коврик. Я же воевал со штанами. Штаны костюмчика от Gaultier были 50-го размера, а задница на тот момент не дотягивала до 48-го. Валютные портки, ничтоже сумняшеся, прикололи к трусам булавками. Кто-то из ребят тем временем разломал дизайнерские солнечные очки. Я завалился в уголок, икнул и сказал, что никуда не пойду. – Пойдешь, родной, пойдешь, – потрясающей красоты рука заботливо поднесла мне на конце ногтя кокс. Сфокусировав взгляд, я увидел точеные ноги, станок 42-го размера, высокие скулы, кошачьи, абсолютно черные, глаза и полотно иссиня-черных волос. Высота конструкции была за метр восемьдесят. Если бы это видела Шер, она вскрыла бы себе вены эпилятором, а потом удавилась париком. Я вдохнул, чихнул и пошел. Все было хорошо, но на второй проходке задняя булавка расстегнулась и плавно вошла мне в копчик. Сохраняя пластмассово-унисексовое выражения лица, я кое-как развернулся и пошел обратно. В голове по кругу вертелось: Таня нагнулась – в жопе топор:Метко стреляет индеец Егор. Таня нагнулась – в жопе топор: Метко стреляет индеец Егор. Таня нагнулась – в жопе топор: Бля, больно-то как, индеец Егор… Вытащив металлоизделие из филейной части, я заметил, как благодетельница ловко ввинчивается в кулису, где были припрятаны стратегические запасы алкоголя. Уронив по дороге вешалку, я оказался в пыльной, пахнущей хомячком темноте. Общество в кулисе образовалось самое изысканное. Качок Мартин, напялив чей-то парик, передразнивал Лайму Вайкуле, мулат Кузя прятал в сумку подрезанные после показа плавки от Dolce & Gabbana, а моя новая знакомая отвинчивала пробку на бутылке «Вана Таллин». – Кузя, ты что, ноги бреешь? – Мартин прекратил выть и похлопал Кузю по бедру. – Дурак, я в колготках! – обиженно пробубнила жертва дружбы народов. – Это чтобы целлюлита не было видно, да, Кузя? – У мужчин не бывает целлюлита! –укроэфиоп гордо раздул и так широкие ноздри. – Это у мужчин не бывает, Кузенька! – фыркнул Мартин. – Ну их на хер, – прошептала красавица, – пойдем отсюда! – и поволокла меня в сторону выхода, попутно пнув ногой толстого дядечку, ухватившего ее за плечо. В то время мало было уметь правильно ходить – надо было уметь еще и правильно отбиваться от персонажей, не дифференцирующих показ мод на подиуме и показ шлюх в борделе. Хватание идущей по языку модели за ногу было любимым клубным развлечением вре мен золотых ошейников и малиновых пиджаков. Поэтому зрелище манекенщицы, бесстрастно бьющей во время дефиле носком туфли в лоб очередного пусика, радика или гогу, особенно никого не удивляло. Прибалтийский декабрь казался после прокуренного клуба чистым, звуки – глухими, а ночь – теплой. Я смотрел, как уже запорошенные следы шин пересекают четкие отпечатки туфель на каблуке, и почему-то боялся сказать хоть слово. Следы обрывались у заброшенной «копейки», капот которой пересекали длинные ноги в черных чулках. У этой загадочной азиатки оказалось еще одно достоинство: она не портила красоты безлюдного заснеженного парка текстом. Все было молча. После, стряхнув друг с друга налипший снег, мы брели обратно, притормаживая, чтобы поцеловаться под редкими фонарями. Мокрый прибалтийский снег размывал остатки грима, и вдруг, чуть задыхаясь после поцелуя, она сказала: – Помнишь, как ты мне засовывал тритонов под форму? Ты мне так нравился! Лучше б я не вынимал булавку из задницы. Впервые за девятнадцать лет жизни я почувствовал, что краснею.
192