История мифа by vladimir kolotaev

С.Е.Эрлих История мифа («Декабристская легенда» Герцена) Впервые опубликовано: Санкт-Петербург: Алетейя, 2006. —268 с. Аннотация: Книга посвящена созданию декабристского мифа—«основного мифа» отечественного декабристоведения и русской интеллигенции. Автор доказывает, что миф был сконструирован А.И. Герценом из подручного языческого

христианского

материала.

Сотворенное

им

сочетание

несовместимых мифологических структур (христианские «мученики» — языческие «герои») определило благоговейное восприятие декабристов в интеллигентской среде на протяжении полутора столетий. Ключевые слова: декабристы, А.И. Герцен, интеллигенция, декабристский миф ΠΡΟΓΡΑΜΜΑ Благодарная Молдавия - братскому народу России Благотворитель Бизнес-Элита, SRL (Кишинев) Наиболее обстоятельно разработана тема «декабристской легенды» своего рода практическое пособие для желающих сакрализовать любое историческое событие. Мастер-класс А.И. Герцена: как он превратил декабрьское восстание в священный миф русской интеллигенции. А.Печерский Урал. 2004. № 9. Исследуется <...> конструирование Герценом декабристского мифа,

который повлиял на несколько поколений русской интеллигенции. В частности,

как

полагает

Эрлих,

называя

декабристов

«героями»

«мучениками», Герцен соединял в этом понятии признаки «воинов» и «колдунов», с целью превратить историю декабристов в сакральный текст русской интеллигенции. Действуя подобным образом, Герцен, тем самым, освящал открытое насилие как способ политического несогласия <...>. Герценовская легенда несет в себе отпечаток языческого тотемизма, который позволил

официальным

советским

идеологам

создавать

впечатление

духовной преемственности с предыдущими «поколениями» борцов с царизмом. Интеллигенция, в свою очередь, использовала эту же легенду, чтобы

устранить

названную

идентичность

власти

декабристами,

подготавливая таким образом общество к перестройке. <...> Несмотря на то, что доказательства автора исчерпывающи и убедительны, его предпосылки не представляют собой новый взгляд в сравнении с исследованиями Лидии Гинзбург, Юрия Лотмана и других, занимавшихся этим вопросом. Yu.Minkova, University of Southern California Slavic and East European Journal. 2005. V. 49. № 1. Кандидатскую диссертацию автора «История Мифа ("декабристская легенда"

Герцена)»

<...>

отличает

совершенное

владение

огромной

литературой о Герцене и декабристах и определенная сдержанность тона <...>. Эссе о «декабристской легенде» - действительно очень важный вклад в российскую интеллектуальную историю. Эрлих доказывает, что легенда была «основным мифом» русской интеллигенции и что Герцен был ее последовательным создателем. По его мнению, Герцен не был ни воображаемым Айлин Келли рациональным скептиком, ни либеральным плюралистом, известным по работам Исайи Берлина, ни даже просвещенным революционером советских книг. Он романтик, в чьей прозе используется христианская

символика,

чтобы

«портретировать»

декабристов

как

мучеников/героев. Автопортрет Герцена - от знаменитой клятвы на

Воробьевых горах до самой смерти - также исполнен героических поз основанных на языческих и христианских архетипах. Согласно Эрлиху, герценовская программа преобразования России не могла увенчаться успехом, если бы «гальваническая» энергия мифа не привлекала к себе новых сторонников самопожертвования, благородных борцов с огнедышащим драконом-государством. Помимо общей концепции, Эрлих много сказал об источниках Герцена, использованных при освещении декабристской темы и о его специфических способах обращения с этими источниками. <...> Для занимающихся

Герценом

декабристами

эта

книга

насущная

необходимость. G.M.Hamburg, Claremont McKenna College Russian Review. 2005. V. 64. № 1. Владеющий огромным материалом автор разворачивает перед нами подробнейшую и детально обоснованную картину возникновения и развития декабристской

мифологии,

оказавшей

важнейшее

психологическое

воздействие на русское общественное сознание. Здесь обилие свидетельств, несмотря на некоторую дискретность, не кажется чрезмерным. С. Эрлих рассматривает прежде всего не сам феномен декабризма, но удивительную модификацию исторической реальности в сознании нескольких поколений интеллигенции. Сама по себе концентрация конкретного материала создает напряженное смысловое поле, в котором движутся главные персонажи. Именно в этой концентрации материала - принципиальное достоинство исследования. Таким образом создается плацдарм для трезвого анализа уникального историко-психологического явления. Я.А. Гордин Глава о декабристах и Герцене, - самая, по-моему, добротная. Здесь и мифологические включения (начиная с главных сущностей: декабристы как герои и мученики) вполне конкретны. Главное же - обстоятельнейшая, скрупулезнейшая разработка фактических материалов и хронометрическое

расположение

их

по

полочкам

отдельных

личностей

групповой

проблематики. И весь громадный декабристский массив подается «sub specie» Герцена. <...> Без труда С. Эрлиха теперь не обойдется ни одно исследование о декабристах и Герцене. Б.Ф.Егоров Идея декабристского мифа была высказана еще Н.А. Бердяевым <...>. Однако именно С. Эрлих ее тщательно артикулировал и обосновал. Миф Герцена принадлежит ему. Б.Н. Миронов В этой книге дано новое, чрезвычайно оригинальное толкование того, что произошло на Воробьевых горах. <...> Зоркий глаз С.Е. Эрлиха разглядел в этом религиозно-мистическом действе обряд инициации. Не больше и не меньше. О Герцене так не писал еще никто. Это настолько оригинальное истолкование эпизода на Воробьевых горах, что своей необычностью оно сразу же вызывает у читателя реакцию отторжения. Это и понятно. Герцен, Огарев и вдруг «инициация». Не в переносном смысле, а в самом, что называется, прямом. В переносном было бы еще ничего, а вот в прямом?! Ведущие интеллектуалы девятнадцатого столетия и языческий обряд примитивных народов. Может, автор <...> решил подшутить над доверчивым читателем или, ощутив себя одним из членов сакральной касты шаманов, захотел испытать силу своей колдовской власти над читательскими умами? Может быть, начинающий исследователь попытался таким оригинальным способом самого себя инициировать, то бишь посвятить в авторы? Нет, С.Е. Эрлих, за плечами которого уже целый ряд оригинальных статей, ни над кем не шутит, никого не испытывает. Не подвергает испытаниям он и самого себя. Все это написано абсолютно серьезно. M. M. Сафонов

Эрлих пишет интересную, содержательную историю. Таков, прежде всего, его очерк о декабристах и Герцене. Эрлих подробно и со знанием дела прослеживает все ссылки Герцена на важный для него опыт неудачливых революционеров прежнего поколения. А.М.Эткинд С.Е.Эрлих ИСТОРИЯ МИФА («ДЕКАБРИСТСКАЯ ЛЕГЕНДА ГЕРЦЕНА) Санкт-Петербург АЛЕТЕЙЯ 2006 УДК 94(47+57)«18» ББК 63.3(2)47 Э79 Печатается по решению Сената Высшей Антропологической школы Научный редактор: канд. ист. наук М.Е. Ткачук (Кишинев) Рецензенты: докт. ист. наук А.О. Добролюбский (Одесса) докт. ист. наук О.И. Киянская (Москва) докт. ист. наук H. Д. Руссев (Кишинев) Эрлих С.Е. Э79

История мифа («Декабристская легенда» Герцена) / С.Е.Эрлих. — СПб.: Алетейя, 2006. —268 с. ISBN 5-89329-816-1

Книга посвящена созданию декабристского мифа—«основного мифа» отечественного

декабристоведения

русской

интеллигенции.

Автор

доказывает, что миф был сконструирован А.И. Герценом из подручного языческого

христианского

материала.

Сотворенное

им

сочетание

несовместимых мифологических структур (христианские «мученики» — языческие «герои») определило благоговейное восприятие декабристов в интеллигентской среде на протяжении полутора столетий. The book is devoted to the creation of the Decembrist legend — «the principal myth» of the Russian Decembrist studies and the Russian intelligentsia. The author argues that the myth was fabricated by A.I.Herzen based on Pagan and Christian material that was available at that time. He created a combination of incompatible mythological structures such as Christian «martyrs» and Pagan «heroes». This resulted in a respectful image of the Decembrists amongst the intelligentsia during a period of over one hundred and fifty years. ISBN 5-89329-816-1 © С.Е.Эрлих, 2006 © «Алетейя. Историческая книга», 2006 9785893 298161 СОДЕРЖАНИЕ 1. Мифологические предпосылки отечественного декабристоведения. (Постановка проблемы)...........................................11 1. Декабристы как история и как миф.......................................................13 2. Слово 'декабристы'..................................................................................22 3. Характеристика декабристского мифа в историографии темы «Герцен и декабристы».......................................28 II. Место декабристов в персональном мифе Герцена...................................45 1. «Миф Герцен».........................................................................................47 2. «Испытание»: «Воробьевы горы» - декабристская

инициация Герцена и Огарева.................................................................. 52 2.1

Переход

сакральное

пространство....................................................53 2.2 Смерть и возрождение..........................................................................55 2.3 Приобщение к тайному знанию...........................................................56 3. «Добывание»: метафоры тираноборчества...........................................57 3.1 «Святой рыцарь»/«громовержец» против «чудовища».....................57 3.2 Солнце против мрака............................................................................63 3.3«Полярная звезда»..................................................................................65 III. Декабристский миф......................................................................................77 1. Созидательная жертва.............................................................................81 1.1 Античные метафоры.............................................................................82 1.2

Христианские

метафоры.......................................................................83 1.2.2 Отождествления с Христом..............................................................84 1.2.1 Параллели евангельского сюжета с историей декабристов...........86 1.2.3 Святые мученики................................................................................88 1.2.4 Другие библейские метафоры...........................................................90 2. Первопредки............................................................................................91 2.1 «Наследие».............................................................................................93 2.2 «Нравственное пробуждение».............................................................95 IV. «Историческая философия» 14 декабря...................................................105 V. История в преломлении мифа....................................................................115 1. Источники Герцена...............................................................................120 1.1 Источники, предположительно известные Герцену........................120 1.2 Источники, достоверно известные Герцену.....................................121 1.3 Источники, сведения которых использованы в произведениях Герцена..........................................................................126 1. 3.1 «Донесение следственной комиссии»...........................................131 1.3.2 «Записки» И.Д. Якушкина...............................................................135

1.3.3 Воспоминания H. А. Бестужева......................................................137 2. Имена......................................................................................................140 2.1 «Рассказ о пяти повешенных»............................................................141 2.1.1 П.И.Пестель......................................................................................141 2.1.2 К.Ф.Рылеев........................................................................................144 2.1.3 С.И. Муравьев-Апостол...................................................................146 2.1.4 М.П. Бестужев-Рюмин.....................................................................148 2.1.5 П.Г. Каховский.................................................................................148 2.2 «Воскресшие из фоба»........................................................................151 2.2.1 И.Д. Якушкин...................................................................................154 2.2.2 С.П. Трубецкой.................................................................................155 2.2.3 М. С. Лунин......................................................................................156 2.2.4 С.Г. Волконский...............................................................................156 2.2.5 Н.М. Муравьев.................................................................................157 2.2.6

А.В.

Поджио......................................................................................158 2.2.7 А.А. Бестужев...................................................................................159 2.2.8 Е.П. Оболенский...............................................................................161 2.2.9А.П.Юшневский................................................................................161 2.2.10 И.И. Пущин.....................................................................................162 2.2.11 М.А.Фонвизин................................................................................162 2.2.12 Декабристы-«сибиряки», упоминаемые менее чем в пяти произведениях Герцена.........................................................163 2.3 «Декабристы без декабря».................................................................163 2.3.1 М.Ф.Орлов........................................................................................164 2.3.2 П.Я. Чаадаев......................................................................................166 2.3.3А.А. Тучков.......................................................................................177 2.3.4 Н.И.Тургенев....................................................................................179 2.4 «Ренегаты»...........................................................................................184 2.4.1 М.Н. Муравьев.................................................................................186

2.4.2 В.П. Зубков.......................................................................................189 2.4.3 А.А. Суворов.....................................................................................189 2.4.4 С.С. Ланской.....................................................................................191 2.4.5 М.Д. Горчаков...................................................................................192 2.4.6 С.П. Шипов.......................................................................................193 2.5 «Предатели».........................................................................................193 2.5.1 Я.И. Ростовцев..................................................................................194 2.6 «Мнимые декабристы».......................................................................196 2.6.1 В.Ф. Адлерберг.................................................................................196 2.6.2 A.M. Бакунин....................................................................................196 2.6.3 Ф.В. Булгарин и Н.И. Греч..............................................................197 2.6.4 В. А. Долгоруков..............................................................................197 2.6.5 Ф.И. Тютчев......................................................................................198 3. События..................................................................................................199 3.1 История тайных обществ....................................................................199 3.2 Междуцарствие и восстания на Севере и Юге.................................207 3.3 Следствие, суд, казнь..........................................................................211 3.4 Декабристы на каторге и в ссылке....................................................215 3.5 Декабристы после амнистии..............................................................216 VI. Перспективы темы.....................................................................................231 Литература.................................................................................................237 Указатель имен..........................................................................................255 I МИФОЛОГИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ОТЕЧЕСТВЕННОГО ДЕКАБРИСТОВЕДЕНИЯ (ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ)∗ 1. ДЕКАБРИСТЫ КАК ИСТОРИЯ И КАК МИФ *

Впервые опубликовано - Эрлих 2001. Настоящая публикация дополнена и переработана.

Первое, что поражает при обращении к декабристской теме - ее «поистине огромная» литература (Нечкина 1955 а: 5). Она нашла отражение в четырех преемственных библиографических указателях: 1) Ченцов 1929 – 4451 библиографическая единица; 2) Эймонтова 196 - 3613; 3) Эймонтова 1983 - 3800; 4) Мироненко 1994 - 3231. Ввиду того, что во многих случаях под одной единицей учтено несколько публикаций, их общее число намного превосходит суммарное количество библиографических единиц – 15095. По моим подсчетам, в четырех указателях зафиксировано (без учета рецензий) 18355 публикаций. Из них преимущественно декабристской тематике посвящены: 1) 217 книг - публикации мемуаров, дневников, писем, официальных документов; 2) 422 книги - монографии и научно-популярные работы; 3) 232 сборника статей; 4) 4022 статьи в журналах и сборниках; 5) 149 авторефератов диссертаций. В этой связи, видимо, правомерно утверждение, что декабристы «одна из наиболее исследованных тем отечественной дореволюционной истории» (Казьмирчук, Силкин 1990: 3). Более того, возможно, что это наиболее популярный в отечественной историографии сюжет «петербургского периода»:

«Движение декабристов не перестает интересовать

историков. События более чем полуторавековой давности, несмотря на свою отдаленность, вновь и вновь притягивают к себе внимание, волнуют, побуждают размышлять, сопоставлять, делать выводы для настоящего, прогнозы на будущее» (Эймонтова 1995: 178). Такой интерес историков загадочен, поскольку не // С 13 объясним потребностями исторической науки, измеряющей значимость того или иного события, в первую очередь,

его непосредственными последствиями. В этом смысле значение декабристов несопоставимо с преобразованиями Петра Великого, «великими реформами» Александра II, Отечественной войной 1812, Мировой войной 1914-1918. Последнее косвенно подтверждается скудостью декабристской темы в западной историографии. Среди тысяч работ по русской истории XIX - нач. XX вв. декабристам посвящены чуть более десятка. Причем самые значительные

принадлежат

выходцам

из

России.

Как

историческая

заурядность декабристов может сочетаться с тем выдающимся положением, какое они занимают в «историческом наследии» - наших представлениях о прошлом1? В поисках ответа необходимо на время отвлечься от декабристов и прежде выяснить, в каких формах нам явлено прошлое и как эти формы связаны между собой. А прошлое существует для нас не только как история неповторимые действия людей2. Прошлое живет в общественной памяти и как миф - повторяемые людьми действия богов и культурных героев (Элиаде 1998: 56-76)3. Обращаясь к двойственности восприятия прошлого, нельзя обойти молчанием широко распространенный предрассудок, согласно которому миф (легенда, предание4) - «это вымысел, не соответствующий действительности или даже вообще утверждающий нечто несуществовавшее» (Нечкина 1955а : 16). Диапазон этого «вымысла» простирается чрезвычайно широко: от невинных выдумок народных сказок до злонамеренной лжи государственной пропаганды. В действительности миф - это не форма вымысла или лжи, а способ осознания мира, порожденный особым мифологическим типом мышления.

этом

смысле

миф

противоположен

логическому5,

«научному», «рациональному» типу мышления (Фрейденберг 1936: 255, Лотман, Успенский 1973: 283-284). В настоящем исследовании, прежде всего, рассматривается взаимодействие мифа с логическим, «научным», «рациональным» способом восприятия прошлого, т.е. с историей. Существует и второй предрассудок, препятствующий осмыслению

проблемы феноменального интереса к декабристам в двойственном «историомифическом» ключе6. Согласно этому предрассудку: 1) Миф -способ

восприятия

прошлого,

свойственный

архаическим

народам,

бытующий в современном обществе исключительно как пережиток, не характерный для интеллектуальных элит Нового времени; // С 14 2) История - присущее «нововременному» человеку представление о прошлом, архаическим людям недоступное7. «В отличие от древних, современные люди соотносят себя с историей и исключительно с ней» (Дараган 1987: 5). Хронологическое разнесение рассматриваемых феноменов (первобытная эпоха - миф, древность и средневековье - переходный период, Новое время история)

верно

лишь

как

тенденция.

действительности

история

зарождается в глубокой древности (Элиаде 1998: 116-17; Лотман, Успенский 1973: 291-292). В свою очередь, миф не умирает с наступлением Нового времени, «функционируя в современном обществе по тем же основным законам», что и в древности. «Он служит парадигмой профанной деятельности, он вызывает к жизни или же объясняет некий ритуал» (Дараган 1987:24). Миф, вытесненный в подполье бессознательного, скрытно задает направление «критики чистого разума». Вот почему М. Элиаде считает возможным определить поведение наших современников как «криптомифологическое» (Дараган 1987: 23). Ю.М.

Лотман

и Б.А.

Успенский

(1973:

292)

полагают,

что

«гетерогенность» - сочетание мифа и логики - «является исконным свойством человеческого сознания, для механизма которого существенно необходимо наличие хотя бы двух не до конца взаимопереводимых систем». История и миф - взаимосвязанные атрибуты сознания, выполняющие разные задачи. Общественная роль истории - творение новых способов деятельности.

Последние

испытываются

«критерием

истины»

либо

отвергаются, либо принимаются в качестве образцов для подражания. Назначение мифа - удержать эти образцы в общественной памяти, «установить образцовые модели для всех обрядов и всех важных видов

человеческой деятельности» (Элиаде 1999 в: 324). Герой мифа - создатель значимых для общества «практических отношений к миру», с именем которого эти способы деятельности связаны в общественном

сознании8.

рациональное

объяснение.

воспитания

Священный Он

стремлением

характер

обусловлен

как

можно

героя

задачами

имеет

вполне

общественного

убедительнее

представить

необходимость подражания образцовой деятельности. Ссылка на священный, т.е. высший авторитет наглядна (поступай по примеру бога/героя, потому что «это хорошо») и, следовательно, более влиятельна, чем затруднительные для понимания теоретические рассуждения: «Мы должны делать то, что совершали боги в начале времен» (Щатапатха-брахмана, VII, 2, 1, 4); «Так поступали боги, а теперь так поступают люди» // С 15 (Тайттирт - брахмана, I, 5, 9, 4: Цит. по: Элиаде 1999в : 334). Е.М. Мелетинский (1976: 167) отмечает, что ориентацию «на достойные подражания сакрализованные "образцы"

можно

обнаружить

обществах

весьма

развитой

цивилизацией». Забегая вперед, не могу удержаться, чтобы не привести рассуждения А.И.Герцена по аналогичному поводу. Они во многом объясняют причину феноменального интереса к декабристам: «14 (26) декабря действительно открыло новую фазу нашего политического воспитания, и - что может показаться странным - причиной огромного влияния, которое приобрело это дело и которое сказалось на обществе больше, чем пропаганда, и больше, чем теории, было само восстание, геройское поведение заговорщиков на площади, на суде, в кандалах, перед лицом императора Николая, в сибирских рудниках. <...> Теория внушает убеждения, пример определяет образ действий» (Герцен VII: zoo, в дальнейшем при ссылках на Собрание сочинений А.И.Герцена в 30-ти томах указывается только номер тома - С.Э.)9. Миф начинается с неповторимого, т.е. исторического, события. М. Элиаде (1999в: 298) в качестве одной из «ключевых характеристик мифического времени» указывает следующий факт: «Сакральное время

имеет свое "начало" в истории; "начало" это совпадает с тем моментом, когда божество творит или организует мир, когда предок или культурный герой устанавливает прообраз какой-то деятельности». Исторические события конкурируют, чтобы завершиться мифом, стать образцом для подражания10. История обретает в мифе статус «исторического наследия», переживаемого как «сложное чувство очарования и трепетного страха» (Р. Отто; Цит. по: Чаликова 1987: 255). Трепетное отношение к «историческому наследию» выдает его мифическую природу. «Историомифическая» двойственность осознания прошлого позволяет выдвинуть следующее объяснение вопиющего несоответствия между историческим значением декабристов и размахом декабристоведческих исследований. Можно предположить, что этот интерес вызван не столько восприятием декабристов как исторических деятелей, сколько отношением к ним

как

«культурным

героям»,

чьи

деяния

приобрели

значение

нравственного образца, т.е. одного из «основных мифов» в структуре «исторического наследия» русской культуры: «Романтическая эпоха 20-х годов XIX в., движение декабристов — темы, уже более века вызывающие устойчивый интерес исследователей и читателей. // С 16 Интерес этот вполне объясним: неизменно суровая российская действительность заставляет искать идеалы в прошлом. В том времени, когда, по преданию, "помыслы были чисты" и молодые русские дворяне, люди вполне благополучные и обеспеченные, ставили на карту не только карьеры, но и жизни для того, чтобы искоренить царящую в обществе несправедливость» (Киянская 1997: 7). Гипотеза о мифе косвенно подтверждается тем, что интерес к декабристам получает не одно лишь научное воплощение. М.В. Нечкина (1978: 7) отмечает, что слово 'декабристы' - не только «неотъемлемый термин исторической науки», оно еще и обладает общекультурным значением. В библиографии декабристов с академическими исследованиями соседствует газетно-журнальная публицистика, а также художественные произведения

всех жанров, многие из которых принадлежат корифеям «золотого», «серебряного» и «железного» веков русской словесности: «Миф может "выродиться" в эпическое сказание, балладу или роман <...>, не теряя при этом ни своей структуры, ни значения» (Элиаде 1999в: 359: Ср.: Чаликова 1987:

263).

Гипотетический

декабристский

миф

предположительно

стимулирует и направляет отечественных историков. Следовательно выступает как предпосылка исторических исследований. В чем может проявляться его воздействие на историографию декабристоведения? Американский литературовед Л.Дж. Лейтон (1995: 14) указывает на «явную тенденцию советского периода превращать декабристов, которым не чужды были человеческие слабости, в благородных рыцарей революции» и на стремление «части» советских историков «затушевать не вполне достойное поведение некоторых заговорщиков». Со стороны, как говорится, виднее. «Новые русские» исследователи также фиксируют тенденцию прежнего декабристоведения отбирать из истории «факты, укладывающиеся в мифологизирующую схему», - тенденцию, характерную, по мнению Г.А. Левинтона

(1992б:

333), для

исторического

последнего «является не историческое

предания.

Содержанием

событие, а воспроизводимая

мифологическая схема». К 170-летию восстания декабристов в журнале «Отечественная история» (1995. № 6) была опубликована подборка любопытных исследований и рецензий. Их авторы на различных примерах демонстрируют, как советские декабристоведы не замечали очевидных фактов. М.А. Рахматуллин (1995· 4) рассказывает о «мерах, предпринятых по инициативе Николая I с целью облегчить материальное положение семей декабристов. Осуществлялись они в строго секретном порядке». «И потому // С 17 Николая Павловича нельзя заподозрить в лицемерии и притворной добродетельности» (Андреева 1998: 142): «Эти факты отражены в документах хорошо известных и в достаточной степени изученных фондов РГВИА. Очевидно, они настолько не укладывались в рамки устоявшегося

представления о Николае I, что историки советского времени предпочли вообще умолчать о них». «Рамки» возникли «по тем или иным причинам (в том числе и сугубо конъюнктурным)» (Рахматуллин 1995: 4, 17). Для настоящего исследования важно, что «в том числе», наряду с «сугубо конъюнктурными», подразумеваются и причины иного характера". О.И. Киянская (1995: 22) отмечает «парадоксальную ситуацию» в советском декабристоведении: «Большое количество документов, как опубликованных, так и хорошо известных архивистам, оказались выключенными из научного оборота, материалы эти не учитывались при написании статей и монографий. Традиционное для русских историков восхищение декабризмом стало сочетаться с четко оформленным социальным заказом». В работах о восстании Черниговского полка «тщательно обходились стороной <...> данные о бесчинствах солдат в дни восстания, о нравственном падении офицеров, не сумевших удержать в полку дисциплину и вынужденных потакать своим подчиненным. Следуя политической конъюнктуре, советские ученые были вынуждены "забывать" о давно опубликованных фактах, доказывать, что "правительство распускало клеветническую легенду о 'неистовствах' черниговцев во время восстания". И убеждать себя и читателей, что "большинство источников, в том числе и официальных, наоборот,

отмечают

строгую

дисциплину

революционных

ротах

Черниговского полка"» (Киянская приводит цитаты из статьи И.В.Пороха (1954: 174)). О.И. Киянская, аналогично М.А.Рахматуллину, не сводит причины «выключения из научного оборота» ряда документов только к «социальному заказу» («политической конъюнктуре»). Но, в отличие от Рахматуллина, она прямо называет «иную причину» - «традиционное для русских историков восхищение декабризмом». О.В. Эдельман (1995: 36), рассматривая воспоминания декабристов о следствии, приходит к выводу, что у последних: «Сложилась версия

событий,

порой

даже

противоречившая

хорошо

известным

фактам,

искажавшая их. <...> Это не только оставило определенный отпечаток на их воспоминаниях, но и привело к возникновению своего рода "декабристского предания"». Сопоставление воспоминаний декабристов о следствии со следственными

документами

дает

уникальную

возможность

«протестировать» мемуары на предмет их достоверности. Тем не менее, «такого // С 18 рода исследование до сих пор не осуществлялось» (Эдельман 1995: 34). Историк предоставляет читателям самостоятельно делать заключения,

почему

важнейшая

источниковедческая

проблема

была

обойдена вниманием. Сопоставление, проведенное О.В. Эдельман (1995: 36), заставляет думать, что декабристоведы, как и декабристы-мемуаристы, «старались избегать подробностей, бросавших тень <...>, не желая омрачить даже малейшим намеком память казненных». Действительно, контраст мемуарных рассказов о следствии, где «декабристы старались упомянуть эпизоды, свидетельствующие о мужестве узников, их находчивых и дерзких ответах» (Эдельман 1995: 34), со следственными документами поначалу ввергает в шок. П.Е. Щеголев (1926: 138) вспоминал, что открытие архивов следствия и публикация их материалов, ставшие возможными в результате революции 1905, вселили «горькое разочарование в современное сознание, полное благоговейной памяти о героях 14 декабря. Привлеченные к следствию заговорщики, от прапорщика до генерала, не проявили никакой стойкости и с удивительной безудержностью спешили поведать своим судьям все тайные действия, все мысли, даже самые сокровенные; спешили назвать возможно больше имен, хорошо зная, что всякое указание влечет за собой арест, не останавливаясь по временам даже перед наветами и оговорами своих товарищей, и раскаивались, раскаивались без конца». Р.Г. Эймонтова (1995: 180) в рецензии на книгу В.А. Федорова (1992), в частности,

упрекает

последнего

изолированном

рассмотрении

декабристских конституционных проектов «от того, что происходило тогда в

России, где вопрос о конституции оживленно обсуждался устно и в печати, разрабатывался на правительственном уровне»: «Сопоставить же все эти факты с замыслами декабристов автор не решился: видимо, помешал сложившийся в прежние годы стереотип, не допускавший подобных аналогий». Причину сложения «стереотипа» Эймонтова (1995: 178) видит, в отличие от Киянской и Рахматуллина, только в одном - в давлении «официальной идеологии», которая «целенаправленно использовала движение декабристов для прославления революционного насилия». Ю.Д. Марголис, А.Д. Марголис и Т.Н. Жуковская (1995: 184) приводят еще один пример «куриной слепоты» декабристоведов: «Мы все еще почему-то стыдимся признать, что антикрепостнический пафос, которым были одержимы вернувшиеся из заграничных походов офицеры (в том числе и И.Д. Якушкин), мало у кого из них трансформировался

готовность

стать

"освободителями"

собственных крестьян на условиях утверждения крестьянской собственности на землю, единственно приемлемых для дела буржуазной аграрной эволюции. <...> Условия освобождения, предложенные И.Д. Якушкиным в проекте 1819 г., явно не "дотягивали" до правительственного указа о "вольных хлебопашцах", гарантировавшего

наделение выходящих из

крепостной зависимости землей». Говоря о неудавшейся попытке И.Д. Якушкина освободить крестьян, исследователи обычно не упоминают о том, что у декабриста была законная возможность избавить своих подданных от ненавистного рабства. Ему всего лишь надо было воспользоваться указом о «вольных хлебопашцах» 1803, который предписывал освобождать крестьян с землей. Но Якушкин хотел освободить крестьян без земли и нанимать их, уже «вольных», для возделывания своих угодий, на что ни согласия крестьян, ни разрешения властей не последовало. Экономические расчеты исторического декабриста: «живя в деревне, он не мог совсем отказаться от доходов с имения» (Марголис, Жуковская 1995: 184), - не согласуются с «бескорыстием»,

приписываемым мифическим декабристам. Чтобы вписать якушкинский проект в смысловую оболочку мифа, он должен быть представлен как «исторически прогрессивный». А поскольку он не может выглядеть «прогрессивным»

сравнении

указом

«реакционного

царизма»,

возможность законного освобождения крестьян декабристоведами не рассматривалась. «Пилотный» обзор историографии позволяет предположить, что миф задает «рамки» - смысловые границы, за которые неосознанно «верующие» в него исследователи выйти не в состоянии. Это не означает, что работы последних не могут быть определены как научные: «Рациональные, научные построения ничуть им (мифам - С.Э.) не противоречат, поскольку работают внутри их, на их основе» (Балла 1999: 42). Нет необходимости приводить примеры исторических исследований, в том числе и блестящих, уютно разместившихся внутри декабристского мифа. Таковы практически все декабристоведческие

исследования

дореволюционного

советского

периодов. Влияние мифа обнаруживается, когда историки искренне, как в вышеприведенных случаях, не замечают фактов, не вписывающихся в мифические представления: «Там, где речь идет о культе, трудно ждать беспристрастности и объективности. "Жития святых" и научный труд — явления различных порядков, а на практике выходило так, что почти все, что писалось о "декабристах", соответствовало // С 20 требованиям не столько научным, сколько житийным. Клишировались тысячи благонамеренных, благолепных статей и заметок, герои которых, неразличимо похожие друг на друга, были старательно приглажены, набелены и оскоплены. За пределами устоявшейся схемы оказывалось не только множество биографических черт и подробностей, способных "опорочить" любимых героев, таких, как адюльтер, венерические болезни, брошенные внебрачные дети, имущественные споры и т.п. — как бы важны для реальной судьбы они не были, но это еще полбеды, за пределами схемы оказывались не вписывающиеся в канон идеи и факты.

Их либо не замечали, либо не интерпретировали должным образом» (Бокова 1994: 163-164). Особо следует подчеркнуть, что речь не идет о пресловутых «фальсификациях прошлого» под влиянием конъюнктурных соображений государственного советского мифа, в котором декабристам отводилась роль «первого поколения»12. Не могу согласиться с О.И. Киянской, М.А. Рахматуллиным и особенно с Р.Г. Эймонтовой, отдающим приоритет «сугубо конъюнктурным»,

«официально-идеологическим»

причинам

«слепоты»

советских историков. Если не считать трудов, немногочисленных в советском декабристоведении, преданных слуг режима, то «политическая конъюнктура» сказывалась только в случаях, связанных с актуальными для официальной идеологии общими вопросами. Например, в эпоху «борьбы с низкопоклонством перед Западом» получил соответственное разрешение вопрос о соотношении внешних и внутренних влияний в зарождении тайных обществ и их идеологии. В целом история декабристов оставалась одной из немногих тем, где в советское время можно было писать искренне 13. Те, кто сообразовывали историю с негосударственным декабристским мифом (далее будет показано, для какой социальной группы он выступал в качестве священного образца), верили, что рационально изучают прошлое. Для человека, верующего в миф, реально только то, что освященно последним, остальное - не существует: «Реальность в высшей степени сакральна: ибо только сакральное существует абсолютно» (Элиаде 1998: 24). Чтобы изучать воздействие мифа на историографию, необходимо прежде выяснить: «А был ли мальчик?" - выявить и описать характеристики мифа. При решении этого вопроса исследователь мифов Нового времени имеет существенные преимущества в сравнении с коллегами, занятыми изучением древности. Хорошая документированность эпохи позволяет детально проследить процесс «мифологизирования» исторических событий, т.е. исследовать историю мифа. // С 21

2. СЛОВО 'ДЕКАБРИСТЫ' С чего начать исследование вопроса, еще не имеющего историографии? «В начале было слово» - говорится в мифе с двухтысячелетией историей. Рассмотрение времени и обстоятельств происхождения слова 'декабристы' может подсказать, где искать начало декабристского мифа. Существуют различные версии рождения этого слова. У исследователей обнаруживается существенный разброс мнений как относительно места (Петербург, Москва, Сибирь), так и времени (20-е, 30-е, 40-е, 50-е гг. XIX в.) его возникновения (Рейсер 1956; Нечкина 1978; Азадовский 1981; Житомирская 1981; Коваль 1981; Рейсер 1981; Сергеев 1985; Тальская 1985). С.А. Рейсеру (1956: 248) принадлежит честь обнаружения достоверного и очень раннего употребления слова 'декабристы'. В дневнике А.И. Герцена содержится запись «о кончине Михайла Федоровича Орлова», сделанная 26 марта 1842 во время новгородской ссылки. Вспоминая покойного, Герцен (II: 201, 202), в частности, пишет: «Правительство смотрело на него как на закоснелого либерала и притом как на бесхарактерного человека; а либералы - как на изменника своим правилам, даже легкое наказание его, в сравнении с другими декабристами, не нравилось». С.А. Рейсер так характеризует герценовское словоупотребление: «Слово, как это видно из контекста, употреблено легко и свободно, как нечто совершенно понятное и привычное, очевидно, оно в устной речи Герцена и его друзей бытовало и раньше, т.е. существовало уже в кругах московской и петербургской интеллигенции». Тот же исследователь нашел и первое печатное употребление слова 'декабристы'. В первом французском издании брошюры «О развитии революционных идей в России» (1851) А.И. Герцен (VII: 113, 243-244) пишет: // С 22 «Не нужно ли было бы постараться всеми средствами призвать русский народ к сознанию его гибельного положения, — пусть даже в виде опыта, — чтоб убедиться в невозможности этого? И кто же иной должен был это сделать, как не те, кто представляли собою разум страны, мозг народа, — те,

с чьей помощью он старался понять собственное положение? Велико их число или мало — это ничего не меняет. Петр I был один, декабристы — горстка людей. Влияние отдельных личностей не так ничтожно, как склонны думать; личность — живая сила, могучий бродильный фермент, — даже смерть не всегда прекращает ее действие». С.А. Рейсер (1956: 250) сопровождает эту цитату следующим комментарием: «Контекст позволяет утверждать, что Герцен легко употребил привычное для него слово, отнюдь не как неологизм, и без обычных для нового термина кавычек. Перед нами еще одно подтверждение того, что слово существовало в языке около этого времени». Впоследствии С.А. Рейсер (1981: 177) счел возможным «выдвинуть предположение», что «слово 'декабрист' возникло невдолге после восстания. Местом его зарождения, скорее всего, надо считать Петербург. Не исключено, однако, и спонтанное его возникновение одновременно в нескольких местах». Документальным основанием этого предположения является дневник А.В. Никитенко (1893: 246, 325, 339), где слово 'декабрист' употребляется в записях от 30 января 1828, 9 апреля и 1 августа 1834. К сожалению «рукопись дневника не сохранилась, а текст его был в 1880-х гг. отредактирован дочерью мемуариста С.А. Никитенко»: «Наличие трех мест в различных

частях

дневника

создает

уверенность,

что

перед

нами

оригинальный текст, избежавший повторной правки», - считает С.А. Рейсер (1981: 175, 17б). Уверенность исследователя представляется чрезмерной. В отсутствии рукописи можно только предполагать наличие искомого слова в оригинале. С.Ф. Коваль (1983: 128, 12б) в качестве факта «происхождения и бытования слова 'декабристы' в Москве» в среде «вступающей в жизнь молодежи 40-х гг. XIX в.» приводит письмо «молодого москвича» Н.С. Зыкова к Н.Д. Фонвизиной из Тобольской тюрьмы от 14 апреля 1852. В этом письме Зыков

разъясняет

свое

«понятие»

«наименования

Д[екабристо]в»:

«Д[екабрист]ы одно и то же, что защитники Отечества» (Коваль 1983: 130). В

пользу утверждения С.Ф. Коваля можно привести и не упомянутый им факт. Известно, что Н.С. Зыков в числе других «молодых людей статистического комитета» посещал в начале 1840-х «понедельники» Пассеков - Татьяны Петровны («кузины» // С 23 и подруги детства Герцена) и Вадима Васильевича (друга юности Искандера). Хотя круг посетителей вечеров был совсем

не

либеральным

(в

частности,

на

«понедельниках»

бывал

«покаявшийся декабрист» Ф.Н. Глинка), не будет совсем невероятным предположить, что Н.С. Зыков мог усвоить слово 'декабристы' от людей, прежде духовно близких Герцену. Последний упоминает Зыкова, «в 1851 сосланного в Тобольск за убийство» (XIX: 210), в одной из своих статей. Данный факт не доказывает их личного знакомства, поскольку С.Н. Зыков получил скандальную известность именно тем, что, как пишет Т.П. Пассек (1963 б: 286), «поступил послушником в монастырь и убил кинжалом княгиню Голицыну, за что был сослан в Сибирь». В том, что С.Ф. Коваль не использовал безусловно известный ему факт причастности С.Н. Зыкова к кругу друзей Герцена, можно усмотреть еще один пример воздействия декабристского мифа на историографию. Ссылка на Т.П. Пассек делала невозможным умолчание криминального прошлого героя. Она вынуждала исследователя покинуть пределы мифа: человек, допущенный до переписки со

«святыми»

женами

декабристов,

не

может

быть

уголовником.

Возвращаясь к письму, опубликованному С.Ф. Ковалем, следует признать его содержание не позволяет утверждать наверняка, что слово 'декабристы' было известно Зыкову еще в Москве, а не усвоено им в Сибири. М.В. Нечкина (1978: 9-10)

сторонница сибирского происхождения

этого слова, «по-видимому, действительно вскоре после восстания 14 декабря». Ее вывод основан на показаниях петрашевца Р.А. Черносвитова от 23-27 июля 1849: «Случилось говорить мне о государственных преступниках в Сибири, сосланных по 14 декабря, их вообще в Сибири называют декабристами; главные вопросы были о их образе мыслей, и постоянный ответ мой был, что они все теперь уже старики и жалеют о происшедшем»

(Дело петрашевцев 1997: 448). Дата показаний Черносвитова не позволяет признать правомерной временную отнесенность - «вскоре после восстания 14 декабря» - заключений Нечкиной. С.В. Житомирская (1981: 181) основывается на сделанном С.Я. Штрайхом

пересказе

письма

исполняющего

обязанности

генерал-

губернатора Восточной Сибири В.И. Копылова к генерал-губернатору В.Я. Руперту в Петербург от 30 марта 1841. В этом // С 24 письме, «между прочим, упоминая о товарищах Лунина, Копылов называет их декабристами и сообщает, что государственные преступники очень потревожены взятием Лунина» (Штрайх 1923: 104). Исследовательница полагает: «Если такое словоупотребление в 1841 г. могло найти себе место в официальной переписке, то оно, несомненно, прочно вошло в жизнь к этому времени. Начало его распространения в Сибири надо искать, вероятно, в конце 1830-х гг. — времени, непосредственно последовавшем за выходом всей массы декабристов

на

поселение».

Если

бы

«такое

словоупотребление»

действительно имело место в источнике, пересказанном С.Я. Штрайхом, то вывод СВ. Житомирской следовало признать убедительным. М.М.Сафонов любезно подсказал мне, что это письмо опубликовано (Лунин 1988: 296-298), но в нем нет слова 'декабристы'. Ничего не сообщается и о том, что «государственные преступники очень потревожены взятием Лунина». Фраза, близкая к последней («взятие Лунина», «государственные преступники», «потревожило»), содержится в опубликованном там же письме чиновника особых поручений Главного управления Восточной Сибири П.Н. Успенского - В.Я. Руперту от 30 марта 1841: «Взятие Лунина, о котором теперь узнали и некоторые из прочих государственных преступников, возбудило в них крайнее любопытство и, как кажется, очень их потревожило» (Лунин 1988: 306). В этом же письме присутствует процитированная Штрайхом (1923: 104) как принадлежащая Копылову фраза: «В доме Лунина кроме значительного числа книг на латинском, частично греческом и польском языках религиозного содержания найден

также алтарь, устроенный в особой задней комнате, и на нем все принадлежности священнодействия, даже потир и каменная доска, которая заменяет у католиков наш антиминс, равно и полное священническое облачение» (Лунин 1988: 305). Но слово 'декабристы' в письме Успенского тоже отсутствует. Легко объяснить, почему Штрайх перепутал автора письма. Оба письма датируются одним днем, адресованы одному человеку и в архиве расположены в одном деле (ГА РФ. Ф. 109. I эксп., 1826. Ед. хр. 61. Ч. 61.) одно за другим (П.Н.Успенского - Л. 30-33, В.И. Копылова - Л. 34-36). Но зачем исследователь

«между

прочим»

упомянул

об

употреблении

слова

'декабристы', если ни в письме Копылова, ни в письме Успенского такого слова не было? Единственное правдоподобное предположение основано на // С 25 присущей Штрайху неаккуратности при работе с документами. Возможно, он перепутал источник, в котором нашел слово 'декабристы' 1. Пока это слово не будет обнаружено в официальной переписке по случаю ареста Лунина в 1841, указание Штрайха нельзя считать достоверным. О.С. Тальская (1985: 163, 164) считает, что слово 'декабристы' зародилось в 1840-х гг. среди сибирских чиновников. Для последних оно стало «сокращенным обозначением в разговорном языке <...> длинного определения лиц, причастных к 14 декабря, о которых им так часто нужно было писать». Это весьма вероятное объяснение документировано лишь цитированными показаниями Р.А. Черносвитова. У О.С. Тальской (1985: 165) «не вызывает сомнения», что последний «вращался» в Сибири «в кругу чиновников, от которых он и мог узнать, как они "вообще" называют государственных преступников по 14 декабря». К.М. Азадовский (1981: 177) утверждает: «Слово 'декабрист' было введено в русскую литературу в конце 50-х гг., и его автором и создателем явился Герцен. Можно смело сказать, что в 20-30-е гг. XIX в. этого термина не знает ни один официальный документ. Он не встречается ни в переписке декабристов, ни вообще в известных нам

письмах людей этого времени. <...> Нет никаких сведений об употреблении этого слова в 40-х гг.» В подтверждение своей мысли автор приводит принадлежащее А.И. Герцену примечание к некрологу И.Д. Якушкина в «Колоколе» (№ 5 от 1 ноября 1857 // Кл І: 35) как первое употребление слова 'декабристы' : «Говорят, будто государь не знает, что Декабристов, возвратившихся из Сибири, теснят — Долгоруков и Тимашев» (XIII: 71). Аргументация К.М. Азадовского

противоречит

историографии.

текстах

несомненным 40-х

гг.

фактам,

слово

установленным

'декабристы'

достоверно

употребляется дважды (дневная запись А.И. Герцена от 26 марта 1842, показание на следствии Р.А. Черносвитова от 23-27 июля 1849). В русскую литературу на французском языке оно впервые вводится в начале 50-х гг. (брошюра Герцена «О развитии революционных идей в России» (1851))2. Тем не менее, утверждение, что А.И. Герцен - «автор и создатель» слова 'декабристы', истинно в обоих смыслах, в каких одни считают изобретателем радио - Попова, а другие - Маркони: // С 26 1) Перу Герцена принадлежат и первое достоверное письменное, и самое первое печатное употребление этого слова; 2) С Герценом связано и первое употребление слова 'декабристы' в заголовке опубликованного текста. Приписываемое различным авторам (Н.П. Огареву, Д.Л. Крюкову, И.В. Крюкову,

И.В.

Кроткову)

стихотворение

«Декабристам»

впервые

опубликовано в издаваемой «Искандером и Н.Огаревым» «Полярной звезде» на 1858 (ПЗ IV: 274; Ср.: Лернер 1926б: 399; ПЗ IX: 79); 3) Общеизвестна роль Герцена в публикации произведений декабристов и в полемике с официальной версией 14 декабря (Эйдельман 1966; Эйдельман 1973). Вышеприведенный обзор мнений подтвердил очевидное: «в начале» слова 'декабристы' был Герцен. // С 27 3. ХАРАКТЕРИСТИКА ДЕКАБРИСТСКОГО МИФА В ИСТОРИОГРАФИИ ТЕМЫ «ГЕРЦЕН И ДЕКАБРИСТЫ»

Прежде,

чем

перейти

рассмотрению

взглядов

Герцена

на

декабристов, следует обратиться к обзору обширной историографии темы «Герцен и декабристы» (Сыроечковский 1925; Гессен 1926; Покровский 1927; Парадизов 1928; Мордвишин 1955; Пирумова 1956; Иллерицкий 1963; Порох 1968; Невелев 1972; Рудницкая, Тартаковский 1994; Андреева, Жуковская 2000 и др.). Есть ли в ней указания или хотя бы намеки на причастность Искандера к созданию декабристского мифа? Наблюдения известного кадета Ф.И. Родичева (1906: 84-85) в какой-то мере подтверждают предположение о мифической доминанте декабристианы Герцена. Речь о декабристской легенде у последнего заходит сразу за упоминанием полемики А.И. Герцена с Ж. Мишле1: «Когда в 1850 году французский историк и поэт, "камень в сердце русское бросая", назвал Россию страной молчания и деспотизма — единственный в то время свободный русский голос, голос Герцена, поднялся в защиту русской чести и с гордостью указал на героев 14-го декабря. Память о них легендой спустилась в темные слои народа, как сказка, сулящая заманчивую надежду, как таинственный пароль раз явившегося и снова грядущего Спасителя. Нам в детстве пришлось слышать темный рассказ старого нищего, шепотом передававшего, что Рылеев хотел освободить народ и завещал освобождение младенцу Александру, с которого взял клятву». Трепетное отношение к декабристам как «примеру» и «образу»: «Восстание

декабря

взволновало

умы

поколений,

тогда

еще

бессознательных, и создало для них пример и образ свободных людей», свидетельствует, что автор искренне верует в «благую весть» от Искандера 2. // С 28 Предположение

выдающейся

роли

Герцена

творении

«декабристской легенды» получило аргументированное обоснование в работе

красноречивым

названием:

«Декабристы.

(Легенда

действительность)» (Покровский 1927: 32-52). Уже из подзаголовка явствует, что под «легендой» М.Н. Покровский (1927: 32) понимает нечто отличное от

реальной истории: «Начало революционного движения против царизма до сих пор окутано некоторым туманом. Сначала принимались энергические меры, чтобы он не рассеялся. Потом не было принято достаточно энергических мер, чтобы его рассеять»; «Не было лучшего средства рассеять легенду, как напечатать подлинные документы»3, т.е. «легенда» - это род идеологического

тумана,

который

рассеивается

при

знакомстве

«подлинными документами». По мнению М.Н. Покровского, наряду с заведомо ложной официальной версией 14 декабря возникли две искажающие действительность легенды либеральная и революционная. Либеральная легенда «полнее всего <...> отразилась

Пыпина»

(Покровский

1927:

33).

«Литературным

воплотителем» революционной легенды был Герцен (Покровский 1927: 36). Несмотря на то, что Покровский использует понятие «легенда» скорее как метафору, синоним искажения истории, сам выбор термина свидетельствует: историк верно почувствовал характер декабристианы Герцена. Рассказывая о неспособности

последнего

«написать

связную

историю

событий»

(Покровский 1927: 37), «историк-марксист» выделил важные мифические характеристики декабристоведческих штудий «дворянского революционера» -художественно

изображенных

образцов

для

подражания,

имеющих

непреходящее воспитательное значение. Утверждение, что Покровский «выделил важные мифические характеристики», вовсе не означает, что он дал целостное описание декабристского мифа. Историк не мог сделать этого по двум причинам: 1) Как марксист он вообще не интересовался мифологией; 2) «Образцовое» понимание мифа стало общепринятым благодаря работам М.Элиаде послевоенного периода. Меткие наблюдения над отдельными проявлениями мифа не связаны у Покровского в концепцию. В первую очередь следует привести сущностную характеристику декабристского мифа. М.Н. Покровский (1927: 39) пишет об изображении декабристов как высокого («выше <...> подняться некуда») // С 29 идеала, т.е. нравственного образца для всех последующих поколений: «Для Герцена

декабристы - идеал революционеров. После них революция могла расти количественно, могла усовершенствовать свою тактику; но как тип бойца за революцию выше героев 14 декабря подняться некуда». Упомянута и воспитательная (как уже говорилось - одна из важнейших задач любого мифа) функция герценовской легенды: «Брошюра Герцена («Русский заговор 1825 года» - С.Э.) так заражает своим революционным энтузиазмом, что с педагогической (выделено Покровским - С.Э.) точки зрения ее стоит рекомендовать еще и сейчас. <...> Повторяем, воспитательное значение брошюры Герцена огромно даже и после 1917 года». В связи с выше отмеченной генетической связью художественной литературы и мифа показательно следующее рассуждение М.Н. Покровского: «Декабристы Герцена — подлинные, живые люди, или герои романа, психологически правдивые, но так же далеко отстоящие от жизни, как вообще жизнь бывает далека от романа». Вряд ли правомерно предпринятое М.Н. Покровским рассечение оппозиционного самодержавию декабристского мифа на «либеральную» и «революционную» легенды. Видимо, ближе к истине комментаторы собрания сочинений А.И. Герцена, которые утверждают, что последний стремился «объединить и направить к единой цели все группировки русской интеллигенции» (XII: 543). В обращении «К нашим», заключавшем первую книгу «Полярной звезды» (1855), Герцен писал: «Мы равно приглашаем наших европейцев и наших панславистов, умеренных и неумеренных, осторожных и неосторожных. <...> Мы открываем настежь все двери, вызываем на все споры» (XII: 296). Как справедливо отмечал А.Е. Пресняков (190б: 56): «Далеко не достаточно зная их, потомство все-таки окружало их ореолом первых бойцов за политическое освобождение России, причем в своего рода культе декабристов сходились люди разных направлений». «Аналитический»

подход

Покровского,

скорее,

служит

примером

«опрокидывания политики в прошлое». Вместе с тем, у «красного Карамзина» (П.Н. Милюков) встречается и

более

историчное

изображение

«общелегендарного»

характера

до-

революционного декабристоведеиия: «Почти столетие декабристы были священной реликвией для русской интеллигенции. Прикосновение к этой реликвии исторического анализа, в особенности анализа классового, рассматривалось как святотатство» (Покровский 1927: 62)4. Из рассуждения // С 30 Покровского явствует, что он первым указал на интеллигенцию как общественный слой носителей декабристского мифа5. В статье «Два вооруженных

восстания

(1825-1905)»

(Покровский

1927:

76-83),

посвященной юбилеям восстания декабристов в Петербурге и декабрьского восстания 1905 в Москве, он еще раз подчеркивает «сословную» интеллигентскую природу декабристского мифа: «Юбилеи мирно размежевались. Масса населения, в первую голову учащаяся молодежь и рабочие, обратили внимание только на двадцатилетие пятого года; а наша старая интеллигенция занялась декабристами, о которых массы, увы, не вспомнили, хотя ежедневная печать <...> наводила их на это воспоминание достаточно усердно» (Покровский 1927: 76)6. Другое высказывание М.Н.Покровского (1927: 83): «Воспоминание о пяти виселицах и сотнях каторжников оживляло в ряде поколений русской интеллигенции ненависть к самодержавию», - позволяет предположить, что педагогическое значение интеллигентского мифа о декабристах заключается в воспитании ненависти к власти («деятельной ненависти к деспотизму» (VI: 216)). Следует еще раз отметить важные для целей настоящего исследования выводы, которые можно сделать из анализа историографических статей М.Н.Покровского: 1) Декабристоведение в значительной своей части имеет мифическую («легендарную») подоплеку; 2)

А.И.

Герцен

играет

первостепенную

роль

творении

«революционной легенды» - декабристского мифа; 3) Декабристский миф носит не общенациональный, а «прослоечный»

характер, являясь «священной реликвией» русской интеллигенции; 4) Миф воспитывает («оживляет») в «поколениях» интеллигентов «ненависть» к власти. До осуждения «антимарксистской» концепции Покровского термин «легенда» применялся по отношению к герценовской декабристиане, не получая развития. Так, П.П. Парадизов (1928) снабдил посвященный А.И. Герцену

раздел

своих

«Очерков

по

историографии

декабристов»

подзаголовком: «Революционная легенда о декабристах». При изложении так неоригинально обозначенной темы Парадизов (1928: 50) буквально следует за Покровским: Герцен - «литературный воплотитель революционной легенды о декабристах — сам глубоко верил в их // С 31 величие, могущественность, -классический

самоотверженность

образец

<...>

революционера».

Для

Герцена

Последнее

декабрист

предложение

примечательно тем, что, переписывая Покровского (1927: 39 - «Для Герцена декабристы — идеал революционеров»), Парадизов заменяет «идеал» на «образец». Тем самым сильнее подчеркивается мифический характер герценовских текстов. М.В. Нечкина (1955a: 16) в первом томе «Движения декабристов» пишет, по сути, то же самое, что и ее учитель: «Не видя классового существа движения, Герцен и Огарев идеализировали своих героев, создали приподнятый облик "рыцарей, с головы до ног кованных из чистой стали"». Но поскольку репрессированный посмертно Покровский еще не был реабилитирован к тому времени, способная ученица на всякий случай решила подстраховаться разоблачительным пассажем: «Пущенное М.Н.Покровским и подхваченное его "школой" выражение "революционная легенда" незакономерно по отношению к революционной историографии декабристов и, в частности, по отношению к концепции Герцена-Огарева.

Легенда

—

вымысел,

не

соответствующий

действительности или даже вообще утверждающий нечто несуществовавшее; в силу этого выражение "революционная легенда" было бы правильно, если

бы в действительности декабристы не были революционерами, а Герцен ошибочно провозгласил их таковыми. Но подлинное научное понимание как раз утверждает революционный характер движения» (Нечкина 1955а: 16). В комментариях (1960) «Исторических очерков о героях 1825 года и их предшественниках,

по

их

воспоминаниям»

(скорее

всего,

автор

комментариев - В.В.Пугачев (см. состав авторского коллектива: XX: 996)) декабристиана Герцена характеризуется, по сути, как «легендарная». Не упоминая ни имени Покровского, ни слова 'легенда', комментатор отмечает основные («образцовую» и «воспитательную») функции мифа: «Декабристы всегда были для Герцена не столько историей, сколько боевым политическим знаменем, примером героического подвига, образцом для подражания»; «Популяризация образов декабристов казалась Герцену особенно

важной

конце

шестидесятых

годов,

когда

развитие

революционного движения потребовало наглядных примеров героизма для воспитания передовой молодежи в духе самопожертвования, готовности пойти в Сибирь и на смерть ради свободы» (XX: 766). // С 32 К 1968, когда И.В. Порох писал статью «Герцен о революционных традициях декабристов», Покровского уже можно было не только ругать. Порох (1968: 30) в «значительной степени» соглашается с последним, не признавая «верной общую оценку»: «В значительной степени прав исследователь (М.Н. Покровский - С.Э.), утверждая, что Герцену была свойственна некоторая идеализация движения декабристов»; «И, однако, при наличии многих верных суждений и психологически тонких характеристик, все же нельзя признать верной общую оценку, которую дал М.Н. Покровский взглядам Герцена на движение декабристов. Его вывод о том, что Герцен воспроизвел не историю, а создал легенду, написав революционный роман о декабристах, не может быть принят». Заключительный пассаж исследования И.В. Пороха (1968: 88): «Не легенду о декабристах создал Герцен, а волнующий гимн о героике

революционной борьбы. Подвиг декабристов он сделал знаменем освободительного движения 50-60-х годов XIX в.» - противоречив. Трудно сказать, чем

«легенда»

(священное

повествование)

по

неисторической

сути

отличается от «гимна» (священного песнопения) и «знамени» (священного символа). Яркий историк-беллетрист Н.Я. Эйдельман

(19бб: 18) в еще

«оттепельную» пору объяснял, почему «почти нет портретного сходства» в знаменитом

изображении

пяти

профилей

на

обложке

герценовской

«Полярной звезды»: «За три десятилетия реальные образы пятерых сделались легендой и тайной». В «перестроечную» эпоху тот же автор опять употребил термин «легенда»: «Касаясь ошибок, слабостей движения, в первую очередь его удаленности от народа, Герцен не расширял эту тему, представляя своим читателям правду о декабризме с элементом известной идеализации, легенды» (Эйдельман 1987: 348). Л.Г. Фризман (1988: 160) анонимно приводит «упреки» М.Н. Покровского, что Герцен «идеализировал декабристов» и «видел в них образец революционности». Исследователь частично («Известные основания для таких упреков есть») соглашается с их справедливостью. Советские историки, соглашаясь или не соглашаясь с термином «легенда», единодушны, что герценовский взгляд отличается «идеализацией» декабристов. Понятие «идеализация» во многом синонимично выражению «создание образца для подражания». Следовательно, // С 33 по сути «легендарный» подход М.Н. Покровского не был отвергнут советской историографией. В то же время он не мог получить тогда развития, поскольку исследователи сами были «погружены» в миф: «И даже сейчас, когда мы пытаемся заново прочесть нашу историю, многие исследователи не могут отрешиться от герценовских представлений о декабристах как о "богатырях из чистой стали"» (Киянская 1997: 117). В историографии 90-х гг. наблюдается стремление «отрешиться от герценовских представлений о декабристах»,

от

«оценок»,

которые

«восходят

А.И.

Герцену»

(Рахматуллин 1995: 3). В.М. Бокова (1994: 162) воскрешает выводы М.Н. Покровского: «Именно Герцен, впрочем, вольно или невольно, стал родоначальником "декабристской легенды". Он сотворил вокруг "героев 14 декабря" ореол борцов-мучеников». Аналогично оценивают «интерпретацию, предложенную "вольным писателем" Герценом и подхваченную либеральной журналистикой», Я.В. Леонтьев (1999: 173) и А.В. Аникин (1995: 85). Последний именует Герцена «"духовным отцом" новой "житийной" литературы» - основоположником «жанра революционной агиографии». Историки начинают употреблять слово 'миф' по отношению к историографии декабристов. М.М. Сафонов (1996: 529) связывает один из «мифов о 14 декабря» с именем Герцена: «Существуют два мифа о 14 декабря: официальный, правительственный, созданный Николаем I, и революционный, создателями которого были сами декабристы, А.И. Герцен, Н.П. Огарев».

О.И.

Киянская

(1997: 118) отмечает необходимость

публикации материалов следствия над нижними чинами Черниговского пехотного полка: «Это поможет развеять миф о "благородном поведении" солдат в дни восстания». Б.Ф. Егоров (1999: 240) пишет о знаменитой работе Ю.М. Лотмана «Декабрист в повседневной жизни»: «Лотман концентрировал свое внимание на типичнейших чертах декабристов, чертах, становившихся мифологическими». Я.В. Леонтьев (1999: 173) считает, что в восприятии декабристов современниками и потомками «миф причудливо переплетался с жизнью. В результате появилось сразу несколько легенд о декабристах, противоречивших друг другу». Подводя итог обзору историографии, следует подчеркнуть, что «демифологизация» декабристоведения затруднена по двум причинам. Вопервых, инерция «легендарных» представлений не позволяет «отрешиться» от них разом7. Чтобы избавиться от предрассудков, // С 34 их необходимо не только назвать, но и проследить всю их историю, от времени возникновения до наших дней. Во-вторых, на смену мифу о декабристах-святых закономерно

приходит

миф

декабристах-демонах:

«Былые

боги

превращаются нередко в сказочных людоедов-драконов» (Голосовкер 1993: 7; Ср.: Бокова 1994: 160). О.И. Киянская (1997: 118) предупреждает об опасности творения нового мифа: «Поэтому главный вывод, который необходимо сделать из всего, о чем было сказано выше, — вывод о необходимости комплексного исследования движения декабристов как

исторического

явления. И целью этого

исследования должна стать не смена знаков, не создание новой, уже негативной

легенды

декабристах,

полный

всесторонний

историографический анализ как отрицательных сторон этого движения, так и положительных»8. Несмотря на эти препятствия, преодоление декабристского мифа составляет осознавшего

основное

содержание

«необходимость

современного

создания

новой

декабристоведения, научной

концепции

"декабристского движения". Рано или поздно она, конечно, будет создана и лишит, наконец, это явление "заидеологизированности", учтет и объяснит все его

своеобразие,

все

многообразие

составляющих

его,

нередко

взаимоисключающих, элементов» (Бокова 1994: 178). // С 35 ПРИМЕЧАНИЯ 1. ДЕКАБРИСТЫ КАК ИСТОРИЯ И КАК МИФ 1

Ср.: «Вопрос об огромности исторического значения декабризма

решается, безусловно, вполне положительно советской исторической наукой» (Гессен 1926: 263). 2

Ср. со следующими определениями истории: «Ряд "обладающих

смыслом событий", вполне отличный от монотонного, механического чередования лишенных значения обстоятельств» (Элиаде 1998

: 300);

«Человеческие res gestae∗, которые обладают некоторой самостоятельностью и независимой ценностью для данного коллектива» (Топоров 1973: 112). *

деяния (лат.)

Данное определение мифа может быть оспорено. Отмечая его ограни-

ченность, следует помнить, что «в философии столько же определений реальности, сколько самих философов. То же самое можно сказать и об определениях мифа. Каждое из них неизбежно одномерно» (Чаликова 1987: 273). «Неизбежная одномерность» приведенного определения нацелена на выявление существенных для настоящего исследования отличий мифа от истории. 4

Память о декабристах часто характеризуется как «предание» или «ле-

генда». Как эти понятия соотносятся с «мифом»? В науке принято различать «миф», «легенду» и «предание». Г.А.Левинтон (1992а, 1992 б) рассматривает два последних жанра как промежуточные ступени эволюции от мифа к истории. Различаются жанры прежде всего типами героев. Главные действующие лица мифа - боги, легенды - «персонажи священной истории», предания - «прежде всего исторические лица» (Левинтон 1992 б: 332). В то же время, нет жесткой зависимости между типом героев и жанром. В легенде могут фигурировать как «чисто мифологические персонажи» (Левинтон 1992 б: 332), так и «вполне исторические, несакрализованные лица» (Левинтон 1992а: 46). «Христианская мифология впер- // С 36 вые и полностью поместила бога в историческое время, настаивая на историчности Иисуса Христа, пострадавшего во время Понтия Пилата» (Топоров 1991: 574). Приведенные факты позволяют считать, что между мифом, легендой и преданием нет сущностных различий: «Разграничение мифа и исторического предания, легенды, вызывает тем больше разногласий, что оно в значительной мере условно» (Токарев, Мелетинский 1991: 15); «Современные исследователи нередко ошибаются или сомневаются в правильности установления границ между мифом и историческим преданием» (Топоров 1991: 572). Легенда и предание, принимая квазиисторические формы (первая - священной истории, второе - мирской истории (Левинтон 1992 а: 45)), исполнены по законам мифа. Например, в легендах о чудесном спасении царевича Дмитрия и старце Федоре Кузьмиче «имплицитно содержится

мотив воскресения героя» (Левинтон 1992а: 46). «Содержанием предания является не историческое событие, а воспроизводимая мифологическая схема. <...> Особенно заметны эти свойства в таких поздних исторических текстах, которые вообще не трансформируют историю, но лишь отбирают из нее факты, укладывающиеся в мифологизирующую схему канонической биографии» (Левинтон 1992 б: 333). «Промежуточный» характер легенды и предания позволяет определять их и как вырождение мифа, и как зарождение истории. (Последнему аспекту посвящена, в частности, работа В.Н. Топорова (1973)). Для целей настоящего исследования важно проследить бытование мифа в исторических исследованиях. В связи с этим легенда и предание будут рассматриваться как «вырожденные» разновидности мифа.

Так как

установлено, что мифологическое мышление характеризуется своеобразной «логикой мифа» (Н.Я.Голосовкер), то под «логикой» понимаются логики рационального типа, прежде всего формальная логика. 6

Этот предрассудок порожден монополией марксизма в гуманитарном

знании советского периода. Марксизм - великое философское учение. В то же время, это интеллектуальный продукт своего времени - сер. XIX в. Маркс - достойный наследник рационального пафоса Просвещения - верил во всевластие разума и логики, а «нелогичные» формы сознания воспринимал как вчерашний день человечества. Отгороженные «железным занавесом» советские исследователи утоляли интеллектуальную жажду из коктейля «трех источников», часто не ведая новых тенденций мировой мысли. Е.М. Мелетинский (1976: 12-162) в обзоре «Новейшие теории мифа и ритуальномифологический подход к литературе»

подробно освещает процесс

«ремифологизации» философии и культуры, начавшийся со 2-й пол. XIX в. Принужденный говорить «эзоповым языком», он «между строк» давал понять советскому читателю, что слухи о смерти мифа в эпоху Нового времени «сильно преувеличены». // С 37 7

Ср. утверждение, подписанное тем же Мелетинским: «Миф как форма

общественного сознания, появление и господство которой было связано с

определенным уровнем производства и духовной культуры, как ступень сознания, предшествующая научному мышлению, исторически изжила себя. Поэтому попытки апологетики и возрождения мифа как действующей системы в современном обществе несостоятельны» (Токарев, Мелетинский 1991: 1б; Ср.: Чаликова 1987: 278). 8

«Имя "Афина", например, соотнесено с обуздыванием лошадей,

запряганием быков, с изготовлением колесниц и кораблей, плуга и бороны, веретена и ткацкого станка. И так со всеми именами, причем отношения принадлежности той или иной технологии к олимпийскому имени почти не пересекаются,

любая

технология

или

даже

незначительное

ее

усовершенствование сразу получает прописку на Олимпе, входит через миф в неразрывную связь с именем одного из вечных его обитателей» (Петров 1995: 192). 9

«Особую актуальность анализу сущности и места декабризма в

социальной истории России придают нравственные характеристики предмета исследования. Наглядное описание нравственного идеала <...> является одним из самых действенных приемов воспитания граждан» (Косов 1999: 3_4), - вторит Герцену современный исследователь. 10

«Миф — это последняя, а отнюдь не первая стадия развития образа

героя» (Н.Чедвик; Цит. по: Элиаде 1998: 69). «Рождение, смерть и воскресение Христа трактуются как уникальное историческое событие. Вместе с тем, описанные в Евангелиях события по отношению к последующей исторической эмпирии имеют характер начальных и сугубо сакральных и полностью сохраняют силу парадигмы (определяющий нравственные нормы и формы культа), т.е. основную структуру мифа» (Мелетинский 1976: 225). 11

Историк называет и создателя «устоявшегося представления»:

«Подобные оценки» отношения Николая к его «друзьям по 14-му» «восходят к А.И.Герцену, который охарактеризовал личность и деяния так нелюбимого им царя Николая I с присущим ему литературным блеском и тонкой

язвительностью. Герцен не мог простить царю его более чем пристрастное участие в следствии над декабристами и суровый приговор, особенно казнь пятерых из них, несмотря на то, что все ждали от него помилования» (Рахматуллин 1995: 3). 12

«В коммунистическом культе, где четко распределялись функции

новых святых и мучеников, пророков и праотцов, за "декабристами" однозначно закреплялся пра-отеческий ряд иконостаса. В праотеческом ряду — декабристы с петрашевцами и народовольцами, в пророческом — Кампанелла с Томасом Мором и Сен-Симоном, а в праздничном — В.И.Ленин на броневике» (Бокова 1994: 163). 13

«В течение длительного времени декабристы были практически

единственными "положительными" представителями дворянства, могущими быть объектами изучения» (Артемьева 2001. 183). // С 38 2. СЛОВО 'ДЕКАБРИСТЫ' 1

Известно, что Штрайх пользовался дурной репутацией среди

специалистов. В частности, Ю.Г. Оксман писал 27 декабря 1951 к М.К. Азадовскому по поводу рецензии последнего (Новый мир. 1953. № 3. С. 253256; Ср.: Азадовский 1991: 316-322) на подготовленные Штрайхом «Записки Якушкина» (1951): «Отзыв ваш об очередной халтуре полупокойного Штрайха меня не удивил. Я не сомневался, что он готовит воздушный пирог, опираясь на клей, ножницы и вдохновение» (Азадовский 1991: 431). 2

Ср. мнение Азадовского (1981: 178): «В этой брошюре самое слово

'декабристы' не встречается». 3. ХАРАКТЕРИСТИКА ДЕКАБРИСТСКОГО МИФА В ИСТОРИОГРАФИИ ТЕМЫ «ГЕРЦЕН И ДЕКАБРИСТЫ» 1

Л.Я. Гинзбург сообщает обстоятельства создания герценовской

работы «Русский народ и социализм». В 1851 французский историк Ж. Мишле «задумал написать серию биографий героев международной

революции. <...> Свои биографические очерки Мишле назвал "Легендами демократии")). Первая из «Северных Легенд демократии»: «Польша и Россия. Легенда о Костюшко» содержала «предвзятые и искаженные представления о русском народе». Герцен воспринял работу своего французского товарища «с горечью, с чувством глубокой обиды» и написал ему «письмо» «Русский народ и социализм» (1851), в котором «счел долгом показать знаменитому историку, что он ошибочно смотрит на Россию». Мишле «был тронут <...> до слез» «критическими высказываниями» Герцена. «Воздействие» последнего сказалось в том, что «Мишле в том же 1851 написал следующую из своих "Северных Легенд демократии" - "Русские мученики". В этой связи в письмах Мишле к Герцену за октябрь упоминаются

имена

Рылеева,

Пестеля,

Бакунина»

(VII:

438-439).

Сознательная установка французского историка на создание «легенды» весьма примечательна. Отказ от научно-исторического жанра был, видимо, связан с его неэффективностью в деле пропаганды революционных образцов («строить жизнь с кого») «в обстановке все усиливавшейся во Франции реакции» (VII: 438). Можно предположить, что типологически близкие герценовские тексты о «героях 14-го декабря», которые рассматривались современниками «как агитационный документ» (Эйдельман 1973: 52), имеют такой же «легендарный» характер, как и «биографии героев международной революции» его французского коллеги. Н.М. Пирумова (1989: 90, 74) находит сходство русского и французского авторов в присущем им «поэтическом стиле» «познания прошлого». Она пишет, что стиль Герцена сплав «яркой, ищущей мысли и поэзии <...> Кстати, близок ему в этом смысле был Мишле». // С 39 «Его (Мишле - С.Э.) гуманизм и высокий интеллектуализм, метод исторического познания, глубоко поэтический стиль обобщений и отступлений были не только близки Герцену, но в какой-то мере схожи с герценовскими представлениями о познании прошлого». Советская

исследовательница

не

употребляет

слова

«миф»

для

характеристики герценовского подхода к прошлому. Но, говоря о «поэзии»,

она косвенно признает, что последний не может быть определен как «научноисторический». 2

Д.С. Мережковский (1906: 38), не упоминая Герцена, также

вспоминает о «легендах» в связи с декабристами: «А в самой темной глубине, среди громов и молний нашего Синая, 14 декабря - уже почти нечеловеческие облики первых пророков и праотцев русской свободы, — изваяния уже не из мрамора, а из гранита, не того ли самого, чью глыбу попирает Медный Всадник? <...> Это ни в каких народных легендах не прославленные герои, ни в каких церковных святцах не записанные мученики - но подлинные герои, подлинные мученики». 3

Схожее

мнение

ранее

высказал

Ф.И.Родичев

(1906:

81):

«Восстанавливается история русского освобождения, которая из легенды и предания становится документом». 4

Последняя цитата позволяет полагать, что мифическое нутро

декабристоведения не случайно обнаружено первым русским историкоммарксистом. Как и положено марксисту, М.Н.Покровский искал у декабристов классовые экономические интересы или, говоря по-русски, корысть.

Примечательно,

что

первый

русский

марксист-философ

Г.В.Плеханов (б.г.: 24) давал, вопреки марксизму, следующее определение декабристам: «Дворянское меньшинство, которое сумело возвыситься над сословными предрассудками и сословными интересами». В этом вопросе революционер солидаризировался с либералами, которые с торжеством вопрошали марксистов: «В самом деле, что за нелепость! Целое поколение высших слоев общества восстает на борьбу с угнетением, которое им, как классу, только выгодно. Князья <...>, статс-секретари <...>, дипломаты и генералы, сановники и полковники, награждаемые душами, хотят освободить эти души. <...> Каким классовым интересом обусловленно их правосознание? Бесполезное дело искать такого объяснения. В рамки экономического материализма этого движения не уложишь, как и всего русского освобождения» (Родичев 1906: 81-82). Речь не идет о правоте Покровского

(1927: 15), считавшего, что конституция Н.М.Муравьева отражает интересы «средних землевладельцев центральной полосы России». Важно, что такая установка исследователя позволила заметить в подоплеке историографии миф о самоотверженных аристократах4-1, готовых «пожертвовать собою для блага родины», «сознательно шедших на мученичество», «решившихся погибнуть для того, чтобы своею гибелью указать путь будущим поколениям» (Плеханов б.г.: 13, // С 40 18, 19). Ср. другие высказывания о жертвенном подвиге декабристов: «Трагедия 14 декабря со стороны вожаков была жертвою долга идти до конца в поднятом ими движении и погибнуть» (Пресняков 1906: 55); «Русская история между образованным обществом и народной массой образовала огромную пропасть. Света и мысли на ту сторону правительство не пропускало. Пропасть эта заполнена теперь. Она заполнилась бесчисленными жертвами. И первые ряды, бросившиеся в нее, как легендарный римлянин, — были декабристы» (Родичев 1906: 85); «На вождей

же

тайного

общества

сознание

обреченности

действовало

диаметрально противоположно. Казалось, что они радостно идут навстречу гибели. <...> Всеми хорошо сознавалась обреченность и этим велика вера в действенность жертвы» (Гессен 1926: 97, 99). 4-1

«Не какие-нибудь косматые оборванцы, а дворяне хороших фамилий

и крупных чинов» (Покровский 1927: 32); «Понять все величие, всю силу этих блестящих юношей, выходящих из рядов гвардии, этих баловней знатности, богатства, оставляющих свои гостиные и свои груды золота (!!! С.Э.) для требования человеческих прав, для протеста, для заявления, за которое — и они знали это — их ждали веревка палача и каторжная работа» (XX: 341)· 5

Ср. сходные утверждения русского историка-эмигранта и американ-

ского слависта: «На культе пяти повешенных и сотни сосланных в рудники было основано все политическое миросозерцание русской интеллигенции» (Керсновский 1993: 39); «Декабристами восхищались не только радикально настроенные представители революционного движения, которое подготовило

1917 год, но почти все те, кого мы называем интеллигенцией» (Лейтон 1995: 31). 6

Тема о носителях мифа не случайно всплыла в юбилейной статье.

Юбилей - это не просто воспоминание о прошлом. Это ритуальное приобщение к героям мифа, воплощение их подвигов, оживление прошлого (Элиаде 1999 в: 293), «живущего в груди» (ХХІI: 23): «Традиции Рылеева и Герцена для нас — не просто исторические воспоминания, а живая правда, которую мы желаем, по мере наших сил, внедрять в умы и воплощать в дела», - писал в декабре юбилейного 1905 П.Б. Струве. 7

Исследователь, изгнавший «в дверь» священные образы декабристов -

«героев и мучеников», должен быть готов к их возвращению «в окно». Заключительный пассаж «мифоведческой» статьи В.М.Боковой (1994: 178), посвященной анализу воздействия «устоявшихся схем» из «жития святых» на декабристоведение, показывает, как нелегко нам всем «отрешиться от герценовских представлений о декабристах»: «Но даже когда "декабристы" перестанут, наконец, "будить Герцена", останется в этой теме нечто такое, что привлечет к ней внимание не только замшелого ученого мужа: яркость характеров, обаяние героической и юной эпохи, а самое главное, простите за пафос, не зависящий от идейной правоты или неправоты моральный урок, ибо здесь, неподалеку, на российской земле, и не в баснословные // С 41 времена, а не так уж и давно, существовала, оказывается, и та самая верная и вечная любовь, и личное достоинство, которое ничто и никто не способны были сломать, и нравственная сила, не позволяющая никогда и ни при каких обстоятельствах

опуститься

потерять

человеческий

облик,

то

поразительное в наш циничный и меркантильный век чувство, которое побуждало человека, имевшего все: деньги, знатность, ум, силу, здоровье, жизнь — взять это все и положить к ногам своего Отечества основанием его будущего благополучия, а потом спокойно принять от этого Отечества то, что оно сочтет нужным дать взамен: лавры, или плевки, или французский штык в живот, или намыленную петлю, или вонючую арестантскую куртку и

дырявую юрту на вечной мерзлоте». 8

Предупреждение это своевременно. «Негативная легенда» приходит

на манер «старых песен о главном» переизданием дореволюционной книги С.Д. Толь (2000: 23-246) «Масонское действо». Автор вступительной статьи М.Б. Смолин (2000: 5-22) верно описывает прежний «миф о декабризме». Он отмечает, что это священный текст интеллигенции, образец для всех ее идейных направлений - «"освободителей", революционеров, либералов, конституционалистов». Автор, вышедший из-под обаяния интеллигентского мифа, замечает факты, невидимые историкам-интеллигентам. В частности, он обращает внимание, что декабристские лидеры обманными лозунгами «кинули в водоворот восстания безгласных солдат», что Пестель порол солдат

«для

возбуждения

недовольства

против

правительства»,

что

последний планировал «создать в России после переворота жесточайшее полицейское государство». В то же время новый-старый миф о декабристах как орудиях «мировой закулисы» вынуждает автора «по аналогии» переносить на сторонника жесткой государственной централизации Пестеля обвинения, адресуемые разрушителям СССР: «Он собирался отделить от Российской империи все народы, пользовавшиеся когда-либо политической самостоятельностью. А это как раз все те же Польша (причем с малорусскими

белорусскими

землями

<...>),

Литва,

Финляндия,

Бессарабия, Грузия»; «Ясно, что погром Империи был бы равносилен большевицкому» (Смолин 2000: 10, 11, 12). Любопытно, что источником смолинских представлений о планах Пестеля служит письмо-донос, направленное Я.И. Ростовцевым 12 декабря 1825 великому князю Николаю Павловичу, где имя Пестеля не упоминается: «Пользуясь междуусобиями, Грузия, Бессарабия, Финляндия, Польша, может быть, и Литва, от нас отделятся» (Корф 1994: 255). Интеллигенты, вдохновленные рациональными идеями Просвещения, соблюдали внутри своего мифа процедуры научного исследования. Авторы, увлеченные идеей «жидомасонского заговора», считают возможным делать выводы без документальных данных, исходя

«лишь из внутренней логики преследуемых масонством целей»: «Такое серьезное тайное общество, как масонство, всегда умело // С 42 хранить свои тайны, и на общественное обсуждение исследователей зачастую попадали лишь отдельные разрозненные документы из его недр. Потому-то во всех произведениях о масонстве есть большая, домысливаемая их авторами область, которую невозможно подтвердить документально (как в обычных исторических исследованиях) и вытекающая лишь из внутренней логики преследуемых масонством целей» (Смолин 200: 20-21). Какое из «двух зол» выбирать? «Оба хуже» - отвечают дети. Если М.Б.Смолин - явный дилетант, то М.Д. Филин - «академический» исследователь. Он не позволяет себе публицистических вольностей о «жидомасонском заговоре». Тем не менее, смысл его рассуждений близок со смолинскими. В начале Филин (1997: 145_147) дает «демифологизирующую» характеристику дореволюционного и советского декабристоведения: «В значительной части русского "общества" всегда царило сострадательное или даже благожелательное отношение к декабристам. То же самое можно сказать о дореволюционной науке, проявлявшей,

правда,

положенную

академическую

сдержанность

характеристиках и довольно редко срывавшейся в восторженно-крикливую публицистику. После большевистского переворота ситуация постепенно стала меняться; с годами возобладал почти что "иконописный" подход к движению. Он вызвал к жизни и соответствующий "советский" стереотип читательского восприятия. Вышло так, что стереотип стал не только естественной нормой, но и негласным признаком "порядочности". Парадокс: любые отклонения от установленного канона сурово осуждались — и властью, и претендовавшей на звание оппозиции "образованщиной". Всяк имел свой резон, и подобное единение душ наводит на размышления: ну разве не странно было видеть в одном ряду столь разных людей, как, допустим, М.В. Нечкина и Н.Я.Эйдельман? Тут поневоле захочется найти точку бесконечности, где пересекаются линии, которые по всем правилам обычной человеческой логики не должны сходиться. Десятилетиями

декабристоведение выполняло не свойственные настоящей науке функции; к примеру, оно исстари было испытанным и почти не законспирированным средством политической сублимации. Писали — об одних, но посвященные авгуры понимали, о ком или о чем идет речь на самом деле. Тайнопись царила долго, затем же пришли иные времена... Случилось это недавно, и появились некоторые надежды, что и декабристоведение будет меняться. Но идут годы, и похоже на то, что перемен не предвидится. Как любопытно: движение, открывшее, по мысли "классика", эру, итогом коей стал повсеместно шельмуемый в конце XX столетия 1917-й год, по-прежнему находится вне критики, овеяно романтическим флером и вызывает устойчивые симпатии. Справедливости ради надо сказать, что народные симпатии в значительной мере деидеологизированы; сильно в них, в частности, сызмальства привитое нам преклонение перед пушкинской эпохой и пушкинским окружением. Не менее сильна и тоска по эпохе чести, рыцарями которой были многие декабристы (последующие поколения революционеров к такому рыцарству — за редкими исключениями — уже не имели никакого // С 43 отношения). Однако указанные искренние чувства отнюдь не единственные стимуляторы жизни декабризма как фактора русской истории. Декабризм, прежде всего — наиболее изысканное оправдание бунта. Ведь бунт как способ изменения действительности — тот исторический путь, где Россия не имеет конкурентов. А тут, 14 декабря, — и красивые слова, и жертвенность, и аксельбанты, и даже Пушкин где-то поблизости. Бунт — вместо реформ, терпеливого законотворчества, воспитания нравов. Вероятно, не случайно ныне скомпрометирован лишь один конкретный октябрьский переворот 1917 года, но не бунт как таковой. Искры 14 декабря и по сей день греют теоретиков и практиков беззакония и разрушения:

ведь

восславленные

декабристы

выдали

бессрочную

индульгенцию любым ниспровергателям, которые выкрикнули нечто свободолюбивое. В этом смысле их "скорбный труд" действительно не пропал, а стал прецедентом для демагогов будущего. "И пишут, пишут

историю этой буффонады. И мемуары, и всякие павлиньи перья", - как заметил В.В.Розанов». Наблюдения М.Д.Филина - о декабристоведении как средстве «политической сублимации» и как «изысканном оправдании» «русского бунта» - очень интересны. Но «почвенническая» ориентация исследователя не позволяет удержаться в пределах формальной логики. Он словно

забывает

свои

слова,

что

«бунт

как

способ

изменения

действительности - тот исторический путь, где Россия не имеет конкурентов» и отказывает декабристам в «русскости»: «Что бы ни говорили искренние, лукавые или недалекие сторонники декабристов, но движение это, хоть и культивировавшее "русские завтраки" с водкой и капустой - явление абсолютно не русского происхождения, очень корпоративное, искусственно привитое к российским традициям. "Лафит" и "Клико" здесь явно доминировали» (Филин 1997: 147). II МЕСТО ДЕКАБРИСТОВ В ПЕРСОНАЛЬНОМ МИФЕ ГЕРЦЕНА 1. «МИФ ГЕРЦЕН» (XXII: 51) Приступая к рассмотрению герценовской интерпретации декабризма, необходимо в самом общем виде определить смысл, внутри которого она осуществлялась. Развернутое описание последнего – тема специального исследования.

Это

вынуждает

ограничиться

представлением

схемы

«личностных смыслов» (А.Н. Леонтьев) Герцена. Мировоззрение Герцена - противоречиво. Оно формировалось до и после 14 декабря, на переломе эпох. Просвещение, с его гордым культом Разума, отступало перед религиозным смирением Романтизма. Эти эпохи, как известно, объединены причинно-следственной связью и противоположны настроением.

Оптимизм

Просвещения,

его

идеей

рационального

преобразования механизма общественного устройства, породил Великую французскую

революцию.

Трагизм

порожденного

этой

революцией

Романтизма был основан на религиозном постулате невмешательства в жизнь общественного организма1. Вполне вероятно, что гениальные парадоксы Герцена происходят от невозможного сочетания оптимизма и трагичности вскормивших его эпох: «Именно в том-то и вопрос нашего века — помирить религию с жизнью, откровение — с мыслью» (XXII: 23)2. В связи с темой настоящего исследования первостепенное значение приобретает «романтическая» религиозно-мифологическая составляющая воззрений Герцена, ее воздействие на рациональные взгляды последнего. Даже расставшись с искренней верой на рубеже тридцатилетнего возраста, он оставался человеком религиозного типа («натурой <...> глубоко и жизненно религиозной» (Шпет 1921: 9)), «религиозно хранившим свое неверие» (IX: 236). «Пламенная вера» юности придавала религиозный характер зрелым «диалектико-материалистическим» // С 47 воззрениям Герцена: «Вскоре религия другого рода овладела моей душой» (VIII: 55), «религия грядущего общественного пересоздания» (VI: 8). Герцен с малых лет верил в «свою избранность» (Гинзбург 1997: 13). Он смотрел «на себя как на подлинного начинателя новой России» (Живов 1999: 38): «На мне лежит обязанность жизни всеобщей, универсальной, деятельности общей, деятельности в благо человечества» (XXI: 106)3 . Смысл жизни виделся ему в том, чтобы из «России в периоде прорастания» (XX: 51) сотворить «Русь вольную, юную, живую» (XII: 203), благодетельный пример которой укажет путь всему человечеству4. Достижение столь нереальной цели закономерно требовало («подобное - подобным») соответствующих средств. Гениальный колдун, «пророк будущего» (Огарев 1902: 146) Герцен «громко и гордо проповедовал Россию возникающую (выделено Герценом С.Э.)» (XX: 12), т.е. прибегал к магии слова для преображения действительности. Несравненная энергетика его творений порождена использованием

мифологических

образов

(архетипов)

качестве

структурной основы текстов. Предубеждение исследователей-позитивистов не позволяет воспринять

первостепенное

значение

архетипических

метафор

идеологических

концепциях. Последние воспринимают образную часть идеологии как нечто ей внешнее - «риторическое украшение», «эффектную упаковку для доктрины».

действительности

«метафора

составляет

самое

ядро

идеологического мышления» (Зорин 2001 а: 19): «Силу метафоре дает именно взаимодействие между разнородными смыслами,

которые

она

символически

сопрягает

целостную

концептуальную схему, и успешность, с какой данное сопряжение преодолевает внутреннее сопротивление, обязательно возникающее у всякого, кто воспринимает эту семантическую противоречивость. В случае удачи метафора преобразует ложное отождествление <...> в уместную аналогию; в случае осечки остается просто фразой» (Гирц 1998: 19)· Метафорическая составляющая идей выступает как «содержание» в процессе «овладения массами» и последующего превращения идей в «материальную силу» (К.Маркс). То, что «здравый смысл» считает «содержанием» пропаганды Герцена: «общинный социализм», «русскопольский

революционный

союз»,

объединение

оппозиционных

самодержавию сил и т.д., парадоксальным образом является преходящей формой смыслообразующих метафор творения космоса «будущей России» (XIV: 321; XVII: 24). // С 48 Принципиальный вопрос: осознавал ли Герцен мифологическую структуру своих «реалистических» произведений? Современная наука связывает сознательный мифологизм преимущественно с художественной литературой XX в., когда такие писатели, как Т. Манн и Дж. Джойс, «адаптируют»

научные

теории

мифа

качестве

«инструмента

структурирования повествования» (Мелетинский 1976: 296). Обращение к мифу романтиков начала XIX в. представляет «только слабые зародыши тех тенденций, которые проявят себя с большой силой в мифологизме XX в.» (Мелетинский

1976:

291).

Поэтому

можно

полагать,

что

Герцен

воспроизводил мифологические схемы в значительной мере неосознанно (не

хотелось бы, чтобы последнее слово вызывало психоаналитические коннотации). Следует уточнить, что механизм воспроизведения мифа в творчестве авторов XIX в. до конца не выяснен5. Высказанная Е.М. Мелетинским (1976: 283) гипотеза, что в психической сфере людей «всех времен и народов» содержатся «некие общие формы мысли, переживания, воображения» («архетипы»), и миф является только наиболее древним выражением этих «общих

форм»,

представляется

очень

продуктивной

объяснении

«имплицитного» мифологизма реалистической литературы. Если гипотеза верна, то люди воспроизводят мифологические структуры («архетипы») в своих «высказываниях» так же, как они грамматически правильно строят речь (Лотман 2000: 286), корректно формулируют силлогизмы, оперируют фигурами риторики и даже «говорят прозой», не только не задумываясь, но часто не подозревая об этом. Для настоящего исследования чрезвычайно важно, что неосознанное воспроизведение мифа способствовало достижению сознательной цели «лондонского пропагандиста» - эффективно воздействовать на общественное мнение России и Европы6. Выстраивая свои произведения «мифологически правильно», Герцен повышал доверие читателей к истинности изложенных в них рациональных идей: «Воздействие произведения искусства усиливается архетипической его первоосновой: по словам Юнга, тот, кто говорит архетипами, говорит тысячью голосов» (Брудный 1996: 45). Центральный образ персонального герценовского мифа - поединок святого рыцаря с драконом. Этот образ опирается не только на христианскую символику Георгия Победоносца. Он восходит к индоевропейскому «основному мифу» - поединку бога грозы со // С 49 змеем. Интуиция, с которой Герцен угадывает за стертыми христианскими символами языческие прообразы («архетипы»), во многом определяет гипнотическое воздействие его произведений7. Мифологический акт творения (в данном случае «будущей России» (XIV: 321; XVII: 24)) понимается как «добывание»

чаемого объекта у демонического противника, воплощения первичного хаоса (Мелетинский 1976:197, 206). В этом контексте стремление Герцена «освободить Россию от чудовища» (XXVII: 171) исполнено глубокого мифологического смысла: «"Добывание" может потребовать особых усилий, магических знаний <...>, а также успешной борьбы с антагонистом. Тогда перед "добыванием" вводится эпизод "испытания", большей частью по типу ритуалов инициации. Этот комплекс "испытание плюс добывание"» образует сюжетную основу мифа (Мелетинский 1976: 198). «Борьба двух мифологических персонажей» образует «предпосылку для развертывания сюжета» (Мелетинский 1976: 197). Герцен блестяще разворачивает «основной миф» в историю своей жизни, выстраивая ее по всем канонам агиографии. Герой появляется на свет при необычайных обстоятельствах

пожара

Москвы8.

Письмом

Наполеона

его

судьба

изначально связана с судьбами «войны и мира». На Воробьевых горах он клянется памятью святомучеников - декабристов отомстить их добровольную жертву («отомстить их гибель» (XVIII: 88), «отомстить жертвы 14 декабря» (XXV: 219)). После этой декабристской инициации-«испытания" начинается «добывание» - «вечный бой» с чудовищем Николаем. Рыцарь Герцен, сопровождаемый другом-оруженосцем Огаревым (лентяем и пьяницей, как и положено мифологическому трикстеру), повторяет подвиги декабристов во имя возлюбленной Прекрасной Дамы - «Девы» Натали9. Декабристы («сильные и чистые прорицатели великих судеб России» (XIII: 46), творцы «зарождавшейся будущности России» (XIV: 79), «действующие лица великого пролога будущей России» (XVII: 24)) выполняют в персональном мифе Герцена функции дюмезилевских «колдунов» и «воинов»: 1) Созидательной жертвы («indulgentia plenaria» (VI: 216)) -т.е. залога успешного осуществления дела жизни Герцена 10; г) Образца («образа и подобия» (X: 317), «примера» (XIII: 67)) борьбы. «Колдовская»

идея

созидательной

жертвы

разворачивается

как

многообразные воплощения метафоры самопожертвования «мучеников

будущего», «вышедших сознательно на явную гибель, чтоб разбудить к // С 50 новой жизни молодое поколение и очистить детей, рожденных в среде палачества и раболепия» (XVI: 171). «Воинский» образец борьбы реализован метафорой «священных предков» (тотема), согласно которой декабристы «блестящие предки», «святые отцы» (XXVII: 162), подают «крепительный пример» «молодому поколению» (XVI: 72_73). Еще один вопрос, на который надо ответить предварительно: верил ли Герцен в свои мифы, или из конъюнктурных соображений туманил мозги доверчивых читателей? Постановка такого вопроса во многом порождена неистребимым «презентизмом» наших представлений. Услыхав слово 'пропаганда', мы, помимо воли, связываем его с безликим образом советского «секретаря по идеологии» или «черного пиарщика» из «Generation P». Между Герценом и последними - та же разница, что между шаманом и попом. Первый верит в призвание, второй исполняет должность. Если бы сам Герцен не верил в «величие, могущественность, самоотверженность» декабристов (Парадизов 1928: 50), ему бы не удалось, в частности, заразить мифом «три поколения» декабристоведов. Рассмотрим, как мифологический комплекс: «испытание» (инициация) + «добывание» (борьба с чудовищем) - реализован в творчестве Герцена. Обращает на себя внимание тот факт, что «испытание» и «добывание» напрямую связаны с декабристами. 2. «ИСПЫТАНИЕ»: «ВОРОБЬЕВЫ ГОРЫ» ДЕКАБРИСТСКАЯ ИНИЦИАЦИЯ ГЕРЦЕНА И ОГАРЕВА Первое упоминание декабристской темы связано с первым обращением Герцена к истории клятвы на Воробьевых горах (I: 52-55). Совместная с Огаревым клятва «пожертвовать наше существование во благо человечеству» ( I: 282), «пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу» ( VIII: 81) - центральный эпизод герценовского персонального мифа, откуда все «есть пошла»1. Отсюда начинается «путь», которым «мы (Герцен и Огарев С.Э.) идем <...> постоянно, с той же настойчивостью и видим, сколько силы

мы приобрели именно этим постоянством» (XXVI: 318). Не случайно Герцен постоянно возвращался к этой теме и дал (1853) развернутое описание клятвы в «Былом и думах» (VIII: 81-82). Сверхзначимость этого, на первый взгляд, интимного биографического факта подтверждается ритуалом периодическим

оживлением

мифологического

сюжета.

Сохранились

свидетельства Герцена о ритуальных восхождениях: «С этого дня (дня клятвы - С.Э.) Воробьевы горы сделались для нас местом богомолья, и мы в год раз или два ходили туда, и всегда одни» (VIII: 82); «Вчера был я с Пассеками на Воробьевых горах, это священное место для меня» (Письмо Н.А.Захарьиной от 6 июля 1833 // XXI: 18); «И вот этот двукраты святой холм явился; но не тем торжественным как прежде: дождь лился, сырой ветер дул. Я велел ямщику остановиться и пошел с Наташею по ужасной грязи на место закладки» (Письмо А.Л. Витбергу от 10 августа 1838 // XXI: 384); «В 1842, возвратившись окончательно в Москву, я снова посетил Воробьевы горы, мы опять стояли на месте закладки, смотрели на тот же вид и также вдвоем, - но не с Ником (с Н.А.Герцен - С.Э.)» (VIII: 82). В эмиграции, при невозможности взойти на реальные Воробьевы горы, в семействе Герцена по меньшей мере однажды разыгрывалось // С 52 ритуальное представление мифа герценовской биографии. Клятва на Воробьевых горах была первой его картиной. В письме к М.К. Рейхель от 15 декабря 1854 сын Герцена описывал эту мистерию, состоявшуюся 5 декабря, в день именин отца и сына: «Как Огарев был бы рад и тронут, если б он знал, что первая картина наша представляла. Не можешь ли ты ему написать? Мы представили, как он и папа обещали друг другу на Воробьевых горах отомстить жертвы 14 декабря» (XXV: 219). Сам Герцен в письме к той же Рейхель от 14 декабря 1854 подчеркивал педагогическое (одна из важнейших задач мифа) значение этого «фестивала», организованного М. Мейзенбуг (1933: 263; Ср.: Рейхель 1909: 124): «К тому же и недурно детям протверживать наше былое» (XXV: 218). Смысл клятвы Герцена и Огарева - инициация2, «переход индивида из

одного статуса в другой» (Левинтон 1991:543). Исходный смысл слова 'инициация' - 'начало'. Инициация понимается и буквально, как новое рождение, и в переносном смысле, как начало сознательной жизни. 29 июня 1836 Герцен в письме к Н.А.Захарьиной, излагая этапы своей биографии, приводит оба смысла. Первый, «доклятвенный» период его жизни «от 1812 до 1825 - ребячество, бессознательное состояние, зародыш человека» (XXI: 85). Знаменательно, что в качестве рубежа назван 1825. В письме из ссылки Герцен, разумеется, не мог связать его с декабристами. Очевидно, что Наталье Александровне были ведомы скрытые от цензуры значения, связанные с этим «судьбоносным» годом русской истории3. Какими средствами священная клятва, в которой, говоря словами Саши Герцена, «папа» и Огарев «обещали друг другу на Воробьевых горах отомстить жертвы 14 декабря»4, изображается как инициация? Отметим основные характеристики инициации: 1) «Переход должен происходить за пределами устоявшегося мира»; 2) «Инициация осмысляется как смерть и новое рождение»; 3) «Во время обряда неофиту сообщаются мифы племени, которые может знать только взрослый или специально посвященный» (Левинтон 1991: 544). 2.1 Переход в сакральное пространство Выход

«за

пределы

устоявшегося

мира»

данном

случае

осуществляется как путешествие «за город»: «Раз после обеда отец мой собрался ехать за город. Огарев был у нас, он пригласил и его с Зонненбергом (Карл Иванович Зонненберг - гувернер Огарева - С.Э.)» (VIII: 81). Ю.М. Лотман (2000: 298) отмечает сакральную окраску // С 53 путешествия в мифологическом сознании1. Сакральный обряд инициации, в свою очередь, представляется в виде «трудного и полного опасностей» пути к «Центру мира» (Элиаде 1998

: 275). Герцен указывает, что поездка на

Воробьевы горы - не обыкновенная прогулка. Долгий путь «шагом» по жаре, в полном соответствии с характеристикой инициации, труден (герои

«запыхавшись и раскрасневшись», истекают потом) и опасен (Москву-реку переплывают «на самом том месте», где тонул Карл Иванович). Но Герцен и Огарев, как и положено при испытаниях инициации, «охотно подвергались всему» (VIII: 81)2. «Прорыв к "центру"» - инициационный «переход от профанного к сакральному» (Элиаде 1999в: 275) пространству - обнаруживается посредством различных символов. Прежде всего, это символика священного «Центра мира». Как отмечает М. Элиаде (1999в: 264), она реализуется в различных «взаимосвязанных и дополняющих друг друга комплексах представлений» - различных священных объектах: горе, столпе, древе, роще, городе, дворце, храме, алтаре. Все эти комплексы тождественны мировой оси, «точке соединения Неба, Земли и Подземного царства», в которой посвященным дано осуществить прорыв в сакральные сферы. Герцен подчеркивает сакральный характер Воробьевых гор, используя почти всю («гора»/«холм», «храм», «алтарь», «роща», «дворец»/«дом») совокупность символов Центра мира: 1) «Воробьевы горы <...> - святой холм» (XXI: 384; Ср.: VIII: 81). Другая священная гора, где совершилась искупительная жертва, - Голгофа также косвенно связывается с Воробьевыми горами. Герцен рассказывает о проповеди «оппозиционного иерарха» Филарета «колодникам в пересыльном остроге на Воробьевых горах», который «ставил в пример разбойника, распятого вместе с Христом» (VIII: 131); 2) Для присяги Герцен и Огарев избрали «место закладки Витбергова храма на Воробьевых горах» (VIII: 81); 3) «С другом детства посетил я Воробьевы горы. Там алтарь нашей дружбы» (I: 52). Алтарь - место жертвоприношений. Герцен рассказывает о самопожертвовании

«перерезавшего

себе

горло»

Н.П.

Сунгурова

(руководителя студенческого тайного общества кон. 2о-х гг.), связанном с Воробьевыми горами (VIII: 147); 4) Еще три символа Центра мира - «священная роща», «дворец», «дом»

- связываются с Воробьевыми горами в написанных при активном участии Герцена «Записках А.Л. Витберга» (1836): «Не менее приятно видеть на этом месте рощу, посаженную великим // С 54 Петром. Долгое время место сие, по красоте своей, имело загородный дворец, и не неприлично, чтоб вместо дома царского был воздвигнут дом Божий» (I; 407). Священные горы и профанный город разнесены по вертикали: «Город стлался на необозримое пространство под горой» (VIII: 81; Ср.: I: 52; 407-408). Другой горизонтальный образ, которым подчеркивается потусторонний характер Воробьевых гор, - их положение на другом берегу Москвы-реки. Взгляд на профанный мир «С того берега» - один из любимейших образов Герцена. В мифах река, вода это стихия, ведущая из мира живых в мир загробный, «связывающая верх и низ, небо и землю, так, что исток реки совпадал с верхом, а устье — с нижним миром, принимая его демоническую окраску» (Мелетинский 1976: 217). Москва-река - путь в «нижний мир» - разделяет земное профанное пространство города и небесное сакральное пространство Воробьевых гор «Центра Мира». 2.2 Смерть и возрождение Москва-река

символизирует

Герцена

вторую

важную

характеристику инициации - символическую смерть и возрождение к новой жизни. Здесь очевидно влияние символики христианской инициации крещения.

Последнее

воспринимается

как

погружение-смерть

последующее выныривание-возрождение (Фрейденберг 1998: 139; Элиаде 1999 б: 357). Подразумевая эту «водную» символику смерти-возрождения, Герцен трижды упоминает в главе ГѴ «Былого и Дум» о том, что Карл Иванович Зонненберг тонул и был спасен напротив Воробьевых гор. В описаниях воплощена схема Преисподняя-Земля-Небо. Так, спаситель Карла Ивановича - уральский казак1, «сбежал с Воробьевых гор», т.е. явился из священной сферы, тогда как француз-гувернер, находившийся в профанной зоне, на

«берегу Москвы-реки в Лужниках, т.е. по другую сторону Воробьевых гор», был не в силах помочь коллеге (VIII: 77)· По пути к месту клятвы друзья также оставили профанный берег: «В Лужниках мы переехали на лодке Москву-реку на самом том месте, где казак вытащил из воды Карла Ивановича» (VIII: 81). Путешествие на лодке (Ср. «ладья Харона») из профанного в сакральное пространство также означает символическую смерть. Герцен актуализирует данную символику, подчеркивая, что плыли они «на самом том месте», где гувернер Огарева едва не отправился в загробный мир. Кроме того, // С 55 смерть в мифологии также изображается молчанием (Фрейденберг 1936: 133): «Молча взошли мы на гору, молча стояли на платформе» (I: 52). За символической смертью следует «очищение» и возрождение к новой жизни: «В эту священную минуту мы очистились; какая-то высшая поэзия смыла с нас все земное, мы опять погрузились в немую созерцательность и тогда не думали ни о чем — только чувствовали» (I: 53)· 2.3 Приобщение к тайному знанию После того, как осуществлен выход из профанного в сакральное пространство («Все земное исчезло, все небо на земле» (XXI: 19)) и успешно выдержаны испытания смерти-возрождения, наступает главный момент инициации - приобщение к тайным знаниям, понимание неведомого дотоле смысла, в данном случае - обретение шаманского дара. Инициация Герцена и Огарева на Воробьевых горах - это посвящение в сан «пророков будущего» (Огарев 1902: 146). Чтобы подчеркнуть значимость этого момента, Герцен отделяет его описание от предыдущего текста горизонтальной чертой: «Я вынул Шиллера и Рылеева. - Как ясны и светлы в ту минуту казались нам эти великие поэты! Мы читали одного и понимали глубокую, мечтательную

поэзию

его,

читали

другого

—

понимали

его

самоотверженную, страдальческую душу. Звучный, сильный язык Шиллера подавлял нас. "Как ярящийся поток из расселин скал, льющийся с грохотом

грома, подмывая горы и унося дубы". Певец Войнаровского смотрел на меня и мне говорил: "Ты все поймешь, ты все оценишь"» (I: 53)1. Приобщение к тираноборческим смыслам поэзии Шиллера и Рылеева смысл инициации Герцена и Огарева. В представлениях Герцена оба поэта тождественны друг другу (Рылеев - «это Шиллер заговора» декабристов (XIII: 137)2) и связаны с событиями 14 декабря и борьбой с ненавистным Николаем. Вспоминая первую встречу с Огаревым в феврале 1826, он рисует ассоциативный ряд («Шиллер -14 декабря и Николай I - Рылеев») их беседы: «Посидевши немного, я предложил читать Шиллера. Меня удивляло сходство наших вкусов; он знал на память гораздо больше, чем я, и знал именно те места, которые мне так нравились; мы сложили книгу и выпытывали, так сказать, друг в друге симпатию. От Мероса, шедшего с кинжалом в рукаве, "чтоб город освободить от тирана", от Вильгельма Телля, поджидавшего на узкой дорожке в Кюснахте Фогта, переход к 14 декабря и Николаю был легок. Мысли эти и эти сближения не были чужды Нику, ненапечатанные стихи Пушкина и Рылеева были и ему известны» (VIII: 79)· 3. «ДОБЫВАНИЕ»: МЕТАФОРЫ ТИРАНОБОРЧЕСТВА Мифологический акт творения космоса, в данном случае «будущей России» (XIV: 321; XVII: 24), осмысливается как преодоление первичного хаоса: «Хаос большей частью конкретизируется как мрак или ночь <...>, а также в виде отдельных демонических (хтонических) существ, таких, как змеи-драконы» (Мелетинский 1976: 206). Метафора «мрака» древнее «змеидракона». У Герцена - космического творца - хаос в первую очередь воплощается в облике «змеи-дракона». Но и метафора «мрака» также представлена

очень

широко.

Противником

«хтонического

существа»

выступают «громовержец» и «святой рыцарь». С «мраком» сражаются «солнце» и «Полярная звезда». Во всех разновидностях метафоры творения космоса Герцен - «громо-вержец»/«святой рыцарь»/«солнце»/«Полярная звезда» выступает как продолжатель дела декабристов в поединке «против

Николая Романова» (Эйдельман 1963: 5) - «чудовища» и воплощения «мрака». 3.1 «Святой рыцарь»/«громовержец» против «чудовища» «Поединок с чудовищем» - центральная метафора борьбы Герцена с самодержавием: «Мечтали о будущем, о ссылке, о казематах <...> Внешняя сторона жизни никогда не рисовалась светлой в наших фантазиях, обреченные на бой с чудовищной силою, успех нам казался почти невозможным» (VІП: 331). «Чудовищу официальной России» противостоит рыцарственная «горсть людей», «одинокие бойцы». («Рыцарь же всегда выступает "в дружине мале", - как говорит киевская летопись, - один против многих. Вступая в бой, он присоединяется к тем, кого меньше» (Лотман 2000: 413)): «Стан, враждебный России официальной, состоит из горсти людей, на все готовых, протестующих против нее, борющихся с нею, обличающих, подкапывающих // С 57 ее. Этих одиноких бойцов от времени до времени запирают в казематы, терзают, ссылают в Сибирь, но их место не долго остается пустым; новые борцы выступают вперед; это наше предание, наш майорат» (VII: 329). Обращаясь

Огареву,

Герцен

представляет

жизненный

путь,

избранный ими на Воробьевых горах, в виде поединка, грозящего смертельными увечьями: «Путь, нами избранный, был не легок, но мы никогда его не покидали; раненные, сломанные, мы шли» (VII: 269). Чрезвычайно важно, что тираноборческая инициация на Воробьевых горах прямо увязана с символикой «основного» индоевропейского мифа - поединка громовержца со змеем. Переведенные Герценом стихи Шиллера («Как ярящийся поток из расселин скал, льющийся с грохотом грома, подмывая горы и унося дубы» (I: 53)· Ключевые слова - «скалы», «гром», «горы», «дубы») - яркое описание заключительной фазы «основного мифа» «освобождения вод»:

«Громовержец обычно находится наверху — на небе, на горе, на скале, на вершине дерева, прежде всего дуба. <...> Противник громовержца <...> предстает в виде существа змеиной породы. Громовержец преследует его, убивает, рассекая на части и разбрасывая их в разные стороны, после чего освобождает скот и воды. Начинается плодоносящий дождь с громом и молнией» (Иванов, Топоров 1991 г: 530). Творчество другого поэта, «участника» тираноборческой инициации Рылеева - также осмысляется в категориях «основного мифа»: «Молодым человеком безо всякой поддержки он нападает на чудовище, перед которым трепетала вся страна, — на Аракчеева» (XX: 263). Речь идет о стихотворении «К временщику», где обличается «неистовый тиран страны своей родной» (Рылеев 1987: 3б). Важная особенность герценовской модели персонального «основного мифа» - асимметрия в представлении противоборствующих сторон. Чудовищный противник явлен яркими образами. Змееборец, напротив, скорее подразумевается. Такая неотмеченность героя, видимо, объясняется его тождественностью автору. Дело не в скромности Герцена. Ему, как нормальному гению, это чувство было чуждо. Скорее, здесь боязнь романтика показаться смешным в обыденном мире реалистов. В

героях

художественных

произведений

Герцена

указанная

асимметрия не наблюдается. Так, в драме «Вильям Пен» (1839), где, по позднейшим воспоминаниям Герцена (1862), «остаток религиозного // С 58 воззрения» перерабатывался «не в мистицизм, а в революцию, в социализм» (I: 337); отец главного героя - «генерал» Пен - характеризует себя: Долг исполнен нами святой и рыцаря и гражданина <...> Кровь лить свою за родину святую. Святой «рыцарь-гражданин» называет своего «основно-мифического» врага:

змея В мое отсутствие в любимый мой Цветок пустила яд (I: 212, 215). Но уже в образе товарища по вятской ссылке, выдающегося архитектора А.Л. Витберга, «основной миф» редуцирован. Он восстанавливается по совокупности герценовских текстов. В записи в альбом дочери последнего (В.А. Витберг) архитектор аллегорически отождествляется с дубом (I: 331). «Дуб» - атрибут громовержца «основного мифа» (Иванов, Топоров 1991 r: 530). В «Записках» А.Л. Витберга, созданных при «активном участии» Герцена (I: 532), описывается «следующий сон» Витберга - «громовержца», в котором ему угрожает «дракон»: «Червяк оживлялся, начал двигаться, подыматься, вырастать до того, что уж из червя начал образовываться дракон, как мы его представляем в мифологии, и в этом виде он кидается на меня. Я, испугавшись, закричал, с тем вместе выбежали несколько женщин; казалось, дракон был их, они взяли его — и я проснулся» (I: 446). Упоминание «женщин» в связи с «драконом» - мифологически точно. В ряде вариантов «основного мифа» причина распри громовержца и змея («червяка»/«дракона») - похищение последним жены первого (Иванов, Топоров 1992 б: 450). Забавна оппозиция сна и действительности. Сон Витберг увидел накануне тайного свидания с женой друга, уехавшего на войну, т.е. фактически выступал в роли змея-искусителя - противника громовержца, военного бога. Когда

же

речь

идет

самом

Герцене,

образ

змееборца

(«громовержца» / «святого рыцаря») восстанавливается по отдельным фрагментам, часто сквозь самоиронию повзрослевшего романтика. В письме Е.В. и Д.В. Пассекам и М.П. Носкову от 8 марта 1833 Герцен именует себя «юноша - орленок». («Орел» - один из атрибутов громовержца, в // С 59 частности, Зевса.) Тут же Герцен извиняется за нескромность «вылетевшего» (слово - не воробей) сравнения: «Не думаю, чтобы я это говорил в уверенности своего достоинства» (XXI: и). В дальнейшем он уже без

извинений сравнивает «куриц» - товарищей с собой, любимым: «Да нет, курица не товарищ орлу, скорей ласточка, скорей горлица ему товарищ» (Письмо

Н.А.

Захарьиной

от

августа

1837

XXI:

201).

Семнадцатилетний Герцен делает дарственную надпись «корчевской кузине» Т.П. Кучиной (Пассек) на книге Т.Тассо «Освобожденный Иерусалим»: «Новой Армиде, один из рыцарей» (XXI: 431)1. В «Записках одного молодого человека» (1838-1841) повзрослевший Герцен уже иронически отождествляет себя с другим святым рыцарем, Роландом - противником чудовищных сарацинов. Он вспоминает, как все та же Т.П. Кучина пророчила московскому кузену: «Она пресерьезно выслушивала меня и уверяла еще больше, что я рожден быть Роландом Роландини или Алкивиадом» (I: 272)2. С той же иронией он пишет Н.А. Захарьиной по поводу планов ее побега из дома М.А. Хованской: «Вы, верно, мечтаете о побеге по образу и подобию средних веков: меня - рыцарем, окруженным толпою bravi∗, a тут погоня, пистолеты, кинжалы» (XXI: 292); «Еще раз, никак не езди без меня, я на дороге хочу быть твоим cavaliеre servente∗*» (XXI: 361)3· Взрослый Герцен не называет себя всерьез «рыцарем». Но отголоски «рыцарственного» отношения к собственной персоне 4 прорываются в письмах к Н.А.Захарьиной. Его ссылка - «крестовый поход» (XXI: 211). Его душа - «рыцарский замок» (XXI: 230). Герцен страдает, что может стать пародией на «святого рыцаря» - «Дон-Кишотом sui generis∗**»: «Моя будущность завешена еще мрачнейшим облаком, потому что часто скептическая мысль проникает в мою грудь и громко кричит: "Ты ничего не сделаешь, умрешь с своим стремлением, Дон-Кишотом sui generis и пригодишься только для тени в каком-нибудь романе, ибо les existences manquees, les génies mort en herbe∗*** в моде"» (XXI: 59). Он вспоминает свое затруднительное положение в «грязи реакции» времен польского восстания 1863: наемников (итал.) рыцарем и слугой (итал.) *∗∗ своего рода (лат.) *∗∗∗ неудавшиеся жизни, гении, погибшие в зародыше (франц.) *

*∗

«Точно потерянные витязи в сказках, мы ждали на перепутье» (XI: 312). // С 60 Благородство «рыцаря» - Герцена изображается контрастом с «чудовищем». Так, он вступает в бой («стал почти в явную оппозицию» (XXI: 175)) с одним из порождений самодержавного серпентария, «почтенным учеником» (VIII: 241) чудовищного «Змея» - Аракчеева - вятским губернатором

К.Я.Тюфяевым,

«Калибаном-гиеной»

(XXI:

205),

«чу-

довищным Калибаном — пауком и гиеной вместе» (XXI: 243). Отвага рыцаря-одиночки

подчеркивается

трусостью

его

влиятельного

врага,

который «не смел никогда <...> меряться лицом к лицу» (XXI: 213) и позмеиному «всей гнусностью хотел задушить» героя (XXI: 205). Поединок громовержца со змеем, как и положено (Иванов, Топоров 1992: 450), идет за женщину: «Надо было за нее (П.П. Медведеву - С.Э.) стать грудью против подлеца-губернатора, и я стал, я, сосланный» (XXI: 210). Поединок с вятским губернатором - всего лишь разминка перед сражением с самодержавным антиподом Герцена - чудовищем Николаем5: «Николай

Павл<ович>

был

похож

на

все,

кроме

Дон-Кихота

—

рыцарственного, сентиментального, защитника прекрасного пола и всего слабого» (XXVII: 372)· С детских лет («в самой пасти чудовища выделяются дети, не похожие на других детей» (IX: 35)) Герцен готовился к встрече с основным врагом «основного мифа», примеряя к себе «созидательную жертву» декабристов: «На сто ладов придумывал я, как буду говорить с Николаем, как он потом отправит меня в рудники, казнит. Странная вещь, что почти все наши грезы оканчивались Сибирью или казнью, и почти никогда - торжеством. Неужели это русский склад фантазии или отражение Петербурга с пятью виселицами и каторжной работой на юном поколении?» (VIII: 84). Готовясь

внутренне,

Герцен

принимает

тираноборческий

вид.

Рассказывая об «угрозах», сделанных жандармским генералом Лесовским его друзьям, он заключает: «Угроза эта была чином, посвящением, мощными

шпорами. Совет Лесовского попал маслом в огонь, и мы, как бы облегчая будущий надзор полиции, надели на себя бархатные береты a la Karl Sand и повязали на шею одинакие трехцветные шарфы!» (VIII: 146). Если образ змееборца восстанавливается только по контрасту с противником, то «чудовища, стоящие подле» Герцена «с вечно подъятой дубиной» (II: 2о6), предстают в полной красе, прежде всего в виде пятиглавого, хвостатого дракона Николая, чьи армия, гвардия, полиция и чиновники являются «пальцами, хвостом, ногтями и когтями // С 61 одного человека, совмещающего в себе все виды власти — помещика, папы, палача, родной матери и сержанта» (XII: 363), в виде Николая - «стоглавой гидры, которой каждая голова или Муравьев, или Гагарин» (XV: 52). В полном соответствии с «основным мифом», «тиран» Николай под пером Герцена предстает в виде существа змеиной породы, «чудовища» (XXVII: 171), «дракона» (VII: 337), отвратительной «медузы Николая» (XVIII: 370), «остриженной и взлызистой медузы с усами» (VIII: 56). Медуза, как известно, младшая из чудовищных сестер Горгон. Сестры «отличаются ужасным видом: крылатые, покрытые чешуей, со змеями вместо волос, с клыками, со взором, превращающим все живое в камень» (Тахо-Годи 1991 а: 316).

Герцен

постоянно

отмечает

смертоносный

«медузий»

взгляд

императора, который в его описании «приобретает почти мистический характер» (Выскочков 2001: 381): «взгляд <...> гремучей змеи», способный «останавливать кровь в жилах»; «страшный взгляд»; «глаза сделались еще свирепее»; «зимние глаза»; «оловянные глаза»; «не знаю страшнее, безнадежнее этого серобесцветного, холодного, оловянного взгляда» (VIII: 57, 62, 134, 1бб); «две свинцовые пули, которыми смотрел Николай» (XIX: 241); «Немая Россия Николая <...> дикая сила, раздавившая 14-е декабря, <...> и злобно смотрящая на Европу двумя пулями вместо глаз» (XX: 12) 6 Медуза страшна, но святой рыцарь не ведает страха. В статье, символически подписанной «26/14 декабря 1863», Герцен принимает вызов:

«Нас не застращаешь Медузиной головой, какие бы змеи у нее не были вместо кудрей» (XVIII: 10). Упоминание «Медузиной головы», отрубленной Персеем, - знак победы святого рыцаря герценовского мифа. Помещенная на щит Афины голова Медузы превратилась в свою противоположность - эгиду, средство защиты от чудовищ. Герцен пишет в связи с «рылеевско-бестужевской» преемственностью «Полярной звезды»: «Под эгиду этого имени, дорогого всем русским, мы поставили свой журнал, издаваемый нами в Лондоне» (XIII: 137). Примечательно, что в последнем случае «Медуза» получает и расширительное толкование, означая не только персону умершего к тому времени Николая, а отвлеченное понятие - «самодержавие». При этом «медузий» образ покойного императора как бы мерцает за самодержавной «Медузиной головой» 7. // С 62 3.2 Солнце против мрака Еще один образ символизирует борьбу космоса и хаоса, в данном случае света и мрака, - солнце, присутствующее почти во всех описаниях клятвы на Воробьевых горах. Так, в 1838 Герцен вспоминал дружескую пирушку, состоявшуюся «в последних числах мая 1833 года», «на границе учебных лет» и «годов странствий» (I: 170, 182; Ср. XXI: 86): «Юноша в халате (Огарев - С.Э.) напенил стакан и, улыбаясь, сказал: — За здоровье заходящего солнца на Воробьевых горах! — Которое было восходящим солнцем нашей жизни, — добавил юноша без сюртука (Герцен - С.Э.)» (I: 173; Ср. I: 182). Герцен прямо отождествляет себя с солнцем: «Где огонь солнца, там и туча грома» (XXI: 197); «Я северное солнце - но солнце» (XXI: 356). О.М. Фрейденберг (1936: 252-255) выделяет три фазы солнечной метафоры: 1) спуск солнца в преисподнюю; 2) борьба с тьмой; 3) победавосхождение. Заход солнца - это еще не бой, но уже бесповоротное решение бой принять. Закономерно, что заход солнца у Герцена совпадает с

принятием клятвы: «Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу» (VIII: 81). Огарев в стихотворении в прозе « Три мгновения. Трилогия моей жизни. (Посвящено любви и дружбе)» (вероятно, 25-26 марта 1839) конкретизирует этот образ: «Солнце уходило на запад и лучами прощальными купалось в светлых водах реки величаво-спокойной» (Огарев 1902:146). Запад в мифологии - страна смерти, адская сторона (Лотман 2000: 298). Река, как уже отмечалось, - путь в загробный мир. Солнце, купающееся в реке, уходит в преисподнюю, чтобы вступить в борьбу с силами мрака. Олицетворением мрака («ночь» (XIX: 187), «мрачный туннель» (XIII: 44, 114), «холодный, неприветный коридор» (XIII: 44)), как и положено в мифологии, выступает Николай I - самодержец «царства мглы» (VI: 12), «царства мертвых душ» (XIV: 321). Его правление Герцен именует «осенним царствованием Николая» (VI: 303), «ледяным петербургским деспотизмом» (XXIV: 143), «мрачным царствованием Николая» (XII: 75; ХІП: 317)) «пропастью» (XVIII: 88), «темными и безмолвными временами Николая» (XVIII: 179), «николаевской Сахарой» (XVIII: 369). «Осень», «лед», «мрак», «пропасть», «тьма», «безмолвие», «Сахара» - // С 63 синонимические атрибуты царства смерти, из коих «мрак» и «тьма» -ведущие. «Время светлых лиц и надежд, светлого смеха и светлых слез кончилось» (XVIII: 89). Наступление тьмы, «моровой полосой идущей от 1825 до 1855 года» (XIII: 35), «летаргическим сном, сковывающей просвещенную часть России с 1825 года» (XX: 413), вызвано неудачей «светлого дня -14 декабря 1825 года» (XVIII: 348): «Сильно возбужденная деятельность ума в Петербурге, после Павла, мрачно замкнулась 14 декабрем. Явился Николай с пятью виселицами, с каторжной работой, белым ремнем и голубым Бенкендорфом. Все пошло назад» (VIII: 107; Ср. XIII: 44, 114, 173, XIX: 187)1. Речь не идет об окончательном торжестве «власти тьмы». Фактом

своей сознательной гибели люди 14 декабря «воспитали целое поколение, продолжавшее во мраке дело этих героических личностей» (XX: 272). Огарев вспоминает, как они с Герценом «на заре жизни смотрели на умирающий день и верили его будущему восходу. Оба, пророки будущего, смотрели, как гаснет свет проходящего дня, и верили, что земля ненадолго останется во мраке» (Огарев 1902: 146). Клятву на Воробьевых горах Герцен описывает как начало «боя» с неведомой «силой». В соответствии с солнечной метафорой, он сравнивает свой бой с ночным поединком библейского Иакова (VIII: 82). В письме Н.П.Огареву от го февраля 1841, т.е. после «высочайшего повеления» о высылке Герцена из Петербурга, он даже называет своего противника «князем тьмы»: «В борьбе с властью ''князя тьмы" я могу быть побежден, но не покорюсь» (XXII: 100). Говоря о положении свободной мысли в николаевское время, Герцен сравнивает ее с солнцем, заключенным в подземелье: «Боясь светить ярко, светить вверх, она, таясь, жгла внутри и иной раз светила вниз. Громкие речи заменяются тихим шепотом, подземная работа идет в аудиториях, идет под носом у Николая» (XIV: 157)· Предсказанный «пророками будущего» победный восход солнца развеял мрак николаевского царствования: «С Крымской войной, со смертью Николая, настает другое время; из-за сплошного мрака выступали новые массы, новые горизонты. <...> Действительно, настало утро того дня, к которому стремился я с тринадцати лет - мальчиком в камлотовой куртке, сидя с таким же "злоумышленником" (только годом моложе). <...> Солнце, садившееся, освещая Москву под Воробьевыми горами, и уносившее с собой отроческую клятву, <...> выходило после двадцатилетней (sic! - С.Э.) ночи» (XI: 299). Обращаясь к наследнику покойного, Герцен приветствует смену ночи николаевского царствования утром светлого дня нового // С 64 правления, с которым он связывал поначалу свершение своих надежд: В «длинном, мрачном туннеле», куда «Россия попятилась и взошла» после «вечера» 14

декабря, «едва начинает мерещиться свет, — с дня вашего воцарения, государь!» (XIII: 44)2 «Солнечная» метафора взаимозаменяема с метафорой «основномифического» поединка. Герцен смело скрещивает их, противопоставляя громовержца силам мрака: «Середь мрачной и мертвой тишины весть о его (Николая - С.Э.) смерти сверкнула молнией (атрибут громовержца «основного мифа» - С.Э.)» (XVIII: 284). «Солнцу» тождествен еще один космический образ - «Полярная звезда», также вступающая в смертельный поединок с хтоническим «чудовищем»: «Когда наш почтенный Николай, наконец, умер из патриотических побуждений, для того, чтобы освободить Россию от чудовища, - я немедленно начал издавать альманах "Полярная звезда" (Название журнала Рылеева)» (XXVII: 171). 3.3 «Полярная звезда» «Полярная звезда» - символ преемственности тайного знания, полученного Герценом и Огаревым от Рылеева при инициации на Воробьевых горах: «Первое периодическое издание на русском языке, свободное от цензурных ограничений, принимает название, которое мы избрали, чтобы показать непрерывность предания, преемственность труда, революционный майорат. Этим названием мы устанавливаем связь с нашими отцами» (XII: 494; Ср.: XII: 295). Согласно мифологическим представлениям, священная гора «возвышается в Центре мира и прямо над ней сияет Полярная звезда» (Элиаде 1999

в:

264). Полярная звезда - вершина Мировой

оси («точки соединения Неба, Земли и Подземного царства» (Элиаде 1999

в:

264)) и ее символических воплощений (Мировых горы, древа, столпа). Всем известный вариант Мирового древа - рождественская елка - также увенчана Полярной звездой. Появление последней возвестило царям-волхвам о рождении Царя Иудейского. Герцен не мог не обыграть этот в буквальном смысле яркий образ: «"Полярная звезда"', может быть, всходит тоже над колыбелью» (XII: 297)·

Герцен опять отождествляет Николая с мраком. На этот раз он сравнивается не с подземным, но атмосферным воплощением тьмы -«мрачными тучами», которые «заволокли небо» (VIII: 57). В «Объявлении о "Полярной звезде"» (б апреля 1855) и в письме к Ж. Мишле (31 марта 1855) говорится о завершении тридцатилетнего правления Николая: // С 65 «Полярная звезда скрылась за тучами николаевского царствования. Николай прошел, и "Полярная звезда" является снова, в день нашей Великой пятницы, в тот день, в который пять виселиц сделались для нас пятью распятиями» (XII: 265); «Сейчас я начинаю издание русского журнала под названием "Полярная звезда", это было заглавие одного альманаха, редактировавшегося Рылеевым и уничтоженного Николаем. Тучи проходят — звезды остаются. Я хочу выпустить 1-й № в день казни Пестеля» (XXV: 252). Мрак

Николая-тучи

тождествен

инфернальной

тьме.

«Тучи

николаевского царствования» не имеют ничего общего с плодотворным дождем «основного мифа». Их «стихия» несет гибель всему живому: «Николай шел себе с тупым стихийным упорством, затапливая все нивы и все всходы» (XIV: 320-321). Неудивительно, что Герцен оскорблен сравнением Николая с «незыблемой полярной звездой», сделанным немецким писателем А.Т. Гриммом. Он гневно обращается к императрице Марии Александровне: «Государыня, будьте откровенны и скажите, неужели какой-нибудь немец мог искренно, добросовестно сказать такую пошлую, такую неумеренную лесть» ( XIII: 356). Вышедшая из-за смертоносных николаевских туч, «Полярная звезда» обозначена через соотнесение с созвездием, тождественным пяти казненным декабристам: «На обложке № 1 "Полярной звезды" будет изображено созвездие Малой Медведицы, Полярная звезда - сверху, а 5 других звезд — вокруг медальона с 5 профилями Пестеля, Муравьева и др., внизу надпись: "Убиты 25 июля 1826". 5 звезд созвездия точно соответствуют числу казненных» (XXV: 278). Примечательно, что на обложке созвездие Малой

Медведицы представлено шестью звездами. Но «лишняя» звезда вынесена за пределы медальона, а пять оставшихся расположены по одной над каждым декабристом, как бы освЕ(Я)щая их. Обращает внимание перемена изображения самой Полярной звезды в сравнении с рылеевско-бестужевским альманахом. В последнем звезда - шестиконечная. Причина выбора Герценом пятиконечной звезды - не борьба с «международным сионизмом». Герцен хотел

символизировать

декабристов1.

Путеводная

пятиконечной звезда2

звездой

указывает

пятерых дорогу

казненных будущему,

находящемуся, парадоксальным для логического мышления образом, в героическом прошлом3: «Мы были уверены, что из этой аудитории выйдет та фаланга, которая пойдет вслед за Пестелем и Рылеевым, и что мы будем в ней» (VIII: 117)4. // С 66 ПРИМЕЧАНИЯ 1. «МИФ ГЕРЦЕН» 1

«Недостаточно разобрать по камешку Бастилью, чтоб сделать

колодников свободными людьми. <...> Мы были свидетелями, как все упования теоретических умов были осмеяны, как демоническое начало истории нахохоталось над их наукой, мыслию, теорией, как оно из республики сделало Наполеона» (VI: 29). 2

Подруга детства Герцена - Т.П. Пассек (1963 а: 174) вспоминает, что в

его формировании участвовали обе эпохи: «Он хотел верить и искал истины». «Истину» Просвещения представляли отец - «вольтерианец» и «Химик» - двоюродный брат Герцена А.А. Яковлев. Романтическое «хотение верить» стимулировалось чтением Евангелия: «Ни ледяная атмосфера родительского дома в этом отношении, ни влияние материалиста химика, ни чтение классиков XVIII столетия не могли загасить пробудившейся в нем святой искры религиозного чувства; она разгоралась и рождала периоды пламенной веры и молитвы, и, переставши освещать и согревать высшие области духа его, горячо проявлялась в дружбе, в любви, в науке, в

человечности». 3

Нет возможности привести все высказывания Герцена о своем

великом предназначении. Приводя избранные заявления, стоит заметить, что юноша-Герцен делал их «на полном серьезе»: «Остается еще одно наслажденье — упиться славой, рукоплесканьем людей, видеть восторг их при моем имени, - словом совершить что-либо великое, и тогда я готов умереть, тогда я отдам жизнь, ибо что мне может дать жизнь тогда?» (XXI: 96); «Но кто мог бы потрясть мою давнишнюю мечту о славе, ту мечту, которая тревожила меня ребенком, заставляла не спать ночи и заниматься во время курса, переносить страдания, — эта мысль была святая святых моей души» (XXI: 166-167); «Будущее рисовалось каким-то ипподромом, в конце которого ожидается стоустая слава и дева любви, венок лавровый и венок миртовый; я предчувствовал, как моя жизнь вплетется блестящей пасмой в жизнь человечества, воображал себя великим, доблестным» (I: 276). Дружба с Огаревым помогала взаимно поддерживать это чувство избранности и черпать «в друг друге силу» (VIII: 85): «Мы уважали в себе наше будущее, мы смотрели друг на друга, как на сосуды избранные, предназначенные» // С 67 (VIII: 8о). Ср. слова Огарева, переписанные Герценом: «Нет, мы не умрем, не отметив жизнь нашу резкою чертою. Я верю, эта вера - мое святое достояние. Верь и ты, да ни одна минута отчаяния не омрачит души твоей; кто верит, тот чист и силен!» (XXI: 169). В своем грядущем величии Герцен уверил не только себя и Огарева, но и окружающих. В «Былом и думах» он, не без иронии, вспоминает о детской дружбе со своей «кузиной» Т.П. Кучиной (Пассек): «Она поддержала во мне мои политические стремления, пророчила мне необыкновенную будущность, славу, — и я с ребячьим самолюбием верил ей, что я - будущий "Брут или Фабриций"» (VIII: 69). На следствии 1834 цитировалось письмо Л.В. Пассек, первой любви Герцена: «В одном письме она желает Вам достижения славной цели своей и благородного стремления: "Ты достигнешь ее, ты один <идешь> к ней верною стезею; с твоим умом, с твоими талантами ты поведешь толпу благородных юношей, чтоб исполнить

свое предназначение"» (XXI: 425)· Будущая супруга Герцена, Н.А.Захарьина, пишет своему ссыльному кумиру: «Как встрепенется Русь, сколько земли свеет с нее печатный Александр, как взмахнет она крылами, сколько покровов спадет перед ее глазами, и там, где путь его, сколько исцеленных, воскресших, спасенных <...> О, Русь, Русь, за что тебе такой подарок!» (XXI: 544)· Герцен цитирует письмо вятского купца К.В.Беляева, со следующим пожеланием: «Борись с роком, тебя угнетающим, борись и выйди победителем». И сопровождает его комментарием: «Им мечтается во мне un grand homme en herbe∗, как говорят французы» (XXI: 276). Герцена не влечет обыкновенная

слава

великого

ученого

или

писателя,

он

жаждет

«практической деятельности»: «Отвлеченной мыслью я не достигну высоты, я это чувствую, но могу представить себе возможность большого круга деятельности, которому бы я мог сообщить огонь души. Какой это круг - все равно, лишь бы не ученый; мертвая буква и живое слово разделены целым морем. Разумеется, я под ученым занятием не понимаю литературу. Однако и в самой литературной деятельности нет той полноты, которая есть в практической деятельности» (XXI: 19б). Величие ему видится в достижении другой цели - власти: «Есть минуты, когда я стремлюсь и к власти, и к силе» (XXI: 212); «Оскорбления и обиды развили во мне жгучее самолюбие и стремление к власти» (XXI: 234)· После перемены «настоящего порядка вещей» (XXI: 521) Герцен проектирует собственный мемориал: «Ежели я когда-нибудь буду настолько силен, я превращу каземат, где сидел в Крутицах, в часовню» (XXI: 107). В повести «Елена» (1836-1838), «автобиографизм»

которой

«опосредствован

вымышленной

фабулой:

действие перенесено в XVIII век» (I: 501), Герцен «представил» себя в виде «барича екатерининских времен» (VIII: 350), просвещенного вельможи, составляющего «проекты государственных перемен» (I: 145)· Попыткой воплотить в жизнь «виртуальный» карьерный // С 68 проект повести, видимо, являлась *

служба

Петербурге

великий человек в зародыше (франц.)

после

первой

ссылки.

Однако

перлюстрированное криминальную

письмо

«историю

отцу,

будочника»,

котором положила

Герцен конец

передавал планам

государственной карьеры (IX: 47-76). Вместо «просвещенного» бюрократа Герцена в историю вошел Герцен - «романтический» литератор, отмеченный «резкою

чертою»

гениальности.

возрастом

происходит

понятное

отрезвление. Еще 14 ноября 1839, т.е. до переезда в Петербург, он пишет Огареву: «Сколько раз, например, я и ты шатались между мистицизмом и философией, между артистическим, ученым, политическим, не знаю каким призванием. Нет, друг, не таков путь творчества, успеха» (XXII: 53). Что позволено юному романтику, то не разрешено умудренному отцу семейства: «Но той веры в себя, но того вдохновенного настроения, с которым некогда входил в жизнь, — их нет» (Письмо к Т.Н.Грановскому от 9 июля 1844 // XXII: 191); «С каждым потрясающим событием все больше и больше разъясняется в голове и все меньше романтизма» (Письмо к Н.А.Захарьиной от 5 октября 1846 // XXII: 257-258). Тем не менее, юношеские стремления определяют структуру взрослой личности. Сам Герцен писал об этом: «"Ребячество" с двумя-тремя годами юности — самая полная, самая изящная, самая наша часть жизни, да и чуть ли не самая важная: она незаметно определяет все будущее» (VIII: 66); «Вся наша жизнь была посильным исполнением отроческой программы» (X: 318). 4

Говоря о России, Герцен «хотел учить Запад, указывать ему путь, по

которому он должен следовать» (Г.Н.Вырубов // Герцен в воспоминаниях 1956: 291). 5

Структурную функцию мифологических образов в творчестве авторов

ХІХ-ХХ вв., у которых «непосредственная связь с миром мифа заведомо оборвана» (Лотман 2000: 285), объяснить непросто. Е.М. Мелетинский в обзоре «новейших теорий мифа и ритуально-мифологического подхода к литературе» отмечает, что «проблема "миф и литература"» неоднократно рассматривалась как в западной, так и в русской науке. «Миф <...> резюмирует Мелетинский - в качестве некоего "уровня" или "фрагмента"

может присутствовать в самых различных культурах, особенно в литературе и искусстве, обязанных многим мифу генетически и отчасти имеющих с ним общие черты». Тем не менее, проблема «имплицитных мифологических структур

литературных

произведениях,

ориентированных

на

реалистическое отражение действительности, <...> пока остается в известном смысле открытой ввиду недостаточной ее практической разработанности». Серьезная опасность, подстерегающая исследователей «мифоподобных глубинных

схем

искусстве,

ориентированном

реалистически»

—

«редукционизм», «одностороннее ослабление интереса к историческим формам отражения действительности» (Мелетинский 1976: 121, 151, 153, 161). М.Ю.Лотман (2000: 283-287) показывает трудности, с которыми сталкивается исследователь, пытаясь объяснить устойчивость // С 69 мифологических схем. В частности, он останавливается на стихотворении «Пророк», где Пушкин «дал исключительно точную, детализованную и подтвержденную

сейчас

многочисленными

текстами

картину

обретения

шаманского (то есть пророческого) дара, вплоть до таких деталей, как введение

рот

"маленькой

змеи,

которая

воплощает

магические

способности", он не знал источников, которыми располагает современный этнограф» (Лотман 2000: 285). 6

«Полярная звезда» и «между иностранцами обратила на себя

внимание, из нее многое переводилось и печаталось на английском языке». Герцен «смело принялся знакомить иностранцев с Россиею, которую они так мало знали. Он поднял знамя тех людей, которые жизнью и долгим страданием искупали в каторге попытку дать родине возможность свободного развития и поставить ее в уровень с другими европейскими государствами» (Рейхель 1909: 119). 7

новых

«Индивидуальность художника проявляется не только в создании окказиональных

символов

(в

символическом

прочтении

несимволического), но и в актуализации порой весьма архаических образов символического характера» (Лотман 2000: 225).

Вот как Герцен (22 октября 1837) описывает свое появление на свет.

«Дух обратился к ангелу и продолжал: "Среди ужаснейшей бури родился он, один из разрушающих, допотопных переворотов, как отчаянное усилие против гармонии и просветленья, мечом и огнем пробегали по земле. Он протянул руку из колыбели, и неприятельский воин, буйный и пьяный, схватил за нее; он ступил на землю, и маленькая нога его обагрилась кровью человеческой. В сырую, осеннюю ночь лежал он на мостовой; море огня, пожиравшее огромный город, едва могло отогреть посиневшие члены младенца; искры сыпались на него, конские копыта дотрогивались; он был голоден и не мог кричать, изнуренная грудь матери не имела для него капли молока. Жизнь начинала тухнуть, ночь распространялась перед глазами малютки. — Я спас его, но спас телесно. Душа наследовала что-то и от бури, и от пожара, и от крови"» (I: 137)· 9

«Наконец остановился как бы утомленный, создав идеал Девы.

Описывать тебе его нельзя, да теперь и нужды нет. Я встретил наконец свое создание, хотя не весь идеал, но часть его большую» (I: 319); «И эта святая Дева — ты, моя Наташа; да, все, все радостно покину я для тебя, которая так меня любит. Ты, моя святая, высокая Дева» (XXI: 78). 10

Ср. у презираемого Герценом Некрасова: «Умрешь недаром — дело

прочно, «когда под ним струится кровь!» 2. «ИСПЫТАНИЕ»: «ВОРОБЬЕВЫ ГОРЫ» - ДЕКАБРИСТСКАЯ ИНИЦИАЦИЯ ГЕРЦЕНА И ОГАРЕВА 1 2

Ср.: «В этом месте развилась история нашей жизни» (Огарев II: 262). Ю.М.Лотман (2000: 286) приводит роман А. Моравиа «Неповинове-

ние» в качестве примера, «с одной стороны, забвения содержательной // С 70 стороны инициационного комплекса до степени полной его формализации и, следовательно, превращения в нечто сознательно не ощущаемое читателем (а возможно, и автором) и, с другой, все же характерного присутствия этого, ставшего бессознательным, комплекса».

Выстраивая свою мифологизированную биографию, Герцен первона-

чально, вопреки реальности (с Огаревым он начал дружить с 14 февраля 1826 (Нечкина 1953: 669; ЛЖТГ 1: 34-35)), привязывал клятву на Воробьевых горах к декабристскому 1825. Летом 1833 он пишет: «Немного прошло после того, какие-нибудь 8 лет» (I: 53). В письме к Д. Маццини от 13 сентября 1850 и VII части «Былого и дум» (окончена в 1867) Герцен также связывает клятву с 1825: «С 13 до 38 лет я служил одной идее, был под одним знаменем: война против всякой власти, против всякой неволи, во имя безусловной независимости лица» (X: 155; XXIV: 142); «Действительно, настало утро того дня, к которому стремился я с тринадцати лет — мальчиком в камлотовой куртке, сидя с таким же злоумышленником (только годом моложе) <...> Солнце, садившееся, освещая Москву под Воробьевыми горами, и уносившее с собой отроческую клятву <...> выходило после двадцатилетней ночи» (XI: 299). 25 августа 1836 в письме Н.А.Захарьиной и 22 сентября того же года в письме Н.Х. Кетчеру и Н.И.Сазонову Герцен называет другую дату: «Это было в 1826 году на Воробьевых горах» (XXI: 94); «Это было летом 1826 года, на Воробьевых горах» (XXI: 101). В четвертом «Письме к будущему другу» (1 мая 1864) Герцен вспоминает: «Я четырнадцатилетним мальчиком плакал об них (декабристах - С.Э.) и обрекал себя на то, что отомстить их гибель» (XVIII: 88). В других случаях дата сдвигается уже к 1827. В главе IV {«Ник и Воробьевы горы») I части «Былого и дум», датируемой 1853, говорится: «Сцена эта может показаться очень натянутой, очень театральной, а между тем через двадцать шесть лет я тронут до слез, вспоминая ее. Она была свято искренна, это доказала вся жизнь наша» (VIII: 81). В Предисловии к «Былому и думам», написанном 5 июля 1860, Герцен (VIII: 12) указывает: «Наше ребячье Грютли на Воробьевых горах было не тридцать три года тому назад, а много — три!» Правда, тут же клятва относится и к 1826: «Одна мечта двух мальчиков — одного 13 лет, другого 14 - уцелела» (VIII: 12). Н.П. Огарев в статье «Памяти Герцена» усомнился в достоверности отнесения клятвы к 1827 и предположительно сдвинул ее в 1828: «Еще мальчишками (в

1827 или 1828 году?) Герцен и пишущий эти строки "присягнули друг другу на Воробьевых горах"» (Огарев I: 797). С 1828 связывает «присягу» и указание самого Герцена в письме к Ж. Мишле от 8-9 июля (26-27 июня) 1855: «Я не напрасно пожертвовал всей своей жизнью с 16-летнего возраста» (XXV: 278). Постоянное сдвижение даты - убеждает, что клятва не относится к реальности исторического времени. Она погружена в мифологическое «время оно», периодически оживляемое ритуалом. // С 71 Поэтому Герцен не верит, что минуло «тридцать три года». Он подчеркивает, что, в отличие от преходящих исторических событий, их клятва принадлежит вечности, т.е. времени мифа: «Жизнь... жизни, народы, революции, любимейшие головы возникали, менялись и исчезали между Воробьевыми горами и ПримрозГилем; след их уже почти заметен беспощадным вихрем событий. Все изменилось вокруг: Темза течет вместо Москвы-реки, и чужое племя около... и нет нам больше дороги на родину... одна мечта двух мальчиков <...> уцелела» (VIII: 12). 4

Ср.: «Я клялся отомстить казненных и обрекал себя на борьбу с этим

троном, с этим алтарем, с этими пушками» (VIII: 62); «Друзья Якушкина рассказали мне, что умирающий старец, увидев эту брошюру (М.А. Корфа С.Э.), сказал, назвав меня: "Я уверен, что он отомстит нашу память"» (XX: 260). Вот определения клятвы на Воробьевых горах, принадлежащие людям из окружения Герцена. М.К. Рейхель (1909: 124): «Давали на Воробьевых горах взаимную клятву жить для блага отечества». М.Мейзенбуг (1933: 317, 341): «Поклялся отомстить за тех, кого предали мученической смерти на виселице»; «Поклялся при свете заходящего солнца отомстить за Пестеля и других мучеников четырнадцатого декабря». Т.П. Пассек (1963 а: 272): «Дали клятву в дружбе и борьбе за истину». 2.1 Переход в сакральное пространство 1

Ср.: «Старик (учитель французского языка Бушо - С.Э.) сдастся, как

бы только он не поторопился на тот свет; впрочем, я и туда поеду: мне очень

хочется путешествовать» (I: 2бб). 2

Мифологически точное понимание инициации как испытания («пыт-

ки») дается в письме Н.А.Захарьиной от 26 июня 1833. Герцен описывает инициацию (переход студента во взрослое состояние) кандидатского экзамена 22 июня 1833: «День был душный, и пытка наша продолжалась от g утра до g вечера» (XXI: 15). Примечательно, что слова «День был душный...» совпадают с началом описания инициации на Воробьевых горах в эссе (I: 5255), созданном в том же месяце, что и послание к Н.А.Захарьиной. 2.2 Смерть и возрождение 1

Урал - и горы, и река - родные стихии спасителя. 2.3 Приобщение к тайному знанию

Цитируемой на Воробьевых горах рылеевской строке «Ты все

поймешь, ты все оценишь» (I: 53) предшествует мысль о передаче тайного знания посвященному: // С 72 Тебе же тайну вверю я И чувства сердца обнаружу (Рылеев 1987: 173)· Герцен не сомневался, что приведенная им строка воскресит в памяти его читателей предшествующие. 2

Если свободолюбивый поэт Рылеев отождествляется со свободолюби-

вым поэтом Шиллером, то «цареубийца» Пестель сравнивается с тираноборцем Вильгельмом Теллем: «Швейцария? эта страна без царя, — эта страна, в которой самые горы напоминают la montagne de 93∗ и время геологического террора, страна, в которой государственные преступники вроде Телля, этого Пестеля с большей удачей, считаются великими людьми» (XIII: 15).

«гора» 93 года (франц.)

3. «ДОБЫВАНИЕ»: МЕТАФОРЫ ТИРАНОБОРЧЕСТВА 3.1 Святой рыцарь/громовержец против чудовища 1

Кроме книги, в тот же день Герцен подарил кузине еще и альбом. В

альбом он вписал стихи В.А.Жуковского, где были следующие строки: Скатившись с горной высоты, Лежал во прахе дуб, перунами разбитый (XXI: 598). Обращает внимание их «основномифическое» сходство с цитированным герценовским переводом Шиллера. Огарев характеризует друга, используя ту же символику дуба - атрибута громовержца: Дуб с зелеными листами, Высокий, твердый, гордою главой Он съединился дивно с небесами (XXII: 18). 2

Ср. примечание комментаторов: «Герцен умышленно спутал имя

Роланда, героя французского рыцарского эпоса, с именем Ринальдо Ринальдини, центральным персонажем одноименного романа о "благородном разбойнике" немецкого писателя Х.-А. Вульпиуса» (I: 515). 3

Юмористический персонаж герценовских описаний, друг юности и

переводчик Шекспира Н.Х. Кетчер - тоже «рыцарь». Он, участник похищения Н.А.Захарьиной из дома княгини Хованской, - «рыцарь-папенька», («Коленька-Рыцарь»), по словам Натальи Александровны (XXI: // С 73 381, 576): «Наташа часто вспоминает рыцаря белого платка, а теперь дружески жмет его руку, расковавшую ее» (XXI: 397). 4

Со стороны Герцен также воспринимается как «человек рыцарского

характера» (А.П. Пятковский // Герцен в воспоминаниях 1956: 300). М.А. Бестужев (10.07.1862) пишет М.И. Семевскому о «высокоблагородной личности» издателя «Колокола»: «Герцена все считают каким-то благородным Дон-Кихотом» (ЛЖТГ 3: 338). 5

Оппоненты Герцена мыслили в той же мифологической парадигме.

М.М.Сафонов любезно сообщил мне о замысле

(1881) скульптора

Н.С.Пименова, «относившегося к Николаю с любовью и уважением», разместить то ли в Георгиевской зале Кремлевского дворца, то ли в большой аванзале Зимнего дворца конную группу «апофеоза императора Николая I». Святому Георгию скульптор придал «античные черты» Николая Павловича. Дракон воплощал «аллегорию Венгрии и европейской анархии» (Выскочков 2001: 9-10). Герцен вполне мог быть отнесен ко второй ипостаси «противной и ничтожной гадины». 6

Л.В.

Выскочков

(2001:.380-383)

приводит

обзор

мнений

современников о взгляде Николая, «убивавшем, как тогда говорили, на месте людей» (Юнге 1914: 119). Также отмечается воздействие герценовского описания «ме-дузьего» взгляда императора на русскую литературную традицию. 7 Это яркий пример глубинной мифологичности мышления столь, казалось бы, рационального мыслителя, как Герцен. О.М.Фрейденберг (1998: 234) подчеркивает, что именно таким путем (из конкретных мифологических образов)

формировались

отвлеченные

понятия

эпоху

античности:

«Античные понятия складывались в виде метафор — как переносные, отвлеченные смыслы смыслов конкретных». 3.2 Солнце против мрака 1

Выражения «все пошло назад» (VIII: 107), «Россия попятилась» (XIII:

44) отражают «архаическое представление о потустороннем мире как о мире с противоположной ориентацией или, иначе говоря, с обратными, противоположными — по сравнению с нашим миром — связями. <...> У самых разных народов бытует мнение, что на том свете все наоборот» (Успенский 1993: 124). 2

Ср. в связи с мифологической символикой «туннеля»: «Два конца

тоннеля предельно четко соответствуют древнейшему мифологическому представлению, согласно которому один конец тоннеля символизирует смерть, другой — рождение» (Лотман 2000: 286). // С 74

3.3 «Полярная звезда» 1

Выражаю признательность М.М.Сафонову, любезно указавшему мне

этот факт. 2

«Был, конечно, в этом названии и скрытый смысл. Ведь Полярная

звезда еще со времен Одиссея была путеводной. Следящий за ней не собьется с пути и, по ней ориентируясь, достигнет цели. Заглавие было намеком: читай — и не собьешься» (Эйдельман 1966:13). 3

Для мифологического сознания, напротив, естественно, чтобы

«прошлое было где-то впереди» (Лихачев 1979: 254). Ю.М. Лотман (2000: 356, 358) так разъясняет этот парадокс: «Лежащие в основе миропорядка "первые" события не переходят в призрачное бытие воспоминаний — они существуют в своей реальности вечно. Каждое новое событие такого ряда не есть нечто отдельное от "первого" его прообраза — оно лишь представляет обновление и рост этого вечного "столбового" события»; «Тот, кто вершит "первое" дело, несет ответственность перед Богом, поскольку оно не исчезает уже, а вечно существует, обновляясь в последующих поступках <...> С другой стороны, необходим "обновитель", тот, кто своими деяниями <...> как бы стирает пыль с ветхих дел зачинателя». Герцен на правах «обновителя» дела декабристов, первосвященника культа «Полярной звезды», начинает «Письмо к императору Александру Второму» (го марта 1855) с астрологического прогноза: «Государь! Ваше царствование начинается под удивительно счастливым созвездием» (XII: 272). 4

Ср.: Декабристы появились на обложке «Полярной звезды», чтобы

«возвестить своему народу конец рабства и новую эру жизни» (Мейзенбуг 1933: 317). III ДЕКАБРИСТСКИЙ МИФ Декабристский миф произволен от персонального мифа борьбы «святого рыцаря» Герцена с чудовищным самодержавием. Декабристы

являются созидательной жертвой, т.е. залогом победы «разбуженных» ими поколений над «гидрой царизма», и являют космический образец акта творения («великого возникновения», по выражению Огарева (1953: 700)) из хаоса «своей грязи» и «наносного гноя» дворянской России (XVI: 171).1 Таким образом, мифологические декабристы одновременно выступают в «колдовской» и «воинской» ипостасях - кротких «мучеников», сознательно приносящих себя в жертву, и отважных «героев», воплощенных образцов для подражания потомкам. Образы «мучеников» основаны на «мифах об умирающих и воскресающих богах, выступающих в роли пассивных культовых жертв». Противоположные своей активностью образы «героев» опираются на «героические мифы» (Мелетинский 1983: 10). Декабристы «сильные и чистые» (XIII: 46), становясь «героями», не перестают быть «мучениками». Очередной герценовский парадокс - «эти сильные бойцы за волю, эти мученики своих убеждений» (XII: 273), «мученики и герои 14 декабря» (XIII: 70), «наши мученики, наши герои» (XIII: 269) - гениально совместил «христианам

«кроткое истинным»

прощение (XXII:

действительности», 98),

свойственное

победительным

примером

громовержца «основного мифа»: «Люди 14 декабря, фаланга героев, вскормленная, как Ромул и Рем, молоком дикого зверя... Оно им пошло впрок! Это какие-то богатыри, кованные из чистой стали с головы до ног, воины-сподвижники, вышедшие сознательно на явную гибель, чтоб разбудить к новой жизни молодое поколение и очистить детей, рожденных в среде палачества и раболепия. Но кто же их-то душу выжег огнем очищения, что за непочатая сила отреклась в них-то самих от своей грязи, от наносного гноя и сделала их мучениками будущего?» (XVI: 171). // С 79 Самопожертвование - определяющая черта декабристского мифа. Их созидательная (искупительная) жертва («не заблуждаясь относительно опасности, шли твердым шагом, с высоко поднятой головой к неотвратимой развязке» (VII: 198) - залог победы следующих поколений борцов с

самодержавным чудовищем: «26 декабря 1825 года, эта ïndulgentia plenaria всей касты, ее расчет за целый век» (VI: 216); «Святые мученики наши, заступники за Россию, своей жертвой, своей непорочной кровью вымолили прощение

человечества

принципиальный

момент

русскому -

народу»

(XVII:

образцово-педагогическая

43)· функция

Второй мифа.

Выступление 14 декабря - «перводеяние», «образ и подобие» (Χ: 317), образец «открытых, откровенных действий» (VI: 16) для следующих поколений: «Горсть героических людей гордо бросила вызов царской власти» (XII: 307)· Говоря о создании Герценом декабристского мифа, следует уточнить, что и сами декабристы, и сочувствующие их делу ближайшие последователи также осмысливали события 14 декабря в категориях созидательной жертвы и священного образца. Даже в «Донесении» (106, 107) воспроизводятся высказывания подследственных на эти темы. К созидательной жертве аппелируют А.И. Одоевский («Умрем! Ах, как славно мы умрем!») и К.Ф. Рылеев («Мы обречены на гибель»). Образцовая функция заметна у А.А. Бестужева («По крайней мере, об нас будет страничка в истории»). Разница между этими высказываниями и текстами Герцена - это пропасть, отделяющая талант от гения. Авторство Герцена заключается не только в нестандартном комбинировании «извечных» образов, но, прежде всего, в актуализации, условно говоря, «вещи в себе» в «вещь из себя и для иного». Жертвенная

«мученическая»

образцовая

«героическая»

составляющие проявились уже в «эмбриональной» догерценовской фазе декабристского мифа. Поэтому у Герцена оба этих смысла являются сразу в «готовом» виде. Уже в первом упоминании декабристской темы «День был душный...» (1833) - иносказательном рассказе о тираноборческой («грохот грома»)

инициации

на

Воробьевых

горах

прямо

говорится

«самоотверженной, страдальческой душе» Рылеева (I: 53). В первой же неподцензурной работе о прошлом, настоящем и будущем «России» (1849) открыто заявлены как жертвенная («indulgentia plenaria всей касты»), так и

образцовая («героические люди <...>, бросившие перчатку императорской власти») ипостаси декабристов (VI: 216). 1. СОЗИДАТЕЛЬНАЯ ЖЕРТВА «Колдовская» идея созидательной жертвы восходит ко времени «неолитической Парадоксальным

революции» образом

не

перехода

от

охотники,

охоты

земледелию.

«мирные»

земледельцы

-инициаторы кровавых жертвоприношений. Последние верили, «что любое творение подразумевает магический трансферт жизни через кровавую жертву; энергия, "жизнь" жертвы переходит в то, что созидается» (Элиаде 1999а: 173; Ср.: Мелетинский 1976: 203)1 Самопожертвование - одна из форм созидательной жертвы. В частности, «в мифах о происхождении съедобных растений фигурирует сверхъестественное существо, которое отдало себя на растерзание, чтобы из его тела взошли растения» (Элиаде 1999

: 173). Самопожертвование

актуализировано в европейской культуре жертвенными подвигами античных героев,

искупительной

жертвой

Христа

страстями

христианских

мучеников. Оно определяется личным выбором. Для Герцена, избравшего свободу, т.е. личностный выбор поведения, смыслом жизни2, созидательная жертва приемлема только в указанной форме: «Бесчувственно жертвовать какому-то отвлеченному понятию о жизни людьми, не жалея их» (I: 188). Описывая самопожертвование декабристов, шедших «умирать за свои идеи на виселицу или на каторгу» (VII: 196), Герцен имел возможность опираться как на античные, так и на христианские метафоры. В смысловом ядре обеих культур есть яркие примеры самопожертвования. Герцену они были прекрасно известны, так как культурные образцы воспитавших его эпох Просвещения и Романтизма -соответственно, Античность и христианское Средневековье. // С 81 1.1 Античные метафоры

«Древняя

история»

была

для

Герцена

«эстетической

школой

нравственности» (I: 277). Он с детства восхищался античными героями, приносящими себя в жертву ради свободы отечества. Тем не менее, «гражданские

добродетели»

самоотверженных

поборников

«древнего

республиканизма» (И: 286-287) почти не примеряются к декабристам. Сравнение

самопожертвования

декабристов

«всех

этих

Курциев,

бросающихся в пропасти, вовсе не существующие, Сцевол, жгущих себе руки по локоть» (I: 277), если и осуществляется, то в свернутом виде и только однажды. В некрологе Н.Р. Цебрикова отмечается общая всем декабристам «античная простота преданности». Смысл «преданности» раскрывается «жертвенными» фактами (1812, 14 декабря, ссылка на Кавказ, презрение к шпионам после амнистии) биографии покойного, и в старости оставшегося «юношей между благоразумной молодежью, которая не хочет гибнуть даром» (XVI: 258). Такое

ограниченное

использование

античных

образов

самопожертвования применительно к декабристам тем более удивительно, что сами декабристы вдохновлялись жертвенными подвигами героев Греции и Рима (Якушкин 1862: 22). Причина видится в том, что античные примеры, ориентированные на политическую сферу и интересы своего города, не удовлетворяли Герцена. Ведь его приоритетами были «социальные вопросы» и универсальные ценности. Восхищение античностью людей Просвещения также отвращало молодого романтика, «безусловного» поклонника «юной литературы», который «бравши книгу, справлялся тотчас, в котором году печатана, и бросал ее, ежели она была печатана больше пяти лет тому назад» (I: 268). «Театральные натяжки» героев Плутарха в исполнении деятелей Великой французской революции и их эпигонов воспринимались Герценом как вчерашняя интеллектуальная мода (Ср.: Калашников 20014: 102-105). Не случайно он использует античные метафоры и латинские фразы («геркулесовские силы», «опасный демагог» (в смысле «народный вождь» -

С.Э.), «античная голова», «memento mori∗» и «vivere memento∗*» (II: 201, 202)), характеризуя М.Ф. Орлова - «декабриста без декабря», «исполненного предрассудков, отсталого от нового поколения» сторонника // С 82 просвещенческих политических «теорий репрезентативности как они были постановлены в конце прошлого и начале нынешнего века» (II: 202). Друг Орлова и также «декабрист без декабря» П.Я. Чаадаев аналогично характеризуется Герценом: «При всем большом уме, при всей начитанности и ловкости в изложении и развитии своей мысли он ужасно отстал» (II: 226). Вспоминая Орлова и Чаадаева, Герцен сравнивает их с «уцелевшими античными колоннами» «рухнувшегося» храма декабристов (XVIII: 89)1. Следует предположить еще одну причину избегания античных метафор созидательной жертвы - они были понятны лишь узкому кругу образованных людей.

Практическая

направленность

пропаганды

Вольной

русской

типографии требовала метафор, близких как можно более широкому кругу читателей. Такой общепонятный материал представляла религия искупительной жертвы - христианство. 1.2 Христианские метафоры Искупительная жертва Христа и самопожертвование христианских мучеников не только были общепонятны, но и больше соответствовали идеалам Герцена. Аполитичность раннего христианства, его «социальная сторона» (II: 345) и вселенские притязания хорошо совмещались с мессианской теорией «общинного социализма». Вместе с тем, христианские мотивы романтизма были современны молодому Герцену. Ценности раннего христианства воспринимались как отрицание бесплодного скептицизма «отцов»-вольтерианцев (VIII: 86—89)1. Христос Герцена - убежденный революционер-социалист: «"Все люди равны" - говорит Христос» ( XXI: 23); «Чего хотел Христос, теперь мы знаем <...> Хотел он братства, равенства, свободы» (I: 2оо). Герцен восхищается не *

помни о смерти (лат.) живи минутой (лат.)

*∗

только Христом, но и христианскими мучениками и святыми. Сидя под арестом в Крутицких казармах, он пишет (10 декабря 1834) Н.А.Захарьиной: «Я читаю с восторгом Четьи Минеи; вот где божественные примеры самоотвержения, вот были люди» (XXI: 28). При таком восприятии Христа и христианских подвижников метафорическое сближение с ними декабристов неудивительно. Герцен прекрасно сознает пропагандистское значение «истинно народного слова» Евангелия: «Доселе с народом можно говорить только // С 83 через священное писание и, надобно заметить, социальная сторона христианства всего менее развита; Евангелие должно взойти в жизнь, оно должно дать ту индивидуальность, которая готова на братство» (ІГ. 345)· 1.2.1 Отождествления с Христом Для Герцена, преисполненного «религиозного, беспредельного уважения» (XIII: 71), «религиозного уважения» (XVII: 191; XXVII: 277), «религиозной преданности» (XXVII: 143) к декабристам, естественно сравнение последних с Христом. Отвечая на риторический вопрос, почему декабристы вместо того, чтобы «собираться явно и действовать убеждением» предпочли «делать заговоры, тайные общества, бунтовать на площади», Герцен иронически предлагает «мысленный эксперимент»: «Представьте себе самого Иисуса Христа, который бы стал проповедывать где-нибудь на Адмиральтейской площади или в Летнем саду, — тут и до Иуды не дошло бы дело, первый квартальный свел бы его в III отделение, а оттуда отдали бы его в солдаты или еще хуже - послали бы его в Соловецкий монастырь» (XIII: 40). Косвенно отождествление декабристов с Христом реализуется в обращении Герцена к «наследнику 14 декабря», царю-освободителю Александру И: «Ты победил, Галилеянин!» (XIII: 195, 196). Жертвенный подвиг декабристов, которые вышли «сознательно на явную гибель, чтоб разбудить к новой жизни молодое поколение и очистить детей, рожденных в среде палачества и раболепия» (XVI: 171), «обрекали

себя на почти неотвратимую гибель» (XX: 236), «отправились на каторгу искупить

свою

искупительной

самоотверженность» жертвой

Сына

(XX:

239),

человеческого.

отождествляется Декабристы

с «то

самоотверженное меньшинство, которым искупается Россия в глазах других народов и в собственных своих» (XII: 8о; Ср.: VII: 205; XII: 93). С самоотверженностью напрямую связано бескорыстие мифических декабристов, которые, «полные самоотверженности и самоотречения, <...> готовы были пожертвовать своими имениями, чтобы стереть с чела России унизительное слово 'крепостничество' и искупить гнусную эксплуатацию крестьянина» (VII: 249-250; Ср.: VII: 99; XIII: 36; XVIII: 21; XX: 341). В этой связи Герцен не раз приводит «ростопчинскую шутку»: // С 84 «"У нас все делается наизнанку, - сказал умирающий Ростопчин, услышав весть о 14 декабре. - В 1789 году французская roture∗ хотела стать вровень с дворянством и боролась из-за этого, я понимаю. А у нас дворяне вышли на площадь, чтоб потерять свои привилегии, — тут смысла нет!" 1 Федор Васильевич <...> не понял этого странного явления. Может, в раздвоении дворянского стана в противность собственной выгоды лежит лучшее доказательство, что порча его не глубока, и единственный путь искупления» (XIV: 178; Ср.: XI: 464; XVI: 73; XVIII: 348)2. Бескорыстие

самоотверженных

декабристов

доказывается

мно-

гочисленными описаниями социального состава их «исполинского» (VIII: 427), «огромного» (XII: 211, 254), «колоссального» (XII: 268, 307) заговора. В отличие от «французской roture» декабристам, которые, по мнению Герцена, «принадлежали к самой высшей аристократии» (XX: 229), было «что терять»: «Громадный заговор охватил всю образованную Россию. Члены его заседали в царском совете и жили в военных лагерях. Среди них были знаменитые генералы, блестящие офицеры, литераторы, аристократы, ученые. Дворцы Петербурга, салоны Москвы, главные штабы, канцелярии, даже школы были полны посвященных в тайну заговора или, по меньшей *

чернь (франц.)

мере, сочувствующих ему» (XII: 75.: Ср.: VIII: 427; ХП: 211-212, 268, 307; ХПІ: 42; XVIII: 88; XX: 239). Самоотверженность декабристов, которые «это доказали на виселице, на каторге <...>, доказали, возвратившись через тридцать лет из Сибири» (XX:

342),

исключительная

способность,

не

свойственная

даже

просвещенной части дворянского сословия. В обращении «К русскому дворянству» Герцен цинично убеждает, что «Юрьев день!» (освобождение крестьян) - выгодный гешефт: «Мы не предлагаем вам, как Христос Никодиму, раздать ваше достояние из самоотвержения, у нас нет вам рая в замену за такую жертву. <...> Взвесьте, что вам выгоднее — освобождение крестьян с землею и с вашим участием или борьба против освобождения с участием правительства?» (XII: 83). // С 85 1.2.2 Параллели евангельского сюжета с историей декабристов Кроме

отождествления

самопожертвования

декабристов

искупительной жертвой Христа, Герцен проводит параллели между ключевыми моментами евангельского сюжета и их историей: 1) неудачным восстанием;1 2) неправым судом; 3) немилосердной и позорной казнью; 4) «политической смертью» - ссылкой в Сибирь; 5) «воскрешением» - нежданным возвращением из Сибири. Подобно торжественному въезду Христа в Иерусалим – выход декабристов на Сенатскую площадь, «торжественный протест против деспотизма» (XIII: 140). Они преданы «какими-то мерзавцами во второй армии» - Бошняком, Шервудом - «Верным» и Майбородой на Юге; «энтузиастом» Ростовцевым на Севере (XIII: 42). Огарев в «Разборе книги Корфа» прямо сравнивает «неопытный энтузиазм» Ростовцева с предательством «незабвенного Иуды Искариотского»:

«13 декабря <...> Ростовцев после обеда дал копию своего письма и записку о разговоре с государем своему товарищу, при Рылееве, т.е. дал копию с доноса заговорщикам, на которых доносил, чтобы таким образом совершенно разыграть роль благородного человека. Здесь мы должны заметить историческую разницу: незабвенный Иуда Искариотский предал Христа после трапезы, а Ростовцев прежде донес на товарища, а потом с ним пообедал» (Огарев 1994: 183-184). «Синедрион»

Верховного

уголовного

суда чудовищно несправедлив: «Есть нечто отвратительное, отталкивающее в зловещем зрелище этого сборища стариков, поседевших в раболепии и интригах, с ожесточением нападающих на этих чистых и самоотверженных людей, чтоб угодить молодому человеку, еще более хладнокровно жестокому, чем они сами. Чтобы не впасть в ошибку, импровизированный верховный суд приговорил к смерти всех, и сделал это совершенно незаконно, ибо смертная казнь была уничтожена в России еще во времена императрицы Елизаветы и никогда не была восстановлена» (XIII: 142; Ср. VIII: 62; XIII: 35). И народ не был на стороне бунтарей: «Народ не плакал. <...> жертва была, действительно, полная, и эту полноту дало именно безучастие // С 86 народа» (XVI: 73)· Присутствует и «терновый венец», как в виде «обруча, которым палач сжимал голову Пестелю» (XIV: 320), так и в прямом своем смысле. Декабристы вернулись из Сибири, осененные «серебряными волосами, в которых виднелись следы тернового венка, лежавшего больше четверти столетия на их головах» (XVI: 72). Жертвы идейных борцов - в числе которых жертвы Христа («распятие на кресте») и декабристов («виселицы и ссылки») - образуют вечный (мифический) смысл истории - «неравной борьбы» дюмезилевских «воинов» и «колдунов», где «мысль каждый раз подавляется силой»: «Ничего нового в ней нет: это тот же бесконечный процесс, пронизывающий всю историю и приводящий время от времени к цикуте, распятию на кресте, аутодафе, расстрелам, виселицам и ссылкам» (VII: 254)· Герцен отмечает, что и

повешение,

распятие

воспринимались

палачами

как

позор.

Он

подчеркивает инициативу «мстительного» Николая в выборе способа казни. Вместо того, чтобы «умывать руки», последний специально «изыскивал чтонибудь особенно зловещее и оскорбительное», лично разрабатывая ритуал казни (XX: 259)· Декабристская виселица не раз сравнивается с распятием: «"Полярная звезда" является снова, в день нашей Великой пятницы, в тот день, в который пять виселиц сделались для нас пятью распятиями» (XII: 265; X: 362; Ср.: XIII: 143; XVI: 238). Говоря о казни, Герцен цитирует И.Д.Якушкина и Н.А.Бестужева; в этих цитатах поведение декабристов отождествляется с действиями распятого Христа: «"Глубоко религиозный, добавляет Якушкин, - Муравьев был искренен; он молил, умирая, за царя, как молил Христос на кресте за врагов своих"» (XX: 258); «Влекомый, как Христос, на свою Голгофу, Рылеев продолжал, подобно ему, проповедывать, зная свою судьбу» (XX: 262). Еще одна евангельская цитата связана с распятием: «Одни женщины не участвовали в этом позорном отречении от близких <...> И у креста стояли одни женщины» (VIII: 59)· Каторга декабристов на юридическом языке эпохи именовалась «политической смертью». Место каторги - Сибирь - воспринималось как страна мертвых. Для представлений Герцена характерно отождествление географического пространства с сакральным. Сибирь - «великое русское кладбище» (VII: 405), усеянное «могилами рудников» (XVI: 23): «Чтобы говорить о каком-нибудь русском, надо знать, что он в могиле или в Сибири» (VII: 214)2. В письме Н.И. Сазонову и Н.Х. Кетчеру от 18 июля 1835 Герцен отмечает «зеркальные» свойства «того света» - Сибири. Там все не так, как «на белом свете», в привычном мире. На «том свете» - «все наоборот» (Успенский 1993:124): // С 87 «Сибирь <...> Страна, в которую являются люди обновленные, закрывающие глаза (элемент погребального обряда - С.Э.) на всю прошедшую жизнь, которая для них представляет черную тюрьму, цепи, долгую дорогу, а нередко и кнут. Здесь все — сосланные, и все равны. В

канцелярии какого-нибудь тобольского присутственного места вы увидите столоначальником приказчика, сосланного за воровство, и у него писцом — бывшего надворного советника, сосланного за фальшивый указ, поляка адъютанта Раморино, и какого-нибудь человека 14 декабря» (XXI: 45)3· Возвращение декабристов из Сибири равносильно Воскресению Христову (указал М.В. Пулькин). В.И. Штейнгейль (1985: 143) писал после амнистии, что декабристы были «вызваны из Сибири, как из гроба». Декабристов, вернувшихся из Сибири, Герцен (XX: 260) прямо именовал «воскресшими»: «Ее (вдову Николая Александру Федоровну - С.Э.) смущал злой умысел амнистии <...> Призрак, мучивший ее тридцать лет, снова восставал из рвов Петропавловской крепости, из-под снегов Сибири грозил пальцем во фригийской шапке» (XIII: 14; Ср.: XIII: 46). Другой путь воскресения декабристов - публикация их записок: «Наконец-то выйдут из могил великие тени первых сподвижников русского освобождения» (XVI: 237; Ср.: XX: 319). 1.2.3 Святые мученики Декабристы, «сознательно вышедшие на явную гибель», постоянно сравниваются с христианскими мучениками. «Мученики», «мученики 14 декабря», «святые мученики 14 декабря», «мученики будущего», «великие мученики» - основной эпитет для обозначения их созидательной жертвы (XII: 360; XIV: 120; XVI: 77, 171, 282; XX: 560)· Мученики-декабристы - это благородные «апостолы свободы» и «святые»: «Виселицы, возведенные Николаем для мучеников России, стали благородными трибунами для апостолов свободы» (XII: 212); «святые и возвышенные фанатики» (XX: 262); «Мы с благочестием средневековых переписчиков апостольских деяний и жития святых принимаемся за печатание "Записок декабристов"» (XVI: 237). Впечатления от декабристов образуют в памяти Герцена «то золотое поле иконописи, на котором еще чернее выходят лики святых» (XVIII: 89). Их портреты - иконы. В письме к Герцену от 27 октября 1851 Ж. Мишле

спрашивает: «Существуют ли портреты Пестеля и Рылеева? Я их поставлю в свой киот» (XXIV: 464). Герцен 7 ноября 1851 // С 88 отвечает: «Постараюсь достать портреты наших мучеников. Они имеются, но не так-то легко получить их из Москвы» (XXIV: 204). Впоследствии он купил «новый альбом для фотографий», чтобы «комплектовать <...> коллекцию» ликов «декабристов и пр.» (XXVII: 427). Страсти мучеников-декабристов - «жгучие и сосредоточенные революционные страсти» (XII: 128). Они - «великие страдальцы николаевского времени» (XIX: 16). В некрологе Г.С. Батенькова говорится о его «страдальческой жизни» (XVII: 289)· Отличительная черта святых мучеников -нравственная чистота. В некрологе А.Н. Муравьева Герцен пишет, что покойный «до конца своей длинной жизни сохранил безукоризненную чистоту и благородство» (XVIII: 51)· Уцелевшие декабристы - «старцы» (XIII: 36; XV: 85, 229; XVI: 289; XVII: 191; XXVII: 277), «святые старцы» (XVII: 289), «старцы-хранители» (XVIII: 91), «наши старцы 14 декабря» (XIX: 179), «старцы Сибири», «старцы каторжной работы» (XIV: 71), «героические старцы» (XIV: 126). Вспоминая о встрече с С.Г. Волконском, одним из «святых старцев» Сибири, «куда он пошел молодым, блестящим и откуда только что воротился седой, старый, еще более блестящий, но уж иным светом» (XVIII: 91; XIX: 16), Герцен сближает 'святость' и 'свет'. Современные исследования подтвердили его блестящую лингвистическую интуицию (Топоров 1987). «Святые старцы» живут во времени мифа и, в отличие от обыкновенных стариков, исполнены энергии. И.Д. Якушкин - «бодрый старец» (XIII: 71). А.В. Поджио - «точно такой же сохранившийся старец, как Волконский», «и теперь исполнен энергии и веры» (XXVIII: 7_8). Более того, декабристам дано повернуть историческое время вспять, поскольку они обладают способностью к омоложению. И.И. Пущин пишет, как «юноша» (XXVI: 291). Н.И. Тургенев пишет с «молодой верой» (XIV: 329). «Якушкин приехал из Сибири с молодым сердцем» (XIV: 329). Н.Р. Цебриков «сохранил — и это

черта, общая декабристам, -необыкновенную молодость и свежесть убеждений» (XVI: 258). Герцен подчеркивает молодость декабристов сравнением

«николаевским

поколением

забитых,

желчных,

разочарованных», которое «смотрело с смущением на эту юность, сохранившую в казематах, рудниках и Сибири прежний жар сердца, молодое упованье, несокрушимую волю, непреклонные убеждения» (XVI: 72; Ср.: XVIII: 369). «Декабристы возвратились из-под сибирского снега моложе потоптанной на корню молодежи, которая их встретила» ( XI: 354). // С 89 1.2.4 Другие библейские метафоры Метафоры - «библейские личности» (XVIII: 89), «великие предтечи русского гражданского развития» (XIV: 372), - не связанные напрямую с искупительной жертвой Христа, применяются, прежде всего, чтобы подчеркнуть святость декабристов. Декабристы - «ветхозаветные пророки» (XIV: 319). Герцен говорит о пророческом даре Пестеля и Рылеева: «Он (Пестель - С.Э.) ошибался практически, в сроке, теоретически же это (идея «социальной революции» - С.Э.) было откровением. Он был пророком» (VII: 2оо); «Рылеев приветствовал вас советом <...> Почему именно ваша колыбель внушила ему стих кроткий и мирный? Какой пророческий голос сказал ему, что на вашу детскую голову падет со временем корона?» (XII: 273). «Сестра графа Захара Чернышева, сосланного за 14 декабря, Е. Черткова» (VIII: 143) «похожа на те явленные образа Богородицы, которые виделись прежними святыми и которые сходили примирительной голубицей между Богом и человеком» (II: 237). Сравнивая декабристов с Исааком и Николая с Авраамом, Герцен преклоняется перед жертвой первых и обличает жестокость «коронованного Авраама»: «Это его Исаак, принесенный на жертву примирения с народом. Коронованный Авраам не слыхал гласа Божия и затянул веревку» (XVI: 73)· Посредством библейской метафоры «mane, fares, takel» («Ты взвешен на весах и найден очень легким») Герцен

пророчит гибель режима Николая, окончательно под «действием заговора 14 декабря» выпустившего из рук «знамя прогресса и цивилизации» (VII: 201)1. // С 90 2. ПЕРВОПРЕДКИ Образцово-воспитательная функция мифа реализуется в системе тотемных представлений - религии священного предка: «Превращение хаоса в космос намечено в довольно архаических мифологических системах в повествованиях о борьбе с хтоническими демонами и чудовищами мифологических богатырей, образы которых еще не отдифференцировались полностью от первопредков и культурных героев» (Мелетинский 1976: 208). В своей «воинской» ипостаси декабристы - первопредки новых поколений борцов с самодержавием. Их взаимные отношения: «связи, степени родства, завещатели и наследники и их взаимные права» (XX: 346) - одна из важнейших

составляющих

мифа.

Воплощая

тему,

Герцен

следует

«основному принципу мифа — описанию посредством повествования о генезисе» (Мелетинский 1976: 217): «Рассказы об этом времени — наша genesis, эпопея» (II: 268); «Сказание о декабристах становится больше и больше торжественным прологом, от которого все мы считаем нашу жизнь, нашу героическую генеалогию» (XVI: 72). Преемственность с декабристами выражается «кровнородственными» тотемными метафорами. Объясняя, почему название его «Полярной звезды» заимствовано у альманаха А.А. Бестужева и К.Ф. Рылеева, Герцен пишет, что его издание «принимает это название, чтоб показать непрерывность предания, преемственность труда, внутреннюю связь и кровное родство» (XII: 265). Метафора «кровного родства» реализуется в именовании декабристов «блестящими предками», «Отцами» (ЛН 99-1: 207), «святыми отцами», «великими отцами» (XX: 346), «нашими отцами в духе» (XXVII: 282), «отцами-maestri» (ХVІІІ: 91), «нашими отцами в духе и свободе» (XIX: 16): «Мы с детства привыкли чтить всех вас, вы — наша аристократия, наши

блестящие предки, наши святые отцы. Берегите себя — для того, чтоб еще долго служить живым поучением поколению // С 91 чахлому от николаевских душевредительных преследований» (XXVII: 162). Себя и своих соратников Герцен именует «питомцами», «сыновьями» (XXVII: 143), «детьми» (XVI: - 72) декабристов. Преемственность с «предшественниками» (XIV: 329; XVIII: 369), «великими предшественниками» (XIII: 67, 268), «старшими деятелями русской свободы» (XXVII: 143) выражается метафорой «поколения»: «Что это было за удивительное поколение, из которого вышли Пестели, Якушкины, Фонвизины, Муравьевы, Пущины» (XIV: 329); «Наше молодое поколение обращается за родной силой и крепительным примером к этим отцам» (XVI: 72_73). Панорама «поколений» изображается как «процессия» (XVIII: 89), состоящая из «трех шеренг» (XVIII: 91), связанных «степенями родства» (XX: 346): 1) декабристов - «старцев-хранителей»; 2) людей тридцатых (Герцен и его друзья) и сороковых годов («Петрашевцы были нашими меньшими братьями (X: 318)) - благодарных «сыновей» декабристов, «считающих» от последних свое «духовное рождение» (XIII: 67); 3) «нигилистов» - неблагодарных «внуков», «молодого поколения, не знающего своих дедов» (XXX: 196). (Ср.: «Декабристы — наши великие отцы, Базаровы — наши блудные дети» (XX: 346)). Эта пространственная картина сменяющихся поколений удивительно совпадает

этнографическими

описаниями

племен,

приверженных

тотемизму. В.Н.Топоров (1973: 123) приводит описание «исхода начезов из своих старых племенных территорий под давлением ирокезов»: «Шествие открывали воины, несшие кости предков, а замыкали его женщины с новорожденными на руках». Производная от «поколения» метафора «фаланга» - сплоченный боевой строй рядов-поколений («блестящий ряд молодых героев, неустрашимо,

самонадеянно шедших вперед» (XVIII: 88), «передовая фаланга» (XIV: 12б; XVIII: 88), «македонская фаланга» (XIV: 321), «святая фаланга» (XVI: 73; XVIII: 342)) - излюбленный Герценом образ «истинной революционной традиции русской». «Общество Петрашевского» - «новая фаланга» повторяет «крестный путь» славных предков (VII: 253)· Как несходны христианство и тотемизм, так христианские образы «декабристов-мучеников» отличаются от их языческого воплощения в героических предков. Тотемические отношения «предков» и «потомков» носят двусторонний характер: // С 92 1) Декабристы - «святые рыцари», бесстрашные борцы с чудовищем. Их героические деяния - образец для потомков, «наследие» (IX: 35). 2) Приобщение новых поколений к наследию декабристов - инициация, «нравственное пробуждение» (VIII: 56). 1.1 «Наследие» Образцы, созданные декабристами - это сакральный текст, полный «жгучего интереса», который нельзя читать без «умиления» (XVI: 112). Это «святое наследство» (XV: 226), «житие» (VIII: 61), «наш катехизис» (XI: 464), «живые

легенды»

(XVIII:

89),

«живое

предание»

(XXVI:

173),

«воспоминания, святые нам» (XIII: 195), «единственное благородное воспоминание» (XIV: 321), истинным «наследником» и «хранителем» которого Герцен считает себя (XVII: 24; Ср.: VIII: 60). В чем же заключается «святое наследство» декабристов? Декабристы - тотем - это «бойцы» (XIX: 17), «героические личности» (XX: 231, 272), «герои 14 декабря» (VII: 206; XIV: 351); «богатыри, кованные из чистой стали с головы до ног, воины-сподвижники» (XVI: 171) -рыцарственные соперники самодержавного дракона: «Между 1812 и 1825 годами развилась целая плеяда, блестящая талантами, с независимым характером, с рыцарской доблестью» (XVI: 72). Они, как и положено

рыцарям, «в дружине мале» («одни», «с горстью солдат») «бросили перчатку» (VI: 216) и бесстрашно вышли на открытый бой с «великаном императорского царизма» (XIII: 140): «Явились эти дивные личности, эти герои, как вы (Ж. Мишле - С.Э.) справедливо называете их, которые "одни, в самой пасти дракона отважились на смелый удар 14 декабря"» (VII: 337). Необходимо отметить «историческую» эволюцию образа «дракона» чудовищного противника «святых рыцарей». Либеральный Александр, к которому Герцен с детства испытывал «большое уважение» (VIII: 56), не подходил на роль самодержавного чудовища. В мифологическом поединке его «фигура <...> становится смутнее, видимо тускнет, стирается за страшною тению Аракчеева» (XVI: 40), под управление которого император «передал <...> Россию» (XVI: 67). Герцену, вероятно, не было известно прозвище - «Змей», данное современниками Аракчееву. Но он постоянно награждает последнего хтоническими эпитетами: «гадкий» (XIII: 129), «гнусный» (XIII: 130; XX: 236), «чудовище» (XX: 263). Это «худое, желтое, иссохнувшее, гнусное // С 93 привидение, существо с ядом и желчью в жилах, неусыпное, во все мешающееся, вечно злое, мертвящее, - существо, заставившее русский народ проклинать Александра, лучшего из ряда царей после Петра» (VI: 417)· После смерти Александра, «в царствование Николая желтая, желчная, злая фигура Аракчеева нежно исчезает» (VI: 3044). Николай, «другой Аракчеев» (XVI: 67), «Аракчеев всея России» (XVI: 170) не нуждается в хтонических заместителях1. После 14 декабря Аракчеев, который «предупредил Николая как его предтеча» (XIV: 77), уступает место чудовища («Николай его терпеть не мог — он чувствовал в нем соперника. Двух Аракчеевых было много для России» (VI: 418) декабристского мифа новому императору. Герцен подчеркивает «открытый, откровенный» (VI: 16) характер выступления декабристов, «героический» характер их оппозиции (XVII: 109). Их «геройское каре» (XIII: 36) - «всенародное» перводеяние «в самом центре Петербурга» - порывает с воровской традицией дворцовых переворотов.

Герцен противопоставляет две созидательных жертвы - «тайны бойни», ритуальное убийство фрэзеровского «старого царя» («то Петра, то Павла») и самопожертвование декабристов, «торжественный протест», «скрепленный кровью и муками этих героев» (XIII: 140; Ср. XII: 272). Открытая борьба с «превосходящими силами» самодержавия имеет непреходящее воспитательное значение. Декабристы могут «служить примером» (XXIV: 204), a их «общество — огромной школой для нынешнего поколения» (VII: 200). «Пример» не ограничен «геройским поведением заговорщиков на площади». Нравственный поединок плененных декабристов «на суде, в кандалах, перед лицом императора Николая, в сибирских рудниках» чрезвычайно важен для «политического воспитания» (VII: 200). «Их <...> нравственное влияние на молодые поколения» - «громадно» (XII: 75). Даже противники должны «отдать справедливость» «величавому самоотвержению» декабристов (XIII: 35)· Подражанием «примеру», «образу действий» (VII: 200), «образцу декабристов» (IX: 39), «образу и подобию декабристов» (X: 317) создается «истинная револ<юционная> традиция русская, та, которая шла от Пест<еля> и Муравь <ева>, та, которая блеснула в Петрашевских» (XXV: 67): «Сотни заговорщиков с цепями на ногах отправляются в рудники. Гурьбы молодых людей следуют за ними и исчезают в Сибири» (XII: 254). Какое

же

качество

воспитатели-декабристы

передают

«новому

поколению», подражающему их «революционной традиции»? // С 94 Прежде всего - это «деятельная ненависть к деспотизму» (VI: 216), «чудовищному самовластию» (XIV: 27): «Гордо и величаво погибли они, не прощая врагам, а завещая нам свое дело» (XII: 299)- Герцен, которому декабристы открыли «новый мир», ставший для него «средоточием всего нравственного существования» (VIII: 61), прекрасно усвоил декабристский урок ненависти: «ненависти к царю» (XII: 254), «ненависти к всякому насилью, к всякому правительственному произволу» (X: 318), «ненависти к рабству» (XX: 346). Кроме «отрицательной» программы «ненависти» к

настоящему, декабристы - «пророки» грядущих преобразований 2. «Россия будущего» свято хранит «наследие 14 декабря, - наследие общечеловеческой науки и чисто народной Руси» (IX: 35; Ср.: XIII: 145; XX: 346). Наследие «оживляется» периодическим поминанием (празднованием) (Элиаде 1999

в:

293). Герцен неоднократно поминает «рождество» 14 декабря и «пасху» 13 июля3. 1.2 «Нравственное пробуждение» Герцен не раз отмечает, что приобщение к наследию декабристов, «героев первого пробуждения России» (XIX: 16), явилось «нравственным пробуждением» (VIII: 56) следующих поколений: «Нравственный эффект, произведенный днем 26 декабря, был поразителен. Пушки Исаакиевской площади разбудили целое поколение» (XIII: 140; Ср.: VI: 419; VII: 201, 225; VIII: 61, 401; XVIII: 369). «Пробуждение» - синоним инициации, воскрешения к новой жизни после ритуальной смерти (в фольклоре «вечный сон» синоним «смерти»; Ср. штамп похоронных речей: «Спи спокойно, дорогой друг»). Разбуженные декабристами духовные потомки свято хранят «наследие 14 декабря» в «самой пасти чудовища» (IX: 35). Наследники декабристов Герцен и Огарев, «фанатики и юноши», подчинили свою жизнь «одной мысли и одной религии». При первой возможности они стремились «обращать, проповедывать» с целью «основать общество по образу и подобию декабристов и потому искали прозелитов и поклонников». «По образу и подобию» мучеников-декабристов Огарев и Герцен жили «с сознанием нашего обречения, нашей связи, нашей тайны, нашей готовности погибнуть, нашей веры в святость дела» (X: 317). Дети выросли, и «призрак 14 декабря» вернулся в лице «благородных, самоотверженных, прекрасных юношей» - участников общества Петрашевского (XII: 267). На примере «героев и мучеников 14 декабря» воспитываются новые поколения2. Герцен // С 95 ведет пропаганду «именем великих мучеников» (XII: 300) декабристов: «Нашими устами говорит Русь нарождающаяся, Русь вольная, юная, живая,

скрывающаяся дома, но гласная в изгнании. Нашими устами говорит Русь мучеников, Русь рудников, Сибири и казематов, Русь Пестеля и Муравьева, Рылеева и Бестужева, — Русь, о которой мы свидетельствуем миру и для гласности которой мы оторвались от родины» (XII: 203). В 60-е гг. Герцену приходится защищать свою веру в необходимость созидательной жертвы от «исторической неблагодарности» молодого поколения «нигилистов», воспринимающих Герцена и «еще больше декабристов» как «дилетантов революционных идей» (X: 320). Герцен не смиряется с такой неблагодарностью «детей». Он пишет Огареву по поводу брошюры последнего «В память людям 14 декабря 1825 (посвящено русскому войску)»: «Я думал, что ты больше поднимешь значение всего заговора и поправишь ошибку молодого поколения, не знающего своих дедов» (XXX: 19б). Тем не менее, он вынужден признать, что поколение «нигилистов» не попало под обаяние декабристского мифа (XX: 346). Герцен «лично <...> жаловался горько» Н.А. Белоголовому (1897: 135) "на тяжелые отношения и частые столкновения, возникавшие между ним и <...> молодежью». По воспоминаниям П.Д.Боборыкина, «молодые поколения русской эмиграции» не признавали Герцена своим руководителем, потому что он «казался им слишком барином, если не "буржуем"» (Герцен в воспоминаниях 1956: 316). Думается, что эта «душевная драма» явилась одним из самых тяжелых ударов для Герцена. ПРИМЕЧАНИЯ 1

Герцен характеризует последнюю образами «дионисийского» разгула,

схожего с описаниями первоначального хаотического состояния мира в древних мифах: «Кабацкая оргия нашего разврата имеет характер какого-то неустоявшегося, неуравновесившегося брожения и беснований; это горячка опьянения, захватившая целое сословие, сорвавшееся с пути, без серьезного плана и цели» (XVI: 171). Русский хаос, чреватый космосом «будущей России» — спасительницы человечества, противопоставляется космосу

«образованных слоев» Запада, погружающихся в хаос «той в глубь уходящей, той из глуби подымающейся, тонкой, нервной, умной, роковой безнравственности» (XVI: 171). 1. СОЗИДАТЕЛЬНАЯ ЖЕРТВА 1

Н.П.Огарев мифологически точно («"жизнь" жертвы переходит в то,

что созидается») описывает казнь декабристов: Бунт, вспыхнув, замер. Казнь проснулась. Вот пять повешенных людей... В нас сердце молча содрогнулось, Но мысль живая встрепенулась (Огарев 1956: 291). Герцен, ссылаясь на Мицкевича, приводит одну из югославянских легенд, «прекрасную и исполненную грации», о созидательной жертве: «Три брата строили крепость, но она все не строилась; наконец, какое-то видение сказало им, что надобно закласть в стену первую особу, которая на другой день принесет им завтрак» (II: 338). К декабристам - «ранним сеятелям всего, что взошло и всходит» (X: 321) прилагаются и архаические образы созидательной жертвы как растения, «скашиваемого» и затем «истираемого» мельничными жерновами (Ср.: «Образ жертвы <...> Если это "злак", гибель даст метафору размельчаний, молотьбы, размола на мелкие части при помощи "мельницы" или "жернова"» (Фрейденберг 1936: 253)): «Новые всходы на // С 97 плотно скошенной ниве в 1826» (IX: 227); «Лучшего ничего не производила петровская эпоха, это были ее предповоротные цветы, и, несмотря на роковую косу, разом подрезавшую их, их влияние — как Волгу в море - можно далеко проследить в печальной николаевской России» (XVI: 72); «Террор после 14-го декабря не мог разом пришибить все эти молодые силы, все эти свежие ростки. Надобно было воспитать поколение шпионов и наушников, развратить до корня чиновничество и прочно устроить корпус

жандармов, чтоб достигнуть до той степени совершенства и виртуозности, до которой дошло русское правительство теперь. Да, износил, истер, передушил всех этих людей, хранивших веру в близкую будущность Руси, жернов николаевской мельницы» (VI: 420). В стихотворении пока не установленного автора (Лернер 1926 б: 399; ПЗ IX: 79) - «Декабристам», опубликованном герценовской «Полярной звездой», также воспроизводится исконный «земледельческий» архетип созидательной жертвы: Но вы погибли не напрасно: Все, что посеяли, взойдет (ПЗ IV: 274). 2

«Свобода лица — величайшее дело; на ней и только на ней может

вырасти действительная воля народа» (VI: 14); «Я — человек и пожертвую всем ради человеческого достоинства и свободы слова» (VI: 223); «С 13 до 38 лет я служил одной идее, был под одним знаменем: война против всякой власти, против всякой неволи, во имя безусловной независимости лица» (X: 155; XXIV: 142). Немецкая «идеалистка» М. Мейзенбуг (1933: 274) также отмечает, что «Герцен возводил свободу в культ, хотел неограниченного развития всех возможностей». 1.1 Античные метафоры 1

К декабристам применяется ряд античных метафор, не имеющих

прямого отношения к созидательной жертве - «титаны» (XVII: 109), «гиганты» (XIX: 17; XXVI: 291), «Ромул и Рем» (XVI: 171): «Что за титаны, что за гиганты, и что за поэтические, что за сочувственные личности! Их нельзя было ничем ни умалить, ни исказить: ни виселицей, ни каторгой, ни блудовским донесением, ни корфовским поминаньем... Да, это были люди!» (XVI: 72). Образ Прозерпины-Персефоны, похищенной хозяином загробного мира Аидом, используется как в автобиографическом, так и в декабристском контексте. В «Письме к русскому послу в Лондоне» Герцен пишет по поводу поступивших к нему предупреждений, что III отделение планирует его похищение или даже убийство: «Что я за Прозерпина с бородой, и что

Шувалов за Плутон с аксельбантом» (XV: 154)· В плане мифологической метафоры борьбы солнца-Герцена с «князем тьмы» показательно, что с царем Аида сравнивается шеф III отделения. После того, как // С 98 «Биржевые ведомости» (1б марта 1869) повторили эту «шутку», назвав «ложным слухом» заявление Искандера, что «русские агенты» имели поручение «похитить его, г. Герцена, на улице, "как Прозерпину", и увезть в Россию» (XX: 559), последний отвечал: «"Биржевые ведомости", воспользовавшиеся очень любезно моей шуткой о Прозерпине, странным образом не знают вовсе, <..> до чего доходили посягательства наших дипломатических агентов и шпионов in partibus∗. Испытав страшнейшее оскорбление от английского министерства по случаю просьбы о выдаче Н.И.Тургенева, они старались его увезти если не как Прозерпину, то как княжну Тараканову или как Войнаровского»

(XX:

560).

Комментаторы

считают,

что

выдаче

Войнаровского магистратом Гамбурга «во власть русских» «Герцен мог узнать из предисловия А.Бестужева к поэме К.Ф.Рылеева "Войнаровский"» (XX: 844). 1.2 Христианские метафоры 1

Рассмотрение пути к юношеской вере и неверию зрелого возраста по-

может восстановить смысл, которым Герцен наделял христианскую символику в применении к декабристам. К Евангелию он пришел достаточно поздно: «С истинным страхом подходил я к причастию; но религиозным чувством я этого не назову, это был тот страх, который наводит все непонятное,

таинственное,

особенно

когда

ему

придают

серьезную

торжественность; так действует ворожба, заговаривание. Разговевшись после заутрени на святой неделе и объевшись красных яиц, пасхи и кулича, я целый год больше не думал о религии» (VIII: 54-55); «Катехизис попался мне в руки после Вольтера» (VIII: 53); «В первой молодости моей я часто увлекался вольтерианизмом, любил иронию и насмешку, но не помню, чтоб когда*

здесь в значении: за границей (лат.)

нибудь я взял в руки Евангелие с холодным чувством, это меня проводило через всю жизнь; во все возрасты, при разных событиях я возвращался к чтению Евангелия» (VIII: 55). На следствии (23 августа 1834) Герцен показывал: «Долгое время боролся я между верою и неверием, и эта борьба была весьма сильна. Мои сомнения простирались не токмо на частичную недоверчивость, но и на догматы христианской религии; но в этом я совершенно исцелился, и перелом сей был со мною с год или более тому назад; он обозначен в письме к Огареву о христианстве» (XXI: 426). Действительно, «с год или более тому назад» (2 августа 1833), т.е. после окончания университета, Герцен пишет Огареву: «Я теперь пристально занимаюсь христианством. Огарев, с каким стыдом должны мы думать, что доселе не знали Христа» (XXI: 22). В письмах к Н.А.Захарьиной он рассказывает о своем пути к Богу: «Знаешь ли ты, что до 1834 года у меня не было ни одной религиозной идеи? В этот год, с которого начинается другая эпоха моей жизни, явилась мысль о Боге; что-то неполон, недостаточен стал мне казаться мир, долженствовавшей вскоре грозно // С 99 наказать меня. В тюрьме усилилась эта мысль, и потребность Евангелия была сильна; со слезами читал я его — но не вполне понял; доказательством тому "Легенда"; я выразумел самую легкую часть — практическую нравственность христианства, а не само христианство. Уже здесь, в Вятке, шагнул я далее, и моя статья "Мысль и откровение" выразила религиозную фразу (Скорее всего: «религиозную фразу» - описка или ошибка публикаторов. Вероятно, здесь было: «религиозную фазу». Герцен нашел аналогичную опечатку в публикации своей статьи «Буддизм в науке» («Отечественные записки». 1843. № 12): «На 71 стр. слово фраза вместо фаза» (XXII: 163)), гораздо высшую. <...> Я другими глазами взглянул на природу, на человека, и, наконец, на Бога; я сделался христианин» (XXI: 158-159); «Отроду первый раз я сегодня (30 марта 1838 - С.Э.) исповедовался. Холодно пришел я в церковь, холодно взошел в алтарь. Первое, что тронуло меня, — это прекрасные черты священника. "Веруете ли в Бога?" - "Верую" -"А что такое

верить?", - спросил с<вященник>, быстро и проницательно взглянув на меня. Душа моя раскрылась, пламенно отвечал я, и его душа оставила формализм» (XXI: 342_343). О том, что вера была действительно «пламенной», свидетельствует рассказ о «четырехдневном, светлом, ясном, святом свиданье» (XXII: 17) Герцена, Огарева и их жен 15-19 марта 1839 во Владимире: «У меня сохранилось распятие, которое дал мне Ник при разлуке. И вот мы вчетвером бросились на колени перед божественным Страдальцем, молились, благодарили Его за то счастие, которое Он ниспослал нам после стольких лет страданий и разлуки. Мы целовали Его пригвожденные ноги, целовались сами, говоря: "Христос воскресе"» (XXII: 16); «Это мгновение, когда мы пали перед распятием, - это один из тех высших моментов жизни, в который надобно бы людям умирать» (XXII: го). Приверженность

молодого

Герцена

христианскому

учению

не

сопровождалась принятием внешних форм «полицейского православия». Накануне Пасхи (17 апреля 1837) он пишет Н.А.Захарьиной: «Я говел — дурно, рассеяно <...> Нет, нам уже трудно сродниться с церковными обрядами; все воспитание, вся жизнь так противуположны этим обрядам, что редко сердце берет в них участие. Вникая в обряды нашей церкви, в них скрывается глубокий, таинственный смысл, но привычка к практическому, материальному делает то, что мы умом, а не сердцем разбираем их. А может, надобно иметь более невинную душу? Формы действуют лучше на народ; они подавлены ими, и, не ища далее, не понимая их, они молятся усердно» (XXI: 161-162). И на следующий год: «Что я писал в прошлом году, то повторю и теперь: говею я дурно, не могу заставить душу молиться тогда-то» (XXI: 341)· Его скептическое отношение к казенной религии выражается надеждой, что «найдется же из всех служителей церкви один служитель Христа» (XXI: 267). Усиление религиозных настроений совпадает по времени с первой ссылкой и перепиской с // С 100 Н.А.Захарьиной, т.е. с периодом романтических взглядов на общественную и личную жизнь. Женитьба и окончание ссылки приводят к нарастанию реализма, в том числе

и относительно религии. Собираясь во вторую ссылку, Герцен (11 февраля 1841) пишет Огареву: «Христиане истинные могли смотреть равнодушно на все, что с ними делали, для них жизнь была дурная станция на дороге в царство Божие, где наградятся труды. Мы на жизнь не так смотрим, мы слишком шатки в вере, в нас будет слабостью, что у них сила. В этом отношении нам, может, скорее идет гордый, непреклонный стоицизм, нежели кроткое прощение действительности, индульгенции всем пакостям ее» (XXII: 98). 1.2.1 Отождествления с Христом 1

«Ростопчинская шутка» была запущена в обращение известным «мос-

ковским сплетником» - А.Я. Булгаковым (1901: 342). В письме брату от 8 января 1826 он передает, как слышанное им непосредственно от умирающего Ростопчина (умер 18 января 1826), следующее выражение: «Во Франции повара (cuisiniers) хотели стать князьями, а здесь князья хотели стать поварами». Ср.: «Ростопчинская шутка едва могла быть обидна для декабристов: старый циник, в сущности, правильно указал, что эти люди самоотверженно жертвовали своими классовыми интересами и личным привилегированным положением» (Лернер 1926 а: 399). 2

Насмешка Ростопчина над самопожертвованием декабристов отража-

ет его принципиальное отношение к данной форме созидательной жертвы. Будучи

1812

московским

генерал-губернатором,

он

прославился

принесением «в жертву для усиления народного негодования» (П.А.Вяземский) «купеческого сына» М.Н.Верещагина. А.Зорин (2001а: 237) подчеркивает, что «на московских улицах был разыгран монументальный идеологический ритуал: инкарнация мифа о народном теле». 1.2.2 Параллели евангельского сюжета с историей декабристов 1

Именно так квалифицирует З. Косидовский (1987: 196-197) въезд

Христа в Иерусалим.

Герцен (VIII: 256) пишет о Сибири в «велесовском» смысле (Велес

-славянский бог смерти, подземного мира и богатства), сочетающим подземный мир с кладовой несметных сокровищ: «На нее смотрят только как на подвал, в котором много золота, много меху и другого добра». 3

Урал - «просцениум Сибири, холодный, как минералы его рудников»

(XXI: 44), «мрачное и угрюмое» «преддверие Сибири» (XXI: 42) - граница того и этого света: «По ту сторону Уральского хребта настает печальное равенство перед каторгой и перед безвыходным несчастием. Все изменяется» (XVI: 73-74). Свою ссылку в «преддверие Сибири» (Ср.: «преддверие ада» (VIII: 219) - // С 101 С.Э.), Герцен рассматривает как «отбытие <...> из мира сего» (XXI: 95). «Отсюда ближе к аду, нежели из Москвы» (XXI: 163), пишет он из ссылки. «Владимирка» -дорога из Москвы в Сибирь - не раз воскрешает у Герцена строки из Данте («Через меня идут в город скорби, через меня идут на вечные муки» (Ср.: I: 255, 284)): «На станции где-то я написал эти два стиха, которые равно хорошо идут к преддверию ада и к сибирскому тракту» (VIII: 219). Ср. сходные образы у В.А.Гиляровского (1979: 172): «Когда Нижегородская железная дорога была выстроена, Владимирка перестала быть сухопутным Стиксом, и по ней Хароны со штыками уже не переправляли в ад души грешников». 1.2.4 Другие библейские метафоры 1

Библейские метафоры применяются и в ироническом смысле.

Характеризуя «беспрерывное колебание» «декабриста без декабря» М.Ф. Орлова

между

верностью

декабристскому

прошлому

желанием

«действовать с блеском на высших правительственных постах», Герцен сравнивает его с «кающейся Магдалиной» (II: 202). Жестоко достается «Иуде» декабристов, «Иакову-энтузиасту» (XIII: 91): «Последний пример производства по этой части мы заметили в известном по 14 декабрю генерале Ростовцеве: во все царствование Николая Павловича он был Яков, так, как Яков Долгорукий, но с воцарения Александра II он сделался Иаков, так, как

брат Божий!» (VIII: 330). 2. ПЕРВОПРЕДКИ 2.1 «Наследие» 1

Ср. предсказание знаменитого Авеля при воцарении Николая: «Змей

проживет тридцать лет» (Давыдов 1863: 28). 2

Орган восставших поляков «Nowiny polityczne polskie» (19.05.1863)

выстраивает преемственный ряд русских «пророков»: «Бестужевых, Пестелей, Бакуниных, Герценов» (ЛЖТГ 3: 507-508). 3

В дневнике Герцен дважды отмечает «рождество» 14 декабря. 29

ноября 1842 он сочувственно приводит «замечательную ноту» Гегеля о смертной казни («Чувство возмущения при виде того, как беззащитного казнят вооруженные люди»). Переносясь от германского мыслителя к «гнусной российской действительности», по ассоциации записывает: «На днях было 17 лет этой мрачной, страшной странице нашей истории» (II: 248). Утверждение «на днях было» позволяет предположить, что-либо отсчет времени «этой мрачной, страшной странице нашей истории» ведется от начала междуцарствия

(Александр

умер 19 ноября

1825), либо

употребление прошедшего времени - описка, и Герцен имел в виду скорую годовщину 14 декабря. В 1844 Герцен пишет: «Сегодня 19 лет знаменитому 14 декабря» // С 102 (II: 393). Вырвавшись из-под власти «князя тьмы», он открыто «празднует память 14 декабря»: «Вчера у нас были моряки, Тхор<жевский> и Чернецк<ий>, праздновали память 14 декабря. Тридцать пятый год пошел» (Письмо А.А. Герцену 27 декабря 1859 // XXVI: 318). Герцен во всеуслышание поминает «великих предшественников» звоном «Колокола». В связи с объявлением приговора М.Л. Михайлову (14 декабря 1861) Герцен помещает в «Колоколе» (Прибавление к 119 и 120 листу // Кл IV: 1002) заметку «Годовщина четырнадцатого декабря в С.-Петербурге»: «Утром четырнадцатого декабря (26) прочли перед Сытным рынком приговор Михайлову, он осужден в рудники на 6 лет, и государь утвердил

каторжную работу за несколько независимых слов <...> Сенатор Бутурлин хотел еще полнее отпраздновать годовщину: он предлагал Михайлова повесить» (XVI: 23). Герцен приветствует «поминание» и «празднование» годовщины 14 декабря как в России, так и за рубежом: «Народ польский, в то время как сейм произносил низвержение дома Романовых, служил в Варшаве торжественную панихиду Муравьеву, Пестелю и их друзьям» (XII: 90-91); «Приглашенный на годовщину памяти декабристов, Домбровский участвовал в

многочисленном

собрании

русских,

праздновавших

память

своих

мучеников» (редакция Герцена XVIII: 519); «Идя навстречу пожеланию Международного комитета, который так братски помянул наших мучеников в годовщину 26 декабря, мы написали это небольшое сочинение, сжатый пересказ основных фактов, приведенных в нашем труде» (XIII: 128). Другое памятное событие - день казни декабристов. Еще во время вятской ссылки к Герцену письменно обратилась также ссыльная Авдотья Перваго с «предложением», видимо, «в связи с днем десятой годовщины казни декабристов (13 июля 1836 г.)» (Тучкова-Огарева 1959: 313), «заказать вместе панихиду по Рылееве и его товарищам; но Герцен отклонил это предложение, считая его ребячеством, которое могло направить его еще дальше, без всякой цели, без всякой пользы». Психически «странная» «г-жа Перваго очень рассердилась за его отказ и никогда не могла простить ему этого факта, считая это признаком трусости» (Тучкова-Огарева 1959: 50). Судя по тому, что ни этот эпизод, ни имя Перваго не упоминаются Герценом, ему,

видимо,

неприятно

было

вспоминать

проявленном

тогда

благоразумии. В дальнейшем Герцен отмечает эту «пасху», поначалу путая дату: «Жители Москвы едва верили своим глазам, читая в "Московских ведомостях" страшную новость 14 июля» (VIII: 61); «Первый том "Полярной звезды" выйдет двадцать шестого июля (7 августа)» (XII: 270). Герцену очень хотелось выпустить первую «Полярную звезду» (1855) «в день казни Пестеля» (XXV: 285-286). Впоследствии Герцен приурочивал выход ее первой книги к этой дате: «В день казни наших мучеников — через 29 лет —

вышла в Лондоне первая "Полярная звезда"» (XIII: 11). В действительности «выход первой книги альманаха задержался до начала августа» (XII: 536). Тем не // С 103 менее, опубликованное в первой книге обращение «К нашим» Герцен датировал «13/25 июля 1855 года» (XII: 300): «Сегодня наша мрачная годовщина. Двадцать девять лет тому назад, в подобный день, на рассвете, погибли под рукой палача пять русских мучеников» (XII: 299). Каждый выход «Полярной звезды» позволял Герцену «отпраздновать воспоминание о погибших» (Мейзенбуг 1933: 317). «О годовщине казни декабристов» Герцен пишет (конец июля 1855) в неизвестном письме к И. Лелевелю (ЛЖТГ 2: 249). В «Колоколе» (л. 147 от 15 октября 1862 // Кл V: 1215) Герцен поместил сообщение из Москвы: «В июне месяце, в день памяти наших пяти мучеников, в одной московской церкви была отслужена по них панихида, за которой было сорок человек, в числе их было семь дам в трауре» (Ср.: Невелев 1997: 7). 13 июля 1866 он поминает в дневнике сорокалетие казни декабристов: «День казни 13 июля 1826» (XX: 607)· 2.2 «Нравственное пробуждение» 1

Ср. у Огарева: «Да! 1825 год имел для России огромное значение. Для

нас, мальчиков, это было нравственным переворотом и пробуждением. Мы перестали молиться на образа и молились только на людей, которые были казнены или сосланы. На этом чувстве мы и выросли с Сашей» (Огарев 1953: 700). 2

Герцен помещает, в качестве приложения к «Былому и думам»,

«Обращение» (1863) Н.П. Огарева к Комитету русских офицеров в Польше: «При теперешнем преждевременном восстании Польша, очевидно, погибнет, а русское дело надолго потонет в чувстве народной ненависти, идущей в связь с преданностью царю, — и воскреснет только после, долго после, когда ваш подвиг перейдет в такое же преданье, как 14 декабря, и взволнует умы поколенья, теперь еще не зачатого. Вывод отсюда ясен: отклоните восстание до лучшего времени соединения сил <...> Если ваши усилия останутся

бесплодными, тут больше делать нечего, как покориться судьбе и принять неизбежное мученичество» (XI: 375-376). IV «ИСТОРИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ» 14 ДЕКАБРЯ Исторический подход к декабристам возможен на двух уровнях: 1)

«Историософском»

философии

этого

события»

—

выяснении

(XIII:

143))

значения

(«исторической

декабристов

истории

«петербургского» периода; 2) «Конкретно-историческом» - изучении фактической истории тайных обществ декабристов. Для Герцена первый подход был преобладающим. Для его кипучей натуры было невыносимо филистерское перебирание фактов. В письме к Н.П.Огареву от 19 сентября 1869 по поводу его брошюры «5 память людям 14 декабря 1825 (посвящено русскому войску)» (Женева, 1869; Огарев I: 782796) Герцен замечает: «Я думал, что ты больше поднимешь значение всего заговора и поправишь ошибку молодого поколения, не знающего своих дедов — а у тебя просто narration*» (XXX: 196). Герцен многократно излагал «историческую философию» (XIII: 143) деятельности

декабристов

как

«явления,

предопределенного

предшествующим ходом русской истории и наложившего неизгладимый отпечаток на последующее развитие» (Фризман 1988: 158). Вот далеко не полный перечень работ, где осмысливается траектория русской истории от «царя-революционера»

Петра

до

«революционера-цареубийцы»

Павла

Пестеля и от 14 декабря к будущему: «Россия» (1849, VI: 187-223); «С того берега» (1849, VI: 15-17); «О развитии революционных идей в России» (1851, VII: 137-263); «Русский народ и социализм» (1851, VII: 307-339); «В редакцию "Польского демократа"» (1853, XII: 72-79); // С 107 *

повествование, рассказ (франц.)

«Старый мир и Россия. Письма к В.Линтону» (1854, XII: 167-200); «Письмо к императору Александру II (По поводу книги барона Корфа)» (1857, ХIII: 35-46); «О романе из народной жизни в России (письмо к переводчице "Рыбаков")» (1857, ХШ: 170-180); «Русский заговор 1825 года» (1858, XIII: 128-145); «Новая фаза в русской литературе» (1864, XVIII: 171220). Историческое «14 декабря» - переломное («перелом в 1825 году» (IX: 38)) событие «петровского периода»: «14 декабря <...> петровский период переломился с двух концов» (IX: 139). В данном случае «петровский период» рассматривается в широком смысле, как синоним «императорского» («петербургского») периода. Герцен применяет и суженное определение «петровского периода» как прогрессивной «первой эпохи петербургского периода» (VI: 216), когда «императорская диктатура» (ХШ: 37) прививала обществу «образование» (ценности европейской цивилизации). Но и в этом смысле «14 декабря» отводится ключевое значение «крайнего звена» (XIII: 44) в причинно-следственной цепи, инициированной гением Петра. Герценовская историософия императорского периода формулируется в декабристском

контексте.

Все

предшествующее

рассматривается

как

причина «14 декабря». Все последующее - как прямое следствие. Перечислим основные пункты «декабризованной» концепции императорского периода: 1) Самодержавный революционер Петр своевольно инициировал приобщение России к достижениям европейской цивилизации; 2) От Петра до Николая образованное дворянское меньшинство вместе с правительством цивилизовало косную страну; 3) После Отечественной войны и заграничного похода общество и государство по-разному видят перспективы политического и социального преобразования России; 4) 14 декабря силы прогресса и реакции впервые сталкиваются в борьбе за выбор пути развития; 5) После поражения декабристов власть и общество расходятся

навсегда. Их примирение больше невозможно. Герцен с презрением относился к «допетровской русской жизни». Ее описания сходны с теми, какие антропологи дают «холодным обществам» Океании, исповедующим «миф вечного возвращения»: // С 108 «Она была похожа на большой сонный пруд, покрытый тиной; сверху донизу все дремало в этом затишье, в котором складывалось, оседало государство. Не приходя в себя, безличные поколения сменялись, как листья на дереве, жили тесно, связанные тяжелыми, периодическими обрядами. Покой и отрицательная простота этой жизни незавидны» (XIII: 274). Русская история начинается с Петра. События «петровского периода» закономерны («строгие, прямые последствия» (XIII: 44)) но их демиург дерзкий нарушитель идеи исторической закономерности. «Появление его необходимо, но не вынужденно» (I: 33). Он «великий, мощный, как будто смеется над историком и его законами и силою воли и рушит, и созидает» (I: 29). «Исходной точкой новой России» служит «отрицание народности и предания» (VII: 332). Молодой Герцен (1833) с восторгом пишет о «подобном комете» (Ср. пушкинское: «беззаконная комета в кругу расчисленных светил») царе-революционере. Героический одиночка-император воплощается в святого рыцаря «основного мифа». Он «стал в оппозицию» (Г. 32) 1 «косневшему в своем отчуждении» (XIII: 37) чудовищу-народу (Ср. «Медного всадника», попирающего змея). Для Герцена-студента, работавшего над кандидатским сочинением «Аналитическое изложение солнечной системы Коперника», естественны были и космические метафоры (в том числе «революция» 2) образа Петра. Царь-солнце сражается с инфернальными силами тьмы: «Петр, коего деяния имеют изящный иероглиф в его Полтавском бое. Он боролся с мощным врагом и мраком ночи, который тогда только стал редеть, тогда решился пропустить сквозь себя первые лучи зари, когда великий начал побеждать» (I: 463; Ср.: I: 366). Восхищаясь Петром-«революцией», Герцен не заблуждается насчет

деспотических средств («жестокостей») насаждения цивилизации (I: зз)Жестокость

«петровской

революции»

(VI:

198)

это

«осознанная

необходимость», искупающая «десятивековое отчуждение от человечества» (XXII: юз). Поставленная Петром цель - «перенесть европеизм в Россию» (I: 32) - была достигнута одним дворянским сословием, которое и подготовило 14 декабря: «Из этого именно сословия исходит все литературное движение, именно из него вышел Пушкин, этот наиболее совершенный представитель широты и богатства русской натуры; именно в нем зародилось и выросло 26 декабря 1825 года» (VI: 216; Ср.: IX: 70; XIII: 38, 348). В историческом ряду между «Двадцать осьмым января» и 14 декабря непосредственной причиной последнего указываются // С 109 Отечественная война 1812 и заграничный поход русской армии. Декабристы, будучи участниками «великой войны 1812 и великого протеста 1825» (XIX: 16), живут в памяти Герцена, «переплетаясь с мифическими рассказами 1812 года» (XVIII: 89). Две славные даты («За 1812 годом шло 14 декабря» (XII: 202), «Вместе с 1812 г. и 1825» (XI: 514), «С тех пор был 1812 год и 14 декабря 1825» (XIV: 219)) сосуществуют в жесткой причинноследственной связи: «Направление умов после 1812 года было совершенно иным.

Столкновение

между

покровителем

—

деспотизмом

покровительствуемой — цивилизацией стало неминуемым. Первая битва между ними произошла 14(26) декабря» (VII: 196; Ср.: I: 268, 512-513 IX: 70; XII: 75, 257, 307; XIII: 11, 38-39; XIV: 157; XVIII: 181; XX: 227, 230, 232). Именуя «десять лет, со времени возвращения войск и до 1825 года» -«апогеем петербургского периода» (VII: 196), Герцен отмечает, что «вскоре после войны в общественном мнении обнаружилась большая перемена», возникло поколение рыцарей - «гвардейских и армейских офицеров», будущих декабристов, исполненных «рыцарского чувства чести и личного достоинства» (VII: 194). Он считает, что если бы декабристы-рыцари не упустили «драгоценное время» и вышли на бой на год раньше, они бы имели «большие шансы на успех» (XIII: 135_136). Но и «попытка 14 декабря» была,

по мнению Герцена, «близка к успешному осуществлению» (VI: 216; Ср.: XIII: 4344, 130, 139_140). В частности, он полагает, что декабристы напрасно отвергли «идею Рылеева» «собрать возможно скорее преданные войска и двинуться, не теряя времени, к Зимнему дворцу» (XX: 265). Но основная причина поражения в том, что «косневший в своем отчуждении народ», оставаясь «безучастным зрителем», тем самым солидаризировался с деспотизмом (VII: 214; Ср.: XIII: 44, 144). Неудача 14 декабря привела к важным историческим последствиям. «Существенное последствие 14 декабря» - «Расхождение путей» (название книги американского исследователя этого процесса (Riasanovsky 1976)) государства и общества. «Примирение» и «взаимопонимание»: между «правительством и партией прогресса» «стало невозможным» (XXX: 744; Ср.: VII: 201; IX: 137; XII: 196, 307, 363-364). «Общество внутри раздвоилось». В связи с этим все порядочное и талантливое оставило правительственный лагерь. «Со стороны дворца остается не лучшее» (IX: 70) - «высшее общество» «растеряло слабо усвоенные понятия о чести и достоинстве. Русская аристократия уже не оправилась в царствование Николая» (VII: 209). // С 110 Оппозиция правительству также раздвоилась: «В первое десятилетие, следовавшее за 14 декабрем 1825, поднялось рядом с тем движением, о котором мы говорили (западниками - С.Э.), совсем иное направление (славянофилы - С.Э.)» (XIV: 158). Западник Герцен упрекает славянофилов («добровольных

помощников

жандармов»

(II:

319);

проповедников

«православного рабства» (XIV: 159)); в сервильности (VII: 247). Тем не менее, будущее, по мнению Герцена, принадлежит соединению сильных сторон обоих течений - «науки» западников и «народности» славянофилов (XVI: 77; Ср.: XVIII: 368). Предвестник чаемого Герценом будущего - дело Петрашевского свидетельствует,

что

дело

декабристов

«не

пропало»:

«Кружком

Петрашевского начинается обратное движение, которое по необходимости

овладело умами после 14 декабря. Практическое движение, ушедшее тогда в книгу, рвалось снова из книги в практическую деятельность» (XVII: 106). Детерминированная Петром траектория русской истории после 14 декабря

выродилась

деспотизм

без

цивилизации.

Оставаясь

«на

поверхности», она потеряла значение для будущего. Судьба России - на скрытой «в глубине» исторической линии, предначертанной новым мифом. Глубинное «течение» николаевского царствования продолжает «поток» идей декабристов (XIV: 319): «Двадцать пять лет, которые следуют за 14 (26) декабря, труднее характеризовать, нежели весь истекший период со времени Петра I. Два противоположных течения, — одно на поверхности, а другое в глубине, где его едва можно различить, — приводят в замешательство наблюдателя. С виду Россия продолжала стоять на месте, даже, казалось, шла назад, но, в сущности, все принимало новый облик, вопросы становились все сложнее, а решения менее простыми» (VII: 209)3. Герценовская

история

«петровского

периода»

узком

(«прогрессивном») смысле начинается мифом о Петре и заканчивается мифом о декабристах. Мифологический Петр в своем революциона-ризме подобен мифологическим декабристам. Отважные рыцари выступают «в дружине мале» против косного большинства: «Велико их число или мало — это ничего не меняет. Петр I был один, декабристы — горстка людей. Влияние отдельных личностей не так ничтожно, как склонны думать; личность — живая сила, могучий бродильный фермент, — даже смерть не всегда прекращает ее действие» (VII: 243-244). Декабристы - «прямое // С 111 последствие» Петра. Следовательно, он - их предтеча. Мистическая связь соединяет память о декабристах с памятником Петру и противопоставляет их вместе «пушкам Николая»: «Отчего битва 14 декабря была именно на этой площади, отчего именно с пьедестала этой площади раздался первый крик русского освобождения, зачем каре жалось к Петру I - награда ли это ему?... или

наказание? Четырнадцатое декабря 1825 было следствием дела, прерванного двадцать первого января 1725 года. Пушки Николая были равно обращены против возмущения и против статуи; жаль, что картечь не расстреляла медного Петра» (IX: 40). Герцен

использует

мифологическую

метафору

преемственности

-метаморфоз, «преображение»: «Дело Петра I было завершено <...> оно может продолжать свое существование только преобразившись» (XX: 232). После

того,

как

просвещенное

деспотической

властью

дворянство

«отдохнуло в Елисейских полях» (загробное царство греческой мифологии С.Э.), «мысль русского освобождения явилась на свет» (XIII: 11). Петровский миф о царе - святом рыцаре, царе-солнце закатился безвозвратно. Николайтуча, «князь тьмы» (XXII: 100) -антипод царя-солнца, «прогрессиста» Петра 4. «Преобразившееся» героическое меньшинство - декабристы, в которых «переселился» революционный пафос Петра, вступили «в дружине мале» в бой с новым инфернальным драконом - самодержавием. // С 112 ПРИМЕЧАНИЯ Герцен - рациональный мыслитель, не сомневающийся, что «развитие человеческое не повторяет само себя, не стоит на одном месте, а идет вперед» (Г. 26). В то же время, источник развития - очищенный гегелевской философией «основной миф» индоевропейцев: «Своим развитием она [Европа] обязана борьбе противуположных стихий в каждом государстве. Условие

всякой

жизни,

всякой

производимости

есть

борьба,

противуположение разнородного — одним словом, оппозиция» (I: 463). Миф - способ реализации непредсказуемости и необратимости (основных черт истории).

История

способ

регулярного

воспроизведения

мифа.

«Первоначально латинское слово 'revolutio' использовалось в качестве естественно-научного

термина,

означающего

'обращение',

'оборот',

'переворот', 'круговорот', применительно к астрономическим процессам. О чем, к примеру свидетельствует и заглавие трактата Н.Коперника "De

revolutionibus orbium coelestium" - "Об обращениях небесных сфер"» (Одесский, Фельдман 1997). Этот исходный смысл слова 'революция', мифологически уподобляющий космические и социальные процессы, был хорошо известен Герцену (I: 36, 42, 45, 46). «1825

год

ознаменовал

завершение

эпохи

Просвещения,

заключительную фазу "золотого века" дворянства, крушение утопических надежд на быстрое и разумное переустройство общества» (Артемьева 2001: 188). Продолжательница великих дел Петра - «великая императрица» (I: 133) Екатерина II также сравнивается с «солнцем»: «Екатерина, солнце этого полного, пышного века» (I: 142). Александр I, взошедший на престол, имея в «одном <...> кармане <...> проект освобождения крестьян, в другом — проект чуть

ли

не

конституционного

устройства

государства»,

также

отождествляется с источником света: «Неприступная стена возвышалась между дворцом и народом. Страна была погружена в угрюмое молчание и мрачную тьму. Свет был, заметим, только на самых высоких вершинах» (XX: 228). Правление Александра - «самая блестящая эпоха тогдашней России» контрастирует с «темными и безмолвными временами Николая» // С 113 (XVIII: 179). В контексте космических мифологем «инфернализация» петровского потомка закономерна. (Ср.: «Былые боги превращаются нередко в сказочных людоедов-драконов» (Голосовкер 1993: 7)): «С того часа, когда император Николай вечером 14 декабря взошел на лестницу Зимнего дворца и Александра Федоровна, не знаю почему, "приняла его за нового человека", как говорит Корф, — Россия попятилась и взошла в холодный, неприветный коридор, в длинный, мрачный туннель» (XIII: 44). 14 декабря -день инициации Николая. Он стал «новым человеком». В его лице характер самодержавия

принципиально

изменился.

Герцен

подчеркивает

инфернальные характеристики молодого императора. Он «взошел» «вечером 14 декабря». По его воле «Россия попятилась» (обратный порядок движений - типичная особенность «Зазеркалья», «того света» (Успенский 1993: 124)). Николаевское царствование - «мрачный туннель». // С 114

ИСТОРИЯ В ПРЕЛОМЛЕНИИ МИФА // С 116 Если «историческая философия» 14 декабря - «значение всего заговора» декабристов для истории «петербургского периода» -излюбленная тема Герцена, то «просто narration» (XXX: 196) - фактическая история тайных обществ - привлекает его внимание в гораздо меньшей степени. В большинстве

случаев

это

«анекдоты»

об

отдельных

декабристах,

приведенные «по поводу». Связное изложение «истории», в которой «были люди 14 декаб<ря>» (XXVI: 221), дается лишь несколько раз. Трижды она описывается в работах, обращенных преимущественно к европейскому читателю: «О развитии революционных идей в России» (1851, нем., франц.) (сокращенно - «Развитие»); «Русский заговор 1825 года» (1858, франц., итал.) («Русский заговор»); «Исторические очерки о героях 1825 года и их предшественниках, по их воспоминаниям» (1868, франц.) («Исторические очерки»). В каждом из этих случаев изложение ведется в особом контексте. Глава IV «Развития» под названием «1812-1825» (VII: 193-208) затрагивает различные аспекты общественно-политической жизни России. История декабристов здесь рассматривается наряду с внешней и внутренней политикой правительства, историей русской литературы и общественного мнения. В этой связи Герцен сосредоточивает свое внимание на причинах возникновения и значении деятельности тайных обществ и лишь намечает важнейшие факты их истории: создание тайного общества, влиятельный состав Союза благоденствия, переход «ядра заговорщиков» от идеи «представительной монархии» к республиканским взглядам, важная роль в деятельности общества «социалистических» идей Пестеля и «литературной пропаганды» Рылеева, восстание 14 декабря, казнь декабристов. // С 117 В «Русском заговоре» (XIII: 128-145) «небольшом сочинении, сжатом пересказе основных фактов» (XIII: 128), напротив, причинам и значению отводится меньшее место (соответственно, разделы I и V). Основное

внимание сосредоточено на истории тайных обществ (разделы II-IV). В разделе II рассказывается о создании тайного общества, роспуске Союза благоденствия, возникновении Северного и Южного обществ, переговорах последнего с поляками и присоединении к «южанам» Общества соединенных славян. В разделе III упоминаются переговоры Пестеля в Петербурге о совместных действиях Северного и Южного обществ, сообщается о солидном общественном положении многих членов этих обществ, говорится о событиях междуцарствия. Раздел IV посвящен событиям 14 декабря и восстанию Черниговского полка. В «Исторических очерках» (XX: 227-272) декабристам посвящены главы II и III. Глава II основана на «Записках» И.Д.Якушкина. Первый ее раздел рассказывает о послевоенной политике Александра I, разочаровании в ней молодых офицеров и создании ими тайного общества. Во втором разделе говорится о «московском заговоре» 1817, о роспуске Союза благоденствия, «семеновской истории» и александровской реакции 20-х гг. Третий раздел посвящен заключению Якушкина в Петропавловскую крепость, описаниям следствия, суда и казни декабристов. Если первый и второй разделы представляют пересказ воспоминаний Якушкина, то третий раздел - скорее, монтаж обширных выдержек из «Записок» последнего. Глава III в своей первой части представляет пространное цитирование «Воспоминаний о К. Рылееве» Н.А.Бестужева. Вторая часть этой главы - отрывки из «Записок» Н.А.Бестужева, посвященные событиям 14 декабря. При чтении II и III глав «Исторических очерков» создается впечатление, что Герцен, утомившись от творческой

обработки

источников,

постепенно

минимизирует

свое

вмешательство, ограничившись в третьем разделе II главы и в III главе выбором подходящих «отрывков» (XX: 260) из декабристских мемуаров и переводом их на французский язык. Лишь однажды в «Письме к императору Александру II (по поводу книги барона Корфа)» (1857, XIII: 35-46) (сокращенно - «Письмо») Герцен дает предельно сжатый очерк истории тайных обществ на русском языке.

Полемизируя с Корфом, Герцен изображает возникновение тайных обществ декабристов как закономерный итог петровских преобразований. Он отмечает эволюцию целей декабристов, характеризует междуцарствие, дает оценку событиям 14 декабря. // С 118 Почему

Герцен,

придававший

огромное

значение

пропаганде

декабристского мифа, не дал русскому читателю своей развернутой версии истории декабристов? В 1857 он, возможно, считал, что для ознакомления с фактами достаточно огаревского «Разбора книги Корфа» и данных «Донесения», объединенных в книге «14 декабря 1825 и император Николай» вместе с вышеупомянутым «Письмом» (14 декабря 1994). Впоследствии фактическая сторона деятельности тайных обществ была не раз освещена в источниках, опубликованных Вольной русской типографией. В то же время, небрежное, как будет показано, отношение к фактам в «исторических» сочинениях Герцена о декабристах вызвано тем, что гениальному мыслителю при обращении «к тогдашним событиям» было важно «постараться понять их смысл» (XIII: 35) - мифологическое «образцовое»

значение

деятельности

декабристов

для

последующих

поколений. Миф же, по своей природе, ни в коем случае не «narration» (XXX: 196). Он не распадается на смысловые фрагменты-факты, а обладает всеобщим «значением» (XXX: 196). И потому миф враждебен нарративу повествовательной

форме

представления

прошлого.

Если

вспомнить

броделевскую триаду: структуры - конъюнктуры - события, то ее крайние элементы могут быть противопоставлены как мифологические структуры и исторические события. Незначительный удельный вес повествований в общем числе обращений Герцена к декабристской теме свидетельствует, что эта тема была для него, в первую очередь, мифологической, поскольку наличие повествовательной структуры - нити для нанизывания фактов признак исторического подхода к прошлому. В нижеследующем тексте показано, что преломление истории декабристов через декабристский миф было свойственно Герцену и при

использовании источников, и при создании портретов декабристов, и при освещении истории созданных ими тайных обществ. Из совокупности доступных последнему сведений отбираются только вписывающиеся в смысловую оболочку мифа. На отбор фактов декабристского прошлого также влияла их созвучность излюбленным герценовским идеям1: «общинного социализма», «русско-польского революционного союза», объединения антиправительственных сил. Историки, воображающие Герцена «одним из первых

историков

декабристского

движения»

(Пирумова

1956:

62),

«основоположником изучения истории декабристов» (Иллерицкий 1963: 372; Ср.: Эймонтова 1983: 32-33; См. №№ 208, 209, 211), доказывают тем самым неадекватное понимание его творчества. // С 119 1. ИСТОЧНИКИ ГЕРЦЕНА В контексте настоящей работы первостепенное значение имеет разделение

источников

по

декабристской

тематике

по

основаниям

знакомства с ними Герцена, а также использования их сведений в произведениях последнего. С этой точки зрения источники образуют три концентрических круга: 1) Источники, предположительно известные Герцену; 2) Источники, достоверно известные Герцену; 3) Источники, сведения которых использованы в произведениях Герцена в декабристском контексте. Внутри каждой из трех названных групп имеет значение и подразделение источников, по виду «носителя», на письменные и устные. 1.1 Источники, предположительно известные Герцену С высокой вероятностью можно предполагать, что Герцен был знаком с большинством публикаций 1826-1869, содержащих сведения о декабристах. Основанием для такого предположения служат постоянный интерес Герцена к декабристам, знание им основных европейских языков, доступность ему «декабристских» публикаций в период пребывания в России и тем более в

эмиграции. В связи с этими соображениями нельзя считать абсолютно некорректным утверждение комментаторов собрания сочинений Герцена: «Ему было хорошо известно, что еще в го-е годы XIX века в Европе появились книги реакционных авторов (С.L. Lesur, I. Esneaux et Chennechot, М.Ancelot, А.В.Granville)» (XIII: 529), - хотя Герцен ни одного из этих авторов не упоминает. Выявление всего круга возможных устных источников Герцена - тема отдельного исследования. Представление об их обширности дают, в частности, работы Н.Я.Эйдельмана (1963, // С 120 1966,1973), М.К.Перкаля

(1963,

потенциальных

1968)

информаторов

А.Б.Кичигина объясняется

(1992). тем,

что

Широкий

круг

Герцен

был

современником декабристов и принадлежал к тому же кругу «столичного» дворянства, что и многие участники тайных обществ. Различного рода связи порождали его личные контакты с последними, с «сыновьями, братьями, друзьями

великих

представителями

предшественников

наших»

(XIII:

268),

также

правительственной стороны и другими очевидцами

событий. 1.2 Источники, достоверно известные Герцену Достоверно известные Герцену письменные источники о декабристах очень разнообразны. Те, что появились при жизни Николая I и в первые годы правления его наследника, подразделяются на три группы: г) Официальное «Донесение следственной комиссии 30 мая 1826» (См.: XIII: 41, 69-70, 143, 424; XVI: 72, 237; XIX: 138; XXI: 423), а также работы русских авторов, воспроизводящие официальную точку зрения (Cretsch 1844: 52, 75_78, См.: II: 340; Устрялов 1847: 16-20, См.: XIII: 69; Зотов 1857: 15-31, См.: XIII: 102, 103; Корф 1857, См.: ХШ: 35-37, 39, 41, 43, 44, 47, 67-69, 90, 91, 128, 138, 139,141, 182, 195, 268, 318, 424, 440; XIV: 79, 226, 236; XVI: 72, 96, 237; XX: 260; XXVI: 124, 135); г) Свидетельства зарубежных путешественников и исследования европейских авторов, посвященные царствованию Николая I (Custine 1843b:

110-112, Custine 1843с: 128-145, См.: II: 311, 312, 315; VI: 195-197, 211; VII: 213; XIII: 336; XVIII: 9; XIX: 130; XX: 67; XXIV: 200; Schnitzler 1847а: 141297, 480-490, 517-518, Schnitzler 1847b: 1-202, 271-391, 499- 504, См.: VI: 195; Culture 1854: 46-47, 301-306, См.: XII: 258, 259, 318, 319, 501; Crusenstolpe 1856: 1-309, См.: XIII: 102; Balleydier 1857а: 52-231, См.: XIII: 47, 102); з) Мемуарные и публицистические произведения русских эмигрантов (Golovine 1845: 21-34, См.: VI: 477, VII: 405, 406; XI: 404, 406; XXII: 244; Tourgueneff 1847а, См.: VI: 477; VII: 398; XII: 39, 102; XIII: 41, 132; XVI: 58; Головин 1859: 21-23, См.: XI: 412; XXVI: 231; Dolgoroukow 1860, См.: XIV: 263, 264; XV: 22, 63; XXVII: 36, 40, 52, 54; Бакунин 1862, См.: XXVII: 247, 710). Следует отметить, что наибольшее количество фактов из истории тайных обществ, приведенных в названных публикациях, впервые вводится в официальном «Донесении», которое // С 121 «явилось, по сути дела, первой сжатой, но точной и информационно насыщенной, разработкой материалов следственного процесса, единственным печатным источником, из которого можно было черпать конкретные сведения на этот счет. И до тех пор, пока сами следственные дела не стали вводиться в оборот, оно продолжало сохранять документально-историческое значение» (Рудницкая, Тартаковский 1994: 31). Остальные «Донесения»,

работы

дополняя

во его

многом сведения

повторяют «анекдотами»

сюжетную о

канву

декабристах1.

Единственная работа, независимо от «Донесения» вводящая в оборот значительное

число

фактов,

касающихся

предистории

событий

междуцарствия, - официозное «Восшествие на престол императора Николая I» М.А.Корфа. С конца 50-х гг. Герцену становятся доступны мемуары самих декабристов и их русских современников, выходившие как в России, так и за рубежом (Пущин 1859, См.: XXVI: 291; Фонвизин 1860, См.: XIV: 351, 588; Оболенский 1861, См.: XVI: 73, 74, 112, 237; Лонгинов 1862, См.: XXVII:

296; Давыдов 1863, См.: VIII: 134, 135; XX: 259; Розен 1869, См.: XXX: 155, 158, 196). Здесь необходимо выделить многочисленные публикации источников по декабристской тематике в изданиях Вольной русской типографии (См.: Эйдельман 1966, Эйдельман 1973, Эймонтова 1983: 204207, Мироненко 1994: 200). Названные мемуары, во многих случаях опирающиеся на сюжетную канву «Донесения»2, существенно расширяли фактическую базу сведений из истории декабристов. Повышенный интерес Герцена к декабристам позволяет считать, что последний был знаком с декабристскими сюжетами как в упомянутых им публикациях, так и в опубликованных Вольной русской типографией произведениях. В то же время было бы неправильным распространять подобную логику на устные источники. Знакомство Герцена с людьми, осведомленными в истории декабристов, далеко не всегда сопровождалось сообщением ему сведений по этой теме. Примером может служить длительное и тесное общение с П.Я.Чаадаевым в 40-х гг. О принадлежности последнего к тайному обществу он определенно узнал только из опубликованных в 1862 «Записок» И.Д.Якушкина (IX: 144; Ср.: XX: 257). Подобная сдержанность многих потенциальных информаторов Герцена объясняется

тотальным

страхом

людей

«мрачного

николаевского

царствования», погруженных // С 122 в «грустную среду, в которой всякое благородное чувство передается как контрабанда, под полой, затворивши двери; а сказал слово громко — так день целый и думаешь, скоро ли придет полиция» (VIII: 177). Не случайно совокупность устных источников характеризуется как «воспоминания о двух-трех разговорах шепотом за запертыми дверями» (XIII: 268). Поэтому упоминание Герценом того или иного осведомленного о декабристах лица не означает автоматического сообщения первому информации о последних. В связи с приведенными соображениями к достоверно известным Герцену устным источникам можно отнести только те, о которых сохранились прямые указания. Устные источники могут быть разделены на, условно говоря, «персональные»,

авторы которых известны, и анонимные. К «персональным» источникам могут быть отнесены: 1) До 18 декабря 1825. Лакей дяди Герцена Л.А.Яковлева («Сенатора»). «Лакей Сенатора, большой охотник до политических новостей» первым сообщил Герцену-подростку, что «в Петербурге был бунт и что по Галерной стреляли "в пушки"» (VIII: 57); 2) 18 декабря 1825. Генерал-лейтенант Е.Ф.Комаровский в этот день навестил отца Герцена (Перкаль 1971: 7). «Он рассказывал о каре на Исаакиевской площади, о конногвардейской атаке, о смерти графа Милорадовича» (VIII: 57); 3) С 14 февраля 18263. Н.П.Огарев, с которым «переход к 14 декабря» состоялся при первом близком знакомстве (VIII: 79; Огарев 1953: 687). Семейство Огаревых было связано с такими членами тайных обществ, как Н.А.Васильчиков,

С.Н.Кашкин,

Г.Д.Колокольцов,

Е.П.Оболенский,

А.А.Челищев (Нечкина 1953: 663-666). Во время путешествия на «Кавказские воды» (1838) Огарев познакомился с сосланными туда декабристами В.Н.Лихаревым,

Н.И.Лорером,

М.А.Назимовым,

М.М.Нарышкиным,

А.И.Одоевским, А.Е.Розеном (Огарев I: 396-413); 4) Август 1826. Во время коронационных торжеств отец Герцена «пробыл у цесаревича до вечера, возвратился домой, видимо, растроганный». После свидания, «говоря о цесаревиче, он в раздумье сказал: "Да, это великий человек"». Т.П.Пассек (1963а: 232) вспоминает: «Что происходило в это свидание, так с Иваном Алексеевичем и умерло». Тем не менее, даже отрывочная информация о сведениях, полученных И.А.Яковлевым от великого князя Константина, могла повлиять на ранние // С 123 представления Герцена о смысле событий 14 декабря: «Я воображал в самом деле, что петербургское возмущение имело между прочим целью посадить на трон цесаревича, ограничив его власть. Отсюда — целый год поклонения этому чудаку» (VIII: 63; Ср.: Кичигин 1992: 33); 5) С 1832. В.И.Соколовский, товарищ Герцена, служил в Сибири в

1826-1832 у своего родственника, енисейского гражданского губернатора А.П.Степанова (Кичигин 1992: 40). Последний проявлял «исключительное участие в <...> судьбе» декабристов (Перкаль 1968: 51). Тем не менее, социальная активность сосланного в Туруханск декабриста Ф.П.Шаховского обеспокоила гражданского губернатора. Предписанием Степанова от у мая 1827 Шаховскому «было запрещено лечить и обучать крестьянских детей» (Суворова 1977: 148). Видимо, к рассказам В.И.Соколовского восходят сведения Герцена о том, что «многие декабристы давали уроки, например, князь Федор Петрович Шаховской, учивший безденежно» (XIX: но). Менее вероятно,

что

информатором

Герцена

был

В.Г.Белинский,

близко

общавшийся с сыном А.П.Степанова - Николаем (Оксман 1963: 204); 6) 1833-1834. В.П.Зубков. Герцен приводит его слова: «Я знаю, что такое казематы» (VIII: 175); 7) С 1841. «Люди хорошо знавшие Ивашевых» - П.В.Зиновьев, друг семьи Ивашевых (XXII: 338; Перкаль 1963: 160), и Е.П.Языкова, сестра В.П.Ивашева, создавшая «культ отсутствующего брата» (Буланова 1933: 259)4. Эти «люди», навещавшие ссыльного декабриста в Туринске (1837; 1838), сообщили Герцену подробности о трагической судьбе В.П.Ивашева, его жены (урожденной Ле-Дантю) и их детей (VIII: 59-61). Примечательно, что рассказы самого Герцена об «истории Ивашевых в Сибири» послужили источником для работы Ж.Мишле «Les Martyrs de la Russie» Скорее всего, П.В.Зиновьев также сообщил Герцену о смерти А.П.Юшневского (10.01.1844) (II: 341) и судьбе его вдовы (II: 386; VIII: 248). Свояк В.П.Ивашева - Евгений Ле-Дантю служил в это время в Восточной Сибири и «постоянно давал Ивашевым сведения о поселенных под Иркутском их товарищах». В частности, в 1837 он сообщал в Туринск, что «Юшневские живут хорошо и просят Ивашевых их не забывать» (Буланова 1925: 214). Даже после смерти Камиллы (30.12.1839) и Василия (28.12.1840) Ивашевых семейства Ле-Дантю и Ивашевых поддерживали отношения и могли обмениваться новостями. // С 124

1869

Герцен

не

раз

встречался

дочерью

В.П.Ивашева-

М.В.Трубниковой (XXX: 64, 76, 79, 84, 89, 109; Ср.: Буланова-Трубникова 1928: 146). Дочь Герцена - Наталья писала (12 апреля 1869) брату, что Трубникова - «очень интересная женщина, рассказывала многое о России и вообще симпатична» (XXX: 84); 8) С марта 1843. А.А.Тучков, «характеристические подробности» рассказов которого «об этом времени» Герцен собирался «когда-нибудь» записать (II: 268). По мнению Б.П.Козьмина (1957: 68), Герцен «несомненно» воспользовался

«этими

рассказами»

при

«написании

ряда

статей,

посвященных декабристам»; 9) 40-е гг. С.Г.Строгонов, рассказавший Герцену, «как 14 декабря Т. (С.П.Трубецкой - С.Э.) ушел с площади, расстроенный прибежал в дом к его отцу» (IX: 198)5; 10) 22 или 23 апреля 1858. З.С.Свербеева - дочь С.П.Трубецкого, «которая родилась на каторге и провела всю жизнь в Иркутске. Это живое предание 14 декабря было полно для нас самого жгучего интереса» (XXVI: 173; ЛЖТГ 5: 324); 11) 1861. С.Г.Волконский. Герцен вспоминал их встречу: «Старик, величавый старик, лет восьмидесяти, с длинной серебряной бородой и белыми волосами, падавшими до плеч, рассказывал мне о тех временах, о своих, о Пестеле, о казематах, о каторге» (XVIII: 91); 12) Не позднее 1861. «Рассказ старого капитана, конвоировавшего Муравьева (С.И.Муравьева-Апостола - С.Э.) до Петербурга» (XVI: 282). Н.Я.Эйдельман (2001: 139) считает, что эти сведения Герцену были присланы «неизвестным поляком»; 13) С января 1865. А.В.Поджио. 4 января 1865 Герцен пишет Огареву: «Вчера был у старика П<оджио> — титаны» (XXVIII: 9) - под «титанами», несомненно, понимаются декабристы, о которых рассказывал Поджио; 14) Январь 1867. Ж.А.Муравьева. В письме Огареву от 29 января 1867 Герцен сообщает: «Вчера был у Муравьевых (жена Алекс<андра>, умершего

в Сибири) — портреты... Напр<имер>, мать Никиты Мур<авьева> — молодая женщина и на коленях ребенок лет 5 - Никита» (XXIX: 24). Анонимные источники Герцена - носившиеся в обществе «анекдоты», связанные с декабристами: 1) 1825 - начало 1826. «Один из первых анекдотов, разнесшихся по городу» - о конфликте великого князя Николая с попавшим в поле зрения следствия Н.А.Самойловым (VIII: 58); // С 125 2) Не позднее 1851. «Анекдот» о М.Н.Муравьеве-«Вешателе», который «любил повторять: "Я не принадлежу к тем Муравьевым, которых вешают, а к тем, которые вешают"» (VII: 352); 3) Не позднее 1851. «Слух» об «устранении» Ф.В.Булгариным и Н.И.Гречем «фактора, который по их приказанию набирал в типографии Греча революционные прокламации» (VII: 215; Ср.: VII: 430-431; См.: Азадовский 1992: 205); 4) Не позднее 1854. Свидание Пестеля с отцом перед казнью. «Говорят, что» последний «осыпал сына бранью» (VIII: 430); 5) Не позднее 1855- «Анекдот» об отказе С.И.Муравьева-Апостола от помилования Николаем (XII: 257). Этот «анекдот» был повторен (1857) Н.П.Огаревым (1994: 175). Н.Я.Эйдельман (2001: 140) находит в нем «зерно истины», частично подтверждаемое «Записками» Николая I (1994: 339). Галле де Кюльтюр рассказал эту историю, сделав ее героем Н.А.Бестужева (Kulture 1855: 46). Возможно, текст «экс-секретаря князя Демидова» повлиял на Герцена. Бестужев у Кюльтюра говорит, что декабристы не хотят «зависеть» от «капризов и минутных настроений» императора. Муравьев у Герцена отвечает, что не хотел «быть зависимым от ваших прихотей» (XII: 257); 6) Не позднее 1857- «Говорят, что в 1826 году в Следственной комиссии и в государевом кабинете подсудимые заговорщики были оскорблены ругательными словами, которых позор долго не сотрется» (XIII:

46); 7) Не позднее 1859. «Ростопчинская шутка»: «se faire roturiers de gentilshommes» (XVI: 73; Ср. XIV: 178; XI: 464; XVIII: 348; Ср. Булгаков 1901: 342; Лернер 1926а: 398-399). 1.3 Источники, сведения которых использованы в произведениях Герцена Разнообразие известных Герцену источников по декабристской тематике контрастирует с ограниченным числом фактов этих источников, использованных в работах последнего о декабристах. К использованным устным источникам следует отнести все анонимные «анекдоты», которые и были упомянуты выше как известные Герцену, потому что были использованы в его произведениях. Из вышеперечисленных устных источников

персонального

происхождения

использованы

сведения

В.И.Соколовского или Н.А.Степанова о педагогической деятельности Ф.П.Шаховского, рассказы // С 126 Е.П.Языковой и, вероятно, П.В.Зиновьева о семье декабриста Ивашева (Перкаль 1963: 160). П.В.Зиновьев, возможно, также сообщил Герцену о смерти А.П. Юшневского и судьбе его вдовы (II: 341, 386). Приводит Герцен и рассказы С.Г.Строгонова о поведении С.П.Трубецкого 14 декабря и «старого капитана» о героическом поведении арестованного

С.И.

Муравьева-Апостола.

Обращает

внимание,

что

использование устных источников имеет «анекдотический», фрагментарный характер.

Обращение

ним

большинстве

случаев

выполняет

мифологическую функцию «оживления» памяти о декабристах. Почти все письменные источники также используются фрагментарно. Из совокупности сведений письменных источников Герцен «выдергивает» «анекдоты»,

подходящие

его

мифологической

концепции

истории

декабристов: 1) 1843- А. де Кюстин «Россия в 1839» (Custine 1843с). Во французском варианте брошюры «Народный сход в память февральской революции. Речь,

произнесенная 27 февраля 1855 года Александром Герценом», возможно, используются сведения о казни декабристов из книги Кюстина (XII: 245; См.: Custine 1843с: 46-47; Ср.: Невелев 1998: 100). В своем ответе «Биржевым ведомостям» - <«Две черты постоянно сопровождают постыдную религию холопства...)» (1869) -Герцен напоминает проправительственным газетчикам, «как поступали с детьми великих мучеников, как Трубецкие, Ивашевы и пр.» (XX: 560). Одним из источников информации о попытке властей забрать детей Трубецких для воспитания в казенных учебных заведениях послужил Кюстин (Custine 1843с: 128-145; Ср.: Gretsch 1844: 75-78); 2)

1847.

И.Г.Шницлер

«Тайная

история

России

правление

императоров Александра и Николая, особенно во время кризиса 1825» (Schnitzler 1847а, Schnitzler 18470). В «Объявлении о "Полярной звезде"» (1855) Герцен пишет об освобождении А.А.Суворова от суда по приказу Николая (XII: 268). Сведения о словах Николая: «Суворов не способен предать своего государя» - содержатся в первом томе труда Шницлера (Schnitzler 1847а: 254). Шницлер мог почерпнуть эту информацию из «писем» И.-Ф.Ансло. Ансло, не упоминая имени Суворова, говорит о «молодом военном», который «носит имя, покрытое славой» (Ancelot 1827: 138-139; Ср.: 14 декабря 1999: 603-604). Наличие последнего источника сведений о Суворове позволяет также // С 127 предположить знакомство Герцена с книгой Ансло. В русском варианте брошюры «Народный сход в память февральской революции. Речь, произнесенная 27 февраля 1855 года Александром

Герценом»,

переведенной

В.А.Энгельсоном,

возможно,

используются сведения о казни декабристов из книги Шницлера (XII: 257; См.: Schnitzler 1847b: 305- 308; Ср.: Невелев 1998: 102). 3) 1847. Н.И.Тургенев «Россия и русские» (Тургенев 1847а; Тургенев 2001). В «Развитии» (1851) и «Русском заговоре» (1858) Герцен рассказывает о «социалистических» земельных проектах Пестеля, ссылаясь на Тургенева (VII: 398; XIII: 132; Ср.: Тургенев 2001: 83). В «Письме» (1857) Герцен пытается убедить императора в умеренности целей декабристов. Для этого он

приводит их цели по «книге Н.Тургенева» ( XIII: 41; Ср.: Тургенев 2001: 55). 4) 1855. Галле де Кюльтюр «Царь Николай и Святая Русь» (Kultur 1855). В некрологе Н.Р.Цебрикова (1862) Герцен пишет, что «Николай, знавший Цебрикова лично, перевел его в высшую категорию виновности из низшей» (XVI: 258). Сведения о том, что Николай «увеличил наказание» Цебрикову, содержатся в книге Галле де Кюльтюра (Kultur 1855: 305). 5) 1857- М.А.Корф «Восшествие на престол императора Николая I» (Корф 1857,1994). Из многочисленных фактов истории междуцарствия и дня 14 декабря, впервые введенных в оборот в книге «историографа 14 декабря» (XIV: 221) М.А.Корфа, Герцен выбирает лишь несколько. В «Письме» (1857) со ссылкой на данного автора характеризуется «длинная история семейных учтивостей» двух царственных братьев (XIII: 43; Ср.: Корф 1994: 232-262). В том же «Письме» Герцен впервые иронически обыгрывает корфовскую характеристику «неопытного энтузиаста» Я.И.Ростовцева (XIII: 42; Ср.: Корф 1994: 253-256): «это счастливое выражение Модеста Корфа не должно пропасть» (XIII: 182; Ср.: XIII: 90, 91, 300, 301; XIV: 64, 71). Остальные заимствованные у Корфа факты относятся к событиям 14 декабря. С их помощью Герцен характеризует поведение в этот день Николая (XIII: 44, 69; Ср.:

Корф

1994:

291,

293)

его

приближенных:

Александра

Вюртембергского, А.Х.Бенкендорфа, А.Н.Орлова (XIII: 36; Ср.: Корф 1994: 293, 263, 292, 278). В «Русском заговоре» (1858) также приводятся «два случая, рассказанные бароном Корфом», - отказ канонира стрелять в каре, обращения восставших к народу с просьбой уйти с площади, «что если уж пришлось умирать, так пусть умрут одни они, московцы, а народу не к чему лезть на смерть» (XIII: 141; Ср.: Корф 1994: 291, 275). // С 128 6) 1859- «Записка статс-секретаря, тайного советника Марченко о событиях, свершившихся при восшествии на престол императора Николая I» (Марченко 1971). В предисловии к «Историческому сборнику Вольной русской типографии в Лондоне» (Книжка первая. London, 1859) (XIV: 79) и в «Былом и думах» (IX: 87) Герцен приводит анекдот В.Р.Марченко о «подлом

трусе» А.А.Аракчееве (Ср.: Марченко 1971: 70-71). 7) 1859. «Письмо барона Штейнгейля императору Николаю, и января 1826 г.» (Штейнгейль 1971). В предисловии к тому же «Историческому сборнику» Герцен представляет «доверчивое и доброе» письмо Штейнгейля как «анахронизм», который «явным образом принадлежит александровской эпохе и оттого так не идет по адресу» (XIV: 79-81). 8) 1859. Лунин М.С. «Взгляд на положение Польши». В статье «18311863» (1863) Герцен приводит «статью Лунина», поступившую к нему не позднее 1859 (XIV: 362), как одно из свидетельств того, что в «польском вопросе»

даже

«передовые

люди»

александровского

царствования

«становились, не замечая того, на узкую государственно-патриотическую точку зрения» (XVII: 93). Видимо, в связи с «узкой государственнопатриотической

точкой

зрения»,

противоречившей

«русско-польскому

революционному союзу», эта статья, в отличие от других произведений Лунина, бывших в распоряжении Герцена, не была опубликована в изданиях Вольной русской типографии. 9) 1860. «Записки [М.А.] Фон-Визина, очевидца смутных времен царствований: Павла I, Александра I и Николая I» (Фонвизин 1860). В предисловии к «Историческому сборнику Вольной русской типографии в Лондоне» (1861, кн. II) Герцен, представляя сюжет о проекте «Уставной грамоты Российской империи» Н.И.Панина и Д.И.Фонвизина, приводит большой фрагмент из «Записок» М.А.Фонвизина (XIV: 351_352). Кроме прочего, здесь сообщается о знакомстве с проектом членов тайных обществ Н.М.Муравьева и М.Д.Горчакова. Комментаторы Собрания сочинений Герцена отмечают, что приведенный Герценом фрагмент «по композиции и изложению

несколько

отличается»

от

опубликованного

текста

предполагают, что «в руках Герцена находился другой список "Записок Фонвизина"» (XIV: 588). 10) 1861. «Воспоминания князя Евгения Петровича Оболенского» (Оболенский 1861). В статье «Император Александр I и В.Н.Каразин» (1862)

Герцен приводит разговор автора «Записок» с А.И.Якубовичем // С 129 перед отправкой из Петропавловской крепости в Сибирь и рассказ о встрече с раскольником в Сибири (XVI: 73-74; Ср.: XVI: 112; Оболенский 1861: 31-39, 45). 11) 1861. [Н.Р.Цебриков] «Воспоминания о Кронверкской куртине» (Цебриков 1861). В статье «Лишние люди и желчевики» (1860) Герцен приводит

фантастические

сведения

Н.Р.Цебрикова

(1861:

66)

средневековой пытке Пестеля (XIV: 320). Примечательно, что Герцен использовал рассказ Цебрикова о «железном обруче, крепко свинченном на голове», раньше, чем были опубликованы «Воспоминания». 12) 1862. «Записки» Р.Пиотровского, по указанию комментаторов собрания сочинений Герцена, были опубликованы Ю.Клячко под названием «Souvenirs d'un Sibirien» в журнале «Revue des Deux Mondes» (15 апреля, 1 и 15 мая 1862). Герцен посвятил Руфину Пиотровскому статью (1862). В ней он цитирует рассказ последнего о «заговоре Сиероцинского» (1832-33), в котором участвовали, среди прочих, «много офицеров, еще помнивших Пестеля» (XVI: 110). Одним из «пяти главных союзников» Сиероцинского назван «старик лет за 60, офицер Наполеона — Горский» (XVI: 111; Ср.: Нагаев 1991). В отличие от статьи Лунина, названные факты «Записок» укрепляли традицию борьбы «За вашу и нашу свободу!» и поэтому были использованы Герценом. 13) 1863. «Записки кн. Трубецкого» (Трубецкой 1863). Герцен планировал использовать «Записки» Трубецкого (XX: 227, 231, 249) в продолжении «Исторических очерков» (1868). Этот замысел не был реализован. Единственное использованное в «Исторических очерках» указание Трубецкого - перечень участников тайных обществ, сделавших успешную карьеру в николаевское царствование (XX: 239; Ср.: Трубецкой 1863: 12). 14) 1863. «Записки Дениса Васильевича Давыдова, в России цензурою непропущепиые» (Давыдов 1863). В «Былом и думах» Герцен приводит

свидетельство из «Записок» о трусости («душа была в пятках») Николая в день 14 декабря (VIII: 135; Ср.: Давыдов 1863: 59). В «Исторических очерках» (1868) указывается инициатива императора в выборе унизительного способа казни (XX: 259; Ср.: Давыдов 1863: 42). 15) 1869. «Письма генерал-губернатору Восточной Сибири Вильгельму Яковлевичу Руперту: Никиты Михайловича Муравьева, князя Сергия Григорьевича Волконского, князя Сергия Петровича Трубецкого» (Kolokol I: 244). Письма трех декабристов с просьбой не // С 130 забирать их детей, «родившихся в Сибири», «для воспитания в одно из казенных заведений для дворянского сословия учрежденных», были опубликованы в Supplement du Kolokol от 15 февраля 1869. В своем ответе «Биржевым ведомостям» - <«Две черты постоянно сопровождают постыдную религию холопства...»> (1869) Герцен напоминает проправительственным газетчикам, «как поступали с детьми великих мучеников, как Трубецкие, Ивашевы и пр.» (XX: 560), имея в виду и названные письма. В

отличие

от

фрагментарного

использования

перечисленных

публикаций, «три источника» - «Донесение следственной комиссии 30 мая 1826» (Донесение), «Записки Ивана Дмитриевича Якушкина» (Якуш-кин 1863), воспоминания Н.А.Бестужева («Воспоминание о К.Ф.Рылееве. (Из собственноручной

рукописи

Н.А.Бестужева)»

(Бестужев

1861),

«Из

"Записок" Н.Бестужева» (Бестужев 1862а), «Еще из записок Н.А.Бестужева» (Бестужев 18626)) - образуют сюжетную канву двух наиболее пространных повествований Герцена о декабристах. «Донесение» положено в основу очерка «Русский заговор» (1858). Мемуары И.Д.Якушкина и Н.А.Бестужева служат исходным материалом для, соответственно, II главы («Заговорщик 1825 года (Иван Якушкин)») и III главы («Кондратий Рылеев и Николай Бестужев») «Исторических очерков» (1868). Отбор фактов из этих концептуально отличных источников позволяет проследить влияние мифа на восприятие Герценом истории декабристов. В этом смысле о многом говорит умолчание сведений названных «сюжетообразующих» источников.

1.3.1 «Донесение следственной комиссии» С (Донесением» Герцен познакомился не позднее начала 30-х гг. 1 «Донесение» было доступно Герцену и в период эмиграции, о чем свидетельствует публикация этого документа в составе книги «14 декабря 1825 и император Николай» (1857): «Мы перепечатываем весь текст донесения следственной комиссии, весь приговор верховного суда» (XIII: 69). Резкое различие объемов «Русского заговора» (1858) (1 а.л.*) и «Донесения» (4 а.л.) было одной из важных причин, по которой Герцен выпустил многие сведения источника. Однако «техническая» причина - не единственная. Сокращения во многом были вызваны // С 131 общим недоверием к информации, исходящей из враждебного лагеря. Хотя «с чисто фактической точки зрения ни прямых вымыслов, ни грубой лжи, ни какихлибо

передержек

"Донесение"

себе

не

содержало»

(Рудницкая,

Тартаковский 1994: 31). Следует подчеркнуть, что убеждение в безмерной лживости прислужников коварного врага - «медузы Николая» -само по себе является порождением декабристского мифа. В соответствии с этими представлениями, Герцен относился к «Донесению», «которого было бы лучше совсем не писать» (VIII: 304) как «пропитанному ядом» (XIII: 131) тенденциозному

произведению

правительственной

пропаганды,

содержащему, помимо воли авторов, объективную информацию. По его мнению, «гонители и судьи» декабристов «при всем желании не умели исказить их благородных черт» (XIII: уо), которые «просвечивают <...> сквозь всю злонамеренность и подобострастие языка» официального документа (XIII: 42; Ср.: XVI: 72, 237)2. Восстанавливая

«Русском

заговоре»

«благородные

черты»

декабристов, Герцен «отсекает все лишние», искажающие их облик, сообщения официального источника. Он исправляет тенденцию «Донесения» *

а.л. - авторский лист = 40 тысячам знаков

(76, 81, 87, 89, 90, 91, 92, 93, 96, 97, 99, 100, 102, 103, 106, 107, 108, 116) выпячивать цареубийственные замыслы декабристов. Лишь однажды сообщается о планах «истребления» императорской фамилии и «вынесения смертного приговора цесаревичу Константину» (XIII: 132-133). Если цареубийственные планы декабристов вписываются в тираноборческую концепцию Герцена, то другая структурообразующая идея «Донесения» (89) - «все покушения и планы злоумышленников равно очевидно ознаменованы и нетерпеливостью страстей и ничтожностью средств» - вступает в противоречие с декабристским мифом. Согласно последнему, Южное общество имело «в своем распоряжении большое число офицеров, полковую казну и все секреты Главного штаба, интендантства и фельдмаршальской канцелярии»,

а Северное

«насчитывало

среди своих членов очень

влиятельных офицеров <...> имело преданных членов или друзей в самых различных разветвлениях центрального управления, в среде наивысшей аристократии и в окружении императора» (XIII: 136-137). По этой причине не упоминаются свидетельства «Донесения» о «ничтожности средств». Также не упоминаются порожденные этой «ничтожностью» случаи обмана, когда лидеры декабристов рисовали фантастические картины всемогущего тайного общества3. // С 132 Умалчивается и целый ряд других фактов, из «пропитанных ядом донесений следственной комиссии» (XIII: 131), способных, по мнению Герцена, «исказить <...> благородные черты» декабристов: 1) Говоря, что Пестель «дает <.,.> устав» первоначальному обществу (XIII: 131), Герцен опускает характеристику данного устава, приведенную в «Донесении» (75) «по словам Никиты Муравьева»: «Основанный на клятвах, правилах слепого повиновения и проповедовавший насилие, употребление страшных средств кинжала, яда»; 2) Не упоминаются письмо С.П.Трубецкого (1817) членам тайного общества, собравшимся в Москве, «что государь намерен возвратить Польше все завоеванные нами области» и, соответственно, реакция на «сие известие

столь нелепое <...> членов тогдашнего тайного общества»: «Они вскричали, что покушение на жизнь императора есть необходимость» (Донесение: 76); 3) Ничего не сообщается о растрате С.П.Трубецким «пяти тысяч рублей» взносов членов Союза благоденствия (Донесение: 78); 4) Не приводится показание А.А.Бестужева, что руководители Северного общества «многих» членов «назначали слепыми орудиями». Им «говорили только, что их дело рубиться» (Донесение: 85); 5) Герцен упоминает пестелевский проект «временной диктатуры» (XIII: 133), не сообщая, что «первою мерою сего правления было бы запрещение тайных обществ и заведение искусного, деятельного шпионства» (Донесение: 86); 6) Не говорится и о плане выдворения в Малую Азию «находящихся в Польше и России жидов» для создания там «нового Иудейского царства» (Донесение: 86); 7) Не верит Герцен и в то, что Пестель собирался казнить цареубийц. По словам Никиты Муравьева, последний «думал даже сих заговорщиковубийц, им возбужденных, немедленно казнить смертью, и таким образом будто бы отмщая за императорскую фамилию, отклонить от своего общества всякое подозрение в участии» (Донесение: 91); 8) Приводя разговор А.В.Поджио с Пестелем о сроке «временного правления»

(XIII:

133),

Герцен

умалчивает

замысел

«маленькой

победоносной войны», связанный с претворением в жизнь «временной диктатуры». Пестель предполагал: «Чтобы не роптали, можно занять умы внешнею

войною,

восстановлением

древних

республик

Греции»

(Донесение: 93); // С 133 9) Герцен пишет о ситуации междуцарствия, что «заговорщики <...> не могли не воспользоваться этой сумятицей отречений» (XIII: 139). При этом он не указывает, каким способом было решено «воспользоваться <...> сумятицей»: «Обмануть часть войск и народ, уверить, что великий князь Константин Павлович не отказался от престола и, возмутив их под сим

предлогом, воспользоваться смятением для испровержения порядка и правительства» (Донесение: 104); 10) Упоминая, что часть Московского полка «отказалась повиноваться и последовала за князем Ростовским и М.Бестужевым на Исаакиевскую площадь» (XIII: 141), Герцен не приводит слова «князя Ростовского», сказанные по дороге на площадь: «Ведь к черту Конституцию» (Донесение: 112); и) Не говорится о провале попытки С.И. Муравьева-Апостола воздействовать на солдат Катехизисом, доказывающим, что «Богу угоден один республиканский образ правления». Руководитель «южного бунта» «увидел себя принужденным действовать снова именем государя цесаревича, уверяя солдат, что его высочество не отрекался от короны» (Донесение: 117); 12) При описании следствия не говорится, что Пестель, успокаивавший друзей при аресте: «"Не бойтесь, <...> я не открою ничего", и однако ж, во всем признался пред Комиссиею, наименовал всех своих соумышленников» (Донесение: 116). Это далеко не полный перечень фактов «Донесения», опущенных Герценом. Можно понять его недоверие к негативно характеризующим декабристов

сведениям

официальной

пропаганды,

даже

если

они

сопровождаются ссылками на показания участников тайных обществ. Гораздо труднее объяснить умолчание содержащихся в «Донесении» важнейших сведений объективного характера. Не приводятся названия первого тайного общества (Союза спасения) и устава Союза благоденствия («Зеленая

книга»).

Не

упоминаются

конституционный

проект

Н.М.Муравьева и «Русская правда» П.И.Пестеля. Создается впечатление, что проблема конституционных проектов декабристов вообще не волновала Герцена. Обойден молчанием замысел завести типографию и «действовать на общее мнение изданием особенного дешевого журнала», - удивительный пример невнимания «лондонского пропагандиста» к традициям своих «святых предков». Ничего не говорится о влиянии «революций в Испании,

Неаполе и Пьемонте» на планы «военной революции» декабристов и о связанной с этими // С 134 планами пропаганде среди солдат «приглашением к сообщничеству фейерверкеров, унтер-офицеров и солдат» (Донесение: 74, 79, 80, 86,98). Такое явное пренебрежение к истории не позволяет объяснить «фактические ошибки», «фактологические изъяны брошюры "Русский заговор 1825года"» ни тем, что «основным источником, откуда черпал автор эти данные, было "Донесение следственной комиссии" (XIII: 530), ни тем, что «издатели "Полярной звезды" еще не располагали декабристскими материалами, которые станут позже к ним стекаться»

(Рудницкая,

Тартаковский 1994: 54). Для понимания природы «фактических ошибок» необходимо признать, что Герцен был не историком декабристов, но автором декабристского мифа. Проведенный им отбор фактов «Донесения» может быть удовлетворительно объяснен только в «мифологическом» контексте. 1.3.2 «Записки» И.Д.Якушкина Вторая глава «Исторических очерков» (1868) - «Заговорщик 1825 года (Иван

Якушкин)»

представляет

подробный

пересказ

обширное

цитирование первой и второй частей «Записок» Якушкина, опубликованных Вольной русской типографией в качестве первого выпуска «Записок декабристов» (1862) (Якушкин 1862). Герцен уведомляет читателей о «методе» «Исторических очерков»: «Мы добавили от себя лишь отдельные подробности и замечания общего характера. Мы старались, насколько это возможно, сохранить собственные слова этих героических личностей» (XX: 231). Избранный

Герценом

«метод»

делает

излишним

перечисление

использованных фактов источника, поскольку подобное перечисление свелось бы к пересказу «Записок» Якушкина. В данном случае целесообразно рассмотреть купюры, сделанные Герценом. Их характер позволяет понять, как общая концепция влияла на отбор фактов. Надо уточнить, что

вмешательство в текст первоисточника было вызвано и «технической» причиной

разным

«листажом»

опубликованных

Вольной

русской

типографией частей «Записок» (4 а.л.) и очерка «Заговорщик 1825 года» (2 а.л.). Разница в объемах позволяла полностью сохранить сюжетную канву «Записок», сократив детали повествования. Тем не менее, Герцен «вырезал» ряд значительных якушкинских сюжетов. Перечислим те, которые, вероятно, не прошли герценовскую «цензуру»: 1) План Якушкина (1862: 32_40) освободить своих крепостных. Несомненно, что Герцен сознательно выпустил этот знаменитый // С 135 сюжет. Проект Якушкина освободить крестьян без земли: «Я предоставлял в совершенное и полное владение моим крестьянам их домы, скот, лошадей и все их имущество <...> усадьбы и выгоны <...> Остальную же всю землю я оставлял за собой» (32), - никак не вписывался в миф о бескорыстии декабристов. Противоречило мифу и простодушное сообщение Якушкина, что проект не получил одобрения крестьян: «Ну так батюшка, оставайся все по-старому; мы ваши, а земля наша» (35). Но самое главное «прогрессивный»

проект

декабриста

разбивался

непонятливость

«реакционных» властей, которые «не обратили ни малейшего внимания на смысл» его «просьбы» и потребовали от Якушкина «показания»: «На каких условиях я хочу сделать своих крестьян вольными хлебопашцами, и означить, сколько передаю я земли каждому из них» (34). Даже последующее разочарование Якушкина в справедливости своего плана «освобождать крестьян, не предоставив в их владение достаточного количества земли», и воспроизведение

излюбленной

мысли

Герцена,

что

«распределение

поземельной собственности между крестьянами и общинное владение ею составляют у нас основные начала, из которых со временем должно развиться все гражданское устройство нашего государства» (39-40), не делают этот сюжет совместимым с мифологией декабристов; 2) Поездка Якушкина (1862: 47-51) в Кишинев (1820) для приглашения Орлова на Московский съезд Союза благоденствия. Якушкин описывает

деятельность Орлова на дипломатической службе в Норвегии в 1815, где тот «сблизился с тамошними либералами» и помог норвежцам обрести «собственное представительство» (48). Говорится и о роли Орлова по устройству «едва ли не первых в России училищ взаимного обучения для кантонистов», о «либеральной речи, которая ходила тогда у всех по рукам», произнесенной Орловым в Библейском обществе, о его «самых либеральных приказах

по

дивизии»

(49).

Эти

подробности

биографии

Орлова

-значительного государственного деятеля и революционера, несомненно, способствовали задаче Герцена «поднять значение всего заговора» (XXX: 196).

Но

единственная

«ложка

дегтя»

«узкая

государственно-

патриотическая точка зрения» (XVII: 93) Орлова на «польский вопрос» «испортила» всю бочку пропагандистского меда. В статье «1831-1863» (1863) Герцен говорит об ограниченности декабристов в этом «проклятом» для судьбы Вольной русской типографии вопросе: «Стоит вспомнить факты, рассказанные Якушкиным, негодование М.Орлова, статью Лунина и пр. У них была своего рода ревность к Польше; они думали, что Александр I больше любил и уважал поляков, чем русских» (XVII: 93). // С 136 «Рассказанное» Лкушкиным «негодование» Орлова относится к «намерению императора Александра образовать отдельный литовский корпус и, одевши его в польский мундир, дать ему польские знамена», «Намерение это возмутило» многих русских генералов. «Они согласились между собой подать письменное представление императору». «Главным побудителем был Орлов, написавший представление» (48); 3) Встреча Якушкина (1862: 51-55) с Пушкиным в Каменке (1820). Возможно, Герцену не понравился «диалектический» образ «истинно народного» поэта, который «был отголосок своего поколения, со всеми его недостатками и со всеми добродетелями» (53). Действительно, Пушкин, который «смотрит так ужасно на хорошенькую девочку» двенадцати лет; «в общежитии <...> до чрезвычайности неловок»; «легко обижается какимнибудь словом, в котором решительно не было для него ничего обидного»;

«корчит лихача»; «рассказывает про себя самые отчаянные анекдоты» и это «все вместе выходит как-то очень пошло» (52-53) - не вписывается в мифологический образ «друга» мифологических декабристов; 4) Встреча Якушкина (1862: 72_74) с Бестужевым-Рюминым в Москве (лето 1823). Можно с уверенностью считать, что Герцен не мог пропустить «антимифологическую»

характеристику

«взбалмошного

совершенно

бестолкового мальчика» Бестужева: «Если про него нельзя было сказать, что он решительно глуп, то в нем беспрестанно проявлялось что-то похожее на недоумка. В обыкновенной жизни он беспрестанно говорил самые невыносимые пошлости и на каждом шагу делал самые непозволительные промахи» (73); 5) Совещания в Москве (декабрь 1825) (Якушкин 1862: 74-81). Герцен, видимо, опустил этот сюжет в связи с поведением участников совещаний: нерешительным двух генералов - М.А.Фонвизина и М.Ф.Орлова и «безумным» П.А.Муханова. Последний предлагал «ехать в Петербург, чтобы выручить из крепости товарищей и убить царя. Для этого он находил удобным сделать в эфесе шпаги очень маленький пистолет и на выходе, нагнув шпагу, выстрелить в императора» (80). 1.3.3 Воспоминания Н.А.Бестужева Третья глава «Исторических очерков» (1868) - «Кондратий Рылеев и Николай Бестужев» (0,75 а.л.) основана на воспоминаниях Н.А.Бестужева («Воспоминание

К.Ф.Рылееве.

(Из

собственноручной

рукописи

Н.А.Бестужева)» (Бестужев 1861), «Из "Записок" // С 137 Н.Бестужева» (Бестужев 1862а), «Еще из записок Н.А.Бестужева» (Бестужев 1862б) (общий объем г а.л.)). В примечании к третьей главе «Исторических очерков» говорится, что она представляет «отрывки» (XX: 260) из опубликованных в «Полярной звезде» воспоминаний Н.А.Бестужева. Рассмотрим, какие сюжеты воспоминаний не вошли в число избранных Герценом «отрывков»: 1) Любовь Рылеева к «г-же К.», «прекрасной полячке», оказавшейся

«шпионом правительства» (Бестужев 1861: 8—15)1. Трудно сказать, по каким именно соображениям был выпущен этот значительный эпизод, посредством которого Бестужев показывал, что «поэту-гражданину» (XX: 262) «кроме высоких чувствований любви к отечеству и истине» (Бестужев 1861: 8) было «не чуждо все человеческое». То ли Герцен считал, что «истинный» декабрист не может быть замечен «в связях, порочащих его»: «Я упомянул о таких его слабостях, которые всякому другому человеку сделали бы честь: но в Рылееве, как в лице политическом, они были важным недостатком» (Бестужев 1861: 16-17). То ли вспомнил собственную «семейную драму». А может, полагал нарушением «политкорректности» польское происхождение «шпиона правительства»; г) Характеристика поэзии Рылеева (Бестужев 1861: 17-22). Причиной, по которой Герцен опустил эту

характеристику, видимо, является

проводимое в ней противопоставление «гражданина» -Рылеева и «эстета» Пушкина: «Поэма "Войнаровский" <...> по соображению и ходу стоит выше всех поэм Пушкина, оригинального только в "Цыганах", хотя по стихосложению никак не может равняться ни с самыми слабыми произведениями сего поэта»; «Переведите сочинения обоих поэтов на иностранный язык и увидите, что Пушкин станет ниже Рылеева. Мыслей последнего нельзя утратить в переводе; прелесть слога и очаровательная гармония стихов первого потеряется» (Бестужев 1861: 19). Прежде всего, тонкому стилисту Герцену были чужды подобные суждения о поэзии, к тому же высказанные в столь категоричной форме. Кроме того, противопоставление Пушкина декабристам противоречило созданному Герценом мифу о «друге декабристов», согласно которому «революционные стихи Рылеева и Пушкина» воспитывают «у молодых людей» ненависть к деспотизму (VII: 198); 3) Герцен пишет, что «смерти императора Александра совсем не ожидали» (XX: 264). При этом он умалчивает, что Н.А.Бестужев, «видя // С

138 благоприятную минуту пропущенную, не видя общества, не видя никакого начала к действию <..,> горько стал выговаривать Рылееву». В частности, он вопрошал: «Почему это общество, ежели оно сильно, не знало о болезни царя, тогда как во дворце более недели получают бюллетени об опасном положении?» Этот упрек, как и ответ «пораженного несчастностью случая» Рылеева: «Это обстоятельство явно дает нам понятие о нашем бессилии» (Бестужев 1861: 22-23),

никак не вписывались в концепцию

Герцена, согласно которой тайное общество «имело преданных членов или друзей в самых различных разветвлениях центрального управления, в среде наивысшей аристократии и в окружении императора. Каждый шаг правительства сразу же становился известен заговорщикам» (XIII: 137); 4) Опустил Герцен и рассказ о намерении Рылеева явиться на Исаакиевскую площадь и театрально стать «в ряды солдат с сумою через плечо и с ружьем в руках. — Как, во фраке? - Да, а может быть надену и русский кафтан, чтобы сроднить солдата с поселянином в первом действии их взаимной свободы. — Я тебе этого не советую, русский солдат не понимает этих тонкостей патриотизма, и ты скорее подвергнешься опасности от удара прикладом, нежели сочувствию к твоему благородному, но неуместному поступку. К чему этот маскарад?» (Бестужев 1861: 29). Герцен заметил сходную характеристику «общей физиономии площади и бунтовавшей толпы», данную М.А.Корфом (1994: 275): «целый маскарад распутства, замышляющего преступление» - и был возмущен этим описанием «костюма инсургентов», выдающего в авторе «вероятно, портного» или «настоящего сапожника» (XIII: 36-37). Несомненно, Герцен не хотел подкреплять клевету официоза свидетельством декабристского источника; 5) Пропущено и «собственное мнение» Н.А.Бестужева (1862б: 74) о том, что Рылеев во время следствия не только «выставлял себя причиной всего, в чем могли упрекнуть общество», но и «согласно со своею мыслью,

чтобы знали, чего хотело наше общество, он открыл многие вещи, которые открывать бы не надлежало». Самопожертвование Рылеева на следствии полностью вписывалось в миф, и Герцен приводит его «величественный ответ» из «Донесения» (XIII: 141): «Я главный виновник событий 26 декабря». Но открытие Рылеевым «многих вещей», в результате которого декабристов «спрашивали часто от его имени о таких вещах, о которых нам прежде и на мысль не приходило» - мифу противоречит. // С 139 2. ИМЕНА В своих произведениях Герцен упомянул в декабристском контексте имена 82 лиц, причастных к деятельности тайных обществ, или по различным причинам попавших в поле зрения следствия. Их можно разделить на следующие группы: 1) 5 декабристов, поставленных «вне разрядов» и повешенных 13 июля 1826; 2) 47 декабристов, отбывавших наказание в Сибири; 3) 6 так называемых «декабристов без декабря», лиц, чья служебная карьера либо прекратилась, либо была серьезно затруднена в связи с их причастностью к тайным обществам; 4) 17, условно говоря, «ренегатов», бывших участников тайных обществ, успешно продолживших служебную карьеру после 14 декабря; 5) 3 «предателя»; 6) Умершие до суда П.П. Пассек (XX: 245, 257, 685) и А.М.Булатов (XIII: 137; XX: 254); 7) Участники польских тайных обществ С.Ф.Крижановский (XIV: 30) и А.Черковский (XIII: 134), упомянутые в т.н. «Алфавите» Боровкова (Мироненко 1988: 333, 335). Следует уточнить, что деление на «декабристов без декабря», «ренегатов», «предателей» в значительной мере условно. Важный критерий распределения по этим группам - отношение Герцена к

тому или иному лицу. Кроме перечисленных 82 человек, необходимо упомянуть еще б «мнимых декабристов» - лиц, отнесенных Герценом к декабристам, чья принадлежность к тайным обществам на сегодняшний день не установлена. Кроме того, вне декабристского контекста Герцен упомянул 16 человек: Ф.Л.Бреверна,

Д.П.Бутурлина,

140

А.Ф.Воейкова,

Ф.Н.Глинку,

А.С.Грибоедова, Б.К.Данзаса, М.А.Дмитриева-Мамонова, А.А.Катенина, И.П. и П.П Липранди1, И.Д.Лужина, К.М.Полторацкого, Ф.П.Толстого, Я.Н.Толстого, К.П.Чернова, А.А.Шаховского - чья принадлежность к тайным обществам установлена достоверно или предположительно (Ср.: Мироненко 1988; Пушкина, Ильин 2000). Еще 6 человек, по разным причинам попавшие в поле зрения следствия по делу декабристов: Л.В.Дубельт, А.А.Корнилов, И.П.Котляревский, В.Д.Новосильцов, А.Н.Очкин, А.С.Яблоновский - также упомянуты вне декабристского контекста (Ср.: Мироненко 1988). 2.1 «Рассказ о пяти повешенных» В созданном Герценом образе «мучеников и героев» пять повешенных декабристов занимают центральное место. Он многократно упоминает «повешенных» «героев 14 декабря» (VII: 206), «пять петербургских мучеников» (VII: 313), «пятерых», «казненных» (VIII: 62), «пять виселиц» (VIII: 84, 107; XII: 254, 265; XIV: 48), «пять русских мучеников» (XII: 299). Не ограничиваясь созданием обобщенного образа «пяти», Герцен не раз обращается к персоналиям повешенных декабристов. Судя по количеству произведений, где упоминаются имена того или иного из «пяти русских мучеников», - П.И.Пестель (упоминается в 45 произведениях),

К.Ф.Рылеев

(35),

С.И.Муравьев-Апостол

(18),

М.П.Бестужев-Рюмин (4), П.Г.Каховский (2) - интерес его распределялся неравномерно. Такой разброс объясняется как местом этих деятелей в истории тайных обществ, так и личными пристрастиями Герцена. Однако «исторические» различия не подчеркиваются. Упор сделан на объединившей

«пятерых» трагической смерти на виселице. Последнее позволяет Герцену отбирать факты биографии этих несхожих личностей в нивелирующем «мученическом» контексте, уделяя основное внимание «страстям» следствия и казни. Он не раз приводит факты их мужественного поведения перед следователями и палачами, почерпнутые из широкого круга источников. 2.1.1 П.И.Пестель По мнению Герцена, «вождь Южного общества» Пестель является «самой выдающейся <...> личностью» среди декабристов (XXX: 746). // С 141 «Его крупная фигура главенствует над всем заговором; она сохраняет величие даже в пропитанных ядом донесениях следственной комиссии» (XIII: 130-131). Почти во всех перечнях декабристов Пестель помещается на первое место: «Все самое благородное среди русской молодежи - молодые военные, как Пестель, Фонвизин, Нарышкин, Юшневский, Муравьев, Орлов, самые любимые литераторы, как Рылеев и Бестужев, потомки самых славных родов, как князь Оболенский, Трубецкой, Одоевский, Волконский, граф Чернышев, - поспешили вступить в ряды этой первой фаланги русского освобождения» (VII: 195; Ср.: XII: 203; XIII: 40; XIV: 329). Лидирует Пестель и в перечнях деятелей разных поколений освободительного движения: «Россия — страна величайших противуречий, самых крайних антиномий.

Коммунизм

внизу,

деспотизм

наверху,

между

ними

колеблющаяся среда дворянства, боящегося снизу жакерии, сверху ссылки в каторжную работу, - среда, носящая в груди своей рядом с растлением и возмутительным

подобострастием

—

жгучие

сосредоточенные

революционные страсти. Из нее вышли: Пестели, Муравьевы, Петрашевские, Бакунины» (XII: 127-128; Ср.: XXIV: 204; XXV: 67). Первостепенное значение Пестеля выражается и другим способом. Его имя часто употребляется как синоним пяти повешенных и даже всех

декабристов. Этот синоним представлен тремя способами: 1) «Пестель + Муравьев» = «Пять повешенных/Все декабристы»; 2) «Пестель + Рылеев» = «Пять повешенных/Все декабристы»; 3) «Пестель» = «Пять повешенных/Все декабристы». Не раз за Пестелем следует имя Муравьева. Причем в разных случаях, видимо, подразумеваются разные представители рода Муравьевых. Когда речь идет о казни - это, несомненно, С.И.Муравьев-Апостол. В данном случае Герцен создавал пару из руководителя Южного общества и руководителя «южного бунта»: «Осенью 1826 года Николай, повесив Пестеля, Муравьева и их друзей, праздновал в Москве свою коронацию» (VIII: 165; Ср.: IX: 89; XXV: 278). С.И.Муравьев-Апостол - единственный, кто в ряде случаев отодвигает Пестеля на второе место: «Из ваших рядов вышли Муравьев и Пестель, Рылеев и Бестужев» (XII: 80; Ср.: XII: 90-91, 92; XX: 259). Когда же поминается о «заговоре Пестеля и Муравьева» (XII: 75), о «гении Пестеля и уме Муравьева» (XIV: 120), «эпохе Пестеля и // С 142 Муравьева» (XIV: 157), то, возможно, речь идет о Н.М.Муравьеве. Вероятно, Герцен объединял в этих случаях авторов конституционных проектов, теоретиков Южного и Северного обществ (Ср.: XII: 211, 440). Третье имя, являющееся в паре с Пестелем, всегда на втором месте, -имя Рылеева. В данном случае объединяются самые выдающиеся деятели южан и северян: «Мы были уверены, что из этой аудитории выйдет та фаланга, которая пойдет вслед за Пестелем и Рылеевым, и что мы будем в ней» (VIII: 117; Ср.: VII: 224; X: 153; XII: 296, 360; XIII: 71, XVIII: 187; XXV: 229). Во многих случаях имя Пестеля не нуждается в паре, чтобы исполнять роль символа как пятерых казненных, так и всех декабристов: «Многие из вас желали освобождения крестьян, Пестель и его друзья ставили освобождение их своим первым делом» (XII: 81; Ср.: VIII: 61, 401; IX: 161; XII: 299; XVI: 238; XVII: 155; XXV: 252, 285-286). Значение подтверждается

Пестеля

следующим

герценовской фактом.

иерархии

И.Д.Якушкин

декабристов (1862:113-114),

рассказывая о казни декабристов, приводит слова Мысловского, который «обернулся и с ужасом увидел висевших Бестужева и Пестеля и троих, которые оборвались и упали на помост». Герцен редактирует источник, расставляя Пестеля и Бестужева в «правильном» порядке: «Священник, сходя по ступеням с помоста, услышал шум и еще раз обратил взор к мученикам; он увидел висевших Пестеля и Бестужева, а остальных троих лежавших ранеными на досках» (XX: 259). Первостепенное значение Пестеля объясняется, в полном соответствии с «Донесением следственной комиссии»1, прежде всего, его ведущей ролью в истории тайного общества. Герценовский Пестель, «пылкий республиканец и решительный революционер», с момента вступления в тайное общество «сделался его центром, его душой»: «Благодаря ему смутные стремления, свободолюбивые порывы получили цель, практическое применение» (XIII: 130-131). С инициативой Пестеля связаны все поворотные моменты истории тайных обществ: 1) Написание устава начального тайного общества (XIII: 131); 2) Роспуск непоследовательного Союза благоденствия и создание радикального Южного общества (XIII: 131-132; XX: 240); 3) Планы республики, радикальной земельной реформы, цареубийства и диктатуры «временного правления» (VII: 199-20; XII: 81, 128, 262, 290; XIII: 132-133; XX: 240); 4) Переговоры с поляками и Северным обществом (VII: 313; XII: 90-91; XIII: 133-134; XIV: 30; XX: 241). // С 143 Очень важная причина предпочтения Пестеля другим декабристам возможность «актуализации» его замыслов в связи с idees fixe самого Герцена: освобождением крестьян с землей, созданием русско-польского «революционного союза», объединением антиправительственных сил. Не имея достоверных данных о земельных проектах лидера Южного общества, Герцен домысливал их в желательном для себя смысле «общинного социализма». Пестель, по его представлениям, «был социалистом прежде,

чем появился социализм» (VII: 200; Ср.: XII: 81, 128, 262). Свойственный Герцену приоритет социальной сферы перед политической был также перенесен на Пестеля, который «требовал не более и не менее как социальной революции вместе с политической» (XXX: 746). В этой связи не удивительно, что планы Герцена - это «завещание Пестеля» (XIII: 145), т.е. воспроизведение мифического образца, перводеяния священного предка. В полном соответствии с образом декабристов-мучеников Герцен описывает поведение Пестеля в период следствия и во время казни, его гордые ответы следователям и отцу-«сатрапу», бесстрашие перед пытками и перед самой смертью (VIII: 430; XII: 257; XIV: 320; XX: 258-259). 2.1.2 К.Ф.Рылеев Можно выделить триединый смысл в герценовском восприятии Рылеева: 1) «Поэт-гражданин» (XX: 262); 2) Второй по значению, после Пестеля, «истинный вождь общества» декабристов, «самый замечательный из петербуржцев» (XIII: 133); 3)

Бесстрашный

герой-мученик,

который

совершает

«великое

самопожертвование» (XIII: 138) с верой в «действенность жертвы» (VII: 224). Рылеев, несомненно, самый значимый для Герцена литератор-декабрист': «Литературная пропаганда велась очень деятельно. Душой ее был знаменитый Рылеев; он и его друзья придали русской литературе энергию и воодушевление, которыми она никогда не обладала ни раньше, ни позже» (VII: 198). По свидетельству Герцена, до 14 декабря «энергичные поэмы Рылеева <...> распространялись в университетах, лицеях и даже в военных училищах» (XIII: 137; Ср.: XX: 272). Герцен неоднократно рассказывает о широком распространении «тетрадей запрещенных стихов» среди молодежи в начале николаевского // С 144 царствования. Ему даже приходится оправдываться

перед

читателем

«Полярной

звезды»,

пристыдившим

Искандера за незнание рукописной литературы «на память» (XII: 318).

Рылеев всегда фигурирует в списке крамольных авторов рядом с Пушкиным, Лермонтовым и Полежаевым (Ср.: VI: 420; VII: 198; VIII: 228, 426; XII: 63, 495; XVII: 96). «Поэт-гражданин» Рылеев - «больше, чем поэт». Его литературное творчество напрямую связывается с политической деятельностью: «То были не только слова, то были дела» (VII: 198). В герценовском рейтинге декабристов Рылеев прочно занимает второе место вслед за Пестелем. В многочисленных случаях, когда имена Пестеля и Рылеева (видимо, как руководителей Южного и Северного обществ) символизируют всех декабристов, Рылеев - всегда второй (Ср.: VII: 224; VIII: 117; X: 153; XII: 296, 360; XIII: 71, XVIII: 187; XXV: 229). Приоритет Пестеля объясняется, как уже говорилось, симпатией Герцена к земельным проектам последнего. Сближая идеи Пестеля с собственными проектами «русского социализма», Герцен отмечает социальную ограниченность северян: «Члены Северного общества, даже Рылеев, никогда так далеко не заходили» (XX: 241). Выражение «даже Рылеев» свидетельствует, что последний, по мнению Герцена, ближе других стоял к вождю южан. «Самый замечательный» из северян (XIII: 137), «душа, пламенный и притягательный центр Северного общества» (XX: 264) Рылеев, согласно Герцену, способствовал сближению с обществом Пестеля (XIII: 133). Главное в образе Рылеева - идея созидательной жертвы. Воплощение этой идеи в текстах самого Рылеева - одна из основных причин постоянного обращения Герцена к «Шиллеру заговора»2. Ключевые выражения в описании

«жития»

Рылеева

«самопожертвование»

(XIII:

138),

«самоотвержение» (I: 53; XX: 262-263), «действенность жертвы» (VII: 224), «неотвратимая развязка» (XXX: 746) - объясняют роль созидательной жертвы, отводимую декабристам в герценовском персональном мифе. Жертва, сознательно принесенная Рылеевым и его друзьями, - залог успешного исхода поединка Герцена с «чудовищным самодержавием». Она получает у Герцена как языческие, так и христианские истолкования:

«Влекомый, как Христос, на свою Голгофу, Рылеев продолжал, подобно ему, проповедывать, зная свою судьбу» (XX: 262). Вместе с тем, кроткий мученик Рылеев «звал на бой и // С 145 гибель» настоящих героев, «как зовут на пир» (XVIII: 88). (Ср. метафору «бой - кровавый пир», в фольклоре.) Герцен приводит слова Рылеева из воспоминаний Н.А.Бестужева: «Я уверен, что наша погибель неминуема и что она необходима для пробуждения наших спящих соотечественников» (XX: 261). Известно, что «сон» - одна из мифологических метафор смерти (Ср.: «вечный сон», «спящая красавица»). Идея собственной смерти как «необходимого» средства

«пробуждения»,

т.е.оживления

«спящих

соотечественников»,

напрямую соотносится с описанием созидательной жертвы у Элиаде (1999а: 172-173): «"Жизнь" жертвы переходит в то, что созидается». Поведение Рылеева, который на следствии «взял на себя всю ответственность за 14/26 декабря» (XX: 264-265), также описывается в контексте самопожертвования: «Если кто заслужил смерть за этот день — то это я» (XIII: 140-141)3. 2.1.3 С.И.Муравьев-Апостол С.И.Муравьев-Апостол отнесен к «наиболее влиятельным» деятелям тайных обществ (VII: 352). Он единственный, чье имя предшествует имени Пестеля в перечнях декабристов. В прокламации «Юрьев день! Юрьев день! Русскому

дворянству»

(25

июня

1853)

Герцен

обращается

первенствующему сословию: «Из ваших рядов вышли Муравьев и Пестель, Рылеев и Бестужев» (XII: 8о). Если Муравьев и Бестужев -это, соответственно, С.И.Муравьев-Апостол и М.П.Бестужев-Рюмин (составители именного указателя придерживаются такой, наиболее вероятной, точки зрения (XII: 583,595)), то можно попытаться объяснить первенство С.И.Муравьева-Апостола,

самого

родовитого

из

четырех,

«целевой

аудиторией» прокламации. Обращаясь к дворянству, Герцен учитывал иерархию «феодальной лестницы». Для сравнения можно привести другой список из тех же имен, где

Пестель и Муравьев расположены в обратном порядке: «Нашими устами говорит Русь мучеников, Русь рудников, Сибири и казематов, Русь Пестеля и Муравьева, Рылеева и Бестужева, — Русь, о которой мы свидетельствуем миру и для гласности которой мы оторвались от родины» (XII: 203). В данном случае цитировалось обращение к «Русскому воинству в Польше» (25 марта 1854). Можно предположить, что иной адресат, с иерархией «табели о рангах», привел к помещению на первое место полковника Пестеля и, соответственно, на второе - подполковника Муравьева-Апостола. // С 146 В опубликованной (между июлем и сентябрем 1853) «особым листком» статье «Поляки прощают нас!» имя Муравьева трижды предшествует имени Пестеля: «Муравьев, Пестель и их друзья первые протянули руку полякам. Народ польский, в то время как сейм произносил низвержение дома Романовых, служил в Варшаве торжественную панихиду Муравьеву, Пестелю и их друзьям» (XII: 90-91); «Рука эта в то же время рука Муравьева и Пестеля» (XII: 92). Учитывая, что статья «была русским ответом на адрес, составленный польскими демократами» (XXV: 127), и ее адресатом, не в последнюю очередь, была польская эмиграция (в переводе на польский статья напечатана в «Demokrata Polski» от 25 сентября 1853 (XII: 515)), можно предположить, что помещение Муравьева на первое место связано с восприятием руководителей Южного общества в польской среде. Пестель жесткий сторонник государственной централизации, соглашавшийся на независимость Польши исключительно из тактических соображений и обставлявший союз с поляками рядом неприятных для них условий, видимо, вызывал не самые лучшие воспоминания. Мягкий и культурно близкий полякам С.И.Муравьев-Апостол воспринимался ими с большей симпатией. В объявлении об упомянутой Герценом панихиде по мученикам «за русскую свободу»,

состоявшейся

января

1831

восставшей

Варшаве,

М.Мохнацкий уведомлял, что «ораторы почтут вечную память Муравьева, Бестужева, Рылеева, Каховского и Пестеля» (Невелев 1997: 7). Порядок перечисления трех участников переговоров с поляками (Муравьева-

Апостола, Бестужева-Рюмина и Пестеля), скорее всего, неслучаен. Обращает внимание, что Пестель, о главной роли которого в тайных обществах декабристов поляки, несомненно, были осведомлены, помещен даже не на третье, а на последнее место. Герцену, постоянно общавшемуся с польскими эмигрантами, были ведомы их предпочтения. В плане сопоставления любопытен более ранний (1851) рассказ из «письма» к Ж.Мишле «Русский народ и социализм» о традициях совместной с поляками борьбы «За их и нашу свободу» и варшавских поминках «по нашим пяти петербургским мученикам», где Пестель предшествует Муравьеву: «Мысль о славянской федерации уже зарождалась в революционных планах Пестеля и Муравьева» (VII: 313). Рассказывая о деятельности С.И.Муравьева-Апостола в тайном обществе, Герцен связывает с его участием основание тайного общества (XIII: 130; XX: 235-236), упоминает о службе в Семеновском // С 147 полку (XX: 242) и о присутствии на собраниях во время «московского заговора» 1817 (XX: 256), отмечает важную роль в переговорах с поляками (XII: 90-91; Ср.: XIII: 133—134) и говорит о руководстве «отчаянной попыткой» Черниговского полка (XIII: 142). Так же, как и в описаниях Пестеля и Рылеева, большое внимание уделяется «искупительной жертве» С.И.Муравьева-Апостола. Герцен с восхищением рассказывает о его геройском поведении во время ареста (XVI: 282) и следствия (XII: 257) и его мученической смерти (XII: 257; XX: 258259). 2.1.4 М.П.Бестужев-Рюмин М.П.Бестужеву-Рюмину, которого Герцен именует «фанатиком» (XX: 240), уделяется меньшее внимание, чем его старшему товарищу МуравьевуАпостолу. Герцен отмечает, что Бестужев был «первым узнавшим» о «варшавских политических обществах» и указывает на важную роль последнего в русско-польских переговорах (XIII: 133-134). Также отмечается,

что Бестужев-Рюмин вместе с Муравьевым-Апостолом «стал во главе солдат» во время восстания Черниговского полка (ХШ: 142). В отличие от остальных приговоренных к казни, Бестужев перед смертью «испытывал минуты слабости». Но эта слабость извинительна («он был так молод <...> и так хотел жить») и служит дополнительным обвинением безжалостных палачей (XX: 258). 2.1.5 П.Г.Каховский Исходя из «героической» ипостаси герценовских декабристов, можно предположить, что «тираноборцу» П.Г.Каховскому, решительно сразившему в день 14 декабря генерала Милорадовича и полковника Стюрлера и ранившему штабс-капитана Гастфера, будет уделено значительное внимание как образцу для новых поколений революционеров. В действительности это не так. Каховский упоминается только в самых развернутых описаниях истории декабристов: «Русском заговоре» (1858) и «Исторических очерках» (1868). В первой из этих работ, рассказывая о событиях 14 декабря и гибели «бедного генерала Милорадовича, — храброго солдата и, несомненно, лучшего человека из николаевского окружения, который пал, смертельно раненный пулей, в то время, как он держал речь к солдатам» (XIII: 141), Герцен, как и в других упоминаниях о гибели Милорадовича // С 148 (VI: 303, 417; XIV: 79; XXX: 526), не называет убийцу «бедного генерала». Только при описании казни, то есть в случае, где имя Каховского было трудно не упомянуть, Герцен, перечисляя повешенных («Пестеля, Рылеева, Бестужева-Рюмина, Сергея Муравьева-Апостола и Каховского»), делает примечание: «Каховский выстрелом из пистолета убил Милорадовича. Это был суровый и очень решительный человек. Он был недоволен своими собратьями, и, чтобы его успокоить, ему поручили убить Николая. Он взялся за это с энтузиазмом. (Следственная комиссия)» (XIII: 143). В «Исторических очерках» Герцен, пересказывая «Записки» Якушкина, называет Каховского в

числе сорвавшихся из петли и повешенных во второй раз: «Каховский произнес несколько ругательств» (XX: 259). Обращает внимание очень сдержанный подчеркивает,

тон что

характеристик говорит

он

Каховского. не

от

Кроме

своего

имени,

того,

Герцен

ссылаясь

на

«Следственную комиссию» в одном случае и «Записки» Якушкина - в другом. В связи с ничтожным количеством упоминаний, «остраненным» тоном характеристик Каховского, последнее место, отведенное ему в перечне, тоже, видимо, неслучайно. Зависимость такого расположения не только от «Росписи государственным преступникам», где Каховский помещен пятым, но и от личного отношения Герцена, доказывается двумя перечнями казненных, где имя Каховского вообще отсутствует: «Из ваших рядов вышли Муравьев и Пестель, Рьиеев и Бестужев» (XII: 80); «Нашими устами говорит Русь мучеников, Русь рудников, Сибири и казематов, Русь Пестеля и Муравьева, Рылеева и Бестужева, — Русь, о которой мы свидетельствуем миру и для гласности которой мы оторвались от родины» (XII: 203). Существует и третий перечень пяти повешенных из четырех имен: «15 июля на Петровской площади происходило очистительное молебствие;

митрополит

присутствовал

там

со

всем

духовенством.

Протоиерей Мысловский не пошел туда, он остался один в соборе. Затем, надев траурную ризу, он отслужил панихиду по пяти мученикам <...> Какаято заплаканная женщина входит в собор и видит старого священника, простертого перед алтарем, молящегося за упокой души Сергея, Павла, Михаила и Кондратия. Эта дама была сестра Сергея Муравьева (Госпожа Бибикова)» (XX: 259). Правда, в данном случае Герцен, на первый взгляд, не проявил пристрастности, поскольку данный пассаж восходит к «Запискам» Якушкина (1862: 114): // С 149 «15-го Июля на Петровской площади был назначен парад и очистительное молебствие, которое должен был отслужить митрополит со

всем духовенством. Протоиерей Мысловский отпустил образ казанской Божьей Матери на молебствие с другим священником, а сам в то же время надел черную ризу и отслужил в казанском соборе панихиду по пяти усопшим. Бибикова зашла помолиться в казанский собор и удивилась, увидав Мысловского в черном облачении и услышав имена Сергея, Павла, Михаила, Кондратия». Более того, видимо, устраняя недоумение читателей по поводу нестыковки в рассказе о «панихиде по пяти мученикам», Герцен внес исправление в следующем (№ 11 от 15 августа 1868 // Коlокоl I: 167) номере «Колокола»: «Среди имен казненных было пропущено имя Каховского: Петр» (XX: 765). Но учитывая, что Герцен, в данном случае, не цитировал, а пересказывал текст Якушкина (в частности, в духе своей концепции, он заменил «усопших» на «мучеников»), можно предположить, что нежелание лишний раз упоминать Каховского привело к тому, что неточность автора «Записок» не была исправлена сразу. Сдержанность Герцена в отношении Каховского можно объяснить тем, что убийство Милорадовича не вписывалось в образ «декабристов-рыцарей», вступивших в открытый бой с драконом самодержавия. Напротив, подробности

«смерти

графа

Милорадовича»,

известные

Герцену

от

участника событий Е.Ф.Комаровского (VIII: 57), противоречили этому образу. В действительности открытое поведение «храброго, блестящего, лихого, пышного, беззаботного, благородного» (VI: 417) Милорадовича выглядит рыцарским на фоне «змеиного укуса» Каховского. Первый «храбрый солдат», как и положено рыцарю, в одиночку («в дружине мале») бросает вызов каре Московского полка («держал речь к солдатам» (XIII: 141)). Милорадович восседает на коне, структурно попадая в сферу сакрального «верха». Его «хронический» противник Каховский тяготеет к демоническому хаосу «нижнего мира». Низость выстрела в спину особенно ясно обнаруживается на фоне памятника Петру, где змея извивается под задними копытами коня царственного змееборца1.

Следует добавить, что неприязнь Герцена к убийце Милорадовича имела и личные причины. Уже говорилось, какое значение Герцен придавал войне 1812, считая ее непосредственной причиной // С 150 14 декабря. И этот образ Отечественной войны во многом был сформирован рассказами «воинапоэта» (VIII: 282) Милорадовича: «Я очень любил рассказы графа Милорадовича; он говорил с чрезвычайной живостью, с резкой мимикой, с громким смехом, и я не раз засыпал под них на диване за его спиной» (VIII: 22). «Воин-поэт» Милорадович не укладывается в миф «декабристы против николаевских чудовищ». Он несовместим с «прозаическим, осенним царствованием Николая» (VI: 303): «Этому прозаическому человеку не нужно было таких людей, как Милорадович» (VI: 417). Герцен видит знак судьбы («что-то таинственное, роковое») в том, что «граф Милорадович был убит в первый день воцарения Николая» (VI: 417). Из-за такого отношения к Милорадовичу Герцен не мог говорить о его убийстве как подвиге «героического» тираноборца Каховского. Осуждать же Каховского значило бы разрушить целостный образ «пяти петербургских мучеников» (VII: 313). Вероятно, поэтому Герцен, по возможности, не упоминал его имени. 2.2 «Воскресшие из гроба» Всего Герцен упомянул 47 декабристов, чья «политическая смерть» была связана с «погребением» в рудниках сибирской каторги и ссылки. 44 из них были осуждены Верховным уголовным судом. О.В.Горский был сослан в Сибирь «высочайшим указом 5.3.1827» (Мироненко 1988: 57). «Первый декабрист» В.Ф.Раевский после длительного расследования «по особому мнению вел. кн. Михаила Павловича, высоч. утвержденному 15.10.1827» был также приговорен к ссылке в Сибирь (Мироненко 1988: 153). С.М.Семенов «высочайшим повелением» 15.6.1826 был отправлен «в Сибирь на службу» (Мироненко 1988: 166). Основной критерий упоминаний этих декабристов Герценом выясняется при сравнении двух групп: 1) Всех 120 лиц,

осужденных Верховным уголовным судом; 2) 50 лиц из 120, упомянутых Герценом. Кроме 44 декабристов, очно приговоренных по I-ХI разрядам, в их число входят поставленные вне разрядов П.И.Пестель, К.Ф.Рылеев, С.И.Муравьев-Апостол,

М.П.Бестужев-Рюмин,

П.Г.Каховский

приговоренный заочно по I разряду Н.И.Тургенев. // C 151 Таблица № 1 Разряды

Приговоренные ВУС Упомянутые Герценом

0-II 53 (100%) III-V 23 (100%) VI-VIII 32 (100%) IX-ХI 12(100%) Всего 120(100%) При взгляде на Таблицу №

32 (60,37 %) 9 (39,13%) 8 (25,00%) 1 (8,33%) 50 (41,66%) 1 легко заметить тенденцию: чем выше

«разряд» и, следовательно, суровее наказание - тем вероятнее упоминание декабриста Герценом. Учитывая, что мера наказания в целом была прямо пропорциональна участию в деятельности тайных обществ, очевидно, что Герцен

уделяет

преимущественное

внимание

наиболее

активным

декабристам. Чин - другой важный для Герцена, стремившегося «поднять значение всего заговора» (XXX: 196), критерий. Неслучайно им упомянуты все 5 военных и штатских чиновников IV класса (генерал-майоры С.Г.Волконский, и М.А.Фонвизин; действительные статские советники Н.И.Тургенев и С.Г.Краснокутский; пожалованный чином IV класса генерал-интендант 2-й армии А.П.Юшневский), 12 из 13 полковников, 6 из ю подполковников, осужденных Верховным уголовным судом. Также немаловажно, что 17 из 47 декабристов (Н.В.Басаргин, А.А.Бестужев, В.К.Кюхельбекер,

Н.А.Бестужев,

А.Ф.Бриген,

М.С.Лунин,

Ю.К.Люблинский,

Ф.Ф.Вадковский, Н.М.Муравьев,

Е.П.Оболенский, И.И.Пущин, А.Е.Розен, С.П.Трубецкой, Н.Р.Цебриков, М.А.Фонвизин, В.И.Штейнгейль, И.Д.Якушкин) были известны Герцену как авторы мемуаров, публицистики и художественных произведений.

По числу упоминаний можно выделить две неравные группы. К первой относятся и человек, упоминаемых более чем в пяти произведениях Герцена: И.Д.Якушкин

(упомянут

произведениях),

С.П.Трубецкой

(12),

М.С.Лунин (11), С.Г.Волконский (11), Н.М.Муравьев (10), А.В.Поджио (10), А.А.Бестужев (8), Е.П.Оболенский (8), А.П.Юшневский (8), И.И.Пущин (6), М.А.Фонвизин (6). // С 152 Ко второй группе относятся 36 человек, упоминаемых менее чем в пяти произведениях Герцена: 1) В 4-х произведениях упомянут А.Н.Муравьев; 2) В 3-х произведениях упомянуты 8 человек (И.А.Анненков, Н.А.Бестужев, В.П.Ивашев, В.К.Кюхельбекер, М.М.Нарышкин, А.Е.Розен, Н.Р.Цебриков, А.И.Якубович); 3) В 2-х произведениях упомянуты 11 человек (П.В.Аврамов, Н.В.Басаргин, М.А.Бестужев, П.И.Борисов, А.Ф.Бриген, Ф.Ф.Вадковский, М.И.Муравьев-Апостол, А.И.Одоевский, З.Г.Чернышев, Ф.П.Шаховской, В.И.Штейнгейль); 4) В 1-м произведении упомянуты 16 человек (Г.С.Батеньков, П.С.Бобрищев-Пушкин, С.Г.Краснокутский,

В.И.Враницкий,

Ю.К.Люблинский,

О.В.Горский, М.Ф.Митьков,

В.Л.Давыдов, А.М.Муравьев,

А.З.Муравьев, И.С.Повало-Швейковский, В.Ф.Раевский, П.Н.Свистунов, С.М.Семенов, В.К.Тизенгаузен, Д.А.Щепин-Ростовский). Легко заметить, что уже названные критерии - активное участие в деятельности тайных обществ, высокий чин, литературные занятия сказывались и на преимущественном внимании Герцена к первой группе из 11 лиц. Неслучайно 9 из названных декабристов были осуждены Верховным уголовным судом по первому разряду. Исключение из их числа - М.С.Лунин (осужден по II разряду) и М.А.Фонвизин (осужден по IV разряду). Знаменательно и включение в рассматриваемую группу трех чиновников IV класса (С.Г.Волоконского, М.А.Фонвизина, А.П.Юшневского), осужденных Верховным уголовным судом. Обращает внимание, что произведения

И.Д.Якушкина,

С.П.Трубецкого,

М.С.Лунина,

Н.М.Муравьева,

А.А.Бестужева, Е.П.Оболенского, И.И.Пущина публиковались в изданиях Вольной русской типографии. Один из списков «Записок» М.А.Фонвизина, опубликованных в Лейпциге в 1859, вероятно, находился в руках Герцена (XIV: 588). Многие упоминания этих 8 декабристов связаны с публикацией, а также ссылками на содержание их произведений. Есть и специфические причины внимания к некоторым декабристам данной

группы.

Так,

имена

С.Г.Волконского

А.В.Поджио

часто

упоминаются в связи с личными встречами Герцена с этими «старцами». // С 153 2.2.1 И.Д.Якушкин Большинство случаев упоминания И.Д.Якушкина связаны с его «Записками». Герцен сразу оценил значение этого источника истории декабристов: «"Записки" Якушкина - это chef d'oeuvre*» (XXVII: 270). Не раз речь идет об издании отрывков из этих «Записок» в VII книжке «Полярной звезды» (1862) (XV: 228) и первой и второй частей мемуаров в первом выпуске «Записок декабристов» (1862) (XVI: 237; XVII: 191; XXVII: 269-270, 277, 280, 282). В апреле и мае 1868 Герцен постоянно сообщает Огареву, как продвигается работа над очерком «Заговорщик 1825 года (Иван Якушкин)», основанная на якушкинских «Записках» и вошедшая в качестве второй главы в «Исторические очерки» (XXIX: 315, 319, 325, 327, 332, 337). В связи с этой работой Герцен многократно пишет о необходимости приобрести третью часть «Записок» у Е.В.Касаткиной (XXIX: 254, 359, 399, 400, 423, 429). Дважды он ссылается на сведения «Записок» Якушкина - о принадлежности П.Я.Чаадаева к тайному обществу (IX: 144) и об антипольских настроениях части декабристов (XVII: 93). До создания очерка о «заговорщике 1825 года» Герцен лишь дважды обращается к личности Якушкина. Он посвящает ему некролог в «Колоколе» (1857. № 5. 1 ноября // *

шедевр (франц).

Кл I: 35), первый из декабристских некрологов в вольной и подцензурной печати (XIII: 71; Ср.: Невелев 2000: 129-131), и упоминает в статье «Вольное русское книгопечатание за границей» (1860): «Что это было за удивительное поколение, из которого вышли Пестели, Якушкины, Фонвизины, Муравьевы, Пущины и пр., - поколение, к которому принадлежит по праву Н.И.Тургенев. Якушкин приехал из Сибири с молодым сердцем, Тургенев с молодой верой двадцатых годов пишет в 1860 в Париже. Нам не трудно уважать наших предшественников. Нам легко это высказывать!» (XIV: 329). В очерке «Заговорщик 1825 года (Иван Якушкин)» (XX: 231-260) Герцен отмечает участие декабриста в основании тайного общества, его вызов на цареубийство в «московском заговоре» 1817, активную роль в подготовке и проведении «московского съезда» 1821, помощь голодающим крестьянам Смоленской губернии в 1821. // С 154 Значительное место занимает рассмотрение мужественного поведения Якушкина во время следствия. 2.2.2 С.П.Трубецкой Большое внимание уделяется и «Запискам» Трубецкого. Герцен ставит их на второе место после «Записок» Якушкина: «Мы предполагаем издавать "Записки" отдельными выпусками и начать с "Записок" И.Д.Якушкина и князя Трубецкого» (XVI: 237); «"Записки" Якушкина бросают большой свет на тогдашнее время - рядом с ними печатаются "Записки" кн. Трубецкого, в которых те же факты являются отраженными под иным углом» (XXVII: 281282). В связи с публикацией «Записок» у Герцена возник конфликт с наследниками Трубецкого. Публикация была сопровождена примечанием «От издателей»: «"Записки" кн. Трубецкого были почти окончательно напечатаны, когда одна особа, имевшая полное право на то, написала нам, что приславший в Лондон список сделал это, не спрашивая разрешения

наследников, и что они желают заявить, что издание записок кн. С.Трубецкого не согласно с их волей, а если можно, то и не приступать к их печати. <...> просим читателей принять наше заявление, что "Записки кн. Трубецкого" напечатаны нами без предварительного разрешения особ, которым они принадлежат» (XVII: 24; Ср. XVII: 191; XXVII: 277). Герцен

собирался

дать

изложение

«Записок»

продолжении

«Исторических очерков» (1868). Он ссылается на сведения Трубецкого при пересказе воспоминаний И.Д.Якушкина и Н.А.Бестужева (XX: 227, 231, 236, 239). Обращаясь к личности Трубецкого, Герцен упоминает его имя в числе «потомков самых славных родов» (VII: 195) и «очень влиятельных» деятелей тайных обществ, «назначая» при этом, в связи со стремлением «поднять значение

всего

заговора»

(XXX:

196),

на

должность

«командира

Преображенского полка» (XIII: 136-137; Ср.: XIII: 133). Описывая поведение «диктатора»

Трубецкого

накануне

день

декабря,

Герцен

противопоставляет его «нерешительность» (XIII: 140) целеустремленности «истинного вождя общества» - Рылеева (XIII: 138). Также приводится, со слов С.Г.Строгонова, «анекдот» о трусости Трубецкого во время восстания (IX: 198). Видимо, по этой причине некролог последнего в «Колоколе» (л. 89 от 1 января 1861 // Кл IV: 752) - очень сдержан: «Князь Сергий Петрович Трубецкой, // С 155 возвращенный из Сибири, скончался в Москве» (XV: 237). В отличие от некрологов других декабристов, Герцен не называет Трубецкого «мучеником», «героем», «святым» и т.п. Упоминаются жена С.П.Трубецкого (II: 340, VIII: 60, XVI: 74) и их дети (XX: 560). Герцен встречался с его дочерью З.С.Трубецкой (Свербеевой): «Несметно много русских. Приехала дочь князя Трубецкого, которая родилась на каторге и провела всю жизнь в Иркутске. Это живое предание 14 декабря было полно для нас самого жгучего интереса» (Письмо М.Мейзенбуг от 26 апреля 1858 // XXVI: 173). 2.2.3 М.С. Лунин

Как и в случаях И.Д.Якушкина и С.П.Трубецкого, в центре внимания оказывается письменное наследие М.С.Лунина, оцененное Герценом в том числе и за прекрасный слог. Он пишет (22 февраля 1859) переводчику лунинских работ Н.А.Мельгунову: «Лунин — один из тончайших умов и деликатнейших — а потому рекомендую тебе обратить страшное внимание на слог» (XXVI: 239). Герцен упоминает следующие работы Лунина, первые три из которых были опубликованы в «Полярной звезде» на 1859 (кн. 5) и 1861 (кн. 6) годы: «Разбор донесения тайной следственной комиссии государю императору в 1826году» (XIV: 362, 371, 372; XVI: 237); «Взгляд на тайное общество в России, 1816-1826» (XIV: 362, 371, 372; XVI: 237; XXVI: 239; XXVII: 93, 100); «Письма из Сибири» (XIV: 362); «Взгляд на положение Польши» (XIV: 362; XXVII: 93, 100). В личности последнего Герцена, прежде всего, привлекает «гордая, непреклонная, подавляющая отвага Лунина» (XIV: 320), называемого в числе «людей, замечательных своей храбростью» среди декабристов (XIII: 136137). Кроме общей оценки, Герцен упоминает участие Лунина в «московском заговоре» 1817 (XX: 256). А также называет его среди декабристов, которые занимали в польском вопросе «узкую государственно-патриотическую точку зрения» (XVII: 93). Видимо, по этой причине «Взгляд на полоэ/сение Польши» не был опубликован в изданиях Вольной русской типографии (Ср.: Окунь 1962: 277; Эйдельман 1966: 108). 2.2.4 С.Г.Волконский С.Г.Волконский - «старец Сибири», с которым Герцен несколько раз встречался в Париже между 3 и 8 июля 1861 (ЛН 99-1: 108; Ср.: // С 156 Герцен в воспоминаниях 1956: 256 (свидетельство Н.В.Шелгунова); Пассек 1963б: 359-360; Тучкова-Огарева 1959: 125, 177). Еще до личной встречи, в письме Н.И.Тургеневу (28 марта 1861), он передавал Волконскому «привет» с чувством «сыновней любви» (XXVII: 143)1. Впоследствии Герцен делился впечатлениями от их встречи, когда он «опять чувствовал себя молодым

студентом», слушая рассказы «величавого старика, лет восьмидесяти, с длинной серебряной бородой и белыми волосами, падавшими до плеч, <...> о тех временах, о своих, о Пестеле, о казематах, о каторге» (XVIII: 91; XIX: 16). Герцен пишет Н.П.Огареву от 2 января 1865 о тяжелой болезни Волконского («который при смерти болен») (XXVIII: 8). О смерти декабриста сообщается в письмах А.А.Герцену (1 января 1866) (XXVIII: 133) и М.Мейзенбуг (4 января 1866 г.): «Все уходят один за другим. Недавно умер старый князь Волконский, которого вы встречали в Париже» (XXVIII: 136). В «Колоколе» (л. 212 от 15 января 1866// Кл IХ: 1733-1735) публикуется некролог, «присланный <...> князем П.В.Долгоруковым» (ХIХ: 16-21). Касаясь деятельности Волконского в тайном обществе, Герцен не раз упоминает его имя в числе «вождей заговора» (XIII: 136; Ср: VII: 195; XX: 240), отмечает его участие в переговорах с поляками (XIII: 134; XX: 241). 2.2.5 Н.М.Муравьев При обращении к имени Н.М.Муравьева речь, прежде всего, идет о публицистике декабриста. «Разбор донесения» вначале был приписан исключительно Муравьеву. Впоследствии Герцен сделал поправку в «Полярной звезде» и верно указал роль каждого из соавторов: «Мы снова получили "Разбор следственной комиссии", и в записке, приложенной к ней, снова

говорится,

что

она

писана

М.С.Луниным,

примечания

Н.М.Муравьевым» (XIV: 371_372). Герцен также цитирует «Записки» М.А.Фонвизина, где сообщается о переработке Муравьевым «Рассуждения о непременных государственных законах» Д.И.Фонвизина (1782-1783): «В 1826 г., при арестовании Михаила Александровича Фонвизина, эту бумагу взяли вместе с прочими; об ней спрашивали его в известном комитете, и он рассказал всю историю, как знал. Покойному Никите Михайловичу Муравьеву он сообщил с нее копию, и тот переделал ее, приспособив содержание этого акта к царствованию Александра. Разошлось несколько экземпляров этого сочинения» (XIV: 352). // С 157

Н.М.Муравьев, по мнению Герцена, «принадлежал к наиболее влиятельным <...> участникам» тайных обществ (VII: 352). Как уже говорилось, имя Муравьева, вероятно, упоминается вместе с именем Пестеля в качестве символа всех декабристов (XII: 75; XIV: 120,157). Герцен называет Муравьева в числе основателей тайных обществ (XX: 235-236), а также участников «московского заговора» 1817 (XX: 256). Отмечается важная роль последнего в реорганизации тайного общества после роспуска Союза благоденствия (XIII: 132; XX: 240). В то же время Герцен подчеркивает, что радикализм Муравьева не дотягивал до устремлений герценовского декабриста № 1: «Северное общество начинало побаиваться честолюбия Пестеля. По-видимому, Никита Муравьев, являвшийся главой этого общества, и, вслед за ним, Рылеев разделяли это чувство» (XIII: 131). Герцен цитирует И.Д.Якушкина, который называет Муравьева среди лиц, вместе с которыми автор мемуаров выслушал приговор Верховного уголовного суда (XX: 257). В письме Огареву от 29 января 1867 рассказывается о визите к родственникам Муравьева (XXIX: 24). 2.2.6 А.В.Поджио Имя А.В.Поджио - «известного декабриста» (XV: 229), одного из «главных деятелей 14 декабря» (XXVIII: у) упоминается в «Колоколе» (л.103 от 15 июля 1861 // Кл IV: 868) в связи с имущественным спором вернувшегося из Сибири декабриста и его племянников, которые «не возвратили старцу его имения» (XV: 229; Ср.: Белоголовый 1897: 121). Публикация,

видимо,

возымела

действие,

Герцен

«истинным

удовольствием» уведомлял читателей «Колокола» (л.135 от 1 июня 1862 // Кл V: 1124), «что старший племянник Поджио, Александр Осипович, честно и добросовестно рассчитался с дядей» (XVI: 289). Сообщая о первых встречах с Поджио, Герцен сравнивает его с С.Г.Волконским: «Точно такой же сохранившийся старец, как Волконский» (письмо Н.А. и О.А.Герцен от 1 января 1865 // XXVIII: 7-8); «Этот сохранился еще энергичнее Волконского»

(письмо Н.П.Огареву от 2 января 1865 // XXVIII: 8). Однако начальное восхищение («Вчера был у старика П<оджио> -титаны» (письмо Н.П.Огареву от 4 января 1865 // XXVIII: 9)) сменилось горьким разочарованием ввиду взаимных разногласий во взглядах «на политику русского правительства» (XXVIII: 324; // С 158 Ср.: Белоголовый 1897: 136-137, 141-146): «Падение Поджио - еще Педжио * — мне это очень больно за него»; «А Поджио мне жаль» (письмо Н.П.Огареву от 20 сентября 1865 // XXVIII: 104, 105; Ср.: XXVIII: 132; XXX: 268). Лишь однажды имя Поджио упоминается в связи с историей тайных обществ.

Герцен

пересказывает

разговор

первого

Пестелем

«о

необходимости временной диктатуры» (XIII: 133). 2.2.7 А.А.Бестужев Имя А.А.Бестужева впервые встречается в очерке «Вторая встреча» (1836) (I: 123-130). Мифологическая структура очерка сходна со структурой эссе «День был душный...» (I: 52-55), уже рассмотренного в связи с клятвой на Воробьевых горах. Структурное сходство вызвано общей темой двух герценовских произведений - несовместимостью высоких устремлений избранных личностей и низменных страстей толпы. Очерк начинается с того, что «лирический герой» -Герцен (аналогично клятве на Воробьевых горах) сидит на горе, на берегу Камы, при закате солнца: «Я сидел, закутавшись в плащ, на высоком берегу; с противоположной стороны садилось солнце, красное, но холодное» (I: 123). Он смотрит на реку-преисподнюю, населенную чудовищами: «Кама почернела, барки превратились в каких-то ракообразных животных с огромными ребрами; огонь, разложенный на них, казался огненною пастью чудовищ» (I: 124). Как и на Воробьевых горах, Герцен клянется в дружбе, на этот раз с польским ссыльным (П.Цехановичем). Происходит это не на горе, но в «горнице»: «Мы поменялись взором, и я, чувствуя, что понят, продолжал еще *

Peggio - хуже (итал.)

с большим одушевлением. Когда кончил я, он встал, прошел раза два по горнице, приблизился ко мне и, прямо смотря в глаза, сказал: "Мы друзья!" "Друзья!" - отвечал невольный голос из моей груди» (I: 124). С вершин герой, как и в эссе «День был душный...», спускается в низменный мир посредственности, в данном случае «на большой обед к одному богачу» (I: 125). Коллективная трапеза по своей природе -тоже сакральное действо (Ср. 'обедня') пожирания тотема. Участники обеда так и воспринимают его как священнодействие: // С 159 «Попарно и с каким-то благоговением шли в столовую, где дожидался стол» (1:125); «За обедом первый тост пили за здравие его превосходительства, с благоговейным чином, вставши» (I: 292). Герцен иронически описывает эту профанацию сакрального: «Какой-то флотский капитан, который — по несчастию — сидел возле меня и, поймав нового человека, тем голосом, которым кричат с палубы на мачту, рассказывал мне весь обед, продолжавшийся три добрых часа, как он минут двадцать тонул у Алеутских островов, со всеми техническими выражениями, которые живут на корабле и приплывают к материку только в романах Сю и в повестях Бестужева» (I: 126). Если дружба с польским ссыльным - структурный эквивалент дружбы с русским вольнодумцем Огаревым, то тонувший русский капитан тождествен немецкому «утопленнику» Зонненбергу. Место двух героев в небесной вышине «горы»/«горницы», двух комических «трикстеров» - в глубине

(преисподней).

Аналогично

поэзия

Шиллера

Рылеева

противостоит по вертикали прозе Сю и Бестужева. Высокая романтика первой русско-зарубежной пары противопоставляется эпигонской имитации жанра авторами второй. Примечательно, что Герцен приводит не псевдоним (Марлинский), под которым Бестужев публиковал повести, а его настоящее имя. Тем самым подчеркивается знание декабристского прошлого любимца невзыскательной публики 30-х гг. XIX в. Кроме того, в структурном эквиваленте Шиллер-

Рылеев/Сю-Бестужев - Бестужев замещает (по общим им признакам второму месту в паре и «русскости») Рылеева. Это, вероятно, еще один намек на осведомленность Герцена в истории декабристов. Как известно, Рылеев и Бестужев

вдвоем

издавали

«Полярную

звезду»

сообща

писали

агитационные стихи. Отношение к А.А.Бестужеву как автору вторичному сохранилось у Герцена и в дальнейшем. Бестужев упоминается Герценом прежде всего как alter ego Рылеева. И как соредактор «Полярной звезды» (XII: 295, 494), и как литератор (VII: 195; XIII: 137) он следует вторым. Только один раз, когда Герцен

иронизирует

над

«особым

типом»

«военно-гражданских

чиновников», имя Марлинского (не Бестужева) упоминается раньше произведения Рылеева. Но в данном случае эпигонская проза Марлинского и Загоскина контрастирует с поэмами Пушкина и Рылеева: «Младшие из них читали Марлинского и // С 160 Загоскина, знают на память начало "Кавказского пленника", "Войнаровского" и часто повторяют затверженные стихи» (VIII: 228). Дважды А.А.Бестужев упоминается, наряду с другими, в качестве одной из жертв николаевского режима. Первый раз Герцен помещает его в список жертв-литераторов. Знаменитый мартиролог русской литературы из «Развития» начинается с Рылеева («Рылеев повешен Николаем») и заканчивается именем Бестужева («Бестужев погиб на Кавказе, совсем еще молодым, после сибирской каторги» (VII: 208)). Другой раз Бестужев помещается в число жертв армейской каторги: «Кольрейфа Николай возвратил через десять лет из Оренбурга, где стоял его полк. Он его простил за чахотку, так, как за чахотку произвел Полежаева в офицеры, а Бестужеву дал крест за смерть» (VIII: 147). Еще дважды имя А.А.Бестужева упоминается при цитировании мемуаров И.Д.Якушкина и Н.А.Бестужева (XX: 257, 268). 2.2.8 Е.П.Оболенский

Е.П.Оболенский упоминается в связи с публикацией его «Записок» (XVI: 237) и нереализованными планами Герцена использовать их в «Исторических очерках» (XX: 231). Герцен также не раз обращается к «анекдоту» из этих «Записок» о встрече Оболенского с «незнакомым раскольником», ставшего посредником между декабристами и княгиней Трубецкой (XVI: 73-74; Ср.: VIII: 6о; XVI: 112). Имя Оболенского не раз присутствует в перечнях «самых благородных» представителей русской молодежи, поспешивших «вступить в ряды этой первой фаланги русского освобождения» (VII: 195), среди руководителей Северного общества (XIII: 133), «очень влиятельных офицеров» (XIII: 136-137), «людей выдающихся, высокопоставленных, деятельных, влиятельных» (XX: 239). Герцен поместил в «Колоколе» (л. 197 от 25 мая 1865 // Кл VIII: 1615) некролог Оболенского (XVIII: 342). 2.2.9 А.П.Юшневский Герцен трижды обращается к рассказу о смерти Юшневского. В дневной записи от 7 марта 1844 верно сообщается, что декабрист умер при отпевании Ф.Ф.Вадковского: «В церкви, когда священник стал читать Евангелие, колена его погнулись, голова опустилась, — подошли к нему и нашли один труп» (II: 341). Во второй раз он обращается к этой теме 27 февраля 1855 в речи на «Народном сходе в память // С 161 Февральской революции». Видимо, позабыв о записи в дневнике, Герцен рассказал собравшимся «анекдот» о смерти Юшневского на похоронах Н.М.Муравьева (XII: 258). Вероятно, со слов Герцена Огарев (1994 : 179) повторил этот «анекдот» в своем «Разборе книги Корфа» (1857). В связи с этим в «Колоколе» (л. 14 от 1 мая 1858 г. // Кл I: 116) опубликована «Поправка»: «В нашей книге "14 декабря 1825 года и император Николай", — пишет нам один корреспондент, вкралась важная ошибка (стр. 248-249). Юшневский скончался не на похоронах Н.Муравьева, а другого товарища, Вадковского. Спешим исправить ошибку» (XIII: 267). Дважды упоминается вдова

Юшневского (II: 386; VIII: 248). Излагая историю тайных обществ, Герцен не раз называет последнего в числе руководителей Южного общества (VII: 195; XIII: 132, 136; XX: 240). 2.2.10 И.И.Пущин Герцен трижды обращается к мемуарам И.И.Пущина (XVI: 237; XX: 249; XXVI: 291). В частности, в письме к А.А.Маркович (7 сентября 1859) он спрашивает в связи с подцензурным изданием «Записок о Пушкине»: «Читали ли в "Атенее" отрывки из записок И.И.Пущина? Что за гиганты были эти люди 14 декабря и что за талантливые натуры. Можно думать, что это писал юноша, а он вспоминает в 1858 - о том, что было между 1812-24. Какой клад еще хранится под ключом, спрятанный от полиции» (XXVI: 291). Герцен упоминает Пущина как друга А.С.Пушкина (XIV: 320) и как достойного представителя «удивительного поколения» декабристов (XIV: 329). В связи с кончиной декабриста в «Колоколе» (л. 46 от 22 июня 1859 // Кл II: 375) был помещен некролог (XIV: 126). 2.2.11 М.А.Фонвизин Имя Фонвизина называется в числе видных декабристов (VII: 195; XIII: 132, 136; XIV: 329). Герцен ссылается на «Записки» последнего (XIV: 351352) и отмечает его участие в борьбе за отмену телесных наказаний «дома» и «в полках» (XI: 308; XXVII: 22). Пересказывая «Записки» Якушкина, Герцен сообщает о вступлении Фонвизина в тайное общество, участии в «московском заговоре» 1817, помощи голодающим крестьянам Смоленской губернии (XX: 236, 245, 256, 685). // С 162 2.2.12 Декабристы-«сибиряки», упоминаемые менее чем в пяти произведениях Герцена 36 декабристов из этой группы упоминаются по нескольким основным поводам. Прежде всего, они фигурируют в трех описаниях истории тайных

обществ: «Развитии» (упомянуты 3 декабриста из этой группы); «Русском заговоре» (18 декабристов); «Исторических очерках» (10 декабристов). Второй типичный повод - публикация произведений декабристов, планы издания их произведений, обсуждение их содержания. Герцен упоминает следующие работы: Н.В.Басаргин

«Записки» (XVI: 237);

Н.А.Бестужев «Воспоминания о К.Ф.Рылееве» (XV: 226; XVI: 237; XX: 231, 260); Н.А.Бестужев «Еще из записок П.А.Бестужева» (XX: 266, 267); А.Ф.Бриген «О происхождении императора Павла» (XIV: 349, 353; XXVII: 19); Ф.Ф.Вадковский «Белая церковь» (XVI: 237); Ю.К.Люблинский «Записки» (XVI: 237) (текст «Записок» не обнаружен); А.Е.Розен «Записки декабриста» Ермолов»

(XXX: (XIV:

155,158,196); 353);

Н.Р.Цебриков

В.И.Штейнгейль

«Алексей

«Записки»

Петрович

(XVI:

237);

В.И.Штейнгейль «Письмо к Николаю I» (XIV: 77, 79-81). Также упоминается альманах «Мнемозина», издававшийся В.К.Кюхельбекером и В.Ф.Одоевским (XII: 494; XIII: 137). Третий повод - некрологи декабристов (Н.В.Басаргина (XV: 85), Н.Р.Цебрикова (XVI: 258), Г.С.Батенькова (XVII: 289), А.Н.Муравьева (XVIII: 51), П.С.Бобрищева-Пушкина (XVIII: 342)), публиковавшиеся в «Колоколе». 2.3 «Декабристы без декабря» К этой группе могут быть отнесены 4 участника тайных обществ -М.Ф.Орлов (упомянут в 13 произведениях), П.Я.Чаадаев (77), А.А.Тучков (72), Н.И.Тургенев (31), а также попавшие в поле зрения следствия Н.Н.Раевский (1) и Н.А.Самойлов (1). Неизвестно, был ли Герцен знаком с последним. В «Былом и думах» он пересказал «один из первых анекдотов, разнесшихся по городу» после воцарения Николая, героем которого был Самойлов. Мстительный и трусливый император дважды оконфузился в столкновениях с благородным графом (VIII: 58). С Н.Н.Раевским, который «был тоже в опале с 14 декабря» (VIII: 177), Герцен встречался у

М.Ф.Орлова. Но, судя по единственному упоминанию, их знакомство не было особенно // С 163 близким. Зато с М.Ф.Орловым (знаком с начала 30-х гг.), П.Я.Чаадаевым (с 1834), А.А.Тучковым (с 1843) и Н.И.Тургеневым (не ранее 1847) он общался на протяжении многих лет. Личное общение наложило реалистический отпечаток на восприятие этих декабристов. Рассмотрим образы последних четырех участников тайных обществ в порядке знакомства с ними Герцена. 2.3.1 М.Ф.Орлов Герцен вспоминает о знакомстве с М.Ф.Орловым: «Я был лет 19, познакомившись с ним» (II: 202). 24 июля 1834, отвечая на вопрос следствия о знакомствах, Герцен среди «их превосходительств», известных ему «довольно коротко», называет «Михаила Федоровича Орлова» (XXI: 410). Среди обнаруженных следствием бумаг Герцена находится список лиц, коим последний собирался подарить экземпляры переведенной им книги «О состоянии современном просвещения в Германии». В этом списке также значится имя Орлова (XXI: 591). Герцен вспоминает в «Былом и думах», что М.Ф.Орлов «стал торговать тверское именье, доставшееся моему отцу от Сенатора (Л.А.Яковлева, дяди Герцена - С.Э.). Сошлись в цене, и дело казалось оконченным». Но сделка не состоялась. «Орлов поехал осмотреть и, осмотревши, написал моему отцу, что он ему показывал на плане лес, но что этого леса вовсе нет» (VIII: 92). Для молодого Герцена, который «только что вышел из Карлов Мооров и поступил в Московский университет», знакомство с опальным Орловым было очень лестно: «Косо посматривал мой отец на то, что я, дичась общества почтенных и солидных людей, с такой горячностью и готовностью бежал по первому приглашению Орлова - "конечно, умного, но опасного человека"» (XVIII: 90). К Орлову Герцен обратился за помощью после ареста Огарева. Орлов «написал письмо к князю Голицыну (московскому генерал-губернатору -

С.Э.), прося его свиданья» (VIII: 178). Это был мужественный поступок опального генерала. Герцен подчеркивает его отличие от поведения декабриста-«ренегата» - В.П.Зубкова. Орлов славен своим прошлым. В связи с позорным окончанием Крымской войны Герцену вспоминается великий день капитуляции Парижа. Он разворачивает антитезу братьев Орловых: // С 164 «Сорок два года спустя после того, как блестящий, молодой, либеральный полковник М.Ф.Орлов

30 марта

1814

года

подписал

капитуляцию Парижа во имя победителей Наполеона, - другой Орлов, старик, шеф корпуса жандармов, его брат, принес повинную голову России и принял мир, дарованный ей другим Наполеоном, тоже из корпуса жандармов» (XII: 306). Наряду со «всем самым благородным среди русской молодежи», «молодой военный» Орлов «поспешил вступить в ряды <...> первой фаланги русского освобождения» (VII: 195): «Михаил Федорович Орлов был один из основателей знаменитого Союза благоденствия» (VIII: 175). Положение Орлова после 14 декабря («возвращенный из ссылки, но непрощенный»)

характеризуется

как

трагедия

человека

«снедаемого

самолюбием и жаждой деятельности» в условиях «бездейственной косности» (VIII: 176-177). Орлову 30-х гг. оставалось геройствовать в «московских гостиных» (VII: 353; IX: 153). Поведение Орлова в николаевскую эпоху «беспрерывное колебание»: «Правительство смотрело на него как на закоснелого либерала и притом как на бесхарактерного человека; а либералы — как на изменника своим правилам, даже легкое наказание его, в сравнении с другими декабристами, не нравилось» (II: 202). Тем не менее, считает Герцен, «в нем было бездна гуманного, доброго. За это мы должны простить его» (II: 203). Говоря о «подробностях смерти» Орлова, Герцен противопоставляет ее благородство («умер спокойно, величаво») и подлость прислужников хтонического врага - «после его смерти полиция опечатала бумаги и отослала в Петербург» (II: 220). Двойственность,

«неловкость» («Орлов не умел носить траур, который ему повелевала благопристойность высшая» (II: 202-203)) ограничили сакрализацию его образа.

Декабристское

прошлое

Орлова

именуется

«святым»,

«величественным пьедесталом», «ореолой оппозиционности» (II: 202). Герцен называет Орлова (наряду с П.Я.Чаадаевым) «библейской личностью», «живой легендой» (XVIII: 89). Применяются к нему и образы змееборца «основного мифа». Орлов - «благородный рыцарь» (VIII: 177) по сути. В нем «много рыцарски доблестного» (II: 203). Герцен характеризует его силы как «геркулесовские» (II: 201). Геркулес/Геракл - известный змееборец античной мифологии, в частности, победитель Лернейской гидры. Орлов постоянно сравнивается со «львом» (II: 201, 202; VIII: 176, 177) - благородным животным-воином, символическим эквивалентом «змееборца». Орлов - «лев» не только по внешнему сходству, но еще и «лев светский» (IX: 71). // С 165 Наконец, Орлов вспоминается Герцену в связи с памятником Торвальдсена: «В Люцерне есть удивительный памятник; он сделан Торвальдсеном в дикой скале. В впадине лежит умирающий лев; он ранен насмерть, кровь струится из раны, в которой торчит обломок стрелы; он положил молодецкую голову на лапу, он стонет, его взор выражает нестерпимую боль; кругом пусто, внизу пруд, все это задвинуто горами, деревьями, зеленью; прохожие идут, не догадываясь, что тут умирает царственный зверь. Раз както, долго сидя на скамье против каменного страдальца, я вдруг вспомнил мое последнее посещение Орлова» (VIII: 178). Герцен отмечает непричастность Орлова к искупительной жертве декабристов: «И в самом деле, неприятно было видеть на московских гуляньях и балах Михаила Федоровича в то время, как все его товарищи ныли и уничтожались на каторге» (II: 202). Но это «не его вина, а его брата, пользующегося особой дружбой Николая и который первый прискакал с своей конной гвардией на защиту Зимнего дворца 14 декабря» (VIII: 175). Тем не менее, Орлов исключен из числа тотемных предков. Он -только «друг

наших героев» (VIII: 176) и не является предтечей «молодого поколения», которое «кланялось ему, но шло мимо, и он с горестию замечал это» (II: 202; Ср.: II: 203). 2.3.2 П.Я.Чаадаев Специфика восприятия Чаадаева вызвана тем, что Герцен очень поздно узнал о декабристском прошлом «басманного философа»: «Теперь мы знаем достоверно, что Чаадаев был членом общества, из "Записок" Якушкина (опубликованы в 1862 - С.Э.)» (IX: 144; Ср.: XX: 257). Поэтому Чаадаев, прежде всего, - герой-одиночка («индивидуальность этого человека — alus d'un sens очень любопытна» (Письмо М.Н.Похвисневу от 6 апреля 1840 // XXII: 77)). отважно бросающий вызов власти. Для Герцена важны три взаимосвязанных тираноборческого

образа

Чаадаева:

«Послания»;

1) 2)

Друг

Пушкина,

Автор

адресат

его

самоубийственного

«Философического письма» и жертва правительственных репрессий («смело высказавший свое мнение и пострадавший за него» (IX: 33)); 3) Один из «самых

выдающихся»

(VII:

353)

представителей

фрондирующих

«московских львов с 1825 года» (IX: 71), герой «гостиных и столовых» (IX: 153). // С 166 Тираноборческая сущность, выраженная «известными стихами Пушкина из послания к Чаадаеву (цитируемого Герценом не совсем точно С.Э.): Товарищ, верь, она взойдет, Заря пленительного счастия, И на обломках самовластия Напишут наши имена», стала, наряду с примером декабристов, образцом для молодежи, передаваемым «на ухо друзьям, сжимая крепко руку» (VI: 420). Кроме «Послания» 1818 с его «восторгом молодым», Герцен цитирует «Послание» 1824, рожденное в «сердце, бурями смиренном» (IX: 146), ошибочно отнеся его к николаевской эпохе1, а также стихотворение «К портрету Чаадаева» («в

Риме был бы Брут, в Афинах — Периклес») (IX: 142). Образ Чаадаева формировался не только под влиянием пушкинских стихов, но и впечатлений двух видов: 1) От публикации «Философического письма» и вызванных ей репрессий; 2) От многочисленных личных встреч. Впечатления, вызванные «Письмом», способствовали укреплению «пушкинского» образа Чаадаева - героя и «лишнего человека» (XVIII: 90). В публицистике Герцена, где Чаадаеву уделяется огромное внимание, последний представлен, прежде всего, как герой «умственного поступка» знаменитого «Философического письма». Не соглашаясь со взглядами автора «Письма», Герцен неизменно преисполнен «искреннего почтения» (XXI: 397), «глубокого уважения» (XXII: 284), «восторженного уважения» к одному из «своих отцов-maestri» (XVIII: 91) и считает себя «другом» (XXX: 637) и учеником Чаадаева: «Покажите Петру Яковлевичу («С того берега» С.Э.), что написано об нем, он скажет: "Да, я его формировал, мой ставленник"» (Письмо «московским друзьям» от 28 сентября 1849 // XXIII: 190); «"Моn есо1е"* как говорил Чаад<аев> обо мне и Гран<овском>» (Письмо Н.П.Огареву от 29 марта 1867 // XXIX: 73). Биография Чаадаева излагается как испытания на пути к подвигу «Философического письма». Ему предшествует «инициация» - // С 167 геройское участие в войнах с Наполеоном («ротмистр в отставке с железным кульмским крестом на груди» (IX: 142)) и самоотверженная отставка в связи с «семеновской историей» 1820 (IX: 143-144; Ср.: XX: 241-242). После отставки Чаадаев, по мнению Герцена, приобщался к «сокровенному знанию» за границей. «Сближение» с Шеллингом «много способствовало, чтоб навести его на мистическую философию. Она у него развилась в революционный католицизм, которому он остался верен на всю жизнь» (IX: 144). Герцен

не

раз

обращается

«Философическому

письму»

«знаменитому письму» (IX: 33; XIII: 173; XIV: 49, 168), «мрачной статье» *

моя школа (франц.)

(IX: 28), «мрачному "Письму"» (IX: 161), «погребальной проповеди» (XVII: 102), «известному "Письму"» (XVIII: 78, 186) - «напечатанному в историческом 15 № "Телескопе"» (XXII: 35). В его изображении публикация «Письма», «историческое событие» (XV: 226), не только связанное, но и близкое по смыслу 14 декабря, - открытое выступление обрекающего себя в жертву героя-мученика. Герцен отмечает следующие моменты: 1) Основные идеи «Письма» и свое отношение к ним; 2) Историческое значение его публикации; 3) Реакцию общества и властей. Герцен излагает идеи Чаадаева, выделяя лейтмотив «Письма» («Он сказал России, что прошлое ее было бесполезно, настоящее тщетно, а будущего никакого у нее нет»), постоянно подчеркивая свое несогласие с «отчаянием» (IX: 288), «раздражительным отчаянием» (XIII: 367) Чаадаева (VII: 221-222; Ср.: VI: 218; IX: 138-140; XIV: 49; XVIII: 186). По разным поводам Герцен приводит и другие мысли из «Философического письма»: «Многие из русских, и, между прочим, Чаадаев в своем знаменитом письме, сетуют на отсутствие у нас того элементарного гражданского катехизиса, той политической и юридической азбуки, которую мы находим с разными изменениями у всех западных народов» (XIV: 168); «В своем "Письме" он половину бедствий России относит на счет греческой церкви, на счет ее отторжения от всеобъемлющего западного единства» (IX: 144). Значение «Письма», подчеркнутое его републикацией на страницах «Полярной звезды» (XV: 226; Ср.: XII: 501), выражается в мифологических категориях. Прежде всего это небывалое «образцовое» событие, лежащее «в начале времен». Публикация «Письма» является «рубежом» (IX: 139), «прологом» (XIII: 173), «первой осязаемой точкой перегиба» (XVII: 98): «С него начинается точка перелома общественного мнения» (XV: 26). // С 168 Сюжет «основного мифа» (громовержец против хтонического врага) воспроизводится как в «загробных» характеристиках николаевского режима («морозный, ледяной ад» (VII: 222), «глубокая ночь» (XVIII: 189), «темная

ночь» (IX: 139), «молчание» (IX: 139), «сон» и «лед» (VII: 221; XVIII: 186)), так и в «громовых» (X: 328), «шумовых» (IX: 138), «пробуждающих» (IX: 139), «потрясающих» (VI: 217; XIII: 173), «разбивающих» (VII: 221; XVIII: 186) характеристиках чаадаевского «Письма», ставящего «вопрос о выходе из этого ада» (XVII: 95). Подчеркивается его громоподобный «громадный отзвук»

(VI:

218),

«подобный»

«призывной

трубе»

(VII:

223),

«электрическому удару» (VI: 217), «выстрелу» (IX: 139), «пистолетному выстрелу» (XVIII: 189). «Письмо» постоянно увязывается с героическим декабристским мифом - «через десять лет после 26 декабря» (VI: 217), «разбило лед после 14 декабря» (VII: 221; XVIII: 186), «десять лет, которые оканчиваются мрачным "Письмом" Чаадаева» (IX: 161), «десятилетнее молчание» после «14 декабря» (IX: 139). Его образцовое значение - в первом, после 14 декабря, открытом протесте. Публикация «Письма» возвестила конец «мрачного десятилетия» после разгрома декабристов. Героический и самоотверженный поступок Чаадаева, «смело высказавшего свое мнение и пострадавшего за него» ( IX: 33), - пример для «молодых бойцов», аналогичный подвигу декабристов (VII: 223): «Публикация этого письма была одним из значительнейших событий. То был вызов, признак пробуждения»; «Письмо Чаадаева прозвучало подобно призывной трубе: сигнал был дан, и со всех сторон послышались новые голоса; на арену вышли молодые бойцы, свидетельствуя о безмолвной работе, производившейся в течение этих десяти лет» (VII: 221, 222, 223; Ср.: VI: 217; XIII: 173; IX: 139; XIV: 325; XV: 226; XVIII: 186). Герцен вспоминает «шум о чаадаевском письме» (XIV: 119; Ср.: VII: 222; IX: 138): «Все были изумлены, большинство оскорблено, человек десять громко и горячо рукоплескали автору» (IX: 140). Передает также и свое первое впечатление от «Письма» «летом 1836 года»2 когда он «спокойно сидел за своим письменным столом в Вятке» и «почтальон принес <...>

последнюю книжку "Телескопа"»: // С 169 «Наконец дошел черед и до "Письма", Со второй, третьей страницы меня остановил печально-серьезный тон: от каждого слова веяло долгим страданием, уже охлажденным, но еще озлобленным. Эдак пишут только люди, долго думавшие, много думавшие и много испытавшие; жизнью, а не теорией доходят до такого взгляда... Читаю далее - "Письмо" растет, оно становится мрачным обвинительным актом против России, протестом личности, которая за все вынесенное хочет высказать часть накопившегося на сердце» (IX: 139-140). Реакция властей - «грустная весть о судьбе, которую навлек на себя какой-нибудь смельчак» (VI: 217; Ср.: IX: 140-141; VII: 221, 223; XIV: 325; XVIII: 78). «Объявление Чаадаева сумасшедшим» Герцен квалифицирует как одну из «августейших шалостей» (VIII: 58). Посылая Ж.Мишле портрет Чаадаева, он восклицает: «Это его Николай объявил сумасшедшим, посмотрите только на этот великолепный лоб — какая насмешка!» (XXVI: 227). В своей публицистике Герцен обыгрывает объявление Чаадаева «по высочайшему повелению умалишенным» и столь же «высочайший» приказ ему «ничего не писать»: «В прошлое царствование одного из умнейших людей в России, П.Я.Чаадаева, считали, по высочайшему повелению, умалишенным. Теперь сумасшедший Панин по высочайшей воле считается умным. Действительно неограниченное самодержавие» (XIV: 144); «Правда ли, что В.Безобразову 3 (как некогда Чаадаеву) запретили писать, — отчего не запретили ему думать, быть умным человеком и пр.?» (XIV: 234). Любопытно сравнение героя «Горя от ума» - Чацкого с «высочайше утвержденным сумасшедшим» (XVIII: до) Чаадаевым, производимое в декабристском контексте: «Чацкий шел прямой дорогой на каторжную работу, и если он уцелел 14 декабря, то наверно не сделался ни страдательно тоскующим, ни гордо

презирающим лицом. Он скорее бросился бы в какую-нибудь негодующую крайность, как Чаадаев, — сделался бы католиком, ненавистником славян или славянофилом, — но не оставил бы ни в каком случае своей пропаганды, которой не оставлял ни в гостиной Фамусова, ни в его сенях, и не успокоился бы на мысли, что "его час не настал"» (XX: 342). Герцен ссылается и на другое опубликованное при жизни Чаадаева произведение - «Нечто из переписки NN (а) (с французского)» («Телескоп». 1832. № и. С. 347-354, точнее, на первую его часть, // С 170 именуемую в современных изданиях Чаадаева (1991а: 441_444, 629-640) «отрывком» «Об архитектуре»: «Одному соотечественнику нашему пришло в голову сравнить готизм с египетской архитектурой» (I: 327). Личные встречи несколько скорректировали идеальный образ. Герцен впервые встретился с Чаадаевым в 1834. Мимолетное знакомство накануне ареста Герцена стало своего рода напутствием молодому герою (IX: 141). Из владимирской ссылки 1839-40 Герцен не раз передавал через своего друга и редактора перевода «телескоповской» публикации «Философического письма» Н.Х.Кетчера (Эль-зон 1982: 173) «искреннее почтение» (XXI: 397) опальному мыслителю и выполнял его «поручение» по имущественным делам во Владимирской губернии (XXII: и; Ср.: XXII: 10, 12, 17, 35). Герцен рьяно принялся помогать Чаадаеву. 7 февраля 1839 он пишет Кетчеру: «Поблагодари Мг. Чаадаева за его поручение, оно мне показало, что он не забыл схимника владимирского, который питает к нему чувства... ut in litteris*» (XXII: 11). 28 февраля 1839 он, в письме Кетчеру, дает «отчет о проделанной работе»: «Вот тебе записка о деле Петра Яковлевича, скажи ему, что я употреблю все старания, чтоб дополнения скоро отослали в Чернигов; но главное, чего хочет П<етр> Як<овлевич> от владимирского губ<ернского> правл<ения>, — здесь это дело не производится, а только составляется опись, и потому здесь нет ни решений, ни заключений. Подробности в записочке» (XXII: 12). *

как обычно пишут (лат.)

Видимо, Петр Яковлевич не понял, что «здесь это дело не производится», и продолжал досаждать просьбами. В письме тому же Кетчеру от 30 июня 1839 Герцен в свойственной ему язвительной манере советует: «Чаадаеву скажи, чтоб он благомилостливо взглянул в "Свод", там он увидит, что дело могло и должно было перенестись в ту губ<ернию>, где большая часть. Это же делано по сенатскому указу. Ergo** мысль его подать просьбу в Сенат гораздо вернее напечатанной в историческом 15 № "Телескопе"» (XXII: 35). В 40-х гг. Герцен не раз встречался с Чаадаевым (II: 220, 226, 257, 316, 363, 383; XXII: 77, 147, 148, 157, 183, 282, 284), и «до отъезда» они // С 171 «были с ним в самых лучших отношениях » (IX: 141). При личных встречах Герцен убеждается, что автор «Философического письма» «при всем большом уме, при всей начитанности и ловкости в изложении и развитии своей мысли» - «ужасно отстал» (II: 226). Герцен сравнивает католические увлечения П.Я.Чаадаева и И.С.Гагарина. Последнего, считает он, «понять можно, — аристократ, вероятно не получивший серьезного образования, ни сильного таланта». Первому же - «истинного оправдания нет» (II: 226): «Таланты Чаадаева делают его более ответственным» (Дневная запись от 8 января 1843 // II 257, 258). Раздражение прорывается и в письме к Т.Н.Грановскому от 26 апреля 1843: «Я еду в половине второго к Чаадаеву — ты хотел» (XXII: 147). Тем не менее, такие жесткие заключения остались достоянием «Дневника» и писем. В публицистике они существенно смягчены.

«Былом

думах»

Герцен

вспоминает

«капризного,

недовольного, раздраженного», «озлобленного и избалованного» Чаадаева (IX: 142, 143). Он дает следующую характеристику «лишним людям» Орлову и Чаадаеву: «Я лучше многих знал их недостатки, но для меня они были библейскими личностями, живыми легендами, я их принимал, как они есть, не торгуясь, не бракуя, и потому-то, может, лучше других понял их **

следовательно (лат.)

трагическое явление. Они были сломанные люди, один совершенно depayse*, другой оскорблен; их упрекали за это люди, которые никогда не решились бы упрекнуть человека с переломленной ногой, что он хромает» (XVIII: 8990). Трагическое положение потенциального «Брута» и «Периклеса» Чаадаева, обреченного «исходить болтовней» под «гнетом власти царской», делает

бестактным

публичное

высказывание

мнения

об

«ужасной

отсталости» последнего: «Люди, как Чаадаев, как Хомяков, исходили болтовней, ездили из гостиной в гостиную спорить о богословских предметах и славянских древностях» (XVIII: 284). Не сходясь с Чаадаевым во взглядах, Герцен его «любил и уважал много» (XXVII: 78), храня почтение к его «благородной чистой личности» (II: 383) героя и мученика. Он вспоминал его как выдающегося («главное лицо по талантам и странностям» (II: 202), человека московских салонов, одного из «московских львов» (IX: 71), «печальная и // С 172 самобытная фигура» которого «резко отделяется каким-то грустным упреком на линючем и тяжелом фонде московской hige life*» (IX: 141; Ср.: VII: 353; IХ: 146,153). Доказательством влияния «"безумного" ротмистра Чаадаева» служат его «понедельники», на которых «толпились» «"тузы" Английского клуба, патриции Тверского бульвара»: «Разумеется, что люди эти ездили к нему и звали на свои рауты из тщеславия, но до этого дела нет; тут важно невольное сознание, что мысль стала мощью, имела свое почетное место вопреки высочайшему повелению. Насколько власть "безумного" ротмистра Чаадаева была признана, настолько "безумная" власть Николая Павловича была уменьшена» (IX: 142-143). Во время дневных визитов к Чаадаеву и «всенощных бдений» (X: 190) Герцен встречает, кроме упомянутых, самых разных людей -А.С.Хомякова (XXII: -77; X: 190), И.С.Гагарина (II: 257), А.И.Тургенева (XXII: 148), М.А.Бакунина (X: 190), «князя Голицына» (XXIII: 191). * *

выбитый из колеи (франц.) высший свет (англ.)

Герцен дает описание «оригинальной наружности» Чаадаева, которая, «красивая и самобытно резкая, должна была каждого остановить на себе» (IX: 141-142). «Его личность» так «резко осталась» в памяти Герцена, что он, «не думая, не гадая» наделил чаадаевскими чертами («Нежное, белое, как мрамор, лицо, серо-голубоватые глаза, холодная улыбка, чело, как череп голый») Трензинского - героя своей повести «Записки одного молодого человека», подчеркивая, что речь идет только о внешнем сходстве (XVIII: до; Ср.: XXVII: 470). Герцен тщательно собирает «bon mots», афористические высказывания мыслителя, которому официально запрещено письменно излагать свои мысли4. Центральная тема московских салонов 40-х гг. - споры западников и славянофилов - неразрывно связана с именем Чаадаева: «В Москве возникла, развилась, расщепилась и возмужала современная мысль, качаясь в своей колыбели между протестом Чаадаева и воззрением славянофилов» (XV: 20; Ср.: IX: 156; XXV: 219). В связи с полемикой со славянофилами Герцен не раз ссылался на авторитет Чаадаева. Так, он приводит мнение последнего о публичных лекциях Т.Н.Грановского как имеющих «историческое значение» (IX: 126; Ср.: II: 316; // С 173 XXII: 157). Возмущается «ругательными стихами» Языкова («плодом онанизма и влияния Хомякова» (XXII: 230)) «на Чаадаева, Грановского и Герцена!» (Дневная запись от 17 декабря 1844 // II: 396; Ср.: II: 399; XV: 10). Вспоминает, как вместе с Белинским защищал Чаадаева в споре с «магистром в синих очках» Я.М.Неверовым, одним из «закоснелейших немцев из русских»: «Я ему доказывал, что эпитеты "гнусный","презрительный" - гнусны и презрительны, относясь к человеку, смело высказавшему свое мнение и пострадавшему за него» (IX: 32-33). Герцен рассказывает о последней встрече с Чаадаевым: «Перед моим отъездом из России, на прощальном ужине, я предложил прежде всех тостов выпить за старшего из нас — за Чаадаева. Чаадаев был тронут, но тотчас принял свой холодный вид, выпил бокал, сел и вдруг опять встал, подошел ко мне, обнял меня, пожелал нам счастливого пути и с

словами "простите меня, мне пора" вышел вон. Я его не удерживал и проводил до дверей; стройная, прямая в старости фигура Чаадаева исчезла в дверях середь приутихшего пира и так осталась в моей памяти; я его больше не видел» (XVIII: 91). В «Былом и думах» Герцен помещает благодарное письмо Чаадаева (от 26 июля 1851) в ответ на «известные строки» его самого о «Философическом письме»: «Слышу, что вы обо мне помните и меня любите. Спасибо вам. Часто думаю также о вас, душевно и умственно сожалея, что события мира разлучили нас с вами, может быть, навсегда. <...> Благодарю вас за известные строки. Может быть, придется вам скоро сказать еще несколько слов об том же человеке, и вы, конечно, скажете не общие места — а общие мысли. Этому человеку, кажется, суждено было быть примером не угнетения, против которого восстают люди, — а того, которое они сносят с каким-то трогательным умилением и которое, если не ошибаюсь, по этому самому гораздо пагубнее первого» (XI: 532; Ср.: IX: 130). Герцен, к счастью, не знал, что Петр Яковлевич одновременно отправил письмо шефу жандармов А.Ф.Орлову, где с тем же зачином «Слышу, что» писал об «известных строках» Герцена несколько в ином тоне5: «Слышу, что в книге Герцена мне приписываются мнения, которые никогда не были и никогда не будут моими мнениями. Хотя из слов вашего сиятельства и вижу, что в этой наглой клевете не видите особой важности, однако не могу не опасаться, чтобы она не оставила в уме вашем некоторого впечатления. Глубоко // С 174 благодарен бы был вашему сиятельству, если б вам угодно было доставить мне возможность ее опровергнуть и представить вам письменно это опровержение, а может быть и опровержение всей книги. Для этого, разумеется, нужна мне самая книга, которой не могу иметь, как из рук ваших. <...> Как же остаться равнодушным, когда наглый беглец, гнусным образом искажая истину, приписывает нам свои чувства и кидает на

имя наше собственный свой позор? Смею надеяться, ваше сиятельство, что благосклонно примете мою просьбу и если не заблагорассудите ее исполнить, то сохраните мне ваше благорасположение» (Чаадаев 1991б: 255). Внучатый племянник Чаадаева, М.И.Жихарев (1871: 50_51)1 вспоминал, что А.Ф.Орлов, «в самой середке лета случившийся в Москве проездом», сообщил Чаадаеву о выходе книги Герцена «О развитии революционных идей в России» (1851). Орлов, который «любил Чаадаева и принимал его особенно охотно именно за независимость характера», льстиво заметил старому приятелю, что «в книге из живых никто по имени не назван, кроме тебя (его, Чаадаева) и Гоголя, потому должно быть, что к вам обоим ничего прибавить и от вас обоих ничего убавить, видно, уж нельзя». Этот отзыв, «сделанный

человеком,

неизмеримо

высоко

поставленным

по

общественному положению, <...> упоительно поласкал самолюбие и тщеславие Чаадаева». Тем не менее, битый жизнью герой московских салонов решил подстраховаться: «Кажется, в тот же день и никак не позднее другого, Чаадаев написал и отослал к графу Орлову <...> письмо». Жихарев полагает, что Орлов этим письмом «был и удивлен, и опечален тяжко». На вопрос племянника: «Для чего он сделал такую ненужную низость!» Чаадаев отвечал по-французски: «Надо, мой милый, беречь свою шкуру». Собираясь в начале 60-х гг. за границу, Жихарев (1871: 52) думал показать злополучное письмо Герцену, но забыл его «под замком в деревне». Решив, что «лондонский пропагандист» не поверит ему на слово, он умолчал о «ненужной низости» Чаадаева: «Таким образом, Герцен и умер, не испытав этого разочарования, быть может, не самого легкого из всех бесчисленных, его постигших». В качестве комментария можно привести пронзительные строки герценовского «Дневника»: «Всякий раз, как я вижу Чаадаева, например, я содрогаюсь. Какая благородная, чистая личность, и что же — в этой жизни тяжелая атмосфера северная сгибает в ничтожную жизнь маленьких прений, пустой траты себя словами о ненужном, ложной заменой истинного дела и слова» (Дневная запись от 17 сентября 1844 // II: 383).

Жихарев (1871: 51) считает, что эта «единственная низость» любимого // С 175 дяди, «без сомнения неизвинительная». Ее нельзя оправдать, но можно только

объяснить

«возрастом,

неудовлетворительным

состоянием

то

время

здоровья,

уже а

преклонным,

главное,

общим

нравственным расстройством и упадком от стесненного материального положения». Другое представления

объяснение,

явно

исследователей,

порожденное дают

В.В.Сапов

давлением и

мифа

на

М.И.Чемерисская:

«Письмо, несомненно, написано из "тактических" соображений - может быть, с целью приобрести книгу Герцена в личное пользование или хотя бы ознакомиться с ней, чего без помощи шефа жандармов осуществить было невозможно» (Чаадаев 1991б: 392). Можно предположить, что, благодаря Герцена (26 июля 1851) «за известные строки», Чаадаев еще не читал «О развитии революционных идей в России» и отождествил «книгу», о которой ему только что («в самой середке лета») сообщил шеф жандармов, с более ранней работой - «С того берега» (1849). Посылая ее 28 сентября 1849 «московским друзьям», Герцен просил: «Покажите Петру Яковлевичу, что написано об нем» (XXIII: 190). Вероятно, «друзья» исполнили эту просьбу изгнанника. Также надо учесть, что обращение Чаадаева к А.Ф.Орлову о предоставлении ему «самой книги» «наглого беглеца» Герцена «осталось и без всякого ответа, и без всякого внимания» (Чаадаев 1991б: 391). Следовательно, вероятное ознакомление Чаадаева (1991б: 264, 396) с книгой «О развитии революционных идей в России» состоялось позже написания благодарственного письма Герцену (Ср.: Чемерисская 1986: 99). В

пользу

«Философического

того,

что

письма»,

Чаадаев данную

подразумевал в

«С

того

характеристику берега»,

может

свидетельствовать письмо того же времени к М.И.Жихареву. Чаадаев пишет, что «в ваши годы написал страницы, которые лет пятнадцать тому назад взволновали страну, и, говорят, представляют эпоху в нашей литературной

истории» (Чаадаев 1991б: 256). Герцен в статье «К Георгу Гервегу» из немецкого издания «С того берега» так характеризовал значение «Философического письма»: «Чаадаев во многом был неправ, но жалоба его была законна, и голос его заставил выслушать ужасную истину. Именно этим объясняется его громадный отзвук. В ту эпоху все сколько-нибудь значительное в литературе принимает новый характер» (VI: 218). Чаадаев передает не свою точку зрения («говорят») и повторяет в том же порядке ключевые слова характеристики, данной Герценом. // С 176 Можно привести еще одно косвенное свидетельство. Чаадаев (1991б: 256) определяет свое небольшое по объему «Письмо» как «страницы» (Ср. у Герцена: «несколько листков» (VI: 217); «два-три листа» (IX: 139). Исходя из этого, представляется несоразмерным чаадаевское определение развернутой характеристики его «Письма» на страницах «О развитии революционных идей в России» (VII: 221-223) как «строк» и «нескольких слов». Оно гораздо более приемлемо для краткой характеристики, данной в немецком издании «С того берега» (VI: 217-218). Значимость Чаадаева подтверждается также сообщением Герцена о смерти «басманного философа» в письме к М.К.Рейхель от 15 мая 1856 (XXV: 346) и особенно «несколькими словами любви и воспоминания» в «Полярной звезде» ( XII: 305). После смерти Чаадаева Герцен общался с издателями его наследия - М.И.Жихаревым и И.С.Гагариным (XXVII: 78-79, 236, 240, 296, 303). Он следит за публикациями о Чаадаеве: «В "Русском вестнике" была (кажется, в декаб-<рьской> книжке) статья о П.Я.Чаадаеве Лонгинова — так себе, статья пошленькая, но хорошо, что позволяют говорить» (Письмо М.И.Жихареву от 8 марта 1863 // XXVII: 296). Цитирует изданную И.С.Гагариным книгу «Избранных произведений Петра Чаадаева» (Р., 1862) (XVII: 103). 2.3.3 А.А.Тучков

Имя А.А.Тучкова упоминается: 1) в письмах к друзьям, родственникам и знакомым (67 раз); 2) в «Дневнике» (2 раза); 3) в произведениях мемуарного характера - «Былом и думах» (2) и «Письмах из Франции и Италии» (1); Из этого перечня понятно, что Тучков не являлся для Герцена «публичным декабристом». Многочисленные упоминания в переписке объясняются тем, что он был другом и тестем Огарева, а впоследствии фактически

тестем

Герцена.

Первое

впечатление

складывалось

декабристском контексте: «Ал. Ал. Тучков <...> очевидец и долею актер в трагедии следствия по 14 декабря, — актер, как подсудимый, разумеется» (II: 268). Поэтому оно не могло не быть положительным. В первых отзывах Герцена Тучков - «чрезвычайно интересный человек» (II: 268), «славный человек» (XXII: 145), «чудесный человек» (XXII: 219), «превосходный человек» (XXII: 225). Общее отличие от «животных» - дворян важнее расхождения психологических типов // С 177 «идеолога» - Герцена и «практика»

Тучкова

(II:

268).

Более

того,

«реализм»

Тучкова

воспринимается как достоинство, признак «здоровой натуры» (XXII: 142). Герцен записывает со слов «практического» Тучкова «тираноборческую» антикрепостническую историю (II: 403), а также совет по обхождению с начальствующими «тиранами» (VIII: 221). О декабристском прошлом Герцен вспоминает в связи с дошедшими до него неясными сведениями об аресте Тучкова, Огарева и Сатина: «Бедный Ог<арев> — без средств, в ссылке. И что это за ссылка — крепость ли, Сибирь, Кавказ? И подумай только, ведь Нат<али>, не будучи его законной женой, не может поехать с ним. Мне думается, что и Туч<ков> подвергся преследованиям со стороны прав<ительства> "за то, что продал дочь". Гран-<овский> рассказывал, что нечто в этом роде затевалось в Петерб<урге>. Опозорить старого заговорщика, четырежды избиравшегося дворянством в предводители, — да это исключительная удача для

николаевских палачей. Мне думается, что производилось дознание!» (Письмо Г.Гервегу от 23 марта 1850 // XXIII: 312); «И зачем он (Огарев С.Э.) увлек в эту бездну старика Туч<кова>? В России все позволено, зато политическим деятелям не позволено ничего. Правительство до страсти любит замешивать нашего брата в грязные процессы. — Чем больше я об этом думаю, тем больший страх меня охватывает... десять лет ссылки. Оба привлекаются не впервые — это будет ужасно» (Письмо Г.Гервегу, датированное мартом 1850 // XXIII: 323). Остальные

упоминания

не

связаны

декабристским,

«тираноборческим» контекстом. Возможно, преимущественно «бытовое» восприятие Тучкова объясняется постепенным разочарованием в его взглядах. «Практический ум» начинает восприниматься как «неразвитие» (XXIII: 35) и даже «слабость» (ХХШ: 155-156). Единственное, что объединяет Герцена с ним - «воспоминания» (XXVIII: 62). Тем не менее, Герцен с доверием относился к «старому заговорщику». Доверие выражается в том, что через Тучкова ведутся различные финансовые операции, в том числе и в связи с планами по изданию журнала Т.Н.Грановского (XXII: 205, 219, 247; ХХШ: 65; XXVI: 110; XXIX: 178, 208, 322). Другое выражение доверия - использование разговорчивого Тучкова в качестве «живого письма», для передачи неподцензурных вестей. В письме к Н.Х.Кетчеру (от 7 февраля) Герцен аннонсирует «пункты» устного сообщения: // С 178 «Алексея Алексеевича я просил на словах рассказать обо всем интересном и до нас касающемся тебе и Виссариону. Между прочим, чтоб он не забыл, вот пункты: 1) О Строганове и берлинцах, 2) О Ратынском. 3) О глупости писать псевдонимы в письмах (это прямо тебе). 4) О визитных карточках Греча. 5) 0 старосте церковном и его детях. <...> Набери к отъезду Ал<ексея> Ал<ексеевича> побольше новостей, чем же кончился донос Булгарина и нет ли каких новостей в этом роде» (XXII: 174-175). Услугами Тучкова Герцен пользуется и будучи за границей, передавая крамольные вести «московским друзьям» (8 августа 1848) и М.К.Рейхель (17

июля

1857):

«Ал<ексей>

Ал<ексеевич>

для

вас

будет

кладезем

подробностей, он много видел, и хорошо видел. Июньские дни отожгли и у него последнее дикое мясо, т.е. буржуазологии, — он гораздо вернее оценил и 15 мая»; «Подробности от Ал<ексея> Ал<ексеевича>» (XXIII: 81, 89); «Алексей Алексеевич, он будет у вас и привезет наисвежейшую весть» ( XXVI: 105). Несчастная

семейная

жизнь

Герцена

Н.А.Тучковой-Огаревой

наложила свой отпечаток на восприятие Тучкова в 60-е гг. Раздражение, по ассоциации, переносится на «старика-отца»: «Влияние старика-отца скорей вредно - он постоянно встревожен и удручающе болтлив» (Письмо к М.Мейзенбуг и Н.А.Герцен от 21 мая 1865 // XXVIII: 77); «С<ати>на (сестра Н.А.Тучковой-Огаревой - С.Э.) не идеал - а добрая саранская помещица, а Тата (дочь Сатиной - С.Э.) - вероятно, чистое и благородное, но далеко не развитое существо <...> Те же отношения к Ал<ексею> Ал<ексеевичу>» (Письмо к Н.А.Герцен от 1 июня 1868 // XXIX: 354). Даже письма его теряют для Герцена смысл: «От Ал<ек-сея> Ал<ексеевича> письмо, ничего особенного» (Письмо Н.П.Огареву от 27 августа 1866 // XXVIII: 217); «От Сатина и Ал<ексея> Алексеевича > письмо, ничего особенного» (Письмо Н.П.Огареву от 23 декабря 1866 //XXVIII: 254); «Сегодня было письмо от Ал<ексея> Ал<ексеевича> - ничего» (Письмо Н.П.Огареву от и сентября 1867 // XXIX: 197). Трудно согласиться с Б.П.Козьминым (1957: 68), что Герцен «на всю жизнь» сохранил «дружеские чувства» к А.А.Тучкову. 2.3.4 Н. И. Тургенев Несмотря на многократные посещения Герценом Парижа, достоверных сведений о его встречах с Н.И.Тургеневым нет. // С 179 По предположению Ю.Г.Оксмана (1955:584), скорее всего, они «встретились и познакомились» во время первого приезда Герцена в Париж (1847). С большей уверенностью можно полагать, что 27 июня 1861, в период эйфории от освобождения крестьян, Герцен, вероятно, посетил Тургенева «на

даче». По крайней мере, такое приглашение «старейший борец» отправил «лондонскому пропагандисту» (Оксман 1955: 588). Незадолго до смерти Герцен, судя по письму М.Мейзенбуг, «собирался навестить» Тургенева (Лищинер, Птушкина 1970: 341). Достоверно известно, что они встретились на похоронах Искандера (ЛЖТГ 5: 305). Отсутствие в текстах Герцена упоминаний весьма вероятных встреч с Тургеневым также свидетельствует о сложном отношении к «Mr Tourg<ueneff>» (XXV: 45)/ В отношении к Н.И.Тургеневу Герцен был поставлен перед тяжелым выбором. С одной стороны, - «эмансипаторский» пафос социальных воззрений «известного государственного деятеля царствования Александра I, друга

Штейна»

(XIII:

395).

участника

тайных

обществ,

заочно

приговоренного по I разряду Верховным уголовным судом, не мог не вызывать восхищения теоретика «общинного социализма». С другой стороны, утверждения Тургенева («Россия и русские») о политической ничтожности тайных обществ противоречили декабристскому мифу Герцена даже в большей мере, чем правительственная версия (Оксман 1955: 583). Если последняя оценивала декабристов с отрицательным знаком, то Тургенев, придерживавшийся «мнения о незначительности общества» (Оксман 1955: 589), тем самым отрицал существенное значение деятельности декабристов. Герцен прекрасно понимал, что в полемике со старым «рефюжье», свидетелем событий, займет заведомо проигрышную позицию «юного неопытного энтузиаста», делающего из мухи слона. Кроме того, за границей, без моральной поддержки запуганных «московских друзей» он оказался в духовном одиночестве «бродягой нравственного мира <...> без точки опоры перед могуществом императора Николая» (XX: 73). В этой ситуации Герцен, видимо, решил, что разумнее будет вместо политического оппонента иметь союзника в социальном «крестьянском вопросе». Он избрал в отношении Тургенева тактику умолчания расхождений во взглядах на тайное общество декабристов, используя авторитет последнего в деле освобождения крестьян. О том, что решение не было простым, // С 180 свидетельствует примечание к

статье «К Георгу Гервегу» в немецком издании «С того берега» (1849). Герцен позволил себе очень сдержанные критические замечания самого общего характера: «Труд г. Тургенева (1847) представляет для нас большой интерес как верное изображение суждений, надежд и взглядов времен императора Александра, как автобиография писателя, который в свое время многое видел, но не знал России, развившейся после 1825 года. Образ мыслей г. Тургенева, напоминающий тонкий либерализм министерства Деказа и Мартиньяка, к несчастью, не позволяет верно понять положение вещей в России» (VI: 477). Однако при подготовке публикации этой статьи под названием «Россия» во французской газете «La voix du Peuple» (19, 26 ноября и ю декабря 1849) Герцен решил снять это «неделикатное» примечание. Он пишет Э.Гервег (26 октября 1849): «Я прошу <...> снять все примечание, где говорится о Тургеневе <...> Это не представляет интереса для газеты, да и неделикатно» (XXIII: 205). Отрицательное отношение к Тургеневу прорвалось и в связи с изданием Вольной русской типографией воззвания «Вольное русское книгопечатание в Лондоне. Братьям на Руси» (1853) (XII: 62-64). Политический пафос этого «манифеста» («Открытое слово — торжественное признание, переход в действие») был с испугом встречен «московскими друзьями». Сообщая Герцену о реакции последних, М.К.Рей-хель, видимо, также упомянула, что кто-то из эмигрантов сжег присланные экземпляры воззвания. Оскорбленный Герцен в ответном письме (6 апреля 1853) просит: «А propos, кто жег объявление, не знаю: или Mme Энг<ельсон> или Mr Tourg<ueneff>, или Sas<onoff>» (XXV: 45); «А кто жег - напишите» (XXV: 46). Примечательно предположение Герцена, что Тургенев не одобрил его политического действия. Если Герцен не критиковал «нигилизм» декабристской концепции Тургенева о «незначительности тайных обществ» (Тургенев 1863:1291),

чтобы не повредить авторитету «передового бойца за свободу крестьян», то сам

«передовой

боец»

не

считал

себя

связанным

какими-либо

обязательствами. В «Письме к редактору "Колокола"» (л. 155 от 1 февраля 1863 // Кл VI: 1289-1291) он возражал против «преувеличения <...> роли декабристских тайных организаций» в опубликованных Вольной русской типографией «Записках» Якушкина (XXVII: 728). Явно наступая себе на горло, Герцен отвечал в личном письме Тургеневу (19 января 1863): // С 181 «Почтеннейший Николай Иванович, письмо ваше я получил и немедленно послал в типографию, оно, во-первых, будет напечатано в "Колоколе" 1 февр<аля>, потом особо. Я пришлю к вам сто экземпляров» (XXVII: 281). Единственное, что Герцен посмел «сказать в защиту издателей "Записок" - то, что, предприняв это издание как святое дело, - мы должны были печатать текст - без малейших изменений» (XXVII: 281). Аргумент, достойный ученого текстолога, но не свойственный Герцену, умевшему в подобных ситуациях (вспомним полемику с Корфом) дать «простор перу». Несмотря на выпады Тургенева против издателей «Колокола»1, Герцен терпеливо лепил образ самоотверженного «эмансипатора». Под его пером возникает фанатик одной идеи, этакий Сципион-старший, твердящий, что «Карфаген крепостного права должен быть разрушен»! «Глубокое уважение» (XXVII: 561) и «похвалы» «Тургеневу senior» (XXVII: 105) вызваны этой односторонностью «старейшего бойца за освобождение крестьян с землею» (XIV: 258), одного из «передовых бойцов за свободу крестьян» (XIV: 328), «одного из усерднейших защитников освобождения крестьян» (XIII: 395) , «одного из первых, начавших говорить об освобождении русского народа» (XXVII: 143), «старейшего и самого неутомимого врага крепостного состояния» (XVI: 85), «одного из почтеннейших ветеранов освобождения крестьян» (XVI: 289). В этой связи понятно, почему Герцен и Огарев, получив весть об освобождении, с восторгом писали (28 марта 1861) Н.И.Тургеневу: «Милостивый государь Николай Иванович! Вы были одним из первых,

начавших говорить об освобождении русского народа; вы недавно растроганные, со слезами на глазах, — праздновали первый день этого освобождения. Позвольте же нам, питомцам вашего союза, сказать вам наше поздравление и с чувством братской или, лучше, сыновней любви — пожать вам руку и обнять вас горячо от всей полноты сердца» (XXVII: 143). Вышесказанное объясняет, почему Герцен ссылался на «труд г. Тургенева» «Россия и русские» преимущественно в связи с крестьянским вопросом. Трижды он приводит «печальный анекдот, рассказанный Н.И.Тургеневым, как Александр где-то на конгрессе, получив просьбу крестьянина, проданного своим помещиком, спросил Тургенева: "Будто законами дозволяется продажа людей без земли, и будто продажа в розницу допускается?" - Тургенев, знавший хаос законов по этой части, хотел воспользоваться вопросом, чтоб уничтожить невольническую // С 182 продажу, и, разумеется, не успел. После заседания в совете, на котором Тургенев горячился, В.П.Кочубей подошел к нему и, горько улыбаясь, сказал: "И вы думаете, что из этого что-нибудь будет?.,. Вы лучше вот чему подивитесь — что государь двадцать лет царствует и не знал, что у нас людей продают поодиночке!"» (XVI: 58; Ср.: XII: 39-40. 102-103). Этот же «анекдот» подразумевается в аннотации «Колокола» (л. 127 от 1 апреля 1862 // Кл V: 1060) на работу Н.И. Тургенева «Взгляд на дела России» (XVI: 85). В двух случаях Герцен обращается к «России и русским» как источнику по истории декабристов, оставаясь при этом в пределах «крестьянского вопроса». Он рассказывает о земельных проектах Пестеля, предлагавшего своим друзьям «добиваться, пусть даже ценою жизни, экспроприации их собственных

имений» (VII: 199), мечтавшего

переустройстве общества «на социалистических основах» (XIII: 132), ссылаясь на «сочинение Тургенева о России» (XIII: 132; Ср.: VII: 398). Герцен в данном случае ссылается на следующее утверждение Тургенева (2001: 83): «Согласно одному из основных положений теории Пестеля и его друзей, следовало произвести своего рода обобществление земельной

собственности, а затем верховная власть должна была установить порядок ее эксплуатации. Всем безземельным они предлагали предоставить право пользования обширными казенными землями». Любопытен случай «тактического» использования «России и русских». В «Письме к императору Александру II (по поводу книги барона Корфа)» (1857) Герцен пытается убедить императора, что «эти страшные люди (декабристы - С.Э.) хотели все то, чего вы желаете теперь». Для этого он приводит

цели

декабристов

«раскрывать

злоупотребления,

противудействовать им, преследовать кражу и лихоимство, защищать слабых от чиновников, крепостных от помещичьего варварства, солдат от варварства их начальников» (XIII: 41) - по «книге Н.Тургенева». В «книге Н.Тургенева» (2001: 55) содержатся сведения о целях Союза благоденствия, которые декабрист-эмигрант вынес после того, как «бегло просмотрел устав» этого тайного общества: «Общество ставило своей целью общественное благоденствие. Его члены должны были объединяться в различные разряды или отделения, из которых один должен был заниматься народным просвещением, другой — юстицией, третий — политической экономией и финансами и т.д. <...> Нигде не

было

даже

намека

на

действия,

на

какие-либо

изменения

государственном строе». // С 183 Касаясь декабристского прошлого Тургенева, Герцен прежде всего упоминает «исполненного сил молодого статс-секретаря» (XIV: 328-329) в числе

«выдающихся,

высокопоставленных,

деятельных,

влиятельных»

членов тайных обществ (XX: 239). Отмечается его участие в «московском съезде» Союза благоденствия 1821 (XIII: 132). Герцен подчеркивает, что Тургенев - «один из участников заговора 14 декабря, остался во Франции, чтобы избежать наказания, к которому его приговорили» (VII: 404), «был присужден (заочно) к каторжным работам, в 1826 году, и амнистирован только в 1856» (XIII: 395; Ср.: XXV: 348). Упоминается также попытка

русских «агентов и шпионов in partibus*» выкрасть Тургенева: «Испытав страшнейшее оскорбление от английского министерства по случаю просьбы о выдаче Н.И.Тургенева, они старались его увезти если не как Прозерпину, то как княжну Тараканову или как Войнаровского» (XX: 560). 2.4 «Ренегаты» В «Исторических очерках» (1868) Герцен пишет о расширении состава Союза благоденствия: «В 1819 году мы видим в его составе, помимо основателей,

людей

выдающихся,

высокопоставленных,

деятельных,

влиятельных — таких, как полковники Граббе, Нарышкин, статс-секретарь Н.Тургенев, князья Оболенский, Лопухин, Шаховской, Илья Долгорукий и др.» (XX: 239). К этому перечню дается следующее примечание автора: «Мы видим рядом с этими людьми, из которых почти все отправились на каторгу искупить свою самоотверженность, такие имена, которые в сочетании с первыми звучат для нас странно, по причине их позднейшего положения, - имена двух братьев Перовских, одного - министра внутренних дел, другого — оренбургского генерал-губернатора; Бибикова, киевского генерал-губернатора и впоследствии министра; Кавелина, петербургского генерал-губернатора, и, наконец, — надобно ли его называть? — чудовищного виленекого проконсула и инквизитора - Михаила Муравьева. Князь Трубецкой отмечает в своих воспоминаниях еще имена князя Михаила Горчакова, начальника штаба действующей армии; адмирала Литке; генерала Николая Муравьева (Карского), командира армейского корпуса; генерала Гурко, начальника штаба на Кавказе» (XX: 239). // С 184 Кроме 9 перечисленных «странно звучащих» имен, Герцен упоминает в декабристском контексте еще 8 лиц, сделавших после 14 декабря успешную карьеру. Прежде всего, в приведенном выше списке «людей выдающихся, высокопоставленных,

деятельных,

влиятельных»,

названы

член

Государственного Совета (1866, тогда же возведен в графское достоинство) *

здесь в значении: за границей (лат.)

П.Х.Граббе, генерал-адъютант (1848) И.А.Долгоруков, генерал-лейтенант (1829) П.П.Лопухин. Также в декабристском контексте упомянуты генералмайор (1829) И.Г.Бурцов, сенатор (1855) В.П.Зубков, министр внутренних дел

(1855-1861)

петербургский инфантерии

С.С.Ланской,

член

генерал-губернатор

(1843)

С.П.Шипов.

Государственного

(1861)

А.А.Суворов,

Любопытно,

что

Совета

генерал

от

И.А.Долгоруков

С.П.Шипов упомянуты в рукописном варианте приведенного примечания о «ренегатах» (XX: 682, 683). Расположение их имен в конце перечней позволяет предположить, что при подготовке рукописи к печати имена И.А.Долгорукова и С.П.Шипова «выпали» по соображениям «технического» порядка. Включение 17 «ренегатов» в декабристский контекст происходило в следующем порядке: - 1851 (VII: 352): М.Н.Муравьев (всего упомянут в 188 произведениях Герцена); - 1853 (VIII: 171-175): В.П.Зубков (3); - 1855 (XII: 268): А.А.Суворов (31); - 1857 (XIII: 14): С.С.Ланской (27); - 1861 (XIV: 352): М.Д.Горчаков (28); - 1863 (XVII: 186): С.П.Шипов (3); -1868 (XX: 239): И.Г.Бибиков (4), П.Х.Граббе (2), В.И.Гурко (1), И.А.Долгоруков (1), А.А.Кавелин (1), Ф.П.Литке (1), П.П.Лопухин (1), Н.Н.Муравьев-Карский (4), В.А.Перовский (3), Л.А.Перовский (10); - 1868 (XX: 24): И.Г.Бурцов (1). Как сказывалось декабристское прошлое «ренегатов» на характере их образов, созданных в произведениях Герцена? Попробуем ответить на этот вопрос на примере лиц, упомянутых в декабристском контексте до 1868. // С 185 2.4.1 М.Н.Муравьев

Частые упоминания М.Н.Муравьева далеко не всегда относятся к его участию в тайных обществах. Подавляющее большинство связаны с государственной

деятельностью

последнего.

Хронологическое

распределение упоминаний: 1844 -1, 1851 -1, 1853 -1, 1857 -1, 1858 -4, 1859 6, 1860 - 8, 1861 —14, 1862 - 2, 1863 - 29, 1864 - 45; 1865 — 20, 1866 -32, 1867 - 18, 1868 - 4, 1869 - 2 - дает представление о главных для Герцена моментах деятельности Муравьева. Три «пика» -1861, 1864, 1866 - позволяют выделить три основных сюжета, с которыми связывается деятельность последнего: 1) в 1857-1862 в основном рассматривается участие «министракрепостника» (XV: 254) Муравьева в т.н. «черном кабинете» (XIII: 302), «комитете упрочения крепостного состояния и уничтожения всякой гласности» (XIII: 306), - группе государственных деятелей, противников крестьянской реформы; 2) в 1863-1865 в центре внимания оказываются «муравьевские меры» (XVII: 303) по «наведению порядка» в Польше и «тосты Муравьеву» (XXVII: 353; XVII: 216; ЛН-96: 390) - восторженная реакция русского общества и его «катковского рупора» «Московских ведомостей» на подвиги «полицейского архистратига Михаила» (XVII: 302); 3) после 1865, наряду с двумя названными, добавляется третья тема «следственная фабрика, на которой Муравьев тачает несуществующий заговор» (XIX: 86) - участие в суде над Каракозовым. С изображением трех ступеней «реакционной» карьеры Муравьева гармонируют и упоминания его имени в работах 1851 и 1853 (VII: 352) VIII: 229),

касающиеся

участия

последнего

расправах

над

польскими

повстанцами 1830-31. Лишь первое упоминание (письмо Н.Х.Кетчеру от 6 июня 1844 // XXII: 185) не вписывается в общий для Герцена «реакционный» контекст имени Муравьева. В этом письме Герцен просит Кетчера, говоря современным языком, «выйти» на последнего, чтобы тот оказал протекцию С.И.Астракову (брату друга юности Герцена) в «двух делах» карьерного характера:

«Серг<ей> Ив<анович> слышал, что Краевский через фон дер Пален очень близкий человек у Муравьевых, и именно у того, который начал <ьник> межевой части, — а потому он просит через него похлопотать». Неизвестно, был ли осведомлен Герцен в то время, что «начал<ьник> межевой части» одновременно «палач полякам» // С 186 (VII: 352), но он весьма неохотно передает «просьбу Астракова»: «Я говорил ему, что на Краевского я не надеюсь, и вообще, кажется, мудрено таким образом обработать все это — он просит твоего содействия и ответа», «Реакционер» Муравьев на всех этапах карьеры изображается как подручный хтонического врага «основного мифа», выступающий «со стороны победоносного неприятеля» (VIII: 229), один «из последних могикан злополучного и мрачного царствования Николая» (XIII: 317). «стоглавой гидры, которой каждая голова или Муравьев, или Гагарин» (XV: 52): «Для узкого, мстительного взгляда Николая люди раздражительного властолюбия и грубой беспощадности были всего пригоднее, по крайней мере, всего симпатичнее» (VIII: 229). Герцен яркими безжалостными красками создает хтонический образ «злодея» (XVII: 192), «изверга» (XVII: но), «зверя» (XVIII: 34), «людоеда» (XVIII: 34, 107), «старого кощуна» (XIX: 153) - «облитого кровью» (XIX: 61), «упитанного кровью» (XVIII: 402), «ужасного» (XVIII: год), «гнусного» (XX: 53), «Муравьева Синей бороды» (XIX: 337), одного из «стаи сов, ворон, вампиров <...> и других нетопырей» (XV: 173): «Бесшейный бульдог, налитый водой, <...> жаба с отвислыми щеками, с полузаплывшими глазами <...> калмык с выражением плотоядной, пересыщенной

злобы,

бесчувственности»

достигнувшей

(XVIII:

34);

«Страшная

какой-то

растительной

фигура

водяного-воина,

поседелого в каверзах и пытках, полуслепого инквизитора в одышке» (XIX: 61);

«Водяной

трихин

Муравьев

мог

только

воспитываться

ее

(«голштинской порфиры» - С.Э.) гнилой мездре» (XIX: 235). «Преступная гнусность» (XIX: 142) «зверств» (XX: 144) «наивного

Муравьева из зверинца» (XIX: 101), хтонической «жабы» (XIX: 336), «отвалившегося

от

груди

России

вампира»

(XIX:

137)

Муравьева

подчеркивается основанным на игре слов эпитетом - «виленский» *: «виленский злодей» (XVII: 192); «виленский Муравьев» (XVIII: 227, 335); «виленский изверг» (XIX: 254). Все упоминания в декабристском контексте «заговорщика, выходящего из тюрьмы с повышением чина» (XIX: 143), реализуются с помощью одного риторического

приема,

которым

оттеняется

вся

гнусность

последе-

кабристской деятельности «знаменитого ренегата Муравьева» (VIII: 229), «ренегата Муравьева» (XIV: 64; XV: 26). В связи с жестокостью // С 187 Муравьева в отношении участников польского восстания 1830-31 Герцен впервые Муравьев,

приводит

«историческое

виленский

изречение»

генерал-губернатор,

последнего:

любил

повторять:

«Михаил "Я

не

принадлежу к тем Муравьевым, которых вешают, а к тем, которые вешают"» (VII: 352; Ср. VIII: 229). Это «историческое изречение» не случайно воспроизводится в связи с событиями 1830-31. Оно, «как сообщает кн. П.В.Долгоруков в своем памфлетном очерке о Муравьеве, было произнесено последним в 1831 в связи с вопросом одного из жителей Гродно, не является ли новый губернатор родственником декабриста С.И.Муравьева-Апостола» (XVII: 419; П.В.Долгоруков. Михаил Николаевич Муравьев. Лондон, 1863. С. 15-16; Ср.: XIV: 470-471). Употребление Герценом «изречения» уже в 1851 оставляет открытым вопрос, из какого источника он его почерпнул. В дальнейшем Герцен воспроизводит афоризм Муравьева в связи с его деятельностью в «черном кабинете» (XIII: 317) и при подавлении польского восстания 1863-64 (XVII: 155). Герцен переделывает это высказывание, полемизируя с польскими эмигрантами. Он пишет, что «кроме официальной, правительственной России, есть другая, что кроме Муравьева, который вешает, есть Муравьевы, которых вешают» (XIV: 14). «Изречение» обыгрывается и в прямом обращении к его автору: «Итак, генерал, soyez a la *

vilain - гадкий, мерзкий, отвратительный (франц.)

hauteur de vos convictions*, и благородное потомство скажет, что вы не из тех Муравьевых, которых делают графами Амурскими, а из тех, которых делают князьями Аракчеевскими» (XVII: 156). Так как пространность афоризма затрудняла его публицистическое использование, Герцен постепенно редуцирует характеристику «человека, который сам себя по доброй воле назвал палачом» (XVII: 155): - с 1858: «Муравьев, "который вешает"» (XIII: 306; XIV: 64, 218); - 1859: «не повешенный, но вешавший Муравьев» (XIV: 126); - с 1859: «вешающий Муравьев» (XIV: 106, 235; XVII: 65); - 1860: «Муравьев, что вешает» (XIV: 266); - с 1860: «Муравьев-Вешатель» (XIV: 303; XV: 36, 61, 114, 218, 237; XVI: 2и; XVII: 156; XVIII: 34, 493, 502; XIX: 142); - 1863: «Муравьев, вешающий» (XVII: 225); - 1863: «вешатель Муравьев» (XXX: 572); - с 1863: «Вешатель» (XVII: 155; XVIII: 60, 294). // С 188 В рукописном варианте «Исторических очерков» (1868) Герцен дает «перспективное» определение: «Михаил Муравьев (будущий вешатель)» (XX: 685) Обращаясь к Муравьеву по случаю назначения последнего (1 мая 1863) генерал-губернатором и главнокомандующим войсками Северо-Западного края

чрезвычайными

полномочиями,

Герцен

напоминает

взаимоисключающие факты биографии «Вешателя»: «Теперь, украшенные арендами и сединами, вы можете привести в исполнение светлые мечты вашей юности — не те жалкие мечты, которые вы имели, будучи членом пестелевского заговора, но те зрелые мечты человека, прокладывающего себе карьеру, о вырезывании помещиков польского происхождения» (XVII: 155). 2.4.2 В.П.Зубков В письме к М.К.Рейхель и Н.А.Герцен (7 марта 1853) Герцен сообщает, *

соответствуйте вашим убеждениям (франц.)

как продвигается работа над «Былым и думами»: «Некоторые очерки вышли, кажется, недурно. — Семейство Пассеков, М.Ф.Орлов, В.П.Зубков <...> — все это еще дела незапамятных времен 1834 года» (XXV: 28). В главе VIII «Былого и дум», посвященной «делам незапамятных времен 1834 года», Зубков, который «воспитывался в Париже, был богат, умен, образован, остер, вольнодум, сидел в Петропавловской крепости по делу 14 декабря и был в числе выпущенных; ссылки он не испытал, но слава осталась при нем» (VIII: 172-173); фигурирует под инициалом «В.» (Козьмин 1950).

Когда

арестовали

Огарева,

Герцен

поехал

«деловому

революционеру», который «имел большую силу у генерал-губернатора», с просьбой узнать у последнего о судьбе друга. Герцен иронически описывает метаморфозу, произошедшую с либералом «чистейшей, трехцветной воды, левого бока» (VIII: 172-173). «В.» «с посоловелым лицом, с опустившимися чертами» дал Герцену «искренний совет: держите себя в стороне; тормошитесь как хотите — Огареву не поможете, а сами попадетесь» (VIII: 175). Описав это «выражение плаксивого самосохранения» (VIII: 177), Герцен не возвращался больше к имени Зубкова. 2.4.3 А.А.Суворов Герцен впервые упоминает Суворова в «Объявлении о "Полярной звезде"» (1855), при описании «всероссийского» размаха «колоссального заговора» декабристов: // С 189 «В нем вся Россия: крестьянин представлен солдатом; Рюриков дом — князьями; генералы, покрытые славой, люди, покрытые почетом, литераторы, офицеры, чиновники в Петербурге, в Москве, везде - участвуют в заговоре. Он (Николай - С.Э.) боится знать, что Адлерберг, его друг, Суворов, внук князя Италийского, замешаны, и освобождает их от суда; император Александр чуть не участвует сам в заговоре, - Сперанский и Карамзин писали по его приказу хартии» (XII: 268). Больше Суворов в декабристском контексте не упоминается. Герцен

обращается к его имени преимущественно в связи с исполнением должности санкт-петербургского военного губернатора (1861-1866) и деятельностью в качестве члена Государственного совета. Иногда лондонский изгнанник позволял иронически оценить меры петербургского губернатора. Так он характеризует «усилия Суворова» утвердить дух законности в действиях полиции: «Чтоб явнобрачные блюстители порядка становились все учтивее и учтивее, чтоб не иначе ставили фонарь, как извиняясь и прибавляя, что это им чрезвычайно неприятно» (XVI: 233-234). Но в целом Суворов характеризуется как «человек прямодушный и честный» (XVIII: 172), «никогда не принимавший участия в <...> темных делах» (XVIII: 211). Можно предположить, что на создание такого образа влияло и декабристское прошлое «внука князя Италийского». «Благородная фигура князя Суворова» (XIX: 93), посмевшего «открыто ругать 3 отдел<ение>» (XXVIII: 90), вызывает ненависть придворных участников «темных дел», интригующих «против князя Суворова» (XVI: 305), «постоянно пилящих Суворова за его либерализм» (XVII: 149). Герцен не раз выделяет Суворова, «говорившего в пользу обвиненных» (XI: 632; XVIII: 412) по политическим процессам: «Суворов представил государю, что Дерптский университет в отличном состоянии» (XV: 200); «В России хотели засадить Утина-отца для того, чтоб заставить сына возвратиться, его отстоял Суворов» (XXVII: 514); «Князь Суворов и все честные люди с ним хотели обнародовать, что в зажигательствах не открыто никакого участия политических партий» (XVII: 171); Суворов «восстал

против

объявления

фальшивому монетчику

приговора на площади вместе с Сер<но>-Сол<овьевичем>, но не мог ничего сделать» (XXVIII: 88-89). Герцен приводит слова Суворова по поводу осуждения Н.А.СерноСоловьевича на вечное поселение: «Умное правительство <...> старалось бы иметь за себя таких людей» (XVIII: 395). Особое // С 190 восхищение Герцена вызвал отказ Суворова, которому «виленский изверг <...> был

гадок» (XIX: 254), принять участие в подписке «на икону польскому палачу» и «назвал его людоедом» (XVIII: 19; Ср.: XVIII: 212). Отставка Суворова после покушения Каракозова вызывает искреннее сожаление Герцена: «Благородная фигура князя Суворова исчезает с первого плана действий» (XIX: 93). 2.4.4 С.С. Ланской В первом листе «Колокола» (1 июля 1857 // Кл I: 8-9) Герцен в статье «Августейшие путешественники» пишет о вдовствующей императрице Александре Федоровне, неуютно себя чувствующей в «революционном дворце» своего сына: «В самом деле, как было ей не трепетать, когда террористы и люди баррикад, вроде Ланского и Сухозанета, принимались за кормило судна, так ловко поставленного на мель ее покойником» (XIII: 14). Комментаторы собрания сочинений Герцена объясняют смысл этого высказывания: «С.С.Ланской и Н.О.Сухозанет упоминаются в числе террористов и людей баррикад в ироническом смысле. С.С.Ланской вышел из Союза благоденствия задолго до восстания декабристов, а Н.О.Сухозанет, бывший в 1825 г. начальником гвардейской артиллерии, принимал участие в подавлении восстания декабристов на Сенатской площади» (XIII: 491)1. Остальные упоминания Ланского находятся вне декабристского контекста и обусловлены его деятельностью на посту министра внутренних дел (1855-1861), прежде всего в связи с крестьянской реформой. О восприятии

Ланского

первую

очередь

как

служебной

функции

свидетельствует частое обозначение последнего как «министра внутренних дел». Вначале Герцен критически оценивал его «тупоумные циркуляры» (XII: 446). По поводу одного из циркуляров «циркулярного министра Ланского» (XIII: го), где сообщается, что император поручил ему «ненарушимо охранять права, венценосными его предками дарованные дворянству» (XII: 567), задается риторический вопрос, сопровождаемый

ответом: «Хочет правительство освобождения или нет? <...> Циркуляр Ланского <...> говорит "нет"» (XII: 444; Ср.: XIII: 338). Герцен публикует другой циркуляр Ланского, направленный против «издаваемых за границею на русском языке предметов книгопечатания <...>, имеющих целью поколебать основания гражданского устройства // С 191 нашего» (XIII: 205), т.е. против изданий Вольной русской типографии. Публикация циркуляра («Циркуляром

согрешивший

циркуляром

погибнет»

(XIII:

81))

сопровождается оценкой его литературного стиля: «Его сочинил кто-нибудь из сторожей министерства, и то в понедельник утром» (XIII: 204). Отношение изменилось после того, как Герцен получил «Письмо к редактору» («Колокол», л.25 от 1 октября 1858 // Кл I: 201-207), в котором «сообщалось, что С.С.Ланскому принадлежит благородная роль в вынесении на широкое обсуждение вопроса об освобождении крестьян. В дальнейшем статьи Герцена не содержали более обличений Ланского» (XIII: 620). Он называет «доброго старика Ланского» (XV: 225), который был «со стороны освобождения» (XV: 51), в числе «лучших людей в министерстве» (XXVII: 36). По поводу отставки последнего он поместил в «Колоколе» (л.д8-99 от 15 мая 1861 // Кл IV: 836) благодарную заметку: «Министр внутренних дел Ланской оставил министерство. За ним останется почетная память: ни русский народ, ни история не забудут того из министров, который откровенно работал в пользу освобождения крестьян» (XV: 237). 2.4.5 М.Д.Горчаков В

предисловии

«Историческому

сборнику

вольной

русской

типографии» (кн. II, Лондон, 1861) Герцен воспроизводит отрывок записок М.А.Фонвизина. В нем рассказывается о проекте конституции Н.И.Панина. В частности, говорится, что Фонвизин «сообщил с нее копию» Н.М.Муравьеву «и тот переделал ее, приспособив содержание этого акта к царствованию Александра. Разошлось несколько экземпляров этого сочинения, которое стали приписывать М.И.Фонвизину. В 1825 году князь М.Д.Горчаков,

нынешний наместник в Польше, признавался, что он в восторге от него (каков!)» (XIV: 352). Герценовская ироническая ремарка выражает его общее отношение к «совсем сумасшедшему Горчакову-Таврическому» (XIV: 290), «герою великой ретирады» (XIV: 201) Крымской войны, впоследствии (1856-1861) исполнявшего

должность

наместника

Царства

Польского.

Герцен

скептически оценивал государственную деятельность Горчакова, «тяжелого, скучного формалиста, человека честного, но бездарного и выжившего из ума» (XIII: 345). Вот перечень прилагаемых к нему эпитетов: «дурак генерал Горчаков» (XXV: 131); «отупевший Горчаков» (XIV: 86); «неспособный Горчаков» (XIV: 198); «окончательно выживший из ума Горчаков» (XIV: 409); «раболепный старик, уложивший тысячи русских // С 192 под Черной <...> и до того выживший из ума, что не узнает детей своих» (XIV: 333); «младенец во старости Горчаков» (XV: 96). 2.4.6 С.П.Шипов Авторство опубликованной в «Колоколе» (л. 164, от 1 июня 1863 // Кл VI: 1356) заметки «Нет розы без шипов» определяется характерным для Герцена

«каламбурным

обыгрыванием

фамилии

генерал-адъютанта

С.П.Шипова и поговорки» (XVII: 427): «Шипов? Какой Шипов? Шипов 14 декабря, Шипов Паскевича, Шипов Николая, польский Шипов, варшавский министр Шипов, генерал-адъютант Шипов, памятный в Польше, забытый в России Шипов — словом, тот Шипов является в печати и на кимвале сладкозвучном бряцает похвалу николаевской кротости, мудрости Паскевича, хвалит их добрые меры, хвалит самого себя» (XVII: 186). Комментаторы считают, что «Герцен напоминает в заметке <...> об участии Шипова в подавлении восстания декабристов. 14 декабря 1825 г. Семеновский полк под начальством полковника Шипова одним из первых прибыл на Сенатскую площадь для борьбы с восставшими» (XVII: 427).

Учитывая встречи Герцена с «диким генерал-адъютантом Шиповым, уничтожавшим просвещение в Польше», в салоне П.Я.Чаадаева (IX: 143), можно предположить, что декабристское прошлое этого «ренегата» могло стать ему известным еще до отъезда из России. Ссылка на мемуары С.П.Трубецкого (XX: 683), опубликованные Герценом в один год с названной заметкой, позволяет утверждать, что под выражением «Шипов 14 декабря» подразумевалась также принадлежность последнего к числу лиц, «изменивших Обществу» (Трубецкой 1863: 12). 2.5 «Предатели» В «Письме» и в «Русском заговоре» (1858) Герцен упоминает о предательствах в рядах декабристов как одной из причин, вынудивших выступление 14 декабря (XIII: 42-4З; 139). В своих произведениях Герцен упоминает, наряду с «молодым и неопытным энтузиастом» Ростовцевым (46), двух «мерзавцев во второй армии» - А.И.Майбороду (3) и И.В.Шервуда (5). В отличие от упоминаний имени одного из ведущих деятелей крестьянской

реформы,

последние

«мерзавцы»,

связи

со

своей

ничтожностью, выступают в публицистике // С 193 издателя «Колокола» только как синонимы «доносительства». Он противопоставляет Александра I, который «с явным сомнением и нерешительностью прочел доносы Шервуда и Майбороды» (XII: 368), Александру II. Ведь в царствие «Освободителя» «бессловесный Иван Лужин становится, как Шервуд, Лужин Верный» (XIV: 264), «сделался Майборода и Шервуд вместе» (XIV: 305), а свергший «лондонского короля» новый «властитель дум» Катков идет «по следам Шервуда на завоевание титула Верного, недаром Байборода (псевдоним Каткова - С.Э.) напоминал спокон века Майбороду» (XVII: 299). 2.5.1 Я. И. Ростовцев Первый раз Герцен упоминает Ростовцева в 1856 в примечании к «Былому и думам», и упоминание это сделано в декабристском контексте:

«В нашу молодость "романизировали" имена, предержащие власти "славянизируют" их. С производством в чины и с приобретением силы при дворе, меняются буквы в имени <...> Последний пример производства по этой части мы заметили в известном (выделено Герценом - С.Э.) по 14 декабрю генерале Ростовцеве: во все царствование Николая Павловича он был Яков, так, как Яков Долгорукий, но с воцарения Александра П он сделался Иаков, так, как брат божий!» (VIII: 330). Два письма к И.С.Тургеневу (от 9 и 16 декабря 1856) позволяют определить источник «последнего примера» о «славянизировании» имен: «Подари мне твое замечание о Иакове Ростовцеве, я его поместил очень забавно» (XXVI: 51_52); «Отчего же ты не отвечаешь на мой запрос об Иакове Ростовцеве — я и напечатал на свой страх» (XXVI: 54)1. Источником данных об «известности» Ростовцева «по 14 декабря» является «Донесение» (107), где сообщаются слова Рылеева, обращенные 12 декабря к князю Трубецкому, «который начал изъявлять боязнь: "Умирать все равно, мы обречены на гибель", и прибавил, показывая копию с письма подпоручика Ростовцева к вашему величеству: "Видите ль? Нам изменили, двор уже многое знает, но не все, и мы еще довольно сильны"» (Ср.: XIII: 141). После выхода (1857) третьего издания («первого для публики») корфовского

«Восшествия»

Герцен

берет

оттуда

на

вооружение

характеристики «Иакова Энтузиаста» (XIII: до), «знаменитого "энтузиаста"» (XIII: 301) - «благородного двадцатилетнего юноши, горевшего любовью к Отечеству», увлеченного «порывом молодого неопытного энтузиазма» (Корф 1994: 253, 254): // С 194 «Иаков Ростовцев — который, по свидетельству Модеста Корфа, — "двадцатилетним юношей, пламенно любящим отечество, в порыве молодого и неопытного энтузиасма", сделал донос в 1825 году на своих друзей — через тридцать лет с более зрелым и опытным энтузиасмом и с тем античным единством характера, которое пленяет нас в римлянах, донес государю» (XIII: 90; Ср.: XIII: 91, 300, 318; XIV: 64, 71).

Эти оскорбительные высказывания, по поводу которых Ростовцев жаловался (1858-1859) «старинному другу» Е.П.Оболенскому (Богословский 1911: 204-205) и даже намеревался писать Герцену оправдательное письмо (ЛЖТГ

40),

вызывались

отрицательной

оценкой

деятельности

«четверовластника Иакова» (XVII: 271)2 в Секретном (Главном) комитете о крестьянах. Эта оценка объяснялась тем, что он в 1857 и начале 1858 «примыкал к правой группе Комитета» -«противникам освобождения» В.Н.Панину и М.Н.Муравьеву (Богословский 1911: 213). Ростовцев характеризуется как член «черного кабинета» (XIII: 302), «орловского комитета» (XIII: 306) - один «из врагов прогресса и свободы» (XIII: 340). Герцен,

тщеславно

собиравший

все

свидетельства

влиятельности

«Колокола», сообщает своим корреспондентам о приписанном ему успехе «пиаровской» акции: «"Indep<endence> belge" говорит, между прочим, что Ростовцев не назначен министром внутр<енних> дел потому, что в общественном

мнении

его

слишком

уронили

русские

заграничные

публикации, т.е. "Колокола"» (Письмо А.А.Герцену от 17 ноября 1858 // XXVI: 223; Ср.: XXVI: 224). Едко высмеивая «ростовский иезуитизм» (XIII: 305), Герцен с опозданием заметил перемену взглядов пожилого «Энтузиаста», «перелом в отношении к крестьянскому делу и в воззрениях на самые задачи реформы» которого произошел летом 1858 (Богословский 1911: 213): «Он из реакционеров

сделался

ревностным

прогрессистом

отчаянным

эмансипатором, характеризуя свои действия и слова тем энтузиазмом, которым он отличался во всех своих действиях» (Соловьев 1883: 265). Тем не менее, к середине 1859 Герцен по-другому начинает отзываться о превратившемся «из Савла в Павла» (Богословский 1911:216) Ростовцеве. В письме к И.САксакову (17 июня 1859) он отмечает метаморфозу бывшего, по его прежнему мнению, «врага свободы и прогресса»: «Из энтузиастадоносчика сделался энтузиаст-освободитель. <...> У нас идет с ним (с Ростов<цевым>) полемика; какой-то г<осподин> защищает его, говорит о его

искреннем раскаянии (выделено Герценом - С.Э.) и пр.» (XXVI: 275). Показательно, что после «искреннего раскаяния» Ростовцева Герцен больше не упоминает о «юношеском энтузиасме». В «Колоколе» // С 195 (л.42-43 от 1 и 15 мая 1859 // Кл II: 342_357) под заголовком «Крестьянский вопрос и Ростовцев» публикуется текст проекта освобождения крестьян последнего с примечаниями Огарева (XIV: 87, 485). В письме к М.А.Маркович (26 января 1860) Герцен даже утверждает, что «в ростовц<евской> комиссии — единственный оплот освобождению. Против нее

интригуют

делают

всякие

мерзости»

(XXVII:

11).

Смерть

государственного мужа (6 февраля 1860) расценивается как угроза осуществлению крестьянской реформы: «Я.И.Ростовцев умер. <...> Как шатко еще все у нас, смерть одного деятеля и замена его другим наполняет каким-то ужасом мысль нашу» (ХIV: 237). Изменившееся отношение к Ростовцеву сказалось и на характеристике прежде иронически описываемого «доноса в 1825 году на своих друзей». В «Исторических очерках» (1868) этот поступок именуется «сообщением»: «12 декабря

Рылеев

узнал,

что

один

молодой

офицер,

Ростовцев,

принадлежавший к Обществу, имел свидание с Николаем и, ни на кого лично не донося, сообщил ему планы восстания и пр.» (XX: 265). 2.6 «Мнимые декабристы» 6

«мнимых

Ф.В.Булгарин,

декабристов»

Н.И.Греч,

это

В.Ф.Адлерберг,

В.А.Долгоруков,

Ф.И.Тютчев.

А.М.Бакунин, Рассмотрим

контекст, в котором эти деятели упоминаются как причастные к декабристам и, по возможности, попробуем выяснить источники Герцена. 2.6.1 В.Ф.Адлерберг По поводу Адлерберга в «Объявлении о "Полярной звезде"» (1855) говорится, что Николай, выяснив размах заговора декабристов, «боится знать, что Адлерберг, его друг» в него замешан и «освобождает его от суда»

(XII: 268). Источник этой информации определить не удалось. 2.6.2 А.М.Бакунин В статье «Михаил Бакунин» (1851) об его отце говорится, что тот слыл «за человека весьма умного и даже старого заговорщика времен Александра» (VII: 352). Это утверждение Герцена имело некоторые основания: «Существуют указания на то, что отец Михаила Бакунина А.М.Бакунин принимал деятельное участие в составлении устава Союза благоденствия, идейно примыкая при этом к самому правому его крылу» (VII: 445); «Несмотря на // С 196 консервативный образ мыслей, Бакунин в течение жизни имел разнообразный круг знакомств; в частности, дружба и свойство связывали его с семьей декабристов Муравьевых. Согласно семейному преданию, он знал и критически оценил программу Союза благоденствия» (Степанов 1992: 142). Учитывая, что Герцен привел сведения о «старом заговорщике» после рассказа

родстве

семейств

Бакуниных

Муравьевых,

можно

предположить, что, в данном случае, его источником был «старый приятель» Михаил Бакунин. Последний писал, что его отец «с 1817 по 1825 г. <...> состоял членом тайного Северного общества». «Отец анархизма» даже утверждает, что его рара «несколько раз предлагали быть председателем этого общества» (Бакунин 1934: 26). В.М.Бокова (1992: 62) допускает возможность «если не членства Бакунина в декабристских организациях, то во всяком случае, тесной идейной близости к ним». 2.6.3 Ф.В.Булгарин и Н.И.Греч В «Развитии революционных идей в России» (1851) говорится, что «сиамские

близнецы»

Ф.В.Булгарин

Н.И.Греч

«связались»

«с

правительством, загладив свое участие в 14 декабря доносами на друзей и устранением (выделено Герценом- С.Э.) фактора, который по их приказанию набирал в типографии Греча революционные прокламации» (VII: 215).

В комментариях сообщается, что «фактор и распорядитель типографии Греча» Е.Фридрих был убит и ограблен в Петербурге в 1821: «В пору следствия над декабристами широкое распространение получили слухи о том, что Фридрих был убит вовсе не с целью грабежа, а по заданиям

членов

тайного

общества.

Политическая

беспринципность

Булгарина и Греча, как литературных дельцов, связанных в свое время с писателями-декабристами, а после их гибели с органами тайной полиции, объясняет появление именно их имен в легенде, передаваемой Герценом» (VII: 430-4З1; Ср.: Азадовский 1992: 205). 2.6.4 В.А.Долгоруков Говоря в статье «Черный кабинет» (август 1858) о карьере шефа жандармов и начальника III отделения, Герцен сообщает «все, что мы могли узнать об этой скромной, но бесполезной жизни», в том числе два факта его декабристского прошлого: 1) «Долгорукий начал свое служение в "Союзе благоденствия"»; 2) «После 14 декабря он был как-то спасен Орловым и вместо гражданских поселений попал на военные, но не сосланным, // С 197 а начальником штаба» (XIII: 301). Источник этих сведений установить не удалось. Возможно, Герцен перепутал В.А.Долгорукова с его братом Ильей членом Союза спасения и Союза благоденствия. 2.6.5 Ф.И.Тютчев В заметке «Поворотная линия» (л. 176, от 1 января 1864 // Кл VII: 1452) Герцен помещает стихотворение Ф.И.Тютчева, написанное, как говорится, «по поводу». Поводом был отказ одного декабриста, санкт-петербургского генерал-губернатора

А.А.Суворова,

от

подписки

на

икону

другому

декабристу, «польскому палачу» М.Н.Муравьеву. Третий «декабрист» «Московский Ювенал», Ф.И.Тютчев «взял свою цевницу и <...> защитил человека литовского бойни: Гуманный внук воинственного деда,

Простите нам, наш симпатичный князь, Что русского честим мы людоеда, Мы, русские, Европы не спросись <...> Куда девался некогда изящный стих Тютчева? Куда девался талант?... Вот что значит перейти из декабристов — в... Московские Ювеналы» (XVIII: 19-20). Комментаторы собрания сочинений Герцена делают примечание, еще раз подтверждающее осведомленность последнего в истории декабристов: «Связывая Тютчева с декабристами, Герцен имел в виду, вероятно, его ранние антимонархические высказывания и стихотворение "Огнем свободы пламенея", распространявшееся в нелегальных списках, а также ту линию политического поведения молодого поэта в начале 20-х годов, о которой впоследствии вспоминали его московские друзья. Учителем Тютчева был С.Е.Раич, член Союза благоденствия, в который входил и двоюродный брат поэта А.В.Шереметев. В 1825 г. Тютчев встречался в Москве с декабристами Д.И.Завалишиным и В.М.Голицыным» (XVIII: 533-534; Ср.: Завалишин 1906: 176). Источником сведений о «декабризме» Тютчева, возможно, был Д.Н.Свербеев, с которым Герцен не раз общался в московских салонах 40-х годов (ЛЖТГ 1: 265, 267, 273, 275, 303, 321, 325). Свербеев (1899: 143) вспоминал, что поэт до 1825 разделял «политическое мнение» декабристов о том, что «не только народная интеллигенция, но и весь народ имеет право участвовать в правительстве». // С 198 3. СОБЫТИЯ Отобранные Герценом события истории декабристов полностью укладываются в мифологическую схему, согласно которой «герои и мученики» вступают в бой с самодержавным чудовищем и сознательно приносят себя в жертву ради грядущего торжества своих последователей. Он также выделял в качестве «крепительного примера» (XVI: 73) факты

декабристского прошлого, созвучные его собственным идеям «общинного социализма», «русско-польского революционного союза», объединения антиправительственных сил. 3.1 История тайных обществ Излагая историю тайных обществ («Развитие» (1851), «Письмо» (1857), «Русский

заговор»

(1858),

«Исторические

очерки»

(1868))

Герцен

подчеркивает, что декабристам, мечтавшим снять цепи рабства со своих соотечественников, «было что терять». «Эти люди взялись за оружие» не из желания «грабежа, богатства, знатности» - «последнее им было не нужно» (XIII: 36). В Союзе благоденствия было много «людей выдающихся, высокопоставленных, деятельных, влиятельных» (XX: 239-240). В его составе оказалось «все самое благородное среди русской молодежи»: «молодые военные», «самые любимые литераторы», «потомки самых славных родов» (VII: представлен

195). Социальный состав

перечислением

участников

Южного общества

«густыми

эполетами»

«деятельных генералов» и «энергичных <...> полковников» (XIII: 136). Члены

Северного

общества,

аналогично

южанам,

-люди

солидного

общественного положения: «очень влиятельные офицеры»; представители «наивысшей аристократии», входящие «в окружении императора»; а также литераторы - властители дум «молодого поколения» (XIII: 137-138). // С 199 «Этим пылким молодым людям» (VII: 195) противостоит хтонический враг в лице не столько императора Александра I, сколько «его alter ego» «без лести преданного» «кровожадного тирана» А.А.Аракчеева (XX: 233). «Сам Александр желал улучшений» (VII: 195)) «понял зло», но «понимая многое, ничего не умел сделать» (XIII: 39). «Змей» - Аракчеев, «гадкий, желтый, оскорбительный, на ворохе розог, окруженный трупами засеченных поселенцев», заслоняет в мифологическом поединке «мягкие формы и доброту императора» (XIII: 39). Неспособность правительства решить насущные проблемы страны -

«дурное управление, продажность чиновников, полицейский гнет стали вызывать всеобщий ропот» (VII: 194) - главная причина того, что «люди энергичные и серьезные не стали ждать окончания этих несбыточных проектов (либеральных проектов Александра I - С.Э.), они удовлетворились смутным недовольством и постарались воспользоваться им по-иному. Они задумали создать большое тайное общество» (VII: 195; Ср.: XIII: 41). Рассказывая о создании тайного общества в «Развитии» и в «Письме», Герцен не вдается в подробности. В «Русском заговоре» передается чрезвычайно искаженная версия «Донесения» (XIII: 130; Донесение: 73-74)1Сравнивая оба текста, можно заключить, что Герцен писал «Русский заговор» по памяти, не заглядывая в «Донесение». С «Донесением» у него приблизительно совпадают год основания (1815/1816) и имена основателей («два брата Муравьевы»/А.Н.Муравьев и Н.М.Муравьев). О том, что 1815 у Герцена - описка, а не указание на т.н. предцекабристское общество Священная артель, можно заключить из территориальной привязки общества к «главной квартире второй армии, которой командовал фельдмаршал князь Витгенштейн». В связи с той же территориальной привязкой можно предположить, что «два брата» - это, скорее, не кузены А.Н. и Н.М.Муравьевы, а родные братья Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, которые были переведены из гвардии на Юг в 1-ю армию. Правда, случилось это после «семеновской истории» 1820. Этот анахронизм и последующее утверждение «легко объяснить, почему провинциальное общество взяло верх и почему гвардейские офицеры присоединились к армейским, а не привлекли их к себе» позволяют допустить, что Герцен переносил оппозицию Северного и Южного обществ 1-й пол. 20-х гг. и на ситуацию 2-й пол. 10-х. Это допущение подтверждается следующим утверждением по поводу московского съезда (февраль 1821) Союза // С 200 благоденствия: «Тогда Пестель решил созвать в Москве съезд Северного и Южного обществ» (XIII: 132)2. Герцену, восторгавшемуся Южным обществом Пестеля, было действительно «легко» исказить сведения «Донесения» таким образом и

приписать

«южанам»

инициативу

создания

тайного

общества.

«Исторических очерках» пересказываются «Записки» Якушкина (1862: 9), «Вот отправная точка <...> великой борьбы» (XX: 235-236) - где дата основания и имена учредителей тождественны данным «Донесения» (73_74). Дальнейший импульс обществу придало вступление Пестеля, который сразу же «сделался его центром, его душой» (ХШ: 130). Он «пишет первый устав общества, названного им «Союзом благоденствия» (XX: 236; Ср.: Якушкин 1862: 13). Эти сведения близки (Донесению» (74), где говорится, что реальная деятельность первоначального общества началась только в феврале 1817, «когда капитан Никита Муравьев, познакомясь с полковником Пестелем, сблизил его, как он говорит, с Александром Муравьевым, уже имевшим тесную связь с князем Трубецким, учредилось их первое тайное общество под названием Союза спасения или истинных и верных сынов Отечества.

Устав

оного

был

сочинен

Пестелем».

Герцен,

вопреки

«Донесению», именует первое общество «Союзом благоденствия» (VII: 195). Союз спасения в его произведениях ни разу не упоминается - еще одна удивительная небрежность, проявленная к «сведениям и подробностям» о «мучениках и героях 14 декабря» (XIII: 70). Цели Союза благоденствия, в согласии с «Донесением» (75, 77, 79), -явная («заниматься воспитанием молодого поколения, распространять идеи свободы и тщательно изучать сложный вопрос радикальной и полной реформы образа правления») и тайная («воспользоваться первым удобным случаем и поколебать императорскую власть») (VII: 195). В «Письме», обращаясь к императору, Герцен, из тактических соображений («эти страшные люди хотели все то, чего вы желаете теперь»), приводит только «явную цель»: «Раскрывать злоупотребления, противудействовать им, преследовать кражу и лихоимство, защищать слабых от чиновников, крепостных

от

помещичьего

варварства,

солдат

от

варварства

их

начальников» (XIII: 41). Среди

фактов

ранней

истории

тайных

обществ

упоминается

«московский заговор» 1817, причина которого - «безумие императора и кровожадная тирания его alter ego» - А.А.Аракчеева. И.Д.Якушкин - один из рыцарственных декабристов, «возмущенных» поведением хтонического врага, «предложил своим друзьям убить Александра I; в качестве // С 201 исполнителя он назвал самого себя. Члены общества не дали на это согласия, и Якушкин, оскорбленный и недовольный, порвал с Союзом» (XX: 239; Ср.: Якушкин

1862:

17-19;

Донесение:

75-76).

работе,

адресованной

европейскому читателю, Герцен не указывает непосредственную причину «возмущения» членов тайного общества - письмо Трубецкого («царь влюблен в Польшу» - Якушкин 1862: 17), возбудившее антипольские настроения

декабристов.

Это

не

единственное

искажение

сведений

источника. Вписывая «московский заговор» в мифологический контекст, Герцен противопоставляет декабристам не столько «безумного» императора, сколько «кровожадного тирана» Аракчеева. Примечательно, что в рассказе Якушкина об этом событии Аракчеев не упоминается. Эта искажающая логику истории подстановка «змея» - Аракчеева лучше, чем реальные факты, воплощает «антизмеиную» логику декабристского мифа. Упомянуто также создание Военного общества (кон. 1817 - нач. 1818). Вопреки

«Донесению»

(76),

качестве

руководителя

назван

не

А.Н.Муравьев, а М.А. Фонвизин (XX: 236). Эта ошибка вызвана невнимательным чтением «Записок» Якушкина (1862:13-14), где сообщается, что члены Военного общества «обыкновенно собирались или у фон Визина, с которым я тогда жил, или в Хамовниках, у Александра Муравьева». Один из ключевых для Герцена моментов истории тайных обществ роспуск Союза благоденствия и формирование новых декабристских организаций - рассматривается во всех четырех «исторических очерках». Везде указывается на радикализацию тайных обществ 20-х гг. В «Развитии» причина перехода от конституционного монархизма к республиканским идеям («Ядро заговорщиков стало республиканским и не пожелало более довольствоваться представительной монархией. Они справедливо считали,

что если хватит у них силы ограничить самодержавие, то ее хватит и на то, чтобы его уничтожить») заключается в бескомпромиссности загадочной «русской души» (VII: 198-199). В «Письме» акценты сделаны на недостижимости поставленных целей методами, принятыми в Союзе благоденствия, и вынужденности перехода к «решительным мерам» (XIII: 42). В «Русском заговоре», кроме итоговой радикализации общества, указывается и на одну из главных причин созыва «московского съезда» 1821. Таковой является боязнь «честолюбия Пестеля», испытываемая членами Северного общества. Герцен считает ошибочным это мнение // С 202 «северян» относительно его любимого декабриста - «пылкого республиканца и решительного революционера». Он творчески перерабатывает сведения «Донесения» (81-84), приписывая Пестелю и его друзьям инициативу «избавиться от слабых»: «Друзья Пестеля, сговорившись с наиболее энергичными

членами,

предложили

полностью

распустить

"Союз

благоденствия" <...> Для Пестеля это было лишь средством избавиться от слабых и организовать общество не только без участия прежних членов, но даже и без тех, кто что-либо о нем знал» (XIII: 131-132). В «Исторических очерках» (XX: 240) причины этого события излагаются сходно (Ср.: Якушкин 1862: 55-59; Донесение: 83). При этом мотив

боязни

«энергии»

«несокрушимой

силы»

Пестеля

также

присутствует. По сравнению с прежним описанием добавились почерпнутые из «Записок» Якушкина (1862: 44, 57) факты поездки Якушкина на юг для приглашения участников на московский съезд (1821) и принятия на съезде «нового

устава,

написанного

Никитой

Муравьевым,

занявшимся

образованием нового общества» (XX: 240). Правда, авторами устава Якушкин, в отличие от Герцена, называет Бурцева и Тургенева. Видимо, произошла контаминация данных Якушкина (1862:59). Последний пишет, что «Тургенев, приехавши в Петербург <...> Никите Муравьеву прочел новый устав Общества». И в следующем предложении Якушкин приводит также воспроизведенные Герценом данные о том, что «из петербургских

членов, деятельностью Никиты Муравьева, образовалось новое Общество». После роспуска Союза благоденствия в центре внимания Герцена оказывается Южное общество, «с самого своего основания» принявшее «решительный и революционный характер» (XIII: 132). Основное внимание уделяется

руководящей

роли

Пестеля,

республиканским

«социалистическим» целям Южного общества, переговорам с Северным обществом, обществом Соединенных славян и поляками. Кроме того, рассказывается о руководителях и подразделениях Южного общества, о радикальных планах «привлечения народа» к участию в революции, о замыслах цареубийства и временного правления, об отмене телесных наказаний под «влиянием Пестеля», об отстранении Швейковского от командования полком и попытке его товарищей поднять восстание, о планах выступления в 1826, о доносчиках на Южное общество. История Северного общества и общества Соединенных славян освещается в гораздо меньшей степени, преимущественно в связи с историей Южного общества. // С 203 Деятельность Южного общества связана прежде всего с инициативами Пестеля: «Человек с широкими взглядами, с непоколебимыми убеждениями, "он никогда не ослабевал и ни на волос не отклонялся в сторону, -говорит Якушкин, - в течение десяти лет", когда он являлся подлинным диктатором Южного общества» (XX: 240-241, Ср.: Якушкин 1862: 26; См.: Донесение: 92 - «Пестель <...> был в Южном обществе не только директором, но полным властелином»). В «Русском заговоре», согласно «Донесению» (84), рассказывается о выборе руководителями «нового общества» - «Пестеля, Юшневского и Н.Муравьева» (XIII: 132). Далее Герцен пишет о четырех подразделениях Южного общества, созданных к 1823 «под руководством главного общества, находившегося в Тульчине, ставке штаба второй армии» (XIII: 132). Комментаторы считают, что, «видимо, Герцен имел здесь в виду три управы Южного общества: Тульчинскую, Васильковскую, Каменскую и общество Соединенных славян, которое присоединилось в сентябре 1825 г. к Южному

обществу. При этом Герцен ошибочно датировал присоединение славян к южанам 1823 годом» (XIII: 531). Радикализм южан подчеркивается противопоставлением Северному обществу (XX: 240). Стратегические цели, принятые Южным обществом по настоянию Пестеля, - это, по мнению Герцена, «республика» и «социализм». Последняя цель, особенно близкая пропагандисту «общинного социализма» («Пестель, как мы, требовал социального переворота. Социального переворота в 1825!» (XII: 128)), многократно упоминается в его произведениях (VII: 199; XII: 81, 262,

290;

XIII:

132-133;

XX:

240).

Источником

сведений

«социалистических» взглядах лидера южан является «Россия и русские» Н.И.Тургенева (2001: 83). В «Развитии» и «Русском заговоре» Герцен рассказывает о земельных проектах Пестеля, «который был социалистом прежде, чем появился социализм» (VII: гоо), прямо ссылаясь на Тургенева (VII: 398; XIII: 132). Сообщаются «тактические» планы Пестеля - цареубийство и диктатура «временного правления» (XIII: 132-133; Ср.: Донесение: 87, 93). По мнению Герцена, в планы последнего также входило «привлечь народ» и «раскольников» «к участию в революции» (VII: 200; Ср. о «поддержке армии»: Донесение: 98). «Влиянию Пестеля» приписывается и отмена телесных наказаний в полках, руководимых декабристами. В письме капитану русского корабля С.Лазаревичу (после 15 февраля 1860), выписавшему «какому-то // С 204 матросу сто линьков за тайком выпитое вино» (XI: 306), Герцен, возмущенный

«гнусной

российской

действительностью»,

приводит

«крепительный пример» деятельности мифологических «предков»: «Великие деятели 14 декабря так поняли важность этого, что члены общества обязывались не терпеть дома телесных наказаний и вывели их в полках, которыми начальствовали. Фонвизин писал полковым командирам, под влиянием Пестеля, приказ о постепенном выводе телесных наказаний» (XI: 308; XXVII: 22).

М.А.Фонвизин действительно «решительно запретил при учении употреблять палку» (Якушкин 1862: 12). По поводу отношения Пестеля к телесным

наказаниям

противоположные

«Донесении»

сообщению

Герцена:

(86) «Как

имеются

сведения,

показывает

капитан

Майборода, полковник Пестель то ласкал рядовых, то вдруг, когда ожидали покойного императора в армию, подвергал их жестоким, и вероятно, незаслуженным наказаниям. "Пусть думают, говорил, — что не мы, а высшее начальство и сам государь причиною излишней строгости"». Н.П.Огарев (1994: 176-177) в «Разборе книги Корфа» возмущается этим свидетельством «Донесения»: «И кто же обвиняет Пестеля в преднамеренной жестокости обращения с солдатами? <...> Именно жестокость, начинавшая в то время страшно развиваться в полковых начальствах, и вызвала то противудействие, вследствие которого столько военных участвовало в тайном обществе». Таким образом, факт {Донесения» и возмущение им Огарева преобразились в утверждение Герцена, противоречащее источникам3. Переговоры Южного общества с поляками - тема, не утратившая актуальности для Герцена, боровшегося «за вашу и нашу свободу». Он признает,

что

многие

декабристы

«становились

<...>

на

узкую

государственно-патриотическую точку зрения» в этом вопросе (XVII: эз). С тем большим энтузиазмом рассказывается о переговорах между Южным обществом и поляками (VII: 313; XII: 90; XIII: 133-134; XIV: 30; XX: 241; Ср.: Донесение: 87-88): «Русское общество признавало независимость Польши и областей, еще не полностью обрусевших, включая Белостокскую область и часть губерний Гродненской, Виленской, Минской и Подольской; польское общество, со своей стороны, обязывалось начать восстание одновременно со второй армией и захватить самого великого князя. Другое условие было поставлено русским обществом — нужно ли говорить, что оно было продиктовано Пестелем, — провозглашение республики в Польше» (XIII: 134). // С 205 Другим «крепительным примером» для польско-русского союза

должно было, по мысли Герцена, служить тайное общество, «основанное артиллерийским офицером Борисовым». Подчеркивается, что «основная задача этого общества, образованного из русских и поляков и носившего название Соединенных славян, заключалась в работе над воссоединением славянского мира в одну "федеративную республику", в которой каждый народ должен сохранить свою полную самостоятельность и соединиться с другими только федеративными узами» (XIII: 134; Ср.: XX: 241; Донесение: 95-9б). Еще одна волновавшая Герцена мысль - объединение оппозиционных правительству сил - нашла отражение в рассказах о присоединении к Южному обществу общества Соединенных славян и переговорах Пестеля с руководителями Северного общества. Если в отношениях «южан» и «славян» «под руководством Пестеля устанавливалось согласие во всех пунктах», что, считает Герцен, «достойно внимания» (XIII: 134), то «петербургский доктринаризм» («обнаружилась значительная оппозиция насильственным и решительным мерам, предложенным Пестелем. — Была еще партия, стоявшая за конституционный режим и соглашавшаяся на провозглашение республики лишь в случае отказа императора принять Хартию») мешал установлению «единства между Южным и Северным обществами» (XIII: 135; Ср.: Донесение: 85, 88, 90, 93-94). Кроме теоретических и тактических расхождений, успеху переговоров препятствовал «психологический фактор» - «несчастная мысль», что «"Пестель скорей Бонапарт, чет Вашингтон", преследовала северян и постоянно препятствовала согласию и единству действий» (XIII: 133). В 1824 Пестель «вынужден был покинуть Петербург, не добившись полного успеха» (XIII: 135). Впоследствии Пестелю «удалось убедить Северное общество, что нельзя более терять времени, и оно уже готово было последовать за Южным обществом, когда одно за другим грянули, подобно ударам грома», события междуцарствия (ХIII: 138). Герцен извлекает «исторический урок» из разногласий двух обществ: «Мы совершенно убеждены в том, что, если бы в конце 1824 года не было

упущено драгоценное время, восстание имело бы большие шансы на успех» (XIII: 135-136). Еще один факт из истории Южного общества - «правительство вдруг, без объяснения причин, отстранило от командования Саратовским полком пламенного заговорщика Швейковского, чуть было не вспыхнуло восстание» -приводится в «Русском заговоре» (XIII: 135; Ср.: Донесение: 97). // С 206 Герцен рассказывает о планах выступления в 1826: «в тот день, когда Вятский полк должен был вступить в дежурство, дождаться приезда на маневры императора Александра и схватить его, арестовать высших генералов, немедленно занять Бобруйскую крепость, чтобы получить точку опоры, и связаться оттуда с Варшавой и Петербургом» (XIII: 136; Ср.: Донесение: 98). Сообщается и о провале этих планов в результате доносов на Южное общество (XIII: 136; Ср.: XII: 368; Донесение: 72-73). Касаясь истории Северного общества, Герцен упоминает о начале его деятельности и приводит имена руководителей («Распущенное общество было восстановлено также и в Петербурге, и с гораздо большей энергией. Во главе этого общества мы видим вначале князя Трубецкого, затем Н.Муравьева и князя Оболенского. Немного позднее, наконец, им руководит самый замечательный из петербуржцев - поэт Рылеев» (XIII: 133)), не совсем точно пересказывая «Донесение» (85): «Возобновив тайное общество, начальником оного несколько времени признавали одного Никиту Муравьева, потом, в конце 1823 года, решась для лучшего успеха иметь трех председателей, присоединили к нему князя Сергея Трубецкого, лишь возвратившегося из-за границы, и князя Евгения Оболенского. Чрез год после того первый отправился в Киев <...> На место князя Трубецкого сделан членом Директории, или Думы, Рылеев». Сообщается еще один факт из истории Северного общества - помощь голодающим крестьянам Смоленской губернии и возникшее по этому поводу опасение императора, что всемогущее общество представляет угрозу его власти (XX: 245; Ср.: Якушкин 1862: 60-63, 67).

3.2 Междуцарствие и восстания на Севере и Юге В рассказе о событиях междуцарствия поведению царственных братьев, с «полнейшим презрением к народу» рассматривающих судьбу России как «домашнее дело одной семьи» (XIII: 43; Ср.: XIII: 138-139), противопоставляется «идущих

созидательная

собственной

жертва

гибели»

(XX:

декабристов, 265).

Герцен

сознательно иронически

(«Обыкновенным не верноподданическим, а человеческим умом ничего понять нельзя» (XIII: 43)) говорит о междуцарствии как о «периоде анархии во дворце, о приступе безумия, овладевшем правительством в течение первых дней, последовавших за смертью императора Александра I» (XIII: 138; Ср.: XX: // С 207 264-265; См. Бестужев 1861: 22-23): «Это было время белой горячки, правительственного бреда» (XIII: 43). Источник его фактических сведений, на который он прямо ссылается - «Восшествие па престол императора Николая I» М.А.Корфа (1857, 1994): «Оно подробно описано Корфом и чрезвычайно характеристично» (XIII: 43; XIII: 138). Для заговорщиков было естественно воспользоваться переприсягой и под предлогом верности Константину попытаться не допустить воцарения Николая.

Герцен

подчеркивает,

что

выступление

было

вынуждено

предательствами: «День возмущения, 14 декабря, не входил в план петербургского союза, но он был необходим. Преданным какими-то мерзавцами во второй армии, преданным "двадцатилетним юношей, горевшим любовью к отечеству" - Иаковом Ростовцевым, заговорщикам оставалось ждать у себя в комнате "юношу" Иакова, который в "порыве молодого и неопытного энтузиазма" сделал донос, или Бенкендорфа, — и быть ими задушенными, или сделать отчаянный опыт и воспользоваться анархией, царившей тогда во всей правительственной России» (XIII: 42-43; Ср.: XIII: 139; Корф 1994: 253256). Герцен подробно не останавливается на заседаниях заговорщиков

перед 14 декабря. Сообщается о ночном «опросе общественного мнения», проведенном Рылеевым и А.А.Бестужевым, которые накануне восстания «прошли из конца в конец весь город, чтобы поговорить с солдатами; они рассказали им, что от них скрывают составленное покойным императором завещание, по которому крепостные получали свободу, солдаты же должны были нести строевую службу не более пятнадцати лет. Они нашли солдат в полной готовности, и новости эти разнеслись с большой быстротой, в чем они удостоверились на следующее утро» (XX: 265; Ср.: Бестужев 1861: 23-24). Готовность декабристов к созидательной жертве подчеркивается высказываниями Рылеева («Мы погибли, вы видите это; но лучше погибнуть с оружием в руках» (XIII: 140; Ср.: Донесение: 107)) и Одоевского («Мы идем на смерть... но на какую славную смерть!» (XIII: 140; Ср.: Донесение: 106)), произнесенными накануне восстания (Ср.: XX: 265; Бестужев 1861: 2527). Герцен многократно упоминает день 14 декабря: «Александр умер. На Исаакиевской площади стояло каре, охраняя зарождавшуюся будущность // С 208 России» (XIV: 79); «Шаткой ногой входит Николай на престол, вместо старшего брата своего. Его встречает бунт, он побеждает его картечью» ( XII: 268). В «Русском заговоре» сжато излагаются основные события этого знаменательного дня (XIII: 140-142; Ср.: Донесение: 111-114; Корф 1994: 265266, 272-273, 278-279, 288-291). Причина краткости в том, что «подробности о дне 26 декабря достаточно известны» (XIII: 140)1. Свой краткий рассказ Герцен дополняет «двумя случаями» из Корфа (XIII: 141; Корф 1994: 291, 275). В одном отражено сочувствие правительственных войск восставшим, в другом - сочувствие восставших зрителям из народа. В «Исторических очерках» цитируются воспоминания Н.А.Бестужева, дополняющие описание происходившего на Сенатской площади. Рассказывается о драматическом прощании Рылеева с семьей утром 14 декабря (XX: 266; Ср.: Бестужев 1861: 29-30). Приводятся знаменитые слова Рылеева о «воздухе свободы»,

сказанные им на Сенатской площади (XX: 266; Ср.: Бестужев 1862б: 73). Говорится о расстреле «героического каре» и о том, как мемуарист укрывался в Галерной улице в доме А.Я.Лешевича-Бородулича (XX: 267-272; Ср.: Бестужев 1862а: 1-7). Наряду с приведенными примерами героизма и самоотверженности декабристов в «Былом и думах» рассказывается, со слов С.Г.Строгонова, о трусости Трубецкого, которого Герцен тактично именует «Т.» (IX: 198). Примечательно, что этот «анекдот» не приводится ни в одном из четырех «исторических очерков» о деятельности тайных обществ. Если

Трубецкой

представляет

печальное

исключение

рядах

заговорщиков, то правительственный лагерь - сборище патологических трусов и низкопоклонников. Герцен приводит свидетельства Д.В.Давыдова о Николае (VIII: 135; Ср.: Давыдов 1863: 59), В.Р.Марченко об А.А.Аракчееве (IX: 87; XIV: 79; Ср.: Марченко 1971: 70-71), М.А.Корфа об Александре Виртембергском, А.Ф.Орлове, А.Х.Бенкендорфе (XIII: 36; Ср.: Корф 1994: 263, 278, 292, 293). С точки зрения мифологического поединка героев и чудовища, примечательно двукратное упоминание в связи с событиями 14 декабря «подлого труса» (XIV: 79) «змея» - Аракчеева, уступившего свое «драконовское» место новому чудовищу Николаю. Единственный,

по

мнению

Герцена,

достойный

человек

правительственном лагере - «храбрый, блестящий, лихой, пышный, беззаботный, // С 209 благородный» (VI: 417) генерал Милорадович. Герцен с восхищением

пересказывает

«анекдоты»

последних

минутах

«благородного» Милорадовича (VI: 303). Он точно передает привычку Милорадовича перемежать русскую речь французскими выражениями, а также обстоятельства его последних минут. В частности, факт извлечения пули

«старым

лекарем»

В.М.Петрашевским

(отцом

руководителя

«петрашевцев») сообщается свидетелем событий адъютантом Милорадовича А.П.Башуцким. Последний рассказывает и о предсмертном завещании, и о записанной в нем просьбе к императору помочь «старому приятелю» (14

декабря 1999: 133, 139). Единственное отличие - содержание просьбы: 1) «Помиловать» «славного малого», сына «старого приятеля» (Герцен)2; 2) Предоставить пенсию «старику Майкову» (Башуцкий). Упоминание «адъютанта» позволяет предположить, что Герцен до 1851 (год публикации повести «Долг прежде всего») мог, в чьем-то пересказе, получить сведения, идущие от Башуцкого. Подробности «о смерти графа Милорадовича»,

вероятно,

сообщил

«жандармский

генерал»

Е.Ф.Комаровский, посланный в Москву известить о событиях 14 декабря и посетивший отца Герцена (VIII: 57). Возможно, что рассказ Башуцкого Герцен узнал через военного историка А.И.Михайловского-Данилевского. Последний был близок с Милорадовичем и записал рассказ Башуцкого, впервые (1861) опубликованный в герценовском «Историческом сборнике» (Михайловский-Данилевский 1971: 147-151; Ср.: Исторический сборник 3: 136). Михайловский-Данилевский встречался 26 февраля 1829 с И.А. Яковлевым и мог рассказать тому обстоятельства смерти их общего товарища (ЛН 99-1: 502-503). Герцен также подчеркивает неизгладимое впечатление, которое произвели события 14 декабря на Николая, увидевшего «людей, которые его устрашили; он их никогда не мог забыть» (XII: 257; Ср.: XII: 364; XIV: 79; Корф 1994: 293). В «Русском заговоре» Герцен сообщает об арестах Пестеля и других руководителей Южного общества в результате доносов. Отмечается инициатива

членов

общества

Соединенных

славян

восстании

Черниговского полка. Сжато излагается ход «отчаянной попытки» восстания, возглавленного С.И.Муравьевым-Апостолом и М.П.Бестужевым-Рюминым (XIII: 142; Ср.: Донесение: 116-118). // С 210 3.3 Следствие, суд, казнь Герцен изображает поведение декабристов на следствии аналогично поведению Христа, как моральную победу над пристрастными гонителями. В

отличие от мягкого Александра, нуждавшегося в хтоническом заместителе Аракчееве, «чудовище» - Николай выступает главным противником в мифологическом поединке с подследственными «рыцарями» - декабристами. Прежде всего, приводятся примеры «величественных ответов» (XIII: 141) казненных «мучеников»: 1) «Я мог все остановить, но я, напротив, побуждал к действию. Я главный виновник событий 26 декабря. Если кто заслужил смерть за этот день - то это я» (Рылеев), (ХШ: 140-141; Донесение: 104); 2) «Не нужно мне помилования, не нужно произвола, — отвечал осужденный на смерть Муравьев, — мы хотели свергнуть вас с престола именно для того, чтоб не быть зависимыми от ваших прихотей» (XII: 257); «Когда его, скованного, привели перед Остен-Сакена и когда Сакен стал бесноваться, вмешивая красные слова, то Муравьев потрес оковы от сдержанного волнения, плюнул на Сакена и повернулся к выходу» (XVI: 282); 3) «Вы торжественно поклялись над кинжалом, в заседании вашего общества, убить императора? — спросил Пестеля председатель следственной комиссии. — Неправда, - отвечал Пестель, - я просто сказал, что хочу его убить; не было ни кинжала, ни клятв; я никогда терпеть не мог мелодрамных сцен» (XII: 257; Ср.: Донесение: 93). Приводится также «анекдот» («говорят, что») о свидании Пестеля с отцом: «Когда сын его был приговорен к смерти, отец приехал проститься с ним. Говорят, что он в присутствии шпионов и жандармов осыпал сына бранью и упреками, желая выказать свое необузданное верноподданичество. Отеческое увещание он заключил вопросом: "И чего ты-то хотел?" - "Это долго рассказывать, - отвечал глубоко оскорбленный сын. - Я хотел, между прочим, чтоб и возможности не было таких генерал-губернаторов, каким вы были в Сибири"» (VIII: 430). Пространно цитируются воспоминания И.Д.Якушкина о допросах в

Зимнем дворце и в Следственной комиссии, о грубости Николая и о коварстве следователей (XX: 249-252, 255-256; Ср.: Якушкин // С 211 1862: 84-88, 96-101). Якушкин пишет о победе над потерявшим присутствие духа Николаем: «Я почувствовал себя более сильным, чем он» (XX: 252; Ср.: Якушкин 1862: 88). Герцен подчеркивает, что во время следствия декабристы подвергались оскорблениям (XIII: 46), физическим и нравственным пыткам. В качестве инструментов пытки названы «казематы, где страдали Пестели, Рылеевы. — Здесь "Оставь надежду всяк"» (XXV: 229), «обруч», «которым палач сжимал голову Пестелю» (XIV: 320). Источником сведений об этой экзотической «пытке времен первого христианства» служат мемуары Н.Р.Цебрикова (1861: 66), анонимно опубликованные в книге шестой «Полярной звезды». Показательно доверие, с которым Герцен отнесся к этим невероятным сведениям. Также пространно цитируется рассказ Якушкина о примененных к нему пытках «железами» и «голодом», об «искушении» табаком, о «ловушке» в виде письма от жены (XX: 252-257; Ср.: Якушкин 1862: 88-89, 91-92, 96-101). Рассказывая о суде, Герцен настаивает на пристрастности судей «наших отцов, судивших декабристов» (XIX: 297), «жалких стариков, поседелых в низкопоклонстве и интригах» (XIII: 35) и незаконности приговора: «Импровизированный верховный суд приговорил к смерти всех, и сделал это совершенно незаконно, ибо смертная казнь была уничтожена в России еще во времена императрицы Елизаветы и никогда не была восстановлена» (XIII: 142). Но главным противником героических мучеников являются не «жалкие старики», а «чудовище» Николай, который «ввел смертную казнь в наше уголовное законодательство сначала беззаконно, а потом привенчал ее к своему своду» (VIII: 62). Пересказывая «Записки» Якушкина,

Герцен

описывает

процедуру

вынесения

приговора:

«Митрополиты, архиереи, члены Государственного совета, генералы сидели за столом; за ними находился Сенат. Им прочли смертный приговор (позднее

его смягчили для этой категории,: заменив двадцатью годами каторжных работ) и вновь отвели в казематы» (XX: 257; Якушкин 1862: 109-110), Герцен

также

дает

характеристику

неофициальному

участнику

следствия - священнику П.Н.Мысловскому. Ряд декабристов считали его шпионом правительства. Якушкин, напротив, относился к нему с симпатией. В своей оценке Герцен следует Якушкину, приводя в подтверждение антиправительственную шутку протопопа: // С 212 «Протопоп Мысловский был очень умный человек. Его положение было нелегкое, но он вышел из него не только с ловкостью, но cum grano salis*. Однажды Якушкин сказал ему, что в отношении православия русское правительство все же довольно терпимо и не требует многого. "Оно ничего не требует, - сказал священник, - это правда, но оно иногда ссылает тех, кто отошел от православия, в Соловки либо заключает их в монастыри"» (XX: 255; Ср.: Якушкин 1862: 103-104). Упоминается

участие

Д.Н.Блудова

суде

составлении

«Донесения»: «Блудов, известный как продолжатель истории Карамзина, не написавший ни строки далее, и как сочинитель "Доклада следственной комиссии" после 14 декабря, которого было бы лучше совсем не писать» (VIII: 304; Ср.: XII: 444; XIX: 138). В «Исторических очерках» Герцен описывает, как совершалась казнь над декабристами. Морские офицеры были отправлены в Кронштадт (XX: 272; Бестужев 1861: 21). Казнь остальных осужденных происходила перед Петропавловской крепостью. Герцен цитирует описание казни, данное Якушкиным (XX: 257-258; Якушкин 1862: 112-114). Большое внимание уделяется смертной казни пятерых декабристов. Герцен вспоминает в «Былом и думах», что смертного приговора никто не ожидал (VIII: 62). Он не раз подчеркивает жестокость Николая, который «идет короноваться в Москву под триумфальными воротами пяти виселиц» (XII: 254; Ср.: VIII: 165). В «Русском заговоре» и в «Исторических очерках» *

с крупицей соли (лат.)

Герцен отмечает роль мстительного Николая («Месть была страшна, она продолжалась тридцать лет — начав пятью виселицами» (XIII: 35)) в выборе казни, используя христианскую символику позорной казни как истинного величия искупительной жертвы декабристов: «Имея такой простор для оказания милосердия, Николай приговорил к смерти пятерых: Пестеля, Рылеева, Бестужева-Рюмина, Сергея Муравьева и Каховского. Чтобы присоединить к смерти позор, он заменил топор веревкой. Этот тупой тиран не понял, что именно таким образом виселицу превращают в крест, пред которым склоняются целые поколения» (XIII: 143; Ср.: XX: 259; Давыдов 1863: 42)1. // С 213 Отмечается нарушение обычая миловать сорвавшегося из петли: «Генерал Чернышев не потерял голову, он велел повесить их еще раз» (XX: 258-259; Ср.: Якушкин 1862: 112-114). В источниках содержатся расхождения, сколько человек и кто именно сорвались из петель. Неясно, кто и какие слова сказал перед вторичным повешением. В разных вариантах публикации речи Герцена, произнесенной 27 февраля 1855 в Лондоне на «Народном сходе в память февральской революции», расхождение источников нашло следующее отражение. Во французском варианте говорится: «Веревка рвется, Пестель падает в снег, поднимается и говорит: "Проклятая страна, в которой и повесить не умеют!"» (XII: 245). (В конце брошюры указано: «Опечатка. На стр. 26 вместо "на снег''' читай "на землю"» (XII: 493).) В русском переводе В.Энгельсона устранен «снег», падают трое и слова «Проклятая страна» произносит С.И.Муравьев-Апостол

(XII:

257).

Возможно,

Герцен

приводил

свидетельство «французского дипломата», записанное Кюстином, где эти слова приписаны Пестелю (Custine 1843, Т. III: 46-47- Ср.: Невелев 1998: 100).

Энгельсон

мог

ориентироваться

на

очевидца

этого

события

И.Г.Шницлера, согласно которому, «слова эти приписываются также Сергею Муравьеву-Апостолу» (Schnitzler 1847, Т. II: 305-308. Ср.: Невелев 1998: 102).

Упоминается очистительный молебен на Исаакиевской площади 15 июля и «панихида по пяти мученикам», отслуженная в тот же день протоиереем Мысловским в Казанском соборе (XX: 259; Ср.: Якушкин 1862: 114). Неоднократно Герцен вспоминает, как «победу Николая над пятью торжествовали в Москве молебствием»: «Мальчиком четырнадцати лет, потерянным в толпе, я был на этом молебствии, и тут перед алтарем, оскверненным кровавой молитвой, я клялся отомстить за казненных и обрекал себя на борьбу с этим троном, с этим алтарем, с этими пушками» (VIII: 62, 130; XII: 299-300). Злому умыслу Николая («он требовал, чтоб семьи, из среды которых вырваны были жертвы, являлись на балах») приписываются пляски «до упаду» родственников декабристов на празднествах коронации. Эти пляски в то время, когда «тела казненных им мучеников не успели предаться тлению, а осужденные на каторгу - дойти до сибирских степей» (XIX: 271), несомненно, воскрешали в памяти читателей -современников Герцена кощунственный танец Иродиады (Ср.: XIV: 48; XX: 570-571). // С 214 3.4 Декабристы на каторге и в ссылке Рассказывая, как декабристы «ныли и уничтожались на каторге» (II: 202), «томились» в «рудниках или в Сибири» (VII: год), Герцен не раз отмечает влияние их казни на нравственный («быстрое нравственное падение» (VIII: 58)) и интеллектуальный («умственная температура России понизилась» (XIII: 143)) климат русского общества. Трусости мужчин, не смевших «показать участия, произнести теплого слова о родных, о друзьях», он противопоставляет мужество женщин, которые «не участвовали в этом позорном отречении от близких»: «Жены сосланных в каторжную работу лишались всех гражданских прав, бросали богатство, общественное положение и ехали на целую жизнь неволи в страшный климат Восточной Сибири, под еще страшнейший гнет тамошней полиции. Сестры, не имевшие права ехать, удалялись от двора,

многие оставили Россию; почти все хранили в душе живое чувство любви к страдальцам; но его не было у мужчин, страх выел его в их сердце, никто не смел заикнуться о несчастных» (VIII: 58-59; Ср.: IX: 139; XIII: 42). Герцен рассказывает несколько «анекдотов» о ссыльных декабристах смерти Юшневского и судьбе его жены (II: 341, 386; VIII: 248; XII: 258; XIII: 267), супругах Ивашевых (VIII: 59-61), дружбе Оболенского с раскольником (XVI:

73-75).

Цитируется

фрагмент

«Записок»

Р.Пиотровского,

повествующий о заговоре Сероцинского в Сибири, в который, в том числе, вступали «много офицеров, еще помнивших Пестеля» (XVI: но). Согласно Пиотровскому, вместе с Сероцинским был наказан и «старик лет за 6о, офицер Наполеона» (XVI: 111), «случайный участник восстания на Сенатской площади» (Мироненко 1988: 56) - О.В.Горский 1. Упоминается судьба «детей великих мучеников, как Трубецкие, Ивашевы и пр.» и попытки правительства заполучить Н.И.Тургенева, укрывшегося в Англии (XX: 560). Кроме того, «по случаю» упоминаются несколько разрозненных фактов, связанных с жизнью декабристов на каторге и ссылке. Так, Герцен делает следующее примечание к публикации в «Полярной звезде» стихотворения А.С.Пушкина «В Сибирь»: «Стихи эти были присланы Пушкиным в 1827 г. сосланным в Сибирь после 14 декабря» (XII: 456). Обращаясь к Александру II, Герцен утверждает: «В день вашего совершеннолетия была облегчена судьба наших мучеников» (XII: 273). Комментаторы исправляют Герцена: «Герцен, по-видимому, ошибся. // С 215 Празднование

совершеннолетия

наследника

(1834)

не

было

ознаменовано какими-либо льготами сосланным декабристам. Положение некоторых декабристов было облегчено в связи с пребыванием наследника в 1837 г. в Сибири» (XII: 539). Комментируя циркуляр тобольского губернатора А.И.Деспота-Зеновича (1867) о запрете политическим ссыльным заниматься преподаванием, Герцен неожиданно ставит в пример Александру II его «незабвенного родителя»: «При Николае было много лучше: многие декабристы давали уроки, например, князь Федор Петрович Шаховской,

учивший безденежно» (XIX: но). Тяжкая доля декабристов, оказавшихся в «теплой Сибири», также не обойдена Герценом. Отмечается служба на Кавказе Н.Р.Цебрикова и гибель там А.А.Бестужева и А.И.Одоевского: «Цебриков четырнадцать лет прослужил солдатом на Кавказе, делал персидскую кампанию и, наконец произведенный в офицеры, вышел в отставку» (XVI: 258); «Бестужев погиб на Кавказе, совсем еще молодым, после сибирской каторги» (VII: 208); «Князь Одоевский, один из осужденных по делу 14 декабря, умерший на Кавказе солдатом» (VII: 225). 3.5 Декабристы после амнистии Радость Герцена по поводу амнистии декабристов (19 (7) мая 1856 он спрашивает М.К.Рейхель: «Знаете ли, что старик Тургенев амнистирован?» (XXV: 348)) вскоре сменяется возмущением по поводу публикации «по высочайшему повелению» «тощей и неловкой книги Кор-фа» (XIII: 68). Герцен укоризненно вопрошает нового императора: «Деликатно ли это относительно тех пяти-шести старцев, которых ваша рука возвратила из Сибири?» (XIII: 36). Герцен не раз пишет о притеснении возвратившихся декабристов: «Даже и тем, которые возвращены из Сибири, после тридцатилетних страданий, постарались отравить окончание ссылки, не дозволяя им ездить в Москву и в Петербург» (XII: 445); «Говорят, будто государь не знает, что декабристов, возвратившихся из Сибири, теснят Долгоруков и Тимашев» (XIII: 71). Он придает гласности все случаи подобного рода. В некрологах декабристов тема «преследований» «старцев Сибири» не раз находит свое отражение. Так, в некрологе И.Д.Якушкина подчеркивается, что полицейские преследования «отравили ему последние месяцы его жизни»: // С 216 «Прощенный манифестом 26 августа, он возвратился еще бодрым старцем в Москву, Ряд неприятностей и полицейских преследований отравили ему последние месяцы его жизни. Его заставили покинуть не

только Москву, но и Московскую губернию; он должен был удалиться в деревню, где и пробыл до тех пор, пока болезнь поставила его на край гроба» (XIII: 71). В

некрологе

Н.В.Басаргина

Герцен

возмущается

полицейским

оскорблением памяти покойного: «Правительство и его взыскало своей милостью. На похороны московский обер-полицмейстер послал переодетого квартального и четырех жандармов. У родственников покойника тайная полиция делала обыск» (XV: 85). В некрологе Н.Р.Цебрикова, который «только при Александре II получил право приехать в Петербург», также упоминаются «шпионы», беспокоившие «остаток жизни» декабриста (XVI: 258). Уверенный во влиянии своего «Колокола» (л. 70 от 1 апреля 1860 // Кл III: 59°), Герцен сурово вопрошает: «Правда ли, что из Калуги не дозволили приехать депутатам - ни г. Свистунову (декабристу), ни г. Кашкину (замешанному в дело Петрашевского)? Хорошо понимает правительство амнистию!» (XIV: 413). Помимо властей, Герцен разоблачает родственников И.А.Анненкова (XIII: 447; XIV: 447; XVII: 173) и А.В.Поджио (XV: 229; XVI: 289), не торопившихся вернуть декабристам их имения. // С 217 ПРИМЕЧАНИЯ «Герцен приписывал участникам тайных обществ те убеждения, которые разделял сам» (Фризман 1988: 160). 1. ИСТОЧНИКИ ГЕРЦЕНА 1.2 Источники, достоверно известные Герцену 1

Ср. характеристику книги Шницлера (1847), сделанную М.А. Корфом

(1994: 210). Последняя, по его мнению, «в сущности есть пространная, не совсем притом точная, выписка из напечатанного в 1826 году, на всех языках, "Донесения Следственной комиссии", которое автор облек в форму собственного рассказа и дополнил несколькими анекдотами». Вопрос

зависимости сюжетной канвы мемуаров декабристов от «Донесения» еще не исследован. В то же время, в структурном подобии концептуально несовместимых текстов нет ничего удивительного. Каждый из декабристовмемуаристов был преимущественно осведомлен о событиях, участником и очевидцем которых он был, т.е. знал, «так сказать, только свое» (Корф 1994: 210). Поэтому, создавая собственную версию истории тайных обществ, авторы мемуаров опирались на «Донесение» - первый опыт привести «совокупность всех сведений в общую связь» (Корф 1994: 210). 3

Первая душевная беседа будущих друзей состоялась в день смерти (14

февраля 1826) бабушки Огарева (ЛЖТГ 1: 34-35). С Языковой Герцен, видимо, познакомился в Париже в июне 1847 (ЛН 99-1: 629). 5

Возможно, С.Г.Строганов, в пылу откровенности, также сообщил

Герцену, что его младший брат А.Г.Строгонов был в

«связях с

декабристами» (XIV: 204). // С 218 1.3 Источники, сведения которых использованы в произведениях Герцена 1.3.1 «Донесение следственной комиссии» 1

Во время ареста Герцену был задан (23 августа 1834) и такой вопрос:

«Для чего имели Вы у себя "Роспись государственным преступникам, приговором Верховного уголовного суда присужденным к разным казням и наказаниям"!» На что он отвечал: «Эта роспись была мною, помнится, куплена вместе с "Донесением Следственной комиссии" и с тех пор лежала у меня несколько лет между бумагами» (XXI: 423)2

В «Русском заговоре» приводятся следующие сведения {Донесения»:

1) Вступление Пестеля в тайное общество, создание им устава общества (XIII: 130; Ср.: Донесение: 74); 2) Разговор Пестеля с Рылеевым, в котором первый «изъявлял попеременно разные политические мнения» (XIII: 131; Ср.: Донесение: 93); 3) Выход А.Н.Муравьева из тайного общества (XIII: 131; Ср.: Донесение: 81-82); 4) Московский съезд (1821) (ХШ:131-132; Ср.:

Донесение: 82-83); 5) Реорганизация общества на Юге после роспуска Союза благоденствия (XIII: 132; Ср.: Донесение: 84, 86-87); 6) Совещания в Киеве и в Каменке (1823). Пестелевский план истребления императорской фамилии (XIII: 132; Ср.: Донесение: 87); 7) Восстановление тайного общества в Петербурге (1822) (XIII: 133; Ср.: Донесение: 84-85); 8) Беседа П.И.Пестеля с А.В.Поджио о необходимости « временной диктатуры» (XIII: 133-1824; Ср.: Донесение: 92-93); 9) Переговоры с поляками (XIII: 133-134; Ср.: Донесение: 87-88); ю) Цели Общества соединенных славян (XIII: 134; Ср.: Донесение: 95); и) Присоединение Соединенных славян к Южному обществу (XIII: 134; Ср.: Донесение: 95-97); 12) Переговоры Южного и Северного обществ с целью соединения сил (XIII: 135; Ср.: Донесение: 93-95); 13) План членов «Васильковского округа» «немедля поднять знамя бунта» при отставке И.С.Повало-Швейковского (XIII: 135; Ср.: Донесение: 97); 14) План восстания в 1826 при смотре у Белой церкви (XIII: 135; Ср.: Донесение: 9798); 15) План возмущения во 2-й армии 1 января 1826 (XIII: 136; Ср.: Донесение: 98); 16) Доносчики во 2-й армии (XIII: 136; Ср.: Донесение: 7273); 17) Уведомление С.Г.Краснокутским заговорщиков о времени присяги Сената (XIII: 137; Ср.: Донесение: 107-108); 18) Свидание Я.И.Ростовцева с Николаем (XIII: 140; Ср.: Донесение: 106-107); 19) События в Московском полку 14 декабря (XIII: 141; Ср.: Донесение: 112-113); го) Арест Пестеля (XIII: 142; Ср.: Донесение: 116); 21) Восстание Черниговского полка (XIII: 142; Ср.: Донесение: 116-118); 22) Смертельное ранение М.А.Милорадовича П.Г.Каховским (XIII: 143; Ср.: Донесение: 113-114). // С 219 3

1) Во время переговоров с поляками «поверенные оного требовали от

Пестеля, чтобы он дал им узнать важных людей в государстве, участвующих в заговоре против настоящего порядка, обещая с своей стороны наименовать и сблизить с ними таких же. Пестель был принужден отвечать не ясно, ибо не мог назвать никого» (Донесение: 88); г) «Донесение» (91) цитирует письмо М.И.Муравьева-Апостола от 3 ноября 1824 к брату Сергею: «Из петербургских умнейшие начинают видеть, что мы обманываемся и

обманываем друг друга, твердя о наших силах, в Москве я нашел только двух членов, которые сказали мне: "Здесь ничего не делают, да и делать нечего"»; 3) «Так, они (декабристы - С.Э.) говорили в Южном обществе, что их главные силы на Севере и там должно начаться действиям, а в Петербурге, что все готово на Юге» (Донесение: 92); 4) П.И.Борисов, стараясь «умножать число членов», прибегал к следующему тактическому приему: «Чтобы придать ему (обществу Соединенных славян - С.Э.) важности, уверял принимаемых, что оно сильно, что средоточие оного в Петербурге, отрасли во всех землях, населенных славянами, и что основатель общества есть известный молдавский князь, который теперь не в России» (Донесение: 95); 5) Подобный обман использовал и М.П.Бестужев-Рюмин, когда присоединял Соединенных славян к Южному обществу, «говоря именем своего могущественного общества, распространившего отрасли свои по всей империи» (Донесение: 96); 6) Аналогично действовал Д.И.Завалишин. «Он уверял товарищей, что принадлежит к таинственному Вселенскому Ордену Восстановления, который, будто бы имея членами важнейших людей в разных государствах, стремится к преобразованию всех правительств в Европе и Америке» (Донесение: 99). 1.3.3 Воспоминания Н.А.Бестужева 1

Секретные службы во все времена прибегали к услугам дам

полусвета. Но в данном случае с большим основанием можно полагать, что этот эпизод во многом имеет литературную природу. Историкам не известно ничего конкретного о «г-же К.» (Азадовский 1951: 629-630). В то же время в русской литературе кон. XVIII - нач. XIX в. приобрели актуальность события смутного времени и, вместе с ними, фольклорный мотив «прекрасной полячки» и коварной колдуньи Марины Мнишек: «На долгие годы полячка становится в русской литературе символом соблазна и опасности» (Зорин 2001:

178).

Скорее

всего,

Н.А.Бестужев

помощью

названного

литературного штампа (самое известное его воплощение - «Тарас Бульба»)

переосмыслил какое-то реальное увлечение Рылеева. // С 220 2. ИМЕНА 1

Н.П.Огарев (I: 399) упоминает И.П.Липранди как одного «из членов

тайного общества». 2.1 «Рассказ о пяти повешенных» 2.1.1 П.И.Пестель 1

Все, что в «Донесении» характеризует Пестеля со знаком «минус»,

под пером Герцена преобразуется в «плюс». Так, «Донесение» приводит показание Рылеева о маккиавелизме Пестеля: «Пестель, чтобы привязать к себе сего тогда нового члена и узнать его образ мыслей, изъявлял попеременно разные политические мнения: он был, говорит Рылеев, и гражданином Североамериканским, и защитником то государственного устава Англии, то Конституции испанской, и террористом, и наполеонистом» (Донесение: 93). Герцен считает, что «следственная комиссия принимает все это за увертки», и находит возможность восхититься этим неприглядным фактом: «Читая отрывки из этих бесед, приводимых в следственном деле, нельзя не восхищаться как его тактом, так и разнообразием его приемов. Он соглашается с одними, что конституция на английский манер весьма хороша, но, едва лишь его собеседник выражает сомнение, он тут же добавляет, что, со своей стороны, предпочел бы американскую конституцию, которая, говорит он, годна всем, а не только "лордам и купцам"; он думает, впрочем, что, если б можно было заставить императора принять Хартию, это явилось бы большим прогрессом; затем, в нескольких словах, он намекает — как на одну из возможных случайностей - на смерть императора» (XIII: 131). 2.1.2 К.Ф.Рылеев 1

Знакомство с рылеевскими стихами состоялось еще в детстве. В

«Письмах к будущему другу» (1866) Герцен возвращается к «тем временам»,

«когда гражданин Бушо преподавал мне субжонктивы и французскую революцию, а гражданин Московского университета — думы Рылеева и арифметику» (XVIII: 72). В «Былом и думах» Герцен вспоминает, что его «русский учитель» И.Е.Протопопов, сочувствуя радикальным взглядам ученика, «стал носить <...> мелко переписанные и очень затертые тетрадки стихов Пушкина: "Ода на свободу", "Кинжал", "Думы" Рылеева, я их переписывал тайком» (VIII: 64). Многие стихи Рылеева Герцен знал на память. Т.П.Пассек вспоминает, как они вместе «списывали <...> украдкой» принесенные Протопоповым стихи, «вытверживали наизусть, прятали на ночь под подушку, чтобы они не попали в такие руки, в которые не следует, и тверже удержались в памяти» (Пассек I: 240). Любопытная декламация рылеевских стихов // С 221 случилась 22 августа 1826 (день коронации Николая I). Пассек, описывая «торжественную процессию», вспоминает: «Молодая государыня стала под балдахин, держа за руку наследника престола. Царственное дитя невинно смотрело на все своим ясным добросердечным взором. <...> Саша напомнил мне, как, будучи еще детьми, мы случайно проходили Кремлем в то самое время, как бородинские пушки возвещали о его рождении, и, любуясь царственным отроком, вполголоса восторженно проговорил пророческий стих: Быть может, отрок мой, корона Тебе назначена судьбой — Люби народ, чти власть закона» (Пассек I: 234). Впоследствии Герцен избрал эти стихи в качестве эпиграфа своего первого открытого «Письма к императору Александру Второму» (1855). В самом письме он пишет: «Рылеев приветствовал вас советом — ведь вы не можете отказать в уважении этим сильным бойцам за волю, этим мученикам своих убеждений? — Почему именно ваша колыбель внушила ему стих кроткий и мирный? Какой пророческий голос сказал ему, что на вашу детскую голову падет со временем корона?» (XII: 273). Две строфы из этой

оды («Видение. Ода на день тезоименитства его императорского высочества великого князя Александра Николаевича, 30 августа 1823 года») были опубликованы в «Полярной звезде» на 1856 со следующим примечанием Герцена: «Это стихотворение напечатано было в "Литературных листках"», издававшихся Булгариным в 1823 г. при журнале его "Северный архив"». К нему присовокуплены были наиглупейшие примечания с тою целию, чтоб цензор дал одобрение к печатанию. Цензор действительно попал впросак, и эти стихи разнеслись в "Литературных листках"» Булгарина по всей России» (XII: 456). Известен случай, когда Герцен диктовал стихи Рылеева по памяти. В письме к Г.Гервегу от 17 (5) апреля 1850 рукой Н.А.Герцен записаны четыре строфы «Стансов» к А.А.Бестужеву. Ниже приписка Герцена, очевидно, диктовавшего «Стансы» Наталье Александровне: «Одна строфа отсутствует, я ее не помню» (XXIV: 25). Герцен не раз цитировал «Стансы». Свое духовное одиночество («Одно только тяготит — ни живой души рядом» (Письмо к Г.Гервегу от 17 (5) мая 1850 // XXIV: 51); «Я страшно одинок» (Письмо к московским друзьям от 19-20 (7-8) июня 1851 // XXIV: 183)) он оба раза подчеркивает следующей строфой: Всюду встречи безотрадные, Ищешь, суетный, людей, А встречаешь трупы хладные Иль бессмысленных детей. // С 222 Также на разные лады он варьирует первые две строчки «Стансов»: И сбылись, мой друг, пророчества Пылкой юности ее (V: 187); Не сбылись, мой друг, пророчества Пылкой юности твоей (XII: 444); Не сбылись, мой «Nord», пророчества Пылкой юности твоей! (XV: 141). Еще

одно

произведение

Рылеева

поэма

«Войнаровский»

неоднократно цитируется Герценом: «Ты все поймешь, ты все оценишь» (I:

53; XI: 205; XXVI: 181); «В стране метелей и снегов» (I: 324; XVIII: 88); «Боясь зимы и продолжительной и хладной» (XVI: 233; XVII: 227). И, конечно, Герцен не мог не упомянуть исповедь Наливайко из одноименной поэмы. Сформулированная в ней идея созидательной жертвы («Известно мне, погибель ждет» и т.д.) дается в переводе на немецкий (XXX: 746) и французский языки (XIII: 120, XX: 215). Герцен упоминает или цитирует и другие известные ему с детских лет произведения Рылеева: «Ах, где те острова»

(XXIV:

161),

«Видение

императрицы

Анны»

(XIV:

371),

«Гражданское мужество» (XII: 456), «К временщику» (XX: 263), «Смерть Ермака» (XXVII: 93). Герцен не был одинок в своем юношеском увлечении стихами Рылеева. Н.П.Огарев (1953: 682, 684) вспоминает, что его учительница Анна Егоровна Хорсеттер «переписала для меня, когда мне уже было лет двенадцать, всего "Войнаровского" своей рукой». Один из ранних друзей Огарева Николай Веревкин «писал стихи, какие-то подражания думам Рылеева». Другой детский знакомец, Федор Левин, «каждое воскресение привозил из пансиона тетради тогдашних запрещенных стихов Пушкина, Рылеева и других и переписывал для себя; а я у него переписывал для себя, и не только я — Зонненберг переписывал! Конечно, все это потихоньку от отца». Таким образом, у Огарева развилась «любовь к запрещенным стихам, т.е. к гражданской свободе», или, в полном согласии с герценовским «основным мифом», ненависть к тиранам. Аналогичная оценка воздействия «рукописной литературы» содержится в мемуарах Т.П.Пассек (I: 238, 492). В рассказе

(возможно,

восходящем

«брошенным

листкам»

автобиографической повести Герцена «О себе») о влиянии И.Е.Протопопова на литературные увлечения юного Саши, она отмечает, что «Войнаровский» и «Думы» Рылеева «возбуждали дух гражданственности». Н.А.Герцен в цитированном письме к Г.Гервегу вспоминает детство: «Вот вам, друг мой, стихи, которые мне ужасно нравились еще с детства и которые я повторяла ребенком вместо веселых песенок. Творец их повешен» (XXIV: 25). // С 223 Уже в первом описании клятвы на Воробьевых горах Герцен отмечает

«самоотверженную, страдальческую душу» «певца Войнаровского» (I: 53). В немецком

издании

«Развития»

(1851)

указывается,

что

«Рылеев

предвидении» «неотвратимой развязки» говорил: «Я это чувствую, я знаю, и радостно свой жребий я благословляю» (XXX: 746). Во французском издании «Развития» (1851) Герцен указывает, что Лермонтов, в отличие от Пестеля и Рылеева, «не мог верить в действенность жертвы»(VII: 224). В «Русском заговоре» (1858) эта мысль получает развернутое выражение: «Его поэзия исполнена меланхолической покорности судьбе. То не великие надежды, а великое самопожертвование. Он идет на каторгу или на смерть; он знает это, но спрашивает: "Где вы видели, чтобы без жертв была искуплена свобода?" — "Я знаю, - говорит казак Наливайко священнику, который его исповедует, — я знаю, что ждет меня, но радостно свой жребий я благословляю!" В этом весь Рылеев» (XIII: 138). Эта же мысль высказана в «Исторических очерках» (1868): «Поэт-гражданин, он был и тем и другим в каждой поэме, в каждой строфе, в каждом стихе. Все у него проникнуто этим чувством самоотвержения, совершенной любви и жгучей ненависти» (XX: 262-263). 3 В данном случае Герцен отредактировал в нужном для себя смысле приведенное в «Донесении» показание Рылеева: «Если кто заслужил казнь, вероятно, нужную для блага России, то конечно я, несмотря на мое раскаяние и совершенную перемену образа мыслей» (Донесение: 104). Последнее высказывание отнюдь не свидетельствует о прямодушной готовности К.Ф.Рылеева принести себя в жертву. Очевидно, что «Шиллер заговора» декабристов пытался, в данном случае, внушить властям, что нельзя жестоко казнить раскаявшегося грешника. 2.1.5 П.Г.Каховский Адъютант Милорадовича А.П.Башуцкий был свидетелем выстрела Каховского, который «переодетый, в толпе народа, став за самой лошадью графа, <...> подкрался к нему (Милорадовичу - С.Э.) вплоть с левой стороны

и а bon portant* выстрелил ему в бок спины» (14 декабря 1999: 126). 2.2 «Воскресшие из гроба» 2.2.4 С.Г.Волконский 1

И.С.Тургенев в письме к Герцену (16.09.1859) сообщает, что

С.Г.Волконский «любит и ценит» Искандера (ЛЖТГ 3: 72). Н.В.Шелгунов вспоминает, как застал Волконского в гостях у Герцена: «Перед стариком // С

224

стоял

Герцен,

относившийся

нему

такой

сыновней,

предупредительной почтительностью и берегущей любовью, которую если нужно уметь вызвать, то еще больше нужно уметь носить в себе» (Герцен в воспоминаниях 1956: 256). 2.3 «Декабристы без декабря» 2.3.2 П.Я.Чаадаев Ср. уточнение в «Полярной звезде» на 1856: «Времени, когда Пушкин писал второе послание к Чаадаеву, я не знал, и это чисто моя ошибка» (XII: 318).

Цензорское

разрешение

книжке

«Телескопа»,

где

было

опубликовано чаадаевское «Письмо», дано 29 сентября 1836 (IX: 319). М.И.Чемерисская (1986: 86) объясняет эту ошибку тем, что у Герцена «волнение от чтения собственной публикации («Гофман» в X книжке «Телескопа» за 1836 - С.Э.) в воспоминаниях смешалось с волнением от чтения "Философического письма"». Статья экономиста В.П.Безобразова «Аристократия и интересы дворянства. Мысли и замечания по поводу крестьянского вопроса» («Русский вестник». 1859. №№ 1, и, 17, 24) обратила на себя внимание Александра II, который нашел ее «несообразной с духом наших государственных учреждений» (XIV: 536).

«После обеда (в 1834 У

М.Ф.Орлова - С.Э.) Раевская, мать Орловой, сказала мне: - Что вы так печальны? Ах, молодые люди, молодые люди, какие вы нынче стали! — А вы думаете, — сказал Чаадаев, — что нынче еще есть молодые люди?» (IX: 141); *

в упор (франц.)

«Ну, брат Николай, я надорвался от твоего золотника в го пуд, это дивное выражение Ч. я еще не знал» (Письмо Н.И. и Т.А.Астраковым, датированное февралем 1840 // XXII: 74); «Ч<аадаев> сшил себе серое пальто и говорит: «Je me retire du monde et с'est pour cela que je suis fait des habits ad hoc*». Мне смертельно нравится это, далее собирается ехать в деревню за 80 верст и говорит, что оттого не едет, что на постоялом дворе нельзя найти обеда, порядочно приготовленного» (Письмо Н.Х.Кетчеру от 19 ноября 1843 // XXII: 157-158); «Чаадаев превосходно заметил однажды, что один из величайших характеров христианского воззрения есть поднятие надежды в добродетель и постановление ее с верою и любовью. Я с ним совершенно согласен» (Дневная запись от 5 марта 1844 // II: 339); «Ну, подлинно как Чаадаев говорил на Басманной: "Слава даром не достается" (Письмо М.К.Рейхель от 30 сентября 1853 //XXV: 118); О смерти Е.Г.Левашевой: «"Она изошла любовью," - сказал мне Чаадаев, один из ближайших друзей ее, посвятивший ей свое знаменитое письмо о России» (VIII: 367); «Чаадаев часто бывал в Английском клубе. Раз как-то морской // С 225 министр Меншиков подошел к нему со словами: - Что это, Петр Яковлевич, старых знакомых не узнаете? — Ах, это вы! — отвечал Чаадаев. — Действительно, не узнал. Да и что это у вас черный воротник, прежде, кажется, был красный? - Да, разве вы не знаете, что я морской министр? - Вы? Да я думаю, вы никогда шлюпкой не управляли. — Не черти горшки обжигают, — отвечал несколько недовольный Меншиков. — Да разве на этом основании, — заключил Чаадаев» (IX: 143); «Какой-то сенатор сильно жаловался на то, что очень занят. - Чем же? - спросил Чаадаев. — Помилуйте, одно чтение записок, дел, - и сенатор показал аршин от полу. - Да ведь вы их не читаете. Нет, иной раз и очень, да потом все же иногда надобно подать свое мнение. — Вот в этом я уж никакой надобности не вижу, - заметил Чаадаев» (IX: 143); «В Москве, — говаривал Чаадаев, - каждого иностранца водят смотреть большую пушку и большой колокол. Пушку, из которой стрелять нельзя, и *

Я удаляюсь от света и по этому случаю сшил себе одеяние (франц., лат.)

колокол, который свалился прежде, чем звонил. Удивительный город, в котором достопримечательности отличаются нелепостью; или, может, этот большой колокол без языка — гиероглиф, выражающий эту огромную немую страну, которую заселяет племя, назвавшее себя славянами, как будто удивляясь, что имеет слово человеческое». («В дополнение к тому, — говорил он мне в присутствии Хомякова, — они хвастаются даром слова, а во всем племени говорит один Хомяков») (IX: 146-147); «Во всей России, кроме славянофилов, никто не носит мурмолок. А К.Аксаков оделся так национально, что народ на улицах принимал его за персианина, как рассказывал, шутя, Чаадаев» (IX: 148); О власти: «Чаадаев действительно прав, говоря об этих господах: "Какие они все шалуны!"» (IX: 217).

Выражаю признательность С.В.Ярову, любезно указавшему мне на этот поразительный «человеческий документ». 2.3.4 Н.И.Тургенев 1

Герцен, очень болезненно относившийся к замечаниям в адрес

изданий

Вольной

русской

типографии,

на

удивление

благодарно

воспринимал замечания «старого Тургенева». После выхода первой книжки «Полярной звезды», в письме к М.К.Рейхель (го сентября 1855), упоминается «целая критика» «от Н.И.Тургенева», автором которой, в действительности, был С.Д.Полторацкий (Егоров 1963: 150; Ср.: Эйдельман 1966: 38-40): «Получил по почте целую критику на «Поляр<ную> звезду» - из Берлина, а сдается, что это от Н.И.Тургенева» (XXV: 301)- Еще одну работу с «возражениями» на статью Огарева «Еще об освобождении крестьян» (л. 14 от 1 мая 1858 // Кл I: 110-115) Герцен, как показала В.М.Тарасова, справедливо

приписал

Н.И.Тургеневу

превосходное возражение на статью

(ХШ:

615):

«Мы

получили

"Об освобождении крестьян"»,

помещенную в 14 листе "Колокола". С благодарностью поместим мы ее в следующем листе. Статья эта // С 226 не подписана... но ех unguem leonem*!» *

по когтям <узнают> льва (лат.)

(XIII: 430). Примечательно, что Герцен назвал «превосходным» проект (л. 18 от 1 июля 1858 // Кл I: 143-147), который если не «охранял интересы помещиков» (XIII: 615), то был менее радикален в сравнении с предложениями Огарева. Пиетет перед Тургеневым блокировал критическое отношение к содержанию «возражения». Дискуссия Огарева с Тургеневым получила продолжение на страницах «Колокола» (XIII: 615): «Письмо к автору "Возражения на статью "Колокола"» (л. 38 от 15 марта 1859 // Кл II: 307_313); «Ответ на статью, помещенную в 38 листе "Колокола"» (л. 40-41 от 15 апреля 1859 // Кл II: 329-337); «Возражение на 63 № "Колокола" (Письмо к издателю "Колокола")» (л. 70 от 1 мая 1860 // Кл III: 588-590). Публикуя последнее мало обоснованное «Возражение» Тургенева, едкий полемист Герцен покорно приносит извинения: «Помещая это письмо с искренним уважением к автору, мы считаем долгом уверить его, что у нас в мысли не было бросить малейшую тень сомнения на великие заслуги Штейна и его сверстников»

(XIV:

375-376).

Примечательно,

что

имя

Штейна

«Возражении» не упоминается и, говоря о «великих заслугах» последнего, Герцен сигнализировал автору, что ему удалось раскрыть инкогнито «друга Штейна» (XIII: 395). Статья «Об устройстве удельных имений, с целью уничтожения крепостного права», опубликованная в шестой книжке «Голосов из России» (1859), также принадлежит Н.И.Тургеневу. На этот раз в предисловии «От издателей» отмечается один из вопросов статьи (о наделении землей удельных крестьян), по которому издатели «не могут согласиться с автором» (XIII: 367-368; Ср.: XXVI: 216). Известен еще один случай, когда Герцен сопроводил анонимную публикацию в «Колоколе» {«Филарет и розги {Письмо к издателю)» л. 135 от 1 июня 1862 // Кл V: 11201121) примечанием, помогавшим современникам узнавать «по когтям» «старого Тургенева» (В.М.Тарасова): «Мы получили это письмо от одного из почтеннейших ветеранов освобождения крестьян» (XVI: 289). Последний раз Герцен узнал «ех unguem leonem» в 1868 (письмо Огареву от 8 июля): «Купил на днях книгу "Чего желать для России" - без имени автора, начал

читать — и ех unguem leonem узнал Н.И.Тургенева — пришлю тебе, если хочешь» (XXIX: 405). Другие тоже узнали Н.И.Тургенева. В статье «Русская печать за границей» в катковском журнале «Русский вестник» (август 1868) высокая оценка «Чего желать для России» сочеталась с критикой Герцена. Отвечая «Нашим врагам», последний пишет, что «аd latus** редактора», // С 227 «восхваляя последний труд Н.Тургенева, третирует и лягает нас» (XX: 413). Дважды (1860 и 1862) в «Колоколе» помещаются благожелательные аннотации книг Тургенева: «О суде присяжных и о судах полицейских в России» («Тургенев с молодой верой двадцатых годов пишет в 1860 в Париже») (XIV: 328); «Взгляд на дела России» («С уважением прочтут все люди, любящие Россию, последнюю тетрадь "Заграничного сборника"») (XVI: 85). 2.4 «Ренегаты» 1

Здесь Герцен неточно цитирует записки Якушкина. Именуя Бибикова

«киевским генерал-губернатором», он перепутал члена Союза благоденствия И.Г.Бибикова - «теперешнего литовского генерал-губернатора» (Якушкин 1862: 28), с его братом, киевским губернатором Д.Г.Бибиковым (Ср.: Ко1око1 II: 134). 2.4.4 С. С.Ланской 1

Благодарю П.В.Ильина, который указал на следующую ошибку

комментаторов: гвардейской артиллерией 14 декабря командовал И.О. Сухозанет - старший брат Н.О. Сухозанета. Но эта ошибка не отменяет предложенную «ироническую» интерпретацию высказывания Герцена. Последний мог спутать братьев-артиллеристов. 2.5 «Предатели» 2.5.1 Я.И.Ростовцев **

прихвостень (лат.)

«Очевидно, о "славянизации" имен государственными деятелями

России Тургенев рассказал в личной беседе с Герценом в свой приезд в Лондон в августе 1856 г.» (XXVI: 352). 2

В сравнении Ростовцева с четверовластником Иродом обыгрывается

«избиение

младенцев»

последним

заведование

военно-учебными

заведениями первым. 3. СОБЫТИЯ 3.1 История тайных обществ 1

«В Литве, в главной квартире второй армии, которой командовал

фельдмаршал князь Витгенштейн, два офицера, два брата Муравьевы, заложили, в 1815 году, основы политического общества. Сблизившись с несколькими офицерами и видя, что дело идет на лад, они отправились в Петербург, чтоб узнать о настроениях в императорской гвардии. Они нашли там больше чем сочувствие, // С 228 они обнаружили в полках зародыши общества, группы офицеров, вполне готовых присоединиться к ним — неопровержимое доказательство, что наступило время для обширных политических преобразований. Все эти кружки влились затем в муравьевское общество, и легко объяснить, почему провинциальное общество взяло верх и почему гвардейские офицеры присоединились к армейским, а не привлекли их к себе» (XIII: 130). В «Донесении» (73-74) по этому поводу сообщается следующее: «В 1816 году несколько молодых людей, возвратись из-за границы после кампаний 1813, 1814 и 1815 годов и знав о бывших тогда в Германии тайных обществах с политической целью, вздумали завести в России нечто подобное. Первые, сообщившие друг другу мысль сию, были Александр Муравьев (ныне отставной полковник), который сначала полагал сие тайное общество вместить в состав какой-нибудь масонской ложи, Никита Муравьев (капитан) и полковник князь Трубецкой. <...> На сих первых совещаниях о заведении общества были сверх именованных офицеры прежнего Семеновского полка: Якушкин, Сергей и Матвей Муравьевы-

Апостолы». Т. е., создавая «Русский заговор», Герцен полагал, что деление на «северян» и «южан» было изначальным для членов тайных обществ. Это еще одно свидетельство невнимательного отношения к сведениям источников, в данном случае «Донесения». О.И.Киянская любезно указала мне приказ Пестеля по полку, отданный 7-го октября 1822: «Телесное наказание должно быть употреблено в одних случаях самой крайности, когда все прочие средства истощены и оказались истинно совершенно недостаточными. За непонятливость наказывать есть грех и безрассудность. Ленивый же и упрямый пеняет на себя одного, если побоям подлежать будет» (Плестерер 1903:

187).

Она

же

прокомментировала

его

следующим

образом:

«Филантропом в отношении солдат Пестель не был. Именно присутствие телесных наказаний резко отличало Вятский полк почти ото всех других воинских частей, которыми командовали декабристы». Тем не менее, после ареста Пестеля солдаты с сожалением говорили, «что такого командира не было и не будет» (Плестерер 1903: 214). 3.2 Междуцарствие и восстания на Севере и Юге 1

Примечательно, что следственная коми сия в своем «всеподданейшем

докладе» аналогично объясняла ненужность «описывать все происшествия сего дня»: «Сии происшествия известны вашему величеству и России» (Донесение: 113). 2 Н.П.Огарев (1994: 190) пишет, что Милорадович просил «помиловать сына его друга Коновницына, вероятно, принадлежавшего к заговору». // С 229 3.3 Следствие, суд, казнь 1

Роль Николая в выборе способа казни подтверждается источниками,

10 июля 1826 председатель Верховного уголовного суда П.В.Лопухин получил письмо от начальника главного штаба И.И.Дибича, в котором сообщается, что «государь император повелеть соизволил предварить

Верховный суд, что его величество никак не соизволяет не только на четвертование, яко казнь мучительную, но и на расстреляние, как казнь, одним воинским преступлениям свойственную, ни даже на простое отсечение головы, и, словом, ни на какую казнь, с пролитием крови сопряженную» (ВД XVII: 246). Г.А.Невелев (1985: 34) отмечает, что суд «после недолгих размышлений на вечернем заседании 11 июля 1826 г. "избрал" форму смертной казни, "любезно" подсказанную императором накануне». 3.4 Декабристы на каторге и в ссылке 1

Заговор польских ссыльных, в основном участников восстания 1830-

1831, имел, согласно официальному «определению», целью «возмутить в Сибири, кроме поляков, еще русских солдат, заводских рабочих, ссыльных и арестантов и склонить к содействию в своем предприятии киргизских султанов» (Нагаев 1991: 176). Во главе заговора («омского дела») был Ян Сероцинский - «бывший каноник, лишенный сего сана и дворянского достоинства по суду за деятельное участие в польском мятеже» (Нагаев 1991: 177). Горский действительно был арестован по этому делу, но следствие установило, что он «никаких компрометирующих связей с поляками не имел» (Нагаев 1991: 34, 38) и, естественно, наказания не понес. Фраза об «офицерах, еще помнивших Пестеля», также имеет некоторые основания. В доносе на Горского, в частности, упоминается «артиллерист старый» Ф.М.Башмаков, разжалованный в 1820 «за клевету и растраты» из полковников в солдаты (Мироненко 1988: гб). Башмаков действительно «помнил Пестеля». Другой «прикосновенный» к «омскому делу» П.Мошинский (Нагаев 1991: 186), хотя и не был офицером, но вел переговоры с Южным обществом и также встречался с Пестелем. // С 230 VI ПЕРСПЕКТИВЫ ТЕМЫ

// С 232 Миф о декабристах - «героях» и «мучениках» оказался самым жизнеспособным из пропагандистских творений Герцена. Причин -две. Первая - прямая связь с архетипическими образами «священных предков» и «созидательной жертвы», обеспечившая общедоступность декабристского мифа. Вторая - объединение взаимоисключающих воплощений этих архетипов: образов кротких христианских мучеников и воинственных языческих предков. Этот противоречивый («два в одном») образ «воинов» и «пророков» совпадает с русской традицией слияния светской и сакральной властей в одних руках. Сочетание «воинской» и «колдовской» ипостасей обеспечило мифу пластичность, позволявшую успешно сообразовываться с изменчивым «духом времени». Различные группы интеллигенции в разные эпохи актуализировали, согласно своим потребностям, либо одну, либо другую составляющую мифа. Эти преобразования и составляют историю мифа. Изучение этой истории представляется логическим продолжением настоящего исследования. В истории декабристского мифа можно выделить три периода, жестко связанные с историей его «носителя» - русской интеллигенции: 1) «Расхождению путей» интеллектуальных элит и государственной власти (до кон. 40-х гг. XIX в.) соответствует «догерценовский» период эмбрионального существования мифа; 2) Формированию интеллигенции как «моральной власти» русского общества (кон. 40-х - кон. 60-х гг. XIX в.) сопутствует «герценовский» период рождения мифа; 3) Истории интеллигенции (с кон. 60-х гг. XIX в. до наших дней) синхронен «послегерценовский» период последовательных преобразований мифа. // С 233 Перечислим наиболее интересные аспекты исследования каждого из трех намеченных периодов истории декабристского мифа. Для

первого

(«догерценовского»)

этапа

чрезвычайно

важно

определить, как сами декабристы прилагали к себе образы «священных предков» и «созидательной жертвы» до и после 14 декабря 1825. Архетипическое осмысление деятельности декабристов современниками, в т.ч. участниками тайных обществ кон. 20-х - нач. 30-х гг. и участниками общества Петрашевского, является другим важным аспектом изучения эмбриональной фазы мифа. Рождение мифа, исследованное в настоящей публикации, является центральным событием второго («герценовского») периода. Вместе с тем, необходимо также проследить, как герценовская публицистика повлияла на его современников. Чрезвычайно интересно рассмотреть воздействие Герцена на мемуары декабристов, созданные большей частью после амнистии 1856. Третий («послегерценовский») период - самый длительный в истории декабристского мифа. Он распадается на несколько стадий. Уже

говорилось,

что

«нигилисты»

не

попали

под

влияние

декабристского мифа. Со смертью Герцена миф функционировал в «ждущем» режиме до нарождения «посленароднического» поколения 90-х гг. Оппозиционеры кон. XIX - нач. XX в. могут быть, со значительной долей условности, разделены на либералов и революционеров. Для первых более

важной

была

христианская

«мученическая»

составляющая

декабристского мифа. Вторых сильнее привлекал «героический» образ декабристов - языческих «святых предков». Разница восприятия не мешала осуществлению

воспитательной

функции

декабристского

мифа

«оживления» и у тех, и у других «деятельной ненависти» к царизму. Герценовский миф сыграл важную роль в ниспровержении «старого режима». В советский период тотемная «героическая» ипостась была узаконена официальным советским мифом, в котором декабристы воспринимались в качестве

«первого

большевистского

поколения» государства.

святых

предков

Стремление

«отцов-основателей»

лишить

интеллигенцию

полномочий «моральной власти» стало «первоочередной задачей» советской власти. Действуя «кнутом» концентрационных лагерей и «пряником» творческих союзов, Сталин не // С 234 преуспел в «полном и окончательном» решении проблемы. После смерти «верховного главнокомандующего» интеллигенция опять заявила о своих претензиях на верховную власть. В это тяжелое время «главлитовской» цензуры декабристский миф приобрел «аллюзийную»

функцию

иносказательного

изображения

страданий

презираемой «прослойки». Интеллигенты-шестидесятники отождествляли реформы Александра I с хрущевской оттепелью, николаевский застой с брежневским, ссылку декабристов в Сибирь со своим изгнанием на московские «кухни». Но и в такой «превращенной» форме декабристский миф эффективно выполнял задачу воспитания ненависти к режиму и готовил антикоммунистическую «перестройку». Изучение бытования декабристского мифа в общественном сознании ХIХ-ХХ вв. представляет незаменимый материал для реконструкции вненаучных «вкладов» в концептуальные представления дореволюционных и советских

историков.

Необходимый

этап

будущих

исследований

сопоставление одновременных стадий мифологического и научного способов осознания

прошлого.

историографии

Выявление

необходимое

мифологических условие

предрассудков

дальнейшего

развития

декабристоведения. // C 235 ЛИТЕРАТУРА // C 237 14 декабря 1994 - 14 декабря 1825 года и его истолкователи (Герцен и Огарев против барона Корфа). М.: Наука, 1994. 455 с. 14 декабря 1999 - Ч декабря 1825 года. Воспоминания очевидцев. СПб.: Академический проект, 1999. 750 с. Азадовский 1951 - Воспоминания Бестужевых. М.; Л.: Издательство Академии наук СССР, 1951. 892 с.

Азадовский 1981 - Азадовский К.М. О происхождении слова «декабрист» // Сибирь и декабристы. Вып. г. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1981. С. 177-180. Азадовский 1991 - Азадовский М.К. Страницы истории декабризма. Кн. 1. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1991. 496 с. Азадовский 1992 - Азадовский М.К. Страницы истории декабризма. Кн. 2. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1992. 432 с. Андреева 1998 - Андреева Т.В. Николай I и декабристы (к постановке проблемы реформ) // Россия в ХIХ-ХХ вв. Сборник статей к 70-летию со дня рождения Р.Ш.Ганелина. СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. С. 140-147. Андреева, Жуковская 2000 - Андреева Т.В., Жуковская Т.Н. Записки очевидцев 14 декабря 1825 года. Из архива М.А.Корфа // 14 декабря 1825 года. Источники, исследования, историография, библиография. Вып. II. СПб.; Кишинев: Нестор, 2000. С. 9-59. Аникин 1995 - Аникин А.В. Элементы сакрального в русских революционных теориях (К истории формирования советской идеологии) // Отечественная история. 1995- № 1. С. 78-92. Артемьева 2001 - Артемьева Т.В. Декабристы и традиции российской утопической мысли // Империя и либералы. Сборник эссе. СПб.: Журнал «Звезда», 2001. С. 182-189. Бакунин 1862 - Бакунин М.А. Народное дело. Романов, Пугачев или Пестель? Лондон: Trubner & Со, 1862. 48 с. Бакунин 1934 - Бакунин М.А. История моей жизни // Бакунин М.А. Собрание сочинений и писем. Т. 1. Догегельянский период. М., 1934- С. 2537. Балла 1999 - Балла О. Мифология мифа // Знание - сила. 1999. № 9-10. С. 38-50. // С 239 Белоголовый 1897 - Белоголовый Н.А. Воспоминания и другие статьи. М., 1897. 654 с. Бестужев 1861 - Воспоминание о К.Ф.Рылееве. (Из собственноручной

рукописи Н.А.Бестужева) // Полярная звезда на 1861. Кн. 6. Лондон, 1861 [Факсимильное издание: М.: Наука, 1968.] С. 1-32. Бестужев 1862а - Из «Записок Н.Бестужева» // Полярная звезда на 1862. Кн. 7- Вып. 2. Лондон, 1861. [Факсимильное издание: М.: Наука, 1968.] С. 17. Бестужев 18626 - Еще из записок Н.А.Бестужева // Полярная звезда на 1862. Кн. 7- Вып. 2. Лондон, 1861. [Факсимильное издание: М.: Наука, 1968.] С. 73_75. Богословский 1911 - Богословский М. Яков Иванович Ростовцев // Освобождение крестьян. Деятели реформы. М.: Научное слово, 1911. С. 200232. Бокова 1992 - Бокова В.М. А.М.Бакунин и его трактат «Условие помещика с крестьянами» // Вестник Московского университета. 1992. Серия 8. История. № 5. С. 53-65. Бокова 1994 - Бокова В.М. Апология декабризма // Континент. 1994- № 4 (8г). С. 160-178. Брудный 1996 - Брудный А.А. Наука понимать. Бишкек: Фонд «Сорос -Кыргызстан», 1996. 324 с. Буланова 1925 - Буланова О.К. Роман декабриста. Декабрист В.П.Ивашев и его семья (Из семейного архива). М.: Всесоюзное общество политических каторжан и ссыльнопоселенцев, 1925. 256 с. Буланова 1933 - Буланова О.К. Роман декабриста. Декабрист В.П.Ивашев и его семья (Из семейного архива). М.: Всесоюзное общество политических каторжан и ссыльнопоселенцев, 1933- 408 с. Буланова-Трубникова

1928

Буланова-Трубникова

О.К.

Три

поколения. М.; Л.: Государственное издательство, 1928. 215 с. Булгаков 1901 - Из писем Александра Яковлевича Булгакова к его брату. 1826-й год // Русский архив. 1901. Кн. 2. С. 339-437. ВД I-ХХ - Восстание декабристов: Документы. Т. 1-ХХ. М,. 925-2002. Вигель 2000 - Вигель Ф.Ф. Записки. М.: Захаров, 2000. 592 с.

Выскочков 2001 - Выскочков Л.В. Император Николай I: Человек и государь. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета. 2001. 644 с. Герцен I-ХХХ - Герцен А.И. Собрание сочинений. Т. 1-ХХХ. М.: Издательство Академии Наук СССР, 1954-1965. Герцен современников.

воспоминаниях М.:

1956

Государственное

Герцен

издательство

воспоминаниях художественной

литературы, 1956. 448 с. Гессен 1926 - Гессен С.Я. Декабристы перед судом истории (18251925). М.; Л.: Издательство Петроград, 1926. 296 с. Гиляровский 1979 _ Гиляровский В.А. Москва и москвичи. М.: Правда, 1979. 448 с. // С 240 Гинзбург 1997 - Гинзбург Л.Я. Автобиографическое в творчестве Герцена // Литературное наследство. Т. 99. Кн. 1. Герцен и Огарев в кругу родных и друзей. М.: Наука, 1997. С. 7-54. Гирц 1998 - Гирц К. Идеология как культурная система // Новое литературное обозрение. 1998. № 1 (29). С. 7-38. Головин 1859 - Записки Ивана Головина. Лейпциг: Вольфганг Гергард, 1859- 216 с. Голосовкер 1993 - Голосовкер Я.Э. Сказания о титанах. М.: Нива России, 1993- 265 с. Гофман 1926 - Гофман Л.Г. Декабристы и Достоевский // Тайные общества в России в начале XIX столетия. М.: Издательство всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1926. С. 192-198. Давыдов 1863 - Записки Дениса Васильевича Давыдова, в России цензурою непропущенные. Bruxelle: S.Gerstmann, 1863. 153 с. Дараган 1987 - Дараган С.Я. Очерк жизни и творчества Мирчи Элиаде // Элиаде М. Космос и история. М.: Прогресс, 1987. С. 3-26. Дело петрашевцев 1937 - Дело петрашевцев. Т. \. М.; Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1937- 583 с. Донесение - Донесение следственной комиссии 30 мая 1826 // 14

декабря 1825 года и его истолкователи (Герцен и Огарев против барона Корфа). М.: Наука, 1994. С. 71-118. Егоров 1963 - Егоров Б.Ф. С.Д.Полторацкий - сотрудник «Полярной звезды» А.И.Герцена // Русская литература. 1963. № 3. С. 150. Егоров 1999 - Егоров Б.Ф. Жизнь и творчество Ю.М.Лотмана. М.: Новое литературное обозрение, 1999. 384 с. Живов 1999 - Живов В. Маргинальная культура в России и рождение интеллигенции // Новое литературное обозрение. 1999. № 3 (37). С. 37-51. Житомирская 1981 - Житомирская С.В. Еще о слове «декабрист» // Сибирь и декабристы. Вып. 2. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1981. С. 181. Жихарев 1871 - Жихарев М.И. Петр Яковлевич Чаадаев. Из воспоминаний современника // Вестник Европы. 1871. Т. V. Кн. 9. С. 9-54. Завалишин 1906 - Записки декабриста Д.И.Завалишина. 1-е русское издание. СПб.: Сириус, 1906. 461 с. Зорин 2001а - Зорин А. Кормя двуглавого орла... Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII - первой трети XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2001. 416 с. Зорин 2001b - Зорин А.Л. «Записка о древней и новой России» Н.М.Карамзина в общественном сознании 1960-1990-х годов // Империя и либералы. Сборник эссе. СПб.: Журнал «Звезда», 2001. С. 122-128. Зотов 1857 - Тридцатилетие Европы в царствование императора Николая I. Сочинение Р.Зотова. Ч. I. СПб., 1857. 347 с. // С 241 Иванов, Топоров 1991 - Иванов В.В., Топоров В.Н. Индоевропейская мифология // Мифы народов мира. Энциклопедия. Т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1991. С. 527-533. Иванов, Топоров 1992а - Иванов В.В., Топоров В.Н. Перун // Мифы народов мира. Энциклопедия. Т. 2. М.: Советская энциклопедия, 1992. С. 306-307. Иванов, Топоров 19926 - Иванов В.В., Топоров В.Н. Славянская

мифология // Мифы народов мира. Энциклопедия. Т. 2. М.: Советская энциклопедия, 1992. С. 450-456. Иллерицкий 1963 - Иллерицкий В.Е. История России в освещении революционеров-демократов. М.: Издательство социально-экономической литературы, 1963. 438 с. Империя и либералы 2001 - Империя и либералы. Сборник эссе. СПб.: Журнал «Звезда», 2001. 328 с. Исторический сборник 1-3 - Исторический сборник Вольной русской типографии в Лондоне А.И.Герцена и Н.П.Огарева. Кн. 1-3. М.: Наука, 1971. Казьмирчук, Силкин 1990 - Казьмирчук Г.Д., Силкин А.В. Движение декабристов в современной советской историографии. Киев: Киевский государственный университет, 1990. 36 с. Калашников 2001 - Калашников М.В. Д.Н.Блудов - автор «Донесения Следственной комиссии по делу декабристов» (к вопросу об авторской стилистике) // Духовная сфера деятельности человека. Вып. V. Саратов: ЗАО «Сигма-плюс», 2001. С. 96-113. Каменский 1991 - Каменский З.А. Парадоксы Чаадаева // Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. Т. 1. М.: Наука, 1991. С. 985. Керсновский 1993 - Керсновский А.А. История русской армии: От взятия Парижа до покорения Средней Азии. Т. 2. М.: Голос, 1993- 334 с. Кичигин 1992 - Кичигин А.Б. Декабристы и их современники в жизни А.И.Герцена (1825-1847) // Освободительное движение в России. Вып. 15. Саратов: Издательство Саратовского университета, 1992. С. 31_47. Киянская 1995 - Киянская О.И. К истории восстания Черниговского пехотного полка // Отечественная история. 1995- № 6. С. 21-33. Киянская

1997

Киянская

О.И.

Южный

бунт:

Восстание

Черниговского пехотного полка (29 декабря 1825 г. - 3 января 1826 г.) М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1997- 190 с. Кл I-ХI - Колокол. Газета А.И.Герцена и Н.П.Огарева. Вольная русская

типография. 1857-1867. Лондон-Женева. Факсимильное издание. Вып. I-ХI. М.: Издательство Академии Наук СССР, 1960-1964. Коваль 1983 - Коваль С.Ф. Еще о слове «декабрист» // Сибирь и декабристы. Вып. 3. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1983. С. 126-131. // С 242 Козьмин 1950 - Козьмин Б.П. «Московский либерал» из «Былого и дум» // Известия Академии наук СССР. Серия истории и философии. 1950. Т. VII. № 1. С. 85-87. Козьмин 1957 - Козьмин Б.П. А.А.Тучков в деле декабристов // Ученые записки Саратовского государственного университета. 1957. Т. 56. С. 67-82. Корф 1857 - Восшествие на престол императора Николая I. Составлено по высочайшему повелению статс-секретарем бароном Корфом. Третье издание (первое для публики). СПб., 1857- 236 с. Корф 1994 - Восшествие на престол императора Николая 1-го. Составлено по высочайшему повелению статс-секретарем бароном Корфом. Третье издание (первое для публики). Санкт-Петербург, 1857 //14 декабря 1825 года и его истолкователи (Герцен и Огарев против барона Корфа). М.: Наука, 1994. С. 207-314. Косидовский 1987 - Косидовский З. Сказания евангелистов. М.: Политиздат, 1987. 256 с. Косов 1999 - Косов Г.В. Декабризм в социальной истории России. Автореферат диссертации. СПб., 1999- 25 с. Кудряшев 1926 - Кудряшев К.В. Народная молва о декабристских событиях 1825 года (по неизданным материалам) // Бунт декабристов. Юбилейный сборник. 1825-1925- Л.: Былое, 1926. С. 311-322. Левинтон 1991 - Левинтон Г.А. Инициация и мифы // Мифы народов мира. Энциклопедия. Т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1991. С. 543-544Левинтон 1992а - Левинтон Г.А. Легенды и мифы // Мифы народов мира. Энциклопедия. Т. г. М.: Советская энциклопедия, 1992- С. 45_47. Левинтон 1992b - Левинтон Г.А. Предания и мифы // Мифы народов

мира. Энциклопедия. Т. г. М.: Советская энциклопедия, 1992. С. 332-333. Лейтон 1995 - Лейтон Л.Дж. Эзотерическая традиция в русской романтической литературе: Декабризм и масонство. СПб.: Академический проект, 1995. 253 с. Леонтьев 1999 - Леонтьев Я.В. Декабристская легенда // 170 лет спустя... Декабристские чтения 1995 года. Статьи и материалы. М., 1999. С. 172-176. Лернер 1921 - Лернер Н.О. Пушкин о казненных декабристах // Книга и революция. 1921. № 1. С. 80-81. Лернер 1926а - Лернер Н.О. «Ростопчинская шутка» о декабристах // Бунт декабристов. Юбилейный сборник. 1825-1925. Л.: Былое, 1926. С. 398399. Лернер 19266 - Лернер Н.О. Стихи Д.Л.Крюкова (?) // Бунт декабристов. Юбилейный сборник. 1825-1925. Л.: Былое, 1926. С. 399. ЛЖТГ 1-5 - Летопись жизни и творчества А.И.Герцена. Т. 1-5. М.: Наука, 1974-1990. Лихачев 1979 - Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. М.: Наука, 1979- 360 с. // С 245 Лищинер, Птушкина 1970 - Лищинер С.Д., Птушкина И.Г. А.И.Герцен и М.Мейзенбуг (новые материалы) // Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка. 1970. Т. XXIX. Вып. 4. С. 338-342. ЛН 7-8 - Литературное наследство. Т. 7-8. М.: Журнально-газетное объединение, 1933- 474 с. ЛН 39-40 - Литературное наследство. Т. 39 _40. А.И.Герцен I. М.: Издательство Академии наук, 1941. 616 с. ЛН 41-42 - Литературное наследство. Т. 41-42. А.И.Герцен II. М.: Издательство Академии наук, 1941. 635 с. ЛН 61 - Литературное наследство. Т. 61. Герцен и Огарев I. М.: Издательство Академии наук СССР, 1953. 943 с. ЛН 62 - Литературное наследство. Т. 6г. Герцен и Огарев II. М.: Издательство Академии наук СССР, 1955- 899 с.

ЛН 63 - Литературное наследство. Т. 63. Герцен и Огарев III. М.: Издательство Академии наук СССР, 1956- 913 с. ЛН 64 - Литературное наследство. Т. 64. Герцен в заграничных коллекциях. М.: Издательство Академии наук СССР, 1958. 849 с. ЛН 96 Литературное наследство. Т. 96. Герцен и Запад. М.: Наука, 1985. 743 с. ЛН 99-1 - Литературное наследство. Т. дд. Кн. \. Герцен и Огарев в кругу родных и друзей. М.: Наука, 1997. 682 с. ЛН 99-2 - Литературное наследство. Т. дд. Кн. 2. Герцен и Огарев в кругу родных и друзей. М.: Наука, 1997- 814 с. Лонгинов 1862 - Лонгинов М.Н. Воспоминания о П.Я.Чаадаеве // Русский вестник. 1862. Т. 42. Ноябрь-декабрь. С. 119-160. Лотман 2000 - Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб.: Искусство-СПБ, 2000. 704 с. Лотман, Успенский 1973 - Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Миф - имя -культура // Труды по знаковым системам, VI. Уч. записки Тартуского гос. университета. Вып. 308. Тарту, 1973. С. 282-303. Лунин 1987 - Лунин М.С. Взгляд на русское тайное общество с 1816 до 1826 года // Лунин М.С. Письма из Сибири. М.: Наука, 1987. С. 54-58. Лунин 1988 - Лунин М.С. Сочинения, письма, документы. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1988. 495 с. Марголис, Жуковская 1995 - Марголис Ю.Д., Марголис А.Д., Жуковская Т.Н. Рецензия: И.Д.Якушкин. Мемуары. Статьи. Документы. Изд. подготовлено В.И.Порохом и И.В.Порохом. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1993 // Отечественная история. 1995. № 6. С. 181-186. Марченко 1971 - Записка статс-секретаря, тайного советника Марченко о событиях, свершившихся при восшествии на престол императора Николая I // Исторический сборник Вольной русской типографии в Лондоне А.И.Герцена и Н.П.Огарева. Кн. 1. М.: Наука, 1971. С. 61-75. // С 244 Мейзенбуг 1933 - Мейзенбуг М. Воспоминания идеалистки. М.; Л.: Асайетша, 1933. 602 с.

Мелетинский 1976 - Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.: Наука, главная редакция восточной литературы, 1976. 408 с. Мелетинский 1983 - Мелетинский Е.М. Средневековый роман. Происхождение и классические формы. М.: Наука, главная редакция восточной литературы, 1983. 304 с. Мережковский 1906 - Мережковский Д.С. Мещанство и русская интеллигенция // Полярная звезда. Т. г. №№ 1-14. СПб.: Издание М.В.Пирожкова, 1906. С. 32_42. Мироненко 1988 - Декабристы. Биографический справочник. М.: Наука, 1988. 446 с. Мироненко 1994 - Движение декабристов. Указатель литературы. 19771992. М.: Государственная публичная историческая библиотека, 1994. 360 с. Михайловский-Данилевский 1971 - [Михайловский-Данилевский А.И.] Смерть

Милорадовича

Исторический

сборник

Вольной

русской

типографии в Лондоне А.И.Герцена и Н.П.Огарева. М.: Наука, 1971. Кн. 2. С. 147-151. Мордвишин 1955 - Мордвишин И.И. А.И.Герцен и Н.П.Огарев о декабристах // Ученые записки Ивановского государственного пединститута. Т. 7. Исторические науки. Иваново, 1955. С. 74-87. Нагаев 1991 - Нагаев А.С. Омское дело. 1832-1833- Красноярск: Издательство Красноярского университета, 1991- 208 с. Невелев 1972 - Невелев Г.А. А.И.Герцен и М.А.Корф (борьба вокруг декабристов в русской историографии конца 50-х - начала 6о-х годов XIX в.) // Проблемы общественной мысли и экономическая политика России ХIХХХ вв. Л., 1972. С. 116-138. Невелев 1985 - Невелев Г.А. «Истина сильнее царя...» (А.С.Пушкин в работе над историей декабристов). М.: Мысль, 1985. 205 с. Невелев 1997 - Невелев Г.А. Источниковедческие заметки // 14 декабря 1825 года. Источники, исследования, историография, библиография. Вып. I. СПб.: Нестор, 1997. С. 6-10.

Невелев

1998

Невелев

Г.А.

Пушкин

«об

14-м

декабря»:

реконструкция декабристского документального текста. СПб.: Технологос, 1998. 368 с. Невелев 2000 - Невелев Г.А. Источниковедческие заметки // 14 декабря 1825 года. Источники, исследования, историография, библиография. Вып. II. СПб.; Кишинев: Нестор, 2000. С. 126-136. Нечкина 1953 - Нечкина М.В. «Моя исповедь» Огарева // Литературное наследство. Т. 61. М.: Издательство Академии наук СССР, 1953. С. 659-673. Нечкина 1955 - Нечкина М.В. Движение декабристов. Т. 1. М.: Издательство Академии наук СССР, 1955. 483 с. // С 245 Нечкина 1978 - Нечкина М.В. Когда и где возникло слово «декабристы» // Сибирь и декабристы. Вып. 1. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1978. С. 7-20. Нечкина 1982 - Нечкина М.В. О нас в истории страницы напишут... Из истории декабристов. Материалы и исследования. Иркутск: ВосточноСибирское книжное издательство, 1988. 347 с. Никитенко 1893 - Никитенко А.В. Записки и дневник (1826-1877)- Т. 1. СПб., 1893. 588 с. Николай 1994 - Записки Николая I //14 декабря 1825 года и его истолкователи (Герцен и Огарев против барона Корфа). М.: Наука, 1994. С. 317-341. Оболенский

1861

Воспоминания

князя

Евгения

Петровича

Оболенского. (Русский заграничный сборник. Часть IV. Тетрадь V). Leipzig: А.Franck'sche-Verlag, 1861. 59 c. Овчинников 1914 - Овчинников М.П. Несколько слов о майоре А.Кучевском (декабристе) // Труды Иркутской Ученой Архивной Комиссии. 1914. Вып. 2. С. 59-61. Огарев 1902 - Огарев Н.П. Три мгновения. Трилогия моей жизни. (Посвящено любви и дружбе) // Русская мысль. 1902. № 11. С. 146-147. Огарев I - Огарев Н.П. Избранные социально-политические и

философские произведения. Т. I. М.: Государственное издательство политической литературы, 1952. 863 с. Огарев II - Огарев Н.П. Избранные социально-политические и философские произведения. Т. II. М.: Государственное издательство политической литературы, 1956. 683 с. Огарев 1953 - Огарев Н.П. Моя исповедь // Литературное наследство. Т. 61. Герцен и Огарев I. М.: Издательство Академии наук СССР, 1953. С. 674-700. Огарев 1956 - Огарев Н.П. Стихотворения и поэмы. Л.: Советский писатель, 1956. 917 с. Огарев 1994 - Огарев Н.П. Разбор книги Корфа // 14 декабря 1825 года и его истолкователи (Герцен и Огарев против барона Корфа). М.: Наука, 1994- С. 159-206. Одесский, Фельдман 1997 - Одесский М.П., Фельдман Д.М. Поэтика террора

новая

административная

ментальность:

очерки

истории

формирования. М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1997. 203 с. Оксман 1955 - Н.И.Тургенев - Герцену. Публикация Ю.Г.Оксмана // Литературное наследство. Т. 62. Герцен и Огарев И. М.: Издательство Академии наук СССР, 1955. С. 583-590. Оксман 1963 - Белинский и политические традиции декабристов // Декабристы в Москве. Сборник статей. М.: Московский рабочий, 1963. С. 185-219. // С 246 Окунь 1962 - Окунь С.Б. Декабрист М.С.Лунин. Л.: Издательство Ленинградского университета, 1962. 279 с. Парадизов 1928 - Парадизов П.П. Очерки по историографии декабристов. М.; Л.: Московский рабочий, 1928. 287 с. Пассек 1963а - Пассек Т.П. Из дальних лет. Воспоминания. Т. 1. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1963. 519 с. Пассек 19636 - Пассек Т.П. Из дальних лет. Воспоминания. Т. 2. М.:

Государственное издательство художественной литературы, 1963. 791 с. Перкаль 1963 - Перкаль М.К. Новгородский знакомый А.И.Герцена и друг декабристов П.В.Зиновьев // Русская литература. 1963. № 4. С. 155-160. Перкаль 1968 - Перкаль М.К. Источники сведений А.И.Герцена о декабристах (20-40-е гг.) // XXI Герценовские чтения. Исторические науки. Краткое содержание докладов. Л., 1968. С. 49-51. Перкаль 1971 - Перкаль М.К. Герцен в Петербурге. Л.: Лениздат, 1971216 с. Петров 1926 - Петров В. «Тайное общество», открытое в Астрахани в 1822 году // Тайные общества в России в начале XIX столетия. М.: Издательство всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1926. С. 9-31. Петров 1995 - Петров М.К. Искусство и наука. Пираты Эгейского моря и личность. М.: РОССПЭН, 1995. 240 с. ПЗ I-IХ - Полярная звезда. Журнал А.И.Герцена и Н.П.Огарева. Вольная русская типография. Лондон-Женева. Факсимильное издание. (Кн. IVIII. Кн. IX - примечания). 1856-1869. М.: Наука, 1966-1968. Пирумова 1956 - Пирумова Н.М. Исторические взгляды А.И.Герцена. М.: Государственное издательство политической литературы, 1956. 152 с. Пирумова 1989 - Пирумова Н.М. Александр Герцен - революционер, мыслитель, человек. М.: Мысль, 1989. 256 с. Плестерер

1903

История

62-го

пехотного

Суздальского

генералиссимуса князя Италийского графа Суворова-Рымникского полка. Составил Л. Плестерер, капитан 62-го пехотного Суздальского полка. Т.4. История Суздальского (1819-1831) и Вятского (1815-1833) пехотных полков. Белосток, 1903. 609 с. Плеханов б.г. - Плеханов Г.В. 14-е декабря 1825 года. (Речь, произнесенная на русском собрании в Женеве 14/27 декабря 1900 года). СПб.: Библиотека для всех, 24 с. Покровский 1927 - Покровский М.Н. Декабристы. Сборник статей. М.;

Л.: Государственное издательство, 1927. 95 с. Порох 1954 - Порох И.В. Восстание Черниговского полка // Очерки из истории движения декабристов. М.: Госполитиздат, 1954. С. 121-185. Порох 1968 - Порох И.В. Герцен о революционных традициях декабристов // Из истории общественного движения и общественной мысли в России. Вып. 2. Саратов: Издательство Саратовского университета, 1968. С. 28-88. // С 247 Пресняков 1906 - Пресняков А.Е. Декабристы // Полярная звезда. Т. 1. №№ 1-14. СПб.: Издание М.В.Пирожкова, 1906. С. 43-57. Пушкина, Ильин 2000 - Пушкина В.А., Ильин П.В. Персональный состав декабристских тайных обществ (1816-1826). Справочный указатель // 14

декабря

1825

года.

Источники,

исследования,

историография,

библиография. Вып. II. СПб.; Кишинев: Нестор, 2000. С. 9-77. Пущин 1859 - Записки И.И.Пущина о дружеских связях его с Пушкиным // Атеней. 1859- Ч. 2 (март и апрель). № 8. С. 500-537. Раевский 1967 - Раевский В.Ф. Полное собрание стихотворений. М.; Л.: Советский писатель, 1967- 254 с. Раевский 1980 - Раевский В.Ф. Материалы о жизни и революционной деятельности. Т. 1. Документы о революционной деятельности и судебном процессе. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1980. 416 с. Рахматуллин 1995 - Рахматуллин М.А. Император Николай I и семьи декабристов // Отечественная история. 1995. № 6. С. 3-20. Рейсер 1956 - Рейсер С.А. Из разысканий по истории русской политической

лексики.

«Декабрист»

Труды

Ленинградского

государственного библиотечного института им. Н.К.Крупской. Т. 1. Л., 1956. С. 244-254. Рейсер 1981 - Рейсер С.А. О слове «декабрист» // Сибирь и декабристы. Вып. 2. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1981. С. 174177. Рейхель 1909 - Отрывки из воспоминаний М.К.Рейхель и письма к ней

А.И.Герцена. М.: Издание Л.Э.Бухгейм, 1909. 128 с. Родичев 1906 - Родичев Ф. 14 декабря 1825 - 14 декабря 1905 г. // Полярная звезда. Т. 1. №№ 1-14. СПб.: Издание М.В.Пирожкова, 1906. С. 81-85. Розен 1869 - Aus den Memoiren eines russichen Dekabristen. Beitrage zur Geschihte des St.Petersburger Militaraufstandes vom 14 (26) December 1825 und seiner Theilnehmer. Leipzig: Verlag von S.Hirzel, 1869. VIII+344 s. Роот 1989 - Роот А.А. «Колокол» возрожденный. 1868-1869. М.: Издательство Казанского университета, 1989- 239 с. Рудницкая, Тартаковский 1994 - Рудницкая Е.Л., Тартаковский А.Г. Вольная русская печать и книга барона Корфа // 14 декабря 1825 года и его истолкователи (Герцен и Огарев против барона Корфа). М.: Наука, 1994. С. 564. Рылеев 1987 - Рылеев К.Ф. Сочинения: Стихотворения и поэмы; Проза; Письма. Л.: Художественная литература, 1987- 416 с. Сафонов 1996 - Сафонов М.М. Константиновский рубль и «немецкая партия» // Средневековая и Новая Россия. СПб.: Издательство СанктПетербургского университета, 1996. С. 529-541. Свербеев 1899 - Записки Дмитрия Николаевича Свербеева. (1799-1826). Т. II. М.: И.Н.Кушнерев и Ко, 1899. 436 с. Сергеев 1985 - Сергеев В.Н. Декабристы // Русская речь. 1985. № 6. С. 21-28. // С 248 Смолин 2000 - Смолин М.Б. «Янычары» ночного братства // Толь С.Д. Ночные братья. М.: Москва, 2000. С. 5-22. Соловьев 1883 - Записки сенатора Я.А.Соловьева о крестьянском деле // Русская старина. 1883. № 2. С. 259-290. Степанов 1986 - Степанов Н.Н. Герцен и Чаадаев // Общественная мысль в России XIX в. Л.: Наука, 1986. С. 91-107. Степанов 1989 - Степанов В.П. А.М.Бакунин // Русские писатели. 18001917: Биографический словарь. Т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1989-С. 141-142.

Суворова 1977 - Суворова СИ. Декабрист Ф.П.Шаховской в туруханской ссылке // Декабристы и Сибирь. Новосибирск: Наука, Сибирское отделение, 1977. С. 143-150. Сыроечковский 1925 - Сыроечковский Б.Е. Корф в полемике с Герценом // Красный архив. 1925. Т. III (X). С. 308-313. Тальская

1985

Тальская

О.С.

Откуда

произошло

слово

«декабристы» // Сибирь и декабристы. Вып. 4. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1985. С. 160-165. Тахо-Годи 1991 - Тахо-Годи А.А. Горгоны // Мифы народов мира. Энциклопедия. Т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1991. С. 315-316. Токарев, Мелетинский 1991 - Токарев С.А., Мелетинский Е.М. Мифология // Мифы народов мира. Энциклопедия. Т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1991. С. 11-20. Толь 2000 - Толь С.Д. Масонское действо // Толь С.Д. Ночные братья. М.: Москва, 2000. С. 23-246. Топоров 1973 - Топоров В.Н. О космологических источниках раннеисторических описаний // Труды по знаковым системам, VI. Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 308. Тарту, 1973. С. 106150. Топоров 1987 - Топоров В.Н. Об одном архаичном индоевропейском элементе в древнерусской духовной культуре - *svet- // Языки культуры и проблемы переводимости. М.: Наука, 1987. С. 184-252. Топоров 1991 - Топоров В.Н. История и мифы // Мифы народов мира. Энциклопедия. Т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1991. С. 572-574. Топоров 1995 - Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Издательская группа «Прогресс»-«Культура», 1995. 624 с. Трубецкой 1863 - Трубецкой СП. Записки // Записки декабристов. Вып. 2, 3. Лондон: Вольная русская типография, 1863. С. 3-99. Трубецкой

1983

Трубецкой

СП.

Материалы

жизни

революционной

деятельности.

Т.

Идеологические

документы,

воспоминания, письма, заметки. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1983. 416 с. // С 249 Тургенев 1863 - Тургенев Н.И. Письмо к редактору «Колокола». Л. 155 от 1 февраля 1863 // Колокол. Газета А.И.Герцена и Н.П.Огарева. Вольная русская типография. 1857-1867. Лондон-Женева. Факсимильное издание. 1863. Лондон. Вып. VI. М.: Издательство Академии Наук СССР, 1963. С. 1289-1291. Тургенев 2001 - Тургенев Н.И. Россия и русские. М.: ОГИ, 2001. 744 с. Тучкова-Огарева 1959 - Тучкова-Огарева Н.А. Воспоминания. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959. 382 с. Успенский 1993 - Успенский Б.А. «Заветные сказки» А.Н.Афанасьева // От мифа к литературе: Сборник в честь семидесятипятилетия Елеазара Моисеевича Мелетинского. М.: Издательство «Российский университет», 1993. С. 117-138. Устрялов 1847 - Историческое обозрение царствования государя императора Николая I. Сочинение Н.Устрялова. СПб., 1847. 175 с. Федоров 1992 - Федоров В.А. Декабристы и их время. М.: Издательство Московского университета, 1992. 271 с. Филин 1997 - Филин М.Д. О Пушкине и окрест поэта (Из архивных разысканий). М.: ТЕРРА, 1997- 352 с. Фонвизин 1860 - Записки [М.А.] Фон-Визина, очевидца смутных времен царствований: Павла I, Александра I и Николая I. (Русская библиотека. Т. IX.) Лейпциг: Вольфганг Гергард, 1860. 178 с. Фрейденберг 1936 - Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. Период античной литературы. Л.: Художественная литература, 1936. 454 с. Фрейденберг 1998 - Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. 2е издание, исправленное и дополненное. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1998. 800 с. Фризман 1988 - Фризман Л.Г. Декабристы и русская литература. М.:

Художественная литература, 1988. 303 с. Цебриков 1861 - [Цебриков Н.Р.] Воспоминания о Кронверкской куртине. (Из записок декабриста) // Полярная звезда на 1861. Кн. 6. Лондон, 1861. [Факсимильное издание: М.: Наука, 1968.] С. 61-71. Чаадаев 1991а - Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. Т. 1. М.: Наука, 1991. 800 с. Чаадаев 19916 - Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма., Т. 2. М.: Наука, 1991- 671 с. Чаликова 1987 - Чаликова В.А. Послесловие // Элиаде М. Космос и история. М.: Прогресс, 1987. С. 252-281. Чемерисская 1986 - Чемерисская М.И. П.Я.Чаадаев и А.И.Герцен // Общественное движение в России XIX века. Сборник статей. М., 1986. С. 83108. // С 250 Ченцов 1929 - Восстание декабристов. Библиография. М.; Л.: Государственное издательство, 1929. 794 с. Шпет 1921 - Шпет Г.Г. Философское мировоззрение Герцена. Пг.: Колос, 1921. 101 С. Штейнгейль 1971 - Письмо барона Штейнгеля императору Николаю, 11 января 1826 г. // Исторический сборник Вольной русской типографии в Лондоне А.И.Герцена и Н.П.Огарева. Кн. 1. М.: Наука, 1971. С. 101-125. Штейнгейль 1985 - Штейнгейль В.И. Сочинения и письма. Т. 1. Записки и письма. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1985. 608 с. Штрайх 1923 - Декабрист М.С.Лунин: Сочинения и письма / Редакция и примечания С.Я.Штрайха. СПб., 1923. 152 с. Щеголев 1926 - Щеголев П.Е. Декабристы. М.; Л.: Государственное издательство, 1926. 362 с. Эдельман 1995 - Эдельман О.В. Воспоминания декабристов о следствии как исторический источник // Отечественная история. 1995-№ 6. С. 34-44.

Эйдельман 1963 - Эйдельман Н.Я. Герценовский «Колокол». М.: Государственное

учебно-педагогическое

издательство

министерства

просвещения РСФСР, 1963. 104 с. Эйдельман 1966 - Эйдельман Н.Я. Тайные корреспонденты «Полярной звезды». М.: Мысль, 1966. 309 с. Эйдельман 1973 - Эйдельман Н.Я. Герцен против самодержавия. Секретная политическая история России ХVIII-ХIХ веков и Вольная печать. М.: Мысль, 1973- 367 с. Эйдельман 1987 - Эйдельман Н.Я. М.С.Лунин и его сибирские сочинения // Лунин М.С. Письма из Сибири. М.: Наука, 1987. С. 301-352. Эйдельман 1989 - Эйдельман Н.Я. «Революция сверху» в России. М.: Книга, 1989. 176 с. Эйдельман

2001

Эйдельман

Н.Я.

Удивительное

поколение.

Декабристы: лица и судьбы. СПб.: Издательство «Пушкинского фонда», 2001. 376 с. Эймонтова 1960 - Движение декабристов. Библиография. 1928-1959. М.: Издательство всесоюзной книжной палаты, 1960. 435 с. Эймонтова 1983 Движение декабристов. Указатель литературы. 1960-1976. М.: Наука, 1983. 302 с. Эймонтова 1995

Рецензия: В.А.Федоров. Декабристы и их время.

Издательство Московского университета, 1992. // Отечественная история. 1995-№ 6. С. 178-181. Элиаде 1998 - Элиаде М. Миф о вечном возвращении. Архетипы и повторяемость. СПб.: Алетейя, 1998. 249 с. Элиаде 1999а - Элиаде М. Испытание лабиринтом. Беседы с КлодомАнри Роке // Иностранная литература. 1999. № 4. С. 149-208. // С 251 Элиаде 19996 - Элиаде М. Трактат по истории религий. Т. г. СПб.: Алетейя, 1999. 394 с. Элиаде 1999в - Элиаде М. Трактат по истории религий. Т. г. СПб.: Алетейя, 1999. 416 с.

Эльзон 1982 - Эльзон М.Д. Кем переведено «Философическое письмо» (к истории закрытия «Телескопа») // Русская литература. 1982. № 1. С. 168176. Эрлих 2000 - Эрлих СЕ. Декабристы «по понятиям»: определения словарей (1863-1998) // 14 декабря 1825 года. Источники, исследования, историография, библиография. Вып. II. СПб.; Кишинев: Нестор, 2000. С. 283302. Эрлих 2001 - Эрлих СЕ. Мифологические предпосылки отечественного декабристоведения

(постановка

проблемы)

//14

декабря

1825

года.

Источники, исследования, историография, библиография. Вып. IV. СПб.; Кишинев: Nestor-Historia, 2001. С. 562-602. Юнге 1914 - Юнге Е.Ф. Воспоминания. М., 1914. Якушкин 1862 - Записки Ивана Дмитриевича Якушкина // Записки декабристов. Вып.1. Лондон: Вольная русская типография, 1862. 115 с. Якушкин 1884 - Якушкин В.Е. Рукописи Пушкина, хранящиеся в Румянцевском музее в Москве // Русская старина. 1884. № 6. С. 533-572. Ancelot 1827 - Six mois en Russie. Lettres écrites a m. X.-B.Saintines, en 1826, a l'époque du couronnement de s.m. l'empereur par m. Ancelot. Bruxelles: Aug. Wahlen, 1827. 326 p. Balleydier 1857a - Histoire de l'Empereur Nicolas (trente année de règne) par Alphonse Balleydier. T. 1. P.: Henri Pion, 1857. 488 p. Balleydier 1857b - Histoire de l'Empereur Nicolas (trente année de règne) par Alphonse Balleydier. T. 2. P.: Henri Pion, 1857. 456 p. Crusenstolpe 1856 - Der Russische Hof von Peter I bis auf Nicolaus I und einer Einleitung: Russland vor Peter dem Ersten. von Magnus Jakob von Crusenstolpe. Hamburg: Goffman und Campe, 1856. Funften Band. 337 s. Custine 1843a - La Russie en 1839 par le marquis de Custine. T. 1. Bruxelles: Hauman et C-ie, 1843. 338 p. Custine 1843b - La Russie en 1839 par le marquis de Custine. T. 2. Bruxelles: Hauman et C-ie, 1843. 370 p.

Custine 1843c - La Russie en 1839 par le marquis de Custine. T. 3. Bruxelles: Hauman et; C-ie, 1843. 425 p. Custine 1843d - La Russie en 1839 par le marquis de Custine. T. 4. Bruxelles: Hauman et C-ie, 1843. 494 p. Dolgoroukow 1860 - La vérité sur la Russie. Par le prince Pierre Dolgoroukow. P.: A.Franck, 1860. 403 p. Golovine 1845 - La Russie sous Nicolas I-er. par Ivan Golovine. P.: Capelle, 1845. 492 p. // С 252 Grestch 1844 - Examen de l'ouvrage de M. le marquis de Custine intitulé «La Russie en 1839», par N.Gretsch. P., 1844. 107 p. Kolokol I - Kolokol (La Cloche) 1868, Supplément du Kolokol. 1869. Колокол (русское прибавление). Газета А.И.Герцена и Н.П.Огарева. Женева. 1868-1869. Факсимильное издание. Kolokol. С. 1-251. Колокол (русское прибавление). М.: Наука, 1979. С. 1-28. Kolokol II - Kolokol (La Cloche) 1868. Supplément du Kolokol. 1869. Колокол (русское прибавление). Газета А.И.Герцена и Н.П.Огарева. Женева. 1868-1869. Переводы, комментарии, указатели. М.: Наука, 1978. 217 с. Kulture 1855 - Le tzar Nicolas et la sainte Russie par m. Ach. Gallet de Kulture ex-cecretaire particulaire du prince Demidoff. P.: Victor Lecou, 1855. 311 P. Riasanovsky 1976 - Riasanovsky N.V. A parting of ways. Goverment and the educated public in Russia. 1801-1855. Oxford: Clarendon Press, 1976. 323 p. Schnitzler 1847a - Histoire intime de la Russie sous les Empereurs Alexandre et Nicolas et particulierment pendant la crise de 1825. Par J.H.Schnitzler. T. I. P: Jules Renouard et C-ie, 1847. 518 p. Schnitzler 1847b - Histoire intime de la Russie sous les Empereurs Alexandre et Nicolas et particulierment pendant la crise de 1825. Par J.H.Schnitzler. T. II. P: Jules Renouard et C-ie, 1847. 523 p. Tourgueneff 1847a - La Russie et les Russes par N.Tourgueneff. Mémoires d'un proscrit. T. 1. Bruxelles, 1847. 564 p.

Tourgueneff 1847b - La Russie et les Russes par N.Tourgueneff. Tableau politique et social de la Russie. T. 2. Bruxelles, 1847. 548 p. Tourgueneff 1847c - La Russie et les Russes par N.Tourgueneff. De l'avenir de la Russie. T. 3. Bruxelles, 1847. 516 p. // С 253 УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН // С 255 Авель - 102

Басаргин Н.В. - 152, 153, 163, 217

Аврамов П.В. - 153

Батеньков Г.С. - 89, 153, 163

Адлерберг В.Ф. - 10, 190, 196

Башмаков Ф.М. - 230

Азадовский К.М. - 22, 26, 39, 126, Башуцкий А.П. - 210, 224 197, 220, 239

Безобразов В.П. - 170, 225

Аксаков И.С. - 195, 226

Белинский В.Г. - 124, 174, 179

Александр I - 93, 94, 102, 113, 118, Белоголовый Н.А. - 96, 158, 159, 240 127, 129, 136, 137, 138, 157, 180, 182, Беляев К.В. - 68 190, 192, 194, 196, 200, 201, 207, 208, Бенкендорф А.Х. - 64, 128, 208, 209 211, 235, 250, 253

Бердяев Н.А. - 5

Александр II - 14, 28, 68, 75, 84, 102,

Берлин И. - 4

108, 118, 183, 194, 215, 217, 222, 224

Бестужев А.А. - 10, 80, 91, 99, 133,

Александр

Вюртембергский 152, 153, 159, 160, 161, 208, 216, 222

(Виртембергский) - 128, 209

Бестужев М.А. - 74, 134, 153

Александра Федоровна - 88, 114, 191 Бестужев Н.А. - 9, 87, 118, 126, 131, Алкивиад - 60

137, 138, 139, 142, 143, 146, 147, 152,

Андреева Т.В. - 18, 28, 239

153, 155, 161, 163, 208, 209, 213, 220,

Аникин А.В. - 34, 239

240

Анненков И.А. - 153, 217

Бестужев-Рюмин М.П. - 10, 96, 137,

Ансло И.-Ф. - 127, 128, 252

141, 146, 148, 149, 150, 151, 210, 213,

Аракчеев А.А. - 58, 61, 93, 94, 129,

220

200, 201, 202, 209, 211

Бестужевы - 102, 239

Артемьева Т.В. - 38, 113, 239

Бибиков Д.Г. - 228

Астраков СИ. - 186, 187, 225

Бибиков И.Г. - 184, 185, 228

Астракова Т.А. - 225

Бибикова Е.И. - 149, 150

Афанасьев А.Н. – 250

Блудов Д.Н. - 213, 242 Боборыкин П.Д. - 96

Бакунин А.М. - 10, 39, 102, 196, 197,

Бобрищев-Пушкин П.С. - 153, 163

240, 249

Богословский М. - 195, 240

Бакунин М.А. - 121, 142, 173, 196, Бокова В.М. - 21, 34, 35, 41, 197, 240 197, 239

Борисов П.И. - 153, 206, 220

Балла О. - 20, 239

Боровков А.Д. - 140 Бошняк А.К.- 86 Бреверн Ф.Л. - 140

// С 257 Бриген А.Ф. - 152, 153, 163

Гервег Г. - 176, 178, 181, 222, 223

Брудный А. А. - 49, 240

Гервег Э. - 181 Гергард В. - 241, 250

Брут М.Юний - 68, 167, 172

Герцен А.А. - 53, 195 Герцен А.И. - 3,

Буланин Д. - 239

4, 5, 7, 8, 9, 10, 16, 22, 23, 24, 26, 27, 28,

Буланова (Буланова-Трубникова)

29, 30, 31, 32, 33, 34, 38, 39, 40, 41, 47,

О.К. -124,125, 240

48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58,

Булатов А.М. - 140

59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 67, 68, 69, 70,

Булгаков А.Я. - 101, 126, 240

71, 72,73, 74,75, 75, 80, 81, 82, 83, 84,

Булгарин Ф.В. - 10, 126, 179, 196,

85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95,

197, 222

96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103, 104,

Бурцов (Бурцев) И.Г. - 185, 203

107, 108, 109, 110, 111, 112, 113, 117,

Бутурлин А.П. - 103

118, 1119, 120, 121, 122, 123, 124, 125,

Бутурлин Д.П. - 140

126, 127, 128, 129, 130, 131, 132, 133,

Бухгейм Л.Э. - 248

134, 135, 137, 138, 139,140, 141,

Бушо - 72, 221

142,143, 144, 145, 146, 147, 148, 149, 150, 151, 152, 153, 154, 155, 156, 157,

Вадковский Ф.Ф. - 152, 153, 161, 162, 158, 159, 160, 161, 162, 163, 164, 165,

163

166, 167, 168, 1б9, 170, 171, 172, 173,

Васильчиков Н.А. - 123

174, 175, 176, 177, 178, 179, 180, 181,

Вашингтон Дж. - 206

182, 183, 184, 185, 186, 187, 188, 189,

Веревкин Н. - 223

190,191,192,193,194,195,196,197,198,

Верещагин М.Н. - 101

199, 200, 201, 202, 203, 204, 205, 206,

Вигель Ф.Ф. - 240

207, 208, 209, 210, 211, 211, 213, 214,

Витберг А.Л. - 52, 54, 59

215, 216, 217, 218, 219, 221, 222, 223,

Витберг В.А. - 59

224, 225, 226, 227, 228, 229,233,

Витгенштейн П.Х. - 200, 228

234,239,240,241,242,243,244, 245, 246,

Воейков А.Ф. - 141

247, 248, 249, 250, 251, 253

Войнаровский - 56, 99, 138, 161, 184, Герцен И.А. - 123 223, 224

Герцен Н.А. (дочь А.И.Герцена) -

Волконский С.Г. - 10, 89, 125, 130,

125, 158, 179, 223

142, 152, 153, 156, 157, 158, 224

Герцен Н.А. (жена А.И.Герцена) -

Вольтер Ф.М. - 99

см. Захарьина (Герцен) Н.А.

Враницкий В.И. - 153

Герцен О.А. - 158

Вульпиус Х.-А. - 73

Гессен С.Я. - 28, 36, 41, 240

Вырубов Г.Н. - 69

Гиляровский В.А. - 102, 240

Выскочков Л.В. - 62, 74, 240

Гинзбург Л.Я. - 3, 39, 48, 241

Вяземский П.А. - 101

Гирц К. - 48, 241

Гагарин И.С. - 172, 173, 177

Глинка Ф.Н. - 141

Гагарин П.П. - 62, 187

Голицын В.М. -198

Ганелин Р.Ш. - 239

Гольцын Д.В. - 164

Гастфер П.А.- 148

Голицын (Князь) - 173

Гегель Г.В.Ф. - 102

Голицына В.Д. - 24 Головин И.Г. - 121, 241, 252 Голосовкер Я.З. - 35, 37, 114, 241

// С 258 Гордин Я.А. - 4

Житомирская СВ. - 22, 24, 25, 241

Горский О.В. - 130, 151, 153, 215, 230 Жихарев М.И. - 175, 176, 177, 241

Горчаков М.Д. - 10, 129, 184, 185,

Жуковская Т.Н. - 19, 20, 28, 239, 244

192, 193

Жуковский В.А. - 73

Гофман Л.Г. - 241

Завалишин Д.И. - 198, 220, 241

Граббе П.Х. - 184, 185

Загоскин М.Н. - 160, 161

Грановский Т.Н. - 69, 167, 172, 173, Захарьина (Герцен) Н.А. - 50, 52, 53. 60, 174, 178

68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 83, 99, 100, 101,

Греч Н.И. - 10, 121, 126, 127, 179, 196, 222 197, 253

Зиновьев П.В. - 124, 127

Грибоедов А.С. - 141

Зонненберг К.И. - 53, 54, 55, 160, 223

Гримм А.-Т. - 66 Гурко В.И. - 184, 185 Зорин А.Л. - 48, 101, 219, 241 Давыдов В.Л. - 153

Зотов Р.М. - 121, 242

Давыдов Д.В. - 102, 130, 209, 213, 241 Зубков В.П. - 10, 124, 164, 185, 189 Данте А. - 102

зыков Н.С. - 23, 24

Дараган С.Я. - 15, 241

Иванов В.В. - 58, 59, 61, 242 Ивашев

Деказ Э. - 181

В.П. - 124, 125, 127, 153, 240 Ивашева

Демидов Сан-Донато А.Н. - 126, 253

(урожд. Ле-Дантю) К.П. -124

Деспот-Зенович А.И. - 216

Ивашевы - 124, 127, 131, 215

Джойс Дж. - 49

Иисус Христос - 9, 28, 37, 54, 65, 81,

Дибич И.И. - 230

83, 84, 85, 86, 87, 88, 90, 99, 100, 101,

Дмитриев-Мамонов М.А. - 141

145,211

Дмитрий Иоаннович - 37

Иллерицкий В.Е. - 28, 119, 242

Добролюбский А.О. - 8

Ильин П.В. - 141, 228, 248

Долгоруков В.А. - 10, 26, 196, 197,

Кавелин А.А. - 184, 185

198, 216

Казьмирчук Г.Д. - 13, 242

Долгоруков (Долгорукий) И.А. -

Калашников М.В. - 82, 242

184, 185, 198

Каменский З.А. - 242

Долгоруков П.В. - 121, 157, 188, 252

Кампанелла Т. - 38

Домбровский Я. - 103

Каразин В.Н. - 129

Достоевский Ф.М. - 241

Каракозов Д.В. - 186, 191

Дубельт Л.В. - 141

Карамзин Н.М. - 30, 190, 213, 241

Дякин В.С. - 241

Касаткина Е.В. - 154

Егоров Б.Ф. - 5, 34, 226, 241 Катенин А. А. - 141 Екатерина II - 113

Катков М.Н. - 194

Елизавета Петровна - 86, 212

Каховский П.Г. - 10, 141, 147, 148,

Ермак Тимофеевич - 223

149, 150, 151,213,218, 224

Ермолов А.П. - 163

Кашкин С.Н. - 123, 217

Живов В.М. - 48, 241, // С 259

Келли А. - 4

Керсновский А.А. - 41, 242

Левинтон Г.А. - 17, 36, 37, 53, 243 Ле-

Кетчер Н.Х. - 71, 73, 87, 171. 178,

Дантю Е.П. - 124 Ле-Дантю К. - см.

186, 225

Ивашева К.П. Лейтон Л.Дж. - 17, 41, 243

Кичигин А.Б. - 121, 124, 242

Лелевель И. - 104 Ленин В.И. - 38

Киянская О.И. - 8, 17, 18, 19, 21, 34, Леонтьев А.Н. - 47 Леонтьев Я.В. - 34, 35, 229, 242

243 Лермонтов Ю.М. -145, 224 Лернер

Клячко Ю. - 130

И.О. - 98, 101, 126, 243 Лесовский СИ. -

Коваль С.Ф. - 22, 23, 24, 243

61 Лешевич-Бородулич А.Я. - 209

Козьмин Б.П. - 125, 179, 189, 243

Линтон В. - 108

Колокольцов Г.Д. - 123

Липранди И.П. - 141, 221

Комаровский Е.Ф. - 123, 150, 210

Липранди П.П. - 141

Коновницын П.П. - 229

Литке Ф.П. - 184

Константин Павлович (вел. князь)

Лихарев В.Н. - 123

- 123, 132, 134, 208

Лихачев Д.С. - 75, 244

Коперник Н. - 109, 113

Лищинер С.Д. - 180, 244

Копылов В.И. - 24, 25

Лонгинов М.Н. - 122, 177, 244

Корнилов А.А. -141

Лопухин П.В. - 230

Корф М.А. - 42, 72, 86, 108, 114, 118, Лопухин П.П. - 184, 185 119, 121, 122, 128, 139, 1б2, 182, 183, Лорер Н.И. - 123 194, 195, 208, 209, 210, 218, 239, 241, Лотман Ю.М. - 3, 14, 15, 34, 49, 53, 243, 245, 246, 248, 249

57, 63, 69, 70, 74, 75, 241, 244

Косидовский З. - 101, 243

Лужин И.Д. - 141, 194

Косов Г.В. - 38, 243

Лунин М.С. - 10, 25, 26, 129, 130, 136,

Костюшко Т. - 39

152, 153, 156, 157, 244, 247, 251

Котляревский И.П. - 141

Люблинский Ю.К. - 152, 153, 163

Кочубей В.П. - 183

Майборода А.И. - 86, 193, 194, 205

Краевский А.А. - 186, 187

Майков А.А. - 210

Краснокутский С.Г. - 152, 153, 218

Манн Т. - 49

Крижановский С.Ф. - 140

Марголис А.Д. - 19, 20, 244

Крюков Д.Л. - 27, 243

Марголис Ю.Д. - 19, 20, 244

Крюков И.В. - 27

Мария Александровна (имп.) - 66

Кудряшев К.В. - 243

Маркович А.А. - 162, 196

Кучевский А.Л. - 246

Маркони Г. - 26

Кучина Т.П. - см.

Маркс К. - 37, 48

Пассек Т.П. Кушнерев И.Н. - 248

Марлинский (псевд.) - см. Бестужев

Кюльтюр Г., Де - 121, 126, 128

А.А.

Кюстин А., де - 121,127, 214, 252 Мартиньяк Ж.-Б. - 181 Кюхельбекер В.К. - 152, 153, 1б3

Марченко В.Р. - 129, 209, 244

Лазаревич С. - 204 Ланской С.С. - 10, 185, 191, 192, 228 Левашева Е.Г. - 225 Левин Ф. - 223 // С 260 Маццини Д. - 71

Муравьев-Карский Н.Н. - 184, 185

Медведева П.П. - 61

Муравьева Ж.А. - 125 Муравьевы - 92,

Мейзенбуг М. - 53, 72, 75, 98. 104, 154, 197, 228 Мухаиов П.А. - 137 156, 157, 179, 180, 244, 245

МЫСЛОВСКИЙ П.Н. - 149, 150, 212,

Мелетинский Е.М. - 16, 37, 38, 49, 50, 213, 214 55, 57, 69, 79, 81, 91, 245, 249, 250

Нагаев А.С. - 130, 230, 245

Мельгунов Н.А. - 156

Назимов М.А. - 123

Меншиков А.С. - 226

Наполеон Бонапарт - 50, 67, 130,

Мережковский Д.С. - 40, 245

165, 168, 206, 215

Милорадович М.А. - 123, 148, 149, Нарышкин М.М. - 123, 142, 153, 184 150,151, 210, 219, 224, 229, 245

Невелев Г.А. - 28, 104, 127, 128, 147,

Милюков П.Н. - 30

154, 214, 230, 245

Мироненко СВ. - 13, 122, 140, 141,

Неверов Я.М. - 174

151. 215, 230, 245

Некрасов Н.А. - 70

Миронов Б.Н. - 5

Нечкина М.В. - 13, 14, 17, 22, 24, 32, 43,

Митьков М.Ф. - 153

71,123,245,246

Михаил Павлович (вел. князь) - 151

Никитенко А.В. - 23, 246

Михайлов М.Л. - 103

Никитенко С.А. - 23

Михайловский-Данилевский А.И.

Николай I - 17,18, 34, 38, 42, 50, 56, 57,

- 210, 245

61, 62, 63, 64, 65, 66, 74, 88, 90, 94, 102,

Мицкевич А. - 97

108, 110, 112, 113, 114, 119, 121, 122,

Мишле Ж. - 28, 39, 40, 65, 71, 88, 93,

125, 126, 127, 128, 129, 131, 132, 149,

124, 47

151, 161, 162, 163, 166, 170, 173, 180,

Мнишек М. - 220

187, 190, 194, 196, 208, 209, 210, 211,

Мор Т. - 38

212, 213, 214, 216, 218, 222, 230, 239,

Моравиа А. - 70

240, 243, 244-243, 246, 248, 250, 251,

Мордвишин И.И. - 28, 245

252, 253

Мохнацкий М. - 147

Новосильцев В.Д. - 141 Носков М.П. -

Мошинский П. - 230

Муравьев А.М. - 153, 201

Оболенский Е.П. - 10, 122, 123, 129, 130,

Муравьев А.Н. - 89, 125, 153, 163,

142, 152, 153, 161, 184, 195. 207, 215,

200, 202, 218, 229

246

Муравьев А.З. - 153

Овчинников М.П. - 246

Муравьев М.Н. - 10, 62, 126,184,185, Огарев Н.П. - 5, 9, 27, З2, 34, 48, 50, 52, 186, 187, 188, 189, 191, 195

53, 54, 55, 56, 58, 63, 64, 65, 67, 68, 69,

Муравьев Н.М. - 10, 40,125,129,130, 70, 71, 73, 75, 86, 95, 96, 97, 99, 100, 101, 133, 134, 142, 143, 152, 153, 157, 158, 104, 107, 123, 125, 126, 154, 157, 158, 162, 192, 198, 200, 201, 203, 204, 207, 159, 160, 162, 164, 167, 177, 178, 179, 229

182, 189, 196, 205, 218, 221, 223, 226,

Муравьев-Апостол М.И. - 153, 200,

227, 229, 239, 241, 242, 243, 244, 245,

220,229

246, 247, 248,250,251,253

Муравьев-Апостол С.И. - 9, 66, 87, 94, 96, 103, 125,126,127,134, 141, 142,146, 147, 148, 149, 150, 151,188, 200, 210, 211, 213, 214, 220, 229 // С 261 Одесский М.П. - 113, 246

Петр I -14, 23, 55, 94, 107, 108,109,111,

Одоевский А.И. - 80, 123, 142, 153,

112, 113, 150

216

Петр Ш - 94 Петрашевские - 94

Одоевский В.Ф. - 163

Петрашевский В.М. - 210 Петрашевский

Оксман Ю.Г. - 39, 124, 180, 246, 247

М.В. - 92, 95, 111, 142,

Окунь СБ. - 156, 247

217, 234

Орлов А.Н. - 128

Петров В. - 247 Петров М.К. - 38, 247

Орлов А.Ф. - 174, 175, 176, 209

Печерский А . - 3 Пименов Н.С. - 74

Орлов М.Ф. - 10, 22, 82, 83, 102, 136,

Пиотровский Р. - 130, 215 Пирожков

137, 142, 163, 164, 165, 166, 172, 189, М.В. - 245 Пирумова Н.М. - 28, 39, 119, 197, 225

247

Орлова Е.Н. - 225

Плестерер Л. - 229, 247

Остен-Сакен Ф.В., фон дер - 211

Плеханов Г.В. - 40, 247

Отто Р. - 16

Плутарх - 82

Очкин А.Н. -141

Повало-Швейковский И.С. - 153, 203,

Павел I - 64, 94,129, 250

206, 218

Пален В.Н. фон дер - 186

Поджио А.В. - 10, 89, 125, 133, 152,

Панин Н.И. - 129, 192

153, 158, 159, 217, 218

Панин В.Н. - 170, 195

Поджио А. О. - 158

Парадизов П.П. - 28, 31, 51, 247

Покровский М.Н. - 28, 29, 30, 31, З2,

Пассек В.В. - 24

33, 34, 40, 41, 247

Пассек Е.В. - 59

Полежаев А.И. - 145, 161

Пассек Д.В. - 59

Полторацкий К.М. - 141

Пассек Л.В. - 68

Полторацкий С.Д. - 226, 241

Пассек П.П. - 140

Понтий Пилат - 37

Пассек Т.П. - 23, 24, 60, 67, 68, 72,

Попов А.С. - 26

123, 157, 221, 222, 223, 247

Порох В.И. - 244

Пассеки - 23, 52, 189

Порох И.В. - 18, 28, 33, 244, 247, 248

Перваго А. - 103

Пресняков А.Е. - 30, 41, 248

Периклес (Перикл) - 167, 172

Протопопов И.Е. - 221, 223

Перкаль М.К. - 121, 123, 124, 127, 247 Птушкина И.Г. - 180, 244 Перовский В.А. - 184, 185

Пугачев В.В. - 32

Перовский Л.А. - 184, 185

Пугачев Е.И. - 239

Перро Ж. - 247

Пулькин М.В. - 88

Пестель И.Б. - 126, 211

Пушкин А.С. - 44, 56, 70, 109, 137, 138,

Пестель П.И. - 9, 39, 42, 66, 72, 73, 87, 145, 162, 166, 215, 223, 225, 245, 250, 88, 90, 92, 94, 96, 102, 103, 107, 117, 252 118, 126, 130, 133, 134, 141, 142, 143, Пушкина В.А. - 141, 248 144, 147, 148, 149, 150, 151, 154, 158, Пущин И.И. - 10, 89, 92, 122, 152, 153, 159, 183, 201, 202, 203, 204, 205, 206, 154,162, 248 210, 211, 212, 213, 214, 215, 218, 219, 220, 221, 224, 229, 230, 239 // С 262 Пыпин А.Н. -29

Сафонов М.М. - 5, 25, 34, 74, 75, 248

Пятковский А.П. - 74

Свербеев Д.Н. - 198, 249 Свербеева

Раевская С.А. - 224

(урожд. Трубецкая) З.С.

Раевский В.Ф. - 151, 153, 248

- 125, 156

Раевский Н.Н. - 163

Свистунов П.Н. - 153, 217

Раич СЕ. - 198

Семевский М.И. - 74

Раморино Дж. - 88

Семенов СМ. - 151, 153

Ратынский Н.А. - 179

Сен-Симон К.-А. - 38

Рахматуллин М.А. - 17, 18, 19, 21, 34, Сергеев В.Н. - 22, 249 38, 248

Серно-Соловьевич Н.А. - 190

Рейсер С.А. - 22, 23, 248

Сероцинский Я. - 215, 230

Рейхель М.К. - 53, 70, 72, 177, 179,

Силкин А.В. - 13, 242

189, 216, 225, 226, 248

Смолин М.Б. - 42, 43, 249,

Родичев Ф.И. - 28, 40, 41, 248

Соколовский В.И. - 124, 126

Розанов В.В. - 44

Соловьев Я.А. - 195, 249

Розен А.Е. - 122, 123, 152, 153, 163, Сперанский М.М. - 190 248

Сталин И.В. - 234

Роке К.-А. - 251

Степанов А.П. - 124

Роланд - 60, 73

Степанов Н.А. - 126

Романовы - 103

Степанов Н.Н. - 197, 249

Роот А. А. -248

Степанов Н.П. - 124

Ростовский - см. Щепин- Ростовский Строгонов А.Г. - 218 Д.А.

Строгонов С.Г. - 125, 127, 155, 179,

Ростовцев Я.И. - 10, 42, 86, 101, 102,

209, 218

128, 193, 194, 195, 196, 208, 218, 228, Струве П.Б. - 41 240

Стюрлер Н.К. - 148

Ростопчин Ф.В. - 85

Суворов А.А. - 10, 127, 185, 189, 190,

Рудницкая Е.Л. - 28, 122, 132, 135, 191, 198 248

Суворова СИ. - 249

Руперт В.Я. - 24, 25, 130

Сунгуров Н.П. - 54

Руссев Н.Д. - 8

Сухозанет И.О. - 228

Рылеев К.Ф. - 9, 28, 39, 41, 56, 58, 65, Сухозанет Н.О. - 191, 228 66, 73, 80, 86, 87, 88, 90, 91, 96, 99, Сыроечковский Б.Е. - 28, 249 Сю Э. 103, 110, 117, 118, 131, 137, 138, 139, 160 141, 142, 143, 144, 145, 146, 147, 148, Тальская О.С. - 22, 26, 249 149, 150, 151, 158, 160, 161, 163, 194, Тараканова Е. - 99, 184 207, 209, 211, 212, 213, 218, 220, 221, Тарасова В.М. - 226, 227 222, 223, 224, 240, 248

Тартаковский А.Г. - 28, 122, 132, 135,

Сазонов Н.И. - 71, 87, 181

248

Самойлов Н.А. - 125, 163

Тассо Т. - 60

Сапов В.В. - 176

Тата - см. Сатина Н.Н.

Сатин Н.М. - 178

Тахо-Годи А.А. - 62, 249

Сатина Е.А. - 179 Сатина Н.Н. - 179 // С 263 Тизенгаузен В.К. - 153

Фонвизин Д.И. - 129

Тимашев А.Е. - 26, 216

Фонвизин (Фон-Визин) М.А. - 10, 92,

Ткачук М.Е. - 8

122, 129, 137, 142, 152, 153, 154. 157,

Токарев С.А. - 37, 38, 249

162,

Толстой Ф.П. - 141

192, 202, 205, 250

Толстой Я.Н. - 141

Фонвизин М.И. - 192

Толь С.Д. - 42, 249,

Фонвизина Н.Д. - 23

Топоров В.Н. - 36, 37, 58, 59, 61, 89,

Фрейденберг О.М. - 14, 55, 56, 63,

92, 242, 249

74, 97, 250

Торвальдсен Б. - 166

Фридрих Е. - 197

Трубецкая З.С. - см. Свербеева З.С.

Фризман Л.Г. - 33, 107, 218, 250

Трубецкая Е.И. - 161

Хованская М.А. - 60, 73 Хомяков А.С. -

Трубецкие - 127, 131, 215

172, 173, 174, 226

Трубецкой СП. - 10, 125, 127, 130, Хорсеттер А.Е. - 223 133, 142, 152, 153, 155, 156, 184, 193, Цебриков Н.Р. - 82, 89, 128, 130, 152, 194, 201, 202, 207, 209, 229, 249, 250

153, 163, 212, 216, 217, 250

Трубникова М.В. - 125

Цеханович П. - 159

Тургенев А.И. - 173

Чаадаев П.Я. - 10, 83, 122, 154, 163, 164,

Тургенев Н.И. - 10, 89, 99, 121, 128,

165, 166, 167, 168, 169, 170, 171, 172,

151, 152, 154, 157, 163, 164, 179, 180, 173, 174, 175, 176, 177, 193, 225, 226, 181,182, 183, 184, 194. 203, 204, 215, 241, 242, 244, 250 224, 226,227, 228,246, 250, 253

Чаликова В.А. - 16, 17, 36, 38, 250

Тучков А.А. - 10, 125, 163, 164, 177,

Чедвик Н. - 38

178, 179, 243

Челищев А.А. - 123

Тучкова-Огарева Н.А. - 103, 157,

Чемерисская М.Я. - 176, 225, 250

178, 179, 250

Ченцов Н.М. - 13, 251

Тхоржевский С. - 103

Черковский А. - 140

Тютчев Ф.И. - 10, 196, 198

Чернецкий Л. - 103

Тюфяев К.Я. - 61

Чернов К.П. - 141

Успенский Б.А. - 14, 15, 74, 87, 114,

Черносвитов Р.А. - 24, 26

244, 250

Чернышев А.И. - 214

Успенский П.Н. - 25

Чернышев З.Г. - 90, 142, 153

Устрялов Н. - 121, 250

Черткова Е.Г. - 90

Утин И.О. - 190

Шаховской А.А. - 141

Утин Н.И. - 190

Шаховской Ф.П. - 124, 126, 153, 184,

Фабриций Гай - 68

216, 249

Федор Кузьмич (старец) - 37

Швейковский

Федоров В.А. -19, 250, 251

Швейковский И.С.

Фельдман Д.М. - 113, 246

Шекспир У. - 73

Филарет (Дроздов В.М.) - 54

Шелгунов Н.В. - 157, 224

см.

Повало-

Филин М.Д. - 43, 44, 250 // С 264 Шеллинг Ф.В.Й. - 168

Якушкин И.Д. - 9, 10, 19, 20, 26, 39,

Шервуд И.В. - 86, 193, 194

72, 82, 87, 89, 92, 118, 122, 131, 135,

Шереметев А.В. - 198

136,

Шиллер Ф. - 56, 58, 73, 145, 160, 224

137, 143, 149, 150, 152, 153, 154, 155,

Шипов СП. - 10, 185, 193

156,

Шницлер И.Г. -121, 127, 128, 214, 158, 161, 162, 166, 181, 201, 202, 203, 218, 252

204,

Шпет Г. Г. - 47, 251

205, 207, 211, 212, 213, 214, 216, 228,

Штейн Г.Ф.К. - 180, 227

229, 244,

Штейнгейль В.И. - 88, 129, 152, 153,

252

163, 251

Яров СВ. - 226

Штрайх С.Я. - 24, 25, 26, 39, 251

Ancelot J.-F. - см. Ансло И.Ф. Ancelot

Шувалов П.А.? - 98

M. - 120

Щеголев П.Е. - 19, 251

Balleydier A. -121, 252

Щепин-Ростовский Д.А. - 134, 153

Chenechot - 120

Эдельман О.В. - 18, 19, 251

Crusenstolpe M.Ja., von - 121, 252

Эйдельман Н.Я. - 27, 33, 39, 43, 57,

Demidoff - Демидов Сан-Донато A.H.

75, 120, 122, 125, 126, 156, 226, 251

Esneaux I. -120

Эймонтова Р.Г. - 13, 19, 21, 119, 122, Gerstmann S. - 241 Golovine I. - см. 251

Головин И.

Элиаде М. -14,15, 16, 17, 21, 29, 36, Granville A.B. -120 38, 41, 54, 55, 65, 81, 95, 46, 241, 250, Gretsch N. - см. Греч Н.И. 251, 252

Hamburg G.M. - 4

Эльзон М.Д. - 171, 252

Kulture - см. Кюльтюр Г., де

Энгельсон В.А. -128, 214

Lesur C.L. -120

Энгельсон А.Х. - 181

Minkova Yu. - 3

Эрлих СЕ. - 3, 4, 5, 7, 8, 11, 252

Renouard J. - 253

Эткинд А.М. - 5

Riasanovsky N.V. (Рязановский H.В.)

Юнг К.-Г. - 49

- 110, 253

Юнге Е.Ф. - 74, 252

Sasonoff - см. Сазонов Н.И.

Юшневский А.П. - 10, 124, 127, 142,

Schnitzler J.H. - см. Шницлер И.Г.

152,153, 161, 162, 204, 215

Tourgueneff N. - см. Тургенев H.И.

Яблоновский А.С. - 141 Языков Н.М. - 174 Языкова Е.П. - 124, 127, 218 Яковлев А.А. - 67 Яковлев И.А. - 123, 210 Яковлев Л.А. - 123, 164 Якубович А.И. - 129, 153 Якушкин В.Е. - 252 // С 265 Читайте!

Эрлих СЕ. Россия колдунов. - СПб.: Алетейя, 2006. - 292 с. Предуведомление....................................................................................14 Проницательному читателю. (Вместо предисловия)..........15 Вместо благодарности.......................................................................19 Вопросы для повторения......................................................................33 РОССИЯ КОЛДУНОВ (САКРАЛЬНАЯ ПРИРОДА ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ) Что есть интеллигенция?..................................................................41 Формула России..............................................................................48 Три поколения русских «колдунов»........................................54 Три метафоры сакрального текста..............................59 Колдун умер. Да здравствует...? (Эпилог 1995).....................68 Послероссие. (Эпилог 1999 и 2003)..................................................72 Р.Р.5.(Эпилог2005)..........................................................................86 Примечания...................................................................................95 ПОКЛОНЕНИЕ ВОЛХВАМ (ОПЫТ ДИНАМИЧЕСКОГО СТРУКТУРАЛИЗМА) Двуличная история..................................................139 Логика «основного мифа».....................................................142 Карпаты-родина быков!........................................................149 «Дунайская прародина»....................................................................153 «Храмы в районе Карпат»....................................................163 Примечания..........................................................................................170 СТАНЕТТ ЛИ ИСТОРИЯ «УЧИТЕЛЬНИЦЕЙ ЖИЗНИ»? («ТЕХНОЛОГИИ ВЛАСТИ» - ПРОЕКТ ОЖИВЛЕНИЯ ИСТОРИИ) «Камо грядеши?»...............................................................209 «Кто виноват?»..........................................................211 «Что делать?»..........................................................................................217 УОРТМАНИЯ (ВОСПРИЯТИЕ ИДЕЙ Р.УОРТМАНА В РОССИИ)

История и власть......................................................................225 История власти........................................................................227 Власть истории..........................................................................................239 Международный проект «Нестор»: «Партнерство во имя истории». (Вместо послесловия)............245 Литература.........................................................................................257 Указатель имен...........................................................................279 // С 266 Анти-Эрлих. Pro-Моldova - СПб.: Алетейя, 2006.- 314 с. Анти-Эрлих В.М.Бокова (Москва). Некоторые мысли по прочтении «России колдунов»...............................................................................9 Я.А.Гордин (Санкт-Петербург). Эрлих против Эрлиха........................14 Б. Ф.Егоров (Санкт-Петербург). О книге Сергея Эрлиха «РОССИЯ КОЛДУНОВ»..................................................................20 В.Жобер (Париж). О книге Сергея Эрлиха «Россия колдунов»............23 Б.Н.Миронов

(Санкт-Петербург).

Россия

колдунов

или

Россия

болтунов?..................26 М.Ю. Немцев (Новосибирск). Интеллигенты, «колдуны» и Общее Благо: примечания к книге Сергея Эрлиха «Россия колдунов».........................................................................41 Ж.Нива (Женева). Интервью. 22 июня 2005.........................63 Г. С.Померанц (Москва). Интервью. 16 мая 2005...................91 М.М. Сафонов (Санкт-Петербург). «Былое и думы» о «России колдунов»...............................................................................118 А.М.Эткинд (Санкт-Петербург, Кембридж). Расколдовать русскую историю....................................................................174 Pro Моldova

В.И.Боршевич (Кишинев, Пекин). Сергей Эрлих: пророчество волхвов...................................................185 Л.А.Мосионжник (Кишинев). Чем занимаются «колдуны»? (О мифе, идеологии и их печальной неизбежности)...............214 А.А.Романчук, В.А.Балахпова (Кишинев). Российские архетипы власти и «ближневосточный деспотизм»........................268 Литература..........................................................................................286 Сведения об авторах...............................................................295 Указатель имен..................................................................301 // С 267 Научное издание Сергей Ефроимович Эрлих История мифа («Декабристская легенда» Герцена) Художник: Е.Л.Харлампиева Корректоры: Г.В.Засыпкина, Л.А.Захирина, М.М.Антоневич Оригинал-макет: Е.Ф.Качанова, Т.Я.Могорян ИД № 04372 от 26.03.2001 г. Издательство «Алетейя», 193171, Санкт-Петербург, ул. Бабушкина, д. 53. Тел./факс: (812) 560-89-47. E-mail: office@aletheia.spb.ru www.aletheia.spb.ru Фирменные магазины «Историческая книга» Москва, и. «Китай-город», Старосадский пер., 9. Тел. (095) 336-45-32; СанктПетербург, м. «Чернышевская», ул. Чайковского, 55. Тел. (812) 327-26-37 Подписано в печать 01.11.2005. Формат 60x841/16. Бумага офсет № 1. Гарнитура «Times». Объем 17 печ. л. Печать офсетная. Тираж 1000 экз. Заказ № 203. Отпечатано в типографии СПбИИ РАН «Нестор-История», 197110, СПб., ул. Петрозаводская, д. 7. Тел. (812)235-15-86, e-mail: nestor_historia@list.ru

Заказы присылать по адресу: Издательство СПбИИ РАН «Нестор-История», 197110, СПб., ул. Петрозаводская, д. 7. Тел. (812) 235-15-86, e-mail: nestor__historia@list.ru