Жанна Гречуха. Рампа by Наталья Коноплева

Жанна Гречуха

Рампа

Издательские решения По лицензии Ridero 2016

УДК 82-3 ББК 84-4 Г81

Г81

Гречуха Жанна Рампа. — [б. м.] : Издательские решения, 2016. — 68 с. — ISBN 978-5-4474-9503-9 Книга Жанны Гречухи «Рампа» — цветные стеклышки воспоминаний. Из детства, юности и различных ролей, которые приходилось играть в жизни.

УДК 82-3 ББК 84-4 16+ В соответствии с ФЗ от 29.12.2010 №436-ФЗ

«Книга пишущего — не бросает, люди, судьбы хотят жить, хотят дальше жить». Марина Цветаева

«А сколько осталось в кулисах!» Тамара Афанасьева (из разговора)

Рампа

Заповеди первого мужа

У памяти хороший вкус. Французская пословица Это потом я поняла, что оказывается, всю жизнь соблюдала все его советы и наставления. Во-первых, легко относиться к деньгам. Есть деньги — тратим. Нет денег — никаких проблем: гуляем по Москве и читаем стихи. Во-вторых, никогда не оправдывайся. Ты — это ты, и пусть окружающие принимают тебя такой, какая ты есть. — Почему? — осторожно спросила я. — Потому что ты — Королева. Я удивлённо посмотрела на него. — И что это значит? — Это значит, что свои капризы ты ни с кем не обсуждаешь. А уж тем более — с собой. Это он приучил меня к цветочным магазинам, кафе, утренним прогулкам по бульварам, выставочным и читальным залам. — У тебя должен быть «свой мир», и тогда тебя никто не сможет победить. От любой неприятности и неудачи ты просто заслонишься букетом тюльпанов. И это он придумал «подарочный фонд», а в сумочке «на всякий случай» иметь запасную ручку. Носовой платок

Жанна Гречуха

и плитку шоколада. Он относился ко мне, как к младшей сестрёнке, и строго следил, чтобы я не позволяла себе НИКАКИХ дешёвых вещей. — Бедность сушит душу. Лучше ничего, чем мало. — А у японцев существует понятие «красота бедности». — Это не для тебя. Через много лет моя взрослая дочь вдруг задумчиво изрекла: — Знаешь, мама, а ты и в бедности живёшь, как в богатстве. Зимой — цветы, круглый год на блюде фрукты. Когда приходят гости — зажигаем свечи. И на память — дарим игрушки. Вятские или свистульки. Давно хотела тебя спросить. Ты сама это придумала или тебя кто-то научил? Он научил меня самому главному, чему должен научить свою женщину любящий муж — ВСЕГДА доверять самой себе. Любить себя, удивляться и радоваться Солнцу. Ветру. Звёздам. «Для счастья нужно иметь счастливый характер». — Следи за своим счастьем и немедленно уходи от тех, кто хочет его разрушить. Я никогда никому не рассказывала про него, потому что… то, «первое замужество» — было моей тайной. Но в день его рождения я всегда покупаю себе цветы, пирожные и апельсины. — Нужно соблюдать собственные обряды. Не забывай поздравлять своих друзей и знакомых с днём рождения. Им необходимо знать, что про них помнят. Любят. Пусть даже просто из благодарности. Я честно выполняю и эту «его заповедь». 11 апреля 2008

Рампа

Домовушка Жозефима

Я в последний раз посмотрела на стены, завешанные картинами, на книжные шкафы, на мой школьный письменный стол, подаренный Бабушкой Верой и подумала: «Как хорошо, что я ни с кем не стала прощаться. «Долгие проводы, лишние слёзы». Я позвонила в колокольчик, присела в кресло у входной двери и сказала самой себе: «Ну, с Богом!» И увидела Домовушку. Она сидела на моей дорожной сумке и смотрела на меня очень внимательно. Мне привезли её в канун Нового Года. Из Суздаля. Я иногда разговаривала с ней. Потому что в моей коллекции народных игрушек она занимала своё особое почётное место. — Я уезжаю. Может быть, надолго. А, может, и навсегда. — Тады и мене возьми с собой. — Это — новая жизнь. Если она получится. Зачем же брать в новую жизнь старые воспоминания? — А я твоей старой жизни не знаю, и знать не хочу. А ты в свою новую жизню, небось по небу полетишь, самолётом? — Сколько ты со мной прожила, а разговаривать прилично так и не научилась. — Ещё чего, свою натуру менять. Так возьмёшь меня? И думать не стоит. Бери, пригожусь. Не боись, — прошептала она, — ежели что — вернёмся. Она была совсем молоденькой Домовушкой и не вери-

Жанна Гречуха

ла, что никто никогда обратно — таким же — не возвращается. — А я — боюсь, — честно призналась я. — Ежели он тебе — «милый», чего бояться? И вздохнула. — «Милого побои недолго горят». — Утешила! Домовушка удивилась. — Я-то с чужого голоса пою, но сама подумай — чего промеж своих не бывает? До свадьбы доживёт! — А если — после? Домовушка задумалась. — В сказках опосля свадьбы детей рожают да добра наживают. Вот, скажи, хозяйство на кого оставляем? Молчишь! А надо бы сначала — всё раздать, подарить, продать. Да! Лишняя копейка завсегда пригодится. — Ты, как всегда права, Жозефима. — Сама ощущаю. Я красоту и порядок страсть как уважаю. И бережливость тоже. Французы — завсегда бережливые. А наши — «Гуляй, Вася!» Что начнут, то не закончут. Настроение у них меняется. Так мы — едем или разговоры будем разговаривать? А куды едем-то? — В Италию. Домовушка уютно устроилась в кармане дорожной сумки. — Чтой-то я про такую и не слыхивала. — Значит сразу и услышишь, и увидишь. Она поправила свою шляпку и тихо спросила: — Ты мне честно скажи: «Ты в ём сомневаешься или в себе»? Ежели в ём — остаёмся. А ежели в себе — едем. Он ведь для нас небось, и Дом приготовил. «Неплохо, — подумала я, — для нас!» — А где я-то жить буду? — На кухне вестимо. — Вот ишо! Я же — Жозефима. Не Акулина, не Матрёна,

Рампа

не Пелагея. Я не кака-нибудь, я — не из простых. Меня художница, Юленька, Златовласка, цельный месяц придумывала. Из счастливых лоскутков наряд шила. Косы — рыжие, заплетала. И песенки пела. По-французски! Вот ты, небось, по-французски, ни бум-бум, а она, может, меня для иностранцев готовила. Или для подружке своей, той, что для тебя мене выбрала. Всё про Наполеона рассказывала и про жену его, Жозефину, которая фиалки больше всех цветов обожала. Я тогда себе и имячко выбрала. Но чтобы свои, суздальские, не обижались, и могли Фимой величать, я чуток имя-то переделала. И зовусь — Жозефимой. Имя — обязывает. Так-то. — Значит, ты — не из простых? — Дык и ты — не из простых. Я вздохнула. — Детей рожать будешь? — деловито осведомилась Домовушка. — Какая ты, однако, бестактная и бесцеремонная. Хоть и Жозефима. И в шляпке. — Практичная я. Не в пример тебе. О будущем своём забочусь. Ежели детишки пойдут друг за другом, дык ты со мной и пошептаться не успеешь. А мне компания нужна. Может возьмём ещё кого-нибудь? Везунчика, Ванюшку. Он — махонький. Ему и места-то много не надо. В карман можешь положить. И мне — забава. Он наш, суздальский. — Нет. Новая жизнь в новых декорациях. Домовушка протяжно вздохнула. — Что в доме, то нажито, а что из дому — то прожито. Знай край, чтоб не упасть. Ты, значить, взамуж без приданого идёшь? — Ага! Домовушка обиделась. — Не дразнись! Ты «ага!» не говоришь. Ты у меня — культурная. Я ведь и к тебе, и к Москве твоей не сразу

Жанна Гречуха

привыкла. Знать, судьба моя такая, с тобой по белу свету мыкаться. Ладно, чего время тянуть, звони в колокольчик. Самолёт-то ждать не будет. — Прощайте! Не поминайте лихом. Я была очень счастлива с вами. Все мои игрушки незаметно смахнули слезу. Я закрыла входную дверь и вышла на лестничную площадку. У меня было странное чувство, что моя прошлая жизнь — мне приснилась. 19 июня 2006

Рампа

В том городе горели фонари

— Честно говоря, я вам не советую ехать в командировку в этом месяце. Впрочем, вы же всё равно поедете. И Дама-астролог устало улыбнулась. Вечером я вышла на балкон. Посмотреть на фонари. И вдруг они погасли. — Что случилось? С соседнего балкона меня окликнул Некто в кожаном пиджаке и белой рубашке. Мы раскланивались, встречаясь по утрам в кафе. — Пойду посмотрю. — Вы не против, если я составлю вам компанию? (Мне хотелось сказать: «Конечно, против». Но что-то меня остановило.) Тёмный, мрачный город. Мой спутник осторожно поддерживал меня за локоть. Неожиданно он зажёг фонарик. — Разрешите представиться. Олег Ильин. — Рената. Разумеется, я его узнала. Его сериал только что с успехом прошёл по Первому каналу и я неосторожно воскликнула: «Как бы мне хотелось с ним познакомиться! Как бы он восславил музей Александра Блока! По моему сценарию». Космос услышал. — Рената? Внимательно посмотрел. — Это ваше «второе имя»? — Иногда мне хочется быть просто «частным лицом».

Жанна Гречуха

Когда узнают, что ты — журналист, с удовольствием начинают рассказывать про свою личную жизнь, примитивноскучную, как правило, откровенно несчастливую, поэтому я иногда разрешаю себе побыть инкогнито. — Я читал ваши статьи. У вас лёгкое перо. И тут раздались выстрелы. Совсем рядом. Он втолкнул меня в арку. Прижал палец к губам, погасил фонарик и прошептал: — Спокойствие, только спокойствие. («У него маленький сынишка. Недавно Он ему прочитал «Карлсона, который живёт на крыше». ) Мимо нас промчался мотоцикл, и в свете фар я увидела двух подростков, стрелявших по окнам и гоготавших. Мотоцикл сделал круг и тот, который был в шлеме, спокойно сказал по-русски: «На сегодня хватит. Слезайте. Вот ваш дом». Я ощутила, как его спина придавила меня к стене. — Закурить не дадите? — его голос заставил их остановиться. Голос был старческий с акцентом. — Я заплачу. Тот, кто считал себя самым «крутым», сказал: «Извините, батоно, ни одной сигареты». И они прошли мимо. Олег повернулся ко мне, и только, когда стихли шаги, шёпотом приказал: «Ни звука. Дайте руку». В холле гостиницы никого не было. — Вы не знаете, кроме нас с вами, здесь ещё ктонибудь обитает? — Не уверен. Вы прилетели во вторник утром, а стрельба продолжается вторую неделю. — Но ведь война давно закончилась. Вскоре начинается курортный сезон. — Мой продюсер тоже так думал. Что будем делать? — Призовём на помощь поэтов.

Рампа

Превратила всё в шутку сначала, Поняла — начала укорять, Головою красивой качала, Стала слёзы платком утирать. Он выслушал меня, даже слегка похлопал. — Это — Блок? — Мне хочется как-нибудь вас отблагодарить. — За вечернюю прогулку? — Угу. Я открою вам мою тайну. Обещаете хранить её вечно? — Обещаю, — очень серьёзно ответил он. — Вы уверены, что в вашем генотипе присутствуют аристократические гены? — Ранее скрывали, а теперь даже особняки показывают. И поместье. В Калужской губернии. — Тогда я спокойна за свою честь. Я прилетела специально, чтобы «сжечь информацию». В этом городе много много лет тому назад я была самым счастливым и самым крылатым существом. Мне захотелось переделать. Перемонтировать. Забыть. Вычеркнуть из памяти. Моё прошлое. — Не получилось, — тихо произнёс он. И мы улыбнулись. В холл, шумно обсуждая что-то своё, вошли сытые наглые, пожилые мужчины. Не обращая на нас никакого внимания, стали подниматься на второй этаж. — Вы в каком номере? Я не могу оставить вас здесь одну. — Комплекс старшего брата? — Пусть так. — Что ж, кофе, печенье, орехи имеются. Буду зачитывать вас стихами. Вы любите стихи? Так мы с ним и провели ночь. Сидели напротив друг

Жанна Гречуха

друга в креслах и читали свои любимые стихи. Ранним утром он проводил меня на аэродром. Вдоль дороги безмолвной свитой горели фонари. — Я буду вас защищать. Торнтон Уайльдер заметил: «Когда мы любим человека, мы передаём ему свою любовь к жизни. Мы отпугиваем демонов». — Вы его… так любите? Вздохнул. — И как же вы будете меня защищать? От меня самого? Я не ответила. Объявили выход на посадку. И последний кадр, который подарила мне Судьба: его спокойная уверенная фигура на фоне белой стены аэропорта. Каждый из нас возвращался в свою собственную жизнь. Не уверена, что мне захочется кому-нибудь рассказывать про эту командировку.

Рампа

Ночной звонок

Ах, как же он нравился всем дамам и барышням в редакции, и когда Инна впервые увидела его, то поняла почему. Он, Михаил, был последним джентльменом среди всех этих скучных и наглых провинциалов и почти совсем спившихся старых москвичей. Он был элегантен, остроумен, по-мальчишески влюблён в свою профессию, счастлив в семейной жизни и обладал чисто биологическим мужским обаянием. — Ну почему, почему мы не встретились с ним лет десять назад? Как бы я с ним закрутила! Лариса мечтательно закатила свои аккуратно подведённые зелёные глаза. Она слишком долго была Первой Красавицей и с ужасом ожидала «среднего возраста». Инна её раздражала. — Зачем он тебе? — неожиданно зло спросила она. — И вообще, что в тебе находят мужики? — Мужики — не знаю, а все остальные… шарм. Наверное, — улыбнулась. Потом все стали обсуждать последние новости. Кто женился. Кто развёлся. Кто уехал. А про него вообще сообщали нечто фантастическое. «Говорят, Михаил — «сжёг мосты». И вдруг он позвонил ей домой. Поздно вечером. Из аэропорта. — Извините за поздний звонок. Можно попросить к телефону Инну Витальевну.

Жанна Гречуха

— С превеликим удовольствием, — сказал её муж. — Я хочу попрощаться. Вдруг мы с вами больше не увидимся. Я не верю в случайности, хиромантию и астрологию. Через два часа мой рейс. Я улетаю в Грецию. На острова. Буду жить в рыбачьей деревне на берегу Эгейского моря. Между прочим, оно сиреневого цвета. Вам бы там понравилось. Почему Вы молчите? — Потому что я «читала» вашу руку, ещё не поздно сдать билет. Он засмеялся. — Ни за что! — Гордыня есть грех. Но, если вам будет совсем плохо, позвоните мне, я дам вам телефон моего хозяина, Георгия. Он живёт в Салониках и четыре месяца — с июня по сентябрь — сдаёт апартаменты в городке Каллифея. Я была там очень счастлива. — Спасибо. У вас комплекс старшей сестры? Или профессиональная журналистская привычка — «помогать путникам и странникам»? — Отнюдь! Просто вы мне — нравитесь своим упрямством и непослушанием. Почему вы не верите звёздам? Они же — против. У вас ничего не получится. А вы ведь, наверное, уже и с женой развелись и дачу продали. И машину. — Откуда вы знаете? — Нетрудно догадаться. Хотите начать новую жизнь? В пятьдесят лет. Но вы же цитируете Аристотеля: «Кто не живёт заботами своего возраста, тот несёт все тяготы этого возраста». — Ну от вас-то я этого не ожидал! Значит… вам — можно менять «тропы охоты». А мне — нельзя? — А я ничего главного и не меняла. Первая публикация — в 19 лет. Так и живу — «от номера к номеру». От командировки к командировке. А вы меняете профессию. Манеру жить. Небеса. Но душу-то поменять нельзя.

Рампа

— Вы не верите, что можно полюбить чужую страну больше своей? — Верю. Я сама люблю Париж больше всего на свете. Жаль, что вы не слушаете свою интуицию. — Пожелайте мне удачи! — От всей души и от всей нашей редакции. — Кто звонил? — поинтересовался муж. — Океанолог. Михаил. Помнишь, я тебе о нём рассказывала. Внештатный автор. — Ну как не помнить! Ты ещё им увлеклась, это ведь он тебе книгу про дельфинов подарил? Мне повезло, что ты воды боишься, так что штормы тебе не грозят. И мне — тоже. — А ты — не ревнуй! Человек делает одну глупость за другой и убеждён, что он — «на верной тропе». — А почему тебя это волнует? — Просто вижу развитие сюжета. — Поделись с товарищем. — Хэппи-энда не будет. Он надеется, что ему дадут работу в местном университете. И квартирных денег хватит на безбедное житьё-бытьё. — А почему — «не хватит»? — Потому что Греция — часть Европы и может спокойно приглашать кого хочет, и потом — интернет, евро. Он привык широко и весело жить. Армянская кровь. Привычки геологов и бардов-туристов. А там — его никто не ждёт. И никто ему не поможет. Он — человек гордый, привык побеждать. Через год, максимум два, вернётся. Квартиры — нет. Работы — нет. Семьи — тоже. У взрослых детей — своя жизнь. Ему бы с внуками на даче в волейбол играть. А он захотел вернуться в юность. «Тоска по Элладе» — мальчишество и запоздалые иллюзии. Богатые мальчики никогда не становятся взрослыми. Муж удивлённо посмотрел на неё. — Он тебе так нравился?

Жанна Гречуха

— Может быть. — Что ж, познакомь с развитием сюжета. — Будет жить на дачах своих знакомых, наниматься класть камины и чинить заборы. А писать — перестанет. Потому что мы с ним похожи, если нам плохо, ложимся на дно. И избегаем общества и общественности. — А если всё будет наоборот? Женится на молодой миллионерше, откроет свой филиал Института океанологии, купит яхту и отправится в Эгейское море по следам морских пиратов, тех, кто держал в плену Юлия Цезаря или Орфея. — О, если бы! Через несколько лет — случайная встреча на вернисаже. Лариса с поклонником — иностранцем. Чехом или венгром, приземистым, в белом костюме, тёмных очках. С брюшком. Вежливо поклонился. — Кстати, ты знаешь новость? Мишель вернулся. Скрывается у знакомых. Ничего у него в Греции не получилось. И бабёшку себе не завёл. Тебе не звонил? — А тебе? Обменялись холодными взглядами. Женщинам почти невозможно обмануть друг друга. Раньше Инна всегда избегала столкновений, а сейчас вдруг почувствовала страстное желание сказать какуюнибудь колкость. — Знаешь, у тебя с годами появилась зависть и злорадство, как будто тебе что-то там недодали за «яркую внешность». Не волнуйся, Мишель, как ты его величаешь, умеет держать удар. И потом… почему бы не заняться собственными проблемами, радость моя? Лариса позеленела. Инна светски улыбнулась и подошла к Хозяйке галереи. Но настроение у неё испортилось. Когда она надевала свою лёгкую стильную куртку, в зеркале увидела своё злое лицо и грустно улыбнулась своему отражению. «Что, голубушка, дружочек, душа-девица,

Рампа

нравился тебе сей неудавшийся Последний Герой?» Может, потому и нравился, что не побоялся проиграть и захотел жить своей жизнью. А не доживать в привычных декорациях, ну, а то, что за всё приходится платить, так ведь он сам и платит. Не так ли?

Жанна Гречуха

Лекция для рабкоров

Саша Краминов из «Комсомольской правды», весёлый, модный, сказал мне, мотальщице прядильного цеха: «Пойдёшь в Союз журналистов, вечером завтра, лекция для рабкоров. Может, это твоя будущая профессия». (Я печаталась в многотиражке). В зале, среди пожилых степенных мужчин, нас было двое. Седой юноша, похожий на актёра Столярова, и я. Мы сидели рядом. Вдруг он предложил: «Поедем в лес. Где Университет». И он рассказал мне про минное поле, через которое он, мальчишка восьми лет, бежал. А немецкие солдаты фотографировали его и смеялись. — Я не знал, что это было минное поле. Я бежал, потому что всех угоняли в Германию. Я — внук лесника, я верил, что лес меня спасет. Главное — добежать до леса. Поле было такое красивое. Маки. Ромашки. Это было даже не поле. Луг. А когда я добежал до леса, я оглянулся. И один немец, худой, высокий, в очках, помахал мне рукой. Я тогда почему-то подумал: «Не все немцы плохие». «Боже мой! Какой киноэпизод!» — подумала я.

Рампа

Приём в японском посольстве

«Как нужно выглядеть на четырёхчасовом приёме?», мне объяснила жена дипломата, модельер, Лена Еленикова: — Приедешь на такси. Туфли замшевые. В юбке. Украшения авторские. Шуба. Сбросишь на диван. И маленькая сумка. Через плечо. Запомни: ты столичная журналистка. За тобой наблюдают». Первый, кто ко мне подошёл, был высокий, элегантный, прекрасно говоривший по-русски японец. — Почему вы не взяли книги? Ваши сограждане берут сразу несколько штук. Не успела ответить, потому что некто весело произнёс: — Она привыкла, что ей дарят. Я обернулась. «Ты сразу его узнаешь», — сказал главный художник журнала Николай Михайлов. — Вы — Виктор Тутов? — Он самый. Виктор Тутов. Это к его фото «икебаны» я написала текст. Он выглядел пижоном: замшевый пиджак, мохеровый шарф, кофр и широкая улыбка. После приёма, как только мы очутились на улице, Тутов запихнул шарф в кофр и расстегнул пиджак. — Вы простудитесь! — Ещё чего! Я — закалённый. Меня в концлагере всегда «вторым» ставили.

Жанна Гречуха

— Почему «вторым»? — шёпотом спросила я. — Так «третьего» — расстреливали. Ладно, ты ещё молодая. Войну не помнишь. А я — за них, за всех! — живу. Фотографом стал. Ладно! Куда теперь? — К моей знакомой. Сумочку взяла напрокат. Нужно вернуть. Тутов вздохнул. — Мне идти? — Конечно. Дом чешско-словацкий. Напротив Дома кино. Нас внизу встретит хозяйка. Светская дама, но — очень добрая и милая. Тутов достал шарф, застегнул пиджак. — Цветы покупаем? — Нет. Она сотрудничает в «Сельской молодёжи». Муж ревнив. Посему — без цветов. 21 января 2014

Рампа

Тайна

— А как вас называли в Артеке? Она помолчала и тихо сказала: — Валечка. И мгновенно превратилась в очаровательную, светящуюся, звонкую Валечку, пионервожатую в послевоенном Артеке. Ах, воспоминания не имеют возраста! И не выцветают! — Мы с отрядом девочек поехали на автобусе в Севастополь. И наш фотограф, бывший летчик, Виктор Тюккель сопровождал нас на своем мотоцикле. «А что, если обратно ты поедешь со мной? Интересно же, кто раньше пребудет в Артек? Ну, как — согласна?» И я рискнула. О, что это была за поездка! Крылья за плечами! Ах, этот ветер! Запахи и звуки вечернего Крыма! Почему она вспомнила эту поездку на мотоцикле и на моих глазах превращалась в прелестную барышню, с белокурыми косами, с ямочками на щеках, с огромными смеющимися глазами? — Он, Виктор, потом снял мой портрет и спросил: «Ну, как, тебе нравится?». Она помолчала и достала альбом. — Вот эта фотография.

Жанна Гречуха

— Почему вы вспомнили Виктора Тюккеля? — Наверное, только сейчас поняла, что он меня действительно, по-настоящему любил. Но я не верила в любовь. Или сама не любила. После Артека мы продолжали дружить. Однажды он мне рассказал о встрече с Королёвым. На каком-то секретном совещании, где Тюккель присутствовал как фотокорреспондент. И вдруг — «Вижу знакомое лицо. Королёв был засекречен, и я не стал к нему близко подходить. И он сам окликнул меня: „Витька, а ты что тут делаешь?“ Мы с ним вместе занимались планеризмом, до войны, в Крыму». Улыбка продолжала освещать её лицо. Валентина Степановна Мягкова, Валечка Борцова, ангел — хранитель Дворца пионеров на Воробьёвых горах, поделилась со мной своей тайной. Ноябрь 2014 г

Рампа

Девочки

В каком году это было? Кажется, сразу «после войны», летом сорок седьмого года, я ещё не ходила в школу, и меня взяли в самый младший отряд как дочь старшей пионервожатой. Уже тогда я своим маленьким, гордым, трепещущим сердечком понимала, что вокруг меня существуют какието странные и непонятные мне тайны. Взрослые говорили о чём-то шёпотом и тут же замолкали, если я оказывалась рядом. Кто-то из них гладил меня по стриженой головке, кто-то вздыхал, угощая конфетами.… А всё это потому, что у мамы для меня никогда не хватало времени. Я вспомнила об этом, когда однажды, в пересменку, мы остались в лагере с одной девочкой. Её звали Олей, но она упрямо повторяла: «Алёна». Ей было лет десять, и у неё были дивные, золотистые косы. «Давай убежим в лес?» — вдруг предложила она. «Давай», — согласилась я, — «а зачем, здесь же тоже… почти лес». «Почти — не считается», — серьёзно ответила она. И вот тогда, в летний, жаркий, солнечный день, в кустах бузины, она поведала мне страшную тайну. «Сталин — очень плохой человек. Он всех самых хороших людей посадил в тюрьму и заставляет работать, как

Жанна Гречуха

рабов. И моего папу посадили. Он за друга своего заступился. На фронте. А его — посадили. Это папа меня Алёной называл, и ещё Златовлаской. Ты только никому не говори, поклянись!» «Хорошо, я поклянусь». «А у тебя тоже есть тайны?» «Не знаю», — честно ответила я, — «а что это такое?» Девочка Алёна засмеялась. «Ты ещё маленькая, тайна — это самое важное в жизни», — сказала она «взрослым голосом». — «Меня сюда дядя Петя устроил. Он один из всех наших родственников от нас с мамой не отказался. А его могут за это с работы выгнать. Он на посту милиционером работает». «Почему?» — уже предчувствуя «нечто страшное», спросила я. «Потому! Мой папа — «враг народа», а я — «дочь врага народа», со мной и в классе почти никто не разговаривает. Боятся. А вот ты…», — и она посмотрела не меня с нежностью, — «ты никого не боишься». Но я молчала. В моей жизни произошло нечто непоправимое. Я вдруг всё поняла. ТАК ВОТ ПОЧЕМУ У НАС В ДОМЕ НЕ БЫЛО ПОРТРЕТА СТАЛИНА! Значит, и у нас были там родственники. И в нашей квартире, в каждой комнате кто-то «пропадал». «А как же я теперь буду петь в холе?» — спросила я. Очень мне нравилось петь в хоре. «Значит, не будешь». А потом мы с ней собирали малину и рвали ромашки, и она учила меня плести венки, находить вкусную и кислую травку «заячьи ушки», и говорили мы с ней о том, какая будет прекрасная жизнь, когда мы вырастем — я стану актрисой, а она — биологом, и мы встретимся и пойдём в Ботанический сад, где она покажет мне свои «гибриды».

Рампа

Мы никогда больше не говорили с ней, но встречаясь, всегда улыбались друг другу, и когда я во второй смене играла Маленькую Разбойницу в «Снежной Королеве», она сидела в пятом ряду и громче всех мне аплодировала. …Я поверила этой девочке. Я поверила каждому её слову, и никогда никому даже намёком не поведала «о страшной тайне», которую я отныне знала. Вот почему всё, что я потом читала, слышала, видела, узнавала — только подтверждало честность её слов. Жаль, что не помню её лица и фамилии, и только золотистые косы, и как знак, как память о двух девочках в летний день, роскошная книжка «Златовласка», подаренная на день рождения моей маленькой дочке. Когда мне бывало в жизни трудно и горько, я всегда почему-то вспоминала «дядю Петю», постового милиционера, устроившего свою племянницу в пионерский лагерь МВД СССР, дочку «врага народа». Теперь про это можно написать рассказ. Ведь девочка, та, которой я была когдато, сдержала своё слово. И никогда больше не пела — ни в хоре, ни хором. Тем более что ей очень нравились все эти «радостные песни». Особенно: Здравствуй, страна героев Страна мечтателей, Страна учёных!

Жанна Гречуха

Вовчик

Это было в ту пору, когда только что объединили мужские и женские школы, а мне еще вдвойне не повезло, я переехал в другой район Москвы — с улицы Чехова на улицу Богдана Хмельницкого, и мне было очень плохо… Разумеется, я никому про это не говорила, но в дневнике часто сравнивала себя с… Печориным. В той, девчоночьей школе, я была «любимчиком» учительницы литературы, меня обожала бабушка Вера, по вечерам я чинно отправлялась на занятия Литературного кружка при детской библиотеке и никаких трагедий — не было. Были тайны… Семейные и всякие другие. Но в этой, новой школе, преподавала моя мама. С которой — теперь об этом можно говорить даже с юмором — у нас были «очень непростые» отношения. Училась я «хуже всех». То есть по всем предметам, кроме русского и литературы, у меня были двойки. Нужно отдать мне должное, я с редким мужеством несла «почетное звание» отстающего ученика, «кандидата во второгодники». Все девчонки оставались на французский, а я — вместе с мальчиками — на английский. И вот однажды, после уроков, нас — «двоечников» оставили на дополнительные занятия по физике. Вовчик сидел на последней парте и лихо сплевывал сквозь зубы. Делал он это виртуозно.

Рампа

И еще Вовчик умел свистеть. Но как! Самым настоящим разбойничьим свистом. У него были рыжеватые волосы, острый нос, школьную форму он, разумеется, не носил, а ходил в какой-то курточке, пузырящихся брюках… Тельняшке, и весь он был «типичным представителем подростка из неполной семьи». Впрочем, в нашем классе, почти у всех не было отцов, и когда нас спрашивали: «Кто твой отец? Кем он работает?» — почти все отвечали — с гордостью: «Мой отец погиб за Родину». Мы были — послевоенное поколение. Вовчик никогда не отвечал на подобные вопросы. Просто стоял и нагло (так говорит наша классная руководительница) смотрел в потолок. После контрольной по физике (дополнительные занятия не помогли) мы с Вовчиком получили по «единице». Нас прорабатывали на комсомольском собрании, стыдили, но мы оба не обещали исправиться. Я — потому что знала, что придется списывать. У отличников. Из соседнего класса. Мы дружили — у меня ведь была «пятерка» по литературе, а Вовчику не у кого было списывать, да он бы и стал никого ни о чем просить. — У тебя сколько двоек? — спросил он, когда мы выходили из класса. — По физике? Три… и одна тройка. А что? — Ничего. Придется в вечернюю переходить. Или в ремесленное поступать. — А как же… мореходка? Ты же хотел в мореходку? Вовчик остановился. И презрительно посмотрел на меня. И свистнул! Потом вздохнул и покрутил у виска пожелтевшим от курения пальцем. — А кто за меня сочинение напишет? Там первый экзамен — сочинение. — Ну, это не проблема! Я и напишу… Пятерку не гаран-

Жанна Гречуха

тирую, но четверку — всенепременно. (Я обожаю употреблять устаревшие слова) Вовчик сплюнул, надвинул свой кепарик с пуговкой на лоб, и не прощаясь, свернул в проходной двор. А я чинно пошла по Армянскому переулку, на улицу Маросейку, домой. Каждая двойка (а тут — единица) лишила меня возможности посещать репетицию Театральной Студии Дворца Пионеров в переулке Стопани. У нас, увы, требовали дневники. Но там, среди своих, меня абсолютно не тревожили мои «двойки», потому что у всех «студийцев» с математикой и физикой были «отрицательнонапряженные отношения». Обстановка осложнялась «третьей четвертью»… Нужно было ОБЯЗАТЕЛЬНО получить по физике «пятерку». И тогда я совершила подвиг. Я ВЫУЧИЛА НАИЗУСТЬ четыре задачи и стала «молиться», то есть заклинать Небо, чтобы мне попались именно э т и, которые я «выучила наизусть». И чудо произошло! Две из них — были в моей контрольной работе. Я получила «ОТЛИЧНО!» О, это была такая неземная радость… В четверти у меня в дневнике по физике стояла долгожданная «тройка». И вот когда нас уже отпускали на каникулы, учительница по физике вдруг — перед всем классом, вызвала меня к доске. — А теперь, — улыбаясь сказала она, — ты нам расскажешь — у кого ты списала решение задачи, и как тебе удалось сделать это так умело, что я не заметила… — Я не списывала, — гордо сказала я, — я их выучила наизусть. И они мне достались. Счастливый случай! Она улыбнулась и тихим, вежливым голосом произнесла: — А я уверена, тем не менее, что ты списала… И тут я увидела глаза Вовчика. Он смотрел на меня, не отрываясь. Прищурив правый глаз, и прикусив губу…

Рампа

Он, Вовчик, ждал, что я отвечу. И я вздохнула, потому что явственно представила, ЧТО БУДЕТ ПОТОМ — по «эпизодам», как в кино… И еще успела подумать, «жаль, я так радовалась этой пятерке»… Класс ждал, и Учительница физики — тоже. И тогда я выпрямила спину, глубоко вздохнула и хорошо поставленным голосом, четко и раздельно произнесла: «Вы лжете». Наступила тишина. Учительница покраснела, и срываясь на крик (а она раньше никогда не повышала голос) выдохнула: «Сейчас же вон из класса! И пока ты не попросишь у меня прощения — здесь же, перед всем классом, можешь в школу не приходить!» Я вернулась к своей парте, в полной тишине собрала портфель, и даже, на всякий случай заглянула в парту, не забыла ли я чего-нибудь, и у самой двери, повернувшись к изумленным одноклассникам, спокойно сказала: «ПРОЩЕНИЯ ПРОСИТЬ МНЕ НЕ ЗА ЧТО…» Дальнейшие события я опускаю, потому что меня перевели в другой класс, и с Вовчиком наши дороги временно расплелись. Но сочинение я ему всё-таки вручила. Уже не помню — то ли про молодую гвардию, то ли про Татьяну Ларину. — Бери, бери, пригодится! Я специально все глаголы в мужском роде поставила… Вовчик покачался на каблуках, потом нехотя свернул тетрадь в трубочку и засунул ее в один из своих бездонных карманов. Когда у нас был выпускной бал, на вечер пришли все, кто учился с нами в седьмом — восьмом и девятом классе… Среди них был Вовчик. Он ничуть не изменился, был такой же нелюдимый и также презрительно сплевывал сквозь передние зубы. Когда посреди танцев, я зашла в пустой класс, чтобы «попрощаться со школой», дверь открылась, и вошел Вовчик.

Жанна Гречуха

— Хочешь, я тебя свистеть научу? — спросил он. Я растерялась. — Спасибо, Вовчик, только… зачем мне это? Он посмотрел на меня каким-то странным, разочарованным взглядом, и произнес хриплым, прокуренным голосом: — Ну… ты еще об этом… пожалеешь, вот увидишь! Еще пожалеешь! …Я вспоминала о тебе, Вовчик, на премьере препакостного «престижного спектакля», ах, как мне хотелось свистнуть из пятого ряда партера — в знак протеста, против этой пошлости и халтуры! Но я, прости меня, Вовчик, тогда еще не знала — что главное в жизни уметь принимать благодарность… А ты, как никто, понимал это. Не только «дарить», но и принимать дары — легко, как воздушные шары в День Праздника. Когда я возвращалась после театра, в моих ушах звучал мальчишеский, обиженный голос Вовчика: «Ну,… ты еще об этом… пожалеешь, вот увидишь! Еще пожалеешь!» 30 августа 1995

Рампа

Ласкательный суффикс

Это потом, когда она уехала, я поняла, почему мне всегда завидовали мои подруги. — Повезло тебе, — говорили они, — нам бы такую маму. Она, наверное, никогда тебе ничего не запрещала, из дома не выгоняла, и друзей тебе не выбирала. Я всегда была для неё во всем права. Когда у меня случились неприятности и проигрыши, она спокойно и даже как-то небрежно, между прочим, говаривала: «Не вещай маску неудачницы — прилипнет. И вообще, запомни: любят весёлых и гордых». Когда я в очередной раз не поступила в институт, она продала свою колонковую шубу и радостно сообщила: «Поедешь с подругой в Пярну и понаслаждаешься светской жизнью». — Мама! Как это у тебя получается: ты всегда живёшь, как будто у тебя большой штат прислуги. И в бедности, как в богатстве. Всегда живые цветы, апельсины, запах свечей и кофе. Почему? — Генная программа. Кстати, я — жизнелюб. А потом, она сняла свой первый фильм и у неё появились «большие деньги». Хорошо, что я к тому времени вышла замуж, родила двоих детей, стала вполне обеспеченной и довольной жизнью матроной. Если бы это событие произошло во времена моего школьного детства, пришлось бы французским, фехтованием и верховой ездой.

Жанна Гречуха

А если бы её «богатство» пришлось на годы перестройки, она вообще отправила меня учиться в Англию. Хотя, вряд ли, она не выпускала меня из своего биополя ни на минуту. Наверное, поэтому мне и замуж так долго не хотелось выходить. Зачем? У нас был такой нарядный, богемный, праздничный дом, вечно кто-то приезжал, приходил, оставался ночевать. Горели свечи, играла радиола, звонил телефон и входной колокольчик, и за двойки меня никто никогда не ругал. Мы все жили очень дружно. Она, её муж, с которым у меня были преотличные отношения, спаниель Дэзи, котёнок Мэрфи, черепаха Чекки и попугай Ксеркс. Казалось, что так будет всегда. Иногда я думаю: «А что было бы, если бы она не влюбилась?» И вздыхаю. БЫЛО БЫ ВСЁ ПРЕКРАСНО. Но она, конечно же, придерживается другого мнения. — Мама, но ведь он — женат, он — несвободен, не ты ли мне внушила ещё в седьмом классе: «Никаких общений с молодыми людьми своих подруг и тем более с несвободными юношами». Она молчит и очень тихо и властно замечает: — Деликатность пишется через «е». И если не повезло с врождённым благородством, попытайтесь заменить сие воспитанием. И я понимаю, что даже я ничего не смогу изменить. «Ситуация вышла из-под контроля». Конечно же, она чувствует свою вину. И отлично знает, что мне не нужны её «шикарные подарки». Мне нужна она. Наши ночные разговоры и прогулки по Москве, и то, как она внимательно и строго разбирала мои первые рассказы, и собирала в прозрачные, разноцветные папки мои детские рисунки. — Это нечестно, он не должен позволять тебе его

Рампа

любить. Разумеется, я говорю ей это телепатически. Потому что всегда знаю, когда он приезжает в Москву. Её голос в телефонной трубке звенит, как будто она — девчонка, и она прячет свою радость, да, да, прячет, потому что никого не хочет посвящать в свою любовь. — Мама, неужели это сильнее тебя? Он же никого не видит, даже очки снимает. Вы — как гимназисты старших классов. И он такой красивый от твоей любви. — Давай сменим тему. Хочешь кофе? Больше всего на свете я боюсь, что она уедет вместе с ним. — Мама, ты для меня интереснее всего на свете. Помнишь «Осеннюю сонату»? Ты ещё удивилась, что я проплакала весь фильм, а ведь он про нас с тобой. Я тебе — неинтересна. Ты так от многих подруг уходишь. Сначала — восхищаешься, «играешь», а потом — тебе с ними становится скучно, а они — тебя забыть не могут. Ты же — никогда не выясняешь отношений, просто уходишь. Но я же — твоя дочь, ты не имеешь права от меня уходить. — Но я же не твоя крепостная. — Ты ещё скажи: «Разве я обещала верность на всю жизнь?» — Вот именно. Она смеется и я вдруг очень чётко представляю: аэродром, она проходит таможенный контроль, поправляет шарф, и как всегда, чуть в стороне от пассажиров, ждёт, когда можно будет подняться по трапу в самолёт. — Но ты же не сможешь жить без Москвы. — Астрологи мне рекомендуют Испанию. И Голландию. — И цыганский табор. — Не-ет! Я люблю комфорт. — Ты хоть звонить-то мне будешь? — Я тебя с небес буду защищать, не бойся, я совсем —

Жанна Гречуха

не пропаду. — Ты же больше всего обожаешь свободу, зачем тебе опять выходить замуж, да ещё и уезжать из страны? Она спокойно продолжает украшать бутерброды. И не отвечает! — У всех мамы, как мамы, а у меня — вечный подросток. И вообще, кто из нормальных людей влюбляется после тридцати? — Давай пойдем в цирк, я тысячу лет не была в цирке. — Вдвоём? — Угу, как раньше. — Когда я тебя называла «маменька», а ты меня — «мой маленький». — Это всё потому, что люди не желают менять ролевых установок. Привыкнуть быть бедными или нелюбимыми и не могут освободиться от старой кожи. — А ты — сможешь? — Я — да! Потому что моё счастье не зависит от обстоятельств. — И где вы будете жить? Она засмеялась. — Понятия не имею. Это — его проблемы. — Раньше тебе нравилось всё решать самой. — Да, «роль женщины» — мне сложна. Но ничего: «я справлюсь». Через месяц она уже жила в Греции, в каком-то коттедже, на берегу моря и открытки, которые она присылала, были на редкость изысканными и предельно короткими. Я перечитывала по несколько раз эти летящие строки и понимала: «Никто ей больше не нужен. Никто. Даже я.» — Как поживает ваша мама? — спрашивали меня её многочисленные знакомые. — Прекрасно, — отвечаю я, улыбаясь. Нужно отдать ей должное: учтивости и воспитанности она меня научила. Я шла через двор, к своему подъезду,

Рампа

а из окон щемяще лилась музыка её молодости: Миленький, ты мой, Возьми меня с собой. В том краю далёком, Буду тебе женой. Суффикс «еньк», не случайно он ей всегда нравился. 2 сентября 2003 г

Жанна Гречуха

Школьная дружба

— Что это вы делаете? — строго спросил Доктор. — Навожу красоту. — Что случилось? — Подруга навестила. Вы её не заметили? Только что по коридору прошла. Ши-кар-ная Дама! Все в палате оживились. — Смурная она, подруга энта! Такой цирк устроила! Никому слова сказать не дала. Лера засмеялась. — Она и есть актриса. Доктор, я согласна на операцию. Всё будет отлично. — Почему вы так в этом уверены? — Подруга объяснила. Что умирать она мне не позволит. А я ей верю. У неё, видите ли, два романа. Она хотела выбить клин клином, но попала в две ловушки. И теперь из-за меня вынуждена отказаться от съемок. Доктор вздохнул. — Что за фантазии? — Ох, доктор! Что эта фря ей пообещала! «Муж твой сопьётся, мамаша от инфаркта помрёт, а дитёнков твоих я, грит, заберу! Не отдавать их в детский дом. А я, грит, сама знаешь, детей не люблю! Придётся заместо Италии и Англии — учителей нанимать. Музыка, грит, рисование,

Рампа

английский. Так что умирать не вздумай! Держи, грит, косметичку и бананы. Всё! Я пошла! Пока! Никакого сочувствия! Никакого! И нам всем: «Перестаньте ныть!» Забинтованная Прокофьевна сипло добавила: — Хороша девка! Разумная! Доктор улыбнулся: — Не буду вам мешать! До завтра! 1995 г

Жанна Гречуха

Мила, мой редактор, учитель, мастер, друг Афоризмы Милы1

Есть очень немного людей, которые несут с собой такую же радость, как Весна». Общаясь со своим редактором, я часто вспоминала эту фразу Хемингуэя. Работать с ней было чистейшим счастьем. Это было — как театральная репетиция. Она формировала и мой вкус, и манеру жить, и стиль жизни. Вот некоторые из её афоризмов. «Творческие люди не должны общаться с нетворческими людьми. Они берут огонь из разных костров. Один сначала полянку высмотрит, чтобы месяц в реке отражался, сухого хвороста соберёт, горсть можжевельника, для запаха в костёр бросит. А другой, где попало и что попало в костёр: и сырые дрова и всякую рухлядь». «Человечество делится на фельдфебелей и офицеров. Фельдфебель при любом строе будет фельдфебелем. Главное, чтобы койка была заправлена, ружьё почищено, и отбой в 22:00. А офицер — то ли сопьётся, то ли в гене-

Мила Сергиенко — зав. отделом культуры журнала «Сельская молодёжь» 70—80 годы ХХ века. 1

Рампа

ралы выйдет. Отбой в 22:00 — не для него». «Есть такие — „окопные“. На всех — с пулемётом». «Детдомовский комплекс: «Я и Мир». «А мужья и дети, ох, как нас разоблачают!» «Он хочет, чтобы вы работали по принципу включенного утюга. Встали, приняли душ, выпили кофе и за машинку. А ваше горючее — радость!» «Я, как „вылечившийся алкоголик“, вам вылечиться — не дам! Никакого „штата“. Никаких летучек и планёрок. Но за машинку — с наслаждением!» «Не надо контролировать любовь». «Не ставьте меня на пьедестал. Там дует». «Плебейская необязательность». «Дело начинается с деловой этики. Редактор звонит автору». «Роман ходячих больных». «В крестьянстве нет ненужных, бесполезных вещей. Этот горшок — для щей. Этот — для каши. А ваза — „горшок для чего?“ Для любования. Непонятно!» «Не сосредотачивайтесь на осуждении чужого стиля жизни. Сколько времени останется для творчества!» — Почему вы так боитесь богатства?

Жанна Гречуха

— Соблазны. Вдруг мне расхочется писать? — Но ведь будет возможность путешествовать, помогать другим, творить добро. «Она — добрая. Добрая, добрая! Но выхлопных газов от неё…» «У вас поразительное умение превращать хорошего барабанщика в плохого флейтиста». «Зачем вы развлекаете машинисток? Вам нравится галёрка?» «Не волнуйтесь! Я вас на бал с оторванным кружевом — не выпущу». «Если ваш материал — не прошёл, не прорвался, не спешите придумывать зависть, цензуру и т. п. Это привилегия неудачников. Не прошёл, значит, нежизнеспособен». «Чем отличается глупая жена от умной? Приходит муж. — Всё! Сил моих больше нет. Надоел шеф, я подал заявление. Жена, плача: — Ну, и как мы теперь будем жить? Я же тебя предупреждала! А ты! Умная жена в такой же ситуации смеётся и говорит: — Успокойся! Они же тебе все завидуют! Ты же — Гений!» «У одного душа — Эскуриал. А у другого — подсобка с метлой. Как они могут понять друг друга?»

Рампа

«Счастливые люди отличаются тем, что не помнят своих неприятностей». «Женщина иногда не столько любит, сколько жалеет. В деревнях часто слышишь: „Он меня жалеет“. Есть ещё порода женщин — утешительниц». «Творческие люди всегда „беременны“ собой. Плата за талант». «Самое неприятное — полуинтеллигенты. Сплошное самоутверждение. Доказать всем, что они тоже значительны. Интеллигенты никому ничего не доказывают. Зачем?» «Вы думаете, если бы вы принадлежали к аристократам, или к купечеству, или к семье священников, вам было бы легче?

Жанна Гречуха

Театральные встречи

— Предательница, — тихо сказала я, не оборачиваясь. Молодая очаровательная дама, сопровождавшая меня в Театр имени Котэ Марджанишвили, вздохнула. — Как вы догадались? — Вы же не можете переступить через порог». — Мама и тетя на коленях стояли, умоляли, чтобы «я не пошла в актрисы». — И вы не пошли. — А вы? — А я стала журналистом. И тема командировки у меня «Интервью с Главным Режиссером». Воспоминание из детства. Маленькая девочка, стриженная, в очках, бежит к входной двери. На пороге ослепительно красивая дама, в черном плаще и в черной шляпе с низкими полями. — Тётя, вы — Фея? — Нет. — А кто же вы? — Я — актриса. Девочка восторженно: — Я тоже хочу быть актрисой! Дама внимательно посмотрела и тихо, но очень строго сказала: — Упаси тебя Бог. И перекрестила меня. Через много лет я спросила у своей мамы, кто была

Рампа

эта женщина. «Алиса Коонен. Она навещала свою подругу. Луизу Гансовну, они учились в одной гимназии. Почему ты вдруг о ней вспомнила?» Но это была моя тайна. Память своевольно отбирает воспоминания. В кабинете главного режиссера, я неожиданно восклицаю: — Как я могла уйти со сцены, я же так любила Театр! — Вы не любили Театр, если бы вы его любили, он бы вас не отпустил. Молодая актриса перед своим дебютом спрашивает Марию Ермолову, что самое главное в актерской профессии. Та ответила: «Лучше уйти на год раньше, чем на день позже» 2015 г

Жанна Гречуха

Интервью

Героев своих надо любить. Если этого не будет, не советую никому браться за перо: вы получите крупнейшую неприятность, так и знайте. Михаил Булгаков «Театральный роман» Гуранда Габуния. Она напомнила мне Анну Маньяни. Я любила ее, как любят дети, тайно, восхищенно и навсегда. Конечно, возвращаться к Героине через восемь лет, в совершенно другой Тбилиси, чтобы увидеть её в роли Раневской, в Русском театре имени Грибоедова, игравшей на русском языке, ее, так мучительно пережившую уход Отара Мегвинетухуцеси, но по-прежнему не потерявшую кураж и обаяние и то самое «чуть-чуть», что отличает талантливых актёров от просто хороших. Она не изменилась. — В профессии актера хочется сделать лучше. Меня всегда завораживало волшебство зарубежных актрис. Вивьен Ли, Анна Маньяни, Симона Синьоре, Одри Хэпберн, Мэрил Стрип. Мы с Отаром смотрели все фильмы. И всегда были в курсе мирового кинематографа. Обсуждали, переживали. Наслаждались. И Чарли Чаплиным. И Полом Скофилдом. И Марлоном Брандо! Всегда, как подарок судьбы. Я все

Рампа

фильмы помню наизусть. Как стихи. Я кончала русскую школу. И всегда была лидером. И в проказах тоже. Мне хотелось быть балериной. Кто-то из ансамбля Моисеева сказал моему папе: «Вот эту девочку мы бы взяли с собой». Но папа был папа! Он в то время ставил «Отелло». И почему-то мне открыл свое видение спектакля: «Он, Отелло, должен быть намного старше, а она, Дездемона, намного младше. Как ты». Думаю, он видел во мне актрису. Кто-то из моих однокурсников как-то заметил вскользь: «Ты должна была сделать больше, но ты прожила жизнь в тени своего великого мужа». Кстати, Отару всегда нравилось то, что я делала в спектаклях. Но у меня есть две любимые роли. 14 минут я была на сцене. Гастроли в Японии. 24 дня. «Самоубийство влюбленных на острове небесных сетей». В этом спектакле я играю мать жены главного героя. И вторая роль, ВалькаБомжиха. («Неоконченный сон» по повести Венечки Ерофеева «Москва-Петушки»). В день спектакля я стараюсь быть одна. 5—10 минут стою в кулисах. — Как вы решились играть Раневскую? Она же порочна. — А может быть, твоё «хорошее я» поможет этому персонажу? — Как вы готовитесь к возрастным ролям? — Очень спокойно. Я себя к этому не готовлю. Я счастлива, играя Раневскую, впереди гастроли. И потом Кутаиси. Там мы играем спектакль «Вспоминая Отара Мегвинетухуцеси». Знаете, Отар всю жизнь переживал, что не выучил английский язык. Он был актер мирового уровня. Вообще, мне с ними, актерами Театра Грибоедова, очень вальяжно, комфортно, радостно: «Я иду на бой. Воевать иду». Я мечтаю еще с ними работать. И с художником Лева-

Жанна Гречуха

ном Цуладзе и с режиссером Андро Енукидзе. И всем, кто стоит рядом со мной на сцене — благодарность и низкий поклон. Я по-человечески безумно благодарна директору Театра имени Грибоедова Николаю Свентицкому за этот спектакль. Моя мечта сбылась. Я играю Чехова. И очень тихо, только мне: — Вам понравился спектакль «Вишневый сад»? — Мне все ваши спектакли не просто нравятся, они поставлены для меня. И мне совсем не мешает, что я видела и другие чеховские пьесы. И даже знаю, что Лопахина он, Чехов, писал для Станиславского, потому что Лопахин — автобиографичен. И когда Станиславский спрашивал: «Как ему играть Гаева?», коротко ответил: «Там все написано». А по стенам были развешаны фотографии. Из фильмов и спектаклей. «Боже мой!» — подумала я, — какая прекрасная, благодатная тема будущей книги ждет молодого грузинского журналиста! Какой простор для фантазии, какой материал для размышлений о Театре, о призвании, о верности своим идеалам. О той Искре Божьей, которую хранил в душе своей, как зеницу ока. Не сомневаюсь, это будет прекрасная книга. И эпиграфом будет замечание Немировича-Данченко: «Расстели коврик и играй!» После спектакля Гуранда со вздохом сказала: — У актеров нет машин». — А зачем им машины? У них есть крылья! 2015 г

Рампа

Побег

Открыв глаза, я обнаружила незнакомый потолок. «Где я?» Потолок с коричневыми полосками. Госпиталь. Я — в госпитале. За занавеской голоса. Много мужских и детских голосов. Соседка. Пожилая негритянка. Это её гости. Но почему они здесь? В 2 часа ночи? Ни одного слова не понимаю. Тоже мне — «free English». А метро? Ах, да, метро в Нью-Йорке работает круглосуточно. В открытую дверь доносятся звуки гавайской гитары. Сестринский пост. Двое латинос играют для медсестер. «Нужно бежать», — подумала я. «Меня здесь залечат, превратят в инвалида. Бежать!» Паспорта нет. Денег нет. Языка английского не знаю. Всё равно. Побег! — Как ваше настроение? — спросил Грегори. (Я совсем забыла, что у него сегодня ночное дежурство).

Жанна Гречуха

— О, Грегори! Как мило с вашей стороны, что вы ко мне заглянули! (Гавайские гитары продолжали звучать). — Сегодня суббота. Молодёжь развлекается. Я померяю ваше давление. — Грегори! Как по-английски будет «побег»? Он внимательно и ласково посмотрел на меня. — Escape. — Я запомню. — Вы задумали побег? — Да! Я не готовилась К побегу, Но вдруг Сбежала на рассвете, Ещё тогда, Я это помню, Мне улыбнулся Южный ветер. Это мои стихи. Они сбылись. — Осталось подождать, когда вы сможете улететь домой. За занавеской раздался смех. Вышла молодая негритянка. Грегори что- то сказал ей по-английски. Она улыбнулась. — О’кей. Ну, это-то я поняла. Посетители стали выходить, и каждый из них мне приветливо помахал. — Russia! OK! Я закрыла глаза. — Давление в норме, — сказал Грегори. — Можно, я вас послушаю?

Рампа

— Вы скоро закончите университет и станете врачом. — Не совсем скоро. Ещё два года. Я пишу статью «Права пациента». Вас не очень пичкают лекарствами? Вы можете не все принимать. — Я подумаю. 12 декабря 2012 г

Жанна Гречуха

Сновидение

Мы и виделись-то с ним минуты три, не больше. Возле служебного входа театра на Таганке. «Простите, вы не Вилькин?» Он смутился. «Нет». «А кто вы, уж больно лицо знакомое?» «Я — Высоцкий». «Не может быть! Мы с подругой — вас обожаем. По богатству тем и лексики вас можно сравнить только с Пушкиным! Но, извините, мне нужно поблагодарить Вилькина!» Вот и всё наше общение. Почему он приснился мне? Летом, после публикации об Окуджаве. Мне предложили написать о Высоцком. «Но я же не видела всех его спектаклей. Про Булата Окуджаву у меня — дипломная работа». И я отказалась. И мне приснился СОН. Он был смеющийся, молодой и счастливый. — Напишите обо мне! — Про вас столько людей будут писать. — Но вы сделаете это с трепетом и почтением.

Рампа

И, уходя, обернулся и повторил: «С трепетом и почтением». Интересно, как бы сложилась моя жизнь, если бы я не отказалась? Меня ждали в Киеве. Съёмочная группа. Летом 1981 года.

Жанна Гречуха

А стоит ли быть богатым?

Кто знает, не задай я этого, в сущности скучного, банального вопроса, мы бы с ним познакомились? Обычная столичная необязательная компания на кухне, где все что-то пьют, едят, курят, смеются, разговаривают, потому что приехали гости из Санкт-Петербурга, и вас пригласили, чтобы вы их — ну, немного, поразвлекали новостями светской, богемной, киношно-журнальной жизни. Разговор коснулся тех, кто уехал, и тут он — молодой, элегантный, с лёгким прибалтийским акцентом, ответил мне на заданный в никуда вопрос: — Мой друг и здесь жил нормально, и там тоже — живёт нормально — Зачем же уехал? — Он мне недавно позвонил и сказал, что очень скучает. Там э т о невозможно. Все заняты бизнесом, общаются только с теми, кто «нужен». Скучно. А в Москве — позвони, пригласи — и все тебе рады, и ты всем — тоже. — А кто ваш друг? Какая у него профессия? — Он, как и я, банкир. Наступила неожиданная пауза, даже молодожены, казалось, занятые только друг другом, повернулись в его сторону. — То есть, как… банкир? Самый настоящий? Он смущенно улыбнулся. — Не похож? — Абсолютно! — убеждённо произнесла я. — Скорее —

Рампа

тележурналист, молодой учёный, типа астрофизика, но. никогда бы не подумала, что вы — банкир. А вы нас не разыгрываете? — Нет, — спокойно ответил он. Тут моё журналистское любопытство оказалось сильнее правил приличия, и я решилась: — А какое у вас образование? — Никакого. Мне ведь ещё только девятнадцать. И так победно, так счастливо засмеялся, как будто ощущал за плечами крылья. — Когда мне исполнилось четырнадцать, к нам пришёл в гости друг моих родителей, который спросил меня, кем я хочу быть. Я ответил, что мне хочется иметь много денег и. быть немного волшебником, исполнять желания других. Тогда он посоветовал мне стать банкиром. И предложил вместе с ним решать разные задачи. Так как он сам окончил Оксфорд, то я согласился. Через четыре года он разрешил мне предложить свои услуги какому-нибудь банку. Я пришёл, мне говорят: «Могли бы вы увеличить наш оборот в три раза?» Я ответил: «В три мне неинтересно, а вот в сто — пожалуйста!» — И как ваши дела теперь? Он скромно помолчал и потом добавил с неподражаемым прибалтийским юмором: — Нормально, три раза стреляли. — А как называется ваш банк? У него есть отделения в Москве? — Да, и в Нью-Йорке, и в Санкт-Петербурге, и в Прибалтике. Лет через пять, когда у меня будет собственный банк, я смогу предложить вам ту сумму, которая необходима для всех ваших замыслов. — Для календарей, каталогов, детских книг, серии подарочных открыток, кафе поэтов?

Жанна Гречуха

— Вот именно. — А раньше — никак нельзя? — Можно, но это — несерьёзно. — И как же я вас найду? — Это я ВАС найду, — вежливо поклонился он. — Потому что ДЕЛО НАЧИНАЕТСЯ С ДЕЛОВОЙ ЭТИКИ. Настоящий банкир всегда немножко мечтатель, аристократ, и меценат, а не только «мешок с деньгами». Вот почему ему обязательно необходимо что-то делать просто так. Для души. И я поверила ему. Как верят другу, учителю, врачу, ведь если ты им — не веришь, зачем они тогда тебе в твоей жизни? — А как вас зовут? — спросила я, прощаясь. — Иван, — ответил он. — По-моему, очень хорошее имя, не правда ли?! Девятнадцать лет! Прекрасный возраст! Мне почемуто вспомнился один блистательный директор детской картинной галереи, который грустно заметил: «А что, разве быть взрослым — это привилегия?» Пять лет промелькнули быстро, а список художников и папку «для вымыслов» я положила в нижний ящик письменного стола. На всякий счастливый случай.

Рампа

Случай в метро

Не помню, по какой причине я была такой счастливой, с букетом летних цветов, днём, в воскресный день, в вагоне метро, на линии из «Аэропорта». Вагон был почему-то почти пустой. Я стояла у двери напротив выхода и тихонько напевала. Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Я обернулась. Передо мной стоял мальчик, русоволосый, в модной импортной футболке и в шортах. — Там, в конце вагона, пантера. Ты её видишь? — Вижу. У неё зелёные глаза. — Точно! — мальчик улыбнулся, — я сразу понял, ты — мой человек. Весёлая, песни поешь. Знаешь что, возьми меня, будь моей бабушкой. Родителям я не нужен. Они всё время ссорятся. Мы в метро случайно, у нас же машина. Ну, что же, возьмёшь? В это время родители собрались выходить. Оба — заграничные, респектабельные, и несчастливые. Отец подошёл к нам и вежливо извинился. «Кирилл, ты зачем пристаёшь к посторонним? Идём, нам выходить». Мальчик покорно дал себя увести. Но в дверях обернулся, укоризненно посмотрел на меня и выдохнул: «Эх, ты!» Много лет меня преследовал этот взгляд и ощущение предательства.

Жанна Гречуха

Рампа

Он был высокий, полный, с рыжеватыми вьющимися волосами. У него был сильный, властный голос. Когда он обращался ко мне — повелительно и с уважением, я замирала от счастья. Он — Режиссер, а я — его Актриса. В конце пионерлагерной смены мы вместе с ним сыграли два отрывка из «Грозы» Островского. Он — Тихон, а я — Катерина и Кабаниха. Успех был потрясающий. Я — тринадцатилетняя школьница, а он уже учился в Театральном институте. И писал рассказы. — Тебе нужно поступить в театральную студию Дворца Пионеров. Осенью я пришла в переулок Стопани, и там началась моя самая прекрасная и самая счастливая жизнь. Мне уже больше не хотелось уезжать в пионерский лагерь, потому что Театр был — в Москве. Весь год — по вторникам и субботам. С семи до десяти. Иногда мы задерживались, и тогда дома ждали неприятности. Но от этого еще сладостнее билось сердце: «Искусство требует жертв». …Как мы встретились второй раз? Почему? Не помню… Но я уже была замужней дамой, работала, познавала жизнь и вдруг — ЭТА ВСТРЕЧА и Он — ещё больше располневший, уже известный драматург, так же повелительно и с тем же поразившим меня уважительным вниманием:

Рампа

— Ну, как твои дела, что нового? Ты учишься или… — Или… — вздохнула я, — зарабатываю стаж, хочу поступать во ВГИК на сценарный. — Рассказы? — Повесть, — гордо вскинула голову. Оценивающе посмотрел. Вздохнул. — А зря ты не пошла на сцену. Зря! Неужели даже не попыталась? — Отговорили. Посмотрел «тем» театральным взглядом, в котором «подтекст». «Что ж, мол, такая сговорчивая»? — Наша руководительница дала мне задание: посмотреть все афиши и рассказать, что меня поразило. — Любопытно, — по слогам протянул он. — Я внимательно прочитала. Там на одной афише было крупно, красными буквами: «300-ый спектакль». Я вернулась, села напротив нее, и сказала: «Вы правы, мне не нужно поступать в Щукинское училище, я не смогу играть… трехсотый спектакль». — Я думал, ты любишь публику. — Нет, я люблю свободу. И выпрямив спину, откинула чуть-чуть (как он меня когда-то учил), голову и посмотрела на него — тем взглядом «Всадницы» Карла Брюллова. — Актриса! — прошептал он, — на роль западных героинь. Ладно, Бог тебе судья. Так что же за проза? Хочешь проверить себя — на профессионализм, самодисциплину и любовь к изящной словесности? — Хочу, — поспешно сказала я, чтобы он не раздумал. — Через десять дней я тебе звоню и мы встречаемся. Здесь! Он роскошным жестом обвел Чистопрудный бульвар, и слегка приподняв свою пижонскую шляпу, поклонился. — Двадцать рассказов. По две страницы. Ни больше, ни меньше. Для самоуважения. О чем душа пожелает.

Жанна Гречуха

Можешь — сочинять, можешь — из «личной жизни». Adieu! И я написала эти «двадцать рассказов». Я писала их утром — перед работой, в обеденный перерыв, и поздно вечером, когда вся квартира засыпала. Последние четыре — никак не желали придумываться. Но я все-таки написала. Он позвонил и сказал: «Итак, завтра. Я тебя жду». Решалась моя судьба. Жизнь. Потому что я ему верила. И знала, что он никогда не сможет солгать. Мне — не может! Ведь нас с ним объединяет рампа. Мы выходили кланяться тогда, в пионерском лагере, в конце августа, на дощатой сцене бывшего поместья, и он шептал мне: «Умница, всё было великолепно! Еще раз — поклон…» А я ничего не видела от слез, от безумного напряжения, от шума дождя, от аплодисментов, от счастья — что это совершилось, я — сыграла РОЛИ, и мне — аплодируют. МНЕ и ЕМУ… — Садись, — мы встретились через неделю, в Доме Актёра, в буфете, кафе или как там ещё называлось помещение на пятом этаже. Он вынул папку с моими рассказами и отложил шесть рассказов. — Остальные можешь положить на дно письменного стола, а лучше — спрячь за шкафом. — Почему? — Естественный отбор. Но сохранить необходимо, чтобы помнить — с чего начиналась Волга. У вас легкое перо, миледи. Сие от Бога. Все остальное — прилагается. Интеллект, эрудиция, совесть, вкус, литературная среда, любопытство и любознательность. А так же, — тут он мечтательно вздохнул, и отпил глоток кофе, — парочка невзаимных любовей — для отточенности стиля, смирения гордыни и уважения к собственному дару. Ну, и… поздняя слава. — А поздняя — почему? Это ведь может озлобить…

Рампа

— Быть знаменитым некрасиво. Не это поднимает ввысь… Или: Молитесь на ночь, чтобы вам вдруг не проснуться знаменитым. — Чьи это строки? — Вот-вот, к вопросу… об эрудиции. Сие, голубушка, нужно угадывать сразу. Почему — не скажу. Сама обнаружишь. А что касается сценарного, то «ни в коем случАе», как говаривала моя нянька. Ибо — «нельзя жить в кабаке, и не пропахнуть запахом кабака, даже если ты и не пьешь». — А почему я этому, последнему… должна верить? — Потому что Он — гений! Когда станешь знаменитой, не забудь написать на книге: «С благодарностью…» Приму со снисходительной улыбкой. — Ты думаешь, это случиться? — тихо спросила я. (Мы говорили друг другу «ты», по обычаю тех давних годов.) — Всенепременно. Лет эдак… через двадцать пять, тридцать. — Я к тому времени — умру. Но сердце похолодело. Я уже тогда знала — он сказала правду. — А может, слава вообще не нужна? — Необходима! Как подтверждение мастерства. И не более того. И — повторил, чеканя каждое слово, он сам был великолепный актер старой «щепкинской школы»: «НЕ БОЛЕЕ ТОГО!» Почему он не внушил мне, что Учителя слушают беспрекословно? Конечно, можно было просто позвонить ему по телефону. «Здравствуйте, Александр Николаевич!» — кстати, только сейчас подумала, а ведь его зовут так же как Островского. Но я ведь раньше и понятия не имела о его «отчестве». Он был, жил, печатался, ставил какие-то свои

Жанна Гречуха

пьесы; где-то заседал, представительствовал, иногда я встречала его имя на страницах журнала «Театр» или «Литературной газеты» и вдруг… его воспоминания о Тарковском и я случайно узнаю, что он — главный редактор одного весьма солидного журнала. И вот я гуляю по центру и… как бы случайно захожу в здание… ковровая дорожка, вахтер — швейцар — цербер и надпись: «Предъявите удостоверение»… Стало сразу так скучно, и захотелось поозорничать… Что же я сказала бы ему? При встрече? Что все эти годы я помнила о нем и о его советах, и считала себя его ученицей… И даже написала рассказ, который называется «Рампа». И вот теперь мне захотелось передать ему этот рассказ, и ветку рябины, и поблагодарить за то, что он был в моей жизни и что всегда, в самые трудные минуты меня спасала гордыня, которой он же наделил меня. Гордыня, именуемая «честью» и «чувством собственного достоинства». На следующий день я позвонила и тусклый, неприветливый голос секретарши: «Александр Николаевич занят, кто его спрашивает?» …Мне вспомнилось, как кто-то рассказывал, что в редакции «Нового мира», во времена Твардовского — в комнате, где располагался отдел литературы, всегда кипел самовар, и всем предлагали чашку чая с бубликами, или домашним печеньем… А в Театре Юного Зрителя после спектакля (главный режиссер Яновская) кто-то играл на рояле, кто-то импровизировал на гитаре, а в фойе за столиком — пили чай и говорили об искусстве. Что-то мне расхотелось приносить в ЭТОТ ДОМ, и в ЭТОТ ЖУРНАЛ свои стихи, и свои рассказы. Ибо — «истина в случайном, и всё, что истинно — случайно». «Приходить ли мне… ещё раз?» — спросила я Его —

Рампа

того, каким знала тогда, весной 1970 года. И Он, помедлив, подумав, нехотя, но честно ответил: «Не советую. Не твой стиль». «Благодарю, милорд!» До встречи на следующем перекрёстке, Саша Мишарин! 1990 г

Жанна Гречуха

Мои декорации и мои кулисы

Рампа

Как поживаете?

Ольге Крестовской

У нас по средам — Средневековье. А по пятницам — Век Просвещенья. В субботу мы все улетаем на Марс. А в понедельник нас ждет Приглашенье на Остров Удачи От розовых фламинго. Нужно срочно выучить птичий язык. Ни секунды свободного времени! 2015 г.

Жанна Гречуха

Оглавление

Заповеди первого мужа . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Домовушка Жозефима . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В том городе горели фонари . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ночной звонок . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Лекция для рабкоров . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Приём в японском посольстве . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Тайна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Девочки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Вовчик . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ласкательный суффикс . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Школьная дружба . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Мила, мой редактор, учитель, мастер, друг . . . . . . . . . . . . Театральные встречи . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Интервью . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Побег . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сновидение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . А стоит ли быть богатым? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Случай в метро . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Рампа . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Мои декорации и мои кулисы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Как поживаете? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

4 6 10 14 19 20 22 24 27 32 37 39 43 45 48 51 53 56 57 63 66

Жанна Гречуха Рампа Фотограф Наталья Коноплёва Иллюстратор Ольга Крестовская

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero