На допросе И вот 2 января я был на первом допросе. Допрашивал меня следователь Климович по прозвищу Дубинка. Это был огромного роста мужчина, лет тридцати, сутулый. Лицо и глаза красные, как у алкоголика, губы тонкие, сильно прижаты к челюсти, зубы большие, неаккуратно расположенные, голос писклявый и до невероятности отталкивающий и смешной. Его ограниченность и пошлость бросалась в глаза с первого взгляда, о чем свидетельствовали и покатый узкий лоб, и потупленные маленькие глаза, в которых светилась что-то хитрое, но как бы недоконченное, недодуманное. Вся его фигура была хищная. Сам же Климович считал себя рассудительным следователем, одним из тех, кто никогда не скажет глупости. Однако при всяком его слове веяло тошнотой и унынием. Как оперативный сотрудник контрразведки он был до наивности политически близорук. Он был убежден, что Лондон стоит на Волге и что есть в мире народ, называемый коммунистами, который исключительно занят выделкой сталинских идей. Каждый раз, когда он пищал на меня на допросе, в душе было смешно и тошно — до чего же отвратительный экземпляр создала природа! Допрашивая, Климович зверски избивал свою жертву, калечил, заставлял садиться на специально приспособленный табурет с торчащими из него гвоздями, жёг папиросой зубы, сажал задним проходом на кол, морил голодом без воды и сна. Сверив мою фамилию с данными арестантской анкеты, Климович-Дубинка сходу заявил: — Садись за мой стол и пиши показания, когда и кем завербован в польскую разведку? И указывай агентов, которыми руководил. — На глупые вопросы, которые ничем не обоснованы, не отвечаю, — отреагировал я. Он подошел ко мне близко и прошипел: — Умеешь кусаться? Так и я мастер в этом деле. В его руке был увесистый дручок: — Как тебе нравится эта тросточка? Хороши у нее зубки? Острые? Глубоко покусывают, а?
При каждом вопросе он с такой силой колотил меня, что я, сжав зубы, корчился от боли и злобы. Таким образом я удостоился первого посвящения во враги народа. Не было, кажется, такого человека, который бы настолько любил свою профессию, как Климович. Бить арестованных доставляло ему истинное наслаждение. Уверен, что особенно сильным искушением была моя личность. Ещё бы! А вдруг я сознаюсь, что резидент польской разведки? Это бы сразу дало Дубинке повышение по службе и иные почести. — В этой камере, где ты сейчас, плавится сталь, а ты всего-навсего человек. — Я — бывший сотрудник службы госбезопасности, а вы теперешний, — ответил я. — Поэтому скажу так: сталь плавят в огнеупорной печи, которая сделана из огнеупорного кирпича, а этот кирпич сейчас стоит перед вами. За меня вы и благодарности не получите. Вас просто прогонят из органов как ненужную вещь. Он набросился на меня. Я оказал сопротивление и, сцепившись, мы стали друг друга волтузить. Повалили стоящий шкаф. Тут набежали из соседней комнаты сотрудники. Они растянули нас. Меня же искромсали до потери сознания. Пришел в себя в тюремной больнице. Но там долго не держат, там тоже садисты, только с медицинским красным крестом. После больницы — опять к Дубинке на допрос и опять то же самое: — Сознайся, что являешься резидентом польской разведки! — Слушайте, Климович, я такой же резидент польской разведки, как вы президент Польской Республики. Все это досужий вымысел «умных» голов вашего отдела.
И вот я оказался в «конвейере» 1. В течение пяти суток не разрешали присесть, не давали пить, есть, спать. Переминаясь с одной ноги на другую, наконец, я не устоял и упал в обморок. Климович и ещё один подлец подняли, посадили за стол, дали глоток воды и ручку с пером, указывая место, где подписать протокол. Прихожу в некоторое сознание, а мысль работает: подписать — значит, смерть. А жить чертовски хочется. Дрожащими руками хватаю протокол и со всей силы рву его. Что было со мной потом, не знаю. Очнулся снова в тюремной больнице. Через 10 дней — опять у Дубинки. На этот раз я отказался стоять, сел на пол и решил не отвечать ни на какие вопросы. Это вывело из себя Дубинку, и он стал пинать сапогом под бока. Потом взял меня за шиворот и хотел поднять на ноги. Я вцепился в него, и пошла потасовка. Набежали другие изверги, отлупили как следует и поволокли в карцер. Карцер Придя в сознание, я стал изучать моё жилище. Это был каменный мешок без солнечного света и постороннего воздуха. В углу стояла параша, полная человеческих испражнений. Грязный цементный пол, забрызганный засохшей человеческой кровью. Протестуй, плачь, кричи — никто не услышит твоего крика и стона, кроме коридорного надзирателя, который проверяет через волчок твое поведение. 400 грамм суррогатного хлеба и пол-литра холодной воды в сутки — таков рацион в свободной стране. В этом «комфортном номере» просидел 5 суток. После карцера не звали на допрос примерно 2 месяца. Вы не знаете, что такое подниматься каждое утро и ждать, что сегодня тебя убьют. И так проходило 10 месяцев и 9 дней. Ты ждешь, а тебя всё не убивают. Разница между прежними и нынешними временами в том, что раньше вешали, а теперь уничтожали в одиночках… Помню один допрос. — Вы совершаете преступление, — сказал врач тюремной больницы Турецкий следователю Климовичу. — Уже шестой день у этого человека не было во рту корки хлеба и глотка воды. Если он ещё жив, то только благодаря крепкой конституции. 1 «Конвейер» — излюбленный метод сотрудников НКВД в отношении задержанных. В течение нескольких суток без еды и воды подследственных заставляли стоять в солдатской стойке. В это время следователи, сменяя друг друга, вели допрос. На «конвейере» у людей опухали руки и ноги, они не могли ходить, из-за отсутствия сна наступали галлюцинации.
— Что поделаешь, если он сам не хочет, — равнодушно сказал Климович. — Неправда, — возразил Турецкий. — Это вы приказали не давать ему пайку. Климович погрозил доктору пальцем: — Осторожно, доктор, вы нарушаете тайну сознательного признания. Не лезьте в бутылку, не ваше дело. Но если это вас так волнует, мы поправим дело прямо сейчас. Климович позвонил по телефону в столовую НКВД и приказал, чтобы принесли целую курицу пожирнее, тарелку картошки и 200 грамм водки. Когда это было поставлено на стол, врач Турецкий кивнул в сторону следователя и удалился. Климович обратился ко мне: — Подпиши вот этот протокол и садись кушай. Я прочел и положил на стол не подписав. Климович выпил водку и принялся расправляться с курицей. Появился начальник следственного отдела контрразведки Михаил Духович. — Надеюсь, вы всё довели до сознания Ятчени? — осведомился он, обращаясь к Климовичу. —Нет, он категорически отказывается. — Нам с тобой ни к чему ходить вокруг да около, — обратился ко мне Духович. — В конце концов, после всей этой бумажной волокиты тебе, если повезёт, судьи особого совещания дадут от трёх до пяти лет, отправим в лагерь и будешь работать уполномоченным контрразведки среди лагерников. Посмотрев мне в глаза, он убедился в том, что сделал глупость своим предложением. — Всем, что ты имеешь, ты обязан мне, — заявил Духович. — Был приказ комиссара Жабрева тебя ликвидировать. Но мы приказа не выполнили, надеясь, что ты раскаешься. Он вызвал по телефону конвоира. — Мы знаем, что арестом затронута твоя честь, но доказать невиновность тебе будет нелегко, — и уже обращаясь к Климовичу, добавил: Кончайте с ним возиться, уже пять утра. Конвоир сопроводил меня в общую камеру номер 7, где было 82 человека, ждавших «демократической» Фемиды.