— Айка! — не выдержал он. Но она быстро прижала указательный палец к его губам: — Давай обменяемся сегодня венками. Или ну их, венки. Пусть просто. Пусть только на одну ночь! А дальше… будь, что будет. Я не могу больше, Иржи. Я люблю тебя! Ниточки бровей на переносице, жженый сахар отчаянных глаз, напряженные крылья чуть вздер нутого носа, маленькая родинка на правой щеке — на ее лице застыла такая мучительная надежда, что Иржи не мог отвернуться. Но и смотреть тоже не мог. Память рисовала совершенно другое лицо: нос чуть с горбинкой, крыло смоляных волос, отрезан ных наперекор всему и всем, черные дуги бровей, старое золото раскосых глаз, которые всегда смотрели на горизонт в ожидании чуда. Прохладные тонкие пальцы Айки скользнули к его шее, — по хребту хлынули мурашки — взъеро шили на затылке волосы. Правой рукой она осто рожно погладила его щеку, приподнялась на цы почки и поцеловала. Губы пахли цветами шиповника и диким медом, мятой и малиной. Дыхание обжигало кожу, стыло на ветру. Локоны щекотали шею, стройное тело прижималось все плотнее. Иржи зажмурился, отгоняя наваждение: виде ние золотистых глаз. Те поцелуи горчили полынью и летней ряби ной. Изо всех сил сжав плечи Айки, он отстранил ся. Она молчала. Только смотрела прямо в душу, открыто, без былой мольбы и слез. — Нет, — покачал головой Иржи. Она даже бровью не повела — продолжала смотреть. — Я люблю Горинку, — добавил Иржи. — Горинку?! Дочь мельника? — она округлила полные ужаса глаза. — Иржи, ты в своем уме? Нестерпимо заломило виски. Иржи стиснул зу бы, резко развернулся и побежал прочь. — Иржи! — кричала она вслед со странной смесью боли, разочарования и жалости. Но он не слушал. Он спешил к мельнице, что на высоком холме, у обрыва над рекой. Небо, усыпанное курчавыми облаками, проглядывало сквозь щербатые крылья мельницы. За крышей, чешуйчатой от деревянных черепиц, притаилось солнце, и оттого окоем ослепительно
102
го света окутывал потемнелые доски. Сизый узор лишайника бледнел на округлых боках бревен, сквозь прогнивший порог пробивалась полынь. Иржи сбросил башмаки — ноги утонули в гу стой траве — и подошел к краю обрыва. Внизу не торопливо текла река, ерошась колючей рябью. На дальнем берегу дымка лохматыми косами пе ленала деревья. Селяне готовили к празднику ши рокий песчаный мыс: рядили чучело Ярилы, обма тывали ветошью колесо, стаскивали бревна, кололи дрова и плели венки. Ох уж эти венки!.. Крепко зажмурившись, Иржи опустился на землю. Заходящее солнце жгло сомкнутые веки… В сияющих лучах танцевала Горинка. Высокие травы пачкали росой белый подол, широкий пояс под грудью подхватывал сарафан. Вскинет руки над головой — против света темнеют тонкие ки сти, острые локти. Шагнет, перекатится, закру жится — юбка взлетает колокольчиком. Улыбнется — и сердце останавливается, глаза слепнут. — Что такой серьезный, Иржи? Хмурый такой! — зазвенел голос Горинки. — Любуюсь своей ненаглядной, — отозвался он. — Нарядилась к Купале — загляденье! — Ах ты, сказочник! — расхохоталась она и села рядом. — Мед в уши любишь лить, да только сам знаешь — мне по нраву горькая правдапо лынь. И чудеса. Настоящие. Она обхватила колени руками и посмотрела на горизонт так, будто и вправду видела, что там, за заветной чертой. — Горинка моя, ты и есть — Чудо! — Иржи об нял ее за талию, притянул к себе. — Обменяемся в эту ночь венками, прыгнем за руку через самый высокий костер и встретим вместе рассвет? Встре тим вместе всевсе рассветы? Будь моей, Горинка! Будь моей навсегда! Трава позеленила праздничный сарафан, но Горинка и не заметила — прильнула к Иржи, обо жгла горячим дыханием его шею, коснулась сухи ми губами уха и прошептала: — Глупый мой Иржи! Лучше выкради меня и уведи за горизонт! Подари мне чудеса целого ми ра! — ее руки скользнули по мокрой спине Иржи, щека прижалась к виску. — Я буду танцевать, а ты — рассказывать сказки. Мы обойдем весь свет! — Все, что хочешь, любимая! Все, что хочешь! — шелк ее волос пролился сквозь пальцы Иржи, с закрытыми глазами он отыскал ее губы и поцело вал — жидкий огонь кипятил кровь, ветер горчил полевымитравами.