московские новости №8 22 января 2014
я москвич
3
На Большой Дмитровке поставили вазоны для цветов. Человек курит рядом, туда сигареты бросает. Хочется сказать: это не москвич гое — на линейках считали почти до перестройки. Получали инженеры неплохо — у меня зарплата когда-то 92 руб. была, у мужа такая же. Мама педагогом в школе работала — преподавала английский и немецкий, получала чуть больше 60 руб. У учителей по сравнению с инженерами были низкие оклады, но тогда все было дешево: столовая колбаса — 2 руб. 20 коп., докторская — 2 руб. 30 коп., во всех магазинах одинаково. Были большие скидки на путевки в турлагеря, одевались тоже нормально — не шиковали, но и не жаловались. Мужу покупала ботинки за 12 руб. 50 коп. — отличные, теплые, и он не хотел чего-то другого. В нашей среде не было таких потребностей даже. Работа в парткоме, демонстрации и разруха в 1990-е годы
Работа с немецкими инженерами и цены на колбасу
После выпуска я попала по распределению во Всесоюзный научно-исследовательский институт электротермического оборудования (ВНИИЭТО). Он стоял на Нижегородской улице — сначала у него было всего одно маленькое зданьице, затем, прямо на моих глазах, выстроили еще три. Нельзя сказать, что он был совсем на окраине, там было много научных институтов, Птичий рынок, это была довольно оживленная улица, но все-таки границы старого города там заканчивались — дальше уже шло Рязанское шоссе (вошло в состав Москвы в 1960 году и было переименовано в Рязанский проспект. — «МН»). В этом институте я проработала 36 лет. Специальность у меня была очень узкая — индукционно-плавильные печи. На одном из проектов мы ра-
ботали с немецкими инженерами, перерабатывали их чертежи. После запуска их печей в производство мы даже получили Ленинскую премию на Выставке достижений народного хозяйства СССР. Я очень медленно чертила, мне все говорили: «Слушай, мы с тобой никогда премию не получим». Так что позже меня перевели на расчеты установок и техдокументацию. Тогда все считали на логарифмической линейке, а немцы, когда уезжали, подарили счетную машинку. Начальник отдела мне говорит: «Маринка, освой, пожалуйста, потом мне покажешь. Но никому не рассказывай». От зарубежных гостей запрещалось принимать подарки. Так что машинку эту прятали в сейф, потом мне выдавали, я на ней считала, а затем проверяла на линейке, что получилось. Вообще за 30 лет изменилось не очень мно-
Все материалы проекта «Старожилы» читайте на mn.ru
Помимо работы над чертежами я еще была секретарем комсомольской организации. В вузе-то я никакой общественной работы не вела, только спортом занималась. А в институте сразу послали в комитет комсомола — за спорт отвечать. Потом за оргработу, затем родила двоих детей, и тут мне вдруг говорят: надо вступать в партию. Думаю: «Боже мой, начнут меня сейчас по марксизму-ленинизму спрашивать». А у меня память плохая, я его в МЭИ на первом курсе на тройку еле сдала. Но обошлось — все-таки меня раньше знали по комсомольской работе, так что ни одного вопроса даже не задали, только про детей спросили, сколько лет им уже. Это был 1963 год, мне — 31, я только вторую дочь родила. Ну и пошло... Стала секретарем, ночами писала протоколы после заседаний в парткоме. Я их возненавидела просто. На демонстрации мы очень любили ходить. Собирались в восемь утра у выхода из института, становились в шестерки и шли к центру по Нижегородке. По дороге пели, танцевали, играл оркестр — было очень весело, даже в ноябре, когда дождь шел. С Таганки спускались вниз, шли по набережной к кинотеатру «Ударник» и выходили к Кремлю. У нас была третья колонна от Мавзолея. Кричали «ура!», махали знаменами. Никто не уходил, и пьяных не было никогда. Дети у меня потом подросли, спрашивали: «Мам, ты куда?» — «На демонстрацию». Вот им это было уже непонятно. Окончание на стр. 4