ничего. Этакий восточный Кларк Гейбл.

— Типично женский взгляд на проблему, — пробормотал себе под нос Олби, но потом продолжил уже серьезно: — Увы, мы получили его стратегические разработки на будущую войну с Израилем, наши генералы проанализировали их и пришли в ужас. Этот тип не остановится ни перед чем. В случае неудачи основного прорыва генерал хочет применить тактическое ядерное оружие. Пока против этого выступают другие, в основном египетский маршал Дауд Амир. Но Ага уль-Хак очень волевой человек, он всегда добивается своего. До сих пор он начинает день по графику Форт-Брега — зарядка, десятикилометровый кросс, полоса препятствий. А ведь ему уже сорок семь.

— Потрясающе! — подняла вверх брови Кэтрин. — Представляю, каков он в постели.

— Да, но давайте все же вернемся к тому, как нам попытаться вывести Уль-Хака из игры, — сказал Циммерман. — Какие у генерала намечаются международные контакты?

— На ближайшие полгода не запланировано ни одной поездки с официальными визитами, — доложил Вилли Мэнфорд, высокий мужчина с зачесанными назад черными волосами. — Самолетам в последнее время он не доверяет, особенно после истории с тем иранским «Боингом», летает редко, и очень неохотно пользуется вертолетом.

— А как же он общается со штабом объединенных войск? — удивился Циммерман.

— С помощью компьютера. Они создали специальную закрытую сеть, но наши коллеги из службы электронной разведки сумели к ней подключиться.

— Хорошо, ну а есть у него какие-нибудь увлечения, там, планеризм, подводное плавание? — настаивал глава ЦРУ.

— Доктор, не путайте, это Ага уль-Хак, а не Фидель Кастро, — пошутил Олби по праву друга директора ЦРУ. — Раньше он увлекался мотогонками, но лет восемь назад бросил.

— Зато он увлекается поло, — сказала листавшая досье генерала Кэтрин.

— Ну и что? — хмыкнул Олби. — Чем нам поможет эта забава для рафинированных англичан?

— Да нет, это вовсе не то поло, которое вы имели в виду. Я видела телесъемки этих

состязаний, впечатляют. Что-то среднее между футболом и гладиаторскими боями. А теперь посмотрите, когда это происходит, и главное — где! — Она пододвинула досье своим начальникам. — По-моему, лучшего места нам не сыскать. Прочитав скупые строчки информации, Циммерман провел рукой по волосам, признак явного волнения, и кивнул головой.

— Надо попытаться использовать этот шанс. Спустя два месяца в трехстах километрах севернее столицы Пакистана, в высокогорной долине, на высоте четыре тысячи метров было необычно многолюдно. Тысячи кочевников съехались сюда, в отроги Гиндукуша на праздник ашуры, и кульминацией праздника было состязание в поло. Именно в этом краю зеленых пастбищ и студеных озер, в краю скотоводов и кочевников зародилось поло, настоящее поло, затем заимствованное и окультуренное англичанами. И это поло действительно мало походило на любимое зрелище английских аристократов, в красных пиджаках и жокейских фуражках гоняющих по огромному полю длинными клюшками небольшой деревянный мяч. Кое-что имело явное сходство: лошади, клюшки, мяч, синие и красные свитера. В остальном правила резко отличались. Вот к мячу подлетел всадник в красном свитере, он уже занес клюшку для удара, но скакавший сзади соперник сильно ударил его лошадь клюшкой по хребту, и та, взбрыкнув, едва не выбросила своего седока из седла. В ту же секунду всадник в синем свитере проскочил вперед и изо всех сил ударил по мячу клюшкой, запустив его в противоположную сторону. Зрители природного амфитеатра ответили на это единым дружным ревом. Всадником был диктатор Пакистана, главнокомандующий объединенными войсками мусульманского мира Якуб Ага уль-Хак. С криками и улюлюканьем лава кавалеристов кинулась вслед за мячом. Не существовало никаких ограничений, игроки толкали друг друга локтями, откровенно пытались сбросить соперника с лошади, хватались руками за шею и за руки. Правило здесь было одно — победит тот, кто забьет мяч в ворота противника. Вот одному из команды красных удалось сбросить противника с лошади, и сразу вокруг них закрутился водоворот из всадников, все пытались достать клюшкой свободный мяч. Наконец, тот отлетел в сторону, и кто-то из синих успел его поддать клюшкой, сам тут же расставшись с седлом из-за толчка в спину. Мяч отскочил как раз под левую, рабочую руку генерала, и тот ловким ударом запустил его дальше, в сторону ворот противника. Той же клюшкой Диктатор отмахнулся от кулака противника. С гиканьем разогнав своего жеребца, Ага уль-Хак понесся вперед, правой рукой отшвырнув в сторону одного из надоедливых защитников. Наперерез мчался капитан команды противника, но генерал пришпорил коня, и обезумевший от азарта и боли вороной жеребец ударил грудью солового коня соперника и отбросил в сторону. Его хозяин вылетел из седла как раз под ноги несшейся лаве игроков. Тут же образовался завал из лошадей и людей, как минимум десяток человек оказались на земле, и пока они с руганью и криками поднимались на ноги, Ага уль-Хак прорвался к воротам противника. Оглянувшись и убедившись, что преследователи отстали, он сбавил шаг, и, подведя мяч к самим стойкам, картинным ударом забросил его в ворота. Зрители просто бесновались от счастья. Половина из них сделала нешуточные ставки на синих, половина на красных, но в этот миг азарт и красота любимого зрелища заставили всю многотысячную толпу реветь и хлопать в ладоши от восторга. Игра закончилась. Генерал, отпустив поводья, медленно ехал вдоль естественных, образованных самой природой трибун, подняв вверх руки. Крики восторга неслись со всех сторон, за ним бежали вырвавшиеся на поле дети, стремясь прикоснуться хотя бы к стремени победителя. В противоположную от него сторону уносили капитана красных, копыта лошадей

проломили ему грудную клетку, и жизнь его висела на волоске. Но на это никто не обращал внимания, все взоры были скрещены на победителе. В этот миг пакистанский диктатор был счастлив как никогда. Судьба его всегда шла на взлет. И вот он уже властитель своей страны. Пройдет еще пара месяцев, и он поведет в бой войска во славу аллаха. Это будет вершина его карьеры, ибо нет выше звания, чем главнокомандующий джихада. Еще в Америке, во время учебы в Форт-Бреге, ему предложили избрать девиз для своей жизни. Ответ последовал незамедлительно: "Победа, только победа!". И очередной выигрыш в поло был для Уль-Хака счастливым предзнаменованием. Еще перед игрой генерал загадал: если забьет гол, то все в его планах будет хорошо. В свой вертолет генерал сел в отличном настроении. Раскурив сигару, — привычка, приобретенная в Штатах, — он махнул рукой адъютанту, и тот принес толстый портфель с документами. Ага уль-Хак не любил бесполезно проводить время. На карте Палестины он начал отмечать кружками цели для бомбардировок исламской авиации: нефтебазы, военные склады и казармы. Уйдя в работу, он забыл обо всем, а между тем личный вертолет Диктатора влетел в длинное и узкое ущелье, считавшееся самым опасным участком пути. Его там давно уже ждали. Группа спецназа ЦРУ две недели добиралась до этого ущелья от границы с Индией, чтобы встретиться с генералом один на один. Их было пятеро, в коричневых с серыми разводами камуфляжных костюмах, с изрядно похудевшими рюкзаками. Накинув на скромные кусты барбариса маскировочную сеть, они расположились на привал. Основную работу эти парни проделали ногами, теперь в бой должны были вступить высокие технологии. Достав из рюкзака небольшую коробочку ноутбука, командир группы капитан Эдвардс подключил ее к небольшой рации, и простучал на клавиатуре свой личный код. Компьютер признался, что знает такого пользователя, и открыл нужную Эдвардсу программу. На дисплее появилась картинка, снимаемая со спутника-шпиона. Диверсант снова ударил по клавишам, и она изменилась, превратившись в графический чертеж местности. Мигающая точка показывала местонахождение группы.

— Ну что ж, остается ждать, — сказал Эдвардс, расстелил спальный мешок и, положив под голову рюкзак, задремал. Через полчаса его разбудили на обед, затем он заставил всех заняться чисткой оружия. Несколько раз он выходил на связь с Лэнгли, используя не рацию, а все тот же ноутбук. Из штаб-квартиры подтвердили, что личный вертолет Ага уль-Хака находится в нужном им месте, и все идет по плану. Прошло еще два часа.

— Может, он улетел другим маршрутом? — спросил один из подчиненных Эдвардса. Капитан отрицательно покачал головой.

— Этого ущелья ему все равно не миновать, другого пути нет. Лишь во второй половине дня ноутбук противно, тоненько пискнул, и на экране появилась яркая, двигающаяся точка.

— Все, вот он! Джо — на связи. Том, Бат, — свертываете лагерь. Генри, за мной. Пока двое расталкивали по рюкзакам вещи, Эдвардс и Генри поднялись повыше, на небольшую скалу. В руках Генри нес метровую трубу с замысловатым квадратным ящичком на боку, «Стингер». Эдвардс приник к биноклю, снизу радист диктовал расстояние: — Две мили! Полторы… одна миля… девятьсот ярдов, семьсот… В этот момент из-за поворота вылетела черная стрекоза вертолета. Эдвардс мгновенно определил: «Белл», модель 412, как раз та марка, что им надо. Именно на таком вертолете летал пакистанский правитель. Генри приложил «Стингер» к плечу, замер в ожидании команды. Но Эдвардс чего-то ждал, почему-то тянул.

— Командир, — напомнил о себе Генри, у которого от напряжения начали слезиться глаза.

— Подожди, — сквозь зубы сказал Эдвардс. Капитан до последнего тянул, и когда вертолет

поравнялся с ними, неожиданно скомандовал: — Отставить! Винтокрылая машина скрылась за поворотом, Эдвардс поднялся и спустился вниз. За ним шел недоумевающий Генри, да и в глазах всех остальных капитан прочитал явно напрашивающийся вопрос: — Это был не тот вертолет, — пояснил Эдвардс. — Какой-то санитарный, с красным крестом на боку.

— А они не могли использовать его для того, чтобы обмануть нас?

— Нет. Из Пешевара генерал вылетел на своем обычном вертолете. Вряд ли он где-то пересел на другой. Отбой. И Эдвардс снова откинулся на рюкзак, даже надвинул на глаза свое кепи. Но дремал ли он, не знал никто из его подчиненных. Это и на самом был совсем другой вертолет. На нем вывозили раненого капитана команды красных. Сам того не зная, он едва не спас жизнь своему противнику, лишь железные нервы Эдвардса предотвратили роковую ошибку. Через полчаса противный мышиный писк снова оповестил диверсантов о том, что в поле зрения космического локатора появилась новая воздушная цель. Все повторилось: равномерная диктовка радиста, возбужденное дыхание Генри около левого уха капитана. До машины было метров двести, и теперь даже оператор «Стингера» отчетливо прочитал на выпуклом левом боку вертолета белые цифры "001".

— Огонь, — скомандовал Эдвардс, и белая трасса отработанных газов понеслась, изящно изогнувшись, вслед за «Беллом». Секунд через десять диверсанты услышали приглушенный горами взрыв, а еще секунды через три, второй, гораздо более мощный. Тут же из-за пригорка поднялся багровый, с черной, траурной каймой гриб взорвавшегося керосина.

— О'кей, уходим, — сказал Эдвардс. — Вряд ли кто-то там мог выжить. Он взглянул на часы. До захода солнца оставалось два часа. Это была их фора в игре с противником. Обломки разбитого вертолета пакистанского диктатора нашли только утром. За это время группа Эдвардса сумела уйти очень далеко. Через три дня в заранее намеченной точке высокогорья американцев подобрал вертолет, ускользнувший от локаторов пакистанских ПВО среди лабиринта каменистых громад Гиндукуша.

ЭПИЗОД 34 Узнав о смерти Ага уль-Хака, Мухаммед почувствовал себя так, словно у него отрубили правую руку. Завыв, он разорвал на себе галабию и долго катался по полу, изрыгая проклятия. Приближенные короля первый раз видели его в таком состоянии. Когда он наконец затих, Фатах аль-Дамани, старший брат погибшего телохранителя, с ужасом увидел, что у короля носом идет кровь. Тут же вызвали личного врача, и тот с немалыми усилиями остановил кровотечение. Как обычно, король отказался от всех лекарств, он просто лег на свою жесткую постель и, прикрыв глаза, начал шептать молитву. Доктор поманил Фатаха за собой и уже за дверью спальни к ним присоединился Ахмед Абд аль-Кадир, начальник личной охраны и, по совместительству, тайной контрразведки Саудовского королевства.

— У короля явное малокровие, — сообщил доктор. — Надо бы ему пройти полное обследование и еще прекратить поститься.

— На это он не пойдет, — покачал головой аль-Кадир. — Мухаммед говорит, что если аллах захочет, он самого здорового сведет в могилу, а самому слабому отпустит сто лет жизни.

Так зачем тогда лечиться? Он никогда не признает себя больным. Тем более, это малый пост, через два дня он закончится.

— Ну хорошо, я попробую исследовать то, что у меня есть, — и лекарь показал приближенным короля испачканный кровью носовой платок. Опасения доктора не подтвердились, понижение гемоглобина не носило угрожающего характера, просто Мухаммед с детства отличался слабым здоровьем. Последующие два месяца не добавили саудовскому властителю здоровья. За месяц до часа «Ч» неожиданно вспыхнул вооруженный конфликт между Индией и Пакистаном на границе штата Кашмир. Все началось с обычных стычек в районе высокогорного ледника Сиачин. Там, на высоте шесть тысяч метров, действовали специальные войска, обученные для войны в высокогорье. Это были самые дорогие пехотные войска в мире. Одна только индивидуальная альпийская экипировка солдата стоила несколько тысяч долларов. Месяцами находиться в разреженной атмосфере высокогорья при постоянно минусовой температуре могли только считанные единицы. Три вершины над ледником контролировали пакистанцы, две — индусы. Зачем индусам потребовалось в самом начале зимы сбивать с вершин пакистанские посты, понять было трудно. Еще две недели, и с наступлением пятидесятиградусных морозов и затяжных метелей пакистанцы сами бы спустились вниз. Но сначала произошел массированный обстрел из дальнобойных гаубиц, постепенно переросший в ожесточенную артиллерийскую дуэль, затем в бой вступили пехотные войска при поддержке авиации и оборудованных пушками и пусковыми ракетными установками вертолетов «Лама», единственных, способных подниматься на такие высоты. Постепенно война приняла такие размеры, что эксперты всерьез начали опасаться применения ядерного оружия. Если бы был жив Ага уль-Хак, он бы, не моргнув глазом, послал ядерный заряд на столицу Индии. Его же преемник, генерал Ахмед Мирза Бег, не рискнул пойти на такой шаг. После длительного восьмичасового совещания генштаба во главе с новым командующим Объединенными мусульманскими силами, египетским маршалом Даудом Амиром, было принято решение не дожидаться конца инцидента, а выступить против Израиля в заранее намеченные сроки.

— Пакистан уже предоставил нам одну моторизованную дивизию и полк штурмовой авиации. Этого, я считаю, вполне достаточно. Плохо то, что иракские войска значительно утратили свою мощь в ходе ирано-иракского конфликта. Вместо ста пятидесяти самолетов они выставили только шестьдесят, большие потери они понесли и в танках. Соответственно уменьшилось представительство и иранских войск. К тому же нам приходится перебрасывать их в Египет, дабы развести с иракцами. Вместо них мы планируем разместить рядом с иракцами войска из Марокко и Туниса.

— Перемещения происходят отвратительно, слишком много суеты и лишней болтовни в эфире, — резко отозвался на слова командующего начальник разведки Объединенных сил пакистанец Хасан Бхутто. — Я уверен, что иудеи уже в курсе происходящего.

— Может, они что-то и знают, но это не изменит их участи, — сказал Мухаммед. — Самое главное, чтобы первый удар для них был внезапным. Меч аллаха должен одним ударом рассечь тело врага. "Меч аллаха" — так и был назван оперативный план войны с Израилем. Достаточно хлопот оказалось в это время и у Маккреди. Молодой и амбициозный лидер демократической партии сенатор от штата Мичиган Билл Джефферсон возглавил в парламенте обширную атаку на международную политику Маккреди.

— Я искренне не понимаю политику нашего президента, — с ядовитой улыбкой на губах вещал самый молодой, сорокалетний член сената. — Это просто удивительно, но за последний

год Маккреди уже три раза встречался с Сизовым, хотя с премьер-министром Англии таких встреч было только две, а с французским премьером вообще ни одной! Но самое главное, видно, что происходит явное сближение политики России и США, чего я не понимаю больше всего! Что у нас может быть общего с этим жутким, антидемократическим режимом? Пока в России не будут восстановлены права и свободы личности, мы не должны иметь никаких контактов с ее самозваным правительством! И это не только мое мнение, это глас американского народа. Восемьдесят процентов нашего общества поддерживают именно такую точку зрения. На словах Маккреди пропагандирует неприятие внешней и внутренней политики России, и в то же время по разным каналам, через международные банки выделяет диктаторскому режиму тридцать миллиардов займа! И это в то время, когда в самих Штатах остро нуждаются в финансовой помощи как минимум десять миллионов вынужденных переселенцев с зараженных радиацией земель! Джефферсон умел поднимать волну. Началась истерия в газетах, на телевидении, конгресс создал специальную комиссию по разбирательству действий президента. В отдаленной от большой политики желтой прессе начали писать о неизбежности импичмента Маккреди. Итогом всей этой шумихи стало назначение сенатом объединенных с конгрессом слушаний по внешней политике администрации президента.

— Идиот! — невежливо отозвался о своем молодом коллеге Маккреди. — Не буду же я перед страной и всем миром раскрывать свои карты! Президент обернулся к своему советнику по национальной безопасности Коре Нельсон, темнокожей сорокасемилетней женщине с приятной внешностью, железной волей и незаурядным умом.

— Кора, займись этим. Они вызвали меня в конгресс десятого. Нужно любой ценой отложить слушания до двадцатого.

— Почему до двадцатого?

— Наши ушастые коллеги, Лепински и Циммерман, предполагают, что именно двадцатого ноября арабы нанесут свой удар. Девяносто процентов вероятности.

— Хорошо, я попробую. Используя республиканское большинство в обеих палатах, Нельсон своего добилась. Слушания по международной политике президента были перенесены на двадцать первое ноября. Но прийти на них Маккреди уже не пришлось.

ЭПИЗОД 36 Начальник контрразведки Объединенных мусульманских сил Хасан Бхутто не зря нервничал по поводу секретности передислокации войск. Израильский генштаб давно был в курсе планов исламского командования, он знал, что война неизбежна. Часть материалов предоставили США, а многие разведданные израильтяне добыли сами. Единственное, чего не знали ни «Моссад», ни конкурирующая с ней АМАН, — когда начнется новая арабоизраильская война. На очередном совещании с участием премьер-министра и всех силовиков обсуждался именно этот вопрос. Докладывал начальник генерального штаба Менахим БенАрив: — Итак, против нас выставляют группировку войск общей численностью почти два миллиона солдат, две тысячи танков, триста пятьдесят самолетов всех видов, более шести тысяч орудий, флотилию из трех крейсеров, пяти эсминцев и трех подводных лодок. Общее превосходство врага по личному составу в три раза, по танкам в два, по самолетам в полтора.

— Само по себе это не имеет значения, — пробурчал премьер-министр Ицхак Амит, последний представитель первой волны израильских политиков. В прессе его частенько называли "Львом сионизма". Как и Бегин, Рабин, Шарон, он прошел школу еврейской террористической группировки "Иргун Цвай-Леуми". В 1948 году он принимал непосредственное участие в убийстве посредника ООН на Ближнем Востоке, главы Красного Креста графа Фольке Бернадотта. А еще до этого Амит засветился в апреле сорок восьмого, во время печально известной резни в деревне Дейр-Яссин, где он был правой рукой Шарона, и, как поговаривали, лично зарезал штык-ножом как минимум двоих раненых арабов.

— Мы всегда были в численном меньшинстве, но это не помогло им выиграть ни одной войны, — добавил он.

— Да, но сейчас положение более чем серьезное. Кроме военной акции арабы готовят массивную политическую атаку на США и весь Запад с целью нашей полной блокады, — заметил глава «Моссада» Абрахам Вейцман.

— США нас никогда не оставят, мы единственные его союзники на Ближнем Востоке, — упрямо продолжал гнуть свое Амит.

— Но в последнее время все изменилось. Штаты упрочили свое положение на Аравийском полуострове после двух ирако-кувейтских войн. И саудиты, и Фейсал не возражают против присутствия в их странах военных баз и флота в Персидском заливе.

— Ну хорошо, я еще раз пошлю в Вашингтон министра иностранных дел и добьюсь от янки гарантий полной поддержки в нашей борьбе, — согласился Амит. — Ну, а ваше дело, — он обернулся к рыцарям плаща и кинжала, — любой ценой узнать час «Ч». От этого зависит все. Мы не должны повторить ошибок "Войны судного дня". Вейцман поморщился. В семьдесят третьем году «Моссад» действительно полностью прошляпил широкомасштабную подготовку к войне Египта и Сирии. В те, первые дни войны, казалось, что арабам удастся сбросить евреев в море, и только предательская политика Саддата, остановившая танки у порога Израиля, спасла иудейский народ от печальной участи.

— Хорошо, я ручаюсь своей головой. Спустя неделю в двенадцать часов ночи в спальне премьер-министра Ицхака Амита раздался телефонный звонок.

— Да, кто там еще? — буркнул с хрипением и свистом старый сионист.

— Это я, Вейцман. Я узнал все что надо.

— Это точно?

— Да, абсолютно.

— Ну что ж, тогда я позвоню Герцлю, пусть запускает свою шарманку. Подняв трубку другого телефона, Амит вызвал министра обороны Авраама Герцля.

— Ты уже все знаешь?

— Да, Вейцман мне доложил.

— Тогда запускай Навина в действие.

— Слушаюсь! Отдав приказ, Амит перевернулся на другой бок и погрузился в сон. Снотворное, принятое три часа назад, вряд ли помогло бы ему нормально руководить страной, так что следовало до конца использовать гарантированные фармацевтической фирмой «Хехст» три часа отдыха. Кроме того, премьер знал своих генералов — их не надо было торопить. Чаще приходилось тормозить. "Моссад" узнал о часе «Ч», перехватив несколько групп диверсантов, заброшенных для проведения терактов и диверсий против израильтян. Под жуткими пытками в казематах "Шинт Бет", израильского аналога гестапо, некоторые сломавшиеся палестинцы неизменно называли

одно и то же время запланированных диверсий — пять часов утра двадцать первого ноября. Надо сказать, что сама эта затея с диверсионными группами в свое время была напрочь отвергнута покойным Ага уль-Хаком.

— Совсем незачем посылать туда людей, если все может решить одна ракета, запущенная с самолета. Израиль не Сибирь, здесь не нужно рвать железнодорожные мосты. Но уже после смерти пакистанского диктатора лидеры разных палестинских группировок убедили командование послать их бойцов. Потенциальным лидерам новой Палестины нужно было отметиться как самым важным борцам за свободу порабощенной родины. Сейчас все это сыграло против самих арабов. Через полчаса после звонка Вейцмана оперативный план под названием "Иисус Навин" вступил в действие. Уже до этого восемьдесят процентов личного состава армии находились в казармах. Срочная мобилизация остальных резервистов была проведена в рекордные сроки: к четырем часам утра сто процентов израильтян, годных к несению воинской службы, прибыли в места своей дислокации. С аэродромов с ревом поднялись сотни израильских самолетов. За десять минут до этого выстрелы из зениток и гаубиц по всей стране распылили в воздухе миллиарды тончайших цинковых иголочек, внешне похожих на самую обычную стекловату. Но на экранах арабских радаров образовалось громадное, непрозрачное для радиоволн пятно. Висевшие в небе над Средиземноморьем американские АВАКСы подавляли частоты мусульманских радиостанций. Первая волна штурмовиков прошлась по арабским аэродромам. МиГи, «сушки», «Миражи» и F16 мусульманских сил только выруливали на взлетную полосу, когда на малой высоте вынырнувшие из предрассветного тумана израильские самолеты с ходу ударили по ним ракетами и бомбами. Семьдесят процентов самолетов антиизраильской коалиции погибли, так и не поднявшись в воздух. В Египте повторилась история шестьдесят седьмого года, когда в течение десяти минут израильская авиация по очереди бомбила один аэродром за другим, но местное начальство, вместо того чтобы оповестить об этом соседей, начинало звонить в Каир и спрашивать у вышестоящих генералов, что делать. Покончив с авиацией противника, израильские самолеты принялись терзать наземные войска. Полтора миллиона людей, тысяча танков, полторы тысячи бронетранспортеров, шесть тысяч орудий, — все это было спрессовано в одну сплошную массу в ожидании наступления. И каждая сброшенная бомба, каждый осколок и снаряд находили свою цель, а когда самолеты улетели на заправку, в игру вступила артиллерия. Дальнобойные гаубицы и многоствольные реактивные установки с ревом и грохотом обрушивали тонны железа на головы иракцев, марокканцев, египтян и тунисцев. С ревом срывались со спусковых установок ракеты средней дальности «Иерихон». Одинаково гибли и вышколенные пакистанские вояки, и полуанархические добровольцы из дивизии афганских моджахедов. При этом еврейские командиры использовали все достижения передовой науки. После каждого залпа командиры батарей уточняли цели на дисплее компьютера, напрямую связанного с мощнейшей оптикой застывшего на стационарной орбите американского спутника-шпиона. В стане же мусульман царила растерянность. Одна из ракет «Иерихон» попала в бункер Главнокомандующего Объединенными силами Дауда Амира, оставив войска без общего командования. Заслуга в обнаружении штаба Амира полностью принадлежала американской радиоразведке. За израильтянами осталось только одно, самое главное — точно попасть в цель, что они и сделали. Лишь в восемь утра умолк гром пушек и рев самолетов. В воздухе, пронизанном сгоревшим порохом, тротилом, бензином и соляркой, пахло еще кровью, горелым железом и смертью. На позициях мусульман слышны были только стоны раненых и крики безумных, живые молчали,

подавленные случившимся. Лишь через три часа семьдесят оставшихся в строю самолетов мусульман нанесли ответный удар по позициям израильтян. В воздухе еще витали частицы радиоэлектронной завесы, и штурмовикам арабов удалось незамеченными для сил израильских ПВО прорваться на сверхнизкой высоте и разнести в клочья пятьдесят шесть самолетов противника, две нефтебазы и лагерь мотострелковой дивизии. Еще через четыре часа вступили в бой перегруппировавшиеся сухопутные войска. После трехчасовой артподготовки на поле боя появились танки. Вылетевшие на их бомбежку израильские F-16 тут же столкнулись с истребителями противника. Воздушный бой шел на равных, уже никто не владел численным преимуществом. Во встречном бою в долине Бекаа столкнулись пятьсот сирийских танков Т-70 и Т-80 и семьсот израильских «Абрамсов» и «Леопардов». Трехчасовая железная мясорубка не принесла преимущества ни одной из сторон. Железная пятидесятитонная махина стоимостью сотни тысяч долларов с хорошо обученным экипажем в своем чреве в лучшем случае успевала два раза выстрелить, подбить чужой танк и тут же сгореть либо от ответного танкового выстрела, либо от управляемого реактивного снаряда. Израильские вертолеты «Апачи», «Кобра» и арабские Ми-24 словно сама смерть проносились над полем боя, нещадно уничтожая неуклюжих железных монстров, и сами тут же взрывались и гибли, получив в бронированный бок либо «Стингер», либо «Иглу». К концу дня на свои позиции вернулись лишь пятьдесят шесть сирийских и сто два израильских танка. Танковое сражение на полуострове Синай закончилось еще большим крахом арабских амбиций. Египетские «Рамзесы» во встречном бою с американским аналогом «Абрамсом» показали гораздо меньшую выучку экипажей. Лишь в районе сектора Газа египтянам во взаимодействии с иранскими войсками удалось отрезать и почти раздавить элитную десантную бригаду израильтян. Но массированные удары авиации сионистов заставили генерала Ахмеда Насиба сделать трехчасовую передышку. За это время израильтяне подогнали по морю весь свой небольшой флот и эвакуировали легендарное соединение, сохранив за бригадой славу непобедимых воинов. Не удалась исламистам и атака с моря. Десять кораблей с морской пехотой под прикрытием крейсера и трех эсминцев направились к портам Хайфа и Тир, но еще за десять миль до берега эскадра подверглась неистовым атакам авиации. Лишенный поддержки истребителей крейсер получил значительные повреждения, один из эсминцев ушел на дно, туда же последовали и три десантных корабля. После этого адмирал Кармаль отдал приказ повернуть назад.

— Без фактора внезапности наша игра не стоит свеч, — заявил адмирал своим офицерам на мостике. Происшедший на море бой имел еще одни неприятные для США последствия. Израильские асы каким-то образом сумели сбить круживший далеко в стороне американский АВАКС. Это было нелепо, ведь тот же самый АВАКС навел израильские самолеты на эскадру неприятеля. Потом израильтяне заявляли, что это была чистая случайность — просто ракета повернула куда не надо. Но на самом деле со спутника было хорошо видно, что «Боинг» кружил в сотне километров от боя, а один из израильских самолетов отвалил от общей круговерти и в пределах досягаемости выпустил в АВАКС две ракеты. Не оправдались расчеты Мухаммеда на диверсионные группы со стороны местных жителей. Евреи уже не церемонились со своими «соседями», как во время интифады, а просто блокировали арабские кварталы и не выпускали их обитателей в еврейскую часть города. Лишь восемнадцать перестрелок с полицией и израильскими внутренними войсками, в основном состоящими из женщин, взорванное из гранатомета небольшое бензохранилище, граната,

брошенная в армейский джип, и еще с десяток подобных подвигов отметили в первый день пятой арабо-израильской войны. К концу дня бои начали стихать по всем направлениям. Подсчет потерь ужаснул Мухаммеда. Счет убитых и раненых шел на сотни тысяч. Ни на одном участке фронта не удалось взломать оборону противника. В ту ночь Мухаммед почувствовал себя не просто больным, а смертельно больным.

— Если бы аллах не запрещал самоубийства, я бы сейчас пустил себе пулю в висок, — сказал он неотлучному аль-Дамани.

ЭПИЗОД 38 Спустя неделю активные бои на всех участках фронта начали затихать. Ни одна из сторон не имела большого преимущества, постепенно началась типично позиционная война. И мусульманские и израильские войска врылись в землю, ощетинились линиями обороны с многочисленными бетонными дотами и целыми укрепрайонами. Переждав еще несколько дней, Мухаммед созвал в Эль-Риаде конференцию стран ОПЕК. После двух дней и пяти заседаний Саудовская Аравия, Иран, Кувейт, Ирак, ОАР, Катар, Ливия, Нигерия, Алжир и Индонезия объявили о семидесятипроцентном сокращении добычи нефти. Воздержались от подобного шага лишь Венесуэла и Габон.

— Если Израиль через месяц не освободит Иерусалим и не предоставит территорию для создания государства Палестина, то мы полностью остановим добычу нефти, — заявил Мухаммед перед объективами телекамер. Это было его первое публичное выступление перед журналистами, и в этот момент саудовский король чувствовал себя самым счастливым человеком в мире. Да, ему не удалось ликвидировать Израиль как государство, но все равно мусульмане добьются своего. От сознания того, что его сейчас видят миллионы, а может, и миллиарды людей, наместник пророка на земле как никогда раньше чувствовал себя всемогущим. Паника, вспыхнувшая на биржах мира была беспрецедентной. Цена за баррель нефти, и так выросшая за неделю войны с двадцати семи до тридцати четырех долларов, в считанные часы подскочила до пятидесяти долларов! Комментарии всех обозревателей и политологов были пессимистичны, на бензозаправках выстроились километровые очереди. Европейцы и американцы запасались бензином кто во что горазд — в канистры, баки, бачки, и даже пластиковые бутылки из-под пепси. Произошел резкий обвал биржи, прежде всего упали в цене акции таких нефтедобывающих монстров, как «Экссон», «Шелл», «Мобил». Мухаммед и его приближенные часами сидели у экрана, наблюдая по Си-Эн-Эн, как разливается по миру паника. Но в тот же вечер честолюбивым планам саудовского короля был нанесен сильнейший удар. Конгресс и сенат США провел совместное заседание. По случаю чрезвычайности ситуации в мире его прямую трансляцию решено было провести по всей стране. Как обычно, с провокационной речью выступил Билл Джефферсон. Именно он был инициатором этой беспрецедентной телетрансляции.

— Я бы хотел спросить у господина президента… А кстати, где он? Почему его нет с нами? Сенатор сделал паузу, артистичным жестом обвел зал и саркастично улыбнулся. Он прекрасно знал свое обаяние, внешне Джефферсон напоминал нечто среднее между Кеннеди и Клинтоном — холеное, фотогеничное лицо и не по годам седая шевелюра.

— Ну ладно, я надеюсь, что ему передадут мои слова. Я хочу спросить, что президент США сделал для того, чтобы защитить нашу страну от диктата мусульманских варваров? По-моему,

он слишком увлекся закулисными сделками со своим другом Сизовым и потерял основное направление в мировой политике… В самый разгар его речи открылась боковая дверь, и в зал заседаний вошел Маккреди. Дождавшись, когда демократ покинет трибуну, президент занял его место и обратился к залу: — Леди и джентльмены! Меня и мою администрацию в последнее время обвиняют во всех смертных грехах, единственное, что мне еще не приписывают, — это гомосексуализм. Переждав смех в зале, Маккреди продолжил: — Итак, я хочу прояснить свою позицию и по вопросу России, и по вопросу нефтяного эмбарго. Пусть вас не удивляет подобная очередность вопросов, просто одно следует из другого. Разразившаяся две недели назад война не была для нас неожиданностью, мы еще полтора года назад узнали о планах нынешнего короля Саудовской Аравии — а этот план целиком и полностью принадлежит ему, — и начали готовить противодействие по всем пунктам его программы. Прежде всего мы обрели мощного союзника в борьбе с исламистами в лице России. Да, не стоит удивляться, несмотря на все идеологические разногласия, у нас общий враг, и Россия не меньше чем мы страдает от исламского террора. Но, кроме того, Россия является единственной страной, нефтяные запасы которой могут сравниться по объему с Аравийским полуостровом. Мы предоставили кредит России на модернизацию и расширение добычи нефти. К тому же русскими были построены три нефтепровода от Сибири до Санкт-Петербурга, Мурманска и Новороссийска. Еще одна линия буквально на днях напрямую свяжет Тюмень и Гамбург. Там осталось сварить последние стыки. В результате этого, даже если арабы полностью перекроют Европе кран, мы в считанные недели покроем весь дефицит горючесмазочных материалов как минимум на семьдесят процентов…

— Что вы так заботитесь о Европе, Маккреди? Что вы сделали для Америки? — крикнул с места раздраженный Джефферсон. Маккреди примиряюще поднял ладонь вверх.

— Я с полной ответственностью заявляю, что Соединенные Штаты вообще не будут испытывать дефицита в нефтепродуктах. Во-первых, мы заранее скупили нефть в достаточно больших количествах. Как минимум год страна сможет жить на этих запасах. Но даже когда привозная нефть кончится, это не страшно. Нами расконсервированы американские нефтяные промыслы в Техасе и Оклахоме. Увеличена добыча нефти на Аляске. С помощью наших финансовых вливаний Венесуэла почти в два раза увеличила добычу своей нефти. За счет этого мы не только покроем наши расходы, но и поможем нашим союзникам, Западной Европе и Японии. После этих слов наступила полная тишина. С довольной улыбкой на устах Маккреди окинул взглядом зал и поставил последнюю точку в своем выступлении: — Я хочу предупредить вас, господа сенаторы и конгрессмены, а также все мировое сообщество, что в лице короля Саудовской Аравии мы имеем не просто очередного врага государства Израиль, а врага всей западной цивилизации. Конечной целью этого ярого фундаменталиста является принудительное распространение религии ислама на весь мир. Мы не можем идти на поводу у этого фанатика и не пойдем… За тысячи километров от Вашингтона в большой комнате королевского дворца пять человек в наушниках для параллельного перевода неподвижно застыли перед экраном телевизора. Только шестой зритель внимал речам президента США без наушников. Аль-Кадир прекрасно знал английский, он получил образование в Америке. После окончания речи президента он первый понял, что случилось, и даже побоялся повернуть голову в сторону своего властителя. Резкий выстрел прервал затянувшуюся тишину, и голубой экран «Панасоника» разлетелся вдребезги. Все оглянулись на Мухаммеда. В руке он держал дымящийся пистолет, но не это

поразило приближенных. Лицо монарха перекосилось, изо рта пошла пена, и он с хрипом завалился на бок. Дежуривший за дверью врач сразу признал в происшедшем эпилепсию.

— Держите ноги! — крикнул он, вытаскивая из ридикюля свои инструменты. Еще минут пять Мухаммед бился в припадке, потом расслабился.

— Ну вот и все, — сказал доктор, вытирая со лба пот. — Он отмечен печатью аллаха, у него такие же приступы, как у Великого Искандера и пророка Мухаммеда. Уже на следующий день цена на нефть начала спадать и постепенно остановилась на сорока долларах за баррель. Наибольшие трудности из-за дефицита энергоносителей испытала Япония. Привязанная к арабской нефти на восемьдесят процентов и не поставленная в известность американцами о грядущем кризисе страна оказалась буквально парализована. Опустели вечно забитые машинами улицы Токио и Нагасаки, знаменитые многоярусные шоссейные разделки казались бессмысленными в своей обнаженной пустоте. За считанные дни из магазинов исчезли все мопеды, велосипеды и даже самокаты. Большинство крупных монополий послали своих работников в неоплачиваемый бессрочный отпуск. Целиком встала химическая промышленность. Каждый танкер с вьетнамской или сахалинской нефтью немедленно шел на переработку в топливо. Не хватало керосина для самолетов, и десятки тысяч иностранных туристов вынуждены были поневоле продлить свое пребывание в Стране восходящего солнца. Лишь через две недели, с поступлением первой аляскинской и техасской нефти, Япония начала оживать. Вынужденный отпуск привел к самым непредсказуемым последствиям. В десять раз больше прибыли получили владельцы питейных и развлекательных заведений — сократило свое вещание телевидение, а японские рабочие и служащие в саке топили свой страх перед грядущим. Кроме того, через девять месяцев в Японии был зафиксирован небывалый всплеск рождаемости. Западная Европа легче пережила нефтяной кризис, и не только из-за российской нефти. Нефтяные скважины в Северном море работали на полную мощность. Английский филиал экстремистской мусульманской организации «Эль-Джихад» попытался устроить аварию на одной из норвежских платформ. Катер, начиненный тонной взрывчатки, был случайно обнаружен на одном из причалов Лондона. Та же самая группа успела взорвать одно нефтехранилище в черте города. Полдня пожарные боролись с огнем, а жители столицы вынуждены были вдыхать воздух пополам с гарью. Парламенту пришлось срочно отменить незыблемое английское правило: "Мой дом — моя крепость". После этого служители порядка уже не сильно церемонились с выходцами с ближнего Востока и при малейшем подозрении врывались в дома и квартиры арабов, ливийцев, алжирцев и других приверженцев ислама. Несколько взрывов прогремело и во Франции. Пострадали два нефтепровода и бензохранилище. Правительство Лемьера было вынуждено пойти на непопулярные меры и провести операцию "Большой невод". Этот самый невод выловил десятки диверсионных групп самых разных национальностей и политической ориентации, от алжирских фундаменталистов до филиала баскской террористической организации ЭТА. Французский президент по обыкновению выразил свое, особое мнение о сложившейся в мире ситуации: — Как всегда, что бы ни происходило в мире, хоть всемирный потоп, в выигрыше останутся американцы. Я уверен, что Маккреди специально не стал информировать нас о планах мусульманского руководства. И теперь мы вынуждены переплачивать миллиарды франков уже не арабам, а тем же янки! Лемьер был недалек от истины. Еще полтора года назад Арисон предложил предупредить основных союзников по НАТО о предстоящих изменениях в политике нефтедобывающих стран

Ближнего Востока. Маккреди надолго задумался, а потом отрицательно покачал головой: — Может быть, позже, но никак не сейчас. Окончательно он отказался от этой идеи после взрыва АЭС в Сокраменто. Недовольному Арисону он так объяснил свою позицию: — Ты понимаешь, Джим, сейчас Европа живет лучше, чем Америка. И все из-за этой чертовой диверсии. Так что нефтяной кризис — это лучший повод подоить наших европейских друзей. Большие нефтедоллары хорошо реанимируют нашу промышленность. Вообще, в последнее время у президента разладились отношения госсекретарем. Со всеми своими блестящими организаторскими способностями и изощренным умом, Арисон оказался в плену своего идеалистического воспитания. То, что хорошо было для преподавателя Принстона, никак не годилось для реального политика, живущего между ложью и полуложью. Неплохую выгоду из конфликта извлекла и Россия. Поток нефтедолларов позволил компенсировать выросшие цены на продукты и товары массового потребления. Правда, пришлось повысить цены на бензин внутри страны, кое-где даже начались перебои с топливом, настолько рьяно бензин и солярка потекли за «бугор». Пришлось вмешиваться Соломину и закручивать гайки, урезонивая зарвавшихся нефтяных князьков. Кроме того, вынужденной мерой стало повышение на сорок процентов зарплаты всем бюджетникам. Так что валютные запасы страны пополнились не сильно. Мечта Соломина о ста миллиардах долларов в загашнике у правительства так и осталась мечтой.

ЭПИЗОД 40 В трехстах километрах от Эр-Риада, на просторах великой пустыни Руб-Эль-Хали, раскинулся небольшой палаточный лагерь: восемь мощных джипов, три больших шатра, с десяток чистокровных арабских скакунов и небольшое стадо верблюдов. В тени, под тентом, расположились клетки с небольшими пятнистыми птицами с характерно загнутыми клювами и мощными когтями убийц. Нетрудно было сделать вывод о характере данной вылазки: соколиная охота. В большом котле булькала вода, двое наемных слуг из числа приезжих палестинцев ощипывали тушки куропаток, суетились повара, шоферы проверяли автомобили… Обычная бивуачная жизнь выехавших на охоту саудовских принцев. Странно смотрелись только два вооруженных винтовками охранника около самого большого и роскошного шатра. Один из них расхаживал перед входом, второй, настороженно оглядываясь по сторонам, сзади палатки. Если бы сейчас в шатер заглянул начальник личной разведки короля вездесущий аль-Кадир, он непременно бы встревожился. Трое собравшихся принцев — Азиз, Дауд и Хаким, принадлежали к трем разным и непримиримым кланам. То, что они встретились в этом укромном уголке Аравии, говорило только об одном — впервые за последние пять лет самые могущественные группировки в Саудовской Аравии объединились. А объединиться они могли только против кого-то. Вряд ли кто снаружи шатра мог подслушать разговор высокопоставленных особ. Внутри звучала восточная музыка, витиеватая и заунывная одновременно. Принцы в ожидании обеда лежали вокруг громадного блюда с фруктами и неторопливо разговаривали, иногда отдавая дань благоуханным дарам природы.

— Он зашел слишком далеко, — вздохнул принц Хаким, пятидесятилетний, тучный мужчина, отрывая от огромной кисти продолговатую виноградинку. Закинув ее в рот, он сощурился от удовольствия и, лишь переждав, пока вкус винограда утратит свою остроту, продолжил свою мысль: — За последние два месяца мы терпели только убытки. Содержание

моей семьи обходится в кругленькую сумму. Если так пойдет дело, то вскоре нам придется вспомнить забытое ремесло наших предков и начать пасти овец. Оба его собеседника соизволили улыбнуться. У Хакима было шесть жен, десять сыновей и четыре дочери. Принц Дауд, полная противоположность своего собеседника, худощавый и поджарый, подкинул на ладони душистый персик и изрек: — Тебе хорошо, с десятью сыновьями ты управишься с любым стадом, а у меня всего два сына. Что мне остается делать? Разговор в том же стиле поддержал принц Азиз, самый молодой среди них, но в свои сорок уже командующий национальной гвардией: — А ты будешь нападать на его стада и отбивать скот. А потом продавать его мне. Азиз засмеялся, довольный своей шуткой. Оба его спутника так же не замедлили улыбнуться. После очередной виноградинки Хаким продолжил прерванную мысль: — Мухаммед не собирается отменять эмбарго, хотя все страны ОПЕК уже ропщут. Но без его согласия они боятся что-либо предпринимать. Ясно, что идея с эмбарго не удалась, но его уже не остановить.

— Он все чаще приходит в ярость, — сдвинул брови Азиз. — Порой мне кажется, что он сошел с ума. Позавчера казнили еще трех полковников из национальной гвардии по подозрению в заговоре против короля.

— Клянусь аллахом, там ничего такого не было! Просто этот иорданский выскочка нашпиговал микрофонами весь Эр-Риад. Один из этих полковников приходится двоюродным братом моей жены. Дауд от злости невольно так сжал персик, что тот лопнул в его руках. Отбросив в сторону ароматную мякоть, принц вытер ладонь полотенцем и сказал самое главное, ради чего они здесь собрались: — Пора убирать Мухаммеда с престола.

— Как ты себе это представляешь? Сам он не отречется.

— Да, это верно. К тому же он по-прежнему популярен среди простого народа, бедуинов и особенно среди палестинцев.

— Еще бы! Получилось так, что ради них мы ввязались в эту войну.

— Есть другие методы, — поглаживая свою небольшую бороду, сказал Хаким. — Например, кончина в семьдесят пятом короля Фейсала. Все переглянулись. Тридцать с лишним лет назад король Саудовской Аравии Фейсал был убит одним из своих многочисленных племянников, принцем Мусоедом.

— Это было бы неплохо, — признался Дауд.

— Да, только где нам взять второго Мусоеда?

— У меня есть такой человек, — открыл карты Хаким.

— И кто он?

— Ибрагим. Самый младший из сыновей казненного Али аль-Сабаха. Он тяжело переживает смерть отца и готов кровью смыть позор, лежащий на его семействе.

— Сколько ему лет?

— Семнадцать. Хотите на него взглянуть?

— Да, надо оценить, способен ли он на такое. Хаким хлопнул в ладоши, и в шатер заглянул часовой.

— Позови Ибрагима. Вскоре в шатер вошел молодой человек в белой галабии, но без головного платка. Это был типичный представитель своей нации: жгучий, смуглый брюнет с красивыми черными глазами и ястребиным носом. Поклонившись, он вежливо спросил:

— Звали, Хаким-ага?

— Да, сынок. Возьми этот персик. Взглянув на него, я почему-то захотел подарить его тебе. И Хаким протянул ему громадный, во всю ладонь, краснобокий бархатный персик. С поклоном взяв плод, Ибрагим вопросительно глянул на приемного отца, но тот кивком головы отпустил юношу. Полог шатра остался открытым, и все трое видели, как молодой парень на ходу начал есть подаренный персик, жадно вгрызаясь в сочную плоть.

— Красивый парень, — сказал Дауд, невольно продолжая следить за уходящим юношей. — Жалко его. Остальные двое принцев поняли его. Если покушение удастся и Мухаммед умрет, они вынуждены будут казнить Ибрагима, таковы неизбежные правила игры. Проливший королевскую кровь достоин только смерти.

— Да, но он настоящий воин, — сказал Хаким и, поднявшись, лично закрыл полог. Потом он обернулся и завел речь о том, что было вечнам камнем преткновения.

— Осталось решить, кто будем королем после того, как Мухаммед отправится в Джаханнам. Оба его гостя сразу сбросили сонное оцепенение полуденной сиесты, сели и приготовились выдержать длительный словесный бой. Через три недели в Эр-Риаде, в тронном зале королевского дворца, проходила обычная аудиенция для подданных аравийского короля. По вековой традиции, в один из дней недели, обычно во вторник, любой житель страны имел возможность прийти к своему властителю и без больших церемоний обратиться с какой-нибудь просьбой. Последний, самый нищий бедуин мог подойти к королю, назвать его братом и попросить помощь или содействие. В этот вторник желающих обратиться к Мухаммеду было больше, чем обычно. Вообще, с началом войны и введением эмбарго поток просьб и пожеланий подданных к своему монарху увеличился в несколько раз. Высокий, широкоскулый и бородатый бедуин в черно-белой клетчатой шмахе низким, рокочущим голосом высказывал свои претензии: — …их держат как собак, не выпускают из этого лагеря, кормят свининой… Фатах аль-Дамани не вслушивался в разговор, как и положено телохранителю, он наблюдал за поведением собеседника короля. Но и он понял, что сын бедуина учился где-то в Европе и после начала войны был помещен в лагерь для интернированных лиц. Судьба этого парня мало волновала Фатаха, гораздо больше его тревожило состояние Мухаммеда. Ко всем болезням короля прибавилась еще одна, язва желудка. В последнее время Мухаммед питался только верблюжьим молоком и рисом. Причину болезни Фатах видел во внезапной смерти духовного наставника короля, Вали Омара. Ходили слухи, что святого улема отравили, но аль-Дамани не верил, что кто-то во дворце мог поднять руку на святого человека, разве что самые фанатичные исмаилиты сумели обманом прокрасться в покои саудовского короля. После бедуина в очереди стоял красивый молодой человек в белой галабии, черном бурнусе и таком же безупречно белом платке. Узнав его, Мухаммед нахмурился. Он не жаловал никого из родственников своих врагов, и, вопреки обычаю, король не наклонился, чтобы подставить для поцелуя племянника свою щеку. В отличие от всех остальных просителей Ибрагим назвал Мухаммеда не так, как тот просил: братом либо просто Мухаммедом, а по титулу: — Ваше королевское величество, я пришел к вам с одной большой просьбой.

— Какой?

— Я прошу, чтобы объявили о том, что мой отец не виновен в предъявленных ему прегрешениях. Мухаммед вспылил: — Он виновен! Виновен в том, что продался этим американским собакам! Его вина

доказана, и на том свете он давно уже жарится в аду! Глаза короля пылали яростью, бледное лицо покраснело, но и упрямый взгляд юноши мало уступал ему своей неукротимой гордостью. "Как бы его снова не свалил припадок", — подумал Фатах, с беспокойством глядя то на Мухаммеда, то на неугодного просителя. Этот парень чем-то не понравился телохранителю, но он надеялся, что на входе во дворец его тщательно обыскали, как и всех шедших на прием к королю. Там стоял сам аль-Кадир, с металлоискателем и натренированными на взрывчатку собаками. Фатах не знал, что странный проситель прошел не через парадный вход, а через небольшую потайную дверь в противоположном конце тронного зала. Мухаммед все же справился с гневом и резким жестом руки указал племяннику, что аудиенция для него закончена. За спиной Ибрагима уже с сопением топтался очередной проситель, но сын бывшего визиря не спешил уходить. Он как-то неуклюже поклонился монарху и, вместо того чтобы отойти, сделал шаг вперед. И тут аль-Дамани понял все. То, как этот парень поклонился своему монарху не соответствовало его молодости. И эта громоздкая фигура никак не гармонировала с юношеским лицом Ибрагима. Закричав, Фатах кинулся вперед, стараясь своим телом прикрыть монарха. Мощный взрыв отбросил его тело назад, грохот и звон вылетающих витражей слились в один звук. Четыре килограмма пластита в клочья разорвали тело Ибрагима, вокруг него лежали мертвые, раскромсанные тела, чуть подальше десятки раненых и контуженных с воем и причитанием ползали по мраморному, скользкому от крови полу. Когда Ахмед аль-Кадир, по пояс испачканный в человеческой крови, пробился к Мухаммеду, тот был еще жив. Аль-Дамани все-таки успел прикрыть тело и голову короля своим собственным телом, но от ног самого могущественного властителя мусульманского мира остались одни обрубки чуть выше колен, и из них беспощадным потоком хлестала кровь. Судорожным движением сжав бурнус аль-Кадира, Мухаммед прохрипел ему в лицо: — Пророк… я хотел… я не смог… не смог! Иорданец понял, что король общается уже не с ним, а видит сейчас небожителей и самого пророка Мухаммеда.

— Я хотел… я пытался… я верил! Пылающие мукой глаза монарха заволокла пелена, пальцы разжались, и последние секунды жизни истекли вместе с последними каплями крови из его чудовищных ран. Закрыв глаза короля, аль-Кадир начал шептать поминальную молитву. Эту молитву он читал не только для своего монарха, но и для себя. В тот же вечер его удушили двумя шарфами в одной из дальних комнат дворца. Формально его обвинили в халатности при охране покойного короля, но на самом деле слишком много царственной крови пролил этот чужестранец, чтобы быть прощенным пришедшим к власти законным наследникам престола. Это они провели смертника через заднюю дверь тронного зала, миновав и металлоискатель, и тренированных собак. Пришедший к власти Абдаллах ибн Азиз аль Сабах ас-Сауд тут же собрал конференцию стран ОПЕК и отменил эмбарго, для приличия оставив некоторые ограничения против США и Голландии. Цена на нефть тут же упала до тридцати долларов за баррель. Золотые времена для американских нефтяных королей кончились. В пять раз более дешевая по себестоимости арабская нефть почти мгновенно вытеснила с рынка техасскую и оклахомскую. Оставалось одно — каким-то образом достойно закончить затянувшуюся войну.

ЭПИЗОД 42 Маккреди в первый раз видел своего госсекретаря в таком состоянии. Лишь только Арисон

вошел в его кабинет, как президент подумал, что Джимми похож на пьяного. Это было странно, "Принстонский птенец" не раз подвергался издевательствам со стороны всех остальных членов команды Маккреди именно за его стопроцентную трезвость. Но, как оказалось, Арисон и в самом деле был пьян, не очень сильно, но заметно. И как порой бывает с непьющим человеком, алкоголь извлек из личины этого рафинированного эстета нечто ранее невиданное и странное. Развязно плюхнувшись на стул напротив президента, Джимми выругался, и, поправив растрепанную, редеющую рыжую шевелюру, хриплым голосом признался: — Ты знаешь, Ален, я не думал раньше, что политика такое тухлое дело. Маккреди высоко поднял брови. Его давно уже никто не называл на "ты".

— В чем дело, Джимми, ты пьян?

— Да, есть немного. Я выпил этого… "Джек Даниэля", но обещанной радости не почувствовал.

— Я вообще-то ждал тебя с докладом о ходе переговоров на Ближнем Востоке, — напомнил Маккреди.

— А я поэтому и нажрался, что докладывать мне нечего. Нечего, понимаешь! Они у меня вот уже где сидят! — Арисон резанул себя ладонью по горлу. — Все эти арабы, евреи. За последние четыре месяца я восемь раз летал через океан. И всего два раза ночевал у себя дома, в родной кровати, рядом с Джинни. Но самое главное, я чувствую себя, как кусок мяса на разделочном столе: сверху долбят арабы, а снизу упрямо стоят на своем евреи. Им всем хочется одного: на моем горбу въехать в рай! Они думают, что, если я приехал помочь им заключить мир, то должен рвать задницу именно для выполнения их программы! И никто не хочет идти на уступки! Эти… все в белом, — скривившись, Арисон мотнул головой, — только и делают, что улыбаются, кивают головами. "Ваша мудрость не имеет границ, о уважаемый! Мы всегда знали, что Америка — наш самый лучший друг!" А потом загибают такое, будто их танки уже стоят на Храмовой горе. А эта старая крыса, Амит? Он же ни на шаг не хочет отступать от своих позиций! Я встречал много евреев — хитрых, расчетливых, наглых, упрямых, но впервые они собрались в одном лице. После переговоров с этим старым террористом поневоле станешь антисемитом. Все, Алан, все! Это тупик. Пусть себе воюют, фак инг шит! Чем скорее они друг друга уничтожат, тем лучше для остального мира! Я умываю руки. По ходу монолога госсекретаря Маккреди достал из резного ящичка на столе сигару, раскурил ее и, откинувшись на спинку кресла и прищурившись, смотрел на Арисона сквозь клубы синего дыма. Когда Джимми закончил свою исповедь, президент чуть помолчал, потом вздохнул и начал методично уничтожать своего первого помощника по международным делам: — Ты думаешь, другим было легче? Вспомни хотя бы Киссинджера? Думаешь, он больше тебя ночевал дома, готовя Кэмп-Дэвидские соглашения? Это твоя работа, Джимми, твоя! Вся международная политика — это большое корыто с отвратительным пойлом для одной большой свиньи под названием История. Так было, есть и будет всегда. И ты, — он ткнул указательным пальцем в сторону Арисона, — самый главный кашевар в этом свинарнике. Теперь все зависит от тебя, войдет твое имя в историю или будет отброшено как неоправдавшее надежды, как навоз. Я не думал, что ты будешь таким чистоплюем! Вспомни, как во время предвыборной кампании ты не моргнув глазом приказал наставить жучков в штаб-квартире демократов в Сиэтле. И ведь это была твоя идея выставить Джо Форда безмозглой куклой, полной марионеткой. Именно ты предложил испортить его телесуфлер во время последнего обращения к американскому народу! Джо начал спотыкаться, подглядывать текст речи по бумаге, так что зрители больше видели его лысину на темечке, чем глаза, и это сыграло свою роль. Теперь же я не узнаю тебя! Что с тобой, Джимми? Губы Арисона скривились в горькой усмешке, в глазах мелькнуло некое сожаление.

— Просто тогда я все воспринимал как одну большую игру. Матч по бейсболу, в котором любой ценой надо было победить. Я как-то не думал о моральной цене тех действий, тем более что Джо и в самом деле был пустой марионеткой, не способной связать пары слов без подсказки. Но большая политика — это что-то другое. Тут любое неверное действие оборачивается кровью людей. А в этих переговорах приходится действовать не через третьих лиц, а с глазу на глаз. Угрожать, хитрить, обещать заранее невыполнимое, поливать грязью других, чтобы через пару часов то же самое делать с теми, кого только что купал в этой грязи. Я чувствую себя не в своей тарелке, Ален. Маккреди встал, прошелся вдоль стола, зачем-то посмотрел на подпись художника на портрете президента Мак-Кинли, потом снова вернулся на место.

— Хорошо, Джимми. Пока отдохни. Мы сообщим для прессы, что у тебя проблемы со здоровьем, например гипертонический криз. Я думаю, недели тебе хватит для принятия окончательного решения? Арисон кивнул головой, поднялся и, ссутулив плечи, пошел к выходу. Едва за ним закрылась дверь, как Маккреди вызвал своего секретаря.

— Вызовите ко мне Кору Нельсон.

— Это невозможно, ее сейчас нет в Вашингтоне.

— Черт, она еще не вернулась?

— Она задержалась в Ботсване еще на день. Там возникли некоторые трудности с рудниками, поставляющими уран для наших электростанций.

— К черту Ботсвану! Она нужна мне здесь и сейчас. Немедленно отзовите ее. Уже на следующий день Кора Нельсон, получив статус полномочного представителя президента, вылетела на Ближний Восток. Ей пришлось вести переговоры заново. Кора еще летела через океан, когда умер Ицхак Амит, самый непримиримый враг арабов. По заведенному многолетнему обычаю Амит совершал свою ежегодную провокацию — посещал Храмовую гору, вторгаясь в самые почитаемые мечети мусульман, Аль-Акса и Куббат ас-Сахра. После этого, как всегда, следовал взрыв возмущения со стороны палестинцев, интифада вспыхивала словно костер, политый бензином. Это и было нужно старому сионисту.

— Израильский народ должен жить в постоянном напряжении, — частенько говорил он своим сподвижникам по партии «Ликуд». — Мир для нашего народа вреден. Только при постоянном напряжении и постоянной тренировке нарастают настоящие мышцы. А то, не дай боже, наши дети начнут дружить с детьми арабов. Они же потом не смогут в них стрелять! На Храмовой горе все прошло нормально, охрана премьер-министра сработала на славу, не подпустив близко никого из разгневанных мусульман. Но неприятный сюрприз ожидал Амита, когда он приехал с докладом в израильский парламент. Около здания кнессета его встретила большая толпа единоверцев с лозунгами протеста: "Амита — вон из премьеров!", "Мы хотим мира, а не камней и пуль!". Демонстранты не ограничились транспарантами, и когда через час премьер-министр снова показался на ступенях кнессета, из толпы в его сторону полетели гнилые помидоры. Два из них достались широким спинам телохранителей, но один, перезрелый, овощ попал точно в лицо старому "льву сионизма". Уже в машине Амиту стало плохо, он начал задыхаться, лицо побагровело.

— Предатели… они не понимают! — хрипел он, пока секретарь на пару с телохранителем стаскивали с премьера галстук и расстегивали рубаху. Обширный инфаркт усугубился инсультом, и в ту же ночь Ицхака Амита не стало. Пришедший на смену Амиту Менахим Газит не оказался более сговорчивым, но последовал парламентский кризис, и через месяц «Ликуд» вынужден был уйти в отставку.

Кора Нельсон смогла сделать то, чего не сумел добиться более эрудированный принстонский профессор. Ведя переговоры жестко и требовательно, она заставила обе стороны пойти на уступки. Восточный Иерусалим остался под протекцией Израиля, но Храмовый комплекс отошел под контроль международных войск, созданных на основе нейтральных стран: Швейцарии, Австрии и Финляндии. Кое-какие послабления выторговали для себя и палестинцы.

Часть вторая КРАСНАЯ МЕЛЬНИЦА ЭПИЗОД 44 Это строение в пятидесяти километрах от Новосибирска носило название Охотничий домик. Когда-то здесь, среди нетронутой природы госзаказника, действительно стояла простая сибирская изба с русской печью и банькой, но два года назад по приказу генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Анатольевича Месяцева была проведена хорошая дорога, выстроен трехэтажный особняк с автономным обеспечением, сауной, плавательным бассейном и прочими атрибутами богатства и власти. Генерал появлялся здесь редко, раза два в месяц, но, уж приезжая, отрывался на полную катушку. Въезжал во двор целым кортежем, с многочисленной свитой, девочками, ящиками шампанского — любимого напитка губернатора, и гудел дня три, спасаясь от повседневной нервотрепки, забот и однообразия семейной жизни. Но в этот зимний вечер кортеж автомобилей, проехавших во внутренний двор Охотничьего домика, был необычно мал — всего три машины, и вместо веселого женского смеха звучали одни мужские голоса, большей частью озабоченные и даже злые. А вместо шампанского из машины выволокли связанного по рукам и ногам человека.

— Тащите его вниз, — гулко рявкнул губернатор. — И займитесь им по полной форме, я подойду попозже. Поднявшись наверх, Месяцев сбросил с плеч надоевший китель, расстегнул галстук и, достав из холодильника бутылку шампанского, торопливо распечатал ее, пролив в пенном потоке добрый бокал щедрого подарка Абрау-Дюрсо. Выпив остатки солнечного напитка, генерал немного успокоился, уже не торопясь, переоделся в спортивный костюм, даже причесался перед зеркалом, привычно помассировав свою изрезанную морщинами, потасканную физиономию. Несмотря на сорок семь прожитых лет, генерал-лейтенант выглядел гораздо старше своего возраста. Рыжеватые волосы на голове изрядно поредели, обильные мешки под глазами и нездоровая синюшность дополняли нерадостную картину. Высокая и мощная фигура губернатора в последнее время как-то раздалась вширь, а выработанный еще в училище командирский голос приобрел астматические оттенки. Прихватив еще одну бутылку и фужер, генерал спустился в подвал. Увы, лишь войдя в большую комнату рядом с бойлерной, Месяцев понял, что опять случилось что-то не то. Его личный врач суетился над телом привезенного человека. Трясущимися руками раздирая полы пиджака и рубашки, он пытался воткнуть шприц в хилую грудь пленника. Лица остальных трех человек, стоявших рядом с доктором и его пациентом, казались бледными и растерянными.

— Ну, что там еще, мать вашу!.. — с ходу обрушился на своих приближенных губернатор.

— Сердце у него оказалось слабое, — признался моложавый офицер с одной звездой на погонах. Удар тяжелого генеральского кулака немедленно обрушился на лощеное лицо майора. Отлетев к стене, адъютант зажал лицо руками, а из-под пальцев обильным потоком потекла кровь. Остальные спутники Месяцева невольно отшатнулись в стороны, но гнев генерала оказался направлен не на них.

— Ты чего, Семен, охренел! — заорал губернатор на врача. Но плотный, коренастого сложения военврач отнюдь не оробел.

— А я тут при чем?! — в ответ повысил голос он. — Ваш костолом его сразу током шибанул, он мигом и загнулся! Теперь Месяцев обернулся к рослому, широкоплечему мужчине в короткой кожаной

куртке. Большая, круглая голова его была выбрита наголо, голубые, нагловатые глаза смотрели весело и зло, во рту матово блестели улыбкой два ряда золотых зубов. Старый, беловатый шрам наискось пересекал всю голову управляющего делами губернатора Шикунова от левого виска и до затылка. Его проще можно было назвать завхозом, но должность эта таила в себе много и других различных обязанностей, странных для любого другого человека, но отнюдь не для Федора Шикунова. Сводник, сутенер, поставщик девочек и дефицитной выпивки, личный палач и киллер — все соединялось в лице этого явного уголовника, неожиданно получившего картбланш от одного из самых влиятельных людей страны.

— Ну и хрен с ним, загнулся и ладно, — по-блатному растягивая слова, сказал Шикунов. — Самое главное мы узнали.

— Что мы узнали?! — свирепым голосом спросил генерал. — Что!?

— Что стукачом был он. Был и нет его. Нет его, нет проблем.

— Дурак, ты, Федор! — неожиданно сбавляя обороты, сказал Месяцев. — Самое главное не то, что он стукач, а то, что он успел про меня настучать, понял? Но Шикунов по-прежнему нахально улыбался своими золотыми зубами.

— Много он все равно не смог накапать, что он там в своей канцелярии видел? Одни бумажки, ничего больше. А по бумажкам у нас все тип-топ. Генерал покосился на заливающегося кровью адъютанта, буркнул ему: — Иди умойся! Вздыхая, Месяцев долго мерил ногами длину подвала, потом обратился к троим оставшимся подручным: — Надо было выяснить все его связи, всю подноготную, а вы его угробили! Стариков зря болтать не станет, он сказал, что под нас всех копают, и глубоко копают. Так что и нам нужно рыть глубже, гораздо глубже, так, чтобы найти всех иуд! Стариков был губернатором Поволжского округа. Этот хитрый лис сумел раскусить инспектора Федерального агентства безопасности, более того, переманить его на свою сторону. Неделю назад он во время очередного приезда в Москву по поводу заседания Временного Военного Совета поведал о своем открытии трем самым близким коллегам из гильдии генералгубернаторов.

— Ладно. — Месяцев прояснил мозги с помощью своего любимого напитка. — Теперь надо организовать все так, будто с ним произошел несчастный случай. Скажем… под машину попал, либо еще что-нибудь. Ну, не впервой, придумаете!

— Может, лучше наоборот — закопать его где-нибудь в лесу, и всего делов? — предложил молодой мужчина в армейском пятнистом бушлате, но без знаков отличия, зять Месяцева Анатолий Молодечный.

— Дурак! Так они больше всполошатся, начнут его искать, копать под меня. Делайте, как я велел! Чтобы все было натурально, портфельчик его говнястый не забудьте.

— Ясненько, — развел руками Шикунов. — Нет проблем. Когда генерал и его свита покинули подвал, он сморщился, выплюнул жвачку и, пробормотав себе под нос: "А дерьмо Федору убирать, да?" — склонился над щуплым телом жертвы. Шикунов деловито осмотрел лицо трупа, потом шею, руки. Здесь он присвистнул и, сняв с руки погибшего часы, долго разглядывал их.

— Однако! Какой-то канцелярский придурок, а на руке настоящий «Ориент» с двумя нехилыми брюликами. Недолго думая, он снял со своей руки фальшивый китайский «Лонжин» и защелкнул браслет на руке покойного.

— Махнем не глядя! — доброжелательно сказал завхоз покойнику и кивнул двум

вошедшим в подвал амбалам: — Берите его, повезем прокатиться. Через неделю поздно вечером в обычную квартиру в центре Новосибирска позвонили.

— Кто там? — спросила невысокая женщина лет тридцати пяти, одетая во все темное, с явно покрасневшими и набрякшими после долгих слез глазами.

— Виктор Семенов здесь живет? Женщина отперла дверь, за ней стоял очень высокий молодой человек лет тридцати с объемным пакетом в одной руке и дипломатом в другой. Плечи позднего гостя явно намекали на его спортивное прошлое, а круглое, курносое лицо не портил даже большой, рваный шрам в углу рта, делающий его улыбку слегка перекошенной.

— Я из Москвы, Александр Рубежный. Мы с Виктором год назад были на стажировке в столице, немного подружились.

— Витя погиб неделю назад, — с трудом выговаривая слова, произнесла вдова.

— Да что вы говорите! — приглушенно ахнул приезжий. Как-то незаметно, по сантиметру он протиснулся в прихожую, поставил дипломат. — А я тут всяких гостинцев вам привез, сейчас такие времена, с продуктами туго. Но у нас, в столице, полегче. После таких слов женщина не могла не пригласить позднего гостя.

— Проходите. На звук голосов из соседней комнаты вышел серьезный, худосочный мальчишка лет двенадцати в круглых очках. Выложив на стол обильный запас продуктов, гость сбросил куртку на спинку стула и, пока хозяйка разливала по чашкам чай, спросил: — Как это произошло?

— Никто не знает, — вздохнула женщина. — Он задержался на работе, бухгалтер есть бухгалтер, такое случалось часто. А утром его нашли на пустыре за нашим домом, судя по всему он попал под машину. Как — неизвестно. Непонятно даже, что он там делал, с работы он всегда возвращался с другой стороны. К тому же пока мы находились на похоронах, кто-то перевернул весь дом. Это было ужасно, все вывалено на пол, разгромлено…

— Вот как? Интересно… — вздохнул Рубежный. — А что еще случилось странного за эти дни?

— Да… пожалуй, больше ничего…

— У вас часы такие же, как были у моего папы, — неожиданно сказал мальчишка. Все это время он не отрываясь смотрел на запястье гостя.

— Да, верно, — согласился Александр, поднимая руку и всматриваясь в свои часы. — Мы брали их в одном спецраспределителе. Туда как раз завезли большую партию конфискованного "Ориента".

— Когда папу привезли домой, у него были другие.

— Какие? Мальчишка ушел в свою комнату и вскоре вернулся с часами в руках.

— "Лонжин"? — удивился Рубежный. — Да, это явно не те часы. Вскоре московский гость распрощался и ушел. Около подъезда его ждала машина, с виду самое обычное такси.

— В гостиницу, — велел Рубежный. Не проехав и двух кварталов, шофер заметил: — Александр Иванович, по-моему, нас пасут. Александр глянул в зеркало заднего вида и кивнул головой.

— Да, и весьма откровенно. Значит, немного покатаемся по городу. После этого он достал небольшую, явно нестандартную рацию и негромко скомандовал в микрофон:

— Второй, пристройтесь к нашему хвосту и проследите, откуда он растет.

— Хорошо. Через десять минут группа наружного наблюдения новосибирской ФСБ потеряла объект своего внимания. Габаритные огни «Волги» словно растворились в черноте небольшого, неосвещенного переулка, а когда «десятка» группы наблюдения, миновав его, вырвалась на освещенный проспект, ни один из движущихся по нему автомобилей не напоминал нужную машину.

— Где он? Куда делся? — растерялся водитель.

— Назад, — скомандовал старший группы. Однако все поиски оказались напрасными. — Черт, похоже это ловкачи высшей пробы.

— Столичные гастролеры, — сплюнул с досады шофер.

— Поехали "на ковер", — велел, заранее сморщившись, глава "наружки". Спустя пять минут «десятка» остановилась у громадного здания бывшего обкома партии, ныне резиденции генерал-губернатора. В этот поздний час в здании горело только три окна дежурной части да два окна на втором этаже. Той же ночью в дверь врача-паталогоанатома Сергея Кузьмина постучали.

— Кто там? — хриплым спросонья голосом спросил доктор.

— Открывайте, ФСБ. На такое предложение было опасно отвечать отказом. Не снимая цепочки, Кузьмичев приоткрыл дверь.

— Документы покажите, — попросил он. Рассмотрев их, он хмыкнул: — Ого, Москва, главное управление… Заходите. Рубежный не стал лить воду на мельницу, а сразу спросил: — Это вы примерно неделю назад делали вскрытие тела Виктора Семенова, бухгалтера канцелярии генерал-губернатора? Кузьмичев наморщил лоб, потом согласно кивнул головой: — Да, а в чем дело?

— Нам интересно, что послужило причиной его смерти? Не обнаружили ли вы при вскрытии чего-то особенного? Доктор поскреб свою всклокоченную бороду, вздохнул и сказал: — Знаете, причину смерти установить было и легко, и трудно. Типичное дэтэпэ, но такое впечатление, что его переехали как минимум раза три. И еще одно… — Кузьмичев прищурился. — На лодыжках ног остались темные пятна. Я как-то встречался с похожим случаем, лет семь назад братки пытали одного бизнесмена, у того не выдержало сердце. Так вот, похожие следы остаются после пыток электротоком.

— Это все? Доктор пожал плечами.

— Пожалуй, да.

— Ну что ж, огромное вам спасибо, и, пожалуйста, никому ни слова про этот разговор. Это в целях вашей же безопасности. Поздние гости отбыли восвояси, а доктор ушел к себе в спальню, но еще долго не мог уснуть, проклиная свою черную, неблагодарную и, как оказалось, еще и опасную работу. Утром следующего дня вся столичная опергруппа Федерального агентства безопасности собралась в укромном мотеле в десяти километрах от города.

— Вчера в два часа ночи в здании администрации кроме обычных для этого времени людей бодрствовал только один человек. За теми окнами на втором этаже находится кабинет заместителя начальника ФСБ губернии подполковника Молодечного, — докладывал первый зам

Рубежного капитан Васильев. Он с остальными шестью членами команды прибыл в город на пять дней раньше своего начальника.

— Он же по совместительству зять Месяцева, — дополнил его информацию сам Рубежный.

— Да, именно. У него даже кабинет не в здании ФСБ, а как раз напротив кабинета тестя. К нему они и поднялись.

— Хорошо, давайте-ка займемся другими действующими лицами в этой камарилье. Перебирая фотографии, Рубежный задержал в руках один из снимков.

— А это кто такой?

— О, весьма своеобразная личность в окружении губернатора. Некто Федор Шикунов. Фигура необычная для этой офицерской компании. Бывший боксер, в свое время сидел, сейчас явно в фаворе у генерала. Числится обычным завхозом, но ездит на джипе, в подчинении пять таких же как он головорезов. За глаза его все величают «интендантом». Есть предположение, что он выполняет самую грязную работу, ту, за которую не хотят браться господа офицеры.

— Где-то я видел эту рожу, — пробормотал Рубежный. — Есть еще его снимки?

— Даже видео. Поставить?

— Давай. Поглядывая на экран телевизора, Рубежный продолжал перебирать фотографии.

— Стой! — внезапно вскрикнул он. — Перемотай-ка пленку назад! Останови! Васильев перемотал пленку назад, Александр подошел поближе.

— Что это? — спросил он, ткнув пальцем в экран. Васильев сначала не понял, затем сказал: — Скорее всего блик. Солнце отразилось.

— Дай-ка еще чуть вперед. Кадр сдвинулся, острый блик на экране исчез.

— Солнце было сзади? — рассуждал словно сам с собой Рубежный.

— Да.

— Есть еще фотокадры этого типа?

— Есть, но они не готовы.

— Мне нужна его левая рука. И как можно крупнее. Штатный фотограф группы кивнул головой и удалился в ванну. Через полчаса они рассматривали большие, еще мокрые листы фотоснимков.

— Вот они, — сказал Рубежный с торжеством в голосе. — Блик был уж очень сильный. Бриллиантики сыграли на свету. «Ориент» Витьки Семенова, царство ему небесное. Безобиднейший был парень… Рубежный машинально взглянул на следующую фотографию и замер, не договорив предложения. На снимке была запечатлена другая, правая рука личного завхоза генералгубернатора. На его запястье была четко видна наколка — красный ромб с эмблемой спортивного клуба «Спартак». И майор наконец вспомнил, где он видел Федора Шикунова.

ЭПИЗОД 46 Это было в сыром, ветреном октябре две тысячи четвертого года. Рубежный тогда только начинал свою карьеру в ФСБ в бывшем Свердловске, ныне Екатеринбурге, и вызов к начальнику областного управления был для него событием чрезвычайным.

— Разрешите войти, товарищ генерал-майор? — спросил он, переступая порог кабинета.

— Проходи, Саша, садись. У генерала Марусева была своеобразная манера обращаться к своим подчиненным по именам: Саша, Коля, Петя. При его седой голове и общем добродушии тона это походило на

задушевный разговор отца с малыми детьми.

— Будет тебе, Саша, одно задание, довольно простое, но ответственное. Сегодня на десять часов назначен митинг протеста общественности против распространения наркотиков. Пройдет он на окраине города, в печально знаменитом Цыганском поселке… Увидев удивленное лицо подчиненного, генерал кивнул головой: — Да-да, не удивляйся. Это не моя идея, я бы его не разрешал, но… Раз губернатор дал согласие, то он состоится. Охрану обеспечивает милиция, а наше дело присмотреть за происходящим с точки зрения каких-либо инцидентов. Возьмешь «Волгу», оператора, постоите в сторонке, поснимаете. На рожон не лезь, твое дело фиксировать все, что случится. Все ясно?

— Так точно! — козырнул Рубежный, хотя на самом деле ему ни черта не было понятно в этом странном задании. Лейтенант знал, что митинги и демонстрации запрещены по всей стране еще с пятнадцатого июня, а тут вдруг такое странное мероприятие, и не где-нибудь в центре города, а на окраине, как раз в одном из главных очагов распространения наркотиков. Цыганский поселок состоял из полутора сотен многоэтажных дворцов цыганских наркобаронов, и более сомнительного места для митинга протеста было не найти. Все разъяснилось, когда машина подъехала к пустырю на окраине Екатеринбурга. Вместо ожидаемых Рубежным пары сотен людей на обширной площади колыхалась многотысячная толпа. Выбравшись из «Волги», Александр окинул взглядом площадь и оценил всех собравшихся в три тысячи человек. На двух грузовиках стояли мощные колонки, а с платформы третьего вещали ораторы. Микрофон держала бедно одетая женщина с двумя фотографиями в руках. До нее было метров пятьдесят, не меньше, но Рубежный и отсюда видел, что это фотографии двух детей.

— …Ей было всего тринадцать, когда она умерла от передозировки! Сейчас они лежат рядышком на кладбище, а я одна доживаю свои дни. Зачем мне такая жизнь?! Голос женщины сорвался на рыдания, и ее тотчас же оттеснил в сторону другой оратор, плотный, мордастый мужик лет пятидесяти. Голос у него не дрожал, а наоборот, был хорошо поставлен, с отменной дикцией.

— Доколе русский народ будет терпеть эту свору отравителей! Мы, русские, слишком терпеливы, мы долго, триста лет терпели монгол, пока не скинули их иго! Никто не смог завоевать русского человека и русской земли — ни поляки, ни немцы, ни французы. Сейчас же нас хотят сломить с помощью наркотиков, уничтожить весь народ. Неужели мы будем терпеть на своей земле это зло?! Долой цыганскую сволочь, выкинуть их из города и вообще из России! Толпа восторженным ревом встретила последний тезис оратора. Рубежный тем временем заметил, что народ все прибывает и прибывает. Подходили со стороны города в одиночку и группами, а затем подъехали три больших «Икаруса» с эмблемами спортивных обществ. Из них высыпали одетые в тренировочные костюмы парни с явно спортивными замашками. Александр обратил внимание и на другую, так же весьма многочисленную группу парней с одинаково бритыми головами, одетыми в кожаные куртки с многочисленными заклепками. Эти привлекали к себе внимание явно хорошей организацией, стояли, как на параде, ровными рядами, по команде хором кричали либо: «Долой», либо "Да здравствует Россия!". "И скинхеды здесь? Явно будет заваруха", — подумал Александр. Ему пришлось изрядно покрутить головой, пока он нашел еще один необходимый элемент столь многочисленного собрания людей. В стороне он митинга, около «уазика» курил сигарету щуплый, чернявый милиционер с погонами лейтенанта.

— Командир, кто у вас тут старший?

— Чего тебе? — недовольно буркнул страж порядка.

Рубежный показал свои корочки. Молодой, примерно его возраста лейтенант мрачно глянул на документы и нехотя ответил: — Ну я тут главный, а что?

— Сколько у тебя человек?

— Десять.

— Всего?! — поразился Александр.

— Да, всего. Нас вообще отправили сюда только наблюдать, ни во что не вмешиваться. "И его тоже? Хороши гуси наши начальники. При случае есть на кого свалить вину," — понял Александр.

— Вот что лейтенант, — сказал он. — Похоже, нас с тобой подставили. Сейчас все это полыхнет, а нам потом придется отдуваться. Рубежный еще раз оглянулся по сторонам и нашел того, кто был ему нужен.

— Вон, видишь! Съемочная бригада местного телевидения. Зааркань их и пусть зафиксируют, что ты просил подкрепления, понял? В унылых глазах милиционера мелькнула искра понимания.

— Понял! А ты?

— У меня свои киношники. Пошли. Минут через сорок толпа по прикидкам Рубежного достигла минимиум пяти тысяч человек. Она была уже достаточно разогрета, и когда очередной оратор с хорошо поставленным командирским голосом скомандовал: "Вперед, снесем эту нечисть с нашей земли!" — многотысячная масса с ревом качнулась в сторону кирпичных особняков. Рубежный оглянулся на свою «Волгу», оператор исправно снимал все происходящее, взобравшись на багажник, и лейтенант поспешил вслед. У самого первого особняка толпа пыталась выломать ворота, но, мощные, железные, они никак не подавались. По верху двухметрового забора была натянута колючая проволока, и никто из нападавших не решался перебраться через нее и изнутри отпереть ворота и калитку. В первых рядах были скины, своей тренированной массой они ритмично раскачивали все более подающиеся вовнутрь половинки ворот, дружно скандируя: "Раз, два, три!". Наконец ворота не выдержали и распахнулись, толпа с восторженным ревом ворвалась во двор, быстро заполнив его целиком. Зазвенели разбитые стекла, но железные решетки на окнах не давали нападавшим проникнуть внутрь. С крыльца доносились удары, это передовые скинхеды пытались выломать железные двери дома. Это им не удавалось, и тогда кто-то с явно командирским голосом крикнул: "Взрывай!" Благодаря своему росту Александр возвышался над толпой, поэтому видел, как двое парней немного повозились около замочной скважины, потом быстро сбежали вниз, где несколько скинов с матюгами осаживали народ назад. Толпа отхлынула, раздались панические крики пострадавших при давке. Грохнул взрыв, у Рубежного заложило уши, дверь распахнулась сама, и народ с каким-то утробным рыком рванулся вперед. Откуда-то изнутри дома сразу донеслись отчаянные женские крики, грохот, звон битого стекла. Минут через пять трое парней с трудом вытащили на улицу женщину лет сорока пяти в черной юбке и белой гипюровой кофточке, с типично смуглым, цыганским лицом.

— Роза! — раздался за спиной Александра женский надрывный крик. Лейтенант понял, что это была знаменитая Роза по кличке Баронесса, одна из самых богатых торговок смертельным зельем. Прославилась она тем, что в интервью местному телевидению заявила: все, что она делает, — благо для ее клиентов.

— Я им даю счастье, радость, а что можете дать вы? — сказала она тогда. — Нищету, убогую жизнь? Ну и что из того, что они умирают, у меня самой сын умер от передозировки.

Зато они живут ярко, весело, как мотыльки. В торговку смертью тут же вцепились несколько женщин. Трое из них с криками и плачем рвали ее волосы, одну из них Рубежный даже узнал, та самая, что выступала с грузовика, остальные тянули цыганку в разные стороны, и в несколько секунд та лишилась верхней одежды. Роза попыталась сбежать, отчаянным жестом оттолкнув своих мучительниц, она с воем рванулась вперед, ее догнали, кто-то упал и схватил ее за ноги, остальные навалились сверху, потащили в сторону, и отчаянный, хрипловатый вопль ужаса донесся откуда-то с самого низа людского круговорота. А из дома все выводили и вытаскивали цыган, мужчин, женщин, совсем юных и стариков. Вопли, крики ужаса и мольбы захлестнули Рубежного, его на время словно парализовало, лейтенант лишь поворачивал голову из стороны в сторону, выхватывая из калейдоскопа погрома то залитое кровью лицо старого бородатого цыгана, из уха которого рослый скин одним рывком беспощадно вырвал с мясом золотое кольцо, то юную, симпатичную девчонку лет тринадцати, раздетую догола и прикрывавшую маленькие острые груди ладонями. Из стопора Александра вывели донесшиеся издалека звуки ожесточенной перестрелки. Кто-то явно палил из автомата, и, стряхнув оцепенение, Рубежный поспешил со двора Розы. Саму хозяйку дома он увидел уже за воротами. Ее неподвижное, неестественно вывернутое тело лежало на дороге, лицом вниз, из одежды остался только разорванный сзади черный бюстгальтер, а о некогда пышной шевелюре Баронессы напоминали лишь отдельные клочки волос на окровавленной голове. Стреляли из большого, трехэтажного дома с двумя помпезными, вставшими на дыбы лошадями на фронтоне. Выстрелы Рубежный слышал и раньше, но то была явная пальба из охотничьих ружей, здесь же вели огонь минимум из трех автоматов. Лейтенант и сам едва не схлопотал пулю, и лишь услышав над ухом неприятный свист, укрылся за толстым стволом старого тополя. Там уже кто-то прятался, и Рубежный едва не вытолкнул «старожила» под обстрел.

— Куда, на хрен, прешь?! Видишь, здесь занято?! — обрушился на него мощного сложения и его роста скинхед. — Иди отсюда!

— Ага, сам иди, — пробормотал Александр, прислушиваясь к выстрелам. Скин смерил его взглядом и понял, что с этим крепким парнем не стоит связываться.

— Ну, если такой храбрый, то угости сигаретой. Рубежный достал сигареты, они закурили. Тогда он и увидел на руке его невольного напарника наколку в виде эмблемы "Спартака".

— Сейчас наши быстро их прищучат. О! Уже «Буратино» тащат! Выглянув из-за дерева, лейтенант увидел слева от себя, за забором соседнего дома двух парней, деловито возившихся с внушительных размеров трубой. "Мобильный огнемет, жуткая штука", — подумал он. Автоматная очередь, сбившая кору со старого тополя, заставила его вжаться в ствол дерева, и он не видел всего действия до конца, услышал только нечто среднее между ревом и вздохом, серый фон осеннего дня осветила сильная вспышка, и когда Рубежный снова выглянул из-за дерева, дом уже нещадно полыхал по уровню всего третьего этажа.

— Все, хана мазурикам! — засмеялся его собеседник и побежал к воротам дома. А там уже несколько человек кидали через забор бутылки с бензином, быстро добавившие огню ревущую мощь. Через пять минут дом полыхал целиком, и снаружи, и изнутри. Несмотря на это входная дверь так и осталась запертой. Сквозь гул пламени Александр услышал отчаянные женские крики, в окне второго этажа мелькнуло молодое, смуглое лицо, но предательские решетки не

дали девушке выбраться наружу, и через несколько секунд повалил густой, черный дым, скрывший ее из виду. Рубежный оглянулся назад. Метрах в ста за ним, на пригорке стояла его «Волга», сквозь тонированные стекла ничего не было видно, но лейтенант не сомневался, что оператор делает свое дело. Тогда он побрел дальше, методично заглядывая во все открытые настежь ворота. На одном из них висело тело пожилого бородатого цыгана. Стоящая на коленях старуха с причитающим воем пыталась прорваться к мертвому телу, но два скинхеда не подпускали ее к покойнику, методично пиная цыганку по окровавленному лицу. Погром методично перерастал в грабеж. Навстречу ему, в направлении к городу, шли десятки людей, с радостными и озабоченными лицами тащивших узлы, чемоданы, сумки, магнитофоны и другую электронику. Трое парней во дворе полыхающей усадьбы пытались, выдрав проводку, завести новенький черный джип, это у них не получалось, они матерились, нервничали, а огонь припекал все сильнее. Две старухи с сухонькими лицами, тоже матерясь, тащили громадную перину. Щуплый старичок, тяжело отдуваясь и буквально на полусогнутых ногах, нес перед собой громадный импортный телевизор. Метра за три до лейтенанта он споткнулся и выронил свою ношу. С громким треском лопнул черный матовый корпус, оттуда что-то посыпалось. Старик приподнялся, открыл рот, но сказать ничего не успел, только схватился за сердце. Лицо его побагровело, и, выгнувшись назад, ветеран завалился в сторону, дергаясь в последних, мелких судорогах агонии. По всему поселку носился мелкий куриный пух вперемешку с пеплом, пахло гарью, паленой щетиной, бензином, время от времени серые тучи низвергали вниз мелкую водяную пыль, неприятно хлеставшую лейтенанта по разгоряченному лицу. Но Рубежному попадались и совсем другие лица. Та самая женщина, выступавшая с машины, а потом первая вцепившаяся в волосы Розы-Баронессы, сидела на обочине с растерянным, опустошенным лицом и как заводная твердила одно и то же: — Ну хватит, хватит, хватит, хватит! Две женщины с лицами и комплекцией типичных укладчиц шпал кулаками отгоняли трех скинов от лежавшей на траве миловидной девчонки в напрочь разодранном платье с окровавленными ногами. Она рыдала, женщины нещадно матерились, и парни в конце концов отошли в сторону. Один из них, застегивая штаны, спросил: — А кто говорил, что у цыганок поперечна? Трепло ты, Шурик! Резкий, просто жуткий по отчаянию крик привлек внимание Рубежного. Невольно он побежал на звук за ворота очередного особняка. Трое парней удерживали там рвущуюся вперед молодую низкорослую цыганку, а тот самый рослый парень со шрамом на голове, что совсем недавно вместе с Рубежным прятался от обстрела, жонглировал двумя отчаянно ревущими младенцами. Это были полугодовалые близнецы. Перевернутая широкая коляска, пеленки, детские бутылочки с молоком валялись рядом. Скин ловко подбрасывал и ловил детей за руки и ноги, все увеличивая и увеличивая скорость своего жуткого жонглирования, только белые распашонки мелькали в глазах. Кроме скихедов, державших мать, еще трое в коже во всю глотку ржали над происходящим, подбадривая товарища: — Давай, Спартач, давай! Еще!

— Тебе в цирк надо!

— Быстрей! И случилось то, что должно было случиться. Спартач не успел поймать ребенка, и тот, с высоты двух метров упал на асфальт головой. Александр услышал даже треск лопнувшего черепа, алая лужа крови мгновенно проступила на сером асфальте. Цыганка взвыла особенно отчаянно, она сумела оттолкнуть трех рослых жлобов и подбежала к «жонглеру». Тот как раз

поймал второго ребенка, но, увидев перед собой женщину, рассмеялся и поднял заходившегося в крике младенца высоко над собой.

— Ну-ка, подпрыгни, сучка, — ухмылялся скин. — Я сейчас и этому твоему гаденышу башку раскрою. Неожиданно он почувствовал сильную боль в запястье и невольно разжал пальцы. Рубежный подхватил тело ребенка и, отпустив руку скина, отдал младенца матери. Та метнулась за ворота, а на Александра уже надвигались все семеро действующих лиц.

— Назад, — спокойно и внушительно сказал лейтенант, доставая пистолет и свои корочки. — Я из ФСБ. Перестреляю всех, не надейтесь. Шестеро остановились, а вот его недавний знакомец продолжал двигаться вперед.

— Что, жалко стало? — спросил он, ухмыляясь. — А мне вот нет, не жалко. Я их голыми руками готов всех передушить! Спартач глянул куда-то поверх головы Рубежного, и тот затылком почувствовал опасность. Лейтенант успел дернуться в сторону, и здоровая железная труба, которую держал появившийся над забором скин, лишь скользнула по его голове, вызвав острую, но не смертельную боль. В тот же момент Спартач ловким ударом ноги выбил пистолет из рук фээсбешника. А чуть позже, когда Александр увернулся от нового удара сверху, прямой удар Спартача достиг цели. Он был особенно жесток, ибо на руке скина был жуткий кастет с острыми шипами. Эти шипы распороли лицо Рубежного, он невольно прикрыл его руками, а затем почувствовал страшной силы удар по затылку, и все померкло вместе с отключившимся сознанием…. Александра спас тот самый лейтенант-милиционер, обративший внимание на группу скинхедов, ожесточенно пинающих человека в знакомом коричневом пальто. Выстрелами из пистолета лейтенант отогнал их в сторону и на своем «уазике» отвез Александра в больницу. В сознание Рубежный пришел через сутки, только на одну его голову наложили сорок швов, а разодранное лицо местные эскулапы так толком и не смогли собрать. Дело о екатеринбургском погроме вызвало большой шум. По стране прокатилась целая серия подобных «мероприятий», но только екатеринбургский удалось заснять и показать не только по западному, но и по российскому телевидению. Эти кадры вызвали ужас и отвращение у большинства, кто видел съемки местного телевидения. Губернатора сняли, так же как и начальника ГОВД, и генерала Марусева. Их попытка свалить все на своих молодых подчиненных не удалась именно благодаря мерам, предпринятым Рубежным. Кроме того, никто не решился назвать героя, едва ли не ценой своей жизни спасшего ребенка, виновником случившегося. Единственное, что тогда сильно задело Рубежного, — так и не нашли того скинхеда по кличке Спартач. Лейтенант узнал про него все, имя, фамилию, но тот как сквозь землю провалился, хотя искал его Александр долго и упорно.

ЭПИЗОД 48 И вот теперь, спустя годы, они все-таки встретились. "Имя прежнее, но другая фамилия, а вот сам он вряд ли изменился", — подумал Рубежный, бросая фотографию на стол.

— Этим займемся в первую очередь. Мне нужны его часы. И вызывайте группу захвата из Москвы. Через час с подмосковного аэродрома поднялся Ил-76 с тридцатью оперативниками группы «Феб». Все подобные соединения Федерального агентства безопасности начинались с буквы «Ф»: «Федра», «Фобос», «Фавн». Это было прихотью Демидова, быстро получившего у своих подчиненных кличку Гувер.

…В то утро Федор Шикунов поднялся с постели в дурном настроении. Угрюмо глянув на раскинувшуюся рядом в блаженном сне пышную блондинку, он скривился, беспричинно выругался и побрел в ванную. Все утро его продолжало мучить дурное настроение. Порой волны панического страха накатывались одна за одной. А ведь Федор ничего не знал о вчерашней неудаче зятя губернатора. В эстетствующем высокомерии Молодцов даже не соизволил предупредить своего подельника по темным делам ни о странном визите московского гостя на квартиру опального бухгалтера, ни о последующей неудаче «топтунов» из ФСБ. Если бы Шикунов узнал обо всем этом, то не раздумывая рванул бы из города куда глаза глядят, бросив и насиженное теплое место, и все хорошо отлаженные связи. Как и большинство людей своего круга, Шикунов практически не обладал комплексом неполноценности, этим пережитком начитанности и интеллигентности. Ему было по фигу то, что зовут моралью. Если он хотел иметь что-то из земных благ, то брал, не обращая внимания на всякие там христианские заповеди. Но было нечто другое, доставшееся ему от пещерных предков и сидевшее где-то в области мозжечка. Это было неким предчувствием опасности, просто звериной интуицией. Именно она сорвала его с места четыре года назад из Екатеринбурга, хотя ничто, вроде бы, не предвещало грозы, даже наоборот. Руководство местного отделения скинхедов от души поблагодарило его за проявленное при погроме мужество и доблесть и пообещало продвинуть в руководящие органы только зарождающегося "Союза молодежи". Но что-то словно толкало Спартача в спину, и в ту же ночь он навсегда отбыл из уральской столицы, а затем и сменил фамилию, воспользовавшись найденным на погроме паспортом. Лишь однажды, еще в юности, Федор Аверьянов пошел против своего звериного предчувствия — и получил срок за нанесение диких побоев фанату столичного «Динамо». На того малохольного парня с синим шарфом на шее Федор наткнулся в тихом переулке в районе Сретенки. Настроение было дурное, ни копейки денег, по этому случаю хотелось хоть комунибудь набить морду, а этот хлюпик как раз шел навстречу. Таких драк у бывшего боксера Аверьянова было много и до и после. Но в тот раз что-то все время заставляло его оглядываться по сторонам, а в спину словно толкал странный, впервые испытанный страх. Как потом оказалось, избиение происходило под бдительным оком скрытой телекамеры одной из охранных фирм, карауливших в переулке совсем другую «рыбу». В тот же вечер Спартача арестовали, его давно уже знали в милицейской среде по заметному шраму на голове, полученному от хлесткого удара велосипедной цепью еще в тринадцать лет. Отсидев три года, Федор стал умнее и научился чутко прислушиваться к своему внутреннему «я», доверять ему и ставить выше любой самой проверенной информации. Вот и в этот раз он мучался не долго. "Все, пора линять, — решил Федор, глянув в окно на заснеженную улицу. — Сейчас съезжу в контору, заберу новый паспорт и рву когти. Раньше надо было этим заняться, когда только стукача засекли. Какую там мне Надька фамилию выписала? Зубов, что ли? Не перепутать бы чего". Вернувшись в спальню, он растолкал свою нынешнюю подругу, Виолу, бывшую стриптизершу, жившую с Шикуновым второй год.

— Иди приготовь чего-нибудь пожрать, — буркнул он ей. Дождавшись, когда сонная, позевывавшая девушка ушла на кухню, Федор развернул объемную тумбочку под телевизором. Поддев перочинным ножом тонкую фанеру, Шикунов обнажил дверцу небольшого, но хитроумного сейфа. Торопливо открыв его, он рассовал по карманам пачки денег и два небольших мешочка с бриллиантами.

— Федь, твои гаврики приехали, — крикнула с кухни Виола. Судя по шипящим звукам и

характерному запаху, экс-стрипризерша готовила свое единственное фирменное блюдо — яичницу с колбасой. Шикунов глянул в окно. Джип стоял на обычном месте, как раз под знаком проезд запрещен, а трое его телохранителей не торопясь, солидно, в перевалочку направлялись к подъезду.

— Ладно, я пошел, — сказал он.

— А завтрак? — удивилась Виола.

— Сама его жри, — буркнул Федор и, надевая куртку, шагнул за порог квартиры. Все дальнейшее походило на дурной сон. Сильный удар в живот заставил его согнуться, руки мгновенно заломили за спину, и неудобная, холодная сталь наручников лучше всего подтвердила правоту его подспудных мыслей о надвигающейся грозе. На голову Шикунову тут же напялили черную, вязаную шапку, закрывшую глаза, и поволокли не к главному выходу, а к запасному, выходившему во двор и впервые открытому за последние пятнадцать лет. "Все, сгорел!", — успел подумать он. Всех четверых задержанных привезли не в загородный мотель, а на старый склад в самом центре города. Минуты через три подъехал и джип Шикунова с так же аккуратно «упакованным» шофером личного завхоза губернатора. Лишь тогда с лица Федора сорвали вязаную шапку, и он увидел самого главного среди его похитителей. Бывшему фанату Спартака сразу стало плохо. Горло его перехватил спазм, а сердце словно сжала чья-то могучая рука. Он мгновенно узнал этого человека, хотя давно уже похоронил его в своей памяти.

— Ну, со свиданьицем, — сказал Рубежный, не вынимая рук из карманов куртки. Он не стал угрожать давнему знакомцу, но один его взгляд стоил того, что штаны Федора мгновенно наполнились дерьмом. Первым делом Васильев сорвал с запястья Шикунова часы. На глазах опешившего «интенданта» Рубежный снял заднюю крышку «Ориента» и показал всем приклеенный там небольшой кусочек лейкопластыря с двумя рядами цифр.

— Давай, Василий, езжай на жэдэ вокзал, камера хранения номер пятьсот десять, А126, приказал Рубежный. — А мы тут пока с этим засранцем поговорим. Он нам сейчас столько интересного про своего шефа расскажет! Да откройте дверь, а то задохнемся от этой вони! Генерал-губернатор Восточного Сибирского округа Месяцев приехал на работу без пяти десять. Ровно в десять секретарша подала ему на подносе крепкий, до черноты, горячий чай.

— Спасибо, Лена, — поблагодарил генерал и, неторопливо отхлебывая из стакана, начал просматривать лежащие на столе бумаги. Допить чай ему не удалось. За дверью послышался странный шум, она распахнулась, и в кабинет губернатора вошли трое рослых парней в полной амуниции спецназа, а также высокий человек в штатском, с напряженным лицом, приметным шрамом около рта и холодными глазами палача.

— Кто вы такие, какое право имеете врываться в мой кабинет! — рявкнул Месяцев, потянувшись к селектору. Рубежный не стал ждать. Перегнувшись через стол, он схватил Месяцева за волосы и изо всей силы ударил генерала лицом о полированную столешницу. На благородные разводы мореного дуба закапала кровь.

— Читай, — Рубежный сунул под нос дальнозоркому губернатору никогда ранее не виданный им документ. "Федеральное агентство безопасности, — с трудом, без очков, напрягая зрение, прочитал генерал. — Значит, Стариков был прав. Оно существует и работает". Спустя две недели Сизов и Соломин, сидя в одной из комнат резиденции «Баня», просматривали видеокассету с личными комментариями Демидова. Сизов потягивал пиво, Соломин, прибавивший ко всем своим многочисленным болячкам язву желудка, изредка

прикладывался к "Боржоми".

— Все это начал военный прокурор Зинченко, вот его фотография. Он раскопал на Месяцева много компромата, но затем был найден мертвым в своем кабинете. Вывод сделали — самоубийство, но сейчас уже доказано, что его ликвидировал человек Месяцева, некий Шикунов. Но Зинченко успел передать дубликаты своих материалов Семенову. А это кадры из личного архива Месяцева. Ну, тут мало интересного — его дом, один из пяти, девочки, сауна… А, вот! Это уже интересно, — Демидов остановил запись и показал на лежавшую на широкой кровати очень красивую обнаженную девушку с явно заплаканным лицом. — Это Лена Фомичева, ей всего тринадцать, как видите, развита не по годам. Губернатор приметил ее на открытии новой школы, она подносила ему цветы. На следующий день Шикунов подкатил к ней после уроков с соответствующим предложением, но Лена оказалась девушкой со старомодными понятиями о чести. Тогда ее просто выкрали. Губернатор своего добился, все-таки бывший десантник, но девушка оказалась очень строптивой, грозила большим скандалом, так что Шикунову пришлось ее задушить и закопать недалеко от дачи губернатора. Эти кадры так же попали в руки Семенову, и они послужили хорошим дополнением к его бухгалтерским разработкам.

— Где-то я про подобное уже слыхал, — пробормотал Сизов.

— Ну как же, стиль Лаврентия Павловича, — хмыкнул Соломин. — Ничто в этом мире не ново.

— Продолжай, — кивнул Сизов запнувшемуся Демидову.

— Ну, а это главное, — на экране телевизора в зимнем лесу несколько человек разгребали лопатами снег и сучья. — Чтобы выбить из Месяцева расположение этого схрона, пришлось применить к нему все известные методики, вплоть до "сыворотки правды". А на экране все те же люди выволокли из ямы здоровый, пятидесятилитровый бидон, подобный тому, в которых на фермах перевозят молоко. Открыв его, следователь начал по одному вытаскивать и складывать на поднос небольшие мешочки с завязками, методично считая свою добычу. В следующем кадре он открыл один из мешочков, но безупречно ограненные бриллианты не оставили особого впечатления при плохой съемке и мрачном освещении зимнего дня.

— Эта схема была отлажена до поточного метода. Все государственные и частные предприятия и фирмы платили один процент доходов в личный фонд губернатора. Официально деньги шли на благотворительность, на самом деле до сирот и убогих доходило не более трети суммы. На остальные деньги в Якутии закупались необработанные алмазы, на гранильных фабриках Новосибирска доводились до ума, а затем бриллианты поступали лично к Месяцеву и его семейству.

— И на сколько тянет такой бидончик? — поинтересовался Соломин.

— Почти миллиард в рублях, примерно двести пятьдесят миллионов долларов. Существовал еще личный схрон Молодцова, но эта сволочь успела застрелиться, теперь ведем работу с его шофером и остальными приближенными.

— Как же они все-таки вышли на Семенова? — спросил Сизов.

— Тут не обошлось без предательства. Один из наших людей в Поволжье сдал нашу контору своему губернатору, в том числе номера московских телефонов и электронной почты. Далее все было просто. Они проверили, кто звонил по этим номерам из Новосибирска и вышли на Семенова.

— Ну что ж, значит, пора вам выйти из подполья, — решил Сизов. — Пусть вас боятся.

— Да, пора, — согласился Демидов. — А то в том же Новосибирске нашу группу едва не расстрелял местный СОБР. Хорошо, глава «фебовцов» еще по Чечне лично знал парня, который

руководил собровцами. После того как Демидов ушел, однокашники долго сидели молча.

— Интересно, есть ли предел человеческой жадности? — тихо, скорее для себя, сказал Сизов.

— И подлости, — вздохнул Соломин.

— У тебя сколько на черный день припрятано бриллиантов? — спросил Владимир.

— Шутишь, что ли? — поперхнулся своей минералкой Соломин. — Откуда у меня бриллианты?

— Ну вот и у меня их столько же. Вряд ли они есть и у Сашки. Нас что же, всего трое таких осталось в этой стране? Помнишь, каким был этот генерал, Месяцев, четыре года назад?

— Ну, допустим, тогда он был только полковником, — напомнил премьер.

— Да, бравый вояка, прошел все горячие точки Союза, раз пять был ранен, его нам рекомендовал Сазонтьев. Начал, вроде, неплохо, претензий к нему не было. И за считанные годы превратился в такое дерьмо. Через два месяца состоялся суд над тремя бывшими генерал-губернаторами: Месяцевым, Стариковым и Авдониным. Еще один генерал-губернатор, Шабунин, успел застрелиться до ареста. И это было лишь началом большой чистки. Только из органов московской милиции было уволено пять тысяч человек, шестьсот сорок осуждено, пятьдесят два — в основном высшие офицеры, — расстреляны. Радиоголоса из-за «бугра» торжествовали. Торопливый говорок Симеона Антипина иногда просто захлебывался от избытка переполнявших писателя чувств.

— Этот год войдет в один ряд в истории России вместе с годом введения Иваном Грозным опричнины и незабвенным тридцать седьмым — годом начала основных сталинских репрессий. История повторяется снова и снова, похоже, что Россия не способна учиться на своих уроках. Те, кто четыре года назад свергали старый строй и расстреливали своих противников, теперь сами получили достойную плату стандартными девятью граммами свинца. Фокин же в своем обычном телеобращении был предельно краток, но жесток в формулировках. Перечислив результаты всех массовых чисток, главный идеолог страны подвел общий итог: — Военное руководство страны еще раз доказало, что, вопреки мнению всех этих сволочей из-за «бугра», оно способно самоочищаться от позорящих его честь генералов и офицеров. При этом не идут в счет никакие прошлые заслуги или симпатии. Сегодня Россия получила еще один хороший импульс для движения вперед. При всей этой взаимной истерии мало кто из аналитиков обратил внимание на то, что всех четырех выбывших губернаторов сменили люди, далекие от армейской жизни, простые чиновники и представители бизнеса.

ЭПИЗОД 50 2000 год, граница с Ингушетией, пропускной пункт "Кавказ" Этот день ничем не отличался от десятков и сотен дней в Чечне. Самая адская работа именно здесь, на грани между миром и войной, когда уже не знаешь, кто враг, а кто нет. Там, в бою, все понятно, совсем не так как здесь. Капитан Юрий Мирошкин с утра пребывал в плохом настроении, и виной всему была вступающая в свои права осень. Еще вчера острая синева бабьего лета словно увеличительным стеклом разжигала последнее тепло остывающего солнца, и капитан даже слегка позагорал, подставив свой коричневый торс слабым лучам осеннего светила. Но проснувшись во втором часу ночи, Мирошкин услышал, словно кто-то робко постукивает одним пальцем по железной

крыше вагончика, и невольная тоска сжала его сердце. "Еще одна осень на войне, снова грязь, холод, тоска", — подумал он. И сразу вспомнилось главное — то, что от него ушла Ленка, и тоска по любимой женщине накрыла сердце такой безнадежной мукой, что Юрий закусил край одеяла, чтобы не застонать и не разбудить спящих рядом офицеров. Противный вкус шерстяной тряпки окончательно прогнал остатки сна, и Мирошкин так и проворочался до утра, невольно слушая, как все требовательнее и злее дождь барабанит по крыше, а усиливающийся ветер иногда свинцовыми очередями швыряет капли в стекло небольшого оконца. А в восемь утра капитан был уже на посту и с чисто физическим отвращением всматривался в чуждые ему лица женщин, старух, стариков, сравнивая их с мутными фотографиями в засаленных, мятых паспортах, пытаясь понять, что хотят сказать эти неприятные, вызывающие порой ненависть люди.

— А-а, гаспадин афицер, это он, просто тогда он был толстий, а счас савсем худай стал, — почти кричала Мирошкину в лицо высокая, худая как кочерга и такая же страшная женщина неопределенного возраста. При этом она наклонилась чуть ли не вплотную, и Юрия едва не вырвала от адской смеси лука, чеснока и давно нечищенных зубов. Сам престарелый старик ингуш, действительно мало похожий на фотографию в паспорте, стоял молча, медленно и редко моргая глазами. К Юрию подошел его запоздавший напарник, капитан Василий Зелинский. За глаза их звали Тарапунька и Штепсель, настолько забавно смотрелись рядом рослый Зелинский и низенький, коренастый Мирошкин.

— Что у тебя? — спросил он, методично лузгая семечки.

— Семен, как думаешь, это он или нет? — спросил Мирошкин протягивая паспорт Зелинскому. Тот оценивающе взглянул на старика, потом на фотографию, потом снова на старика, а затем закрыл паспорт и, отдав его ингушу, махнул рукой, дескать — проходи.

— Сегодня что-то народу меньше, чем обычно, — сказал Юрий, раскрывая паспорт очередного старика, на этот раз чеченца.

— Дождь, сидят по домам, — заметил Зелинский, делая то же самое с паспортом его жены. С обеих сторон блокпоста скопилось не менее сотни человек, желающих оказаться на другой стороне границы, но это действительно было мало. Обычно таких ходоков стояло раза в три больше. Что особенно убивало офицеров, так это то, что спустя часа два-три те же самые лица возвращались обратно либо в Чечню, либо в Ингушетию. Юрий зевнул, потом еще раз. Зелинский рефлекторно повторил операцию за ним и хмыкнул: — Ты что это зеваешь, не выспался?

— Нет.

— А я так хорошо спал под этот дождь. Вчера из дома письмо пришло.

— Да? Что пишет Надежда?

— Юрка уже ходить начал, Аньку отдали в детский сад. Кстати, Надежда видела твою с этим… козлом. Говорит, он старше Елены лет на двадцать. Какой-то важный чин в городской управе. Лысый.

— Ну и хрен с ними. Пусть живет, пыль с лысины сдувает. Офицеры знали друг друга давно, с училища, тогда они не особо дружили, но оба скоротечных курсантских романа происходили у всех на глазах. А затем жизнь в небольшом гарнизоне поневоле сблизила обе семьи, а командировки на Кавказ сделали мужчин едва ли не братьями. Вот только семейная жизнь Зелинского удалась, а у Мирошкина пошла наперекос. К полудню Юрий окончательно выдохся. Ему казалось, что он заснет прямо с паспортом очередного ходока в руках. Плюнув на все, он отошел к вагончику и умылся. Как раз в это время

со стороны Чечни подъехал здоровенный бортовой «КАМАЗ», а сразу за ним три белоснежных джипа с эмблемой ОБСЕ.

— О, опять эти шакалы евросоюзные, — заметил Зелинский, исподлобья поглядывая в сторону заезжих гостей. — Все ездят, нюхают, козлы!

— Да пусть ездят, авось когда-нибудь подорвутся на фугасе, а то все не верят, что тут идет война.

— А лучше, чтобы чеченцы утащили их в плен! Как обычно, делегацию надо было пропустить без очереди, но для этого требовалось сначала проверить «КАМАЗ», буквально забитый галдящими, как сороки, чеченками и разным скарбом. Мирошкин занялся водителем, от джипов же подбежал не по годам молодой майор с лощеным лицом типичного "арбатского вояки".

— Ну, что тут у вас? — торопливо начал понукать он. — Давайте быстрее, мы на самолет опаздываем.

— Погоди, успеете, — сказал Зинченко и кивнул подошедшему сержанту: — Посмотри, что там. Запрыгнув в кузов, сержант осмотрелся по сторонам и крикнул: — Барахло разное! Тряпье, мешки с мукой.

— Ну пошарь там! Да гони этих баб с кузова! Пусть не придуриваются, что правил не знают, каждый день туда-сюда ездят! Сержант с матом погнал пассажирок из кузова, Мирошкин, проверив бумаги водителя, подошел на помощь к своему другу и так же принялся проверять документы женщин из «КАМАЗа». Получив документы, они по одному лезли обратно в кузов, хотя сержант продолжал осмотр.

— Куда прете, — накинулся он на них. — Не видите, я еще не закончил! В ответ те загомонили что-то на своем горластом языке, нимало не собираясь уступать солдату. Плюнув, тот продолжил копаться в ящиках и мешках. Молодой водитель «КАМАЗа» нетерпеливо посматривал из кабины, время от времени нажимая на газ и внося ревом своего двигателя еще больший шум. А московский майор снова начал атаковать, на этот раз Мирошкина.

— Э-э, капитан, ты давай не наглей, а! Хочешь себе неприятности получить? Ты их получишь, я гарантирую!

— Да отстань ты, — отмахнулся от него Юрий. — Нашел чем пугать. Дальше Чечни все равно не пошлют. Сержант, как там у тебя?

— Сейчас! — донеслось из кузова. — Ну-ка слезь с этого ящика! Кому говорю, слазь! "С кем это он там," — подумал Мирошкин, и тут же в кузове грохнул пистолетный выстрел. Капитан еще поворачивал голову, а «КАМАЗ» уже тронулся с места, своим ревом почти заглушив визг попадавших от толчка чеченских женщин. Ближе всего к машине оказался Зинченко, он успел догнать еще не разогнавшийся автомобиль и, подтянувшись, рывком запрыгнул в кузов. Юрий видел, как Василий встал, но водитель заложил крутой вираж, объезжая бетонный блок, капитана мотнуло в сторону. А когда он выпрямился, снова послышались выстрелы, и тело Зинченко дернулось, перевалилось назад, через борт, и упало на дорогу. Эти двадцать метров Мирошкин пробежал на одном вдохе и почти упал на тело друга. Одного взгляда ему хватило, чтобы понять весь ужас положения. Из пробитого виска друга пульсировала кровь, еще одна пуля прошла через глаз. А со стороны уезжающего «КАМАЗа» доносилась все разгорающаяся пальба. Лавируя по лабиринту из расставленных по дороге блоков, громоздкий грузовик никак не мог набрать скорость, по кабине водителя стреляли из нескольких автоматов, но и из кузова уже не прячущиеся боевики отвечали ожесточенным

огнем. Их было трое, в грязном камуфляже, в черных масках. Разогнувшийся Мирошкин перехватил пробегавшего мимо солдата, выхватил из рук у того «Калашников» и, почти не целясь, выстрелил в сторону «КАМАЗа» из подствольного гранатомета. Выстрел получился удачным, граната опустилась точно в центр кузова и, очевидно, попала в какие-то боеприпасы, потому что сразу полыхнул невероятной силы взрыв. Опустив автомат, Мирошкин несколько секунд смотрел на догорающие останки «КАМАЗа», потом машинально отдал оружие солдату и присел на корточки рядом с телом друга. Василий уже не дышал, единственный его глаз был открыт, и, отражая серую хмарь осеннего неба, стал таким же серым и безжизненным, утратив живую, природную голубизну. Юрий медленно стянул со своей головы шапку. Мимо него проползли джипы с высокой комиссией, но Мирошкин, казалось, не видел этого. Спустя восемь лет в международном аэропорту Гааги Юрий Мирошкин спускался по трапу с борта «Боинга-747». На погонах его щегольского мундира сияли три полковничьих звезды, справа на груди значок Военной академии имени Фрунзе. Эта посадка в Голландии была вынужденной, из-за сильного ливня аэропорт Брюсселя не принимал их самолет, и теперь Юрий раздумывал над тем, как добираться до штаб-квартиры НАТО: дожидаться улучшения погоды или просто уехать автобусом. Гаагу одолевал дождь, показавшийся Мирошкину очень сильным, он невольно перешел на бег, хотя до поданного им автобуса было всего метров двадцать. "Что же тогда творится в Брюсселе? — подумал Юрий, складывая зонтик уже внутри салона. — Если здесь такой дождище хлещет, то там, наверное, вообще всемирный потоп?" От дамы, стоявшей рядом с ним, возбуждающе пахнуло резким, изысканным ароматом, и на несколько минут Мирошкин забыл о проблемах столицы Бельгии. Машинально, на автопилоте полковник последовал за женщиной со столь восхитительным парфюмом. Она оказалась привлекательной во всех отношениях. За эти годы Юрий так и не женился, но сумел оценить все преимущество холостяцкого существования, и кратковременные бурные романы скрашивали его скучную личную жизнь. "Пройдем паспортный контроль, и надо будет с ней познакомиться", — подумал Мирошкин, продолжая смотреть вслед красавице. Он не глядя сунул паспорт в руки чиновника. Гораздо больше полковника сейчас волновало, в какую сторону отправится его попутчица. А та остановилась посредине зала в нерешительности, явно волнуемая теми же самыми проблемами, что и сам Мирошкин. Дама посмотрела в сторону расписания движения самолетов, потом отошла к расписанию междугородних автобусов. "Что они там возятся?" — с досадой подумал Юрий, оборачиваясь к представителям пограничного контроля. К этому времени количество их удвоилось, худощавый парень с некрасивым, вытянутым лицом коренного фламандца что-то объяснял более старшему товарищу с объемным животиком любителя пива, тыча при этом пальцем то в паспорт Юрия, то на монитор компьютера.

— Что-нибудь не так, офицер? — спросил Мирошкин, заученно скалясь в профессиональной, дипломатической улыбке.

— Вы Юри Мирошки? — спросил молодой чиновник, по западному глотая окончания имен.

— Да.

— С какой целью вы прибыли в Нидерландское Королевство?

— Я следую транзитом в Брюссель, по приглашению руководства блока НАТО. Мирошкин достал нужные документы, оба голландца внимательно их изучили, потом переглянулись. Старший куда-то ушел, второй, сказав: "Один момент", отложил документы

Юрия в сторону и занялся проверкой документов какого-то азиата, не то корейца, не то японца. "Любитель пива" вернулся минут через десять, и не один, а с двумя рослыми полицейскими.

— Юри Мирошкин? — спросил он строго, беря в руки паспорт полковника.

— Да, это я.

— Вы объявляетесь задержанным по ордеру международного трибунала в Гааге как военный преступник. У вас есть право на адвокатскую защиту, а также на один звонок. Юрий был ошеломлен.

— Какое вы имеете право! — вскипел он. — Какой еще к чертям ордер?! У меня дипломатический паспорт!

— Это не имеет значение. Правительство Голландии не признает вашего статуса дипломата. Следуйте за нами. Побагровевшего от злости Мирошкина провели в комнату пограничного осмотра и тщательно обыскали. На все протесты и угрозы русского полковника голландцы реагировали с флегматичной безразличностью, так что через полчаса Юрий плюнул и, напоследок по-русски «причесав» своих тюремщиков, умолк, надеясь только на телефонный звонок в посольство. Человеку, поднявшему посла России с постели в три часа ночи, трудно рассчитывать на доброту и ласку. Митин, так звали главного российского дипломата в Нидерландском Королевстве, когда прибыл в аэропорт, был настроен соответственным образом.

— Ну, так что у вас тут случилось, полковник? — буркнул он, покрасневшими от недосыпа глазами рассматривая нарушителя своего спокойствия. Мирошкин как можно более подробно рассказал ситуации, Митин кивнул и вышел, сказав только одно: — Хорошо, сейчас разберемся. Но вернулся посол только через полтора часа. Следов сна на его лице уже не было заметно, зато отчетливо просматривалось явная злость напополам с растерянностью.

— Плохи твои дела, полковник. Ты знал, что по твою душу в свое время выписали ордер на арест?

— Да, но это когда было?! Да и вообще, что за глупость! Это уже пятая моя поездка на Запад.

— Странно, что она не тринадцатая. Я пробовал все: и протестовал, и угрожал, и просил отпустить тебя под залог — бесполезно. Уперлись как бараны!

— Что же теперь делать? — растерялся Мирошкин. До этого он воспринимал все происходящее как дурной сон, временное недоразумение, но лишь теперь до него начал доходить весь ужас его положения.

— Придется, брат, немного посидеть в тюряге. Это, правда, не наши тюрьмы, тут все гораздо более цивилизованно. Но…

— И долго? Митин пожал плечами.

— Пока не включится большая дипломатия из Москвы. Так что потерпи. На следующий день газеты и телевидение взахлеб вещали о деле Мирошкина. "Русский офицер арестован за прошлые военные преступления, — писала английская «Гардиан». — Голландское правосудие предъявляет русскому полковнику обвинение в убийстве четырех чеченских женщин. Невинные мирные жители погибли восемь лет назад от рук Юрия Мирошкина". Кадры любительской съемки, зафиксировавшие выстрел Юрия из подствольника и последующий взрыв «КАМАЗа» крутили по всем каналам. Правда куда-то исчезли кадры обстрела боевиками блокпоста, тем более смерть Зинченко. Показывали только сам выстрел и

крупно лицо Юрия, склонившегося над телом друга. Следствие длилось всего две недели, сам суд — три дня. Первый раз войдя в зал заседаний, Мирошкин сразу почувствовал, как от затянутых в черные мантии людей веет холодом высокомерия и непонятной ему ненавистью. Он понял все из выступления прокурора, итальянки Андре Конте, пожилой женщины с лицом, на котором напрочь отсутствовали какиелибо эмоции.

— Мы не можем терпеть любых нарушений на нашей прекрасной земле прав человека. Этот же человек нарушил самое важное право человека — право на жизнь. В лице этого жалкого полковника мы судим не только его, но и все его громадное варварское государство. Государство, где раздавлены все права человека, где отсутствует сама свобода. Попытки адвокатов доказать, что Юрий стрелял в сторону «КАМАЗа» в состоянии аффекта и неприцельно, ни к чему не привели. Благодаря усилиям российских спецслужб была найдена и показана по телевидению вся запись инцидента на пропускном пункте «Кавказ». Несколько подкупленных журналистов опубликовали действительную версию происшедшего. Потихоньку общественное мнение начало склоняться в сторону Мирошкина. Но несмотря на все усилия дипломатов и адвокатов, международный трибунал в Гааге приговорил Юрия Мирошкина к пожизненному заключению. В интервью одной из телекомпаний Конте откровенно призналась в том, что в этом случае она искренно сожалеет, что в Европе отменили смертную казнь.

— А жаль, это было бы хорошим уроком всем русским варварам. Узнав о решении суда, Сизов пришел в ярость. Его личный секретарь Фартусов еще никогда не видел Диктатора в таком состоянии. Он вышел в приемную и немедленно позвонил Соломину.

— Виктор Андреевич, срочно зайдите к Владимиру Александровичу. Через три минуты премьер вошел в приемную Сизова, кивнул головой Фартусову и хотел пройти дальше, но секретарь преградил ему дорогу: — Виктор Андреевич, это я вас вызвал. Шеф не в себе, он разбил две хрустальных пепельницы и сломал стул.

— Чего это он? — удивился Соломин.

— Из-за Мирошкина.

— А-а, понятно.

— Кроме того, он велел разорвать все отношения с Голландией, арестовать имущество Нидерландов в России, а также задержать всех подданных королевства как заложников. И отдал распоряжение готовить эскадру Балтийского флота к походу в Северное море. У Соломина вытянулось лицо.

— Ну, это уже чересчур! — пробормотал он. Несколько секунд премьер раздумывал.

— Где сейчас Сазонтьев?

— На Арбате, в Генштабе.

— Вызови его сюда, пусть принесет побольше водки и придумает какой-нибудь повод ее выжрать.

— Хорошо. Да, он велел вызвать к себе Мохнача, Ждана и Анисина. Потом Володина.

— Эти трое обойдутся, а Володина ушли куда-нибудь к едреней фене, чтобы не нашли его дня три! Кабинет Диктатора был пуст, и премьер прошел дальше, неодобрительно осмотрев по ходу разбитый в щепки стул и лежащие у стены осколки хрусталя. Виктор нашел Сизова в комнате отдыха, тот лежал на диване, расстегнув китель и сорвав с шеи галстук. Лицо Владимира пылало как после бани, знаменитая прическа была растрепанна.

— К тебе можно? — спросил Соломин.

— А, это ты, заходи. Премьер с кряхтением втиснул в кресло свою квадратную от полноты фигуру и спросил: — Ты на крестины-то ко мне завтра придешь?

— Ну, я же обещал, значит, приду. Две недели назад у Соломина родилась внучка, и Сизов пообещал быть ей крестным отцом.

— Это хорошо. А проект бюджета смотрел?

— Нет еще, что там у тебя?

— Как обычно, расходы больше чем доходы. Еще минут пять разговор вяло перепрыгивал с одной темы на другую, пока в дверях комнаты не показалась громадная фигура Главковерха. Сазонтьев выглядел несколько странно, трезвый, но какой-то загадочный, правую руку держал за спиной. Не соизволив поздороваться, он прошел вперед и водрузил на небольшой журнальный столик литровую бутылку водки.

— Гуляем, курсанты, — сказал он. — Хозяин, тащи огурцы.

— Это по какому еще случаю у тебя банкет, — нахмурился Сизов. — Да еще с утра пораньше?

— На, читай, ты так долго этого добивался, — и Сашка бросил перед своим непосредственным начальником красные корочки.

— Да неужели! Никак наш маршал все-таки закончил академию, — добродушно засмеялся Соломин.

— Ну, молодец! — сказал Сизов, наконец оживляясь. Он даже сел на диван и с интересом изучил весь документ. — А что же так вот? — Владимир показал рукой на бутылку. — Поехали в ресторан, хоть в «Прагу», что ли, посидим, отметим.

— А что, по-курсантски уже за падло? Водку в «бескозырке» уже брезгуем потреблять? Заелся, господин диктатор! В комнате отдыха появился Фартусов, отягощенный подносом со всякой снедью из кремлевского буфета: бутербродами с икрой, колбасами и ветчиной, любимыми Сазонтьевым солеными огурцами и двумя бутылями «Боржоми» для премьера. Через полчаса Фартусова послали еще за одной бутылкой водки, но секретарь, помня пословицу, предусмотрительно принес две. Разрешил себе принять на грудь и давно уже не потреблявший из-за больной печени Соломин. Когда через два часа Фартусов осторожно заглянул в кабинет, гулянка была в самом разгаре. Соломин сидел в одной майке, два его собутыльника скинули кители и расстегнули рубахи до самого пупка.

— Нет, Виктор, ты не понимаешь! — орал Сизов, мотая указательным пальцем перед лицом премьера. — Это они не полковника Мирошкина унизили, это они всю страну унизили! Всю, и нас с тобой! Нас не боятся, понимаешь!

— Володя, ты пойми, мы сейчас стараемся оторвать Европу от Америки, а ты: "…разорвать отношения, послать крейсера в Северное море", — процитировал премьер. — Нас не бояться должны, а уважать, понимаешь, уважать!

— А ведь, Володь, Виктор прав, — Сазонтьев сосредоточенно хрумкнул огурцом и продолжил свою мысль: — Понимаешь, я эту Голландию могу стереть в порошок секунд за сорок. Если прикажешь, я снова пройду на "Петре Великом" и поставлю кверху раком весь мир, но это не метод. Виктор прав, когда тебя боятся, они в открытую не попрут, они будут шакалить, как с этим полковником, кусать тебя за пятки. Я считаю так: парня нужно вытаскивать любой ценой, голландским петухам врезать по самые уши по дипломатической линии, а всю эту судейскую камарилью опустить так, чтобы никто их больше не принимал всерьез…

Вернувшись в приемную, Фартусов с ухмылкой заявил всем троим ожидавшим приема главам спецслужб: — Отбой, ребята, по домам. Сазонтьев третью литровку открыл. Через сутки Володин вызвал к себе посла Нидерландов и вручил ему ноту протеста. Через три дня после этого был арестован некий гражданин Голландии Кнут Ренсенбринк по обвинению в шпионаже. Еще через три недели в неприятную ситуацию попала госпожа Андре Конти. При прохождении таможенного контроля в аэропорту имени Джона Кеннеди у нее в сумочке нашли пакетик с десятью граммами героина. Наркотик учуяла специально обученая собака. Та же самая собака проявила интерес еще к одному пассажиру этого же авиарейса, сидевшему как раз рядом с госпожой прокуроршей, но у того ничего не обнаружили. Чернявый, налысо выбритый маленький человек непонятного возраста с серьгой в ухе сразу вызвал неприязнь у таможенников и пограничников своими развязными манерами и не по ситуации нахальной, жизнерадостной улыбкой.

— Ой, этот запах, наверное, остался от рукопожатия с моим сыном, — пояснил он. — Он у меня давно сидит на игле, и он же провожал меня в аэропорту.

— Господин Марк Спирин, зачем вы приехали в США? — сурово спросил один из чиновников.

— Я хотел бы поработать здесь.

— Но у вас гостевая виза!

— Ну и что? Чиновник миграционного агентства с возмущенным лицом вернул документы странному человеку: — Мы отказываем вам во въезде в Соединенные Штаты Америки.

— Не очень и нужно, — хмыкнул Спирин и, подхватив свою скромную поклажу, повернул в сторону выхода. К сожалению, американские таможенники плохо знали лучшего российского престидижитатора Марка Спирина, цирковая фамилия Марк Спирс. За фокус с доставкой пакетика героина в сумочку Андре Конти он получил сто тысяч долларов. Еще через две недели «независимые» журналисты раскопали, что у трех членов гаагского трибунала на счетах в Швейцарском банке лежат кругленькие суммы, якобы полученные от одного боснийца, военного преступника, оправданного в прошлом году высоким судом. Все эти счета были чистой липой, совместным трудом СВР и ФАПСИ. Скандал получился громким, два из трех членов суда взяли самоотвод, лишь третий упрямо продолжал доказывать свою невиновность. Пострадала и промышленность Голландии. За месяц до скандала всемирно известная фирма «Филипс» выиграла тендер на модернизацию одного из московских телевизионных заводов, но в последний момент ей было отказано, и заказ получила гораздо менее известная финская фирма. Прошло полгода с тех пор, как Мирошкин впервые увидел мир через изящные, фигурные решетки голландской тюрьмы. И впрямь ее трудно было сравнивать с русской зоной, тем более с Бутыркой. Камеры на двоих, телевизор, холодильник, раз в неделю один междугородний звонок, к тому же великолепный, лучше чем в академии, спортзал с тренажерами. В соседи к полковнику посадили одного украинца лет тридцати, нелегально приехавшего на заработки и в первый же день укравшего что-то по мелочи в попавшемся ему на пути супермаркете.

— Вот дурень! — корил он себя день и ночь. — Но я же не знал, що у них там везде телебаченье натыкано! Вот дурень! Признаться, как раз сосед и стал самой большой головной болью для Мирошкина. Его непрерывные стенания и редкий по ничтожности интеллект доводили полковника до белого

каления.

— Нет, Микола, если б ты знал, как ты мне надоел! Я бы лучше с каким-нибудь эскимосом сидел, чем с тобой, — сказал он как-то своему сокамернику, и в ответ услышал мутный поток ругани, с обычными обвинениями "поганых москалей" во всех бедах, в том числе и в том, что Микола оказался в голландской тюряге.

— И в чем же это мы виноваты? — возмутился Юрий.

— Ежели бы не ваш треклятый Ельцин, я бы теперь рубил плоты у себя на Карпатах и ни в каких Голландиях не бувал.

— Да ты, брат, никак, жалеешь, что Союз распался?!

— Да нехай он сдохнет ваш Союз вместе со всеми вами, коцапами погаными! После этих слов Микола обиженно отвернулся лицом к стенке и наконец-то затих. Между тем адвокаты Мирошкина подали в суд апелляцию на пересмотр дела. Несмотря на все усилия дипломатов и спецслужб, нидерландская Фемида упорно отказывалась признать свою неправоту, и единственно, чего добились защитники, это рассмотрения кассационной жалобы в местном суде. В тот день их вывезли из тюрьмы вдвоем, Мирошкина и здоровущего негра, которого в тюрьме все звали просто Джорджем. Джордж сидел за вооруженное ограбление продуктовой лавки, но недавно открылось, что сей подвиг был не единственным в его бурной жизни. За месяц до этого ограбили Национальный голландский банк в Антверпене. Дело было шумное, нахальство налетчиков не имело границ — они напали на инкассаторскую машину, остановившуюся у ворот банка. При ограблении оказалось много стрельбы и трупов, три налетчика взяли триста тысяч долларов и нагло ушли от преследовавшей их полиции. Чудом выживший шофер инкассаторской машины опознал в скромном любителе «зелени» стрелявшего в него бандита. Все попытки следователей расколоть Джорджа и узнать, кто были его подельники и где деньги, ни к чему не привели. Заседание суда должно было состояться в десять часов утра, но сначала у тюремного фургона спустило колесо, а потом какой-то шутник позвонил и предупредил, что в здании заложена бомба. Лишь в час дня вызвали в зал заседаний Джорджа. «Отстрелялся» тот быстро и вернулся в комнату ожидания, прибавив к своим трем годам еще семь. Негра это мало огорчило, он с неизменной ухмылкой засунул в рот сразу три подушечки «Стиморола» и весело крикнул вслед уходящему Мирошкину: — Давай, полковник, топай к этим засранцам. Сейчас тебе еще срок накинут! Два пожизненных заключения! Мирошкин нервничал. Он не знал, можно ли надеяться ему на этот суд. Надеяться хотелось, но так не хотелось потом разочаровываться! Увы, трехчасовое разбирательство кончилось ничем. Суд отказался принимать на себя функции, отменяющие решение Международного трибунала в Гааге, хотя Юрию понравилось, как очень точно и аргументированно вела дело женщина-адвокат. "Молодец, хотя и баба, — думал Юрий, рассматривая ее. — Только что же они тут все косметикой не пользуются? Такая страшная!" Когда Мирошкина с Джорджем вывели из здания суда, уже стемнело. Зимние сумерки в теплой Голландии мало отличаются от похожего времени суток где-нибудь на юге России: сырой ветер приморья, серое, без звезд, небо. Через полчаса фургон свернул на второстепенную дорогу, ведущую к тюрьме. Вот здесь их и догнал большой черный джип японского производства. Он сразу пошел на обгон, но потом притормозил и пошел на одном уровне с тюремной машиной. У задней дверцы медленно опустилось боковое стекло, и опешивший

водитель увидел направленный в его сторону противотанковый гранатомет. Зеленый остроносый головастик гранаты более чем неприятно поразил шофера сначала в переносном смысле, потом и в прямом. Взрыв разнес кабину, и неуправляемая машина съехала с дороги и врезалась в дерево. А со стороны остановившегося «Паджеро» уже бежали люди с автоматами. Один из них, открыв дверцу кабины, на всякий случай полоснул очередью по бесчувственным телам водителя и охранника, а остальные занялись фургоном. Быстро замазав замочную скважину пластитом, они отбежали в сторону, а когда прогоревший шнур вызвал небольшой, но резкий взрыв, вернулись и начали рвать на себя бронированные двери. К этому времени все вольные и невольные пассажиры фургона чувствовали себя так, словно их по голове долбанули кувалдой. Несмотря на это, оба охранника схватились за оружие. Один из них успел пару раз выстрелить из пистолета, но ответная пуля, попав в грудь, тут же отбросила его к самой решетке. Второму же тюремщику не пришлось и стрелять. Из-за той же самой решетки протянулись две громадные черные руки и, с виду мягко и нежно, опустились на горло голландцу. Тот как-то сразу захрипел, и, выпустив оружие, бросил все силы на то, чтобы разжать чудовищный капкан. Когда двое в черных масках запрыгнули в фургон, охранник уже бился в конвульсиях. На то чтобы открыть решетку и вывести заключенных, ушла минута, еще столько же — на погрузку всех действующих лиц в подъехавший джип. После этого «Паджеро» резко сорвался с места и растворился в концентрированной серости зимней ночи. Мирошкина вывезли из Голландии и провезли через пол-Европы в фургоне с тюльпанами. На родину он попал лишь через две недели, через Австрию и Румынию. Визажисты от ФСБ ловко перекрасили его черные волосы в рыжий цвет, с помощью контактных линз изменили цвет глаз, а два комка ваты за щеками придали Юрию вид добродушного немецкого бюргера. Гораздо больше проблем доставил «освободителям» Джордж. Его так же пришлось снабдить новыми документами и купить билет до родного Суринама. Но он все же помог: именно на подельников Джорджа по ограблению банка свалили похищение заключенных. Эту версию усиленно пытались внедрить причастные к побегу Мирошкина спецслужбы. Через три недели в одном из каналов Амстердама выловили труп, сразу объявленный представителями прессы бывшим русским полковником, ведь на нем был тот самый тюремный костюм. Над телом бедолаги хорошо потрудились местные крабы, так что идентификация его оказалась весьма затруднена. На родине Мирошкину пришлось сменить место жительство, профессию, фамилию и даже внешний облик. После пластической операции его не узнала даже бывшая жена, к тому времени благополучно загнавшая своего лысого начальника в могилу. Увы, по мнению Юрия, Елена изрядно постарела и утратила то, за что он ее раньше любил — непосредственность и непохожесть ни на одну из женщин. Теперь это была самая обычная сухопарая тридцатипятилетняя женщина с жизненной хваткой рыбы пираньи. Вскоре Мирошкин женился на самой обычной учительнице. Через год она родила ему сына. Кстати, фамилию себе Юрий выбрал из своего прошлого. Теперь он Зинченко. Чем занимается сейчас Джордж — неизвестно. Но больше всего на свете он любил две вещи — играть в футбол и грабить небольшие овощные лавочки.

ЭПИЗОД 52 Проклятая натура жаворонка, как всегда, подняла писателя Майкла Джонсона рано утром, в начале шестого. Покосившись на безмятежно раскинувшуюся на кровати жену, Майкл поморщился и начал одеваться. Оксана была на три десятка лет моложе мужа, и в свои тридцать восемь довольно хороша собой, вот только в последнее время сильно раздалась вширь. Но не это

волновало ее супруга. Своим пребыванием на американской земле Оксана была обязана Майклу, и тот требовал от женщины одного — постоянной заботы, внимания и ласки. Оксана Оноприенко справлялась с этими обязанностями довольно легко и без видимых усилий. Единственное, что она не могла делать, — это рано вставать. Хоть убей, но ей надо было выспаться как минимум до восьми утра, поэтому Майклу приходилось самому спускаться вниз, на кухню, и варить себе кофе. Делал он это по своему рецепту, не признавая никаких новомодных растворимостей. Джонсон смешивал в строгой пропорции один к двум мелкие зерна сорта «Мокко» с более крупными зернами «Арабики», потом молол их в старомодной, прошлого века ручной мельнице. Воду для кофе Майкл приносил за полкилометра, из лесного ключа. Самым важным было не упустить момент, когда в медной турке начнет подниматься желтоватая пена, и не дать воде по-настоящему закипеть. Потом, когда укутанная цветастым войлочным петухом турка парилась, впитывая каждой молекулой воды терпкий и пряный аромат Ближнего Востока, писатель делал нехитрую зарядку, стараясь побольше нагружать свои пораженные полиартритом суставы. Довершением комплекса утренних ежедневных занятий был кратковременный контрастный душ, бодривший писателя как удар хлыста. Уже с дымящейся кружкой Майкл вышел на террасу и, усевшись в плетеное кресло, начал мелкими глотками смаковать кофе. Солнце поднималось как раз за домом Джонсона, и прекрасный вид на отроги Апалачских гор постепенно менялся от голубоватых и розовых до бирюзово-зеленых тонов. Кроме чисто эстетического элемента в этом созерцании был и прикладной момент. Каждый день к дому Джонсона на велосипеде приезжал почтальон, и когда он выезжал на пригорок, его издалека было видно как минимум за километр. Мистер Бенсон был прелюбопытнейшим человеком, этаким философом-самоучкой и хранителем огромного количества местных историй и баек, хорошо аргументирующих его философские сентенции. Некоторые из них искренне веселили старого писателя. В свои пятьдесят лет Бенсон ни за что не хотел пересаживаться на автомобиль и добирался до своих клиентов на двухколесном экипаже. Наверное, именно поэтому почтальон всегда был бодр, весел и словоохотлив. Майкл еще не допил свой кофе, как на пригорке показалась крохотная фигурка велосипедиста, тут же нырнувшая вниз, в небольшой лесок, окружавший имение Джонсона. "Он сегодня рано", — подумал писатель, поднимаясь с кресла. До калитки было тридцать метров, но ноги Майкла давно начали сдавать, чего нельзя было сказать о голове писателя. Выйдя за калитку, Джонсон остановился рядом с почтовым ящиком, заранее улыбаясь в предвкушении предстоящей беседы. Он знал, что Бенсон специально разводит почту так, чтобы последним посетить чудаковатого писателя-отшельника и спокойно поболтать с ним когда полчаса, а когда и час, все зависело от темы разговора. Порой господин писатель рассказывал потрясающие вещи, ведь за свою жизнь он объездил практически весь мир, пока не поселился у них в штате. Специально для этих бесед хозяин даже приказал сделать небольшую скамейку около почтового ящика. Звонок почтальона тренькнул за поворотом, там была большая заплата на шоссе, и каждый раз велосипед словно жаловался на кочку и заранее предупреждал о своем приближении. Вот наконец темная фигура показалась на дороге, синяя, фирменная бейсболка, черная ветровка. Но улыбка как-то сползла с лица Джонсона. Это был не Бенсон, а совсем другой человек, молодой парень с длинным, но довольно приятным лицом. Карие глаза, пухлые губы итальянца и вместе с тем прямой нос и светло-русые волосы истинного нордийца. Затормозив в двух метрах от Майкла, он широко улыбнулся и спросил: — Доброе утро! Вы Майкл Джонсон?

— Да, — внезапно севшим голосом признался писатель. — А где Бенсон?

— О, он вчера неудачно упал с велосипеда и сломал ногу. Так что с месяц теперь я буду вашим почтальоном. Меня зовут Билл, Билл Джонсон, я ваш однофамилец, господин писатель. Вот ваши газеты: "Нью-Йорк таймс", «Гардиан», «Бильд», словом, все. Почтальон поставил велосипед на подножку, вытащил из багажной корзины впереди руля и протянул Джонсону массивную пачку с газетами. Тот машинально протянул руки, но, уже принимая почту, заметил акцентированный взгляд нового почтальона на свое левое запястье. И этот взгляд решил все. Если до сего момента подозрение было неосознанным и гнездилось на уровне подсознания, отдаваясь неприятной дрожью в районе солнечного сплетения, то теперь Майкл понял, что не ошибся. "Дьявол, они меня все-таки нашли! Зачем я не стер эту татуировку до конца!" Очевидное замешательство хозяина дома было слишком заметным, даже пот выступил на лице Майкла, поэтому улыбка сползла с лица почтальона, и он на чистейшем русском языке спросил: — Как поживаете, Михаил Иванович?

— Вы меня не за того принимаете, — промямлил по английски Джонсон, но из его онемевших рук на землю выпали все газеты.

— Не надо, господин Заславский. Мы вас давно вычислили. Писатель Джонсон и писатель Василий Жуков пишут удивительно непохоже. Только одного из них после побега из Швеции не видел никто, а второй довольно часто мелькает на экранах телевидения. И татуировку эту, плод бурной молодости, вы не до конца свели. Вон, цепь от якоря все проглядывает.

— Что вы хотите? — по-русски спросил Заславский, лихорадочно пытающийся понять, что же ему делать. В этот момент он проклял тот день, когда решил поселиться в такой глуши, подальше от людей. За двадцать лет жизни на Западе он утратил осторожность. Свято поверил, что новые внешность и имя хорошо защищают его от старых, неприятных знакомых и сослуживцев. Его пистолет уже лет пять лежал в ящике комода и, наверное, давно заржавел. Как проклинал сейчас себя экс-резидент, что не забрался в какую-нибудь глубинку, а устроился здесь, в Нью-Джерси, под боком у Нью-Йорка. Он даже хвастался перед Оксанкой, вот, дескать, живем в часе езды от крупнейшего города в мире, а словно бы и в деревне. "Оксана спит, ее сейчас и пушкой не разбудишь. Случайных путников здесь не бывает. Броситься вперед и попробовать обезоружить его? В мои шестьдесят восемь только это и остается, на вид этому парню лет двадцать пять, шея как у быка. К тому же у меня всегда по единоборствам была тройка."

— Михаил Иванович Заславский, Верховный Суд Союза ССР приговорил вас за измену Родине к высшей мере наказания…

— Союза уже давно нет! — вскрикнул Заславский. Но лжепочтальон мерно продолжил свой торжественный речитатив: — … Верховный суд Российской Федерации подтвердил этот приговор.

— Это было давно!

— Суд счел, что ваше преступление не имеет срока давности.

— Вы не имеете права!

— Имеем, и еще какое.

— Это глупо!

— Это справедливо. Сунув руку под полу куртки, палач вытащил пистолет с глушителем и направил его в сторону Заславского. Пересохшим ртом тот начал бессвязно бормотать.

— Зря! Вы это зря, это не сойдет с рук, будет скандал, вы понимаете! Вас же быстро вычислят, вы понимаете это?

— Ну, это мы еще посмотрим, вычислят нас или нет. Прощай, предатель! Когда Михаил Иванович увидел дуло глушителя на уровне своих глаз, он все же попробовал привести в исполнение сразу оба своих плана.

— Оксана! — хрипло крикнул он, рванувшись вперед. Жажда жизни и страх перед смертью заставили его забыть о больных суставах, о возрасте и плохих отметках на занятиях по рукопашному бою. Но пуля всегда быстрее человека, и ей все равно, что ты очень и очень хочешь жить. Тело Джонсона обнаружила все же не Оксана, а подъехавший через полчаса почтальон Бенсон. Ему в тот день удивительно не везло, какой-то осел усеял все шоссе на выезде из его городка мелкими гнутыми гвоздями. Почтальону пришлось пешком вернуться домой и заменить проткнутую покрышку. Ну а найденное возле калитки тело такого милого и приятного собеседника, как мистер Джонсон, с дырой между глаз повергло его просто в шок. Процедура побудки миссис Джонсон имела некоторые приятные моменты — та на ночь надевала такое интересное и прозрачное белье, но истерический визг, поднятый этой дамой, напрочь истребил в почтальоне интерес к ней как к женщине. Через три дня любимая газета лже-Джонсона "Нью-Йорк таймс" напечатала подробную статью о происшествии в долине Гудзона. "Теперь уже не секрет, что за личиной писателя Джонсона скрывался бывший советский разведчик Михаил Заславский. В свое время он дослужился в рядах Главного разведывательного управления до звания генерал-майора и шефа всей разведсети Соединенных Штатов. Побег Заславского в восемьдесят шестом повлек за собой провал всей агентурной сети в Америке. Было осуждено более двадцати человек, в том числе несколько высокопоставленных чиновников в секретариате ООН и аппарате ЦРУ. В Советском Союзе его заочно приговорили к смертной казни, после чего на Заславского распространился закон об охране наиболее важных свидетелей. Заславскому поменяли внешность, а отличное знание английского и литературный дар помогли ему найти себя в новой жизни. Он писал сразу под двумя фамилиями. Как писатель Георгий Жуков создавал романы о происках КГБ, а как американский эссеист Майкл Джонсон умудрился получить престижнейшую премию Букера. ФБР считает, что русские вышли на перебежчика через жену Заславского. Тому почему-то непременно хотелось иметь в доме именно русскую женщину. Хотя он и сохранил перед ней свое инкогнито, но переписка Оксаны со своими родственниками и друзьями привлекла внимание наследников КГБ. Далее следователь Черни считает, что аналитики из ФСБ просто сравнили время появления писателя Джонсона и писателя Жукова со временем побега Михаила Заславского. Все остальное было делом техники. Эта смерть вызывает большую тревогу. То, что спецслужбы России с такой наглостью действуют на территории США, говорит не только о силе русской разведки, но и бессилии наших органов защиты государства…" Кроме Заславского почти в то же время в Англии был убит Андрей Крутов, бывший полковник СВР, и такой же, как и его коллега, глава резидентуры в Соединенном Королевстве, а затем перебежчик и удачливый писатель. Это не добавило западным обывателям любви к России, но Ждан еще три года назад торжественно пообещал, что достанет всех, кто переметнулся к врагам Родины. Смертью самых видных изменников Ждан добился двух целей: во-первых, он привел в исполнение вынесенные тем приговоры, а во-вторых, заставил всех остальных перебежчиков снова менять адреса, фамилии, страны, снотворное, цвет волос и жен. И это было самое главное.

— Эти гады до конца своих дней будут жить в вечном страхе, — так определил задачу своим подчиненным Ждан.

ЭПИЗОД 54 Осень 2008 года, горный район Северной Турции, в пятнадцати километрах от границы с Арменией Ранним утром по дну каменистого ущелья медленно пробирался по камням большой караван. Шли женщины, старики, дети. Немногочисленные лошади, мулы и ослы везли объемные тюки с поклажей. Время от времени попадались носилки с ранеными. Примерно треть идущих была вооружена. Идущие были одной национальности — курды, но кроме этого, их роднило общее выражение лица, невыносимая усталость и некая печать безнадежности. Время от времени они с тревогой поднимали головы вверх, словно ожидая чего-то. Высокий, красивый молодой парень в выцветшем камуфляже и с автоматом Калашникова в руках вскочил на большой валун, огляделся по сторонам и замер, прислушиваясь. Так он простоял несколько минут, потом заметил кого-то в толпе и, соскочив, начал пробираться к высокому, мощного сложения мужчине с пышными усами и гривой курчавых волос, чуть тронутых сединой.

— Ну что, Олжас, ничего не слышал? — спросил тот, не прерывая своего мерного движения.

— Нет, отец. Может, мы успеем?

— Это вряд ли. Он с тоской посмотрел на пробившее утренний туман солнце и тяжело вздохнул. Отца Олжаса звали Мухаммед Авдал. В свое время, три года назад, ему присвоили звание генерала и назначили командовать Северной курдской армией, насчитывающей тогда в своих рядах десять тысяч хорошо обученных, смелых и преданных идее создания независимого Курдистана людей. Но теперь только эти восемьсот человек и были всей армией повстанческого генерала. Из них лишь триста могли носить оружие, все остальные были членами их семей. В последнее время правительство Турции решило окончательно покончить с надоевшими им сепаратистами. Войска повели атаки по всем фронтам: с воздуха и с земли, из космоса им помогал спутник-шпион, специально для этих целей запущенный американской ракетойносителем. Всегда выручавшие курдских партизан скрытность маневра и внезапность перестали существовать. Стычки с сухопутными войсками были редки, горная местность не давала возможности правительственным солдатам провести облавы по всем правилам. Зато дальнобойная артиллерия доставала курдов за много километров. Высоко в небе, направляя смертоносные снаряды, кружил самолет-корректировщик. Но самыми страшными были удары авиации. Стремительная стрела идущего на сверхзвуке реактивного самолета появлялась всегда неожиданно, лишь через несколько секунд до ушей партизан грохотом взрыва доносилась звуковая волна, и одновременно с ней начинали рваться бомбы. Сначала турки использовали обычные бомбы, осколочные, но потом, убедившись в их низкой эффективности в горной местности, начали применять напалм и бомбы объемного взрыва. Вот это было страшно. Одновременно стали гибнуть сотни людей. После подобных налетов сразу появлялись вертолеты. Они носились на бреющем полете, добивая раненых и оставшихся в живых. Уже после первого подобного комбинированного налета Мухаммед Авдал понял, что война проиграна, рассредоточил своих бойцов на несколько колонн и начал уводить остатки войск к границе. Полгода непрерывных боев, ни минуты передышки, и вот теперь из десяти тысяч хорошо обученных бойцов у него осталась эта жалкая кучка людей. Все остальные либо погибли, либо попали в плен. Армия пополнялась лишь за счет прибившихся к партизанам мирных жителей, так же уничтожаемых правительственными войсками с чисто азиатской беспощадностью.

Последние два дня им везло. Наступающая осень щедро начала укутывать землю туманами, пошли дожди. Но сегодня подморозило, и синее небо страшило Авдала больше, чем самое жуткое стихийное бедствие. "Только бы не прилетели вертолеты," — подумал командующий, и, словно прочитав его мысли, кто-то сзади закричал: — Воздух! Весь караван мгновенно рассыпался, люди бежали в разные стороны, стараясь укрыться за большими камнями, либо спрятаться под нависшими скалами. Два штурмовых вертолета «Кобра» с грохотом и воем винтов прошлись по ущелью, сея смерть. Первый из них поливал узкий каньон пулеметными очередями, второй ударил неуправляемыми ракетами. Когда шум вертолетов стал тише, ущелье наполнилось криками и стонами раненых. С мучительным ржанием билась на земле получившая пулю лошадь, совсем по-человечески стонал умирающий мул. И еще истошно кричала женщина над мертвым телом трехлетнего сына. А гул вертолетов снова начал нарастать, на этот раз они заходили с головы колонны. Врага встретили многочисленные очереди, практически все, у кого в руках было оружие, стреляли в стремительно несущиеся черные тени. Но это была скорее психологическая оборона, броня выдерживала удары пуль, хотя звон от их ударов очень нервировал пилотов. Не выдержав огня, обе «вертушки» взмыли вверх и свернули в сторону. Минут через пять они появились снова, зайдя в ущелье с другой стороны. Еще полгода назад вертолеты боялись вот так в лоб атаковать колонны курдов. Тогда у них имелись российские зенитные комплексы «Оса» и «Стрела», и обломки четырех вертолетов навсегда остались в горах Курдистана. Теперь же даже патроны были у партизан на исходе, и курды стреляли уже не очередями, а одиночными, стараясь тщательнее целиться. На большой валун в самом центре ущелья ловко вскочил один из бойцов. Мухаммед мгновенно узнал по стройной фигуре своего сына. На плече Олжаса лежала длинная труба гранатомета РПГ. Не обращая внимания на свистящие рядом пули, парень быстро поймал в прицельную рамку лобастую кабину пилотов и нажал на спуск. Выстрел получился удачным, из кабины рвануло пламя, «Кобру» потянуло вверх, затем вертолет завалился на бок и исчез из поля зрения генерала. Грохот близкого взрыва да небольшой кусок взметнувшегося над скалами черного дыма доказали удачу младшего Авдала. У пилота второго вертолета не выдержали нервы, он рванул свою стремительную машину вверх и скрылся из вида. Наступившая тишина подсказала партизанам, что в этот раз им дана более длительная передышка.

— Быстро уходим! — закричал генерал. — Они наведут на нас артиллерию! В ответ тут же поднялась суматоха, старики и женщины начали поднимать мулов и ослов, мужчины занялись убитыми и ранеными. Мухаммед ходил по ущелью, покрикивая на своих подчиненных. Больше всего он боялся самолетов с напалмом, сейчас в этом узком ущелье курды представляли из себя прекрасную мишень. Приказав прирезать раненую лошадь, он поспешил дальше, к хвосту колонны, отмечая для себя остальные потери. В этот раз их было немного, он заметил двоих убитых и троих раненых. Колонна уже двинулась, когда Мухаммед увидел неподвижно стоящую группу людей. Человек двадцать столпились в самом центре ущелья.

— Эй, а вы что там застряли? — крикнул генерал, подходя. — Быстро уходим! Все обернулись к нему, и по растерянным взглядам бойцов Мухаммед понял, что произошло что-то страшное. Толпа расступилась, и он увидел на земле лежащего человека. Лишь подойдя поближе, Авдал узнал своего сына. Лицо его было спокойным и, казалось, даже счастливым, а небольшое пятно крови на груди могло показаться несерьезным, если бы оно не было расположено точно в районе сердца.

Все остальное генерал воспринимал как бы со стороны, во сне. Он слышал звуки, но не понимал, что они означают, что сейчас происходит. Тело сына подняли, завернули в черную тряпку. Мухаммед шел вместе со всеми, молча, не отрывая взгляда от черного тюка, привязанного к боку одного из мулов. Даже грохот артиллерийских разрывов за его спиной, на минуту прорвавшийся сквозь пелену бесчувствия, так и не вывел генерала до конца из этого транса. Через три дня, потеряв еще десять человек, колонна перешла турецко-армянскую границу. Командовал ею пришедший в себя Мухаммед Авдал. От прошедшей боли ему осталась только снежно-белая седина. Решительность турецкого правительства окончательно уничтожить если не весь курдский народ, то большую его часть сыграла неожиданную роль в судьбе России. На очередном заседании Временного Военного Совета Володин коснулся темы курдов.

— В Армении их скопилось сейчас более ста тысяч. Для армянского правительства это большая проблема, они себя-то толком не могут прокормить, едва ли не половина населения Армении проживает сейчас у нас. Так вот, курды обратились к России с просьбой разрешить им компактно поселиться на территории нашей страны.

— Еще чего, — хмыкнул Ждан. — Мало у нас всякой нечисти.

— А что, давайте расселим их в Сибири. Переименуем Биробиджан в Курдистан, всего-то и делов, — пошутил сидевший рядом с ним министр внутренних дел Малахов.

— Да, скажешь тоже. Они там околеют за неделю, а хоронить их в вечной мерзлоте влетит в копеечку.

— Надо подумать, — решил Сизов. — Вы лучше расскажите, шутники, что там у вас с Чечней опять происходит? И Малахов, и Ждан сразу поскучнели.

— В этом году произошла активизация бандформирований в Чечне и Ингушетии, — признался глава ФСБ. — Только за последний месяц произошло три подрыва бронемашин и семь обстрелов войск.

— Но вы же мне гарантировали, что после той «санобработки» в Чечне не останется никого?

— К сожалению, "Штамм Х" не сработал в горных районах, там, где стояла нулевая температура, — пояснил Малахов. — Так что мирное население вымерло, а часть боевиков уцелела. Большинство из них, поняв безнадежность своего положения, ушли за рубеж, в Чечне остались лишь небольшие, единичные банды фанатиков. Но в последнее время в Чечню из-за границы проникли как минимум триста боевиков, прошедших подготовку в Пакистане и Саудовской Аравии. Именно эти страны стараются возродить очаг исламизма на Кавказе. Он им нужен прежде всего как символ сопротивления федеральным войскам России. Сейчас развернуто движение к возвращению чеченского населения из России в Ичкерию. Только за последние полгода приехали пятьдесят тысяч человек. Нельзя сказать, чтобы они охотно возвращались: по мусульманским обычаям все места, связанные с массовой гибелью людей, считаются нечистыми, но многих просто заставляют переселяться угрозами.

— И сколько чеченцев могут вернуться? — спросил Соломин.

— Двести тысяч. А всего их по России четыреста тысяч.

— Кошмар, — пробормотал Соломин. — Это опять начнется все сначала.

— Да, — подтвердил Ждан. — Боевикам нужна база для поддержки. Если вернется мирное население, им будет легче раствориться в нем. Кроме того, это и снабжение припасами, и людские резервы для пополнения бандформирований.

— И что же теперь делать? — спросил Сизов. — Запретить въезд в Чечню?

— Эти, на западе, снова поднимут вой.

— Да и хрен с ними, — буркнул Сазонтьев. Сегодня он был как никогда злой, хотя и трезвый. — Но если, мать вашу, вы допустите, что они снова расселятся там, как блохи на собаке, то я не дам больше ни одного солдата. Воюйте сами! Ждан опешил.

— Нет, ты, однако, нас не пугай. Мы что, должны их разворачивать назад? Они приезжают, показывают паспорта, а там черным по белому прописка: "Чеченская АССР, село Алерой". И что я должен делать после этого?

— Хоть что! Хоть задницу им покажи, но если они опять ударят по Грозному либо Гудермесу, от меня солдат не жди. Нет у меня их! Половина в Средней Азии, половина в Сибири, охраняет границы от наших желторожих друзей.

— Может, туда переселить казаков? — предложил Малахов, давно и нежно опекающий этот специфический род войск. Соломин, поморщившись, фыркнул: — Ну да, пойдут твои красноломпасники в самое пекло.

— А что, мои орлы способны хоть на что.

— Ладно вам собачиться, — прервал спор Сизов. Сев на свое место, он поправил ненужную ему пепельницу и сказал: — Есть идея запустить в этот район третью силу.

— Какую? — удивились все.

— Курдов. Сколько их там в Армении? — спросил Сизов у Володина.

— Более ста тысяч. Две трети — женщины и дети, остальные — хорошо обученные воинские формирования.

— У них и оружие есть?

— Да.

— Как они в военном отношении? — Сизов обратился с этим вопросом к Главковерху.

— Ну, как партизанам им цены нет, — признал Сазонтьев. — Храбры, дисциплинированны. Большинство из них воины в третьем поколении.

— У них забавное сочетание мусульманского вероисповедания и социалистических взглядов на устройство государства, — напомнил Володин. — Они даже обращаются друг к другу товарищ, а не господин.

— Курды, нарды, крестики-нолики, — пробормотал Соломин. — Черт его знает, как все это обернется.

— Ну так что, предложим им переселиться в Чечню? — настаивал Сизов. — А то потом будет неудобно отказываться от своих слов.

— Так ты уже все решил, — сказал за всех Сазонтьев. — Мы же знаем твою манеру: "Мы тут подумали, и я решил".

— Ну, значит, так тому и быть. Два месяца шли переговоры, курды выторговали себе автономию, большую материальную помощь и провоз на территорию России оружия. К весне караваны автобусов с переселенцами начали заполнять дороги, ведущие из Армении в Россию. В мае завершилось основное переселение, жилья даже в разрушенных войной районах хватало, из России начали поступать тракторы и зерно для посевной, везли коров и коз, лошадей и овец. Той же весной, в марте, за окраиной старинного горного поселка Очхой-Мортан на небольшой опушке встретились две группы вооруженных людей. Одну из них возглавлял бородатый, длинноволосый чеченец по имени Хасан, вторую — коренастый, пышноусый курд Ахмед Мухтар-Бек. Донельзя потрепанный камуфляж чеченца резко контрастировал с новеньким российским армейским полушубком курда. Поздоровавшись, предводители отошли в

сторону и, усевшись на два пенька, начали неторопливую беседу.

— Зачем ты приехал в наши края, Мухтар-Бек?

— Нас выжили с родины, и мы хотим обрести ее здесь.

— Но эта наша родина! Ты поселился в поселке в самом большом доме около мечети, но это мой дом. Русские сделали с нами то же самое, что турки с вами. Уезжай отсюда, аллахом тебя прошу! Курд покачал головой.

— Нам некуда ехать, это последний шанс сохранить нас как один народ. Вас осталось мало, горстка людей. Выходи из леса и живи с нами в мире, никто тебя не тронет, аллахом клянусь!

— Ты не понимаешь! — горячо заговорил Хасан. — Мы хозяева этих мест, тут все принадлежит нам. Земля, вода, скалы, горы, воздух — все это только наше. Мы не потерпим присутствия в Ичкерии кого-то еще.

— Зря ты так, — осуждающе качнул головой Ахмед Мухтар-Бек. — Мы хотим жить с вами в мире, зачем нам война? Мы навоевались за тридцать лет более чем достаточно, нам нужен мир и покой.

— Значит, ты ничего не понял, — сказал, поднимаясь, чеченец. — И это плохо. Мира ты здесь не найдешь. Русский хитрый, он хочет столкнуть нас лбами, чтобы мусульмане убивали мусульман.

— Так ты угрожаешь мне? Неужели с этой горсткой людей ты хочешь воевать с нами? — курд ткнул пальцем в сторону воинов чеченца. — У меня в пять раз больше бойцов, чем у тебя.

— Здесь только малая часть моего отряда, остальные находятся в надежном месте. Я тебе не угрожаю, наоборот. Я предлагаю тебе объединиться и начать священный джихад против неверных. У тебя много солдат, у меня много денег. За каждого убитого русского солдата я буду платить тебе сто долларов, за офицера — пятьсот, тысячу за подбитый бронетранспортер, две — за машину, три — за танк.

— Это интересное предложение, надо его обдумать, — согласился курд. — Через два дня я приму решение. Встретимся здесь же, в это же время. Спустя два дня семеро чеченцев во главе со своим командиром осторожно двигались по укромной тропе в сторону селения.

— Как думаешь, Али, согласится этот толстый курд с нашим предложением? — спросил Хасан, оборачиваясь к своему лучшему другу.

— Скользкий он какой-то, не верю я ему.

— Да, поверить трудно. Но надо взять их на жадности. Видел, как заблестели его глаза, когда я начал разговор про доллары? Нам только подтолкнуть его, заставить убить первого русского, а потом все пойдет как по маслу. Русские пожалеют, что привезли этих турецких ослов в наши горы. Курды еще помогут нам освободить Ичкерию для чеченцев. А там мы уж сами решим, жить им здесь или не жить.

— Ты хочешь расплачиваться с ними настоящими долларами? — поинтересовался Али.

— Зачем, у нас два ящика подделок, надо же их использовать. Хасан засмеялся и двинулся дальше. До условленного места оставалось не более полкилометра, когда что-то тонко свистнуло, и замыкающий повалился на землю. Из его горла торчало острие толстой арбалетной стрелы. Через секунду вторая стрела поразила следующего бандита, а когда оставшиеся пятеро поняли, в чем дело, было поздно. Несколько выстрелов из автоматов с глушителями и удачно брошенный нож решили судьбу боевиков. Никто из них не успел даже нажать на курок. Убедившись, что все чеченцы мертвы, Мухтар-Бек приказал пятерым своим воинам: — Этих зароете прямо здесь, вон в той яме. Заберите оружие и документы, их надо отдать

русским. Остальные за мной. Тропа с явно потревоженной прошлогодней листвой через час вывела многочисленный отряд курдов к подножию большой горы.

— Вот они, — сказал один из разведчиков, протягивая бинокль командиру. — Там что-то вроде землянки. Один сидит караулит, один варит, остальные, наверное, внизу. Внимательно рассмотрев схрон бандитов, Ахмед отдал несколько коротких приказов своим подчиненным. Через пять минут захрипел и ткнулся лицом в котел кашевар, в ту же секунду получил стрелу в горло и караульный. Курды окружили схрон, командир махнул рукой и в открытое жерло люка полетели гранаты. Грохот взрывов сменился воем и стоном раненых, прогремела одинокая ответная очередь. Тишина наступила только после еще одной порции лимонок. Спустившиеся вниз курды вернулись недовольными.

— Их там всего трое. Где остальные? Но прочитав все найденные в землянке документы, Мухтар-Бек остался доволен: — Нет, это все. Тот чеченец блефовал. На самом деле их было совсем мало, всего двенадцать человек. Примерно то же самое происходило по всей Чечне. Последний выстрел прозвучал спустя два года, когда курды достаточно хорошо освоились в новых для себя краях и перещелкали местных бандитов, как куропаток. К этому времени курдское население Чечни превысило триста пятьдесят тысяч человек. Курды всеми путями стремились попасть в Новый Курдистан, они пешком переходили по нескольку границ и стекались сюда не только из Турции, но и из Ирана, и Ирака. Постепенно они выжили из своей новой родины всех неугодных им чеченцев. Кое где дело доходило до откровенной резни, но русские власти закрывали на это глаза. Столь преданных и ревностных союзников у них в этих краях еще не было никогда.

ЭПИЗОД 56 2010 год мог стать самым стабильным в истории России со дня военного переворота. Затихли бои в Средней Азии, Кавказ практически утихомирился, давно не тревожили Москву теракты. Промышленность наконец-то обрела стабильность и даже некоторый рост, хотя Соломин по-прежнему продолжал жаловаться на несбалансированность в сфере производства, когда слишком много тратилось на то, что не давало дохода: армию, оружие, танки, самолеты, новые крейсера и подводные лодки. Но теперь выручал хлынувший в страну поток нефтедолларов. Неприятности последовали с самой неожиданной стороны. Все началось в первый майский день, по привычке отмечаемый в России как пролетарский праздник. Когда утром на Красную площадь начал постепенно стягиваться народ, лица, ответственные за порядок в столице, восприняли происходящее как должное, москвичи за последние годы привыкли отмечать все праздники многолюдными гуляньями в старом центре столицы. Несмотря на пасмурную погоду, настроение у собравшихся было приподнятое, часто слышались смех и песни. Большинство из пришедших были молодыми людьми с красными и трехцветными флажками, воздушными шариками, многие несли гитары, из динамиков переносных магнитофонов неслась самая разнообразная музыка, от Высоцкого до современнейшего суперрэпа. Постепенно толпа становилась все больше и больше, росла как на дрожжах. Лишь когда ее плотность достигла максимума и никто из пришедших уже не мог сделать и шага, милицейское начальство начало беспокоиться.

— Что это они сегодня все приперлись сюда? — спросил генерал-лейтенант милиции Курбыко, начальник ГОВД Москвы. — Вроде никаких концертов на площади не запланировано?

Ответ он получил через две минуты. Неожиданно толпа с криками и визгом женщин прорвала тонкую линию оцепления. Десятки людей сразу заполонили трибуны Мавзолея. Минут пять продолжалась непонятная суета, затем раздался характерный шелест, перешедший в свист, и в руках у одного из молодых парней очутился микрофон. Каким образом на площади оказалась столь мощная аппаратура, милицейское начальство долго не могло понять. Позже выяснилось, что колонки и усилитель пронесла с собой группа молодых девушек, плотной толпой проникшая на площадь. Кто-то из митингующих хорошо разбирался в проводке Мавзолея и сумел подключить усилитель к стационарным розеткам на трибуне.

— С Первым мая, господа студенты! — разнеслось над всей площадью. Толпа ответила восторженным ревом, аплодисментами, свистом. У микрофона стоял высокий парень с длинными волосами, стянутыми резинкой в хвост. Затемненные очки и козлиная бородка дополняли облик оратора.

— Сегодня мы пришли сюда не просто, чтобы отметить мифический день солидарности трудящихся, а для того, чтобы заявить властям, что мы не хотим так больше жить! Мы требуем восстановления политических свобод, отмены цензуры в газетах и на телевидении! Долой… В этот момент очнувшиеся от шока милиционеры попытались взять реванш. Как минимум сто человек косым клином врезались в толпу, размахивая направо и налево дубинками.

— Разойтись! Немедленно всем разойтись! — орал в мегафон вспотевший от ужаса Курбыко. Увы, первоначальный порыв стражей порядка увяз в плотной, превосходящей их в численности массе митингующих. Взявшись за руки студенты остановили людей в сизых мундирах и окружили их сплошным кольцом. Давка была жуткая, истошно визжали задыхающиеся девушки. Мат и крики милиционеров постепенно начали стихать, теперь правоохранители все силы тратили на то, что не быть раздавленными людским прессом.

— Назад! — прохрипел потерявший фуражку майор милиции. — Уходим! С огромным трудом под улюлюканье и издевательские пинки милиционеры вырвались из толпы. Красные, потные, частью в разорванных куртках, они столпились возле ГУМа, тяжело дыша и подсчитывая потери. Большинство их них лишились своих фуражек, у некоторых из рук вырвали дубинки. Курбыко возбужденно кричал в рацию: — Срочно на Красную площадь ОМОН, весь, в полном составе! Снять посты с других участков, машины с водометами сюда и побольше гранат со слезоточивым газом! А митинг разгорался. У микрофона появилась миниатюрная, но очень звонкоголосая девушка.

— Мы не хотим больше жить в милитаристском государстве! Мы не хотим, чтобы наши парни гибли в Средней Азии и на Кавказе, защищая местных баев и ханов! Долой правило Кулика! Отдав все приказания, Курбыко опустил рацию, окинул взглядом панораму людского моря и, выругавшись, схватился за голову. Он уже чувствовал, как становятся легче его погоны. Сизов получил сообщение о происходящем у себя на даче. В этот день у него за столом собрались самые близкие люди: Ольга, ее мать, сестра Сизова Ирина с детьми, Соломин с женой. Не было только Сазонтьева, мотавшегося с инспекцией где-то в районе Камчатки. Соломин поднял первый тост, как обычно за Россию, в это время и подошел незаменимый Фартусов и тихо сказал несколько слов на ухо Сизову. Тот сразу изменился в лице и кивнул секретарю в сторону телевизора: — Ну-ка, включи Си-Эн-Эн. Худшие опасения Владимира оправдались. На экране мирового информационного спрута показались до боли знакомые красные зубцы стен Кремля. Судя по ракурсу, снимали сразу с трех точек: с крыши гостиницы «Россия», откуда-то из Пассажа и с самого центра митинга, с

Лобного места. Молодые, красивые, возбужденные лица, красные флажки в руках девушек. Частенько показывали обнимающиеся парочки. Возбужденный голос лопотавшего на английском комментатора при этом воспринимался как нечто чуждое и инородное. И все чаще телекамера показывала Васильевский спуск, куда подъезжали и подъезжали машины с громоздкими, похожими на роботов в шлемах и бронежилетах омоновцами.

— Что это? — спросил Соломин, кивая на экран.

— Господа студенты митингуют, — сквозь зубы процедил Сизов.

— Боже мой, а Светочка ведь тоже сегодня на какой-то митинг собиралась! — ахнула жена премьера Галина, толстая и рыхлая, под стать мужу.

— Ты знала про митинг и ничего мне не сказала?! — поразился тот.

— Ну, я же думала они пройдут там в строю, как мы в свое время в пионерах, помашут флажками и все.

— Пройдут, пионеры! — передразнил Соломин. — Совсем ты ее распустила!

— Да, зато ты ее видишь два раза в месяц, когда даешь деньги на учебу!

— Да иди ты!.. — в сердцах бросил обычно не сквернословивший премьер и, подхватив под руку Сизова, отвел его в сторону.

— Нельзя их взять и просто так разогнать! Ты видишь, эти с камерами только того и ждут!

— Вижу, — сквозь зубы процедил Сизов. Желваки ходили на его щеках. — Надо бы, очень надо бы их проучить, но… Он сделал жест рукой, и понятливый Фартусов подал Диктатору мобильный телефон.

— Малахов? Вот что, до меня их не трогай. Я скоро буду. Закончив разговор он повернулся к Соломину.

— Ты со мной?

— Конечно, как же еще! Уже на выходе Владимира за рукав тормознула Ольга.

— Надеюсь, ты не повторишь ошибки Таньанменя? — спросила она.

— Не знаю, — признался Сизов. — Но я бы с удовольствием послал бы на них танки.

— Дурак! Это же наши дети. Этим ты восстановишь против себя всю страну.

— Ты так думаешь?

— Да! Это будет твоей огромной ошибкой! Ты сразу лишишься всей своей популярности.

— А я так не думаю. К тому же я только и делаю, что принимаю непопулярные решения. Отодвинув жену, Сизов быстро вышел из дома, в ста метрах от дома его ждал дежурный вертолет. Приземлился он на набережной, за гостиницей «Россия». Там прибывших уже ждали Малахов и Ждан. Глянув на обоих силовиков, Сизов сразу отметил, что оба они в явной растерянности. По крайней мере такого бледного Ждана Владимир не видел еще никогда.

— Ну что, прошляпили студентиков, рыцари плаща и кинжала! На этот раз даже Ждан не смог ничего ответить.

— Пошли поближе к этой банде, — велел Сизов. Пустынными коридорами Пассажа их провели в комнату на втором этаже универмага, где расположилась съемочная группа ФСБ. Телекамер у нее было раз в пять больше, чем у Си-ЭнЭн, снимали со стороны Кремля, с храма Василия Блаженного, с Исторического музея. Сизов с Соломиным по офицерской привычке предпочли более живое восприятие действительности и сразу приникли к мощным биноклям. Но разглядеть с этой точки они мало что могли — затылки митингующих да лица стоящих на трибуне мавзолея.

— Сколько их тут? — спросил Соломин.

— Около десяти тысяч, — доложил глава оперативной группы ФСБ.

— Из каких институтов?

— Судя по плакатам, из всех московских вузов. Если они, конечно, не врут.

— Каковы требования? Малахов молча протянул Сизову листовку. Через его плечо текст читал и Соломин.

— "Свободу слова, отмену цензуры, правила Кулика… " А это что еще за хреновина?

— Это порядок, введенный главным военным комиссаром России генералом Куликом, о том, что в институт может поступать только парень, отслуживший в армии.

— Ну, хорошее правило, что их не устраивает? — удивился премьер. — Они же потом идут вне конкурса!

— Да, но они жалуются, что за два года забывают все, чему их учили.

— Значит, плохо учили. Пока Соломин и силовики обсуждали пункты программы студентов, Сизов молчал. Стоя у экрана телевизора, он всматривался в лица митингующих. В них не было страха, озлобленности, наоборот, практически все эти юноши и девушки казались счастливыми и веселыми. Чувства Диктатора постепенно начали меняться. После вспышки злобы и раздражения у него неожиданно прорезалось чувство страха. Да, он не понимал и поэтому боялся этих людей. Рациональному и прагматичному Сизову было многое непонятно. И прежде всего, как можно вот так, безоружными, выступать против силы, испытывая при этом не страх, а радость?! А трое министров продолжали обсуждать ситуацию. Оправившийся Ждан с азартом предлагал свои рецепты решения проблемы: — Да насрать нам на то, что подумают на Западе! Сейчас зайдем со стороны Манежной площади, сначала пустим «Черемуху», потом водометы. Полчаса, и тут будут валяться одни тапочки!

— Я тебе дам тапочки! У меня Светка где-то там! Я за нее тебе голову оторву, если она хоть чихнет! — пригрозил Соломин. Малахов в дискуссию не вмешивался, только часто поглядывал на молчавшего Диктатора. Он знал, что последнее слово все равно будет за Сизовым. В конце концов не выдержал и Соломин: — Нет, Владимир, ты-то что молчишь? В этот момент к Малахову подошел офицер и протянул ему бумагу. Прочитав ее, министр оживился.

— Ну вот, кое-что проясняется. Судя по разговорам в толпе, в случае применения властями силы предусмотрена всеобщая студенческая забастовка. Налицо организованный заговор против существующей власти, статья 56 нашего нового Уголовного кодекса Российской Федерации, пункт два.

— И что? — в голосе наконец-то отвернувшегося от экрана Сизова прозвучала явная злоба.

— Ну, как что? Теперь можно их привлечь к уголовной ответственности.

— Что, всех? Все десять тысяч? А потом всех остальных, кто начнет бастовать?! Сколько их по столице — пятьдесят тысяч, сто? Сизов замолчал, потом прошелся по комнате, с явным отвращением глянул на экран.

— Надо придумать что-то более тонкое. И вообще, надо что-то с этим делать. Только не сейчас. Что-то надо делать… Он выхватил из рук Соломина листовку, еще раз перечитал его, потом хмыкнул.

— Они требуют роспуска "Союза молодежи".

— И что? — не понял Ждан.

— А то, что надо собрать побольше твоих молодых бандитов. Но сначала нужно, чтобы этих, — он ткнул рукой в сторону площади, — стало как можно меньше.

Он подошел к окну. Шел уже второй час митинга. Толпа скандировала вслед за очередным оратором: "Долой! Долой! Долой!"

— Пусть пока проорутся. Кстати, какую сегодня обещали погоду?

— Низкая облачность, но без дождей, — припомнил Соломин.

— А жаль, что без дождей. Надо бы их организовать, но попозже, когда студенты устанут. Наконец все начали понимать замысел Сизова.

— Да, это здорово придумано, — пробормотал Ждан. Митинг на площади продолжался час за часом. Когда ораторам уже нечего было сказать, начали выступать самодеятельные певцы, студенческие барды. Вскоре вся заведенная публика пританцовывала. Но к шести часам вечера все подустали, кто-то из работников мавзолея с подачи Ждана догадался отключить на трибуне электричество. Веселье начало постепенно сходить на нет, последние ряды плохо слышали голоса из мегафона. Словно по заказу властей подул сильный северный ветер. Раза три над городом на низкой высоте пролетел транспортный самолет, из-за сплошной облачности никто из москвичей его не видел, все только слышали низкий гул. Но после этого обработанные хлористым серебром облака разразились проливным дождем. Мало у кого на площади оказались с собой зонты, никто не догадался захватить с собой что-нибудь поесть, пирожки, хот-доги и мороженое лоточников смолотили в первые же часы митинга, а оцепление работало только в одну сторону, по методу ниппеля, выпуская всех с площади и никого на нее не впуская. За пределами Васильевского спуска и Манежной площади скопилось много молодежи, готовой поддержать студентов, но с ними как раз не церемонились, беспощадно отгоняя дубинками. Постепенно толпа на площади начала таять, к девяти часам вечера людской край митинга поджался до Лобного места. Наиболее разочарованными оказались телевизионщики из Си-Эн-Эн. Показывать часами одну и ту же толпу было бессмысленно. Надежды на скорый погром студентов силами ОМОНа не оправдались. Через час толпа поредела еще больше.

— Их осталось не более полутора тысяч, — доложил Сизову по телефону Малахов.

— Виктор свою дочку нашел?

— Да, с час назад ее выловили и увели с площади его адъютанты. Идти не хотела, хорошо, отошла в туалет, там ее и перехватили.

— Ладно, тогда запускай своих вурдалаков. Пятнадцать минут спустя со стороны Манежной площади на Красную начали вливаться плотные толпы одетых в черное подростков. Вязаные шапки, кожаные перчатки и трехцветные кокарды на груди не оставляли сомнений в их принадлежности к "Союзу молодежи". На ходу «союзники» вынимали свое фирменное оружие — короткие обрезки труб, обтянутые резиной.

— Союзники, союзники! — тревожно зашелестело по толпе студентов. В их первые ряды тут же перестроились наиболее тренированные в своих сражениях студенты спортинститутов. Оживились телевизионщики, но когда две толпы уже были готовы сомкнуться, на площади погас свет, и все остальное происходило в кромешной тьме под непрекращающимся дождем. Слышались крики, удары, стоны, отчаянные вопли и многоэтажный мат. С Лобного места вспыхнул было свет, это телегруппа Си-Эн-Эн включила подсветку телекамеры. Овальным пятном высветился крутящийся калейдоскоп лиц, рук, но секунд через тридцать телекамера с хрустом разлетелась под ударами самодельных дубинок боевиков. Через полчаса все было кончено. Митингующие хлынули с площади на Васильевский спуск, и цепь ОМОНа расступилась перед ними. Позади остались десятки раненых и два трупа. «Союзников» просили только выдавить студентов с Красной площади, но те, в азарте, как всегда, увлеклись.

В прессе побоище, конечно, подали как волеизъявление патриотично настроенных молодых людей. Но даже выступивший по этому поводу в своем обычном субботнем бриффинге Фокин не был так убедителен как обычно. Самое удивительное признание прозвучало у него в конце речи: — Да, кое в чем митингующие были правы. Я согласен, что цензуру в стране можно уже отменить. Именно этому будет посвящено завтрашнее заседание Временного Военного Совета. Конечно, сам Андрей никогда бы не решился произнести подобные слова, не посоветовавшись с Сизовым. Но на следующий день в России действительно отменили цензуру и разрешили проведение митингов и демонстраций, но только при соответствующей регистрации и под надзором властей. Студенты бурно отметили свою победу массовым митингом перед зданием МГУ на Ленинских горах. Правда, после этого в течение трех месяцев по всем институтам были потихоньку арестованы сорок человек, организовавших первомайский митинг. Но естественное возмущение их товарищей было сведено на нет усилиями провокаторов, внедренных Жданом в исполком Конфедерации российских студентов. Власти признали гибель на Красной площади двух студентов и ранение еще сорока трех, но причиной этого назвали образовавшуюся при драке давку.

ЭПИЗОД 58 — Рота, подъем! Голос дневального прозвучал, как всегда, не вовремя, Вовка Фомичев видел во сне здоровущий хот-дог, громадную булку, почти батон, и торчащую из белого, ноздреватого разреза толстую, хорошо прожаренную сардельку, а сверху кроваво красную, бархатистую струю кетчупа, медленно оседающую на коричневую, дымящуюся шкуру сардельки.

— Подъем, рота! — снова взвизгнул тонким дискантом дневальный, и вслед за растаявшей в небытие сарделькой пришло ощущение досады, что это был только сон. "Семин орет, — подумал Вовка. — Только у него такой противный голос. Запустить, что ли, в него подушкой?". Но когда Фомичев поднял голову и открыл глаза, кто-то опередил его и в сторону уходившего на свой пост щуплого невысокого пацана в больших очках уже полетела тощая подушка, попавшая по затылку дневального. У того от удара очки слетели на пол, и вся казарма грохнула единым дружным хохотом. Пробуждение теперь не казалось уже такой досадной неприятностью. Спрыгнув вниз, Владимир оделся, быстро и ловко заправил кровать. Через пятнадцать минут он уже стоял в строю вместе с сотней таких же как он подростков тринадцатичетырнадцати лет. Они болтали, смеялись, толкали друг друга, но только до той поры, пока дежурный не рявкнул ломающимся баском традиционное: — Рота, смирно! По коридору училища медленно двигались трое: невысокий, полноватый седой капитан с черной перчаткой протеза на левой руке, а за ним два длинных, худых прапорщика. У капитана фамилия была Даев, руку он потерял в Чечне, два его спутника носили созвучные фамилии: Симонов и Пимонов. В прошлую неделю кадеты проходили по астрономии Марс, и когда Юрий Иванович сказал, что рядом с планетой двигаются два спутника, Фобос и Деймос, на самом деле переводимые как "Страх и «Ужас», сидевший рядом хохмач Карпов шепнул на ухо Фомичеву: — Это как Симон и Пимон вокруг нашего Колобка. Шутка удалась, тем более что прапорщиков в роте боялись гораздо больше, чем самого капитана.

Тем временем дежурный рапортовал: — Товарищ капитан, третья рота Рязанского кадетского корпуса имени фельдмаршала Голенищева-Кутузова в количестве ста трех человек построена. Отсутствует кадет Морозов. "Ба, неужели опять Мороз деру дал?!" — удивился Вовка. Пока проводили поименную проверку, он думал об этом парне, из-за чего чуть было не прозевал свою фамилию. Слава богу, вовремя очнулся и рявкнул традиционное: "Я!" Про Морозова Владимир думал и позже, когда они шли в столовую. Странный он парень, этот Мороз. Что ему еще надо — кормят, поят, одевают! Каждую субботу на стрельбах, прошлый раз возили на танкодром, дали каждому прокатиться внутри грохочущего, пропахшего соляркой и маслом чудовища. Несколько орудийных залпов дополнили восхищение пацанов. Почти все сразу решили по окончании курса подать рапорт на зачисление в роту со специализацией танкист-механик. Правда, человек десять бредили авиацией, трое давно и осознанно добивались перевода в Нахимовское училище — так было велико их желание связать свою судьбу с морем. И только Морозов выбивался из общей колеи. А ведь был он, как и все, из беспризорников, которых пять лет назад отловили в столичных подвалах, чердаках, на вокзалах. Поначалу они бунтовали, пытались бежать, рвали и жгли не по размеру длинные гимнастерки и галифе, оставшиеся в наследство еще от Советского Союза. Но тотальный невод под названием "Операция «Кадет» беспощадно продолжал отлавливать беспризорных подростков по всей стране. Шло сличение фотоснимков и отпечатков пальцев, потом беглецов быстро возвращали в приписанное им место назначения. Сотни военных заведений открывались в самых разных уголках страны, от Сахалина до Калининграда. Постепенно волна побегов пошла на убыль: хорошая кормежка, новенькая щеголеватая форма — камуфляж, черный берет и высокие армейские полуботинки — многих смирили со строгой армейской жизнью. Сознание подростков менялось. Их учили, кормили, они имели ясную перспективу на будущую жизнь. Из кадетского корпуса их выпускали прямиком в армию, причем каждому автоматически присваивалось звание младшего сержанта. Те, кто больше преуспел в рвении и армейских дисциплинах, могли получить сразу и сержанта. По истечении года службы в армии бывшие кадеты могли подать прошение на зачисление в школу прапорщиков. Бывшие беспризорники, как правило, отлично подготовленные, проходили ускоренный курс и уже через три месяца возвращались в свою часть со звездочками прапорщиков на погонах. А отличники сразу после окончания кадетского корпуса могли подать рапорт на поступление в высшее военное училище. Отбор здесь был жесткий: тех, кто изъявлял такое желание, гоняли по особой программе и по тактике, и по школьным дисциплинам, и по физподготовке. Обычно после такой школы девяносто шесть процентов кадетов с блеском проходили экзамены, беспощадно выбивая из конкурса соперников, пришедших с «гражданки». Подобную карьеру наметил себе и Вовка Фомичев. Вот почему он не мог понять Витьку Морозова. На памяти Фомичева это был уже седьмой побег Мороза, или, как звал его капитан Даев, "Отморозка". А внешне никто не мог сказать, что этот парень — "стыд и позор третьей роты". Учился Виктор хорошо, был подтянут, весел, лучше всех печатал строевой шаг, да и внешне выделялся из кадетов рано созревшей мужской красотой: высокий, узкий в талии, но широкоплечий, с томными темно-карими глазами, правильным носом и густыми черными бровями. На припухлых губах его всегда играла улыбка, а в запасе имелся свежий анекдот, причем Фомичев был готов поклясться, что Витька выдумывает их сам. В отличие от сверстников Мороза уже не мучили юношеские угри, и, возвращаясь после побегов, он со смехом рассказывал о своих подвигах на сексуальном поле боя. По его словам,

никто не мог устоять перед его чарами, особенно одинокие базарные торговки тридцати и более лет. До поры его слова воспринимались как нечто фантастическое — байки и есть байки. Но как-то через неделю после очередного побега Виктора в кадетский корпус нагрянула симпатичная женщина лет сорока, требовавшая свидания с Морозовым. На все вопросы начальства она отвечала, что является кадету двоюродной сестрой, притащила целый мешок жратвы, мгновенно уничтоженный кадетами, и выбила для Витьки самое настоящее увольнение. С него Мороз вернулся довольный как кот и под хмельком, за что был лишен всех отпусков на полгода вперед. В ту же ночь Витька слинял из корпуса и был обнаружен через неделю как раз по адресу той самой мнимой сестры, причем повязан был поисковой группой тепленьким в ее кровати. После этого случая скандальная слава Мороза пошла на взлет. Вот это и бесило ротное начальство. Бесшабашная вольница Мороза в глазах ребят выгодно отличалась от размеренной, скучной кадетской жизни. Кроме того, из-за побегов Витьки рота никак не могла взять первое место по училищу, хотя по всем остальным показателям законно претендовала на него. День шел по заранее определенному порядку. Строевая подготовка сменилась тактической, и после пятикилометрового марш-броска в каске и с автоматом за плечами ужин и сон казались самой высокой наградой. За тяготами учебы все потихоньку начали забывать о беглеце, и потому, когда на уроке геометрии по партам прошелестело: "Мороза привезли", все, соскочив с места, кинулись к окнам. На плацу действительно два солдата срочной службы вели Морозова. В этот раз он выглядел как никогда странно: джинсы в обтяжку, узкая черная рубашка с заклепками, длинные, до плеч, волосы и реденькая, юношеская бородка.

— Прямо поп! — засмеялся кто-то из кадетов.

— Ну-ка сядьте сейчас же на место! — взвизгнула учительница математики по кличке Ежжа. Ее прозвище произошло сразу от двух слов: еж и уж. Геометричка была длинная, худая, но волосы на ее голове торчали густым ежиком. Фомичев помнил, что кличку ей в свое время присвоил как раз Морозов. Он почти всем давал клички, и они часто приживались. Того же Фомичева он прозвал Фомой, а командира корпуса за хриплый голос Контрабасом. На следующий день Фомичеву пришлось заступить на дежурство по роте. День прошел в повседневной суете, и к ночи, когда рота отошла ко сну, подступила расслабляющая усталость. В ротном карцере, в двух шагах от стола дежурного, был заперт Морозов, уже наголо постриженный и переодетый во все армейское. Нестерпимо хотелось спать, и, чтобы как-то отвлечься, Вовка открыл окно кормушки и тихо спросил: — Эй, Мороз, как погулял в этот раз?

— Нормально, — донеслось до ушей Владимира.

— Где был?

— В Питере.

— Лучше б к Черному морю съездил, в Евпаторию. Или в Ялту. Там тепло, там фрукты, абрикосы.

— Да мотался я в эту Ялту, еще в прошлом году, а в Питере вот не был.

— Ну и что там есть хорошего?

— Там все хорошее. Улицы, дома, памятники. Знаешь, какие атланты стоят около Эрмитажа? Здоровые, черные, полированные.

— Это памятники, что ли?

— Ну да, только у них на плечах держится крыша.

— А-а! Видал я такую штуку на картинке, помнишь, про древнюю Грецию, нам Мироныч

показывал.

— Ну да, — Мороз вздохнул. — Как хорошо на воле, ты не представляешь!

— Чего ж там хорошего? Опять по торговкам прошелся?

— Да при чем тут торговки, Вовка! Жизнь там другая, что хочешь, то и делаешь, как хочешь, так и живешь. Разве ты так жить не хочешь? Владимир попробовал представить себе подобную жизнь и поневоле вспомнил вечный холод подвалов, голод, когда в животе ноющая боль пустого желудка, и сон, каждые пять минут прерывающийся зябкой дрожью во всем теле. Воспоминания не вязались с его сегодняшней, размеренной и определенной жизнью.

— Нет, не хочу. Тут все просто, понятно, а там… надо искать жратву, ночлег.

— Да не это главное в жизни, Вовка!

— А что?

— Как тебе объяснить? Свобода, воля. Выйдешь на набережную, сядешь на ступеньки и смотришь на стрелку Васильевского острова. А там такая красота: здание биржы, ростральные колонны. Можно сидеть и смотреть часами. Витька чуть помолчал, потом неожиданно начал читать стихи: — Я растворяюсь в этой синеве и над Исакием лечу, как птица, и ночью мне опять не спится, мне кажется, что это только снится, а если я усну, я снова там, в армейской той тюрьме… Мороз читал долго, негромко, без выражения, монотонно, но Владимир боялся даже дышать, чтобы не пропустить ни звука. Наконец беглец замолк, и Фомичев спросил: — Это все твое?

— Да.

— А ты не пробовал как-нибудь перевестись на «гражданку»? Ну, там в интернат, детский дом. Мороз рассмеялся.

— В детский дом меня не возьмут, мне уже пятнадцать. Да и не хочу я туда. Я и оттуда сбегу, а это значит что? То, что меня опять запрячут либо в кадеты, либо в тюрьму.

— Не пойму я тебя… — начал было говорить Владимир, но тут снизу хлопнула дверь, и он, подскочив со стула, торопливо захлопнул окно кормушки. Вошли оба прапорщика, Симонов и Пимонов. Выслушав рапорт кадета, Симонов кивнул на дверь карцера: — Открой ее, а сам отойди подальше. Они зашли, закрыли за собой дверь. Фомичев хоть и отошел подальше, но все же слышал их голоса, слов разобрать не мог, зато угрожающие интонации проглядывались явно. Вскоре из карцера начали доноситься болезненные вскрики, стоны. Владимир вспотел, долго колебался, но потом все же на цыпочках пробрался к двери и прислушался: — Ну, так что, будешь, сука, бегать еще?!

— Буду, — прохрипел искаженный болью голос Мороза. И вслед за этим снова послышались тупые шлепки ударов.

— Нет, парень, мы тебя все равно обломаем! — судя по скрипучему голосу, говорил Пимонов. — Ты нам всю отчетность ломаешь, я из-за тебя, падлы, старшего прапорщика никак не получу.

— Все равно сбегу, — слабо донеслось до Фомичева, и опять раздались тупые удары. Не выдержав, Владимир на цыпочках отошел к окну, уставился на пустой, освещенный единственным фонарем плац. Сердце сжимала тупая боль сочувствия и сострадания Морозу. Если б не стихи, он, может быть, и не принимал случившееся столь близко к сердцу. А так… словно что-то надломилось в нем.

Прапорщики вышли из карцера минут через десять, мокрые от пота и злые.

— Завтра мы еще придем и спросим с тебя по полной программе! — в сердцах бросил внутрь камеры Симонов. — Закрой! — велел прапорщик Владимиру. — И никакой ему воды и пищи двое суток! Когда снизу хлопнула входная дверь, Володька подскочил к столу, схватил графин, стакан и проскользнул в карцер. Морозов лежал на полу, свернувшись калачиком.

— Витька, Витька, — начал тормошить его Фомичев. Постепенно тот пришел в себя, застонал. Володька приподнял его и поднес к губам стакан с водой. Виктор жадно, но с трудом выпил его, прохрипел: — Еще! На лице Мороза не было ни синяков, ни ссадин, но каждое движение доставляло ему боль.

— Все потроха отбили, — пожаловался он.

— Ну, а зачем же ты говорил, что сбежишь? Пообещал бы, что исправишься, а потом все равно дал бы деру! Вот дурак!

— Надоело мне врать и притворяться. Я хочу жить по-своему, понял, Вовка?

— Да понял я, понял! Фомичев метнулся назад, достал из тумбочки свою пайку: кусок белого хлеба с маслом и полтора кусочка сахара.

— На, поешь!

— Не могу я, спасибо… тебе. Судя по голосу, Мороз плакал, только в свете тусклой лампочки слез не было видно.

— На, я положу ее здесь, а ты потом поешь, хорошо? Я пойду, мне надо пойти дневальных проверить да поднять наряд на кухню. Когда минут через сорок Фомичев вернулся и заглянул в камеру, Морозов лежал, свернувшись клубочком.

— Мороз, ты спишь? Витька? Тот не ответил, и успокоенный Володя закрыл окошко. "Пусть поспит, это для него сейчас лучше всего". В шесть началась повседневная суматоха побудки, в восемь он сменился. И вдруг к обеду Фомичев узнал, что Морозова увезли в городской госпиталь. В корпусе началась какая-то странная суматоха. Командир роты и «Фобос» с «Деймосом» с растерянными лицами метались по казарме, заставляя дневальных в очередной раз заправлять койки и в десятый раз мыть полы. Личный состав был снят с занятий, построен. Все получили нагоняй за внешний вид, половину роты тут же обкорнали налысо, кадетов заставили подшить на камуфляж новые подворотнички. Все прояснилось в три часа, когда в роте появился командир корпуса, его заместитель по воспитательной части и толстый офицер с погонами майора. Осмотрев роту и выстроенный личный состав, они прошли в канцелярию, пригласив с собой ротного и прапорщиков. Один из кадетов шепотом сказал соседу Фомичева, что майор не кто иной, как военный прокурор. Разговор в канцелярии шел долгий и на повышенных тонах. Лишь после ухода начальства подслушивающий у двери канцелярии дежурный поведал о том, что узнал: — Братцы, Мороз умер!

— Как умер? — ахнули все в голос.

— Так! Пидор и Сидор сломали ему ребра, и те вошли в печень. Сильное кровотечение, и все! Врачи уже не смогли его спасти. Вовка был потрясен. Он понял, что мог бы помочь Морозу, если бы раньше вызвал дежурившего в санчасти врача. "Откуда я мог знать! — чуть не плача, думал он. — Я ведь посчитал, что он просто спит!"

Несмотря на все попытки самооправдания, совесть кадета была нечиста. Выйдя в туалет, он забился в угол за нишу со швабрами, ведрами и тряпками и долго, беззвучно, чтобы никто не услышал, плакал. Скандал получился глухим, но результативным. И капитана, и обоих прапоров уволили, Симонова даже посадили. Сняли и командира корпуса. Через год третья рота по всем показателям заняла первое место среди двадцати рот Рязанского имени Кутузова кадетского корпуса. Десять самых отличившихся ее представителей отправили на съезд кадетов в столицу. Среди них был и Вовка Фомичев. В Олимпийском центре перед десятью тысячами одетых в армейскую форму подростков три часа выступали артисты, а затем на сцену вышел сам Сазонтьев. Кадеты встретили его появление восторженным ревом. Для них он был идолом, кумиром, живым воплощением бога войны.

— Кадеты, солдаты мои! Я недаром назвал вас солдатами. Вы можете дослужиться до генералов и маршалов, но навсегда останетесь солдатами Родины. Вы — будущее нашей армии! Самой сильной армии на земном шаре. Вы — становой хребет будущей профессиональной армии. Пройдет десять лет, и нам не нужны будут эти чахлые студенты, бегающие от повесток по всем психушкам. На сегодняшний день в суворовских и кадетских училищах обучаются семьсот тысяч бывших беспризорников. Это огромная армия, способная смять и раздавить любого противника. Никогда не забывайте то, что это Родина подобрала вас, вытащила из подвалов и чердаков, отобрала у родителей-наркоманов и алкоголиков, накормила, напоила, выучила и сделала вас людьми. И единственное, что она просит от вас, — достойно защищать ее на всех рубежах страны. Да здравствуют кадеты, будущее нашей армии и флота, будущее России! Кадеты ответили на речь Главковерха восторженным ревом и аплодисментами. У Фомичева горели отбитые ладони, по щекам текли слезы. Все сомнения Владимира, его раздумья, а также судьба, стихи и смерть Мороза — все это осталось в прошлом. Теперь он не сомневался в правильности кем-то избранного для него пути.

ЭПИЗОД 60 В этот вечер Сизов приехал в свою резиденцию Горки-10 как обычно, в девять часов вечера. Там его ожидал неприятный сюрприз. Ольга спала на диване в холле, и, судя по ее позе и обилию бутылок рядом на столике, вечер не прошел для нее даром. Сизов поморщился, в последнее время жена чересчур пристрастилась к спиртному. В чем-то он ее понимал. После того как судьба свела их вместе, вся ее предыдущая жизнь оказалась перечеркнута крест накрест. Вольная, богемная журналистская жизнь сменилась сухим официозом раутов и ужинов, свобода передвижений, знакомств и встреч — заранее распланированным перемещением под бдительным присмотром доброго десятка телохранителей. Самое ужасное, что все это не было простой формальностью. Два года назад один из членов чеченской диаспоры попытался взорвать Ольгу вместе с собой на празднике в честь начала учебного года. Откуда смертник узнал, что Данилова приедет именно в эту школу, так и не выяснили. Хорошо сработала охрана, рванувшегося навстречу парня перехватили, уложили лицом на асфальт, а через пару секунд взорвалась привязанная к его животу толовая шашка, и вид того, что осталось от покушавшегося, до сих пор вызывал у Ольги сеансы длительной бессонницы. У нее не осталось ни одной подруги. Ее вхождение во власть постепенно отсеяло одних изза неожиданно проснувшегося чувства зависти, у других породило страх, третьи вдруг начали заискивать и лебезить. Постепенно круг общения Даниловой сузился до ее подчиненных в

пресс-центре да охраны и обслуги на государственных дачах. Сизов разделся, принял душ. С собой у него были кое-какие документы, но, спустившись в холл, Владимир увидел, что, жена уже не спит, а просто лежит и смотрит на горящий огонь. В последнее время она заставляла топить камин каждый день и часами просиживала, глядя на пламя. Сизов подошел, сел рядом, потом погладил ее по волосам.

— Ну, по какому поводу у тебя сегодня забег в ширину?

— По печальному, — как бы нехотя отозвалась Ольга. Но для Сизова была важна не интонация, а сам голос. Этот чуть хрипловатый красивый голос просто завораживал его. — Племянник у меня погиб. Мы с Нинкой не сильно дружили, последний раз я ее видела года три назад. И тут звонит, говорит, Лешка умер.

— Молодой?

— Двадцать два.

— И что с ним случилось? Сизов задавал вопросы из чистой вежливости, равнодушным голосом, и Ольгу это взбесило. Она рывком села, пристально уставилась в глаза Сизову, начала говорить зло и резко: — Случилось то же, что случается сейчас со многими! Это все твои подонки, они избили его прямо у подъезда дома, на глазах у матери!

— Кто — они? — не понял Сизов.

— Твои «союзники»! Это ты их вырастил, ты их воспитал!

— И за что они его избили?

— А за что сейчас избивают и убивают в Москве? За то, что он был студентом и приходил в мае на Красную площадь, а еще он носил длинные волосы и тубус с чертежами. Вполне достаточно!

— Постой, я что-то не пойму? — Владимир поморщился. — Ты хочешь сказать, его убили только за то, что он был на том митинге и был студентом? Ольга с ненавистью посмотрела мужу в глаза.

— Нет, Сизов, ты не придуряйся! Все знают, что это ты отдал приказ задавить студенческое движение на корню! Владимир хмыкнул.

— Я что, по-твоему, похож на дурака? Как его можно задавить, если оно уже разрослось по всей стране? Конечно, если бы мои слухачи засекли это раньше, можно было как-то сделать все по-своему, найти людей, способных достойно возглавить его. А сейчас уже поздно. Конфедерация учащихся и студентов насчитывает полмиллиона человек, что мне теперь, на всех них натравить "союзников"? Ольга немного остыла, снова опустилась на подушки.

— Не знаю. Я знаю одно: идет официальный отстрел студенческих лидеров, и Лешка — один из них.

— Ты ориентируешься на голоса из-за "бугра"?

— Нет, на наши газеты. Ты же отменил цезуру, так что они теперь потихоньку начинают писать правду. На! Она приподняла одну из бутылок и швырнула на колени Сизову прозрачную папку с газетными вырезками. Пока Диктатор читал их, Ольга налила себе водки, настоенной на клюкве, — ее последнее увлечение, и выпила.

— Что, пятнадцать случаев за два месяца? — спросил Сизов, листая бумаги.

— Больше, это только по Москве пятнадцать. Их убивают сейчас по всей стране.

— Хорошо, завтра я с этим разберусь, — пообещал Сизов, откладывая в сторону бумаги. — Налей мне тоже, что-то я устал больше обычного.

На следующий день с утра Сизов поручил Фартусову приготовить статистические данные о погибших за последнее время студентах. К обеду отчет был готов. Прочитав, Владимир высоко поднял брови и спросил: — Что это?

— В каком смысле? — не понял Фартусов.

— Что ты мне принес?! Секретарь растерялся. Эта звенящая интонация в голосе Диктатора не сулила ничего хорошего, но Фартусов не мог понять своей вины.

— Официальный отчет о смертности студентов за последние два месяца.

— Судя по нему, из тридцати двух человек двадцать наложили на себя руки, восемь утонули, и четверо попали под машину. Что это за бред?!

— Но это те данные, которые предоставило МВД, — настаивал секретарь.

— Судя по ним, — Сизов поднял бумагу и потряс ею в воздухе, — Алексей Данилов утонул! А я совершенно точно знаю, что он умер в больнице от побоев. Фартусов стоял бледный от волнения.

— А я тут при чем?

— Ладно, — остывая, сказал Сизов. — Ты действительно тут ни при чем. Вызови ко мне Демидова. Через десять минут начальник Федерального агентства безопасности появился в кабинете Сизова.

— Вызывали, Владимир Александрович?

— Да. Посмотри вот это, — Диктатор швырнул через стол милицейскую сводку, затем файл с вырезками, подготовленными Ольгой. — И скажи мне, кто из них врет, и главное — зачем. Кратко просмотрев бумаги, Демидов спросил: — Срок исполнения?

— Чем быстрее, тем лучше. Уже на следующий день фамилия Демидова появилась среди записавшихся на прием к Сизову.

— Ну что, уже разобрался во всем? — спросил Диктатор.

— На это не понадобилось много времени, основное ясно. Малахов произвел некий устный инструктаж своих замов, те, естественно, накрутили подчиненных. Если коротко, милиция теперь не регистрирует преступления, совершаемые членами "Союза молодежи".

— Вот как? Здорово!

— Более чем. В последнее время «союзнички» совсем распустились. Судя по тем данным, что вы мне вчера предоставили, идет откровенная охота на студенческих лидеров. Например, убили Епишева, того самого парня, что солировал на Первое мая. Представили, что он в пьяном виде вывалился с балкона собственного дома, хотя все его друзья говорили, что он был заядлым трезвенником. В крови действительно обнаружена громадная доза алкоголя, но ввели его, скорее всего, шприцем через вену. След от укола остался на сгибе руки. Ну и, чувствуя безнаказанность, наши молодые бандиты пошли в разнос. Происходят погромы в студенческих общежитиях, грабежи, изнасилования. Так же сильно страдают приезжие вьетнамцы, китайцы, кавказцы. Доходит до того, что среди бела дня «союзники» устраивают погромы на минирынках, отбирают деньги, избивают торговцев, а милицейские патрули не трогают их. А когда эти бандиты все же попадают за решетку, то их выпускают, не заводя дела.

— А что же потерпевшие? Неужели не жалуются?

— Жалуются, но генпрокурор Семенов — лучший друг Малахова, единомышленник. Так

что тем, кто жалуется, потом еще и достается.

— И ты о происходящем не знал?

— Все это началось недавно, после майских событий, но мы начали разработку. Мы вообще-то думали, что все тут связано на более низком уровне: начальник отделения милиции и «союзники». Оказалось — нет, идеи идут сверху. Сизов встал, прошелся вдоль стола, задумчиво посмотрел в окно.

— Послезавтра заседание расширенного Временного Военного Совета. Будет на нем и Малахов. Кто его может заменить на посту министра?

— Наилучшая кандидатура: генерал-полковник Матвеев, его зам.

— На всякий случай пусть будет поблизости. И подготовь побольше материалов по этим «союзникам». Также подумай, кого можно поставить вместо Семенова. Через два дня ничего не подозревающий министр внутренних дел Малахов вошел в зал заседаний Военного Совета. Как и всех людей небольшого роста, его всю жизнь мучали большие амбиции. В отличие от остальных генералов, Малахов сегодня был в парадном светлокофейного цвета мундире с золотыми погонами, с массивной орденской планкой на груди. Одутловатое, невзрачное лицо министра сияло самодовольством. Положив на стол красную папку с золотым тиснением, он начал о чем-то оживленно переговариваться с соседями — Жданом и министром внешней торговли Солоницыным. Наконец началось заседание. Сначала выступил, как обычно, Соломин. Он подвел итоги работы правительства за первые полгода, внес свои предложения по изменению таможенного тарифа на сельхозтовары. Затем пошли долгие разговоры о внешней торговле, импорте и экспорте. Лишь по окончании их Сизов завел разговор о самом больном.

— Анатолий Ильич, — обратился он к Малахову. — У нас большие претензии к вашему "Союзу молодежи". Боюсь, что придется его распустить. Малахов странно дернулся, на его лице отразилось недоумение.

— Я не понимаю, какие могут быть претензии? По сравнению с две тысячи третьим годом мы практически уничтожили уличную преступность. Пять процентов от ста семь лет назад! И в этом главная заслуга именно "Союза молодежи".

— Интересно, а каким был бы процент этой самой преступности, если бы не ваш приказ не регистрировать преступления молодчиков из "Союза"? Этот вопрос Сизова застал Малахова врасплох. Он понял, что дело серьезнее, чем он думал, и даже лоб министра покрылся потом. "Кто же меня сдал? Куценко, Матвеев, Полькин? Кто-то из них. Подсидели, суки!" Между тем, слово взял Сазонтьев.

— Но самые большие претензии к твоим недоноскам, Толя, у меня. "Союз молодежи для содействия армии и флоту" — так, кажется, называется твоя банда?

— Это не банда…

— Это именно банда! Только из-за твоих «союзников» мы не можем вывести из армии дедовщину! Они приходят служить уже с ощущением своего превосходства. Постоянно происходят стычки с кадетами, за эти полгода они уже убили троих.

— Ну, значит, твои кадеты просто недоноски, раз они не могут постоять за себя, — огрызнулся Малахов. — Чего еще ожидать от каких-то оборванцев! Сазонтьев буквально взвился в воздух. Перегнувшись через стол, он голосом, полным бешенства, заявил невольно вжавшемуся в кресло Малахову: — Кого ты называешь недоносками, скотина?! Моих кадетов?! Если бы я их не пригрел пять лет назад, у тебя бы сейчас было не пять процентов преступности, а все двадцать пять!

— Я объединил в своем «Союзе» миллион подростков!

— Миллион бандитов! — заорал Сазонтьев.

— Да, братец, — вздохнул Соломин. — После уроков твоего «Союза» ни один из этих парней не захочет пойти к станку или на стройку. Трясти торгашей — вот они чему у тебя научились! Надзирателями в зону и то их не возьмешь.

— Ладно, давайте о главном, — прервал Сизов. — Кто давал тебе право убивать студенческих лидеров? Малахов с недоумением уставился на Сизова.

— Но вы же сами…

— Что сами? — не понял Владимир.

— Вы же сами еще тогда, на площади, сказали, что с ними надо что-то делать!

— Я что, приказал их убивать? — поразился Сизов.

— Нет, но… Я понял это именно так. "Боже мой, какой идиот! — подумал Сизов. — А раньше он как-то не казался таким глупым?"

— Так, а ты что молчишь? — Сизов развернулся к Ждану. — Ты тоже так же подумал? Тот пожал плечами. Крупное, некрасивое лицо директора ФСБ было невозмутимо.

— Ну а при чем тут я? Моя задача была установить имена и адреса зачинщиков, что я и сделал. Вы же запретили мне проводить силовые акции против гражданских лиц внутри страны. Малахов странно дернулся, с неприязнью посмотрел на своего бывшего друга. "Топит, падла!", — понял он. Итог всего разбирательства подвел Сизов.

— Хорошо, я предлагаю отстранить Малахова от руководства министерством внутренних дел и в темпе распустить "Союз молодежи". На его основе создать что-то вроде ОСОВИАХИМА, или ДОСААФА, как там это раньше называлось? Все имущество и надзор над функционированием «Союза» передать Министерству обороны.

— Давно бы так, — пробурчал Сазонтьев. Малахов вышел из зала заседаний чуть пошатываясь, как человек после длительной болезни. Только одна мысль билась в его голове: "За что? Я же хотел, как лучше. Они сами всегда так делали, а теперь я оказался крайний!" До вечера Малахов пребывал в трансе. Он буквально на автопилоте передавал дела Матвееву. Глядя на довольного генерала, бывший министр понял — сдал его именно он. Но даже эта мысль не заставила его оживиться. Он отказался от традиционного «междусобойчика», и в десять часов вечера вышел из здания МВД.

— Куда? — спросил шофер.

— Домой, — тихо ответил бывший министр. Шофер все косился в его сторону, и Малахов уточнил: — За город. Если бы он выбрал свою городскую квартиру, а стало быть, они поехали бы другой дорогой, все случилось бы совсем по-иному. Но… Когда машина тронулась, Анатолий Ильич достал из кармана табельный пистолет, снял предохранитель. Затем он замер, глядя в окно на ночную Москву. "Несправедливо, несправедливо!" — билось у него в голове. Неожиданно в проеме между домов мелькнуло что-то яркое и знакомое. В отличие от городского, мертвого электрического света это пламя жило, двигалось, пульсировало. "Факельное шествие! — мелькнуло в голове Малахова. — Да, сегодня же День десантных войск".

— Стой! — крикнул генерал своему шоферу, пряча пистолет. — Давай туда, на площадь!

На громадном пространстве мемориала на Поклонной горе двигалась огненная гусеница. Семьдесят тысяч подростков, завороженных общим действием, составляли единое целое. Вокруг толпились тысячи зевак, в основном совсем молоденьких девушек. На трибуне же стояли главные герои праздника, десантники, а рядом с ними — основные деятели "Союза молодежи": генерал-майор авиации в отставке Жигун и его молодой заместитель, красавец и лучший мотогонщик страны Михайлов.

— Да здравствует российская молодежь, самая патриотичная молодежь в мире! — крикнул в микрофон Жигун, и толпа отозвалась восторженным ревом.

— Вы — самые лучшие, вы — цвет нации! — продолжал Жигун. Ноздри бывшего аса, потерявшего в Чечне руку, раздувались. Великолепный оратор, он сам заряжался от своих речей и порой просто впадал в транс.

— Парад, стой! — крикнул он. Огненная гусеница послушно замерла. — Напра-во! Толпа развернулась лицом к трибуне. Именно в этот момент на ней появился Малахов. Первым его заметил Михайлов, что-то шепнул своему начальнику. Тот сразу оживился. Но Михайлов еще не знал, что Малахов — уже бывший министр.

— Воины, вас приехал поприветствовать министр внутренних дел Анатолий Ильич Малахов! Толпа ответила восторженными криками и свистом. Ее рев словно окрылил опального министра. Раскинув руки в стороны и вверх, Малахов приветствовал своих воспитанников. Он не пропускал ни одного подобного митинга, любил эту толпу, атмосферу всеобщего восторга и обожания. Когда шум наконец утих, Малахов начал свою речь. Как никогда раньше, он чувствовал себя сильным и могучим.

— "Союзники", дети мои! — с надрывом начал он. — Вы — единственная надежда Родины! Враг не дремлет! Он уже пробрался внутрь страны. Все вы знаете, что произошло Первого мая. Это позор для России! Факельщики ответили гневным ревом. Переждав его, Малахов снова начал говорить: — Когда эти длинноволосые педерасты оккупировали святыню России, Красную площадь, только вы смогли ее освободить. После очередной паузы генерал обвел тяжелым, значительным взглядом собравшихся внизу и уже с голосом, полным истеричного бешенства, крикнул: — Теперь вас снова хотят предать! Там, в Кремле, эти зажравшиеся сволочи, бывшие майоры и капитаны, навешавшие на себя маршальские звезды, решили закрыть наш "Союз"! Взрыв общей ярости был страшен.

— Давайте пойдем туда! — Малахов ткнул рукой куда-то в сторону города. — И покажем им, на что мы способны! За его спиной происходило непрерывное движение. Жигун, Михайлов и еще несколько деятелей "Союза молодежи" с бледными лицами обсуждали ситуацию. В конце концов Жигун осторожно тронул Малахова за плечо.

— Анатолий Ильич, вы несколько перегнули!

— Пошел на хрен! — буркнул в его сторону Малахов и крикнул в микрофон: — За мной, дети мои! С неожиданной силой оттолкнув попавшегося на пути рослого десантника, Малахов быстро скатился вниз с трибуны, его тотчас же окружили, подняли на руки и начали подбрасывать вверх. Когда бывшего министра опустили на землю, его лицо было красным, потным от возбуждения. Кто-то сунул ему в руку горящий факел, и, подняв его, Малахов снова закричал: — Вперед, за мной! Ашот Хачатрян ехал на своей «Волге» по Кутузовскому проспекту, не ожидая в этот

поздний час никаких особых приключений. Уже пять лет он на своей личной машине трудился таксистом, привык к столице, изучил ее всю и ни о чем плохом не думал в этот свежий, предосенний вечер. Когда навстречу ему вывалилась толпа с кое где еще мелькавшими, затухающими факелами, единственное, что он успел сделать, это затормозить. Сзади его машину тут же подперла синяя «десятка», и «Волга» оказалась внутри огромного людского муравейника. Кто-то рассмотрел в освещенном салоне шофера и крикнул: — Смотри, черножопый! Толпа ответила удовлетворенным рыком. Именно разбоя не хватало возбужденным, привыкшим громить все на свете подросткам. Сразу несколько самодельных дубинок начали бить стекла машины, распахнулась дверь, и упирающегося армянина выволокли из салона. Кепка упала с его лысеющей головы, на которую обрушились десятки ударов. В давке «союзники» мешали друг другу, каждый хотел излить на жертву свою ненависть. Остальная людская масса, обогнув круговорот избиения, полилась дальше, громя остановившиеся машины и избивая их владельцев. Никто уже не обращал внимания на их национальность, пол и возраст. В числе прочих была остановлена машина полковника ВДВ в отставке, возвращавшегося с торжественного вечера в честь Дня десантника.

— Вы что делаете, волки, я же вам в отцы гожусь! — успел крикнуть он, прежде чем ему проломили череп. По ходу дела многие «союзники» макали свои потухшие факела в бензобаки машин, одна из них от неосторожной искры вспыхнула, что словно послужило сигналом. Через десять минут на проспекте пылало как минимум десять автомобилей, а толпа двигалась дальше, занимая всю улицу. Первый раз «союзников» попытались остановить на пересечении Кутузовского проспекта и Большой Дорогомиловской. С десяток милицейских машин перегородили дорогу, и металлизированный начальственный голос начал вещать: — Остановитесь! Я приказываю вам немедленно остановиться и разойтись по домам. В случае сопротивления будем применять оружие! Остановитесь! Я приказываю вам остановиться… Но толпу невозможно было уже удержать, она перешла грань разума, и только звериные эмоции владели тысячами юнцов. При виде преграды «союзники» дружно взвыли и перешли на бег. Со стороны машин раздалось несколько нестройных выстрелов вверх, дважды бабахнули свето-шумовые гранаты, прочертив беловатые шлейфы, полетели к ногам подростков гранаты со слезоточивым газом. С таким же успехом выстрел из рогатки мог остановить слона. Когда до нападавших оставалось метров тридцать, милиционеры наконец начали стегать по толпе свинцом. Но было поздно. «Союзники» пробежали по упавшим убитым и раненым, почти не заметив их, и с криками начали штурмовать баррикаду из машин. Полковник, до конца диктовавший свои наставления, погиб первым, один из водителей сумел развернуть машину и вырваться из смертельных объятий яростной массы. Гораздо меньше повезло тем милиционерам, кто не успел скрыться от погромщиков. Их ловили, нещадно забивали дубинками и ногами, отбирали оружие. Когда все семьдесят тысяч человек прошли неудачно построенную баррикаду, она запылала одним большим костром. По пути попалось отделение милиции, и толпа влилась в него с силой сносящего все на своем пути весеннего половодья. Минут десять из здания доносились звон бьющегося стекла, крики, выстрелы, затем подростки покинули помещение с раздобытым оружием, оставив позади нещадно избитых милиционеров, разбитые компьютеры, и костры из бумаг и разломанной мебели. Разошедшиеся юнцы громили оказавшиеся на пути магазины, вынося все, что попадалось под руки, особенно спиртное, которое тут же поглощалось. Не менее водки и пива

юнцов в черных рубахах пьянила атмосфера безнаказанности. Они кидали камни, пустые бутылки и даже стреляли в окна домов, где мелькали лица любопытствующих обывателей.

— Сидеть по домам, суки, когда мы идем! — заорал рослый парень в кожаной куртке, от бедра полоснув очередью из автомата по окнам одного из домов. Через несколько секунд в квартирах девятиэтажной громады пробежалась торопливая агония отключения света.

— Так-то лучше! — довольно заявил «союзник», опуская автомат и принимая из рук друга очередную бутылку ворованного пива. Лишь у самого начала Нового Арбата их встретил заслон из двух «КАМАЗов» — больше не удалось найти в столь позднее время, за которым устроились омоновцы в полной экипировке. Эти разговаривать не стали, просто открыли огонь из автоматов, хотя первые очереди все же дали в воздух. «Союзники» кинулись, кто по сторонам, кто просто плашмя на асфальт, однако через несколько минут по омоновцам открыли нестройный, но довольно плотный огонь.

— Ни хрена себе, примочки! — крикнул командир роты капитан Нестерук своему заместителю. — Мы так не договаривались. Говорили же, что они безоружные?!

— Ага, зато ты сам обучал их стрелять, забыл?

— Да помню! Выучил на свою голову! "Союзников" и в самом деле несколько раз в год непременно вывозили на стрельбы в подмосковные воинские части и на базу того же ОМОНа. Перестрелка длилась минут десять. В первых рядах с автоматом в руке метался затянутый в кожу Михайлов. Время от времени он что-то кричал своим подчиненным. Огонь «союзников» начал было слабеть, но затем снова усилился, и пули начали свистеть как-то уж чересчур близко от голов омоновцев. Вскрикнул и упал один раненый, обмяк получивший пулю в шею сзади, под самую каску Нестерук.

— Они обошли нас и стреляют с крыши! — крикнул один из офицеров. Развернувшись, он полил огнем верхотуру ближайшего дома. Перестрелка длилась еще минут десять, затем затихла. К изумлению омоновцев, перед ними не оказалось противника. Толпа разошлась по переулкам и, обойдя заслон, двинулась теперь уже по Арбату. Позади нее остались гореть два омоновских автобуса, оставленных ментами метрах в двухстах от баррикады, и еще десять убитых и двадцать три раненых омоновца. Во время этого непроизвольного, но хитрого маневра количество манифестантов уменьшилось: когда толпа теряет свою массовость, у многих начинает просыпаться разум. Колонна растянулась почти на километр, несколько сот человек занимались только разгромом попадавших по пути многочисленных арбатских магазинов, кафе и ресторанов. Еще тысяч пять разошлись по домам, вполне удовлетворенные своим участием в шествии. Оставшимися «союзниками» теперь командовал один Михайлов. Жигун так и остался стоять на трибуне, Малахов словно растворился в толпе, а другие руководящие деятели "Союза молодежи" потихоньку дезертировали по домам. Зато восьмикратный чемпион мира по мотогонкам на льду был хорош! Он чувствовал себя словно на самом азартном чемпионате. Прежде всего он организовал разведку из числа своих мотогонщиков. Один из них вскоре подлетел к нему с докладом.

— Воздвиженка перекрыта! — возбужденно прокричал он. — Там все перегородили автобусами, солдат до хрена и больше!

— А Знаменка?

— Там чисто!

— Значит, сворачиваем туда! Через Афанасьевский переулок и Арбатскую площадь «союзники» вышли на Знаменскую

улицу, миновав предназначенный им заслон, и вскоре увидели башни Кремля. К этому времени количество манифестантов еще больше уменьшилось. И все равно к Боровиковской площади подошло не менее пятидесяти тысяч возбужденных, частично вооруженных подростков. Они достаточно устали, но уверенность в своей неуязвимости и безнаказанности по-прежнему владела ими. На этот раз властям на Манежной улице удалось построить более грандиозный заслон из десятка груженых «КАМАЗов» и пары троллейбусов. Едва авангард «союзников» показался на Боровиковской площади, как попал под плотный обстрел спецназа, усиленного войсками из кремлевской охраны. Юнцы отхлынули назад. Тут же, перекрывая Волхонку, показались еще несколько автобусов с солдатами.

— Давай в обход! — закричал Михайлов. Он как никогда был похож на дьявола, молодой, красивый, с горящими глазами и внешностью врубелевского демона. Толпа по привычке хлынула в сторону, стараясь прорваться к Кремлю через Староваганьковский переулок. Но и здесь манифестантов ждало разочарование, переулок оказался перегорожен грузовиками и автобусами, а шквальный огонь разъяренных спецназовцев не давал погромщикам подойти ближе. Когда взбунтовавшиеся подростки снова оказалась спрессованы в одну плотную массу на Знаменской улице, из черноты звездного неба в свет фонарей и прожекторов вынырнул хищный профиль боевого вертолета.

— "Черная акула"! — закричал кто-то. Вертолет завис над самыми головами «союзников», вихрь низходящего потока неприятно холодил стриженные наголо головы. И тут началось нечто невообразимое. Среди толпы с резким, болезненным грохотом и яркими вспышками начали рваться светошумовые гранаты. Они сотнями сыпались с неба, за считанные секунды превратив пятьдесят тысяч погромщиков в одно обезумевшее человеческое стадо. Побросав оружие и зажимая уши, подростки бросились врассыпную, плохо понимая, куда и зачем бегут. А "Черная акула" продолжала преследовать беглецов, неожиданно выныривая из звездного неба и осыпая толпу светошумовыми гранатами. Сотни парней, выбежавших на Пречистенскую набережную мимо храма Христа Спасителя, попрыгали в Москва-реку и начали ожесточенно грести на другой берег. Многие не доплыли, не рассчитав свои силы или просто израсходовав их в приступе острого, панического страха. Невольный массовый забег постепенно распылял толпу все больше и больше. Каждый новый переулок либо поперечная улица принимали свою порцию беглецов, а самые трусливые так и продолжали мчаться по прямой, не соображая, куда и зачем бегут, пока их не оставили силы. Лишь Михайлов, стиснув зубы, остался на месте. От близких взрывов у него лопнули барабанные перепонки, из ушей лилась кровь. Ослепленный вспышками, он, подняв автомат и не видя цели, до последнего стрелял в небо, стараясь попасть в темный силуэт "Черной акулы", пока точный выстрел спецназовского снайпера не заставил его навзничь рухнуть на жесткий асфальт и захлебнуться собственной кровью. Всю оставшуюся ночь солдаты московского гарнизона и весь личный состав поднятой на ноги милиции отлавливал по ночному городу мятежных «союзников». То, что раньше всегда выделяло юнцов: бритые головы, черные рубахи, армейские ботинки и камуфляжные штаны — теперь играло против них. К тому же «союзникам» просто негде было прятаться. Москва, запуганная терроризмом, давно ощетинилась железными дверьми подъездов, забитыми чердаками и закрытыми на замки подвалами. С «союзниками» теперь не церемонились, дубинки и приклады разъяренных служивых людей этой ночью разбили в кровь не одну голову. Для того чтобы разместить всех задержанных, пришлось воспользоваться опытом Пиночета и согнать арестованных на стадион «Локомотив». Воронков не хватало, и «союзников» пешими

гнали по утренним улицам в сторону стадиона, жалких, избитых, испуганных, рыдающих, в растерзанных рубахах, частью перебинтованных. На «Локомотиве» их сразу проверили на наличие на руках и лице следов пороха, регистрировали и определяли дальнейшую судьбу. Непосредственно всей операцией против бунтарей руководил Ждан. В седьмом часу утра он объезжал московские улицы в недавно реквизированном красном «Феррари». Устроившись на заднем сиденье и опустив тент, директор ФСБ зорко посматривал по сторонам, одновременно слушая по рации переговоры своих подчиненных. По радио и телевидению москвичей уже предупредили, что объявлен выходной, так что всем до двенадцати часов дня советовали не выходить из дома ради их же собственной безопасности. Улицы были пустынны, только армейские патрули гнали и гнали своих пленников, да шныряли от разбитых магазинов с полными сумками ничего не боящиеся бомжи и мародеры. Два раза попадались машины, подбиравшие трупы. Около Тверского бульвара Ждан тронул плечо своего водителя: — Стой! Ну-ка сдай назад, вон к тому дереву. Причину остановки водитель понял, когда разглядел довольно высоко от земли, среди листвы огромного дуба, испуганное лицо молодого парнишки.

— Сидишь? — ласково спросил Ждан. — Давай слазь. Парень, похоже, был испуган почти до безумия. Он молчал, только все крепче обнимал ствол дерева.

— Не хочешь? Ну ладно, я тебе помогу. Ждан вынул из кобуры свой табельный «Макаров», тщательно прицелился и нажал на спуск. Грохнул выстрел, через пару секунд мертвое тело, с треском ломая ветки, упало на землю.

— Поехали, — велел довольный Ждан, пряча оружие в кобуру. — Могу еще, помнят руки, помнят! Тридцать метров, не меньше. Шофер, проезжая мимо, мимоходом бросил взгляд на живую мишень главного фээсбэшника. Пуля попала парню точно в переносицу. Через пять минут поступило сообщение, которого Ждан ждал очень давно.

— Нашли Малахова.

— Где?

— Большая Никитская, девятнадцать, во дворе.

— Давай быстро туда! — велел Ждан. Завидев машину шефа, адъютант директора ФСБ выскочил на середину улицы и жестами направил ее под арку внутрь двора. Там Ждана препроводили за большой стеклянный павильон летнего ресторана. За ним, привалившись к стволу дерева, лежал Малахов. Его грязный парадный китель с золотыми погонами был расстегнут, в метре от правой руки находился пистолет. Судя по всему, бывший министр пытался застрелиться, но и здесь от него отвернулась удача. Пуля прошла мимо сердца, и вместо мгновенного ухода из жизни обрекла на долгие муки. Малахов дышал трудно, редко, с хрипом. Приподняв веки и увидев стоящего над ним Ждана, он прохрипел: — А, это ты… Иуда! Это ведь твоя была… идея… на счет студентов… Ждан не стал дожидаться, пока ему выскажут все претензии. Подняв с земли пистолет Малахова, он неторопливо прицелился и выстрелил бывшему сотоварищу в висок. Так же не спеша он протер оружие носовым платком и бросил его около тела генерала.

— Дураком был, дураком и подох, — пробормотал Ждан, отходя от трупа экс-министра. Последствия бунта «союзников» оказались весьма печальны. Погибли сорок семь солдат и милиционеров, более восьмидесяти были ранены. Смерть настигла около семисот подростков, больше тысячи были ранены. Пять тысяч человек потом посадили, десяти тысячам срок дали

условно, остальных поставили на учет. Десять самых «отличившихся» головорезов приговорили к высшей мере, но, учитывая возраст подсудимых, помиловали и дали пожизненный срок. Но больше всего пострадала репутация России на международной арене. Картины бунта "русских хунвейбинов" долго еще не сходили с экранов телевизионных компаний мира. Скорбные слова об убитых и раненых подростках никак не гармонировали с широкими улыбками американских комментаторов. Вновь самые разные международные организации начали склонять Россию с извечным сочетанием "нарушение прав человека", словно забыв, что несколько месяцев назад эти же самые упреки они выдвигали против "Союза молодежи", обвиняя его членов в организации убийств студенческих лидеров.

ЭПИЗОД 62 В этом же году произошло крупнейшее землетрясение на Камчатке. Его давно ждали, край вулканов и гейзеров буквально дышал извержениями, под тонкой корой литосферы словно ворочался готовый родиться зверь. В зимнюю ночь зверь вздрогнул особенно сильно, и от Петропавловска осталась груда обломков. Устояли лишь немногие из домов повышенной прочности — те, что возводили в последние годы, не выше трех этажей, с литыми метровыми стенами, поясами жесткости на каждом этаже. Кроме спасателей изо всех регионов страны прибыла помощь и из Америки. На грузовом «Геркулесе» вместе со спасателями прибыл губернатор Аляски Джозеф Кларк. Работы у них было не много, из-под завалов извлекли лишь несколько человек, сорокоградусные морозы быстро добили тех, кто остался в живых под обломками строений. Через трое суток работы были свернуты, и только по весне начались разборки завалов. Трупы приходилось буквально отдирать от плит перекрытий или крупных блоков стен, настолько они примерзли к похоронившей их стихии. Потом догадались отливать тела кипятком, от этого они, правда, сразу чернели. Счет погибших шел на тысячи, и говорят, что многих так и не откопали, а просто сгребли вместе с мусором и вывезли в глубокий распадок. По крайней мере над тем местом долго стоял тошнотворный трупный запах. Эта трагедия имела одно неожиданное следствие. Губернатор Аляски пригласил к себе генерал-губернатора Чукотки и Камчатки Строганова, а потом, через полгода, и сам приехал с дружественным визитом. Перед гостем постарались не ударить лицом в грязь. Кларка провезли по самым потрясающим местам Камчатки, вулканам, долине гейзеров, позволили подстрелить громадного местного медведя, порыбачить на нересте горбуши. Именно там, после доброй порции ухи и еще более доброй порции водки, американец обратился к Строганову с необычным предложением. Он довольно хорошо говорил по-русски, лишь иногда обращаясь к помощи переводчика.

— Иван, продай мне это все! Строганов с изумлением посмотрел на своего гостя. Золотые очки и продолговатое лицо с тонкими чертами лица выдавали в облике Кларка хрестоматийно профессорское начало, правда, сейчас изрядно покрасневшее и перекошенное от спиртного. "Вот блин, и этот из ЦРУ! — подумал генерал. — А по виду и не скажешь".

— Нет, ты меня не понял! — Уловив его взгляд, Кларк замахал своим тонким, длинным указательным пальцем. — Продай мне это все в аренду!

— Зачем? — удивился Строганов.

— Ты не понимаешь?

— Нет!

— Мы здесь, — Кларк пьяным жестом обвел целую вселенную, — одни. И сколько мы до

этого сюда летели, не было видно никого и на других реках.

— И что? — по-прежнему не понимал своего собеседника русский губернатор.

— У меня такого нет. У меня на каждой речке на нерест рыбаки стоят вот так, — американец раздвинул насколько мог свои руки. — Через каждые два метра. К нам приезжают сотни тысяч рыбаков со всей Америки! Каждый из них имеет право выловить в день одного серебристого лосося и двух красных. Остальных отпускают. Все русские собеседники Кларка ухмыльнулись. Мысль о том, что пойманную рыбу надо отпускать, показалась им донельзя смешной.

— А здесь, — Кларк снова округло описал синусоиду в половину неба, — здесь столько простора, столько одиночества. Этого сейчас так не хватает нашим горожанам из Нью-Йорка и Детройта, из каждого другого крупного города Америки. Они вырываются в отпуск, откладывая деньги весь год. Прошлые годы у нас был спад, туристов приезжало мало, теперь снова пошел подъем. А сюда приедет очень много людей, чтобы побывать в этом… диком очаровании! Последние слова удались аляскинскому губернатору только с помощью переводчика.

— И как ты это себе представляешь? — спросил, нахмурив морщинистый лоб, Строганов. Для бывшего авиатора административно-хозяйственные дела были большой обузой. Они проговорили почти до рассвета, потом Кларк отключился, а грузный, монументальный, как статуя Будды, Строганов встретил зарю, с задумчивым видом потягивая горячий чай. Через неделю он вылетел в Москву, на очередное заседание Временного Военного Совета. Вел его в этот раз Соломин, Сизов неожиданно, не в сезон, загрипповал. После обсуждения всех заранее обговоренных вопросов премьер сделал паузу, прочитал какую-то бумажку, и, странно хмыкнув, сказал: — У меня вот тут поступило предложение от Строганова. Он хочет Камчатку американцам продать. Министры и губернаторы с изумлением повернулись в сторону набычившегося авиатора.

— Что, лавры Екатерины покоя не дают? Хочешь, как Аляску, и Камчатку сбагрить? — поддел соседа дальневосточный губернатор Седов.

— Аляску, дорогой Николай Иванович, вовсе не Екатерина продала, а Александр Второй, — заметил Соломин. — Не будем строго судить Строганова. — Премьер даже улыбнулся этому невольному каламбуру. — На самом деле он предлагает пустить туда американцев попастись на наших красотах. Этакую туристскую лицензию оформить для аляскинских бизнесменов.

— С ума сошел, что ли? — сказал губернатор Центральной Сибири Нефедов. — Их только пусти, потом не выгонишь.

— Да, а сколько они с собой притащат шпионов!.. — хмыкнул Ждан.

— Ну и что? Что у меня там воровать, какие секреты? — возразил Строганов. — Про танковую дивизию? Базу подводных лодок? Так над ней круглосуточно два спутника висят. А так я хоть деньги буду зарабатывать.

— И сколько? — поинтересовался кто-то с дальнего конца стола.

— Десять миллионов в год только за аренду.

— Десять миллионов! — усмехнулся Литовченко, губернатор Восточной Сибири. — Мне испанцы за Байкал сорок предлагали, и все равно я их развернул пятками назад. Соломин странно посмотрел на последнего оратора.

— Это когда они тебе такое предлагали?

— Да в прошлом году. Приехала какая-то делегация, из этой… Каталонии, что ли. Ну, столица там еще Барселона. Я их, естественно, на Байкал. Они ахали, охали, потом двое

подошли и говорят: "Готовы платить сколько угодно, только отдайте его нам в аренду".

— Ну, а ты что? — допытывался Соломин.

— Что-что, послал их и все! Родину, говорю, не продаю! Довольный Литовченко оглянулся на своих коллег, но только на губах у некоторых он увидел улыбки одобрения. Остальные смотрели на него с явной завистью.

— И что они предлагали конкретно? — настаивал Соломин.

— Да ерунду разную! Кемпинги построить, гостиницы эти, как их… пятизвездочные. Два небольших аэропорта обещали поставить. А потом, говорят, мы привезем сюда два миллиона туристов.

— И ты отказался? — ахнул Седов.

— Конечно! Я говорю, давайте лучше мне что-нибудь из промышленности, вон целлюлозный хотя бы реконструировать, а то и вторую очередь открыть.

— Ладно, поговорили и хватит, — резюмировал Соломин, морщась, как от хинина. — Все свободны, Строганов останься. Когда все вышли, премьер спросил: — Это твое предложение экономически обосновано?

— Да.

— Какие основные трудности? Строганов вздохнул.

— Заставить потесниться дальнюю авиацию. На тот же аэродром придется сажать «Боинги» с туристами. Потом нужно примерно с десяток аэродромов для легкомоторной авиации, топливо. Кадры предоставляют американцы.

— Хорошо, давай бумаги. Если все у тебя сходится, то я подпишу и съезжу в «Сосны», завизирую у Сизова. Когда камчатский губернатор, явно довольный неожиданной поддержкой, ушел, Соломин расстегнул китель, и, пододвигая документы, пробормотал себе под нос: — А Литовченко придется менять. Ни хрена не понимает ситуацию, толстозадый. Несмотря на сильное противодействие Сазонтьева и особенно Ждана, уже следующей весной на Камчатку прибыла первая партия американских туристов. В то же время на Байкале началось строительство фешенебельной, пятизвездочной гостиницы в районе Листвянки. Недорогие мотели и кемпинги, стилизованные под русские избы, росли как грибы. Вскоре испанская, французская и немецкая речь стала обычной для этих берегов.

ЭПИЗОД 64 Майская ночь была хороша, и молодежь долго хороводилась по селу, с хохотом, песнями под гитару и даже, судя по шуму, небольшой пьяной дракой. Только часа в три все затихло, но не надолго. Сначала зарево прорезало темноту, потом донесся отдаленный тяжкий гул, звякнули в буфете плотно стоявшие фужеры. Хозяин дома, Никита Могильный, как был, в одних трусах, подскочил к окошку.

— Что там? — тревожно спросила с кровати его жена Наталья.

— Иди сюда, да быстрей! — крикнул он, и та босиком прошлепала к окну. А зарево на востоке начало медленно подниматься вверх, потом заострилось, превратилось в большую пульсирующую огненную черту. Прошло несколько секунд, и пламя все быстрее и быстрее начало набирать скорость, так, что вскоре превратилось в большую, быстро летящую звезду.

— Е… мать! Все-таки они ее запустили! — в сердцах выматерился Никита. — Теперь,

мать, толком нам спать не придется. Агентство «Рейтер» прокомментировало это событие совсем по-другому: "В России осуществлен первый запуск ракетоносителя с нового космодрома в районе Благовещенска. Судя по сообщениям российской прессы, тяжелый ракетоноситель «Протон-М» вывел на орбиту сразу целую серию космических спутников. По предположениям аналитиков НАСА большинство из них предназначены для проведения разведки, а также для осуществления радиопередач военного командования. Но не это важно. Главное, что с этой минуты в России существует космодром, способный отправлять в космос ракеты с человеком на борту. Ей теперь не нужен будет окончательно разграбленный местными мародерами казахский Байконур. Президент Казахстана наверняка уже осознал свою ошибку, ведь, закрыв в свое время Байконур, он невольно лишился больше ста миллионов долларов, ежегодно получаемых от России за его аренду". Комментариев было много, но их поток длился не долго. Другая космическая тема вскоре заслонила скромный запуск первой ракеты с нового космодрома. …Самое трудное в длительном космическом полете — первая неделя привыкания к невесомости и смене естественных ритмов жизни. Три американских астронавта, два исследователя из Франции и один из Англии, по десять раз на дню встречали и провожали зарю. Американцы третий месяц висели на орбите, остальные же прибыли лишь три дня назад, с челноком «Атлантис». Особенно тяжело далась смена климата единственной женщине, француженке Доминик Клеманс. Она сама была медиком, готовилась изучать влияние невесомости на женский организм, но и представить себе не могла, сколь ей придется тяжело. Невесомость, казавшаяся со стороны забавным развлечением, вызывала у нее длительные приступы дурноты. Странно, но на всех земных тренировках ничего подобного не наблюдалось. Доминик держалась героически, но все же время от времени ей приходилось пользоваться самым обычным гигиеническим пакетом. Остальные два новичка чувствовали себя получше, хотя порой тоже с трудом сдерживали дурноту. Как истинные джентльмены, они старались облегчить муки своей спутнице, помогали ей в опытах, тем более что и сама программа была выполнена на сравнении состояния мужского и женского организма. После очередного сеанса сдачи крови Пьер Дюма даже пошутил: — Ну вот, меня теперь можно заносить в книгу рекордов Гиннесса как самого высоко расположенного над уровнем моря донора. Доминик с трудом улыбнулась, потом сказала: — Надеюсь, я не попаду в нее как самый неприспособленный к жизни в невесомости организм. В эту ночь они спали в жилом отсеке орбитальной станции «Альфа», официально называвшемся «Джон». Но в среде астронавтов прижилось другое его шутливое название: «Берлога». Так в свое время этот модуль обозвали еще русские, успевшие в нем побывать перед расторжением договора о совместной эксплуатации станции. Русских давно не было, а название осталось. Доминик спала в своей каюте, больше похожей на пенал. Перед отбоем она приняла таблетку снотворного, задернула плотную штору небольшого иллюминатора и, привязавшись страховочными ремнями, наконец-то уснула. Ей снилась Земля, утро, дождь. Еще двоим из состава экипажа тоже снилась Земля, остальные обошлись без сновидений. Вообще-то станция была рассчитана на гораздо большее количество обитателей. Десять ее модулей могли принять до пятидесяти человек, но максимум астронавтов на ней оказалось в две тысячи четвертом году, до июньского переворота — пятнадцать человек. Сначала отпали русские, потом начались финансовые трудности у Евросоюза. И хотя США исправно

отправляли на орбиту очередные модули и своих астронавтов, по признанию специалистов, станция работала в полсилы. В это время в соседнем отсеке, в модуле «Звезда», самом старом во всей станции, под пластмассовой панелью тихо искрился провод высокого напряжения. Модуль с полгода уже бездействовал, его судьба решалась на самом высоком уровне: то ли подвергнуть «Звезду» капитальному ремонту, то ли просто отстыковать и отправить на вечный покой, утопив в Тихом океане. Сейчас в «Звезде» были подключены только системы жизнеобеспечения да солнечные батареи. Почти пятнадцать лет назад на заводе, собирая этот модуль, русский монтажник чутьчуть повредил изоляцию, случайно проведя ножом по проводу. Тогда он даже не заметил своей оплошности, но спустя полтора десятка лет полихлорвинил потерял эластичность и лопнул как раз на самом разрезе. По случайности, под ним оказался кусок оголенного металла, монтажное крепление. Приняв на себя заряд энергии, два металла заискрили, поневоле вызвав повышенную температуру, потихоньку начавшую плавить пластмассу обшивки. В командном модуле этой ночью дежурил Пол Эквуд, самый молодой из экипажа американцев, в прошлом командир эскадрильи истребителей. Работы было мало, и Эквуд занимался своим самым любимым на орбите делом: фотографировал Землю через иллюминатор. Снимки он делал для себя на память, рассчитывая, впрочем, впоследствии хорошо их продать "Нешл джиографик". Когда компьютер показал падение мощности в блоке «Звезда», Эквуд этого даже не заметил. «Альфа» пролетала над Гавайями, а на Килауэа как раз началось очередное извержение. Сильный ветер загибал столб дыма в сторону, и было видно, как из жерла вылетали громадные куски пламени и вулканические бомбы.

— Давай, давай, малыш, еще что-нибудь выплюнь, прекрасно! Отлично, ты просто фотомодель! Этель Спирски, да и только! Когда модулятор голоса за его спиной буркнул: "Тревога, тревога", Эквуд даже вздрогнул от неожиданности, слишком реально прозвучал человеческий голос.

— Ну, что там у тебя? — спросил капитан, нехотя откладывая в сторону фотоаппарат. — Падение мощности солнечных батарей? А почему? Отключился модуль «Звезда»? Странно. Лишь когда на дисплее зажглась красная мигающая надпись «Алярм», Эквуд понял, в чем дело.

— Черт возьми, у нас пожар! — вскрикнул он и торопливо нажал на кнопку-вызов Центра управления полетами в Хьюстоне.

— У нас пожар в блоке «Звезда»! Температура горения невысокая, очаг минимальный, но есть задымление.

— Противопожарная защита сработала?

— Нет.

— Почему?

— Я не знаю!

— Тогда попробуй ее сам включить.

— А где она?

— Программа три. Эквуд добросовестно нажал нужные клавиши, несколько секунд смотрел на экран компьютера, потом доложил на Землю: — Бесполезно.

— Почему?

— Мы отключили этот разъем еще на прошлой неделе, там начались какие-то сбои.

— Тогда придется войти в блок и включить систему пожаротушения вручную.

— Где это?

— Сейчас посмотрим. Совещание на Земле продолжалось необычно долго, минут пять.

— Пол, ты нас слышишь?

— Да.

— Как там пожар?

— Он усиливается! Боюсь, что я теперь не справлюсь с одним огнетушителем.

— Оставь его в покое. Ты войдешь в блок. Слева, в двух метрах от входа располагается небольшой квадратный щиток, дюймов пять на пять. За ним кнопка пожаротушения. Не забудь захватить с собой кислородную маску, через три секунды блок заполнится инертным газом. Ты видишь этот чертеж? На экране главного компьютера показался нужный рисунок.

— Да, вижу отлично.

— Вот этот люк — панель «Б». Все понял?

— Конечно.

— Да. И не забудь разбудить остальных.

— Конечно, шеф! "Пусть спят, я все сделаю быстро", — решил Эквуд, отплывая в сторону люка. Он нарушал инструкции, но десятилетиями культивируемая его учителями и командирами психология летчика-истребителя, победителя и героя, не позволяла ему ни на секунду усомниться в собственном успехе в предстоящем ему деле. Чтобы пройти два модуля, по очереди открывая и закрывая люки, ему понадобилось пять минут. Надеть кислородную маску было делом несложным. Открыв люк «Звезды», капитан увидел в скудном свете аварийного освещения плотную, белую пелену дыма. Огня не было видно, он пробирался под панелями, еще не решаясь вырваться наружу. "Ого, — подумал он, — сейчас напущу в станцию дыму, так и мне дышать потом будет нечем!" Торопливо закрыв за собой люк, Эквуд подплыл к одной из стен и начал осматривать ее в поисках долгожданного лючка. Увы, за пеленой дыма он не видел ничего. Пришлось довериться рукам. Наконец в нужном месте он обнаружил что-то похожее на квадратную крышку. Он не знал, что в эту ночь случилось стопроцентное совпадение нелепых ошибок, безвредных по одиночке и трагичных вместе. На земле давно уже никто толком не разбирался в старом русском модуле. Советы Эквуду давали, опираясь на оставшиеся чертежи. Второпях никто не заметил, что план станции был развернут на экране компьютера на сто восемьдесят градусов. А стало быть, панель автономной системы пожаротушения располагалась совсем с другой, противоположной стороны блока. Но это было только полбеды, вся беда заключалась в том, что на этой стороне модуля, в точно таком же лючке оказалась система управления экстренной подачей… кислорода. Кислород, размещенный на поверхности станции в круглой емкости, вообще-то предназначался быть окислителем для вспомогательных двигателей, но попутно конструкторы решили предоставить живительному газу еще одну функцию. Система должна была спасти экипаж при попадании в корпус метеорита, дав ему время покинуть блок. Эквуд нажал кнопку, услышал резкое шипение, перешедшее в свист, а потом мощно и быстро полыхнуло пламя. Под напором чистейшего кислорода оно разгоралось необычайно быстро, через несколько секунд весь отсек занялся огнем. Пол на секунду опешил, он не понимал, что случилось. Крутанувшись на месте, Эквуд огляделся по сторонам, ища еще чтонибудь, похожее на пресловутый люк системы пожаротушения. Случайно подняв глаза, он увидел на стене букву "С".

"Не та панель! — понял он. — Кнопка должна быть с другой стороны модуля!" Сильно оттолкнувшись от уже горящей стенки, капитан поплыл к противоположному краю модуля. На этот раз нужный лючок он нашел мгновенно, но нажав кнопку, Эквуд не заметил никаких перемен в модуле. "Черт возьми, в чем дело?!" — подумал он. А дело было в том, что предыдущая экспедиция при очередной поломке в «Звезде» случайно отключила всю систему пожаротушения. Тем временем пожар набрал невероятную силу. Десятки метров проводов, кабелей, краска, пластмасса обивки — все то, что в свое время должно было послужить идее уменьшения веса, теперь горело обильно, жарко, выделяя массу черного, едкого дыма. Сейчас модуль изнутри походил на внутренность доменной печи. На ногу Полу попал кусок горящей пластмассы, прожегший плотный костюм астронавта. Невольно дернув от боли ногой, капитан, сам того не желая, наискось полетел в пекло пожара, спиной приложившись к расплавленной пластмассе очередной панели. На нем уже занялась одежда, на голове Эквуда с треском начали сворачиваться и гореть короткие волосы, противно запахло паленой щетиной. Запылала резина на кислородной маске, Пол с воем начал сдирать с лица прикипевший латекс. Торопливо оттолкнувшись от стены, он развернулся и вторым толчком рванул в сторону входа. За штурвал открытия люка он ухватился уже практически ничего не видя, кашляя от удушливого, ядовитого дыма. В несколько нервных движений он открыл люк, проскочил в командный отсек, и, последним усилием воли, превозмогая боль, закрыл люк. Спустя несколько секунд Эквуд потерял сознание. Его черное, обугленное тело медленно плавало в невесомости. А динамик рации методично продолжал вызывать станцию: — "Альфа", «Альфа», ответьте мне! Эквуд, как дела, что случилось, парень? Что на станции происходит что-то неладное, первым понял командир основного экипажа полковник Билл Симмс. Это было то, что у собак зовется верховым чутьем. В отличие от товарищей Симмс никогда не прикрывал иллюминатор, а пользовался специальной плотной повязкой на глаза. Приподняв голову, он сдернул с лица повязку и прислушался. Что-то изменилось в шумовом фоне внутри станции. На «Альфе» никогда не бывало полной тишины, мерно работали вентиляторы системы регенерации, где-то под обшивкой гудели кабели высокого напряжения. Несколько секунд командир экипажа прислушивался, потом включил свет. Лампочка зажглась и тут же потухла. Потом зажглась снова и снова потухла. Уже не сомневаясь в том, что случилось что-то плохое, Симмс расстегнул ремни и выбрался из своей каюты. Свет продолжал мигать, и Билл оттолкнулся в сторону переходного люка. Он взялся за штурвал открытия и тут же отдернул руки. Полированный поручень оказался раскаленным.

— Джон, Поль! — крикнул Симмс в сторону кают. Когда сонные астронавты собрались у переходного люка, командир лихорадочно возился с какими-то электрическими разъемами.

— В чем дело, Билл?

— Там пожар!

— Откуда ты знаешь?

— Потрогай люк. Все по очереди начали трогать раскаленную поверхность люка.

— Боже мой! Как это могло случиться?

— Не знаю. Но если загорелся и переходный отсек, значит, температура в самой «Звезде» просто ужасная. Надо отключить все соединения и поставить какие-нибудь заглушки, иначе пламя перекинется и на нас. Бортинжинер Гилмор Меллвил быстро перевел модуль на автономное снабжение

электричеством, свет перестал мигать, теперь энергия поступала от собственных солнечных батарей. С разъемами астронавты справились быстро и собрались около люка, с ужасом наблюдая, как откуда-то из прогорающих электрических разъемов пополз по «Берлоге» легкий, тошнотворный дымок горящей пластмассы.

— Еще немного, и огонь прорвется к нам, — пробормотал Меллвил. — А если мы включим систему пожаротушения, то нам самим потом нечем будет дышать. На всякий случай разберите кислородные маски. Худшего не случилось, но лишь потому, что огонь все же окончательно победил герметичность космического модуля. Не сумев справиться с многослойными металлическими стенами, пламя расплавило резиновые системы герметизации многочисленных иллюминаторов. Со свистом кислород начал покидать стены станции, лишая огонь своей поддержки.

— Командир, в том блоке падает давление! — тревожно крикнул случайно глянувший на анемометр Дюма. Не сговариваясь, все устремились к единственному иллюминатору, выходившему на модуль «Звезда». «Альфа» как раз влетела в освещенную солнцем зону и то, что увидели члены экипажа станции, было фантастично и ужасно одновременно. Вокруг серебристого, бочкообразного блока клубился черный дым. Он медленно отплывал от станции, растворяясь в вакууме. Несколько секунд все молчали, первым тишину нарушил командир.

— Слава богу, похоже, огонь не распространился дальше. От пожара мы избавились, но теперь из-за разгерметизации «Звезды» мы не сможем покинуть наш блок. Да, в «Берлоге» не было ни одного скафандра.

— Надо вызвать Эквуда, может, он сумеет нам помочь? — предложил Вашингтон Лонгстрит, единственный представитель Англии на борту.

— Да, но мы отключили все коммуникации.

— Они бы нам не помогли, там все к чертям сгорело.

— На борту должна быть рация, — напомнил бортинженер.

— Верно. Поищи-ка ее, Гилмор. В этот момент и Меллвил, и Симмс пожалели, что станция «Альфа» столь обширна. Сейчас она состояла из десяти модулей, и знать досконально каждый из них никто из астронавтов просто был не в состоянии. Тем более изготавливали модули в разных странах, и хотя единые стандарты были заранее оговорены и утверждены, но каждый блок, изготовленный в Америке, России либо Европе, чем-то отличался от другого. Через десять минут поисков Меллвил все же обнаружил нужный передатчик.

— Вот он! Как красиво они его замаскировали!

— Попробуй связаться с командным модулем. В этот момент из своего отсека с блаженной улыбкой на лице выплыла забытая мужчинами Доминик Клеманс.

— Боже мой, как я хорошо выспалась! — выдохнула она, сладко потягиваясь. — Мне снилась осень, костры из опавших листьев, и все так ярко. Вроде и тошнота теперь не так мучит.

— Мы рады за тебя, — сказал с легкой улыбкой истинного француза Дюма. За спиной Доминик Меллвил пытался разобраться с настройкой рации.

— Алло, это блок «Берлога», «Берлога» вызывает командный блок. Эквуд, вы нас слышите? Эквуд! Лишь теперь по напряженным лицам и тревожному голосу Меллвила француженка начала понимать, что происходит что-то неладное.

— Что случилось?

— На станции был пожар. Сгорел модуль «Звезда», — пояснил ей Дюма.

— Как сгорел? — удивилась Доминик. — Разве он может гореть в вакууме?

— Еще как может, посмотри в иллюминатор. Пока Клеманс наблюдала за последними кучками черного дыма на серебристом фоне модуля, бортмеханик продолжал вызывать Эквуда. А Пол в это время как раз пришел в себя. Первое, что он почувствовал, — жуткую боль во всем теле. Застонав, капитан выгнулся всем своим обожженным телом, но, не получив точки опоры, так и остался висеть посредине модуля. Вместе с болью вернулась память, последние минуты в пылающем аду горящего блока. Он попробовал открыть глаза, но ничего не увидел. Потрогав обожженными пальцами глаза, Пол понял, что ослеп. Боль и отчаяние слились для него в одно целое. Он в голос закричал и снова потерял сознание. А в спальном модуле продолжали его вызывать.

— Неужели она не работает? — спросил Дюма, имея в виду рацию.

— Не может быть. Скорее Эквуда нет на месте. Командир и бортинженер переглянулись, три месяца на орбите позволяли им понимать друг друга без слов.

— Попробуй вызвать Хьюстон. Земля отозвалась буквально мгновенно.

— "Альфа", «Альфа», что у вас там происходит?! — вырвался из динамика встревоженный голос.

— Судя по всему, в блоке «Звезда» был пожар. Модуль разгерметизировался, и теперь мы отрезаны от всей остальной станции.

— Сколько вас?

— Пять человек, все члены экипажа станции, кроме Эквуда.

— Где он, мы не можем его вызвать?

— Когда он выходил на связь последний раз?

— Час назад, он сообщил о небольшом пожаре в модуле «Звезда». Судя по сообщению Эквуда, там было легкое тление и дым. Он должен был войти в модуль и вручную включить систему пожаротушения.

— Не знаю, что он там включил, но клубы дыма видны даже в иллюминатор. Как соседний модуль, «Джордано», не разгерметизировался?

— Нет. После короткого раздумья командир вынес неутешительный вердикт: — Тогда Пол либо сгорел в «Звезде», либо погиб при разгерметизации модуля.

— Вы можете выбраться из отсека самостоятельно?

— Нет. У нас нет скафандров.

— Какой запас кислорода? Симмс вопросительно взглянул на бортинженера.

— Максимум на три дня, — тихо сказал тот.

— Если через три дня вы не пришлете нам «шаттл», мы здесь просто сдохнем от удушья, — объявил командир основного экипажа. В ответ с Земли последовало длительное молчание. Лишь минут через пять все тот же голос негромко сказал короткую и емкую фразу: — Хорошо, полковник, мы постараемся сделать все, что в наших силах, экономьте воздух. Отключив рацию, Симмс развернулся к подчиненным.

— Ну что ж, будем выполнять указания с Земли. Всем лечь в свои каюты и постараться как можно меньше двигаться. Мы с Мелвиллом попробуем подсчитать, что у нас есть из жизненно необходимых ресурсов.

В это время на Земле, в Центре управления на мысе Канаверал, атмосфера была близкой к шоковой. Легко попросить прислать «шаттл» через двое суток, когда только заполнять его горючим необходимо больше суток! Но самое страшное было даже не это. Не было не только готового к старту корабля, во Флориде вообще не оказалось космических челноков. В последнем полете из-за плохой погоды «Атлантис» был вынужден приземлиться на военной базе Эдвардс, в штате Техас. Старушку «Колумбию» сейчас латали в специальном ангаре фирмы «Боинг», меняя изрядно прогоревшие керамические плитки. А у «Дискавери» обнаружились неполадки в главном двигателе. Спустя полчаса о ситуации доложили президенту.

— Немедленно везите «Атлантис» во Флориду! — распорядился Маккреди. Через три часа с аэродрома космодрома имени Кеннеди поднялся транспортный «Геркулес». Именно на его корпусе перевозили челноки.

— Он будет здесь только к концу дня, — сказал руководитель полета Майк Ирвинг. — Плохо. Но через полчаса доклад с орбиты чуть приободрил всех на Земле: — Мы с Гилмором тут подсчитали, что благодаря регенерационным патронам сможем продержаться дольше, чем думали. У вас в запасе не трое, а четверо суток.

— Как у вас с водой и продуктами?

— Можем еще вас напоить и накормить. Бодрый голос и юмор командира приободрили всех.

— Давайте, парни! Мы должны их спасти! — крикнул на весь зал Ирвинг. Примерно в это же время остановилось, не выдержав непрерывной боли, сердце Эквуда. За сутки он несколько раз впадал в забытье, один раз Пол пробовал на ощупь, по памяти найти аптечку, чтобы вколоть себе обезболивающее, но обугленные руки отказывались признавать знакомые предметы, и он снова терял сознание. "Атлантис" прибыл на базу на четыре часа раньше запланированного. Еще через три часа, перекрыв все нормы, он уже стоял на пусковом столе и заправлялся горючим.

— Ну что, успеете заправить к завтрашнему утру? — спросил командир экипажа спасательной экспедиции Джозеф Рэдфорд. Это был самый опытный из пилотов «челноков». Ему было уже пятьдесят два, за плечами остались два десятка полетов к «Альфе», любовь журналистов, всей нации и прозвище "Командор".

— Конечно, — согласился Ирвин. — Главное не напортачить в этой горячке.

— Вот именно, а там все будет в наших руках. К Ирвину подошел один из членов его штаба и молча сунул в его руки какую-то бумагу. Руководитель полета прочитал ее и сразу изменился в лице: — Боже мой! Все как нарочно!

— Что опять случилось?

— На нас идет ураган «Лидия». Если завтра утром ты не взлетишь, то полет придется отложить как минимум на три дня. Пилот воспринял это сообщение внешне спокойно, кивнул своей седой головой.

— О'кей, значит, мы взлетим завтра утром. Полный бак и не забудь протереть нам лобовое стекло, малыш. Это была любимая шутка Рэдфорда. Глядя вслед уходящему командору, Ирвин подумал: "Какая походка! Какая уверенность! Этот взлетит в любую погоду". Заправка топливом «Атлантиса» закончилась в десять минут девятого. Экипаж уже находился в корабле, кроме Рэдфорда на станцию летели два самых опытных бортинженера. Когда люди исчезли из поля зрения камер слежения на пусковом столе, начался

десятиминутный отсчет. Но Ирвин не отрывал глаз от монитора, показывающего силу ветра. Наконец он решился и взялся за микрофон: — Джозеф, я вынужден прекратить отсчет и отменить полет.

— Почему?

— Сила ветра превысила все допустимые нормы.

— Плевать! Продолжай, мы готовы ко всему.

— Командор, ты пойми, это самоубийство!

— Идиот, если сейчас мы не взлетим, там погибнут сразу шестеро! Продолжай отсчет! Ирвин переглянулся со своими заместителями.

— У нас нет выбора, — тихо сказал один из них. — Придется идти на риск. Когда кончились отведенные десять минут и под соплами основного двигателя корабля посыпались искры зажигания, Ирвин на секунду прикрыл глаза, но потом открыл их и начал, шевеля губами, про себя читать молитву. "Отче наш, который на небесах…" — Полыхнуло пламя, динамики донесли тяжелый гул сотен тысяч высвободившихся лошадиных сил. "Да святится имя твое, да прийдет царствие твое…" — Корабль медленно, слишком медленно, как показалось, начал подниматься со стартового стола. "Хлеб наш насущный дай нам на сей день…" — «Атлантис» упорно карабкался вверх, медленно начав разворачиваться. Ирвину показалось, что это начало происходить слишком рано, он за двадцать лет работы на космодроме уже десятки раз видел подобные старты. "И избави нас от лукавого…" — Корабль продолжал поворачиваться вокруг своей оси, одновременно отклоняясь все больше к линии горизонта. "И прости нам долги наши, как и мы прощаем должников наших…" — Теперь уже все в центре видели, что «Атлантис» под воздействием сильнейшего ветра больше чем надо проворачивается вокруг своей оси. Раздались возбужденные крики операторов. Корабль развернуло так, что он оказался не над топливным баком, а сбоку от него. Разгонные двигатели твердотопливных ускорителей и сопло основного двигателя продолжали работать под прежним углом, и вместо того, чтобы поднимать «Атлантис» вверх, направили его вниз. В последнюю секунду Рэдфорт сумел отделить «челнок» от всей остальной разгонной системы, но вывести тяжелый корабль вверх ему не удалось. Амплитуда подъема, отмечаемая белой полосой отработанных газов, прочертила свой путь вниз, и еще через несколько секунд «Атлантис» врезался в воды океана, а затем и взорвался, выбросив наружу чудовищную смесь огня и мгновенно испаряющейся воды. Как обычно, запуск демонстрировали в прямом эфире. За трое суток пресса раструбила о происходящем на борту «Альфы» по всему миру. Полтора миллиарда людей, наблюдавших за стартом «Атлантиса», пережили глубочайший шок. Едва ли не самый сильный удар получил седой, высокий человек в Овальном кабинете Белого дома. Несколько минут ему просто не хотелось жить, потом он все-таки с трудом взял себя в руки.

— Соедините меня с директором НАСА, — тихо сказал он.

— Он на проводе, — отозвался через пару минут секретарь.

— Что говорят русские? — спросил президент.

— Они только везут свою ракету из Центральной России на Дальний Восток. Запуск возможен только через трое суток.

— А китайцы?

— У них нет сейчас готового корабля, "Великий поход"-семнадцать будет готов только через месяц. "Это все, — понял Маккреди, опуская телефонную трубку. — Их уже не спасти".

— Приготовьте документы для объявления недельного траура по всей стране. На высоте трехсот десяти километров над уровнем моря в спальном блоке станции «Альфа» было очень тихо. Четверо из астронавтов спали, приняв два часа назад сильнейшее снотворное. Лишь командир еще бодрствовал. Он знал, что этот сон для него и для всех остальных будет последним. Незаметно в атмосфере модуля накапливалась окись углерода. Несмотря на прохладу, она выжимал из организма обильный пот, болела голова, нестерпимо клонило в сон. Записав в блокноте, заменившем ему бортовой журнал, цифру пять, Симмс закрыл его. Эта простая цифра означала предел жизни и смерти. Пять процентов окиси углерода были уже гранью, за которой следовало небытие. "Хорошая смерть, — думал Симмс. — Они просто не проснутся и все". Даже в эти минуты полковник в первую очередь думал о своих подчиненных, а не о себе. "Наверняка бедняга Эквуд умер более ужасной смертью. По крайней мере мы погибнем как настоящие астронавты, в Космосе. Наша последняя привилегия." Он поднял руки и медленно надвинул на глаза свою повязку. Трехдневный траур по погибшим астронавтам объявили практически все цивилизованные страны мира. Первый раз за историю космонавтики посланники Земли погибли не на Земле, как Гриссом, Уайт и Чаффи, не при взлете, как экипаж «Челленджера», не при посадке, как Комаров и экипаж Волкова, а непосредственно на орбите. Через три месяца прошла конференция всех стран, участвовавших в создании «Альфы». В первый раз за шесть лет пригласили и русских. Было решено пересмотреть многие параметры пребывания экипажа на борту. Прежде всего отказались от группирования людей в одном модуле. Затем решили, что на станции обязательно должен быть свой собственный космический корабль, этакая космическая спасательная шлюпка. Для этих целей идеально подходил проверенный десятилетиями недорогой и надежный «Союз-МТ». Уже через полгода два таких корабля были пристыкованы к переходным модулям «Альфы». Их экипажи были вывезены на Землю на «шаттлах», но не все. Двое русских остались заниматься важным и нужным делом — подготовкой «Звезды» к последнему полету к Тихому океану.

ЭПИЗОД 66 Давно уже члены правительства не приходили на заседание Временного Военного Совета с такими озабоченными лицами. Последние годы на них обычно обсуждались чисто экономические проблемы, и тут все полностью полагались на светлую голову Соломина. Теперь же тема была другой. Сизов начал заседание лишь только губернаторы и министры расселись по своим местам. Он не стал дожидаться, когда они перездороваются друг с другом, обсудят последние новости и расскажут свежие анекдоты.

— Товарищи генералы, министры, губернаторы, мы собрались, чтобы обсудить чрезвычайную ситуацию на Дальнем Востоке. Слово предоставляется министру иностранных дел Володину. Володин в последнее время как-то спал с лица, похудел, выглядел не очень здоровым, что отметили собравшиеся.

— Господа, вчера министерство иностранных дел Китайской Народной Республики выступило с резким заявлением в отношении России. Практически это ультиматум, предъявленный нам в грубой, оскорбительной форме. Китайское правительство заявляет, что мы обманом переманиваем к себе в Россию китайских граждан, и требует, чтобы мы восстановили всем переехавшим на постоянное место жительство китайское гражданство.

— И что стоит за этими угрозами? — спросил Семенченко, губернатор Калининграда, попавший на заседание буквально с корабля на бал. Еще вчера он находился с дружественным визитом в Стокгольме и поэтому не был посвящен в детали российско-китайского конфликта.

— Это означает одно: Китай ищет повод для того, чтобы напасть на дальневосточные районы России, — ответил Сизов.

— Говорил я, что нечего было принимать эту программу ассимиляции китайцев, а вы мне не верили, — рубанул своим гулким басом Ждан. Директор ФСБ и в самом деле был противником закона о миграционных порядках в России. По новым правилам любой желающий мог приехать и поселиться в любом месте страны на постоянное место жительства, но с одним условием — никаких двойных гражданств. После этого пять миллионов китайцев пополнили ряды российских граждан. Всего же программа пополнила население России на десять миллионов человек, в основном русскоговорящих выходцев из стран распавшегося Союза.

— При чем тут это, — поморщился Соломин. — Не было бы этой программы, они бы придрались еще к чему-нибудь.

— Ладно, что сделано, то сделано, давайте ближе к делу. Александр, что там у них в запасе? — спросил Сизов. Сазонтьев медленно встал, отошел к большой карте на стене, взял в руки указку.

— Против нас сосредотачиваются три армейские армии общей численностью десять миллионов солдат. Почти пятьдесят тысяч танков, пятьсот самолетов, около десяти тысяч орудий и установок залпового огня. Направление их ударов вообще-то предсказать нетрудно: Благовещенск, Хабаровск и удар, отрезающий Владивосток от остальной России, с дальнейшим окружением и уничтожением наших войск.

— Какие силы можем противопоставить мы?

— Пятьсот тысяч человек личного состава, десять тысяч танков, триста самолетов, полторы тысячи орудий.

— Сомнут, как газету, — шепнул Соломину уральский губернатор Мелентьев. Премьер только тяжело вздохнул в ответ.

— Каково качество вооружения китайских войск? — спросил Сизов.

— Ничуть не хуже, чем у нас. Парадокс в том, что с обеих сторон будет воевать одна и та же техника. Наши МиГи, наши «сушки», наши танки, зенитные установки. Практически все одного качества и одного класса.

— Получается, что все решит количественное превосходство?

— Да, именно так. На Сазонтьева было жалко смотреть. Впервые все видели Главковерха в таком подавленном состоянии.

— Напродавали им оружия на свою голову, — вздохнул дальневосточный губернатор Седов.

— Вы прикидывали примерное развитие военных действий? — спросил Соломин. Сазонтьев снова обернулся к карте.

— Предположительно, сначала они ударят авиацией и артиллерией по погранзаставам и приграничным частям, подавят их, затем наведут понтонные мосты через Амур и развернут наступление шестью колоннами. Основная цель — перерезать Транссиб, захватить области по левому берегу Амура, а также Владивосток.

— Получится у них? Какой прогноз?

— Плохой. Наши войска перемелются китайскими жерновами в течение недели. После этого практически вся Сибирь останется без прикрытия войск.

— Сколько бойцов мы можем мобилизовать в эти две недели?

— Два миллиона. Но их трудно будет снарядить. К этому времени все армейские запасы на востоке, а также материальная база кадрированных дивизий окажутся в руках противника. Придется везти танки и все остальное из России.

— Да, неутешительный прогноз.

— Значит, надо бросить на них бомбу, как на Шикотан, — рубанул Ждан.

— Ты сильно бомбой не размахивай, у китаезов она тоже есть, — буркнул Соломин. — Швырнут такую же на нас, мало не покажется. Премьер обернулся к Сазонтьеву: — Сколько у нас осталось времени?

— Самое большее — неделя.

— Ну, неделя — это тоже время. Мне кажется самое главное — сохранить боеспособную армию. Как вы думаете, Владимир Александрович? Сизов на несколько секунд задумался, потом согласно кивнул головой.

— Хорошо, значит, от этого и будем плясать. — Диктатор обернулся к Главковерху. — Ну, а у тебя что-нибудь есть в заначке? Что-нибудь этакое?

— Есть, правда, пока так, в форме бреда.

— Придется пойти на все что угодно. Сизов подобрался и ровным звенящим голосом объявил: — С сегодняшнего дня на всей территории Российской Федерации объявляется военное положение. Конец второй книги 2 марта 2001 года.