От Михалина – До Иерусалима!
– А ты за кого, солдат? За большевиков, или за Керенского? Залман ничего не понимал в этих спорах, он никогда не любил политику. Может, потому, что был всегда далек от неё. Он любил взять в руки косу и выйти на луг. Вокруг – кузнечики пощёлкивают, роса серебрится, а трава шёлковая, сочная, рядами укладывается и укладывается. Любил подойти к берегу реки и с размаху броситься в её бурное течение. А потом лежать на берегу и наблюдать за облаками, и, выбрав самое пушистое, следить, как оно плывёт, плывёт... Любил лесные прогулки, всё то вечное, незыблемое, что от души, без фальши. А здесь сплошная политика, непонятная пока. Меньшевики – все сплошь барчуки, и даже брезгуют ему, солдату, руку подать. А если всетаки поздороваются, то потом незаметно ту руку и вытрут. Большевики? А что они обещают? Землю – крестьянам? Лозунг хороший. Но кто отдаст свою землю просто так, без крови, без насилия? А Залман против кровопролития, хватит, навидался убитых боевых товарищей. А сколько сам пролил чужой крови за годы войны?! Вот и тот, убитый им немец, все стоит перед глазами – может, такой же, как и он, еврей, посланный воевать за чужие интересы? – Нет-нет, и большевики, и меньшевики – не для меня, – думает Залман. – Моя политика – моё местечко. Куда оно, туда и я.
Глава третья
Из окопов –под хупу И вот оно родное еврейское местечко! Те же дома, скошеные, та же веселая орава детворы. Бегут впереди Залмана мальчуганы, утопая босыми ногами в придорожной пыли. – Залман! Залман! Залман! – галдят они, окружив его со всех сторон. Узнали-таки! Старшие выходят навстречу, здороваются, улыбаются. Ещё бы – свой, местечковый еврей прошёл всю германскую войну, вернулся домой живым и здоровым. День-два покрасовался в фуражечке набекрень Залман и снова в работники. Но что-то изменилось в душе Залмана – то ли война, то ли тот большой мир за местечком, в котором он побывал и снова в него вернулся, не давали ему жить, как прежде. Он понимал, что ничего не может сделать – и здесь ему трудно, и ехать некуда… 11