Kstati issue August 8, 2019 by Kstati Russian Newspaper

K CTATИ

№1255 August 8, 2019

Kstati (To the Point)

НЕВЫДУМАННЫЕ ИСТОРИИ

Эхо Крестовского острова, или Супчик для тети Раи Елена БРУК И смерти нет, и свет в окне, Царит порука круговая, И все поют, не уставая... На этом береге высоком. Ю. Мориц Мы каждый раз приходим сюда. Солнце стоит высоко и неподвижно, и раскаленные мраморные надгробия отбрасывают совсем тоненькие, в пять миллиметров, тени.

реди могил виднеется серая согнутая спина – кто-то очень тощий, сгорбившись под слепящим солнцем, чистит щеточкой гробовой мрамор: льет из бутылочки воду и снова водит щеткой – вдовец, наверное. Знойное пустынное безмолвие, белые камни, дремота вечности. Первыми почуяли неладное птицы. Разом сорвавшись с веток, они с коротким резким вскриком прошили горячий воздух и скрылись за пологими холмами в сухих колючках, где терялись из виду верхушки кипарисов. И только через долю секунды где-то далеко впереди, за оливковыми рощами, возникла и стала разрастаться сирена. Она рвалась вверх и вширь, росла, надвигалась и быстро заполнила собою все пространство: и воздух, и небо, и землю. Она металась и пульсировала, выла и билась о могильные плиты, как женщина в горе и смертельной тоске. – Это сирена, ребята, – чуть слышно пробормотала Галя. – Это в горячем недвижном мареве на нас летит примитивная, грубо сварганенная ракета, летит, чтобы убить нас, – эхом отозвалось внутри. Еще накануне, в вечер нашего приезда, по телевизору подробно рассказывали, как прятаться при обстреле, как бросаться на землю, закрыв руками голову. Но мы так и не смогли заставить себя – отошли просто к забору и прислонились к его прохладной шершавости. И такая брезгливость, такое удушающее омерзение подступили вдруг к горлу... Как же ты жалок, безоружный и беззащитный человек, сколько ни сжимай свои пустые кулаки, как же ты беспомощен! Как всегда в моменты слабости, перед глазами сразу всталo папино лицо. Канун Девятого мая. Ресторан. Они негромко поют, обнявшись; хорошо все-таки, когда твоя страна – огромная. «Как два различных полюса, / Во всем враждебны мы: / За свет и мир мы боремся, / Они – за царство тьмы». Слышно было явственно, будто пели не в тот далекий вечер, а где-то здесь, совсем рядом. Но рядом никого не было, только серый вдовец в могильной пыли, не обращая внимания на сирену, по-прежнему возился со своей щеточкой. Через годы, через целую жизнь пробивались те старые слова, будто существовали отдельно от всех других, сегодняшних, звуков, и знакомая песня вспарывала этот раскаленный, звенящий от напряжения день: «Мы всей фашистской нечисти закажем крепкий гроб. Отродью человечества загоним пулю в лоб». Нет, не добили... Вечером фашистская нечисть давала интервью по телевизору. Фашистская нечисть была в дорогих очках и рубашке фирмы «Лакост». Под упитанным животом бежала новостная строка, на которой мелькали названия городов, где сейчас выла сирена: Ашкелон, Ашдод, Тель-Авив. Какие взбитые сливки подают на тех пляжах, какой кофе там варят! Люди Ашдода смуглы и улыбчивы, и по-южному, по-грузински, красивы. Некоторые и пе-

рекликаются между собой по-грузински, так что если прикрыть глаза под эту гортанную речь, то можно вспомнить и Грузию. «Нежность, поддерживающая другую нежность»: ах, это совсем не то, что приходит в голову, – это ришон-ле-ционские заварные булочки с гусиным паштетом. – У вас пляжи, курорты, а у нас нищета и безработица, – неслось из телевизора. – Вот вы ушли из Газы, но с чем вы нас оставили? Вы бросили нас на произвол судьбы. – Но мы могли бы вместе работать и добиваться мира? – робко засомневалась ведущая, полноватая крашеная блондинка. – Денег требуют, паразиты, – прокомментировала Галя. – Дадут несколько миллионов, тут же все и закончится, вот увидите. На время, конечно... – Никогда. Мы никогда не простим: вы так подло бросили нас в Газе. Мы стреляли и будем стрелять. Мы не простим. А прямо под его левым соском, выпиравшим из дорогого трикотажа, то и дело вспыхивала красно-белым бегущая строка: ракета на Ашдод, тревога в Реховоте ……………………………………. – У самих две машины в гараже стоят. Две! Евреи проклятые. А дом? Вон какой домину отгрохали! – Витька Кошелев замахнулся на меня суковатой хворостиной.

нуть на себя эту пыльную деревяшку... секунда – и все трое, ахнув, дружно метнулись сo двора, молнией вылетели в калитку и с воплями понеслись домой. Кого-то я все-таки достала, раз и другой, но не смогла размахнуться как следует. Я со всех ног бежала следом, подняв вверх тяжелые ржавые грабли, оставлявшие занозы на пальцах. «Лучше бы вилы, – пронеслось в голове, – вилы полегче, а с граблями могу и не догнать. Где-то в сарае же есть и вилы!» В соседнем доме стали громко распахиваться окна. «Перестаньте! – кричали тетки со второго этажа. – Сейчас милицию вызовем!» В крайнем окне возникла пышная седая шевелюра тети Раи Шапиро: «Хулиганство! Прекрати сию минуту! Убери грабли! Все родителям скажу!» – Стало быть, – папа хмуро сидел за столом, подперев кулаком подбородок, – стало быть, огребли они у тебя граблями? – Ну да. Грабли для того и есть, чтобы огребать. – Видали? – невесело хмыкнул он в мамину сторону. – Ой, как некрасиво, – расстроилась мама, – никогда не начинай фразу со слова «ну». – Пап, а почему тетя Рая меня ругала? Я ей объясняю, а она меня будто не слышит. Я пыталась любым путем оттянуть момент вынимания заноз проспиртованной иголкой: больнее, чем кровь из пальца острой железкой, больнее, чем страшный укол под лопатку. Но занозы достать надо, иначе будет заражение крови и придется совсем отрезать руку. – А эта твоя тетя Рая тебе объяснила, почему она не заступилась, когда они напали на тебя втроем? Прямо под ее окном? – спросила мама. – А почему? – Боится, чтобы не подумали, что она помогает своим. – Она будет любых мерзавцев поддерживать. И радоваться, как всех перехитрила, – сказал папа. – Знаешь, – он повернулся к маме, – ты хотела грабли в сарай убрать. Так я их, пожалуй, переставлю. За гараж – к калитке поближе, если что... .................................................................... А на следующее утро войны не было. Были такие долгожданные встречи, и теплое утреннее солнце играло на лицах. Были разговоры до полуночи и незабываемый сигаретный дымок. Были прекраснейшие стихи и длинные нервные пальцы на гитарных стру-

Витька был еще в первом классе, а я – во втором, но он все равно был выше меня и сильнее. Их было трое из соседнего дома: Витька, Валька Копылова и Сашка Трофимов. Я захлопнула калитку, но Валька, самая старшая и длинная, дотянулась до задвижки и открыла. Дома никого не было, и они наступали, с палками и прутами, неотвратимо. Я медленно, спиной, отступала, уворачиваясь от плевков и камней. К крыльцу, ближе, ближе: там в темном, затянутом паутиной углу у папы стоят большие старые грабли. Все, теперь быстрее рва-

нах, был густой горячий кофе в щербатых чашках и шуршание тяжелой соленой волны по песку. Было вечернее танго в любимом мошаве. Были узкие горбатые улицы Старого Яффо, его раскаленный под солнцем булыжник и салоны поездов, увешанные проводами мобильников. В нашем вагоне то и дело стрекотали телефоны, и загорелые ребятки в военной форме вдруг начинали бегло и неправильно щебетать по-русски: «Я уже еду, мама, я уже проехал Бейт-Иегошуа…» Во вторник вечером мы впервые

услышали Сирену Памяти, и друзья из разных стран встали вместе с нами вокруг столa с остывающим чаем. На две минуты остановились поезда и машины, из воды вышли купальщики, на рынках замерли торговцы – мы стояли молча, и сердце болело о наших павших. А в среду утром, накануне Дня независимости, в воздухе разлилась вторая Сирена Памяти – о расстрелянных, растерзанных, замученных, забитых палками, сожженных и задушенных газом. О тех, безоружных. Мы стояли с друзьями в пустом дворе. На улице рядом с машиной стоял таксист. Да будет память о них вечной. А потом был праздник. Страна самозабвенно бросилась к мангалам и жаровням. Сколько же здесь шашлыков, кебабов и чалахачей! И какие лица: молодые и старые, увиденные после долгой разлуки и совсем незнакомые. Бархатное красное вино, улыбки и музыка, невероятные мясные запахи, несущиеся с каждого балкона и из каждого двора, и долгий, неспешный фейерверк в ночном звездном небе. ........................................................................ – Девушка, вы Лена? Вы меня помните? – верзила в сапогах и ватнике широко улыбался. – Я Витя Кошелев. – Конечно помню, Витя, – степенно отозвалась я тоном седой учительницы. День был пасмурный и серый, моросил дождь, но на остановке под густым деревом почти не капало. Я разглядывала его снизу вверх и не видела в этом парне ничего, что напоминало бы Витьку. – Вот из армии пришел. Работать пойду или, может, в милицию... – Он присел рядом. – А вы давно от нас переехали? Можно я буду говорить «ты»? Я закрыла брошюру: «Конечно. Мы же с детства на “ты”». – Ну. Уже без церемоний он глянул на обложку: – Что читаешь? Ты вот это можешь произнести, что ли? – Да, конечно. – Ну, произнеси. – Зачем? – Да так, интересно. Спорим, не можешь. – Анафорическая функция адвербиальных сращений и постпозитивных частиц в современном английском языке. – Мама… А помнишь, какие у тебя были банты? Две косички – и банты? – Помню. Интересно, вспомнит он про ту давнюю историю? – А помнишь, как ты за нами с граблями погналась? – Помню. – Ты же Вальку тогда так шарахнула, чуть в глаз не попала. Слушай, а ты вообще не боялась кому-нибудь глаз выбить? Или убить на хрен? Почему-то стало смешно: – Нет. Вы же не боялись... – Во как! – он расхохотался. – Не боялись… Кто тебя будет бояться? Ты же вся такая была, с книжками, бантиками, мы думали... ну, ты понимаешь, короче. – А для чего вы это затеяли? – спросила я, чтобы что-то сказать. – Ну как... Посмотреть, как ты будешь плакать. Скучно было... И вообще, Валька сказала, ничего не будет. Это как в армии: кто не отбивается, того и бьют. Помнишь, как во дворе было? И в школе, и в садике. Да что говорить… Ну, дураки были. А помнишь, как мы с тобой потом по деревьям лазили? – Да. Ты говорил, что я хреновый верхолаз. – Точно. Так ты же хреново лазила? – Ты сам не лучше меня лазил. – Так ты что сейчас делаешь? Учишься? – Учусь. А Валька где? – Валька? Она же в Америке, ты не знаешь? Нашла себе какого-то... извини, из ваших... и уехала. – В Америку? Валька?! – Ну. Они с нашей Надькой специально еврейчиков искали… Ну вот, Валькато нашла, по-быстрому расписались – и вперед с песней. – Витя, а правда, что вы с Валькой и Сашкой плевали в кастрюли тете Рае? – Ну, – сказал Витька. 