ПРОЩЁНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов. Посл. Галатам 6.2
Сегодня Прощёное воскресение, и мне есть сегодня за что прощать и есть за что просить прощения. Мне пришлось сегодня вспомнить двух своих старых друзей и вни‐ мательно рассмотреть своё отношение к ним, ещё раз рассказав самому себе историю этих самых отношений. Рассказать себе о себе. Ведь то, что мы о ком‐то думаем или го‐ ворим, то, что мы в нём видим – говорит нам больше о нас, чем об этом ком‐то. Ведь зо‐ лотое правило морали «Не желай другому того, чего не желаешь себе» имеет и обрат‐ ную сторону – мы «пишем чужие портреты по своим трафаретам». И понять не просто людям – Кто герой, а кто злодей? По своим законам судим Мы различия людей. «Кто как обзывается, тот сам так называется» (В.Путин). К тому же то, что мы рассматриваем, мы видим всегда через хрусталик собствен‐ ного глаза, а он бывает замутнён лестью или обидой, хмелем или похмельем. Так что. Простите. Сегодня, в Прощёное воскресение мой старый друг Алексей Чекмарёв (вне Мира отец Алексий) переслал мне письмо другого моего старого друга, Вадима Голутвина, и я получил, как по заказу, повод прощать и просить прощения. Всех прощаю меня простивших, Не простивших, конечно, тоже, Всех, прощения не просивших, Всех нас грешных помилуй, Боже. А началось всё неделю назад, когда Алексей прислал мне по электронной почте ча‐ совой фильм, смонтированный им из снятых им же в разные годы хроник (на даче, на Валааме, на Афоне). Фильм он предназначил в подарок к 60‐летию Вадима Голутвина. «Cаш, привет, к 60‐летию Вадима получился фильм, премьеру на социальных сетях, хочу устроить 29 марта, но для критики, предпремьерный показ, специально для Вас!» Нет, началось всё больше тридцати лет назад. Алексея Чекмарёва я знаю очень давно. Конец 1970‐х годов. Среди поклонников «Машины времени» – Лёша Робот (за бо‐ гатырскую физическую силу); среди болельщиков «Спартака» – Чика – в обеих этих ипостасях Алексей был более, чем заметной фигурой. Сегодня это может показаться странным, но раньше у «подпольных» музыкантов не было никаких «рабочих рук». Са‐ ми таскали на концерты и с концертов свои громоздкие колонки и усилители, микро‐ фонные стойки и огромные узлы проводов… Иногда помогали фаны, которым это дело доверяли, потом их стали специально для этого приглашать на все концерты, а потом даже стали платить небольшие деньги. «И стали эти фаны почти, что корифаны…» И первым среди них, самым, что ли, заметным (и самым полезным) был, конечно, Алек‐ сей. Он один мог на свою могучую спину взгромоздить самопальную тяжеленную ко‐ лонку, которую раньше весь состав Машины (Макар, Кава и Гуля) с трудом поднимали втроём, чем вызывал у музыкантов искреннее уважение, граничащее с восхищением. (Первым рок‐пролетарием всё же следует считать «дядьку» Аракса Павла Столыпина). В это же время (3 февраля 1979 г.) Макар пригласил «на работу» меня. В качестве декла‐ матора, читателя отрывков из Маленького принца Экзюпери. Я был давним поклонни‐ 1
ком и единомышленником, а с недавних пор и приятелем Андрея. Поэтому, конечно, принял это предложение. Это было, конечно, «крутым поворотом судьбы. То же можно сказать и про Лёшу. Любовь к Спартаку и к Машине времени, другие общие пристрастия и вкусовые предпочтения нас с ним сблизили, и как‐то так получилось, что мы, практи‐ чески одновременно вместе придя в эту группу, так же вместе перешли в «Воскресе‐ ние», которое как‐то само по себе вместе с нами на время превратилось в CB, а когда эти группы снова обрели «разность» (самостоятельность, личность) – мы с Алексеем оста‐ лись уже в CB. Друзьями «по разные стороны рампы». Я, как в Машине Времени начал, так и продолжал «радовать» публику со сцены «умными» стишками, а Алексей из рабо‐ чего сцены (силача‐грузчика, «трудника») «вырос» до светооператора (ученика Алек‐ сандра Заборовского, «послушника»), а потом и светорежиссёра (самостоятельного «творца»). И светотворчество ему далось. Давалось, давалось и далось, и стало потом фото‐, а потом и кинотворчеством. Нас по‐прежнему связывала простая, естественная, добрая дружба. В двухместных гастрольно‐гостиничных номерах мы селились привыч‐ ной парой, да и в Москве жили, практически, по соседству. Мне казалось, что я его хо‐ рошо знаю и понимаю, мне по‐человечески тепло было в его семье (дома и на даче), и я храню в памяти (и в его фотографиях) множество, связанных с ним сцен «зимнего по‐ коя» и «летнего счастья». И уж, конечно, я берегу в сердце память о том случае, когда в минуту страшного, почти беспросветного отчаянья я опёрся именно на его плечо, и оно меня ни то, что не подвело – оно спасло мне душу и саму жизнь. Дело было так. Начался последний для СССР 1990 год. Я обессиленный, обезверенный, повинуясь какому‐то внутреннему приказу, или, скорее, цепляясь за последнюю соломинку, почти случайно набрал номер, очень редко вспоминаемого мной, приятеля – Александра‐богослова, с которым меня когда‐то познакомил мой крёстный Камиль. И он, не долго послушав моё нытьё в трубку, повелительно послал меня на исповедь и к причастью в неизвестный мне подмосковный храм, к неизвестному мне батюшке. Это был канун Крещения Гос‐ подня. Февраль, настоящий крещенский мороз, надо ехать куда‐то на электричке, с но‐ чёвкой… Я бы, конечно, не поехал, не нашёл бы просто сил, но позвонил (опять по како‐ му‐то внутреннему велению) Алексею и просто предложил ему разделить со мной это «приключение», надеясь, наверное, на то, что он поддержит не силу мою, а слабость – найдёт предлог отказаться, дав мне предлог оправдать собственное тщедушие. А он просто сразу согласился. И мне было уже некуда деваться. Не согласись он – я бы не по‐ ехал. Я бы не поехал – не поехал бы и он. Господь, конечно, Милостив и Человеколюбец, но не поддержи меня в этот миг Лёха – Господни Милости ко мне бы прекратились, про‐ сто прекратились бы физически, т.к. чаша грехов моих вольных была переполнена – я бы просто помер. Но не только я вернулся из этого «паломничества» как заново Крещё‐ ный, обращённый, возвращённый в жизнь (мороз, прихрамовый деревенский колодец, обжигающая живая Крещенская вода, и в Храм под свет икон), но и для Алексея именно с этой поездки началась новая, в полном смысле этого слова, жизнь. Мы снова соверши‐ ли крутой поворот и снова вместе. Между ним и отцом настоятелем установилась, всё более крепнущая духовная связь, и, в конце концов, по очень авторитетной рекоменда‐ ции отца Василия, Алексей был рукоположен в диаконы. Я был на этом таинстве и был счастлив за отца диакона Алексея. Отец диакон, настоящий Лесковский Ахилла – силь‐ ный и добрый – ох, как мне нравится этот образ. Отец диакон в Новодевичьем монасты‐ ре – ах, как мне это нравилось… Почему же я совсем не обрадовался, когда буквально через месяц (иные ждут деся‐ тилетия, а то и не дожидаются, не удостаиваются), Алексей был рукоположен уже в священники? Без никакого образования, без никакого (кроме, конечно, личного) духов‐ ного опыта – это, конечно, удивляло. Я не мог представить себе его ни исповедником‐ сострадальцем, ни учителем‐проповедником. Мне как‐то встретился на каком‐то кон‐ церте Макар. «Представляешь? – делюсь с ним радостью, – Лёха Чекмарёв – батюшка…» «Смешно». Ответ Андрея меня не удивил. Я мог бы ответить также. (Его «школа»?) Но не став для меня отцом Алексеем, он продолжал быть, пусть и не прежним, но тем же 2
Лёхой, со всей нашей общей историей. У меня сохранился номер Народной газеты за 1995 год, в котором он поместил статью, написанную мной по его просьбе и подписан‐ ную его именем. Статью про плачевное состояние церкви, в которой он в это время служил. Настоящий руина‐Храм, «презренным металлом» в алтаре и не пахло. Я приду‐ мал Храму целую историю от Святого Дмитрия Донского, через Аввакума и Пушкина в разруху «перестройки». Позже «по мотивам» этой статьи, на эту тему написался один из моих самых любимых до сих пор стихов: 1.
Забытый Храм в глухой деревне. Не столько старый, Сколько древний. Он помнит, как ещё жесток Был к нам не запад, а восток. Как орды темника Мамая, Посады, сёла занимая, Круша, ломая и паля, Прошли окрестные поля. И Он не избежал их доли – На век осталось чувство боли – Храм не забыл того огня. И белогривого коня, Что перед Ним остановился. И из седла – колени в грязь – Пред ранами Его молился Святой, Великий, Русский Князь. И как колонна за колонной – Шли княжьи вои на Коломну, Чтоб за Него сложить живот. И эта память в Нём живёт. Храм помнит Аввакума речи – Как от угля его очей Пылали купола, как свечи Во мраке огненных ночей. Он помнит, что творил закон. Как за мятежным протопопом Пошёл пожар таким потопом, Что пламя билось из окон. И как теперь перед глазами Стоит как Образа слезами Сходили с вековых Икон. И Он из этой смерти вышел. И стал Он краше, Стал Он выше, И вновь над крышей поднялись Кресты! 3
И устремились ввысь! Он столько раз вставал из пепла – И сила духа только крепла – И Светлый Дар своих Икон Опять Он нёс нам бескорыстно... Храни же ныне нас и присно Как охранял Ты испокон. 2. – А что это за Храм, любезный? Он снял картуз и к небу поднял Глаза к крестам, И выше – в бездну. – Преображения Господня... А рядом в поле вдруг родился ветер, И побежал по золоту колосьев, Стараясь всё получше заприметить И с Богом говорить об этом после. 3. А после мы, Восставшие из тьмы. И Старый Храм В который раз разрушен. Попробовать даётся, знать, и нам По камешку собрать свои же души. Чтобы слеза лампадок у икон В нас высветила Дедовы Святыни, Чтобы хранили нас, как испокон. И присно... Присно – это ведь и ныне. И в суете житейских драм, В миру обмана и наживы – Дабы не ими были живы – Храни нам Боже В душах Храм. Спасибо, Лёха. Для отца Алексея я бы писать не стал, т.е. не разрешил бы ему пуб‐ ликовать под своим именем. Помню, как Лёха в те годы буквально спас нас с моим псом Лаем от голода. Когда у нас на двоих была в день буханка ржаного хлеба, он привёз нам огромную банку оливкового масла, что было нам, ну, очень кстати, поскольку хлеб од‐ но, а хлеб с маслом – совсем другое дело. Спасибо, Алексей. А голодные времена для нас с собакой наступили тогда, когда у меня появилась Работа. Работа эта нас совсем не 4
кормила, но она была (и осталась) для меня «насущным хлебом». А начиналась как «коммерческий заказ». Это было в феврале 1994 года. Некто Слава, преуспевающий предприниматель вознамерился написать рок‐оперу о Ледовом побоище. И вроде как даже уже написал. Вот только музыку и текст он хотел чуть‐чуть доработать, подправить; и, как к компо‐ зитору, он обратился с этим предложением к Вадиму Голутвину. Вадик взялся за эту работу с условием, что всю музыку он перенапишет сам, а в качестве «исправителя» текста, по старой дружбе, рекомендовал меня; я же поставил те же условия – перенапи‐ сать весь текст. Слава с удовольствием согласился, посулив за итог работы «золотые горы». Я думал управиться за пару месяцев, а первый раз точку поставил через три го‐ да. Сначала моя работа называлась «Песня о Ледовом побоище». Повторю – для меня это был коммерческий заказ. Заказ был не выполнен и не продан. Теперь, спустя 19 лет, Работа эта продолжается, и называю я её сегодня «Песня о Святом Благоверном Вели‐ ком князе Александре Невском Ярославиче, о господине Великом Новгороде, о нас и о Ледовом побоище». Мне ещё не раз придётся вернуться к этой Песне в этом рассказе, пока же скажу, что одним из немногих, кто отнёсся к ней внимательно, одобрительно был отец Алексей. Это был 97‐й год. 9‐го мая я, как мне тогда казалось, закончил 3‐х летний (к тому времени) труд. На пишущей машинке, подаренной Женей Маргулисом, поставил в поэме точку. Что делать дальше? Публиковать? На какие шиши? Искать «спонсора»? Не умею… И на помощь пришёл Алексей Чекмарёв. Да это был прежний Лё‐ ха, простой, добрый, в руках привычная дешёвенькая кинокамера. Мы затеяли снять «моё прочтение» всей Песни его глазами. Кино такое снять. Часа на четыре. И начали. У меня дома, под домашними иконами и в Битцевском парке под московским небом. Я даже пытался спеть какие‐то фрагменты, что мог себе позволить только в обществе очень близкого человека. С Лёхой мне было опять хорошо и просто. Мы выпивали, го‐ ворили о «Спартаке» – как радуют Титыч и Тиша, как веселит Горлукович, огорчает Фи‐ лимон… Кроме Спартака в окружающем мирке мало, что тогда радовало. Мы говорили о Песне. Как красиво звучит старославянский язык, которым (длиннющими цитатами из летописи) работа (в то время) была переполнена. Как хорошо было бы (и как правиль‐ но) наполнить Песню Музыкой. Кто может написать? Конечно, Вадим Голутвин. Я к то‐ му времени уже 4 года, как покинул группу СВ, о которой ещё, конечно, расскажу, но с Вадимом (а он в то время аккомпанировал (музыкально сопровождал) не то Валерию, не то Трофима) мы продолжали держать связь и виделись хоть и редко, но радостно. Разговор с ним получился коротким. «Старик, прости, я по горло перегружен работой. Прости, старик»... И как‐то сразу вдруг остановилась и так и не продолжилась наша с Алексеем затея… Песня первый раз дала мне понять, что я рано поставил в ней точку. Ещё работать и работать. Потом это случалось регулярно. Я дописывал последнюю строчку и через месяц радовался, что никому не успел показать «законченную работу» потому, что исправлял или добавлял какой‐то фрагмент – большой или маленький, но очень (иногда очень‐очень) для меня важный, без которого теперь никак нельзя обой‐ тись. Уже потом я понял, что Песня взяла меня за узду и повела. Я понял, что она стала моей единственной работой, Работой, Школой на всю жизнь. Писать и переписывать, дополнять и исправлять, учиться у неё, жить ей – Песней о Святом моём Небесном За‐ ступнике. Что может быть правильней в жизни? Не это ли называется Призвание? Спа‐ сибо Тебе Господи, за такой великий подарок. Прости меня, Господи, но эта же работа только добавила во мне непонимания современной русской церкви. Может быть, внут‐ ренне оправдывая своё собственное нищенское существование, я стал как‐то иначе смотреть на золото куполов и алтарей, (разве Святой Андрей Рублёв душу, Дух Святой вдыхал в образа для того, чтобы вы покрыли их «презренным металлом»?) Сегодня я называю эту церковь «осифлянской». Церковь Иосифа Волоцкого, «осифлян‐ стяжателей». Церковь Третьего Рима. Напомню, что принципиальнейший спор, начатый Иосифом Волоцким и Святым Нилом Сорским, был продолжен «осифлянами» и «несте‐ 5
жателями». Конечно, власть встала на сторону «стяжателей». Сжигая на кострах русской инквизиции еретиков, «убивая дракона», церковь сама стала «драконом», как задолго до неё Ватикан. К слову, в это же время (конец XV века) Москва (а за ней и вся Россия) стала хвастливо именоваться (величаться) Третьим Римом. А ведь старец Филофей именно от римского лжебожия предостерегал Москву, а она возьми и гордо напяль на себя этот позорный Кесаревый лавровый (отнюдь не терновый) венец. С этим Римом (не первым, не вторым, не третьим, а вечным) воевал Святой Александр Невский, души русские спасали от него Святые Сергий и Герман Валаамские. И вот он вновь во всём своём смердящем блеске. Но Господь Человеколюбец благ и милосерден. Испытывая нас, поучая, Он всегда, в конце концов, преображал временную победу лукавого в Своё Торжество. «Бедная цер‐ ковь для бедных» – ох, как мне это нравится. Мы слышим сегодня это из уст главы Ва‐ тикана. И это на краю Всемирной пропасти, в Европе, где уже узаконен разврат… А? А вдруг искренне? А вдруг Бог даст сил? Если бы и наша церковь вернулась к идеалам Святого Нила Сорского, идеалам которым безоговорочно следовали все, чтимые наро‐ дом, русские Святые и Святители – у Христовой церкви появилась бы долгожданная возможность на принципах братства и бескорыстия вновь стать «Единой Святой Собор‐ ной и Апостольской» – пастырской, а не жреческой. Вот была бы Богу радость!.. Я высказывал Алексею свои мысли. Именно Лёхе – босоногому, считающему ко‐ пейки на пиво, а не отцу Алексию, а если всё‐таки отцу Алексею то тому, что в рясе, а не в ризе. Ответной отповеди не получал. «Отцом Алексием» Лёха для меня становиться не хотел или не мог. И стали мы видеться редко. Я как‐то приехал к нему на Пасху, но не ради, честно говоря, праздничной службы, а токмо ради «разговленческой» пьянки. Мне так хотелось, увидеть снова прежнего Лёху, вместе выпить, вместе порадоваться…, но это был уже отец Алексий. Протоирей московской «осифлянской» церкви. Золотая риза, цитатное благочестие… Даже водка нас уже не объединяла, и стали видеться и слы‐ шаться мы с ним ещё реже. Прошло 10 лет. В то время (живя своей Песней) я задумался – почему победа на Чудском озере – Великая Победа? Разговоры о десятке рыцарей и шайке чухонцев вы‐ ставляли врагов Святого Александра в слишком уж жалком свете. Не победа, а так – по‐ бедка, победешка… В сравнение с Полтавой – драка, а не битва. Но так ли жалок враг? Кто он по своей сути? Не тот ли он для нас и сегодня? А потом я задумался о природе понятий, соотношений «друг» и «враг». Откуда началось? В чём принцип? Я к тому вре‐ мени самозванно произвёл себя в Риторы. А Ритор – напомню – это вторая (после Грам‐ матика) ступень в образовательной (и очень поучительной) русской традиции. Той са‐ мой «школьной» традиции из которой «плохо» и «хорошо», «посредственно (удовле‐ творительно)» и «отлично» – какие точные оценочные характеристики – оказывается, что высшая оценка «русского» качества не «очень, например, хорошо», не «великолеп‐ но» или «прекрасно», а «отлично» (отлично от чего?); оказывается, что наше сегодняш‐ нее повсеместное «самоудовлетворение» (средство существования) оценивается всего‐ то на троечку. Так вот следующими за Ритором ступенями «посвящения» являются Фи‐ лософ и, наконец, Богослов. Я Ритор, т.е. уже не Грамматик, но ещё не Философ, а тем более не Богослов в той школе, которой стала для меня моя Песня. Ритор (не философ, не богослов) задающий вопросы и ищущий ответы в Евангелие и в Священном Писании, у своих учителей – литературных и реальных, в своём воображении и памяти. Задаю‐ щий вопросы, молясь и чертыхаясь. Из этого всего, слава Богу, получилась большая, и как всегда важная для автора, вставка в Песню. Я назвал её «Добро и зло» (сюита). И на эту работу ушло ещё 4 года. И уже в этом, 2013‐м году я послал сию сюиту отцу Алек‐ сию. Еретические попытки трактовки Ветхого Завета в сравнение с Новым, даже проти‐ вопоставление их не «друг другу», а «враг другу», но при этом безусловное «покорное» подчинение Завету Христову… 6
Плоды с той самой райской ветки И Крест у стен Ерусалима – Как Мир на Новый и на Ветхий, Вот так отныне разделима Добра и зла мирская суть. Не так сказал? Не обессудь. Не скрою – мне было очень любопытно увидеть любую его реакцию. Мне было очень интересно – появился ли у него проповеднически‐полемический дар, найдёт ли он слова, чтобы заступиться за идеалы, которым видимо служит. Ведь нести Христову истину, пользуясь каждой (подчёркиваю – каждой) для этого возможностью – его пря‐ мая обязанность. Или нет? А Лёха Чекмарёв за такую посылочку мог бы и в лоб дать. Это ведь типа, как если бы в пост вам прислали бы шмат сала, с пожеланием «приятного аппетита». Но я то, так не думаю, и мы бы с ним выпили и очень взаимополезно бы по этому поводу поспорили. Конечно, меня очень интересовало (в свете поставленных Ри‐ тором вопросов) соотношение Алексея и отца Алексея в нём. И, хотя я и знал его не лю‐ бовь к читанию литературы вообще, всё же подумал, что он всё же найдёт время на ока‐ зание внимания моей работе. Вот каким ответом меня удостоил «добрый пастырь». «Спасибо Александр, прочитал Ваше поэтическое произведение, восприятие мерзостное, очень жаль, в полемику вступать не хочу, продолжаю за Вас молиться». Уверен, что он не дочитал и до середины. Помните, как у Галича? …А не кощунствуй, Бах, – говорит Бог. А ты дослушай, Бог, – говорит Бах – Ты дослушай… Подчёркнутое «Вы» вызывало много сомнений. От старой дружбы осталось только «очень жаль». Больше всего меня огорчило его «в полемику вступать не хочу». Высокомерие или лень ума и сердца? Как бы то ни было, я был оскорблен (именно в русском звучание этого слова – с ударением на второй слог – оскóрблен). Узнаю тебя, дух (душок) Иосифа. Мы снова по разные стороны, и на этот раз не рампы, не амвона, а «баррикад». Но в «бой» с врагом мой друг вступать опять не пожелал. Пожалел или не удостоил? Думаю, что просто не нашёл слов. Мне показалось, что мы потеряли и общий язык, и духовную связь. И всё же он прислал мне видео‐фильм под названием «Школа» – свой будущий по‐ дарок на юбилей Вадима Голутвина. «Cаш, привет, к 60‐летию Вадима получился фильм…». Как я обрадовался! «Саш», на ты… Лёха! Родной! И фильм действительно по‐ лучился. Т.е. получился в самом главном – в картинках. Сколько я помню Лёху – он все‐ гда был или с кино‐ или с фотокамерой. Я видел его фотоработы последнего времени, и они мне очень нравились. Он старался запечатлевать Красоту, и у него это очевидно получалось. Этой красоты – кадров, панорам – в его фильме было очень много. И это было главное. Это был Лёха, которого я люблю – настоящий в настоящем. А бормотание за кадром – смиренно‐высокопарное повествование и туристическое богословие – легко можно выключить – отключить слух и радоваться глазами… К тому же я видел в этом его «косноязычном красноречие» для себя потенциальную возможность помочь другу, что тоже, конечно, радовало. Радовала также возможность и мне поучаствовать в по‐ здравлении Вадима Голутвина. Я даже подумал, что именно для этого Лёха и прислал мне этот фильм с благородной целью попробовать нас помирить… Вадиму Голутвину, как и отцу Алексею, я благодарен за самую большую радость, которую только может подарить нам жизнь – радость сопричастия. Сопричастия к рож‐ 7
дению, открытию и в себе, и из себя того Нового Настоящего, что (как мне ошибочно когда‐то казалось) определяет наш общий путь, вектор нашего сосуществования, со‐ творчества. Вадик когда-то думал так же. «…Никакие наветы, даже если бы они и имели место, не стали бы и не станут поводом для охлаждения моих чувств и моей благодарности к тебе, за все те годы, прожитые в ощущении верности выбранного пути и причастности настоящему художническому делу». Спасибо, Вадя. Мы познакомились году, наверно, в 80‐м. Он был гитаристом Аракса. Мы «машини‐ сты» неодобрительно (мягко выражаясь) относились к Араксу – «поют разную бес‐ смысленную херню». Музыканты Аракса симметрично презирали Машину – «ни петь, ни играть не умеют». (Последний раз я слушал «новый состав старого Аракса» лет семь тому назад, и впечатление осталось точно то же – офигительно сыгранная херня» – очень профессиональное пустословие). И вот, когда мы с Ованесом Мелик‐Пашаевым и Лёхой Чекмарёвым покинули Ма‐ шину времени (они по своей доброй воле, я по не менее доброй воле Андрея Макареви‐ ча). Ованес позвал нас в новую, организованную им при Московской областной филар‐ монии, группу. Меня он пригласил просто потому, что место «конферансье» (ведущего концерт) было в штатном расписании, и я вместо никому не нужных стишков, которыми прежде с глубокомысленным видом разбавлял песни Макара, теперь как мог «залихватски» «вы‐ зывал» на сцену «Группу под управлением Ованеса Мелик‐Пашаева» Так она называ‐ лась всё советское время, пока не стала CB1, хотя всем с самого начала было понятно, что это Воскресение просто потому, что репертуар её состоял из песен Алексея Романо‐ ва – знаменитых «воскресенских» хитов и вместе с ними новых, отличных от старых. Конечно, Ромаха стал писать по‐другому, в компании музыкантов, которые могли по‐ другому сыграть. Не было в Москве группы, которую можно сравнить с тогдашним СВ по драйву и точности ритма и в стихах и в музыке. Можно сказать, что и то, и другое во многом благодаря новым, идеально‐точно‐уместным (как, так «сам Бог велел»), мастер‐ ским аранжировкам Вадима Голутвина, который как соло‐гитарист составил с Ромахой фронт‐пару. Поэзия и мелодика Лёхи нашла достойное наполнение и дополнение ис‐ полнительским мастерством Вадика. Образ жизни внутри группы очень сильно, очень показательно отличался от привычного мне «выпивально‐побабского» сосуществова‐ ния в Машине времени. Здесь портвейну предпочитали анашу, что определяло и закры‐ тость группы для внешнего общения (как с поклонниками, так и с прессой), так и от‐ крытость друг другу. Папироска по кругу, общий ритм, полное взаимопонимание. Лёха и Вадик были настоящими гуру (в моде тогда были Раджнеш и Кастанеда). В то время был записан альбом, который позже назвали «Радуюсь». Радуюсь! – последние годы уже давно мёртвого Брежнева, последние годы умирающего строя – Радуюсь! – редкий (де‐ фицитный) позитив на фоне фальшивой весёлости публичной эстрады, подчёркнутой мрачности или скрытого (более или менее), а то и открытого (Кино, Летов…) протеста «подполья». Радуюсь – до сих пор одна из моих любимых Лёхиных песен, один из моих внутренних гимнов (как более поздняя его же «Расскажи это всем»). А потом Лёху поса‐ дили в тюрьму. Наступило «Московское время». Ему было очень плохо. Очень плохо бы‐ ло и нам. Группа лишилась не только своего лидера, она потеряла не только голос. Главная потеря – потеря Слова и Музыки. Только благодаря железной и доброй воле Вадима группа не разбежалась. Но нужна была новая программа. Самым простым реше‐ нием казался инструментальный репертуар. Музыканты, уровнем своего исполнитель‐ ского мастерства были вполне способны создать СВой продукт, интересный (привлека‐
1
Был ещё псевдоним «Салют», но это другая история
8
тельный) для более ли менее широкого круга любителей и поклонников. Да, это будет не Воскресение. Так бы и стало (как стало немного позже), если бы не появилось слово. Ещё со времён «Маленького принца» мне мечталось вынести на рок‐сцену не про‐ сто песню, а нечто большее, нечто дольше, чтобы зал не разряжался свистом или апло‐ дисментами после каждого номера, а накапливал энергию впечатления, тем самым со‐ участвуя в предлагаемом со сцены внутреннем действие. На «западе» подобных приме‐ ров было много (например, «Стена» или сюиты Джетро‐Талл), а у нас нет. Со стихами Юрия Левитанского меня познакомил Борис Баркас. С подачи прекрасного поэта, я на‐ шёл в стихах другого прекрасного поэта эту простейшую, естественнейшую линию (фа‐ булу), которая, не имея ни начала, ни конца, способна была соединить концертные но‐ мера в цельную, безсюжетную, просто понимаемую со стороны картину. Банальные «времена года». Важно – с какого времени начать. Начать (по церковному) с осени. Из осени, через зиму, в весну и дальше в лето, в «Радуюсь». И в Вадиме проснулся компози‐ тор. Сложно, непесенно устроенные стихи Левитанского разбудили его фантазию, дали ему заряд смелости, ощущения собственной новизны, отличности в индивидуальности, которые позволили исполнителю преобразиться в творца (в его случае слово компози‐ тор звучит более чем уместно; именно рассчитанная до атома композиция, а не вдохно‐ венная мелодия – главное достоинство его произведений). Исполнитель, гитарист стал композитором – важнейший шаг на творческом пути. Обрадованный и обнадёженный этим «удачным» (результативным) примером и я, спасибо, Вадим, сделал этот шаг, прыжок. Из «читателя поэзии» в «стихи сочинителя». Благодаря другу, жизнь моя при‐ обрела новый и до сих пор ценимый мной смысл. Это произошло в работе над следую‐ щей программой уже не Воскресенья, и ещё не СВ. Любопытно, что первая моя песня (не специально) называлась Солнечный Восход. «Московское время» – это было ещё не СВ, но живо в памяти, как прекрасное время сотворчества. Я думаю, что именно его имел в виду Вадик говоря про «…те годы, прожитые в ощущении верности выбранного пути и причастности настоящему художническому делу». Мы с ним действительно в это время были очень близки. Когда у него родился сын, он попросил меня быть ему Крёстным отцом. А я не мог, ибо сам не был крещён. Бог знает сколько бы я ещё оттягивал с этим решени‐ ем, если бы Вадим, как добрый ангел, не толкнул меня локотком. В Болгарском подво‐ рье на Таганке служил регентом Камиль (Камиль один из главных людей в моей жизни, но это рассказ не о нём), там же пономарём служил тот самый Александр‐богослов, ко‐ торый через семь лет отправит нас с Алексеем Чекмарёвым в подмосковное село на Крещенский Праздник, подарит нам «путёвку в жизнь». Камиль (Самуил) стал моим Крёстным, как, по сути, и Вадим. И сразу «посыпались награды». Лёха Романов, выйдя из тюрьмы, вернулся в сохраненную, живую группу прямо во время записи альбома «Московское время», и не только сразу влился в работу, а ещё и украсил её, поставив прекрасную финальную точку своей новой песней. И песня эта была «Спешит моя Ра‐ дость». Лёха, тебе с благодарностью посвящаю: Делитесь Радостью, она, Как Правда или Красота Пребудет вознаграждена, Душа да будет ей сыта! А потом группа снова распалась. В то время (1984‐й год) распадалось всё: семьи, предприятия, страна… Группа перестала быть Воскресеньем и Лёха ушёл в сольный проект. А я затеял писать пьесу. Пьесу про распад группы. Кроме жизненных, реальных, происходящих на моих гла‐ зах распадов Воскресенья и Машины времени, был, конечно, ещё и христоматийный об‐ разец распада Битлов. Как всякий дилетант я, имея только смутное представление о бу‐ дущих героях‐персонажах, и вообще не представляя себе ни начала, ни конца – начал 9
«написание» с придумывания названия. Конечно, пьеса должна была называться так же, как и группа, распадающаяся по ходу её действия. И мне на глаза попался… (Как сказать иначе?) Короче, я впервые увидел (т.е. не посмотрел, а воспринял) аббревиатуру CB в дореволюционном детском катехизисе, она стояла над молитвой Символ Веры. CB – я подумал, что часто и по жизни, и в книгах я вижу это сочетание букв. Как сокращения: Святой (св.) Сергий, Святой (св.) Александр, СВет, СВобода; или как аббревиатуру: спальный вагон (св), средние волны (на радиоприёмниках) (св)… Кстати, прикол, пора‐ довавший меня позже, – «синдром CB‐SW» – разность похожестей – CB и SW в случае со спальным вагон и «Степным волком» – одно и то же, а в случае с радио‐волнами – нет. SW тоже есть на панели, но значит «короткие волны», а вот, например, на географиче‐ ских картах CB и SW обозначают противоположные направления. Как будто: Кто злодей, а кто герой – Видится по‐разному, И наоборот порой, «Братьями по разуму». К тому же CB несёт в себе возможность огромного количества прочтений и интер‐ претаций. Что такое Битлз? – спрашивают всех по очереди битлов в известном интер‐ вью. «Что такое CB?» – как‐то спросил я у Саши Чиненкова. «Ну‐у,…Свежий ветер» – от‐ ветил он, выдав свою романтическую натуру. А кто‐то скажет Серо‐Водород, а кто‐то Снова Вместе или Солдат Вселенной, и каждого это как‐то по‐СВоему характеризует – «Кто как обзывается, тот сам так называется». А вариантов миллион. Через несколько лет замечательное СВойство этой аббревиатуры использует Хотиненко в одноименном фильме (я раньше). Короче, название для пьесы, для группы, которой предстоит распа‐ даться по её ходу – я придумал. А пьесу не написал. Вирус распада попал в мою кровь через иглу и заразил собой весь внутренний мир; змеиный яд наркоты, разрушая мозг и душу, высасывал из меня последние силы. Я подыхал. В это же время Вадим, под «худой крышей» Максима Дунаевского, собрал вокруг себя «рок‐оркестр» (их было на сцене очень много) из музыкантов, волей судьбы или доброй волей оказавшихся за бортом разных известных московских групп. Коллектив не имел названия (типа «Группа (или оркестр) под управлением (ГПУ) Бориса Оппен‐ гейма… Могу путать, был в то время постоянно «под кайфом»). И вот я как‐то даже не предложил, а как‐то просто брякнул, что есть, мол, такое название… и на год лёг (не добровольно) на псевдо‐лечение‐мучение в псих‐больницу института Ганушкина. Кто понимает, что такое инсулино‐терапия – знает, что это одна из самых «гуманных» пы‐ ток, не сравнимая, например, с сульфазино‐ или аминозино‐терапией. Через год меня выпустили, и я после длинного «поста» первым делом «вмазался». Оооо... (След того времени случайно остался в песенке Андрея Сапунова «Чёлочки‐косички», которую я в прямом смысле «терпеть не могу»). Общение с Вадимом, далёким от этих «сомнительных» (чёртовых) удовольствий, тем не менее, не прервалось. Я видел и чувствовал, как он своим великодушием борется за мою жизнь. Он подарил мне стыд. Мне было больно видеть, как на моих глазах, при виде моего бесноватого состояния, у него на бороде буквально появлялись седые воло‐ сы. Я это видел сам. И боль в его глазах. Мне было стыдно, И в один морозный, февраль‐ ский (канун Крещения Господня) день 1990‐го года я позвонил Александру‐богослову (как я о нём вспомнил?). А потом с Алексеем Чекмарёвым мы поехали в село Алексино. Там отец Алексей получил Дело Жизни, а я просто Жизнь. Я ожил… Я «соскочил» – от меня «отскочила нечисть». Спасибо, Вадим. Спасибо Алексей. Слава Тебе, Господи. А названьеце‐то – глядите – прижилось. И виртуальная, «декадансирующая» (рас‐ падающаяся или разлагающаяся?) группа обрела реальное человеческое обличье и, не‐ смотря на «карканье» автора, живёт себе, существует по сей день. И вовсе не персонажи, 10
за которыми наблюдать, признаюсь, было так любопытно, а мои старые друзья. Теперь это вроде как Саша и Вадя – ну что ж, тоже СВ. А пьесу я может быть ещё и напишу. Вот именно Саше и Ваде (Чиненкову и Голутвину), их поочерёдному 60‐летию и посвятил отец Алексей свой фильм, который назвал «Школа» (не спросив разрешение у автора этого названия для одного из альбомов CB, наверно (и правильно), не сомневал‐ ся в разрешительном ответе). Название и первые кадры мне очень понравились. Школа, как Путь – как у Аверинцева. От рок‐н‐ролла «Пили и курили» (а ох, как пили, ох, как курили), через смирение Валаама к высотам и восторгам Афона – из подполья в подне‐ бесье – Школа, Путь. Уроки паломничества. Но путь чей? Стали ли герои фильма к своим 60‐ти годам ближе к небу? Стал ли ближе к Богу автор этого фильма? Из фильма я не понял. Ответила жизнь. Прислав мне кино, Алексей напомнил мне о предстоящем юбилее Вадика (29 мар‐ та), и я решил «с оказией» отправить ему «поздравительный» стих. Почему «с оказией»? Почему не послать письмо напрямую? Почему сам я забыл про его юбилей? Дело в том, что четыре года назад мы прекратили общение друг с другом. Дороги наши разошлись давно, давно росло внутреннее несогласие между нами. Очень символично – точкой от‐ счёта нашего отделения и отдаления друг от друга стала предложенная им мне работы (коммерческий заказ) над рок‐оперой «Ледовое побоище». Он музыка. Я текст. Это было в феврале 1994 года. Для меня этот изначально «халтурный» заказ стал, слава Богу, ра‐ ботой всей моей жизни, а Вадим вскоре потерял к нему коммерческий интерес. С этого времени пути наши пошли в принципиально разные (практически противоположные) стороны. Но четыре года назад для мне это не было неисправимой очевидностью. Да, я видел, что мы живём всё более и более разными заботами и интересами. Но ведь было «Московское время», было сознательное, я бы даже сказал показательное неподчине‐ ние пошлости публичной «злобы дня», была покорная послушность только «голосу сердца». А теперь – «желудка»? Да, у всех у нас был опыт «продажности». С подачи Жени Маргулиса, я, например, стал писать рифмовочки для одной очень солидной рекламной компании, что чуть не свело меня с ума (когда в голове вертятся только рифмы к слову Рибок…). И я бежал оттуда, как чёрт от ладана, оставив им, как контрибуцию, сборничек частушек «Смак со смаком». Частушки эти время от времени появляются в теле и радио‐ эфире до сих пор. И мало‐мало кормят нас с собакой мини‐гонорарами. Вот ведь. И всё же очень вовремя отказавшись от «лёгких», но, очевидно «вредных» денег, я получил Работу. Вадим в это время зарабатывал деньги Ремеслом, трудясь «в поте лица». Он все‐ гда был трудоголиком (не только, то есть, алко‐). Работа всегда была для него оправда‐ нием земного существования, Призванием? Теперь призван был и я. Работа и Работа. Вадика она связывала тысячей пренеприятнейших обязательств, а меня спасала, осво‐ бождала от всех не связанных с ней житейских потребностей. Четыре года назад я ещё не понимал, что Работа эта может иметь только один естественный конец – вместе с ав‐ тором – Её учеником и послушником. А 4 года назад я писал: …А впрочем, песенка моя Уже, как говорится, спета, Уже закончена на «я», И мне весьма прискорбно это. Что, лишь во мне она живая, Болит, как рана ножевая, Болит моя лишь голова Ответом на её слова. Но даже будь полны уста Поэтик смесью и риторик – 11
Всегда история пуста, Когда не полон ей историк – И этот вывод, как ни горек, Наружу лезет между строк, Как недоученный урок. К тому же – выпущу наружу, И растворится суетой, И больше я не обнаружу В себе любимой песни той,
Что мне была уроком школьным, Путём моим – пускай окольным, Но в направлении Святом В мечты прекрасное «Потом».
Вот и ношу её в себе я, Чем дольше молча, тем слабее,
Я не несу наружу то, Что лишь во мне пережито. Это отрывок из Вступления к Песне. В очередной раз мне показалось, что я поста‐ вил в ней последнюю точку. И первый, с кем я осмелился, с кем был даже обязан ей по‐ делиться – был, конечно, Вадим Голутвин. Я ему послал… И он послал меня... Его ответ очень сильно меня оскóрбил. Но «скорбь» эта оказалось очень плодотворной. Как бы в ответ на «ответ» я написал (за четыре года, внутренних с ним бесед) две большие сти‐ хотворные сюиты, которые стали важными частями Песни о Святом Александре. Спаси‐ бо, Вадим. Вот как было дело (отрывок из дописанного Вступления). …Об Отчей Славе в том бою, Победе над змеиным Римом, Над духом гордости звериным Я Песню написал свою. Я в нашем пошлом настоящем Хотел напомнить о былом, О нашем прошлом, в нас таящем Различие добра со злом. О том, что в рамках самых узких И делает из русских Русских. Двенадцать лет в себе носил Я искру внутреннего света, О том, что Песня будет спета Мечтал я из последних сил. И я писал свою мечту. А написав, набрался духу, И друга дружескому слуху Дай, думаю, её прочту. 12
Двенадцать лет моей работы Нуждались в капельке вниманья, Должны порадовать кого‐то… Ища взаимопониманья, Мечтал о бескорыстном даре Я друга дружеской гитаре.
Мечтал я гимном, вместе спетым Во славу Божьему мечу, Возжечь посильную свечу. Я знаю – свет родится светом, (Я до сих пор уверен в этом, Я просто верить не хочу Тому, что вижу каждый день, Как свет рождает только тень). И мне в ответ мой умный, добрый, Старинный друг – очковой коброй Вдруг обернул холодный взгляд, И плюнул в душу желчи яд. – А говорят, что нет полезней От самолюбия болезней, Чем той «змеиной правды» яд… – То и про водку говорят. Вчерашний друг «прямой наводкой» Плеснул в меня «лечебной» водкой. – Лети, лети, мол, голубок, Колодец под тобой глубок… Он Песню со злорадством редким, Совсем не свойственным ему, Назвал «по сердцу и уму» Форматом «низкой оперетки». (Уж лучше обругал бы матом, Чем опереточным форматом)…
Письмо его действительно было переполнено злорадством, подчёркнуто оскорби‐ тельной руганью (известным мне «грубиянством»2), старанием ударить, укусить по‐ больней… Я не двусмысленно был послан… в ад. И мы прекратили общение. И я сел писать ему ответ «из ада». Писал 4 года. Полу‐ чились две сюиты: «Тов‐ве‐Ра» (Добро и зло) и «Вчера», обе вошли в мою жизнь и в Пес‐ ню. Большое спасибо, Вадим. До сих пор я не показывал ему эту «ответную ему» работу. И вот теперь «с окази‐ ей» послал Вадиму в подарок к юбилею отрывок из неё. Мне казалось (мне хотелось по‐ казать), что я протягиваю ему руку, не как тонущий, не как спасающий, а как друг дру‐ гу. Я искренне думал, что он поймёт и будет тронут. 2
Очень мне понравился этот термин, которым обозначают писательский и ораторский обличительный стиль, манеру Иосифа Волоцкого и его последователей «осифлян». Жаль, что оригинал письма не сохранился. Но стиль ещё будет показан.
13
Бывает другом друг обруган. И кем честнее, чем ни другом? Ругает друг, тебя любя, Всегда, как самого себя. Свою зеркальность отраженья Ругает друг в твоём лице, И, не стесняясь в выраженьях Всегда одобрится в конце. Чтоб не осталось после шрама И в сердце горечи ни грамма. Но нам указывать изъяны, Что от себя самих таим, Доверим разве не друзьям мы? Кому же, ежели не им? Кому же если не друзьям Друзей вытаскивать из ям, Когда они в души провале, Когда они почти порвали С живой действительностью нить, Кому им посох заменить? «Слово друга подобно посоху, Очень скользкое море – жизнь, Чтоб пройти его «аки посоху», Ты за слово друга держись». Чтобы узреть в себе заразу, (Тем самым вылечиться сразу), Ты в «зазеркалье» не глазей, А загляни в глаза друзей. И под нахмуренною бровью, В ответ на глупость или ересь, Глаза те теплятся любовью. (Не часто я в лучах тех греюсь). Не часто вижу я в очах Своих друзей любви очаг. Тот свет, что душу согревал, С которым горе горевал, Который радость сопричастья Дарил мне, как источник счастья… Мой друг, тот свет был нам един… И что же, нынче? Невиди́м… И что же нынче? Опорочен – Скажи, Вадим… Вчера… А впрочем… 14
Друг мой, Старый мой друг хороший, Я хочу быть тобою понят, Чтоб не зря мой меч скомороший Был на царство неправды поднят. Иже сказано – души радуй Чистотой, красотой примера – Той, от прадедов Русской Правдой, Где Надежда, Любовь и Вера – Осени чело, окрести, Чтоб насытиться Русским Духом… И своим соловьиным слухом Петушиный мой крик прости. И снова получил ответ. На этот раз сохранил его «на добрую память». Вот он с авторской орфографией и пунктуацией: За что ж прощать тебя, дружище, За то, что больше любишь ты Не тех, кто в жизни рядом? Ищет Душа поэта красоты нездешней! Ни к чему ей эта Жизнь подмосковного прихода, Где батюшка(животик надорвёшь)в кино влюблён, Да и приходец, тож: всё деревеньщина, да музыканты По‐старости бежавшие Москвы. Не разумеют, бедолаги, высоты, тобой им явленной И как же можешь ты просить прощения У недостойных, ведь не сознают они Высокого предназначения Фагота современниками быть И с благодарностью испить Из рук его той Русской Правды, что душе печальной нашей Опорой будет... и немного манной кашей. Болезни разные бывают, но одна Всех паче, имя ей – "Бревна В своём глазу не видим" и покуда Не вылечишься – дело худо! Если прежде он писал мне «общение с тобой для меня всегда означает мобилизацию внимания и ответственности», то эта рифмовочка удивила меня, прежде всего, неаккуратностью, не обдуманностью слова, никогда прежде он не позволял себе со мной быть таким неряшливым. Похоже, что был сильно пьян. Я целый день писал ответ, держа в памяти то самое «кто как обзывается, тот сам так называется». Вот он. 15
Желание ударить побольней, Конечно, друг, для друга уникально. Да, речь идёт, конечно, обо мне – Конечно, отражение зеркально. Поджопниками учат молодых – Да, есть такое в практике футбольной, Но если старику удар под дых, То старику, конечно, очень больно. Под дых, под вдох или под дышло – Да, не хотел, но так уж вышло – Так вышло из меня «Вчера»3, Спасибо за урок добра. Хотелось выбить чёртово бревно Из ничего не видящего глаза. Не получилось сразу? Всё равно – Попробуем ещё два раза. От всей души (точней сказать – культуры) Я плюну в недоваренную кашу – В слепых глазах убожество натуры Я этим с удовольствием украшу. Та каша не из Манны, а из маний. Из маний каша эта, не из манки – Секрет взаимо всех непониманий – Наружная обманчивость изнанки. Рассматривая бревно в своём глазу, я, прежде всего, под «глазом» понимаю свою Рабо‐ ту. Именно под этим углом, именно с этой точки зрения я живу и вижу Мир. А Работа эта – Слава Тебе, Господи, – началась с твоей, Вадим, подачи в 1994 году. (нам, помнится именно за эту работу сулили полу‐бесплатные земельные наделы на Селигере). Я взялся за неё и от безделья, и от безденежья, у меня был только честолюбивый и чисто (грязно) корыстный мотив. Одновременно я писал пошлые рекламные стишки, которые до сих пор пользуются популярностью и имеют спрос. Но Господь по Великой Милости Своей сжалился над моим нищенским «погибальным» существованием и дозволил Ангелу моему Хранителю, Небесному Заступнику Святому Александру стать для меня наставником и путе‐ водителем. Так работа для меня стала Работой. Единственной. Со всеми вытекающими от‐ сюда последствиями, прекрасно описанными Булгаковым – с потерей связи с миром (живой действительностью), со стуком в нарисованные двери, и, Слава Богу, без Маргариты. Конеч‐ но, я не сразу понял тяжесть креста, который Божьим Даром лёг мне на плечи; а когда понял – сразу (по старой, вживлённой в меня всем предыдущим «МашинаВременным», Воскресен‐ ческим» и «СВоим» прошлым), я сразу обратился за помощью к друзьям. Я был абсолютно уверен, что они очень обрадуются (как обрадовался бы на их месте я – «золотое правило мо‐ рали») предоставленной возможности придти на Помощь. Конечно, это была та самая точка моего зрения, о которой я уже говорил. Или бревно в глазу? Я слепо ошибся, упал и ушибся. Единственный из моих тогдашних друзей, кто проявил живой интерес, одобрил и тем самым 3
За написание «Вчера» я тоже должен благодарить Вадима, назвавшего меня в своём первом письме «вчерашним днём», «нафталином». Я очень рад поработать нафталином – как говорит Кобзон – кого-то же должна бояться тля.
16
удобрил и придал сил был отец Алексей. Он даже начал снимать кино, в котором я должен был на его камеру, в разных интерьерах и ракурсах прочесть целиком всю поэму. Это был, по‐моему, 97 или 98 год, и поэма была в это время (первый этап Работы) огромной. Я не помню, почему это наше с ним дело закончилось, едва начавшись, но потом добрый отец Алексей записи эти уничтожил или выкинул, или потерял. Мне было больно. А то, чем за‐ кончилось обращение за помощью к моему «самому надёжному плечу» (как мне тогда каза‐ лось) – описано мной в поэмах (сюитах) «Тов‐ве‐Ра» и «Вчера», которые написаны именно в следствие реакции Друга на зов «Help!», именно Благодаря ему, благодаря тому, что было очень больно – обе эти части вошли в мою жизнь, а значит и в Работу. Вбилось ли мне в глаз бревно или выросло в нём обрубком Тов‐ве‐Ра – но я продолжаю смотреть на «СВой» мир СВоими глазами и учусь видеть Правду без лицемерия и фарисейства, и кривду под их мас‐ ками. И, конечно, до конца буду продолжать СВою Работу. Продолжать, останавливаясь и ожидая от Неё (жизни‐Работы) новых Уроков, Наказаний и Подарков. Что тоже, конечно, уже написано в Песне. Что же касается до «сирого и убого» батюшки, «влюблённого в кино» – то, по‐моему, главное (единственное?), что в нём настоящее, в чём есть ОЧЕвидная (ОТЧЕвидная) Любовь, которая «из глаз лучится» – это его замечательные фотографии и кадры. А как к батюшке я обращался к нему за помощью (может быть он по глупости или занятости не понимал, что за помощью) не раз и не два. И не только по поводу Песни, а ещё, например, по поводу лю‐ бимого нами обоими Спартака. Ответом всегда было молчание, кроме последнего раза. В нём он, обращаясь ко мне на вы (?), высказал своё «отвращение» к моей Работе (жизни) и обнадёжил своей «спасительной» молитвой. Молитва без любви – молитва, обращённая к кому? Отец? Бревно в моём глазу? И на прощание, раз уж ты заговорил басенным языком – Порывшись в памяти своей, Я вспомнил басенное слово. Мой друг, да ты же соловей – Судья «Квартета» из Крылова. Я был в твоих глазах ослом, Я оскорбляю только рёвом Двуличие Добра со Злом И Мира Божьего с Царёвом. «Не гоже славить Пастуха, Пуская пеньем петуха». Формат «вчерашней оперетки» – Того ль достойны наши предки? Ведь если что и было «Словом», То уж конечно не ословым, А я – по мненью соловья – Реву одно «Ийа, ия». Спасибо другу соловью, Его изысканному слуху За «нововьё»*, за «ремеслуху», За «что не ведаю – пою». Прими признательность мою, Прости назойливую муху. 17
Назвал меня «вчерашним днём». Я и за это благодарен – Тобой как будто был ода́ рен Я тем добром, что было в нём. Что было во вчерашнем дне Добром и в небе, и на дне. С твоей нечаянной подсказки Сейчас пишу я эти сказки. Спасибо за урок добра. Без твоего, мой друг, участья Не написал бы эту часть я, Не написал бы я вчера. Вчера – ты помнишь? – мы с тобой Судьбы дороженькой ковровой Как Селифан идём с коровой – На водопой или убой? И было, как само собой, Вести нам бой добра со злом. Не завершился этот бой, Не заменился ремеслом. Кто ныне тянет за узду И на какую манит мзду? А если служим ради правды – Чего ж мы так неправде рады? Зачем мы сеем семя лжи, К чему нам ересь пустословий, В чём дело – в правилах условий Или в потребности? – скажи. Веду с тобой я этот спор, Пускай и не в глаза глазами, Как видишь, друг мой, до сих пор, Перед тобой держу экзамен. За несогласие со мной – Поклон, мой друг, тебе земной.
*Ново‐вьё (nouveau‐vieux) (фр) – Новое Старое
Продолжаю надеяться Содержание Песни в состоянии на март 2013 готов прислать по первой дружеской просьбе. А ты говоришь прощенья не за что просить… 18
И вот в Прощеное Воскресение добрый батюшка Алексей, сопроводив единственным словом «прости», пересылает мне ответ «друга». Опять‐таки дословно, без купюр, но с ре‐ марками. Стало быть соловей я... Спасибо, друже, да не по Сеньке шапка. Петь не умел никогда. В отличии от тебя : ты всегда пел очень складно... Одно неясно, кто же ты? Судя по обличи‐ тельным речам – юродивый, хотя, я не припомню мест в жизнеописании Андрея, Христа ра‐ ди юродивого, где бы он так слезно жаловался на судьбу, как ты... Вообще, странная двойст‐ венность сквозит во многих твоих синтенциях: вроде бы назовёшь рекламные стишки свои пошлыми, но неприменёшь отметить, что до сих пор имеют спрос. Отца Алексия, то, вроде, похвалишь, и тут же глупым называешь. "Отвращение" к твоей Работе, на самом деле, было возмущением священника вольностью твоих трактовок текстов Священного Писания. Твои заявления о неизменной принадлежности к СВ не выдерживают критики : также, как двое других выпускников МАРХИ (Лёха – с помощью зговора, а Макар – с удовольствием, ни с кем не обсуждая, выдав в телеэфир глупейшую расшифровку СВ, как Символ Веры), ты ‐предал СВ. Вспомни последнее выступление в маленьком клубе: около сцены сидят Артемий Тро‐ ицкий и Гарик Сукачёв, работать приходиться в углу, без сцены и тут ты – сдаёшься. Полу‐ пьяный, полуобдолбленый, ты, не скрывая своего раздражения, формально и ошибаясь про‐ говариваешь ТЕКСТ... Это было твоё последнее выступление с СВ. Вся дальнейшая жизнь группы проходит без тебя. Правда, ты наверняка считаешь, что без тебя СВ – не СВ? Да, за‐ был, про "полу‐бесплатные земельные наделы" на Селигере: вроде, "Слава Тебе Господи, Ра‐ бота началась с твоей, Вадим, подачи", и тут же – на тебе, явно обидели Фагота, обделили! (Вот она та условная точка перекрёстка, откуда каждый из нас пошёл СВоей дорогой – один получил «мзду», но не стал делать работу, другой не стал получать «мзду», но получил Ра боту. Кто стал богаче? Каждый поСВоему. Один «посредственно». Другой «отлично»). Когда мы ездили (без тебя) на Селигер смотреть участки, я работал над рок ‐оперой один, а тебя призвал, в качестве редектора много позже... Запамятовал, или опять смешал правду с ло‐ жью? По‐поводу того, кого там тянут за узду и какие правила условий, или потребности, скажу тебе так: не у каждого есть добрая, старая мама (реминисценция к очень старой песни Алексея Романова «…у Гитлера тоже была добродушная, старая мама»), я – привык рабо‐ тать. Можно было бы много ещё сказать о твоих весьма интеллигентных привычках ставить себя в пример, надевать на себя латы борца со злом и проч... Ограничусь следующим: не осёл ты, и не петух, ты – волк в овечей шкуре и мизантроп (кто как обзывается… ). И это бы ещё ничего – грехи у всех людей одинаковые. А вот твоё неприятие Православной Церкви (я уж не говорю о злословье на таинства, в присутствии священнослужителя) (честное слово – не помню такого), делает твою Работу безполезной. Секулярным сознанием, в России, такие работы не делаются. У неё и дух‐то, ну вточь, как у Самуила на проповедях! (не понял) Не хочу более терзать ни твою, ни свою душу. Мнения своего не изменю и отвечать бо‐ лее не стану. Так что, не пиши. Всё, чего мог бы тебе пожелать, тебе явно не понравиться. Так что – привет. Вот этот, собственно, «привет», а до того «прости» и заставили меня ещё раз посмот‐ реть в зеркало своего отношения к старым друзьям. Очевидно, что мы изменились. Даже очевидно, как. Изменились в глазах друг друга. Но я не понимаю – что в изменениях, произошедших со мной, вызвало враждебное равнодушие одного и демонстрационно‐нескрываемую злобу другого? Мы не виделись, не пересекались по жизни. Да. С Вадимом, после получения от него первой, никак мной не ожидаемой отпо‐ веди, более похожий на плевок в лицо, чем на оплеуху, я вёл постоянный диалог, даже, пра‐ вильней сказать, полемику (от греч. полемос – война), но полемику эту я вёл исключительно внутри себя – полемику между собственными взглядами на реальность – материальным и иллюзорным. Но я никак не ожидал, что мой, мной только воображаемый, антагонист ре‐ 19
ально оскалит зубы. Не персонаж, а его прототип реально объявит мне войну, провозгласив те свои ценности, за которые он «глотку перегрызёт»… А я предполагал, что наши «споры», начавшиеся с моей Песни, этой Песней и окончатся. К Вящей Славе Божьей. Мне до сих пор видится единственным спасительным средством от ядовитой заразы, превращающей нас либо в зверей, либо в кукол («весь Мир – театр…») – это «творчество» – участие в творческом промысле Творца. Война! Война, конечно, по‐Русски – без агрессии и экспансии – на стороне Ново‐, а не Ветхозаветных ценностей. Война под Александровским Знаменем. Не смотря на «мнения своего не изменю…», я продолжаю держать протянутую ему свою Песню, как един‐ ственную, посильную мне «руку помощи». Однажды, давным‐давно, персонажи моей не написанной пьесы «СВ» превратились в реальных музыкантов. Согласитесь – не правильно, если эта история не закончится соглас‐ ным взаимопониманием между героем и автором. Я показал его себе другом, он показал мне себя врагом – такой вот сюжетец – свобода выбора (СВ). Добро на зло менять не ново – Об этом «опыте» спроси Ты у «подопытного» Iова, Прочти в «Истории Руси». А если речь сомненья множит, Ты повторяй себе одно – «Где зло, там правды быть не может, Таким задумано оно». Отец Алексей. Я потерял с ним связь, как потерял её с РПЦ. И то, что он, как протоирей ни разу не заступился (не словом, не делом «в полемику вступать не хочу») за свою «матькормилицу» – точно вписывается в цепь причин, по которым я не вижу в РПЦ нашу перед Богом Заступницу. Но я почти потерял связь и с Лёхой Чекмарёвым. И это связано не только с его новой «службой». Я просто не нуждался в его помощи – не видел в нём творческой потенции. И вот увидел. Дар видеть Красоту. Дар этой Красотой уметь делиться. Дар радовать глаза. И мне, почти ослепшему в моей норе (а может, келье), такой подарок от него – большая помощь. Спасибо, Лёша. Вот Школа настоящая – от Салтыковского пруда до бездны Неба, от серого в прекрасность многоцветья. Стихами ща заговорю. Спасибо, Лёша. Даст Бог – ещё поговорим… и выпьем… И как-то стало мне понятней молчание в ответ на вызов… Остались, конечно, вопросы, но Только глазами Глеба Видит Россия Небо. Брать – понимают сами – Пример им более не с кого… А я на Землю глазами Смотрю Александра Невского… Сегодня Прощёное воскресенье. Прощаю и не прощаюсь. Простит ли меня Вадим за то, что «выношу сор из избы», за то, что показал ему его? Хо‐ чу, чтоб ему стало стыдно. Меня стыд (спасибо тебе, Вадим) однажды спас. Ему уже 60. Дай Бог ему возродиться в творчестве. Я знаю, я помню, я верю – Он может, может и Вадим. Будь здоров и ты, Алексей. Фиксируя, запечатлевая глазом своим красоту Мира, (а это у тебя получается отлично), ты делаешь вдох этой Красоты, что рано или поздно обязательно отблагодарится тебе выдохом. Ты ещё снимешь свою «Школу», т.е. будешь снимать, пере‐ снимать, доснимать…Школа – это дело такое – бесконечное… 20
Один из Вас подарил мне дорогу, другой определил путь. Каждому из Вас я обязан жиз‐ нью. Буду рад помочь вам обоим, как вы помогали мне. А если чем невольно обидел – то на то оно и ПРОЩЕНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ. Я буду любить Спартак, как бы он не играл, я буду ждать от него… Я буду любить Россию даже в самом отвратительном её наряде, я буду ждать от нее… Я буду любить друзей, как бы их не оскверняла, не ослепляла жизнь, я буду ждать от них… Дорогие мои, Вы – другие. Благодарен я Вам обоим. Вы всегда для меня дорогие Этим нашим друг с другом боем… …«А ведь «другой» от слова «друг» Додумалось по-русски вдруг…». Тогда Пётр приступил к Нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи раз, но до седмижды семидесяти раз (Мф. 18.21-22). «Я написал себе себя»... И как‐то полегчало сразу, Ведь надо выветрить заразу, Природу воздуха любя. 17 марта – 5 мая 2013 года 21