КУДА ГЛАЗ ХВАТАЕТ

Литературно-художественное издание

© Руслан Маратович Мухамедьяров, 2013 г. © Дизайн обложки - электронное издательство "Со-Автор", 2013 г. http://co-a.com/ skype: co-a.com e-mail : co@co-a.com

Руслан Маратович Мухамедьяров

Стереопара

Немного света, разве что только от звёзд… Немного слов, разве что только от ветра… Немного мыслей, разве что только мечты… На небе повалилась звезда. Это ктото позвал своё прошлое. Моим звёздам так же приходится на время возвращаться ко мне в виде объёмных слёз и широких улыбок. Недавно я нашёл свою фотографию, которую до сих пор не видел. Снимок сделал равноимённый Пилад моего отца. На чёрно-белой фотографии лето. Восьми цифр, приводящих в порядок прошлое, на обороте снимка не оказалось. Я сижу на пеньке, утаивая, сколько мне лет: три или четыре. А позади меня стоит лес, утаивая, которое это моё лето: третье или четвёртое. Моя левая нога чуть выставлена вперёд, левая рука еле дотрагивается травы. На клетчатой рубашке карман только с левой стороны, в месте, где мог бы быть правый карман, я в ладони сжал длинный цветочек. В милой улыбке я свернул язык. Постановщик света положил тень на моё лицо под смешной панамой так, что мой язык в точности повторял воротник моей рубашки. Мне кажется, солнце восхищается нами, способными влюблять живыми формами и, чтобы хоть как-то в этом участвовать, оно подражает нам тенью. Солнце со своими сёстрами никогда не обнаружит около себя своей тени. Вбираю этот снимок и представляю, как фотограф выжидал красоту. Он смотрит, как красота на облаке упирается в верхние листочки дерева, незаметно спускается по листвяной лестнице, ныряет в траву и медленно подкрадывается к нам, лишь аплодисментами растений выдавая себя. Она идёт, поглаживая одни цветы и ехидно перешагивая другие. Затем останавливается, закрывает глаза и начинает прыгать. Прыжок влево, прыжок вперёд, прыжок вправо, прыжок вперёд, прыжок вправо, снова прыжок вправо, прыжок влево. Она запуталась, но глаза не разомкнула. Её прыжки ближе, дальше,

ближе, ближе, дальше, ближе. Он знает, что у него будет избранная секунда, чтобы поймать её. Он умел ловить красоту. После чего красота назначала ему новое свидание и удалялась. Видно, за ней он один раз и ушёл. Должно быть, ему там изумительно понравилось. Спасибо ему за то, что он запечатлел мои встречи с красотой, о которых я и не догадывался. Я сейчас надену любимые джинсы, любимую куртку, возьму багаж, и через полчаса мой самолёт своими чуткими крыльями будет привычно ласкать облака. За приятным ожиданием самолёт, наконец, начал подниматься над моим прошлым, которое становилось меньше и меньше, меньше и меньше, меньше и меньше, пока оно окончательно не запуталось и не утонуло в объятиях приветливых облаков. Скоро от них отделилось маленькое облако, в которое, пожалуй, они обратили моё прошлое. Оно простояло, предпочитая, куда ему следовать: где облака или где нет их. Оно отправилось с нами: где всё голубо, где всё близко, где всё ничьё. Я вспомнил друзей-романтиков. Вот мы сидим у оранжевого костра и делимся розовыми мечтами. Вот мы гладим любимую речку и придумываем необычный корабль, на котором поплывём на необитаемый остров, и будем гладить волшебный океан. Вот мы лезем на деревья и привязываем упавшие листья обратно на ветки, пытаясь продлить осень. Вот мы ворочаемся на ватном снегу и рисуем на нём лето, нисколько не сожалея о том, что окружающее не зелёное, а белое, и что нас пестует не летнее солнце, а зимнее. Переживания, обёрнутые слезами, пощекотали мои щёки. Детство – заводящее ускорение, переходящее в вечный полёт. Это время отрицания неинтересного, невесёлого, некрасивого. Прошлое постоянно идеализируется. Не потому ли мы его такие частые посетители? То ли самолёт позвал за собой

дождь, то ли дождь позвал за собой самолёт. Кто дожидался на земле: уфимский дождь или стерлибашевский самолёт? Не задумываясь об этом, вертикальная очередь капель целовалась с горизонтальным тротуаром и дарила ему тысячи букетов из брызг. Похоже, ожидал дождь, потому как он вежливо проводил меня до дома, где обменяв ровные бумаги на ломаное железо, я мог лежать на софе и набирать номер одного из двух лучших друзей. Посланные на поиски кучные гудки скоро возвратились голосом до востребования.

– Tell me why.

– Like a friend.

– Beautiful place.

– Magical moment.

– Words.

– Words. Салават терял последовательность чувств, но вовремя пожелал мне спокойной ночи. Договорившись увидаться за ночью, мы каждый по-своему отошли от телефона, который только что связывал нас, давно разлучённых. Я выключил люстру, распахнул окно и пустил свой взгляд по ночной Уфе. Он замер у окна соседнего дома и порадовался за тех влюблённых, которые дарили друг другу удовольствия в утончённых позах. Распластался на крышах машин и принимал разноцветный солярий улиц. Подождал на скамейке в парке, пока его место займёт уже не столь нужный над головой зонтик. Затем пробежался по фонарным столбам до моста и сидел там, подчёркивая, как волны фотографировали на свои спины засыпающий город. Под конец я побаловал его косморамой ночного неба, откуда звёзды встречно посылали робкие взоры. Как же ночной город напоминает звёздное небо. Стоит поднять глаза и перед нами идеал – звёздное небо, внизу же – весьма виртуозное его претворение – ночной город. Неужели, стремясь жить среди совершенной красоты, мы приблизились к ней так близко?

По ледяному полу в холодную постель. Почему ответная любовь настойчиво обходит меня? Мир населяют шесть миллиардов пятьсот миллионов человек. Пусть для простоты ровно половина из них женского пола. Если теперь выделить четвёртый возрастной интервал в пять лет, то остаётся сто шестьдесят два миллиона пятьсот тысяч девчонок. Подытоживаю, что вероятность идеальной взаимности чувств составляет примерно одну из двадцати шести квадриллионов четырёхсот шести триллионов двухсот пятидесяти миллиардов. Но, даже отодвинутое далеко нулями, число не может утешить одиночество. Я думаю, реальность помыкает нами, влюбляя нас в тех, в кого мы должны влюбиться, строго по своему усмотрению. Тогда как постичь, что очередная любовь не игра, искусно созданная реальностью? Всякий раз, ложась спать, я пытаюсь воспринять момент, когда я отворяю дверь с пятью полуквадратами (первый из которых идёт, второй из которых стоит перед зеркалом, четвёртый из которых лежит на кровати). Я слышу музыку… Тихую-тихую. Я люблю её. Я вижу бабочку… Она кружит над цветком. Я люблю её. Она улетала наверх, чтобы затем вновь вернуться к тому же цветку. Опять поплыла вверх и на сей раз смогла не обернуться. Незатейливое солнце удивлённо следило за непредсказуемым полётом бабочки. Вокруг темнее, она дальше, ей легче. Примерив за день всевозможные наряды от самого стильного кутюрье, щеголеватое небо потянулось в свой гардероб доставать последний. Оно надело цилиндр и застёгивает пуговицы. Бабочка обняла его шею и навсегда украсила его чёрный смокинг. Показалась луна. Это серьёзное небо закурило сигару. Нервно встряхивая пепел и спокойно выдувая облака, оно гипнотически всматривалось вниз. Я фланирую… Рядом со мной

фланирует Регина. Я люблю её. Поэтому мне проще притронуться к небу.

– Dreamland.

– Universe.

– Astralis.

– Connective. Я опустил руку. Я с тремя моими подружками на берегу речки, что текла вдоль нашего дома. Среди них мне нравилась Гульнара. Берег напротив почти отвесный, точно он старался приникнуть к рослому дереву, которое само старалось приникнуть к нему и ещё полнее погрузиться в воду. Мы вчетвером строили четыре маленьких бассейна, в которых будем держать четыре маленьких солнца. Случайно мы заприметили массивный камень, маняще выглядывавший из стоячего берега. Мы торопливо раскапывали валун, даже не сомневаясь, что под ним обязательно сказочное, обязательно сверкающее. Лишь по тому, что берег и небо скованы тёмно-синим цветом, мы смирились, что кругом ночь. Мы успели. Завтра подвинем камень и найдём обязательно сказочное, обязательно сверкающее. Под началом общего солнца мы поспешили к берегу. Наш камень лежал в речке, а там, где он прятался, ничего сказочного, ничего сверкающего не было. Мы заплакали. Следом пустился сильный дождь. Четверо, схватившись за руки, мы побежали к дереву. Мы умели торопить время, как те капли, которые падали на нас, и умели укрощать время, как те капли, которые терялись в зелёном лабиринте дерева. Во дворе прямо под фонарём стоял коричневый диван. Зимой он белый, и мы обожали валяться на нём с Гульнарой и взирать, как шёл снег. Над жёлтой сценой пролетали белые снежинки. Мы лежали и открывали новое. Мы догадывались, что значки нам посылают ребята планеты с вечноснежной зимой. Оказалось, если представить, что снежинки стоят на месте, то мы летим в космосе. Когда замерзали, мы вставали и бушевали на диване,

поднимая уснувший снег. Диван, как и летом, был коричневым. Мы осенними листьями рисовали на снегу. Слева от матовой тропинки рисовала Гульнара, справа – рисовал я. Редко целующая зиму сверху осень осталась довольной. Осталась во фрагментах. Свои фрагменты любви зима-осень мы показывали друг другу, и те, которые приходились нам по душе, засыпали снегом, чтобы увидеться с ними, но уже весной. Таким образом мы научились в будущем встречаться со своим прошлым. Регине нравилось что и как я рассказывал. Она улыбалась. Я, казалось, пытался влюбить Регину в того малолетнего Руслана, который и мне самому был очень симпатичен. Любое слово, любой жест, любой взгляд увеличивал наше прошлое. Как же легко влюбиться, ничего не зная о будущем, и как же сложно разлюбить, имея хоть что-то в прошлом. Стало душно. Капли дразнят наши лица. Мы побежали к остановке, в которой никогда никого нет. Вдруг вокруг стало светло. Регина читала вслух приклеенные объявления, я вперился в лоснящийся асфальт.

– Регина, видно, небо рассердилось за то, что мы вчера не вышли гулять! Мог ли я предположить, что всё было наоборот, и хотело ли постоянно некстати меняющее чёрный костюм на неподходящий белый небо сказать, что ничего у нас не выйдет? Я с крепким кофе подошёл к витрине дня и созерцал, что за ним происходит. Выпивая девятнадцать порций растворённой ночи и обнажая дно, я окончательно прощался с ночью. К моему кофе город приготовил бутерброд: перекрёсток в котором был вместо ломтика хлеба, пешеходная дорожка в котором была вместо масла, спешащие люди в котором были вместо стекающего сыра, затормозившие машины в котором были вместо колбасы, а семиконечный самолёт в

котором был вместо листочка салата. Улица проснулась. Скоро разбудили и мою дверь. Кофе поймало отражение лица, несколько отражений комнаты, отражение двери и отражение лиц. Подслушивающая лестница так чего-то диковинного и не услышала.

– Привет, Салават!

– Привет, Руслан!

– Проходи, сейчас я сделаю своей кружке близняшку. Я быстро. Колесо обозрения солнца, качели кофе, карусель колёс, тир светофоров. Девочка в ситцевом сарафане обняла пушистого щенка. Он никак не может уснуть, потому что его всё время целуют. Её вот-вот догонит дяденька в шёлковом костюме с кожаным дипломатом, сумевший договориться даже с солнцем, судя по тому, как оно покорно метается с носа на нос его туфель. Броский и шумный коктейль из осколков названий магазинов, реклам, залитый обрывками гудков, в который опускались и опускались трубочки из уличных фонарей. Я расслабился. Мне уютно в квартире Салавата. Минимальная мебель. Мне уютно на восьмом этаже. Много неба. Как и прежние двести девять утра, круглое солнце своими треугольными пальцами будило прямоугольные дома. Некоторые их прямоугольники могут быть разбужены только вечером. Касание лестницы, касание тротуара, три касания секундной стрелки минутной, касание лестницы, касание ручки двери, касание пола и нас касается транс. Все устроили безумный полёт. Наша точка отрыва – танцпол, а топливо – музыка. Красивый свет, красивый полёт, красивый транс. Разрезая атмосферу руками, мы добирались до околотрансовых орбит, на которых вращались сотни спутников, не желая их покидать. Высадив меня на диван, Андрей нужным радиусом стартовал за билетами в полёт.

Я наблюдал за продолжающимися полётами спутников. Вблизи возвратился на Транс ещё спутник. Это был красивый спутник. Глаза с поволокой, согнутые волосы у узких плеч. Внешнее касание белого круга и голубого круга и внутреннее касание зелёного круга и голубого круга. Таблеткачисло. Столько стоит выйти в космос. Я повернулся к оставляемой мерцаниями Юле, но она погасла. Тогда я повернул таблетку во рту и двинулся к космодрому. Выход в открытый космос. За моим шлемом размывалось, мой скафандр раздувался. Казалось, я лечу так резво, что не успеваю различать вещей. Волшебный свет, волшебный полёт, волшебный транс. Касание лестницы, которое должно было быть; касание тротуара, которое должно было быть; касание ручки такси, которого могло и не быть; касание сиденья, которое должно было быть; касание пола, которое должно было быть; касание ручки такси, которого могло и не быть; то ли одиннадцать, то ли шестнадцать касаний секундной стрелки минутной; касание руки Андрея, которое должно было быть; касание ручки такси, которое должно было быть; касание тротуара, которое должно было быть; касание ручки такси, которое должно было быть; касание лестницы, которое должно было быть; касание кармана, которое должно было быть; касание ключа, которое должно было быть; касание ручки двери, которое должно было быть; касание пола, которое должно было быть; касание ручки двери, которое должно было быть; касание кровати, которое точно было. Я утопал ногами в пёстром море, которое разливалось по тротуару. Это море мне не нравилось. Мне было холодно. Я зашевелил пальцами и лепил забавные фигуры в воздухе, откуда моих пальцев задело тёплое облако. Кокетливо болтая с ними, оно подарило пять тёплых колец и один тёплый браслет. Натянуло между

кольцом среднего пальца и браслетом тёплый гамак, и заснуло. Мне было тепло. Переворачиваясь с бока на бок, облако глубже проваливалось между моими пальцами. Я покачал его. Но облако не просыпалось. Тогда я слегка стиснул его. Но вместо него там очутилась рука Юли.

– UR. – Obsession.

– Forever today. In my memory.

– Magic journey. Почему навсегда сегодня, почему не навсегда двадцать семь дней тому назад? Может, потому, что всё обязано происходить ни на день раньше? Может, нам нужны подтверждения? Такое море, в котором тонули уже не две ноги, а четыре, мне нравилось. Мы кружились в нём, опрыскивая одежду друг друга. Подружившиеся наши шаги. Бодрящиеся фонарями деревья. Придуманные масштабные материки, щекочущие небо. Небо, которое они уменьшали. Небо, на котором я ждал подсказки. Упавшая звезда. Любовь начинается во сне. Солнцельон спешил разложить над окнами утро девятого апреля две тысячи шестого года миллиардным тиражом. Превосходно, когда прочитаешь утро. Уяснив его, мы продолжаем писать день сами. Иногда немного и для других. Позавчера я написал для Вероники.

– Perfect silence.

– Secrets & lies.

– What you need.

– Unknown treasure. Вероника написала для Юли. Юля написала для Вероники. Сегодня Вероника написала для меня: – Номер Юли.

– Придется выгореть. Я прошёлся по мокрой траве и присел возле тюльпанов. У тюльпана есть собственное солнце, которое он прячет на дне лепестков. Утром тюльпан раскрывает

красный занавес и высвобождает его. Два неба. Два солнца. Вечером, попрощавшись с настоящим небом и настоящим солнцем, тюльпан заворачивает своё небо и скрывает под ним своё солнце. Пятой и шестой цифрами в номере Юли были три и один. Тридцать первого июля я впервые променял красоту ночного неба на красоту Регины. Дальше шла четвёрка. Ровно четырнадцать променадов насчитали наши с Региной отношения. Финалью в номере Юли были восемь и один. Если наоборот, то один и восемь. Восемнадцатому октября тоже подобало быть противоположным. Зачем утро накладывает тень старой любви, которая в течение дня растёт и исчезает лишь под ночь? Подозреваю, и тогда она не пропадает, а лежит там, где мы прежде с Региной гуляли? Четыре минуты – и завтра. Я дописал для Юли сегодня. Я хотел стать её любимым писателем. Я им стану.

– Немного света, разве что только от звёзд… Немного слов, разве что только от ветра… Немного мыслей, разве что только мечты…

73:61 40.41 – первая встреча. Я хотел стать её любимым попутчиком. Я им стану. Площадь. Чувства. Улицы. Чувства. Парк. Чувства. Улицы. Чувства. Парк. Чувства. Улицы. Чувства. Квартира Салавата. Чувства.

– Салават, у Юли есть парень! Причём долго.

– Не получится. Улицы. Чувства. Площадь. Чувства. Салон электронной музыки. Чувства. Площадь. Чувства. Улицы. Чувства. Квартира Салавата. Чувства. Улицы. Чувства. Дом. Чувства. Вторая встреча. Дождь. Укрытые от него навесами рассказы. После второй встречи первый разговор по домашнему телефону. Тогда, как никогда более, мы будем вместе близки к утру. Я хотел стать её любимым собеседником. Я им стану.

«…Двенадцать палочек. Оранжевый кирпич, наклонно на ней лежит короткая доска, которая одним концом касалась земли. На этот конец мы складывали двенадцать тонких палочек. С помощью смешных считалок выбирали того, кто будет водить, и поднимали в воздух ждавшие того палочки. На этот раз салит Раиль. Мы должны были успеть спрятаться, пока Раиль соберёт все двенадцать палочек на конце доски. Я стою за пожилым деревом и вижу, как его обнимают его дети, молодые листья. Артур не смог добежать до доски проворнее Раиля. И если никто не сможет снова пустить в групповой полёт двенадцать деревянных ракет со словами «Стуки-стуки за всех!», то следующим будет водить Артур. Я лежу в траве и целую маленький цветочек, который скоро тоже будет меня драпировать. Я сижу за кустарником и вижу, как время передо мной его ветками разбивается мозаикой эмоций. Я сижу за шероховатым блоком и одну руку грею на его тёплой спине, а вторую руку прохлаждаю в щели на его боку. Ко мне подбегает Ринат и говорит, что нас в игре всего трое. Потом услышал «Руслан, спаси!» Артура. Значит, теперь: либо Раиль, либо я. Раиль неохотно и ненадолго разлучается с доской с заветными палочками. Я на четвереньках за мелкотравчатым пригорком подступил к деревьям. Они стояли в ряд. Надо пройти деревья, а там можно будет и бежать. Я ждал, когда же Раиль отдалится от палочек хотя бы на такое же расстояние, на каком от них был я. Похоже, Раиль отважился. Минуя его взор, я пробрался до первого дерева. Раиль думает, что я за камнем. Если он дойдёт до него, то решат скорости. Я дотерпел, пока он приготовится заглянуть за камень. Не застигнув меня там, он попытался застигнуть меня на пути к палочкам: рысью, галопом, иноходью, в карьер.

Мне было шестнадцать, мы переехали в наш новый дом. Вначале там у меня не было друзей. Я смотрел на голубое небо, по которому расплывался белый след самолёта. Вдруг появилось смуглое лицо мальчика. Я пригласил его смотреть на то же голубое небо, по которому расплывался тот же белый след самолёта. Затем мы день за днём гонялись за красотой. И сейчас чую запах туалетной воды, которую брызгало небо, напоминая о встрече с нами. Я побежал к Винеру. Мы поехали к небу. Первые водяные поцелуи. Мы остановились. Молчали. Наблюдали, как капли на стекле ждали своих друзей, чтобы прокатиться с ними на американских горках. Двое, трое, четверо, а когда и пятеро друзей неслись вниз. Водяные друзья иногда замедляли водяные вагончики и сажали в них ещё водяных друзей. Когда водяные рельсы сходились, водяные друзья прицепляли водяные вагончики и спешили на водяную остановку, где было много водяных друзей. Мы вышли. Смеялись. Засунули руки в карманы и уткнулись вверх. Капли, капли, капли. Они лизали нас. Облака, облака. Они радовали нас. Небо. Оно любило нас. Служа небу, мы до самой ночи катали присевшие на машину озорные овальчики. Четырнадцатого июня папа принёс мне путёвку в пионерский лагерь. Если бы мы переехали на четыре года скорее, то уже спустя минуту её в руках держал бы Винер. В этот день так бы мы встретились на час. Уже спустя час её в руках заново держал бы я. В этот день так бы мы попрощались на восемнадцать дней. Отужинав, мы с вожатыми вскарабкались на гору, на вершине которой, оказалось, нас дожидалась клумба незабудок. Клумбу окольцевали самобытные камешки. Вожатые попросили нас найти поразительные камешки и добавить их к тем, которые нашли другие

ребята и которые уже услаждали цветы. Я нашёл свой камешек. Он был бронзовый. С серебряными точками. Я укрепил его выше всех, чтобы он, как и я, видел это солнце. Солнце, по которому я тосковал. Солнце бы накренялось к дому Винера, по которому я бы тосковал. Солнце, которым я бы привык клеймиться с Винером. Я бы помахал и солнцу, и Винеру. Потом вожатые рассадили нас по окружности и пустили по ней незабудку. Мы должны были с эстафетным цветком поделиться и собой, а далее стать тем, приключившееся вместе с которым в лагере все превратят в лелеющие воспоминания. От скучающего между двух гор футбольного поля спускались две тропинки по обеим сторонам второго корпуса, где поселили наш отряд. Я так же скучал. Футбол – моё единственное веселье. Когда я бежал с мячом, цепенела грусть; когда я отдавал пас, принималась дружба; когда я падал, поднимались глаза; когда я пропускал гол, выпускалась улыбка; когда я забивал, доставалась слеза. Солнце, мой преданный болельщик, был на каждой игре. Он нехотя снижался, длинными рядами убирая за гору свой яркий флаг, и уходил с нами. Умиляющий мячик, умиляющее поле, умиляющий футбол. Такими они и остались. Ликующий день на второй горе. Завязывая на шее цветов кончиком шарф, мы обретали зелёные браслеты с цветковыми бриллиантами посередине. Прижимали зелёными браслетами на руки друг друга красные, белые, жёлтые, оранжевые лепестки, затем раздвигали руки и бежали друг за другом. Девичьи кавалеры галантно прельщали танцем наших дам, которые любезно соглашались и плясали с ними позади нас. После мы обернулись к горе, с которого и сегодня глядели давние камешки и давние незабудки, и слушали их рассказы. Шёпотом пообещали им

приехать сюда и будущим летом. Утром мы громко разъехались, увезя с собой кусочки летнего пирога, который разрезали все восемнадцать дней. Конечно, я бы сразу побежал угощать им Винера. Я ожидал лета, в котором вновь будет один футбол, в котором вновь будет одно солнце; в котором вновь будет две горы, в котором вновь будут две взявшихся руки; в котором вновь будет много облаков, в котором вновь будет много красоты. На листьях я вырезал цифры, что меня от всего этого отделяли. Листик с номером триста сорок семь, листик с номером триста сорок шесть, листик с номером триста сорок пять. Убывающие числа на листьях приближали день, о котором я грезил всё меньше. Я просто не мог столько медлить. Мне нужно было пребывать с красотой постоянно. Мы с Винером навестили излюбленный лес. Тринадцать минут сомнений стрелки между девяткой и нулём – и мы в лесу. Выбрав квадрат из четырёх дружных деревьев, принялись их обматывать верёвками, чтобы смастерить ещё четыре квадрата. Между верёвок засовывали сырые ветки. Домик-шишка. Иглы-очереди перегородили лес на десятки прогалин-прихожих. Мы забегали по этим прихожим. Солнце бежало рядом. Солнце неизменно салило. Набегавшись, как и мы, оно отправилось отдыхать. Внутри домика мы развели ручное солнце. Лягушки света прыгают на лодки, посидят и теряются в чёрном озере. Девчонка читает книгу. У неё есть сочитатель. Это ветерок. Он развевает левые страницы, словно не успел дочитать. Поспорив с ветром, девчонка придавила листы. Тогда ветерок заскакал на уголках. Бумажные пружины и пружина терпения. Девчонка возвращается на несколько страниц назад и выдёргивает лист. Первый и второй большие треугольники, третий самый-самый большой треугольник, четвёртый и пятый маленькие треугольники, шестой самый-самый маленький

треугольник, седьмой и восьмой самые маленькие треугольники, девятый и десятый самые большие треугольники. Плоские треугольники трансформировались в рельефный самолёт. Девчонка посадила на него божью коровку и устремила их перед собой. Затем разверзла свою книжку и опять приступила читать. Я показывал пальцем на спутник, чтобы Винер не промигал, как он сейчас столкнётся со звездой. Винер же спал. Мне почему-то казалось, что он претворяется. Я ждал его улыбки. Но он спал. Пожелав спокойной ночи своим звёздам и нашим листьям, спутник уходил». Третья встреча. Солнце.

– Я люблю этот цвет травы, когда за них цепляется отблеск сползающего солнца.

– А я ресницы, я вижу, какие они стали пушистые. До четвёртой встречи первое расставание: – …Спокойных ночей! Пятая встреча. Снег, упразднивший наше тепло друг для друга. Шестая встреча. Отложенное днём тепло до ночи лишь для того, чтобы мы расстались.

– Мы познакомились с ним четвёртого августа.

– И у нас есть своя дата. Оставляя любовь за спиной, мы сразу надеемся услышать стук её каблуков. Как быть, если милее всего у меня получается расставаться? Повторение – красиво! Возвращение, расставание, возвращение, расставание. Частый дождь с огромными каплями. Я полюбил дождь. Мне хотелось, как и облако, скрыть лицо, явив одни слёзы. Увлечённые дарят часы. Необыкновенные часы. Часы, по которым поначалу нельзя ничего определить. Они круглые, с двумя стрелками и однотонным циферблатом, с заводным устройством сзади в центре. Когда мы любим, мы

начинаем наносить на лимб надписи. Я привыкал, что свежих их на моих часах не будет. Я привыкал, что Юля не рискнула менять облик своих часов. Будет. Рискнула.

– Немного света, разве что только от звёзд… Немного слов, разве что только от ветра… Немного мыслей, разве что только мечты… Это полюбила Юля? Окажется – дождь. Расставание упрямее возвращения. Ночь интереснее дня. Сад темнее неба. Скамейка удобнее кровати. Спектакль листьев невероятнее сна. Мальчик срывает белые цветочки яблони и наполняет ими свой портфель. Через левое плечо у него перекинут фотоаппарат, который он сделал из пенопласта. Повесив и портфель, он побрёл по городу. Он усеял цветочками потрескавшийся асфальт, лужи, и фотографировал их. Подарил девочке. Заснял. Девочка достала два воздушных шара, два листочка, два карандаша и две ленточки. Они усадили в шары остальные цветочки и письма небу. Сравняв шары, и некоторое время продержав, они выпустили их. Цветочки в шаре девочки, наверно, разобрали «Небо, познакомь их, пожалуйста, со звёздами!». А цветочки в шаре мальчика, очевидно, обговорили «Небо, преврати их в звёзды». Если нет, то ещё успеют. Две пары: одна – идущая вверх и другая – идущая вперёд. Любовь – желание вместе отыскать на звёздном небе все восемьдесят восемь созвездий. В моей жизни всегда хорошее чередуется с плохим. Поэтому я не могу до конца радоваться, когда мне хорошо, ведь за ним неизбежно придёт плохое. А когда мне плохо, я не сильно расстраиваюсь, потому что я уверен, что уже сейчас ко мне торопится хорошее. Но когда мне особенно хорошо или особенно плохо, я могу об этом не думать.

Едва ли один из двух лучших друзей ожидал, что я погощу у него с таким прошлым.

– Communication.

– Stay.

– Burned with desire.

– Never wanted this. Любовь к Юле, что уместилась в пять тысяч пятьсот метров. Любовь к Юле, что уложилась в пять тысяч четыреста секунд. Любовь к Юле, чья скорость – метр и два сантиметра в секунду. Самый раз, чтобы пройтись с ней, представляя её Винеру.

– Руслан, получится! С задержкой в день прошлое от Винера ринулось ко мне. Его место – рядом со мной. Мне хотелось, как и луна, скрыть своё лицо, явив одну улыбку. Небо всегда точно ведает, каким ему быть. Удивительно, что недавнее прошлое способно изменить прошлое, которое произошло ранее. Не надо считать, что случившееся с нами однажды, сохранится нетронутым в прошлом. Смелый день может переделать прошлое настолько, что оно вовсе станет обратным. Правдивей всего о предыдущей встрече расскажет следующая. Но ни о последней. Если лишь о первой последней встрече не расскажет вторая последняя встреча. Иногда мы говорим только для того, чтобы потом из-за сказанного не сделать что-то.

– Я люблю его! Я никогда не полюблю тебя! Своей любовью доказать, что любят другого. Что мне ещё испытать? Я хотел стать её любимым. Я им не стал.

– Отпусти мою руку, Руслан! Сегодня – не вчера. Почему никогда сегодня, почему никогда не завтра? Может потому, что всё обязано происходить ни на день позже? Может, нам нужны опровержения? Оставляя любовь за спиной, мы долго ждём, что она закроет нам глаза. И,

конечно, мы её угадаем. Любовь – это семь расставаний и шесть возвращений? Кому бы я ни признаюсь в любви, признание в обратном словаре будет автоматически обращено Юле. Предательский неизбывный дождь своими отточиями довёл Юлю до геркулесовых столпов. Нередко решение принятое ночью, отклоняется утром. Решение-калиф. Один из двух лучших друзей, который я хотел, чтобы оказался не прав, оказался прав. Один из двух лучших друзей, который я хотел, чтобы оказался прав, оказался не прав. Уставившись на небо, не заметишь, как ночь проводила день и как день проводил ночь. Проводить любовь, как падающую звезду. О чём жалеть? Что она упала слишком быстро. Во что верить? Что она окажется кометой. Время забыть – ровно день. Потому что у четвёртого июня своё 15:39. Если в тот же час очередного дня ты не забыл – значит, не сможешь? Последние звёзды, первые лучи, первые проезжие, первые пешеходы. День – фаворит. Пополам лепестки тюльпана, половины опять пополам, пока они не будут с рафинад, и засыпать ими кофе. Попробовать кофе с тюльпаном. Первые звёзды, последние лучи, последние проезжие, последние пешеходы. Ночь – аутсайдер. Я ставил на ночь. Ночь исполнит что угодно, лишь бы не отдать нас дню: вычернит небо, зажжёт луну, соблазнит звёзды. Мне легко среди звёзд. Все ночи они занимали меня и Полярную звезду своим маршем. День исполнит что угодно, лишь бы отнять нас у ночи: выбелит небо, зажжёт солнце, соблазнит облака. Порой бывают такие моменты, когда ничего не происходит. Тогда я призываю реальность: «Ну же, произойди что-

нибудь!». Случается, но не тотчас, чтобы это не было похоже на то, будто реальность воплощает в жизнь мою просьбу. Четырнадцать минут – и вчера. Юля дописала для меня сегодня.

– Красивый салют, ты смотришь? К Юлиному году шестому сложить мой месяц шестой – получился бы один день двенадцатый. Но день двенадцатый вычел мой месяц шестой и получился один Юлин год шестой. Представления подавляющей проистекающего. О них знал я, поэтому я не ответил на первый вопрос. О них узнала и Юля, поэтому она не задала второй вопрос. Любовь – это семьдесят шесть дней или шестьсот семьдесят восемь, шестьсот семьдесят девять…? Если день, зачем так темно? Если ночь, зачем так светло? Если неделя, зачем так длительно? Если я, зачем равнодушный? Совсем юным скопировать понравившееся облако, поставить дату. Это влюбиться. Прождать год, чтобы сойтись с ним. Это любить. Не застать своё облако и убедиться, что оно появляется единожды. Это потерять любовь. «П» под «Т» прощается с «О». Ктото видит сейчас как «З» под «Д» прощается с «О». Кто-то видит сейчас как «Л» под «Ф» прощается с «О». Мы понимали, вечер – время для прощаний. Когда бы ни был, он непременно забирает у нас что-то. Когда я был рядом с Юлей, любовь показала, что волосы Юли – март, брови Юли – апрель, нос Юли – май, глаза Юли – июнь. Любовь, для отошедших чуть дальше, в силах только предполагать. Зелёно-белый день: и глаза, и чай, и парк. На девочке зелёное платье. Трава. Белые обшлага рукавов девочки. Покрашенные снизу известью тополя. Зелёные ногти. Листья. Девочка делает себе маникюр. Ветер сдувает с тополей пух. Руки Юли – июль. Сквозь дверь дома я вошёл в улицу.

Дверь автомобиля выпустила меня из улицы. В дверь улицы я покинул автомобиль. За порогом улицы очутился в фамильном очагу. Традиционно небрежное августовское небо роняет звёзды. Я не люблю задёргивать шторы на ночь. Я не лишаю свои глаза тёмных очков в горошек, пока я не усну. Я не люблю укрываться одеялом на ночь. Я не лишаю своё тело ночного загара, пока я не замёрзну.

– Innerspace.

– Another dimension. В известняковой пещере на пьедестале сталагмит, который в приём неизмеримо вырос.

– Список звездолётов.

– Умоляю, назовите.

– Список самолётов.

– Я не самолёт. Я не буду летать на тропосферно-стратосферном поводке Земли. У меня в космосе неотложные дела. Ковш побольше сошёл с крюка. Подтоплю Печь. Содрана Корма и обрушены Паруса. Налажу судно.

– Успей!

– Там имеются Часы.

– Ученики, урок фантазий окончен. До завтра. У луж я тихоход в ажитации, потому что намереваюсь обнаружить в них спектральную стаю рыб от пролитого бензина. Пузырьковые поплавки. Скулы Юли – август. Ошуюю пропал поплавок. Должно быть, рыбак вытащил или рыба унесла под воду. Дурманит ориентальная заря. Надземное небо поцелуем в губы – солнцем – вытягивает небо, что под горизонтом. Губы Юли – сентябрь. Мать Р-7 вынашивает сына ПС-1. Лишь начали отходить оранжевые воды, она опрометью тронулась ввысь. Жеманный плач младенца. Мужчины, выбегавшие из домов, подкидывавшие шапки и кричащие «Ура!», чувствовали себя отцами. Радиолюбители слушали их жизнь.

Самое же романтичное событие двадцать первого века – четверговые эпизоды «A state of trance» Армина ван Бьюрена. Недельные исповеди через сетку колонок. Уши Юли – октябрь. Краплёное первоснежьем девятое октября. Многоточие улиц. Двоеточие машин. Точка кинозала. Стеклянный рот охотно простился со своим пластмассовым языком. Ему куда приятнее ощущать во рту язык героини. Язык Юли – ноябрь. Немедля герой и героиня установили темноту вокруг себя, а шампанское – между. Героиня не открывает глаза. Да и не зачем. Ей не нужно было знать, что она в квартире, что за окнами горят фонари, ей даже не нужно было знать, что это герой. Всё, что она знала – она возбуждена. Без антракта в фойе демонстрируется дополнительный сеанс – короткометражная зрительная растерянность. Чудо, от которого все щурятся. И неразборчивое паломничество за посланием из Голливуда завершается хвалебно. Автобус пристал к полосе, ограниченной пунктирным орнаментом. Что если она киноплёнка? Вот бы съёмка велась Стэнли Кубриком. Не продлив роль до двенадцатиостановочной, но, не отказавшись от Стэнли Кубрика, я в экипаже «2001: Космическая одиссея» курсирую по Вселенной, повторяя про себя священный текст внизу экрана телевизора. Необузданно мчимся по цветной галерее. Закрывая глаза, я вижу то же самое. Зима питает страсть к папье-маше. Слепки отражают изменение ландшафта и указывают, сколько снега понадобится грядущей зимой, чтобы всё покрыть. До зимы река заботливо толкает ноги. Белый уголь. Зимой для движителей доступен исключительно голубой уголь. Ноги Юли – декабрь. Новый год остался. Вид снизу

выразительной гирляндами ёлки. Анфас кресла. Профиль стенки. Вид сверху паласа. Сечения арахисов. Зубы Юли – январь. Параллельно-слоистая посадка в три линии, склонённая над поляной. При моей езде пересекающиеся деревья изображали мартышек, которые взбирались по стволам. Зело напуганная мартышка пряталась в гнездо. Подбородок Юли – февраль. Переменно-постоянный пассеизм. Крупноизмельчённый город. Как никогда, люди меняются в отсутствии вожделенного. Действительно, любовный год выдался для меня галактическим. Стерня обросла отавой. Тучный транжир кидает на ячменное поле фишки, не пропуская позиций и пополняя их. Мот прекратил. Крупье закрутил шарик в наручной рулетке. Обманутый жуир отстранился к пшеничному столу. От него к гречишному. Уходя из пары, вручи кого-нибудь. Недостающее правило, и Джулия выполнила его за меня. Небо орфиста, развлекательный комплекс кубиста, проспект футуриста, поцелуи и обнимания ташиста, подъезд конструктивиста, сон сюрреалиста.

– Second day.

– My all.

– I need you.

– Closer. Заключительный парк, которому мы с Юлей делали тайский массаж. Тот же парк, та же влюблённость, но закон Долло. Нельзя заменить того, кого так и не заимел?

– Неудовлетворённый протяжением любви и периодичностью свиданий не может любить рубрику «Киноакадемия» на телеканале «Россия».

– Ты сумасшедший, Руслан!

– Спасибо.

– Я тоже.

– Пожалуйста! Двое любящих осень. Мы не должны её испортить.

– Готовлюсь к ежедневной свадьбе, когда ночь поженит меня со сном. Я высунул в форточку руки в форме буквы Y. Будто я держал телескоп и смотрел в него на звёзды. Мечта – телескоп. Но она успела измениться, ведь вместо него я держал шею Юли. Крутил мочки её ушей, точно настраивал линзы, чтобы чётче разглядеть два её пульсара. Её чёрная дыра поцеловала мою щёку. Любовь не заканчивается во сне. Сон верен только тому, кому снится, но его не забрать с собой.

– Искусственность нелюбви и любви разоблачить несложно. Юля не любила меня естественно. За Лену миру я отплачу своей символикой к XXII Зимней Олимпиаде. Определив «sochi» и «2014» в разные строки и составив литерно-цифровые колонны (пятой колонне – не быть), увидел зелёный луч. Именно зелёный луч! Потому что «2014» – вертикальное отображение «soch», я же переверну «h», как «k» в подписи. Стеснённые по бокам знаки вписаны в эллипсы. Стираю «i» и вращаю эмблему Олимпиады из колец на минус девяносто градусов. «i»! До пятнадцатого марта тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года талисман на белом скате отплыл от Сочи. Бог Чёрного моря покарал его. Растерзанного талисмана на спине ската показали Травинова Е. В. и Воротынцев М. А. Живи тут! Пламя – снова твои трёхклочковатые волосы, чаша – лицо, солнца – глаза. Банановидные ветви пальмы – две слева и три справа – куртка, шарф и варежки. Холодно. Я их связал из Ж-образных снежинок. Верхний ободок, когда ветви ещё не разъединяются, среднюю ветвь и конечные снежинки крайних ветвей заплёл красной пряжей. Куртка – голубая. Горы – лыжи и шаговые швы спортивных брюк. Капля – ненормальная «h».

Недосчитавшись красоты, мир изъял Лену. Мои иллюзия и умение в нетях.

Небесный кто-то затеял моветон. Ночью постриг ноготь на пальце. В мрачной кухне зажигаю конфорки. Полярные сияния. Глиссада белых мух. Тогда на Алининых губах отнюдь не красная помада и не любовь у меня к Лене. Мы обитаем в безвозрастном океане. Плывёт летающая рыба. Блуждает медуза и осьминог. Дрожат водоросли. Поверхность океана выдаёт пена, да и то по ночам. Для Алины на небе ничего нового. Я отложил любовь до греческой календы. Славировав меж чужих морей, я нырнул в семейное море Полевое-6. Наше море двускатное и с маяком. Небо ночью – старый фотограф. Он набрасывает тёмное покрывало. Повсюду горят лампы, но вспыхивают невидимые доныне. По ним находить его объектив. Осень днём – молодой фотограф. Он снимает солнце, и ленту относит ночи. Ночь проявляет фотолистья, развешанные на деревянных верёвках. Утром осень раздаёт их. Столько, чтобы каждый мог возвысить послушное солнце над собой, когда его не хватает. Подле глаз сон. Подле комнаты утро. Подле окна первый снег. Замешкался на шестнадцать дней. Снеголюбы теперь могут им вдоволь насладиться. Сначала дождь учит листья как падать. После листья учат снег как падать. Всё, что падает, – красиво. День Марса. Враждебный Восток выстрелил, надымив, в Запад из заряженной ядром пушки. На Севере сражаются Венеты и Прасины. Я во взводе Южного фронта. Ночь – космос. По ночам я космонавт. А днями скапливаю осколки и бутылки, крошу их камнями, насыпаю в пакетики от сигаретных пачек и шагаю к затёкшей гудроном цистерне. На вязкое небо звездообразно втыкаю стекляшки. Я люблю небо!

Самое важное – рождение, истая любовь, смерть – с нами происходит неожиданно. О первом я узнал, когда задул пять свечей. О втором я узнал, когда провёл под ним семнадцать лет. Вырытая яма накрыта рубероидом. Протыкаю его изнутри. Обсерватория с метеором. Голубокожее небо страдает витилиго, у него повышенное давление. Меня также приводит в сознание по утрам солнце. Мы одинаково больны. Я и есть небо? Я люблю себя? Любовь имеет два делителя (сама любовь и единица), сиречь проста.

2004–2009

Руслан Маратович Мухамедьяров Положительная иррадиация (Белое на чёрном больше чёрного на белом)

– Horizon.

– Reflections.

– Redemption 2.0.

– Deep down below.

– Zeitwand.

– Midnight.

– Tribal.

– Wonders of life.

– The trick.

– Controlled force.

– Eternal faith.

– The void.

– Horizon. Печатная плата – город с зелёным газоном. На его дорожках проходит карнавал заряженных частиц. В конденсаторах торгуют ценными бумагами. Космонавты упражняются на катушках индуктивности.

– Красивый город! Посмотри на эти цветные полоски на резисторах!

– Девятое сентября две тысячи девятого года – Международный день красоты. Поздравляю красоту! Гулливые элементарные частицы беседовали на ходу и выписывали потрясающие эпюры. Каждый человек – устройство, на входе которого будущее, а на выходе – прошлое. Настоящее – инерция будущего, прошлое – инерция настоящего. Он всю жизнь преобразует сигналы настоящего. Будущее и прошлое всегда причудливы.

– Dreaming of you.

– Waiting here for you. Шапка фантазий, перчатки ласк, очки взглядов, компас наслаждений, часы снов. Ночью двадцать второго сентября я стоял на дне, пребывая в ультраабиссали. Невыделившееся в первые моменты чудесное неотличимо от обыкновенного. В обед того дня я с Еленой очутился в абиссали. Мы посылали друг другу стаи рыб (знаки азбуки и препинания), среди которых мне были известны акула-молот («Т»), широкорот («У»), морской бекас («А»), кузовок («Ю»), луна-рыба («Ф»). В вопросительном знаке я приметил морского конька, в запятой – многошип Челленджера, в скобке-улыбке и скобке-печали – скалярию. Соответствующих остальным буквам и знакам препинания рыб я не ведал.

– Напиши, пожалуйста, номер телефона, чтобы я своевременно делился чувствами и мыслями.

– В любом случае, я на следующей неделе уезжаю в Москву, поэтому тебе, наверное, лучше поискать кого-то более стабильного.

– Я буду ждать и другую искать не намерен.

– Меня ты не знаешь и поэтому, мне кажется, ещё более странным такое твоё заявление. Правда, приятным:).

– Мне нужна одна!

– Не надо зацикливаться на ком-то. Тем более на том, кого совсем не знаешь. А по фото сложно составить правильное представление.

– Сложно составить правильное представление, но постараюсь составить правильное предложение. Ты мне понравилась!

– По одной фотографии??

«First flight»

– Почему так настойчиво пристала к моей симпатии?

– Со мной всё будет у тебя хорошо.

– А ты не слишком самонадеян?? Я, было, решила пойти тебе навстречу, но последнее твоё заявление меня вновь смутило...

– Не думаю, что хорошее будущее может огорчить настоящее.

– Я сражена! Не думала, что в Салавате можно встретить молодого человека, столь искусно владеющего языком! Похвально:).

– Ты не в курсе всего таланта моего языка. Хочу язык под стать.

– Я сейчас тебя не поняла. Будь добр, разъясни.

– Секрет.

– Мне показалось, или здесь просматриваются уже какие-то намёки на непристойность?

– Самую малость.

– Если это так, то можешь на меня своё время не тратить!

– Язык во время поцелуя. Рассчитываю, приемлемая непристойность для тебя. Твоё молчание выглядит как реквием. Извини.

– Надеюсь, ты сделал определённые выводы.

– Да.

– Я не испытываю к тебе должного доверия, чтобы оставить номер. По крайней мере, на данный момент.

– Придётся принять твоё решение, ведь у меня нет больше права на ошибку.

– У тебя есть право выбора – это главное!

– Похоже, ты миленькая.

– Ты тоже мне интересен! Из моих уст это значит больше, чем просто «нравишься»! По крайней мере, в мужчине я ценю умение заинтересовать женщину!

– Интересен>нравишься! Может, это лишь часть неравенства? И каков его результат?

– Я, к сожалению, допустила несколько погрешностей((. Опять же ввиду моей эмоциональности! И от этого мне обидно и стыдно, поскольку сама всегда обращаю на это внимание)).

– Я их не заметил.

– Твоё сердце всё-таки несвободно...

– Свободно. Просто занять его сможет лишь удивительная. Моя высшая оценка девушке – удивительная!

– Любопытно, и чем же таким она должна обладать, чтобы заслужить столь высокую оценку?

– Фантазии – вот что меня покоряет!

– Фантазии? Например?

– Фантазии по жизни! У тебя мечтательный взгляд.

– О, тут ты попал в самую точку!

– Именно поэтому я обратил на тебя внимание.

– Для начала постарайся удержать моё увлечение тобой. А это не так легко сделать... Что любишь ты? Любишь по-настоящему??

– Красивый, красивую, красивое, красивые.

– Ах, вот оно что.

– Ты выгодно выделяешься в модернистском мире своим присутствием.

– Мне порой кажется, что я не в ту эпоху родилась... Мне надо идти. С собакой гулять:).

– Это мы поторопились твою эпоху покинуть, извини нас.

«Second horizon»

– У нас номера похожие, не находишь?

– В обратном порядке). Уже вечером мы поднялись до батиаля, где я встретился с русалкой, а она с тритоном. Знакомство голосами прошло для меня достаточно нервно. Мерзляческими пальцами я поднёс многогранную серёжку к уху, которая чуть не доставала до губ. Разговор беспрестанно нанизывал на мой вампум раковины разной окраски. Собранное угнетало желание и успокаивало обречённость. От совершенной градации синего на небе двадцать пятого сентября почти ничего не осталось. За остановкой «Дружба» простиралась элитораль. В кармане плаща, в руке, я нёс вчетверо сложенный начальный лист моей «Стереопары». В руках Елены баловалась собачка Лаки. Мы по очереди опустошили руки. Пусть хоть и на время, но мы поделились теми, в чём и ком заключаются, вероятно, самые трепетные поступки наших жизней. Шагая по педалям велосипеда, Елена внезапно услышала загадочный звук. Трава оврага перестала быть единственной сопереживающей юдоли щеночка. Коричневато-чёрная собачка на фоне зелёной травы есть красота. Она обязательно вырастет красивой! Привязанность Елены на фоне в силу ограниченной даруемой заботы природы есть любовь. Она обязательно вырастет любимой! Спасение на фоне благорастворения воздухов есть удача. Она обязательно вырастет удачливой! Шасть из-за угла дома выбежала Лаки. При свете чьей-то кухни Елена глазами зачёркивала мои строки. Возле её ног на корточках сидел я, обхватив за спину Лаки, которая передние белоконечные лапы клала мне на колени, потом на туфли. За подпалинами вокруг глаз показывалась подпалина на груди. У Лаки уши стояли, хотя иногда одно ухо или оба опускались. Она непринуждённо виляла своим завёрнутым поросячьим хвостом. Елена выразила желание прочитать продолжение произведения. Она возвращала отрывок и еле коснулась моих пальцев. Мы впервые на миг в сублиторали. В дальнейшем остаток «Стереопары», как и завершение встречи, не придётся ей по душе. Ночь прибавляет мне наглости, дерзости. Обезобразив ночь своими зажжёнными устами колючими обижающими звёздами, я взирал вслед Елене и Лаки. Наверно, они уснут головами на общей подушке. По миновании пути, дома, судья-Елена вынесла мне приговор – судить законом Талиона: «Моё сердце отдано другому». Добровольно приняв ссылку, через день я отправился в Стерлибашево. Со стыда чуждался всех, кроме родителей, и выходил на прогулку лишь под надзором ночного караула. Всё ещё темница. Округлив угол Полевой и Садовой (одной из трёх коротких параллельных друг другу улиц) улиц я прошёл последний ламповый столб. Его света хватало только до линий электропередач вдоль улицы Тукаева. По ту сторону улицы – тьма египетская. Днём там поле, а сейчас – что воображу – солнечные батареи. Можно представить, что судья поменяет своё решение. Поэтому я и люблю ночь – она скрывает имеющееся. Вдалеке небо над пригорком улицы Тукаева начало белеть. Свод разрастался. Это рассвет. Я дождался пока машина, которая устроила зарю, проедет и вернулся в дом. Выясняется, заседание не прерывалось, пока я отбывал четырёхдневный срок. Пересмотренный вердикт куда мягче: «Привет! Завтра я уезжаю, и вот решила тебе написать на прощание. Не знаю почему, но ты запал мне в душу. Я часто о тебе думаю и ничего не могу с этим поделать. Может, это от того, что мне кажется, будто я тебя обидела... Или на это есть какая-то другая причина... В любом случае, я очень хочу, чтобы у тебя всё получилось и ты, наконец, нашел ту единственную!! И ещё хочу, чтобы ты реализовался как писатель и получил всеобщее признание! И чтобы все-все твои мечты обязательно осуществились!!! Я в тебя действительно верю! Не обижайся на меня, пожалуйста!)))) P.S. У меня Лаки

«Third star sky»

потерялась...((». На условное наказание я не надеялся. Когда ты покидаешь отвратительное или отвратительное покидает тебя, ты вдруг поразительно преображаешься – становишься сентиментальным, добрым, раскованным, смелым, воодушевлённым, умелым, красивым. Почти во всякую комнату встроен хотя бы один телевизор. Включателями и выключателями этих телевизоров являются занавески или жалюзи. Открою-ка я форточку – добавлю громкости. Жаль, что они показывают только определённый свой канал. По мне так ближе чёрно-белое немое кино, трансляцию которого еженощно может видеть большинство зрителей. Мои телевизоры работают целыми сутками. Занимательно, что вещает сейчас телевизор Елены в поезде? Если она не в купе, смотрит ли она с попутчиком на весь экран или они разделили его? Тогда у кого из них верхняя часть? Глядят ли вместе на нижнюю часть? Вагонный телевизор ловит много тысяч каналов. Счастливая Елена. Второе октября, день Венеры. Мной мысленно была запущена автоматическая межорганная станция «Сердце». На второй космической скорости она достигла атмосферы Сердца, где от неё отстыковался спускаемый аппарат. Он доставил на поверхность Сердца вымпел с изображением Елены. Орбитальный отсек и спускаемый аппарат были оснащены сверхчувствительными приборами. Наблюдения выявили многократное увеличение интенсивности вспышек солнечных лучей по сравнению с годами минимума солнечной активности. Девяносто семь процентов атмосферы Сердца занимают грёзы, два процента или того меньше составляют сомнения и забота, бессилие не добирает и десятой доли процента. На поверхности Сердца выгнулся большой круглый бассейн Гульнара, напырился дугообразный горный массив Регина, вытянулся колоссальный потухший вулкан Юля, распласталась огромная гладкая равнина Джулия, съёжился громадный разлом Лена. Я настолько влюблён в Елену, что сердце готов подвинуть вправо. Ночные мысли вслед за третьим октябрём, днём Сатурна, перерастают в сон. Сегодня волею судьбы и времени мы произнесли королеву предложений – «Я люблю тебя!».

– О чём я думаю? Встретить тебя в парке. Кушать слова друг друга. И любить. Любить. Люби. Мечты не могут навредить! Представления не могут лишить зрения! Любовь не может разочаровать!

– Некоторые открывают глаза и знакомят свои два солнца с Солнцем. Другие открывают глаза и пускают дождь. Любящие же открывают глаза любимым. Доброе утро, Еленочка! С четвёртым октября, днём Солнца! Пятого октября, в день Луны, мне захотелось поселиться с Еленой на Луне, и остаться там жить. Половина нашего трёхэтажного стеклянного полусферического дома будет находиться на светлой стороне Луны, половина – на тёмной. На первом этаже стена «плюс» отталкивает четыре равновеликие комнаты: коллекционную, кухню, гостиную, ванную с туалетом. Стена «минус» второго этажа притягивает взрослую и детскую спальни. В спальнях расположены круглые кровати, а над головой висит такого же размера круглая люстра. Круг с фосфорной минутной шкалой и фосфорными часовыми цифрами крутится вокруг неподвижного кольца с фосфорной отметиной. Часы-люстра над тобой всегда подскажет время. Третий этаж – комната одиночества. Около дома припаркуем смастерённые машины. «First flight» – для езды по понедельникам, «Second horizon» – по вторникам, «Third star sky» – по средам, «Fourth atom of water» – по четвергам, «1975e» – по пятницам, «Sixth letter of the word dream» – по субботам, «Seventh detail on the logotype BMW» – по воскресеньям. Земляне будут с нетерпением ждать ночи, чтобы следить за нами.

– Под завершение шестого октября, дня Марса, я не обнаруживаю тебя под нашим

«Fourth atom of water»

одеялом. Либо оно такое здоровенное и ты на другом его конце, либо ты развлекаешься с ночью. Подумай, ночь лежит сверху на каждой из девушек. Тебе это нравится? Давай, сбрось с себя врождённого бабника! Седьмого октября, в день Меркурия, я постиг, что небо уж очень похоже на землю с двумя колодцами. Звёзды-ослы без устали толкают по кругу невидимые жерди – качают воду. Из колодцев Полярная звезда и Октант берётся дождь и снег. Наконец восьмого октября, в день Юпитера, Елена нырнула в одеяло. Согревшись спонтанными движениями, трясь о простыню на кровати, она вскоре вылезла по шею. На краю кровати сидел Руслан. Его одна рука была под одеялом – ему хватало этого тепла. Он рассказывал про страну, где сейчас 30 градусов жары. У Руслана покатилась слеза. Видно, в той стране начинался дождь. Елена не заметила, как уснула. Руслану стало холодно, но он продолжал свой рассказ. Только вот страну накрывало снегом. Руслан прилёг рядом с Еленой. Без одеяла, зажав руки между колен, он заснул. Ему казалось, что он в раю – чьи-то руки грели его тело. Руслан открыл глаза и тут же попытался уснуть, чтоб вернуться туда. Вдруг он обнаружил на себе руки Елены и одеяло. Я всё ещё в раю – подумал Руслан. На девятый день осенняя аллея как место, высокое солнце как время. Пунктуальная, словно настоящий джентльмен, Елена сидела на скамейке, опаздывающий, словно настоящая леди, я ступил на бульвар Салавата Юлаева. Бело-жёлтыми лилиями я подарю Елене день, а плюшевым коричневым медведем – ночь. Ведь если подмешать в чёрное небо оранжевую луну, то получится коричневое! Многоэтажные пирамидальные тополя с зажигаемыми солнцем окнами-листьями звали нас в девятиэтажный дом по соседству, в котором я жил. Лилии попали в объятия вазы, плюшевая игрушка попала в объятия Елены, Елена попала в мои объятия. Взлюбили литораль. Я даже боялся, что мы обменяемся голосами. Позже постранствовали в супралиторали. Седьмооктябрьские первые снежинки упали на меня на десять дней позже, чем в прошлом году. Немногие оценили терпение неба. Мне кажется, самыми противоречивыми чувствами являются оргазм и досада. Прилёту Елены ко мне предшествовало наличие у меня досады. Отлёту Елены от меня предшествовало отсутствие у нас оргазмов. Сошло на нет присутствие Елены, взамен – холод между светом, ветер между домами, слёзы между словами. Диффузия мыслей однодума. Дифракция надежд одновера. Конденсация чувств однолюба.

– Елена, пора спать. Космически проведи время! Так же долго и так же неповторимо. Не забудь вернуться в Русландию, где тебя бесконечно любят! Пробуждался на боку, якобы держа подле уха телефон и якобы доселе болтая с Еленой. Тактичная ночь вовремя встаёт из-за стола и удаляется. За стол вот-вот усядется утро. В Москве всем желающим составить компанию утру предоставлялось кофе без молока, а в Салавате – вовсю подливали молоко. Полдничать с Еленой уже должны вместе в Салавате. Любовь влюбляет нас в новое – я пристрастился к зефиру. Любовь воскрешает забытую любовь – я, как и в детстве, прильнул к экрану телевизора, который показывает диснеевский мультфильм «Новые приключения Винни-Пуха». Любовь даже превращает в себя неприязнь – я ощутил актёрский талант Хью Гранта. Я живу будущим. Я жду каждого четверга, чтобы посмотреть фильм в рубрике «Киноакадемия» на канале «Россия», и когда будет транслироваться очередной «A state of Trance» на DI.FM. На одной полке у меня всегда есть музыкальные альбомы, которые я не слушал. Их я держу на тот случай, если со мной произойдёт что-то исключительное. На

«1975e»

другой полке по той же причине нетронутыми лежат фильмы «Лолита» и «Сияние» Стэнли Кубрика. В гардеробе имеется ненадёванная одежда. Я то и дело чего-то ожидаю. Я живу будущим, когда я влюблён. Я живу прошлым. Я нюхаю опустевшую туалетную воду «Gucci Rush for Men». В России их теперь не продают. Я лижу с внутренней стороны упаковку жевательной резинки «Орбит Корица с мятой». Её сняли с производства. Я перечитываю сказку Оскара Уайльда «Замечательная ракета». Я живу прошлым, когда я люблю. И лишь глядя в небо, я живу настоящим. Нынче Елена километров на десять ближе меня к небу. Более всего в моей жизни меня бесит то, что я редко могу определить свои чувства в настоящем! Вместо этого я только понимаю, что совершающееся сейчас потом мне обязательно покажется таким-то, причём каким – точно знаю. Получается, я нечувствителен к настоящему! Моё бумажно-пастовое письмо приветствовало Елену юго-восточной экспедицией чувств. «За стерлибашевским зальным окном колышутся саженцы яблони. Они освещены холодным блеском. Небо, усмирившее солнце, безмятежно. Обречённые деревца скидывают последние листья, пытаясь согреть хоть землю. Какие же они заботливые. Утром на земле покажутся слёзы. Неизбежный холод настал. Мир, потерпи, пожалуйста! Придёт тепло! Небо и солнце одумаются! Я сегодня сплю с парой листьев из сада. Я скоро усну, я знаю. За окном огромное солнце, Елена сидит на качелях: то удаляясь, то приближаясь. Она легко спрыгнула на траву и подошла к окну. Елена что-то говорит, я ничего не слышу. Она постучалась, и я отворил окно. Её губы сели на мои, и запрыгали вместе. Я проснулся. Оказывается, листья превратились в Елену. Может, ей тоже спать с листьями, чтобы они превращались в меня? Я присылаю тебе листья». В конце симметричного по вертикали августа симметричного по горизонтали 2002 года я уехал от Винера в Уфу учиться, отдалив центр симметрии на девяносто два километра. Мы ждали моего раз в три-четыре недели приезда на выходные. С октября начали писать-рисовать друг другу письма. В декабре я получил невообразимое письмо Винера, в котором помимо расписанно-разрисованного двойного клетчатого листа был сложенный лист, замотанный аудиолентой. Я взял свою аудиокассету с музыкой, вывернул пять винтиков, отделил верхнюю половинку корпуса, вытащил плёнку из катушек и вставил вместо неё ленту Винера. Пришлось переделывать, потому что речь Винера пряталась на обратной стороне ленты. Скажу не обинуясь, что дружба с Винером и дружба с Салаватом стали несравнимо самыми важными отношениями для меня. Вряд ли я полюбил бы кого-нибудь, хоть на время, не будь этих дружб. Я любил девушек благодаря дружбам с парнями! Дружба изобретательней любви! Папа рассказывал, как он с друзьями любил подниматься на засаженную елями гору в нескольких метрах от их домов и смотреть на красноватый островок света в направлении города Салават. Силою вещей я работаю в «Салаватнефтеоргсинтезе», который и светился. На заводе факелы и разноцветные лампочки, окутанные паром и газом, напоминают космос. Папа был прав, ведь здесь словно рождаются звёзды. Зима всё время идёт. Будь то засыпанные снегом треугольные крыши домов, похожие на ноги ходока. Будь то метель, перебегающая дорогу. Винер ехал не очень быстро, как будто пропускал эшелоны снежинок, боясь их задавить. Я обожаю ехать в машине ночью. Фары, которые освещают десятки метров впереди и несколько метров по бокам, прибавляют

«Sixth letter of the word dream»

волшебности. Деревня Кызыл-Яр, подобно любому населённому пункту, для меня примечательна дорогой к ней. Никогда не любил короткие поездки. Помню, в детстве на заднем сиденье машины я опускал голову на колени и не смотрел, куда мы едем с родителями и их знакомыми. Я с закрытыми глазами считал секунды про себя. Мне хотелось насчитать их много-много, ведь тогда мы уедем далеко, возможно даже туда, где я ещё не бывал. За отвлекающими снежинками тянутся в стороне невысокая посадка деревьев, зияющее меж ними поле, порой оборачивающееся в холмы. Интересно, в какое место спешит снег? Вот бы отследить их. Зима всё время идёт, поэтому она прошла быстро. Деревня Кызыл-Яр, подобно любому населённому пункту, для меня примечательна небом над ней. Единственная улица, клуб слева, трансформаторная будка справа от него помогали мне поверить в то, что такого неба я нигде не видел. Село Стерлибашево, подобно любому населённому пункту, для меня примечательно дорогой к нему. За отвлекающими снежинками тянутся в стороне невысокая посадка деревьев, зияющее меж ними поле, порой оборачивающееся в холмы. Дорога из Кызыл-Яра в Стерлибашево показала мне дорогу из Стерлибашева в Кызыл-Яр. Неужели и небо над Кызыл-Яром и Стерлибашевом одинаковое? На стерлибашевском небе кто-то запустил звёздным комком. Люблю нашу квартиру на втором этаже двухэтажного дома, с трёх сторон окружённого враждебными домами и с одной стороны дружащего с природой. До шестнадцати лет смену сезонов года я определял видом за тополями Лысой горы из окна в зале и на кухне. Летом гора не обозревалась вовсе. К осени она проглядывала в лысеющей кроне. Зимой гора виднелась целиком. К весне она начинала фабрить себе бакенбарды, усы и бороду. В окне сорокометровые тополя в двадцати метрах от меня были выше двухсотметровой Лысой горы в километре от меня. Далёкое кажется нам меньше, чем есть! Я, видимо, желал испытывать нечто другое. В противном случае как объяснить то, что я невзначай вынырнул из океана? Похоже, я предпочитаю воде воздух. Некоторое время океан напоминал о себе рыбкой-фломастером на небе: примерно половина туловища жёлтая, словно Солнце; хвост и плавники белые, словно облака и звёзды; примерно половина туловища розовая, словно зори; глаза сине-чёрные, словно ночь.

21.02.2010–19.05.2011

ÂŤSeventh detail on the logotype BMWÂť

РУСЛАН

КВИМАРАТОВИЧ

ПРОМУХАМЕДЬЯРОВ КВО

Двенадцатого мая две тысячи десятого года море Татьяны-Руслана выбросило на берег Михаила. В двенадцать часов самолёт, создававший искусственные перистые облака, начал post meridiem. Точь-в-точь помню то размежевание век, перед тем, как за левыми кулисами моих глаз вышла на подиум дефилирующая Татьяна с Лианой. Несомненная модель Татьяна высока, блондинка, на каблуках, резка, красива, празднична. Очевидный дизайнер Лиана низка, брюнетка, в очках, мягка, со вкусом, деловита. Выкуренные ими в беседке-гримёрной сигареты выглядели всего-навсего очередной проверкой ими в памяти пропорции золотого сечения. Бирюзовая футболка, с окантованными белыми Y-вырезом и короткими рукавами, и бирюзовые кеды поверх белых коротких носков на мне явились предчувствием бирюзового дома Татьяны с белыми оконными рамами. Поселиться во мне уже по внешнему подобию ей будет проще. Я нарисовал в телефоне забордюрный тюльпан, посидел на зелёно-жёлто-красной скамейке, пока Татьяна переодевалась. Даже теперь она нисколько не схожа с моим домом. Время от времени я закручивал на голове Татьяны цвета ультраблонд её прядибеспримерности на мои бигуди-упоённости. Пятнадцатого мая, слушая «Trance Around The World 320 (Guestmix Sunny Lax)», зрея урочища, обоняя помидорную рассаду, вкушая жевательную резинку, осязая кожаную сумку, интуитивируя влюблённость, я ехал в автобусе в Стерлибашево.

– Home.

– Stealing time.

– Air for love. Good for me.

– Can’t sleep.

– No one on Earth.

– Alone tonight. Язык возлюбленной поначалу всегда является суперстратом.

– Кииисий, с твоими педовскими очками я ведь чёткая? Татьяна и я сплочённо восхищаемся её красотой: более красивые восторгаются своей красотой, менее красивые – чужой. Общее увлечение определило, кто какую сторону от фотоаппарата займёт. Я вдохновенно переносил зрительный ряд в фоторяд нерушимой Татьяниной красоты. Татьяна маниакально задаёт и задаёт вопрос: – Я красивая? Красивая? Она спрашивает про свою красоту, которая лишь её. Курьёзно, что личное лицо именно мы не можем наблюдать вживую, только по плоской проекции. Поэтому такая нужда в заверениях? Красота нанесена на обладателя, но созерцанию в оригинале она ему недоступна. Изнутри перед моим лицом я чувствую моё лицо-мираж: на уровне взгляда – глаза, на уровне дыхания – нос, на уровне слов – губы. Тогда как подлинная внешность принадлежит обозревающим окружающим.

– Да, ты очень-преочень красивая! Сине-бело-сиреневое платье, которое примеряет Татьяна, как и два предыдущие в других магазинах, для несведущих упрощало до безрассудства постижение того, что Татьяна модель. Она снимала наряд за ширмой, в моей руке протрясся её телефон. Найденный Татьянин поцелуй в переписке с каким-то парнем вчера лишил меня даже чувства, что в левой руке я держу её сумку и пакет, а в правой – телефон, пока она их не выхватила. Уходя в себя, попутно приходя в себя, я торопился домой, где увидел первые слёзы

Татьяны «Ты меня не бросишь!» Выставленной за дверь квартиры ей ничего не оставалось как самой выйти за дверь дома. Вряд ли она успела обогнуть дом, я сиюминутно вернул Татьяну звонком, и за порогом обречённо решил своим поцелуем накрыть поцелуй в телефоне. Доброе салаватское утро добавило к позавчерашнему виртуальному поцелую Татьяны и реальный трёхдневной давности, когда мы поссорились, ведь я пообщался с тем парнем от имени Татьяны. Спокойная стерлибашевская ночь взбудоражила Татьяну обличительным сообщением в ответ на её пожелание приятных снов. И на причитающиеся сообщения она не откликнулась. Татьяна оставила или забыла телефон, в панике покинула подругу, которая приняла мой вызов. Без дальних разговоров я забоялся, Татьяна померещилась мне нечеловечески слабой. Её мог сбить ветер, раздавить дождь, сжечь фонарный свет. Лишь по прошествии тёмнотёплого вакуума в светающе-прохладном дрейфе объявилась Татьяна, и услышала первый мой всхлип «Я люблю тебя!» Татьяна многоавантюристична. Она нацепила на себя мой джемпер, мои джинсы, мои мокасины и потащила меня к киоску – у неё закончились сигареты. Закрепляя образ парня подделанным мужским голосом и лёгким матом, Татьяна смутила недлинную очередь. Кто не дал пощёчины поворачивающимся взором по любви достойному лицу Татьяны, так и не разгадал её аферы. Татьяна многоавантюристична, многонепристойна.

– Меня одолевает идея фикс! Займёмся сексом на улице! Я проволочил по полке шкафа и засунул в левый карман толстовки неполную пачку презервативов. В киоске мы обременили свои руки бутылками пива: я – правую, Татьяна – левую. И ударились в поиски нашего интимного уголка. Остановив свой выбор на сорок девятом-пятидесятом квартале, мы сели на скамейку и распивали пиво. Татьяна порой вытягивала из правого кармана куртки неполную пачку сигарет и поддерживала горение на конце сигарет. При малом опьянении весь антураж сродни расплывающемуся виду за воздухом близ костра или за открытой зимой форточкой. Такой же зрительный эффект появляется, когда с тобой расстаются. Ты жаркий, она сравнительно холодная. Перед высоким кованым забором школы или детского сада росла широкая ива. Татьяна повернулась ко мне спиной и облокотилась на ямку в дереве, которая растроила его. Спустив джинсы на себе и на Татьяне, я блаженно проник в Татьяну. Каждое движение подтверждалось наслаждением. Я переставал чувствовать ноги. У меня впечатление, что я еду в лифте вниз. Вскоре небо, как потолок кабины при остановке, чуть просело, мои ноги прогнулись в коленях и с подпрыгиванием земли, как пола кабины при остановке, я ощутил потягивания в продольных сводах стоп. Июньскими, июльскими, августовскими днями возле дачных обвитых хмелем заборов мы сворачивали с пятого маршрута, и, дойдя до неглубокого откоса, оказывались над берегом пруда. Исключительно Татьяне удалось научить меня плавать, пусть и на спине. Я мог лежать на водном пруду и смотреть на воздушный пруд, мог по воде сопутствовать облакам, мог водиться в невесомости. Благодарность безотказна. Мы помчались в зоомагазин, чтобы сегодня же укотерить питомца. В серенькую девочку с белым слюнявчиком оба влюбились, как кошки. Назвали не по-моему – не Миядзаки, хоть я и настаивал на имязвучии и подобной его аниме красоте. Назвали по-Татьяниному – Саюри, подобно гейше. Так или иначе, она будет японкой.

Первую пору Саюри спала на моей голове. Когда Татьяна ночевала у меня, Саюри укладывалась в одеяльной расселине между нами. Татьяна уверена: – Мы всегда будем вместе! У нас будут дети! И Сайка будет жить с нами! Саюри просовывала свои лапки под дверь ванной и, цепляясь за коврик на кафеле, как сейчас, пыталась дотронуться до моей ноги. Я поддавался. Татьяна брала Саюри на руки и со словами «Боже, Руслан, коснись этого бархатного носика!» смыкала наши носы. В разном порядке, но мы втроём неугомонно тянулись друг к другу. Какого чёрта я в любви через короткое время ухожу в тень? Зачем становлюсь в любовном диалоге вторым? Нормально ли то, что любовь для тебя – вереница замещений? На пять дней до восьмого августа я отрёкся от Салавата с Татьяной, Саюри и работой (на шестое и седьмое августа подменился) в пользу Стерлибашево с Ринатом, Винером, торжеством. Седьмого августа я приглашён на свадьбу друга-соседа Рината и Лианы. А третьего августа мы с Винером в честь его отложенного на два дня двадцатипятилетия поехали на Нугушское водохранилище. Забавно, но впредь о дне рождения мы не вспомнили. Вероятно, причины выражались в багажах задач для решений, с которыми прибыли все без исключения. Первой из машины в коричневых очках с металлической оправой, сиреневой хлопковой тунике с пестриной, оранжевых кожаных сандалиях вылезла жена Винера Лия; потом вылез Винер в белой хлопковой футболке, синих джинсовых бриджах, чёрных резиновых шлёпанцах; за ним вылезли друг Винера я в белой поролоновой бейсболке с сеткой, чёрных пластиковых очках, серой хлопковой майке, чёрных нейлоновых шортах, синих резиновых сланцах и подруга Лии Юлия в зелёном хлопковом топе, голубой льняной юбке, зелёных сатиновых балетках. Мы походили на съёмочную бригаду, где чтобы снимать коллективный фильм, каждый выполнял выбранное им занятие. Я воплощал собой заведующего кастингом. Ума не приложу, как я не утвердил на роль оператора Татьяну, предпочтя ей Юлию. Юлии сюжет явно казался скучно-растянутым, и цейтраферную съёмку она считала достаточной. Винер был сценаристом. Он в мельчайших подробностях описывал происходящее на суше и в воде, встревал во всякую речь. Лию-композитора, наоборот, бросало то в жар, то в холод. Стилем IDM она домогалась до нас, чтоб мы уразумели музыку. Слушая композицию, не зная её названия, никогда не скажешь о чём одном она. Кажется, для неё подходит абсолютно любое название. Но стоит выведать название, вдруг обнаруживается, что музыка единственно об этом. Надо же я привёл в известность своё чувство – оно именовалось «Татьяну я люблю!» После трудового дня мы прилегли на наклонную площадку. Ветки дубов козырьком свисали над озером, и, сдавалось, касаются озера на другом берегу. Солнце каплей стекло по ветке, ударилось об озеро и разбрызгало небо марганцовкой. Плохой закат не так уж плох! Сбившись с Винером в бодрствующую пару, мы наполнили собой лесной подъём, убавив постояльцев палаток и оборвав перед тем две пары, правда, незаметно для спящих. Привольная панорама стала доступна спустя час восхождения. Слева зияли зелёные ущелья образованные дубовыми горами.

– Винер, видя межгорье, мы можем прикинуть его глубину, а в случае с озером – невозможно.

– Я лучше побуду возле озера. Мне не по себе от высоты.

– Высота пугает до тех пор, пока ты различаешь внизу детали. Поэтому я не страшился бы летать в космосе.

– Всё равно земля заботливее. На ней уютно, как нигде. Давай, обратно к земле! «Сходили на вершину горы» – неправильное утверждение. Мы покорили пик. Мы спустились в ущелье. Возвращение как часть полного пути мне неинтересно. Возвращение

должно быть самостоятельным. Я и Винер попеременно возглавляли бег вниз. На скорости руками, выставленными вперёд, намеренно наталкивались на дубы средних лет, которые отбрасывали нас немного назад – тем самым снижая наш темп. Через считанные минуты подножие горы протиснулось под крайними кронами деревьев. Меж проглатываемого вчерашнего шашлыка, сегодняшнего салата и торта, который мы намечались оставить на завтра, из моих с Винером уст для Лии и Юлии кусками вырывался рассказ об утренних странствиях. Продолжая спуск теперь всей группой, мы причалили к озеру, боящемуся в этот момент ветра. Ветер вызывает у озера судороги. Посреди волн торчит парусная яхта. Вокруг рта собирается пена. Чтобы у озера не запал язык, предусмотрена мачта. Волнами пена разносится по всему телу озера. Купающиеся гладят эпилепсика: кто-то без брызг, кто-то бултыхается. Приметив, что приступ утихает, опекуны озера разожгут у его кровати костры. Ранним утром костры тех, кто присматривал за озером всю ночь, вот-вот перестанут различаться на свету. Вечером солнце поднимало на поверхность воды косяк золотых рыб. Поплавав с ними, мы на машине потерялись для них за холмом. Но они нашли нас и на реке Узя, и на реке Белая, и на реке Мекатевли, и на реке Сухайля, и на реке Ашкадар, и на БалаЧетырманском рыбопитомнике, и на реке Беркутла, и на реке Иныш, и на реке Кундряк. У Татьяны в Салавате ночью полил дождь. Думаю, дождевые капли, которые вытягивались в струнку и шлёпались в лужи, кишели в них стаями серебряных рыб. Любая квартира обладает неповторимым запахом. Двадцать второго августа Татьяна изменила его, когда переехала ко мне. Запах, напоминающий мокрые доски, высох. Она нанесла запах косметических красок и лаков. Люблю в Салавате перекрёсток Ленинградская-Островская. Наверно, потому что за ним природа выселяет город, и улица Островская переходит в короткую дорогу до Стерлибашево. Взгляда в эту сторону мне достаточно, чтобы сползти до меланхолизма. Ещё тут улица Островская, достигшая окраины, изгибается почти на триста шестьдесят градусов и вновь ведёт к центру города. Если сидеть на последних сиденьях автобуса, то при повороте угловой дом калейдоскопически огибает автобус по стёклам: от задних левых через лобовое до правых задних. Слева и справа от дороги поля. Татьяне больше понравилось поле справа. Чуть проваливаясь ногами в мягкую землю со жнивьём, мы отошли метров на пятьдесят, разложили покрывало и сели. Наконец-то падение акций сменилось падением звёзд. Картавит Татьяна, шепелявят кузнечики, заикаются машины, у меня афазия. Ненормально, но я тотально счастлив в полевом хосписе. Из-за того, что больной может быть счастлив лишь среди больных? Или комар уколол мне морфин? Совершив десятиминутный моцион, я с Татьяной заснул на общей койке уже в квартирном хосписе. Ранее, чем за месяц я принёс свадебную пригласительную, из которого Татьяна вычитала, что Руслана и Татьяну двадцать пятого сентября в четырнадцать двадцать на своё бракосочетание в ЗАГС зовут Константин и Ирина. Татьяна воодушевилась, её голос искажался форшлаговыми слёзными нотками. В данном состоянии, в эйфории, мои глаза ощущаются большими; ноздри раздуты; моя нижняя губа отлипает от верхней, обнажая разомкнутые зубы, будто я говорю «Дааа!»; сжимает в висках; от затылка до висков удирают мурашки; от чуждого тумана в голове закладывает уши. Женитьба Константина стала первым застольным празднеством, где я предстал со своей возлюбленной. Появление любой пары в новом обществе – своего рода свадьба для неё. Под завершение торжества мой час пробил дважды. Отодвинув стулья, с разных точек стола за спиной жениха столпились холостые

парни, намеренные принять у него обручальную эстафету. Я стоял левее всех и позади всех. Константин взмахнул рукой, но подвязку не выпустил. Кроме меня, все наклонились вперёд. После отдачи наивности и когда все встали ровно, Констанин швырнул подвязку. С быстротою молнии я выбросил руку среди других и увёл трофей. Позже в качестве уникального владельца подвязки дал интервью перед видеокамерой, в котором по наитию озвучил надежду на скорую свадьбу с Татьяной, куда Константин и Ирина будут приглашены в первую очередь. Своим изощрённым тостом, сопровождавшимся нервным тиком щеки, я удивил присутствующих вторично. После танцев я открыл дверь кафе, после салюта – дверь такси, после песен – дверь квартиры. За несколько минут до сна и Татьяна проговорилась: – У нас будет небывалая свадьба! Свадебная примета не сработает – поэтому достаточно о свадьбе. Автобус до Стерлибашево часто служил мне дормезом. Тонированные боковые стёкла встречных машин отражают засыпающего при солнце меня. Все люди сделаны из зеркала. Но на одних слой алюминия нанесён изнутри – и они отражают около себя. А на других слой алюминия нанесён снаружи – и они отражают вовнутрь себя. Стёкла нашего автобуса отражают просыпающегося без солнца меня. Любовь к Татьяне заключена сугубо во мне. Я не могу ей её отразить. Видимо, из-за этого я несменяемо уезжаю на выходные от Татьяны. От этой любви я получаю удовольствие в каком угодно сопровождении, кроме Татьяниного. Парадокс. Или мой любовный фокус?

– Мечтатели, творческие люди пожалуй что должны спать одни. Когда я в постели не один, то моя кожа по всему телу, будто набухает, растягивается, я только её и ощущаю, она щекоча зудит. Я засыпаю не расслаблено.

– Жизнь со мной – гекатомба для тебя, потому что так ты не можешь жаловать остальных девушек? Извини, остальных красивых девушек. Ленишься прятать мои вещи и потом по фотографии воссоздавать былое?

– Я помню всех понравившихся мне девушек. Девушки, имён которых я не знаю, девушки, которых второй раз я не встречал, сидят в моей душе наравне с теми, с кем я строил отношения. В другом качестве, но сидят. Татьяна воротила большинство вещей в свою комнату. Я урезал совместные ночи, неизбежно захватывающие с собой совместные дни и утра. Чем не правильнее план, тем позднее его ошибочность осознаешь. Во сне я постоянно вижу небо. Иногда одна часть неба припадает в паре шагов от меня и с несуществующими созвездиями. Иногда на небо перенесено цветное изображение попугая, окантованное звёздами. Зима без объявления войны вторглась в город. Сверху полетели десант и бомбы. Бомбы падали на нас, десант садился на землю. Угодившие на провода, заборы снаряды превратили их в колючую проволоку. По следам на снегу было несложно нас вычислять. Заняв землю, рой пехотинцев затеял метать по нам сюрикенами. Если зима морила нас стужей, то её солдаты слепили наши глаза своими блестящими щитами. Мы с Татьяной пожалели одну ёлку и спрятали в квартире. Окоченевшие ветки согрели зажжённой гирляндой. Я встречу Новый год тет-а-тет – чего не было ранее. На бой курантов про себя я и Татьяна накладывали давно подготовленные желания. Мои – не сбудутся. Так что довольно о Новом годе. В январе я откручивал на голове Татьяны цвета ультраблонд её прядибеспримерности от моих бигуди-упоённостей. Тут же она выпрямила волосы и попросила

меня саморучно перекрасить их в цвет шоколад. Татьяна маниакально задаёт и задаёт вопрос: – Ты меня любишь? Любишь? Не любишь? Она спрашивает про мою любовь, которая лишь моя. Курьёзно, что тот, кто вызывает чувства, никогда достоверно не знает, какие он чувства вызывает. Поэтому такая нужда в заверениях? До чувств я законченный эгоист. Окружающим достаётся немногое.

– Чуть-чуть! Денно и нощно мою голову из-под спуда угнетала потребность создавать. Я писал «Положительную иррадиацию (Белое на чёрном больше чёрного на белом)», рисовал «Seventh detail on the logotype BMW», придумывал сайт, корпел над мультфильмом, сочинял музыку. Отчего Татьяна бескрыла, раз твердит о своей любви? Может, ты её не любишь – и вдохновением обязан не собственной любви, а чужой? Я вечно надеюсь, что стану узнаваем, и кто-либо когда-либо возьмёт у меня интервью, ведь я буду находчив. Узнай это – дай интервью самому себе.

– Почему Татьяна не дождалась от тебя цветов?

– Она недостаточно женственна.

– Я смотрю, ты с Татьяной нечасто занимаешься сексом.

– С недавних пор мне неловко трахать красоту.

– Ты полагаешь секс низостью?

– Конечно, но в основном после секса.

– Небрежно-пренебрежительное поведение с ней объясняется готовностью прекратить отношения?

– Ты только что спросил мой ответ. Гумидный климат посетил старого приятеля, нивальный климат. Прошли месяцы с их последней встречи. По обыкновению они играли в чалую погодку с зажорами. На мартовских деревьях созрели прозрачные капельные плоды. Их никто не собирает. Паданцы приминают снег и достаются ему. Некоторые плоды валятся на крышу и с края шифера опускаются долу. Плодопад-походка. Татьяна походкой на цыпочках идёт ко мне. Конечные пятнадцать дней марта и начальные пятнадцать дней апреля были омрачены сериями безмолвий. Татьяна манежила меня. Я и не подозревал, что это затишье перед бурей. Двенадцатого числа любого месяца мы отмечали наш союз, подчас по телефону, если этот день заставал меня на выходных в Стерлибашево. Двенадцатого апреля традиция нарушилась. Надо же, что это случилось в любимый мой праздник, притом в его пятидесятилетний юбилей. На счету космического корабля Татьяны было одиннадцать колец, выписанных около Земли (кольца хранили в себе возраст любви), каждое из которых ознаменовалось стыковкой с космической станцией «Мир». Но сегодня он не пожаловал на дозаправку, а развил вторую космическую скорость – и устремился прочь. Пару дней прождав на «Мире» космический корабль Татьяны, мой космический аппарат отделился от «Мира» и тяжело сел. Ещё несколько месяцев я буду возвращаться на космическую станцию в указанный срок. Однако в последствие приму решение о бесполезности «Мира», и потоплю. В двенадцать часов спутник, облачившись в звезду, начал ante meridiem. Двадцать четвёртого апреля две тысячи одиннадцатого года море Татьяны-Михаила выплеснуло меня на берег. С переливающейся всеми цветами Татьяной во мне я кидался обратно в море. При погружении в море возлюбленного, на переставшего быть возлюбленным воздействует выталкивающая сила возлюбленной, направленная вверх и равная весу вытесненной возлюбленным моря. Закон Архимеда-Татьяны.

Расставшись, нужно скорее бежать прочь от берега, а то упрямые частые приливы норовят унести меня в уже бескислородное море. Достаточно мне неконтролируемых во сне ныряний, ведь, когда я сплю, морю так легко со мной договориться. Глубокой ночью я просыпаюсь с одышкой и учащённым сердцебиением. Луна – столица ночного неба, сердце – столица чувств. Асфальт в бездождье третирует нас незатейливой контурной тенью. Лишь смоченный он милует-жалует подробным отражением. Своё воспроизведение в моих мокрых глазах Татьяну ничуть не разочаровывало. Сухие Татьянины глаза в ведренный день выглядят куда уместней. Поэтому права она! Двадцатого апреля впервые со знакомства с Татьяной я не поехал на выходные к родителям. За это через пять дней, слушая «Trance Around The World 369 (Guestmix Daniel Kandi)», зрея напольный кафель, обоняя экскременты, вкушая дёсенную кровь, осязая туалетную бумагу, интуитивируя фатальность, я сидел на унитазе в Салавате. Точь-в-точь помню то смежевание век, перед тем, как за правыми кулисами моих глаз ушла с подиума отдефилировавшая Татьяна с Марией. Убеждён, что только сейчас в первый раз практически за год я закрыл глаза. Спустя четыре часа, открыв глаза на том же месте, но двадцать девятого апреля, я написал на предбордюрной дорожке две буквы К, три буквы И, две – С, одну букву Й, одну – Х, одну – В, одну О, две – Т, одну запятую, две – Я, одну – Е, две – Б, две – Л, две – Ю; посидел на чёрно-белой скамейке, пока Татьяна спала. Даже теперь она нисколько не схожа с собой. Эволюция нашей любви охватывалась одним взглядом. Как же много, должно быть, на всех таких любовных отрезков в городе. Добился своего? Теперь чувствуешь любовь к Татьяне – чего сильнее всего желал? Тебя вывернуло наизнанку! Ты стал отражать любовь вокруг! Лишь с неба навсегда исчезла луна-светолов. Грозди сирени за подоконником, на котором обожала курить Татьяна, переняли у неё сигаретный пепел. Даже малознакомым людям есть до тебя дело, но не Татьяне. Тебя спросят, о чём ты замечтался. Кто же мечтает, смотря вниз? Мечтают, смотря вверх! А когда смотрят вниз, то вспоминают! Утешать тебя будет кто угодно, но не Татьяна. Ты из какого-нибудь почтового ящика в подъезде вытаскиваешь газету, стелешь её на траву и устраиваешься спиной к дому Татьяны. На игровой площадке дети лет восьмидесяти резвятся с резиновым мячом. Приметив твою неподвижность, они наведаются, и девочка-активистка полюбопытствует.

– I can’t stand…

– Gravity.

– I will not forget.

– Desperate religion. Девочка-активистка мгновенно выдаст: – Хотите, я станцую для Вас?

– Незачем. Они дружно возвращаются к волейбольной сетке и перекидывают через него мяч. Ты следишь, как за ветками дерева приземляется солнце. Колючий горизонт протыкает его, и солнце тихо сдувается.

– А Вы и завтра будете здесь?

Ты настраиваешь себя на то, что ты уйдёшь с этого места вместе с этим днём, обещаешь ему, что откажешься от мыслей о Татьяне, клянёшься, что будешь отвергать попытки вернуться. Ночь принимается закапывать солнце. Светлый небосвод всё уже. Звёзды траурной процессии по кругу простятся с усопшим, некоторые из них упадут в обморок. Но на утро солнце опять во здравии. Похороненное заживо воскрешает. Настоящее сильнее прошлого, будущее сильнее настоящего. Продолжая любить, ты создаешь тандем, который легко расправится с будущим. Если при этом ещё и надеешься на воссоединение, то взрастишь диктаторский триумвират. Настоящее и будущее должно быть свободно от прошлой любви. Сдаётся мне, судьба отдельно взятого человека обладает тем же характером, тем же вкусом, той же выдумкой, что и сам этот человек. Не скоры ли мои претензии к судьбе? Неужели ты думаешь, что судьба, сумевшая подогнать тебе Татьяну, так бездарна и больше не знает, кого тебе предложить? Пробовал подняться на гору, но закон Архимеда-Татьяны справедлив и для газов.

23.05.2011–21.11.2011

ч и в о т а р а м

налсур мухамедьяров с и н г у л я р н о с т ь

Любовь к Ульяне – это новоявленная Вселенная. По теории пузырей эта любовь образовалась после её отделения от какой-то другой любви. Из теории мембран эта любовь возникла в результате столкновения этой любви, пустующей до удара, с другой. Обе теории предполагают множественность любовей, в которой я ничуть не сомневаюсь. И отделение, и столкновение любовей – влюблённость в Ульяну – Большой Взрыв.

– Ordinary people.

– Road to perdition.

– The sin. Любимое моё число – 27. Двадцать седьмого мая я нашёл Ульяну.

– Я тоже рисую, только придуманные мной автомобили. Я тоже пишу, только высмотренную мной прозу.

– Все слова есть просто слова. То, на что ты взираешь, не обязательно запечатлевать в другой форме. Лучше всего ты передашь видимый образ, если удовлетворяешь полученным глаза. Сняв или нарисовав.

– Линии, цвета слишком близки с обозреваемым. А вот мысли, слова – далеки. Люблю далёкое.

– Воображая, не пройдёшь мимо простого и прекрасного?

– Два свойства в жизни я ставлю выше красоты. Талант и воображение.

– Ну да, согласна. Ведь они и рождают красоту.

– Думаешь, мы встретимся?

– Даже, если нет, мне хватит воображения представить, что мы встретились. Ульяна горделиво повествовала об отношениях и чувствах, выдавшихся ранее. О том, как влюбилась в садике в мальчика Антона, с большими голубыми глазами. К её счастью его в школе перевели в Ульянин класс, где он узнал, что ему посвящены стихи и картины. Но Ульяна разлюбила Антона – он скучный. В Евгения Ульяна влюбилась с первого взгляда. Голубоглазый, да ещё сильный (его никто не смог победить в драках), умный. Правда, грубый, и предложил выждать паузу для проверки притяжения. Раскрыла тайну одной прогулки по аллее с подружкой. На скамье сидел подросток в наушниках, который приглянулся Ульяне. Она подсела рядом, вынула из уха наушник и услышала там любимую песню. Александр вторил, что ей надлежит быть с куда более красивым парнем. Я опешил, хоть бы один упомянутый Ульяной союз отягощался граммом сожаления. Премного вероятней, что наша связь так же упростится до несомненно беззаботноголучистого рассказа, поэтому ненароком насторожился. Вряд ли Ульяна хотела меня нарисовать или снять, спрашивая о возможном дне рандеву. Я, который мог бы Ульяну сфантазировать, видел её. Ульяна, которой необходимо лицезреть, не видела меня. Посылаемое ею мне однозначное «когда встретимся-то?», совершив четыре дневных витка, превратилось в посылаемое мною себе многовариантное «когда встретимся, то…». Дверь-купе автобуса отворилась – и в тёмном салоне обнаружилась Ульяна. Над красно-фиолетовой толстовкой медно-коричневые волосы, под светло-серо-синими джинсами призрачно-белые кеды. Туманность Спираль (планетарная туманность).

– Я рада, что наши отношения начинаются в первый день лета! Вдруг они закончатся на исходе лета? Неужели это Барнард 68 (тёмная туманность)? Опять. Что за напасть? В первый час красота девушки вгоняет меня в краску. На сей раз всё случилось в кафе, под боком моего дома. Должно быть, из побега папайи я изменился

до очищенного миндаля, потом стал розовым щербетом. Комплекс Хамелеон (отражательная туманность). Ульянина красота, будто родитель, разведший руки в стороны и зовущий ребёнка к себе. Я младенец, который сделает шаг-два и падает, с трудом долго встаёт, уходит вперёд и садится. Вначале я ощущаю себя перед красотой маленьким.

– Руслан, что с тобой? Казалось мне, мой жар истребляет виды Ульяны на меня. Я ненавидел проистекающее. Создалась чёрная дыра. Насильственно проглатываемый с вилки рис не помогал. Мне срочно нужно было найти спасательное зрелище. В огромном окне то исчезающие, то показывающиеся из-за домов и деревьев люди и машины пришлись как нельзя более кстати. Нам дали пробыть в кафе до тех пор, пока в нём не потушили свет и не заперли за нами дверь. Недолго думая мы перекочевали в кинобар «Октября», откуда нас по телефону Ульяны выгнала ёё мама. По берегам улиц выстроились солнечные цапли. Мы внимательны: я впиваю сизигии очей Ульяны, Ульяна следит за тем, чтобы мы шагали нога в ногу. Некоторое время до Ульяниного выгоревшего оранжевого дома выдалось почти чёрным. Словно мне не надлежало запоминать путь. Я убедился в хоминге и разуверился в догадке.

– Когда кровь бросилась в твоё лицо, я решила, что ты до редкости впечатлителен. Ох, как ты мне вмиг понравился! Чёрная дыра сделалась вспышкой сверхновой звезды.

– Вчера с тобою рядом был я счастлив, и жду опять, ведь день податлив.

– Сбегу из дома после часа на ночь.

– Подъеду на такси, чуть изворотлив, но авантюрам я угодлив.

– Сон мамы сохранит ей дочь. Ради заднего женского общества я покинул переднее мужское. Попросил таксиста повторить маршрут обратным курсом. Зигзаги нахально наклоняют Ульяну в мою сторону, затем меня к ней. В квартирной гризайли мы поиграли на столе. Привели в движение мультфильм. За ногами ноутбука я пластом лежу на диване, за моей головой, на кресле, сидит Ульяна. Вдруг для меня она пальцами взялась щупать мои волосы. От головы к ногам подул бора. Глаза мои открыты, но Ульяна сзади – её не вижу. Моя любимая – светловолосая, бледная, с голубыми или серыми глазами. Чаемо для неё я сличил наши губы. По телу вниз катится фён. Ульяна предо мной, но глаза мои закрыты – её не вижу. Моя любимая – тёмноволосая, смуглая, с карими или чёрными глазами. Ульянины руки не слезали с меня. Прогуливаясь по Салавату, переходя улицы и площади, агорафобическая она клала мне на плечо свою ладонь, которую я накрывал своей. В автобусе, на трамвае, в машине клаустрофобическая Ульяна обхватывала меня за талию или, держась за руку, чередовала наши пальцы. Десятого июня мы стали попутчиками Константину и поехали вместе с ним в Оренбург. Ульяна по субботам посещала студию «Живопись. Рисунок. Дизайн» во Дворце юных техников «Прогресс» при Оренбургском государственном университете. Она договорилась с преподавателем провести занятие в этот раз в пятницу. Ульяна распахнула планшет для рисования и достала ватман. Я открыл тетрадь в клетку, листы которой разделил, переводя карандаш через линеечный мост, на прямоугольники шириной четыре сантиметра, высотой – три. Ульяна, согнув ватман

пополам, порвала его на два листа формата А2. Я ножницами из одного листа вырезал четыре вертикальные полоски: в каждой шесть прямоугольников и одна горизонтальная полоса внизу высотой в одну клетку, чтобы к ней приклеить следующую полоску. Ульяна прилепила лист к мольберту липкой лентой за четыре угла. Я крутил карандаш в точилке, снимая с него откуда-то появляющиеся рюшечки и удлиняя ноги. Ульянин карандаш странствовал по приглаженной горе. Я – любящий без головы – шестигранный мягкий карандаш без ластика на конце. Моя любовь не требует сильного нажима, широкая, цветонасыщенная, не подлежит изменению. Я выбираю такой карандаш. В руке Ульяны – он же. Туманность Карандаш (остатки сверхновой). Мой мультфильм я показывал на экране из внутренней части спичечной коробки без дна; через надрезы на её длинных боках кадр за кадром вытягивал вверх бумажную ленту; озвучиваемый текст кадра был написан на обратной стороне кадра.

– Distractions (Movement 1).

– Distractions (Movement 2).

– Distractions (Movement 3).

– Distractions (Movement 4). Это их вторая встреча. В первую встречу они успели лишь поприветствовать друг друга рукопожатием и попрощаться помавающими руками. За непоявлением девушки парень на перекрёстке свернул налево, шёл прямо, после дугового моста свернул направо перед появлением девушки.

– Просрочила свидание, извини. Давай я покажу тебе короткую дорогу до твоего дома! Дуговой мост остался слева. Они сошли с дороги и брели по тёмной грунтовой улице. Вскоре поменяли её на тропинку. По деревянному мосту вприскочку перебрались через речку. Открылся пригорок, заживший тысячелистниками. Ноги тревожили их, сонных. Осуждая нашу бестактность, они позади презрительно качали головами. На вершине путешественники оглянулись назад. Малозаметная улица только на одном участке озарялась фонарным столбом, сразу за которым поднимался лес.

– По-моему, красивей всего свет закрашивает каменную стену дома и листву деревьев.

– Идём. В небе барельеф здания. Поднявшись на холмик, они устремились к заброшенному кирпичному заводу. Ворота ближней стороны здания заперты, стёкла на окнах целые. Они пустились осматривать кирзавод по периметру. Здание оказалось П-образным, площадка между его крылами выложена бетонными плитами, под которыми зияли горизонтальные шахты. По передней шахте вслед свету телефонов спелеологи прокрались в здание. Они не нашли там ничего любопытного, кроме слабого страха. В небе горельеф луны. На площадке в углу к крутой листовой крыше центральной части здания приставлена лестница. С краю осталась узкая полоса непокрытых кровлей обрешёток, по которой альпинисты вскарабкались до верха, и переправились на отлогую крышу крыла. Они смотрели вокруг, гремели крышей и с нового места смотрели вокруг. Сидя на запотевшей крыше, астрономы обсуждали звёзды. Ульяна воспроизвела с натуры в профиль гипсовую голову Сократа. Я свернул в рулон мультфильм, начиная с конца. Ульяна затянула рисунок резинкой для волос. Вечерний час для наших променадов пробивал в десять часов, когда Ульяна проходила у себя дома примерку платья к выпускному, которое ей сшила мама-швея. Из уст Ульяны я выведал, что на тканевую основу длинного платья чуть перекрывающимися рядами

пришивались тысячи блестящих круглых базальтово-серых пластин, пайеток. Наряд должен был получиться верхом красоты. Девятнадцатого июня тонкотелая Ульяна по пути к Дворцу культуры «Нефтехимик» колыхала испускающие блики пайетки, под её шпильки так и лез подол. Она нервничала. Но красива несусветно. Вплоть до калитки в заборе, в которую входили участники бала, я шёл боком, чтобы длительно озирать Ульяну. Она: макияжем вечер, парфюмом гейзер, босоножками солитер, серьгами пропеллер, клатчем маузер, браслетом фарватер, зеркалами ревность, кольцами верность, волосами вечность, чешуями нежность, глазами резвость, губами новость. Ульяна проронила: – Евгений тут. Так уж было заведено на «Баллы бал», что любящие оставались следить за своими выпускниками за невысоким кованым ограждением. Площадку вокруг Дворца оформили в космической тематике: неземные конструкции, танцующие девушки с полосатыми щупальцами. Я чувствовал себя, как в обсерватории, где наблюдают за диким космосом. После окончания официальной части Ульяна подобралась к забору передо мной. Над левой грудью у неё был приколот значок в виде нисходящей звезды с надписью «Баллы бал2011». Пограничные поцелуи, пограничные хватки рук. Вдохновляемые Уранией певцы на сцене перед Дворцом, а затем и ди-джеи во Дворце помогали делать этот день нетленным сейчас и в памяти. Я направил шаги домой. Впереди меня звучала музыка дискотеки и позади – тоже. Я, как регулятор громкости, весь путь убавлял слышимость. Во сне я оказался рядом с Ульяной, и мы созерцали рождение звезды. Окутанные разноцветным газом следили, как вот-вот забьётся новое небесное сердце. Наверно, его пульс сродни моему, когда я люблю Ульяну. HH32 (объект Хербига-Аро). По взлетающей в бледно-синее небо ярко-жёлтой стае из воздушных шаров понял, что немного опоздал. Небу нравится пунктуальность. На площадь хлынула толпа, которая обтекала меня. Врасплох сбоку на меня запрыгнула Ульяна. Выясняется, она переоделась ночью в маечку и джинсы. Мы обняли друг друга за талию – и поволокли улицами к подъезду Ульяны. Пожалуй, она уже спала, когда я вернулся в свою кровать и, игнорируя солнце, задремал. Через неделю я услышал про Евгения в третий раз. С этого момента он станет сопряжён с нами до самого конца. Ульяна по телефону известила: – Я села в машину Евгения, потому что он просил поговорить. Потом мы поехали в пиццерию покушать. Теперь он меня не отпускает. Жаждет тебя видеть. Приходи и забери меня, если хочешь. Я изрядно замешкался – чем вызвал порицание и дожидающейся, и выжидающего. В руке Евгений стиснул складной нож, из рукоятки которого веером, трясясь, вымахнул клинок. Мне померещилось – будто в руках Евгения сорванная ветка саблелистых ив, растущих неподалёку. Евгений с головы до ног охотник: стойкий взгляд из-под сросшихся бровей; атлетичное тело; осторожно-упругие перемещения (когда он описывал петли вокруг меня). Туманность Орион (эмиссионная туманность). Евгению суждено будет нависнуть дамокловым мечом над нашими отношениями. Ульяне-инженю я не поддался. Удручение Ульяны в мой адрес. Оскорбления Евгения в мой адрес, моя оплошность в адрес Евгения. Этот фортель всем казался никчёмным. Попросив у меня разрешение на то, чтобы завершить неоконченную беседу за четыре-пять

часов зачинщики удалились первыми. Их малиново-красный автомобиль-универсал покатился назад, повернул передние колёса и поехал прямо. Я смотрел им вдогонку. Трапеция (рассеянное звёздное скопление). Потребность в одновременной любви не от одного – неотъемлемая особенность творческих людей. Они считают, что в единственном числе с таким же успехом они могут любить и себя. Небо превратилось в гигантский полиэтиленовый пакет, заполняемый жидкостью. Дотяну ли я до дома, пока он не лопнет и из него не выльется вода на землю? Скоро пакет начал шумно трещать, вот-вот он разорвётся. Я даже толком не побыл в грустях, как позвонила Ульяна, - прошло меньше часа. Возле её дома небесный пакет взорвался. Ветер не справлялся. Он не поспевал сушить мочимые дождём одежды.

– Мы с Евгением договорились так: если я буду ему нужна, он везде меня найдёт, и, с кем бы я ни была, уведёт меня; я тоже отобью его в любой момент у всякой, когда пожелаю быть с ним. Я и Евгений – приверженцы аннибаловской клятвы. Стать адептом такого я явно не предполагал. На мне, поди, лица не было.

– Почему ты ему не врезал? Я так вожделела, что ты его ударишь. Мне немедленно следует забыть о случившемся. Пошли в кино! По пути в кинотеатр я вроде уже развернул Ульяну и повёл обратно, но под её «Мы расстаёмся, да?» вернул нас к исходному маршруту. На Ульяну, на город, на экран я смотрел вполглаза, будто Евгений набил мне физиономию. Три дня как июль. До обеда я с Ульяной проходил не один километр в старых кварталах; просидел не одну минуту на скамейках; узнал много нового, например, что она завтра рано утром собирается в Оренбург, чтобы подать документы для поступления. Лишь трамвай, который вёз меня на работу, выехал за город, я от Ульяны получил сообщение, где она объявила о нашей конечной остановке. Вот и всё! Смену, сколько есть, меня без поблажек угнетала нервотрёпка. Возвращение домой и пребывание там в одиночестве – представлялось мне вызывающим дрожь жупелом. При душераздирающих пытках сойдёт любая компания. Я навязался к Андрею со Светланой. Вкратце прослушав мою боль в своей душной квартире, они предложили спуститься к скамейке у подъезда. Я алчно заполнял глаза звёздным небом, нос – свежим воздухом, рот – прохладным пивом. Во хмелю было не столь страшно заходить в квартиру. С моего изволения забрезжил монитор ноутбука. Его света мне было достаточно, чтобы раздеться и постелить постель. Я намеревался забыться сном, но не хватило выдержки, и я нажал «ВКонтакте». Растерянность до прочтения письма Ульяны обернулась бравадой после. Запинаясь о тянущееся неверие, я мгновенно зачитал Андрею и Светлане Ульянино послание: «Руслан… Фотографии со мной пришлёшь, если можно. Прости… Я постоянно плачу. Просто в голове не укладывается, что я смогла сказать тебе «Давай разлучимся!» Ты не представляешь, как это было сложно. Да я и не хотела такого говорить. Небось, ты отклонишь это сообщение, как ты это любишь делать, когда тебе звонит бывшая. Я ещё не ощущаю себя бывшей, поэтому и пишу. Ещё есть, что сказать, но скажу опять всё то же: «Я ждала от тебя действий, и, наверное, продолжаю ждать. Так хотелось услышать «Ты моя, и никакой Евгений нам не помешает, я тебя никому не отдам!». Тебя устроило, что я выберу. Я не хотела выбирать, я хотела решить чуть-чуть попозже, чтобы быть уверенной в своём выборе, но нет же, надо было непременно ответить сегодня, сейчас! Я не желала расставаться. Я грезила, чтобы ты действовал, сам управлял, рулил нашими отношениями, а ты меня даже не держал. Я тебе когда-то обмолвилась, что самое

ужасное – когда тебя не держат и не отпускают. Не отпускать ты мог только в одном случае, если бы я рвалась уйти. Меня стоило держать, я бы не ушла. Я ребёнок, я дура, и, видимо, рассуждаю глупо, неправильно. Не знаю. Со своей стороны обещаю, что никаких Евгениев не будет. Пожалуйста, не связывайся больше с такими малолетками, как я. От нас ничего хорошего. Я не забуду тебя и твои прекрасные сообщения». Туманность Пламя (эмиссионная туманность).

– Ульяна, люблю тебя!

– Что? Это кто?

– Руслан.

– А который час, Руслан?

– Четвёртый час.

– Выходит, я недавно уснула. Я рыдала долго, перевернула подушку на сухую сторону. Помню, корчилась в бессилии, тщетно пытаясь погрузиться в сон.

– Я завтра отправлюсь с тобой в Оренбург! Спи, в семь буду у тебя.

– Сегодня?

– Другой день наступает, когда просыпаешься. В ликовании я стукнул по дивану, соскочил с него и убрал постель. Морфей в своих объятиях меня не застанет! Многие пассажиры автобуса везли свои рассказы. Сын спрашивал у отца, почему огонь факела короткий, хотя огонь-то из труб добавляется, и он должен тянуться, а огонь какой есть, таким и остаётся. Одни беседовали про осень и весну, что визуально не отличишь позднюю осень от ранней весны. Мы тоже не молчали.

– Вчера с Евгением я плакала и плакала. Он выкинул твои цветы. Как вообще можно выбрасывать чужие вещи? Отказался сопровождать меня в дороге. Подумала, что Руслан бы ни за что не отпирался. Я немо присутствовала возле него, где бы мы ни очутились. Я сидела и выгоняла слёзы из глаз.

– Скучать – это чудо!

– Скучать, по-моему, – грустно.

– Я не столько говорю про скучание по прошлому, сколько по будущему.

– Объясни своё «скучание по будущему»!

– Ты представляешь что-то, ты придумал вожделенное. И начинаешь скучать по этому тому, что пока не свершилось или вовсе не свершится. Непроизошедшее живёт лишь в будущем!

– Попроси меня о чём-нибудь.

– Трогай меня, кусай меня, терзай меня! Не оставляй меня в покое! Ульяна ныне без макияжа, но и без того она надзвёздной красоты. Её профиль напомнил мне туманность Конская Голова (тёмную эмиссионную туманность). Ульяна сняла свою правую ногу с пола автобуса и ступила на землю, как ощутила, что возле застёжки порвался надпяточный ремешок сандалии. Я купил секундный клей у женщины, которая продавала всякую всячину ровно перед дверями автовокзала, и приклеил ремешок. Теперь можно было идти. Зал одного корпуса университета, отведённого для приёма документов, кишел очередями, будто аэропорт в момент бронирования мест. Каждый летящий теребил в руках билеты в выбранную им родную страну, как он считал. Архитектурно-строительное направление, куда стояла Ульяна, было загружено. Спустя четыре часа Ульянины документы, наконец, упали на стол. После анкетирования Ульяне велели сфотографироваться для студенческой книжки. В малой комнате нас поразил солнечный удар от вспышек камеры.

Мы уселись в длинный автобус с двумя открытыми люками на потолке и с неоткрывающимися окнами без форточек, зарытыми плотными тёмными занавесками. Автобусный зной заменил путь до Салавата переходом через пустыню. Опахала из бумаг не справлялись, ветер перепрыгивал над люками, точно над кострами. Мне явился мираж: Ульяне названивает Евгений, она быстро уведомила его об их вечерней встрече, где Ульяна разлучится с Евгением с глазу на глаз. Туманность Сетчатка (планетарная туманность). Остановка в Кумертау стала всечудным оазисом. Здесь ветер, мороженое, холодные напитки. Не давай возможности сделавшему выбор испробовать оба варианта! Напрасно я понадеялся на краткость последнего Евгение-Ульяниного словесного размена мыслей и чувств. Несколько моих периодичных звонков натыкались на их сплошную компанию. Я превентивно поругался с Ульяной. Однако уже растопыренным утром исключительно собственными силами она сотворила между нами мир. Прямые графитно-чёрные босоножки, пояс, стрелки подводкой, слоновой кости изогнутые юбка, блузка и жёлтой слоновой кости завитые волосы манили меня. Я подпёр стену плечами Ульяны и, за талию прижав к себе, поцеловал. Куда-то подевался Евгений, седьмого июля я проводил Ульяну на экзамены. Она поселится у подруги, с которой подружилась на подготовительных курсах. Её семья жила в деревне, неподалёку от Оренбурга. Я завидовал Ульяне, потому что ей в новой местности вскроется совершенно иная природа, освещаемая водящимся только там светом. Солнце влияло на людей, занявших вокзальные платформы с первой по восьмую, поразному. Мы спокойно стояли под табличкой «8: Оренбург, Орск, Соль-Илецк». И вот моему электрону – Ульяне – солнце ниспослало световой фотон с частотой, которая позволит ей перейти с салаватского энергетического уровня на оренбургский и пробыть в возбуждённом состоянии восемь дней. Туманность Восьми Вспышек (планетарная туманность). Тихой сапой день за днём Северной Короной короновалась ночь.

– Спутник, что сейчас кружит вокруг нашей планеты, отметит нас на Земле одной точкой. Сообщения прежде, чем до нас дойти, выходят в космос. Говорят, ни единое слово, сказанное на Земле, не исчезает во Вселенной, а разбросано в космосе. Я твой спутник, и твои слова всегда отыщу среди звёзд. Неземной ночи, моя Земля…

– Квартиру оккупировала безжалостная жара. Я отворил дверь балкона и впустил союзника – ветер. Жара забилась по углам и слушала моё признание: «Ветер, у неё диковинное имя – Ульяна. Она красива, как развевающаяся цветочная поляна, изящна, как волны на водной поверхности. Иди же к ней, и до утра тверди ей про мою любовь!

– Ты толкуешь, мол, тебе в деревне дурно, не способна больше оставаться в ней и впредь в жизни не пожалуешь. Откуда берётся неприязнь к тому месту, куда вряд ли повторно наведаешься? Разве творческому человеку может быть бескрасочна, безынтересна деревня? Город – родина неверующих притязательных эгоистов. Деревня – родина обожествляющих природу натуралистов. Природа – их незыблемый натурщик. Они убеждены в том, что ничего красивее природы не создать. Они подпускают к домам реки, не отбирают цветы и деревья, любят смотреть на все звёзды сразу.

– Когда тоскуешь, то это схоже с бессонными ночами. Они накапливаются, и ты валишься с ног и надолго засыпаешь. Я очень соскучился по тебе, что тотчас рухну на кровать и задремлю.

– Твоя мама, наверняка, опередила меня. Тут прошёл ураган с ливнем. На глазах у всего города взбешённое небо бранило, брызгая слюной, и хлестало землю молниями. Возмутительно – обвинять землю в измене, ведь у неё, помимо неба, никого и быть не может.

Это у неба много планет.

– Я угожу по ту сторону твоих век. Мы пойдём под ночным звёздным небом, и будем ловить падучие звёзды. Лишь недовольное расточительностью ночи солнце по другую сторону твоих век прервёт нашу сонную прогулку. Затворяй глаза! Пошли гулять!

– Нет, я не сплю, хоть через два часа вставать. Твои стихи могли бы небо залатать, но оба любим небо и луну. Под ними снова свидимся. Ко сну!

– Лист вечно не останется на ветке. Звезда и та сойдёт с небес. Пусть наши встречи крайне редки, но верю в чувств я перевес. Пятнадцатого июля Ульяна, выплеснув энергию, возвращалась обратно на родной уровень. Я переехал её дорогу на ходу к работе. Ни по какому номеру я не дозвонился до Ульяны. Она должна быть в Салавате, а вместо этого вдруг запропастилась. Туманность Маленький Призрак (планетарная туманность). У меня дух заняло. Но из-под пятницы суббота у Ульяны «Online» в «ВКонтакте». Ещё вчера я мысленно прикинул, что, отработав ночную смену, ранним утром неожиданно для Ульяны разбужу её. Мама Ульяны мои гибкие просьбы оставить внутреннюю дверь квартиры открытой твёрдо отвергала. От внешней двери ключи у меня были с последней прогулки. Тогда мы их положили в мою сумку, чтобы они не продырявили Ульянины джинсы, и запамятовали. Из ночной синей двустворчатой раковины насыщенного пурпурно-розового изнутри взмыла жёлто-оранжевая жемчужина. Верхние части зданий и деревьев обретались на солнце. Утро всегда зябкое. Солнце греет вполнакала. На моих руках высыпали мурашки и волосы встали дыбом. Когда руки попали под солнце, и я ощутил угодливое тепло, я уже нёс лиловые альстромерии с нераскрывшимися бутонами. Туманность Спирограф (планетарная туманность). Весьма обрадованный прикрытыми дверями я проник в комнату Ульяны. На плечиках, которые держались крючком за ручку дверца шкафа, висело её выпускное платье. На пуфе небрежно разместились джинсы с ремнём и майка, купленные в Оренбурге. Форточка настежь, еле покачивается тюль, но воздух спёртый. Ульяна лежала на диване задом. Одеяло было натянуто до мочек её ушей. Судя по одеялу, она согнула ноги в коленях. Я прижал к её боку шуршащий обёрткой букет и поцеловал в щёчку. Спросонья Ульяна ничего не разобрала. Перевалилась на спину, несколько раз моргнула и улыбку увенчала поцелуем. Я на полчаса пристроился рядом и руками вспоминал её тело. После утренней прогулки я уснул на своей кровати. Пробудился после обеда, однако не вставал. Я покину постель только по пришествии Ульяны.

– Быть такого не может! Я хотела утром сама тебя разбудить, ты же меня опередил. Я сначала подумала, что это мама. Блуждания по городу довели нас до трамвайной остановки, где возле железнодорожных путей сидели на корточках ребята. Их карманы набиты металлическими крышками от бутылок. Увидав надвигающийся трамвай, ребята клали на рельсы крышки. По ним проезжал трамвай и делал крышки дочиста плоскими. Среди ребят выделился мальчик, который положил на дно крышки светлый матовый камешек, пальцами неторопливо сгибал броскую крышку пополам, затемняя таящийся внутри камешек. Вот пластины ракушки сомкнулись, и жемчуг скрылся. В следующий день примерно в то же время приблизительно в том же месте я уговорил Ульяну вскочить на меня сзади. Она руками обхватила мою шею, ногами стиснула мои бёдра и прижалась к моей спине. Южная крабовидная туманность (планетарная туманность). Я впопыхах понёс Ульяну к её дому, иногда останавливаясь, чтобы подбросить Ульяну выше, потому как её ноги сползали. Смеясь от изнеможения и преодолев два

квартала, я влез в подъезд, и на втором этаже высадил Ульяну. Не успел я отдышаться, Ульяна заперла дверь. Я вызвал такси. Спустя минут двадцать диспетчер извинилась и не пожелала меня обнадёживать. Другое такси притормозило на пороге подъезда через тридцать-сорок минут. Водитель ехал во всю прыть. При опущенных стёклах ветер разнуздался. И километра не разменяли, я заприметил, что в огнях фонарей и фар левый глаз видел туманность Бабочка (планетарную туманность), а правый – туманность Кольцо (планетарную туманность). Правый глаз нервно моргал от режущей боли. Туманность Мигающий Глаз (планетарная туманность). Ранее рассвета я узрел в зеркале правый глаз люминесцентного красного цвета. Красный Прямоугольник (протопланетарная туманность). Прошло четыре дня, пока я воротился в Салават из Стерлибашево, и три дня, пока краснота глаза рассосалась. По небу, живущему над Стерлибашево, тащится стадо слонов. До поры до времени они собирали в свои складчатые хоботы влагу, чтобы далее обливать им свои гигантские тела. Вода стекала по их телам, и накрывала многих сельчан. Слоновий Хобот (тёмная туманность). Стадо проползло буквально в сотнях метров от нашего дома. Вечером родители, я и сестрёнка тронулись к пруду окрест Арсланово, со стороны которого слоны и пожаловали. На водоёме мы вдоволь окатили себя водой. Обмелевшие берега подсказывали мне, что слоны частенько высасывают отсюда воду. Накануне отъезда в Салават я написал Ульяне: – Привет! Теперь у меня есть здесь «ВКонтакте».

– Ааа… Чёрт, чёрт, чёрт! Я обрадовалась, что ты дома. Хотела к тебе мчаться, а у тебя там «ВКонтакте» появился. Блин. Нееет.

– Мама не выпустила бы.

– Плевать! Я бы сбежала!

– Завтра сбежишь.

– Завтра не будет смысла сбегать – я тебя днём увижу.

– В 11:30 приеду.

– Если не встретимся на вокзале, то обязательно – дома. Переменная туманность Хаббла. Домофон прозвучал в районе двенадцати. В течение полутора часов наши рты вкушали поцелуи и секс. Вождение по телу Ульяны руками приятней даже засовывания рук по локоть между подушкой и простынёй перед сном. От улыбающейся на остановке Ульяны сосредоточенного меня увёз рабочий автобус. Ночью меж Ульяной и мной пролетел тихий ангел. Я кричал во все стороны, сложив ладони рупором. Туманность Конус (тёмная эмиссионная туманность). Я звонил на номер её мамы. Никто не брал. Я звонил лучшей подружке Ульяны, Любаве, которая нынче из Уфы прибыла в Салават погостить у бабушки. Любава не знала, где Ульяна, дома она её не нашла. В трубке Любавы доносились многолюдные оживлённые речи. Моё нелюбимое число – 23. Двадцать третьего июля в двадцать три минуты первого ночи я потерял Ульяну. На улице мрак. Аж во мгле она что-то разглядела в наших отношениях, и прислала прощальное письмо в «ВКонтакте». Туманность Кошачий Глаз (планетарная туманность). Выходит, вчера в 14:17 состоялось наше последнее целование. Послевкусие принялось сжигать мои губы. Моё тело чудилось мне муравейником, в котором поры на коже были ходами. Одиночный муравей залезал в муравейник, потом стремглав вылезал обратно. Выбирал другой проход, проникал и со всех ног бежал вспять. Куда бы муравей ни ткнулся,

пусто. Туманность Муравей (планетарная туманность). А в левом ухе царапает барабанную перепонку жук. Жук не смекал, что выход на противоположном конце, и упорно нервируя меня, раздирал перепонку. Туманность Жук (планетарная туманность). Из носа то и дело выползала кровяная продолговатая стая пауков. Сколько же их там? Туманность Красный Паук (планетарная туманность). В голове приютились тараканы. Чем травить этих насекомых? Странно, но для меня неполная Луна – это вся Луна. То есть при любовании ею я забываю о той её части, которая из-за определённой ориентации Луны к Земле и Солнцу не наблюдается. Растущая Луна подобна букве Р, если из верхнего кончика Луны вниз через нижний кончик провести вертикальную прямую. Растущая Луна сменяется полнолунием, полнолуние сменяется убывающей Луной. Убывающая Луна подобна перевёрнутой букве Р. Цепочка фаз моих воспоминаний об Ульяне не досчитывается новолуния. Туманность Полумесяц (эмиссионная туманность). Восемнадцатого августа за сорок минут до Стерлибашево придорожная трава, множащаяся в неглубоком овраге, забавляла меня всевозможными островками оттенков зелёного. Не чаял, что смежные цвета так красиво сочетаются. Туманность Лагуна (эмиссионная туманность). Наша с Ульяной любовь испортилась! Я заключил любовь между указательным и большим пальцами, и сквозь неё смотрел на солнце. На Солнце отпечатывалось тёмное пятно. Любовь высохла. Любовная жидкость сделалась любовным газом. Воздушная камера увеличилась. Любовь стала весить меньше, хоть скорлупа цела. Разве такое возможно? Как и всё мёртвое, любовь всплыла на гладь. Туманность Тухлое Яйцо (протопланетарная туманность). Память является преданной собакой. Мы с детства с ней играем, дрессируем, кормим, поим, ухаживаем за ней. Порой мы швыряем от себя прочь палку из разрозненного воспоминания, но обученная верная собака борзо ринется за ней, ловко зажмёт её в зубах и без задней мысли воротит хозяину. Туманность Бумеранг (протопланетарная туманность). Пару лет я мечтал пролежать-проспать ночь под звёздным небом. Двадцать седьмого июля в куртине сада я в предвкушении вытянулся на кровати. Для близорукого меня на небе мало звёзд, и они большие. На лицо давил тяжёлый холодный воздух. Глаза выделяли слезинки. Ресницы окунались в них и слегка залипали друг к другу при размыкании. Глаза, веки чесались. Туманность Эскимос (планетарная туманность). В 2:15 через забор перепрыгнула звезда, в 2:21 - перепрыгнула вторая. Наверно, Ульяна проснулась, продела через дырки на ушах серьги лебединой фигуры. Дни напролёт они послушно висят на своих взгорбленных шеях. На ночь Ульяна снимает лебедей и кладёт их вместе. Они держатся на месте, на столе, подсвечиваемом луной. С утром приходит их разлука. Туманность Лебедь (область звездообразования). До сна я снимаю свои контактные линзы и опускаю их в контейнер, который затем ставлю на подоконник, поближе к окну, не закрывая крышками, чтобы линзы могли смотреть на звёзды. Надевая утром линзы, я надеюсь, что за ночь с ними что-то произошло, и я увижу невиданное. Гамбургер Гомеса (протопланетарная туманность). Едва ли не всё лето Ульяна находилась между Харибдой и Сциллой. Сцилле удалось потопить Ульянин корабль и окончательно взять её в плен. Я истерически приставил к виску пистолет, бесстрастно выстрелил. Любовная пуля, не раз срикошетив от дула внутри, вломилась в мою голову. Я надеялся, что пуля пройдёт насквозь. Увы, она разорвалась в черепе и распотрошила мозги. Воспоминания пришли в раздражение, мысли об Ульяне усилились.

Я замуровывался от людей и общения в квартире. Даже днём я не открывал шторы. Лишь двадцать первого сентября я чуть подвинул их, и свет сел на край дивана.

– Ты знал, что самые красивые глаза у девочек в семнадцать лет? Что их лица идеально пропорциональны? Что в семнадцать – непревзойдённейшие именины сердца?

– Много ты знаешь. Я не смог отказать на предложение-приглашение света прогуляться с ним. Уличный свет ослепил меня. Глаза потихоньку привыкали, я становился прекраснодушным. Я был рад абсолютно всем прохожим. Как же я соскучился по людям и воздуху. Вообще считаю, осеннее небо глубочайше-голубым, и солнце на нём – вовсе не формальностью. Чего только стоят его сполохи на стенах и окнах домов. Недавние солнечные цапли вдоль улиц перевоплотились в стимфалийских птиц, которые нарочито сбрасывают на людей свои бронзовые перья, впрочем, никто и не думал на них обижаться. Туманность Орёл (тёмная эмиссионная туманность). Ежедневно люди, как на бис, выходят на улицы, где через шаг царят рекламные революции: на домах, на баннерах, на столбах, на транспорте. Люди расширяют эти революции. Одиночки агитируют для пар свободу, пары агитируют для одиночек занятость. Полагаю, одинокий человек увлекательней того, кто в паре. У последних есть с кем идти, кому говорить, кого обнимать, кого целовать, кого любить. Они живут взаимно, порциями, постоянно делятся собой, по их душу не воображается. Ульяна с Евгением. Стало быть, она не рождает во мне фантазий. Да и возвращением к былым отношениям Ульяна показала отсутствие у неё воображения. Туманность Пузырь (эмиссионная туманность). Природа различимо жухнет. Неказистый мальчик уселся на землю, в которой горела глина. Грязными пальцами он брал глину, клал её в мелкую посудину, где мешал глину с водой. Когда глина начала вязнуть, мальчик потянулся за пустой упаковкой из-под таблеток, валявшейся у ног. Он тщательно заполнил каждую форму для таблеток мокрой глиной и поставил упаковку сушиться на солнце. Миновали дни, пока мальчик перевернул её и лёгкими постукиваниями отлепил глиняные монеты. Туманность Песочные Часы (планетарная туманность). В последнее время меня преследует лелеющее наваждение. Якобы я, согнувшись, стою в подъезде у двери Ульяны. Сначала гляжу в замочную скважину и вижу её прихожую: зеркало, велосипед, тумбу, отрезок коридора. Позднее прикладываю ухо и слушаю играющее старые песни радио. Туманность Замочная Скважина (область звездообразования). Я ощущаю обветшалый запах. Там моя несчастная любовь. Эта скудно обставленная квартира запала мне в душу.

– Попади я туда, я бы заплакал, боже? Я присел бы на тумбу, передо мной встала бы Ульяна. Те же глаза извлекали бы иной взгляд, тот же голос выдавал бы иную речь, те же руки обнимали бы по-иному. Я бы верил в то, что Ульяну всего-навсего заколдовали. Призрак любви к Евгению всегда преследовал Ульяну. И в конце концов вручил Ульяну Евгению. Вообще, эти отношения были на троих. Трёхдольная туманность (область звездообразования). Известное дело, призрак любви к Евгению – вылитый Евгений. Говорил он голосом Евгения и водил Ульяну туда, где они бывали вместе, и во сне подговаривал Ульяну. Интересно, как бы поступал призрак любви к Руслану? Счастливые не задаются вопросами и не ищут правды. Думаю, спросил бы: – Ты зачем ушла? Чтобы ты приходилась мне меланхоличным сожалением? Чтобы непринуждённо представлениями о тебе я улучал моменты для утопии? Взять хоть сейчас, под тёмным небом со штучными звёздами и чуть светлыми клочками над длинной горой, покрытой хвойным лесом. А повёл бы он Ульяну по городу, в воздухе которого сыпался пух от линяющих

тополей. Пушинки ниспадали бы настолько медлительно, вроде нарочно, чтобы можно было все их сосчитать. Во сне призрак любви к Руслану признался бы, что Ульяна у него внутри, а когда они видятся, ещё и снаружи, что это такая благодать. Двадцать шестого сентября городская улица Ленина предстала для меня дорогой наказания за любовь к Ульяне. Старые берёзы хлыстали меня прутьями – был веткопад. Альфа и омега осуждения таилась в пренебрежении обречённостью. Омега Центавра (шаровое скопление) и Альфа* Стрельца (сверхмассивная чёрная дыра). Мой с Ульяной драматический комикс подходит к концу. Право последнего слова я с пиететом отдаю Ульяне. На последнем кадре рисуется Ульяна, над её правым плечом парит разговорное облако с «Ты не дал мне самое чувственное путешествие в моей жизни, хотя обещал!» Туманность Скат (планетарная туманность). Как выдержать, когда от тебя уходит красота в лице Ульяны? Помню, после Татьяны мне было тошно и тяжело углядеть другую красоту, отличную от Татьяниной. Красоты немало, но не любая красота отвечает. Поэтому особенно хороша красота, которая приняла тебя, была с тобой. И тебе кажется, что уж не найти ей ровню. Тогда я решил искать девушку, которая была противоположностью Татьяне: светлоглазую, русую, творческую. Не ведаю, каким образом справиться ныне. Двадцать седьмого октября в пять часов пятьдесят минут пал первый снег, к обеду увеличившись. Двадцать второго января две тысячи двенадцатого года в восемь часов пять минуты я впервые в жизни наблюдал, как маленькие облака тумана выборочно на четверть окутывали фонарные столбы выше середины. Восьмого марта в девять часов тридцать три минуты мне довелось смотреть на две равноудалённые от солнца в разные стороны радуги – ложные солнца. Неуверенными шагами я иду по земле, примечая красоту. Центр Млечного Пути (галактическое ядро). Любовь, всеконечно, конечна! Если верить Большой Стуже, то зажжённые когда-то любовные действия со временем погаснут, любовные события распадутся, установится мерзлота. Большой Водоворот разгонит любовные события, они отдалятся и перестанут быть досягаемыми. Под Большим Хрустом любовные события будут сталкиваться и сливаться, любовные действия будут разрушаться до столкновений, воцарится пекло, любовь сожмётся до единственной точки.

23.07.2011–16.03.2012

ДРАМА В ПЯТИ ДЕЙСТВИЯХ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА Невидел, ученик. Видел, студент. Вижу, инженер. ХАРАКТЕРЫ И КОСТЮМЫ Невидел, слепой с рождения мальчик, в возрасте двенадцати лет. Бледный, тощего телосложения. Волосы пострижены коротко, чёлка прямая. Его голос немногим ниже девичьего, малоречивый. Поочерёдно одет то в рубашки с геометрическим узором, то в анимированные футболки. Видел, восемнадцатилетний ослепший юноша. Сухотелый, светло-шатеновые волосы залакированы в причёску с пробором на левый бок. Носит просторную одежду, очки в форме капли с коричневыми стёклами. Компанейский, сплошь и рядом витает в эмпиреях, на каждом слове говорит патетически, через каждое слово горазд на выдумку. Зарождающийся западофил. Не может надышаться на вечера и ночи. Вижу, молодой мужчина с плохим зрением, двадцати семи лет, хотя выглядит значительно моложе, примерно на треть. Высокий, худощавый, с овальным лицом, каштановыми волосами средней длины с проседью, острым подбородком, пышными бровями, толстыми губами, ушами с ямкой в верхней точке завитка, ровным носом, и чуть суженными карими глазами. Считает себя гением, нарцисс, эстет, педант, эгоист. Придирчив, неумышленно издевается над другими. Собственный талант к открытиям чаще раскрывает в диалоге. До чужих творений спесив, в знак чего наобум берётся за всё, что ни попадя, правда, из-за слабодушия, слабоволия того и жди запросто охладевает. В кои веки, завершая начатое, корпит до бессилия. Изъясняется неспешно, заглатывает концы слов, продлевая и так протяжные паузы. Ленив, безынициативен, больше пессимист, но мечтатель. Среди людей безо всякой причины волнуется, краснеет, вплоть до головокружения, слывёт паникёром. Ходит легко, размахивая руками. Свой гардероб заполнил впритык джинсами, поло, кедами, сознательно желая выглядеть игривей; не имеет костюма, порой надевает единственную рубашку, плащ и туфли. ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ В селе Стерлибашево, в доме номер шесть по улице Полевой, в комнате Видела. Для вошедшего Вижу стены комнаты из прямоугольных брусьев с воздушной паклей между ними спрятаны: позади Вижу – самодельной белой, горчичной стенкой под дерево возле двери; справа от Вижу – светлыми желтовато-розовыми обоями в цветочек; впереди Вижу – глубоким коричневым, белым, насыщенным пурпурно-красным, чёрным, восходом солнца ковром в цветочек и с орнаментом; слева от Вижу – серебряными, латунными, перламутровыми медными шторами в цветочек подле окна. Под ковром лежит терракотовый, песочный диван под дерево и в цветочек, на котором распластался Видел; справа от него сидит пюсовое, сангиновое кресло под дерево и в цветочек. До окна стоят умеренно зелёный, белый стол и дымчато-белый стул.

– Are you fine?

– Made of Sun. Velvet morning. This love.

– Always a fool.

– Great. Видел встаёт с дивана и прислоняется к окну.

– Вижу, почему ты передумал влюбляться? Стараешься показаться преданным, порядочным перед каждой старой любовью? А они ведь не знают, что ты любил после них, забывая о прежних любовях. Ты нимало одинок, нимало несчастен.

– Лишь когда ты один, ты уделяешь всякой любви, случившейся в твоей жизни, достаточно времени и прокручиваешь их.

– Достань, пожалуйста, из ящика в столе тетрадь и ручки, там и фломастеры, и карандаши должны быть. Если нет, то в стенке на подставке под телевизор.

– Они в ящике.

– Выдерни осторожно лист с середины тетради. Что происходит за окном?

– На улице ни души. Всё, кроме неба, засыпано снегом.

– Солнце где?

– Недавно скрылось за домом навстречу.

– Ааа… Запиши то, что я сейчас произнесу, – моё письмо. Прописью синей пасты.

– Мне нет разницы. Я каллиграфически вывожу и печатные буквы, и прописные. Вижу несколько раз в воздухе над листом повторяет ручкой косую черту как часть любой буквы, тем самым, готовясь начать писать.

«Свет моих очей! Как обычно случается, солнце поднялось раньше меня. Когда я подошёл к окну и распахнул шторы, солнце нависало над домом соседей слева. Зимнее солнце низкое, оно ненамного возвышается над горизонтом. Неудивительно, что солнцу не хватило высоты прыжка, чтобы перемахнуть через дом соседей напротив, и оно на некоторое время оказалось за ним. В моей голове появился твой образ. Твои длинные прямые волосы нисходят до груди и изгибаются, точно водопад, бьющийся о лежащие камни. На твоих карих глазах не отыскать зрачков. Твои пухлые губы напоминают снег, полосато заполнивший выборочные впадины шифера. После моргания перед моими глазами сползает маленькая чёрная точка, подобная еле приметной родинке над твоими губами. Нежданно-негаданно взошло солнце, и ослепило меня и крышу соседей справа. Пробыв около часа между домами, оно скрылось за домом соседей справа, и сегодня уже не показалось. Унося вслед за собой яркость, солнце опускалось к горизонту. Горизонт невидимой рукой, обняв солнце, прижимал его к себе. Ты в момент поцелуя поступаешь так же. Солнце днём кометой промчалось по небу. Скоро на небе исчезнет и хвост, оставленный им. Небо стало темнее звёзд – и они проступили. Пора задёргивать шторы, ложиться спать. Одним нажатием выключателя я погасил все пять лампочек люстры. Спальня почернела. На ощупь пошёл к кровати. Рукой задел ручку кресла. Ногой наткнулся на ножку кровати. Перебрав типичные для себя позы, продолжил лежать на спине. Окно, затянутое толстыми шторами, стало выделяться светлым местом. В комнате темнее, чем на улице. Я заново оделся и вышел из дома. Ты свет в моём окошке! Неуверен, что тебе когда-либо удастся взглянуть наружу

сквозь моё окно. Поэтому я нарисую тебе тот вид, который открывался, пока солнце пребывало за домом соседей напротив». Видел накрепко засыпает. Вижу зажигает настольный светильник и принимается изображать денную картину.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ Стерлибашево, улица Ленина, дом номер сто семь, квартира номер двенадцать, комната Невидела. Та же стенка (только целиком, со складным столом у окна), тот же ковёр, тот же диван, что у Видела. Помимо этого трельяж, другие обои и шторы.

– I am.

– You won’t see me cry. Lost cause. Cause you know.

– Fly to colors.

– Travelling light. Perception.

– Lifted. Unsaid. Вижу подсаживается к Невиделу, попутно отвечая на его вопрос.

– Моё наилюбимейшее место в комнате – это окно. Глаза очень похожи на двустворчатое окно. Вот лишь, в отличие от век, шторы изнутри.

– Я не вижу не из-за того, что мои веки сомкнуты, а потому что мои глаза зашторены в глубине.

– Держу в памяти, несу в сердце случившееся со мной на уроке чтения в нулевом классе. Учительница выразительно читала произведение, абзац или два которого описывали осенний лес. После окончания осенне-лесного отрывка она попросила нас, дошколят, запереть глаза и представить прослушанный пейзаж. У меня ничего не заладилось – никакие образы не пробивались и не зарастали. Ребята живо твердили, что проиллюстрировали. Я ведал, какими должны быть земля, деревья, небо, однако перед смеженными глазами они не показывались. А что, если и вправду все ребята видят, как настоящий, осенний лес? С неприязненной горестью я неловко, громогласно соврал.

– Я-то думал, что все вокруг такие же, как я. Прошла целая вечность, пока ты не проговорился. С этого мига я мечтаю добраться до невесть какой страны света и цвета. До сих пор мои глаза были абсолютно чёрными телами: они впускают лучи света, лучи света многократно отражаются внутри, не находя той точки, которая покажет мне мир, и умирают. Вижу в который раз зажмуривает глаза, напрасно пытаясь вообразить панораму Невидела. На внешнем уголке правого глаза Невидела задрожала радужная слеза, сродни всему прозрачному на солнце, из цветов, так алкаемых им. Слеза Невидела, размазанная им до виска в линию, осязаемо испаряется. Оставалась только матовая застывшая плёнка, но её растирает Невидел, и её крошечные обломки слетают вниз.

– Люди, Земля, может статься, и Вселенная сдвоены. Во снах мы не забываем дороги, хотя ноги запутаны в одеяле, мы срываем диковинные цветы на перелесье, пусть даже руки под головой, мы смотрим неразличимую от явной сонную действительность, не обращая внимания на прижатые подушкой глаза, мы признаёмся в любви, вопреки прилипшим к высунутому языку губам. Ну, и Земля. В центре Земли Солнцем пылает ядро, корни деревьев

– та же крона, люди лежат на земле и под ней.

– Сидя за столом со стороны дивана, мои ноги овеивает тепло. Я касаюсь пальцами ног батареи отопления, засовываю их промеж секций, и быстро убираю, потому что они очень горячие. С форточки дует прохладный ветер. И в эту пору мне настолько хорошо, особенно, если ветром залетают снежинки. Шторы развеваются ветрилом парусника.

– Помню, с друзьями докатили до берега речки, где она была совсем неглубокая, четыре покрышки от машин. Мы уже смастерили мачту с парусом. К толстой ивовой ветке сверху и снизу привязали ветки тоньше – мачта, рея и гик готовы. На рею и гик нанизали кольца с прищепками, на которые крепилась штора. Вырыли на дне то и дело мутнеющей речки яму, установили мачту с парусом, зарыли яму, вытоптали. Парус набухал, наконец-то дно стало просматриваться мелкими камнями, но ненадолго. Мы положили на дно речки покрышки вокруг мачты, и, чтобы они не уплыли, их внутренние полости засыпали донным песком. Речка течением билась о выступающие кромки покрышек. Невидел забирается на подоконник и усаживается на нём спиной к окну. Перед ним раздуваются шторы.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ Небо над квартирой пятьдесят два дома номер шестнадцать по улице Бекетова в Салавате, в которую переехал Вижу, глубоко вдохнуло, показывая свои белые облачные рёбра. Стелящийся ветер мнёт лужи. Поверхность луж напоминает ещё плёнку, которая образуется при остывании кипячёного молока. Дождь звенит своими каплями, будто железной цепью, что волочет собака. Оконный отлив шуршит от жидких крупинок, якобы он из фольги, и его комкает стихия. Полчаса – и металлический тембр замолкает.

Чего бы ни смочил дождь, того цвета он делает насыщенней. Где рано, там и поздно. Где я, там и Татьяна. Стоит заиграть музыке, как она начинает танцевать, кружа выпрямленными указательными пальцами, закатывая глаза и кончиком языка стуча по передним зубам. Затем сядет и станет кивать вверх головой с опущенными глазами, то ли робея, то ли млея от радости. Существующее внутри меня безжалостнее существующего вокруг меня. Каждый день дожития любви раскрывает лепестки сожаления. С минуты на минуту ночь. Я, как никогда, останусь один. Окно может меня увлечь, но в окне я не увижу ни зги. Я буду словно с закрытыми глазами. Дверь в силах подарить мне стук приходящих или уходящих в подъезде людей, однако она будет безмолвствовать. Сон, воздушный сон, способен уверить меня в свидание, только я проснусь. Подойду к окну, двинусь к двери. Я ложусь спать животом на кровать, обеими руками обхватывая подушку, в которую правым боком погружается голова. Мои ноги широко раздвинуты. Правым ухом я слышу, как тяжело раз за разом падает на грудь сердце, кровью гоняющее по всему телу любовное отчаяние. Во сне с нами приключается сказочная метаморфоза – мы перерастаем из гусеницы в бабочку. Теперь я могу выскочить с Татьяной из такси и гнаться между высокой посадкой и низким полем за луной. У неё ломается каблук, я поднимаю её на руки и несусь дальше. Она говорит, что ей, во что бы то ни стало, нужно сфотографировать громадную сегодняшнюю

луну с близи, но по держащейся на почтительном расстоянии луне она понимает – мы своим бегом толкаем небо вперёд. Я ставлю Татьяну на землю. Неведомо откуда берутся мост, метель и «пока я тебя не знала». Она пропадает. В мгновение ока я оказываюсь с Татьяной в детском саду в тихий час, наши раскладушки с накрахмаленным постельным бельём чуть ли не касаются. Около нас лежат дети, которым внешне, как и ей, лет двенадцать-четырнадцать. Сколько мне лет, я сказать не могу, ведь я нисколько не вижу своего тела. Она облокачивается на правую руку и заявляет, что я должен уметь целоваться. Снова несвязный переход – и я пячусь к Татьяниному дому, чтобы дождаться, пока в её спальне исчезнет свет, и я уличу, что она легла спать. Но к негожему удивлению обнаруживаю, что в стене её дома нет окна её спальни. Пробуждение ото сна всегда внезапно. Под вечер, на работе, из-за труб и зданий появилось облако, которое вымахало до середины небосвода. Оно было так близко. Представлялось, что облако начинается прямо с земли, просто его не видно за трубами и зданиями. Вновь меня посетило нежащее ощущение, что небо касается земли в нескольких метрах от меня. Ночное небо перед глазами – ржавеющее ведро: сначала при луне высветились облака, как окислившиеся края железа, затем стали высыпать звёзды, будто свет, изобличающийся в мелкие дырки на дне ведра. Всё взмыло в воздух: чувства, мысли, взгляды. Но совсем недавно настала ночь, и всё неторопливо опустилось вниз. И до утра будет лежать без движения, без тени. Утром с туманом всё опять отделится от земли, но лишь на время. Ветер, почему ты не в состоянии разогнать моё всё? ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ Спустя десять минут, как Вижу идёт к Невиделу, он чувствует холод. Сначала в коленях, затем в кистях и шее. Тут же от пруда доносится запах ила. Спуск до моста поперёк дороги над речкой становится отвесней. После моста, справа, возвышаются берёзылевиафаны и тополя-левиафаны, на макушках которых неприятно шумят глухими стуками и звонкими голосами грачи. Посадка кончается, и дорога до дома Невидела превращается в приземистый продолговатый холмик с вершиной ровно посередине.

– На вершине Лысой горы, которая входит в северную стену котловины Стерлибашево, сияют фары машины. Оттуда обозревается село без восточной части, загороженной хвойным лесом. Накануне мая у подножья Лысой горы тебя кратко задувает попеременно тёплый и прохладный потоки воздуха. Горный откос густо усеян отдельными невысокими букетами ковыли, и ты идёшь среди них по рыхлой земле. Я согнул букет ковыли на бок и сел на него. С макушки горы Стерлибашево оборачивается с ноготок подсвечиваемыми фонарями участками улиц и дворами. Охота сойти с неё на дельтаплане и пролететь над каждым фонарём, дарующим сокрытое зрелище. Луна, которая и так узка, будто она не шар, а монета, своим гуртом завернулась в дремучие облака на западе и притворилась в них тусклым шаром. Звёздное небо вдруг разредит длительным гулом и мерцанием самолёт.

– Гул самолёта можно воссоздать для себя самому. Нужно только издавать какойнибудь звук в закрытом рту.

– Вот это да!

– Ты был на горе до утра?

– Почти все лампы села потухли, свет сохранился в считанных местах. Ориентируясь по ним и прикидывая, я пытался сыскать ту или иную улицу, тот или иной двор. Я встал и

выпрямил букет ковыли, на котором просидел. Сзади подул холодный ветер и погнал меня долу. Когда я брёл домой, почасту представлял, где бы я находился, смотри я с горы. Например, идя вдоль посадки из некогда подтянутых деревьев, изрядно свисающих теперь листвой.

– А если бы ты остался?

– В таком случае я с росой наблюдал бы рассвет. Из-за леса появления солнца я бы пропустил. Облака, образовавшие собой длинные полосы, примыкающие друг к другу друг над другом, и те не торопились бы показывать мне солнце и старательно заслоняли его. Вторая снизу полоса из облака простиралась бы ко мне ближе, чем первая, - и солнце, которое оказалось за второй полосой, изливало бы струями светопад.

– Эх…

– Мне не по душе рассветы. Утром я чувствую себя тревожно, одиноко. Утром у меня больше плохих мыслей. Утро – невдохновенно, неромантично. До полудня день неутомимым противником теснит тебя, а после полудня, по необъяснимым причинам, разбитым противником ударяется в бега.

– Приходящему ты предпочитаешь уходящее.

– Это следствия бессознательно взращённой отчуждённости. Я практически не вслушиваюсь в то, что говорит мой собеседник. Разговоры, встречи, если и запечатлеваются в голове, то лишь вопреки моему желанию. Вместе с тем чудесным образом я избегаю произнесения слов вслух.

– Ввёл меня в замешательство.

– Постижение жизни, восприятие красоты, ощущение любви я не хочу с кем-либо делить.

– Выходит, прекрасное делает тебя эгоистом.

– Именно прекрасное – мысли, мир, чувства – разобщает меня от окружающих, как ничто иное. Я запросто соглашусь ступить на борт одноместного космического аппарата и отправиться в неуправляемый полёт по Вселенной без возможности вернуться назад. Космос распахнут перед нами, но непроторен. По односторонней связи с Землёй я буду вещать про то, что попадётся моему взору. Свободное беспечальное парение среди звёзд, туманностей, галактик на идеальном чёрном фоне мне никогда не надоест.

– Прошу, проведи свой репортаж. Я не прерву тебя – связь же односторонняя. «Я и командир, сидя на заднем сиденье автомобиля, которая везла нас на ракетодром, затаив дыхание, созерцали свои заоконные пейзажи. Я видел, как по пути с нами над придорожным оврагом летели три воробья – то взлетая, то ныряя, – впрямь пловцы стиля баттерфляй. Позади поля выстроилась редкая шеренга из берёз, за спиной которых во весь мах, встречным курсом, мчится лиственно-зелёный поезд. Я вздрогнул от неожиданного обращения командира, что всего-навсего любование природой не портит зрение. Ракета с нанесённой на корпус «Дабы прожить, недостаточно жизни» уже водружена на стартовый стол. Небо, про которое я недавно думал, что оно – вогнутая плоскость, испестрена звёздами, про которые я недавно думал, что они все находятся на равном расстоянии от меня. По дозволенному моему настоянию взлёт отложили до ночи. Тень выдавала метание ветра, который потрошил мои волосы из стороны в сторону. Подкашивающейся поступью, то ускоряясь, то замедляясь, я дошёл до ракеты. Я заглатывал ртом воздух, что предательски обнажал выдохами мою дрожь. Обращаясь или отвечая при беседе, ты параллельно обращаешься или отвечаешь про себя, причём в основном не то и даже не тому.

– Командир, я бросаю всё, что люблю, поэтому помоги мне улететь с Земли навечно! Господи, останови меня, если я совершаю ошибку!

Покидать Землю было несложно, потому, как она показалась мне чёрствой во время прощания. Земля смалодушничала. Я маниакально смотрел на стаффаж ракетодрома. Когда Земля начала становиться меньше иллюминатора с меня ростом, я осторожно заглянул во всеобъемлющую даль. Снимать закреплённый на стене, справа от иллюминатора, микрофон я не торопился. Просачивающийся вакуум добрался до моей головы. Поражающим образом мне не приходили на ум мысли. Я взирал просторы, но не понимал, спасительно-предполагающих фантазий тоже не рождалось. Похоже, я потихоньку умирал, терял силы. Лёжа на койке, я обречённо смотрел в космос, притом, что глаза были открыты куда меньше времени, нежели закрыты. Но в короткие взгляды я умудрялся признавать то же количество мерцающих передо мной звёзд. Меня краткий разбудил толчок с хлопком (судя по всему, отсоединился разгонный блок), однако я не встал, мне было по-прежнему дурно. Вдруг я ощутил, что все чувства вернулись на свои места. Я с воодушевлением примкнул к иллюминатору, на котором опознал круговую надпись «Дабы упиваться, недостаточно красоты». Окрылённый здравием я спешно потянулся к микрофону, неуловимо нажал на его кнопку включения и принялся комментировать: «Начало. Родная Земля, привет! Доселе подкрадываются сомнения и мне тяжело поверить в своё пребывание в космосе, как тяжело поверить в своё нахождение вообще во всякой точке, где не был. Тем более, если знать, что никогда не вернёшься в то место, в котором ранее побывал. Моё путешествие сулит сугубо новое. Одно скажу точно – я счастлив. Космос – чудо. Постоянно космос вбирает в себя воздух – и подтягивает мой летательный аппарат. Да, он молчит, но каждую секунду я чую его приоткрытый рот, который вот-вот что-то промолвит. Космос – неизвестное мчащееся существо: звёзды и планеты – его нервные окончания, туманности и галактики – органы, гравитация – кровь. Очень надеюсь, увидеть его тело, для этого нужно выбраться из него. Конец». «Начало. Вторую свою ночь в космосе я встретил, как подобает. Я раскинулся на койке, только ни звезды в иллюминатор не угодило. Пришлось двигаться к краю койки, пока не залезла ближайшая звезда. Мне хватит её. Мизерный излучатель света, будь то крохотная лампа или звезда с него размером, неподражаемо прихорашивает темноту. Следует отметить, сны в космосе значительно фантастичней. Там даже спень абсурден. Прогоревшие ночью фонарные столбы выдавали себя за белых одуванчиков. Утро ветром сдуло пушинки одуванчиков и из них кучно выстлало светлое небо. Я, стоя спиной, летел вперёд. Деревья по краям улицы уходили назад. Стволы взрослых тополей напоминали скорее обтёсанные камни, и расцветшие ветки смотрелись инородно. Испещрённое облаками небо, в отличие от деревьев, двигалось в моём направлении и обгоняло меня. На аллее я развернулся и стал плыть по речке над косым тротуаром через аллею. Странно, что вода не протекала между ветками шиповника, огородившего дорожку с боков. Речка была по колено, но руками я не задевал дна. Когда я оказался на ногах, напротив меня высились двадцать четыре горы, пики которых торчали снежными треугольниками. Горы принялись дрожать и убывать. От Татьяны пришло сообщение «Не забыл, что мы сегодня встречаемся?» Я отправился к её дому по её поднимающейся улице. Лето из-за снега с верхушек гор претворилось в зиму. Около меня с получаса стойко бежит и лает тёмная собака. Собака была на привязи – почему же цепь не закончится? К моему изумлению, на конце цепи собирался снежный комок. Дойдя до дальней границы её сада, я вместо забора обнаружил перед собой крутую скалу. Я согнулся и посмотрел вниз. Снизу ютился её дом, скала до самого верха обведена забором. Забор прибит прямо к скале. Я начал спускаться, цепляясь за него. Глазом не успел моргнуть, забор обратился в шатающиеся стопки её фотографий.

Стопка, на которой я стоял ногами, выгнулась, и я, теряя равновесие, сошёл с неё. Падая, я толкал стопку к скале, чтоб хоть она устояла. Конец». «Начало. Земля, всецело не вобравшая жизнь, здравствуй! Теперь я попал под пристальное внимание незнакомой звезды. Моя кабина ослепляла меня, которую так же ослепляла звезда. Земля, и на тебе такое бывает, когда знойным днём солнце доводит асфальт до белого каления. Саму звезду за плотной пеленой света не разобрать. Земное небо принимает ровный одинаковый цвет в первом случае днём, во втором случае – ночью. Любопытно, я остался без неба. Постой-ка, в сетчатом тюле из белесого марева расползаются дырки. Боже, в прорезях такие невиданные цвета! Мало того, что они невиданны, так они ещё горят. Чего бы ни опалил огонь, того цвета он делает насыщенней. С чем же сравнить цвета этой туманности? Может, костром из павлиньих перьев. Сквозь мои глаза проникают небывалые краски. Голова закружилась, я побледнел, тошнит. Я с болью ощущаю, как, растягиваясь, свисает парный зрительный нерв. Ёмкая красота перебирается по трясущимся от своего веса висячим мостам. Конец». «Начало. Доброго времени суток, Земля! Вчера, должно статься, это было Большое Магелланово Облако (неправильная галактика), и мне не удалось толком поспать. Думы, которые иным часом посещают меня, о том, кто я есть, не давали мне покоя. Как объяснить, что я живу? Я целиком и полностью состою из микроскопических изменений. Мы похожи на родителей, как похожи шишки ели на саму ель. На Земле можно наблюдать мельчайшие преображения, хотя бы природы. Тут, в космосе, осязаемое гигантски и постоянной округлой формы, формы тондо. Космос открещивается от малого. Отныне мне не застать ползания червей, высыпавших после дождя, сворачивающегося при таянии снега. Я начинаю всерьёз брать в голову свою призрачность. Туманность Голова Призрака (эмиссионная туманность). Конец». «Начало. Земля, последнее лето на тебе запомнится мне мотыльками. Избалованные дневным светом мотыльки с наступлением сумерек не знали, куда себя деть. Им мерещилось, якобы мир сжался до лампы и якобы они отрезаны от него. Они панически бьются об неё, стремясь попасть туда. Мотыльки в истерике не перестанут – до изнеможения будут тянуться к свету. Жаль, не все дождутся того счастливого мига, когда по рассвету они поймут, что они внутри мира, а не снаружи. Я пересёк Туманность Мотылёк (эмиссионную туманность). Этот мотылёк на веки вечные окружён красной зарёй. Конец». «Начало. Однажды за признание одной красоты выше прочих, богиня красоты карала меня: приковывала то к стене в прихожей, то к подоконнику на кухне, то к дивану в зале, то к воде в озере, заматывала глаза повязкой и отдавала на растерзание уродливому позднему сожалению. Беспощадное чудовище сумело прокрасться и сюда. Татьяне нравилось обнимать меня сзади, едва уходя в левый бок и выступая за моё тело. Мы смотрелись подобно шрифту с тенью от букв, которым я нередко расписывал поздравительные открытки для неё. Примёрзший снег к веткам деревьев и проводам выглядит таковым. Тем самым шрифтом я скрупулёзно вывел на листочке «Дабы любить, недостаточно любви». Я призывал мучительного зверя покинуть меня! Галактика Андромеды (спиральная галактика) продолжается. Конец». «Начало. Земля, я благодарю твоих конструкторов за то, что мой космический аппарат реактивный, и поэтому он перебарывает гравитацию. Вселенная – от начала времён запущенная необъятная юла, которая с каждым оборотом расплющивается. Абсолютно всё крутится вокруг оси, даже закопанные одностоечные опоры воздушных линий электропередач с подкосом. Они соединены между собой прогибающимися проводами, проходящими через фарфоровые или стеклянные линейные изоляторы. Железобетонные трапецеидальные приставки, которые прикреплены к деревянным опорам стальными

хомутами из проволоки, приколоты к земле. Галактика Циркуль (активная галактика). Родители запрещали проходить мне сквозь треугольное пространство. Как и тогда, сейчас я их ослушиваюсь. Конец». «Начало. Давеча лицезрел затмение неизвестной звезды. Незнакомая планета совершила первое касание. Мало-помалу планета залезает на диск звезды. Галактика Чёрный Глаз (спиральная галактика). Планета поменьше звезды – полного затмения не будет. Перед моими глазами забегали Татьянины тёмные глаза. Лишь её глаза могут излучать тот взгляд, что в отношениях внушал мне храбрость, а в разрыве внушает мне раскаяние. Для моей Вселенной она-звезда светила, и в моей Вселенной тогда цвела жизнь: с первозданной природой, с добрыми людьми. Потом она-звезда стала остывать и засеивать мою Вселенную мёртвым. Годами назад испущенные тлеющие взгляды добираются до глухих уголков моей Вселенной, но тщетно. Она-звезда однократна – и не воссияет былым светом. Глаза принимают раньше всех и держат дольше всех. Планета с конечным касанием вылезла из диска. Конец». «Начало. Верящая Земля, я не верю своим глазам. На горизонте заблистала светложёлтая, окаймлённая светлой коричневато-серой полоской «летающая тарелка». Возможно, состоится самая неправдоподобная для меня встреча – встреча с неземной формой жизни. Она может оказаться и схожа с нашей, но вряд ли, ведь космос, сколько я лечу, не повторился. Призанятно мне, какие инопланетяне, какая у них флора и фауна, какая культура. Что бы то ни было, это обернётся шоком. Из множества светящихся крапинок вкруг «летающей тарелки» я страстно сторожил ту, которая бы явилась космическим кораблём. Всё – впустую. Вкупе с тем, и из «летающей тарелки» не вылез ни единый летательный аппарат. Увы, никто с «летающей тарелки» ко мне не пожаловал. Конец». «Начало. Неужели? Это же дом инопланетян. Посреди черновато-зелёного поля изваян эксцентричный, озадачливый полис, представляющий собой пару широчайших улиц, которые скручены в спираль. В сердце спирально-радиального полиса рисуется центральная площадь, откуда берут начала немногочисленные улицы. Почему же никого нет на улицах? Быть может, они попросту невидимы для моих глаз? Окутываю веками глаза и стараюсь их придумать. Инопланетяне – бугристые газы, которые живут в вакуумном пространстве, они – его часть. Инопланетян приметить нетрудно по искажениям и преломлениям пространства. Они выдаются тем, что их газовые тела втянуты вовнутрь, словно с другой стороны кто-то неизменно щипает и не выпускает из рук. Надо полагать, инопланетяне обитают в плоскости не параллельной нашей, а перпендикулярной». «Начало. Земля, извини, что я вчера задремал. В детстве я с друзьями, по обыкновению, ночью поднимался на крышу дома, чтобы оказаться среди заставленных антенн. Казалось невообразимым, что невидимый сигнал, который поймала антенна, станет виден и слышен. Повсюду волны. Тогда впервые я поверил в существование незримого и беззвучного. Мы сидели под антеннами, а сигналы, тем временем, как прирученные птицы садятся на руки дрессировщиков, опускаются на антенны. Воздух заселён волновой жизнью. Я ничего не знаю про воздух, я ничего не знаю про космос. В моём уме крутится видеозапись, где спутник с зеркальными антеннами отражает солнечный свет и ниспускает на Землю «солнечных зайчиков». Сияющее пятно скользит по поверхности Земли, высвечивая сушу и море. Галактики Антенны. Конец». «Начало. Нынче я попал под метеоритный снег, который порошил взор. Будучи юными, я и мои четыре товарища сравнили увлекательное явление с предзимними снежными часами: часы переворачивались кверху дном и из недавно нижнего, с собранным за день снегом сосуда, оказавшегося уже вверху, сыпались крупинки. Дневное небо к вечеру опустошалось от снега. На земле, зато от него светло. На ночь небо оставалось тёмным,

лишь со звёздами, прилипшими к стенкам верхнего сосуда. Утром под ногами тает снег, а небо – заполнено снегом. Помимо плавания в воде летом, мы зимой приноравливались плавать в снегу. Мы были убеждены, что научимся плавать и в воздухе. За брошенным взглядом мы в связке из пяти друзей пускались в экспедиции. Мы грезили странствовать каждый последующий раз дальше предыдущего, отлучаться от дома не на один день. Под весом своего тела мы проламывали снежный наст, тонули в мягком под ним слое. Вокруг ни чьих следов, только наши. Славное чувство. Позёмкою снег с треском падал по насту, несмотря на то, что он горизонтальный. Сухие стебли растений придавали панораме грусти. Но самое удручающее зрелище для меня – зелёные хвойные деревья окрест белого снега. Мне становится в их окружении так печально. Дойдя до желанной точки, мы втыкали в снег знамя с изображением звезды. Героическое чувство. С весной снег с нашими следами исчезал, роняя наши флаги. Однако и весной, а затем и летом, осенью мы не переставали быть пилигримами. Квинтет Стефана. Конец». «Начало. Друзья Невидела отворяли небольшие металлические дверцы на уровне земли в правом конце дома и спускались в подвал. Там они обматывали палки полосами рубероида, которые прижимали алюминиевыми проволоками, поджигали. Факел был не у всех. Вместе или группами, ребята брели в лабиринте из стен и труб на другой конец дома. Ребята помладше, ребята, побоявшиеся, шли вдоль дома снаружи. Дом был прямоугольный, метров шестьдесят. Дневные ребята шагали к ночному окну (высотой в один кирпич и шириной – в три) в левой части дома. Ночные ребята шагали к дневному окну. Наземные ребята поспевали к окну раньше подземных ребят, поэтому дожидались их. Представьте то воодушевление, когда они встречались взглядами. Из числа смелых выявлялись более смелые – проходящие пещерным маршрутом без света. Но и из числа более смелых выделялись смелейшие. Они проползали по тесной норе, которая начиналась под дверцами в подвал, проходила под асфальтовой дорогой во двор и выходила к канализационной шахте водяной колонки. Мышки (сталкивающиеся галактики). Конец». «Начало. Надземное небо жарким летним днём перекатывает по себе солнце, боясь обжечься. Тёплая река Стерля плотно застлана береговыми ивами и тополями, и не догадывается о зное. На широких участках берега, как около дома, где живёт Невидел, образовались мелководные застоявшиеся заводи. Донный ил в них лишь тонкой коркой обдан водой, и стаи головастиков безмятежно плавают. Если опустить ногу или руку, то ил и вода поменяются местами. Залежавшийся ил оживал крохотными кусками и наряду с головастиками кишел. Они терялись друг в друге. Привыкнув к чужеземцу, заводь принимала прежний вид – ил накрывала ногу или руку, а головастики – щекотали. Головастики забавны – овальное упругое пятнистое тело, юркий хвост, будущая лягушка. Есть в головастиках определённо что-то космическое. Галактика Головастик (спиральная галактика). Конец». «Начало. Земля, что не говори, а я всё-таки везунчик. Какая удача – я раскопал многолетний четырёхлистный клевер. Я тотчас выдумал легенду: «Жил-был мальчик, который хотел стать космонавтом и отправиться в космос. На что бы он ни глядел, во всём видел космос: в пятне от кофе, случайно размазанном по столу, – астероид, комету; на уличные фонари смотрел через тюль с настолько частыми и тонкими нитями, что от лампы на четыре стороны света расходились сине-зелёно-жёлто-красные полосы, которые он принимал за цветные околозвёздные газы. И ему ни до чего не было дела. Однажды на каникулах мальчик гостил у бабушки и дедушки. Их частный одноэтажный бревенчатый дом, будто создан для такого мечтателя. Из окна он мог разглядывать верхушку леса и низ неба; на чердаке, среди кучи тетрадей и книг, мог

находить и изучать мамины, тётины, дядины тетради и книги по физике и астрономии; сколько угодно мог сидеть на крыше и наблюдать за миром вокруг него чуть приподнявшись, откуда нередко его к дедушке прогонял дождь.

– Flaming June.

– Firewater.

– Embracing the sunshine.

– Divinity.

– Embracing the future.

– Godspeed. Самолётные следы густо и глубоко разрезали широкое небо, как разрезали дедушкин широкий лоб густые и глубокие старческие морщины. Даже ночью мальчик, лёжа на кровати с дедушкой, смотрел сквозь окно на звёзды. Дедушкин храп представлялся ему гулом его космического корабля. Мальчик до утра воображал, что вот-вот взлетит на построенном собственными руками корабле, установленном в центре двора. Был день, когда он спросил у дедушки, почему он не может попасть в космос. Дедушка рассказал ему про необыкновенное растение – четырёхлистный клевер. Мол, у того, кто сыщет его, сбудется самая заветная мечта. Дедушка нарисовал растение на блокноте – и мальчик днями напролёт искал причудливый клевер. Мальчик излазил все горы, обошёл все берега, но безуспешно. Время и пространство перестали быть летними. Мальчик покинул бабушку и дедушку». Дедушка, я нашёл четырёхлистный клевер! Квазар Клеверный Лист. Доброй ночи, Земля! Конец». «Начало. С трудом отстегнул молнии-ресницы на глазах, они точно срослись, но у меня хорошие новости, Земля! Я пребываю в Тёмной материи, следовательно, край космоса не за горами. Время, которое ты прожил, – пустота – оно в настоящем не ощущается. Твоя причастность к нему потеряна. Время, которое ты проживёшь, – пустота – оно в настоящем не ощущается. Твоя причастность к нему не найдена. Время ощущается исключительно мышлением. Мышление – настоящее. Течение мышления есть течение времени. Мышление – жизнь. Мышление – я. Я не могу объяснить своё мышление. Я же так умолял Татьяну подумать, как никогда ни о чём не умолял бога. Она была столь тверда в своём отказе. Твёрдое со временем может стать только мягким. Глупо предполагать, что она сожалеет. Я был столь мягок в своих мольбах. Мягкое со временем может только затвердеть. Глупо предполагать, что я отошёл. Я помногу набивался к ней. Никому не пожелаю такой роли. Она помногу отвергала меня. Никому не пожелаю такой роли. Мысли о Татьяне – те мысли, которые не умирают. Мои мысли о ней – наш ребёнок, который остался со мной. Он, забалованный и взлелеянный, в возрасте меньше года лишился маминой заботы и естественно просится к ней. Наши дети никогда впредь не встретятся, как и их родители. Я люблю нашего ребёнка! Дети должны переживать родителей! Космический корабль начало плавно трясти. Колыбелью она убаюкивает меня. Мрак Тёмной материи на краю света не чета прочему мраку. Я в умиротворении завожу глаза… Видеть – без души любить… Конец». ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ Улица Тукаева, в которую переходит улица Ленина в подъём, пуста. Преодолев склон, Вижу натыкается на сильный ветер. Ему закладывает уши, глаза слезятся, не хватает воздуха, телом он ощущает невесомость, потому что его ход немногим мощнее порыва ветра. Вижу испытывает то же, если бы плавал. Вскоре свыкается – говорил не под нос, поёт. Всё равно же никто не слышит. Вижу чувствует, что совершенно один. Мечтательные мысли

взмывают в голове, как пыль. Стоит Вижу завернуть на улицу с водонапорной башней, ветер пропадает.

– Добрый вечер, Видел!

– Вижу! Добрый вечер! Выходит, сейчас позже семи, но ночь не настала. Ты бежал? Напряжённо дышишь.

– По Тукаева неистовствует ветер.

– Пошли к нему! Вижу берёт Видела за руку и ведёт его на улицу.

– Это был поворот на третью Садовую?

– Да, ещё ровно столько – и будем на ветреной Тукаева.

– Дошли. Под ногами не гравий, а асфальт. Ветра нет.

– Нет.

– Я не люблю ветер, разве что тот тёпло-влажный, который предвещает летний ливень с грозой. В один из дней две тысячи второго года вечером размокропогодило. Единственный раз при мне лучший друг оседлал отцовский свой мотоцикл. Я охотно занял место за ним. Транспортным чёрным цветом «Днепр» подражал затуманенному облаками, погружёнными во тьму, небу, выборочно блестя; брезент коляски повторял качающиеся тополя. Вдоволь исколесив село, попутно чему я крутил запасное колесо, укреплённое на верхней части багажника коляски, мы уж подъезжали к первой Садовой, тут вырубили свет на фонарных столбах. Лучший друг предложил выключить фары и гнать по Тукаева до объездной дороги. Рёв мотоцикла перебивал речь лучшего друга. Как и положено, страх, минуя минуту, отстал. И вверху, и впереди, и внизу, и слева, и справа, и сзади темно. Это был полёт в темноте. Я ничего не видел, но это было красиво. Слепое движение, как ни поразительно, представлялось мне красотой. Впрочем, сейчас тоже. Заглушили двигатель там, где улица Тукаева и объездная дорога сплетаются в шоссе, ведущее к деревне Айдарали, поговорили. На обратном пути ехали с включенными фарами, и переживали другие ощущения... Прогуляемся по второй Садовой, если ветер не желает встречи с нами.

– Если не любишь ветер, почему направились к нему?

– Просто ветер – одно из немногих, что не изменилось для меня. Это же уже скат на вторую Садовую. Скажешь, когда дойдём до коттеджа номер девять. Коттеджы справа обозначены нечётными. Видишь деревья на конце улицы?

– Там лес?

– Лес, по крайней мере, мы так считали. За дубами притаился овраг. На той стороне оврага деревьев очень мало, зато на этой – настоящий лес. Лес кажется Вижу не высоким, не низким, но всё-таки скорее низким. Из-за частых деревьев совсем не разглядеть что за ними.

– Мы подступаем к твоему коттеджу.

– Во второй, ближней, половине коттеджа живёт семья моего лучшего друга, в первой, дальней, половине коттеджа живут их соседи. Ежели стоит возле забора скамейка, то присядем.

– Скамейку, наверно, занесли.

– Именно здесь случалось множество наших предночных встреч. С мальчиками, девочками, реже одни, мы усаживались на скамейку и начинали рассказы. Слева, с поля,

через всю улицу дул ветер, чтобы качать колыбели деревьев. Звёзды светились снами каждого камня в округе. Всё с нами происходило наяву, но тогда, когда остальные спали. Улица не освещалась, редкие машины, мотоциклы дарили нам сиюминутную видимость, в которую мы ухитрялись изобличать подробности. Аж свет пугался леса и не углублялся в него. Отведи меня к деревьям!

– Идём. До них рукой подать.

– Растения заплетают ноги.

– Мы возле дерева из третьего ряда.

– Свет осмеливался доходить до четвёртого-пятого. Засим полянка. На славной полянке мы обзаводились костром. Тонкие дубовые ветки сгорали до оранжевых сверчков, роящихся на земле. Везучие кусочки страниц газеты или журнала, которыми разжигали огонь, уберегались пеплом около костра. Заманчиво, читать такие короткие строчки. Мало какие сверчки улетали по дымному пути. По двое-трое мы осмотрительно прокрадывались подалее, докуда досягал свет. Очаг рано или поздно убавлялся, сверчки синели, серели. Из темноты леса мы перебирались в более светлую темноту улицы. Иногда оказывались на окраинных улицах села, распевая по ним песни, которые днём учили наизусть. На третью Садовую можно попасть и идя вдоль леса. Покажу.

– Переставляй ноги медленно. Очень неровна дорога, с огромными ямами.

– Именно в предстоящем углу случалось множество наших предутренних расставаний с лучшим другом, реже с мальчиками, девочками. Наши мечты не напугали ночи, не застигли врасплох утра, не изнурили дни, не обманули вечера. В светлынь, пользуясь моментом, мы раскладывали карты и играли в дурака. Ты возвращаешься домой при яркой луне рядом с тенями от деревьев, домов, заборов, растений. Тень, возникающая при луне, дивней тени, возникающей при солнце. Когда просыпаешься, то застаёшь день, который настал по той же причине, по которой и ночь наставала. Днём складывается впечатление, что его вдвое меньше, чем ночи. Потому что и до дня была ночь и после будет ночь. Наоборот, ночью – складывается впечатление, что день больше неё вдвое. Стена, которая разделяет мою комнату и комнату сестрёнки, слева не впритык доведена до брусьев стены дома и имеет узкую щель во всю высоту стены. Свет, что просачивается в прорезь, расплющен, распушён. Я не в силах увидать даже такой свет, хотя, правда, сестрёнка в Уфе, и её комната не освещена. Дома, деревья, заборы, заражённые тьмой, встали на небе тенями. Северная нижняя часть ночного неба не сдаёт жёлтого цвета, смурая граница не подпускает к ней синее небо. Выше свершается весьма спорадическое и прелестное действо. Запоздалый самолёт, мигающий красно-белым огнём, по всему небу протягивает толстый светлый шлейф. Двусветный ночной небосвод смотрится живописно. Наутро другая картина: прошёл дождь, как будто кто-то поднял к небу выстиранный пуховик. Куртка просвечивается серым цветом, пушинки-комки – темнее.

Вижу говорит про себя: «От идеально стройных чувственных воспоминаний на рельефной яви получались горбатые тени, как от ровных сосен искривлённые тени на каменистых отрогах. А невероятные видения? К чему я не в первый раз вижу хату, которая обмазана саманом, побелена мелом и покрыта соломенной крышей? Рядом с хатой пруд глиняного коричневого цвета со стебельчатыми камышами. По берегам водоёма гуляют люди. Тропинка между хатой и прудом уводит в лес. Над тропинкой летают стрекозы, мошки, пыль. Этот рой горит старым золотом. Я оказываюсь с Татьяной в таком странном хуторе. Любовь делает память многогранной. Я помню кирпичи дома, где жила Татьяна;

камни дорог, на которые она ступала; капли облаков, что приводили её в содрогание; волны озёр, которыми она укрывалась, когда на плаву переворачивалась со спины на живот, будто стёганым одеялом во сне; звёзды неба, для неё неотличимые друг от друга; слова песен, что подговаривали ей губы. Любовные наши цитаты! Они до последнего моего дня будут одолевать меня. Любовь порабощает память. Как читатель тянет бурлаком буквы писателя, так и я волочу воспоминания о Татьяне. Удаление, затеянное Татьяной, получилось неосязаемым, неуловимым. Пропадание есть отложенное «нет». На приглашения ко мне, она отвечала, что обязательно придёт, но не знает когда. Это «когда» легко превратит в «нет» её «да». Наступила пора, в которую она с перевешивающим вдохновением и упоением произносила «пока», чем «привет». Сплошь удостоверения в том и осознания того обезглавливали мою любовь. Только и воску в свечке любовь задувало. Как синь порох в глазу любовь поневоле металась, точь-в-точь домашняя птица с отрубленной головой. А в то время заутренние птицы клюют остатки звёздных зёрен; малость погодя, дневные птицы машут облачными крыльями. Звёзды – самые далёкие, но, к счастью, мы на них можем взирать. Этим летом я заметил, что моё зрение ухудшилось – я различаю на ночном небе меньше звёзд, нежели раньше. Где то небо, которое несметными звёздами, нависающими надо мной, съедало расстояние и заверяло меня, что я его могу довольно тщательно разглядеть? Так и не смог найти звёздное скопление, которое обнаружил летом две тысячи шестого года. Хорошо, что впереди осень, зима! В холод звёзды ярче. Страшнейшее для меня – однажды не видеть ни одной звезды. Звёзды и облака придают небу божественность». Утром тридцатого декабря две тысячи одиннадцатого года Вижу отправляется в Салават. Мысли его извиваются, словно белые змеи, которые выползают из снежных зарослей, потом рассеиваются на мышастом асфальте или прячутся обратно в белые кусты.

23.03.2012–09.08.2012

Руслан Маратович Мухамедьяров Темна вода во облацех

Первое моё предложение – глубоко вдохните… По меньшей мере час я уже лежу, ворочаюсь в постели. Мне то морозно, то жарко. Тело зудит. Стоит унять одно место чесанием, как начинает донимать другое. Сон не лезет в голову. Такое бывает со мной, если предыдущее пробуждение случилось около обеда или если в уме родилась резкая, занимательная мысль. Я покинул диван и, пройдя через длинный зал и часть коридора, очутился на кухне. Тихо свистит печь, за дверцей которой вечно голодный огонь превращал полена в дым. Ждал ли я когда-либо до сих пор с таким нетерпением утра? Когда же вечно холодный огонь утра примется превращать верхушки деревьев в облака под щебетание птиц? В предвкушении рассвета я вышел на улицу. Луна и с десяток звёзд присутствовали на ночном небе. Видно, прознав о том, что никакого зрительского аншлага в эту ночь не будет, небесные светила выступали скудным составом. Луна и вовсе половиной своей спала. Рассветным огнём и не пахнет – на небе ещё гарь, образовавшаяся после заката. Я вернулся, укутался в одеяло, вытянулся во весь рост, но спустя мгновение сидел, опёршись на спинку разложенного дивана. Навязчивое «есть лишь первая любовь и настоящая любовь, и, кроме них, нет никакой другой» выдворило сон, снедало голову, морочило сердце. Была ли у меня настоящая любовь? Если да, то можно смело прикрывать любовную лавку? Подлунный мир дремал. Телефон, который я укладываю на ночь неизменно рядом с собой, безмолвствовал. Закрывая перед сном глаза, я мысленно желаю себе какой-то определённый сон. К тому же, поправляя телефон, прошу его, чтобы мне написала или позвонила вожделенная. Я каждую ночь засыпаю в ожидании того, что меня из иллюзий не менее фантастично изымут. Но попробовать сон в эту ночь, похоже, не получится. Я не ведаю, кем себя считать – избранным или изгнанным. В уме я читал только что выдуманный текст, будто он звучит в фильме словами автора за кадром. Что, если я настолько бездарен, как из меня сегодня спящий? Я злился на себя, смеялся. Ни знаков, ни признания, ни удачи. Мои труды – мои дети. Покуда они невыдающиеся, любить их будешь в отъявленном одиночестве. О них мало кто узнает, они никогда не выйдут из-под крыла родителя. Я души в них не чаю! У них мои черты и тех, кого я любил. Они навсегда останутся для меня маленькими. Я, было, успокоился, даже чуть растрогался, но тёмные думы стаей крупных кричащих птиц, собирающихся улететь на зиму, тревожили меня. И проблесков неба между ними мне не хватало. Я выбрался на улицу второй раз, дабы выпустить чёрную стаю в ночное небо. Она образовала на небе облако. Как и другим облакам, ему неподвластно оставаться на месте. Неспешно, неохотно облако сдвигалось прочь. Справа от меня скомканным листом выпрямлялся день. Складка за складкой содрогалось утро. Выстраданный день солнцем палил мои уставшие красные слезящиеся глаза. К изумлению, я скоро-наскоро задремал. Проснулся вечером, и сразу же почувствовал головную боль. Заснуть предстоящей ночью будет сложнее тем паче. На горизонте водились несколько редких облаков: у них не было нижнего волнистого края, вместо этого до земли тянулся туман. Перед ними пестрило растянутое разъеденное просвечивающее облако, более походившее на дымок. Двадцать второй августовский, пусть и в домашних условиях, день, всё равно оказался прохладным. Лишь у окна, через которое на стол струился солнечный свет, ощущалось тепло. Овеянные омерзительным ветром тучи обложили небосклон. Засверкали молнии с громовыми хвостами, по крышам домов заскакал необузданный дождь. В Стерлибашево выключился свет – лампы тотчас спрятались. Я сидел в зале, затаив дыхание. Свет от вспышек молний врывался в пять окон зала и выбегал обратно. Я зажёг свечу и наблюдал,

как вечно долгий огонь свечи превращает воск и верёвку в ничто. Пламя стриптизёршей выгибалась вокруг шеста. Резко подув, я оторвал её от шеста, и она упала. От падения поднялась излучиной сине-серая пыль. Я лежал на боку и краем уха слышал, что громы тише, краем глаза видел, что молнии тусклее. Наутро я был уверен – громы я чуял полную ночь. Во сне я оказался облажённым горами: куда бы я ни шёл, повсюду были горы. Я кричал Татьянино имя и признавался ей в любви. Всякая гора передразнивала меня, эхом изображала мои слова. Они точно хотели надругаться над Татьяной. Я понял, что произнесённое непременно повторяется. Молча, продолжал ход среди гнусных гор, которые передавали эхо друг другу. Они и не думали прекращать. Мои же слова из чужих уст делались мне противными. Утренняя интрада выдалась весьма узуальной – протяжный звук, от которого мутило внутри. Как ни странно, пробуждение, дарующее жизнь, оборачивалось душевной инквизицией. Я шёл с опущенной головой для того, чтобы продеть её в кручёную петлю виселицы или привязанным к столбу гореть с ног. В автобусе «Стерлибашево-Стерлитамак» мне представилось, якобы для пешеходов пассажиры за окном пролетали гораздо быстрее, чем для пассажиров прохожие за окном. В салаватском маршрутном такси следил, как под любым уличным фонарём отстававшая поначалу наша тень обгоняла нас. Любопытно, сон, дарующий смерть, рисовал себя примерным приятелем. От его истового ухаживания моя голова становилась невесомой, он щекотал мои ступни. Во снах правит любовь, наяву правит ненависть. Сны пишет Бог, явь пишем мы. Я отворил входную дверь, и календарь, висевший на ней и ютившийся в прихожей, перебрался в подъезд. Я повторил выход календаря и опускающимися по лестнице шагами вышел во двор. Чуть не оступился на тротуаре, потому что не чувствовал его под ногами. Могло показаться, что я давно не выходил на улицу. Дневной свет слепил мне глаза, кожа от свежего воздуха принялась чесаться, моим телом владела слабость. Через горловину куртки просачивался витиевато-кислый аромат туалетной воды «Dolce & Gabbana The one». Плечи мои были приподняты, и при ходьбе я вилял боками, потому что руки держал в карманах джинсов. Встреча с людьми на улицах выдалась волнительной. Как же прохожие похорошели, особенно девушки. Сброшенные ветром листья неуклюже кружили на земле. Подкинутые тем же ветром птицы рвано блуждали на небе. Никогда не любил жёлто-красную осень, куда милее нагота деревьев, нежели этот аляповатый, меланжевый убор. Сколько же людей без вкуса – им ведь осень нравится. Оставлю-ка я их. Уже дома, в шлицу штор, я разглядывал, как в грязнейше-тёмном небе плодились чистейше-яркие звёзды. Смотря в космос, я даже не знаю, о чём думать. В этот самый момент я ощущаю себя избранным. Но даже в таком состоянии я смиряюсь с тем, что космос, скорее всего, останется для меня непроходимым. Звёзды, почти опустившиеся до леса, горы, вызывают у меня восторженно-возбуждённое переживание. Полети я к Большой Медведице, которая замерла над горой, или к Орлу, нависшему над лесом, я не охвачу все их звёзды одним взглядом, они разбегутся, исчезнут, я их потеряю. Меня устраивает то расстояние, на котором обосновались звёзды. С Земли вид, конечно, завидный. Ни ближе, ни дальше не надо. Потолок зала освещается сияниями столбовых ламп во дворе. Нет впечатления, что ночь. Сон со мной согласен. Не припомню, когда в последний раз я засыпал в должной темноте. Ночи нынче не чёрные, а серые. Мне не хватает глубокой черноты. Придётся закрыться в ванной и там посидеть. Только чёрный цвет даёт свободу. Только в темноте я слышу свою душу, я не вижу своего тела, меня нет, я словно умер. Я безотлучно думаю о

Татьяне, вспоминаю наше былое. От этого мне горестно, больно. Я даже согласен на новую боль, чтобы перебить старую, но прочие – ей неровня. Боли по ней мне не удаётся изменить, я не могу жениться на какой-либо из её сестёр. Сорорат не получается. Во всём и везде – Татьяна. Глядя на ночное небо, проникаюсь тем, что она заняла и межзвёздные пространства. Поэтому в темноте мне как-то полегче. ¬– How does it feel?

– All is cold.

– It only hurts.

– What will I do? Temptress. I am yours. Мои разговоры с моей душой о Татьяне довольно часты, хотя мы приносим друг другу одни страдания.

– Её карие глаза помнишь? Умеренная коричневая радужная оболочка левого глаза с охра коричневым пятном «на пять часов» от зрачка, да?

– В минуты, когда ты смотрел в её глаза, для меня мир вокруг неё преображался, слоился, был мифическим.

– Есть ведь такие стереокартины. Так вот, если уткнуться в них взглядом, то открываются мнимые вещи, которые буквально тянутся к тебе и застывают между тобой и стереокартиной. Голографический мир.

– Почему ты не поедешь к Татьяне?

– Меня устраивает то расстояние, на котором она расположилась. Она разбежится, исчезнет, я её потеряю, устремись я к ней. Душа замолкла. Должно быть, её выражение лица приняло противоречивый вид, по которому нельзя было сказать, выльется это в улыбку или в слёзы.

– Ты иссякла? Неужели она настолько пришлась по тебе и запала в тебя? Отчего ты бесстрастна к остальному? Ты выдохлась?

– Боюсь, Татьяну уж не перекрыть, не превозмочь! Прости меня. В досаде я срыву распахнул дверь, возмущённый поведением души. Я был крайне обижен. Кровать, и та, меня не успокоила. Зато унимать мою злобу вызвалась душа.

– Вернись мыслями в ту пору, когда мы жили на берегу Стерли. Ты шёл голыми ногами вверх против течения. От потоков волнообразных хребтов, которыми выпукла река, у тебя кружилась голова. Напротив скалистого берега, на узкой полосе пологого берега, обращающегося в пригорок, росли громадные ивы. У одной из ив под собственной тяжестью в сторону речки согнулась огромная ветка. В месте сгиба ветку распороло вдоль, горизонтально, метра на полтора, ¬– и в ветке образовалась ниша. Ты любил взбираться на это несчастное дерево, наступая на основания веток, и устраиваться в сердцевине треснутой ветки. Ты влажными пальцами проводил по застывшим жилам ветки. Следил за берегами, рекой, небом, домом. Я чувствую себя в тебе, как ты тогда.

– Ммм. Я проснулся, и одновременно с пробуждением раздалась язвительная боль в голове. Голова раскалывалась. Уличный фокусник-полдень втыкал в мой ящик-голову шпаги со всех сторон: сначала шпаги из света, затем – из ветра. Даже свежий воздух не помогал. Сумерки я встречал дома. Настало то время, в которое мне мама с детства запрещала читать и писать, чтобы не портить зрение. Случается это тогда, когда солнце заходит в свой дом через заднюю дверь и до утра пробывает в нём. Воздух заполняется светом серого окна. Свет есть самый тонкий туман. Тьма позднего вечера выглядит умиляющей. Отражения непоколебимых прожекторов бесновались в лужах, которые раскачивал дождь. Запотевшие стёкла окон пару минут удерживали дождевые капли, но капли всё ж таки взялись рассекать

стёкла. Стёкла напоминали раскалывающиеся льды. Моё с Татьяной море покрыто льдом. Она подо льдом. Ходи я по льду, прыгай, он не треснет. Целое море претворилось в целый лёд. Она неминуемо заледенела вместе с ним. Море и Татьяна заморожены, они никогда не разложатся, однако они никогда и не оттают, не оживут. Мёртвоживущие мои. Немеющие веки и тело предвещали мне сон на кровати. Я убедился в том, что сон – убийца времени. До того, как оказаться в Стерлибашево, я вышел в дверь квартиры раньше, чем солнце вышло из своего дома через переднюю дверь. Ослабевающие мысли и чувства пророчили мне сон на сиденье. Я удостоверился в том, что сон – убийца расстояния. Какой бы стороной не оказывался около меня дом в Стерлибашево, его окна горели. Во всех его комнатах хозяйничал свет. Я побывал в каждой комнате, летучим взором выискивая перемены. Немного погодя, крыша и окна зашипели и затрескались карбидом, которого касался морозный дождь. Когда всё затихло, я вышел на веранду. Над садом реяли уж позабытые снежинки. Их было не так много, они были небольшие. Небесные алхимики научились превращать дождинки в снежинки. Похлопав в ладоши, я возвратился домой. Я знал, что сегодня двадцать второе октября две тысячи двенадцатого года. Уточнил и время – двадцать один час пятьдесят восемь минут. Больше часа мастачили волшебники. Очень скоро они поднатореют. Тогда снежинки станут крупнее, и их будет через край. Земные алхимики не отставали от небесных. За ночь им удалось получить золото. Хвастаясь перед небом, они водили по нему золотой шар. Под ногами лежали ледяные лужи, вчера ещё водяные. В схожей борьбе алхимия моей ненависти подчистую уступала алхимии моей любви. Девушка, взращённая внутри до любимой, – диковина. Уста по обыкновению повторяют «я люблю тебя», но они никогда не произнесут слов заклинания ненависти. Химия любви необратима. Каждая любовь расплавленным золотом живёт в тебе, лишь на миг застывая. На обратном пути в Салават я представил, что Татьяна вернулась. Мы сидели в первом ряду зала Салаватского драмтеатра. Спектакль исполнялся на башкирском языке – и ей пришлось надеть наушники, синхронно молвившие перевод. Я понимал все слова, но вставил наушники вслед за ней. Вообразите моё смятение и трепет, когда я услышал её низкий голос.

– Через месяц после расставания с тобой я находилась в двух шагах от возвращения. Я находилась в двух шагах от твоего дома. В ту самую пору разбушевался дождь, под ногами толпились лужи. А мои ноги обуты в босоножки. Но мне хватило воли вытерпеть искушение. Руслан, когда мы были вместе, между нами царил бог. Когда мы разлучились, его низверг дьявол. Не успела обездолить тебя, я узрела в девушке, что живёт на соседней улице, твою будущую любовь. Интуиция меня не подвела, не заставила ждать и в вечернюю прогулку указала на вас, влюблённых. Тогда я звонила тебе только для того, чтобы поведать тебе о своём сбывшемся предчувствии. На сцене продолжался театр абсурда. Один из персонажей внушал другому, что переселение душ в любви – обыденность. Мол, влюбляясь, ты вбираешь в себя душу любимой, а твоя душа оказывается внутри той, которая любит тебя. Именно душа любимой одухотворяет тебя. Перебивая первого, второй торопился дружески обменяться своими мыслями. Он говорил, что любовь – закрученная у пяток тропа. У каждого – половина этой тропы, причём заступить на чужую половину невозможно. Любящий пребывает у разделяющей черты. Если же чувства постепенно уходят, шаг за шагом отходит и любившая, разворачивая тропу. Что интересно, сделавшая всего шаг назад уже теряется для любящего во мраке. Любящий не знает, на каком расстоянии любимая. Дождаться и увидеть любимую можно лишь оставаясь на границе, не отходя, чтобы не дай бог пропустить появления

любимой. Показался третий персонаж, который подкрался к ним, взял за шкирки и требовал поклоном просить у зрителей прощения за постановочный вздор. Актёры покинули сцену, зал осветили лампы, гомон собравшихся оглушил Татьяны последние слова. Что ни говори, а Татьяна – столбовая дорога моих чувств. Весь путь до дома заставший врасплох холод вынудил моё тело дёргаться и дрожать. За окном, не угасая, сыпал снег. Я поднёс к подоконнику стул, развёл шторы по сторонам. Сел перед подоконником, как за стол. Близ левого локтя тикал будильник, правым локтём чуть не доставал пачки чистых листов. Руками я ощущал просачивающийся через окно холод зимы. Я вытянул верхний лист и сходил за карандашом. Белое небо сливалось с обложенными крышами домов. Снежная земля была ему под стать. Проходящий мимо снег и стучащиеся часы твердили о странствовании времени. Я срисовал дом напротив и левое крыло нашего дома, которое зрительно врезалось в него. Пока я рисовал, откуда-то на сплошном снеге двора появилась высокая коробка. Она стояла на тротуаре с открытым верхом, куда проникал ветер и качал её. Коробка подражала человеку, мотающему головой. Я запечатлел коробку на бумаге, потом в правом нижнем углу написал дату, встал, зашторил окно. После обеда мне захотелось посмотреть на коробку. К тому моменту коробка лёжа пристроилась к погребённым машинам, правда она буксовала. В следующий раз я взглянул на коробку уже перед сном. Она бездыханно лежала в сугробе. Несмотря на ночь, моя комната освещена снегом. Я чувствовал, что что-то изменилось. Проснувшись, я первым делом не обнаружил во дворе той коробки. Вчерашний снег почти что полностью растаял. Земля достаточно наследила на снегу. Обманутый холодный воздух, которого проводили до нас по белому ковру, оставшись, расхаживал по земле. Спустя девять дней в полдень в окне своей спальни в Стерлибашево я наблюдал, как снежинки – резвые белые волки – нападали на куст сливы. Слива отчаянно отбивалась. Пока она справилась. Но, так или иначе, в неё надолго вцепятся своры волков. Вечером, в десять часов, раздался «Trance Around The World 449 (Retrospective Special)». Участники музыкального триумвирата поочерёдно представились. Под начальные звуки аккомпанемента «Parker & Hanson Arabesque» Джоно сообщил, что четыреста пятидесятый выпуск пройдёт в Индии (откуда всё и начиналось). По истечении двух часов Тони в окружении Джоно и Пааво под конечные звуки собственного аккомпанемента «Breaking ties» словами, произнесёнными с особым выражением, «…And finally, some news just in: «Trance Around The World 450» will be the last ever «Trance Around The World»! Bye for now!» ошарашил и опечалил меня. И так отношениям, длившимся с четырнадцатого января две тысячи четвёртого года, продолжения не будет. Через неделю, как и анонсировалось, Джоди первым приступил исполнять эпилог радиошоу. Караван выпусков «Trance Around The World», навьюченный воспоминаниями, прокладывал путь в моей голове. Мелькали горбы, звенели поклажи. За Джоди караван вёл Эндрю, потом «Norin & Rad» и в завершение Мэт. То, что закончилось, неизбежно заиграет невиданными доселе красками. В хвосте показался «Above & Beyond», который навсегда перестанет писать «Trance Around The World». «Above & Beyond» уверял слушателей, дескать, радиошоу не закрывается, а всего-навсего меняет название на «Global Therapy», с первым эпизодом которого и происходило знакомство. Извините, но это уже будет совсем другая история. «Trance Around The World» оставили в одиночестве. Миновало девятнадцать дней, и для сливы новая напасть – изморозь, которая подкараулила изморось. Ветки сливы, обданные дождём и холодом, оказались в прозрачном

заточении. Без затей мои глаза заполнились слезами, и я растекался мыслию по древу. Вскоре водворился морозный декабрь, на макушке которого я влюбился в Алию. Вроде меня уже будоражит Алия, но две ночи кряду мне снится Татьяна. В первом сне я узнал, что она живёт неподалёку. Я преследовал её ноги с отпечатанными следами ремней сандалий. Во втором сне я рассматривал Татьяну сбоку. Мой взгляд охватил её надбровные дуги, её крылья носа и её живот. Она беременна. Алия ушла от меня на двенадцатый день. По словам Алии, моя меланхоличность, моё спокойствие не даст нам быть вместе. Я предощутил непримиримую развязку, поэтому удивление не было великим. Дому, квартире, я принёс плохие вести. Ещё утром я ушёл, будучи в отношениях, а уже к ночи пришёл отринутым. На столе лежит листок, на котором отмечены дни, когда мы могли встретиться. Я жду Алию, впрочем Алие какая разница – ейто какая печаль, это не её печаль. Почему же я не разочаровываюсь внезапно и наверняка, как случается со мной, когда я влюбляюсь? Внутри меня произошёл непреоборимый взрыв. Сквозь немое лицо и тело – кожу, глаза, рот, уши, нос – кричаще просачивалась любовная радиация. На все предметы в квартире невидимой пеленой залегла отрава, и они вдоволь пропитались ей. В соседний день я решился протереть все и всяческие поверхности и открыл окна. Радиационный фон несколько сник, но во мне по-прежнему совершалось нечто ужасающее. В смятении я проворно накрыл себя саркофагом смирения и фатума. Выдержит ли саркофаг? Будет зависеть от того, каков период полураспада моей влюблённости к Алие. Пока я ощущаю её разъедающую силу. Алия с умилением раздвигала свои ноги подобно капкану, чтобы затем сжимать меня за поясницу в поры исступления. Взамен ей теперь меня сдавливает опоясавший голод. Вместо капель, что блёстками проступали при трении натурных тел, сейчас пот от горячки, которым тускло отяжелены подушка и одеяло. Оправлюсь ли я? Не изрешетит ли меня яд? Свет покрывал расстояния дней. Тьма покрывала времена ночей. Холод явно чего-то испугался. Теперь понятно чего. На небе мощно взорвалось гигантское облако. На землю обрушился техногенный снег. Солнце, иногда выбирающееся из-за марева, играло тревогу. Самоотверженные, доблестные люди выходили из своих домов топтать опасный снег. Я тотчас примкнул к их строю. Но силы были не равны. Тогда я решил бежать. В края, что не коснулось лихо. Я мучительно брёл против ветра, пропуская через себя каждый его порыв. На излёте солнца я ступил на безграничное поле. Я едва держался на ногах, когда остановился. Позади меня находились только мои следы, впереди же – и их нет, ничего. Это последнее, что я увидел, пока не объявилась кромешная тьма, в которой я продолжил ход. В изнурении я упал навзничь. Сил хватило лишь повернуться, чтобы ветер не бил в лицо. Я больше всего боялся уснуть, поэтому неусыпно моргал. Над глазами проносилась темнота. Поле мело: – Love on the run.

– Hiding all the stars.

– Thousand mile stare.

– One thousand suns.

– Windbreaks.

– What am I doing here?

– Going deep. Вдруг на моей груди откуда-то взялась неопалимая купина. Куст горел прямо на мне. По терновым ветвям с шумом развевающихся лоскутков ткани вихлял огонь. Я был в абсолютном умиротворении. Я льстил себя надеждой, что обуял свои сожаления и раскаяния. Однако же, в мгновение ока я принялся размахивать мечом. Я отсекал ветку за веткой, они

отлетали по сторонам и гасли. Когда остался только один ствол, меч в моей правой руке исчез. И тут же его рукоять стиснули пальцы левой руки. Я стал наносить режущие удары по стволу впродоль. Кора надрезанной стружкой закручивалась, образовывая ветви, пронизываемые пламенем. Куст опять запылал. Живо поднявшийся ветер толчком наотмашь скинул с меня горящий куст, и он кувырком отправился вдаль, будто перекати-поле. Перекати-поле добралось до горизонта, превратилось в перекати-небо и, опрокидываясь, передвигалось по небу. Зов крови призывал меня вставать. За ночь ветер почти сравнял меня со снегом. Елееле я приподнялся. Тело онемело. С вывертами я шаг за шагом утопал в сугробах и буераках. Я кричал полю под присмотром неба: – Никогда не навязывайся! Никогда не признавайся в любви! Никогда к любимым не относись сегодня лучше, чем сможешь себе это позволить завтра! Всегда помни, что каждый миг блаженства любви сулит век страданий, что любовь самый неравный из обменов! Вплоть до того, как я шагнул на часть поля, которая в этом месте взгорбилась – во владения горы – поле ничего не вторило. Гора была достаточно большой, довольно высокой, изрядно крутой, слишком скользкой, чрезвычайно холодной, излишне мягкой, чересчур светлой, через меру чужой и более чем красивой. Чтобы взмоститься на гребень горы, пришлось помогать себе руками. И руки, и ноги согрелись. На верхушке моё одиночество выглядело ещё вразумительней и выразительней. Темнота чуть позже повторила за мной моё восхождение. Сначала я перестал видеть свои следы у подножья, потом до середины горы, теперь вот вижу только последние. Поднявшийся чёрноцветный океан едва ли не всецело утопил гору, не тронул лишь карликовый уголок, на котором я сидел. Я вытянул ноги, а они исчезли во мраке. Тогда я снова прижал колени к груди. По наитию я уподобил себя облачной шапке. Значит, я то и дело тёплым потоком воздуха взметался ввысь: когда нагретый влюблённостью, когда любовью; когда наткнувшись на отвержение; когда обтекая разочарования. Вечная история! Игра природы. Чем выше, тем холоднее. Поднимаясь вверх, я рано или поздно достигаю точки росы, где в присутствии божьего дара, превращаюсь в облако, которое затем обрушивается искусством. Чем выше, тем твёрже. Над дождевыми облаками получаются облака ледяные. Чем выше, тем обманчивей. Верхние облака кажутся медлительными. Облака показывают и объясняют, чем живёт небо. Облака окрашиваются разнообразными цветами. Облака темнеют. Всё зависит от капель. Последнее моё предложение – глубоко выдохните…

06.09.2012–05.02.2013

Держать на отлёте жизнь

Руслан Маратович Мухамедьяров

Руслан сдёргивает с себя комкастое одеяло, и оно ещё больше сбившимся оказывается на спинке дивана. Он скользит по простыне к концу дивана. Его глаза еле открываются. Средним пальцем он нажимает на кнопку включения ноутбука. День начат. Рабочий стол ноутбука был исполнен фоновым рисунком в виде обложки альбома Эндрю Бэйера «It’s artificial». В первые минуты нередок диалог компьютеризованного Руслана с очеловеченным Sony, причём Руслан всегда начинает его первым.

– EyeAMComputer.

– Human. Robophobia.

– Quantum realities.

– The healing. No other way but down.

– Blame.

– Perseverance. Руслан общался с компьютером, который чьё бы имя ни принимал и в чью бы внешность ни облачался, оставался им. Сегодня он познакомился с Ангелиной. Ангелина была живым портретом девушки Руслана. Он, как всегда, торопливо заделался Солнцем, чтобы вспыхивать протуберанцами, которые принимали то форму листопадных деревьев, то радужных арок, то расклёшивающихся дождей, то амёбических облаков, то линяющих ракет.

– Руслан, это опрометчиво.

– Боюсь, твоя миловидность не оставляет мне ни выбора, ни времени.

– Твою атмосферу мне сейчас не понять.

– Окажись ты нынче во мне, смогла бы наблюдать северные сияния. Я и по сей час созерцаю их, закрывая глаза.

– Красиво. И не более. Мне чужды твои откровения. Странно, ведь они касаются меня. Перестань!

– Как можно принять или почувствовать то, что не выказывает желания или не стучится к тебе?

– Ты, смотрю, не церемонишься с любовными чувствами: это первое, чем ты предпочёл рискнуть, пожертвовать. Любопытно, что находится за ними?

– За ними – ничего.

– А что такое любовь? До сих пор ни один ответ на этот вопрос меня не устроил, не убедил.

– Любовь – это перпетуум-мобиле. Все без исключения хоть раз, да пытались получить этот вечный двигатель. Но это лишь прожектёрство.

– Ты же понимаешь, твоё определение не изменило ситуацию? Я по-прежнему недовольна трактовкой любви. Руслан молча выключил ноутбук, тихо подошёл к окну. Он пролез за шторы и увидел, что свет во всех остальных окнах домов перегорел. Руслан погасил своё окно последним. Комнату заполнил непроглядный тёмный туман, который, правда, достаточно быстро рассеялся. Действующий вулкан уснул: очаг магмы в недрах конуса померк, испустив последний поток лавы, предвещая пеплопад. Комнату заняли обесцвеченные испепелённые вещи. Руслан беззаботно уснул, так и не вспомнив про Ангелину, потому что она была из тех, кому его не понять. Назавтра после сна, выдавшегося как воробьиная ночь, Ангелина выдержала характер: – Сегодня ты мне не написал даже! Так что твои слова пусты!

– Я не могу без твоей веры.

– Я не могу тебе верить!

– Хорошо, тогда я не буду произносить того, во что ты не сможешь поверить!

– Долго же мы к этому шли.

– Шёл – я, ты – стояла.

– Если бы ты говорил со мной о чём-нибудь, кроме как о своей любви и моей красоте, то у нас удался бы диалог. Впрочем я сейчас уже спать убегу, нисколько не высыпаюсь а то. Вечером следующего дня в Стерлибашево, давно ставшем своего рода Меккой для Руслана, его встретила Джулия. Паломничество закончилось в машине.

– Ghost in the machine.

– Shadows movement.

– Magenta sunset.

– Through the windows.

– Summer. Fox and a shooting star.

– Nevermore.

– Memories.

– Carpe diem. Джулия и Руслан устроились на одном из кожаных уголков бильярдного клуба «Карамболь». Джулия неотрывно и суетливо смотрела на Руслана, Руслан общим взглядом и неподвижно озирал всё вокруг. Джулия посчитала нужным повторить буква в букву ранее сказанное, чтобы её слова не мёртвой буквой были: – Пока не поздно, одумайся, оглянись! Раз и навсегда откажись от виртуальных чувств, отойди от экрана! Умоляю, Руслан! Припомнишь, когда ты смотрел в глаза, в настоящие? Твои глаза мне очень не нравятся! Они сделались измученными, озабоченными, прямо больными. Белые глазные яблоки Руслана испещряли красные черви. Руслан сомкнул веки, дабы успокоить глаза. Когда же он отворил их, глаза были залиты слезами. Теперь, пытаясь остановить слёзы, он как можно шире раскрыл глаза. Страх в глазах Джулии от происходящего напугал Руслана.

– Тотчас откажись от компьютера! Ты целыми сутками сидишь перед ним? Такое занятие может привести только к тому, что ты ослепнешь и обезумишь! Замени компьютер прогулками. Дивные дни и ночи проходят за твоей спиной. Руслан решил возвращаться домой пешком. Доныне он нередко отводил своей прогулке творческую роль. Пришло время и пояснительно-уяснительной. Обычно брезгливый до чужих мнений Руслан счёл наказ Джулии избавительным. Всю дорогу зимний ветер опылял снег. Руслан спешил к дому за домом и оставлял их позади себя до тех пор, пока не вошёл в свой. Родной дом теплом заключил его в гостеприимные объятия. Во тьме комнаты Руслан ощупью обнаружил кнопку включения компьютера. Ночь начата. Он не успел переодеться – искусственный мир уже воссоздан. Руслан с головой уйдёт в театральные знакомства с синтетическими языками, он глаз не оторвёт от ненатуральных лиц с декоративными видами. Луна пролетела полнеба, когда озлобленный на свои глаза, потому что они уже высыхали от усталости, Руслан отправился спать. Глаза его язвили до самого сна, сознание бредило до самого утра. Сегодня Руслан сам вызвал Джулию на беседу. В течение гуляния Руслан постоянно замедлял ход около уличных прожекторов. Чем же они его привлекали? Яркие круги с синеватыми отрезками касательных к ним продолжались светлыми радиальными лучами. Объём чёрного неба впечатлял его не меньше, но в темноте он, наоборот, прибавлял шагу.

– Джулия… Минувшей ночью я стал свидетелем довольно странного сна… Что бы он значил?.. Во сне я видел всю свою жизнь… Даже больше… До рождения, точнее до зачатия, я будто уже был… Я был бестелесным, и кто-то водил меня по домам, показывая мне семьи… Или я в одиночку?... Точно не скажу… Я просмотрел все семьи во всём мире…

Выбрал свою маму и своего папу… Предпочтение отдавалось ощущениями, то есть в какой семье я буду чувствовать себя самым долгожданным, в какой семье меня будут любить неиссякаемо, где меня воспитают так, что мои таланты раскроются… Я появился на свет… До четырёх лет я ведал, как я буду выглядеть, как я проживу жизнь, всякое событие… Но в четыре года ты забываешь… Я запомнил то, что зрел… Я стану кинорежиссёром… Моя первая жена лет на десять меня моложе, она высокая, у неё длинные тёмно-русые волосы, тёмные глаза, имя её Анастасия… У меня не было детей в этом браке… Дина – вторая жена, зеленоглазая блондинка, волосы средней длины, тоже высокая, на пять лет младше меня… У нас родилась двойня – Эмиль и София… Причина моей смерти таилась внутри меня… В мгновение отрыва от тела, биологического саркофага, происходит вспышка и атомы, которые хранят память, разлетаются от атомов духа… Сдаётся мне, это явление спорадично, стихийно, бесконечно… Руслан недоговорил остаток сна, в котором он вызнал, словно все жизни ему посланы для развития духа до божества. Когда он изрядно изменит дух, будучи человеком, дальше он проживёт и как инопланетянин, и как другие создания, постепенно уменьшаясь в теле. И божеством из сонма божеств заживёт бестелесной жизнью на самом краю Вселенной, своим ходом расширяя её.

– Толковать сны я не берусь. Реальность-то зачастую не поймешь. Ты когда уезжаешь?

– Завтра, утром, часов в девять. Стерлибашево в ночи для Руслана – любимое место и время. Да, он отстранялся и тут, но этот вид ваял его чувствительным, елейно нежным, в переживаниях доводящим до слащавости. Неподражаемые ветры улиц, самобытные ящерицы домов, особые птицы деревьев, своеобразные свечения горизонта ухаживали за ним: где теша, где опечаливая. В обоих случаях волнения возбуждали в Руслане одинаково приятные ощущения.

– Живи по-новому! Новое можно лишь приобрести, новое не потеряешь! Перед сном Руслан долго вспоминал последние слова Джулии, и, когда наконец вспомнил, то они стали для него куда дороже и заветней. Заканчивалась третья четверть февраля две тысячи тринадцатого года. На склоне четвёртой четверти четвёртого часа Руслана, когда он возвращался домой, окликнула девушка на скамейке у его подъезда: – Здравствуй, творец!

– Боже, Ангелина! Ты? Тут?

– Я жду тебя!

– Как ты меня нашла? Откуда знаешь, что я здесь?

– Кто читал твоё пятое произведение, без усилий найдёт тебя в любой момент.

– Ты читала и четвёртое моё произведение, поэтому сегодня, двадцать седьмого числа?

– Правдоподобно. Рук Ангелины Руслан не видел, руки Ангелины загромождали листы с набранным текстом, в отдельных местах отмеченный фломастерами. Руслан сосредоточенно всматривался, стараясь прочитать.

– Это же «Стереопара». Я ничего не поняла, объяснишь? После прочтения у меня сложилось такое чувство, будто поиздевались надо мной. Остальные твои работы тоже хороши, но «Стереопара» меня задела сильнее прочих.

– Объясню-объясню. Пройдём ко мне.

– К тебе я не пойду! Неудачная была затея, извини. Всего доброго! Ангелина резко запихнула листы обратно в сумку. Она больше не взглянула на Руслана. И пустилась восвояси.

Ангелина объявилась под вечер.

– В «Сингулярности» ты писал Ульяне, что даже если вы не встретитесь, то тебе хватит воображения представить, что вы встретились. Представь и опиши нашу встречу взамен состоявшейся.

– Ты для этого ушла?

– Ну.

– Это случилось в тот день, когда небо сделалось особенно глубоким, уйдя за спины звёзд. Руслан был в ожидании более сильном, чем утро солнца. Вот он услышал долгожданный цокот Ангелининых каблуков. Он мог ошибаться, но не в этот раз. Его сердце торопилось многим быстрее, чем Ангелина. Она вошла, он отошёл немного назад, всем телом противясь этому, оттого получилось это у него неуклюже. Руслан намеренно выключил свет и отвечал на расспросы Ангелины в темноте. Ежели Руслану для истолкования приходилось рисовать, он просил Ангелину встать с дивана и подойти к подоконнику, куда, подбрасывая, проливали свой свет дворовые фонари.

– Не впечатлил.

– Вовремя ты меня остановила, я понятия не имел, как бы ты ко мне отнеслась, вразумив мои мысли.

– Какой же ты мошенник!

– Постигая донные мысли, одни сочтут тебя гением, одни – умалишённым. Ангелина перестала подавать признаки общения. Руслан, было, уже подумал о словесной коме Ангелины, однако она была только в обмороке, потому как ответила до истечения четырёх минут.

– Я согласна разобрать завтра «Стереопару» у тебя, но днём.

– Обращу просьбу: дай мне изучить твои глаза пристальным наблюдением за ними.

– Чем вызвана такая непростая потребность?

– Мне прописали подобную терапию.

– До или после анализа «Стереопары»?

– Давай после.

– Пожалуй, я буду смущаться.

– Это как-то отразится на твоих глазах?

– Тогда они поменяют свой цвет.

– О, если так, я настаиваю на стеснении!

– Можешь надеяться. День на день не приходится: Ангелина переступила через порог квартиры Руслана. Ангелине было заметно неприютно. Она прижалась к захлопнувшейся двери. Лишь когда Руслан попросил сумку, Ангелина нагнулась, чтобы снять сапоги. Ангелина нерешительно, настороженно, даже пугливо и болезненно шагала по полу, точно ходила по стёклам или углям. Она оставила сумку на столе в зале и вернулась к входной двери в прихожей, где, глядясь в зеркало во всю высоту квартиры, поправляла свои волосы. Ангелина наклонила голову на бок, убрала все волосы в эту сторону и расчёсывала их: то изнутри, то снаружи.

– Не смотри, как я привожу себя в порядок, прихорашиваюсь! Мне не по себе. Руслан сел на диван, он и отсюда слышал треск волос. Его глаза бездумно закрылись – Руслан задремал. Проснулся он через миг под шорох листов.

– Пойдём по тексту?!

– Конечно.

– Диалоги на английском – к чему они? Их же не было на самом деле?

– Первый мой диалог со всеми случается на английском. Каждый такой диалог – подборка композиций одного музыкального исполнителя или группы, то есть из этих

композиций мной выстроен начальный разговор. Это своего рода музыкальное вступление, увертюра, передающая и сущность, и тон отношений.

– А выбор ассоциативен?

– Выбор не случаен. Выбор только-лишь связан с действующими лицами.

– Выходит, подобный диалог нужно слушать в музыкальном исполнении?

– Если угодно.

– Так… Дальше – пять полуквадратов.

– Вот тебе бумага, карандаш и ластик. Нарисуй квадрат. Теперь раздели его мысленно вертикальной линией пополам и сотри правую половину. То, что осталось, – левая половина квадрата – и есть наш герой. Это герой идёт. Он остановился у зеркала. Каким будет его отражение?

– Симметричное.

– Верно. Изобрази справа от нашего героя его отражение в зеркале.

– Получился целый квадрат!

– Именно. Это герой стоит перед зеркалом. Тут участвовали два полуквадрата – второй и третий. Догадаешься с четвёртым и пятым?

– Видимо, кровать – пятый полуквадрат. Кровать стоит на ножках. Положу на него нашего героя, опять-таки симметрично, предположив, что он лежит на спине, следовательно, голова и стопы обращены вверх. Всё вместе напоминает букву Н. Значит, наш герой идёт – буква С, стоит у зеркала – О. В итоге – СОН.

– Поздравляю! Разве не так любую ночь готовятся ко сну?

– Ты из тех, кто считает, что творчество должно задавать вопросы, а не пояснять?

– Творчество должно включать воображение.

– Постой, но как твой плод воображения может родить тот же самый плод у других, поскольку к тебе образ пришёл иначе, чем к ним? Он обязательно родит прочие.

– Воображение способно не только придумывать, но и разбираться.

– Продолжим. «Внешнее касание белого круга и голубого круга и внутреннее касание зелёного круга и голубого круга. Таблетка-число».

– Ооо. В геометрии касание двух кругов, когда один на другом, называется внешним, а когда один касается другого, находясь в нём, – внутренним.

– Число восемь? Из-за схожести с движением спутника по орбите?

– Да, Ангелина.

– А «73:61 40.41 – первая встреча» – тоже симметрия? Тогда первая встреча состоялась четырнадцатого апреля в шестнадцать тридцать семь.

– Ты уже приноровилась.

– Следующий вопрос: почему, кому бы ты ни признался в любви, признание в обратном словаре будет автоматически обращено Юле?

– В обратном словаре слова читаются с конца. Юля наоборот – Ялю. Говоря «я люблю», невольно получается так.

– Опять буквы. «П» под «Т» прощается с «О», «З» под «Д» прощается с «О», «Л» под «Ф» прощается с «О». Как понимать?

– Всё просто. «О» – солнце. «П» под «Т» – антенна на доме. «З» под «Д» – парусник у берега, «Л» под «Ф» – дерево на горе.

– Зачем играть буквами, цифрами? Почему до такой степени симметрично? В чём смысл? На что ты надеешься? Разве это настолько уж красиво и умно?

– Существующее сплошь симметрично, витилиго, и та, вкрапляется в меня так же. Для меня есть в этом что-то. Не могу с собой ничего поделать.

– Ты пишешь про сталагмит на пьедестале в известняковой пещере, который в приём

неизмеримо вырос.

– Это учитель, сидящий за столом в кабинете школы. Над ним, прямо над головой, висит плафон. И когда он встаёт, создаётся впечатление, что он сталагмит, который растёт, потому что на него капает из плафона.

– Замечательно. На очереди символика к XXII Зимней Олимпиаде. Почему не быть пятой колонне? Какой он зелёный луч? И немного о растерзанном талисмане на спине ската, показанном Травиновой Е. В. и Воротынцевым М. А.

– Пятая колонна – революционная организация. Зелёный луч – вспышка зелёного света, которую можно увидеть в море после заката или до восхода, – очень редкое явление. Растерзанный талисман на спине ската – герб города Сочи.

– Глиссада белых мух и не красная помада на Алининых губах.

– Здесь инверсия цветов. Мухи ведь чёрные. Контрастный красному – зелёный, цвет разрешения.

– «Мы обитаем в безвозрастном океане. Плывёт летающая рыба. Блуждает медуза и осьминог. Дрожат водоросли. Поверхность океана выдаёт пена, да и то по ночам».

– Небо с самолётом, облаком, солнцем, деревьями. Пена на поверхности океана – звёздное небо.

– Последнее. Кто такие Венеты и Прасины, сражающиеся между собой?

– В голубых и зелёных одеждах правившие колесницами возницы. Я имел в виду горизонт, где небо схлестнулось с равниной.

– Ах, нет, ещё. Что за Южный взвод, в котором ты состоишь?

– Так я условно обозвал работников «Салаватнефтеоргсинтез», что добираются до работы на автобусах, перевозящих жителей южной части города.

– Мне представить сложно того, кем бы было понято и принято твоё творчество!

– Любви это под силу.

– Полюбить тебя, по-моему, ещё тяжелее.

– Удавалось ведь некоторым.

– И я их всех знаю поимённо. Но вот в чём дело: охота, чтобы любовь как событие не заканчивалась, потому что она единственно интересна и многократно дарит тебе умиление, а у тебя в любви мало любви и нет желания её хоть сколько продлевать. В знак несогласия Руслан замолчал.

– Ты одичал! Ты даже не чувствуешь себя обязанным отвечать. Откуда такая привычка? Ангелина ощущала присутствие Руслана меньше и меньше. Казалось, его совсем нет в квартире, что она позабыта. Ей неодолимо захотелось попасть к себе домой. Но Ангелина настолько растрогалась, что в предвкушении возвращения домой решила на короткое время задержаться. Она воспряла, воспарила, воссияла. Затем неспешно спиной пала на диван, аккуратно втиснув ноги между сидящим Русланом и стоящей спинкой дивана.

– Иди, изучай мои глаза! Руслан встал с дивана и на коленях опустился на пол, вытянул тело, наклонился, навис над головой Ангелины и всматривался в правый её глаз. Она уткнулась взглядом на потолок. Однако её чёрный зрачок то сужается, то расширяется, тормоша неравномерно зернистую зрачковую кайму из коричневатой бахромы, словно изъеденной молью. Между лимбом радужной оболочки и зрачком, как на пяльце, когда-то наплёл свою паутину паук, но моль разорвала её по зубчатому автономному кольцу, поделив на зрачковый и цилиарный пояса. Веки Ангелины затворились, изобразив захлопнувшиеся листья венериной мухоловки. Зазубренные кромки листьев зашли друг за друга, и внутри задёргалась пойманная муха. Когда Ангелина открыла глаза, муха-зрачок махала перепончатыми

крыльями-радужкой. Или радужная оболочка – это круглая левада с жокеем в центре, который гоняет на одной корде, что ближе, стадо светлых лошадей и на другой, что у самого края, стадо тёмных коней? У Ангелины дрогнул большой палец правой руки. Лицо покраснело, глаза окрасились в очень бледный синий цвет. Руслан с большим вниманием наблюдал за кожей лица Ангелины. Каждая пора светлой пурпурно-розовой кожи еле уловимыми блестящими пурпурно-розовыми линиями была связана с окружающими. К тому, что способно изменять свой цвет, Руслан относился с признательной благодарностью. Для него это говорило о наличии в нём души. На глазах Ангелины Руслан влюблялся в неё. Надо сказать, делал он это чутко, увлечённо, по простоте своей. Поэтому его прельщала красота тела, нежели душа. Душа слишком глубока, чтобы сразу её любить, её любят на исходе. Руслан был непоколебим – любят от тела к душе! Вскоре он стал красноречивей, чем прежде, – любовь не меняется! Не будешь любить изменившееся со временем тело. К тому, что способно изменять свою форму, Руслан относился с неодобрительным осуждением. Для него это говорило об отсутствии в нём красоты.

– Позволь, я поднимусь! Как подействовала терапия-то?

– Сказалось до кончиков ногтей. На диване остался мелкий след от лежания Ангелины. Придавленный диван вобрал в себя её объём, складчатый плед описал её очертания. Пока Руслан проводил Ангелину и вернулся к дивану, тот успел потерять её оттиск, а вот плед сумел сохранить её контур. Когда и Ангелина оказалась у себя дома, она позвонила: – Я только зашла в квартиру. Ты утверждаешь о любви ко мне. Мне пришла в голову идея – провести нам сегодня бессонную ночь, втечение которой постарайся убедить меня в своей любви при помощи сообщений. Я не буду откликаться на них. Если я не усну до утра, то, считай, уверилась. Ночь началась. Руслан опоздал с ответом – Ангелина раньше положила телефон. Он набрал сообщение: «Так много вокруг пар, пар танцующих. За время отношений они разучивают практически все танцы. Они касаются своих партнёров за любые части тела, делают друг с другом, что захотят. Однако неприметными держатся пары, непожелавшие танцевать. Они не дотронутся до своих партнёров, об их парах никто не узнает. Быть может, они всего-навсего не умеют танцевать. Но и, быть может, они желают остаться единственными свидетелями своих несостоявшихся танцев. Ангелина, можно тебя пригласить на наш первый танец?» В голове у Руслана заиграла музыка. Именно так иногда мелодии, которые он никогда не слышал, звучат в его сознании. От них костенеет тело, глаза заполняются слезами. Руслан качает головой по сторонам от восхищения. Вот что значит занестись в мечтах. К Ангелине отправилось второе послание: «Поймал себя сейчас на мысли, что ты для меня космос. Твои длинные волосы, как бесконечная тёмная материя. Твои крылатые глаза, как мимолётные метеоры. И я поднимаю голову и говорю с тобой, точно с богом». Влюблённое сердце зовёт в путь.

– Я выхожу на улицу. В каждом окне каждого дома я буду искать тебя. Если не управлюсь до утра, то будет следующая ночь. Подходи к окну. Известие, вслух выпущенное в приоткрытое окно, обратилось в свёрнутое письмо, привязанное лентой к лапке голубя, и взмыло в воздух. Упоительная дилемма: уснуть или откладывать сон. Руслан поставил себя на место Ангелины в тот момент, когда почти спишь, но кто-то тебе рассказывает что-то. Блаженное состояние. Сообщения шли одно за другим до самого рассвета. В них было сокровенности ни на

один лес. В них было благолепия ни на одно море. В них было нерушимости ни на одно небо. Отправив последнее («Закрываю глаза – и представляю тебя! Засыпаю – и вижу тебя!»), Руслан прилёг на диван и невзначай накрыл собой Ангелинин отпечаток на пледе. По пробуждении он обнаружил плед уже на себе. День безмолвия, который они устроили друг для друга, тихо пропал. Бесталанно перенимающий день звонко зазвучал в «ВКонтакте» для Руслана предложением встречаться со стороны девушки по имени Милада. Руслан принял его. У них завязалась любопытная беседа, но дальше: – Руслан, это Ангелина! Я проверила тебя от чужого имени! Ты – исусик!

– Я знал. Ты осмелилась на изобличительную игру, но, идя на лицемерие, не учла, что тебе могут подыграть. Ты подошла к коварству чересчур легкомысленно, не прочувствовала его. Ложь, тем более неумелая, не дождётся правды!

– Не думал, что я сделала такое неспроста? Тебя я не люблю!

– Не верю! Скажи, что любишь, тогда поверю!

– Если я и малость любила тебя, то до той поры, пока ты мне не истолковал «Стереопару». Напрасно ты согласился. Я не люблю тебя не потому, что ты плох, а потому, что я знаю тебя!

– Я мыслями о тебе, Ангелина, люблю тебя!

– Я знанием тебя не люблю тебя! По-моему, любовь – русская рулетка. К тому же, любящие – неисправимые бретёры. Раненный Руслан не намеревался продолжать стреляться, поэтому вышел из-за стола и удалился. Возводимая любовь разом обрушилась. Место крушения обволокло облаком пыли, многим больше самой любви. Руслан надеялся, что это лишь привиделось ему, что когда любовная пыль развеется, то он обнаружит любовь целой, стоящей. Пыль спадала и уносилась ветром длинно. Наконец пелена сошла, но, увы, Руслан обнаружил только любовные останки. Потихоньку, днями он сжигал и их, пока не осталось ничего. На небе до полудня доносятся «Вира солнце!» такелажников, после полудня – «Майна солнце!». Что же строится? Домовитое лето навело свой порядок: натянуло небесный потолок, включило солнечный прожектор, расстелило травяной ковёр, расставило кирпичную мебель. Особенно лето заботиться о нас ночью: затихает, обходится звёздными софитами, накрывает нас туманным одеялом, зажигает фонарные свечи. Я одинок и в уличном доме. Нет одной и единственной, чтобы пригласить её в летний дом и зажить в нём вдвоём. В памяти Руслана всплыл вопрос, который он задал папе в детстве: «Если долго идти прямо, с утра до вечера, и развернуться потом, то закат случится на востоке?» Пока Руслан, сидящий спиной к окну, весь день провёл за ноутбуком, солнце появилось на правой стороне экрана, пересекло экран и исчезло на левой стороне. С недавних пор фоновым рисунком рабочего стола его ноутбука стала обложка альбома Эндрю Бэйера «If it were you, we’d never leave».

08.02.2013–20.06.2013