Afanasev markyanov aleksandr werewolf silovoi vari

Annotation Первая книга нового цикла. СССР и США после временной победы СССР в афганской войне за счет применения ядерного оружия. Холодная война. Афанасьев Александр От автора Холодная война Пакистано-афганская граница Афганистан, Кандагар Воздушное пространство Афганистана Баграм, Афганистан Кандагар, Афганистан Баграм, Афганистан Афганистан, местность западнее Кабула Афганистан, Кабул Северный район Кабула Афганистан, Кабул Афганистан, местность западнее Кабула Баграм, Афганистан Афганистан, Кабул Баграм, Афганистан Афганистан, воздушное пространство ППД «Экран-1» ВСН МО СССР Афганистан, севернее Кабула ППД «Экран-1» ВСН МО СССР Афганистан, севернее Кабула ППД «Экран-1» ВСН МО СССР Лэнгли, штат Виргиния Вашингтон, округ Колумбия Белый Дом Пентагон Пентагон Москва Кремль Афганистан, Кабул Подмосковье Москва, Кремль Демократическая республика Афганистан Недалеко от Карачи, Пакистан Форт Девенс, Массачусетс Недалеко от Карачи, Пакистан Баграм, Афганистан Ош, Кыргызстан Вашингтон, округ Колумбия Пакистан, Племенная зона Афганистан, Кабул

notes 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46

47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93

94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134

Афанасьев Александр Силовой вариант Худшие враги получаются из бывших друзей Бальтазар Грасиан

От автора Эта книга — которая первоначально должна была называться «Экспансия», но стала называться «Холодная война» — это своего рода гимн. Гимн тем временам, прежде всего восьмидесятым годам, времени наивысшего напряжения двух сверхдержав, последнего десятилетия уверенного развития мира. Холодная война закончилась — и в ней проиграли не мы, Советский союз, в ней проиграли обе державы. Соединенные штаты сейчас напоминают Римскую Империю на закате ее величия: подорванная экономика, безответственные политики, размывание морально-нравственных ценностей. США идут по пути СССР, и конец уже близок. Кто мы? — так называется новая книга американского футуролога Самуэля Хантингтона. Сильно ли это отличается от зловещих слов Ю.В. Андропова «Мы не знаем общества, в котором живем»? США — это монстр, случайно выживший динозавр родом из той эпохи — и новые хищники, злые и проворные уже атакуют его, ожидая пока динозавр истечет кровью и его можно будет начать рвать на куски. Время настает — нелегкое, жестокое время. Какой мирный дивиденд мы получили, отказавшись от холодной войны, от сверхнапряжения сил? В столовой производителя оружия мирового класса, завода «Ижмаш» — теперь клуб для гомосексуалистов — а в США открытым гомосексуалистам разрешено служить в армии, на флоте теперь венчают гомосексуальные пары моряков прямо на борту кораблей. Мы к этому шли, мы этого хотели? Что нового мы смогли сделать за два десятилетия мира? Что нового вошло в нашу жизнь? Да ничего, по сути — развитие остановилось вместе с холодной войной. Осталось — загнивание и проедание. Эта книга — дать памяти тем, кто воевал на фронтах той войны. Как же они отличаются от нас, нынешних… Как же отличается девятнадцатилетний пацан, беззащитный в кабине идущего на перевал Саланг КамАЗа — но все равно раз за разом выходящий в рейс — от нынешнего водилы — контрактора, который приходит к моджахедам и договаривается о том, чтобы разворовать груз, а машину поджечь, чтобы потом получить за нее страховку. Как отличается пацан, который написал домой из Афганистана «Мы — первые солдаты Третьей мировой войны» — от тех, кто есть там сейчас. Кстати, а ведь пацан этот — был прав. И советские солдаты в Афганистане — они по факту и стали — первыми солдатами Третьей мировой войны. Те, кто воевал на этих фронтах — были совсем другими людьми. Жесткими, не толерантными, держащими свое слово, рискующими своей жизнью и уважающими своего противника больше, чем своих политиков. Они воевали не за деньги — они воевали за идею, за правду, которую они знали. За что мы — воюем сейчас? Кто-нибудь задумывался? Не знаю — сколько книг будет в этой серии. Может одна, может больше. Не будем загадывать будущее, давайте лучше попробуем вспомнить прошлое. Итак, прямое продолжение дилогии «Наступление» и мой новый проект из альтернативной истории — Холодная война…

Холодная война Силовой вариант Часть 1

Пакистано-афганская граница Район населенного пункта Чаман 12 июня 1988 года Переселение народов… Иначе нельзя было назвать ту картину, которая открылась перед «журналистом» Джекобом Шифтом в пограничной зоне, в нескольких километрах от КП на афгано-пакистанской границе. Вместо знаменитого Хайберского прохода, сообщение через который оборвалось после ядерного взрыва в Пешаваре, унесшего до двадцати пяти тысяч человеческих жизней сразу и столько же — к девяностому году — теперь был южный маршрут, намного ближе к Карачи — через Кветту, Спинбулак и Кандагар, по построенной американцами дороге, которую так и звали — американка. Пограничная зона в этом месте превратилась в чудовищный цыганский табор. В Пакистане было много лагерей беженцев, много лагерей моджахедов — и все они после ядерного взрыва снялись с места и переселились на юг, ближе к основному каналу поступления гуманитарной помощи, и к крупнейшему городу страны — Карачи, в котором можно было найти работу. В Афганистан их, по понятным причинам, пускали в час по чайной ложке — вот почему временные поселения беженцев начинались уже за пятнадцать километров от границы, а последние километры перед границей на автобусе или машине можно было преодолеть лишь со скоростью беременной черепахи. Джекоб (Яков) Шифт (Шифф) был евреем, бывшим советским, ныне американским гражданином, журналистом по документам, и агентом ЦРУ. Его родители жили в Ташкенте, во время Великой Отечественной войны их, родителей и их самих, еще маленьких, полумертвых от голода вывезли из блокадного Ленинграда сюда, в Ташкент, обратно они уезжать не пожелали, остались здесь, в этом теплом и гостеприимном краю. Мать работала учителем немецкого в школе, отец — в городской филармонии. В семидесятых, оба они, верующие евреи, решили эмигрировать в Израиль, потому что кто-то разнес слух, будто Сара Левин, их соседка, эмигрировала в Израиль и там ей выдали подъемные сто тысяч долларов США. Шиффы считали, что советское государство им катастрофически не доплачивает — а сто тысяч долларов будут им совсем не лишними. Вопреки общепринятому мнению, документы на выезд удалось выправить достаточно быстро… Израиль стал для интеллигентных Сары и Михаэля Шиффов настоящим потрясением. Естественно, никто их не встретил в порту Хайфа с цветами, оркестром и сотней тысяч долларов подъемных. Министерство по делам эмиграции выдало небольшое, можно даже сказать нищенское пособие и ключи от временного жилья, настоящего клоповника в дурном районе Тель-Авива. Квартирка была на первом этаже, по размерам меньше, чем та, которая была у них в Ташкенте, в районе жили наркоманы, бандиты, эмигранты из Африки. Причем — через год квартиру надо было освободить, и куда они пойдут с детьми — мало кого волновало. Всех записали в ульпан — школу для изучения языка для эмигрантов, а Якова Шиффа — вдобавок еще и в ешибот [1], причем согласия его никто не спрашивал. Два месяца их таскал на допросы Ш А Б А К [2], проверяли, не являются ли они агентами КГБ, заброшенными на землю обетованную. Потом, слава Иисусу отстали. Из ешибота Яков сбежал, заявив публично в классе, что Бога нет — хорошо, что это произошло уже после того, как они нашли свое жилье, не менее мерзкое, но все же свое. Иначе — бесплатное жилье могли бы отнять. Отец вместо филармонии устроился ассенизатором, мать вместо школы — прислугой в дорогой отель. Так началось житье — бытье семьи Шиффов на

земле обетованной. Яков Шифф, уже успевший проучиться несколько классов в советской школе, при появлении в школе израильской поразил учителей своими знаниями — то, что он знал по математике в Израиле вообще проходили только в институте. Ему дали стипендию, потом за стипендию же он поступил в институт, потом его отправили по программе обмена ни куданибудь, а в США, в Джорджтаунский университет. Большинство преподавателей этого университета сотрудничали с ЦРУ, вот почему паренька из Израиля сначала втянули в деятельности антисоветской группы в университете, а потом — предложили остаться в США и стать сотрудником американской разведки. Яков — не раздумывая, согласился. Еще в Израиле — Яков стал завзятым антисоветчиком, и возненавидел свою Родину. А как не стать — когда все разговоры матери и отца сводятся к этому, к тому, что с ними сделал проклятый советский режим? Просто удивительно, но и Сара и Михаэль Шиффы, происходящие из семьи ленинградских интеллигентов — во всем том, что с ними произошло, винили не себя, а Советский союз! Прежде всего, потому, что СССР не потрудился дать им дипломы о высшем образовании, которые были бы признаны здесь, в Израиле. Они сами приняли решение уехать, сами наслушались разговоров о ста тысячах долларов, и как не удивительно, поверили в это, они сами собирали документы на выезд, бросили квартиру и налаженный быт — но во всем был виноват СССР. Они говорили об этом каждый день на тесной кухоньке, в которой двое помещались с трудом, они повторяли это детям — во всем виноват СССР. Иного у них просто не было — иначе пришлось бы признаваться, что во всех своих бедах виноваты исключительно они сами, признаваться перед детьми и перед самими собой. Так что — антисоветизм Якова Шиффа, переделавшего на американский манер свои имя и фамилию и ставшего Джекобом Шифтом — имел богатую почву для развития, американским вербовщикам почти не пришлось работать над ним. В ЦРУ бывший советский паренек с университетским образованием и уникальным набором языков — английский, немецкий, иврит, русский, точики-фарси (фарси таджикского диалекта, почти дари) и узбекский — оказался настоящей находкой. Его сразу взяли государственным служащим четвертой ступени [3]с окладом в двадцать шесть тысяч долларов в год и оплаченной медицинской страховкой, меньше чем через три месяца его повысили, потом опять повысили. Карьеру он делал в отделе по борьбе с советской угрозой. Сейчас он являлся уже государственным служащим десятой ступени и, после прохождения курса подготовки на «ферме» в лесах Виргинии — агентом с правом вести оперативную деятельность… В отделе он продвинулся наверх примерно полгода назад, когда там нашли русского шпиона и выгнали всех, кто был с ним связан. Сейчас он был начальником сектора, и именно ему — предложили ехать в Афганистан. Больше — было просто некому, кто погиб, кто был отстранен во время «охоты на ведьм», кто ушел сам. Его журналистская карточка, знание узбекского на хорошем уровне, восточная, еврейская внешность и умение вести себя как узбек — в Пакистане и Афганистане должны были послужить пропуском куда угодно… Джекоб Шифт прибыл в Пакистан рейсом из Маската, обычным коммерческим рейсом с Востока, потому что рейсов из США в Пакистан теперь было мало, пассажиров было куда проще отследить. Самолет из Маската приземлился в Карачи, крупнейшем городе страны и крупнейшем порту региона, единственном, где продолжали действовать хоть какие то законы и нормы цивилизации. Оттуда, он сел на автобус, идущий коротким маршрутом — на Кветту и Спинбулак, к Южному переходу… Беда чувствовалась везде. Она чувствовалась по спешно установленным во всех людных местах дозиметрах, по которым можно узнать, что беспокоиться об уровне радиации не стоит, по белым бронетранспортерам сил ООН, введенным в страну и обеспечивающим порядок до

всеобщих парламентских и президентских выборов, по маскам на улицах, скрывающим лица и защищающим органы дыхания от радиоактивной пыли. Радиоактивной пыли не было — была беда. Во всем. Четыре-ноль. Государство Пакистан проиграло четвертую в национальной истории войну. Да проиграло так, что сейчас речь шла о дальнейшем существовании пакистанской государственности… Государство Пакистан, его создание — вообще было исторической ошибкой. В сорок девятом году рухнуло вековое британское господство над Индией, принесшее немало зла этой стране и этому народу. Одним из последних деяний британцев был раскол некогда единой Индии на мусульманскую и индуистскую части. Джавахарлал Неру и Мухаммед Али Джинна, лидеры двух основных общин, борцы за независимость лишь по несчастливой случайности не смогли договориться об условиях сосуществования в условиях независимости, и так на карте появилось государство Пакистан, который находился под британским протекторатом еще несколько лет после раздела. Раздел проходил «по живому» — и сопровождался резней, при разделе был перебит миллион человек, это только то, что известно, в некоторых местах людей вырезали целыми поселениями. Пакистан оказался разбит на две изолированные части, а местность под названием «Джамму и Кашмир» стала индийским штатом, хотя население там было преимущественно мусульманским. И то и другое — в будущем приведет к большой крови. В государстве Пакистан изначально было много чего неправильного. Правящий класс остался в основном пробританским, это были дети аристократов и образованных людей, воспитанных британскими нянями и в британских детских садах — а детские впечатления очень живучи. Почти все они группировались около армии, потому что армия, вооруженные силы — были единственным, что позволяло им оставаться на плаву в безбрежном море нищего крестьянства. Основной религией для крестьянства был ислам — но не агрессивный, агрессивный ислам в страну принесут многим позже. Люди просто верили местным муллам и богословам — это, несмотря на то, что муллы творили харам, брали с людей последние деньги и сожительствовали с маленькими мальчиками. Была в стране и достаточно сильная, имеющая влияние среди городского пролетариата коммунистическая партия. Три войны — Пакистан проиграл, проиграл Индии, поддерживаемой Советским союзом, причем последняя война сопровождалась территориальными потерями и была просто омерзительной. Жители Восточного Пакистана — сейчас это называется «государство Бангладеш» были в основном не мусульманами и не поддерживали генералов, рвущихся к власти в стране — тогда пакистанская армия начала войну против собственной страны. Десантные части высаживались в Восточном Пакистане и солдаты получали приказ изнасиловать как можно больше женщин, чтобы «улучшить породу» восточных пакистанцев и создать-таки единый пакистанский народ, пусть и таким вот варварским способом. Создать не удалось — Восточный Пакистан превратился в Бангладеш, а генералы, битые в бою и опозорившиеся — пришли к власти. Во главе государственного переворота, приведшего к десятилетию военной диктатуры — встал начальник генерального штаба армии Пакистана, генерал Мухаммед Зия уль-Хак, личность примечательная. Родился в офицерской семье, отец работал в британской армейской штаб-квартире в Дели. Окончил академию в Вест-Пойнте, участник боевых действий, грамотный и инициативный офицер. Затем был направлен в Иорданию на службу королю Иордании Хусейну и там, в сентябре семидесятого года принял участие в геноциде палестинцев, позднее ставшем известным как «Черный сентябрь» — генерал чужой страны и американский агент принял командование второй механизированной дивизией иорданской армии и бросил ее

против иорданского народа. В семьдесят шестом был назначен начальником генерального штаба Пакистана, в семьдесят девятом совершил государственный переворот в Пакистане, приказал повесить демократически избранного главу государства Зульфикара Али Бхутто, высказывающего симпатии к Советскому союзу и размышляющего об «исламском коммунизме». Сразу после начала событий в Афганистане занял открыто антисоветскую позицию, пригласил в страну бандитов со всего Востока, американских инструкторов, разрешил устроить в стране десятки лагерей по подготовке боевиков. Именно при уль-Хаке в стране появились проповедники из Саудовской Аравии, занесшие сюда совершенно нетипичный для Пакистана ваххабизм. В восемьдесят пятом году во время восстания в Зоне Племен приказал применить химическое оружие против собственного народа. В восемьдесят восьмом году, после переворота в Москве и эскалации противостояния в Афганистане — принял решение о вооруженном нападении на Афганистан и находящиеся там части Советской армии. Это стало роковым для него решением — генерал уль-Хак вместе со всей военной верхушкой и представителями китайской и американской военной миссии погиб при ядерном взрыве недалеко от аэропорта Пешавара. Еще один ядерный взрыв — уничтожил пакистанский завод по производству ядерного оружия. Обезглавленная и отрезанная от нормального тылового снабжения пакистанская армия потерпела тяжелое поражение, потеряв четыре пятых своего танкового парка и две третьих самолетного. Американцы пришли на помощь гибнущему пакистанскому государству, поставив в Совете безопасности ООН вопрос об обуздании советско-афганской агрессии и жестко предупредив уже изготовившуюся к наступлению Индию. Советский союз заблокировал американскую резолюцию и поставил на голосование свою — об обуздании пакистанской агрессии против суверенного государства Афганистан. Были представлены доказательства того, что именно пакистанская армия совершила акт агрессии против суверенного государства Афганистан и вторглась на его территорию значительными силами механизированных войск. Соединенные штаты Америки обвинили советское руководство в том, что СССР нанес по территории третьей страны ядерный удар. Советский представитель заявил, что нет никаких доказательств того, что это сделал СССР и заявил о том, что Пакистан сам разрабатывал ядерное оружие в нарушение договора о нераспространении и ядерный взрыв или взрывы могут быть следствием плохо закончившихся ядерных экспериментов или случайным взрывом готовых изделий, произведенных самим Пакистаном. Сразу же после этого представитель Афганистана положил на стол фотографии сгоревших американских танков и сбитых в афганском небе американских самолетов с авианосца и потребовал привлечь США к ответу как соучастника пакистанской агрессии. Представитель США заявил в ответ, что он не признает ни самого афганского представителя, ни его требований, потому что в Афганистане нет законной власти. Представитель США также обвинил СССР и Афганистан в убийстве законного руководства Пакистана. Представитель СССР заявил, что генерал уль-Хак, правитель Пакистана, причастен к преступлениям против человечности, в частности к актам геноцида палестинцев и пуштунов, пришел к власти в Пакистане в результате государственного переворота и убил законно избранного главу государства — поэтому его власть никак нельзя считать законной. Препираться на дипломатическом уровне можно было долго — поэтому стороны решили разойтись примерно по нулевой ничьей. Ни Афганистан с Пакистана, ни Пакистан с Афганистана не получали никаких компенсаций, ни СССР ни США не признавались агрессорами либо сторонами, пострадавшими от агрессии. Поскольку в Пакистане отсутствовала законная власть как таковая — страна переходила под управление временной администрации ООН, во главе этой временной администрации встал югославский дипломат. Главным консультантом временной администрации и, что греха таить, наиболее вероятным

кандидатом на президентских выборах, которые планировалось провести в стране в течение двух лет — стала дочь убитого Уль-Хаком последнего премьер-министра страны Беназир Бхутто. На все время до президентских выборов — в стране вводилось чрезвычайное положение. Обеспечивать какое-то подобие порядка в стране должны были войска миротворческого контингента Организации объединенных наций, которые должны были состоять из войск государств, не входящих ни в блок НАТО, ни в блок ОВД. Таких было не так много, основой частей ООН стали солдаты армии Союзной республики Югославия, СРЮ. Они были перевезены в Карачи морем — и уже при высадке вынуждены были вступить в бой с мародерами и исламскими экстремистами, занимавшими сильные позиции в порту. Почти сразу стало ясно, что одними югославскими силами тут не обойдешься и контингент надо немедленно увеличивать. Тогда же, на заседании Совета безопасности ООН Афганистан и СССР одержали свою единственную, пусть зыбкую — но все же победу. Афганский представитель заявил о праве территорий Пакистана, населенных пуштунами, так называемых «территорий под федеральным управлением» на самоопределение и создание независимого пуштунского государства. Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы включать это заявление в итоговый текст резолюции или даже в коммюнике по пакистанскому вопросу, США мгновенно воспользовались бы правом вето. Но слова были сказаны и все, кто должен был их услышать — их услышали. Потому что договор аренды указанных территорий у Афганистана, заключенный еще между афганской и британской монархиями — истекал в одна тысяча девятьсот девяносто четвертом году. Что же касается Афганистана — то там, после войны и измены большей части Политбюро — партия НДПА была распущена, как полностью дискредитировавшая себя на пути строительства социализма в Афганистане. К власти пришло внепартийное правительство во главе с бывшим полевым командиром Ахмадом Шахом Масудом. Первым же решением на посту председателя правительства, Масуд подтвердил неизбежность социалистического пути развития Афганистана и обратился к Советскому союзу с просьбой оказать помощь в ликвидации последствий иностранной агрессии. Удивительно — но большей частью афганцы восприняли это спокойно. Масуд был хоть и не пуштуном — но храбрым воином, а здесь это уважали. Партийная грызня в НДПА надоела всем, когда не стало Политбюро — многие вздохнули с облегчением. Пуштуны услышали слова Масуда, когда он пообещал всеми силами бороться за восстановление единства Афганистана — и решили, что с такой властью — им точно по пути, так жестко ни один афганский правитель не выступал вот уже лет сто. К тому же — Масуд объявил свободу вероисповедания и многие этому поверили, в отличие от лицемерных заявление доктора Наджиба. Наджибуллу кстати, так и не нашли — возможно, он погиб, возможно — где-то скрывался. Естественно, заявления Масуда не вдохновили ни остатки пакистанских властей, ни остатки групп моджахедов. Однако, Пакистан был сейчас слаб как никогда, потеряв армию как хребет, как стержень, вокруг которого строится государство, Пакистан погряз во внутренних дрязгах и разборках, а моджахеды были очень слабы. Та «новая армия», которую готовили в лагерях под Пешаваром, была деморализована, частично попала под ядерный удар, а внутренние силы моджахедов в самом Афганистане потерпели тяжелое поражение, рискнув выступить в открытую. Многие банды были уничтожены до последнего человека. Джекоб Шифт ехал в Афганистан с миссией оценки обстановки и налаживания контактов, утерянных во время войны. Его не ориентировали на длительное залегание, миссия должна была продлиться максимум три недели. За эти три недели он должен был оценить обстановку в стране, прежде всего в Кабуле и Кандагаре, попытаться наладить контакты с агентами ЦРУ в

стране и, вне зависимости от успеха последней миссии — проследовать обратно в Карачи. Там сейчас организовывалась новая опорная резидентура ЦРУ под видом миссии «Врачи без границ» [4], и там он должен был работать как минимум до конца 1991 года… Несмотря на журналистские документы, Джекоб Шифт был одет как афганский узбек, правда цивилизованный узбек, в довольно чистую и опрятную одежду. Переоделся он в туалете, в аэропорту, «западную» одежду бросил там же, на радость уборщикам. Одежда, а, особенно обувь — здесь ценились… Их колонну сопровождали не югославы, а румыны, еще одна страна — пария Восточного блока. Николае Чаушеску хоть и поворчал — но дивизию собственной мотопехоты и еще некоторые части сюда прислал. Усатые, небритые, расхристанные румыны в выкрашенных свинцовыми белилами касках сопровождали колонну автобусов и грузовиков по дороге, идущей на Белу, Сураб, и на Кветту, столицу федеральной территории. Колонна была просто чудовищной — больше пятидесяти одних большегрузных машин ООН в белой раскраске, автобусы, частные машины, разукрашенные как передвижные храмы. На всех на них из охраны было примерно два десятка румын в грузовике Раба и двух бронетранспортерах, примерно таких же, как у русских, но только с тремя осями вместо четырех. Уже сидя в автобусе, Шифт заметил идущих вдоль колонны румынских солдат, им водители давали деньги. Это был способ заработка: машины в белой раскраске ООН ехали бесплатно, но за плату к охраняемому конвою ООН могли присоединиться все желающие, вот почему конвой получался таким большим и разномастным, настоящий цыганский табор на марше. До того, как прибыть сюда — Джекоб знакомился с оперативной обстановкой в регионе и отметил, что румыны, похоже, здесь не столько миротворят, сколько зарабатывают. Генерал румынской армии Анастасие Виктор Стэнкулеску [5], отправленный Чаушеску командовать миротворческой миссией — открыто ездил на новеньком Даймлере… На улицах Карачи было шумно и дымно, Шифт заметил, что многие машины выглядят побитыми, а по дороге нет-нет, да и попадается сожженное здание. Адское пламя междоусобицы полыхнуло здесь сразу же: как только все узнали, что убит глава государства и все генералы — народ ринулся жечь и грабить… На выезде из города они миновали блок-пост, совмещенный с постом дозиметрического контроля: танк, то ли югославский, то ли румынский: мрачные люди с автоматами Калашникова, большая арка дозиметра, которые раньше применялись только при таможенном досмотре, огромная очередь на въезд в город, шустрые бачи, ныряющие между машинами и собирающие плату за право пройти по «зеленому коридору» без досмотра, покорные судьбе лица пакистанцев. Джекоб Шифт не знал точно, что здесь произошло, не знал истории пакистанского народа — но решил, что и здесь во всем виноваты Советы. А кто же еще? Потом они наткнулись на свалку. Во время бунта, больше смахивающего на начало гражданской войны в стране и с трудом подавленного, жители Карачи с удовольствием жгли машины, которые им чем-то не нравились: в итоге в городе остались десятки, если не сотни тысяч сожженных машин. Их вывозили сюда, в несколько километров от города, в пустынную местность и бросали тут, превращая мирный пейзаж в апокалиптическую свалку. Сначала их свозили в порт, вроде как японцы планировали бесплатно вывезти их на металлолом, но потом пустили слух, что машины эти — из зоны заражения, и японцы вежливо отказались. Так и громоздилась здесь эта свалка, прирастающая в размерах каждый день — памятником политической ненависти и религиозному безумию. На обочинах дорог жили люди… Эти палаточные города простирались километров на двадцать от города по любой дороге,

ведущей в сторону от Карачи, единственного крупного города, где поддерживается какое-то подобие порядка, где можно найти хоть какую-то работу или сесть на пароход и уплыть. Куда угодно уплыть, только прочь из этой страны с ее мертвой, не дающей урожаев землей, с ее диким народом, с ее радиацией, убивающей медленно, но верно. Палатки, контейнеры, какие-то куски шифера, железа, доски, сложенные в безумного вида хижины, дети, полно детей, нищих, голодных, разутых, протягивающих руки к проходящим по дороге машинам — гуманитарную помощь не прекратили разворовывать даже перед угрозой социальной катастрофы. Такова была цена политических решений маньяка у власти. Такова была цена военного угара, охватившего страну. Такова была цена джихада, цена отказа от цивилизации во имя торжества варварства. Джекоб Шифт вдруг подумал, что все это напоминает ему Апокалипсис. Если и не сам апокалипсис — то его преддверие. Проигранную третью мировую войну. Когда его отправили сюда — директор ЦРУ, так же как и Шифт ненавидящий СССР до зубовного скрежета сказал ему — вы будете работать на переднем крае. На самом переднем крае. Мы проигрываем войну Советам. Наша страна, наши ценности, весь наш образ жизни, вся западная цивилизация — под угрозой. Теперь он видел, что это значит на самом деле. Потом палаточные лагеря и свалки кончились, и пошла земля. Где-то распаханная — но большей частью нищая, урожаев не дающая. Здесь, больше чем на сто миллионов человек — приходилось меньше акра пашенной земли на каждого. Колонна шла по дороге, встречая другие колонны — пустые, спешащие в порт на погрузку грузовики под белым флагом ООН. Здесь была, без преувеличения — дорога жизни для миллионов людей… Шли очень медленно. Кое-где останавливались, часть машин уходила из конвоя, часть — принимали. К утру следующего дня, преодолев примерно несколько сот миль, они прибыли к самому жерлу ада. Погранпереход на границе Афганистана и Пакистана. Южный переход, после прорыва крупных сил моджахедов и пакистанцев афганцы здесь все заминировали, выставили сторожевые посты. Каждый день несколько десятков человек подрывалось на минах в самоубийственной попытке проникнуть в Афганистан — где есть советская помощь и нормальное, пытающееся быть справедливым общество. Ходили слухи, что севернее есть тайные тропы в горах, там людей проводят в Афганистан за большую плату. Джекоб Шифт заметил ориентир — примерное место, оно было на фотографиях в досье как отправная точка его путешествия в Афганистан. Позиция пакистанского пограничного патруля, пара километров от самой границы, на холме, господствующем над местностью. Там было выстроено что-то вроде опорного поста пограничников, мини-крепость, каменная, с бойницами. Шифт знал, что это одно из любимых мест для посещения высокопоставленными американскими разведчиками во время их визитов в Афганистан: фотографии с этого места были и у бывшего директора ЦРУ Кейси и у нынешнего Одома, и у Збигнева Бжезинского и у конгрессмена Чарли Уилсона, вложившего огромный вклад в финансирование моджахедов и не раз лично бывавшего в Пакистане. По преданиям, ходившим в ЦРУ — особенно неистовствовал здесь Бжезинский: взобравшись на крышу, маленький злобный поляк обратился лицом на Запад и долго что-то орал на смеси русского, польского и английского, потрясая сухоньким кулачком. После того, что произошло в Пакистане — Бжезинский не показывался на людях, по Вашингтону ходили недобрые слухи, что он проходит лечение в закрытой психиатрической клинике… Здесь — табор начинался километров за двадцать до таможенного и пограничного поста,

дозиметры были везде, их колонна пробиралась в час по чайной ложке, а потом и вовсе встала. Потом они продвинулись вперед на несколько сотен метров — и водитель автобуса заявил, что дальше их не повезет. Дорога и впрямь была перекрыта, лучше туда было не соваться… В отличие от обычных пассажиров автобуса, Джекоб Шифт путешествовал налегке — с дорожным чемоданом и большим баулом, здесь это было налегке. Стоило ему только сойти с автобуса — как толпа бачат осадила его со всех сторон, бачата вопили, кто-то хватался за чемодан, то ли предлагая помочь нести, то ли пытаясь украсть, кто-то откровенно лез в карман, кто-то протягивал руку, прося о помощи. Вспомнив советы более опытных товарищей, не раз бывавших в таких странах, Шифт разделил все наличные деньги, какие у него были на несколько частей, две тонкие стопки купюр засунул под стельки ботинок, еще две — в нашитые изнутри карманы безрукавки. Туда же сунул и паспорт, и карточку с аккредитацией, и рекомендательные письма, в карманах не оставил ничего. «Деньги» на фарси было «пуль», он знал фарси, и можно было бы бросить горсть медных монет, чтобы отстали — но человек, готовивший его к заброске, и сам не раз здесь бывавший, делать подобное не советовал. Ограбят уже по-серьезному, а то и убьют. Через это людское месиво он проталкивался только полчаса, чтобы встать в конец изнывающей под солнцем очереди, стоящей к таможенному посту, там, как и везде на востоке, работой себя особо не утруждали. Взглянув в начало очереди, Шифт понял, что стоять придется часа два или три, и беспомощно оглянулся по сторонам. Несмотря на местную одежду у него не было чалмы, и можно было запросто заработать солнечный удар.

— Мистер, мистер! Товарищ! Рафик! Эфенди! Кто-то назойливо дергал его за рукав. Посмотрев, Шифт увидел стоящего перед ним пацаненка лет десяти. В отличие от других таких же бачат, на этом были ботинки, а это само по себе было признаком. Ботинки здесь были роскошью.

— What do you want? — спросил Шифт по-английски.

— Афганистан? Афганистан? — пацаненок ткнул пальцем туда, где было начало очереди.

— Yes, Afghanistan.

— Фифти доллар! Фифти доллар — Афганистан. Афганистан — фифти доллар. Доллары у журналиста Шифта были, но он не хотел их пока светить. Достал две сиреневые банкноты с профилем В.И. Ленина, показал их бачонку. Бачонок моментально сориентировался — показал шесть пальцев. Ага, значит, три советских рубля стоят один доллар, такой курс на границе и скорее всего, в самом Афганистане. И даже в Пакистане знают, как выглядят советские деньги и что они стоят. Интересно, интересно… Джекоб Шифт отсчитал требуемую сумму и протянул ее бачонку, тот сноровисто, как банковский кассир пересчитал купюры, и спрятал их так быстро, что Шифт не успел понять, куда именно. Потом, вцепившись ему в рукав, потащил из очереди. Сопровождаемыми усталыми, безразличными, а то и ненавидящими взглядами, они подошли к пакистанскому таможенному посту. Тут пацаненок потащил Шифта прямо в здание поста, и он испугался — там его могли схватить, мало ли что придумают пакистанцы, ведь они в своем поражении обвиняют и Америку тоже. Но они — всего лишь прошли темным коридором, и вышли на ничейную землю между двумя постами. На афганском посту бачонок о чем-то коротко переговорил с одним из пограничников, судя по звездам на погонах, это был старший лейтенант или что-то подобное, соответствующее звание в афганской армии. Ничего и никого не стесняясь, протянул пограничнику купюры. В разговоре Шифт уловил проскальзывающее «Вроу». Ах вот в чем дело! Вроу — на пуштунских диалектах «брат», значит, старший стоит на пограничном посту, а младший — ищет клиентов по ту сторону границы. Пятьдесят долларов с клиента — это больше, чем среднее жалование

старшего лейтенанта в афганской армии за месяц. Его предупреждали о царящем здесь разложении, причем с обоих сторон — а теперь он столкнулся с этим лично. Как и прошлый раз — бачонок провел его через афганский пост, никакие документы с него не спрашивали и не досматривали. Вывел — уже на афганскую землю.

— Шукран, бача… — поблагодарил бачонка Джекоб Шифт.

— Бамона хода [6], мистер — отозвался бачонок, и со всех ног припустил обратно, к пакистанскому посту. Агент ЦРУ Джеком Шифт только что «порвавший нитку», «инфильтровавшийся», «заброшенный с заданием» в Афганистан за сто пятьдесят советских рублей — вздохнул и пошел вглубь афганской территории. Где-то тут должна была быть стоянка такси, автобусов, или что-то в этом роде, что позволит ему доехать до Кандагара и дальше. Пограничник, только что получивший от своего маленького брата шесть сиреневых купюр по двадцать пять рублей, прошел в здание пограничного поста, в узком и темном коридоре столкнулся с советским военным советником, который учил их работе на границе. Шесть сиреневых купюр — незаметно поменяли хозяина… Автобусная станция, конечно же, была. Рядом стоял в беспорядке целый выводок такси, машин пятьдесят, не меньше, но Шифт решил ехать на автобусе. Ему рекомендовали пользоваться именно общественным транспортом, потому что так меньше шансов погибнуть или быть похищенным. Кроме того — он справедливо подозревал, что водители такси, возящие клиентов от самой границы — все как один стучат в ХАД, а в толпе — намного проще затеряться. В этом он был прав. На автобусах были надписи, куда они едут — на пушту, на дари (фарси) и к его счастью — на русском, который он знал. Пройдя мимо длинного ряда автобусов — это были советские ПАЗ, венгерские РАБА и чешские Шкода, разваливающиеся на ходу, он нашел автобус, на котором по-русски было написано Кандагар, потом подошел к группе шоферов, куривших около соседнего автобуса. Пушту — а это были пуштуны — он знал, но немного.

— Салам алейкум — сказал он.

— Ва алейкум ас салам… — нестройно ответили водители.

— Ин отобус кей херокад миконад? [7] — Ен саад, эфенди [8]— отозвался один из водителей, он говорил не на чистом фарси (дари) а на каком-то диалекте.

— Коджа ман харидан белит? [9] Расставшись с шестьюстами афганями — довольно дорого — агент Шифт стал обладателем билета, который продал ему один из водителей, здесь все было по-простому. Оставался еще час до отправки — и можно было осмотреться по окрестностям, не слишком, в общем, отходя от автобусной станции… Агента ЦРУ Джекоба Шифта сотрудники КГБ СССР взяли под контроль сразу при прохождении границы. Только один из офицеров был в форме — форме пограничных войск, он был военным советником при афганской пограничной страже и контролировал непосредственное прохождение американским агентом границы. Этот офицер находился здесь не просто так: КГБ контролировало здесь «лаз» через границу, которым могли воспользоваться иностранные разведчики — не подозревая, что с момента прохождения лаза они попадают под контроль советской разведки. Деньги, которые ему передал «коррумпированный» афганский

пограничник — советский офицер положил в пакет — с очередным вертолетом, он отправит эти купюры в Кабул, чтобы там поискали отпечатки пальцев, возможно, так удастся точнее идентифицировать пришельца. Немаловажно было узнать и то, являются ли эти деньги подлинными, или фальшивыми, напечатанными в лабораториях ЦРУ. Когда прошел обмен крупных купюр — американцы лишились огромных сумм, накопленных в подвалах швейцарских и американских банков для того, чтобы в нужный момент, в сотрудничестве с врагами народа выбросить их на потребительский рынок, вызвав инфляцию. Теперь эти деньги можно было выбрасывать — но советская разведка получила информацию, что американцы наладили печать двадцатипятирублевых купюр, чтобы компенсировать потери. То, что у иностранного агента оказались именно двадцатипятирублевые, пусть и потрепанные купюры — было интересно. Когда американский агент прошел границу и направился к находящейся тут же стоянке автобусов и такси до Кандагара и даже до Кабула — офицер дал условный сигнал рукой (поиному было нельзя, не исключено, что с той стороны пересечение границы обеспечивалось радиотехнической разведкой противника, и любой радиовсплеск был бы засечен) выводному — агенту, который должен был начинать слежку. Выводной, одетый как пуштун провел американца несколько десятков метров и остановился, передав его двум другим агентам, сам же он направился к стоявшим неподалеку такси. Один из агентов прошел к автобусам, вслед за американцем, и купил билет на тот же автобус, что и он. У агента были два больших баула с бытовой техникой — он купил ее подешевле здесь, чтобы довезти до Кабула и продать там, на базаре с наценкой. Когда пассажиры в автобус набились как сельди в бочку, водитель автобуса, усатый афганец — этнический таджик — завел двигатель и выехал со стоянки. Проехав примерно с километр, он пристроился к хвосту большой колонны, которая шла в Джелалабад под конвоем Советской Армии. Такие колонны ходили каждый час, место в них стоило недорого, и для торговцев это было намного выгоднее, чем терять товар в нелегальных караванах. Агент, который купил билет вместе с американцем, сидел сзади, это был невысокий и жилистый, загорелый, бородатый мужчина, обнявший объемистую сумку с товаром, и настороженно смотрящий по сторонам, как будто кто-то хотел отнять у него сумку с товаром. В сумке был дорогой и не слишком крупный товар, так называемые «вокмены», небольшие магнитофоны, которые надо было подвесить на пояс, и они играли музыку со стандартной кассеты, последний писк моды кабульских базаров, на которых стало меньше шурави, но сами афганцы стали жить лучше и покупать больше. Тридцать девять вокманов, которые этот человек купил здесь, в приграничье, ровно тридцать девять и один точно такой же, который он привез с собой и положил в ту же сумку. Потому что где лучшего всего спрятать дерево — как не в лесу. В нескольких машинах от автобуса к колонне присоединился пикап, в нем сидели еще двое пуштунов… Ровно в одиннадцать часов по местному времени — колонна тронулась.

Афганистан, Кандагар Аэродром 12 июня 1988 года Аэродром Кандагара, почти полностью уничтоженный во время афгано-пакистанской войны — быстро восстановили, но не до конца. Старое здание управления полетами решили не трогать, построили новое. На нем, почти разрушенном — теперь была грубо сработанная плита из афганского мрамора, на которой были выбиты имена погибших здесь, в жестоком и неравном бою с душманами и солдатами регулярной пакистанской армии. Теперь — это был памятник, и в развалинах — всегда стоял накрытый кусочком хлеба стакан с техническим спиртом, который сливали с самолетов. Это было именно то, что пили покойные при жизни, этим поминали их и в смерти… Уаз-469 батальона аэродромного обслуживания выкатил на залатанную военными строителями полосу нечто странное. Это был самолет, размером примерно с Як-52, только без кабины. Тот же самый движок от Яка, длинные крылья, позволяющее самолету дольше оставаться в воздухе, фюзеляж, в котором место пилота занимало топливо. На самолете была разведывательная аппаратура последнего поколения и аппаратура, позволяющая передавать данные (в том числе видеосигнал) либо на самолет-ретранслятор, либо на наземный пост управления, размещавшийся в обычном КУНГе с антеннами. Это и был аппарат «Ворон», произведенный МОЭПО, Московским опытноэкспериментальным производственным объединением, созданным при поддержке людей из ЦК КПСС на московском заводе «Знамя труда», производящем самолеты Миг. Началось все с того, что нескольким молодым инженерам попал в руки аппарат, который упал в расположении сирийских войск в восемьдесят втором году, во время войны с Израилем. Тупая советская привычка все засекречивать обходилась дорого — если бы не настойчивость одного из выпускников МАИ, искавшего тему для дипломной работы — этот аппарат так бы и пролежал в спецхранилище без толку. Советские инженеры просто не понимали, зачем советской армии нужен разведывательный аппарат, который можно сбить удачной очередью из пулемета — им подавай сверхвуковой «Ястреб» Туполева, который запускался с четырехосной машины. Урок долины Бекаа, когда благодаря наведению с таких вот аппаратов была наголову разгромлена мощнейшая система ПВО — впрок не шел… по крайней мере до какого-то момента. Истратив несколько литров спирта, выпускник МАИ все же сумел ознакомиться с примитивным творением израильской военщины и сварганил примерно такой же аппарат — только на восемьдесят процентов состоящий из уже освоенных советской промышленностью компонентов. Защита дипломной работы едва не провалилась. Почувствовав опасность советские «ученые» решили дать бой неопытному в бюрократических баталиях юнцу, который тот обречен был проиграть — если бы об аппарате случайно не узнал инструктор отдела оборонной промышленности ЦК КПСС, заглянувший в МАИ. Председатель Государственной технической комиссии Юрий Дмитриевич Маслюков требовал новых разработок. Спешно организовывался в отдельный род войск спецназ, Комитету государственной безопасности по настоятельной просьбе товарища Алиева передали три мотострелковые дивизии, которые предстояло довести до ума и сделать из них три дивизии войск специального назначения КГБ СССР — все это требовало неких новых подходов к вооружению и оснащению. Дальше — все произошло примерно так же, как с ударным самолетом Скорпион, для производства которых сейчас открыли отдельный цех в Ташкенте. Поездка на Старую площадь, разговор нескольких

неопытных юнцов лично с товарищем Маслюковым — и через два дня постановление ЦК КПСС о создании МОЭПО на базе завода в Луховицах с конструкторской поддержкой КБ Яковлева и Микояна. Советская бюрократическая машина была косной и неповоротливой — но в то же время, если счастливчикам удавалось добраться до самой верхушки — решения принимались быстро, жестко и правильно. Юрий Дмитриевич, успевший согнать немало толстых задниц с насиженных ими кресел- был не тем человеком, с которым можно было шутить и саботировать его распоряжения. Все на собственной шкуре убедились — расправа следовала конкретная. Благодаря тому, что Ворон собирался почти весь из уже освоенных промышленностью узлов и агрегатов — производство удалось пустить через полгода. На последней встрече с молодыми конструкторами, которым работу по Ворону зачли как дипломную — Юрий Дмитриевич посоветовал работать и в направлении гражданской продукции, заметив, что еще Леонид Ильич Брежнев приказал, чтобы на всех военных заводах страны на один рубль военной продукции выпускалось как минимум на один рубль продукции гражданской. В Жуковском в этом году организовывали слет конструкторов-самодельщиков, которые должны были представить свои наработки в области легкой и сверхлегкой авиации — а МОЭПО должно было отобрать самые лучшие конструкции для производства как военных, так и гражданских образцов. Сейчас, на стапелях МОЭПО стояли образцы: Коршун — размером больше, чем АН-2, с бомбами, НУРСами и в перспективе с управляемыми ракетами и Воробей. Этот аппарат должен был перевозиться в машине и запускаться с руки человека. В качестве основы этой конструкции — приняли работу ребят из дворца пионеров. Первые Вороны прибыли в Афганистан пару месяцев назад и с самого начала заслужили глубокое уважение военных. А ну-ка — идет колонна, а над ней кружит этот аппарат, в колонне идет машина управления, в ней экран и командир колонны видит, что происходит перед ней. Прямо сразу видит, в режиме реального времени! Аппарат может пролететь дальше, осмотреть склон, опасный поворот, место, где часто бывают засады, подозрительный кишлак. Если видно, что впереди засада — тут любому дураку понятно, что делать. Развернули минометы — да и накрыли место засады, корректируя огонь по тому же Ворону, по картинке, которую он дает. Или зеленка. Кружит над зеленкой аппарат, авианаводчик смотрит и передает команды летчикам или группе спецназа, действующей в зеленке. Самое главное — увидеть противника прежде, чем он увидит тебя, если увидел — шансов у душманов нет, как нет шансов у любой банды против частей регулярной армии. Именно поэтому — за первые пять месяцев девяностого года в Афганистане погибли всего двести шестнадцать солдат Советской армии, и количество погибших продолжало неуклонно сокращаться. Сокращалось и количество желающих стать шахидом на пути Аллаха… УАЗ, бодро фырча мотором, вывел аппарат на полосу, там один из летных техников отцепил водило [10]. В УАЗе же находилась стартовая аппаратура контроля, ею управлял летный инженер.

— Предполетный контроль — громко крикнул инженер — питание!

— Есть! — отозвался техник, включая питание вручную.

— Плоскости! На аппарате зашевелились закрылки, которые были здесь как на обычном самолете.

— Норма!

— Хвостовое!

— Норма!

— Тормоза! Летный техник нагнулся и осмотрел тормоза.

— Норма!

— Потребители!

— Норма, есть движение!

— От винта!

— От винта выполнил… двигатель запущен! Двигатель — простейший, питающийся стандартным летным керосином, специально переданный так, чтобы потреблять его как можно меньше — схватился «с полтолчка», уверенно забухтел.

— На полосе чисто, предполетный выполнен… вышка!

— Мы вас видим — отозвалась вышка — есть разрешение.

— Управление!

— Принято, готовы — отозвался КУНГ, в котором находились «потребители» разведывательной информации. Как только аппарат оказывался в воздухе — управление переходило от группы запуска к группе управления…

— Принял решение произвести запуск. Обороты… Самолет едва удерживался на месте, готовый сорваться в полет, его удерживали лишь тормозные колодки. Мотор работал ровно и стабильно.

— Полоса!

— Чисто!

— Взлет! Самолет рванулся вперед, его начало заносить влево по полосе — но летный инженер парировал это ручкой управления. Пробежав сотню с лишним метров, аппаратик оторвался от земли и начал набирать высоту, превращаясь в едва заметную точку в небе…

— Так… запуск… шестьдесят три… успешно, без претензий — летный инженер заполнял журнал летной работы — иди, распишись. На сегодня, наверное, отмучались.

— Навряд ли… — техник служил здесь больше, чем инженер и чувствовал обстановку по только ему известным признакам — какая-то ерунда серьезная делается, если ретранслятор подняли. Не дадут нам сегодня покоя… Самолетик, который запустили с Кандагарского аэродрома, покачиваясь в восходящих воздушных потоках, спиралью поднимался над городом. С левой плоскости уже была видна плотина ГЭС Суруби, которую тогда чудом удалось уберечь от подрыва, видна были и нитка дороги Кандагар — Кветта, запруженная транспортом. Заняв положенный эшелон, самолетик завершил последний при наборе высоты круг и полетел на восток…

Воздушное пространство Афганистана Борт самолета Ан-12РТ 86 ОДРАЭ Операция «Сеть» 12 июня 1988 года Окрашенный в светло-серый цвет четырехдвигательный Антонов-12РТ, выделявшийся среди других самолетов уродливыми наростами антенн по бокам — неспешно описывал круги над пустыней, стараясь держаться на максимально выходных с точки зрения экономии топлива высоте и скорости полета. Официально — это был самолет-ретранслятор, призванный обеспечить надежной связью все отряды и группы, действующие в приграничье, а так же нормальную связь с Кабулом джелалабадской группировки. На самом же деле — самолет принадлежал к восемьдесят шестой отдельной разведывательной эскадрилье и функции его были несколько шире…

— Береза, Береза, я Купол-два, Купол-два. Аппарат семь вошел в зону, мы его видим. Передавайте управление, передавайте управление.

— Купол-два, передаю управление, все системы стабильны, до передачи пять четыре три два один — управление передал.

— Береза, управление принял. Оператор на борту модернизированного Ан-12РТ покачал штурвалом, чтобы убедиться в том, что самолетик слушается — и показания авиагоризонта и других приборов подтвердили, что самолет перешел под воздушный контроль. Управление беспилотным аппаратом с борта большого самолета было для советской военной науки и практики совершенно новым направлением — да и не только для советской. Во Вьетнаме американцы использовали небольшие самолеты — они запускались либо с земли, либо с борта С130, почти такого же турбовинтового транспортника. Разница была в том, что они летели по раз и навсегда заданному маршруту и не могли отклониться от него — а тут нужно было реализовать именно управление. Но это реализовали — в войска поступили уже три Ан12РТ, модернизированных для управления беспилотными аппаратами с воздуха, на каждом из них было по два операторских места для управления беспилотниками. Уже были отработаны все элементы управления — и даже такие сложные, как взлет и посадка на аэродром по управлению с воздуха… Поскольку дистанционное управление летательным аппаратом требует большого объема передаваемой информации — управление осуществлялось при помощи нескольких стандартных авиационных приборов, которые были установлены на Ан-12РТ и на которые передавались показания с Ворона и с помощью модернизированной РЛС. Она видела маленький беспилотный самолетик по установленному на нем радиомаяку и позиционировала его на карте местности, заранее загруженной в память управляющей ЭВМ. Взлет и посадку можно было осуществлять по визуальному каналу — то есть можно было на отдельном телевизоре видеть картинку с установленной в носу камеры — но в таком случае, терялась возможность получать разведывательную информацию, система просто не могла пропустить одновременно два потока информации. Впрочем, году к девяносто второму им обещали беспилотные аппараты нового поколения — способные держаться в воздухе до двадцати четырех часов. Сейчас было десять.

— Управление, системы стабильны, управление взял.

— Оператор, приступить к поиску, использовать радиоканал.

— Есть.

Перед оператором управления БПЛА были стандартные органы управления от легкого самолета, которыми он манипулировал, был телевизионный экран для получения картинки и что-то вроде экрана РЛС — для получения картинки уже в радиолокационном поле. Система боевого документирования не только записывала сигнал с обоих каналов — но и могла передавать его в штаб на земле в реальном режиме времени. На экране РЛС не было ничего кроме зеленой мути — это и впрямь был экран от РЛС, но модернизированный для того, чтобы искать цели на земле, цели, отмеченные радиомаяками. Оператор повел аппаратик вдоль дороги — и его усилия почти сразу были вознаграждены яркожелтой, пульсирующей точкой, появившейся на экране.

— Управление, есть радиоконтакт, контакт устойчивый, помех нет.

— Приступить к сближению. Оператор перенаправил самолетик так, чтобы желтая точка была в самом центре экрана, потом развернул самолет и включил видеоканал. Беспилотный аппарат шел на высоте около полутора тысяч метров, день был солнечным — и чтобы увидеть его, нужно было смотреть в небо и знать, что он там.

— Сближение завершено, визуальный канал… есть визуальный канал. Даю увеличение… Аппаратура, которая была установлена на беспилотном аппарате — была разработана Ленинградским оптико-механическим объединением и в своей основе имела наработки для самолета М55 Геофизика, который уже сходил со стапелей КБ Мясищева для летных испытаний. Это был высотный разведывательный самолет, предназначенный примерно для тех же целей, для каких был предназначен знаменитый U2, сбитый под Свердловском. Тогда советские военные эксперты предположили, что такой самолет не будет нужен, потому что он уязвим для вражеских ракет ЗРК — и жестоко ошиблись. Сейчас U2 активно переделывались в самолеты мониторинга наземной обстановки и передачи информации — то есть эти самолеты должны были контролировать «свою» территорию и обеспечивать передачу разведывательной информации наземным силам в реальном времени. Учитывая сложности с бандитизмом во многих странах, идущих по пути социализма, проблемы в Афганистане — сверхвысотный разведывательный самолет, способный длительное время контролировать территорию с огромной высоты и передавать данные в наземные штабы немедленно — нужен был и Советской армии. Постановлением Политбюро ЦК КПСС в обязанности мясищевского ЭМЗ [11]и смежников вменялось представить самолет с характеристиками, аналогичными U2 последних модификаций к испытаниям не позднее первого квартала девяносто первого года.

— Есть визуальный канал, есть максимальное приближение. Приступить к опознанию. Линзы, которые были поставлены на этот БПЛА — были одним из того немного, что в аппарате было не советское. Завод в Йене, ГДР, знаменитый Цейс. Пока что советская промышленность не могла давать линз, через которые можно читать газету с расстояния в несколько километров. Хотя комплекс по производству таких линз с лазерной микрошлифовкой — в Ленинграде строился.

— Есть опознание. Это автобус, объект находится в автобусе.

— Совпадает, опознание завершено. Взять под контроль.

— Есть.

— Экран, Экран я Купол-два, Купол-два. Объект взят под контроль западнее Спинбулака, продвигается по направлению к городу в транспортном средстве. Сеть наброшена, повторяю — сеть наброшена.

— Вас понял, Купол-два. Продолжайте операцию.

Баграм, Афганистан ППД «Экран-1» ВСН МО СССР 12 июня 1988 года Авиабаза в Баграме, основная военная авиабаза в Афганистане с великолепной взлетной полосой, построенной американскими инженерами — в середине восемьдесят девятого года была передана, вместе со всей прилегающей территорией, в ведение только что сформированных Войск специального назначения Министерства обороны СССР. Планом предусматривалось создание здесь постоянно действующего учебно-тренировочного и оперативного центра для отработки действий в условиях горной и пустынной местностей. Этот центр должен был здесь остаться как военная база даже тогда, когда все остальные советские войска уйдут из Афганистана в связи с замирением и утратой необходимости в оказании интернациональной помощи. Уроки, полученные во время «примирения» и последующей вооруженной агрессии государства Пакистан — были поняты и усвоены. В зале боевого управления Экран-1 перед монитором, на который картинка передавалась с самолета-ретранслятора через кандагарский узел связи — стояли несколько человек. Выделялся среди них хорошо всем известный Герой Советского Союза, генерал-майор Валерий Востротин, который стал первым командующим войсками специального назначения Советского союза. Едва ли не самый молодой генерал во всех вооруженных силах СССР, Валерий Востротин прошел Афганистан от и до, участвовал в штурме дворца Тадж-Бек, схватывался с бандитами в зеленке чуть ли не в рукопашную, командовал воинскими частями во время проведения знаменитой Магистрали. Несмотря на то, что он ни дня не прослужил в спецназе — части спецназа, которые впервые за все время существования могли не скрываться под вывесками «отдельных мотострелковых рот» или ПСС-ников [12]— спецназовцы приняли его как командира, признали. Командиром он был жестким, но справедливым, не терпел дедовщины, особое внимание приказывал уделять тренировкам на местности с боевыми стрельбами. В состав инструкторов спецназа выделили несколько человек из спецназа ГРУ ГШ [13], которые отслужили в спецподразделениях НАТО [14]и ставили тренировочный процесс. Рядом с ним стоял один из его замов — в форме подполковника-авиатора, у него никогда не было другой, официально он и служил в авиационном полку. Звали его Иван Васильевич и по слухам — он то, как раз и умудрился отслужить то ли в британской, то ли в австралийской САС. Иван Васильевич сейчас отвечал за тренировочный процесс в спецназе и работу с пополнением. Иван Васильевич свое особое положение в вооруженных силах подчеркивал окладистой бородой — по уставу офицер должен быть опрятен, а значит — чисто выбрит, максимум — носить усы. Но в поле это правило не соблюдалось, все зарастали бородами. И в САС — тоже многие носили бороду. Третьим был варяг — человек, отвечавший за учебный процесс в войсках спецназа КГБ СССР. После того, как Председателем Президиума Верховного Совета СССР стал генерал госбезопасности Алиев — он добился немыслимого ранее — КГБ выделялись целых три армейские мотострелковые дивизии. До этого — КГБ на пару с МВД «владело» в Москве лишь ОМСДОН — отдельной мотострелковой дивизией особого назначения, дивизией Дзержинского. Сейчас дивизия Дзержинского была полностью передана МВД, спешно организовывались ОМОН, отряды милиции особого назначения для борьбы с особо опасными преступниками, организованной преступностью, массовыми беспорядками и проявлениями террористического характера, а КГБ, получив три общевойсковые дивизии, спешно создавал инфраструктуру для

создания на их базе спецназа КГБ СССР. В Западной Германии и Франции спешно, через Финляндию закупалось спецоружие и снаряжение, в нескольких местах Советского Союза, в том числе на Иссык-Куле строились военные городки и пункты постоянной дислокации спецназа, перетряхивался, укреплялся личный состав дивизий — ставленники Алиева в КГБ пообещали новоиспеченным спецназовцам, что через два года максимум каждый офицер, которого оставят в спецназе, получит благоустроенную квартиру. Силовые министерства Советского Союза спешно вооружались, то ли против врага, то ли против друг друга, создавалась система сдержек и противовесов. Но в чем-то — это было хорошо, спецназ, доселе неизвестный и забытый, стремительно выходил из тени, и начальник строительства центра на Иссык-Куле, выходец из Вымпела, известный как «Товарищ Бек» щеголял новеньким западногерманским МР5К, который он носил по-пижонски, на груди, как немец. Это видимо, должно было показать заскорузлой армейской махре возможности КГБ по вооружению личного состава. Четвертым — был старший офицер КГБ по имени Владимир Дмитриевич — он прилетел утром вместе с товарищем Беком. Его звали только по имени и отчеству, ни фамилии, ни воинского звания, ни должности его никто не знал. Все трое стояли перед монитором и наблюдали за въезжающим — за несколько сотен километров отсюда — автобусом в город Кандагар…

— Первая пташка… — задумчиво проговорил Востротин, проводя рукой по саднящему от дурной бритвы подбородку.

— Будут и другие — заметил Иван Васильевич — от нас тут не отстанут…

— Установили, кто он? — ни к кому конкретно не обращаясь, спросил Востротин.

— По нашим данным это американец — сказал Владимир Дмитриевич — здесь под легендой журналиста. Востротин ему не поверил — что-то эти кагэбешники насторожены, как собаки легавые на осеннем гоне. Если и американец — то не простой. Неужели — внедряют резидента? Но если так — то почему ему приказали держать под парами две группы захвата, одну в Кандагаре, другую — в Кабуле? Если это резидент — его надо тихо отслеживать вести, радоваться тому, что он попал под контроль с самого начала, смотреть, кто вступает с ним в контакт и с кем вступает в контакт он. Отслеженный резидент — это актив разведки, если его просто взять — пришлют другого и все, а этого на кого-нибудь обменяют. А ведь здесь, в Афганистане — захват может закончиться трупами, в том числе и трупом самого резидента. И что с этим делать? Нет, нечисто что-то, нечисто… Автобус медленно пробирался по запруженным людьми улицам южной части города, направляясь к автобусной станции и стоянке такси. Беспилотный аппарат следовал за ним как привязанный, он шел на минимальной скорости — но автобус и вовсе продвигался вперед со скоростью пешехода, отчего аппарат был вынужден выписывать огромные круги — восьмерки в воздухе, чтобы постоянно держать автобус под контролем…

— Сколько еще времени аппарат продержится в воздухе?

— Смена через три часа — ответил оператор КГБшнику, он не знал его звания и не мог обращаться по званию — в крайнем случае, поднимем еще один самолет и еще один ретранслятор, вот и все…

— Он остановился — констатировал оператор в центре Экран.

— Автобус остановился. Контролируем — раздался голос офицера управления с Ан-12РТ, позывной Купол-два.

— Купол-два, это Экран, внимание на картинку.

— Есть.

Из автобуса выходили люди. Почти одинаковые, с сумками, с баулами. В правом верхнем углу экрана бежали цифры — отсчет оперативного времени…

Кандагар, Афганистан 12 июня 1988 года — Бебахшид! Бебахшид! [15] Афганец, толкнувший его у автобуса, отскочил в сторону, приложил руку к груди. Джекоб Шифт молча отступил в сторону, машинально проверил, остался ли в нагрудных карманах паспорт с деньгами. Его предупреждали, что на Востоке полно карманников. Паспорт был на месте. Деньги — тоже. Таскаться с сумками по городу было неудобно, но делать было нечего, он не собирался заселяться в отель здесь. Ему надо было просто оставить здесь несколько меток, остальным займутся другие. На улицах, несмотря на очень серьезные разрушения, было шумно и оживленно. Стояли самосвалы, старые, афганские и новые советские Зилы, афганцы работали — у кого-то автомат за спиной, кобура с пистолетом — но тоже работали, где-то разбирали, где-то строили, где-то работали с песней, где-то без — но работали. Торговали дуканы — базар был за городом, основные покупки делали там, а тут покупали покушать. Шифту пришло в голову, что это сильно отличается от того, что он увидел в Карачи — разгромленный, озлобленный город. Он вдруг понял, чего он не увидел в Карачи — работы. В Карачи никто не работал, не пытался ничего восстановить. Как будто город этот был — не их. Несколько раз проверившись — за ним никто не следил — он вышел к площади пушек — она чудом не пострадала при бомбардировках и боях, ее охраняли обе стороны. Рядом была барахолка — шумное, тесное место, которое по преданиям работало даже во время боевых действий. Вдохнув воздуха, как пловец перед прыжком в воду — Джекоб Шифт нырнул в толпу. Человек, которого он должен был активизировать — находился в ряду, где торговали коврами. В этом ряду — коврами была застелена все проходы между торговыми местами, потому что в этой части света ценятся вытоптанные ковры. Человек, который ему был нужен — владел целым дуканом, он сейчас был открыт и не пострадал от бомбардировок. У этого человека дочь вышла замуж в США, он работал за то, что американцы дали гражданство ей и пару грин-карт еще другим его родственникам. Сам он ничего не просил — здесь многие смирились с тем, что умрут на афганской земле, и умрут очень скоро. Стоило ему только остановиться у прилавка — как к нему подскочил бачонок-зазывала, громкоголосый, босоногий, в каком-то рванье. Ни один покупатель здесь не оставался без внимания…

— Я хочу видеть эфенди Карима — сказал Шифт, проговаривая каждое слово. Эфенди Карим вышел из задов дукана, осанистый, чернобородый, в волосах серебром проскальзывала седина. Он посмотрел на гостя, одетого как жители севера, таджики, на его только что отрощенную бороду — и сразу все понял.

— Я пришел издалека и путь мой был долог и труден — произнес Шифт заранее оговоренную фразу, подтверждающую его принадлежность американской разведке.

— Заходи, незнакомец — ответил дуканщик Карим — будь моим гостем и узнай, что такое восточное гостеприимство… Его провели на второй этаж дукана — тут вместо стекол оконные проемы были заделаны картоном, виднелась свежая кладка из местного кирпича. Это показывало обстоятельность и состоятельность владельца дукана — у многих не было денег, чтобы привести свои жилища в порядок.

Рядом с заделанным картоном окном — прямо на полу был накрыт достархан. Хозяин подождал, пока гость неуклюже поджав под себя ноги устроится за достарханом, потом сел и сам. Налил гостю горячего чая с молоком в нечто, напоминающее пиалу — чай здесь пили именно так. Это было выражением дружелюбности и гостеприимства. Протянул плоскую, пресную, свежую лепешку.

— Нун бухор, джахонгар. [16] — Шукран, эфенди Карим. Шукран. Шифт поблагодарил хозяина дома, приложив руку к груди, как благодарили в Узбекистане, потом осторожно поднес пиалу к губам. Чай был горячим и жирным, почти как бульон, молока было много, и оно было не коровьим. Возможно, козье, здесь много коз.

— Я пришел, чтобы передать вам привет от Джамили, эфенди Карим… — начал разговор Шифт. Джамилей как раз и звали дочь Карима, которой дали американское гражданство. Она жила в Лос-Анджелесе, муж бросил ее с двумя детьми. Работала официанткой в Макдональдсе. Джекоб Шифт положил на достархан фотографию, два чернявых мальчишки и какой-то мультипликационный герой, кажется утенок Дональд. Снимок был сделан во время посещения Диснейленда, посещение оплатило ЦРУ. У самой Джамили — на это не хватило бы денег. Дукандор Карим взял фотографию, какое-то время смотрел на нее, лицо его ничего не выражало, глаза были сухи как колодец в пустыне. Потом он спрятал фотографию за безрукавку.

— Благодарю тебя, путник, за добрые вести о моей семье.

— Благодарить следует не меня — намекнул Шифт.

— Благодарность за добро — известная черта нашего народа — сказал дуканщик Карим — и за зло тоже. Шифт не понял, к чему были последние несколько слов, и решил, что пора переходить прямо к делу.

— Моих друзей интересует — остались ли у них еще друзья в этом городе?

— Друзья остались… — сказал дуканщик Карим — те, кто остались в живых. Но их дружеские чувства сильно подорваны. Шифт улыбнулся.

— Не далее чем через месяц, к вам в дукан придет человек и купит самый большой и красивый ковер, какой только будет висеть в этом дукане. И самый дорогой.

— И что этот человек захочет узнать?

— Последние новости, эфенди Карим, как всегда. Последние новости. Моих друзей всегда интересуют всяческие новости… Дукандор Карим немного подумал. Потом — решительно достал из-за отворота безрукавки фотографию внуков, и вернул гостю.

— Боюсь, новости будут не слишком хорошими, путешественник. И боюсь, в моем дукане не найдется столь хорошего ковра, чтобы угодить твоему другу. Шифт посмотрел на фотографию. Потом на дукандора, который сидел, недвижный, как китайский божок.

— Мои друзья будут очень расстроены, эфенди. Очень расстроены. Дукандор пожал плечами.

— Иншалла.

— Настолько расстроены, что… Шифт оборвал фразу, чтобы она звучала многозначительно. Несказанное слово — твой раб, сказанное — твой господин. Лицо дукандора по-прежнему ничего не выражало.

— Путешествуя по Афганистану, соблюдай осторожность, незнакомец — сказал, наконец,

дукандор — Афганистан стал слишком опасным местом для гостей. Особенно, гостей издалека. Шифт сунул руку за отворот своей безрукавки, достал какую-то купюру, бросил на достархан, расплачиваясь за стол, за который он был приглашен в качестве гостя. Это было тщательно рассчитанным оскорблением.

— Я непременно последую вашему предостережению, эфенди. Но не забывайте и вы следовать ему же. Выходя из дукана Джекоб Шифт ожидал увидеть все, что угодно — не слишком усердно прячущихся соглядатаев, направленные на него стволы автоматов — но ничего этого не было. Все так же кричали и хватали прохожих за рукав бачата-зазывалы, все так же хазарейцы со своими телегами тащили неподъемную ношу, стуча деревянными подошвами сандалий по земле, все так же сидели важные дукандоры, несуетно и уверенно смотря на мелькающих перед ними людей. Дукандор не сдал его. И не сдаст. Потому что его провал — будет означать смерть и для него самого. За измену здесь, как и во всех государствах под советской пятой — карают особенно строго. Шифт, повесив одну из сумок на ремне на бок — поплелся к автобусной стоянке.

Баграм, Афганистан ППД «Экран-1» ВСН МО СССР 12 июня 1988 года — Вот он! Есть сигнал!

— Есть условный сигнал от агента — подтвердил и оператор Купол-два — контакт установлен, есть сопровождение. Сопровождение устойчивое. Несколько человек, стоящих в зале боевого управления Экран — вслед за иностранцем прошли от автобусной станции до рынка, увидели то, как он остановился около одного из дуканов — а потом и зашел внутрь.

— Что там? — спросил кагэбэшник.

— Через ХАД пробьем — ответил Иван Васильевич — через пару часов будет результат.

— Через ХАД — не надо! — резко ответил кагэбэшник — мы сами! Все трое понаблюдали за тем, как агент садится в автобус до Кабула, потом все трое вышли из зала, предоставив текущую работу операторам станции слежения. Востротин ушел еще раньше… ППД «Экран-1» брал свое название от легендарного в Афгане позывного «Экран», который был присвоен штабу сил специального назначения при штабе ОКСВ. Сейчас так назывались все пункты дислокации групп спецназа — Экран и порядковый номер. Баграм был Экраном-один, станции слежения располагались на возвышенности — и от них можно было наблюдать ту грандиозную картину, во что превратился ранее безраздельно отданный авиаторам аэродром, который во время вторжения пакистанской армии превратился в опорный центр всего ОКСВ, при сдаче или разрушении которого — кампания была бы полностью проиграна. Укрепления спецназа — начинались сразу за ангарами и шли к горам, настолько, насколько хватало глаза. Спецназ зарывался в землю — Хост, Джелалабад, другие места, находящиеся под постоянным обстрелом — учили осторожности. Одновременно в нескольких местах работали экскаваторы — работы по выемке земли продолжались и сейчас, что-то то строили, то перестраивали. Заглубленные казармы — пусть не совсем уютно, но выдержит прямое попадание мины 120 миллиметрового миномета. Перекрытые в несколько накатов ходы сообщения, убежища. Зарытые на несколько метров под землю емкости с топливом, питьевой водой. Закрытые капониры для техники. Минометные позиции. Особую гордость представлял тренировочный комплекс — с недавнего времени такие приказали копать везде, и не только в спецназе, в спецназе командовал «грунтовыми работами» Иван Васильевич. Заглубленный тир со стометровой директрисой, еще один — специально для отработки упражнений с ведением огня на триста шестьдесят градусов, лабиринты, глубиной по несколько метров с внезапно появляющимися мишенями, учебные пещеры и даже здания, с комнатами, вырытыми в земле, которые тоже надо было брать штурмом. Раньше все это проходили в Чирчике, и то не так, в основном напирали на общефизическую подготовку, выносливость. Теперь подготовка в Чирчике сократилась с шести месяцев до месяца, остальные пять месяцев готовили уже здесь, с упором на огневую подготовку. По просьбе министерства обороны для спецназа изменили срок службы — теперь служили не два года, а три, как в морфлоте. И первый год — был почти непрерывным обучением. Гул стрельбы был почти непрерывным, это было звуковым фоном, на который никто не обращал внимания. Тренировки проводились в таких вот ямах и лабиринтах, это глушило звук,

но не совсем. Трое — двое гэбэшников и бывший САСовец — остановились у одной из таких ям, это назвалось «лабиринт».

— Сами-то строитесь? — спросил САСовец.

— Первую очередь уже пустили — ответил товарищ Бек — теперь только самые трудоемкие объекты остались. И жилье… как всегда в последнюю очередь.

— Обещают?

— Да у меня есть. У нас вроде для личного состава ДОСы [17]цивильные делают, а для инструкторов вроде как отдельные коттеджи, как у американцев.

— Да уж… гэбье бездомным не останется… — то ли в шутку, то ли всерьез сказал Иван Васильевич… Товарищ Бек хлопнул рукой по висящему на груди автомату.

— По Сеньке и шапка… Несмотря на то, что товарищ Бек был киргиз — по-русски он разговаривал лучше любого русского.

— Проверим? — принял вызов бывший САСовец.

— Это всегда можно…

— Подполковник… — начал москвич.

— Размяться не помешает — заявил Бек — пока этот агент до Кабула едет, все равно ничего не будет. Иван Васильевич из этого короткого диалога сделал вывод, что второй москвич выше званием, полковник, а скорее всего — уже в генеральских лампасах. Но Бек, которого в Афганистане отлично знали как бывшего военного советника пятого управления ХАД, одного из создателей афганского спецназа — ему напрямую не подчиняется. Спецназ КГБ вообще был как бы выведен в отдельное управление — потому что любой приказ относительно спецназа КГБ проходил под кодом 00 — два нуля, совершенно секретно, никто точно не знал схему управления. Подчинялся он то ли непосредственно Председателю КГБ, то ли бери выше — Председателю Президиума Верховного Совета. Финансирование спецназа КГБ проходило закрытой строкой не только в государственном бюджете — но и в бюджете самого КГБ. Но судя по словам Бека — сходу ДОСы начали строить, да еще коттеджи для офицеров — финансировали их изрядно. Они спустились по вырубленным в каменистой земле ступеням, в один из стрелковых комплексов для быстрого прохождения. Семиметровый вырытый взрывчаткой и экскаваторами котлован, препятствия, сложенные из старых самолетных покрышек, от десяти до тридцати мишеней, прохождение на время и на точность, огонь почти в упор. Совершенно не похоже на то, как сдают стрелковые упражнения офицеры — двадцать пять метров дистанция, стрелковая стойка, стрельба с одной руки, зажмурив глаз. Афганистан научил многому, сейчас был не сорок пятый. Товарищ Бек привел в боевую готовность свой «фашистский» автомат. Иван Васильевич разжился АКС-74У, стандартным оружием советского спецназа для ближнего боя. Инструктор «накрыл» мишенную обстановку на двадцать мишеней… Конечно же, победил Бек. Несмотря на свой внешне непритязательный вид — этакий замурзанный хазареец-монголоид — это был профессионал высочайшего класса, сначала постигавший науку диверсионной войны в Балашихе, а потом — в трех спецкомандировках в Афганистан. Причем все эти три спецкомандировки он провел на самом последнем крае, сначала воевал сам, в крайней — уже инструктором афганского спецназа ХАД, пятого управления. Именно они — взяли-таки здание министерства обороны Афганистана во время

мятежа, и столько успели натворить в городе. Сейчас часть из них примирилась с новой властью — наказывать их смысла не было, если всех наказывать некому будет воевать, часть — просто скрылась с оружием, часть — стала костяком террористических организаций, действующих в Афганистане в настоящее время… Да и оружие его — западногерманский МР5, который был принят на вооружение во всех странах НАТО, которым пользовались американская Дельта и Морские львы — для такой операции был лучше, чем огрызок.

— Шустрый ты… — Иван Васильевич восстанавливал дыхание, все-таки он уже был стар для активных действий, под пятьдесят, в САС с оперативной работы убирают в сорок лет, как сорок — так либо на штабную работу, либо на пенсию. Несмотря на слухи, он не служил в САС, хотя не раз сталкивался с ними во время совместных учений и оперативных действий. Иван Васильевич получил боевой опыт в Иностранном легионе Франции, в Африке, попасть туда было гораздо проще, чем в любое другое спецподразделение, а подготовка — такая же, как в НАТО. В Легионе его знали как Казимира Поплавского, поляка по национальности, сына беженцев из коммунистической Польши, осевших в Австрии. Последние звание и должность Казимира Поплавского в Иностранном легионе — сержант-шеф, второй парашютно-десантный полк, первый батальон, взвод глубинной разведки. Со своим взводом Казимир Поплавский за девять лет службы побывал в четырнадцати странах мира, в основном африканских, участвовал в подавлении восстания даяков. Официально, в Легионе он числился погибшим во время боевой операции в Африке.

— Гэбье есть гэбье — улыбнулся товарищ Бек — спуску никому не дадим. От кунгов зала боевого управления бежал посыльный.

— Товарищ полковник! — обратился он к Ивану Васильевичу, потому что знал только его — цель отследили. Товарищ из Москвы просил вам это сообщить.

Афганистан, местность западнее Кабула ППД «Кабул-1» 12 июня 1988 года Белобрысый, очкастый солдат, изнывающий от духоты КУНГа в полевой форме — раздеваться до пояса можно было лишь офицерам — оторвался от черно-белого экрана, на который смотрел, как верующий на мироточащую икону, радостно доложил.

— Товарищ гвардии капитан, объект от кандагарской зоны приняли, картинка пошла. Гвардии капитан Мельниченко, невысокий, усатый, с излишним весом и дурным характером поставил на стол, край которого был освобожден от карт и прочего нужного в деле воздушной разведки стакан с горячим чаем. Чай только что вскипятили, с помощью заводского, а не самодельного кипятильника в литровой банке. Если бы кто-то из старших офицеров увидел в этом кунге кипятильник — не миновать наказания. Но и без чая — крепкого, с травами, исходящего ароматным парком — здесь служба не служба.

— Что на картинке?

— Автобус, товарищ гвардии капитан. Тот самый.

— Точно тот самый?

— Его до этого с земли вели. Указали точно, маяком. Мельниченко оставил недопитый чай остывать, подошел к экрану. Экран представлял собой стандартный советский телевизор, который кто-то разметил тонкими, едва заметными полосами с обозначением — что-то вроде грубой системы ориентирования и наведения. Телевизор был не один — их было четыре на каждом рабочем месте, и можно было выводить либо общую картинку на все, либо по отдельности на каждый свою. Все это — тоже результат «творчества юных» на выставке «НТТМ-89», [18]как и многое другое. Научно-техническое творчество теперь курировал сын Председателя Президиума Верховного Совета, товарища Алиева — и молодые с таким высоким покровительством получили невиданные ранее возможности — возможности конкурировать со знаменитыми КБ и предлагать совершенно секретные разработки для армии. Девять из десяти разработок были откровенной, наивной глупостью. Десятая — как например ударные самолеты «Скорпион» или система разведки «Ворон» — была прорывом. На экране — была дорога. Та самая, на которой гвардии капитан неоднократно бывал, и которую не хотел больше видеть. Наскоро восстановленная после войны, узкая, опасная, перегруженная дорога Кандагар-Кабул с горелыми остовами бронетехники, спихнутой наскоро с дороги, ее вывозили, но оставалось еще много. По дороге, в числе прочего транспорта, ковылял перегруженный, с узлами на крыше, старый автобус, в котором находился объект. По крайней мере, маяк, выполненный в виде радиоприемника, сигнал от которого улавливался разведывательным самолетом — говорил о том, что агент до сих пор там.

— Долго еще до Газни? Оператор посмотрел на карту.

— Примерно пять километров, товарищ гвардии капитан. Они почти приехали… Интересно — куда направляется гость? Сюда? В Кабул? Куда-то дальше?

— Продолжай наблюдение. И веди журнал, как положено.

— Есть, товарищ гвардии капитан… Мысли Мельниченко ушли в сторону — с дела, конечно же, на баб. Говорили о том, что

решением Политбюро Ограниченный контингент советских войск в Афганистане к первому июня девяносто первого года должен быть сокращен еще на пять тысяч человек. Если это так — то, скорее всего, вот этих щеглов на аппаратуре, которых подбирали по всему Союзу как радиолюбителей, желающих и отслужить в Афгане, и не ходить на боевые — заменят вольнонаемные. Скорее всего, бабы. С бабами в Афганистане до сих пор было тяжело, лишь офицер от майора и выше мог твердо рассчитывать на обеспечение ППЖ, походно-полевой женой, остальным оставались лишь чекистки. Чекистки — это не достойные продолжательницы дела Феликса Эдмундовича Дзержинского — а бабы, которые приехали в Афган, и занимались проституцией за чеки. Противно, общественные плевательницы, но в его положении выбирать не приходится. А если этих щеглов заменят вольнонаемными — то в его распоряжении будут как минимум четыре бабы. Если б я был султан, то имел трех жен… И тройной красотой был бы окружен…

— Чего-чего? Капитан неловко дернулся и едва не сшиб со стола самодельную кружку с недопитым чаем. Дверь центра наблюдения была открыта, и наголо бритый офицер в эксперименталке недобро смотрел на него.

— Товарищ гвардии майор…

— Отставить — заявил майор, протискиваясь в душную тесноту КУНГа — припухаешь тут от безделья, как я посмотрю. Султан невзъе…ный.

— Никак нет, товарищ гвардии майор, объект взят под контроль в пяти километрах от Газни, сопровождение устойчивое. Доложил гвардии капитан Мельниченко!

— Показывай… Мельниченко. Майора стоило бояться. Прибыл он совсем пару месяцев назад, по документам — десант, десантно-штурмовой батальон. На самом деле — командование специальных операций, с ним несколько таких же волков. Вечером, во время показательных — майор шутя опрокинул на землю зама по физподготовке полка, который был по размерам в полтора раза больше его. Сейчас, под его чутким руководством, солдаты мотострелкового полка проходили усиленную физическую и огневую подготовку, строители недавно закончили строительство огневого комплекса — огромной ямы с мишенями, где проходила спецподготовка. Судя по интенсивности занятий с обычным мотострелковым полком, состоящим из призывников, по направленности этих занятий — готовилось что-то недоброе… Вместе с майором, которого тут почему-то звали «эсэс» они подошли к экрану, на котором был нужный автобус. Автобус уже въезжал в Газни…

Афганистан, Кабул 12 июня 1988 года Кабул пострадал от боев намного меньше, пакистанская техника сюда не дошла, ее сожженные остовы перестали попадаться примерно километров за тридцать от города. Здесь тоже были видны следы восстановления, видны были даже краны. По данным ЦРУ — русским и афганцам удалось восстановить работу домостроительного комбината и сейчас планировалось возвести несколько новых микрорайонов «скворечников». Дешевое, унылого вида жилье, которое появляется в каждой коммунистической стране, этакие человеческие муравейники. Точно такие же Джекоб Шифт видел в Белграде, куда наведывался не так давно по делам. Выйдя на автобусной станции, он поймал такси и попросил отвезти его в гостиницу Интерконтиненталь, обычное место, где останавливаются журналисты, инспектора ООН и прочие иностранцы, прибывающие в Кабул. С его документами журналиста там мог остановиться и он, денег у него хватало. На кабульских улицах его больше всего поразил… троллейбус! Черт возьми, тут еще совсем недавно шли уличные бои — а эти парни запустили троллейбус! Рогатые машины неспешно проталкивались в оживленном транспортном потоке, в котором смешались грузовые и легковые автомобили, хазарейцы, со своими телегами с товаром, ослы и мулы, подгоняемые погонщиками, просто пешеходы. Все они текли по улице сплошным потоком, сигналя, что-то крича и не признавая никаких правил. Для коммунистической страны — хотя черт знает, коммунистическая она теперь или нет — он видел на удивление мало красного цвета, на удивление мало коммунистических лозунгов. Он смотрел записи из старого Кабула — парад, идущие по проезжей части люди в первых рядах в европейской одежде, над демонстрацией транспаранты красного цвета, на которых диковато смотрелись надписи на местном языке, дари. Огромные портреты на улицах — сначала Тараки, потом Амина, потом Кармаля, потом Наджиба, опять какие-то лозунги — коммунисты очень любят наглядную агитацию. Теперь — за все время поездки он увидел только три плаката с лозунгами, на которые никто не обращал внимания, над некоторыми дуканами были вывешены зеленые флаги, что раньше было вообще немыслимо. Он не знал — что это так отмечают свои дуканы бывшие моджахеды, решившие заняться торговлей и таким образом приглашающие в свои дуканы своих бывших собратьев по оружию. В Кабуле теперь было сущее столпотворение — коммунисты, растерянные и разгневанные тем, что произошло, люди Масуда и Достума из таджикской и узбекской автономий на севере, пуштуны из племенных формирований. Власть сейчас принадлежала не партии, а конкретным авторитетным среди тех или иных групп населения людям, временному правительству, которое, вопреки мрачным прогнозам, худобедно функционировало. Такси неспешно поднялось к отелю Интерконтиненталь — его выстроили то ли англичане, то ли американцы, и своим модерновым внешним видом он сильно выделялся среди кабульских построек, как будто он был перенесен неведомыми джиннами в это пыльное захолустье откудато из Латинской Америки или стран Магриба. Отель стоял на возвышении и несильно пострадал при бомбардировках — пакистанские ВВС использовали его как ориентир на местности, но сам отель не бомбили. Коммунисты тоже его не слишком-то сильно угробили — в нем были удобства, была горячая вода, и даже было кафе внизу, где примитивно, но вполне сносно кормили. Шифт убедился во всем в этом, когда заселялся в отель. Оставив вещи в номере, он вышел на улицу, при нем был всего лишь хороший, дорогой фотоаппарат и деньги, какие у него были. Он знал, что вещи, оставленные в отеле, будет

перетряхивать местная охранка… черт его знает, как она сейчас называется, но в вещах у него не было ничего такого, что могло бы его скомпрометировать или выдать его миссию. Все опасное, что у него было — находилось в его голове. Проверившись и снова никого за собой не заметив — черт возьми, это уже становилось интересно, кабульская охранка мышей не ловит — он пошел к первой точке, которую он должен был посетить. До первой точки он решил дойти пешком, а там, если нужно будет — он поймает такси. Беспилотный разведчик кабульской зоны — безмолвный, бесшумный, всевидящий — парил над Кабулом… Первая точка оказалась уничтожена. От дукана, в который он должен был зайти и передать — мало что осталось, закопченные руины первого этажа и больше ничего. Очевидно, что дукан был ничьим — на соседних тоже были следы разрушений и поспешного восстановления, но соседние были восстановлены, и уже торговали, а этот — нет. Сфотографировав разрушенный дукан — это была еще одна фотография разрушений в городе, сделанная корреспондентом, до этого он сделал семь таких же, если и изымут пленку, то пусть догадаются — он подошел к соседнему дукану, около которого сидел пожилой человек в халате и пил чай. Халат на этом человеке был узбекским, что было как нельзя кстати.

— Мир вам именем Аллаха — осторожно сказал Шифт по-узбекски. В коммунистической стране, произнося приветствие, последние два слова лучше было опустить, хотя правильно приветствие звучало именно так.

— И тебе мир именем Аллаха, путник — ответил старик — вижу, ты не из нашего племени, но ты знаешь наш язык, и знаешь, как приветствовать людей. Ты желаешь что-то приобрести в моем дукане, путник?

— Думаю, я посмотрю ваш товар позже, эфенди — уклончиво ответил Шифт — я пришел издалека, и принес добрую весть от родственников Абдаллы-эфенди, что держал торговлю рядом с вами, но вижу, я приехал в Кабул напрасно…

— Горе, горе нам, к чему слова, путник, когда твои глаза скажут лучше любых слов о постигшей нас беде. Много, много пролили мы крови в поисках истины, прогневав тем самым Аллаха, и Аллах жестоко карает нас за это. Разве могут люди решать, кто достоин жить, а кто должен умереть, если это — дело одного лишь Аллаха?! Мой дед, который вынужден был оставить скот и бежать на эту землю, не раз предостерегал всех от усобиц, говоря, что наказание Аллаха за раздоры — страшнее, чем можно себе представить. Увы, сейчас никто не слушает старших, и делают, что пожелают. Абдалла-эфенди погиб во время боев в городе, да примет Аллах его душу.

— Да примет Аллах его душу — машинально ответил Шифт.

— Я торговал рядом с честным Абдаллой пять лет, но не знал, что у него есть родственники вдалеке, путник.

— Да, у него есть родственники — ответил Шифт — война сорвала с мест слишком многих, и разбросала по всему белому свету.

— Горе, горе нам, Аллах еще накажет нас за то, что мы совершили, и не раз. Ты, должно быть, устал — проходи, в моем доме всегда найдется свежая лепешка и чай для гостя. Джекоб Шифт отказался, прижав ладонь к груди и вежливо поклонившись.

— Рад воспользоваться вашим гостеприимством, уважаемый, но, увы — дорога зовет меня в путь. Я должен доставить семье — известие о гибели их отца, да простит его Аллах и да помилует.

— Передай им, что все торговцы этой улицы молят Аллаха о прощении за честного

Абдаллу эфенди, потому что он всегда торговал честно, не брал лихвы, и не делал харама. Да смилостивится Аллах над его семьей, и да пошлет он ей утешение в горе.

— Иншалла, я обязательно передам это.

— Доброго тебе пути, незнакомец — пожелал старик.

— И вас пусть хранит Всевидящий… Джекоб Шифт не заметил, как из лавки, от которой он только отошел, выскочил бочонок. Повинуясь взгляду старика — побежал за приходившим проведать соседа незнакомцем. Потом к нему присоединился еще один бачонок, и еще. Проворные, одетые в одинаковую одежду, шныряющие в толпе — их почти невозможно было заметить, если не приглядываться и не знать точно, что ты ищешь. Смеясь, они повели незнакомца дальше, по всему Кабулу… Через два часа — один из бачей прибежал и передал старику все, что он видел. Выслушав, старик закрыл дукан, хотя время торговать еще было, начал собираться… Активность на базаре была отслежена беспилотным аппаратом с воздуха, пускать слежку по земле было слишком опасно. Разговор агента со стариком записали — но не расшифровали и не расшифровали последующую активность. Опытный наблюдатель, несомненно, заметил бы все это — но опытных наблюдателей как раз и не было.

Северный район Кабула Несколько часов спустя Ковыляя по улице, старик-дукандор вызывал невольную жалость. Согбенный, дважды у него упала палка, и он вынужден был ее поднимать. Он медленно ковылял по улице, присматривался к дувалам, пару раз остановил прохожего, чтобы спросить дорогу. На самом деле — он бывал здесь не раз и до нужного места мог дойти с закрытыми глазами — но проделывал все эти трюки с палкой, и с прохожим, у которого он спрашивал дорогу исключительно для того, чтобы убедиться, что за ним никто не следит. Старика учили спецы, из КГБ СССР — и он знал свое дело. Выждав момент, он нырнул в калитку, которая была в одном из дувалов, чтобы ее увидеть — нужно было подойти вплотную.

— Яу [19]— сказал он, увидев направленный на него автомат. Автомат опустился… Последним шагом к окончательному расколу гражданского общества в Афганистане на мелкие, враждующие друг с другом группы стал мятеж генерального секретаря ЦК НДПА Мохаммеда Наджибуллы. Мятеж руководителя страны и большей части руководства против собственного народа — вероятно, до этого такое можно было наблюдать лишь в Южном Йемене, где все это закончилось резней в Адене и десятками, если не сотнями тысяч погибших. Теперь это произошло в Афганистане, окончательно расколов и запутав людей. До этого мятежа афганская политическая элита была разделена понятно — на сторонников и противников социалистического пути развития страны. Этот водораздел был принципиальным и позволял каждому позиционировать себя в обществе. Сторонники социализма делились на халькистов и парчамистов, были мелкие партии социалистического выбора, такие как РОТА — но все они заявляли о своих социалистических ценностях. Противники социализма делились на монархистов, исламистов и откровенных бандитов, существовала пешаварская семерка и иранская восьмерка, существовали более мелкие, ни к кому не примыкающие банды бывших феодалов и священнослужителей. Теперь же — многими ненавидимый президент Наджибулла поднял мятеж против СССР и призвал изгонять советских с афганской земли, а едва ли не самый авторитетный полевой командир, Лев Пандшера, Ахмад Шах Масуд, которого восемь раз пытались ликвидировать афганские спецслужбы — порвал с бандподпольем и стал временным руководителем страны. Ликвидировали Народнодемократическую партию Афганистана как полностью дискредитировавшую себя, Масуд заявил о приверженности пути социализма — и одновременно, о свободе веры. В этом случае — раскол как обычно шел по кланам и племенам, каждый вспоминал о том, из какой нации, клана и племени он вышел и примыкал к своим, потому что политическая ориентация и власть может поменяться десять раз, а вот происхождение — уже никогда не изменится. На афганской арене начал еще активнее играть Китай, пропагандируя свой вариант социализма и клеймя советских ренегатов и ревизионистов. Так, вчерашние душманы становились самыми верными и преданными защитниками социалистического строя, а те, кто клялись в приверженности идеалам социализма на партийных конференциях — пополняли ряды террористов. Не было в Афганистане покоя. И никто не знал, когда же он наступит. Старик прошел во внутренние покои виллы, темные, с низкими потолками, окна изнутри были заставлены мебелью. То тут, то там встречались люди с автоматами. Перед большой комнатой его обыскали двое нафаров явно с военной выправкой. Потом — пропустили в комнату…

— Ас салам алейкум, рафик генраль — поприветствовал старик сидящего за столом, на

стуле, в темноте высокого, крепкого, упитанного, с крупной головой человека. Человек был в штатском — но даже без формы и в темноте было понятно, что это старший офицер армии.

— Ва алейкум ас салам, рафик Салман — ответил генерал-полковник Шапур Ахмадзай, брат последнего генерального секретаря Мохаммеда Наджибуллы и бывший командующий президентской гвардией — ты принес мне добрые вести? Никто не знал — после городских боев в Кабуле — кто остался жив, а кто погиб. Нашли тело бывшего министра обороны Шах Наваза Таная и установили, что он погиб в бою — лично ему верные командиры присягнули на верность временному правительству и поклялись жестоко отомстить проклятым парчамистам [20]за то, что они сделали в стране. Так и не обнаружили тел генерального секретаря, его брата, начальника разведки, командующего кабульским гарнизоном и многих других. Из личного состава полков Аль-Исра — в городских боях уцелели пятнадцатьдвадцать процентов, но они разбежались по окрестностям и пошли в сторону Пакистана, а ктото и остался бандитствовать. Поэтому точно установить кто кого убил было невозможно.

— Рафик генраль, на позиции три побывал человек. Одетый как узбек с севера — но это точно не узбек, он говорит как узбеки с той стороны границы и еще с акцентом! Это американец! Генерал Ахмадзай положил на стол карандаш, который он нервно вертел в пальцах — привычка, перенятая от шурави.

— Почему ты думаешь, что это американец?

— Он интересовался Абдаллой Калифом. Этот человек работал на американцев здесь, у него родственники в США. Американцы восстанавливают агентуру, рано или поздно кто-то должен был появится здесь — и вот человек от американцев появился. То, что он сказал вначале — сильно смахивает на пароль, отзыв на который я не знал.

— Он был один? — задумчиво спросил Ахмадзай.

— Думаю, что да. У американцев здесь не осталось возможностей. И они — никогда не рискнуть больше чем одним человеком в такой стране как наша.

— Ты послал за ним слежку? Старик усмехнулся про себя — вот ведь дурак.

— Нет, рафик генраль. Но четыре бачонка сегодня обходят все постоялые дворы и отели Кабула, выясняя, где он остановился. Думаю, не позднее чем завтра — я буду это знать. Генерал Ахмадзай откровенно не знал, что делать. Раньше за него — подобную работу делали другие.

— Как только найдешь этого человека — немедленно сообщи мне.

— Слушаюсь, рафик генраль.

— Иди. И будь настороже. Рассвет еще настанет.

— Так точно, рафик генраль. Рассвет — еще настанет. Когда майор Салман из пятого управления ХАД ушел, генерал Ахмадзай задумался над тем, что делать дальше. Он видел брата последний раз на третий день войны, когда над Кабулом были уже не пакистанские самолеты, а советские вертолеты и в аэропорту уже были десантники. Брат сбрил усы — надо быть пуштуном и восточным человеком, чтобы понять, что это такое, сбрить усы — и был в форме пехотного майора, точно так же переоделись и те, кто был с ним. Он обнял Ахмадзая и сказал, что они проиграли битву, но рано или поздно русские уйдут отсюда и они выиграют войну. Брат собирался идти на восток, в сторону пакистанской границы, вместе с ним собирался уходить и начальник ХАД генерал-полковник Фарук Якуби. Брат сказал, что он выйдет на контакт с американцами и китайцами, и попытается договориться с ним о совместных действиях, а он должен остаться в Кабуле и действовать по плану «Пожар».

Оба брата знали, что это означает — один был начальником ХАД перед тем как стать генсеком, второй сейчас был генералом спецслужб. План Пожар — план по переходу партийных организаций столицы на нелегальное положение в случае временного захвата города моджахедами или кем-либо еще. План этот разрабатывал сам Наджибулла, ни с кем не советуясь, и они был уверен, что о плане ничего не знают советские военные советники, максимум — что он существует. Сейчас нужно было быть очень осторожными, потому что в партийных организациях был разброд и шатание, никто не знал что делать — но генерал Ахмадзай имел немало лично верных и преданных ему людей, а так же пуштунов его рода и родственных родов, которых они с братом перетащили в столицу и назначили на должности. Сам генерал, повинуясь приказу брата, остался в Кабуле и перешел на нелегальное положение. Сделать это было легко: Кабул это гигантский муравейник, в горах существуют пещеры и подземные ходы, существует даже подземный рынок, если изменить внешность и иметь чистые документы — то спрятаться вполне можно. Он сбрил усы, положил в карман два комплекта документов, один на имя дуканщика, второй — на имя мелкого партийного чиновника — и вместе с горсткой преданных лично ему людей затерялся в толпе. Постепенно, он и его люди активизировали несколько сегментов заложенной ХАД агентурной сети по плану Пожар и начали действовать. Генерал Ахмадзай хорошо знал о переговорах с американцами, их вели его брат и генерал-полковник Якуби, его к переговорам не подпускали. Он несколько раз попытался найти контакты с братом, посылал людей — без толку, брат как в воду канул. Тогда он решил действовать сам и для начала — установить контакты с американской агентурой. Пешаварской резидентуры, контакты которой он знал — больше не существовала, она сгорела в ядерном пламени. Ни контактов в Равалпинди, ни контактов в Исламабаде, ни контактов в Карачи у него не было, посылать людей впустую он не хотел. Во-первых, верных и смышленых людей у него было не так то много, во-вторых — каким образом выйти на контакт? Прийти в посольство или консульство, которое сейчас под контролем пакистанской, югославской, советской и черт знает каких еще разведок — и на обратном пути след курьера приведет преследователей к самому генералу Ахмадзаю? Просто бегать по городу и кричать, нет ли где-то здесь американской резидентуры? Генерал Ахмадзай решил работать «от противного». По должности — он знал некоторые (как он надеялся — все) американские активы в Кабуле [21]. Если произошло то, что произошло в Кабуле — американцы должны будут рано или поздно прислать человека, который должен будет провести ревизию активов. Кто погиб, кто исчез, кто утратил разведвозможности — а кто наоборот поднялся и приумножил их. Вот с этим-то человеком генерал Ахмадзай и решило выйти на контакт и передать американской разведке просьбу выйти с ним на связь. Точно так же, несколько дней назад, он установил контакты с китайской военной разведкой. Человек, который пришел в Кабул с востока выглядел как хазареец и знал язык, на котором говорили хазарейцы — но хазарейцем он не был. Это был полковник армии НОАК, участник еще событий на Даманском, несколько раз нелегально переправлявшийся в Советский Союз и возвращавшийся обратно, в молодости уцелевший во время чудовищных чисток культурной революции. С ним говорить было просто, потому что полковник представлял страну, заявляющую о социалистической, хотя и отличной от советской ориентации, и о стремлении построить коммунизм. Маоизм в Афганистане был широко распространен, маоистов до апрельской революции было не меньше, чем социалистов. Вот и сейчас — стороны пришли к устраивающему обе стороны решению, что все то, что происходило и происходит в Афганистане — является результатом чудовищных извращений марксистско-ленинского учения, так называемого ревизионизма и великодержавного советского шовинизма. Китай же является носителем подлинного, не искаженного русскими социализма — и чтобы в

Афганистане, наконец, наступил мир, он должен порвать с СССР и начать исповедовать такой же, истинный китайский социализм. Такое решение устраивало всех, кроме советских товарищей — но мнения советских товарищей никто не спрашивал. На этой же встрече генерал Ахмадзай и представитель НОАК договорились о процедурах связи, поставке оружия и денег и о совершении террористических актов в столице против советских представителей и новых афганских властей. Китайский офицер сказал, что было бы неплохо, если бы генерал Ахмадзай убил командующего сороковой армией генерала армии Дубынина, часто бывающего в Афганистане министра обороны, Маршала Советского Союза Соколова, командующего частями специального назначения генерал-майора Востротина и, конечно же — главу временного правительства Ахмад Шаха Масуда, который превратил свое прозвище «счастливый» в приставку к фамилии. За каждого из убитых китайский офицер пообещал большие деньги и, в случае необходимости — убежище в КНР. Террористические акты в столице уже готовились — но сначала генерал Ахмадзай хотел наладить контакты с американцами. Для чего? Прежде всего, потому, что какие-то контакты с американцами были у его брата. Возможно — брат у них и скажет, как надо действовать. Потом — американцы контролируют пакистанское сопротивление, до сих пор имеют немалый вес в Пакистане — и без согласия американцев с новым режимом война с моджахедами вспыхнет с новой силой. Наконец — он полагал, что у американцев те же самые интересы в Кабуле, что и у китайцев и контакты с американцами позволят хорошо пополнить банковский счет. Вот только — генерал Ахмадзай кое в чем ошибался. Он думал — что он руководитель офицерского сопротивления — а на самом деле он играл ту же роль, какую играл в своей жизни всегда — роль не слишком умного силача при своем брате, недалекого, на которого можно все спихнуть, и на которого бессмысленно обижаться. С давшего, очень давнего времени — Мохаммед Наджибулла закладывал свою личную агентуру, людей преданных ему и только ему. Одним из них был и майор Салман из пятого управления [22]. Теперь же Салман и такие как он — «играли» короля, ненавязчиво подсказывали Ахмадзаю что делать — и заставляли его принимать весь риск на себя. А истинный руководитель подполья — был не активен и оставался в тени. Но сейчас — складывалась такая ситуация, когда надо было выйти из тени. Американцы, с кем установят первоначальный контакт — с тем и будут работать. И подставные лица — тут никак не годились. А майор Салман — вовсе не собирался сообщать генералу Ахмадзаю о том, где поселился американский агент.

Афганистан, Кабул 15 июня 1988 года Джекоб Шифт, агент ЦРУ и журналист устал. Так устал, что готов был бросить все и уехать к чертовой матери. Опускались руки. Из всех точек, которые он посетил, чтобы проверить — работает она или нет — не работала ни одна. Это была катастрофа. Четыре точки не работали вообще. Две были разрушены, еще две — пустовали. От пятой он ушел сам — ему показалось, что за точкой следит ХАД, и проверять он этого не хотел. Он был один, в чудом и враждебном городе, здесь даже американского посольства не было. После того, что произошло — Афганистан и США разорвали дипломатические отношения, интересы стран западного мира по договоренности представляло развернутое здесь на американские в основном деньги шведское посольство. Оно, да представительство ООН — вот и все, что здесь осталось. Только сейчас он осознал всю глубину их провала на этом направлении. Провал действительно был — беспрецедентный. Короткая, но ожесточенная война, этакий гибрид обычной и гражданской, прокатившийся в регионе вал насилия — обезглавил две страны и полностью лишил ЦРУ агентуры. «Низовая агентура», обеспечение — как он сумел убедиться тоже разгромлены, причем разгромлены конкретно. Все надо восстанавливать с нуля, на это потребуется не меньше, чем год, и то если КГБ не повезет, если повезет — надо будет начинать все с начала. Страна превратилась в «черный ящик», непонятен даже расклад сил и интересов. Бывший руководитель крупнейшей банды моджахедов теперь глава правительства и заявляет о социалистической ориентации, часть армии, только непонятно какая часть, в оппозиции, вооруженной, потому что другой оппозиции в Афганистане не бывает. Пакистанская разведсеть, раскинутая по всему Афганистану, опиравшаяся на людей, у которых в Пакистане родственники и которые поэтому не могут предать — потеряна, потому что потерян сам Пакистан. На той стороне границы в разведслужбах черти что творится, там сейчас сидит Милт Уорден с чрезвычайной миссией, скупает всю информацию, все архивы, какие только появляются на черном рынке. Руководство армии и спецслужб — погибло почти в полном составе, исполнительский состав разбежался, средний офицерский состав, самые ценные носители информации — кто погиб, кто пытается выжить, кто сбежал. Во время беспорядков — в Равалпинди подожгли прежде всего штаб-квартиру ИСИ, очень грамотно перед этим уничтожив охрану. А может — не только подожгли, но и информацию вынесли… ходили слухи, что это сделали индийцы вместе с русскими… Если русским попали данные об агентурных сетях в Афганистане — то это еще хуже. Тогда им здесь никто больше не поверит. Агент ЦРУ Джекоб Шифт, машинально придерживая тяжелую фотокамеру — чтобы не украли — поднимался по склону холма к отелю. Он отказался и от такси, которое иностранным журналистам предоставлялось вне очереди, и от охраны — потому что и то и другое предоставляло КГБ. Сделать это оказалось на удивление легко — просто дали подписать бумагу, мол, осознаю всю тяжесть возможных последствий и тем не менее отказываюсь, в случае чего обещаю претензий к государству Афганистан не предъявлять. Такая легкость передвижения иностранного журналиста по городу насторожила Шифта, и он неоднократно за последние дни проверялся, кружил по улицам, нырял в развалины, стараясь обнаружить и сбросить идущий за ним хвост. Но хвоста — не было. В небо — Джекоб Шифт посмотреть не догадался. А если бы и догадался — вряд ли бы

увидел, со стороны Солнца-то. Он и сам не понял, что с ним произошло. Просто — спускавшийся с холма старый РАФ с зашторенными стеклами, который обслуживал посетителей гостиницы — вдруг тормознул рядом с ним и ударил дверью, да так, что агент ЦРУ полетел с ног. Он шел так, чтобы видеть встречные машины — но это ему не помогло. Два человека выскочили из РАФа, прежде чем Шифт успел не то, что подняться, а вспомнить, чему его учили на уроках самообороны, на ф е р м е [23]— подскочившие с двух сторон абреки наградили его еще одной плюхой, перевернули, защелкнули на запястьях наручники и сноровисто потащили в машину. Там он попытался как-то сопротивляться, сунул кого-то ногой — ему прилетело в ответ, солидно так прилетело — а потом ему на голову накинули мешок. Мешок был пыльный и вонял козлом…

Афганистан, местность западнее Кабула ППД «Кабул-1» Вечер 15 июня 1988 года — Ты это видел?! Они его схватили!

— Кто? Ты чего, молодой? Капитан Мельниченко, единственный из офицеров, ушел в столовую, на прием пищи. Ему, как дежурному операторской смены, ужин полагался только после сдачи дежурства, специально оставляли — но как офицер он, конечно же, не мог столько ждать и пошел принимать пищу со всеми, бросив пост. Остались только двое, причем на операторском месте, контролирующем передвижения объекта Турок по городу Кабулу, сидел молодой, только прибывший оператор. В молодости он увлекался радиоделом, собирал авиамодели — поэтому его определили не в боевое подразделение, а сюда, в техническую разведку. То, что он мог починить почти любой из агрегатов, на котором работал своими руками — ничего не значило, тут он был молодым, салагой, духом, и не более. А рядом — сидели деды, трое, определившиеся в КУНГ радиоразведки «по блату», и отношение их к молодому оператору — сослуживцу было соответствующим. Проблема дедовщины в Советской Армии так и не изживалась, несмотря на то, что честные офицеры с ней боролись — так Востротин как-то раз выстроил своих на плацу, вызвал дедов и начал приказывать им «зародить сигарету за минуту», или «сушить крокодила». Иногда дедовщина была просто экстремальным способом воспитания молодых, иногда она приводила к тяжелым последствиям. Как сейчас.

— Турка украли! Один из дедов заржал. К сожалению, это был не спецназ, сюда по-настоящему серьезные армейские воспитатели еще не добрались.

— Во глюк словил.

— Товарищ сержант… Дух прикусил язык, заполошно огляделся по сторонам — несложно было догадаться, что будет после отбоя, если он попросит дедушку сбегать за дежурным офицером, который только и имеет право принимать решения.

— Чо, боец, потерял чего-то? Боец дотянулся до красного телефона, который связывал, уже с дежурным офицером части, но один из дедов — ловко выбил из руки уже поднятую трубку.

— Ты чо, молодой? Опух?

— Там чрезвычайная ситуация. Надо позвонить дежурному. Дед положил трубку на аппарат.

— Шурши на место, молодой, и сиди как мышь. Офицеров подставлять… сопля еще. Мы тут… как у Бога за пазухой сидим, а ты не ценишь.

— Но что же делать?!

— Чо делал, то и делай. Тебя посадили сидеть и смотреть и в журнал записывать — вот и сиди как пришитый. Чмошник. Молодой — ему ничего не оставалось, как сесть на свое место. Так и служили. Капитан Мельниченко появился минут через двадцать, сыто отрыгиваясь и распространяя амбре выкуренной сигареты — на посту курить строго воспрещалось. Кормили сейчас хорошо, намного лучше, чем еще год назад — потому что отдаленные заставы и гарнизоны,

расположенные не в стратегически важных точках снимали и выводили, переходя на преимущественно дистанционный контроль местности с беспилотников, ударных самолетов и вертолетов. Ограниченный контингент советских войск уменьшался, а возили по Салангу так же, машин теперь хватало, и проблем с подвозом не было, кормили по норме и даже с фронтовым приварком. Меньше стало гибнуть и караванов — с тех пор, как Завесу [24]стали ставить ударные самолеты Скорпион — количество серьезных нападений на колонны сократилось на порядок. Воевать было нечем и некому.

— Ну, как обстановочка? — рыкнул он голосом отца-командира, садясь на свое законное место.

— Товарищ капитан, Турок похищен.

— Не понял, рядовой? То есть — как похищен?

— Товарищ гвардии капитан, я наблюдал… его на дороге к отелю… в машину и увезли.

— Куда увезли? Вы что тут, совсем охренели?!

— Его повезли в город. Сейчас… машина стоит. Его завезли вот сюда, машина стоит.

— А какого же хрена ты не докладываешь никому рядовой! Твою мать! Крик капитана прервал красный телефон — дежурный. Капитан хватанул трубку, вскакивая, и ударился об аппаратуру головой.

— Пост два, Мельниченко у аппарата.

— Пост два, это одиннадцатый! Вы что там, совсем охренели, мышей не ловите?! Только что дали сигнал тревоги по Сети, где доклад, вашу мать?! Тревогу поднял оператор самолета управления, вручную, выйдя на Баграм и доложив ситуацию. По уставу это должен был сделать наземный пост.

— Товарищ гвардии майор, мы отслеживаем ситуацию…

— Чего?! Где доклад, капитан!? Теперь кругом виноват был уже капитан — он старший поста наблюдения и должен был наблюдать за ситуацией, отслеживать ее лично. Никакие ссылки на молодняк-раздолбаев не принимались.

— Товарищ гвардии майор, мы отследили аппаратурой…

— Ублюдки. Экран объявил боевую тревогу. Пост следующей смене не сдавать, докладывать мне каждые пятнадцать минут. Не упустили?

— Никак нет, цель на экране.

— Упустите, паразиты — пойдете под суд. Раздолбаи. Держите картинку как хотите!

— Й-есть! В трубке раздались гудки. Майор схватил журнал боевой работы оператора, начал судорожно его пролистывать.

— Ты почему ничего не отметил, рядовой?! Гнедов, сядь на его место. А ты, паразит — пиши все как положено. В дисбате сгною, если что! В армии, как и в жизни — дерьмо всегда вниз стекает…

Баграм, Афганистан ППД «Экран-1» ВСН МО СССР Сигнал тревоги — здесь, как и на кораблях это был колокол громкого боя — сорвал с мест бойцов дежурной группы, находившихся в небольшом домике рядом с ВПП в полной боевой «десятиминутной» готовности. Бронежилет, совмещенный с разгрузкой — совсем новые, только завезли, шьют в Иванове на каком-то «комсомольском экспериментальном объединении» — он намного удобнее старых, накидывается и застегивается моментально. Оружие — АКМС с подствольниками, десантная СВДС, ПКМД [25], пистолеты Стечкина, которые выдали всем взамен ПМ. Перчатки на руки — они были одними из первых, кто отработал спуск по тросам при десантировании, в городах десантироваться «по-штурмовому» [26]не получается, поломаешься весь. Шлем на голову — новый, похож на мотоциклетную каску, держит пулю ПМ в упор, хотя никто это не проверял — и вперед, к вертолетам, бегом, бегом, бегом… На площадке — раскручивают винта два Ка-29. Патрульный вариант — два пулемета, на пилонах два блока НУРС и два дополнительных бака. Борттехники считают бойцов, занимающих места в вертолете — шестнадцать, по восемь на вертолет. Стандартная досмотровая группа, натасканная инструкторами спецназа на бой в городских условиях и на действия в качестве группы захвата.

— Докладывайте. Что тут у вас за ЧП?

— Товарищ генерал-майор… — наконец подсказали, что к московскому гостю в штатском нужно обращаться именно так. — Турок похищен неизвестными на дороге к отелю, машина перевезла его в Кабул, сейчас она находится в район старого рынка. Визуального контакта с Турком нет, он находится в машине.

— Когда это произошло?

— Сорок… теперь уже сорок две минуты назад.

— То есть?

— Товарищ генерал-майор, наземный пост в нарушение устава не сообщил о произошедшем. Сообщение мы получили с борта Купол-один. Я отдал распоряжение о проведении расследования и наложении взыскания на…

— Взыскивать — потом будете. Что сейчас предпринято?

— Товарищ генерал-майор, группа немедленного реагирования уже в воздухе, им осталось примерно пятнадцать минут.

— Ничего не предпринимать без моей команды.

— Так точно.

— Турок был жив при захвате? Что это за машина, откуда она взялась?

— Не могу знать, товарищ генерал-майор, данных не поступало.

— Выяснить и доложить. Связь с Москвой по ВЧ — немедленно.

— Есть. Два вертолета КА-29 — короткие, широкие, совершенно не похожие на пронырливые милевские «головастики» — вывалились из-за гор, окружающих Кабул каменными стражами, пошли над городской чертой, снижаясь. Раньше летать таким образом было опасно — пуски ракет по низколетящим бортам и даже по самолетам в секторе снижения Кабульского авиаузла — наблюдались чуть ли не каждую неделю, не помогало ни дежурство Ми-24, ни выходы «в

поле» кабульской, четыреста пятьдесят девятой роты спецназначения, ни плотная агентурная сеть ХАД в столице и окрестностях, ни дежурства защитников революции. Иногда не помогали даже щедро разбрасываемые тепловые ловушки, которые разбрасывали с вертолетов, встречающих каждый гражданский борт в Кабуле. Только пролитая в прошлом году кровь, только жестокий отпор моджахедам, только действенные меры по перекрытию границы и обвальная дестабилизация обстановки в самом Пакистане — позволили решить проблему: последний пуск, одиночный был отмечен в апреле, да еще непонятно было и чего стреляли, из РПГ и ли из ПЗРК. Летать можно было — почти так же, как в самом начале восьмидесятых, и вертолеты сейчас использовались намного активнее, чем раньше. Две камовские, выкрашенные в бурый камуфляж вертушки позли над Кабулом, в бортовые люки врывался ветер, пулеметчики в титановых шлемах — начали проверять свое грозное оружие, готовясь к подавлению целей при высадке.

— Пыль, я сто семнадцатый, до цели десять минут. Прошли городскую черту, сопротивления нет. Высадка возможна.

— Сто семнадцатый, вас понял. Приказ — к цели не подходить, уйти в зону ожидания.

— Пыль, вас понял, выполняю. Вертолеты начали отваливать южнее, в свободный сектор, чтобы не мешать работе кабульского авиаузла.

Афганистан, Кабул Рынок С него грубо сдернули мешок, его похитители разговаривали на малознакомом ему пушту, но бить его больше не били. У него были связаны ноги, а туки были привязаны к туловищу толстой грубой веревкой.

— Дост — сказал американский агент, потому что это слово означало «друг» — а ему важно было показать свою дружелюбность — дост.

— Дост — сказал один из похитителей — Амрика? Амрика?!

— А, а, амрикан. Амрикан. [27] Похититель потрепал его по плечу.

— Дост. Амрикан — дост. Но развязать — так и не развязал. Они так и сидели — верней, они сидели, а он лежал в узком проходе между сидениями. Ему было жарко, ему было страшно, он хотел пить, он кажется, обмочился, и он проклял тот день и час, когда в университете согласился на то, чтобы пойти работать в ЦРУ взаимен на стипендию и кредит для оплаты обучения. Он проклял тот день и час, когда согласился поехать в Афганистан, рассчитывая, что после этого его карьера круто пойдет в гору, может быть, его назначат помощником начальника станции, или даже начальником станции. Он проклял родителей, которым пришло в голову выехать в Израиль, и благодаря этому он оказался здесь. Вообще — за то, время пока он лежал в тесной и грязной машине — Джекоб Шифт много чего передумал. Потом хлопнула дверь. Кто-то забрался в машину.

— Чег ша. [28] Его бесцеремонно подняли, посадили на сидение советского микроавтобуса. На сидение рядом сел человек лет сорока, в гражданской одежде. Судя по его манерам и тому, что похитители беспрекословно, даже без команды покинули микроавтобус — он был здесь главным и очень уважаемым человеком.

— Вы американский журналист? Джекоб Шифт сглотнул от изумления — человек обратился к нему на хорошем английском.

— Да, я американский журналист и меня похитили… Только выпалив это, почти не думая — Джекоб Шифт осознал всю глупость сказанного. Глупо жаловаться похитителю на то, что его похитили.

— Добро пожаловать в Афганистан…

— У меня есть деньги. В кармане есть деньги, немного, но это все что есть. И страховка, понимаете, страховка? Деньги, которые вам выплатят, если вы…

— Достаточно, мистер Шифт. Что вы делаете в Афганистане?

— Я журналист… откуда вы знаете мое имя?!

— Мы контролируем ситуацию.

— Ах вот как? Вы из милиции? ХАД? Это произвол, вы схватили американского журналиста, меня избили. Немедленно… Неизвестный коротко сунул локтем в бок американскому журналисту, да так, что дыхание перехватило.

— Это… Это… — американец не мог выговорить, что это такое, от боли, от недостатка воздуха.

— Мистер Шифт, нас интересует, с какой целью вы прибыли в Кабул?

— Сделать репортаж…

— Вы лжете. Вы являетесь агентом ЦРУ и прибыли сюда для того, чтобы заниматься шпионажем, мистер Шифт.

— Я простой журналист, как вы смеете?!

— У вас два фотоаппарата. Вы ходили на базар и спрашивали там о судьбе человека, который был вашим агентом. Его дети — ушли в Пакистан, беженцами, потом вы перевезли их к себе в страну. Так кто же вы, мистер, если не шпион?

— Я просто… зашел на базар. Там красиво…

— Красиво, мистер Шифт? А в Кандагаре на базаре — тоже красиво. Там вы тоже заходили к человеку, у которого дети в эмиграции. Вам назвать его имя? Следят! За всеми следят! Не скрыться! Проклятые коммунисты!

— Это не так! Меня просто просили передать приветы! Эти люди имеют де6тей, которые живут в нашей стране! Они узнали, что меня командируют сюда и пришли, чтобы попросить передать приветы своим родителям! Это сложно понять?

— Сложно. Тем более — что ваш кабульский агент — перед смертью все рассказал. И смерть его — была нелегко. Итак?

— Я просто журналист. Если вы меня не отпустите…

— Как знаете, мистер Шифт. Еще раз ударив его в то же самое место, неизвестный выбрался из РАФа, начал что-то говорить тем, кто его похитил, те почтительно внимали сказанному. Парализованный от ужаса Шифт уловил в разговоре слово «важ», что значило «убить» на пушту. Волна ужаса накрыла его. Боже!

— На!!! На!!! [29] — Молчать! Молчать! Пуштуны тревожно озирались, один из них вскочил в кузов машины и дважды ударил американца.

— Молчи!

— Да! Я агент ЦРУ! Если вы меня убьете, вам нигде не скрыться! Вас найдут и убьют за то, что вы убили американца! Человек в штатском — снова залез в машину.

— Это хорошо, что вы признались, мистер Шифт.

— Не убивайте меня! — сломался американец иудейского происхождения — вам за меня хорошо заплатят, если вы доставите меня к границе. Очень хорошо заплатят.

— Сколько же, если не секрет? — Шифт и не подозревал о том, что сейчас упал в глазах этих людей так низко, что даже женщину они стали бы уважать больше.

— Много. Много!

— Мистер Шифт, мы сами готовы заплатить тем, кто выслушает нас. Возможно, даже вам.

— Но кто вы?

— Скажем так… люди, которых не все устраивает. Вы ведь искали здесь оппозицию, мистер Шифт, не так ли? Мы и есть — оппозиция. Люди, которых не устраивает то, что происходит в стране. Мы — те, кого изгнали в подполье, предав революцию. Вы донесете наши слова до своих руководителей, мистер Шифт? Джекоб Шифт был так испуган, что готов был донести что угодно и до кого угодно — только бы остаться в живых.

Баграм, Афганистан ППД «Экран-1» ВСН МО СССР — Агент ЦРУ, проникший в Афганистан двенадцатого июня, установлен как Джекоб Шифт. Он же Яков Шифф, родился в пятьдесят девятом году в городе Ташкент Узбекской СССР, отец работал в консерватории, мать — в школе. Родители эмигрировали в Израиль, когда Шиффу было одиннадцать лет. После этого — Шифф учился в Израиле, находился на государственной стипендии как один из лучших учеников. Потом так же за государственный счет был отправлен в Джорджтаунский университет, в США, для стажировки…

— Учишь их, учишь… — вполголоса, в сердцах высказался кто-то.

— В Джорджтаунском университете вступил в организованную на факультете советологии антисоветскую группу, принял предложение остаться доучиваться в США уже за американский счет, подписал контракт, обязывающий его после окончания университета поступить на службу в ЦРУ США. Окончил университет с отличием, получил степень PhD [30], поступил на работу в ЦРУ, в аналитический директорат. Получил документы легализации на имя Джекоба Шифта, одновременно водительские права [31]и паспорт, гражданство получил по ускоренной процедуре, через Госдепартамент США. После известных событий в Пакистане и последовавших за этим кадровых перестановок в ЦРУ переведен в оперативный директорат, в отдел по борьбе с советской угрозой, с повышением, возможно — будущий начальник одной из станций ЦРУ в Пакистане, которые сейчас вновь организуются. Прибыл в Пакистан десятого, через аэропорт Карачи, рейсом из Джибути, далее выдвинулся к пакистанской границе. Перешел границу легально, в районе южного прохода. Документы у него на имя Джекоба Шифта, его стандартный оперативный псевдоним, прикрытие — журналист, фоторепортер, прибыл с целью сделать репортаж о восстановлении Афганистана. Границу пересек под нашим контролем, с момента пересечении границы взят под плотный оперативный контроль с использованием технических средств. В Кандагар прибыл автобусом от погранперехода, купил билет до Кабула, до отправки автобуса посетил базар, он там недалеко. Отслежен один оперативно значимый контакт в одном из дуканов, сейчас проверяем его владельца, результатов пока нет. Ближе к вечеру двенадцатого прибыл в Кабул, поселился в отеле Интерконтиненталь в номере, взятом на свое настоящее имя. В промежутке с двенадцатого по пятнадцатое число неоднократно бывал в городе, нами отслежено пятьдесят шесть контактов, из них оперативно значимых — пять, один представляется перспективным, работаем. Производил съемки на фотокамеру, открыто, в том числе в районе бывшего совпосольства, президентского дворца, американского посольства… Белобрысый солдатик с красной повязкой на руке — дежурный — заглянул в зал боевого управления.

— Товарищ генерал-майор. Москва на проводе.

— Продолжайте — москвич вышел.

— Два с половиной часа назад Джекоб Шифт был похищен неизвестными на дороге, ведущей к отелю Интерконтиненталь. Его ударили, бросили в машину марки РАФ и скрылись. В настоящее время местонахождение машины отслежено с помощью технических средств, машина находится в райорн базара Шар Шатта, движения нет. В воздух подняты два вертолета с группой захвата на борту, сейчас они совершили посадку в Кабульском аэропорту для дозаправки, по команде готовы взлететь. По вертолетам — у нас двадцатиминутная готовность, товарищами, вариант с выдвижением наземной группы захвата мы не реализовывали из-за опасения расшифровки наших намерений и ликвидации заложника. В здании бывшего

совпосольства находится наша оперативная рота специального назначения и девятая группа немедленного реагирования КГБ СССР, они могут выдвинуться к объекту и провести операцию по захвату в течение пятнадцати минут. Контроль автомашины с Шифтом постоянный, ведется с воздуха с помощью беспилотных технических средств. Доклад окончен, товарищи…

— Брать их, и поспрошать, что к чему — азартно высказался майор в черном берете. Черный как у морской пехоты берет был символом войск спецназначения СССР, его позаимствовали у американцев [32]— но не говорили об этом.

— Вам брать, нам отвечать потом — меланхолично высказался присутствовавший тут в зале КГБшник. Смешно — но это было так. Американского агента, проникшего на территорию дружественного Афганистана — вело КГБ СССР — но если с американцем что-то случится, даже без советского вмешательства, например — похитители убьют — отвечать тому же КГБ. Не учли все факторы в процессе планирования операции… допустили… в результате чего… В общем — выговорешник с занесением светит как минимум — за иностранного агента.

— Там подготовленная группа. Через пять секунд — первая штурмовая пара будет на земле. Через десять секунд на земле будет шестнадцать человек, а первые — уже в автобусе. Через двадцать секунд повяжут всех. Или грохнут.

— То-то и оно что грохнут. Это вам не караванщиков гонять.

— Товарищи, предложения. Время уходит.

— Так и вести. Технические возможности есть.

— А если убьют?

— До сих пор не убили.

— Черт их знает, когда с катушек сорвет. Да хотя бы — когда вертолет над ними зависнет. И потом — какие технические условия, ночь на носу. Световой день будет доиться еще меньше часа, потом нам придется посадить аппарат — ночью он не работает.

— Выдвигаем семерочников [33].

— Они тебе навыдвигают. Ночью в городе — семерочникам делать нечего.

— Мое мнение — работать с земли. С вертолета потеряем время… его и так потеряли. Наземная группа уже должна была занять исходные!

— Товарищ подполковник, это же базар. Наши там будут как… Сказать, как кто будут выглядеть русские на кабульском базаре Шар Шатта, где и впрямь было опасно — говоривший не успел. Вернулся генерал-майор без имени.

— Товарищи. Наблюдение продолжаем, реализацию не проводить до прояснения ситуации. Москва выделяет нам Скорпион, он перехватит эстафету у Ворона. Он уже готовится к взлету с Маров, выйдет к цели примерно через пятьдесят минут при попутном ветре. При необходимости — он же обеспечит огневое прикрытие группе захвата. Вопросы, товарищи? Кто-то переглянулся между собой. Ударный самолет Скорпион для того, чтобы раздолбать проявившийся в зоне ответственности духовский укрепрайон заказывали за две недели и в драку, потому что самолет выполнял эту работу капитально и без потерь личного состава, как это было раньше. Вот только самолетов этих катастрофически не хватало. И если московский гость в течение нескольких минут получил в свое распоряжение резервный самолет — значит, операция еще серьезнее, чем казалось.

— Товарищ генерал-майор, а что делать с группами захвата?

— Какими группами захвата?

— В кабульском аэропорту, в бывшем совпосольстве.

— Аэропортовскую держите в готовности. Их вертолет можно работать в ночных условиях?

— Да, товарищ генерал-майор, там опытный экипаж.

— Тогда держите в десятиминутной готовности к взлету. И готовьте резервную группу. Все, приступаем!

Афганистан, воздушное пространство Севернее Кабула Тяжелый штурмовик Скорпион-5 Ночь на 15 июня 1988 года Огромный самолет, переделанный из тактического транспортника Ил-76 в тяжелый штурмовик Скорпион — парил над ночным Афганистаном на высоте около шести километров. Невидимый с земли, он, тем не менее, на земле видел все, так же хорошо, как днем. И не только видел — но и мог стереть с лица земли.

— Экран, Экран — я Скорпион, вышел на исходную, прием.

— Скорпион, я Экран, подтверждаю, видим вас на радарах отчетливо, прием.

— Экран, я Скорпион, вас понял, прошу обозначить цели, прием.

— Скорпион, я Экран, цель одиночная движущаяся, войдет в твой квадрат через десять минут, через десять минут.

— Экран, я Скорпион, понял, продолжайте.

— Скорпион, я Экран, применять оружие по цели запрещаю, повторяю — не стрелять по цели. Нам нужно только наблюдение, прием.

— Экран, я Скорпион, применять оружие по цели запрещено, подтвердите.

— Скорпион, я Экран, подтверждаю, применять оружие по цели запрещается до особого распоряжения. Нам нужно, чтобы вы проследили за целью, доклад — каждые десять минут, как поняли?

— Экран, я Скорпион, вас понял, слежение, и доклад каждые десять минут.

— Скорпион, я Экран, верно, ожидайте… Огромных размеров черный четырехдвигательный самолет выровнялся, заложил широкий вираж-восьмерку, удерживаясь в заданном квадрате. Самолеты типа Скорпион, первый из которых был испытан в Афганистане в восемьдесят девятом — теперь производились серийно в особом цехе Ташкентского авиационного производственного объединения имени В.П. Чкалова. Их было семь — семь мелкосерийных самолетов, летающих над Афганистаном в основном ночью и сеющих смерть на караванных путях. Их было семь, и они были черными. Ни один самолет советской авиации не был черным: гражданские были в основном белыми, военные — либо серые, либо цвета хаки. Эти штурмовики были черными как смоль, это делалось как для затруднения визуального обнаружения, так и для затруднения обнаружения радиолокационного. Это была специальная краска, разработанная в каком-то НИИ в Москве — при ее нанесении, они снижала радиолокационную сигнатуру [34]более чем в два раза. Этот Скорпион относился к категории М, то есть модернизированные, с этой литерой шли машины, начиная с пятого самолета. Вооружение было полностью перекомпоновано, двадцатитрехмилиллиметровая установка убрана, теперь на самолете было две мотор-пушки Грязева-Шипунова калибра тридцать миллиметров. Вместо переделанной гаубицы Д30 в качестве крупного калибра было установлено экспериментальное орудие 2А80 с унитарным боеприпасом, увеличенной вдвое скорострельностью и увеличенным вдвое могуществом осколочно-фугасного выстрела. Вдобавок — прорабатывался вариант установки на этот самолет новейших ПТУР «Штурм», которые только-только внедрялись в производство для ударных вертолетов нового поколения. Но на этом самолете — крепление для подвесок Штурма хоть и было — но пустовало. Не были установлены и ракеты Р-73 — для самозащиты.

Каждую ночь над Афганистаном находились по четыре, иногда даже по пять машин. Действуя ночью, нанося удары неожиданно и с больших высот, просматривая огромную территорию — они почти полностью прекратили грузопоток из Пакистана в Афганистан. Количество грузов, поступающих с караванами, сократилось на порядок, теперь грузы доставлялись мелкими партиями на склады, расположенные у самой границе, и оттуда же, их развозили буквально поштучно. Ни о каком поступлении минометов, ракетных снарядов речи теперь не шло, максимум — это снаряды к РПГ, взрывчатка и небольшое количество Стингеров. Все это перевозилось на одиночных ослах и машинах и днем, потому что любой караван ночью с большой вероятностью подвергался удару с неба. Моджахеды были вынуждены перемещаться не ночью, а днем, выбирать для транспортировки боеприпасов известные дороги — что приводило к задержаниям, перестрелкам на блок-постах, огромному расходу денег на взятки. Стало большой проблемой снабжать укрепленные районы, которые постоянно громили и обстреливали и днем и ночью, днем артиллерия, ночью — эти самолеты, которые послал сам шайтан из тяжелых орудий. Стало огромной проблемой скрываться в горах — потому что ночные охотники видели костры и наносили удары по ним, видели все перемещения. Эти самолеты ни много ни мало — отняли у моджахедов ночь, отняли чувство уверенности в себе и своей земле, поселили в сердцах страх. Не раз и не два их пытались сбить из ПЗРК — но, ни разу не было такого, чтобы сбили. Потому что ночью, черный самолет, летящий в небе на большой высоте — с большой вероятностью заметит тебя и нанесет удар прежде, чем ты нащупаешь его в небе антенной наведения. Сейчас над Афганистаном был пять ударных самолетов, один направлялся на восток для того, чтобы нанести внезапный удар по обнаруженному спецназом укрепленному району моджахедов, еще четыре — охотился на караваны. Шестой проходил техническое обслуживание — а седьмой, резервный, заказанный по звонку из Москвы — вместо того, чтобы заниматься нормальной боевой работой — выделывал восьмерки к северу от Кабула в ожидании какой-то подозрительной машины. Самолет этот привлекли в качестве платформы слежения исключительно потому, что ни одно другое разведывательное средство группировки не могло следить за машиной ночью и в течение длительного времени.

— Разведка, давайте займемся делом — сказал старший офицер, исполняющий роль офицера управления огнем — одиночная цель, идет со стороны Кабула, мы уже должны ее увидеть.

— Управление огнем… у нас что-то есть на радаре. Одиночная цель, движется… кажется по бездорожью… и медленно движется.

— Радиоканал — захват.

— Есть радиоканал захват… захват произведен. В отличие от беспилотников и самолетов ретрансляторов, где сопровождение цели обеспечивалось только умелой работой оператора — на этом самолете существовала система автосопровождения целей, поэтому один раз обнаруженная цель — вряд ли уже смогла бы кудато скрыться…

— Визуальный канал, максимальное увеличение. Дайте изображение на мой экран.

— Выполнено. Захваченная системой автосопровождения одиночная цель отразилась на экране, видно было плохо — но все же видно. В зеленой мути прицела машина выглядела светлой — значит, либо белая, либо желтая. Точно не УАЗ, какой-то внедорожник… гражданский.

— Экран, экран, наблюдаю одиночную цель — светлый внедорожник, движется на… северо-восток, избегая дорог. Мы прямо над ней.

— Скорпион, это цель, вы наблюдаете цель.

— Подтверждаю, цель захвачена. Приказа об атаке нет. Других отметок нет.

— Товарищ майор, еще одна машина. Только что вошла в квадрат. Идет с юго-запада.

— Экран, поправка. Еще одна цель, неопознанная, идет с юго-запада на северо-восток, получается, за целью. Дистанция?

— Примерно три километра, товарищ майор. Три сто, три сто пятьдесят.

— Экран, дистанция между машинами три сто-три сто пятьдесят километра, как поняли?

— Скорпион, вас понял, цель классифицируйте как неопознанную. Продолжайте наблюдение за обеими целями.

— Экран, вас понял, веду наблюдение

ППД «Экран-1» ВСН МО СССР — ХАД?

— А х… их знает! — в сердцах выругался ночной начальник операторской смены, этого только не хватало на нашу голову — Скорпион, Скорпион, вы слышите меня?

— Экран, мы вас слышим.

— Вы можете определить тип транспортного средства?

— Экран ожидайте… тип транспортного средства легковая автомашина повышенной проходимости типа Нива, темного цвета. Повторяю — легковая машина повышенной проходимости типа Нива темного цвета.

— Вас понял, Скорпион, ведите наблюдение.

— Так точно.

— Будить москвича? — спросил посыльный, лысый и крепкий солдат первогодок, назначенный в ночное дежурство за то, что пытался соорудить в трехлитровой банке самодельное вино.

— Бегом. Мухой! Москвич, прикорнувший прямо на раскладушке в коридоре, накрывшись старой шинелью, появился почти сразу, протирая красные от недосыпа глаза. Все время, пока шла операция Сеть, он спал урывками, по паре часов, на раскладушке, на стуле, где придется. Все его называли за глаза «москвич», как называли бы любого другого высокопоставленного офицера, прибывшего с проверкой в часть — но для москвича он был на удивление хорошим человеком. Не орал матом, не пытался никого строить, не возмущался меню в столовой.

— Что тут у нас?

— Еще одна машина. Дистанция чуть больше трех, идет за первой как привязанная. Нива, темного цвета.

— Она все еще там?

— Скорпион, это Экран, подтвердите наличие второй машины.

— Экран, это Скорпион, видим вторую машину, курс и скорость прежние. Первая машина проехала кишлак, контрактов не было.

— Скорпион, вас понял, продолжайте наблюдение.

— ХАД? Москвич зевнул.

— Я пойду, позвоню. Если что-то будет еще — зовите немедленно.

Афганистан, севернее Кабула Они дождались ночи — и двинулись в путь. Двинулись осторожно — но Шифт видел, что захватившие его не опасаются контроля на блок-постах. Возможно — у них машина с русскими номерами и вездеходом — так назывался специальный прямоугольный пропуск с красной чертой наискосок как на папках с секретными документами. Будучи подвешенным на стекло, он запрещал проверку машины на блок-постах. Шифт теперь сидел, стекла были занавешены — но лобовое то стекло никак не занавесишь. ОН увидел, что на улице темно, и что они уже выехали из Кабула. Машина продвигалась по неровной, ухабистой дороге, взревывая двигателем.

— Куда вы меня везете? — задал вопрос Шифт.

— Рафик командон хочет поговорить с тобой, бача — откровенно ответили ему — он же решит, что с тобой делать. Пока все подтверждалось. Рафик командон, рафик афсар — это обращения, принятые друг к другу в регулярной армии, товарищ командир, товарищ офицер. Моджахед сказал бы «эмир» или «эфенди» и никогда не употребил бы слова «рафик», так говорили только коммунисты. Или — бывшие коммунисты.

— И сколько вас? Нафар с автоматом на переднем сидении усмехнулся.

— Зачем тебе это знать, американец?

— Мы хотим знать, с кем нам предстоит иметь дело. С кучкой офицеров — или с движением?

— Шурави, когда пригрели на груди эту ядовитую змею Кармаля, не задавали таких вопросов. Им было наплевать, что за Кармалем никто не стоял.

— Я не шурави. Я задаю такие вопросы. И мне не наплевать — сказал американец, проясняя свою позицию. Он уже точно понял, кто это такие. Парчамисты, бывшие, а возможно и действующие офицеры. В Афганистане наступил полный бардак, халькисты, парчамисты — смешались настолько, что ведущий сотрудник по Афганистану в ЦРУ лишь приблизительно смог объяснить, в чем разница между этими двумя то ли партиями, то ли фракциями одной партии. Видимо, разница была как между Лениным и Троцким — как бы они не расходились во взглядах, но оба были комми, и этим все было сказано. Единственно, что помнил Шифт — разногласия между этими двумя партиями обернулись кровью. Очень большой кровью.

— Много. Нас много, американец.

— Сколько — много?

— У нас есть подпольные ячейки в армии. Туда входят те, кому не все равно, что дальше будет с Афганистаном.

— И сколько таких ячеек существует?

— Рафик генраль расскажет тебе об этом, американец. Когда мы приедем. За окном пробирающейся по бездорожью машины — была беспросветная ночь…

ППД «Экран-1» ВСН МО СССР — Группам захвата — проверка готовности! — отрезал москвич, снова появившийся в зале боевого управления — что там происходит?

— Скорпион, Скорпион, я Экран, доложите, что происходит?

— Экран, обе цели продолжают движение. Неопознанных целей не наблюдаю…

— Скорпион, вы можете установить точнее автомобиль Нива?

— Экран, отрицательно, в ночное время мы можем только уничтожить его.

— Скорпион, Скорпион, отрицательно, не стрелять, повторяю — не стрелять.

— Экран, вас понял…

— Что там у вас за вторая машина?

— Товарищ генерал-майор, неопознанная машина типа Нива преследует цель. Дистанция три. Вне пределов прямой видимости. Идет без огней.

— Как же она преследует первую машину?

— Непонятно, товарищ генерал-майор. Возможно маяк.

— ХАД?

— Непонятно, товарищ генерал-майор. ХАД, несмотря на чистки, несмотря на укрепление кадрового состава — продолжал играть в свои игры, в него пришли люди Масуда — а сам Масуд был очень и очень непрост, хоть на словах и заявлял о приверженности социалистической ориентации. Все-таки он был из богатой семьи, феодала и полковника королевской армии. Видимо, это судьба всех спецслужб — играть в игры, и кусать хозяйскую руку, если тот не успеет ее отдернуть. И дать нерадивому псу палки.

— Поднимайте наземную группу! — решил москвич — пусть выдвигаются в поле, не теряя времени. Наводите со Скорпиона.

— Так точно! Ефрейтор — живо поднимай дежурную группу, мухой. Сориентируешь их. Скорпион, Скорпион, это Экран.

— Тревожная группа подъем! Боевая тревога! Тревожная группа спит в одежде, для нее выделено специальное помещение, там кровати не в два ряда, а в один, рядом металлические шкаф для оружия и снаряжения. Грохот, топот, лязг, шум, отрывистый лай команд… Бронежилет на себя, шлем — на голову, автомат — в руки, рюкзак РД-54 — за спину. Бегом, бегом, во двор, там, где уже прогревают моторы «Муромцы». Муромец — это машина для перевозки личного состава, рама Урала и полностью бронированный кузов. Они производятся на муромском тепловозостроительном — потому и Муромцы.

— Бегом, бегом! Мать вашу! Никакого построения, времени нет — сразу в машину. У этой машины ход удобный, не как в бронетранспортере — огромная дверь сзади, в полный рост входить можно. Внутри — сидишь не спиной к бортам, посередине кузова проходит мощная стальная плита, к ней — крепятся сидения… Автомат с лязгом ложится в бойницу — как в БМД. Через триплекс днем то ни хрена не видно, но то что ночью — но если машина разом огрызнется из шестнадцати стволов — мало не покажется никому…

— Товарищ капитан, погрузку закончили! С лязгом захлопывается дверь.

— Можно. Ближайший к кабине солдат изо всех сил стучит сапогом в бронеперегородку, отделяющую водительский отсек от салона. Можно отправляться…

Афганистан, севернее Кабула По некоторым признакам — Шифт понял, что они въехали в деревню. Был какой-то шум… а потом кто-то заорал, да так, что испугались и его похитители…

— Ля иллахи илла ллаху [35]… - пробормотал тот, кто был ближе всего к нему.

— Чуп ший! [36]— одернул кто-то.

— Хварл! — проговорил кто-то — длта дуй! [37] Их машина проехала еще какое-то время по улице — а потом резко свернула и остановилась. За спиной их — кто-то закрыл ворота. Моджахеды пролезли из машины.

— Саламуна.

— Салам, вроу. Тол амрикан ди? [38] — Кхо, кхо [39]. Джекоба Шифта вытащили из машины, подтолкнули в спину.

— Вранди. Вранди тли, амрикан [40]. Они вошли в какое-то здание, с неровными, кривыми стенами и очень низким входом. Джекоб Шифт ударился головой об притолоку, выругался. Моджахеды рассмеялись. А может — это были и не моджахеды…

— Вранди. Один из моджахедов зажег фонарь, чтобы можно было идти в темном коридоре. Фонарь был хороший, мощный. Или аккумуляторный, или только батарейки сменили.

— Кии лас та, амрикан [41]. Джекоб Шифт не понял — и тогда его придержали рукой и толкнули в нужном направлении. Дверь он открыл сам. Это была мужская половина дома — потолки здесь выше, но все равно даже здесь не слишком высоки. Джекоб Шифт не ощущал запаса пространства над головой, потолок давил. Довольно примитивная обстановка — мебель, сколоченная из ящиков, что-то вроде лежанки в углу, большой и широкой, стол. В углу — телевизор с маленьким экраном, непонятно, то ли работающий то ли нет и мощный коротковолновый радиоприемник, включенный на какой-то англоязычный канал. Освещение — две керосиновые лампы, в начале девяностых годов бидон керосина был одним из саамы желанных подарков для афганца, равно как мешок муки и пара крепкой, желательно армейской обуви. На столе стоял чайник, исходящий парком, чашка чая и рядом прямо на столе лежал автомат АКМС со смотанными синей изолентой магазинами. Человеку, который сидел за столом — он был одет как моджахед, причем кадровый — чтото вроде военной формы без знаков различия и платок-шемах на голове было тесно в этой комнате. Впрочем, это была не его комната и не его дом.

— Я рад приветствовать вас в моем доме. Это был бывший президент Афганистана, точнее — бывший генеральный секретарь ЦК НДПА Мухаммед Наджибулла. Тяжелый штурмовик Скорпион-5 — Внимание на цель. Внимание на цель. Объект въехал во двор и остановился…

— Подтверждаю, объект остановился…

— Скорпион, что там у вас, докладывайте.

— Экран, я Скорпион. Цель остановилась. Микроавтобус РАФ заехал во двор и остановился. Наблюдаю движение. Двое выходят из машины. Двое выходят из дома. Трое выходят из машины. Четверо выходят… Пять человек вышли из машины, два человека вышли из дома.

— Скорпион, нам нужно опознание. На экране — один из тех, кто вышел из дома — положил оружие на плечо картинным жестом, как в кино.

— Внимание! Наблюдаю оружие. Повторяю — наблюдаю оружие, они вооружены. Максимальное увеличение… Картинка на экране поплыла.

— Товарищ майор, больше не можем. Будет одна муть с помехами. Самолет шел кругом, по широкому радиусу — поэтому картинка почти не двигалась с места.

— Наблюдаю восемь человек, пятеро вооружены автоматическим оружием. Внимание… один человек, кажется, связан… восемь человек движутся к дому, они движутся, один из них по виду заложник, идет первым, впереди всех. Да, один из них заложник.

— Скорпион, принято, вопрос — заложник вошел в дом?

— Экран, подтверждаем, заложник вошел в дом, вооруженные люди вошли в дом, вооруженные люди в доме, как минимум пять вооруженных людей в доме. Вооруженные люди предположительно духи.

— Скорпион. Это Экран. Информация принята, оставайтесь над целью и ждите дальнейших оказаний. Запрос — проверьте муравейник [42]и окрестности в таком радиусе, в котором сможете. Мы ждем от вас любую информацию, какую вы только сможете нам дать.

— Экран, вас понял, приступаю.

— Скорпион — отбой. Населенный пункт, севернее Кабула — Приветствую вас, саиди раис — сказал Джекоб Шифт.

— Ты знаешь наши языки, американец? Президент подозрительно смотрел на него — и Джекоб Шифт вдруг понял, что его жизнь повисла на волоске.

— Я знаю языки, Саид раис, потому что я родился в Советском Союзе, в Ташкенте. Но я давно уехал вместе с родителями в Израиль, мы бежали от ужасов большевизма. Мои родители живут в Израиле, а я сам живу в Соединенных штатах. Я американец.

— Еврей… — с недовольством в голосе сказал президент.

— Я американец — настойчиво повторил Шифт — я американец и гражданин Соединенных штатов Америки. Президент странно цокнул языком, потом — указал на топчан напротив него.

— Проходи, и присаживайся, еврей, нам есть о чем с тобой поговорить. На сей раз, Шифт не стал спорить, что он не еврей. Он знал, что согласно обычаям теперь его не убьют, по крайней мере, до того, как он не выйдет из дома. Если хозяин догме предложил преломить хлеб — значит, он считает его гостем, а убить гостя, с которым ты преломил хлеб — тягчайший из грехов… Подали на стол. Подавал босоногий бача, по какой то причине не женщина. Возможно, женщин в этом доме — и вовсе не было. На стол подали какое-то блюдо с мясом, немного

остывшее — но все равно вкусное. Если не думать о холестерине и ожирении — оно становилось безумно вкусным. Подали на стол и водку. Русскую водку, настоящую — плохо оформленная, простая бутылка, но сам напиток хороший, чистый. Одним из последствий русской оккупации было то, что в Афганистане от русской водки теперь не отказывались и многие правоверные. Президент ел прямо руками, как это принято в народе. Замахнул стакан водки — но больше не стал. Для человека такого веса и комплекции, да под жирное мясо — это все равно что слону дробина. Стакан был один. Как только президент выпил — Шифт налил себе, чтобы немного согреться — и телом и душой, хотя бы постараться избавиться от леденящего душу страха.

— Ваше здоровье господин президент.

— Ты и в самом деле рос в России, это видно, еврей. Но я не президент больше и не надо так меня называть.

— Вы единственный законно избранный глава государства Афганистан. [43] Сказав это, Джекоб Шифт даже не задумался над тем, какую дикость он только что сказал. Политика Соединенных штатов Америки в отношении Демократической Республики Афганистан базировалась на том, что США не признавали афганскую власть, не считая ее народной и законно избранной. Сказав то, что он сказал, Джекоб Шифт перечеркнул всю внешнеполитическую линию своего государства. Впрочем — Америка, а равно ее эмиссары всегда умели быстро ориентироваться в обстановке и менять ориентацию на сто восемьдесят градусов. Не первый раз — и уж точно не последний. Президент глодал мясо сильными, крепкими клыками, некоторые куски мяса были аж на кости.

— Кого это волнует…

— Нас, господин Президент.

— Это ничего не значит. После того, что произошло — вы изгои. Из гой — из гоев — машинально подметил про себя Шифт (Шифф).

— Сэр, мы все потерпели поражение, и мы это признаем — осторожно сказал Шифт. Президент выплюнул кость на скатерть, взял еще кусочек мяса. Мясо было жестким как подошва.

— Я — пока нет. Как бы то ни было — племя останется со мной часть пуштунов — тоже станется со мной. Что бы ни произошло — у нас на первом месте племенные интересы, на втором — все остальное. Когда я был во главе страны — я помогал своему племени, как мог — и теперь эти люди помогают мне. Но вы — теперь изгои навсегда и для всех. Пешавар будет первым, что вспомнит любой, к кому вы обратитесь. Вспомнят и то, как вы предали меня.

— Мы предали вас?!

— Вы не оказали помощь и позволили русским надругаться над Афганистаном.

— Русские взорвали в Пешаваре атомную бомбу! Погиб весь штаб! У нас сбили несколько самолетов над Афганистаном! Вы считаете — этого мало?

— Мало. Надо было сбросить атомную бомбу на русских. Это здесь поняли бы. На удар надо отвечать ударом. Джекоб Шифт даже не нашелся, что ответить. Первое, что он подумал — если бы они были столь глупы, то сейчас Америка была бы похожа на Афганистан — точнее, то, что осталось от Америки.

— Мы не можем вести себя как русские. Мы страна цивилизованного мира.

— Вот поэтому вы и проиграете? Президент почему-то перестал есть мясо — молча сидел, смотрел на своего гостя. Шифт

брал мясо руками, облизывал пальцы и думал — сколько у него шансов выйти из этого дома живым. Тяжелый штурмовик Скорпион-5 — Товарищ майор, соединение установлено. Коробочка обозначена как Урал-десять, статус дружественный.

— Есть объект Урал-десять, статус дружественный, соединение установлено. Урал-десять, это Скорпион, подтвердите контакт!

— Скорпион, это Урал-десять. Контакт подтверждаем. Выдвигаемся направлением на югозапад, идем без огней.

— Урал-десять, корректировка — прими вправо, градусов на пять. До цели восемнадцать километров.

— Скорпион, вправо пять дистанция восемнадцать, подтверждаем.

— Урал-десять, в адресе подтверждено наличие семи боевиков, повторяю — в адресе семь боевиков.

— Скорпион, в адресе семь духов, принял.

— Скорпион, это Экран, доложите.

— Экран, это Скорпион. Установлен контакт с группой Урал-десять, дано направление на цель и первичные данные.

— Скорпион, вас понял, что в адресе?

— Экран, в адресе тихо. Нива обходит адрес по целине, справа. Засек наблюдательную точку, установить наличие оружия не могу.

— Скорпион, вас понял, продолжайте наблюдение. Урал-десять, слушай мою команду. Занять позицию севернее, примерно в двух километрах. Не обнаруживая себя.

— Экран, я Урал-десять, приказ понял. Населенный пункт, севернее Кабула — Теперь, когда ты сыт, американец, скажи — с какими словами ты пришел в мой дом? Твои ли это слова — или это слова тех, кто предал меня? Джекоб Шифт решил больше не спорить. Ему не платили за споры с людьми, которые могут зарезать так же просто и обыденно, как зарезать курицу. Никакие деньги — не искупят в полной мере такого риска.

— Америка по-прежнему видит в вас сильного политического лидера, способного объединить страну. Президент кивнул, на его усах были капельки жира. Он должен был сбрить усы, это сильно изменило бы его лицо, но тогда он потерял бы намус [44]. Тот, кто уродует свое лицо, чтобы враг не мог его узнать — достоин лишь презрения.

— А кем Америка видит Масуда?

— Масуд предатель. Он снюхался с русскими и предал народ.

— Этого предателя взрастили вы.

— Никто не застрахован от ошибок. Шифт решил пошутить на тему, мол, с каждой президентской администрацией Америке дается своеобразное отпущение грехов — но понял, что здесь этой шутки не поймут.

— И какую же ошибку вы намереваетесь совершить на сей раз? Шифт разозлился. В конце концов — он был представителем великой страны, разговаривающим сейчас с дикарем. С вождем — но вождем дикарей.

— Поддержать вас, мистер Наджиб. Или Наджибулла [45]… как вас называть. Вы ошибаетесь, когда думаете, что решающее сражение состоится на вашей земле, вы — всего лишь небольшое, нищее государство, не более того. Удобно расположенное — но пока вы не конвертировали это в деньги, за вами — лишь кровь. Рано или поздно русские будут вынуждены уйти отсюда — и только от вас зависит, кого мы поддержим. Мы, мистер Наджибулла, просто потому, что у нас больше денег, чем у Советов. Мы и будем решать.

— И как вы будете решать?

— По степени полезности, мистер Наджибулла. По степени полезности и ни по чему больше. Предыдущая администрация совершила в регионе массу ошибок, она давала деньги и оружие всем, кто только заявлял на словах, что готов сражаться с коммунистами и сторонник Соединенных штатов Америки. Сторонник демократии и прогресса. Мы ошиблись, мистер Наджибулла. Здесь живут жестокие и коварные люди, лукавые, хитрые и лицемерные. Мы, американцы, привыкли полагаться на слово — но с удивлением обнаружили, что слово здесь ничего не значит. Теперь мы будем смотреть только — и исключительно на дела.

— Что вам нужно, говорите яснее.

— Нам нужна ваша агентурная сеть.

— В Афганистане?

— Зачем же — в Афганистане. Афганская сеть пусть останется у вас, она вам нужнее. Нам нужна ваша разведывательная сеть в Советском союзе. Только и всего.

— Мы не имели права вести разведку в СССР. Советские советники стояли за нашими спинами в каждом кабинете. Шифт улыбнулся.

— Бросьте, саид Раис. Сеть существует. И создали ее вы, когда заняли пост директора ХАД. А для того, чтобы ее не отследили по выделению средств — вы ведь кое-что предприняли так? В смысле самофинансирования? Тяжелый штурмовик Скорпион-5 — Экран, внимание. Автомобиль марки Нива остановился примерно в пятистах метрах от населенного пункта, из него высадился человек. Вооруженный человек, повторяю — наблюдаю вооруженного человека.

— Скорпион, чем он вооружен? Чем вооружен человек, докладывайте.

— Экран, мы на максимальном увеличении. Что-то длинное, возможно — снайперская винтовка.

— Скорпион, сообщите Урал-десять о новой угрозе.

— Принято. Урал-десять, это Скорпион. Противник — справа, примерно пять километров от вас, снайпер. Одиночный снайпер в пяти километрах от вас, справа.

— Скорпион, принято. Слава Аллаху — решили что-то со связью. По сравнению даже с восемьдесят пятымвосемьдесят шестым — небо и земля…

— Экран, это Скорпион. Нива движется, Нива начала движение, движется по направлению к селению. Движется на низкой скорости, не включая фар.

— Скорпион вас понял. Отслеживайте ситуацию. Будьте готовы открыть огонь.

— Экран, вас понял. Внимание по самолету — объявляю готовность один. Проверить системы, доложить по постам. Подать питание к орудиям! Нива Невысокий, худенький Абдалла, отличный снайпер-разведчик родом из кишлака Сорбух — сноровисто и юрко как змейка выпрыгнул с заднего сидении машины: Ниву переделали так, что второй ряд сидений стоял повернутый на сто восемьдесят градусов, а садиться в него — надо было через багажник. При нем как всегда была винтовка — отличная русская Оц-48, винтовка Мосина только в новой ложе и с инфракрасным прицелом, такие совсем недавно передали афганским специальным силам.

— Хода хафез [46], Абдалла — сказал Чинай, командир ударной группы — Иншалла, сегодня ты уничтожишь этого тирана.

— Если на то будет воля Аллаха, брат. Если на то будет воля Аллаха…

— Аллах тебе в помощь. Иди. Абдалла с винтовкой за спиной — нырнул в ночь. Сидевший за рулем человек — с короткой, ухоженной бородкой поежился.

— Что с тобой, Ахмед? Водитель пожал плечами.

— Что-то не так, амер. Все слишком просто. Что-то не так. Амер — он же командир группы особого назначения ХАД днем — протянул руку назад. Там между передним и задним сидением оставалось место — и сейчас там стояли поставленные на попа короткие, толстые, зеленые спаренные трубы, мощь каждой из которых была равна пятидюймовому гаубичному снаряду.

— С этим, Ахмед — все становится просто. Как нельзя — проще.

— А если нет?

— Тогда мы все — скоро увидим Аллаха. И никто не скажет про нас — что мы прожили жизнь зря. Это были Бадали. Бадал — один из принципов священного для любого пуштуна закона — пуштун валай. Полное название этого — Бадал Хастыль. Ахмад Шах Масуд был хитрым и опасным человеком — и он хорошо знало, что делает — пуская с горы камень кровной мести. Основными целями в этом случае — считались как деятели прежних властей — так и моджахеды, потому что мало в каком селении не было людей, у кого не было бы счетов с моджахедами. Когда в Кабуле правили коммунисты и шурави — они были против мести, работали комиссии по примирению. Сейчас те, кто шел вырезать селения и травить колодцы с водой знали, что за их дела могут расплатиться их родные, жены, дети, расплата может настигнуть их в лагере беженцев, в другой стране — потому что тот, кто не смог отомстить за себя — теряет свой намус. Кровная месть — внешне жестокий и варварский обычай — на самом деле стабилизирует примитивное и не уважающее законы общество, потому что любой, даже самый отмороженный человек десять раз подумает над тем, что он делает — если за содеянное может расплатиться вся семья. К тому же — Масуд поощрял традиционализм и агрессивный национализм — как серьезный противовес агрессивному, но интернациональному исламу. В конце концов — агрессивный ислам пришел сюда несколько лет назад — а кодексу Пуштун Валлай насчитывалось не меньше тысячелетия. Страшная, запущенная болезнь требовала не менее страшных методов лечения. Гражданская война, продолжающая уже десять лет необратимо искалечила афганское общество,

лишило его всяческой возможности прийти к какому-либо общественному согласию, война шла не на жизнь, а на смерть. Многое стояло на карте. После пешаварской катастрофы к Афганистану автоматически переходило господство в субрегионе, его никак не могли допустить ни США, ни Китай. Стояло на кону создание пуштунского государства — Пуштунистана, и возврат значительной территории, отторгнутой по договору англичанами. Стоял на кону выбор и самого Пакистана: страна, как в шестидесятые левела, в Пакистане появились коммунисты, выступающие за конфискацию всех армейских земель и собственности. [47]Стоял на кону выбор всего региона, прорыв русских напрямую в Индийский океан. Наконец — стоял вопрос о дальнейшей судьбе самого Афганистана — в преддверие девяносто четвертого года он должен был быть сильным и единым. Масуд, счастливчик, бывший генерал армии сопротивления и нынешний временный председатель правительства страны — отлично понимал что ни о каком национальном примирении не может идти речи. Крови пролито столь много, что речь может идти только о принципиальном выборе — мы или они. Кто останется жив — тот получит Афганистан. Целиком. Кто проиграет — того похоронят и забудут. Так появились Бадали. Они почти один в один походили на организации аргентинских офицеров, действовавшие в стране и убивавшие коммунистов и троцкистов. Маленькие, автономно действующие ячейки, никому ничего не докладывающие, не требующие никакого содержания. Ни одна из ячеек не знает состав других ячеек. Ячейки убивающие, пытающие, похищающие — только на сей раз тех, кто противник новой власти, кто взял в руки автомат и встал на джихад. Основной враг — мусульмане. Исламские экстремисты. [48]Проповедовал джихад — смерть. Нашли кассету с записью проповеди муллы — экстремиста из Хаккании — смерть. Нашли фугас — смерть. Состоишь в исламском комитете — смерть. Совершил теракт — смерть, даже если ты погиб — все равно отомстят, вырежут всю семью. Политика Масуда похожа была на политику времен Хафизуллы Амина — вот только некому сейчас было его остановить. Русские знали, что происходит — но теперь и они старались закрывать глаза. Добро стало злом. Не осталось больше добра на этой земле. Джекоба Шифта принялиеще на дороге на Кандагар — один из сотрудников ХАД, ведущих слежку оказался бадали, членом подпольной ячейки мстителей. Второй раз — его обнаружили уже в Кабуле, это сделала другая ячейка, получившая информацию из ХАД. Используя предателей, проникших в подпольную офицерскую организацию «Спедадаг» [49]они получили достаточно информации, чтобы идентифицировать похитителей американского агента. С помощью маяка, подложенного в РАФ одним из предателей — они отследили путь машины — и он их привел в небольшое селение. Теперь — им оставалось только идентифицировать дом, где скрывается бывший генеральный секретарь ЦК НДПА и уничтожить его. Ахмад Шах Масуд и Мохаммед Наджибулла не просто не любили друг друга — они были злейшими врагами. В свое время — Наджибулла и на посту директора ХАД и на посту Генерального секретаря ЦК НДПА сделал все, чтобы убить Масуда — а Масуд этого не забыл, он ничего не забывал. И один из них — должен был умереть. Абдалла, ловко карабкаясь по склону, добрался до того места, откуда был виден весь поселок. В Афганистане сложно найти поселок, который не будет виден сверху — все поселки обычно строятся в горах или в низинах, на маленьких клочках пригодной для жизни земли. Выбрав для наблюдения большой валун, он начал распаковывать винтовку… Дистанция была почти предельной, изображение плыло — но для крестьянина-пуштуна, увидевшего первый раз сложную технику — это было все равно, что волшебством, видеть сквозь ночь. Медленно, как учили его инструкторы шурави, осматривая сектор, он нашел, наконец-то, что его интересовало. С валуна была видна загнанная во двор машина. РАФ.

Абдалла достал Алинко, трофейную рацию, хотел связаться с ожидающими в машине товарищами — но передумал. Инструкторы шурави учили его не пользоваться рацией без необходимости, потому что волну может слушать противник. Ему все равно возвращаться к машине — так пусть ашрары остаются в неведении, что они тут. Абдалла упаковал винтовку и сноровисто припустил к машине. Тяжелый штурмовик Скорпион-5 — Экран, внимание. Наблюдаю снайпера, он возвращается, повторяю — он возвращается к машине. Он некоторое время наблюдал за поселком, а теперь возвращается… В ППД Экран-1 один из офицеров войск специального назначения — хлопнул в ладоши.

— Это ликвидаторы. Они определили цель и теперь попытаются нанести удар. Это ликвидаторы. Все посмотрели на москвича.

— Этого нельзя допустить — сказал Москвич.

— Скорпион, это Экран, вы слышите меня?

— Экран, это Скорпион, слышу вас хорошо.

— Экран, боевой приказ — при проявлении враждебных действий — автомашину Нива и ее пассажиров уничтожить. Передать приказ Урал-десять — максимальный темп движения, атаковать с ходу. Докладывать по ситуации.

— Экран, вас понял. Автомашину Нива при проявлении враждебных действий уничтожить, Урал-десять максимальный темп движения, атаковать с ходу. Тревожная группа — Твою мать! Старший прапорщик, сидевший ближе всего к кабине — не удержался за ручку и хряснулся головой об броню. Когда делали эти машины — солдаты контингента называли их «головастики» — из-за повышенного веса бронированного кузова поставили более жесткие рессоры. Езда на большой скорости по ухабистой местности превращалась в настоящую пытку. Хорошо, что на голове был шлем — не солдатский, спецназовский, похожий на мотоциклетный… Прапорщик дотянулся до трубки внутреннего телефона.

— Пескарь! Ты куда гонишь, мать твою!

— Тащ старший прапорщик, с самолета только что кинули — готовность десять. Мы на подходе к цели.

— Понял. Со второго раза прапор повесил трубку на рычаг, хлопнул рукой по кнопке, включавшей зловещее, красное, мигающее освещение.

— Готовность десять! — заорал он во всю луженую глотку — оружие в боевое! Тяжелый штурмовик Скорпион-5 — Разведка — норма.

— Боевой отсек — норма, питание к орудия подано. Индикаторы на зеленом.

— Наведение — норма, цель в захвата. Вижу коробочки, идут с северо-востока, на скорости.

— Принято. Офицер управления огнем пощелкал клавишами стандартной компьютерной клавиатуры, заменившей приборную панель — выводя на экран прицельную сетку. На экране — Нива уже была в селении.

— Внимание… Они останавливаются… они выводят. Они выходят. На экране — маленькая с человеческий мизинец фигурка — что-то приняла из остановившейся машины. Офицер управления огнем вгляделся…

— РПГ! У них РПГ! Принял решение открыть огонь. Кабина, прошу вираж.

— Управление — на вираже. Контрольные индикаторы — норма. Из машины выбрался еще один человечек — и тоже с такой же толстой, черной трубой на плече, на экране она казалась чуть толще спички.

— Есть цель, есть зона, есть готовность, есть разрешение… Прицельная марка замерла на Ниве, внизу экрана мигал значок, обозначающий выбранную систему оружия. Большой палец оттолкнул предохранительный колпачок от кнопки.

— Огонь! Ослепительно-белая линия на мгновение прочертила экран — и лопнула на земле раскаленными белыми брызгами, как раз в том месте, где только что была Нива. Все это длилось две секунды, не больше — но когда все это закончилось — Нивы не было и стрелков не было, а вместо них было только бурое облако…

— Попадание. Прямое попадание.

— Разведке, смотреть по сектору. Сколько до подхода головастиков?

— Пять минут товарищ майор.

— Доложить по целям. Экран, Экран, я Скорпион.

— Скорпион, Экран на связи. Доложите.

— Объект Нива уничтожен. В объекте два духа с оружием, опознал как гранатометы.

— Управление огнем — движение в секторе. Активное движение в секторе. В секторе духи.

— Понял. Экран, я Скорпион, в секторе духи. Активное движение.

— Скорпион, сколько до подхода Урал-десять.

— Экран, до подхода Урала десять примерно четыре с половиной минуты, мы их отслеживаем.

— Управление огнем, в секторе наблюдаю до десятка духов, один крупняк, один РПГ. Ведут огонь в воздух, прикрытие.

— Экран, я Скорпион. Наблюдаем до десятка духов, один ДШК, один РПГ, ведут огонь на прикрытие.

— Скорпион, я Экран. Подавлять огневые точки запрещаю, вести огонь только при прямой угрозе вашему борту. Блокировать район, открывать огонь по любым целям, пытающимся проникнуть в него за исключением дружественных.

— Экран, Прошу подтвердить — никакого огня по целям внутри муравейника? Только блокирование района?

— Скорпион, подтверждаю, огонь только для самозащиты. Мы не можем так рисковать, Урал-десять войдет в адрес и зачистит его. Ваша задача — блокировать район, не допустить боевиков в зону операции.

— Экран, вас понял.

Населенный пункт, севернее Кабула — Самофинансирования? Шифт улыбнулся — и него было что-то вроде универсального ключа — отмычки, его сообщил ему генерал Уильям Одом, курировавший эту операцию. Замазались все — русские, восточные немцы, кубинцы. Это неправда, что русские выигрывают, они сделали ход, тактически — очень сильный ход — но стратегическим они проигрывают. То, что должно случиться — случится, и это — не остановить.

— Я имею в виду транзит. Наркотранзит. Неужели вы думали, что сможете заниматься этим без нашего ведома. Бывший генеральный секретарь ЦК НДПА откинулся назад на стуле, обдумывая ответ.

— Что было, то прошло — наконец выдал он — какое это сейчас имеет значение?

— Большое! Хоть сейчас сеть не работает — люди остались. Это — актив, и за этот актив… На улице — что-то треснуло, так, что это было слышно даже здесь, в доме — было похоже на рвущуюся ткань, только намного громче. Топот ног, президент вскочил, опрокидывая табурет, на котором сидел и выхватывая пистолет Стечкина. Кто-то сунулся, с автоматом. Джекоб Шифт вскочил и прижался к стене.

— Что происходит?!

— Русские! Русские идут! Машину на улице взорвали! Бывший генеральный секретарь — бросился к двери, Шифт кинулся за ним.

— Рафик президент… Президент обернулся — и засветил агенту ЦРУ с разворота. Президент был боксером и ударом мог свалить быка.

— Важэл? [50] — коротко спросил офицер.

— На, на. Дмха! [51] Тревожная группа — Одна минута!

— Одна минута, мужики! На товсь!

— Твою ма-а-а-ть!

— Пескарь, что там?

— Кажись эти уроды… тащ капитан, с самолета — не стали ждать. Они нанесли удар, нанесли удар по цели. Там что-то горит.

— Свяжись с ними! Противодействие, входим по горячему!

— Скорпион, я Урал-десять, мы на подходе, прошу данные.

— Урал-десять, уничтожил огневую точку, гранатометчики с РПГ. В адресе до пятнадцати духов, активны. Один ДШК, сконцентрированы на северном краю деревни. Я наведу вас.

— Скорпион, вас понял, спасибо! Две бронированные машины уже почти прошли — когда с минарета по ним упорол крупнокалиберный. Просто вмочил — случайно такой точности не бывает, тем более ночью, и из ДШК такого не дождешься. Огненная струя хлестанула по бронированному носу первой машины, броня пульт калибра 12,7 не выдержала. Три пули вдребезги расколотили бронированное лобовое стекло, провалившееся внутрь осколками, только чудом никого не

задело. Лишь вскрикнул водитель, которому осколками хлестануло в лицо и лишь чудом не повредило глаза.

— Горим!

— Урал-десять, мы остановлены! Из-под капота рванулось пламя — и почти сразу же погасло, сбитое автоматической системой пожаротушения.

— Покинуть машину!

— Дым! Дым!

— Рассредоточиться! Подавить огневую точку!

— Огневая точка по фронту! Один из спецназовцев вскинул на плечо толстую трубу огнемета. Не обращая внимания на свистящие пули — он выстрелил. Гранатомет рявкнул, там, где только что пульсировали пулеметные вспышки — полыхнуло ослепительно яркое пламя.

— Огневая точка подавлена!

— Перебежками — вперед! Спецназовцы вынуждены были броситься на землю, не пробежав и нескольких метров — из-за дувала открыл огонь еще один ДШК.

— Слева! Слева!

— Подствольниками, огонь!

— Бес, со своими под прикрытием — вперед! К пулемету — присоединялись автоматы, бесплодная земля предгорий вскипала разрывами.

— Экран, Экран, я Урал-десять! Бьем в металл, повторяю — бьем в металл! Бьем в металл — было одной из кодовых фраз, обозначающих ситуацию в бою. Бьем в металл — означало, что вместо того, чтобы вбивать гвоздь в дерево, они пытаются вбить его в металл. Сопротивление намного выше расчетного — вот что это означало.

— Урал-десять, вас понял. При невозможности продвижения вперед, удерживать позиции, перекрыть банде пути отхода в горы. Десантная группа будет через двадцать минут, повторяю — через двадцать минут.

— Экран, над нами Громовержец! Коего черта он молчит?!

— Урал-десять, Громовержец работать не будет, в муравейнике — особо важный груз, повторяю — особо важный груз. Брать только живым… Новая трасса распорола воздух, алый луч ткнулся в кого-то из залегших прямо на земле спецназовцев — и он покатился по земле, пятная ее кровью… Тяжелый штурмовик Скорпион-5 — Скорпион, Скорпион, мать твою, я Урал-десять! По нам работают крупняки, мы под огнем, в адресе до пяти десятков духов, у нас есть двухсотый и трехсотые! Какого беса не работаете по целям, мать вашу?! Майор мысленно выругался — до того, как сесть в кресло офицера управления огнем на тяжелом штурмовике — он летал на Су-25, был сбит, чудом уклонился от поисковых групп моджахедов, вышел к своим, был списан с летной работы на реактивных самолетах. Сюда его посадили за заслуги и за огромный опыт в работе по местным целям: как-никак под четыре сотни боевых вылетов. Он по-прежнему числился в составе боевой эскадрильи, совершал боевые вылеты, уничтожал душманов, громил опорные пункты и сжигал караваны. Но здесь, сидя в

удобном кресле и тыкая пальцами по клавишам — майор чувствовал себя предателем, сам не зная почему. Согласитесь: когда ты направляешь своего Грача на искрящийся вспышками ДШК, выходишь в лоб, один на один — и когда ты сидишь в кресле, в герметизированной кабине, ночью и нажимаешь на кнопку, посылая танковый снаряд в ничего не подозревающего врага — это совсем разные вещи.

— Урал-десять, у меня красный свет, повторяю — красный свет от штаба.

— А не насрать на красный свет твой, у меня там пацаны под пулями, мать твою! Ты что, там, совсем… Абонент на другом конце линии договорить не успел — майор вдруг услыхал какой-то шум, а потом — хрип. Твою мать… Он посмотрел на экран — еще один ДШК! Четвертый! Чтобы у всех этих ГБшников — х… на лбу вырос! Белая линия протянулась от одного из домов кишлака к стоящему на окраине бронированному Уралу. Тот задымился, загорелся… попадание… А пошли они все.

— Разведка! — заорал майор в микрофон — ты что там, совсем мышей не ловишь! Кой черт там у тебя творится — признаки применения управляемого оружия, вон следы! Нас щас тут из Стингера приземлят — а ты ворон ловишь! Говорилось это все для аппаратуры боевого документирования. Ну, если даже и прижмут потом — все равно, прямое неисполнение приказа пришить не смогут, пенсию он себе выслужил… почти. Запихнут в какой-нибудь сраный гарнизон, там дослужит.

— Виноват… тащ майор — все понял сидящий в носу со своей аппаратурой штурман, — разведчик, наблюдаю дымные следы, возможно применение ПЗРК. Вот и все… душки поганые…

— Внимание принял решение открыть огонь… огонь в опасной близости от дружественных сил… боевой отсек… крупный калибр… заряд термобарический… готовность… наведение… есть цель, есть зона, есть готовность, есть разрешение… огонь! Самолет едва заметно дрогнул, на мгновение сбился с ритма ровный гул двигателей… сто двадцать миллиметров это не шутка. Секретное пока орудие 2А80 выплюнуло осколочнофугасный снаряд, который по могуществу действия у цели не уступал шестидюймовой гаубице. Снаряд проломил крышу укрепленного дома, откуда плевался огнем ДШК — и уничтожил дом вместе с огневой точкой. Только куски стен и остатки крыши — полетели во все стороны. Дохнуло пламенем — так, что показалось будто разверзся вулкан.

— Попадание.

— Подтверждаю, прямое попадание, цель уничтожена.

— Новая цель. Огневая точка, активна… Тревожная группа Никто из спецназовцев не попадал под удар самолета огневой поддержки Скорпион. Самолеты эти — работали в основном по ночам в приграничной зоне, в секторах ответственности, которые они окучивали — командиров предупреждали под расписку, что в такое то время будет работать Скорпион, и весь личный состав — с поля долой. Перепутать и врезать по своим — да запросто, тем более что спецназовцы часто выходили в поле в духовской одежде и на духовской технике. Массовая гибель личного состава, погоны долой и под суд —

кому надо? Еще — Скорпионы использовались для того, чтобы долбать духовские укрепленные районы, они летали на высотах, почти недосягаемых для Стингеров, несли в несколько раз больше отвлекающих ловушек, чем СУ-25, несли приличной мощности станцию РЭБ и могли гвоздить район целыми часами, что днем, что ночью. Операции проводились так: советские солдаты перекрывали все отходы из района, сами находясь при этом на солидном удалении, дальше появлялся Скорпион и начинал долбить. Долбил он по часу, а то и больше, потом он уходил, и только после этого советские части входили в район, чтобы подавить остаточное сопротивление. Но никто и никогда даже не думал отрабатывать огонь в опасной близости от дружественных сил — поражение целей, находящихся в пятидесяти-ста метров от залегшего спецназа. Этот случай — стал первым. Было и в самом деле страшно. После каждого попадания — земля ощутимо вздрагивала, и спецназовцев даже с такого расстояния окатывало жаром. Пыль, дым, летящие в разные стороны остатки дувалов — какие-то долетали и до них. Командир группы — как-то раз попал под огонь веселых, вчера отметивших чей-то день рождения артиллеристов — но и тогда так страшно не было… Они не сразу поняли, что самолет прекратил огонь. Какое-то время — выстрелов уже не было и взрывов, сотрясающих землю — тоже не было, а они все лежали, закрыв головы руками. Потом — кто-то поднялся. Непечатно высказался — и закашлялся. Потом поднялся еще кто-то и еще…

— Черт… Через путь поднятой пыли и дыма — желтыми пятнами зловеще проглядывали костры. Что-то горело…

— Пошли, что ли?

— Начать… кхе-кхе… выдвижение. Разбиться на четверки, проверять каждый дом. Сулиман — остаешься с ранеными.

— Есть. Они пошли вперед, прикрывая друг друга и сторожко поводя стволами автоматов по сторонам — видно не было ничего, но и противник, если кто-то уцелел в этом аду — тоже ничего не должен был видеть. Непонятно было — что тут могло уцелеть, в таком аду — температура около нуля, а тут — жарко. Ноги постоянно натыкались на что-то.

— Справа чисто.

— Слева чисто.

— Идем… Один из спецназовцев пнул чудом уцелевшую дверь, ведущую во дворик — и отшатнулся от пахнувшего в лицо жара.

— Тут ничего. В некоторых местах разрушило даже дувалы, хотя афганцы их строят — как миникрепости.

— Стой! Дреш! Что-то метнулось в дыму, спецназовец еле сдержал палец на спусковом крючке.

— Таслим! Ништ фаери, таслим! [52] — Держи его! Душман, непонятно как уцелевший — жутко выглядел, обгорелое, закопченное лицо, борода в крови, руки непонятно в чем, он кашлял. Спецназовец, который страховал своего товарища, мрачно прикинул — не жилец. Скорее всего — легочная контузия, вон кровь ртом идет. Хотя… народ крепкий, может, выживет. Тот, кто задержал духа — связал ему руки обрезком парашютной стропы.

— Шурави шайтан…

— Караредл! [53] — Товарищ капитан, есть один дух. Ранен.

— Оставьте. Продвигаемся вперед. Чем дальше они шли — тем меньше были разрушения, очевидно, летчики постарались отработать так, чтобы не задеть возможное местонахождение американского агента.

— Хэа! [54] Кто бы это не был — но две автоматные очереди скрестились на боевике прежде чем он успел бросить гранату.

— Бойся! Все попадали на землю, где-то впереди хлопнула РГДшка. После разрывов снарядов с самолета — взрыв показался слабым и несерьезным.

— Чисто!

— Вон адрес! Дверь! Спецназовцы, прикрывая друг друга, перебежали к неповрежденному дому — довольно большому. В отличие от остальных он вообще почти не был поврежден, если не считать частично заваленного дувала. Где эти летуны? Козлы. Вот.

— Приготовиться к штурму! На три-один-два… На три-один ударил в дверь, прикрываясь дувалом — взрыва нет, растяжки нет. Двое — рванулись внутрь, пристроенные к цевью фонари [55]прорезали ночной сумрак в поисках целей.

— Слева чисто!

— Справа чисто! Еще двое проскочили к двери.

— Один-два… Удар, один из спецов заходит и сразу пытается уйти влево, но места нет и приходится продвигаться вперед, стараясь не потерять темп. Коридор. Автоматы наизготовку, пальцы — на спусковых крючках.

— Дверь! Здесь дверь!

— Таслим! Таслим!

— Хорош орать. Давай — Зарю и входим.

— Есть! Из небольшой, размером с боевую осколочную гранату, сверху белой, снизу черной, рубчатой как эспандер — выдергивается чека.

— Бойся! Спецназовцы едва успели отвернуться — внутри, в одном из немногих уцелевших домов кишлака — оглушительно громыхнуло. Так громыхнуло, что тот, кто стоял в цепи первым — едва не потерял сознание. Показалось — что сейчас крыша на голову упадет.

— Пошел! Удар по двери, автомат навскидку, яркий луч фонаря режет завесу пыли и дыма. За спиной — то же самое.

— Дреш! Дреш! Здесь было просторнее, вошедший первым спецназовец отошел в сторону, давая дорогу остальным. Через две секунды — в комнате было уже трое.

— Чисто!

— Чисто!

— На полу! На полу, осторожней!

Два луча фонаря — скрещиваются на лежащем на полу человеке, тот лежит оглушенный и ослепленный, из ушей — идет кровь.

— Дреш!

— Проверь его! Один из спецов переворачивает лежащего на животе человека — осторожно, готовый отскочить, упасть, подать команду об опасности. Не раз и не два были случаи, когда душок из последних сил выдерживал чеку гранаты и подкладывал ее под себя — подарок ненавистным шурави. Луч прицепленного к цевью фонаря замирает на лице — грязном, окровавленном, со свернутой набок челюстью, с жиденькой бороденкой.

— Это объект!

— Тащите его отсюда! Пошли, пошли, пошли! На дворе — приглушенно хлопает взрыв. Спецназовцы ломятся вон из здания, один из них тащит полумертвого американца, закинув руки на плечи. Двор. Мелькающий свет фонарей, крики и мат, кислый запах взрывчатки. Кто-то лежит на земле, командир группы с полувзгляда понимает — не жилец. Не первый год здесь кувыркается, навидался — лучше иного фельдшера понимает…

— Доклад!

— Тащ капитан, тут кяриз! Замаскированный! Младший сержант Бурятов туда пошел, а там МОНка, [56]с…а! Один из спецов все же не выдерживает — падает планка. Поминая мать и ругаясь на пушту он подлетает к пролому в земле, где взорвалась мина-ловушка, убив младшего сержанта Бурятова, сует туда ствол автомата — и жмет на спуск, продолжая орать непечатное. Подскочивший вторым прапорщик Акопян — хватает его сзади, блокируя руки, тащит его от пролома…

— Ах… б… я… вас… на кол всех… на кол…

— Молчать! Бунчук — берешь своих и отступаете к машинам! Остальные — прочесать здесь все! Связь мне, связь! Тяжелый штурмовик Скорпион-5 — Скорпион, я Экран. Боевая задача — приступить к прочесыванию местности, радиус — пятнадцать километров! Обращать внимание на признаки активности, небольшие группы и одиночных духов, движение транспортных средств, особенно малых колонн. Об обнаружении — докладывать немедленно.

— Скорпион — принял, выполняю. Группа разведки — боевой приказ, свободный поиск, радиус — пятнадцать от муравейника. Докладывать немедленно!

— Есть! Еще года три назад — это было бы невероятно, поисковые действия на таком радиусе и ночью. Сейчас — реальность. Огромный объем фюзеляжа и грузоподъемность Ил-76 дали возможность установить предельно мощную аппаратуру разведки, связи и управления, такую, какая раньше либо использовалась только на земле либо — вовсе не была разработана. Ни самолет ни вертолет — не смогли бы ночью сделать такую работу, на которую был способен Скорпион.

Бывший генеральный секретарь ЦК НДПА Мохаммед Наджибулла — Важэл?

— На, на. Дмха! Может быть, шурави увидят американца и удовольствуются эти. Может быть, если оставить его в живых — шурави этого хватит. Они выскочили во двор, где-то рядом — что-то горело. Нельзя было медлить ни минуты, в любой момент — над домом мог зависнуть вертолет, и тогда — уже не уйдешь…

— Длта! Длта, рафик командон! [57] Бывший президент — никогда не останавливался в месте, где не было хотя бы двух запасных путей отхода. Звериным чутьем своим он понял — по земле уходить нельзя, в воздухе — враг. Значит — уходить надо под землей… Облицованный камнем сухой колодец. Поскрипывающая под ногами лестница. Свет фонарей и сухая, лезущая в нос пыль… Тот, кто шел первым — это был майор Алади, прикрывающий президента уже несколько лет, и беспредельно верный ему — прицепил аккумуляторный фонарь под цевье, на самодельное крепление. Примкнул к автомату штык старого образца, длинный. Было низко, со всех сторон давила тяжелая, темная земля, идти приходилось согнувшись в три погибели. Но это еще ничего — потом придется ползти. Кяризы! Лазы, ведущие в горы, туда, где есть вода. Карт кяризов не было ни у кого и никогда, информация о ходах передавалась от отца к сыну, от наличия кяриза зависело — будут тут жить люди или нет. Кяризники — одна из самых уважаемых профессий в Афганистане, бывало — что кяриз начинал отец, а заканчивал — уже сын. Все делалось вручную. Сухая, холодная на глубине земля. Затхлый воздух, скорпионы и змеи, павшие в зимнюю спячку. Черные чурбаны — подпорки, подпирающие низкий, кое-как укрепленный потолок. Смертельно опасное место. Но все равно — надо идти. Алади — опытный человек, у него нечеловеческая реакция, он приколет штыком что змею, что кого еще… Наверху бухнуло — раз, потом еще раз. Все буквально кожей, всем телом ощутили — как дрогнула земля.

— Бомбят…

— Шайтан их забери… В Афганистане от благодарности до проклятья — один шаг. Точно так же — один шаг от дружбы до смертельной вражды.

— Вро-вро! [58] И в самом деле, кяриз — совершенно неподходящее место для досужего разговора. Шорох чешуек змеи по песку, негромкий стук железа о камень — все это может предупредить о наличии врага. В кяризе — можно идти даже с закрытыми глазами, если ты достаточно опытен. Они шли, потом — встали на четвереньки и поползли подобно гадам — а наверху что-то бухало и грохотало.

— Вро-вро! Выходы из кяризов — не обязательно были в виде колодцев, некоторые — были пологими. Этот — был пологим. Он вел на склон довольно высокого холма у самого подножья гор. Майор

Алади лег на бок, осторожно оттолкнул стволом автомата заслонку, ловко, как змея пополз наружу. Остальные — замерли в ожидании. Сочащаяся в кяриз через открытый лаз ночная свежесть — была как амброзия после душного, тесного кяриза. Каждый ждал, слыша тихие удары сердца. Наверху — их мог поджидать враг. Если так — то все, зальют керосин в кяриз и подожгут. В люке — горела одинокая звезда на небе. Их было много — но из люка была видна только одна, холодная, молочно-белая и крупная. Потом — звезду закрыл человек, сунувшийся обратно в лаз.

— Хиц! Чабак! Чабак! [59] Они вылезли на склон, быстро привели себя в порядок — после путешествия по кяризу одежда будет совсем не в порядке, потому что там грязь и есть даже павшие животные. На горизонте — переливались зарницы разрывов, рокотали вертолетные лопасти. Люди старались не смотреть туда… Осторожно, как их учили шурави-инструкторы — они растянули большое пуштунское одеяло, расстелили карту.

— Сюда — решил президент — к утру дойдем до кишлака, пересидим там день. Потом пойдем дальше.

— Нас кто-то предал. — сказал Шинмари, самый молодой из них.

— С этим потом — отрезал президент — сначала уйдем, потом разберемся, что произошло, и кто предал. Выступаем — нельзя оставаться на открытой местности до утра. Ночью в горах пройти двенадцать километров — много. Но не для воинов — пуштунов. Майор Алади, настороженный, как всегда, мягко ступающий по земле в своих сапогах с кожаной подошвой — вдруг застыл, встал как вкопанный, смотря влево.

— Что…

— Цмлый! [60]— он прыгнул на президента, сшиб его с ног и застыл, направив ствол автомата в ночное небо. Из-за горной гряды — с рокотом выкатились два вертолета, пулеметные очереди полоснули горный склон слева и справа от группы. Это была «караванные» вертолеты, охотники за караванами — нор у них теперь не было прожекторов, были приборы ночного видения отчего было еще страшнее. Ничего — ни яркого света, ни очертаний вертолета — лишь темные тени на фоне более светлого из-за звезд неба, рокот вертолетных винтов, который, кажется — везде, доносится со всех сторон — и громовой, перекрикивающий винты и турбины голос.

— Вы обнаружены, сдавайтесь! Сопротивление бесполезно! Сдавшимся гарантируем жизнь. Сдавайтесь. Несколько автоматов заговорили в унисон — и, отвечая им, с одного из вертолетов ударил НУРС, пока выше группы. Лежащих на горном склоне — осыпало землей.

— Бывший президент Наджибулла, мы знаем, что вы здесь! Сопротивление бесполезно, сдавайтесь! Шансов нет! Группа захвата — Досмотровая группа на сброс! Обезоружить, связать, ожидать приказов!

— Шевелятся вроде еще. Может дать…

— Я тебе дам…

Один из вертолетов проходит над склоном, пока второй — страхующий — прикрывает его с дистанции, из первого — один за другим бросаются в темноту, на склон десантники Высота — метров семь-девять, но для десантника это ничто.

— Сброс произвел! Досмотровая группа на земле! Отхожу в зону ожидания!

— Бортстрелок, держи готовность!

— Есть! На земле — группа десантников, не раз и не два ходившая на караваны — готовится к самому главному. Это все равно — что взять медведя на берлоге после того, как выследили.

— Шаповал, Абдулов! Приборы у вас?

— Так точно.

— Идете первыми. Стрелять только если они начнут. Постарайтесь брать живыми.

— Есть.

— Подолян — прикроешь его отсюда. Мамедов — давай, бери свою дуру и уходи выше. Работаешь только в самом крайнем случае.

— Есть. Начиная с восьмидесятых годов — американская армия превзошла советскую в возможности ведения боя ночью. У американцев вертолеты с системой FLIR, радара для полетов в сплошной темноте — появились еще во Вьетнаме — мы и в Афганистане не могли нормально обеспечить ночные полеты. А ведь караваны гоняли ночью! Сейчас, после сокращения ОКСВ в разы — проблема встала особенно остро. Но ее — решали. На БелОМО, не мудрствуя лукаво, скопировали очки ночного видения AN-PVS7, которые удалось захватить в Никарагуа, именно они были на Гвардии младшем сержанте Шаповале и Гвардии сержанте Абдулове. У остальных — на автоматах, снайперских винтовках и пулеметах были ночные прицелы. Это раньше была специальная модификация Н для автоматов и ручных пулеметов, сейчас же — в полевых мастерских под эту модификацию переделывалось все оружие СА, ночные и оптические прицелы поступали во все большем и большем количестве и в некоторых подразделениях — они были уже у каждого.

— Остальным — занять позиции. Стрелять только по команде. Шаповал, Абдулов — вперед!

— Хакарат макава! Хакарат макава! [61]— громыхнуло с вертолета. Душманы — несмотря на то, что еще недавно они были своими, сейчас они были душманами — были метрах в пятидесяти, уже — на дальности броска гранаты. Гвардии сержант Абдулов — перещелкнул предохранитель в среднюю позицию, решив — что если что — саданет очередью, и пусть потом судят. Потому что нет здесь своих — одним духом меньше и хорошо.

— Топак де пар ми дзака ки хиз де! Лаасуна портакра! Лаасуна портакра! Мукавамат макаваи! [62]— громыхало с вертолета. Один из боевиков впереди дернулся — и опережая его движение четко стукнула СВД.

— Мать… — выпустив короткую очередь, Гвардии сержант Абдулов бросился на землю.

— Не стрелять! Не стрелять! Вашу мать не стрелять! Сдавайтесь там, а то всех положим!

— Ц б каву? [63] В темноте — отчетливо, слышимо даже через шум и вой вертолетов, через металлический голос команд — щелкнул предохранитель пистолета.

— На. На. — сказал бывший президент Афганистана. Он уже все для себя — решил.

ППД «Экран-1» ВСН МО СССР Авиабаза Баграм 16 июня 1988 года Бывшего генерального секретаря ЦК НДПА, Мухаммеда Наджибуллу содержали в ленинской комнате — просто больше негде было, не было свободного места. Было известно, что президент — в молодости занимался боксом и национальной афганской борьбой — поэтому, не далее чем на два шага от бывшего генсека находился зам по физподготовке базы по прозвищу Мускул. Сей субъект был знаменит на весь ограниченный контингент тем, что он выступал перед новобранцами с двухпудовой гирей. Он выходил перед строем с этой гирей, ставил ее и говорил — вот видите, это гиря. Ее можно поднять — при этих словах он ее поднимал. Ее можно поставить — при этих словах он ставил ее обратно на землю. А еще, ей можно перекреститься. И с этими словами — Мускул крестился, но не перстами, а зажатой в кулаке ручкой гири. Те из салаг, до которых еще не дошло, куда они попали — при виде этого зрелища моментально прозревали… Сразу возник вопрос о том, кто будет обыскивать президента. Для мусульманина личный обыск — унижение, но для советского военнослужащего обыскивать кого-то, тем более того, кто еще недавно считался другом — тоже унижение не из последних. Сошлись на том, что бывшему президенту подобрали в каптерке полный комплект советской полевой формы, и попросили его переодеться, отдав одежду. Теперь — гэбье в одном из ангаров зачем-то ее перетряхивало, вскрывало швы. Перед дверью ленкомнаты стоял пост — два солдата спецназа, вместо положенного по уставу в таком случае штык-ножа, у них было по пистолету Стечкина и по автомату Калашникова с боекомплектом, в нарушение устава при начале дежурства патрон досылался в патронник. Еще двое, вооруженных точно так же — стояли на улице под окном. Человек в штатском, поднялся на второй этаж, сделал несколько шагов — и тут же был остановлен зловещим щелчком предохранителя пистолета. Ни положенного по уставу окрика «стой, кто идет», ни вопроса «кто здесь» — просто щелчок предохранителя.

— Свои — сказал он.

— Пароль?

— Двина на сегодня…

— Можете идти… Человек в штатском подошел к стоящим на посту часовым, предъявил красную корочку с тиснением золотыми буквами на обложке — КГБ СССР. Часовой достал блокнот, карандаш и переписал данные удостоверения. Отступил в сторону. Человек шагнул в комнату, где содержался пленник.

— Выйдите! Начфиз Мускул удивленно посмотрел на вошедшего. Тот был среднего роста, с проседью в волосах — он был ниже президента больше чем на голову.

— Товарищ… опасно.

— Выйдите, майор! Звание начфиза звали не все. И еще меньше из тех кто знали — прошли бы пост охраны на дверях.

— Я за дверью буду, товарищ… генерал. Когда за Мускулом закрылась дверь, бывший генеральный секретарь — он не был связан,

на нем не было даже наручников — затравленно посмотрел на вошедшего.

— Здравствуйте, рафик Мухаммед. Или саид раис… [64]как там теперь…

— Здравствуй, мушавер [65]— сказал бывший генсек — живой, значит… Не ждал я тебя увидеть, не ждал…

— В жизни всякое бывает. Догадываешься, зачем я пришел?

— Да догадываюсь… Только мне то с этого — чего?

— Жизнь.

— Вот так?

— А ты как думал, рафик, а? Ты думаешь — мы зачем тебя искали? Ты для нас — тьфу. Хочешь, в Пакистан потом отпустим? К семье? Или где она у тебя там… в Югославии… Бывший генсек ничего не ответил.

— Боишься… И правильно делаешь. Тебе, рафик командон, нужно уже не бояться. Тебе надо завещание писать. Замочат ведь тебя.

— Замочат?

— Ну, убьют. Взорвут, застрелят, голову отрежут. Замочат — это так в тюрьме говорят, набрался я там… слов разных.

— В тюрьме, значит, отсиделся, мушавер?

— В ней самой рафик, в ней самой. Добрые люди помогли, есть люди на свете. А сейчас — и реабилитировали вчистую, и на работе восстановили.

— Полковник сейчас?

— Генерал-майор.

— Вырос, значит. Была одна власть — а стала другая власть?

— Так. Знаешь, рафик, что с Крючковым стало?

— Знаю, как не знать. Угрожаешь?

— Предупреждаю. Ты ведь из-за этого переметнуться решил, а? Мятеж устроил, американцев позвал. Из-за этого?

— Из-за этого, не из-за этого… какая сейчас разница, мушавер? Говори, чего надо, и уходи, не… беспокой душу.

— По-русски правильно — не рви душу.

— А ты что, русский, мушавер? Разве так?

— Русский. Русский азербайджанского происхождения. Мы все здесь — русские. Так что, давай прямо, рафик. Говорить будешь?

— Нет.

— Почему?

— Если молчать буду — убьют только меня. Если заговорю — всю семью вырежут, до последнего человека.

— Это ту, которую ты в Югославии держишь? Хочешь, адресок назову? Бывший генеральный секретарь ЦК НДПА хотел было броситься, но моментально понял — бесполезно. Этого убьешь, другие придут. Нет им числа. Все замарались, все. И каждому выгребать — по делам его.

— Сам понимаешь, рафик, выбора у тебя нет. Мы, по крайней мере, тебя живым хранить будем. До последнего. Нам свидетель нужен. Я ведь догадываюсь, что там люди — которых словом не свалить.

— Их ничем не свалить.

— Ошибаешься, рафик. Крючков так думал — и где он теперь. Чебриков так думал — и где он теперь. Горбач так думал — и где он теперь? Скверну надо — каленым железом. Иначе нельзя, зараза пойдет. Так что думай, рафик, прямо сейчас думай, времени нет ни минуты.

Сыграешь — дадим документы, семью поселим в тихом месте… будешь век свой коротать гденибудь… подальше от глаз. А врагов твоих — похоронят с тремя залпами. Ну?

— Нет.

— Как знаешь. Завтра передадим тебя ХАД, как положено. Посмотрим, доживешь ли до суда. Бывай, рафик, мне еще твоего брата сыскать надо. Может, он умнее окажется, чем ты. Москвич встал, пошел к двери…

— Стой! — не выдержал бывший генсек, когда тот уже взялся за ручку — какие будут гарантии мушавер?

— Моих слов тебе недостаточно?

— Человек хозяин своего слова. Захотел дал, захотел взял.

— А слово Председателя Президиума Верховного Совета Союза СССР тебе весомее будет? Хочешь — сейчас к вертушке пройдем? Бывший генсек немного подумал, потом обреченно махнул рукой. Сильный и крепкий в начале разговора сейчас, он как-то сдулся, съежился, кажется, что даже стал меньше. Он сломался…

— Говори свои вопросы, мушавер. Скажу… Москвич достал из кармана небольшой японский диктофон — чертовски удобная штука. Вставил две пальчиковые батарейки, сказал «Раз, раз», переключил и послушал как звучит. Звучало нормально. Тогда он положил диктофон на стол, поставил стул напротив.

— Сегодня шестнадцатое мая одна тысяча девятьсот девяностого года, шесть часов одиннадцать минут по московскому времени. Я, генерал-лейтенант государственной безопасности Аскеров Эльхан Абдулович, находясь в помещении ленинской комнаты авиабазы Баграм Демократическая Республика Афганистан, провожу допрос задержанного Мохаммеда Наджибуллы, бывшего генерального секретаря ЦК НДПА. Назовите свое имя.

— Мохаммед Ахтар Наджибулла.

— Вы клянетесь говорить правду и только правду?

— Клянусь, мушавер, клянусь — сказал бывший генеральный секретарь.

— Тогда вопрос первый. Когда вам впервые предложили участвовать в поставках в Советский союз героина?

— В апреле восьмидесятого года это было.

— Кто предложил вам участвовать в схеме поставок?

— А то ты не знаешь, мушавер.

— Рафик генеральный секретарь, я может, и знаю, но вы должны назвать это имя сами. Вы знаете процедуру не хуже меня.

— Двое пришли. Птицын и Кулаков. Прямо в кабинет. В открытую.

— Вы имеете в виду генерал-лейтенанта ГРУ, советника при Генеральном штабе армии ДРА Птицына Владимира Александровича и полковника КГБ, главного военного советника при Корпусе погранвойск ДРА Кулакова Петра Борисовича?

— Их самых, рафик мушавер. Их самых. Только Птицын тогда еще полковником был, а Кулаков — он не просто главным военным советником при погранвойсках был. Он тут личным представителем Андропова вашего был… он и заварил всю эту кашу…

— Почему вы согласились принять участие в заведомо преступных действиях Птицына и Кулакова? Наджибулла усмехнулся в усы.

— Глупые вопросы, мушавер задаешь. Попробовал бы я не согласиться. Они ведь не просто так пришли. А от Кармаля.

— От генерального секретаря ЦК НДПА Бабрака Кармаля?

— А что, еще один Кармаль есть? От него и пришли. Если бы я отказался — на ХАД другого бы поставили, а меня… в лучшем случае в отставку. А то и… работа то опасная, в Кабуле уже тогда было неспокойно.

— Бабрак Кармаль знал о поставках героина в Советский союз?

— А как не знать? Знал, еще как знал. Только наркоту эту — не в Советский союз поставляли. В Советский союз маковая соломка шла… конопли немного. Остальное дальше шло.

— Куда шло?

— А вот этого я не скажу, мушавер. Не скажу, как не проси. Аскеров, «Москвич» — не стал настаивать.

— Хорошо. Вопрос второй — откуда вы брали наркотические вещества?

— Выращивали, откуда же еще.

— Поясните, пожалуйста, смысл слова «выращивали».

— Делянки были, мушавер. Сначала немного, потом больше. Далеко… ваши солдаты туда не совались. Госхозы [66]под это дело создавались. Договорные районы. Ну а часть… конечно оттуда.

— Оттуда — это откуда? Выражайтесь точнее.

— Оттуда — это с той стороны границы.

— С кем именно вы контактировали из членов Пешаварской семерки для покупки наркотиков?

— Хекматьяр, Раббани… Они все время и грызлись из-за того, что у одних доход был, у других его не было. Обидно, понимаешь.

— Вы имеете в виду доход от наркоторговли, так? Так.

— Следующий вопрос — расскажите, каким образом были организованы поставки в Советский Союз наркотиков?

— Как… Была специальная группа в составе ХАД. У нее вертолеты были. Забирали наркотик, доставляли в Баграм. Там принимала советская сторона.

— Кто именно принимал наркотик в Баграме?

— Был тут человек… Фамилия… Черевицкий, кажется. Но ты его не ищи. Убили его.

— Кто убил?

— Не знаю. У своего руководства гэбэшного спрашивай.

— Хорошо. Когда это произошло?

— В восемьдесят третьем. Октябрь… не помню. Аскеров прикинул — примерно в это время окончательно слег в больницу Андропов. Почки… и оттуда уже не вышел. Мингазов… сволочь, признался, что отравил Андропова, и многих других, но зачем — молчит как рыба. Видимо, и у этого — семья. С…и…

— Допустим. Кто пришел на место Черевицкого?

— А никто, мушавер не пришел.

— То есть как. Поясните.

— Пришел Птицын. Сказал, что в наших услугах советская сторона больше не нуждается. Теперь он все будет делать сам.

— Когда это было?

— Да примерно — тогда же. Решили отключить афганцев, чтобы не делиться. Возможно — из-за этого же убили Андропова… Нет, скорее — чтобы не мешал.

— Кто и каким образом передавал вам деньги за оказанные услуги?

— Птицын передавал. Прямо в кабинет приносил.

— Сколько именно?

— Немного. Наличными.

— Какими именно?

— Доллары. Американские доллары.

— А счета? Бывший генеральный секретарь вскинул голову, прожег Аскерова ненавидящим взглядом.

— Какие еще счета?

— Обыкновенные. В швейцарском банке. Юнион Банк Свисс. Да ты не переживай так, мы все равно деньги снять не сможем. Просто знаем, что счет там есть. Сколько там?

— Достаточно. Аскеров снова не стал настаивать.

— Какие именно суммы передавал вам Птицын и как часто?

— Десять… пятнадцать тысяч… каждый месяц.

— Долларов США? Десять-пятнадцать тысяч долларов США?

— Долларов США.

— Хорошо. Кто еще в афганском руководстве был в курсе схемы?

— Кармаль был.

— Еще?

— Не знаю. Про Кармаля знаю точно.

— Лаек?

— Не знаю, говорю же, мушавер.

— Хорошо. Кто убил полковника Кулакова? Наджибулла усмехнулся.

— Ты еще спрашиваешь, мушавер? Ты его убил… Аскеров покачал головой.

— Я не убивал Кулакова.

— Как знаешь — легко согласился Наджибулла — но и мы его не убивали. Не убивали мы его. Ищи у себя, кроме ваших — некому.

— Найдем. Как часто вы контактировали с Птицыным после конца восемьдесят третьего?

— Часто. Как и раньше. Он ведь мне платил.

— То есть как — платил?

— Так и платил, мушавер. Деньгами.

— Сколько?

— Семь… десять тысяч.

— Долларов США в месяц?

— Их самых. Долларов США в месяц. Шайтан… как же просто. И какие мы все-таки дураки… Как облажались… с Амином, с Кармалем, со всеми. Никому просто в голову не приходило, что лояльность этих брехунов, рассуждающих о коммунизме как дикарь о высокой кухне — стоит ни много, ни мало — десять тысяч долларов США в месяц. Гнали сюда… стволы, муку, машины, строили им заводы на халяву. Но все, что они стоили, все вместе, всем их головотяпистым кагалом — это десять тысяч долларов США в месяц. Уму непостижимо.

— Кому еще кроме вас Птицын приносил деньги?

— Это не знаю, мушавер. Про себя знаю — скажу. Про других — не знаю. Им же цена всем в базарный день — смятый трешник…

Генерал Аскеров вспомнил своего отца — тот после того, как пришел с войны устроился в милицию, дослужился до начальника РОВД. Вспомнил, как тот искреннее плакал, несколько дней плакал и скрипел зубами, и был чернее тучи, так что домашние боялись подойти — когда одного из его подчиненных поймали на взятке. Помнил радость отца и опасливое восхищение соседей, когда он, ефрейтор пограничных войск, прибыл на десятидневную побывку к себе на родину. Зеленые петлицы, значок отличной боевой и политической… А эти… Тот же… товарищ Наджиб, как он себя называл. Когда Кармаль бежал из Афганистана — этот был послом в Иране. Тоже бежал — но не забыл с собой кассу посольства прихватить. Все — проститутки дешевые… э, кутарингесси джаляб… Некстати подумалось — хорошо, что отец так рано умер, да простит Аллах такие мысли. Он умер с гордостью за своего сына. Он не пережил бы позора, если бы узнал, что его сына, тогда уже полковника КГБ посадили в тюрьму, он не принял бы его дома, он просто не понял бы — что ему не говори. Хотя нет… он умер бы от горя, увидев своими глазами что творится в стране…

— Сменим тему. Вопрос — назовите пункты, через которые проходил контрабандный транзит героина. Это был Ташкент?

— Какой Ташкент, мушавер… ничего то ты не знаешь. Ташкент слишком часто проверяли. Это был аэродром в Оше, там какие-то ваши авиаполки базируются. Оттуда дальше.

— Куда — дальше?

— И этого я не знаю. Я знаю, откуда ваши борты приходили. Дальше — не знаю, ищи там, мушавер.

— Найдем. Следующий вопрос. Про кого еще из советских военнослужащих, советников, иных лиц с советским гражданством вы знаете, как об участниках схемы наркотранзита.

— А вот этого — не скажу, мушавер.

— То есть, как — не скажете?

— Так. Выполни то, что обещал — тогда поговорим.

— Запись прерывается… Генерал Аскеров нажал на кнопку. Наджибулла старался не смотреть допрашивающему его мушаверу в глаза.

— Играешь… — неопределенно сказал москвич.

— Мое дело. Пока семьи не увижу — ничего не скажу. Мне все равно — что жить, что умирать, мушавер. Если надо — так и расстреляйте меня за то, что я сделал. Семье жить дайте. Об одном прошу, мушавер, семье жить дайте. Как братьев вас прошу… Генерал спрятал диктофон в карман, поднялся со стула.

— Вовремя ты о братстве сейчас вспомнил. Козел.

— Подожди! — Наджибулла остановил генерала у самой двери.

— Ну?

— Ты кое-что не понял, мушавер. Кое-что очень серьезное не понял. Ты думаешь, это мы все затеяли: я, Кармаль и несколько нехороших людей в командовании контингента и КГБ? Нет, мушавер, это не так. Все с верха шло, с самого верха. С вашего верха. Кармаль в Афганистан приехал — он про это уже знал, готовился это делать.

— Бред какой-то.

— Это так, мушавер, хлебом клянусь. Рафик Кармаль при мне ругался, говорил, что Советы войну затеяли и нас втравили.

— Не только он это говорил. Вы все это говорили.

— И я говорил, мушавер, но дело не в этом. Вы и в самом деле эту войну — сами затеяли. Ты сейчас пойдешь звонить — подумай хорошо, кому ты будешь звонить. Как бы не получилось

так, что ты позвонишь самому злейшему врагу.

— Назови мне их, чтобы этого не произошло.

— Не могу, мушавер, да я и знаю то их не всех. Но семью в Москву привезешь — назову. Кого знаю.

— Тогда сиди. Жди. И молчи. Генерал вышел из комнаты, аккуратно закрыл дверь.

— Никого к нему не пускать, никого. Следите, чтобы он не совершил самоубийства. Если ему принесут еду и воду — требуйте, чтобы тот кто принес, попробовал все это сам. Обыскивайте каждого, кто входит, и никакого оружия.

— Нам довели при постановке на пост… — сказал один из охранников.

— Сохраните его, ребята. Сохраните — «За отвагу» получите, только за то, что несколько часов тут стояли. Нет — в дисбате сгниете… Когда генерал ушел, охранники переглянулись. Потом один из них кратко высказал все, что думает по этому поводу. Нецензурно. Генерал зашел в центр связи базы. Когда он шел сюда в голове мелькнула мыслишка, а что если и… Но тут же — он упрекнул себя. Человек, который его сюда послал — он же его считай и из тюрьмы вытащил, и не только его — многих. Он его сюда послал и задание дал… не может быть, чтобы и он… Не на себя же охотиться.

— Покинуть помещение! — приказал генерал- Аскеров, когда настроили связь с Москвой, — всем, включая дежурных операторов.

— Но… не по инструкции же…

— Кто из дежурных знает азербайджанский?

— Никто, товарищ генерал.

— Хорошо, дежурные остаются, все остальные — вон. Быстро! Про себя он решил — если говорить на азербайджанском, те, кто будет слушать — должны будут сначала найти переводчика, потом все это перевести. Переводчика найти не так то просто. Так он выиграет хоть пару часов… Когда лишние с поста вышли — он прервал связь, набрал на терминале другой номер. В ожидании ответа нервно постукивал пальцами по краю стола. Сейчас, сегодня — многое решится. Пан — или пропал. Наконец — с той стороны ответили…

— Бу, Гейдар-эфенди. [67] — О мэнэ [68]? — в трубке послышался знакомый голос Председателя Президиума Верховного Совета СССР, хриплый, приглушенный аппаратурой космической связи.

— Бэли кох. О ади адлари хазирдир. Бютюн адлари [69].

— Сабит калишмишдир. Кох яхши. Мэн хошбэхт одлум. Сиз бир сей лазимдир? [70] — Бэлитэяре вэ киса заманда. Бу, кох тэклюкэлидир [71].

— Тэйяре дерд саат сизэ оласак. Она оф онун гёзлери алмак емтеиб [72].

— Мэн хэр шэи баса дюшдюм, Гейдар-эфенди [73].

— Мэн Москвада сизин юшун беклиёрум. Эхсен [74]. Генерал Аскеров положил трубку. Машинально вытер руку об костюм — трубка скользила в мокрой от пота руке… Самолет прибыл через четыре часа. Это был не Ан-12 или Ил-76 как можно было ожидать. Это был старый Ил-18 Салон, самолет командующего Туркестанским военным округом. Лететь

— предстояло с полным комфортом. Генерал Аскеров с удовлетворением отметил, что когда он зашел в комнату с четырьмя автоматчиками — Наджбулла дернулся. Думал, что расстреливать… мелкие они все. Как-то так получается, что на нашей стороне оказывается всякая рвань. Аскеров лично знал Масуда и был уверен — этот — не сдаст.

— Время переодеваться, Саид раис. Давай, не тяни время. Самолет ждать не будет. Бывший генеральный секретарь снова переоделся — на сей раз в типичную для спецназа «эксперименталку», которую бывалые предпочитали всем другим видам формы. На голову — натянул шапочку с прорезями для глаз, раскатал до шеи. Поверх — накинул бронежилет.

— Дай ему — кивнул Аскеров. Один из солдат подал бывшему президенту свой автомат, тот не взял.

— Да не бойся ты, саиди. В автомате патронов нет, это чтобы ты как он был. А он — как ты — вот и посмотрим — кто кого. Играть президента Наджибуллу — четко осознавая, что на пути к самолету он может стать мишенью для снайпера — вызвался рослый уроженец Новосибирска. Не за медаль. Президент перехватил автомат, проверяя его на вес — а вдруг.

— Пошли. В коридоре — не протолкнуться, парные посты, оружие у всех до единого. Генерал Аскеров идет первым, дальше — пятеро, четверо, и в центре еще один. Президент идет впереди — слева, и никто, даже те, кто сейчас стоит на постах, не знают, кто из этих пятерых — бывший президент Наджибулла. Генерал выругал себя — он просил охрану, но никак не думал, что найдут столько свободных от работы обормотов, чтобы поставить на каждом углу. Он уже отчетливо понимал, с чем имеет дело, и какова глубина пропасти, в которую ему и его группе приходится смотреть. Пропасть, из которой не выбраться, пропасть, в которой может сгинуть и страна и весь народ. В стране растет количество наркоманов, появились героиновые наркоманы, агентура доносит о появлении в среднеазиатских республиках сетей оптового распространения наркотиков, подпольное тестирование показало, что наркомания проникла и в систему МВД. Если Наджибулла назовет имена — появится возможность накрыть если и не всю сеть разом — то, по крайней мере, ее существенную часть, выбить из цепи самое важное ее звено — советский участок транспортировки. И уничтожить всех тех, кто к этому причастен. Они спускаются вниз. У выхода из штабного здания — попыхивает мотором БТР-80, боковой люк, чертовски неудобный — открыт. Один за другим — все они залезают внутрь, машина с утробным ревом начинает двигаться, катится по бетонке аэродрома к посадочной площадке. У самолета — поставлен трап, это одно из наиболее уязвимых мест сейчас — на трапе человек беззащитен от выстрела, нет никакой возможности для маневра, и если правильно выбрать позицию…

— Сидеть и ждать… Генерал выбирается из бронетранспортера, не выключающего двигатель. Крупнокалиберный пулемет уставился своим раструбом в сторону гор. У трапа — двое, с автоматами.

— Идите отсюда. Вы нам не нужны.

— Товарищ полковник приказал…

— А я приказываю — шагом марш отсюда! Доложите полковнику, что это мой приказ.

— Есть… Генерал осматривается по сторонам. Машины на бетонке… аэродром живет своей жизнью,

идет боевая работа нельзя просто так остановить целую военную базу, ключевую в регионе. И любой — вон хоть тот тэчист [75]у вертолета, перебирающий двигатель — любой момент выстрелить. Никто не знает — сколько людей замешано во все это. Сколько? Кто они? Как, на чем их взяли? Кто сейчас — контролирует цепь. Генерал наклоняется к люку.

— Идем в том же порядке. По одному. По моей команде. На трапе не задерживаться. Первый пошел. Первый — один из назначенных телохранителей — бежит. Перепрыгивая через ступеньку по трапу. Он уже понял — что дело неладно.

— Второй пошел! Эта цепь… Не может быть, чтобы наркота шла только в Союз, в Союзе просто нет столько потребителей под нее. Наркота и в самом деле шла за границу, и те кто ее поставлял — уже перекуплены. На корню перекуплены, до последнего, они может и сами не понимают, что счет в заграничном банке — это крючок, с которого не сорвешься, всю губу раскровенишь, а не сорвешься.

— Третий пошел! Третий — Сам. И тоже дурак. Дурак набитый, хотя… мы сами виноваты. Мы все это допустили, а афганцы… они просто не такие циничные как мы. Это сейчас они… научились, и даже нас переплевывают. Наджибулла скрывается в салоне самолета.

— Четвертый пошел! И все-таки как легко все продаются и покупаются. Правильно Гейдар-ага тогда говорил, на дне рождения, правильно. Пьяный был — а правильно говорил, как никто правильно. Мы все — никогда не ели досыта, любого из нас купить — за кило сосисок. Поляков… генерал… Аллах, что он получил за предательство. Набор инструментов американских? Какую-то утварь? Телевизор, магнитофон? Это генерал ГРУ [76]! За что людей покупают? Да ни за что, за мечту, за мишуру покупают, за дрянь всякую. Что-то надо делать. Пока не развалилось все — окончательно. Но что?!

— Пятый пошел! Чем берут американцы? Да очень просто — он сам в зоне шпиона встретил — мало успел сдать, да и не знал почти ничего ценного — потому не расстреляли, пятнаху сунули. Все просто — приезжаешь в Нью-Йорк, в торгпредство, и первое что ты видишь — это супермаркеты в посттаможенной зоне. А там — ассортимент, какого в наших Березках не было никогда, хоть за право пользоваться Березками — ты кому только задницу не вылизывал. Машину? В СССР ты в очереди на нее стоишь, унижаешься перед профкомом — а тут на каждом углу магазин, надо — зашел и купил. Квартиру? Какая квартира, тут в квартирах нищие живут, на митинги на машинах приезжают. А нормальные американцы в собственном доме живут. Так и пришел — сам пришел, никто его не вербовал, за руку не тянул. Пришел в ФБР, сдал всех, кого знал, сказал, что будет работать на американскую разведку, только бы получить американский паспорт и семью перевезти. Когда — такое было у нас, когда — кто-то переходил вот так вот к нам? Не перебегал — а добром переходил. И не упомнишь… после войны еще, говорят, бывало. А у нас — как в зоне, противопобеговые мероприятия, по КГБ и ГРУ собирают людей в актовом зале и зачитывают сов секретный приказ, что мол смертные приговоры Верховного суда СССР будут исполняться в том числе и за границей. Это что — а? Все. Теперь самому. Ступеньки… одна, вторая. Только не дернуться, только не побежать. Прошел. Генерал, он же Москвич — прошел в салон. Наджибулла, не снимая маски, пристегивался к

креслу. Генерал посмотрел на часы. Несколько минут… черт, что так долго. Еще двое — тоже в масках ввели в салон самолета третьего, в маске и с наручниками. Расстегнули наручники на одной руке, приковали к креслу. Потом — сорвали маску. Человек с забинтованной головой, которому успели оказать медицинскую помочь — испуганно озирался по сторонам.

— Куда мы летим.

— В Ташкент — ответил генерал. На душе было скверно — как плюнули. Яков Шифф возвращался домой.

— А… а что мне будет? Меня… расстреляют?

— Пряников дадут… — сказал генерал, и добавил вполголоса — да кому ты нахрен нужен, ограш [77]такой.

— Взлетаем, товарищ генерал? — в салоне появился второй пилот.

— Взлетаем. И как можно скорее.

— Вышка, я ноль семьдесят первый, рулежку закончил, предполетные выполнил, прошу разрешения на взлет.

— Ноль семьдесят первый, я вышка. Взлет разрешаю. Ветер северный, слабый. После взлета уходите в северном направлении, занимайте эшелон четыре тысячи. Сектор свободен.

— Вас понял, спасибо. Командир самолета Ил-18 Салон, возившего командующего Туркестанского военного округа, опытный и много повидавший подполковник — довел РУДы до нужной точки — и отпустил тормоза. Самолет покатился по бетонке Баграма, набирая скорость.

— Неладное дело…

— В чем неладное, Герасименко? Один из офицеров спецназа, стоящих в тени ангара — отвернулся, зло сплюнул на землю.

— Товарищ полковник, добром все это не…

— Смотрите! Самолет командующего Туркестанским военным округом уже взлетел, он уже заходил на вираж, чтобы выйти в сектор набора высоты — как вдруг что-то полыхнуло, что-то маленькое и яркое — и самолет этот — вздрогнул, как живой, как гусь, подстреленный дробью на охоте. Было видно, что все четыре двигателя работают — но из фюзеляжа валил дым, тянулся за самолетом.

— Твою мать!

— Герасименко! Что рот разинул — тревожную группу в ружье и бегом к вертолету! По местам, по местам! Было видно, что самолет ранен не смертельно, что экипаж пытается сделать все возможное, чтобы развернуть и посадить машину. Ему почти удалось это сделать — все-таки самолеты старых моделей делались прочно, рассчитывались на самые экстремальные условия — и даже взрыв в салоне Ил-18 выдержал. Ему уже почти удалось развернуться, на поле выли сирены, срочно освобождали все полосы, в экстренном порядке прервали заправку заправляемых бортов, навстречу уходящим в укрытия заправщикам катились, полыхая огнями сирен аэродромные пожарные машины. Но видимо — все было предопределено — Богом, или теми, кто не хотел, чтобы бывший генеральный секретарь ЦК НДПА Мохаммед Наджибулла добрался до Москвы. Самолет сорвался в самый последний момент, уже нацелившись носом на полосу — вместо более-менее плавного скольжения, он вдруг сорвался в штопор и пошел вниз, все сильнее

кренясь на левое крыло. И ударился об землю, вспыхнул погребальным костром — на виду у всей базы Баграм. Кто говорит, что рукописи не горят — горят и еще как. Рукописи, дневники, компромат и его носители — все равны перед пламенем… Те, кто скрывал правду — добились своего. Пока. Указ Президиума Верховного Совета СССР О присвоении звания Героя Советского Союза генерал-майору госбезопасности Аскерову Эльхану Абдуловичу За успешное выполнение заданий по оказанию интернациональной помощи Республике Афганистан и проявленные при этом мужество и героизм присвоить звание Героя Советского Союза (посмертно): Аскерову Эльхану Абдуловичу — генерал-лейтенанту. Председатель Президиума Верховного Совета СССР Г. АЛИЕВ Секретарь Президиума Верховного Совета СССР Т. МЕНТЕШАШВИЛИ. Листовка Правоверные! Несколько дней назад на многострадальной земле Афганистана был задержан жид Яков Шифф. Этот человек тоже приехал в Афганистан для того, чтобы делать джихад и сеять смерть. Сначала на афганскую землю незваными приходили правоверные — из Саудовской Аравии, Ирана, Алжира, из других стран. Потом незваными стали приходить безбожники — из Китая, Америки — и они говорили, что ведут джихад. А теперь на многострадальную афганскую землю вести джихад приходят уже жиды! Видано ли это, был ли когда раньше такой позор и оскорбление ислама? Разве есть в джихаде место жидам? И разве не лжецы и вероотступники те, то приглашают на афганскую землю жидов, чтобы сеять смерть? По решению временного правительства в городе Кандагаре будет проведен суд над жидом Яковом Шиффом, который посмел явиться в Афганистан, чтобы шпионить. Правоверные! Только от нас сейчас зависит, будет ли Афганистан жить в мире, или по-прежнему на его земле будет литься кровь. Объединяйтесь! Вступайте в отряды самообороны! Изгоняйте с вашей земли иностранцев, многобожников и жидов! Только мы, народ Афганистана, имеем право решать судьбу своей Родины! Аллаху Акбар! Председатель временного правительства Афганистана А.Ш. Масуд.

Лэнгли, штат Виргиния 17 июня 1988 года Первая информация о провале операции в Афганистане пришла с большим опозданием: у ЦРУ в Афганистане не осталось нормальных источников, активов. Точнее — они то были, просто с ними не было нормальной связи, нужно было послать человека, который бы восстановил контакт с источниками. Его послали — как на Луну и без обратной связи. О том, что произошло — информацию передал агент, работающий в Москве, который вышел на связь с американцами совсем недавно, работал за обещание перевезти его и всю его семью в Штаты и которого не успели разоблачить. Он сообщил, что в Афганистане сотрудниками КГБ СССР при привлечении частей специального назначения (спецназ) отслежен и взят живым высокопоставленный сотрудник ЦРУ США и бывший генеральный секретарь ЦК НДПА Мухаммед Наджибулла. И тот и другой — взят живым и до сих пор находятся на советской военной базе в Афганистане. Кстати, про инициативника. Опытный волк разведки серьезно бы задумался над ситуацией. Только что- в Штатах был арестован некий Олдридж Эймс, начальник отдела внутренней контрразведки ЦРУ, выдавший КГБ всю разведсеть в странах Восточного блока. Об этом — большую статью под названием «Охота на ведьм» написала Правда, где естественно — Советский союз открестился от каких-либо контактов с Эймсом. Но профессионалы с обеих сторон железного занавеса понимали суть игры: статья — это предупреждение тем, кто готовится предать и оплеуха врагам, мол, если у вас человек, профессионально занимающийся борьбой с проникновением в аппарат разведки шпионов сам становится шпионом — то вся ваша структура сгнила насквозь. При таких обстоятельствах, появление инициативника, да еще старшего офицера ПГУ КГБ выглядело сомнительным: он не мог не знать, что произошло и нужно было быть либо отчаянным смельчаком, либо редкостным кретоном, чтобы идти к американцам. Но в ЦРУ США работали тоже люди: они разом лишились всех своих источников, и им нужно было хоть что-то, чтобы оправдать существование гигантского департамента по борьбе с советской угрозой. Инициативника наскоро проверили: наполовину еврей (по матери, фамилия русская), обойден при продвижении по службе — есть мотив предать. Значит, сойдет. Агента назвали Трубадур и взяли на контакт. В условиях холодной войны существовал цивилизованный способ решения проблем, подобной той, которая сейчас встала перед американской разведкой. В федеральной тюрьме томился Олдридж Эймс, советский агент — идеальный кандидат для обмена с советским КГБ, баш на баш и никаких обид. Такое делалось не раз, и не два, существовала целая процедура подобного рода действий, излюбленным местом для обмена была либо венгерско-австрийская граница, либо Западный Берлин. Но увы — только что специальным помощником директора ЦРУ был назначен некий Гас Авратакис а он при подобных случаях — разве что кипятком не писал. Узнав о том, что произошло одним из первых в ЦРУ — через секретаря Заместителя директора по анализу — Гас Авратакис приказал срочно собираться всем своим — оперативной группе по Афганистану.

— Какой придурок додумался послать туда еврея? Мать вашу, у кого хватило ума послать туда еврея?! Гас Авратакис, руководитель специальной группы по Афганистану в ранге специального помощника директора ЦРУ в бешенстве ходил по своему кабинету на седьмом этаже здания в Лэнгли. Благодаря своей дружбе с исполнительским персоналом — ему удалось получить

кабинет больше и удобнее, чем у директора. Директор сидел в угловом, зимой он продувался и по конфигурации он был неудобным.

— Сэр, это был единственный подходящий человек — робко возразил Марк Миллер — нужные языки, в том числе русский, таджикский, опыт жизни в России, и…

— Господи, он еврей! Вы можете это понять — еврей! У вас мозги совсем отказали, а? Теперь — с этим евреем, пойманным на джихаде, поднимется такая буча! Русские это знают, как вы думаете, почему они не расстреляли его, а устраивают открытый суд?! Сам Гас Авратакис в то время, как несколько придурков устроили операцию с посылкой еврея в зону боевых действий — находился в поездке по странам Ближнего Востока, восстанавливал старые связи, завязывал новые и смотрел, что уже успели обосрать. Для того, чтобы противостоять русским, вооруженным тяжелыми штурмовиками и новыми вертолетами — нужно было принципиально новое оружие.

— Это послужило вам уроком?!

— Да, сэр — ответил Миллер, который, по правде и был во всем в этом виноват.

— В таком случае, давайте подумаем, как будем вытаскивать нашего парня из лап русских… Одной из отличительных черт Авратакиса было то, что он довольно лояльно относился к подчиненным. Его карьера была полна взлетов и провалов, и он считал, что если человек делает дело — провалы неизбежны, их не бывает только у тех, кто ничего не делает. Главное — чтобы человек искренне переживал за дело, стремился сделать его как можно лучше — и если это есть, то простить можно многое. Почти все. Судя по виду сотрудников оперативной группы — никто из них не желал лично отправиться в Афганистан на помощь попавшему в беду агенту. Да и сам Авратакис этого не желал… он был смелым, даже храбрым — но не сумасшедшим.

— Так, парни… Мне думается, нам потребуется тяжелая артиллерия. Мне нужно два толковых парня, чтобы съездить с ними в Пентагон. Возьмите с собой все материалы по этому делу. Они нам пригодятся… В Пентагоне — на стоянках как всегда не было место, это означало, что русские в очередной раз что-то замышляют. Приткнуть машину удалось только за КП, в неположенном месте — под стеклом оставили карточку, чтобы не нарваться на штраф. Документы у них проверили дважды: первый раз на входе, второй раз — перед входом в сектор, занятый командованием USSOCOM. Там была своя охрана, пусть из военных полицейских, как и везде — но выглядела она весьма внушительно. Марка Вебера, один из офицеров USSOCOM, который входил в комиссию по Афганистану, и к которому всегда можно было обратиться с маленькой просьбой — они нашли в ситуационной комнате, он разговаривал с каким-то бригадным генералом внушительного вида. Авратакис подождал, пока он в очередной раз по привычке осмотрится, махнул рукой. Вебер кивнул, плавно закруглил разговор, и через несколько минут уже подошел к ним, поднявшись по лестнице.

— Что тут у вас происходит? Выглядит как улей, в который ткнули палкой.

— Получены новые сведения. Русские собираются сбить американский самолет американским же ракетным комплексом Стингер в одной из стран Залива. Мы сейчас активируем все, что у нас есть, чтобы прикрыть аэропорты. А у вас что?

— У нас есть пропавший агент. Слышал?

— Да… — Вебер помрачнел.

— Какого черта его никто не прикрывал?

— Это не так просто.

— Черт возьми, а что там сложного?! — взорвался Авратакис — выделить пару крепких парней на подхвате?

— Эй, а как эти парни, по-твоему, должны работать в Афганистане! Не зная языка, не имея даже нормальной исходной информации. Там сейчас осиное гнездо! По нашим данным, русские сейчас создают дивизию специального назначения. Дивизию! Люди Масуда видели многих из нас, они учились в наших лагерях и знают, как мы работаем. Черт возьми, а почему бы вам не замочить Масуда, как русские замочили уль-Хака?!

— Извини — Гас похлопал маленького спецназовца по плечу — извини.

— Да ничего. Я понимаю, что это проблема, но не надо винить в ней только нас.

— Я и не виню. Найдется кофе? В кабинете Вебера — кофе нашлось, и даже в достаточном количестве. В углу — на стене, на пыльном пуштунском ковре, который хозяин кабинета купил на приграничном рынке западнее Пешавара в восемьдесят седьмом — висел автомат АК-74, подаренный моджахедами. Скорее всего — ни одного из дарителей этого уже не было в живых.

— Я слышал, это был еврей?

— Эмигрант из Израиля — неохотно подтвердил Авратакис — местные евреи уже трясут задницами по кабинетам.

— Почему бы им не отправить туда Саарет Маткаль [78]?

— Очень смешно… Гас одним глотком допил кофе, стукнул бокалом об стол, намекая, что не отказался бы от еще одной порции.

— Что есть у вас? Мне надо знать?

— Немного. У нас есть кое-какие независимые от вас контакты, в частности в Карачи. Прошла информация, что в Афганистане был очень серьезный бой и захвачен американец. Живым. Авратакис наклонился вперед.

— Ты уверен, что живым?

— Ни в чем нельзя быть уверенным сейчас. Но парень, который говорил об этом — сказал, что русские взяли кого-то живьем. Это было очень важно. Информация, которая пришла из одного источника не может считаться информацией. Для того, чтобы она считалась информацией, нужно хотя бы одно независимое подтверждение. Сейчас у Авратакиса их было два — информацию московской станции ЦРУ подтвердили источники военных и китайская резидентура в Пакистане. После того, как русский медведь проснулся и рассвирепел — Китай имел все основания опасаться за собственное будущее и шел на сотрудничество с американцами.

— Что ты хочешь от нас?

— Этого парня надо освободить. Мы слишком часто стали проигрывать.

— Как ты себе это представляешь?

— Как? Возьми несколько крутых парней, которые просиживают здесь штаны и качаются как культуристы и направь их туда. Как в Рэмбо-III. — Это не фильм. И в Мэриленде — найдется куда больше ублюдков, без толку протирающих штаны.

— Уровень Е [79]никогда не пойдет на это.

— Тогда Управление поставит вопрос о том, какого черта специальные силы подчинены местным пердунам и для чего они созданы, если мы боимся их использовать. Вебер внимательно посмотрел на наглого ЦРУшника. Нельзя сказать, что у них были

плохие отношения, они делали одно и то же дело и стремились к одному и тому же — разрушить Советский союз. Более того — они работали в одной команде. Но сейчас — Вебер был раздражен наглым напором гражданского, ЦРУшника. Пусть и знал его не один год.

— Ты уверен, что президент встанет на вашу сторону?

— Черт возьми, Макс, о чем мы говорим вообще! — взорвался Авратакис — я тебя не узнаю! Красные трахают нас, как хотят, а мы боимся дать им как следует по морде!? Наш парень в плену и я хочу его оттуда вытащить! Вот и все, что я хочу, я пришел сюда не торговаться за бюджет или ради другой подобной хрени. Просто помоги мне, вот и все! Майор Вебер задумался.

— Есть здесь один парень… На одну ступень выше меня, но толковый офицер. Он здесь в командировке… я его приведу и потолкуете. Может быть, придется слетать в Форт Брэгг или в МакДилл [80]. Есть пара свободных дней? Авратакис улыбнулся.

— После вояжа на Восток — хоть неделя…

— Тогда он тебе позвонит. Но не сегодня. Получив в Пентагоне скользкий и уклончивый ответ от Макса Вебера, занимающего гораздо более высокую реальную должность, чем та которая значилась в ведомости на выдачу жалования, Авратакис не пошел на кольцо Е. За то время, пока он занимался афганской проблемой он поднаторел в обхождении бюрократических рифов в Вашингтоне и знал, что это ровным счетом ничего не даст. В блоке Е обитают важные птицы — генералы, мундир которых свободно может сойти за бронежилет во фронтальной проекции, для них сотрудник ЦРУ — это нечто среднее между скунсом и хорьком, нечто такое, что стоит держать от себя подальше. Но все эти ребята, которые обожают дорогостоящие игрушки — чертовски сильно зависят от парней на Капитолийском холме, которые каждый год утверждают им бюджет. И любого из двенадцати конгрессменов, сидящих в комиссии по бюджету — они готовы носить на руках и целовать им ботинки. Вот почему — Гас Авратакис сел в полагавшийся ему по должности темно-синий бронированный Олдсмобиль-98 и отправился на Капитолийский холм, где засел главный идеолог и приводной мотор войны в Афганистане — конгрессмен от второго избирательного округа Техаса Чарли Уилсон. В середине дня — в центре Вашингтона движение весьма затруднено, припарковаться тоже негде, и лучше было бы спуститься в метро — но Авратакис не хотел бросать машину. Пока водитель нервничал и, цедя через зубы ругательства рывками, как пехотинец от укрытия к укрытию, продвигался по запруженным транспортом вашингтонским улицам — Гас Авратакис думал. И мысли его — были весьма невеселые. Русские предложат обмен, это к гадалке не ходи. Тот идиот, которого послали в Афганистан — он знал немного, и только по Афганистану, для русских гораздо важнее сейчас выручить Эймса. Они ткнули рожей в лужу все ЦРУ — интересно, кстати, откуда этот полурусский козел Гейтс узнал имя Эймса — а теперь ткнут еще раз. Освободив Эймса и вывезя его в СССР, они дадут всем ясный сигнал: на нас работать можно! Мы никого не оставим в беде и выручим нас в любой ситуации! [81]Так что — привычно пойдя на обмен, ЦРУ только усугубит ситуацию с предательством Эймса, дав сигнал всем остальным, что предавать можно. Ну, Роджер, ну козел… Сам Авратакис почти не знал Эймса: в ЦРУ был такой уровень секретности, что ни один сотрудник не знал, чем занимаются другие. Встречались пару раз на совещаниях по советской проблематике, не более. Один раз они сидели на соседних местах и Авратакис, отец которого продавал алкоголь — почувствовал буквально въевшийся в одежду Эймса запашок сивухи.

Понял — пьет. Но в ЦРУ, со всеми стрессами и бесконтрольностью, с проблемами в семьях — пили многие, некоторые были готовы уже к обеду, некоторые шли в бар и напивались под вечер. И все было нормально — и только когда этот умник Гейтс, чистюля, шпарящий по-русски лучше русского, указал пальцем — тут и стало всплывать. И Ягуар на стоянке — интересно с каких грабежей. И разорительный развод, прошедший без особых финансовых потрясений. И отдых на дорогом курорте. И две дорогущие картины, которые нашли в доме. В общем, полный набор. И даже этим разоблачением, позволившим ликвидировать не то что протечку — а настоящую дыру ниже ватерлинии — КГБ им поднасрало, ведь теперь по всему ЦРУ шли проверки, и деятельность многих отделов была просто парализована. И это в то время, когда в Москве у руля — последыши Сталина и русские — как с цепи сорвались. Господи, может, Гейтс сам спелся с КГБ? Ведь даже вся эта вакханалия, что сейчас творится — на руку русским! Интересно — а кто сдал того парня в Афганистане, ведь не случайно он попался, к гадалке не ходи — не случайно! Вырвавшись из цепких объятий вашингтонских пробок, Олдсмобиль свернул на закрытую стоянку Капитолия, водитель облегченно вздохнул.

— Приехали, сэр.

— Паркуй машину. Я сейчас. В офисе конгрессмена Чарли Уилсона Авратакиса встретила ослепительная длинноногая блондинка с ангельской улыбкой — вокруг Чарли всю дорогу так и вились самые разные женщины. Ее звали… кажется Анита, а может и еще как. С помощью Ангелов Чарли — на Капитолийском холме можно было решить немало вопросов.

— Мистер Авратакис… — защебетала она, сотрудника ЦРУ здесь хорошо знали — мы рады вас снова видеть, но мистер Уилсон прилег отдохнуть и… Опять…

— Мне можно — заявил Авратакис, отодвигая даму в сторону — сейчас разберемся. Первое, что бросилось в глаза сотруднику ЦРУ, когда он переступил порог кабинета конгрессмена — это бутылка. Опустошенная на две трети бутылка дорогой водки Grey Goose, она нагло стояла прямо посреди стола, незакрытая и от нее в кабинете был ощутимо неприятный запах. Еще более неприятный запах исходил от конгрессмена Чарли Уилсона, мирно спавшего на диванчике и издававшего рулады носом.

— Вы что, не можете отобрать у него бутылку? Ему же нельзя.

— Сэр, мы проверяем его кабинет постоянно… мы не знаем где он ее взял. В восемьдесят шестом году Уилсон свалился с обширным инфарктом, врачи давали ему не больше месяца жизни. Бычье, техасское здоровье бывшего морского офицера взяло свое — но врачи предупредили его, что даже одного стакана спиртного может хватить для беды. Уилсон не пил какое-то время — но после того, как русские нанесли по Пакистану атомный удар — он сорвался. Это надо было прекращать.

— Значит, так. Два стакана для хайболла. В одном минеральная вода, немного и растворимый аспирин, таблетки три. В другом томатный сок на треть и два сырых яйца. И побыстрее. Сын торговца спиртным, Авратакис хорошо знал, как приводить в чувство алкоголиков с минимальными последствиями для их здоровья.

— Да, сэр! — сказала Анита и вылетела за дверь. Начальник департамента ЦРУ пододвинул стул, сел поближе к дивану, на котором спал конгрессмен. Для гигантского роста конгрессмена, диван был мал и его длинные ноги свешивались за спинку.

— Чарли, Чарли… — со вздохом сказал Авратакис. Ведь он любил этого человека. Специальный представитель директора ЦРУ был жестким и циничным человеком, он видел слишком много дерьма и грязи, чтобы любить кого-то из людей — но вот этого парня он любил. Конгрессмен Чарли Уилсон сделал намного больше, чем он был должен для защиты интересов Америки, он не предал их и не подставил даже тогда, когда в Пакистане взорвался ядерный заряд и погибли американские военнослужащие и советские предъявили всему миру обломки сбитого в Афганистане американского палубного истребителя и нескольких сбитых американских летчиков — и на них на всех обрушилась очередная Ниагара дерьма. Предложения тогда были самые разные: распустить ЦРУ, объявить импичмент Президенту. Оказалось, что американцы готовы поддерживать тех, кто почти без шансов бьется на переднем крае борьбы с наступающим коммунизмом — но не готовы, чтобы гибли американские военнослужащие. И лишь этот парень — встал с ними плечом к плечу и принял на себя весь удар. Потому и начал пить — почти все, кого он узнал за время многочисленных поездок в Пакистан — погибли. Уйти не удалось почти никому.

— Готово, сэр — вернулась Анита с требуемым.

— Поставь на стол. Гас Авратакис долил стакан с томатным соком и желтками водкой, размешал живительную смесь коктейльной соломинкой. Потом взял кувшин с водой и бестрепетно вылил кувшин на голову конгрессмена. Тот заворочался, застонал.

— Какого черта. Анелиз…

— Давай, вставай, парень. Русские идут! Упоминание о русских взбодрило конгрессмена: тот с трудом сел на диване, приглаживая мокрые волосы. Мутные от опьянения глаза сфокусировались на человеке перед ним.

— Гас? Какого… черта.

— Такого. На, пей. Пей! Конгрессмен с трудом поднес стакан с похмеляющим ко рту — и едва не выронил его. Зубы мелко клацали об стекло.

— Ну… ну… не пролей. Давай, пей, это надо выпить. Конгрессмен с трудом выпил похмеляющее, потом аспирин с минералкой. Начал немного приходить в себя.

— Гас… какого черта. Ты же… в Египте…

— Узнал, что ты бухаешь, и примчался сюда. Какого черта ты опять начал, парень, ты же знаешь, что это тебя убьет!

— Я… я не могу…

— Чего? Конгрессмен смотрел прямо на Авратакиса, в глазах стояли мутные слезы.

— Они… травят меня… но дело… не в этом.

— Мне тоже несладко приходится.

— Понимаешь… Гас… мы их просто бросили. Просто насрали на них… и все… Русские проехались по ним… танками… бросили на них… атомную бомбу… а мы просто на них насрали. Понимаешь это… подлость… когда сбивают несколько самолетов… мы все орем… как резанные… а когда убивают миллион тех… кто поверил нам… нам наплевать, понимаешь, наплевать. Авратакис вздохнул.

— Вот что, Чарли. Ты знаешь, кто я и откуда я. Я видел сколько драк, сколько, наверное, видел один человек из миллиона. Двое парней, приняв на грудь, выходят из бара и чувствуют, что у них накопились проблемы, которые надо срочно решить. Но я кое-что понял. Все драки

начинаются одинаково, но заканчиваются по-разному. Я видел парней, которые после того, как им врезали — лежали и хныкали как девчонки. А потом еще и вызывали полицию, чтобы та сделала то, чего не смогли сделать они. Но я видел парней, которые получали по морде, вставали — и снова лезли в драку, даже если противник был ощутимо сильнее и они делали это до тех пор, пока не теряли сознание, пока их не разнимали или пока не приезжала полиция. Таких парней было немного. Но они были. Так вот, Чарли — у нас нет полиции. Никто не приедет. Поэтому — вставай и дерись.

— А что… что случилось то? Ты как то… не в себе.

— Точно. Не в себе. Один парень сунулся в Афганистан. И попал прямиком в лапы медведя. Так что у нас проблема, парень.

Вашингтон, округ Колумбия 17 июня 1988 года По пути — Авратакис и Уилсон заехали в одно неприметное местечко, которое содержал парень, отец которого покупал у отца Авратакиса спиртное еще в пятидесятые. Тарелка горячего лукового супа по особому рецепту, очень жирного — окончательно привела конгрессмена в чувство.

— Что произошло? — спросил Уилсон, когда они поедали суп с сухариками. Авратакис привычно оглянулся — вроде ничего подозрительного.

— Мы направили парня в Афганистан. Он должен был восстановить контакты там… после всего этого дерьма мы как ослепли.

— Это был американец? Авратакис еще раз оглянулся.

— Хуже. Еврей.

— Еврей?!

— Говори тише!

— Извини… — конгрессмен снова налег на суп.

— Да, еврей, черт бы побрал всех наших кабинетных умников. В том то и дело.

— Как он оказался на такой операции?

— Сейчас разбираются, пока известно немногое. Парень — эмигрант из СССР, выехал с семьей в Израиль, потом его отправили на стажировку сюда, мы его переманили. Дали гражданство, чтоб его! Знал языки, считался надежным.

— Считался?

— Я сейчас уже ни в чем не уверен. Может, русские подбросили кукушечье яйцо в наше гнездо.

— Кто еще это знает?

— Пока никто. Не расползлось. Но по данным из трех источников — парень жив.

— Может поговорить с евреями? У меня есть там немало знакомых. Они…

— Ты что, с ума сошел?! Если евреи сунутся туда, это будет катастрофа! Русские и так орут на всех углах, что в джихаде участвуют евреи. Они явно намереваются вывести этого парня на открытый процесс и ткнуть нас в дерьмо. Ты представляешь, что будет?! Конгрессмен Уилсон, хоть мозги его сейчас были не в лучшем состоянии, работали со скрипом — хорошо это понимал. Он помнил, как взвыли саудиты, когда он предложил покупать высокотехнологичное оружие у Израиля [82]. Это для него Советы — главный враг, а вот те, кто с ними по одну сторону баррикад — готовы схватиться друг с другом, стоит только отвернуться.

— Тогда надо задействовать наших!

— Вот именно. Мы направляемся в Госдепартамент, чтобы пнуть там пару задниц. Потом — сделаем то же самое в Пентагоне. Ты мне нужен, парень. Трезвым и живым. Понял? Конгрессмен отвел взгляд.

— Понял.

— Никакой выпивки. Ни капли!

— Да понял, я… В Госдепартаменте самого Авратакиса, если бы он заявился туда один — принял бы в лучшем случае начальник отдела: ЦРУ и здесь не пользовалось популярностью, несмотря на то, что от него, от поставляемой им информации зависели многие дипломатические игры

ведущиеся Туманным дном. [83]Но вместе с конгрессменом, который отвечал за ассигнования — их провели на самый верх, туда, где работали чиновники в ранге не ниже заместителя Госсекретаря США. Правда, когда Авратакис увидел, куда их ведет чрезмерно любезный стажер дипломатическго ведомства — улыбка его погасла.

— Эй, парень, а куда пропал Штрассер? — напористо спросил он.

— Сэр, мистер Штрассер сейчас на больничном. Дела по этому направлению принял мистер Хартман. Черт, черт и еще раз черт! Артур Хартман, бывший посол СССР в Москве с восемьдесят первого по восемьдесят седьмой годы — он проработал в Москве самое тяжелое и неоднозначное время и вовремя свалил оттуда — до переворота неосталинистов. Теперь его срочно дернули на дипломатическую работу — восстанавливать то, что дипломатическими методами восстановить было уже невозможно. Посол Джек Мэтлок младший все еще находился в СССР — но было признано, что с работой он не справился и его решено было отозвать. В госдепартаменте — Хартман был известен как сторонник нейтральной линии с Советами — «мы такие, а вы такие, с этим ничего не поделаешь, давайте, попробуем что-то продать друг другу». Ожидать от него действенной помощи было глупо. Хартман, осанистый, седовласый, чем-то похожий на бывшего советского лидера Горбачева, которого убили сталинисты — c радушной улыбкой пригласил обоих в угол кабинета, где стоял стол, пара диванов и устраивали неформальные встречи. Его улыбка никого не обманывала — Авратакис знал, что этот дипломат хитер как лиса, связан с Уолл-Стрит и банкирским домом Рокфеллеров, умеет лгать, глядя в глаза. Не просто так он был в СССР послом в течении всего начала и середины восьмидесятых годов, ох не просто так…

— Слышал, вам дали новый кабинет в Лэнгли — осведомился замгоссекретаря — мои поздравления… Все это было сказано с недоброй улыбкой патриция, поздравляющего раба с тем, что он чего-то добился в жизни. Авратакис был выходцем с самых низов — а вот у бывшего посла была почти голубая кровь.

— Да, много нынче мест освободилось. Как говорили британские офицеры, поднимая тосты в дни мира — за войну и продвижение по службе.

— Продвигаться можно и без войны. Авратакис понял, что ничего хорошего из этого разговора не выйдет.

— Советник, у нас случилась некая неприятность в Афганистане. Мы можем рассчитывать на вашу помощь?

— Смотря на какую. А что там случилось?

— Пропал один наш парень. Попал в лапы медведя, как мы считаем.

— Наш парень? — уточнил замгоссекретаря.

— Гражданин США — подтвердил спецпредставитель.

— Что произошло? Как он попал в Афганистан? У него была легальная миссия?

— Нелегальная, в том то все и дело. В Афганистане нельзя работать в белых перчатках. Бывший посол пожал плечами.

— И какой помощи вы от меня хотите?

— Ну, для начала неплохо выяснить бы, жив он или нет, и если жив — то где он находится. В каком он состоянии. Попытаться добиться того, чтобы к нему пустили дипработников.

— Под каким именем он был в Афганистане?

— Джекоб Шифт. Журналист.

— Как он туда попал?

— С территории Пакистана. Бывший посол добросовестно записал все в маленький блокнот, который имели при себе практически все дипработники.

— Мы направим официальный запрос, господа, посмотрим, что получится. Должен сказать, что ситуация весьма щекотливая. Госдепартамент уже выпустил предостережение для американских граждан, Пакистан является местом, категорически не рекомендованным к посещению. Вы уверены, что он находится у русских?

— Черт, а где же он еще может находиться?!

— Ну, к примеру, в руках бандформирования моджахедов, похитившего его с целью выкупа или шантажа. Там сейчас полно бандитов, промышляющих похищениями людей — слышали, что произошло с польской гуманитарной миссией? Если это так — боюсь, нам придется обращаться к СССР за помощью, а не с претензиями. Это стало последней каплей для и так истощенного запаса терпения конгрессмена Уилсона, до того просто молча слушавшего.

— Послушайте, мистер! — сказал он, наклонившись вперед — эти бандиты, как вы их называете на самом деле самые храбрые люди из всех, кого я только знал! Пока вы распивали коктейли в большевистской Москве — они с голыми руками шли на советские танки, оплачивая своей кровью то, чего у вас не получалось добиться болтовней! Так что имейте уважение к людям, которые погибли за интересы Америки, мать вашу! Заместитель государственного секретаря с невозмутимым выражением лица поправил галстук.

— Мистер Уилсон, мы уважаем ваше стремление защищать интересы Америки, но методы, какими вы их защищали, привели к дестабилизации всего региона и первому со времен Хиросимы и Нагасаки — боевому применению ядерного оружия. Ваши усилия привели к тому, что люди в Советском союзе, которых мы всячески поддерживали, которые искреннее хотели разрядки международной напряженности либо уже убиты сталинистами, либо ожидают смерти, а мы — пытаемся спасти еще хоть что-то. Нельзя одной рукой гладить медведя, а другой — бить ему в нос. Этих сталинистов вызвали к жизни вы, сейчас мы имеем дело с ошалевшими от крови зверьми и одному Богу известно, чем все это закончится. Вы можете добиться встречи с государственным секретарем США — но он вам скажет то же, что скажу вам я: внешняя политика Соединенных штатов Америки определяется здесь и в Белом Доме, но никак не на Капитолийском холме. Мы сделаем все, что в наших силах, господа, чтобы выяснить судьбу пропавшего американского гражданина, задействуем возможности, какие у нас есть — но я убедительно прошу вас не вмешиваться и не усугублять и так непростую ситуацию.

— Да какие у вас к чертям возможности… — психанул и Авратакис, вставая — нет их у вас. Вы пляшете под дудку русских — и больше ничего!

— Вот скользкий ублюдок! — психанул Уилсон, когда они садились в машину — да он, не вылезая из своего офиса, судит обо всем мире! Съездил бы, посмотрел, что там творилось! Козел! Авратакис мрачно промолчал. Никогда раньше ни один заместитель государственного секретаря не посмел бы так разговаривать с конгрессменом из комиссии по ассигнованиям. Когда их акции котировались как нельзя высоко — Чарли Уилсон устроил несколько показательных расправ с чиновниками, которые посмели перейти ему дорогу в афганских делах, утверждая в Вашингтоне мнение, что не нужно вставать на пути у Чарли Уилсона, когда он занимается афганскими делами. Сейчас, судя по тому, как их принял Хартман — у него

серьезная крыша в виде госсекретаря, а то и самого президента. Отношение к афганской проблеме — коренным образом изменилось. Но это не значит, что сдастся лично он, Гас Авратакис. Вставай и дерись!

— Поехали, Билл. Заедем в Пентагон. В Пентагоне с парковками было полегче, не так давно они застроили под парковки несколько гектаров. На вертолетной площадке стояли несколько вертолетов — а это значило, что армия что-то затевает. Их согласился принять только что назначенный министр обороны, бывший конгрессмен от Вайоминга Ричард Чейни. [84]Хорошего это не обещало — Дик Чейни был республиканцем, а Чарли Уилсон демократом, пусть даже он в военных вопросах кардинально расходился с политикой своей партии. В Вашингтоне Ричард Чейни считался технократом и однозначно человеком нового Президента и по тому, что он им сейчас скажет — Гас Авратакис надеялся понять позицию Белого Дома по всему этому дерьму.

— Господа! — приветствовал их Чейни, выйдя из за своего новенького стола со статуэткой какого то истребителя — рад вас видеть. Конгрессмен.

— Дик… плохо, что ты поработал у нас совсем ничего.

— Лучше не засиживаться на одном месте долго. Кофе?

— И как можно крепче. И моему другу тоже. Расселись. Стюард в форме военно-морского флота, как в Белом Доме — принес кофе. Кофе и в самом деле был как нельзя кстати — и уставшему Авратакису и похмельному Уилсону.

— Дик, у нас проблема… — прямо заявил Уилсон, отхлебнув кофе, здесь разговор лучше было вести ему — один наш парень влип в скверную историю.

— Где?

— Афганистан. На лице Чейни ничего не отобразилось. Он уже догадался, где и даже в общих чертах знал эту историю. Чарли Уилсон, придурок проспиртованный, начинает подпрыгивать на месте, только если речь идет, либо об Израиле, либо об Афганистане. Сам Чейни был человеком осторожным и за Афганистан — гроша бы ломаного не дал.

— Скверное место. И что ты хочешь?

— Чтобы ты продемонстрировал, что у нас еще остались вооруженные силы.

— То есть?

— Пошли кого-нибудь туда! Этого парня надо вытащить и как можно быстрее! Чейни снял очки и положил на стол.

— Ты что, совсем свихнулся, Чарли — грубо сказал он — что ты хочешь, чтобы я сделал? Послал туда Дельту? Или пару авианосцев? Ты хоть соображаешь, о чем говоришь?! Там настоящее осиное гнездо, только вместо меда — дерьмо! Ты в нем уже по уши и хочешь, чтобы в дерьме был я?! Там русские, Чарли! А мы не воюем с русскими.

— Когда ты будешь рассказывать про русские ракеты, подводные лодки и бомбардировщики — я припомню тебе это Дик. Дик Чейни с мерзкой улыбкой откинулся на стуле.

— Сначала переизберись, Чарли — с мерзкой улыбкой ответил он — перевыборы в твоем округе скоро, а я слышал, у тебя с этим будут о-о-очень большие проблемы. Да и в Палате представителей — у вас уже далеко не большинство. Ты этого не знал? Уилсон с шумом отодвинул стул.

— Да пошел ты! Мразь коммунистическая.

И в этот момент, Гас Авратакис понял — что политика «забыть про Афганистан раз и навсегда» — это негласная политика администрации президента и ничего с этим не поделаешь. Все равно, что долбить лбом бетонную стену. И ему — стоит притихнуть, если он хочет оставаться на своем месте и делать хоть что-то. Он не знал, что политика эта изменится на сто восемьдесят градусов и уже очень скоро.

Белый Дом 17 мая 1988 года Президент Соединенных штатов Америки Рональд Рейган мог торжествовать последнюю свою победу, точнее — последнюю удачную уловку, ибо везде и всюду он побеждал уловками. Русские схватили большую кувалду и долбанули со всей мочи ровно тогда, когда он «отбывал» второй срок. И он удалился — то ли в нейрохирургическую, то ли в психиатрическую больницу — оставив своего вице-президента, а теперь де-факто исполняющего обязанности президента Соединенных штатов Америки Джорджа Герберта Уокера Буша расхлебывать все это дерьмо. Нечего сказать — удружил. Исполняющий обязанности Президента Соединенных штатов Америки сидел за столом в положенном ему по должности овальном кабинете, схватившись за голову. Голова болела. Она начала болеть еще с момента пробуждения — видимо, от погоды и недосыпания, но после чтения «ранней пташки» — совершенно секретной разведывательной сводки, которая распространяется по Вашингтону с курьерами — робкие, затухающие аккорды боли перешли в оглушительное крещендо. Он уже выпил лекарство — и теперь сидел и ждал, пока оно подействует. Нужно было просто сидеть, не двигаясь и ни о чем не думая — и боль постепенно уйдет. Он знал это по опыту. Первое — получалось. Второе — нет. Джордж Буш не был злым или жестоким человеком, он был консерватором, и довольно миролюбиво настроенным игроком. Во время одного из секретных совещаний Совета национальной безопасности — он высказал серьезные опасения относительно проводимой «ястребами» [85]агрессивной политики в отношении СССР — речь тогда шла о поставках моджахедам зенитно-ракетных комплексов Стингер. Это решение далось намного тяжелее, чем это казалось непосвященным — все отлично понимали, что это будет прямым вызовом советской державе. Рано или поздно — ракеты найдут, найдут пусковые контейнеры от них, в а самом худшем случае — возможен набег спецназа через границу и захват лагеря вместе с американскими инструкторами. Опасались все. Зия уль-Хак, когда ему сказали о том, что американцы приняли решение поставить в зону конфликта Стингеры — побелел как мел и сказал: Это конец, долго нам не прожить. Опасения премьер-министра Великобритании были столь серьезны, что она подняла эту тему на личной встрече с Рейганом — она уже тогда предупредила: нельзя одной рукой гладить Горбачева, а другой бить его, это может закончиться очень плохо и для Горбачева и для всех них [86]. Опасался и Буш — в отличие от Рейгана он служил, участвовал в войне, был сбит — и знал, какие страшные вещи могут произойти. Но тогда победили консерваторы, точнее даже не консерваторы — а ястребы. Сейчас — кое-кто из них был мертв, кое-кто под судом — а ему приходилось разгребать то, что они натворили. В Кремле сидели сталинисты, внешняя политика СССР стала не в пример более агрессивной, в Пакистане творился сущий кошмар, а русские, по донесениям ЦРУ — спешно модернизировали свою армию, явно собираясь действовать. Разведсеть в СССР была утрачена полностью — а теперь еще и американский разведчик попал в руки русских в Афганистане. Очередной скандал будет как нельзя кстати… Утром у и.о. президента уже успел побывать Скаукрофт. Генерал-лейтенант ВВС, мормон, ранее занимал высокие посты в Стратегическом авиационном командовании. Среднего роста, сухощавый, с фанатичным взглядом — Буш просто побаивался его. Скаукрофт принес ему план нанесения ответного удара в Пакистане и Афганистане — а так же на самой территории СССР. Переброска в район конфликта подразделения Дельта, спецназа морской пехоты на паре

десантных кораблей, поддержка со стороны уцелевших структур пакистанской разведки и моджахедов. Планировалась серия ударов по стратегическим объектам в СССР и Афганистане, так подразделение Дельта должно было взорвать какой-то там стратегически важный тоннель, а моджахеды — каскад плотин на юге СССР. В качестве составной части плана — предусматривалось силовое освобождение американского разведчика, даже с привлечением ВВС США. Джордж Буш не хотел этого. Это было безумием. Форменным безумием, с теми, кто сейчас сидел в Кремле, это могло закончиться нападением спецназа на территорию США, взрывом американского авианосца или американской военной базы, организованной компанией террора против американских граждан по всему миру. Только недавно — заместитель директора ЦРУ Роберт Гейтс доложил о том, что на базах по всему Ближнему востоку идет активная подготовка больших групп палестинцев с участием советских специалистов. Это и раньше не было новостью — только раньше готовили в Крыму и без особой огласки — а теперь массово и на месте. К чему катимся… В дверь кто-то постучал, сначала президент подумал, что это Секретная служба, они обязаны заглядывать каждые несколько минут и проверять, жив он, или уже окочурился. Но это оказался один из его секретарей.

— Господин президент, на линии Лондон. Госпожа Тэтчер… Ее только и не хватало…

— Соединяйте. Президент — для краткости теперь его называли именно так — взял трубку одного из телефонов. Мельком покосился на красный, в углу.

— Госпожа премьер-министр, соединение установлено — доложил мужской голос.

— Спасибо… — а вот этот, резкий и властный, был хорошо знаком — Тэтчер. Как невовремя…

— Джордж… Проклятая британская фамильярность. Если она к нему обращается по имени — значит, хочет о чем-то попросить. Он это уже знал.

— Да, госпожа премьер-министр.

— Джордж, мне только что сообщили о трагедии в Афганистане… Вот как… Интересно — кто сообщил?

— Русские убили президента Афганистана Наджибуллу, последнего законно избранного главу государства. Они нашли его и убили, слышите Джордж?

— Да.

— Мы не должны это так оставлять. Нельзя этого так оставлять! Голос буквально звенел в трубке, отдавался болью в висках.

— Да, наверное — неуверенно согласился Буш. На противоположном конце провода — миссис Тэтчер сжала губы так, что они стали напоминать тонкую алую линию на несвежем, без косметики лице. Одной из самых больших ошибок, какую мог совершить любой политический лидер мирового уровня — была недооценка Маргарет Тэтчер как политика и как человека. Дисциплина, стальная решимость, фанатичная вера. Ирландские террористы, попробовавшие давить на нее голодовкой — умерли с голоду. Шахтеры, попробовавшие протестовать против закрытия нерентабельных шахт — были разогнаны дубинками и резиновыми пулями. Террористы — получили свой Принцесс-Гейт.

[87]Аргентина — свои Фолкленды, при том, что Соединенные штаты Америки придерживались по отношению к Аргентине благожелательного нейтралитета, а Франция даже во время

конфликта продолжала поставлять туда противокорабельные ракеты. [88]Сложно было найти тот момент, где Железная Леди проиграла схватку и именно в период ее правления — Великобритания очнулась от морока, накатившего на нее после разрушения колониальной империи, и уверенно пошла вперед. Отношения с Советским союзом у нее были вначале отличные — ей удалось найти общий язык с Горбачевым, новым советским лидером. В немалой степени ей помог новый резидент КГБ в Лондоне, полковник Олег Пеньковский, который встал на путь предательства и передавал секретные данные британской разведке. Но взаимоотношения с Горбачевым нельзя было объяснить лишь тем, что Тэтчер могла видеть его карты — она искренне искала дружбы с ним и даже не раз заступалась за него перед Рейганом. Смерть Горбачева просто взбесила ее — она почувствовала себя преданной. Как и все англичане — Маргарет Тэтчер отличалась лютой ненавистью к России в любой ее ипостаси, она считала, что Россия является постоянно присутствующей угрозой всей западной цивилизации и ее надо уничтожить любыми средствами. Русские были и остались варварами, на них может быть хороший костюм и они могут знать английский — но они все равно останутся варварами. Как только Горбачев сделал несколько шагов навстречу Западу — они его зверски убили, а потом — не менее зверски расправились с Пакистаном — бывшей британской территорией. Сбросили на нее две атомные бомбы! Это решение русских, принятое и претворенное в жизнь совершенно хладнокровно, без консультаций с кем-либо — показало, что русские готовы на все. Готовы погибнуть сами — но уничтожить при этом Запад. Поэтому — задача подрыва и разложения Советского союза в британской тайной политике стала целью первого приоритета, в Пакистане нелегально действовал САС — целый эскадрон на постоянной основе и плюс — так называемое «контрреволюционное крыло». У Британии остались агенты в СССР — от них Тэтчер узнала, как погиб Горбачев и многие другие — агенты были и в Соединенных штатах Америки. По тайной директиве несменяемого советника по вопросам обороны и безопасности — Британия вела активный шпионаж против США. О том, что в Афганистане пропал, вероятно, захвачен русскими кадровый американский разведчик — Тэтчер узнала едва ли не раньше, чем Джордж Буш и решила что это — шанс, который она так долго ждала. Она позвонила до обеда — стараясь ковать железо, пока оно горячо. И твердо была намерена победить и на этот раз.

— Джордж? Вы слышите меня? Буш прикрыл микрофон рукой, постучал по столу, привлекая внимание охраны. Показал, чтобы ему принесли воды.

— Джордж!

— Я слушаю. Господи… Только бы заткнулась…

— Мы должны что-то предпринять против Советского союза! Нельзя отдавать ему Афганистан, вы слышите!

— Что вы предлагаете?

— Надо усилить работу в Пакистане! Настоять на вводе войск! О боже…

— Конгресс не пойдет на это. Там произошел ядерный взрыв. Никто не захочет рисковать заражением наших ребят.

— Джордж, я не говорю про большие контингенты! Часть людей пошлем мы сами! Но нам нужна помощь.

— Какого рода?

— Техническая и финансовая… Буш прикинул. Перераспределить средства в рамках НАТО в пользу Великобритании

вполне возможно. Даже не надо будет запрашивать Конгресс, все эти расходы идут по закрытым статьям. Дано что-то пообещать, иначе эта мегера не отстанет.

— Думаю, это стоит обсудить… — неопределенно сказал Буш. Чья то рука поставила перед ним поднос с бокалом с водой и двумя таблетками аспирина.

— И нам еще нужны будут люди. Этого только не хватало…

— Совсем немного. Люди, которые умеют действовать во враждебном окружении. Такие, какие действуют у вас в Латинской Америке. Можно даже попробовать набрать людей там. Основной фронт борьбы с коммунизмом проходит не в Латинской Америке, он проходит в Пакистане, Джордж. Только там мы сможем, как следует пустить русским кровь! Президент вспомнил, что совсем недавно он встречался с новым министром обороны — своим старым другом по Техасу Ричардом Чейни и каким-то генералом в черном берете. Генерал — был первым командующим силами специальных операций. Новым родом войск, призванным действовать в условиях локальных конфликтов, в необъявленных войнах, на территории противника, в том числе без объявления войны и без раскрытия государственной принадлежности. Никто из американцев в жизни не признал бы этого — но поводом к созданию Командования специальных операций стали действия советского спецназа в Афганистане и уровень угрозы для Соединенных штатов Америки от наличия в Советской армии такого количества подготовленных специалистов. До этого угроза спецназа, масштабных диверсий воспринималась как теоретическая — а вот в Афганистане она перешла в совершенно практическую плоскость. Можно поговорить с Диком. Пусть решает.

— Джордж. Куда вы пропали?

— Я на месте. Думаю и это можно обсудить.

— Вот и отлично. У нас есть группа военных и гражданских специалистов, они находятся на полигоне в Нью-Мексико. Я пошлю кого-то из них, чтобы согласовать условия конкретно. Маргарет Тэтчер была в своем репертуаре. Противника — она всегда добивала до конца.

— Да… будет неплохо.

— До свидания, господин президент. Передайте семье пропавшего разведчика мои самые искренние соболезнования.

— Обязательно передам…

— До свидания.

— Господин президент, соединение прервано по инициативе британской стороны — доложил оператор. Буш положил трубку на рычаг. Принял аспирин, поднялся со стула — и чуть не упал, схватился за стол. Но работать было нужно, кроме него — не кому. Не время, чтобы свалиться… Президент вышел в приемную. Чертов ублюдок Ронни, сидел бы сейчас здесь и расхлебывал то дерьмо, что натворил с русскими. Империя зла, твою мать! И что теперь делать? Половина кабинета ему ни хрена не подчиняется, что хотят то и творят.

— Пригласите Дика Чейни. Через час. Нет больше никого не надо… И пока… больше я никого не приму. Ричард Чейни — живой, деятельный, ухватистый — появился через час. Плюхнул на стол папку с документами. Ему нечего было бояться — не он облажался…

— У меня были гости — сообщил он. И.о. президента смотрел на него больными, красными глазами.

— Сэр, с вами все в порядке? — забеспокоился Чейни?

— Да… все в порядке. Кто был?

— Конгрессмен Уилсон. И с ним какой-то ЦРУшник.

— И что?

— Окрестили коммунистическим сукиным сыном. Раньше бы Буш посмеялся. Но теперь ему реально было плохо.

— Сэр…

— Вопрос по Афганистану. У ЦРУ там какой-то парень попал в переплет. Он в руках русских. И возможно — русским удалось убить последнего президента Афганистана, который выбрал свободу и пошел против них. Чейни лишь пожал плечами — это не он облажался и не его ведомство.

— Сэр, лучшее, что мы можем сделать, так это держаться отсюда подальше. Мы не можем позволить себе сейчас второй Вьетнам.

— Мы не можем пускать там ситуацию на самотек — сказал президент. Лишь несколько дней назад — они говорили совершенно об обратном. Чейни собирался крепить стратегическую оборону: в этом был смысл: на программе СОИ можно распилить больше, чем на поставке сотни специальных вертолетов для спецназа. И неважно, что спецназ вертолеты использует каждый день — а спутники СОИ, скорее всего, превратятся в космический мусор, так и не сделав ни одного выстрела.

— Сэр, там сложная ситуация…

— Я знаю это, черт побери! — разозлился Буш — может быть, хоть ты не будешь говорить мне о сложностях, а будешь решать их!

— Варианты есть — мгновенно перестроился Чейни.

— Какие?

— Думаю, остались связи, контакты. Надо их активизировать.

— Конгресс съест нас живьем — сказал Буш. Чейни лишь кивнул, показывая, что Конгресс ничего не узнает — он об этом позаботится.

— Как насчет денег?

— В разумных пределах. Только что звонила Тэтчер… Министр мгновенно сделал выводы. Звонила Тэтчер — значит, это после разговора с ней старый друг выглядит так, что краше в гроб кладут. И готов сделать все — только чтобы эта гарпия от него хоть ненадолго отстала…

— Есть люди, которые много могут. Мы совсем недавно объединили их в USSOCOM, командование специальных операций. Это настоящие парни, серьезные. Круче морской пехоты. Если кто и сможет надрать задницу советским в Афганистане — так только они. Буш отрицательно покачал головой.

— Вопрос не в этом. А в том, что мы обосрались. И ситуация может стать еще хуже, если русские выведут нашего парня на открытый суд. Этого нельзя допустить, мы потеряем добрые контакты с Востоком. Мне наплевать на моджахедов — но шейхи вкладывают деньги в нашу экономику. А она сейчас висит на волоске. Я так понял, что этот парень не американец? Чейни согласно кивнул.

— В принципе, нет, сэр. Родился в СССР, еврей, его родители переехали в Израиле. Управление нашло и привлекло его, он хорошо знает языки. В том числе и редкие. Я не знаю всего, но мне кажется, его планировали привлечь к вещанию на мусульманские республики СССР на их родном языке с территории Пакистана. А когда все накрылось медным тазом — Управление не нашло ничего лучшего, как послать его туда без должной предварительной подготовки и подстраховки.

— Мы должны решить эту проблему — уверенно повторил вице-президент.

Одно из достоинств высшего руководящего поста — это то, что если ты не хочешь говорить что-то прямо, ты можешь не говорить это прямо. Одно из достоинств хорошо подобранной команды — это то, что собранные в нее люди понимаю тебя с полуслова, с намека.

— Проблема будет решена, сэр — моментально перестроился Чейни и кивком дал понять, что все правильно понял — мои люди умеют действовать в любых условиях и выполнять любые приказы. Это настоящие профессионалы.

— Нет, не то… — покачал головой Буш — мы не можем себе позволить еще раз рискнуть в этом регионе американцами. А что если русские схватят и их? Слишком большой риск, мы не можем себе это позволить. Перед президентскими выборами…

— Найди кого-то… кто готов поработать на нас. Чейни прикинул — пока у него в голове ничего не было, но он знал что найдет решение. Решение всегда есть, надо только не лениться и шевелить мозгами.

— Пара дней, господин Президент.

— Хорошо. Думаю мы можем себе позволить пару дней.

— И сэр… — Чейни неопределенно повел пальцами в воздухе — нужно какое-то… законодательное закрепление. Буш недоуменно уставился на своего подчиненного. Только что он допустил нарушение субординации и вопиющее проявление нелояльности.

— Какое еще законодательное закрепление?

— Нечто… общее, сэр, не конкретно по этому делу, а вообще. Нужно… что-то делать с законом Форда, он выбивает почву у нас из-под ног. По сути, любое действие, какое мы совершим в Пакистане — будет противозаконным. Разве что кроме раздачи денег подонкам — но мы уже нарвались на это, не так ли? Буш прикинул — самое время соваться в оккупированный демократами Конгресс с таким…

— Решение Совета национальной безопасности тебя устроит?

— Полагаю, что да, сэр.

— Это хорошо. Потому что больше — все равно ничего не будет. И помни — тихо, без шума, без статей в прессе. И можешь мне не докладывать, что вы там делаете — обо всем узнаем из газет. Теперь — давай, по остальному, что там у тебя на подпись?

Пентагон 17 июня 1988 года Из Белого дома — секретарь по делам обороны Чейни возвращался в хорошем настроении. В числе документов, какие он привез в Белый дом — ему удалось подсунуть документы на закупку полутора сотен новейших вертолетов по хорошим ценам и документы по лазерному оружию ПВО — развитие системы СОИ, которое шло ни шатко, ни валко. Что бы ни случилось дальше — день прошел не зря… Вернувшись к себе в офис, в Пентагон — Чейни вызвал доверенного человека и передал ему подписанные президентом контракты для того, чтобы как можно быстрее «провести их по бухгалтерии» — то есть зарегистрировать и сделать все иные необходимые действия. Чейни никогда не брал взяток напрямую — он поступал намного хитрее. Все оборонные подрядчики — знали, к кому надо обращаться и с какими компаниями надо заключать контракты… например, на юридическое и лоббистское сопровождение своих усилий. Деньги двигались по такому сложному и запутанному каналу, что даже Служба внутренних доходов [89]вряд ли смогла бы разобраться в этом. Об этом знал только автор системы — Ричард Чейни. Чейни был умным. Более того — он вероятно был самым умным человеком в Вашингтоне на сегодняшний день. И одним из самых богатых людей среди политиков — общественность знала менее чем о десяти процентах его подлинного состояния. Так что поговорка «если ты такой умный, то почему такой бедный» — тут была не к месту. Своего босса, через которого он решал все свои вопросы и вопросы которого он был вынужден решать в порядке взаимной любезности — он понял правильно. Вице-президент США Джордж Буш приказал не спасти, а убить попавшего в беду агента ЦРУ. Убить, чтобы русские не вывели его на открытый суд и чтобы не испортились отношения Америки с арабскими монархиями. То что он был не американец… не совсем американец — в общем, намек был яснее некуда. Проблема была в том, что дело предстояло сложное и опасное. С большой вероятностью провала. Раз ЦРУ не смогло нормально внедрить своего человека — у министерства обороны шансов еще меньше… или, по крайней мере, не больше. Если произойдет провал — кому то за это надо будет отвечать. Иран Контрас напугал многих, страх чувствовался до сих пор. Парочка болтунов, парочка пронырливых и наглых репортеров — и вот администрация на грани развала, а президент — на грани импичмента. Как только начнутся поиски виноватых — одним из главных, если не главным кандидатом на роль козла отпущения будет он сам. А вице-президент даже в Конгрессе — откажется признать тот факт, что он отдал приказ и скажет, что никаких приказов он не отдавал и его неправильно поняли. Так и будет. Все дерьмо — всегда стекает вниз. Немного подумав, министр обороны принял решение — сыграть двумя руками. Если вицепрезидент приказал ему предпринять спасательную операцию — он и будет ее предпринимать. Сейчас соберет совещание, поставит на нем вопрос о возможности проведения именно спасательной операции — и тем самым заручится свидетелями. Отдаст приказ готовиться какому-то из спецподразделений — и тоже к спасательной операции, а не ликвидации. Одновременно с этим найдет верного человека, одного верного человека и уже ему — отдаст приказ на ухо. Только ему, только он будет в курсе и больше никто. А пошлет он его… Ради того, чтобы разобраться с ситуацией на месте и подготовить площадку для высадки спецподразделений. Провести первичную разведку объекта. Если потом будут копаться в документах — он подстрахует себя, указав там понятную и не противоречащую официальной

цель этой миссии. Требования к этому человеку. Первое — он должен быть сильно в чем-то замазан. Так, чтобы если он и начнет говорить — чтобы ему никто не поверил. Можно кого-то замазанного в Иран-Контрас, можно — в южноамериканских делах, там мясников полно. Хорошо бы иметь на этого человека компромат. Он должен быть офицером среднего звена, мечтающим чтобы его заметили… такой найдется. И он должен быть профессионалом, потому что лучше бы эту работу выполнить. Все таки — не хочется, чтобы вице-президент в нем разочаровался. Человек… Один верный человек. Его поисками он займется потом. Сейчас надо прикрыть свою задницу… Освежившись ледяным чаем, Чейни начал обзванивать своих людей, собирая их на совещание по вопросам Афганистана. Первым — он позвонил генералу Колину Пауэллу. Первый генерал с черным цветом кожи, он стал известен в армии, когда снялся в ролике против расизма. Наверх его поднял министр обороны Каспар Уайнбергер, сделав своим заместителем, потом Рейган был вынужден назначить советником по вопросам национальной безопасности: все более подходящие кандидатуры замазались в деле Иран-Контрас. Карту генерал читал туго, в вопросах национальной безопасности разбирался не больше чем людоед в сортах шампанского и на совещание по вопросам Афганистана не так уж и рвался. Но сказал, что пришлет своего заместителя, который и тащил всю работу за него — профессионального дипломата, сильно замазавшегося в Латинской Америке — Джона Дмитрия Негропонте. Это и нужно было Чейни — Негропонте он знал давно и хорошо — и как человека и как профессионала. Взгляды на должный миропорядок у них были совершенно одинаковыми — такими, какие сделали бы честь Гитлеру или Геббельсу. Правильные по нынешним временам взгляды. Второй звонок — он сделал директору АНБ, генерал-полковнику Уильяму Одому. Бывший военный атташе в Москве и ярый антисоветчик потребовался ему вот зачем: у АНБ огромный и плохо контролируемый бюджет. Если речь идет о размещении в Пакистане — то будет разумно откусить часть куска от бюджета Агентства национальной безопасности, разместив в Пакистане станции прослушивания сигналов советских войск. Под это дело — запросто можно было провести обеспечение безопасности этих станций и их персонала в виде целого батальона спецназа. Генерал Одом был занят — но обещал прислать своего доверенного человека: министр знал, что это будет полковник Клайв Пик, специалист по грязным делам, который лично пробирался нелегально на территорию Советского Союза в молодости. Выбираясь назад — он убил двоих советских пограничников и очень этим гордился — фуражка одного из них до сих пор висела у Пика в его кабинете в АНБ как напоминание. Последним — он позвонил своему подчиненному, генералу Джеймсу Линдсею, командующему силами специальных операций. Этот звонок был единственным, который сделал не сам министр, а его помощник — остальные звонки передоверять было опасно. Сам генерал был в Форт Бреге, улаживал дела, какие обычно и бывают при организации нового подразделения… да какого там подразделения — целого рода войск! Техника, имущество, тренировочные комплексы. Его присутствие и не требовалось — достаточно было, чтобы он послал кого-то дельного из тех, кто сейчас в Вашингтоне. Генерал обещал немедленно распорядиться. Последний звонок — секретарь Чейни снова сделал сам. И не только позвонил — но и распорядился послать машину за последним человеком, присутствие которого на совещании он считал необходимым. Это была советолог, доктор политологии, эксперт по делам Советского Союза при Совете национальной безопасности Кондолиза Райт.

Дамочка еще та… Негритянка, поступила в университет Денвера. Вовремя поняла, что на пианино играть не получится и выбрала международные отношения своей специализацией. Главную роль в ее становлении как советолога и политика сыграл профессор политологии, доктор Джозеф Корбелл, бывший советник чешского президента Бенеша и ярый антисоветчик и антикоммунист. Конди Райт неоднократно бывала дома у профессора Корбелла, где подружилась с его единственной дочерью по имени Мадлен Олбрайт. С Олбрайт они поддерживали отношения до сих пор: Олбрайт была главным экспертом по Советскому союзу при администрации Картера, фактически была одним из заместителей Збигнева Бжезинского. В это же время — Кондолиза Райт работала в антисоветской команде Б [90]ЦРУ США, созданной директором ЦРУ Джорджем Бушем — именно эта команда и ее теоретические выкладки положили начало резкому обострению напряженности между США и СССР в восьмидесятые. Сейчас — Олбрайт преподавала в университете Джорджтауна, поскольку было время республиканцев — но было известно, что у демократов она состоит в теневом кабинете. К Советскому союзу, объекту ее изучения — Кондолиза Райт питала ненависть. Возможно, это было связано с тем, что в свое время, когда в Москве она проходила практику как стажер ЦРУ — КГБ устроило против нее провокацию и вышибло из страны. Провокация заключалась в том, что советская женщина пожаловалась в милицию на то, что пьяная американка приставала к ней с требованием секса. Конечно же, это была провокация и более ничего — как месть за то, что мисс Райт по ночам ходила считать горящие окна в здании советского Генерального штаба. Но в ЦРУ ее все равно после этого не взяли. Конди Райт единственную из всех не пустили бы в Пентагон — даже как посетителя — поэтому, министр отправил свою бронированную машину со своим помощником и пропуском на предъявителя. Со всем уважением — туда и обратно… Первым — в кабинете министра появился невысокий, жилистый офицер с майорскими знаками различия и именной планкой «Вебер» на груди. Он четко козырнул министру…

— Сэр! Майор Вебер явился по приказанию генерал-полковника Линдсея, сэр.

— Вы специалист по Афганистану? — министр рассматривал майора и то, что он видел — ему нравилось.

— Да, сэр!

— Работаете здесь, в Пентагоне?

— Так точно, сэр, специалист по планированию. Министр вспомнил, кто это. Про него докладывали — тот самый майор, который путался в темным компаниях с ЦРУшниками и конгрессменом Чарли Уилсоном, который нахамил ему в этом самом кабинете. Но это сейчас говорило скорее в пользу майора, чем против него. Он вспомнил, что Вебера предлагали перевести на какую-нибудь дальнюю базу.

— Сэр! Министр взглянул на часы — время еще есть, остальные так просто не доберутся — в этот час в Вашингтоне пробки.

— Присаживайтесь, майор. За то время. Которое у нас есть — давайте, попробуем что-то сделать с моей безграмотностью. Итак — что происходило в Афганистане и Пакистане за последнее время, майор? Только начистоту… Как и предполагал министр — остальные появились примерно через час. Этот час он потратил с пользой — теперь он знал, что делать и как. Что там происходило и почему. Налажали, конечно, здорово, но можно кое-что поправить.

— Джентльмены… — он кивнул одетой в строгий костюм мисс Райт, чтобы не упоминать ее — я должен сообщить вам, что вице-президент приказал действовать. Решения Совета

национальной безопасности, санкционирующей нашу активность в Афганистане и Пакистане пока нет, но оно последует в самое ближайшее время. Я собрал вас здесь для того, чтобы мы вместе приняли решение — что мы будем делать и как. Думаю, многим уже известно, а тем, кому неизвестно до тех довожу, что вчера в руки советских солдат в Афганистане попал высокопоставленный сотрудник ЦРУ, направленный туда для восстановления агентурной сети. Кроме того — по неподтвержденным данным убит последний законно избранный президент Афганистана. Русские добились своего. Президент интересуется этой ситуацией и хочет что-то сделать для афганцев. Чейни оглядел собравшихся. Все молча сидели и слушали его. Негропонте смотрел в стол, присланный генералом Линдсеем майор чему-то улыбается, Пик как всегда держит маску.

— Конди, как считаешь, у нас есть шансы против русских?

— Шансы есть, господин министр. Но их немного, это надо признать сразу.

— Когда я выбирался от русских, у меня их было не больше — сказал Пик.

— Об этом потом — подытожил Чейни — мисс Райт, что мы можем сделать? У русских есть уязвимые места? Элегантно одетая женщина утвердительно кивнула головой.

— Шансы есть всегда. Сейчас советское руководство раскололось на два клана. Первый клан — это генеральный секретарь Соломенцев и поддерживающий его Громыко. Скорее всего, ведущим в этой связке является именно Громыко, бывший министр иностранных дел, очень опытный и жесткий советский дипломат. Вторая команда — группируется вокруг Председателя Президиума Верховного совета СССР Алиева, который и является реальным главой государства. По конституции — но у русских всегда все идет не так, как по бумажке.

— То есть? — не понял Чейни — глава государства у них разве не генеральный секретарь, как Горбачев?

— Нет сэр, думать так — ошибка. У русских все очень запутанно. Есть Верховный совет СССР, он избирается всенародным голосованием. Не совсем демократично, в бюллетенях только один кандидат и он коммунист — но все же он избирается. Он двухпалатный — примерно, как у нас Сенат и Конгресс. Поскольку Верховный Совет не может работать постоянно — из числа депутатов избирается Президиум из пятнадцати человек, а Президиум — избирает из своих рядов Председателя. Юридически — председатель и является главой советского государства.

— И сейчас этим… председателем является Алиев?

— Совершенно верно, Дик — чуть подколола техасца Райт.

— А кто же тогда Соломенцев?

— Глава партии. По идее, все члены Верховного совета, все члены Совета министров, который тоже избирается Верховным советом — являются коммунистами и должны выполнять руководящие указания лидера своей партии, который у них называется Генеральным секретарем. Но они могут этого и не делать.

— А почему лидер партии… не участвует в выборах? — не понял Чейни.

— Почему, участвует. Лидер партии и все члены Политбюро обязательно избираются депутатами Верховного совета. Но совершенно не обязательно, чтобы лидер партии КПСС был одновременно и Председателем Президиума. Иногда так бывает, а иногда — нет.

— И что это значит, черт побери?

— Разногласия в партийном руководстве, это можно объяснить только так. Конечно, каждый лидер партии хочет одновременно занимать и должность лидера партии и должность, которая примерно соответствует должности президента в парламентской республике. Но так получается далеко не всегда. Советская власть — это всегда борьба противоборствующих

группировок. Если их две и силы равны — то эти должности делятся между двумя разными людьми.

— Получается, как система сдержек и противовесов. Только иногда она работает, а иногда — нет.

— Примерно так. Как и у нас — бывает, что Президент и большинство в Конгрессе принадлежат к одной партии, а бывает, что и нет. Вы понимаете, сэр, как сильно различаются эти две ситуации. Чейни кивнул в знак согласия. Он не слишком то хорошо понимал советскую систему управления и, как любой средний американец представлял ее в виде неограниченной диктаторской власти одного человека. Иногда плохого, как Сталин, иногда относительно нормального как Горбачев. Оказывается — что это далеко не так и советская система власти намного сложнее, и в чем-то даже похожа на их систему власти. Это не делает их меньшими сукиными детьми, но все-таки — неплохо придумано.

— Теперь, получается что у них непокорный Конгресс.

— Вероятно, да, сэр.

— И кто же по вашему… более подходящая кандидатура, чтобы искать контактов?

— Соломенцев — не задумываясь, сказала Райт — точнее, Громыко.

— Почему?

— По разным причинам. Первая — Соломенцев относительно стар, равно как и Громыко. После их смерти можно рассчитывать на позитивные перемены в Советском союзе. Если победит Алиев — рассчитывать не на что. Во-вторых: Алиев — генерал КГБ, в этом качестве он курирует спецслужбы и ищет в них поддержку. Я слышала — что у него есть кабинет в главном здании КГБ на Лубянке, и он сидит там. Руководитель КГБ — его человек, из Баку, вероятно — подставное лицо, а на самом деле КГБ руководит сам Алиев. И третье…

— Да?

— Алиев — мусульманин. Единственный из советских руководителей, который мусульманин. Можно считать, что он атеист — но все же он родился в республике, в которой много мусульман. Это сильно облегчает ему работу на Ближнем Востоке, он знает мусульман и умеет управлять ими.

— Где он работал? — заинтересовался Чейни.

— Азербайджан, сэр. В девятнадцатом году туда ворвались русские, и немудрено — там очень много нефти. Там была одна из первых и крупнейших нефтяных провинций мира, что-то вроде Техаса, сэр.

— Черт, мне хочется познакомиться с этим парнем… — пошутил Чейни.

— Возможно, это и можно как то сделать — не поняла шутки Райт.

— Хорошо. Несколько вопросов. Первый — насколько опасно новое советское руководство?

— То есть? — снова не поняла, Райт.

— Что от них ждать? Могут ли они, к примеру, запустить на нас ракеты, если им чего-то не понравится? Каков их порог реагирования? Райт задумалась.

— Конечно, все возможно, сэр — наконец сказала она — но я бы не стала собирать чемодан и идти в бомбоубежище. Они что-то готовят, это несомненно. Но они же не оккупировали Пакистан, хоть и могли. Они даже уменьшили численность войск в Афганистане, разве я не права?

— После того, как бросили атомную бомбу! — резко сказал Вебер. Чейни поднял руку, требуя тишины.

— Их можно запугать?

— Не знаю. Скорее всего — нет.

— Купить?

— Наверняка нет, хотя точно сказать сложно. Горбачев был психологически слабым. Эти сильнее. Соломенцев старше и опытнее, Громыко тоже — тем более, что он был министром иностранных дел и привык противостоять нам. Алиев… ему уверенности придает то, что он имеет поддержку в спецслужбах. И вероятно то, что это он убил Горбачева и еще многих. Ему терять нечего.

— Что они будут делать, если мы продвинемся в Пакистане? Смогут нанести удар в ответ?

— Вероятно, да.

— А в другом месте.

— Наверняка, смогут.

— А применить ядерное оружие?

— Как вариант. Но это, наверное, лучше скажут военные аналитики.

— Да… ты права, Конди… извини нас… Мисс Райт встала, одернула блузку.

— Мавр сделал свое дело, мавр может уйти…

— Я очень благодарен. Водитель отвезет тебя. До встречи… Когда за мисс Райт — единственным гражданским и без допуска к совершенно секретной информации закрылась дверь — присутствующие подобрались как гончие перед прыжком.

— Теперь конкретно. Вы специалист по Афганистану, майор?

— Так точно.

— Что там происходит? Если можно — кратко.

— Советам удалось расколоть движение сопротивления, сэр — но при этом от них откололась часть коммунистов. Они решили делать ставку на агрессивный национализм и на национальные меньшинства. Глава государства там теперь Ахмад Шах Масуд, самый удачливый полевой командир этой войны. Русские несколько раз пытались его убить — но теперь эти планы отложены в долгий ящик. Вместе с этим русские — по непроверенным данным — сократили интенсивность коммунистической пропаганды и даже заявляют о том, что равенство трудящихся людей — угодно Аллаху.

— Они это заявляют? — резко перебил Негропонте. Из всех из них — только он один, бывший посол в Никарагуа, понял смертельную опасность этого. Он жил в Латинской Америке, отлично знал ее — и прекрасно представлял себе, какой причудливый гибрид может получиться из христианства и коммунизма. Русские подлинные дураки, что не используют это — если бы использовали, им пришлось бы сдерживать красных в лучшем случае на мексиканских границах. Проповедь равенства, помощи бедным… извлечь можно очень многое. Чем беднее страна — тем более вызывающе ведет себя олигархия. Это и Перу и Сальвадор и Никарагуа. Если русские придумали это в Афганистане — совместить религию и свои ценности — то у них серьезные проблемы. На всем Ближнем Востоке ситуация и равенством еще похлеще, чем в Латинской Америке. И если русские объединят ислам, в который всем там верят и свои ценности — весь Восток мгновенно превратится в огромную пороховую бочку.

— Вероятно, да, сэр. Но данные не проверены.

— Надо проверить.

— Что тебя так встревожило? — спросил Чейни.

— Сама идея. Ее можно тиражировать, распространять как угодно. Можно посулить беднякам богатства местной олигархии. Тогда они пойдут и сметут все, мы получим одно

огромное Никарагуа на всем Ближнем Востоке. Чейни задумался, потом кивнул.

— Об этом потом. Продолжим. Майор…

— Да, сэр.

— Что происходит в этом регионе? Вы можете нам доложить? Только кратко.

— Да, сэр. Два ядерных взрыва на территории и тяжелое поражение, которое Пакистан потерпел в боях с афганской, а точнее — с советской армией — инициировали резкий процесс распада государственности в Пакистане по ливанскому сценарию. В отличие от Ливана — Пакистан раскололся прежде всего по национальному признаку, а не по религиозному. Основные противоборствующие силы там: это армия, многие части которой превратились в откровенные банды, афганские беженцы и джихадисты, которые в условиях резкого ослабления пакистанской государственности превратились в дестабилизирующий фактор, наподобие палестинского, сепаратисты, наподобие пуштунов в зоне племен и белуджей на юге. Основная часть пакистанского народа оказалась не столь лояльна, как это казалось — и при пошатнувшейся государственности бросилась грабить и громить, мстя прежде всего потерпевшей поражение армии [91]и добивая государственность. В итоге — сейчас в Пакистане власти как таковой нет, страна поделена между вооруженными бандами и отрядами. Все части, оставшиеся верными переходному правительству — стянуты в район Исламабада — но они удерживают Исламабад, Равалпинди, базу Чахлала и прилегающую территорию. На остальной территории господствует беспредел. ООН там представлена миротворческими силами, которых явно недостаточно, они плотно удерживают крупнейший город — порт Карачи и пытаются контролировать основные дороги. Миротворцы представлены если и не клиентами Советского союза — то сочувствующими. Различные страны мира проводят там спецоперации, из наиболее успешных — операция ранее малоизвестного польского спецподразделения по освобождению польских граждан, захваченных вооруженной бандой. Это открытая территория, сэр, почти что ад, намного хуже, чем в Ливане — из-за того, что огромная территория и огромное население, больше трети от американского. Мы туда пять лет свозили все оружие, какое можно было достать, всех бандитов, каких только можно было вытащить из тюрем под любым предлогом. И сейчас там полигон Сатаны, сэр, возможно именно поэтому и русские и индусы отказались от намерения оккупировать Пакистан и стараются туда не лезть. Это все, сэр…

— У нас есть какие-то данные по русской группировке в Афганистане?

— Есть некоторые, сэр. Несколько месяцев назад русские начали создавать примерно то же, что у нас называется USSOCOM, командование специальных операций. Роль морской пехоты у них выполняют силы ВДВ — воздушно-десантные войска, парашютисты. Судя по последним действиям советской армии — она кардинально меняет тактику. Вместо непосредственного контроля территории — он переходит к дистанционному контролю и рейдам особо подготовленных частей, направленным на уничтожение сил борцов за свободу. Примерно наша тактика второго периода Вьетнама, сэр. Кроме того — русские стали придавать намного большее значение своим ВВС, они испытывают новые самолеты и вертолеты, в том числе особо устойчивые к попаданиям зенитных ракет малого радиуса действия. И у них теперь есть тяжелые штурмовики типа нашего АС-130, которые производят особо тяжелое разрушительное воздействие на силы сопротивления. Они действуют по ночам и практически прервали караванное сообщение между Афганистаном и Пакистаном. Мы знаем о том, что в Афганистане остается немало тех, кто готов бороться за свободу — но мы не можем поставить им оружие. Во-первых, его разграбят в самом Афганистане. Во-вторых — если оно и дойдет до границы, его уничтожат русские боевые вертолеты или ночные штурмовики.

— Весьма мрачно…

— Да, сэр, весьма. Но русские быстро учатся, они меньше чувствительны к потерям как материальным, так и людским, им наплевать на общественное мнение. Кроме того — они обработаны коммунистической пропагандой с самого детства, а потому изначально жестоки, фанатичны и безжалостны. Это как вьетнамцы — только с огромной дубиной.

— Бывали там? — заинтересовался Чейни.

— Несколько раз, сэр. Еще до того, как все там случилось. Несмотря на некоторую неопределенность — все поняли, о чем речь. Побывал там до того, как загнанный в угол русский медведь рванул напролом, круша все на своем пути.

— И что скажете о местных? Впечатления. Только не думайте, говорите как есть, черт побери…

— Они… они настоящие, сэр. Очень примитивные, как будто из девятнадцатого или даже восемнадцатого века. Некоторые их обычаи и традиции цивилизованного человека могут шокировать [92]. Но при этом — вы не встретите лучших друзей, чем эти люди. Если вы незнакомый путник — вам будут рады в каждом доме. Если за вами погоня — они будут защищать вас, даже если не знакомы с вами. Они выходили против советских солдат с винтовками восемнадцатого века и гибли десятками — но продолжали идти. И в то же время, сэр, там есть мерзавцы, каких сложно даже себе представить, такие, какие заслуживают только смерти. Наркоторговцы, убийцы, откровенные подонки и педофилы. Я говорю про Пешаварскую семерку. Мы помогали им — но видит Бог, это были самые мерзкие из союзников, каких только можно было вообразить.

— Джон, вы что скажете? — обратился министр к Негропонте. Тот пожал плечами.

— Я не знаком, с этим регионом, сэр. Хотя все сильно походит на ситуацию, какую мы просчитывали для Латинской Америки. Падение военного правительства в жизненно важной для нас страны в результате мятежа толпы и коммунистического воздействия. Очень схоже.

— И какие варианты решения проблемы?

— Дивизия морской пехоты.

— Это нереально — сказал Чейни — президент приказал разобраться. Но он не имел в виду — устроить второй Вьетнам.

— Я это и не предлагаю, сэр. Как вариант — спецподразделения морской пехоты.

— Спецподразделения… Пик, ваше слово?

— Ничего хитрого — ответил специалист по подрывным операциям, отправленный работать в АНБ — примерно то же самое, что у нас было во Вьетнаме.

— С какой территории? — спросил Вебер.

— С Китая. У нас там уже есть центры прослушивания, ориентированные на СССР. Китайцы ненавидят русских так, как вы себе и не представляете. Хотя они такие же долбанные коммунисты и даже отвратительнее русских.

— Как вариант. Майор Вебер, ваши предложения?

— Они не новы, сэр. Создать группы, которые будут действовать на территории Пакистана из… безопасных районов. Одновременно — налаживать контакты… точнее — восстанавливать контакты с теми, кто там остался. У нас там осталось немало… если и не друзей, то людей, которые помнят, что такое американские деньги и американская помощь. А вся прелесть ситуации в том, сэр, что хуже уже не будет. Для нас. Русские — выиграли, но теперь все что они могут делать — это удерживать статус-кво. А наши действия — будут ухудшать для них ситуацию. Небольшие, мобильные группы. Не ведущие бои против Советской армии — а просто совершающие террористические акты и заставляющие поддерживать повышенный режим

безопасности. В том числе — и на территории СССР.

— СССР?

— Да, сэр. Несколько групп — нами уже забрасывались на советскую территорию.

— И как результаты?

— Скромные. Но мы и не ориентировали их на что-то масштабное. Самым большим грузом была литература.

— Какого рода литература?

— Коран на русском и местных языках. Наша [93]… Чейни согласно кивнул.

— А что если русские захотят закончить работу? — спросил Негропонте — или поручат грязную работу индусам.

— В таком случае, сэр… — улыбнулся Вебер — и придется иметь дело с нищей, агрессивно настроенной страной, в которой проживает половина от их населения страны. Они должны будут кормить этих людей, как-то обустраивать их жизнь, их существование. А они будут ненавидеть русских и убивать их. Если русские оккупируют Пакистан — через десять лет СССР не будет.

— Это давно предсказывают — проворчал Чейни — но сукины сыны живее всех живых. На это потребуется время, чтобы укомплектовать и подготовить группы — нужно время, а у нас его нет. Нужно что-то такое, чтобы можно было реализовать сейчас. Что-то, чего эти коммунистические ублюдки не ждут.

— Нет ничего проще, сэр — сказал Вебер — русские.

— Русские?

— Да, сэр, русские. В свое время — немало русских перешли на сторону моджахедов. Есть у нас и пленные русские. Можно попробовать создать группы из русских. Разведывательноподрывные. Пусть русские разбираются с этим.

— Вы готовы этим заняться?

— Да, сэр. Но есть лучший вариант.

— Какой?

— Есть план по созданию особо подготовленного отряда, который будет разговаривать на русском языке, и ничем не будет отличаться от солдат Советской армии — спецназа, воздушного десанта. Это позволит нам тайно проникать в СССР и вести там свою деятельность. Русские очень бдительны, сэр — но там нет терроризма и своим они доверяют. Русские. Русские… Чейни в мгновение оценил идею. Неплохо, неплохо — можно будет утереть нос ЦРУ, которое то и дело требует увеличения бюджета.

— Подайте отдельной запиской.

— Есть, сэр.

— И готовьтесь к тому, что вам придется возглавить некое подразделение, занимающееся этой проблематикой.

— Да, сэр.

— Теперь относительно остального. Джон, тебя не обидит, если я попрошу тебя взять это дело на особый контроль в Совете Национальной безопасности и в аппарате Белого Дома. Ты прекрасно знаешь, что как только кто-то начинает заниматься делом, сразу появляются желающие вставить палки в колеса…

— Ничуть, сэр. Но нам нужен будет и человек на месте. Там.

— Этим займемся мы. И еще одно. Я знаю о наличии группы людей, в которую входят люди из ЦРУ, Конгресса и некоторых других мест. Эти люди, если дать им волю — устроят

второй Вьетнам, и бросят американцев сражаться за интересы не пойми кого, и все это кончится плохо. Так вот — никаких контактов с этими людьми. Я серьезно.

— Да, сэр.

— Это касается всех. Кто-то кивнул, кто-то сказал — да, сэр.

— Теперь вы, полковник Пик. Я хочу, чтобы АНБ и вы конкретно — проработали несколько планов разного масштаба о развертывании разведывательной деятельности на территории Пакистана. Станции наблюдения, станции прослушивания. Это должен быть объемный и хорошо подготовленный план, какой можно вынести на Совет национальной безопасности. В нем должны быть предусмотрены серьезные меры безопасности для людей, которых мы отправим в Пакистан. Очень серьезные, мистер Пик. Пик утвердительно кивнул головой.

— Я вас понял, сэр.

— План должен быть готов в срок две недели, четырнадцать суток.

— Да, сэр.

— Тогда — не смею вас больше задерживать, джентльмены. Это все.

Пентагон 18 июня 1988 года Построенный во времена Большой войны, Пентагон и по сей день оставался одним из крупнейших правительственных зданий мира. Тем удивительнее то, что в таком огромном здании есть всего три выхода, один из которых ведет к линии метро. А вторым — пользуются только высокопоставленные чиновники. В итоге, по утрам в предназначенном для les miserables холле — бывает не протолкнуться… Этим утром — в числе военных и гражданских людей, осаждавших чек-пойнт службы безопасности Пентагона в надежде побыстрее попасть на свое рабочее место — был человек, которого обычно в этой толпе не бывало. Он мало чем выделялся — роста выше среднего, совершенно неприметный, без шрамов на лице, умеренно загорелый. Он спокойно стоял в толпе перед чек-пойнтом, не жалуясь и не ругаясь, держа в руке временный пропуск, который ему передали вчера вечером. Он стоял примерно в двадцати метрах от чек-пойнта и не знал, что его лицо внимательно изучают через сразу две направленные на него скрытые камеры.

— Эндрю Корти, настоящее имя Андреас Корти. Потомок итальянцев в третьем поколении, но с примесью ирландской и греческой крови. Подполковник вооруженных сил США, в настоящее время — командует триста девяносто шестой особой группой военной полиции, обеспечивает безопасность и контрразведывательный режим на ядерных объектах.

— С ирландской и греческой кровью… — заинтересованно сказал министр, сидящий в своем кабинете на кольце Е Пентагона и заинтересованно смотрящий на экран подключенного этим утром монитора — тот еще коктейль.

— Совершенно верно, сэр. Отец — дослужился до бригадного генерала, мать домохозяйка. Родился в Южной Корее, затем вместе с семьей переезжал по различным базам. Отношения с отцом были крайне плохие, поэтому завербовался в морскую пехоту. Служил в ЗАПТОЗ [94]в период с 68 по 70 годы, там был взят на заметку ЦРУ, участвовал в программе Феникс вместе со спецотрядом морской пехоты, так называемым отрядом Альфа. Был легко ранен во время «наступления Тет», участвовал в боевых действиях в Сайгоне. В семидесятом году отказался работать на ЦРУ, перешел в разведотдел морской пехоты. Проходил годичную стажировку в Израиле, имеет там немало друзей. Участвовал в событиях в Бейруте, был там, когда подорвали наши казармы, сам не пострадал при подрыве, потому что находился в городе. После подрыва — устроил личную войну, успел убить нескольких ублюдков, прежде чем это пресекли. Уголовные обвинения были сняты по личному распоряжению министра обороны. Ему предложили на выбор несколько мест службы в континентальной части США с запретом на перемещения за границу. Он выбрал военную полицию, спецотдел, обеспечивающий безопасность ядерных объектов. Несколько раз подавал рапорты на возвращение в разведку или перевод в РУМО [95]. Отказано. Знает корейский, немецкий, вьетнамский, арабский, русский. По отзывам предыдущих командиров — добросовестен, но в критических ситуациях неуправляем. Обладает значительным опытом контрразведчика, опыт разведчика беднее и приходится на военное время. Стандартная контрразведывательная проверка ничего не показала — чист как новорожденный, в симпатиях к коммунистам не замечен. Ненавидит русских.

— После Вьетнама.

— Вероятно, сэр, а после чего же еще?

— Кто будет работать с ним?

— Полковник Пик.

— Отлично… Люди, которые толпятся по утрам перед чек-пойнтом Пентагона, делятся на две категории — военные и гражданские. Военных в свою очередь тоже можно разделить на две группы: в повседневной форме и в парадной. Точнее даже на три, есть небольшая, но становящаяся все больше подгруппа. Те, кто работает здесь постоянно на военных — приходят на работу в военном камуфляже BDU с рисунком «европейский лес» и с обычными знаками различия по роду войск и званию. Но есть группа военных, которые тоже носят камуфляж — но носят его либо с полевыми, незаметными знаками различия [96]либо и вовсе без знаков различия. Это спецназ, люди из Командования специальных операций, которое только что организовано и еще утрясает штатную структуру. В парадной форме сюда обычно являются те, кто приехал сюда со стороны, с одной из многочисленных военных баз США, разбросанных по всему миру. Приехал за новым назначением, награждением или пинком под зад. Эти — из всех стоящих проявляют наибольшее нетерпение и озабоченность, они смотрят на часы и думают о том, как бы не измять свою форму в людской толчее и не пропахнуть потом. Остальные — терпеливо стоят и ждут очереди… Но в толпе — есть немало и гражданских. Их едва ли не больше, чем военных. Они одеты в обычные костюмы — двойки серого, черного, иногда темно-синего цвета, но очень редко: темно-синий цвет костюма считается в Вашингтоне негласной принадлежностью к элите, к тем, кто вершит политику. Обычно это мелкие служащие и аналитики, которые составляют доклады на тысячу страниц, которые никто не читает. Работников пера и картотеки можно узнать по локтям пиджака — они вытерты и засалены и по обуви. Те, кто занимаются действительно серьезными делами даже под парадную форму выбирают серьезную обувь: на шнуровке, чтобы не свалилась с ног при быстро беге и с максимальной толщиной подошвы и каблука. Каблук предписывается иметь максимум два дюйма, это есть в одном из полевых уставов. Подполковник Эндрю Корти был одет как обычный гражданский служащий — черный костюм, белая рубашка и галстук светло-голубого цвета, дешевый и не слишком подходящий к костюму. У него была и повседневная форма и парадная и даже наградные планки, которые неплохо бы смотрелись на форме — но он одел гражданскую одежду, потому что не хотел выделяться. Опознать в нем опасного человека можно было лишь по ботинкам — оксфорды, но с непривычно толстой подошвой и тщательно зашнурованные и по часам. Часы были марки Ролекс, специальная модель для яхтсменов — серьезные часы. И дорогие — намного дороже, чем может себе позволить подполковник армии США, носящий обычно Булова или Таймекс. Но такие часы носили многие оперативники: они были точные, прочные, а в критической ситуации их можно было толкнуть за неплохие деньги. Своего рода неприкосновенный запас, который всегда с тобой. Когда пришел его черед — он шагнул к хромированному турникету — как в метро, предъявил офицерское удостоверение личности и пропуск агенту службы безопасности, сидевшему на турникете. Это был молодой парень и черный как ночь — равно как и почти все его товарищи, охранявшие Пентагон. Стараясь идти в ногу со временем, военные набирали все больше и больше черных, но в подразделениях высокого уровня и в разведке их почти не было — единицы и то в штабах. Почему? А вот представьте себе — война с Советским союзом, надо набирать группу идти за линию фронта. И вот тут — как раз только черного в такой группе и не хватало… Парень посмотрел сначала на удостоверение, затем на самого подполковника. Губы его шевелились — такое обычно бывает у мусульман, когда они читают молитву, возможно, перед тем как подорваться. И у негров, которые плохо учились в школе и читают с трудом. Возможно,

и у вовсе не учившихся в школе. Теперь понятно, почему тут по утрам каждый день такая пробка.

— Подполковник. Эндрю. Корти. — раздельно прочитал агент.

— Собственной персоной.

— Вы знаете, куда идти?

— Третий этаж, кольцо С. Как добраться знаю. Негр еще какое-то время подозрительно смотрел на подполковника, словно ожидая, что тот заговорит по-русски — но потом все таки нажал на педаль и врата рая открылись, впуская подполковника в здание… Внутреннее устройство Пентагона — значительно более рационально, чем внешнее. Для того, чтобы подняться на верхние этажи — существуют лифты и рядом — лестницы, сами кольца — а Пентагон устроен по принципу русской матрешки, из вложенных один в другой огромных бетонных пятиугольников — связаны между собой десятью радиальными линиями — коридорами на каждом этаже. Подполковник — сначала перешел на уровень С по первому этажу, только потом — зашел в лифт и поднялся наверх. Его поступок был очень рационален — в отличие от клерков, которые давились в лифте на кольце А. Что же касается подполковника — то он со времен израильской стажировки опасался толпы и старался не находиться в людской толчее, даже если для этого приходилось лишний раз пройтись пешком. Кабинет, нужный ему, обладал стандартным номером, но на нем не было, ни таблички с указанием имени, звания и должности хозяина кабинета, ни указания на суть работы, выполняемой за этими дверьми. Подполковник предусмотрительно постучал в дверь и только потом открыл ее. Человека, который сидел в кресле явно общего, предусмотренного для командированных офицеров, кабинета он знал…

— Проходите, подполковник. Сердце пустилось в бешеный галоп, он старался не показывать этого. Встречавший его человек был сотрудником АНБ, действовал против русских. Не исключено, что его рапорты — все же пропустили наверх и решили, что такому специалисту — негоже гнить на ракетной базе.

— Благодарю.

— Присаживайтесь. Не спрашиваясь, полковник Пик разлил кофе по большим, керамическим кружкам.

— Немного заплесневели на ракетной базе, а Эндрю. То, что полковник Пик назвал его по имени — означало, что можно держаться вне официальных рамок. Но это не значило, что можно расслабиться — подполковник был уверен в том, что их встречу пишут.

— Дяде Сэму пришло в голову, что на передовой мне делать нечего.

— А сам как считаешь? Подполковник отхлебнул кофе.

— Я считаю, что за период работы на ракетной базе я дважды получал воинское звание вне очереди. На передовой есть больше шансов его потерять.

— Вместе со своей задницей.

— Есть и такая вероятность.

— Так тебя начали интересовать звания? Никогда бы не подумал.

— Люди меняются. Страна тоже. Полковник Пик понял, что соперник ему попался неприятный. Жесткий, тяжелый, самое главное — циничный.

— Ты писал рапорты.

— Да.

— Ты понимаешь, что тогда в Бейруте накосячил и сильно?

— Да. Полковник видел — ни хрена он не понимает. Просто говорит то, что должен говорить.

— Тебя загнали на военную базу, на режимный объект из-за неуправляемости. Мы должны быть уверены в том, что ты не пойдешь все крушить, как только мы примем тебя обратно в команду.

— Моего слова будет достаточно, сэр…

— Мне этот парень не нравится — сказал министр, наблюдая за разговором. Картинка теперь была выведена с кабинета полковника Пика, звук на динамики селектора, он звучал гулко и чуть искаженно — этот парень и в самом деле неуправляем.

— Он одиночка — сказал сидящий рядом посол Негропонте.

— Он хуже, чем одиночка. Он считает, что только один он прав, а все остальные — нет. Этим он опасен.

— Дик, а что ему было делать? — спросил Негропонте, который хлебнул лиха в Латинской Америке и став от этого правым радикалом — ты вообще представляешь, где он служил и что был вынужден делать? Сначала мы отправили его во Вьетнам, при этом не обеспечили победоносным командованием, в то же время наложили кучу запретов. То нельзя и это нельзя — а тот же Вьетконг на Женевскую конвенцию с…ь хотел. Потом мы забросили его в Бейрут, где в это время шла долбанная гражданская война: его и пару тысяч пехотинцев, которые должны были разнимать озверевших от крови волков. И каким он должен быть стать, потвоему?

— Писником — пошутил министр, стараясь немного сбросить напряжение.

— Если только — не принял шутку Негропонте — но тебе не кажется, Дик, что у нас и так много этого дерьма? А вот таких как Корти — не хватает.

— Насколько хорошо вы владеете арабским, подполковник?

— За своего в разговоре, конечно не примут… точнее не во всех местах примут. Но в Ливане продержусь какое-то время.

— Урду знаете?

— Нет.

— Фарси?

— Нет. Пик прервал разговор и налил еще кофе.

— Задание, которое мы хотели бы предложить вам, подполковник, следовало бы рассматривать как добровольное. Я не хочу приказывать вам. Но я не буду скрывать, что выполнив это задание, вы имеете все шансы вернуться обратно в команду.

— Где предстоит действовать?

— Пакистан. На лице подполковника ничего не отразилось.

— В одиночку?

— Нет, командой. Вы знаете русский? — внезапно спросил полковник Пик по-русски.

— Да — по-русски же ответил Корти.

— Это хорошо. В таком случае, перейдем на русский, если не возражаете. С вами будет группа, несколько человек. Русские перебежчики, сейчас работающие на нас. Степень их надежности оцените сами.

— Поддержка на месте?

— Она будет.

— Суть задачи?

— Не так быстро. Что с вашим допуском?

— Продлен два месяца назад.

— Высший?

— Сэр, а какой может быть допуск у человека, работающего на ядерных объектах? — вопросом на вопрос ответил Корти.

— Тогда — кратко по сути задачи. Американский гражданин попал в беду на территории Афганистана. Наша задача — вызволить его и доставить домой. Глаза подполковника сузились.

— Звучит несколько театрально, вам так не кажется?

— О чем вы?

— О том, что этот человек — сотрудник спецслужб. Вы его послали для того, чтобы восстановить агентурную сеть. Теперь уже — недобрым взглядом посмотрел на собеседника полковник Пик.

— Откуда вы знаете?

— Я этого не знал. Это вы сказали. Он в руках русских или афганцев?

— Русских. Они намереваются устроить показательный процесс. И до того, как вы не дадите согласие и не подпишете бумаги — больше ни слова…

— Нужно проверить, с кем в ЦРУ он связан! — министр нервно встал на ноги — только человека ЦРУ нам и не хватало.

— Он просто переиграл Пика — возразил Негропонте.

— Чушь! Корыто этих ублюдков из Лэнгли не просто протекает — там хлещет изо всех дыр! Сначала они потеряли своего агента — а теперь весь Вашингтон знает о том, что мы готовимся освобождать его!

— Интересно… Получается, мы подбираем дерьмо за ребятами из Лэнгли… Пик доверительно и понимающе улыбнулся.

— А разве когда то было по-другому? Господи, да эти парни в вашингтонском метро могут заблудиться, чего там…

— Ва бене. Моя роль?

— Нам нужен человек, который съездит в Пакистан на несколько дней и оценит обстановку. Посмотрит на все опытным взглядом. С точки зрения возможного последующего более серьезного развертывания…

— Активные действия? — у американских военных было полно таких словечек, на которые не так остро реагировали журналисты и общественность.

— Пока нет. Категорически никаких действий без санкции. Но после оценки обстановки, если мы получим добро — активные действия вероятны. Нам нужно чтобы кто-то был на месте на случай, если придется организовывать освобождение ЦРУшника по силовому варианту. Итак, мистер Корти, вы в команде?

— Буду рад вспомнить старые времена…

— Мне это не нравится. Чертовски не нравится… Министр Чейни попал в известную и старую как мир «ловушку новичка». Он был новичком на своем посту, горел желанием все делать как надо, и то, что у более опытного

председателя ОКНШ вызвало бы лишь кривую усмешку — у министра вызывало едва ли не нервный тик.

— Что именно?

— Все это дерьмо. Мы наняли человека, который странно осведомлен обо всем. Сама это история с провалом агента в Афганистане на второй же день — дурно пахнет. Не забывай, если подставимся еще и мы, про то, что натворило Лэнгли, сразу забудут и переключатся на нас. А это — совсем некстати. Министра можно было понять. Полным ходом шел бюджетный процесс. Если облажаться во время, когда Конгресс рассматривает бюджет — последствия будут значительно хуже, чем провал одного агента или одной операции.

— Нужен еще один человек.

— О чем ты?

— Обо мне. Один человек, который выедет в Пакистан, но останется с нашей стороны баррикад. Кто сможет присмотреть за тем, чтобы не наломали дров.

— И ты поедешь? — удивился министр.

— С радостью. После того, как большой босс [97]попал в больницу, в Белом доме даже не скучно работать — тошно. Вспомню старые времена.

— Никаких старых времен — решил министр — Окей. Допустим, это будет политическое дело, никакой прямой операции поддержки. Ты едешь туда как официальное должностное лицо, как человек администрации. Ты встречаешься с людьми, которые там работают, с нашими разведчиками, с временными органами власти, с остатками пакистанской полиции и разведки. Выясняешь ситуацию — но при этом, ты не обещаешь им ничего конкретного. Максимум, что ты можешь сказать — американцы помнят про Пакистан и не оставят его в беде. Это все — и ничего больше. Ты так же не лезешь в любую историю, от которой пахнет чем-либо кроме роз, и не встречаешься с людьми, от которых пахнет чем-либо кроме роз. Пока мы не готовы ни к каким серьезным шагам в этом регионе и я не хочу, еще раз повторяю — я не хочу ставить Президента перед фактом. Ты меня понял, Джон?

— Вполне. Зазвонил один из телефонов. Министр Чейни снял трубку, выслушал и помрачнел как грозовая туча, готовая превратиться в торнадо.

— Что-то произошло?

— Произошло. Один стервец из ЦРУ сейчас в Пентагоне. Разнюхивает, задает вопросы и давит на людей…

Москва Кремль 16 июня 1988 года Мы не знаем общества, в котором живем. Ю.В. Андропов — Мэн Москвада сизин юшун беклиёрум. Эхсен. В здании, известном как «главный корпус», в одном из самых охраняемых зданий в мире, положил трубку на рычаг Председатель Президиума Верховного Совета Союза СССР генералмайор госбезопасности Гейдар Алиев. Похоже, что дело сделано, то, к чему шли больше года — свершилось. Беглый Наджибулла был не только политическим противником, и не столько политическим противником — он был носителем информации стратегической важности. Информации о том, кто, как, когда, в каких объемах — наварился на афганской войне. А навалились — многие. Генерал Гейдар Алиев охотился не на водил, которые возили водку за фальшивой перегородкой бензобака, не за спекулянтами, торгующими чеками Внепосылторга и тем, что на них можно было купить в Березке [98]. Да, их было много, они были разложившимися и в какойто степени опасности — но на его уровне они опасности не представляли. Они были всего лишь симптомом болезни общества, причем симптомом не самым опасным, справиться с ними было достаточно просто, и меры уже предпринимались. Страшнее были те, кто сидел на самом верху. Комса, партейные, погрязшие в переводе денег и ценностей за границу, торговле наркотиками, тайных сделках с оружием. Никакой подпольный воротила, пусть даже уровня Каманова [99]— не так опасен, как опасен человек ранга союзного замминистра со счетом в иностранном банке. Опасен — прежде всего своим идиотизмом и управляемостью. Если этот зажиревший ворюга думает, что его счет тайна за семью печатями для американцев — он сильно ошибается. И в нужный момент — а генерал Алиев был уверен, то момент этот настанет — все запляшут как марионетки, повинуясь умелым жестам опытного кукловода. И ради того, чтобы сохранить свою кровную тысячу, он с радостью сдаст государственный миллион… да что там миллион, миллиард сдаст! Генерал Гейдар Алиев был уверен в том, что в Советском Союзе существует и до сих пор активно действует «пятая колонна» — подрывная сеть, имеющая целью уничтожение советского строя и разрушение страны. Собственно говоря, это не так уж сильно било по генералу Алиеву, он в любой момент мог вернуться в собственный Азербайджан, где альтернативы ему просто не было. Он знал, что Азербайджан проживет и сам, опираясь на огромные запасы нефти на Каспии. Но заняв должность Председателя Президиума Верховного Совета, Алиев вдруг осознал, что именно он, а нем генеральный секретарь ЦК КПСС юридически является главой государства под названием Союз Советских социалистических республик. И деятельность пятой колонны — активно била прямо по нему — а он никогда не прощал и не принимал такого. Генерал Алиев посмотрел на часы, поднял телефонную трубку, вызвал одного из своих помощников. В ожидании, пока он идет — пролистал телефонную книжку абонентов спецсвязи, нашел телефон командующего Туркестанским военным округом. Набрал короткий номер.

— Генерал армии Попов у аппарата — раздался напряженный голос командующего, это был его личный телефон. Алиев мельком глянул в книжку.

— Николай Иванович, это Алиев.

— Здравия желаю, Гейдар Алиевич.

— Не отвлек?

— Никак нет, оперативку провели уже. Что-то произошло?

— Произошло. У меня просьба есть. Личная. «Попросив», а не «приказав» — хотя он мог и приказать — генерал Алиев поставил собеседника в ситуацию, когда не выполнить просьбу почти невозможно. Если тебя просят — то это значит, что ты можешь в будущем рассчитывать на ответную услугу или хотя бы доброе отношение. Залеты есть у всех, у военных особенно: групповое ЧП с жертвами на учениях, дезертирство с оружием, по пьянке что-то натворили. Если выполнишь просьбу Председателя Президиума Верховного Совета — то на индульгенцию при первом залете вполне можешь рассчитывать. Может — и при втором. Нет — комиссия, оргвыводы и привет.

— Чем сможем, Гейдар Алиевич.

— Несколько человек в Баграме. Моих людей, Их надо вывезти оттуда тихо и быстро. И доставить в Москву. Сможете? Генерал армии Попов удивленно выдохнул.

— В течение часа. Не вопрос.

— Нет, вы не поняли меня, Николай Иванович. Никакие борты на Баграме не использовать, и вообще авиацию Сороковой армии лучше не использовать. Возможно? Алиев просчитался — уже разговаривая, он вспомнил, что в Ташкентском КНАПО есть директорский самолет, он вообще не военный, его можно использовать как угодно, только трубку сними и номер набери. Но было уже поздно. Генерал долго не раздумывал.

— Свой салон пошлю. Он на стоянке, в течение получаса подниму. Тихо так тихо.

— Буду благодарен, Николай Иванович.

— Да всегда рады помочь, Гейдар Алиевич. Ждем вас к себе, у нас тут…

— Обязательно приеду при первой возможности. До свидания. — Алиев прервал разговор, положил трубку. Шарахнул кулаком по столу — вот дурак! К старости — совсем умом тронулся, не соображает голова. В дверь опасливо постучали.

— Кто там, зайдите! Вошел Али — его все так и звали, «Али». Отца Алиев спас от обвинения в хищениях, самого Али устроил в МГИМО по азербайджанской квоте. Как и любому руководителю — Алиеву были нужны лично преданные люди и сейчас Али и несколько других людей были кемто вроде личного оперативного штаба Алиева. Официально, Али числился в Московском УКГБ, имел звание майора госбезопасности — к двадцати девяти годам.

— Вызывали, Гейдар-мюдюрь?

— Прекрати! — разозлился Алиев — ты в Москве, а не в Баку! Чтобы я больше от тебя этого слова не слышал!

— Извините, товарищ Алиев.

— Вот так. Возьми Джахида, машину в гараже и автоматы. Встретишь борт на Кубинке, это личный борт командующего Туркестанским округом. Там будет Аскеров и еще один человек. Все втроем привезете этого человека ко мне домой, на Кутузовский. Я позвоню, предупрежу. И сидите там как пришитые. Пока вас не сменят. Все ясно?

— Ясно, товарищ Алиев.

— Иди. Когда за Али закрылась дверь, Алиев какое-то время сидел, раздраженно барабаня

пальцами по столу. Потом — снял телефон, с которым можно было связаться с секретарем.

— Пусть зайдет старший смены прикрепленных. Через несколько минут — в дверь без стука прошел невысокий, крепкий человек средних лет с профессионально цепким взглядом.

— Товарищ Алиев? — вопросительно сказал он.

— Мне стало известно, что группа террористов готовит на меня покушение. Приказываю усилить мою охрану и охрану моего дома, немедленно. Ко мне домой приедет товарищ Аскеров, с ним будут три человека. Их пропустить. И больше никого. Усилить бдительность.

— Есть, товарищ Алиев.

— Идите… Все? Нет — не все. Генерал Алиев взялся за другой телефон, набрал домашний номер. Ответила Мехрибан — красавица, умница, жена сына. Сейчас она сидела дома с маленькой Арзу. Гейдар Алиев невестку любил. Чувствовал, что сын сделал достойный выбор, и втайне считал, что Мехрибан намного умнее простоватого Ильхама.

— Зарифа дома?

— Нет, Гейдар Алиевич — Мехрибан моментально уловила напряжение в голосе свекра. Мехрибан и в самом деле была умной, даже очень умной, она понимала, что все, что происходит в семье — было не просто так, и то, что влиятельного свекра то в отставку отправляют, а то он — второе лицо в государстве — все это не просто так, и надо платить. Ничего в этом мире — не бывает бесплатно.

— Где она?

— Выехала за продуктами.

— Как вернется, скажи, чтобы из дома больше ни ногой. Продукты привезут, есть кому. Приготовь гостевую комнату.

— Да, Гейдар Алиевич.

— Ты не дослушала. Забери Лейлу из ясель, пошли машину, как только она вернется. Нет, позвони Ильхаму и скажи, что машину посылаешь за ним, пусть он заберет Лейлу сам, на машине. Приезжайте домой, и сидите все там. Приедет Аскеров. Мехрибан замолчала. Из трубки сочился ужас — она поняла, что это все означает. В стране может вот-вот произойти еще один государственный переворот, и если все пойдет не так, как задумано — их могут уничтожить всех, всю семью до последнего человека. Такова была цена.

— Я все поняла… — наконец, смогла произнести она.

— Не переживай — внезапно даже сам для себя сказал Алиев — все будет в порядке. Не бойся. И положил трубку. Теперь — точно все. Генерал Алиев размышлял, выстраивая стратегию игры. Как только Аскеров привезет гостя — он допросит его лично, как в проклятом тридцать седьмом, но делать нечего. Страна уже на пороге нового тридцать седьмого — и давно пора. После Горбачева чистку в аппарате ЦК не делали, вся мразь держится в креслах как пришитая. Наджибулла назовет имена… и надо срочно собирать заседание Политбюро. Решать вопрос об арестах. Или… Под боком — оперативный центр в Нахабино, засекреченный, еще один — в самой Москве. Там, в полной боевой — не меньше роты спецназа КГБ «Альфа». Наджибулла назовет имена…

какие нужно назовет имена. После этого — оперативные группы выдвигаются в адреса, берут кого надо, кого надо исполняют на месте… Он многое сделал для этого. Несмотря на то, что ему «вотчиной» определили разгромленный при заговоре КГБ — он демонстративно хорошо относился ко всем, у кого есть оружие. Во время посещения Кантемировской дивизии, придворной, принимали новый тренировочный полигон — прилюдно выругал министра обороны, спросив у него сколько в дивизии бесквартирных офицеров. Соколов только стоял и краснел. Тут же — приказал своим выделить деньги на два многоквартирных дома и к девяносто первому сдать… дома уже строятся, приносили фотографии. Сказал, что грохать деньги в штурмовую полосу, когда офицер с семьей живет в общежитии — позор. В дивизию Дзержинского его просто не пустили — Гуров, его купило ЦК, напрямую, он чуть ли не Соломенцеву лично отчитывается — вовремя просек, что к чему и к чему могут привести такие визиты Председателя Президиума Совмина. Сам Гуров, отодвинув в сторону министра, создает ОМОН, город за городом, набирает волкодавов, в основном отслуживших в горячих точках. Что-то вроде ударных сил милиции — для них иностранное снаряжение даже закупается. Второе детище Гурова — ОБОП — отделы по борьбе с организованной преступностью. Туда принимают волкодавов из УГРО, много отсидевших после чисток Федорчука — эти рвать зубами готовы, только «фас» скажи. Власть ненавидят — но еще больше ненавидят преступность. Это — милиция в милиции. Отменен процент раскрываемости, сквозь пальцы смотрят на незаконное применение оружия. Есть агентурные сообщения, что приказы «живыми не брать» отдаются голосом, в открытую, людей просто расстреливают на месте при малейшем к тому поводу. Ничего… И Гурову предъявим… есть что предъявить. За этот беспредел, голубчик — на зону и пойдешь. Если против играть будешь. А если «за» играть догадаешься — значит, звезду Героя получишь. За успехи в борьбе с преступностью. Генерал Алиев удобно сел в кресло — он его поменял, когда вселился в кабинет, терпеть не мог ободранной и неудобной мебели. Надел очки, открыл папку, которую принес ему его помощник. Это была секретная, изготавливаемая для него в одном экземпляре сводка обстановки по всему Советскому союзу, а так же наиболее важных происшествий в мире, которые прямо затрагивают советские интересы. Сводку готовила группа аналитиков в ПГУ КГБ СССР, вотчине людей Алиева, данные по криминальной обстановке в стране они получали от агентуры в МВД. Секретным приказом, новый председатель КГБ СССР дал указание вербовать параллельную сеть осведомителей в МВД и армии — и он знал, что точно такое же задание в Политбюро получил новый министр внутренних дел — вербовать осведомителей в МВД. Советские спецслужбы все теснее сближались, все крепче обнимали друг друга, норовя задушить в своих объятьях. Все сотрудничество давно уже оставалось на словах — но сейчас речь шла уже о соперничестве. От того, что собиралось в этих папках — хотелось кричать. Если бы кто-то посмел высказать подобное вслух — его бы ждала родная сто девяностая — антисоветская агитация и пропаганда, три года, дымит паровоз, Сибирь под колесами. Трагедия была в том, что все, что излагалось в этой папке, было правдой, только правдой и ничем кроме правды… *** Принятыми мерами удалось установить, что 11 марта 1987 года, находясь в служебной командировке в г Париже заместитель министра тяжелого

машиностроения СССР СЛИВКО Павел Борисович во время переговоров о закупке для нужд строящихся металлопрокатных заводов оборудования у фирмы Маннесманн ФРГ закупил заведомо устаревшее оборудование по ценам, завышенным примерно на двадцать процентов от каталожной цены. При этом, общепринятой деловой практикой для сделок такого масштаба является скидка крупному покупателю как минимум десять процентов от каталожной цены. Контракт на закупку оборудования составлен таким образом, что в случае отказа от сделки советская сторона обязана будет выплатить неустойку в размере пятьдесят миллионов западногерманских марок. За действия, нанесшие существенный вред советским экономическим интересам СЛИВКО получил от западногерманской фирмы ценностей на сумму примерно шестнадцать тысяч западногерманских марок и ввез их в СССР. Данные ценности супруга СЛИВКО — СЛИВКО Изольда Иосифовна продала друзьям и знакомым по спекулятивной цене. Только прямой ущерб от сделки для СССР составляет никак не меньше сорока миллионов марок ФРГ. *** 10 апреля 1988 года группой лиц, среди которых были сын ПАКОВА Ивана Васильевича, заведующего сектором ЦК — ПАКОВ Павел Иванович, сын ТЕМНЯКОВА Бориса Степановича, ответственного работника Мосгорисполкома — ТЕМНЯКОВ Дмитрий Борисович, сын КАТАШОВА Дмитрия Дмитриевича, заместителя министра сельского хозяйства СССР — КАТАШОВ Александр Дмитриевич (несовершеннолетний) на улице Малый Арбат обманом была заманена в машину несовершеннолетняя КАЛЯЕВА Евгения Степановна. КАЛЯЕВА была вывезена на дачу в пос. Рождественское, принадлежащую ТЕМНЯКОВУ и изнасилована всеми указанными лицами в обычной и извращенной форме, а так же избита. После чего ПАКОВ и КАТАШОВ повезли ее в направлении г. Москвы, но были задержаны сотрудниками УГАИ МВД Мосгорисполкома. В тот же день, сотрудниками УГРО был задержан ТЕМНЯКОВ Д.Б. В настоящее время ПАКОВ, ТЕМНЯКОВ отпущены под поручительство трудовых коллективов, несмотря на то, что ТЕМНЯКОВ нигде не работает. КАТАШОВ находится в больнице. Предпринимаются попытки давления на следователя, потерпевшую с целью закрытия дела. *** Особой инспекцией КГБ СССР в ходе негласной проверки деятельности органов государственной безопасности Армянской ССР установлено, что ряд сотрудников Армянского УКГБ имеют давние и тесные связи с террористическими организациями армянской диаспоры за рубежом, в том числе с Армянской Секретной Армией Освобождения (АСАЛА), имеющей контакты во всех странах Ближнего Востока. Указанные действия содержат состав преступления, предусмотренного ст. 64 УК Армянской ССР (измена Родине). Имеются достаточные доказательства того, что ряд сотрудников Армянского УКГБ были прямо причастны к сокрытию разветвленной террористической сети, совершившей террористические акты в Москве в 1978 году и в

Ереване в 1988 году. Установлено агентурным путем, что в январе 1988 года в Ереване в аэропорту Зварнотц состоялось совещание антисоветской и изменнической направленности, в котором принимали участие сотрудники армянских партийных и правительственных учреждений, лица, пользующиеся авторитетом в уголовно среде и представители диаспоры, прибывшие в Ереван на совещание, в том числе и разыскиваемые за различные преступления. На данном совещании было принято решение создавать подпольные боевые отряды, активизировать работу по накоплению оружия, взрывчатых веществ и боеприпасов, совершать террористические акты и иные тяжкие и особо тяжкие преступления против граждан русской и азербайджанской национальности. Один из участников совещания устно выразил мысль, что «таких возможностей как при Горбачеве — у нас не будет» *** Совместными действиями органов советской и польской государственной безопасности предотвращено покушение на генерала армии, Председателя Государственного Совета ПНР ЯРУЗЕЛЬСКОГО Войцеха Витольда. Разоблачена и ликвидирована террористическая заговорщическая группа, состоявшая из девятнадцати человек, из которых четырнадцать были армейскими офицерами. Возглавлял группу полковник ЛЮБЯНСКИЙ Славомир, заместитель командующего шестой десантно-штурмовой бригадой Войска Польского. При попытке задержания, полковник ЛЮБЯНСКИЙ бросил гранату и открыл огонь из пистолета, после чего был уничтожен снайпером. Изъяты: безоткатное орудие Б10 — 1 штука с семью выстрелами, противотанковый гранатомет РПГ-7 — 1 штука с тремя выстрелами, противотанковый десантный гранатомет РПГ-16 — 1 штука с пятью выстрелами, снайперская винтовка СВД — 3 штуки, пулемет РПК — 1 штука, автоматов АК различных модификаций — 7 штук, пистолетов различных модификаций — 11 штук, двадцать восемь гранат, более пяти тысяч патронов ко всем видам оружия, восемь килограммов взрывчатки типа «тротил» и пять — типа «пластит». По показаниям командира взвода той же бригады капитана ЧЕРВЕНСКОГО, так же участвовавшего в заговоре, все оружие доставал полковник ЛЮБЯНСКИЙ, не говоря другим членам террористической группы, откуда оно. Покушение планировалось осуществить либо путем засады с использованием тяжелого вооружения, либо путем подрыва мощного взрывного устройства при массовых мероприятиях, на которых будет присутствовать ЯРУЗЕЛЬСКИЙ. После убийства ЯРУЗЕЛЬСКОГО по словам ЛЮБЯНСКОГО им должны были помочь массовые акции Солидарности и ввод в страну сил НАТО. О том, существует ли политическая поддержка заговора со стороны движения Солидарность или какого либо другого движения — ЧЕРВЕНСКИЙ сказать не может, потому что об этом знал только ЛЮБЯНСКИЙ. Дополнительная информация: По данным ПГУ КГБ СССР, ГРУ ГШ все изъятое гранатометное вооружение, одна из винтовок СВД и четыре из семи автоматов АК — были записаны за различными подразделениями Советской Армии, числятся списанными на боевые потери в Демократической республике Афганистан. Полковник Славомир ЛЮБЯНСКИЙ в период с 1983 по 1989 годы входил в состав «группы немедленного реагирования» польских вооруженных сил, выполнял задания с повышенным уровнем риска в различных странах мира, в том числе в Ливане и

Пакистане. Данные о личном составе «группы немедленного реагирования» польской стороной засекречены. *** Органами ОБХСС МВД УАССР задержан некий АЗИМОВ Айбек Атаевич, директор базы «Плодовощторг» в г. Ижевске. При обыске на квартире и даче АЗИМОВА изъято ювелирных изделий 4,5 килограмма, триста одиннадцать тысяч рублей и восемь тысяч долларов США. При допросе АЗИМОВ показал, что все время, пока он занимал должность директора овощебазы то есть с 1983 года он систематически продавал без оформления документов примерно десять процентов от того объема овощей и фруктов, которые прибывали на базу Плодовощторга. Еще примерно двадцать — тридцать процентов он приказывал гноить и списывать для того, чтобы создать в г. Ижевске дефицит плодоовощной продукции и поддерживать высокие спекулятивные цены на нее. Так же, АЗИМОВ показал, что ежегодно продавал до пяти — семи тысяч тонн различных овощей и фруктов, прибывающих в город нелегально из республик Средней Азии. Все деньги, вырученные за продажу такой продукции, он отдавал поставщикам наличными, а так же раздавал в качестве взяток за общее покровительство и попустительство, а так же за решение рабочих вопросов. АЗИМОВ показал, что за должность директора овощебазы, ему пришлось заплатить взятку тридцать тысяч рублей наличными ПОДКОПАЕВУ, на данный момент занимающему должность начальника отдела Министерства торговли РСФСР. По его словам, так делали все и кроме того, при назначении на должность обязывались регулярно передавать крупные суммы, в обмен на покровительство. В настоящее время АЗИМОВ переведен в СИЗО г. Казани, семья вывезена из г. Ижевска. Запрошена санкция на задержание ПОДКОПАЕВА и других указанных АЗИМОВЫМ лиц. *** Принятыми мерами удалось установить, что в г. Стокгольм, Швеция с 1987 года организована и активно действует особая резидентура ЦРУ, подчиняющаяся напрямую Заместителю директора по операциям. Целью данной резидентуры является работа с националистическим и антисоветским подпольем республик Прибалтики, организации боевок, антисоветских ячеек, совершение террористических актов, и в конце концов — дестабилизации обстановки в прибалтийских ССР с целью их отделения. В марте сего года морским путем на территорию Литвы был заброшен ЭЙВЕ Андрюс, сотрудник ЦРУ США, военный инструктор, принимавший участие в боевых действиях в Афганистане и Вьетнаме. Органами милиции и государственной безопасности ведется розыск ЭЙВЕ. Самым страшным было разложение. Всепроникающее, от которого никуда не деться. Подонок профукивал десятки миллионов инвалютных рублей — и в то же время вез домой чемоданы с барахлом, продавая его втридорога. Вот тут то — свое не упускал, ни-ни. Ради

рублевой выгоды себе в карман — готовы тысячу… да что тысячу — миллион государственных денег профукать? Расстреливать? Всех? Впервые Гейдар Алиев задумался — а что такое партия и что такое социализм. Вот есть он. Председатель Президиума Верховного совета. По факту — первое лицо в государстве. При чем тут Политбюро и Генеральный секретарь ЦК КПСС? Если так подумать — вот этого живоглота и проходимца — должны были отсеять на уровне первичной партийной ячейки, не пустить дальше. Если человек такой, если он готов за свой рубль тысячу общественных профукать — ему место разве только дворником, улицы мести — там то он точно ничего не профукает. Не остановили. Не выявили. Каким то образом проскочил, поднимался все дальше и дальше — и поднялся до такой величины, что получил возможность наживаться. Чем и занялся — в ущерб государству. Есть Совмин, он там работал. Есть союзные министерства и ведомства. Все они занимаются делом. Какого черта нужна партия. Теоретически — она нужна для того — чтобы выявлять и останавливать такую мразь как Сливко — но она этого не делает. Значит, она вообще ничего не делает, просто существует и все. Нет, немного не так. Есть Юрий Дмитриевич Маслюков. Человек — организатор высочайшего уровня, если надо заставить кого-то в оборонной промышленности что-то сделать — он всю душу вынет, но заставит. Союзные министерства не справятся без Маслюкова. Стоп, стоп, стоп… При чем тут партия? Человек просто на своем месте, его поставили на участок — он на нем работает. Назначить его зампредсовмина, дать те же самые полномочия — он так и будет работать, как работал. Он когда директоров на ковер вызывает — он что, к их партийной сознательности взывает? Ага, есть там партийная сознательность, как же. Держи шире карман. Кулаком по столу стукнуть, да срок установить, не справился — пеняй на себя. Получается нужен отдел оборонной промышленности, наверное, еще отдел административных органов — координировать работу спецслужб. Еще посмотреть… по сути все промышленные отделы можно перевести в Совмин как аппарат замов. А вот идеология… эти с задачей ни черта не справляются, только читки всякого бреда типа Поднятой целины устраивают, а толку то от них. Только как тогда работать с людьми? К чему взывать? Только деньгами? Не все на деньгах держится, ох не все. Человек — это зурна, сложный инструмент, одну струну щипнешь, другую — мелодия совсем разная получается. Если только на деньгах все поставить — беда ведь будет… Рушится все. До основания. Кто-то насилует, кто-то предает, кто-то бандитствует. Атакуют со всех сторон. А проблема… проблема в том, что проблем этих не видят. Вот это, то, что у него в папке — должно быть на страницах газет, может тогда люди проснутся, поймут, что и кому угрожает. Так нет же — там хлеборобы битву за урожай ведут, там — в открытый космос вышли… все хорошо. Генерал Алиев взял красный карандаш, начал накладывать резолюции. Этого он не имел права делать — но его резолюции уйдет к тем, кто имеет право принимать решения по этим вопросам, а те уже и будут принимать. Тут вопрос не в нежелании принимать на себя ответственность- скорее в том, что если он будет на себя ее принимать — его просто заклюют. Остановился на полпути, отложил папку — сил больше не было. Достал из сейфа ту, которую ему принесли из архива. Дело Берии. Настоящее…

Дело это — приказал подбирать еще Хрущев, непонятно с какими целями. Судя по дате — после того, как против него выступили Молотов, Маленков, Каганович и примкнувший к ним Шепилов. Хрущев выстоял один — при поддержке своего давнего и верного друга Жукова, который перебрасывал нужных людей военными самолетами на Пленум и четко дал понять, что армия поддерживает Хрущева. Потом Хрущев дал своему старому другу коленом под зад… а потом дали под зад коленом уже ему самому. Но в промежутке между этими двумя периодами он собирал все материалы о Берии, какие только мог. Может — потому его и вышвырнули… Девятнадцатый Съезд Партии. Про его ничего не издали, его просто забыли. Материалы — Хрущев достал их, отпечатанные… в Китае! Как же тогда обделались… По-видимому — Сталин и Берия хотели как раз отодвинуть партию от управления государством, оставить за ней только идеологию — как раз то, что сейчас провалено. За это их убрали — сначала одного, потом другого. Теперь, если он будет неосторожен — уберут и его. Слишком много интересов задето, а кто работает — на того всегда что-то накопать можно. Что ему предъявили? Следил? Как следил, если он только был назначен, там еще ни одного его человека не было, в объединенном министерстве. Переворот готовил? Ну это смешно. А кого он мог опереться. Разве что только на свой Спецкомитет, там говорят какая-то чуть ли не спецслужба была, собственная разведка… Внезапно — Алиев отбросил папку на стол, как будто она обожгла руки. Спецслужба! Он ведь так и не понял до сих пор — кто устроил государственный переворот. Кто на него вышел? Кто решил свергнуть Горбачева и всю эту мразь. Хотя искал и серьезно искал — непредсказуемый фактор в игре чрезвычайно опасен. Его люди искали по МВД, по КГБ, по армии — но так ничего и не находили. В условиях, когда все друг на друга стучат и все друг за другом следят, когда на каждое начальственное кресло по пять жоп прицеливаются — что-то сохранить в тайне очень сложно. Тем более — подготовку государственного переворота. Но ничего так и не удавалось найти хотя искали вдумчиво и заинтересованно. А что — если еще с тех времен в СССР существует какая-то спецслужба. Сетевая, организованная не в виде министерства или ведомства — а в виде сети людей, которые обязаны вербовать и готовить себе смену. Если изначально поставить людей на верху и поставить не абы каких — а отобранных, честных — то дело может пойти. Тогда умели сети закладывать… может даже и немцы помогли, пленные — мы в Берлине много кого тогда взяли. А это — мастера из мастеров. Финансирование? Ну, могли заранее заложить какие-то фонды. Частично — и на идеологии, на желании помочь Родине. А может быть… да в том же Министерстве среднего машиностроения, полностью закрытом — это ведь и есть бывший Спецкомитет. Деньги там у них выделяются по закрытым статьям и в таких количествах, что можно и десять переворотов профинансировать. Что — поискать? А найдешь — что делать? Как государственный деятель — генерал Алиев понимал что это — враги и заговорщики. Как человек — просто не знал, что делать. Резкий звонок прервал тяжелые размышления. Алиев нахмурился — телефон здесь был один, не вертушка — и его почти никто не знал.

— Алиев.

— Гейдар Алиевич — раздался знакомый голос — генерал армии Попов на проводе. Прости срочно соединить.

Алиев понял, что дело дрянь.

— Гейдар Алиевич… — встревожился помощник.

— Соединяй. Щелчок соединения.

— Товарищ Председатель Президиума… — раздался в трубке растерянный и протрясенный голос главнокомандующего направлением, генерала армии Николая Ивановича Попова.

— Сбили? — спросил Алиев.

— Так точно… — растерянно доложил Попов. Твари… Ни слова не говоря, Алиев повесил трубку. Достал из кармана стальной флакончик, высыпал на ладонь таблетки, засунул одну под язык. После того, как в Четвертом управлении Минздрава разоблачили банду врачей — убийц, назначенные ему лекарства ему всегда покупал кто-то из родных по пути в аптеке. Осматривал его и приглашал специалистов — его родной брат, Джамал Алиев, хороший врач. Телефон снова зазвонил. Он не ответил. Твари… Ограши проклятые. [100] Аскеров был внедрен очень высоко. Прошел тюрьму, подготовку в органах госбезопасности, отлично владел навыками оперативной работы. Если бы он знал, что так обернется — ни за что бы не послал туда Аскерова. И если они убрали Аскерова — значит, Аскеров вышел на след. Реальный след. Дверь с шумом распахнулась, порвался помощник, за ним еще один, за ними врач.

— Гейдар Алиевич…

— Со мной все нормально.

— Ничего нормального, товарищ Алиев — врач привычно определила, что нормального и в самом деле мало — закатывайте рукав…

— Вон отсюда! — заорал Алиев, и всех как ветром сдуло. Немного, посидев, успокоившись, приняв еще одну таблетку, он по селектору вызвал помощника.

— Вызовите машину. Поедем домой, по пути заедем к Джамалу. Ему и в самом деле было плохо. Но он поставил себе задачу — пока не схватит за глотку этих ублюдков — не умрет. Не дождетесь…

Афганистан, Кабул Комплекс посольства СССР в Афганистане 18 июня 1988 года Как обычно, любое большое дело в Советском союзе заканчивалось двумя вещами. Это наказание невиновных и награждение непричастных. Бывало, конечно, и по-другому, но редко. Прежде чем переходить к событиям восемнадцатого июня в Кабуле, к совещанию в посольстве СССР, где по-прежнему сидела и резидентура КГБ в Кабуле — надо описать обстановку в самом Кабуле и его окрестностях. Обстановка была нездоровой — впрочем, в государстве, где за двадцать лет с кровью поменялась пять раз власть она здоровой быть и не может. Люди изверились и теперь просто старались выжить. Из тюрем — выпустили халькистов, сторонников убитого при штурме дворца Тадж-Бек Амина и они теперь требовали свой фунт мяса. Парчамисты — раскололись на несколько фракций, часть из них была подпольной и расценивала советские войска как оккупационные, еще большая часть парчамистов — расценивала соглашения с Масудом как предательство идеалов Апреля. [101]Хотя большего предательства, чем действия Наджибуллы, который связался с американцами, пакистанцами, организовал заговор и нанес советским солдатам удар в спину — представить было невозможно. После ликвидации Раббани в Пакистане — единственными лидерами этических меньшинств в Афганистане стали генерал Абдул Рашид Достум и генерал Ахмад Шах Масуд. По согласованию с советским руководством — боевиков, прежде всего полевых командиров невысокого уровня — вывозили в Советский союз, показывали, как живут простые крестьяне в Средней Азии. Возвращаясь, они рассказывали о том, как в Советском союзе живут люди — и эта пропаганда — была действенней любых митингов в кишлаках, где рассказывалось о преимуществах развитого социализма. Люди смертельно устали от войны — девятый год страшного, братоубийственного кровопролития. Но мир — все не наступал. Ахмад Шах Масуд в Кабуле проводил далеко не все время, то и дело наведывался в Пандшер — понимал, что Пандшер это его укрытие и надо показать людям, что он не забыл о них, на случай, если придется возвращаться туда. В Пандшере — строили две больницы, везли хлеб из чистой, белой муки. Неплохо жили и области, населенные этническими таджиками в приграничье. Несмотря на протесты погранвойск КГБ разрешили приграничную торговлю, стали выдавать многоразовые пропуска на ту сторону границы. Сразу возщникла спекуляция, в которую были втянуты и советские — но она была и до этого. Остатки НДПА преобразовались в партию Ватан (Отечество) и естественно, жестко критиковали политику нового правительство во главе с «бывшим американским наймитом» Масудом. Халькисты — создали партию, которая так и называлась «Хальк» и привычно взяли курс на восстановление и укрепление позиций в армии, создание подпольных партийных ячеек. Это было опасно. Третьей партией, собравшей тех, кто разочаровался и в Хальке и в Парчаме — стала РОТА, авангард трудящихся Афганистана. При прежних режимах, что при Амине, что при Кармале, что при Наджибе — этой партии работать не разрешали, несмотря на то, что она была пожалуй более просоветской, чем НДПА. Она в основном состояла из жителей севера Афганистана, имеющих родственников на другом береги Амударьи, они знали не понаслышке как живется в СССР и хотели, чтобы такая же жизнь была и в Афганистане. Теперь — эта партия была одной из немногих «твердых» сил, на какие можно было опереться. Масуд… Ахмад Шах Масуд никогда не был рьяным противником СССР, вероятно — в

королевской армии, останься в Афганистане король он бы дослужился до высоких званий, возможно — до маршальских звезд. Он верил в Аллаха, но не верил в ваххабизм и не молчал, видя, какие непотребства творят люди из Коалиции-7. [102]Он был патриотом Афганистана, не слишком то любил СССР — но, по крайней мере, он был договороспособен и до сих пор сохранил понятие чести — в большей степени и чем пуштуны, носящиеся с кодексом ПуштунВалай как дурень с писаной торбой, и сами на каждом шагу его нарушающие — оправдывалось это тем, что нарушить слово данное неверному можно. Масуд понимал, что Афганистан так или иначе попадет в розыгрыш великих держав — и лучше иметь дело с шурави, которые предоставляют помощь и продовольствием и оружием и специалистами — чем оказаться один на один с Пакистаном. Тем более — с таким Пакистаном, как сейчас. На сторону новой власти перешло на удивление много полевых командиров, даже таких отмороженных, как бандиты из ИПА Халеса. Для того, чтобы понимать, почему так произошло — надо очень хорошо понимать Афганистан. Афганцы — никогда не были ни фанатичными, ни особо религиозными. О чем говорить, если в конце шестидесятых женщины учились в Кабульском университете, заказывали себе платья по немецким журналам, а в Кабуле на улицах и базарах можно было встретить американских хиппи, очумевших от бесплатной конопли — и их никто не пытался похитить или убить. Традиции рода, слово племенного вождя и принципы Пуштун-Валай, пуштунского кодекса чести значили куда больше, чем Коран, который и читать то мало кто мог. Мулла воспринимался скорее как независимый посредник и ученый человек, примерно так же, как в двадцатые в СССР на селе воспринимался учитель. Традиции пуштунов допускали и принятие выкупа за убитых и прекращение сопротивления в обмен на золото и прекращение сопротивления перед врагом, который показал свою силу и жестокость. Вся афганская война до восемьдесят восьмого держалась в основном на деньгах, в бандах моджахедов фанатики и мстители составляли около трети, где-то и меньше, остальные — либо зарабатывали деньги, либо были вовлечены в войну насильно, угрозой убить находящихся в лагере беженцев родственников. Нанеся атомный удар по Пакистану, Советский союз вселил в сердца моджахедов ужас и показал, что не остановится ни перед чем. Кроме того, развал Пакистана сделал невозможным финансовую и материальную поддержку моджахедов. В итоге — все больше и больше полевых командиров решал прекратить сопротивление. Официально это оформлялось как перемирие, членов бандформирований часто записывали как народных милиционеров — малишей, полевые командиры заседали в советах при губернаторах провинций. На поле боя оставались фанатики, которые переходили к террору. Более значительную, чем это было принято признавать, роль в замирении сыграла группа, известная как группа Риджи. Салман Риджи — священнослужитель, окончивший университет Аль-Азхар и вернувшийся на родину. То, что происходило в Афганистане на протяжении восьмидесятых — глубоко ранило его, он видел, что афганцы убивают афганцев и не хотел своему народу такой страшной судьбы. Он собрал несколько священнослужителей, думавших так же как он — и они начали сравнивать священные тексты Корана, хадисов, некоторых других книг с книгами по теории коммунизма, какие смогли достать. Выяснилось, что у ислама и коммунизма есть много общего, намного больше, чем кто-либо думал. Например — махдисты, верящие в двенадцатого имама Махди, должного выйти из великого сокрытия — знали, что Махди должен будет распределить все богатства так, чтобы никто не был обойден, причем как это сделать — давался ясный ответ: всем поровну. Ислам — создавался в таких же условиях, как и советский коммунизм — для преимущественно сельской и разоренной страны, для страны с высокими традициями общинности — и слова проповедников находили путь к сердцам людей. Ведь люди — воевали совсем не за то, чтобы вернулись баи, а они опять стали их рабами и работали бы на крошечном клочке земли за ничтожную долю урожая.

Но и против мира были очень многие. Самыми опасными противниками советской разведки — были разведчики китайские. Они во многом походили на советских разведчиков тридцатых — недостаток профессионализма, с лихвой восполняемый фанатизмом, постоянная готовность убить или умереть самому. Китайцы — ловко манипулировали теми же самыми социалистическими лозунгами, но подчеркивали, что именно они — настоящие коммунисты, а шурави — ревизионисты, извратившие суть великого учения. Это хорошо подходило тем, кто разочаровался в СССР, но не хотел порывать с коммунистическим прошлым — тем, кто участвовал в мятеже и вынужден был затаиться и перейти на нелегальное положение. Китайцы терпеливо налаживали контакты в Пакистане, прежде всего в Северном Пакистане, заполняя собой образовавшийся вакуум власти, налаживая связи с лидерами беженцев. По данным советской разведки — уже сейчас на территории Пакистана работали лагеря по подготовке подрывных элементов, организованные китайским ГРУ. К СССР — китайцы испытывали просто звериную ненависть, причем даже не могли объяснить — за что. Они искусно манипулировали не слишком то различающими «сорта коммунизма» афганцами и некоторые — даже не считали, что передача информации китайцам, оказание им помощи — есть что-то опасное. Вторыми по степени опасности — были бывшие сотрудники ХАД и Царандоя, замешанные в мятеже и переметнувшиеся на другую сторону. Как и всякая смена власти в Афганистане эта — сопровождалась большой кровью и означала для многих людей — их объявление вне закона. Каждый делал выбор, и потом оказывалось что выбор неправилен и другого пути нет. Советские советники предлагали провести амнистию — но Масуд был резко против, да и наиболее опытные советники говорили, что амнистия от кровной мести не спасет. Третьим по степени опасности… только по причине малораспространенности были… советские граждане, вставшие на путь предательства. В Москве, в восемьдесят седьмом был вскрыт страшный гнойник, кровь и гной хлынули во все стороны, и не было видно этому ни конца, ни края. Советское государство было уже не таким, чтобы можно было позволить себе тридцать седьмой год, полномасштабные репрессии — но аресты были и по серьезным статьям. Прошли массовые аресты выявленных агентов ЦРУ, разоблаченных Олдриджем Эймсом, для которого прокуратура США потребовала смертной казни, а ПГУ лихорадочно подыскивала материал для обмена [103], которым соблазнятся американцы. Советские люди воспринимали это все с разными чувствами. Кто-то с облегчением говорил — давно пора навести порядок. Кто-то — прикидывал, как это может коснуться его. Кто-то писал донос на своего более талантливого коллегу — с тридцать седьмого мало что изменилось. Большинство людей, конечно, были честными и хорошими — но и нечестных хватало. И в Афганистане, как и в любой другой «загранке» — были такие, которые прикидывали, как красиво сделать ноги и подороже продаться. Как и говорил Сталин — борьба со временем не затихала — а обострялась… Следовало сказать и про сепаратистов. Так получалось, что в Афганистане до семидесятых годов не было по настоящему серьезной, дотягивающейся до каждого племени и до каждого уголка страны власти. Пограничные племена пуштунов жили сами по себе, в Кандагаре не забывали, что когда-то именно этот город исполнял столичные функции. С вождями племен королевская власть заключала соглашения о распределении полномочий — кто сколько дает рекрутов в армию, кто и какие платит налоги. Государственным языком был не пушту, язык пуштунов, а дари, диалект персидского (фарси). На севере страны — было много таджиков, узбеков, туркменов — потомков басмачей, бежавших из СССР. Первым — сделать государство всепроникающим попробовал Хафизулла Амин, над столом которого висел портрет И.В. Сталина. Карательные экспедиции к племенам возглавлял его дядя и в этот момент как раз и

началось сопротивление. Смог бы его подавить Амин или нет — вопрос. Амин был жесток, но он был последовательно и неизменно жесток, а это вызывает уважение у таких людей, как вожди пуштунов. Как бы то ни было — сопротивление началось уже тогда, но тогда никто не думал о сепаратизме и расколе страны. А сейчас — как раз думали. Ни для кого не было секретом, что Масуд был лидером именно меньшинств: узбеков, таджиков, хазарейцев, а так же мелких пуштунских племен, у которых были счеты к крупным. Убитый Наджибулла был пуштуном — хоть и плохим пуштуном, а всетаки пуштуном и здесь все это помнили. В итоге — пуштуны, недовольные тем, что власть в государстве взяли чуждые им люди — все больше и больше задумывались об отделении и о провозглашении собственного государства со столицей в этнически чистом Кандагаре. Эта проблема обещала еще больше обостриться после решения проблемы пакистанской Зоны племен, решение которой намечалось на тысяча девятьсот девяносто четвертый год. Не так уж много ждать оставалось по сравнению с тем, сколько ждали до этого. И после получения огромных племенных территорий (больше трети современной территории Афганистана) — можно было подумать и о выделении меньшинствам буферного государства на севере страны — возможно даже со столицей в Кабуле… Резидентура ГРУ ГШ (Главного разведывательного управления Генерального штаба) находилась теперь не в Кабуле, она была выведена на базу Баграм и была объединена со штабом сил специального назначения Экран. Возглавлял Экран сейчас генерал-майор Старов Юрий Тимофеевич, бывший командир пятнадцатой бригады специального назначения. Резидентом ГРУ был полковник Бабичев Александр Александрович, все понимали, что это псевдоним, а его биография — легенда. Но от ГРУ на совещание прислали полковника Цагоева, который был всего лишь прикомандированным к резидентуре и штабу Экран от Москвы офицером. По бюрократическим меркам это было наглостью и показывало, что армия, точнее ГРУ ГШ, прикрываемое Соколовым и возглавляемое Ивашутиным — на КГБ положило с высокой колокольни. Примерно так. В отличие от ГРУ — резиденты КГБ прибыли все. Хозяином встречи был полковник КГБ Телятников, резидент в Кабуле. Из Кандагара прибыл Мельников, выпускник Свердловской школы КГБ, самодур, отличающийся редкостным дуболомством. Из Джелалабада прибыл Зинчук, белорус и выпускник Минской школы, лучшей в стране… самый сложный участок, граница, полно беженцев, с той стороны еще и зона заражения… не от ядерных мин, какие к чертям зоны заражения от ядерных мин — а от разрушенного взрывом секретного ядерного комплекса режима уль-Хака зараза прет. Наконец, из Герата прибыл Иваненко… подполковник Иваненко, пожалуй, самый профессиональный из всех, одессит, оканчивал тоже Минское, он отличался великолепным знанием и пушту и дари и работал в том числе по Ирану, который совсем рядом был. Мало кто знал — что он сумел зацепить и завербовать большого чина из пасдарана — исламского революционного ополчения Ирана, которого направили в восточную часть страны муллы из Кума — делать джихад против советских. Старшим среди резидентов госбезопасности был генерал Шпонькин, но его полномочия были ограничены, он скорее работал с новым афганским правительством как представитель КГБ, а не занимался непосредственно работой в поле. Оперативных же резидентур было несколько, не одна. Опасаясь нового масштабного предательства, в Москве приняли решение разделить Афганистан на четыре оперативные зоны: север, юг, запад и восток и в каждой учредить резидентуру с самостоятельным резидентом, негласно поручив каждому из них приглядывать за своими коллегами. Тем не менее, совещания проводить как-то надо было и по негласной договоренности, главным считался тот, на чьей территории проходило совещание. В

данном случае — полковник Телятников, который готовился открыть заседание, нервно листая толстую, прошитую и опечатанную тетрадь, в которой записывали секретную информацию. Главным военным советником в Афганистане был генерал Борис Громов, но и он не явился лично, прислал своего порученца, причем в невысоких чинах — подполковника Бубликова. Бубликов считался его адъютантом, потому у него был такой же уровень допуска к гостайне, как и у самого Громова. Но все знали, что Бубликов — в военном деле все равно, что дырка от бублика и большую часть своего времени, он посвящает темным делам на базарах и в дуканах. Индийские фильмы на кассетах и фильмы с Брюсом Ли и Джеки Чаном, люрексовые платки, кожаные куртки и дубленки, аудио и видеотехника. Этакий ловчила — доставала, которого по каким-то причинам до сих пор не выслали из страны за поведение, порочащее советского гражданина. Послом в Афганистане был Юлий Воронцов, но он так же не пришел на заседание, прислал некоего Носова — тоже первый попавшийся из посольства с необходимым уровнем допуска. В общем и целом — КГБ уже не вызывал особого страха и не обладал таким авторитетом, как год назад. Словно кто-то крикнул, что король то — голый, и все увидели, что он и в самом деле голый… Люди из ГРУ и Экрана появились с опозданием — извинительным, потому что им приходилось добираться из Баграма, в то время как все участники совещания обитали в Кабуле. Но все равно — это тоже было наглостью, год назад такого бы не допустили, приехали бы за час… Увидев входящего ГРУшника — полковник Телятников раздраженно хлопнул тетрадью по столу. Звук такой хороший получился, хлесткий.

— Ну все, начнем…

— Прошу прощения за опоздание… — проговорил традиционную фразу ГРУшник, протискиваясь на свое место.

— Первый вопрос на повестке дня — операция по взятию американского резидента, закончившаяся гибелью бывшего Генерального секретаря ЦК НДПА Мохаммеда Наджибуллы…

— Немного поправлю… — бесцеремонно перебил ГРУшник — Наджибулла был взят живым и погиб уже в Баграме. Это и было основным камнем преткновения. И поводом для очередной грызни.

— Дмитрий Павлович, вам дадут слово…

— Я просто уточняю.

— Итак, по операции… Телятников коротко доложил об операции. Практически ничего не переврал — но акценты расставил. Получается — что в связи с грубыми ошибками, допущенными авиационной разведкой, относящейся к ведому ГРУ — силы КГБ не смогли отреагировать и принять верное и своевременное решение относительно действий при силовом захвате агента ЦРУ моджахедами. Они были вынуждены допустить вывоз высокопоставленного американского разведчика из города и потом — пришлось привлекать армию для его силового освобождения. Потом — военные, а точнее — ВВС допустило катастрофу самолета, на котором Наджибуллу планировали вывезти в Ташкент. Хорошо, что еще и захваченного резидента не догадались на него посадить! Последнее — полковнику Цагоеву сильно не понравилось.

— Нет уж, позвольте высказаться, Валентин Сергеевич — сказал он, встав со стула, чтобы уже никто не мог его прервать — это никуда не годится. С самого начала операция была ваша, почему вы сейчас перекладываете ответственность за нее на армию. Я не участвовал в ее разработке, но даже сейчас — у меня множество вопросов. Почему разрабатываемого

американского разведчика пасли только с воздуха, не было никакого наземного сопровождения? Как вообще в Кабуле оказалась бандгруппа? Каким образом ей удалось так чисто захватить американца? А это ваша, товарищи, зона оперативной ответственности — Кабул. Почему, несмотря на то, что у нас были силы и возможности для перехвата американца в самом Кабуле или во время движения, такой приказ не был отдан?

— Дмитрий Павлович, не вам решать, как нам вести американского разведчика по Кабулу. Как вы себе представляете наружное наблюдение?

— Никак. И вы — никак. Судя по тому, что случилось. Это было откровенным хамством. На межведомственных совещаниях — не было принято так рьяно топить и клевать друг друга за исключением случаев, когда председательствующим дана команда «фас!» Подполковник Иваненко постучал по столу ручкой с деревянным корпусом ручной работы.

— Разрешите…

— Да! — Телятников не находил себе места от злости.

— У нас опять возникает та же самая проблема. КГБ не имеет достаточно ресурсов для высокотехнологичной слежки, таких как беспилотные летательные аппараты. Армия — не имеет такого опыта разведдеятельности как мы.

— Этот вопрос проговаривали уже много раз! — зло сказал Телятников — распоряжения КГБ относительно использования технических средств выполняются беспрекословно!

— Какие конкретно распоряжения не были выполнены!?

— Да у вас там общий бардак… — обозначился Мельников — на том же Баграме. Пропустить к самолету террористов.

— А кто отвечает за контрразведывательное прикрытие Баграма? Ваши же, третья линия… Мельников пошел в атаку.

— Афганцев у самолета не было. Это было обвинением в предательстве. Не конкретизированным по лицам — но в предательстве. На этом — все… осунулись, как сказали бы уголовники. Несмотря на внутренние противоречия, несмотря на постоянную грызню — все понимали, где грань и не переходили ее. Принцип «ворон ворогу глаз не выклюет» работал на полную мощность. Понял, что надо остановиться пока не поздно и сам Телятников.

— Товарищи, полагаю, что крушение в Баграме следует оставить внутренней контрразведке. По крайней мере, у нас в руках высокопоставленный и осведомленный американский агент, гражданин США. Это дает нам серьезные возможности по оперативной игре, предлагаю согласовать наши действия… Совещание продолжалось минут двадцать и как часто бывает — ни к чему толковому не привело. В пылу гнева — Телятников чуть не проговорился — но именно, что «чуть». Его задачей было запустить информацию о том, что американский резидент — жив и до сих пор находится в руках КГБ, точнее — в его руках. Из тех, кто участвовал в совещании — об этом знал еще и Цагоев, но он тоже подыгрывал — по мере сил и возможностей. Что же касается того, почему Телятников поставил себе именно такую задачу — никто не задумался. И никто — не спросил.

Подмосковье Санаторий Управления делами ЦК КПСС Июнь 1988 года Рано или поздно — это должно было произойти. Не могло — не произойти. Советский Союз — не латиноамериканская «демократия», это великое государство со своими устоявшимися традициями. Одной из этих традиций было подчинение военных правительству — сами взявшие власть на волне недовольства в семнадцатом — большевики зорко следили за тем, чтобы люди с оружием — не вырвали власть у них из рук. В тридцатые годы, когда раскулачивали, разрушали крестьянскую общину, с кровью сгоняли людей в колхозы — просто удивительно, что армия, состоявшая в основном из колхозников — не взбунтовалась, не взяла власть в свои руки. В тридцать седьмом во время парада — сотрудники госбезопасности договаривались стрелять в Сталина, а во время майских праздников — маршал Тухачевский вместе с преданными ему частями собирался взять Кремль и расстрелять все Политбюро. Единственным из военных, который весьма успешно играл и на политическом поле — был маршал Жуков, который был причастен и к смерти Сталина и к смерти Берии и к ликвидации антипартийной группы «Молотова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова». Потом — Никита отправил своевольного и опасного маршала Советского союза в отставку, не додумав при этом, что тем самым он вырывает ковер у себя из под ног — и вскоре он сам пал жертвой заговора. К счастью — жертвой в переносном смысле слова, тогда убивать было уже не принято. Но то, что произошло в восемьдесят седьмом — выходило за всяческие рамки. Падение самолета с Генеральным секретарем ЦК КПСС, гибель всей его команды, отвечавшей за внешнюю политику, убийство председателя КГБ, убийство первого заместителя председателя КГБ, убийство почти всех генералов КГБ, входящих в Коллегию. Бегство за границу одного члена Политбюро ЦК КПСС и арест второго по обвинению в измене Родине. Политический процесс, от которого веяло холодом «московских процессов» времен Сталина, все новые и новые факты предательства, аресты. Арестовали несколько предателей в МИДе, в министерстве внешнеэкономических связей (жирная кормушка), в самом ЦК КПСС. Выявили предателей в ГРУ ГШ, в КГБ — причем предатели были в полковничьих, а то и в генеральских чинах. Избрание Алиева на один из двух наивысших постов государства — это было против всех правил, что человек, изгнанный из власти одним Генеральным секретарем — возвращался к власти при втором, в СССР возврат во власть — было невозможен, если ты падал — то ты падал раз и навсегда. Предательство, предательство, предательство… если народ сначала с энтузиазмом воспринял факты разоблачения коррупционеров и предателей — то теперь место энтузиазма все более уверенно занимал ужас. Ужас от того, что государственный и партийный аппарат оказался полон коррупционерами и предателями сверху донизу, что государственная машина изъедена до дыр, до трухи. Рождалось четкое понимание, что если наверху столь неблагополучно — то что-то не так в самом государстве, если происходит такое. Надо что-то менять. Отдельно следует сказать о партийном аппарате — сильной и самостоятельной ветви власти в СССР, не предусмотренной никакой конституцией. К восьмидесятым аппарат окончательно оформился, сложились аппаратные традиции, костяк, все знали, кого и куда выдвигать. Советская партийная вертикаль власти пронизывала общество сверху донизу, от секретаря заводской первички и до Генерального секретаря ЦК КПСС. И если того же директора

завода, формально подчиняющегося только своему профильному министру вызывал на ковер секретарь обкома партии и начинал чехвостить — тот только стоял и униженно оправдывался. Хотя мог послать куда подальше — формально секретарь обкома, несмотря на записанную в Конституции руководящую и направляющую роль КПСС не имел никакого права спрашивать директора завода по рабочим вопросам. И это ладно, если вопросы дельные — а если перед тобой самодур?! Так вот — сразу после переворота аппарат затаился. В конце концов, новый генеральный секретарь был избран, противостоять этому было как то… не с руки, если учесть сколько людей перед этим погибло. Утвердили. Но потом… как только стало все сильнее и сильнее пахнуть жареным, как только стали доходить нехорошие слухи из Москвы — аппарат начал потихоньку консолидироваться. Инстинкт самосохранения — самый сильный из человеческих инстинктов, он может бросить безоружных на простреливаемую пулеметами дорогу. А оружия у региональных партбоссов было достаточно — пока… Ведь надо понимать, что партийный аппарат — это не совокупность отдельных людей. Это все равно что живой организм с собственными интересами. Когда снимали Хруща — это ведь не Леня Брежнев всех подговорил, это Брежнева подговорили участвовать. Отказался бы — нашли бы другого и дело с концом. Сам Леня понимал, что с аппаратом ссориться не надо — потому и проправил так долго. Причем — интересы партийной верхушки — аппарата ЦК были часто чужды и даже противоположны интересам региональных элит. А они уже сложились, элиты, не надо себя обманывать. СССР, родившееся как государство рабочих и крестьян все больше становилось государством элиты — несменяемой… Потратив два месяца на согласование позиций по здравницам, санаториям да через верных людей — элиты уяснили, что существуют две группировки, интересы которых разошлись сразу по устранении Горбачева. Первая — группировка Гейдара Алиева, к которой примкнул почти весь Совмин и некоторые люди в аппарате ЦК. Вторая группировка — группировка ГромыкоСоломенцева. Именно так — потому что ведущим в этой связке был все же Громыко, мистер «нет», почти бессменный министр иностранных дел СССР, человек иезуитской хитрости. К ней примкнули и разгромленные остатки реформаторов, совершенно не разделяющие ценности этой группировки — примкнули, чтобы не быть окончательно уничтоженными. Алиев смещался вправо, это было очевидно, он все больше и больше опирался на Совмин, которым пару лет руководил вместо престарелого Тихонова, на Государственную техническую комиссию, на директоров заводов. Значит — Громыко-Соломенцеву ничего не оставалось, как искать поддержки в партийных структурах и партия — могла им пойти в этом навстречу. Совещание — точнее не совещание, а первую встречу для прощупывания позиций — назначили в санатории, принадлежавшему Управлению делами ЦК КПСС — по странному стечению обстоятельств, тому же самому, в котором Горбачев тайно встречался с Шеварднадзе и Яковлевым. В этот санаторий лег на обследование член Политбюро ЦК КПСС Громыко — и в то же самое время в санатории оказался Борис Яковлевич Панкратьев, академик, заместитель директора Института марксизма-ленинизма, известного рассадника заразы. Директор института был арестован за измену Родине, и.о. назначили со стороны и Панкратьев был этим сильно недоволен. В один прекрасный день — Громыко вышел из процедурного кабинета, где дышал кислородом на какой-то немецкой машине и, кашляя (после этой дряни всегда хотелось кашлять — легкие чистились) прошел коридором к другому процедурному кабинету, где у академика был назначен массаж. Дверь была на замке. Прислушавшись, Громыко понял, в чем дело…

— Козел старый… — недобро выругался он, стукнул раздельно три раза, потом еще — три

раза. За дверью раздалась какая-то возня, потом, минуты через три дверь открылась… Все было уже пристойно. Девица одела медицинский халатик — короче, чем обычный, Борис Яковлевич лежал, накрытый большим, банным полотенцем.

— Заходи, Андрей Александрович… Я тут… кхе-кхе… задержался немного. Леночка, помоги одеться… Совсем страх потеряли… Панкратьев — был человеком… широко известным в узких кругах. То, что в институте вся профессура трахала студенток и аспиранток — это всем было хорошо известно, девушкам защититься было почти невозможно без того, чтобы лечь. Но это еще ничего — а вот Панкратьев ушел из семьи к девице, годящейся ему в дочери. Моральное разложение, однако, тем более в таком месте — партбилет на стол и гуляй, Вася. Но Панкратьев тоже был не промах, когда касалось лично его — прорвался к Брежневу, упал на колени. Именно ему Брежнев сказал известное «Ну люби, дорогой, люби, если ничего не поделать». По-видимому, старый козел не унялся, так и сияет. Подбросить что ли на Политбюро идейку, что в ИМЛ не все благополучно… тем более при Алиеве. А то совсем — страх потеряли. Тяжело пыхтя — академик надел брюки, майку, потом свитер и легкую куртку. Подмигнул Громыко — видимо, его уже числили списанным, хотя он и вернулся. Б… думают, что это мы от них зависим, а не они от нас. Да стоит только…

— Заходите еще, Борис Яковлевич… — с недвусмысленным намеком сказала Леночка, готовая закрыть за ними дверь.

— Обязательно зайду, кисонька. Обязательно… Дверь закрылась.

— Охренел? — грубо осведомился Громыко — страх потерял?

— Да ты что, Андрей Александрович, не вели казнить, вели слово молвить. Даже в Библии в Ветхом завете написано, что это лучший способ достичь долголетия. А Библия — она дело говорит, ох дело. Я прочитал…

— Ты ее еще на стол выложи. Рядом с цитатником Ленина, который ты девятый год готовишь, и все не приготовишь. Панкратов почувствовал, что перегнул палку. Пока он радеет за общие интересы — его поддержат и защитят, но если лично ему начнут шить аморалку — от него отвернутся. Твои проблемы, головой надо думать, а не…

— Ну не серчай, Андрей Александрович. Бес попутал.

— Мне то что… — как то разом успокоился Громыко — тебе на заседании парткома оправдываться, не мне…

— Партком, партком… Ты мне лучше скажи глобально, товарищ Громыко — вот что у нас сейчас в партии происходит, а? Легкомысленная интонация не соответствовала сути вопроса. Громыко застал еще те времена, когда за такие разговоры — можно было и десять лет без права переписки огрести… это сейчас все обнаглели в предел… море по колено, лужа — с головой!

— А что в ней такое происходит? А?

— А ты не знаешь. Генерального секретаря убили… Громыко резко схватил собеседника за плечо, развернул лицом к себе.

— Ты что — а? Совсем страх потеряли? Кого это убили — ты думай, что несешь! Панкратов не повел бровью.

— А что — не так? Громыко отпустил плечо Панкратьева — совсем не боится. б…ун старый. Ничего, бешеная

собака еще покусает…

— Генеральный секретарь ЦК Горбачев погиб в авиационной катастрофе. Всё. Есть возражения по этому поводу?

— Да у меня то нет. У людей — есть…

— А что же эти люди не встанут и не скажут, а? Так мол и так, товарищи — официальной версии не верим, просим организовать расследование. Или — все смелые как по пансионатам да по кухням, а как встать и сказать… Громыко разозлился — сильно. Он хотел строить разговор совсем по-другому — но сейчас испытывал омерзение и злобу на регионалов, которые горазды были где-то и о чем-то шептаться, а как надо встать и сказать… Вопрос шел — кто кого переломит. Здесь и сейчас. И первым не выдержал Панкратьев. Слабоват был против карьерного дипломата, прозванного Мистер нет, человека еще сталинской закалки. Любителю молоденьких девочек — с таким не справиться.

— Да ты чего, Андрей Александрович… — привычно заканючил Панкратьев — на меня как на врага смотришь. Я же преданный… делу партии человек…. чего только скажи, я… Громыко с омерзением слушал идущего… нет, ковыляющего рядом человека. Что же за люди то такие пошли — мразь мразью. Внезапно — он рванул соседа за воротник, заставил наклониться.

— Какой ты враг… — процедил сквозь зубы Громыко — дурак старый… Кто к тебе подкатил ну? Не пощажу!

— Андрей Александрович!

— Кто?! Говори, б…!

— Везиров! Везиров! От неожиданности Громыко выпустил воротник Панкратьева.

— Врешь! Абдурахман Халил Везиров был только что назначенным первым секретарем ЦК республики Азербайджан, вместо ушедшего в Москву Багирова. Алиев не возражал, думали что это человек Алиева… а теперь — на тебе.

— Правду говорю, Андрей Андреевич! Ну хочешь, на партбилете поклянусь! Мразь — она и есть мразь.

— Сам лично с ним говорил?

— Да нет, нет! Человек от него был!

— Кто?!

— Бакаев! Бакаев из представительства! Его доверенный человек. Представительство… Теперь новая мода пошла от Горбачева — каждая союзная республика открывает в Москве свое представительство — чуть ли не квазипосольство. Там уважаемые люди, им квартиру служебную подавай, дети в Москве учатся, в Москве в институт поступают… совсем охренели от безнаказанности. А то, что сам Везиров не пришел — оно и понятно. Теперь если все всплывет — Везиров от всего откажется, сдаст своего человека.

— И что он говорил?

— Говорил, что работа идет. Везиров не один там.

— Какая работа?

— Созыв съезда. Перед съездом что-то в прессу грохнут. Призовут к ответу. Громыко усмехнулся.

— Жидковаты вы… к ответу то призывать… штаны сначала поменяйте, воняет уже. Он конкретно — против кого все это затевает?

Панкратьев огляделся, как плохой шпион — потом показал наверх.

— Ему варианты нужны. Конкретно — решение Карабахского вопроса. При Горбаче — вокруг него одни армяне вились. Это плохо говорит. Очень плохо. В принципе он прав. Шахгназаров, Баграмов, Аганбегян, Ситарян. Одни армяне. Но и этот, б… Хорош. Это же получается, что он Центр шантажирует! Региональный князек, на должности без году неделя — и Центр шантажирует! С…а!

— Андрей Александрович…

— Заткнись! Громыко лихорадочно думал. Что-то надо делать… сыплется все, люди распустились, краев не видят. Везиров центр шантажирует, Алиев докладывал на прошлом заседании — в Армении неладно, подумали, что это он просто против армян прет — а если и в самом деле? Через Узбекистан наркоту прут, оружие… Таджикистан на самой границе… уже Ош полыхнул, еле подавили… ох, неладно что-то. И если кто-то еще и раскачивать начнет… И все-таки до чего люди распустились — беспринципность так и прет. Обеспечь ему Карабах — он же своего с радостью покусает.

— Что он говорил? Кого обработали уже?

— Не знаю. Сам Везиров по Средней Азии работает. Еще кого-то по здравницам вылавливают… Понятное дело. По Средней Азии вовсю расследование идет, там многие Центром недовольны. И черт его знает, во что это недовольство может вылиться… А все-таки — большое б…ство, большое. Та же Новосибирская область — как два Азербайджана с лихом, но у Новосибирской области представительства в Москве нет, а у Азербайджана — есть!

— Мне то — что делать? Андрей Александрович!

— Что делать… Он когда к тебе придет?

— На неделе.

— Не говори ни да, ни нет. Со мной встретился, удочку закинул. Передай — я спрашиваю, на кого можно рассчитывать. Конкретно, иначе разговора нет. Понял?

— Понял, Андрей Александрович! Громыко плюнул на землю — и поспешил к машине, оставив собеседника одного. Когда Хруща свергали… так там люди были. А сейчас — мразь, шкурники… По дороге в Кремль Громыко вспомнил одну вещь — он все-таки был самым долгоиграющим министром иностранных дел в истории СССР и даже в отставке газеты просматривал и за назначениями следил. Везиров, ныне Первый секретарь Азербайджанского обкома КПСС — до своего назначения на этот пост был Чрезвычайным и полномочным послом СССР в Пакистане и оговаривал вывод войск с уль-Хаком и прочие другие дела. И о чем конкретно он там надоговаривался и с кем — без товарища Берии не разобраться. А раз так… то возможно и это «ж-ж-ж» с юга — не просто так. Как говаривал любимый всеми советскими детьми товарищ Винни-Пух.

Москва, Кремль июнь 1988 года К Генеральному секретарю — Громыко не вошел, а буквально вломился, даже прикрепленный — привстал со своего места. Благо — никого не было. Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Соломенцев захлопнул красную папку со сводкой.

— Чего летишь, как на пожар?

— Давай, в другой кабинет перейдем. Это было уже традицией — кабинет каждый раз был новый. Чтобы — не сумели подслушать. Нервы у всех сейчас — были на взводе. Пока Генеральный секретарь и член Политбюро неспешно шли по коридорам — расторопные холуи уже успели согнать со своих мест работников какого-то сектора ЦК. Замолкли машинки, стихло радио.

— Ну? Громыко коротко рассказал. Соломенцев иронически поднял бровь.

— Панкратьев? Кто такой?

— Академик, б… — выругался матом Громыко — Институт марксизма-ленинизма. Старый козел, по девочкам ходок. Мразь еще та.

— И ты поверил — с Везировым? Да Алиев тебе его нарочно подставил.

— Не все так просто. Везиров — бывший посол в Пакистане.

— И что?

— А что если его там… того. Соломенцев нахмурился.

— Что говоришь — думай!

— Да думал уже. Так думал! Громыко выругался матом.

— Что Алиев поделывает? — спросил он более примирительным тоном.

— Что поделывает, что поделывает… Мне вчера человек позвонил из спецхрана. Лично обязанный мне. Там группа КГБ работает — знаешь, что поднимает?

— Что?

— Материалы девятнадцатого съезда! Дело Берии! Громыко вдруг почувствовал, что у него затряслись руки.

— Так это что… он… на партию… руку укусить… да я его лично.

— А может, так и надо? Может так и надо — нас поганой метлой, а? Мне вчера Гуров докладывал — в Грузии нашли спецзону для воров в законе — знаешь, что там делается? Там зона, а вокруг поселок для воров! Каждый день отмечаться ходят! В Киргизии вскрыли бандгруппу — сто с лишним человек, у каждого — ствол! В Ленинграде банду обезвредили — восемь человек, трое — бывшие работники милиции — за деньги убивали! Это у нас такая профессия появилась в Союзе Советских Социалистических — профессиональный убийца, твою мать! На Трале как на обыск едут — так мешок, а то и два — для ценностей! Это кто страну до такого довел? Это мы с тобой довели, всю страну, мать твою разложили и просрали! Все-таки — руководители в Советском союзе еще остались. Не самые лучшие — но дело делающие добросовестно и говорящие правду. Хотя бы для себя. Громыко первым взял себя в руки.

— Так, хватит. Просрали, просрали… Этот Гуров — он не там ищет. И не то.

— То он ищет. Тут не то что до драчки, тут того и гляди — перевернется наше корыто и мы вместе с ним! Генеральный секретарь показал, куда именно есть риск деться после переворота корыта.

— Не перевернемся. Не спеши нас хоронить. С этим… Везировым что делаем? Снимаем?

— Не торопись. У нас ничего нет кроме слов этого академика.

— Мало?

— Мало. И неубедительно. Подработай, чтобы было что-то большее. Потом сдай этого Велирова Алиеву… пусть сам с ним разбирается. Вот и все.

— Везирова.

— Один хрен! Скот на скоте.

— А если он от Алиева пришел?

— Тогда пусть тем более разбирается. Это его, между прочем, и его же на Политбюро выдерем. Распустил, понимаешь, республику! Назначил паразита — он заговоры строит, секретарей собирает! Еще надо разобраться, как следует, что он в Пакистане успел натворить. С кем договориться и о чем. Вот пусть и разбирается! Чем Берию читать. Громыко покачал головой.

— Может оно и так, но секретари недовольны, Михаил Сергеевич. Тот же Панкратьев — он мразь мразью, но нос по ветру как и у всех там. Могут Пленум созвать — а то и съезд потребуют, а там как грохнут!

— Ты кого-нибудь убивал? — внезапно спросил Соломенцев.

— Да вы что, Михаил Сергеевич! — возмутился Громыко.

— Вот и я — нет. Нас выбрали — мы работаем. Отчет, что Пленуму, что Съезду — дадим. Кто убивал — пусть у того голова болит. Понял?

— Понял — ответил Громыко — а может тогда… ну его нахрен, с Везировым? Пусть мутит воду, а мы посмотрим?

— Нет. Везирова сдай. Не хочу с мразью подколодной работать. А с Панкратьевым держи связь. Знать, что эта… помойка замышляет — не лишнее.

Демократическая республика Афганистан Дорога на Спин Булдак 22 июня 1988 года И есть чем платить, но я не хочу Победы любой ценой. Я никому не хочу ставить ногу на грудь. Я хотел бы остаться с тобой, Просто остаться с тобой, Но высокая в небе звезда зовет меня в путь… Чернявый, с жесткими глазами и ранней сединой мужчина, одетый как афганец и с китайской разгрузкой, набитой во все дыры — протянул руку и выключил «трофейный» магнитофон.

— Тащ полковник, это же Виктор Цой… — обиделся сидевший за рулем белого трофейного Симурга человек, одетый так же, только намного моложе.

— Надоело одно и то же слушать… — полковник достал из кармана кассету, сунул ее в деку — Цой, Цой… все как сдвинулись на нем. Вот заслышит эту идеологическую диверсию кто-нибудь политически грамотный, так тебе вмандюрят за этого Цоя! Полковник включил свою кассету и полились какие-то народные напевы.

— А это что такое, тащ полковник?

— Что-что… Музыка из индийских фильмов. Понимать надо! Как бы тебя из-за этого Цоя не вздрючили. Молодой оставил свое мнение об индийской музыке и об индийских фильмах при себе. В Кабуле нормального кина не было, крутили или советское старье, или какие-то производственные фильмы, или вот эту вот индийскую дрянь. Оно не так и плохо — но не каждый же день! А вот афганцы — ходили по несколько раз, особенно — масудовцы. Они то про кино и знать не знали, крестьяне… К тому же — спорить со старшим по званию вообще вредно. Полковник повернулся, стукнул кулаком в стекло, отделяющее кабину пикапа от грузового отсека с установленным там пулеметом. Сидящий там на выдранном из автобуса сидении человек с замотанной цветастым платком мордой, и мотоциклетными очками со шлемом — повернулся, показал большой палец. Скворцов молча позавидовал напарнику — ему то не надо слушать эту дрянь, уселся в кузове и едет — кум королю сват министру. Они выехали из Кандагара утром, никого не спрашиваясь и нигде не отмечая свой выезд — принадлежность к особой агентурно-боевой группе, созданной на базе полка «Град» позволяло им делать то, что они считали нужным, ставя в известность местных лишь по указанию Востротина, командующего войсками специальных операций, либо его зама по разведке. Нельзя было ущучить их — как часто делали — и не предоставив технику на выезд. Техника у них была вся своя, трофейная, а заправлялись и чинились они за деньги и по знакомству. В общем и целом — что-то типа гуляйпольской анархии. Вот только результаты они давали. Договорившись с десантниками за пузырь, они встали в небольшую колонну, идущую до Спин Булдака и потом — дальше до самой границы. Колонна — восемь бронемашин на шасси Уралов для личного состава и с зенитными установками — в ту сторону шла почти порожняком,

и лишь на обратном — принимала под охрану торговый обоз, состоящий из нескольких десятков груженых всякой всячиной машин. Машины были государственного транспортного предприятия, принимали товар только тех, кто вступил в партию Ватан [104]— поэтому, партийные взносы платили теперь все торговцы кандагарского рынка и не только кандагарского. Преимуществом всего этого было то, что товар, перевозимый таким образом — гарантированно добирался до цели, то есть — до базара, в то время как товар, перевозимый нелегальными караванами, в восьми случаях из десяти попадал в засаду или сжигался огнем с ночного тяжелого штурмовика, барражирующего над границей. Небольшой бакшиш доставался и десантникам. Колонны такие они водили по очереди, чтобы досталось всем. Проблема была только в том, что моджахеды, лишившиеся поступлений «на джихад» и прикрытия в виде легальных караванов — обещали вырезать всех торговцев, которые возят товар русскими караванами. Иногда им даже удавалось выполнять свои обещания. Правда, и ХАД, усиленный бывшими моджахедами даром время не терял. Не так давно, на пойманную группу «джихадистов» прямо на рынке спустили собак и только потом расстреляли. Урок был более чем наглядным. В распоряжении временной, агентурно-боевой группы, состоящей из лейтенанта Скворцова, прапорщика Шило и полковника Цагоева находилось транспортное средство, которое не числилось ни на каком учете, было раздобыто ими самими и ими самими же ремонтировалось. Кстати, Скворцов и Шило как раз и были агентурно-боевой группой, Цагоев приехал, точнее, прилетел из Москвы только вчера, и до сих пор не было понятно — зачем он прилетел. А транспортное средство добыл Скворцов во время одной из поездок в Герат, отдав за нее десять больших грелок со спиртом, все что было у них после очередного рейса. Еще за две грелки — ее перегнали в Кабул и установили на нее турель с ДШК, который раньше принадлежал афганским силам безопасности, а теперь никому не принадлежал. Хороший, кстати, ДШК, советский, который в качестве помощи братскому афганскому народу передавали — а не китайская трофейная дрянь. Всего в две грелки обошлось — потому что машина, да еще такая, Симург, в оригинале американский Джип иранской сборки — это большая ценность, а оружия в Кабуле полно, после того, как тут бои были. От президентской гвардии, от десантников, от коммандос, от боевиков… Таким количеством спирта Скворцов и Шило располагали потому, что у них, равно как и у других оперативников — был свой канал. Два раза в неделю — им ходил борт, прямо в Кандагар, не досматриваемый — потому что все, что касалось полка, было совершенно секретно. Люди в Москве грузили спирт, налитый в стандартные резиновые грелки — а они тут распоряжались им. Что у афганцев, что у оставшихся тут советских воинов — интернационалистов — за спирт можно было получить, выменять все что угодно. Такой вот… одесский гешефт. Дорогу до Спин Булдака, «американку» восстановили уже, колонна шла ходко. Да и не было тут особых то боев, основной удар через Джелалабад на Кабул пришелся, вот там до сих пор — не проедешь нормально. В отличие от джелалабадской дороги — местная шла через пустыню, жаркую и страшную — неопытный человек летом в этой пустыне погибал буквально за два-три часа. Они уже миновали места, откуда с правой руки были видны горы. Редкие КамАЗы проскакивали мимо, советские — мигали фарами, жали на клаксон… Полковник — внезапно выключил мяукающую дрянь и в салоне наступила тишина, разбавляемая лишь рокотом отлично смазанного мотора, бряканьем автоматного ствола о металл кабины и шорохом грубых внедорожных шин по бетону.

— Как служится, лейтенант? — спросил Цагоев — не жалеешь, что в Москве на оперативника учиться не остался?

— А я и так тут — оперативник. Нахрена мне эта Военно-дипломатическая академия, тащ полковник?

— Ты не прав! — отрезал Цагоев — хотя… Он подумал, говорить или нет.

— Слыхал про дело Полякова?

— Нет.

— Генерал ГРУ. Резидентом был, потом отозвали, в военно-дипломатическую академию поставили. Преподавать. Недавно разоблачили, оказалось, американский агент, еб его мать! — выругался Цагоев и добавил — двадцать лет на них работал. Выдал несколько курсов, с. а, полторы тысячи человек, американцам — всех, под ноль. Так что — может быть, ты хорошо сделал, что не вляпался в эту учебу, будь она неладна. Скворцов ничего не ответил, потому что не знал, что на это можно ответить.

— Имей в виду, на тебя в Москве большие виды имеют. Знаешь языки. Отец с третьей категорией допуска [105]. Мать — со второй. Боевой опыт.

— А он? — Скворцов кивнул назад.

— Он — нет. Языков не знает. Приметный, да и… Цагоев снова подумал, прежде чем сказать.

— Мое мнение, не будет из него разведчика. Не для этого он. Служить — будет. Но не разведчиком. А вот ты — далеко пойдешь. На любой холод [106]. И это не только мое мнение. Скворцов понял — чье. Того старика, с которым они были в Пакистане. Он так и не знал, как его зовут на самом деле — потому что ни к чему это знать.

— Это братка мой.

— Не дури — угрюмо сказал Цагоев.

— Я и не дурю.

— Подумай. Пока время есть. Теперь — что тут творится?

— Как чего? Трудовые крестьяне Афганистана, вооруженные бессмертными идеями великого Ленина…

— Ты чего?! — спросил полковник Цагоев лейтенанта Скворцова. Скворцов понял, что перегнул. Не время, не место… и не факт, что он прав.

— Короче, не все так хорошо, не все так плохо. Заметили, какое в Кандагаре строительство идет, тащ полковник?

— Заметил.

— Переселение идет. Похоже, что лет через десять, если не раньше, будет два Афганистана. Здесь — уже не осталось таджиков, узбеков, даже на базарах. Оттуда — приезжают пуштуны. Кандагар всегда был второй столицей Афганистана, и нет никаких проблем, чтобы ему стать первым. Вопрос будет — в том, как разделятся, мирно или с кровью. И где.

— Да это понятно — полковник если и удивился, то несильно — вопрос в том, как на это Москва посмотрит. В какой край опять кидаться будем. А что про Асефи.

— Я человек маленький.

— Ты комсомолец — издевнулся полковник — комсомолец маленьким не бывает, это политически незрелое мнение. Как ни странно — и Скворцов и Шило были комсомольцами. Где-то в сейфе лежали их комсомольские билеты, из денежного довольствия вычитали взносы…

— Мое дело маленькое — повторил Скворцов — на вид тут все правильные. Политически грамотные. Тот же Асефи — соловьем поет. А как копнешь… Шуран Асефи, пуштун со странным именем и странно й биографией был некоронованным королем Кандагара. Из генерал-майора он сразу превратился в генерал-полковника, потому что

Масуд званий не жалел. Он был одним из немногих уцелевших офицеров третьего армейского корпуса афганской армии. А до того — при Тараки дошел до майора, при Амине перешел на сторону моджахедов — Амин таких жестких и независимых офицеров в армии боялся и уничтожал по простому подозрению. При Кармале — состоялся его разрекламированный переход обратно — мало кто знал, что у него возникли серьезные денежные разногласия с Халесом, кроме жестокости отличавшегося еще и жадностью. При «народной» власти он рос в должностях и в званиях, хотя коммунистического в нем ни на грош не было. Да и у кого оно было?! Сейчас на это не особо смотрели — смотрели на способность контролировать ситуацию и договариваться: а и то и другое Асефи умел делать великолепно. Во время мятежа бывшего генерального секретаря ЦК НДПА — Асефи проявил дальновидность и гибкость. Посланного к нему гонца от президента — он посадил на гауптвахту, хотя не расстрелял, не сдал ХАД и не сказал ничего советским, шурави. Потом — ему волей-неволей пришлось выбрать сторону: на этом направлении не было гор, голая пустыня и даже ослабленные части пакистанской армии, наступавшие на этом направлении, благодаря превосходству в воздухе дошли до Кандагара и завязали здесь уличные бои. Отсидеться не отсидишься, а если в город придет Халес — не поздоровится. со своего «старого друга» он прикажет заживо снять кожу. Асефи выбрал свою сторону — самолично расстрелял президентского гонца, вступил в бой, дрался жестоко и умело. Так и получилось, что кроме него — на Кандагар назначать оказалось некого. Ходили слухи о том, что Асефи вот-вот станет Героем Советского Союза.

— Лучше не копать — сказал Цагоев — не тронь, оно и вонять не будет. А что — кандагарский принц? Еще одна — история на ночь. Кандагарский принц — упитанный и невоспитанный индивидуум лет сорока, действительно происходил из рода баев и крупных землевладельцев. После революции он остался в стране, вроде как начал сотрудничать. За него ухватились — живой пример того, что далеко не вся афганская аристократия смоталась за кордон и оттуда направляет удары контрреволюции по молодому государству. Его зачислили в армию, сразу со званием генерал-майора, сделали кандидатом в члены ЦК. В восемьдесят шестом во время выборов Президента страны прямо в зале. где собралась Лойя Джирга он чуть не подрался с Наджибуллой, пытался спустить штаны прямо на трибуне. Закончилось все перестрелкой с Президентской гвардией, потом неудачным штурмом дома и вроде как примирением. Однако — стороны друг на друга обиду затаили. И когда Наджибулла взбунтовался — принц автоматически перешел на сторону советской власти. Сейчас — как это не смешно — он был губернатором Кандагара, главой гражданской власти в провинции. А смешно было — потому что Асефи обладал военной властью, принц — гражданской и они друг друга люто ненавидели. Вдобавок у принца и своих нукеров хватало — был даже специальный отряд из солдат элитных подразделений разгромленной пакистанской армии. Обстановка в Кандагаре от этого смахивала на обстановку в Париже времен кардинала Ришелье — мушекетеры короля и гвардейцы кардинала… А так — принц был неплохим человеком. Веселым — когда вожжа под хвост не попадала. Любвеобильным — четыре жены и несколько десятков постоянных любовниц, в том числе двое советских. Щедрым — на свои деньги закупил и подарил остающимся тут советским солдатам экипировку с той стороны границы — иранскую, но многим лучше, чем советская дрянь. Делали то американцы, для шахской армии. И все бы ничего — если бы не его эскапады, когда он и штаны в президиуме мог снять. Да скверная привычка не договариваться с врагами, а убивать их.

— Принц… А знаете, тащ полковник — вдруг с веселой решительностью сказал Скворцов

— он лучше, чем Асефи!

— Почему?

— А камня за пазухой не держит. Цагоев мелко расхохотался.

— Это ты просто не видишь.

— Нет, тащ полковник, никак нет. Принц — нас не предаст. Ума не хватит — если жить дадим — не предаст. Асефи — предаст. Себе на уме… Цагоев промолчал. Как же тогда… обосрались. Одна управляемая бомба, всего одна! И явно не просто так — узнать бы, кто навел, руками бы порвал эту суку. И не стало — генераллейтенанта Куракина Владимира Дмитриевича, арабиста, афганиста, специалиста по диверсионной войне. начинавшего еще во Вьетнаме. Он — вот где всю эту шошу-ерошу держал! Не пикнули бы! И людей подготовил… своих, афганцев. Одна бомба и… До сих пор не все восстановили… да что там восстановили. Как чувствовал тогда генерал — наверху предательство. Многое делал, не докладываясь, многое ушло вместе с ним. Господи… как во вражеской стране работаем. А как не так — дело ЦК КПСС, дело врачейубийц. Так и есть — вражеская страна. Страна, полная врагов. Врагов народа. Спинбулак — невероятно разросшийся за последнее время, жаркий, грязный, пыльный, обнесенный самодельными заграждениями из стащенной сюда со всей горелой пакистанской техники — вырос на горизонте как мираж, как призрак. Этот город резко пошел в гору, когда грохнули Пешавар и американка — прямой путь к Карачи — стала главной дорогой общения Афганистана с внешним миром. Оккупация сильно изменила здесь настроение людей — ворвавшиеся сюда солдаты пакистанской армии жгли, грабили, насиловали, вырезали людей целыми семьями. Не отставали и халесовцы — это они вырезали больницу, потому что, по их мнению, там лечились одни коммунисты, а правоверным лечиться можно только многократным повторением первой суры Корана. Оккупация длилась три дня — на исходе третьего в город ворвались десантники Павла Грачева. За ними шли коммунисты. афганские сорбозы — те, кто смог уцелеть и началась вторая волна террора — в отношении тех, кто поддержал оккупантов. Эта волна быстро сошла на нет — Грачев расстрелял несколько человек за самосуд и разрешил желающим уходить в Пакистан — за это потом завернули его представление на Героя. Остающиеся жители города, чье население пополнилось за счет беженцев, вернувшихся из Пакистана и просто бежавших их Пакистана — восстановили город, как смогли и превратили его в торговый и перевалочный пункт на границе. Советские здесь присутствовали — силами одного батальона десантников и нескольких прикомандированных частей непонятного рода войск и с непонятными задачами. Место было умеренно опасным — Скорпионы прикрывали границу, и все знали, что они могли в считанные минуты оказаться над расположением советских частей для оказания помощи, к тому же — советские части были здесь гарантией какого-то порядка и сохранности переваливаемого товара от набегов. Так что — желающих напасть на советских десантников — могли пришибить сами горожане. Примерно в километре от города стоял первый блокпост десантников, усиленный двумя танками. танки были пакистанскими и выведенными из строя — но как укрытие и пулеметная точка вполне годились, тем более на каждый поставили советский ДШК. Сами десантники располагали двумя штатными единицами транспорта — бронированным Уралом и бронированным УАЗом, а так же одной нештатной: Волгой, которая когда то была такси, а теперь ее превратили в адский кабриолет с пулеметом на турели. Сами десантники щеголяли в тяжелых бронежилетах на голое тело, китайских разгрузках и спортивных, синего цвета

моднявых штанах. Кроссовки — поголовно.

— Встанем тащ полковник? — спросил Скворцов старшего по званию — у Шило тут почитай братан есть.

— Встанем, коли накормят и напоят.

— Это завсегда, тащ полковник. Пикап стал вслед за притулившейся на обочине броней. Мигом оживившийся Шило выскочил из кузова и куда-то побежал. Десантники — спрыгивали с брони, потягивались, разминали ноги. Караванщики — они больше были похожи на пиратов, чем на солдат советской армии. Черные очки, кроссовки, часто обрезанные по середину голени штаны, или спортивные, банданы, китайские разгрузки. Пулеметов вдвое больше штата, автоматы — поголовно АКМ и АКМС, тут много подобрали, когда афганцы героически драпали до Кандагара. Пулеметные магазины на сорок и барабанные — на семьдесят пять. На бронемашинах — вырванные непонятно откуда сидения, украшения — как на бурубахайках. На головной — сидение прямо наверху, метра три от земли, люк из кузова ведет — высоко сижу, далеко гляжу, да еще АГС под рукой. Дело — они знали туго. Шило — скоро вернулся с еще одних хохлом, расхристанным, как тот пират, но с ручным пулеметом. Хохол — повыше, чем Шило — не обращая внимания на полковника (надо сказать, что в штатском) обнял Скворцова на афганский манер.

— Салам, Коля… — одесской скороговоркой проговорил он — Махмуд проезжал, костюм спортивный оставил, я тебе придержал. Дюже гарный костюм, синий, фирма настоящая — померяешь сейчас? А то ноги швыдко приделают. Скворцов сделал страшные глаза. Цагоева, темного кожей с рождения (осетин) и в афганской форме, приняли за афганца, возможно даже русским не владеющего. А Шило не предупредил.

— Товарищ полковник, разрешите вам представить гвардии прапорщика Барсука… — сказал Скворцов. Барсук недоуменно посмотрел на полковника и вдруг сказал.

— Ну… раз так… он и вам будет впору, товарищ полковник. Стол на блоке был богатый, совсем не такой, как обычно бывает — неделями на красной рыбе [107]. Перехватились — лепешки, мясо, зелень. Пресловутый лимонад Си-Си. Кому неохота сладкую бурду хлебать — чай с верблюжьей колючкой. Близость границы и торгового города — сказывалась. Не голодали. Когда, подхарчившись десантура тронулась дальше, до самой границы — полковник вышел из бетонного укрытия блока, посмотрел на танки, на адского вида Волгу, самодельно в нескольких местах укрепленную бронежилетами. Тяжело вздохнул.

— Бардак у вас тут, лейтенант. Лейтенант только плечами пожал.

— Извините, тащ полковник. Как можем, существуем. Полковник посмотрел сначала на лейтенанта, потом на Шило, старшего прапорщика. А глаза такие — честные-честные…

— Ну, вот что — сказал полковник — сюда с инспекторской поездкой генерал армии Дубынин собирается. Если у вас тут контакты хорошие, так и передайте по цепочке — пусть порядок наведут, оденут форму как положено, свинарник тут подразгребут. Все лишнее с глаз подальше уберут. И пусть сейчас же приступают. Дубынин внезапные проверки уважает, в любой момент нагрянуть может.

— Есть! Разрешите исполнять?

— Валяйте. Призвав к порядку разложившихся от непосредственной близости капитализма десантников, тронулись дальше. Город был совсем близко — чужой, разросшийся, окруженный контейнерами и машинами самопального базара. Бойцы ОКСВ называли афганские города и кишлаки «муравейники» — очень метко.

— Давай, вправо. Еще раз вправо — командовал Цагоев, как будто был тут и не раз. Пикап медленно тащился по улицам, запруженным машинами, ослами, людьми. Дороги тут были относительно пристойными, душни не было. До того, как капитально прищучили Пакистан — тут даже пятерки не было, понимали — верная смерть.

— Теперь налево. Посигналь. Пикап остановился около крашеных зеленой краской ворот виллы. Прилично по местным меркам — но точно таких же целая улица, стоят, отгородившись дувалами от остального мира. Обычно хватает…

— Как сигналить?

— Просто посигналь. Скворцов отбил клаксоном на всю афганскую улицу бессмертный ритм «Спартакчемпион». Цагоев поморщился.

— Я сказал посигналь, а не похулигань. Ворота открылись. Скворцов не торопился нажимать на газ.

— Давай. Свои. Заехали. Двое нафаров с автоматами за спиной — пять и сорок пять, а не семь и шестьдесят два как у афганцев — сноровисто закрыли дверь. Они были не в форме — а в привычной для афганцев одежде.

— Стой здесь. От машины не отходи…

— Есть. Готовность?

— Как обычно. За спиной — Шило не отходил от пулемета. ДШК — если что эту халупу по кирпичам разберет. Невысокий человек в чалме и с автоматом Калашникова на груди поверх китайской разгрузки — появился в дверях виллы. Увидев гостя — передвинул автомат за спину.

— Ас саламу алейкум, дорогой — заговорил он — как жена, как дети, как здоровье. Так давно тебя не видел.

— Ва алейкум ас салам, Джафар. Давай, зайдем в дом, что ли. Посидим, о жене, о детях поговорим.

— Пошли, дорогой, пошли. Плов будем кушать, арбуз будем кушать, мне такого барашка привезли, ай, дорогой…

— Пошли, пошли… Внутри виллы, которая являлась одной из нелегальных точек советского ГРУ, о которых знали лишь люди с особым допуском, собеседники сбросили свои маски. В конце концов, оба они были советскими офицерами и то, что Джафар был всего лишь майором — значения не имело. На этой точке — хозяином был он. Точка эта — проходила по документам как «точка двадцать два» и была предназначена для того, чтобы поддерживать агентурно-боевые операции в приграничной полосе и за границей, на территории Пакистана. Дезинформация, саботаж, разведка и спасение пленных, ликвидация особо опасных бандглаварей. Афганцы об этой точке не знали, у них была здесь своя сеть. В

случае нападения — эта точка должна была стать центром кристаллизации сопротивления и источником информации для Москвы. После мятежа — никому из афганцев уже не доверяли.

— Пять и сорок пять? — кивнул Цагоев на оружие.

— Отстал от реальности — пояснил хозяин дома, который зарос бородой, но ухаживал за ней, не так как моджахеды — здесь всем афганцам пять сорок пять раздали. Двадцать тысяч стволов.

— Зачем?

— Первое — с той стороны семь и шестьдесят два идет, пополнять припасы за наш счет они уже не смогут. Второе — чтобы не произошло потом, тот, кто будет здесь властвовать, придет к нам с поклоном — дайте патронов. Политика…

— Дело тонкое. Как сам?

— Норма.

— Что слышно? Из-под курпачи — хозяин дома достал трофейную карту, которая была изъята у моджахедов. Карта была испещрена пометками. Следующие полчаса — двое офицеров ГРУ обсуждали положение на месте. Цагоеву — не было никакой нужды что-то перерисовывать, он знал свою память и знал, что по возвращении в Москву, в Балашиху сможет вспомнить все и перебросить обстановку уже на нормальную карту для доклада. Рисовать — последнее дело, бумага может попасть не в те руки. А вот сам Цагоев не в те руки попасть не мог — всегда носил с собой гранату. Обстановка была скверной — но не такой, как была еще год назад. Просто скверной в смысле беспокоящих действий. Моджахеды власти в городке не имели, власть имел местный племенной совет, в котором коммунист был только один и сидел он всегда — напротив местного муллы, который в восемьдесят четвертом потерял сына на войне против шурави. Племенной совет решения принимал очень осторожно, в городе кого только не было, но в одном он был един — пришлым здесь делать нечего. Поэтому, моджахедам, по привычке приходившим подхарчиться — здесь ловить было нечего. Бандгрупп в самом городе было две. Одну возглавлял человек по имени Атабай, это было или имя, или кличка — никто не знал. Из непримиримых, раньше воевал за Халеса. Находился на нелегальном положении, в городе у него было немало родственников, а устраивать массовый шмон было чревато. По неофициальной договоренности — в городе он не гадил, обстреливал колонны на дороге. В группе было три неплохих снайпера. Последняя попытка поимки банды, предпринятая меньше месяца назад провалилась. Вторую банду возглавлял Багаутдин — человек здесь известный, у него отец был купцом до революции, погиб при режиме Амина. Этот — был то по ту сторону границы, то по эту, не гнушался действовать в городе. Местные к нему относились негативно-настороженно. В группе как минимум двадцать человек, ходят под видом беженцев и прочего перекатного люда. Джафар имел план по его поимке, но пока не реализовал. С той стороны было все намного сложнее. Прямо на границе стояли румыны — оно и понятно, кусок то тут лакомый. Во главе — сейчас майор Педеску. Три бронетранспортера, несколько внедорожников и грузовиков, до роты пехоты. Коррупционер такой, что свет не видывал. Все, что он контролировал — это погранпереход.

— Вот что… — сказал Джафар, по кавказской привычке цокнув языком — есть подозрение, что этот Педеску стучит тут кое-кому.

— Кому?

— Конторе глубокого бурения. Цагоев вскинул брови.

— Почему так считаешь?

— Да ходят тут всякие. У самого рынка контора. Понятно, явка КГБ. У КГБ и ГРУ дела совсем не ладились. КГБ курировал сам Алиев, Председатель Президиума Верховного Совета СССР. Соколов — был Маршалом и членом Политбюро, весомой фигурой, к тому же — его поддерживал Соломенцев, как противовес Алиеву. Не раз и не два любой кгбшник мог вспомнить, как его подставили военные и наоборот. Передача КГБ трех дивизий и ускоренное их превращение в ударные силы наподобие дивизии Дзержинского — тоже не радовало и не добавляло теплоты. Поэтому — КГБ и ГРУ информацией не делились и старались держаться друг от друга подальше. Иногда и подставляли друг друга.

— Конкретно?

— Какое-то движение было на границе. Здесь от конторы человек десять было, не меньше. Я счел нужным не лезть под ноги.

— Когда это было? Джафар пожевал губами.

— Двенадцатого. О как!

— Есть что? — проницательно заметил Джафар.

— Есть. Разгребать нам. Ты слышал — Наджибуллу грохнули.

— Застрелился…

— Да какая разница… — досадливо проговорил Цагоев — в любом случае, налажали. Но там еще другого дерьма полно.

— Какого дерьма? КГБ похоронить не может?

— Не в этом дело. Суть в чем — того дня через границу прошел американец. Понял? Не агент — а конкретный американец.

— Резидент?

— Скорее всего. Гэбэ — взяло его на контакте с людьми Наджиба и потом обложило Наджиба как волка — но тот предпочел пусть пулю в висок. Агент остался. Теперь игра пойдет от него.

— А ты откуда знаешь? Цагоев невесело усмехнулся.

— Меньше знаешь, дольше живешь, Джафар, верно?

— Верно.

— Короче — от меня что?

— Обеспечить визит. Есть данные. Что духи что-то готовят. Провокацию, не провокацию — что угодно. Дубынин три шкуры сдерет.

— Что-то намечается? — понял усатый.

— Да. И твое направление — одно из наиболее вероятных. Устроить хорошую засаду — и… Джафар погладил подбородок.

— Пусть приходят.

— Это не шутки. Может быть задействовано очень серьезное подразделение с той стороны. Весь сброд предателей просто так не собирают.

— Кто с мечом к нам придет…

— Восприми серьезно! — разозлился Цагоев.

— Я серьезно — с серьезным видом ответил Джафар.

— Не вижу. Впрочем, дело твое. Задание тебе из Кабула — вскрыть планы

контрреволюционных элементов и американцев и обезвредить их. Обеспечить визит командующего Ограниченным контингентом, не допустить провокаций и тем более покушения. Для подмоги — тебе двоих хлопцев оставляю с которыми приехал. Сам с конвоем вернулись. Они, вообще-то к Кандагару приписаны, но ничего — там без них перебьются.

— Своих хватает.

— Напрасно. Эти ребята — одни из лучших. И еще… Цагоев наклонился вперед, поманил пальцем. Джафар — тоже склонился вперед.

— Следи за соседями. Дошло?

— Дошло… Цагоев — вышел через час. Скворцов — уже нашел общий язык с охраной, сидя на корточках — тут любили сидеть на корточках как зэки на пеших этапах — прихлебывал ароматный чай из пиалы, рассказывая на дари последние новости из славного города Кандагара. Автомат — лежал рядом, но так, чтобы мгновенно пустить в ход. Шило — дремал, разморенный жарой в кабине пикапа. Еще раз полковник убедился, что Скворцов — прирожденный разведчик, его место совершенно не в спецназе. Держать такого в спецназе — что гвозди микроскопом заколачивать.

— Хватай мешки, вокзал отходит! — рявкнул полковник. Шило едва не вынес дверь, когда вставал по стойке смирно. Скворцов — встал неспешно, поднял автомат, на начальника не смотрел — ну вылитый афганец, мать его ети. Джафар неспешно вышел следом.

— Значит, так, орлы. Переходите во временное подчинение вот этого командона. Мифахмам [108]?

— Дер ши дык… — на пушту ответил Скворцов. Они так часто тренировали друг друга, внезапно меняя язык, потому что языки было необходимо знать.

— Тогда все. Полковник пошел к двери.

— Товарищ полковник — окликнул его Шило — а как вы обратно то?

— На караване.

— А туда?

— Пешком. Ничего не случится. Калитка в двери закрылась. Скворцов и Шило смотрели на своего нового командира, которого Цагоев назвал Джафар, а Джафар смотрел на них. Ничего примечательного — среднего роста, лысый, усатый, с внимательным взглядом. Явно со Средней Азии — хотя по виду русский не меньше чем наполовину. Почему со Средней Азии? А у среднеазиатов — кожа особого цвета, в нее загар въелся так, что они и на северах загорелые. Среди среднеазиатов были либо очень плохие офицеры, либо очень хорошие. Все помнили Ялдаша Шарипова, командира одного из подразделений спецназа.

— Пошли, поговорим — сказал Джафар по-русски совершенно без акцента

Недалеко от Карачи, Пакистан База ВВС Машрур 20 июня 1988 года Специальный помощник министра обороны Джонатан Корти — еще никогда так близко не подбирался к логову врага. Когда он ступил на бетонку аэропорта Карачи, названного в честь основателя государства Пакистан — он почувствовал, как против его воли — волоски на коже поднимаются дыбом… Для полета в Пакистан ему выделили один из С21, находящихся в распоряжении президентской, восемьдесят девятой авиаэскадрильи, расквартированной на базе Эндрюс. Вместе с ним — в самолете летели шесть сотрудников Дипломатической секретной службы — столько же сотрудников секретной службы находилось вокруг Президента США, в так называемом «ближнем круге». Двое из них — уже в самолете открыто вооружились винтовками Colt Commando, у остальных были оперативные кейсы с пистолетами-пулеметами. Все были в бронежилетах, бронежилет надели и на него. Настолько серьезных и демонстративных мер безопасности он не мог вспомнить даже в Сальвадоре. Полет был долгим, с промежуточными посадками. Сначала — они махнули наискосок через весь североамериканский континент, приземлившись для дозаправки в аэропорту ЛосАнджелеса. Потом — остров Гуам, один из непотопляемых авианосцев Соединенных штатов, там базируются стратегические бомбардировщики с ядерными ракетами, нацеленными на Китай и на Дальний Восток СССР. Только потом, проделав почти весь полет над морем, под экспортом двух истребителей с авианосца USS Saratoga — они зашли на посадку над людским муравейником, называемым Карачи. Когда они заходили на посадку — Корти заинтересованно смотрел в иллюминатор. Город как город… есть даже высотные здания. Маловато зелени… он привык к латиноамериканским столицам, там полно зелени. Следов разрушений не видно, концентрации боевой техники — тоже. Он вспомнил, что русские сюда не дошли и этот город не бомбили… Их загнали куда-то на дальние стоянки. С одной стороны разгружался самолет Ан-12 со знаками венгерской государственной авиакомпании Малев, с другой — самый настоящий советский, аэрофлотовский, и тоже Ан-12. С обоих самолетов выгружали какие-то тюки, бросали на бортовые машины — и среди тех, кто разгружал советский самолет — были явно русские…

— Черт… — первый, сошедший на землю агент, угрожающе выставил вперед винтовку, но не в сторону самолетов… — давайте, осторожнее. Где машины? Мать их, почему не подали машины?

— Возможно, про нас забыли…

— Сэр, на вашем месте я бы вернулся в самолет… Корти отрицательно покачал головой, он смотрел на советских у самолета. Они были обычными людьми. Самыми обычными людьми — они стояли, передавая друг другу мешки по цепочке, и последний бросал их в машину. Никаких ушанок, никаких звезд — кто-то по пояс голый, кто-то в майке и уж точно не советской. В других обстоятельствах — их можно было спутать с белыми бедняками с американского юга, привыкшими зарабатывать на жизнь не болтовней, а тяжелым трудом. Но какого хрена им здесь понадобилось? Какого хрена они оказывают помощь после того, как долбанули атомной боеголовкой?

О том, что здесь делает он — Корти не задумался даже на секунду. Грек по крови, американец по паспорту, служащий правительства США, он искренне считал, что американцы — имеют право делать что хотят, и где хотят. Потому что они — соль земли. А русские — нет. Черт, как некстати. Поездка начинается плохо. Если учесть — кто у него в самолете кроме этих идиотов с автоматами…

Форт Девенс, Массачусетс 18 июня 1988 года Форт Дэвенс стал тем, чем он сейчас является только после второй мировой войны. Сначала это был полигон, потом — база для подготовки сил вторжения на европейский континент — одна из многих. После войны — здесь сделали базу для итальянских и германских военнопленных особой важности, здесь с ними работала военная разведка. С тех пор — это место, небольшое по размеру и мало кому известное — сделалось одним из центров тайной войны против Советского Союза, здесь был штурмовой полигон и большое количество разведывательных батальонов, а так же десятая группа специальных операций. Близость Бостона. Нью-Йорка и Вашингтона, само собой, что и Лэнгли — сделали эту базу излюбленным прибежищем ЦРУ, до которого можно было добраться на машине. Наверное, поэтому здесь же были и русские — они одновременно и работали с подразделениями командования специальных операций, раскрывая тактику действий советской армии, в том числе особо подготовленных ее частей, и работали с психологами армии и ЦРУ, которые пытались понять — как подорвать моральный дух Советской армии в случае, если начнется третья мировая война. Психологов тут было немало, они ежемесячно делали толстые доклады — но вот моральный дух Советской армии никак не подрывался. Последним их предложением было — разбрасывать над позициями русских колоды карт с голыми бабами. Об этом они додумались потому что русские сказали им — в СССР нет доступных эротических журналов типа Плейбой и Пентхаус. Самолет VC-20, закрепленный за министром обороны — приземлился на небольшом аэродроме Леоминстер рядом с военной базой, там Корти уже ждали двое коротко стриженных и неприветливых сопровождающих, с пудовыми кулаками и новыми пистолетами Беретта-92 в кобурах. Машина у них была — Шевроле Каприс, цвета хаки, но раньше белая, потому что внутреннюю часть двери не покрасили. Когда бывший посол садился в машину — в голову его пришла мысль, что его уже арестовало КГБ. Форт Девенс встретил чистотой, нетипичной для гражданских объектов опрятностью, огромными автомобильными стоянками. Те, кто служат здесь — часто и надолго отправляются в командировки и потому оставляют свои машины здесь, чтобы не платить за парковку. В последнее время — в армии США появилось много женщин, но здесь их почти не было. Они проехали мимо места, которое представляло собой кусок разрушенной улицы, и там шла стрельба. Один из сопровождающих заметил, как поежился посол.

— Отработка штурмовых действий, сэр! — с неким чувством превосходства над костюмной крысой сказал он. Корти не ответил. Он знал, что это такое — не раз присутствовал на таких полигонах, которые располагались много южнее. Только была одна небольшая разница. Если на этом полигоне красные мишени обозначали террористов, а белые заложников и гражданских — то там белых мишеней не было… Они пару раз свернули, потом остановились около неприметного двухэтажного здания. Оставив машину, прошли внутрь. Посол удивился — внизу стояли два парня, с короткоствольными автоматами, но без нарукавных повязок МР — военная полиция.

— Оружие, в том числе холодное. Записывающие устройства? Передатчики.

— Ничего нет.

— Извините, мистер, но мы вынуждены вас обыскать. Такой порядок. Корти чуть не взорвался — сдержался в последний момент.

— Кого вы боитесь — агентов КГБ?

— Их самых, сэр. Эти парни так ценны, что тут может появиться целая Красная армия.

— Если она дойдет сюда, то два придурка с автоматами явно не будут ей помехой. Охранники на «придурков» не обиделись — офицеры выражались и похлеще. Один из них провел сначала детектором металла, потом охлопал руками.

— Можете проходить, сэр. Наверху — было мрачновато, уныло, как и в любом другом армейском расположении. Стены были выкрашены в зеленый — но не хаки, а веселый зеленый. Видимо, тут приложили руку специалисты по психологической войне. Охранники остались у двери. Корти — толкнул ее и вошел…

— Генри… Мать твою. Мужчина лет сорока, похожий на постаревшего хиппи — встал со стола.

— Черт возьми, сэр, вот кого не ожидал здесь увидеть, так это вас, сэр.

— Ты выздоровел!

— Не совсем, сэр. Семьдесят процентов. Парня, который сейчас был в комнате звали Генри, он был сотрудником посольства в Гондурасе, сильно пострадал при взрыве бомбы. Когда его отправляли в штаты — никто не был уверен в том, что он выживет.

— Выглядишь на все сто.

— Казенная жрачка и русские, мистер Корти. Вторым человеком, который ожидал бывшего посла в Гондурасе — была женщина. Привлекательная — взрослой, зрелой красотой, Корти не мог с ходу определить — старше она сорока или младше. Типичная американка — яркая, платиновая блондинка с роскошными формами, явно следит за собой, не позволяет лишнего. Одета довольно скромно, на блузке бейджик «Линдсей», и аббревиатура MD, означающая — доктор медицины.

— Доктор Линдсей.

— Марсия… — заявила женщина, протягивая руку. Голос тоже красивый, грудной, хорошо поставленный. Явно отработанный на лекциях.

— Здесь найдется что-нибудь черное, горячее и не слишком мерзкое на вкус? Это была проверка — кто отправится за кофе. Отправился Генри — хотя Марси скорее всего была гражданской. Кофе был не таким плохим, как можно было ожидать.

— Итак?

— Вас интересуют русские? — начала Марсия.

— Они самые. Вы подобрали группу?

— Да, подобрали. Хотя не такую большую, как вы просили. У нас меньше возможностей, чем вы думаете.

— Сколько?

— Четверо.

— Подробности? Марсия вздохнула — явно отрабатывала это, стерва. Вон как блузка натянулась. Потом — достала пачку фотографий.

— Первичные данные. Вот, смотрите. Фотокарточки. Размером с игральные карты, видимо, пересняты с личных дел. Поднимая по одной, Марсия начала рассказывать.

— Буза, Максим Леонидович, гвардии старший сержант, сто третья дивизия ВДВ. Во время проведения засадно-поисковых действий в пограничной зоне был ранен, попал в плен. Во время нахождения в плену выбрал свободу, был перевезен сначала в Пешавар, потом — на территорию США, где согласился работать с нами по тактике противодействия советским ВДВ. И по…

некоторым другим направлениям. Свирцев, Борис Львович гвардии лейтенант, сто пятая мотострелковая. По нашим данным совершал противоправные махинации с валютой, ценностями, это его заставляли делать командиры, чтобы иметь незаконный доход. Выбрал свободу — бежал с территории части к моджахедам, прихватил четыре автомата Калашникова. Был переправлен в Пакистан, затем к нам. Ахмедов Багаутдин Ахматович, чеченец, сто восемьдесят шестой мотострелковый полк. Этот — выбрал свободу по причине того, что его народ во время второй мировой был выселен Сталиным зимой в степи — на смерть. Во время военной операции — убил троих русских сослуживцев, нескольких ранил, перешел на сторону моджахедов. Был переправлен в Пакистан, выступал по телевидению. Заявил что с детства испытывал чувство ненависти к советскому строю, на сторону моджахедов перешел добровольно и не жалеет об этом. Призвал всех мусульман в СССР подниматься на джихад. Гулиев, Омари Атаевич, водитель. Выбрал свободу добровольно, перешел на нашу сторону. Вступил в партию Халеса. Загоруйко Борис Борисович, майор советской армии. Был приписан к оперативной группе министерства обороны. Выбрал свободу, собрал все секретные документы, какие мог и перешел на ту сторону. Переправлен в Канаду, потом в связи с оперативной необходимостью — сюда. Сейчас активно работает с нами по различным аспектам штабной работы в Советской армии, дает ценную информацию.

— Выбрал свободу… — с усмешкой сказал Корти.

— Это и в самом деле так. На самом деле — бывший посол имел кое-какое отношение к делам разведки и знал, как это происходит. Проигрался в карты, залез в кассу посольства, запутался в связях с женщинами, получил срочный вызов в Москву, наконец — просто тайный гомосексуалист. Все остальное — это красивые слова, призванные оправдать предательство и украсить грязь.

— И это все?

— Все, сэр. Остальные — либо не изъявили желания сотрудничать, либо не обладают достаточными навыками. Либо — являются подозрительными. В Афганистане — в плен удается захватывать в основном солдат срочной службы, почти что подростков. Они нам мало интересны, только пропагандистский аспект.

— А этот… русский майор? Зачем он мне?

— Возможно, в качестве командира группы? — осторожно предположил контрразведчик.

— Этого только не хватало. Хоть и не хотелось бы этого — а все-таки без этого не обойтись Нужно будет создавать американскую группу.

— Это не так просто.

— Если нужно будет для ускорения предоставить вам директиву министра обороны — вы ее получите…

— Расскажите мне о них, мисс Линдсей. Доктор Линдсей не поправила. Значит — и в самом деле гражданская.

— Что бы вы хотели узнать?

— Все. Кто лидер. Какие отношения в группе? Чего от них ждать в критической ситуации. Предположим, они попадут в засаду — что они будут делать? Запаникуют? Сдадутся? Будут отбиваться? Пойдут на прорыв? Доктор немного помолчала.

— Номер первый и явный лидер группы — Максим Буза, десантник. Явный лидер в группе. Психологически очень силен и самодостаточен. Одиночка — но может быть лидером, хотя при этом пересиливает себя. В детстве заводила во всех играх, трудный ребенок в школе — спасало его только то, что отец работал в районном комитете коммунистической партии. Совершил

преступление хулиганской направленности, еще до армии, вину свалил на другого. Мы много говорили про его детство, он часто вспоминает его и это хорошо…

— Одну минутку. Вы говорите по-русски?

— Да, конечно. Иначе я не смогла бы с ними работать. Мои бабушка и дедушка прибыли в Соединенные штаты в двадцатые. Бежали от ужасов большевизма. Бабушка учила меня языку, я проводила у нее все лето.

— Они жили где-то в Сибири?

— Нет, дальше на Запад. В Ижевске. Это такой город, там производили оружие. У дедушки был собственный небольшой заводик — мастерская. Здесь он стал военным, дослужился до подполковника. Да, я владею русским свободно.

— Понятно. Так что там…

— Номер два и потенциальный лидер — Ахмедов Багаутдин. Несдержан, излишне жесток и вспыльчив. Родился в горах, говорит что в детстве — читал в школьных книгах о том, как русские выселили чеченцев и что надо за это убивать русских. [109]Его отец учил его методам засадных действий в каком-то ущелье. Говорит, что выбрал свободу сознательно, но потом признался, что это ложь — просто до этого случился конфликт в части и его избили сержанты. Обладает ярко выраженными лидерскими качествами — но в отличие от Бузы не пользуется поддержкой остальных членов группы — он считает, что доверие и уважение людей не надо завоевывать, все и так должны видеть в нем вожака, и тянуться к нему. Если вы собираетесь задействовать его в операции — будьте очень осторожны, он может выстрелить в спину как Бузе, так и любому из американского персонала. Может сбежать.

— Понятно…

— Номер три. Свирцев. С ним я так и не смогла до конца разобраться.

— То есть?

— Он неискренен. По сути своей — очень неискренен. Понимаете в чем дело — любой человек, воспитанный в нормальном обществе если лжет — при этом, он испытывает чувство стыда. Свирцев — такого чувства не испытывает. Совсем — хотя я не раз ловила его на лжи.

— Так может, он работает на русских?

— Доконич скажет вам об этом лучше меня. В конце концов — он работает с ними по линии ЦРУ. Но — нет… не думаю, что он работает на русских. Просто… он патологически лжив. Говорит, что командиры заставляли его и в СССР и в Афганистане совершать противозаконные действия, связанные в частности с наркоторговлей — но у меня большое подозрение, что он делал это по своей воле и вполне сознательно. Родился в Одессе, почему пошел в армию — я так и не смогла до конца выяснить. Доконич говорил, что у него отец крупный чиновник, работал на каком-то оборонном предприятии, сейчас на пенсии.

— Вот как… А почему вы работаете с ним? Почему предлагаете именно его?

— Мы работаем с тем, что у нас есть.

— Понятно. Номер четвертый?

— Гулиев, грузин. Брат отбывает срок в местах лишения свободы, отец, как он сказал — тоже отбывал срок, но по политическим мотивам. Поэтому — его не взяли в боевые части, отчего тот испытывал и до сих пор испытывает чувство обиды. Он вообще очень обидчив, в основном по пустякам. Тоже горяч — но на лидерство не претендует. Из всех — наименее подготовленный в военном отношении, но очень сильный. Пятый…

— Пятый меня не интересует, спасибо. Как они поведут себя в критической ситуации?

— Зависит от ситуации. Если будет возможность уклониться от прямого столкновения — уклонятся все, кроме, возможно, Ахмедова. Из всех из них он единственный — идейный противник русских, остальные на нашей стороне в силу стечения обстоятельств, хотя это не

значит, что они готовы в любой момент предать.

— Если возможности уйти не будет?

— Драться будут Буза, возможно Гулиев. Свирцев будет пытаться уклонится даже в этом случае. Хотя он опасен.

— В смысле?

— Как крыса. Стоит загнать в угол, и… Он единственный вспомнил о том, как он в детстве мучил животных. Причем — рассказал он об этом — без малейшего раскаяния. Он более… цивилизован, считает себя выше остальных, держится как бы в стороне. Но при этом — если его загнать в угол… я просто не предскажу, что он может сделать.

— Спасибо, доктор.

— Не за что? — доктор Линдсей повернулась к бывшему послу, до этого она говорила стоя боком — вы действительно собираетесь их использовать в боевых условиях?

— Это секретная информация. Мэм.

— Готовность! Невысокий, с короткими аккуратными усами солдат чуть пригнулся — как перед броском. Нас нем была джинсовая куртка, а волосы — длиннее, чем требовалось по уставу.

— Пошел! Резкий бросок к столу. Кувырок — и у офицера в руках уже автомат. Козий рог — так называют эту штуку в Латинской Америке. От этого автомата — погибло, наверное, больше американцев, чем от револьвера Миротворец во времена Дикого запада. И сколько еще погибнет, если они не остановят большевизм? Короткие хлопки одиночных — похожие на хлопки пастушьего кнута. Солдат не принимал каких-то стрелковых стоек, не останавливался — он двигался и стрелял.

— Дельта — сказал Генри Доконич, американец во втором поколении, чей отец был хорватским усташом, сбежавшим от правосудия в Америку — несколько таких парней могут поставить на уши целый город.

— Впечатляет — согласился Корти. Расстреляв магазин — офицер бросил автомат, начал стрелять по мишеням с обеих рук из пистолетов Макарова.

— Изучение трофейного оружия. Они часто пользуются русским, потому что готовятся к войне на территории СССР.

— Они уже бывали там? Доконич с самым независимым видом пожал плечами.

— Не знаю. Ответ истинного разведчика.

— Который?

— Слева. Высокий, светлые волосы. Корти поднес к глазам небольшой бинокль. Парень как парень — моложе большинства присутствующих. Стандартная полевая униформа армии США, черный берет спецвойск, из-под которого выбивается пшеничного цвета чуб. Такого же цвета аккуратные усы.

— Не похож на русского, верно?

— Они уже освоились. Солдат — закончил упражнение. Блондин и еще один человек с офицерскими знаками различия — подошли к нему и начали что-то оживленно обсуждать. Выполнявший упражнение солдат — показывал на оружие и что-то говорил.

— Серьезно работают.

— Здесь шутников нет… При личной встрече — Буза чем-то сразу понравился Корти. Открытостью какой-то, что ли? Посол привык работать с намного более закрытыми людьми, намного более мерзкими. Почему то сразу вспомнился майор Лазарро — лучший дознаватель военной полиции в одном дурном месте, он не расставался с газовой горелкой. Это же — не заставишь. Бузу сопровождал сержант с нашивкой МР — военная полиция на форме. Был непонятен режим, установленный для русских — с одной стороны их допускают к оружию на стрельбище, с другой стороны — конвоируют с военной полицией.

— Выйдите — сказал Корти, глядя не сержанта. Сержант немного замялся — но потом повиновался. Он уже привык к повадкам работников ЦРУ и знал, что от них — можно ждать большого, очень большого дерьма… Военный полицейский вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

— Как ваше имя здесь? — спросил Корти.

— Макс. Макс Несбич.

— Югослав?

— Да, хорват… Слово «хорват» — Буза произнес с неожиданной ненавистью.

— Вам не нравятся хорваты?

— Нет.

— Почему же?

— Они воевали против нас. Один из них — возможно, убил моего деда под Сталинградом. Играет? Или нет? Русские очень странно реагируют — в некоторых случаях они проявляют поразительное великодушие, в некоторых — проявляют агрессивность и жестокость буквально из-за пустяка. Корти решил пока не продолжать эту тему.

— Почему вы выбрали свободу?

— Я отвечал на этот вопрос десятки раз! — ни с того ни с сего вдруг разозлился русский.

— Мне вы не отвечали.

— Потому что так решил, понятно!

— Допустим. Вы добровольно пошли в армию?

— У нас в армию призывают.

— Ах, да… А в Афганистан вы сами вызвались служить, или вас отправили насильно?

— Я получил приказ перебазироваться туда. И не один я, а вся моя часть. Я обязан был выполнить приказ.

— Но вы были согласны с этим приказом? Если бы вам дали право выбора, вы бы отправились служить в Афганистан или предпочли бы служить там, где нет войны? Русский не ответил.

— А как насчет борцов за свободу? Как вы считаете, кто был прав в той войне? Русский снова не ответил. Вероятно, дама с психологическим образованием и степенью доктора медицины его кое-чему научила. Контакт установить не удавалось. Корти вздохнул.

— Хорошо. Расскажите мне про свое детство. Русский недоуменно уставился на него.

— Это еще зачем?

— Потому что я так прошу. Разве у вас в армии принято переспрашивать а зачем это нужно

каждый раз, как только вас просят что-то сделать?

— В армии приказывают. У нас.

— У нас тоже. Но я вас прошу. Буза немного помедлил.

— Я ходил в сад. Затем в школу. Потом пошел в армию. Рассказывать особо нечего.

— Вам нравилось в… детском саду? Буза пожал плечами.

— А что там может не нравиться…

— Да, верно. А в школе?

— Школа как школа. Обычная школа… Корти усмехнулся.

— Вы не говорите правды.

— Почему?

— Потому что лжете сами себе. Сейчас поймете. Ваши родители были богаты? Буза снова пожал плечами.

— Да как сказать. Квартира была, машина, дача. Все как у людей.

— Довольно прилично по советским меркам, верно?

— Да, хорошо — Буза настороженно смотрел на американца, не понимая, что тот от него хочет.

— Позвольте, я расскажу о себе, Макс. Я родился в Лондоне, в богатой семье. Мой отец был владельцем кораблей. Крупным, у него в собственности было много кораблей. Я учился в хорошей школе, потом в университете в Йеле. Знаю пять языков. Знаешь, у нас с тобой есть коечто общее, Макс… Русский настороженно уставился на американца. Он все еще не раскрылся.

— Что у нас может быть общего?

— Многое. Ты русский, я итальянец — но это неважно. Важно то, что мы оба — в каком-то смысле бунтари. Знаешь, я бы мог, наверное, пойти по гражданской колее и быть в какомнибудь небольшом деле большой шишкой. У моего деда со стороны матери была сеть пекарен. Или мог бы пойти по штабной вертикали — благо отец бригадный генерал. Вест-пойнт и все такое. Но что бы потом говорили про меня? Да, этому парню повезло, он родился с золотой ложкой во рту. Но я решил — к черту все это. Я — не бесплатное приложение к своему отцу и к его богатству. Когда я добьюсь чего-то в жизни — в этом не будет ни единой капли заслуг моего отца. Только мои! Только мои, Макс! Понимаешь? Только мои. Русский смотрел с недоверием, но теперь в его взгляде было и любопытство.

— Я кое-что расскажу про твою страну, Макс. Кое-что, о чем ты даже и не задумывался, хотя подсознательно всегда понимал это. Ваша страна и ваши люди, не так плохи, как обычно про них говорят. Вы честны, или, по крайней мере, пытаетесь быть такими. Вам не откажешь в уме. Вы трудолюбивы и упорны в труде — а упорство в труде есть ключ к процветанию, верный путь наверх. Но есть одно маленькое «но», которое обесценивает очень многое. Я говорю про бунтарей, Макс. Про таких, как ты и я. Америка — это страна для бунтарей. Бунтарь здесь, если он считает нужным — говорит обществу «да пошли вы все» и идет своей дорогой. Если он не ошибается — то закончит свои дни в глубокой старости богатым и уважаемым человеком, его будут считать провидцем и осыплют деньгами и почестями. А для вас — самое главное это мнение большинства. И если бунтарь говорит — да пошли вы все! — то на него накидываются всей стаей. И затаптывают. Затаптывают знаешь почему, Макс? Потому что для них, для стаи — важно всегда единство. Единство и согласие, оно важнее правоты. И большинство. Стая всегда права, Макс! Их больше — поэтому они правы, хотя бы потому, что их всегда больше. И стая

боится — что правым окажется одиночка. Как часто и случается. Ну, что скажешь, парень… Русский смотрел на американского разведчика, во все глаза смотрящего на него. И американец — с удивлением увидел, как в глазах русского стремительно скапливаются слезы…

— Ну, ну… — американец достал платок, протянул ему русского — какого черта, будь мужиком. Ты сделал правильный выбор, парень. Совершил поступок, которым можно гордиться. Сказал — да пошли вы все! — и перешел на другую сторону. Ты правильно поступил, парень, намного правильнее, чем те, кто до сих пор тянут лямку. Русский смотрел в стол, закрыл лицо руками с платком. Корти ждал.

— Какого черта вам от меня нужно?

— Сейчас скажу. Что ты думаешь о моджахедах? Русский не ответил.

— Тогда я скажу тебе, что я о них думаю. Моджахеды — это траханные ублюдки, скопище злобных крыс, которых бросили в одну банку. Им все равно, кого жрать — вас, самих себя… — Корти сделал паузу — даже нас, парень. Мы не дураки и давно уже поняли, что мы для них — следующие. Если кто-то из нас не понял, и до сих пор живет в розовых очках — это его проблема, но вот я — понял. Они ненавидят нас не меньше, чем вас, потому что мы живем в домах, а не в пещерах, смотрим телевизор и трахаем своих жен, а не ослов, мулов и маленьких мальчиков. Они — все равно, что скоты. Вот что я думаю об этих ублюдках, Макс. Русский выпучил глаза.

— Зачем же…

— Зачем мы им помогаем? По определенным причинам. Враг моего врага — мой друг, хотя бы временно. На твоем месте я бы не относился к тому, что происходить в Афганистане достаточно серьезно. Это не более, чем шахматная доска.

— Шахматная доска?

— Да, точно, шахматная доска. Мы играем черными — моджахедами, а вы — белыми, то есть афганскими коммунистами. Или наоборот… цвет фигур тут значения не имеет. Важно лишь то, что мы гроссмейстеры, а они — деревянные фигурки на доске. И если у вашего правительства хватает ума делать фигурками вас… тут я ничем не могу помочь. Корти заметил, что русский снова закрывается.

— Я хочу, чтобы ты помогал мне. Сейчас и в будущем. Мне нужен именно такой человек, как я сам. Как ты.

— Что вам нужно?

— Для начала, чтобы ты ответил — да, согласен. Потом — чтобы ты подписал контракт.

— Контракт?

— Да, контракт. У нас, знаешь ли, принято платить людям деньги за работу. Если ты хорошо сделал работу — ты получишь большие деньги. Ты даже сможешь послать любого из нас — но только если сделаешь работу.

— Работу? В Афганистане?

— А сам как думаешь? Русский вздохнул.

— Да и дураку понятно.

— Игра, Макс. Не более, чем игра. Но эта игра сделает тебя богатым. Если ЦРУ поимеет тебя и выбросит на помойку — то с армией это не пройдет, мы заботимся о своих людях. Знаешь, какие деньги положены тем, кто сражается за Америку? Деньги, почет уважение. После того, как ты выслужишь срок — тебе будет полагаться пенсия. Купишь машину, квартиру.

— Если не убьют.

— А разве без этого была бы игра?

Русский молчал.

— Решения в игре принимать надо быстро, — Корти решил сорвать дозревший плод — итак?

— Да…

— Вот и хорошо… Вторым — американец решил обработать Ахмедова. И едва его привели — сразу понял, что сделал ошибку. Его надо было работать первым или последним. Или — попросить, чтобы заменили. Он знал такой тип людей. Встречал в Латинской Америке. Крепкие как перекаленная сталь. Если ударить — ломаются, но надо знать, куда именно бить. Опасны своей непредсказуемостью, неуправляемостью. Его «да» сейчас ничего не будет значить, если его не подцепить на крючок.

— Ты хочешь воевать против русских?

— Да. Так и есть… Корти снял очки. Когда он взялся колоть русских — он привез с собой очки с обычными, нормальными стеклами. Старая уловка… вертишь очки в руках, надеваешь их, кладешь на стол, стучишь дужкой по столу. Выигрываешь время, отвлекаешь внимание — людей почему-то очень привлекают манипуляции руками, совершаемые другими людьми.

— Давай, немного поговорим. Ты русский?

— Нет! Холерик, не умеет сдерживаться. Плохо.

— Как ты попал в русскую армию?

— Меня призвали.

— Где ты родился?

— Казахстан. Это такое место на юге. Далеко от гор.

— И там тебя призвали?

— Да. Медленнее…

— Поговорим о твоем детстве…

— Зачем?

— Затем, что это нужно! Чеченец не ожидал такого. Корти понял, что тот, кто работал с ним прежде — облажал всю ситуацию. Ему надо было отчитаться о перевербовке — и он отчитался. Хотя — то что он ненавидит русских, еще не значит, что он будет выполнять приказы.

— Расскажи мне о том месте, где ты родился? Ты ходил в школу? Чеченец принялся рассказывать. Перед глазами американского подполковника — вставала степь, где летом летит пыль, а зимой поземка, какие-то шахты, нищие, продуваемые жестоким ветром поля И народ, выброшенный в чистое поле по приказу русского диктатора Сталина. Народ гордый, жесткий, не приемлющий подчинения.

— Твой отец жив?

— Да.

— Как он воспримет то, что ты перешел на нашу сторону? Чеченец — вдруг замкнулся и ничего не ответил. Было видно, что удар достиг цели.

— Его могли арестовать.

— Нет…

— Ты выступал по пакистанскому радио. Призывал предавать. Чеченец — ожег американца злым взглядом.

— Зачем так говоришь?

— Затем, что я могу тебе помочь. Ты хочешь — чтобы твоя семья была здесь? Чеченец задумался. Потом выдал неожиданное, совершенно детское.

— Не знаю…

— Америка — дом для разных людей. Русские — это расисты. Они скрывают это — но это так. В их доме — есть место только для русских, остальных они не считают за людей… Корти по выражению лица чеченца почувствовал — не в масть. Сменил тему.

— Ты знаешь о задании?

— Нет. Ничего не говорили.

— Ты сможешь воевать против русских. В Афганистане. Но должен будешь выполнять наши приказы.

— Что надо будет делать?

— Найти кое-кого. Что ты скажешь о других людях? О русском десантнике, например. Взгляд был красноречивее любого словесного ответа. Корти чуть наклонился вперед для большей доверительности.

— Я тоже им не доверяю. Чуть пониженный тон, доверительный взгляд…

— Да?

— Точно. Я думаю, кто-то из них может работать на КГБ. Ты знаешь, что такое КГБ?

— Знаю. Отец говорил, это они лишили нас родины. Родной земли, родного дома. Выбросили нас в поле умирать.

— Кто это может быть, как думаешь?

— Кто-то из русских. Этот… десантник. Корти тяжело вздохнул.

— Если бы все было так просто. Обычно — предателем бывает как раз тот, на кого и не подумаешь. Кому доверяешь как себе самому, вот в чем дело. Ты не думал о других? Чеченец настороженно посмотрел на него.

— Речь не о тебе. Ты перешел к нам по идейным соображениям, к тебе вопросов нет. А вот они — боятся расплаты за свои преступления. Мне нужен кто-то, кому я могу доверять. Кто-то, кто будет присматривать за всеми остальными. Понимаешь? Чеченец понимающе осклабился. И этот — идейный… называется. Стучать на своих.

— Понял…

— По этой простой причине я не могу сделать тебя главным в группе. Главным в группе будет Буза — надо показать ему, что мы ему доверяем. А ты будешь присматривать за ним.

— Да понял я…

— И за другими тоже. И как только ты что-то увидишь — ты скажешь мне…

— Этот десант… он ненадежный человек! Ненадежный… шайтан! Что такое шайтан — подполковник не знал, слово то ли русское, то ли арабское. Ах… да, синоним русского «черт».

— Я уже знаю это. Помоги мне добыть доказательства. Я буду благодарен. Чеченец прижал руку к сердцу.

— Все сделаю, начальник… Мразь… После разговора с чеченцем, подполковник почувствовал себя вымотанным. Разговор с

русским десантником выпил его до дна, это был высший пилотаж вербовки, просто так для нервов, для здоровья это не проходит. Разговор с чеченцем оставил чувство какой-то гадливости… как в дерьмо наступил. Хотя можно было быть уверенным в том, что вражда введена в разумные рамки и чеченец — предпочтет настучать, а не ударит ножом в спину. Да и иметь информатора в группе — будет явно не лишним, мало ли что. Подполковник Корти привалился к стене темного, с плохо выкрашенными стенами коридора. Наощупь выудил из пачки Мальборину… надо бросать. Щелкнула зажигалка.

— Сильно, сэр. Очень сильно… Подполковник открыл глаза. Доконич стоял рядом, предлагая прикурить от стандартной солдатской Зиппо, дававшей сильное и широкое пламя. Подполковник окунул белый кончик сигареты в пламя, отдернул его когда он только зарделся. Втянул дым — и закашлялся. Дым пах горелой тряпкой.

— Ерунда.

— Нет, сэр, действительно, сильно. Если вам нужен будет помощник… надеюсь, вы вспомните обо мне… Полковник посмотрел на Доконича.

— Вы не знаете, на что соглашаетесь.

— Сэр, мне надоело сидеть на базе и курировать этих русских ублюдков. Я хочу просто убивать их.

— Урок номер один, Доконич… — подполковник втянул дым, почувствовал, что не идет и затушил сигарету — библейское «возлюби врага своего как самого себя» следует воспринимать буквально. У вас не получится установить нужный контакт с разрабатываемым лицом, если вы его ненавидите. Ненависть — совсем не то чувство, которое нужно контрразведчику.

— Я стараюсь, сэр. Но… моего отца повесили русские в сорок пятом, они повесили его как собаку, без суда. Я понимаю, что мой дед был не ангелом… но он заслуживал право на суд, верно? Отец Доконича был тяжело ранен в боях под Сталинградом, потом служил в айнзацкоманде СС, боролся с партизанами. Повесили его не советские солдаты, а сербы, которые вызывались быть у русских проводниками. Советские солдаты опасались зверствовать — за самосуд могло быть все, что угодно вплоть до расстрела.

— Верно. Но русские сильно изменились с тех пор.

— Нет, сэр. Они стараются быть такими же как мы, нормальными людьми, это верно. Но стоит дать русскому волю — и в каждом из них просыпается монгольский варвар, готовый жечь грабить и резать. Подполковник ничего не ответил.

— Сэр…

— Да, Донконич…

— Если позволите, один вопрос. Вы так долго возились со вторым… он ведь сразу выразил желание сотрудничать…

— Вы помните дело Юрченко? — устало спросил Корти и тут же подумал, что обычный контрразведчик такое дело помнить не может.

— Русский? — настороженно спросил Доконич.

— Он самый. Перешел на нашу сторону, сделал нам несколько подарков. [110]Русские схватили его семью и дали знать об этом. Тогда Юрченко решился нас беспрецедентный шаг. Он уговорил курирующего офицера вывезти его в ресторан. Там вышел в туалет, открыл окно и выбрался наружу. Прежде чем ЦРУ успело сообразить, что к чему — он уже добрался до

советского посольства. Там его накачали наркотиками и отправили на родину. А на родине — пытали и расстреляли. [111] Корти вздохнул и закончил.

— Русские непредсказуемы. Импульсивны. Если хотите иметь с ними дело, отрезайте им пути к любому решению, кроме того, которое вам нужно… Корти — тоже не должен был знать об этом деле. Но знал. Когда получилось так, что русский перебежчик испарился из ресторана без следов — на ноги подняли всех, кто был в Вашингтоне. Военных копов, всех. Тогда они чуть не пошли на штурм советского посольства.

— Да, сэр. Прикажете третьего? Корти достал еще одну сигарету.

— Десять минут.

— Хорошо, сэр… Свирцев оказался совсем не таким, как он его представлял. Обычно, человека не слишком чистого на руку представляют таким… среднего роста, с бегающими глазами потными руками. Свирцев, с его высоким ростом — под потолок — волевым лицом — сюда не вписывался… Когда он вошел в комнату — подполковник сидел на стуле и читал его личное дело. Не смотря на него показал на стул.

— Присядьте. Русский присел, довольно неловко. С лжецами — этот прием действует. Профессионалы на самом деле лгут очень мало, они смешивают коктейль, где на девять частей правды приходится одна часть лжи и вот уж она то — кардинально меняет всю картину. Много лгать вообще вредно — не для здоровья, нет. Просто когда ты лжешь, тебя гораздо проще поймать на несостыковках, все до мелочей все равно не продумаешь. Так что… пусть посидит, помается… Наконец, подполковник закончил читать дело, хлопнул папку об стол. Солидно так, хлестко…

— Свирцев.

— Так точно — настороженно ответил разрабатываемый.

— Имя? Как тебя зовут?

— Михаил. Михаил Сергеевич. Предателя звали как погибшего советского генсека. Но подполковнику армии США такая мысль, такая ассоциация в голову не пришла.

— Расскажите про то, как вы выбрали свободу?

— Зачем? Один из признаков лжеца. Вопрос зачем — прежде всего это выигрыш времени, для того, чтобы успеть продумать, что будешь говорить. Во-вторых — возможный вариант избавиться от самого вопроса. В третьих — попытаться понять, что хочет услышать собеседник.

— Просто так. Потому что я этого прошу. Русский начал рассказывать. Довольно мутно, перепрыгивая с одного на другое. Получалось, что он жил в портовом городе, там было много моряков, в том числе и из свободного мира — капстран, как он их называл. Он изначально завидовал той жизни, которая была там и которую не мог обеспечить Советский союз. Он слушал «голоса» — так называли подрывные передачи ЦРУ из Европы, вещающие на СССР. Потом пошел в армию. Его направили в Афганистан, по его словам, против его воли. Как только у него появилась возможность выбрать свободу — он ее выбрал…

— Значит, ты пошел в армию не по своей воле?

Русский настороженно посмотрел на него.

— Да.

— Врешь. Невербальные реакции — глаза вверх и влево. Левая половина мозга отвечает за творчество, воображение. Лжет.

— Почему?

— Потому что я так сказал. Будь любезен обращаться ко мне «сэр». Еще раз. Ты пошел в армию по своей воле?

— Да.

— Да, сэр.

— Да, сэр.

— Отлично. Так держать, в том же духе. Что такое «дурь». Та же самая реакция. Знает…

— Глупость, сэр.

— Нет. Это каннабис. Марихуана. Что такое чарс? Свирцев не ответил.

— Не знаешь? Подполковник внезапно протянул руку вперед, схватил русского за грудки, притянул к себе.

— Ты не правильно понял, парень, что такое свобода. Свобода здесь — это не торговать травкой в школе. Не торговать травкой в армии. И не врать мне, сукин ты сын. Если ты будешь продолжать в том же духе — мы тебя просто утилизируем. Понял? Мразь… Тяжелее килограммов на тридцать — а испугался. Интересно, он хоть раз в жизни дрался по-настоящему? Слабак…

— Да… сэр. Подполковник выпустил русского.

— Итак торговал травкой в школе. Да?

— Да, сэр.

— Потом и в армии начал.

— Да, сэр.

— В армию пошел, чтобы избежать тюрьмы?

— Да, сэр… Поплыл… На самом деле — сам того не желая, в этом моменте Свирцев переиграл подполковника. Точнее — это не он переиграл, это подполковник Корти недоиграл. Если видишь, что клиент «поплыл», можно задавать обычные открытые вопросы, не наводящие. [112]Может такое всплыть, что за голову схватишься — даже рядовой может случайно узнать сведения стратегической важности, иметь недостающий кусок мозаики. Если бы подполковник спросил — от какого наказания Свирцев скрывался в армии, то узнал бы вот что — до призыва он и еще несколько парней, тоже из мажоров — подцепили девчонок на броде. Брод — это такое место, куда выходят, чтобы себя показать, на людей посмотреть и познакомиться — в рестораны без чирика швейцару не пускают да и денег негусто. Девушки оказались симпатичными, но не столь продвинутыми, чтобы согласиться на групповой секс сразу с несколькими парнями. Тогда они вывезли их за город, изнасиловали все вместе. Одну убили случайно, а когда поняли, что натворили — хладнокровно расправились и со второй. Потом — Свирцев сбежал в армию. Благодаря росту — взяли в десант… таких

называли «полуфабрикаты» — подходящих по требованиям по росту было не так и много. В Афганистане — он узнал, что наркотиками торговать можно и здесь, даже лучше, чем в Одессе. Безопаснее.

— Что произошло в Афганистане? Почему ты решил перейти?

— У нас…

— Ну! Оказалось — история дрянная и грязная. Прибыли новобранцы. Дедушки, подзаправившись дурью, решили устроить прописку. Офицерский состав части — к таким вещам относился лояльно (напрасно, кстати). Не учли они одного — один из молодых каким-то образом оказался в часовых и у него оказался автомат. Три трупа. Молодой махануть не догадался — а вот Свирцев, который, как и большинство наркоторговцев не употреблял сам — понял, чем пахнет. Начнется расследование, обнаружат следы дури, начнут выявлять тех, кто продавал. И выявят. А по законам военного времени — наказание одно и применялось оно куда чаще, чем это можно было делать по закону. Выведут на нейтралку и пристрелят. Скажут, что моджахеды… По должности он имел доступ к машинам. Вскрыл оружейку, взял два ствола. Завел УАЗ и смотался. Вот и все…

— Значит, ты просто наркоторговец, а не осознанно выбрал свободу. И зачем ты нам такой нужен? Тут и без тебя таких хватает.

— Но я честно выбрал свободу!

— Честно, это не про тебя, парень. Ты знаешь, у нас один парень попал в беду. Может русские согласятся на обмен.

— Нет!

— Да, ты прав. Не согласятся. Гулиев оказался черноволосым, с аккуратными усами, чуть выше среднего роста. Загорелый, волосы слегка вьющиеся. Похож на араба, отрастить бороду — и можно использовать в арабских странах.

— Присаживайтесь — Корти показал на стул. Гулиев не был грузином — просто американцы это не знали. Он был чеченцем, таким же как Ахмедов. Его дед — вынужден был бежать из Чечни в Грузию во время зачисток в двадцатые гор чоновцами — частями особого назначения Красной армии. Причины бежать были — весь род занимался бандитизмом, когда была возможность — убивал советских уполномоченных, чиновников. Потому то — Гулиевы не попали под депортацию, не были обвинены в сотрудничестве с фашистами — фашисты до их горного села просто не добрались. Но ненависть к советской власти в этой семье поддерживалась лютая…

— Вы выбрали свободу осознанно? Гулиев недоуменно посмотрел на американского офицера. Корти заподозрил даже то, что он неправильно употребил какое-то слово. Все-таки русский язык не был для него родным.

— Вы перешли к нам по доброй воле?

— Да! В голосе прозвучал вызов. Признак психической нестабильности.

— Вы готовы войти в состав создаваемой сейчас разведывательной группы и воевать против Советского союза? Гулиев несколько секунд молчал. Потом осторожно поинтересовался.

— А сколько платить будут? Да… С какой же мразью приходится работать.

— Достаточно. У нас богатая страна.

— Тогда… согласен… После работы с четверыми «выбравшими свободу» советскими военнослужащими — Корти чувствовал себя как выжатый лимон. И все таки — кое что оставалось непроясненным. Доконича он нашел в офицерском клубе. Тот сидел чуть в стороне, пил южный пунш с небольшим количеством алкоголя. Корти подсел к его столику. Без приглашения.

— Давайте начистоту — сказал он — есть какая-то проблема и я это чувствую. Нечто такое, что никто не хочет оглашать, потому что не хочет выворачивать корзину с грязным бельем. Возможно, на вашем месте я поступил бы так же, но сейчас совершенно особенная ситуация. Я не знаю об этих парнях практически ничего, но я должен отправить их на специальное задание и курировать их группу. Причем — и я сам окажусь в не слишком дружественной стране, где никто не прикроет мою задницу — скорее не упустит момента выстрелить в нее. В такой ситуации — я не могу позволить себе роскошь не знания. Итак, какая проблема у нас есть? Контрразведчик вздохнул.

— Проблема в том, что доктор Линдсей трахается с одним из русских, вот в чем проблема. Так что кто кого исследует и какими методами — это большой вопрос. На вашем месте — я бы был поосторожнее. За все время, пока я работаю с этими парнями, я понял одно: они совсем не такие как мы. И с ними надо быть всегда настороже. Корти криво усмехнулся.

— Благодарю за совет. Если не секрет — с кем же?

— С бравым русским десантником. Корти хмыкнул.

— Так и подумал. Альфа-самец.

— Вот именно. Контрразведчик — повернулся, посмотрел бывшему послу прямо в глаза.

— Не доверяйте им, сэр.

— Есть конкретные основания для недоверия?

— Нет, сэр. Просто не доверяйте. Держите порох сухим. Корти кивнул в знак благодарности.

Недалеко от Карачи, Пакистан База ВВС Машрур 17 июня 1988 года — Они опаздывают на полчаса… — Корти щелкнул пальцем по стеклу подаренных отцом часов — что-то произошло.

— Сэр, не стоит пока беспокоиться — ответил командир группы безопасности, не спускающий ствола своего автомата с открытого люка Лира — здесь совершенно другое представление о времени. Это Восток. К тому же здесь черт знает, что творится и на дорогах и в городе. Беспокоиться стоит, если они не подъедут до наступления темноты, тогда и в самом деле что-то случилось.

— Служили здесь?

— Да, сэр. В охране посольства, потом перешел повыше. Так то я из морской пехоты.

— Чем больше со мной морских пехотинцев, тем лучше… — процитировал Корти одного из генералов второй мировой.

— Верно, сэр. Постараюсь не подвести… В самолет — сунулся агент безопасности.

— Сэр, они едут… Приближавшийся к самолету кортеж состоял из двух автомашин Лэндровер, возможно что и бронированных и небольшого грузовика, в котором было несколько вооруженных автоматами людей в форме. На головной машине, как и было оговорено — был небольшой белый флажок… Машины остановились в паре десятков метров от самолета, солдаты из грузовика соскочили на землю и обеспечили периметр. Агенты забеспокоились и тоже выставили винтовки. Из двух Лэндроверов начали выгружаться женщины и дети. Их было много…

— Так… кто из вас Рушани? Где Рушани? — спросил Корти, подойдя ближе к подъехавшим машинам.

— Я, Рушани, мистер… — ответил один из солдат с автоматами — я полковник Рушани. Корти вспомнил фотографию. В общих чертах сходится, к тому же знает английский, говорит на нем с акцентом — но акцентом американским. Английский язык здесь знали все представители высшего общества, это было своеобразным паролем, по которому они опознавали друг друга. Но американский английский здесь знали лишь немногие офицеры, которым посчастливилось учиться не в Сандхерсте — а в Вест-Пойнте, значительно более элитном месте. Элитном — потому что в Вест-Пойнте учился генерал Мухаммед Зия уль-Хак [113]и тот, кто мог похвастаться дипломом об окончании Вест-Пойнта — шел по карьерной лестнице значительно быстрее других.

— Почему вы не в своей форме.

— Сейчас это не лучший способ умереть. Корти кивнул на женщин и детей.

— Мы договаривались только о вашей семье, полковник.

— Это и есть моя семья, мистер. Они все — моя семья… Черт бы все побрал… Как во Вьетнаме… Суть сделки была простой. У американского Министерства обороны — здесь были независимые от ЦРУ возможности, они базировались на окончивших Вест-Пойнт офицерах и тех, кто по разным программам обмена выезжал в США. А таких было немало — Пакистан

был давним и верным союзником США в регионе и обмен был интенсивным. Сделка: в обмен на поддержку американской группы — гражданство США для всей семьи. Немедленно, без каких-либо сроков и проблем с Департаментом Иммиграции и Натурализации. Учитывая то, что творилось в стране — плата более чем щедрая… Корти и полковник посмотрели в глаза друг другу — и американец заметил в глазах полковника вызов и затаенный страх…

— Я спрошу у пилотов, полковник. Возможно, их всех удастся разместить. Но, в таком случае — никаких личных вещей. Самолет и так пойдет с перегрузом… На выезде из аэропорта стоял бронетранспортер, выкрашенный в белый цвет, выкрашенный небрежно, явно уже здесь, на месте и самими солдатами. Бронетранспортер был большим, на четырех осях и походил на стальную коробку. Возле бронетранспортера были солдаты в какойто серой, не пятнистой, а со странным, напоминающим рисунок на свитере камуфляже, в массивных, похожих на мотоциклетные стальных шлемах, небрежно выкрашенных белым и в бронежилетах. Несмотря на жару, они были одеты по полной форме — правда, то и дело прикладывались к бутылкам. Их оружие было похоже на советское — но советским не было, Корти довольно часто видел советское оружие мог его опознать.

— Кто это? — спросил он у полковника, сидящего рядом в Лендровере.

— Чехи. Двадцать вторая десантная бригада, аэропорт охраняют они. Лучше с ними не связываться, это не румыны и не югославы. Полковник хорошо знал местную обстановку. Раньше служил в военной разведке, уцелел, теперь работал на Переходное правительство, имел легальный статус и легальные документы. Вот почему — американское правительство, точнее американское министерство обороны сделало предложение именно ему.

— А вообще — есть с ними проблемы? Я имею в виду с ООН.

— Смотря какие… Понятно… Со всего восточного блока силы собрали — как не быть проблемам. Полковник предъявил свое удостоверение и их пропустили без досмотра, не сказав ни слова. Выехали на дорогу, покатили в сторону Карачи — крупнейшего города страны и одного из крупнейших мегаполисов региона. Сравниться с ним может разве что Бомбей. Двадцать миллионов человек, из них по оценкам ООН — не менее восьми миллионов беженцев, прибывших сюда после того, как русские нанесли ядерный удар. Ситуация — близкая к катастрофе. Они катили по дороге, проходящей недалеко от моря — это чувствовалось, потому что это была одна из немногих территорий Пакистана, где не было проблем с водой. На дороге — коегде на обочинах россыпи гильз, сброшенные в кювет и уже ободранные до рамы автомобили, нищие лагеря беженцев у самой дороги. Везде и во всем — видны были следы постигшей народ катастрофы. Какие-то поля непонятно с чем перемежались откровенными болотинами. Машин на дороге немного — не хватает бензина. Конвои, конвоируемые бронетранспортерами ООН. Мерседесы и большие американские машины семидесятых, из окон некоторых угрожающе торчат стволы — местная мафия, дельцы черного рынка, лидеры крупных боевых групп и отрядов, которых здесь немерянно. Местные грузовики — похожи на старые европейские, но похожи отдалено, каждый — как передвижной храм или выставка авангардистского искусства. Встречаются и немного украшенные военные машины, в том числе даже советские — недавно разжились, не успели украсить. Такие машины украшают годами…

— Куда мы едем?

— Я размещу вас на стадионе, [114]там сейчас стоят силы ООН из Швеции и относительно спокойно. Завтра или послезавтра — мы направимся дальше, к границе.

— Что-то не в порядке?

— Все в порядке. Просто нужно проверить пару вещей. Вам и вашим людям что-то нужно?

— Койка, еда, кофе. Купить оружие, боеприпасы.

— Койка еда и кофе на стадионе найдется. Что касается оружия — то его лучше купить в приграничье. Там дешевле. Если вам не нужно что-то необычное.

— Нет, самое обычное советское оружие. Там примут доллары?

— О, вполне. Там примут даже советские рубли.

Баграм, Афганистан 19 июня 1988 года Борт, проходящий в обмене как «сто двадцатый» был странным. Его заявили в план полетов только вчера, причем в большой спешке, только смену собрались сдавать. Управление базой ВВС, тем более такой как Баграм загруженной — это тебе не баран чихнул, тут не получается — когда захотел, прилетел, когда захотел — вылетел, тут заявки за пять-семь дней подавать надо, работа полос, техников буквально по минутам расписана, заправлять — тоже надо, а запасы топлива ограничены. В итоге — сдав смену, дежурный, подполковник Усольцев, чертыхаясь, начал переделывать план полетов и просидел над ним добрых полчаса, думая, куда воткнуть идущий из Ташкента борт. Вроде и борт то обычный — Ту-154, гражданский, только идет странно — через заводской аэродром Ташкентского завода. Так обычно делают, когда не хотят борт по записям светить. Но какие могут быть тайны — обычный борт, Домодедовский отряд. Но уже со следующего утра — начались неприятности. Первым делом — приземлился борт со спецназом. Кабульский спецотряд, в основном снайперы — скоренько разбежались по позициям, взяв все под прицел. Потом — подошли несколько черных Волг в сопровождении трех бронированных КамАЗов. Высадившиеся из КамАЗов десантники четыреста одиннадцатого десантно-штурмового батальона обеспечили второй периметр оцепления, взяли под контроль ключевые точки базы. Несколько сотрудников КГБ разошлись по базе, взяв под контроль все, в том числе и вышку. Только потом — появился самолет, и прошла команда его сажать. Посадили. Ничего хитрого — в этом не было. Из самолета никто не вышел. Наоборот — трапа не было, поэтому подогнали лестницу и по ней на борт поднялись несколько человек, явно начальственного вида. Десантники выстроились у самолета в кольцо… В самолете — оказалось, что этот борт был переделан под нужды ЦК КПСС — оказался небольшой салон, через который — можно было пройти в зал заседаний на одиннадцать человек, отделанный натуральной кожей и карельской полированной березой. Во главе — сидел, неспешно перебирая янтарные, потемневшие от времени четки, седой, благообразного вида старик с ястребиным носом. На груди у него — был значок «Заслуженный работник юстиции СССР» и значок депутата Верховного совета СССР. Никаких наград у него не было, когда ему в свое время попытались сунуть Орден Трудового Красного Знамени — он презрительно от него отказался.

— Ас салам алейкум — поднявшись, поздоровался с вошедшими генералами и полковниками Ахмад Гасанов, Председатель ПГУ КГБ СССР — пахайр рагли. [115] Советские разведчики и контрразведчики недоуменно посмотрели друг на друга, потом один из полковников сказал.

— Ва алейкум ас салам, рафик Гасанов. Новый (хотя сейчас уже не новый) председатель ПГУ КГБ, знающий досконально Восток и умеющий говорить на многих языках и диалектах обожал устраивать такие проверки личному составу, причем неожиданные. Ни для кого не секрет, какая мразь просочилась в КГБ в последнее время — сынки всяких партийных чинуш, часто окончившие МГИМО по блату, или Академию КГБ, или Военно-дипломатическую академию — при этом не знающие ни языков, ни обычаев, ни приемов разведдеятельности, тем более в таком сложном регионе мира, как Ближний и Средний Восток. Если против американцев работали относительно успешно — то

тут все что могли провалили, не в последнюю очередь — из-за таких вот «профессионалов», заметных как слон в посудной лавке, прямых как ствол танкового оружия и столь же тупых. Один Афганистан чего стоит — запороли ситуацию, потом ничего лучшего не придумали, как танки ввести. Хотя… это еще вопрос, просто ли так запороли, сейчас специальная группа из Особой инспекции КГБ СССР вела расследование действий некоторых лиц в 78–80 годах относительно Афганистана и все больше и больше приходила к выводу о наличии в действиях этих лиц состава тяжкого преступления. Измены Родине! Ахмад Гасанов лично ездил по резидентурам. Разговаривал с людьми, смотрел на сделанное, вникал в местную обстановку. Потом принимал решения. Кадровые. Неприятные для многих. Возможно — поэтому, его уже пытались убить. А как думаете? КГБ было уже не тем, каким прежде. Сложились кланы. По странам, по регионам интересов, в конце концов — два противоборствующих лагеря, западники и восточники. Ведь получается как: вот ты отпахал спецкомандировку в капстране, вернулся, трусы-носки-чулки-платки-бытовую аппаратуру спекулянтам пораспродал, отправили тебя в Ясенево сидеть, в деревянных зарплату получать и что — все? А в Ясенево — грызня страшная идет, отделы только и занимаются, что грызней и подсиживанием как в самых махровых советских НИИ. [116]Все сбиваются в стаи — по странам пребывания, по регионам. На ключевые должности проталкивают своих — хотя бы для того, чтобы еще раз поехать в командировку. Или прикрыть свою задницу — потому что как только едешь в спецкомандировку, перед этим пишешь план оперативной работы, берешь на себя обязательства, так сказать. А потом, по идее, после возвращения — этот план должны поднять, проверить, что из этого ты выполнил, то ли ты работал, то ли в потолок плевал, стоит ли тебя еще раз в загранку отправлять. Думаете, хоть одного за последнее время проверили — как следует, проверили, чтобы за бездельничанье пинком под зад. Как бы не так. Это только если ты кому дорогу перешел — тут да, схарчат за милую душу. Но почему-то всегда — харчили по линии парткома, просто спросить человека о том, что он обещал выполнить и что выполнил — было табу. Вот так и работали… И тут… Ключевая страна — понабрали орлов. Только не тех, которые высоко летают — а тех, кто сверху — и прямо на голову! Гасанов показал на стулья, выставленные кругом около стола.

— Садитесь… Под пристальным взглядом старого судьи — примерно такими глазами он смотрел на преступников, которых в немалом количестве отправил в расстрельную камеру Баиловской тюрьмы, пока она работала — совчиновникам стало несколько не по себе…

— По текущей ситуации кто доложит? Докладывать начал Шпонькин, генерал-лейтенант государственной безопасности, назначенный легальным резидентом КГБ в Афганистане. Если немного сказать про Шпонькина — одно слово — красавЕц! Косая сажень в плечах, короткие, ухоженные офицерские усы, липкий взгляд секс-охотника, обращенный на дам ограниченного контингента. Выходец из погранвойск, лбом стену прошибет — потому что голова больше ни на что и не годится. Гасанов пока терпел его — такой не предаст, просто ума не хватит, в ситуации пока разматывается дело по резидентуре 78–80 годов, по наркоте, по связям с ЦРУ через Пакистан, по провокациям, приведшим к вводу войск — нужен именно такой человек, ретивостью больше опасный для собственных сотрудников, чем для врага. К тому же — Шпонькин до восемьдесят седьмого вообще не имел никакого касательства к Афганистану, сидел на границе с финнами, потихоньку «Лапландию» [117]попивал.

Шпонькин докладывал обстоятельно, хоть и по бумажке. В бумажку эту — пару листов убористого текста — был вложен труд работников резидентуры в размере сотен часов — доклад начальству всегда важнее оперативной работы. Выявлено столько то банд, ликвидировано столько то бандглаварей, на сторону народной власти перешло столько то. Количество бандпроявлений, количество уездов, где установлен договорной режим (читай, договорились с местными бандами и теперь они вроде как законная власть там). Цифры выглядели не так и плохо — хотя Гасанов, как восточный человек понимал, что все это — полная ерунда. Резкое, в разы снижение количества бандпроявлений — было вызвано не эффективной работой резидентур КГБ — а тяжелейшим уроном, который понесли бандгруппы в открытых боях с Советской армией и еще более тяжелым уроном, который они понесли в результате атомного взрыва в Пешаваре. Взрыв мины мощностью менее одной килотонны, привел к катастрофическим последствиям, практически к распаду государства Пакистан. Огромное количество беженцев — бросилось на юг, по пути сметая цивилизованные города, такие как Исламабад и Равалпинди. Карачи — сейчас выглядел как один гнойный нарыв, до сорока миллионов человек у побережья, на бесплодной, болотистой земли. Ослабленная тяжелым военным поражением армия не смогла сдержать ярость толпы, как она обычно это делала — и люди показали все, что они думают об армии и о власти. Вырезались полицейские участки и целые воинские части, были разграблены огромные арсеналы, приготовленные на случай всеобщей мобилизации при войне с Индией и для моджахедов. Досталось и самим моджахедам — от их лагерей всем близлежащим населенным пунктам не было покоя, мирные афганские беженцы грабили, насиловали, убивали, торговали наркотиками… в конце концов, просто занимали землю, которой в этой предельно перенаселенной стране и так не хватало. В итоге — получив оружие, пакистанские феллахи ринулись убивать афганцев, в афганских лагерях их встретили огнем, и страна захлебнулась в крови. Американцы… достоверно известно, что они планировали высадиться в Карачи силами до экспедиционного корпуса Морской пехоты, но Индия не пошла в наступление и американцы не рискнули, им не нужен был Бейрут в квадрате. Так что — тут неудивительно, что количество бандпроявлений снизилось в десять раз — удивительно, почему не в сто. Свою роль сыграло и появление в ночном небе Афганистана Скорпионов, тяжелых штурмовиков. Действуя в приграничье, они быстро, буквально за месяц выбили основной состав караванщиков и снизили массовые поставки оружия моджахедам почти до нуля. Патроны к автомату, к пулемету — еще можно было раздобыть — а вот мину к миномету, ракету к ракетной установке, даже ракету к РПГ-7 — уже намного сложнее, почти невозможно. Вот почему так резко снизилось и продолжало снижаться количество бандпроявлений. Но с другой стороны — резко выросла их опасность. От войны против армейских подразделений — бандиты перешли к террористическим актам, в том числе в городах, к убийствам из-за угла. С этим было справиться куда сложнее, и вот тут — должны были работать резидентуры КГБ, А работали они или нет — вопрос.

— Одну минутку — перебил Гасанов Шпонькина — перейдем от общих цифр к конкретным делам. Убийство Савельева — что сделано на данный момент? Гасанов — тоже готовился к таким оперативкам, и готовился намного лучше, чем местные — потому что он лично владел ситуацией и понимал ее — а тому же Шпонькину писали референты. И референтки, твою мать! Владимир Савельев, лейтенант Советской армии. Добровольно вызвался служить в Афганистане. Прослужил меньше трех месяцев, сел в машину такси в Кабуле, через два дня его обрезанную голову подбросили к посту Царандоя. Все, что нужно для такого вот теракта — один нож, одна машина такси и один ротозей. А проблем — выше крыши.

— Товарищ Гасанов, работа ведется, сформирована оперативная группа в составе семи

человек. Уже найдена машина такси, ее пытались продать на базаре, продавец задержан и допрашивается. Тело лейтенанта, к сожалению — не найдено.

— Какая оперативная информация есть по этому делу? — спросил судья — расследование должны вести полицейские, а не вы. Вы — разведчики. Если желаете работать в милиции — в УГРО есть свободные места. Итак?

— Есть оперативная информация о том, что данное кровавое преступление совершила банда Джелалутдина! — с достоинством сказал Шпонькин. Однако — Гасанова было этим не пронять, он немало сляпанных нас скорую руку скорохватами уголовных дел на дополнительное расследование отправил.

— Сколько источников информации это подтвердили? Шпонькин замялся.

— Один, товарищ Гасанов.

— Один — подтвердил, или один — дал информацию — продолжал допытываться старый судья.

— Один… — Шпонькин откровенно тонул, остальные старались не смотреть на него — один дал информацию.

— Где перекрестная проверка? Мне что — учить вас как работать? А если дедушка Джелалутдина убил дедушку этого источника и теперь он нашими руками хочет восстановить историческую справедливость? Об этом вы подумали?

— Источник надежен.

— С чего вы взяли? Раскрою вам секрет, здесь нет надежных источников. Хорошо, допустим — Джелалутдин. Есть информаторы в банде?

— Есть… У товарищей в Царандое.

— У товарищей? А вы здесь тогда на что? Шпонькин промолчал.

— План оперативных мероприятий — в Москву в двадцать четыре часа. Разгоните всю эту камарилью… семь человек на одно дело. У вас что, образовались лишние люди?

— Никак нет.

— Тогда — найдите одного специалиста, но хорошего. Дайте ему полномочия. И не полагайтесь на источники Царандоя. Дальше. Что у нас по выявлению подпольных офицерских организаций?

— Работа идет, бывший генеральный секретарь…

— Перестаньте! Вы что, собираетесь всю жизнь на этом выезжать? Что по агентурным разработкам армии? Нового правительства?

— Разрешите, товарищ Гасанов — поднялся один из офицеров, тот самый, который сумел поздороваться с председателем ПГУ на пушту.

— Владеете ситуацией?

— Так точно.

— Тогда докладывайте. Если начальство не может… Офицер стал докладывать… Выслушав доклады — на это ушло больше двух часов — судья начал говорить сам и это заняло примерно пятнадцать минут. Ничего не говоря про международную обстановку, наймитов реакции и предателей, он коротко обрисовал задачи. Главное — агентурное проникновение в органы новой власти, к Масуду. На втором месте — агентурная работа в армии. На третьем — выявление бандгруппировок, не сложивших оружие и перешедших от бандитской к террористической деятельности. Только на четвертом — выявление и ликвидация

пособников бывшего Генерального секретаря Наджибуллы. На пятом — все остальное, текучка, оперативное обслуживание собственной армии — и прочие не слишком хитрые дела, какими КГБ просто обожает заниматься. Грабанул солдат на операции дукан — мародерство, запитал от танкового аккумулятора видик и смотрит порнуху и фильмы с Брюсом Ли — идеологическая диверсия. Это вам не по горам шарахаться и не сходиться один на один, как в сорок втором — с озверевшими от крови псами в темных кабульских переулках… Напоследок — судья четко дал понять, что копии планов оперативной работы, которые они отправляют в Москву — внимательно читают, и кто не проявит себя — на продвижение, повышение и даже просто на то, чтобы остаться в органах — может не рассчитывать. К тому времени, как судья закончил — с полковником и генералов тек пот. И не потому — что у самолета были остановлены двигатели, и кондиционер не работал.

— Свободны, товарищи… — сказал, наконец, председатель ПГУ, выдержал паузу и совсем как в «Семнадцати мгновениях весны» ласково сказал — «А вас, товарищ Телятников, я попрошу ненадолго задержаться»… Телятников замер у двери. Игра, которую вел судья — для бюрократического аппарата была немыслимой. Подчиненному предлагают остаться, а его непосредственному начальнику — выйти и подождать за дверью. Это повод для того, чтобы все поняли кто скоро будет новым начальником, для того чтобы организация раскололась на два противоборствующих лагеря, для того, чтобы дерзкого новичка стали жрать поедом. Судья знал это и сознательно обострял конфликт. Иначе — с этим болотом, с круговой порукой и групповщиной ничего было не сделать. Советскую бюрократию можно было победить только одним способом — заставить ее типичных представителей жрать друг друга.

— Присядьте… Телятников сел.

— Владеете пушту?

— Так точно.

— Дари?

— Так точно.

— Опыт работы?

— Ленинградское УКГБ. Три года в резидентуре в Бонне.

— Как сюда попали? Телятников криво усмехнулся.

— Есть такая профессия — Родину защищать. Циничен. Изверился. Скорее всего — либо звания нужны, либо квартира. Это и не хорошо и не плохо, других и нет.

— Супруга? Дети?

— Разведен… Скорее всего, квартира. Неохота по малосемейкам то ютиться, а Афганистан — верный способ на кооператив заработать.

— Почему начали учить язык?

— Потому что иначе тут сам черт ногу сломит, товарищ Председатель. Каждый врет, каждый. Улыбается и врет. Сказанное было вызовом — до недавнего времени по телевизору шла мура про то, как воины-интернационалисты помогают местным феллахам деревья сажать. Самое страшное было то, что даже здесь, среди своих — приноровились врать. Частично — по принципу «не тронь, не завоняет», частично «любая инициатива имеет своего инициатора». Тут же — прямой вызов, по

меркам бюрократии — почти безумный. Гасанов кивнул, разрешая продолжать.

— Никому верить нельзя! Только самому работать с агентурой! Никому ее не передавать! Цеплять так, чтобы крючок из… Бывает такой шанс — один в жизни. Выделиться. Попасть в социальный лифт. Привлечь к себе внимание Олимпа. Телятников понимал, что это — его шанс. Банковал… Гасанов молча слушал.

— … вот так вот, товарищ Председатель. Извините. Гасанов покачал годовой с несколько неопределенным выражением лица. То ли с одобрением, то ли с осуждением…

— Смело. Смело… Телятников стоял навытяжку в тесноватом салоне.

— У меня родилась некая… мысль, товарищ Телятников. Мысль о том, что американцы — не могут не прийти за своим агентом. Мысль о том, что американцы будут активировать свои источники, как говорят электрики… прозванивать всю цепь. Если мы дадим им приманку… вкусную приманку. И возьмем этот процесс… я имею в виду процесс прозвона цепи… Это может быть выгодным для нас с точки зрения… окончательного разоблачения агентов империализма в братском Афганистане. Очень выгодным. Это была последняя проверка. Если бы Телятников был глуп, он бы вскинулся с вопросами. И потому просто промолчал.

— Например, если обеспечить их контакт с кем-то из бывшего руководства страны… — продолжил развивать тему судья. Телятников кивнул — понял.

— План оперативных мероприятий — в Москву, с самым доверенным человеком. Руководителем временной опергруппы укажите себя. Перед начальством не отчитывайтесь. Я — пришлю человека для связи.

— Благодарю за доверие! Советские начальники обычно на этом и заканчивали. Судья — пристально посмотрел полковнику в глаза.

— Благодарить — не нужно. Оправдайте… Это был ва-банк. Пока он работает в составе временной опергруппы, подчиненной напрямую Москве — его не посмеет тронуть никто. Даже командующий Сороковой армией. Но как только оперативная группа сделает свое дело и будет распущена — на него кинутся со всех сторон. И у него будет только две возможности. Либо уходить из КГБ. Либо — взбираться на самый верх. Туда — куда не достанут…

Ош, Кыргызстан 19 июня 1988 года Возвращались — через Ош. Не просто так. Ош — зеленый, горный город — давно вызывал интерес КГБ СССР. Здесь, в кроеннойперекроенной Ферганской долине годами зрела межнациональная напряженность. Несмотря на пропагандируемый интернационализм — Судья, как восточный человек хорошо знал, что он не стоит и плевка. На востоке — всегда есть свой род, свое племя, кто против — тот просто уезжает в Россию и живет там без этого. По оперативным данным ВГУ [118]— при негласной поддержке нескольких партийных и государственных деятелей Узбекской ССР было создано националистическое движение Адолат. Задачи его создания — дестабилизация обстановки, прикрытие криминальной активности националистическими лозунгами, шантаж Центра. Задачи поставлена пока сугубо тактические — отвоевывание земель у «чужих» на уровне отдельных домов с приусадебными участками. Педалировалась тема о несправедливом распределении воды. Но все это — пока, из мелких стычек рождается большая ненависть, ненависть на уровне народов. А тут уже — и оружие из Афганистана поступало и по рукам расходилось, и какие-то борты левые принимал аэродром подскока истребительной авиации, расположенный в окрестностях города. И со всем с этим надо было разбираться — пока не рвануло. Как с электрической схемой под напряжением… Судья провел на месте выездное заседание Коллегии КГБ Узбекской ССР. Накрутил хвосты и здесь — плохо ведется оперативное обслуживание предприятий, раз на них появляются какието подпольные националистические ячейки. Полностью завалена работа с молодежью, не выявляется и не изымается незаконно хранимое оружие. По документам — агенты чуть ли не в каждой ячейке Адолата — но при этом движение ширится и растет. Сотрудники УзУКГБ просто увлеклись игрой в «Щит и меч» и забыли, что результатом любой оперативной игры должна быть реализация. А не рост количества завербованных агентов. Разобравшись с местными чекистами — двинули дальше. Уже на машинах… Три черных Волги — летели по приличному, с недавно положенным асфальтом шоссе. В открытые окна — рвался свежий, как после дождя ветер. Из окон — видно было море. Солнце — играло на его рябой от ветра глади беспечными, мимолетными бликами. Но это было не море. Озеро Иссык-Куль. Жемчужина советской Киргизии. Именно здесь — тогда еще НКВД — получил большой участок земли, вроде как под строительство санатория — но так и не построил его — потому что началась Великая Отечественная. Участок пригодился намного позже — несколько целеустремленных и болеющих за дело людей, побывавших в Афганистане в рекордные сроки построили здесь особый учебный центр КГБ СССР, предназначенный для обучения активным действиям в горной местности. Точнее — центр продолжал строиться — но строили его уже первые курсанты, в свободное от обучения время. Занятия — продолжались уже три с лишним месяца. Машины свернули с дороги и после нескольких минут езды по притоптанной колесами грунтовке — подъехали к обшарпанному забору. Никаких признаков того, что здесь находится воинская часть не было — ни колючки на заборе, ни ворот со звездами, ни КП с часовыми. Только поржавевшая табличка с надписью «Санаторий N 3 Минрыбпрома СССР», висящей поверх нее табличкой «ремонт». Да дед с двухстволкой и в ватнике… в такую то жару… Головная машина нетерпеливо просигналила. Дед поднялся с места.

— Кто такие? Ремонт тут, нельзя! Водитель приспустил стекло.

— Открывай, давай.

— Не видишь, ремонт! Нельзя. Один из охранников — хлопнул дверью, вылез во весь свой рост.

— Давай дед, открывай — по-доброму сказал он — начальство приехало. Разбираться, что за ремонт тут у вас.

— Велено не пускать! Охранник подошел к двери, мрачно уставился на пудовой амбарный замок.

— Дед, не дури!.Где ключи? Сесть что ли хочешь?

— Не положено и все! Езжай, откуда приехал, соколик!

— Отец, ты чего?! Охранник подошел к упрямому старику, схватил его за плечо — и почувствовал под пальцами что-то похожее на камень. А в следующую секунду, даже долю секунды — он понял, что лежит и в падении — сильно приложился об крыло машины. И быть бы серьезным неприятностям — если бы «закрытая» дверь неожиданно не открылась.

— Бажанов! Отставить! Свои! В дверях стоял невысокий, замурзанный монголоид. Неопределенного возраста как и все мужчины их расы — от двадцати пяти до сорока пяти. На боку у него — висел новенький, отливающий вороным блеском западногерманский легкий автомат.

— Отставить! Вспышка! Вместо стартового пистолета — кто-то бросает буквально под ноги ожидающим команды стрелкам отвлекающее светошумовое устройство «Спичка». Оглушительно громкий хлопок, группа разворачивается на сто восемьдесят градусов одновременно, в сложном и красивом танце. В небо — летят шарики… много шариков, самого разного цвета. Гремит несколько выстрелов — зеленые шарики падают на иссушенную солнцем землю резиновыми ошметками, остальные шарики — неспешно уплывают к Солнцу. Уплывают быстро — азотом надували без обмана… Небольшой причал, выходящий прямо к озеру. Что-то вроде огромной, пара десятков метров в диаметре бочки, уходящей вглубь. Небольшой кран…

— Это одна из частей тренажерного комплекса, предназначенного для подготовки легких водолазов — объясняет инструктор легководолазной подготовки, бритый наголо мужик, у которого вся голова загорела под солнцем — предельная глубина сорок метров, тренажер позволяет отрабатывать любые задачи, которые характерны для боевых пловцов… Каменные ступени — ведут в небольшой карьер. Несколько голых по пояс, загорелых до черноты парней с трудом разбивают ломами и кувалдами каменные глыбы, тащат из на носилках из небольшого карьера.

— Перекур! — кричит Бек. Парни бросают ломы, обессилено садятся там же, где только что стояли. Солнце печет просто немилосердно.

— Что это такое? Штрафбат? — спрашивает Председатель, щурясь от солнца.

— Никак нет. Это — будущий закрытый стрелковый полигон. А заодно — единственная форма наказания, которая у нас существует.

— И что, у вас так много нарушителей дисциплины, товарищ Бексултанов?

— Никак нет. Обычно их совсем не бывает. Это те, кто в прошлый день показал наихудшие результаты. Если они худшие — все, что им остается это брать в руки лом и лопату, они ни на что не годны, кроме стройбата.

— Но ведь в любом соревновании обязательно бывает худший. Бек пожимает плечами.

— Конечно. Просто каждый здесь стремится, чтобы это бы не он.

— Да вы что, совсем охренели? Охраной Судьи — командует невысокий, жилистый, прошедший Афганистан в составе Каскада-4 подполковник. Когда Бек спокойно объяснил условия упражнения — он аж побелел от ярости. Отвел наглого монголоида в сторону, чтобы разобраться раз и навсегда.

— Вам что, не дорога ваша должность?

— Никак нет? Подполковник с трудом сдерживается от того, чтобы ткнуть кулаком в наглую хазарейскую харю.

— Нет, к чертовой матери. Как только вернемся в Москву, я напишу рапорт, пусть разбираются тут с вашей махновщиной. Вы хоть понимаете, что вы предлагаете?

— Товарищ подполковник, мои люди не промахиваются!

— А что если кто-то умышленно выстрелит в Заместителя председателя КГБ? Вы хоть понимаете, что стоит на кону?

— Что стоит на кону, товарищ Силантьев? Кади, как и любой восточный человек — умеет ходить почти бесшумно. И появляется там, где его не ждут.

— Что стоит на кону, товарищ Силантьев?

— Это немыслимо, товарищ Председатель. Я категорически против этого показа. Это грубое нарушение норм безопасности, всех мыслимых норм безопасности!

— Товарищ Председатель, речь идет об одном из наиболее сложных упражнений, которые мы отрабатываем, готовя группы специальных снайперов. Один из снайперов будет стрелять со склона, мишенный комплекс расположен здесь. После каждого выстрела — наблюдатели будут пытаться его обнаружить. Три попытки. Любому желающему — но только три.

— Вы имеете в виду эти мишени, товарищ Бексултанов?

— Так точно. Простенькая, избитая пулями перекладина. Три картонных листа, подвешены на нитках, на них карандашом — нарисованы человеческие силуэты. До нее от того места, где они стоят — метров десять, не больше.

— Интересно… а зачем там стул?

— Видите ли… Обычно там сидит инструктор, который готовил снайпера. А площадка для гостей — вот здесь, можно постоять в стороне.

— Товарищ Председатель, я протестую категорически — подполковник едва сдерживается — правилами безопасности и при проведении стрельб категорически запрещается нахождение людей в зоне мишеней. А вы хотите подставить под пули заместителя председателя КГБ!

— А кто будет сегодня сидеть на том стуле, товарищ Бексултанов? — поинтересовался Кади.

— Я лично!

— В таком случае, риск более чем приемлемый. Можете приступать. Подполковник недовольно хмыкнул.

— Сумасшествие. Хорошо. Я так полагаю — что кто-то должен быть наблюдателем и

обнаруживать снайпера?

— Верно.

— Визуальное наблюдение?

— Почему? Вон, лежит бинокль на столе. Как только вы обнаружите снайпера, упражнение прекращается. Чистый проигрыш. Подполковник хмыкнул.

— Одного выстрела хватит… Горный склон, расстреливаемый сверху беспощадными здесь солнечными лучами. Какойто кустарник — но жухлый, посеревший от недостатка воды. Камни — небольшие и крупные валуны. И больше ничего.

— Какого черта… — подполковник осматривал в бинокль склон — там никого нет.

— Выстрел! — предостерегающе крикнул один из подчиненных. Выстрела слышно не было. Только один лист картона — качался от удара пули, в само центре нарисованной карандашом головы — чернело отверстие от пули.

— Один ноль! — громко крикнул Бек со своего стула. Он сидел, развалившись и даже закинув нога на ногу…

— Смиденко! Вон те валуны видишь! Проверь!

— Так точно. Все с интересом смотрели на здоровяка из девятого управления, в своем черном костюме карабкающегося по крутому склону. Добравшись до места — он заглянул за валуны и замахал руками — нет ничего. А рядом с ними — качался и второй, пробитый пулей лист. После второго выстрела — пошел «в поле» и сам подполковник, чья профессиональгная гордость была основательно задета. Все-таки — полноценная командировка в Афганистан за плечами, спецотряд «Тибет» [119], не самые простые места — там как раз и попадались снайперы. Винтовки — пакистанские новоделы и старые, столетние — общее название БУР, это старый Ли-Энфильд триста три. БМП не пробивают, как некоторые трепались — но тысяча метров для опытного снайпера с такой винтовкой вполне нормальное расстояние, а попадет — если без бронежилета, то можно отпевать, ранение всегда тяжелейшее, смерть или инвалидность. Не раз и не два они гасили таких снайперов, носили для этого «Поднос» [120]без плиты. И вычислять снайперов он все таки научился, тем более они обычно не слишком и прятались, полагались на то, что у шурави не найдется, чем дотянуться до них. Но для этого надо было хотя бы слышать звук выстрела. А его слышно не было — совсем. Подполковник бродил по склону долго. Пинал камни, один раз чуть не напоролся на змею. Снайпер не спешил. Только, когда подполковник окончательно вымотался, а штанины его брюк посерели от пыли — третья пуля, пробившая лист картона — поставила точку в игре.

— Три-ноль! — крикнул Бек, вставая. Судья вежливо похлопал в ладоши.

— И где же ваш снайпер?

— Саид, представься командованию! — громко сказал в пустоту Бек. Снайпер — поднялся примерно в тридцати метрах от высокой комиссии… наверное, даже меньше. Он был похож на духа из песков, которые, по местным преданиям, воруют людей… Короткий строй. Несколько парней, загорелых до черноты, в самодельном, сделанном из мешковины или еще чего-то камуфляже. В руках — странное, не похожее на обычные образцы оружие…

— Это и есть ваши специальные снайперы? — с заинтересованностью спрашивает Гасанов.

— Так точно, товарищ Председатель.

— Впечатляет. А что за форма на них? Нештатная?

— Форма — афганская, для отрядов коммандос, мелкосерийный пошив налажен в Ташкенте. Одеяло — сделано из верблюжьей шерсти и немного модифицировано для того, чтобы использовать его как снайперскую накидку. Пуштуны прятались так последние триста лет и именно так они победили английскую армию, мы только переняли их приемы. Оружие — совершенно новое, бесшумный снайперский комплекс специального назначения, позволяет уверенно поражать цели до четырехсот метров и совершенно бесшумно. Вы слышали сами, как он работает. Несколько таких снайперов — выбьют караван или группу боевиков в несколько секунд и никто ничего не услышит, не поднимет тревогу. Судья подошел к одному из снайперов, чьи лица по цвету не отличались от дорожной пыли — ничего сложного, есть специальные составы, смешиваешь их с пылью и наносишь на лицо и открытые части тела.

— Как твое имя?

— Сержант Вахид Шарипов, товарищ генерал!

— Я не генерал. Отсюда родом?

— Никак нет, из Казани.

— Доброволец?

— Так точно. Отбирали нас, я попросился в Афганистан.

— Первый взрослый разряд по биатлону — негромко подсказывает Бек — мы берем тех, кто имеет разряды по стрельбе, по беговым дисциплинам.

— Почему в Афганистан.

— Брат погиб.

— Мстишь, значит?

— Так точно. Судья провел ладонями по щекам, имитируя омовение. Затем задумчиво сказал…

— Месть — это хорошо, Вахид Шарипов. Месть это правильно… Для командного состава — были построены несколько уютных двухэтажных домиков, финский проект, легких. Холодно здесь почти не бывает. Для каждого из инструкторов — небольшая, но уютная двух или трехкомнатная квартирка, считай, в курортном месте. Для обстоятельного разговора — судья попросил показать домики для инструкторского состава. Они вместе поднялись в комнату Бека, судья прошелся по комнатам, постучал по стенам, обстоятельно расспросил супругу, как здесь живется. Одобрительно похлопал по встроенной кухонной мойке.

— Хорошо построили — сказал судья, неспешно присаживаясь на поданный ему стул — мебель тоже в комплекте идет?

— Да, выбили фонды. Сделали, чтобы не стыдно было, эти домики — по новому, комсомольскому проекту идут. Судья кивнул.

— Забора о человеке прежде всего. Что-то мы забывать об этом стали. Тратим деньги… ракеты всякие покупаем. Но нет. Афганистан показал простую и жестокую истину: если есть люди, готовые умереть, просто люди — то с этим ничего сделать невозможно. Невозможно. Судья достал янтарные, старые четки. Бек ничего не ответил, потому что не знал, что ответить.

— Как вы считаете, ваша работа по созданию учебного центра специального назначения

закончена? За то время, пока Бек строил центр — выбивал фонды, договаривался со строителями, мотался в Казахстан и Узбекистан, договаривался с начальниками колоний о том, чтобы прислали зэков — он стал хитрым как змий в бюрократических вопросах. От правильного разговора зависело очень многое — дальнейшее выделение фондов, например…

— Как сказать, товарищ Гасанов. Первую очередь мы сдали, здесь основные вложения завершены. Но… есть много чего можно еще сделать, планы имеются. Американцы создали новый род войск, мы не имеем права отставать от них. Судья неспешно перебирал четки.

— Я… — неспешно начал он, истинно неспешно и внушительно, как только может говорить восточный человек — удовлетворен увиденным, товарищ Бексултанов… полковник Бексултанов.

— Подполковник, товарищ Гасанов — поправил Бек. Из-за того, что председатель ПГУ КГБ не имел никакого воинского звания — у офицеров это вызывало затруднения при обращении к нему. Посвященные — обращались к нему «товарищ генерал-майор юстиции».

— Полковник.

— Служу Советскому Союзу!

— Я в этом и не сомневаюсь… пальцы судьи продолжали перебирать янтарные голыши — но служить можно по-разному. Вы заметили, что я задал вопрос немного по-другому — не сделана ли вся работа, а сделана ли вами работа на своем месте. Вам не кажется, что вы… несколько исчерпали себя на этом месте? Бек пожал плечами. Только очень смелый человек — мог сделать это в присутствии начальника самого высокого ранга. Остальные — помнили как Устав КПСС, что перед лицом начальствующим нужно иметь вид лихой и дурковатый. Особенно — если никакой другой у тебя отродясь не получался…

— Вам виднее, товарищ Гасанов. Судья какое-то время помолчал. Он оценивал людей как раз по таким вот моментам — и сейчас мысленно поставил Беку четверку. Не двойку и не пятерку. Четверку. Не сломлен системой, не раб — но и прямоват для разведки. Не хитроумен. Но может это и хорошо. Полно уже — хитро…банных.

— Я говорю о том, товарищ Бек, что вы выполнили здесь свою работу. Построили комплекс. Наладили процесс подготовки. Что еще? Есть много людей, которые не могут построить с нуля ничего, но если им дать что-то — они, по крайней мере, не пустят это по ветру. Если найти такого человека и поставить его во главе Учебного центра — то вы высвободитесь для того, чтобы работать на каком-то новом направлении. Бек хотел сказать сакраментальное — готов работать там, куда поставит меня партия. Но не сказал. И правильно сделал — иначе бы Гасанов попрощался бы с ним и уехал.

— Я готов работать — коротко, не подобострастно сказал он.

— Хорошо. Что вы заканчивали?

— Минскую школу КГБ.

— КУОС? [121] — Так точно.

— Работали по линии контрразведки?

— Так точно.

— Что у вас было на оперативном обслуживании?

— Ничего особенного. Сельский район. Еще на Олимпиаде был.

— По линии разведки? Бек снова пожал плечами.

— Если только Афганистан. Я имею в виду боевую работу.

— Но в Минской школе вас обучали приемам разведдеятельности?

— Так точно. Гасанов, наконец, убрал четки в карман.

— Вы редкий специалист. Опыт контрразведчика и одновременно — опыт спецназовца, в том числе педагогический — подготовка специальных групп.

— Я не один такой — сказал Бек. Он не относился к своему опыту как к чему-то особенному.

— Тем не менее, вы делом доказали возможность созидать новое. И я разговариваю с вами. Работа есть разная. Есть работа в штабе. Есть — на самом краю.

— На самом краю — ответил Бек.

— Почему? Сложно было сказать…

— Я военный. Мой род — был родом воинов.

— Это хорошо… Судья убрал четки в карман.

— Есть планы создать агентурно-боевую группу. Они уже есть в ГРУ — но там немного не то. Берут армейских дуболомов и отправляют их заканчивать Военно-дипломатическую академию. Но это еще хорошо, если так. В последнее время — Военно-дипломатическая академия превратилась в еще одно тепленькое место, в стартовый трамплин для карьеры. Я полагаю, вы не удивитесь, если я скажу вам вот о чем — когда как врага народа разоблачили генерала Полякова — мало кто из его воспитанников расстроился… Понятное дело, корочки есть, на холод [122] не пошлют… … потому у меня и возникают мысли. Патриотизм и преданность Родине проявляются делом. Вы уже бывали в Афганистане, верно?

— Так точно.

— Из тех людей, кого вы видели и знаете лично — как по вашему, сколько могут… после подготовки, естественно — работать на холоде. Во враждебной среде в исламских странах. Работать плодотворно, как нелегалы — но при необходимости и на острых акциях? Бек задумался. Конечно, в армии дуболомства хватало, но… По его мнению — для такой работы на втором месте после знаний и подготовки — нужна инициативность. На уровне старшего лейтенанта — капитана от нее успешно избавляются… кто хочет расти по должностной лестнице. Но вот из зеленых летех, у которых еще глаза горят — людей набрать можно. Если их изначально исключить из дуболомной среды и правильно обучить…

— Такие люди есть. Немного, но есть.

— Я все чаще задумываюсь о Востоке, товарищ Бексултанов. Обстановка там… сложная. Не менее сложная, чем была в Европе в межвоенный период. Огромное количество людей, которые живут очень бедно, угнетаемые военными режимами и никогда в жизни не видевшие справедливости. Крайне высокая рождаемость — при том, что этих детей просто некуда девать, для них там нет ни работы, ни перспектив в жизни. Американцы думают, что они могут контролировать ситуацию — но они ошибаются. Сильно. Товарищ Бексултанов, вы можете назвать себя восточным человеком? Бек никогда не думал о себе как о восточном человеке. Жена у него была русская и у него были те же самые проблемы, что и у любого русского человека. Но он — не раз бывал в Афганистане, глубоко погружался в его культуру, быт, обычаи. И чувствовал, что они находят

отклик в душе. Это ему было не чужое.

— Скорее да, чем нет товарищ Гасанов. Судья посмотрел на спеца прищуренными, совсем молодыми, умными глазами.

— Вот и скажите мне, товарищ Бек — можно ли сказать, не покривя душой, что мы контролируем Афганистан. Вопрос был из тех, за неправильный ответ за который можно было слететь с работы и поломать всю карьеру. Был такой анекдот. Нехороший. Это что за Бармалей заскочил на Мавзолей. Брови черные, густые, речи длинные, пустые. На трибуне он стоит, мямлит когда говорит. Кто даст правильный ответ, тот получит десять лет. Как и все умные люди — Бек не высказывал вслух возмущения, но считал, что если за правильный ответ десять лет — то что-то неладно в государстве. И дальше — будет хуже. Сейчас он с удивлением понял, что председателю ПГУ — он хорошо знал, передали шепотом, что это за человек — так вот ему и в самом деле нужен правильный ответ.

— Нет.

— Правильный ответ, товарищ Бексултанов. Нет. А как считаете — в других странах, которые контролируют американцы — они контролируют эти страны? Бек пожал плечами.

— Наверное, нет.

— И это правильный ответ. Ни мы, ни американцы не контролируем этот регион. В ближайшие десять лет он взорвется. Процессы уже происходят… нездоровые процессы. В Палестине злейшими врагами людей Арафата являются не израильтяне, а исламские экстремисты, действующие из Ливана. Идет борьба за целый регион… богатейший всеми видами ресурсов регион. Справедливость там будет, вопрос в том, какая. Либо это будет справедливость агрессивного ислама, справедливость публичных казней на площадях, мрака и невежества, отсутствия больниц, изнасилований. Причем — за такой справедливостью будут стоять американцы и местная крупная буржуазия и олигархия, продолжающая высасывать соки из народов и стран региона. Либо это будет наша, коммунистическая справедливость. Братство людей, каким бы не избитым не было это слово, братство на основе труда, прогресса и развития. Если американцы проиграют этот регион — они проиграют соревнование со всем социалистическим лагерем стран. У них ничего не останется. Там нужны люди… примерно такие же, каких мы в тридцатые годы посылали в Испанию. Военные — но с очень хорошими навыками разведывательной работы. Причем работы — в примитивных и жестоких условиях. Десять лет мы уже проспали, в Высшей Школе КГБ попрежнему отрабатывают уход от слежки ФБР. А надо — от разъяренной толпы, которая хочет тебя растерзать. Судья негромко хлопнул ладонью по столу.

— Набрать особую группу курсантов. Военные, с военными навыками, можно не прошедшие КУОС — на ваше усмотрение. Прогнать их через ваш центр. Затем — вывезти в Афганистан и там преподать им разведработу в экстремальных условиях. Курс определяете вы сами. Добросовестно, чтобы работать могли. Прогоним через стажировки, сориентируем по странам. Затем — пишете спецкурс… лучше даже два спецкурса. На год и на девяносто дней, краткий. Звание генерал-майора и хорошую должность по вашему выбору — гарантирую. Итак?

— Я готов.

— Вот и отлично. Напишете записку с расчетом ваших потребностей. На мое имя. Три дня хватит?

— Так точно.

— Сколько времени на подбор группы?

— Около месяца.

— Хорошо. Преемника здесь выберете сами. Недели на сдачу дел хватит?

— Так точно. Судья хлопнул ладонью по лбу.

— И да… товарищ Бексултанов… у меня будет к вам небольшое побочное поручение. Вам и вашим людям — оно будет как раз по силам.

Вашингтон, округ Колумбия 17 июня 1988 года Гас Авратакис, человек, ведущий безнадежную войну — вернулся из Вашингтона в Лэнгли в растрепанных чувствах. Первым делом — он сменил костюм на нечто менее претенциозное, зато более подходящее для нормальной человеческой жизни. Позвонил в гараж — и заказал там себе машину, не слишком приметную, чтобы мелкие воришки, вышедшие на промысел — не шарахались во все стороны, увидев ее. В этот момент — зазвенел телефон. Авратакис снял трубку.

— Сэр, это офис конгрессмена Уилсона — прощебетал приятный женский голос — господин конгрессмен хочет с вами поговорить по неотложному делу.

— Соединяйте. В телефонная трубка щелкнуло — есть соединение. Авратакис машинально глянул на телефонный аппарат — зеленый огонек мигал, линия безопасна.

— У меня есть новости. К нам приходил наш друг из Пентагона. За благословением. Ко мне не заглянул.

— Когда?

— Да как раз с утра и приходил. Постой-ка… я думал, ты в деле… Думай быстрее!!

— Да… я в деле… извини, что побеспокоил. Пока конгрессмен не включил мозги — а они у него были, хоть он и подпортил их изрядно выпивкой — Авратакис положил трубку. Макс Вебер был в Конгрессе. Макс Вебер не заглянул к Уилсону. Макс Вебер просил денег на Афганистан. И ничего ему не сказал. Вот сукин сын! Авратакис — снял трубку внутреннего, набрал номер.

— Мэри, где сейчас директор?!

— Ушел вниз… — удивленно сказала секретарь судьи Вебстера — если поторопишься, догонишь… Авратакис — хватанул куртку. Едва не сшибая с ног подчиненных рванулся к выходу.

— Господин директор! Судья Вебстер — удивленно обернулся, а его охранник, бывший морской пехотинец, пострадавший в Бейруте — положил руку на рукоять MAC-10, с которым не расставался.

— Да… агент Авратакис, если я не ошибаюсь… У бывшего федерального судьи была профессиональная память, как и у любого хорошего юриста.

— Да, сэр. Мне нужно поговорить с вами срочно. Это касается сегодняшнего совещания. «Директорский» гараж — отгороженное и охраняемое место в гараже обычном — заливал яркий свет ртутных ламп. Директор уже стоял у своего бронированного, весящего три тонны Кадиллака — его среди своих называли «носорог». Что-то прикинув, он приглашающе показал на машину.

— Садитесь…

— Вы уверены в том, что говорите?

Директор не выглядел удивленным. Скорее — раздраженным.

— Да, сэр. Военные уже над чем-то работают.

— Вебер… кто это?

— Макс Вебер, майор. Он работал в смешанной комиссии от Пентагона. Специалист по Афганистану. Сейчас в командовании специальных операций. Собственно, именно к нему я и собирался обратиться… Судья пригладил волосы.

— Я буду с вами откровенным… — наконец сказал он — агент Авратакис. В глазах Президента после всех провалов — мы выглядим не лучшим образом. А на Капитолийском холме уже открыто говорят, что Лэнгли кишит предателями…

— Сэр, они ничего не знают о нашей работе… — ставил Авратакис.

— И не должны знать. Потому что именно в этом и заключается наша работа. Люди имеют право знать только о наших провалах, наши победы должны оставаться тайной навсегда. Судья невесело улыбнулся.

— Или на девяносто девять лет. Вы уверены, что этот конгрессмен… просто не подставит вас?

— Нет, сэр. Он не умеет подставлять.

— Я слышал другое.

— Сэр, если он во что-то верит, он действует. Это так же верно, как и то, что солнце всходит по утрам.

— Ну, если так… Судья Вебстер снова погрузился в раздумья. Авратакис — знал, как делаются дела в Вашингтоне, и хорошо понимал его нерешительность. У него и так исчерпан кредит доверия, если он предпримет какие-то резкие действия и облажается.

— Сэр, если Пентагон уже играет игру…

— То не дело им мешать — закончил судья — это явно согласовано с президентом. За нами — останется только то, чем мы и должны заниматься…

— Я понял, сэр. Разрешите.

— Да, конечно… Выругавшись про себя, Авратакис открыл дверь, полез из бронированного чрева правительственного лимузина.

— Мистер Авратакис… Уже вышедший из машины Гас Авратакис остановился.

— Сэр?

— Вы знаете о том, что начальник советской разведки — бывший федеральный судья? Это было для Авратакиса новостью.

— Нет, сэр.

— Это так. Странно, не правда ли? Насмешка судьбы… Вебстер многозначительно хмыкнул.

— Хотел бы я встретиться с этим парнем в зале суда. Но у нас, к сожалению — работа не имеет ничего общего с правосудием, верно? Авратакис улыбнулся. Это было разрешение. Все-таки — судья, которого в ЦРУ считали «гребаным законником» — решился на мужскую игру. Они должны быть в игре — иначе они будут не нужны.

— Да, сэр. Верно. Судья кивнул — и весящая под сотню килограммов бронированная дверь лимузина плавно закрылась…

Машиной, которую ему выделили из гаража спецтранспорта — оказался почти новый Понтиак Бонневиль-85, солидная и элегантно выглядящая машина, чем-то напоминающая самые новые модели Кадиллаков. В своей куртке вместо пиджака, черных очках и легкой серой кепке — он выглядел мафиозо среднего звена или советским шпионом, как их представляют средние американцы. Но ему на это было плевать — и пока Понтиак плавно нес его к Вашингтону — он уже все продумал. Он знал, к кому ему обратиться в Пентагоне, тем более — в командовании специальных операций. Только что организованный род войск, бывший бельмом на глазу у всей остальной армии только нарабатывал свою материальную базу — и поэтому имя конгрессмена Уилсона должно было открыть там любые двери. Он знал, как и на кого там надавить. Прокатившись по кольцевой — он свернул на съезд, ведущий к Пентагону. Стоянки — Пентагон владел самой большой стояночной площадью из всех федеральных учреждений — были заполнены, но не до отказа. Если бы был аврал — он бы это заметил… Говорили, что советские агенты — сменяя друг друга, наблюдают за пентагоновскими автостоянками с дороги и из зданий на той стороне дороги. Может быть — даже и сейчас наблюдают… Конечно, его не пропустили — даже удостоверение федерального служащего не могло служить достаточным пропуском для того здания, мозга американской военной машины. Ему пришлось звонить из холла, до этого подождав в очереди, потом ждать — пока ему вынесут пропуск. Телефоны в холле были относительно новыми, равно как и вся обстановка. Это в ЦРУ — вся обстановка — как будто со склада вещественных доказательств полиции Вашингтона. Или со свалки… А тут — нет, тут большие деньги…

— Мистер Авратакис… Авратакис, только что вышедший из четвертого по счету кабинета Пентагона — обернулся. Капрал — он разбирался в воинских званиях и нашивках. Невысокий, темнокожий, коротко почти наголо стриженый.

— Он самый.

— Прошу следовать за мной, сэр. Генерал Линдсей желает вас видеть. Они прошли через отдельную проходную — настороженные агенты безопасности, видеокамеры… после того, что произошло в Бейруте и совсем недавно в Москве поневоле пришлось задуматься о мерах безопасности и защите правительственных зданий. Влились в людской поток, неспешно текущий по внешнему кольцу — кольцу А, растекающийся по всему зданию через один из десяти радиальных коридоров — спиц, пронзающих бетонного монстра с первого кольца до последнего. В Пентагоне особо чувствовалась основательность — когда его строили, а это был сорок второй год — почти не использовали железо, и это — в таком массивном здании. Поэтому — бетонные стены здесь не просто толстые — они непоколебимы, монолитны, в бетонной толще гаснет стук шагов, бетонная толща поглощает тепло солнечных лучей и кажется, что ты уже под землей… Они прошли часового у дверей, пошли по коридору. Двери без табличек, никаких, даже самых примитивных картин на стенах. Такое ощущение, что все готовятся к налету русского спецназа… не хватает только зеркал в полный рост на углах, как в Лэнгли. Капрал — открыл одну из дверей, отступил в сторону.

— Прошу, сэр… Авратакис шагнул вперед — и еще успел удивиться, что кабинет пуст. Потом — два зубца воткнулись ему в область правой почки, между ними проскочил разряд — и вселенная боли

поглотила специального представителя директора ЦРУ…

Пакистан, Племенная зона Северный Вазиристан 21 июня 1988 года Машину удалось достать, но только одну. Старый, трехосный тактический транспортный грузовик армии США, дико выглядящий в белом цвете. Эту машину — передали силам ООН в качестве материальной помощи — для доставки гуманитарной помощи в труднодоступные районы. Машина эта — видела еще Вьетнам, кабина была частично бронирована навесными листами. Это было не лишним — конвои ООН часто обстреливали и не потому, что местные были так уж злы на ООН, а потому что существовали водительские кланы и никто кроме членов этих кланов не имел права заниматься перевозками между городами. Если бы в ООН работали достаточно умные люди — они наняли бы этих водителей, даже не за деньги, за машины, которые здесь были в большом дефиците. И обстрелы моментально бы прекратились, а грузы — доставлялись бы в полном порядке и в срок. Но увы — комиссары ООН считали этих людей бандитами, а на перевозках — тоже делали деньги. Так и тлело — потихонечку… Утром выехали на Кветту, встали в конвой. Вели конвой югославы — только какие-то странные. Офицеры нормальные, в беретах ООН, а рядовые… Молодые, смурные, вооруженные до зубов и американским и советским оружием. Бородатые — в большинстве армий мира это не разрешается. Те же самые шлемы, что и у чехов, даже в белый цвет не вымазанные. Колоритные персонажи. С них, конечно, деньги не взяли — машина ООН — но Корви удалось внимательно рассмотреть проходящих мимо людей. Особенно «порадовал» один бородач — бронежилет на голое тело, в руках винтовка М16А1 с оптическим прицелом, за спиной — РПГ-7 и укладка на три ракеты к нему. На руке, выше локтя — какая-то татуировка, похожая на уголовную. Если бы не обстоятельства — его и самого можно было принять за уголовника: Корви таких в Ливане навидался, когда «обеспечивал» контингент морской пехоты. О тех временах — он предпочел бы забыть навсегда.

— Странные люди. Это здесь миротворцы такие?

— Да… непонятно, кто. Тито избавился от всего своего дерьма, прислал их к нам. Есть и нормальные югославы, а этих… как в портовом квартале набрали. Людей не хватает, берут всех. Корви знал, что Тито уже умер — но говорить не стал… Тронулись — тяжелой стальной змеей, больше ста грузовых машин. Подполковник начинал во Вьетнаме — но никогда не видел ни таких конвоев, ни того, что тянулось сейчас по обе стороны дороги. Во Вьетнаме — машин в конвое было намного меньше, никто не рисковал гнать одновременно по сотне тяжеловозов, да еще с полуприцепами. Джунгли хоть и были опасны — но на них не было так страшно смотреть, как было страшно смотреть на целое кладбище сгоревших и расстрелянных машин, мимо которого они проехали — кладбище тянулось больше чем на милю. В машинах ковырялись дети и взрослые, постепенно разбирали их, брали все, что можно было взять годного, и уносили к себе в дома. Дома были тоже у дороги — построенные из каких-то ржавых листов, совершенно кошмарного вида. По обеим сторонам дороги — медленно шли люди, таща на самодельных тележках, ведя на трехколесных велосипедах свое нехитрое и скудное добро…

— Тут неподалеку, на берегу, есть кладбище кораблей — заметил полковник — одно из крупнейших в мире. Вы еще не были там… Не так давно — этим же путем здесь прошел Джекоб Шифт. Человек, которого они должны были спасти.

— Куда идут эти люди? — спросил Корви.

— О… это новая идея переходного правительства, сэр — откликнулся полковник Рушани — поскольку у нас нет нормальной армии, нам не на что ее содержать и некому в ней служить, правительство придумало что-то вроде завесы. Сейчас — все лагеря беженцев перемещаются к афганской границе для того, чтобы создать живой щит на пути советской армии, если та вздумает нас атаковать. Только там — теперь раздается бесплатно гуманитарная помощь, там же — ООН раздает палатки и тому подобные вещи. Если русские нападут на нас — то первой их проблемой будут беженцы, которых надо будет содержать и чем-то кормить. Не такая уж и плохая идея, не так ли? По мнению подполковника Корви тот, кто все это придумал, заслуживал медали. Или пули в голову. А, скорее всего — и того и другого разом. Но эта идея — показывала что ЦРУшники или британская разведка — не теряют времени даром. О том, как местные относятся ко всем этим великим идеям — они узнали довольно скоро. Колонна внезапно встала — прямо посреди дороги. Корви уже укачало, в Лэндровере был сломан кондиционер — и из-за этого он находился в состоянии этакой кататонии. Резкая, с тормозом в пол остановка — шатнула его вперед, он пришел в себя и сначала не мог понять, что происходит. Потом дошло — стреляют… Это было как далекий стук барабанных палочек. Мимо машины — пробежали несколько югославов, в том числе и тот самый — бородатый, с американской винтовкой.

— Что делать?!

— Сидеть на месте — полковник смотрел по сторонам — пригнитесь, тронуться можем в любой момент. Пригнитесь, стреляют где-то впереди! У меня в дверях — бронированные пластины, не должно пробить! Впереди бухал уже крупный калибр, ему вторили автоматы и пулеметы.

— Часто такое бывает?

— Не всегда, но бывает. Они предпочитают нападать на мелкие конвои, по три-пять машин. А сегодня — разошлись что-то. Мимо, рыча мотором, прокатился БТР. Движение, что на их полосе, что на встречной — полностью встало… Обстреливали минут пять, потом прекратили и машины тронулись. Они проехали мимо горевшего грузовика — его потушили, водителя в нем уже не было.

— Из-за этого?

— Да, Они стараются подбить одну или несколько машин так, чтобы невозможно было взять на буксир. Все, что там есть — их добыча, перегружать некогда. На асфальте — остались только стреляные гильзы, пятна масла и крови… Кветта, город почти у самой границы с Афганистаном, в довольно высокогорном районе — занимал особое положение в стране. Численность его жителей была в двенадцать раз ниже, чем численность жителей Карачи, и это до того, как грянул ядерный взрыв, и толпы беженцев покатились на юг. Сейчас — надо было умножать уже на двадцать. Кветта была расположена в высокогорье — и отсюда уходил на территорию Афганистана уходил так называемый Южный путь — путь заброски моджахедов и снабжения их припасами. Здесь были сконцентрированы самые непримиримые из непримиримых, большую роль играла Исламская Партия Афганистана Юнуса Халеса — бывшего сподвижника Хекматьяра, который откололся от ИПА, обвиняя Хекматьяра в мягкотелости. Но все это — было до войны. Первое, что они увидели на въезде в город — это блокпост. Полковник Корви повидал на

своем веку немало блокпостов, во Вьетнаме это были угрюмые бетонные сооружения, сделанные из типового набора плит, в Южной Америке — что-то типа небольших укрепленных домов. Здесь — блокпост был переделан из полицейского поста, значительно усилен притащенной сюда горелой техникой — ее поставили как импровивизированное прикрытие от пуль — и отличался особой аккуратностью. Техника, даже горелая — была поставлена как по линейке, кое-где даже выкрашена. Следы от пуль на бетоне аккуратно заделаны. В отрытом капонире стоял бронетранспортер, не похожий на русский — намного больше по размерам, угловатый. Миротворцы, несшие здесь службу — щеголяли темно-серой, в мелкую полоску формой, аккуратно выкрашенными в белый цвет шлемами, похожими на мотоциклетные, но явно бронированными, десантными полусапожками из кожи на застежках. Их оружие было похоже на русское — но русским оно не было… Похоже, что восточные немцы и чехи. Чехи сюда направили части двадцать второго воздушно-десантного полка, восточные немцы — сорокового десантно-штурмового батальона — коричневые береты. И те и другие — несли здесь службу посменно, одновременно в бывшем Пакистане находилось не более усиленного батальона у тех и у других — но службу они несли на самых опасных участках. И в отличие от почти своих арабов, расхлябанных румын и какихто несерьезных поляков — этих местные боялись как огня… Восточные немцы и впрямь сильно провинились перед пакистанским народом. В самом начале, когда здесь никто еще не знал, кто такие немцы — на миротворческую группу немцев напали боевики, одного из немцев убили, нескольких ранили. Через несколько дней, в пятницу — неизвестные напали на мечеть, где взывали к Аллаху участники этого нападения, ударили по ней сначала из гранатометов, потом из автоматов и подожгли. Почти в это же самое время — неизвестные убили автоматными очередями из проехавшей машины Абдул Гани Барадара [123], молодого афганца и исламского экстремиста, руководителя одной из мелких афганских групп моджахедов, которому и заплатили за нападение на немцев. Расследование ни к чему не привело. После еще нескольких инцидентов — к восточным немцам стали относиться с ненавистью и опасливым уважением и если и обстреливать — так только издали. Ненависть и опасливое уважение — так жо этого относились здесь к британцам. Ненависть вызывал и тот факт, что немцы не просто раздавали гуманитарную помощь, а заставляли работать для ее получения на общественных работах. В их понимании нормой было правило «кто не работает, тот не ест» — а вот местные такого правила не придерживались… Перед блокпостом миротворцев — была большая стоянка для машин и что-то вроде базара, торговать на котором выдавалось лишь счастливчикам — боевики здесь не осмеливались грабить. Часть конвоя, в котором они шли — ООНовская часть — начала заруливать на стоянку, остальные машины — пошли дальше. Перед блок-постом выстроилась очередь, на посту дотошно проверяли документы.

— Проблемы? — спокойно поинтересовался Корви, прикидывая, что у пулемета за БТР никто не стоит и сама бронемашина — просто так из капонира не выедет.

— Сидите спокойно. У вас нормальные документы. Когда пришла их очередь, полковник Рушани спокойно подал в окошко пакет документов, своих и на всех пассажиров. Немец мельком пролистал, посмотрел на машину. Вернул, даже отдав честь и пошел к следующей.

— Вот видите, какие идиоты? — сказал Рушани, давя на газ — им лишь бы бумага была в порядке. Корви подумал, что, по крайней мере, у этих идиотов — в стране порядок. В отличие от того, что творится здесь…

— Куда дальше?

— Я размещу вас на постой. В компаунде ООН, здесь есть такой, это последнее цивилизованное место, дальше в горах — полный беспредел. Мне надо выяснить, что происходит на дороге, прежде чем ехать.

— Сколько это займет?

— День… два.

— У нас нет времени ждать.

— Иншалла… — философски пожал плечами полковник. ООНовский компаунд оказался небольшим, выстроенным в форме каре, старого оборонительного построения пехоты, городком из быстровозводимых жилых модулей — вагончиков, огороженным высоким забором из сетки — рабицы и колючей проволоки. Охранялся он — какими-то частниками, одетыми в старую форму пакистанской армии и вероятно, очень довольными тем обстоятельством, что им удалось отхватить контракт, за который платили регулярно и твердой валютой. Кроме автоматов у этих солдат были длинные палки. Как только из компаунда въезжала или выезжала машина — они усердно принимались отгонять этими палками попрошаек. Большинство попрошаек были детьми и смотреть на это было тягостно. Русские пока подчинялись, не выкидывали никаких фокусов. Полковник Корви разместил их в вагончике и приказал не высовывать оттуда носа. Сам же — пошел прогуляться по компаунду, посмотреть что делается, может быть — и встретить знакомых. В отличие от русских — ему опасаться было нечего, его никто не искал и он здесь пока ничего не сделал… Как это и бывает в таких случаях — на ловца выскочил и зверь. Дело было уже к вечеру, близился комендантский час и обитатели сей юдоли надежды возвращались обратно, желая оказаться за защитой колючей проволоки пока не стемнеет. Полковник наткнулся на новенький пятидверный Ниссан Патруль в белом цвете, но без знаков UN, заинтересованно посмотрел — и увидел двоих. Белая светловолосая женщина с покрытой платком головой вылезала с переднего пассажирского сидения и большой репортерской сумкой. Ей было от тридцати до сорока, она была миловидной, даже красивой и он ее где-то видел — хотя не мог вспомнить где. А вот из-за руля — вылезал кряжистый, сильный даже на вид мужик того же возраста, профессиональная камера в кофре на боку которого смотрелась как игрушка. И этого мужика он знал.

— Джо! Джо Донилон, мать твою! Грин Бич… Кусок пляжа, гороженный бетонными заграждениями и простреливаемый снайперами с гор. Бронетранспортеры морской пехоты, окружившие аэропорт. Боинг 707, служащий летающим штабом — и накрытый белым полотнищем трап — снайперы стреляли и тут. Факелы летящих Градов в ночном небе, разрушенные артиллерийским огнем небоскребы. Растерянность и страх в глазах морских пехотинцев — многим из них нет и двадцати пяти и они просто не могли себе представить, что такое бывает. Что жители цивилизованного города, перекрестка миров, взявшего все лучшее от Востока и Запада — возьмут в руки оружие и станут с остервенение убивать друг друга рушить дома и целые кварталы, чтобы здесь больше никто никогда не жил. Выжигать деревни и вырезать лагеря беженцев. Добро пожаловать в Бейрут. Добро пожаловать в ад…

— Майор… мистер Корви? — удивленно спросил он.

— Вы знакомы? — спросила дама хорошо поставленным голосом. Явно журналистка, привыкла болтать в камеру. Где же он ее видел…

— Миссис Вард, это майор Корви, парень, который был… Донилон вовремя прикусил язык.

— Поставь машину, Джо — сказала журналистка — и завтра жду тебя в семь ноль-ноль.

Трезвого и готового к поездке. Дама направилась в сторону домиков — и полковник сделал себе заметку, что надо быть поосторожнее. В том что тут шляются журналистки, судя по всему зубастые журналистки — хорошего ничего нет. Донилону он в свое время спас жизнь. Он и трое морских пехотинцев прикрывали Корви на встрече с осведомителем из Аль-Анфваля, молодежного крыла Народного фронта освобождения Палестины — когда мусоровоз желтого цвета протаранил заграждение перед штабом морской пехоты и отправил на тот свет больше двухсот сослуживцев Донилона. Если бы они не пошли с подозрительным капитаном из штаба — скорее всего их сейчас не было бы в живых и они это знали.

— Сэр, я сказал лишнее?

— Все нормально. Кто это? Донилон скривился.

— Дженна Вард. Не знаете такую?

— Что-то слышал.

— Свихнувшаяся коммунистка. На короткой ноге с Кастро и русскими, говорят, что пересекла весь Афганистан. В общем — та еще штучка.

— А ты при ней…

— Охранник — тире оператор. Таскаю камеру и слежу, чтобы ни ее, ни меня не убили. Что здесь более чем вероятно. Корви посмотрел на часы.

— Здесь есть где выпить? Я имею в виду — не нарушая комендантского часа?

— Да, сэр. У штаба есть что-то вроде самодельного бара. Бармена там нет, и хайболл не закажешь, Но там есть приличная шведская картофельная водка и громко гремит музыка, так что посторонние ничего не услышат.

— Вот и отлично… Через полчаса, нормально?

— Окей, сэр. Донилон появился с приличным опозданием — почти на полчаса. Грубые брюки, репортерский жилет с множеством кармашков, кепка. Корви успел повторно предупредить русских, найти это место и заказать водку. Как и везде спрос определял предложение: пять долларов за стакан, сорок — бутылка. Цена просто бешеная, тот, кто будет продавать спиртное в таком месте, обогатится за год. Народ — в основном инспектора ООН, ЮНИСЕФ и прочих организаций, которые пытались что-то здесь сделать — а кто-то и просто наживался на беде. Немцев не было — видимо не по карману. Протолкавшись, Донилон сел за стол, положил на стол бейсболку, всей пятерней пригладил волосы. Они у него были как и раньше — вихрастые и непокорные… Полковник подвинул ему бокал.

— Спасибо, сэр. Редко удается…

— Мало платят?

— Не в этом дело, сэр. Эта мегера… У нее как реактивный движок в заднице.

— Трахаешь ее… смотри не пролей. Донилон чуть не подавился водкой.

— Да вы что, сэр. Она же коммунистка. И психованная — конкретно. Она берет здесь интервью у ублюдков, на которых пробу негде ставить. Только вчера — она брала интервью у какого-то крестьянина, точнее главы крестьянской общины. Так у него дома — коммунистическая литература! И портрет большевистского лидера! Этот сукин сын говорит,

что он коммунист и чтобы спасти страну и то, что от нее осталось надо пригласить сюда чертовых комми — а она понимающе кивает. Клянусь, как вернусь, я немедленно сообщу куда надо, пусть разбираются. Или…

— Я не по этому делу — сказал полковник, отвечая на незаданный вопрос — а она вообще кто? Ты что — охранник посольства?

— Нет, сэр. С меня хватило. В Форт Коллинзе я ударил офицера и ушел по тихой… в общем. Делал кое-какие делишки… южнее, понимаете.

— Понимаю.

— Ну, вот. Я и не знал про эту суку! А она, оказывается — как-то взяла интервью у русского психа, который взорвал Пешавар, представляете? Нет, вот скажите, как она могла взять это интервью, если она сама — не коммунистка долбанная, продавшаяся комми, а? Она перегнала это в Штаты, начался скандал — прямое доказательство того, что тут русские комми руку приложили. В итоге — меня кое-кто попросил помочь. Но платит мне телевидение. Мы репортажи гоним.

— Про коммунистов?

— Нет, сэр. Это она в свободное время интервью берет, говорит — для книги. Вообразила, что получит Пулицеровскую премию, мать ее.

— Да… интересно — протянул полковник и разлил водку.

— А вы как, сэр? Про вас после Бейрута не видно не слышно было.

— Нормально — Корви хлебнул из своего стакана — большую часть времени после Бейрута просидел в Майами. Потом — вот, бросили сюда. Осмотреться. Донилон понимающе кивнул. В Майами — значит, работал против режима Кастро. Оглядеться — означает выполнение задания.

— А русских психов тут полно еще, как думаешь?

— Не знаю, сэр. Тут и без русских психов хватает.

— Не Бейрут.

— Пока, сэр. Здесь просто никто не вмешался еще. Никому это не надо. В Бейруте комми постоянно подбрасывали оружие палестинцам, вы же знаете. Полковник кивнул.

— А здесь этого нет. Эта страна просто никому не нужна, я удивляясь, как они раньше жили. Здесь же ничего нет! Одни фанатики. Есть и похлеще, чем в Бейруте, сэр.

— Ой ли? Круче фалангистов? Или аль-Амаля?

— Круче, сэр. Тут воевали с красными, там, за границей. Полно оружия… в горах даже производство подпольное развернуто. В стране полно всяких религиозных психопатов, действуют какие-то организации, которые помогают свихнувшимся на Коране психам со всего мира ехать сюда и делать джихад. Об афганцев тут ноги вытирали, сейчас власть рухнула и они мстят. В приграничье набитые оружием лагеря, враждебные племена, остатки частей пакистанской армии, которым дали под зад в Афганистане и они сейчас сами по себе. Какой-то умник поставлял сюда оружие сотнями тонн, и сейчас все оно разошлось по рукам. Плюс еще часть афганской армии — они бежали сюда, но там полно коммунистов и все при оружии. Так что, сэр, здесь настоящий Ливан, с той лишь разницей, что населения здесь — под сотню миллионов. Полковник присвистнул, как будто этого не знал.

— Да, сэр, под сотню миллионов. Жрать нечего, ничего не работает, за нормальные куски земли, на которых можно хоть что-то вырастить идет настоящая бойня — но это еще не все. Местные племена и группировки, сэр, разобщены, но рано или поздно, клянусь Богом, сэр, найдется кто-нибудь, кто их объединит. И здесь я надеюсь только на одно, сэр, что когда это

произойдет — меня здесь уже не будет. Вот так, сэр.

— Невесело — полковник Корви отсалютовал стаканом, наполовину наполненным шведским картофельным самогоном. Рушани вернулся в двенадцатом часу ночи. Комендантский час его не касался — у него было удостоверение военной разведки Генштаба Пакистана. Самой разведки уже не существовало, но люди оставались и за неимением никаких других удостоверений — принимались во внимание эти.

— Что нового — полковник Корви не спал.

— В горах неспокойно. Надо подождать пару дней, моего человека нет на месте.

— Мы выступаем завтра на рассвете. До семи ноль-ноль по местному. Рушани пожал плечами.

— Сэр, в горах опасно.

— Здесь еще опаснее. Здесь журналистка из либеральных, возможно — советский агент. Оставаться нельзя. Из Кветты — выехали по самому утру, между шестью и семью. Кветта была последним пунктом присутствия миротворческих сил ООН, здесь был крупный, прикрываемый танками лагерь, тут же происходило распределение помощи между племенами. Дальше — шла дикая территория, горы, где обитали пуштунские племена, лагеря беженцев — тоже для пуштунов. Соваться сюда — было опасно, но другого выхода не было. Устроились в кузове, прямо на мешках с рисом и мукой. Полковник Рушани, сам Корви и все четверо русских, которым предстояло идти через границу. Русские — уже осмотрели свое оружие, Корви приказал не держать его открыто, русские подчинились — но положили оружие в ногах, дослав патроны в патронник. Нельзя было сказать, что это была чрезмерная мера предосторожности: по данным ООН в этой стране разошлось по рукам не меньше тридцати миллионов стволов. Горы здесь были лесистые, красивые. По обочинам — мусор, чаще всего какие-то ржавые железяки, бумагу здесь подбирают на растопку, дерево — тоже. Попадались и обгорелые скелеты машин, обобранные до рамы. Корви — уже составил свое представление об этой стране и этих людях. Гордые… самое плохое то, что они гордые. В Латинской Америке, где он видал бардак и похлеще, у людей был комплекс «мачизма», они должны были постоянно чем-то доказывать, что они крутые. Но в душе — они такими не были, все-таки католицизм сильно проник в Латинскую Америку. Они могли пожалеть даже американца, хотя американцы — для многих были смертельными врагами. А вот тут — не пожалеют. Он вчера видел, какими глазами эти люди смотрят на тех, кто раздаем им гуманитарную помощь. Свое истинное отношение к ним они скрывают — но иногда проскакивает… нехорошие такие искорки. А раз здесь гордые люди — значит, здесь должно быть полно коммунистов. Где гордые — там всегда и коммунисты. В Западной Европе такого не было — приняли план Маршалла как миленькие. А вот тут — было, коммунисты никогда не примут помощь. Они предпочтут гнобить собственных сограждан в лагерях, но помощь не примут.

— Как вообще у вас здесь с коммунистами? — внезапно даже для себя самого спросил Корви у сидящего рядом полковника.

— С коммунистами? Плохо здесь с коммунистами, эфенди. Десять лет назад я был еще капитаном, и мы тогда здорово повеселились — вздернули президента, а потом прошерстили эти проклятые города. Тогда даже виселиц не хватало, приходилось расстреливать этих

проклятых комми. А теперь намного хуже. У всех оружие, недавно, когда полицейские притащили в участок коммунистического агитатора — толпа напала на участок с оружием и освободила его. Я уверен, что когда русские ударили по нам атомной бомбой, коммунисты только и ждали этого момента, у них все было заранее согласовано, вот так вот. Как по волшебству — и оружие появилось и агитаторы. Мы сидим как на пороховой бочке, сэр. А Америка не хочет нам помочь.

— Я же здесь.

— Со всем уважением, эфенди, это не помощь. Нам надо пару дивизий морской пехоты, чтобы навести порядок. Прошерстить лагеря, вздернуть всех агитаторов, расстрелять кое-кого из предателей. Мы воевали за ваши интересы и проиграли, а вы не захотели нам помочь. Если вы и сейчас не захотите нам помочь — здесь через десять лет будет проклятое коммунистическое варево, с которым потом уже никто не разберется…

— Мы… оказываем вам помощь какую можем. Мы не допустим, чтобы сюда из Афганистана расползлась зараза коммунизма. Полковник хмыкнул.

— Надеюсь, мистер. Но надежды мало, потому то я и отправил свою семью к вам туда. Я не хочу здесь жить лет через десять… Их перехватили на подходе к населенному пункту Ванна — небольшому, сильно разросшемуся за счет беженцев в последнее время городишке. Раньше — здесь жили за счет примитивного сельского хозяйства, приграничной торговлишки, когда в соседней стране начался джихад — за счет джихада. Сейчас — расположенные здесь лагеря стали опорными пунктами самых разных сил: формировавшихся из бывших солдат армии Пакистана банд, афганских банд, пуштунских банд, прибывших сюда со всех сторон света джихадистов. Они ездили по дорогам, устраивали разборки, хватали все, что только плохо лежит — а что хорошо лежит, могли оторвать с руками. Эти, которые обогнали их машину и посигналили, чтобы остановились — явно могли. Два пикапа Тойота, один из них белый, четырехдверный, такими пользуется ООН. В кузове одного из пикапов — пулеметчик с русским ПК, установленным сошками на кабину. Серьезная вещь. Русские напряглись. Корви услышал звук, от которого все похолодело внутри — характерный щелчок, издаваемый переведенным в боевое положение автоматным предохранителем.

— Не стрелять — тихо сказал полковник — я разберусь…

— Вы их знаете?

— Да. Люди Халеса… Халес — был самым кровожадным из полевых командиров Пешаварской семерки, он был ранен во время вторжения в Афганистан — но сейчас выздоровел… Убедившись, что водитель грузовика ООН подчиняется — бандиты взяли машину в клещи, один пикап спереди, другой — сзади. Воронкообразное рыльце русского пулемета — смотрело прямо на кузов… Один из бандитов, перевязанный пулеметными лентами как анархичный матрос, в дешевых блестящих полицейских очках — вылез из кабины Тойоты. В его высоко поднятой руке — был русский автомат со складным прикладом. Здесь его звали Калаков — пуштуны плохо выговаривали некоторые русские буквы… Полковник спрыгнул ему навстречу.

— Саламуна, вроу…

— Салам. Что ты везешь?

— Рис и муку.

— И этот груз охраняют семь воинов?

— Когда на дороге такие опасные люди как ты — не хватит и десятка… Бандит польщено улыбнулся.

— В этом ты прав, брат. Но раз ты едешь по нашим землям, не мешало бы расплатиться за проезд…

— Почему это они стали твоими?

— Потому что наш лагерь в двух километрах отсюда, а твой в тридцати.

— Но велико ли это расстояние для настоящих воинов — сорбозов? Намек был прозрачным — нет никаких проблем в том, чтобы прийти и отомстить. К тому же — опытным взглядом бандит понял, что сопровождающие груз — отнюдь не новички в своем деле. И ситуация не столь однозначна, чтобы с ходу выявить победителя.

— Хвала Аллаху, у нас есть припасы, поэтому, мы не возьмем доли для себя. Но у нас есть женщины и дети в лагере на нашей земле, их надо кормить, пойми нас, брат…

— И сколько ты хочешь, брат? Бандит почесал бороду.

— Думаю, половины того, что ты везешь хватит…

— Половины… Брат, ты впадаешь в грех лихвы. И кроме того — как ты повезешь половину в свой лагерь, куда ты положишь свою долю? Непонятно, сколько еще могла продолжаться такая торговля и к чему она могла привести — но тут обе стороны услышали характерный стук вертолетных лопастей. И он приближался…

— Шайтан… Вертолет появился на небольшой высоте — румынская Пума, лицензионный вариант французской. Но в отличие от французского варианта — румынская Пума была вооружена по стандартам Восточного блока — НУРСы и пулеметы. Полковник протянул свернутые в трубочку деньги.

— Возьми это и хвали Аллаха, что послал тебе меня на пути… Бандит поколебался, но все же взял деньги. Точнее — схватил, быстро и цепко.

— Хвали Аллаха, что послал этот вертолет… Остаток пути до промежуточной точки они проделали без происшествий.

Афганистан, Кабул 21 июня 1988 года Конечно же, ни генералом Птицыным, ни полковником Телятниковым, ни людьми, названными перед смертью бывшим генеральным секретарем ЦК НДПА Мохаммедом Наджибуллой — дело не ограничивалось. Это была лишь малая часть того айсберга, который неумолимо надвигался на не такой уж в общем и плохой корабль под названием Союз Советских Социалистических Республик. Айсберг можно было обойти, его можно было взорвать — но для этого надо было видеть сам айсберг и понимать, чем грозит его столкновение. Увы… слишком многие блаженно веровали, закрывая глаза на растущую на горизонте точку и, талдыча всем надоевшие лозунги, думали что на их век — уж точно хватит… Прежде чем говорить о предательстве, о вреде, который оно принесло и о наказании, которое постигло предателей — нужно говорить о том, почему тот или иной человек предал. Ведь ребенок не рождается предателем, ни в детском саду, ни в школе, ни в институте, ни в армии — предавать никто не учит. И если человек предает — то нужно задавать вопрос, почему он это делает. Иначе предательство будет повторяться — раз за разом, раз за разом… Надо понимать, что в СССР гражданская война, начавшись в восемнадцатом, так никогда и не закончится и тлеющие угли ее — будут вспыхивать вновь и вновь, как только запахнет керосином. СССР — это страна созданная в ходе гражданской войны, именно в ходе ее сформировалось государство. Государство это сформировалось как государство тотального господства большинства над меньшинством. Как государства отсутствия компромисса. Именно отказ от любых форм социального компромисса определял лицо Советского союза первых сорока лет — либо ты с нами, либо — ты против нас. Монолитность общества и отсутствие системы сдержек и противовесов (суть тормозов и якорей) обеспечило фантастически быстрое развитие государства — но когда накопились социальные противоречия, все это стало угрожать самому существованию государства. Советское государство создавалось как государство крестьян для крестьян — наверное, первая в мире попытка создать некую общинную утопию, государство равенства. Практически продолжение общины, только на всю страну. У крестьянской общины были свои, специфические особенности, сформированные потребностями в выживании в суровых условиях. Так, земля регулярно переделивалась, причем по самому уравнительному принципу — по количеству едоков. [124]Многое в общине было общим. На государство и на право смотрели как на что-то отвлеченное — было обычное право и был суд в виде схода общины — единственный, который уважали. Справедливости отдавалось абсолютное предпочтение перед правом, причем справедливости очень специфической. Описывается случай, когда мировой суд, судивший двух крестьян по вопросу спорного участка, присудил одному отдать две трети спорного участка, одному — одну треть. На процессе случился корреспондент, он удивленно спросил — почему так, ведь если один прав, а другой нет, то тому, кто прав надо отдать весь участок. Ему спокойно объяснили, что и там и там — большая семья и этим двоим — еще жить по соседству. Люди, которые строили Советский союз — были суровыми, они обходились минимумом и требовали того же от других, не ценили человеческие жизни — но точно так же ни в грош не ставили и свою. Многие личные потребности с крестьянской суровостью они объявляли баловством. Эти люди верили в Царство Божье. А в восемнадцатом — им показалось, что его можно построить и на земле, прямо сейчас, уже скоро, через год — два. И они взялись за винтовки. Им противостояли люди, которые были самыми обычными людьми в западном понимании

этого слова. Люди, которых не отличишь на улице большого, космополитичного города, такого как Париж или Нью-Йорк от других горожан. Люди, которые признавали право в западном его понимании, в душе при этом понимая что такое право служит закреплению некоей несправедливости — но все же принимали его. Люди, которые признают право и возможность одного человека на эксплуатацию других людей. Люди, которые никогда не отдадут ничего чужим, пусть и рядом живущим людям — именно потому, что они для них чужие, не общинники, не свои. Люди, живущие в городах и поэтому давно лишившиеся сильнейшего, почти животного чувства общности, принадлежности к единому роду, виду, племени, народу. Этих людей было немного, примерно десять, максимум пятнадцать процентов от общего — но это были те самые буржуазные спецы и прочие, без которых невозможно функционирование нормального, современного общества, без которого — страна была просто обречена на жесточайшее порабощение, порабощение кем угодно — гитлеровцами, англичанами с французами, даже поляками. Гражданская война как раз была столкновением между этими двумя лагерями. Между этими двумя стилями жизни. Между общиной и городом, это был бунт общины, нацеленный на то, чтобы сохраниться и не пойти по западному пути развития, на который Россия при императоре Николае уверенно выходила. Считается, что гражданская война закончилась победой красных, но это не так, в ней проиграли все. Даже физически уничтожив большей частью старые классы — новая власть вынуждена была создавать новые, создавать промышленность и города. Таким образом, люди отрывались от земли, от общины и уже во втором, в третьем поколении становились чужеродными телами, чей генокод принципиально противоречит тому, что был заложен в государство и общество. Это надо было видеть, но это старались не видеть, не замечать, не замечать год за годом, Съезд за Съездом. На наш век — хватит… Новое поколение, родившееся после войны — было принципиально другим. Если старое поколение пело песню «Жила бы страна родная и нету других забот» — то гимном нового были слова Виктора Цоя «И все что нам нужно — нам нужно сейчас!». Старое поколение могло рожать детей в бараках — новому нужна была отдельная квартира для каждой семьи. Наконец — у старого поколения было то особое чувство прощения… не совсем христианское, вы не правы. Это чувство — рождалось из четкого убеждения в том, что твое личное выживание — ничто перед выживанием рода, вида, страны. Это не храбрость, нет — у нового поколения было достаточно храбрости, которую оно продемонстрировало в Афганистане, даже враги признавали храбрость русских, подчас безумную. Это была готовность простить даже вполне очевидную несправедливость в отношении себя и своей семьи, если та была совершена во благо выживания народа, готовность стать той самой щепкой, которые разлетаются во все стороны, когда рубят лес, вполне сознательная готовность на жертвы без похвалы и награды, даже без признания. Людей раскулачивали — но те, кто относился к людям с общинной психологией и думать не думали вредить, для них достаточно было того понимания, что «время было такое» и «так надо было». Другие, те, кто был людьми в западном понимании этого смысла слова — не прощали обществу ничего, даже в пятидесятые они помнили — кто из какого рода, что отняли у отца, что у деда, кого репрессировали. Помнили и копили счет — чтобы предъявить при любом удобном случае [125]. И новое поколение, родившееся в городах и не знавшее нужды — не прощало ничего и никогда… С чего начинается предательство… Был май… начало семидесятых годов, пик величия Советской державы. От страшной войны, прокатившейся по советской земле — оправились уже полностью. По техническому

развитию — догнали ведущие капстраны. Ведется массовое жилищное строительство, дорожное строительство, энергетическое строительство, новые заводы строятся МАССОВО. Цифры капиталовложений удивляют даже много чего повидавших западных экономистов, и они спорят там у себя — когда СССР обгонит США и станет первой державой мира. А в то же время… А в то же время — в одной из московских школ объявили смотр пионерских организаций. И ладно если бы просто смотр художественной самодеятельности — постоять на сцене в галстуке и песню проорать с выражением, что до этого целый месяц разучивал — любой дурак способен. Так нет. На сей раз — объявили смотр-конкурс народно-хозяйственных проектов. Да, да… народно-хозяйственных проектов, которые предлагали пионерские организации. Ну и какие народно-хозяйственные проекты, когда в школе толком и по рублю с родителей на праздник собрать не могут? Сережку Телятникова в классе не любили. Не то чтобы он сильно отличался или выделялся, нет. Во-первых — активист, входит в совет отряда. Во-вторых — родители не слишком то романтических профессий: папа в НИИ, мама в министерстве. В третьих… а в третьих пацаны сами по каким-то своим признакам выделяют белых ворон — и такая белая ворона есть всегда. Ну, или почти всегда… Объявили смотр-конкурс. Аврал. А на улице солнышко пригревает, снег полностью сошел, в прошлом году поле для футбола разровняли новые сетки поставили, мячи дали. И вот вопрос — что делать? Или сидеть и корпеть над народно-хозяйственным проектом после уроков. Или пойти, побегать, погонять в футбол вместе с компанией хулиганистого Брыкина, у которого брат из тюрьмы недавно вышел и который такие словечки знает… Вы — что выберете? И все было бы ничего, если бы проект, который в одиночку сделал усидчивый Сережа Телятников — не занял третье место по Москве. И что самое интересное — он продумал его полностью сам, ему не помогали взрослые — разговоры отца и матери многое дали. Награду вручали всем вместе — а Телятников не был даже председателем совета отряда, и его не вызвали на сцену. К диплому полагалось еще что-то… книги, и какая-то мелочь… буквально на мороженое. Не начать возмущаться при всех, когда было полно людей и из министерства образования и из горкома комсомола и из министерств у Сережи Телятникова ума хватило — и папа и мама понятно, где работают и он уже знал золотое правило советского чиновничества — сор из избы не выносить. Но вот когда вопрос встал уже в школе, он возмутился и сказал — почему работал я один, а награду делят на всех… И вот тогда, советские тетеньки из школы, вкупе с малолетними лоботрясамифутболистами — объединились единым фронтом и поперли. Тетеньки хотели раз и навсегда запугать паренька: в друг проверка, ляпнет не пойми что и пойдет информация о том, что в школе такой то неблагополучно, процветает начетничество, работа с детьми в рамках пионерской организации поставлена формально и т. д. и т. п. А хулиганы-футболисты, которым пионерия особо и не сдалась — они понятное дело, примазаться хотели. Понимали, уже тогда понимали, что наказать могут и их. И, конечно же, хотели еще раз, да побольнее пнуть всеми ненавистную белую ворону — задаваку. И решение это — разделить на всех и забыть — было больше, чем преступлением, это было ошибкой. Грубейшей, хуже просто придумать было невозможно. Лучше бы эти деньги никому не достались, а книги — в библиотеку школы. Тетеньки, вожатая, которая на каждом собрании с выпученными глазами говорила о честности, принципиальности — замели сор под ковер. «Пионеры» поняли, что можно присваивать себе плоды чужого труда и за это ничего не будет. Что если их много, и за них — взрослые (партия, государство) — то можно делать все, что угодно, попирая любые законы. Что победителя можно ошельмовать и отнять плоды его победы

и пнуть побольнее. Чтобы знал свое место. А у Сережи Телятникова с этого момента и к государству и к обществу, ко всей стране — появился счет. Счет, который потом оплатят кровью очень многие. Он понял, что он — умнее всех вместе взятых, которые только и могут гонять футбол разучивать матерные слова и шлындать по улицам — всегда вместе, потому что поодиночке они никто и знают это. Он понял, что не надо высовываться. Надо бить исподтишка, никогда не выходить против общества — а только один на один, а еще лучше — делать так, чтобы твои враги вцеплялись друг другу в глотки. Он понял, что сила важнее правды. Он понял, что ничего не должен ни этому обществу, ни этому государству. Он понял, что справедливости — нет, общество не обеспечивает ни справедливости, ни торжества добра — значит, и он может поступать, как считает нужным. И с тех пор он больше никогда не выступал, ни за кого никогда не вступался и никогда не шел против общественного мнения. Но он копил счет. Он остался в совете отряда, в последний перед выпуском год даже стал его председателем. Он как никто другой в школе — боролся против всякого хулиганья, дежурил, четверых по его наводке — и вовсе выперли, одного в дурку, троих — в коррекционную школу для отстающих. После школы он отслужил в армии — и тоже был замполитом, его часть по уровню политической подготовки не раз ставили в пример на уровне округа. Демобилизовавшись из армии, он поступил на юридический факультет МГУ, а с дипломом — его распределили в КГБ. Постарался куратор — парень был смышленый, в своем потоке он был самым опытным из стукачей, если другие халтурили, сговаривались с разрабатываемыми — то этот работал не на страх, а на совесть. В КГБ — его научили вести тайную войну уже профессионально. Со знанием дела. И с тяжелейшим ущербом для врага. Только кто — для Сергея Телятникова был враг? Этим так никто и не поинтересовался… Дорога в Кабул обеспечивалась несколькими агентами, наиболее важный из них работал в Аэрофлоте. Рейсы на Кабул ходили каждый день, и он появлялся в Кабуле каждые три дня, будучи бортинженером рейсовой Тушки. Вербанули бортинженера еще в конце семидесятых в Москве. Он был гомосексуалистом, жопником — и прекрасно знал, что с ним сделают, если КГБ отправит его в исправительно-трудовой лагерь… а статья была, ее никто не отменял. Кроме того — разрабатывали его профессионалы, и он прекрасно понимал: если он откажется работать — его не отправят в лагеря, его просто убьют. В качестве поощрения ему разрешали таскать мелкую контрабанду — таможенникам в Шереметьево хорошо было известно, кто на подсосе… В этот день — самолет точно так же совершил посадку в Кабульском аэропорту, как и всегда. Его прикрывали два вертолета Ми-24, щедро разбрасывая по сторонам шары тепловых ловушек… несмотря на то, что поток Стингеров почти прекратился, мало ли сколько их может быть в пещерах по всему Афганистану, а боевики сейчас стали намного опаснее, от войны с Советской армии они перешли к индивидуальному террору, к убийству советских граждан. Последний пуск зафиксирован был месяц назад… к счастью неудачный. Сегодня же — сели нормально… Обычно — в Советском союзе в каждом городе при аэропорту существует гостиница для летного состава. В Кабуле ее не было, Аэрофлот арендовал в общей сложности три достаточно приличные виллы по всему городу для отдыха и «передержки» своего персонала между рейсами. Летчики использовали эту передержку по полной программе — в Афганистане можно было купить то, что в СССР днем с огнем не сыщешь, а каждому члену экипажа разрешалось провозить до двадцати килограммов ручной клади за рейс — примерно так же, как в свое время Ост-Индская компания разрешала каждому матросу брать в рейс по сорок килограммов опия для продажи в Китае. В последнее время, большой популярностью пользовались видеокассеты

— и не так дорого здесь и легкие — а в Союзе ого-го стоят, особенно фильмы с драками — Джеки Чан, Брюс Ли. Несли целыми сумками… После прохождения послеполетного осмотра вместе со всеми — сел в аэропортовский РАФ и бортинженер Виктор Суваев. Первый пилот, Гаврилюк — дружески хлопнул его по плечу.

— Ты чего такой смурной? Конечно же, про то что Суваев гомосексуалист никто не знал, тем более — в экипаже. Никто бы просто напросто не захотел с ним работать, узнав такое. Воздушный флот — это культ силы, мужественности, тут и стюардесс полно, самых красивых… гомосексуалист. Нет уж, увольте… Суваев вымученно улыбнулся.

— Съел что-то не то, Владимир Васильевич. Штурман, Долмин, расхохотался.

— Афган, самое место на толчке сидеть, да… Микроавтобус подкатил к БТРу, тот. Через несколько минут, выбросив из труб клубы вонючего дыма, тронулся. Завоняло и в салоне.

— Фу… Мехмед, ты что, нормально ехать не можешь? Завонял всю машину… фу…

— Прости, рафик… Понятное дело — к БТР жмется на случай обстрела… Покатилась перед глазами серая лента дороги, пыль и до сих пор не до конца убранные горелые машины на обочинах. Дорога, спешно восстановленная после войны — она вела к посольствам и к аэропорту. Стоящие на обочине бронетранспортеры, новомодные угрюмые «черепашки» — так называли машины с высоким бронекузовом на шасси Урала. И. конечно же, афганцы. Такси, частные машины, много мотоциклов. Торговцы прямо у стратегической, охраняемой советскими войсками дороги — предлагают ворованный бензин, шины, запчасти и всякую всячину… Долмин как раз рассказывал про очередную кассету.

— … вот это дела. Ты прикинь, они на него всей толпой, человек десять, не меньше! А он их — раз! Раз!

— Кино, чего же ты хочешь…

— Не… У меня пацан в какую-то качалку ходит. Там сэнсей хороший, он показ делал. Троих за минуту положил.

— И сколько?

— Да ерунда. Сорок в месяц — много что ли? Зато малец — без дела по улице не шлындает.

— Смотри… говорят, в Казани банду взяли… такие же каратисты.

— Не… мой не пойдет. Запорю. Как раз в это самое время младший Долмин и еще несколько таких же каратистов — рекетировали торговца тюльпанами, некоего Ашум-задэ. Это был первый опыт их рэкета… первый опыт превращения их группы в маленькую, сплоченную бандочку. Стремительно нарастающее с начала восьмидесятых общее отчуждение в обществе заставляло сбиваться как раз в такие вот маленькие группы, отделяясь от большого, общего. Правда больше не означала силу — силу означал кулак. Этого тоже до поры не видели… Кабульские такси, регулировщик в бронированной будке, сделанной из подбитого бронетранспортера, заунывный напев муэдзина, плывущий над старым городом — время намаза. На улицах — типичные местные широкие штаны и безрукавки сочетаются с джинсами и местной, внешне малопримечательной, но отлично маскирующей практически на любой поверхности формой, которую местные шили для советского спецназа. Автобусы, троллейбусы

— когда то говорили, что если в городе работает трамвай, значит, здесь есть советская власть. И тут же, как напоминание о войне и терроре — угловатые, раскрашенные в камуфляж бронемашины, солдаты в новых шлемах, напоминающих мотоциклетные, настороженные, смотрящие по сторонам. Когда они даже просто стоят и разговаривают — обязательно встают так, чтобы держать под контролем все стороны света. И в нескольких метрах от этого — манящий запах плова из чайханы, бачи, гордые тем что они не босоноги, а в дешевых кроссовках, зазывающие покупателей, синяя и серая Джинса — так обычно одеваются советники и специалисты, выходя в город. Заветная Монтана — дембельнувшийся после Афгана парень в джинсовой паре — король любой дискотеки… Прокатились по Майванду — главной улице города. Порядок уже навели, но до сих пор, как выбитые зубы — разрушенные дома, опаленные адским пламенем Шмелей черные глазницы окон. Основные силы пакистанцев сюда не дошли, но бои шли страшные, буквально за каждый дом. Но здесь же — что-то весело кричащие друг другу строители, весело пыхтящий, изношенный ЗИЛ, [126]потемневшие от работы, сухие руки, проворно укладывающие кирпич. Страна ведь была социалистической, с социалистическим выбором — и значит, она строилась, а бывший враг афганского народа, товарищ Ахмад Шах по прозвищу Масуд объезжал стройки и обещал посадить вороватых строителей в зиндан. Бывает и так… Свернули, прокатились мимо бывших советских хрущевок — сейчас столько жилья было не надо, а для новых советских специалистов строили городок в другом месте. Пошел квартал вилл — старый РАФик, стоящий на ободах, непонятно откуда здесь взявшийся, усатые, улыбчивые нафары из Царандоя, пропускающие советских просто так, а афганцев за деньги, приветственные крики — руси-афганистан дост. Высокие, глухие дувалы — здесь боев не было, даже самые отмороженные боевики сюда не совались, чтобы не озлобить людей. Советский союз показал свою силу — и в Кабуле сейчас было примерно так, как в начале восьмидесятых — только без массовых митингов, потому что от митинговщины все устали не меньше, чем от войны. Но лукав Восток! — прошлой ночью здесь стреляли и не исключено, что это были как раз эти усатые, улыбчивые нафары, которые получили автомат и жалование от новой власти — по ночам выходят на охоту. Сопротивление не было уничтожено — оно отползло в свои горные норы, забилось в схроны и кяризы, перекрасилось, легализовалось, залегло как тяжело раненый зверь. Улыбки никого не должны вводить в заблуждение — это Восток. Но они никого и не вводят — потому что здесь куется сталь. Новое, стальное поколение — которому предстоит вести страну к новым вершинам. Виллы здесь — в основном арендуют либо советские, либо международные организации: соседями Аэрофлота выступают восточные немцы из какой-то экспортной компании, экспортируют сюда продукцию машиностроения и кажется, договариваются о том, что что-то добывать. Но на каждой вилле живет афганец, обычно вместе с семьей. В качестве платы за жилье — он ухаживает за виллой, держит ее в порядке, убирает, достает советским все, что им надо, при необходимости выступает в качестве переводчика, учит желающих языку. Жилья в Кабуле не хватает, в городе огромное количество беженцев из Джелалабада и пограничной зоны потому такая работа для любого афганца — как рай… На советской вилле — прислуживает афганец Юсеф. Его семья — восемь детей, три жены — живет здесь же, в небольшом флигельке. Они — беженцы из Кандагара, приехали сюда, потому что знают — там их убьют. Дело в том, что сам Юсеф — пуштун, а вот одна из жен у него — таджичка и четверо детей — наполовину таджики. А это плохо — сколько ни говори про пролетарский интернационализм, здесь всегда будут помнить, кто какого роду-племени. Это русские — подзабыли, после семнадцатого года перевернули страницу. Да и то — не все… Афганец встречает у ворот. Кланяется и молча ждет, пока выгрузится один экипаж и

погрузится другой, которому надо лететь. Три дня одни, тря дня другие…

— Юсеф… иди сюда, дорогой… Командир воздушного корабля с заговорщическим видом достает небольшую сумку. Там — масло, сгущ, кое-какие консервы. В Аэрофлоте, если немного сэкономить на питании пассажиров — можно ох как хорошо прожить. А в Афганистане хорошо — это значит не в зиндане и не с отрезанной головой. То есть — устанавливать контакты с местным населением это не интернациональный долг, а суровая необходимость. Да и… жаль если честно, парня. Один он — а жены три, да вон еще, выводок какой. Тут одна то — чуть в петлю не лезешь, а если три… Если б я был султан… был бы холостой… Юсеф берет подарки, низко кланяется. На самом деле низко, как афганцы умеют.

— Рахмат Владимир эфенди. Рахмат.

— Какой я тебе эфенди. Что новенького? Вопрос непростой и требует обстоятельного разговора. Дело в том, что советский человек — не может просто так шляться по кабульским дуканам и базарам. Опасно — раз, да и статью за спекуляцию — никто не отменял. С каждым, кто получил допуск на полеты в Афганистан — проводили беседы, сначала в министерстве гражданской авиации, потом — в каком-то неприметном здании в Балашихе — что делать, если дело совсем швах. Потом — в ЦК мозги долбили и каждый в конце сего увлекательного процесса подписал бумажку. А бумажка эта непростая — приказ называется. О правилах поведения советского гражданина в Демократической республике Афганистан. Несколько страниц убористого шрифта — что нельзя делать и куда нельзя ходить. После прочтения остается легкое чувство недоумения и незаданный вопрос — если это все нельзя, то что же тогда «льзя» то? В числе прочего — нельзя торговаться на базарах и рынках (а если не будешь это делать, афганцы не будут тебя уважать, для них процесс торговли один из важнейших элементов общения) и нельзя покупать вещи не в государственных магазинах по государственной же цене. А в государственные магазины — только дурак пойдет. Да и правом бесплатного провоза двадцати килограммов ручной клади на рейс — только дурак не воспользуется. Потому — посредником в таком щекотливом деле как раз служит этот самый слуга — ему оставляют заказы, он договаривается с торговцами на рынке. Естественно, и сам что-то с этого имеет. Потому что шурави — покупатели оптовые и покупают сразу много…

— Платки нашел?

— Да, рафик Владимир. Платки рафик Рахим привез, много, заглядение. Тысяча и одна ночь, сказка…

— Почем?

— Ну… по пять отдаст.

— Совсем сбрендил, старый. Ладно, разберемся… А что с кассетами?

— Новый завоз только завтра, но для вас оставили…

— Ты только смотри… чтобы без картинок. А то одному впаяли.

— Впаяли?

— Неважно… Я говорил — чтобы ничего не нарисовано было. Так?

— Да, рафик, так и есть… Из кассетного репертуара самое популярное — это боевики с Брюсом Ли и Эммануэль. Великая и незабвенная Эммануэль, скольким советским женщинам ты открыла радости плотской любви, которой до этого и не было в Советском союзе [127]. Непонятно только, как дети то рождались. Видно, все-таки что-то было… Вот только на советской таможне — лучше, чтобы кассеты были чистые. Проверить то

нечем. А если отстегнуть сиреневую [128]— то и незачем…

— Белые обложки.

— Да, рафик… Командир воздушного корабля хлопнул по плечу афганца.

— Вот, это хорошо. А Васе куртку — договорился?

— Договорился, эфенди. Мой дальний родственник работает портным, он как раз делает хорошие куртки…

— Э… нет, дорогой. Так не пойдет. Надо фабричную куртку. На фабрике пошитую, понимаешь? Настоящую.

— Но она настоящая. Кожа, пошита в Пакистане, рафик. А мой брат просто подгонит ее по фигуре…

— Кха [129]. Мы тоже привезли…

— Посмотрим, эфенди…

— Пошли. Двадцать килограммов — они не только в одну сторону, они и в другую. Раньше все водку возили, но теперь транспортники нишу перебили. Они прямо наливом возят, в бензобаке отдельные емкости делают, с ними по цене не поспоришь. Поэтому — начали возить всякие разные вещи, пуговицы, кипятильники, столовые приборы, которые очень нравились афганцам. Все, что в Советском союзе стоит копейки, а здесь — в большом дефиците. Раньше все в Пешаваре покупали — а теперь Пешавар то — тю-тю… Вот так и существовали. Как могли. А вы думаете? Это только дурак будет интернациональную помощь за спасибо оказывать, а умному тут — ох, дел… Витя Суваев — в своей комнате, прохладной, на первом этаже — быстро переоделся. Джинсы, куртка, дорогие, супермодные даже в Союзе кроссовки. Черные очки — полицейские, здесь купил. Он — один из немногих, кто мало участвовал в коммерческих операциях. Только чтобы не привлекать внимания. В афганской столице ему нужно было другое. Бача бази. Переводится как игра с мальчиком. Традиция, которой в Афганистане сотни, если не тысячи лет. Пословица еще была: голубь, пролетая над Кандагаром, одним крылом машет, а вторым прикрывается сзади. Чтобы не подобрались с тыла, значит. А может — речь шла не про Кандагар, а про Джелалабад. Запамятовал я что-то. Мерзости этой везде хватало… А как вы хотели? Вот подумайте сами: ежу понятно, что мальчиков и девочек рождается примерно поровну. И чем оборачиваются гаремы? А тем, что если у одного мужчины есть несколько женщин (а гаремы бывали и по несколько сотен!) — значит, у нескольких мужчин женщин нет ни одной! Вот отсюда и растут корни педофилии. А если учесть и тот факт, что отношение к женщине в мусульманских странах традиционно скотское, медицина плохая — положение с обеспечением трудящихся женщинами становится еще более напряженным. И появляется традиция — игр с мальчиками. Тем более — если существует практика куплипродажи детей, из-за войн существует много детей-сирот, а из-за нищеты родители часто вынуждены продавать одного — двоих детей, чтобы поднять остальных… Когда Советская армия вошла в Афганистан — советские офицеры сначала просто не могли поверить, что такое вообще возможно. В Советском союзе за оскорбление словом п……с полагалось бить в морду, а в местах не столь отдаленных — такие слова заканчивались поножовщиной в ста случаях из ста. И когда встречали старца с малолетним ребенком — сначала умиленно смотрели на это: мол помогает оставшемуся без родителей сироте. Потом,

когда стало доходить — кто-то старался не смотреть и тщательно мыл руки после встреч с полевыми командирами — бачабозами, были случаи, когда, встречаясь с такими случаями, советский офицер просто доставал пистолет и решал проблему кардинально и на месте. Среди партийцев НДПА под советским влиянием слово «бачабоз» тоже было ругательным, кого на таком ловили — исключали из партии, отдавали под суд… но все таки это было, в том числе и в самом Кабуле. Но было и другое… Для сотрудников КГБ конца восьмидесятых подобное — было всего лишь крючком, поводом к вербовке, как сказал один американский профессор, специалист по борьбе с терроризмом, разведке — все впору. Идеалы и честь, которые когда то были и в разведке молодого советского государства — были успешно спущены в сортир и на место малограмотных, но с горящими глазами, готовых работать сутками, до голодных обмороков молодых чекистов — пришли «всеядные» профессионалы, изверившиеся, обученные профессионально лгать, подрывать, убивать. И не важно — кого, ради чего и за что… Стараясь не шуметь — Витя Суваев прошел черным ходом, вышел на задворки через черный ход. Подмигнул бачонку — сыну Юсефа, который здесь сидел и присматривал. Бросил ему заранее заготовленное лакомство — большую, советскую шоколадную конфету с вафлей внутри, для СССР обычное лакомство, а для афганского бачонка из нищей многодетной семьи — настоящее сокровище. У них было негласное соглашение — бачонок, охранявший задний, черный ход — в упор его не видел и сидел здесь до тех пор, пока он не придет — чтобы запереть дверь черного хода на засов. Не запирать — было опасно… Никто не должен был знать о его походах. Потому что если узнают — то возникнут вопросы. Неприятные. И рано или поздно — на них будет получен ответ. Не бывает вопросов без ответов в этой жизни… Пробежав заваленным битым кирпичом, глиняными блоками, горелыми останками машин, он вынырнул на улицу. Перед этим — замер в тени проулка между этими двумя домами, огляделся. Никого не было видно… Нафаров он тоже вознаградил — сунул им бумажку в десять афганей. Для них хватит… советский вообще мог ничего не оставлять. Но надо… эти тоже будут молчать. На углу квартала поймал такси — бело-оранжевую Волгу, битую, разукрашенную какимито наклейками с усатым, веселым водителем, который понимал по-русски. Попросил отвезти на Майванд, расплатился афганями… На Майванде — вышел. Канул в толпу — здесь шумели, торговались, защитники революции — они так и назывались сейчас — внимательно следили за порядком. В толпе было немало русских — в том числе одетых так же, как и Суваев, в остромодную джинсу. Никто не обращал на него внимания, кроме маленьких зазывал из дуканов… Неуклюже проверившись, Суваев нырнул в газахурию — небольшую примитивную едальню — кафе на первом этаже дома, где торговали лепешками с мясом и пловом на вынос. Вход в газахурию прикрывало легкое, полупрозрачное покрывало с каким-то сказочным, ярким сюжетом. Внутри было на удивление прохладно, играла музыка из последнего индийского фильма, который ходил смотреть весь Кабул. За низенькими самодельными столиками горбились афганцы, в основном офицеры и торговцы, торгующие здесь же, на этой улице и сейчас пришедшие пообедать. Даже горячий плов в обед — был доступен далеко не всем афганцам. На него — никто из едящих не обратил внимания — здесь, в Афганистане не принято было лезть в чужие дела… Владелец газахурии — черноглазый, быстрый, молодой, с гладкими, выбритыми до синевы щеками и короткими, ухоженными офицерскими усами — встретил нового посетителя в традиционном полупоклоне, сложив руки. Восточная, ничего не значащая вежливость — он же,

случись шурави отвернуться — ткнет его ножом в спину.

— Салам алейкум, эфенди Виталий. Хуб асти? Чатур асти?

— Хуб хастам… [130] Шурави — достал одну за другой из сумки две, по советской традиции обернутые в газету Правда бутылки, передал их владельцу газахурии. Тот поклонился еще ниже — водка стоила дорого…

— Ташаккор, эфенди. Хейли мамнун… [131] За спиной дуканщика была прикрытый более плотной тканью занавеси ход на кухню. Шурави знал этот ход, не раз ходил по нему. Пригнувшись, он отодвинул рукой занавеску и прошел на кухню, хозяин заведения не протестовал… Миновав горящую земляную печь — тандыр и вполне современную большую газовую плиту, питающуюся от больших, красных баллонов, которые развозили утром по городу специальные машины — русский подошел к двери — здесь уже была вполне современная, европейская, дверь, весьма крепкая. Он постучал в нее — три раза, потом еще два — и дверь открылась… За дверь — была довольно прилично обставленная комната, ее земляной пол почти полностью закрывали вытоптанные ковры — в этой части света вытоптанный ковер ценился куда больше, чем новый. Здесь — было освещение от лампы-летучей мыши и довольно большая кровать, которую притащили из разгромленного при боях в Кабуле военного госпиталя — тогда кто остался в живых, тащил что мог и откуда мог. Здесь же были два стула — явно самодельных колченогих. Оба были заняты — на одном сидел одетый как местный мужчина, почти точная копия хозяина заведения, только без усов и еще моложе. На соседнем стуле сидел подросток, который упорно смотрел в пол, не смея поднять на шурави глаза. Если присмотреться — то можно было заметить, что его ресницы и брови подведены тушью, а щеки — женскими румянами…

— Салам алейкум, эфенди Виталий. Хуб асти? Чатур асти? Шурави не ответил на приветствие — он буквально пожирал подростка глазами, его руки дрожали от нетерпения, в горле моментально пересохло. Кабул был тем местом, где он мог быть самим собой, мог не сдерживать свои тайные желания…

— Чанд соле асти [132]… - хриплым голосом спросил он подростка.

— Дуаздах, эфенди [133]… - ответил подросток, по-прежнему не поднимая глаз… Двенадцать… Младший брат хозяина заведения был вынужден подняться на цыпочки, чтобы говорить в ухо русскому.

— Мы нашли его на базаре, совсем недавно. Он еще не участвовал в бача бази и не знает, что такое настоящая мужская любовь. Поэтому, он боится. Али надеется, что шурави понравится подарок, который мы ему приготовили… Суваев — трясущейся потной рукой достал из кармана смятый комок денег — рублей, афганей и протянул Али, младшему брату хозяина. Вместе с деньгами — он передал и небольшую пустую бумажку, которую он должен был передать. Али моментально забрал и то и другое…

— Я вас покидаю. Груз будет на аэродроме, как обычно. Вам передадут перед самым отлетом, тот же человек… Русский его уже не слышал. Сердце тяжело бухало в груди… Примерно в тридцати метрах от газахурии — стояла черная, потрепанная Волга. Машина, раньше предельно престижная — сейчас тоже была мечтой афганца — но простого афганца. Из

Пакистана — все больше и больше ввозили японские внедорожники и пикапы и официальные лица, как бывшие полевые командиры, решившие пойти по пути Масуда и прекратить сопротивление, так и бывшие партийные чиновники и генералы афганской народной армии. СССР ослабил хватку в части показного аскетизма — и новоявленные бароны этой страны стали жадно приобщаться ко всем благам цивилизации: японские машины, спутниковые тарелки… красивая жизнь, в общем. Хорошего в этом было — только то, что теперь им было за что воевать… Через несколько минут после того, как шурави в джинсовой паре вошел в газахурию — из нее вышел молодой, не старше тридцати лет человек, одетый как местные — широкие штаны из грубой ткани, рубаха, безрукавка. Насвистывая, пошел по улице в сторону Белого дворца. У Волги — остановился, пропуская людей — а на тротуаре народа всегда было много. Только очень опытный наблюдатель и притом правильно поставленный — мог бы заметить, как из рукава афганца вылетела бумажка и словно по волшебству — скользнула в приоткрытое окно Волги. Секунда — и молодой человек прошел мимо, беззаботно насвистывая мелодию из индийского кинофильма… В черной Волге — полковник КГБ Телятников, тоже одетый как местный — сноровисто принял сложенную вдвое записку. Нервно огляделся по сторонам — бумага была специальной, вспыхивающей и сгорающей дотла — а он специально нагрел прикуриватель, чтобы чуть что — сунуть и все. Из бардачка он достал небольшой баллончик со спецсредством, прыснул. Завоняло — запах неприятный, чистая химия, на жаре особенно омерзительно — но можно и потерпеть. Шифр был примитивным, подставным — он помнил его наизусть… От прочитанного — ему стало дурно, сердце пошло вскачь сумасшедшим галопом… Пирожков изолирован в санатории, решается вопрос об аресте. Линия скомпрометирована. Подчисти у себя. Пирожков, гнида… Полковник Телятников не питал никаких иллюзий относительно первого заместителя председателя КГБ, генерал-полковника Пирожкова. Бывший секретарь какого-то уральского обкома партии, которому партийный стаж засчитали за чекистский, тайное око Центрального комитета Партии в госбезопасности — и одновременно связующее звено между наркомафией в КГБ и подрывными элементами в Политбюро. Изолирован в санатории — такое бывает, это не арест — но сбежать не сбежишь, если не дадут санкцию, вроде ничего и не было, если дадут… Допроса он не выдержит — не то что допроса третьей степени, а и вообще — любого допроса, который будет вести профессионал. Начнет сдавать всех. И одно из первых имен, которое он назовет — будет имя полковника Сергея Телятникова. Который получил досрочно звание подполковника не за выдающиеся успехи в боевой и политической — а за то, что в восемьдесят пятом году по приказу из Москвы убил полковника государственной безопасности Кулакова, который слишком много знал о том, как начиналась афганская война. Это было сделано вынужденно — преступная группа изменников и врагов народа в высших эшелонах власти СССР, потеряв своего покровителя, генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Владимировича Андропова начала заметать следы. Пришедший к власти представитель старой гвардии, крепкий еще старик Константин Устинович Черненко начал собирать головоломку. Министр внутренних дел Федорчук, бывший председатель КГБ, а до этого — офицер особых отделов (СМЕРШ) начал собирать специальную группу для

расследования преступлений особой общественной опасности, выходя непосредственно на Черненко. А брат Константина Устиновича работал заместителем министра внутренних дел, и стали поговаривать о рокировке — брата в министры, Федорчука обратно в КГБ, после чего — начинать разгром андроповских банд и тайных структур, которые он создал для захвата власти. Но Константин Устинович почти сразу после избрания поел копченой рыбки, которую ему прислал Федорчук (доверял!) и отравился — причем, ели эту рыбу все, а отравился один Генеральный секретарь. Концы этого дела начинали сходиться только сейчас, после разоблачения в четвертом управлении Минздрава СССР банды врачей-убийц во главе с начальником управления Мингазовым. Этот канал тоже замыкался на КГБ и многих врачей — взяли за глотку на незаконных операциях с наркосодержащими препаратами, заставив выполнять заведомо преступные приказы… Вот и обрезали концы. А он — встал на место Кулакова. Так что Пирожков сдаст. Всех кого знает — сдаст. Максимум — помолчит несколько дней, ожидая, пока его вырвут из рук следователей. Если нет — начнет говорить. И тогда всё. Смерть. Измена Родине, убийство, наркоторговля… гарантированная вышка. И за измену — гарантированная вышка. Мысли сталкивались в голове как шары бильярда, разбитые умелым ударом. Завтра лететь на границу. Может быть, сделать как Птицын — приставить пистолет к башке пилота, приказать изменить курс? Не выйдет — теперь при таких полетах в районе дежурят истребители. Официально — для прикрытия от пакистанских ВВС, которые давно уже даже чихнуть боятся, не то что раньше. А неофициально… Что же делать, что… Перейти по земле? И куда? Попадет в лагерь беженцев, его просто растерзают на части. Пакистанцы их ненавидят лютой ненавистью после того, что произошло. Немудрено — потери в той войне у них больше миллиона. Стоп! А ведь у него сидят американцы. Американские засланцы, которых забросили сюда для террористических актов. У них — прямой, не скомпрометированный канал с американцами, их куратор должен быть неподалеку от границы. И если… Тренированный мозг мгновенно просчитывал варианты, складывая разрозненные мысли в стройную схему плана оперативных мероприятий. Так… это можно спихнуть с себя, поручить… а вот это делать самому и только самому. Самое главное — чтобы до последнего момента все это выглядело как обычная операция по внедрению, которой он и должен заниматься по своей должности. А потом… потом будет уже поздно. Надо только взять хороший подарок. Да… обязательно хороший подарок. Американцы не примут с пустыми руками. Надо что-то такое, что позволит существовать там, под чужим именем. Американцы ценят перебежчиков, принесших хороший подарок, а сейчас, когда разгромлена их сеть и они как слепые — будут ценить тем более. Непыльная работенка, новые документы, возможно, новое лицо… Какой-то ошалевший (а в Кабуле они все были ошалевшие) таксист резко нажал на клаксон, вернув полковника Телятникова в грешную реальность. Он знал правила. Убери за собой, зачисти все следы — потому что иначе идущий за тобой по пятам убийца уберет тебя. Его все равно уберут — но позже, сначала отзовут в Москву, потом устроят автомобильную катастрофу или отравление газом. Здесь это делать слишком опасно, здесь он свой, вжился в окружение, многие ему должны — опытный контрразведчик, контролирующий ситуацию, он сразу вычислит, кто за ним приедет и нанесет ответный удар.

Нет, его обязательно отзовут сначала в Москву. Так было еще со времен Сталина — обреченного сначала вырывали из привычного окружения, переводили на другую должность, в другой регион и только потом брали. Убирать его будет кто-то, кому он доверяет… это еще одна омерзительная традиция его ведомства. Когда надо убивать своего — это всегда поручают делать лучшему другу, коллеге, соратнику. И как верх цинизма — убийца должен посетить похороны того, кого он убил… Нет, пока он здесь — он в силе. Отзыв в Москву — сигнал опасности, даже если он придет — нужно откладывать, саботировать изо всех сил. Даже если он отлучится в Ташкент — сюда он может не вернуться. Но прежде чем думать по американцам, что да как — нужно решить первостепенные вопросы — здесь и сейчас… Полковник перегнулся через сидение — набалдашник коробки переключения передач ткнулся в бок. Открыл бардачок машины и достал небольшой, кожаный пенал. Раскрыл его — в руку упал небольшой, плоский, выглядящий как игрушка вороненый пистолетик, уже заряженный… Его наставником здесь — был полковник государственной безопасности Кулаков. Старый волк, в молодости еще СМЕРШ. Абакумова, Кобулова заставший. Какое то время он служил в Корее, засветился и во Вьетнаме, побывал на Кубе. Он учил — всю грязную работу, все острые акции — старайся делать сам. Не будь белоручкой, никому не доверяй. Стопроцентная гарантия от распространения информации может быть только в одном случае — когда эта информация замкнута только на тебя и больше никому не известна. Нанял бандитов, они попались в полицию, раскололись. Поручил сделать подчиненным — любой из них может начать болтать или хуже того — оказаться врагом. Только сам — и тогда никто не узнает… Сергей Телятников впитывал новые знания как губка — а полковнику было приятно, что его опыт, страшный, кровавый — еще пригодится и кто-то — продолжит его дело. Телятников и продолжил — именно из этого пистолета он выстрелил одному из проверявших работу резидентуры в спину во время инспекции одной из пограничных частей на границе с Ираном. Никто ничего не догадался — пистолет заряжался специальным бесшумным патроном, пуля в котором представляла собой пулю от патрона 7,62х39 от автомата Калашникова. Если внимательно не присматриваться — то можно сделать заключение, что человек убит неизвестно откуда прилетевшей автоматной пулей Особенно — если дело идет в бою или при обстреле… Полковник прикинул пистолет на вес. Потом — из того же футляра достал толстую, прочную резинку, притянул пистолетик к ладони. Незаметно, а если нужно — он сразу окажется в руке. Он незаметен. Самая обычная внешность, ничем не примечательный вид. Аноним, блеклое, ничем не примечательное лицо в калейдоскопе лиц Майванда. Одет он был в гражданское, ни в коем случае не в военную форму… Остается только подождать, пока этот п…… закончит там свои дела. Ему было плевать на этого ублюдка и на то, что он делает. Он был мулом, заодно и полезным идиотом. Он не знал полковника — его передали на связь московские коллеги, все контакты — осуществлялись через эту газахурию или через двоих его подручных, которых он послал в Кандагар разобраться с этими американскими делами. В какой-то степени он даже был интересен — полковнику нравились болезненные типы личности: их можно было легко прокачать, ими можно было легко манипулировать, запугивать, подчинять своей воле. Этот штурман Аэрофлота даже какое-то время был в браке, недолгом и несчастливом — но потом развелся, понял, что не сможет сдерживать себя. На него вышли через диссидентов — там было изрядное количество гомосексуалистов, а они — с радостью стучали друг на друга. Конкретно

этот ублюдок — помогал вывозить какие-то рукописи, ввозил в СССР новые книги издательства Посев, [134]чтобы потом эти деграданты размножали их на пишущих машинках и первых фотокопировальных аппаратах. С тех рейсов его сняли — объяснив, что родине он сможет послужить и в другом месте, а в Кабуле — удовлетворить свои нездоровые потребности он сможет куда проще, чем в Москве… Что же касается дуканщика и его брата — те еще фрукты. Младший брат — любовник одного из членов Политбюро ЦК НДПА, он же ему с братом и устроил этот дукан. Заодно — постукивал в ХАД за своего покровителя. КГБ перехватило архивы ХАД, не дало вывезти в Пакистан — большинство агентов конечно было потеряно, но кое-кого удалось пристроить к делу, в том числе и этих. На моральный облик никто не глядел — по количеству источников оценивается работа офицера разведки. Разведке все впору… Этих — тоже пора убирать. Совсем обнаглели — торгуют наркотиками почти в открытую, младший — один из известнейших сводников Кабула. Говорят, что где-то в новых, построенных советскими строителями микрорайонах находится подпольная порностудия, где снимаются фильмы с мальчиками. Рано или поздно их раскроют — и к этому времени им лучше быть мертвыми. Потому что в отличие от Суваева — они видели полковника в лицо и знают его как своего курирующего офицера… Надо вытащить этих двоих бездельников из Кандагара. Основная игра сейчас развернется в Кабуле, они нужны ему здесь. Что касается пути проникновения американцев — он сейчас не так важен. Они сами его покажут, если будет достигнута договоренность. К тому же — два преданных, повязанных общими делами и общей кровью телохранителей — будут весьма кстати… Где же они прокололись… Наджибулла — единственный, кто сейчас находился в бегах, на нелегальном положении и кто знал его имя, мог назвать его — был мертв. Он точно знал, что Наджибулла мертв и американский агент, прихваченный с ним тоже мертв, для американцев оставили наживку. Тогда где же они прокололись? На чем? Как они вышли сразу на такую фигуру, как Пирожков? Если бы прокололся он — то начали бы разработку с него, и он сразу бы это почувствовал. Получается, прокол не в Афганистане, прокол в Москве. Но это ничего не значит — заметая следы и спасая своих, партейные сдадут любого. Как же он их ненавидит… Наглые, напыщенные ублюдки, учившиеся в спецшколах, потом в МИМО, с детства не знавшие никаких проблем, лицемерные, вечно пьяные или навеселе. При этом — наглые, совершенно отмороженные, прущие вперед как танк. Считающие что все им по жизни должны и везде — есть их доля. Они никогда ничего не делали, принимали деньги за покровительство и даже Пирожков — делая это, выставлял все так, будто без него и солнце не встанет, что они — едино его милостью и живы. Если бы его сейчас назначили в оперативную бригаду по их делу — он бы покуражился. Кровавыми соплями бы плакали и молили о пощаде эти детки и внучки лучших советских семей… Твою мать… Поглощенный невеселыми мыслями, он едва не упустил Суваева. Только увидев обтянутую синей джинсой спину понял — он. Хлопнув дверью Волги — бросился догонять… Суваев — как это всегда и бывало с ним — не шел, он просто парил на Майвандом. Текло его — переполняла необычайная легкость, хотелось нестись вприпрыжку как мальчишка. Только здесь он был самим собой. Только здесь — были люди, которые не осуждали его, а

принимали таким, какой он есть и помогали ему делать то, что он хочет. Только здесь — он был по-настоящему счастлив. Он вдруг представил, что будет, если про него все узнают. Конечно же… первым делом поберут партийную первичку — он сумел таки вступить в КПСС — и начнут пропесочивать. Он вспомнил последнюю первичку… командира одного из экипажей, Вотинцева, увлекшегося двадцатилетней стюардессой пытались вернуть в родную семью. Его супруга — приперлась надменная, внушительная как аэродромный тягач, гордо неся свои телеса, запакованные в пошитое по размеру платье — в стандартные она не влезала. От нее омерзительно воняло… смесь духов и пота, совершенно невыносимый запах и она никак не могла уместить свою обширную задницу на стуле — та постоянно сползала то на одну, то на другую сторону. Он помнил, как выступала обвинительница… повариха аэропорта… лицо как то чем садятся на крыльцо, чеканные слова обвинений… морально неустойчив… полностью разложился… товарищ… Помнил рожи бедняг, которых заставили заседать в товарищеском суде — одни откровенно сочувствовали, другие — делали на собой усилие, чтобы не заржать как лошади. Третьи завидовали. Но приговор все таки вынесли — советская, посконная, тяжеленная как камень на шее справедливость должна была восторжествовать, вернув блудного мужа в семью к детям и супруге, похожей на чудом выжившего мамонта… И они хотят, чтобы он окунулся во все это дерьмо. Променял дыхание мальчишки, нежность его кожи, его беззащитную наивность и робость в ожидании, пока взрослый друг откроет ему все тайны любви… как ему когда-то открыл отсидевший сосед по коммуналке… Нет уж, увольте. Лучше сдохнуть… Он засмеялся… но смех поему то получился больше похожим на шипение… а во рту вдруг появился такой соленый вкус… как то раз его избили у пивнушки подвыпившие мужики, заподозрив что с ним что-то не так. Тогда у него тоже — был соленый вкус крови на губах и что-то омерзительно саднило в груди. Он почувствовал, как безжалостное афганское солнце печет ему спину и шея, хотел повернуться и посмотреть на солнце — но не смог. Вместо этого — он посмотрел вперед — и увидел, как разбитый, заваленный мусором асфальт стремительно несется ему навстречу… Он больно ударился лицом об асфальт — и все звезды вспыхнули у него перед глазами… Движение толпы пронесло полковника Телятникова мимо, никто не увидел пистолет и не понял, что произошло — афганская национальная одежда отличается широкими, ниспадающими на кисти рукавами, а спецпистолет стреляет совершенно бесшумно — ни звука выстрела, ни стука системы автоматики. Специальный поршенек запирает пороховые газы в стреляной гильзе и они не вырываются наружу с грохотом. Движение пронесло полковника мимо, он не сделал ни одного резкого, привлекающего внимания движения, не ускорил и не замедлил шага. А двое афганцев подхватили падающего шурави. Они не заподозрили ничего плохого — был жаркий, солнечный день, солнце пекло сильно, шурави был без головного убора и вполне мог с непривычки получить солнечный удар — тем более если недавно прибыл и не успел акклиматизироваться. Его втащили в близлежащий дукан, хозяин уже нес воду — когда один из афганцев почувствовал рукой влажную теплоту. Поднес руку к глазам — она была в чем-то красном… Когда закричали — полковник Телятников был уже метрах в тридцати. Его никто не запомнил и даже не попытался остановить… notes

Примечания

1 религиозная школа

2 израильская контрразведка

3 в США существует что-то типа петровского табеля о рангах, всего ступеней — 18. Для начинающих предусмотрены ступени А1-А4, то есть его взяли на максимальную для начинающего ступень.

4 Враги без границ, так этих врачей называли в Чечне

5 В нашем мире генерал Стэнкулеску сыграл немалую роль в государственном перевороте в Румынии

6 Счастливого пути

7 Этот автобус когда тронется в путь? (кабули фарси)

8 Один час, эфенди

9 Где я могу купить билет?

10 Жесткая сцепка, чтобы подцеплять летательный аппарат к машине для буксировки.

11 Экспериментальный механический завод

12 парашютно-спасательная служба

13 Спецназ ГРУ ГШ оставался — но был сокращен по численности. Разница была в том, что СПН ГРУ был нацелен на разведку в глубоком тылу противника, поиск и уничтожение мобильных ядерных пусковых установок — а ВСН МО СССР были общевойсковиками, но подготовленными на предельно высоком уровне.

14 По слухам было и такое — спецназовцы ГРУ под чужими именами заключали контракты и служили в спецподразделениях НАТО, чтобы выявить уровень подготовки и тактические приемы.

15 Простите (дари)

16 Кушай хлеб, путешественник (в значении угощайся)

17 Дома офицерского состава

18 Научно-техническое творчество молодых — 89

19 один

20 Новая власть впервые с 1979 года держалась на представителях фракции Хальк. Среди них было много пуштунов.

21 Актив, контакт, игрок — иносказательные названия агентов, лиц, сотрудничающих с разведкой.

22 управление по борьбе с бандитизмом, известное своими боевыми группами.

23 Центр подготовки ЦРУ США в штате Мэриленд. Раньше и в самом деле это была крупная ферма.

24 Оперативный план Завеса — план по перекрытию восточной границы Афганистана с целью недопущения проникновения бандгрупп и караванов с оружием и боеприпасами. Выполнялся в основном силами спецназа и десанта — затем, после начала серийного производства Скорпионов — путем ночного патрулирования местности с воздуха.

25 Пулемет Калашникова модернизированный десантный. В нашем мире не существовало — но разрабатывался. Оснащен складывающимся прикладом и более коротким стволом — но и длинные стволы есть в комплекте. Проектировался для ВДВ — им с длинным оружием прыгать нельзя.

26 То есть просто прыгать из вертолета с низкой высоты.

27 Да, да, американец. Американец (пушту)

28 Поднять (пушту) в смысле — поднимите его.

29 Нет. Нет.

30 Доктор философии, распространенная среди американских военных и спецслужбистов.

31 Водительские права являются основным документом, удостоверяющим личность в США. Паспорт — для поездок за границу, у многих американцев его вообще нет. Паспортизация воспринимается как порабощение со стороны государства.

32 Черный берет — принадлежность войск спецназначения ВМФ США.

33 Седьмое управление КГБ СССР — наружное наблюдение.

34 Заметность.

35 Скорее всего, это был крик осла. Мусульмане очень боятся криков осла ночью, потому что в шариате написано, что если осел закричал ночью — значит, он увидел шайтана.

36 Тихо! (пушту)

37 Есть. Они здесь (пушту)

38 Здравствуй, брат. Американец здесь?

39 Да, да…

40 Иди. Иди вперед, американец.

41 Налево, американец.

42 Кишлак.

43 Вопрос конечно спорный. Наджибулла был избран президентом Афганистана не на всеобщем голосовании, которое в условиях нарастающей террористической активности просто невозможно было провести — а на Лойя Джирге, сходе вождей племен и племенных групп Афганистана. Ни о какой представительности речи не шло, потому что от одного племени был один вождь вне зависимости от его численности, нужных вождей вывозили вертолетами, по ненужным — наносили бомбовые удары и минировали караванные пути. По воспоминаниям Э. Абдуллаева за Наджибуллу подали голоса 33 % проголосовавших, и ночью вбросили бюллетени, доведя это число до 66 %. Но с другой стороны — другие выборы были бессмысленны, потому что моджахеды не собирались в них участвовать ни на каких условиях.

44 Авторитет.

45 Это оскорбление. Мужчина, переменивший свое имя не может быть уважаемым другими мужчинами.

46 Доброго пути, брат…

47 В Пакистане осталась уникальная, сложившаяся со времен британского владычества система. Во времена британской Индии — к каждому полку прикрепляли землю с крестьянами, чтобы полк получал оттуда деньги и продукты на прокорм. Сейчас, в Пакистане эта система укрепилась и развилась — значительная доля пакистанской экономики прямо или косвенно принадлежит армии, огромные земельные наделы принадлежат армии, пакистанская армия — это как государство в государстве.

48 Трудно в это поверить — но еще в семидесятых в Кабуле редко можно было встретить женщину в чадре. Зато полно было иностранной молодежи — съезжавшейся на дешевую марихуану.

49 Рассвет (пушту).

50 Убить? (дари)

51 Нет. Уходим.

52 Сдаюсь. Не стреляй, сдаюсь.

53 Утихни, затихни!

54 Боевой клич пуштунов, то же самое, что наше Ура.

55 Об использовании подствольных фонарей — читать воспоминания Э. Абдуллаева о войне в кяризах.

56 Мина направленного действия.

57 Сюда! Сюда, товарищ командующий.

58 Тихо!

59 Никого! Быстро! Быстро!

60 Ложись!

61 Не двигаться!

62 Бросьте оружие! Поднимите руки вверх! Не оказывайте сопротивления!

63 Что будем делать?

64 Господин президент.

65 советник.

66 в Афганистане были не колхозы, а именно госхозы.

67 Это я, Гейдар-эфенди (азерб. Здесь и далее).

68 Он рассказал?

69 Да, и очень многое. Он готов назвать имена. Все имена.

70 Ты хорошо поработал. Очень хорошо. Я доволен. Тебе что-нибудь нужно?

71 Да, самолет и как можно быстрее. Здесь очень опасно.

72 Самолет будет у тебя через четыре часа. Не спускай с него глаз.

73 Я все понял, Гейдар — эфенди

74 Я жду тебя в Москве. Молодец.

75 ТЭЧ, технико-эксплуатационная часть.

76 Это и в самом деле так — следователи, которые вели дело генерала Полякова удивлялись, как мало он получил за свое предательство. Вообще — дело генерала Полякова темное и до сих пор непонятно, что заставило его предать. Понятно только одно — это не деньги и его не шантажировали.

77 азербайджанское ругательство, означает — сожительствующий с матерью. Тот, кого так назвали должен первым делом убить обидчика.

78 Спецназ генерального штаба Израиля.

79 Пентагон построен по принципу концентрических колен, одно внутри другого, как в матрешке. Кольцо Е — отдано под офисы высшего генералитета.

80 Форт Брэгг — место дислокации многих спецподразделений, в том числе подразделения Дельта. База МакДилл, Флорида — штаб-квартира USSOCOM, командования специальных операций. В Пентагоне у них только представительство.

81 Точно так же сейчас поступает ЦРУ США в нашем мире. На десять придурков, которые занимались в Штатах неизвестно чем, они выменяли четырех реальных своих агентов, занимавшихся шпионажем и изобличенных. В то же время мы — пару раз отпускали реальных сотрудников ЦРУ, американцев, не пытаясь выменять Эймса и других наших агентов. В такой ситуации — ни про какие ценные вербовки по всему миру говорить не приходится: потенциальные источники смотрят на все это и делают выводы.

82 Вообще история американских высоких технологий — очень загадочна. Технологический рывок случился во второй половине восьмидесятых, как раз в период наибольшей напряженности боев в Афганистане. Читая различные мемуары и материалы по разработкам — автор приходит к выводу, что очень многое было разработано при тайной помощи Израиля для вооружения моджахедов и лишь потом попало в американскую армию.

83 Прозвище Госдепартамента. Здание построено на месте осушенного болота.

84 Да, да. Тот самый. В нашей реальности — будущий вице-президент США.

85 Миз, Уайнбергер, Кейси.

86 Это соответствует действительности. В 1985 году Зия уль-Хак прилетал на похороны Черненко, новый генеральный секретарь Горбачев отвел его в сторонку и сказал, что если Пакистан не прекратит поддерживать моджахедов, то СССР нанесет по столице Пакистана Исламабаду ракетно-бомбовый удар. Это еще более усложняет понимание Горбачева, есть много свидетельств того, что до 87–88 года он совершенно не собирался делать того, что произошло потом.

87 В 1980 году группа террористов захватила иранское посольство на Принцесс-Гейт. Они были освобождены группой САС с боем, операция вошла в учебники борьбы с терроризмом. Маргарет Тэтчер после удачного завершения операции — весь вечер сидела в казармах САС и пила с сасовцами виски.

88 Вопрос с поставками был столь серьезен, что рассматривался проект послать отряд САС и совершить диверсию в Тулузе на заводе, где производились эти ракеты.

89 Налоговая служба.

90 Группа независимых экспертов, созданная Бушем в бытность его директором ЦРУ. Шарлатанскими методами изучали экономику и Вооруженные силы СССР, «доказали», что военные расходы Советского союза втрое больше, чем считают специалисты Советского отдела ЦРУ. В начале девяностых обман раскрылся, в Конгрессе был поставлен вопрос о расформировании ЦРУ.

91 В России это трудно представить — как можно ненавидеть свою армию. Но в Пакистане многие ее ненавидят примерно так же, как у нас ненавидели фашистов.

92 Например, скотоложство. Во второй половине восьмидесятых советские солдаты и спецназ захватили или уничтожили большую часть караванных животных и стало не на чем доставлять грузы. Из США самолетами (!!!) начали доставлять мулов. Потом — шокированный резидент написал, что моджахеды трахают этих мулов, и спросил, что ему делать. Из Лэнгли ответили — не вмешиваться.

93 Вероятно изданная издательством Сторожевая башня. Одно из крупнейших издательств в мире, специализируется на бесплатной, раздаточной литературе на десятках языков мира.

94 Западная часть тихоокеанской зоны. Вьетнам.

95 Разведывательное управление Министерства обороны.

96 Знаки различия, нашитые на форму черными нитками.

97 Видимо, Рейган.

98 Магазин, торгующий импортным ширпотребом за чеки Внешпосылторга. Был и при Сталине, тогда он назывался Торгсин — торговля с иностранцами.

99 Владимир Каманов — при Сталине сидел, потом организовал артель по добыче золота. В этой работе показал себя менеджером мирового класса.

100 Ограш — тот, кто сожительствует со своей матерью. Услышав такое, азербайджанец первым делом должен убить обидчика.

101 Апрельской революции семьдесят восьмого года.

102 Пешаварская семерка.

103 То есть провалившихся американских разведчиков или диссидентов. Это сейчас американских шпионов просто выпускают, а тогда — меняли, своих — не сдавали, вытаскивали из тюрем, перевозили в Союз.

104 Отечество. Партия, созданная взамен саморастустившейся НДПА. Более умеренная по взглядам.

105 к государственной тайне.

106 длительное внедрение во враждебную среду под чужим именем и легендой

107 Килька в томатном соусе.

108 Понятно? (дари)

109 Это правда. Михаил Полторанин свидетельствует о том, что в конце семидесятых (!!!) он собственными глазами видел школьный учебник (!!!) на чеченском, где говорилось о том, что надо убивать русских, мстить за депортацию. Этот учебник был издан вполне легально. Вот до чего доводит стремление сохранить своеобразие малых народностей!

110 То есть сдал несколько ценных агентов.

111 Это не так. Юрченко жив до сих пор.

112 Один из приемов. Наводящие вопросы нужны чтобы держать клиента в определенных рамках и показывать, что тебе все известно. Кроме того — на наводящий вопрос, правильно сформулированный можно дать простой ответ — да или нет. Это тоже помогает поддерживать темп и не дает клиенту собраться.

113 Там же он стал осведомителем ЦРУ. По окончании академии служил в Иордании командиром дивизии, по приказу короля бросил ее против палестинских беженцев, совершив акт геноцида. Второй акт геноцида он совершил в 1985 году, приказав применить против восставших пуштунов химическое оружие. В промежутке между этим — он убил главу государства и пришел к власти. Славный путь генерала Уль-Хака содержит столько злодеяний, что во времена оные — висеть бы ему на виселице в Нюрнберге.

114 Национальный стадион, стадион для крикета мирового класса.

115 Добрый день. Добро пожаловать (пушту)

116 Об этом не напишет ни один автор мемуаров. Но это так. Групповщина, интриги, прямые злоупотребления — в КГБ конца 80-х расцвели пышным цветом.

117 Марка водки.

118 Второе главное управление КГБ СССР

119 Каскад делился на агентурно-боевые группы, каждая из которых имела собственное название. Была среди них и группа Тибет.

120 Миномет, 82 миллиметра.

121 Курсы усовершенствования офицерского состава, Балашиха, курсы подготовки командиров диверсионных групп. Ими руководил полковник Бояринов, погибший при штурме дворца Амина.

122 Работать нелегалом во враждебной стране.

123 А в нашем мире Абдул Гани Барадар стал муллой и одним из основателей Талибана.

124 Именно поэтому была огромная рождаемость, именно поэтому она начала снижаться, как только общину заменили колхозом. В колхозе дети — лишние рты и не более того. Но Великую Отечественную — мы как раз и захватили во время своего демографического бума.

125 Автор вспоминает политически наивные выкладки Ивана Евграшина, написавшего «Стальной лев революции». Сформировать у интеллигенции и бывших имущих классов комплекс вины перед простым народом и на базе этого заставить помогать честно строить социалистическое государство. Ха-ха-ха…

126 После 1988 года — в Афганистан стали по цене лома отправлять списанные грузовые машины. В СССР ведь как. Вышел срок амортизации — в утиль. А для Афгана — считай новая машина, ей ездить и ездить. И стоит недорого. Такие — и в Пакистан и в Иран перепродавали.

127 Смех, но это по нынешним меркам даже порнографией не считается.

128 Двадцать пять рублей были сиреневыми.

129 Хорошо (пушту)

130 Стандартная форма приветствия. Ответ — спасибо, хорошо…

131 Спасибо господин. Большое спасибо.

132 Сколько тебе лет?

133 Двенадцать, господин.

134 Антисоветское издательство со штаб-квартирой в Париже. Не находилось под контролем ЦРУ — своих идиотов и без ЦРУ хватало…