ХОЛКИ По заснеженной степи, на восток, едет маленький автобус. По степи гуляет ветер, и ледяное оранжевое солнце клонится к закату. Девичья стайка щебечет без умолку. Из мобильных телефонов несется глупейшая трескотня. — По дороге еще километров двадцать, — говорит о. Дмитрий. — А если напрямки, не больше пяти. — Напрямки — это?.. — По проселку. — То есть в степь? — Да. Но осенью мы тут проходили. Правда, пешком. Асфальтовая дорога объезжает занесенные снегом овраги и впадины. Если свернем — сугробы, ямы, колея... О. Дмитрий притормаживает, крестится — мы вслед за ним — и сворачивает на снег. Момент истины. Наши жены, будь они в машине, свернули бы нам головы за такое решение «помолясь». Восемь детей, голая безлюдная степь и мороз. Но что-то мгновенно меняется и внутри и снаружи. Мы едем по дну оврага, и ветер стихает. Автобус колобком прыгает в колее. Девчонки, почувствовав тряску, умолкают, становятся старше на несколько минут и таращатся в замерзшие окна. — Папа! — раздается один голос. — А мы проедем? — Посмотрим, — отвечает водитель. Дорога петляет вдоль русла ручья, через голые фруктовые посадки и вдруг выезжает на сельскую улицу. Село заколдовано. В окнах ни огонька, и березы у околиц вздрагивают от нашего появления. Это и есть Холки. Над ними, на горе, маленький белокаменный монастырь. С пещерными кельями семнадцатого века. — Сейчас нам чудеса покажут, — говорит о. Дмитрий и глушит автобус. Тишина падает как сеть. И вслед за ней: — Товарищи дети! Отроцы и отроковицы! Это голос о. Иоасафа. Иеромонах, огромный как стадион, громогласный
русский пионер №2(26). апрель 2012
как иерихонская труба, добрый как пирог с яблоками. — А к нам сегодня журналист из «Таймс» пожаловал, — гремит он. — Так мы с ним все по-английски, поанглийски. А как «Отче Наш» на языке Шекспира? Из головы вылетело! Ни слова не помню... Друзья мои юные, — улыбается он, — поднимите глаза горе. Какое сегодня удивительно щедрое небо. Вы видите, как сияет Сатурн? И чуть правее всеми цветами радуги переливается Орион. Идемте теперь к пещерам, к этому небу наоборот. И там вы увидите, где отшельники искали и находили свое счастье. В полных сумерках мы подходим к часовне, за которой вход в пещеры. — Я все мечтаю о телескопе, — говорит о. Иоасаф. — И я тоже! — отзывается о. Дмитрий. — Установлю его на горе, — продолжает иеромонах. — И в минуты особой радости... или уныния буду взирать на звезды, — он останавливается на поро-
...К святости мы движемся по одной дистанции, но достигают ее не герои, а те, кто терпит героев...
ге. — Только уныние меня уже давно не посещало. На этих словах мы оказываемся перед длинным и узким ходом, ведущим в таинственную утробу горы.
ДИКСОН «Русь Святая» шла по краю Земли почти три месяца. Она заходила в десятки арктических поселков, полярных метеостанций и рыбацких и оленеводческих стоянок. Шойна, Индига, Топседа, Варандей, Амдерма, Белый Нос, Усть-Кара... Подобной удалой глупости Северный Ледовитый океан не помнил со времен поморов. Но и у тех кунгасы были покрепче и основательнее парусно-гребной лодочки. «Русь» открыла навигацию, и люди встречали ее на берегу с изумлением. Она была первой вестью с Большой Земли. Но ее Радостную Весть, главную цель путешествия, арктический люд не принимал близко к сердцу. «Святая Русь» в одиночестве шла вдоль берега огромной пустынной страны, которой весть о Боге и уж тем более о ее собственной святости не говорила ровным счетом ничего. Ситуация осложнялась тем, что скорости хода лодчонки не хватало на короткое полярное лето. До наступления холодов Чукотки и Анадыря им было не достичь. Это — по-нашему. Безумная идея, фронтовой размах, флаг на полнеба и жар сердца, способный залить пол-Европы. А в итоге воздушный шарик сдувается и падает к ногам Винни-Пуха. Будь на месте о. Дмитрия более пылкий, хрупкий и устремленный на быстрый результат батюшка, тот впал бы в арктическую депрессию. Но сельский священник не тот фрукт. Он покрепче айсберга. О. Дмитрий по складу характера даже не понял, что ему выпало стать первым православным священнослужителем, ступившим на берег этих заливов, бухт, губ, проливов. Он отслужил сорок пять литургий на Арктическом побережье. Покрестил около сотни людей. Провел сотни разговоров «за жизнь». Оказалось, что самая сильная проповедь в Арктике — это он сам. Человек в рясе, с крестом, приплывший с Большой
38