участниками "круглого стола" указания на допущенные ошибки, неточности и неиспользованные резервы. Мы обратим внимание и на новые документы и монографии, исходя из того, что один из очевидных путей улучшения "Курса" и состоит в постоянной интеграции в его ткань достижений новейшей историографии. Даже те критические оценки или рекомендации, которые мы никак не можем принять, несомненно, сыграют свою позитивную роль в дальнейшей работе над "Курсом", поскольку они помогут нам усовершенствовать сам характер изложения учебного материала, сделав его, как мы надеемся, более доходчивым и убедительным для студентов и всех читателей - наших единомышленников и оппонентов.
Над чем работают лауреаты конкурсов РГНФ © 2000 г.
Б.В. А Н А Н Ь И Ч215, В.М. П А Н Е Я X216
О ПЕТЕРБУРГСКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ШКОЛЕ И ЕЕ СУДЬБЕ Петербургская историческая школа формировалась на протяжении XIX - начала XX в. Одну из самых выразительных ее характеристик дал профессор Ленинградского университета С.Н. Валк (1887-1975). Он подчеркивал важность изучения местных условий и особенностей развития науки в том или ином университете для понимания ее общих судеб. Появление и дальнейшее развитие петербургской и московской исторических школ С.Н. Валк связывал с определенными общественно-политическими условиями, в частности с тем, что Петербургский университет находился в столице, был ближе к правительству и менее вовлечен, по сравнению с Московским, в общественно-политическую жизнь217. Основоположником петербургской исторической школы принято считать М.С. Куторгу, а московской - Т.Н. Грановского. М.С. Ку-орга блестящий источниковед, занимавшийся изучением истории Древней Греции, был выпускником Петербургского университета, затем закончил Юрьевский университет и преподавал с 1835 г. в Петербургском, а в 1869-1874 гг. - в Московском университетах. Т.Н. Грановский также был выпускником Петербургского университета, где он окончил юридический факультет, но вся его педагогическая и научная деятельность была связана с Московским университетом. Там в 1839 г. он начал читать свой первый курс истории западноевропейского средневековья. Т.Н. Грановский, обладавший незаурядным ораторским талантом, приобрел широкую известность как просветитель и общественный деятель. Однако, по мнению С.Н. Валка, Т.Н. Грановский, если бы он преподавал в Петербургском университете, не мог бы получить такого общественного признания, каким пользовался в Москве.218 Если М.С. Куторга стоял у истоков петербургской исторической школы, то, как считал С.Н. Валк, "ярким завершением процесса ее создания стало творчество А.Е. Преснякова", и "никто лучше его не представил основных черт ее научного облика". А.Е. Преснякову был присущ интерес к общим вопросам истории и социологии уже в самом начале его научной деятельности, но первая его студенческая работа в "традициях петербургской школы" была посвящена изучению "летописного памятника"219. А.Е. Пресняков естественно считал себя представителем петербургской исторической школы и в речи перед своим докторским диспутом точно определил ее особенности. Доминирующую черту этой школы он охарактеризовал как "научный реализм, сказывавшийся прежде всего в конкретном непосредственном отношении к
источнику и факту - вне зависимости от историографической традиции", в восстановлении прав источника и факта, получающих более полное и непосредственное значение вне подчинения процесса их подбора и анализа какой-либо заранее установленной схеме, вне социологического догматизма, вредящего критическому отношению к источникам. А.Е. Пресняков отметил, что в трудах представителей так называемой юридической школы, выдающимися представителями которой были С.М. Соловьев и В.О. Ключевский, при исследовании ими процесса образования Русского государства в XV в. "теоретический подход к материалу... обратил данные первоисточников в ряд иллюстраций готовой, но не из них выведенной схемы, защищаемой историко-социологической доктрины". В результате эти историки отбирали заведомо менее достоверные источники, в частности, отдавали предпочтение поздним источникам, отказываясь при этом от более ранних, исключительно потому, что они "лучше иллюстрировали принятую схему". Подобный подход привел "к такому одностороннему подбору данных, при котором отпадало из комплекса все, что не годилось для иллюстрации установленной схемы, не подтверждало ее предпосылок". Эта система исторического мышления, по мнению А.Е. Преснякова, сложилась под влиянием немецкой идеалистической философии и представляет собой отражение гегельнства"220. Петербургская историческая школа фактически была противопоставлена А.Е. Пресняковым московской, которую он отождествил с "юридической школой" и которая, в частности, отличалась большей идеологизированностью и склонностью к систематизации. Значительную роль в формировании петербургской исторической школы А.Е. Пресняков, а след за ним и С.Н. Валк отводили К.Н. Бестужеву-Рюмину, В.Г. Васильевскому, С.Ф. Платонову, подчеркивал особую роль последнего в преподавании с 1890-х гг. отечественной истории в столичном университете, а также "в кружке русских историков", возникшем там еще в 1880-х гг. как неформальное объединение научной молодежи221. Сходную характеристику двух исторических школ находим в воспоминаниях П.Н. Милюкова. Однако в отличие от А.Е. Преснякова и С.Н. Валка, москвич П.Н. Милюков упрекал представителей петербургской школы в излишней приверженности к источнику. По его мнению, эта традиция шла еще от Августа Людвига Шлёцера, утверждавшего, что "русскую историю нельзя писать, не изучив предварительно критически ее источников". В представлении П.Н. Милюкова, точка зрения Шлёцера знаменовала собой "переход от компиляторов XVIII века к научному изучению истории", но к концу XIX в. устарела и "доживала" свой век именно в Петербурге222. Замечание П.Н. Милюкова в одном отношении не было лишено оснований: не только Август Людвиг Шлёцер, но и другие немецкие историки, филологи или археографы, работавшие в Петербургской Академии наук, например Готлиб Зигфрид Байер и Герхард Фридрих Миллер, а также немецкая историко-филологическая школа в целом, оказали большое влияние на формирование петербургской исторической школы. Петербургскому традиционализму П.Н. Милюков противопоставлял достижения московской школы, и всякое обращение петербургских историков к общим проблемам исторического процесса рассматривал как результат ее влияния. Так он находил признаки "компромиссов" в исследованиях С.Ф. Платонова о Смуте XVII в., так как тот посвятил первую часть своей работы критике источников, а "во второй части изложил историю Смуты по-московски". П.Н. Милюков в начале 1890-х гг. посетил кружок С.Ф. Платонова и нашел, что московские докладчики в этом кружке, в том числе и он, "дали новый толчок" уже намеченному "компромиссному" направлению в подходе к истории "с сохранением специфических петербургских оговорок". Среди петербургских историков, способных мыслить "широко и отвлеченно", кроме С.Ф. Платонова, П.Н. Милюков называл А.С. Лаппо-Данилевского, Н.П. Павлова-Сильванского и А.Е. Преснякова223.
Как мы видели, сам А.Е. Пресняков определял свое отношение к московской исторической школе иначе, нежели это сделал П.Н. Милюков, и его трактовка взаимоотношений двух школ скорее построена на принципе противопоставления, а не взаимного влияния. Однако независимо от того, кто прав в этом споре, очевидно одно: петербургская школа, традиционно придававшая первостепенное значение предварительной работе с источником, обретала в лице нe только С.Ф. Платонова и А.С. Лаппо-Данилевского, но и более молодых Н.П. Павлова-Сильванского и А.Е. Преснякова талантливых историков с широким кругозором и склонностью к аналитическим обобщениям. Представители петербургской исторической школы не предавались, по выражению А.Е. Преснякова, самообману, будто анализ источников возможен "помимо всяких социологических и исторических предпосылок: мысль исследователя не tabula rasa, и материал, им изучаемый, дает ответы только на те вопросы, которые ему этой мыслью поставлены". Но "научный реализм требует, чтобы вопросы ставились в зависимости от свойств изученного материалa, а не навязывали ему того, чего он... дать не может, по основному своему характеру"224. Н.П. Павлов-Сильванский скончался в 1908 г., а А.Е. Пресняков оставался заслуженным лидером нового направления петербургской исторической школы вплоть до своей смерти в 1929 г. и не дожил всего нескольких месяцев до учиненного властью разгрома этой школы. Октябрьская революция 1917 г. привела к резкому повороту как в судьбе обеих исторических школ в целом, так и в судьбе тех ученых, которые себя с ними отождествляли. Многие из старых их представителей умерли в период Гражданской войны, некоторые оказались в миграции, часть выживших и оставшихся в стране стала сотрудничать, нередко вынужденно, с новой властью и продолжала работать в университетах, Академии наук, библиотеках и архивах. Петербургская школа историков продемонстрировала свою жизнестойкость в трудных условиях начала 1920-х гг. и немало способствовала возрождению и развитию отечественной науки. Это проявилось в создании многочисленных неформальных научных кружков, интенсивно работавших в традициях старой петербургской школы и чаще всего собиравшихся, как это было и в дореволюционное время, на квартирах их участников. Ведь в 1918-1920 гг. университет не отапливался, и многие профессора, например, А.Е. Пресняков, А.И. Заозерский, М.А. Полиевктов, И.М. Гревс, М.Д. Приселков, проводили занятия, принимали экзамены, обсуждали с магистрантами их работы у себя на дому. Особая роль среди неформальных научных объединений в Петрограде (затем Ленинграде) в начале 1920-х гг. принадлежала "кружку молодых историков", состоявшему преимущественно из учеников С.Ф. Платонова, Е.В. Тарле, Н.И. Кареева, А.Г. Вульфиуса, А.Е. Преснякова, С.В. Рождественского. Подавляющее большинство постоянных членов кружка были арестованы ОГПУ в 1929-1930 гг. Сохранившиеся воспоминания одной из участниц кружка и даже инициаторов его создания историка и библиографа Н.С. Штакельберг дают возможность восстановить общую картину его деятельности225. Кружок никак не был оформлен, не велось и протоколов его заседаний. Функции председателя часто исполнял один из его организаторов С.И. Тхоржевский - историк права, ученик профессора Л.И. Петражицкого. Кружок начал работать в самом конце 1920 или в январе 1921 г. и просуществовал до конца 1927 или начала 1928г. Заседания кружка преимущественно проходили на квартире Н.С. Штакельберг, а также в университете, в помещении исторического семинария, Клубе научных работников (Мойка, 94), где С.И. Тхоржевский занимал пост секретаря, в Доме ученых (Халтурина, 27), а также у дочерей С.Ф. Платонова, живших вместе с отцом, и у других участников кружка. Заседания проводились по пятницам. Обычно собиралось около
двадцати - тридцати молодых ученых. Они не только обсуждали доклады, но и обменивались новостями, устраивали вечеринки и чаепития. "На первое заседание кружка каждый из его участников, - вспоминала Н.С. Штакельберг, - принес с собой кусочек сахару, кусочек хлеба и полено. В нашей гостиной было в 1921 году два градуса мороза, дров у нас было мало (...) Дрова забросили накануне: звонок, смех, и в дверь просовывается полено, завернутое в газету или так или иначе упакованное: "До завтра!", и передающий исчезает (...) Я сделала все, от меня зависящее, чтобы гостиная и столовая выглядели уютно. Не было необходимости оставаться в пальто, как почти везде зимой 1920-1921 года: в Университете, в Публичной библиотеке, в частных домах. И одно это сразу придало праздничный вид нашему собранию"226. В кружке преобладали молодые ученые, занимавшиеся историей России, но были также историки права и литературоведы. Две дочери С.Ф. Платонова Наталья Сергеевна и Нина Сергеевна были непременными участницами заседаний кружка. Посещал кружок и муж Натальи Сергеевны литературовед Н.В. Измайлов впоследствии известный пушкинист. Среди более или менее постоянных членов кружка, оставивших заметный след в науке и представляющих традиции петербургской исторической школы, можно назвать, помимо уже упомянутых, С.Н. Валка, Б.А. Романова, А.Н. Шебунина, П.А. Садикова, А.Н. Насонова, Е.Ч. Скржинскую, И.И. Любименко. На заседаниях эпизодически бывали Г.П. Федотов, эмигрировавший в 1925 г. из СССР, П.П. Щеголев, а из профессоров М.М. Богословский, С.Ф. Платонов, С.И. Рождественский, Б.Д. Греков, А.А. Васильев. На собрании кружковцев, проходившем в Юсуповском дворце, были А.Е. Пресняков и М.Д. Приселков. На заседаниях кружка отмечались юбилеи Е.В. Тарле, М.М. Богословского, а также избрание М.М. Богословского в 1921 г. действительным членом Академии наук. "В общем политическое лицо кружка было лицом русской интеллигенции тех лет, - писала в своих воспоминаниях Н.С. Штакельберг, - большая часть боялась и красных, и белых, и "тщилась уцелеть в катавасии". Большинство из нас были невинны в отношении марксизма. Формально среди членов кружка можно было найти людей разных партий: А.Н. Шебунин -меньшевик, М.Н. Мартынов - эсер, С.И. Тхоржевский и М.А. Островская близки к кадетам, А.А. Введенский близок к большевикам... Все мы принадлежали к третьему сословию - трудящейся интеллигенции, с некоторыми нюансами в смысле общественного и имущественного положения и все хотели найти свое место в науке и в жизни..."227. Итак, кружковцы придерживались разных политических взглядов. Разных политических взглядов придерживались и представители университетской профессуры, участвовавшие в заседании кружка. Е.В. Тарле, например, по своим убеждениям был далек от С.Ф. Платонова, однако это не мешало им действовать сообща и поддерживать одаренных молодых ученых. Из профессуры, как пишет в своих воспоминаниях Н.С. Штакельберг, участники кружка больше всего любили Е.В. Тарле228. Он присутствовал на вечеринках, шутил с молодежью, рассказывал за чайным столом о своих поездках за границу, о новых книгах, издававшихся там. Значительную роль в культурной и научной жизни города играл также возникший после 1920 г. "салон" Е.В. Тарле, где собирались по средам. Здесь бывали академики Н.П. Лихачев, .В. Бартольд, М.М. Богословский, В.П. Бузескул. На средах собиралось до 20 человек, каждый раз по личному приглашению Е.В. Тарле, бывали там и кружковцы. "Кружок молодых историков" был не единственным в эти годы неформальным научным объединением, связанным с традициями петербургской исторической школы. Многие из частников сообщества молодых историков входили в другие кружки, часто возникавшие в виде ебольших групп ученых, собиравшихся вокруг своих учителей или
старших наставников. В гредине 1920-х гг. около десяти человек работали под руководством А.И. Заозерского над архивными материалами по истории крупного землевладения в России XVIII и XIX вв. После смерти А.С. Лаппо-Данилевского в 1919 г. его ученики сделали все, чтобы сохранить кружок, созданный их учителем, и закончить начатую им работу по составлению полного каталога русских частных актов. Участники кружка - А.И. Андреев, С.Н. Валк, А.А. Введенский, Н.И. Сидоров, Т.М. Котляров, А.А. Шилов, А.А. Дроздецкий - продолжали собираться и в 1920-е гг. на квартирах Н.И. Сидорова и А.А. Дроздецкого. Иногда на заседаниях кружка присутствовали иногородние - профессор В.И. Веретенников из Харькова и А.Ф. Злотников из Днепропетровска229. В 1921 г. из учеников Н.И. Кареева по университету и бестужевским курсам образовался кружок, регулярно собиравшийся у него на квартире. В него входили, в частности, И.Л. Попов, С.М. Данини, П.П. Щеголев, М.К. Гринвальд, Е.Н. Петров, В.В. Бирюкович. В 1925 г. на квартире М.Д. Приселкова возник кружок, занимавшийся вопросами истории искусства и Церкви. Образование кружка было связано с удалением М.Д. Приселкова из ниверситета. Увольнение из университета И.М. Гревса и его ближайшей ученицы О.A. Добиаш-Рождественской активизировало работу кружка Гревса, существовавшего с первых лет революции. Его участники собирались на квартирах О.А. Добиаш-Рождественской И.М. Гревса. В кружок входили, в частности, В.В. Бахтин, Г.П. Федотов, Е.Н. Федотова-Нечаева, Б.Ч. Скржинская. Он был организован в 1924 или 1925 г. после закрытия Исторического исследовательского института, собирался три или четыре раза в год, и в его работе участвовали А.Д. и B.C. Люблинские, М.Э. Шайтан, М.А. Гуковский, В.В. Бахтин. Иногда приходили Н.В. Пигулевская, Б.Ч. Скржинская, М.А. Тиханова. Члены кружка занимались средневековой историей, палеографией, источниковедением230. В октябре 1925 г. бывшими студентами Археологического отделения университета был образован кружок "Новый Арзамас", в который входили Л.А. Творогов и И.А. Пидотти. Простое перечисление кружков свидетельствует о довольно оживленной неформальной творческой деятельности историков в Петрограде-Ленинграде в 1920-е гг. Это была естественная форма научного общения, противоречащая, однако, правительственному курсу на установление контроля над исторической наукой и введению ее в строгое русло официальной идеологии. Кружки были тесно связаны с историческими журналами, выходившими тогда в Петрограде-Ленинграде, в особенности с такими изданиями, как "Дела и дни", "Русское прошлое", "Анналы", "Русский исторический журнал", в редактировании которых принимали участие А.Е. Пресняков, Е.В. Тарле, С.Ф. Платонов, С.В. Рождественский. Н.С. Штакельберг упоминает о темах некоторых докладов, читавшихся на заседаниях "Кружка молодых историков". Почти все, что обсуждалось в кружке, печаталось. Статья самой Н.С. Штакельберг "Загадка смерти Николая I" была опубликована в первой книге "Русского прошлого" за 1923 г. Там же была напечатана статья Б.А. Романова "Концессия на Ялу". В третьей книге появилась статья С.В. Сигриста и С.И. Тхоржевского. Е.В. Тарле печатал на страницах издававшегося им совместно с Ф.И. Успенским журнала "Анналы" не только статьи, но и рецензии, обсуждавшиеся в кружке. Таким образом, в Петрограде-Ленинграде в 1920-е гг. складывалось своеобразное направление в исторической науке, опиравшееся на петербургские академические традиции. Оно претендовало на особое место в отечественной историографии и уже было представлено не только профессионалами старого поколения, но и их учениками, многообещающими молодыми учеными, такими, как, например, Б.А. Романов, А.Н. Шебунин, С.Н. Валк, А.Н. Насонов и другие.
Особенность этого направления состояла в том, что его представители значительно расширили хронологические рамки исследования и стали заниматься историей XIX и XX вв., несмотря на то, что большинство их учителей (С.Ф. Платонов, С.А. Жебелев, И.М. Гревс и др.), следуя академической традиции, отрицательно относились к занятиям новой и особенно новейшей историей, “недавним прошлым”. Так Б.А.Романов писал в 1922 г. о необходимости осваивать новую для профессионалов-историков проблематику, которая до того не была "никогда предметом систематического изучения и, главное, свободного преподавания"231'. Вскоре после окончания Гражданской войны начала также формироваться новая историческая школа, основные постулаты которой были провозглашены М.Н. Покровским, получившим профессиональное образование в Московском университете. В противоположность принципам петербургской исторической школы, она основывалась не на анализе источников и установленных в результате него фактах, а на заранее заданной схеме, доктрине, теоретических построениях. Этим новая историческая школа внешне походила на московскую, но теория, положенная в ее основу, была резко противопоставлена исторической науке дореволюционного периода, а следовательно, обеим старым школам - и петербургской, и московской. На смену гегельянству, позитивизму и неокантианству пришел марксизм в его ленинском толковании, в большей степени, правда, опиравшийся на спекулятивно интерпретированную диалектику Гегеля. Вся история у М.Н. Покровского была жестко детерминирована теориями развития торгового капитала и классовой борьбы. Выросшая из недр революции и ожесточеннейшей Гражданской войны, школа М.Н. Покровского перетолковывала не ею установленные факты в духе классовой ненависти и непримиримости, искала классовый смысл и побуждения в деяниях не только крупных исторических фигур, но и рядовых людей, отвергала государственность прежних эпох, национальные и общечеловеческие ценности, позитивный опыт прошлого, если речь не шла о борьбе пролетариата против буржуазии и царизма. Получив партийную поддержку, эта школа стала доминировать в общегосударственном масштабе. Ее адепты перенесли классовую борьбу и на сферу исторической науки, направив ее острие в условиях ПетроградаЛенинграда против петербургской исторической школы и ее представителей как выразителей "дворянской и буржуазной идеологии". Под знаменем борьбы с нею М.Н. Покровский и его ученики проводили "ликвидаторскую" политику, добившись прекращения преподавания истории в общеобразовательной школе, закрытия исторических факультетов в университетах и педагогических институтах. М.Н. Покровский в середине 1920-х гг. начал решительную кампанию за монопольное утверждение в науке своей школы, представлявшей государственную идеологию, и обрушился с ожесточенной критикой на тех, кто стоял на его пути. В статье «"Новые" течения в русской исторической литературе» Покровский подверг резкой критике изданную в 1927 г. книгу Е.В. Тарле "Европа в эпоху империализма", обвинив ее автора в антантофильстве и "попытке сокрушить марксистские исторические концепции при помощи якобы марксистских приемов»232. Эта критика была только одним из предвестников закрытого политического процесса над представителями научной интеллигенции, преимущественно людьми гуманитарных профессий, сфабрикованного в 1929-1931 гг. по указанию политбюро ЦК ВКП(б) полномочным представительством Объединенного государственного политического управления в Ленинградском военном округе (ПП ОГПУ в ЛВО)233. Так возникло "Академическое дело", как его позднее стали называть в литературе. Жертвами его стали более ста сотрудников научных учреждений, четыре академика историки С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, Н.П. Лихачев, М.К. Любавский и девять членовкорреспондентов АН СССР. Среди арестованных были и известные московские историки Ю.В. Готье, С.В. Бахрушин, А.И. Яковлев и др. Всем им было предъявлено
обвинение в создании контрреволюционной организации "Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России" с целью свержения советской власти и восстановления монархии. К руководителям этой якобы существовавшей контрреволюционной организации был причислен также известный востоковед профессор A.M. Мерварт, обвиненный еще и в том, что он будто бы занимался шпионажем в пользу Германии и создал сеть агентов-информаторов. Контрреволюционная организация "Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России" никогда не существовала. В Академии наук не было ни антиправительственного заговора, ни военных организаций, ни складов оружия. Не было тайного сговора ученых с агентами иностранных разведок, не было конспиративных встреч С.Ф. Платонова, Е.В. Тарле или В.Н. Бенешевича с агентами иностранных разведок в Париже, Берлине или библиотеке Ватикана. Все эти чудовищные обвинения были придуманы следователями ОГПУ. К началу арестов у следователей не было никаких материалов для предъявления обвинений арестованным. У них был только сценарий процесса, инициированный политбюро ЦК ВКП(б). Поэтому следователи вынуждали арестованных давать ложные показания о своем участии в заговоре и на основании этих показаний фабриковали обвинение и производили новые аресты. Таким образом, арестованные оказывались в положении вынужденных, невольных "соавторов" следователей при составлении обвинительного заключения.234 Партия стремилась подчинить себе Академию наук и поставить ее на службу социалистическому строительству. "Академическое дело" должно было запугать тех, кто еще проявлял непокорность. Жертвами его стали не только видные представители отечественной науки, но и большинство участников неформальных кружков. Были арестованы и осуждены почти все организаторы и члены "Кружка молодых историков". Принадлежность к кружкам, собиравшимся на квартирах, рассматривалась ОГПУ как нелегальная контрреволюционная деятельность в пользу придуманной им мифической организации "Всенародный союз борьоы за возрождение свободной России". Не оставлены были ОГПУ без внимания и журналы, где печатались кружковцы. Не без участия М.Н. Покровского консультант ОГПУ "Буревестник" (историк Г.С. Зайдель) подготовил для следствия их пространную характеристику. Особенно резкие обвинения были выдвинуты против "Анналов". «Обозревая все четыре тома журнала, вышедшие за 1922-1924 гг. в свет, -писал Г. Зайдель, - можно совершенно определенно констатировать, что журнал стал действительно органом, "обслуживающим русских специалистов", но специалистов-историков определенного толка - антимарксистов. В нем печатались работы крупных буржуазных историков, начиная от Тарле, Кареева, Бузескула, Гревса и др. и кончая плеядой молодежи, выросшей на дрожжах антимарксистской реакционной методологии». "Деятельными сотрудниками журнала" были названы Н.С. Платонова, М.К. Гринвальд, С.М. Глаголева-Данини, Б.А. Романов, М.Э. Либталь, Н.С. Цемш, А.Н. Шебунин. Зайдель подчеркивал, что "во всех четырех книгах журнала невозможно найти ни одного отклика на вышедшие уже в эти годы исторические работы" М.Н. Покровского и Н.М. Лукина235. Следствие по "Академическому делу" было закончено в 1931 г. Приговор был вынесен тройками и Коллегией ОГПУ. Шесть осужденных по этому делу сотрудников Академии наук (бывших офицеров) были приговорены к расстрелу. Остальные заключены в концлагерь на сроки от 10 до 3 лет или отправлены в ссылку. С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, Н.П. Лихачев, М.К. Любавский, С.В. Рождественский и другие видные историки были сосланы в отдаленные места СССР сроком на пять лет. Представители старшего поколения почти все умерли в ссылке. Их ученики по отбытии отмеренных им сроков в середине 30-х гг. постепенно возвращались в Ленинград. И хотя освободившимся из-под стражи трудно, а иногда и невозможно было получить
постоянно оплачиваемую работу по специальности и в соответствии с их профессиональной квалификацией, начался медленный процесс их адаптации в новых условиях. В 1932 г. умер М.Н. Покровский, но его ученики и в Ленинградском отделении Общества историков-марксистов, в Ленинградском отделении Комакадемии и в ГАИМКе совместно с соратниками Н.Я. Марра продолжали его линию, борясь против носителей "реакционных идей" как в рядах уцелевших представителей петербургской исторической школы, так и в своих собственных рядах. В этих научных учреждениях была провозглашена теория, согласно которой вся история человечества распадается на пять сменяющих друг друга общественно-экономических формаций. После выступления И.В. Сталина в 1933 г. на съезде колхозников-ударников236 эта схема была дополнена другой концепцией - о переходе от одной формации к другой только революционным путем. Она стала элементом новой официальной доктрины, еще пока не провозглашенной, но подспудно вырабатывавшейся в недрах партийного аппарата в связи с изменяющейся политической ситуацией внутри страны и на международной арене взамен концепций М.Н. Покровского. Эти изменения становились все более очевидными. Сталин одержал полную победу во внутрипартийной борьбе. Советское государство целенаправленно формировалось как жестко централизованное и унитарное, во главе которого встал выпестованный Сталиным партийный аппарат, опиравшийся на карательные органы. Идеи мировой революции и особого рода интернационализма себя изжили. Угроза реставрации прежнего режима оставалась только как элемент стандартного обвинения в сфабрикованных политических "делах". В Германии под знаменем национальной идеи в ее крайнем выражении ("кровь и почва") к власти пришел Гитлер, внешнеполитическая программа которого предусматривала "Drang nach Osten" и войну с советским "иудо-большевизмом". Эти обстоятельства привели к выработке новой политики и поискам идеологических ориентиров для ее обоснования. Сталин начал нащупывать их уже в 1930 г. Он резко осудил Демьяна Бедного за фельетоны, в которых автор сатирически изображал историческое прошлое России. Сталин обвинил Демьяна Бедного в клевете "на СССР, на его прошлое, на его настоящее"237. Начавшийся поворот от мессианства мировой революции к имперству, демонстративному подчеркиванию роли "великого русского народа" как "старшего брата" других народов, к опоре на сильное государство и провозглашение прямой преемственности от "великих предков" свидетельствовал о том, что решено было отказаться и от классических марксистских постулатов космополитизма, основанного на пролетарской солидарности, и теории отмирания государства по мере продвижения к коммунизму - и выдвинуть в качестве основополагающей идею патриотизма238. Политический и идеологический поворот не мог не отразиться на исторической науке. Очень быстро по предписанию властей произошел частичный возврат к ее дореволюционным истокам. В начале 1937 г. Сталин начал кампанию против школы Покровского. Одновременно произошло восстановление исторических факультетов и педагогических институтов, куда стали приглашать в качестве профессоров некоторых ученых, недавно вернувшихся из концлагерей. В школах возобновилось преподавание истории с отказом от отвлеченных социологических схем, но в строгих рамках руководящих партийных предписаний, соответствующих новому идеологическому курсу. Первостепенное значение Сталин придавал подготовке новых учебников для средней школы. Не случайно он вместе с А.А. Ждановым и С.М. Кировым подписал носившие характер директив "Замечания по поводу конспекта учебника по истории СССР". Объявленный правительством конкурс на составление элементарного учебника по истории СССР проводился под патронатом ЦК ВКП(б), от имени которого выступал
председатель комиссии ЦК и Совнаркома СССР по пересмотру учебников истории А.А. Жданов. Именно он вносил основную правку в подготовленный под руководством А.В. Шестакова проект учебника по истории СССР для начальной школы, вписывал туда целые страницы. Кроме того, с учебником внимательно знакомился Сталин, оставивший на его полях свои пометы. Эта книга сыграла решающую роль в утверждении новой концепции отечественной истории и в формировании нового исторического сознания239. По нему, как по лекалу, создавались и другие учебники для школ, университетов и институтов. Неожиданно были востребованы и труды недавно репрессированных ученыхисториков Наиболее ярким проявлением этого курса стало переиздание в 1937 г. знаменитых "Очерков по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв." С.Ф. Платонова, умершего незадолго до того (в 1933 г.) в ссылке. Его учебник по русской истории, также переизданный, был предназначен даже для школ партийных пропагандистов. В науку постепенно стали возвращаться многие из подвергшихся преследованиям в 1920-е - начале 1930-х гг., кому удалось сохранить жизнь и способность работать. Сталин решил поставить на службу официальной идеологии опыт и профессионализм дореволюционной исторической науки. Он предпринял попытку создать историческую школу, которая опиралась бы отчасти на идеологию марксизма, приспособленного к проводившейся им политике, а отчасти на некоторые национальные традиции. Одним из первых в 1933 г. вернулся к научной работе Е.В. Тарле. В 1938 г. ему было возвращено звание академика. В 1939 г. академиком был избран Ю.В. Готье и членом корреспондентом - С.В. Бахрушин. Однако те, кто выжил и сумел вернуться в науку, не только потеряли здоровье и до конца жизни в той или иной форме преследовались властями, но и получили моральную травму, которая не позволила им в полной мере использовать свой профессиональный потенциал. После 1934 г. начала формироваться новая советская историография. Выход в свет в 1938 г книги "История ВКП(б). Краткий курс" закрепил сталинские приоритеты исторической науки сделав их строго обязательными. Проработочные кампании, организованные до и после Великой Отечественной войны, призваны были держать ученых в узде и подготавливать почв; для внедрения все новых и новых предписаний. Претерпев коренные перемены, официальная концепция быстро превращалась в сталинскую имперско-государственную национал-большевистскую доктрину, с которой вынуждены были считаться и подлинные ученые. Что же касается представителей марксистско-ленинской исторической школы, пытавшихся с опорой на партийных идеологов заменить coбoй петербургскую историческую школу (как, впрочем, и московскую), то они быстро сменили свои теоретические ориентиры, выступив с разоблачением концепций своего учителя М.Н. Покровского. Но и на новом этапе развития "марксистско-ленинской" школы даже в еще большей мере, чем прежде, отбор источников и фактов, а вслед за тем и их интерпретация всецело зависели от партийной установки, "теории", "доктрины". Возвращаясь к судьбе петербургской исторической школы, следует подчеркнуть, что несмотря на ее разгром в начале 1930-х гг., жесткие идеологические установки конца 1930-х гг. и погромы конца 1940 - начала 1950-х гг., ее традиции не исчезли бесследно и продолжают жить. В трудах М.Д. Приселкова, А.Н. Насонова, Д.С. Лихачева, Я.С. Лурье получили развитие разработанные А.А. Шахматовым принципы летописного источниковедения.240 Большое влияние оказали труды А.С. ЛаппоДанилевского при выработке приемов критического издания исторических источников, в том числе советского периода, археографической теории и практики, критики мемуаров, развития дипломатики частного акта Эти сюжеты получили развитие в трудах А И Андреева, С Н Валка и их учеников241 В частности, С Н Валк применил источниковедческие приемы, выработанные А С Лаппо-Данилевским, к интерпретации
историко-революционных документов242 Б А Романов, специализировавшийся в студенческие годы в семинаре А Е Преснякова как специалист по истории древней Руси, при анализе дальневосточной политики России накануне русско-японской войны, по его собственному утверждению, ставил перед собой в качестве первостепенной задачи исследования “возведение непроницаемой плотины из фактов”243 с целью непредвзятого изложения событий в традициях петербургской исторической школы244 Они получили развитие не только в исследованиях по истории России, но и истории античности и европейского средневековья В частности, глубокий след в науке оставили ученики И.М. Гревса и О.А. Добиаш-Рождественской – А.Д. Люблинская, В.В. Бахтин, Е.Ч. Скржинская, А.И. Хоментовская и др. Многие представители петербургской исторической школы в разные годы преподавали в университете, хотя и изгонялись оттуда по идеологическим мотивам и в 20-х, и в 30-х, и в 40-х, и в 50-х гг. Несмотря на эти преследования, И.М. Гревс, А.Е. Пресняков, М.Д. Приселков, С.Н. Валк, Б.А. Романов, А.Д. Люблинская воспитали талантливых учеников и последователей Однако потребуется еще время для того, чтобы в полной мере оценить значение петербургской исторической школы и результаты столкновения в историографии советского периода высокого профессионализма и новаторства, основанных на достижениях российской дореволюционной науки, с официальной идеологией.
© 2000 г.
Н.Д. ЗОЛЬНИКОВА245
ЭСХАТОЛОГИЯ ЕНИСЕЙСКОГО СТАРОВЕРА-КНИЖНИКА ЧАСОВЕННОГО СОГЛАСИЯ ИСАЯ НАЗАРОВИЧА (1970-е гг.) Я уже писала об оригинальных крестьянских толкованиях Откровения Иоанна Богослова, создававшихся в течение всего XX в. и принадлежащих перу о. Симеона Лаптева, А.Г. Мурачева и Иродиона Уральского - староверов-часовенных УралоСибирского региона246. Исай Назарович (фамилия его нам неизвестна), о сочинении которого данная статья, жил в районе Нижнего Енисея, в одной из часовенных общин. Как и труды названных книжников, произведение Исая Назаровича, начинающееся словами "Слово ко старообрядческим старикам и старухам...", написанное в 1973 г., отличается радикальными богословскими новациями, смелой попыткой связать злободневную современность с традиционной эсхатологией. Отправным моментом для пересмотра представлений о конце света послужило для Исая Назаровича его убеждение, что "Антихрист совершенно не такой, какого толковали"247. При этом он не отвергает патристику: в его сочинении нередки традиционные отсылки к отцам Церкви для доказательства тех или иных умозаключений. Он считает лишь, что многие тайны "последнего времени", зашифрованные в священных текстах, оказались неправильно истолкованы, поскольку не пришло для этого время. "Старики и старухи! - взывает к старо-обрядческим авторитетам Исай Назарович, - вы слыхали, нет, чего-нибудь о тайнах в Писании? Ведь в Писании есть тайны, и они до времени закрыты" (л. 5 об.). Размышления о природе Антихриста Исай Назарович начинает с темы о моменте его прихода в мир. Для этого он обращается к популярным в эсхатологии текстам пророка Даниила о "седмине": "И утвердит завет для многих одна седмина, а в половине седмины прекратится жертва и приношение, и на крыле святилища будет мерзость запустения" (Дан. 9.27). "Со времени прекращения ежедневной жертвы и