Литературный перекресток-11

МОСКОВСКИЙ СОЮЗ ЛИТЕРАТОРОВ

альманах

Литературный перекресток 11

МОСКВА 2017

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПЕРЕКРЕСТОК, 2017

УДК 821.161.1=8 ББК 84(2=411.2)6 Л 64

СОДЕРЖАНИЕ

Литературный перекресток. № 11, 2017: альманах, Московский союз литераторов. — М.: — 2017. — С. 199.

Дизайн обложки: Александр Астрин

Для писем: 125009, Москва Б. Дмитровка, 5/6, строение 8, Московский союз литераторов. Тел.: 8(495)692-06-03 Электронная почта: litcross@aport.ru

ПОЭЗИЯ

Виктор Черняк. Из Сибирской тетради. На палубе соседнего буксира… В полумраке корабельного салона… Продавщица поселкового продмага... На сотни километров ни души... Чугунный катер. Большой Юган... Под вечным небом река текла… Приключенья Мухомора воспевает Айваседа… Замначальника геологоразведки… Длится берег монотонный... Горит полночная звезда… Сорок лет преподавала географию училка... Пьяный парень с пьяной девкой… . . . . . . . . . . . . . . . . . 7 Лариса Каменщикова. А море лениво с утра. Параплан. Вся усыпана слива. Как вкрадчиво… Нет, сентябрю пока что не под силу… Осенний дождь. Пронизан сладким ароматом… Хребет Хамар-Дабан . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 12 Майя Гвилава. Пожалуйста, не выключай… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 18

ПРОЗА

Орфография, пунктуация и стиль авторов сохранены. Рукописи присланные в редакцию, не рецензируются и авторам не возвращаются

© Коллектив авторов, текст, 2017 © Александр Астрин, обложка, 2017

Ева Меркачева. Печень. Дед . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 20 Александр Лозовой. Бабье лицо . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 30 Игорь Кецельман. Мёртвая зона . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 33 Валентина Литвинова. Натюрморт . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 46 Олег Поляков. Давняя история . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 48 Жанна Голубицкая. Тегеран-80 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 50 Яна Гривковская. Вдогонку за кроликом . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 73 Александр Черняк. ДОМАШНИЕ ЛЕГЕНДЫ Это я звоню. Проездной . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 82

4 ДРАМАТУРГИЯ

Михаил Стародуб. Для Анны и рояля (пьеса в одном действии) ..... 84

ДЕТСКАЯ СТРАНИЦА

Лариса Адлина. Мухомор. Сморчок. Мечтаю ............................ 111 Борис Примочкин. Дождь. Грустный дождик. Пицца .................... 113 Татьяна Шипошина. Кенгу. Табуретки. Точно! ........................... 116

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПЕРЕКРЕСТОК, 2017 Константин Вуколов. Речку берег уговаривал. Мой оберег. Запах счастья ....... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 185 Лидия Огурцова. Благодать. Поговори со мною о любви… Распахнутых сердец уходят времена… Слово .......................................187 Наталья Иванова. Материнское. Маленькая пианистка. Прости меня, берёза… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 189 Рустам Карапетьян. И женщина, идущая с корзиной... Бегу туда, куда бесследно… Он выходит на площадь… Заберусь на сопочку… Вот и я прошёл… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 192 Татьяна Варламова. Надежда. Лебедь и ворона . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 195 Татьяна Гетте. Весна пессимиста. Воспоминания о детстве. Одуванчики ... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 197

СТРАНИЦА МТО ДА ПРОЗА

Виктория Топоногова. Утро, степь и чудо. Архитектор уникальных миров ............... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ............................ 119 Владимир Янов. Сотворение женщины. Всё сначала .................. 123 Елена Янге. Здравствуй, отец! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ............................ 132 Кузина Лада (Лада Кутузова). Исправить прошлое. Последний Карлсон ............. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ............................ 136 Лариса Ларина. Икорное шоу . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ............................ 140 Римма Алдонина. Один день. Очередь .................................................142 Татьяна Попова. Благосклонность судьбы. Маяк ........................ 147 Анна Вербовская. Мой забывчивый папа. Привет от тёти Розы ...... 152 Елена Овсянникова. Беглецы. Пока ты спишь........................... 158 Татьяна Шипошина. Дед (сказка) . . . . . . . . . . . . . . . ........................... 171 ПОЭЗИЯ

Галина Стеценко. Межа. И тает в лёгкой дымке русский лес. У церкви Покрова на Нерли . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ............................ 176 Елена Овсянникова-Вартересьянц. Не улетай. Дождь. Выживание. Я построю янтарный храм . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ............................ 178 Елена Михаленко. Летний вечер. О детстве. Звёздная тишина ....... 181 Игорь Калиш. Мальчишеское. Кружится снег. Вот уже теплей, теплей… ............ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ............................ 183

Главный редактор

Координатор

Виктор Черняк

Джангули Гвилава

Редакционная коллегия: Жанна Голубицкая (заместитель главного редактора), Татьяна Шипошина (заместитель главного редактора), Михаил Стародуб (заместитель главного редактора) Лариса Адлина, Ева Меркачева, Надежда Днепровская

Поэзия

Виктор ЧЕРНЯК

ИЗ СИБИРСКОЙ ТЕТРАДИ *** На палубе соседнего буксира Играет девочка с большой мохнатой лайкой. В собаке чувствуется зверь – такая сила. А девочка ей морду вытирает белой майкой. Собака вертит головой, мол, что ты лезешь – ведь я большая, что подумать могут волки. Вот если б в реку ты упала или если б тебя бандит с ножом прижал к стене в поселке... *** В полумраке корабельного салона, Как последнюю, прижав к себе гитару, Пел Георгий то ли пьяно, то ли сонно, Миша пил, Татьяна дым глотала. В зеркале мелькало отраженье: Ветка кедра, чайники, посуда. Это было кораблекрушенье, Только незаметное покуда.

8

***

Виктор Черняк

9

***

Продавщица поселкового продмага Ночь проводит на залетном корабле. И на верхней палубе, у флага Курит Malboro, тоскуя о Земле,

Под вечным небом река текла, Точила обрыва глыбу. Старуха рожала, солила, пекла, Старик ловил неводом рыбу.

Где троллейбусы – она в кино видала – Вниз по улице, как баржи по реке. И любовь не начинают со скандала В поселковом грязном кабаке.

Тайга у сарая. Закон ее крут. Зимой будут волки выть.

— Вы поняли, как эти люди живут?

— Я понял, как надо жить. ***

*** Приключенья Мухомора На сотни километров ни души. Заблудшим душам в мире нет приюта. Лишь ветер пересчитывает утром В отравленных болотах камыши. Вершины сосен плавают в реке, А корни все цепляются за гору. Мы первооткрыватели, которым Синицы не достаточно в руке. *** Чугунный катер. Большой Юган. Река повернула круто. Песок и кедры по берегам. Пристали под самой юртой. Муж, жена и трое детей, Собака, щенки и куры. Сушат рыбу. Живут без затей И даже без литературы.

воспевает Айваседа, хромоногий Айваседа-непоседа в бубен бьет. Были праздники и будни, будут радости и беды – старый бубен Айваседы сочиняет и поет. Там, на стойбище далеком, за Варьёганом, Вагулкой, где олени ищут ягель, хнычет белая сова, в старом чуме Айваседа мастерил свой бубен гулкий. Как олень находит ягель, он нашел свои слова. *** Замначальника геологоразведки Сразу же нас принял за своих. С ним коньяк мы пили среди редких, Из глубинки вывезенных книг.

10

В этом доме понял основное: Кем себя наивно не считай, Можно улетать с такой женою Хоть на край планеты, хоть за край. *** Длится берег монотонный. Горизонт – горизонталь. Распростерт простор просторный, Дальше дали длится даль. Теплоход взрывает лихо Обь, войдя по ватерпас. Даже страшно, как здесь тихо, Если б не было здесь нас. *** Горит полночная звезда, Играют мифы в небосводе. Природа августа проста И мы простые в той природе. Сибирь не раскрывает тайн Приезжим, проходящим мимо. Гори, звезда, не пропадай Над дальней улицей Игрима. *** Сорок лет преподавала географию училка. Сорок лет в походы летом следопыты шли за ней. И теперь, визжа от счастья, взбудоражено и пылко показала свой любимый школьный маленький музей.

Виктор Черняк

11

А еще она сказала, будто где-то за Уралом шофера видали бивень, нам знакомый лишь из книг. Пили чай в разбитых чашках, ложку где-то откопала и шутила, и шептала, что добудет грузовик. *** Пьяный парень с пьяной девкой песни громкие орали и, прижав к себе, носила девочка бутылку водки. Было пусто и уныло. В понедельник ожидали Покупателя угодий и больших торгов на сходке. В недостроенную баню забрела корова сдуру. На большом велосипеде мальчик быстро ехал с горки. Из бетонных плит дорожных возникала арматура. На реке пила звенела И ревел мотор моторки.

12

Лариса КАМЕНЩИКОВА

А море лениво с утра А море лениво с утра, Ленивые сонные чайки, И Лысая дремлет гора Большой, беззаботной лентяйкой. Я в гору сегодня иду С проснувшимся утренним ветром, Я слышу армянский дудук В селении за километры,

Лариса Каменщикова

13

Почувствуй лёгкость, невесомость, Паря над золотой волной, Скользя заоблачным фантомом Вдруг песню радости запой. О красоте, о счастье жизни, О дне, который Богом дан, О детях, матери, Отчизне… Плывёт над морем параплан.

Вся усыпана слива Вся усыпана слива! Фиолетовый бал! Ягод спелых, красивых Август наколдовал.

Я вижу Кавказский хребет В его первозданном начале, Его уже тысячи лет Анапские волны качают.

Закачалась на ветках Аппетитная рать, Буду в летних рассветах Урожай собирать.

Он дышит морской глубиной И силы в пути набирая Гранитною, мощной спиной Двуглавый Эльбрус поднимает.

Ароматом варенья Переполнится дом, Птиц весеннее пенье В нём услышим потом.

Параплан Высокий берег, небо, чайки, Взмывает в небо параплан, Зовёт, попробуй, полетай-ка, Свободы испытай дурман. Всплывает солнце на рассвете, А снизу храма купола, Почувствуй скорость, воздух, ветер, Полёт волшебного крыла.

Вкус июльского зноя, Сладкий сок на губах. Звёздный дождь тихо моет Ветви сливы в садах.

Как вкрадчиво… Как вкрадчиво вплетается в листву Пока что неуверенная осень, Но я ее настойчиво зову И жду в лесах торжественную гостью.

14

Лариса Каменщикова

15

Когда она, срывая палантин, Войдёт стремительно, шурша листами, С пригоршней ягод красных для рябин, С палитрой, краской и кистями.

Бреду беспечно, Зонтом укрывшись, Вон голубь вечный Промок на крыше.

Я осторожно, тихо проберусь В волшебную, лесную мастерскую, Где осень, с охрой смешивая грусть, Размашисто и широко рисует.

Слезятся окна Домов грустящих, Афиши мокнут, А дождик чаще,

Нет, сентябрю пока что не под силу… Нет, сентябрю пока что не под силу Осенней краской расписать леса, Лишь жёлтым глянцем тронуло осины, Да журавлей поплыли голоса. Свой стан устало наклонил подсолнух, Качаясь потихоньку на ветру, Под грузом шляпок, семенами полных, Готовя дань комбайну поутрУ. Степной ковёр поблёк и выцвел, Сменив шёлк трав на сухостой, Вернулись юркие синицы На зимний, временный постой. Пока ещё день солнцем дразнит, Теплом, полётом паутин, Но осень вновь готовит праздник Своих янтарных именин.

Осенний дождь Примерил город Дождей одежды, Поднявши ворот Бреду неспешно,

А дождик хлещет Осенней плёткой Мужчин и женщин По их походке, Размыв чернила Вечерних улиц, Река остыла, Под ливнем хмурясь. Последних листьев По лужам бросив, Помыла кисти Дождями осень. Пронизан сладким ароматом Пронизан сладким ароматом Осенний лес, Под одеялом листьев спрятан Эпохи срез. Шагаю я по одеялу, Года шуршат, Мне что-то нынче красок мало, Скучает взгляд. Мне душно в аромате тлена, Сырой листвы,

16

Зима, пошли мне перемены, Как шейх – халвы.

Хребет Хамар-Дабан Лежит в предгории Саян, Смотрясь в прозрачнейший Байкал, Крутой хребет Хамар-Дабан, О нем и Визбор сочинял. Внизу малина и грибы, Вверху – ковром рододендрон, И стланик густо у тропы, И воздух кедром напоен. Но всё меняется тотчас, Горам довериться нельзя, Вдруг ливень накрывает нас, Вдруг начинается гроза. Идём сквозь морось и туман По скользкой осыпи во тьму, Характер свой Хамар-Дабан Раскрыл, и невдомёк ему, Что мы промокли до костей, Что молнии вокруг секут, Гоня непрошеных гостей В зимовье, там огонь, уют, Там печка жаркая гудит, От свечки тени на стене, И чайник тихо говорит Байкальские баллады мне. О том, как речка Ангара Влюбилась в бурный Енисей И что сама Шаман-гора Сбежать не помешала ей.

Лариса Каменщикова

17

Что долго ждал ее Иркут, Она вернулась, говорят, История известна тут, Их поженил шаман-бурят. Бушует непогода, ночь, А в бане пихтовый дурман. Я здесь, другие мысли прочь. Тайга. Хребет Хамар-Дабан.

18

Майя Гвилава

19

Сезонная любовь Майя ГВИЛАВА

Пожалуйста, не выключай! Свет ярок лишь для тех, Кто чистоту рассудка сохраняет, Кто кается за каждый мелкий грех, Который, увы, но совершает. Свет заметен тем, Кому действительно он важен, Кто в страшных муках глух и нем, И лишь на дне души невыносимо опечален. Судить людей, конечно, просто Но есть ли смысл? И зачем? Если в собственной душе так пусто В чужой свет точно не зажжем. Пока есть время — ищи себя, Отметь свою тропинку жизни. Чужие судьбы не губя, Построй свои надёжные ступени. Ты оглянуться не успеешь, Как счастье подкрадётся вдруг, А его так просто не обрисуешь, Для каждого оно своё, ты знаешь, друг. Не забывай про свет - он очень важен, Никогда его в душе не выключай, И даже в последнюю минуту жизни Пожалуйста, не выключай...

Ну, наконец, ИЮНЬ, я так тебя ждала! Март, апрель и май пинками прогнала. Они страдают, обратно зазывают, А мне-то что? Пусть забывают. ИЮНЬ, ты только мой, Куда ты? Не уходи, постой! Ну вот... исчезаешь вновь, Окей! Теперь ИЮЛЬ моя новая любовь...

Чувственный шах и мат Он шепчет: люблю... спасибо, что ты есть, А я не знаю: люблю ли, или это месть? Самой себе или тебе? Судьбе, с которой вечно я в борьбе? За кем победа — точно знаю. И, заметь, правила не нарушаю. Для меня все просто: шах и мат. Только ты, похоже, выигрышу совсем не рад...

Проза

21

Ева МЕРКАЧЕВА

ПЕЧЕНЬ… Наталья перешагнула порог обычной московской «хрущёвки», но ей показалось, что она вошла в чистилище. Она точно знала, что получит здесь ответ, который может или убить ее, или возродить к жизни. Примерно то же, наверное, чувствовали те, кто обращался к греческим оракулам тысячу лет назад.Времена меняются, но люди по-прежнему пытаются заглушить боль и найти выход из страданий, заглянув в будущее. Один раз Наталья уже была здесь, в этой тесной квартирке с зелеными шторами на окнах и геранью на подоконнике. И все, что ей тогда предсказала «пифия» родом из Дагестана (кто бы мог подумать, что в кавказских горах могут появляться и такие), сбылось. А та «видящая» (она не любила называть себя гадалкой или пророчицей) сказала, что ее муж, ее самая большая и последняя Любовь, окажется прикованным к больничной койке. Перед Натальей проносились все последние годы её жизни. На одном вздохе. Встреча с Толей, свадьба, командировки (он служил в управлении, связанном с разведкой, и колесил по всей стране). И, конечно, рождение сына. Вспомнила почему-то, каким ее Толик делается смешным, когда ест свое любимое блюдо — пельмени. Вспомнила и улыбнулась. И тут же сама «оборвала» улыбку, перерезала нить счастья мучительной мыслью о болезни мужа. Толик всегда отличался отменным здоровьем, но был чувствителен, как ребенок. И анекдот, в котором муж ложится умирать при температуре 37, — это как раз про него. Он любил шутить, мол, все военные, как дети, всего боятся. «Заюшка, у меня какое-то пятно на ноге, это чесотка?!» «Заюшка, что-то колет вот тут под ребром, это инфаркт?!» Наталья привыкла к таким вопросам за все эти годы. Она была мужу персональным доктором, психологом и мамой в одном флаконе. Делала мас-

Ева Меркачева

саж, натирала настойками, поила молочным грибом, совала в рот витаминки. Его здоровье было в её надежных руках. Но вот однажды Толю забрала «Скорая». Что-то случилось с почками. А потом весь организм «посыпался». Такая, казалось бы, устойчивая конструкция — здоровый крепкий мужской организм — рухнула в одночасье. Как же так? «Проглядела? Проглядела!» — мучила себя Наталья. И не раз плакала, думая о болезни мужа. Но глаза, которые плачут, не способны видеть ясно. Так она оказалась в этой квартире полгода назад. Тогда Альбина (в переводе с дагестанского значит — белая — латинское имя, относится к романским языкам) сказала ей, что муж поправится, но должен беречь себя и не застуживаться. Никаких рыбалок и охот. Это она отдельно указала. И добавила: — Холод и усталость принесут ему гибель. Альбина была доброй женщиной, она не любила предсказывать плохое, не любила расстраивать людей. К тому же она знала, что до самого последнего момента судьба не предрешена, у человека всегда есть выбор. Точнее, это выбор Души. В этом случае ей правда показалось, что Душа его уже сделала. Но об этом она предпочла никому не рассказывать. Альбина глубоко вздохнула, подумав, как нелегко будет Наталье. Наталья предсказанию обрадовалась, оно словно вернуло ее к реальности. Надежда есть! Толик выкарабкается. Он никогда не был любителем ни рыбалки, ни охоты. Так что Наталья на этот счет была совершенно спокойна. Прошло полгода. Муж, действительно, пошел на поправку, да так, что от былой болезни не осталось и следа. Чудо — считали доктора. «Это моя вера и любовь» — про себя повторяла Наталья. Беда пришла, откуда не ждали.

— Помнишь Сашку Пронина? Мы не виделись с ним лет 20, да? Позвонил, он в Москве. С утра поедем с ним на охоту в Смоленскую область, — вдруг заявил Толик однажды вечером. Охота?! У Натальи пересохло в горле. Она пыталась объяснить, что ни на какую охоту ехать он не должен. Но Толик только хохотал в голос и крепко обнимал ее за плечи. Наталья, которая обычно спала очень чутко, в то утро почему-то не услышала, как муж собрался и уехал на рассвете. Вернулся он под вечер следующего дня. Простуженный, но довольный как никогда. Привез два тетерева и зайца.

22

Через неделю муж попал в реанимацию с тяжелой формой пневмонии. Сразу же начались осложнения. Всех диагнозов Наталья не хотела даже слышать, она только видела, что Толика всего располосовали... Несколько операций подряд. Муж впал в кому. Его дыхание поддерживали аппараты. С большим трудом, но Наталье удалось добиться пропуска в реанимационную палату. Наталья сбилась со счету, сколько дней просидела у его кровати. В реанимационной палате было три койки. На одной из них лежал ребенок. Совсем крошечный, он, тем не менее, не плакал и не создавал никаких проблем другим пациентам. Может, потому что не мог... «Лучше бы он орал»,– волновалась Наталья. «Почему тут вообще рядом со взрослыми лежат дети?» — задавалась она вопросом. Ответа так и не получила, хотя спрашивала медсестер несколько раз. Этот ребенок не выходил у нее из головы. Очень странно, ведь она всегда думала только о муже. А сейчас она то и дело ловила себя на мысли, что волнуется из-за того, что он плачет, и что многое отдала бы за то, чтоб ребёнок издал хоть какой-то звук.

— Доктор, как мой муж? Есть надежда? — в очередной раз спросила она у заведующего отделением. Тот пристально посмотрел на нее и произнес: — У него-то есть. А вот у этого малыша — нет, — доктор кивнул в сторону кровати, где лежал ребенок.

— Что можно сделать для него? Как помочь? Если нужны лекарства, я все куплю! Наталья удивлялась самой себе. Она действительно готова была отдать семейные сбережения, чтобы спасти совершенно чужого ребенка. Может, страдания мужа сделали её сердце таким мягким и отзывчивым, — или что-то в этом роде.

— Ребенку нужна печень. Донорская. У него редкая группа крови и отрицательный резус, донора найти, скорее всего, не успеем.

— А донор у него есть, доктор?

— Донора нет. Но… Вы извините… мы проверили... Такая же редкая группа крови — у вашего мужа. Его печень подошла бы идеально. Если мы возьмем у него часть, это не представит для него никакой опасности — печень обладает свойством регенерации. Тогда мы сможем попробовать…спасти этого малыша.

23

Ева Меркачева

Наталья не успела дослушать до конца, как внутри уже был готов ответ. Но ум сопротивлялся: — Вы уверены, что Анатолию это не повредит? Что это не ухудшит его прогнозы?

— Абсолютно. Можете быть спокойны насчет этого. Если уж ему и суждено когда-то умереть, то печень тут будет ни при чем. Она у него просто идеальная. Наталья дала согласие, и операция состоялась. Мужу не стало ни лучше, ни хуже. Он словно подвис между небом и землей. Зав.отделением уже не спешил успокаивать Наталью, а только пожимал плечами со словами: — Делаем все возможное. Но, кажется, организм не хочет бороться. Ваш муж будто устал от жизни. И вот Наталья снова у Альбины. Снова запах герани, снова иван-чай, заваренный в белом фарфоровом чайничке. Альбина обняла ее, как родную. И заговорила про бессмертие, про силу нашего духа, про путеводные звезды, которые всегда соединят родные души.

— Он выживет? — прямо спросила Наталья.

— Я не знаю. Никто не знает. Это зависит только от него. Но я вот вижу, что смерть и жизнь рядом. Еще вижу тебя в черных траурных одеждах. И слышу детский смех. Не понимаю, что все это значит. Наталья попрощалась, сбитая с толку. Так жизнь или смерть? И при чем тут детский смех? Через неделю Анатолий умер. Поминки организовали в загородном ресторане. Наталья распечатала любимые фотографии мужа и положила их на стол со словами: «Кто хочет, берите на память». Все брали. Среди приглашенных была Альбина. Она взяла первую попавшуюся фотокарточку и слегка побледнела.

— Я чувствую тепло. Будто он жив. Не знаю, как это объяснить, я сама ничего не понимаю, — тихо сказала она Наталье. А та не разозлилась, не обиделась. Ей почему-то стало от этих абсурдных слов самой тепло и спокойно. Пролетело пять лет. Однажды, в супермаркете, Наталья рассыпала пакет с продуктами прямо возле кассы. И тут услышала детский голос. Рядом стоял малыш в зеленой курточке и забавной шапочке с колпачком как у сказочного Буратино.

24

— Тетя, я вам помогу. Мальчик принялся собирать помидоры, а когда поднял пакет с пельменями радостно заметил: — Обожаю их! Через минуту появилась женщина с русой косой. Все вместе собрали продукты.

— Какой замечательный у вас мальчик. Как его зовут?

— Толечка,— ответила женщина. — Сначала мы назвали его Сашенькой. Но он чуть не умер. Выжил благодаря одному мужчине, который стал донором печени. Его звали Анатолий. Тот мужчина умер, а мы решили окрестить Сашу как Анатолия. Потом имя ему переписали. Мальчик жался к Наталье, как будто знал ее целую вечность. Он болтал всю дорогу до парковки, спешил ей рассказать о себе все. Наталья шла рядом и думала: мечтала о том, чтобы он никогда не замолкал.

— Не умолкай, Не умолкай… Она помнила всё. Помнила, как мечтала когда-то, чтобы ребенок, там, в реанимации, очнулся и подал голос. Да, это должен был быть именно этот голос. Этот смех.

— А вы знаете, как смешно он ест пельмени? — спросила женщина.

— Конечно, знаю, — улыбнулась Наталья.

ДЕД Маленькой девочке Саше снился сон. Снилось, что у нее волшебные разноцветные мелки, которыми она рисует на темном асфальте (и все это тут же оживает!) деревню, лес и пригорочек, шалаш из березовых веток. Снился смеющийся дед, костер и печеная картошка. Гусиное перо в волосах, кукла в коляске, бабочки в ладошках, а еще стеклянные бусы. И так радостно, так радостно было Саше, пока вдруг чей-то голос не позвал, и будто её кто-то схватил и потянул вниз, в темноту. Саша проснулась. Она была в своей комнате одна. Медленно-медленно (в последнее время ноги почему-то её не слушались, были как ватные), придерживаясь за стеночки, она подошла к двери кухни и услышала как взрослые тихо о ней говорят. Снова что-то про кровь, про то, что привезенные кем-то из Израиля лекарства не помогли и надежды больше не осталось... Маленькая девочка Саша не хотела умирать. Она это твёрдо знала. Но сообщать об этом взрослым она не собиралась. «А зачем? — думала Саша. —

25

Ева Меркачева

Они втихушку говорят обо мне и моей смерти, будто дело уже кем-то решено. И даже не спросят, согласна ли я!». Саше было 8 лет, как ей казалось, — возраст самостоятельности. Болезнь, о которой Саше говорили с того момента, как она себя помнила, сделала её взрослее, чем были её здоровые сверстники. А когда она впервые услышала, что должна умереть (это обсуждали родители с несколькими противными, по мнению Саши, докторшами, которые к тому же не стеснялись брать пакеты с красивыми коробками конфет внутри и белые конверты) вообще сразу почувствовала себя маленькой старушкой. «Если я скоро умру, значит, я уже мудрая и прожила длинную, долгую жизнь», — рассуждала Саша. На сколько длинной была её жизнь — тут она точно сказать себе не могла. Иногда, правда, казалось, что очень длинная, а иногда — что не длиннее, чем полет шмеля, что жил все позапрошлое лето в саду у деда. Умирать Саша не хотела. Но если мама с папой считали, что она умирает — значит, так и есть? Саша устала от этих мыслей, от противоречий. Она вернулась в комнату и позвала родителей. Примчались оба.

— Солнышко, что-то болит? — спросила мама. — Вот, выпей синюю таблеточку и вот еще красную. Папа отвернулся, пряча слезы. Потом вдруг неожиданно просиял: — А хочешь, выполню любое твое желание? Абсолютно любое! — предложил ей папа.

— Хочу-хочу! Хочу к деду в деревню! — закричала радостно Саша, попробовав слегка подпрыгнуть. Папа взял маму под локоть и вывел в коридор.

— Дорогая, в самом деле, если врачи говорят, что ей осталось не больше двух месяцев, пусть поживет несколько дней у твоего отца! Лекарства он будет ей сам исправно давать. Кстати, помнишь, каждый раз, когда она возвращалась оттуда, её показатели улучшались самым невероятным образом!

— Ты хочешь отобрать у меня последние дни с ней? — горестно спросила мать. Отец застонал. А Саша натянула одеяло на голову и снова провалилась в сон.

— Солнышко, просыпайся, уже утро! Мы едем к дедушке! — папа в радостном волнении раздвинул шторы на окнах. Сашенька ничего пока не понимала, но на душе у нее было спокойно и радостно.

— Ну? Ура же?! Ура?! — приставал папа, щекоча её небритым подбородком. «УРА!» — согласилась Саша и обняла его так крепко, как никогда. Три часа на машине. Саша всю дорогу пела песни. Несколько раз они останавливались и папа покупал ей мороженое, жвачки и все, что она хо-

26

тела! Это было настоящее пиршество, учитывая, что Саша давно была на диете. «А жизнь-то налаживается!» — смеялась Саша, уплетая за обе щеки эскимо. Папа едва успел отвернуться, чтобы сглотнуть подкатившие к горлу слезы. «Если уж она все равно умрет, то пусть её последние дни будут самыми счастливыми!» — сказал он сам себе… Дед Степан отворил калитку и радостно сказал.

— Кто это ко мне, наконец, пожаловал? Я со вчерашнего дня жду!

— А ты знал, что я приеду? — спросила Саша, которую папа нес на руках. — Конечно, знал! — как само собой разумеющееся ответил дед и вдруг расхохотался. Он схватил Сашу в охапку и сам отнес в дом. Саша глубоко вдохнула. Ей так нравился запах дедушкиного дома! Все внутри было исключительно из дерева, сделано не только добротно, но и красиво. Мама как-то говорила, что дед, наверное, подпольный миллионер, раз купил дорогущий резной дубовый стол и 5 стульев. Все её попытки подарить деду что-то из пластика (будь то мебель, или посуда) заканчивались провалом. Дед относил все это «добро» то ли на помойку, то ли раздавал соседям.

— Вот здесь все препараты, а здесь расписано, какие из них когда давать, — папа протянул деду два пакета. Дед внимательно посмотрел ему прямо в глаза и с тихой всепрощающей и всепонимающей улыбкой кивнул на комод — мол, положи туда. Папа положил пакеты на указанное место, подошел к дочке и поцеловал её нежно. Потом обнял деда и вышел.

— Ну, пойдем в лес, что ли? Соскучилась, поди, по нему — прищурился дед. — Пойдем-пойдем! — захлопала в ладошки Саша. И тут же погрустнела: — Деда, как же я пойду, меня ножки совсем не слушаются. А еще говорят, что я скоро умру.

— Глупости в моем доме прошу не произносить! — строго сказал дед, но тут же улыбнулся. Всей его строгости хватало максимум на две секунды.

— Нет никаких болезней, радость моя! Неужто забыла? Сашенька только сейчас стала припоминать, что дедушка всегда говорил так, только она правда почему-то забыла...

— Давненько ты у меня не была, внученька. Еще немного и мне пришлось бы самому к тебе на выручку мчаться. Только куда б кота Ваську дел? Хорошо, что все-таки папа тебя привез, ой как хорошо! Прямо праздник у нас сегодня. Будем праздновать?

— Будем-будем, деда! А Васька с нами тоже будет?

— А то как же! Но сначала в лес — надо бы с ним поздороваться, чтобы он настроил тебя, очистил твою умную головушку от мыслей глупых. Саша аккуратно спустила ноги, взяла деда за руку и они пошли. Кот Васька, не ожидая команды, сам спрыгнул с комода и пошел за ним.

27

Ева Меркачева

— Забыли кое-что, — сказал дед и подцепил палкой пакеты с лекарствами. По дороге они проходили деревенскую мусорку. Дед ловко выбросил туда и пакеты, и палку. Саша смеялась так громко и так безудержно, что у Васьки чуть не вылезли от испугу глаза.

— Я люблю тебя! — прижалась она к деду.

— Любишь-любишь! А я тебя, радость моя! Часа три Саша гуляла по лесу, держа деда за руку. Иногда рука словно раскалялась, но Саша терпела, не вынимала, и почему-то думала, что через руку дед передает ей свою энергию. Они часто садились на землю, дед ничуть не волновался, что она простудится на этой полусырой земле. Когда она тянула руку к какой-то траве, он не останавливал её. Когда спотыкалась или падала, не ругался и не пугался, что ей будет больно. «А вот мама бы...» — только и успевала подумать Саша, как дед привлекал её внимание, указывая на какую-то зверюшку или птичку. А потом Саша еще почему-то снова хохотала или плакала, она сама не понимала, только чувствовала — что это взахлеб. И кричала: — Дед, я не хочу умирать! Я буду жить! А дед и лес вторили ей эхом. Когда стало смеркаться, дед взял её на ручки — не потому, что она совсем ослабла, нет, ей казалось, она могла бы идти еще долго — и понес бережно в сторону дома. Он что-то мурчал себе под нос, и Саша дремала под эту его песенку. Утро. Васька. Запах блинов и иван-чая. Саша соскальзывает с кроватки и бежит первая открыть деду двери.

— Что снилось, радость моя? — щурится дед.

— Ой, не помню, но что-то очень-очень хорошее! Родители звонили раз в день. Дед не разрешал Сашеньке брать трубку, говорил им что-то сам.«А то они затянут тебя снова в свою реальность. Ты пока не окрепла» — говорил он ей. Сашенька ничего не понимала, но верила деду. Да и по папе с мамой она, по правде говоря, совсем не скучала. По вечерам дед обязательно затапливал печь, они пили чай с чабрецом и медом, и он рассказывал ей самые разные истории. Саша в это время могла задавать любые вопросы. Дед всегда отвечал, даже если Саша не понимала смысла этих ответов, и у нее на душе становилось спокойно.

— Деда, а почему врачи говорили, что у меня плохая кровь?

— В их реальности так и было. Они хотели, чтобы ты болела. А ты это просто подтверждала. И твой организм подстраивался, кровь становилась другой.

— А зачем они живут в реальности, где у меня должна быть плохая кровь, деда?

28

— Ты для них — дар. Спасение для их душ. Они запутались в паутине суеты, не занимаются тем, что любят. У них все искажено. А ты можешь им помочь.

— А как я им помогу?

— Очень просто. Ты не умрешь. Ты докажешь, что все их лучшие врачи ошибаются и все анализы — тоже. Ты им вообще сообщишь главное послание вселенной — болезней нет никаких, кроме тех, что выбрала Душа, чтобы вернуться на свой истинный путь. «Болезней нет никаких...» — шептала, засыпая с самой сладкой на свете улыбкой, Саша. Прошел месяц. Как обычно раздался вечерний родительский звонок. Голос на другом конце провода дрожал. Это был зять, отец Саши.

— Степан Николаевич, даже не отговаривайте нас, мы приедем к вам в эти выходные. Мы больше не можем не видеть ее.

— Я и не думал. Приезжайте, конечно. Привезите батут. Саша очень хочет попрыгать на батуте.

— Батут?! Вы уверены?

— Абсолютно, — твёрдо ответил Степан Николаевич. Когда Саша вернулась с прогулки из леса, то увидела большой батут в огороде и завизжала от восторга. Она залезла на него и стала прыгать. Только потом она увидела родителей, которые смотрели на нее и плакали.

— Папа, объясни мне, что происходит, — спросила дочь Степана Николаевича.

— Все прекрасно, радость моя, — Можно я задам тебе один вопрос?

— Конечно, папа.

— Почему ты не рисуешь, ведь ты всегда мечтала быть художником. Ты так любила это. Может быть, ты бросишь свою работу бухгалтером и начнешь рисовать? Разве не об этом ты мечтала? А Саша мечтает петь. Послушай, как она поет. Врачи не смогли объяснить чудесное выздоровление маленькой девочки Саши ничем, кроме правильно подобранной терапии. Этот случай включили в список историй, о которых сейчас рассказывают на лекциях студентам медицинских вузов. Часто профессора заканчивают словами: «Современная фармакология и наука располагают поистине потрясающим арсеналом, позволяющим нам полагать — в будущем не будет неизлечимых болезней». …В модном выставочном центре «Гараж» толпа людей, разглядывающих картины современной художницы. Гостям раздавали бесплатное шампанское. К самым задумчивым из них подходит девочка с обворожительной

29

Ева Меркачева

улыбкой. Сущий ангел во плоти. Некоторых она берет за руку и смотрит прямо в глаза. Это похоже на благословение.

— Я счастлива, — начинает красивая женщина в длинном красном платье. — Я всегда мечтала о том, чтобы создавать картины, которые будут вас вдохновлять. А еще я мечтала о ребенке, который бы спас этот бренный мир своей чистотой. Позвольте вам представить мою дочь, Сашеньку. Она споет вам свою песню. После выставки женщина с девочкой села в машину. Весь долгий путь в деревню радостно болтали. По дороге остановились лишь раз — чтобы купить саженец яблони. Они посадили его потом у могилы деда на тихом деревенском кладбище.

— У меня чувство, что он живой, — сказала мама, отряхнув руки от земли. — Я прямо ощущаю его присутствие. И вот ты... ты стала говорить как он. Все его словечки к тебе перешли.

— Живой-живой, — подтвердила дочка. — Он сказал мне, что будет жить в нас, покуда мы помним все, чему он нас учил.

30

Александр ЛОЗОВОЙ

БАБЬЕ ЛИЦО В юности я бродил по холмам в окрестностях нашего города и наткнулся на уже немолодого мужчину с аккуратно подстриженной бородкой, который писал этюды. Я остановился, и мы разговорились. Я сообщил, что вроде бы как вышел на разведку посмотреть есть ли грибы. К нам подошли дети из расположенного неподалёку греческого села. Своим любопытством они явно мешали незнакомцу работать. Тогда я решительно обратился к старшему из них мальчику лет десяти: «Нэпэ, пяге хримата!» и детей, как ветром сдуло. Незнакомец удивился и, видимо, решил что я вполне владею этим языком и я ему перевел: «Деньги давай!» В моём классе училось несколько понтийских греков и чаще всего я слышал это выражение и поэтому его запомнил. Это была единственная фраза из греческого языка, которую я знал. Через год мы с незнакомцем оказались соседями по снимаемым дачам неразделённых забором у моря. Тогда я и узнал, что его зовут Берников Николай Александрович, бывший военный врач, художник-любитель и сейчас работает врачом в санатории Московского военного округа находящегося в нашем городе. У моря Николай Александрович по-прежнему писал этюды, но видимо многими был недоволен. Он рвал картоны пополам и складывал их в кучу у себя во дворе. Видимо потом собирался сжечь. Я подобрал несколько таких кусков и принёс их домой. Вырезал ножницами понравившиеся мне фрагменты величиной с поздравительную открытку и прикрепил их кнопками к дощатой стене. Через какое-то время Николай Александрович зашёл к нам и с удивлением узнал на стенках свою руку. Он ничего не сказал, но через несколько дней позвал меня и предложил выбрать в подарок, какой из этюдов мне понравится более других мне понравился один пейзаж со стогами сена, и я его взял. Чем больше я взрослел, тем интерес мой и привязанность к Николаю Александровичу возрастали. Я частенько сопровождал его на этюдах, и вместе ходили за грибами. Не так далеко от нашего города искали нефть и пробурили скважину, но из неё пошла вода. Неизвестно почему. Но Николай Александрович за-

31

Александр Лозовой

интересовался этой водой, повёз её на анализ в Москву. Эта вода оказалась маломинерализованной, даже ещё менее, чем известная вода в Трускавце и в этом, оказывается, заключалось много полезных свойств. В течение некоторого времени Николай Александрович добился того, что всю еду в их санатории стали приготовлять именно на этой воде и отдыхающие пили воду по стакану натощак три раза в день. К скважине стали приезжать и местные жители, хотя вокруг было много родников. Через несколько лет после этого нововведения я спросил Николая Александровича, насколько эффективен этот метод лечения.

— Безусловно. Военные на месяц в году вырываются на свободу от своих сварливых жён и, собравшись в таком дружном количестве, безудержно предаются пьянству. Поэтому распорядок принятия воды хоть в какой-то мере их организовывает. Я уже был знаком с сыном Николая Александровича, который был старше меня лет на пять, и он мне как-то рассказал историю о своём отце. Во время Второй мировой войны Николай Александрович работал в военном госпитале в Харькове в то время находящемся на линии фронта. Он оперировал и наших солдат, и попавших в плен немцев. Внимание Николая Александровича привлекли выстрелы, раздававшиеся во дворе госпиталя, и он увидел, что наш майор лично расстреливает пленных немцев, которые ещё могли передвигаться после наложения швов и извлечения осколков и пуль. Николай Александрович узнал в них людей, которых он прооперировал. И он, как и был в хирургическом халате, так прямо и спустился во двор и застрелил майора. Николая Александровича отправили в штрафной батальон. В первые же дни он отличился и по воле случая на него обратил внимание, объезжающий фронт командующий армией, которому было известно про случай в госпитале. Но при окружающих командующий произнёс: «Я слышал о вас, как вы оперировали под бомбёжками в харьковском котле. Беру вас к себе личным врачом». Николай Александрович закончил войну в звании полковника. Сам он никогда не упоминал об этой истории, но, когда я ему привел рассказ сына — он подтвердил, не вдаваясь в подробности. Естественно в то время я не стал допытываться о фамилиях майора, командующего, о номере штрафного батальона: мне это было тогда не интересно. Впрочем, в архивах всё это наверняка сохранилось. Со своей будущей супругой Николай Александрович учился в Москве в медицинском институте. Поженились после войны. Она была в Сухуми окулистом. Как-то к ней на прием пришла очень старая женщина. Видимо,

32

зрение было у неё непоправимо. «Теперь Ваши глаза в ваших ногах», — ответила врач. Видимо имела в виду, что ногами нужно ощущать препятствие, чтобы не споткнуться. Живопись мужа она считала никчёмным занятием. О своём детстве и других эпизодах войны Николай Александрович рассказывал много. К нему приезжали друзья-фронтовики, мы вместе бродили по холмам и я тогда узнал, из рассказов его приятеля, что тот лично расстрелял в Берлине нескольких наших солдат за мародёрство и изнасилования. А про себя Николай Александрович рассказывал, что он сын землемера, что по дореволюционным понятиям, было весьма значимо. (Хотя, впрочем, и сейчас заниматься земельным кадастром в некотором роде прибыльно). Но затем отец бросил семью. Как-то он мне дал совет: «Никогда одной ложки не доедай, одного часа не досыпай» и было ещё что-то третье – я не помню. И как-то я спросил Николая Александровича, будучи уже настолько близок с ним, что вопрос мой был позволителен: — А почему Вы носите бороду?

— Понимаешь, без бороды у меня бабье лицо, посмотри какое круглое.

33

Игорь Кецельман

Игорь КЕЦЕЛЬМАН

МЕРТВАЯ ЗОНА (Из записок перевозчика животных) Антилопы — Гробы и животные без очереди! — крикнул я, протискиваясь сквозь толпу к окошку таможенного инспектора. Люди, недовольно ворча, расступились.

— Что у тебя? — спросил таможенник.

— Да антилопы на импортном складе.

— Давай документы. Я поспешно сунул документы в окошко… Антилопы были из Голландии. Я получал их для нашего зоопарка.

— Ты их получи, — сказал заместитель директора.

— Получу. Вместе с кладовщицей (полной женщиной в синем халате) идем по складу аэропорта — огромному помещению с недосягаемо высоким потолком — разыскиваем антилоп. Куда их там поставили? Повсюду ящики, коробки, тюки. А вот и старые знакомые, длинные узкие ящики — гробы. Их два. Стоят вперемешку с тюками челноков. Оформят документы — заберут. Эти два — на складе, а вот гроб с мумией Пирогова поставили в депутатском зале (нынешний VIP). Простоял там два дня. Аэрофлот не пропускал. Требовали свидетельство о смерти. А мы идем дальше. Где там антилопы? В стороне от остальных грузов я увидел несколько ящиков. По бокам окошки с проволочной решеткой. Из ящиков раздавались слабые крики.

— Кто там?

— Да не ваши! Обезьяны это, из Сомали. Для института переливания крови. Третий день никто не забирает.

— Почему?

— А два ветеринарных врача, что за ними приезжали, один за другим поумирали. От неизвестных болезней. Заразились от обезьян. Вот никто больше за ними ездить и не хочет. А я к ним и близко не подойду!

34

— Так они пить наверно хотят. Третий-то день...

— А я жить! — ответила кладовщица. — Хватит, уже из-за них страху натерпелась. Слышали, наверно, что у нас год назад было?

— Нет.

— Ночью это случилось. Я как раз дежурила, склад-то у нас круглосуточно работает, прилегла на диванчик поспать, одеялом укрылась. Вдруг, слышу, кто-то идет ко мне, и неуклюже так, с ноги на ногу переваливается. Я обмерла. Ну, думаю, пусть изнасилует, только не убивает. Подошел ближе, смотрю, а он с шерстью и хвостом. Я как закричу! С дивана соскочила, к дверям бросилась, а открыть не могу, сама же заперла, чтобы никто на склад не залез, пока сплю. И ключа никак не найду. Колочусь об дверь, ору… Снаружи охранники сбежались, а ничего сделать не могут — ключей-то у них нет. Пока выбралась, думала, умру. Оказалось, это самец ихний сумел из клетки выбраться (за ними тоже несколько дней никто не приезжал), дверцу как-то открыл, сам вылез и из других клеток самок повыпускал, гарем свой. Я первое время все боялась, не подхватила ли какую заразу? Ведь совсем рядом стоял, черт хвостатый! Вроде обошлось. Год уже прошел. А тогда — целую неделю они у нас на складе прожили. Сидят на балках под самым потолком, хвосты свесят и черешню уплетают. Ее тогда каждый день привозили в открытых ящиках для какого-то магазина. Мы сами ловить обезьян побоялись, вдруг заразимся, как те врачи? Специалистов вызвали. Из цирка и из вашего зоопарка. Целый день они их ловили. Наконец поймали, посадили обратно в клетки и увезли. Я вспомнил, действительно, год назад девочек из нашего обезьянника посылали в аэропорт ловить разбежавшихся обезьян. Вот только никто их не предупреждал о погибших ветеринарах.

— Не боитесь, что и эти выберутся? — спросил я.

— Не выберутся, — уверенно сказала кладовщица. Эти не смогут. — Клетки надежные. Досками забиты. Вскоре опять мимо обезьяньих клеток. Криков уже не было слышно. И мы пошли дальше. Клетки с антилопами нашлись в дальнем углу склада. Животные, похожие на лошадок, только на голове рога, молча смотрели на нас сквозь решетчатые окошки. Когда оформляли документы, кладовщица предложила: «А может и обезьян заберете?» Я покачал головой. Настаивать она не стала. Сама ведь рассказала… Сейчас предлагали обезьян, а в тот раз леопарда. Это когда мы прошлой зимой гориллу получали. Прямо на летном поле, из самолета. Мы тогда долго плутали по аэродрому. Метель, ветер порывами. Вокруг взлетают и садятся самолеты.

35

Игорь Кецельман

— Ты только на взлетную полосу не заедь, — просил я водителя.

— А откуда я знаю, где она? — отвечал он. Мы подъехали поближе к зданию аэропорта (его тыльной стороне), у одной из дверей я увидел пограничника.

— Не знаете, где 14-я стоянка? Пограничник махнул рукой: — Вон туда езжайте. Мы подъехали вовремя. Клетку с гориллой как раз спускали из грузового люка самолета. Подхватили ее и поставили к себе в автобус. Запомнились коричневые пальцы обезьяны, вцепившиеся в прутья решетки. Вместе с водителем укутали клетку одеялами. Створки дверей автобуса неплотно прилегали друг к другу, оставались широкие щели. Чуть что и воспаление легких горилле обеспечено. Обезьян зоопарк почему-то получал только зимой.

— А леопарда не возьмешь? — окликнули меня грузчики и показали на узкий фанерный ящик, покрытый снегом. Метель же.

— Два часа здесь стоит. С прошлого рейса. Никто за ним не приезжает. Не ваш? А то, может, заберешь?

— Нет, не могу.

— Ящик с леопардом стоял в стороне от остального груза. Ветер все кидал и кидал на него снег. Как комья земли на гроб.

— Вы бы занесли его в помещение, — сказал я грузчикам.

— Ладно, занесем, — ответили грузчики. А мы поехали в зоопарк. И сейчас: клетки с антилопами в машину. Отдал пропуск на воротах. И — в зоопарк. Змеи На другой день отправляли змей в Бразилию. Ящик со змеями на колени и поехали. В кузов не положишь — замерзнут. Зима. А в кабине маленького бортового уазика только я и водитель. И этого давать не хотели.

— У нас с машинами напряг, — сказали мне в дирекции. — Ты на такси отвези, а деньги мы тебе потом отдадим. Через две недели. В зарплату. И еще наверно квитанцию потребуют — от таксиста. С нашей-то дирекцией. — Один из зоопарковцев после клинической смерти (укус змеи, еле откачали) разучился читать и писать. Выписался из больницы, а деньги ему не выдают.

— Распишись.

— Не могу я…

36

— Без твоей подписи не можем.

— Так пусть хоть жена за меня получит.

— Пиши доверенность. Такси я не поймал. Дали уазик. Уже собирались уезжать, когда к машине подошел начальник террариума (желтое двухэтажное здание на окраине зоопарка — там змеи).

— Ты с ними посиди до вылета, — сказал он, — проследи, чтобы их на холод не поставили — замерзнут, боюсь. Змеи очень ценные.

— Вылет — в два ночи.

— Я знаю, — сказал начальник.

— Ты что, думаешь, я до двух ночи буду твоих змей задницей греть?! Начальник молча смотрел на меня.

— Какие хоть змеи?

— Серо-буро-малиновые, — ответил он. Повернулся и ушел.

— Ну и черт с тобой! Поехали, — кивнул я водителю. Пока ехали по зоопарку, машина все время подскакивала: дорога неровная, перекопана — новые вольеры строят. Подскакивал и ящик у меня на коленях. Приходилось придерживать его рукой.

— А ядовитые там есть? — Водитель опасливо покосился на ящик.

— Есть, наверно.

— Не выползут они?

— Да нет. Вон как все упаковано, гвоздями забито. А внутри змеи в мешочках сидят, завязаны там. И еще сверху пенопласта напихали — для тепла. Да и зимой они еле ползают — при такой-то температуре. У них сейчас все движения замедленные. Я вспомнил, как в январе мы перевозили змей в новое помещение. Удавов несли в открытом баке. И вдруг один из удавов начал медленно переваливаться через край бака. Наружу. Стоявший рядом зоопарковец просто спихнул его сапогом обратно.

— А не задохнутся они в ящике? — снова спросил водитель.

— А вон в боках дырочки проделаны, чтобы воздух внутрь проходил. Подъехали к выезду из зоопарка. У железных ворот стоял вахтер — старик в рваной телогрейке, седая щетина на щеках.

— Чего стоишь? — крикнул ему водитель. — Открывай! Старик ударил кулаком по сгибу локтя: — На! Но потом подошел к воротам и раскрыл их. Две створки настежь. Езжайте. И мы выехали наружу.

37

Игорь Кецельман

Когда отъезжали от зоопарка, в боковом зеркальце я видел, как вахтер медленно закрывал ворота. Закроет и к себе в будку пойдет. Здание аэропорта — кубик кофейного цвета. Чуть дальше — грузовой склад — тоже кубик, только поменьше. Сюда мы и привезли змей. Несу их прямо на склад (таможню прошел заранее). Кладовщица, высокая худая женщина в очках, внимательно осматривала ящик, костяшками постучала по фанере — толстая?

— Да все в порядке, — заверял я ее, — ящик прочный, гвоздями забит, не выберутся.

— А сетка, — спохватилась кладовщица, — сетка где?

— И она склонилась к дыркам, проделанным в боках ящика, чтобы воздух проходил. Но и здесь она не смогла ни к чему придраться — все дырки были изнутри затянуты сеткой.

— Сдавайте на склад, — разрешила она. Ох, и досталось с этой сеткой моему напарнику!.. Строгости на складе начались после ЧП. Какая-то организация отправляла змей. В мешке. И мешок со змеями грузчики в самолете поставили рядом с клеткой, в которой собак везли. А собаки лапами через решетку расковыряли мешок. Змеи расползлись по всему самолету. В кабину к пилотам заползли. Те — лететь отказались. Рейс на пять часов задержали, пока специалисты всех змей не переловили. А мой напарник (заменял меня, когда я в отпуск уходил) приехал в аэропорт змей отправлять как раз через день после того случая. Ну, ему и устроили!.. Помню, как он рассказывал зоопарковцам: «Весь ящик простукали — будто тайник искали. Потом говорят: «Без сетки на дырках не примем — змеи выберутся». «Да отверстия крошечные — куда им!» «Все равно — или сетка, или обратно в зоопарк забирайте». Что тут делать? Где я сетку достану? Пошел к диспетчерам, прошу: «Вы мне пару старых, поношенных колготок продайте. Сколько хотите заплачу. Змей не пропускают!» А там девки молодые. Снять колготки стесняются. Наконец одна вышла и новую пару приносит. И денег не взяла. Открыл ящик. А там сверху змея лежит. Без мешочка. Длинная такая. И она мне вокруг руки обвилась. Я какую-то палку взял, еле отцепил. А потом колготками изнутри все дырки затянул. Опять крышку гвоздями прибил и к кладовщице — «Принимайте». Так змей и отправил. Приехал в зоопарк и начальнику террариума рассказываю, что приключилось, а он меня перебивает: «Змеи улетели?» «Улетели». — «Молодец. Спасибо». И ушел».

38

«Блин! — воскликнул слушавший его зоопарковец. — Да я б на его месте тебе ящик водки поставил!» Напарник усмехнулся: «Ну он же спасибо сказал». Тогда он намучился. А сейчас обошлось без приключений. Только таможенник спросил: — Что там у вас?

— Да змеи. Кобры с гюрзами. Хотите досмотреть? — протянул ему ящик.

— Уйди от меня! — шарахнулся таможенник. Я поставил ящик со змеями на склад мелких грузов в отдельную ячейку — чтобы не перепутали. Не улица, стенки со всех сторон, сквозняков нет, — ничего с ними не случится. Иду в кассу, оплачиваю (по платежке) перевозку и все. Свободен. Сажусь в машину: — Поехали! Думали с водителем пораньше вернуться («Быстро мы сегодня! — радовался тот), но не тут-то было, где-то на пол дороге машина встала. Кончился бензин.

— Как же так? — удивлялся водитель. — Я же вчера вечером специально заправился. Полный бак! Водитель был новый и не знал, что нельзя в зоопарке оставлять на ночь машину с бензином в баке. Выкачают. Делать нечего. Скинулись, и водитель встал на шоссе с вытянутой рукой. «Бензин продайте». Через час удалось достать канистру бензина. Заправились и поехали дальше. Уже вечером добрались до зоопарка. У входа нас встречал все тот же старик-вахтер. На гудок водителя вышел из своей будки, посмотрел на нас, и пошел открывать. Мы въехали внутрь, и старик закрыл за нами ворота. Журавль «Интересно, что меня сегодня ждет?» — думал я на следующий день, идя на работу. Ждал меня разнос. От директора.

— Ты почему работать отказываешься?! — кричал он. — Или работай, или увольняйся!

— Что, начальник террариума пожаловался? — спросил я.

— Он не жаловался, а сказал, что ты отказываешься его змеями заниматься.

— Змей я вчера отправил. Улетели.

— Да?.. А чего он тогда?

— А это вы у него спросите.

39

Игорь Кецельман

— Ладно. Потом. — Директор взял со стола листок бумаги. – — Звонили из южнокорейского посольства. Они нам журавля дарят. — Он протянул мне листок. — Вот тут телефон, ты позвони, узнай, когда за ним в аэропорт ехать. Телефон, который дал мне директор, оказался телефоном диспетчерской аэропорта.

— Журавль прилетает в два часа ночи, — сказала диспетчер. — Вы его сразу заберете?

— Девушка, никто ночью за журавлем не поедет. Утром заберем.

— И что, он будет до утра на складе мучиться?

— Ничего с ним не случится.

— Вот здесь, со мной рядом, — сказала диспетчер, — корреспондент из центральной газеты, и он просит вам передать, что он — возмущен!

— Передайте корреспонденту привет, — сказал я и положил трубку. Да что они все сговорились — про два ночи?! На следующее утро я был в аэропорту. Диспетчер, слава богу, оказалась другая, не та, с которой ругался. А рядом с ней кореец из авиапредставительства, ему в посольстве поручили передать мне даурского журавля.

— В Сибирь вы его повезете выпускать? — спросил кореец.

— Куда?!.. Оказалось, журавля передали зоопарку с условием, что мы его отвезем в Сибирь и там выпустим. На волю. А переводчица не поняла. «Эти корейцы по-английски с таким ужасным акцентом говорят!» — жаловалась она.

— Ладно, — сказал я корейцу, — передам. (Передал). Довольно быстро получили журавля на складе дипломатических грузов. Очередей там нет. На этот раз в зоопарке мне дали крытую машину. Хлебовозку. В нее я и поставил клетку с журавлем. Попрощался с корейцем и уже собирался ехать, когда меня окликнула диспетчер: — Вас сейчас просили в зоопарк позвонить. Замдиректора!

— Змеи прилетают в четыре часа дня из Шри-Ланки, — сказал заместитель директора, — ты их встреть. И постарайся взять прямо с самолета. А то замерзнут.

— А журавль? Привезти пока?

— В зоопарке бензина нет, — сказал заместитель, — в аэропорт вернуться не сможешь. Сиди уж на месте. Сижу, жду. Только водителя попросил машину перегнать от склада поближе к аэропорту (два километра). Чтобы на летное поле заехать, когда змеи прилетят.

40

Ближе к четырем поднялся на восьмой этаж к авиадиспетчерам — узнать на какую стоянку мой рейс прибывает. В коридоре столкнулся с корейцем, тем самым, что мне журавля передавал. Кореец недоуменно уставился на меня: — Журавль? — переспросил я. — А все с ним в порядке. Я его в зоопарк отправил. А здесь я так, по своим делам. С журавлем было не все в порядке. — Правое крыло в крови. Разбито. Клетка была слишком просторной и при толчках журавля швыряло от стенки к стенке. Я увидел это, когда уже получал змей, мне их передали прямо из грузового люка самолета. Поставил коробку со змеями в кабину. Как всегда, повезу на коленях. Ставить в фургон хлебовозки — для них холодно. Пусть там журавль. «А как он?» Заглянул в фургон. И увидел.

— Ты потише езжай, — попросил я водителя. — Журавля побьем. Ехал он действительно осторожней, но все ухабы не объедешь, и, когда в зоопарке мы достали журавля из фургона, у него и голова (там, где хохолок) была в крови. «Надо же, — удивился я, — до самого верха подбросило». Клетка была очень высокая. Журавля — ветеринарам, змей — в террариум. На сегодня все. Через пару недель встретил знакомого из дирекции, спросил про журавля.

— Да все с ним в порядке. Крыло не сломано. Раны зажили. Живой.

— А в Сибирь его отправлять собираетесь?

— Да что мы е…сь? — ответил знакомый. На том и расстались. Вот и все. А больше я про журавля ничего не знаю. Лёшка А водителя, с кем вез журавля, я потом встретил в зоопарке. Пьяный, корма развозит. Остановился, поздороваться.

— Обидели меня! Как обидели!! Сами отмечают, а меня послали. Это он про остальных водителей, дело было перед 23 февраля.

— Людей не подавишь?

— Да нет никого в зоопарке. Железные изгороди вольер, пустые дорожки между ними. Никого.

— Ну, с праздником тебя! — сказал водитель. И поехал дальше. Машина вихлялась из стороны в сторону. Это — Лешка Томилин. Сколько ж я с ним животных перевез! Бледное лицо. В старенькой курточке. Тихий. Больше молчал, когда ехали, и только однажды, мы возвращались из аэропорта — снежного барана

41

Игорь Кецельман

отправляли, попросил: «Можно, мы на боковую дорогу свернем?» Чего спрашивает? Я ж ему не начальник. «Давай. А надолго?». «Да нет, здесь рядом». Вскоре мы остановились у ворот кладбища.

— Жена у меня здесь, — сказал Лёшка. — Давно не был.

— Пошли? — позвал он меня.

— Да я лучше в машине подожду. Чего мешаться буду?

— Пошли, пошли, что ты один будешь? Как в гости зовет. Я вылез из кабины и пошел за водителем. Ряды крохотных могилок за невысокими оградами. Мы остановились у одной из них.

— Вот здесь, — кивнул Лёшка.

— При родах она умерла, — рассказывал он. — И все ведь хорошо было! И на работе, и депутатом ее в райсовет избрали. Гордилась… Как же не повезло бабе! Умерла, а дочка жива осталась. Я сначала оставить хотел в роддоме. А моя родня — Не смей! Поможем. Вот и помогают, я здесь, они — в Рязани. В деревне. Разве что на лето отвезешь отдохнуть.

— Больше не женился?

— Сразу. На ее подруге. А через два года ушла. Так вдвоем с дочкой и остались. Двенадцать лет уже. Вот все говорят: молодой, а такой нервный. Будешь тут нервным. Он осмотрел могилу. «Надо пластиковой крошкой вокруг посыпать — вон как в соседних. Достану и посыплю».

— Хорошо, что заехали, — говорил Лёшка на обратном пути. — А то все не выберусь. Ничего, теперь почаще. А через несколько дней я встретил его на машине, пьяного. Корма развозил. Через неделю я зашел в гараж. Очередная поездка. В бытовке за кухонным столом, согнувшись, сидел Лёшка и что-то писал.

— Привет! Что пишешь?

— Заявление. Увольняют меня.

— За что?

— На двадцать третье загулял. А сегодня только вышел. Завгар мне и говорит: пиши по собственному, а то по статье. Напишу! И он опять склонился над столом. Подошли другие водители.

— Подожди писать, — остановили его. — Куда сейчас пойдешь? Дочь у тебя. — И водители пошли к завгару. После разговора с ними появился и он сам, здоровый, широкоплечий, подошел к Лёшке: — Не тебя — дочку твою жалко! Иди, работай.

42

И Лёшка поехал со мной в аэропорт.

— Как ты? — спросил я его в следующую поездку.

— Хорошо. И пить не тянет, — ответил он. А через месяц мне дали другого водителя.

— А Лёшка где?

— Да опять запил. На работу перестал ходить. Завгар сам к нему домой ездил, а он пьяный, на ногах не стоит. Грязь, бутылки. И дочка его там. Завгар ему сказал: «Три дня тебе даю: не выйдешь на работу — уволим». Лешка не вышел. В последний раз я встретил его через полгода. В дирекции. Какую-то справку получал. Покачивается. Увидел меня, обрадовался, руку тянет.

— Привет, Лешка! Где ты сейчас?

— В парке я работаю. Здесь, рядом. Еще что-то хочет рассказать. А я тороплюсь.

— Извини, Лёшка, бегу. В аэропорт ехать надо. Сам знаешь.

— Увидимся еще, — сказал мне Лёшка вдогонку.

— Конечно увидимся! — ответил я. Сено — Поезжай за сеном, — сказал мне директор, — слонов кормить нечем. И вагонов все нет. Вагоны с сеном должны были придти из Смоленска. Еще летом. А сейчас зима. Заказать забыли. Уволился человек, который занимался хозяйственными вопросами, а без него про сено никто и не вспомнил. Спохватились уже зимой, когда из слоновника позвонили: — У нас сено закончилось. Где новое?

— Так вагоны должны были придти, — удивились в дирекции.

— А вы их заказали? В первые дни выручил ипподром, а потом отказался — «Самим не хватит». А слоны на одном хлебе сидят. (Несколько лотков круглых буханок черствого хлеба три раза в неделю привозили из соседней булочной). Этого им мало. Вагоны с сеном заказали. Но когда они теперь… Вот я и еду за сеном. В совхоз, сразу за кольцевой. Там обещали. Грузчиков дают и машины с нами поедут. С машинами и вернемся. Не придется, как в прошлом году, с вилами на такси ехать. — На товарной станции (она в городе) сено из вагонов разгружали. Сено увезли, а за нами не приезжают. «Машина сломалась, забрать не можем. Вы на такси возвращайтесь», — сказали мне в зоопарке.

43

Игорь Кецельман

Стоим у дороги. В телогрейках, с вилами. Такси ловим. А они все мимо и мимо, не останавливаются. «Ребята, — попросил я грузчиков, — вы вилы спрячьте и сами в сторонку отойдите — я один попробую». (Из всех только я был в обычной куртке. Не в телогрейке). Они отошли и вскоре возле меня остановилось такси. Махнул рукой грузчикам — «Садитесь». Пока садились, один из них потихоньку запихнул вилы в багажник. Так в зоопарк и приехали. На такси. Водители прогревали машины. А я пошел за грузчиками. Они в слоновнике грелись, у них в бытовке отопление замерзло. Узенький проход слоновника, а с обеих сторон через решетку ко мне тянутся хоботы слонов, тыкаются в руки. Теплые, шершавые. Их к нам несколько лет назад привезли, тоже зимой, в январе, прикованных цепями к специальным платформам. На товарную станцию. А оттуда уже в зоопарк. Несколько дней возили. А пока не перевезли, ночью со слонами оставались дежурить сотрудники зоопарка. Мало ли кто ночью на станции шляться будет? Помню рассказ одной сотрудницы: — Слон в цепях запутался и подняться не может! Несколько часов пытался встать и только на 16-й попытке ему удалось. Я всю ночь рядом с ним проплакала. Так жалко было!

— Да ты бы, чем плакать, — возмущался потом Сашка-сторожил, — взяла бы палку, да попробовала цепи распутать! Глядишь, он бы не на 16-й, а на 12-й раз поднялся. Грузчиков я нашел в комнате зоотехника, рядом с теплой батареей.

— Поехали, ребята? Продуктовый фургон и два грузовика — на них грузчики поедут (в кабинах) и сено обратно повезем. Я — на четвертой — бортовом уазике. Целый караван получился. Грузчики сели в машины и мы поехали. Багровый закат и снежное поле, на котором копенки. Мы разворошили одну из них. Сено было плохое, с белой плесенью. Но выбора нет. Кое-как набили продуктовый фургон рыхлым сеном (слонам на полдня). Утрамбовывать не было времени.

— Скорей, темнеет уже — а мы в поле! — Захлопнули фургон и поехали обратно. Вернулись уже в темноте.

— Сено плохое, — сказал заведующий слоновником, — слоны болеть будут.

— А что делать, — ответил я, — другого-то нет. Завтра еще привезу. Заведующий только рукой махнул. Но привозить сено мне больше не пришлось. На следующий день пришли долгожданные вагоны из Смоленска. В зоопарке облегченно вздохнули. И послали меня за медведем.

44

Медведь из Сингапура — Грузчики сено разгружать поехали, — сказал мне замдиректора, — ты уж как-нибудь сам медведя загрузи.

— Шестьсот килограмм?

— Ну, придумай что-нибудь. И я поехал. Медведей оказалось два. Второй еще на полтонны.

— А он для цирка, — объяснили мне в зоопарке, когда позвонил. — Но идет через нас. Ты его тоже забери. Медведи прилетели из Сингапура. Мы их год назад туда для размножения отправили. И вот теперь обратно. Две клетки со стальными прутьями. Моя — шестьсот и вторая на полтонну. На складе аэропорта. Выручил погрузчик (кар). Я увидел его неподалеку, на какую-то машину ящики грузил. Подскочил к водителю погрузчика: — Помоги! Медведей погрузить надо! В зоопарк везу. Животные третий день в дороге! Водитель на погрузчике подъехал к клеткам. Подцепил стальными лапами (две узких серебристых полоски) одну клетку, потом вторую… Крошечный уазик (все остальные машины услали сено возить) аж затрещал от тяжести, но устоял. Привязывать клетки к кузову мы не стали — такая тяжесть не соскочит. Когда закончили с клетками, водитель погрузчика выжидательно посмотрел на меня. Я подошел к нему и крепко пожал руку: — От имени зоопарка благодарю за помощь!

— Заплатил бы, командир. Я развел руками: — Извини, мы бюджетная организация. На руки денег не дают. Могу по платежке… Водитель молча залез на погрузчик и уехал. Привез медведей в зоопарк. Собрали народ из всех секций — выгружать медведя. Кое-как, по доске, спустили клетку с нашим медведем на землю, и оттащили в секцию хищников, выпускать. Когда медведь вылез, он оказался в два раза больше своей клетки.

— Как же его туда запихнули? — удивились все.

— А шерсть! — зоопарковцы так и ахнули. — Чистый-то какой!

— Да мыли его там в Сингапуре, — объяснили им. Зоопарковцы повосхищались и разошлись по секциям. А я пошел в дирекцию.

45

Игорь Кецельман

Находка В дирекции никого. Только секретарша в приемной, полная рыжеволосая женщина.

— Про черепа ничего не прояснилось? — спросил я.

— Да кто ж это теперь знает! — ответила она. Черепа убитых людей (пулевые отверстия в затылках) нашли возле дирекции зоопарка. Строили новую вольеру, начали копать землю… И нашли. Журналисты с телевидения предположили: 37-й год, расстрелы…Но никто не вспомнил о сообщениях времен гражданской войны (о них упоминает А.Солженицын в «Архипелаге Гулаг») — о том, что расстрелянными в Чека людьми в зоопарке кормили животных. По-видимому, найдены подтверждения этим сообщениям. Да и останки убитых людей были зарыты недалеко от львятника, где в зоопарке всегда держали хищников. Тем, кому мясо нужно. Съели и закопали. Наверно, надо памятник поставить. Где нашли. Скорее всего, не всех убитых обнаружили. Остальные так и лежат там. Рядом с дирекцией. И зоопарк такой памятник сделал. — Построили новую вольеру (на том самом месте) и запустили туда жирафов. Пусть побегают. По врагам-то революции…

— А что ж ты хочешь, — сказала секретарь, — да если повсюду памятники ставить, то хоть зоопарк закрывай. Ведь куда ни копнешь — везде скелеты. Хозблок строили — скелет откопали. Для новой секции котлован вырыли — и там скелеты.

— Что, тоже, с простреленными затылками?

— Да нет, эти обычные. Рядом с ними могильные плиты нашли. Здесь же раньше кладбище было. А теперь зоопарк. Открылась дверь и в приемную вошел заместитель директора.

— О! Ты здесь, — обрадовался он. — А я тебя по всему зоопарку ищу. Пошли скорей к директору.

— А что случилось? — спросил я.

— В аэропорт ехать надо. Гробы прилетели!

46

Валентина ЛИТВИНОВА

НАТЮРМОРТ Первым на её персональной выставке купили натюрморт с яблоками. «Почему Вы выбрали именно его?» — спросила Люба у покупателя. «Потому что он изнутри светится!». «Интересно… Я никогда не думала, что эта работа кому-нибудь, кроме меня самой, понравится. На выставку-то натюрморт взяла в последнюю минуту. Как будто что-то заставило меня», — думала Люба, вспоминая свой нелепый несостоявшийся роман с продавцом яблок, с «яблочным романтиком», как она про себя его называла. Она всегда любила яблоки. В детстве мама обязательно давала Любочке яблоко «на ночь». Иногда она засыпала, держа яблоко в руке.… Однажды в сентябре Люба покупала яблоки на рынке. Пришла пора антоновки, и у одного продавца она была особенно красивая. Как оказалось, эти яблоки были не только красивыми, но и удивительно сочными и вкусными. Поэтому в следующий раз она опять приехала к тому же продавцу. Он, видимо, тоже заприметил её, потому что стал выбирать каждое яблоко и заботливо укладывать в корзину.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Любовь. А Вас?

— Андрей. Поехали со мной в Лебедянь?

— Вы же наверняка женаты.

— Да, конечно. Но ничего, как-нибудь устроимся. И хотя предложение незадачливого ухажера показалось Любе смешным, её несомненно тронула его искренность. Однажды Люба заехала за яблоками по дороге на какое-то торжественное мероприятие, «дыша духами и туманами», в красных кораллах. Андрей внимательно посмотрел на неё, отступил на шаг назад, поцокал языком и сказал: «А-а! Так ты — дорогая!» Откуда-то вдруг зазвучала музыка, Андрей подхватил Любашу, и они закружились в танце, вызывая улыбки на лицах прохожих. «Интересный человек, этот Андрей», — думала Люба. «Кажется, что должен быть очень расчетливым, неэмоциональным. А он замечает людей, с которыми разговаривает, пока выбирает и взвешивает свои яблоки; кокет-

47

Валентина Литвинова

ничает с хорошенькими девушками; с явным почтением общается со старшими». Андрей явно симпатизировал Любочке. Искал встреч. Любу это только забавляло. Говорить, в общем-то, им было не о чем. Люба была начинающим художником. Начинающей она была вот уже несколько лет. Как и обещающей. Пока же начинания и обещания так и не воплотились во что-то запоминающееся. Её работы нравились друзьям и даже висели у многих дома. Хвалил её и пожилой профессор живописи, у которого она брала уроки. Правда, Любочка так до конца не могла решить, что же больше нравилось учителю — её работы или её молодость. Ведь была она прехорошенькая — высокая, статная, с задорными карими глазами. Несмотря на её живость и жизнелюбие, почему-то лучше всего Любе удавались натюрморты. Получались они яркими, сочными; так и хотелось протянуть руку, взять что-нибудь с картины и съесть. Поэтому яблоки из Лебедяни являли собой не только вкусный десерт, но и стали появляться на Любочкиных картинах. Были они наливные, с внутренним свечением. «Вот что значит, хороший человек сажает деревья, ухаживает за ними, собирает и привозит яблоки», — думала Люба, закрепляя очередной холст на мольберте и собирая на палитре красные, желтые и охристые краски. «Не надо обижать его. Наверное, стоит подарить ему эту картину». И она с воодушевлением, напевая что-то, принялась за работу. Результат удивил и порадовал её. Ещё никогда фрукты на её картинах не были такими совершенными и яркими…. Почти Сарьян! Когда Люба, предвкушая радость от своего подарка, приехала на рынок, Андрея там не оказалось…. Как и не оказалось в следующую субботу и в следующую после следующей. На память о нём остался натюрморт, который нравился Любе больше всех остальных.

48

Олег ПОЛЯКОВ

ДАВНЯЯ ИСТОРИЯ В одной из командировок в Киргизию, главный ветеринарный врач Ошской области в разговоре рассказал мне народную пословицу: — Пока есть ОТЕЦ — знакомься с Людьми, пока есть КОНЬ –знакомься с МИРОМ. Моё знакомство, перевернувшее моё отношение к лошадям, произошло в далёком уже 1983 году. Первая практика по специальности — с июня по сентябрь в Целиноградской области Казахстана. Тяжела работа ветеринарного специалиста в степи — взятие крови у овец, крупного рогатого скота и вакцинации. План по взятию крови должен быть выполнен по любому и взять кровь от каждого животного. На практике, в зерносовхозе мы были вдвоем с сокурсником. В день брали по несколько сотен образцов крови на каждого — работа была интересная и увлекательная. Главный врач района видел, что мы не стремимся увильнуть от работы и по окончанию практики предложил — ребята, не хотите пару дней отдохнуть? Отвёз нас на отдалённое пастбище, где выпасался табун лошадей. Место было изумительное — степь переходит в лесостепь и посреди ровных участков выходят на поверхность скалистые формации. Среди скалистых выходов вилась то ли река, то ли озеро, достаточно длинное и в месте, где образовалась место в виде подковы, выпасались лошади. 20-30 жеребцов и их косяки — кобылы и молодняк. Первый день был великолепен — катались на лошадях, купались в нагретой за жаркие летние месяцы чистой воде. Этот табун пасли, нет, не пасли, а наблюдали за жизнью лошадей два старика. За целый день они, казалось, не сдвинулись со своего места около костра, где, не переставая, грелся чайник. Из пиал старики маленькими глотками пили привезённый нами в подарок индийский чай. Рядом стояла юрта. А нас уложили спать в вагончике, сделанном из тракторной тележки. Уснули, как только легли. Конец сентября — ночи в степи уже холодные, спали в спортивных костюмах. Проснулся от достаточно сильного толчка в бок. Старик что-то быстро и взволнованно говорил на казахском — я только расслышал одно слово — ВОЛКИ!!!!

49

Олег Поляков

Выскочил из тележки, и только начал спускаться по лесенке, услышал волчий вой в степи. Никогда до этого я его не слышал, но где то в душе я его уже знал. Наверно его не раз слушали мои предки, жившие на границе с Диким полем. Я просто оцепенел, холод этого волчьего воя парализовал. Вспоминаю, что пришёл в себя, когда один из стариков впихнул мне в руки десятизарядный карабин Симонова. А смотрел я на то, что происходило в этот момент с табуном. Ещё днём жеребцы очень настороженно относились друг другу, не давая подойти к своим кобылам. А сейчас в низком, но очень ярком свете луны жеребцы сбивали свои косяки в одно место — в середине молодняк, его окружали кобылы. А сами жеребцы начали бегать вокруг этого месива молодняка и кобыл. И бегали они по кругу в закономерности — самый сильный жеребец видел хвост самого слабого из них. Глаза жеребцов во тьме ночи горели как фосфорные, морда в пене. При вое волков кобылы начинали сильно беспокоиться и могли подавить молодняк. Днём на удар камчи по земле лошади реагировали мгновенно, сейчас на удары не реагировали. Занятые вчетвером происходящими событиями мы не увидели, как кобыла, на которой ездил мой товарищ, привязанная к коновязи оборвала поводья и перескочив через забор поскакала в степь. А наперерез скачущей кобылы с ближайшей сопки побежала волчья стая. Первым из своего старинного длинноствольного ружья выстрелил в волков один из стариков. Выстрел нарубленными гвоздями — жесткий шорох летящей «волчьей картечи» никак не остановил волков. Я помню только как сам стрелял из карабина — в глазах вспышки от выстрелов и как расстрелял десять патронов, и как пытаюсь дослать ушедший после выстрелов затвор. Когда после этого в телепередачах показывают жизнь волков, я с иронией смотрю на потуги оператора! Помню, волки сбили кобылу — один схватил её на полном скаку за хвост, а потом отпустил, второй ударом в шею перерезал ей горло. Буквально за несколько секунд волчья стая разорвала лошадь. Потрясённый этим зрелищем я не сразу понял, что происходит. Волки убегали в разные стороны, я видел, как один из волков нёс на своей спине достаточно большой кусок мяса, придерживая его зубами. Самого крупного волка преследовал жеребец, на полном скаку он зубами схватил его за спину, подбросил и передними копытами ударил волка. Когда рассвело, мы пошли снимать шкуру волка: перебитый позвоночник, месиво в брюшной полости от удара копыта — мгновенная смерть матёрого. В последующие два дня была конная охота на стаю волков без оружия, только с плетью. Но это — повод для другого рассказа. Уважение и любовь к лошадям, у меня сформировалось в эту ночь.

50

Жанна ГОЛУБИЦКАЯ

ТЕГЕРАН-80 Отрывок из книги о самом свободном годе в моей жизни Эпиграф: Свобода не снаружи, она внутри. Можно жить в мирной процветающей стране и иметь ограниченную свободу по материальным и социальным причинам. А можно жить на ограниченном островке в пекле истории и чувствовать себя ее частью.

Зимой в Тегеране было много солнца — и совсем не было советской школы. Что, вместе с видом из окна на заснеженные пики горной цепи Эльбурс, бензиновым смогом в воздухе, птичьим многоголосьем автомобильных гудков и уважительным обращением персов-садовников — «Джамиля-ханум» — составляло мою свободу. Был конец января — и мои сверстники в далекой московской английской спецшколе №1 в это время года вставали впотьмах и, толком не проснувшись, зябко брели на уроки среди унылых фиолетовых сугробов. А после окончания пятого урока становилось снова темно и сонно. Но зимняя сумеречная апатия вовсе не отменяла домашних заданий, кружков и секций. Здесь, как бы странно это ни звучало, благодаря исламской революции 1979-го и ирано-иракской войне 80-го, была совсем другая жизнь. Наверное, поэтому воздух Тегерана до сих пор пахнет для меня свободой. А когда в Москве появились первые таджикские дворники и принялись, как и персидские садовники из моего детства, с рассветом распевно ворковать на языке Хайяма, показалось, что я просыпаюсь в Тегеране. В городе, который, несмотря ни на что, остается любимым — потому что это город моего беспечного детства. Я должна была бы ходить в 3-й класс и уже быть принятой в пионерки. Но после зимних каникул только начавшегося 1980-го года школа при советском посольстве больше не открылась — ходить оказалось просто некуда. И пионерии, в которую принимать, тоже. Жен и детей сотрудников отправи-

51

Жанна Голубицкая

ли в Союз. А меня некуда было отправлять: мама не хотела оставлять папу одного в такой опасной стране, а меня не с кем было оставить в Москве. Не может ребенок в 9 лет жить один в московской квартире, уж лучше пусть в школу не ходит — так рассудили мои родители и оставили меня при себе, на собственный страх и риск. Аналогичные проблемы возникли еще в трех семьях: в двух было по одному мальчишке, а в третьей — двое. Итого нас было пятеро отчаянных детей отчаянных же родителей, которые — тайком от посла и московского руководства — проводили зиму 80-го в солнечном Тегеране. Без пионерских галстуков и октябрятских звездочек, без уроков и кружков, среди самой разношерстной публики.

1980-й для нас начался нападением. 1 января на наше посольство напали религиозные фанатики. Возбужденная толпа сорвала и сожгла советский флаг, а потом ворвалась в зал совещаний, где проходила историческая тегеранская встреча большой тройки в 1943-м. Это случилось в разгар рабочего дня. Ворвавшиеся все разгромили и сбили люстру, которая висела со времен, когда российским послом в Персии служил Грибоедов. Как говорили взрослые, это громадное и громоздкое сооружение из особо ценного хрусталя, помнящее на своем веку свечи и газовые горелки, было подарком русского царя. Привыкшие за последнее время к бомбежкам, светомаскировкам и нападениям, советские дипработники прямо под носом у беснующихся нападающих растащили на сувениры осколки раритетного осветительного прибора. А вот ценную живопись из знаменитого посольского зала никто из наших домой не потащил — и напавшие на посольство дикари изрезали картины ножами. Вскоре после этого нас эвакуировали из жилого дома для сотрудников на территории советского посольства в советский же госпиталь Красного Креста и Красного Полумесяца. На его территории тоже был жилой дом для советских специалистов, но, в отличие от посольства, находящегося на большой охраняемой территории в фешенебельном районе на севере города, дом врачей стоял в самом центре Тегерана и никак не охранялся. Охранять его было бы бессмысленно: дом вплотную примыкал к госпиталю, вход в который был свободным. «Врачебный» дом был из первой плеяды небоскребов: в конце 70-х, незадолго до свержения шаха Пехлеви, его построили англичане для своих врачей, так как госпиталь тогда был британским. А с изменением режима и медработники сменились: в современные и удобные английские постройки въехала советская медицина. Высокая жилая башня была еще и снабжена ультрасовременными рессорами, необходимыми в сейсмоопасных зонах, к коим относится иранская столица. Принцип их действия выяснился при первых же слабых колебаниях

52

почвы, которые в Тегеране случались, чуть ли не через день. Но если в низких посольских постройках они даже не ощущались, то «докторская башня», как величали ее местные, начинала пружинить и покачиваться, будто прыгала на батуте. До сих пор помню безмерное восхищение: круче, чем американские горки! Тем более, в этот чудо-аттракцион с окнами от пола до потолка, которые можно было по специальным рельсикам сдвинуть вбок и выйти на балкон, я не просто зашла подивиться, тут мне предстояло жить! Своей территории у башни-великана почти не было, только «подиум» — площадка из мрамора под самим домом, где можно было носиться на скейтах между мраморных же колонн, на которых стояло наше жилище. Да еще английский газон с кучей автоматических поливалок (они тоже казались чудом из чудес!), небольшим бассейном и фонтаном — такое должен иметь любой уважающий себя тегеранский дворик. Ворота на территорию госпиталя никогда не закрывались, поэтому она и стала для нас пятерых двором для прогулок. Там тоже был бассейн с фонтаном, только побольше — правда, в отличие от посольских бассейнов, купаться в нем нам запрещалось. Хотя плавали все отлично, включая нашего самого младшего — пятилетнего Сашку. В посольском бассейне прибывших с холодной родины рафинированных пугливых детишек учили плавать очень просто и весьма жестко — внезапно толкали с бортика. Утонуть было невозможно, взрослые находились рядом, и «утопающий», спасаясь, как может, в итоге самостоятельно плыл. Я успела пройти такого рода обучение и плавала легко, как амфибия. Хотя до этого полгода уроков плавания в бассейне «Москва», который в то время был на месте «старого нового» Храма Христа Спасителя, так и не научили меня держаться на воде. Больничный двор между собой мы называли «большаком»: он оказался куда просторнее нашего мини-дворика при «докторской башне», и там было много всего интересного и полезного: аллеи, платаны, скамейки и куча прогуливающихся пациентов госпиталя, говорящих на непонятных языках. Всю охрану составлял старый перс, которого наши называли дядя Коля: он сидел в будке у ворот между жилым домом и больничным двором — и почти никогда не выходил. Дядя Коля был стареньким и боялся солнцепека, который в разгар дня случался даже тегеранским январем. Не думаю, что дядя Коля в качестве охранника держал в страхе всю округу, но на врачей действительно никто никогда не нападал. Ведь они лечили местных, включая детишек — и совершенно бесплатно — а для иранцев это святое, несмотря на военное положение. Содержал себя наш госпиталь за счет платного отделения, куда при необходимости ложились обеспеченные тегеранцы, не уехавшие из страны.

53

Жанна Голубицкая

Мне казалось, что я попала в фантастический город из «Незнайки на Луне», где писатель Носов высмеивал капиталистов, живописуя их странные нравы. Но мне все нравилось — особенно панорамные окна, они же балконные двери. Даже несмотря на то, что уже на второй день мы с мамой резали рулоны какой-то толстой черной материи и занавешивали ими чудесный вид на самый центр Тегерана и на горы. С началом сумерек требовалась светомаскировка, так как иракские самолеты регулярно бомбили Тегеран, прерываясь только по пятницам, когда у обеих воюющих сторон наступала «джума» — выходной и священный день, ссориться в который по исламским понятиям — страшный харам (грех). По пятницам же, если случалась такая оказия, иранцы и иракцы могли даже сесть за один стол и мирно откушать. В прочие же дни Тегеран бомбили вполне по-взрослому. Истошный вой сирены раздавался чуть ли не каждый вечер. Улицы тут же оглашались пронзительными воплями местных мальчишек «Хамуш! Хамуш!» (гасите свет — перс.), электричество вырубалось, лифт тоже — и все жильцы нашей башни бежали вниз по лестнице, в бомбоубежище. Самый первый раз мы с папой и мамой в ужасе неслись впереди всех, не понимая, отчего остальные спускаются ленивой трусцой?! Неужто им жизнь не дорога?! Но скоро поняли, что с каждым новым разом страх притупляется, и забег в бомбоубежище с фонарем становится чем-то привычным — вроде вечерней зарядки. А для меня они вскоре стали и отдельным развлечением —я наблюдала и познавала взрослую жизнь. Обычно одинокие командировочные советские медсестры бежали вниз в модных тогда шелковых халатах фасона «летучая мышь» длиною в пол, спотыкались о собственные подолы и падали. Их поднимали женатые советские врачи, а их жены кричали что-то вроде: «Боря, а с кем ты там возишься в темноте? Помни, что ты советский специалист!» И все смеялись. Вообще за всю мою жизнь я не слышала, чтобы люди так много хохотали, как тогда, в зимнем Тегеране-80. Хохотали не зло и не саркастически, а весело и от души. Сменивший шаха Аятолла Хомейни ввел жесткий сухой закон: запах алкоголя чутко вынюхивали паздараны — патрулирующие улицы стражи исламской революции. Нигде в городе не продавалось спиртное, а за малейшее подозрение на перегар можно было схлопотать 40 ударов плетью — даже если ты иностранец. Но советских врачей не касался даже сухой закон: из Советского Союза им исправно присылали спирт для медицинских целей. А на отечественные государственные праздники — Восьмое марта, 7 ноября, 1 мая, День Победы и, само собой, День медработника — этот спирт разбавлялся разноцветными американскими газировками, которые еще не исчезли из освободившегося от тлетворного западного влияния Тегерана. Разливали

54

получившиеся веселящие жидкости ярких расцветок в красивые бутылки с иностранными этикетками — и радостнее праздников, чем устраивались в Тегеране-80, я в своей взрослой жизни не видела. Была у нас и детская самодеятельность, и взрослая, и танцы до упаду, и даже романчики местного значения случались. А особенно заметными они становились именно во время воздушной тревоги, когда все выбегали из своих квартир в чем и с кем их застала сирена. Иногда на этой лестнице случались подлинные комедии положений и выстраивались драматические коллизии. Я примерно понимала, что именно происходит в этих взрослых треугольниках и многоугольниках — но, в сухом остатке, присутствовало лишь ощущение волнующей пикантности. Никаких скандалов, агрессии и вообще какого-либо негатива я не помню. Возможно, разборки все же были, но проходили за закрытыми дверями. А по прошествии почти четырех десятков лет я думаю так: поскольку мы были практически отрезаны от внешнего мира, как жертвы кораблекрушения на необитаемом острове, мало что могло всерьез внести раскол в нашу небольшую колонию. Конфликты выгоднее было быстрее разрешать и гасить, чем раздувать. К тому же, в случае особо громкого конфликта, могли в 24 часа отправить на Родину. А зарплаты в стране с военным положением были такими, что на родине сбережений хватило бы на долгие годы. Кто на «Волгу» копил, кто на дачу, но высокие цели были явно важнее междоусобиц. Советские специалисты относились к этому с самоиронией: в репертуаре посольской самодеятельности даже была переделанная популярная советская песня со словами «А я еду, а я еду за туманом...» (туман — разговорное обозначение денежной единицы Ирана, равной 10 риалам). Неспешная и замкнутая жизнь вместе с хорошей погодой располагает к пребыванию в состоянии влюбленности. Даже я, девятилетняя, питала особую симпатию к урологу по фамилии Прядкин: он командовал самодеятельностью и сам пел ласкающим и загадочным баритоном. Я даже не помню, как он выглядел внешне. Но много лет спустя имела случай убедиться, что природное женское чутье опережало во мне не только опыт, но и зрение. Как-то, разглядывая семейный фотоальбом своих родителей, я наткнулась на фото высокого, статного брюнета, с широкими плечами, белозубой улыбкой и смеющимся взглядом черных глаз.

— А это кто? — заинтересованно спросила я свою маму.

— Да уролог Прядкин! — отозвалась мама презрительно. — Всех медсестер в 80-м огулял в нашем госпитале! Так она впервые при мне прокомментировала того уролога-плейбоя, пользуясь тем, что я уже совершеннолетняя — и даже дважды.

55

Жанна Голубицкая

Теперь я понимаю: когда люди оказываются в замкнутом пространстве и ограничены в своих маневрах, они в максимальной степени самовыражаются в тех сферах, которые остаются для них доступными. А тогда, в 80-м, нас почти ничто не отвлекало от реального общения: телевизор мы не включали, ибо по иранскому ТВ круглосуточно пел мулла. Интернета еще не было, международные телефонные переговоры были дороги, письма от родни и друзей с «большой земли» шли месяцами. Зато те, кто был рядом, становились не просто коллегами, соседями или приятелями: каждый был значимой частью жизни каждого. Детей мелочно не опекали: знали, что с больничного двора мы никуда не денемся, ведь своими глазами видим, что происходит вокруг. И знаем, что это не «страшилки» от взрослых, в которые можно и не верить, а настоящие, суровые законы выживания. В ту зиму фанатики легко могли плеснуть в лицо серной кислотой просто за жевание резинки на городской улице до заката во время священного месяца Рамазан. Даже если ты иностранный ребенок и жуешь, сидя в машине с дипломатическими номерами. Нас об этом регулярно предупреждали, и тогда это не казалось мне чем-то из ряда вон выходящим — нормальная часть взрослой жизни, где всегда много ограничений. В Москве, например, нас учили не заходить с незнакомыми дядьками в подъезд и не брать у них конфетки, которые могут оказаться отравленными. А в Тегеране — не жевать днем в Рамазан на улице, не забывать о светомаскировке и не выходить за территорию госпиталя без платка. Особой разницы между этими запретами я не видела. Выходя на улицу, голову покрывали абсолютно все особы женского пола — от пяти до ста лет. Взрослые тогда говорили, что это причудливо смотрится на фоне тегеранских улиц, которые тогда казались нам очень современными. При шахе Пехлеви, придерживавшемся прозападного курса (за что религиозные фанатики его в итоге и смели), город отстроили американцы, англичане и французы. В северных кварталах, по словам тех советских дипломатов, которые уже тогда видели своими глазами Париж и не умерли, было много «парижского духа». Не зря же в конце 60-х — начале 70-х Тегеран называли «Париж Востока» — правда, после исламской революции лестный титул перешел к Бейруту. Лично меня легкая шелковая косынка, которую, отправляясь по магазинам, надевала моя мама, я сама и все наши женщины, никак не напрягала. Московские подружки писали мне в письмах, которые шли месяца по два с диппочтой через МИД, что в нашей школе заносят выговор в дневник и вызывают родителей, если забудешь надеть пионерский галстук. А у нас в Тегеране, если забудешь надеть на голову платок, можно получить серной

56

кислотой в лицо, или плетьми от паздаранов. Поэтому я понимала, что платок, в отличие от пионерского галстука, это не очередная попытка взрослых ограничить мою свободу, а жизненно-важная необходимость. Как-то из окна машины я своими глазами видела, как на улице наказывали плетьми местного мальчишку моего возраста. Что именно он натворил, я не знала — но кричал он ужасно! И вообще — подумаешь, платок, обязательный для иностранок, когда иранкам, так любящим красивые, яркие наряды, вообще пришлось надеть чадру. Хотя и «чадор» — накидка в полный рост — казался мне романтичным. Молодые персиянки предпочитали чадор светлых оттенков — и это допускалось. Интеллигентные, городские иранки были очень хороши собой, а кокетство у них просто в крови. И даже тогда, когда это было смертельно опасно, они умудрялись носить чадру кокетливо, выпуская из-под нее локоны и игриво сверкая снизу вверх тщательно подведенным волооким взором. Возможно, поэтому, в свои девять женских лет, я и находила чадру нарядом, не лишенным пикантности. Меня глубоко восхищало как местные «ханумки», как называли их наши, реагировали на создаваемые ими мелкие ДТП, а устраивали они их с завидной регулярностью. Тегеранки и после революции не перестали водить авто, разве что теперь делали это в чадре. Правила дорожного движения в Тегеране и тогда, и поныне истинно азиатские — то есть, никакие. Главный аргумент — клаксон, кто громче бибикнул, тому и дорога. Ханумки в смысле наглого вождения от мужчин не отставали, а если по их милости раздавался истошный визг тормозов и зловещий скрежет металла, они тут же высовывались в окошко с самой лучезарной улыбкой и мило махали потерпевшему ручкой. После этого даже самый рассерженный тегеранский автолюбитель мужского пола отказывался от помощи дорожного полицейского и великодушно прощал слабую женщину. Мой папа чуть ли не раз в неделю с юмором живописал, как в него влетела очередная зазевавшаяся местная атолюбительница. Думаю, в Москве он бы так не веселился. Но в нашем госпитале даже была отдельная статья бюджета — ремонт служебных авто, пострадавших от ханумок. Средства передвижения ханумок тоже служили предметом моего восхищения — самые красивые из них водили длинные блестящие американские авто. Их вырвиглазные — желтенькие, красненькие, лазурные и даже золотые — форды, доджи, кадиллаки и шевроле напоминали мне диковинных птиц. И я на всякий случай старательно записала в личный дневник их названия, чтобы во взрослой жизни обзавестись чем-то подобным. Читая эти названия сейчас, я лишний раз убеждаюсь, что в 80-м году была абсолютно

57

Жанна Голубицкая

счастливым ребенком. Я искренне не видела никаких причин сомневаться в том, что, получив в 18 лет права в ДОСААФ (про него мне рассказал папа), я стану выбирать между Ford Thunderbird, Cadillac Deville, Chevrolet Camaro и Corvette. «Доджи» нравились мне меньше. Кто ж знал, что к моменту моей взрослости загадочный ДОСААФ растает в воздухе как призрак, а «ханумкины» машины из моего детства станут коллекционными раритетами и едва ли когда-либо будут мне по карману. Тегеран-80 был удивительным Вавилоном своего времени: приметы шахского «прозападничества» религиозные фанатики еще не успели разрушить и доесть. Но современные здания из стекла и бетона и авангардистские многоуровневые эстакады покрылись «граффити» срелигиозными призывами, начертанными небрежной крупной вязью из баллончиков с краской. В супермаркетах и магазинах, украшенных гигантскими портретами Хомейни, горожане по-прежнему выбирали импортные товары и продукты: тегеранцы привыкли, что сливочное масло, молоко и пирожные — датские, йогурты, овсянка и чай — английские, сыры — голландские, ветчина — испанская, косметика и духи — французские, джинсы и жвачки — американские, а техника — японская. Они не сразу осознали, что очень скоро эти простые и привычные вещи навсегда исчезнут из их жизни. В 80-м на центральной торговой улице Пехлеви, уже переименованной в Моссадых (имени министра, ставшего опальным еще при шахе за программу национализации нефти, за что исламские власти его одно время уважали, но позже тоже подвергли анафеме и переименовали улицу в Валиаср, как она и называется до сих пор), еще можно было запросто купить студийные кассеты с европейской и американской поп-музыкой. И я чрезвычайно гордилась своей коллекцией, где были АББА, Род Стюарт, Bee Gees, Пинк Флойд, Роллинг Стоунс и еще много чего. А в Москве в то время большинство моих сверстников еще слушали пластинки фирмы «Мелодия». Владельцы магазинчиков на Пехлеви, если видели ребенка, всегда дарили подарки — хоть наклейку, хоть жвачку, но что-нибудь обязательно сунут. Моя мама сначала пыталась запретить принимать эти дары по принципу «московской конфетки от чужого дядьки». Но вскоре даже она уловила, что на Востоке подношения чужим детям — это нормальный жест, не имеющий под собой никакого подтекста. Иранцы просто очень любят детей: и ужасно обижались и тогда, и по сей день, если от их подарков отказываются. В ту зиму мы с родителями наблюдали из нашего «Пежо», тоже казавшегося космическим кораблем из иной жизни, как новая власть сносила бульдозером знаменитый тегеранский квартал «красных фонарей». А театр, где под покровительством сестры шаха, любительницы современного искусства,

58

прошел спектакль с реальным половым актом на сцене, переименовали в Театр Исламской песни. Мы даже туда ходили: нужно же было как-то прикасаться к культурным ценностям. Кстати, насчет полового акта: тогда говорили, что пресловутый спектакль тегеранские театралы посмотрели даже раньше, чем их парижские, лондонские и нью-йоркские собратья. Западные культурные чиновники сомневались, а иранский министр культуры просто слушался шахскую сестру. Закрылись и кинотеатры: их растерянные владельцы пока не знали, что делать дальше. Фильмов, допускаемых неожиданно вернувшейся на государственный уровень исламской моралью, пока не сняли, а старые запретили, как ей несоответствующие. И чтобы хоть как-то зарабатывать, хозяева тегеранских киношек, которых в центре было пруд пруди, втихаря выдавали запрещенные фильмы напрокат оставшимся в городе дипломатам. И вечерами зимы 80-го, запершись в конференц-зале госпиталя, где был большой экран и аппаратура, плотно занавесившись светомаскировкой, советские врачи и примкнувшие к ним эвакуированные сотрудники посольства развлекались просмотром отвергнутого режимом кино. Собственно, для советского человека эти фильмы были такими же запретными — эротика, ужасы, боевики. Смотрели, затаив дыхание, невзирая на то, что языки, на которых шли фильмы, почти никто не знал. Чаще всего это был язык производителя ленты с персидскими субтитрами: и, если английский советская публика еще кое-как понимала, то фильмы на прочих языках оставались для нас лишь диковинной картинкой из «ненашенской» жизни. Зато всегда можно было включить собственное воображение и домыслить сюжет на свой вкус. А сама картинка завораживала: другая, невиданная жизнь, иные лица и отношения между героями. Как выяснилось много позже, той тегеранской зимой мы, оказывается, насладились первой американской версией «Титаника» 1957-го года, творениями Роже Вадима и Алана Паркера. Но не только мы, но и наши родители даже понятия не имели, что именно мы смотрим. Брали с собой на закрытые просмотры и нас — пятерых «детей полка». А поскольку названия на коробках с кинопленкой никому ничего не говорили, и никто из взрослых толком не знал, о чем будет фильм, то младшему поколению в нашем лице позволялось сидеть в зале до первых сомнительных кадров. Если действо на экране вдруг становилось похожим на эротическое, или на кошмарное, нас тут же выставляли из зала, прямо посреди сеанса. Мы обиженно выходили, выжидали минут пять в темном холле второго этажа, а потом бежали к другой двери в конференц-зал, тихонько приоткрывали ее и подсматривали до самых финальных титров.

59

Жанна Голубицкая

Один фильм (он шел на французском с субтитрами на фарси), помнится, лишил меня сна на целый месяц: в нем красивая молодая девушка в роскошном пышном белом платье оказалась вампиршей. Темными ночами она выходила из старинного замка, в котором жила, шла на старинное же кладбище поблизости, уединялась в склепе какой-то своей давно умершей родственницы — а потом отправлялась пить кровь гостей замка! Для этого она делала разрез на шее своей спящей жертвы при помощи перстня с заостренным алмазом, который носила на месте обручального кольца. По крайней мере, именно так я увидела то кино, не понимая ни слова из того, что говорят друг другу герои. Ах, как долго приводили меня в ужас воспоминания о той прекрасной кровопийце! Больше всего меня поразила ее двойственность: ведь днем она была очаровательной жизнерадостной красавицей, и ничто не выдавало ее кровожадных наклонностей. Ну, разве что, ее боялись лошади на конюшне при замке. А 38 лет спустя я нашла тот фильм из своего детства в интернете — даже не зная его названия! Просто набрала в поисковике «вампирша в белом платье, Франция, 70-е годы». Интернет выкинул целое море анонсов, но я сразу узнала ту самую «свою» — вампиршу из Тегерана-80 — уж больно она была хороша! А фильм был выпущен в 1961-м году и назывался «И умереть от наслаждения». В нем Роже Вадим снял свою следующую после Бриджит Бардо жену — потрясающе красивую шведскую манекенщицу Аннет Стройберг. Каково же было мое удивление, когда почти четыре десятка лет спустя я узнала, что кровопийцей та красотка в белом сделалась не просто так, а из ревности. А само кино было не столько фильмом ужасов, сколько лентой о несчастной любви. Еще у нас было много книг: их присылали каждой семье из Союза сердобольные родственники. А заканчивая командировку, люди, разумеется, не увозили книги с собой, оставляя тем, кто приезжал на их место. Таким образом, библиотека в квартире, куда поселились мы с папой и мамой, была весьма обширной, хотя и никак не систематизированной. Сказалось многообразие вкусов тех, кто жил в этой квартире до нас. Но, главное, что обширный книжный шкаф стоял именно в моей комнате! Ее гигантское окно выходило на армянскую церковь Святого Саркиса и школу при ней. Тогда наша улица называлась на французский манер — Villa avenue, позже ее переименовали в Karimkhan-zand, а церковь и поныне там. В 80-м еще многие улицы носили некорректные с точки зрения исламизации названия, но до переименований пока ни у кого не доходили руки. Наше посольство, например, стояло на улице Нофль-Ле-Шато — имени французского городка в северном департаменте Иль-де-Франс, с мэром которого дружила шахская семья. А клуб посольства располагался на соседней улице,

60

носившей имя Сталина. Были в городе также улицы Черчилля, Рузвельта и генерала де Голля, который, как говорят, был влюблен в третью жену шаха Пехлеви — шахбану Фарах. Каждое утро — с 8 до 11 — я сидела перед своим окном с книжкой в руках и наблюдала за жизнью армянских школьников в Тегеране, которая была так не похожа на нашу. Родители обязали меня несколько часов в день читать присланные из Москвы учебники за 3-й класс — возможно, они и впрямь верили, что я смогу пройти пропущенный материал самостоятельно. Но, скорее всего, они были просто не слишком высокого мнения о 3-м классе советской школы. Так или иначе, но по нескольку часов каждый день я честно сидела в своей комнате с видом на армянскую церковь и, вместо учебников, тайком читала взрослые книжки. А ровно в 11.00 хватала скейт и убегала во двор кататься. Знания мои никто не проверял — некогда было, оба моих родителя работали. Работа в госпитале нашлась даже для моей мамы. Она устроилась в приемный покой, где ее обязанностями было вносить в журнал данные первичных посетителей. С того исторического момента ежевечерне во время ужина она развлекала нас с папой историями из жизни приемного покоя. Шутка ли, не зная ни английского, ни фарси выяснить у посетителя ФИО, адрес и то, на что именно он жалуется! В школе и в институте мама учила немецкий и уверяла, что даже кое-что помнит. Но воспользоваться этими знаниями в приемном покое никак не удавалось. В то время почти все иранцы легко общались на английском, а вот немецкий в ходу не был. Однако, при помощи выданного русско-персидского разговорника, где самые ходовые фразы на фарси были напечатаны русскими буквами, маме удавалось успешно заполнять журнал первичных посетителей — а заодно общаться с множеством разных людей и познавать мир. Ее первая рабочая неделя ознаменовалась культурным шоком: — Такие странные эти иранцы! — делилась она с папой в свои первые рабочие дни. — Приходит сегодня пожилой перс, за живот держится и что-то на своем мне объясняет. Я ему: «Эсме шома че?» («Назовите ваше имя» — перс.). А он мне: «Насрала!» А за ним другой, тычет пальцем себе в бок и бормочет: «Насратула-насратула…»

— Ничего странного, — добродушно разъяснял папа, знающий фарси. — Насролла и Насратолла — одни из самых древних и распространенных в Иране мужских имен. А уж пытаясь вызнать, что и где у пациента болит, чтобы внести это в журнал, мама в полной мере освоила пантомиму и устраивала целый театр мимики и жестов.

61

Жанна Голубицкая

На примере мамы папа объяснял мне, как важно в жизни знать иностранные языки. Поэтому мои родители, хотя и наплевали на природоведение с математикой и пионерию, все же отдали меня на курсы английского — при той самой армянской школе. Боялись, что по возвращении в Москву меня не возьмут назад в мою английскую спецшколу, конкурс в которую был чуть ли не как в театральный ВУЗ. Между собой папа с мамой называли мою школу «позвоночной» — в том смысле, что принимали туда только по звонку от важного человека. И вот ради этой «позвоночной» мне пришлось ходить в армянскую, где говорили либо на армянском, либо на английском — и хотя бы один из них приходилось понимать и отзываться. Я выбрала «зло» более знакомое и заговорила на английском. Не знаю, хорошо ли учили английскому в армянской школе, но от ступора советского отличника, стесняющегося говорить на иностранном языке (а вдруг закрадется ошибка?!) я избавилась точно. С ошибками или без, но я бойко тараторила на английском безо всякого смущения — доносила, как могла, свои мысли до собеседников и как-то понимала, что они говорят в ответ. Благодаря армяно-английской школе и инциденту, описанному ниже, тегеранской весной 80-го я обрела подружек из местных — дочек владельца магазинчика за углом, в котором закупались продуктами все совработники. Наша дружба оказалась длиною в жизнь: я навещала Ромину и Ройю в Тегеране несколько раз, а в последний — всего пару лет назад. Но тогда, в 80-м, о дружбе на всю жизнь я вовсе не думала, просто чувствовала потребность в девчачьем обществе. К своим 9-ти годам я научилась прекрасно драться и обидно обзываться, но девичьего во мне не было ровным счетом ничего. Никаких природных девчоночьих черт вроде кокетства и любви к нарядам во мне не проявлялось. По двору я бегала в советской коричневой школьной форме с черным фартуком — именно потому, что носить ее никто не заставлял, а для тегеранской зимы она была в самый раз. К тому же, вокруг не было толпы аналогично одетых девчонок, и в форме я не чувствовала себя частью унылой однообразной толпы. Девчонок не было вообще — и это была единственная проблема, которая в тот год по-настоящему меня волновала. В 9-10 лет очень важно осознавать свое место в детском социуме, а у меня он был небольшим и что самое ужасное — чисто мужским. Мало того, что все четверо единственно возможных друзей были мальчишки, так еще трое из них были младше меня. Я даже не знаю, что именно было хуже — пол или возраст. Мы с Сережкой, моим ровесником, по праву старшинства считались главными, и младшие — первоклассник Лешка и второклассник Макс — нас слушались. Изредка восставал только самый младший, пятилетний Сашка, он же брат Сережки. Беднягу все время оставляли на старше-

62

го брата: их мама была операционной сестрой при папе — хирурге-акушере. Иногда пятилетний Сашка мог обидеться на подзатыльник от Сереги и наябедничать родителям. Но если мы с Сережкой ссорились и дрались, а такое тоже случалось, Сашка все время горой вставал за брата. Сережка вообще был для младшего брата идеалом, как сейчас сказали бы — иконой стиля. Младший брат повторял за ним как хорошее, так и плохое — например, ругательные слова. А выражались мы, бывало, не самым культурным образом — особенно, когда ссорились. Интересно, что в начале той зимы 80-го, когда мы впятером соединились (и уединились) на больничном «большаке», ругательства у всех были разные, а к ее концу как бы унифицировались. Учитывая наш ограниченный детский контингент, логично предположить, что нецензурный вокабуляр заимствовался нами дома. Самые затейливые ругательства притаскивали в нашу узкую компанию Сережка и Сашка. Их папа был именно таким хирургом, какими представлялись хирурги по кино и книгам — немногословный высокий крепкий мужик, с большими теплыми руками. Да и взрослые рассказывали, что Сережко-Сашкин папа — что называется, хирург от Бога. Говорили, что ему не было равных — как в опреационной, так и по части крепкого словца. А что до его акушерской специализации, я тогда не очень понимала, что это. Для нас все эти мудреные названия докторских профессий — отоларинголог, дерматолог, уролог — были привычными, обиходными названиями, но чем именно они там занимаются в рабочее время нас не сильно интересовало. Точно нам была известна сфера приложения только тех специалистов, которых обслуживающий персонал из местных, нахватавшийся русских слов, называл по существу — например, доктор-кожа (дерматолог), доктор-ухо и доктор-глаз. Лешкин папа как раз был «доктор-ухо», папа Макса — «доктор-глаз», а Серегиного папу местные никак не называли. Правда, однажды Серегин папа взял нас с Серегой на операцию по кесаревому сечению — наверное, в педагогических целях, чтобы мы увидели, как нелегко матери дается жизнь ее ребенка. Мы наблюдали все от начала и до конца — и на меня действо произвело глубочайшее впечатление. Особенно, когда Сережкин папа извлек из кровоточащей раны на животе усыпленной и укрытой простыней пациентки настоящего, живого ребеночка и тот жалобно заскулил. А потом Серегин папа отрезал — как мне показалось, от новорожденного — какой-то окровавленный предмет размером с яйцо и ловко метнул его в урну в углу операционной прямо над нашими головами. Тогда же я имела удовольствие прослушать хваленые крепкие «хирургические» выражения. Ничего подобного я доселе не слышала: дома при мне ничего

63

Жанна Голубицкая

страшнее «сволочи» не произносилось. Но удивительным образом крепкие словечки не покоробили мой слух: я восприняла их как фольклор, подивившись, что витиеватые производные от всем известных «плохих» слов могут звучать не похабно, а забавно. Мне казалось, что Серегин отец прямо-таки излучает доброту, надежность и справедливость. Возможно, потому, что, когда у нас с Сережкой случались драки, он всегда вставал на мою сторону. А однажды, когда мне удалось в драке победить его сына, он меня даже похвалил. А Сереге небрежно бросил: «Мало того, что с девчонкой связался, так она тебя еще и поколотила!» С того памятного момента Сережка больше никогда на задирания не отвечал, презрительно роняя, что с женщинами он больше не связывается. Как-то вечером мама за ужином в очередной раз веселила нас с папой историями из жизни приемного покоя: — Такая роскошная дама поступила к нам в платную гинекологию! — делилась мама. — Я даже не знала, что бывают такие красивые и утонченные персиянки! Наверное, из местной аристократии… И что она только забыла в Красном Кресте?

— У нас лучшие в городе гинекологи, — вступился за честь госпиталя папа. — Вернее, стали считаться лучшими, после того, как уехали английские и американские. К тому же, ты говоришь, что она поступила в платное отделение, а значит, у нее будет полный комфорт. Мама подтвердила, что новая пациентка легла на платное обследование по женской части — и принялась со смаком описывать ее дорогой шелковый халат, золотые украшения, гордую осанку, тонкость черт и изысканность манер. Описания были столь наглядными, что я во всех красках представила себе эту шикарную даму. Заодно мама похвалилась, что ей, наконец, удалось применить свой немецкий, благо новая пациентка изъяснялась на всех европейских языках. К тому же, новенькая очень обрадовалась случаю пообщаться с первой в ее жизни советской женщиной, которой оказалась мама.

— Она рассказала мне, что училась в Париже на архитектора, — поведала мама за очередным ужином. — В той же «эколь» (школе), что и шахиня Фарах Пехлеви. Еще несколько вечеров подряд мама живописала, как подружилась с шикарной персиянкой и как многое про нее узнала. Имя красавицы — Паризад-ханум — произвело фурор среди моих дружбанов мужского пола, которым я (за неимением иных новостей) мамины рассказы исправно передавала. На фоне однообразных бомбежек появление ханум «Париж-в-зад», как тут же окрестил новую пациентку Серега, стало настоящим событием.

— Такая красивая женщина, а имя такое … странное! — говорила мама.

64

— Никакое не странное, древнее и распространенное персидское женское имя, переводится как «ангелочек», — снова терпеливо пояснял мой папа, у которого по персидскому и истории Ирана всегда было «отлично». Вскоре выяснилось, что Паризад-ханум происходит из богатой и знатной тегеранской семьи. Как она рассказала моей маме, в отличие от большинства своих родственников и друзей, в революцию семья не покинула Иран по воле ее отца. Тот служил при шахе Пехлеви, тяжело переживал бегство монарха из родной страны, но сам уехать не смог — так любил свою родину. Тогда это не казалось пустыми словами: многие богатые и светские иранцы так и не нашли в себе сил покинуть свое отечество после революции. Одни надеялись, что шах вернется и все станет по-прежнему, другие верили, что исламская революция сделает их народ счастливым… Да и любовь к родной земле — для иранцев не пустой звук, а вполне осязаемая, конкретная привязанность. Я имела случай убедиться в этом на примере своих подруг: их отец, владея несколькими магазинами в центре Тегерана, мог бы последовать за своей родней, эмигрировавшей в Париж и в Лос-Анджелес. Но сказал своей жене, двум дочерям и сыну: «Мы никуда не поедем, наш дом тут». А слово отца в иранской семье — закон. Еще Паризад-ханум рассказала моей маме, что ее семье удалось укрыть от национализации один из своих роскошных особняков в предгорном местечке Дарбанд на севере Тегерана. Я знала этот дорогой северный район: иногда папа возил нас с мамой туда на машине — погулять и подышать воздухом. В Дарбанде было прохладнее, чем внизу, в центре города, и воздух намного свежее. Дарбанд, как и другой северный район города Шемиран — почти на 2000 метров выше уровня моря. А фуникулер из Дарбанда поднимал аж на все 4000 метров. Эта информация отчетливо запомнилась, ибо в 9 лет мне никак не удавалось ее визуализировать. Вот мы с мамой и папой гуляем по Дарбанду, а под нами, ниже на два километра, море! И где же оно тогда? Позже, конечно, пришлось осознать, что для подобного географического утверждения морю вовсе не обязательно быть поблизости. И оно значит всего лишь, что мы в горах, а само море, выше уровня которого мы находимся, может быть где угодно. Поблизости была главная из шахских резиденций: именно в Дарбанде до своего бегства семья Пехлеви проводила больше всего времени. В окрестностях еще с шахских времен осталось множество изысканных ресторанчиков: они все еще работали, просто перестали продавать вино. В Дарбанде мне больше всего нравилось любоваться шикарными виллами, утопающими в роскошных садах с водопадами и фонтанами, вместо заборов окруженными живой изгородью из тутовника. Там был особняк и любимой национальной

65

Жанна Голубицкая

певицы иранцев Гугуш, но на тот момент она уже бежала из страны. Один из домов был выстроен в виде гигантского корабля, и папа рассказывал, что хозяин этой виллы — бывший капитан. А такой архитектурой дома он, мол, пытался заглушить свою тоску по морям-океанам. И что с тех пор, как сошел на сушу, он каждое утро выходит на «нос» своего дома-корабля, встает за штурвал, который там установил, и начинает отдавать приказы команде своего судна — то есть, домашним. Я понятия не имела, откуда папа все это знает, но дом-корабль с хозяином-капитаном, утащившим к себе домой настоящий штурвал с настоящего корабля, в моих глазах становился вдвойне интересным. Еще я любила подниматься на смотровую площадку Дарбанда, откуда Тегеран казался будто игрушечным, но главной страстью некоторое время была канатная дорога. До того самого раза, пока папа не внял моему нытью и не купил мне за один туман билет «туда-обратно» до ближайшей вершины («туман» — обиходное название иранской денежной купюры, равной 10 риалам). Сейчас бы это устройство назвали кресельным подъемником первого поколения: в 70-х, при шахе, оно поднимало наверх горнолыжников, а в 80-м осталось не при делах. Мама считала, что у иранцев не может быть ничего исправного, поэтому кататься на казавшейся ей заброшенной «канатке» мне категорически запрещалось. Запрещалось — а потому и стало тем самым особо сладким плодом, о котором я исправно вспоминала каждый раз, когда мы приезжали в Дарбанд. И однажды, когда мама не поехала с нами в Дарбанд, а папе я изныла все уши, он сказал собственно то, чего я от него и добивалась: «Ну ладно, только отстань!». И купил один билет, заявив, что его «паризад», пожалуй, не поместится в узкое сиденье. Меня усадили в заветное креслице, причем на всей канатке я была совершенно одна, других пассажиров не было в принципе. А папа остался ждать меня возле рубки, откуда устройством управлял пожилой иранец. Это было волшебное ощущение — в гордом одиночестве, сидя на крохотном стульчике, лететь сначала над дарбандскими особняками и садами, потом над ресторанчиками в горных ущельях, над водопадом и горной речушкой, храбро наблюдая, как дома и люди внизу на глазах превращаются в мелких букашек. И вдруг скрип канатов и шестеренок замолк, мое креслице дернулось и замерло — я зависла над почти бездонной пропастью. В первую секунду было и страшно, и весело, и захватило дух. Но еще через секунду меня охватил ледяной ужас и ощущение полнейшей беспомощности и одиночества — это противное чувство я помню до сих пор. Подозреваю, что управляющий «канаткой» иранец выключил на пару секунд рубильник в

66

самой высокой точке по просьбе моего отца, они как раз беседовали, пока я каталась. Если это так, то трюк отцу удался в лучшем виде: с тех пор, приезжая в Дарбанд, я больше ни разу даже не заикнулась о канатке. Мама рассказала, что Паризад-ханум даже пригласила через нее всю нашу семью в гости в свой дом в Дарбанде, как только она закончит обследование. Еще новая приятельница поделилась с мамой тем, что привело ее в советский госпиталь. Рассказала, что в свои 32 года она десять лет замужем, а забеременеть все никак не удается. Это огромная проблема для любой семьи, а для иранской — десятикратная. Паризад-ханум знала, что эффективнее всего бесплодие лечат в Европе. Но если в 80-м выехать из страны иранцы еще могли, то назад не пустили бы точно — только это остановило Паризад-ханум от лечения в Цюрихе, где она наблюдалась в шахские времена. А в Тегеране европейских врачей не осталось, кроме советских. И кто-то из знакомых сказал Паризад-ханум, что советские не так уж плохи. Мол, госпиталь, хотя и Красного Креста, но условия хорошие, особенно в платном отделении. Здание и оборудование остались от англичан, а врачей в Советском Союзе учат на совесть и медикаменты им с родины присылают качественные, проверенные. Наконец, настал тот день, когда и мы с моими четырьмя дружками увидели хваленую Паризад-ханум своими глазами. Обычно мы носились по больничному двору на скейтах, которые называли «досками» — тогда они только появились в продаже. Тегеранские спортивные магазины успели закупить их в большом количестве в Штатах еще при шахе, а исламская революция чудом не нашла в них ничего предосудительного. От нечего делать и хорошей погоды скейты мы быстро освоили и выделывали на них самые невообразимые пируэты. Своей «доски» не было только у пятилетнего Сашки, хотя кататься он умел — просто мама не разрешала. Когда у Сережки было хорошее настроение, а их мамы рядом не было, он давал Сашке прокатиться. А когда мама не видела, но Сережка прокатиться все равно не давал, хитрый Сашка начинал нарочито громко и пронзительно реветь. Пока на истошный вой не сбегались взрослые и не начинали выспрашивать, кто же обидел такого хорошего мальчика?! Вид у Сашки был и впрямь ангельский: белые кудряшки и огромные синие глазищи с длинными реесницами, которыми он умел похлопать так, что тут же получал все желаемое. Иранцы просто не могли спокойно пройти мимо нашего Сашки: белокурые и голубоглазые детки чрезвычайно их умиляли. Мы же с Серегой были темноволосыми, а Лешка с Максом — каштановыми и кареглазыми. К тому же, мы были старше, поэтому местные восторженно щипали за пухлые щечки только несчастного Сашку, который

67

Жанна Голубицкая

это ненавидел. Но ему объяснили, что грубо отпихивать иранских взрослых, пытающихся его потискать — некрасиво. Иранцы не видят ничего плохого в том, чтобы расцеловать чужого ребенка, а щипание за щеки — для них выражение восхищения высшей степени. Мне иногда даже становилось слегка обидно, что меня никто не тискает: в свои девять среди местных я считалась уже почти взрослой — и к обращению ко мне иранцы даже добавляли уважительное «ханум» — госпожа. А к маленьким девчонкам так не обращаются. А что ангелочек Сашка умел быть и другим — орать, как резаный, топать ногами, стучать кулаками и ругаться как сапожник — знали только мы, его друзья. Ну и, может быть, его родители. Хотя отца своего Сережка с Сашкой оба боялись чрезвычайно. И угроза наябедничать папе мигом приводила обоих в чувство. В то утро мы, как всегда, гоняли на скейтах вокруг фонтана в больничном дворе, а Сашка ныл, выклянчивая у Сереги доску, чтобы прокатиться. В этот момент перед нами и появилась она — Паризад-ханум. Я сразу ее узнала, несмотря на то, что никогда раньше не видела: по точеному профилю, толстой каштановой косе, обвитой вокруг головы (на территории госпиталя женщины могли не носить платок), шелковому халату с драконами и ювелирным украшениям тонкой работы — так красочно расписала все это моя мама. Роскошной персиянке явно было скучновато одной сидеть на скамейке возле фонтана и хотелось пообщаться: она отложила глянцевый журнал, который листала, встала и направилась — разумеется, к ангелоподобному Сашке! Тем более, все остальные носились туда-сюда на своих досках, а этот милый мальчик стоял в одиночестве и жалобно хныкал. Конечно же, великолепная Паризад первым делом ухватила Сашку за его аппетитные щечки и что-то умиленно заворковала на фарси. Серега заметил это издалека и быстро понял, что дело пахнет керосином.

— Давай быстро к ним! — крикнул он мне. — А то этот придурок сейчас как ляпнет что-нибудь! Тут надо отметить, что со всеми нами родители проводили регулярную профилактическую работу на предмет правил общения с местными. Запретить с ними общаться вовсе было бы невозможно, учитывая, что гулять нам, кроме места, где прогуливались пациенты и их посетители, было просто негде. Но мы знали, что у иностранцев нельзя что-либо просить и брать (кроме тех случаев, когда ты в магазине с родителями и хозяин тебе что-то дарит, а родители разрешают это взять). Если же иностранцы сами у тебя что-то просят или выспрашивают, надо немедленно сообщить об этом старшим. Еще ни в коем случае нельзя иностранцам хамить, огрызаться и вообще как-либо порочить гордое звание советского ребенка. А то, мол, пациенты могут нажаловаться на

68

это «раису» — то есть, директору госпиталя (раис — начальник — перс). И наших родителей вышлют в Союз в 24 часа — за то, что не воспитали своих детей должным образом. Этого боялись пуще всего: страшно было даже представить, что сделают папы-мамы, если из-за нашего поведения сорвутся их дачи-Волги и прочие грандиозные планы на сытую жизнь и мечты о доме-полной чаше в Союзе. Циркуляр про «просьбы и выспрашивание» был не слишком актуальным: все равно иностранцы, нас окружавшие, русского не знали, а фарси и английского не знали мы. Вернее, из нас пятерых по-английски немного болтала я, благодаря своей московской «позвоночной» и тегеранской армянской школам. Когда я стала посещать последнюю, а мой папа за это платить, он даже сказал, чтобы я использовала любую возможность попрактиковаться в своих разговорных навыках. Например, если кто-то из пациентов госпиталя во время прогулки вдруг желает побеседовать со мной по-английски, я не должна убегать, как дикарь, или невежливо молчать, как глухарь. Вполне можно сообщить собеседнику свое имя и возраст, рассказать, какой красивый город Москва, и как прекрасно, что советские врачи лечат иранских больных.

— Ты только случайно не скажи никому monkey (мартышка — англ.) или dog (собака — англ.), а то для иранцев это обидные обзывательства, — пошутил мой папа. — Сразу побегут к раису жаловаться! Видимо, «жалобы раису» и испугался Серега, увидев, что его младший брат, крайне расстроенный недаванием ему скейта, остался наедине с тискающей его иностранкой. Пятилетний Сашка, хотя иностранными языками в силу малого возраста и не владел, но по-русски, когда хотел, мог изъясняться красиво, как взрослый. В данном случае общаться Сашка не хотел, он хотел кататься. А иностранная тетка, вцепившаяся в его щеки, мешала. Сашка хотел только одного — отнять у брата доску, и у него, видимо, был план. Ровно в тот момент, когда мы с Серегой подкатились к Паризад-ханум, держащей в своих наманикюренных пальчиках Сашкины розовые щечки, хитрый Сашка попытался ногой выбить из-под старшего брата доску, для чего ему пришлось довольно резко оттолкнуть Паризад-ханум. При этом он громко и внятно изрек перл из фольклорного репертуара своего папы-хирурга — в печатном варианте пусть он звучит как «пендюшка». Дополненное уменьшительно-ласкательным суффиксом, бранное слово звучало забавно и на удивление точно отражало суть того, к чему его применяли. По крайней мере, в исполнении Сережкино-Сашкиного папы. «Пендюшками» он величал назойливых женщин, а заодно — досадные обстоятельства, осложняющие жизнь. Например, суровое: «Вымотала меня эта

69

Жанна Голубицкая

пендюшка!» — это про приставучую пациентку. А пренебрежительное «Все это пендюшкины слезы» — про муху, из которой раздули слона. Отцепляя от своих щек назойливую Паризад-ханум, маленький Саша выбрал тон первый, суровый: — Уйди, пендюшка! — внятно молвил ангелоподобный мальчик в гробовой тишине, образовавшейся от того, что удивленная Паризад-ханум перестала щебетать. Возможно, аналогичным тоном могло быть сказано и что-то вроде «Простите!» — например, когда ты отталкиваешь того, кто загораживает тебе выход из трамвая на твоей остановке, а ты опаздываешь.

— What did this pretty kid say? («Что сказало это прелестное дитя?» — англ.) — вопросила Паризад-ханум, глядя почему-то на меня. Наверное, она тоже считала меня взрослой. Серега больно ткнул меня в бок — мол, положение надо спасать! Я его поняла. Да и сама я была вежливой ровно настолько, чтобы догадаться, что истинное значение сказанного «прелестным дитя» иностранке переводить не стоит.

— He said that you’re very beautiful! («Он сказал, что вы очень красивая!») — отделалась я несложной фразой. Тут Паризад-ханум расплылась в довольной улыбке и к нашему ужасу стала радостно причитать на все лады: — О, пендюшка! I am pendiushka! What a nice Russian word! Such a polite Soviet boy! («Я пендюшка! Какое прекрасное русское слово! Какой вежливый советский мальчик!»). Мальчишки прыснули в кулаки и разбежались. А я ради приличия постояла еще полминуты, затем почтительно, как хорошая девочка, сказала «Гуд бай!» — и тоже убежала к дружкам хихикать. На следующий день мы старались не попадаться гуляющей Паризад-ханум на глаза — надеялись, что, не видя нас, она забудет и «прекрасное русское слово», которое так некстати выучила. А через пару дней мы и вовсе забыли о том, что научили Паризад-ханум плохому. Зато на третий день вечером мама пришла с работы потрясенная и стала делиться с папой: — Представляешь, эта интеллигентная персиянка, Паризад-ханум, заходит сегодня ко мне в приемный покой угостить персиками и вдруг заявляет: «Вы, Ирина-ханум, пендюшка!» Только не говори мне, что это очередное древнее распространенное персидское имя! — предостерегающе повысила голос мама и продолжила: — Я аж дар речи потеряла! А она все повторяет это, заглядывает мне в глаза и смеется. «Вам приятно, Ирина-ханум?» — спрашивает. Я почувство-

70

вала неладное и стала подвигаться к входной двери, чтобы сбежать во двор. Но папа предугадал мой маневр: — А ну-ка стой! Сдается мне, что без тебя тут не обошлось!

— И ведь не скажешь же ей, что это гадость! — продолжила рассказ мама, нарочито не глядя на меня. — Ну я ее и спрашиваю: «Где ж вы, Паризад-ханум, услышали такое слово?!» А она мне: «А вот в нашем дворе гуляет такой прелестный и воспитанный белокурый мальчик, он мне так сказал! А девочка темненькая постарше перевела, что это по-русски значит — красивая! Такой маленький мальчик, а уже дамам комплименты делает! Такая прелесть! Ну, вот я слово и запомнила, чтобы при случае тоже кому-нибудь из советских женщин комплимент сделать. Вот вы, Ирина-ханум, самая главная пендюшка!» Тут папа покатился со смеху. Но маме было не смешно: — Вот ты ее так воспитываешь, шуточками своими, а результаты получаю я! — закричала она. — Посмотрела бы я на тебя, если бы эта Паризад приперлась к тебе в кабинет с сообщением, что ты главный пендюк! Тут мне стали делать внушение. Но быстро пришли к выводу, что я хотела, как лучше. И вообще у меня не было другого выхода. А что до маленького Сашки, так он не виноват — подцепил от своего старшего брата, который, в свою очередь, подцепил от своего отца. И не исключено, что на той самой операции, где мы были вместе, ибо там это словечко тоже прозвучало и мне тоже запомнилось. Другое дело, что мне уже давно не пять, и я бы никогда не применила его ко взрослому человеку — тем более, к иностранке. В итоге мои родители постановили, что если Сашку сейчас отругают, то он, наоборот, это неприличное словцо запомнит надолго. А если сделать вид, что ничего страшного не произошло — то, может, и забудет. И родителей Сашкиных расстраивать не надо — у них на днях целый ряд ответственных операций. А наша «Париж-в-зад» все равно скоро выпишется — и пусть тогда хоть всех подряд пендюшками обзывает! А пока не выписалась, надо просто предупредить всех наших, чтобы, если что, на «комплименты» от Паризад-ханум не реагировали. Так оно и вышло. Паризад-ханум еще недельку пообзывалась на всех медсестер в гинекологии «пендюшками», а потом ее выписали. Говорят, после лечения в советском госпитале она сумела забеременеть — и не последнюю роль сыграл в этом как раз Сашкин отец. Он что-то там ей вырезал. Ну, а я после того случая решила начать дружить с девочками — даже если они ничегошеньки не понимают по-русски. И стала приглашать к нам во двор дочек владельца соседнего продуктового магазинчика — иранца по фамилии Рухи. Мы общались на адской смеси английского, русского и

71

Жанна Голубицкая

фарси, но диковинным образом прекрасно друг друга понимали. А нахватавшись обиходных персидских слов, я снова вляпалась в лингвистический казус. Вернее, замаскировала под него осознанное преступление — и за него мне уже попало по-настоящему. Родители редко баловали меня сладостями, а я их очень любила — особенно кукурузные хлопья в карамели. Они продавались в больших красивых коробках как раз в магазине отца моих подруг и стоили довольно дорого — 15 туманов. В какой-то момент жажда наслаждения вкусом стала во мне сильнее здравого смысла — и я придумала, как себе это наслаждение устроить. Я уже заметила, что в определенные дни и часы отец моих подружек оставляет за прилавком своего 15-летнего сына Хамида, а сам уезжает на закупки. Хамид был очень вежливым парнем, или просто я ему нравилась, но он все время улыбался, когда меня видел. И, когда я впервые заявилась к ему в магазин без родителей и ткнула пальцем в заветную коробку, Хамид с радостью мне ее протянул. И даже на то, что вместо оплаты я заявила «Пуль фардо!» («Деньги завтра!»), добрый парень тоже радостно кивнул и улыбнулся. В этом, собственно, и состоял мой план. Первоначально я рассчитывала со временем признаться в содеянном своему папе и попросить его отдать Хамиду 15 туманов. Но потом как-то забыла... Тем более, все так удачно складывалось, и юный продавец каждый раз по-прежнему радостно мне улыбался! Каждый раз — потому что я стала регулярно наведываться за лакомствами. И не только сама: я приводила своих друзей-мальчишек и при помощи своей волшебной фразы «Пуль фардо!» угощала их любыми вкусностями. Конечно, у моих подружек сладостей и так было вдоволь, ведь это был их магазин! А мальчишки, хотя и бывали противными, но, так же, как и я, избалованы лакомствами не были. Чуть ли не целый месяц сын хозяина безропотно выдавал мне все, что я у него просила. Но однажды час расплаты все же настал: видно, «фардо» накопилось столько, что недостачу заметил сам господин Рухи — и Хамиду пришлось меня «сдать». Как именно у них там все выяснилось, мне неведомо, но скандал у себя дома я запомнила очень хорошо! В тот роковой вечер мой папа как раз заглянул в магазинчик Рухи, где приветливый хозяин обычно по-дружески с ним болтал — как с единственным, кто в советском госпитале мог общаться на его родном языке. Но в этот раз господин Рухи выглядел смущенным и расстроенным: через слово извиняясь, он предъявил моему отцу счет, который уже хорошенько перевалил за сотню туманов. И тем вечером вместо ужина родители закатили мне разбор полетов, который им весьма удался. Возможно, именно из-за него с того самого далекого тегеранского 80-го ни одна в жизни афера мне больше не удалась.

72

Забегая вперед, в конце того памятного 80-го моя хваленая свобода закончилась. Нет, я так и не пошла в школу: посольская школа не открылась, а в Союз меня так и не отправили. Под новый 1981-й год, 27 декабря, на советское посольство снова напали исламисты и очередным погромом отметили годовщину ввода советских войск в Афганистан. Но если первое нападение наши еще как-то обсуждали, то про это особо даже и не говорили — кроме того, что посольская охрана отбивалась от нападавших из брандспойтов — пожарных шлангов с мощной струей воды. А у нас своих дел было полно, и вполне себе мирных: 15 октября мне исполнилось 10, а через две недели, в первых числах ноября 80-го у меня родился младший брат. И родители на удивление храбро начали оставлять его со мной на целый день, начиная с трехнедельного возраста, благо питался он не грудным молоком, а модной американской смесью, о которой в Союзе тогда даже не слышали. Мама радостно заявляла, что именно поэтому, в отличие от меня, которую она кормила грудью до года, у моего брата нет никаких диатезов и вообще детских болезней. Младший брат казался мне каким-то буржуазно-глянцевым младенцем — во-первых, он почти не плакал и всегда улыбался, а во-вторых, к нему прилагалась масса удивительных вещей. Например, сумка для его ношения, в которой его также можно было ставить на заднее сиденье авто — в Москве тогда ничего подобного себе даже не представляли. Еще у него были одноразовые бумажные подгузники — прародители памперсов — и пустышка с британским флагом. А в качестве инструкции к брату прилагалась красивая и вкусно пахнущая дорогой полиграфией французская книжка с цветными фотографиями, изображающими все этапы ухода за младенцем — от купания до кормления. Благодаря этой наглядной буржуазной агитации, я быстро освоила уход за новорожденным. Когда родители уходили, я засовывала брата в бумажные трусы (в просвещенном мире младенцев тогда уже не пеленали) и включала ему на всю мощность своего японского двухкассетника модную тогда группу Чингисхан. А сама садилась читать про любовь, или рисовать в альбоме армянскую церковь в своем окне — такое тогда у меня было увлечение. Но жизнь все равно изменилась, и порой я даже жалела о том времени, когда хотела скорее перестать дружить с мальчиками и стать настоящей девочкой. Сидя с братом, я ощущала себя не только полноценной девочкой, но иногда даже молодой матерью. Благодаря тому опыту, в свои 18-20 лет я никогда не разделяла розовых грез своих подруг о безмятежном материнстве с очаровательным пупсом на руках. Я точно знала, что ребенок — это какашки, пусть и в бумажные трусы, это строгий режим, и это несвобода. А о том, что происходило каждый месяц того, самого свободного года моей жизни, я и расскажу в этой книге.

73

Яна ГРИВКОВСКАЯ

ВДОГОНКУ ЗА КРОЛИКОМ (отрывок из романа «Бисер») «И возжелал я, чтобы пожрали мой бисер свиньи сии, да переполнили им алчные чрева свои, да изрыгнули его наружу вместе с гноем помыслов своих, да очистились и прозрели». Св. Левиафан Послание к Сарматам. Часть XI «Что-то было как-то не так… Ну, а если я не та, что раньше, возникает вопрос: кто же я такая? Вот это загадка!» А. Кэрролл «Алиса в Стране чудес»

Когда я родилась, Дьявол воскликнул: «О Боже!». Вся моя жизнь — это удовлетворение собственных амбиций. Я росла очень замкнутым ребенком, и мне понадобилось много времени, чтобы выйти за рамки жизненных стереотипов властных родителей. Любой авторитет уничтожает попытку стать собой, заставляя тебя думать так, как надо ему. «Трава — синяя, а не зеленая!» Поначалу ты пытаешься сопротивляться, но в итоге начинаешь верить в истину, противоречащую твоей же природе. Мне понадобилось много времени, чтобы выйти из комы и избавиться от заснеженных Альп родительского авторитета. Не бывает людей «лучше» или «хуже». Каждый человек — это новый эксперимент, сложное геометрическое уравнение, открывающее вход в новый мир… Мне хотелось, чтобы все вокруг происходило по моему сценарию. Познакомьтесь, я — ваше единственное Солнце в Галактике! Бразды правления вашими чувствами — в моих руках. Предлагаю вам зажмуриться от моего ослепительного сияния. Все вы стоите на горе, возведенной из моих ка-

74

призов и желаний. Впрочем, я не люблю слово «гора», как и все то, на что мне предлагается смотреть снизу вверх. Чем круче возвышается волна амбиций, тем больнее с нее падать. Опять я стала жертвой собственного идиотизма. С приземлением, Мисс индивидуальность! Извините, что посадка не прошла так мягко, как бы вам хотелось… Стою в туалете московского ресторана и рассматриваю в зеркале склеившиеся от слез ресницы. Еще вчера мой любимый был послан в астрал метким уларом правой ноги, но уже сегодня я начала по нему скучать. Самые счастливые люди — те, у кого плохая память, но я — жесткий массажист своих мозгов. На свои грабли я не наступаю — я по ним танцую. Безумно от себя устала. Пора перестать разыскивать сложные объяснения элементарным вещам. Он просто меня не любит… Надо придумать, как добежать до столика через сидящую с вилками публику, которая рассматривает окружающих через бинокли. Если мужчинам не о чем разговаривать со своими подругами, томно пережевывающими листья салата, можно тихо пялиться на людей, как на обезьян в зоопарке. Второй слог названия нашей столицы неприкрыто намекает, что любой попавший сюда рано или поздно прочно усядется в лужу. Длинный шлейф прикованных взглядов стелется за мной, как кровавый след за красным командиром Щорсом. Паркет пора менять. От чужих тарелок идет аппетитный пар. Из-под белой скатерти торчит сложносочиненная туфелька Manolo Blahnik за 7000 у. е., она первобытно матерится и ржет как лошадь. Между ее плацкартным пышнословием и местоимением «ихний» явно не хватает ведра c семечками. Ресторан дорогой, но контекст тренда все тот же — «ближе к народу». Будь проще, и все простейшие к тебе потянутся. Логичнее поменять местами туфельку и ее обладательницу.

VIP — состояние души, жаль, что оно не продается в ЦУМе. Ни у кого не получается затмить своей личностью Cartier или De Beers — эти вещи всегда выглядят достойнее своих хозяев. А ведь так хочется прикрыть свой маргинальный менталитет обертками Louis Vuitton и раз и навсегда отречься от докторской колбасы, перебив ее вкус сыром Gruyére пещерной выдержки… В ресторан вваливается молодая поросль в блестящих кедах… «Бон жур, bro! Чё бум заказывать? Здесь маффинз делишаз или дисгастинг? Гив ми сахар, плиз. Грасиас!»

75

Яна Гривковская

После таких речей становится не по себе. Это не простые чипсоеды, а группа полиглотов. Все верно. Играть в зарубежный театр сейчас стильно, русским быть не модно… Где столик? Там меня ждет блондин с голубыми глазами по имени Триандафил. Красивое православное имя, о котором мечтает любой нормальный человек. Не путать с Зоофилом, Овцефилом, и Некрофилом. Сокращенно — Фил. Пожалуй, это единственный человек на Земле, кто полностью разделяет мои заумные псевдофилософствования. С тех пор как он встретил меня, он думает так же, как я, и это приятно, потому что до этого он вообще никак не думал. После знакомства со мной у него появилась возможность набраться мыслей, несмотря на то, что он настоящий мужчина — человек, который использует голову только для ношения бейсболок. Шутка. На самом деле Фил — невероятно умный, и я обязательно похвалю его в следующих абзацах за оригинальный подход к жизни…. Сегодня в ресторане много народу. Девушки, как всегда, ароматные и разноцветные. Обычно здесь собираются самые пышногрудые достояния столицы, но сейчас передо мной камышовые жабы, членистоногие и вообще пещера ужасов. Помнится, ученые говорили, что динозавры, кронозавры и мапузавры вымерли, но это оказалось неправдой, потому что сегодня они все здесь собрались. Московские проститутки ходят всегда толпой, единым рабочим коллективом. Если у входа появляется красивый ухоженный самец, приехавший на «госте» и «мульсане», они тут же вскакивают со стульев и начинают бегать в туалет. Не сложно разгадать причину этих мочеиспускательных нарушений, да и самцы со своими машинами и чистыми помыслами знают толк в этих ритуалах… Раскинувшись на диванчике перед тарелкой с остатками чьей-то запеченной ноги, Фил маякует мне вытянутой вверх рукой и улыбается так радостно, будто мое появление наполнило его пресную жизнь хоть каким-то смыслом. Пришел он сегодня, как обычно, весь в полоску. К подобным узорам Фил дышит неровно с тех самых пор, как в его жизни произошло знакомство с маркой Paul&Shark, которой он регулярно бывает покрыт с головы до ног. Фил — это большой, большой гротеск. Когда он улыбается, его глаза сильно косят. Один глаз — на Кавказ, другой — на Север. Несмотря на нелепый вид, общаться с ним очень легко. У него есть крылья, и в любой момент он готов взлететь. Скучная земля — не для него, он находится где-то там, среди птиц. Он никогда не бывает отягощен проблемами, усталостью и злостью, в нем вообще нет никакого свинца. Он немного ку-ку. И в этом его изюм…

76

Если генетика вас подвела, то вам сюда, в самую известную клинку Москвы, где работают лучшие друзья девушек — пластические хирурги. Фил преуспел в этой области: никто кроме него не умеет так блестяще видоизменять вторичные половые признаки женщин. Девушки давно перестали быть для него загадкой, и посему он никогда не терял интереса к моему открытому декольте, поскольку у него никогда и не возникало этого интереса. Дружим мы с Филом уже несколько лет. Он любит меня, а я люблю его. Люблю за то, что он знает ответы на все вопросы. Фил — это неопрятная прическа и полуженский голос с отливом многозагадочности. Но главное в его облике — руки. Они всегда в движении: он ими радуется, сердится, думает и разговаривает. Его жестикуляция завораживает намертво, иногда я даже перестаю слушать, о чем он говорит. Надеюсь, его сегодняшнее размахивание рук отвлечет меня от мыслей о бойфренде, из-за которого мои заплаканные глаза превратились в красные кроличьи микропуговки. Фил уже готов повеситься от моих мелодрам, однако перемываем косточки мы всегда тщательно, от позвонка до копчика. Фил встает с дивана. Свет падает сверху, как в дешевой примерочной, превращая его вполне приличное лицо в чудовищно несвежее рыло. Давайте устроим конкурс «У кого самые набрякшие мешки под глазами»? Победитель возглавит сообщество по борьбе с алкоголизмом и заболеванием почек. Попробуйте посмотреть на себя в зеркало при таком освещении. Не забудьте улыбнуться и подсчитать все морщины из гофрированной занавески-плиссе у нижних век. И тогда ваша самооценка ляжет на дно Марианской впадины. Марлен Дитрих была не дура, однако. Выставляя сценический свет самолично, фрау добивалась безупречной освещенности своего небезупречного лица. Интересная женщина, мудрая. Было бы неплохо ее сейчас выкопать… А теперь я хочу сказать пару слов о нем — своем возлюбленном. Никтополион. Или просто Никто. Его родители познакомились в Париже, когда будущий отец забыл взять с собой презерватив. Он не раз по-доброму советовал сыну застрелиться, но Ник всегда был очень неисполнительным ребенком. Мама умоляла его хорошо закончить школу. И он закончил ее хорошо. С одной тройкой. Остальные были двойки. Его дневник никогда не был заполнен. Ему с детства не хватало секретарш и помощников. Учителя били его мордой о неструганный стол, а он каждый день подходил к зеркалу и видел бога. И вот настал день, когда мальчик вырос… И явился миру Омен. И на мир он стал смотреть с высоко поднятым средним пальцем… И просьбы его превратились в требования…

77

Яна Гривковская

Кто придумал слово «олигарх»? Чем чаще вы будете произносить это слово в адрес мужчин, тем быстрее они утратят способность адекватно расценивать себя в этом мире. Впрочем, Ник ее утратил задолго до встречи со мной, с тех пор, как впервые получил предложение внести энную сумму на счет фонда известного холдинга, чтобы увидеть свою фамилию в списке «Самых Богатых Людей Года». А сейчас я вам поведаю о том, почему я так страдаю. Мой крутой супермен бессовестно женат на дряхлой, невкусной пенсионерке-сверстнице, обладающей незаурядным даром сверлить мозги всей окружающей среде. С ней он живет с девятого класса, и у них имеются общие семейные активы — 2 собаки и 150 детей. В общем, если он с ней и разведется, то исключительно с ее подачи, сам он не полезет все портить первым… У антикварных жен имеется один универсальный туз, покрывающий любые масти прекрасной любовницы. Супруга — стабильна, а любовница — нет. Жена — это неглубокое спокойное озеро, тронутое по краям ряской. Его безмятежная гладь дает устойчивость совместно возведенному строению по имени «брак». Довольно мрачное слово, не находите? И оно продолжает мрачнеть с каждым прожитым вместе годом. Время покрывает яркие краски былой любви твердым известковым налетом, превращая неугомонные чувства к партнеру в мертвое облако печали и быта. Душа начинает требовать простора. Сексуальным фантазиям становится тесно в рамках серого семейного графика, сердце бьется, надежды изнывают в ожидании новой жизни… Каждый мечтает о переменах. И каждый их боится. Мечты разрастаются в голове, пока рассудок пытается их уничтожить. После сорока юношеская дерзость прячется в защитный чехол, превращая жизнь в пустые грезы о теплом будущем. Вы по-прежнему изображаете из себя героя, но иммунитет к непредсказуемости давно ослаб… Страхи обрекают идти на компромиссы. Опасаясь необдуманных поступков, способных полностью изменить ваш многолетний интерьер, вы стараетесь плыть по течению жизни, собирая по пути огрызки счастья, изредка подбрасываемые судьбой. В рисках нет никакого смысла, ведь результата «лучше, чем было» никто не гарантирует. Добро пожаловать в мир скучной повседневной бытийности, где ваша жизнь не возымеет существенных отличий после смерти. Проще всего оставить все как есть, условившись на паллиативном варианте: приставка «пере» в слове «перемены» легко меняется на приставку «из». Так и произошло с Ником. Когда ему надоедает поглощать виагру на завтрак, обед и ужин, он разыгрывает перед женой классический цирковой отрывок:

78

ссорится с ней из-за какой-нибудь мелочи и слинивает на несколько недель из дому под предлогом развеивания стресса, чтобы насладиться сверкающим, грохочущим водопадом чувств к любовнице, где брызги желания разбиваются о камни непредсказуемости. Мечтаю о дне, когда мой пожилой рыцарь в хромированных доспехах наберется смелости и расстанется с супругой… «Дорогая жена, я бросаю тебя и наших восьмерых детей и ухожу к непонятной девушке, которая бросит меня через несколько лет, когда у меня окончательно перестанет вставать». Думаете, он когда-нибудь променяет камин с клетчатым пледом и креслом-качалкой на меня? Конечно нет. Ведь самое важное для него — это секунда. Секунда, когда он сделает последний вздох. Когда перед его глазами пролетит вся жизнь, когда в последний раз он почувствует тепло рук близких людей, когда его семья со слезами на глазах проводит его в небесную командировку… Ник боится смерти. И постоянно думает о ней. Все события недели он знает наперед. Каждый день он видит в зеркале свои погасшие глаза и разыскивает способы себя развеселить, дабы проверить умение испытывать радость. Вся его жизнь сконцентрировалась на поиске инструментов, искусственно вызывающих волнение. Например, недавно он разыскивал причину, отчего ему можно было бы умереть. Но поиски рака с метастазами так и не увенчались успехом. Футбольные клубы, экстремальные виды спорта, покупка дорогих картин на аукционах, острова в Тихом океане, дома в Париже, в Лондоне, в Лос-Анджелесе, в Монте-Карло, в тридесятом царстве, на Луне, у черта на рогах — все это прекрасные способы временно сублимировать мысли о своей скорой кончине. В свои сорок шесть Ник считает себя старым, страшным и никому не нужным. Сжав в руке секундомер, он каждый день просчитывает предполагаемое количество лет до наступления смерти. Он любит рассказывать, что, когда ему было 25, в его голову приходили светлые и радостные идеи: «Ничего страшного, что сейчас моя жизнь скучна. Это из-за того, что у меня нет денег. Вот когда я разбогатею, тогда начнется реальная сказка…» И вот, сто пятьдесят лет спустя, мечта сбывается. И тут он начинает подозревать, что ничего в его жизни не меняется: дышит он все тем же носом, глотает тем же горлом и спать он может одновременно только на одной постели. Так где же сказка? Почему он все так же тоскливо воет на зеленую луну, сидя на своих акциях?

79

Яна Гривковская

В такую ловушку попадают все успешные люди. Первую половину жизни они борются за свободу, а оставшуюся половину проводят в узничестве собственной тюрьмы, где не бывает амнистий. Бодрящий дневной пейзаж со стометрового балкона периодически рождает ощущение, что жизнь еще не окончена. Но вот он, очередной заход солнца. Строго по расписанию. Всякий раз он парализует надежды, напоминая, что ни на что не осталось времени. Это и есть настоящая единственная жизнь, которая безжалостно пролетела, словно пятиминутная репетиция. Мы не в силах остановить время. Оно несется со скоростью звука. Мы рождаемся живыми могилами и с каждой секундой высыхаем, как несчастное Аральское море. Все вокруг напоминает нам о скором уходе: часы, памятные даты, календари, дни рождения, Новый год, «мерри кристмас» и прочие счетчики смерти. Внутренний голос каждый раз говорит: «Эй, вот и еще один год прошел, тебе осталось жить на 365 дней меньше, отметь это у себя в органайзере!» И мы послушно берем ручки и помечаем, сколько нам осталось, чтобы, наконец, превратиться в трупы… Я многое потеряла, не отравив Ника в день нашего знакомства. Каждый раз меня от него трясет. Он — потрясающий мужчина. С другой стороны, я рада, что этот человек появился на моем пути, ведь теперь за свои грехи я отвечу при жизни, посмертный ад мне больше не понадобится. Сказать, что у него отвратительный характер, значит, ничего не сказать. Желание управлять миром поразило мозг Ленина и Гитлера, и Ник, как выдающийся диктатор, тоже не забыл перенять этот маразм. Я всегда ценила его умение делать слона из яйцеклетки. Для своего триумфатора я не смогла выбрать более подходящего прозвища, чем водный Планктон, при ссоре — Нанопланктон, что в обоих случаях звучит как Тоник. Во мне же он разглядел Инфузорию в туфельках, или просто Зозо, завершающую гармонию нашего буржуазного дуэта. Если мы начинаем называть друг друга по имени, это является признаком чудовищной ссоры, которая никогда не бывает скучной ни для нас, ни для окружающих, особенно для тех, кто не успел отбежать, спасаясь от перестрела. У нашей любви нет границ: в ее необъятных просторах мирские ценности меркнут, и размазанные по стенке мозги соседа, случайно проходившего мимо, выглядят весьма незначительно. Очевидно, любовь к Тонику была подарена мне богом, правда, в качестве какого наказания, я пока не выяснила. Любить Тоника — все равно что играть главную роль в голливудском блокбастере, где занимательная часть событий разворачивается на минном поле с применением тяжелой артиллерии.

80

Наши отношения особенные, их невозможно отнести ни к одному из существующих видов чувств на земле. Они поддерживаются на уровне тончайших импульсов из глубины подсознания, скрытых от любых радаров… Наш симбиоз идеален. Тоник не просто дарит мне эмоции, он их разрабатывает! Он мой движок, а я его турбина. Надеюсь, мы никогда не устанем от наших межгалактических войн. Мы смогли бы прожить вместе всю жизнь. И умереть в один день. Из-за того, что поубиваем друг друга… Представьте такую картину: за окнами глубокая ночь, все тихо. Внезапно Тоник открывает глаза и видит перед собой ломаные линии человеческой тени, сидящей в роскошном пышном кресле посреди черной комнаты. Неправдоподобная отчетливость происходящего вызывает в Нике жуткий страх. Дрожащими руками он накрывает лицо одеялом. Кровь высыхает в жилах… Внезапно загораются прожекторы. Яркие лучи озаряют комнату. Перед кроватью Ника предстает образ пожилого мужчины в элегантном темном костюме. Развалившись на алой бархатной обивке кресла, он нагло запрокидывает правую голень на левое колено и, расплывшись в самодовольной улыбке, не спеша прикуривает сигару: «Гейтс. Билл Гейтс! Зови меня просто Билли». Выпуская дым лохматыми колечками, он откашливается, вальяжно приподнимается с кресла и, выйдя в полный рост под яркие лучи софитов, начинает совершать неторопливый променад по комнате: «Я вырос обычным мальчиком, которого долгое время никто не замечал. Моя империя была создана с пустого места, однако на сегодняшний день ей нет аналогов во всем мире…» Внезапно Гейтс разворачивается к Нику и пугающе указывает на него пальцем: «А что сделал ты? Все, на что ты способен, — это таскать природные ресурсы у своей страны! Ты бездарен! В тебе нет таланта! Ты умрешь, и о тебе никто не вспомнит! Взгляни на меня! Я — король виртуальных цифр, я — номер один, номер один, номер один, номер один, а ты — грязь из-под ногтей! Я — твоя вечная кость в горле, которую ты никогда не сможешь выплюнуть! Слышишь, лузер?! Ты проиграл! Твое время истекло! Тебе никогда не догнать меня!» И в следующую секунду из тени выходят Карлос Слим Элу, Лоуренс Эллисон и Уоррен Баффет, которые тыкают в Ника пальцами и синхронно надсмехаются: «Лу-зер! Лу-зер! Лу-зер!» Ник пытается протестовать, что-то выкрикивает в свое оправдание, но его голос утопает в огромном ватном одеяле странного, непривычного для его груди воздуха. Опустив глаза, он находит себя в огромной липкой луже, полной змей и червей.

81

Яна Гривковская

«Здесь твое место, лузер!» — доносятся сверху до боли знакомые голоса вечных конкурентов. И в этот момент Ник просыпается. В глухой одышке он вскакивает с кровати и начинает растирать окоченевшие от боли коленки. Его глаза наливаются рассолом из слез и одержимости, челюсти подергиваются, руки дрожат, кончики пальцев онемевают. В гипоманиакальном припадке он несется в ванную, чтобы отрезвиться ледяным душем и запить три таблетки транквилизаторов водой из-под крана. Выжимая от пота футболку, в которой случайно уснул после вечерних тренировок, он вновь вспоминает подробности своего ночного кошмара, снящегося ему на протяжении долгих десятилетий. Он не знает, куда деться от болезненных вибраций своих мыслей, уничтожающих его добрые сны, эту боль нужно куда-нибудь пристроить. В голову постоянно лезут одни и те же тезисы: «Как можно любить такого лузера, как я? Если кто-то меня любит, значит, он полное ничтожество». И в этот момент вырисовывается главное озарение его жизни: «Все люди — враги. Нужно успеть расправиться с ними первым»… И тут он начинает чертить графики по ликвидации злейших противников, пытающихся «испортить» ему жизнь. Иногда в этот список попадают близкие люди. Например, я… Конкуренция + тщеславие сводят его с ума. Действительно, сложно выжить в этой битве титанов, особенно, если твои виртуальные доходы на несколько миллиардов ниже, чем у ненавистных братьев Амбани. Эти люди всегда идут на шаг впереди, для них любые твои победы — вчерашний день… По сравнению с мировыми топами, Ник практически дворник, обездоленный голоштанник, а ведь он мог бы быть и Гейтсом, и Буддой, и Христом, царственно взошедшим на трибуну Небес в дымах и блестках, он мог бы сплотить под своей эгидой всю Галактику, преклонить пред собой всю Вселенную, выстроив планеты в ровный ряд. Как это для чего? Для того чтобы на его гробу висела табличка VIP. Чтобы стать самым богатым трупом на кладбище.

82

Александр ЧЕРНЯК

ДОМАШНИЕ ЛЕГЕНДЫ Это я звоню Папа пришел с работы, как всегда, в 18.15. Через пятнадцать минут он уже читал газету за столом. Сначала про закрома Родины: битвы за урожай, вести с полей, выплавку чугуна и стали, материалы пленумов, внешнюю политику — там, где агрессору неймется, и про их нравы. Про спорт пропускал, равнодушно читал юмор про домоуправление. В «Правде», как заметил классик, пишут правду, в «Известиях» известия. Просматривал «Известия», и наконец, деликатес — «сибирские пельмени» с уксусом и «Литературка». За этими занятиями он не услышал телефонного звонка. Все слышали, а папа не слышал. Иришка за дверью в комнате играла в магазин, там стояла нервная очередь. Телефон звонил и звонил. Иришка вышла из-за прилавка, извинившись перед плюшевыми покупателями, прошла по коридору мимо телефона к папе.

— Пап, — позвала она. — Па-ап.

— А? — наконец, отозвался папа.

— Телефон. Подойди, – командирским тоном продавщицы из овощного отдела сказала сестренка, уже тогда чувствовалось, что она станет старостой, когда пойдет в школу. — Подойди к телефону, уже десять минут звонит.

— А, — отозвался папа, на секунду оторвавшись от газеты, — Ничего, — сказал папа. — Это я звоню. Все переглянулись. Мама смеялась, мы с сестренкой повалились на пол. Даже звонок осекся. А потом обиделся и вовсе замолк. Так возникла, пополнив коллекцию, еще одна домашняя легенда.

Проездной Компостеры в общественном транспорте были красивыми, как зубастые зверьки. Надо поднести к зубам билет и зверек подождет, пока его ударят по башке, тогда он быстро надкусит билет и можно спокойно ехать, почесывая ушибленную ладонь. Конструкции компостеров менялись, над этим работали талантливые изобретатели, потом они стали делать ракеты и перекрывать Енисей.

83

Александр Черняк

Самыми смешными были прозрачные аквариумы с колесиками, на которые были намотаны ленты билетов. Опустишь монетку, покрутишь ручку и появится билетик, как язык. Иногда автомат не хотел выдавать билетик, иногда, наоборот, потянув за язык, можно вытянуть билетики на всю компанию. Кто-то из пассажиров возмутится — билетов нет, а что если контролер войдет. Троллейбус останавливался и водитель приносил новый рулон билетов. Билеты с определенной суммой цифр считались «счастливыми», их сохраняли, например, перед экзаменами. В 60-х появились «проездные» — картонки на весь месяц, их выдавали на предприятиях. Контролеры «проездные» уважали, этакий силач бросит взгляд и идет дальше. «Проездные» надо было показывать водителю, отвлекая его от работы, прижав к стеклу кабины из салона. Потом был еще «единый». Войдя в троллейбус (автобус, трамвай), пассажир громко объявлял: «единый!», после чего спокойно занимал свободное место. В тот вечер папа пришел с работы домой, как всегда в 18.15. Не успел переодеться, как кто-то позвонили в дверь. Папа положил портфель на стул и подошел к двери. Здесь он неожиданно вынул из кармана «проездной» и поднося его к дверному «глазку»: — Проездной! — сказал он человеку за дверью, спрятал проездной в карман пиджака и отошел от двери. Когда дверь, наконец, открыли, на площадке никого не было. Может быть контролер приходил. Коллекция семейных легенд пополнялась.

Драматургия

Михаил СТАРОДУБ

ДЛЯ АННЫ И РОЯЛЯ пьеса в одном действии в стиле ретро На сцене изящные стол, стулья, кресло, банкетка (или диван). Пространство организованно уютно и со вкусом. Большое зеркало на подставке. Чуть в глубине — рояль. Силуэт огромного окна с цветными стекляшками витража. Может быть, деталь балетного станка, или тренажер. Где-то пристроен телефонный аппарат на длинном шнуре. Впрочем, на площадке еще полумрак, загадочный и нарядный. Пятно света, разве, там, на нотных листах, где мерцает полировкой инструмент и МАЭСТРО трогает клавиши. На авансцене (ближе к порталу) видавший виды театральный столик. Там, в колючем желтоватом свете, гримируется АКТРИСА. На спинке колченогого стула пристроены наушники. Доносится ритмичная мелодия. АКТРИСА — (прижимая к уху наушник) Слишком много ударных. Хотя, выбирать не приходится. Зрителю нет дела до личных пристрастий исполнителя… (на разные лады) ис-пол-ни-те-ля! Ни! Ни-теля… ни! Кажется, сегодня не в голосе. Ни! Исполни! (горько) Зрителю нет дела до личных пристрастий… а-а-а! Пристра-а-астий! (Радостно) Нет дела до личных пристрастий. (Злодейски) Зрителю нет дела? Ха-ха! (Варианты. Закончив макияж, АКТРИСА обращается к залу) Что хочет актриса? Чтобы возможно скорее открылся занавес. Сразу найдётся, чего желать. (Свет на сцене, АКТРИСА оглядывается) Красота! Наверное, меня зовут Анна. Хорошее имя. Добрый день, Анна! Как дела, Анюта? (Страстно) Аннет, дорогая, твои губы пахнут мёдом… может быть. Конечно, я молода и красива. А ещё — богата. Так

Михаил Стародуб

85

получилось, семья — матушка, отчим, сводный брат Петер — погибла в авиакатастрофе. Но я об этом узнала позже. Когда Эдвард нашёл меня. Нашёл… нет, не в капусте, в прочих местах (в руках у нее портрет)… Эдвард похож на старую крысу, но скоро об этом забываешь. Или привыкаешь. А, может быть, внешность Эдварда уже не имеет значения, потому что, вопреки судьбе, он отыскал меня в приюте, куда матушка определила свою единственную малышку Аннет, чтобы впоследствии, когда выпадет случай, ненавязчиво представить крошку-ягодку-пичужку отчиму и сводному братишке. Которые, надо полагать, должны были бы чрезвычайно удивиться, потом… кто угадает наверное? Потом, пожалуй, даже возмутиться и, наконец, обрадоваться. Конечно, я бы на их месте вела себя именно так. К сожалению, радоваться случилось одному Эдварду. Адвокату и школьному другу покойного отчима, который нашёл меня, чтобы огромное наследство отчима не пропадало зря. И с тех пор оно уже не пропадает, честное слово! Представьте себя на моём месте, ну-ка, ну-ка! Кто первый? Есть желающие на моё место? (Смеётся) То-то же… (Может быть, исполняет песню “О наследстве и наследниках”) Моя жизнь — визиты, приглашения и опять визиты. О мужчинах… то есть, о поклонниках: разумеется, их столько, сколько я захочу. Выбор огромен, если не сказать, бесконечен. Очень скоро это понимает любая молоденькая девушка, уверенная в себе и в своем финансовом положении. Но подходящие поклонники — наперечёт, требуют серьёзного внимания. Изучения, разнообразных импровизаций. Вдохновения, заботы, почти всегда искусства. А иногда — мёртвой хватки. Впрочем, происходящее так увлекательно! Значит, что у нас сегодня получается? Очень симпатичное начало: у меня есть всё, а кем я хочу стать — еще не решено. Престижную школу давно бросила, пробовала пить — неинтересно, травка тоже не вдохновляет. У меня есть жених и сегодня — наша помолвка. Но, вообще, это событие произойдёт вечером, при свечах. Я сбиваю крем, готовлю торт… (Начинает действия) …очень захотелось по такому важному поводу исполнить всё самой, и ресторанную прислугу на сегодня не приглашаем. А ещё я занимаюсь аэробикой… (Музыка, движения)

86

…во-первых, потому, что до вечера ещё далеко, а во-вторых, для такого рода удовольствия находится время всегда. И каждый день. А надо — несколько часов подряд, чего и вам советую!

Михаил Стародуб

87

вушках, у которых достаточно храбрости, чтобы вообразить себя скрипочкой или хотя бы флейтой… (Кричит в окно) Сколько можно бренчать, как вас там!? Эй, в доме напротив! Слышите?

(Упражнения, музыка. Потом АННА смеется) (Пауза. Мелодия продолжает звучать) Только не стоит думать, что так будет продолжаться ближайшие три часа. Начались гроза и дождь, электричество отключили, магнитофон заглох. (Кричит в сторону окна) Маэстро! Нужны сентябрьские гроза и дождь образца 1986 года! (Слушает музыку) Нет. Такой потрясающей грозы больше не случится. Она уникальна. Её сдадут на хранение в банк, спрячут, чтобы не пугать людей. А ключ от сейфа потеряют. Много позже будет позволено возвратить долю той самой грозы. Но очень небольшую. Воспоминание, аналог. Порцию газированного, с пузырьками дождя. Влагу урожая 1986 года. В тёмных бутылях с яркой этикеткой… (откупоривает вино, пьёт) Нет… (отхлёбывая, морщится) Неинтересно. А жаль. Это мог быть выход. Вполне стандартный, но — выход. (Музыка. АННА слушает) Несколько слов о маэстро… разумеется, он гениален. Но для того, чтобы однажды это услышать, нужно и самому (ищет слово)… «распахнуться». Попробуйте представить себя скрипочкой, или, хотя бы, флейтой, и вам захочется такой музыки… захочется почувствовать руки музыканта… ощутить его мягкие губы, которые строят мелодию. Впрочем, никто из нас не торопится в скрипочки или флейты, а жаль. Такие превращения освежают, дают яркие впечатления. Я вижу это так: маэстро садится и сочиняет. Пишет набело. (Подходит к окну) Смотрите-ка, вот мой дом — квартира занимает третий этаж, — а напротив раскрытое окно противоположного здания, где на пятом этаже импровизирует маэстро. И поначалу это невыносимо. Потому что маэстро импровизирует день и ночь, а мелодия «грузит». А через некоторое время уже подчиняет. И ты становишься частью мелодии. И что с тобой сделает маэстро предвидеть невозможно, но такая изысканная зависимость… по законам Гармонии, прошу заметить! Зависимость эта переживается ярко и значительно. Происходящее, конечно, акт интимной близости, уж я-то знаю, поверьте… но близости нематериальной, которая складывается в иных пространствах со всеми признаками чувственной любви. И, как честный человек, маэстро должен быть готов немедленно жениться на всех де-

Здесь от вашей музыки молоко скисло! Представьте себе! (Пауза, мелодия) Удивительная наглость… (листает телефонную книгу) Номер телефона можно легко выяснить у консьержки дома напротив. (Набирает номер) Тысяча извинений… (зрителю) кстати, в доме напротив оказался консьерж, а не консьержка, что существенно облегчает дело — с мужчинами можно не церемониться, они такие нечуткие. (В трубку) Не откажите в любезности подсказать номер телефона музыканта, проживающего на пятом этаже. Ах, вы не предоставляете сведений такого рода? Удивительно! То есть, конечно, частная жизнь постояльцев предполагает деликатное невмешательство… с вашей стороны это очень предусмотрительно и весьма похвально, но, согласитесь, для сегодняшнего дня просто невероятно. Ах, вы — консьерж в третьем поколении? Вашим жильцам можно позавидовать. Благодарю и… не буду настаивать… тем более, что предмет разговора вполне пустяковый. Нет, нет… прошу вас, не беспокойтесь! Дело в том, что королевской семье требуется аккомпаниатор для вечера мелодекламации, нам рекомендовали господина виртуоза. Но теперь, разумеется, придётся подыскать кого-нибудь другого: Шопена или Брамса. Не надо Брамса? Ну, если вы настаиваете, из уважения к потомственному консьержу, записываю номер телефона. (Пишет, кладет трубку) Пауль. Нелепое имя. Германское. Какое-то неромантичное. Чего ждать от мужчины с таким именем? (Набирает номер) Господин Пауль? Вас беспокоит секретарь муниципального суда. Вы приглашаетесь в качестве ответчика по делу «о нанесении ущерба». Кому? Окружающему пространству: бабочкам, пчёлкам, соседям напротив. Ваши пассажи чересчур меланхоличны. Окружающие бабочки и пчёлки перестают размно-

88

жаться в третьем поколении. Подарите нам глоточек тишины… какие шутки, когда от впечатлений спина чешется! Нет, вы опять не ослышались, чешется спина: от ваших импровизаций режутся крылья там, под лопатками. А я категорически возражаю, зачем изменять природу человека? Это я-то не понимаю в музыке?! Хотите спою? (Подходит к окну, раздергивает шторы) Если окажете любезность и подойдёте к окну, вы не только меня услышите, но и увидите. Впрочем, маленькая пауза! (Уйдя за ширму, достаточно быстро возвращается в вечернем туалете) Ну, как, хороша? То есть, я имею в виду, хороша ли модель от Кардена? Или вы предпочитаете туалеты в стиле другого модельера? (Поёт, раскланивается) Не слышу заслуженных оваций… (по телефону) Вам понравилось? Алло! (Растеряно, обращаясь к зрителю) Представьте, господин виртуоз позволил себе бросить трубку. (Яростно кричит в раскрытое окно) Эй, в чём дело?! Вы престарелый горбун или кастрат?! А, может быть, ориентируетесь на мальчиков? Где мои аплодисменты? (Стук в дверь) Он пришёл! (Зрителю) Какой поворот сюжета: сцена следующая, те же и маэстро, разумеется, со словами восхищения... (Идёт к двери. Останавливается. С удовольствием сообщает зрителю, предваряя события) …входит маэстро. Лицо пылает, но держится бодро. Анна подает руку, маэстро целует ее, оба смущены. (Возвращается с букетом цветов и письмом) Здесь ошибка. Слова восхищения, увы, отменяются. Надеюсь, временно отменяются.

Михаил Стародуб

89

(Обращаясь к зрителю, имитирует происшедшее за дверью) «Извините, мадмуазель, я — посыльный, в доме, видите ли, отключили электричество, поэтому звонок не работает, приходится стучать!» (Зрителю) Нам принесли цветы и записку. (Музыка, Анна читает. Затем, бросив письмо на стол, готовит вазу, пристраивает цветы) Когда что-нибудь не так, я вспоминаю старых друзей. (Приносит из глубины сцены потрёпанный чемодан, открывает. В нем — игрушки. Пристраивает их в комнате) Это — плюшевый Том, приютская игрушка. Он самый старший, старше меня. Я украла его и ничуть не жалею. Помнится, косолапый ушел со мной по собственной воле, чтобы не умереть от тоски. С Томом можно пококетничать, он всегда оценит ваш внешний вид. Если потрепать по щеке — темнеет от смущенья плюшевой шкуркой. Том — молчун, потому что чрезвычайно деликатен. Зато Лайза — на удивление энергичная личность! Умеет посмотреть насмешливо и сердито, а иногда с большим недоумением, как настоящая леди. Можно спросить совета и по её виду сразу понятно, что следует, а чего ни в коем случае не надо делать. Я никогда не забываю, что Лайза — подарок матушки. Единственный её подарок за всю мою жизнь. Бывает, что я стесняюсь распахнутых глаз этой особы. И сажаю её лицом к стене (исполняет). А это — Лео (достаёт роскошного льва) — новенький друг. Который обещал заступаться или, хотя бы, не давать меня в обиду. Вон, какой рыжий здоровяк с золотой кисточкой на хвосте. Его принёс мой жених. Мой бывший златовласый жених... (Оставив льва, берёт со стола записку) …даже не успела рассказать, какой он хороший, а он уже — бывший, и приходится изо всех сил забывать его. (Зрителю) Помолвки не будет! (Льву) Ну, что же ты? Обещал, заступайся! Самое время показать на деле, какой ты защитник. (Пристраивает льва на верхушке зеркала, прогуливается, жестикулируя и наблюдая за собой)

90

Отказаться от меня? Умотать с моей лучшей подругой? Впрочем, ещё поправка: в моей жизни подруги — явление скоропортящееся, почти всегда ненадёжное. Умотать с кем-то случайным! Отказаться от меня? (Любуется собой в зеркале) От меня?! (Зрителю) Когда смотришь в зеркало, это регулирует настроение. (Смотрит на себя критически) Простая, но трудная для каждого дня мысль: рядом с тобой всегда найдётся тот, кто умней, талантливей, чище. Кто больше тебя заслуживает… чего? Воздуха, смеха, любви, удачи. Нужно только набраться храбрости и честно оглядеться вокруг. Отказаться от меня, всего и дел-то! Как... (ищет образ) посмотреть на часы. Выкурить сигарету. Элементарно, как пройти мимо нищего с протянутой рукой, скомкать этот лист бумаги. Нажать на спусковой крючок. (Читает из письма) «Дорогая, примите извинения, но, как выясняется, я женюсь на другой девушке: нашей общей знакомой, скромнице по имени Марта. Надеюсь, вы легко утешитесь и, в свою очередь, найдёте достойную замену в коллекции одураченных поклонников, видящих в вас наивного ребёнка, краснеющего от неосторожных намёков, а не уличную потаскушку… а не уличную потаскушку, волею случая — наследницу состояния с бессчётными нулями в конце итоговой цифры. Впрочем, благодарю за счастье и боль. Сожалею, что кто-то, теперь уже посторонний, имеет право вывалить на бумагу столько обиды и презрения. Вынужден заметить, что для меня любая ложь, тем более осознанная, — мерзость и тупик. Прошу прощения за жестокие слова, написал то, что думаю». (Пауза) Элементарно, как пройти мимо нищего с протянутой рукой! (Подходит к окну, кричит) Где же ваше искусство, маэстро?! Было бы вполне уместно подвесить в окружающем пространстве что-нибудь душераздирающее, как в немом кино! (Пауза, тишина) Самая драматическая мелодия, это, конечно, тишина. (Прислушивается, потом неожиданно кричит) Стив — жадный и старый! У Поля — кривые зубы и загребущие руки! Марта не умеет двух слов связать… это удручает, потом наводит тоску, будто

91

Михаил Стародуб

ты один на один с грязным зеркалом… Фрэнк — существо с другой планеты! А, может быть, набитый опилками «кожаный друг человека» среднего рода. Что прикажете делать в толпе братьев по разуму? Нет совершенства среди тех, кто известен! Пит — оболочка, которая даже не притворяется разумной. Белковая масса в штанах и при шляпе. А тот, кто тебе дорог, с кем ты не хочешь разлучаться… для него ты недостаточно хороша! (Подходит к зеркалу) Ты нехороша, слышишь? (Зрителю) В конце концов, я всего лишь уличная потаскушка, вообразившая себя героиней американского сериала. Кстати, что делают в критических ситуациях героини сериалов? (Музыка) Ну-ка, ну-ка… в таких случаях можно очень даже просто развести некоторое количество известных таблеточек… (Исполняет) …но, во-первых, это чересчур банально, а во-вторых, — музыка мешает. Раздражает. Не даёт как следует помереть. Собственно, а как следует? Беспечно. Легко. На «раз». Или на счёт «три». При свечах! (Начинает расставлять свечи, подходит к столу, в руках у неё — коробка для торта) Помнится, в возрасте нежном я любила маленьких лягушат. Зелёных, симпатичных, с резными лапками… или, может быть, точнее было бы сказать, «с лапками перепончатыми»? Я находила лягушонка, и мы начинали игру: он убегал, а я догоняла. И никогда наоборот, ему было всё равно, если убегала я. Как выясняется, тот, кого любишь, кто особенно дорог, не очень-то расположен тебя удержать. Но это становится понятным не сразу, а потом. В следующих сериях. Чтобы не расставаться никогда-никогда, я находила коробку для торта и мастерила своему любимому дом… (Исполняет) …устраивала постель из листиков, обеденный стол из спичечного коробка… чтобы можно было предложить что-нибудь вкусное — конфету, или половинку яблока — пусть знает, как я его люблю. Даже вазочки с цветами предусматривались в этом доме. Даже коврик у входа… (любуется исполненным) Кто хочет быть моим лягушонком? К сожалению, на ночь приходилось расставаться: ему в постель и мне спать. (Колыбельная) На ночь я закрывала дом крышкой, аккуратно заклеивала щёлочки скотчем, чтобы любимого не беспокоил свет. И каждое утро я горько плакала: мой друг умирал. Наверное, думала я, не понравились вазочки… а, может быть,

92

постель слишком жёсткая… как же так? Всё устроено с такой любовью. Однажды я поняла: лягушонок умирает от огорчения, из-за разлуки со мной. Ну, так кто же хочет быть моим следующим лягушонком? (Ударяет по коробке, сминая ее) Женщина должна быть замужем! Сама по себе она — ничто. Так нас воспитывали. Вдалбливали с детства. Это подразумевалось всем укладом. Женщина находит мужа и оплетает его, как лиана! Она должна иметь семью. Родить ребенка. Должна… кому?!! Природе, обществу. (Смеется) Пожалуй, я раздумала умирать. Чем умирать, лучше стать знаменитой. Давно пора было догадаться: я рождена, чтобы восхищать, кружить голову, потрясать окружающих. Невероятную, трагическую… даже грязную историю прожить публично на сцене и, через боль, обрести примирение, понимание. И спеть об этом… (Обращается к зрителю) …в эти широко распахнутые глаза… искать искру сочувствия и петь… решено! (Музыка. Анна набирает номер телефона) Послушайте, маэстро! Не могли бы вы сыграть то же самое, только в два раза быстрее и в мажоре? Ахинея? Проверьте на мне, как на крысе, или на лягушонке! Может быть, вы просто не умеете? Или не хотите сочинить шлягер? Песенку про зелёных лягушат? (Слушает музыку) Но это слишком темпераментно для лягушат. (Про маэстро) Нет, он не немец. Скорее — испанец. Когда я стану знаменитой, у меня будет такой поклонник: порывистый, темпераментный. Тягучий голос… когда он произносит слова, природа замирает! Жгучий брюнет…черные блестящие волосы, что еще? Грудь колесом, густая растительность… так что, если он присел в кресло в расстегнутой рубахе, вспоминается шкура медведя. Плечи широкие, кожаный пояс, на нём — мачете… (Сажает в кресло медведя, оглядывает его критически) …жаль, в доме нет подходящего мачете! Хотя, конечно, мачете — сувенир из Мексики, а у нас — Мадрид. Мужчина — абсолютная надёжность и нежность там, в глазах, которые сияют. Он позовёт танцевать… (Танцует. Разумеется, нечто испанское) …в его руках я почувствую себя птицей, которая самозабвенно и по собственной воле бросается в силки.

Михаил Стародуб

93

(Танец) У нас будет потрясающая ночь. И только под утро, гладя его небритую щеку, захочется, наконец, спросить: представьтесь, amigo, как вас зовут? (Музыка, Анна слушает) Однако… мой друг — определенно северянин, как требует эта мелодия! У нас будет потрясающая ночь, и только под утро, перед тем, как попросить незнакомца наконец представиться, я трону рукой его тяжёлый квадратный подбородок, который нависает, вызывающе торчит над землей. Как зверь, готовый защитить свое логово. Да, именно скандинавы способны поделиться силой и уверенностью в себе. Подарить равновесие, сосредоточенность. Север, снега, может быть, даже льды, чёрно-белые просторы воспитывают людей поразительного мужества. Решено: мой друг оказывается русским офицером, уроженцем Сибири. Его глаза полны безграничной любви и восторга. Плохо представляю себе как человек этот держит в руках книгу, воображаю, как валит лес, идёт напролом... или, наоборот, противостоит стихиям. Боевой командир, офицер подводной лодки признается на ломаном английском языке, что у него всегда с собой моя фотография, вырезанная из бульварного журнальчика. Он вернулся из полугодового плавания… из «самоволки»… кажется, это у них называется так. Случилась авария и подлодка легла на грунт. Их объявили пропавшими без вести — так всегда бывает у военных моряков, тем более у русских. Через месяц, когда надежды уже не осталось, каким-то чудом они всё-таки всплыли. Моряк отдал мне письмо, которое написал там, где должен был умереть. Письмо адресовано не матери, не жене… да, мой русский друг женат и любим, но прощальное письмо, как это ни жестоко, написано и адресовано незнакомке, распевающей песенки про зелёных лягушат. Такова жизнь. Я не смогла прочитать это письмо. Я сказала: всё, что там, на бумаге, пожалуйста, можешь произнести вслух, товарищ «микхаил сергеевитчч»! Горели свечи, письмо мы сожгли. Он говорил что-то по-русски, я плакала… (Плачет, смотрит в зеркало) …и была просто ослепительно хороша собой. Уж не знаю, почему так сложилось. Наверное, из-за музыки. (Зрителю) Слышите? Это поют наши души. Моя душа и душа русского моряка… (по слогам) ми-кха-ила-сер-ге-еви-тча, Мишеля. В какой-то момент я назову его «Мишель», и он откликнется. Будет потрясающая ночь, Мишель — на удивление изысканный и чуткий любовник — в этих огромных ладонях осталась бы невредимой трепещущая бабочка, расправляющая крылья. И только в его ды-

94

хании можно будет услышать отзвуки стихии… голоса ветра, шелест листвы, движенье и стон набегающей волны… (Пытается это продемонстрировать. Смеется) …в общем… сопение, бульканье, всхлипы и довольное поскуливание. (Пауза) Меня изнасиловал сын директрисы приюта в перерыве между уроками… (Берёт куклу, демонстрирует дальнейшее) …в закутке перед кабинетом матери. Через стену слышался голос директрисы. Мать строго выговаривала кому-то из учителей. Сын, булькая горлом, посапывал и скулил от вожделения. И всё, что делали с моим телом, которое уже сформировалось и было достаточно соблазнительным, всё, что с ним совершалось, почти не имело значения: в двух шагах, через стену находилась директриса. И, если я закричу, она, конечно, убьёт насильника здесь же, на месте. А, может быть, не совсем здесь, не вовсе «на месте», это случится позже и все узнают, какой он мерзавец и пакостник. И ещё будет стыд перед окружающими за то, что происходит… в первую очередь думалось не о себе, а именно о том, насколько непоправимо и как гадко то, что происходит. Рядом со мной никогда не было отца, который захотел бы приласкать малышку Аннет. Что касается матери, время от времени появляющейся из ниоткуда… мать, наверное, не умела, или не желала быть нежной. Позже я поняла: ребенок, обделённый любовью, не способен ценить себя, считает личные переживания непозволительной слабостью, а иногда постыдным недомоганием. Учитель физики однажды потрепал меня по щеке, и я едва не стала гением этой науки, от ужаса и любви почти мгновенно решая самые занудные и мудрёные задачи. Влюбилась в этого испачканного мёлом рассеянного очкарика, у которого по случаю оказались не застёгнутыми брюки, так что можно было несколько секунд наблюдать фрагмент бесцветных, застиранных мужских трусов, невероятно трогательных и домашних. Когда симпатичный и весёлый доктор — белоголовый, без бровей и ресниц толстяк, согласившийся помочь «пятнадцатилетней деточке» избавиться от первого ребенка…. (Отбрасывает куклу) … когда врач, которому я не могла заплатить за аборт, вознаграждал себя за предстоящий труд и деликатно насиловал меня с разного рода профессиональными присказками:

Михаил Стародуб

95

— Лежим спокойно, не мешаем доктору, не волнуемся! Будет немного больно, мадемуазель, дорогая, но придется потерпеть… Зажмурьте глаза и представьте, что вас укусил комарик… Когда всё это так законно и естественно происходило, а защитить меня в целом мире оказалось некому, я в подробностях рассмотрела скомканные на полу стандартные мужские трусы. Бесцветные, застиранные, невероятно трогательные и домашние! (Музыка) Ах, маэстро… меня бросил любимый. Бедное сердце разбито, а в руке — красная роза. Я — тонко чувствующая натура с гибкой талией и соблазнительной попкой. А вы — незнакомец, которому легко рассказать… честно признаться в том, что в моем мире сначала произошёл пожар, а потом случился потоп… нет, мне не нужен врач или психоаналитик, я ищу того, кто молча выслушает… ищу случайного попутчика. Сколько вам лет, попутчик? Хотя, молодой вы или старый, наверное, всё равно. Когда появился Эдвард — чистенький, как из магазина, «старичок в хорошем состоянии», начались чудеса. Было совершенно неважно, что он похож на крысу, что помешан на своём здоровье, посмеётся и сразу же достает тюбик крема от морщин — увлажнить кожу в уголках глаз. Помню, когда подарила ему почти невинный дочерний поцелуй, он украдкой сплюнул в целлофановый мешочек, освежил полость рта из шипучего баллончика. С приходом Эдварда начались независимость и свобода.

— Кем бы тебе хотелось стать в этой жизни, дитя мое?

— Не знаю, дядюшка Эдвард.

— Загляни в свою душу, крошка! И, пожалуйста, не называй меня «дядюшкой». Для тебя я — Эдвард. Старина Эдвард, не более…

— Не знаю, что ответить.

— Напрягись. Хотелось бы в общих чертах представлять твоё будущее в мире, где каждая счастливая судьба определяется суммой вложенных денег, то есть, ценой. Это означает, что наши возможности практически безграничны.

— Ух, ты!

— Нравится?

— Еще как! С вывертом говорите, дядюшка! Как в кино.

— Я бы употребил эпитет «нестандартно». Может быть, в данном случае «цивилизованно излагаете». Не умею повторять дважды, но для тебя сделаю исключение: не называй меня «дядюшкой».

96

— Извини, Эдвард!

— И ответь на поставленный вопрос.

— Кем хочу… честно?

— Открой свое сердце, малышка!

— В этой жизни… хочу быть сытой и ухоженной. Хорошо одетой и счастливой. Стоять где-нибудь и щуриться от счастья. И улыбаться всем желающим. А ещё...

— Смелее!

— Ещё влюбляться, хотя бы время от времени. И быть, конечно, любимой. Ну, и не забывать с первого раза делать всё, что от меня потребует Эдвард! То есть, почти всё, что потребует… Эдвард купил платьице. Хорошо помню цвет — розовый, как раздавленная ягода клубники. Долго и подробно примеряли обновку, любовались мною. Эдвард заставлял выходить и входить в комнату. Здороваться, подавать руку. В какой-то момент пришлось взгромоздиться на стол, приседать и кружиться. Наконец, старина Эдвард торжественным голосом потребовал замереть там, на столе, чтобы «улыбаясь, щуриться от счастья» для всех желающих. Возникло жутковатое ощущение, что он играет в меня, как в куклу или в зелёного лягушонка. Можно было вполне представить, что под вечер он спровадит меня в шкаф и запрет до утра на ключ, а, может быть, накроет картонной крышкой и не оставит щёлочки для воздуха.

— Есть у тебя любимое занятие? — среди прочего спросил он.

— Люблю петь.

— Вот как? — удивился Эдвард. — Петь? Глядя на тебя, трудно даже представить.

— Люблю тихонечко петь, — объяснила я. — Жду, когда все заснут, чтобы найти подходящий угол, где можно тихонечко, вполголоса петь. (Здесь может быть исполнена песня) — И часто такое случается?

— К сожалению, нет. Это оказывается очень нелегко: дождаться, пока все заснут. Почему-то, как ни стараешься, засыпаешь первой. А утром, конечно, обидно — опять не случилось попеть. Вместе с престижной школой начались уроки вокала. (Начинает распеваться. Маэстро подхватывает, и это выглядит почти естественно. Дальнейшее происходит в паузе между упражнениями)

97

Михаил Стародуб

— Ми — ля — бе — ля — ми — ля — бе — ля — ми — ля — бе — ля — ми — ля — бе — ля… Разумеется, мне казалось, что я так или иначе уже умею петь, во всяком случае, представляю, как это должно происходить.

— Ми — ля — бе — ля — ми… (и так далее) Начались занятия вокалом и обнаружилось, что необходимо научиться особенным образом дышать, извлекать звук и посылать его в определенные места.

— Ми — ля — бе — ля — ми… Когда всё это выяснилось, голос пропал. Звуки перестали «извлекаться» и «посылаться».

— Ми — ля — бе — ля — ми… Нужно научиться «петь в маску», «подавать дыхание на диафрагму». Профессионалы вдыхают нижней частью живота… то есть, в идеале, процесс происходит по кругу: дышишь спиной, грудью и внизу живота. (Демонстрирует) — Ми — ля — бе — ля — ми… Тогда звук «идёт в маску». Профессионалы поют «на кончик носа». При этом необходимо выдыхать так, чтобы грудь не опадала… живот уходит в себя, а грудь остаётся высокой.

— Ми — ля — бе — ля — ми… В общем, для начала ты надуваешься, как лягушка, и совсем не можешь выдохнуть. Попробуйте-ка, даже не петь, а просто вдыхать и выдыхать таким образом, чтобы живот уходил в себя, а грудь оставалась высокой! Чтобы помочь справиться с этим, преподаватель вокала кладёт вам руку на грудь или на живот. Ничего удивительного, что однажды именно так и поступил Шарль, мой красавец-учитель. Своей прекрасной, узкой, с длинными и тонкими пальцами, горячей ладонью он коснулся моего живота. Другую, еще более жаркую и, кажется, трепещущую ладонь положил на грудь. У меня потемнело в глазах, закружилась голова, пропал голос.

— Достаточно ли высоко я держу грудь, господин учитель? — выговорила я громким шёпотом, после чего Шарль — роскошный мужчина, звезда оперного театра, смутился и убежал. Понятно, что я по уши влюбилась, но почему полюбил он? Настолько, что не трогал меня, как женщину. Вы когда-нибудь летали во сне? Дождь, но светит солнце, я бегу… пытаюсь перепрыгнуть лужу, оттолкнулась от земли и, неожиданно зависнув, продолжаю лететь среди лучей и капель!

98

Я ждала, когда закончится очередная ночь, потом занятия в школе, чтобы скорее встретиться с Шарлем, чтобы продолжать летать, но уже днём… непостижимым образом выхватив из ночных сновидений способность пребывать между небом и землей. Занятия вокалом продолжались, и мой голос начал звучать на дыхании. Однажды, через несколько месяцев каждодневных упражнений, я испытала то, ради чего, наверное, люди и прилагают столько усилий. Взяв ноту, я физически ощутила место, где начал формироваться звук, который уже не принадлежал мне, потому что я пела не связками, звучало все тело, и, вместе, пело пространство вокруг — у люстры вибрировали висюльки — пришло ни с чем не сравнимое ощущение свободы... (По возможности демонстрирует) …чувство того самого полёта между небом и землей, но на высотах иного уровня, на территориях заоблачных, может быть, звёздных, вполне метафизических. Впрочем, это случилось единожды и почти мгновенно иссякло. Здесь, на земле мы гуляли по улицам. Когда выкраивали время, отправлялись в городской парк. Молчать, иногда даже не смотреть друг на друга. Как две птицы, оседлавшие скамью в парке, чтобы всего лишь побыть рядом. Доложили его жене. Одновременно кто-то позвонил и сказал Эдварду. Хорошо помню, как в последний раз мы сидели в кафе. Глаза Шарля полны ужаса и любви. Помню липкие кружочки апельсина в кожуре, посыпанные сахарной пудрой. У меня останавливается сердце, перехватывает дыхание. Мы едим мороженое в вафле: ломкой, колючей, отвратительно хрустящей, почти скрежещущей. Через несколько лет, проездом в Марселе, я наткнулась на расклеенную по всему городу афишу музыкальной антрепризы из Канады, где вместе с прочими упоминалось имя Шарля... (Рассаживает зверей, как зрителей в театре) …через годы поисков, отчаяния, надежды! Второе отделение концерта уже началось, когда я добралась на окраину города в полупустой, с большим изяществом оформленный зал. Всё это время мы будто бы и не расставались! Благодаря ему и, в каком-то смысле, вместе с ним сложилось всё лучшее, наиболее значительное с тех далеких пор. Казалось, Шарль должен… обязан был знать, может быть, даже наблюдать мою жизнь, день за днём разделяя лучшее, поддерживая в неудачах, которых случилось преодолеть, ого, сколько!

99

Михаил Стародуб

В зале — фигуры, силуэты, тени… очень немного зрителей первых рядов — начинка ажурных, красного бархата кресел. Чьё-то бледное лицо в профиль. Блестят чьи-то очки. Я опоздала, хочу найти место где-нибудь в последних рядах. Подходит служитель и, взяв меня под руку, ведёт в полупустой партер, к свету, который, в свою очередь, катится навстречу волной, перехлестнув рампу: чем ближе, тем ярче. Служитель усаживает на свободные места в третьем ряду, получив чаевые, отступает. На сцене Шарль и пианист. Идёт вступление к музыкальному номеру. Наши глаза встречаются. Седые виски, морщины и тени на прекрасном лице, которое я мысленно столько раз изучала губами… как они смеют здесь быть, эти морщины?! Пассажи вступления звучат дважды, потом в третий раз. Оглядываются зрители, не понимая, что происходит. Какое-то время в зале и на сцене — тишина. Потом Шарль делает два медленных шага… под ослепительно белым концертным пиджаком топорщится солидный животик! Шарль выходит на авансцену, смотрит в самую глубину моей души, и вместе с ним в упор таращится кое-кто из публики. Наконец, не отпуская меня глазами, Шарль начинает петь… (Две строки текста) …поёт без аккомпанемента что-то очень незатейливое про дождь и солнце, пузыри и лужи. Про девушек с разноцветными зонтиками, вырастающих на улицах города, как грибы… Поёт негромко и замедленно. С паузами между слов. (Демонстрирует ещё две строки текста) Такое «рваное» исполнение создает поразительный эффект. Никогда, ни до, ни после, я не слышала подобной тишины в зале, которая наваливается и бросает в дрожь, шевелит волосы. (Подстраивается музыка, Анна поёт) Осторожно, аккордами вступила музыка, организуя мелодию, ритмически выправляя ее… (Поёт далее, до проигрыша) На проигрыше Шарль храбро прыгнул со сцены, может быть, не очень твёрдо, но благополучно приземлился, подошёл ко мне, и, предложив чудесную, с длинными и тонкими пальцами, кажется, трепещущую ладонь, двинулся к выходу из зала. К безграничному восторгу немногочисленных зрителей, понявших то, что случилось, как сценический прием. Позже, за кулисами, в полумраке актёрского ресторанчика при театре, я сидела за столиком Шарля и его последней жены Евы — маленькой, с узкими

100

азиатскими глазами женщины неопределённого возраста. Шарль пил коньяк, вспоминал города и поездки. Его жена — администратор антрепризы — рассказала о приглашениях на гастроли, планах и перспективах. Горели свечи… я заметила на стене тень головы — живое пятно с вытянутым носом, толстыми губами, острым подбородком — профиль ведьмы! Задохнувшись от неожиданности, рассматривала гипертрофированную, расползшуюся по стене кляксу профиля жены Шарля. Тень двигала губами, корчилась, существуя, кажется, сама по себе. Скосив глаза, Ева осмотрела стену. Продолжая рассказ о гастролях, чуть отвернула голову. Тень уменьшилась, перестала кривляться. От обыденной, вполне машинальной корректировки — так смахивают соринку, прячут выбившийся локон, поправляют угол воротничка — от этого стало страшно, потом жутко. Теперь в лице Евы в полной мере обозначилось ведьмачье, гипертрофированное, потустороннее. Через два часа — какое милосердие! — канадская труппа улетала в Монреаль.

— Наверное, она зарежет меня! — всхлипнув, прошептал Шарль в самое ухо, обнимаясь со мной на прощанье. — А, может быть… — произнес он вслух, оглянувшись на Еву, — может быть, я это сделаю первым. Влажные зрачки… невидящие, почти зеркальные глаза потерявшего над собой власть мужчины, сколько раз я видела это! Именно так лоснились глаза у Эдварда, а сам старичок, одуревший от вина и похоти, гонялся за мной по комнатам в восторге от того, что к нему возвратилась молодость.

— Ты обещала слушаться! — жизнерадостно вопил он, опрокидывая журнальный столик. — У меня в деловом блокноте записано: ты обещала исполнять всё, что потребует старина Эдвард. Я скакала через кресла и кушетки, теряя силы, захлёбываясь от иступленного смеха, который выворачивал наизнанку, душил. Старик потерял штаны. Уши его пламенели, а бледное лицо было одного цвета с ягодицами. То, что моталось внизу живота, он придерживал левой рукой, а в правой — в какой-то момент появилась тяжёлая статуэтка бронзовой богини. Прижав меня к стене, старик тяжело дышал. Запустив руку под блузку, ухватил грудь. Его била крупная дрожь, стучали мои зубы. Мы замерли так у стены в ожидании продолжения, которое явно задерживалось. Потому, что Эдвард был пьян или стар, а, может быть, из-за того и другого вместе. Так или иначе, страсть отступила, старик глубоко и горько вздохнул. Рука его ослабла, он освободил мою грудь, разжал правую ладонь, где по-прежнему находилась статуэтка. Тяжёлая брон-

Михаил Стародуб

101

зовая женщина обрушилась ему на ногу. Эдвард заскакал по комнате. Повизгивая от боли и возмущения. Стыдно признаться, но, глядя на охромевшего дядюшку, я опять хохотала до слез, не в силах себя остановить. Поначалу старик даже как-то растерялся.

— И это награда старине Эдварду? — (сказать, что он был в ярости, значит, ничего не сказать!) — Из комочка плесени, заброшенного в первый попавшийся приют и забытого, по возможности, навсегда… усилием воли сделать шикарную леди, «красотку-пальчики-оближешь»! Сочинить её, вытащить на свет, набить деньгами, ценными бумагами, недвижимостью, дать образование… — казалось, сейчас Эдвард укусит меня и не делает этого только потому, что не может решить куда… то есть в какую часть тела вцепиться фарфоровыми зубами. — Спровадить семейку будущей сиротки в места, откуда не возвращаются! Своевременно и элегантно… комар носа не подточит… Эдвард не умеет ошибаться… организовать это! — одну за другой он отпускал мне пощечины. — Финансовые затраты! Изобретательность и моральные издержки! Энергия и безупречная организация! (Может быть, демонстрирует происходящее на кукле) Боли я не чувствовала. В памяти остались возгласы бесштанного дядюшки, взмахи пухлой ладошки. И ещё там, внизу впалого стариковского живота, стебелёк детородного органа, взлетающий в воздух перед очередной пощёчиной. (Пауза. Анна слушает музыку) Господин виртуоз! Изобразите-ка нам в звуках белесое раннее утро, пустые улицы и тёмные окна, фрагменты из жизни молоденькой женщины, которая счастлива… (слушает) вот, вот! Что-нибудь такое бескрайнее, почти птичье… для женщины, которая не знает, где будет ночевать и что есть. Она наполучала пощёчин, ушла из дома. Побитой, но свободной, как Божья птица. Может быть, в первый раз я сделалась такой счастливой. Настолько. Потому, что независимость пришла без предела, я была, кажется, свободна ото всего вообще, сверх всякой меры. Через день это стало очевидным. А после двух ночей, проведённых на улицах, в городском парке, в обществе пьяненьких нищих, обкуренных бродяг, извращенцев и побирушек — озлобленных, грязных, шибающих бранью и кислыми ароматами — меня дважды вытошнило! После всего этого перспектива остаться птицей почти не вдохновляла. Независимость потеряла романтический флёр. А, может быть, наоборот, предстала в суровой реальности.

102

К счастью, я не хотела денег, «элегантно организованных» Эдвардом. Позже выяснилось, что дядюшка — мой адвокат с неограниченными правами — заблокировал все счета так, что какие бы то ни было выплаты исключались. Разумеется, человек опытный достаточно просто мог справиться с этим, но сама мысль о возможности объяснений с убийцей моей матери представлялась отвратительной. (Музыка. Из чемодана, где лежали игрушки, Анна достаёт одежду. Здесь хотелось бы видеть именно отдельные детали, которые смотрятся смешно и нелепо. Надеваются, может быть, поверх платья, прикладываются к одежде, когда актриса примеряет так называемый «костюм») Быть не может… вот так сюрприз! Нужно очень похудеть, чтобы позволить себе возвратиться в эту одёжку. Впрочем, у каждого возраста свои преимущества. (Берёт в руки поднос, установив на него вино, прочее, подхваченное со стола, прохаживается вокруг кресел, сколь возможно демонстрируя себя) Прохладительные напитки, сигареты! Виски и коньяк, господа! В нашем заведении, джентльмены, разрешается всё, кроме консумации… Кон-су-ма-ции, господин офицер, то есть всё, кроме интимных услуг. У нас не бордель, и того, кто начнет приставать к беззащитной девушке, вышвырнут вон. Примите извинения, но это именно так. Вы можете пригласить девушку за столик, угостить её сигаретой… спасибо, сигары я не курю, любезный герр в золотых очках! Вы можете позвать девушку на танец. Всё вместе, или отдельно, как самостоятельно существующий живой организм из Японии… из далёкого Гонконга? О! Это щедрые клиенты, несмотря на рост и цвет лица. Как мило с вашей стороны быть изыскано жёлтеньким, то есть, солнечным, со всеми оттенками цитрусовых с ног до головы… Да, господин мавр, в Европе не существует дискриминации! Можете не стесняться с нашими девушками, но деньги вперед, вот сюда, за чулочек, за его краешек… нет, в трусики деньги не кладут! Не гигиенично? Вы — шутник, господин из Африки. Деньги гигиеничны, во многих случаях целебны… наши трусики «сидят» чересчур в обтяжку. Они очень узенькие, здесь много не поместится, а главное, это нарушит эстетику… Кто такая Эстетика? Богатая дама из Греции! Насколько богатая? Миллиардерша!

Михаил Стародуб

103

О, благородный дон! Ваша щедрость производит впечатление… вот как? Господин — лидер местных патриотов? Простите необразованную девушку, далёкую от политических страстей. Что в этой жизни выше политики? Разумеется, любовь! Ах, для вас любовь — ипостась политики? Какое утончённое извращение… то есть, конечно, я хотела сказать, «сексуальное ноу-хау», браво, господин лидер! Брависсимо! (Возвращается к зеркалу, смотрит на себя) То, что поддерживает грудь, называется «кружевным бюстиком». То есть, грудь открыта, хотя лифчик есть. И маленький передничек — или прозрачный, или кружевной. Попка голая. На голове — кружевная наколка… вообще, кружева — везде, как ажурная пена. Спереди — листик трусиков, пояс и чулки с длинными резиночками. Но, главное — обувь. Элегантные лодочки с удлинённым носком, на высокой шпильке… шпилька шпильке — рознь! Моя — шесть с половиной дюймов... (Разглядывает сидящих в зале) …для мужчин с влажными губами и белыми комочками в уголках глаз, натруженных зрелищем… для тех, кто сопит от удовольствия… у кого вечный гайморит, и для тех, у кого в предвкушении хлюпает и посвистывает в горле! У кого щёлкают суставы, и сияет лысина… для тех, кто сегодня платит, мы выходим в прозрачном передничке, с голым задом… выходим на подиум и, перед тем, как предложить выпивку, поём. Разумеется, от счастья. (Песня) Целых два месяца я была замужем за скульптором. Томным и кудрявым молодым человеком, который готовился лепить нечто гениальное. Усадив меня голую на стул, часами рисовал эскизы. В результате обоюдных усилий получались картинки из жизни страдающих клубочков и глазастых, телесного цвета червяков. Завязанных узлом, на ножках, с подробно выписанными красной тушью гениталиями. Молодой человек был талантлив: толпа уродцев страдала, и как! Все, как один — с моими глазами, существа корчились. Терзали друг друга, захлёбывались слюной и пеной. Сеансы страшно утомляли, а клубочки и червяки на ножках смотрели со стен, умоляя о помощи. Однажды, вернувшись домой в необычное время, я наблюдала, как мой смазливый супруг развлекается с мальчиком. Со стороны однополая любовь выглядела весьма тривиально: два червяка телесного цвета сплетались и расплетались. Перед тем, как уйти, я вылила на этих двоих банку красной туши. Чтобы приблизить художника к воплощенному идеалу.

104

(Музыка. Анна ищет в чемодане. Разворачивает афишу, вешает её на высокой спинке стула. Разглядывает) Это Симона. Для близких друзей — Си. Наша лучшая «стрипта». Очень длинноногая, с точёным лицом без тени порока. Единственная изо всех представляла «обнажёнку» под классическую музыку. Девушка, способная взглядом поднять клиента из-за столика, выставить его на помост. Не кого-то из подставных или завсегдатаев, обычного середнячка заставляла скакать от страсти. Чтобы, может быть, потом помочь раздеться догола, не мешать ему корчиться и содрогаться в публичном одиночестве возле металлического шеста. Часто это выглядело потешно, в отдельных случаях жутковато, но всегда с большим энтузиазмом, в согласии с классической мелодией. Симона ненавидела мужчин, от которых, естественно, по окончании работы отбоя не было. Всех их тянуло к танцовщице, певичке, публичной женщине.

— Рано или поздно ты не выдерживаешь прессинга, — наставляла она меня, — и, вопреки опыту, теряешь бдительность. Среди воздыхателей и поклонников возникает «он». Очередной мужчина, который, наконец-то, подарит тебе белоснежную яхту, море-океан, остров под синим небом. И ты начинаешь готовиться, чтобы идти всему этому навстречу. Глубоко внутри переживаешь такую долгожданную неожиданность, пытаешься как-то осознать происходящее… глядь, а мужчина уже титьку сосёт! Что там, он уже попользовался и выглядит совсем другим. Сытеньким и надменным. Снисходительным за твой счёт. (Снимает афишу, продолжая разглядывать её) В течение года мы делили квартиру на шестнадцатом этаже доходного дома. Казалось вполне естественным, что Симона попыталась соблазнить меня лесбийской любовью. (Комкает афишу) Раз и навсегда выяснилось, что к «лесбищу» я не способна. Гнев и отвращение оказались настолько первобытными, что мы испугались этого чувства, прорвавшегося из самых глубин души, способного уничтожить и меня, и Симону. К счастью, Си не обиделась, наши отношения стали, пожалуй, ещё более дружескими, хотя, казалось бы, дальше некуда. Я исполняла куплеты, предлагала клиентам выпивку, Си демонстрировала безграничный потенциал, обнимая и поглаживая металлический шест. Свет мигал, кружилась голова от музыки и табачного дыма. До времени, пока какие-то подонки не выследили Си, чтобы затащить в машину и, накрыв голову одеялом, многократно изнасиловать.

105

Михаил Стародуб

В тот вечер я обнаружила, что мужчины, сидящие за столиками орехоподобны макушками. И чем больше смотришь сверху вниз на голову клиента, тем отчётливей видишь орех, перезревший от вожделения и желания лопнуть, чтобы освободиться от собственной мерзости. И кто-то должен, наконец, помочь. Влепить, расколоть, шибануть. Не надо только стеснять себя! Когда рыжебородый клиент, заказавший пиво, ущипнул меня за бедро, я обрушила ему на темечко поднос с ассортиментом напитков. Получилось — хуже не придумаешь! Во-первых, чрезвычайно громко, несмотря на то, что в зале играла музыка. Во-вторых, когда рыжебородый вскочил со стула, отшвырнув столик, потянулся ручищами… и каждая из них оказалась больше моей ноги! Когда столик с грохотом развалился, а двое охранников, отброшенные к стене, пытались прийти в себя, чтобы, по возможности, усмирить, или хотя бы остановить рыжего гиганта, который выглядел устрашающе… готовился разорвать меня на месте… когда всё это уже сложилось в пространстве, но, перед тем как обрушиться, на секундочку остановилось… появился Анри. Худощавый, со спины даже хрупкий. С седыми прядями, сигареткой в углу рта. Нелепым платочком в верхнем кармане распахнутого пиджака. Со светлыми, как оказалось, почти белыми глазами, где, при большом желании, можно заметить крапины зрачков. Однако подавляющее большинство предпочитало смотреть в сторону. Человеку, заглянувшему в глаза Анри, становилось зябко. Дрожь пробирала, как выяснилось позже. В тот вечер Анри сказал только, что «рыжий свободен», и этих простых слов оказалось более чем достаточно. Громила отступил, и первые несколько шагов пятился, с ужасающим грохотом сшибая спиной столик за столиком. Через некоторое время Анри объявил, что будет моим покровителем. Сейчас же выяснилось: когда он принимает решение, чьё-то согласие, прочие мелочи, значения не имеют, Анри всегда добивается своего. Нужно было уволиться с работы, чтобы научиться по возможности деликатно отдавать все свои силы, внимание и время мужчине, пришедшему живым с очередной войны. Специалисту, который знает, когда нужно стрелять в лоб, а когда в затылок на территориях, где убивают чужих друзей, и спасают, отдают жизнь за своих. Чтобы потом, в коротенькой мирной передышке, мучиться и страдать от ран, шрамов и неумения жить. Несколько бесконечно длинных месяцев я замирала от страха и сочувствия к Анри. Ему было, чем ужаснуть и причинить боль обыкновенному человеку, не представляющему, что такое напалм, как выглядит штыковая рана и чем хороша разрывная пуля.

106

Анри умел кривить губы и зловеще щуриться… (демонстрирует) сжимать кулаки и скрипеть зубами. Напиваться и вспоминать какую-нибудь особенную мерзость, от которой уже нельзя освободиться. Из тех, что требуют возвращения, ждут внимания знатока, или случайного ротозея, сострадающего чужой беде, рядом с которой собственные заботы представляются ничтожными. Иногда мой покровитель появлялся в комнатах шестнадцатого этажа, пробираясь откуда-то с крыши, через окно кухни, по перилам лоджии, демонстрируя навык десантника. К счастью, такое случалось не более раза в неделю, как правило, ближе к ночи, в подходящий дождь или снегопад. Очень скоро я научилась не содрогаться от беспомощности и страха. Потом акробатические экспромты начали раздражать. Однажды я нашла в себе достаточно мужества и обмотала колючей проволокой перила балкона, форточки, наружную часть окон. Анри был счастлив! Одолев самодеятельные укрепления, в очередной раз ввалившись в комнаты через окно, он впервые на моей памяти широко улыбался, демонстрируя под верхней губой блистающий золотой зуб. На следующий день я объявила Анри, что не хочу его видеть, и с удивлением поняла: да ведь это чистосердечная правда! Началась война за мою свободу. День за днём Анри доказывал безусловное и полное превосходство. Взгляд его стал почти человеческим. Может быть, даже сочувствующим, глаза приобрели серый со многими оттенками цвет. Не могу без содрогания вспомнить, как победоносно сиял полированный кусочек золота там, под вздернутой губой моего покровителя! В одну из особенно глухих ночей, когда очень нетрезвый, но пылкий Анри по-солдатски бесцеремонно ломился в дверь спальни, я позвонила в полицию. Приехали сразу три машины. Потом ещё две. Худенький Анри от души веселился. Ему доставляло удовольствие расшвыривать толстозадых, брюхастых полицейских.

— Господа юристы! — радостно кричал он. — Тоже мне, защитники, нечего сказать! Господа юристы! Офицер полиции выхватил пистолет. Секундой позже Анри был мёртв, а полицейские морщились, хрипели, дружно блевали и таращили глаза от ужаса и отвращения. (Пауза. Анна оглядывается вокруг, словно возвращаясь в начало пьесы после долгого путешествия или глубокого сна. Может быть, она прохаживается по сцене, беря в руки предметы, касаясь их, будто желая убедиться, что окружающее реально на самом деле)

Михаил Стародуб

107

Красота! (Голос её печален) Наверное, меня зовут Анна. Как дела, Анюта? Добрый день, Анна! Анет, дорогая, твои губы пахнут мёдом… Хорошее имя. Конечно, я молода и красива. А ещё — богата. Богата опять и, кажется, надолго. Обстоятельства изменились почти мгновенно. Старина Эдвард вторично нашёл меня. Убийца моей матери предложил хорошо оплачиваемую работу: в качестве горячо любимой приемной дочери я должна была день и ночь находиться в специальной палате частной клиники возле прикованного к постели смертельно больного Эдварда.

— Хотелось бы надеяться… — хрипел умирающий, что там, на Небесах, по достоинству оценят отказ от неправедно нажитого имущества... Или как? — мучился он. — Высочайшая человечность, бескорыстная жертвенность в пользу ранее обиженной сиротки… жертвенность без принуждения, прошу иметь в виду! Добровольное и полное раскаяние в конце жизни… с одной стороны, а со стороны другой… — больной задыхался от слез. — Да! Со стороны другой! Старик ругался страшными словами, требовал «снисхождения», «верховной амнистии», «гарантированного всепрощения». Он молился и снова ругался, был, кажется, не в своём уме. Так продолжалось около месяца. Он мучился, мучилась я… в какой-то момент, ночью, одуревшая от усталости и страданий дядюшки я запела колыбельную... (Поёт две строки) Лицо Эдварда разгладилось. Даже как будто помолодело. Гримаса ужаса и боли отступила, ослабила хватку. Вместе с тем, наверное, отступила жизнь. (Поёт ещё две строки текста) Я зажмурилась, чтобы не подглядывать за дядюшкой. Чтобы раньше положенного не знать, что там, за чертой, куда рано или поздно уходит каждый. (Поёт колыбельную. Пауза) Моя жизнь — приглашения, визиты, и опять визиты. (Печально) Представьте себя на моем месте. Ну-ка, ну-ка, кто первый, есть желающие? (Вздыхает) Ах, я потеряла горячо любимого отчима! (Берёт с журнального столика несколько газет) Говорят, нам оставили миллионы, общество желает знать: сколько именно и в какой форме? (Читает) Вы действительно сирота, воспитывались в приюте, или это очередная басня про Золушку? Что нужно сделать, чтобы состоятельный старик осчаст-

108

ливил юную сиротку? Её вкусы и пристрастия? Планы на будущее и несколько слов о прошлом? Кстати, насколько этот старик богат (в конце концов, назовите конкретные суммы!), и в каком возрасте драгоценная наследница? Девушка, у которой есть всё мыслимое, в том числе — многочисленные поклонники! Выбор огромен, если не сказать, бесконечен. Девушка, уверенная в себе и своём финансовом положении, число воздыхателей которой превышает разумную потребность. Впрочем, опытные сердцеедки уверяют, что подходящие поклонники — наперечёт, что они требуют заботы и усилий, а иногда — мёртвой хватки. (Подходит к зеркалу) Анна хорошо сохранилась. Это очень кстати, если начинаешь жизнь заново. Трудно, по частям заставляешь себя вспомнить, что такое радость, счастье. Если хочешь взять из прошлого. Возместить упущенное. То, что должно было бы сложиться в свое время естественным образом: первое свидание, первый поцелуй. Надо учиться быть среди людей. Изображать интерес и производить впечатление. Наблюдать себя со стороны и лгать, лгать. Оставаясь настороже, строить глазки, выставлять ножки, по возможности естественно прижиматься грудью к непостороннему молоденькому мужчине, который искренне невинен, испытывая по отношению к женщине чувство уважения и почтительного восхищения. Не умея победить предрассудки слишком нравственного воспитания. А ведь, как я готова любить! Слышать, видеть, ощущать. Мчаться ночью на мотоцикле через дождь, сквозь него… в восторге от силы, удесятерённой железякой… обнимать спину в кожаной куртке. А на следующий день собирать в лесу землянику. Чтобы предложить горсть рубиновых, душистых ягод и ощущать в ладонях губы, острый подбородок, лицо… кажется, так лакомится щенок, а, может быть, птенец... ах, задержать бы его! Оставить в руках, греть и греться... но нет, запустив коготки в твою живую плоть, птенец, а, может быть, щенок выбирается на волю, а у тебя в сердце — боль, нежность, лёгкая дрожь страха… и окружающие пространства пахнут ветром и земляникой. Ты продолжаешь играть в невинность, пытаясь угодить мужчине, которому трогательно, по-детски необходимо, чтобы его возлюбленную вскормили голуби, а потом в строгости и чистоте воспитали пастухи с целью передать незапятнанные душу и тело знатоку рок-н-ролла, породистых лошадей и английской поэзии начала века. Наконец, волевым усилием ты организуешь очередные небо и солнце, сияющие капли летнего дождя, яблоко и кислые от сока этого яблока губы… ты

109

Михаил Стародуб

намеренно соединяешь обстоятельства, чтобы вручить себя Любимому и быть в его руках скрипочкой. А жизнь в самом деле начинается сначала! Я имею на это право… имею право любить и быть любимой… но, главное, начать сначала… (Пауза. Потом Анна подходит к телефону, набирает номер) Господин Пауль? Нет, к сожалению, мы не знакомы, но вас рекомендуют, как сочинителя национального масштаба… если я ошиблась и величина вашего таланта существенно выше, примите извинения! Хотелось бы заказать пьесу. Что-нибудь вполне идеальное, в вашем стиле. С переходами из минора в мажор и обратно. Трагическое, но с элементами надежды… реквием? Мировую общественность ждет сюрприз… пожалуй, реквием, меломаны будут счастливы! Текст? Канонический или свободный? Разумеется, по вашему выбору. Деликатный момент… если качество сочинения определяется суммой вложенных денег, то есть, ценой, можете не стесняться! Наши возможности практически безграничны. Достаточно ли «цивилизованно» я выражаюсь? Сумму гонорара определите сами… вот как? Вы давно подумываете о реквиеме? Может быть, уже имеются заготовки? Варианты для последующей доработки… выслушаю немедленно! Именно так, по телефону. Начинайте, прошу вас! (Звучит реквием. Анна откладывает в сторону телефонную трубку. Идёт к окну. Заложив руки за голову, потягивается всем телом) Я могла бы стать хорошей птицей. Чтобы с наслаждением летать. Набирать высоту и упадать из облаков. Рассекая воздух крылом, грудью. Наверное, я была бы честным деревом, или просто растением. Но — никудышным насекомым. Неталантливым зверем. Рыбы из меня не получилось бы. Вода — сдерживает, не позволяет, в ней тесно. Я не умею скользить, может быть, ленюсь… (Анна уходит со сцены, свет гаснет. Пятно света — на авансцене, где перед гримёрным столиком сидит АКТРИСА. В руках у неё — фотографии) АКТРИСА — Это Мария и Конкордия. Воспитанницы частного пансиона… хорошо оплачиваемого, комфортабельного приюта. Анна их обожает,

110

хотя со временем Конкордия все больше становится похожей на отца. И внешне, и поступками. Разумеется, в жизни Анны дети потаскушки и офицера-контрактника категорически не предусмотрены. Пока так будет лучше и для самих девочек. Главное, Анна их обожа… жа! Обо-жа! Не в голосе сегодня. (Проникновенно) Анна обожает своих детей, и это самое главное! (Злодейски) Она обожает крошек-ягодок-пичужек, а также малышек и худышек… (Горько) И малышки обожают матушку… (Варианты)

Детская страница

Лариса АДЛИНА

Мухомор Гриб на светлой, стройной ножке, Из травы глядит густой, В шляпке красной, не простой, – Сверху белые горошки. Вырос рядышком с тропинкой, Яркий и блестит слегка, Виден грибнику с корзинкой Мухомор издалека. Трогать этот гриб не станем, Осторожно обойдём, Красота коварна в нём. Мухомор в лесу оставим.

Сморчок Словно древний старичок Сморщенный грибок сморчок. Разных множество морщин Без особенных причин. Получилось в сырости Сразу старым вырасти.

Мечтаю Звёзды падают, волнуя, И сверкает млечный путь.

112

113

Улететь давно хочу я В те края когда-нибудь. А пока мечтаю важно О космических витках, Змей раскрашенный, бумажный Затерялся в облаках...

Борис ПРИМОЧКИН

Дождь 1. Дождь бежал и вдруг упал. Выходи наружу! Это у него привал, Хоть и сел он в лужу.

2. На велосипеде Мелкий дождик едет. Замелькали спицы — струи в колесе. Капель шелест, лепет, Видно, дождик бредит… Воздух, как трава, Купается в росе.

3. Поскользнулся дождь, упал. В лужицах лежит квартал. Дождь упал, и перестал. Замечательный финал.

4. Как долго в луже дождь лежал! Дождь площадь превратил в танцзал, В ботинки чмокал горожан. Лежал себе, смеялся. К прохожим он ласкался…

114

5. Солнце потихонечку, Солнце полегонечку С улиц дождик подняло – Прямо в небо унесло. Дождь доставило наверх, К тучам мягким, словно мех.

6. Туча, как гостиница. Можно тихо выспаться. Чтобы в ливень превратиться И опять к Земле спуститься. Грустный дождик Грустен дождик-мальчик. Всхлипнет и заплачет. Кто же не ранимый, Если не любимый… Тихо шепчут листья.

— Ты же можешь литься! Так всем вымыть лица, Чтоб могли светиться! Теплый и хороший, Вовсе ты не брошен. Отдохнёшь чуть позже В царской луже-ложе.

Пицца Что за диво эта пицца! Вся пылает, как жар-птица. Всю её до крошки съел, А потом, как говорится,

Борис Примочкин

115

Раз внутри сидит жар-птица — Побежал… Но не взлетел. Жаль…

116

Татьяна Шипошина

117

А с ней — табуретка трёхногая, Скрипела: — Я тут, но убогая!

Татьяна ШИПОШИНА

Кенгу… Как-то в лесу, но утра, Скачет одна Кенгура, А по полям, средь бугров, Прыгает пять Кенгуров. Ну, а в саду, средь скульптур, Движется десять Кенгур. Громко, у самых дверей, Топают шесть Кенгурей… Ну, и дела… Просто крах — Путаюсь я в Кенгурах))

Табуретки 1. А вдруг… Как птица на ветке, Сидит табуретка. Такое бывает, но редко. Сидит и свистит. А вдруг и взлетит? Смотри, вроде машет крылами… Вернее, трепещет углами.

2. Жила табуретка, четыре ноги, На старенькой кухне у Бабы-Яги.

А с ней — табуретка двуногая, Скрипела: — А я вас не трогаю, К стене прислонилась едва, Ох, скоро пойду на дрова! А вот табуретка с одною ногой Стояла на кухне и год, и другой, Ну, в общем, годов эдак сто. Ну, в общем, она была — стол.

Точно! Сидели девчонки в беседке, О том разговоры вели, Что аисты маму и папу Им — точно! — домой принесли! Я слушала басенки эти, Потом поднялась, и ушла! Поскольку и маму, и папу Я — точно! — в капусте нашла.

Страница МТО ДА

Проза Виктория ТОПОНОГОВА

Дорогие коллеги! Представляем вашему вниманию произведения авторов, входящих в МТО ДА – Международное Творческое Объединение Детских Авторов. В Объединение входят авторы из РФ, Украины, Беларуси и других стран СНГ, а также, можно сказать, что со всего мира: из США, Израиля, Бельгии, Германии, Китая и других стран. Учредителем и председателем Объединения является Леонид Брайловский. Авторы общаются на сайте «Дети и книги», главным литературным редактором которого является член Союза литераторов Татьяна Шипошина. В МТО ДА входит и член Союза литераторов Михаил Стародуб. В МТО ДА нет случайных людей. Приём новых членов ведется строгой редколлегией, после того, как желающий представит свои произведения и расскажет о себе. В МТО ДА чуть больше ста членов. Практически все члены МТО ДА – лауреаты и победители престижных литературных конкурсов, авторы многочисленных книг для детей и юношества. Но какой «детский» автор не пишет для взрослых! Вот как раз произведения для взрослых от «детских» авторов мы и представляем на следующих страничках.

УТРО, СТЕПЬ И ЧУДО В безмятежный провал сна назойливо ввинчивался высокий женский голос, будоражил сознание невнятным причитанием, а потому раздражал…

— Нет покоя в этом мире… — Семён Васильевич перевернулся на другой бок, но жёсткая вагонная полка с вечно сползающим матрасом не способствовала возвращению в дремотный сумрак. — Что ж она разоряется-то так? По плацкартному вагону бестолково металась растрёпанная немолодая женщина, волоча за собой несколько сумок, по две или даже по три в каждой руке, задевая ими спящих на боковых полках. Была она полновата и визглива, а в сочетании с истерическим состоянием и предрассветным временем суток и вовсе невыносима. Семён Васильевич приоткрыл глаза. Вагон заливало нежное золотистое сияние рассвета. «Теперь уж точно не уснёшь…» — подумал он. Вчера он до часу ночи спорил с попутчиком, молодым мосластым парнем с неопрятными длинными волосами. Тот назвался свидетелем чего-то, а чего именно, Семён Васильевич так и не понял. Парень всё пытался продать Семёну Библию, у него их с собой было несколько штук. Собственно, это всё, что у него было при себе, кроме, разве что, денег в виде мятых купюр в кармане. Семён Васильевич в эти игры с религией не играл. Он ехал из Москвы в Абакан в командировку. Там на дочернем предприятии напортачили что-то, и надо было разобраться, устранить неполадки и написать подробный отчёт, что произошло, по какой причине, и кто во всём виноват. А как же? Раз накосячили, значит — кто-то конкретно. Человеческий фактор, никаких потусторонних сил. Матчасть изучать надо лучше и технику безопасности соблюдать. А этот что-то плёл про свою Библию, про грех какой-то первородный, тьфу! А итог разговора один — купи да купи книгу бесценную, коей любая цена недостойна. И деньги просит немалые. Короче, не вера, а чистый бизнес. Ну, допу-

120

стим, деньги мужику нужны. Это понятно. А Семёну зачем такой тяжеленный кирпич за доброту свою таскать? И вообще, торговать чужим легко, а вот ты сам чего-нибудь попробуй сделать! Так и уснули вчера, каждый при своём… А баба всё металась по проходу, как полоумная. Постепенно мужчина начал вслушиваться в её причитания.

— Господи, как же так… ну как же… ведь совсем и не спала… только чуть глаза закрыла… А вы что же не разбудили? Как не просила? Вы же билет видели… — она тоскливо приставала к проводницам. Заспанные проводницы, молодые совсем девчонки, только руками разводили. Да, не доглядели, проспали. Город был час назад. Следующий будет вечером. Там и сойдёте. А что делать? Семён Васильевич посмотрел в окно. Золотисто-розовый свет заливал всё вокруг. И больше вокруг ничего не было. Западно-Сибирская равнина, надо полагать. В школе когда-то учили… Невысокая невразумительная растительность стыдливо прикрывала абсолютно голый пейзаж. Степь. Вот в такой, наверное, замерзал прославленный в песне ямщик… Хорошо, что сейчас лето… Господи, что в голову-то лезет… Вдруг состав начал замедляться, притормаживать, а вскоре и вовсе встал. Прямо посреди золотистой рассветной степи. Пассажиры, проснувшиеся от причитаний проехавшей станцию бабы, зашевелились, начали выглядывать в проход, а кто и в окна, чтобы узнать причину остановки. Причина оставалась неясна. «На одноколейку переходим…» — предполагали одни. «Да нет, тут одноколейки быть не может. Авария, наверное…» — возражали другие. Проехавшая баба перестала причитать и начала вслушиваться. А рядом, на соседних путях, подъехал и встал встречный состав.

— Женщина, вам туда надо! Встречный же! — крикнул какой-то парень из группы туристов, ехавших вперемежку с огромными рюкзаками, из которых во все стороны торчали алюминиевые лопасти вёсел.

— Да, надо им постучать! Пусть откроют! — его товарищи уже спрыгивали с полок, бежали на площадку, открывали дверь вагона. Проводницы наблюдали за происходящим молча, не решаясь сопротивляться самоуправству. Дело в том, что туристы эти ехали с самой Москвы, и за предыдущие двое суток пути уже сдружились с проводницами, помогали им дровишек для ти-

121

Виктория Топоногова

тана на станциях раздобыть, угля-то было в обрез. Так что открыть дверь и спустить складную железную лесенку было для ребят делом привычным. А между тем обнаружилось новое совпадение: во встречном составе была не запертая дверь! Она выбивалась узкой тёмной щербиной против всех правил безопасности. Не могло такого быть, а было. Просто чудо. Туристы моментально вскарабкались на площадку встречного (им и спущенная лесенка необязательна), покидали туда сумки бабы-бедолаги, продолжавшей ещё что-то причитать, и саму её в несколько сильных рук подняли и впихнули в вагон. А буквально через секунду после этого оба поезда тронулись. Ошарашенная женщина, стоя на площадке в окружении сумок, медленно поплыла вдоль вагона.

— Эй, а я доеду? Он куда идёт-то, этот поезд?

— Да куда вы денетесь? Тут больше и дорог нет! — весело отвечали ей туристы, довольные совершённым делом. «А и правда, — подумал Семён Васильевич, — куда она денется… И всё-таки, откуда взялся этот встречный? Ну ладно — взялся… так ведь и остановился напротив, и дверь была не заперта… Такая удивительная цепочка случайностей! А если подумать, то и баба эта могла бы не проснуться ещё, и не бегать по проходу… Но ведь проснулась, и бегала, и растормошила этих туристов вдобавок…»

— Чудо нам Господь явил! — озвучил его предположение мосластый попутчик. «А может быть, и чудо. А что? Цепочка невероятных случайностей — не это ли зовётся чудом? А цепочка ДНК — разве не чудо? Всё человечество — невероятное чудо…» — думал Семён Васильевич, внезапно настроившись на философский лад.

— А вы Библию купить не хотите! — упрекнул сосед. «Ничего-то ты не понял…» — подумал Семён Васильевич и пошёл покурить в тамбур. Степь плыла мимо, золотилась, переливалась, щурилась на Семёна Васильевича узеньким заспанным глазом солнца…

АРХИТЕКТОР УНИКАЛЬНЫХ МИРОВ — Алё! Да, я. Архитектор уникальных миров. Что вы хотели? Новый мир? Замечательно, я как раз этим занимаюсь. Опишите мне его. Не кого, а ваш новый мир. Что вы в нём хотите видеть. Ну, начните с чего-нибудь… Например,

122

с климата. Тёплый… записал. Не надо оправдываться про радикулит и прочее. Тёплый морской климат, всё? Пляж? Пляж можно. Бунгало? Можно. Развитую медицину? Можно. Лет вам сколько? Ого! Что ж вы раньше-то не позвонили с вашим радикулитом? Не знали? Ну ладно, никогда не поздно. Да, с завтрашнего дня начну строить. Только одно но. Как у вас с языками? С иностранными. Английский в школе учили? Надо бы восстановить. Да, это необходимо. Да, это дополнительные вложения. А что вы хотели? Вообще ничего не делать? Так оставайтесь в своём старом мире, раз там такое возможно. Согласны меняться? Хорошо, начинаю работать.

— Алё! Да, архитектор. Да, могу. Что? Планета с драконами? А зачем вам это? Сражаться? Понятно… Хорошо. По климату пожелания будут? Хорошо. Королевства, замки, принцессы… записал. Магия разного уровня… чудесно. Вы конкретно кем будете? Рыцарем? Замечательно. А сейчас кем работаете? Понятно… То есть к лошади близко не подходили… Ну, что же… Можете начать брать уроки верховой езды, стрельбы из лука и арбалета, займитесь фехтованием, просто подтяните физическую форму… Зачем? Так без этого вас в вашем новом мире просто сразу съедят. Понимаю… Где найти? Ну, дорогой мой, сами поищите в интернете, покопайтесь… Меня же нашли… Сколько займёт времени? Думаю, много. Другая планета — это вам не шуточки. Во-первых, соорудить надо успеть. Во-вторых, вы должны, извините, умереть. Что? Да не шучу я. Переход на другую планету в этом теле невозможен. Понимаете? Зачем тогда учиться верховой езде? Так это чтобы в голове навык был, а не в теле. Это останется, не волнуйтесь. И не вздумайте сами на себя руки наложить… нарушение правил, это карается… Если мир не понравится? Ну, звоните мне, что-нибудь придумаем…

— Да, алё! Архитектор. Могу. Что конкретно хотите? Замуж? За принца на белом коне? Нет? А за кого? Просто порядочного человека? Хорошо, не проблема. Опишите мне ваш новый мир. В смысле — ничего не менять? То есть всё то же, но с мужем? Хорошо, опишите мне ваш реальный мир. Так… допустим… ну, это как-то… Нет, тут надо что-то делать. Что значит «привыкла»? Нужен однозначно новый мир. Подальше от мамы. Без подружек. Не совсем, а без этих конкретно. Работа должна быть другая. Какой у вас рост? А весите сколько? Завтра же бегите в фитнес и к диетологу. Нет, я с ними не в сговоре. Нет, цену не набиваю. То есть вы думаете, что если всё оставить, как есть, будет дешевле? Правильно думаете. Но муж ваш сбежит через неделю. Нет, не в сговоре. Нет, я его вообще не знаю. Я его не создал ещё. Создам тогда, когда вы мне его точно и подробно опишете. Договорились?

— Алё! Да, архитектор уникальных миров. Да, могу…

123

Владимир ЯНОВ

СОТВОРЕНИЕ ЖЕНЩИНЫ Проснулся Творец ранним утром самого первого дня, посмотрел вокруг и ничего не увидел, поскольку ещё ничего и не было. Нахмурился Он и понял, что пора браться за работу. И отделил Он Свет от Тьмы, снова бросил взгляд и сказал: — Хорошо, однако, но ещё не всё. И творческий процесс пошёл. На второй день он в поте лица отделил воду от тверди. Зашумел на первобытной земле тёплый океан, потекли величавые реки и зажурчали весёлые ручейки. На третий день расселил Он по юной Земле, ещё тёплой и влажной, семена всяческие и покрылась твердь лесами могучими и садами цветущими, цветами прелестными и кореньями полезными. И было там изобилие плодов искусных и ягод вкусных, но некому было радоваться лесам пышным и садам райским. Тогда в последующие четвёртый и пятый дни он совершил больше, чем за всю историю Вселенной. Из глины мягкой и липучей, как пластилин, творил он зверей лесных и гадов морских, птиц летучих и змей ползучих. Кто только не выпархивал, не выпрыгивал и не уползал из-под его неутомимых рук. Разбрелись юные твари по паре по лесам буйным и садам райским и стали лакомиться плодами и ягодами, травку щипать и орешки щёлкать. А Он, наконец-то, на шестой день, присел, осмотрелся вокруг и сказал с усталым, но счастливым вздохом: — Пастораль-то какая! Однако, совсем хорошо. Такая идиллия совсем растрогала Творца, и он даже прослезился от умиления, чрезвычайно довольный собой, отчего на землю пролился тёпленький летний дождичек. Вокруг действительно было здорово. Но некому было оценить свершённый титанический труд, а этого очень хотелось. Только сейчас Он понял, что смысл любого творчества заключается в восхищении благодарных зрителей, которых не было, и которых теперь следовало создать.

124

У него в руках остался небольшой кусочек глины. Потискал его Творец, помял, глядь, ан вроде рука получается, ещё помял, голова сотворилась, а в ней глаз прорезался и подмигнул ему. Удивился Творец: — Это надо же, я сейчас совсем вроде как папа Карло, — но продолжал глину мять и лепить. И получился у него человек по образу его и подобию, и назвал Творец его «Адам», что по-ихнему, значит — Первый. И показал Творец Адаму всё созданное за героические шесть дней и сказал: — Смотри, как хорошо. И это всё для тебя одного.

— Ага, папа,— ответил Адам и побежал крутить хвосты антилопам. Покачал Творец головой и грустно посмотрел ему вслед. И стали они жить-поживать вдвоём. Творец за порядком в мире смотрел, а Адам носился по садам, и то пугливых сорок палкою гонял, то с кенгуру наперегонки скакал, то слонов мышкою пугал, то птичьи гнёзда разорял, поскольку больше делать ему было нечего. Не понравилось это Творцу-отцу.

— Однако пропадёт малец, — переживал Он,— совсем от рук отобьётся. Подозвал он как-то скачущего на козле Адама и вынул у него двенадцатое ребро безо всякого наркоза.

— Оно всё равно тебе не надобно, — деловито бросил он озадаченному сынку,— рудимент это, вроде аппендикса.

— Так ты бы, батя, аппендикс и взял бы.

— Э, нет, сынок, дело тут серьёзное. С аппендиксом пусть хирурги разбираются, а я тебе заботу готовлю.

— А зачем мне, папа, лишняя забота. Мне и так хорошо, — сказал сынок и помчался на козле обратно в райский сад. Когда, набегавшись, накатавшись и наигравшись, к ужину вернулся Адам домой, то возле смоковницы его ждала неожиданная фигура. Поскольку глина уже почти закончилась, она была собрана из всякого подручного материала — из веток, камней, листьев и Бог только знает, из чего ещё. На месте головы была приделана тыковка с глазками из лазурита, вместо волос на голове была пристроены тонкие виноградные лозы, а на груди глиной были прикреплены зачем-то два большущих упругих апельсина.

— Папа, ты зачем собрал эту конструкцию? — озадаченно спросил Адам.

— О, сынок, это то, что заставит тебя стать серьёзнее, — ответил Творец, вставил куда-то внутрь фигуры адамово ребро и ласково дунул на неё. Фигура вздрогнула, тотчас обросла восхитительной, бархатистой, как у персика, кожицей, лазуритовые глазки сверкнули яркой синевой, капризный ротик надул губки и игриво произнёс:

125

Владимир Янов

— Хочу манго. Адам почему-то сразу кинулся, чтобы бежать и принести, но он не знал, что это такое.

— О папа, — спросил он у Творца,— а что такое манго, и где его взять?

— Сын мой, манго — это тропический плод семейства сумаховых, но ведь я его ещё не сотворил.

— Так что же ты медлишь. Твори поскорей, видишь, Евочка хочет манго.

— А откуда ты знаешь, что я её назову Ева? — подозрительно спросил его насупленный отец, дрожащими от напряжения руками творя экзотический плод.

— Ну, папа, — ответил глупо улыбающийся Адам, — а как же ещё можно назвать эту прелесть? Его ищущий беспокойный взгляд суетливо изучал получившееся странное создание, то и дело останавливаясь там, где на груди совсем недавно были толстые тугие апельсины, а затем, почему-то с придыханием, взгляд скользил всё ниже и ниже, но неожиданно досадливо натыкался на кокетливый фиговый листочек.

— Вот тебе манго, дитя моё, — протянул Еве Творец яркий пахучий плод. Томно повернувшись, Ева приняла божий дар, надкусила его и, поморщившись, произнесла: — Ну и гадость, это ваше манго, папаша. Повкуснее что-нибудь не могли сотворить? Принесите-ка мне, лучше, водицы из дальнего родничка, а то скоро нам с Адамом змий что-то подарить должен. В ветвях смоковницы что-то протяжно зашуршало и зашипело.

— А всё ли правильно я сделал? — думал Творец, спеша с кувшином к дальнему ключу за водой для Евочки. — Однако, как мне кажется, не станет мальчик с ней паинькой. И причём тут змий, однако? Позади него послышался звонкий смех юной прародительницы. И было это в восьмой день весны самого первого года от сотворения мира. Что было дальше, известно всем. Но, с тех самых пор, все женщины в мире остаются необыкновенно загадочными и совершенно разными, поскольку собраны были из всякой неожиданной всячины, а все мужчины нашей планеты в этот же самый день, как угорелые, носятся кто куда, и кто за чем. Во имя своей любимой, самой очаровательной и самой необыкновенной, и, к счастью, не такой, как все, женщины. И как ни странно — им всем это нравится.

126

ВСЁ СНАЧАЛА — Адам, как вы себя чувствуете? Адам открыл глаза и осмотрелся. Он лежал в зелёной пижаме на кровати в больничной палате с белыми стенами и потолком. Перед ним на стуле сидел доктор и участливо смотрел на него.

— Я хорошо себя чувствую, — ответил Адам, пытаясь ощутить своё тело и понять суть вопроса.

— А где я? Что со мной? Я ничего не помню.

— А вы и не должны ничего помнить про себя, — ответил доктор. — Вы в Институте Экспериментальной Медицины. Меня зовут Патрик. Попрошу вас встать. Адам встал, неуверенно переступая босыми ногами.

— Присядьте, встаньте, вытяните руки перед собой, закройте глаза, приложите палец правой руки к носу. Теперь палец левой руки. Так, прекрасно. Судя по первым тестам, с вашим организмом всё в порядке. Адам продолжал стоять с вытянутыми вперёд руками.

— Опустите руки, можете присесть. Адам присел на краешек кровати.

— Патрик, а почему я здесь? Доктор неожиданно открыл дверцу на груди, вынул оттуда стакан воды. Адам заметил там ещё массу проводов и кнопок.

— Выпейте, пожалуйста, это успокоительное.

— А зачем? - не понял Адам. - Я не волнуюсь. А вы что, робот?

— Выпейте, а потом послушайте, что я вам скажу. Адам крупными глотками осушил стакан.

— Вы первый экспериментальный образец живого человека, организма, воспроизведённого по расшифрованному генетическому коду.

— А зачем вы это сделали? — машинально спросил Адам.

— Мы достигли очень больших успехов в формировании организмов по геномам, и решили попытаться воссоздать живого человека.

— А зачем? — тупо продолжал спрашивать Адам, пытаясь понять сказанное.

— Дело в том, что на планете Земля уже давно нет живых людей.

— Вот те на! - вырвалось у Адама. — А куда все подевались?

— Понимаете, Адам, люди вымерли на Земле от безделья. С тех пор, как они создали самоорганизующиеся совершенные кибернетические организмы, такие как я и мне подобные, им стало нечего делать. Всё, что было нужно для человека, делали за них роботы. Еда самая лучшая, одежда самая

127

Владимир Янов

совершенная, развлечения любые на любой вкус. Вот тут и проявился настоящий характер человека цивилизованного. Он ничего не хотел делать. Люди ели, пили, предавались разврату, и, несмотря на прекрасное медицинское обслуживание их прихотей, они стали вымирать. Женщины отказались рожать детей. Они не понимали, зачем им это нужно. У людей всё было, у них исчезли желания, отсутствовала даже самая примитивная мечта, и они вымерли как бесполезный придаток цивилизации. Последний человек по имени Роберт умер пятьсот тридцать лет тому назад в возрасте сорока двух лет. С тех пор земную цивилизацию представляем мы — самоорганизующиеся роботы. Мы продолжаем развиваться по технократическому пути, осваиваем ближайший космос, снаряжаем экспедиции к дальним галактикам. Мы бессмертны и можем себе это позволить.

— А я вам тогда зачем? — не понял Адам. — Вы прекрасно существуете без людей, у вас не существуют болезней, вы постоянно совершенствуетесь. Зачем вам смертный болезненный, ограниченный в возможностях человек?

— Видите ли, дорогой Адам, человеческий организм очень сложен. Мы научились из чисто научного интереса воспроизводить по геному любых земных животных. Мы даже можем конструировать новые размножающиеся организмы. Их немало чудных сейчас бродит по нашим заповедникам. Жирафы, утконосы, кенгуру созданы нами искусственно с помощью генной инженерии. Нам тоже стало скучно, и наш институт решил попробовать воссоздать вас, человека разумного. Вас мы создали по набору генома человека сорока лет, проживающего в Европе восемьсот лет назад. И мне кажется, что это у нас неплохо получилось.

— А что мне теперь делать? Как мне дальше жить? Ведь без дела я тоже помру в сорок лет.

— Адам, мы вложили в вас все знания современной цивилизации, от кулинарии до ядерной физики. Вы будете жить в институте под присмотром наших докторов. У вас будет всё необходимое. Мы будем изучать ваш организм. Ведь вы для нас уже давно забытое существо.

— Я не существо, я человек, и я хочу жить нормальной человеческой жизнью, - возмутился Адам.

— Вот и живите, — пожал плечами доктор Патрик. — Отдыхайте, через два часа у вас обед. Поверьте, превосходный обед. Вы такого никогда не ели. Он встал и вышел из комнаты.

— Я вообще ещё никогда ничего не ел, — пробормотал Адам. — Получается, что я новорожденный и скоро получу первую соску. Адам ещё раз оглядел свою комнату. Огромное на всю стену окно, у окна стол и стул. Более в комнате не было ничего.

128

— А если мне понадобится в туалет пройти? — подумал он, и тут же в стене напротив открылась ниша с унитазом необычной формы и раковина с журчащей водой.

— Вот здорово, — сказал Адам, — а что, если поесть сейчас? Тотчас в стене напротив открылась другая ниша с накрытым столом. Адам почувствовал тонкий аромат горячей еды, прошёл в столовую комнату и с аппетитом поел. Подали салат из морепродуктов, острый сырный суп и стейк с рисом под неким оранжевым, очень вкусным соусом. На десерт его ожидал горячий кофе с неким подобием «эклера».

— Однако, жить на таком питании вполне возможно, а как здесь с развлечением? Вместо окна засветился экран телевизора, на котором крутили ковбойский фильм. Но Адам с изумление увидел, как крутой мачо в ковбойке лихо выхватил из правой ягодицы револьвер и разом застрелил троих противников. Затем он из груди вынул белую тряпочку и любовно протёр от пороха ствол оружия и подмигнул с экрана.

— Ба, — догадался Адам, — да у них роботы играют ковбоев. А не пойти ли мне в артисты?

— Нет, Адам, роботам неинтересны артисты-люди, — вдруг послышался в комнате голос. С экрана на него уже смотрел доктор Патрик.

— Как вам обед?

— Обед, как обед, — отозвался Адам. — А как же мне быть с личной жизнью? Мне что, прикажете всю жизнь одному проживать в этой комнате?

— Резонный вопрос, — ответил Патрик. — Мы уже работаем над его решением. Вы каких дам предпочитаете — блондинок или брюнеток? Вопрос огорошил Адама. Он порылся в памяти и выяснил, кто такие — брюнетки и блондинки, но ответа на этот вопрос не имел, поскольку не имел реального опыта общения с ними. Он решил не показывать своё невежество.

— А, без разницы, — небрежно бросил роботу. — Только чтобы красивая была, — предупредил на всякий случай.

— Не сомневайтесь, — успокоил Патрик. — Создана по схемам Барби. Лучше ещё не было в истории Земли. Через несколько дней Патрик пригласил Адама на прогулку. Они вышли из комнаты, прошли по длинному коридору и вышли из здания. По улицам в разные стороны шли люди, нередко по двое-трое, но все они были мужчинами. Внешне всё было вроде бы нормально, но некая механичность и правильность их походок выдавала то, что они не люди. Адама поразило обилие летящих среди небоскрёбов глайдеров. Они сновали от дома к дому,

129

Владимир Янов

стремительно уходили ввысь и резко снижались. Один из них опустился перед Патриком и Адамом.

— Прошу вас, Адам, — пригласил робот. — Мы отправим вас в ваше жилище, где вы будете чувствовать себя, как дома. Через несколько минут глайдер плавно опустился на лужайку перед небольшим двухэтажным особняком в гуще хвойного леса.

— Вот ваше жилище, дорогой Адам. Этот дом максимально приспособлен для проживания двух человек. Вы будете обеспечены всем необходимым. Время от времени мы будем вас привозить в Институт и изучать ваше самочувствие. У Адама пересохло горло от волнения.

— Дом на двух человек, — едва выговорил он от волнения. — А кто второй? Робот сделал знак, и на крыльцо особняка вышла ослепительная красавица.

— Это Ева. Вы просили обеспечить вам личную жизнь, мы пошли вам навстречу и по геному одной из самых красивых женщин Земли создали вам подругу. Теперь это называется семья. Желаю вам счастливого существования. Если вам что-либо понадобится, то мы всегда рядом. Патрик вошёл в глайдер и скрылся в безоблачном небе. Адам подошёл к дому.

— Ева, ты знаешь, кто ты такая?

— Конечно, Адам. Мне всё объяснили.

— Ева, ты знаешь, что мы будем жить, как муж и жена?

— Да, у нас нет выбора. Но я постараюсь быть хорошей женой. В меня заложен весь курс примерной семейной жизни.

— Ева, у меня такое чувство, что мы с тобой обыкновенные подопытные кролики. Даже не кролики, а игрушки в руках бездушных роботов.

— Похоже, Адам, но от нас ничего не зависит. Давай будем просто жить, пока нам это позволяют.

— Как всегда, права женщина, - усмехнулся Адам. — Тогда давай для начала пообедаем. И началась у них райская жизнь. Роботы обеспечивали их всем. Даже насекомых отгоняли во время сна. Они спали в роскошных постелях, утром умывались родниковой водой из крана, завтракали, затем отправлялись на прогулку в заповедный лес, где прохаживались в окружении слонов, жирафов, кенгуру и даже северных оленей. Время от времени их привозили в Институт, где брали анализы и проводили всевозможные тесты. Однако молодожёны не придавали этому особого значения.

130

— Наука, есть наука, — пожимал плечами Адам. — Даже если ей занимаются роботы. Но однажды утром в столовой молодых не ожидал завтрак. Адам возмутился.

— Патрик, почему нет завтрака? Вы решили нас перевести на диету? Экран в столовой засветился слабым мерцанием. Патрик на нём выглядел неожиданно необыкновенно уставшим. Он едва шевелился, не поднимая взгляда.

— Адам, случилась беда. Наш электронный мозг поражён неизвестным вирусом, сопротивляться которому мы не можем. Мы уже потеряли управляемость почти всеми процессами на Земле. Вирус стремительно распространяется, и если мы за несколько суток с ним не справимся, нашей планете грозит полное вымирание. Адам едва не задохнулся от этих слов угасающего робота.

— А как же мы, Патрик? Вы нас создали как научную игрушку, а теперь нас бросаете. Где наш завтрак, что мы будем есть завтра в вашем благословенном обществе роботов?

— Адам, никто не мог это предвидеть. Мы только можем помочь вам умереть.

— Что, убить нас? Нет, спасибо. Мы как-нибудь сами ещё поживём. Изображение Патрика на экране слабело, голос его перешёл в невнятный шорох, и экран потух. Стало заметно холоднее. Ева поёжилась.

— Адам, я озябла.

— Накинь мой пиджак. Ева взяла пиджак мужа, но он распался у неё в руках. Неожиданно стали потрескивать стены дома, построенного на биотехнологиях.

— Ева, нам надо взять всё необходимое и покинуть этот дом. Он лишился электронной поддержки и скоро рухнет.

— Но у нас нет ничего такого, - ответила Ева. — В доме нет ничего, что мы можем взять с собой. Даже одежда на нас стала расползаться.

— Тогда, Евочка, мы с тобой выйдем из него и начнём новую жизнь. Едва Адам и Ева вышли из особняка, как его стены перекосились, крыша рухнула, и весь дом расплылся скользкой липкой лужей. Одежда на них тоже расползлась и повисла лохмотьями. Они стояли почти голые посреди могучего заповедного леса. Они поняли, что их всего двое на всей огромной планете Земля. В небе сгустились чёрные тучи, грянул гром, хлынул холодный дождь.

— Адам, я совсем замёрзла, - прошептала Ева и прижалась к мужу. — Как мы будем жить?

131

Владимир Янов

— Будем жить хорошо, — сурово молвил Адам. — Пошли, жена, я здесь неподалёку видел подходящую пещеру. Пещера оказалась действительно неплохой, но в ней уже проживал хозяин. Крупный леопард зарычал из глубины пещеры, предупреждая о своём присутствии.

— Ева, подожди в сторонке, — попросил Адам жену. Он отошёл к лесу, подобрал у павшего дерева огромную дубину и вернулся к пещере. Леопард зарычал громче и кинулся на Адама. Но удар дубиной остановил его, а второй удар выбил из него дух. Освежевав тушу острым каменным осколком, Адам, выбил искру из двух камней на сухой мох, развёл костёр и поджарил на нём мясо.

— Ева, теперь мы будем жить здесь. Я буду охотиться, а ты поддерживать огонь в очаге. А из этой шкуры я сошью тебе прекрасную шубу. Пришла зима. Адам и Ева оделись в шкуры зверей, но выглядели сытыми и довольными. А когда снег сошёл и деревья зазеленели, из пещеры раздался громкий детский плач. Тогда Адам принёс в пещеру тростник, долго его мял и мочил, затем положил под плоский камень. Когда папирус просох, Адам развёл в глиняном блюде охру и тонкой тростниковой палочкой тщательно вывел на белой поверхности: - Адам родил Сифа. Так началась новая история планеты Земля.

132

Елена ЯНГЕ

ЗДРАВСТВУЙ, ОТЕЦ! (отрывок из романа) Как говорят индейцы, у души не бывает радуги, если в глазах не стояли слёзы. Проплакав несколько лет кряду, я увидела радугу. Её свет озарил тьму, и та двинулась к выходу. Меня заполнила пустота.

— Нуль — символ круга и пустота одновременно, — сказал Андрей. — Если к нулю не поставить цифру, он не имеет веса. Если к бытию не приставить мотив, жизнь не имеет смысла. У меня не было ни мотива, ни смысла жизни. Было одно страдание. Физическая немощь, инвалидность, приговор под именем ДЦП. Я походила на дерево, сваленное бурей. Но где-то внутри уже пробивался росток. Он зацепился за корень и потянулся вверх. А дальше, как в сказке Козлова: «— Я обязательно приду к тебе, что бы ни случилось. Я буду возле тебя всегда. Ёжик глядел на Медвежонка тихими глазами и молчал.

— Ну что молчишь?

— Я верю, — сказал Ёжик». И я теперь верю. Прежде всего, в то, что безвыходных ситуаций не бывает. Мне помогли трансы. В них я карабкалась по стене, ела кашу из жита, прижимала к груди подснежник, поднималась на небо, разговаривала с Ангелом. И меня озарил свет. Тот, которого не было раньше. Почему, не знаю. Может, сознание закоптила тьма, может, свет летел по касательной.

— В каждом из нас — триединство, — учил Андрей. — Каждый состоит из тела, разума, духа. Помню своё беспокойство. Будто стою у двери и жду. А чего, не знаю.

— Вот ты, Наташа, — продолжил Андрей. — Тело — больное, разум и дух — здоровые. Верно? Я кивнула.

— Однако главное не тело — душа. Именно она строит вектор развития. Я не возражала.

— Осталось выбрать занятие, где функция тела минимальна, — закончил свои рассуждения Андрей.

Елена Янге

133

И я нашла такое занятие, с ним место, заданное мне судьбой. Пусть маленькое, но точно по размеру. И душа воспарила. С ней я неслась по небу, мечтала, сочиняла сказки. Стоило погрузиться в творчество, как произошло чудо — я пошла. С трудом, с болью, но пошла — шаг за шагом. Теперь всё иначе. Я могу встать, умыться, сварить кофе. Могу выйти на улицу. Сама — без посторонней помощи. И для меня это — радость. Мир приобрёл длину, ширину, высоту. А раньше высоты не было. Большую часть дня я лежала на ковре и жалела себя. «Не человек, а червяк, — думала я тогда. — Движение — через боль, желание — через просьбу». «Уходи», — говорила я матери. И мать уходила. Всё дальше и дальше. А потом ушла навсегда. *** В комнату матери я заглянула через месяц после её смерти. Раньше не могла. Все эти дни я лежала на диване и тупо смотрела в окно. Ни мыслей, ни эмоций, одна пустота. Андрей заходил часто. Он садился на диван, брал меня за руку, что-то говорил. Я видела движение губ, но слов не понимала. То ли не слышала, то ли не впускала в себя. Аня была рядом всегда. Она вспоминала мать, пыталась меня утешить, хвалила Андрея. Дескать, хороший мужик, заботится о нас, предлагает переехать на дачу. Анины слова до меня долетали. Но мне было всё равно. Я чувствовала себя больной, потерянной, никому не нужной. Через месяц я стала приходить в себя. В голове появилась мысль заглянуть в комнату матери. И я решилась. Осторожно открыв дверь, замерла на пороге. Широкая кровать, шкаф, итальянское бюро. Рядом валялась сумка, из неё торчал ноутбук. Я достала компьютер и поставила его на зарядку. На экране появилась картинка. На склоне горы — девушка. Верней так, девушка была частью горы. Её тело срослось с горным хребтом, с длинных волос струились ручьи, грудь освещало солнце. На груди девушки лежала папка «Письма Отцу». Раскрыв её, увидела файлы. В названии каждого значился год — 2009, 2010, 2011. «Странно Кому предназначены эти письма? Дедушка умер в 1989 году». Открыв первый файл, я приступила к чтению.

25 июля 2009 (утро) «Здравствуй, Отец! Видела странный сон: будто в комнате кто-то есть. Дальше я раздвоилась. Одна «я» лежала на кровати, другая смотрела на неё со стороны.

134

Шёлковое постельное бельё, я — в кружевной сорочке. Бледная, как покойница, только ресницы дрожат. И тут появился мужчина. На теле — белый хитон, волосы до плеч, на ногах — сандалии. Второе «я» наблюдало за ним из угла. Мужчина сел на кровать и поправил подушку. Возник эффект переключения камеры. Крупным планом — большие глаза. Из них лился яркий поток света. Трудно передать ощущения. Мурашки по коже, за ними — тепло, потом покой. Словно вышла на берег и, поймав солнечный луч, посмотрела вдаль. Далёкий горизонт, синяя гладь и тихий плеск волн. Крик чайки нарушил тишину. Этот крик вернул меня к жизни. Я села на гальку. Чайка сновала вверх, вниз, вверх…. «Мечется, как человек», — подумала я. Взгляд устремился туда, где птицы не летают. Там я увидела те же глаза. Большие, миндалевидные. «Ты — не одна, — сказали глаза. — Я с тобой». Ласковый свет и покой. Душа всколыхнулась.

— Кто ты — Бог, Учитель, Творец?

— Я — Отец.

— Господи!!!

— Спрашивай, говори, пиши. Не замыкайся в себе. Я растерялась.

— Как? Просто так взять и заговорить??? Глаза улыбнулись.

— Именно так.

— Но я не знаю молитв….

— Предпочитаю то, что льётся из сердца. Проснувшись, я оглянулась. Всё, как всегда. Шкаф, кровать, кресло, торшер. Однако по полу бежал солнечный луч. Видно, пробился сквозь шторы. Дрогнул, вскочил на трюмо, преломился и… засверкал. На зеркале повисла радуга. Она отразилась на потолке и упала. Прямо на подушку. Значит, рассвет». Забыв о времени, я листала страницу за страницей. Наконец, добралась до последнего письма.

«27 августа 2011 Здравствуй, Отец! Невыносимая боль. Не пойму, где болит. Позвоню Андрею.

28 августа мать умерла.

Елена Янге

135

*** Я нажала кнопку «печать». Из принтера полетели листы. Они опускались на ковёр, как осенние листья. Казалось, это — куски материнской души. Непонятой, недолюбленной. Прежде всего, мной — её единственным ребёнком. С кровати сполз пеньюар. Уткнувшись в него, я вдохнула запах духов и будто вошла в сказочный лес. Запах мха, осени, сосновой смолы. Я закрыла глаза. Вечер. Иду за последним лучом. В руке — саквояж. Клетчатый, с золотистым замком. Ветки рябины бьют по лицу. Знаю, надо спешить. Ноги, словно пружины. Р-а-а-аз. Оттолкнулась. Неужели лечу? Подо мной поплыли деревья в красных и жёлтых одеждах. Среди них — спираль. Будто змея. Встала на хвост. Потянулась к небу.

— Лечу-у-у-у! — крикнула я. Мой саквояж раскрылся. Белый водопад из страниц. Падают на землю. А наверху — глаза. Словно ночные озёра.

— М-а-а-а-ма-а-а-а! — крикнула я. Синь превратилась в бархат. Ярко блеснув, исчезла. *** Вечер. Опять одна. Лушка на подоконнике. Облако. Прильнуло к стеклу. Будто вуаль. Я придвинула к себе ноутбук. Опустив пальцы на клавиатуру и не промазав ни разу, написала: 15 ноября 2011г. «Здравствуй, Отец! Это я — Таша».

136

Кузина ЛАДА (Лада КУТУЗОВА)

ИСПРАВИТЬ ПРОШЛОЕ Петрович прожил счастливо и беззаботно целых тридцать пять лет, когда его угораздило влюбиться. Любовь закрутила Петровича, как стиральная машинка постельное белье, накрыв с головой. Грянул марш Мендельсона, торжественная усатая тетка объявила о нерушимости брачных уз, мать тоненько завыла, словно провожая в последний путь, и очнулся наш герой уже глубоко семейным человеком. И все шло неплохо в той истории, если бы не теща. Это была не просто теща, а Теща с большой буквы, всем зятьям в назидание. Все, что делал зять, все осмеивалось ею и подвергалось остракизму. Сильнее всего Теща переживала по поводу мезальянса своей доченьки. Пусть Петрович считался лучшим мастером в автосервисе и являлся обладателем отдельной жилплощади, пусть начальство ценило его на вес золота и платило такую зарплату, что не каждому белому воротничку снилась — все это Галина Петровна старательно не замечала. Так и говорила: «Не пара он тебе, Любонька, не пара». Однажды на большом семейном празднике Петрович выпил для храбрости три рюмки забористой самогонки и поинтересовался: — А чем же я вам, Галина Петровна, так не нравлюсь? Что образования у меня нет — так это пустяк, я поболе любого инженера зарабатываю. Выпиваю редко и в меру, не курю, зарплату до копейки в дом приношу, дочь вашу не обижаю. Что ж вы, обожаемая теща, на меня все время смотрите, как будто я вашу пенсию украл? Галина Петровна к тому времени тоже уже изрядно наотмечалась, поэтому выдала, как на духу: — Ты, зятек, не обижайся, но похож ты на одного мерзавца. Сколько лет прошло, а как вчера все помню, морда его до сих пор перед глазами стоит. Возвращалась я со школы домой, а этот подлюка подошел ко мне и ни с того ни с сего как ударит! Я в рев, а он деру дал. Так что хошь делай, но любви промеж нами никогда не будет. Не по нутру ты мне. Петровичу откровения тещи запали в душу. Был у него со школьных лет приятель один, Колька Ботаник. Тот вечно какие-то опыты ставил, книжки

137

Кузина Лада (Лада Кутузова)

умные читал. А недавно Петрович ему деталь помог сварганить: Колька утверждал, что машину времени изобрел и скоро Нобелевку за свое открытие получит. Так и так, решил Петрович к другу подкатить по поводу научного эксперимента. Мол, он согласен послужить на пользу науке. Ботаник, конечно, обрадовался — не хотелось собой рисковать — и согласился отправить Петровича в прошлое. Петрович подговорил Любочку, чтоб та разузнала у своей мамаши, когда то печальное событие произошло. А сам решил: подкараулит того мужика и не даст ему свою будущую тещу обидеть. И все у них с супругой наладится, а то та вечно пасмурная после материнских визитов ходит, и глаза, как у моли, у которой шубу любимую отняли. Наступил час икс. Колька в тысячный раз проинструктировал, как выставлять дату, точное время, координаты. Проверил ремни, подергал за рукоятки и, наконец, благословил. Петрович нажал на пуск, машина резко ухнула вниз, так что сердце у Петровича чуть не вылетело, затем все потемнело, и очнулся наш герой уже в старом дворике. Поставил аппарат на режим невидимости (военная разработка), настроил опции возврата, а сам принялся выжидать. Скоро показалась будущая теща. Петрович сразу ее узнал: пусть и двенадцатилетняя, а уже дылда дылдой. Она неторопливо возвращалась домой, крутя в руке мешок со сменной одеждой и доедая мороженое. Никакого подозрительного мужика рядом не было. Петрович еще раз огляделся, но так никого и не обнаружил. И тут его досада взяла: что ж это такое? Его постоянно грызут ни за что, разлад в семью вносят, а вся история голый пшик? Петрович сплюнул со злости, подошел быстрым шагом к теще и залепил увесистого леща. Мороженое упало на асфальт жирной кляксой, девчонка заревела со всей дури, а сам Петрович скрылся в машине времени. А пусть не врет!

ПОСЛЕДНИЙ КАРЛСОН Димон участвовал в гонках на флаерах с пятнадцати лет. Сначала в полулегальных, на заброшенном аэродроме. С восемнадцати вступил в клуб и начал гонять на космодромах. Очередной этап кубка мира дался с трудом — в полуфинале собрались зубры. В самом начале трое лидеров рванули вперед, оттесняя Димона на последнюю позицию. Он сжал зубы и нечеловеческим усилием в крутом пике поднырнул под брюхо ближайшего соперника и вынырнул перед самым носом, заставив того уйти в сторону. Затем рискуя, вошел в вираж на немыслимой скорости. Удержался в нем и пришел вторым.

138

139

Кузина Лада (Лада Кутузова)

Перед финалом долго настраивался. В прошлых заездах не удавалось пробиться на пьедестал, но сегодня Димон решил, что поставит на кон все, но сделает этот этап. Взревели моторы, по бокам зажглись зеленые огни светофоров, барьер упал, и флаеры рванули с места. Димон забывал дышать, рвясь к финишной черте. Неожиданно перед кормой болида возник смешной человечек с пропеллером на спине. Димон вдавил педаль тормоза и попытался уйти от столкновения, понимая, что шансов нет. Но в следующий миг послышался глухой удар о дверцу. Мимо просвистели соперники, радуясь очередным победам, а Димон уже бежал к месту аварии. Человечек лежал, уткнувшись носом в густую траву. Сейчас он походил на сломанную игрушку, из которой выкачали воздух.

— Елки, — протянул кто-то из болельщиков, — это же Карлсон. Кажется, последний.

— Книжку про Карлсона, — озираясь по сторонам, ответил Димон. Все так же недоверчиво щурясь, библиотекарша залезла в пыльный шкаф и долго копалась в нем. Наконец вытащила из его недр пожелтевшую от времени книгу.

— Астрид Линдгрен, — громко объявила она, — «Малыш и Карлсон». Димон сидел в читальном зале и с усилием заставлял себя читать. С функций автоматической загрузки информации отпала необходимость в навыках чтения. Но сейчас он старался наказать себя за тот случай и медленно водил пальцем по строкам.

— Вы скоро? —объявилась библиотекарша. —Через пять минут закрываемся.

— Уже все, — поднялся с места Димон. Ему казалось, что он хотя бы немного искупил свою вину.

Вскоре прибыла служба утилизации. Димона допросил ее работник, невзрачный мужчина неопределенного возраста. Словно в тумане, Димон отвечал на вопросы. В голове вертелось одно: как это могло произойти именно с ним? Сказочные существа почти исчезли с планеты, и оставшиеся были включены в Красную книгу сказок. Вдруг, теперь у него отберут лицензию, и он не сможет летать? Но служащий оформил дело как убийство по неосторожности, виновным был назначен Карлсон.

— Хоть тысячу раз им объясняй, чтобы держались подальше от людских поселений, бесполезно, — буднично заметил он. — А у них в одно ухо влетает, в другое вылетает.

Приближался очередной этап кубка мира. Димон проверял болид перед соревнованием, отыскивая неисправности. Убедившись, что все в порядке, решил перекусить. Налил чай из термоса и открыл банку вишневого варенья, купленного в интернет-магазине. Внезапно над правым ухом раздалось жужжание, и веселый голос произнес: — Привет! Можно мне здесь на минуточку приземлиться?

Дома мать пристала с расспросами, что случилось. Димон долго отнекивался, морщась, словно от зубной боли. Потом раскололся.

— Карлсона сбил. Последнего, — признался он. По лицу матери пробежала тень. Она некоторое время молчала, затем сообщила: — А я в пятом классе на Мальчика-с-пальчик наступила. Долго потом не могла нормально ходить. Она посмотрела на ногу, словно собираясь отыскать на ней следы совершенного преступления, и ушла в свою комнату. Через неделю Димон зашел в библиотеку. Небольшой зал встретил его давящей тишиной. Библиотекарша, маленькая сухонькая старушка, с подозрением спросила: — Что вам надо, молодой человек?

140

Лариса ЛАРИНА

ИКОРНОЕ ШОУ Этого дня все ждали с нетерпением. А как же! Приедет Зоя и привезет икру, настоящую, черную! Обычно накануне визита габаритная дама звонила и сообщала, когда она появится в офисе с очередными банками деликатеса. Директор фирмы всегда покупала две — одну домой, другую для сотрудников. Побаловать. И вот уже тонкие ломтики батона, намазанные маслом и черной икрой, соблазнительно сияя под светом дневной лампы, аккуратно расположились на большой тарелке в центре стола. Несколько человек сидели рядом и, переглядываясь, жадно глотали слюнки. Нежно взирали на отечественное достояние и умилялись от одной только мысли, что все это можно съесть. В кои-то веки! Некоторые уже не только вкус, но и вид этого деликатеса забыли, и вдруг — полкило отборной черной икры! А если учесть, что не все сотрудники сейчас в офисе… Это ж сколько бутербродов можно сделать!

— Зовите коллектив, садимся за стол! Вот и команда от директора поступила — можно приступать. Раз — и все бутерброды в мгновение ока исчезают в голодных желудках. Кто успел — захватил и съел сразу два, а то три; те же, кто поскромнее, всё ещё продолжали наслаждаться одним единственным бутербродом, медленно откусывая по маленькому кусочку. А икра в банке так и манит, так и притягивает взбудораженные взоры. Икринки —одна к одной: такие ровненькие, такие кругленькие, такие славненькие! Так и просятся в рот! Только вот незадача: не предусмотрели, что батон один, да и тот маленький, закончился быстро. Пришлось гонца в магазин отправить, напутствуя при этом, чтоб не задерживался, а то процесс пищеварения уже начался, бурный поток желудочного сока требует следующей порции икры.

— А я и с черным могу, — отрезая и густо-густо намазывая ломоть хлеба маслом и еще гуще — икрой, сказала Рита и смачно отправила бутерброд в рот. — Ах, вкусно-то как! Так бы ела и ела все время, — проговорила она, чайной ложкой щедро накладывая икру на очередной кусок черного хлеба.

141

Лариса Ларина

— С белым-то намного вкуснее, а с черным только вкус икры портить, осторожно заметил главный распорядитель.

— Да нет, и с черным хорошо! Не глядя ни на кого и войдя во вкус, Рита торопливо сооружала настоящее гастрономическое чудо: на оставшемся кусочке черного хлеба каким-то немыслимым образом уместились три полные, с горкой, ложки икры. Её оказалось так много, что икринки скатились Рите на руку, но Рита прямо-таки артистическим движением языка мгновенно слизнула их, не дав ни одной упасть.

— Точно, икру надо есть ложками, — сказал кто-то, недвусмысленно поглядывая на всё еще голодную ненасытную коллегу.

— Ну да, если бы икры было много, — робко проронила Света, а тут …

— Надо и об остальных подумать — некоторые скоро вернутся в офис, неплохо бы хоть немного им оставить, — раздался голос ещё одного борца за справедливость, стремящегося внести свою лепту в обуздание Ритиного безудержного аппетита. Но, как и остальные, голос этот потонул в радостном поглощении последней корочки хлеба с икрой. Масла-то ведь тоже больше не было.

— И-ик! И-ик! Ну, я наелась, — удовлетворенно заявила Рита, с наслаждением поглаживая себя по животу и вальяжно откидываясь на спинку стула. Ее взгляд скользнул по банке с икрой, сиротливо стоявшей на столе. Схватив ложку и жадно размешав остатки, Рита добавила: — Да тут ещё много, всем хватит! Стало как-то неловко: донышко банки уже просвечивало сквозь нестройные ряды икринок. А тут и гонец прибыл. С батоном.

142

Римма АЛДОНИНА

ОДИН ДЕНЬ Город крепко спал; затихли улицы, видели сны дома, что-то шептали во сне бульвары. Только на крыше мэрии, глядя на небо, нежно мурлыкала влюбленная кошачья парочка — Мурик и Мурка. Крыша мэрии с башенкой и часами возвышалась над всеми домами города и была очень романтичным местом. Неожиданно в воздухе что-то изменилось; кошки выгнули спины, распушили хвосты и со страхом уставились на летающую тарелку, которая появилась неизвестно откуда и стала беззвучно кружить над городом. Прижавшись друг к другу, Мурик и Мурка следили, за блестящим диском, он старательно облетал квартал за кварталом и выпускал над каждым легкое облако серебристой пыли. Пыль светилась в лучах его прожекторов и медленно оседала на крыши и улицы. Тарелка опылила весь центр с мэрией и кошками, потом городские окраины, потом дворцы и усадьбы местных богачей, забравшиеся в лес, и пропала с первыми лучами солнца. Кошки осторожно спустились с крыши, попрощались и разбежались по домам, у них были разные хозяева. Хозяин Мурика работал шофером у мэра города, а хозяин Мурки — вторым, не то третьим шофером у самого богатого олигарха округи господина Флаконова. Мурик тихо проскользнул в форточку, улегся в своем уголке и заснул. Проснулся он оттого, что кто-то гладил его по спине, и тут же вскочил, готовый убежать. Витёк! Шестилетний сын хозяина, известный дразнитель и мучитель! Но, чудо, Витёк подвинул коту блюдечко с молоком и снова ласково погладил.

— Мам, я ничего не понимаю! — раздался громкий голос хозяйки. — Какой сегодня праздник? Иду на рынок — все прохожие мне улыбаются! На рынке продавцы сами цену снижают, лучшие кусочки подкладывают и тоже улыбаются, улыбаются. У меня самой щеки от улыбок устали!

— Не знаю, Наденька, — отозвалась бабушка, глядя в окно, — просто, наверно, день такой хороший. Вон, смотри твоя Софья идет и тоже улыбается.

— А, Софья! Как хорошо! Она все переживала, что мне долг вернуть не может, я сейчас! — и хозяйка выскочила на улицу.

143

Римма Алдонина

— Еле уговорила, чтобы не возвращала, — рассказывала она вернувшись. — Мы обойдемся, правда, мам? Ей труднее — одна, ребят трое, а у нас только Витёк, — и она нежно обняла Витька вместе с Муриком. Мурик не переставал удивляться, что за день? Витёк и веселые взрослые без конца ласкали и угощали его. Никогда ему не доставалось столько ласки и вкусных вещей! Сыто развалившись на подоконнике, он слушал удивительные новости, которые взрослые приносили с улицы. Там жители дарили мамашам цветы, убирали и украшали дворы, молодые бросались к старикам, чтобы помочь, возле одной старушки трое школьников ссорились за право нести сумку! Вечером пришел хозяин и стал рассказывать настоящие чудеса про мэра: — Никогда он таким не был! Собрал своих и говорит, мол, мало мы хорошего людям делаем! Не туда деньги тратим. И я тоже хорош! Но я все и исправлю! Музыкальной школе ремонт подарил. Начинайте, говорит, немедленно! Какую-то арку дурацкую на въезде строить не будут, а деньги на детский сад пойдут. И «все людям, все людям», повторяет. Чудеса! Пойду ребятам во дворе расскажу! Хозяин ушел к друзьям шоферам, долго пропадал, а вернулся еще более пораженным.

— Ну и денек сегодня! Шоферню, как подменили! Обнимаются ребята, за какие-то старые обиды прощенья просят! Помощь предлагают. Сашка мне колесо простил! И трезвые все, елки-палки! Ну, прямо, будто их в святом источнике искупали! «Не искупали, а осыпали» — подумал Мурик.

— А что Сергей нам рассказал! Не в жизнь не поверите! «Сергей, это Муркин хозяин» — сообразил Мурик. Сергей часто приходил к ним и описывал дворец своего богача Флаконова. Мурик запомнил только, что во дворце сто комнат, все стены и потолки золоченые, а унитазы и раковины вообще из чистого золота. Он тогда еще подумал, что лоханки для кошачьего песка, наверняка, тоже из золота и что сто комнат это хорошо, много мышей поместится и охотиться свободно.

— Флаконов-то сейчас один живет, — продолжал хозяин, — поговорить не с кем, жену с ребятами куда-то под пальмы отправил. Задержал он Серегу и давай его по дому таскать. А сам и не пьяный вроде, а не в себе, потерянный какой-то. Таскает Серегу из зала в зал, из комнаты в комнату. Видел? — спрашивает. А это, а это? Там ведь не музей даже, а настоящий дворец! Так все богато, художественно отделано, королей можно принимать! Итальянские мастера работали, он их специально выписывал. У него

144

даже трон свой есть! И везде его портреты, и на вазах, и на стенах, и на потолках; тут он в цветах порхает, тут полуголый с ангелами, тут с морским царем… У Сереги уже в глазах рябит, а хозяин все его тащит, да вдруг как рявкнет: — Чего уставился?! Серега испугался, но оказалось, это Флаконов на чучело медведя у лестницы рявкнул. Бросился к медведю, отвернул его мордой к стене, отчего на спине мишки ценник с нулями обнаружился, хотел было дальше идти, но… неожиданно сел на ступеньку и заплакал. Мужик под два метра, а заревел, как маленький! Ревет и причитает: — Что я наделал! Что я со своей жизнью сделал?! На что моя жизнь, мои деньги ушли? Столько денег!!! Ведь тут каждый шаг — миллион, если не больше. Что пол, что стены, что фигуры-скульптуры — все искусство! Дурак! С королями равняться вздумал. Вот, мол, из простой деревни, а живу, как король! Флакон ХIV, понимаешь! Тьфу! Дурак! Кому что доказал? Кого удивил? Кто добрым словом вспомнит? А? Серега говорит, мол, дети вспомнят, для них же все. А тот снова: — Дети! Дети новое, модное захотят. Продадут и уедут отсюда. Чужие, посторонние будут тут ходить и рассуждать, вот, мол, смотрите, сколько он наворовал. А я не воровал! Не посадили, значит, не воровал! Все вот этой головой заработано! И все зря. Все зря, Серега! Все деньги прахом. Лучше б я к родному селу дорогу сделал, там, говорят, весной безнадега страшная… А Серега осмелел, спрашивает, может не все пошло прахом-то, может, остались какие деньжата.

— Да, остались, конечно, на дорогу до села хватит. И на больницу, пожалуй, хватит, — Флаконов перестал всхлипывать и ободрился. — А что, Серега, начну-ка я прямо завтра. И дорогу, и больницу. Людей толковых подберу, оборудование куплю, лекарствами буду снабжать. А? Может не зря жизнь-то, а Серега? Поживем еще! Взрослые долго вспоминали события дня, обсуждали мэра, Флаконова, их обещания, а Мурик и Мурка уже обнимались и мурлыкали на крыше мэрии. На своем кошачьем языке они тоже обсудили события этого прекрасного дня. Но больше всего их волновал вопрос — долго ли будет действовать порошок с летающей тарелки или его смоет первым же дождем, и все? Прогноз погоды обещал дождь через два дня.

Римма Алдонина

145

ОЧЕРЕДЬ Я терпеть не могу очередей. Но никогда ни одной из них не пропускаю, всегда подхожу и узнаю, что дают. Узнав, я не становлюсь в хвост и без очереди не лезу. Я ухожу и за время пути до дома успеваю уверить себя, что то, что давали мне не так уж и нужно, что я прекрасно могу без этого обойтись. И, действительно, обхожусь. Вот и сейчас я подошла к этой длинной, много раз закрученной очереди, только узнать. Не стоять же в ней в самом деле!

— Скажите, пожалуйста, что дают?

— Жизнь.

— Что? — я не поняла.

— Жизнь, жизнь дают. Только сегодня выбросили, мало, кто знает, а то бы тут еще не то творилось. Вы будете стоять? Я отойду часика на два, хорошо? Женщина окинула меня деловитым взглядом в поисках запоминающихся деталей и ушла. А я осталась стоять. Я осталась в этой многоспинной и безнадежной веренице, потому что в первый раз мой проверенный метод дал осечку. Жизнь была мне нужна. Я не знаю, сколько мне отпущено, этого никто не знает, но пусть будет еще немножко, хоть десяток лет! А может дают больше?

— Скажите, пожалуйста, а длинные жизни дают или короткие? — спросила я у передней спины.

— А это от ящика зависит, смотря какой ящик откроют, — повернулась ко мне ее обладательница. — Недавно соседка проходила, говорит, такие хорошие жизни были, крупные, розовые. А теперь, говорят, мелочь пошла.

— Да-а. Разве это жизнь? — вздохнул мужчина в майке, — побитая вся какая-то, желтая. Хранить у нас не умеют!

— А, если короткие, то можно две взять? — продолжала я интересоваться.

— Смотрите! Ей две, а задним, значит, вообще не достанется?! — закричала вдруг сзади женщина. Я оглянулась. Оказывается, за моей спиной набралось приличное количество «задних», и все они с ненавистью смотрели на меня. На следующий вопрос я отважилась, примерно, через час.

— А, как вы думаете, нам хватит? Или уже кончаются? — тихо спросила я у передних.

— Да не предупреждали, чтобы не становились, ящиков-то вон сколько!

146

Но тут в очереди началось какое-то волнение. Она зашумела, ее горячие глубины заходили водоворотами, нас потащило к началу, а навстречу нам с ошеломленными лицами откатывались передние.

— Что, что случилось? — заглядывали мы в их круглые глаза, одновременно напирая вперед.

— Смерть выкинули! — почему-то шепотом ответил полный мужчина. — Она стала новый ящик открывать, а там смерть! Она другой, третий, везде то же самое! — он быстро рванул в сторону, а я оказалась у прилавка. Смерть выглядела куда лучше, чем жизнь. Во всяком случае, красивее. Аккуратными, ровными рядочками она лежала в ящиках, сверкая черной блестящей упаковкой с золотыми тиснеными буквами и какими-то картинками ковбойского вида.

— Граждане, чего ж вы не берете-то? Чего бежите-то, граждане? — растерянно взывала продавщица. — Мне же план выполнять надо, куда же я ее дену-то? Вы посмотрите, тут написано: «Употреблять по требованию». Это ж еще лучше, чем жизнь на срок! Когда захочешь, тогда и употребишь, а так хоть тыщу лет держи да живи, она не испортится. Смотрите, какая упаковка прочная! Но граждане отмахивались и разбегались. Скоро у прилавка, кроме меня, остался только один человек. Кстати, я его знала, архитектор, у которого с какой-то фатальной неизбежностью все проекты летели в корзину. Он стоял и задумчиво рассматривал упаковку, явно стараясь решиться и купить. Но так и не решился и отошел. Продавщице надоело взывать. Она зевнула, откусила яблоко и, от нечего делать, вскрыла еще один ящик. А там!!! Там, наваленная кое-как, разнокалиберная, в рваной обертке лежала жизнь!

— Я первая! — исступленно закричала я и бросилась вперед! Очередь быстро начала собираться.

147

Татьяна ПОПОВА

БЛАГОСКЛОННОСТЬ СУДЬБЫ — Я идиотка, что не заключила брачный контракт!

— Рад, что до тебя дошло, что ты идиотка! Родители впервые ссорились при нем. Уже два месяца шел бурный бракоразводный процесс, в котором камнем преткновения стал раздел немалого имущества. Но до сих пор им удавалось не выплескивать свою ненависть при семилетнем сыне. Впрочем, он все давно знал и многое понимал: обслуга не стеснялась при ребенке обсуждать хозяев. И только присутствие гувернантки Марии, искренне привязавшейся к своему подопечному и оберегавшей его, заставляло их попридержать языки. Но вчера Мария улетела домой, в Москву, навестить заболевшую мать. И некому было вовремя увести мальчика из комнаты, где скандал уже дошел до стадии взрыва.

— Кретинка! Ты вообще ничего не получишь! На фиг тебе акции?

— От кретина слышу!

— Конечно, я кретин! Только кретин мог подарить такой, как ты, кольцо за пятьдесят миллионов!

— Да подавись ты этим кольцом! Сдернув перстень с огромным брильянтом с безымянного пальца, она запустила им прямо в лицо противнику. Бросок получился метким — схватившись за глаз и взвыв, муж выскочил из комнаты. Супруга кинулась за ним, явно желая не первую помощь оказать пострадавшему, а закрепить временную победу. Мальчик подобрал с мраморного пола кольцо, рассеянно посмотрел на блестящий камень и сунул трофей в карман шорт. Издалека слышались вопли отца и злой смех матери. Мальчик выскочил из дома и помчался по узкой, крытой разноцветной плиткой дорожке вниз, к морю. Выбежав на пляж, он застыл от изумления. Худенькая, дочерна загоревшая девчонка, по виду — его ровесница, шла по кромке воды, вглядываясь в песок под ногами и время от времени что-то подбирая.

— Привет, ты как сюда попала? — окликнул мальчик незнакомку. Та ничуть не испугалась и не смутилась, лишь улыбнулась задорно и приветливо.

148

— Я между прутьями ограды пролезла. Мы в кемпинге отдыхаем, живем прямо в палатке, представляешь! А ты из того красивого дома, да?

— Нет, — почему-то соврал мальчик, — я тоже пролез, с другой стороны. Ракушки собираешь?

— Да. А еще стекляшки, — девочка показала пластиковую бутылку, наполовину заполненную мокрыми, переливающимися на солнце «сокровищами», — мы с папой и мамой будем зимой делать из них большое панно. А Васька, мой брат, не будет, он еще маленький совсем. Мы уже много насобирали. И даже для пробы маленькую картинку сложили. Хочешь, пойдем со мной в кемпинг, я тебе покажу? А по дороге будем еще собирать, тут много стекляшек, даже редкие, синие попадаются. Мальчик кивнул и, сделав несколько шагов, выхватил из набегавшей волны обточенный морем кусочек светло-зеленого стекла. …У тропы, бежавшей по горе над территорией виллы, присели на большом, нагретом солнцем валуне, двое. Они смотрели на море, на кусочек желтого песка внизу, на две крошечные фигурки.

— Ракушки собирают, — прервал молчание высокий сухопарый старик, — счастливые! Помнишь, как там у Стивенсона... Эти двое так долго были вместе, что понимали друг друга с полуслова.

— Помню, — улыбнулась седая женщина в очках с толстыми стеклами и процитировала, — «быть может, судьба более благосклонна к тому, кто любит собирать ракушки, чем к тому, кто родился миллионером»… …В синем южном небе истекало жаром солнце. Его лучи преломлялись в изумрудных волнах, в разноцветных стекляшках, выброшенных прибоем, в крошечном по сравнению с огромным морем брильянте кольца, давно выпавшего из кармана мальчишеских шорт на раскаленный песок.

МАЯК Александр накинул плащ, взял фонарь и направился к башне. Два поворота ключа, и тяжёлая дверь открыта. Свет фонаря выхватил из темноты знакомые до каждой щербинки ступени винтовой лестницы. Александр начал подниматься, почти не обращая внимания на ноющую боль в суставах. Первая площадка — тридцать ступеней, впереди — еще сто тридцать четыре. На стене он увидел полустёртое сердце, и улыбнулся, вспомнив, как почти сорок лет назад отчитывал четырнадцатилетнего сына, осквернившего маяк символом своей первой любви. Неожиданно защемило сердце, живое старое восьмидесятилетнее сердце. Александр-младший не показывался на острове почти полгода. Дочь, Ма-

149

Татьяна Попова

рия, приезжала раз в месяц. Радовала отца подарками, рассказами о внуках, и раздражала бесконечными и бессмысленными уговорами. Дети не понимали, что переезд на большую землю для него равен концу жизни. Впрочем, его не понимали не только взрослые дети. Все люди, еще помнившие о его существовании, считали Александра выжившим из ума стариком. Только жена, Анна, понимала мужа, но Анны нет уже три года. Три года он живёт совершенно один на острове, где нет ничего, кроме башни маяка, домика смотрителя, камней и жалкой растительности. До ближайшего посёлка — час на моторной лодке. До ближайшего города — два часа. Все считали, что он сходит с ума от одиночества, но Александр вовсе не считал себя одиноким. Он был последним из династии служителей маяка, и пока рядом маяк, жизнь наполнена смыслом. Анна понимала его, хотя понимание это пришло не сразу, в него переплавилась, наверное, их любовь и страсть. Мария тоже пыталась понять, да так и не смогла. Она все твердила, что маяк никому не нужен, что маяк закрыт, и он уже десять лет не смотритель, он — пенсионер. Александр кивал головой — да-да, пенсионер, да-да, не смотритель. Соглашаться с дочкой было легко — он никогда и не считал себя смотрителем. Глупое слово, сразу начинаешь думать о тюрьме. Разве он — тюремщик маяка? Он — служитель, вот это — правильное слово. Служителем был его отец, были служителями его дед и прадед, и прапрадед. Служителя нельзя уволить или отправить на пенсию. Александр знал, что маяк стал ненужным, что теперь корабли определяют свой путь по сигналам из космоса. В каких-то отчётах его маяк числился недействующим, но Александр знает, что пока он жив, маяк работает, маяк — жив. Каждый вечер его ноги пересчитывают сто шестьдесят четыре ступеньки вверх, а потом он делает свою привычную работу, чтобы луч света разрезал ночь на куски, чтобы кто-то мог спастись и найти берег. Каждый вечер, но не сегодня. Сердце защемило, потом отпустило. Боль не могла напугать Александра, не могла остановить. Но почему-то, возможно, впервые в жизни, навалилась тоска. Не горе, какое он испытывал, когда умерла Анна, когда ушли родители. Горе — острая боль, почти нестерпимая. А тоска — боль глухая, вроде и несильная, но непереносимо протяжная. И постепенно возник голос, голос, от которого не сбежать, не спрятаться, не избавиться, заткнув уши, потому что был он внутри. «Зачем? — твердил голос, — зачем ты врёшь себе? Никому не нужен свет маяка, никто не смотрит на него, и никого он не спасет. Он нужен только тебе! Он обманывает тебя, заставляет верить, что твоя жизнь имеет смысл, что ты — служитель, а не просто глупый старик, цепляющийся за обломки прошлого!»

150

Александр еще раз посмотрел на нацарапанное на стене сердце и стал спускаться. Тридцать ступеней, дверь. Зачем, от кого запирать её на ключ? От чаек? От призраков? *** Виктор выключил компьютер и с наслаждением потянулся. Славная работа! Еще день — и рукопись закончена! Еще три дня — и начнутся каникулы, Нина привезёт детей, маленький дом на окраине курортного города вздрогнет от звонких голосов, Виктор будет ворчать и с притворной ностальгией вспоминать тихие дни одиночества. А пока — он один, за окном шумит море, и там, вдали, где бухта выходит в открытое море, светит маяк. Виктор вышел из дома. Он еще ничего не понял, лишь ощутил странное чувство утраты. И тут же догадался — маяк не горит! Шесть лет Виктор четыре месяца в году проводил в этом доме на побережье, шесть лет каждый вечер он видел там, вдали, свет маяка. Но сегодня маяк молчал. Виктор знал, что башня маяка стоит на острове. Однажды, катаясь с детьми на лодке, они подплыли так близко к острову, что смогли увидеть даже старого смотрителя, сидевшего возле своего домика. Официант в летнем кафе, где Виктор любил бывать, рассказывал, что полусумасшедший старик живет на острове один, отказывается переезжать к своим взрослым детям. Это он включает никому уже не нужный маяк. И вот — не включил. Может, все-таки поддался на уговоры и уехал с острова? А, может, заболел? Или… умер? Виктор вернулся в дом. Хорошее настроение улетучилось. Как ни старался он отогнать мысли о старике-смотрителе, они возвращались, словно назойливые мухи к остаткам праздничного стола. Видение умирающего одинокого старика было слишком ярким, чтобы его игнорировать. Конечно, можно было бы позвонить в полицию, но станут ли его там слушать? Виктор надел куртку, взял ключи и спустился к моторке. Два часа до острова, два часа — обратно. Похоже, даже в самом благоприятном случае домой он вернется к рассвету. Погрузив в лодку аптечку, фонари, воду и продукты, он отправился в путь. Армейская закалка, конечно, помогала, но ориентироваться было непросто. Огни города остались позади, слева чуть виден вдали скудный свет рыбачьего посёлка. Моторка не прошла еще и половину пути, когда Виктору послышался крик. Показалось? На всякий случай он заглушил мотор. И тут же услышал жалкий призыв: «Помогите!»

151

Татьяна Попова

Через десять минут он осторожно подвел моторку к тому месту, где за киль перевернувшейся лодки держались из последних сил двое подростков. Кричал мальчишка, а девочка, казалось, вот-вот потеряет сознание. Банальная история: парень хотел покрасоваться перед подругой, взял без спроса парусную лодку отца. Прогулка началась засветло, но во время какого-то рискованного манёвра лодка перевернулась, оба оказались в воде. Мобильники, понятное дело, утонули, так что надеяться можно было только на помощь проплывающих мимо лодок или яхт. Вот только, боясь попасться на глаза знакомым отца, мальчишка выбрал для прогулки под парусом самое глухое местечко бухты… Через два часа спасательная операция была завершена. Сдав незадачливых яхтсменов на руки врачей и родителей, Виктор вернулся к причалу, где оставил свою моторку. Море слегка волновалось. Виктор спрыгнул в лодку, включил мотор, и вдруг понял, что там, вдали, тьму ночи разрезает на куски острый белый свет маяка. Засмеявшись, он выключил мотор. Ночную тишину нарушал лишь шёпот волн. Счастливый усталый человек смотрел туда, где служитель, обзывая себя старым неисправимым идиотом, пересчитывал, спускаясь, ступеньки винтовой лестницы.

152

Анна ВЕРБОВСКАЯ

МОЙ ЗАБЫВЧИВЫЙ ПАПА Мой папа очень забывчивый. Очень-преочень. Он забывает всё, всегда и везде. По сравнению с моим папой человек рассеянный с улицы Бассейной — это первоклашка рядом с доктором наук. Когда папа собирается на рыбалку, он всегда забывает удочки. Если идёт в магазин — оставляет дома кошелёк. С Восьмым марта папа поздравляет маму двадцать третьего февраля. А ещё он старается каждый день дарить маме цветы, потому что никогда не помнит, когда у неё на самом деле день рождения. Однажды мы всей семьёй пошли в лес кататься на лыжах. Так мой папа только на лыжне обнаружил, что взял из дома одни лыжные палки — без лыж. Мы дома так папу и зовём: «папа-забывапа». Это прозвище папа сам себе придумал. Потому что, кроме забывчивости, у папы ещё развита способность к самокритике. Ну и чувство юмора немножко. А ещё был случай, когда мой папа забыл про меня. Ну, не то чтобы совсем забыл. Просто у него вылетело из головы, что он должен вечером забрать меня из детского сада. В тот день мама работала в вечернюю смену, поэтому идти за мной в сад была папина очередь. Папа пришёл с работы домой. Переоделся в свои любимые тренировочные штаны с пузырями на коленках. Поставил разогревать макароны с котлетами, которые мама приготовила нам на ужин. Включил телевизор, чтобы не прозевать хоккейный матч. Мы с папой всегда болеем за наших хоккеистов. А тогда как раз наши играли с чехами. И вот наши идут в атаку... ответственный момент... передача... бросок по воротам...

— Го-о-ол! — орёт папа на весь дом и хлопает меня по плечу, он всегда так делает, когда наши забивают. Только тут до папы дошло, что никакого моего плеча рядом нет. Как, собственно, и меня самой. Потому что прошёл уже целый час с тех пор, как папа должен был забрать меня из детского сада. И папина рука замирает в воздухе. И он делает круглые глаза и втягивает в себя воздух: — У-у-у-а-а-а-х-х-х!

153

Анна Вербовская

...В детском саду было тихо-тихо. Всех детей давно разобрали. Я смотрела в тёмное окно, за которым отвесно падал густой белый снег, и прижимала к себе плешивую куклу Зину. Стараясь не плакать, я шептала ей в самое ухо, что папа просто задержался на работе, и что сейчас он мчится ко мне, что есть духу. А нянечка тётя Дуся гремела ведром, возила тряпкой по полу и, шаркая тапками, ворчала себе под нос, что у всех родители как родители, только у меня... И тут дверь с грохотом распахнулась, будто её хотели сорвать с петель. Тётя Дуся выронила швабру. Я вздрогнула и обернулась. На пороге стоял мой папа. В тапочках на босу ногу. В вывернутой наизнанку дублёнке. Папин шарф еле держался у него на шее, одним концом свисая до самой земли. На коленках пузырились старые треники... ...Мы шли с папой по глубокому, сверкающему под фонарями снегу. И я держала его за руку. А он всё время терял в сугробах свои растоптанные тапочки. И наступал на конец длинного, связанного мамой шарфа... ...Потом мы с папой открыли дома все окна, чтобы выветрить дым от сгоревших котлет с макаронами — папа, конечно, забыл выключить газ, когда побежал за мной в детский сад. Я поила папу горячим чаем. И гладила по голове, чтобы он не очень расстраивался из-за своей забывчивости. И мы с ним болели за наших. И кричали «го-о-ол!». И хлопали друг друга по плечу. Наши тогда выиграли с небывалым счётом — 9:1. С тех пор прошло много лет. Папа никогда больше про меня не забывал. А так, по мелочам, — сколько угодно. Правда, подробностей я уже толком и не помню. Забывчивость — это у нас семейное.

ПРИВЕТ ОТ ТЁТИ РОЗЫ Пирог был очень большой и совершенно круглый. К тому же красивый — божественно. Как божественно всё, что выходит из рук тёти Розы. Никто другой таких пирогов печь не умеет, даже моя бабушка (не говоря уже о маме). Вся середина пирога была тёмно-красная от тесно прижавшихся друг к другу спелых вишен. Вишни блестели боками, утопая и плавясь в густом аппетитном желе. По краям золотился валик рассыпчатого румяного теста. От пирога шёл упоительный, можно сказать изысканный запах. И весь он был восхитителен и неповторим, как произведение искусства. Даже страшно было подходить к нему с ножом. Смахивало на какое-то святотатство.

154

— Та вы шо! Выдумали тоже, — говорила в таких случаях тётя Роза, — Шо на него любоваться? Его кушать надо, на то он и пирог! Подобно тёти-Розиной выпечке, её речь изобиловала удивительными нюансами и неожиданными вкусовыми обертонами. То, что пирог столь же вкусен внутри, сколь и восхитителен внешне, было видно с первого взгляда. Пекла тётя Роза, как дышала: так же естественно и просто.

— А шо тут мудрить? — вопрошала тётя Роза, воздев к небесам руки, по локоть вымазанные в муке, — Того немножко добавила, сего маленько подсыпала. Раз-раз, и готово! Теперь-то я понимаю, что это называется талант. Готовила тётя Роза всегда много, обильно и вкусно. И угощала своими блюдами всех: родных, знакомых, полузнакомых, случайно забредших на огонёк.

— Люблю кормить людей. Шобы сыты, пьяны и нос в табаке, — хрипло смеялась она. В добавление к своему кулинарному таланту тётя Роза была сказочно красива. Почти как актриса Софи Лорен в фильме «Брак по-итальянски». Такая же гордая стать, причёска, огромные кошачьи глаза. Вот только жила тётя Роза далеко от Италии. Хотя и на море. На Азовском. В городе Таганроге.

— Город как город, — пожимала плечами тётя Роза, — Везде люди както живут. И всё-таки для Таганрога тётя Роза была слишком хороша. Наверное, именно поэтому каждый год она брала в турагентстве путёвку и отправлялась показывать свою красоту в дальние страны: Лазурный Берег, Коста-Бланка, Золотые Пески. Каждый раз накануне её отпуска в нашей квартире раздавался звонок.

— Шо? Соскучились? Заждались? — кричала тётя Роза в телефонную трубку, — Таки завтра я выезжаю! Гостинцы везу! Тётя Роза была папина дальняя родственница. То ли вторая жена брата его отца. То ли двоюродная племянница сестры первого мужа папиной бабки. Мы все её очень любили. Особенно — за торт «наполеон», ватрушки и вареники с картошкой и шкварками. К счастью, её путь на курорт лежал через наш большой суетливый город. И тётя Роза проездом всегда останавливалась у нас.

— Шо тут с вами всеми стряслось? — театрально закатывала она глаза и в ужасе всплёскивала руками, — Исхудали, как те скелеты, шо показывают в музее!

155

Анна Вербовская

Мы с мамой ощупывали свои вполне упитанные бока и в недоумении пожимали плечами.

— Таки я за вас, чертеняки, возьмусь! Таки я вас всех откормлю, как тех поросят! В устах тёти Розы это звучало как угроза. Она распаковывала многочисленные сумки, узлы и чемоданы. Извлекала на свет завёрнутые в полотенца пироги, кастрюли с холодцом и сладким пловом, банки с маринованными огурцами.

— Подкрепляйтесь, ханурики, — ласково угощала нас она, — а я пока пошукаю по магазинам. Появляясь в нашем городе, тётя Роза скупала всё, что продаётся в магазинах и торговых центрах: французские духи, индийские шали, блестящие нитки бус, кружевные пеньюары, босоножки на высоких каблуках.

— У нас такого нипочём не купишь, — говорила она, вертясь перед зеркалом в новой шляпе и парео, — Ну, шо, идёт мне? Хороша та нет? …В этот раз времени у тёти Розы было в обрез. Между её рейсом в Варну и поездом из Таганрога всего-то и было часа три.

— Приезжайте прям-таки на вокзал! — клокотал в телефоне тёти-Розин сочный голос, — Шо, я зря пирог пекла, шо ли? И вот он стоял на столе: огромный, душистый, весь до отказа набитый сладкими бордовыми вишнями. Кулинарный привет от тёти Розы.

— М-м-м…, — ходила я вокруг стола, сглатывая слюну и в предвкушении потирая руки, — М-м-м-м-м…

— Хватит мычать! — сказала мама, — Марш в постель! Завтра попробуешь!

— Ну, кусочек…

— Поздно уже. Пора зубы чистить и спать.

— Ну, маленький…

— Будет тебе и маленький, и большой. Завтра. Утро вечера мудренее. Ничего подобного! В отличие от вечера, утро оказалось глупым, грустным и коварным, как разбойник… …Потому что наутро на кухонном столе красовалось совершенно пустое, дочиста вылизанное блюдо. Ни кусочка, ни крошки, ни самой завалящей вишенки. Пирог исчез, не оставив после себя следа. Да и был ли он вообще? Или мне всё это приснилось: вишнёвая начинка, золотистые кренделя, рассыпчатое тесто…

— Караул! — закричала я, похолодев от разочарования и ужаса, — Помогите!

156

Мне никто не ответил. Мама ещё спала. Папа давно ушёл на работу. Я целый день тосковала по бесследно исчезнувшему тёти-Розиному пирогу. Представляла его тающую во рту сладость. И чуть кисловатые вишни, истекающие соком на моём языке. И как я отламываю хрустящую, как следует пропечённую корочку. Бесконечно долго жую и смакую душистое желе. Подбираю пальцем со стола крошки и липкие ароматные лужицы.

— Ну, куда… куда он мог деться? — в который раз теребила я маму. Мама только щурила глаза и укоризненно качала головой. Видно, что-то такое знала. Или о чём-то догадывалась. Вечером пришёл с работы папа. С букетом гвоздик, тортом в авоське и зацепившимся за собственные ботинки взглядом.

— Сам не знаю, как вышло, — оправдывался он, не поднимая на нас глаз, — Проснулся ночью… захотел попить… вышел на кухню…

— И сожрал?! От внезапной догадки я задохнулась, у меня потемнело в глазах, пол закачался и поплыл из-под ног.

— Ну, не то, чтобы…, — папа ковырял носком ботинка пол, вздыхал тяжело, чесал затылок, — просто… дай, думаю, кусочек попробую. Маленький.

— Распробовал? — ехидно поинтересовалась мама.

— Не сразу, — честно признался папа, — он такой маленький был… слишком быстро закончился… Дай, думаю, ещё кусочек возьму. От кусочка ведь не убудет? Папа опять вздохнул. Сглотнул комок. Поднял на нас с мамой неуверенный взгляд.

— Выходит, убыло! — сказала мама, скрестив на груди руки, и многозначительно покосилась на пустое блюдо. Папа только развёл руками: — Вы же знаете, как тётя Роза готовит. Не оторваться! Мы знали. Именно потому и злились на папу. Как будто он не пирог съел тайком, как ночной вор, а, по крайней мере, обчистил всю квартиру и продал на барахолке наши ценные вещи.

— Вот… я тут торт… вам… цветы… Папа явно хотел загладить вину. Он неуклюже водрузил гвоздики в вазу. Поставил на стол коробку. Снял с неё серую картонную крышку. Пошлый магазинный бисквитный торт, пропитанный ванильной эссенцией. С дурацкими кремовыми розочками сверху и глупой надписью «Поздравляю». Есть его я, конечно, не стала. Ну, разве что поковыряла слегка пальцем вязкий крем. Отщипнула крошку безвкусного, как вата, бисквита.

157

Анна Вербовская

После этого папа каждый день чего-нибудь нам приносил. Конфеты ассорти в цветастых коробках, шоколадки с орехами, мороженое в больших пластмассовых лотках. Пытался помириться. Я мириться с папой не хотела. Потому что была обижена страшно. Предатель. Разбойник. Ненасытный обжора. Я дулась на него три дня. А на четвёртый день настойчиво и требовательно зазвонил телефон. Я сняла трубку.

— Алло! Алло! Шо вы там? Звонила тётя Роза из своих Золотых Песков. Её голос возмущённо скрипел и потрескивал, пробиваясь сквозь помехи мирового эфира: — Шо у вас случилось? Совсем-таки сбрендили? Побойтесь бога! Из-за паршивого пирога! Съел, и на здоровье! Ещё сто штук напеку. И ша! В телефоне щёлкнуло, треснуло, и тёти-Розин голос провалился в ночную мглу. Я, конечно, послушалась тётю Розу и сразу простила папу. А мама сказала: — Он же, правда, не нарочно… с кем не бывает… Только с тех пор мы никогда не оставляем папу наедине с тёти-Розиной стряпнёй. Мало ли… Всё-таки слаб человек. Особенно когда речь идёт о пирогах тёти Розы.

158

Елена ОВСЯННИКОВА

БЕГЛЕЦЫ Сашка уплетал любимую гречку и думал: «Ну почему бежать нужно именно сегодня, когда бабушка сварила гречневую кашу?». Как он любил гречневую кашу, рассыпчатую, блестящую от сливочного масла! Он был готов есть её и на завтрак, и на обед, и на ужин. И вот теперь он поест её только один раз, а потом далеко-далеко от дома будет вспоминать этот чудный вкус и бабулю, конечно. Сашка вдруг расчувствовался и замер с поднесённой ко рту ложкой. Ему стало жалко и кашу, и бабушку, и родителей. Но, нет, товарищей нельзя было подвести. Как же они без него? Ведь только у него был опыт побега, когда ещё в третьем классе он обиделся, что старшему брату купили мороженное, а ему нет, горло болело. И тогда он ушёл. Открыл потихоньку дверь и убежал из дома. Сел в первый попавшийся трамвай и ездил в нём по городу от кольца до кольца, пока не наступил вечер, а потом трамвай отправился в последний рейс, и на кольце водитель грозным голосом в микрофон попросил всех покинуть вагоны. Все — это был один Сашка, и он вышел из трамвая в темноту, сам не зная, где находится. Было холодно и страшно, но добрая тетка, проходившая мимо, заметила замерзающего мальчика и взяла к себе домой. А утром за ним приехал отец. Сашка так и не понял, откуда отец узнал, где он находится. Странно, но родители его не ругали. Зато в трамвае Сашка ухитрился украсть целую бобину билетов, и потом в классе всем отрывал по билетику: кому за конфету, кому за яблоко. Эту историю вспомнили вчера, когда решили всем классом совершить побег. Его единогласно выбрали лидером: — Ты всё знаешь, — сказали ему, — у тебя опыт есть. А началось всё с того, что Инна Семёновна в пятницу пришла в класс после уроков в ужасном настроении и объявила классный час. В пятницу! В любимый всеми день перед выходными, когда у каждого были планы, как провести остаток этого замечательного дня. Ну ладно бы просто полчаса посидели, но нет, она держала класс до вечера, вызывая каждого к доске, и при всех отчитывала, вспоминая все прегрешения, которые были давным — давно! Откуда только у неё взялось столько унизительных и обидных слов, и на всех же хватило, ага. Когда расправа была окончена, она заявила, что в понедельник ждёт родителей на собрание. Какая муха её укусила? Что с ней

159

Елена Овсянникова

произошло, никто не знал, но все обиделись страшно и решили отомстить. Но как отомстить, никто не мог придумать. Не кнопку же на стул подкладывать… Это глупо, и ясно, что от такой мести ещё хуже будет. А давайте все убежим, — вдруг предложил Юрка Измайлов, — и тогда ей попадёт за то, что весь класс убежал!

— Убежим? — испугалась отличница Варфоломеева, — нам же за это влетит!

— Если все убежим, не попадёт! — возразила басом девочка-гигант Варя Гречкасей, — Я лично согласна! Кто со мной? И она сурово оглядела притихших ребят с высоты своего огромного роста.

— Итак, составляем список. Фадеев, где ты, иди сюда руководи, ты же опыт имеешь, — обратилась она к Сашке. — Помнишь, когда ты ещё трамвайные билеты принёс в класс?

— Точно, было, — загудел класс, — давай, Фадеев, не тяни, выходи! Щуплый Сашка нехотя вышел из-за парты и подошёл к учительскому столу.

— Ну, что побежим? — обратился он к классу.

— Да! Ура! — неожиданно дружно взревел класс.

— Ну, тогда берите с собой еду, и в воскресенье встречаемся на остановке возле школы в 18.00.

— Вечером? — снова испугалась отличница Варфоломеева. — А куда же мы побежим, на ночь глядя?

— Куда надо, туда и побежим, — сухо ответил Сашка, — мы же не прогулку отправляемся. Бежать надо так, чтобы нас сразу не нашли. Что без толку бегать?

— Это верно, — пробасила Гречкасей, — бежать, так бежать! А кто боится, то мы можем и вдвоем с Фадеевым побежать, правда, Фадеев? Сашка посмотрел на неё снизу вверх. Бежать вдвоем с девочкой-гигантом ему не очень хотелось.

— Я думаю, что раз решили, то все побежим, — промямлил он.

— Конечно, — подтвердил Юрка Измайлов, — бежим все. Класс опять бурно его поддержал. На том и разошлись. И вот теперь время, назначенное для побега, неотвратимо приближалось. Сашка доел кашу и, хотя уже наелся, попросил добавки и съел её, чтобы потом не переживать. Подождал, пока бабушка пошла отдыхать, и стащил из буфета две банки тушёнки из бабушкиного запаса «на всякий пожарный случай». Взял рюкзак и хотел уже потихоньку выскользнуть из дома, как раздался звонок телефона. Сашка вернулся и взял трубку.

— Саша, это Игорь Петряев.

160

— Я узнал тебя, чего хочешь?

— Думайте обо мне, что хотите, но я не побегу!

— И почему это? Мы же все решили бежать.

— Понимаешь, сел я вчера вечером и представил, как мама вернётся домой со смены, а меня нет. Как ей станет одиноко и страшно, и, как она расстроится и будет дрожащими руками капать валерианку в стакан. И я понял, что не могу её оставить. Как хотите, но мама мне дороже класса. Игорь расчувствовался и даже всхлипнул в трубку. Сашке стало жаль его и немного стыдно, что сам он не очень-то заботился о чувствах родителей.

— Ну, как знаешь, — ответил он, — по крайней мере, ты честно признался. Ладно, я скажу ребятам, а там видно будет. Он повесил трубку и, стараясь не хлопнуть дверью, вышел из дома. По пути на остановку его догнал Юрка Измайлов. Не глядя в глаза Сашке, он тихо сказал: — Сашок, ты не обидишься, надеюсь, если я не побегу?

— Как не побежишь?! Ведь это ты сам первый предложил?

— Понимаешь, когда я предлагал, я не знал, что завтра папа возвращается из командировки. Его целый месяц не было, а тут приедет, соскучился, а я убежал, — Юрка старательно отводил глаза в сторону, — вот возьми, это бутерброды, сам делал, пригодятся.

— Ладно, давай, — согласился Сашка, а сам подумал: «Врёт и откупается предатель», но промолчал и взял пакет. На остановке было тихо. Девчонки стояли отдельно от мальчишек и о чём-то перешептывались. Над ними возвышалась Гречкасей с большой хозяйственной сумкой. Подойдя поближе, Сашка услышал, как она отчитывает девочек: — Я так и знала, что вы струсите в последний момент, чего тогда сюда притащились? Сидели бы уже дома и тряслись. Стыдно стало?

— Мы продукты в дорогу собрали для мальчиков, — пролепетала Варфоломеева и протянула Сашке большой пакет. — вот, это вам!

— Ладно, — пробурчал Сашка, а сам подумал, что без девчонок даже лучше бежать: никто пищать и капризничать не будет.

— Эх, вы, — пробасила Варька Гречкасей, — а я вот побегу, даже с температурой, мне всё равно! И тут все заметили, что у Варьки лихорадочно блестят глаза и физиономия какая-то красная.

— Так, — решительно сказал Сашка, — никуда ты с температурой не побежишь. Ишь, что придумала, а вдруг тебе плохо в дороге станет, кто тебя тащить будет, ты подумала?

161

Елена Овсянникова

Короче, мы тебя не берём с собой, иди домой лечись! Гречкасей опустила голову: — Ну тогда хоть это возьмите, — и протянула сумку. А тут подошли ещё Хитров и Весёнкин и тоже сообщили, что по очень серьёзным причинам бежать не могут, и тоже принесли продукты. Сашкин рюкзак толстел на глазах. Ещё через некоторое время Сашка уже перестал удивляться и каждому вновь подходящему говорил: — Так, понял, и ты тоже не можешь бежать, давай сюда, что ты там принёс! Одного не мог понять Сашка, куда делся его лучший друг Яшка Мамедов. Всего час назад они встречались с ним во дворе и обсуждали план побега. Кто, кто, а Яшка уж никак не мог его подвести, Сашка доверял ему почти, как себе.

— Знаете, что? Я сбегаю за Яшкой, а вы меня здесь подождите, — сказал он заметно поредевшей кучке ребят, — заодно и про Руслана узнаю, они же в одном подъезде живут. Не успел он подойти к подъезду Яшкиного дома, как навстречу ему выскочил всклокоченный и испуганный Руслан.

— Тише, тише, не говори ничего — зашептал он, — не ходи туда!

— Что случилось? — испугался Сашка. А случилось вот что. В воскресенье Яшка подготовился к побегу заранее. Хорошо, что родители ушли навестить бабушку, и не нужно было скрывать сборы. Собрал рюкзак и сел у телевизора ждать шести часов. Но смотреть телевизор почему-то не хотелось. Он стал думать о побеге и том, как ему влетит от родителей потом за это. Влетало ему часто и сильно. Отец Яшки придерживался старых и проверенных временем методов воспитания ремнём, и Яшке приходилось испытывать эти методы на себе. Если честно, то наказание чаще всего было заслуженным, но обидным, как говорил он своему другу Сашке. И Яшка решил отомстить не только учительнице, но и родителям. Пусть винят себя в его побеге. Яшка сел и написал им письмо: «Папа и мама! Прощайте, я от вас ухожу. Вы меня не понимаете и никогда не понимали, поэтому я и решил убежать. Вы постоянно кричите и наказываете меня, и это мне совсем не нравится. Помните, как я сломал новый велосипед? Что мне за это было? А, когда мы с Сашкой Фадеевым сорвали урок литературы? Кто бил меня ремнём?»

162

Тут Яшка остановился и задумался, он постарался вспомнить все случаи незаслуженных обид и наказаний, а затем стал подробно их описывать. В конце он написал: «Теперь вы знаете, почему я бегу от вас, и знаете, что виноваты в этом вы сами. Прощайте, я не держу на вас зла.» Яшка поставил жирную точку и отнёс письмо в спальню родителей. Но тут хлопнула входная дверь, это родители раньше времени вернулись домой, как назло в тот момент, когда Яшка выходил из их спальни.

— Что ты делал в спальне? Опять набедокурил? — грозно спросил отец, прямым ходом направляясь в спальню, — А куда это ты собрался? — спросила мать, увидев на стуле рюкзак. Яшка не успел ничего ответить, потому что из спальни вышел отец с тем самым письмом в руках.

— Так ты бежать вздумал, значит, мы тебя не понимаем, значит?! — взревел он, снимая ремень. Что было дальше, пересказывать не буду, и так ясно. Только на шум и крики в Яшкиной квартире снизу прибежали родители Руслана. Узнав, в чём дело, они решили на всякий случай не выпускать Руслана на улицу. Услышав эту историю, Сашка понял, что и лучший друг Яшка не побежит с ним по самой серьёзной причине из всех возможных, но разозлился сильно. «Писатель несчастный! Вот же идиот!», — бормотал Сашка по дороге на остановку. Когда он вернулся, из одноклассников на остановке почти никого не осталось. Стояли только Витька Малявкин с Юркой Измайловым, которого, видимо, заела совесть, а немного поодаль одиноким столбом торчала безутешная Гречкасей, ни в какую не желавшая уходить домой, не проводив беглецов. Сашка стиснул зубы. Он знал наверняка, что побежит, даже если придётся делать это одному. Он не мог объяснить сам себе, почему он бежит, когда все отказались, но теперь считал для себя это делом чести.

— Ну, что? Я так понимаю, что бегу один? — хмуро сказал он, не глядя на пацанов.

— Почему же? Я с тобой! — неожиданно отозвался Малявкин.

— Я бы тоже с вами, вы же знаете, я бы тоже хотел, но не могу, а как хотелось бы, — бормотал Юрка, но почему-то всем было видно, что он врёт, и было как-то стыдно за него.

— Вон и наш трамвай едет! Садимся, Витька! — и Сашка взвалил на плечи почти неподъёмный рюкзак.

163

Елена Овсянникова

— Счастливо, мальчики, я буду болеть за вас! Вы — настоящие герои! — гудела басом Гречкасей.

— Давай болей, точнее, иди домой выздоравливать, — ответил Малявкин, и беглецы влезли в трамвай. Полчаса они ехали молча, когда же до остановки, где надо было пересаживаться, оставалось минут пять пути Малявкин вдруг сказал: — А, что, мы просто так вот убежим и всё?

— Что всё? — не понял Сашка.

— Ну, а в чём же будет наша месть? — спросил Малявкин. И, действительно, за хлопотами и разочарованиями, предшествующими побегу, сама цель побега отошла на второй план и казалась Сашке уже неважной.

— Мы должны позвонить Инне Семеновне и сказать, что мы бежим изза неё. Пусть помучается. Может быть, ей стыдно станет, — продолжил Малявкин, — пусть думает, что нашим родителям говорить будет.

— А у тебя что ли телефон с собой? — удивился Сашка.

— Нет, конечно, из автомата позвоним, номер её я записал, — ответил Витька и достал из кармана клочок бумаги. Беглецы вышли из трамвая, нашли ближайший таксофон, и Витька набрал номер учительницы.

— Здравствуйте, Инна Семёновна, это Малявкин звонит. Слышите, мы убежали из дома, а виноваты в этом вы! — и, не дожидаясь ответа, Витька бросил трубку.

— Что она сказала? — поинтересовался Сашка.

— Да ничего, ты же сам видел, я бросил трубку, зачем нам её ответ? Куда дальше двигаемся? А двигались они за город, где неподалеку от паровозного депо рельсы делали крутой поворот, и поезда замедляли ход. Именно в этом месте можно было вскочить, если повезёт, в открытую дверь вагона проходящего товарного поезда. Пока дожидались автобуса, ехали по окраинам города, пока тащились вдоль забора, ища лазейку к железной дороге, стало совершенно темно, да и время было позднее, часов 11 ночи, не меньше. Сашка так устал, таща тяжелючий рюкзак, что сел бы тут же в кустах и спал бы сидя, правда, холодновато было, несмотря на позднюю весну. Глаза предательски закрывались, не желая смотреть в ту точку, откуда должен был показаться поезд. Кажется, Сашка уже задремал, когда Малявкин заорал, что есть сил: — Вот он едет! Давай Фадеев, сейчас запрыгивать будем!

164

Из-за поворота показались огни фар товарняка, махина быстро приближалась, и вот уже рядом с беглецами показалась чёрная щель приоткрытой дверцы вагона. Малявкин быстро, как белка, вскочил в вагон.

— Давай, Сашка, давай! Скорее прыгай! Но Сашка бежал за удаляющимся вагоном, но запрыгнуть не мог. Рюкзак камнем тащил его вниз.

— Брось рюкзак, прыгай! — надрывался Витька. Бросить еду? Этого Сашка не мог даже представить себе в самом страшном сне. Ишь, чего захотел, еду бросить. Пусть едет сам, куда хочет, а рюкзак я не оставлю. Сашка махнул рукой и устало сел на насыпь.

— Ну, ты и гад, — через минуту услышал он голос Малявкина, — бросить рюкзак не мог, что ли? Малявкин потирал ушибленную коленку: — Вот, из-за тебя колено ушиб, спрыгивая обратно!

— Сам ты — гад! — ответил Сашка. — Почему я один таскаю этот несчастный рюкзак? Мне что, больше всех нужно?! И Сашка пнул рюкзак ногой, рюкзак перевернулся и покатился вниз по насыпи. Малявкин, чертыхаясь, полез за рюкзаком. В этот момент свет фонарика ударил Сашке в глаза. Он зажмурился.

— Что это вы здесь делаете ночью, хулиганы? — услышал он строгий голос. Сашка открыл глаза и увидел троих путевых обходчиков, неожиданно выросших из темноты. Один из них подхватил Витьку, карабкающегося с рюкзаком на насыпь, и теперь крепко держал того за шиворот.

— Дяденьки, отпустите нас, мы больше не будем! — притворно заныл Витька.

— Ну, уж нет, пацаны, пойдёте с нами до выяснения обстоятельств, нечего детям по ночам бродить, побудете в депо до утра, — сказал старший обходчик. Шли до депо почти полчаса вдоль путей по каменистой насыпи. У Сашки подкашивались ноги от усталости, правда, рюкзак тащил на сей раз Малявкин, а в конце пути, один из обходчиков сжалился над Витькой и взял у него рюкзак.

— Ничего себе рюкзачок, кирпичами, что ли, набит? — удивился он.

— Там еда, — ответил Сашка.

— Ага, бежать, значит, собрались, — догадался старший обходчик. — Ну вот и отбегались! Беглецов завели в маленькое помещение, где весело трещали дрова в железной печке.

165

Елена Овсянникова

— Так, говорите, откуда будете, в какой школе учитесь, фамилии, — старший обходчик сел за стол и приготовился записывать. Пришлось назвать школу и фамилии. Потом их отвели в маленькую подсобку, в которой был всего один стул.

— Придётся вам здесь переночевать, пацаны, извиняйте, удобств у нас нет, — сказали им и оставили одних. Ночка была сплошным мучением. Беглецы спали, сидя спиной друг к другу на единственном жёстком стуле. Время от времени кто-либо из них сползал вниз, вытесненный соседом, просыпался, расталкивал спящего, снова засыпали, и всё периодически повторялась. Так и промучились до утра. А утром за ними приехала полицейская машина.

— Садитесь, арестанты, — пригласил молоденький полицейский, открывая дверцу машины.

— Вы нас в тюрьму повезёте? — испуганно спросил сонный Малявкин.

— Ага, в тюрьму, в тюрьму, — рассмеялся в ответ полицейский. Через полчаса тряски по каменистым дорогам, которую мальчишки почти не заметили, потому что дремали всю дорогу, машина остановилась.

— Выходите, — сказал полицейский и открыл дверь. Малявкин и Фадеев нехотя вылезли, жмурясь от солнечного света, и обомлели. Их привезли вовсе не в полицию, как они ожидали, а в их родную школу! Витка и Сашка стояли растерянные посреди школьного двора, куда высыпали все ученики школы, радостно встречавшие беглецов криками: «Ура! Вернулись! Молодцы! Герои!». Это был настоящий момент славы! Но Сашка вдруг понял, что ему уже всё равно, он устал от приключений и просто хотел домой. Ещё через несколько минут к школе подъехали родители. Мама Малявкина кинулась с плачем к Витьке, стала обнимать и целовать его, а Сашкин отец просто сказал: «Пошли домой, после поговорим!» Дома Сашке влетело. Не так сильно, как он ожидал, потому что родители давно привыкли к его выходкам и понимали, что такой уж он уродился — неподдающийся воспитанию. Но главное было в другом.

— Ну, ладно, обалдуй, сам побежал, так зачем Малявкина с собой потащил? — сокрушалась мама. — Мы всю ночь успокаивали его мать, до сердечного приступа дошло! Всю ночь звонили то в полицию, то в скорую помощь. Такого хорошего мальчика с пути сбил! И не стыдно тебе? Да, Сашке было стыдно. Ему стало жалко родителей Малявкина, да и своих немного.

166

И на следующий день в школе, его не обрадовало даже то, что директору и Инне Семёновне был выговор от РАЙОНО за то, что довели учеников до побега. Класс ликовал, ребята благодарили беглецов, называли героями, а перед Сашкиными глазами всё стояло заплаканное лицо матери Малявкина. Правда, после этого случая Инна Семёновна никогда больше не устраивала унизительных разносов классу. И то хорошо!

ПОКА ТЫ СПИШЬ — Скажи, мой дорогой, почему ты так не любишь засыпать по вечерам? Мне кажется, ты боишься пропустить что-нибудь интересное, пока спишь. Ведь во сне ты не знаешь, что происходит вокруг. А хочешь, я расскажу тебе сказку об этом? Каждый вечер в нашем маленьком городке Дримтаун происходило одно и то же.

— Но это же скучно!

— Очень! Но жители к этому давно привыкли. Слушай дальше! Старая миссис Джонс вязала шарфик до десяти вечера. Ровно в десять она зевала, откладывала вязание и выглядывала в окно. В это самое время мимо её окна, не спеша, вразвалку проходил полицейский Билл со своим умным бульдогом Риком.

— Всё в порядке?— спрашивала миссис Джонс.

— А как же, раз я за это отвечаю,— неизменно говорил Билл. И миссис Джонс надевала ночной чепчик и ложилась в постель. В 11 часов вечера в доме напротив юная цветочница мисс Анна, закрывала книгу о романтической любви, и мечтательно смотрела в окно на звёздное небо. «Когда же я встречу свою любовь»,— вздыхала она и ложилась спать. Румяный булочник Колин дремал в это время у камина, он ждал, когда часы на башне городской ратуши пробьют полночь. Тогда он, позёвывая, вставал и отправлялся на кухню ставить тесто для сдобных булочек. Ведь оно непременно должно подойти к 6 часам утра, чтобы к 8 часам из окон булочной по всему городку разносился сдобный запах свежих булочек. Молодой пожарник Боб дежурил на пожарной каланче и в бинокль осматривал городок, чтобы вовремя заметить пожар. Но иногда его бинокль каким-то странным образом направлялся на окошко мисс Анны, и он грустно вздыхал, вглядываясь в её симпатичное личико. Да, да, пожарник был влюблён в мисс Анну, а она его не замечала.

167

Елена Овсянникова

А старый полковник сэр Файт сидел за письменным столом при свечах и через лупу рассматривал карты сражений, в которых он принимал участие, когда ещё был молодым лейтенантом. Представляешь, как много людей не спит поздно вечером в маленьком городке Дримтаун? Но есть ещё кое-что, о чём знают только сказочники, живущие в мансардах, окна, которых выходят прямо на крышу. Ровно в полночь раздаётся бой часов на башне городской ратуши. В этот момент на самой высокой крыше городка собираются кошки. Нет, конечно, не все кошки, живущие в городке, приходят на эту крышу, а только особенные. Их всего четыре. Это Том — чёрный, как ночь, огромный кот полковника Файта, это Вайти, да, да, наша белоснежная пушистая и ленивая Вайти, которая так не любит, когда ты её будишь днём, чтобы поиграть. Это полосатый толстяк Бонни, живущий у булочника Колина, и , наконец, пепельный красавец с голубыми глазами по имени Грей — гордость старой миссис Джонс. Эти кошки отличаются от остальных не только красотой: самое главное их достоинство — необыкновенно длинные усы и ещё что-то, о чём нам людям пока неизвестно. Кошки садятся в круг. Их великолепные усы-антенны устремляются в небо. И начинается ночное волшебство. С крохотной звезды, которая находится так далеко, что и в мощный телескоп её трудно заметить, начинают поступать сигналы, которые умницы кошки ловят своими усами антеннами и отправляют дальше по назначению. Что же это за сигналы? Это сны, мой дорогой! Каждый житель маленького городка получает свой сон. Удивительно, что у каждого был свой сон, почти один и тот же, ну с крохотными отличиями, чтобы не было скучно видеть один и тот же сон каждую ночь. Миссис Джонс видела во сне свой первый бал, на котором она пользовалась невероятным успехом. Полицейский Билл в своём сне преследовал опаснейшего преступника, ограбившего городской банк. Полковник Файт каждую ночь сражался с врагами, летя в атаку на коне с саблей наперевес. Пожарник Боб во сне выносил из огня хорошенькую мисс Анну во время страшного пожара, и она благодарно улыбалась ему. А мисс Анне снился прекрасный принц, который в неё влюбился, проезжая через маленький городок Дримтаун. Булочник Колин выпекал булочки для самого короля, работая главным королевским кондитером.

168

И так происходило каждый вечер. Но однажды всё изменилось. Знаешь ли ты, что любой порядок можно легко нарушить, изменив только маленькую деталь? Но это может привести к огромным изменениям. Это, как лавина, случающаяся от того, что падает маленький камушек. Так вот, однажды вечером у меня убежало молоко. Я мыла плиту, и не услышала, как Вайти просила выпустить её на улицу. Тем временем мышонок Пик, зная, что в это время Вайти уходит гулять, вылез из норки, чтобы поискать крошки на полу. Вайти увидела мышонка и кинулась его ловить. Пик в ужасе выскользнул в узкую щелку входной двери. Вайти громко замяукала. Мама открыла дверь и выпустила Вайти. Мышонок Пик бежал со всех ног, петляя по улицам городка, но кошка не отставала и мчалась за ним. Пик юркнул в приоткрытую дверь башни ратуши, Вайти — за ним. Удирающий мышонок Пик, забравшись на самый верх башни к часам, поскользнулся и свалился в механизм часов, застряв между секундной и минутной стрелкой. Часы остановились. До полуночи оставалось 10 минут. Вайти растерялась. Для сытой кошечки погоня за мышонком была всего лишь игрой. Но теперь нужно было вытаскивать Пика из часов. Пик жалобно попискивал в часах.

— Не бойся, — решительно промяукала кошка, — я тебя вытащу. Обещаю, что не причиню тебе никакого вреда. Если бы я на самом деле хотела тебя съесть, то съела бы давным — давно. Но я предпочитаю сметану и сосиски. Три кота уселись на крыше в ожидании боя часов. Первым забеспокоился Грей: — Где же наша Вайти? Обычно она не опаздывает!

— Ещё есть время, — промяукал толстый Бонни, — вполне можно успеть подремать.

— Неужели ты за день не выспался, лентяй, — удивился Том, — мне кажется, что коту вредно есть столько сдобного теста. То ли дело охота за мышами! Это позволяет поддерживать спортивную форму. И Том изящно выгнул гибкую спину. Прошло десять минут часы не били. Ещё через минуту Грей промяукал: — Вы меня хоть убейте, но я чувствую сон на кончиках усов, только не могу понять, кому его отправить, этим сном управляет Вайти .

— И я, и я тоже,— оживились Бонни и Том. — Что будем делать?

— Я знаю, — воскликнул Том, — пусть отправляются наудачу, и он решительно замотал головой, стряхнув невидимый мячик со своих усов.

169

Елена Овсянникова

Часы так и не пробили полночь. Зато жители городка впервые в жизни увидели необыкновенные сны. Потому что сны перепутались. Пожарнику Бобу приснился сон, как он скачет на поле боя с саблей наперевес. Полковнику Файту всю ночь снилось, как он выпекает булочки к королевскому столу. Готовые булочки он швырял в корзину, как гранаты во вражеских солдат. Булочнику Колину приснилась прекрасная принцесса, которая проезжая через Дримтаун влюбилась в него и предложила отправиться с ней в королевский дворец. А в королевском дворце, сидя рядом с принцессой за ужином, он отведал потрясающей вкусноты торт и, вызвав шеф-повара, узнал рецепт приготовления. Миссис Джонс всю ночь преследовала бандита, ограбившего городской банк. И ей это очень нравилось, тем более, что её сопровождал смелый и умный пёс Рик. А полицейский Билл во сне побывал на балу, где был юным кавалером юной миссис Джонс. Зато хорошенькой мисс Анне приснился сон о том, как пожарный Боб выносит её из огня. И во сне она заметила, что он смелый, сильный и весьма симпатичный юноша. А тем временем кошечка Вайти совершила головокружительный прыжок, сумев запрыгнуть на часы, схватить зубами испуганного Пика и при этом успеть зацепиться когтями за канат, спускающийся к винтовой лестнице. Зубчатое колесо часов заскрипело и начало движение. Правда часы теперь спешили на десять минут, потому что во время спасения Пика Вайти сдвинула стрелку вперёд. Наступило утро. Впервые жители городка не почувствовали аппетитного запаха сдобы из булочной Колина. Наш булочник проспал до самого утра, улыбаясь во сне… Проснувшись, он тут же записал рецепт торта и приступил к его приготовлению! Пожарник Боб проснулся и принял решение отправиться служить в армию, чтобы совершать подвиги. Всё равно мисс Анна не обращает на него никакого внимания. Он собрал необходимые вещи в рюкзак и вышел из дома, направляясь к железнодорожной станции. Вдруг навстречу ему вышла мисс Анна и приветливо спросила, куда он направляется. Боб очень удивился, ведь мисс Анна никогда не заговаривала с ним первой.

— Я отправляюсь на службу в армию, — ответил Боб.

— Как? Вы уезжаете? А я хотела пригласить вас на чай завтра, — расстроилась мисс Анна.

170

— Да… В общем-то…. Это не срочно. Я ещё могу повременить недельку, другую.

— Ну, тогда замечательно. Жду вас завтра в пять. — улыбнулась Анна и побежала домой. Миссис Джонс предложила полицейскому Биллу делать вечерний обход городка вместе с ней, потому что ей известны все подозрительные личности в городе. Полицейский Билл согласился, вспомнив чудесный сон про бал, правда, потом он немного пожалел об этом. Недоволен был только полковник Файт.

— Мне старому вояке не пристало возиться с тестом даже во сне, я буду жаловаться! — ворчал он. А его чудный кот Том тихонько улыбался в свои роскошные усы, лежа на мягкой подушке у ног хозяина.

— Скажи, мама, а часы на городской ратуше так и спешат на десять минут?

— Нет, ведь полковник Файт сверил время часов на ратуше со своими серебряными часами на цепочке, подаренными ему маршалом за боевые заслуги. И, как ты думаешь, каким часам он поверил больше? Он сразу же отправился к мэру и потребовал, чтобы стрелки часов перевели! С тех пор он официально следит за точностью часов на ратуше и очень гордится этим.

— А Вайти? Что же наша Вайти?

— А вот она спит в кресле, куда ей деться?

— А мышонок Пик?

— Пик как всегда ждёт, когда Вайти уйдёт на ночную прогулку.

— Значит, она не съела мышонка?

— Что ты, она принесла его в зубах домой, держа за шкирку, как нашкодившего котёнка. Спокойной ночи, дорогой! Кошечка Вайти сладко потянулась в кресле. Теперь она знала, что нужно делать, чтобы жизнь в городке Дримтаун не была скучной и однообразной!

171

Татьяна ШИПОШИНА

ДЕД С БЕЛОЙ БОРОДОЙ СКАЗКА Жил-был один человек, который всегда был чем-то озабочен. Так как дела следовали одно за другим, план действий требовалось постоянно держать в голове, чтоб не ошибиться, чем быть озабоченным в каждую последующую минуту. Между очередными «я был занят», «я занят», и «я буду занят» — невозможно, казалось, просунуть даже волосинки! Что там волосинки — даже паутинки! С раннего утра, как только глаза человека открывались, где-то внутри него включалась озабоченность. Сначала он был озабочен тем, как ему надо будет вставать с постели, умываться, одеваться, завтракать. Потом он был озабочен, как доехать на работу, (не опоздав при этом, стоя в пробке!). По дороге на автостоянку он был озабочен, чтоб хорошо припарковаться, (не забыв про сигнализацию!) Потом он думал, как добежать до офиса по подземному переходу и шумной улице, расталкивая на ходу прохожих. Едва выскочив из машины, он уже был озабочен, как войдёт в свой кабинет, как отругает секретаря, сходу расправится с конкурентом, и дальше… дальше… Нет, не стану я вам рассказывать «про дальше»! Если перечислить всё, чем этот человек был озабочен на работе, моя сказка займёт страниц сто, и многим читателям просто надоест её читать. Может, конечно, некоторым и не надоест. Кому-то обязательно станет интересно, чем другие люди озабочены на работе. Кому интересно — может написать письмо мне, а я перешлю ваше письмо герою сказки. Скорее всего, вы получите подробный ответ с полным описанием. Хотя, конечно, кто знает… В сказках же всякое случается… Когда-то у этого человека имелись жена и сын. Но человек достиг такой степени озабочености своими делами, что на жену и сына у него практически не оставалось времени. Однажды, когда человек ушёл на работу, жена и сын собрали свои вещички и уехали к бабушке в деревню. Сначала человек ничего не заметил, но потом два обстоятельства обратили на себя его внимание. Первое — его никто не звал кушать, а второе — ни-

172

кто не шумел и не мешал ему думать о том, чем он озабочен. Поразмыслив, что можно самому достать еду из холодильника, человек решил, что произошедшее скорее хорошо, чем плохо, и быстро справился с потерей. Правда, пришлось озаботиться тем, как положить еду в холодильник. Из жизни этого человека постепенно исчезало всё, что он не мог охватить своей озабоченностью. Он не думал, например, о небе. Небо напрочь исчезло из его жизни. Потому что заботься-не заботься, заморачивайся-не заморачивайся, а небо, как и всякая природа-погода, совершенно от человеческой озабоченности не зависят. Он не думал о полях, лесах, птицах, животных. Можете сами предположить, о чём ещё он не думал. Не ошибётесь! Ночью он привычно-обессилено падал на холостяцкую постель. Она не доставляла ему никаких неудобств. Он забывался, но часто вздрагивал, так как процесс озабоченности не оставлял беднягу и во сне. Даже во сне он забегал вперёд и всё просчитывал, что предстоит сделать в следующее мгновение. Нельзя сказать, что от постоянной гонки и озабоченности внешний вид нашего героя не страдал. Увы! Лоб его избороздили ранние морщинки. Так как он постоянно морщил свой лоб, пытаясь не позабыть, чем ему надо быть озабоченным в следующее мгновение. Под глазами героя залегли тёмные отёчные мешки. Можно было подумать, что вся недодуманная им озабоченность именно в этих мешках и залегала. Застаивалась… Так бы и продолжалась жизнь нашего героя, если бы однажды к нему не позвонил старый знакомый, и не попросил пустить к себе на ночлег своего старого деда. Дед ехал в столицу получать какую-то медаль, не врученную ему ещё со времён войны. «Несколько дней ничего не решают», — подумал наш герой и дал согласие. «Если будет мешать — потерплю… или выгоню», — так подумал он вслед за этим. Дед оказался обычным, ничем не примечательным дедом. Не сгорбленным, а сохранившим прямую осанку. Седым, усатым, с ровно подстриженной белой бородкой. Не курящим. При этом — молчаливым! Нашего героя это устраивало больше всего! Два дня пролетели спокойно. На третий день, с утра, дед как раз проходил мимо ванной комнаты, когда наш герой чистил зубы. Дверь в ванную оставалась открытой.

173

Татьяна Шипошина

— А скажи-ка ты мне, милый человек, чем это ты так озабочен, когда чистишь зубы? — неожиданно спросил дед, останавливаясь в дверном проёме. Наш герой слегка поморщился. Ведь он был озабочен! А его оторвали от озабоченности!

— А тем, — резко ответил он, — что мне ещё надо почистить зубы, умыться, одеться, позавтракать и бежать на работу! И не опоздать при этом! Проехать пробки! Припарковаться! И вообще! Надо добежать до работы, а на улице вечно полно прохожих! Надо вовремя войти в кабинет, надо отругать секретаря, расправиться с конкурентом, а дальше…

— Ох-ох-ох… — прокряхтел дед. — Вот я и смотрю… А ты не пробовал, когда зубы чистишь, думать о зубах? Наш герой смотрел на деда, а пена от зубной пасты текла по его подбородку. Зубная щётка застыла в руке. Нет, наш герой ничего не понимал. О чём его спросили? Что имеет в виду этот старый, неизвестно откуда свалившийся на его голову дед?

— А… а… м… — произнёс наш герой, сглатывая зубную пасту.

— Я могу тебе помочь, — погладил бороду дед. — Я могу сделать так, чтоб ты, наконец, вздохнул свободно!

— Это как — свободно?

— Бедняга… ты уже забыл, как это…

— Я не нуждаюсь в переменах! Я прекрасно живу! — почему-то закипятился наш герой. Видимо, почувствовал, что над его привычным существованием сгущаются тучи.

— Ты подумай, — голубые глаза деда, под седыми бровями, словно пытались пробуравить беднягу, — подумай. Я ведь немного того… волшебник. Я могу освободить тебя… Увидишь этот мир, как будто впервые…

— Я что, новорожденным стану? Ещё скажите, что мне придётся заново учиться ходить! Наш герой выполоскал рот и поставил зубную щётку в стаканчик под зеркало. У него дома все вещи находились на местах!

— Ты словно бы заново научишься ходить… — Эхом откликнулся дед. — Путь от подъезда до автомобиля будет полон пением птиц, или весенним дождиком… Или морозным воздухом… Как ребёнку, тебе захочется поиграть в снежки…

— Как ребёнку? Ха-ха, я начну в машинки играть! Вместо работы!

— Ты поиграешь в машинки со своим сыном. И он станет твоим лучшим другом.

174

— Другом? Не смеши меня, дед! У зрелых людей могут быть только деловые отношения. Конкуренция — или ничего! Ты бы видел моего главного конкурента! Я постоянно озабочен борьбой с ним! Это ведь не человек, это монстр! Семиголовый змей! А ты говоришь…

— Отношения, конечно, дружбой быть не могут. Жизнь, а не отношения… Хочешь, я сделаю так, что путь до работы будет полон не размышлениями о том, как отругать секретаря или расправиться с конкурентом, а… стихами, например.

— Насмешил, дед! Стихами! Я ни в чём подобном совершенно не нуждаюсь! Я что, подросток?

— Ты снова влюбишься в свою жену, как подросток! Наш герой подошёл вплотную к деду и слегка подвинул его. Утреннее время поджимало. Надо было бежать на работу. Можно было опоздать! Попасть в пробку, плохо припарковаться!

— Уйди, дед, — в голосе героя зазвенели угрожающие нотки. — Уйди, я опаздываю. Уйди, пока я тебя… не… Будешь уходить — захлопни дверь.

— Я сегодня уезжаю. У тебя ещё есть время.

— Дед, отстань. Из-за тебя ботинки сегодня остались нечищеными.

— Если хочешь знать, я за этим к тебе и приехал. Дверь на лестничную площадку уже была открыта.

— Зачем??

— Поговорить с тобой.

— А медаль?

— Легенда… — вздохнул дед. — Останься.

— Мне очень жаль, — наш герой взглянул на деда и захлопнул дверь. Двигаясь к автомобилю быстрыми шагами, он размышлял о том, как не опоздать, как проскочить пробку, как припарковаться, как поставить машину на сигнализацию, как добежать до работы по подземному переходу и шумной улице, как войти в свой кабинет, как отругать секретаря, как расправиться с конкурентом, и дальше, дальше… Только ночью, привычно-обессилено упав на холостяцкую постель, не доставляющую ему никаких неудобств… Но… В эту ночь ему приснилось, что он учится смотреть и ходить… Что он играет с сыном в снежки и машинки… Что он снова влюбляется в свою жену, как подросток… Что он едет на рыбалку со своим секретарём и со своим главным конкурентом… Проснувшись в холодном поту, наш герой потянулся к записной книжке. В свете уличного фонаря он лихорадочно искал адрес приятеля. Того, чей

175

Татьяна Шипошина

дед гостил у него три дня. Но не находил… Не находил… не нашёл…упал на кровать… Бедняга наш герой! Как в детстве, уткнувшись носом в подушку, он плакал, всхлипывая в голос. Он даже пару раз позвал маму, о которой практически не вспоминал до этого много-много лет… А дед с аккуратно подстриженной белой бородкой, сохранивший до старости прямую осанку, в это время стоял у окна вагона. Он вглядывался в ночную степь. Над степью плыла большая, розовая луна. Если бы оказалось возможным взглянуть на лицо деда со стороны степи, нетрудно было бы заметить, что дед улыбается в усы.

Поэзия

Галина Стеценко

177

Мечту о родине сложил в гербарий И в местном колорите строишь быт.

Галина СТЕЦЕНКО

Межа По родной земле пролегла межа. Оттого в душе — словно след ножа. Через яблоню та межа лежит. Слеза горькая по стволу бежит: Расчленённая в ночь холодную Плачет яблоня буйноплодная… Я поставлена перед выбором — У какой реки мне построить дом? Равно дóроги две реки, и жаль, Что меж Волгою и Днепром — межа…

И тает в легкой дымке лес… Ты в юных снах носил билет в кармане, Чтоб улететь в чужие города, Где нет зимы, и тёплый берег манит — Там приютят скитальца навсегда. … Не долгим гостем разных полушарий Коктейль эмоций смаковал. И — сыт.

В оседлом доме за окном бананы, Букеты орхидей на фоне гор. В лесах хозяйничают обезьяны, Иноязычен птичий разговор. И лишь во сне всё изменить ты в воле: С билетом ценным, посланным с Небес, Ты снова там, где греет снег ладони… И тает в лёгкой дымке русский лес…

У ЦЕРКВИ ПОКРОВА НА НЕРЛИ В час размышлений я иду одна На тихий луговой простор. За ним на взгорке издали видна Мне церковь у реки в уеденье — На платье — древне-вышитый узор. В зеркальном Нерли отраженье, Как девушка пред алтарём она! Спасительницей издавна слыла! Когда висела я на тонкой ветке, Не ты ль, скажи, меня уберегла?.. О чём твоя смиренная мольба? Не верила я в Небо и приметы… Когда зыбка российская судьба, — Тревожатся церквей колокола!

178

Елена ОВСЯННИКОВА-ВАРТЕРЕСЬЯНЦ

Не улетай (Марк Шагал) Не улетай, подожди, буду рядом с тобой, Не унесёт тебя даль безымянной звезды — Холод пространства и вечный блаженный покой В тонком фарфоре бесстрастной, чужой красоты. Что я могу предложить тебе, крошка, взамен? Слово какое, чтоб только тебя уберечь? Тихую пристань, где вовсе не ждут перемен, Чай по субботам и нежность обыденных встреч? Видишь, над городом кружится сизый дымок, И обозначились тени у башенок — крыш, Знаешь, я тоже взлетел бы, ну, если бы смог, Не покидай меня, слышишь, любимый малыш! Боль — словно пляски на лезвии остром ножа, Это вершина, с которой покатишься вниз, Страхом потери нельзя никого удержать В небо кричать безнадёжное слово — вернись! Проще согреться стаканом сухого вина Крепче сжимать твою руку горячей рукой И наблюдать, как бледнеет бродяжка луна — Жёлтый кораблик, влекомый небесной рекой…

Дождь Милая крошка, не бойся дождя! Дождь — это слезы чужих одиночеств, Слышишь, как он, причитая, бормочет Нежную песню пустым площадям? Вечный бродяга, поэт и позёр,

179

Елена Овсянникова-Вартересьянц

Служит ударником в летнем оркестре, Но не любим златокрылым маэстро: Громом литавр заглушает весь хор. Сам он считает себя чудаком И обожает детей и влюбленных, Не признающих зонтов убежденно, В ливень бегущих, смеясь, босиком. Он избегает горячих лучей, Жизнь его, впрочем, сплошное ненастье! Бьется в окно с безнадёжною страстью — Милая крошка, он тоже ничей!

Выживание Знаю, не умеешь плакать: Гордость — это панцирь боли. Стать бы мудрой черепахой, Камнем притвориться, что ли… Шаг за шагом, осторожно Выбираться из завалов — Знаю, свет мой, это сложно, Но и шаг — уже не мало. По крупице, по щепотке Собирать себя из пепла — Птица Феникс песней в глотке Замирает, чтоб окрепнуть. Город верит лжепророкам, Не прощает гордых крыльев, Ищут жертвы для Молоха В’ороны с чутьем рептилий. Притворись пушистой кошкой: Девять жизней разноликих Облегчат немного ношу, Кошки — гибки, люди — дики. Пусть их злобствуют химеры, Слепнут окна в черных рамах, Знаю, свет мой, хватит веры, Время лечит. Люди ранят.

180

Я построю янтарный храм Я построю янтарный храм: Станет жить в нем маленький Будда, Я служить ему верно буду Чутким сторожем детским снам. Мы пойдем собирать янтарь, Лишь бы шторм не разрушил берег, И ветра не вспахали вереск — Даль над морем еще чиста. Потекут сквозь пальцы пески, Что хранят смоляное чудо, Растворится улыбка Будды В золотых зеркалах реки.

181

Елена МИХАЛЕНКО

Летний вечер Вечер свернулся серым котенком На печке заката. Месяц прошел, словно путник с котомкой, Бредущий куда-то... Вслед за тугой вереницею дней Закончится лето Скоро уже, но не хочется мне Думать об этом. Хочется просто смотреть и молчать, День провожая. Жить на земле и любить ее. Знать: Я — не чужая.

О детстве Помню, в детстве бывало грустно Оттого, что завяли вдруг ягоды На рябиновых алых бусах, Оттого, что есть в мире ябеды. Оттого, что есть сказки печальные, Где кончается все не к лучшему, Оттого, что уж слишком отчаянно Доверялась бродяге-случаю. Были часто коленки содраны. Говорили: «Растет бедовою, Непрактичною и несобранной, Неразумною, непутевою…»

182

183

Было радостно и естественно По заборам лазить с мальчишками, Упиваться мечтами детскими И отличными добрыми книжками. Верить в чудо, и жить в ожидании, Что день будний вдруг сменится пиром. Быть пылинкою в мироздании, И огромным неведомым миром…

Звездная тишина В монастырском дворе тишина. Нет такой тишины нигде. Слышно, будто звезда одна Шепчет что-то другой звезде. Под алмазной россыпью звезд Ты замри, человек, молчи. Протянули сквозь бездну мост Ослепительные лучи. И молитва в сердце войдет, И слеза пробежит по лицу. Тихо-тихо звенит небосвод. Звезды славу поют Творцу.

Игорь КАЛИШ

Мальчишеское Мне всё сегодня нипочём! Сегодня — в жизни перемена! И хоть опять болит колено, Я раздвигаю день плечом! И не страшась дождей и луж, Иду(мне кажется вприпрыжку) Седой расхристанный мальчишка Моей жены законный муж. Иду, чеканя бодро шаг, И поцелуй несу как флаг.

Кружится снег Кружится снег. И всё светлеет — И хмурый лес, И грустный сад. Рябина радостно алеет И всё должно пойти на лад. Ложится снег на ветки клёна И на душе такой покой... А ты глядишь заворожённо, Как будто видишь всё впервой. Вот уже теплей, теплей Летом выстирано небо. Степь, над нею облака.

184

Да, давненько здесь я не был И соскучился слегка. И по детству, и по месту, И по юности своей, По кузнечиков соседству...

185

Константин ВУКОЛОВ

Речку берег уговаривал… Вот уже теплей, теплей... Босиком... роса... ромашки... Луг... парное молоко... Коробок, а в нём букашки... Дом... в тумане... далеко... Запах хлеба... зной... окрошка... Ну, ещё... вот... горячей. У окна зевает кошка... Шаг, другой... скорей, скорей! Дождь. Всё смыло. Стало легче. В сердце тонкая тоска. Я — домой. А вы? До встречи. До свиданья, облака.

Речку берег уговаривал: «Расставаться не спеши!» Перекатами одаривал, Прятал воду в камыши. А другой тянулся ивами И цветами на лугах: «Будем вместе мы счастливыми, Подожди, не убегай!» Торопливая попутчица Им журчала на бегу: «Оставаться не получится, И без вас я не могу.» Убегала речка верная, Глубока и холодна. Без её любви, наверное, Море высохнет до дна.

Мой оберег Я тороплюсь с признанием в любви. Она поёт ручьём неугомонным, Забыв, что возраст близится преклонный, Морщины-годы быстрые легли. Спешу взахлёб о ней и про неё, Как будто снова в юности далёкой. С любовью вместе, я не одинокий, Встречаю долголетие моё.

186

187

Пусть недруги смеются надо мной, Без них нельзя, у них свои задачи, Но лишь глупцы считают неудачей Подаренные крылья за спиной. И как бы в жизни дальше не вели Дела, заботы, может быть, болезни, Сомнения, тревоги в душу лезли, Мой оберег — тепло моей любви.

Запах счастья Остывало солнце блёклое, Уходило на покой, Пахла женщина далёкая Тишиною и травой. Шла она зовущей тропкою В сенокосные луга Встретить счастье там негромкое, Где намётаны стога. Плыли запахи медовые Разнотравья на лугах, Листьев шёпоты бредовые Шелестели на губах. На заре рассветной женщину Уносил туманный дым. Было ей судьбой обещано Счастье вымучить с другим. Потревожит память встреченный В ту июльскую теплынь. Пахнет счастье этой женщины Так же горько, как полынь.

Лидия ОГУРЦОВА

Благодать …а утро пахло кофе и стихами, и новый день мне обещал тебя, и по окну жемчужины стекали слезинками продрогшего дождя, и наполнялся запахом и звуком младенец-день, чтоб позже выпал снег, и, обегая циферблат по кругу, две стрелки суетились, чтоб успеть часам пробить двенадцать – гулко, дерзко,– а нам успеть желанье загадать, – и снегом припорошенные фрески пообещают миру благодать. *** Поговори со мною о любви, дыханием коснись моих ладоней. Вдвоём оставшись в полусонном доме сойдутся наши судьбы визави. И поцелуй сорвёт печати сна, стирая между «ТЫ» и «Я» границу, любовь вспорхнёт счастливою Жар-птицей, в атлас небесный погружая нас. Укроет ночь от любопытных глаз гирлянды окон дома, что напротив, – и в унисон звучащей нежной ноте два сердца устремятся на Парнас.

188

189

***

Начертаны на листьях имена… С.Овчаренко Распахнутых сердец уходят времена вагончиком последней электрички. Написаны на листьях имена, их осень соберёт на перекличку. Кружится листопад: имён, событий, дат – волнующим, шуршащим скоморохом. На листьях имена – кленовый звездопад – печально душ коснётся тихим вздохом.

Слово Из сотни слов я выберу одно – подружка-ночь на ушко мне шептала его под утро. Я ещё не знала, какою магией окружено оно. Я только прикоснулась к звукам нежным, прислушалась… и растворилась в них всем существом, всем будущим и прежним – в одном лишь слове, заменившем стих. И, насладившись совершенным звуком, душа встречала алую зарю, а слово, повернув к своим истокам, звучало эхом: я люблю, люблю….

Наталья ИВАНОВА

Материнское Негромким был твой первый крик, Мой крошка-командир. Но для меня он в этот миг Заполнил целый мир. Прошли мы вместе через боль И через счастье мук. Теперь ты – маленький король Моей души и рук. И лик младенца-короля Невинен, ясен, чист. Ты – тонкий месяц, я – Земля, Я – дерево, ты – лист. Ты – мой космический закон И мой морской прибой. На самой древней из икон – Там тоже мы с тобой. Дала тебе я первый кров И первую еду. Всегда и силы, и любовь Я для тебя найду. Мы одолели долгий путь К сегодняшнему дню. Смогу забыть – кого-нибудь, Тебе – не изменю...

190

Маленькая пианистка

Посвящаю моей маме

Тайга вокруг бескрайняя, А мне двенадцать лет. Я в госпитале раненым Даю большой концерт. Мороз в сибирском городе Безжалостен, суров. И, как алмазы, дороги Полешки звонких дров. Из-под замёрзших пальчиков Рождается Шопен. А раненые мальчики Толпятся возле стен. Меня чуть старше, юные, В повязках и бинтах. Рояль рыдает струнами, Звучит могучий Бах. Грустит танкист контуженный. На кителе медаль. И через сад завьюженный Бетховен рвётся вдаль. Вдруг инструмент порывистый Запел, как клавесин. Стал подпевать заливисто Молоденький грузин. Он новую мелодию Мгновенно подхватил. Им пять сражений пройдено, Теперь сибирский тыл. А вот сидит в безмолвии Солдатик без лица.

Наталья Иванова

191

Он встретил пулю в голову У города Донца. И под бинтами мятыми Не видно горьких слёз. Рахманинов раскатами Уносится в мороз. Шумит тайга бескрайняя, Конца сраженьям нет. Я каждый день у раненых, А мне двенадцать лет.

Прости меня, берёза… В лихое время детства нет, В войну взрослеют рано. Я из Москвы в двенадцать лет Подался к партизанам. Связным нередко я ходил, И как-то в воскресенье Меня отправил командир С секретным донесеньем. Я пересёк большой овраг И вышел к роще белой. А там укрылся хитрый враг С недремлющим прицелом. Он землю русскую топтал, И нивы, и дубравы. Он сыпал огненный металл Налево и направо. К берёзке хрупкой я приник, Но враг был чуток, зорок. Пальнул в берёзу напрямик, Услышав тихий шорох.

192

Огонь из чёрного ствола Ударил в белоснежный. Берёзка пули приняла Своей корою нежной. Меня берёзка, словно мать, Спасла от страшной встречи. Ветвями стала обнимать За шею и за плечи. От верной смерти сберегла, А после урагана Стояла трепетна, бела, И капал сок из раны. Я ствол прохладный целовал, Молился за спасенье. Потом на дальний перевал Доставил донесенье. …Седой и сам, и все друзья. Война в далёком прошлом. Но я вернулся в те края, К берёзоньке хорошей. Увидел я – на склоне дня Светлеет пень белёсо. Ведь ты погибла за меня. Прости меня, берёза…

193

Рустам КАРАПЕТЬЯН *** И женщина, идущая с корзиной, И девочка, поющая под нос, И трое выпивох у магазина, И грязный, но вовсю весёлый пёс Видны на фотографии чб-шной Под мелкой паутиною морщин. Как-будто, треснув, мир остекленевший Не разлетелся вдребезги. Прочти По буквам, по слогам и по нарядам Нехитрой фотографии бытьё, И снова папа словно встанет рядом, Чтоб оживить творение своё. *** Бегу туда, куда бесследно Струятся тени и гроза. А город жадно и фасетно Глядит в меня во все глаза. Он междугорен, одноречен, Знаком и поперёк, и вдоль. Ложится смог ему на плечи, Томит асфальтово мозоль. Он, как и я пошёл на убыль, Но я бегу, а он в отказ, Хоть ноют люди словно зубы, И небо катится из глаз. *** Он выходит на площадь, Небо в сердце храня, И встречает на ощупь Краски каждого дня.

194

И беззубой шаманкой, Словно ночь напролёт, Обезумев, шарманка Небу песни поёт. *** Заберусь на сопочку, Отдышусь чуть-чуть, Опрокину стопочку К солнышку взлечу. Больше не догонит Мёрзлая земля. Город на ладони — Родинка моя. *** Вот и я прошёл и стемнел навек, Став почти вчерашним, Где трава ложится под первый снег, Задыхаясь влажно. Снег ещё сойдёт и уйдёт во тьму, В глубину, как в небо. Но, пока живой он, полста приму, Разбавляя хлебом. И, когда сойдутся жара и хлад, Воспаряя в бездну, Мир войдёт в меня, как Спаситель в ад, Чтобы вновь воскреснуть.

195

Татьяна ВАРЛАМОВА

Надежда Надежда — это слабый лучик, Который светит в темноте. Она терпению научит, И даст исполниться мечте. Нельзя отчаиваться, помни! Ты с Верой в путь её зови, Надежда познаётся в скорби, И жить не может без Любви

Лебедь и ворона На прошлой неделе грачи улетели. Ворона с опаской смотрела им вслед: «Вокруг только тучи и дождик плакучий. Что делать? Лететь мне на юг или нет? Неплохо бы было, узнать свои силы, Взлететь в поднебесье да крылья размять! Эй, лебедь, скажи мне, король белокрылый, Ты можешь меня к себе в стаю принять?» И лебедь ответил: «Тебя я приметил. Скорей поднимайся сквозь тучи со мной. Там вольному — воля! Там ветру — раздолье! Вернёшься обратно ты ранней весной». Ворона взлетела довольно умело, — Она выше крыши родной поднялась! Но тотчас решила: «Опасное дело… Мне, кажется, буря вдали началась».

196

«К чему суетиться? — подумала птица, — Я вовсе не лебедь, не грач и не гусь. Зимуют же рядом снегирь и синица». И каркнула смело: «Я тут остаюсь!»

197

Татьяна ГЕТТЕ

Весна пессимиста Только солнце пригреет слегка, Разговоры направо-налево Надоела, мол, эта зима, Не мила уж, как старая дева! Вот её обозвали: «Старуха!» И любому приятней уже Белый снег тополиного пуха И весна на земле и душе! А весна, принося шум и гам, Заглянув в наши сонные лица, Свежим ветром хлестнёт по щекам, Приглашая с собой веселиться, Пробуждая желание жить! На минуту покажется, вроде, Что готовы кружить и кружить Люди вечно в её хороводе! Но известно коварство людское Всё возьмут, что могли б только взять, И весну, словно падшую девку, Завтра будут уже осуждать!

Воспоминание о детстве сестре Надежде Помнишь, в доме родном я и ты. В тишине гулко бьются сердечки. Мы взираем на мир с высоты Не успевшей остыть за ночь печки.

198

Всякий раз замираем мы тут: Знаем таинство вновь повторится — Дед и бабка тихонько войдут И к святому углу — помолиться.

Литературно-художественное издание

МОСКОВСКИЙ СОЮЗ ЛИТЕРАТОРОВ

Чуть видны ранних сумерек тени, И цела у печи дров охапка. Преклонивши больные колени, Крест кладут за крестом дед и бабка... Лишь потом озаренье придет Отчего в жизни счастливы были — Старики нам надолго вперёд Все земные грехи отмолили. Сердце нынче — открытая рана, И всё чаще платочек к глазам. Видно время пришло, и пора нам Становиться самим к образам.

Одуванчики Одуванчики, ах, одуванчики, Вот и тронула вас седина... Вы вчера — златоглавые мальчики, Но о том только память одна. И не надо качать укоризненно Уж лысеющею головой — Век короткий отмерен по жизни вам, Но зато был тот век золотой! И казалось, что жизнь будет вечною, И хотелось любви алых роз. Незабудки рыдали на плечи вам, И тонули вы в море их слёз, И кружились несчастные головы Где любовь там не нужно вина. Одуванчики, ах, одуванчики, Вот и тронула вас седина...

«ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПЕРЕКРЕСТОК» № 11, 2017 альманах

Координатор Д. Б. Гвилава Главный редактор В. З. Черняк Редакционная коллегия: Ж. И. Голубицкая, Т. В. Шипошина, Л. Л. Адлина, Е. Меркачева, М. М. Стародуб, Н. Днепровская

Редакция не обязательно разделяет точку зрения авторов

Подписано в печать 23.09.17. Формат 60х901/16 Печать офсетная. Бумага офсетная №1. Печ. л. 12,5. Тираж 700 экз.