Литературное приложение "Полет бабочки", 2010 г.

© Инна Вернер © Наталия Нарышкина © «Остров», 2010

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

Наталия Нарышкина

ПОЛЕТ Б АБ О ЧК И Все персонажи вымышлены, совпадения с событиями в реальной жизни случайны.

Мартине Навратиловой, женщине и величайшей спортсменке с безнадежной любовью и бесконечным восхищением посвящается.

Жаркое солнце Флориды настырно пробивалось сквозь глухие жалюзи, но не его лучи, а телефонный звонок разбудил Мортицию Уайтли. «Какого черта!» – поморщилась она. Сегодня некуда было спешить, она только что вернулась с Уимблдона, порвав в клочья соперниц, и теперь ее называли не иначе как Великолепная Триша. И вдруг ей, заслужившей, наконец, отдых после долгих тренировок и сражений за Кубок Большого Шлема, не дают выспаться. Она догадывалась, кто мог беспокоить. Конечно, это адвокат ее бывшей любовницы, с которой она имела глупость обручиться и оформить некое подобие брачного контракта. Они расстались год назад, когда Мортиция поняла, что связь, продлившаяся шесть лет, стала тяготить ее. Тогда она швырнула в багажник Subaru ракетки и укатила подальше от дуры Райтон, ее истерик, оплывшего зада и двух недоумков-детей. Когда-то она считала их своей семьей, и порой ей казалось, что она счастлива. Теперь жирной суке Райтон требовалась компенсация за «моральные и физические страдания», как выразился ее адвокат. Они затеяли судебный процесс, и этот урод-адвокат надоедал Мортиции звонками, надеясь, уладить дело с меньшим количеством трупов. Жирная тварь Райтон, конечно, просветила его, что Мортиция Уайтли, хоть и слыла жестким и сильным человеком, но таковой была только на корте, а на самом деле она панически боялась женских слез, поэтому, наверное, бесконечные истерики бывшей любовницы и удерживали ее рядом так долго… «Да пошел ты!» – Мортиция швырнула телефон подальше. Тем не менее, звонки продолжались. Не выдержав, Триша собрала все проклятия, которые были в ее словаре, и схватила трубку. Однако она ошиблась. Звонил Боб Левински. Хитрый еврей Бóрис Левински, так он сам называл себя, именно Бóрис, делая ударение на «о».

1

Наталия Нарышкина

Старая задница, Боб промышлял тем, что разыскивал по провинциальным трущобам России одаренных мальчиков и девочек. Затем теннисисты, оставшиеся без работы, списанные из-за травм или неудач, но чьи имена раньше были известны, и которым он платил хоть какие-то, мало-мальски стоящие по российским меркам, деньги, натаскивали их на частных кортах. А потом Боб торговал этими ребятами, вернее лучшими из них, как сутенер шлюхами, предлагая их владельцам престижных теннисных клубов за приличную мзду. Причем мальчиков пропускал через себя, и те, кто был посильнее, проходили через его вонючий анус и попадали на престижные корты мира, тех же, кто ломался, ждал героин. Боб был тупой безжалостной сволочью, Трише он внушал отвращение, тем не менее, она знала, что многие дельцы от тенниса прибегали к его услугам, потому что нюх на таланты и прыть у него были отменными.

– Привет, Триша, – захрюкала трубка…

– Привет, старая жопа. Какого черта ты разбудил меня в такую рань!

– Ладно тебе, Великолепная Триша, так кажется, тебя теперь называют. Кто рано встает, тому Бог подает!

– Вот только про Бога не надо. Оk? Ладно, выкладывай, чего тебе?

– О, Триша, я видел, как ты играла, это действительно было великолепно!

– Боб, ну ты ведь не за тем так рано разбудил меня, чтобы сделать парочку комплиментов?

– Конечно, дорогая. Я слышал, ты ищешь замену Пэт? Пэт была членом команды Триши и партнершей в парной игре. На Уимблдоне она получила серьезную травму, и теперь одному Богу было известно, как скоро она встанет на ноги, да и вообще, встанет ли. Травма была серьезной. Понимая это, Триша уже пыталась подобрать ей замену, но все имена, которые она вспоминала, заставляли ее лишь поморщиться. У Пэт был легкий и ровный нрав, а Триша была взрывной и нетерпимой, однако они понимали друг друга с полуслова и полувзгляда, их дуэт был великолепен. Думая о замене для Пэт, Триша чувствовала себя предателем, но дело есть дело, и Уайтли нехотя протянула: – Допустим.

– В общем, у меня для тебя кое-что есть. Думаю, что через полгода хорошей работы эта девочка могла бы заменить Пэт.

– Не смеши, Бобби, ты что там, перетрахался?

– Клянусь, но, впрочем, если тебе не надо… у меня уже есть клиент.

– Ну, конечно! И кто он?

– Триш, у меня свои профессиональные тайны, – самодовольно захрюкал Боб. – В общем, так, я тебя жду в Питере, когда ты сможешь прилететь?

– Бобби, но я только вчера вернулась из Лондона, – неуверенно начала Мортиция…

– Либо завтра ты в Петербурге, либо… – вдруг неожиданно жестко отрезал Боб. Триша не успела раскрыть рот, как Боб отключился.

2

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

«Чертов ублюдок!» – начала было Триша, но… что-то подсказывало ей, что УЖЕ ПОРА звонить в аэропорт и узнавать, когда ближайший рейс на Петербург. И она сделала это. Заказав билет на три часа пополудни, Триша, наконец, вылезла из кровати и заорала: «Эрни!» Следом же в спальню вплыла необъятных, словно тихоокеанский лайнер, размеров негритянка. Она жила в доме уже тогда, когда мать Триши, эмигрантка из Сербии, вышла замуж за американского адвоката Уайтли. Эрни была в их доме экономкой, кухаркой и стала еще и нянькой для Триши, когда та родилась. Эрни была замужем за Сэмом, огромным седым молчаливым негром, который ухаживал за домом Уайтли, их садом и возил Эрни за покупками. У матери Триши здоровье было слабое, и вскоре после рождения дочери она стала угасать, а едва девочке исполнилось семь, скончалась то ли от скоротечной пневмонии, а может и от тоски по родным, оставшимся в Сербии. Адвокат Уайтли, отец Триши, и тогда был уже немолод, после смерти супруги не женился снова, и протянул недолго, оставив дочери деньги, поместье, дом и вместе с домом Эрни и Сэма. Чета была бездетна, и они любили Тришу, как свою дочь. Так они и жили бы втроем, если бы повзрослев, Мортиция не начала притаскивать в дом женщин, у которых с ней завязывалась очередная, сумасшедшая love story, и которые, по мнению Эрни, сбивали ее с пути истинного и откачивали из нее деньги. Эрни всё еще надеялась, что Триша образумится и выйдет, наконец, замуж. Однако со временем стало еще хуже, Триша с какой-нибудь дамочкой, вскружившей ей голову, начала исчезать из дома лет эдак на…, пытаясь строить очередную семейную жизнь. И тогда Эрни, бывало, не видела свою девочку годами, как это и случилось в последний раз, когда Мортиция жила с Райтон, купив дом где-то в Швейцарии, и шесть лет не казала носа домой. Эрни заочно ненавидела Райтон, но у старой негритянки была хорошая черта – не задавать вопросов и не вмешиваться в сердечные дела своей девочки. Сэм же, вообще, никогда ни о чем не спрашивал. Триша была очень привязана к старикам, но часто подшучивала над ними, особенно над Эрни, глядя, как она, необъятная, размахивая шумовкой, плывет по кухне мимо плиты, мимо шкафов и шкафчиков, набитых, Бог знает, кому и зачем нужным кухонным хламом. Тогда Триша кричала ей: «Эрни, а ну отбей мой бекхенд», Эрни грозила Трише пальцем, незаметно вытирая вдруг набежавшую слезу подолом одной из своих бесчисленных цветных юбок.

– Доброе утро, мисс Триша, я принесла ваш сок, – важно сообщила Эрни. Всем заурядным вещам она придавала особую значимость. Вот и сейчас «я принесла ваш сок» звучало так, словно она возвестила о грядущем конце света…

– Эрни, ну можешь ты хоть раз в жизни покормить меня почеловечески?!

– Да мисс Триша, есть еще капустный салат.

3

Наталия Нарышкина

– Съешь сама эту свою гадость. Господи, ну неужели я не заслужила хорошей отбивной и жареной картошки… и пива… Эрни! И пива! Ну неужели ты не сжалишься надо мной, – дурачась, канючила Триша.

– Вы, конечно, заслужили, мисс, но доктор составил для Вас диету, и я буду строго выполнять все его предписания. Хотите, я попрошу Сэмюэля, и он принесет для Вас клубники?

– О нет! К черту доктора! К черту клубнику! Завтра утром Триша прилетит в Петербург и там уж… Она вдруг представила себе хот-дог с соусом чили и соблазнительно торчащим из хрустящей булочки нежным листиком салата и маринованным огурцом. И всю эту аппетитную конструкцию она купит прямо в забегаловке в аэропорту Пулково – у нее засосало под ложечкой. И еще она купит пива, вернее тот напиток, который там называют пивом, пивом совсем не похожим на американское, с толстой-претолстой шапкой пены, с привкусом еловых иголок, тмина и тумана…

– Мисс? Эрни вопросительно смотрела на Тришу, которая так размечталась, что забыла и о кухарке, и о ее присутствии, и о том, зачем она ее позвала.

– Эрни, собери мне вещи, я лечу в Петербург.

– Господи, мисс, Вы только вчера вернулись, почему бы Вам не побыть дома, не отдохнуть? Носитесь по миру как гончая, задравши хвост, вон какая худющая и усталая, – запричитала Эрни.

– Эрни, – жестко оборвала ее Триша, – ПОЖАЛУЙСТА, собери мне вещи. Самолет в три часа, и скажи Сэму, чтобы отвез меня. ПО-ЖА-ЛУЙ-СТА, – Триша отпечатала каждый звук. Негритянка знала эти металлические нотки и не стала продолжать бессмысленные уговоры, трубно выдохнув свое негодование, она выплыла из спальни. Триша подошла к зеркалу. Привет, первая ракетка. Хотя кто бы мог подумать об этом, глядя на нее сейчас. Спутанные белокурые волосы, круги под глазами, а ей всего сорок один! Это всё «сука Райтон», попила крови и еще попьет, можете не сомневаться. Фак! Триша подняла вверх средний палец. Ничего не получишь! Она причесала волосы… А впрочем, она всё еще хороша, благородный овал лица, мускулистые, но женственно тонкие руки, жесткая линия бедер, легкая как перышко, не то, что эта оплывшая дура Райтон… По паркету застучали когтистые лапы. Триша обернулась и заулыбалась.

– Привет. Приве-е-ет, дружище. Это Персиваль, лабрадор с манерами пэра Англии, ввалился в приоткрытую дверь и уселся, глядя на Тришу своими медовыми глазами. Нос его, вечно влажный, был выпачкан чем-то – наверняка промышлял во владениях Эрни, пока та была здесь. Пес зевнул, вывалив огромный розовый язык, – «Привет», наверное, означало это на собачьем языке.

– Ну что, пробежимся? Составишь мне компанию?

4

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

Пес лениво потянулся, махнул хвостом и, взгромоздясь на смятую, еще теплую, и хранящую очертания тела хозяйки постель, улегся и стал вылизывать лапу.

– Понятно, старый ты предатель. Ну и спи себе, – обиделась Триша. Она не стала тормошить пса и выпорхнула из комнаты. Сбежав по ступеням вниз, она полетела по садовой дорожке, вдоль которой были высажены кусты гортензий, любовно подстриженные Сэмюэлем. Гравий под кроссовками приятно хрустел, напоминая хруст харда на корте и ее недавний триумф. Вскоре все до одной мысли покинули ее, и показалось, что есть только она, небо, ветер и солнце, и океан, сверкающий вдалеке, словно гигантский изумруд. Она добежала до корта, схватила ракетку и немного покидала мяч. Просто так. Ей стало вдруг хорошо и легко – она рассмеялась. У бассейна стянула с себя шорты и мокрую от пота майку и с разбегу врезалась в воду. Боже, какие свежие чувства пробуждает вода! Из бассейна Триша вылезла с точным ощущением – жизнь прекрасна. Вернувшись в дом, она выпила, наконец, свой сок. Рядом с кроватью, на которой безмятежно спал пес, уже стояла сумка с ее вещами, собранными Эрни. Она расстегнула молнию. Вроде всё на месте. Скинув шорты и майку, она влезла в любимые джинсы. Пора. Впереди ее ждал самолет, Петербург и Боб, старая еврейская лиса Боб. Эх, Бобби, надеюсь, ты точно понимаешь, что говоришь… и вновь чтото подсказало ей, что Боб не ошибся. Наверняка – не ошибся. Если бы Триша Уайтли знала наперед, чем всё закончится, – одному Богу известно, может быть, она была бы рада, если бы сейчас какой-нибудь подонок позвонил в полицию и сообщил, что в аэропорту заложена бомба, или объявили нелетную погоду, или еще что-нибудь случилось, и рейс Таллахасси– Санкт-Петербург отменили бы. Обязательно отменили бы. Триша и любила, и не любила Петербург. Только русские с их загадочной русской душой могли выстроить в этом Богом забытом месте, куда с трудом долетает луч солнца, подобное чудовище и поклоняться ему, и потом вслед за собой заставить поклоняться ему весь мир. Но в Петербурге были отличные стадионы и корты. И она знала многих талантливых спортсменов, начинавших свою карьеру в петербургских спортивных школах, потом она видела их красивые победы. А уж после того как питерский «Зенит» стал чемпионом мира, Триша невольно прониклась уважением и к этому городу и к его странным обитателям. В Петербурге было пасмурно, но Мортиция Уайтли не сняла темные очки. Ей сейчас совсем не нужно было внимание поклонников и журналистов. Она вышла на улицу, из близлежащего кафе до нее донесся вожделенный запах горячих булочек и сосисок. «Не сейчас», – подумала она. Еще не хватало, чтобы вонючка Боб почувствовал, что от нее пахнет жареным луком и пивом. Пусть знает кто он и кто я – Мортиция Уайтли. УАЙТЛИ. И этим всё сказано.

5

Наталия Нарышкина

Она пошла на стоянку такси. Слегка кружилась голова, сказывалась усталость и смена часовых поясов. Пахло бензином, куревом, потом, духами, дождем и асфальтом, никогда не просыхающим от луж в этом городе. Триша вытащила телефон и набрала номер Боба.

– Привет, Бобби. Это Уайтли.

– О Триш, привет, бери такси и дай телефон водителю, я объясню ему, куда тебя везти. Я, конечно, бы прислал за тобой машину, но ведь ты не сообщила, когда прилетишь, и прилетишь ли вообще...

– Оk… – «старый козел», – уже про себя добавила Триша. Подъехало такси, она молча сунула водителю трубку, тот выслушал, кивнул, и машина тронулась. Собрав половину пробок, они вырвались, наконец, за город и молча ехали почти до Сестрорецка, но, не доезжая до города, машина повернула и, проехав еще минут двадцать, ткнулась мордой в коттеджный поселок, расположенный на берегу залива, окруженного белыми песчаными косами и соснами. Возле симпатичного трехэтажного дома, выглядевшего на первый взгляд вполне приличным, но всё же явно смахивающего на бордель, машина остановилась. Водитель просигналил, ворота тут же распахнулись и навстречу Трише, вылезающей из машины и разминающей затекшую спину, выкатился Боб.

– Привет, Триша! Рад тебя видеть! – завопил Боб.

– Привет, старая жопа, надеюсь, ты хорошо подумал, прежде чем вытаскивать меня из дома? – не разделяя радости Боба протянула Уайтли.

– О, Триша, клянусь, ты не пожалеешь. Это настоящая находка. Настоящий бриллиант, который в скором будущем сможет украсить любой турнир. Ну, пойдем скорее, сама увидишь. Идем же! – Боба даже лихорадило от нетерпения и предвкушения денег, конечно. Больших денег. Они вошли в дом и, поднявшись на третий этаж, вышли на балкон. За тремя кортами играли шестеро игроков. Один корт был свободен. Улов невелик, съязвила Триша про себя. Играли четыре девочки, на вид лет 16–17 и пара мальчиков, чуть постарше. Игрокам зрителей не было видно и, стало быть, ребята работали не зная, что за ними наблюдают, а, значит, не старались специально показать на что способны, – это очень важно, когда пытаешься оценить игрока, его темперамент, умение, силу удара и артистичность, выносливость, характер и трудолюбие. Мальчишки, хотя и играли очень неплохо, всё же ее не интересовали. Ей нужна была девушка для парной игры, и Триша переводила глаза с одной спортсменки на другую. Вдруг она напряглась, как гончая, почуявшая зайца. Не отрывая взгляда, она смотрела на девочку, которая, казалось, не ходила, не бегала по корту, а летала над ним. Да, еще слабоват удар, но кружево, которое сплетала девчонка у сетки, приковывало взгляд и заставляло ее партнершу побегать за мячом. И еще Триша сразу почувствовала ту легкость, которая так редка даже у звезд, девчонка не работала, она именно играла, шутила с ракеткой, выкидывая фокусы и коленца. Триша чувствова6

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

ла, как злится партнерша девушки, и как взмокла ее майка, а этой хоть бы что, порхает себе и улыбается.

– Посмотри, посмотри на ту, – тыкал толстым пальцем Боб куда-то вправо, – как подает, а?

– Заткнись, Боб, – рявкнула Мортиция. – Кто вон та, в майке с синей полоской? Боб прищурился…

– Да, Триш, тебя не проведешь! Но, видишь ли, я тебе говорил, что ею заинтересовался один владелец частного клуба в Англии, и мы почти договорились…

– Бобби, не морочь мне голову, либо она, либо никто.

– Триш, я сказал почти, а это значит…

– Сколько ты хочешь? Боб нарисовал в воздухе фигуру с нулями, количество которых Триша едва успела сосчитать.

– Но если я получу в два раза больше…, ну ты понимаешь, мне надо будет уладить свои дела… ну ты ведь понимаешь, то она твоя. От такой наглости Мортиция проглотила язык, но на мгновенье.

– Черт с тобой, грязный сутенер, я согласна.

– О, Триша, ты не прогадаешь, – засуетилась старая лиса.

– Кто она?

– Она сирота. Ее мать умерла несколько лет назад, и девчонка воспитывалась в детдоме. Я и нашел ее на каком-то второсортном турнире, который организуют для одаренных сирот благотворительные фонды. Ну, ты знаешь. Зовут Лиза. Ей 18. Она окончила школу, теперь учится в каком-то колледже, на кого, не знаю, точнее, не помню, живет в коммуналке, доставшейся от матери, где-то в центре. Впрочем, ты сама можешь с ней поговорить. Через несколько минут Боб привел девушку.

– Познакомься, Лиза, это мисс Мортиция Уайтли, надеюсь, это имя тебе известно. Мисс Уайтли, это – Лиза, – пропел Боб.

– Здравствуй, Лиза. Девочка застыла, словно увидела привидение.

– Лиза, – Мортиция чуть заметно улыбнулась. Девочка, очнувшись, протянула узенькую ладошку: – Мне очень приятно познакомиться с Вами, мисс Уайтли, Вы… Вы самая-самая лучшая, – еле слышно проговорила она.

– Спасибо, – чуть свысока сказала первая ракетка. «Мортиция, перед кем ты выпендриваешься, она же совсем ребенок, и Бобби наверняка свистит, что ей 18. Корона тебе не давит, дорогая?» Пауза затянулась, девочка совсем смутилась, молча и вопросительно она смотрела то на Боба, то на свои кроссовки. Мортиция сделала ему знак глазами, и тот услужливо захихикал: – Ладно, дамы, вы тут побеседуйте, а я пойду. Дела, понимаете, дела, – и, виляя задницей, попятился к двери.

7

Наталия Нарышкина

Лиза стояла и смотрела на Тришу, слегка наклонив свою очаровательную головку, потом сказала: – Вы хорошо говорите по-русски. Триша действительно хорошо знала русский. Языку обучила ее мать. Еще мать пыталась научить ее каким-то странным вещам, которые с удовольствием делали все Тришины сверстницы, совсем не одобряя того, что дочка, больше походившая на мальчишку, с утра до ночи машет ракеткой. А вот отец всегда составлял ей компанию. Только он всё реже бывал свободен и здоров.

– Русскому языку меня обучила мать. Она из Сербии, а моя бабушка – русская, в Сербии оказалась во время войны. А ты говоришь по-английски?

– Немного, но лучше всех в классе. Моя мама преподавала английский язык и учила меня. Мортиция внимательно изучала девушку. Та была очень худенькой, почти бесплотной, бестелесной с прозрачной кожей, выпирающим хребетиком, позвонки наперечет. Детская грудь, узкие бедра, длинноногая с тоненькой шеей и ямочками над ключицами. Рыжая и зеленоглазая. Что-то невообразимо трогательное было во всем ее облике, что-то такое, что заставляло Тришино сердце болезненно сжиматься, и она колебалась, не зная, с чего начать разговор. Наконец, она попросила – Расскажи о себе, я слышала, что твоя мама умерла, и у тебя никого нет.

– Почему нет? У меня есть Маша, Андрей, мои друзья, ТетьДуся и вот, Борис Иосифович. Триша чуть не подпрыгнула. Оказывается, дерьмо, произведшее на свет дерьмо Боба, звали Иосиф. О небо! Господи, и это невинное дитя говорит об этом упыре как о своем «благодетеле». Ну, надо же!

– А Маша это кто? Андрей? Тетя Дуся это твоя родственница?

– Нет… Маша это моя кошка, – пояснила девушка, – ТетьДуся моя соседка, а Андрей…

– Это твой бой-френд?

– Ну, вроде того… – девочка, улыбнувшись, смутилась.

– Ты с ним спишь? Лиза покраснела. Вот те на! Ох уж эти русские! Во Флориде любая четырнадцатилетняя тебе поведает о сексе всё, да еще предложит себя.

– Ты не ответила, Лиза, – жестко сказала Уайтли, и в голосе ее появились металлические нотки, ее жемчужные глаза сузились и пристально смотрели на девушку. Конечно, Триша спрашивала не из любопытства, да и какое ей до того дело, просто не хотела впоследствии соплей и проблем из-за разной там любови-моркови. Только теннис. Всё остальное потом, потому что все остальное мешает побеждать.

– Нет, мисс Уайтли, моя мама говорила, что сперва надо чему-то выучиться, только потом выходить замуж. Триша чуть не фыркнула от смеха, но спросила с деланной строгостью: – По-твоему, нельзя заниматься любовью без замужества?

8

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

Девочка посмотрела на Тришу. В ее взгляде было непонимание, упрек и обида. Ну, может совсем немножко. Чуть-чуть.

– И на кого же ты учишься? Впрочем, это неважно. Ответь мне, не хотела бы ты серьезно заниматься теннисом. Я сейчас наблюдала за твоей игрой. У тебя большие способности, я бы сказала, талант. Возможно, теннис стал бы твоей профессией?

– Я не думала об этом. «Ну, конечно, ты не думала, – сказала про себя Уайтли, – если в твоей голове прыщавый ухажер. И я не удивлюсь, узнав, что ты до сих пор играешь в куклы».

– Ладно, Лиза, давай поговорим так. Я сейчас ищу замену одной спортсменке, которая недавно получила травму, если бы ты согласилась, я сама могла бы тренировать тебя, думаю, что через некоторое время ты добилась бы многого, если, конечно, будешь усердно работать, и когданибудь твое имя зазвучало бы на самых престижных стадионах мира. Но для того, чтобы мы могли тренироваться вместе, ты должна поехать в США.

– Я люблю теннис, но я совсем не хочу никуда уезжать, может, я смогла бы тренироваться здесь, – полувопросительно сказала девочка.

– Здесь? Ты не совсем понимаешь, что говоришь. Разве ты сможешь заплатить за тренировки на хорошем корте, с профессиональным тренером, купить себе приличные ракетки и достойную экипировку, оплатить массаж, необходимое питание. Да мало ли еще, что тебе понадобится… Ты немногого сможешь добиться, и, скорее всего, ты бросишь спорт, получишь никчемную профессию, выйдешь замуж за своего парня, родишь ему детей, и вы будете жить в нищете, дожидаясь лучезарного будущего, которое никогда не наступит. В конце концов, твой Андрей начнет пить и бросит тебя, и тогда ты вспомнишь мои слова, но будет поздно. Моя мама говорила мне: «Кому много дано, с того много и спросится». А тебе дано очень много, поверь мне, девочка. Не зарывай свой талант, Бог таких вещей не прощает.

– А как же тогда Андрей?

– Он будет смотреть на тебя по телевизору и гордиться, что когда-то был с тобой знаком. Впрочем, ты ведь сможешь писать ему. Если впоследствии поймешь, что жить без него не сможешь – вернешься. И друзьям своим ты тоже сможешь писать длинные письма, в которых будешь рассказывать о своих победах.

– А Маша?

– Кошку берем с собой. У меня есть отличный пес. Он, конечно, обжора и увалень, но вполне милый, надеюсь, они подружатся. Ну, что, мы договорились, а, Лиза? – Мортиция впервые улыбнулась, пытаясь приободрить девочку. Она видела, что предложение было для нее неожиданным и пугало. Лиза не могла решиться… И тогда Уайтли применила запрещенный прием.

– Думаю, твоя мама гордилась бы тобой, если бы знала, что тебе когданибудь будет аплодировать весь мир. Но впрочем, если ты отказываешься, я могу предложить это другой девочке, посмотрим, что скажет она. – 9

Наталия Нарышкина

Трише, конечно, не нужна была другая, и она напряглась, ожидая ответа. Девочка молчала.

– Лиза, у меня мало времени, я жду, пожалуйста, соглашайся… – поторопила ее Уайтли.

– Хорошо, я попробую, – тихо проговорила девочка.

– Ну, вот и славно, – с облегчением сказала Мортиция.

– Тогда мне нужны твои документы, чтобы сделать тебе паспорт, визу и всё такое. А ты поезжай домой и начинай собираться. Кстати, для твоей кошки тоже потребуются документы. Сама справишься? – Лиза кивнула.

– Какой у тебя мобильный? Девушка продиктовала, Триша набрала его. Телефон Лизы прозвонил.

– Ну вот, теперь и у тебя есть мой номер. Это на всякий случай. Да, вот еще… – Уайтли протянула Лизе сто долларов.

– У меня есть, не надо, – смутилась девушка.

– Это не тебе, а твоей кошке. Надеюсь, она-то не станет отказываться? Лиза, чтобы везти кошку в самолете, ей нужен подходящий контейнер. Вот и купи его. Будут проблемы, звони. Это всё. На сегодня мы с тобой прощаемся. Как только твои документы будут готовы, я тебе позвоню. Иди, детка, и позови Бориса. Девочка ушла. Тут же нарисовался Боб. Похоже, что он далеко не уходил.

– Ну что, старый хрен, чек тебя устроит? Триша достала чековую книжку. Надписала один чек. И помахала им перед носом Боба.

– Ты получишь его, но только тогда, когда самолет взлетит и девочка будет на борту. Оk? Лицо Боба приобрело вид сморщенной задницы.

– Ладно, Триш…, по рукам. Оформление документов не заняло много времени, потому что у задницы Боба везде были свои люди. Через несколько дней Уайтли позвонила Лизе.

– Завтра мы улетаем. Будь готова к полудню. Я за тобой заеду. Диктуй адрес. Ах да! Он же у меня есть. И вот наступило завтра. Шел дождь. Лиза стояла у окна, гладила ладошкой листочки гераней на подоконнике и плакала. Ключи от комнаты она отдала соседке. Та обещала поливать цветы и присматривать за могилой матери. ТетьДуся была подругой Лизиной мамы, работала на «Красном треугольнике». После того как сын погиб в Афганистане, она жила одиноко и всё чаще прикладывалась к рюмке… В перестроечные времена «Треугольник» благополучно разорился и его закрыли, отправив ТетьДусю на заслуженный отдых. Грошовой пенсии катастрофически не хватало…

– Лизок, ну раз ты надолго уезжаешь, может, я пущу жильцов каких, студентов там… Всё ж за комнату платить надо…

10

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

– Да пустите, ТетьДусь… – девочке было не до того, и соседка вышла, уже подсчитывая в уме доход от сдачи комнаты внаем. Лиза набрала номер Андрея. Он не отвечал. Несколько дней назад, когда Лиза рассказала ему о предложении Уайтли, они поссорились. Он жил в общежитии и у него были другие планы: в них входила Лизина комната, а значит, и прописка в СПб, Лиза и он. И эти планы были в России. А Мортиция Уайтли со своим теннисом и американским штатом Флорида в них никак не вписывалась. Тогда он накричал на девушку и ушел, так сильно хлопнув дверью, что мамин портрет упал со стены, и стекло на нем разбилось вдребезги. И ей тогда показалась, что и мама не хочет, чтобы Лиза уезжала. Все эти дни Лиза ревела, сидя у могилы матери на Смоленском кладбище, размазывая слезы по щекам, думая, что, наверное, никогда уже не вернется домой. Даже кошка тревожно ходила из угла в угол, тоже видно понимала, что ее увозят с насиженного места, где прошла вся жизнь. А вот подруги Лизы, наоборот, радовались за нее, ну может быть, только потому, что никто из них не играл в теннис. Ровно в полдень к парадному подъехало такси. Лиза обняла соседку и вышла из квартиры. Та, утерев слезы, перекрестила девочку вслед. Мортиция Уайтли, уже тревожась, посмотрела на часы, но тотчас увидела девушку. С небольшой спортивной сумкой через плечо, в стареньких джинсах и сбитых кроссовках, в нелепой, не по размеру, куртке и с огромным желтым контейнером, в котором сидела кошка. Волосы стянуты в хвостик. И глаза припухли от слез. Лиза вышла, остановилась, посмотрела куда-то вверх, махнула рукой, потом подошла к машине.

– Здравствуйте, – она протянула Трише кулачок с зажатыми в нем деньгами. Вот сдача, мисс Уайтли. Триша хмыкнула, надо же, сдача. Ах, Лиза… Лиза…

– Оставь себе.

– Можно я отдам деньги соседке?

– Давай, только быстрее. И вот, наконец, машина тронулась. Девочка молчала, и Триша, глядя на нее в зеркало, видела, как подрагивает ее подбородок, как она закусывает губы и отворачивается, чтобы никто не видел ее слез. Стойкий маленький солдатик, подумалось ей. Пробок не было, сегодня воскресенье и половина города на дачах. Роют свои шесть соток, поэтому и в Пулково добрались быстро, до посадки еще оставалось минут сорок... Обе молчали. Да и что тут скажешь. Наконец объявили регистрацию. Багаж сдавать не пришлось. Кошку, с которой Лиза наотрез отказалась расставаться, ей разрешили взять с собой. Стали занимать места, и Триша нарочно замешкалась, чтобы дать девочке возможность сесть у иллюминатора. Взлетели. Мортиция скинула Бобу sms-ку с кодом камеры хранения на Финляндском вокзале, где лежал чек, и отключила телефон. Лиза, прильнув носом к стеклу, видела, как 11

Наталия Нарышкина

в последний раз блеснул ей вслед купол Исаакиевского собора, как величаво катила, будто пытаясь догнать их, серые воды Нева в геометрически правильных изгибах набережных, и бесчисленные, бесконечные крыши домов. Она смотрела на всё это, словно стеклом царапая по коже – врезая картинку с образом города в свою детскую еще память. А потом под ними остались только облака. Огромные кучевые облака, несущие Петербургу дожди и осень, и вот уже родной город остался позади… Полет длился почти 20 часов с двумя посадками сначала в Париже и еще в Атланте, прежде чем лайнер приземлился в аэропорту Таллахасси. Они спустились по трапу и через турникеты сразу вышли к стоянке. А вот и старенький «Додж» Сэмюэля. Триша давно купила новенький Land Rover, но старик наотрез отказался ездить на нем, и роскошный внедорожник так и скучал в гараже.

– Привет, Сэм!

– Здравствуйте, мисс, – прогудел Сэм.

– Познакомься, Сэм, это – Лиза.

– Добро пожаловать, мисс Лиза. Лиза смотрела на Сэмюэля, не отрываясь. В ее глазах был и испуг, и одновременно восхищение таким огромным черным седым человеком с невероятно доброй улыбкой. Нет, конечно, Лиза видела африканских студентов в Петербурге, но таких… огромных… как этот ей встречать не приходилось.

– Лиза… – Триша ласково коснулась ее плеча, – что с тобой? Что же ты стоишь, нас давно ждут дома.

– Не бойтесь, мисс Лиза, – Сэм легко подхватил девочку одной рукой и подсадил в машину. Ехать им было недолго, и Лиза, расплющив свой очаровательный носик о стекло, с любопытством разглядывала улицы, яркие вывески, блестящие автобусы, загорелых людей в шортах, огромные пальмы… До этого она видела пальмы, но только на картинках, и еще небольшие пальмы в огромных деревянных кадках в Ботаническом саду, куда они так любили ходить с мамой, а вот такие огромные, почти до самого неба, она видела впервые. Но самым чудесным были не пальмы, не ослепительно-синее небо, не эти, так смешно одетые люди, не разноцветные автобусы, а то, что даже если бы машина сейчас остановилась, и Лиза подошла и дотронулась до толстого и шершавого ствола, то всё, что она видела, никуда бы не исчезло, потому что всё было не в кино, не во сне, а на самом деле: и то, что она была на другом краю земли, и то, что рядом с ней в машине сидела мисс Первая ракетка, такая великая и недосягаемая, и этот черный улыбчивый человек за рулем, и всё, всё, всё… всё это было по-настоящему. Когда «Додж» выскочил за город, Лиза увидела океан. Девушка, забыв, что она не одна, просто застонала от восторга, глядя на него. Они с мамой жили небогато, мама долго болела, и Лиза никогда не была даже на море... Триша во время поездки незаметно наблюдала за ней, и девочка нравилось ей всё больше и больше. И ее невинность и чистота, и то, как она уме12

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

ла радоваться и удивляться самым простым вещам, и потому, наверное, умела быть счастливой. Но вот и приехали. Навстречу им выплыла Эрни.

– О мисс Триша, ну наконец-то. Надеюсь всё в порядке. Мы с Сэмюэлем так волновались. Говорят, что этот Петербург такой гангстерский город. А кого это вы нам привезли? – ласково спросила старуха, глядя на девочку, смущенно выглядывающую из-за спины Триши.

– Это Лиза. Она будет жить здесь.

– Мисс Триша… – лицо Эрни вытянулось, – Вы в своем уме? Она же совсем дитя!

– Уймись, Эрни, – Триша сделала страшные глаза, – это совсем не то, что ты подумала. Ты же помнишь, я говорила тебе про Пэт, которая сломала плечо, надеюсь, что Лиза со временем сможет ее заменить. Скажи лучше, ты приготовила ей комнату? У Эрни вырвался такой вздох облегчения, что казалось, макушки пальм в поместье Уайтли закачались.

– И покорми нас. Иначе мы пойдем в ближайшее кафе и наедимся там гамбургеров, чизбургеров и еще невесть какой дряни. Есть в этом доме нормальная еда, наконец?

– Ладно уж, мисс, по случаю приезда такой милой гостьи, разрешу Вам съесть лишний кусочек, – проворчала нянька, улыбаясь.

– Пойдем, – Триша протянула Лизе руку, – я покажу тебе твою комнату, надеюсь, что она тебе понравится… Они поднялись наверх.

– Ну вот, здесь ты будешь жить. Если захочешь что-то поменять, скажи Эрни… Ну всё. Располагайся. Эта дверь в душевую, ну да ладно, сама разберешься. Вбежал Персиваль. Подпрыгнул и с размаху положил Трише лапы на плечи, сразу став выше ее ростом. Виляя, что есть мочи хвостом, он облизал лицо Триши чудесным мягким собачьим языком.

– Перси, это Лиза, – Персиваль ткнулся Лизе в колени, чуть не сбив ее с ног. Кошка, сидящая на руках у девочки, зашипела. Пес недоуменно уставился на нее, обнюхал и обиженно отвернулся.

– Будем считать, знакомство состоялось, – прыснула Триша.

– Пока мы не станем тренироваться, тебе будет тяжело из-за смены часовых поясов и климата, а через пару дней начнем работать. Договорились? Ну, я пошла, если тебе ничего больше не нужно. Хочу принять душ. Чертова жара… Если что, моя комната напротив. Комната, приготовленная для Лизы, была чудесной. Эрни постаралась. Лиза присела на кровать и погладила ладонью шелковое покрывало, голубое расшитое маленькими белыми цветочками. В тон ему висели занавеси на окнах. Здесь был кондиционер, который работал по ночам, едва справляясь с жарой, и ореховый шкаф для одежды и инвентаря. Но самое чудесное – это был вид из окна. Там дышал океан, огромный влажный зеленый 13

Наталия Нарышкина

глаз которого ласково смотрел на Лизу. Из распахнутого окна доносился терпкий запах водорослей и раковин, выбеленных солнцем, и вдали маленькой белой запятой скользил парус, подчеркивая линию горизонта. Лиза застыла, очарованная зрелищем. В душевой для нее уже был заботливо повешен халат, оказавшийся, по меньшей мере, размера на три больше, и полотенце. Она поочередно брала флаконы и баночки с полки и долго вдыхала аромат их чудного содержимого, потом включила душ. Лиза стояла под колючими струями воды, не горячей и не холодной, и ей было хорошо, и страх перед будущим и тоска по дому потихоньку отступали. Неизвестно сколько прошло времени, пока она услышала, что ее зовут.

– Лиза, Эрни приглашает нас обедать. Вообще-то она кормит меня по расписанию, она потом расскажет тебе. Всё съестное хранится на кухне, и перехватить что-нибудь не удастся, ты должна понимать, что у спортсменов строгая диета. Но ничего, привыкнешь. Эрни действительно на сей раз проявила сострадание, и обед состоял из холодной телятины, супа с морскими тварями, торжественно именуемого морским коктейлем, салата из водорослей и маринованного имбиря. Впрочем, есть можно. Лиза только сейчас поняла, что чертовски голодна, но ничем не выдала себя, не набросилась на поставленную перед ней тарелку, чем опять-таки порадовала, наблюдающую за ней Тришу, которая никого не стесняясь, за обе щеки уплетала свой суп. И только толстая Эрни, глядя на девочку, вдруг всхлипнула: «Матерь Божья, в чем душа жива», – и принесла ей еще сэндвич с тунцом. Триша чуть не подавилась. А ей, стало быть, сэндвич не полагается. Ладно, Эрни, воздастся. Пара дней пролетела незаметно. На третье утро Триша разбудила Лизу рано и, пока девчонка натягивала кроссовки, устроила ей нагоняй.

– Пора на пробежку, а ты еще в постели, подъем в шесть, завтра к этому времени будь уже готова. Кроссовки не натягивались, шнурки не развязывались, носки сбились. Девчонка уже чуть не плакала. «Триша, не затягивай гайки!»

– Ладно, успокойся, – уже мягче сказала она девушке. – Развяжи шнурки и обуйся по-человечески, а то собьешь ноги. Они выбежали в сад. Бежали молча. Триша прислушивалась к дыханию девочки. Всё в порядке, дыхание ровное, стало быть, девчонка выносливая. Пробежка заняла полчаса. Потом у бассейна Триша, привыкшая купаться одна, сбросила с себя пропотевшую майку и шорты и нагишом прыгнула в воду. Сделав несколько размашистых саженей, она обернулась. Девочка стояла на бортике одетая.

– Ты что, не умеешь плавать? Девчонка покрутила головой.

– Умею, просто у меня нет купальника.

14

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

– Ты что, стесняешься меня? Девочка пожала плечами. Триша еще поплавала, потом, отфыркиваясь, вылезла из воды.

– Черт с тобой, сегодня после обеда поедем, купим тебе барахло, обувь и ракетку, что там еще, теперь бегом в душ, а я переоденусь и в столовую, завтракать. Давай, быстрее. Пока солнце еще не такое жаркое поработаем на корте.

– Вот наш корт. Возьми пока мою ракетку. Давай, подавай. Девочка отошла к белой линии, и словно примеряясь, ударила ракеткой по мячу.

– Неплохо. Давай еще. Лиза подавала, Триша отбивала. Нет, конечно, ей еще учиться и учиться, но всё равно она не видела среди новичков таких, как Лиза. Потом они поменялись. Триша подавала, девчонка отбивалась. Триша гоняла ее часов пять, не меньше. Конечно, для первого раза очень много и к тому же без перерыва, даже сама вымоталась, но она должна была видеть, насколько вынослива девочка, чтобы правильно выбрать темп и нагрузку для тренировок.

– Ладно, на сегодня хватит, пора обедать, – наконец, смилостивилась Уайтли. Они направились к дому, и Триша видела, что девочка едва идет.

– Очень устала?

– Нет.

– А если честно?

– Ну, чуть-чуть.

– Ладно, привыкнешь.

– Ну да, привыкну…

– Эрни! Мы пришли! – позвала Триша.

– У меня всё готово, мисс!

– Лиза, в душ, обедаем и поедем, купим тебе всё, что нужно. Энергия Триши зашкаливала, а Лиза нашла в себе силы только кивнуть в ответ. Магазины Триша ненавидела. Чаще, если ей что-то было необходимо, это покупала Эрни. Впрочем, и Тришины возлюбленные в отличие от нее с удовольствием тратили ее деньги. Тем более что Тришу везде узнавали, и это утомляло ее. Особенно ее раздражали необъятные американские тинэйджерки, отъевшие зады на фастфуде. Они, подходя к ней за автографом, протягивали те же флаеры от McDonald’s. Уайтли всегда была острой на язык, и ее так и подмывало написать им в придачу к автографу «Жрите меньше! Уайтли». Триша остановила машину у магазина, где продавались спортивные товары. Чего тут только не было! Тренажеры, одежда, кроссовки, ракетки, ролики, лыжи, коньки и еще много, много разных новеньких красивых и волшебных вещей.

15

Наталия Нарышкина

Она купила Лизе коротенькую белую юбочку, две пары маек, бейсболку, купальник, позволив Лизе выбрать всё это по своему вкусу, ракетку же Триша присмотрела ей сама. Это был восхитительный новенький «Йонекс» голубого цвета с двумя знаменитыми буквами YY на рукоятке. Триша нахмурилась, ей показалось, что качество ракетки оставляло желать лучшего, но она решила, что на первое время пойдет. И еще кроссовки, чудесные белоснежные с синими полосками по бокам. Когда они вернулись, Лиза схватила нарядные пакеты со своими сокровищами, благодарно клюнула Тришу куда-то за ухо, и прошептав: – Спасибо, мисс Уайтли, – понеслась на кухню.

– Эрни! Эрни!

– Господи, Лиза, что случилось, – испуганно спросила негритянка.

– Посмотри, что мне купила мисс Уайтли!

– Лиза, Матерь Божья, как ты меня напугала, разве можно так кричать, меня хватит удар. А девчонка будто и не слышала ее, вертела под носом Эрни майками, купальником, кроссовками, при этом размахивала ракеткой, вопила и вертелась, как маленький торнадо. На следующее утро, когда не было еще и шести, Лиза постучала в спальню Триши. На ней были новые кроссовки, белая спортивная юбочка, новая полосатая майка и бейсболка с эмблемой спортивного клуба. Лицо девочки светилось от счастья.

– Мисс Уайтли, – хитро улыбаясь, позвала она, – нам пора. Триша тоже не смогла сдержать улыбки. И вновь они бежали по саду, наполненному ароматом бугенвиллий, по его правильным, ухоженным дорожкам, не обгоняя друг друга и не отставая. Их сердца бились в унисон.

– Может, пробежимся до океана, там и искупаемся, – предложила девочка. Триша, конечно, понимала, что девчонке не терпелось к океану еще два дня назад, но она изо всех сил сдерживала себя, боясь попросить ее об этом.

– Давай. Ракушки хрустели под их кроссовками. Океанский бриз обдувал лица. Пробежав еще немного, они на бегу скинули одежду и ворвались в воду. Их тут же накрыло волной, но через мгновение волна отхлынула, и на поверхности показались две головы – одна золотая, вторая белокурая. Лиза великолепно плавала, взрезая волны, как маленький дельфин, и когда выскакивала на поверхность, сразу доносились ее восхищенные крики и смех. Неожиданно она пропала и показалась лишь тогда, когда к Трише уже начал подбираться липкий страх… Откуда-то, прямо из-под ног она всплыла, держа в руках какую-то морскую тварь. И всё, что Триша могла разобрать из восторженного бреда, который несла девчонка, что она подарит эту тварь Эрни, но та наверное испугается, хотя ее можно посадить в банку 16

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

с водой, но если Эрни всё же испугается, то она подарит это Сэму, потому что Сэм-то уж конечно ничего не боится. А вообще то это морской дракон, и он совсем безобидный.

– Немедленно выброси это. И марш на берег, – рявкнула Триша. И уже на берегу одеваясь, сказала: – Я очень прошу тебя больше никогда так не делать. Если с тобой что-то случится, я не смогу тебе помочь.

– Но мисс…

– Я понятно объяснила?! – жестко отчеканила Триша, глядя в упор на девочку своими жемчужными глазами.

– Да, мисс.

– И вообще, с сегодняшнего дня купаться будешь в бассейне. К океану не смей подходить, если ты не понимаешь насколько это опасно. Назад возвращались молча. Девчонка надулась. «Ну что я такого сделала? Что? Сразу «купаться в бассейне». Ну и, пожалуйста. И буду. И мне всё равно». Завтрак и снова корт. Мяч. Ракетка. Взмах. Удар. Подача. Песок. Небо. Солнце. И снова … и снова… До помутнения в глазах. А Триша, как заведенная, кричит свое: «Работаем. Не расслабляйся. Соберись». Лизе казалось, что этому не будет конца. И только когда солнце уже совсем зависло в зените, и жара стала невыносимой, Триша скомандовала: «На сегодня хватит. Домой». Девчонка едва передвигала ноги, но не ныла и не жаловалась. Только от обеда отказалась, не в силах уже спуститься в столовую. Она приняла душ и в изнеможении упала на кровать. Через некоторое время Триша постучала к ней. Стараясь говорить как можно мягче, она сказала: – Я отчитала тебя сегодня. Прости. Но тебе не следовало нырять так глубоко. К тому же среди тех, кто живет в океане, много ядовитых и опасных животных, и ты могла пострадать. Ты меня очень напугала. Перестань дуться, пойдем обедать. А то мне достанется от Эрни, – уже, улыбаясь, добавила она. При упоминании об Эрни лицо девушки просияло. – Значит, мир? Девочка с готовностью кивнула. А девчонка-то с характером. Ну что ж, всё правильно. Они спустились в столовую.

– Мисс Триша, – запричитала Эрни, увидев вконец измученную девочку, – креста на Вас нет. Вы же угробите ребенка!

– Эрни, где ты видишь ребенка? Лиза взрослая девушка, и если ей тяжело, она может сама сказать мне об этом, правда Лиза? – хитро прищурившись, спросила Триша, зная наперед, что девушка лучше умрет, чем признается. И это тоже было правильно.

– Угу, – с набитым ртом отвечала Лиза. Нужно сказать, что между Эрни и Лизой с первого взгляда установилась взаимная симпатия. Лиза, скучавшая по покойной матери, потянулась к старой доброй негритянке, а Эрни, прожив всю жизнь бездетной и потеряв надежду дождаться детей от Триши, полюбила девочку всей душой.

17

Наталия Нарышкина

Конечно, она всем сердцем любила и Тришу, но ту любить было сложно, та щетинилась и огрызалась, считая, что Эрни пытается таким образом сделать из нее ребенка, лишить самостоятельности. А Лиза приняла любовь доброй женщины радостно, распахнув ей навстречу свое маленькое сердце. Даже Лизина кошка прочно обосновалась на кухне, потому что Эрни никогда не выгоняла ее оттуда, и на полу надежно заняло свое место блюдце с молоком. И вообще с приездом Лизы в доме как будто поселилось счастье. Сэм тоже полюбил девочку. Когда она разговаривала с ним, его лицо, обычно ничего не выражавшее, расплывалось в счастливой улыбке, казалось луч солнца просиял сквозь тучи. Прошло время, девочка начала справляться с темпом тренировок, задаваемых Тришей, она стала более выносливой и пластичной, ее мышцы приобрели приятную округлость, и после работы на корте она уже не валилась с ног от усталости, как в первые дни, а отправлялась гулять в сад, где помогала Сэму возиться с растениями. Он учил ее пересаживать луковицы, подстригать кусты, а когда он ремонтировал свой старенький грузовичок, Лиза подавала ему гаечные ключи и всё время о чем-то весело болтала. Она носилась по саду, ловила бабочек, разговаривала с цветами и птицами. Триша часто наблюдала за ней из окна, и что-то очень странное происходило в ее душе. Что-то такое, чего она очень боялась, и тогда она уходила от окна и пыталась занять себя чем-нибудь, но что бы она ни делала, мысленно она опять и опять возвращалась к девочке. Чаще всего девчонка торчала у Эрни на кухне. Помогала ей чистить овощи и мыть посуду. Однажды Триша услышала, как они болтали между собой на только им понятном языке. Этот язык Триша смутно помнила по песням, которые пела ей нянька в детстве. Она никогда не интересовалась им, но Лиза рассказала. Оказалось, что это язык народа Эрни, который живет где-то в Центральной Африке на берегу голодной и безжизненной Сахары, и матери, умирая от голода, пели на этом языке волшебные песни своим умирающим от голода детям… Странно, но Триша даже начала чувствовать уколы ревности, ведь теперь всё внимание в доме было приковано к девочке, а ее, казалось, никто не замечал. Даже Персиваль всё время пытался увязаться за Лизой и, наверное, ради этой своей новой любви старался находить общий язык с не одобряющей собак и упрямо не желавшей общаться с ним, Лизиной кошкой. Время текло своим чередом, каждый был занят своим делом и старался делать его хорошо. Эрни и Сэм хлопотали по хозяйству, Триша и Лиза не жалея сил работали на корте. Вечерами Триша читала у себя в комнате, Лиза тоже читала или писала письма друзьям. Иногда и ей приходили письма, но только всё реже и реже… Они никуда не ездили вдвоем с Тришей. Правда, та иногда разрешала ей поехать с Эрни и Сэмом за покупками, а сама, бывало, уезжала куда-то на своем Subaru, порой даже на несколько дней, но 18

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

никто никогда не спрашивал ее, где она бывает. В такие дни Лиза скучала… Так прошло полгода. Однажды после обеда, убирая со стола, Эрни заявила Мортиции: – Мисс Уайтли, ребенка нужно одеть. Все знают, что Вы кроме своего тенниса ничего не видите, но она еще ребенок и ей наверняка хочется каких-то развлечений, поехали бы Вы с ней в кино, или покатались бы на каруселях. Закрыли мою бедную девочку, словно птичку в клетке и только гоняете ее.

– Какие карусели Эрни, ты в своем уме. Ей нужно тренироваться. А кино… ей что, телевизора не хватает? И потом она мне не говорила, что ей что-то надо. Одежду я ей купила.

– Она и не скажет Вам, потому что хорошо воспитана, но когда же дети отказывались от развлечений. И что Вы называете одеждой? Девочке много чего нужно… Белье, например, платье, туфли.

– На кой черт ей туфли?

– Ну вот, Вы опять за свое. На своих любовниц Вы денег, поди, не жалели. – («Эрни! это что-то новенькое», – Триша вытаращилась на старуху.) – Если Вам надо скакать на корте с ракеткой, мы с Сэмюэлем могли бы отвезти девочку.

– Ладно, Эрни, я сама. Только я не знаю, чего она хочет и что ей нужно.

– Так и спросили бы у нее!

– Может, ты сама у нее спросишь, а, Эрни? Знаешь, мне иногда кажется, что она меня боится.

– Кажется! Да Вы ее совсем напугали, она при Вас и дышать скоро будет бояться. Вы, мисс, при желании и сатану напугаете, Вы бы свою профурсетку-Райтон постращали бы хорошенько, а то она опять вчера звонила, а девочка к телефону подошла, та возьми и спроси, кто она. Лиза, душа невинная, конечно, сказала ей, так эта зараза таких гадостей ребенку наговорила, что и не приведи, Господи! Эрни перекрестилась.

– Ты это серьезно? А она мне ничего не сказала…

– Вот-вот, потому и не сказала, что боится Вас, ведь только и делаете, что кричите на нее, бедняжку.

– Хорошо, Эрни, не сердись, я поняла, я поговорю с ней. Триша отправилась искать Лизу. Но ее нигде не было. В саду копался Сэм.

– Ты не видел Лизу?

– Кажется, она пошла в сторону корта, мисс. Наконец, Триша увидела девочку. Она остановилась поодаль и стала наблюдать. Девчонка ходила по корту, как будто считая шаги, нахмурив лоб и сосредоточенно о чем-то размышляя. Потом вдруг остановилась и резко развернулась. Удар, и мяч точно упал с противоположной стороны и точно в левый угол обводки, а девчонка уже была у сетки, готовая отразить удар воображаемого противника.

19

Наталия Нарышкина

Вот это да! Это же коронный Тришин! Вот только так закрутить мяч при подаче Трише еще не удавалось. Да, девчонка не только займет место Пэт, но и потеснит ее, Тришу Уайтли. Ах ты, маленькая гордячка, ладно, я тебе покажу, на что я способна. На следующий день Триша вновь орала свое: «Работаем. Не расслабляйся. Соберись». В конец вымотанная девочка подвернула ногу и с размаху упала на жесткое покрытие корта, разодрав колено. Кровь хлынула ручьем, а следом полились слезы.

– Я больше не могу, мисс Уайтли. Наверное, зря я сюда приехала, наверное, я не так талантлива, как Вам показалось, – рыдала она, размазывая слезы по лицу. (Да, права Эрни, «Ну, и сволочь же ты, Триша Уайтли»). Триша опустилась рядом с плачущей девушкой.

– Ну ладно, перестань плакать. Ну, бывает. Ну что уж, так больно? – неумело утешала она девочку. Конечно, Триша не была такой бессердечной, но она привыкла казаться жесткой, может быть, чтобы окружающие люди не видели ее беззащитной и слабой.

– Вы только и делаете, что кричите на меня, я стараюсь изо всех сил, но Вы ни разу меня не похвалили, кроме Эрни и Сэма меня никто не любит. Даже ваша собака любит меня больше, чем Вы.

– А тебе нужно, чтобы я тебя любила? – Триша приподняла ее лицо за подбородок. – Что ты можешь знать о любви? Лиза подняла на нее полные слез глаза.

– Иногда мне кажется, что я знаю о ней гораздо больше, чем Вы, мисс, – тихо, но твердо сказала девочка. «Ах ты, маленькая нахалка», – подумала Триша. Но такой безудержной чистотой и силой повеяло от этой девочки, что она не нашлась, что ответить.

– Ладно, хватит ныть, поднимайся, мы должны закончить партию. Девочка с трудом встала. Триша видела, что разодранное колено приносит ей страдания, но она доиграла, и Триша поняла, что сегодня в девушке проснулось то, что сделает из нее настоящую звезду. Вечером Триша читала. Вошла Эрни. Глаза старухи пылали от гнева.

– Мисс, если бы Ваши отец и мать, царствие им небесное, видели бы, что Вы вытворяете с бедной девочкой, они перевернулись бы в могиле. Они были хорошими людьми, и у Вашей матери было доброе сердце. Я живу в этом доме давно, но если Вы будете продолжать надрывать мне душу, издеваясь над ребенком, я соберу свои вещи, и мы с Сэмом уйдем от Вас.

– Что, нажаловалась? – злорадно спросила Триша. Эрни метнула в нее взгляд, полный негодования и, ничего не сказав, вышла. Уайтли проводила ее взглядом, тоже не предвещавшим ничего хорошего. «Тоже мне, адвокат нашелся! Одни адвокаты вокруг, прямо не знаешь, куда деться. Господи, когда же вы все оставите меня в покое!!!» Триша злилась на девчонку, на Эрни, а больше всего на себя. Но почему-то ей было стыдно... И от ощущения стыда за саму себя она злилась еще больше.

20

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

В эту ночь она не спала. Она понимала, что должна пойти к Лизе и поговорить с ней, может быть, даже пожалеть девочку, но она боялась. Чего? Даже себе Триша Уайтли не могла в этом признаться. Утром она всё же зашла к девочке.

– Как колено? Сильно болит? – Триша присела на край кровати. – Покажи, – она подняла одеяло. Там была свежая, только что наложенная повязка. Конечно, это Эрни уже постаралась. И эта повязка тоже разозлила ее. «Между прочим, я и сама могла бы это сделать».

– Наверное, тебе еще больно. Давай отложим тренировку. Хочешь, останемся дома, хочешь, поедем куда-нибудь, погуляем? Если у тебя нет желания вставать, полежи, я скажу Эрни, чтобы принесла тебе завтрак, впрочем, я сама принесу… Ты ведь любишь читать? Да? Хочешь, я почитаю тебе вслух? Лиза кивнула. К ним пришел Перси. Он едва заметно махнул хвостом Трише, привет, мол, потом забрался к Лизе на кровать, и стал обнюхивать ее колено, тереться об него носом, заглядывая Лизе в глаза, будто жалея девочку.

– Перси, малыш, – пес лизнул девочку в нос, – какой ты хороший… – Лиза нежно трепала его шелковистые уши, и пес разве что не мурлыкал от счастья. Триша перестала читать. Она смотрела на Лизу. Казалось, что всё, к чему прикасалась девочка, наполнялось любовью и начинало дышать какой-то чистой радостью. «Триша, как очерствело твое сердце, пока ты трахалась с такими, как Райтон. Как очевидно будет счастлив тот, кому эта девочка отдаст свое сердце…», – вдруг подумалось ей.

– Мисс Триша, – оборвала ее мысли Лиза, – почему Вы перестали читать, и почему Вы так странно на меня смотрите?

– Просто ты разговаривала с собакой, и я подумала, что тебе неинтересно, вот я и замолчала, – соврала Триша. Лиза взглянула на нее, и Триша поняла, что она не поверила ей. «Триша-Триша, опомнись, что ты делаешь, ну нельзя же так, девчонка совсем ребенок, мерзкие газетчики и так не упускают случая проехаться по поводу твоих бесконечных скандальных романов, еще не хватало, чтобы тебя обвинили в растлении детей. А если, не дай Бог, сука Райтон пронюхает, она же за любое дерьмо уцепится, лишь бы откачать из тебя побольше денег. Тварь. Бежать? А куда? Можно, конечно, уехать на ночь в Стоунхендж, в тот клуб, где она однажды познакомилась с такими же, как сама, оторваться, проведя с кем-нибудь из них ночь, а что дальше? Вот именно. НИЧЕГО. Остается одно – надорваться на корте и рухнуть в изнеможении, чтобы ни о чем не думать…»

– Лиза, прости, мне надо идти…

– Так скоро? Жаль… – и вдруг, как гром среди ясного неба: – Мисс, а Джейн Райтон, кто это? Триша остолбенела, но тут же взяла себя в руки, прикинулась, что не знает о том, что ей рассказала Эрни.

21

Наталия Нарышкина

– Откуда ты знаешь о ней?

– Она вчера звонила. Эрни была занята, а я как раз пробегала мимо телефона и взяла трубку. Простите меня.

– Что же она сказала тебе? – прищурившись, спросила Триша.

– Да так, ничего особенного…

– Ты уверена?

– Угу, – но Триша видела, как девочка покраснела.

– Ну, тогда и не спрашивай. Думаю, что тебе не стоит знать о некоторых вещах, да и рано еще. Триша вышла. Она ушла на корт, где выматывала себя, пока в глазах не потемнело, с остервенением лупя ракеткой по мячу. Потом побежала к океану. Вода была прохладной, она ласкала ее измученное тело и душу. Немного успокоившись, Триша просто лежала на волнах, пока совсем не стемнело. Вернувшись, она поднялась наверх на цыпочках, постояла у приоткрытой двери в спальню девочки, прислушиваясь к ее ровному дыханию. Прошла к себе и легла… Ей не спалось… Простыни казались горячими, она металась по постели, пока усталость всё же не взяла свое… Настало утро… Настроение было отвратительным. Может, действительно стоило поехать в клуб, может, даже стоило позволить себе напиться в компании этих безбашенных девиц… ведь от одной такой поездки она форму не потеряет… И еще от одной… и еще… Нет уж! Хватит! И хватит даже думать об этом. Противно! Надо было вставать на пробежку, но она была разбита как никогда. И голова болела, словно с хорошего похмелья… Триша, соберись, ты же не можешь позволить себе так раскиснуть. Да и перед девочкой стыдно, ее гоняешь, не позволяя хандрить и расслабляться, а сама? Всё, выброси из головы этот бред. Да и что, в сущности, случилось! Подумаешь, девчонка разбила коленку! Ну и что! Кто из спортсменов не падал, не разбивался! И она сама падала, только не ныла так! Но она понимала, что не в разбитой коленке дело, а в ней, Трише Уайтли. После окончательного разрыва с Райтон ей всё опротивело, потому что Райтон вытащила на свет божий кучи грязного белья, и это было предательством. И она не верила больше ни в сумасшедшую любовь и, вообще, больше ни во что, кроме мяча и ракетки. Сердце ее нежное и ранимое ранее, стало черствым и жестоким, а девчонка… да просто чаще других попадается под горячую руку. Значит, сама виновата… так думала Триша, но что-то внутри нее, что-то, что еще оставалось хорошего, говорило ей о другом. О том, о чем она не хотела ни знать, ни признаваться себе. Ни за что. Наконец, она заставила себя встать. И опять как заведенная... Пробежка. Купание. Корт. Изнеможение. И выматывающие вечера, когда она, ссылаясь на что угодно, избегала девочку. А время шло. Триша видела, как похорошела Лиза, она загорела, волосы совсем выгорели и стали золотыми, 22

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

на щеках появился румянец и рассыпались очаровательные веснушки. Наконец Триша решила, что пора пригласить кого-то из знакомых теннисисток, чтобы поиграть вместе. Позвонила Т. и К. Они приехали. Триша пыталась казаться веселой и беззаботной, но К., улучив минутку, спросила у нее: «Что происходит?» Триша сказалась нездоровой, однако девушка слишком хорошо ее знала, чтобы поверить в это. Она только покачала головой и, кивнув на Лизу, вопросительно посмотрела на подругу. Триша отвернулась. Господи, у нее что, на лице всё написано? И вообще, что им всем от нее надо! Какое кому дело до нее и ее жизни! Если честно, то Триша уже подумывала о том, чтобы снять для Лизы квартиру, и может быть, устроить ее обучение в Академии Ника Боллетьери, и встречаться с девушкой только на кортах школы. Но она представила, как запричитает Эрни, и оставила эти мысли. К тому же, какой бы черствой сукой ни была Триша, она понимала, что несет ответственность за эту девочку, у которой в Штатах никого, кроме нее, не было, а девочка была еще такой юной и несмышленой… К тому же, скоро турнир, и Триша знала, что Лиза его украсит, что это будет сенсация, поэтому следовало заняться оформлением документов на предоставление гражданства для девочки, а это было очень сложно. Для того, чтобы его получить, нужно было прожить в США не менее пяти лет, и еще примерно год занимало оформление документов. Она позвонила своему адвокату с просьбой собрать необходимые бумаги и добиться приема у губернатора штата. Адвокат пообещал ей, хотя и сказал, что это будет непросто, возможно, понадобится приличная сумма…

– Если нужны будут деньги, нет проблем, но я не думаю, что ей откажут. Я на всех соревнованиях представляю Штаты, и мне неинтересно, чтобы спортсменка, в которую я столько вложила, представляла другое государство. Тем более спортсменка такого уровня. К тому же я могу предоставить все возможные рекомендации, которые позволят сделать для девушки исключение. Прошло еще два месяца. Лизе действительно не отказали в гражданстве, и вот они с Тришей дождались своего звездного часа. Они отправились во французский город Пуатье на знаменитый Вьеннский турнир... Триша видела, что Лиза очень волнуется. Она вспомнила себя и свое первое выступление. Ей тогда был 21 год и она, конечно, тоже нервничала до того, что дрожали коленки. Но едва она вышла на корт, собралась, отлично отыграла и победила.

– Успокойся, девочка, ты лучше всех, у тебя всё получится, помни об этом. Они играли в паре, и зал визжал от восторга. Победа. Полная победа. Когда огласили имена победителей, трибуны взревели, Лиза и Триша стояли, взявшись за руки, и смотрели как в их честь, и в честь Соединенных Штатов вверх поплыл звездно-полосатый флаг и заиграл чужой гимн. Триша шепнула Лизе: – Ты молодец, девочка, я горжусь тобой, – в глазах у Триши стояли слезы.

23

Наталия Нарышкина

Лиза тоже плакала… А на другом конце света, в далеком Таллахасси Эрни и Сэм смотрели на них по телевизору, Эрни плакала от счастья, и даже молчаливый Сэм не сдержал слез. Лиза великолепно справилась и стала настоящей сенсацией. Все газеты только и писали о воспитаннице Триши Уайтли и восходящей, а точнее уже взошедшей новой и яркой звезде тенниса. Репортеры не давали ей прохода, но Триша видела, что девчонка очень устала, и ей мешало их навязчивое внимание, и еще узнавание на улицах. Поэтому Триша, которая вначале подумывала предложить девушке еще несколько дней провести во Франции – стране, которую очень любила, и куда часто приезжала отдохнуть на Лазурном берегу – не стала этого делать. Как только турнир закончился, они улетели домой. Едва такси остановилось у ворот поместья Уайтли, навстречу им выплыла Эрни и бросилась к Лизе.

– Моя девочка, моя умница, – Эрни обнимала Лизу, которая едва стояла на ногах от усталости и пережитых волнений. – Замучили мою лапушку. Извели вконец. Сейчас, моя хорошая, твоя Эрни тебя покормит, сейчас мою деточку уложит спать. Маленькая моя.... Да уж… Тришу так никогда не встречали. Радовались ее победам, любили, но та-а-ак... «А ведь как, должно быть, много я потеряла, отталкивая от себя тех, кто меня любит», – вдруг с горечью подумала Триша. Следующим вечером перед сном Лиза зашла к Трише. Та только что разговаривала с адвокатом Райтон и была зла, как собака.

– Мисс Уайтли, теперь, когда я сделала всё, что Вы от меня хотели, нельзя ли мне на некоторое время уехать?

– Куда это ты собралась? – рявкнула Мортиция.

– Я бы хотела поехать в Петербург, повидаться с друзьями.

– Нет, – отрезала Уайтли. – Если ты хочешь немного отдохнуть, мы могли бы поехать куда-нибудь вдвоем, скажем в Альпы.

– Я не хочу в Альпы. Я хочу в Петербург.

– А я хочу, чтобы ты заткнулась и сейчас же отправлялась спать. Я устала и хочу побыть одна, – оборвала девочку Триша. Девочка, чуть не плача, послушно пошла к себе. Тоже мне «Хочу!», да мало ли кто чего хочет, нужно делать не то, что хочешь, а то, что нужно, злилась про себя Триша. Ранним утром ее разбудил истошный крик Эрни.

– Мисс Триша, Мисс Триша!

– Эрни, что случилось? Почему ты так кричишь?

– Лиза исчезла.

– Успокойся, объясни толком, что значит исчезла?

– Ее нигде нет, Сэм обошел все уголки. И в доме ее нет. И вот записка… Пробежав глазами листок бумаги, Мортиша уже набирала номер. Она звонила своему старому знакомому, раньше он служил в полиции, теперь занимался частным сыском.

24

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

– Алекс, привет, разбудила? Прости. Очень срочно. У меня пропала девочка. Какая девочка! Лиза! Да, моя воспитанница! Она сбежала, думаю, она собралась в Петербург, да нет же! В Россию! Я тебя очень прошу, найди ее... Если так, снять с рейса. Сюда немедленно! Дрянь! … Да это я не тебе! Поторопись, Алекс, прошу тебя! – Триша швырнула трубку. Рядом рыдала Эрни. – Заткнись, без тебя тошно. Ожидание было мучительным, но через пару часов средних лет американец в светлом пиджаке и джинсах привез девочку. Эрни бросилась к ней с объятиями.

– Деточка, ну куда же ты пропала, как ты не побоялась куда-то уехать… да еще одна, и ничего не сказала… Мы так испугались, – всхлипывала старуха. Лиза стояла молча, опустив глаза в пол.

– Эрни, оставь нас.

– Только не ругайте мою девочку, мисс, прошу Вас. Не ругайте, мисс, Вы лучше на меня кричите, это ведь я недоглядела, старая уж совсем стала, о мисс, прошу Вас.

– Эрни… – прошипела Триша. Эрни, утирая слезы подолом, ушла. Триша подошла к Лизе и наотмашь ударила ее по лицу.

– Это плата за то, что я для тебя сделала? Я, очевидно, переборщила с твоей самостоятельностью. Хочешь уехать, убирайся. Но имей в виду, сюда ты больше не вернешься и про теннис забудь. Клянусь, я сделаю всё, чтобы ты стала персоной нон грата на любом турнире. Ну, что стоишь, иди, но хорошо подумай перед этим. Катись, я тебя не держу. Убирайся ко всем чертям! – Триша отвернулась от нее. Голос ее срывался. Она чуть не плакала. «Тише ты, железная лапа». Потом что-то словно сдавило ей сердце, она тихо проговорила: – Прости меня. Я часто говорила с тобой жестче, чем это, может, было необходимо, но я никогда не позволяла себе кричать на тебя, а тем более поднимать на тебя руку. Ну, прости. Пойми, я просто очень испугалась. Если действительно хочешь уйти, забирай призовые, что ты заработала, я видела, что ты взяла совсем немного, а ведь они все по праву твои, и уезжай. Но мне будет очень больно. И Эрни, и Сэму… и Перси будет скучать по тебе… Ты стала нам всем очень дорогим человеком, и я совершенно не представляю, как мы жили бы без тебя. Но если тебе здесь с нами так плохо… – Триша замолчала. – Я хотела бы, чтобы ты осталась, впереди много работы. Летом нас ждет Уимблдон, ты же не забыла об этом, правда? Ну, что же ты молчишь, может пусть… Эрни разберет твою сумку? – виновато улыбаясь, спросила Триша.

– Мисс Уайтли, но ведь я бы вернулась. Мне просто стало очень одиноко. У меня сегодня день рождения… простите, – и, алея Тришиной пятерней на щеке, собралась уже было уходить.

– Постой, – Триша взяла ее за руку, – пойдем со мной… Они на цыпочках спустились вниз, Триша прижала палец к губам и чуть приоткрыла дверь кухни. Эрни, всё еще всхлипывая, сосредоточенно встав25

Наталия Нарышкина

ляла 19-ю розовую свечу в огромный белоснежный торт, потом они снова поднялись наверх.

– Я тоже помню, что у тебя сегодня день рождения… Посмотри, что я для тебя приготовила… Триша достала свой подарок. Это был роскошный «Йонекс» – самая последняя разработка, изготовленный японской фирмой специально по заказу Уайтли.

– Будь счастлива, милая, – и Триша поцеловала девушку в лоб. Девчонка застыла от восхищения, прижимая ракетку к груди обеими руками. Вечером они собрались в столовой, Эрни внесла свой чудо-торт, а Сэм (ой, пройдоха Сэм! так вот куда ты ездил на днях, – похвалила мужа Эрни) подарил Лизе горшок с красной геранью, точь-в-точь такой, что осталась на окне в Петербурге. Триша сидела за большим столом, вместе с Лизой и стариками, и ее не покидало ощущение того, что все они и есть ее семья, и ей было так спокойно, уютно и тепло, и она была счастлива, как была, разве что когда-то очень-очень давно, в детстве, когда были еще живы ее родители, и каждый день казался не таким, как вчера, и впереди столько было надежд и света… А на следующий день снова всё завертелось с отлаженностью хорошего механизма. И вновь наступило утро и вновь они бежали, купались, загорали, играли, к ним приезжали друзья Триши, ставшие теперь уже и друзьями Лизы, они веселились, болтали и гоняли на Land Rover по берегу океана. И всё встало на свои места. Обрело свою сущность и значимость. Лиза снова была веселой и казалась счастливой, она старательно училась, и Мортиция каждый день оставалась довольна своей воспитанницей и ее успехами. Но однажды Триша получила письмо от старой знакомой – Сондры Войтович, которая писала, что скоро будет в США и хотела бы навестить Уайтли. Когда-то Сондра тоже играла в теннис и подавала большие надежды, но женское ее начало взяло верх, и она вышла замуж за пожилого обеспеченного серба. Тот, не выдержав буйного темперамента Сондры, вскоре отошел в мир иной прямо на любовном ложе, оставив Сондре сына Микая и приличные деньги. Однако Сондра недолго горевала и вскоре сменила траур на свадебный наряд, сочетавшись браком с каким-то бизнесменом из Германии. Новый супруг Сондры оказался сексуальным извращенцем и еще более похотливой особью, чем ее первый муж. И во время какой-то садомазооргии со своей любовницей преставился, опять-таки оставив Сондре свой бизнес. Сондра бизнес продала, деньги удачно вложила в какие-то акции и наслаждалась жизнью. Замуж она больше не стремилась, но партнеров меняла одного за другим, заводя многочисленные любовные интрижки.

26

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

Ее сын Микай учился в университете, в свободное от учебы время пропадал где-нибудь в амазонских джунглях или на Богом забытых островах, или еще каком краю земли, изучая энтомологических особей с непроизносимыми латинскими именами. И возвращаясь домой, обязательно привозил с собой коробки с копошащимися тварями, чем невероятно раздражал Сондру. Но они находили общий язык, потому что отпрыск не интересовался ни похождениями мамочки, о которых часто и много писали газетчики, ни тем куда и как она расходовала наследство отца Микая, а стало быть, и деньги Микая тоже. Мортиция не любила, когда кто-то нарушал покой и уединение ее дома, но воспоминания о Сондре заставили ее улыбнуться. И вот через несколько дней Сондра и ее долговязый отпрыск появились на пороге поместья Уайтли. Сондра сразу начала болтать без умолку, а ее неприкаянный сын молчал, постоянно и мучительно о чем-то думая. И очнулся лишь тогда, когда Эрни позвала всех обедать и в столовую впорхнула румяная, разгоряченная солнцем Лиза. Он ошарашено поднял на нее глаза, его мозг вновь напряженно заработал, и его вдруг осенило, что кроме шестиногих тварей в природе существуют и другие виды живой материи. Он молчал и не сводил глаз с щебечущей Лизы. Девушка в два счета ухитрилась свести с ума этого долговязого молчуна, и с того дня он таскался за ней следом всюду, куда бы она ни отправлялась. Даже когда девочка работала на корте, он молча бродил рядом и подавал Лизе мячи, чем невероятно раздражал Тришу. Сондра же в это время спала, либо загорала, либо болтала по телефону со своим бой-френдом. Лиза уговорила Тришу отпустить их на побережье, и она скрепя сердце, согласилась. Триша наблюдала за девочкой: Господи, а ведь похоже она была счастлива рядом с этим угрюмым парнем, – и нехорошие предчувствия терзали ей сердце. Прошло две недели. Однажды вечером Триша и Сондра сидели в гостиной, и Сондра, делая страшные глаза и время от времени переходя на зловещий шепот, рассказывала ей о последнем разговоре со своим любовником. Она преподносила всё со всеми подробностями, но Триша, не слушала ее, она думала, чем занята Лиза и где она сейчас. И опять на душе становилось неспокойно. Вдруг за дверями что-то загремело, ребята пришли с прогулки и снимали ролики, потом послышался счастливый смех Лизы, затем они вошли в гостиную, держась за руки.

– Мам, мисс Уайтли, мы с Лизой решили пожениться. Сондра, от неожиданности открыв рот, уставилась на сына. Мортиция Уайтли, едва сдерживая негодование, тихо, но отчетливо спросила, в упор глядя на девочку: – А Лиза согласна?

27

Наталия Нарышкина

– Она согласна.

– Лиза? Ты не ответила, – вопросительно посмотрела на нее Триша.

– Я согласна, мисс.

– Микай, а тебе известно, что Лиза несовершеннолетняя, и ваш брак не будет действительным.

– Лиза может поехать со мной в Сербию, а там совершеннолетие наступает с 18 лет.

– И на что же вы собираетесь жить, ведь я слышала, ты еще учишься?

– Но Лиза уже зарабатывает, пока я учусь, мы могли бы жить на ее деньги, – с простодушием идиота ответил Микай. Мортицию аж подбросило: кретин! Ну уж, этому не бывать. Не видать тебе моей девочки, Микай Войтович.

– Лиза, – жестко сказала Триша, – отправляйся к себе. Мне нужно поговорить с тобой.

– Но мисс…

– Немедленно. Триша, оставив Сондру и ее отпрыска, метнулась за ней.

– Мне помнится, что полтора года назад ты говорила, что замуж нужно выходить тогда, когда выучишься чему-то. Что-то изменилось, а, Лиза?

– Разве я не выучилась, мисс? Я даже заработала свои первые деньги. Разве это не так? Триша аж задохнулась от негодования.

– Это ты заработала? Нет, и ты, конечно, тоже. Но, надеюсь, ты понимаешь, кто сделал из тебя мирового чемпиона, каким ты сейчас являешься? Святая простота! Маленькая нахалка! К тому же я еще не сказала тебе: «Всё Лиза, как дальше, даже я не знаю, не умею». Только тогда, когда я это скажу, только в тот миг ты станешь совершенством, а пока, будь добра, работать, оттачивая каждую подачу, каждый бросок, любую мелочь. И вспомни о том, что теперь ты несовершеннолетняя гражданка Америки, и значит, я буду решать, что тебе полезно, а что нет. Неужели тебе нравится этот прыщавый недоумок?!

– А, по-моему, он милый и симпатичный, – девочка вспыхнула. Триша пристально посмотрела на нее…

– Я очень надеюсь, что ты не наделала глупостей, – сделав внушительную паузу, сказала Уайтли и резко вышла из комнаты.

– Сондра, где твой сын?

– Он ушел к себе, читает, кажется. А что?

– Сондра, я думаю, что твой бой-френд уже потерял тебя, и пока он не нашел тебе замену... Я хочу, чтобы ты завтра же уехала и прихватила с собой своего недоумка. Я не хочу его видеть рядом со своей воспитанницей. Этого замужества не будет, не надейся.

– Твоей воспитанницей? Твоей? Может, ты так взбесилась, потому что сама положила на нее глаз?

– Сондра! Опомнись, она мне в дочери годится.

28

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

Она приблизилась к Сондре настолько, насколько было возможно, и прошипела: – Если ты своим липким языком посмеешь где-нибудь озвучить эту гадость, пеняй на себя Сондра Войтович.

– Успокойся, Триша, – заблеяла Сондра. Она очень хорошо знала буйный нрав своей подруги. – Я уеду. Вот, как ты обращаешься со старыми друзьями из-за какой-то беспризорной сопливой девчонки.

– Уедешь до завтрака, Сондра. До завтрака, – отчеканила она. Она ушла к себе. Не спала, прислушиваясь к тишине за дверью. Так и лежала до утра, пока не услышала звук отъезжающего такси, увозящего Сондру и ее сына. Встала, побродила по комнате, спустилась вниз. На кухне хлопотала Эрни. Увидев Тришу, она спросила: – Господи, мисс, что случилось, на Вас лица нет. Задыхаясь от негодования, она рассказала о том, что произошло.

– А может, пусть бы, мисс, – осторожно спросила Эрни, – если он ей нравится, может у них были бы дети… такие золотые ангелочки, как наша девочка… Триша метнула гневный взгляд на Эрни, и старая кухарка замолчала.

– Эрни, ты в своем уме! Какие дети! Она спортсменка, а спорт и дети несовместимы. Ради чего тогда было всё это начинать.

– Мисс, – Эрни погладила Тришу по голове. – Вы уверены, что дело только в спорте.

– А в чем еще?

– По-моему, Вы должны спросить об этом себя. Я, конечно, старая, но еще не слепая… Триша обхватила голову и разрыдалась, она понимала, что уже давно всем сердцем, всей душой любит эту девочку, и желает ее, как можно только чего-то желать. И боится своих чувств, как только можно чего-то бояться. В этот день она села в машину и уехала. Пропадала где-то несколько недель. Потом вернулась, молчаливая и задумчивая. Она даже забросила теннис, утром садилась в свой Subaru и уезжала к океану, целые дни проводя в одиночестве. Лиза спрашивала Эрни о ней, однако кухарка отводила взгляд и всегда пыталась уйти от ответа. Говорила, что Триша, наверное, устала, и такое с ней случается. Но однажды вечером Уайтли бросила Лизе: – Завтра работаем, – и больше ничего не сказав, отведя взгляд, ушла к себе. И утром всё опять началось сначала. Так прошло больше месяца. Однажды на корте она заметила, что Лиза вялая и рассеянная, Триша спросила девушку: – Что-то ты не нравишься мне сегодня. Ты что, не выспалась?

29

Наталия Нарышкина

– Нет, просто голова немного кружится.

– Ладно, давай, отбивай. Лиза попыталась отбить летящий в нее мяч, но вдруг потеряла равновесие и упала.

– Да что с тобой такое! – раздраженно спросила Триша.

– Не знаю… – вдруг Лизу стошнило.

– Поднимайся. Едем к доктору. Я хочу, чтобы он тебя осмотрел.

– Нет, пожалуйста, не надо. Всё в порядке. Я сейчас встану.

– Лиза, делай, наконец, что тебе говорят. Доктор вышел из кабинета и, вытирая руки, улыбаясь, сказал: – Ничего страшного мисс, девушка будет мамой. Это случается в ее возрасте и тем более с такими симпатичными девушками, как она.

– Ничего страшного? – у Триши округлились глаза. Она просто задохнулась от негодования. Да как она посмела! Казалось, что Триша могла убить сейчас и доктора, и девчонку, и кого-нибудь еще в придачу. Лиза вышла из кабинета, пряча глаза. Триша больно сжала ее локоть.

– Иди в машину. Немедленно. Дома поговорим, – рявкнула она. До дома ехали молча. Всю дорогу Тришу просто трясло от злости. Когда подошли к дверям, она за шиворот втолкнула девушку в дом.

– Ты спала с ним? Шлюха, – она ударила девушку по лицу.

– Этого ребенка не будет, – орала Уайтли.

– Мисс, пусть он останется.

– Нет, и это не обсуждается! Не прекословь мне! Не смей со мной спорить, дрянь! Ну, какая же дрянь! Идиотка! Как ты могла! У тебя будут еще дети, но не сейчас, а когда придет время! И от достойного человека, а не от этого придурка! И клянусь тебе, ты знаешь, что у меня нет наследников, я напишу завещание на тебя и твоего ребенка. Всё! Убирайся к себе! Видеть тебя больше не могу. В общем, завтра я отвезу тебя в клинику. Девочка не посмела ослушаться, но после этого Лизу точно подменили. Она оставалась всё той же Лизой, однако свет погас в ее глазах. Тренировки проходили всё хуже. «Соберись», – орала Уайтли. Но девочка, будто не слышала. Перестала есть. Эрни всё время плакала и разговаривала с Тришей только «Да, мисс», или «Нет, мисс». Вечерами она заходила к Лизе, та молча клала ей голову на колени, и негритянка пела ей свои колыбельные, гладя по волосам огрубевшими от работы ладонями. Трише тоже всё было противно. Однажды она не выдержала, вошла к девушке и сказала: – Ну, прости меня, девочка. Лиза ничего не ответила, только отвернулась к стенке. Триша помолчала, не зная как дальше продолжить разговор, ее сердце рвалось от любви и боли.

– Я виновата, но я сделала всё это… потому что…

– Почему, – тихо спросила Лиза.

– Потому что очень давно люблю тебя… Поэтому, наверное, так часто обижала тебя. Я просто не хотела тебя ни с кем делить. Но я боялась сделать 30

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

тебе плохо, сломать тебе жизнь, как сломала ее себе, однажды полюбив женщину. Я много старше тебя, по сути, я в матери тебе гожусь, и поэтому я должна заботиться о тебе. Но очевидно, это сильнее меня.

– Я думала, что Вы никогда не признаетесь в этом…

– Маленькая моя… так ты давно всё знала… понимала, видела и ничем не выдала себя, не задала ни одного вопроса. Триша обняла девочку. Вытирала ей слезы, целовала мокрое лицо... Губы Триши нашли губы Лизы, и она прильнула к ним, соленым от слез, вложив в поцелуй всю нежность, на которую было способно ее очерствевшее, но еще живое сердце. Руки Триши заскользили по плечам, неразвитой груди девочки, она шептала ей что-то на странном языке, на самом родном и важном, девочка не понимала ни единого слова, но она знала всё то, о чем ей говорила эта взрослая, потрясающе красивая и сильная женщина. Вдруг дыхание Триши стало таким быстрым, как во время бега, она обняла девочку так сильно, что та не могла уже дышать и…

– Девочка моя, – простонала Триша… И в этом выдохе, смешанным со стоном, было отчаяние, мучительное ожидание, полтора года сомнений и терзаний, и в нем была Любовь, сокрушающая все преграды, несущаяся к берегу словно цунами… и ее уже не остановить, потому что такой силы в природе нет. В тот день они только вошли в океан любви, едва намочив ступни. Потом они стали постигать эту стихию с одержимостью такой же, с какой они постигали стихию спорта, ну и жизни конечно… Потом они снова любили друг друга неистово и нежно… Проснувшись ночью, Триша боялась открыть глаза и увидеть, что Лизы рядом нет, и это был лишь чудесный сон. Но девочка спала рядом, и Триша с нежностью смотрела на ее профиль, очерченный лунным светом и не могла налюбоваться… А потом она будила Лизу долгим поцелуем, и они снова терялись во времени, которое останавливалось, потому что уступало место вечной женственности… Утром, взявшись за руки, они убежали к океану, оставив смятые и влажные от любви простыни. И там снова и снова любили друг друга почти до помешательства. Триша слизывала с тела Лизы соль и песчинки, и лишь к вечеру они, совсем обессиленные и выпитые друг другом, возвращались домой. Они не могли набыться, надышаться друг другом… Эрни только качала головой, глядя на них, и долго не могла заснуть ночами, ворочалась, вздыхала и будила Сэма. Однажды, пока Лиза спала, Триша уехала, а вернулась только к обеду.

– Я хочу сделать тебе подарок. Пойдем. Они отправились к конюшне, которая давно пустовала. Там стоял белоснежный фантастически красивый жеребец с карими глазами.

31

Наталия Нарышкина

– Тебе нравится? Он твой. Восторг Лизы даже лошадь заставил оторопеть, когда она с визгом бросилась обнимать животное. Потом Тришу, потом опять лошадь, потом… потом… потом… Потом Триша учила ее ездить верхом. Немного погодя, когда первые страсти улеглись, они снова начали тренировки. Раньше, когда Триша влюблялась, она всегда показывала не лучшие свои результаты, неосознанно живя жизнью своих подруг. Теперь у них было одно общее дело, и они тренировались, как одержимые. Через пару месяцев Уимблдон, и Триша ни на секунду не сомневалась в их победе. Однажды Триша спросила: – Ты всё еще хочешь поехать в Санкт-Петербург?

– Вместе?

– Ну конечно, девочка моя. В тот же день они взяли билеты, решив провести в Петербурге неделю. Прилетев, устроились в маленькой уютной гостинице. Похоже, город был рад приезду девочки – стояла чудесная погода, которая для Петербурга редкость: белые ночи были сухими, а днем светило и грело солнце. Они с наслаждением гуляли по Петербургу, накупили кучу сувениров, веселились, перекусывали в кафешках, катались на трамвайчике по каналам, ездили и в Петергоф смотреть фонтаны, и в Павловск, и на залив… Навестили ТетьДусю, принесли ей кучу разных американских подарков. Ездили на Смоленское кладбище на могилу Лизиной мамы. ТетьДуся не обманула, могила была ухожена и на ней лежали свежие живые цветы. Повидались даже с Бобом, который откуда-то пронюхал, что они в Питере и позвонил ей. Боб изображал радость, но что-то зловещее было в его лице. Он понимал, что продешевил, ужасно продешевил. Триша нутром почувствовала что-то страшное и подумала, зря они приехали сюда. Ей вдруг до тоски, до боли захотелось домой. Какой-то незримый страх холодной змеей свернулся там, где была ее душа. И когда ночью она вглядывалась в счастливые черты спящей девочки, этот страх выползал наружу и обвивал ей горло, и становилось до тошноты невыносимо дышать. И вот однажды утром, когда до отъезда оставалась пара дней, Лиза решила еще раз навестить могилу матери. Триша спала, и девочка не стала будить ее, написала записку и поехала на кладбище. Оттуда она не вернулась… Телефон Лизы не отвечал, и Триша, немного подождав, позвонила в милицию и в консульство. Она металась, как раненая тигрица, у которой отняли ее новорожденное дитя, ни на секунду не расставалась с телефоном, но тот молчал, и эта тишина становилась мучительной и невыносимой. Она плакала и просила Бога вернуть ей ее девочку, ее счастье, ее жизнь… Господи, пусть позвонят, молила она, попросят выкуп. В надежде, что девочку похитили из-за денег, она отдаст деньги, сама привезет и попросит взять, только отдайте живой и невредимой. Дни тянулись мучительно, она 32

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

боялась куда-то отойти из номера, боялась, что выйдет, хоть перекусить, а в это время Лиза найдется. Она каждый день звонила полковнику милиции, который вел поиски девушки. Ее искали, очень искали… прошло несколько дней… и еще несколько… и еще… И вдруг среди ночи зазвонил телефон…

– Мы ее нашли, – сухо проговорил усталый голос… – Отвезли в больницу. Она перекачана наркотиками.

– Где она?

– Она в военно-медицинской академии.

– Девочка моя, – простонала Триша. На дворе ночь, ни души, ни одной машины. Господи, прошу тебя, скорее такси… скорее, пожалуйста. Наконец, проезжавшая мимо, невесть откуда взявшаяся машина остановилась. Она взлетела по ступеням на четвертый этаж, навстречу ей из палаты вышел доктор.

– Доктор…, – прошептала Триша, глядя на него умоляющими глазами.

– У нее отказали почки, и умирает печень. Это конец.

– Нет, доктор, Вы не понимаете, она не может вот так просто, она сильная, она должна жить… Я заплачу любые деньги, ну можно же что-то сделать. Ну, сделайте же что-нибудь, – в отчаянии простонала она, сползая по стене.

– Я сожалею, – сказал доктор и, отвернувшись от нее, пошел по коридору. Она вошла в палату, остановилась в дверях.

– Триша, – девочка попыталась улыбнуться, – я умираю … не плачь.

– Нет, моя радость, ты будешь жить, мы еще не сыграли наш главный турнир, помни об этом, обо мне и старайся, живи… Ну давай же, помнишь, «соберись, не расслабляйся, работай», живи, – Триша попыталась улыбнуться… Сквозь слезы она ничего не видела… Этот синий, больничный свет, всё кружилось и плыло перед глазами… И родные милые черты девочки медленно уплывали от нее вместе с тем, как уходила из нее жизнь… Как солнечный луч просияла… Так ненадолго… согрела ее, согрела Эрни и Сэма.

– Кто это сделал, сокровище мое? Я их из-под земли достану, клянусь тебе.

– Я вышла из кладбищенских ворот, и двое затащили меня в машину. Я их не знаю… Не плачь, не надо, поцелуй меня. Триша наклонилась. Их губы сомкнулись, и последний слабенький выдох девочки остался внутри Триши. Она не дышала, боясь расстаться с ним… Всё, Лизы больше нет. И ничего больше нет и никого, Триша даже не понимала, есть ли она, или тоже ушла вслед за Лизой. *** Как позже выяснилось, похищение Лизы было организовано Бобом Левински. Дела его в последнее время шли неважно, и, увидев Лизу и Тришу, таких счастливых и беззаботных, он стал одержим завистью и злобой… Ему стоило попросить за нее выкуп, и Триша, ни на секунду не 33

Наталия Нарышкина

сомневаясь, отдала бы ему всё свое состояние. Но даже деньги ему были не нужны. Он хотел доказать им, и особенно Трише Уайтли, этой успешной американской богатой суке, доказать, что он тоже может сделать всё, если только захочет. Два бритоголовых молодчика затащили девочку в машину, две недели держали ее на какой-то даче под Сестрорецком, накачивали героином и насиловали, а потом просто выбросили на обочину дороги и уехали. Благодаря связям Боба выпустили под подписку о невыезде, и он сидел дома, дожидаясь завершения следствия и суда. Триша узнала об этом, и однажды в Петербург прилетел никому неизвестный средних лет американец в светлом пиджаке и джинсах. А еще через пару дней, когда американец садился на рейс до Таллахасси, Боба нашли в выгребной яме с пулевым отверстием в голове. Следующим вечером Трише принесли пакет, в котором лежала одна единственная фотография Боба, и голова его была залита кровью. Триша посмотрела на нее и молча бросила в пылающий камин. Она подошла к столу. Там лежала раскрытая тетрадь, исписанная круглым детским почерком. «Вот уже полгода, как я живу в Америке у мисс Уайтли. Я вспоминаю свой дом и друзей, но теперь мне совсем не так страшно, как раньше. Все здесь очень милые, и хотя мисс часто сердится на меня, я знаю, что у нее доброе сердце, просто она очень одинока. Как бы мне хотелось обнять ее, прижать к сердцу, согреть, сказать ей, что я люблю ее больше жизни… больше всех на свете». Эпилог Триша отыграла Кубок Большого шлема, посвятив эту победу Лизе. Стадион взревел от восторга, и в тот момент, когда все мониторы Уимблдона показывали счастливое лицо ее девочки, зал молча встал, отдавая память еще одной маленькой спортсменке, чья жизнь оборвалась так скоро и так страшно. Глядя на плывущее вверх звездно-полосатое полотнище, она рыдала, впервые никого не стесняясь, понимая, что это ее полная победа и полное поражение. «Это твоя победа девочка», – прошептала Триша. Триша больше не играет. Приличное состояние позволяет ей просто жить. Она живет уединенно в своем поместье и каждый день вместе с Персивалем приходит на кладбище Уэствальд к могиле Лизы и приносит белые цветы. Туда же приходят Эрни и Сэм. Они приносят красные. Но они больше не смотрят друг другу в глаза.

34

ПОЛЕТ БАБОЧКИ

35

Наталия Нарышкина

36

И КАЖДЫЙ ВЕЧЕР В ПОЗДНИЙ ЧАС…

Инна Вернер

И каждый вечер в поздний час… многим и многим организаторам лесбийского движения, людям, которые своей работой приближают время нашего равноправия, посвящается

Я бежала, стараясь дышать редко и неглубоко, чтобы не обжечь морозным воздухом легкие. Когда я останавливалась перевести дыхание, я торопливо бросала в рот светло-зеленые виноградины. Так захотелось чегонибудь кисленького, летнего среди зимы. И я радовалась, что хотя бы это маленькое желание осуществить в моих силах. Зимний вечер был черен, как сама ночь, но Москва – бессонный город, сияла огнями. Десятки маленьких квадратных окон домов-гигантов светились мягким золотистым светом, словно пчелиные соты. Красными, белыми, желтыми и синими огоньками помигивали, вздымали радужные фейерверки из снежинок, проносящиеся по широкому шоссе машины. Цепочки фонарей освещали Рижский мост. Как бы ни обстояли дела в моей реальной жизни, один вид Москвы всегда вселял в меня бодрость и оптимизм. Все «наши» ходили в клуб проходными дворами, и потому добирались до него быстро. А я, заблудившись пару раз в этих самых дворах, шла четко по схеме, никуда не сворачивая. Сейчас я спешила не только для того, чтобы можно было лишних десять минут побыть в клубе, сегодня я опаздывала на репетицию. Мы ставили спектакль. Сценарий написала Света. Света и Зара – так представились они мне, когда я два года назад впервые пришла в клуб. «Наших» я мало кого знала по фамилии, фамилий по понятным причинам избегали. К имени (если оно распространенное) добавляли интернетовский ник, или прозвище (во времена социал-демократов оное именовалось «партийной кличкой»). У меня в мобильнике были записаны телефонные номера четырех Кать: Катя-Ливень, Катя-Дельфин, Катя-Павлик и Катя-«свежий мальчик». Низенькую крепко-сбитую розовощекую Катю прозвали «Павликом», потому что она почти каждую свою фразу заканчивала словами «Ну, ясный Павлик». Кличка эта, надо сказать, очень ей шла. Интересно было и происхождение «свежего мальчика». Это было на первом занятии нашей группы психологической поддержки. Когда надо было рассказать что-нибудь веселое о себе, встала высокая, гибкая девушка с мальчишескими замашками и, оглядывая всех озорными серыми глазами, сказала: «Когда моя возлюбленная впервые пригласила меня к себе домой, ее брат спросил: «О, а это еще что за свежий мальчик?» Зара фамилии своей не скрывала, хотя имя у нее было редкое, и ее трудно было с кем-нибудь спутать. Свои письма по e-mail и статьи в журна37

Инна Вернер

ле она подписывала «Зара Мугуева». Зара приехала в Москву учиться из Моздока, окончила университет и осталась жить в столице. По телосложению она была вся какая-то угловатая: плоская грудь, квадратные плечи, прямые без плавной закругленности бедра. Из-под черной прямоугольной рамки очков глаза ее смотрели одновременно философски и критически. Рациональность и еще раз рациональность. Ноль эмоций. Зара была великолепным организатором. Начала она свою деятельность с создания сайта и виртуальных знакомств. Она отыскала в нашей среде девчонок, которые смогли самостоятельно и плодотворно работать в тех направлениях, в которых они были наиболее талантливы. Ольга выпускала великолепный содержательный литературно-публицистический журнал. Тираж был небольшой, но журнал зачитывали до дыр. Оксана организовывала концерты и слеты авторской песни. Помещение для клуба нашла Галина. Галина была, вообще, «человек-оркестр». Она писала стихи и статьи для Ольгиного журнала. Была автором и исполнителем многих песен. Сменила в жизни немало специальностей и поездила по стране. Одно время даже плавала на морском рыболовном траулере. В память о тех временах у нее осталась любовь к морской амуниции, морским словечкам типа: «полундра», «рында», «склянки» и поговорка «плавали – знаем». Еще Галина была необыкновенно пробивной. Видимо навыки, приобретенные в бытность комендантом общежития, а потом и замом директора по хозяйственной части целого научно-исследовательского института, давали о себе знать. Она нашла помещение для нашего клуба. Впрочем, помещение – это было сильно сказано. Три запущенные комнаты в подвале ее бывшего института. Когда-то здесь содержали подопытных животных. Но, когда в стране стало туго и на животных перестали отпускать деньги, биологов вынудили ограничить свои занятия исключительно теорией. Бывший же «крольчатник» (те самые несколько комнат в подвале) сдали в аренду каратистам. Запах животных постепенно выветрился, зато поселился запах пота, так как деятельный руководитель секции набивал комнаты людьми «под завязку». Галина тогда еще работала в институте и пообещала этому руководителю сделать ремонт в упомянутых помещениях. За что он и уступал их на один вечер в неделю. Зара держала руку «на пульсе» и успевала везде. Если какое то направление (исключая Ольгин журнал, который всегда был на высоте) захиревало, Зара умела внести свежую струю. Клуб наш, зашифрованный от «вражеских» глаз названием «Клуб по интересам» был клубом лесбийским. Сюда приходили женщины, которым было неуютно в мире, «заточенном» (как сейчас модно говорить) под жесткий гетеросексизм. И, наверное, этот клуб, дающий возможность живого непосредственного общения, а не слепого интернетовского, приносил людям наибольшую пользу. Здесь можно было встретить любовь, здесь можно было обрести друзей. Здесь можно было интересно провести время. И, наконец, здесь была редкая возможность побыть истинным собой, без «замалчиваний» и «прикрытий», на которые неизбежно обрекал гетеросек38

И КАЖДЫЙ ВЕЧЕР В ПОЗДНИЙ ЧАС…

суальный мир. Когда я приходила в клуб, я ощущала настолько неповторимую атмосферу «своих» людей, что меня охватывало тепло, как иногда охватывает с мороза. Заре повезло еще до всего этого. Как мы шутили между собой «до нашей эры». Она сумела найти свою любовь во «внешнем» мире. Вернее, ей посчастливилось встретить свою любовь. Она пришла на работу по специальности – инженером-программистом. Ее быстро повысили в должности. Через год она уже была начальником отдела. Бывая по делу у вышестоящего начальства, Зара обратила внимание на его секретаря: русую миловидную девушку. Девушка была замужем. И как уж произошло такое чудо, что мужа она оставила, и перешла жить к Заре непонятно. Мне – непонятно, до сих пор непонятно, как и почему классическая, настоящая, стопроцентная женщина предпочла мужчине мужественную женщину. Они решили, что не имеют право на свое «индивидуальное» счастье. Или, точнее, что их «индивидуальное» счастье обязывает их ко многому, к тому, чтобы помогать другим людям. Они вместе так решили. Поставить спектакль – это была идея Светы. Так уж получилось, что в группе психологической поддержки клуба остались только интересующиеся психологией, другие предпочитали «получать поддержку», собираясь на ступеньках входа в подвал. Шли туда якобы покурить, но эта «покурительная» зона пространства-времени становилась центром самого живого, искреннего и веселого общения. Чьи-то личные драмы, перемежаясь с шуточками, новостями, уже не казались драмами, вернее, тяжесть их уже не так давила на плечи. У людей были свои маленькие радости, свои маленькие победы в жизни, поэтому нередко под полами куртки прятались пластмассовые стаканчики с шампанским. Галина в заломленной на одно ухо черной морской фуражке, в синем кителе, который нарочито был расстегнут так, чтобы виднелся полосатый треугольник тельняшки, время от времени, как будто нечаянно появлялась на ступеньках и пронзительными масляно-черными глазами недоверчиво оглядывала публику. Сама она, по ее собственным словам, «бросила пить, курить и матом говорить одновременно». Публика демонстративно совала ей в руки безалкогольное пиво и старательно глубоко затягивалась, изображая полное погружение в курительный процесс. Я никогда не курила, но стремилась в клуб по большей части как раз, чтобы потоптаться, кашляя и щурясь, между курильщиками, послушать любопытные истории, сказать какие-нибудь приходящие в голову смешные фразы, а главное, «забить» этим словесным «белым шумом» свое горе, свою безответную влюбленность. Галине наши сборища на ступеньках не нравились, хотя, за руку («с алкоголем») она еще никого ни разу не схватила. Тем не менее, она затевала постоянные ворчливые разговоры о человеческой неблагодарности. Доля справедливости в ее словах была. Клуб стал ее детищем, а она в нем – комендантом, завхозом и политруком одновременно. Она оформляла (и не тяп-ляп, а высокохудожественно) 39

Инна Вернер

стенды, отражающие культурную и «внекультурную» жизнь нашего сообщества. Когда я глядела на эти стенды, оформленные и развешенные, что называется «по принадлежности»: в комнате группы психологической поддержки, в тренировочной комнате, где проходили занятия айкидо и дзюдо – меня охватывало ностальгическое чувство по советской родине, в которой прошли мои детство и юность. Красиво оформленные стенды и стенгазеты были неотъемлемой частью этой самой, навсегда утраченной родины. Не ограничиваясь ворчанием, Галина стала о чем-то шушукаться со Светой, и вместе они придумали спектакль. Первое время, если Света заговаривала со мной, я смущалась. У Светы была пышная прическа, свои русые косы она короной уложила на голове. Глаза серо-голубые пытливые и любопытные. Света носила рубашку в крупную синюю клетку и бежевые вельветовые брюки, но всё у нее было как-то очень по-женски. Рукава аккуратно подвернуты, брюки укорочены и заужены. От нее исходили тепло и женственность. Находясь рядом с ней, я всегда ощущала непреодолимое желание прикоснуться к ней, обнять ее. Вот и сейчас. Она вдохновенно читает свой незамысловатый сценарий. Жестикулирует. Нечаянно задевает меня. И тут же, извиняюще улыбнувшись, поглаживает меня по плечу. Да, мне хотелось бы обнять ее, просто потому что она – женщина. Но влюблена я была вовсе не в нее, а совсем в другую женщину. На беду свою – в натуралку. Сотрудницу представительства, контролирующего работу нашего предприятия. Деловитую, педантичную, организованную. Я даже не знаю, чем она меня «взяла». Разве что один раз подняла голову от документов и глянула мне в самые глаза. И было в этом синем взгляде чтото ласковое, что-то завлекающее. Длилось это всего-то один миг. А, может быть, мне это только показалось. Так или иначе, влюблена я была в нее до самозабвения… Как никогда в жизни. И – безнадежно. Я даже не помышляла объясниться с ней. Был прецедент. В канун Нового года, я попыталась поговорить с ней. Летом, когда я впервые увидела ее, на ней были голубые джинсы, белая рубашка и черный пиджак. А сейчас она была одета строго, но исключительно по-женски: гипюровая белая блузка, черная, расклешенная у колен юбка, остроносые туфли на каблуках. У нее были широкие бедра, от одного вида которых (уж не говоря о грезах на эту тему), у меня перехватывало дыхание. Она была очень сексапильна. Она была ослепительна. Я так и застыла, глядя на нее. Наверное, она что-то почувствовала, потому что, изменив своим правилам, быстро подписала мне всё, почти не глядя. «Наталья Юрьевна, – робко и скомкано сказала я, – поздравляю Вас с Новым годом». «Я Вас тоже поздравляю», – глядя мимо меня, подчеркнуто официально произнесла она. «Я хочу сказать, Вам, – продолжала я, – мне нравится…» Сразу после этих моих слов, она резко повернулась и отошла от меня. Окончание фразы: «…как Вы работаете» – повисло в воздухе. Вокруг сновали, подходили и уходили люди. Чужие и равнодушные. Я быстро вышла из комнаты. Горечь и радость мешались в моей душе. Радость оттого, 40

И КАЖДЫЙ ВЕЧЕР В ПОЗДНИЙ ЧАС…

что я увидела ее, что я несколько минут стояла рядом с ней, горечь оттого, что она своего пренебрежения не скрывала. Еще меня мучила мысль, что встречать Новый год она будет не со мной, а с мужчиной. И он сможет не только вдоволь наговориться с ней, но и больше… И я без всякой ревности подумала: «Какой же счастливый человек, он сможет проявлять свою нежность по отношению к ней. Вечером снимает с нее эту кофточку, утром надевает». Я поняла, что в ту минуту, когда только вошла, когда смотрела на нее, счастье было рядом со мной. Оно прошло так близко от меня, что, кажется, в лицо мне пахнуло ветром. Позже мне всегда хотелось вернуться в тот миг, вернуться и изменить всё. Но нет дороги в прошлое. Ничего нельзя ни изменить, ни отменить в уже совершившемся прошлом. А я всё не хотела смиряться с реальностью, всё тщетно искала дорогу назад, в тот миг. В такие минуты на память мне всегда приходили строки из повести Стругацких: «С тех пор всё тянутся передо мной кривые, глухие окольные тропы…» Начиная с вечера того памятного дня, я ездила в клуб постоянно, не пропуская ни одного раза. Мои личные переживания не были болью. Точнее сказать, эта была не совсем обычная боль. Ощущение было такое, словно я – второй Муций Сцевола, только в огне тлеет не рука, а всё мое тело, вся душа. «И я, как пожаром, тобой окружен…». В те дни я понимала, что слова эти – не метафора. И еще у меня было ощущение, что мне не хватает воздуха, вернее, ее любви мне не хватало, как воздуха, ее слов, ее голоса, разговора с ней, мне не хватало, как воздуха. Поэтому не были метафорой и стихи Сергея Чекмарева: «И каждый вечер в поздний час любовь приходит, как удушье…». Перенести эти «муки удушья» можно было, только ежеминутно заставляя себя вовлекаться в расчеты и формулы на работе, в дела клуба и интересы людей, приходящих в клуб, по вечерам. Однажды, поздним вечером, возвращаясь из клуба, я купила (в подарок племяннику) игрушечный броневичок. В своей одинокой квартире, я опустила броневичок на пол, вставила батарейку. Из машинки начали выскакивать солдатики с криком «Fire, fire!». «Файер!», – вслед за солдатиками кричала я, чтобы только заглушить свою боль. А Света между тем продолжала читать сценарий. Я обвела глазами комнату. Она была маленькой, никак не больше десяти квадратных метров. Стены были в сырых желтоватых потеках. Рядом с поблекшими плакатами с изображением звезд каратэ Брюса Ли и Чака Нориса висели белоснежные листы ватмана с цветными фотографиями, отражающими отдых нашего сообщества летом на Селигере. Каждая фотография была обведена рамочкой, закрашенной алой гуашью, надписи были выполнены черной тушью на оранжевом фоне. Даже не захочешь, так глаза сами тянутся к этому празднику ярких красок. Особенно впечатляли фотографии «морского боя». На сколоченном из бревен и досок плотике, широко расставив ноги, стояла Галина. На ней был причудливый купальник (и где она только его достала). Подобный я видела в кино, на актере Александре Калягине в фильме «Здравствуйте, я ваша тетя». Купальник представлял собой поло41

Инна Вернер

сатый комбинезончик из маечки и панталон до колен. На голову Галина водрузила неизменную фуражку. Только лакированный ремешок был пропущен под подбородком. Шторма вроде бы не наблюдалась, и зачем было укреплять фуражку непонятно. Торс Галины крест-накрест (топорщась на могучих грудях) пересекали две портупеи. Соответственно, на одном боку у нее висел футляр с морским биноклем, на другом – футляр с видеокамерой. В руке Галина держала боцманскую дудку. По лицу ее было понятно, что в данный момент она не знает, что лучше пустить в ход: дудку или ненормативную лексику. Слева и справа от нее располагались две «флотилии». И та, и другая представляли собой десяток плотов из надувных матрацев, связанных между собой. Одна флотилия была составлена из матрацев самого разного цвета: красных, оранжевых, желтых, голубых, синих, фиолетовых. И флаг на «головном судне» был в тон матрацам – радужный, его древко венчал выкрашенный в «серебрянку» треугольник. Матрацы «неприятельского флота» были черно-белые, их флаг представлял собою лист ватмана, выкрашенный в черный цвет, на котором контрастно, словно прорезанные, белели буквы ГЕТЕРОСЕКСИЗМ. На фотографиях были засняты почти все «наши» и «неприятельские» экипажи. Экипировка была разнообразной: наклеенные и нарисованные усы, бородки, шпаги, даже «русалочьи хвосты». Надо полагать, что «кавалеры со шпагой» – это были бучи, а русалки, конечно же, фэм, или (как называют их несознательные лгбт-шники) «клавы». Видимо задача сражения состояла в том, чтобы «спешить» (в данной ситуации, сбросить в воду) неприятеля. И «радужные» эту задачу выполнили. Все «черно-белые» барахтались в воде. Плоты же их, более не удерживаемые друг подле друга, так как «радужные руки» перерезали им веревки, «разбрелись» по всему озеру. Под листами ватмана на диванчике расположилась Фатима. Впритирку к ней сидели еще три девушки. Они слушали сценарий, а Фатима думала о чем-то своем. Ее узкие черные глаза смотрели отрешенно, но были словно живая ртуть, влажны, полны какого-то чувства, сразу и не скажешь, какого: обиды, горечи, недоумения. Она была худощавая, невысокая, черноволосая. Стриглась очень коротко, одевалась во все черное: черная дорогая рубашка, черные джинсы и мужские узконосые черные туфли. С Фатимой мы познакомились в редакции нашего журнала три месяца назад. Редакция журнала размещалась в однокомнатной квартире, которую снимали Ольга и ее девушка. Ольга придумала журнал и была в одном лице его редактором–корректором–верстальщиком. Она назвала журнал «Атлантида». «Мы все, – говорила Ольга, – и есть Атлантида. Вы пройдите по улицам, загляните в глаза женщинам, никаким не мужиковатым, обычным, милым, интеллигентным женщинам. Вы увидите в их глазах выражение, по которому поймете, что они – наши. Только сами этого не знают. На самом деле мы – это целый материк, просто придавленный, притопленный гетеросексизмом. Когда-нибудь наша Атлантида всплывет. И все поразятся ее громаде, ее таинственности, ее красоте». Ольга болела 42

И КАЖДЫЙ ВЕЧЕР В ПОЗДНИЙ ЧАС…

душой за журнал. Ей не изменяло природное чувство гармонии, поэтому в журнале никогда не было текстов или стихов, режущих, как рашпиль, выбивающихся из общей тональности. В тот день я принесла Ольге свои дневниковые записи. Я назвала эти записи «Официальные отношения». Ольга сидела за столом, читала исписанные разнокалиберные листы и смеялась. Ольга была невысокого роста, широкая в бедрах и талии. Ее большие серые глаза были широко расставлены. Когда она радовалась или гневалась, она непроизвольно поднимала верхнюю губу. Ольга была удивительно похожа на девушку, в которую я была влюблена двадцать лет назад, когда еще училась в институте. Даже вот этой приподнятой верхней губой. Мало того, она еще и одевалась точьв-точь как «моя» институтская Наташа: голубая тонкая водолазка, вязаная, бирюзовая, под поясок кофта, юбка в красно-черную клетку. На столе среди разбросанных листов лежало аппетитно надкушенное и забытое яблоко. Рядом с Ольгой сидела черненькая, коротко стриженая девушка с узкими внимательными глазами. По лицу девушки тоже пробегала тень улыбки. «Знакомься, – сказала мне Ольга, – это Фатима. Она будет вести у вас в клубе секцию каратэ. Кстати, работает, как и ты, инженером, только не на «ящике», а в компании "Аэрбас"». Мы с Фатимой обменялись рукопожатиями. Знакомыми показались мне ее черты лица, непреклонный взгляд темных глаз. Словно, мы уже встречались когда-то раньше. Ольга стала читать вслух. Рассказ и вправду был смешной. Сюжет вкратце таков. Создавая первого андроидного робота, конструкторы схватились за голову. Хотя в слове, означавшем классификацию, звучал явно мужской корень «андрос», приделать ему мужские «причиндалы» показалось конструкторам-мужчинам, проектирующим и делающим первую модель, неприличным. Их не останавливало даже то, что, в любом случае, робот будет одет. «И зачем ему штука эта, – дымя сигаретами, ругались мужики в курилке, – один хрен ничего не почувствует, да и с кем ему это чувствовать! Неужели для этого молодца придется создавать Еву, и необыкновенно чувствительные, дорогие нейронно-электронные блоки». В результате по внешнему виду робот был мужчиной, но без каких бы то ни было гениталий. При обучении робот застопорил на понятиях пола. Обучавший его дежурный программист оказался шутником, и адресовал его к Шекспиру. Робот был на редкость усидчив и трудолюбив. Пытаясь постигнуть смысл разницы полов, он перечитал все пьесы Шекспира, но ровным счетом ничего не понял. Чувствуя, что поставленная задача (и неважно, что он сам ее себе поставил) неразрешима, робот впал в паническое состояние и «задымился» первый раз. Пришли кибер-техники, поставили ему свеженькуюновенькую «нервную систему». Однако робот оказался хитрым и настырным. Делая вид, что проблема полов его не интересует, он «перелопатил» медицинские учебники по анатомии, физиологии и даже психоанализ Фрейда. До психоанализа он докопался себе на беду. А ведь всё так хорошо шло. Анатомия с физиологией вроде бы очень ясно и стройно объяснили 43

Инна Вернер

ему и назначение полов, и их разницу. Секс робот понял, как чисто прикладную вещь и на этом понятии не заморачивался. Когда же он погрузился в работу Фрейда «Женственность», он почувствовал первое приближение паники. Спасательным кругом показалось ему слово «теория» в названии следующей книги. Однако «Три очерка по теории сексуальности» его доконали. Робот задымился во второй раз. Когда пришли кибер-техники, голова андроида была повернута на 180 градусов, дымилась, а он хорошим поставленным баритоном выговаривал: «Не понимаю, что есть мужчина, что есть женщина, что есть извращение или всё это – извращение». Далее истории с несчастным роботом происходили самые невероятные. На следующих стадиях он потребовал четкого отнесения его самого к одному из полов. Сделали мужчиной, не понравилось – задымился. Сделали женщиной, не понравилось – задымился. Совсем замордованный бесконечными переделками, вследствие своих собственных комплексов (что стало очень лакомым куском для кибернетики – комплексы у робота, Юнг «отдыхает») андроид, наконец, решил вернуться к исходному состоянию – внешне мужской, безгенитальный вариант. Тут-то и подстерегала его последняя Харибда. Всё тот же озорник-программист, который вначале обучения отослал его к Шекспиру, рассказал приходящей уборщице, молоденькой красавице, провалившейся в этом году в театральный институт, невероятную историю о том, что молодого талантливого актера попросили сыграть роль робота в исследовательском институте кибернетики и робототехники. И как он бедняга мучается, чтобы не выйти из образа. Ибо сыграть человекоподобного робота, труднее, чем просто робота. Девчонка оказалась настолько дурехой, что поверила. И, натирая щеткой паркет по вечерам, не сводила глаз со светловолосой, расчесанной на аккуратный пробор, головы, склоненной над книгами. Под серой в елочку тканью пиджака рельефно проступали мускулы. Когда девушка, уходя домой, пересекала институтский двор, она видела, что свет в рабочей комнате «робота» всё еще горел. Ей понравилось в нем всё. Его фигура, лицо, его аккуратность. Даже его ровное, ничего не выражающее приветствие покоряло ее. Девушка знала цену своей красоте и очень жалела парня, который ради искусства, не позволяет себе ни малейшей улыбочки. Сидит над этими скучными книгами целыми вечерами напролет. Разогретая тайной, девушка надумала себе любовь. Сначала была счастлива только тем, что видит его вечерами. Потом попыталась с ним разговаривать. На ее робкие вопросы он отвечал коротко, четко, ровно. Как машина. Она была счастлива и этими короткими диалогами. Потом девушку охватило томление. Ей захотелось увидеть в нем проявления нежности, радости. Чего, понятно и быть не могло. Бедняжка, если бы она знала, что он не отказывает ей, что он просто не знает таких вещей, возможности их существования. Девушка впала в тоску и печаль. Однажды, нервы ее сдали. Она бессильно опустилась перед ним на колени и заплакала. Робот задымился в последний раз. Техники уже не смогли восстановить ни его «нервную систему», ни его «интеллект». Кибернетика получила второй лакомый кусочек, 44

И КАЖДЫЙ ВЕЧЕР В ПОЗДНИЙ ЧАС…

правда, на этот раз в виде крепкого орешка. Как могло получиться, что лишенный эмоционального мира робот не «вынес» вида человеческого горя? Тогда самая светлая голова кибернетики воскликнула: «Да, ведь он понял, понял не из книг, что такое любовь, только это понимание стоило ему "жизни"». «Хороший рассказ, – сказала я Фатиме, – и смешной, и грустный, похож на анекдот вначале и сказку в конце». «Правда, хороший», – еще раз сказала я и протянула руку Фатиме. Она пожала мне руку, и на этот раз в ее глазах были мягкость и доверие. И мои «Официальные отношения» и рассказ «Ты – робот» Ольга поместила в последний номер журнала. В то время как Света читала сценарий своей пьесы, многие украдкой почитывали «Атлантиду». Света это заметила, наверное, ей было обидно, но она не стала никому делать замечаний, а предложила устроить перерыв. Мы с Фатимой сразу очутились в роли гостей-писателей на читательской конференции. Впрочем, расспрашивали в основном Фатиму.

– Почему такое название?

– Название «Я – робот» уже было, так называется цикл рассказов Айзека Азимова – Обдумывала ли ты сюжет заранее?

– Я никогда не обдумываю сюжет, а даже, если и обдумываю, то это ничего не значит, стоит мне сесть за компьютер и история складывается сама по себе, часто даже наперекор моему первоначальному замыслу.

– О Фрейде иронично написано, точнее, о его работах, ты и впрямь считаешь Фрейда путаником?

– Нет, я очень уважаю Фрейда. Отдаю дань его проницательности и интуиции. Но, всё равно так категорично не ставила бы сексуальность во главу всего. Мне кажется, у нашего бессознательного есть и другие заботы. И еще. Мне перестал нравиться его термин «бессознательное». Психика, деятельность которой наше сознание не охватывает, решает наши жизненные задачи частенько разумнее, чем мы. Язык не поворачивается называть такой кладезь бессознательным. В ответ на эту сентенцию Фатимы раздалось сразу несколько недовольных голосов: – Мы тебя просили о рассказе, а ты нам о психоанализе.

– Хватит того, что нам Ливень уши «прогрела» Фрейдом, вернемся к литературе.

– Ага, залила «по уши» психоанализом. Катя-Ливень, полная, круглолицая девушка в тюбетейке, из-под которой торчали многочисленные косички, не стерпела такого «поношения» своих лекций и запальчиво сказала: «Кому не интересно, может не ходить на мои занятия, организовывайте себе литературный кружок!» Фатима примиряюще подняла руку и сказала: «Девочки, не ссорьтесь, я, действительно, слишком подробно стала отвечать. Кому-то это, может быть, скучно».

45

Инна Вернер

Но тут не утерпела я, поскольку Фатима «села» и на моего «конька» тоже.

– Правильно, Фатима, – сказала я. – Юнг писал, что наше бессознательное состоит из большого числа комплексов или фрагментарных личностей. И даже ставил вопрос так: «А не обладают ли комплексы собственным сознанием?» Поэтому, термин «бессознательное» может быть неудачен, но и термин «подсознание» не намного лучше, если вообще лучше. В комнате на добрый десяток секунд воцарилась тишина.

– Да, – наконец, заметил кто-то глубокомысленно, – мировая ассоциация психоаналитиков еще не знает, что на свет явилось два новых гения.

– Ну, Вернер, – заунывным голосом начала Галина, – ты зачем-то тянешь народ в научные дебри, а это грустно. Давно к нам ходишь, а мы тебя никак не приобщим к общечеловеческим, коллективным ценностям. От твоей науки, ну, скука же и тоска. И от этого же меланхолия и депрессии. То ли дело новая пьеса, веселая зажигательная песня, вылазки на природу. Жмись к интересам большинства, и оно тебя полюбит.

– Да, уж, – с улыбкой заметила я, – жмись не жмись…

– Фатима, – вступила в разговор до того молчавшая Зара, – а ты сознательно сделала робота человекообразным, но без гениталий, то есть без пола? Я хочу спросить, не заложен ли здесь тайный смысл?

– А какой в этом может быть заложен смысл, – спросил кто-то еще до того, как Фатима ответила.

– Ну, как же, человек – мужчина только по внешности, а его полюбили.

– Знай, она о его «бесполости», не полюбила бы.

– Знаете, девочки, – вдохновенно вдруг сказала переставшая дуться Катя-Ливень, – любовь – ведь это воображение, выдумка, фантазия, мне кажется, она и к полу и к наличию его имеет весьма далекое отношение. Все дискуссии прекратила Фатима. Она сказала: – Нет, я ничего не закладывала. Писала, как… как писалось.

– Ты, может быть, и не задумывала, – снова не утерпела я, – но твое бессознательное выбрало такой сюжет неслучайно и заложило в него смысл.

– Так, – решительно встала с места Галина, поддергивая свои кожаные бриджи, – за уход от темы штрафую каждого, начиная с Вернера на определенную денежную сумму.

– На что же пойдут наши денежки?

– Здесь, будет… – Галина взмахнула рукой, наподобие Петра I, указывающего место строительства будущей северной столицы…

– Город-сад!

– Не надо Маяковского, – хриплым баском отвергла Галина, – здесь мы поставим стол для настольного тенниса. Потом будем копить на ноутбук.

– А чай? Куда мы денем чайный стол? И чашки, и чайники и самовар?

– Чай будем пить в коридоре около ступенек.

– Ага, а лучше прямо на улице.

– А кто будет острить, – грозно повела глазами Галина, тот и впрямь будет пить на улице.

46

И КАЖДЫЙ ВЕЧЕР В ПОЗДНИЙ ЧАС…

На покрытом цветной клеенкой столике, стоявшем в углу комнаты, сгрудились разнокалиберные, неожиданных фасонов чашки, несколько стеклянных стаканов. Еще на столе стоял электрический самовар со сломанным краном и три заварных чайника (из них два с надбитыми носиками). У самого края стола, рискуя каждую минуту рассыпаться и очутиться на полу, лежала большая груда пакетов с пряниками, а также коробок с вафельными тортами, зефирами и шоколадными конфетами. Я улыбнулась веселой перепалке Галины с ведомым ею коллективом, взяла чашку с чаем и вышла в коридор. Прислонившись спиной к стене, стояла Света и перелистывала журнал. Всё тот же последний номер «Атлантиды». Лицо у нее было расстроенное. Мне стало неловко. Я слушала ее чтение невнимательно, отвлекаясь на свои мысли.

– Хочешь, Света, – спросила я, – я сделаю на работе ксерокопии твоего сценария и всем раздам в следующий раз?

– А что, – Света посмотрела на меня, – совсем плохо было?

– Знаешь, – я постаралась говорить убедительнее, – я лучше воспринимаю, когда вижу текст. Вот, даже задачу на слух никогда не пойму. Пыталась слушать аудиокассеты с книгами – просто беда. Не воспринимаю совсем содержание. Есть люди «слухачи», а есть «смотрецы».

– И в чем же разница? – улыбнулась Света – О, колоссальная. Представь, что тебе нужно объяснить человеку, как ему пройти к интересующему его объекту. Ты можешь объяснять только словами: пойдите прямо, потом сверните налево, потом направо и так далее. Если ты объясняешь «смотрецу», вроде меня, то он впадет в отчаяние, потому что ничего не поймет. А если ты возьмешь бумагу, нарисуешь исходную точку, то есть место, где мы с тобой находимся в данный момент, обязательно привяжешь к этой исходной точке ориентиры…

– И стороны света, – Света снова улыбнулась.

– Ну, не настолько, без сторон света можно обойтись, но весь маршрут должен быть привязан к ориентирам, тогда я точно найду. Знаешь, я, даже размышляя над механизмом взаимодействия сознания и бессознательного, рисую схемы. Света отдала мне сценарий и попросила: – Тогда почитай, пожалуйста, и скажи мне, как тебе.

– Хорошо, только ведь я совсем не театрал и историю знаю плохо.

– Это неважно.

– А это, – Света подала мне журнал, раскрытый как раз на последней странице, – неужели всё так и закончилось, как началось, «официальными отношениями».

– Хуже, – ответила я, – сейчас нет даже «официальных». Ее подразделение больше не курирует наши работы, – я не удержалась и добавила. – Я ее очень редко вижу, издали, на какие-то мгновения. И подойти не могу. Это унизительно как-то. И неудобно, ее напрягать. А забывать ее не хочу и не могу.

47

Инна Вернер

– «И, хоть известен мне трагический финал, я не хочу, чтоб Гамлет умирал», – процитировала Света. – И я не хочу, чтобы чувство твое умирало. От безответности, от безнадежности. Я же вижу, хотя ты держишься здесь со всеми ровно, приветливо, но никого к себе не подпускаешь. Не ищешь замены, не заводишь романов. А ведь тоже нравишься некоторым.

– Знаю, – опустила я голову, – есть стихи такие: «счастье глупой верности несчастной». Только эта верность не столько ей, сколько, наверное, себе.

– Не везет нашим писателям, – вздохнула Света. – Мы с Зарой решили поговорить с Сашей.

– Фатима знает?

– Не знает.

– А удобно ли?

– Решили рискнуть, последнее время Сашу несколько раз видели в «Титанике». Туда и пойдем завтра вечером. Хочешь с нами?

– Ну, разве что, посмотреть, как там. Только я с Сашей говорить не буду.

– Может быть, и мы не будем. Посмотрим по обстановке. Фатима и Саша познакомились на лесбийском сайте. В одном из прошлогодних номеров журнала я прочла об их знакомстве в рассказе Фатимы «Девушка»: Голосок был очень юный и жизнерадостный, почти детский. Голосок назвался Сашей и весело прощебетал: «Давай, будем на ты». Не успела я ответить, как голосок осведомился: «А как ты относишься к пирсингу?» И снова я опоздала с ответом, поскольку голосок тревожно-нежно выразил заботу: «Я сниму всё, если тебе не понравится». Мне стало смешно от этого «сниму всё», и я быстро спросила: «И одежду тоже снимешь?» Голосок на несколько секунд исчез из эфира, а потом печально и совсем не по-детски ответил вопросом на вопрос: «А разве надо? Разве это сразу надо?» И столько серьезности, столько усталости было в этом вопросе, что меня мгновенно пронзила боль, потом стало жарко, я почувствовала, как запламенело мое лицо. Шутка моя оказалась дурацкой. «Прости и забудь, прости, пожалуйста, – сказала я, – ничего такого я не имела в виду». «Я надеюсь», – уже чуть суше сказал голосок. Потом добавил, дрогнув: «Если бы Вы это сказали всерьез, это были бы уже не Вы. Я ведь сообщениями Вашими зачитывалась. Все флудят, дурачатся, набившие оскомины темы обсуждают, а у Вас всё так серьезно, так понастоящему». Я уже знакомилась с женщинами и девушками в интернете. Встречалась в реале. Я уже знала цену всяческим (а особенно в текстовом виде) признаниям. Сама я всегда была прямодушна, не разбрасывалась признаниями, не говорила комплиментов. Думала, что и все люди такие же, поэтому поначалу людям верила. И было больно и страшно узнать, что для многих людей слова – это только средство, которое они пускают в ход, чтобы овладеть тобой, использовать тебя. И вот мне захотелось, очень захотелось узнать, правду 48

И КАЖДЫЙ ВЕЧЕР В ПОЗДНИЙ ЧАС…

ли говорила та невидимая мне девушка. Мы встретились в переходе метро на «Пушкинской». Она помахала мне рукой. Она была высокой, на полголовы выше меня. Была обута в мягкие кожаные туфли с плоской подошвой. Эти туфли назывались «боксерки» и вместе с кедами, были очень популярны у молодежи. Ее голени были обтянуты цветными шерстяными гетрами. Была на ней белоснежная юбочка-мини, подчеркивающая красоту ее длинных стройных ног. Хотя на улице было холодно, верхней одежды на ней практически не было. Алая тоненькая курточка – очень короткая, тоже по современной моде. Зато на голове, прямо на рыжих кудрях уютно устроился добротный шерстяной колпак, такой же цветной, как и гетры. Девушка выглядела аляповато, к тому же была выше меня ростом. Я терпеть не могу людей, у которых нет в одежде гармонии, стиля, и терпеть не могу высоких. Когда я направлялась к ней, попыталась подавить свою антипатию, сказав себе: «Ты тоже – не Ален Делон, бучара за тридцать, с узкими глазами, в черном бушлате». Я всегда так делаю. Когда мне с ходу не нравится человек, я, чтобы заглушить возникающее чувство вины перед этим человеком, язвительно комментирую свою внешность. Но когда я подошла поближе, и взглянула в ее лицо, я забыла и об ее аляповатой одежде, и о ее росте. Я даже не заметила злополучный пирсинг, о котором она меня предупреждала. Столько в ее лице было радости, простоты, свежести, юности. И глаза. Они были широко-распахнутые, зеленые, как озера. Дрожали влагой. В них были волнение и нежность, ясность и честность. Что было потом, я помню смутно. Мы, кажется, сидели в «Макдоналдс». Что-то ели и пили. Она говорила много, но всё время делала паузы, дожидаясь моих ответов или комментариев. А я только кивала. Ничего не могла сказать, потому что ее интересы были далеки от моих: современные музыкальные группы, французский язык, который она изучала в институте, живопись. Я ни в чем этом не разбиралась. Была и вторая причина. Мне просто не хотелось ничего говорить. Мне было с ней очень легко. Эту легкость не с чем сравнить. Трудно выразить словами ощущение. Это похоже на полеты во сне. Сердце замирает и так здорово. Она попросила разрешения проводить меня до электрички. Робко протянула руку, хотя вся так и тянулась ко мне. Обнять ли, поцеловать ли – не знаю. А потом, когда электричка тронулась, она снова помахала мне рукой. И сами собой в памяти моей всплыли строки Есенинских стихов: «И долго, долго в дреме зыбкой я оторвать не мог лица, когда ты с ласковой улыбкой махал мне шапкою с крыльца». Когда я уже засыпала, передо мной возникли ее глаза, ее лицо. И я сказала: «Сашенька». Так заканчивался рассказ Фатимы. Саша несколько раз приходила в клуб. Оживленно разговаривала то с одной, то с другой девушкой. Все находили ее общительной и милой. Фатима, как восточный человек, ста49

Инна Вернер

ралась не выказывать своих эмоций. Но от счастливого человека всегда исходит столько тепла, что ошибиться невозможно. Фатима была серьезно влюблена. В девушку моложе себя на четырнадцать лет. И вот, буквально неделю назад я узнала, что Саша ушла от Фатимы, и что ее постоянно видят в «Титанике». Я не разделяла мнения Светы, что с Сашей нужно поговорить. Я считала, что разговорами здесь не поможешь, даже навредишь. Однако я никогда не была в «Титанике», поэтому решила сходить с девчонками. «Титаник» был «гейским» клубом, но один раз в неделю его уступали лесбиянкам. Мы заплатили за вход, показали охране свои вещи, вошли в грохочущий зал. С той минуты, как мы вошли, я поняла, что здесь разговаривать невозможно. Приходилось так же громко кричать на ухо собеседнику, как если бы ты ехал в вагоне метро. И также быстро от этого надрывания связок садился голос. Зал был погружен в темноту, правда, в потолке над нами были вмонтированы маленькие сферические светильники, но они почти не давали света. В центре зала на свисающем с потолка тросе вращался огромный серебристый шар с ромбовидными отверстиями. Из этих отверстий бил яркий, белый свет. Он выхватывал отдельные столики. Время от времени мы тоже попадали в поле этого света, и тогда я видела лица Зары и Светы необыкновенно бледными, ярко-контрастными на фоне окружающей темноты. Мысленно я подсчитывала свой урон: 300 рублей за вход, еще столько же за место за столиком, 100 рублей бутылка пива, столько же два пакетика с сухариками. В общем, в клубе мне пришлось оставить десятую часть своей месячной зарплаты. «Титаник» – был дорогой клуб только по меркам моей инженерной зарплаты. Для людей «нормально зарабатывающих» он мог сойти за забегаловку. Прямо под серебристым шаром была устроена танцплощадка, у торцевой стены зала располагался бар. Когда я покупала пиво, я увидела там двух женщин, сидящих за высокой стойкой. Одна была худощавая, коротко стриженная темноволосая в джинсовом костюме, другая была полная в белом, обтягивающем объемистый живот свитере с жиденькими русыми волосами. Они потягивали из рюмок коньяк. У полной от алкоголя раскраснелись щеки, она махала рукой на «джинсовую» и говорила: «Что ты мне всё о бизнесе, да о конторе своей, у меня тоже такая же бодяга… Жизнь, – тут полная смахнула слезинку, – проходит мимо. А ведь была у меня другая, настоящая жизнь. Я ведь филфак закончила, аспирантуру, диссертацию по творчеству Хлебникова писала. Вот послушай». Полная закатила глаза, и, делая рот колечком, прочитала: Крылышкуя золотописьмом Тончайших жил, Кузнечик в кузов пуза уложил Прибрежных много трав и вер. «Пинь, пинь, пинь!» — тарарахнул зинзивер. О, лебедиво! О, озари!

50

И КАЖДЫЙ ВЕЧЕР В ПОЗДНИЙ ЧАС…

«Джинсовая» ответила: «Да, ладно… Давай выпьем». Они опрокинули еще по стопке. Полная скорбно вздохнула: «Да…» Она хотела, видимо, сказать что-то длинное, душещипательное, но вдруг выражение ее лица изменилось. В нем появилось что-то одновременно цепкое и плотоядное. «Смотри, смотри», – она дернула «джинсовую» за рукав и причмокнула: «Вот с этой девочкой я бы переспала». Чувство свинцовой неприязни охватило меня. Я проследила за направлением взгляда полной и забыла и о ней, и о ее «джинсовой» подружке, потому что увидела Сашу. Она танцевала одна. В белом коротком платьице. Рыжие волосы были перехвачены голубой лентой. В это время к Саше подошел парень. Долговязый, в белой футболке и черных атласных брюках, обтягивающих его тощие ноги. В белом свете шара ярко блеснула толстая золотая цепь на шее, сверкнули браслеты. И только тогда я поняла, что это был не парень. Это был буч. Буч – в переводе с английского – мужественная женщина. В лесбийской среде бучами называли женщин, ощущающих себя (особенно в интимных отношениях) мужчиной. Одевающихся в мужскую одежду. Буч плотно обхватил Сашу, прижался к ней и, впившись в ее губы, стал длинно целовать ее на глазах у всех. Я вернулась с пивом за столик. Зара и Света что-то обсуждали, похоже, спорили. Они поглядывали на танцплощадку. В это время буч подхватил Сашу на руки и стал кружить ее. Зара сказала: «Давай уйдем!» Света ответила: «Нет, я поговорю с ней». Зара посмотрела на меня и спросила: «Как ты считаешь?» Я не очень решительно ответила: «Можно и уйти». У Зары напряглось лицо, она стала помешивать кофе, позвякивая ложечкой, и всем своим видом давала понять, что больше не вымолвит ни слова. Между тем я стала смотреть на девушку в черной форме охраны, стоящую как раз за нашим столиком (мы сидели у самого входа в зал). Что-то было в чертах этой девушки, напоминающее Наталью, хотя девушка была совсем молоденькой. Что же? Русые волосы, голубые глаза, те же черты лица. Твердость, сквозь которую временами проступала нежность. Удивительное сочетание твердости и нежности. Я, как зачарованная, подошла к ней. Постояла рядом. Она взглянула на меня, сначала недоуменно, потом озабоченно, спросила: «Какие-нибудь проблемы?» «Да, нет», – тихо ответила я. Постояла еще. Понимая, что стоять так глупо, я еще тише спросила: «А Вас не Наташей зовут?» У девушки дрогнули зрачки, она вздохнула, слегка улыбнулась. Ответила: «Нет, не Наташей». Потом подумала, очевидно, взвешивая, не обидит ли меня. Но решилась. Сказала с паузами: «Вы знаете… я ведь здесь только работаю… я – не "тема"». С момента выхода еще в 90-е годы газеты геев «Тема», лесбиянки стали словом «тема» обозначать себя, например: она в «теме» или она – «тематическая» девушка. Я вернулась за свой столик. Ничего я не собиралась, просто она, эта девушка была так похожа, что хотелось хотя бы с ней рядом постоять. Количество выпитого пива (а я взяла еще бутылочку) давало о себе знать. Я направилась в туалет. Туалетная комната была отделана белым кафелем. Площадка перед тремя стандартными стальными серыми кабинка51

Инна Вернер

ми была узкой. Зеркало, раковина, сушилка. Из отдаленной, крайней кабинки, раздавались стоны, прерываемые звуками поцелуев. У самой стенки, почти вжавшись в нее, стояла Саша. Прямо над ней нависала та девушкабуч, с которой я видела Сашу в зале. Девушка зло спрашивала: «Значит, нет?!» – губы у нее дрожали. «В таком виде, – твердо отвечала Саша, – нет». Саша увидела меня и сказала бучу: «Пропусти меня, пожалуйста, мне нужно идти». «Ей, – вкладывая в слова сарказм, повторила буч, – нужно идти, принцесса, видите ли, устала. Принцесса, конечно, весь день пахала. Да ты, – распаляя себя, заорала девушка-буч, – ты зада от дивана не отрываешь, от зеркала не отходишь, жрешь, пьешь, развлекаешься на мои деньги! И ты будешь говорить мне "нет"!!?» Мелькнула в воздухе ладонь, раздался звук пощечины. «Не бейте девушку», – сказала я. Буч повернулась ко мне. Она и на танцплощадке не смотрелась, все движения ее были какими-то крючковатыми. Вблизи она была еще неприятнее. Коротко стриженые волосы блестели от пота, отчего вся голова была, как зализанная. Маленькая голова на длинном теле – в этом было что-то змеиное. У нее был низкий, в красных мелких прыщах лоб. Маленькие глаза цвета стали напоминали шляпки гвоздиков, сверкали так же холодно и недобро. Губы были странного бледно-сиреневого цвета. «Ты», – бешено подвинулась она ко мне, не находя слов. А в моей голове в эти короткие мгновения уместилось удивительно медленно разворачивающееся рассуждение. «А если бы при мне так ударили Наталью? – подумала я. – Тогда бы я не думала, что будет потом со мной. Значит, бить пришлось бы наверняка… Тогда, – медленно думала я, – с подшагом прямой правый («чоко-тсуки») – в лицо, и сразу прямой левый – в живот. Потом снова правой рукой (выдвинув вперед из сжатого кулака согнутый в фаланге средний палец), опять прямой удар, так, чтобы согнутый в фаланге средний палец попал в глаз. И, сразу же, удар прямой левой, таким же согнутым в фаланге средним пальцем в болевую точку под скулу». Но драться и рисковать из-за Саши мне не хотелось. Я быстро вышла из туалетной комнаты. В три прыжка долетела до девушки-охранницы. На счастье, с ней разговаривал крепкий парень в такой же черной форме. «Там, – я махнула головой в сторону туалета, – там девушку бьют». И девушка и парень из охраны молниями метнулись к туалету, выхватывая на ходу дубинки. Я услышала шум поваленного тела, звук удара, визг. Первой вышла из туалетной комнаты девушка в черной форме. Она вела под руку Сашу, которая вытирала слезы. Вслед за ними вышел крепкий парень, он заломил бучу руку за спину и вел ее шипевшую и матерившуюся. Парень чуть напряг мышцы. Буч замолчала. Света быстро встала, перехватила Сашу из рук девушки в черной форме и подвела к нашему столу. Саша медленно опустилась на стул. Она закрывала лицо руками и беззвучно плакала. «Едем», – за всех нас быстро решила Зара. Она встала из-за стола, наклонилась к Саше и сказала: «Саша, ты ведь помнишь нас. Тебя больше никто не обидит. Поедем домой». Саша убрала ладони, лицо ее было красное и распухшее от слез. Она сказала: «Спасибо вам».

52

И КАЖДЫЙ ВЕЧЕР В ПОЗДНИЙ ЧАС…

Глубокой ночью в Москве пробок нет, поэтому доехали мы быстро. Зара и Света жили в комфортабельной двухкомнатной квартире на Алтуфьевском шоссе. Квартира принадлежала двоюродному брату Зары. Он работал по контракту за границей. Каждый раз, уезжая в Австралию ли, в Штаты ли, он брал с собой семью. Квартиру он сдавал относительно недорого. Главным для него было, чтобы в квартире проживал человек, которому он мог бы вполне доверять. Недавно он приезжал в Москву на конгресс, заехал на несколько часов к Заре и остался вполне доволен: счета оплачиваются вовремя, в квартире идеальный порядок, ни пылинки. Конечно, Зара и Света мечтали о собственном жилье, но денег, зарабатываемых Зарой, хватало на достаточно безбедную жизнь, на отдых за границей, они даже купили машину, подержанный Opel, однако скопить на собственную квартиру пока не получалось. Зара повернула ключ в замке, открыла дверь. Мы прошли вслед за ней. Мелодично зазвенели подвески шторы, отгораживающей коридор от большой комнаты. «Ну, – Зара посмотрела на Сашу, которая снова начала плакать, потом выразительно глянула на Свету, – вы располагайтесь, отдыхайте, а мы пойдем на кухню приготовим что-нибудь». «Мы» – подразумевались Зара и я. Кухня была большая, никак не меньше двенадцати метров. Кухонный гарнитур янтарного цвета с коричневыми прожилками как будто лучился в неярком освещении и заливал кухню мягким желтым цветом. Плита смахивала на пульт электростанции, в углу стоял огромный, почти двухметровый холодильник. Зара достала из холодильника ветчину, сыр и стала делать бутерброды. Когда всё было разложено по тарелкам, Зара разлила по чашкам кофе. Позвала: «Света, Саша!». Вошла Света, прижала указательный палец к губам: «Тише». Села, рассеянно стала мешать в чашке ложкой. Крепкий аромат кофе заполнил кухню. «Плохо, – сказала Света, – она боится оставаться одна. У нее оказывается невроз». «Да? – Зара внимательно посмотрела Свете в глаза. – А у нас есть что-нибудь?» «Дала ей фенозепам, она, кажется, засыпает. Простите, девочки, – Света поднялась. – Очень спать хочется». Уже выходя из кухни, Света обратилась к Заре: «Ты не возражаешь, если я лягу с Сашей в маленькой комнате? Я там устроюсь на диванчике. Вдруг ей плохо будет». «Да, разумеется, – Зара задумалась, потом спросила, – может быть, не выключать свет в коридоре? Я читала, что при приступах страха человек боится темноты». Света улыбнулась: «Не надо, я туда наши электронные часы принесла, помнишь?» Зара обратилась ко мне: «Мы со Светой мечтали об электронных часах. И чтобы цифры обязательно были зеленые. Красный цвет нам казался тревожным, синий – тусклым. Нашли. Оказалось, они светят, как днем. Помучились, да и положили их на антресоли за ненадобностью. А, теперь, вот видишь, пригодились». «И еще, – сказала Света, – ее место в общежитии занято, к Зине, ну той, что ее ударила в клубе, она возвращаться не может». «Я с утра займусь, – Зара достала из внутреннего кармана кожаного пиджа53

Инна Вернер

ка записную книжку, – найдем ей квартиру». Света некоторое время колебалась, потом сказала: «Она ведь студентка, денег у нее всегда было мало, а сейчас вообще нет. Чтобы она смогла нормально учиться, устроиться на работу, ей нужно успокоиться». Видя, что Зара слегка нахмурилась и повела плечом, Света горячо сказала: «Ей нужно отогреться, понимаешь, чтобы был дом, чтобы были хорошие люди рядом». Зара улыбнулась: «А мы – хорошие?» «Должны быть такими», – серьезно ответила Света. «Надо ее вещи забрать, – деловито решила Зара, – я съезжу к этой… Зине». «А, может быть, – в голосе Светы зазвучали просительные нотки, – купим ей новые? Можно в этом году не ездить в горы». «Вот у нас и появился ребенок, – прокомментировала Зара, мягко глянула на ожидавшую ответа Свету, и добавила, – и одежду ей купим, и в горы поедем, на этот раз втроем». За то время, что я знала Зару и Свету я много раз видела их вместе, но они никогда не проявляли по отношению друг к другу никаких нежностей на людях. Даже никогда не дотрагивались друг до друга. Поэтому для меня было неожиданным (я даже смутилась) когда Света обняла Зару за плечи, провела рукой по ее волосам и сказала: «Ты у меня – золото». Света дотронулась до моего плеча и сказала: «Инна, а тебе я постелила в большой комнате». Я неуверенно поднялась со своего места: «Да, не нужно, я могу здесь на кухне, на раскладушке». Зара тоже поднялась. «Гостю – место, – сказала она, – и потом у нас не раскладушка, а классный надувной матрац. Кстати, когда приезжает мама с племянницами, я всегда сплю здесь на матраце. Это так уютно, как в детстве. Квартирка у нас была маленькая, и мне частенько приходилось спать на матраце, на кухне». Ушла Света. Зара вышла вслед за ней, потом вернулась. Достала из кармана пиджака сигареты. Приоткрыла створку окна, закурила. Это для меня тоже было неожиданно, я никогда не видела Зару курящей. Курила, глядела в окно и молчала. Потом повернулась ко мне, спросила: – Что ты думаешь о сегодняшнем вечере?

– В каком смысле?

– Во всех смыслах.

– Ну, – я подумала прежде, чем ответить, – нормальный вечер, мы оказались нужны, нужны Саше. Но в целом, гнетущее впечатление, – и я подробно рассказала Заре о женщинах у стойки, рассказала о сцене в туалете. Рассказывала я куда подробнее, чем излагаю сейчас. Тогда в памяти было больше деталей, о которых я уже забыла. Когда я шла от стойки, я видела несколько эрзац-парней с перетянутыми грудями под синими майками, бритоголовых. Они стояли, широко расставив ноги, хрипло смеялись, говорили о себе в мужском роде. «Мне тоже, – морщась, говорила я Заре, – трудно идентифицировать себя с женским полом, я скорее ощущаю себя где-то посередине шкалы с полюсами «М–Ж», но и сталкиваться с такими мужчино-женщинами тяжело».

– Или женщино-мужчинами, – сказала Зара. – Им некуда пойти. Гетеросексуальные женщины шарахнутся от них вернее, чем лесбиянки-фэм или 54

И КАЖДЫЙ ВЕЧЕР В ПОЗДНИЙ ЧАС…

бисексуалки. Нас слишком мало, и все мы – для населения диковина. Поэтому пока нам стоит держаться вместе: лесбиянкам, геям, транссексуалам, бисексуалам. В сущности, – сказала Зара, – и в нас с тобой присутствует та же транссексуальность. Только ее меньше. Мы можем смириться с унисексом в одежде, в поведении, в интимной жизни. А они – не могут. И, вообще, – подытожила Зара, – этот «Титаник» – настоящий Ноев ковчег.

– В смысле, «каждой твари – по паре»?!

– Ну да.

– И мы тоже «твари»? – сказала я, сдерживая негодование.

– Спокойно, – сказала Зара, – «тварь» – не ругательное слово. «Тварь» от слово творение. Мы – творения Божии, которые должны найти выход из лабиринта.

– Из какого лабиринта? – спросила я с любопытством.

– Мы созданы такими, потому что у нас – особый путь, особая задача, и вот – надо понять, в чем состоит эта задача и решить ее правильно.

– А ты поняла эту задачу, Зара, ты решила ее? Зара сняла очки и посмотрела на меня своими темно-карими глазами. В глубине их таилась мягкая усмешка. «Решила, – ответила она, – вот не далее, как полчаса назад со Светиной помощью».

– А, – протянула я. – Ну, какая же это особая задача. Просто быть человеком.

– В этом и есть задача. В нестандартных условиях, когда для большинства людей мы – непонятны, а, следовательно, чужды, быть людьми, оставаться людьми. Не терять себя. Меня вдруг осенила мысль. «Зара, – сказала я, – нам нужно назвать наш клуб в противовес».

– В противовес чему?

– «Титанику», конечно. Посмотри, ведь он тащит людей на дно. Та женщина-филолог, какие стихи читала, и что? Куда она движется? Она давно себя потеряла и движется на дно. И Саша, и такие же молодые девчонки. Что они видят, чему они там научатся?

– А, что интересно, – Зара достала, было, новую сигарету, помяла ее в пальцах, но потом снова положила ее в пачку. – Света не одобрит, – объяснила она. – Значит, говоришь, «Титаник» тянет на дно. А мы должны тянуть на поверхность? И какое название тебе кажется подходящим? Я задумалась. «Викинг», «Варяг», «Арго», «Икар», «Стремительный», «Свободный» – все эти названия были героическими, мифическими, эпатажными. Но все они не подходили. «Вот что, – наконец сказала я, – мы придумаем название все вместе, всем клубом. Название, отражающее нашу цель».

– Ну, ладно, – сказала Зара, – давай заканчивать, спать осталось всего ничего, ну всё равно урвем часика три.

– Это смотря, какой сон. Если глубокий, хватит и трех. В шесть тридцать Зара разбудила меня. Пока я одевалась, она готовила чай.

55

Инна Вернер

Мы уже потихоньку крались к двери, когда Зара дотронулась до моего локтя: «Взгляни-ка». Мы вместе приоткрыли дверь в маленькую комнату. Света спала на диване. Под головой ее лежала маленькая подушка, обе ладони она спрятала под щеку. Лицо у нее было спокойное, дышала она ровно. Саша тоже спала. Она раскрылась, тонкое шерстяное одеяло в белоснежном пододеяльнике сползло с нее, так что стала видна голубенькая ночная рубашка. На лице ее еще лежали следы тревоги, но дыхание было спокойным. Обеими руками она крепко прижимала к себе белого плюшевого медвежонка. «Пойдемте, граф, – вздохнув, сказала Зара, – нас ждут великие дела». Королев, октябрь 2009 г.

56

Над Литературным приложением работали: Ольга Герт, Ольгерта Харитонова

Адрес редакции журнала «Остров»:

e-mail island_ostrov@inbox.ru Купить журнал «Остров» и его Литературные приложения можно: в интернет-магазине – http://shop.gay.ru/lesbi/ostrov/ в магазине «Индиго» в Москве [Москва, ул. Петровка, д. 17, стр. 2, тел.: (495) 783-0055, 507-4623], в магазине «Индиго» в Санкт-Петербурге [Санкт-Петербург, Невский пр-т, 32-34, тел.: (812) 448-5533, (812) 570-4107] в магазине «Индиго» в Киеве [Киев, Майдан Незалежности, пер. Тараса Шевченко, 3, тел.: (097) 910-2848, (066) 645-6980] Наш блог: http://community.livejournal.com/journal_ostrov/ Группа vkontakte (вступление по заявкам администраторам): http://vkontakte.ru/club10543897

Журнал выходит 4 раза в год. Литературное приложение к нему – 2–4 раза в год. Подписано в печать 27.06.2010 Формат А5. Печать на принтере. Бумага белая, 80 г/м2. Тираж 300 экз. Литературное приложение № 26 к журналу «Остров»

Наталия Нарышкина Полет бабочки Инна Вернер И каждый вечер в поздний час… «Остров», 2010