ЛЮБОВЬ НА ГОД (Зима, весна, лето, осень) ГЛАВА 1. Лето, Вика, церковь на Крепостной улице и самолеты. Было воскресенье. Мы с Викой гуляли по Крепостной улице Теофиля вверх и вниз. Вика почти все время молчала, и не столько потому, что так принято вести себя скромной даме, сколько потому, что она еще не умела говорить (ей совсем недавно исполнилось 2 года). Только иногда, когда она встречала какое-нибудь животное размером не больше немецкой овчарки, она показывала пальцем, и, привлекая мое внимание к интересному объекту, произносила один слог имени животного. Приблизительно это происходило так: -Папа, Ба!- Это означало «соБАка». Или: -Папа, Ко (КОшка); пти (ПТИчка). Надо заметить, что Вике было глубоко плевать на всяких «прямоходящих» и, может быть, «разумных». День был солнечный, светлый. Я старался полностью отдать себя этому воскресному дню, постараться отключить мозги, что означало постараться отдохнуть 1
перед новой рабочей неделей. Гуляя так по Крепостной улице, мы с Викой вдруг услышали колокольный звон, песнопение и направились к церквушке. Построенная еще в 13 веке, она приютилась между двумя высотными зданиями на Крепостной улице. Раньше церквушку эту со стороны улицы скрывало здание Института языков, и ее нельзя было увидеть, однако полгода назад здание Института снесли, и теперь, после пятидесятилетнего «плена», церковь вновь предстала глазам граждан; после семядисетилетнего молчания, она снова ожила, и в ней стали проходить воскресные службы. Крестово-купольная церковь очень маленькая, крохотная, и поэтому молящиеся в основном стояли у входа, во дворе. Там же люди ставили свечки на длинном столе под тенью большого дерева. Говорят, раньше здесь был большой пышный сад, окружающий церковь. Мы с Викой послушали службу, увидели, как люди по двое-трое входили в церковь и, крестясь, выходили из нее, чтоб поставить свечку. Хоть я и очень хотел, но не последовал их примеру: во-первых, Вика еще не крещеная, и я не знал, можно ей войти или нет, да и сам я не был готов в тот день, что-то меня удерживало. Потом мы пошли в сторону Лебединого озера, где давно уже нет лебедей, а оттуда через площадь Оперы вышли на Проспект. Прочитав вместе с Викой афиши Театра Оперы, балета и Филармонии, мы по площади Франции перешли к зданию Консерватории. В парке перед Консерваторией есть кафе под открытым небом. Мы сели неподалеку от кафе на скамейке, и моя дочка стала смотреть по сторонам. -Папа, Пти! -Да, птичка… видишь, она клюет семечки, которые кто-то рассыпал. Вика кивнула и улыбнулась. А потом она указала пальцем на большие зонты над столиками кафе и сказала: -Фе… -Да, это кафе,- подтвердил я и запнулся… За одним из столиков сидела Лили. Одна. Я не почувствовал удара тока, сердце не застучало, дыхание не остановилось… Я просто почувствовал страшную, неимоверную, нестерпимую тоску… Это было похоже на тоску по дому, который сгорел дотла во время пожара. И еще ощущение того, что дом этот уже не вернуть…Я знал, что Лили меня не видит. Я знал, что я не окликну ее. Я знал, что не подойду к ее столику… и еще я знал, что ничего не смогу поделать с воспоминаниями, нахлынувшими на меня сразу и неотвратимо. Я позвал Вику, которая погналась за бабочкой с криком: “Папа, Ба!”, взял ее за руку, и мы вышли из парка перед Консерваторией. Продолжая идти вверх по Проспекту, я и Вика увидели на безоблачном небе сразу 2 самолета, и я подумал, что “надо загадать желание”, но почему-то испугался. Я ведь уже давно решил ничего не загадывать. Я знал, что за это можно получить по носу, и будет очень больно…
2
Однажды я загадал… загадал перед самым Новым годом. Тогда Лили с разбега, сразу, без оглядки прыгнула в мое сердце и натворила там черт знает что. Это было чудо, которое было уготовлено нам на новогодние праздники. Просто ни я, ни она тогда не знали: это подарок или проклятие. Загадал, и вот – сбылось тогда. А до того… ГЛАВА 2. Зима, Рождество, “Summertime” и Аполлинер А до того была зима. Я сидел в кафетерии, пил кофе и ел круассан. Я всегда заказывал на обед только круассаны, не рискуя заказывать ничего другого (я не люблю есть не дома). И вот девушка, лицо которой, кажется, мне было знакомо, подошла ко мне с папкой, в которой была программа Новогоднего вечера и спросила: -Когда ваше выступление? -Я не знаю, этого мне еще не сказали…- И я понял, что организацией вечера занимается непосредственно она. Я не знал, как ее зовут; я не знал, кем именно она работает в нашей организации по разработке компьютерных программ, я – системный администратор – даже не знал, что lil4net – это офисное имя именно этой девушки с длинными черными волосами и бездонными глазами. –Вы у нас работаете?- задал я глупый вопрос. -Господи, конечно, мы же с вами здороваемся каждое утро в вестибюле, и вы открыли для меня доступ на 3 серверах. Я - lil4net. -Имя знакомое, но я вас не видел. Вы же просто послали мне свои “ключи”, и я открыл вам доступ. Она улыбнулась: -Значит, будем знакомы: меня зовут Лили. Так вы не знаете, каким номером вы будете выступать? -Нет. Я просто подал заявку, что хочу выступать на Новогоднем вечере. Лили рассмеялась: -Понятно. Это все Надя перепутала из Отдела кадрового администрирования. А с каким номером вы хотите выступить? Я, кажется, покраснел тогда. Но все же выдавил из себя: -Гийом Аполлинер, стихи… -Боже, как это серьезно! Сделаем так: вы будете выступать после саксофона Валеры из менеджмента. -Как скажете,- сказал я и закурил. -А вы можете не курить?- вдруг спросила Лили. Я опешил: -Вообще или сейчас? -Ну, вообще вы вряд ли бросите курить. Но договориться о том, что дневная порция не будет превышать 10 сигарет, мы все же попытаемся. Идет? И я, не раздумывая: -Конечно. -Так вы не забудете, что выступаете после Валеры? -Нет… -Отлично. Она ушла, а я продолжал сидеть над своим круассаном и почему-то улыбался во весь рот. Так вот она какая – Лили, подумал я. Потом посмотрел в окно. Было пасмурно, мрачно, и непонятно было, почему до сих пор не пошел снег. “Если завтра пойдет снег, Лили будет моей…”- подумал я и сам испугался своей мысли. Честно говоря, идея выступать на Новогоднем вечере была абсолютно идиотской. Я вообще-то не такой, не выдающийся. Никогда не стремился к тому, чтоб на меня обратили внимание, и лишь однажды я захотел этого, и это закончилось весьма плачевно: я женился. У меня нет никаких талантов, я среднестатистический системный администратор со среднестатистической внешностью. И самое главное, меня никогда не смущало это обстоятельство. Маленький человек – вот точное определение того, что я из себя представляю. Никогда я не стремился быть первым (только в детстве, когда гонялись 3
наперегонки), никогда в моем сознании не зарождалась мысль отличиться; я никогда не писал стихов, не нарисовал ни одного рисунка, не сочинил ни одной ноты. В школе и институте мне никогда не ставили оценки выше «3», и вообще меня никто не замечал. Недавно произошел такой характерный случай: встретил свою бывшую одноклассницу, а она так и не вспомнила, что в классе, где она училась десять лет, был парень с таким именем. Кстати, меня зовут Жан, и это единственное, что есть во мне интересного: мама моя была любительницей г-на Мопассана, и я благодарен Богу, что меня не назвали «Пьер», или того хуже «Фабрицио», ибо и г-на Стендаля моя «мами» обожает тоже. Лишь одна страсть есть у меня, лишь одна тайна: будучи маленьким, ничего не значащим человеком, я естественно преклоняюсь перед людьми талантливыми, всякими знаменитостями, собираю сведения о них, с упоением читаю биографии великих людей и очень часто представляю себя беседующим с ними - людьми «высшей касты», хотя и прекрасно понимаю, что этого не может быть никогда, потому что меня никто не видит, не замечает (и это меня, повторяю, не коробит и не мучает; у меня вовсе нет комплекса неполноценности, я отлично осознаю свою незначительность). Ко всему этому нужно добавить еще и страсть к истории, которая опять-таки вытекает из преклонения перед Великими и Выдающимися. Но я устал от своего «историзма». Устал от исторических, равно как и литературных «персонажей», преследующих меня и днем и ночью. То ли я уже сошел с ума, то ли пока нахожусь на полпути к сумасшедшему дому, но меня очень часто не дают покоя Александр, Цезарь, Наполеон, Гитлер. Я могу в уме подолгу разговаривать с некоторыми из наших царей 2-1 веков до рождества Христова и «знакомить» их с нашими же царями 2-4 веков нашей эры. В голове тогда всплывают диалоги, портреты, пейзажи, ситуации… Но я, повторяю, устал от Истории, от Великих людей, устал от литературы. Ведь трудно нести в себе все это. Не легко каждый раз вместе с Марком Антонием отступать из Атропатены-Медии в Армению; вместе с Цезарем завоевывать Галлию, долго не решаться перейти Рубикон; совершить с Наполеоном переход через Сен-Бернар, увидеть, что «эти варвары подожгли Москву», а потом проиграть Ватерлоо; утонуть вместе с Фридрихом в киликийской реке, предсказать подобно другому Фридриху великую судьбу Софье Анхельд Цербской, и так далее и так далее… Но труднее всего подолгу беседовать с Камю, Бальзаком, Хемингуэем, Стендалем, Булгаковым, напиваться с Высоцким и Есенином, убивать Бога вместе с Ницше, придумывать аэроплан с Леонардо… Я так понимаю,собственное ничтожество чисто на подсознательном уровне компенсируется преклонением перед Великими. Короче говоря, я не могу объяснить, что на меня нашло, когда я подавал заявку на выступление в Новогоднем вечере. Да еще почему-то со стихами Аполлинера. Но дело было уже сделано, и отступать было нельзя. И я корил себя за то, что ввязался в эту авантюру. И лишь с тревогой ожидал Новогоднего вечера, который был назначен на 26 декабря. На следующий день, накануне мероприятия, а именно вечером католического Рождества 25 декабря, как всегда, я задерживался на работе, заканчивал дела, чтоб утром иметь возможность прийти чуть позднее, и вдруг мне пришло письмо на электронную почту. Письмо было от Лили: «Не могли бы вы на полчаса спуститься на 3-й этаж. Раздают новогодние подарки тем, у кого есть дети. Вернее, будут раздавать завтра, но лучше получить сегодня. Вы в офисе?». Я помню, что я почему-то разволновался. Не скажу, что я со вчерашнего дня все время думал о Лили, но теперь, прочитав письмо, почему-то разволновался. И когда спускался на третий этаж (пешком, а не на лифте), вспоминал ее улыбку; ту улыбку, которой она улыбнулась, встретив меня в вестибюле утром. Я вдруг понял, что сегодня она улыбнулась мне как-то иначе… -Я не знала, что у вас две дочки. -Да, две дочки, как у Вертинского. Послушайте, Лили, а почему вы занимаетесь этими делами – Новогодним праздником, подарками? Ведь это дело бухгалтерии. Вы всетаки дизайнер и, говорят, неплохой. -Меня просто попросили, Жан. Так говорите, у вас две дочки? -Да. 4
-Вы любите свою жену? -Что-о? Это допрос? -Конечно, допрос! -Да, люблю. -Вы врете! Не любите вы жены… Сколько сигарет вы сегодня выкурили? -7. -Молодец! Вот вам поцелуй за это!- и она поцеловала меня. В ее комнате никого не было. Мы стояли друг перед другом – оба чем-то, казалось, удивленные и смотрели в глаза друг друга. Лили дрожала. -Вам понравился мой поцелуй? -Да… -Mы ненормальные! Вернее, я. Вы меня презираете? Вы считаете меня распущенной? -Нет. -Спасибо. Хотите, спустимся во двор, и вы покурите 8-ю сигарету? -Очень. Уже было темно, и во дворе здания, в котором наша организация арендует четыре этажа, уже зажгли фонари. Когда мы вышли во двор, я закурил. И еще пошел снег… Да, пошел снег, и от этого никуда нельзя было деться. -Рождественский снег, - сказала Лили. -Да, но Рождество-то католическое,- возразил я. -Нет никакой разницы. Неважно - католическое или православное или апостольское. Вы не задумывались над тем, что Иисус, может быть, рождался много раз? -Интересная мысль.- удивился я.- А вы знаете, что 25 декабря в Древнем Риме отмечали праздник, посвященный богу Сатурну (сатурналии); вот отцы церкви и решили “объявить” этот день днем Рождества Христова, чтоб народ скорее забыл языческого бога. Никто не знает, в какой день родился Иисус. Мы отмечаем Рождество 6 января, но этот день, когда Иоанн крестил Иисуса в Иордане, а не само рождение. Понимаете? -Откуда вы все это знаете? -Да это же нетрудно,- улыбнулся я.- Я думал, это знают все.- Незаметно я закурил 9-ю сигарету. -Мне нравится, что вы такой умный,- улыбнулась Лили.- Хотите я вас опять поцелую? -Хочу… Мы поцеловались во второй раз. Было холодно, снег усилился, и у Лили был холодный нос, но зато горячие губы… Снег усилился, и теперь, когда садился на ресницы Лили, не таял, а таял только от прикосновения к губам. Снег все шел и шел, замедляя, а то и вовсе останавливая ход времени. Мы целовались еще и еще, и в этой страстности мы, казалось, хотели утопить, как в вине, свою печаль, грусть, одиночество. И я понял, что мы вдруг оказались очень нужны друг другу. -Пойдем наверх?- сказала она.- Я замерзла… -Конечно… Я не подумал: надо было взять пальто. Это мое упущение. -Вы всегда ответственность за других берете на себя? Ведь о пальто могла подумать и я… Удивленно посмотрев на Лили, я ничего не ответил. Когда мы вернулись в ее кабинет, она заварила чай. Я отметил одну странную вещь: когда Лили смотрела на меня, мне казалось, что теплая волна накрывает меня, и мне становилось как-то очень хорошо и уютно, как дома. Точнее сказать, как в том доме, где мы жили, когда я был маленький. Когда я подумал об этом, Лили спросила: -Вам не надо домой? -Нет…- ответил я, но все же минут через десять собрался и ушел, стараясь ни о чем не думать, ибо думать, как я понимал, было бессмысленно. Что случилось, то и случилось. В конце концов, это лишь поцелуи, думал я… А потом настал день 26-го декабря, день новогоднего мероприятия (“party”, как все у нас говорят) 5
Знаете, странное чувство было, когда я стоял за сценой, за кулисами нашего конференц-зала и ждал, когда объявят мой выход. Валера из менеджмента играл «Summertime». В зале было торжественно-празднично, и чувствовалось, что все только и ожидают скорейшего окончания концерта, чтоб броситься в банкетный зал, где столы уже были накрыты. Наконец, Валера закончил терзать светлую память Джорджа Гершвина. Зал утонул в аплодисментах, Валера поклонился и, держа наперевес свой саксофон, спустился прямо в зал. И тогда я услышал голос Лили - далекий и в то же время близкий: -А теперь сюрприз! На сцену приглашается наш единственный и неповторимый системный администратор Жан В-----ян! Встречайте! У меня ноги сразу стали ватными, я вспотел и, удивляясь сам себе, поплыл на сцену. Вы когда-нибудь стояли на сцене?! Это удивительное, ни с чем несравнимое чувство, когда в зале 640 пар глаз смотрят на тебя, когда все прожектора направлены на тебя, когда ты ощущаешь себя не таким уж и маленьким… Прежде чем начать читать стихи, я рассказал историю знакомства Аполлинера и Пикассо, а также Модильяни. Закончил я рассказ историей последних минут Аполлинера, когда он, метавшийся в бреду, слышал, как на улице кричат «Долой Вильгельма (пофранцузски Гийома)!», то есть кайзера Германии, ибо это было 11 ноября 1918 года, в день заключения перемирия в Компьенском лесу. Но Аполлинер ничего не знал о перемирии, и ему казалось, что парижане проклинают его… А потом я стал читать стихи. Как это говорят? “Звездный час?” Ну так вот: это был мой звездный час. И это удивительно: впервые в жизни почувствовать себя не маленьким, значащим чего-то! И это чувство у меня появилось не только от того, что я читал стихи моего любимого Аполлинера перед огромной аудиторией, а еще и потому, что я вдруг увидел, какими глазами из-за кулис смотрела на меня Лили. Эти глаза я не забуду никогда. Такими глазами на меня еще никто не смотрел, и этот взгляд поддерживал, вдохновлял, окрылял, и я понял, что аудитория - моя; я мог бы рассказать историй и прочесть стихов еще на целых 2 часа… и меня бы слушали… Прочитав стихотворение до конца, я поклонился и убежал со сцены, слыша за спиной аплодисменты. И это тоже ни с чем несравнимое чувство – «утопать в аплодисментах». Я спустился не в зал, как все выступающие, а снова пошел за кулисы – к Лили. -Я объявлю Надю, и быстро вернусь,- прошептала она мне. Я вытер платком вспотевший лоб и протер запотевшие стекла очков, и, когда вернулась Лили, она быстро поцеловала меня и взяла меня под руку, и мы стали смотреть, как Надя из бухгалтерии танцует свой пассадобль. -Знаешь,- сказала мне Лили,- когда ты рассказывал и читал стихи, я дрожала… Ничего, что я перешла на «ты»? В ответ я оглянулся и, убедившись, что за нами никто не следит, поцеловал ее. Целуя Лили, я вдруг подумал: “Если жене моей скажут, что я выступал на сцене, она ни за что не поверит”. И действительно: моя жена никогда бы не поверила, что это случилось… ГЛАВА 3. Весна, Любовь, Лили, Клеопатра и Марк Антоний. Но это случилось. И это стало фактом, хотя мы и не совсем осознали этого тогда, в самом начале. И теперь я думаю, что это так или иначе должно было случиться. Ведь мы к этому целенаправленно и упрямо стремились… Мы с Лили стали любовниками, как бы нам не хотелось не произносить это слово вслух… -Ты действительно этого хочешь, Жан? -Да… Я очень хочу! -Смотри же…С меня спрос невелик: я не замужняя, это ты женат. Ты действительно хочешь? -ДА!!! -Тогда иди ко мне сейчас же! 6
Настоящая любовь похожа только на настоящую любовь, и ее ни с чем не спутаешь – сказал кто-то из древних. А на что действительно похожа любовь? Какая она? Что она? Как выглядит любовь? Ведь очень часто можно прожить целую жизнь и не изведать, не испытать настоящего чувства любви. И много ли можно найти счастливцев, которые с уверенностью могут сказать: «я знаю любовь», или «я испытывал любовь»? Пожалуй, немного! “Немногие счастливцы”, - как говаривал Стендаль. Могу ли я сказать, что я один из них? Я до сих пор не знаю. Любовь вспыхнула неожиданным, неистовым пожаром, и мы сами сначала не поняли, что с нами произошло… Мы просто предались тому счастью, которое неожиданно свалилось нам на голову, и наслаждались друг другом. Боялись, дрожали, подобно напуганным зверушкам, и в то же время были счастливы, и ничего не замечали вокруг, до тех пор, пока тот же самый пожар не сжег нас самих и нашу любовь. Почему это случилось, и как это случилось, никто из нас так и не узнал, не понял… Но сначала это не была Любовь! Это было лишь животное влечение двух тел, ненасытно, жадно хотящих друг друга; настоящее упоение безумством, охватившее нас обоих; это была настоящая «Ода Радости» животному началу; все то бурное, природное, что спало в нас, теперь проснулось, и уже только этим мы были счастливы… А потом пришла Любовь, и мы поняли, что погибли… У Лили были длинные черные волосы, длинные черные ресницы, оттеняющие ее большие миндалевидные глаза, и поэтому они казались бездонными. Она была великолепно сложена; крепкое, упругое тело манило, звало, и ты понимал, что окончательно теряешь голову при виде этой великолепно вылепленной скульптуры; ты понимал, что ни Микеланджело, ни Роден не видели такого тела, и тебе становилось немного жаль их. Овальное ее лицо, на котором чаще была нарисована грусть, чем радость, излучало какой-то внутренний свет. Оно выражало некую, едва уловимую незнакомому взгляду вселенскую, космическую мудрость. И с первой же встречи, с первых же минут знакомства ее красота вызывала беспокойство, растерянность, она подкупала, завораживала. Увидев Лили однажды, ее уже невозможно было забыть. Участь твоя была предрешена уже с первой встречи, и ты понимал, что возврата нет. И еще в ней было что-то от хищницы. Лили была похожа на пантеру, которая не успокоится, пока не настигнет свою жертву. Ее движения были плавными, грациозными и величественными, как у пантеры. Ее походка была похожа на походку пантеры. Весна наступила вдруг, и окончательно свела нас с ума, и без того уже безумных. Если зимой, после новогодних праздников, мы были лишь безумными любовниками, то весной мы стали окончательно и бесповоротно умалишенными возлюбленными. Вместе мы были абсолютно свободными, и это касалось не только постели, хотя и постель во взаимоотношениях наших всегда играла немалую роль. И она и я решили ни в чем не ограничивать свою фантазию и поражались сами силе своего воображения. В конце концов, мы подумали, что жизнь нам дана один раз, и надо от нее взять все, что она может дать. И мне и ей необходим был секс. И для нее и для меня секс означал осуществление наших эротических фантазий, так или иначе, не проявленных до сих пор. И для нее и для меня секс был еще одним, весьма существенным, средством познания себя и окружающего мира, бытия. Лили оказалась отличным партнером, изобретательным, а так же сообразительным. За то время, что мы были вместе, не было ничего такого, что осталось неиспробованным. Кроме группы… Мы решили никого не впутывать в эту историю. Тогда мы сами себе казались очень осторожными. Мы открывали друг друга, открывали самих себя, открывали свободу. Через тело мы узнавали душу, и через душу узнавали тело. Через телесную, душевную близость мы достигли полной близости духовной. Мы каким-то странным образом дополняли друг друга. Она все время убеждала меня в том, что я не серая посредственность, а я ее в том, что она не одинока в этом мире. Оказалось, таким образом, что мы нуждаемся друг в друге. Она рассказывала о своей жизни, я – о своей, и о жизни великих людей и получалось так, что мы понимаем друг друга с полуслова. Такое впечатление было, что 7
мы когда-то давно, в прошлой жизни, знали друг друга, потом забыли и вот теперь вновь открываем. Мы как бы “вспоминали” друг друга. Каждое утро перед тем, как пойти на работу, я приходил к ней, мы занимались любовью, потом вместе с ней уже приходил в офис. Бывало так, что мы во время обеда запирались в ее комнате на работе и опять занимались любовью на ее рабочем столе. Чаще всего Лили надевала чулки, приходя на работу, снимала трусики, и весь день оставалась без них (это возбуждало и ее и меня), но иногда она надевала колготки, и тогда я рвал их, и это тоже ей очень нравилось, и она лишь, улыбаясь, говорила, что на меня колготок не напасешься… И ей приходилось во время обеда идти в ближайший магазинчик и покупать новые колготки. Однажды где-то в апреле я пришел утром к ней, как обычно в том месяце, и остался у нее на весь день. Такого дня больше никогда не было. И этот день тоже запомнился на всю жизнь. Был апрель. Тучи то собирались, то вновь рассеивались уже с утра, и еще постоянно дул сухой теплый ветер, и это была настоящая, не обманная, как в марте, весна. -Как ты спала?- спросил я после того, как она открыла мне дверь, я вошел и поцеловал ее. -Плохо.- Она улыбнулась.- Все время хотелось тебя. Я всю ночь не могла заснуть… А потом я позвонил на работу и для себя и для Лили взял “day off”. За окном все так же тучи то собирались, то вновь рассеивались, и еще постоянно дул сухой теплый ветер, и это была настоящая, не обманная, как в марте, весна. -Как ты думаешь, нас можно назвать помешанными на сексе?- спросила Лили меня. -Думаю, нет,- ответил я.- Мы просто не боимся признаться самим себе, что у нас есть в наших фантазиях. -А это ничего, что я все время хочу? Если тебя нет, и если никто не мешает, я мастурбирую… могу много, очень много! -Мне нравится, что ты такая. -Правда? -Да. Это говорит о том, что у тебя богатое воображение. -Может, воображение тут не причем? -Могу сказать, что без воображения и фантазий у тебя ничего бы не получилось. -Может быть… Ты хочешь меня? -Всегда! -А ты будешь называть меня самкой? -Еще бы! Тучи то собирались, то вновь рассеивались, и постоянно дул сухой теплый ветер… Мы лежали в постели, пили вино, ели сыр и хлеб (очень “по-римски”, как сказала Лили). Лили так же сказала, что она сама себе кажется Клеопатрой, а я - ее последняя любовь – Марк Антоний. -Ты действительно чем-то похожа на Клеопатру,- сказал я.- Какие-то черты лица схожи. Во всяком случае, если судить по описанию одного моего друга. -Друга? Какой же твой друг мог тебе описать внешность Клеопатры, чтоб ты ему доверял? Он ученый? Он намного старше тебя? -Да, намного старше. -Как же его зовут? -Плутарх. Настоящая умница. Когда читаешь его, удивляешься его современному языку, как будто он писал где-то в конце ХХ века. А жил в первом-втором веках нашей эры. -Так говоришь, я похожа на Клеопатру? -Да. -Может быть только внешне? Я надеюсь, во всяком случае. Я улыбнулся: -Почему ты так думаешь? -Потому что у меня было-то всего двое мужчин. Бывший муж и ты. Причем, муж был отнюдь не Цезарем. Тебе это понятно? 8
-Вполне. Почему ты развелась с мужем?- спросил я Лили. -Я его не любила,- сказала она,- поэтому и развелась через год после свадьбы. Я сумасшедшая, по-твоему? -Нет,- ответил я.- Вообще – ты смелая. Ты знаешь, сколько людей уже по прошествии месяца, понимают, что женились, или вышли замуж не за того, человека, и понимают, что не любят вовсе своего супруга, или супругу, но из страха перед собой, перед родственниками, перед общественным мнением ничего не делают, терпят и проживают всю жизнь в НЕЛЮБВИ. -Знаю. Но я не смогла бы так… -Я уже знаю это.- Я поцеловал Лили. Потом спросил:- Ты была беременна? -Да. Но я сделала аборт, родители настояли. -А что потом? -Что может быть потом? Потом уже ничего. И с тех пор у меня кошмары, о которых я тебе говорила... С тех пор, когда я вижу маленьких мальчиков, потом, ночью мне снится мой собственный ребенок, мой сын, которого я убила и которого так никогда и не видела. Знаешь, я тогда чуть не сошла с ума… После аборта… это было настоящее помешательство! Даже спустя 2 месяца после аборта тест на беременность показывал положительный результат. У меня появилась навязчивая идея, идея-фикс, что у меня была двойня, что одного мальчика убили, а другой остался и продолжал жить во мне. И мне начали сниться уже два мальчика. Наконец, чтоб окончательно не сойти с ума, я пошла к той врачихе, которая сделала мне аборт. Я заставила ее поклясться в том ,что у меня был только один ребенок. Врачиха эта, чтоб окончательно развеять мои сомнения, подробно рассказала, как она убивала моего мальчика и вынимала из меня его руки, ноги, потом голову, потом тельце… -Да она была садисткой!- взорвался я. -Нет.- Лили заплакала.- Это я ее попросила, чтоб так подробно… Мне нужно было быть уверенной, что я была беременной не двойней… Постоянно дул сухой теплый ветер… Тучи то собирались, то вновь рассеивались, и еще на небе чувствовалось электричество. И тогда я сказал Лили, что летом на неделю сможем поехать в Себесту. -Знаешь, там есть дом, вернее, двухкомнатная квартира, которая осталась мне от дедушки с бабушкой. Мы можем пожить там две недели. -Ты с ума сошел, Жан! А что ты скажешь жене? -Пока не знаю… -Ты как Марк Антоний. Безрассудный глупышка. Помнишь, ты мне рассказывал? Как называлась последняя битва, при которой Марк Антоний и Клеопатра потерпели поражение от Октавиана? -Битва при Акции. -Жан, я очень боюсь этого Акция… А потом за окном разразилась первая весенняя гроза. ГЛАВА 4. Лето, гроза, Шопен и Себеста, Ракар А потом за окном разразилась гроза. Совершенно неожиданно и непредсказуемо. Просто вдруг блеснула молния, грянул гром, и полил дождь. А мы даже не заметили, как небо заволокли тучи, и солнце исчезло… Это было уже лето. И оно уже началось, и сумасшедшая весна уже была позади. И теперь разразилась летняя гроза, и мы лишь услышали, как запахло дождем, и не встали и не посмотрели, как дождь моет улицы. Я закурил… -Успокаивает то, что мы можем это все прекратить тогда, когда мы сами этого захотим. Мы ведь взрослые люди, образованные, прочитавшие кучу книг. Ты женат, да и я не собираюсь за тебя выходить замуж. Мы понимаем, что это не может иметь продолжения,- сказала она. -Хорошо, если так,- ответил я, вздыхая и отлично понимая, что так или иначе мы влипли. -Просто у меня есть несколько «условий». 9
-Какие же?- Я удивленно посмотрел ей в глаза. -Прежде чем у нас все закончится, я бы хотела а)провести с тобой целую ночь; б)погладить твою сорочку; в)сделать тебе яичницу; г)погладить твои волосы, когда ты будешь засыпать у меня на коленях… Я засмеялся. Мы продолжали встречаться почти каждый день, перед работой, после работы или у нее в кабинете, или у нее дома. А потом я уходил к себе домой. В тот параллельный мир, в котором я вовсе не хотел существовать… А какой мир для меня был реальнее? Судите сами: я до мельчайших подробностей помню все, что было у меня с Лили, все диалоги, запахи, оттенки голоса, движения глаз, и наоборот: ничего не помню из моей тогдашней «реальной» жизни… -Ты сегодня пойдешь в церковь?- почему-то спросил я. И Лили ответила: -Церквушка на Крепостной улице – моя церковь. Я всегда иду туда помолиться, и сегодня тоже пойду. Что попросить у Бога для тебя? Я ответил: -Мудрости, как всегда… Конечно, я понимал, что, может быть, это звучит высокопарно, но я сказал это с полной серьезностью и осознанием того, что я действительно хочу попросить. -Хорошо,- ответила Лили. Она потом мне всегда, каждое воскресенье писала в смсках: “Ходила в церковь. Попросила для нас обоих Мудрости…” Вообще, у нас были странные отношения с Богом. Во всяком случае, не такие, какие, по моему мнению, должны быть. Наверное, именно поэтому мы и были наказаны… Наказание было банальным, самым банальным из тех, что только можно придумать: о нашей связи узнали, и нам пришлось расстаться… Вот еще sms: «Я иду в церковь. Что попросить для тебя у Бога?» «Мудрости, как всегда. Хочешь, я приду к тебе? Встретимся?» «Нет. Любовники не должны встречаться в церкви.» «Хорошо.» И я вот думаю теперь: любовники должны ходить в церковь, чтоб раскаяться в своем счастье. Мы действительно были счастливы с Лили, и, может быть, поэтому были наказаны… Лили поцеловала меня: -Знаешь, что я подумала? Ты так интересно рассказываешь о великих людях. Почему бы тебе не написать все эти истории? -Ничего не получится. У меня нет таланта… -НЕПРАВДА! -Правда. Неужели ты не видишь, до какой степени, я ничтожен, неинтересен? -И это говоришь ты мне? Когда я счастлива только потому, что знакома с таким человеком, как ты?! Ты говоришь глупости! Расскажи мне лучше какую-нибудь историю сейчас,- попросила Лили. -Какую? Тебе не будет скучно? -Какую-нибудь из твоих любимых историй. И, конечно же, мне не будет скучно. -Ладно.- Я подумал минуту и стал рассказывать.- Ты можешь себе представить Париж? -Могу.- Она улыбнулась. -Так представь дом на одной из парижских улиц. Большую гостиную. Горят свечи. Ночь. Все сидят по своим местам, кто где. За маленьким кабинетным роялем сидит молодой человек двадцати восьми лет лет, который, однако, выглядит старше. У него белокурые волосы, серо-голубые глаза, большой, с горбинкой нос. Длинные тонкие пальцы его перебирают клавиши. Взор его, полный страдания, в то же время мечтателен. Можно заметить, что взор этот очень часто теряет связь со временем, с настоящим и уносится куда-то очень далеко, в прошлое… От этого становится даже немного страшно. 10
Молодого человека зовут Фредерик Шопен. В дальнем углу комнаты сидит женщина, ей 34 года. Она некрасива, ее нельзя даже назвать привлекательной. Она без конца курит и внимательно смотрит на Шопена, стараясь как будто удержать, поймать его, ускользающего… Чувствуется, что ее заворожила не музыка, а собственные мысли… О себе, о Шопене… Ее зовут Аврора Дюдеван. Все ее знают как Жорж Санд. На диване сидят двое: молодой мужчина и молодая женщина. Мужчина улыбается игре Шопена и его нервные пальцы, словно сумасшедшие, прыгают по колену, повторяя как бы игру шопеновских звуков. Молодая женщина склонила голову к плечу мужчины и закрыла глаза. Она без сомнения понимает музыку, в отличиеот Жорж Санд. Имя молодого мужчины – Ференц Лист, женщины – Мари д’Агу. В комнате больше нет женщин. Только еще трое мужчин. Они сидят вокруг стола, на котором свечи в красивых серебряных подсвечниках. Их имена: Эжен Делакруа, Генрих Гейне, Войцех Гжимала. “Что-то мы погрустнели,- говорит Жорж Санд” “Это от музыки Шопенчика”,- улыбается Войцех. Гейне, язвительно рассмеявшись: “Вот скоро придут Россини, Бальзак, Стендаль, может, Мериме – и мы повеселимся.” В это время Шопен, закончив играть, улыбаясь, поворачивается к друзьям. “Потрясающая музыка,- говорит Жорж Санд,- божественно!” Она встает со своего места идет к Шопену, целует его, потом садится под рояль и закуривает новую папиросу. “Зачем ты так сделала?”- спрашивает ее Лист. Жорж Санд отвечает: “Чтобы лучше расслышать музыку!” Шопен рад похвале. Он еще не знает, что Жорж ничего не понимает в музыке, что у нее нет даже элементарного музыкального слуха и вкуса… А потом приходят Россини, Бальзак, Стендаль, может, Мериме… Нравится тебе такой рассказ? -Я хочу тебя поцеловать,- сказала Лили.- Я люблю твои истории. -Хочешь еще? -Да! -Даже, несмотря на то, что гроза кончилась? -Да! -А, может, тебе рассказать, вернее, показать совсем другую историю? -Какую же? -…Чувствуешь? Видишь? -Я уже хочу! -Я тебе говорил, что мне нравится твоя ненасытность? -Да, но я притворюсь, что не говорил. -Мне нравится, что ты такая ненасытная, пантера! Самка! -Хочешь секрет? -Давай. -Я возбуждаюсь, когда ты рассказываешь свои истории. Если б ты был учителем, я бы хотела стать твоей ученицей. -Нет, ты извращенка, точно!.. А через три дня после того мы поехали в Себесту. Это случилось уже в июле. Мы наняли машину с шофером и поехали. Почему-то я волновался. Тому, наверное, что я еду с Лили и еще потому, что еду я не куда-нибудь, а именно в Себесту. Жене я объяснил, что после смерти дедушки нужно оформить некоторые бумаги, связанные с квартирой. И это дало мне возможность избежать всяких расспросов. Если б не память о дедушке, о детстве, я бы ни за что не приехал в Себесту. Эта мысль сначала испугала и показалась кощунственной, и в этом угадывалось некоторое предательство, ибо в Себесту хотелось возвращаться всегда. Город этот являлся все эти годы, что меня здесь не было, символом счастливого детства. Однако полного возвращения не получилось, хотя, вернувшись в Теофиль, я стал думать уже иначе. Я 11
думал, что полного возвращения быть не может. Одиннадцать лет, не считая трехдневного кошмара, когда я осенью, в октябре 1996 года приехал на похороны бабушки, не шутка. Город изменился, изменился я сам. И теперь все казалось другим. Может, город остался прежним, просто изменился я? Ведь все запахи, которыми я бредил эти годы, остались прежними, и у меня замирало сердце, когда я слышал их. Но нет! И я это видел ясно: город изменился тоже: он стал пустынным. Утром рабочего дня, в понедельник, на улицах было тихо, пустынно, почти никого не было, не слышался шум автомобилей. Промышленный город, теперь стал сонным, неживым. Это ощущение было и вечером того дня, когда мы приехали: на улицах было темно, ничего не было видно, хоть выколи глаз. Не горели фонари, никто не выходил на улицы, не слышались голоса играющих детей. А ведь был водный праздник, и никто никого не обливал. По дороге в Себесту мы проезжали через Сиронго, и машину нашу раз десять окатывали водой “банды” озорных девчонок и мальчишек. В Себесте же я еще детей не видел, хоть и не выходил из дома. Обычно я вставал рано, задолго до Лили. Пил кофе, выкуривал две сигареты. Ходил в магазин, покупал хлеб, сметану. Погода обычно была полусолнце-полуоблачно. Время от времени с холма напротив слышался крик петуха или крик осла (эти голоса из детства). В первое же утро я вдруг подумал, что я дома, несмотря ни на что, и что это мой город, и я вернулся в свой город. Тут все было знакомо: двор (как я любил заезжать в ту яму, наполненную водой, на велосипеде), игровая площадка между домом и школой #7, холмы, окружающие город. В квартире тоже было все так, как прежде. Не было, однако, пианино, проданного в трудные 90-е годы, не было бабушки и дедушки. И опять все казалось пустынным. Может, то, что не было бабушки, и делало все пустынным, и я подумал: кончилось детство, и это лишь призрачное, искаженное возвращение в воспоминания. Накануне нашего первого полноценного дня, когда мы проезжали через Дачный поселок, где у дедушки с бабушкой когда-то была дача и где мы отдыхали каждое лето, какой-то ком подкатил к горлу, ибо не было Дачного поселка вовсе. Все детское было лишь ярким волшебным сном. Я не увидел дачных домов, лесенкой спускающихся к полю. Сами поля были не скошены, и лишь стояли здания Дома отдыха со слепыми глазницами выбитых стекол в рамах. Шофер, который привез нас из Теофиля в Себесту, сказал, что сначала растащили заборы дач, а потом разобрали и сами дома по кирпичику. И я подумал: пропал Дачный поселок, пропало детство, и не вернется больше обратно. Я с тоской подумал: а ведь летом здесь кипела жизнь; дачники обосновывались здесь на все лето. Жили той особой, неповторимой дачной жизнью и с неповторимым полупрезрением смотрели на отдыхающих из Теофиля, приехавших по путевке в Дом отдыха. Начиная с Дачного поселка и до самой Себесты, я, который не приезжал сюда целых одиннадцать лет, оказывается, помнил всю дорогу. Я точно знал, что будет за тем или другим поворотом. Помнил место и название сел и деревень, и теперь я жалел, что не попросил остановиться у родника, который, я знал, был сразу же после Дачного поселка. В детстве мы почти каждый день вместе с братом, которому теперь пятьдесят лет, а тогда было меньше, чем мне теперь, приезжали сюда за водой. А потом мы въехали в город. Все такое знакомое и незабываемое: мосты, реки Малая, Большая, площадь перед универмагом и гостиницей, и улица Железнодорожников, наш дом, второй этаж, наши окна. И я подумал: я дома. О, как я хотел увидеть, в окне дедушку и бабушку! Бегство на две недели в Себесту для нас с Лили оказалось настоящим счастьем. Для меня двойным: я еще и встретился с детством (может, в последний раз?). Мы валялись в постели до полудня, потом завтракали и до наступления жары ходили гулять по городу, или по магазинам. Счастье заключалось еще и в том, что мы вполне спокойно могли разгуливать по городу; в Теофиле это делать было нельзя, чтоб не попасться комунибудь из знакомых на глаза; здесь же меня, и тем более Лили, никто не знал. Только однажды я столкнулся на лестничной площадке с соседкой, которая узнала меня, сказала, как это хорошо, что я не забываю дом дедушки и бабушки, спросила, надолго ли я с женой приехал в Себесту, и когда собираемся мы уезжать. Это немало позабавило Лили: -А если ей сказать, что я не твоя жена?
12
-Думаю, не стоит разочаровывать ее,- ответил я.- Когда я был маленький и жил до семи лет у дедушки с бабушкой, а потом приезжал на каждые каникулы, она мне приносила шоколадные конфеты. Вернувшись с прогулки, мы ели (преимущественно фрукты с сыром, хлебом и запивали вином), спали, занимались любовью, потом снова ели, читали, слушали музыку… В квартире у дедушки не было телевизора, так что мы были счастливо лишены этого “блага” цивилизации. Дома мы ходили абсолютно голые, и это тоже было проявлением нашей “свободы”. Квартира дедушки и бабушки была двухкомнатной, и в столовой была ниша, служащая кабинетом Там был письменный стол, на котором стояли фотографии дедушки, бабушки, мои… Над письменным столом - полка с книгами, которые я читал в детстве. Из столовой была дверь на застекленный балкон, где мы с Лили любили вечером лежать и смотреть на звездное небо (как я это делал в детстве). Длинный коридор вел из столовой и маленькой кухни к входной двери (налево) и в спальню (направо). Здесь, в спальне были две кровати, большое трюмо и дверь на балкон, который выходил на спортплощадку школы #7. Отсюда также открывался вид на далекие холмы и горы, и еще отсюда можно было видеть, как восходит луна или солнце. В первый день, когда мы приехали, было полнолуние, и мы, как зачарованные смотрели, как только что взошедшая, огромная, полная луна повисла над холмами, как золотой диск, и как от лунного сияния облака сделались фиолетовыми на черном небе, и тоже светились внутренним светом. По Себесте протекают две реки (Малая и Большая), которые берут свое начало с гор, и в центре города, под Большим мостом сливаются одна в другую. Мы гуляли по берегам рек вверх и вниз по течению в тени огромных платанов, которые, как я знал, посадил мой дедушка, когда он был мэром Себесты, по многочисленным мостам переходили с одного берега на другой, и, когда уже город кончался, мы поворачивали обратно. Себеста ведь маленький город, стиснутый с двух сторон горами, и поэтому здания тут чаще всего строят на склонах холмов, лесенкой; к тому же большую часть ровной поверхности занимают реки. Лишь однажды мы вышли из города, следуя направлению Большой реки, которую уже не стискивали с двух сторон гранитные берега. Мы вышли из города и пройдя еще немного, расстелили одеяло “за рекой, в тени деревьев” и легли. -Кто бы мог подумать, что летом, в июле можно жить в душной Себесте!- сказал я. -Так вы не жили в Себесте? -Нет. Мы уезжали в Ракар, дачный поселок. Помнишь, я тебе показывал, когда проезжали. -Да, но там ничего не было. -Да, теперь там ничего уже нет. Раньше же было много домов, и жизнь там кипела. Как там было красиво! Знаешь, какое это чувство, когда, сидя на веранде дачи, видишь, как опустившееся с неба облако просачивается сквозь лес, обволакивая нежно деревья, и дышит особым своим мокрым дыханием? -Нет, не знаю. Расскажешь? -Слушай! Дачный поселок Ракар всего двадцати двух километрах от Себесты, но до него нужно добираться целых тридцать минут. Поселок был расположен на северном склоне невысокого холма, обросшего густым лесом, и еще тянулся цепочкой вдоль подножия с запада на восток и, сворачивая на юг, углублялся в лес. Из окон дач, расположенных лесенкой на склоне холма, открывался вид на поля с криво утыканными телеграфными столбами. За полем была дорога, ведущая из Себесты через Дачный поселок в село Кебдивад, впоследствии полностью разрушенный во время войны и заново отстроенный вновь. За дорогой начиналось второе поле; оно было намного больше, чем первое, и на нем опять были телеграфные столбы. Это второе поле имело форму эллипса (первое – трапеции), и тянулось от небольшой шашлычной, которая находилась сразу же за дорожным щитом, на котором было написано ДАЧНЫЙ ПОСЕЛОК РАКАР, до корпусов Дома отдыха. За вторым полем была опять дорога, ведущая в Сиронго и дальше в Теофиль. Излучина дороги из Себесты (потом дорога раздваивалась) находилась прямо перед шашлычной. Доходя до корпусов Дома отдыха на востоке, эта вторая дорога 13
сворачивала на север, опоясывая тем самым холм, который поднимался сразу же за дорогой. На склоне его была засеяна пшеница, а вершина была покрыта лесом. Этот холм тоже был виден из окон дач, а с вершины этого холма – наоборот открывался вид на дачи. В солнечную погоду с холма можно было сделать отличные фотоснимки. Отсюда, с холма поселок был похож на присевшего тушканчика, хвост которого терялся в зелени леса. Кончиком этого хвоста была дача #100. К даче этой вела пыльная тропинка, по обе стороны которой были заборы дач, и вдоль которой росли подорожник и крапива. Тропинка эта кончалась в лесу, просто терялась, так что дача #100 была на самой опушке леса. Дом был небольшой. Одноэтажный, он состоял из застекленной веранды, кухни и комнаты, имеющей ту же длину, что веранда и кухня вместе взятые, а шириной она была чуть больше двух метров. Ширина же веранды была четыре метра. На веранде были кровать под окнами, под окнами же – стоял грубо сделанный стол, а вдоль стены были диван и маленький холодильник. В комнате были 4 кровати, тумбочка и большой книжный шкаф. Перед домом был сад: яблони и груши. Деревянный забор, опоясывающий территорию, обвивали колючие стебли ежевики. Далеко внизу у забора были три огромных дуба, которые почему-то росли на равном расстоянии друг от друга. Дальше, за забором был овраг, а еще дальше – опять дачи. Наверху же, между задней стеной дома и забором, была посажена черная и красная смородина. К концу июля, вначале августа смородина и ежевика уже поспевали, а что касается яблонь и груш, то они уже несколько лет, как не плодоносили. Можно было долго, очень долго сидеть на застекленной веранде дома и смотреть на три дуба, один из которых почти полностью засох, и очень часто на нем можно было увидеть дятла… Я тебя утомил? -Нет. Я просто пьяная. Пока ты говорил, я опустошила первую бутылку. -Ничего. Сегодня купим у старика. -Тогда продолжай. Удивительно, как подробно ты все помнишь. -Странно: то, что случилось после 91-го года, я не помню. Ничего не помню. А воспоминания детства остались. -Да, удивительно. Ты продолжишь?- Лили открыла вторую бутылку с вином (хорошим, домашним).- Так, вы три летних месяца жили в Ракаре? -Да. Дедушка каждое утро ездил в Себесту на работу и вечером возвращался (он тогда уже не был мэром Себесты, и возглавлял Совет Ветеранов Войны). Я, когда повзрослел, на своем велосипеде ездил встречать его к шашлычной, у которой останавливался рейсовый автобус в Сиронго, или Кебдивад. Грузил его авоську на велосипед и мчался домой. “Бабуль, дедушка приехал!”- кричал я, въезжая на велосипеде прямо в дом, на веранду. И тогда бабушка оставляла свое вязание, чтоб подогреть дедушке обед. Мы жили на даче тремя семьями. На лето собирались все три дочери бабушки и дедушки с нами, детьми, и и мы жили особой неповторимой дачной жизнью. Через день вечером мы с детьми (семь внуков) ходили в Клуб Дома отдыха, где показывали кино, привезенное из Теофиля, и к полуночи возвращались домой через поля, смотрели на звезды (ты не представляешь, какое звездное небо там было), и мечтали. -Что еще, малыш Антоний? -Когда я прочел “Маленькие Дикари” Сетон-Томпсона, я под самым большим дубом построил настоящий вигвам из длинных дубовых веток и ковровых дорожек, одолженных у бабушки. Сделал лук и стрелы и охотился на бледнолицых. Я размалевывал себе лицо акварельными красками, и, говорят, был похож на настоящего apache с перьями на голове (перья я позаимствовал у соседских кур; соседи же были моими бледнолицыми). А потом, когда прочел “Кон-Тики” Тура Хейердала, там же под дубом построил плот, с настоящей мачтой и парусом, и жил в нем, представляя себя в океане. -Каким именем ты нарек свой плот? -“Южный крест”. Я нарисовал на парусе это созвездие, и очень гордился сам собой. -Неужели все это пропало? -Наверное, да. Ты сама видела – нет больше Дачного поселка. Во время войны Ракар стал военным городком. Солдаты жили в корпусах Дома отдыха, а офицеры в дачах. А потом разрушили все дома и растащили до последнего кирпичика. Послушай, да ты окончательно опьянела! 14
-Да. И мне это нравится. Ты не любишь меня пьяную? -Люблю. -Хочешь меня? -Хочу. -Здесь, на одеяле? -Да. -Но ведь ты не будешь против, если я немного посплю? Я действительно опьянела и не смогу прошагать обратный путь. -Охотно посплю вместе с тобой. Прохладная тень деревьев, шум листьев, реки клонят ко сну. -Иногда ты выражаешься очень поэтично. Ты никогда не писал стихов? -Нет. Я же тебе говорил: ты связалась с серой посредственностью. -Помолчи, пожалуйста, и не говори глупостей. А сейчас я немного посплю. Я задремал вместе с Лили, хоть и был уверен, что воспоминания о детстве не позволят мне сделать это. Проснулись мы оттого, что нас стал поливать настоящий ливень. Мы быстро сложили одеяло и побежали домой, хохоча во все горло, то и дело останавливаясь, чтоб целоваться. Когда мы добежали до дома, ливень закончился. Мы промокли до нитки и сразу же пошли в душ, прихватив с собой бутылку с вином, которую мы ни за что не могли забыть. -Ты мое счастье!- шептала мне Лили.- Я никогда тебя не забуду. Никогда в своей жизни. -Я был мертв,- говорил я ей.- Я был мертв и не жил. И вот теперь ты заново вернула меня к жизни. Поздно вечером мне позвонил мой старший двоюродный брат, который живет в Себесте и сказал, что ждет нас с Лили в гости. Лили разволновалась: -А они ничего не расскажут твоей жене? -Нет. В тот вечер я заснул, положив голову на колени Лили, когда она играла с моими волосами, а утром следующего дня она приготовила мне отличную яичницу и потом отутюжила мою рубашку. И мы пошли по своему обыкновению гулять по городу. Тогда мне на мобильный телефон позвонил мой брат, чтоб уточнить время: -Встретимся сегодня после работы?- спросил он,- Ты не против? ГЛАВА 5. Осень, “Акваланг”, Лили, еще раз Лили и французы. -Встретимся сегодня после работы? И не смей отказываться, потому что это касается журнала, где должны напечатать твои рассказы. Я рассмеялся: -Даже, если б это не касалось журнала, я бы все равно не отказался. Ведь мы не встречались уже целую неделю! -Две недели,- поправила она меня и добавила:- Ты никогда не умел считать... Значит, в 6:30 у перекрестка? -Слушаюсь! -Не опоздай, как в прошлый раз! -Хорошо... Это была уже осень. Поговорив с Лили, я спустился во двор нашего бизнес-центра, четыре этажа которого арендовала фирма, где я уже не работаю, чтобы покурить. Я думал о Лили, о том, что мы встретимся через два с половиной часа (я посмотрел на часы) , что мы действительно не виделись две недели. И еще думал о рассказах, которые напечатают в журнале, где у Лили есть хороший знакомый. Хоть я почему-то был уверен в том, что ничего с рассказами не получится, все же решил этого не говорить ей (не хотел расстраивать раньше времени). Писал я уже полгода. Лили заставила-таки меня начать записывать свои истории. Что-то получалось хорошо, что-то не очень, но я честно старался каждый новый рассказ писать лучше предыдущего и писал рассказ за рассказом, прочитывая огромное количество литературы. Иногда много писал, иногда 15
НЕПРОСТИТЕЛЬНО мало, и проклинал свою работу, из-за которой не мог посвятить больше времени литературе. И я бросил работу. К тому времени, можно сказать, уже полгода моей музой была Лили. Я писал только потому, что была она, потому что она любила меня, и я любил ее... Но в последнее время писать становилось все труднее и труднее, ибо отношения наши медленно, но верно сводились на нет. И неизвестно было, кто во всем этом был виноват – обстоятельства, или мы сами. Лишь было грустно, что что-то кончается, и мы не можем это удержать... Просто произошли два события, никак не связанные друг с другом, и в равной степени повлиявшие на историю нашей любви. Сначала кто-то из наших сотрудниц, знакомых с моей женой, нашептала моей супруге о моих взаимоотношениях с Лили, хотя как кто-либо что-либо мог узнать ума не приложу до сих пор: ведь мы были так осторожны! Но, видимо, все все замечали, кроме нас самих… Потом самой Лили пришлось уйти из нашей организации (ее ссора с начальством совпала с доносом на меня моей жене). Таким образом, мы стали встречаться все реже и реже. Лишь иногда мы договаривались встретиться после работы и посидеть в каком-нибудь кафе. Вот так. Вы чувствовали когда-нибудь, как песок сыплется сквозь пальцы? Так и мы чувствовали, как любовь покидает нас… Продолжать работать уже не имело смысла. Я поднялся обратно в офис, в свой кабинет, позвонил жене, сказал, что задержусь, выключил компьютер, и ушел. Уже стемнело. Моросил дождь, было холодно. И так все время: моросил дождь, и было холодно... И невозможно было согреться. -Привет! -Привет, как поживаешь? Я ничего не ответил… -В "Акваланг"?- спросила она. -Конечно!- обнял я ее. В кафе “Акваланг” всегда играла хорошая музыка и вкусно кормили. Мы вошли в кафе, сняли куртки и сели за столик у окна, и официант (видимо, студент, подрабатывающий по вечерам в кафе) принес нам меню. Было приятно оказаться в теплом кафе после дождливой, промозглой улицы. А в кафе в тот день играла музыка, которую мы никогда раньше не слышали; и она нам понравилась. -Мы каждый раз внимательно читаем меню, но всегда заказываем одно и то же: эскалоп с соусом, лимонным соком и фри на гарнир,- сказала, смеясь, она. -Да, мы не хотим нарушать традиции. Особенно, если это касается пива,- ответил я, улыбнувшись и посмотрев ей прямо в глаза. -Так давай, Жан, закажем? Я страшно голодна. -Давай. У Лили был уставший вид. Мы не виделись уже полмесяца. Мы вообще стали встречаться очень редко; как она однажды сказала, "наши отношения и отношениями-то назвать нельзя"... Однако, хотя бы в месяц раз мы все же старались встретиться, вместе пообедать, и нам, особенно мне, хотелось думать, что у нас это любовь... Наверное, раньше, когда нам удавалось встречаться чаще и даже заниматься любовью, когда у нас действительно были “отношения”,- это была любовь? Скажем так: вначале всего было много: и любви и обещаний. Но потом... я все меньше обещал, а она все меньше верила, что мои обещания когда-нибудь в этой жизни сбудутся. Так и жили, редко обмениваясь смс-ками, еще реже перезваниваясь, и еще реже встречаясь... Однажды, когда в очередной раз мы сидели вдвоем в кафе “Акваланг”, я спросил, чего бы она хотела больше всего на свете (имея в виду приближающийся ее день рождения), она ответила. Ответила, закурив сигарету (с тех пор, когда она ушла на другую работу, она стала курить), ответила, сделав глоток вина: -Я не хочу эту жизнь прожить без тебя, но, видимо, придется... Эти слова я никогда не забуду... Как не забуду все ее другие слова. Но постепенно любовь свелась к самому простому слову: НИЧЕГО. И теперь эта встреча была скорее деловой. 16
Официант сначала принес пиво, потом хлеб, потом уже тарелки с эскалопом в лимонном соусе. -Господи, как я проголодалась!- сказала она. -Ты что, не ходила обедать в перерыв? -На перерыв я пошла в “нашу” церковь на Крепостной улице и попросила нам обоим Мудрости. Я опять промолчал. Мы принялись за эскалопа в лимонном соусе, предварительно чокнувшись огромными кружками пива: -Салют! -Салют! Твое здоровье! Мы больше пили, чем ели, и нам вскоре снова пришлось заказать еще по кружке пива. -Завтра нужно пойти в редакцию, как и договаривались,- сказала Лили. -Как прикажешь... -Ты так говоришь, как будто делаешь одолжение, и будто бы мне это нужнее, чем тебе. -Не сердись, просто я уже не верю, что когда-нибудь эти рассказы где-нибудь опубликуют. -Не надо так говорить. Вот увидишь, на этот раз все получится. -Посмотрим. -Мне не нравится твое настроение. Прекрати пессимизм разводить! -Хорошо. -А сколько ты куришь сигарет в день? -Много… В кафе продолжала играть музыка, которую мы никогда не слышали, но которая нам очень нравилась, и ели эскалоп в лимонном соусе, запивая ледяным пивом. -Так ты сегодня ходила в церковь?-спросил я. -Да. Я сегодня ходила в церковь,- ответила Лили.- Попросила и для тебя и для меня мудрости, как в прежние времена, но только уже врозь. -Что ты имеешь в виду? -Мудрости для тебя и мудрости для меня. А не “для нас”… Ведь мы уже не вместе… И ты и я это отлично понимаем. -Не надо так говорить.- Я закурил. -Хорошо… не будем. Знаешь, церковь сначала была закрыта, и я села подождать за столом, который есть у входа. Я плохо себя чувствовала себя с утра, и, от этого или от чувства одиночества, я заплакала. Так глупо было сидеть на скамейке рядом с церковью и плакать! Но я не могла сдержать себя. Ко мне подошла какая-то старушка и сказала, что просто нужно смотреть на крест над куполом церкви и все ему рассказать. “Вот увидишь, дочка, все поменяется,”- сказала она. Села рядом со мной и было такое впечатление, что ждет, пока я закончу свою беседу с Крестом. Не обращая на нее внимания, я рассказала всю нашу историю, и ты не поверишь! Так легко стало внутри! Как будто я освободилась от какой-то тяжелой ноши. Тут я вспомнила о старушке, но ее уже не было. Я встала, чтоб пойти домой, и тут во двор церквушки вошла супружеская пара весьма солидного возраста. Как оказалось, это были французы-туристы. Они были приятно удивлены, узнав, что я свободно разговариваю по-французски. Мы познакомились. -Целое приключение,- улыбнулся я.- О чем они говорили? -Спрашивали о церквушке, и я, помня твой рассказ, сказала, что она построена в 13-м веке. А потом они спросили, сколько мне лет, кем я работаю, замужем ли. -И что?- Я внимательно посмотрел в глаза Лили.- Зачем им такой подробный допрос? Они этого, конечно, тебе не сказали. -Как-раз-таки сказали. У них есть сын, который живет и работает в Париже. Они ищут для него невесту. Во всех уголках света. Представляешь, путешествуют по свету и ищут невесту для сына. -Очень интересно!- съязвил я.- Так что с моими рассказами? Вернее, с журналом? -Ах да! Я хотела тебе сказать, что я не смогу с тобой пойти. 17
-Почему? Тогда я не пойду. Без тебя не пойду. -Не веди себя, как маленький ребенок, мой Марк Антоний. Нужно пойти обязательно, ведь я договорилась! -А почему ты не пойдешь со мной? -Ты просто не дал мне докончить рассказ. -Прости. -Ну так вот: французы, о котором я тебе рассказала, пригласили меня к себе на обед, чтоб поближе познакомиться. Они мне сказали, что я им понравилась сразу. -Отличная мысль! Так ты выйдешь замуж за француза и поедешь в Париж? -Ты ревнуешь? -Нет. Я завидую тебе, что ты увидишь Париж. -Ты все-таки сволочь. -Вовсе нет. К тому же я очень рад. Ведь я сам тебе ничего дать не могу, кроме этих встреч в месяц раз и эскалопа в лимонном соусе. -Как скажешь. Редакция журнала находится на улице Медицинской академии. Это так, на всякий случай. -Запомню и назло тебе завтра пойду туда,- сказал я, улыбнувшись. Лили тоже рассмеялась, и мы заказали еще по одной кружке пива. Когда мы вышли из “Акваланга”, было очень темно. Моросил дождь, и было холодно. И так все время: моросил дождь, и было холодно... И невозможно было согреться. И еще почему-то дым от сигарет попадал в глаза… На остановке, я поцеловал Лили, и она села в автобус и уехала. Шагая под моросящим дождем, идя домой, я понимал, что это было последняя встреча с Лили. Даже если она не выйдет замуж за француза, или за немца, или за американца, я знал, что мы больше никогда не встретимся и что это конец нашей истории. ГЛАВА 6. Лето, Вика и церковь на Крепостной улице. Это конец нашей истории. Настоящая любовь похожа только на настоящую любовь, и ее ни с чем не спутаешь – сказал кто-то из древних. А на что действительно похожа любовь? Какая она? Что она? Как выглядит любовь? Ведь очень часто можно прожить целую жизнь и не изведать, не испытать настоящего чувства любви. И много ли можно найти счастливцев, которые с уверенностью могут сказать: «я знаю любовь», или «я испытывал любовь»? Пожалуй, немного! “Немногие счастливцы”, - как говаривал Стендаль. Могу ли я сказать, что я один из них? Я до сих пор не знаю. Спустя месяц после моей последней встречи с Лили в кафе “Акваланг”, журнал “Обо всем”, напечатал первые мои короткие рассказы-очерки из жизни великих людей. А через два месяца меня пригласили на телевидение, быть автором и ведущим программы “Слово живое о прошлом”. Мы с Викой свернули на улицу Монашек и, дойдя до улицы Сен-Ре, свернули на нее и пошли домой, купив по дороге мороженого. -Папа, мо!- сказала Вика. -Да, мороженое,- подтвердил я.- Пойдем домой и вместе с мамой и Никой съедим мороженое. Вика согласно кивнула головой. На небе больше не было самолетов. Тучи то собирались, то вновь рассеивались, и еще постоянно дул сухой теплый ветер, и это было настоящее лето. Каждое воскресенье, гуляя с моей младшей дочкой Викой по Крепостной улице, я, смотря на крест над куполом церкви, построенной еще в 13-м веке, рассказываю то, что произошло за неделю. И так легко становится внутри! Как будто я освободился от какойто тяжелой ноши. И еще каждый раз для всех своих знакомых прошу “Мудрости”… Через месяц после последней моей встречи с Лили наступила Зима. Это была любовь на год, думаю я теперь. 24 июля 2008 г., Капан 18