ИСТОРИИ СССР. Часть 2 Катастрофа
Пятого февраля 1994 года в моей жизни произошла катастрофа. В инструкциях и циркулярах министра МЧС генерала С.К. Шойгу были точные классификации природных и техногенных катаклизмов – аварии, происшествия, пожары. Распределения по числу погибших на степень кошмара. Есть и шкала компенсаций за потерянную жизнь – сто тысяч рублей или три тысячи долларов. Выпей, закуси и начинай жить сначала. Не было идентификации крушения человеческого счастья. А это катастрофа. В моей семье послушания и уважения ко мне не было никогда. С первых дней в ушах стоит визг тёщи «Не покорится она тебе!» И это при том, что на моей шее сидела она, её дочь и её сыночек. Всех нужно было одеть, обуть и пристроить на тёплое место. Незадолго до смерти моих родителей я выписался из своей квартиры и прописался к ним. Они хотели спасти квартиру для внуков, которую не успели поменять на ЖСК и просили меня что-нибудь придумать. Я, как мне казалось, фиктивно развёлся и переписал квартиру и дачу на свою жену и двоих детей. Не доверять ей в моей голове не укладывалось. Пять лет с 1988 года всё было тихо. Но в Новый 1994 год, не спросив у меня разрешения, эти две профурсетки решили проявить свою волю и отпустили двадцатилетнего сына и семнадцатилетнюю дочь в чужие компании к нуворишам. Традиция моей семьи была нарушена. Моё достоинство унижено и попрано. И это при том, что никто из них не работал, а жили за мой счёт. Тут я случайно вспомнил некоторые обстоятельства, на которые тогда не обратил внимания. Летом ко мне на дачу приехали в гости Миша, Томазик и Бадрик со своими пассиями под предлогом присмотреть себе участок под дачу. Моя тёща перед моими гостями начинала извиваться и ходить кругами, но не для того, чтобы угодить мне, а чтобы поймать новых союзников против меня. Вот и в этот раз она предложила Томазику, зная, что у него мошна набита деньгами, купить в их кооперативном доме освободившуюся трёхкомнатную квартиру. С этого момента их дружба стала пылать ярким пламенем, а моя жена стала чаще бывать у мамы в гостях. Видимо она уже трахалась с каким-то абреком из друзей Томазика. И к этой ****ской религии они стремились приобщить и моих детей. Вместе с соратниками веселее жить, голосовать за принятие решений. С первого брачного дня они с мамой исходили на пену, доказывая мне, что Наташка должна иметь ухажёров. Я спорил до крика, но так и не выяснил, что они имели в виду, тереться лобками на танцах или трахаться в моей постели. Так и не выяснив, я докатился до того, что доверил им всё заработанное мной и моими родителями состояние. Сучки только этого и ждали. Мы с ней не выясняя причин, перестали искать взаимных ласк. Весь январь я чувствовал себя надетым на осиновый кол в дремучем лесу. При этом мне нужно было продолжать кормить, обувать, одевать, готовить к поступлению в ЛГУ непослушную дочь Олю, с разрешения бабуль и мамуль проведшую новогоднюю ночь в постели ублюдка, проталкивать сына Тиму на стажировку в Лондон, пересдавать за него экзамен по маркетингу профессору Букину, зарабатывать деньги на билет и жизнь в Лондоне и каждый вечер видеть их недовольные гримасы. Пятого февраля дочка поехала на репетицию оркестра во Дворец юных, а её мама поехала к своей маме, а точнее к Томазику и Люде, с которой всё нашу жизнь и двух слов не сказала. Та избегала общения с ней, презирая её за жлобский вкус и солдафонские манеры. Я назидательно попросил дочь ехать после репетиции сразу домой, не садиться в машину к её новому ухажёру под страхом наказания и лишения всех благ. Сам я сидел у камина, который никак не хотел разгораться и чадил. То ли дрова были сырые, то ли отсырел весь дом. Сын ушёл на гуляние, у него были каникулы и он пересдал экзамен на пятёрку. Теперь было легче уговорить ректора послать в Лондон его, а не дочку президента Банка или сына директора биржи. Хотя в любом случае я, сделав персональное приглашение на сына из Англии, стоял у него костью в горле и на дальнейшую дружбу мог не рассчитывать.
Время в одиночестве тянулось тягостно. Сроки обычного возвращения дочери давно прошли. Я трясся от наглого непослушания своих домочадцев. Телефонный звонок передёрнул меня, как разряд на электрическом стуле. Хрипы и скрипы в трубке говорили о том, что звонят из телефона-автомата. Скрипучий мужской голос, спросив поспешно с кем он разговаривает и есть ли у меня дочь, скороговоркой сообщил мне, что она попала в автомобильную аварию и пока находится без сознания, что отвезут они её тело в больницу имени Ленина на Васильевском острове. Трубку он повесил плохо, она болталась, посылая в эфир глухие удары. Я пытался кричать и спрашивать что-то ещё, но всё было бесполезно. Я позвонил тёще. Надменно-безразличным голосом, жена прибила меня приговором, что я всё это накаркал. В голове повисла звенящая тишина. Я бежал по заснеженным тротуарам Питера, выбегая на дорогу и пытаясь остановить какую-нибудь машину. Улицы были пусты. Пространство непреодолимо. Ноги бессильно увязали в снегу. Длинный прилавок приёмного отделения больницы Ленина был тёмен и пуст. Напротив прилавка зияли пугающей пустотой боксы, в которых во время рабочих будней сновали врачи, принимая нуждающихся в медицинской помощи. Сейчас всё было погружено в мёртвую тишину и могильный мрак. Тихий стон в дальнем боксе заставил меня сделать гигантский прыжок. Там на носилках лежало тело моей дочери. Дублёнка была прорезана рисунком трамвайных рельсов, колготки разодраны, а вместо лица темнел огромный кровоподтёк. Она очнулась и, увидев меня, слабым голосом простонала мольбу, чтобы я её не ругал. Вихрем, обежав все закоулки, я нашёл трёх медсестёр, празднующих второй месяц Новый год с Советским шампанским. Я заорал так, что они встали по стойке смирно. Схватив одну из них за воротник халата, я прокрутил её вокруг себя. Остальные стремительно выбежали в коридор. – Где врачи, почему моя дочь лежит здесь? – Так она мёртвая. – Это ты мёртвая, зови врача. Я хватал их за халаты, они убегали от меня, прячась за колонны. Через какое-то время пришла пожилая тётка, вдрезину пьяная. После расстрела Белого дома из танка в центре столицы Ельцин посеял в стране бандитский беспредел. Врачиха потискала мою доченьку, поразилась тому, что она жива, заорала,что её нужно вести в нейрохирургию, а в их больнице такого отделения нет. После того, как я встал перед ней на колени, она сказала, что сломанные ноги они могут ей здесь полечить, но умереть она может от черепно-мозговой травмы, от отёка мозга. Мы с ней везли носилки по заваленному снегом двору больницы и она объясняла мне, что «скорая» везла её сюда не лечиться, а в морг. Потом в операционной она начала сверлить доченьке ногу дрелью, а меня просила крепче держать её ногу. Потом мы растянули растяжки и она ещё раз посмотрев на её лицо, сказала, что без нейрохирурга ей конец. В коридоре уже сидели тёща с моей бывшей женой и успокаивали друг друга. Я кинулся в Военно-Медицинскую академию. Приехав туда и пробегав полночи по коридорам, вспоминая и произнося фамилии важных людей, размахивая денежными знаками, к утру разыскав доктора, мне удалось уговорить нейрохирурга поехать для консультации в больницу Ленина. Осмотрев дочку, он сказал, что перевозить её нельзя, а помочь ей здесь нечем. Нужна операция или молитва Всевышнему. Я стал молиться. Дочка выжила. Лицо осталось изуродованным. В сломанные ноги вставили железные штыри и через два месяца выписали её домой. Сыночек на другой день улетел на стажировку в Лондон. Я каждый день ходил на работу и там, запершись в своём кабинете, пил водку или коньяк. Ректор меня не трогал, но и долго терпеть это не мог. Я оформил отпуск и сидел дома, уставившись в окно на Петропавловского ангела, сверкавшего в снежной мгле. За что мне всё это, зачем мне всё
это? Дочка выносить моё присутствие не могла и всё время рыдала, глядя в зеркало на своё отражение. Благообразная тёща со своей дочерью успокаивали её, говоря, что и с таким лицом тоже можно жить. В день моего рождения 7 апреля 1994 года у меня случился сердечный приступ и меня отвезли на «скорой» в больницу Ленина. Ох уж этот Ленин, вождь мирового пролетариата. Врач пообещала мне скорую, лёгкую смерть и велела не вставать с койки. Но я тоже выжил. Жить со своей бывшей женой я больше не хотел. Вернее не мог. Оставив их в покое, я уехал в Москву. Три года я работал у Михалкова в студии ТРИТЭ. Жил в заштатной мосфильмовской гостинице, летал по всей стране, прокатывая его фильм «Утомлённые солнцем» и зарабатывая деньги на новую жизнь. Дочка в августе поступила в университет, но рыдала от своего уродства постоянно. Я искал врача. Россия утопала в аферистах, бандитах и жуликах. Народ обнищал. Бывшая жена работала секретаршей у Томазика. Со своей скромной зарплаты в пятьсот долларов, двести я отдавал дочери. Сына, вернувшегося из Лондона и спустившего там все мои деньги, я устроил в коммерческий банк, где мой дружок Коля Левицкий разрешил ему работать полдня. Иногда я приезжал домой и общался с ними. Они были со мной радушны. В Америке во время визита по поводу вручения Оскара, я нашёл врача, проходившего там стажировку, который взялся за операцию и исправил лицо доченьке. Профессор Анатолий Белоусов оказался тем ангелом-спасителем, за которого я молюсь по сей день. Оля была довольна и благодарила меня, но попросила не зазнаваться, потому что оплатить операцию мог и Томазик. Они просто пожалели моё мужское достоинство. А приехав в другой раз из Москвы, бывшая жена не открыла дверь моего дома, сообщив мне по домофону, что я здесь не живу. А чтобы я не кричал и не нервничал, она вызвала милицию, которая согласно их заявлению генералу Понеделко о моём буйном характере, приехала с автоматами чрезвычайно быстро. Намного быстрее, чем «скорая помощь».
Подруги Июнь в 1965 выдался жаркий. Быстро распустилась сирень на Марсовом поле и засветились белыми свечками каштаны у Михайловского замка. От Невы тянуло приятной прохладой и школьницы в белых передниках гуляли стайками после выпускных вечеров. Ещё и в помине не было организованных городских праздников. Танцевали в своих школах, а потом в тишине спящего города и призраке белой ночи собирались у разведённых мостов на обоих берегах Невы отчаянные романтики. Мальчишки старались выглядеть взрослыми и сменили школьную форму на брюки с джемперами. У некоторых были целые костюмы с непривычными галстуками типа «селёдка» или шнурки. Больше всего народу скопилось на Сенатской у Медного всадника. Там нас и нашёл Валерик. Он на год раньше окончил нашу школу и учился в Бонче. Приехал он на своей Яве и в кожаном костюме, который я привезла ему в подарок из Германии. Папа знал про нашу дружбу и добавил мне своих денег на подарок. Мама об этом даже не догадывалась. Она была очень строгая и правильная. А папа был военным прокурором в группе Советских войск в ГДР и очень меня любил. Старшую сестру Инку он, как и мама, держал в ежовых рукавицах, а меня баловал. Валерик подъехал к парапету набережной и сидел на мотоцикле, а наш класс его обступил, как известного киноартиста. В школе Валерик был секретарём комитета комсомола и заступился за меня, когда мне хотели впаять выговор по комсомольской линии за мой начёс типа «бабетта». Тогда-то я и обратила на него внимание. Мы с подружкой перешли в эту школу после нашей восьмилетки и сели за одну парту в 9 «А» классе. Наташка Гусева была скромной девочкой, а меня мальчишки просто так не пропускали. То за косу подёргают, то портфель поднесут. Странные они эти мальчишки. В тот год на новогоднем карнавале Валерик был Атосом, а Линка – миледи. Она думала, что теперь Валерик с ней до конца жизни, но он стал ухаживать за мной. С Линкой мы всё равно, как мне казалось, подружились и ходили по школе втроём – я, Линка Сандлер и Наташка Гусева. Так втроём мы гуляли по набережным Невы в выпускной вечер. Когда белая ночь просияла ласковым утренним солнцем, Валерик посадил меня на мотоцикл и увёз домой, провожаемый многозначительными взглядами подружек. Ехали мы быстро и недолго. Утренний ветер развевал мою золотистую шевелюру, как знамя за его спиной. Пустынный город мирно спал. И видел сны. О верной любви. О счастливом завтра. Проводив меня до квартиры и нежно поцеловав в щёчку, он исчез на своём самолётоцикле. Первой проболталась Линка. Она позвонила и стала восхищаться тем, какой у Валерика чудный мотоцикл, классная кожанка и, вообще, он лучше Атоса. Потом я спросила у Наташки, как она добралась до дома и та, заикаясь и запинаясь, рассказала мне, как он отвёз Линку и примчался за ней к Техноложке. Я, поджав губы, засела за учебники и не подходила к телефону. Когда Валерик пришёл ко мне, мы поссорились в первый раз. Весь июль и август мы почти не встречались, готовились к вступительным экзаменам. Мы с подружками дружно поступили в институты. Гусева в ЛИАП, на инженера, Линка в ЛГУ на химический факультет, а я в Технологический, на прикладную химию. Поступление отметили в кафе «Север» двойной порцией мороженного с профитролями. Я никогда не думала, что мы так редко станем встречаться. У каждой появились новые друзья, новые увлечения. Даже звонить стало некогда. На первом курсе учиться было очень трудно. И страшно. Не сдав первую сессию, можно было вылететь из
института. В нашей группе были одни мальчишки и я пользовалась повышенным вниманием. Наташка стала заниматься в секции бадминтона и встречалась с преподавателем института Колей Меткиным. Линка познакомилась на лекции в университете с режиссёром с Ленфильма и захлёбывалась от восторга, рассказывая о встречах с Семёном Арановичем и Ильёй Авербахом. Они приглашали её на киностудию и показывали, как снимается кино. А она не без налёта гордости и загадочности рассказывала всё нам. Единственным поводом для совместных встреч оставались наши дни рождения. У Полины день рождения был 31 марта и мы всегда собирались у неё дома вместе с её родственниками. Наташка Гусева жила в коммуналке и стеснялась своего папу, полковника ГПУ в отставке, и 24 января пригласила нас с Линкой в кафе «Север». Угостила шампанским, мороженным с профитролями, а потом мы прошлись по Невскому до метро и поехали по домам. А я 10 февраля пригласила их к себе домой. Папа купил торт в «Метрополе», мама напекла пирожков, а я пригласила Валерика и всех мальчишек из своей студенческой группы. Валерик был в шоке. Он выводил мальчишек по одному на лестницу и объяснял, что у него со мной серьёзные отношения. Потом он бросил Бонч и перешёл в Военно-морское училище имени Фрунзе, потому что я восхищалась морской формой. А потом мы поженились. Я очень любила Валерика, а он меня любил сильнее. Какое-то время мы жили у его родителей, но вскоре стали снимать квартирку на проспекте Гагарина. Для того, чтобы чувствовать себя счастливыми у нас было всё, но казалось, что этого мало. Хотелось ещё чего-то необычного. Не как у всех. Как за границей. Валерик старался изо всех сил. Подружки стали тоже думать о замужестве. Наташкина мама развелась со своим мужем, выперла его в коммуналку и учила нас как мужиков надо прижимать каблучком. Но приличных предложений от мужиков, желавших встать под каблучок, не поступало. Девчонки боялись остаться старыми девами. Нам было по двадцать лет. Первой удивила весь мир Наташка. Скромная, неяркая, окружённая такими же блёклыми поклонниками, она пришла к нам в гости в сопровождении кинозвезды. Коля был высокий, стройный, модный и очень остроумный. Он учился с Наташкой в одном институте, снимался в кино каскадёром и был чемпионом СССР по дзюдо. Мы и глазом моргнуть не успели, как Наташка вышла за него замуж и они стали жить в своей комнате у Исаакиевского собора. Колину маму тесть и тёща уговорили разменять квартиру. Коля радушно принимал нас в гостях, развлекал модными пластами и красивыми слайдами, демонстрируемыми на стене через проектор «Этюд». Семён Аранович его хорошо знал и компания стала сплочённой. Коля придумывал прогулки в парках, походы в театры и выезды на море с игрой во «фрисби». Валерик брал у папы его «Волгу» и мы разъезжали всей компанией любоваться разными чудесами. Однажды Коля уговорил нас поехать на стадион. Оказалось, что пустой стадион был открыт и мы носились по футбольному полю под шум пустых трибун и звон тросов о флагштоки на сильном ветру, похожем на перезвон колокольчиков. Он создавал праздники, как массовик-затейник на ровном месте из ничего. Компания была в восторге. В 1972 мы закончили свои институты стали молодыми специалистами. Ждали, когда нас осыплют дарами из Рога изобилия. Но кроме зарплаты инженерного минимума никому ничего не выдали. Я поступила в аспирантуру, чем огорчила Валерика, Наташку и Линку. Но Линка, наконец-то, вышла замуж за сорокалетнего еврея и уехала жить в Канаду. Мы с Валериком жили в Ораниенбауме, где стоял его корабль. Два раза в неделю я приезжала на кафедру, проводила свои эксперименты и набирала в библиотеке нужные книги. Про красивую жизнь мы слышали мельком из телефонных разговоров с Наташкой. Она рассказывала в каком кино снимался её Коля и куда они ездили путешествовать. Валерик тоже старался, но советский офицер был очень ограничен в средствах и исполнял свой долг перед Родиной. Хотя форма у него была красивая и очень ему шла.
Потом пошли дети. Мы с Линкой родили мальчишек почти в один год. Она написала нам из Канады, что живут они прекрасно и очень счастливы, что уехали из этого коммунистического концлагеря. Я её чувств не разделяла и была вполне счастлива здесь. Ещё радостней жила Наташка. Вскоре и она родила Тимошку и они купили отдельную квартиру на Гражданке. Коля и я защитили диссертации и стали работать доцентами в своих институтах. А Коля ещё и подрабатывал в кино. Рассказывал он о съёмках так увлекательно, что вызывало удивление, как за такое развлечение и дружбу с известными актёрами можно ещё и платить такие большие деньги. Больше других этому поражались Наташка со своей мамой. На дни рождения нам стало не доехать друг к другу. Болели детки, домашние хлопоты, дальние переезды. А когда мы родили по второму ребёнку, встреча стала казаться совсем призрачной. Когда Коля с многочисленными промежуточными обменами купил новую огромную квартиру в центре города на Кронверкском проспекте с видом на Петропавловскую крепость, Валерик помогал ему делать ремонт. Да и не ремонт это был, а стройка с реставрацией. Тянулась она целый год и даже больше. Потом под Новый год, как раз в день рождения Тимофея, мы собрались у них на новоселье. Тихо потрескивал камин, дубовые потолки и двери создавали атмосферу сказочного замка, а когда в огромной балконной двери с факелом бенгальских огней появился Дед Мороз, мы не сразу в нём узнали переодетого Колю. Детскому восторгу не было конца. Потом Коля построил для семьи дачу на берегу тихой лесной речушки и мы с детьми и Валериком приезжали к ним в гости. Ловили рыбу, играли в футбол и слушали, как Наташка со своей матерью наставляют Колю. Плохо он работает, часто уезжает на съёмки. Развлекается много, одним словом. Мы с Валериком удивлялись тому, как из скромной Наташки выросла столбовая дворянка и ещё хочет быть владычицей морскою. Нам с Валериком жилось трудно. Болел сынок. Болели родители. Неустроенный офицерский быт. Всё это усугубилось с наступлением бандитской перестройки и правового беспредела. Валерочка для нас старался. Мы купили большую, красивую квартиру у парка Победы. Пригласили друзей. Наташка шумно рассказывала про заграничные путешествия, про съёмки с доченькой в фильме Никиты Михалкова, про расширение дачи. Наша квартира ей очень понравилась и она, пожелав нам счастья, уехала с Колей в путешествие по Франции и Италии. Через несколько дней моего мужа убили. Убили моего Валерочку. Убили кухонным ножом прямо в нашей парадной. Мы собирались в театр и он спускался прогреть машину. На лестнице стояли трое алкашей и распивали водку. Валера попросил их уйти. Несколько недель назад у нашего соседа изнасиловали и задушили дочку в лифте, когда она возвращалась из школы. Валера попросил их уйти из парадной. А они его в отместку убили. Когда я спускалась к машине, нашла его в луже крови и он умер у меня на руках. Потом умерла мама. Потом папа. Я одна поднимала сыновей. Ждать счастья больше было неоткуда. Они были моим счастьем. Однажды 24 января 1995 года Наташка пригласила меня на свой день рождения. Мы давно не виделись. Дети уже выросли и я поехала навестить свою подругу. Хотелось посмотреть как она изменилась. Услышать рассказ про Линку. Наташка ездила к ней в гости в Канаду. С порога её мать стала меня успокаивать и убеждать снова выйти замуж. Торопилась познакомить меня с их грузинскими друзьями Бадриком, Томазиком и Отариком, успешными предпринимателями. Они уже купили много квартир в её доме и собираются купить в Наташкином. Наташка хватала меня за руку и, возбуждённо вскрикивая «А помнишь, а помнишь!» перечисляла эпизоды нашей юности. Её мама, хлопая от восторга в ладоши, радостно повизгивала «Мы, цари!» Да, подумала я про себя, жизнь удалась! За столом у окна с видом на Золотокрылого ангела Петропавловского собора сидело много незнакомого народу и колоритные кавказские мужи провозглашали
длинные высокопарные грузинские здравицы. У стола прислуживала домработница. Наташка цвела ярким цветом и переливалась бриллиантами. Отозвав её в сторонку, я спросила где Коля, почему на его месте сидит этот грузин. Наташа сделала строгий вид и сказала мне, чтобы это имя я в её доме больше не произносила, что она ненавидит всю их породу. Они выгнали его. Попросту выставили. Когда он выписался отсюда после смерти своих родителей, чтобы спасти их квартиру для деток. Он себя неподобающе вёл. Неподобающе, повторила Наташкина мама. Возомнили из себя чёрт знает что. Я сама, как блокадница, написала заявление генералу Понеделко, чтобы поставил его на место. Или посадил. Мне стало тошно. Рассказы Наташки про то, как её дочь встречается с солидными людьми я уже плохо слышала. Сославшись на сильную головную боль, я бежала на свежий воздух. На свежий морозный воздух. К своим деткам. К могиле своего мужа Валерика. К воспоминанию о том трудном счастье, которое мне послал Господь.
Стринги от бабушки Летом у москвичей много дачных дел. Да, наверно, не у них одних. В какой-нибудь Уфе советские башкиры пашут на грядках ничуть не меньше. Но москвичи – это явление необычное. Видимо примешивается к крестьянской жажде ещё и немного напускного московского барства. Дача у советских граждан, как-никак, была не столько кружком садоводов и огородников, но и предметом роскоши. Уделом избранных. Меня угораздило приехать в на съёмки в пятницу. Киношники народ отпетый. И не важно, что их фильмы никто смотреть не будет, а лет через пять забудут навсегда. Процесс создания и съёмок они превращают в самое главное дело на Земле. Они даже во времена войны с Гитлером умудрились уехать подальше от Москвы и, там в предгорьях Алма-Ата безотрывно, не обращая внимания на Великую Отечественную войну, снимали своё кино. Но такое совпадение не сильно омрачило нашу дружескую встречу. Мы решили отпраздновать мой отъезд одновременно с приездом в воскресение вечером, когда друзья вернуться с дачи. На завтра мне предстояло нестись в телеге по раздолбаной дороге, дублируя Марчелло Мастроянни, и спокойный вечер у телевизора был даже кстати. Когда раздался телефонный звонок я нежился под душем и не сразу решился снять трубку чужого телефона. Оставляя за собой лужу, я мокрой рукой снял телефонную трубку. Это была наша общая московская подружка Ада, которая бархатным голосом спрашивала меня о моём самочувствии после долгой дороги. Женский голос может сделать многое, особенно с одиноким здравомыслящим мужчиной. От одного женского голоса можно прийти в такой восторг, что сон после него, будет самым немыслимым занятием. На вопрос, скучно ли мне одному и что я делаю, я ответил совершенно определённо – да, да, нет, да! Ада сидела дома с умирающей бабушкой, взяв на себя эту благородную миссию и отправив всех родственников, включая мужа, на дачу. Лёжа в ванной, я сказал ей, что уже стою в дверях и сейчас приеду взглянуть на неё одним глазком и пожать её нежную руку. Минут через пятнадцать я уже поднимался к ней в квартиру на Кутузовском проспекте. Приветственные поцелуи получились далёкими от дружеских, причём по обоюдному согласию. Мы с Адой всегда симпатизировали друг другу, но старались скрыть от окружающих наше взаимное влечение. А теперь, когда мы остались одни, а окружающие нас родственники нежились в струях подмосковных речушек, постромки сорвались с нас в мгновение ока. Не долго думая, мы заперли бабушку и метнулись на такси в пустую квартиру моих друзей. Шофёр стыдливо отворачивался в водительское окно от наших поцелуев на заднем сидении и часто дышал перегретым московским воздухом. С порога мы бросились в объятия и стали срывать одежды друг друга. Сорвав с неё стринги, я швырнул их в сторону и стал вгрызаться в её сочное тело. Повиснув, как стиранное бельё, на диване мы долго соображали, что с нами случилось, а сообразив, начали медленно одеваться, чтобы вернуться к своим остолбеневшим делам. Найти стринги никак не удавалось. Мы перевернули весь дом, отодвинули шкафы и диваны, но их нигде не было. Махнув рукой на загадочную пропажу, мы полуголыми вернулись на такси к умирающей бабушке. На другой день, отснявшись на Мосфильме, я полуживой вернулся на Арбат и погрузился в сон. Вечером позвонила Ада и, с грустью, сообщила, что бабушка, как, собственно, и ожидалось, умерла, завершив свой земной путь. Она родила четверых детей от двух, страстно любимых ею, мужей, воспитала красивых внучек, научила их играть на пианино и готовить рыбу-фиш. Остальному их научила школа и улица. Я знал Цилю Соломоновну, обожал её фаршированную рыбу, острые шутки, все понимающую улыбку и искренне разделил с Адой горе. В воскресение вечером друзья вернулись с дачи и мы сели за стол, чтобы проводить меня на «Красную стрелу» чем Бог послал. Ада с мужем тоже приехали и мы помянули
рюмкой холодной столичной водки Цилю Соломоновну. К десерту пересели на диван и уютно устроились в креслах у торшера. Свет торшера томно освещал гостиную, соблазняя всех на заслуженный отдых после трудового дачного дня. Друзья из вежливости спрашивали меня, не сержусь ли я на них за то, что провёл эти дни в одиночестве. Извинялись, что пришлось бросить меня на произвол судьбы в жаркой и скучной Москве. Уплетая клубнику со сливками, все с трудом удерживали свои отяжелевшие веки. Я с неподдельным состраданием смотрел Адиному мужу прямо в глаза. Потом, решив быть вежливым и не испытывать терпение гостеприимных хозяев, начал собираться домой. Возражали мне не долго, и я, присев, как говориться, на дорожку, поднялся с дивана и остолбенел. Прямо на уровне моих глаз, на краю торшерного абажура, висели стринги. Посмотрев тайком на Аду, я увидел, что она не сводит с них своего неморгающего взгляда. Стринги кокетливо свисали чёрной бахромой с золотистого шёлкового абажура и, казалось, подмигавали нам лукавыми подвязками. Хорошо бы только нам. До чего же вы неисправимая озорница, Циля Соломоновна! Пусть хоть земля будет вам пухом!
Оргазм Это случилось в июле, на берегу Балтийского моря, на бывшем курорте немецких ассов люфтваффе с характерным названием Кранц. Крутой, обрывистый берег Балтийского моря. Теперь это место называлось как-то иначе. Как то по-советскому – безлико. То ли Зеленоградск, то ли Солнечногорск. Не помню. Просто не обратил на это внимание. Видимо был очень рассеян. Или растерян. Я был сбитым лётчиком. Рухнуло всё. В одночасье. Всё, что я собирал по зёрнышку годами, в одночасье рухнуло. Так рушатся дома в землетрясение и тот, кто выжил, остаётся сидеть просто на земле. В поле. На руинах. Я услышал приговор – свободен. Я вышел из своего уютного, тёплого дома на пустую, безлюдную площадь. А было мне тогда ещё совсем не много лет… Сорок семь. Ося, Иосиф, Джозеф... Как же ты был прав! «... любое пространство сзади, взятое в цифрах, сводя к нулю не оставляет следов глубоких на площадях, как «прощай» широких, в улицах узких, как звук «люблю». Я не сразу начал хватать за руки проходящих мимо женщин и тащить их в кусты, сбивчиво расспрашивая на ходу, что они делают сегодня вечером. Была долгая пауза того мужского одиночества, когда хочется только выть волком. Но сил в живом организме ещё было много. Они бродили, набирали градус и ждали часа, чтобы с грохотом вырваться наружу. Я был свободен! Волею случая я попал на кинофестиваль в бывшем Кёнигсберге. Вернее он проходил в пригороде, именно в этом курортном городке. Устроила его термоядерная женщина советского кинематографа Шурочка Яковлева, достойная наследница заветов Александры Коллонтай. Стояло жаркое лето 1994 года. Курорт Северной Пруссии к такому лету подходил как нельзя лучше. Испания, Франция, Италия полыхали огнём и задыхались в дыму от нестерпимой жары. А на янтарных пляжах Балтийского моря прохладный морской бриз освежал и поднимал настроение. Ободранный народ страны Советов голодал, но те, кто об этом позаботились, не знали, куда девать деньги. Накупив в универмагах и гастрономах несколько десятков предметов из своих рабоче-крестьянских снов, они начали кутить «почёрному». Шурочка, используя свой выдающийся административный ресурс вице мэра, придумала провести светскую тусовку «Янтарная пантера» с плохо прикрытым намёком на её хищный образ и пригласить туда московских светил киноэкрана. Деньги на гуляние дали местные чечены. Они проживали там своим узким кругом, именуемым в народе «диаспора» и, видимо, не зря. В Чечне шла война, а в бывшем Пиллау, а ныне Балтийске базировался Балтийский флот новой России с огромным количеством оружия, оставшегося от СССР. Считать и пересчитывать его в это лихолетье, было некому, а жалование у офицеров было мизерным. Через Литву по Куршской косе было легко организовать транспортный коридор. Приехало много знаменитых советских актёров. Но главным, конечно, стал Никита Михалков со своим новым фильмом «Утомлённые солнцем». Только что он получил за него специальный приз жюри в Каннах и Шурочка мечтала блеснуть бриллиантом в тени «пальмовой ветки». Поселили нас в Доме отдыха, размещённом на шикарных немецких виллах, некогда принадлежавших офицерам люфтваффе. В тот достопамятный вечер Шурочка давала бал на бывшей вилле опального рейхс-маршала Геринга. Она планировала разместить там
самого Михалкова, но в первый праздничный вечер подыскала для него другое обветшалое нацистское гнёздышко. Начиналось всё очень помпезно. Признанный эстет Рустам Хамдамов декорировал виллу парашютами, живописно развесив их белые купола на соснах. После адского удушья от жары кинозала при просмотре «Утомлённых солнцем», после которого газовые камеры показались бы кислородным коктейлем, воздух с моря, смешанный с настоем прибрежной хвои казался дуновением Венеры. На террасе, на высоком берегу, в шуме волн пенилось Советское шампанское. Нарядные гости выказывали манеры и произносили фразы. Армен Джигарханян расточал комплименты несравненной Настеньке Вертинской. Толпа поклонников затолкала в густой кустарник Людмилу Гурченко. Михалков пришёл со своей младшей дочкой Надей и с её миловидной гувернанткой Алисой. Оркестр не мог заглушить прибоя и казался камерным. Я чувствовал себя одиноким и свободным, как чайка. Даже, я бы сказал, как бездомный чайк, занесённый порывом ветра в чужие края. Чайк по имени... Она появилась внезапно. Её шёлковое белое платье обтягивало сочную, стройную фигуру, а упругие, загорелые груди приоткрывал глубокий вырез. Она была еврейских кровей с очень тонкими, точёными лодыжками, гладкими икрами и обворожительными тугими бёдрами, призывно проступавшими под тонким шёлком платья. Как я понимаю Давида. Увидеть такую Вирсавию у купальни и…. можно тронуться умом. Какой там Урия, какая дружба?! За это можно пожертвовать всем. После того как она произнесла низким контральто своё имя, я мог не пить шампанского. Вира! Вирсавия! О, эти журчащие звуки! Вирсавия! Я судорожно искал в своей голове фразы, чтобы завязать с ней разговор. И хорошо бы долгий. «Свеча горела на столе и жар соблазна…» Там было, кому декламировать стихи и я ждал в сторонке своего часа. Гости пили так, словно перейдя в полуденный зной Сахару, они, наконец, то припали к источнику. Разговоров «о прекрасном» вести было некогда. Да и незачем. Надо было смести всё со столов и хорошенько набить животы. Морской воздух возбуждал аппетит. Она приехала одна, чтобы приветствовать гостей фестиваля от лица меценатов. Это я выяснил в танце, прижимаясь к ней всем телом под звуки аргентинского танго. Значит, мы оба свободны! И от нахлынувшей радости я поцеловал её плечо. Она сделал вид, что удивилась, но вырываться не стала. Закончив танго, она, опуская свою руку, как бы невзначай провела ею по моей мускулистой спине. В густой темноте парка веранда светилась жёлтым манящим светом. Шампанское смело все барьеры и разговор стал общим. Я отходил и снова возвращался к ней, изображая курортную беспечность. Она вела себя непринуждённо, но казалась неприступной. Недосягаемой. Лето выдалось настолько жарким, что даже в этот поздний час хотелось окунуться в вечернем прибое. И не мне одному. Спускаясь в шумной толпе гостей к морю по крутой каменной лестнице, я протянул ей руку и, ощутив изгиб её прохладной ладони и тонкого запястья, совсем потерял дар речи. Глубокий песок пляжа заставлял нас терять равновесие и мы то и дело оказывались в объятиях друг друга. Казалось, мы стремились к этим падениям, так они нам были приятны. Наконец мы соприкоснулись губами и были поражены их сладости, влажности, упругости и мягкости одновременно. Волны окатывали нас прохладной пеной до тех пор, пока не накрыли с головой. Но это вызвало у нас гомерический хохот и необузданный восторг. Наверное, мы чего-то намешали в бокалы или съели случайно какой-то дурман. Магнетизм прикосновений нарастал с такой силой, что мы не отпускали объятий. Не говоря ни слова, мы пошли обратно на виллу и долго поднимались по крутой каменной лестнице. Её сочные округлые бёдра призывно качались прямо перед моим лицом и я прикасался к ним губами каждый раз, когда она делала очередной шаг на
верхнюю ступеньку. Её голень, остававшаяся внизу, напрягалась, приобретая стройный рельеф. Я поцеловал её в изгиб под коленкой и она звонко захохотала. Вилла была безлюдна. Только две пожилые официантки убирали со столов посуду с тихим ритмичным перезвоном хрусталя и фарфора. Мы переглянулись и поднялись наверх. Посреди огромной спальни под изломанным шатром крыши в лунном свете простиралась широкая кровать. Она упала на неё, широко раскинув свои нежные, гибкие руки и, воздев их вверх, позвала меня. Я лёг рядом и обнял её бёдра, уткнувшись своим лицом в её живот. Её пальцы перебирали мои волосы, вызывая во всём теле неистовую дрожь. Вытянув вверх ногу, она освободила бедро от шёлка и прикоснулась им к моему лицу. Я целовал его, с каждым поцелуем поднимаясь всё выше к её изумительной лодыжке. С ловкостью цирковых факиров мы сняли друг с друга одежды, обнажая свои загорелые тела. От прикосновений кружилась голова и мутился взор. Сладкая нега растекалась по всему телу. Губы приобрели такую мягкость, что их было страшно сжимать. Нежность поцелуев стала походить на дуновение ветерка. Тугой шёлк её волос источал тепло и аромат ягнёнка. Лёгкие прикосновения её пальцев вызывали стальные напряжения моих мускулов. Обняв четырьмя пальцами её запястье, пятым я гладил её ладонь и чувствовал, как неистово пульсирует под кожей её кровь. Гладя её по руке и скользнув по плечу, я накрыл ладонью её грудь. Ощутив её дрожь под своей рукой, я кончиками пальцев прочертил линию по её животу, бедру, колену, стиснув пальцами её лодыжку. Там тоже слышались стеснённые толчки. Нежно прикоснувшись к её икрам, я провёл пальцем под коленом и с силой сжал всей ладонью её смачную ляжку. За упругими, округлыми холмами и бархатными впадинами открылась сладкая, манящая бездна. Я вошёл в неё всем своим существом и она тихо застонала, распустив объятия. Прижавшись к ней всем телом, я дрожал от сладких судорог. Телотрясение продолжалось до тех пор, пока мы не потеряли сознание. Очнулись мы в объятиях с ощущением просыпающейся плоти и снова начали ласкать друг друга поцелуями и поглаживаниями до мурашек. Мы засыпали и просыпались в объятиях несколько раз, пока нежные звуки флейты не заставили меня открыть глаза. Я лежал на широкой кровати среди скомканных простыней совершенно один. Геометрические узоры дубовых балок потолка постепенно вернули меня в сознание. Я вспомнил, что нахожусь в доме отдыха и понял, что заработала радиотрансляция. Доброе утро, товарищи отдыхающие! Начинаем утреннюю гимнастику. С трудом приоткрыв веки, я озирал не знакомые предметы. Звуки флейты сменились резкими стуками по клавишам фортепиано. Я лежал один в огромной постели немецкого рейхсмаршала и вспоминал обрывки вчерашнего пиршества страсти. Её нигде не было. Куда она исчезла?! Не в плен же её забрали?! Я упал на кровать и старался пробудить помрачённое вином сознание. Подушка источала тонкий аромат её волос, напоминающий горький запах полевых трав, выжженных прибалтийским июльским солнцем. Я долго лежал и не мог надышаться этим пьянящим ароматом. Когда я спустился в столовую к утреннему кофе, там уже собирался заспанный артистический люд. Красавцы-чечены Ваха и Ахмет подкатили со своими абреками на отмытых до блеска мерседесах. Шурочка была весела и зазывала всех на поездку в Ниду, на дачу Томаса Манна, на копчёного угря. Когда я начал задавать ей наводящие вопросы о её обворожительной подруге, она с плохо скрываемой радостью сообщила, что я опоздал, что мой поезд, а вернее сказать, самолёт уже улетел. Утром Шурочка проводила её в Тель-Авив и теперь может спокойно веселиться с гостями. Я стоял на высоком берегу виллы Геринга, смотрел на волны Балтийского моря, сверкающие на ярком полуденном солнце, на чаек, носившихся над волнами и никак не мог ощутить те чувства, которые испытал прошлой ночью. Но это не похоже ни на запах моря, ни на вкус кофе, ни на прикосновение ветра. Это не похоже ни на что.
Сексотрясение Сирень распускала свои почки и издавала нежный аромат. Наступали Первомайские каникулы, оставшиеся в подарок от родителей, от тех, кто штыками завоевал советскую власть, с «катюшами» испепелили фашистов и полегли с миром в землю своей многострадальной Родины, так и не дождавшись земного благоденствия. Теперь их дочки не знали, куда себя подевать целых десять дней с 1го по 9-ое мая и кому показать обновки с вещевых рынков. Приоткрывшиеся двери в безбрежный, полный приключений и наслаждений капиталистический мир, сильно расширяли праздничное меню пост-совковой интеллигенции. Салат «мимоза» под виски польского разлива, копание грядок на садовом участке и концерт в БКЗ «Октябрьский» теперь могли быть украшены путёвкой в многозвёздочный отель где-нибудь на морских побережьях Турции, Египта или Греции с опцией «всё включено». Именно в тот момент, когда я мучительно искал достойного применения этим завоеваниям своих отца и матери, прямо на Невском проспекте меня обхватил за бока какой-то здоровенный плюшевый мишка и буквально затащил в туристическое агентство. Миловидная внучка в трикотажной красной шапочке по сходной цене предлагала горящие путёвки на остров Крит с посещением «вулкана любви» – Санторини. Я был настолько готов заглотить эту наживку, что уговаривать меня было не нужно. Ещё в самолёте я приметил одну туристку, сильно побывавшую в употреблении, но ещё очень смазливенькую. Поэтому, когда на третий день греческого вояжа я спустился к бассейну в своём длинном халате и, окунувшись, сел за столик выпить утренний кофе, сразу заметил её в компании трёх соотечественниц. Они беззастенчиво обсуждали меня с видом присяжных заседателей. Сразу было видно, что это выращенные компартией активистки типа «неразлейвода». Они привыкли за годы советской власти жить и передвигаться втроём, особенно в местах скопления враждебных буржуазных элементов. Столики наши стояли в такой близости, что не было нужды подходить к ним, чтобы завязать разговор. – Как вам греческое море, девушки – произнёс я заготовленный штамп. Они защебетали все сразу, так что я ничего и не понял. Да мне это было и не нужно. Я знал прекрасно, что море отличное, пляж из мелкой гальки, катера, яхты, омары в ассортименте. Это был маленький курортный городок Геркуланос, каких много на Крите и, которые своим уютом обволакивают, как домашние тапочки. Или халат. – А что это вы в столовую спускаетесь в халате – съязвила мне та из подруг, которой лучше было бы самой утопиться в море. Она вела себя с той имперской наглостью, которую воспитали в совках уроки патриотизма. Она больше других ждала импортного курортного романа и искала его согласно своим представлениям о привлекательности и соблазне. – А вам в шортах в столовку не стыдно ходить? – сказал я и подумал, что можно было бы ещё пройтись и по их расползшимся фигурам, но остановился. При этом я заговорщически подмигнул той, которая была симпатичнее остальных подружек и встретил одобрение в её взгляде. Ввязываться в совковую коммунальную распрю на греческом курорте не входило в мои планы и я поспешно покинул поле бойни. Тем более, что надо было собираться на экскурсию в Ираклион. Насмотревшись взахлёб минойской архитектуры и мозаики, я присел перекусить и выпить вина в ресторанчике на берегу. Обсасывая хвосты креветкам, я любовался стенами старого порта с мачтами парусников. За портом возвышались громады современных теплоходов, так диссонирующими со старинной архитектурой порта. Официант объяснил мне, что эти паромы каждый вечер отплывают в Афины и возвращаются на следующий день. Мне не так хотелось посетить Афины, как испытать то чувство, которое, наверное, и есть свобода, когда ты делаешь то, чего пожелал в эту минуту и это в твоих силах. Я купил
билет в спальную двухместную каюту и пошёл любоваться закатом с шестой палубы этого океанского монстра. Рано утром в полной кромешной темноте мы причалили в порту Афин. Надежда увидеть Акрополь в лучах восходящего солнца с палубы подплывающего корабля растаяла в ночной предутренней мгле. Но уже через считанные минуты сахарно-белые с красной обливкой Афины лежали у моих ног. Подъехавший на пролётке кучер предложил мне за тридцать долларов утреннюю прогулку вокруг Акрополя и повёз меня по узким улочкам к олимпийскому стадиону. Широкий проспект был забит машинами, но это ничуть его не смутило, и он отчаянно погнал кнутом свою кобылку под колёса мерседесов. Я восседал на коляске, возвышаясь над стоящим потоком автомашин, как индийский раджа на слоне и мечтал только о том, чтобы с правительственным кортежем не появился друг моей юности Володя Путин в ранге бессменного президента России и я не помешал ему своей экскурсией вершить мировую политику. Он бы мне этого не простил. Впрочем, как и всего остального. Вернувшись к Акрополю, я выпил чашечку чёрного кофе в знаменитом афинском кафе и окончательно отошёл от ночного кошмара. Не испытываю я покоя, путешествуя на летающих и плавающих саркофагах с небоскрёб величиной. И аппетит у меня возникает не тогда, как у многих, когда я поднимаюсь на их борт, а когда благополучно схожу. Громада утёса, на котором возвышался Акрополь, белокаменный город на склоне холмов, синее море вдали и узкие, тенистые улочки, позволяющие хоть немного укрыться от палящего зноя, напомнили мне уроки географии и истории в средней школе. Я потоптал своими ступнями мифы древней Греции, посидел на скамьях античного театра, освежился в струях фонтана и спрятался от солнца в музеях Акрополя. К вечеру маленький быстрокрылый самолётик вознёс меня к небесам и переместил в Ираклион, ставший родным и знакомым. Стрёкот цикад быстро убаюкал меня и погрузил в безмятежный критский сон. Окно моего номера выходило в оливковый сад. Вдали синело море. Белел одинокий парус. Утренний бриз звал к приключениям. Гостиница была маленькой и уютной и находилась довольно высоко в горах. Вечерами я чередовал прогулки вдоль моря, где от разодетой толпы туристов, снующих по променаду и перебегающих от одного кафе к другому, рябило в глазах, с прогулками в горные селения с их благостной тишиной, неспешной атмосферой ресторанчиков, ленивыми официантами и прекрасной панорамой на море и оливковые сады. Собеседницу в этих местах найти было не трудно, но меня больше прельщала та тишина, которую я обретал в одиночестве. Появившись через несколько дней на берегу нашего гостиничного бассейна, я вызвал у окружающих бурю восторга и не здоровый интерес. Как рыбы по приманке, они по мне успели соскучиться, не успев распознать потаённые черты моего характера. Особенно радовалась та из тройки, которой не понравился мой любимый длинный льняной халат цвета индиго. – Где вы пропадали? – заявила она тоном парторга. Мы записали вас в экскурсионную группу на Санторини и вы должны внести сто долларов. – Ой! А я не просил. Я боюсь морских прогулок – пошутил я. Парторг позеленела под свежим загаром и изменилась в лице. – Нет, нет. Я пошутил. Сейчас принесу деньги. Когда на горизонте появились острова, я сидел в баре в окружении трёх соотечественниц, совершенно свободных от оков социализма. Без оглядки на стукачей они выпили шампанского, квантро, текилы, французского красного вина из провинции Бордо, пива и кофе со сливками. Расплатившись, я вышел за «девушками» на палубу лайнера полюбоваться чудом света. На черных, пепельных осколках, торчащих из синевы моря, украшенных белыми пенистыми барашками домов и церквей, жили какие-то люди. Наверное, изгнанники.
– Спасибо за угощение – радостно сказали девушки дуэтом. – Мог бы и коньячком угостить – с укором посмотрев исподлобья, сухо бросила мне парторг. – Мог бы, конечно. Но на островах проблема с клозетами. – Фи! А ещё в шляпе! Санторини был похож на ласточкины гнёзда на крутых окаянных обрывах. Ощущение отчаяния меня не оставляло даже в самых уютных кофейнях. Там, посреди океанской пучины, на обломках вулкана с отвесными стометровыми скалами живут и обнимаются люди. Как и те, которых унесла огнедышащая лава две с половиной тысячи лет назад, даже не думают о том, что обнимаются, быть может, в последний раз. Экстремалы. Когда очередным погожим утром я плыл перед завтраком в бассейне, пришёл менеджер автомобильного агентства и вручил мне ключи от машины. – Ваша машина у входа, сэр! Приятного путешествия. Мои соотечественницы подавились блинами и вытаращили глаза. Было видно, что они приняли происходящее за спектакль в Большом театре и ждали когда запоют тенора. Вместо этого я сообщил им, что еду на южную оконечность острова полюбоваться пальмовыми рощами и океаном. – Хотите со мной, Аня – предложил я симпатяшке. – А мы? Я хочу – возопила парторг. – К счастью, в машине только два места – отрезал я. – У вас родстер? – поинтересовалась парторг. – Нет, тостер! Машина стояла у входа и вызывающе сверкала красным лаком. Я выбрал лучшее, что было в агентстве, и был это двухместный Хондай. Я поднялся в номер переодеться и, встретив в холле Аню, спросил, поедет ли она со мной. – Я очень хочу, но они меня съедят – залепетала Аня. – Съедят-то они вас всё равно. Вот только до или после? – Вы думаете? – Я уверен. – А что же мне делать? – Получить удовольствие. – Тогда поехали. Хондай так резко рванул с места, что мы не успели заглянуть в глаза Аниным подругам и увидеть там искры восторга. Дорога была свободной и машина неслась стрелой. Потом дорога вильнула в горы, предлагая осмотреть ландшафт, и снова спустилась к морю. Через двадцать минут мы въехали в городок Агиос Николаос в живописной бухте с высокими скалистыми берегами. По берегам пристроилось множество ресторанчиков. Я предложил выпить кофе и полюбоваться пейзажем. Аня была веселой, доброжелательной женщиной лет сорока – сорока пяти. Выяснилось, что она замужем за военным, человеком честным, но скучным. Он помогает ей воспитывать своих двоих детей и беспокоится о её здоровье. С подругами по работе он даже отпустил её за границу. И теперь Аня была уверена, что подруги её заложат. Она была моложе и симпатичнее их. Но отказаться от соблазна не смогла. Однообразная жизнь её задушила. Аня ждала от жизни большего. Аня ждала праздника. И не знала в чём он. Как он выглядит. Машина виляла по горному серпантину и замирала на перевалах, а потом устремлялась вниз, мягко сдерживаемая тормозами на поворотах. Голова одинаково кружилась от взгляда в пропасть и на широту морского горизонта. Мы разглядывали голые каменистые спины необитаемых островов и придумывали для них архитектуру своих замков. Мы останавливались в деревенских тавернах и наслаждались запахом свежего печёного хлеба. От Аниного звонкого смеха у меня закладывало уши.
Спустившись с гор, мы помчались по ленте дороги среди выжженных степных просторов и, наконец, ворвались в пальмовые рощи на белоснежном песке, омываемом изумрудным морем. Солнце подбиралось к горным вершинам, но было ещё жарким. Мы бросились в прохладное, прозрачное море и упивались его свежестью. Мы поднялись на вершину мыса и перед нами открылась безграничная ширь воды. Где-то там, вдали должна находиться Африка, но в дымке моря её не было видно. Возвращались мы в сумерках, на закате, в ночи. Но Аня ничего этого уже не видела. Она тихо спала. Несколько дней мы не виделись. Я ездил в Ханию, бродил по горам, плавал на яхте. Однажды мы столкнулись на променаде, но я не стал заводить разговора с их партгруппой и отделался шутками. Кожа покрылась бронзовым загаром, мышцы обрели упругость. Пора было собираться домой, на петербургское болото. Пора было делать дела. Я купил вина, сыру и фруктов, собираясь провести вечер на своей террасе. Наступило 17 мая и я хотел побыть один. В дверь тихо постучали. На пороге стояла Аня. – Я хочу тебя – выпалила она и прижалась ко мне всем телом. – Бери. Я твой. Ни в чём себе не отказывай. Мы выпили вина и Аня сняла свой сарафан, открыв выставку коллекционного нижнего женского белья. Бельё было чёрным и хорошо гармонировало с её загорелым телом. Я напрямую спросил Аню про мужа. – Я не изменяла ему все двадцать лет. Но я очень хочу узнать, как это бывает с другими. И Аня, готовая к грехопадению, прилегла на диван, протянув ко мне руки и отвернувшись к стене. Новая поза, далёкая от той привычной при исполнении супружеских обязанностей, сковывала и пугала её. От страха Аня закрыла глаза и ждала от меня каких-то экзотических действий. Я обнял её, провел рукой по прованским кружевам, обтягивающим её бедра, и... страшный грохот раздался в коридоре. Казалось, что дубовую дверь вместе с петлями вырывает огромный одноглазый циклоп. Через несколько мгновений всё прекратилось и наступила зловещая тишина. – Это мои подруги – дрожащим голосом произнесла Аня. Я решительно открыл дверь и шагнул в коридор навстречу провокаторам. В коридоре никого не было. Я вернулся и обнял Аню. Она была напугана, дрожала, но из последних сил тянулась к своей порочной цели. На улице послышались крики. Шум нарастал. Возгласы, плач, истошные крики. Я налил в бокал вина и вышел на террасу. Внизу, прямо передо мной стояла огромная толпа орущих и размахивающих руками людей. Кричали не понятное, на чужих языках. Видимо так и выглядело Вавилонское столпотворение. Я подумал, что празднуют критскую свадьбу и приветливо помахал народу рукой. Пригубив вина, я с наслажденем взглянул окрест. Все улицы были забиты кричащим народом. До чего же интересно познавать культуру разных народов планеты Земля. Внизу в толпе я увидел возбуждённую «парторга», которая махала платком и неистово орала: – Землетрясение, землетрясение! Выходите скорее на улицу! Все на улицу! Комната была пуста. Аню как ветром сдуло. По стене шла трещина в палец толщиной. «Вот и сходили за хлебушком», вспомнил я цитату из старого чёрного анекдота и, наспех прихватив вещички, пошёл пробираться к выходу. Содом и Гоммора какие-то. Нужно бежать отсюда, не оглядываясь. Не оглядываясь! Нет, такой хоккей нам не нужен!
Честихранитель Никите Михалкову – кинорежиссёру и семьянину. Не скажу, что Никита был в Питере частым гостем, но когда случалось ему приехать на берега Невы, «Астория» ходила ходуном. Я был неизменным соучастником этих посиделок на правах аборигена. Я знал каждую собаку в Питере. Вернее каждую собаку женского пола. Мог вызвонить любого специалиста по широкому кругу вопросов. Антиквариат, валюту и фальшивые документы люди приносили в течении получаса. Встреча в Смольном на следующий день. Приём у Григория Васильевича Романова организовать не пробовал, но Владимир Яковлевич Ходырев только казался таким строгим. Дело, конечно, было не в деньгах. Вернее, не только в деньгах. В тот раз Никита приехал на кинопробы к Игорю Масленникову. На Ленфильме запустили «Собаку Баскервилей». Ни Вася ли Ливанов присоветовал Игорю Фёдоровичу попробовать на роль сэра Генри признанного русофила и русофоба Никиту Михалкова. Вот таким и должен был быть американец английских кровей. Питер и его атмосфера вечной полярной ночи ещё была так свежа в ощущениях у Никиты, что, несмотря, на солнечные осенние денёчки он прятался в ресторане «Зимний сад». Вокруг него ютились разные люди. Прошлый год он провёл в Питере, снимая свой шедевр об Обломове и Штольце, заведя много нужных и не нужных знакомств. Киногруппа жила тогда в гостинице «Советская» и возвращаясь к ночи со съёмок, устраивала весёлые и долгие посиделки в ресторане на последнем этаже. Люди обедали, просто обедали, а между тем складывались их судьбы, разрушались жизни. И в этом С Антон Павловичем трудно не согласиться. Мы сговорились, что я зайду в киногруппу «Собачки Баскервиллей» после четырёх часов и мы с Никитой «слетаем» в Сестрорецк прогуляться верхом по парку. Аркаша Тигай, второй режиссёр на картине, привёл Никиту из павильона и тот стал беседовать с директором Прусовским о дальнейших действиях по оформлению контракта. Дверь приоткрыла миловидная девушка и попросила Никиту выйти на минутку. Честно говоря, я подумал, что она хочет взять у него автограф и продолжал тупо смотреть в стену. Там висели разные фотографии по теме фильма. Но громкий и настойчивый женский голос в коридоре заставил меня выйти. Она стояла перед Никитой и утверждала, что родила от него ребёнка. Потом вынула из кармана пальто какой-то флакончик и попыталась его открыть другой рукой. Приглушив стыд и стеснение, я схватил её длинные распущенные по спине волосы и плавно потянул за них вниз. Девушка осела и, истерично завизжав, начала корчиться на полу. Собралась толпа киношников и, скрутив девушке руки, они стали вызывать милицию и скорую помощь. Никиту поразила моя решительность и сноровка, и с этого дня он стал считать меня своим спасителем. Обстоятельства моей жизни заставили меня покинуть свой дом и согласиться с предложением Никиты помочь ему по работе в студии ТРИТЭ. Частное предпринимательство в России только входило в моду и таило в себе множество подводных рифов. Его студия, созданная на паях с Рустамом Ибрагимбековым, терпела убытки. Только что отснятый фильм «Утомленные солнцем» тащил за собой непомерные долги и ни одной компанией прокатчиков не покупался за приличную цену, несмотря на успех в Каннах. Было решено прокатывать его своими силами и начать, сам Бог велел, с премьеры в Нижнем Новгороде, где фильм и снимали. К тому же молоденький губернатор Боря Немцов, не избалованный московской элитой, обещал щедро принять гостей. С помощницей Михалкова по Фонду культуры Таней Шумовой мы за неделю выехали в Нижний готовить это ответственное мероприятие. Парились в бане у Володи Седова, вечерами сидели в баре ночного клуба известного предпринимателя Андрея Климентьева, где часто пела моя любимая Лайма Вайкуле. В роскошном здании Театра Юных Зрителей установили проекционную аппаратуру и широкую аллею, ведущую ко входу, устлали
красной ковровой дорожкой из разорённого Областного комитета коммунистической партии СССР. Недлинной вереницей перед стоящим на возвышении Никитой прошлись почётные гости во главе с Сергей Фёдоровичем Бондарчуком с супругой. Замыкал процессию высокий стройный джентльмен с большим букетом. Подойдя поближе к Михалкову, он отбросил букет и обнажил сверкающий кухонный нож. Оказавшись за его спиной, я, ухватив парня за воротник пиджака, осадил его на землю и завернул руку. Подскочил милиционер и мы оттащили мстителя в сторонку. Он разрыдался, сквозь слёзы что-то причитая про свою совращённую дочь Еву. Оставив его на попечение ментам, я вернулся в зал, где Сергей Фёдорович произносил дифирамбы преемнику российской кинематографической славы. Когда вслед за этим мы приехали к Шурочке Яковлевой на фестиваль «Янтарная пантера», она сразу на аэродроме представила нас своим чеченским друзьям и спонсорам фестиваля. Они подъехали на белом лимузине прямо к самолёту, подчеркнув разницу в правилах и понятиях между Москвой и Калининградом. Мне казалось, что лучше бы держаться от них подальше, но Никита полез с ними брататься и прижиматься грудями. Любил он якшаться с криминалом, катить у них под своего. Козырным у чеченов был стройный, худощавый красавец Ваха Абдулхалимович Магомадов, лет сорока от роду. Каждое утро Ваха и его абреки подъезжали за нами на шикарных мерседесах и везли на Куршскую косу, проходя погранзону с той лёгкостью, с которой острый нож проходит сквозь масло. Веселье и щедрость царили сверхъестественные. Алиса Признякова, подружка Михалкова, чувствовала себя в стране чудес. В Ниде нас принимал его литовский партнёр Витас и расточал перед нами кавказскую щедрость. Мои сомнения прояснились, когда в последнее воскресение июля, в Балтийске праздновали день ВоенноМорского флота. Ваха пригласил нас на крейсер и представил Никиту командующему Балтийским флотом, как своего лучшего друга. Мимо крейсера проносились торпедные катера, сновали быстроходные яхты, гремели залпы салюта и духовой оркестр. Спустя месяц в Москве, в студии ТРИТЭ в Малом Козихинском переулке появился Ваха с абреками, в белом смокинге с белой бабочкой и был принят, как шейх арабских эмиратов. По просьбе Никиты я выполнил ряд его поручений и связал Ваху с высокопоставленными людьми. Были некоторые коммерческие сделки в Чарабанке и других злачных местах. Принял их у себя и Юрий Михалыч. С жадностью голодных волков кавказские предприниматели скупали квартиры. Потом всё стихло и чеченский след занесло снегом. Пришла зима. Весной 1995 года Никита вызвал меня в кабинет и сообщил тревожно, что Ваха исчез с горизонта и не отвечает на звонки. Уже полгода. А осталась не возвращённой сумма долга в пятьдесят тысяч долларов. Деньги небольшие, но хотелось бы их вернуть. Из принципа. Долго я искал Ваху по телефонным справочникам и разным совместным знакомым. Известия не радовали пунктуальностью связей и верностью обещаний. Его литовский партнёр Витас, телефон которого на всякий случай я срисовал в Ниде, заныл, что абреки его кинули и он больше знать их не хочет, но дал контакт в Киеве, где он однажды у них ночевал. По своим киевским друзьям я пробил этот телефончик и взял его на заметку. После нескольких месяцев поисков и вычислений я вышел на Ваху и услышал его растерянный голос. Судя по этому голосу, мне он был не рад. Но я мог ошибаться. Подозрительный я с детства. Оказалось, что он давно мечтает вернуть Никите долг, но не знает, как его застать дома или в студии ТРИТЭ. Сказав, что завтра будет в Москве и позвонит обязательно, он снова пропал, как сквозь землю. У Никиты уже был похожий случай десятью годами раньше с финским предпринимателем по имени Матти Грюнлун. Кода после долгих поисков у питерских комсомолок, я отловил того в отеле «Европейская», он сбивчиво объяснил, что выполнял все указания вкладчика и деньги прогорели при неудачной сделке. Крыть тогда мне было нечем. Тут история была похожей. Ваха объяснил мне, что тот товар, в который они с Никитой вложили деньги, накрылся медным тазом и он ничего ему не должен. Когда я попросил Ваху объясниться с Никитой
лично, он сослался на жгучий стыд, который терзает его чеченскую совесть. У них на Кавказе так не принято. Ситуация заходила в тупик. Летом 1996 года в процессе подготовки маршрута выступлений в агитбригаде эстрадных звёзд по выборам Ельцина я снова отметил на карте самый западный город на берегу Балтийского моря и по рекомендации одного московского чина Александра связался с представителем компетентных органов. В числе прочих, необходимых в таких мероприятиях вопросов я попросил его оказать мне ещё одну услугу. Шурочка, узнав о нашем приезде по такому поводу, сообщила об этом Вахе и вскоре я услышал в трубке его бархатный голос. Узнав о здоровье всех родственников, я слёзно просил его разобраться с моим обидчиком и обманщиком в Польше. Оказалось, что Ваха не может выехать в Польшу уже целый месяц по причине отсутствия визы. И, если я помогу ему в этом вопросе, он обещал привезти мне поляка в коробке из-под конфет. Условия моей помощи не превысили сумму упомянутого долга. Чужого добра мне не нужно. Несколько раз мы договаривались встретиться в Москве, но не случалось. Потом Ваха назначил мне встречу в «Паланге», в отеле на берегу моря. Я согласился и сел в самолёт. Я приехал со своей литовской подружкой Инной, которая встретила меня в аэропорту Вильнюса и отвезла в Палангу на своём «Форде». Подъехав к маленькому отелю Атгирис, мы выпили кофе на террасе, прошлись по берегу. Усадив её в машину и попросив подождать, я вернулся в отель. Ваха появился через час, когда уже смеркалось. Мы обнялись и пошли к морю. За нами поодаль шли его абреки. Говорили об изящном. О его новом «Бентли», о жене, о детях, о войне в Чечне, которая всех задолбала, о Шурочке, которая решила вернуться в Петербург, о янтарной комнате, которую ищут в окрестностях Кёнигсберга. Он даже вспомнил ту давнюю историю со съёмками фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих», которую ему поведал Ахмет. Дело там заключалось в обиде чеченов на то, что, пригласив их на съёмки и собрав с них по три рубля, Михалков не показал их лиц на экране, вырезал всё в монтаже. Тогда чечены подали в суд и посадили администратора киногруппы Михалкова, который собирал с них деньги, но Никиту им было не достать. Потом Ваха подозвал Исмаила и тот протянул мне рулон баксов, перетянутых резинкой, с трудом умещавшихся в руке. Ваха посмотрел на меня и сказал, чтобы я всё объяснил Никите правильно. Я обещал. Мы снова обнялись и я пошёл в темноту, где светился красными фонариками Иннкин «Форд». Никита сдержанно улыбнулся и честно, по-братски поделил куш. Потратить деньги мы решили по-разному. Я собрался во Францию к своей подружке, которая присмотрела мне дешёвенький домик недалеко от Дёвиля, а Никита перед тяжёлыми съёмками «Сибирского цирюльника» хотел оттянуться в Нижнем Новгороде у своего хлебосольного друга Седова. Вышла заминка. Ехать он туда хотел со своей юной подружкой Алисой, с которой уже второй год крепко дружил. Но для его домашних Алиса числилась моей девушкой, а я старым развратником, несущем пакость в их уютный, чистый дом. Я этим обстоятельством мучился, выслушивал разные упрёки от жены Никиты, когда мы вместе ходили на причастие в церковь Николы в Аксинино, и обещал этот блуд прекратить. Обещал Тане, себе и Никите. И на этот раз решил обещание сдержать. Сказал Никите, что не могу с ним поехать, потому что не хочу. Его барский гнев нарвался на мой. Всё было кончено. Двадцать лет дружбы, совместных причастий, гомерического хохота, изнурительного труда разлетелись осколками ядрёного коммунального взрыва. Дом я не купил, хотя он мне очень понравился. Не смог в старости, обессилевший, покинуть Родину. Не хватило сил. Алиса ушла от Никиты к Андрею Ананову, с которым тот взасос дружил. Чеченская война закончилась всенародным братанием и возведением новых домов и мечетей. На наших кладбищах прибавилось могил. Никита подружился с Борей Березовским и поехал с ним в Чечню спасать пленных. Потом на экраны вышел фильм «12». Не то полдень, не то полночь, не то группа новых апостолов. Метафора чегото очень значимого, высоконравственного. Видимо о защите человеческой чести и
достоинства. А может о национальном вопросе в России. В назидание потомкам. Я, правда, его не видел. Не хочу. Post Scriptum. http:))www.newkaliningrad.ru)news)incidents)k169878.html Довольно внушительная чеченская диаспора (около 800 человек) в Калининграде, по оценкам правоохранительных органов, ведет себя законопослушно, занимается бизнесом, в криминал не лезет. По оперативной информации, даже вор в законе Хусейн по кличке Слепой во время краткосрочного визита в регион не смог их сбить с правильного пути, склонить к противозаконным поступкам. Лидер диаспоры – Ваха Магомадов, хоть и знаком сотрудникам управления по борьбе с организованной преступностью с момента появления в области (живет здесь почти 30 лет), но в поле зрения правоохранителей не попадал с 1999 года. Тогда УБОП возбуждал против него дело, которое впоследствии прекратили. Еще раньше Ваху задерживали на 15 суток за оскорбление дамы на почте в Октябрьском районе. В Калининграде в последние годы Магомадов появлялся редко, наездами, у него бизнес за пределами региона. Он купил рыболовное судно, которое вело промысел у побережья Африки. Потом корабль арестовали. Кстати, в свое время он закончил в Калининградском государственном университете юридический факультет. Причем учился на одном курсе с нынешним прокурором Октябрьского района Таисией Соловьевой. Знающие его лично люди отзываются о Магомадове, как о спокойном, рассудительном человеке. Ахмет Закаев, друг Ванессы Редгрейв и всех Чеченов. Снимался в фильме Никиты Михалкова «Свой среди чужих, чужой среди своих» в 1973-1974 году в г. Грозном вместе с моими студентами ЛГИТМиК чечено-ингушской студии, курса В.В. Меркурьева и И.В. Мейерхольд. Заместитель директора кинокартины «Свой среди чужих, чужой среди своих» собрал и присвоил деньги чеченских артистов массовых сцен в г. Грозном в 1973-1974 годах и был осуждён советским судом к шести годам колонии строгого режима. Никита Михалков, режиссёр фильма, сделал вид, что ни о чём таком, происходящем в его киногруппе, не догадывался.
Опасные гастроли Балет я любил с детства. С того сказочного новогоднего вечера, когда мама отвела меня в Мариинку на «Щелкунчика». В свадебном путешествии в Крыму в Доме отдыха ВТО в Мисхоре мы подружились с артистами балета из Большого театра Ирой Прокофьевой и Андреем Кондратовым и часто ездили на их спектакли в Москву. Для советских людей такой вояж был делом нелёгким и недешёвым, но очень престижным и увлекательным. Педагогом – репетитором у них была Галина Сергеевна Уланова и, чтобы прикоснуться к её гению, я часто посещал и их репетиции. В те годы я писал диссертацию по проблеме регистрации и оценки техники движений человека, продолжая труды ЭтьенаЖюля Марея, и мне было о чём поговорить с Галиной Сергеевной. Слава Богу, она мне в этом не отказывала. Много раз заметало снегом Россию и много раз снега оттаивали за прошедшие годы. В 1997 году люди снова жили в предчувствии катастрофы. Поставленный бандитами Ельцин еле шевелил языком, а жулики из семибанкирщины растаскивали по кускам Россию. Бесконечные ряды строителей коммунизма и победителей Гитлера, продающих из трясущихся рук всякий хлам тянулись вдоль улиц городов бывшего Советского Союза. Привычные профессии учителей и учёных народ нехотя менял на челночников и продавцов. Привыкали к бандитам, собирающим дань с бизнесменов, привыкали к откатам и засылам. Привыкали к уклонению от налогов, которые только что ввели в финансовую деятельность предпринимателей. Профессоров и доцентов новые русские опустили ниже плинтуса и моей профессорской зарплаты проректора не хватало, чтобы прокормить безработную жену и двоих деток-студентов. Три года работы с Никитой Михалковым по прокату его фильмов в городах и весях архипелага гуляк дали мне новую профессию по организации гастрольной деятельности. Мне показалось, что этим можно заработать немаленькие деньги. Получалось неплохо. Звонок приятеля с просьбой о помощи заставил меня нанести визит в Мариинсий театр. Махар, изложив суть просьбы, предложил мне стать импресарио и заняться гастролями балета в Лондон. Это было как нельзя кстати. От Михалкова я уже ушёл, а в Питере ещё ни к кому не прибился. Три года назад я уехал в Москву не от сладкой жизни. Жить дома тогда становилось невмоготу. Жена вертела хвостом перед новыми грузинскими делягами, потакала вольнице детей и стала для меня бывшей. Дочь после аварии восстанавливалась медленно. Нервы звенели у всех, как струны. В это время в июне 1994 года в Питер приехал Никита на Фестиваль Фестивалей. Людмила Томская устроила ему встречу со зрителями в Тосно и выплатила гонорар в триста долларов. В то время для Михалкова большие деньги. Никита приехал с девушкой и был весел и беспечен. Он закончил съёмки «Утомлённые солнцем» и сидел без копейки. В прокат картину никто не брал. Деньги прокатчики делали на американских боевиках. Кинотеатры переделали в Казино. Никита предложил мне взять в институте отпуск и заняться прокатом фильма. Я недолго думал и согласился. Манила возможность проехать по России и прильнуть к прихватизации. Жил я в скромном номере 14 гостиницы «Мосфильмовская», но большую часть времени проводил на Николиной горе у Никиты на даче в комнате Андрона на втором этаже старого дома с балконом в сад. Мы спланировали премьеру летом в Нижнем Новгороде, а потом – осенью в Москве. Получив прессу и рекламу по телевидению, предполагалось начать «чёс» с фильмом по стране. После череды предательств, с оголёнными, как искрящие провода, нервами я, наконец-то, расслабился и прислонился к плечу друга. А он к моему. Тогда в мае 1994 года на кинофестивале в Каннах с «Утомлёнными солнцем» в интервью по телевидению, в котором он объяснял такое количество врагов и нелюбовь к нему Элема Климова, Никита сказал на всё страну, что у
него есть только один друг – Коля Ващилин. Так мы и грелись под дождём, снегом, на вечной мерзлоте Норильска, на сухих ветрах Дагестана и промозглых туманах Владика. Премьера в Нижнем Новгороде прошла блестяще. Фильм показывали в Театре Юного Зрителя. ТЮЗ стоял на широкой площади и позволял создать торжественную атмосферу с шествием гостей по красной дорожке. Уютный зал располагал к просмотру, а предстоящий ужин на трёхпалубном теплоходе, дожидавшимся у пристани на Волге, создавал настроение беспечности и праздника. Гости собрались знатные. Цвет советской кинематографии и новороссийского бизнеса. После просмотра киногруппе, артистам и Михалкову устроили овацию, а Сергей Фёдорович Бондарчук провозгласил Никиту наследником советской кинематографической Славы. Шампанское било фонтаном, водка лилась рекой. Севрюжки и осетры в собственной икре манили гостей своими плавниками закусить своим телом в румяном, хрустящем блинчике. Митя Бузылёв рвал сердца приглашённых цыганскими романсами до первых лучей солнца. Мы с Таней Шумовой выпили за успех работы, которая кипела в наших руках и головах две недели. Конечно, при поддержке губернатора Бориса Немцова и купцов Нижнего Новгорода. Андрей Клементьев устроил приём в честь Никиты в новом ночном клубе, а Володя Седов прокатил всех на теплоходах до Макарьева монастыря, накормив всех стерляжьей ушицей с расстегаями. Первым, кто клюнул на наживку и пригласил нас к себе, был губернатор Ярославля Анатолий Лисицын. Тройник он почувствовал не сразу. Мы полетели с ним на его вертолёте. Комиссия по встрече выстлала на площади красную ковровую дорожку и махали букетами цветов. Приближаясь к земле, винт вертолёта создал мощный вихрь и красная дорожка начала подниматься как кобра, пытаясь замотать морским узлом винт вертолёта. Наша гибель стала неизбежной. Божией милостию ангел-хранитель изменил поток ветра и ковровая дорожка улетела в сторону Змеем-Горынычем под оглушительный дьявольский посвист винта, а мы благополучно приземлились. Надкусив хлеб с солью и прильнув с засосом к устам красавиц, мы напоролись на краснощёкого мужика со знакомым запахом перегара. Тряся Никите руку, он как заклинание бормотал «муж мэра, муж мэра». Оказалось, что его жена – мэр города Углича, а он просто очень рад. Жизнь у него удалась. С утра нам дали помолиться и позвонить в колокола, а потом стала отрабатываться схема приёма на многие годы проката фильма по городам необъятной России – баня, массаж, ответы на вопросы, кино, ужин в стрип-баре, плавно переходящий в завтрак. Когда губернатор Лисицын узнал цену вопроса, у него помутнели голубые глаза. Оказалось, что все кинотеатры в Ярославской области давно переделаны в Казино и показывать фильм негде. Я объяснил Коле Воронину, что они могут кино и не показывать, но оплатить покупку нескольких копий фильма – дело святое. Жалоба на мой зверский аппетит бескорыстному Никите к снижению цен не привела, но он получил исчерпывающую характеристику моей кровожадной личины. По нашему с ним сценарию он играл роль бескорыстного художника, а я кровожадного антрепренёра Карабаса-Барабаса. К утреннему отъезду наша парочка больше напоминала Лису-Алису и Кота-Базилио, сваливающих от деревянных человечков с их золотыми. Так мы и разводили всю Россию. Но…на всякую хитрую попку есть болт с резьбой. Объяснили мне это конкретные пацаны из Владивостока. Мои звонки и переговоры по телефону с представителями администрации края или области не открывали ширму и не обнажали истинных связей власти и бизнеса. А они везде были. Скажу больше – они везде были очень тесными. Приехать и уехать в какой-либо регион Российской империи под охраной милиции было полной иллюзией. Милиция стояла при встрече на третьем плане с верноподданным видом. На втором представители власти. А на первом – авторитетные люди края. Как они скажут, так и будет.
Во Владивостоке нас встречал Пудель. Заскорузлое совковое представление об определенном порядке на аэродроме улетучилось, когда с нашим Боингом Трансаэро сразу после касания шасси покатились рядом шестисотые мерседесы и сопровождали до полной остановки самолёта на стоянке у аэропорта. Из машин вышли люди в чёрных длинных пальто, а один лысый в норковой шубе. Мне стало страшно. Москва была далеко. Тихий океан с Марианской впадиной, глубиной в одиннадцать километров – совсем рядом. Я собрал волю в кулак и посоветовал Никите не садиться к ним в машину без меня. Именно это и случилось. Лимузин с Пуделем и Никитой улетел вдаль, поднимая столбики пыли. Меня вежливо посадили в мерседес и молча повезли на восток. Теперь он стал Ближним. Когда мы спустились в подвал, где по моим представлениям меня должны были замочить, на душе просветлело. Это было подземное царство Пуделя с огромным бассейном, каменными сводами в огненных бликах, парилками, барами и сонмищем голых русалок. Среди них я увидел Никиту, завёрнутого в римскую тогу, и на душе стало спокойно. Пригубив коньяку Хеннесси, по телу поползло приятное тепло и беспечность. Проявлять свои организационные способности я счёл неуместным. Категории пространства и времени исчезли из моего сознания. Жаркий пар раскалял мою кожу, а ледяная вода бассейна её остужала для того, чтобы прикосновения тёплых рук массажистки казались магическими. Когда, оторвавшись от сладостных губ, я услышал вопрос знакомого Никитиного голоса о баулах с киноплёнкой, я не мог понять, как он оказался на этом курорте. Пощёлкав пальцами перед моим носом, он попросил кого-то посмотреть за мной и исчез в густом тумане турецкой парилки. Разбудила меня горничная, очень похожая на вчерашнюю русалку, и подала горячий ароматный кофе в постель. Я спросил её имя, которое тут же забыл. Голова очень сильно кружилась. Она меня одела и повела к лифту. В холле меня ждал Никита с толпой мужественных моряков, норковых шуб, взбитых волос, капроновых чулок и длинных каблуков. После принятия на посошок жгучей ароматной жидкости стало легче и веселее. Меня разбирал дикий хохот. Погрузив меня в машину, незнакомый мужчина протянул мне пачку денег и шепнул «как договаривались». Сознания хватило, чтобы понять происходящее, и я по-деловому запихнул деньги за пазуху. Сильный ветер и огромный самолёт с ревущими двигателями подсказывали, что мы приехали на аэродром. Как на Эверест, я поднялся по трапу и вошёл в переполненный салон самолёта. Рядом со мной сел Никита. В проходе стоял Пудель и умильно улыбался. Принесли ящики с шампанским. Пассажиры стали пить здоровье Никиты и орать хором « К нам приехал наш любимый Никита Сергеевич дорогой! Никита, Никита, Никита! Никита, Никита, Никита!» Проснулся я от звенящей тишины. Двигатели самолёта мерно гудели. Рядом мирно спал Никита. Мы куда-то летели по синему небу. Шофёр Никиты Толя, по кличке «рафинад», вошёл в салон и стал выносить наши сумки. Уже в машине я спохватился и потрогал деньги. Они были на месте. Мы ехали молча, иногда переглядываясь и сотрясаясь от хохота. Вера подала ужин. Никитина тёща, улучив момент, когда он вышел на террасу, и подсев ко мне, спросила скрипучим голосом: – Молодой человек! Вы всё время будете с ним ездить? Вы что ему – жена? Вошёл Никита и спас меня от грубого ответа. Спал я без задних ног. На другой день мы приехали в студию и я созванивался с администрацией Норильска о покупке в прокат фильма «Утомлённые солнцем». Начальник отдела культуры постоянно кого-то переспрашивал и давал согласия по-нашему райдеру. Потом следовал вопрос о личном присутствии Никиты Сергеевича на премьерном просмотре фильма. Здесь начиналось недопонимание в итоговых гонорарах белыми и чёрными, налом и безналом. Потом переговоры прерывались на некоторое время до завершающего звонка о полном согласии сторон. Можно было заказывать билеты и лететь изучать географию родного края дальше. Норильск, Красноярск, Новосибирск, Тюмень, Якутск, Воркута, Самара, Киев, Алма-Ата....Райдер Михалкова распух и начинался с теннисной партии с ведущим теннисистом края. Никита в 1994 году, пока Шама с Отариком его не задвинули, был президентом Федерации тенниса России. Потом несколько ударов с
губернатором, потом баня, массаж и лёгкий завтрак. К вечеру, переодевшись в гостинице, мы ехали в местный дворец искусств и Никита довольно коротко отвечал на вопросы зрителей, не забывая похвалить Ельцина. Так он зарабатывал Его доверие и отмывался от дружбы с опальным вице-президентом России Сашей Руцким. Потом, запустив кинокартину, мы успевали на трезвую голову поговорить с губернатором и узнать, что можно ещё выкупить из госимущества по бросовой цене. Моментально выставлялись встречные просьбы к Кремлю. Дальнейшее таинство Никита старался переключить на себя, обводя мои интересы чертой оседлости. В каждом городе хозяева отмывали нас до бела, мы отмывали до бела их чёрные деньги, народ смотрел кино, жёны ареопага танцевали Никиту. Кто музыку заказывает, тот Никиту и танцует. Через год такой деятельности я понял, что спиваюсь. Окучивать Прибалтику мы начали с Таллина, оттянулись в Риге и приехали в Вильнюс. Сопровождала нас соблазнительная пышка, послушно притащившая в Ригу весь гонорар авансом. Там мы с ней и познакомились поближе. Конечно в бане. По-моему, мы понравились друг другу. Приехав в Вильнюс, мы это перепроверили и убедились в том, что не ошиблись. Премьера прошла удачно и мы стали навещать друг друга в Вильнюсе и Москве. Само собой созрел план приглашения в Вильнюс артистов разных жанров с целью просвещения литовцев и извлечения прибыли. Несколько успешных предприятий вскружили мне голову. Совершенно случайно пришлось встретиться с одним бизнесменом из Чечни в Паланге и получить с него солидный долг. По причинам безопасности я не хотел тащить деньги поездом в Петербург, куда решил заехать на выходные. Плотские радости открыли во мне к Инне сильное доверие и я решил оставить деньги у неё в Вильнюсе. Прогулки по Питеру возвращали меня к жизни. Проехав страну вдоль и поперёк, я не мог себе представить места, где мог бы добровольно остановиться и жить. Страна представляла собой какую-то Сталкеровскую зону с разрушенными заводами, высоковольтными линиями и залитыми нефтью болотами. И только здесь, в Питере, прогуливаясь по Невскому или вдоль Невы, я чувствовал себя достойным человеком, награждённым радостью бытия. В Мариинский я зашёл по делу. Маэстро Гергиев приглашал Никиту поставить оперу «Князь Игорь» и просил меня утрясти кое-какие вопросы. Директора балетной труппы Махара я знал давно и обрадовался встрече. Он стал рассказывать о нищенском положении артистов, о бандитском беспределе, а потом предложил мне организовать гастроли балетной труппы в Лондон. Не долго, думая, я согласился, но для начала решил порадовать фанатиков Вильнюса. Махар не возражал и мы ударили по рукам. Поезд в Вильнюс отправлялся в полночь. Визу в консульстве я оформил групповую с руководителем Махаром. Драгоценности Мариинского балета оживлённо ждали отправления поезда на перроне. Пришёл Фарух и сообщил, что Махар поехать не может. У него возникли проблемы. Мне не было обидно, что он просто меня кинул и не захотел тратить время на поездку. Конечно, я мог справиться и сам. Но групповая виза была мною оформлена на него и на границе литовские парни могли нас просто завернуть обратно. В середине ночи поезд остановился на границе в Пыталово. Наши погранцы пропустили нас без пыток, а вот литовцы, посмотрев на паспорт Махара, переданный им для проезда Фаруху, стали пристально вглядываться в моё крестьянское лицо. В это время я тарахтел, как кофемолка, приглашая их с жёнами на спектакль артистов балета за пятьсот километров в городе Вильнюсе. В этот день звёзды встали как надо и нам открыли семафор. Инна встретила меня с восторгом и поселила в моей любимой гостинице «Стикле». Фарух попросил репетицию для труппы и мы сразу поехали в оперный театр. Литовцы с радостью встретили наших и проводили их в репетиционный зал. Мы с Инной проехали по городу, посмотрели рекламу, заглянули в кассы. Билетов не было. Это сулило успех. Большой успех. Мы поехали в гостиницу и стали ждать вечера, наслаждаясь уютом.
Приехав за час до гала-концерта, я зашёл к директору оперного театра, чтобы договориться о расчетах. Аренда была мной оплачена заранее. Оставалось получить выручку с билетов и праздновать успех. Директор, хитрый и циничный литовец, развёл руками и сообщил, что ни одного билета не продано. Литовцы то ли не любят балет, то ли не видели рекламы, то ли у них кончились деньги на культурные мероприятия. Не сбавляя темпа речи он стал меня успокаивать и обещал за считанные минуты собрать полный зал своих знакомых, чтобы создать праздничную атмосферу для русских артистов. Инна сидела бледная. Я просил её нанять людей и продавать билеты самостоятельно, а она упиралась и убеждала меня в порядочности этого директора, который к ней очень хорошо относится. Рядом с Инной сидел Андрей в малиновом пиджаке, который тоже к Инне очень хорошо относился. Я своими руками и голосом должен был упросить директора наполнить зал людьми и обворовать меня до нитки. Мне ничего не оставалось. Я это сделал. Зал был полон, люди висели гроздьями на балконах. Несравненная Ульяна Лопаткина, прелестная Анастасия Волочкова, Юлия Махалина, дуэт Дианы Вишневой и Фаруха Рузиматова танцевали под несмолкающие овации. Что признала Инна, как свой просчёт, это то, что она забыла договориться о корзинах цветов для звёзд мирового балета. Ужин был прекрасным. Все ели с большим аппетитом. Где-то вдалеке ненавязчиво звучало пианино. Мне оставалось выплатить из своего кармана гонорар артистам, чтобы все были довольны гастролями Мариинского балета в Оперный театр Вильнюса. Грустным был только я. Попрощавшись с Инной, я был счастлив, что удалось забрать в баке свои деньги. В поезде я рассчитался с артистами и закрылся в своём купе, оставив их радоваться своему успеху и благополучному концу. В Пыталово поезд остановился и в вагон вошли русские таможенники. Два псковских нищих мужичка в кепках с зелёными лычками, ничего кроме Пыталово в жизни не видевших. Я сунул им свою декларацию и смотрел в темноту за оконным стеклом. Истошный крик таможенника разорвал ночную тишину вагона – Сто тысяч долларов? Изо всех купе вагона высунулись сонные рожи и уставились на меня. – Пройдёмте! Они долго вели меня по перрону и затолкали в какую-то собачью будку, которая у них считалась таможней. Один сел на табурет, закурил беломорину и стал пристально смотреть на меня, другой аккуратно пересчитывал деньги. – А поезд не уйдёт? – Осторожно поинтересовался я. – Поезд уйдёт, а ты останешься, – равнодушно заключил тот, что курил папироску. – Точно. Сто тысяч долларов. Поезд бесшумно тронулся и поехал в Питер. – А-а-а! – заскулил я, понимая, что они могут взять мои деньги, а меня мёртвого закопать в канаве на окраине Пыталово. – Номера сличай. Может он фальшак везёт? Так мы его определим в казённый дом. Таможенник с сухой, изголодавшейся рожей стал сличать номера сотенных долларовых купюр. А я начал молча, про себя, молиться Богу. К утру они закончили сверку. Фальшивых долларов не обнаружилось. Они отдали мне пачку денег и разрешили идти. – Спасибо. – процедил я. А как мне теперь добраться до Питера. – А скоро минский пойдёт. Садись и уёбывай. Спорить я не стал. Действительно, скоро подошёл минский. Проводница седьмого вагона посадила меня на боковое место за пятьсот рублей. Мне хотелось расцеловать её, как родную мать. Меня спас ОСКАР. Поездка в Америку на церемонию вручения призов Американской киноакадемии прервала череду банно-прачечных процедур. Это было похоже на отпуск, на заслуженный отдых в санатории Совета министров, на экскурсию в
страну линчевания негров и жёлтого Дъявола. Тринадцати часовой перелёт в ЛосАнджелес окончательно убедил меня в том, что живу я теперь в другом измерении. Покачивающийся пол салона авиалайнера стал для меня, как для моряка воздушного океана, родным и привычным. На земле меня покачивало из стороны в сторону. Даже на американской. Никто не знал, чем закончится этот бал у Золотого тельца. Продолжался он несколько часов к ряду. Сцена и часть зала работали как станки ткацкой фабрики, без остановок и перерыва на обед. Никита несколько раз выходил в фойе и пропускал дозу вискаря. Финал приближался. Публика пребывала в полном изнеможении. Самые острые шутки, от которых зал взрывался пару часов назад, вызывали только рокот приглушённого смеха. – И ОСКАР за лучший фильм на иностранном языке уезжает в РОССИЮ. ОСКАРА получает режиссёр и продюсер фильма «Утомлённые солнцем» Никита Михалков. – Зал взорвался аплодисментами так, как будто открыли огромную бутылку Шампанского, как будто, прозвенел будильник и все проснулись, как будто и не было этого изнурительного многочасового марафона выдачи призов, пения, плясок и длинных, трогательных речей. Никита вскочил с места, схватил за руку Надю и твердым, уверенным шагом пошёл на сцену под оглушительную овацию звёзд мирового кинематографа. Он стоял с ОСКАРОМ в одной руке, Надей, поднятой на другой, и слушал гром рукоплесканий самых обворожительных красавиц и неотразимых киногероев, улыбающихся такими знакомыми ослепительными улыбками.
Великий пост Прокат «Утомлённых солнцем» по России подходил к концу. Не осталось ни одного уголка нашей огромной обглоданной Родины, где бы мы с Михалковым не побывали с его фильмом. И Сибирь всю объехали, и Дальний Восток. Везде принимали Никиту с таким радушием, что овации в зале переходили в скандирование лозунга «Правь нами, Никита!» и «Никита – Севера твои!» Телекомментатор Киселёв на НТВ подлил тогда масла в огонь, и прослышав про намерения Михалкова баллотироваться в президенты России, сделал с ним большое интервью на эту тему. Михалков убеждал Киселёва, что, по сути, управление страной мало чем отличается от постановки спектакля в театре, а поэтому лучшим президентом будет он, Михалков. Справился же посредственный актёришка Рональд Рейган с ролью президента Соединённых Штатов Америки. Во Владивостоке местный авторитет по кличке Пудель с прицелом на будущее приехал провожать нас на аэродром, остановил самолёт на взлётной полосе, поставив поперёк свой джип и принёс с братками в салон несколько ящиков шампузы. Пока не накачал всех пассажиров за здоровье Никиты Сергеевича, самолёт не тронулся с места. Я уже планировал поездки в Киев, на родину к оператору кинокартины Вилену Калюте и к сценаристу Рустаму Ибрагимбекову в Баку, когда меня вызвал Михалков и сказал, что нужно уважить Ингеборгу Дапкунайте и съездить с картиной к ней в Вильнюс. Я согласовал с Ингеборгой сроки на начало марта 1996 года и нашёл компанию, которая согласилась нас принять на коммерческих условиях за хороший гонорар. Это были две русские девчонки Инна Точёнова и её подруга Наташа, процветающие на прокате артистов из бывшего СССР в столице независимой Литвы. Планировалось уложиться в два дня с ночёвкой. Прилетели мы под вечер и, забросив вещи в отель, поехали в кинотеатр. Было воскресение. Прощёное воскресение. Последний день масленицы. Улетая из Москвы, Никита расточал объятия и просил прощения у соратников по студии ТРИТЭ. В самолёте решили в чистый понедельник начать новую жизнь, как когда-то в школе с понедельника начинали начисто писать в новую тетрадку. Ингеборга с Никитой вышли после фильма и долго кланялись на аплодисменты. Внезапно зал притих и в проходе появилась рыдающая старушка с протянутыми руками, ковылявшая к Никите. Зал замер и смотрел на неё. Старушка подошла к сцене и протянула руки. Никита поднял её, как ребёнка на сцену и поцеловал. Ингеборга поднесла к ней микрофон и её рыдания стали слышны всему залу. Потом сквозь слёзы она произнесла сокровенно – Надя – это я! Зал взорвался громом аплодисментов. Они гремели в честь той маленькой девочки на экране, у которой завистливый и злобный чекист Митя только что навсегда отнял отца. Приём организовали в ресторане гостиницы, что могло облегчить наши полуночные блуждания по Вильнюсу. Но не тут-то было. Последний день масленицы нужно было догулять, как следует. Православные люди после шести вечера начинают заговение на пост, а те, кто уже налил по самый воротник, гудели до утра. Мы закончили омовением в сауне с нимфами и сифилидами литовского производства. Поутру сильно болела голова и хотелось опохмелиться. Литовские подруги принесли квасу и предлагали налить в него коньяку. По-русски они говорили неважно. Одну половину нужных нам слов лучше знала Инна, другую – Наташа. Поэтому мы ими менялись. Перед отлётом в Москву мы решили немного перекусить и попросили девушек заказать нам в ресторане какое-нибудь простое постное литовское блюдо, вроде варёной картошки. Принесли картошку под названием «цеппелины». Она и в правду напоминала своим видом немецкие дирижабли. Официантка, которая принесла картофельные дирижабли, вежливо предложила нам винную карту.
– Нет, нет, спасибо. У нас, православных, сегодня Великий пост начинается – сказал Никита. Мы жадно откусили картофелины и вытаращили друг на друга глаза. По щекам текло литовское сало. Оказывается, рукоделы-литовцы готовят эти «цеппелины» из картофельного теста, щедро фаршируя его свиным салом. Подняв глаза на смущённую хозяйку, Никита отчаянно махнул рукой – Наливай, прости Господи. – Благоприятного поста, батюшка – съязвил я. – И тебе не хворать, праведник.
Не хочу в Париж Не помню точно, когда появилась в моём мозгу эта навязчивая страсть. В детстве я не знал ничего про Париж. И уж тем более туда не хотел. Мороженое можно было купить и в гастрономе на Васильевском острове. Кино тоже показывали в «Балтике», на седьмой линии. Женская баня была в проходном на Съездовской. А чего было ещё хотеть в Париже?! Вспомнил! Ну, конечно же, это Жан Габен. В «Балтике» шёл фильм «Набережная туманов». Детям до 16 вход воспрещен! А это значит, показывают такое, чего и в женской бане не увидишь. Нужно было прорваться. Техника прорыва было отработана до деталей. Когда с очередного сеанса народ выходил из зала плотной толпой, мы ухитрялись протискиваться между гражданами и прятались в туалет. Отсидевшись там до начала следующего сеанса, мы незаметно для контролёрш проникали в зал и устраивались на свободное местечко. Так вот Жана Габена я полюбил, как старшего брата. Он же беглый арестант побил бандитов и спас честь проститутки. То, что у проститутки нет чести, нам было непонятно. Парижа в фильме не было. Но был Гавр. Или Марсель. Тоже красиво. Когда папа мой сидел в тюрьме за публичное оскорбление Никиты Хрущёва, осмелившегося унизить при живых солдатах их полководца в великой кровопролитной войне Георгия Константиновича Жукова, в Москву из Парижа приехал французский певец Ив Монтан. Его концерт показывали по телевидению. А телевизоров тогда почти ни у кого не было. Мама напросилась к какой-то знакомой на второй линии, потащила с собой и меня. Маленькая комната была набита людьми так, что экран телевизора, величиной с чайное блюдце, еле виднелся между телами. Мужчина приятной наружности, очень похожий на нашего папу, словно потешаясь надо всем этим, приплясывал и пел французские песенки. Мне это быстро наскучило. Но песня про опавшие листья, потом ещё много лет звучала в моих ушах. Застряло в моём мозгу это слово в четырнадцать лет, когда в школьной библиотеке я, листая журнал «Физкультура и Спорт», прочитал статью о чемпионате мира по дзюдо, проходившем в Париже. На фотографии два борца в белых кимоно сплелись в летящий клубок. Победив всех хитроумных японцев, чемпионом мира стал гигант из Голландии по имени Антон Хеесинк. Поразило меня то, что на время чемпионата из Парижа исчезли все хулиганы. Мечта о спокойной жизни в бандитском послевоенном Ленинграде была доминирующей. После пяти лет упорных тренировок в зале борьбы самбо я занял третье место на первенстве СССР среди юношей и был включён в сборную команду для подготовки к первенству Европы. Оно должно было проходить в Лионе 9 марта 1966 года. А это почти Париж. Сердце от радости выпрыгивало из груди. Чем ближе был день отлёта, тем больше мне хотелось в Париж. Выдержав трудные и жестокие схватки во время подготовки к этим соревнованиям, я, засыпая после изнурительных тренировок в спортзале ЦСКА на Песочной, дом 3, бродил в своих снах по Парижу. К этому времени я уже начитался Хемингуэя и Париж стал для меня более осязаемым, чем раньше. Хотя, что именно я должен был ощутить, приехав в Париж, объяснить я себе не мог. Но я и не приехал туда. За три дня до отлёта я заболел ангиной и меня вместо Парижа увезли на операцию тонзиллэктомии в больницу уха, горла и носа. Отчаяние было настолько сильным, что я хотел покончить жизнь самоубийством. И это в девятнадцать лет. В расцвете сил и таланта. На экраны СССР в 1967 году вышел фильм Клода Лелуша «Мужчина и женщина». С этого момента все советские люди точно знали, что счастье есть. Его не может не быть. И живёт оно в Париже. И самый романтичный мужчина на свете это каскадёр и гонщик. С этого момента путь в Париж был выстлан светом солнечного восхода. Только в Париж. А каскадёром я стал здесь, в родной и замкнутой России. До поры до времени.
Уже обучаясь в институте авиационного приборостроения, мне удалось приоткрыть железный занавес, опущенный над нашей страной, и побывать за её границами в других странах. Я ощутил величие Вавеля в Кракове, я восторгался живописью Леонардо да Винчи в его художественной галерее, я гулял по Варшаве, наслаждался запахом кофе в Познани, стриптизом в ночных клубах Гданьска, удивлялся многообразию зверей в зоопарке Берлина, утопал в уютных креслах баров Ляйпцига, изумлялся картинами дрезденской галереи, нежился в турецких банях Будапешта, молился в кафедральном соборе Софии, тащился по золотым пескам до сказочного острова Несебр но… Париж мерцал в ночных снах миражом своих мансард и башен Собора Божией матери. Мечта перелететь океан и задрать голову на небоскрёбы Нью-Йорка к концу семидесятых стала превращаться в реальность. Мне удалось оформить стажировку в Америке в школе Ли Страсберга для завершения моей научной работы в Театральном институте. При оформлении необходимых документов грянула война в Афганистане и американцы прекратили с нами все научные и культурные связи. Вот тут-то из сиреневого импрессионистического тумана снова появился Париж. Куратор зарубежных стажировок в Министерстве высшего и среднего специального образования предложила мне для удовлетворения моих научных запросов Францию. Правда я не знал французского языка, но до собеседования в посольстве оставалось ещё три месяца. Каким-то чудом удалось добыть персональное приглашение от Жана-Поля Бельмондо. Мой приятель Эрик Вайсберг работал тогда директором на кинокартине Сергея Юткевича «Ленин в Париже» и согласился по моей просьбе переговорить с ним. Жан-Поль очень удивился и поведал, что в Национальной консерватории драматического искусства совершенно нечему учиться представителю страны системы Станиславского, но приглашение для меня подписал. Спустя три месяца, пройдя курс подготовки по французскому языку и другим полезным предметам, я прошёл собеседование с атташе по культуре посольства Франции, что в Москве на проспекте Мира, и получил въездную визу сроком на один год. Когда я собрал свой чемодан и собрался вылететь в Париж, меня вызвал ректор ЛГИТМиКа Николай Михайлович Волынкин и сказал, что поездка отменяется. На меня в Обком КПСС поступило анонимное письмо с клеветническими обвинениями в антисоветизме и связи с бандитами и предателями Родины. Сделали это друзья Володи Путина, которые конкурировали со мной в сфере кинематографа, мой бывший тренер и завистники из моего института. Чтобы проверить эту ложь требовалось время. Стажировка была сорвана. Такой точный временной расчёт мог сделать только большой специалист, работавший в этой пятой службе КГБ. Для подстраховки я написал письмо с протестом начальнику управления КГБ СССР по Ленинграду и Ленинградской области Д.П. Носыреву и самому Председателю КГБ СССР Ю.В. Андропову. Я был уверен в своей непогрешимости и мерзопакостных происках моих завистников. Через три месяца следствия меня оправдали, но стажировка была сорвана. Париж растаял в тумане. То, что запретный плод сладок, известно давно. Любая поездка за границу в советском обществе воспринималась, как свершившийся подвиг. Любые пластмассовые безделушки из-за границы воспринимались соотечественниками, как «аленький цветочек». Странным было то, что ни один город мира, ни Лондон, ни Вена, ни Берлин, ни Мадрид, ни Токио не произносились мечтательными барышнями светских советских салонов с таким чарующим придыханием, как Париж. Тому виной была загадка. То ли приключения мушкетёров Людовика XIV, так сказочно описанные Александром Дюма, то ли выставки импрессионистов, вызвавшие на них шквал критики, то ли восторженные воспоминания Хемингуэя о проведённых в Париже годах, то ли любовь к Маленькому принцу Антуана де Сен-Экзюпери, то ли фильмы Лелуша – Бог его знает. Но только о Париже мечтали по ночам все советские люди. Мечтал и я. Мечтал до галлюцинаций, до такого накала страсти, которое похоже на всполох пламени при трении палочки нашими предками при разжигании огня. И мечта моя, наконец, сбылась.
Как ранняя весна, наступила Горбачёвская перестройка, а с нею советским гражданам была разрешена свобода передвижений по миру. Правда, двигаться-то разрешили, но с таким числом ограничений, что, похоже, это было на передвижение в кандалах. Денег выезжающим меняли мало. Триста советских рублей на человека во Внешэкономбанке обменивали на 210 долларов США по курсу за один рубль давали 66 центов. Ну, такие доллары паршивые, а рубли такие крепкие на международном рынке были в то время, по мнению нашего правительства. Андрей Кончаловский проживал тогда в Америке и снял два прекрасных фильма «Возлюбленные Марии» и «Поезд-беглец». Как раз в этот момент он снимал в Америке «Танго и Кэш» с Сильвестром Сталлоне. Получив солидный, измеряемый сотнями тысяч долларов, гонорар, он купил квартиру в центре Парижа. От своей природной доброты и щедрости он стал приглашать туда своих друзей. Мне неслыханно повезло оказаться в их числе. Андрей пригласил в Париж меня, а своего агента Николь Канн попросил пригласить мою жену. Гражданин Франции должен был гарантировать приглашаемому не только кров, но и определённые социальные гарантии и медицинскую страховку. Получив по почте два листочка бумаги с какими-то каракулями, я советский человек не мог поверить в их магическую силу. Но, простояв несколько часов в очереди во Французское консульство на набережной Мойки, мне ткнули печатью в международный паспорт и сказали, что я могу въехать во Францию на три месяца. Международный паспорт выдавал районный Отдел виз и регистрации. Это было похоже на преисподнюю. Десятки советских граждан с приглашениями от друзей и родственников толпились во всех коридорах и на улице и ждали момента, когда сотрудница ОВИР, просмотрев документы и фотокарточки, не пошлёт тебя на три буквы, а примет твои документы и попросит подождать официального приглашения на получение паспорта или отказа. Случилось чудо. После проработки моей личности в КГБ мне выдали международный паспорт со сроком действия один год. Сомневаясь в том, что такая лафа продлится долго, я написал письмо в Рим супругам Гаррубо, которых принимал у себя в гостях в Ленинграде в 1984 году. Тогда Андрон попросил меня принять известного фоторепортёра Марио Гарруба и помочь ему снять репортаж о Петербурге. Я с удовольствием помог Марио и получил от него приглашение в гости, в Рим. Тогда это было нереально, и я пропустил его слова мимо ушей. Теперь я послал Марио и Алле письмо с просьбой прислать приглашение. Через неделю приглашение валялось в моём раздолбанном почтовом ящике. В Итальянском консульстве мне поставили въездную визу и путь в Италию был открыт. Добираться в Париж я решил поездом, чтобы проехать по земле Европы и посмотреть из окна вагона на её сёла и города. К тому же в Западном Берлине жил мой приятель с Невского, Валера «Манекен». Вещей у меня собралось немного. Джинсы и батановая сорочка. Ещё скрученные в рулон два холста Виктора Тихомирова, которые приглянулись моим итальянским друзьям, но вывезти тогда из СССР предметы искусства не представлялось возможным. Приехав на границу СССР со своим скарбом, меня потащили на досмотр. На вопрос таможенника по поводу холстов, я сказал ему, что везу в подарок собственные поделки, и развернул холсты. – Ой, мамочки! – закрыл одной рукой глаза таможенник, а другой, махая мне в сторону выхода за границу. Валера встретил меня в Западном Берлине на своём Мерседесе и повёз в Торговый центр. С детства знакомый российский тюремный окрик и скудная пайка исчезли за берлинской стеной. Показалось, что навсегда. Изголодавшихся по шмоткам и еде советских людей сбивали с ног показом изобилия. Шесть этажей одежды, обуви, колбас и пирожных привели нас в состояние переедания. Больше всего меня поразило громкое и повсеместное щебетание птиц. Казалось, что они поют за твёрдую валюту. Всё вокруг вселяло в душу такой восторг и беспечность, что хотелось петь. О соле мио! Сидя в кафе Кёльнского вокзала, я заметил мальчишек, которые швырялись конфетами, загребаемыми
ими из вазонов, как снег, и решил, что сейчас их убьют у меня на глазах. Но никто не обратил на них ни малейшего внимания. Проехав Германию, мы пересели в Ахене на французский поезд и, проскользив глазами по просторам Нормандии, плавно подъехали к перрону Северного вокзала – Гар дю Нор. Когда я вышел из вагона под его стеклянную крышу, волосы на голове и на всём моём теле встали дыбом. Я в Париже! Это невероятно! Ощущение было такое, как будто я вышел из тюрьмы, где просидел сорок лет. Кругом суетились и куда-то торопились красивые французские люди. Лица их отражали спешку, озабоченность, тревогу, радость, опасение, измену, любовь, достоинство… Но не было видно и тени рабской покорности. Свобода, равенство, братство! Allons enfants de la Patrie, Le jour de gloire est arrive! Да здравствует Париж! Да здравствует Франция! Да здравствует Свобода! Да здравствует Достоинство! Николь встретила нас и отвезла на рю Вашингтон, на квартиру Андрона, прямо у Триумфальной арки. Наспех побросав вещички и проглотив стакан коньяку, недопитого в дороге, мы вышли на Елисейские поля. Кругом сновали люди, говорившие по-французски. Несмотря на мои уроки французского, я мог понять только то, что это не немецкий. Подойдя к полисмену, я чётко выговорил «пардон, мсье» и задал свой вопрос: – У сё трув лё стасьён дю метро? – Пардон?! – чётко ответил полицейский. Я повторил свой вопрос. Потом третий раз. Полис смотрел на меня, вытаращив свои французские глаза, и как будто издевался надо мной. – Ты что, глухой? – заорал я в негодовании. – Он просто не понимает вашего акцента, мсьё. А метро в двух шагах отсюда – на чистом вологодском масле объяснила мне русская дамочка с французским гражданством. Слава Богу, у меня не хватило сил задать ей вопрос вежливости о том, как она здесь оказалась. Добравшись до Собора Святого Благоверного князя Александра Невского на рю Дарю, я, наотвешав земных поклонов и приложившись к иконам, подошёл на благословение к батюшке. – Откуда вы милейший? – спросил батюшка. – Из Ленинграда – с гордостью произнёс я. Это у вас так теперь Санкт-Петербург называют? Бог благословит! От голода кружилась голова. Держа в мозгу цифры своих бухгалтерских подсчётов о том, что на четыреста долларов мне с женой нужно прожить в Париже целый месяц, да ещё купить два билета до Рима, я решил зверски экономить. Обойдя сторонкой все кафе и рестораны, я зашёл в пивной бар на Елисейских полях, чтобы купить какой-нибудь дешёвенький бутербродик. На витрине красовались куски багета с салатом и ветчиной по пятнадцать франков. Такой роскоши я себе позволить не мог. – Пардон, мадемуазель! А нет ли у вас бутербродов с сыром? – вежливо спросил я, памятуя своим совковым мозгом, что дешевле бутерброда с сыром, высохшего как осенний лист, в станционном буфете любого советского вокзала ничего в мире нет. – Для вас, мсьё! Конечно, мсьё! – убегая на кухню, щебетала французская девушка. Через несколько минут мне принесли кусок багета с горой тонко нарезанных ломтиков сыра. И счёт. Пятьдесят франков. Я выпал в осадок. Сыр у французов оказался деликатесом. И так было всегда. Мы жили в разных мирах, в разных измерениях. Целый месяц я стирал подошвы модных ботинок асфальтом Елисейских полей. С утра и до вечера я бродил пешком по Парижу. Забираясь на гору Монмартра, отдохнув на паперти Собора Сакрокёр, обозрев сверху милый, любимый и желанный Париж, я спускался к вечеру на Бульвары, пляс Пегаль, пересекал пляс дё Конкорд и брёл в Латинский квартал слушать уличных музыкантов. От августовской жары днём я прятался в прохладе парижских музеев. Иногда вырывался в предместья, чтобы вдохнуть аромат французских трав. Лё Бурже, верховья Сены с гребными клубами аристократов, а вечером
беседы с клошарами на её набережных у Нотр Дам дё Пари, книжные развалы и… снова Латинский квартал. Поклон изгнанникам на Сан Женевьев дё Буа, прогулки в парке Версаля, ароматный кофе в Люксембургском саду и омовение натруженных, истоптанных ног в его фонтанах. Музей Родена, собрание импрессионистов, Бобур с его книжными кладовыми, библиотеки Сорбонны, разговоры со студентами, приёмы у французских друзей Андрона, поездка к Юрию Купер, спектакли и репетиции в Комеди Франсез у милой Анны Консини пролетели как один день. Я прощался с Парижем, купив билет в Милан, Венецию, Рим и, глядя как убегает перрон Лионского вокзала, думал, что когданибудь вернусь сюда. Не срослось. На восемнадцатилетие моей доченьки я подготовил ей сюрприз. Договорился с агентом Андрона об аренде квартиры, приглашениях для меня и дочери, два дня стоял в очереди в Посольство Франции за визами и... сообщил ей радостно, что дарю ей Париж. В ответ услышал ультиматум. Со мной она ехать наотрез отказалась. Но взяла деньги на два года стажировки в Сорбонне. Мама с бабулей научили её исправно и педантично получать долги по закону. Я остался сиротой на Родине. Объехав полмира, блуждая в джунглях Нью-Йорка, пролетая на Хонде по эстакадам Токио, прогуливаясь вдоль Темзы, я мечтал вернуться в мой Париж. Но не было уже ни сил, ни денег. Но главное, как только я пытался пробудить желание поехать в Париж, меня настигало такое чувство, что я приду с любимой женщиной в спальню бывшей жены. И когда в сладких старческих снах я гуляю по моим любимым улочкам Парижа, то вздрагиваю и просыпаюсь в холодном поту от страха увидеть выползающую из-за угла мерзопакостную тень, укравшую мой праздник. Праздник, который я берёг под подушкой на чёрный день. Не праздник, который всегда со мной.
Как проехать в Вильфранш Страсть к путешествиям жила во мне с раннего детства. Когда мы проводили лето в Старом Петергофе, самым желанным занятием был поход на Бельведер. Как только мы своим отрядом покидали территорию детского сада всё вокруг – цветы, поля, рощи, озёра – приобретало сказочные очертания. Это чувство живёт во мне всю жизнь. Приехав в Бланес по туру и ни в чём не нуждаясь, я быстро затосковал по путешествиям. Сначала я съездил в Барселону на корриду, потом на велосипеде проехал по шоссе вдоль берега моря. Необычайные красоты скалистых берегов манили меня всё дальше на север, на границу с Францией, в Перпиньян. В той же стороне находился Фигейрос, где жил когда-то эпатажный Сальватор Дали. А потом я услышал рассказ туристов на пляже об их поездке в Андору. Ездили они туда за дешёвым шмотьём и вернулись с набитыми мешками. Уже на следующий день я взял на прокат «Пежо 406» и, подговорив соседку по столику в ресторане, бросился в путешествие. Мельком взглянув на карту, я решил убить двух зайцев, за пару часиков проехать в Андору по горной дороге, а возвращаться в Бланес через Перпиньян и по побережью моря. По карте крюк был не большой, но зато этот путь сулил больше приключений. Два раза по пути в Андору я сворачивал не туда, куда было нужно, и оказывался в тихих горных поселениях испанцев, где жизнь протекала медленно и сладко, как густой пчелиный мёд. Горные пейзажи заставляли меня остановиться и полежать на склоне, любуясь живописными видами Испании. Часам к трём пополудни мы приехали в Андору. Андора как Андора. Кто-то когда то загнал людей высоко в горы и они здесь остались. Наслушавшись россказней про низкие цены, мы бросились в магазины, но быстро поостыли и пошли перекусить в ресторанчик. Вид на ущелье, снежные вершины и горный воздух возбуждали аппетит. В Андоре люди обедали тем же, что и все. Мы съели по бифштексу с овощами, но отказались от десерта и сказали андорцам и испанцам «Адъёс». По моим расчётам к ночи можно было добраться до Перпиньяна и провести там следующий день на пляже с говорливыми французами. На почтовой открытке я увидел форт, взбудораживший моё воображение. Решив, что кофе мы выпьем в кафе по дороге, я заправил свой Пежо бензином и нажал на акселератор. Стремительный бег моего болида продолжался не долго. Дорога начала петлять в горах такими виражами, подъёмами и спусками, что я сползал на тормозах как подросший щенок в чужой дом. Притормозив в очередной деревушке, чтобы уточнить дорогу, я с удивлением обнаружил, что люди говорят на французском. Моя спутница, видимо проклиная тот час, когда согласилась со мной поехать, взмолилась о чашечке чёрного кофе, который ждала с самого обеда в Андоре. Мы зашли в местный ресторанчик и попросили кофе. Хозяйка ресторана, абсолютно опереточного вида толстушка, объяснила мне на чистом французском, что до Перпиньяна ехать часов десять. Я подумал, что слабо знаю французский, всё не так понял и, допив наспех кофе, бросился в путь. По тому, как заложило у нас уши, я догадался, что мы поднялись высоко в горы. После перевала дорога жуткими петлями начала спускаться вниз. В свете моих фар я вовремя различал поворот и со скрипом тормозов зависал над зловещим обрывом. Спутница сладко спала. Долго ли коротко ли, но дорога выпрямилась и я, возблагодарив Господа, понёсся вперёд к Перпиньяну. Какое то время я ехал вдоль горной реки и увидел в лунном свете на её другом берегу огромное здание. По мостику я свернул к нему, надеясь, что это отель. Подъехав к центральному фешенебельному входу с потушенными фонарями я удивился отсутствию персонала и постояльцев. Часы показывали полночь. По моей коже побежали мурашки. Сцена их фильма ужасов. Не тревожа спящую спутницу, я робко походил у входа и оцепеневшими руками открыл дверь. Вестибюль этого загадочного заведения был освещён слабым светом и зиял пустотой. В зловещей тишине шуршали ночные бабочки.
Сделав несколько шагов я повернулся и выбежал на улицу. Мой одинокий Пежо стоял под фонарём и грустно смотрел на меня фарами. Открыв дверцу, я разбудил спутницу и она, сладко потянувшись и зевнув, простодушно спросила – Что, приехали? – Приехали... – буркнул я и включил зажигание. Пежо легко завёлся и под моим чутким руководством поехал от этой загадочной Обители. Выехав на дорогу, я перекрестился и сквозь сжатые от страха губы сказал Марине, что свободных мест не оказалось. Спустя десять минут мы оказались в очередном горном городишке. Единственный местный ресторан был полон людьми, орущими пьяными голосами французские песни. Мест в гостинице не было. Я снова летел по извилистой дороге, вдыхая ночной горный воздух и слушая шум реки через открытое окно. Когда глаза стали слипаться от усталости в фарах появилась табличка с названием ВИЛЬФРАНШ де КОНФЛАН Через минуту другую перед нами выросли высоченные крепостные стены с башнями и раздался звон колокола. Чувство сказочного ужаса усилилось. Заехав в открытые крепостные ворота и очутившись в уютном дворике, я подумал, что мышеловка захлопнулась. По дворику шатающейся походкой прошла парочка. Задать им вопрос на своём ломаном французском я не решился, боясь их напугать новой немецкой оккупацией. После войны хоть и прошло шесть десятков лет, но кто знает? В светящихся окнах мелькали тени. Я с опаской вошёл и увидел консьержа за гостиничной стойкой. – Эскё ву заве лё шамбр а куше? – Уи, мсьё. Ву дезире келько шёз пур манже? Радости моей не было конца. Мы нашли пристанище. Мы нашли пристанище в ночном горном ущелье. Нам подали вино и какие-то булочки. Всё, что осталось после их французского воскресного дня. Моя спутница приняла всё произошедшее как должное. Я как чудо. Наступал третий понедельник сентября 1999 года. Всю ночь, как только мы погружались в сон, в открытое окно ударяли в колокол часы на башне. В номере стоял густой запах табачного дыма ничем не выветриваемый. Но спали мы в кроватке сладко обнявшись и среди людей. Впрочем, кто это знает, что это были за люди. Может они людоеды и позавтракают нами. Но пока у них не проснулся аппетит мы решили поспать. Семь ударов колокола возвестили о новом наступившем дне. Под окнами слышался людской гомон. Туалет оказался во дворе, а мыться пришлось в фонтане. За утренним кофе с горячими круасанами приветливые «людоеды» нам любезно рассказали, что мы находимся в горном районе Франции, в крепости Вильфранш, по преданию во владениях нечистой силы. Это порадовало. Крепость с маленьким городком в одну улочку была изумительно хороша в ярких лучах солнца. Ночью она мне понравилась меньше. Посмотрев на дневные хлопоты местных жителей и, сделав пару фоток на память на фоне каменных стен, мы быстро остыли к их промыслам и сломя голову бросились в Перпиньян. Бармен обещал нам часов шесть пути по достаточно ровной дороге. Удивляло и радовало, что Пежо 406, взятый на прокат в захудалом испанском агентстве вёл себя изумительно. Под ровный гул его мотора мы добрались до очередного французского городка, название которого я даже не прочёл, и оттянулись в местном ресторане, как освободившиеся зэки. Я не смог отказать себе в глотке сухого красного вина под изумительный сырокопчёный окорок. Моя подруга собрала немного клубники на местном рынке и украсила ею десерт. Дорога становилась всё прямей и шире и вскоре мы уже летели в потоке автомобилей, занимавших все четыре полосы. Перпиньян вилял улочками и моргал светофорами. Мы побродили по магазинам, выпили кофе и, расспросив местных жителей, поехали по дороге в Испанию. Через пять километров, на границе с Испанией мы нашли заветный форт с почтовой открытки. Это было потрясающе. Высоченные каменные стены вырастали прямо из моря. Мы сидели в ресторанчике напротив и не могли оторвать от
него глаз. Даже свежие устрицы и белое вино не могли отвлечь нас от этого зрелища. Начало смеркаться. Мы неохотно тронулись в путь, попрощавшись с милой и доброй Францией. Но мне не терпелось проехать по шоссе вдоль берега моря с отвесными скалами. То ли отужинав устрицами, то ли вспомнив прошедшую ночь с несмолкаемым колоколом, каждый час бившим по голове, но моя спутница запросилась домой в Бланес. Я возмущённо протестовал. Это значило бы упустить главную цель путешествия – Фигейрос с его скалистыми берегами. Мои аргументы не убедили Марину и она продолжала настаивать на скорейшем возвращении в Бланес. Может быть, её больше колокола пугала перспектива ещё одну ночь проводить со мной в одной постели. Это задело меня за живое и я заартачился. Марина спорить не стала, подошла к автостоянке и через минуту исчезла в сумерках с другим попутчиком. Быстро стемнело. Настроение было испорчено. Одному ночевать и продолжать путешествие не хотелось. Спустя несколько минут я летел по широкому шоссе, выжимая из Ситроена его последние силы. Вдали показались мерцающие огни Бланеса, где меня ждал уютный номер с широкой кроватью и морским бризом в открытых окнах. На завтраке Марины не было. Наверное, отсыпалась после многотрудного путешествия по французским Вильфраншам и Перпиньяном. Когда я не нашёл её и за обеденным столом, то решил заявить о пропаже в полицию. Спустившись в холл отеля через стеклянные витрины я увидел Марину со спортивной сумкой, садящуюся к испанскому мачо в белый кабриолет. Крутых и обрывистых скал Коста Дорадо я так и не увидел. Тогда в темноте их было трудно разглядеть, а утром я поехал в другую сторону.
Чудо в суконных ботах Нас всех, рождённых своими матерями, подвигали на подвиги. Во имя семьи, Родины, школы. Путь был освещён трудом, знаниями, талантом и... Промыслом Божиим. Кому-то хотелось быть лётчиком-космонавтом, как Николаю Нелюбину, а его «кинули» под поезд. А космонавтом стал Юрий Гагарин, простой и честный паренёк. Я никогда не помышлял быть Президентом России. Ленин, Сталин!!! Правда Хрущёв, Брежнев и Горбачёв сделали эту должность для меня не вожделенной мечтой, а наказанием Божиим! Учился я хорошо, даже иногда отлично. Успехи в спорте, в общественной жизни и пр. Рядом со мной рос, учился и занимался спортом Вова Путин. Учился, как он о себе сам пишет, средне, с грехом пополам к 25 годам стал мастером спорта, взяли служить в КГБ (не самая почётная работа в СССР), да ещё в ГДР, откуда люди валили на Запад через бетонную стенку. Невидимка этакий. Потом загадочная история с переводом в помощники проректора. Тогда так выгоняли из кадровых работников КГБ за проколы. Бывало, как с его другом Евгением Олейником или Валерием Добриковым, переводили в милицию, к кормушке поближе. Потом помощник Собчака, потом знаменитая, но забытая сцена беседы Ельцина с Собчаком по поводу выборов президента 1996 года, когда Собчак посоветовал Ельцину не выдвигать свою кандидатуру, а сам хотел быть президентом России. Потом Путин провалил его выборы в 1996. Казалось на этом всё и закончится. Параллельно с Вовой, я был в его глазах стилягой, но закончил ЛИАП, аспирантуру, защитил диссертацию, работал 10 лет доцентом и собирался на стажировку во Францию. По совместительству работал в кино каскадёром, растил детей. Кто-то из Вовиных друзей накатал на меня в 1982 году клеветническую анонимку о моих связях с бандитами и сломали мне карьеру. Анонимку проверили, ложь не подтвердилась и Вовиного начальника Евгения Олейника перевели из КГБ в милицию, в ОБХСС (потом Вова возьмёт его на работу в Смольный), но он вскоре погибнет в автокатастрофе. Я продолжил свою карьеру проректором по учебной работе в ВИПКе ПТО и заместителем председателя ТРИТЭ (то есть Никиты Михалкова), потом директором БК «СПАРТАК». А Вову позвали в Москву. Спасли от преследований губера Яковлева В.А. Формально позвал Павел Бородин. Но он-то, откуда мог знать про Вову. Чубайс, Кудрин и их покровитель Отарик Квантришвили, лучший друг Александра Розенбаума – эти да, друзья до гроба. Но появиться в Москве – это не значит сделать карьеру. Тут пираньи кишат. В то же время появился Немцов. Да при том сам Ельцин его взял в приемники. В то же время появился Михалков, друг Кержакова и Сосковца. Рассказывал по НТВ Евгению Киселёву, как он будет режиссировать Россией. И пример артиста Рейгана перед глазами был сногсшибательный. И всероссийский дамский угодник, хоть куда. И папа Гимны написал. Казалось бы, сам Бог путь в Кремль указывает, а Богородица – не велит. Это он, Михалков Никитка, призывал в 1996 году российских женщин перед голосованием за президента представить кандидата с собой в постели и женщины выбрали тогда Ельцина. Они предпочли отдаться Ельцину, взглянув на Зюгана и Явлинского. Правильный выбор. Для четырёхлетнего онанизма. В то же время бабачил Березовский с семибанкирщиной. И вдруг из-под кремлёвской ёлки вылез Путин. И всё. Началась новая эра. Эра Путина. Откуда, почему? Богатый Березовский полетел в тар-тарары. Умный и перспективный Немцов доедает кремлёвскую лапшу.
Обо мне вообще речи нет, я сбитый лётчик. Продовольственная пайка 4700 рублей на еду, одежду, лекарства и билеты в кукольный театр. Даже у своих детей ничего не отсудишь на алименты, потому как при пенсии 7000 рубликов я у Вовы Пу считаюсь богачом с превышением достатка. А Вова Путин – премьер то есть первый, лидер нации! Что, сдал экзамен на пятёрку? Нет! Победил всех претендентов-отличников в честном соревновании? Если, конечно, в соревнованиях принимают участие больные на голову Жирик, Зюган и пр. и то без медицинских справок и освидетельствования, то можно и победить. А если по всей России поискать Чудо-богатырей из военных, учёных, губернаторов, спортсменов-то можно и проиграть кому-то их них. Хоть разок за двенадцать-то лет! А если обернуться назад и вспомнить, как Ельцин расстрелял из танков депутатов, избранных народом, то о каких выборах сейчас идёт речь? И кто ваши покровители В.В. Путин, рекомендовавшие вас под новый 2000 год российскому народу, которые расстреливают из танков народных избранников. Народ-то подумал, что чекист Путин схватил за хвост вора и разбойника и спасёт его, российский народ. А ВВП с дружками (командой) начал набивать карманы так, что Берёзе и не снилось. Ротеберги и Пиотровский, Лужков и Батурина, Черкизона и Кущёвка, Дарькин и Боков, Бут и Япончик... Мама родная?! Я уж не говорю, что устроил весь этот бардак в 1991 Отарик Квантришвили со своей «партией» Спортивная Россия и другими авторитетными людьми, типа Япончик, Хасан, Сильвестр и пр. Журналисты спрашивают В. Путина: – Россия при вас в дупе, народ оголодал, бандитизм, коррупция. А Вова им в ответ про кризис всемирный. И никто не задаёт вопрос, что во время кризиса этого его дружки стали миллионерами. Лужок, Дарькин, Пиотровский Владислав, Ротенберг, Момот, Шестаков и пр.? А это и есть успехи новой экономической политики. Они ещё и профессора, и книги пишут, и спортом занимаются, тренера заслуженные. При Советской власти не могли своих сверхспособностей проявить, а при Путине – нате, будьте любезны. Не нужно им упираться, землю рыть, учиться на пятёрки, планы пятилетние перевыполнять, нести безропотно общественные повинности. Когда осенью 2013 затопило всю Амурскую область и сотни тысяч людей остались без крова, когда Путин внятно и ясно произнёс, что причиной победы стихии над людьми стало разгильдяйство, не построенные вовремя гидрозащиты – казалось жить ему осталось не долго. Но он стал в глазах народа единственным спасителем, поднявшим в этот трудный Новый год бокал Шампанского с ними в бараке. Не все ждали Олимийских игр в Сочи. Вернее ждали все, но по-разному. Многие ждали «облома». Обама даже остался дома в США ждать «облома» Путина. Но «облома» не произошло. На топком болоте близ Адлера, как по мановению волшебной палочки Путина, засверкали дворцы. В горах с бархатным шумом заработали подъёмники и скоростные железные дороги, тёплым манящим уютом засветились окна гостиниц по берегам горной реки. Воровство стало столь очевидным, что мировая общественность, отказав себе в удовольствии насладиться зимним праздником в субтропиках Лас Сочис составляла проверочные листы для выявления фактов коррупции. А Вламирвламирович бесстрашно гладил снежного барса, который прилёг к нему на колени, потеряв дар звериной жестокой речи. В небе над Сочи ещё гремели залпы праздничного салюта, когда Всевышний впустил бесов в бандеривских хлопцев и они, обезумев, бросились с ножами на Майдан резать москалей.
Такого подарка не ждал никто. И пока вся мировая элита отстирывала нижнее бельё, в Крыму, сам собой прошёл законный референдум и крымчане написали письмо… Нет, не турецкому Султану. Они написали письмо президенту Путину с нижайшей просьбой войти со всем Крымом, Чёрным и Азовскими морями, а также народами, птицами и зверями их населяющими, в состав России. Шок случился со всеми, кроме Путина. Он великодушно принял Крым с крымчанами в лоно, вверенной ему России. Без единого выстрела и капли крови. Екатерина Великая, адмирал Ушаков, генералиссимус Суворов рукоплескали на небесах. А Путин пустил слезу умиления на митинге у мавзолея Ленина. Нет! Без чудес здесь не обошлось. Иногда мне кажется, что правит всем его невозмутимая, до дрожи спокойная Кони. Особенно, когда она бесцеремонно выходит в зал приёмов и обнюхивает гостей. Тот ли пришёл? Кто его звал, пидора? Может Пояс Богородицы помог? Или молитва патриарха? И кто был последним, будет первым! Так ведь в нашей многострадальной и многонациональной стране миллионы иудеев, мусульман, буддистов и шаманов молящихся разным Богам?! И все за Путина, его одного разглядели в огромной толпе разноязыких сограждан. Видимо светился он какимто волшебным светом. Да не так это важно. Чудо, оно и есть чудо!
Камикадзе Доблестным советским разведчикам Еремею Карелову, Виктору Любимову и тем многим, чьи имена не могу выдать и сегодня. Советско-российский народ новой демократической России третий срок подряд выбирает президентом бывшего полковника КГБ СССР, а потом в 1999 году и директора ФСБ России – Владимира Путина. Что это, как не любовь и доверие народа к карающим или, как их ещё именовали, компетентным органам? История вопроса так глубока, что в неё, как в колодец, страшно заглядывать. Ну, хоть вспомнить опричников Ивана Грозного, Малютку Скуратова и их злодеяния против неугодных. А утро стрелецкой казни Петра Алексеевича Романова (ещё не Великого)? Не спасло Софию стрелецкое войско. Белая гвардия и Третье полицейское управление сгинули вместе с Императором Всероссийским Николаем Вторым, но служить большевистской власти не стали. Владимир Ильич Ульянов (по кличке Ленин или Вова Ленский) создал Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию (ВЧК) во главе с Феликсом Дзержинским, чтобы добить контрреволюцию и построить в России коммунизм. А Иосиф Виссарионович Джугашвили (по кличке Сталин или Ося Стальной) продолжил его дело и уничтожал руками огепеушников (Отдел Главного Политического Управления, ОГПУ МВД СССР) всех, кто смел хоть «брызнуть против ветра». Комитет Государственной Безопасности при Совете министров СССР строго стоял на страже политического режима коммунистической партии и прохлопал всё. По показаниям Проханова – предал, ослушавшись приказа своего начальника Крючкова, бойцы Альфы не стали арестовывать Ельцина Б.Н. на пути возвращения из Алма-Аты в Москву в августе 1991, во время «Ч», так называемого Путча, а по сути последнего рывка в борьбе с организованным бандитизмом и подставили тем самым миллионы честных бойцов невидимого фронта и простых тружеников страны СССР. Но, несмотря на то, что Борис Ельцин, как и Адольф Гитлер, запретил КПСС, что он раздал все богатства страны кучке своих приспешников от «семибанкирщины» (Березовский Б.А., Смоленский, Гусинский, Ходорковский, Фридман, Авен, Потанин, Виноградов, Малкин и примкнувший к ним Абрамович), выдвинутых на эти должности авторитетными персонами – офицеры КГБ СССР, дававшие клятву КПСС и СССР, перешли на работу в ФСБ РФ и охраняют власть и богатства десяти процентов народа в виде новых олигархов и девяносто процентов обнищавших сограждан. Причём лукаво никто не называет своим именем сегодняшний общественно – политический строй Российской Федерации – капитализм, империализм, ленинизм или путинизм. Они идут своим путём, аналогов которому нет нигде и без конца все борются с коррупцией и теневой экономикой, которая по словам Президента угрожает с 2005 года национальной безопасности Российской Федерации и грозит превратиться в Чёрную дыру. Сейчас на дворе 2013 год, а Путин, в третий раз избран Президентом и всё пугает удушием от Коррупции. Советские кинотеатры ломились от зрителей на фильмы про разведчиков и чекистов с давних времён (Подвиг разведчика, Над Тиссой, Щит и меч), но апогея зрительский интерес достиг на издёвке Леонида Гайдая «Бриллиантовая рука». Смысл фильма заключался в том, что «зоркие» чекисты разгадали замысел барыг и спекулянтов переправить через границу в СССР драгоценные бриллианты в загипсованной от перелома повязке спекулянта. Никита Михалков снял два фильма про чекистов – «Свой среди чужих, чужой среди своих» и «Раба любви». Вы думаете он не подружился на всю жизнь с консультантами из КГБ СССР?
Галина Вишневская рассказывала честно, как, работая в Большом театре, её завербовали «стучать» на своих сослуживцев. Тот, кто не соглашался сотрудничать с КГБ, резонно считался врагом народа. Молодой ленинградский артист с Васильевского острова, мой сосед, земеля Жора Жжёнов проиграл в карты американцу в поезде «Красная стрела» и по доносу товарищей был арестован. Получил десять лет лагерей. Видимо от сотрудничества с КГБ отказался. Срок тянул в Норильске. Потом мы вместе работали на Ленфильме, где директором одного из фильмов был весёлый человек Юрий Джорогов, служивший начальником лагеря в Норильске, в котором и сидел Георгий Жжёнов. Весёлая собралась компания. Александр Солженицын был во время войны разведчиком, арестован и осужден. Правительством Хрущёва Н.С. был опубликован его «Один день Ивана Денисовича», но при Брежневе Л.И. бывший разведчик впал в немилость, жил на даче у Ростроповичей, а потом в 1974 году был изгнан из СССР и принят на Западе, как политзаключённый. Все советские люди его гневно осуждали. Надеюсь, что и студент ЛГУВова Путин, готовивший себя к службе в КГБ СССР – тоже. В свои двадцать лет я был уверен, что в нашей стране нет красивее города, чем Ленинград. Широкая Нева, стройные набережные, широкие площади, скверы и сады и даже укромные улочки с проходными дворами пленяли воображение. Сравнить было с чем. К этому времени на спортивные соревнования по самбо я выезжал в Москву, Душанбе, Тбилиси, Таллин, Ригу, Нижний Тагил, Пермь, Красноярск, Новороссийск, Одессу… Нет, красивее родного Ленинграда – города в стране не было. Может быть там, за границей? Но за границей я ещё нигде не был, и мог довольствоваться только слухами о прекрасном Мадриде, древнем Риме, белокаменном Лиссабоне, дыбящемуся к небу НьюЙорке, танцующем разноцветном Рио де Жанейро и прочих заморских прелестях. Мечта о Париже родилась у меня одновременно с умением читать. Мушкетёры казались мне близкими родственниками, могилы которых я должен был навестить на Пер-Лашез. И когда я попал в состав молодёжной сборной СССР и должен был поехать на первенство Европы во Францию, вера в мистические провидения стала крепнуть в моей юной мятущейся душе. Облом с выездом в Париж по причине фолликулярной ангины стал для меня катастрофой. Но страсть к путешествиям заползала в душу незаметно, как змей искуситель. Не сразу я понял, что для путешествий мало желания, мало иметь деньги и кожаный чемодан. В нашей стране для этого, главным образом, требовалось решение партийных органов и всемогущего Комитета государственной безопасности СССР. Никто по радио не объяснял, что в специальной коммунистической географии есть страны двух типов – социалистические и капиталистические. Поехать по туристической путёвке в социалистические страны у комсомольцев шансы были. В капиталистические могли поехать только избранные. Избранные теми же партийными и компетентными органами. Поводом для их решений могли быть уникальные достижения в спорте и искусстве и их демонстрация на мировых форумах с целью утереть всем буржуям нос и доказать, что у нас живётся лучше всего. Но самой главной чертой в характеристике для выезда за границу была верность и преданность Родине. Когда спустя много лет, я читал в архивах письма Сталину моих кумиров Михаила Шолохова, Бориса Пастернака с просьбами о выезде за границу – кровь стыла в жилах от чувства стыда и брезгливости. Как же могли унижаться люди ради простого человеческого желания – путешествовать по разным странам. Вот такой расклад был на тот 1969 год, когда мне предложили поехать в путешествие по Германии и Польше, чтобы получить данные о сотрудничестве наших граждан с НТС (Народно-трудовым союзом). Был я патриотом, верным и преданным своей Родине. Ответа на этот вопрос ещё не было. Сказал бы да, а потом предал. Сказал бы нет, а отдал бы за Родину свою драгоценную единственную жизнь в порыве гнева к врагу. Думал ли о верности Родине Александр Матросов, закрывая грудью амбразуру вражеского дзота?
Может он просто бежал в восторге по родному васильковому и ромашковому полю и бросился на дзот, мешавший своей стрельбой насладиться пением жаворонков. Думаю, что тогда мне просто мешали насладиться пением жаворонков. Образ разведчика у пионеров и школьников Советского Союза был, пожалуй, на первом месте. Все рода войск как-то затушёвывали подвиг каждого героя в отдельности. Лётчики, моряки, танкисты шли с пехотой общим фронтом. Во время войскового призыва юноши, приходя в Райвоенкомат понятия не имели в какой род войск их определят – моряком, лётчиком, артиллеристом. пехотинцем или пограничником. Могли забрать и в войска МВД СССР, охраняющие порядок в стране и лагеря осуждённых преступников. Могли и в войска КГБ СССР, охраняющих высший порядок в стране и очень опасных преступников в специальных тюрьмах. А вот разведчики стояли впереди на пьедестале. Вместе с тем ни один пидор не кривил свою рожу в сторону моряка или лётчика, расстреливающих из крупнокалиберных пулемётов сотни людей, но в сторону разведчика летели мерзопакостные оскорбления – «стукач». Пожалуй самым любимым в пору моей юности был фильм Эдмонда Кеосаяна «Неуловимые мстители» о приключениях четырёх подростков, преданных советской власти и боровшихся с пережитками царизма. Ох, уж эти неуловимые мстители! С таким же звероподобным рвением, как неуловимые мстители, каждый пионер готов был настучать в органы на своего соседа по парте или коммунальной квартире. Стучали друг на друга не потому, что хотели уберечь Родину от опасности, а исключительно из зависти и неприятия соседа и товарища по парте (да и по партии тоже). Когда евреи с 1971 года бурным потоком отваливали в Израиль и увозили с собой вещички, то на таможне их тормозили исключительно по наводке стукачей. А кто, скажите мне, был у них в доме и помогал «ховать брюлики»? Конечно их собратья, евреи. И это при том, что начиная с 1957 года они жили в стране Советов по одному, чётко сформулированному пособию – «Катехизис еврея в СССР», описывающему правила поведения в обществе в любой ситуации и ведущей к одной главной цели – гегемонии. Уместно будет вспомнить одну историю, случившуюся с ювелиром Российского Императорского двора Карлом Фаберже. Чтобы не рисковать в спорах с чекистами на границе, покидая Родину, он спрятал в тайниках всё своё состояние. А был он, если не самым богатым человеком на Земле, то одним из оных. Так вот, когда в расчёте на своих закадычных друзей, он писал им письма с просьбой вынуть из тайников вещички и переслать по указанному адресу, то неизменно получал ответ, что тайник оказался пуст. Так в нищете он с сыновьями и умер в Париже. Ещё в детских грёзах, выбирая профессию защитника Отечества, я склонялся к отваге, независимости и стремительности, потому и выбрал профессию лётчика. Правда техникум и институт авиационного приборостроения, в которых я учился, имели косвенное отношение к службе лётчика, безоблачному небу и свисту ветра в ушах. Но к государственным секретам и военной тайне моё обучение имело прямое отношение. Поэтому зря я удивлялся и таращил глаза на офицера КГБ, вызвавшего меня на беседу в Первый (секретный) отдел института ЛИАП. Оказалось, что мой завистливый сокурсник и лучший друг Владик Болванович стукнул на меня своему дяде Кулешову, по чистой случайности работавшему в нашем институте начальником Первого отдела. Я сообразил об этом сразу, когда мне стали предъявлять связь с американской студенткой из ЛГУ имени А.А. Жданова, с которой я познакомился на вечеринке у Юры Шестова, зятя известного в те времена скульптора Михаила Аникушина. Наивно полагая, что наша с ней дружба, укрепит добрососедские отношения между СССР и США, я радостно сообщил об этом своему лучшему другу Владику, а тот из патриотических соображений незамедлительно доложил всё своему дяде. В отличие от внештатных сотрудников в милиции, которые имеют какой то материальный интерес в своей работе, внештатные сотрудники КГБ СССР работали
совершенно бескорыстно по идейным соображениям и никакого вознаграждения за свой труд не имели. Подбирались они из простых граждан с чистой биографией, не обличённых высокими партийными или хозяйственными постами. Один из моих консультантов при подготовке к стажировке в Париже – Виктор Любимов, достававший самые ценные разведданные о возможности начала ядерной войны НАТО против СССР в 1960-х работал с французким агентом Мюреем, рисковавшим жизнью совершенно бесплатно. Его обидели американские военнослужащие НАТО унизительным к нему отношением. Сам Виктор Любимов не был обласкан высшим начальством ГРУ за свой прямой правдивый нрав. Были, конечно, и те, кто за свой труд требовал огромных гонораров или таил злобу за низкую оценку своих подвигов. Первый муж моей мамы Еремей Корелов погиб в 1943 под Смоленском на очередном задании в тылу фашистов даже не узнав, что за такую работу платят. Они защищали Родину. К моменту моего распределения после окончания института не без помощи моих «товарищей» пришло место в Министерство внешней торговли, а именно в Медэкспорт. Я был далеко не первым по рейтингу успеваемости, но место досталось мне, и я поехал в Москву на преддипломную практику. То ли летняя московская жара, то ли перспектива нудной работы по анализу документации отпугнули меня от такого перспективного места, но через пару недель я извинился и уехал домой. Распределиться я успел только на кафедру физвоспитания своего института, где работал преподавателем по совместительству со второго курса. Жаль мне было, что подвёл своих «товарищей», да и мои сокурсники Юра Китайгородский и Владик Болванович, мечтавшие туда распределиться, воспользоваться этим местом не смогли. Опоздали. К моему разочарованию, выполняя функции внештатного сотрудника КГБ СССР, мне не удалось ни разу свести счёты со своими врагами посредством этой организации. Я, конечно, мог отправить клеветническое письмо по почте, но зная технологию установления адресата, сам делать это опасался. А мой руководитель пояснил мне, что докладывать начальству на тему, не относящуюся к его личному заданию, он никогда не будет. Так мне и пришлось сотрудничать с органами с 1970 года по вопросам поиска скрывающихся прихвостней гитлеризма, которые мучали евреев, а с 1971 с теми евреями, которые хотели иммигрировать в Израиль и увести с собой особо ценные секреты нашей Родины. С 1985 отъезжающие евреи стали чуть ли не героями СССР, посланниками дружбы и сотрудничества с западом, а работа была направлена на поиск тех из них, кто хотел с тех берегов принести на нашу Родину какую-нибудь идеологическую отраву или соблазнить наших граждан на предательство вскормившей их Родины. Кстати вывозить еврейским иммигрантам разрешали не много и они пытались провести кое-что тайком. Но советская таможня была хорошо информирована на сей счёт из уст и рук их собратьев евреев, которые указывали, что и где вывозят отъезжающие. Они ведь были их самыми близкими друзьями. Обязательным было оформление личного заявления желающего, с указанием в конце того обстоятельства, что предательство интересов СССР и раскрытие тайн заданий карается по Закону смертной казнью. Если не ошибаюсь, то имелось в виду уничтожение предателя без суда и следствия в любой точке планеты Земля. Но могли достать и на Луне. Уколом зонтика, чашечкой чая, уничтожающим взглядом. Часто приходилось перепроверять доносы на граждан их благожелателями. На студии Ленфильм я часто выполнял такие просьбы начальника отдела кадров Иванова и куратора Володи Шлёмина. Так донос Дмитрия Шулькина, мнимого каскадёра Ленфильма и инженера секретного завода «Звезда», на Елену Корусар, жену оператора Дмитрия Долинина, на её связи с финскими шпионами оказались полным бредом. Было заявление Александра Самуиловича Массарского о воровстве каскадёром Олегом Василюком страховочных ремней на самолётах, и о хранение оружия у каскадёра Анатолия Ходюшина, на продажу икон иностранцам каскадёром Игорем Лонским. Олега удалось
оправдать, а Толя Ходюшин в 1979 году сел на два года в тюрьму. Но вот донос тренера по самбо и каскадёра Александра Массарского в ОК КПСС на его конкурента Михаила Михайловича Боброва, принятого в 1981 году консультантом по трюкам на Ленфильм по протекции самого Володи Путина, его бывшего студента ЛГУ имени А.А. Жданова. Михал Михалыч работал у меня на Красных колоколах» и ещё на нескольких фильмах каскадёром ("Операция «Саламандра», "Людмила» с А.Ходюшиным)», а партийных взносов с этих заработков не уплатил. Когда факты подтвердились, М.М. Боброву пришлось срочно уволиться в 1983 году по собственному желанию по совету секретаря парткома Игоря Фёдоровича Масленникова. А донос А.С. Массарского на воровство в морском порту шайки во главе со сместившим его в 1969 году на посту главного тренера ЛОС ДСО «Труд» Леонидом Ионовичем Усвяцовым, тренером самого Володи Путина, закончился арестом и посадкой Лёни в тюрьму во второй раз на десять лет за валютные махинации в 1983 году. Вышел Лёня Усвяцов на свободу только в 1992 году, когда Александр Массарский, Дмитрий Шулькин и Аркаша Ротенберг вместе с другими евреями, поражёнными в правах от рук фашистских захватчиков, выехали на постоянное место жительство в Германию. А Володя Путин в это время, работая помощником проректора по иностранным студентам ЛГУ имени А.А. Жданова, написав рапорт об увольнении из КГБ СССР, уже работал в Смольном помощником мэра города Анатолия Собчака. После переворота в 1991 году все они с почётом вернулись в Россию, но уже с двойным гражданством, баковскими счетами в Швейцарии и приватизировали у меня Родину. Многие из них живут в Лондоне, Баден-Бадене, Берлине и приезжают сюда по делам бизнеса. Александр Массарский умудрился за свою не основную работу в кино по совместительству (по нашему – подработка) в период СССР, без видимых высоких достижений, в несуществующей профессии каскадёра, написав книгу воспоминаний «За кадром и в кадре», полную мыслей, разжигающих национальную рознь, получить по рекомендации Санкт-Петербургского отделения Союза кинематографистов России звание «Заслуженный деятель культуры России». И тут же надеть мантию почётного профессора университета ВОЕНМЕХ. А ещё получить звание «Заслуженного тренера России» по дзюдо к уже имевшемуся званию по самбо, международное признание в мире подводных съёмок! Вот это успех! Можно заносить факт в книгу рекордов Гиннесса. При коммунистах такое было бы невозможно. Ограничивали они рост личности. А Владимир Путин дал им зелёный свет. Как ни покажется странным, но работая каскадёром на американских фильмах «Синяя птица», 1975, «Пётр Великий», 1984 и итальянском «Очи чёрные», общаясь с кинозвёздами мировой величины, принимая у себя в гостях Марчелло Мастроянни с Никитой Михалковым, Андрона Кончаловского с американской кинематографисткой с его фильма «Сибириада» никаких заданий от компетентных органов я не получал. Видимо профессиональные интересы моих начальников лежали в другой плоскости. А в этой плоскости работали другие товарищи. Без внимания, думаю, их не оставляли. Хотя успела же Наташа Андрейченко за время съёмок в Суздале выйти замуж за Максимилиана Шелла, игравшего роль Петра Великого. Почти как побег Рудольфа Нуреева в Париже. Конечно, диссиденты работали на западные спецслужбы. Иосиф Бродский уехал, не скрывая своего отвращения к советскому строю. Александр Солженицын, Андрей Сахаров, Мстислав Ростропович, Галина Вишневская, Рудольф Нуреев, Михаил Барышников, Михаил Шемякин, Владимир Высоцкий не были большими друзьями коммунистической партии СССР и органов КГБ СССР. И те люди, которые продолжали жить здесь и представлять Советский Союз в капиталистическом мире, здоровались с ними тайно под покровом ночи, а многие и не здоровались вовсе, опасаясь за свою карьеру. Основная цель деятельности диссидентов, по понятиям коммунистов, вела к свержению социалистического строя под руководством КПСС и захват власти. Но власть
им нужна была только для того, чтобы дорваться до приватизации богатств Союза Советских Социалистических Республик и жизни по их понятиям Справедливости. Они, конечно, становились патрициями, работодателями и гениями, а народ – простыми людьми. Простолюдинами. Немногие тогда понимали, что они хотят сделать как лучше и осуждали их на партсобраниях производственных и творческих коллективов. Но и у них, у диссидентов, были «двухстволки», которые получали льготы от тех и от других. Их быстро вычисляли, но до поры до времени пользовались их услугами. Патриоты СССР, то есть советского режима, которым там на Западе стать знаменитым не светило, а здесь можно было бы и устроиться поудобнее, в КГБ стояли в очередь. Да их бы всех и взяли, но работы было бы столько, что штата КГБ было бы мало, чтобы проверить их доносы. А если учесть, что в сухом остатке от доносов было бы только потерянное время, кагэбэшники не спешили принимать к себе в стукачи тупых и злобных завистников. Именно поэтому, Володе Путину отвечали отказом и объясняли, что инициативников в КГБ не берут, когда он приходил туда и просился на работу. Поэтому, когда я отказался стучать на товарищей, объяснив, что мне это постыдно и не интересно, моя кандидатура привлекла в КГБ ещё большее внимание. Объяснение по поводу письма из США в 1968 году от подруги Джил, с которой я познакомился в ЛГУ имени А.А. Жданова, я давал в первом отделе Ленинградского института авиаприборостроения молоденькому лейтенанту КГБ СССР Валерию Добрикову. Я по военно-учётной специальности получил воинское звание лейтенантинженер войск противовоздушной обороны СССР, принёс присягу на верность Родине и был готов в любую минуту выстрелить ракетой В-750 по летящей цели противника. Дальнейшая дискуссия о дружбе и любви к американскому народу и его девушкам была не уместна. Узнав, что я веду по утрам секцию карате, он попросился в неё со своим товарищем. Занимались они в этой секции несколько лет. Занятия проходили с 8 часов утра в борцовском зале ЛОС ДСО «Труд» на Декабристов, дом 21, где я тренировался с детства и где бывали со своим старшим тренером Леонидом Ионовичем Усвяцовым молодые Аркаша Ротенберг, Демид Момот и Володя Путин, о чём он вспоминал в своём интервью Андрею Колесникову в книге «От первого лица». Повторных предложений сотрудничать с органами КГБ Валера долго не делал, объяснив мне, что дело это сугубо добровольное и бескорыстное и привлекают к этой работе приличных и порядочных людей. Стукач, шестак, желтуха стучит ментам или охранке в тюрьмах и лагерях за свободу или облегчение участи. Правда понятия приличности и порядочности человека были определены Кодексом строителя Коммунизма довольно размыто. Главное в нём было доброта, самопожертвование и нестяжание богатства. Ким Филби предал Великобританию, восстав против самодержавия. Американские агенты раздобыли для Сталина секреты атомной бомбы. Понятия о том, что наши враги не дремлют и постоянно ищут среди наших соотечественников своих единомышленников в моей голове долгое время не формировалось. Хотелось со всеми дружить и обмениваться товарами народного потребления. Несколько раз Валера делился со мной информацией о поиске на территории СССР тех агентов, которые были заброшены во времена войны и внедрившихся в жизнь нашего государства, о способах вербовки наших граждан, о работе с ними по свержению существующего строя и ослаблению материальных ресурсов страны и её обороноспособности. Но главной темой его работы были вопросы идеологии, борьба с дискредитацией советской системы хозяйствования, а точнее секретная информация в области высоких технологий в авиаприборостроении. При этом предполагалось, что умные и честные хозяйственники и трудящиеся своими успехами докажут это на деле. В 1971 году Советское правительство под давлением «прогрессивной международной общественности» разрешило иммиграцию евреев в Израиль, на свою исконную Родину. Вот тут-то и началось.
Ярким примером для понимания этой ситуации был побег советского военного лётчика Александра Беленко на сверхсекретном самолёте МиГ-25 П. Вся страна работала годами на секретных заводах, а сделав готовое оружие, какой-то подлец отвез его врагу. Так и евреи, которые жили и учились среди нас, уезжали и увозили с собой все свои знания, полученные в наших институтах, занимая в них студенческие места, которые могли бы быть заняты верными патриотами Родины. Да, с них брали какие-то компенсации, создавали им трудности с отъездом, но факт оставался фактом – они нас предавали. Гипотетические споры тех времён о безнравственности их поступка с особой ясностью проступили после прихода к власти Михаила Горбачёва в 1985 году и второй волной отъезда евреев на Запад, а в 1991 и в 1993 году, когда вся материально-техническая база коммунизма была приватизирована по сговору с президентом России Ельциным Б.Н. кучкой лукавых предпринимателей с их авангардом – Семибанкирщиной (Березовский Б.А., Смоленский, Гусинский, Ходорковский, Фридман, Авен, Потанин, Смоленский, Виноградов, Малкин и примкнувший к ним Абрамович). Эта свора доброжелателей контролировала более половины состояния страны и принимала с Ельциным Б.Н. все политические решения. Когда труженики и интеллигенция СССР были унижены и опущены в нищету, власть их в России стала безграничной. С этой перспективой тогда в 1970 годы боролся КГБ СССР, и я был убеждён, что помогать им в этом мой святой долг. В те годы КГБ СССР по Ленинграду и Ленинградскойй области возглавлял Данила Павлович Носырев, а вопросами разведки на территории идеологического противника занимался молодой генерал Олег Калугин, не так давно вернувшийся из длительной командировки в США. Рутинная работа оперативников Пятой службы КГБ заключалась в вербовке информаторов и регулярном письменном опросе их с последующим анализом всего написанного. Потом принимаются решения по дальнейшей разработке врагов народа и иммигрантов. Именно так и работал со своими товарищами лейтенант Владимир Путин, вербуя и опрашивая регулярно на конспиративной квартире на площади Искусств, 5 своих агентов из области спорта, искусства и церкви. Поэтому-то я не очень удивился вопросу старого большевика «Верю ли я в Бога?» на приёме в партию в Дзержинском РК КПСС в 1980 году. В конце восьмидесятых мой приятель Валера развёлся с женой и женился во второй раз на Маше. Реакция КГБ СССР последовала мгновенно. Его уволили из органов и перевели в транспортную милицию. Тогда очень строго следили за моральнонравственным обликом офицеров КГБ и разводы или пьянки были смертельным приговором. Валера не запил, не озлобился, а спокойно работал на благо Родины в транспортной милиции, в 1992 году был избран депутатом Ленсовета. В расцвете сил и таланта Валера погиб в дорожной аварии и мы, его товарищи Илья, Алёша, Володя, храним светлую память о нём. Гулял на воле я недолго. Меня вербонули по второму разу его товарищи из пятой службы (борьба с антисоветчиной и инакомыслием), где служил и Вова Путин. Видимо он мне дал положительную характеристику. Вообще примечательно то, что при опросе сексотов о моей персоне пятьдесят процентов ответили положительно, а пятьдесят – резко отрицательно. Моими наставниками стали майоры Игорь Полищук, Володя Шлёмин и Витя Минаков. С ними бок о бок мы проработали долгие годы. Главной угрозой стали те агенты влияния запада, которые добившись успехов и славы, склоняли мало смыслящих граждан к капитализму и империализму. Самиздат, критиканство, нажива, идолопоклонство процветали в среде диссидентов. Вербовали, раскрывали, подставляли дезу, отмывали опороченных. Прекрасные были ребята. У кого-то, как у Володи Путина вербовать помощников получалось отменно (Вася Шестаков, Дима Мамот, Аркаша Ротенбег и много спортсменов, артистов и священников), а Коля Патрушев по этому показателю сильно отставал и ему приходилось помогать. Володя курировал спорт, религию и искусство и, общаясь с этим народом, умел найти среди них своих
единомышленников. Способность разговорить и убедить собеседника даётся человеку от природы. Как теперь принято говорить – от Бога. Ляпнуть бы такое в КГБ или в РК КПСС в те времена и с карьерой можно было бы попрощаться. А Володя, по рассказам его друга Виктора Борисенко (книга «Владимир Путин» Олег Блоцкий, ISBN 5-7133-1121-X), мог и винца выпить с товарищем, а потом и за руль сесть. Это подкупало советских людей, привыкших жить не по правилам, а по понятиям. Все офицеры КГБ, с которыми мне приходилось работать, были замечательными, искренними и преданными людьми, цветом нашей нации. Впрочем, знал я и морских офицеров, и лётчиков, и танкистов, которые строй гвардии не искривили бы и Родине были преданы беззаветно. Преданными идеалам справедливого социалистического строя, труженикам и патриотам. Они беспощадно отлавливали спекулянтов, барыг и предателей нашей Родины, мечтавших завладеть её богатствами. И я с радостью им помогал. У нас не было ощущения, что мы продолжаем дело Ленина и его братков. Мы жили совершенно другой, простой и честной жизнью. Но хотелось жить ещё лучше и ещё честнее. Когда в 1989 зашаталась Берлинская стена у меня случилась увлекательная командировочка в Европу. Начал вояж я с Западного Берлина, где навестил своих старых фарцовщиков Валеру Абашкина и Аркашу Ротенберга, которые там уже обосновались на ПМЖ (постоянное место жительство). Михаил Сергеевич Горбачёв, хоть и генсек, ещё ни ухом, ни рылом не чуял ничего о падении Берлинской стены и СССР, а генералы из Западной группы войск уже полным ходом наводили мосты с капиталистами по распродаже военного имущества. Жил я у Валерки и мы каждый день мотались по злачным местам Западного Берлина, обжираясь баварскими колбасками и пивом. Посланный мною отчёт привёл моих товарищей в дикий восторг. Об этом я узнал много позже, когда вернулся из Италии. А наслушавшись грубой немецкой речи я отправился в Париж, насладится грассированием и воркованием французов. В Париже меня приютил старинный приятель, отъехавший в отпуск, и я жил там больше месяца, насладившись им сполна. Авиасалон в ля Бурже я посещал так часто, что вызывал нездоровый интерес у охраны. Ждал, что меня арестуют за сверхестесственное любопытство, но всё как то обошлось. Обслуга музеев и магазинов Парижа к концу второй недели начали здороваться со мной на подходе, а в баре на Елисейских у рю Вашингтон мне подавали сендвич и пиво не дожидаясь от меня заказа. Первая русская эмиграция почти вымерла. Редкие встречи в храме Александра Невского на рю Дарю оставляли чувство нежной грусти. Зато артисты и художники, сбежавшие от советов в середине века были очень активны и агрессивны по отношению к красным. Устав от их подозрительности я свалил в Италию. Все задания мне давались по ходу моих непосредственных предприятий и проектов. О некоторых без слёз трудно вспоминать. Однажды в июле 1970 года я поехал в туристическую поездку в ГДР и меня товарищи попросили заодно передать деньги одной немецкой гражданочке в магазине фарфоровых изделий и хрусталя в Ляйпцихе, давшей ценную информацию о действующих в нашей стране агентах. Купил я там стаканчики с рисунками, а на сдачу ей всучил пятьсот долларов. Вот обрадовалась фрау, если я её с кемто спутал, но возражать не стала. В другой раз такую же посылку я передал массажисту в турецких банях Будапешта, который вывернул мне руки и ноги, прохлаждаясь там по путёвке от КМО «Спутник» со своей женой. Куда бы я ни ехал на отдых или работу, меня всегда находили товарищи и просили передать какую-нибудь посылку. И я честно выполнял эти просьбы. Ни цента не прикарманил. Это было не так просто, как может показаться. Люди там живут не слепые и видят, кто к ним приехал и зачем. Делать дела нужно было аккуратно и осторожно. Однажды в Несебре на пляже пришлось сигануть в море в плавках, набитых долларами. Показалось, что меня подставили и человек пришёл совсем не тот. Потом мы долго хохотали в баре, заливая удачу «сливовицей». Слава Богу, у меня это выходило неплохо. Придумав ещё в 1974 году стажировку в Америку, я проделал самостоятельно долгий путь и оформил её в министерстве высшего и среднего
образования, но в 1980 мы ввели войска в Афганистан и штаты с нами прекратили обмен студентами и аспирантами. Чудом я перекинулся стажироваться по трюкам во Францию и получил от них добро на въезд в гости к Жану-Полю Бельмондо, а точнее в Национальной консерватории драматического искусства в Париже. В 1981 году Сергей Юткевич, у которого я работал постановщиком трюков, снимал фильм «Ленин в Париже». Когда всё было на мази и французская сторона дала «добро» на въезд во Францию, ко мне подкатили «товарищи» и попросили оказать им простенькую услугу. Я согласился. Мы были рады и предвкушали успех. Я познакомился в Москве с прекрасным человеком, Виктором Любимовым, отработавшим во Франции много лет и рассказавшим мне некоторые секреты. Но какая-то гнида, моль настрочила анонимку в ОК КПСС города Ленинграда и меня полгода перепроверяли на связь с Костей Могилой и Женей Топоровым. Женя Топоров уже чалился вместе со Славой Иваньковым (Япончик) за ограбление в Тулунской тюрьме Иркутской области за убийство и мог мне отомстить за мои строгости по отношению к нему на съёмках. Но он дал отрицательный ответ на допросе, не стал валить на меня организацию их преступлений. Друг и невозвращенец Андрей Кончаловский отрицательной роли в моей биографии тогда не сыграл. От обиды я написал жалобу председателю КГБ СССР Ю.В. Андропову, что было равносильно самоубийству. Но не меня посадили, а уволили начальника пятой службы УКГБ по Ленинграду и области, большого друга Вовы Путина, Евгения Олейника. Перевели его заместителем начальника ОБХСС г. Ленинграда. Правда у него образовался ещё один прокол, родственник по жене и каратист Володя Илларионов (Ларин) попал в поле зрения органов по уголовному делу (подробнее об этом написано в книге Д.А. Момот «Чёрный пояс», друга и соратника по спорту самого В.В. Путина). Когда мне снова оказали доверие, поезд в Париж уже ушёл. Но был другой. Пришёл он позже. Нужно иметь терпение. Терпение и Веру, а ещё Надежду и Любовь. И у нас всё получится. Как-то раз, в далёкой южной стране пограничники меня высадили из поезда и повели на допрос в свою будку в чистом поле. А точнее в чистой степи. Перед этим в одном городе я положил в тайник посылку. Смеркалось. Поезд стоит, ждёт указаний пограничников. Я сижу в будке и смотрю честными глазами в узкие глаза пограничника. Он смотрит в мой паспорт и в мои честные глаза. Через полчаса меня отпустили и я уехал на поезде. А мог бы и остаться. В степи. Навсегда. Перед Играми Доброй Воли в 1993 году в Питере меня назначили менеджером в съёмочную группу Тедда Тернера. Я тогда у друга Путина работал, в благотворительном фонде «Емец». Снимали рекламный ролик про Санкт-Петербург новой, демократической России, его дворцы, парки, музеи, библиотеки с раскрепощёнными и доброжелательными людьми. Ну, понятное дело, американцам захотелось снять и Кировкий завод, где делали при коммунистах трактора и танки. Приехал я к директору господину Семененко, поделился горем. А он мне, как в сказке отвечает-то не горюшко, Николай Николаевич. Горе, что мы танков больше не делаем. Вези своих американцев, пусть снимают, что хотят. Тут-то я и разыграл с ними спектакль про то, как рад Родину продать и заслужил у них большое доверие. Потом я помог Жене Поротову и кой-какую информацию вынул у них, когда в 1995 поехал в Америку с Никитой за Оскаром. Только кому она уже была нужна, эта информация, когда барыги Родину продавали оптом прямо в Москве. Старость не радость. Здоровье может и молодого человека подвести. В 90-е годы мне пришлось встречаться с такими корифеями двадцатого века, как Шабтай фон Колманович и Виктор Бут. Я тогда директором баскетбольного клуба «Спартак» работал. Лихие времена были, как на фронте. Говоришь с господином о делах, договариваешься на завтра о встрече, а наутро, завязывая галстук, слышишь в новостях про его убийство в центре Москвы или Питера. К старости жить ещё больше хочется, а страх побороть труднее.
Занесла меня судьба в Японию. Попросил меня товарищ посылочку передать в одном японском городе с трудно выговариваемым названием, а запасным назвал Киото, древнюю столицу Японии. Вспомнил я сразу своего друга Витю Руденко, который в Осаке на рикше прокатился и через это сломал свою карьеру директора Зимнего стадиона. Стукнул тогда на него один наш дзюдоист Вася Шетаков. Никогда я этим товарищам не отказывал. Не отказал и в этот раз. Когда освоился в Токио и проехал в ихнем метро до Гизы, да ещё прошёлся там до театра Кабуки, начал смотреть на ножки и попки японских женщин. Ну, думаю, пора и задание выполнять. Для пробы решил взять машину и прокатиться по Токио, город посмотреть. В Лондоне-то я правый руль освоил, а в Токио и подавно шикану. Зашёл в контору около отеля, взял Тойоту и вальяжно вывернул на улицу. Проехав квартал, выворачиваю на скоростную трассу, которая висит над городом, как мост и как нажал на гашетку, чтоб знали наших, только я Токио и видел. Переехав мост, решил свернуть обратно, а поворота нет и нет. Несусь, как торпеда, а свернуть некуда, за окном уже поля зелёные замелькали, Токио проехали значит. Километров через пятьдесят нашёл разворот и полетел в Токио. По щучьему велению, по моему хотению принесла меня нелёгкая прямо к той конторе, откуда я отчалил. Перекрестился я и пошёл спать. Наутро, обуреваемый этой безумной идеей доехать до города на море-океяне, подошёл в офис университета и спрашиваю нашего куратора из японской разведки документ на машину и проезд в этот город. – А зачем тебе туда, спросил хитрый японец через переводчицу Эцке. – Да океан хочу посмотреть, в волнах океанских искупаться. – Вот домой полетишь, посмотришь океан с самолёта, даже виднее будет. Не зря меня Витя предупреждал, что в этот город трудно будет прорваться. На другой день, не говоря никому ни слова, я спустился в метро и два часа ездил с попыткой выйти на вокзале. На японском-то я немного слов знаю – хаджиме, вазари, мате и аригато. В стотысячной толпе японских лилипутов нашёлся один, который помог мне купить билет на поезд до Киото. Поезд летел, как стрела и в окне мелькали поля, японские деревушки, океанские просторы и красавица Фудзияма. На вокзале в Киото граждане начали меня беззастенчиво фотографировать и угощать, как слона, жаренными каштанами. Доехать-то туда не проблема, а там ходить, храмы разглядывать одному в шестьдесят лет тоже не хило. На метро доехал до Императорского дворца и в пустынном дворе на назначенном месте вместо мальчика встретил японскую девочку. Она прикинулась дурой, но сфотографироваться со мной согласилась. От усталости я чуть не отдал ей посылку, чтобы она моему дяде передала. Спас меня мой бедный словарный запас. Пришлось тащиться на вторую явку в монастырь. Дал знак таксисту и, пересев и добравшись на автобусе до монастыря, смешался с толпой. К вечеру нашёл нужную лавочку. От нервного напряжения или от жары накатил приступ сердечный. Я в аптеку, а там все лекарства японские. Где вы, доктор Зорге? Сижу в гостинице, жду смерти. Позвонить некуда и некому. Слава Богу не напоролся на людей из Якудзы. Все туристические объекты под их крышей, а чтобы на меня обратить внимание, мне даже не нужно было краситься в красный цвет. Вспомнил, как уберёг меня Господь от бандитской напасти и в Китае, где организованная преступная группировка «Три звезды» по-моему работает под крышей компартии. Вспомнил, как уносил ноги из Гарлема в Нью-Йорке от разъярённых «негативов» и еле добежал до полицейского кордона, как прилип ко мне в лондонском Сохо торговец девушками, как в Париже рискнул поехать на квартирку к проститутке, снятую мной из любопытства у Булонского леса. На бумажке написал записочку про себя, типа некролога на русском языке. Смех разбирает. Найдут япошки тело моё утром, удивятся. Как этот русский *****, здесь в Императорском дворце оказался? Ни на нидзя, ни на камикадзе не похож. Вроде не маленький? Кило сто весит и рост два метра? Долгое время я думал, что можно людям верить и надеяться на их честность. Когда в 1976 году к нашим врагам на сверхсекретном истребителе улетел лётчик ВВС Беленко я начал сомневаться в порядочности людей. Когда увели из-под носа мою Родину, поступок
Беленко выглядит детской шуткой. На завершающей стадии одной долготрудной операции, по мольбам жены я послал в Париж «подсадной уткой» её брата с невестой. Онто, завистливый сучёнок, и сдал меня с моими товарищами за понюшку табаку. Теперь я точно знаю, что верить нельзя никому. А тем более никому нельзя говорить правду. Только «дезу». И так работают чекисты. Они доверяют тем людям, которые могут предать Родину и сдать всю агентуру разведки, они могут получать информацию и сливать её вражеской стороне, они могут заглянуть в секретный ящик и всё рассказать врагу, а в награду оттянуться с проституткой, выпить коньяку и продать Родину. И с такими приходится работать. А что делать? Других-то нет. Есть другие! Я был другим.
Долгое возвращение Одиноким женщинам, не дождавшимся своих возлюбленных. Северный ветер в июле дул на верхней палубе авианосца с такой же силой, как и в январе, вздымая шестиметровые рваные волны в белых кружевах пены, но до костей он не добирался. В июле его перетерпеть помогало бледное северное солнце, шерстяные носки, присланные дядей Колей, да надежда о скором дембеле. Но нести вахту на верхней палубе авианосца было страшным испытанием. Вид бурлящей морской пучины с высоты двадцатиэтажного дома, раскачивающегося на этих волнах, вызывал мурашки и тошноту. Привыкнуть к этому Сергей не мог за три года службы. Если мичман Бут был в хорошем расположении, то он позволял палубным матросам временами укрыться от ветра в рубке. Но после того, как палубный истребитель слетел в море и утонул у всех на глазах, хорошее расположение к нашим командирам не приходило уже третий месяц. Мы легче пережили гибель Белова, который врезался в палубу своей Сушкой, не дотянув до неё нескольких метров. У него кончилась горючка и он врезался в кромку борта, взорвавшись огненным факелом. Хоронить всё равно было бы некого. А этот, Меркулов, взмыв свечкой вверх, плюхнулся в воду и тонул на наших глазах, пытаясь пробить руками заклинивший фонарь своего истребителя. Серёгу призвали на флот в июле 1991 года, когда страну трясло и выворачивало от перепоя спиртом Роялл и регулировок соплежуя Горбатого. Первые полгода авианосец не выходил в море, потому что с нефтяной базы в Североморске украли весь запас горючего. Третий год с большой земли шли обрывочные сообщения о мирных инициативах Ельцина, дружбе с американцами, стрельбе из танков по правительству в центре Москвы, скором разоружении и сокращении армии. Но домой никто матросов не отпускал. Кормили паршивыми макаронами по-флотски, но в письмах от родственников рассказы были ещё страшнее. Мичман Бут втянул Серёгу в аферу, которая позволяла сводить концы с концами и покупать на базе жратвы и сигарет. Стрелкового оружия и боеприпасов на авианосце хватало на две с половиной тысячи матросов, но применять его с 1991 года никто не собирался. Виктор придумал, как сбывать этот арсенал местным охотникам и получать с них деньги. Видимо, они двигали оружие дальше на Кавказ, который полыхал под руководством героя СССР Джахара Дудаева. Серёга помогал Виктору доставить оружие на берег, а там до стойбища оленеводов. Рассчитывались они только с Виктором и Серёга в бухгалтерию не лез. Виктор отстёгивал ему копейки, но на Северном флоте для моряка и это было капиталом. На завтра планировался заход на промежуточную восточную базу. Посёлок был большой. Почти как дома в Североморске. Ну может чуточку поменьше. Но после похода по северным морям всё казалось большим и уютным. В этом посёлке даже был экипаж и клуб, в котором матросне и ракетчикам показывали кино, а иногда устраивали и танцы. Баб в посёлке из обслуги было много. Все брошенки, бесхозные, в охоте. Так что поживиться братве на танцах было чем. Серёга уложил в ящик десять стволов и патроны, а ящик спрятал в тару и заблаговременно отнёс на катер, чтобы сподручней было доставить товар с рейда на землю. В команде у Виктора было десять человек и у каждого было своё задание. Виктор был строгим и матросы слушались его беспрекословно. Он был постарше всех лет на пять, с сильным и злобным характером. Планировалось высадиться на берег вечером, а вернуться, затарившись, к обеду следующего дня. За это время спецы с технической базы устранят на авианосце неполадки и можно будет возвращаться домой. А там и дембель не за горами. Настроение у Серёги стало хорошим. Посёлок спрятался в уютной бухте между сопок. Несколько железобетонных домов стояли в окружении деревянных теплушек. Щитовые дома в посёлке пропускали холод,
звук, а иногда и свет. Веркина мать орала так, что слышно было не только в посёлке, но и на кораблях, что стояли на рейде. Мать не пускала Верку в клуб на танцы, била мокрой простынёй, обзывала грязными словами и страшила тем, что Верка тоже забрюхатит. Веркины сёстры Любка и Надька забрюхатили в своё время и уже давно растили своих дочерей. Верку они защищали от нападок матери, как могли. Понимали, что в семнадцать лет в голове шумят гормоны и терпежу от них нет никакого. Да и пути другого к излечению от этой напасти в посёлке тоже нет. Веркина мать, работавшая продавщицей в магазине, сама брюхатила трижды от разных отцов, заходивших по очереди в бухту и обещавших вернуться. Делать аборты в посёлке было совсем некому. Фельдшера обещали прислать ещё до перестройки. А ехать к шаманам в стойбище оленеводов русским бабам было «западло». Виктор с Серёгой быстро обернулись, смотавшись на «козле» к охотникам в стойбище и, получив барыш за стволы, приехали гульнуть в клубе. Виктор сразу заметил Верку и, пригласив её на медляк, стал тереться о её тугие сиськи и гладить округлившиеся бока. Сергей уселся в буфете промочить горло портвешком. Толпа танцующих была такая плотная, что Верку не было из буфета видно. Да ещё, стоявшие по периметру морпехи с овчарками на случай драки, загораживали танцующих. Когда Виктор с Веркой подошли к буфету угоститься ликёром, у Серёги отвисла челюсть. Верка была так хороша собой, что у него пересохла глотка. Когда он попытался с Веркой заговорить, то получил от Виктора такой удар по яйцам, что принимать это за дружескую шутку было бы опрометчиво. Но Верка сама засверкала глазками и запросилась в туалет на улицу. Улучив момент, Серёга выскочил из клуба и кинулся искать Верку. Прямо за клубом поднимались сопки, разукрашенные скромным, но густым ковром полевых северных цветов. Верка стояла там и, увидев Серёгу, опрометью бросилась за косогор. Белая ночь и предутренний туман заслоняли их от лишних непрошеных глаз. Они долго бежали по морю цветов и упали в изнеможении, задыхаясь ароматом друг друга. Когда солнце высоко поднялось над горизонтом, они поплелись в обнимку к пристани. Виктор почернел от злости и бросился на Серёгу с кулаками. Он грозил ему гауптвахтой и расстрелом, но сделать уже ничего не мог. Верка навсегда принадлежала Сергею. Они стояли обнявшись и Серёга шептал ей, что не сможет без неё жить и скоро за ней приедет. Она гладила его жилистые руки и прикладывала их к своим девичьим губам, ставшими за одну ночь такими страстными. Подтянулись другие матросы из их команды в порванных бушлатах со свороченными окровавленными носами, в пылких объятиях своих новых подружек. Когда катер отвалил от пристани и взял курс к их кораблю, как сирены, истошно завыли бабы. В этом хоре высокой, щемящей нотой выделялся голос повзрослевшей за одну ночь Верки. Мурманск был завален ларьками с шаурмой, шашлыками и китайскими лохмотьями. На военных моряков стали коситься, как на заразную болезнь. В чести были торгаши и посредники «МММ». Серёга пробился на самолёт до Сыктывкара, а оттуда планировал добраться до родного Ленинграда, который снова переименовали в СанктПетербург. Отец умер в 1992, когда Сергей был в походе. Стойкий строитель коммунизма не выдержал унижений. Ему полгода не платили пенсию и он умер от голода. Хотя может быть он и отравился газом. Но дядя Коля не стал этого говорить священнику и заказал отпевание отца в Князь-Владимирском соборе. Там на небе разберутся что к чему. Работу найти было трудно. В строительстве работали только рабы из Азии. Серёга пошёл в охранное предприятие антикварного салона на Невском, 52 по протекции дяди Коли к Илье Траберу, бывшему подводнику Северного флота. Работа была похожей на флотскую службу. Стой как на палубе, смотри в оба. Не для этого он учился в ФИНЭКе. Появилось, правда, одно неудобство – частые позывы в туалет. Знакомый уролог Соколов сказал, что застужены почки и теперь эта хвороба до конца жизни. Виктора он разыскал не сразу. Мать не давала его координат, тихорила. Виктор позвонил Серёге сам и назначил встречу в «Европейской», в лобби – баре. Виктор пришёл
с чеченами и был очень краток. Его нельзя было узнать. От него веяло таким шиком, что все окружающие иностранцы казались бомжами. А когда он обнялся с Васильевым, весь расклад стал ясен. Виктор предложил работать на него и торговать вооружением, которое совершенно официально можно было продавать нашим бывшим врагам и повстанцам во всём мире. Серёга обещал подумать, но перспектива такого бизнеса его не грела. Серёга рассказал Виктору, что хочет жениться на Вере, купить приличную квартиру в Питере и открыть мастерскую по ремонту автомобилей. Виктор криво улыбнулся и пошёл к бежевому «БЕНТЛИ» Васильева не попрощавшись. Серёга продал однокомнатную квартиру отца в хрущобах Весёлого посёлка и вложил деньги в строительство квартиры в доме на канале Грибоедова. Когда узнал, что его «кинули» бросился в драку с кулаками и очнулся в Крестах. Дали ему два года и поместили в зону на Металлострое. Пахан начал его прессовать, просил денег с воли. В зоне ему жилось не сладко. По ночам ему снилась Верка. Он обнимал её на перине жёлтых цветов, прикасался губами к её розовым соскам и целовал её упругие бёдра. Когда пахан спросил Серёгу согласен ли он работать у Виктора, волосы на загривке встали дыбом. Он понял, что в стране всё схвачено бандитами. Мысли его вернулись на север, к оленеводам, к Веркиным губам. Не дожидаясь повторения вопроса, Серёга сказал «Да». Выйдя на волю по условно-досрочному освобождению, Серёга зашёл к Траберу и получил полный расчёт. Илья оказался в другой команде. Через пару дней они с Виктором съездили в Смольный и поговорили в отделе по Международным вопросам со скромным, невзрачным человеком, расспросившего Серёгу о его морально-нравственных устоях, понятиях о дружбе и верности. Это было похоже на аудиенцию у кардинала. Серого. Кардинал сказал, чтобы Серёга принёс документы и они оформят на него визу и фирму. Фирма оказалась на Кипре и Серёге пришлось слетать в Лимасол, чтобы оформить счета в банке. В старом порту в ресторане он встретил своего кореша с корабля, оказавшегося там на отдыхе. Кроме пышногрудых девок мы поговорили с ним о бизнесе и он предложил мне вагон никеля, чистотой четыре девятки и ценой, достаточной для хорошего табоша. У Серёги мелькнула мысль соскочить от Виктора и начать своё дело. Прилетев в Питер, он бросился к Траберу и предложил ему «никелевую» сделку. К его удивлению, Илья Ильич наотрез отказался. Он уже занимался антиквариатом и нефтью и влезать в чужие дела не стал. Питер сжимался, как шагреневая кожа. Вернее, как шагреневая рожа. Всё у братвы было уже поделено. Что-то у Тамбовских, что-то у Малышевских, что-то у Квантришвиливских. Когда Сергей пришёл к Стасу Домбровскому, давнему приятелю дяди Коли, из Поти, с таким заманчивым предложением, тот набрал номер телефона и передал Серёге трубку. В трубке послышался строгий окрик Виктора. Пришлось подарить ему вагон никеля и прикинуться «дохлым бараном». Через пару дней Сергей сидел в уютном кресле Боинга и летел в Арабские Эмираты на свою первую ответственную операцию по продаже оружия. С ним летели ещё два человека от Виктора, которых Серёга видел в первый раз. Белые облака клубились под крылом самолёта и создавали образ Рая. Он тихо и незаметно провалился в сладкое забытьё, увидел причал, на нём машущую рукой Верку и проснулся от её истошного крика. Мерседес мчался по ровной дороге среди бескрайних песков и привёз их в оазис с голубыми бассейнами, кричащими павлинами и пальмовыми рощами, дышащими приятной прохладой. Спутники Сергея, не проронив ни слова за весь перелёт, также молча разошлись по своим апартаментам, оставив Сергея в некоторой растерянности и недоумении. Вскоре пришёл Шабтай и разрядил накалившуюся атмосферу. Они встречались в Смольном у вице-губернатора Малышева. Араб в белом балахоне на чистом
русском языке предложил пройти в апартаменты. Роскошь так била Сергею в глаза, что хотелось нырнуть в русское болотце и схватить за ногу лягушку-царевну. Араб принёс телефон и Виктор добродушным голосом пожелал Сергею удачи при заключение контракта. Поменяв гардероб, все трое выехали с Шабтаем на переговоры. Образы фильма «Человека из Рио», всплывающие на сорокаградусной жаре, казались жалкими мультяшками по сравнению с окружающей действительностью. Приехав в белокаменный дворец времён сказок Шахеризады, наша делегация стала надувать щёки у беломраморного фонтана и кивать головами. Низкорослый «черномор», оказавшийся властителем мира, тараторил долго и много, а потом, пролистав картинки, предложенные моими спутниками, начал называть какие-то цифры. Парни тоже показали свои познания в алгебре больших цифр и, когда Серёга был готов упасть в обморок, поднесли ему перо и бумагу. Перо было золотым, а бумага… Бумага была гладкой, как кожа красотки, усевшейся у Серёги на коленях. Хоровод танцовщиц извивался гибкими телами и сотрясал воздух пышными бёдрами, обнажив свои приторные груди. Хотелось опрокинуть стакан холодной водки, чтобы покрыть дурманом этот восточный кошмар, но тут водку не пили. Проснулся Сергей с ощущением сладости объятий своей нежной Верки, запаха её детского тела и северных полевых цветов. Открыв глаза, Серёга увидел перед собой пышные груди Шахеризады, которые сжимала его жилистая рука. Мозг был трезвым, а сознание помрачённым. Вошёл араб с опахалом. Сергей зажмурил глаза от яркого белого солнца пустыни. Танки, ракеты и вертолёты прибыли в порт вовремя и после разгрузки на счетах Серёгиной фирмы появились астрономические числа. Их нужно было аккуратно перевести в Швейцарию на счета, указанные Виктором. Сергей представил, как он сбегает с этими деньгами на край Света, покупает остров с уютным замком и вызывает туда свою Верку. Но, поразмыслив немного, он сделал распоряжение о переводе всех денег на указанные счета. Тех комиссионных, которые Виктор ему разрешил оставлять себе, по расчётам Сергея хватало бы на сотню таких жизней. Прилетев в Питер, он ждал звонка Виктора. Встретились они в Сестрорецке, в доме Виктора на Пляжной улице. Прогуливаясь по променаду вдоль залива, Виктор приказал срочно вылететь в Атлантик-Сити, встретиться с людьми из Конго на боксёрском матче, обговорить все дела для заключения контракта в Куала Лумпуре через полгода. От НьюЙорка до Атлантик-Сити час езды. – Поедешь на такси прямо из аэропорта. К ****ям на Брайтон не заезжай. Потрахаешься в отеле. Помогать тебе будет переводчик, который в отеле тебя найдёт. Если возникнет заминка, позвони в агентство «Лилия», вызови себе в номер девочку. Придёт мальчик, лет тридцати. Ты его не трогай. Он тебе всё переведёт на русский язык и покажет этих парней, любителей бокса. Потом полетишь в Лондон. На футбол. Рома поможет там с оформлением документов. Ты должен остаться жить в Лондоне. Здесь тебе оставаться небезопасно. А точнее, очень опасно, – жёстко завершил Виктор. Атлантик-Сити – городок очень уютный и ухоженный. Набережная вдоль берега океана с ровным, дощатым настилом. Сергей не послушался Виктора и, отстояв в очереди на кордоне целый час, объясняя, зачем он приехал в США, позвонил в Нью-Йорке прямо из аэропорта Саре, своей школьной подружке, которая провожала его в армию. Провожала, руку жала. Потом свалила в Нью-Йорк со всей роднёй. Сарочка прыгала и визжала от счастья. Потом предложила подобрать её на Брайтоне, чтобы покататься по Нью-Йорку. Виктор наслаждался заграничной свободой и самостоятельностью. Встретив Сарочку, он и вовсе раздухарился. Они всосались дружка в дружку, как пиявки ещё на набережной. Сарочка возбуждённо показывала Серёже высокие дома и богатые магазины. Но когда Серёжа небрежно подарил ей в Саксе меховой палантин, поняла, что он уже ел что-то, слаще морковки. Потом, накатавшись по Нью-Йорку, они поехали в Атлантик-Сити, поднялись в номер и трахались двое суток. Никто Сергея не беспокоил. Правда он поселился в другом отеле, который посоветовала Сара.
В нём не проводили боксёрских поединков. Но он был очень уютный, с видом на океан. Спустя какое-то время Сергей позвонил в «Лилию» и заказал девочку. Приехали три плохих мальчика и стали Серёжу больно бить кулаками в перчатках. Один из них был очень похож на Японца. Потом привязали Серёжу к кровати и стали трахать Сарочку на столе. Потом позвонили Виктору и он сказал Серёже, чтобы тот не рыпался и вёл себя хорошо. Сара уехала в слезах, не попрощавшись, выслушав указания обо всём молчать. Судя по тому, как сложилась судьба у Японца, она не совсем молчала. Но и с Серёжей разговаривать по телефону больше не стала. Наверное, она навсегда вычеркнула Серёжу из своей жизни. И это было даже кстати. Угрызения совести перед Веркой мучили его в тяжёлых снах. Бокс, как всегда, был шумный. Они сидели на двадцатом ряду и разговаривали о своём. Сергей был явно не в своей тарелке. На всё кивал, со всем соглашался. Договорились встретиться в мае, через полгода в Куала Лумпуре и подписать контракт на поставку вертолётов на один миллиард долларов. Откуда возьмутся эти вертолёты, Сергей себе не представлял. Ночью Сергею опять приснилась Верка. Она встретила его с сыном в сопках и они пришли в тёплый дом. Потом появился Виктор и стал трахать Верку прямо у него на глазах. А Сергей не мог пошевелить рукой и только глухо стонал. С этим стоном он и проснулся. Над океаном лететь было очень страшно. Бескрайняя рябь воды напомнила жуткие ощущения от вида океана в фильме Тарковского «Солярис». Мерещился тонущий авианосец с его тонущими товарищами. Но деваться всё равно было некуда. Страх зажал Сергея в Боинге посреди океана. Можно было только молиться и уповать на Бога. Как Он решит, так и будет. В Лондоне Сергей позвонил адвокату Ромы и встретился с ним в Гайд-парке возле Мраморной арки. Разговор был коротким и конкретным. Расставшись с адвокатом, Сергей прошёлся по Оксфорд стрит и зашёл в «Макс энд Спенсер», чтобы купить себе новый костюм и пальто. Потом купил и новые туфли «от Бруни». Старую одежду попросил завернуть в пакет и оставил его в мусорном баке на улице. Теперь точно следуя распоряжениям Виктора Сергей сел на автобус и уехал в Оксфорд, где его ждала весьма миловидная леди, у которой он и поселился. Протяжённость пребывания может сблизить людей, а может и отдалить. Всё зависит от группы их крови. То, что с Кэт у них группы крови одинаковы, стало понятно на вторую ночь, когда Сергей с маниакальной настойчивостью полез к ней в кровать, а она не стала орать и вызывать полицию. Жизнь в тихом Оксфорде за пазухой у пухленькой Кэт так обволакивала Сергея лаской и уютом, что он стал подумывать о женитьбе. Документы ему выправили, деньги на его счёте оставались приличные, а лучше жизни он и не видел. С Кэт он об этом разговор не заводил, а она ни о чём и не спрашивала. Те неловкие моменты, когда в порыве страсти или во сне Сергей бормотал непонятные русские слова «Верка, Верка», Кэт относила к издержкам их разноязычия. Одно обстоятельство мешало Сергею забыться в сладкой семейной неге, его сны, в которых он видел Верку со своим сыном, явственно ощущал прикосновения к её нежному телу, нежный запах полевых цветов на сопках, где они слились в одно целое. Когда тихая семейная жизнь с головой поглотила Сергея и он стал регулярно ходить на рыбалку, раздался звонок Виктора с жёстким приказом срочно прилететь в Куала Лумпур. Сергей так растолстел от семейной жизни, что пиджак на нём еле сходился и Кэт съездила в «Макс энд Спенсер», чтобы обменять его на другой размер. Перелёт и пересадки вернули Сергея к цивилизованной жизни. За время полёта он успел обдумать всё происходящее и решил направить свою жизнь в другое русло. Билет он купил в оба конца. Надо было поведать Виктору о своих планах и расторгнуть с ним деловые отношения. Теперь в Оксфорде у них с Кэт выстраивался свой бизнес и эти демонические цифры мнимого богатства его больше не прельщали. Не в этом было для Сергея счастье.
Жара в декабре в Малайзии стояла страшная. Влажность как в русской бане. Пришлось заехать в магазин и купить лёгкий костюм. В этом муравейнике можно было выжить только в магазинах и отелях, где есть кондиционеры. Правда они там есть и на остановках автобусов, но Сергей не стал там задерживаться. Да ему бы и не дали. Встретили его те же люди Виктора, которые трахали его Сару в Атлантик-Сити. Настроения Сергею это не прибавило. Среди них не было только Японца. Его арестовали в США и дали четвертак. Приехав в отель к Виктору, он сразу пошёл в наступление, тоном, не терпящим возражений, сказал, что подписывает контракт в последний раз и соскакивает с дела. Виктор заглянул ему в глаза, убедился что он «чистый» и врезал ему в поддых так, что Сергей потерял сознание. Когда его привели в чувство в ледяной ванной, Виктор прошипел ему на ухо «убью тебя, паскуда!» и вышел из номера. Его парни молча смотрели на Сергея, а потом подвели его к окну на двадцатом этаже, спросили не боится ли он высоты. Высоты Сергей очень боялся. Он начал её бояться на палубе авианосца, заглядывая в морскую пучину, он боялся её, когда Сушки стремительно взмывали с палубы в небо, он боялся её, колеся по миру в Боингах, а теперь он боялся её из окна этого отеля в Куала-Лумпуре. Посмотрев жалостно на парней, Серёга попросился в туалет. – Обоссался от страху? Ну, иди. Только не утони в своей ссаке, ты нам ещё пригодишься. На переговоры поднялись в один из ресторанов отеля. Всё шло как по маслу. Обычно детали обговариваются в рабочем порядке, а в такой стадии подводят черту и подписывают бумаги. Продавали военные вертолёты на огромную сумму. Поставки гарантировались в определённые сроки, с высоким штрафом за их нарушение. Отвечал за всё своей головой Сергей. Его местопребывание хорошо было известно и контролировалось заказчиками. Хотя о какой компенсации могла идти речь, если за миллиард долларов оставляли дурную Серёжкину голову с посредственной стрижкой и вымышленными капиталами его дутой фирмы. Выпив шампанского за успех предприятия, Серёга снова запросился в туалет. Не нарушая деловой атмосферы переговорного процесса, отпустили его одного. На ухо шепнули рекомендации и угрозы. Когда он облегчился и вернулся в зал, Виктор стоял в наручниках, а зал был битком набит полицейскими. Оба-на! Сергей нырнул под пальмой и медленно, но верно пошёл к лифтам. Превозмогая дрожь от страха, похожего на страх высоты, он спустился вниз и гуляющим шагом пошёл вдоль главного фасада. Свернув за угол, остановил такси и попросил отвезти его в аэропорт. Лихорадка усилилась. Паспорт и банковские карты были с собой, в кармане пиджака. Руки пока свободны. А что ещё нужно, чтобы встретить старость? Сергей улыбнулся, вспомнив Абдуллу из «Белого солнца пустыни». Самолёт унёс его в Лондон из этой душной, неприветливой страны, оставившей в своих душегубках его палачей. На этот раз небо казалось Сергею особенно голубым и широким, облака вздувались пышными булками, а где-то там в вышине летали ангелы. Во сне Сергей снова увидел Верку. Она бежала к нему навстречу, широко раскинув руки и сияя от радости цветными лучами. В Хитроу Сергей купил билет на самолёт во Франфуркт, а там пересел на московский рейс. Возвращаться в Оксфорд было опасно. За час ожидания он оделся в магазинах в зимнюю одежду. Москва встретила его ядрёным морозцем. Он подошёл к кассе и подумал, куда ему нужно лететь? Это было так странно, но единственным местом, где его могли ждать, была маленькая точка на карте без вразумительного названия с двумя десятками щитовых домов, в щели которых была хорошо видна улица. И там жила его Верка со своими сёстрами, матерью и его сыном. Но самолёты туда не летают. Пошли вторые сутки перелётов. Дальше можно было ехать только на автобусе и только тёмным полярным днём. Полярная ночь сковала жизнь в этом убогом краю и согнала всех в берлоги, норы и чумы. Когда Сергей добрался до оленеводов, которым когда-то продавал с Виктором оружие, все они крепко спали. Оставалось пять километров снежной пустыни до его любимой Верки. Олени, прячась от ветра, стояли плотным
стадом, прижимаясь боками друг к другу. Охотники проснулись, зажгли огонь и стали потчевать друга теплом и чаем. От них Сергей узнал, что Верка ждёт его и ни с кем не спуталась. Его дочка ходит в школу и всем рассказывает про своего папу. Прошлым летом они приезжали к шаману и тот им сказал, что папка жив и приедет к ним обязательно. Сергей выпросил у охотников собак, чтобы не ждать другого дня и побыстрее добраться до своей Верки. Собаки тронули лениво, нехотя шевеля хвостами из-под чужого кнута. Сергей бежал рядом с нартами, не загружая собак своим весом. Иногда он садился, переводя дыхание, и собаки упирались в упряж, продираясь в снегу. Над снежной пустыней запылало северное сияние, словно Верка светила ему в пути. С вершины сопки показались редкие огоньки посёлка, где под ватным одеялом ждали его, прижавшись друг к другу, Верка с дочкой. Сергей присел на нарты и подогнал собак кнутом. Они понесли по склону резво и весело. Мороз инеем сковывал Сергею веки и он с трудом открывал их, поглядывая на огоньки посёлка. Внезапно, как во сне, навстречу ему побежала Верка, широко раскинув руки и сверкая сиянием своих лучезарных глаз. Они с Сергеем упали в крепких объятиях, покатившись по мягкому ковру цветущих трав. Сергей без конца целовал Веркины губы, вдыхая их свежий, завораживающий аромат. Верка гладила его по волосам своими тёплыми, ласковыми руками и не давала открыть глаза, покрывая их сладкими поцелуями. Собаки, ощутив послабление в поводу, пошли по большому кругу, выворачивая дугу на терпкий, еле слышный запах своей псарни. К утру, которое ничем не отличалось от ночи, они привезли окоченевшее тело Сергея к крайнему чуму и начали жалобно скулить, вызывая своих хозяев и, словно извиняясь за то, что у них в этой жизни что-то не получилось.
Пафос От лёгкой мечтательной дрёмы я очнулся, когда самолёт резко тряхнуло и подбросило ввёрх. Сон, как рукой сняло, а мечты о купании в тёплом Легурийском море и путешествии на белоснежном теплоходе к Гробу Господню моментально сменились судорожным опасением грохнуться о твёрдую землю или утонуть в манящем лазурном море. Самолёт заходил на второй круг, вписываясь в широкий вираж над аэродромом Пафоса. На подлёте к полосе самолёт снова пикирнул и резко взмыл вверх и, взревев двигателями, снова пошёл в поворот. Твою мать. Вот и сходили за хлебушком, сказал мужик, рассматривая в своих руках отрезанные трамваем ноги. Чёрный юмор лез в голову, не хотелось верить в то, что на этом закончится моя, богатая событиями, счастливая жизнь и я не отобью на курорте затраченные деньги. Я успокаивал себя мыслью о том, что на американском Боинге падать будет мягче. На третьей попытке, после пике и скачка вверх шасси глухо выкатились и мы благополучно приземлились в парную турецкую баню греческого курорта. В холле отеля «Пафос», напоминающем огромную каменную пещеру, было сказочно прохладно. Через огромные стеклянные витрины синело море и запах его вечернего бриза просачивался в холл. Микита с Рамзайцевым, усталые и потные, пришли с теннисных кортов и поселили меня в мой номер. По длинным коридорам я добрался до своего бунгало на первом этаже с отдельным выходом к морю, и не разбирая сумки побежал к мокрой морской прохладе. Приближалось время ужина и на пляже народу было мало. Я с наслаждением лёг на воду, раскинув руки и ощущал покачивания своего тела на ленивых вечерних волнах. Потом перевернулся на спину и уставившись в небо возблагодарил Господа за оставленную возможность пребывать на этой земле. Как хорошо, что наш самолёт не разбился. Укутавшись в мягкую махровую простынь я растянулся в гамаке и стал наслаждаться небом. Лёгкие перистые облака переливались серебристо – розовым цветом на синеющем вечернем небе. За барьером лоджии послышались лёгкие шаги. Я подумал, что это Микита. – Как я люблю тебя, ты моя единственная отрада. Я вздрогнул от русской речи. Никуда от них не деться. Я поднял голову и посмотрел в след этому Ромео. Депутат Семаго, обнимая за талию стройную блондинку удалялся от моих окон в сторону барбекю. На поляне перед отелем официанты жарили цыплят, ягнят, телят и малоизвестных представителей животного мира. На барбекю за огромным столом собралась вся компания. Микита приехал по приглашению Рамзайцева и ещё одного нефтяного магната из бывшего совэкспортнефти и они расселись за столом с полными комплектами жён, детей и детей от первых жен, с тёщами и золовками. Меня почти не заметили и это мне очень понравилось. Жать руки и преданно смотреть в глаза я не любил с детства. Микита, воспользовавшись моментом, сказал, что проводит меня за соседний стол, и облегчённо вздохнув показал мне уютное местечко у прибрежного бара. Он зазвал меня в Пафос, обещая экскурсию на теплоходе в Израиль. После своих трагических расколов в семье я хотел совершить паломничество к Гробу Господня и, узнав об этом, Микита стал уговаривать поехать с ним в Пафос по приглашению новых русских. На мою попытку отговориться, прикрытую словом «мне неудобно» он привёл несколько убедительных примеров, что делать действительно неудобно, и, взяв с меня косуху зелёных, сказал, что удобнее не бывает. В первую ночь я наслаждался огромной кроватью, морским бризом и стрёкотом цикад в своём пещерообразном бунгало. С восходом солнца я вышел по мокрой траве к морю и наслаждался в одиночеством и утренним прибоем. На террасе, которая тянулась вдоль моря по всему фасаду отеля, уже накрыли завтрак и гуськом потянулись изголодавшиеся туристы. Семаго тоже оказался со своим комплектом и придирчиво выбирал себе куски пожирнее. Я попросил кофе с молоком и горячий рогалик и уселся в кресло на краю
террасы. Таня с Надей, Тёма и Аня, набрав еды, искали свободный стол, чтобы усесться дружной компанией с комплектом жён и детей нефтяников. Микита и Рамзайцев к завтраку не вышли. После бодуна аппетит появляется обычно к ужину. Но ужасно хочется пить. Ну, конечно, пива. Много пива. Много хорошего пива. При такой жёсткой диете, они умудрялись, как умалишённые, гонять в теннис по африканской жаре с влажностью, превышающей турецкую баню. Нормальные люди при таком режиме не выжили бы и двух дней. Но эти не были нормальными людьми. Я уехал нырять на острова, а после обеда встретил в баре Микиту. Он бегло сообщил, что вечером поедем на ужин в горы, и что мой номер администрация отбирает для гостей хозяина отеля, а я могу разместиться на диванчике в номере Микиты с Тёмой. Эта новость приподняла мне настроение, но зато я узнал, чей номер в отеле лучший. В горы долго ехали, в горах долго ждали, пока приготовят мясо и сосали местную кислятину с козьим сыром. Отсидев свой срок, пялясь на звёздное небо и слушая греческие напевы мы вернулись под утро. Спать на диване я не мог, взял плед и пошёл на пляж под пальму. Днём Таня и нефтяницы с детьми уехали в Пафос на шопинг, а нефтяники пошли в запой. Они это любили. Никита висел на телефоне и в поисках счастья я опять нырнул в пучину. Душу грело паломничество в Иерусалим, которое планировалось на вечер следующего дня. Отель был набит российской знатью и я встретил Никаса, который позвал меня в горы, полюбоваться на закат. Мы помчались на Хонде, которую он взял на прокат и добрались до прелестной деревушки на вершине горы с потрясающей панорамой на море с другой стороны острова. Деревенский ужин из горячего хлеба с травами и сыром был украшен вполне приличным вином из подвала хозяина. Наши москвички, приглашённые Никосом, тарахтели не много и совсем не испортили вечер. Ночевал я в номере Никоса и с утра чувствовал себя свеженьким и бодрым. Морские волны приподняли моё настроение до уровня телячьего восторга. К полудню появился Микита и с загадочным лицом позвал меня в бар. Просеянное через тростник солнце позволяло отдохнуть глазам, а веер от волн обдавал прохладой. Микита заказал Мартини со льдом, а я взял айриш-крем. Долго кружа словами вокруг да около, Микита сообщил, что мне не дали визу на въезд в Израиль, но он, как настоящий друг, остаётся со мной и мы вдвоём классно проведём время. Такая новость выбила меня из седла. Я совершенно спокойно мог бы ехать из Москвы в Тель-Авив и за четыреста баксов отдыхать там две недели. Мерзкое чувство какого-то подлого обмана усугубляла моё страдание. Я повторил Айриш и тупо следил за набегающими волнами. Спать за тысячу баксов на диване за стеной их спальни, строить при этом глазки пьяному нефтянику, в знак благодарности за угощение и пролететь фанерой над Иерусалимом было не лучшим пасьянсом в моём положении. Но больше всего настораживала искренность Микитки и крепость нашей дружбы. Как только семейные комплекты отчалили на теплоход, Микитка опрометью бросился в номер и повис на телефоне. Мне надоело ждать и я с семьёй Семаго поехал в старый порт Пафоса на ужин. Настроение никак не поднималось. Сиртаки, возлюбленное мною со времён «Грека Зорба», становилось невыносимым. Когда я вернулся в номер, Микита висел на телефоне. – С кем это ты трендишь целыми днями. – Надо договариваться о прокате фильма, пока ты загораешь. Люди-то работают. Это меня убедило. Возразить было нечем. Утром я проснулся от воркования Микитки по телефону. На часах было восемь. В Москве десять. – Любимая, не могу без тебя. Я совсем проснулся и ушёл в ванную. – Ты меня любишь. Я специально не поехал в Иерусалим, чтобы говорить с тобой весь день.
Я проглотил пол тюбика зубной пасты и начал блевать. Это он трендит с этой Алисой! Какая сука. А мне навешал лапши, что расстался с ней после Светлогорска навсегда. Какой же я мудак. Но зачем он меня-то затащил в эту парилку. Зачем разыграл эту комедию с Иерусалимом. Сорвать мне поездку в такой момент. А зачем я ему тут нужен. Ему что, скучно без меня? Повесив трубку, Микита засуетился и предложил партию в теннис. Я отказался. На такой жаре играть я не люблю. А поедем на яхте. Рамзайцева подговорим. Да и сами можем поехать. Он мне разрешил. Бери, говорит, когда хочешь. Я согласился. – А что у тебя с Алисой? Ты же сказал, что бросишь. – Старик, не могу. Буксы горят. Страсть. – И страсть Микитушку схватила своей мозолистой рукой. – А зачем меня обманул, придумал фигню с этой визой. – Старик. Если Танька просечёт, мне кранты. – Тебе и так кранты. Это не рассасывается. А я тебе ещё на фестивале у Яковлевой говорил, что участвовать в этом не буду. Мы с тобой у одного батюшки окормляемся. Я с Богом не играю в прятки. – Ну выручи, прикрой. Последний раз. Как друг. Таня приехала в восторге. Тёма и Аня устали от автобуса, а Надю укачало на теплоходе. Дни потянулись однообразно. Проводив Таню с детьми на пляж, Микита запирался в номере, а меня высаживал на балкон на атас и ворковал часами с Алисой. Я вчитывался в «Солнечный удар», который лежал у него в изголовье и не мог понять, почему она сидит в Москве целыми днями. Ехала бы на дачу? Или сюда бы припёрлась? Нет, я всё – таки мудак. Ну и он не лучше. Надька мучилась от солнца и щурила глаза. Я пошёл с ней в бутик и выбрал ей очки. На следующий день в этих очках сидела Таня, а Надька опять щурилась. Вот устои. Тёма всё время донашивал папины ботинки, Аня – мамины платья, а палить деньги на баб не западло. Наконец настал день отъезда. Рамзайцев просох и расплатился за отдых. Жена его Лена, всем своим бронзовым видом выражала недовольство и протест. Мы расселись в холле и ждали такси в аэропорт. Портье посмотрел по сторонам кого-то выискивая, потом подошёл к Тане и передал ей счёт за телефонные переговоры, который превышал сумму отдыха всей компании. Увидев Микитку с Рамзайцевым, выходящих из бара, она, багровея направилась к нему. Он покрутил пальцем у виска и показал в мою сторону. Рамзайцев начал выхватывать счёт, чтобы оплатить его в кассе. Но Таня уже включила прямую передачу и неслась ко мне. Я разлёгся в кресле и посасывал кофе-гляссе, отгоняя от себя страшные мысли о перелёте. – Это ты наговорил со своей проституткой на миллион. Мы тебя содержать не будем. Иди плати. Я напряг кисть, чтобы плеснуть ей в морду холодным кофе, но Микита зажестикулировал так, будто пропускал колонну танков на Берлин. Я встал, поставил бокал, извинился и, взяв из дрожащих Таниных рук квитанцию, медленно поплёлся к портье. Тот уже держал в руках деньги, сунутые ему нефтяником, и не обращал на меня ни малейшего внимания. Я постучал дрожащим от гнева пальцем по стойке. Портье нажал кнопку, оторвал чек, посмотрел мне в глаза и медленно, пафосно произнёс – Ессс, сэр!
Глазированный Михалков Никита Михалков стал настолько популярен в народе, что в пору выпускать глазированные сырки с изюмом, марципановые и карамельные фигурки на палочке в образе героев, полюбившихся народу – Паратова Сергей Сергеевич из «Жестокого романса», проводника Андрея из «Вокзала для двоих», комдива Котова из «Утомлённых солнцем», его же, но постаревшего из «Предстояния» со срущей немецкой жопой в прицеле. Культуру нужно нести в массы через детей. Дети нашего поколения должны лизать каждый день карамелизированных героев Михалкова, как мы зачитывали «Дядю Стёпу», гаранта нашей безопасности и правопорядка в СССР. Впрочем мы лизали фигурки вождей, сделанных даже из бронзы, гранита и мерзопакостного гипса, установленных в каждой школе, поликлинике и универмаге. Никита Михалков родился 21 октября 1945 года. Рос в семье поэта, председателя правления Союза писателей СССР, члена Президиума Верховного совета СССР Сергея Владимировича Михалкова и поэтессы Наталии Петровны Кончаловской вместе со старшим братом Андреем. Наверное, мама с папой называли его «сладким», но советский народ об этом не знал. Юность великого режиссёра протекала на московских улицах не просто. Достаточно только одной истории, рассказанной самим Никитой Первому каналу о его любви к дочери маршала Конева Леночке, ссоре в её доме с её ухажёрами и попытке суицида Никиты с рискованным трюком повисания на балконе одиннадцатого этажа на одной руке! Потом призыв на Тихоокеанский флот в агитбригаду «по протекции» маршала Конева. Самым сладким воспоминанием за четыре года у юного великого режиссёра было стояние на морозе в телефонной будке, забытым старшим братом во время частного приёма посетительницы в тепле и уюте московской квартиры. Разгребание голубиного помёта на съёмке курсовой работы Андрея Сергеевича «Мальчик и голуби». Тоже не сахар. Работа над первым фильмом, хоть и про Ленина и добрых чекистов, ограбивших богатеев на пятьсот тысяч золотом была без сахара и оставила персону Никиты Михалкова в среде кинематографистов и обожателей кино «чужим среди своих». Упрёки в плагиате западных боевиков и прославлении чекистов, тогда «особо уважаемых» в народе, а паче в рядах советской интеллигенции. Сладкой его тогдашнюю жизнь не назовёшь. Вторую фильму тоже пришлось взять без сиропа. С горчинкой. Даже с уксусом. Но на халяву в СССР и он был сладким. Фильм о Вере Холодной снимал на Мосфильме таланливый, начинающий режиссёр и художник Рустам Хамдамов. Тогда ходили пересуды, что Никита Михалков положил глаз на этот фильм, сценарий которого писал его старший брат Андрей и «сожрал» Хамдамова с потрохами. Создали комиссию, учинили проверку, нашли отставание по графику и отдали всё исправлять Михалкову. Не сладко. Хоть картина опять получилась про хороших чекистов, зарождающуюся любовь к чекисту артистки «из бывших» и кровожадных белогвардейцев, по голове никто Никиту Михалкова не погладил. В Госкино СССР морщась, ограничили масштаб проката фильма, не смотря на то, что бандит Михалкова не советует бить красных, а героиня Елены Соловей в образе Веры Холодной громко кричала белогвардейцам «Вы звери, господа!» Если бы не навязчивая идея подражать успеху фильмов старшего брата по Тургеневу И.С. («Дворянское гнездо»,1964 и Чехову А.П. («Дядя Ваня»,1970), ещё не известно чем бы всё это творчество закончилось, так и не распустившись. Но охота пуще неволи. И вот, собрав азартный коллектив, молодые кинематографисты выпускают фильм с загадочным, для советского тугого уха, названием «Неоконченная пьеса для механического пианино», которая и пролила на голову юного дарования первые капли сиропа славы. Без чуда здесь не обошлось. Фильмы Андрея Михалкова-Кончаловского
«Дворянское гнездо» и «Дядя Ваня», не только не хуже, но и лучше перепевки чеховских мотивов Никитой, в СССР никто не видел, да и смотреть не хотел. Смотрели совсем другие фильмы. Про Ленина, про плохого Сталина, про войну, про коммунистический бескорыстный труд, фаршированных целомудренной любовью. Те, кто с наслаждением бы посмотрел фильмы Андрея Михалкова-Кончаловского, ещё сидели в тюрьме за диссидентство. А когда они вышли на свободу, то в кино показывали новый фильм Никиты Михалкова про механическое пианино и любовь на нём. Весь сироп ему и достался. И никто не мог найти сходство между фильмами младшего и старшего братьев, потому что фильмов старшего не видели. Да и Бог с ним. Сироп полился рекой и залил юного режиссёра. Чтоб не скисал. Но следом за «Рабой любви», выпущенной в прокат в 1975 в 1979 году вышел фильм Никиты Михалкова «Несколько дней из жизни И.И. Обломова». Всё то же, да не то. В СССР, конечно, этот фильм оценили только эстеты. В промежутке между съёмками первой и второй серий «Обломова» за 26 дней оперившийся юнец снял для диссидентов блестящую фильму по пьесе Александра Володина «Пять вечеров» с блистательными Людмилой Гурченко и Станиславом Любшиным. Кто такой Александр Володин вы, конечно, не знаете. А зря. Если бы он вовремя не умер, его бы выгнали, как Бродского И.А. из СССР и дали бы Нобелевскую премию по литературе. Или по медицине. Понимал он сильно в человеческой душе. Только за этот фильм Михалкову можно было ставить памятник. Из шоколада. Это был лучший Михалков из всего того, что мы сегодня знаем. В ЦК КПСС пригрозили и заставили снять кино для советской молодёжи призывного возраста «Родня» в 1981году по внятному сценарию Виктора Мережко. Партии коммунистов нужно было много интернационалистов для войны в Афганистане. Сразу поняли все товарищи, что Михалков Н.С. над ними всеми надругался. Приоткрыл гниющие раны Родины. Виктор Мережко разорвал с ним дружеский отношения в моём присутствии в ресторане «Зимний сад» питерской гостиницы «Астория». Потратил народные денежки, а притока новобранцев страна не получила. Такая вот, братцы, история. То ли за фильм «Родня», то ли за старшего брата, который остался, нарушив паспортный режим, а Америке и которого министр МВД СССР Н.А. Щёлоков (позже застрелившийся от позора за своё воровство) предал анафеме, но Никита Михалков больше в СССР советских фильмов не снимал. Могло помочь этому факту и то обстоятельство, что Никита Михалков где то высказался о том, что Сергею Фёдоровичу Бондарчуку легко снимать свои фильмы потому, что на него работает вся страна. Бондарчук С.Ф. очень обиделся и руку Михалкову не подавал до 1986 года, когда на 5-ом съезде Союза кинематографистов СССР, где Никита Михалков выступил в его защиту. Правда мало кто понимает, что этот «героический» поступок Никита Михалков совершил только потому, что Элем Климов и еже с ним, отстранили от кино не только С.Ф. Бондарчука, но его, Никиту Михалкова. Причём своими ушами слышал, как Элем Климов в глаза Никите Михалкову сказал, что не допустит его к кинематографу, что фильмы Михалкова могут дойти до экранов только через его, Элема Климова труп. И вскоре он застрелился?! Видимо самостоятельно. Никто ему не помогал. Просто о себе кричать и стыдить товарищей Никите Михалкову было не выгодно, а заступиться за классика – прошло с блеском. С той поры Сергей Бондарчук стал Михалкова хвалить в ответ. И, Слава Богу! Только передёргивать фактишки не надо. Не принято это у вас, господ аристократов. Забавным покажется и то, что в те же времена Никита Михалков издевался над Марленом Хуциевым, называя его «дедушкой русской пролонгации». Марлен Хуциев тогда никак не мог решиться на съёмки фильма «Пушкин». Не видел достойного актёра на главную роль. Я тогда работал у него на картине в подготовительном периоде постановщиком трюков и разрабатывал эпизод восстания на Сенатской площади.
Здесь я передачу из музея восковых фигур заканчиваю, констатируя, что сладким наш герой ещё не стал. Елей и глазурь полились на Никиту из рук Эльдара Рязанова. Роль Сергей Сергеевича Паратова принесла Михалкову всенародную любовь. А роль проводника Андрея в «Вокзале для двоих» ещё и уважение. Народ принял его за своего парня и готов был облить его с ног до головы самым сладким сиропом. Это то, что касается мужей. А их жёны, сиропчику этому пропасть бы не дали. Хозяйственные они у нас на Руси. Женщины России боготворили Михалкова. Он стал для них секс-символом. То есть, обнимая в темноте за шкафом своих мужей, они представляли себя в объятиях Михалкова. Какая прелесть. Прельстил он, во славу владыки, всех женщин России. Во славу Князя тьмы! С православием, правда, это никак не вяжется. Поскольку я был живым свидетелем многих перипетий и переживаний главного героя этого рассказа, то могу сказать вам, каким не простым было для него время с 1981 по 1986 годы. Актёрские работы в фильмах Эльдара Рязанова, конечно, тешили его самолюбие, но не так, как работа режиссёром. Простой (безработица) длился до 1986 года, пока Алла Гарруба, жена всемирно известного фотожурналиста Кайо Марио Гарруба, не стала в 1984 году агентом Никиты и не показала его «Механическое пианино» в Риме, собрав на просмотр влиятельных людей западно-европейской культуры. Творчество Антона Павловича Чехова пользовалось в Европе особой любовью. Фильм имел у публики большой успех. Марчелло Мастрояни пришёл в неописуемый восторг и сказал Михалкову, что мечтает с ним работать. Через месяц они обедали у меня в гостях в Ленинграде с Сильвией Д’Амико, очень богатой женщиной, и обсуждали за рюмкой «столичной» водки фильм по пьесам Антона Чехова «Пароход» Одиссей» позже получивший название «Очи чёрные». В мае в Ленинграде начались съёмки, а в сентябре в Костроме они закончились. Фильм был представлен на Каннском фестивале и получил хорошую прессу, приз Экуменического жюри (это про религию и нравы). Марчелло Мастроянни получил приз за лучшую мужскую роль в этом фильме. Если не ошибаюсь, то фильм был номинирован на Оскар в номинации «Лучший фильм на иностранном языке» от Италии. Первый опыт совместной продукции фильма с капиталистами у советского режиссёра и начинающего продюсера Никиты Михалкова пошёл комом. Когда дело коснулось больших денег от проката и продажи в другие страны, маленькая, хрупкая, богатая итальянка Сильвия поставила русского медведя Никиту на место, напомнила ему, когда и для чего она его пригласила на работу режиссёром и собрала всю моржу себе в редикюль. Вырвавшимся за границу советским творцам снесло крышу. Самооценка своей роли Александром Адабашьяном была поддержана итальянской и французской прессой, у него брали интервью, о его таланте рассказывала Муза, Сильвия и Марчелло. Никита Михалков пришёл в ярость и разорвал с Адабашьяном А.А. всякие отношения, напомнив ему ту канаву, из которой он его вынул. Но всё равно гонорар в 400 тысяч долларов, которые привозить в СССР без налогов и обмена на советские рубли было запрещено, Никита получил, доверил деньги Алле Гарруба и тратил их, приезжая в Италию, а позже и с помощью карты VISA с курсчёта Аллы. На родине Никиты Михалкова фильм в прокате не шёл (права проката у Италии), а просмотры в Домах кино получили вялую прессу клюквенного сиропчика. Для глазури этого было явно не достаточно, несмотря на педалирование Михалковым факта номинации фильма на премию Оскар. Подчеркну, что номинацию пробила продюсер фильма Сильвия Д’Амико и если бы у неё хватило денег на Оскар, то уверяю вас, Никите Михалкову золочёного божка она подержать в руках бы не дала. Приз этот «За лучший фильм на иностранном языке» принадлежит стране и продюсеру, который эту страну представляет. Права на этот фильм и сегодня принадлежат Италии и для российского проката ни кем не приобретены. Вряд ли в России, кроме меня, кто-нибудь смотрел этот фильм десять раз. Даже пять. Даже один. Но я на этом фильме работал сам, у меня там снималась доченька. И это многое объясняет.
В том же 1984 году Алла Гарруба предложила дирекции Ла Скала пригласить для постановок русских опер Никиту Михалкова. Этот проект вызвал интерес, но Никита, ещё имея страх и совесть и не имея опыта постановок оперы, предусмотрительно отказался. Несколькими годами позже Валерий Гергиев, после устной договорённости поставил имя Михалкова на афишу оперы «Князь Игорь», но Гергиев в те годы был не тем Гергиевым и получил от Михалкова нагоняй за преждевременное извержение желаемого. Рассказав о своём отказе Андрону Кончаловскому, он сослужил ему добрую службу и мировая музыкальная элита обрела потрясающие русские спектакли «Евгений Онегин» и «Пиковая дама» в репертуаре Ла Скала в постановке Андрона Кончаловского. В 1984 году Никита Михалков познакомился с финским предпринимателем, по совместительству агентом иностранной разведки, Матти Грюнлундом. Михалков ездил в Хельсинки читать лекции о русском кино, чинить свой старенький «Мерседес» и покупать одежду и обувь для себя и жены. Дети всегда ходили в стареньком. В 1986 году, когда началось в СССР кооперативное движение и Михалков открыл компанию соратников, позднее ставшую студией ТРИТЭ (Творчество, товарищество, труд Никиты Михалкова), Матти Грюнлунд привозил, купленную для него на западе аппаратуру. Его западозрили в накручивании цены и выгнали. То есть попросили вернуть немного денег (тысяч триста долларов), но он счёл это не справедливым и исчез. Я его поймал в Ленинграде у любовницы, хотел избить, но он всё доходчиво мне объяснил о покупке видеокамеры для Михалкова и мы разошлись с ним миром. А Никита затаил на него злобу. Казалось, что иностранцы его обсчитывают. Бог ему судья. Алла Гарруба много сделала для Никиты Михалкова, работая за агентсткие 10 процентов. Это и спектакль в Риме с Марчелло Мастрояни по пьесам А.П. Чехова «Очи чёрные», рекламный ролик автомобиля ФИАТ, получивший приз на фестивалях индустриальной рекламы в Милане и в Вашингтоне, а в СССР представленный Михалковым, как художественный фильм «Автостоп». Он тоже не был в прокате именно из за отсутствия прав. В 1989 году Алла организовала мастер-класс режиссёра Никиты Михалкова в Риме в театре на пяцца д’Испания и собрала около ста желающих. Это не большие, но тоже деньги. В СССР Никита Михалков ничем больше не зарабатывал. Алла Гарруба со своим мужем Кайо Марио Гарруба, используя свои связи в мире жуналистики, нашли заказ на телевизионный фильм о монгольских пастухах для французского познавательного телевидения. Спонсировал этот проект один из десяти братьев, богатейших людей Франции, владеющих электростанциями, Мишель Сейду. Когда редактор студии Никиты Михалкова Анатолий Ермилов поработал во Внутренней Монголии и подготовил приезд экспедиции, мы собрались в долгий путь. Взяв творческий отпуск от обязанностей проректора Всесоюзного института повышения квалификации ПТО в городе Ленинграде я тоже приехал в Китай, в город Хайлар, на сопки Маньчжурии. Просидев там месяц, не понимая что делать и болтаясь по магазинам мы уже собирались домой. Но в этот момент на экскурсию в экзотический край приехал Мишель Сейду с женой и её подругами. Магия Михалкова за столом с водкой, даже китайской, не преодолима. Мишель Сейду, выпив рюмку «Столичной» (а у нас было), повёлся на рассказы Михалкова, как мыши на дудочку Нильса из сказки Сельмы Лагерлёф про диких гусей. Михалков плёл несусветный бред про презервативы, которые спасут монголов от казни за плодовитость, рассказывал о сне мальчика, увидевшего своих предков из войска Чингис-Хана и всё, что всплывало в его перепуганном безработицей, мозгу. В итоге Сейду стал продюсером фильма с рабочим названием «Монгольский фантом», а в Венеции ставшей легендарной, золотольвиной венецианской «Ургой». Плёнки было отснято Михалковым на десять фильмов, в результате чего подобралось материала на более менее внятную историю об Урге и хозяине её Бенге. Именно «Урга», а не «Урга-территория любви» как её называет режиссёр Никита Михалков, а не продюсер Мишель Сейду. Именно Мишель Сейду имеет права на прокат фильма в мире, а следовательно, также как и Сильвия Д’Амико, имел бы право держать в руках приз
Американской киноакадемии ОСКАР, если бы фильм стал первым из числа пяти, номинированных на «Лучший фильм на иностранном языке» от Франции за 1991 год. В 1991 году Алла Гарруба уговорила итальянского бизнесмена и издателя Анджелло Рицолли, который между прочим был продюссером фильмов Федерико Феллини, продюссировать проект «Сибирский цирюльник», придуманный возбуждённым Михалковым. Анджелло Рицолли, ориентируясь на Оскар и мировой рынок пригласил известного американского сценариста Роспо Паленберга и соединил его идеи с маниакально-навязчивой мыслью Михалкова о любви к царской России, юнкерах и сибирской каторге. Не зря прошло детство мастера на кремлёвских задворках. Получилась невообразимая фигня. Но и эту фигню Михалков умудрился превратить в свой подвиг. Вот уж ИЛЛЮЗИОНИСТ с большой буквы. Снимая в Ленинграде телевизионный документальный сериальчик «Сентименталное путешествие на Родину через живопись», он оставлял Роспо в гостинице «Прибалтийская», а вечером, после своих съёмок, проверял, что тот сделал. Когда Роспо, известный сценарист Голливуда, возмутился такими условиями рабства и передал эту ноту протеста Никите Михалкову через Аллу Гарруба. Произошёл взрыв михалковского гнева. Он грубо прогнал Аллу, порвав с ней многолетние отношения. Сценарий был заморожен хозяином Анжелло Рицолли и вернулся к жизни, выкупленный адвокатом Никиты Михалкова господином Клайнгути в 1995 году. Подготовительный период к съёмкам фильма «Сибирский цирюльник» проводил я, работая в ТРИТЭ заместителем председателя правления, то есть заместителем господина Михалкова Н.С. И к слову замечу, взял он меня не на содержание, а как интеллектуальную рабочую силу, как человека с двумя высшими образованиями, доцента, проректора по учебной работе всесоюзного института, каскадёра и мастера спорта по самбо. Причём за копейки. Пользуясь моей бедой (это справка для пидоров, которые своим холуйским мозгом могут додумать только до того, что он меня взял, а зачем и за сколько это у них не прорастает). Но тут у Никиты Михалкова случился солнечный удар с подружкой и сокурсницей его дочери Анны, актрисой Алисой Призняковой, при котором мне отводилась роль «панамы» (крыша). Я не любезно отказался. Вернувшись в 1992 год безработный Никита Сергеевич набросился на синопсис Анатолия Ермилова о страшной судьбе российского поэта Эфрона, попавшего в сети НКВД, чтобы вернуться на Родину к своей любимой, а попав на Родину, нашёл её в объятиях красного комдива. Синопсис назывался «Безусловный эффект шаровой молнии». Чтобы незаметно уйти от замысла автора и перехватить инициативу, Никита Сергеевич, на моих глазах в гостинице «Астория» придумал назвать фильм «Утомлённые солнцем». Ну как «Унесённые ветром». Прицелом был мировой прокат и премия ОСКАР, а продюсером планировался всё тот же – Мишель Сейду. Других и не было, а этот подсел на гранёный стакан. Михалков кого хочешь споит. Хочешь попа, хочешь француза. Повезло Наполеону в то время родиться. Или вернее, не в то. Да, хрен с ним. Больше всех повезло Михалкову. Обласкан он Владыкой! Правда, по-моему, Христос в хитоне ходил. Ну, во второй то раз к ним в кремлёвские кущи, надеюсь, он поприличней оденется и явится в норковой шубе! На этот раз, накопив опыта, Никита Михалков развёл Мишеля Сейду так, что к концу съёмок в Нижнем Новгороде в октябре 1993 года денег не осталось ни копейки и давать и добавлять лишние Мишель Сейду не собирался. К тому же от сильного ноябрьского ветра внезапно облетела листва с деревьев и стукнул морозец. Михалков свалил всё на киногруппу, построил всех по стойке смирно, обласкал аристократической бранью и велел всем развешивать на деревья искусственные листья. Картинка была ещё та, достойная кисти Кости Коровина. Один умный человек подсказал им, что у военных есть маскировочные сетки, что спало художника Аронина от превращений в крошечку-хаврошечу. Долго потом Никита Сергеевич приводил в восторг нашу простодушную публику рассказом о героическом
подвиге Наденьки Михалковой, изображавшей июльскую жару, топая босыми ножками по промёрзшей земельке. И никому в голову не пришло спросить, кто же создал условия для этого подвига, прохлаждаясь в баньке с нижегородскими русалками и лешими. Совершенно случайно (кто верит в Бога, не верит в случайность), за азартной дьявольской игрой в рулетку в «Дамском клубе», Никита Сергеевич соблазнил хозяина клуба Владимира Ивановича Седова, помочь ему деньгами и стать сопродюсером. Тот клюнул и дал денег. Денег было некуда девать. Народ в 1993 разводили по полной программе. Но называл его продюсером Никита только при своих, потому как это не совсем законно. В Лос-Анжелес на вручение премии ОСКАР Седов В.И. тоже летал, но за свой счёт, оплатив дорогу и билеты в кинотеатр «Кодак-Синема» Никите Михалкову, Рустаму Ибрагимбекову и сопровождающим их дамам. Я платил за себя сам. Принципиально. Мишель Сейду на Оскаре не засветился. Как, впрочем, и Олег Меньшиков, Ингиборга Дапкунайте, Вячеслав Тихонов, Владимир Ильин, главный оператор Вилен Калюта, директор Леонид Верещагин и другие официальные лица. На сцену для вручения Оскара вышел Никита Михалков с дочерью Надей. Скорее всего, это была договорённость Никиты Михалкова с Мишелем Сейду, все стороны устроившая. По правилам американской киноакадемии премия Оскар «За лучший фильм на иностранном языке» вручается продюсеру фильма. Хорошо было бы посмотреть, как прыгали и изгалялись лауреаты этой премии в других странах. В СССР статуэтку премии ОСКАР помещали в сервант директора киностудии Мосфильм и считали общественным достоянием. Помню, что посылали на ОСКАР «Утомлённые солнцем» от России и протокол подписывал первый секретарь Союза кинематографистов России, режиссёр Сергей Соловьёв. А вот кто мог конкурировать с фильмом «Утомлённые солнцем» в 1994 году тогда даже не говорили. А ведь уже проводил Юлий Гусман полным ходом свою НИКУ. Причём не силами жилконторы химкинского района, а Национальной академией киноискусства России! Но ОСКАР «Утомлённых солнцем» принадлежал только Никите Михалкову. Он был дороже, чем тот за фильм «Война и мир» С.Ф. Бондарчука и тот, за фильм «Москва слезам не верит» В. Меньшова, потому что за них работала вся страна, а здесь работала только студия ТРИТЭ «Творчество, товарищество, труд Никиты Михалкова». Справедливости ради, нужно уточнить, что первоначально в 1994 году студия ТРИТЭ (Творчество, товарищество, труд) была Товариществом с ограниченной ответственностью и принадлежала нескольким физическим лицам –Никите Михалкову, Леониду Верещагину, Рустаму Ибрагимбекову, Анатолию Ермилову. Логично было бы и славу от ОСКАРА делить поровну. Но при мне Михалков даже отказал Рустаму Ибрагимбекову показать картину и Оскара на его родине в Баку, сославшись на занятость, а мне хитро подмигнув: «Перебьётся!» И «перебился!» Золотого Льва в Венеции они получали вместе, Мишель Сейду и Никита Михалков, демонстрируя творческое содружество режиссёра и продюсера. Но стоит он в Москве у Михалкова. Прокат «Утомлённых солнцем» в мире принадлежит Мишелю Сейду, а ОСКАР стоит в Москве у Михалкова. Правда ОСКАР за «Войну и мир», «Москва слезам не верит» стояли до недавнего времени на Мосфильме, а не у режиссёра С. Бондарчука и В. Меньшова дома. Работать на съёмках «Утомлённых солнцем» я не согласился, хотя Михалков меня сильно уговаривал. После моей работы на «Урге» он верил в мои силы и смекалку. Но денег платил мало. На съёмках вторым режиссёром работал Володя Красинский. А вот прокат фильма по России осуществили под моим руководством, снова появившемся на работе в ТРИТЭ в 1994 году. Вот тут то я был свидетелем того, как Никиту Михалкова любящие зрители, губернаторы, олигархи щедро поливали сладостным сиропом. Новые друзья из Нижнего Новгорода Владимир Седов, Борис Немцов, Андрей Клементьев провели презентацию «Утомлённых солнцем» в Нижнем Новгороде, пригласили губернатора Ярославля
Лисицина А.И и других товарищей. Приехали уважаемые люди из Москвы – С.Ф. Бондарчук с супругой, А. Иншаков, президент ассоциации каскадёров и лучший друг и тренер Вячеслава Иванькова, меценат Шабтай фон Калманович, Отарик Квантришвили, президент ММКФ 1994 года (совместно с Сергеем Соловьёвым) Александр Абдулов, Сергей Соловьёв и другие неофициальные лица. Премьера прошла в тёплой, дружественной обстановке. Нападение вооружённого, ревнивого мужа одной русалки на Никиту Михалкова я нейтрализовал без лишнего шума. Фильм всем понравился и было решено выставить его в 1995 году (за истекающий 1994) на премию ОСКАР). В Америке от Фонда Ролана Быкова в то время работал Вячеслав Иваньков (Япончик) и правил бал на Гудзоне. В Россию на Московский Международный Кинофестиваль в 1994 году прилетело из Америки много известных артистов, академиков Американской киноакадемии, среди них был и Ричард Гир, которого радушно принимали и дарили ему дорогие подарки. Гостей ММКФ решили принять в Нижнем Новгороде, прокатить по Волге на теплоходах (причём Ричарду Гиру выделили отдельный теплоход), Мишеля Сейду уговаривали на общем теплоходе, угостили ушицей у стен Макарьева монастыря. Подписал Сергей Соловьёв прошение и рекомендацию Американской киноакадемии на номинацию в разделе «Лучший фильм на иностранном языке» от России фильма режиссёра Никиты Михалкова и совместной продукции ТРИТЭ и Камера УАН (Франция) – «Утомлённые солнцем». Даже прилетев в Лос-Анжелес со своими друзьями В. Седовым и Р. Ибрагимбековым и семьёй, Никита Михалков не верил в своё счастье. Ведь оно улизнуло от него здесь и в 1987, когда вместо «Очи чёрные» премию ОСКАР получил фильм с Катрин Денёв «Индокитай» и Михалков кричал тогда, что так американцы расплатились с ней за его унижение в Каннах, где Катрин Денёв, вступив в сговор с американцами, отдала Золотую пальмовую ветвь фильму Квентина Тарантино «Криминальное чтиво». Дураку понятно, что «Очи чёрные» Михалкова намного лучше. И с «Ургой» не сложилось, пожалел Мишель Сейду денежек. Потратился на «Золотого льва» в Венеции и скис. Но Михалков ошибался. Счастье привалило, как из ведра. Российскофранцузский фильм «Утомлённые солнцем», собрав наибольшую кассу за время проката на русском языке среди русскоязычного населения в США в 1994 году, честно получил свой приз ОСКАР. Вот по какой причине этот фильм собрал наибольшую кассу? Может потому, что он про сталинский режим? А Михалков трактовал в России для не посвящённых про свою гениальность, которую раскусили русские иммигранты. И все простаки поверили. Он говорил мне, что не чувствителен к лести, к славе. Уверял, что ОСКАР никак не повлияет на его личность. Но каждый день он менялся. К тому же с ним случился солнечный удар. Прямо на дне рождения дочери Анны. ОСКАР сверкал золотом у него в серванте и принадлежал только ему. Только не подумайте, что всё дали так, без денег. За красивые Никтины глазки. Секс-символов у них и без Михалкова хватает. Нет, всё было не так. Во-первых, осенью 1994 года в Москве проходил финал Кубка Дэвиса по теннису. Никита уже несколько лет занимал трон Президента Федерации тенниса России. Это было на уровне Великого Князя при царе Борисе. Царя Бориса, человека спортивного, потянуло к теннису и тренировал его Шамиль Тарпищев. Никита был не у дел. Финал выиграли шведы и на приёме в Кремлёвском дворце съездов, где я обхаживал своего кумира Стефана Эдберга, к Никите подошёл Шамиль Тарпищев с другом и сказали ему, чтобы он «отдыхал», а пост Президента федерации тенниса Шаиль возьмёт себе. Так надо. Михалков пытался подговорить общественность через Арама Мнакацанова, но тот в поддержке отказал. Тогда Михалков пожаловался Иншакову. После «тёрок» про теннис Михалков почти забыл. Ездил иногда играть в «Чайку» с Борей Немцовым и Олегом Сосковцом, чтобы мелькать в кремлёвксой тусовке, но процессом не рулил.
По осени 1994 года в Ярославль, к губернатору Анатолию Ивановичу (8-0852222328) Лисицину (помощник – Воронин Николай Павлович (221624, 277756 Ира) приехал на охоту Виктор Степанович Черномырдин (премьер-министр РФ) и случайно встретил там Никиту Михалкова, послушал про мою идею – подарить тираж книг «Российский архив» всем институтам и школам России и перевёл по просьбе Н.С. Михалкова, президента Фонда культуру РФ с 1993 года, по письму директора Фонда культуры РФ Левчука Дмитрия Георгиевича (8-095-2026984) в банк «Новый международный валютный союз» 7 миллионов долларов США (семь миллионов долларов США), исчезнувшие на другой денег вместе с этим банком. На такие бабки можно и два ОСКАРА купить. И ещё останется. Банк принадлежал друзьям друзей, любителей кино, денег и стволов, каскадёров и каратеистов. Банк ЧАРА уже лежал на боку, а этот только что споткнулся. При Б.Н. Ельцине и В.С. Черномырдине прогорало много банков, модно это было, по капиталистически, по новому. Прокурора Скуратова, после того как малютку сфоткали голым на проститутках, молчала и он молчал. Мычал только на тех, кого укажет царь Борис. Да нет, не Березовский. Кстати о птичках. Переевшие и перепившие граждане России потеряли способность к анализу. Даже такие шустрые журналисты, как Андрей Колесников и Тина Канделаки обсуждая на «Нереальной политике» новый манифест Никиты Михалкова не вспомнили его вопли по поводу выпуска его студией и Фондом культуры РФ книг «Российский архив», придуманных от тоски его другом Алексеем Налепиным, с которым Никита учился в школе рабочей молодёжи. Эти книги, по второму гранту в пять миллионов долларов на счета банка, указанным в письме Фонда культуры РФ в Правительство РФ должны были достичь своего читателя и должны были быть разосланы в библиотеки всех ВУЗов России. Ктонибудь их читал? А ведь и фильмы Никиты Михалкова смотрит такое же количество зрителей, ничтожно малое от числа всех граждан Российской Федерации. Воспитательный эффект от них – нулевой! А вот крику и запаха – много. Ой, как много. Ни о Борисе Пастернаке, ни о Юрии Гагарине, ни об Андрее Сахарове, ни об Иосифе Бродском, ни об Алесандре Пушкине, ни об Иване Тургеневе, ни о братьях Черепановых, ни об Андрее Тарковском, ни об Иване Крылове, ни об Михаиле Кутузове, ни об Александре Невском, ни об Екатерине Великой, ни о Степане Разине, ни о Василии Шукшине, ни о Владимире Высоцком, ни об Андрее Звягинцеве, ни об Алексее Германе, ни о Леониде Брежневе, ни о Великом Ленине сегодня столько не говорят, сколько говорят о Великом режиссёре Никите Михалкове, который за наши огромные деньги снял два фильма «Предстояние» и «Цитадель», а их даже по телеку никто в России не смотрел (по статистике – ничтожно мало и статистически недостоверное число граждан, чтобы говорить о мнении народа). Ну, уж патриотический дух он точно этим фильмом ни у кого не поднял. Ну, если только, у бывшего министра обороны Анатолия Сердюкова и его девушек, дальних родственниц Премьеров и Президентов. Никита Михалков очень мало в своей жизни читал книг. Иначе когда блудить? Когда сниматься? Когда тусоваться? Чтение требует тишины и покоя. Такой жизни Бесогон никогда не вёл. Даже на флоте, на Дальнем Востоке. Там нужно было агитацией заниматься, по гарнизонам шнырять с гармошкой. Или «карандашиком» (лом – по ихнему) ямки в вечной мерзлоте «рисовать». Читали для него соратники. А. Адабашьян, А. Ермилов, А Налепин и многие другие товарищи. Читая, выписывали цитаты и фамилию автора. Вот почему Никита Михалков так любит сыпать цитатами, добавляя фамилию автора и забывая имя отчество. А ведь в России много однофамильцев. Толстых только двое. Вообще – делание за Барина – стало хорошей традицией. Никита Сергеевич приучил дворовых выполнять за него черновую работу, отпахав на курсовой у старшего брата. Потом стал объяснять это челяди своей колоссальной занятостью. Сидит два часа,
«качается» на станках-качалках, да это ещё по телеку «Россия» с Сергеем Брилёвым на всю страну показывают, а потом несётся с мигалкой на совещания в Кремль, к бывшему Министру Обороны, в Совет советов, в Союз кинематографистов, в Фонд культуры, в студию ТРИТЭ, на теннисный матч с нужными лицами, А потом на съёмочную площадку, творить нерукотворное. Как и всё в фильме. Ни оператор, ни сценарист, ни актёры, ни художник, ни кто-то ещё к этому ОСКАРУ отношения не имели. А Никита Михалков получил этот ОСКАР как кто? Лучший режиссёр? Лучший актёр? Лучший продюссер? Лучшее всё!! Лично мне, было бы неловко. На основании какого критерия американская киноакадемия присуждает этот приз ОСКАР «За лучший фильм на иностранном языке». Согласно природе этого критерия определяется и персона, которой вручается приз ОСКАР. Логика подсказывает, что это не актёр, не режиссёр, не оператор, не художник, не композитор, для которых в основном конкурсе есть номинации, а кинематографический коллектив страны, который своей кинопродукцией прорвался на американский рынок и завоевал там лучший кассовый сбор. И не фиг вкручивать тупым не образованным, не любопытным россиянам, что ОСКАРОМ отмечен только один гений, великий режиссёр, глазированный Никита Михалков. Без взаимной любви Путина В.В. и Михалкова Н.С. такое, конечно, было бы не возможно. Сталин тоже полюбил авторов гимна Эль Регистана и Сергея Михалкова, но миллионными тиражами издавался только один. Володя Путин полюбил Никиту Михалкова, когда тот его и не знал, будучи студентом ЛГУ имени А.А. Жданова, штудируя работы Ленина и мечтая о работе во всемогущем КГБ СССР. Володю, как самозванца туда не приняли. И тут, в 1974 году Путин увидел фильм о Егоре Шилове, которому как и Володе Путину, не поверили товарищи из отдела кадров КГБ и если бы не добрый, прозорливый заведующий кафедрой физвоспитания М.М. Бобров, и не их дружба с Володей на ниве информирования, не известно, как бы сложилась судьба будущего разведчика. Никита Михалков, сам не понимая, снял кинофильм, прототипом главного героя в котором, стал юный Путин В.В. Долго ждали они этой встречи. Подводил я Никиту Михалкова к Путину В.В. и в спортзале бассейна «Петроградец» в 1984 году, где дирекором был Демит Момот, друг Путина по секции самбо в ЛОС ДСО ТРУД, проходил мимо Путина В.В. маститый Никита Михалков в Смольном в 1995 году, где за дружеским обедом, Никита Михалков договаривался с Анатолием Собчаком о съёмках в Питере «Сибирского цирюльника» (Людмила Нарусова не даст мне соврать), отказывал Михалков в просьбе Путина поддержать его друга Алексеева А.А. на выборах в Госдуму в 1995 году, а вот в 1999 их пути пересеклись и вряд ли разойдутся. Никита Михалков стал Президентом ММКФ, возглавил Союз кинематографистов, Бессменный Президент Фонда культуры, член многочисленных советов при Президенте, Министерстве обороны, друг Шойгу С.К., доверенное лицо Путина В.В. (между прочим, таким же доверенным лицом Путина стал тот самый Александр Иншаков, президент каскадёров, каратеитов, бойцовых собак и друг Япончика). Сергей Михалков уже в 1999 году в интервью объяснял свой поступок по исключению Бориса Пастернака из Союза писателей СССР в 1958 году и о его травле, как врага и предателя народа. И это уже при том, что сын его Никита снял фильм воздействии культа личности Сталина на души советских людей и нравственность их поступков, уже свершилась многотрудная история и других членов его семьи. И при этом не покаяние, а оправдание своих действий, согласно правилам игры. Никита Михалков производит среди населения России толкование успехов фильмов «Очи чёрные», 1986 (производство Италия), Автосотоп, 1990 (рекламный ролик производство Италия), Урга, 1991 (производство Франция), «Утомлённые солнцем», 1994 (производство Франция-Россия), будто бы это только его личные заслуги и награды, выданные лично ему. Это не правда. Лауреатом этих премий имеют право называться
совсем другие люди и их много. Это Марчелло Мастроянни, продюсер Сузо Чекки Д'Амико, продюсер Мишель Сейду, актёры Владимир Гостюхин, Олег Меньшиков, Ингеборга Дапкунайте, оператор Вилен Калюта, а втор идеи «Утомлённые солнцем» Анатолий Ермилов и многие другие достойные соавторы кинопроизведений. Когда премию ОСКАР в номинации «За лучший фильм на иностранном языке вручали авторам фильмов «Дорога», 1954 год, продюсер Дино де Лаурентис, (Италия), «Восемь с половиной», 1964, продюсер Анджелло Рицолли, (Италия), «Мужчина и женщина», 1967 год, продюсер и режиссёр Клод Лелуш (Франция), то на церемонии присутствовали режиссёры и актёры. У Михалкова создаётся культ и окружающие с наслаждением впадают в грех и творят себе кумира. Новый фильм великого режиссёра, во многом и для многих, автобиографический, поможет России решить демографическую проблему, пробудит в людях страсть к деторождению, раскроет тайны грехопадений, покажет путь к вершинам христианской морали и нравственности. И ничего, что Никита Михалков не успевает поработать, как следует на всех постах, ничего, что в России не осталось колёсных пароходов и он, Президент Фонда культуры России, не постарался их сохранить на Родине, а снимает их в Швейцарии, главное – он остаётся талантливым, свободным художником. Post Scriptum. Замечу, что Никита Михалков, называл меня единственным своим другом (репортаж из Канн, 16 мая 1994 года) и выбрал меня, как опытный режиссёр, из большого числа людей, не брезговал нашей дружбой двадцать лет, а сломался на моём не подчинении его греху прелюбодеяния с Алисой Призняковой. Ну не хотел я, чтобы он погряз в грехе, и все его товарищи по работе и дому не хотели. Только сделать ничего не могли. Бздели! А я не забздел! История Никиты Михалкова, Иосифа Сталина, Леонида Брежнева – явление общественное. Простые люди только на вид идиоты, а так они всё понимают. К чему привело такое вялое, безразличное отношение общества сегодня в 2012 году вы можете видеть. Михалков перестал делать интересные фильмы, но лоснится глазурью, выдвигает сам свои фильмы на ОСКАР, не получив его, упрекает американских киноакадемиков в том, что у них всё продаётся и покупается и снова выдвигает свой фильм на ОСКАР. Оскаромания какая-то! А вспомните как на посиделках, организованной Первым каналом по случаю первой церемонии «Золотой орёл» Никита Сергеевич рассказывал душераздирающую историю про то, как на кинофестивале в Сан-Себастьяне он сам уговорил президента, выдать приз российскому режиссёру из хорошего к Никите отношения. Режиссёр был в восторге. А у меня перед телевизором отвисла челюсть. Здоров ли бывший друг? Всё ли хорошо у него с головой? Если он так может вынуть приз в Сан-Себастьяне, то чего все эти призы стоят? При этом спектакль по поводу кристальной честности при вручении «Золотого орла» Михалков Н.С. разыграл такой, что зрители с трудом сдерживали слёзы. И вот сидел Михалков десять лет в Советах разных, носился по Москве с мигалками, как бы не опоздать после тренажёров на совещание к министру обороны Пердюкову. А чего насоветовал-то? Разграбить армию на миллиарды, пошить говённую форму. Или мне послышалось? ГЛОНАСС, АТЭСС и прочая хрень. Потому что Михалкова слушают и смотрят его лживые фильмы. Балованный он у вас!!! Кликуша отвлекает людей от Бога, золотят купола, а могилы предков срывают бульдозером и строят на костях свои дворцы. А вы, сограждане, от царствия благоденствия всё дальше и дальше. Только не думайте, что ваши дети этого бардака не видят! Мы забыли об истинных героях, о врачах, геологах, сталеварах, генералах, космонавтах. Кто помнит Юрия Гагарина, Иосифа Бродского, Андрея Сахарова (это он вам дал новую, достойную жизнь), Александра Пушкина? Но зато каждый день вы слышите о Михалкове, о его съёмках парохода в Швейцарии. Да ведь это только кино, которое не все
и увидят. А если даже все увидят, как в СССР, то лучше не станут, а позволят разорить свою Родину шпане и мракобесам. То же твориться и в стране. Скинув ЖЕЛЕЗНОГО ФЕЛИКСА, народ посадил на трон живого чекиста, утратил контроль над действиями правящей верхушки и смотрит по телевизору кошмары о собственной жизни, о воровстве космического масштаба. И не случайно Никита Михалков характеризуя суть русской загадочной души, цитирует Василия Розанова «Подмигнёт один русский мужичок другому и всё станет ясно…» Лукавое лицемерие, жизнь по понятиям, вне Закона – вот та глазурь, которая укрывает сущность современной аристократии. Общественные должности Никиты Сергеевича Михалкова, где его ждут годами: Президент Российского фонда культуры (с 1993 года по н/в); Член президиума совета при Президенте Российской Федерации по культуре и искусству; Член совета по кинематографии при Министерстве культуры и массовых коммуникаций Российской Федерации; Член совета директоров ОАО «Первый канал»; Председатель правления ООО «Студия ТРИТЭ Никиты Михалкова»; Член совета директоров компании «Синемапарк»; Президент Московского международного кинофестиваля; Академик Национальной академии кинематографических искусств и наук России; Член комиссии Национальной академии искусств и наук России по выдвижению российских фильмов на «Оскар»; Представитель России в Европейской киноакадемии; Участник российско-итальянского Форума-диалога по линии гражданских обществ; Член совета по информационной политике Союза России и Белоруссии; Член конкурсной комиссии по созданию гимна Союза России и Белоруссии; Член президиума Всемирного русского собора; Сопредседатель совета Российского земского движения; Член экспертного совета премии «Человек года»; Почётный профессор ВГИКа; Председатель попечительского совета конкурса студенческих и дебютных фильмов «Святая Анна»; Почётный председатель жюри Литературной премии имени Горького; Член попечительского совета Благотворительного фонда поддержки творческого наследия Микаэла Таривердиева; Председатель творческо-экспертной комиссии по присуждению премий Центрального федерального округа в области литературы и искусства; Член общественного совета Приволжского федерального округа по развитию институтов гражданского общества; Член попечительского совета по возрождению мужского монастыря Коренная пустынь (Курская область); Член попечительского совета Фонда содействия кадетским корпусам имени Алексея Йордана; Член попечительского совета Отечественного футбольного фонда; Сопредседатель попечительского совета по сохранению наследия Соловецких островов; Олимпийский посол заявочного комитета «Сочи-2014»; Председатель Общественного Совета при Министерстве обороны; Президент Совета Российского союза правообладателей [56]; Член Попечительского совета благотворительного фонда Олега Дерипаски «Вольное дело» [57].
Член Попечительского совета Благотворительного фонда Святителя Василия Великого [58]; Доверенное лицо кандидата в президенты Путина В.В. [59] Наводящие вопросы пустоголовым биографам Никиты Михалкова, раскрывающим его лицемерие и лживость. 1. Как Михалков мог удержаться и влезть на балкон 11 этажа Лены Коневой, за которой он ухаживал и получил там ****юлей? Сил бы не хватило висеть на одной руке, а тем более подняться на балкон 11 этажа. Ложь! 2. Отправка на Тихоокеанский флот была инициирована маршалом Коневым, а не геройским, патриотическим подвигом Михалкова. 3. После исключения из актёрского училища, почему его принял в мастерскую Михаил Ромм, у которого учился старший брат Андрей, а ни какой другой мастер? Конечно блат и папа. 4. Молодому режиссёру на Мосфильме дают снимать картину про чекистов Э. Володарского? Не Ю. Семёнов ли позвонил своим друзьям в КГБ? И не был у них «принят» молодой Михалков, как и Галина Вишневская, на службу? Был. Да ещё получил премию Ленинского комсомола за неё. А пресса была ужасающей. 5. Не так просто было подвинуть режиссёра с картины на Мосфильме, а Никита подвинул национального выдвиженца Рустама Хамдамова и доснял «Рабу любви» про тех же чекистов. Много было пересудов по этому поводу. Звонил ли папа и его знакомые генералы КГБ? 6. Режиссёр – профессия собирательная. Лебешев, Адабашьян, Артемьев, работавшие у старшего брата, сыграли не малую роль в успехе последующих фильмов Михалкова. Но их претензии резко пресекались Никитой-Бесоклоном – ссора с Лебешевым, С Кайдановским, с Калягиным, с Адабашьяном, давшим интервью французской газете о его доли участия в фильме «Очи чёрные». 7. Связь с финским бизнесменом Матти Грюнлунд в 1983 году)он кстати указан в титрах «Урги» как продюссер с русской стороны, а не Л. Верещагин), позволили Н.С. Михалкову выехать в Финляндию для чтения лекций, купить Мерседес, и завести счёт в западном банке на Матти Грюнлунда. А ведь он был нормальным шпионом. Это я выяснил, гоняясь за «долгом» Михалкова у Матти. И уже тогда Михалков представлял интерес, как «агент влияния», снявший антисоветский фильм «Родня». 8. Знакомство в 1984 с фоторепортёром ЭСПРЕССО Кайо Марио Гарруба и его женой Аллой Гарруба принесли Михалкову заказ на работу режиссёром в итальянском фильме Сильвии Д’Амико с Марчелло Мастроянни «Пароход Одиссей», переименованный в «Очи чёрные» и приз в Каннах за лучшую мужскую роль в фильме Марчелло Мастроянни. 9. Алла Гарруба, работая агентом Михалкова, в 1988 году принесла ему заказ на рекламный ролик ФИАТ, выдаваемый Михалковым как АВТОСТОП, но с упоением рассказывающим аферу с получением киноматериала). Сюда можно приплюсовать такую же аферу с похищением плёнки для фильма «Анна – от 6 до 18», учебного французского фильма о Чехове на студии ТРИТЭ. 10. Алла Гарруба нашла заказ для Михалкова на документальный фильм для ТВ Франции, для географического общества о монгольских пастухах. Встретившись во Внутренней Монголии с продюссером фильма Мишелем Сейду, за стаканом русской водки (он слаб на алкоголь), Михалков уговорил его на эксперимент и попытку снять художественный фильм с любительскими актёрами из Монголии и В. Гостюхиным с нашей стороны. Без сценария было снято материала, превышающие все мыслимые масштабы, изгнана французская группа, мешавшая Михалкову шифровать пустоту и смонтирован весьма посредственный фильм...получивший Золотого Льва в Венеции! Понять это стало
возможным только после того, как Михалков пробил 13 Львов для своего фильма «12» в той же Венеции. 11. После написания сценария с американцем Роспо Паленбергом «Сибирский цирюльник» по заказу Анжело Рицолли, Михалков в своём гневе Бесегона выгнал Аллу Гарруба с проекта и А. Рицолли закрыл проект. Отсудил и выкупил права Михалков много позже с адвокатом Клайнгутти. 12. Фильм «Утомлённые солнцем» снимался на деньги того же Мишеля Сейду, человека тихого и застенчивого. Но антисталинская тема фильма была и тогда отмечена в ПРАВДЕ статьёй коммунистов о предательстве Михалковым интересов советского государства, разваленного предателями СССР. Полученные призы в Каннах (спец.приз жюри) и Оскар имеют к Михалкову такое же отношение, как и к Мишелю Сейду из Франции (фильм то совместный, как и «Урга")."Очи чёрные» вообще чисто итальянская продукция. Откуда же такая чесотка по поводу Оскароносного Никиты Михалкова? На Западе продюссеры ему и рта бы раскрыть не дали? 13. Итересен факт выдвижения кандидатуры Никиты Михалкова на выборы Президентом России)интервью Евгения Киселёва с Никитой Михалковым транслировалось на НТВ) в 1996 году. Но, так же как и в 1994 году Отари Квантришвили заменил Н. Михалкова на посту президента Федерации тенниса на Шамиля Тарпищева, так же и в этот раз он предложил ему проехать по стране и агитировать народ за Ельцина, что Михалков с «честью» и сделал, получив гонорар у Олега Сосковца и Александра Кержакова, люди которого охраняли Михалкова в поездке по стране. 14. Война разведок привела к полной победе империализма над коммунистами. КГБ СССР, офицеры которого давали клятву ЦК КПСС И СССР на веру и верность, не стали иммигрировать как Белая гвардия, а перешли на службу к олигархам и олигархии, переименовавшись в ФСБ РФ. Патриот России Никита Михалков на Всемирном православном конгрессе упрекнул Главнокомандующего, премьер министра и министра обороны, что они унизили армию, сидя принимая парад в 2011 и в 2012 году на Красной площади Москвы. А не представляет ли это господин узко-медицинский интерес? Или хотя бы тщательное журналистское расследование вышеизложенных фактов. 15. Как то не заслужено забыта, стала дружба Никиты Михалкова в 1998 году с Борисом Абрамовичем Березовским, Бадри Патаркацешвили, совместные их поездки в Чечню, разговоры о заказе фильма о Чечне, объяснения Михалкова журналистам о том, что деньги не пахнут. 16. Проще простого для объективности суждений взять интервью у тех продюсеров из Италии, Франции, России, которые финансировали все совместные фильмы Никиты Михалкова, начиная с «Очи чёрные» 1986 года и спросить их мнение о том, как он приписывает только себе призы и премии за эти фильмы, как учитывалось их участие при присуждении этим фильмам Государственных премий России. 17. И, наконец, вспомните фильм Ивана Дыховичного «Прорва» 1992 года. Та же тема, тот же художник Владимир Аронин, блестящий оператор Вадим Юсов. Чем не лауреат на премию Оскар?
Добыча Властелинам гор, лесов и рек России. Когда наступают первые заморозки, воздух особенно вкусен. Он напоён ароматом жухлого разнотравья и пропитан морозной свежестью. Трава, прихваченная морозцем, приятно похрустывает под ногами, оставляя на сапогах мокрые узоры. Приятно сжимать в руках своё ружьецо, его холодные вороненые стволы и тёплое деревянное ложе. Оно чудно центровано и надёжно лежит в правой руке. Когда идёшь по полю вдоль болота, в любую секунду может вспорхнуть куропатка, выпрыгнуть заяц или сорваться с кочки кулик. Лёгкое движение руки и приклад, как влитой прилип к плечу, секунда на выцеливание и резкий хлопок выстрела сотрясает утреннюю тишину. Мой Шарик мало что понимал в охоте, но добычу приносил исправно. Вид у него становился такой важный и отходил от добычи он так равнодушно, что мне хотелось его потискать и расцеловать. С детства бабушка приучила меня не стрелять лишней дичи. Только для пропитания. А поломав зубы дробью, выпущенной мною в садящегося мне на голову селезня, я стал ещё и думать о том, как взять добычу с умом. Весь заряд в тушку не укладывал, старался царапнуть одной крайней дробинкой. На ужин предпочитал взять трёх-четырёх резвых бекасов, чем разделаться с простодушной куропаткой. Настоящий охотник бьёт лису в глаз, чтобы шкуру не попортить. Закончив в 1993 году съёмки фильма, мой приятель Микитон собрался на утиную охоту. Дело было осенью. Мы приехали в Нижний и с местными охотниками поплыли в волжские плавни, в районы Мари Эл. Высадились мы на живописном острове с уютной избушкой. Народу набралось много. Человек пять или шесть вместе с нами. Микитон, Элизбар, Толя-Рафинад, купец Женя и трое его вассалов. И от охоты я решил улизнуть. Пойду, думаю, один по острову. Посмотрю, кто здесь живёт. Своё решение объявил с вечера, за чаем. Отговаривать меня никто не стал. Дом был маленький. Сени и одна светёлка. У маленького окна стол с самоваром, полки с провиантом по стенам, а по центру у стены, огромный диван в стиле ампир. И как они его сюда притащили, ума не приложу. Может царь когда-то здесь заночевал. Микитон наотрез отказался возлежать на диване. На диван положили меня. Я принял дар смущённо, но быстро уснул и не успел потерзаться стыдом. Ночью, когда встал по нужде, пошёл ступать по головам охотников, плотно прижавшихся друг к другу на полу, и чуть не раздавил светлую голову своего друга Микиты. Утром меня разбудил сладостный запах первых заморозков, просочившийся из сеней. В доме было тепло. Пахло сухими травами и мёдом. Егерь держал пчёл. Тишина и покой уговаривали ещё понежиться под ватным одеялом, но очень хотелось есть. Я натянул порты и вышел на волю. Грудь распирало от счастья и свежего воздуха. Дошёл до Волги и умыл своё опухшее лицо. Мы вчера прилично приняли на грудь ядрёного самогона. Вдали слышалась канонада. Это мои соратники стреляли уток в камышах, разгоняя катер до сверхзвуковой скорости. Затопив самовар, я вскинул ружьецо и пугнул двух пролетавших ворон. Они на меня удивлённо посмотрели, но маршрут свой менять не стали. Опознали чудака. Звуки канонады не умолкали. Я нашёл в сенях вяленую рыбу, мёд и принялся есть и запивать их липовым чаем. Услышав знакомый свист крыльев, я вскинул ружьё и сбил селезня, пытавшегося сесть мне на голову. Через пару минут сбил крякву и подивился богатству сих мест водоплавающей дичью. Утки летели и летели, не давая мне спокойно довершить трапезу. Солнце скрылось в молочных облаках, когда вернулись мои товарищи. Они приехали пустыми. Микитон распекал Женьку, а тот егерей. Егеря оправдывались, что утки стали очень умные и издали слышали рёв мотора. Но когда Микитон увидел набитую мною дичь, он выпучил глаза и потерял дар речи. Я не знал, как это объяснить и оправдывался только тем, что они «летели». Секрет открыл Женька. Он догадался, что
утки садились на многолетнюю помойку, в кустах за домом. Решили их зажарить на костре и допить самогонку. Поздно вечером, переплыв Волгу, мы грузились в чёрные Волги, присланные за нами Борей Немцовым. Ни на кабана, ни на лося я с этой компанией не ездил. Шум не люблю. Но вот когда Микитон объявил, что летит к староверам, в верховья Енисея, я забил хвостом. Летели мы с новым его приятелем Сергеем, к нему на Родину, в страну непуганых тувинцев. В Кызыле пересели на вертушку и, пролетев над горными вершинами Саянского хребта, заскользили на бреющем вдоль русла Енисея, петляющего по широкому ущелью. Вскоре показался остров с ровным рядом складных избушек. Там жила староверская семья Тихона. Он с женой и девять его сыновей с потомством. Все вышли нас встречать. Люди как люди, только добротой светятся. Серёжа прислал им всякого гостинца: патроны, горючее и прочая чепуха. Тихон отгружал Серёже грибочки, ягодки, рыбку, пушнинку и что Бог послал. Сразу пошли в баню. Енисей огибал остров и делился на несколько проток. На берегу уютной заводи, как у царского бассейна, Тихон с сынами и поставил баньку. Загляденье, а не банька. А пар! А из баньки в заводь. Холодную, прозрачную. После такого пара грех стопку не выпить. Оба-на! А староверы-то не пьют. Нет у них водки. У них и без водки жизнь счастьем светится. Молитвой душу радуют. Нас спасли летуны. У них в припасах было. Так что и мы своё счастье нашли. Залили глазоньки. Спали в светёлках, как люди. Детвора нас сначала разглядывала, а потом в дела погрузилась. Кто дровишки таскает, кто рыбку чистит. На охоту в горы я не пошёл. Взял лодку и поехал искать тайменя. С детства мечтал. Мощный поток Енисея, зажатый среди огромных гор, вселял ужас. Это не моя речушка Великая с её тихими заводями и сосновым бором по берегам. Тайменя я не взял. Да и охотники вернулись ни с чем. Решили мы вернуться сюда зимой. Тихон сказывал, что сподручней. Следы видать. В двадцатых числах декабря, под самый новый 1996 год, мы снова прилетели в Кызыл. Мороз трещал такой, что у нас в междуножии звенели колокольчики. Нос и губы деревенели мгновенно, а глаза слипались изморосью и приходилось передвигаться наощупь. Не отказывал на морозе только слух, доносивший из космической тишины похрустывание снега, потрескивание льда на Енисее, да глухой стук о землю тушки замёрзший на лету птицы. Не большой я любитель таких приключений. Микитон выступил во Дворце культуры, рассказал тувинцам кто в России самый лучший и из-за кого мы, российский народ, никак не может доползти до эры благоденствия. Похвалил царя Бориса, облил с ног до головы коммунистов, разжиревших на кремлёвских пайках и публично поблагодарил Кожугета за такого геройского сына. Утром по пути на аэродром мы заехали в этнографический музей, послушали заклинания шамана и просвистели мимо стелы, обозначающий самый центр Азии. Вертолёт взмыл стремительно и понёсся к горным вершинам. Я ползал по вертолёту и искал тёплые вещи. Отговориться на сей раз от царской охоты мне не удалось. Видимо у талантливого организатора Серёги были на меня свои, далеко идущие планы. От мороза и жутковатого посвиста винта, полёт казался бесконечным. Все приняли согревающего напитка, разобрали калаши и приготовились к атаке. Провожая нас, горничная в гостинице пожелала нам счастливого возвращения, рассказав о многочисленных падениях вертолётов во время зимней охоты. Помянула добрым словом генерала Лебедя, губернатора Красноярского края, упавшего с вертолётом. Это прибавило настроения. Когда лётчики заметили горных козлов, Микитка с Серёгой взяли калаши на изготовку и открыли дверь. В кабину хлынул поток ледяного ветра. Я вспомнил сказку про Кая и Герду, по неосторожности связавшихся со Снежной королевой, но никак не мог припомнить, чем там всё закончилось. Хотелось бы, чтобы у них всё обошлось. Услышав сухой треск автоматной очереди я втянул голову в плечи и, упав на крутом вираже, забился в угол. Оттуда мне были видны мужественные лица охотников, беспрерывно палящих из калашей по добыче. Их радостные возгласы возвестили о скором возвращении в тёплый
уютный дом и я отхлебнул из фляги, забытой у меня по недоразумению. По мягкому теплу виноградной влаги я распознал отборный коньяк Хеннесси. Хотелось приложиться ещё разок, но жестяной окрик Серёги «каскадёр, пошёл!» привёл меня в чувство. На трясущихся ногах, держась двумя руками за стенку, я подошёл в двери и увидел внизу снежную пропасть. На снегу в крови разметались туши козерогов. – Прыгай! – приказал Серёга. Я мгновенно оценил обстановку, возможную глубину снега на склоне, способность передвижения там в модельной обуви и... наотрез отказался. Серёга этого не ожидал. Он, пройдя школу комсомола, привык, что люди повинуются ему с восторгом. – Толя! – Заорал не своим аристократическим голосом Микита! Толя, личный шофёр председателя по кличке «рафинад», низкорослый сухонький мужичок, никогда не веривший в Бога, смачно перекрестившись, прыгнул вниз. Внизу, в снегу зияла чёрная дыра, с головой проглотившая Толю. – Элизбар! – Перекрывая посвист винта, завопил Микита. Элизбар, третьесортный оператор, понимавший, что смерть с голоду в Москве не лучше геройской гибели в саянских снегах, прыгнул вниз не крестясь. Впрочем, какой он был веры, я не знал. Знал только то, что по какому-то колдовскому стечению обстоятельств его женой побывала дочь первого космонавта Юрия Гагарина. Дыра в снегу от Элизбара была шире и глубже. Полководцы притихли, обдумывая план дальнейших боевых действий. Я прополз мимо них к кабине лётчиков и спросил есть ли у них альпинистская верёвка. Слава Богу, оказался какой-то канат с крюком. Осторожно, как бы извиняясь за свою строптивость, я начал опускать канат вниз. Первым мы вытащили Элизбара. Он был перевозбуждён и пытался снова прыгнуть вниз, поднимать туши козлов. Когда он понял, что за козлами отправился Толя и до сих пор не вернулся, то начал судорожно травить вниз канат с крюком. К тому времени Толя выбрался из дыры и распластался на снегу. Ухватившись за крюк, он медленно поднимался к кабине, обдуваемый ледяным вихрем саянских гор. Когда «рафинад» был благополучно втянут в кабину, Серёга дал лётчикам команду «Домой!» Смеркалось. Вертолёт заложил вираж, отваливая от остроконечных вершин хребта и поднимая снежный смерч, плотно закрывавший белым саваном окровавленные трупы гордых животных, ещё несколько часов назад резво прыгающих по горным вершинам.
Страшный Суд Шестнадцать лет я ходил к своему дому, ждал, когда на балкон выйдут мои детки. Потеряв всякую надежду, я зашёл на консультацию к юристу узнать, нет ли у меня какихнибудь прав появиться в своём доме. Оказалось, что нет. Оказалось, что появившись без приглашения в своём доме, я рискую быть арестованным, так как давал подписку там не появляться. Жена с тёщей написали заявление начальнику ГУВД генералу Понеделко, что я угрожаю их убить. Двадцать шесть лет кушали в два горла, кормили своих деток, украли мою квартиру и загородный дом и…вдруг испугались. Юрист сказала, что единственное, что я могу предпринять –это подать в мировой суд заявление на алименты по содержанию престарелого отца, а там обсудить все вопросы, вступив в законную дискуссию с детьми и женой. Я обрадовался. Затеплилась надежда хотя бы высказать своё недоумение их поступком, услышать какие-то объяснения с их стороны. Да просто увидеть их. После первого заседания адвокат приехала ко мне и сказала, что дети в суд не пришли и не придут, что они наняли самых дорогих адвокатов в Питере и не хотят приходить в суд. Моя адвокат отказалась меня защищать. Городская программа бесплатной юридической помощи инвалидам приносила ей копейки и она не хотела зря терять своё время. Её план решить все вопросы мирным путём за одно заседание показал свою полную несостоятельность. Такого отношения к отцу она ещё не видела и не представляла возможным. Я уже два года ждал квоту на операцию тазобедренного сустава и позвоночника и передвигался с трудом. Но пришлось на следующее заседание тащиться самому. Адвоката по городской программе помощи инвалидам я не нашёл. Адвокаты моих деток, отец и сын Бородатые, оказались злобными и хитрыми млекопитающими. Всё у них было везде схвачено. Врач из поликлиники прислал по их запросу справку о том, что я сказочно здоров и ни в чём не нуждаюсь. И даже Наша Честь, по моим наблюдениям, была Их Честью. А секретарша суда, не скрывая ко мне своего неприязненного отношения, на каждый мой вопрос или ответ возмущённо фыркала, как будто я пихал ей под нос кляп с нашатырём. Не сразу, но я узнал его, этого прикормленного адвоката. Именно этот бородатый адвокат с успехом защитил честь городской администрации, возобновившей по моему сценарию «Алые паруса», ничтоже сумняшеся, переписав его на другую фамилию. Тогда, в 2005 году, он ловко нашёл эксперта из «Кулька», написавшего на мой труд заключение, которое позволяло меня срочно отправлять в психушку. И где были все эти фокусники, когда надо было заработать деткам на еду? Ни одна сволочь не принесла им ни одной сосисочки или кусочка колбаски. Не постояли часок-другой в очереди за колготками. Не помогли они мне со своими связями устроить их в детский сад ВТО, в английскую школу, в бассейн, оркестр. Ну, хоть пришли бы, клоуны, на Новый год в облачении Деда Мороза и повеселили деток своим витебским говорком. Или на Ёлку в Кремль с ними съездили?! Или в Мариинку на Щелкунчика?! Мои представления о процессе, когда я думал, что расскажу суду о том, как растил в советские времена своих двоих деточек, кормил их мать и мать их матери, как заботился об их комфорте, вкусной и полезной еде, как я выменивал на свои, кровью заработанные трюками деньги квартиру в центре, чтобы деточки росли среди архитектурных шедевров, как я водил их на занятия в музыкальную школу, спортивные секции не имели никакого значения. Охапку фотографий и плёнок за все двадцать шесть лет красивой жизни ИХ Честь отвела за ненадобностью доказательства Истины. А Истина состояла в том, что по Бандитским Понятиям детки, ограбившие с мамочкой доверчивого отца, ещё и не должны были ему ни копейки. Ну, разве что на пару пирожков с кошатинкой. Мои претензии на помощь они быстро ограничили законной продовольственной корзиной на сумму 4700 рублей, куда входила траты на одежду, обувь и театр. Моя пенсия в шесть тысяч за работу на четырёх предприятиях, начиная с 16 лет, оказалось более чем достаточной, чтобы ни в чём себе не
отказывать. Узнал я, что мой сыночек уже растит моих внука и внучку, крещёных в церкви. Что моя дочка работает в Москве и собирается замуж за француза. Но самое страшное, о чём я узнал, что у сына моего три квартиры, а у дочери одна, но в Москве, что бывшая жена вышла замуж за норвежца и живёт за границей. Приезжает сюда только на лето, когда можно жить на даче. Так что мои желания встретить их возле моего дома были напрасны. Видимо свет в моих окнах светил совсем другим, чужим людям, которым они сдали в наём мой дом. Восемь месяцев эти изверги, родителей которых моя мать с отцом освободили от фашистов из Освенцима, унижали меня, уличая в приписке денежных средств на лекарства, которые я бы мог получать от государства бесплатно. То, что они, эти лекарства фальшивые, закон не учитывал. Утомившись подсчётом стоимости необходимых мне лекарств, я предложил судье приобщить к делу моё завещание всего моего имущества на моих детей, чтобы покрыть их расходы на мои нужды до момента моей смерти. Тут младший бородатый взвизгнул, вскочив со стула, и замахал в знак протеста своими короткими ручками. Он может изменить завещание на следующий день, Ваша Честь! Он не честный человек, он украл у детей деньги, которые его мать завещала им. Это мне сообщила его бывшая жена и его бывшие дети. Но Их Честь возразила представителю ответчика, что дети бывшими не бывают. А я схватил его за лацкан и сильно тряхнул. Слава Богу, что моя мать уже не могла услышать, как унижают выкормленного ею сына те, кого он привёл в её дом, как только ему исполнилось двадцать лет. В зал вскочил охранник и сковал меня наручниками. Я остолбенел, понимая, что теперь меня могут увезти в тюрьму на долгое время. Я взмолился и Их Честь надо мною сжалилась. Хотя момент был феноменальный. Ликовали бы все! Меня оставили на свободе. Шёл шестой месяц судебного процесса. Седьмой я провёл в больнице. Есть ещё добрые люди. Есть и злые. А есть – животные в пальто! Когда судья, а это была миловидная девушка лет тридцати, предложила завершить процесс обоюдным примирением сторон, мои детки через своих адвокатов выразили желание подать апелляционную жалобу в суд высшей инстанции и отказать в выплате мне алиментов ввиду не выполнения мною отцовских обязанностей на протяжении всей их жизни, унижения их достоинства и избиения матери на их глазах в течение всех двадцати шести лет совместной жизни. Они просили адвокатов рассказать, что всё время их жизни в семье, они дрожали от страха, когда в двери поворачивался мой ключ, что они со страхом ждали каждое моё появление и не могли избавиться от моего гнёта, так как зависели от меня материально. И вздохнули они только тогда, когда, не выдержав любовных похождений семнадцатилетней дочери по договорённости с бабушкой и мамой, закончившихся страшной аварией на Дворцовой площади в 22.00 5 февраля 1994 года, сломанными ногами и носом своей маленькой доченьки, я ушёл от своей бывшей жены. Тут-то и появилась идея избавиться от меня навсегда с помощью их новых грузинских друзей Томазика, Отарика и Бадрика, выдающихся деятелей бандитского переворота 19911993 годов. На заседании в районный суд должна была придти моя бывшая жена, мои бывшие друзья, отказавшие мне быть свидетелями с моей стороны, а засвидетельствовать в судебном заседании мою непричастность к процессу воспитания детей и, тем более, к покупке квартиры и загородного дома. Когда умерли мои родители в 1988 году, я фиктивно развёлся, чтобы спасти квартиру родителей для детей. В советское время частной собственности и наследования недвижимости не существовало по определению. Последний раз я видел сыночка в 1996 году, когда дал ему денег на поездку в Лондон после окончания института ФИНЭК. Доченьке в 2000 году я сделал операцию в частной клинике профессора Анатолия Белоусова и дал денег на двухгодичную стажировку во французском университете в Экс ан Провансе. Помощь мне по путинским законам ограничивалась только таблетками и едой. Как скоту. О человеческих потребностях любования прекрасным, наслаждения чашечкой кофе с мороженным в городском кафе не
могло быть и речи.Это не есть необходимое и достаточное. Содержание в доме престарелых тоже не входит в лимит необходимой помощи. Возврат украденной у меня недвижимости, остался за чертой срока давности. И вообще, не подлежит рассмотрению в суде. Повода нет. Предложили продать мою коллекцию картин. А я-то, придурок, собирал её всю жизнь для своих деток. Мои ожидания раскаяния в течение шестнадцати лет оказались напрасными. На судебном заседании в апелляции моим бывшим детям было отказано. Я победил двух самых хитрых адвокатов. Один, на костылях, не оставив в своём архиве чеков из советских гастрономов, где покупал для своих выкормышей еду. Их Честь в чёрном пеньюаре благосклонно присудила в мою пользу два МРОТА. Пиррова победа. Своего адвоката с этой радостной вестью я ждал в своих Жигулях, спрятанных в кустах сирени у входа в здание Выборгского районного суда, чтобы хоть одним глазком увидеть перед смертью своих деток. Но они в суд так и не пришли.
Родительская суббота В детстве, когда небо темнело, а в воздухе повисала тишина, я сматывал удочки и бежал с речки к дому. В огороде бабушка полола грядки, не поднимая головы. Но с первыми крупными каплями дождя и раскатистым громом я прижимался к бабушке и мы скорее бежали в дом. Она снимала с меня промокшую рубашку и штаны и долго тёрла мою голову и тело полотенцем, пока всё не становилось сухим и горячим. Если повезёт, то под эту сурдинку мне перепадало полакомиться мёдом с горячим молоком или с липовым отваром. Довольно долго сильные руки отца помогали мне чувствовать себя в этом мире защищённым. Походы с отцом на футбол, когда встречи с его товарищами, одобрительно похлопывающих меня по плечам и голове, жавших отцу руку и просивших прикурить от папироски, подтверждали многочисленность армии «наших». Присутствие мамы на земле начало казаться лишним, когда её вызывали в школу указать на мои проступки. Потом они были лишними на моём дне рождении, когда собирались одноклассники и одноклассницы и, подчистив все крошки со стола, хотелось потискаться и похихикать без лишних свидетелей. И уж совсем ненужными они стали, когда я привёл в нашу комнату молодую жену и по ночам было никуда не спрятаться от храпа и скрипа пружин. В гости к родителям я со своей семьёй приезжал редко и неохотно. В основном для того, чтобы оставить внуков на какое-то время и спокойно покутить с друзьями на курорте. На наши семейные праздники родители приезжали всё реже и оставались на них совсем недолго. Одеты они были не модно, говорили высокопарно и невпопад, вызывая у меня раздражение. «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил, и лучше выдумать не мог…» Первой умерла бабушка. Мы долго за ней ухаживали. Её парализовало, и три месяца она лежала без движения. По очереди мы ездили в больницу, потом перевезли её домой. Она никого не узнавала и бормотала бессвязные обрывки фраз из прошлой жизни. Я без сомнений бросал все дела в институте и ехал на электричке в Гатчину, чтобы сидеть возле бабушки, поить её чаем и выносить нечистоты. Я свято верил, что моя забота поставит её на ноги и вернёт к жизни. Когда она умерла и мы положили её во гроб, меня пронзил ужас от холода, который источало её тело. Потом жуткое действо похорон и закапывания могилы погрузили меня в страх и уныние. Отношения между её дочерями, по-разному оценившими свой вклад в попытку воскресить умирающую мать, были порваны навсегда. Было больно. Невыносимо больно и страшно. Исчезла та, которая закрывала собой от адской тьмы со страшным названием «Никогда». В доме пахнуло холодом из могилы. Потом всё прошло. Осталось тепло её рук, бормотание на ухо сказок, вкус мёда и лепёшек, сделанных её добрыми руками. Жизнь снова наполнилась заботами и суетой, ожиданием родов, стоянием в очередях, стиркой пелёнок, поисками работы, страхом опозданий, ожиданием чуда от Деда Мороза. Все были сыты, обуты, одеты и играли друг с другом в настольные игры. Я задумался о себе. Что я делаю. Зачем я здесь. В этой тишине размышлений грянул весенний гром. Мама умерла скоропостижно 22 марта 1986 года. Я так и не привёз ей шаль, которую купил ей к восьмому марта. У неё лопнула аорта и по телу расплылся этот жуткий, могильный холод. Когда позвонил отец, от внезапности известия у меня отнялись ноги. Отпевали мы её в храме Равноапостольного князя Владимира и мне казалось, что по окончании песнопений и молитв протоиерея Андрея мама встанет из гроба и мы пойдём домой. Они с папой в свой, а я в свой делать свои обычные дела. А потом я позвоню ей и спрошу про её здоровье. Но было всё не так. Мы отвезли гроб с телом моей мамы на Ковалёвское кладбище и закопали в глубокую могилу.
Папа ходил на эту могилу каждый день в течение года, а потом слёг и умер от тоски. Две недели я приезжал к его постели и привозил дорогой коньяк и какую-то еду, которую он уже не мог есть. Отец пытался поговорить со мной, сказать что-то важное, что не успел высказать за всю суетную жизнь, да так и умер. Чтобы положить его по завещанию к ногам матери, я сжёг его в адском пламени крематория. Получив урну с прахом, я поставил её на переднее сидение его «Жигулей» и отвёз на кладбище. День был августовский, солнечный, прозрачный. Птицы радостно щебетали, словно обретали ещё одного кормильца. На душе было легко и весело. Теперь и машина, и квартира мне достались. Никто ругать не будет с насупленными бровями. Казалось, впереди у меня долгая и беспечная жизнь. Положил я его рядом с мамой, чем сильно облегчил себе поездки в день поминовения усопших. Краска заливает моё бесстыжее лицо каждый раз, когда я подхожу к могиле родителей и вспоминаю тот их отъезд с моей дачи в Павлово-на-Неве на ночь глядя. Они не любили эту дачу, которую я купил пополам с тёщей и пренебрёг желанием родителей построить дом на берегу залива в Сестрорецке. И в тот раз я уговорил их остаться ночевать на даче, а утром пойти с внучатами на рыбалку. А потом приехала подруга тёщи и мои родители встали с постели и уехали, поняв, что эта комната была забронирована для этой подруги, а я там не хозяин. Стыдно, как мне стыдно… До бабушкиной могилы нужно было добираться в Гатчину, а могилы дедов и дядьёв вообще не были никому известны. Братские это были могилы. Одна на Западном фронте в Латвии, а другая в ГУЛАГе. И если деда Антона мне всегда напоминал аромат цветков липы в июле, то про деда Якова не осталось ни каких воспоминаний, кроме пожелтевшей фотокарточки. Погоревав немного, я углубился в проблемы строительства коммунизма, воспитание детей и веселое проведение досуга в кругу друзей и подруг. Яркий, распрекрасный мир открылся перед моим взором. Никто больше не отягощал мою совесть не исполненным родительским долгом. Никто больше не мешал мне работать без устали и зарабатывать много денег. Ими я щедро одаривал своих детишек и домашних, устраивал торжества, карнавалы и ждал от них восторга. Тоска гложет одинокого человека, как ржа. Даже ещё быстрее. Одиночество делает человека свободным. Можно поехать к кому-нибудь, попить чаю, побеседовать. Вот только ехать некуда, не к кому и незачем. Когда заболев, я неожиданно услышал смертельный приговор участкового врача, показалось, что это было сказано кому-то другому, не мне. Разве со мной может чтонибудь случиться? Я побежал к Богу. Побежал в храм Равноапостольного князя Владимира, к отцу Андрею. Побежал жаловаться и просить пощады. Отец Андрей благословил меня и выслушал. Потом тихо сказал, что сегодня вечером будут служить Парастас, а завтра Вселенская Родительская Суббота накануне Великого Поста. Помолимся за всех, прежде отошедших в Вере и Надежде Воскресения… Мне стало не по себе. Никто не может помочь, никто не хочет помочь! Я бросился к машине и поехал к знакомому врачу. Тот с порога понял проблему и спросил, есть ли у меня достаточно денег, чтобы лечиться на высшем уровне. Если нет, то он ничем помочь не может. А если есть, то нужно отдать деньги ему тихо, по-чёрному, чтобы не платить налоги. От разводок я так устал, что готов был броситься под поезд. Купив огромный букет самых дорогих цветов, каких никогда не покупал маме даже на день рождения, я помчался на Ковалёвское кладбище. Машина шла юзом по скользкой дороге. Весеннее солнце искрилось на снегу. Подъехав к воротам, я стал уговаривать охранника пропустить меня на машине, но, не уговорив, поставил машину и пошёл пешком. Нормальные-то люди зимой на кладбище не ходят. Только те, кого припекло до смерти.
Кресты были занесены ровным покровом снега и кое-где торчали из сугробов. С трудом отыскав участок, где покоились мои родители, я стал пробираться по глубокому снегу к их могиле. Как быстро пролетело время. Я же хоронил их на краю кладбища, а теперь этот край стал центром. Под ногами попадались остроконечные оградки и выступы гранитных цветников. До могилы было ещё далеко. Замёрзшими губами я бормотал покаянную молитву «Ослаби, остави, прости Господи... простите, родные… я больше так не буду. Я люблю вас….» Снег становился всё глубже, и я увяз по пояс, потеряв последние силы и ощутив боль за грудиной. Холодная испарина покрыла всё моё лицо. Над кладбищем стояла мёртвая тишина. Только из дальнего перелеска слышалось по-весеннему бойкое щебетание птиц. В отчаянии, погружённый по пояс в непроходимый снег, я бросил цветы в сторону могилы родителей и они рассыпались разноцветным веером по белому сверкающему снегу.
Торжество Дарвинизма Бессмысленные споры об истинности воззрений английского учёного Чарльза Роберта Дарвина обусловлены только тем обстоятельством, что его приемники и последователи передёргивали карты (то есть его труды) в свою пользу. Их последователи продолжали передёргивать, да к тому же не читали первоисточников. В науке о происхождении видов (человека в том числе) воцарился Хаос. Между тем и сегодня всё лежит на поверхности. То есть на книжных полках библиотек. Но туда никто не ходит. Читать перестали вообще. Интернет привирает и перевирает в силу того, что это всё те же малограмотные люди, которые пишут во всемирную паутину всякую хрень, которая только придёт им в голову. Едят мало. Особенно йода. Это сказывается на их интеллекте. Отравоядные сживают со Света омлетомпитающихся. Пьют много. Палёного зелья. Вот тебе и паутина. В защиту Чарльза Дарвина могу привести такие факты из его биографии. В Бога он верил. Вера пошатнулась в первом кругосветном пятилетнем плавании по океану, где он увидел столько разноцветных прелестей, что усомнился в реальной возможности создания этого многообразия кем то одним. Пусть даже Богом. Сравнивал, конечно, со своими возможностями. В чудо и так верил мало. Ослаблению веры способствовала морская качка в течение пяти лет. После такой процедуры ещё не то в голову полезет. Кроме того он, как и все шотландцы, любил «уиски». А это, в сущности, чистый самогон. А самогон, как вы все знаете – зелье Зелёного Змия. Но о нём, о Змие, чуть позже. Вернувшись в Англию Чарльз, от не фиг делать, зашёл в Лондонский зоопарк. Посмотрел на слона, на верблюда, на бегемота, на кобру, на… и вот тут он обалдел. Это было не зеркало. Он смотрел на обезьяну шимпанзе. Обнаружил сильное сходство. И решил, что его род берёт начало от обезьяны. И был абсолютно прав. Теперь, когда учёные набрали горы информации, достаточной для глубокого анализа, когда атеистам не обо что ломать копья, потому как ограбили они всех верующих и помазанника Божия убили, складывается ясная картина мироздания. Человека, как и всех прочих гадов, сотворил Бог! Но продолжателей этого вида немного. Дети Адама и Евы, Каин и Авель, сошлись в смертельной схватке. Естественный отбор? Да просто Каин – чистый мутант. Видимо Ева прижила его с каким-нибудь хищником. Может быть с тем Змием, который её яблочком соблазнил. О нём, приживальщике, выразительно говорит в своих работах и Чарльз. Змей-искуситель, он же Диавол, тоже был создан Богом безгрешным ангелом. Но впал в зависть и... пал. Влекомый завистью пал. Увидев Адама и Еву заревновал, позавидовал и попытался встать на ноги. В процессе эволюции по теории Дарвина у многих из его змеиного рода выросли ноги. Есть же летающие рыбы. Бобры и крокодилы, живущие под водой как на суше. Ложные грибы. Почему не может быть бродячих ворон (летающие крысы по определению главврача России Геннадия Онищенко), или лазающих по деревьям динозавров? То, что динозавры ходили на двух ногах знают даже дети! Понимаете, куда я клоню? Может мы от динозавров? Ну не все, конечно! Только очень избранные! В Индии обезьяны бегают по улицам и к ним так привыкли, что никто не обращает на них внимания. Пять рас человекообразных – это результат скороспелых выводов ленивых и самовлюблённых учёных. Их намного больше. От лени же решили, что только одна ветвь человекообразных – хомо-сапиенс – выжила. Потому что стали есть мясо. В том числе соседское. Спрятанное в холодильных пещерах. А те виды, которые ели зелень, вегетарианцы – загнулись начисто. Кто это определил? Даже фашистские палачи живут по пятьдесят лет в разных странах и никто их найти не может. А ведь они проживают в мире, где паспортный учёт хорошо организован. Там по сто миллионов неизвестных ни кому гость-раб-байкеров, как
у нас в России, без присмотра не живёт. А когда паспортов не было, переехал человекообразный вид типа хомо-неразумный или вообще хомо-сволочь и что... Кто его опознает, отличит и запрёт в острог? Так они и расселились по всей Земле. Большую человеческую радость вызывает у меня и тот факт, что в наше время здравствуют и стремятся к благополучию огромное количество людей, переживших блокаду Ленинграда во время войны с Гитлером. Миллионы их умерли в годы Блокады от голода, а те, кто остался – дожили до своих ста лет! С точки зрения науки – факт феноменальный. Изучить бы и взять на вооружение. Видимо так и хотели сделать наши гуманные правители. В 1990-х народ ничуть не меньше голодал и всякой импортной тухлятиной травился и... отравился. А тем, кто чудом это пережил и остался в живых, даже в голову не придёт, что они тоже герои и должны получать повышенную пенсию. Видимо с головкой у них большая беда. А может их для этого и травили? А пересадка органов людям от свиней, потому что очень схожие параметры!!! А вы не читали в Библии, кого Бог поместил в свинское стадо? Бесов!!! Они ходят толпами среди нас, прочих, которые от баранов, козлов и свиней происходят... Многие гады, волки, медведи и сегодня пытаются встать на ноги. У кобры это получается лучше других. Среди нас, прочих, много вставших на ноги свиней, баранов, львов, тигров, бегемотов, крокодилов (очень много), орангутангов, макак в пальто... Вы присмотритесь внимательнее. Они мутировали под Адама и Еву. Из зависти. Ведь есть чему завидовать. И местечко хорошее в Эдеме, и жопа у Евы ничего себе. Ничего общего с обезьянами у большинства окружающих не найдёте. Таких толстожопых или мелких обезьян не бывает. А от кого произошёл наш знаменитый боксёргигант с добрым лицом депутата? А Владимир Ульянов по кличке Ленин? Да вы просто прислушайтесь на улице, как опознают человекообразные мутанты, подзывая друг друга – ну, ты козёл, осёл, корова, кобыла, змея, бегемот, слониха, крокодил и так далее. То есть, в обществе нет никаких загадок. Все всё про всех знают и видят всё, как сквозь стекло. Вот ходят среди нас гомосексуалисты – попробуй разгляди. А ведь они друг друга за километр чуют. Может по запаху? Заботятся о своих, пристраивают на тёплые местечки. И так же, как национальные диаспоры, кричат о притеснении и разжигании розни. А сами тешат душу на специализированных концертах, строят сказочные дворцы, топят в лесной глуши необычные Чёрные сауны... Чудеса в решете. Знают видимо, что устрой меня директором в Большой театр – им кирдык. И одевай ты на себя хоть Гуччи, хоть Версаче ничего не утаить от них. «Девки спорили на даче, у кого мочал версаче? Оказалось, что версаче, у самой хозяйки дачи!» Есть отличительные параметры у каждого вида. Рост, кожа, язык... То, что мы по ошибке называем человеческим стадом, имеет такие параметры разброса от минимума к максимуму, что мама не горюй. Если верить учёным, то по их новейшим опытам с генами слонов и мышей оказалось, что те и другие из одного семейства! Нет, как вам это нравится? Просто одни много жрали, а другие наоборот. Но вполне обычный мышонок может смело совокупляться со слонихой... И ничего страшного не будет. Ну, если, конечно, она его триппером или СПИДом (aids) не наградит. А что касательно техники секса, так в «Камасутре» столько всякого написано, что сношение горбатых китов в океане покажется вам детской забавой. Нормальный закон распределения геноссе Гауса тоже не работает. Нет, ошибся. Есть макаки. Но есть мутанты и пониже макак. А ещё есть проститутки (бля@и), педофилы, людоеды... Думаете их Бог создал? Нет, это человекообразные мутанты от крыс, гиен, грифов и прочих живодёров. Присмотритесь к лицам окружающих. Не к жопам, ногам и сиськам, а к лицам, к выражению глаз, к зубам, к запаху из пасти. Кто сказал, что они на одно лицо. Даже, если присмотреться к тем, кто кажется нам на одно лицо, можно увидеть лошадиную морду.
Лошадь сзади очень похожа на человекообразную бабу. Заячья губа, волчья пасть и прочие отклонения в анатомической норме хомо-сапиенс упрощённо относят к заболеваниям. От лени и отсутствия аналитического мышления. У некоторых особей даже язык раздваивается, так ему хочется стать жалом. К родне человечка тянет. Зов вечности. Да, кстати о языке. Язык у них, человекообразных, после вавилонского столпотворения, опять становиться общим – ФЕНЯ! «Слушай сюда!» «Замочу в сортитре!» «Устанешь пыль глотать!» Интеллигенты с бородками, бандерлоги в очках, хотите баланды? Забыли, как месяцами не получали пайки? (продовольственной корзины, то бишь). Не мало могут подсказать и фамилии (погоняло по-ихнему) – Иван Крыса, Маша Волк, Вова Питерский... Вполне объяснимо по этой теории и особенности объединения человекоподобных в отдельные социальные группы – прайды, организованные преступные группировки, партии и прочие стаи, по «группе крови», невидимому признаку, притягивающие друг к другу особей одного вида и подвида. А посмотрите на брачные пары. Возникают у разных пар необъяснимые чувства любви и ненависти. «Любовь зла – полюбишь и козла» (народная мудрость). Бывает двое человекообразных живут душа в душу, не нарадуются. Ни денег им не нужно, ни любовников или любовниц. Значит одного рода-племени. Хоть и разного роста и цвета. А бывает парочка такая подходящая на вид, что не знают какого яда друг другу подсыпать на ужин, чтоб никогда не проснулся. В сундуках злата-серебра видимо-невидимо, а все деньги потратили на консультации у психологов. То она не кончает, то у него не стоит. Идут к астрологу, платят за консультацию немыслимые деньжищи. А вывод прост, как мычание коровы – он козерог, она рыба. Или ещё почище – Змея (в год Змеи родилась). Ведь в природе козёл, который на две ноги ещё не встал, гадюке в рот свой член не запихивает, чтобы та его своим оральным сексом возбудила? А тут в интеллектуальных сумерках, не понимая «ху из ху@» пара может дойти и до такого. О трате средств на одежду говорить не хочется. Из шести миллиардов человекообразных, проживающих ныне на Земле половина сидит голодными, а другая половина прикрывает свою наготу китайскими лохмотьями. Стыдно должно быть тем, кто лезет вон из кожи, чтобы напялить на свою жопу, что то необычное, названное разводилами от моды «Хот Кутюр». При этом большая часть из модниц мучает себя диетами. Такая же часть жрёт в три горла, чтобы на её груди выросло подобие сисек. Вы посмотрите на себе подобных, на тех, чей прообраз замесил в вас тот садоводмичуринец, который пытался обезьяну скрестить с бегемотом и посмотреть, что получится. Получился бегемот с членом обезьяны. А вы видели голодающего на диете бегемота. Он жрёт без остановки сутки напролёт. Потом своим навозом метит огромную территорию. Гадюка же сколько мышей не заглатывает, остаётся тонкой как кишка. Так что не палите бабки, придурки. Не подгоняйте свои кабаньи тела под шкуру леопарда. Проще, оставаясь таким, как создал вас Творец, перешить шубейку по размеру. И подыскать себе самку по тому же критерию. И ей будет хорошо, и голодать не нужно. Или вот отношение к родителям. Бог попросил Авраама принести в жертву своего сына. И Авраам, и сын его согласились безропотно. Пожалуйста, без вопросов и расспросов. Ножичек взяли на гору пошли. Сын шею подставил, на режь, батюшка, раз Богу это нужно. А вот у львов принято выгонять престарелого папу из семейного прайда, причём когтями возмужавшего и вставшего на ноги сына. Утки, гуси, вороны растят своих деток с любовью, нежностью, кормят, летать учат. Улетели птенчики на юг, вернулись в родные места, с папой или мамой не здороваются даже. Теперь понимаете, откуда пришло это в наше человеческое общество. Да уж. Не просто так Михаил Афанасьевич Булгаков поведал в «Собачьем сердце» историю создания человекоподобного пса своими руками. На дому. Из подручного материала (в данном случае из собаки). А мог бы и из кота сделать. Или из осла, козла и
другого животного, пришедшего в негодность или попавшегося под горячую руку безответственному профессору с пережитками царизма. А то и просто от не фиг делать. Живодёров среди нас много. Может не все в продочистке работали, но призвание есть у всех. Широко распространённая в народе астрология на современном зачаточном уровне своего развития помогает определить принадлежность к виду более точно. Но это только начало. Утро в стране, где президент крестом себя осеняет, начинается с того, что по всем каналам телевидения сообщают астрологический прогноз на день – какой добычи ждать Львам, а кем будут съедены Тельцы и Козероги. А каждый Новый год все мучительно подсчитывают цифры своего года и месяца рождения, чтобы узнать истинную свою принадлежность к гадообразным и узнать покатит ли ему счастье в Год Огненного тигра или Красного петуха. А потом все дружно прутся в храмы «ничтоже не сумняшеся». Там, если от Святого елея не затрясёт, то они от Бога просят щедрот, а если скрючит от елея – значит жди счастья в Год Огненной Обезьяны. И не забудь одеть на себя что-нибудь жёлтое. Обезьяна жёлтое любит. Следом – год Синей лошади (видимо сильно накурились разнотравья). Мир многообразен и нам, любопытным, только предстоит открыть его тайны, продолжая развивать учение Чарльза Роберта Дарвина. А создал его и весь этот безумный прекрасный мир – Бог. И не сомневайтесь! Просто Чарльза – понесло!
Криминальное чтиво Сил оставалось с каждым днём всё меньше. Сон стал похож на помрачение. Он был не глубоким и без сновидений. Редко всплывали в памяти какие-то лица, но связать их общей канвой событий мне не удавалось. Дойти до магазина было также трудно, как в молодости перепахать поле. Наверное, стоило бы в жизни поменьше работать. Поберечь силы. Лучше было бы читать книги. А что от них-то осталось в голове? Сил они мне, что ли прибавили? Или ума? – Почитай мне, Леночка, а то я сам не могу, у меня глаза болят. – Что почитать? – Что-нибудь. Возьми с полки. – Джек Лондон. «Белый клык». На бескрайних просторах Клондайка…. – Это про мою собаку, я плакать буду. Давай лучше сказку? – Что я тебе бабушка? – Но и не дедушка! – А где у тебя сказки? – На верхней полке. Возьми лесенку. – Андерсен. Бажов. Ершов. Гримм. Пушкин. – Андерсен хороший, но чуть-чуть длинный. Братья Гримм моих любимых Гензель и Греттель замучили и в дремучем лесу бросили. Конька-Горбунка больше всего люблю. И про Емелю со щукой на печи. Давай Пушкина. «Золотую рыбку». Такая прелесть. Про вас, про ненасытных женщин. – Пушкина тоже женщины обобрали? – Ещё как! Догола! До смерти! Он думал, что нашёл в деревне замарашку послушную, а она оказалась первой красавицей России. Сам-то Пушкин от горшка два вершка. Хотел венчанием девушку к себе приковать и осчастливить. Детей настрогал, чтобы никто на неё не позарился. А заработать денежек не мог. В долг жили. А у неё в ухажёрах и Император Николай I, красавец и француз соблазнительный Дантес. Кстати, ты знаешь, что внучка Дантеса, сошла с ума, когда узнала, что он убил Пушкина. Она стихи Пушкина очень любила. – Ну, слушай, Коля. Жил старик со своею старухой у самого синего моря. – Как мы, Лена. – Где ты море видишь? – Да в Сестрорецке. – Тогда не у самого. Поодаль. В часе езды. И у серого моря. – Не придирайся, спорщица. – Смилуйся государыня рыбка. Пуще прежнего, взбесилась старуха. Не хочет быть царицей, хочет быть владычицей морскою. И чтобы ты у неё была на посылках! А вот о царе Салтане. Кабы я была царица, молвит третия девица, то для батюшки царя родила б богатыря… с первой ночи, понесла. Я, помню, спросил училку во втором классе, что такое «понесла»? Она глазки выпучила и мне строго так ответил: «Потом всё узнаешь, Коля». – А вот хочешь «Один день Ивана Денисовича». – Это Со Лже Ницына. Борца за права человека, который вертухая в дёсны целовал. Не надо. Он хитрый разведчик, Варлааму Шаламову посоветовал не печататься. Рановато, мол, ещё. А у меня таких дней теперь побольше, чем у Ивана Денисовича. 365 в году. Зато писатель с президентом в полном порядке. – Ну вот, смотри. Сэлинджер. «Над пропастью во ржи».
– Джером, дружок! Это мой первый учитель юношеского разврата. Прочитав его, я ринулся в половой разгул со взрослыми тётями. Мне этот романчик Эльвира Львовна подсунула. Наша немка. Сексуальная была евреечка. Давай. – Ну, слушай, старый развратник. «Я вошел в номер, примочил волосы, но я ношу ежик, его трудно как следует пригладить. Потом я попробовал, пахнет ли у меня изо рта от всех этих сигарет и от виски с содовой, которое я выпил у Эрни. Это просто: надо приставить ладонь ко рту и дыхнуть вверх, к носу. Пахло не очень, но я все-таки почистил зубы. Потом надел чистую рубашку. Я не знал, надо ли переодеваться ради проститутки, но так хоть дело нашлось, а то я чтото нервничал. Правда, я уже был немного возбужден и все такое, но все же нервничал. Если уж хотите знать правду, так я девственник. Честное слово». – Ой, как мама её ругала. Она прочитала пару страниц и бегом в школу. Кто посмел её сына развращать. Не мог же я сказать маме, что я с первого класса в Эрмитаж хожу на голых тёток пялиться. – А ты помнишь, Коля, что вы в школе по программе проходили? – Смутно, Лена. «Недоросль» Фонвизина, «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева. Целую неделю люди в возках тряслись, лошадей на почтовых станциях меняли. Причём согласно своего положения в обществе, то бишь «подорожной», выдавали и лошадей. «Горе от ума» помню хорошо. – Вот эта книжечка. Александр Сергеевич Грибоедов. Почитать тебе? – Нет. Не нужны мне эти нравоучения. Нужно было с Молчалина брать пример. Проку бы побольше было. А я под Чацкого «косил». – А вот «Ревизор». Николай Васильевич Гоголь. Читать? – А что, Лена? Там забавные коленца есть. Но вот интересно мозг устроен – Гоголя не помню, а Венечку Ерофеева – наизусть. Потому как запретный плод. А для прадедов наших Гоголь запретным был. Но я, вообще, жутко не любил читать. Ну что – эти книги. Слова, слова, слова. Бить или не бить, вот в чём вопрос. С детства ненавижу вопросы товарищей «Ты прочитал?» «Ты читал?» Возмущённые возгласы классной интеллектуалки – «Как, ты не читал Толстого?» Так его и Пушкин не читал. Заклеймите нас с Пушкиным презрением. Там страниц столько, что половины жизни не хватит, чтобы их просто перелистать. «Ах вот как? Не примазываться к Пушкину! Он Солнце русской поэзии!» Кто я такой, спрашиваете?! А давно у вас взошло это Солнце? Его высший свет, такие же снобы, ненавидел, как чёрта. В ссылку отсылали за вольнодумство. А наизусть-то его стишок можете прочесть? То-то! Вам бы заткнуться про книги. Что вы из них хорошего вынесли? Как родителей обокрасть, бабушку убить, да Родину разбазарить? Достоевского начитались? Цитатники хреновы! Так Достоевский не только об этом писал. Кто для вас эти цитаты подбирает? А про человеческое достоинство читали у Сервантеса или у Гоголя? Про «Дон Кихота», или про «Шинель» хотя бы! Холуи крепостные! Ленинцы единогласные! Вова Путин десять лет только анонимки в КГБ читал и стал лидером нации. То ли дело кино! «Кубанские казаки!», «Свинарка и пастух», «Раба любви»! Мороженое крем-брюле в буфете, Советское шампанское, сидишь в темноте, девчонку по коленке гладишь, смотришь на экран, как в окошко, а там дождь, ветер, артисты прыгают, всё рассказывают и показывают. Стараются. И все, как живые. – Я тоже кино люблю, Коля. Особенно комедии. – Самое смешное, что я читал в жизни – это «Двенадцать стульев» Иехиель-Лейб Арьевича Файнзильберга и Евгения Катаева (Ильф и Петров их псевдонимы). Я гомерически хохотал. И всё жизнь цитирую и хохочу. Ничего не меняется. И фильм люблю смотреть с Арчилом Гомиашвили. Я там снимался с ребятами по секции у Георгия Данелия. В Костроме. – Стул играл?
– Диван, Лена! Двуспальный. Как из маминой из спальни, кривоногий и хромой, выползает умывальник с непокрытой головой. – И телом…. А давай кино посмотрим, Коля! – Не вижу я ничего. Слезятся глазоньки мои, Леночка. Устали смотреть на это безобразие. – Надо бы тебе в поликлинику поехать. Показать глаза. – Да, да. Посидеть в очереди часок-другой. Газетку почитать. Ох уж мне эти газетки. Правда, Известия, Труд, Литературка. Помню в семидесятых зайдёшь утром в трамвай или троллейбус, спешишь на работу коммунизм строить. Там яблоку упасть негде. Так ещё весь пролетарий с интеллигенцией наперегонки газетками прикрываются, места женщинам уступать не хотят. А чего они там начитались? Как страну сдать ворам да жуликам молча. Баламуты! – Смотри, Коля! Александр Дюма! Какие красивые книжки. Он только четыре написал? – Он больше написал, но у меня денег хватило только на четыре. В них мои друзья, в них мои братья. Один за всех и все за одного! – Будем читать? – Нет. Не хочу, Лена. Они меня предали. Один за всех, а все на одного! Пусть пылятся на полке. Слышать про них не могу. А какие парни были, когда всё начиналось весной 1978 года, во Львове. – Мушкетёры жили во Франции, Коля? В Париже? – Это другие мушкетёры. И другая история. Там рядышком ещё несколько моих друзей стоят – Робин Гуд из Шервудского леса, Джим Хокинс с острова моих сокровищ, Том Сойер, Чигачгук, Чапаев, Тимур и его команда… Смахни с них пыль, пожалуйста. Они этого заслужили. – Холстомер. Лев Толстой. Тоненькая книжечка, как ты любишь. – Ой, какой был замечательный спектакль в БДТ. «История лошади». Басик, Гоша, Лебедев! Восторг! Больше я в театре ничего стоящего не видел. Да вот ещё в Ленкоме. «Юнона и Авось». Коленька Караченцов, друг мой разлюбезный. До истерики меня доводил песнями. Ты меня никогда не забудешь, проводить не обутая выйдешь..... – Эрнест Хэмингуэй. «По ком звонит колокол». «Фиеста». – Да по мне он и звонит. Не помню ни одного слова. Из «Фиесты» помню только бой быков в Помплоне. «Праздник, который всегда с тобой» учил наизусть. Где он пил в Париже, что ел? «Старик и море» помню хорошо. Перечитывал много раз. Маме, помню, читал. Говорил, что тоже про рыбалку книги хочу писать. Любил очень рыбалку. Бабушка слушала и расстраивалась, что рыбы много пропало у старика. Интересовалась почем она за килограмм у них на Кубе. А мама писателем мне запретила становиться и погнала меня в техникум авиаприборостроения. А мужику этому, который написал, не позавидовала. Сказала, что плохо он кончит. А Хэм через год, как назло, застрелился. – Ну, так что? Читать? – Не надо. Грустно всё это. Правда веселия никто и не обещал. – "Маленький принц». Антуан де Сент-Экзюпери. – Боже мой, Боже мой! Наташка Садикова подарила мне эту книжку на моё совершеннолетие. Её мама была директрисой Детского сада № 25 Академии наук, а Наташка с Танькой были в меня влюблены. А я полез на дерево, чтобы перед ними повыпендриваться и грохнулся на землю. Так и закончилась любовь переломом ноги. Этот перелом и сейчас при смене погоды ноет. – Советские люди были самые читающая нация в мире. Книжных магазинов много было. И книг тоже. У меня подруга в книжном продавцом работала. – Да, Леночка. Это верно. Вот только какие книжки эти люди читали не совсем понятно. Откуда брались эти модные писатели, кто решал, кого нам читать? Вдруг напечатали книги этого француза и он стал любим народом, как близкий родственник. В
мире сотни таких, а мы их не знаем, а любим и зачитываемся книгами Сент-Экзюпери. Поразительно! И знали все этого Маленького принца наизусть. Я первый раз прочитал его по диагонали. Решил расстаться с одной девчонкой, а она меня спрашивает, читал ли я «Маленького принца». Ну, читал, а что? А то, что ты отвечаешь за тех, кого приручил. Я так ничего и не понял, расстался с ней. Хоть я её и приручил. Нудная она была и сиськи трогать не давала. Да и «Маленького принца» я до конца не дочитал. Вместо «Маленького принца» я читал-перечитывал «Ночной полёт» и «Земля людей». Я тогда очень лётчиком хотел стать. Так и запомнился мне Сент-Экзюпери настоящим, смелым лётчиком. И очень добрым человеком. Когда с Кремлёвского Олимпа спустили для народного чтива «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова студенческий и научный планктон забегал, как муравьи в муравейнике, в который бросили камень. Напечатали роман в журнале Москва и держать в руках его было противно. Я люблю книги, хорошо изданные. А тут мягкая обложка, мелкий шрифт. Но зачитывались запоем. Я проглотил его за ночь и не пошёл на работу. Эпидемия какая-то. – А вот эта книга «Мастер и Маргарита». Почитать тебе? – Упаси Господи! Ну, разве что одну страничку. Про Понтия Пилата. «В белом плаще с кроваво-красным подбоем….». Ой, до чего же мы были тёмные люди. С этого момента я познакомился с чернокнижниками. Самиздат процветал полным ходом. Размноженные на ротапринте на листках папиросной бумаги, по рукам ходили произведения запрещённых в СССР авторов. Была статья уголовного кодекса за антисоветчину под десятку лет лагерей строго режима. И это за то, что прочитаешь на туалетной бумаге плохо различимые желания безвестного бунтаря. Сартр, Камю, Кафка… Экзистенциалисты грёбаные. Ежи Ставинский, Станислав Лем, Рэй Бредбери, Братья Стругацкие… Ведь из-за них тысячи, миллионы людей мотали сроки, ломали жизни. Что они там почерпнули? Бред сивой кобылы. Путин их не читал, а в мире его за осведомлённого держат. Лучше бы за осведомителя держали. – Может он Стругацких читал? Может, любил фантастику? – Да уж! Наверное, любил! И теперь воплотил все их бредни в нашей жизни. Главный режиссёр абсурда! Сталкер! Живём в Зоне, работаем за корм. Ипотека – вечный долг. Призрак квартиры, призрак уюта. Лёша Герман не выпускает свой фильм «Трудно быть Богом» потому, что он превратился в мультяшку про нашу жизнь. – А вот и Кафка. «Процесс». Почитать? Сейчас-то уж тебя за него не посадят? – Они, суки, меня уже положили. В расцвете сил и таланта. Почитай лучше Гессе. Он рядом стоит. «Игра в бисер». Открой в конце книги главу «Тетрадь стихов Йозефа Кнехта». – «Всё выше поднимаются ступени, ни на одной нам не найти покоя. Мы вылеплены Божию рукою, для вечных странствий. Не для костной лени!» – Боже мой, Боже мой! Как я зачитывался этим романом?! А книгу выкупил в библиотеке имени А.С. Пушкина города Сочи. Библиотекарям сказал, что я её потерял и уплатил двойную цену – два рубля двадцать копеек. – Ты что, в магазине не мог спокойно купить? – Лена! Ты с Луны свалилась? Какой магазин, какие книги. Там только Ленина продавали. Юрия Бондарева, Сейфулину, Брежнева Леонида Ильича «Малая земля», Николая Островского «Как закалялась сталь», Александра Фадеева «Молодая гвардия»……Ну ещё Сергея Михалкова. «Дядя Стёпа». Чтобы купить Даниила Хармса я чуть не женился на продавщице Дома книги. И моя жена была согласна на такую жертву. – Что так Хармса любила? – Дефицит она любила. Тщеславие. – А я, вообще, книжек не читала. На фиг они мне сдались. Юбочка у Любочки, танцы обжиманцы. Я в семнадцать лет от родителей в Ленинград сбежала и два раза за год замуж вышла. Вот такие книги. Романы в стихах.
– Вот роман в стихах хочу, Лена. «Евгений Онегин». Или «Гамлет». Или «Фауст» Гёте И.В. – Ну, разбежался. А у тебя Шолохов есть? Мы «Поднятую целину» в школе проходили. – А мы «Тихий Дон». – А в школе «Тихий Дон» не проходят. – А я в кино его проходил. Раз пять или шесть. Оторваться не мог. И сейчас бы посмотрел. Какой язык, какие люди неприкаянные. Что с ними этот Ленин сделал, чёрт лысый, карлик картавый. – Ну, читать тебе я его не буду. Очень толстый. – А ты его на диету посади. Липосакцию сделай. Вырви половину. – Да ну тебя. А вот тоненькая книжечка. Марина Цветаева. Лирика. «Ещё вчера в глаза глядел, ровнял с китайскою державою. Враз обе рученьки разжал, жизнь выпала копейкой ржавою». Сейчас заплачу. Это про меня. – Нет, Лена. Не про тебя. Не дай тебе Бог десятой доли её страданий. Она повесилась. А верёвку ей Борис Пастернак привёз. – А зачем же он привёз ей верёвку? – Вещи перевязать. А она шею перевязала. Такая путанка получилась. – А я Пастернака никогда не читала. – Мы же фильм по его роману недавно смотрели. «Доктор Живаго». Забыла? – Ой, здорово. Классный фильм. Юрий, Лара, зима в Зварыкино. Такой грустный конец. Я плакала. А там тоже тетрадь стихов Юрия Живаго нашли. Как у Юзефа Кнехта. А я думала Пастернак – поэт. – Он и поэт, и прозаик. Талантливый он. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1958 года. Как Иван Бунин, Михаил Шолохов, Иосиф Бродский. «Быть знаменитым не красиво. Не это поднимает ввысь». Затравили Борис Леонидовича холуи и посредственности. А какой перевод Вильяма нашего Шекспира он сделал! Быть или не быть? Вот в чём вопрос! Предал Родину, дело ленинской партии коммунистов. Сергей Михалков с товарищами исключили его из Союза писателей. Как только не унижали человека. По таким они правилам жили. Сегодня по другим живут и не краснеют. Козлы вонючие. Кто их сегодня читает? – А на этих полках многотомные собрания. Восемь томов Маяковского. Ты так Маяковского любил? – Да пошёл он к своей Лили Бриг! «Любовная лодка разбилась о быт. Как говорится инцидент исчерпан. И не к чему перечень взаимных болей, бед и обид». – Ой! А мне нравится. Почитай ещё. Ты наизусть всё знаешь! – Лучше ты мне почитай, Лена. Максимилиана Волошина. « И всеми силами своими молюсь за тех и за других!» Или Блока. «Мильоны вас! Нас тьмы и тьмы и тьмы. Попробуйте, сразитесь с нами! Да – скифы мы! Да – азиаты мы! С раскосыми и жадными глазами!» Правда Блок написал – «очами».Не могу понять. – А ты Чехова все двенадцать томов прочитал? – Когда, Лена? Я работал день и ночь. Детей кормил, жену одевал, дом строил. – А зачем покупал столько книг? – Да это мама моя покупала. Мода такая была. Для детей, для внуков старалась. Думала, я потом почитаю. А читать то и некогда было. Мне всего Чехова жизнь, как татуировку на шкуре наколола. И « Дачники» и «Дядю Ваню» и «Даму с собачкой». Он, бедный, в Германии лечился, доктора вызвал, а доктор ему Шампанского налил. Так принято было, когда наступал конец. Он выпил и отвернулся к стене, произнеся шёпотом «Я умираю». – Никита Михалков часто цитирует писателей. Наверное, много читает?
– Думаю, много читают за него, его помощники. У него десять должностей, президентских кресел, членство в комиссиях разных, а ещё теннис, а ещё «качалка», а ещё и кино поснимать любит. Ему цитаты выписывают ассистенты. Иначе, зачем цитатами сыпать, фамилии неизвестные называть. Да ещё без имени и отчества. Только пугать неучей. «Делай, что должно. И пусть будет, что будет!» сказал Толстой. Так ведь их двое – Лев и Алексей? Да ещё и Екклесиаст так же сказал. Только пораньше. – А вот Жуков Г.К. «Великая Отечественная война» – Нет, нет. Хватит этих фанфаронских кошмаров в кино. Заварят кашу, а народ губят как мух, не считают. Потом про свои подвиги книги пишут, ордена ладонями полируют на груди. А тридцать миллионов в земле лежат. Без орденов и медалей. – «Где-то гремит война». Виктор Астафьев. Читать? – Мне ему в глаза посмотреть стыдно. Я стоял рядом, когда его Михалков уговаривал народ призвать голосовать за Ельцина в июле 1996 года. Обещал ему помочь с приватизацией квартиры в Красноярске для внуков. Я знал, что Никита его «разводит» и промолчал. Каюсь, каюсь, каюсь. Прости Господи! – Ну а что же тебе почитать, Коля? – Почитай ты мне Библию. Бабушка моя слепая стала к старости, всё просила меня почитать, как только я в школу пошёл. А я ничего не понимал там. Букварь то по слогам читали. А говорила она, что только эту книгу надо читать. Она Богом написана через людей. Священное писание. – Вначале было Слово. И Слово было у Бога. И Слово было Бог. А вот из книги Екклесиаста: Слова Екклесиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме. «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи – в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после. Я, Екклесиаст, был царем над Израилем в Иерусалиме» И вот ещё то, что у тебя на стене написано краской... Каллиграф ты мой, престарелый. Всему свой час, и время всякому делу под небесами: Время родиться и время умирать, Время насаждать и время вырывать насажденья, Время убивать и время исцелять, Время разрушать и время строить, Время плакать и время смеяться, Время рыданью и время пляске, Время разбрасывать камни и время складывать камни, Время обнимать и время избегать объятий, Время отыскивать и время дать потеряться,
Время хранить и время тратить, Время рвать и время сшивать, Время молчать и время говорить, Время любить и время ненавидеть, Время войне и время миру Аминь!»
Там, где чисто, тепло Я сидел за письменным столом и барабанил по клавишам. Писал воспоминания о прожитой жизни, о том, как дожил до 2012 года и своих шестидесяти четырёх годков. Уже двести лет минуло с той поры, когда Наполеон напал на нашу землю. И почти век прошёл с момента национальной российской катастрофы. За окном тихо падал снег, укрывая землю и деревья белым покрывалом. Замело тебя снегом Россия. Я нашёл запись этой песни и комната наполнилась невыразимой грустью. Боже мой, Боже мой! За что ты наказал этих людей, лишил их Родины, тёплого, уютного дома? За что? За что попустил убить царя? За что попустил хаму разграбить твои храмы и завладеть Россией? Звонок в дверь прервал мои грустные мысли. Кто это? Я никого не жду. Опять торговцы. Ну их. Я не стал открывать и звонки прекратились. Вытянув ноги и прикоснувшись ими к тёплой батарее отопления, я снова забарабанил по клавиатуре. Мысли вернулись к эмиграции 1917 года, к Ленину, Троцкому, Свердлову, Урицкому и всей их революционной шайке. Как эти нелюди могли озаботиться счастьем угнетённого русского народа? Кто их научил такому состраданию? Вот убивать и грабить они были мастера. Может у них в школе преподавали террористы? А кстати. Так оно и было. Родной брат Володи Ульянова по кличке Ленин был повешен за покушение на царя. Был у Ленина мотив отомстить царю, был. Потом, учинив расправу над народом, подох как шелудивый пёс. Троцкому тоже по голове киркой досталось. Да и Сталин-Джугашвили, поизмывавшись над миллионами гордых и честных людей, потопив их в крови, захлебнулся в собственном дерьме. Накажет Господь всякую нечисть, накажет Березу, накажет Гуся, накажет всё свинское стадо, свергнет с обрыва. Вот только не вернуть уже этих горемычных в их тёплые дома. Останутся они в райских кущах у Христа. А там тепло ли? Может их в награду не сбросят в жерло вулкана и не определят им на вечное пребывание осколок ледяной кометы? Внезапно острая боль пронзила мою грудь, сердце бешено забилось и лицо моё покрылось холодной испариной. Я дотянулся до флакона нитроглицерина и брызнул под язык. Страх сковал всё тело и парализовал руки и ноги. Из-за дрожи в руках я не смог взять трубку телефона и бессмысленно пялился в окно. Снег кружился перед глазами, засыпая всё вокруг. Спустя какое-то время боль отпустила и я смог вздохнуть. Набрав номер скорой помощи, я вызвал врача. На сей раз, уговаривать, долго не пришлось. Время тянулось медленно. Я пробовал пройтись по комнате, проверить, не показалось ли мне всё это, но ноги не слушались, дрожали. Я погладил дрожащими пальцами корешки любимых книг, окинул беглым взглядом свои картины, приложился к иконам. Сколько лет я их кропотливо собирал для будущих деток, покупал на последние копейки. С кем они теперь останутся, кому достанутся? Ни продать, ни подарить не успел. А могут и на помойку выкинуть. Выкидывали же после революции барское барахло, а с ним и шедевры. Дочерикомсомолки выкидывали святые иконы своих матерей. И долго выкидывали. Вот тебе бабушка и новый год! Видимо приехали. Теперь звонок звонил настойчиво. Я уже знал кто это и, хватаясь за стены, пошёл открывать дверь. Приземистый мужичок в белом маскхалате уверенно прошёл в комнату и начал раскручивать провода своего переносного кардиографа. – Ложитесь – приказал он решительно. Я лег без препирательств. Он облепил меня присосками и начал щёлкать переключателем. – Да-а-а, Николай Николаевич. 220 на 110. Придётся ехать в больницу. – А может, я отлежусь, доктор? Дома-то лучше. – Бросьте шутить. Мне неприятностей не нужно. Без вас хватает. Собирайтесь потихонечку.
Я взял сумку, положил туда зубную щётку, носки, тапки, свитер и остановился возле книжного шкафа, уставившись на корешки книг с вызолоченными, как на мемориалах, фамилиями давно любимых мною людей. – Давайте побыстрее, больной. Можем опоздать. – А что, больницу закрывают? – Да нет, больницу не закрывают. Но вы до неё можете не доехать. Ноги в коленках затряслись ещё сильнее. Я накинул куртку и стал спускаться по лестнице своей хрущобы. Доктор бережно поддерживал меня под локоть, усугубляя своей заботой мою тревогу. Скорая летела стрелой, обгоняя автомобили. Я безразлично смотрел на мерседесы и форды, на сытые и здоровые морды, крутящие их рулевые колёса и думал, что уже не увижу их никогда. Скорая подъехала к дверям приёмного отделения и доктор помог мне дойти до кушетки. Страх притупился, ноги окрепли и очень хотелось пить. Меня раздели до гола, напялили какой-то саван и отвели в отделение реанимации. Оно находилось на первом этаже напротив морга. Медсестра обклеила меня электродами, подключила к аппарату и дала воды. Подошёл заспанный доктор и взглянув на экран монитора, громко шепнул сестре, что этот, то есть я, не жилец. Сестра сказала, что он смотрит не на мой монитор, что она подключила меня к левому. А левый показал, что я ещё поживу немного. И я пожил ещё немного в реанимации. Потом меня перевели в палату на отделение, чтобы принять в реанимацию более тяжёлых больных. Там я тоже немного пожил. Соседи по палате обрадовали меня тем, что жильца на той кровати, которую выделили мне, отвезли недавно в морг. – В морге прохладно – произнёс я задумчиво. – Да и тут не теплее – поддержал меня сосед. Действительно в палате было холодно и тоскливо. Я подумал, что надо походить по отделению и поискать тёплое местечко. На стене у сестринского поста, где раньше висел коммунистический лозунг, красовался плакат с молитвой оптинских старцев «Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить всё, что принесёт мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле твоей святой...» Сестра, увидев меня в коридоре, грубо буркнула какое-то страшное предостережение, но услышав, что ей придётся принести мне судно, махнула на меня рукой и уткнулась в свои записи. С дрожью в ногах, я дошёл до местного клуба с телевизором и книжными шкафами. Потёртые корешки книг выдавали не простую, но интересную жизнь, прожитую ими на этой земле у прежних хозяев. Книги оставляли те больные, которые уже не возвращались домой, а отправлялись отсюда в вечное кругосветное путешествие по Вселенной. Книг собралось довольно много. Видимо среди жертв проживания в человеческих условиях, было много читающей публики. Названия и авторы книг подтвердили мои догадки. Кафка, Чехов, Сэлинджер, Пастернак… О-о-о! Хемингуэй! Праздник, который всегда с тобой. Я взял книгу с полки и открыл страницу с оглавлением. Старик и море, Снега Килиманджаро, Там где чисто, светло… Взяв книгу, я пошёл искать место, где бы можно было уютно устроиться. В комнате-клубе малочисленным неугомонным поклонникам российской эстрады телевизор оглушительно орал на сон грядущим колыбельные песни «сердцу больно, уходи довольно». В фойе кардиологического отделения предприимчивые сограждане организовали буфет с несколькими столиками. Там было чисто и тепло. Я почти уселся в кресло, но скрипучий голос возвестил мне, что кафе закрывается. Вторая примадонна уюта, видимо имея какойто свой умысел, одёрнув подругу, разрешила мне ещё немного посидеть, и увлекла её в подсобку. Я открыл книгу. Там, где чисто, светло. Как будто пришёл в гости к родным и близким. Ну что старик, ты всё ещё пьёшь свой виски? Ты ещё наслаждаешься уютным светом фонаря в уличном баре, что совсем рядом с твоим домом? Ты ещё не повесился от одиночества. И эти злобные официанты ещё позволяют тебе сидеть допоздна, хотя ты остался совсем один, а они так торопятся домой, под бок к своим жёнам. Ах да, один из
них оказался к тебе снисходительным и согласился подождать, пока ты допьёшь свой виски. А кто там вытащил тебя из петли? Соседка? Это я уже забыл. Да это и не важно. Вытащили и спасибо. Хорошо, что не родные дети. Они могли бы и не вытащить. Затянули бы потуже. Я перелистнул страницу и пробежал глазами по строчкам. Сантьяго сел на террасе. Мальчик угостил его пивом и он не отказался. Почему нет? Как рыбак рыбака. – Сделать вам горячего чаю? – напугал меня внезапный возглас. – Да, спасибо. То есть, пожалуйста. – Баунти будете? – Да, спасибо, буду. Буфетчица принесла чай в пластмассовом стаканчике, в котором плавал пакетик с красителем и пошла обратно, выстукивая каблуками больничную чечётку. Чайная церемония с одноразовым стаканчиком. Всю жизнь я любил красивую посуду. И чай для меня был не важнее чашки. Бабушка, вообще, заваривала липовые цветочки, но в кузнецовских чашках он благоухал неземным ароматом. Ну что, Сантьяго? Будешь чай? Или ты предпочитаешь пиво, которым тебя угостил мальчик? Сколько лет ты уже пьёшь это пиво у меня на глазах. Давно я тебя не видел, Сантьяго. Лет сорок, или пятьдесят. Мне было пятнадцать, когда мы познакомились с тобой. Наша училка по литературе дала мне журнал с повестью про рыбака. Я тоже был рыбаком и очень любил удить рыбу, когда уезжал на лето в деревню. Правда чуть позже мама подарила мне двухтомник Хемингуэя и я прочитал повесть про тебя ещё раз. А потом ещё и ещё. Я полюбил тебя на всю жизнь. Хэм, Хэм. И почему ты застрелился. Тебе было всего шестьдесят два. Советские студенты приняли тебя всей душой и развесили в своих конурках твои портреты. У меня тоже висел твой портрет в свитере с белой окладистой бородой. Рядом с иконой. Ты мне был за деда, которого в войну убили красные. Тебе было шестьдесят два. А теперь мне шестьдесят четыре и я могу говорить с тобой, как сверстник. Хэм, Хэм! Как же так? Как же так? Неужели тебя достали эти нудные Фолкнеры? Нет, я стреляться не буду. Буду карабкаться до последнего вздоха. Пусть режут. Или травят. Только бы не перевели в «дурку». Страшнее если оставят живым, но бездомным. – Шестая палата на ужин – завопила не человеческим, чтобы услышали во всех палатах отделения, голосом сестра-хозяйка. После ужина в палате потушили свет и разлеглись по койкам. За окном шестнадцатого этажа волком выл январский ветер. Я накрылся тонким одеялом и тихо дрожал. Головная боль не давала уснуть. В полудрёме снилась мама, наш подвал на Васильевском, треск поленьев в печи, ковёр под ногами, моё уютное кресло, Петропавловский ангел в окне, языки пламени в моём камине, но от них не веяло теплом. Я их только видел, но не чувствовал. Храп соседа время от времени пробуждал моё сознание, а потом снова погружал в дрёму. К утру сосед перестал храпеть и я провалился в сон. Во сне я видел отца, который толкал меня в реку с обрыва, чтобы я стал смелым. Мне казалось, что цветёт черёмуха, наполняя воздух тонким ароматом. Но это был шлейф визита главного врача Отари Гиевича, который ходил собирать дань по вонючей больнице со своей свитой в облаке изысканного парфюма, а заодно и проверить порядок в норах своих жуликов. Разбудили меня резкими толчками по кровати. Я открыл глаза и понял, что вывозят моего соседа, пытаясь протолкнуть в проходе каталку. Уже не храпящего. Я полежал на спине и изучил трещины больничного потолка. Их стало больше. Хорошо бы провалиться всем вместе. Всё-таки не так страшно. Пришла сестра и в синеватой полумгле воткнула мне в вену иголку. Снова захотелось спать. Сквозь сон я слышал чей-то голос о цене импортных «стэнтов» для сосудов, которые намного лучше отечественных, но вразумительно ответить ничего не смог. На настойчивый и внятный вопрос о том, есть ли у меня сто тысяч, я долго и не определённо мотал головой. А может мне всё это только приснилось. Но когда прозвучал чей-то голос с вопросом «а куда это вы его повезли?», я
понял, что это мои соседи говорят обо мне. Мысленно, под скрип колёсиков, я сказал им «до свидания», «до встречи», хотя очень хотелось верить, что там я их никогда не увижу. А если и увижу, то не узнаю. Откуда-то снизу по телу расползался металлический холод. Словно услышав мои мысли, чья-то тёплая рука заботливо прикрыла меня простынкой. В ушах звенело, как в тот летний вечер, когда я лёг на скамейке у Петропавловского собора и слушал колокол, отбивающий тёплую белую питерскую полночь. Та-та. Та-та-та – грустно скрипели колёсики. Тише, тише. Слышите? Гендель? Вивальди? Да это же Лакримоза. Спасибо тебе, милый Моцарт. Спасибо вам, добрые люди. Всем большое спасибо. Особенно, анестезиологам.
Арт – ХаО с
Содержание