– Вот войдешь в кабинет в любое время суток, сядешь на стул и будто на вулкан опустился. В кабине трактора куда спокойнее было. А тут все время кажется, что где-то ждут, кому-то необходима помощь или просто совет. Сев идет... Время особое. Так что давайте поговорим минут двадцать и поедем. Неожиданно требовательно и долго звонит телефон. Лопатин снимает трубку, называет себя, внимательно слушает. Потом выразительно скашивает глаза в мою сторону, словно хочет дать понять тому, кто позвонил, что вот он, виновник задержки. – На собрании буду, посмотрим на месте, Федор Георгиевич. Я думаю, что сделаем... – Медленно опускает трубку и снова погружается в бумаги. – Сев идет, а вы писать что-то задумали... «Сев идет...» Сколько раз в жизни он подчинял свои повседневные дела требовательности этих двух слов? Спокойные и, в общем-то, не очень звучные слова. И все-таки они, как команда к общему наступлению по всей линии фронта, когда многодневная и кропотливая работа сотен людей спрессована в последнем, решающем шаге. «Сев идет...» Это как пароль, как пропуск в каждый новый день весны. – «Сев идет...» А каким он запомнился вам ваш первый сев, Георгий Дорофеевнч? Снял очки, отодвинул в сторону бумаги. Задумчиво посмотрел за окно, где в ярких солнечных лучах принимался за работу весенний день. Человек вспоминает... От первого шага до сегодняшнего дня. Лишь тонкая нить воспоминаний может стать нашим проводником...
*** Дворов шестьдесят было в Самаре. Главная улица – безымянная. Лишь стоявшие на окраине несколько изб называли Ивановкой. А вообще с чьей-то легкой руки все село уже давно было поделено на верховских и низовоких. Это по течению реки Самары. Мирная речка, тихая и застенчивая какая-то. Высокая трава, как длинные ресницы, нависает с берегов. Вода и зимой, и летом холоднющая. Много рыбы всякой. В прибрежных зарослях жирные фазаны облюбовали себе стойбища, на тихие заводи стаями гуси и утки садятся. Только во время весеннего половодья, когда тающие в сопках снега переполняют Самару, становится она сама не своя, устремляется на поиск новых берегов. Раз в год такое случается, да и то после снежной зимы. Своим спокойствием жизнь деревни здорово походила на невозмутимость речки. Катилась она ровно и заученно. Иногда, правда, сходились стенка на стенку верховские и низовские. Били друг друга в кровь крепкими кулаками да березовыми оглоблями, расквашивали носы. А после драки, мирно покуривая, вспоминали причину потасовки. Так и жили, пахали, сеяли, да кое-кто батрачил у местного кулака Попова, который имел много десятин доброй земли, около двух десятков лошадей и коров да крепкий дом с великим множеством пристроек, срубленных на казацкий манер. Дом Лопатиных стоял на Ивановке, второй от края села. Дома здесь были построены по одну сторону улицы, другую морщинили грядки огородов и вспаханные борозды. Глава семейства, Дорофей Алексеевич, так и не сумел познакомиться с новой жизнью, умер в двадцать втором году. Шесть сыновей шло за гробом. Самому старшему, Василию, едваедва исполнилось шестнадцать. Первыми бедняками называли Лопатиных в Самаре. А после смерти кормильца и так уж не решались называть. Василий, Николай, Тихон,