НЕИЗВЕСТНЫЙ ДАНИИЛ. Воспоминания о священнике Данииле Сысоеве
52
Каких‑то увлечений, которые разбивали бы цельность его натуры, у него не было. Все было ясно и понятно, и личные трудности, включая его личные страсти, тоже были включены в его образ. Конечно, он проделал над собой некую работу, про‑ шел путь, потому что та форма, в которую он облекал свое се‑ минарское житье, для нормальной жизни была нереальна. У него под кителем был мешок, а в мешке лежало Евангелие. Я спраши‑ ваю его: «Зачем ты всюду носишь Евангелие, ведь ты не едешь никуда, ты в семинарии, положи на тумбочку в спальне», а он: «Нет! Евангелие должно быть всегда на груди». У него были действительно огромные знания, и отку‑ да — понять было нельзя, потому что тогда литературы почти не было, только начали делать репринты. Любовь его к канони‑ ческим правилам не была сухой и схоластичной, он искренне спрашивал: «Как же вы не понимаете?» Он сам зажигался, он сам не был заштампован. Я не могу точно сказать, как он учился — хорошо или пло‑ хо. Любознательных студентов преподаватели любят, но он был не просто любознателен, он все время вступал в полемику. Лет за десять до того, как мы поступили, такого человека, как он, про‑ сто не приняли бы в семинарию или выгнали сразу же: он вообще не вписывался никуда. В третьем классе мы начинаем говорить проповеди, за вечерней молитвой. Помню его первую пропо‑ ведь: отец Даниил разгорячился чрезвычайно, конечно, говорил не по бумажке (хотя первоначально заставляли эту проповедь писать и сдавать на проверку). А тема была «Симеон Новый Бо‑ гослов», краткая выжимка из его освежающего для того времени взгляда, что Бог постижим в реальной жизни. И помню, как отец Даниил стоял на амвоне и кричал: «И поэтому не говори ни‑ кто, что Бог непостижим в жизни, Он очень даже постижим!» Начальство его даже похвалило, хотя уже эта первая его пропо‑ ведь не вписывалась в общую канву, даже по накалу интонации. Не церковная она была у него… Я знаю, что старшее поколение верующих не понимало манеру поведения отца Даниила. На его отпевании мы с отцом Игорем Фоминым сказали друг другу, что многие считали его чудаком, а Бог принял его, и это для нас было откровением.