перажывалі ды маліліся. Я на гаспадарцы працаваў: касіў, араў, сеяў. Голадам не марылі, што самі елі, тое ж і нам давалі. I калі вызваліла нас Чырвоная Армія, гаспадыня плакала, у дарогу выпраўляючы. У Варшаве допыты прайшоў. Усё рускі афіцэр высвятляў, ці не добраахвотна я ў Германію прыехаў. Як жа, разумеў я, скажы хоць слова не так, дамоў не вернешся. Адпусцілі з допытаў, і пайшоў я да землякоў у дарогу дамоў збірацца, ды трое рускіх афіцэраў дарогу загарадзілі. “Адкуль?” - пытаюцца. Я адказаў, што беларус. А адзін дастае “браўнінг”, ды кажа: “Значыць спецыяльна сюды прыехаў, каб кулі на нас адліваць? Чаму у партызаны не пайшоў?” Можа б і застрэліў, але на мае шчасце жанчына–афіцэр яго спыніла. А мне загадала ісці, і на вочы не трапляцца. А потым і ў войска хацелі забраць, ды сестры мае сказалі, што хворы я на эпілепсію. Пакінулі, не забралі. A вярнуўшыся дадому, ў калгасе працаваў. Дачушку меў, ды загінула яна утапілася. Вось так у інтэрнат і трапіў. Хутка ўжо 85 год, а час, ліхі, ваенны, як учарашні дзень памятаю.
НЕФЕДОВА (ГОНЧАРОВА) Нина Степановна 1937 года рождения Я родилась 10 июля 1937 года в деревне Огородники Витебского района. В самое короткое время после начала войны в деревне обосновались немцы. К ним в услужение пошел бывший председатель колхоза. Моему отцу Гончарову Степану Ильичу он был другом детства. Папе за две недели до начала войны удалили треть желудка. И друг детства, вспомнив какие-то детские обиды, якобы нанесенные папой, в сопровождении немцев пришел к нам выяснять отношения. Папу забрали и под конвоем повели в комендатуру. Он был очень слаб, рана не успела даже затянуться. И мы, его дети, (нас было шестеро) бежали вслед и кричали. Просили, чтобы не забирали и не трогали папочку. Один из немцев остановился, прислушался, остановились и мы, но продолжали просить отпустить папу. Немец ловким ударом ноги в черных блестящих сапогах поддал мне так, что я отлетела на несколько метров. «Швайне юда» (еврейская свинья) сказал он и стал вытаскивать пистолет из кобуры. Все ползали у ног немца, умоляли его не стрелять. Папу увели, а я долго была без сознания. Он вернулся с покалеченной рукой, весь избитый. А мне с тех пор запрещалось даже рот раскрывать в присутствии чужих людей. Немцы не забывали посещать дома жителей деревни. «Матка, млеко, яйко», - так они требовали молоко и яйцо, и шли за мамой в кладовку, забирали все, оставляя нас голодными. А мой ужас перед высокими черными, блестящими сапогами сохранился до сих пор. Все время мы жили впроголодь, не было хлеба, соли, муки. Когда продукты появлялись, немцы сразу их забирали. Самым большим лакомством был кусочек хлеба. У меня и сейчас к нему очень почтительное отношение. В конце 1943 года жителей нашей деревни вывезли в концлагерь «5-й Полк». А оттуда через несколько месяцев в вагонах, в которых возят скот, нас вывезли в Германию. Перед тем как мы попали в Берлин, наша семья побывала в нескольких лагерях. В моей памяти сохранилась такая картина: нас с братом уводит женщина в белом халате, а я боюсь сделать шаг, так как мне кажется, что я стану в какую-то жидкость. Теперь я понимаю, что пол был покрыт кафелем, и мне страшно, и я 81