Алексей Кащеев. Восемнадцать плюс

АЛЕКСЕЙ КАЩЕЕВ

восемнадцать плюс

Москва 2017

УДК 82-14 ББК 84(4Рос) К31 Авторские отчисления от продажи книги будут переданы благотворительному фонду «Русь сидящая» Составитель Елена Яковлева Оформление обложки minamilk

Кащеев, Алексей К31 восемнадцать плюс / Сост. Е. Яковлева. — Москва: ­Лайвбук, 2017. — 96 с.

ISBN 978-5-9909493-6-2

Алексей Кащеев — практикующий нейрохирург, кандидат медицинских наук, поэт, популярный блогер, финалист литературной премии «Дебют». Его стихи публиковались в «Новой газете», журналах «День и ночь», «Континент», «Новые писатели», «Пролог» и многих других. По словам литературного критика Льва Оборина, «стихи Алексея Кащеева путешествуют по карте экстремальных человеческих эмоций — от внезапно накатывающей сентиментальности до убийственной иронии, от страха до восторга. Впрочем, в самый нужный момент Кащеев, нейрохирург по профессии, умеет психологически отстраниться и, пользуясь эмоциями как инструментами, «сделать» текст, придать ему завершенность. Вам понравятся эти стихи, если вас интересует человеческий характер в поэзии». УДК 82-14 ББК 84(4Рос)

ISBN 978-5-9998493-6-2

© Алексей Кащеев, 2017 © ООО «Издательство “Лайвбук”», оформление, 2017

Вступительная заметка — ответственное дело, и, разумеется, одним-единственным просмотром рукописи я не ограничился. При первом беглом чтении с экрана компьютера книжка Алексея Кащеева произвела на меня отрадное впечатление, при повторном, с бумаги — тоже, но задним числом я обратил внимание, что страниц с моей карандашной пометкой «минус» и «плюс/минус» больше, чем однозначно «плюсовых». В ответ на эту бухгалтерию всякий мало-мальски искушенный в поэзии читатель тотчас вспомнит несколько звонких поэтических имен со сходным раскладом удач и промахов. Но я не стану испытывать здравую скромность А. Кащеева, ставя его по названному признаку в какой-либо блистательный ряд, а повторю общеизвестное: обаяние удачного произведения подсвечивает и менее впечатляющие опусы того же автора, если, конечно, и во взлетах, и в падениях ощутима его поэтическая личность. Так, впрочем, и в человеческих отношениях с их чересполосицей. Просто искусство как полигон идеального менее терпимо к промахам, но это к слову. Стихотворения Кащеева не лирическая эссенция, а пространное повествование в рифму и без. Такая, восходящая к Слуцкому, подчеркнуто прозаическая манера позволяет в шутку анонсировать эти баллады: Зачем одному из любовников, в случае разрыва, все бросить и ехать в Париж, на 12-ю линию Пигаль («второй вагон из центра и налево…»)? Почему такого беспросветного юмора исполнены ­позывные мобильного телефона у одра смерти? Какие навязчивые сновидения одолевают лириче­ского героя? Бояться ли медики смерти, с которой они вроде бы изо дня в день накоротке?

5

Обо всем этом и многом другом читатель узнает из книжки «18 +». (Лев Лосев рассказывал, что держал в руках американское пособие по русскому языку с разбором пастернаковской «Зимней ночи»: Когда «мело по все земле»? Что «стояло на столе»? И т. п.) Я почему-то уверен, что умный и остроумный Алексей Кащеев не обидится на мой тон. Он ведь и сам, будто передразнивая Ходасевича, несколько на свой лад трактует тему губительного счастья падения с высоты: Не разобьешься а всего лишь сломаешь ногу в трех местах два месяца и будто новый ты будешь бегать и плясать

Или пародирует киплинговские мотивы в балладе «Военно-полевая хирургия» — о свихнувшемся институтском преподавателе: я спал и слышал каждый четверг сквозь чуткий студенческий сон как он возбуждался при слове «война» и как сокрушался он… . . . . . . . . . . и встав без будильника в пять утра он принимал фенибут вот кого мы предъявим врагу если на нас нападут

Странно, что мне, версификационному педанту и чистюле, в небрежностях стихов Кащеева видится некий шарм и стильное разгильдяйство! И это не единственная уступка, на которую я пошел. Вроде бы, я не вчера решил для себя, что верлибр это — не по моей читательской части. Но обезоруживающий лиризм такого вот высказывания заставляет забыть о собственном решении: в детстве ко мне прилетал голубь я представлял что он говорит покорми меня детектив Леша

6

капитан Леша каратист Леша кем я еще там себя представлял я просил у мамы хлебные крошки клал их на ржавый гнутый карниз голубь клевал и потом улетал голубь был рыжим мне было пять теперь все участники этих событий умерли даже хлеб изменился если голубь вновь прилетит как он меня узнает я ведь не стал капитаном не стал каратистом что я ему скажу

Название «18 +», в числе прочего, дает знать, что перед нами стихи для взрослых. Жаль, если какие-нибудь простаки родители отнесутся к этому предостережению всерьез! Было бы совсем неплохо, если бы эта книжка попала в руки неглупых и незлых подростков. Матерной бранью нынешнее «младое племя» не удивишь, а с нравственностью в книжке все благополучно на зависть. Причем именно в самом обиходном и человечном смысле. Вообще, человечность — вполне подходящий ключ к обаянию лирики Алексея Кащеева. Кроме того, пафосу его стихов, при всей их демонстративной безалаберности, присуща нешуточная внутренняя дисциплина, и даже можно разобрать слова не очень торжественной, будто наспех произнесенной присяги: что у меня можно отнять кроме любви и долга? как хорошо что ничего не отнять…

И еще: не знаю точно как любить друг друга в стране воюющей от севера до юга но видимо почаще целоваться и не бояться… Сергей Гандлевский

Алексей Кащеев создает стихи, построенные на двойной трансформации: порой ироническом, а чаще гротескном остранении бытового начала, а затем на трагическом преобразовании первичного снижения. Получается движение от нейтрального центра вниз, и сразу же высоко вверх. В этом смысле вспоминается Лидия Гинзбург, говорившая про Анну Ахматову: «Она думает, что Олейников — шутка, что вообще так шутят». Опыт лирического (так и хочется назвать его трагифарсовым) героя Кащеева в немалой степени связан с одновременной принадлежностью субъекта говорения к миру и выключенности из него. Внешние реакции могут быть подобны общепринятым, затаенная же рефлексия заставляет видеть за кулисами выморочного мироздания грозное, не поддающееся формальной ­логике инобытие. Данила Давыдов

Стихи Алексея Кащеева путешествуют по карте экстремальных человеческих эмоций — от внезапно накатывающей сентиментальности до убийственной иронии, от страха до восторга. Впрочем, в самый нужный момент Кащеев, нейрохирург по профессии, умеет психологически отстраниться и, пользуясь эмоциями как инструментами, «сделать» текст, придать ему завершенность. Вам понравятся эти стихи, если вас интересует человеческий ­характер в поэзии. Лев Оборин

по дверг н у т ь цензу ре

элегия в тот вечер когда ты мне отдалась шел мелкий снег сосед с огромным лабрадором гулял в снегу хоккейная коробка привычно освещалась фонарем и женщина с почтамта герань пошла выкидывать герань стояла около помойки и умирала вот и мы умрем, — привычно мне подумалось а после мы выпили вина и спали рядом и с этих пор живем с тобой вдвоем все эти ваши таинства любви боюсь не существуют потому что их слишком трудоемко объяснять шел мелкий снег и превращался в грязь мы шли домой я был слегка бухим в тот вечер когда ты мне отдалась Россия аннексировала Крым той ночью был салют и мы с тобою лежали рядом будто бы салют был в нашу честь когда кругом стреляют конечно холостыми это даже влюбленным создает уют

9

по дверг н у т ь цензу ре

мы толком и не слышали салют с тех пор прошло три года если вкратце не знаю точно как любить друг друга в стране воюющей от севера до юга но видимо почаще целоваться и не бояться

Алексею Панову

мой прадед был артиллеристом с крыши ныне снесенной гостиницы его расчет сбивал неистово самолеты бомбившие столицу от прадеда остались игральные карты десятки медалей и автографы тогдашних писателей теперь я пользуюсь кредитной картой одного из банков страны-неприятеля мой прадед хотел погибнуть за Родину он был характером строг десятка не робкого так говорила прабабушка вроде бы он умер от рака кажется левого легкого

по дверг н у т ь цензу ре

с медалей Сталин щурится взглядом пижона когда я лезу в сервант протирать пыль как будто не Сталин убил сколько-то там миллионов как будто не прадед мой а я победил я боюсь смерти не знаю молитвы в армию я не пойду упаси боже кто сейчас помнит день Куликовской битвы все победы забудут и эту тоже

11

но когда в местах где по его желанию стреляла в небо зенитка снарядом советской кройки в тех местах где стояло могучее здание а теперь леса бесконечной стройки в тех местах проходя по грязным ступеням я поднимаю голову в небо синее

по дверг н у т ь цензу ре

потому что мой прадед выжил за это мгновение потому что меня назвали его именем

клиника Иванов говорит: «У меня ничего не болит», А вот Петров имеет зеленый вид, Только Сидоров просто лежит. Молчит. Иванова мы выпишем. Он поедет домой, Подарит коньяк, обнимет детей с женой, И пойдет работать в свой офис, счастливый такой. А вот Петрова мы не выпишем, нет, Дадим ему капель каких, чтобы жил сто лет. Через неделю домой. Суета сует.

по дверг н у т ь цензу ре

Только Сидоров нами теперь забыт. Перед ним расступаются пробки, солнце горит. Посмотри скорее, вон он свободный летит.

13

военно-полевая хирургия если на нас нападут мы развернем госпиталь будем там ампутировать руки и ноги бойцам будем вскрывать черепа и удалять гематомы станем мы по кусочкам кости лица собирать

если по нам стрельнут ракетой «земля-земля» мы достанем адреналин и расчехлим скальпеля будем работать по двадцать часов ведь наш противник хитер а в коротких паузах будем ебать медсестер

14

по дверг н у т ь цензу ре

если осколок внедрился в полость брюшную солдата или в грудную полость или же в малый таз на перевязочном пункте его вынимать не вздумай просто перевяжи и по этапу отправь

помню была у меня одна в городе Пенджикент сиськи арбузы крепкий зад муж выпивающий мент помню как в госпитале полевом скинув халат в траву я покрывал ее как бык кроет телку в хлеву сестры думают лишь о бойцах даже когда их ебут вот чем мы ответим врагу если на нас нападут так говорил переживший Афган Африку и Чечню трижды контуженный препод наш я спал на последнем ряду я спал и слышал каждый четверг сквозь чуткий студенческий сон как он возбуждался при слове «война» и как сокрушался он

по дверг н у т ь цензу ре

что больше не нужен госпиталям скальпель его старика что если уж ебнут ракетой по нам то сразу наверняка а после приняв у студентов зачет он с невозможной тоской клал бутылку «Охоты» в карман и отправлялся домой

15

снилось ему что несут опять раненых в лазарет снилась сисястая медсестра и ее на гражданке мент

по дверг н у т ь цензу ре

и встав без будильника в пять утра он принимал фенибут вот кого мы предъявим врагу если на нас нападут

* * * в тот вечер мы кого-то победили кричали все кричал со всеми я когда забили нашим я схватился за голову как будто это мяч шептал пиздец держался за макушку но вот Аршавин вдарил по мячу и два-один кричали мы с Митяем ну а когда забили наши третий я не кричал я встал как будто я тостующий торжествовал я молча

по дверг н у т ь цензу ре

в тот вечер мы кого-то победили гудели под окном автомобили и я кричал «Россия! Рос-си-я!» кричали все кричал со всеми я я выпил водки мне тогда казалось что я люблю Россию я люблю буквально каждую березку и травинку и я кричал «Россия-чемпион!» я в школе был ужасным футболистом когда я мяч пытался отбивать то все смеялись ставили в ворота но и в воротах я стоять не мог

17

я пропускал в другой метался угол не мог отбить и подавать не мог когда играли с параллельным классом то я сказал что ногу потянул я в школе был убогим футболистом но этой ночью я любил футбол пускай спустя неделю нам с позором пришлось покинуть тот чемпионат потом мы шли с тобою мимо парка мы шли домой и я тебя держал за руку ты меня держала поскольку я шатался так мы шли мы встретили нетрезвого мужчину в другой бы раз его я обошел но был он с триколором не сдержавшись я прокричал «Россия — чемпион!»

по дверг н у т ь цензу ре

мы проходили по микрорайону шумели листья пахло шашлыком и я любил российскую команду едва ли не сильнее чем тебя

по дверг н у т ь цензу ре

* * * Я пил Главспирттрест я пил Смирнов. В Твери наливался настойкой гадкой, Я пил куда-то пропавший Тинькофф И вечно зеленую «Балтику-девятку», Я пил граппу, вино и портвейн, Я пил перцовку, закусывая салом, Я пил с теми, с кем пил Евгений Рейн, И с теми, кого уже не стало. Я хлебал ракию, я тянул Малибу, Я хлестал коктейль за семнадцать баксов, Я ставил бутылку на ржавую трубу Одной из улиц Красноярска, Я наливался спиртом, разбавленным физраствором, Я жрал неизвестный напиток на букву «бэ», Напившись виски, я пел сам с собою хором (Лучше всего выходили песни «Любэ»), Я пил в одиночестве, пил с пожарником, Бухал с мрачным санитаром Димой, Я пил с пограничником и с алтарником, С любимой женщиной и с нелюбимой, Я запивал соком, заедал салатом, По утрам глотал холодную вкусную воду, Я мучился тошнотой, воображая себя солдатом, Боящимся тягот, но все же идущим в пехоту, В пьяном виде я летал в самолете, Писал стихи, разговаривал со своим котом, Играл в бильярд, спал за столом на работе, —

19

по дверг н у т ь цензу ре

Но ни разу, ни разу не думал о том, Что, когда покинет душа моя бренное тело И явится ангел с блокнотом, сквозь чьи-то всхлипы Он спросит меня не о том, что я в жизни сделал, А только о том, сколько и с кем я выпил.

Анне Цветковой

пока я таскал на себе свой нелегкий крест глотал транквилизаторы и менял партнерш катался по миру в поисках неизвестно каких чудес мечтал утопиться сорваться с горы наткнуться на нож так вот пока я тратил себя на это видел в кошмарах покойников и диких зверей один еврей-эмигрант с кафедры биохимии Массачусетского университета синтезировал в пробирке психически здоровых людей эти бляди оказались устойчивы к стрессу у них отсутствовали гены

обуславливающие душевную боль они посещали крестный ход пятничную молитву и мессу и без проблем метаболизировали алкоголь

по дверг н у т ь цензу ре

у них оказались способности к стартапам

и получению взятки им легко давали кредиты под шесть процентов годовых ученые тщательно изучали их сексуальные повадки и обнаружили полное отсутствие таковых постепенно ситуация вышла из-под контроля некоторые особи сбежали вырвавшись из оков стали плодиться бесполым путем на воле быстро создали политическую партию мудаков

21

их представители довели сумасшедших

до полной прострации показав им нецелесообразность различной хуйни путем перепоста картинок и тщательной дезинформации им удалось убедить что в мире существуют только они пока я мечтал что меня кто-то ждет и ищет пока я игнорировал действительность и бухал эти бляди ели исключительно здоровую пищу и через день посещали спортивный зал

по дверг н у т ь цензу ре

и вот теперь когда я смотрю в оба когда я осознал где проблема а где хуйня оказалось что этих блядей мало того что — много так они еще и значительно лучше меня

* * * ох и боюсь я смерти ох и боюсь оттого я слежу за собой и хожу в бассейн оттого из себя изгоняю всякую грусть изгоняю лень для того я к блядям не хожу и воздержан от всеразличных шалостей разных опасных грехов а когда я пью то на утро не пью и вот оттого здоров но она все равно караулит меня кругом в самолете сажусь у прохода она у окна прихожу в магазин за батоном и молоком а на кассе она обнимаю жену отвернувшуюся к стене и предчувствую это совсем не моя жена а когда перестраиваюсь на шоссе в левом зеркале вижу она

по дверг н у т ь цензу ре

перестань таиться баба ты или кто выгни спинку намылься дай я тебе полью повернись лицом я с тобою сто лет знаком я тебя люблю

23

* * * здесь мы поссорились я помню ты ушла наверное поехала к отелю а я остался вышел из музея и стал бродить куда глаза глядели так и сейчас в Париже есть где сесть но совершенно нечего поесть гудят сирены негры отдыхают и Сена мимо них проистекает и я иду куда глаза глядят

и этот лев был страшен пасть его была наполнена десятками клыков глаза его различные размером на разном уровне торчали посреди свирепой морды грива развевалась и бицепсы и трицепсы на лапах изображали дьявольскую силу его всего от ярости своей перекосило

24

по дверг н у т ь цензу ре

в тот день мы были в Лувре посреди очередной бессчетной галереи висела неприметная картина огромный лев старается сожрать какого-то библейского героя

художник восемнадцатого века и человека плохо рисовал не то что льва вот так и я не знал как передать свою тоску поэтому пошел по длинной улице от центра удаляясь я долго шел и наконец пришел на эту запыленную площадку где и теперь валяются собаки и дети бегают и бабушки сидят и воробьи воркуют по-французски

по дверг н у т ь цензу ре

сегодня когда ты моя жена я говорю тебе не знаю точно что с нами станет кто из нас кого покинет первым но пускай второй сюда приедет если это я то знаю адрес если это ты то запиши чтоб сэкономить время двенадцатая линия Пигаль второй вагон из центра и налево