колонка Горчева
«Мы уж как-нибудь поскрипим себе на полянке…» Плохо не то, что человек смертен, плохо то, что он внезапно смертен… Хороший русский писатель Дмитрий Горчев умер 25 марта этого года в возрасте 46 лет. Вместе с Дмитрием в 2009-м мы придумали написать «Новейшую историю для самых маленьких», которую потом намеревались издать отдельной книжкой. Не сложилось… Последний рассказ, который он написал для нас, о женщинах. Много уже лет не дает мне покоя одна загадка. Вот возьмем, к примеру, некую прекраснейшую из женщин. То есть, до того прекрасную, что даже непонятно, как такая красота может существовать в нашем, прямо скажем, не всегда безупречном пространстве. И ничего-то к ним не липнет: это мы вылезем из метро все скособоченные, перекошенные, с отдавленными ногами и провонявшие зловонием подземных нор и обитающих в них жителей. А она — нет. Она выйдет оттуда же, встряхнет эдак волосами, и все — и как будто не из преисподней вышла, а порхала меж кипарисов и рододендронов. Ну да это-то ладно. Интересно другое: как они, такие замечательные, ухитряются вообще как-то взаимодействовать с нами, такими кособокими? Да, конечно, в наше прогрессивное время уже изобретены способы, чтобы таких взаимодействий или, как говорили при старом режиме, сношений можно уже вовсе избежать, вступая в них исключительно со столь же прекрасными существами или, на худой конец, с чисто вымытыми медицинскими пробирками для продолжения рода. Но это все еще пока распространилось не очень повсеместно, и поэтому загадка таки остается. Ну вот взять, к примеру, меня (чтобы слишком далеко не ходить): не низок, не высок, не так уж сильно прям, но и не чрезмерно кособок — с мышками своими норушками и лягушками-квакушками в голове, в общем, ничего особенного. Сам бы я прошел мимо такого персонажа и даже не обернулся. И вдруг некоторое женское существо,
#5 · апрель · 2010
у которого одна только форма носа ценнее всей утерянной библиотеки Ивана Грозного, начинает смотреть на меня с таким восхищением, как будто ноги у меня из смарагда, а руки из ясписа. Когда я был совсем юн, я в таких случаях полагал, что женские существа, по всей видимости, обладают особым зрением, так что, может быть, и действительно чегонибудь там у меня из смарагда или уж, в крайнем случае, из нефрита. Отчего преисполнялся чувства необычайного собственного достоинства, закидывал ногу на ногу и начинал командовать и покрикивать. Но, увы! Через некоторое, иногда даже очень непродолжительное время, так же внезапно выяснялось, что все это не более чем оптическая иллюзия. И тот же самый прекрасный я вдруг оказывался каким-то назойливым сором, столь же полезным, как дохлый таракан, заблудившийся в духовом шкафу. И всякий раз меня поражало вот что: я же ведь за это время ничуть не изменился, я все тот же и такой же. И мышки-лягушки все те же. Но куда же делось все остальное — то, что она видела во мне? Спросить бы, конечно, надо ее, кто все это придумала — так ведь не ответит, потому что ей не интересно отвечать на глупые вопросы. Лампочка перегорела, свечка растеклась на блюдце и батарейка сдохла. И непонятно даже — физика это была или химия. Ну да, впрочем, и ладно — это в первый раз страшно, а потом ничего, привыкаешь. Мы уж как-нибудь поскрипим себе на полянке. Главное, чтобы вот эти самые, прекрасные, на нее заглядывали. Ну, хоть иногда.
19