персона Приемом препарирования стилей вы владеете блестяще. Вас даже обвиняли в отсутствии авторского стиля вообще, потому что вы можете взять любой и легко выдать за свой собственный. Но каждую новую вещь писать в совершенно новом стиле – это же ужасно тяжело. Зачем вам это нужно? Видимо, таков мой подход. Я постоянно начинаю заново, снова становлюсь неким начинающим писателем, осваиваю новый жанр просто с нуля. Каждая моя книга должна производить эффект маленького атомного взрыва. Это очень важно, чтобы было что-то новое. Я как бы взрываю старое и одновременно создаю что-то новое – вот такой животворящий акт. Дело в том, что я хочу каждый раз удивить прежде всего себя, поэтому стараюсь не повторяться. Есть писатели, которые всю жизнь пишут одну книгу, тот же Фолкнер создал свою Йокнапатофу, и ему там хорошо. Ну и слава Богу. У меня же все книги разные: и по стилистике, и по духу. Мне каждый раз надо изобрести маленькую атомную бомбу, чтобы я получил удовольствие, иначе просто не отнесу ее в издательство. Я должен быть уверен, что это действительно отлично, этого никто не делал до меня, это открывает совершено новые миры. Мне важно, чтобы вещь получилась стоящая, а потом уже – как на нее отреагируют.
sorokin-news.livejournal.com
68
Владимир Сорокин: «В России удел литератора таков: если он пишет откровенно и честно, то так или иначе не будет любим властью» Мелькает-перекатывается в дыму табачном какой-то Пургенян, как говорят, известный надуватель щек и испускатель ветров государственных, бьют друг друга воблой по лбу двое дутиков – Зюга и Жиря, шелестит картами краплеными околоточный Грызло, цедят квасок с газом цирковые, разгибатель подков Медведко и темный фокусник Пу И Тин, хохочет утробно круглый дворник Лужковец, грустно кивает головою сладенький грустеня Гришка Вец. С воплями-завываниями вбегает в кабак Пархановна, известная кликуша московская. Толстопуза она, кривонога, нос картошкой, сальные пряди над угреватым лбом трясутся, на груди икона с Юрой Гагариным сияет, на животе за кушаком поблескивает позолоченный совок. В злобном углу, где сидит местная земщина, подкопченная опричниками, крутится семейство балалаечников Мухалко. Шустрые это ребята, оборотистые, веселить и деньгу выжимать умеют. Говорят, когда-то в шутах кремлевских ходили, но потом их за что-то оттуда опендалили. Запевала у них по кличке Масляный Ус хорошо и поет, и играет, и вприсядку ходит, но главное – у него всегда песни задушевные и глаза на мокром месте. А народ наш и песню, и слезу уважает. Вот и сейчас подкатил Масляный Ус к подкопченным: тренькнул балалайкой, притопнул, прихлопнул, подмигнул своим бодрым очкарикам. И грянули они: Мохнатый хам – в протестантский храм, Крыса серая – в закрома, А дворянская дочь – под опричных в ночь По закону большого ума. …Бог с тобой. Так и надо вести, не страшась пути, Если хочешь остаться живой! …А кабак «Счастливая Московия» продолжает пить, шуметь и бурлить до трех часов ночи. Едва пробьют часы 3:00, половые всех рассчитают, уйдут, уступая место крутоплечим вышибалам-ингушам. Из новеллы «Кабак» (Владимир Сорокин «Сахарный Кремль»)
Вы пытались себя проявить в разных жанрах: в живописи, графике, музыке. Почему решили остановиться на таком способе самореализации, как литература? Наверное, потому что почувствовал себя более свободным в этом жанре. Музыкой помешали заниматься обстоятельства – мне в детстве раздробили палец. А живопись, должно быть, не давала достаточной свободы. Литература все-таки мой водоем, я только там себя комфортно чувствую, свободно плаваю. Это для меня как наркотик, я своей жизни без литературы не представляю. Она для меня, как воздух, вода, еда, сон, секс. Это то, без чего пока не могу обойтись. Если долго не пишу, мне плохо. Когда начинаю писать, восстанавливаются внутренний баланс и равновесие. Может быть, для меня это единственный шанс примириться с несовершенным миром – пересоздать его своим воображением заново. И литература в этом плане дает самые непредсказуемые по широте диапазона возможности. Вы вышли из московского андеграунда 1980-х, а это – школа московского концептуализма с известными эпохальными личностями. Как они повлияли на ваше мировоззрение? В среду московского концептуализма я попал как художник, когда мне было 25 лет. Это был совершенно особенный круг общения с уникальными личностями: Дмитрий Пригов, Лев Рубинштейн. Они отличались от других и интеллектуально, и эстетически, потому что делали что-то совсем не похожее на то, что делали другие. Это был своего рода пузырь кислорода в океане брежневского бытия, который позволял нам дышать. Парадоксальным образом общение с этими художниками побудило меня на писание литературных текстов. И московская концептуальная школа дала мне очень много в плане некоего дистанцированного взгляда на все происходящее. Для формирования мозгов, в конце концов, она дала много и помогла мне выжить, остаться самим собой. Ведь мой образ мыслей совсем не изменился с тех пор: я как был, так и остался антисоветчиком. Но я никогда не был диссидентом, просто боролся с самим собой и за качество своих текстов.