Моей семье, чья мятежная судьба течет в моих пяти кровях
Часть 1 Чем тише ты становишься, тем больше ты можешь услышать Рам Дасс Если представить, что мир - это огромное дерево, то люди на нем - листья. Некоторые из них так тяжелы, что к осени опадают на землю. Но есть и другие, что легки, словно пух. Они кружат вне земли и вне неба, лишь ненадолго встречая друг друга. И когда наступает благоприятное время и звезды на небесном полотне становятся в нужные точки, земля принимает в свои объятия пух, и он проростает в новые деревья невероятной красоты. Зачастую это совсем неприметные люди, которых в обыденной жизни трудно заметить. Многие из них живут в маленьких городках, о которых никогда не пишут в газетах. Они могут носить странные, на первый взгляд, одежды и разговаривать на смешно звучащем языке. А быть может - и вовсе ходить полунагими и в непрерывном молчании. Но в один из дней о них начинает говорить весь мир. А они - тихо ложаться в могилы, даже не подозревая о том, что были целой Вселенной. Вы поймете, о чем я. Но для начала все же представьте мир деревом. На какой из веток вы видите самого себя? Это лиственное дерево или хвойное? Есть ли на нем плоды? Кажется, что психология этих вопросов очень проста, и не нужно быть философом, чтобы понять их символизм. Но иногда бывает так, что вопросы задаются не для того, чтобы узнать чью-то точку зрения. Иногда их задают для того, чтобы ответ помог вопрошающему обрести свой собственный. *** В глубоких раздумьях Менаше сидел за кухонным столом в своем доме и пристально вглядывался в пейзаж из открытой настеж двери. Небо - как пыльный ковер над головой: вот-вот упадет и раздавит. Двадцать первый день подряд не выходило солнце. Мечтательные овцы вальяжно разгуливали по просторам селений. Вот уже долгие годы Менаше жил там вместе с Рухамой, которая была хоть и неверным, но спутником его жизни. В этом тихом селении он любил абсолютно все: извилистые улочки, пронизывающие собой несколько рядом стоящих холмов, парк, откуда всегда слышался детский смех, белоснежную мечеть и воскресный рынок. Но больше всего он любил его обитателей, чья жизнь была такой же размерянной и неприметной. Ах, если бы он только знал, что в своих невинных раздумьях он наслаждается пейзажем в последний раз. То, что случится через несколько дней, навсегда изменит ход истории этого поселка. Пройдут годы, языки умолкнут и сплетни забудутся. Но одному лишь Менаше не удастся забыть то, что его тихие односельчяне вскоре сотворят. С безымянного пальца правой руки он снял кольцо и распухшими от ревматизма пальцами помассировал глаза. Рухама приготовила ему большую чашку масала-чая и поставила ее на стол так, что несколько капель попало на его рубашку. Обыденная неуклюжесть никак не потревожила Менаше. Он лишь с любовью посмотрел на свою возлюбленную и нежно улыбнулся ей сморщеными губами. Нет, не
о такой любви пишут в романах. Столь через многое им пришлось пройти, пока они не пришли к этому утопическому сосуществованию, сумев сохранить друг к другу уважение. Рухама отнюдь не была красавицей даже в свои самые цветущие годы. Ее вид нагонял тоску: тучная, с редкими жирными волосами, бесконечно жалующаяся на боль в теле и всегда в одинаковой одежде. Ее нервно-бегающие глаза никогда не выдавали ее настоящих эмоций. Она могла быть очень радостной, но выглядеть раздраженной, или, наоборот, расстроеной, но никоем образом не выдать своей грусти. Никто никогда не знал за что Менаше любил ее. И лишь одному ему было известно, что Рухаме - непревзойденна в своей доброте и ласке. Он отпил немного горячего варева, потянулся на стуле, и несколько его косточек хрустнули. Из открытой двери в комнату залетела оранжевая бабочка. Перепуганная, она пыталась вылететь обратно на улицу, но никак не могла найти способ выбраться из дому. Увидав наконец свет из окна, она отчаянно стала биться о стекло. С интересом Менаше наблюдал за ней. Наверное, внутри ее крошечного мозга таилась надежда, что в одну из попыток пробиться через стекло ей все же повезет, и потому она делала это с таким упорством. "Ну что ты за глупое существо?" - с улыбкой на лице спросил он бабочку. - Вот иронично же, да? Всего в метре от тебя распахнутая дверь, через которую ты и влетела, а ты, дурочка, голову разбить себе готова, наивно полагая, что в сотый раз стекло куда-то исчезнет." Не теряя времени, он взял с полки свой диплом об окончании университета (это был тот единственный раз, когда он применил его на практике) и аккуратно пододвинул бабочку в правильном направлении. Улыбаясь на все оставшиеся во рту зубы, он показывал бабочке путь. Рухаме наблюдала за своим счастливым супругом и, неясно для самой себя почему, прослезилась. - Смотри, ты Господь Бог для этого бестолкового насекомого, - негромко сказала она. - Без тебя она бы так и билась до смерти в окно. Вдоволь намучившись, бабочка наконец поняла, что можно вылететь через дверь, и в долю секунды покинула их дом. Увидев влажные глаза своей улыбающейся жены, внезапно он понял суть этой метафоры, которую жизнь преподнесла ему. - Я надеюсь, Бог когда-нибудь возмет свой диплом и укажет мне на распахнутую дверь. Потому что я ничем не отличаюсь от этой бабочки - сказал он ей и крепко-крепко обнял ее за плечи. Обнявшись, они стояли так некоторое время, раскачиваясь из стороны в сторону, и Рухаме напевала нежную песню их далекой молодости. - Интересно, - думала она, - какой у Бога диплом? *** Как и ожидалось, утро воскресного дня наступило, а жители Гансата проснулись все (иногда так случалось, что кому-то не счастливилось проснуться). Позавтракав лепешками из кукурузной муки и выпив по чашечке бодрящего кофе, Менаше и Рухаме вышли прогуляться в лес. Это была их традиция: по выходным гулять по лесу и кормить белочек грецкими орехами. Животные не были пугливы, они привыкли к людям, поскольку практически все гансатчани приходили в тот лес и приносили белкам угощение. Нужно лишь постучать орехом о орех, и из чащи выбежит двое, а то и трое красавиц с пушистыми хвостами и смешно торчащими ушами. Вот и тогда к Менаше и Рухаме прибежали две
белочки. Одна приняла угощение из рук, а другая, более упитанная и, видимо, ревнивая, вцепилась Менаше в штанину, требуя орех и себе. - Ах, как же бесподобен наш лес! - сказала Рухама. - Еще совсем недавно деревья были совсем голыми, а уже, смотри, какое все зеленое! Вот это, что за дерево? Черемуха? - Похоже, - ответил седовласый Менаше. - А вот взгляди на дубочки эти. Помнишь, как мы сюда только переехали, они все вот такусинькие были, - Менаше показал рукой на уровень своей талии, - а уже ого какие выросли! - Как время бежит! Как все быстро меняется! Или это мы с тобой быстро состарились. Ах, если бы я могла вернуть все назад, я прожила бы свою жизнь совсем иначе. Поджав губы, она взяла его под руку, и сама вся как-будто сжалась. - Как ни прискорбно, все меняется и люди состариваются. - после непродолжительной паузы ответил Менаше. Но это нормально. Старое должно уступать дорогу новому. Как молочные зубы выпадают, чтобы дать возможность вырасти коренным. Жизнь утратила бы радость и какой-либо смысл, если бы ничего не изменялось. - Да, естественный процесс, - выдохнув, сказала она. - Но грустный. - Вот Соломон когда жил? – спросил ее Менаше внажеде хоть немного ободрить супругу. - Не знаю. Веков за десять до Исуса. - Скажем, 3 тысячи лет назад он жил. И вот уже тогда он знал, что все проходит. На кольце себе выгравировал: “И это пройдет”. Понимаешь, человек старается организовать свою жизнь таким образом, чтобы чувствовать максимальную постоянность и защищенность. Но это невозможно. Он неприменно сталкивается с неудачами, следующими одна за другой. Ведь даже из самого безопасного места на свете - материнского лона - рано или поздно нас изгоняют. Но это нормально. - Так, а что же тогда мешает ему это понять? – спросила Рухама. Старик был очень доволен тем, что его супруга внимала его речам. Он считал, что главное достоинство женщины – умение внимательно слушать своего мужчину, поддерживая разговор, когда нужно, или помалкивая, когда вставлять свои реплики – неуместно. С Рухамой ему очень повезло, ведь она была одной из тех немногих женщин, которые разговаривать не любят. - А ты как считаешь, что не позволяет ему понять простую истину: абсолютно все вокруг ежесекундно меняется? Недолго подумав, он ответила: «Политики. Или телевиденье. Скорее всего». Еще недолго подумав, она шепотом добавила: «Может масоны». - Мы сами себе запрещаем это понять, - засмеялся Менаше. То, с чем мы хорошо знакомы, не несет опасности. Неизведанное же и незнакомое может быть как безопасным, так и очень опасным – хорошим или плохим. Знаешь, почему люди боятся смерти? - Потому что не знают, что будет дальше. Боятся неизвестности. Что там дальше будет? Никто не знает. Может хорошее, может плохое, а может вообще ничего. И мы даже почувствовать не сможем, что умерли. - Верно, моя дорогая. Все, что приносит нам боль - является маленькой смертью. И незнание, что будет дальше - это темнота. Люди ее боятся, потому что не знают что в ней. Потому стараются изо всех сил светить фонариком. Никто не хочет быть в темноте, потому скорее бежит к свету, где ему все знакомо. И это одно из самых больших наших заблуждений. Проходя через эти маленькие смерти, человек
перерождается и становится намного лучше. Он начинает понимать, что в темноте нет ничего страшного. Ничего такого, с чем он не смог бы справится, его там не ждет. Внезапно Менаше негромким: «Тчш» прервал сам себя, подняв указательный палец на уровень плеча. Оба резко остановились. - Что случилось? – шепотом спросила Рухама своего переменившегося в лице супруга. - Смотри, - он показал ей рукой в сторону лесной чащи. Между деревьями на фиолетовом покрывале лежала молодая девушка, прикрыв лицо рукой. Она была абсолютно голой. Возле нее лежала небольшая корзина для пикника. - Батюшки! – сплеснула руками Рухама. Лея! – громко окликнула она девушку. - Ты знаешь ее? – спросил Менаше – Это же наша соседка Лея! Какой стыд! Немедленно прикройся! Лея! Это тетя Рухама, твоя соседка. Ты слышишь меня? Но девушка, чья белоснежная кожа и густые каштановые волосы не давали спать столько многим юношам Гансата, не реагировала на замечания тети Рухамы. Видимо, в своем блаженном сне она видела возлюбленного, раз так бесстыдно раскидала ноги. - Пикник она устроила, бесстыдница! – сердито сказал Менаше. – Сейчас покажу я тебе! Он подошел к девушке поближе, в рамках приличия, если можно вообще так выразиться, и только было собрался разбудить негодницу криком, как вдруг глаза его округлились, и от удивления нижняя челюсть отвисла, разомкнув обычно плотно сжатые губы. Рухама подошла к побелевшему супругу и взглянув внимательно на Лею, навзрыд закричала на весь лес: « Людоньки! Кто-то убил нашу Лею» *** Той ночью Менаше удалось поспать всего несколько часов. Он то просыпался, то снова засыпал, раз за разом проверяя который час. Время, казалось, было недвижимым. Старые часы, подаренные на первую годовщину свадьбы Менаше и Рухамы, тикали так громко, словно шаолинский монах призывал послушников на завтрак, ритмично стуча в барабан. Разомкнув очередной раз глаза, в начале пятого, он понял, что уже не сможет заснуть, и оттого он тихонечко вышел из дому во двор. Предрассветный туман окутал Гансат нежно-розовой шалью. Схрестив руки на груди, он ходил встревожнный около дома, сам не понимая до конца что на самом деле заставило его встать с кровати. В его голове роились тысячи мыслей, и голова была подобна улею с разбушевавшимися пчелами. Он поднес ко рту указательный и средний палец с воображаемой сигатерой меджу ними и глубоко затянул воздух. Задержав дыхание, он закрыл глаза и на какое-то время поверил, что действительно курит. Последнюю по-настоящему выкуренную им папиросу он затушил уже много лет назад, но все еще прекрасно помнил едкий привкус махорочного табака. Воображаемая сигарета каким-то образом принесла успокоение, словно никотин и в самом деле распространился по крови и достиг воспаленного ума. Солнца еще не было видно, и звезды одна за другой исчезали с небесного ковра. Наслаждаясь тишиной, старик стоял, не двигаясь, с закрытыми глазами, опустошая голову, как по весне опутошают помойную яму. Издали послышалось мелодичное протяжное пение гансатского муэдзина. Если бы кто-то спросил Менаше, когда он последний раз молился, он ответил бы: “Ты еще не родился тогда”. Но в то
утро безропортно склонился он низко к земле и, став на колени, прочитал утреннюю молитву. Бисмилляхирахманирахим. Из кладовой он достал свою старую самодельную удочку и, еле слышно закрыв за собой ржавую калитку, неспешным старечим шагом отправился к озеру. И пока он шел, он думал о том, что уже прошло. Старик считал прожитую им жизнь удивительной: он объездил весь земной шар, под его руководством строились мечети, он был любим одними из самых добрых людей на свете, он постигал нужные истины и с благодарностью принимал каждый новый день. Менаше часто цитировал одного мудреца: "Никогда не знаешь что прийдет раньше: следующий день или следующая жизнь". Каждый, кто слышал эту фразу, находил в ней что-то свое, но по неведомым обстоятельствам, никто не понимал, что это за следующая жизнь, и что за мудрец сказал такую фразу. «Это не значит, что нужно превращаться в стрекозу из басни, комментировал он, - но и нельзя становиться узником собственных иллюзий по поводу будущего, которое может быть таким, как мы ожидаем, - а может быть и другим. Ожидание прекрасного будущего - не больше, чем иллюзия, так как человек не может жить ни завтрашним днем, ни вчерашним» Да, мировозрение людей совершенно меняется после концлагерей. И поэтому никто не говорил Менаше в лицо, что это предрассудки, противоречащие укладу жизни Гансата. На горизонте появилось озеро. Затянутое ряской, оно скорее походило на болотце. Меланхоличные деревья полоскали свои ветви в воде. Присев на берегу около одного из них, Менаше забросил удочку и сел в ожидании. Воздух настоян на травах: можно достать кружку и пить его. Однажды, случайно или специально, мама Менаше сказала на красивый пейзаж "божество". И с тех пор, когда Менаше видел или чувствовал как невероятно прекрасен мир, он называл его божеством. Закат, и расствет, и прохладный ветер, и дождь, и жара... все кругом - божество. «От чего же людям бывает так грустно порой? - спросил он сам себя. - От того, что они забывают о том, как удивительна человеческая душа. Ей не нужны ни деньги, ни слава, ни чье-то присутствие, ни обладание материальными благами. Ей нужна любовь, которая живет внутри каждого человека. Когда выключают телевизор с его непрекращающимся негативом и смотрят с любовью на своих близких, когда открывают окно и вдыхают глубоко вечерний воздух, когда едят сочное яблоко со всей благодарностью к нему, я знаю: это божество». Тишина и благоухание окутали старика, и, закрыв глаза лишь на мгновение, Менаше уснул. И снился ему дивный сон. Среди арок белоснежного храма стояло дитя и махало Менаше рукой, приглашая его поиграть с ним в доногялки. “Постой”, окрикнул его дедушка. Но ребенок то исчезал, то появлялся из-за колонн, заполняя пространство своим звонким смехом. Копотливо старик следовал за ним, но так и не мог догнать. “Следуй за мной, Менаше!” Оказавшись у массивных деревянных ворот, мастерски украшенных резьбой, ребенок указал рукой на пышный сад, который распростерся за воротами. “Кто ты, мой хороший?” - спросил ребенка Менаше. Тот лишь улыбнулся. “Ты - это я?”. И снова не последовало ответа. “Верно, ты маленький бог”, - сказал старик сам себе, ладонью прикрыв от удивления рот. “Но как же я пойду в сад без тебя?». В области сердца начала появляться боль. Она постепенно усиливалась, словно кто-то плавно увеличивает громкость на радиоприемнике. Покалывающая и мешающая дышать. Малыш исчез. Клевало.
Часть 2 Ты можешь отстраниться от страданий мира, это тебе разрешается и соответствует твоей природе, но, быть может, как раз это отстранение и есть единственное страдание, которого ты мог бы избежать Франц Кафка Белые больничные стены давили своим унынием так сильно, что вконце концов Менаше пришлось очнуться. Рухама дремала на стуле около его койки, опустив подбородок на грудь. Медленно и глубоко он вдохнул - и еще медленнее выдохнул. Не двигаясь, чтобы не разбудить Рухаму, он лежал в тишине, пытаясь вспомнить, что произошло. Старость была его тенью: она следовала за ним по пятам, все пытаясь толкнуть его в объятия смерти. Но и в этот раз у нее ничего не вышло. “Тело, в котором я находился в пятилетнем возрасте, - думал он, - не имеет ни одной общей клеточки с тем телом, в котором я нахожусь, будучи старым. По сути, я в дестстве и я сейчас - это два разных человека: маленький Наш, полный жизни и радости, и состарившийся Менаше, лежащий в этой лекарне. Почему же тогда люди так привязаны к телу? Почему страдаем из-за ествественных процессов старения? Ведь возраст - это неприродное разграничение людей, это как будто их "сортировка». Никто на свете из всех живых существ, кроме человека, не заморачивается насчет возраста». Он представил себе роскошную львицу, чья гладкая шерсть лоснится на солнце. Он вообразил себе каламбур, словно сидит эта львица и думает: "Ох, а мне-то уже десятый год пошел, и что-то я уже начинаю расстраиваться из-за этого" Эта мысль насмешила старичка, и покашливающе он засмеялся. «Наоборот, - подумал он, - животные рвут от жизни по максимуму, наслаждаются ею, пока у них есть такая возможность. Бегают пока бегается, охотятся - пока охотиться, приводят в мир деток, пока приводятся. Это человек придумал себе "паспорт" и что нужно считать свои дни, и расстраиваться из-за этого. Зачем же?» Недолго подумав, он сам пришел к выводу, что скорее всего, чтобы неестественным образом ограничивать свои возможности и радости. И говорить: "Ой, уже надо поторотиться жить, а то ж натикало уже сколько лет!" «Ну и что?» - смеялась, вслух спросил Менаше. Рухама приоткрыла глаза, и когда, наконец, поняла, что ее муж жив, и смотрит на нее, словно в первые дни их совсестной жизни, взглядом полном любви и доверия, она дрожащими губами улыбнулась ему, и из ее глаз потекли слезы. «Надо радоваться, Рухама, пока радуется. Иначе нас затянет в надуманную людьми возрастную печаль – и тогда все». Она обняла своего мужа, и из глубины больничной души полился поток радостных слез. Он поцеловал ее в плечо Со стороны за этим действием наблюдала медсестра, неслышно зашедшая в палату на слове «иначе». - Господин Менаше, - негромко сказала она. – Господин Менаше. Это просто чудо, что Вы очнулись. Я услышала Ваш голос и не могла поверить, что Вы действительно живы. Обернувшись к медсестре, они увидели высокую худощавую женщину в загрязненном халате с небольшой прозрачной чашечкой в руках с тремя таблетками в
ней. Ее волосы были аккуратно собраны в пучок, лицо - печально-серое, а ногти коротко подстрижены - Я сильно обеспекоена Вашим состояниме здоровья. Нам нужно будет провести ряд исследовний, - все тем же тихим тоном вела она. Я поздравляю Вас, сегодня Ваш второй день рожденья. Знаете, в Вашем возрасте… - она замялась, и резким движением протянула стаканчик Менаше. «Интересно, - подумал дедушка, - не поверила, что я жив, но пришла с таблетками». - Ох, сколько их было уже, тех вторых дней рождений, - по-доброму улыбнулся Менаше. - Мне нужно с Вами серьезно поговорить, - с опаской сказала медсестра, словно ввязывается в теорию заговора.Она закрыла двери и нахмурила брови. - Ваша кожа.. Она абсолютно вся усеяна шрамами. Я в замешательстве. Как такое могло произойти? Кто такое сделал? Тяжело вздохнув, Менаше указал раскрытой ладонью на стул и, потирая рукой затылок, сказал: «Садитесь». Уголки его глаз были опущены. Тайна, которую он хранил шестьдесят лет и которая вот-вот должна была расскрыться, распирала его изнутри. Тайна, что подобна недоношенному ребенку, который вот-вот появится на свет. - Вы умеете хранить секреты? - несмело спросил Менаше. И хотя в этом вопросе не было никакой нужды, он задал его еще раз. Медсестра, разбираемая любопытством, удовлетворительно кивнула. Он посмотрел на свою супругу, которая враз из счастливой стала опечаленной, и поджал губы. Его скрещенные на груди руки были усеяны паутиной набухших синих вен, напоминающие полноводные разливы Амазонки. - Эту историю никто никогда не слышал, - поникшим голосом начал он. - Я благодарен тебе, Рухама - обратился он к своей совсем погрустневшей жене, - что ты никогда не спрашивала меня ни о чем. Что любила меня безусловной любовью. Я не хотел привносить эту горечь в твою жизнь. Напряжение висело в воздухе, словно кто-то развесил мокрое белье на веревке. - Во времена войны всех детей из нашей деревни вывозили оккупанты. Я помню тот день, словно он был вчера. Помню, как плакала мать. Помню, как отца ударили по голове рукояткой автомата, когда он пытался защитить меня. Все случилось так быстро, что я даже не успел ничего понять. Это было перед рассветом, когда все еще спали. К каждому дому, где жили дети, было приставлено по трое солдат. В наш дом ворвалось двое - третий стоял у дверей. Высокий мужчина в темной шинели холодными руками схватил меня подмышки, зажал мне рот и поволок на выход. Я видел, как детей нашей деревни отбирали у рыдающих матерей. Нас погрузили в вагон, устеленый соломой. Видимо, этот поезд предназдначался для перевозки скота, потому что там совсем не было окон. Детей было так много, что нам негде было даже сесть. Двое сутое мы ехали стоя, изнывая от страха, жажды и голода. Нам приходилось мочиться под себя, и от разъедающего запаха аммиака можно было сойти с ума. Различить когда был день, а когда - ночь не представлялось возможным. Поезд сделал около десяти остановок, и было ясно, что весь его состав пополна заполнен детьми. Было слышно, как они плачут и молят о спасении. Я видел, как обессиленные они сползали на согнутых коленях без сознания. Когда мы наконец приехали, мы еще не знали куда, я видел целое множество детских трупов, воздруженных друг на друга. Нас загнали в бараки и приказали под страхом смерти молчать. Деревянные полки стали нашими кроватями: нары, с которых можно было слезть, только лишившись рассудка. Что эти люди хотят от нас - никому не было известно. Кормили нас раз в день. Мои ребра спустя три недели заточения стали
видны, как клавиши аккордеона. В бараке нас было около пятидесяти, и я не знал никого из них. Нас будили на рассвете и колоннами отводили на поля развеивать пепел. Никто не понимал зачем мы это делаем: сеем пепел на черную землю. Ежедневная церемония бестолковой работы ради работы: словно тюремщики, безсмысленно разбивающие камни с утра до ночи только ради того, чтобы чем-то заниматься. Однажды в этом пепле я нашел пожелтевший зуб. Я мало что понимал в религии своего отца, но знал, что мертвых людей можно только хоронить в землю, кремировать нельзя. Именно поэтому в том нежном возрасте я не понимал, что развеиваю не пепел, а прах. Разговаривать друг с другом категорически не разрешалось. Я уже говорил это. Мы были безмолвными рыбами в океане испуга. Каждый три дня приходила толстая женщина в платье цвета мокрого асфальта и уводила одного из нас. Куда и зачем уводили ребенка - неизвестно, ведь никто не возвращался назад в барак. В одну из ночей я принял решение бежать. Об этом никто не знал и не подозревал. На цыпочках я пробрался во двор под предлогом малой нужды. Не дыша и даже не моргая, чтобы не издавать абсолютно никакого звука, я дошел до уборной. Если бы я мог, я бы и сердцу приказал остановится, чтобы совсем быть безшумным, до того оно сильно билось. Я замер на мгновение - и затем со всех ног побежал в сторону ограждения. Кое-как, до невозможности изранив себе руки и ноги, я перелез через забор с колючей проволокой. Превозмогая боль, я бежал, что есть сил, с каждым шагом старея на год. Захлебываясь от собственных слез, задыхаясь, я бежал и бежал, пока километрах в трех-четырех от лагеря я не упал. Принять смерть во всей ее ничтожности или страстно желать жить? Нет, я не был намерен сдаваться. Жить, жить! Менаше умолкнул. Ни медицинская сестра, ни Рухама не осмеливались чтолибо спросить его. Глазами, полными слез, они смотрели на него, закусывая нижнюю губу, чтобы сдержать эмоции. - А дальше все хорошо было? Вы домой вернулись? - практически шепотом спросила сестра. - А дальше... - растерянно сказал Менаше, смотря прямо перед собой, словно и вовсе нет никого в комнате. - Дальше меня догнали собаки. И я был возвращен в лагерь. Он сделал очень длинную паузу. - Излупили меня так, как не бьют даже взрослых. Но шрамы мои не от этого, если Вас интересует, - обратился он к медсестре. Старичок совсем поник. Его опущенная голова, словно маятник, медленно раскачивалась из стороны в сторону. – Чтобы другим было неповадно сбегать, всех, кто находился в лагере, на рассвете следующего же дня собрали на плацу, где прежде мы никогда не бывали. И тогда я увидел ужасающие масштабы лагеря: десятки бараков и сотни детей. На всеобщее обозрение, голого, меня привязали руками к верху к крюку, и железными прутьями били до тех пор, пока я не потерял сознание. Конечно, после такого зрелища, никто и осмелиться не мог лишний раз вдохнуть, не то, что бежать. Я не знаю, как мне удалось выжить. Я изнывал от боли, и выл, как норка, с которой живьем содрали шкуру ради шубы для какой-то безжалостной человеческой самки. Вездесущая грязь, голод и уничтоженная имунная система сделали свое дело: в ранах меж ребер и на икрах ног завелись черви. Вы и на долю секунды представить себе не можете какая эта невыносимая боль. И прошел через все девят врат ада и повстречался с самим сатаной. Жить! Жить! Во чтобы то ни стало – надо жить! Спустя 28 дней я совершил второй побег. Смерть тела уже не страшила, я боялся, что погибну изнутри, душой. На этот раз я не убегал далеко. Я залез на ветвистое дерево, и так как был очень мал и худ, меня не нашли. Я просидел там целый день, не шевелясь и не издавая ни единого звука. Когда наступила следующая ночь, я
еле слышно слез с дерева и бежал, куда только глаза гледят. Мне так невыносимо хотелось есть и пить! Но желание выжить брало верх. Я готов был отдать все на свете за тарелку маминого супа, но только не свободу. Мне приходилось жевать траву и кору деревьев. На четвертые сутки я наткнулся на мертвую лошадь. И чтобы не умереть, мне пришлось есть ее плоть. Мертвая лошадь спасла мою жизнь, и я в бесконечном долгу перед ней. Менаше закрыл глаза руками и по-старчески жалобно заплакал. Рухама впервые увидела своего супруга в таком состоянии и сама не могла сдерживать слез. Утирая слезы рукавом, он сказал: «Животные не созданы для того, чтобы их ели. Понимаете? Растения созданы, чтобы их ели. Потому что это один из способов их размножения. Я очень хорошо запомнил эту тему в школе. Такие вещи не забываются никогда. Яблоня привлекает лошадь яркой окраской яблока, он его съедает вместе с семечками и потом где-то вдалеке уже от яблони эти семечки попадают на свободу сразу с удобрением. Понимаете о чем я? Так появляется новая жизнь - новая яблоня, которая сама не смогла бы пройти это растояние. Все обстоит совсем иначе с животными. Лошадь спасла мою жизнь, но я никогда не забуду сладковатый привкус ее мяса и что было со мной после того, как я ел куски ее плоти. Никто не счастлив от смерти, ни детей, ни старых, ни животных. Вам, быть может, этого и не понять, ведь по-настоящему Вы никогда с этим и не сталкиваись. - И как Вы дошли до дома? – в надежде услышать развязку истории, спросила медсестра. Менаше отвернулся лицом к стене и больше до выписки из больницы ни с кем не разговаривал. *** Пока Менаше лежал в больнице, любящая Рухама навещала его каждый день и приносила ему его любимые картофельные оладьи. Но ее всенарастающая тревога вынуждала ее глубоко задуматься и о своей жизни, и особенно о том, что ожидало ее впереди. В один из дней, воспользовавшись тем, что у Менаше не было возможности узнать где находится Рухама, она все же набралась храбрости и отправилась к местной гадалке. Госпожа Менуха была известна на все селение. Она жила в обветшалом доме с небольшими оконными ставнями, где всегда происходили выходящие из ряда вон события. Менуха вела разгульную жизнь, и в ее доме проводили свои ночи ни один десяток мужчин. Во вдоре Менуха гнала самогон, а по вечерам практиковала черную магию. Она была необыкновенной красоты, но с горбом на спине. Ее мать сильно ударила маленькую Мену, когда та рассказала отцу после временного его отсутствия, что ее мать много пила и в доме были чужие дяди. Конечно, всей своей эпатажностью и вызывающим поведением госпожа Менуха хотела всего лишь показать, как глубоко она на самом деле ранена. Но как сельские люди могли это понять? Для всех она была обычной потаскуньей, и многие считали ее ведьмой. В ее доме не разрешалось снимать обувь, а любые головные уборы, даже косынки, приходилось непременно снимать. Статная, широкоплечая, она никогда никому не смотрела в глаза. Голос ее был низким, а речь - строгая и прерывистая, словно она выдавала короткие команды одну за другой. - Садись, - негромко сказала госпожа Менуха. - Я знаю почему ты пришла. Не молвив ни слова, а лишь кивнув головой в знак приветствия, Рухама опустилась на стул. Не отводя от гадалки взгляда, Рухама рассматривала ее: не молода и не стара, с
густыми каштановыми волосами, небрежно собраными в косу, белоснежным лицом и розовыми щеками. О таких в Гансате говорили «кровь с молоком». - Вытяни карту и положи ее около себя рубашкой вверх. –приказала Менуха. Вторую возьми - запомни - и положи в средину колоды. Третью - под низ. Безропотно Рухама сделала то, что ей велели. Галадка разложила карты перед Рухамой и на одну из них указала пальцем с длинным ногтем. - В твоем доме будет пиршество. Но не свадьба. Соберутся все твои родные. Незадолго после этого будут похороны. Женщина с черными волосами. Она не твоя кровная родственница, но ты ее хорошо знаешь. И теперь последняя карта, что лежит возле тебя. Открой ее. Рухама перевернула карту и увидела рисунок полунагой женщины. - Тебя ждет небольша операция. - Рухама вздрогнула. Если все предыдущее казалось ей полнейшей чепухой, то состояние ее здоровья действительно ее беспокоило. - Все образумится. Операции можно избежать. Пей настойку из цветов каштана. Свечки на них говорят. Соберай их и пей их настойку, пока цветет каштан. - А муж мой? - почти шепотом спросила Рухама. - А муж твой... госпожа Менуха неоднозначно покачала головой. - Иди, Рухама, и не приходи в этот дом больше. Не нужно это тебе. Гадалка вышла из комнаты во внутренний двор, оставив Рухаму один-на-один с миллионом своих мыслей. Неспешно она подвелась со стула и, поникшая, направилась к двери. По дороге домой одни и те же вопросы крутились у нее в голове. Почему о Менаше так странно сказала? Какое еще пиршество? Но ведь верно гадалка сказала о здоровье: уплотнение в груди очень беспокоило Рухаму. Недолугий врач сказал, что придется отрезать грудь. «Как же быть? Как же быть?» - все думала расстроенная Рухама. Прийдя домой, она ненадолго уснула, но чей-то резкий голос разбудил ее: «Не режь! Приложи две копейки!» Испуганная, она и не знала, что думать. Часы показывали нужное время, чтобы проведать Менаше. На всякий случай она положила в лифчик две медные монеты и отправилась в больницу. *** Говорят, когда умерала Менуха, она попросила прорубить ей окно в потолке, чтобы ее ведьмацкая душа смогла вылететь из дому и обрести покой. Конечно же, это домыслы. После того, как она не появлялась на люди несколько дней, к ней пришли домой и нашли ее мертвой. Включенный телевизор работал, а сама Менуха лежала перед ним на диване в умиротворенной позе с грелкой под затылком. Так делать нельзя при высоком давлении. *** Безмерно Менаше был счастлив видеть свою жену. В тот день как-то по особенному. Все потому, что у Рухамы в тот день был ее юбилей. В заботах о больном муже и переживаниях о собственном здоровье, она совсем позабыла о своей круглой дате. Но тем вечером Рухаме была особенно молчалива. Ее подавленное настроение выдало овощное карри, которое она принесла ему на ужин. Знаете, когда человек неразговорчив, невольно учишься понимать его эмоции через то, как он дышит, как двигается, какую позу занимает для сна или, в случае с Менаше, - что готовит на ужин. Молчание за трапезой было столь обыденным, что на него уже давно никто не обращал внимания. Где-то неподалеку пел сверчок, и ветер слегка колыхал уже изрядно потрепанные больничные занавески. Отгрызенным ногтем на черном полотне неба
ненужно валялся месяц. В такие вечера хорошо разгадывать кроссворды и варить вишневые кисели без комочков. - Ох, Рухама, Рухама… - не зная, что сказать жене, тяжело вздохнул Менаше. Она подошла к окну, прислонилась лбом к холодному стеклу и медленно закачала головой, пытаясь скрыть от мужа свои слезы. Она считала непозволительным демонстрировать своему мужу, что она плачет. - Ты знаешь, Рухама, мне так безразличны все эти жизненные передряги. Я столько раз уже проходил через это все, столько раз страдал и мучился, что в концеконцов пришел к тому, что в этом нет никакой ценности. Как будто я смотрю на все это, как на муравейник. Они все там копошаться, у них у всех какие-то свои переживания, дети, дожди, гектары леса, пятилетки по их обработке... И это все мило и забавно, но все же муравейник остается муравейником. Я расстраиваюсь, когда вижу как ты плачешь. Но и это - преходящее и ухоящее. - Мне одиноко, Менаше, - тихо молвила Рухама. Непонимание так плотно меня окружило со всех сторон, что мне все время хочется куда-нибудь исчезнуть. - Но человеческого одиночества не существует вообще. Непонимающе и растеряно Рухаме смотрела на него - Осмотрись вокруг, - он продолжил. Нас окужает множество вещей, созданных другими людьми. Стены этой комнаты, стол, стул, чашки с чаем. Кто-то, кого мы не знаем и кто не знает нас, потрудился и сделал этот стол. Он столько лет стоит на нашей кухне, что я и забыл уже где мы его купили. Но даже если он и не ручной работы, ктото потрудился, чтобы создать завод, привезти туда оборудование, нанять работников и в конце концов - сделать этот стол. Для нас. Чьи-то руки вырастили и собрали для нас чай, чтобы ты могла насладится этим божественным напитком. Все, что мы видим, было создано кем-то специально для нас. Человек - это энергия, не плоть. С помощью непрекращающегося обмена энергиями между людьми мы связаны друг с другом. Мы не видим ее и потому, быть может, нам сложно принять факт ее существования, но также мы не видим и электричество, и магнитные поля, радиацию, хотя знаем, что они существуют. Чтобы понять принцип их действия, нужно с ними как-то соприкоснуться. Например, включить лампу в розетку, чтобы увидеть свет. Помнишь, еще до того, как у нас появились дети, мысленно мы уже представляли их и любили. После того, как умерла Леонарда, память о ней не ушла в землю вместе с телом. У тебя в кошельке лежит наша семейная фотография - У тебя такая же, - перебила она меня. - Да, у меня такая же. Но любим мы не кусочек бумаги с изображением, а людей, чьи образы напоминает нам это фото. А помнишь, я однажды ходил с тобой в церковь? - Это было так давно, что я практически забыла. В мечети я ходила с тобой намного больше раз. - Не в этом суть. Я мало что понимаю в твоей религии, но знаю точно, что в церкви ты не поклоняешься деревянным иконам. Ты молишься святым, чьи образы они тебе напоминают. Ведь если человек - не энергия, то сколько раз распяли Христа в каждой церкви нашей планеты и на каждом распятье, которые носят на шеях? Неисчислимое количество. - Что ты пытаешься этим сказать? Человек создан по образу и подобию Божьему. Конечно, я не говорю, что женщина создана из ребра мужчины, но тем не менее, мы не призраки, мы реальные люди из плоти и крови, от этого никуда не денешься.
- Рухама, даже если ты и считаешь, что человек - это тело, то и оно не может быть одиноким по своей природе. Оно формировалось в утробе из того, что ела твоя мать, пока вынашивала тебя. Из одной клетки - в целый организм. Можешь представить себе это? Сначала сформировалось сердце, потом печень, потом все остальные органы. Вода, которую пила твоя мама, существовала еще во времена динозавров. Молекулы кислорода, которые она вдыхала, когда-то для нее произвели прарастения. Ты слышала, как бьется ее сердце, и еще будучи внутри нее - могла расличать ее голос. Одиночество - это лишь слово, которое таит в себе более глубинные смыслы. - Бог создал все сущее, и Бог самодостаточен, - спокойно ответила Рухаме. Может быть проблема твоего восприятия кроется в том, что ты предсавляешь себе Бога в каком определенном образе. Вернее, как некую субстанцию, так как ислам запрещает тебе представить Бога в образе, скажем, старика на облаке, как это делают некоторые из прихожан нашей церкви. Твоей некой субстанции нечем больше заняться, кроме как судить наши грехи. Эта позиция по отношению к Богу эгоцентрична, хотя должна быть Богоцентрична. - Дорогая моя, - засмеялася Менаше. Также, как и все люди, животные и растения - это энергия, так и одно из проявлений Бога - Божественная энергия. Никакая это не некая субстанция - засмеялся он. Желе чтоли? Конечно же, я не представляю себе Бога вообще никак, так как ни одно существо на планете не в состоянии представить себе Бога. С ума сошли бы. Но понять его можно так: представь себе, словно тебе удалось прочувствовать каждую свою клеточку в отдельности. Не ручаюсь за тебя, но я своим телом не могу прочувствовать даже отдельные органы, если они не тревожат меня болью. Но ты представь себе на мгновение, что каждая клетка, из которой состоит твое тело, - это отдельная жизнь, уникальная и неповторимая. Клетка печени отличается от клетки сердца также, как и все живое на планете отличается друг от друга. Они имеет разную продолжительность жизни и живут абсолютно по-разному. Новые клетки заменяют старые также, как и более молодое поколение заменяет своих предков. Слаженная работа всех клеток, тканей, органов и систем органов позволяет нам тоже существовать, а в единстве человеческой расы и природы может существовать нечто высшее - Высшая энергия. Ты не чувствуешь каждую свою отдельную клетку, но Высшая энергия способна чувствовать каждую отдельную энергию, заключенную в телесную оболочку. О каком вообще старике может идти речь? Рухаме ничего не ответила. Она закрыла глаза и лишь после непродолжительного молчания сказала: “Библия говорит, что Бог есть любовь, и теперь я понимаю, что это значит” - Я постараюсь выздороветь до выходных и мы пригласим гостей и отпразднуем твой юбилей, - ласково сказал старик своей жене. Так и случилось. Менаше выписали из больницы и на выходных прошло многолюдное празднование. пиршество, о котором говорила Менуха. *** В одну из ночей позвонили из Баку. Чьей-то дрожащий голос сообщил, что Рэйзел свела счеты с жизнью. Голос сказал, чтобы Менаше с Рухамой приезжали на похороны, не смотря ни на что. Положив трубку, они оделись в черные одежды и поехали на вокзал. Предстояла долгая дорога. Купив билеты на ближайщий поезд, они провели несколько часов в зале ожидания, и после разместились на своих местах в
вагоне-купе. Поезд тронулся, и вместе с ним тронулась огромная глыба воспоминаний Менаше. Рэйзел была приемной дочерью Менаше. Она познакомилась с Рухамой, когда ей уже было двадцать четыре. Мамой она ее, конечно же, никогда не называла, хотя Рухама была с ней очень добра. Менаше стал приемным отцом девочки при весьма печальных обстоятельствах. Он встретил ее на улице, маленькую, чумазенькую и очень испуганную. Босая, она сидела у тела своей мертвой мамы-цыганки и горько плакала. Нелегкая уготована судьба для ребенка. Менаше был великолепным отцом для нее. Он дал ей столько любви, сколько не имеют дети из полных семей, где есть не только папа, но и мама, и бабушки, и дедушки… Когда в жизни Менаше появилась Рухама, а был он тогда не так уж и молод, Рэйзель решила вернуться в город, где выросла, и связь с ней постепенно была утеряна. Приехав в Баку, Менаше таки удалось узнать историю самоубийства одной из самых красивых женщин Каспийского побережья. Напротяжении 16 лет, Рейзель встречалась с топографом. Он безумно любил ее и неоднократно звал ее замуж, но всегда получал отказ. Все потому, что у Рейзель от недолгого первого брака был сынподросток. Она считала, что это крайне эгоистично по отношению к мальчику. Иоэль, красивое имя для сына, подарившего ей одиночество. Топограф женился, и у него появилось на свет две очаровательные девочки и мальчик. Несколько лет назад до произошедшего, соседи спросили Рейзель куда же подевался ее топограф. Не ясно для самой себя почему, она сказала, что он умер. Чувствовало ли ее женское сердце или это вульгарное совпадение, но всего через несколько месяцев мужчина умер от рака. Три года спустя Рэйзель надумала себе, что у нее уплотнение в желудке. Она решила, принесла своим близким достаточно страданий и что не хочет быть никому в тягость, и оттого пришла к ужасной мысли о самоубийстве. Она проснулась на рассвете, одела чистую аккуратно отутюженную белоснежную сорочку, витиеватым поччерком написала записку со словами: «Прости меня, Иоэль» и выпила уксусную эссенцию, выбрав для себя одну из самых мучительных участей. Через некоторое время к сердешной зашла соседка, чей дрожащий голос в телефонной трубке слышала Рухама посреди ночи. Немедленно она вызвала скорую и силой пыталась заставить ее выпить молоко, чтобы спасти ее. Но Рэйзел ни в какую не разжимала рот. «Я хочу умереть», говорила она. Медработники, примчавшиеся на вызов, срочнейшим образом позвонили в милицию. Блюстители порядка тут же приехали и ножом разжали ей зубы. Но было уже слышком поздно. Разъедаемая кислотой изнутри и претерпевая невыносимые муки, она согласна была снова жить. В свою записку уже корявым поччерком она дописала «… я буду инвалидом». Осознавшая весь ужас содеянного, она до последнего надеялась, что ее спасут. Кровь хлестала изо рта и по ногам. Целые сутки несчастная умирала. Через две недели ей было бы пятьдесят лет. При вскрытии Иоэлю сказали, что она смогла бы еще два раза прожить по пятьдесят лет, такая здоровая она была. Страшная участь. *** Вернувшись из Баку, Менаше чувствовал себя абсолютно разбитым. Он ни с кем не разговаривал, не выходил на улицу и все размышлял и размышлял. В один из дней Рухама под предлогом того, что ей нужна помощь с покупкой овощей на рынке, она таки уговорила его выйти из дому. Нагрузившись баклажанами и помидорами, они, было, собирались возвращаться домой, как друг продавец зеленью окрикнул Менаше:
- Слыхали о дочери твоей! – крикнул он. – Горе тебе! Менаше, чье каменное лицо не выдало ни одной эмоции, повернулся к зеленщику. В Гансате все знали друг друга, и ничего никогда нельзя было утаить от других. - Человек умирает тогда, когда ему положено. Не нам судить о Божьих планах, с глубочайшей грустью сказал старик. - Ох, какой Божий план? – с насмешкой спросил продавец. – Это величайший грех! Ее тело никогда не будет воскрешено! - Ничье тело никогда не было и будет воскрешено, - ровным тоном сказал Менаше. Очень глупо полагать, что после смерти наше тело остается с нами. То, что возникло из земли в землю и возвращается. А душа – она не может быть не повешена, ни сожжена, ни утоплена. Что духовно – возвращается к Духовному. - Человек непременно воскрешается с телом! – возразил зеленщик. И в твоей религии и в моей детально рассказывается о Судном дне. - В таком случае, в каком возрасте мы будем воскрешены? Я старый человек, страдающий от присущих моему возрасту болезней. В том мире тоже буду старым? И как же так выйдет, что моей матери будет меньше лет, чем мне? Уродства тоже останутся при людях, или они станут невероятно красивыми? Но тогда, это будут не они. Менаше развернулся и направился в другую сторону, но продавец не унимался. - Ты считаешь, что ты самый умный? – крикнул торговец. – Тогда иди и просвети меня! – смеясь, сказал он. - Может, и смерти нет? Вокруг них начала собираться толпа любопытных, наблюдающих за тем странным, абсолютно нехарактерным для Гансата разговором. - А что тебе до ответов старика? - Менаше, пойдем! – отрезала Рухама, потянув его за рукав. - Да ты просто еретик старый! – бросил торговец. Менаше повернулся лицом к нему и ровным тоном ответил: - Есть смерть тела, но нет смерти души. И поэтому после того, как человек покидает тело, возраст, старость и время уже не имеют значения, так как это понятия, существующие только для живущих на земле. Людям нужны какие-то ответы, но даже в современном мире мы до сих пор не можем понять до конца, что такое время и пространство. Время – это условное понятие, результат созданных законов для понимания этого мира и его истории. Никто не может сказать, что было до огромного взрыва. Естественно, куда понятнее теория того, что все создал Бог. Но если предположить, что момент создания Вселенной – это точка ноль, то можно ли отрицать, что нет никаких других точек исчисления, как минус один, минус два и так дальше. Ведь нерожденный Бог существовал до появления Земли, верно? - Это не имеет значения, - ответил продавец зелени, - ведь в конечном итоге они все равно пришли к нулю. И все начало работать заново. Наша религия признала еще в 60-тых, что да, был большой взрыв, и в тот момент создалась Вселенная. Так что считай себя самым умным. - Ты говоришь верно. Но проблема в том, что мы выбрали два измерения: плюс и минус. И если наше время – это плюс, то какой ожжет быть Судный день? - Наше время непременно придет к нулю, быть может, первая теория неверна, озадаченно сказал торговец. В любом случае, на каждый плюс есть свой минус. За все придется ответить! - Если ты предполагаешь, что теория твоей веры может быть неверна, то почему ты не задумываешься о том, что и остальные теории могут быть неверными? «Глуп тот, кто не сомневается», - говорится в Библии. Слышал такое?
Толпа, окружавшая Менаше, пришла в смятение от таких слов. Доселе никто не позволял себе таких публичных заявлений. В Гансате мужчин в почтенных летах очень уважали, но слушать, что институт религии может давать ложные знания, было верхом какой-либо дерзости. Гул усилился, и из толпы начали раздаваться недовольные выкрики, после которых зазвучали оскорбления и даже угрозы. Но, несмотря на это, Менаше продолжил свою речь: - Никто не знает правду наверняка, кроме самого Бога. Быть может, мы живем в одной никогда не начинающейся и никогда не заканчивающейся Вселенной, а быть может, созданы миллионы Вселенных с днем сотворения и днем разрушения. Только Богу это известно. Но что мы знаем наверняка, так это то, что существует колоссальная энергия и существует анти-материя. Непонимающе люди смотрели на старика, увлеченного своими рассуждениями, и шушукались между собой. - Не исключено, что где-то существует анти-Менаше, - сказал старик, - и если поздороваться с ним, мы оба исчезнем. Но я верю, что материя больше анти-материи. Добра больше, чем зла и поэтому мы существуем. Так что Ваша теория зеркала неверна, иначе все было сплошным нулем. Бог Милостивый и Милосердный, в этой фразе сокрыто очень глубокий смысл. Наше тело несовершенно: ястреб видит лучше, чем человек, собака слышит лучше человека, дельфин – разумнее человека. Так что все, что мы понимаем и к каким умозаключениям приходим – тоже несовершенно. - Именно поэтому и существует религия, дающая нам совершенное знание, самодовольно сказал зеленщик. - Люди достаточно умны, чтобы быть самокритичными. Если кто-то придет с лучшей идеей, которая решает проблему или задачу, со временем люди принимают ее, как бы тяжело им это не далось. Церковь сожгла Джордано Бруно за его идею о том, что Земля круглая. Смею напомнить, что это было чуть больше четырехста лет назад. О чем мы с Вами вообще можем говорить? Религия догматична, а реальная жизнь – антидогматична. Религия не спрашивает, кто такой Бог, она говорит: «Вот, возьми это. Вот как оно есть». Но есть ли ценность в жизни, лишенной поиска себя и Бога в себе? Быть духовным – великое благо поиска, быть религиозным – значит принимать уже готовые идеи, ни о чем не спрашивая. Именно поэтому нами так легко манипулировать. Да, жизнь, это то, что мы можем увидеть и прочувствовать, но невозможно понять природу Божественного. Не потому, что у нее не существует объяснения, а потому, что наш ум слишком мал, чтобы понять хоть самую малость. В этом суть веры, но никак не религии, не объясняющей, ни почему Бога изображать вообще категорически запрещено, ни почему нужно целовать деревянные изображения святых. Первая ступень просветления – это отказ от подражания другим. Пользуйтесь своим собственным умом, слушайте свое сердце и ищите Бога, ищите! Не принимайте на веру все, что говорят в нашей мечети и церкви. Нужно прекратить имитировать свою жизнь, и начать по-настоящему жить, не опасаясь осуждений со стороны. Не нужно поддаваться влиянию окружающих и коррелировать свое мнение с мнениями священнослужителей. В нашем селении религии существуют мирно и нет между ними вражды, слава Богу и на том! Тем не менее, задумайтесь, нам всем обещают одно и то же: вечные райские удовольствия или вечные муки в аду. Человеческая жизнь насколько коротка по сравнению с длительностью существования Земли и человечества вообще. Если Бог не рожденный и уже существовал бесконечную вечность до нашего появления, то как за каких-то жалких 70 лет можно определить будем ли человек в вечном раю или вечном аду? Это все способ манипуляции над нашей наивностью. Когда наши дети делают
нехорошие поступки, мы не ставим их в угол до самой старости, так же, как и когда они нас радуют чем-то, мы не поощряем их на всю жизнь. Потому что суть то не в поощрении или наказании, а в том, чтобы наши дети постигли мудрость жизненного пути. Не совершать зло не из-за того, что их накажут, а из-за того, что это зло несет с собой лишь боль и страдания. Наши души эволюционируют, становятся чище, и одной жизни для этого недостаточно. Все, что мы делаем, направлено не на выживание, а на социальные норм. Мы совсем забываем, что создали социальные нормы, для того, чтобы они помогали нам выживать. Избегая опасностей, мы убежали из нашей естественной среды обитания. Отравные грибы и ягоды, хищники и болезни, подстерегающие нас на каждом шагу – у человека не было никаких причин доверять природе. Сейчас у нас предостаточно еды и укрытия. Но так как в человеке заложена естественная потребность в борьбе, чтобы выжить, мы стали убивать друг друга. Мы нуждаемся в борьбе, чтобы избежать страха смерти: опаски, что мы не выживем. Разве это по-прежнему не животный уровень жизни? Внезапно, к ногам Менаше упал камень, кинутый кем-то из толпы с целью заставить Менаше умолкнуть. Толпа на мгновение умолкла. - Менаше! – раздался голос Рухамы. Наконец-то ее услышали! С судьбой нельзя играть в игры, она все равно всегда побеждает. Превратно поняв чей-то жест швыряния камня, кто-то другой бросил камень прямо в Менаше. Камень ударил старика в ключицу. Тот крепко стиснул зубы и не произнес ни слова, держа голову ровно и смотря прямо перед собой. Но вот еще один камень: ударяет оратора в бедро. Разбушевавшаяся толпа словно утратила остатки разума и всерьез начала закидывать Менаше камнями. Еще один, и еще один, и еще один… Под властью толпы очень сложно оставаться самим собой: люди превращаются в первобытных животных, слепо следующих за вожаком. Но кто же тот первый человек, бросивший камень к ногам старика? Рухама. О, Бог, если бы она знала, чем это все обернется, она бы никогда не сделала так, как сделала. Чуявшая беду, она все пыталась остановить своего мужа. Нельзя, нельзя говорить такие вещи гансатчанам! Она кричала ему, но, увлеченный своей проповедью, он ее не слышал. Она бросила маленький камешек к его ногам, чтобы он отвлекся хоть на долю секунды, и тогда она могла бы крикнуть ему еще раз. Она хотела выиграть долю секунды, не зная, что утратит столько времени! Когда один из камней попал старику в голову, он упал на землю. Проступила багровая кровь. Обезумевшая толпа свирепствовала. Любимого дядюшку Менаше, который так много хорошего сделал для Гансата и его жителей, жестоко забивали камнями. В фильмах и книгах нам показывают, что перед смертью в мгновение проносится вся жизнь перед глазами. Но это не правда, нет никакого мгновения. На самом деле время полностью замирает, так что можно отправиться в любой период своей жизни. Перед глазами Менаше предстал вечер, когда он впервые увидел Рухаму. *** Стояла ранняя осень. Шел двенадцатый час ночи. Молодая Рухама спала в своей теплой постели в общежитии номер 9. Неясно, почему ее подруге и сожительнице по совместительству в то позднее время очень захотелось выйти погулять. - Рухама, - шепотом сказала подруга. – Рухама, просыпайся! – уже громче она повторила.
- Что ты хочешь? – сонным голом ответила Рухама. - Я очень хочу мороженое. Идем! Уговорив сонную Рухаму, они все-таки вышли в парк, где до полночи работал мороженщик. - Два эскимо, пожалуйста! – молвила подруга решительным тоном и протянула съеженному от холода продавцу две монеты. - А нас, милые дамы, не угостите? – со спины раздался чей-то бархатный голос. Милые обернулись и увидели перед собой двоих рослых мужчин с ярко-жгучими черными волосами, у одного из которых над губами красовались усы. В те времена это считалось признаком невероятной красоты. Дамы засмущались, но все же не уши, а позволили поговорить с ними. Черноволосому мужчине с усами очень понравилась Рухама. Узнав имя прекрасной незнакомки, он заметил, что это очень необычное имя. - «Рух» на турецком значит душа, - сказал он, - а «ама» на санскрите – матушка. Рухама засмеялась. Ей очень понравилось познания незнакомца. - Рухама значит помилованная, - кокетничая, сказала она. Ее щеки залились алым румянцем. - Очень приятно, Рухама. – сказал он. – А меня зовут Менаше, что значит помогающий забыть все плохое. *** Истекающий кровью Менаше в блаженной улыбке растянул губы. Весь его мятежный жизненный путь позволил ему понять, что единственное, что может сделать. Благодарный за все преподнесенные ему уроки, он с благодарностью принимал и свой исход. В последний раз он взглянул на свою возлюбленную, в ужасе что-то кричащую и пытающуюся остановить толпу, закрыл глаза и сделал свой последний вздох и медленный-медленный выдох. На огромном дереве мироздания среди листьев, что к осени опадают на землю, Менаше был пухом, что, отсоединившись от дерева, кружит вне земли и вне неба. И когда наступит благоприятное время и звезды на небесном полотне станут в нужные точки, земля примет его в свои объятия, и он прорастет в новое дерево невероятной красоты. Вы поймете, о чем я.