Остров № 11, 2002

Всё, что написано нами о нас и ими о лесбиянках и что вы не смогли прочитать в уже вышедших номерах «Острова» и не прочтете в этом (а хотели бы), хранится в «Архиве лесбиянок и геев», чьим главным архивариусом и хранительницей (не столько написанного, сколько настроения читателей) является Елена Григорьевна. Позвоните по телефону 457-89-74 и вы узнаете, адрес и дорогу к этой замечательной квартире. Однако звонить следует только и строго с 17.00 до 20.00 в любой четверг (в остальное время это – частная квартира, поэтому следует проявить вежливость и не беспокоить хозяев в неурочное время). Звоните и приходите в Архив, где вы узнаете много интересного о себе.

Двенадцатый номер журнала мы планируем выпустить в сентябре 2002 г. Он будет юбилейным – в нем мы подведем итоги трехлетней работы. Впрочем, в номере, как и всегда, будут напечатаны рассказы, стихи, статьи, письма и другие материалы, так или иначе затрагивающие лесбийскую тему. Заявки на двенадцатый номер журнала присылайте на наш почтовый адрес, а также по e-mail, и редакция вышлет вам журнал наложенным платежом. Наш адрес: 121099, Москва, а/я 10, Харитоновой (пожалуйста, больше на конверте ничего писать не надо, в случае предполагаемого ответа со стороны редакции высылайте конверт с вашим адресом или заявку с указанием обратного адреса).

E-mail: island_ostrov@inbox.ru Интернет-портал – http://www.ledypark.narod.ru (с архивом и анонсом выходящего номера).

Журналы «Остров» можно также приобрести в Москве в магазинах: «Гилея» по адресу: м. «Аэропорт», ул. Черняховского, 4а – работает в будни и в субботу до 20.00; «Ад маргинем»: м. «Павелецкая», 1-ый Новокузнецкий пер., 5/7 – работает до 19.30 (кроме воскресенья) Издание не коммерческое. Редакция с благодарностью примет любую финансовую и информационную помощь. Сексуальная ориентация авторов и всех лиц, упомянутых на страницах журнала, никоим образом не определяется направленностью самого журнала. Мнение авторов и мнение редакции могут не совпадать.

№11

Содержание: Селена Рассказ незнакомки

2-4 5-11

Лет в пятнадцать я влюбилась по-настоящему, и конечно, в женщину. Она была старше меня на 30 лет.

Фаина Гримберг САФИЯ Лиляна Хашимова «Монастырь муз» (К истории творческих

12-14 15-26

и личных взаимоотношений Г.Н. Кузнецовой, И.А. Бунина, В.Н. Муромцевой-Буниной, М.А. Степун)

Тем не менее, в личной жизни Кузнецова, кажется, была счастлива. Она прожила вместе с Маргой до самого конца...

Ладо Светлана Данькевич

27-29 30-31

Ты пишешь: «Эротика мое призвание». А поподробнее…

Советское кино

32-35

И я чувствую себя самой счастливой женщиной в мире потому, что Наташины прекрасные глаза никогда не превратятся для меня в две бессмысленные черные пуговицы…

Шифровальщицы

36-38

– Интересно, а твои что будут делать, когда узнают, что мы давно любим друг друга?

Куприянова И.С. Однополые семьи в современном обществе: проблемы нормализации

39-42

Трудности: многие не воспринимают двух женщин как полноценную семью…



Виктория 1

43-44

*** Москва... Огни ночные. Шуршанье шин, гудки. Нежданные, пустые и нужные звонки... Шаги за стенкой, шепот и запах сигарет... Колес бегущих грохот – и вот Москвы уж нет! Просторы тундры – сопки, болота, тишина. И песни голос робкий не прерывает сна. Чудесный сон – под вечер вдвоем в палатке мы. Огонь пылает в печке, и лица не видны... Совсем не слышно шума, а только сердца стук. И можно тихо думать, не разнимая рук... Часы убрать – над нами не властно время здесь... Вдруг – полночь. На вокзале зловещий отблеск рельс. Ночник в купе не гаснет, дрожит вагон... Заря встает, и сразу ясно, что сон приснился зря... Москва... Такси шальные и осень у окна... Мне снятся сны иные, а чья-то ночь без сна...

*** Тут прогноз передавали – завтра дождь. Небо чистое такое – может, ложь? Золотая осень, летнее тепло, и не верится, чтоб завтра полило. Никакой зимы не будет никогда! Твоя старость и болезни – ерунда. Бабьим летом ты весны осенней ждешь, забывая, что зимой, как все – уйдешь...

НОЧЕВКА НА БЕРЕГУ МОРЯ Синее море все в пене прибоя. Скалы холодные в сером тумане. Вечер по берегу черной тропою бродит... Но вот уже ночь наступает. Темное море и небо ночное. Горы уснули. Прибою не спится... Море не знает ни сна, ни покоя, словно оставить кого-то боится... Утром стихает, и штиль наступает. Солнце еще не всходило. Над морем дымка лазурная и голубая, и умывается берег волною...

2

№11 *** Мы падали с высоты, покорясь дуновению ветра. Отдохновением фетра Были наши мечты. Мы падали с высоты Превращая в листы обнаженные души, Мы стали послушны Зиме, Тишине. Я и Ты. Мы отдаляли объятья, Необходимостью восприятья Победоносной Судьбы Мы разбивались о рифы, В простой различая рифме Составленное из маеты, На части разбитое: Я и Ты. Мы таяли в сновиденьях, Из полуночных сомнений Взращивая оторопь пустоты, Оставаясь в пределах прозрачного: Я и Ты. *** Колодец мудрости глубок Идущий за витком виток Уносит вглубь И ввысь возносит Лишь тех, кто Маску Страсти носит На не потрескавшемся лике. Искристые ночные блики Скользя мелькнут во мраке дня И не замедлят появиться Две полуночные сестрицы: Разлука милая и Страсть Над ложем низко наклонясь Начнут шептать перебивая И путая на все лады И пальцы рук сплетут играя, Качая баловня Судьбы. Смеюсь и вижу: тленны, тленны Слова, предвижу перемены. Смеюсь. И страсти отдаю Все непочатые плоды. Быть может, их увидишь ты.

3

*** Я не вхожу в твою жизнь лабиринтовым коридором Я устрашаюсь мысли одной – играть паяца. Все вездесущее и однозначное кажется вздором Мне бы хотелось тебя запомнив собой остаться. Я не страдаю от малости умалишенных И не ищу в душных спальнях любви сонетов. Я прохожу мимо сборищ цинично сонных И задавая вопросы, не жду ответов. *** Я просыпаюсь от зимы От холода непостоянства Чужого зыбкого пространства Воинственной больной любви. Я просыпаюсь от себя От чужеродности привычек От громких птичьих перекличек В преддверье солнечного дня. Все просто необыкновенно И мудрость странника слепа И бесконечная зима Теряется в весне мгновенно. Я ухожу по той стезе Где не бывал никто... Однажды Мне все покажется неважным Вот даже этот свет в окне. Мне все покажется смешным Нелепым и употребимым Прельщает путника не дым Лишь запах призрачного дыма. Я перепутаю лады И рифму заглушу стихами. Моя душа – мой господин, Мое бушующее пламя.

*** Утренний тесный автобус, всем на работу пора... Крутится-вертится глобус, завтра, сегодня, вчера!..

*** Вот и нет уже любимой у меня... Не хватило до отъезда только дня. Одного б денечка вместе нам еще да последнюю бы ночку – вот и все!

От расставаний до встречи всё бы назад прокрутить и разобраться в предтече, а уж потом – приходить!..

Не болело бы так сильно там, внутри. И рыдать не стоит, слезы-то утри! Что хотела, получила ты сполна, насладись своей свободою до дна!..

Но не дано нам с тобою прошлое переменить – сможем ли «малой ценою» всё позабыть, не звонить?!.

Ветер-ветер, уноси меня скорей да подальше ото всех чужих ролей. Не супруга, не подруга я тебе, что же ты гвоздем торчишь в моей судьбе?!.

Ты еще рядом едешь, словно в последний раз... Знаю, тебя не удержишь взглядом запавших глаз. Вот и уходит автобус – нам расставаться ??? пора... Остановите глобус – пусть будет только ВЧЕРА!..

В полночь осень задувает все огни. Не пиши, не вспоминай и не звони! Гаснет-гаснет мой неверный ночничок – на балконе сигареты светлячок... *** Почему ты боишься стать нежной? Ни к чему это не приведет!.. Ведь за всю жизнь так мало нам, грешным, доброй нежности перепадёт.

*** В декабре заболеть легко, вместе с телом чахнет душа... Пьешь горячее молоко, поправляешься не спеша.

Проводить меня выйди на улицу – в чём-то всё-таки я права: у тебя неужели не кружится этим вечером голова?!.

Ночь длинна – и не спится днем... Лишь под вечер ты позвонишь. Хотя мысли все об одном, не о ТОМ совсем говоришь!..

Марии с 16-го этажа На прощание руку подашь ли? Ночь... Июль... Над Москвою жара... Петропавловский шпиль телебашни яркой фарой венчает Луна.

«Как лекарства – не помогли?!.» Сколько дней пролетит без встреч!.. Береги себя, береги! Ибо мне тебя – не сберечь!..

Прожит день, как отснята кассета, экспозицию поздно менять. Безвозвратно ушло наше лето – и обратно не перемотать.

7.04.2000 г.

11 4

№11 Она пришла ко мне сама, желая поговорить. Видно было, что это тяжелый период в ее жизни и ей просто хотелось, чтобы ее кто-нибудь выслушал. Наверное, чужие уши помогают лучше слышать самого себя, помогают понять, что с тобой происходит, и подталкивают к принятию нужного решения. А может быть, когда человек очень одинок, ему нужно хоть какое-нибудь внимание. Она пришла, чтобы высказаться и записать свой рассказ на диктофон. Я публикую его с ее согласия и даже по ее желанию. Рассказ записала Ольга Герт

Школа была самая обычная – советская московская средняя школа 70-х годов ХХ века (закончила я ее в 1980-м). И школьницей я была обычной и, конечно же, не слышала никогда, что женщины могут любить… женщин. Я знала, что есть такие гомосексуалисты-мужчины, которые страшно развратные люди, потому что спят друг с другом. Об этом мне рассказывала мама. Причем у нее самой был приятель, к которому, как мне кажется, она по-женски была неравнодушна, и он был гомосексуалом. Вопреки, или отчасти благодаря этому, мама с яростью говорила мне, как гомосексуалисты порочны. Человек вырастает, прежде всего, в семье, и слова родителей, безусловно, оказывают влияние на убеждения и установки. Когда мне было лет двадцать, тот самый мамин приятель-гомосексуал ночевал у нас в доме, спал в моей постели, на моем белье, и мне это чрезвычайно не понравилось. Когда на следующую ночь я ложилась спать на то же белье, у меня возникло физическое неприятие, отвращение, даже физическая боль внизу живота, так нестерпимо было ложиться на простыни, на которых спал извращенец. А ведь была я уже взрослым человеком.

5

Если говорить об отношениях с женщинами, то у меня такого не было, как рассказывают иногда современные девушки, что в 13–14 лет они когото соблазнили. Моя мама часто говорила, что внебрачный секс это нечто мерзкое, должна быть семья, дети. А если женщина станет вести себя легкомысленно, про нее будут думать, что она шлюха. У мамы к тому же был страх: вдруг дочь пойдет на панель. Поэтому разговоры о неприличности секса велись очень часто. Я, конечно, понимала, что это не совсем так, но постоянное внушение оказывало влияние. Мама не была исключением. В Советском Союзе, по известному высказыванию, «секса не было». Я помню, у нас в классе шестом была девочка и мальчик – такая парочка. До сих пор не понимаю, кто мне нравился, наверное, оба. Девочка была красивая, с милой ямочкой на щеке. Она ходила в миниюбке и белых колготках, обтягивающих ножки. Я совсем не была красивой, и очень комплексовала по этому поводу. Но мне хотелось ей подражать: я носила такие же хвостики, изо всех сил старалась сделать себе такую же ямочку на щеке и надевала такую же юбку и колготки. За девочкой ухаживал мальчик. Я думаю, что мне всё-таки нравилась девочка. Но тогда мне казалось, что – мальчик. Я ходила мимо его окон, думала: за ними живет он, – и вздыхала. Так ведь должно было быть, мне об этом рассказывали. Потом мальчик уехал, девочка тоже куда-то исчезла. Лет в пятнадцать я влюбилась по-настоящему, и конечно, в женщину. Она была старше меня на тридцать лет. С моей стороны любовь была безумная, но самое интересное, что я даже не понимала, какое чувство вызывала во мне эта женщина. То есть я нигде не могла прочесть об этом, получить какую-то информацию. Так, например, я по-своему была влюблена в Цветаеву, но не знала, что Цветаевой нравились женщины, – ее переписка и цикл «Подруга» не печатались. Я никак не могла обозначить для себя свои чувства. Эта женщина, назовем ее Маша, мне всё больше и больше нравилась. Она была папиной приятельницей, через него я с ней и познакомилась. Постепенно она стала для меня неким идеалом, мне хотелось быть на нее похожей. По профессии Маша литературовед. Она человек подлинной русской культуры, которая существовала до 1917 года. Ее муж был известным диссидентом, и у них дома было много литературы, которую в советское время не печатали. А мне всё это было крайне интересно, и для меня было важно, что она несет в себе почти ушедшую культуру. Маша привлекала и своей неординарностью, внутренней свободой. В советском обществе она была Белой Вороной. И я увидела другой мир в закрытом железным занавесом Советском Союзе. При этом я долго не осознавала своего чувства, так как не знала, что женщина может любить женщину. Под окнами я у Маши не ходила, и в ее отсутствие не страдала. Однако постепенно мое отношение к ней вырастало в самую настоящую страсть. Я помню, что на парте писала ее имя, выводила инициалы, хотела носить ее фамилию и исписала всю парту, придумывая роспись. Надо сказать, всё это было довольно странно: с одной стороны, я понимала, что это любовь, а с другой стороны, это чувство не имело ничего общего с той любовью, про которую все говорили и о которой писали в книгах. Я романтик, и для меня это было духовное чувство. Мне хотелось жить у нее дома, чаще с ней общаться. Я надеялась, что когда вырасту… Просто сейчас я маленькая и ей со мной неинтересно,

6

№11 потом я заслужу ее внимание к себе, а больше как бы ничего и не надо. При этом страсть внутри меня нарастала. Сначала Маша просто была мне интересна, привлекала к себе, я о ней думала. Потом я стала думать о ней всё чаще и чаще, чуть ли не каждую секунду. Потом это выросло в совершенно бешеную страсть: я буквально без нее жить не могла. Отношения с матерью у меня были тяжелые. Родители развелись, когда я пошла в первый класс. Мы с мамой переехали и стали жить отдельно от отца. Отец появился в моей жизни снова только в ранней юности и стал поддерживать со мной исключительно светские отношения. Я старалась быть ему интересной, завоевывала его и очень переживала, что не живу с ним. Любовь к Маше во многом спасала меня от запутанных семейных отношений, по-своему я искала в ней маму, понимающую и любящую. У меня была возможность видеть ее только или у отца, или на каких-нибудь светских мероприятиях. То есть запросто прийти к ней в гости я не могла, у нас не было личных отношений. И, тем не менее, чувство к ней меня спасало. Когда мне было плохо, я думала: как хорошо, что Маша существует в моей жизни, а всё остальное неважно, – и мне становилось легче. Затем наступило жуткое разочарование, потому что моя страсть всё росла, и она должна была во что-то вылиться. Однако, когда она вылилась в признание в любви… Это произошло совершенно спонтанно, мы случайно остались наедине и я не выдержала. Маша не сказала мне, что я ей не нужна, что она меня не любит. Она просто выслушала меня и всё. Я поняла, что ничего не будет, мы не будем вместе, что я ей совершенно не нужна. Прозрение было ужасным. Это произошло, когда мне было семнадцать лет и я окончила школу. На меня это событие произвело огромное впечатление: я люблю, любимый человек мне нужнее всего, а я ему не нужна… Я была согласна на платонические отношения. Было сексуальное желание, но оно было не главным, да я о нем и не задумывалась, о физической любви между женщинами я не слышала. Даже если и были такие развратные женщины, то ко мне это не имело никакого отношения. Если бы Маша поговорила со мной, что-то объяснила, ответила, что она в принципе не способна любить женщин... Увы, она просто выслушала меня и никак не ответила. И я очень долго переживала, для меня это признание вылилось в психологическую травму еще и потому, что я сама не очень понимала, чего хочу. Ведь было то, что было, и о чем я страдаю? Видимо, я хочу чего-то невозможного, то, чего я хочу, в жизни не бывает. При этом страдала я ужасно. Потом смирилась. Как-то услышала песню Окуджавы о несчастной любви и поняла, что у меня такие же чувства, вот совершенно такие же, что я могла бы их точно так же выразить. Я тогда вдруг осознала, что чувствую то, о чем поется в этой песне, и что именно об этом пишут в книгах. Как это ни странно, но мне стало легче. Действительно, и о чем я переживаю? Вот сколько в литературе написано о несчастной любви. Значит, у меня эта самая несчастная любовь. И я почувствовала, как непосильный груз свалился с моих плеч, – я поняла, что со мной происходит. Раз я люблю женщину и страдаю от несчастной любви, значит, такое бывает. Но прецедентов

7

ни вокруг, ни в литературе не было. Хоть я и догадывалась, что не могу быть такая одна, всё же я была не в состоянии кому-либо рассказать, что мне нравятся женщины. Впрочем, маме я как-то сказала: «Знаешь, мама, я влюбилась» – и объяснила, в кого. Мама сказала: «Ну и что здесь такого? В учительниц часто влюбляются, вот и у тебя примерно то же». Но я понимала, что не то же. Я осознавала, что это настоящая любовь, – такая, о которой пишут в книгах. При этом я всё же не могла сопоставить себя с другими людьми. Мое чувство казалось мне слишком личным, социально оно никак не могло быть проявлено. Ну, например, женщины говорят: «Мне нравится Марья Ивановна, я ей увлечена…» Но вот такой страсти, чтобы хотелось повеситься оттого, что ее нет рядом... Всё это меня очень закомплексовало: я боялась, что кто-нибудь узнает. Мой отец – богемный человек и у него было много самых разных знакомых. И вот я впервые услышала о лесбиянках… Помню, была одна актриса крайне провинциального театра, о которой я краем уха слышала, что она лесбиянка. Мне очень хотелось познакомиться с ней, но когда я попыталась заговорить на интересующую меня тему, она возмутилась: «Да что ты такое говоришь, ты что сумасшедшая?!» Меня это окончательно запугало, и мне было страшно обнаружить свои сексуальные наклонности перед кем бы то ни было еще. Сама я не воспринимала себя как чокнутую – разве любовь может быть ненормальной?!. Но я была не такой как все. И я не хотела, чтобы эти «все» травмировали мою душу или плохо относились ко мне. Мои чувства были у меня глубоко внутри, они никого не касались. После объяснения, после того, как я поняла, что ничего не будет, моя любовь к Маше не изменилась, не исчезла. Я ведь романтик. И несмотря на то, что прошло много времени, что у меня были влюбленности, увлечения, романы, идеальный образ этой женщины сопровождал меня всю жизнь. Мне кажется, что я люблю ее до сих пор. Но тогда мне очень хотелось познакомиться с девушками, которым нравились девушки. И как только я где-нибудь слышала разговоры об этом, так сразу же старалась получить какую-нибудь полезную информацию. Однако самой мне неудобно было подойти и попросить: «А не могли бы Вы познакомить меня с лесбиянкой?» – не дай Бог, подумают что-нибудь. Первая сексуальная связь с женщиной у меня случилась, когда мне было уже прилично – лет двадцать шесть. К тому времени я давно разъехалась с мамой и жила одна в своей квартире. Девушка была у меня в гостях, задержалась допоздна, легла спать со мной – больше было негде. Она была очень сексапильна и я не выдержала, девушка неожиданно для меня поддалась на мои ласки. Сексуальные потребности они таковыми и остаются, несмотря на все комплексы, романтичность и «любовь до гроба». Она была легкомысленная девица с бисексуальными наклонностями. Трахалась она со всеми, с кем только можно, но эта девушка мне нравилась. У нее были какието свои дела с валютчиками, с милицией и она со всеми ними спала. Она и меня как-то пригласила в гости на день милиции, не сказав, что там будут милиционеры. А я была такая интеллигентная девочка, с диссидентскими взглядами. И тут предполагалось, что мы должны с этими милиционерами переспать. Если бы они были не ментами… А так я сбежала без оглядки. И потом выяснилось, что всё это затевалось из-за каких-то французских духов.

8

№11 Она была моя «первая женщина». Но до нее, естественно, были мужчины. Мне было восемнадцать лет и я очень переживала, что до сих пор девственница. Решила, что если кто-нибудь более-менее подходящий попадется, то я сопротивляться не буду. Это было само собой разумеющимся, да и любопытно... Кроме того я прекрасно понимала, что замуж не собираюсь, и вообще кроме Маши мне по большому счету никто не нужен. С кем-то жить просто так у меня желания не было: ведь у меня есть любовь, а всё остальное по сравнению с ней меркло. Да я и понимала, что жить с мужчиной не смогу, это не мое. Сексуально же мне, конечно, хотелось попробовать, что это такое, не могла же я оставаться старой девой. Необходимо было срочно расстаться с невинностью, чтобы потом не тыкали пальцем и не говорили: «Представляете, ей двадцать, а она еще девочка!» Появился мужчина, ему было около тридцати, красавец. Сейчас мне кажется, что он был бисексуалом – он как-то с интересом смотрел на мужчин, определенной внешности. Именно он и лишил меня невинности. Потом были еще какие-то мужчины. А оргазма не было, поэтому настоящего удовольствия от секса с мужчинами я не испытывала. Мне это всё было приятно, занятно, любопытно, я изучала свое тело, такая своего рода игра, но чувств никаких не возникало и физиологического удовлетворения я не получала. Просто делала то, что делают все, это было само собой разумеющимся, но не более того. Я была очень холодной женщиной. Вспоминала Элен из «Войны и мира» Л. Толстого – мне еще в девятом классе казалось, что с мужчинами я буду такой же, как она. Правда, я не была красавицей и характер у меня другой, но с мужчинами я была холодна, как Элен. Надо отдать должное женщинам – действительную мою сексуальность пробудили во мне именно они. И только после этого я стала получать удовольствие и от секса с мужчинами в том числе, и даже один раз была влюблена в мужчину. С моей первой женщиной отношения у меня сложились чисто сексуальные. У нее было много мужчин, с которыми мы периодически спали. Мне бы и хотелось встречаться с другими женщинами, но где их было взять? Даже когда появлялись среди знакомых женщины, которым я нравилась, или которые мне нравились, обнаружить свои чувства все боялись: и я, и женщина, которой я нравлюсь. Вдруг я открою ей, что она мне интересна, а она скажет опять: «Ты что, с ума сошла?!» – да еще вокруг все об этом узнают. У меня была приятельница, она училась в текстильном институте на художника, и вот она рассказывала, что у них в группе две девушки – лесбиянки. Вдруг одна из них приходит на занятия и говорит, что она вторую обязательно убьет. И сразу вызвали скорую и отправили ее в психушку. «Ну, зачем же сразу в психушку?» – спросила я. «Да, лесбиянки все ненормальные!» Я подумала: да так еще и в психбольницу упекут. А еще у меня был знакомый драматург, намного старше меня, толстенький и лысый. Так вот, когда он понял, что я ему отказываю, он воскликнул: «Так может, Вы лесбиянка?!» Я страшно оскорбилась и потом с возмущением рассказывала об этом своей знакомой. Но всё же мне очень хотелось, чтобы со мной была рядом женщина, чтоб это было серьезно, такое несбыточное счастье. Когда началась перестройка, многое стало возможным. И я стала искать такую же любовь,

9

какая у меня была к Маше, ну, если не такую, то хотя бы похожую. Я тогда впервые смогла открыто встретить женщину, которая меня хочет, которая испытывает ко мне какие-то чувства, и у нас возникают отношения, и это всерьез. Как ни странно, но только тогда я начала понимать, какими могут быть отношения между мужчиной и женщиной. Литература – это одно, однако, пока сам не проживешь нечто подобное, пока сам во всем этом не поваришься, настоящего понимания ждать не приходится. До сих пор я чувствовала себя одинокой. У меня были подружки, но сначала они обсуждали мужчин, потом повыходили замуж – стали обсуждать любовников, отношения с мужьями. Но мне это всё было так чуждо… И вот после того, как у меня у самой возникли серьезные отношения с женщинами, я стала понимать этих своих замужних подруг и по-другому смотреть на мир – глазами взрослого человека (а до этого был взгляд ребенка – очень инфантильный). Теперь я стала сама собой. При этом изживание комплекса проходило достаточно болезненно. Мне, буквально, хотелось, придя в лавку, сказать: «Я лесбиянка, продайте мне, пожалуйста, капусту». Не хочу сказать, что я ходила и прямо вот так всех эпатировала, но желание было, и даже некоторые высказывания. Например, меня кто-нибудь спрашивал: «Ну, как у тебя личная жизнь?» И я могла сказать: «Вы знаете, а мне нравятся женщины». Конечно, это был эпатаж, и он был не всегда к месту. Но раньше я вынужденно молчала и скрывалась, и вот, когда сжатую до предела пружину отпустили, то… Теперь я встречалась со многими женщинами, искала настоящую любовь. Не находила. Играла в любовь. Открывала для себя много нового. Переживала. Влюблялась. Окуналась с головой. Но любовь к Маше всё равно жила в моем сердце. Временами мне казалось, что если я увижу ее сейчас, то разочаруюсь. Но снова с ней встречалась и понимала, что люблю, несмотря на свой уже взрослый возраст. Так мои чувства менялись вместе со мной: отступали на задний план, снова возвращались. Я хотела встретить женщину, которую я всерьез бы любила. Но, увы, такая женщина мне не встретилась. Я хотела найти что-то серьезное без любви, но тоже не сложилось. И тогда я подумала, зачем же я кого-то ищу, если есть женщина, которую я действительно люблю, которая мне подходит, за исключением сексуальной стороны. И кто мне еще нужен? Настал период усталости от всех этих случайных романов и лесбийских тусовок. Я не могу сказать, что я много тусовалась. Но я всегда видела во всем этом нечто искусственное, люди собираются исключительно по сексуальным своим пристрастиям, а в другом очень многие остаются абсолютно чужими. И я решила, что у меня есть свои занятия, свои интересы, свои знакомые, не связанные с сексуальной ориентацией, есть женщина, которую я люблю, с которой я к тому времени стала более тесно общаться – и всё это меня совершенно устраивало. Но с другой стороны я понимала, что и это иллюзия. И всё же мне с Машей было интересно, и я чувствовала себя самой собой. А в лесбийской среде встречаешься с человеком, потом расстаешься, и он может начать тебя ненавидеть… С Машей же была столь длительная внутренняя связь, что я с ней просто отдыхала. Наши отношения, конечно, развивались. Сначала она думала, что у меня

10

№11 просто детская влюбленность в нее. Но по степенно поняла, что чувства мои серьезны. Это ее пугало. Хотя я старалась никак почти себя не проявлять, не тревожить ее. К тому же я, конечно, была очень закомплексована. За ней как тень я не ходила, подарками и письмами не мучила. Старалась ничем не беспокоить. Меня привела к ней сама судьба. Всё произошло совершенно случайно. Я зашла к Маше по делу домой, где я раньше никогда не бывала. Мы остались наедине. Я ничего ей не говорила, но она всё поняла и ей стало меня жалко. Мы всю жизнь встречались у общих знакомых, она догадывалась о моих чувствах, но тут она всё увидела своими глазами, и была очень тронута тем, что столько вот лет… Мы стали с ней общаться. Она по-человечески тепло ко мне относилась и по-своему была мною увлечена. Но всё равно она воспринимала мою любовь, как патологию. Сказывалось, конечно, то, что она человек другого поколения. Несмотря на ее интеллигентность, причем совсем не советского толка. Ей также физически были неприятны некоторые вещи. Я всячески старалась ее этим не беспокоить. Своих чувств особенно не проявлять. Хотя ведь это тоже, как пружина, которую отпустили. И всё-таки я старалась. Всячески зажимала себя и внешне и внутренне. Жить от встречи до встречи, от звонка до звонка... А в другие минуты старалась не думать о ней. Постепенно чувства немного остыли, я к ней привыкла. И стала относиться почти как к близкой родственнице, как к человеку, без которого я просто не могу обходиться. Кто-то, возможно, назовет меня геронтофилкой. Маше сейчас уже семьдесят (когда я в нее влюбилась, ей было сорок пять). Но, если ты любишь человека, а он, например, теряет ногу, ты же не перестаешь его любить? Мне, напротив, как раз очень нравилось, что человек стареет, становится внешне непривлекательным, а чувство не гаснет, что дух сильнее плоти, и побеждает всё, в том числе и человеческую «ненормальность». Мне очень хотелось быть Маше нужной, что-то для нее делать, быть хоть в чем-то полезной. Мне казалось это естественным. Но она человек гордый. Я хотела, чтобы наши отношения были более тесными, но, к сожалению, так не получилось. Ей было не очень приятно меня видеть, поэтому общались мы в основном по телефону. Маша тоже привыкла ко мне, я превратилась в обыденность, она устала от меня, она ведь человек пожилой, а тут еще эта поклонница надоедает, затягивает в свои патологические чувства. А сил на жалость уже не осталось. И, в конце концов, ей не захотелось принимать участие в том, что ей совершенно чуждо. Маша ушла совсем, как всегда ничего не объяснив. Возможно, она и права, зачем жить иллюзией любви. Моя любовь к Маше в конечном итоге привела меня к пустоте, впрочем так же, как и другие романы. Отношения с ней меня сломали. Быть может, я просто вошла в тот возраст, когда иллюзии заканчиваются: романтические чувства к женщине мне в итоге ничего не дали (так же, как и ей), лесбийская тусовка оказалась чересчур замкнутой, серьезных отношений с женщиной у меня не сложилось. И теперь я живу, как придется, никакой надежды на что-то невероятное не питаю. Увы…

11

11

1. ВЕДЬ ЭТО ТЫ... Твои слова – с акцентом, не по-русски... И пальцы длинные и детские с девчоночьими длинными ногтями – взлетают над шероховатостью каких-то темных лестничных перил… И бусы черные блестящие и юбка синяя красивая и маленькая грудь, как будто бы и не прикрыта, – раскрыта праздничностью закрытой белой блузки... Да что же... и меня родной язык удочерил... Ты – имя, ты – дыхание... ... так хрупко... На свете столько радости моей... Летит в небо... вверх... радость яркая разноцветная, как детский мяч... Ты – нежная, улыбчивая, девочка еще... Так просто о тебе сказать «голубка»... Одна голубка милая, не плачь... И странная Азия смотрит густой чернотой мохнатых прямых бровей и черным сиянием ресничных глаз, вытянутых, сжимающихся в улыбке... ... Красивая, как подарок... Как подарок – сияющая нежная приветливость этого лица, этой улыбки, этих раскрытых губ, этих глаз... Но как ярко черны твои зрачки, густые полоски бровей и волосы до плеч – на яркой белой блузке... и челка... и бусы твои черные светятся колко... И если бы не эта твоя нежность, было бы в тебе столько озорства... Ты сидишь на скамейке под деревом. Дождь начинается, я ладонь поднимаю над твоей наклоненной головой... И быстро, взволнованно, искренне, и немного сбивчиво, и немного еще по-детски – твои слова, голос твой...

12

№11 2. ЗАМИРАНИЕ ... Как будто нарисованная на стене... С красным платком на плечах, и у платья открытого – такой переливчатый цвет, очень светлый синий... Такая счастливая... И это значит, что всё только во сне... Такая стройная и округленная от этих мягких красок, от этих светлых линий... Такая нарисованная на стене... Круглые яблоки на ветках с зелеными листьями – нарисованы тоже... Зелено вьется лоза... И виноградных ягод свет полнокровный... Ты сидишь на моих коленях, твои щеки я хочу целовать... Твои пальцы на одно мгновение прижимаются к моим губам... А эти круглые твои глаза смеются улыбкой... И солнечный свет разливается нежный и ровный-ровный...

3. ТАТАРСКИЙ ФЕОКРИТ ... Много раз я целую густую челку и маковку черноволосой душистой головы... Улыбка у тебя прелестная такая... Ты сидишь на высокой железной кровати, на пестром красном покрывале, в голубом платье, поджав ноги... И вижу плотные маленькие ступни... Ты выщипываешь пинцетом свои густые черные брови, то чуть закидывая лицо сосредоточенно, то опуская... Твое лицо с глазами вытянутыми черными круглыми, с такими бровями – лицо причудливой неведомой страны... Твое лицо – красивое, любимое, не такое, как все другие лица... Вышивка твоя – над кроватью, на треснувшей побелке стены... В прямоугольнике черном отсвечивающем – сплетается из многих маленьких ниточных крестиков – желто-красная птица... И солнце за окном горит, как золотой огонь... И сердце напряженное, стесненное – в моей груди… И вижу... я увидела... летит к моим глазам твоя такая раскрытая, такая с чуть растопыренными пальцами,

13

твоя такая добрая ко мне ладонь... Как будто бы ты говоришь: «Не уходи...»

4. СЧАСТЛИВАЯ ДОРОГА Восточные лица твоих друзей мерцают глазами... Твоя подруга тебе фату надевает – Склоняется твоя головка... Твоя белая туфелька на шкафу спрятана... ищет... Не может найти... Ты ему показываешь, где искать... Снова я узнала твою нежную радостность... Это ты... А вот он уже и нашел... подает белую туфельку тебе... Светловолосый твой маленькую твою туфельку тебе подает... Густое белое красивое пятно свадебного платья... Печальное испуганное темное серое пятнышко лица на фотографии... Испуганное пятнышко милого лица на фотографии... Глаза, не уходите!.. Я хочу вернуть... Но только в сердце у меня всё возвращается... Ты держишь пальчиками краешек платка, и твой отец – весь из одних усов черных – взявшись длинными смуглыми пальцами за другой край платка, по лестнице тебя сводит... И твоя мама проливает воду на ступеньки, чтобы у тебя дорога была счастливая... А в подъезде холодном и теперь шумном и тесном от родных твоих и гостей... И ты пугаешься вдруг и замираешь... Не надо бояться!.. Ты видишь, я, невидимая, здесь!, и проливаю, рассыпаю самые хорошие слова. как будто бы живую воду, чтобы у тебя дорога была счастливая...

1990 г., ноябрь

14

11

№11

К истории творческих и личных взаимоотношений Г.Н. Кузнецовой, И.А. Бунина, В.Н. Муромцевой­Буниной, М.А. Степун. Покинув Россию и поселившись окончательно во Франции, Бунин часть года жил в Париже, часть – на юге, в Провансе, который любил горячей любовью. В простом, медленно разрушавшемся провансальском доме на горе над Грассом, бедно обставленном, с трещинами в шероховатых желтых стенах, но с великолепным видом с узкой площадки, похожей на палубу океанского парохода, откуда видна была вся окрестность на много километров вокруг с цепью Эстереля и морем на горизонте, Бунины прожили многие годы. Мне выпало на долю прожить с ними все эти годы... Галина Кузнецова. ГРАССКИЙ ДНЕВНИК

Первая публикация статьи была в «Вестнике» – №12 –2002, Princeton, USA.

Галина Николаевна Кузнецова родилась 27 ноября (10 декабря) 1900 года в Киеве. Сведения о ее жизни в России до эмиграции скудны и обрывочны. Известно, что она окончила Первую женскую гимназию Плетневой и довольно рано, в 18 лет, вышла замуж за офицера белой армии Д.М. Петрова, вместе с которым в 1920 году уехала сначала в Константинополь, затем – в Чехословакию. По слабости здоровья – климат оказался вредным для легких – она оставила Чехию и с 1924 года жила в Париже. Первые литературные опыты Кузнецовой относятся ко времени ее учебы во Французском институте в Праге. С 1922 года ее стихи и рассказы появляются в различных периодических изданиях.

15

Знакомство с И.А. Буниным, перевернувшее всю жизнь Галины Николаевны, произошло в Париже в 1924 году. В дневниках И.А. Бунина и В.Н. Буниной под редакцией Милицы Гран («Устами Буниных», Посев, Франкфурт­на Майне, 1981 г.) я не нашла упоминания об этой встрече; впрочем, как именно это произошло, – быть может, и не суть важно (существует версия, что Галина Николаевна встречалась с Буниным впервые по просьбе одного из профессоров Французского института, которому было необходимо что-то передать писателю). Важно другое – знакомство быстро переросло в пылкую взаимную привязанность. Вскоре об этом романе говорит весь литературный Париж: «Начались недоразумения в ее семье. Она стала поздно приходить вечером... говорила: Г.Н. Кузнецова и И.А. Бунин для меня это большое счастье, теперь я учусь... великий человек... Их роман получил широкую огласку... Бунин убедил Веру Николаевну в том, что между ним и Галиной ничего, кроме отношений учителя и ученицы, нет. Вера Николаевна, как это ни кажется невероятным, поверила... Поверила оттого, что хотела верить» – писала в одном из своих писем И. Одоевцева. Так или иначе, в мае 1927 года, оставив мужа, Кузнецова поселяется в доме Буниных в Грасе на юге Франции, в Приморских Альпах. Она удивительно легко справляется с ролью ученицы и приемной дочери (Бунин был на тридцать лет старше) знаменитого писателя, сохраняя при этом добрососедские отношения с его женой, В.Н. Муромцевой­Буниной. По воспоминаниям И. Одоевцевой, Вера Николаевна «полюбила эту бедную Галину чрезвычайно... И Галина ее очень любила. Галина была такая простенькая, миленькая, очень красивые у нее глаза были. Она немножечко заикалась – очень мило... невинная провинциалочка... Роковая женщина? Ничего подобного...» Однако на самом деле, конечно, всё складывалось не так гладко. Достаточно обратиться к дневникам В.Н. Буниной, чтобы убедиться в этом. «Хочется, чтобы конец жизни шел под знаком Добра и Веры. А мне душевно сейчас трудно, как никогда. ... По христианству, надо смириться, а это трудно, выше сил» (23 апреля 1927 года), «Теперь мне нужно одно: быть с Яном ... ровной, ничего ему не показывать, не высказывать, а стараться наслаждаться тем, что у меня еще осталось – т.е. одиночеством, природой, ощущением истинной красоты, Бога...» (31 мая 1927 года). Поначалу отношение Буниной к ученице мужа далеко от симпатий: «Г.Н. встает в 11 часу. Ей жить надо было бы в оранжерее. ... Она слаба, избалована и не может насиловать себя...».

16

№11 Кузнецова, в свою очередь, тоже находила у Веры Николаевны множество недостатков. По всей видимости, она искренне считала, что могла бы стать Бунину «лучшей женой», и даже питала некоторые надежды на этот счет. Сложившийся быт семьи, особенности отношений супругов ее раздражали. Ей казалось, что Вера Николаевна своим вечным соглашательством поддерживает и растит в Бунине худшее, например, его склонность к постоянной ипохондрии: «Раздражаюсь на В.Н., которая пугает его (Бунина) беспрестанными советами лечь, не делать того или другого, говорит с ним преувеличенно, торжественно нежным тоном. Он от этого начинает думать, что болен серьезно...» Соперниц во многом примирило время. Когда обе поняли, что положение их не изменится, и им придется существовать под одной крышей так долго, как это будет угодно «метру», они сделали все возможное, чтобы облегчить жизнь и себе, и ему. Пожалуй, еще и благодаря мягким, «ангельским» характерам обеих женщин, о чем свидетельствуют все без исключения современники, им удалось не только примириться, но и полюбить друг друга. Поэт и писатель В.С. Яновский, автор умных и язвительнейших воспоминаний об эмигрантской среде 1920–1940­х гг., говорит о В.Н. Буниной с редким уважением и пиететом: «Это была русская («святая») женщина, созданная для того, чтобы безоговорочно, жертвенно следовать за своим героем – в Сибирь, на рудники или в Монте-Карло и Стокгольм, всё равно! ... Она принимала участие в судьбе любого поэта, журналиста, да вообще знакомого, попавшего в беду, бежала в стужу, слякоть, темноту...» Галина Николаевна очень скоро почувствовала на себе заботу и истинное расположение Веры Николаевны, и напряжение, нервозность первых недель, когда Бунина демонстративно уходила к себе в комнату, оставляя Кузнецову встречать приехавших гостей (например, В.В. Шульгина) уступили место умиротворению и дружбе. «Я замечала несколько раз, – пишет в своем дневнике Кузнецова, – что хуже себя чувствую, когда В.Н. в дурном состоянии, и веселею, когда оно делается легче...». Именно в это время и в душе Буниной произошел перелом: «Идя на вокзал, я вдруг поняла, что не имею права мешать Яну любить, кого он хочет, раз любовь его имеет источник в Боге. Пусть любит Галину, Капитана, Зурова – только бы от этой любви было ему сладостно на душе». Итак, благословение было дано. Кажется, после этого жизнь на Бельведере налаживается, и он уже не представляется Кузнецовой «в сущности, таким нервным домом». Дни проходят в постоянной работе (женщины перепечатывают набело первые книги «Жизни Арсеньева»), вечера тихи и идилличны: «И.А. читает вслух книгу Бруссона о Франсе, а мы с В.Н. что-нибудь шьем». «Бегаю в аптеку, в лавки в город, мою вечером посуду и целый день вперегонки с В.Н. исполняю поручения Ивана Андреевича...». Окончательно быт и устои этой своеобразной семьи сложились, когда в ноябре 1929 года в нее органично влился Л.Ф. Зуров, молодой писатель, «выписанный» Буниным из Прибалтики. Картина обрела некоторую законченность: Вера Николаевна называла дом в Грассе «монастырем Муз», очевидно, подразумевая, что все домочадцы так или иначе связаны с литературой (сама она, как известно, писала газетные фельетоны, очерки, всякого рода «заметки» и воспо-

17

минания «Наши странствия» и т.п., не говоря уж об остальных троих – «профессиональных литераторах»). По части проведения досуга или всякого рода совместной деятельности семья (если была не в полном составе) чаще всего разбивалась на пары: Кузнецова и Бунин, Зуров и Бунина. Однако не исключались и другие варианты: Кузнецова и Зуров, Бунины, Бунина и Кузнецова, Бунин и Зуров (об отношениях последних следует сказать особо: «Зуров в присутствии Бунина вел себя по меньшей мере странно: молчал, редко обращался к нему прямо, а когда И.А. что­то рассказывал, то Зуров прислушивался с улыбкой... точно знал какую­то п р а в д у о Бунине, которая противоречила всей видимости. Позже, когда Зуров заболел, он грозился неоднократно зарезать Бунина, и на долю Веры Николаевны выпала нудная роль не только ухаживать за больными, но и охранять их от острой бритвы» – свидетельствует В.С. Яновский. По воспоминаниям И. Одоевцевой, «была трагедия, были страшные скандалы, настолько, что они с Буниным даже дрались... Вера Николаевна очень его защищала...».) Что же касается сугубо интимных отношений внутри данного более чем странного союза, то тщательный анализ всех дневниковых записей и воспоминаний позволяет предполагать следующее: таковых вообще не было, что, конечно, трудно понять, учитывая молодой возраст Кузнецовой и Зурова, да и вообще, общий накал страстей. Так что, называя грасский дом «монастырем», Вера Николаевна, возможно, не грешила против истины. Однако с легкой руки (и острого языка) В. Ходасевича, в эмигрантской среде прижилось другое название для семейного феномена в Грассе: «бунинский крепостной театр». Увы, если обратиться к страницам «Грасского дневника» Кузнецовой, то становится понятно, что Ходасевич был не так уж не прав. Порядки здесь царили воистину самодержавные. Во время зимних наездов в Париж у Кузнецовой выдается несколько отчасти свободных вечеров, что вызывает у Бунина неудовольствие: «Моя частичная «эмансипация» его раздражает, расстраивает». Зато в Грассе Галина Николаевна под постоянным присмотром: «Я не успеваю быть одна, гулять одна...». Положение Кузнецовой вызывает беспокойство Веры Николаевны: «... я ночевала с Галей. Много говорили, как ей быть, чтобы больше получить свободы», «Жаль мне Галю да Леню. Оба они страдают. Много дала бы, чтобы у них была удача. Яну тоже тяжело. Сегодня он сказал мне: «было бы лучше нам вдвоем, скучнее, может быть, но лучше». Я ответила, что теперь уж поздно об этом думать». Зуров, человек сложный и психически неуравновешенный, пребывает в постоянном унынии, что только усугубляет общую тяжелую атмосферу в доме: «З. вчера говорил мне, – записывает Кузнецова в дневнике, – что у него бывает ужасная тоска, что он не знает, как с ней справиться, и проистекает она из того, что он узнал, видел в Париже, из мыслей об эмиграции, о писателях, к которым он так стремился. И я его понимаю». Давний друг семьи И.И. Фондаминский, тоже в свое время деливший кров с Буниными и потому отлично понимающий, что к чему, своими наездами в гости и разговорами постоянно растравляет и без того неспокойную душу Кузнецовой: «В неволе душа может закалиться, куда-то даже пойти, но мне кажется, все-таки будет

18

№11 искривленной, не расцветет свободно, не даст таких плодов, как при свободе», «Вы могли бы все бросить. Но я знаю, что вы выбираете более трудный путь. В страданиях душа вырастает. Вы немного поздно развились. Но у вас есть ум, талант, все, чтобы быть настоящим человеком и настоящей женщиной». Кузнецову смущала не только и не столько ее личная «несвобода». Создавшаяся ситуация усугублялась тем, что молодая писательница фактически была лишена возможности работать и совершенствоваться в своем мастерстве. «... Нельзя садиться за стол, если нет такого чувства, точно влюблена в то, что хочешь писать. ... У меня теперь никогда почти не бывает таких минут в жизни, когда мне так нравится то или другое, что я хочу писать», «... нельзя всю жизнь чувствовать себя младшим, нельзя быть среди людей, у которых другой опыт, другие потребности в силу возраста. Иначе это создает психологию преждевременного утомления и вместе с тем лишает характера, самостоятельности, всего того, что делает писателя». «Чувствую себя безнадежно. Не могу работать уже несколько дней. Бросила роман». «Чувствую себя одиноко, как в пустыне. Ни в какой литературный кружок я не попала, нигде обо мне не упоминают никогда при «дружеском перечислении имен»». Кузнецова отнюдь не была лишена писательского таланта, напротив, дарование ее было оригинально и, пожалуй, несколько иного свойства, чем у ее прославленного учителя. Принято называть Кузнецову писательницей и поэтессой «бунинской школы». Разумеется, в ее творчестве (особенно в прозе) чувствуется литературное влияние «метра» (да и могло ли быть иначе?), однако при пристальном взгляде на природу ее дарования убеждаешься, что истинно «бунинское» ему чуждо. «Ее стихи своей пластичностью близки поэзии акмеистов; вместе с тем в них – соприсутствие тайны, та мистическая стихия, без которой не может быть поэзии; завораживает уход из трезвой жизни, погружение в некую первичную стихию...» – писал издатель Г.Н. Кузнецовой А. Бабореко. В поэзии Кузнецова, безусловно, мистик, созерцатель. Она мыслит сложными, абстрактными образами и символами, ловит некие «прекрасные мгновения», которые и являются определяющими в жизни. Чувства ее смутны, не вполне осознаны и проникнуты приметами неземными, «серафическими» – в ее сборнике «Оливковый сад» (1937) нет стихов о любви – вообще, мало проявлений не только страстей, но и обычных, вполне женских радостей и печалей. Для нее ценно «открывание повсюду таинственных заветных примет... чего? она не знала, знала только, что именно в них была для нее красота и смысл, без которых все остальное было ненужно и пресно». Колоколов протяжный разговор В тумане нарождающейся ночи. Гряда крутых, волною вставших гор На тусклом небе кажется короче. Летим, летим на мягких крыльях вниз, Туда, где пар, где бледное сиянье, Где в море мертвое вступает темный мыс И небо обрывает мирозданье...

19

Земную жизнь бесславно я несу, Меня печаль беспомощная гонит За тающую в небе полосу... Возьми меня. Задумай в новом лоне. Сам Бунин признавал, что не может оценить стихи Кузнецовой по достоинству, и отсылал к авторитетному мнению Вяч. Иванова, который поэзию Кузнецовой понимал и высоко ценил. В своих высоких оценках Иванов был не одинок. О прозе и поэзии Кузнецовой с уважением писали такие видные критики, как Г.П. Струве, П.М. Бицилли, Г.В. Адамович. Ее роман «Пролог» (1933) считался «новым словом» в жанре романов­воспоминаний, по ее прозе и стихам судили об «общем повышении качества женской литературы» и сближении оной с «мужской – чисто духовной». «Грасский дневник», уже неоднократно упоминавшийся нами, тоже представляет собой литературное явление. Он интересен не только как своеобразная хроника жизни Бунина в 1928–1933 гг. Его спектр несоизмеримо шире и ярче. Это не просто «дневник­воспоминания», это Литература с удивительно точными психологическими характеристиками и зарисовками, тонкими художественно выразительными картинами природы, с законченностью стиля и композиции. Это книга– настроение, книга, погружающая в свою неповторимую ауру, на фоне которой дневники Веры Николаевны Буниной и отдельные дневниковые записи самого Бунина представляются пресными, невыразительными, тусклыми. Разумеется, рядом с такой величиной, как Бунин, Кузнецовой было несоизмеримо трудно писать, сохраняя свою творческую индивидуальность. Впрочем, ситуация обострялось тем, что «благодаря» знаменитому бунинскому характеру, Кузнецовой просто было трудно писать, ибо все в доме вертелось вокруг интересов хозяина, и его «творческие простои» сказывались решительно на всем и вся: «Порой я с грустью вспоминаю те времена, когда И.А. писал... В доме было какое-то полное надежд настроение. Теперь он уже давно не пишет и все как-то плоско, безнадежно. У моего письменного стола... какой-то запущенный необитаемый вид». Кризис в «Монастыре муз» нарастал. Все страдали, все, хоть и по разным причинам, чувствовали себя несчастными. «... Проснулась с мыслью, что в жизни не бывает разделенной любви. И вся драма в том, что люди этого не понимают и особенно страдают» – записывает в дневнике Вера Николаевна в мае 1929 года. Примерно в тоже время Кузнецова, по прочтении романа А. Моруа «Ариэль» констатирует: «Много интересного. Итог все тот же. Все несчастны». Л.Ф. Зуров откровенно томится, что «... ему постоянно после работы бывает грустно, не хватает молодости, не с кем пошуметь, повеселиться...». «Вы уже стали даже медленно ходить, все себя во всем сдерживаете», – с горечью замечает он Кузнецовой. Мысль о необходимости перемен не оставляет ни на минуту: «Сегодня ... вышел очень серьезный и грустный разговор с Л. (Зуровым) о будущем. Уже давно приходится задумываться над своим положением. Нельзя же, правда, жить так без самостоятельности, как бы в «полудетях». Он говорил, что мы плохо работаем, неровно пишем, что сейчас все на карте. Я знаю больше, чем когда-нибудь, что он прав».

20

№11 На какое-то время обстановку частично разряжает новое лицо, появившееся в доме: частым гостем здесь становится Ф.А. Степун. Под обаяние и незаурядность его личности попадают все домочадцы: «Он, как всегда, блестящ. В нем редкое сочетание философа с художником... в обращении он прост, неистощим...» – такова характеристика Веры Николаевны. «Вчера у нас на вилле Бельведер в кабинете И.А. был некий словесный балет. Степун насыпал столько блестящих портретов, характеристик, парадоксов, что мы все сидели, ошалело улыбаясь. И.А. ему достойный собеседник, но в нем нет этого брызжущего смакования жизни, которое есть в Степуне». «Он ... был весел и весь блистал, резвился, переливался, так что удовольствие было смотреть на него и слушать. При этом он столько людей перевидал, со столькими переговорил за эти последние месяцы, когда ездил с лекциями по разным городам, и все это с самых неожиданных точек зрения оглядывает, с такими неожиданными жестами, дорисовывая, говорит!» – пишет Кузнецова. Много страниц «Грасского дневника» посвящено Ф.А. Степуну. Кузнецова с истинным удовольствием описывает все его стычки и столкновения с Буниным, и чувствуется, как часто в этих спорах она держит сторону гостя, а не хозяина! Федор Августович Степун – философ, критик, писатель, блестящий спорщик, которому ближе всего были авторы–модернисты, – в частности, Блок, Белый с его «Петербургом», – точно специально фехтовался с Буниным, во всем с ним не соглашаясь. Таких жарких словесных баталий давно не помнили на Бельведере. Однако лето проходило, Степун – гость Фондаминских – возвращался к себе в Германию, а с его отбытием в доме снова воцарялись уныние, скука и общее недовольство. Скоро это «семейное неблагополучие» становится заметно окружающим, и многие перестают бывать у Буниных и не зовут их к себе. И.И. Фондаминский, не скрывая, говорит

И.А. Бунин, Г.Н. Кузнецова, В.Н. Бунина, Л.Ф. Зуров. Надпись Веры Николаевны: «После завтрака за кофе 17 сентября 1934». Париж.

21

об этом Кузнецовой: «Я не люблю, когда вы бываете у нас вчетвером. Так и чувствуется, что все вы связаны какой-то ниткой, что все у вас уже переговорено, что вы страшно устали друг от друга...» Тяжелая психологическая обстановка усугубляется бытовыми неурядицами и все более скудеющими средствами на жизнь: «... мы так бедны, как, я думаю, очень мало кто из наших знакомых. У меня всего 2 рубашки, наволочки все штопаны, простынь всего 8, а крепких только 2, остальные в заплатах. Ян не может купить себе теплого белья. Я большей частью хожу в Галиных вещах», – записывает Вера Николаевна в самый канун 1933 года, года, который разрушил «Монастырь муз» и принес с собой столько радостей и бед, побед и поражений, падений и взлетов, сколько Бунины не знали за всю прежнюю эмигрантскую жизнь. О Нобелевской премии говорили на Бельведере последние три года – с тех самых пор, как у Бунина возникли реальные виды на ее получение. Осенью жизнь в доме вертелась вокруг бесконечных обсуждений «кому дадут» и жадного, почти безнадежного ожидания. То же происходило и этой осенью; пик пришелся на 9 ноября, день присуждения премии: «Все были с утра подавлены, втайне нервны и тем более старались заняться каждый своим делом... И.А. сел за письменный стол, не выходил и как будто даже пристально писал». Уже через несколько часов все стало известно: Бунин и Кузнецова, чтобы «скорее прошло время и настало какое-нибудь решение», пошли «в синема», куда и прибежал возбужденный, сам не свой Зуров с ошеломляющей новостью. Премия означала грядущие перемены в жизни, пока никто и не предполагал, какие. Даже и по истечении недели после известия в доме царило изумление и известная растерянность: «Мы все еще очнулись не до конца. Я вообще не могу освоиться с новым положением и буквально со страхом решаюсь покупать себе самое необходимое, – записала Кузнецова 17 ноября, добавив в конце: ... дальние огни Грасса ... – ...чувство, что все это кончено и наша жизнь свернула куда-то...» Присуждение премии отнюдь не улучшило отношения Бунина с другими писателями эмиграции (и без того сложные, ибо «Бунину ничего не нравилось в современной прозе, эмигрантской или европейской» – В.С. Яновский, и он своих «антипатий» никогда не скрывал). К неприязни добавилась откровенная зависть. С Мережковскими вышел скандал и полный разрыв отношений, да и с остальными тоже. Дурной характер Бунина создавал прецеденты для постоянных ссор: с Б.К. Зайцевым, с Тэффи... Тэффи пустила по городу остроту: «Нам не хватает теперь еще одной эмигрантской организации: «Объединение людей, обиженных И.А. Буниным»». Сложившаяся ситуация очень огорчала Г.Н. Кузнецову. Бунин решил ехать в Стокгольм для получения премии самолично. Он взял с собой в поездку Веру Николаевну и Кузнецову (очевидно, Зуров был оставлен дома из-за своей репутации «enfant terrible»). В качестве секретаря с Буниным отправился писатель Андрей Седых (Я.М. Цвибак). Поездка осталась в памяти как триумф: «Фотографии Бунина смотрели не только со страниц газет, но из витрин магазинов, с экранов кинематографов. Стоило И.А. выйти на улицу, как прохожие немедленно начинали на него оглядываться. Немного польщенный, Бунин надвигал на глаза барашковую шапку и ворчал: – Что такое? Совершен-

22

№11 ный успех тенора. Приемы следовали один за другим и были дни, когда с одного обеда приходилось ехать на другой», – вспоминал А. Седых в своей книге «Далекие, близкие» (1962). Ничего не предвещало для Бунина грядущих испытаний. Назад решили возвращаться через Берлин и Дрезден, чтобы навестить в Германии милейшего Федора Августовича. Седых вернулся во Францию.

24 декабря 1933 года Вера Николаевна записала в дневнике: «Ян с Ф.А. (Степуном) перешли на «ты». У них живет его сестра Марга. Странная большая девица – певица. Хорошо хохочет». Что происходило в доме Степунов в декабре 1933 года, доподлинно неизвестно. Никто из очевидцев записей об этих днях не оставил. Если верить воспоминаниям И. Одоевцевой, которая близко дружила с Галиной Николаевной, «трагедия» произошла сразу: «Степун был писатель, у него была сестра, сестра была певица, известная певица – и отчаянная лесбиянка. Заехали. И вот тут-то и случилась трагедия. Галина влюбилась страшно – бедная Галина... выпьет рюмочку – слеза катится: «Разве мы, женщины, властны над своей судьбой?..» Степун властная была, и Галина не могла устоять...» Маргарита Августовна Степун родилась в 1895 году в семье главного директора известных на всю Россию писчебумажных фабрик. Ее отец был выходцем из Восточной Пруссии, мать принадлежала шведско-финскому роду Аргеландеров. Судя по всему, она получила блестящее образование – семья была не только весьма и весьма состоятельной, но и «просвещенной». Любовь к музыке Марга унаследовала от матери. По воспоминаниям Ф.А. Степуна, в доме было «много музыки, главным образом пения. Поет мама и ее часто гостящая у нас подруга». Мы располагаем более чем скудными сведениями о жизни М.А. Степун до встречи с Г.Н. Кузнецовой. Судя по тому, что в Париже она принимала участие в заседаниях Московского землячества и выступала на вечерах с «московскими воспоминаниями», можно предположить, что до революции она жила в Москве. В эмиграции часто выступала с сольными концертами (в Париже впервые в 1938 году), где своим сильным, «божественным контральто» исполняла произведения Шумана, Шуберта, Брамса, Даргомыжского, Сен-Санса, Чайковского, Рахманинова. Скорее всего, именно музыка и прекрасный голос очаровали Галину Николаевну, которая некогда признавалась в автобиографической (неоконченной) повести «Художник», разумея себя под главной героиней: «Музыка с детства была для нее чем-то особенным, принадлежавшим к миру волшебных стихий, владевших ею. Она жадно стремилась к ней и не знала, кто может повести ее по правильному пути. Еще в юности у нее была такая тайная мечта: у нее есть друг, гениальный музыкант. Она время от времени приходит к нему, и он часами играет для нее в огромной полупустой студии... Часы, которые они проводят вместе, принадлежат к чему-то самому высокому, самому прекрасному, что бывает на земле...». Так или иначе, «друг – гениальный музыкант» у Кузнецовой появился. Кто знает, быть может, после нескольких лет под одной крышей с деспотичным эгоистом Буниным и мрачным неврастеником Зуровым Галина Николаевна уже не могла себе позволить влюбиться в мужчину...

23

После возвращения всех в Грасс жизнь там стала уже не той, что прежде. Зуров и Бунин в состоянии перманентной ссоры с Кузнецовой. Наивная Вера Николаевна замечает, но не слишком разбирается, в чем дело: «Галя стала писать, но еще нервна. ... У нее переписка с Маргой, которую мы ждем в конце мая». В конце мая 1934 года М.А. Степун приехала в Грасс. Поскольку записей Кузнецовой за этот период нет, снова обращаемся к дневнику В.Н. Буниной: «Марга у нас третью неделю. Она нравится мне. ... Можно с нею говорить обо всем. С Галей у нее повышенная дружба. Галя в упоении и ревниво оберегает ее от всех нас... (8 июня 1934 года)». «Марга довольно сложна. Я думаю, у нее трудный характер, она самолюбива, честолюбива, очень высокого мнения о себе, о Федоре (Степуне) и всей семье. ... Но к нашему дому она подходит. На всех хорошо действует ее спокойствие. ... Ян как-то неожиданно стал покорно относиться к событиям, по крайней мере, по внешности... (14 июня 1934 года)». «Дома у нас ... не радостно. Галя как-то не найдет себя. Ссорится с Яном, а он – с ней. Марга у нас... (8 июля 1934 года)». «В доме у нас нехорошо. Галя, того гляди, улетит. Ее обожание Марги какоето странное. ... Если бы у Яна была выдержка, то он это время не стал бы даже с Галей разговаривать. А он не может скрыть обиды, удивления и потому выходят у них неприятные разговоры, во время которых они, как это бывает, говорят друг другу лишнее... (11 июля 1934 года)». «Уехала Марга. Галя ездила ее провожать до Марселя... (23 июля 1934 года)». Понимал ли Бунин, что это начало конца? Судя по всему, нет, то есть не придавал значения отношениям двух женщин, как это всегда бывает с мужчинами. Он ссорился с Галиной, пытаясь что-то вернуть, склеить, увещевал ее громкими фразами типа «Наша душевная близость кончена», на что она, по выражению Веры Николаевны, «и ухом не поводила». В октябре Кузнецова уехала вслед за Степун в Германию. «Галя, наконец, уехала. В доме стало пустыннее, но легче. Она слишком томилась здешней жизнью, устала от однообразия, оттого, что не писала... Ян очень утомлен. Вид скверный. Грустен. Главное, не знает, чего он хочет. Живет возбуждением, и очень от этого страдает». Еще через несколько месяцев в дневнике Веры Николаевны вынесен окончательный вердикт о Кузнецовой и Степун: «Они сливают свои жизни. И до чего они из разных миров, но это залог крепости... Пребывание В.Н. Бунина Гали в нашем доме было от лукавого...»

24

№11 Бунин одержал полное поражение там, где совсем не ожидал. Разрыв с Кузнецовой был для него настоящим ударом. Впрочем, многие современники, считавшие Бунина человеком на редкость холодным, не делали из этой истории особой драмы: «Кузнецова была последним призом Ивана Алексеевича в смысле романтическом. И когда Галина Николаевна уехала с Маргаритой Степун, Бунину, в сущности, стало очень скучно», – писал Яновский. Многие воспринимали ситуацию юмористически и подтрунивали над Буниным – тот же Яновский, встречая его в Париже, ехидно осведомлялся: «– Как изволите поживать, Иван Андреевич, в смысле сексуальном?.. – Вот дам между глаз, так узнаешь, – гласил ответ». Но что бы ни говорили современники, Бунин переживал это расставание глубоко и страстно, тем паче, так сложилось, что после начала Второй мировой войны Галина и Марга, волею судеб и обстоятельств, были вынуждены жить в Грассе, все в том же Монастыре муз. Да и вообще, совсем разорвать отношения не получилось. Вера Николаевна была искренне привязана к Кузнецовой, да и Степун очень ей нравилась. Бунин вынужден был примириться с существованием этой пары, которая казалась ему странной и нелепой. Но он так и не понял и не простил Кузнецову. Его записи, посвященные ей, полны негодования, горечи и сожаления («Главное – тяжкое чувство обиды, подлого оскорбления... Собственно, уже два года болен душевно, – душевнобольной...», «Что вышло из Г.! Какая тупость, какое бездушие, какая бессмысленная жизнь!»). Бунин не хотел понять, что полюбив, Кузнецова не могла не уйти в другую жизнь, ибо абсолютно четко понимала: рядом с ним, в его судьбе ей больше нет (и никогда не было?) места. Дальнейшая жизнь в Грассе представлялась немыслимой. Вряд ли Кузнецова решилась бы уйти – и позволить себе влюбиться – раньше. Она рассудила, что только теперь, когда Нобелевская премия подвела промежуточный итог литературной деятельности Бунина и – немаловажно – укрепила его материальное положение – удар не будет таким жестоким. Да, она могла уйти еще несколько лет назад, когда, например, в нее влюбился художник Сорин и предлагал ей замужество, но она не сделала этого, хотя Сорин не оставил ее равнодушной. Тогда ей не хватило решительности и воли, а, может быть, Сорин не проявил должной настойчивости. Теперь же все сложилось по-другому. Сама Кузнецова, наконец, ощутила в себе уверенность в том, что может жить своей собственной жизнью, преодолев комплекс ребенка, который развился у нее за годы, проведенные рядом с Буниным. Да и Марга Степун, надо заметить, была отнюдь не мягкотелым мечтателем Сориным. Приходится признать, что Кузнецова в некотором роде сменила одну «крепостную» зависимость на другую. Все без исключения современники говорят, что Маргарита Августовна была сильным, волевым, очень властным человеком и, бесспорно, доминировала в отношениях. «Степун властная была, и Галина не могла устоять... До конца жизни своей Степун держала Галину в лапках...» – говорила И. Одоевцева. Тем не менее, в личной жизни Кузнецова, кажется, была счастлива. Она прожила вместе с Маргой до самого конца (пережив ее на пять лет). В 1949 году они переехали в США, с 1955 года работали в русском отделе ООН, с которым были в 1959 году переведены в Женеву. Их последние годы прошли в Мюнхене.

25

Кузнецова так и не стала широко признанной писательницей; уйдя от Бунина, она все-таки не смогла реализовать до конца свой талант. Сложно сказать, почему этого не произошло. На наш взгляд, она была слишком женщина (слабая, бесхарактерная, мечтательная, субъективная в оценках и восприятии) для того, чтобы реализовать себя в литературном творчестве. Вдобавок ко всему, время, когда формируется писательская индивидуальность, было безвозвратно упущено (как тут не вспомнить слова И.И. Фондаминского о том, что душа в неволе развивается искривленно и не дает плодов). Нерегулярно Кузнецова публиковала некоторые свои стихи и рассказы в «Новом журнале», «Воздушных путях», «Современных записках». В 1967 году в Вашингтоне отдельным изданием вышел «Грасский дневник» – пожалуй, самое интересное и значительное, что было ею создано. В глазах рядового читателя Кузнецова навсегда осталась только «последней любовью Бунина», неким его придатком. Она решилась на поступок, разорвав с ним свою жизнь, но, по иронии судеб, это никак не повлияло на ее литературный и даже личностный статус в восприятии других людей – и современников, и потомков. Последние годы жизни Бунина прошли в ужасающей нищете и болезнях. Его взаимоотношения с другими людьми – особенно с писателями – отличала все большая озлобленность и агрессивность. Он публиковал свои едкие, желчные «Воспоминания», поносящие всех и вся – особенно Есенина, Блока, Горького, Волошина, Мережковских, – и, кажется, искренне ненавидел весь мир. О нем ходили нелепые слухи; в основном Бунина обвиняли в просоветских симпатиях (быть может, из-за Л.Ф. Зурова, который, продолжая жить в Грассе и парижской квартире Буниных, после войны стал активным участником движения «советских патриотов»). Л.Ф. Зуров, который не нашел в себе сил «вырваться из плена» (впрочем, как говорят, он был искренне влюблен в Веру Николаевну), оставался с Буниными до самого конца. Он прожил творчески бездарную жизнь. На его долю выпало тяжелое психическое заболевание, многолетняя бесплодная работа над так и неоконченным романом «Зимний дворец», и – как финал – богатейшее наследство в виде обширного Бунинского архива. Вместо заключения. В 1995 году в издательстве «Московский рабочий» впервые в России был полностью опубликован «Грасский дневник» Г.Н. Кузнецовой и ее избранная поэзия и проза под редакцией А.К. Бабореко. На титульном листе книги (там, где обычно бывает фотография автора) был помещен огромный портрет И.А. Бунина.

11

26

№11

*** Мое сердце забито, закрыто, заковано. Сталью, камнем и льдом замуровано. Пылью, гнилью и бревнами заколочено. На ржавых гвоздях висит душа моя клочьями. Прошлая, пошлая, рыжая бестия, А на ней сплошные, сквозные отверстия. И мечты о слезах, что от счастья и радости, Превратили меня в недостойную ласки и жалости. В голове устоявшийся иней от гордости, Плачу я от бессилия, злобы и подлости. Ты сейчас у меня не проси, прости. Душит бледная, мертвою хваткою ненависти, Ждет удобного, верного, смертного случая. Ничего у нее не получится. март 1999

*** Голубые глаза в обрамлении темных волос. Весь твой трепетный ум состоит из счастливых мечтаний и грез. Каждый день разбивает реальность твой розовый мир, Словно снайпер мишень, наша жизнь – это вечный тир. Ты с завидным упорством его снова воссоздаешь, И строительством этим ты дышишь и им живешь. май 1999

27

*** Перешагнув запретную черту, Отдавшись страсти, видя красоту И яростность, и нежность отношений, Я обрела запретный плод – постель, Эмоций всплеск, всех чувств метель, Экстаз сиюминутных наслаждений. И приговор – не мудро. С рассветом ощущенье отвращенья Меня убило. Я НЕНАВИЖУ УТРО! Я миг любила И потеряла друга многих лет. Убийственно циничен ранний свет: «как глупо я себя вела…» Я верность всю в него вложила. Но, проиграв, я победила – Я только этот миг жила.

*** Я довольная, Я довольная. Птица вольная, Но не певчая. Молчаливая. И печаль моя Растворилася. Радостью, Тихой нежностью Упиваюсь я. Все зовут меня Полететь с собой В струях воздуха Нахожу покой. В струях воздуха Нахожу ответ. «Нет».

17.03.2000

22.03.2001

*** Ко мне ты проявляешь интерес. Мне нужно больше! Чем этот интеллектуальный всплеск – Мне нужно много больше… Смотрю в упор, В глаза, Пытливым взглядом. В ответ укор, Слеза, – Всё стало адом Всерьез. Немой вопрос – Ответ: Любви ко мне Там нет.

*** Ты прости меня, дуру глупую, За правду мою не ко времени, За радость без основания. Нога моя уж на стремени, Псалмы-песни о расставании На самом краю, на углу пою. Ты прости меня, дуру глупую. Ты прости меня, слишком гордую, За надменность глаз моих с зеленью, Да за холод слов – губы стужу пьют. В храм свечу принесу с изволения, За помин души на углу пою. За таки дела люди морду бьют. Ты прости меня, слишком гордую, Дуру глупую. январь 2001

22.01.2001

28

№11 *** Как могла я тебе понравиться? Я – не девочка, пусть красавица, Светло-русая хитрая бестия. Странно будет с тобою вместе мне. Буду жестко-игривой хищницей Как могла так в меня влюбиться ты? Я нежна только лишь в усталости, Изворотлива в ласке с яростью. Я ж возьму тебя и воочию Назовут меня люди сволочью. Заметать следы буду первая. Назовут меня вслух и стервою. В игре слов и чувств нету равных мне, За моей спиной судьбы рваные. Я в чужой душе словно лезвие – Сколько их таких по-изрезанных Чья стезя с моей была смежная. Ну а ты куда, такой нежною?

07.05.2001

*** Рука в руке – вдвоем как книга, И наших пальцев переплеты, Страницы не печатанного гимна, «Взялась откуда ты, и кто ты? И кем ты в жизнь влетела?

*** Моя жизнь – мозаика из кусков. Надоел равнодушный сигнал гудков. Опостылело без конца Улыбаться одной половиной лица. Полу взгляды, улыбки, полутона. Я дошла до дна, до двойного дна. Полу фразы – Двусмысленный скрытый намек. Полу фазы – Вставшие поперек. В тайне выползшие на свет, Не дойдя до бабочки – «Это ж бред! В моде детская худоба». Черта с два!!! Полу матери, полу отцы Полу жизнь, полу люди – гусеницы.

В душе моей поет синхронно Мелодия любви ответной, И резонансы перезвонов, Усилив колебания ветров, Совпали с дрожью тела. Прикосновенье губ горячих Во мне приобрело мятежных Эмоций сгустков настоящих Не уместившихся, безбрежных. И кем ты в жизнь влетела? Совпала с дрожью тела. Я так с тобой хотела Быть бережной и нежной И любящей…

07.05.2001

08.05.2001

11 29

Светлана Данькевич. Живет в Украине. Ведет страничку www.i.com.ua/~zibra в Интернете. Имеет e-mail: dankevich@hotmail.com И готова выслушать отзывы о своих рассказах, сайте, взглядах на жизнь. А пока… сама отвечает на вопросы, которые задает Ольга Герт.

• Как ты докатилась до жизни такой – лесбийской? Сколько себя помню, я всегда была тем, кем являюсь, и поэтому вряд ли в состоянии определить, когда в моей жизни появились женщины. Одно могу сказать наверняка, сексуальный опыт опередил опыт душевный – влюбилась я в первый раз в 17 лет, а сексуальные контакты начались в 15 со сверстницами. Я не переживала по этому поводу до тех пор, пока не влюбилась и пока объект любви не дал мне понять, что это ненормально. Но я не поверила ей. Я всегда знала, что я абсолютно здоровый человек и воспринимала свою сексуальную ориентацию как норму. Никогда не комплексовала по этому поводу.

• Ты пишешь: «Эротика мое призвание». А поподробнее… Эротика как литературный жанр – мое призвание, я люблю этот вид литературы. Главная цель эротики – возбудить читателя. Секс – двигатель прогресса, желание обладать движет человечеством, потому что это желание носит сексуальный характер так же, как и желание дарить. Если я пишу рассказ, я всегда помню об этом. Попытки принизить значение эротики в жизни человека, я считаю ханжеством. Кстати, по тем рассказам, которые отобрали для «Острова», читатель вряд ли увидит во мне автора эротического жанра. Но этот недостаток можно восполнить, если прочитать другие мои рассказы на сайте www.i.com.ua/~zibra • Где ты находишь темы для рассказов? Черпаю из своей жизни и жизни своих друзей. В твоих рассказах часто повествование ведется от лица женщин разного •

возраста (и тех, кто вошёл в период климакса в том числе). Ты сама всё это переживаешь?

Мне двадцать четыре года и климакс я могу только наблюдать со стороны. А разновозрастность героинь обусловлена тем, что круг моего общения разнообразен и многолик. Я люблю взрослых женщин, но не испытываю к ним какой-то особенной сексуальной тяги, я не геронтофил. Мой любимый женский возраст 30-35 лет, с ними я чувствую себя на равных, мне интересно, легко и есть место эротическим фантазиям. Дальше хуже – это почти всегда утомленность жизнью, болячки, комплексы старения, чувствуется, что мы из разных эпох, разная сексуальная энергия... я не люблю напря-

30

№11 жения и игр в дочки-матери. Меня не радует такая невыгодная перспектива обмена гормонами. Это, что касается сексуальности. В остальном я обожаю женщин, бабушек, пенсионеров, ветеранов и всегда люблю поболтать и повеселиться. Чем отличается реальная Данькевич от литературной?

• Они, безусловно, различны, но общие черты есть. Например, специфическое чувство юмора и самососредоточенность. Иногда я сравниваю себя с фабрикой по переработке эмоций, но в свой близкий круг редко впускаю новых людей, при всей своей влюбчивости. Я чувствую ответственность за своих близких и друзей, за тех, что стали родными людьми.

• Расскажи о своей газете. Сейчас моя газета «Нетрадиционная эротика» пребывает в стадии проекта, я делаю первый номер. Это будет информационно-развлекательное издание на 16-ти полосах. Новости, юмор, одна полоса стихов, рассказы, курьезы из жизни геев и лесбиянок, знакомства и т.п. Планирую вести переписку со своими читателями, надеюсь найти новых интересных авторов. Газета «Нетрадиционная эротика» блоком входит в «Интересную газету», которая издается в Украине с начала девяностых годов. Сейчас она насчитывает уже 18 блоков по 16 полос каждый. Ее стоимость около трех рублей, если переводить на российские деньги, и ее можно купить в любом киоске «союзпечати», «прессы», в палатках у частных торговцев, в транспорте. Она продается по всей территории Украины плюс полуостров Крым. Тираж каждого блока колеблется от 50 000 до 150 000 экз. Если коротко, то это обыкновенное, но очень либеральное издание, сумевшее завоевать доверие читателей стабильностью выпуска, малой стоимостью, доступностью.

• А теперь – еще немного о выходящей книге твоих рассказов. Моя книга из 16 рассказов на русском и английском языках, подготовленная мной и Эрикой Итон (Erica Eaton), руководителем женского клуба Evolutionary Girls Club (Rochester N.Y.), выходит в июле-августе 2002 г. и будет прикреплена к каталогу работ этой организации. Книга выйдет небольшим тиражом. Ты побывала уже на двух слетах авторской лесбийской песни, которые •

проходили под Москвой, познакомилась со многими москвичками, скажи, чем отличается лесбийская украинская тусовка от российской?

Я бы сказала, многими чертами. Во-первых, у нас нет такой большой прослойки «старушек», что очень плохо. Во-вторых, у нас намного меньше мужеподобности. Например, где-то на метро «Шулявской» живут два буча, так на них все ездят посмотреть. Некоторые даже с ними спят по очереди. Я никогда не езжу. У меня в этом смысле на бучей аллергия.

• Каковы перспективы лесбийского движения в Украине? В Николаеве, Львове, Луганске, Киеве и других городах существуют лесби-геевские организации, самая сильная из которых – луганская правозащитная организация «Наш Мир». Каждый год в Киеве проходит международный съезд гомосексуальных лидеров из многих стран мира. Лесбиянки борются за свои права в сотрудничестве с геями. Естественно, ничто не стоит на месте, все идет своим чередом, возможно, медленнее чем в Москве, но ментальность украинская отлична от российской; мы более спокойные люди. Я не переживаю за развитие украинской лесбийской субкультуры, лесбиянки были есть и будут – всему свое время. Украинские гомосексуалисты борются за свои права и не собираются сдаваться.

11

31

C утра погода была очень хорошей. Южный ветер подсушил лужи, в многочисленных болотах прыгали водомеры и хрипели, как простуженные, жабы. Наташа шла рядом и смешно дула в пустую бутылку.

– Ох, мне надоело ходить, – устало выдохнула она, ставя на траву сумку.

– Давай остановимся вон под той хаткой, – поспешила ответить я, тыча пальцем в отдаленный покосившийся домик с соломенной серой крышей. Я знала эту заброшенную деревню давно, но никогда не приезжала сюда с кем-то. Жители покинули село лет шестьдесят назад, и с тех пор оно пустовало. Каждую весну я приезжала сюда черпать вдохновение и набираться сил от этих высоких, как рожь, трав, от накренившихся колодцев, от осиротевших старинных домов. Карпаты всегда волновали меня как-то по-особенному, не совру, если признаюсь, что люблю эти мягкие горы больше чем море.

– Это село моей жизни, Наташенька! – нежно произнесла я, раскрывая в объятиях руки, точно беря деревню в охапку. – Я бы его съела, это село! Я такая жадная, но понимаю, почему решила поделиться с тобой. Такие места для немногих. Чужой нечувствительный человек может разбить мне сердце холодностью и непониманием этой красоты, нарушить, поломать ассоциативный ряд, и я не смогу относиться к этому уголку природы по-прежнему, – выпалила я залпом и рассмеялась. Мы сели на скрипучее крылечко. Было так хорошо, так тепло, несмотря на то, что солнце не выглядывало с утра. Я обожаю пасмурную погоду, и я сказала об этом Наташе.

– Мне тоже не нравится жара. Ну что, будем устраивать отдых на природе? – лукаво спросила она и улыбнулась. Вы не представляете себе, как тепло улыбалась эта женщина, и какие у нее были глаза. В том-то все и дело, что смеялась она одними лишь глазами, потрясающими, насыщенно густыми, цвета спелой черной вишни. А сама была такая нежная; от дурацкой радости я по-детски уткнулась носом ей в плечо, предоставив для поцелуя свой впалый висок.

32

№11 – Бедная моя девочка... – прошептала я очень чувственно, вспомнив, что она делала три аборта после рождения дочки.

– Милое солнышко... – шепнула она, вспомнив, наверное, что я сделала только один. Мы привезли с собой бутылку «Токая», фрукты, копченое мясо и легкий весенний салат, грейпфрутовый сок и орехи, чипсы с беконом, домашнее печенье, конфеты и в придачу креветки с пивом. Словом, можно было накормить целый батальон. У нас имелись даже настоящие хрустальные, а не универсальные пластмассовые, стаканчики. Первый тост был, естественно, за женщин с большой грудью, второй – за женщин со средней грудью, третий за тех, у кого есть хоть какая-нибудь мало-мальски завалящаяся грудь, а все последующие за доктора, тоже с грудью, который нас вылечит. Лошадиный наш смех не прекращался добрых два часа и распугал в округе все живое. От вина нам казалось, что, на самом деле, все живое в радиусе километра как-то странно гудит, и Наташка очень похоже имитировала странное гудение, дуя в бутылку. Я хохотала, бросалась в нее орешками и целовала ей руки, при этом внизу живота чтото скреблось и зудело. Мы начали толкаться, бороться, возится на подстилке и, в конце концов, я оказалась на ней сверху. Пауза. Точка. Пауза. Ветер ласкает ее волосы. Захлебываюсь в ее взгляде. Пауза.

– Наташе...нька... – только и смогла выдохнуть я, сердце мое стучало, как стопудовый колокол, а щеки горели. – Наташенька... – еле выговариваю, цепляясь губами за ее губы.

– Ах ты ж, старая больная женщина! – шутку эту произнесла она натянутым, глухим сексуально наэлектризованным голосом и, воспользовавшись моим замешательством, крепко поцеловала в губы. Я теряю сознание, я задыхаюсь от страсти, от ставшего тяжелым воздуха, от громкого пульса, от запаха травы. Она смотрит своими вишневыми глазами, забывшись, кто она и что, не улыбаясь, не соблазняя, но торжественно, как на казни. Я физически ощущаю влажность на внутренней стороне бедер и болезненно сцепляю зубы – не хватало только стать тонущим «Титаником». Перед глазами мелькают последние кадры легендарного фильма: вой исчезающего под водой, вставшего вертикально, судна, вопли, темнота и мокрые кудри накрашенного Леонардо Ди Каприо. Потом мокрыми стали колени и лицо, я протянула руку и на ладонь упала большая капля – начинался дождь. По траве пробежали волны, подул пронзительный ветер и где-то совсем близко жалобно закричала птица.

– Дождь начинается – подъем! – скомандовала Наташка, вставая и помогая мне подняться. – Я боюсь за твои больные суставы! – продолжила она с материнской заботой.

– Отстань, – отмахиваюсь я с неискренним недовольством, – я не инвалид и на пенсию не собираюсь. Мы кинулись заносить вещи в хату с соломенным верхом, надеясь, что крыша не даст течь. Наташка побежала собирать для будущего костра ветки, приказав не вылезать из дома. Вообще-то, нам обоим слегка за тридцать, но она, Наташка, в смысле, действительно, в отличие от меня, может похвастаться завидным здо-

33

ровьем. В хатке я нашла: широкую лавку и дюжину коричневых глиняных горшков, стол, отполированный временем и локтями, маленькие, разделенные на четыре, низкие окошки, раму от картины, медный самовар и привязанные к потолочным балкам веники из когда-то целебного и ароматного зверобоя. Пыли было мало. Ударил гром, я поднялась из любопытства на чердак и остановилась, как вкопанная. Сено под ногами было таким свежим, что до конца не высохло. Плохая репутация сеновала действовала на меня приятным образом. Дверь на чердаке отсутствовала и лестница тоже, но хатка была такой низенькой, что мне понравилась идея спрыгнуть вниз. Навстречу вышла совершенно промокшая и счастливая Наташа, волоча за собой молоденькое, но мертвое дерево.

– Разбойница! Проказница! Хулиганка! – манерно закричала она, заталкивая меня обратно в помещение.

– Мне кажется, я сойду сейчас с ума, – жалобно протянула я, сдирая с нее мокрую, подчеркивающую грудь блузку. – Пойдем наверх? Расстегивая пуговицы, я замерла и в нерешительности опустила руки – это была сцена моей жизни (в селе моей жизни!). В юности я видела подобное в каком-то (не помню название) советском фильме: мальчик, весь мокрый от дождя, прибежал к любимой девочке домой, она помогает ему снять рубашку и видит прилипший к телу букетик мокрых полевых цветов, девочка наклонилась и поцеловала то ли букетик, то ли грудь мальчика. А потом она, как героиня, сушила в ванной его джинсы. Я не выдержала и тоже поцеловала моей девочке грудь, одним словом – обезьяна. Правда, в моем кино были другие джинсы, другой букетик, а также тяжелая, большая, упругая женская грудь, которую не поцеловал бы только изверг. Я знаю – суд оправдал бы меня! Не разбираясь, что, где и как, я целовала мокрую Наташу, умудрившись при этом съесть половину существующих незабудок. И вот я уже на спине и впервые в жизни на сеновале в такой роли. Когда я особенно расстоналась, она прикрыла мне рот ладонью и прошептала: – Тихо, там кто-то есть... Действительно, на улице слышались приближающиеся голоса и топанье; к нам в избушку пожаловали непрошеные гости. Закон подлости. Скрипнула дверь.

– Кто здесь? – спросили по-украински тонким девчачьим голосом.

– Лесбиянки! – зло и неудовлетворенно ответила я, свесив с чердака свою лохматую голову.

– Целых две! – добавила Наташа, прислонившись к моей щеке. В ответ мы услышали испуганный, полуобморочный вскрик и удаляющееся мокрое чавканье детских сандалий. Снова, теперь уже прощально, скрипнула дверь.

– Легко отделались, – сказала я сорок минут спустя, поджаривая на маленьком огне кусочек хлеба. Много говорить не хотелось, Наташа, переодетая и сухая, сидела напротив и грела у костерчика руки. Я разглядывала ее и умилялась. За окнами лупил ливень, в избушку прорывался прохладный ветер, но нам было тепло и приятно. Ближайшая электричка отправлялась через два часа. И тут, вдруг я поняла главное и загадочное – мы никогда не признавались друг другу в любви. Почему? Почему? Почему?

34

№11 Я, было, открыла рот и тут же «захлопнула варежку». Сказать это – значит нарушить установленный порядок, посягнуть на личную свободу, создать прецедент. Сказать – я люблю тебя! – значит стать половиной чужой жизни, делить вместе скучные будни и заниматься семейным сексом по субботам. И у нее, и у меня все это уже есть, и менять привычное шило на новое мыло страшно – мало ли что! Мы встречаемся уже два года и никто об этом не знает, мы всегда очень осторожны; на совместных вечеринках сидим по разные стороны стола, обмениваемся стандартными фразами, ходим разными дорогами и называем друг друга по телефону Семеном Степановичем. Общих знакомых у нас много и почти все они гомосексуалы, круг общения довольно тесный, и потому сплетни разносятся со скоростью света. Мы всегда предельно осторожны! Я встала и нервно прошлась взад-вперед по комнате.

– Что-то хочешь сказать? – лаконично поинтересовалась Наташа, заметив мое волнение.

– А? Что? Нет, нет! – заверила я и села на место. Наташенька мне уже родной человек, перестань она со мной встречаться – я умру с горя. Вокруг нее крутятся мои фантазии и желания, и я не знаю человека, с которым мне было бы так же хорошо. Когда мы долго не видимся, я раздражаюсь по пустякам и веду себя скверно, так что моя жена в каком-то смысле даже выигрывает оттого, что у меня роман – фу ты, Господи! Но что же дальше, что же дальше, неужели трагедия неизбежна, испуганно думаю я с присущим мне детским максимализмом. И тут же отвечаю себе: «Стерпится – слюбится». Я бы все простила. В конце концов, мы все – взрослые люди!

– Но если мы все взрослые люди, то зачем я тогда съела столько незабудок; теперь без зубочистки не обойдешься! – неожиданно громко озвучила я свой последний вывод.

– Потому что ты добрая и травоядная, – продолжила мою мысль Наташа и рассмеялась.

– Детский сад... – банально пошутила я. Ночная электричка катится по рельсам, в плохо освещенном вагоне кроме нас с Наташей еще пара человек, она спит, положив голову мне на плечо. На коленях покачивается в такт поезду прекрасно подобранный полевой букет. И я чувствую себя самой счастливой женщиной в мире потому, что Наташины прекрасные глаза никогда не превратятся для меня в две бессмысленные черные пуговицы, из-за того, что наши с ней встречи еще долго будут волшебными и невероятными, вот как сегодняшняя, например. И чем осторожней мы будем, тем дольше продлится наше счастье и тем благосклонней будут к нам Боги. Я обнимаю мою девочку крепко-крепко и закрываю глаза: маленькими становятся поезд и рельсы, поля превращаются в квадратики, реки в тонкие волоски, наша недоразвитая страна в кусочек материка, материки и океаны в белоголубые разводы, разводы превращаются в планету, планета в шарик, висящий в космосе. Но где-то там на этом шарике в малюсенькой электричке еду крошечная я с букетиком на коленях, и, слава богу, что я счастлива в это короткое мгновенье. Только жизнь имеет значение. апрель 2001

11 35

Август, девятый час вечера. Приятный теплый ветерок треплет волосы прохожим. Красиво порванные нити облаков притягивают зачарованные взгляды. Русановка. Переброшенный через канал незамысловатый мостик с фонариками. На мосту, кроме продавщицы семечек, неудачливого рыбака и торговки яблоками, находится влюбленная парочка. Та, которую зовут Марьяна, одета в серый спортивный костюм с капюшоном, другая Жанна – в длинную юбку и кофту с крылатым воротником. С удовольствием отмечу, что обе они хороши собой, интересны, образованны, политически подкованы и абсолютно потеряны для гетеросексуального мира. Вот. И ведут они чрезвычайно волнующую беседу, настолько, что не грех и подслушать.

– Я думаю, когда наша любовь уже не будет тайной, случится что-то страшное, – говорит Марьяна своей подруге и та перестает улыбаться.

– Уверена, что это будет кошмар! Твоя мама сделает что-то ужасное, – отвечает Жанна, меняясь в лице.

– Да, Марина Михайловна может! Хотя скорее испугается, но вряд ли поверит, – Марьяна неосознанно растягивает слова и теребит сережку в ухе. – Вот только нужно решить для себя, что главное: быть искренним или быть правильным?

– Не знаю, не знаю… Какая уж тут искренность… Может у меня действительно мания или паранойя какая-нибудь, но вряд ли нас кто-то поймет и тем более одобрит. Отсюда просто нужно уезжать, хотя бы в другой город, – констатирует Жанна с уверенностью.

– О ком ты думаешь с наибольшим ужасом: о наших родителях, о сослуживцах или о соседях? Тот, в порванной майке, из 34-ой квартиры, сегодня так на меня смотрел – гадина какая – замышляет что-то! – Марьяна громко раскусывает найденный в кармане орех и вопросительно смотрит на свою спутницу.

– Нет, меня более всего Марина Михайловна пугает. Когда она приходит к тебе в гости и застает меня там очередной раз, не могу побороть в себе желание вылететь за дверь, как баллистическая ракета. У меня от твоей мамы самая обыкновенная клаустрофобия начинается! – повышая голос, отвечает Жанна и натягивает крылатый воротник почти на нос.

36

№11 – А она, кстати, замечает это. В последний раз заявила, что у меня был очень виноватый вид – вид нашкодившего кота, – вспоминает Марьяна события двухдневной давности.

– Еще бы… ты ж совсем голая открыла ей дверь!?! – нервно смеясь, перебивает Жанна.

– У меня была хорошая отмазка – в спорт-клуб, мол, собираюсь.

– Бедная мама! – Жанна заливается смехом, хватаясь за перила моста.

– Ой-ой-ой! Можно подумать, – отвечает ей подруга. – Я серьезно, солнышко! Такие вещи так не делаются – мы потянем за собой на дно уйму народа! Публичный каминг-аут – не для нас. Хотя, с другой стороны, может, наконец, заткнутся все (я имею в виду родственников), а Марине Михайловне останется только доставать из архивов памяти крупицы, доказывающие нашу связь.

– Я так тебя люблю, – тихо произносит Жанна, подвигаясь поближе, – и я так устала от всего этого. На ее глазах, поблескивают выступившие от смеха слезы. Марьяна привлекает ее к себе, успокаивая, нежно гладит по волосам, целует мокрые глаза и шепчет разные ласковые слова.

– Кхе-кхе! Кхе-кхе… – раздается у них за спиной знакомый женский кашель. Умудренная жизненным опытом Марьяна, не оборачиваясь, мгновенно прекращает целоваться, с силой встряхивает свою подругу и орет во весь голос: – Не гоже, Жанна! Не гоже реветь из-за пустяков! Подумаешь, исламские террористы захватили австралийский самолет! Я вон тоже – от зарплаты до зарплаты. Дома сижу, на салюты не хожу! Так и что?! Онемевшая, ничего не понимающая Жанна, постепенно различает выглядывающую из-за ближайшего фонаря фигуру, не перестающую покашливать в кулак, – Марию Михайловну. Жанночке становится так худо, что она буквально теряет сознание, повисая на руках Марьяны, которая, несмотря ни на что, продолжает трясти полудохлое тело подруги и кричать какую-то глупость про боевые действия в Чечне. Мария Михайловна наблюдает сию трагическую сцену молча, сосредоточенно, печально и даже с грустью. Потом разворачивается и уходит, в сердцах махнув рукой.

– Она, что курит? – тихо спрашивает Жанна, глядя вслед удаляющейся родительнице.

– Только когда нервничает…

– Думаешь, догадалась?

– Да, ну! Какое там, она что – провидица?

– Слава богу, что нет! Жанна достает из кармана горсть семечек и отсыпает половину подруге. Они стоят какое-то время молча, любуясь закатом и маленькими речными волнами.

– И какого она шпионит за нами? – нарушает молчание Марьяна, плюнув в воду.

– ?! – пожимает плечами Жанна.

– Интересно, а твои что будут делать, когда узнают, что мы давно любим друг друга? – задает Марьяна еще один вопрос.

37

– Мои? Не знаю. Я могу предугадать любую реакцию, кроме маминой. Она, впрочем, могла бы и гордиться. К слову будет сказано, тебя она любит и считает красивой, – Жанна переводит дух и добавляет, хитро щуря глаза. – Неужели подсознательно мы обе хотим, чтоб нас застукали?

– Я – нет!

– Я – тоже, блин. Жанна продолжает смотреть в глаза подруге, видя, что та любуется ею. Она смотрит все проникновенней, как могут смотреть только давние любовники – одним лишь взглядом умея разжечь костер желания! Их руки сплетаются, в мыслях проносятся воспоминания о недавно пережитом плотском удовольствии. Девушки осторожно прижимаются все ближе друг к другу. Поцелуй готов сорваться с уст в любую секунду.

– Привет!!! – радостно восклицает какой-то незнакомец, бесцеремонно положив руку одной из них на плечо. – Рад вас видеть, девочки!

– Славка! – не менее радостно шепчет Жанна, узнав в незнакомце родного брата. Понимая, что все катится к чертовой матери, что сегодня просто день такой неудачный, она берет Марьянино лицо в ладони и непонятно зачем целует ее по церковному звонко в лоб, и крестит три раза правой конечностью.

– Иди, дочь моя, иди! – обращается она к подруге, чеканя буквы. Та делает два шага назад.

– Ты чего? – удивленно спрашивает брат, стараясь не глядеть на потупившуюся Марьянку.

– Хочу записаться в монастырь, – быстро находится Жанна. – Вот, неверную наставляю на путь истинный! Во вторник, того, и пойду уже, значит, в монастырьто. Так вот… А ты неверная – ступай, ступай! Чего встала? «Неверная» не двигается с места, а только ловит ртом воздух, как вынутая из воды рыба.

– Ну вы, девки, совсем – того! – брат обалдевши крутит пальцем у виска и, пятясь, уходит восвояси, крикнув напоследок: – Привет, Марьянка – хорошо выглядишь!

– Спасибо, Славик, – ответно кричит, начавшая «оттаивать» Марьянка и машет рукой. Как только брат скрывается из виду, они хватаются за руки и одновременно счастливо и испуганно спрашивают: – Как думаешь, догадался? И вместе отвечают: – Какое там… Подруги радуются, что снова так здорово выкрутились из сложной ситуации, обнимаются и бегом бегут домой! Невтерпеж, потому что, – страх как хочется целоваться! А уважающие себя шифровальщицы ни за что не дадут окружающим повода для сплетен! Все это было бы смешно, если бы не было так грустно: обладательнице серого спортивного костюма тридцать пять, а владелица кофты с крылатым воротником и того старше.

11.12.2000 г. Киев

38

№11

Этот доклад был прочитан на конференции «Проблема нормы и патологии: современные дискурсивные практики», проходившей в г. Саратове 29 марта 2002 г. Когда я увидела присланный мне по электронной почте текст, очень удивилась. Хоть я и знала, что автор не озабочен сокрытием своей сексуальной ориентации, но не думала, что в провинциальном Саратове можно выступать с научным докладом по проблемам однополых семей на местной конференции. Оказывается, всё не так уж плохо в нашей «глубинке». Привожу текст доклада полностью вместе с литературой – почувствуйте себя участницами. И может быть, у вас появится желание вступить в дискуссию? e-mail: arishik@overta.net (Ирине Куприяновой) Ольга Герт

Куприянова И.С. (г. Саратов, СГТУ)

ОДНОПОЛЫЕ СЕМЬИ В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ: ПРОБЛЕМЫ НОРМАЛИЗАЦИИ Происходящие в обществе трансформации определяют изменения и в социальных институтах, одним из которых является семья. Традиционные формы семьи дополняются параллельно существующими альтернативными моделями семейных отношений. По мнению социологов, отклонения от классической моногамии «уже не могут интерпретироваться как отклонения от нормы, а должны, скорее, рассматриваться как признак существенных и необратимых эволюционных сдвигов в самом институте семьи» [1]. Несмотря на то, что обязательная, принудительная гетеросексуальность защищает институт брака и патриархальных отношений [3], в современном Российском обществе, происходит рост количества однополых семей. В то же время, в обществе наблюдается информационный вакуум, отсутствие объективных и достоверных сведений об однополых семьях. Однополые партнерства всё более уверенно становятся общеевропейской чертой [6]. Мы считаем, есть смысл вместо того, чтобы делать вид, что такой модели отношений нет, признать ее существование и найти оптимальную социально приемлемую форму ее выражения и правовой легитимизации. В Декларации 1998года Европейского Парламента звучит, что парламент «не даст своего согласия на вступление в [ЕС] любой страны, которая своими законами или проводимой политикой нарушает человеческие права лесбиянок и геев» [6]. Данное положение позволяет надеяться, что Россия, провозгласив «становление курса на интеграцию с Европой одним из ключевых направлений нашей внешней политики» [5], придет к тому, чтобы разрешить официальные браки однополым парам. Мы не располагаем статистическими данными о количестве однополых союзов в России, сбор такой информации крайне затруднен по причине скрытости и замалчивания из-за боязни дискриминации. Считается, что женщины чаще образуют семейные

39

пары, нежели мужчины [2, 8]. Это может быть объяснено тем, что две женщины, живущие вместе, вызывают меньше подозрений [8]. Рассматривая однополую семью в аспекте дискурса нормы и патологии, необходимо ответить на вопрос о ее функциональности в условиях современного общества. Для этого мы анализируем, опираясь на классификацию функций семьи, разработанную М.С. Мацковским [4], социальный контекст и внутреннюю структуру таких семей, используя данные, полученные в процессе анкетирования (анкеты были размещены в сети Интернет на специализированных досках общения) и в последующей конфиденциальной беседе с информантами по электронной почте. Очевидно, что в современном обществе гомосексуальные союзы и гетеросексуальные браки изначально находятся в прямо противоположных условиях: «Общество делает всё, чтобы сохранить брак. В однополом союзе все внешние силы действуют против» [2]. Наши респонденты описывают это следующим образом: • «Натуральные семьи заключают в угоду общественности, потому что так нужно и чтоб дети были. А наши семьи рождаются и растут на почве любви, только когда это на самом деле нужно нам и только нам, даже если против общественности, к всеобщему неудовольствию» (Nichka).

• «Семья из двух женщин находится в оппозиции к общественности, или по минимуму в глухой защите, много энергии уходит на это. В нормальных семьях такого нет – за них общество, оно помогает им. А нам: не мешали бы – уже хорошо, пока же одни препоны» (Lenok). Часть проблем, сопутствующих созданию и существованию однополых семей также обусловлена негативным отношением к ним общества: • «В наших семьях больше напрягов из-за непоняток с окружением, особенно с родственниками. С родителями хоть какой-то контакт возможен, но другие родичи достают постоянно» (Nichka).

• «Трудности: многие не воспринимают двух женщин как полноценную семью, всерьез, трудно объяснить родителям, друзьям, коллегам, что наш выбор это наш выбор, а не каприз, не чудачество, что всё серьезно» (Катерина).

• «Проблем много доставили соседи, они, узнав, что мы не просто студенты, снимающие по бедности один угол, устроили настоящую травлю. Все стены в нашем подъезде были исписаны нецензурными выражениями, их дети кричали в след гадости и т.д. и т.п. Он не выдержал такой жизни и ушел, т.к. сменить квартиру возможности не было» (Дима). Такое положение вещей демонстрирует ущемление социально-статусной сферы семейной деятельности однополой пары. Отсутствие у однополой пары обязательной, стандартной полоролевой/гендерной дифференциации, по мнению И.С. Кона, приводит к тому, что разделение домашнего

40

№11 труда, порождающее больше всего семейных конфликтов, здесь с самого начала строится с учетом индивидуальных особенностей: каждый делает то, что он лучше всего умеет или что ему больше нравится, а если какая-то необходимая работа никому не нравится, то она выполняется кем-то на основе разумного компромисса [2]: • «…никто никому ничего не должен, нет традиций, нет четких инструкций, сравнивать не с чем, да и некогда и не зачем, кто во что горазд, так и получается» (Lenok). Особенности, связанные с межличностным и бытовым взаимодействием, наши информанты склонны описывать скорее как положительные моменты жизни, что позволяет говорить об успешности функционирования в хозяйственно-бытовой, а также в эмоциональной сфере семейной деятельности: • «У натуралов проблемы от непоняток между собой, разборки начинаются, если жена не выполняет свои «женские обязанности» или муж там свои «мужские». Не жизнь – одна сплошь обязаловка, секс у них именуется «супружеским долгом». Плакать хочется!

• Как у вас распределяются домашние обязанности?

– По справедливости!!!

– Поподробнее, пожалуйста.

– Да никак на самом деле. Кто что успел, тот то и сделал. Кто-то что-то сделал, вот так ему и надо» (Nichka). Важнейшими сферами семейной деятельности традиционно считаются репродуктивная и воспитательная. «Детский вопрос» очень актуален в однополых семьях. Общество, даже если разрешает двум женщинам или мужчинам строить отношения между собой, то к возможности развития и воспитания детей в таких союзах настроено категорически отрицательно. Нетрадиционность сексуальной ориентации часто служит доводом для отказа в праве на усыновление или получение опеки над ребенком при разводе. «Статистический метаанализ эмпирических исследований показал, что между гетеро- и гомосексуальными родителями нет существенных различий в стиле воспитания детей и в естественной эмоциональной приспособленности и что сексуальность родителей не оказывает заметного влияния на сексуальную ориентацию ребенка» [2]. Мнения наших информантов на этот счет различны, но нельзя не согласиться с тем, что «…если дети уже есть, то лучше им жить в лесбийской семье, чем без семьи» (Катерина). Дети в однополых семьях сталкиваются с проблемами из-за того, что их семьи юридически, социально и экономически исключены из жизни общества, потому что не подходят под стандартное определение семьи [6], но отнюдь не потому, что внутренний климат семьи для них каким-то образом неблагоприятен [8]. Интервью тринадцатилетней Клэр [7] подтверждает, что дети обычно хорошо справляются с возникающими трудностями, что также подтверждается и рядом исследований. Таким образом, причины, препятствующие успешной реализации репродуктивной и воспитательной функции однополой семьи, отсутствуют. Основываясь на рассмотренных аспектах однополых семей, попытаемся ответить на вопрос о нормальности либо патологичности этого явления.

41

В ученом сообществе принят тот факт, что гомосексуальность – это не патология, не болезнь, а одна из нормальных вариаций социальных, межличностных отношений. Проведенный нами обзор не выявил в основных сферах семейной деятельности – репродуктивной, воспитательной, хозяйственно-бытовой, экономической, эмоциональной – принципиальных ограничений функциональности рассматриваемой модели семьи. Имеющиеся несоответствия в социально-статусной сфере и сфере первичного социального контроля обусловлены социокультурными характеристиками современного общества.

Защита семейных устоев европейским обществом всегда ставила своей целью создание обстановки, в которой все члены семьи, в особенности дети и подростки, могли бы, окруженные заботой, любовью и счастьем, реализовать свои человеческие способности [6]. Свидетельства наших информантов и результаты других исследований [2, 3, 8] подтверждают, что в однополых семьях к воспитанию ребенка относятся не менее, а часто и более ответственно и внимательно, чем в традиционных. Кроме того, удовлетворенность жизнью и партнером в однополых семьях порой выше, нежели в гетеросексуальных [2, 8].

Принимая во внимание всё вышеперечисленное, можно прийти к выводу о том, что однополые семьи – альтернатива межличностных отношений, которую правомернее рассматривать как норму, нежели как патологию. БИБЛИОГРАФИЯ 1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

Голод С.И. Семья и брак: историко-социологический анализ. СПб: ТОО ТК «Петрополис», 1998. Кон И.С. Лунный свет на заре: лики и маски однополой любви. М: «Олимп»; ООО «Фирма «Издательство АСТ»,1998. Кон И.С. Любовь небесного цвета. gay.ru/science/kon/svet22.htm Мацковский М.С. Социология семьи: Проблемы теории, методологии и практики. М, 1989. Послание Президента РФ В. Путина Федеральному Собранию РФ. Саратов, 2001. Равноправие для лесбиянок и геев актуальная проблема гражданского и социального диалога: Отчет ИЛГА-Европа. Луганск, 2000. Эррингтон Л. Что думают дети?/ перевод Катрин де Марс http://www.lesbi.ru/family/index.html Crooks R., Baur K. Our Sexuality. Canada: The Benjamin/Cummings Publishing Company.Inc, 1990.

11

42

№11

Бесконечность – тупая, глупая, черная жестокость... Она бьет по ушам и отдается в глазах, в сердце, в руках – она заставляет нас делать глупые вещи и, прижав палец к губам, восхищенно шептать: «Это она... она-она...» А что она? Она – это любовь? Это смерть? Это жизнь? Кому она нужна?! Нам, жалким людишкам с мелкими проблемками и мелочной телячьей душонкой, нам – властелинам Вселенной и первооткрывателям мирового естества, нам – безликим серым теням, которые кружатся в потоке бытия. Это она... Она вечна и при этом скоротечна – она наш парадокс, наш Бог, наш сатана. Стон... Снова кто-то живет... Те, кто стонут, они слышат – слышат всё: крики рвутся из горла, кровью по венам, бритвой по тени Жизни. Надо – надо уметь плавать – плавать в этом адском месиве и плыть – плыть против течения, кинуть все силы... Держать равнение на «не сдаваться» – топить, топить других, закрывать уши мокрыми, липкими со сна ладонями, и бить – бить в себе жалость, чувства – надо уметь... уметь плавать!.. Понять это не трудно – трудно сделать – заглушить в себе человеческое и стать вечным... Застыть в бытие, в случайном дне, луче солнца и заорать... Громко-громко, чтобы у всех лопнули барабанные перепонки: «Жить! Хочу жить! Дайте жизни!» А потом сразу встать – встать во весь рост и чувствовать боль – они закидают камнями – они убьют... Смеяться – смеяться им в лицо и смотреть, как своя собственная живая кровь... – уже мертвая кровь, потому что отдельно от тела... – смотреть, как она капает тебе под ноги... Сгибаться от ударов, но жить – жить назло всем, назло себе... Я не умела и не хотела уметь жить – с детства я считала себя тем, что мне внушили, – человеком... А я не хочу – не хочу им быть – люди не умеют жить, чувствовать – они только глупо и довольно играют свою жизнь. Надо быть животным – зверем: волчицей или пантерой – разрывать зубами свежее мясо и пить кровь – надо жить. Я долго искала, что надо делать, чтобы жить. Этот вопрос вставал передо мной во весь рост и распарывал надвое – натрое, на мелкие кусочки, а тусклый розовато-облачный рассвет вновь вставал... Вновь меня оживлял и бросал в следующий день. Что для нас писать? О, это очень много – надо знать стилистику, грамматику и т.д.? Нет! Нет, этого не надо – надо слушать свое сердце и то, что оно скажет – вот правда – пусть это жестоко и странно, путано и философично, но это от всего сердца... от своего ... не чужого! Теперь я знаю, что такое жить: жить – это уметь плавать... плавать по коротким, а отнюдь не бесконечным, коридорам Жизни. За мое понимание от всего сердца благодарю Вас... Вас, Евгения... Евгения Дебрянская!

11

43

Объявления •

Ищу подруг по переписке, исследующих проблемы лесбийской психологии, жизни и любви. Возможно развитие дальнейших отношений. Мне – 38 лет.

•

Надеюсь встретить женщину для длительных отношений. Я не заинтересована в случайных отношениях. Одно из моих важных желаний – навсегда разделить мою жизнь с равной партнершей. О ней: возраст 25-40 лет, рост не выше 160 см, стройная. Я ищу женщину любящую, верную, честную, нежную, женственную с истинными семейными ценностями. Мне 24 года.

454135, Челябинск, д/в Матвеевой Л.В.

Шифр ГК.

На розовой обложке помещен бланк объявления, который следует разборчиво заполнить (не забудьте указать свой обратный адрес), вырезать и выслать на адрес редакции. Купон предназначен для публикации одного бесплатного частного объявления. Объявления коммерческого характера на данном купоне не принимаются. Ксерокопии купона не дают права на бесплатную публикацию. Внимание! К публикации принимаются объявления с указанием обратного адреса только на абонентский ящик или до востребования на Ф.И.О. Объявления с указанием домашнего адреса или телефона не публикуются, дабы не давать повода для злых розыгрышей. Возможно ведение переписки через редакцию. В таком случае по вашему желанию мы присваиваем объявлению шифр, и тот, кто хочет с вами связаться, должен указать на конверте шифр объявления в журнале и свой обратный адрес. Этот конверт необходимо вложить в другой, где написать адрес редакции и отправить всё вместе по данному адресу. А мы уже в дальнейшем переправим письмо человеку, который написал заинтересовавшее вас объявление.

Удачи Вам!

44

Над номером работали: Ольга Герт, Харитонова Рисунки на стр. 28, 29: Анри Матисс на стр. 14: Александр Кальбе на стр. 2, 3: Ольга Герт на обложке: графика Пабло Пикассо

Бланк для объявления:

№11 (пожалуйста, пишите разборчиво):

Куда обращаться (адрес или телефон):

Ваши вопросы и пожелания:

Высылайте купон по адресу: 121108, Москва, а/я 137