journal by Anastasion Solo

Содержание

*Неделя творческого безумия Интервью с Глебом Гусаковым, главным редактором издательства Снежный Ком, писателем-фантастом........................................ .......... 3-7

*Между Адом и Раем Интервью с Дмитрием Манасыповым, писателем-фантастом............................... 8-13

*Дмитрий Манасыпов Бродяга в драной куртке. Пролог к новому роману...............................................14-17

*Татьяна Русберг Первые влюбленные на луне...................................................................................18-23

*Дарья Рубцова Светлое будущее.........................................................................................................24-30

*Татьяна Тихонова Собеседник.......................................................................................................................31-34

*Лариса Мосенко Привратник..................................................................................................................35-44

*Константин Ветнемилк Наша Яблоня...............................................................................................................45-48

Рубрика: Сказки Рыжего Бро * Бэд Кристиан. Дурак космического масштаба. История первая............................................50-59

*Андрей Лепешкин Подарок к 8 марта...............................................................................................61-63

*Раиса Пирагис Стихи про Яшу и Гошу.........................................................................................66-76

Поэтическая рубрика Юханана Магрибского *Яна Колесникова «Канцона»............................................................77

*Екатерина Лесина. Главы из романа «Дорриан Дарроу. Заговор кукол»............................................78-107

Неделя творческого безумия Два месяца остается до начала литературного семинара «Партенит-2012». Четырнадцать счастливчиков уже покупают билеты на самолет или поезд и наверняка по несколько раз на дню заглядывают в календарь, а организаторы готовят площадку для литературных дискуссий. Глеб Гусаков, исполнительный директор семинара, писатель-фантаст и ведущий редактор серии «Настоящая фантастика» московского издательства «Снежный Ком М» согласился рассказать читателям «Пересадочной станции» об особенностях «Партенита», творчестве молодых авторов и… злом роке, преследующем Андрея Валентинова на каждом семинаре. – Литературный семинар «Партенит» пройдет уже в четвертый раз. Насколько и в чем он изменился за это время? – Семинар сразу сложился именно так, как его продумывали. Две группы по семь участников: одна у Генри Лайона Олди, другая у Андрея Валентинова плюс небольшой, на один день, «семинар в семинаре» Антона Первушина по малой форме. Разбор текстов обычно занимает пять дней, два дня – обсуждение общелитературных вопросов. Традиционно к Андрею Валентиновичу не приезжает седьмой участник – просто какой-то злой рок.

Изменений немного. Самое значительное – постоянно растет число вольнослушателей, то есть, тех, кто получил тексты участников для ознакомления, но собственных не прислал. Или присылал, но не прошел отбор… Да еще появились кое-какие маленькие традиции, вроде «посвящения в семинаристы» новичков более опытными участниками. – Как семинар проходил впервые? Скольких участников собрал, сколько прислали романов? – В деловой обстановке. Участников было тринадцать – к Валентинову один, разумеется, не доехал. Вольнослушателей же – всего двое. Еще участвовал критик Василий Владимирский. Он столь сильно вдохновился увиденным, что в этом году сумел-таки провести подобное мероприятие под Питером. Романов, если память не изменяет, прислали двадцать восемь. – Ваше мнение об уровне самых первых «партенитовских» произведений? – Нормальный уровень. Два текста после переработки по итогам семинара вышли в ЭКСМО. Недавно в «Олма Медиа Групп» опубликовали еще один. – В этом году на рассмотрение поступило пятьдесят два романа. Количество работ год от года растет или уменьшается? – Как ни странно, пока наблюдается цикл (я беру округленно) – тридцать-пятьдесят, тридцать-пятьдесят. С чем это связано, ума не приложу. – Сколько произведений рассмотрели именно вы? – Я полностью производил первичный отсев – чтобы выкинуть графомань, много времени не надо. После этого осталось двадцать текстов, пять из которых прочитал я, остальные – еще три ридера. – Что можете сказать об уровне нынешних участников? – Все авторы пишут литературным языком, что уже хорошо, но не у каждого написанное годится для публикации. Разве что после глубокой переработки. Хочу пояснить: мы не практикуем «постоянное участие» в семинаре. Стать участником автор может один, максимум – два раза. Иначе семинар для него превратится в «творческие костыли», а то и в «иглу» – своеобразный наркотик. Автор начнет писать не от себя, а «под семинар». Поэтому нет участника, про которого я мог бы сказать: на первом семинаре его текст был такой-то, на втором

– лучше, на третьем – вообще конфетка. Просто потому, что третьего не будет. Хотя вольнослушателем приезжать можно сколь угодно много. – Авторы «растут»? – Растут. Некоторые уже публикуются постоянно. Мы следим за творческой судьбой наших семинаристов. – Назовите кого-нибудь, кому семинар помог добиться первых успехов. – Если считать по совокупности «участие плюс вольнослушание», можно отметить сложившийся на семинаре дуэт Натальи Деевой и Нины Цюрупы, которые успешно пишут нынче под совместным псевдонимом Виктор Глумов. Кроме того, у Цюрупы вышла в ЭКСМО и сольная книга. Безусловное достижение – Тим Скоренко, хотя в семинаре он участвовал всего один раз. – Сложно было отобрать четырнадцать лучших? – Да. После первичного отбора становится трудно. Особенно когда выясняется, например, что авторы двух самых интересных текстов приехать не смогут. Приходится выбирать из «средних» – мы их называем «второй очередью». – По каким критериям идет отбор? – Первый – жанровое разнообразие. Мастерам интересно разбирать тексты всех направлений фантастики; это же вельми полезно и участникам. Второй – наличие у автора творческой индивидуальности, узнаваемость, незаемные идеи. Здесь иногда можно простить и слабую стилистику, и огрехи в композиции, сюжете и прочее. В конце концов, на семинар приезжают учиться, а не выслушивать похвалы. Ну и третий – текст должен отвечать элементарным критериям грамотности. – Есть какие-нибудь общие ошибки, над которыми нужно поработать тем, кто не прошел? – Шаблоны, штампы, отсутствие индивидуальности. – Как исправить эти ошибки? – Писать свое. Набираться жизненного опыта, без которого нет писателя. – Что посоветуете тем, кто не прошел? – Приехать вольнослушателем. Это еще и показатель творческих амбиций. Бывало, автор обижался смертельно – значит, почти наверняка графоман. Но есть и те, кто

достойно «держал удар» – приезжал, набирался опыта, и следующий его роман проходил отбор. – После первых семинаров в адрес организаторов поступало немало негативных высказываний. Сейчас эта волна схлынула? – (Смеется) «Пусть клевещут». Что характерно, негативные отзывы шли не от участников. Сейчас, когда «индекс публикуемости» семинаристов стал весьма высок, недоброжелателей и скептиков поубавилось. Или они просто приумолкли. По большому счету, нам нет до них никакого дела. – Чем, по-вашему, вызваны такие высказывания? – Есть люди, которые «мнение имеют» решительно обо всем. И всенепременно его высказывают, даже если представляют суть явления весьма приблизительно. Это так называемые дураки. Есть люди, которые руководствуются личными мотивами. Кого-то я не оценил, как писателя, – или его друга, кума, свата… Кому-то мы наступили на мозоль, кто-то и сам бы не прочь организовать нечто подобное, да все недосуг… Иногда вскрываются столь сложные личные мотивы, что оторопь берет. Но все они попадают в следующую категорию: завистники. Вот, собственно, и все причины. – Как бы вы посоветовали с наибольшей пользой распорядиться знаниями, полученными на семинаре? – Не держать их в себе – делиться с коллегами и единомышленниками. – Когда и с чего начался «Партенит» именно для вас? – С разговора на фестивале «Аю-Даг» между Светой Поздняковой и мной с одной стороны, и Андреем Валентиновым и Димой Громовым с другой. Идея родилась спонтанно, я даже не помню, кто ее первым высказал, но мы со Светой тут же, по окончании конвента, принялись прорабатывать её всерьёз. – В чем видите главное достоинство семинара? – Абсолютное недельное погружение в атмосферу творческого безумия. – Когда вы сами начали постигать писательское ремесло? – По-настоящему взялся в девяносто пятом году. Начинал со стандартного. С желания создать в нашей фантастике нечто небывалое. – У кого учились? – Учителей много. Классики: Гоголь, Достоевский, Лесков, Булгаков. Фантасты «Золотого века»: Саймак, Лем, Стругацкие… – Когда и как познакомились с Генри Лайоном Олди? – Лично – в девяносто девятом, на первом «Звездном Мосту». Виртуально – годом ранее. – Главное, чему они вас научили?

– Если работать системно и упорно – все получится. – Ваше мнение об Олди-писателях и Олди-учителях? – Писатель интересный и необычный, с узнаваемым «лицом». Учитель же – просто блестящий. Упомяну и об Андрее Валентинове: ходит много страшилок про его ехидную суровость, да только семинаристы чуть ли не на руках его носят. – Назовите несколько основ, которые необходимо знать, прежде чем садиться писать? – Назову одну, но главную. Можешь не писать – не пиши. – Как относитесь к наставничеству в литературе? – Хорошо. – Каким оно должно быть? – Строгим, но ненавязчивым. – Есть ли у вас воспитанники? – Есть. К примеру, Максим Хорсун. В становление этого автора я вложил много. – Что чувствуете, глядя на успехи воспитанников? – Олег Ладыженский на днях одну умную вещь сказал: нельзя «влюбляться» в семинаристов. От себя добавлю: в воспитанников тоже. – Чему хотите научиться сейчас? – Работать быстро без потери качества. Писать не хуже Эко, Лема, Брэдбери… Словом, учиться и учиться.

В ближайших номерах «Пересадочной станции» вас ждет подробный отчет с литературного семинара «Партенит-2012», а также интервью с Генри Лайоном Олди, Андреем Валентиновым и Антоном Первушиным.

Кирилл Смородин.

«Между Адом и Раем». Я долго шла к этому интервью. Дмитрий Манасыпов не просто молодой автор, экспериментирующий с жанрами и стилями, но еще мой друг. И когда я уговаривала его ответить на вопросы, он надо мной подшучивал, что я и без него все ответы знаю. Собственно, когда я готовила вопросы, я обнаружила, что за последний год писатель-фантаст Д.Манасыпов дал ТРИ интервью! О чём его спрашивать? Что еще рассказать читателям про писательский труд и взгляды Дмитрия? Но мы с голыми руками не сдаёмся. Тем более в марте! Хотя впечатлительным и особо впечатлительным я бы посоветовала пропустить откровения Дмитрия Манасыпова мне, вашей покорной слуге. А.Соло: Уже издано четыре книги за год. Изменилось ли отношение окружающих к молодому писателю Дмитрию Манасыпову? Дмитрий Манасыпов: На работе стараюсь не упоминать про своё увлечение. Что касается родных, то изменилось в лучшую сторону. Во всяком случае, теперь всем понятно. Когда я сажусь за бук, меня мало кто дергает, кроме сына. У нас с ним уговор - убиваем злодеев в Far Cry минут сорок, а потом он идет рисовать, а я работаю. Супруга помогает, причем иногда дает весьма хорошие советы. Например, идею третьей книги Чистильщиков Пустоши и ее сюжет. Мама гордится, несомненно. Сестра довольна и хвалит. А.Соло: Когда история написана – кто удостаивается чести первого чтения? Кто становится первыми критиками и главное – почему? Дмитрий Манасыпов: У меня есть корректор, Татьяна Шошина, есть мой учитель истории, есть несколько постоянных читателей. То есть те, кому я доверяю как порядочным людям и чья точка зрения честная и прямая. Жду от них мнения честного и беспристрастного. Даже если оно не особо и доброе к произведению. Другое дело, что если книга написана полностью, я вряд ли кинусь исправлять что-то после критики. Это же моя точка зрения как автора. А.Соло: А сталкивались ли вы с недоброжелателями? Дмитрий Манасыпов: Ну, их ведь везде хватает. Например, я выкладываюсь на СамИздате, где кто-то может ознакомиться с первыми третями книг, выходящих в продажу и понять – интересно это ему, или нет. И вот там, равно как и на любом другом ресурсе с оценками и комментариями, лакмусом проявляется градус неадеквата и какой-то зависти. Как ни странно, отрицательные мнения на СамИздате, Либрусеке, Фантлабе и т.д меня никак не отвратят от этого прекрасного занятия - создания собственных миров.

И самое главное, есть те читатели на тех же самых ресурсах и ВКонтакте, которые могут сказать свое мнение честно и открыто. Вот их я ценю. А не тех, кто имеет мнение по аннотации, или заявляет: не могли в 196. году у фашистов быть шагоходы с броней, потому как.... Но ведь если этот «кто-то» принял на веру, что в 196. -ом году фашисты воюют под Уралом - так будь добр, прими и панцер-шрайтеров. А то какая-то политика двойных стандартов получается. А.Соло: Расскажите, как вы начинаете писать? Как рождается ваш текст? Дмитрий Манасыпов: У меня не бывает просто текста. Даже сейчас, участвуя в межавторском проекте, где мир не мой - книга для меня стала именно моей. То есть история, которая рассказывается в ней - моя собственная. Книга - это труд, причем труд в плане чего? Правильно, в плане «оживления» как мира, так и его героев. Пусть это хоть наше время и люди, хоть Дельта Пьяного Матроса и гадрозавры Янтарного гугона. При этом - мне на данный момент не интересно выписывать эпопею про одно и то же на протяжении шести книг. Казалось бы - иди путем, который проторили более-менее популярные персонажи, созданные тобой. Но не выходит. Мне становится скучно подряд писать серию книг. Чёрный Отряд Глена Кука А.Соло: А почему меняется стиль? Как вы сами оцениваете динамику в изложении за последние два года? Дмитрий Манасыпов: Как по мне, так изменений не очень много, или просто-напросто не замечаю их сам. Что касается описательной части, то ее замечательно передают иллюстрации, которые делаю сам. Во всяком случае, там четко прослеживается то, что Анджей Сапковский во «Владычице Озера» описал как «стиль одного художника с четко прослеживающейся параноидальной страстью к мельчайшей детализации». Я стараюсь создать полную картинку и перенести все ощущения. По типу: «... в сырой комнате, по которой гулял ветер, пахнущий прелыми осенними листьями, густыми зеленоватыми пятнами расползлась плесень…» То есть, картинка должна возникать. Главное - не переусердствовать. По этой причине порой вычеркиваю многое из текста, хотя потом и борюсь с корректорами и редактором. Был случай, когда МОЮ книгу хотели обезличить под «стандартный» боевик. Я не принял этого, и результатом стали Чистильщики Пустоши, которые для меня, пожалуй, самые атмосферные. А.Соло: Откуда берутся ваши истории? Дмитрий Манасыпов: Сложный вопрос. Я начал рисовать лет в семь, наверное. В десять-одиннадцать в стране пошла волна фантастики и фэнтези, я переключился на визуализацию образов, а потом, постепенно, начал рисовать что-то свое. Потому именно в данных жанрах идей у меня куча, только оформленных уже с взрослого

взгляда и опыта. Но именно из-за того, что истории людей в нашем времени и обществе мне все-таки интереснее, буду делать и что-то другое. Часть вложенного в книги - это мое. От описания дома Егеря в первом Районе до вставки репортажа с места Прорыва в Чистильщиках Пустоши. А.Соло: Что стоит во главе истории: атмосферность, сюжет, интрига? Дмитрий Манасыпов: Атмосфера, которую читатель должен прочувствовать полностью. Герои, которые должны быть живыми. Сюжет, который должен быть логичным, даже если он кажется невменяемым. Интриги мне удаются хуже, к сожалению. Ну и мораль, самая простая: Родина, дружба, семья, честь, честность и умение думать не только о себе самом. Это как-то для меня не обсуждаемо с детства. Только с возрастом понял, что не будь именно такой Родины, то не было бы именно такой семьи, которая есть сейчас. Мой дед, Сергей Макарович Зольников, под Сталинград попал сразу же в восемнадцать, и тогда же, после боев у Калача, оказался в первый раз в госпитале. Связист, человек с катушкой провода, протягивающий телефон в разных ситуациях. Второйто дед был уже взрослым человеком, офицером. А еще, в 2009-ом, как-то раз я забрался на Царев Курган, посмотрел туда – какая красота, посмотрел сюда – дух захватывает. Вот тогда как-то для себя и понял, что ни при чем был кровавый палач Сталин, вопреки которому народ победил. Просто Родина - это не красивое слово в песне или еще где. А.Соло: Что присуще вам как человеку – юмор, мрачность, реалистичность? И отражается ли этот настрой в книгах, в героях? Дмитрий Манасыпов: А присуще - да все сразу. Бывает, что тянет на что-то грустное, но чаще всего такое выходит зарисовкой «в стол». Я глупый оптимист, наверное. Как мне дать определение самому себе? Мне просто нравится делать то, что мне нравится, писать о том, что мне хочется, вот и все. И вкладывать собственные наблюдения за жизнью вокруг, передавать свою точку зрения тем, кому она интересна. А вот характеры берутся с тех людей, которых знаю, вижу, с кем общался. Придумывать кого-то мне неинтересно, лучше взять живого человека и какие-то его черты. Осенний Лис Скирюка

А.Соло: Легко ли расставаться с уже созданными героями? Не хочется посмотреть, как герой боевика смог бы проявить себя в другом мире? Дмитрий Манасыпов: Я расстаюсь с героями тогда, когда необходимо для сюжета. Часть героев стараюсь вытягивать в любом случае, если это реалистично. Что касается фэнтези, то не совсем верно. Мир меча и небольшого количества магии, что создал в октябре и ноябре прошлого года, меня устраивает и мне интересен. Но с ним, несомненно, было сложнее. Хотя и не особо - персонажи же чаще всего одинаковы, разные лишь антураж и декорации. Герои весьма однотипны, потому что жанр, в котором они созданы, имеет под собой много схожего для самих книг и их персонажей. И если я пишу про войну, то главный герой там будет таким, каким он должен быть по моему мнению. То есть про дезертира или предателя писать не буду. А образ солдата у меня вырисовывается схожим. И без разницы, что за война и в каком мире. А разнообразить - да. Вот как получается - вопрос другой. Сейчас мне наиболее интересен Енот из Чистильщиков Пустоши, он развивающийся персонаж. А.Соло: Два года назад вы упоминали, что написание книг – это самовыражение. Изменилось ли что-то сейчас? Дмитрий Манасыпов: Да оно и сейчас самовыражение. Только более серьезное, дающее и материальный заработок. Пусть и небольшой, но полезный. А вдохновляет желание делать собственные истории интереснее. То есть идей в голове много, занимаюсь тем, чем хочется. Экспериментирую. После написания вторых Чистильщиков Пустоши хочу сесть за что-то типа триллера. Социального триллера. Не постапокалипсис, не очередная Зона, не попаданцы. Да и сами вторые Чистильщиков Пустоши - эксперимент. Это будет истерн, пусть и с громадным количеством фантастики и хоррора. Как Кинг, Симмонс, наш Точинов. На фоне чего-то настолько реалистичного преподнести такие элементы не-реализма, которые показались бы сначала диссонансом. (Почему-то в этот момент я представила Дмитрия с дирижерской палочкой, которой он пробуждает только часть огромного оркестра, не давая слушателям оценить всей грандиозности замыслов). А.Соло: Жанр боевика вам определенно узок, а вот в фантастике-фэнтези достаточно пространства? Дмитрий Манасыпов: У меня если честно, нет четкого разграничения. Что касается жанров, то мне неинтересно писать женские романы, скажу честно, и большие детективы и детские сказки. Моё - кибер-стинк, фантастический боевик, хоррор, фентези, триллер, социалка, реалистичный жизненный описательный недобоевик…

(И тут я скажу вам, эксперименты были! И как бы не сопротивлялся Дмитрий, небольшой кусочек сюрреалистичного трагифарса мы опубликуем. Ностальгия… Именно с этого началось наше знакомство). А.Соло: А почему девушки в книгах характером мужеподобные? Дмитрий Манасыпов: Ну, все обусловлено жанром. В тех же «Фальшивках» упомянутая девушка - мужеподобна? Да нет, обычная девушка. А как героини боевиков - какими им быть еще? Пустышками, которые носятся и визжат? А.Соло: (и раз уж мы перешли на тему девушек, а мне нужен был контр-материал мартовской тематики, я решила похулиганить. Правда, тут мы перешли на «ты»). Я раз от раза встречаю эротические сцены в твоих произведениях. Ты их придерживаешь для определенных жанров?

Йотун Бергельмир

Дмитрий Манасыпов: Я не особенно избегаю темы секса. Просто в книгах он не везде мне нужен. Что касается темы секса в интервью, так ты ж его берешь не для Пейнтхайза, вроде?

А.Соло: Пока не закидывала туда предложение. Но кто знает? Так что давай продолжим.Почему в сексуальных сценах так много насилия, избыточной реалистичности? Дмитрий Манасыпов: (тут и Дмитрий подхватил моё настроение и выдал нечто подобное) Я сложносоставленная шовинистическая неполиткорректная боевая медведоподобная мужская свинья, страдаюшая великоимперской тоской и со склонностью к монархизму! А.Соло: (после продолжительного смеха мне удалось выдавить) Теперь серьезнее. К ответу! Дмитрий Манасыпов: Я просто безумно обожаю сцену жестокого насилия и анального секса в палатке между Енотом и Медовой, ты же ее помнишь? И чрезвычайно люблю грубость Освальда по отношению к травнице Мэрай в бане. Помнишь, когда он заставлял ее выполнять все его грязные прихоти? А на самом деле в обоих упоминаемых случаях насилия-то и нет. Остается вопрос - так ли секс в моих книгах жесток? Либо там, где оно именно к месту по сюжету? Показать звериную суть Петровича, к примеру. И, скорее, чтобы просто показать - как может быть вообще и запросто. А то вокруг криков про изнасилования много, а вот на деле? На деле оно вовсе не так. Для чего провоцировать кого-то на такое мнение? Чтобы стало мерзко и больно, если выйдет так сделать. Чтобы понять - как это наверняка больно и грязно. Чтобы понять, что не так уж и плохо вокруг, хотя и есть такое, но не так много, сколько могло бы. Что касается реализма. А как надо? Писать про погружающийся твердый как сталь-

ной прут источник наслаждения, что коснулся разверстых ворот земного рая? Так это не ко мне. Мне оно как-то вовсе неинтересно. Мне интереснее написать про то, что важно не 90-60-90, а просто желание к женщине, а у неё к мужчине. И если при этом показать, что тело партнерши неидеально, но дело не в нем, то как это сделать без реализма? А вообще, если честно, то не знаю как у меня дальше будет с сексом и эротикопорнографией… Я знаю, что некоторым моим читательницам реалистичные описания вообще никак, вплоть до «это мерзко, это порнография и анатомия». Ты сама говоришь, что складывается мнение, что только изнасилования у меня и видишь, хотя я пишу про двоих, когда главному герою и той, что с ним хорошо вместе. И без разницы, где да как. И пусть у меня не получилось провокационного материала, - за что я ценю Дмитрия, так это за прямые и честные ответы. Он не увиливал и не отмалчивался. Мне понятна его позиция и интересна. Наверное, в альтернативном мире я хотела бы быть одной из героинь его фантастического экшена и следовать за своим главным героем – сильным и смелым солдатом, что куда достойнее, чем быть розовым гламуром. На самом деле интервью я брала в середине зимы,, сначала мечтая выпустить его к 23-му февраля и сделать брутальным. Потом перенесла к 8-му Марта – и мечтала обнести интервью эротическим муаром, но… Правда заключается в длительной осаде Дмитрия Манасыпова и беспрестанном выклянчивании (не побоюсь этого небиблиотечного слова) эксклюзивного материала. И он написан! А интервью получилось брутально-муарным, хотя с меня, любительницы-журналистки, какой спрос, так ведь? ʰ̦̯̖̬̏̽̀ ʤ͘ˁ̨̨̣͘ http://stalker-book.com/forum/30-3011-1 http://stalker-book.com/forum/4-2634-1 http://stalker-book.com/load/rajon_vozvrashhenie_dmitrij_manasypov/3-1-0373#comments http://stalker-book.com/load/khroniki_ruin_chistilshhiki_pustoshej_dmitrij_ manasypov/3-1-0-318#comments http://zhurnal.lib.ru/comment/m/manasypow_d_j/osvald-1?PAGE=7

А теперь представляем вашему вниманию СПЕЦИАЛЬНО написанный пролог к ново̥̱ роман̱ журналу Пересадочная станция от писателя-фантаста ДМИТРИЯ МАНАСЫПОВА «Бродяга в драной куртке».

Бродяга в драной куртке Дмитрий Манасыпов

Бродяга в драной куртке Тварь прыгнула следом за Пашкой, задела косяк и упала. Пахнула смрадом, грязью и спекшейся кровью. Черные обломанные ногти не успели дотянуться, Пашка отскочил, перепрыгнул через ступеньки сразу на площадку. Ключ в кармане отыскался сразу, вошел в скважину точно. Пальцы дрожали, но с задачей справились. Тварь успела первой, вскочив с пыльного, слоем в два пальца толщиной, пола. Пашка заорал, ударив ее ногой, метя в плечо. Вот незадача, вляпался, так вляпался. Мало того, что не понял, где он и как тут оказался, так еще и такое. Думаете, все это Пашка думал, пока нога летела к цели? Вовсе нет, в этот момент в его голове вообще было пусто. Полнейшая пустота. Даже и без Чапаева. Плечо неведомой скотины оказалось на удивление податливым и мягким… рыхловатым, что ли. Если бы не это, вряд ли от пинка оказался толк. Светло-серое, смазанное в полумраке подъезда тело снова полетело вниз, к отсвету от неприкрытой двери. Осталось открыть дверь, но выходило не особо хорошо. Механизм неожиданно сопротивлялся, не давая ключу провернуться в личинке. Наконец-то, туго-туго, он пошел вправо. Внизу, у лестницы, зашуршало, вставая. Замок щелкнул, впуская Пашку внутрь квартиры, он влетел в нее, головой прорвавшись через плотную белесую завесу, возникшую здесь непонятно откуда. Он заорал в голос, ощутил липкую поверхность на лице, неприятное покалывание в волосах. Позади рисунок Зои Безма него скрипнула доска пола, Пашка заорал еще раз, сильнее. Рванул вперед, полностью разодрав непонятную ткань, выпутался из нее и налег на дверь, стараясь закрыть. Пальцы твари, облепленные длинными серыми нитями паутины (да-да, неведомая занавеска оказалась паутиной), схватили Пашку за рукав толстовки. Ткань треснула, но выдержала. - Твою мать! – заорал перепуганный не на шутку парень, плечом надавив на вторую дверь. Что такое вокруг творится-то?! Рука твари хрустнула, пальцы вцепились в ткань сильнее, рванув в сторону. От этого стало еще страшнее. Существо за все время не произнесло ни звука. Все происходило молча, оно даже не сопело. Даже сейчас, когда его собственные кости

Дмитрий Манасыпов хрустели и трескались. Оно молчало, продолжая давить на дверь, монотонно и сильно. Но хотя бы ослабило хватку, дав Пашке возможность выдрать рукав. - Сука! – Парень налег на дверь, но бесполезно. Существо продолжало давить со своей стороны, не давая ему закрыть ее. – Сука!!! Как будто отзываясь на его страх, все сильнее охвативший Пашку, тварь издала первый звук. Клацнула зубами, громко, с костяным дробным стуком. Пальцы на вроде бы сломанной руке зашевелились пауками, кисть выгнулась, стараясь добраться до него снова. Плохо видимые в сумерках черные ногти поскребли по двери, выдрав несколько щепок. Пора уже было что-то делать, ситуация превращалась в патовую. Закрыть дверь Пашка не мог, да и толку, если первую не закрыть? Высадить вторую, обычную деревянную, тварь сможет. Это заметно по силе, с которой она давила сейчас из подъезда. Тихо и незаметно, но подошвы Пашкиных кед уже сместились в сторону комнаты. Еще немного, и существо сможет протиснуться в проем, и что тогда делать? За дверью зубы щелкнули еще несколько раз, жестче и агрессивнее. По спине парня покатился пот. Точнее, он и раньше катился, но теперь практически побежал. Ручейком. Тварь поднажала, сдвигая вовсе не атлетичного Пашку вглубь квартиры. Щелкнула зубами еще раз, страшнее просто некуда. Хотя парня пугало вовсе не это. Никто из соседей даже не выглянул, а ведь шумели они о-ё-ё-й как! Что случилось то, за те несколько минут, черным вихрем промелькнувших совсем недавно? Куда все делись и кто вот это, за дверью, настойчиво ломящееся внутрь? И, самое главное – что теперь ему, Пашке-то, делать?! А ведь день так хорошо начинался… А с утра он пошел устраиваться на работу. Не, не так. Встав непривычно рано для лета, Пашка пошел на собеседование. Не Бог весть что, менеджер, но работа же! А ведь работа - она штука такая, без нее сейчас практически никуда. Сколько лет можно сидеть на шее у родителей-то? Хотя, если говорить честно, Пашка не отказался бы посидеть еще немного. Но, видно не судьба. Тем более что родители на выпуск подарили квартиру. Во как: ему - и квартиру. В двадцать два-то года, да настоящему рок-н-ролльщику. Но денег выделять перестали, мол, и так кормили долго, не считать же твои подработки в супермаркетах за заработок? Тут с ними было не поспорить. Деньги от подработок в основном уходили на вещи, концерты и телочек. Ровно в такой последовательности. Собеседование прошло… ну как сказать, как оно прошло? Фигово оно прошло, больше никак и не скажешь. Но обо всем по порядку, пока еще есть время и дверь не сковырнула Пашку в сторону, запуская в его квартиру, неожиданно заросшую паутиной и пылью (не это неудивительно, а их количество), тварь. Не, снова не так. ТВАРЬ. Итак, Павел Иваныч Шляпкин, двадцати двух лет от роду, временно безработный, только что переставший быть учащимся, ограниченно годный к нестроевой военной службе категории запаса (как-то так, учитывая купленный «военник»). Не женат, не привлекался, дети если есть, то про них Пашка ничего и не знал. Владелец, э-э-э… так и хотелось бы сказать «заводовгазетпароходов», но ни разу не верно. Владельцем Пашка был лишь вот этой небольшой квартирки, коллекции халявно скачанной аудиотеки, шкафа со стильной и переставшей таковой быть одежонкой

Бродяга в драной куртке и прочего, по мелочи, скарба. То есть – самый что ни на есть стандартный молодой человек неопределенного возраста с вполне определенными «тоннелями» в ушах, крашенными в черный цвет волосами, и в кедах. Не, одежда, несомненно, на нем тоже была, собеседование как-никак, но кеды «Конверс» есть кеды «Конверс». Они ли оказались причиной отказа, либо выглянувшие через достаточно длинные патлы Пашки металлические диски в ушах… кто знает. В работе ему отказали, даже анкету не дали заполнить, такие дела. А может, что дело оказалось вовсе не во внешности, а вовсе даже и в ВУЗе. Не, все возможно. Институт, как известно, институту рознь. Равно как академия, универ или что еще. А уж если в дипломе «государственного образца» стоит непонятная Современно-Гуманитарная Социологическая Академия, филиал в г., так совсем. Особенно по непонятной профессии «юрист». Вернее не, не так. Профессия-то как раз понятна, разве что юристов в стране хоть одним местом жуй. Подсказка: тем, что ниже ремня. И еще одна – ремня нормальных джинс/ брюк и прочего, а не «Dysquared». Бедрами-то ничего не поешь, если следовать поговорке. В общем, пошел Пашка в сторону «фонтана», ведь идти больно было и некогда. Вроде бы чего там, на «фонтане» и делать, а не скажи. Если подойти к этой прогулке с умом, так всегда найдешь, чем там заняться. Но в этот раз практически не прокатило. А лучше бы, если вдуматься, не прокатило бы вовсе. Из знакомых лиц Пашка встретил только Варгу. Хотя звали ее совсем по-другому, наверняка, но отзывалась она на Варгу. Вполне такая, по Пашкиной мерке, клевая телочка, секси и все такое. Брюнетка, в кожаном корсете, в котором пряталась весьма такая немаленькая грудь. рисунок Марии Юрьевой Вы бы на месте Пашки, будь вы мужчиной, а впрочем, и необязательно, как бы отнеслись к приглашению отправиться к ней домой? Вот Пашка и пошел. А еще точнее – поехал. Варга… Варга оказалась куда как лучше всех его самых развратных мечт, мечтаний и прочих аллюзий. Да по правде сказать, после нее мечты развратными даже и не казались. Так, канал «Русская ночь», передача «Лучший российский стриптиз» перед хардкорпорно, да еще и в качестве участника. Хорошо, в общем, было Пашке. Пока Варга не спросила: - А почему ты со мной пошел? Х-а-а-а-роший вопрос, да? Что сказать на такой вопрос девушке? Да даже если и женщине, что лежит, вся такая на кровати, перевернувшись на живот, и мотает ногой. И голышом, самое что важное. Казалось бы, мама дорогая, двадцать первый век на дворе, все давно ясно и понятно, и нате, получите. Вот зачем, на самом деле? Выпечь вместе тыквенный пирог?

Дмитрий Манасыпов Посмотреть новую серию «Доктора Хауса»? Почитать ей стихи Есенина? Да нет, сами понимаете, что вовсе не за этим Пашка отправился к девушке Варге. Отправился он к ней исключительно чтобы заняться сексом. Да-да, именно так, простым и обычным сексом. И совершенно другое дело, что вышел он… э-э-э… мягко говоря разным. Зато было хорошо, да. Как думалось Пашке, даже и обоим. И неизвестно, если уж быть полностью честным, кому хорошо было больше раз и качественнее. К чести Пашки, он не стал врать. Покосившись, да что там, откровенно довольным взглядом посмотрев на великолепный задок, он так и сказал: - Ты клевая, и мне страх как хотелось с тобой переспать. Честно? Еще как честно и правильно было сказано. Хотя, как показало время, правильность Варга оспорила. Да еще как. - Козлинауродгребаныйдохлякимпотентсукакозел!!! – Ну, как-то так. Сами понимаете, что уходить Пашке вышло не по-английски, а совсем даже порусски. Хорошо, что хоть тяжелым чем не кидали в его сторону. Хотя… лучше бы, наверное, чтобы кидали. Уже когда Пашка затянул шнурки «Конверсов», девушка оказалась рядом. С ладони сдунула что-то серое, залепившие ему лицо, попавшее в нос и заставившее долго чихать. И еще она что-то говорила, это точно. Вот только что? Вниз по лестнице Пашка слетел, продолжая чихать и размазывать сопли рукавом толстовки. Ее было жалко. Новенькая, пахнущая краской эмблемы «Буревестников», и вся заляпанная соплями. Тьфу ты, дура истеричная! Нет, прямо сейчас должен был в любви признаться, ага. Вот на хрена, спрашивается, так делать? В голове гудело, глаза щипало и немилосердно жгло. Перцем она в него дунула, что ли? Носоглотку потихоньку начало отпускать, но пока он добрался до дома, пару раз остановили полицейские. Хорошо, видно, подумали о вирусе, отпустили после того, как Пашка обчихал сержанту белую рубашку, видневшуюся в разрезе кителя . Поплохело ему сразу после выхода из метро. Парень старался идти как можно быстрее, хотя ноги не особо-то и слушались. Пока он поднялся до магазинчика, откуда до нужного поворота во дворы рукой подать, одежда промокла насквозь. - Чего ж такое то? – Пашка споткнулся в не пойми который по счету раз. – Да чтоб тебя… В себя он пришел… наверное, что сразу? Вынырнул из непроглядной черноты, куда провалился около гаражей. Встал, покачиваясь, держась за шероховатую стенку. Надо же. Подумалось, как проржавела-то? Вот только весной красил хозяин, вроде как. Хм… Темнело, осень все же, шестой час. Зрение уже пришло в себя, хотя и не полностью. Быструю серую фигуру, бегущую в его сторону от школы, что за его домом, Пашка заметил не сразу. Хорошо, что вообще заметил. Удрать от непонятного бомжа с кожей серого цвета, раззявившего пасть и несущегося к нему, вышло плохо. Если бы Пашка смог тогда понять, что это вовсе даже и не бомж, а тварь… Что птиц не видно, и собак во дворе, обычно облаивавших его сразу при появлении, нет. Если бы, если бы… Но всего этого Пашка не заметил, лишь чуть ускорившись в сторону от догоняющего алкаша, как тогда ему думалось. Ладно, что ключ от квартиры подвешен на цепь, висящую на боку. И дверь в подъезд, такая же проржавевшая, как и гараж, оказалась открытой. И вот теперь Пашка стоял и думал: ЧТО ДЕЛАТЬ С ТВАРЬЮ?

Татьяна Русберг

Первые влюбленные на луне Все начинается с того места, которого у меня никогда не было, — места случайного определения. Я родился между книжных страниц. Говорят, детей находят в капусте. А вот мама нашла меня между страницами сто восемьдесят шесть и сто восемьдесят семь. Я был плоский, высушенный и морщинистый, что неудивительно — ведь книга пролежала на сохранении девять месяцев. Вы спросите, что это за книга? Я и сам задавался таким вопросом, прозревая мистическую связь между содержанием пыльных листов и собственной судьбой. Первым делом, конечно, спросил маму. Она ткнула пальцем в среднюю полку на стеллаже, забитую цветными корешками — ни автора, ни названия не помнила. Перерыв содержимое, я обнаружил бессистемный разброс — от «Дитте, дитя человеческое» до «Женщина с Венеры, мужчина с Марса». По мнению мамы, я, впрочем, был именно оттуда — с красной планеты. Она даже хотела назвать меня Рэй*, но вмешался папа, и я стал Романом. Это позволило исключить из списка подозреваемых «Русские народные сказки», Хармса и уголовный кодекс РФ. В садике я впервые понял, что со мной что-то не так. Я не желал спать днем, и меня запирали в чулане, чтобы не будил других детей. Я не оправдывал надежд воспитателей и не совестился. В чулане мне нравилось — я играл в графа Монтекристо и совершал подкоп под шкафом для постельного белья. В первый раз я так увлекся, что не захотел покидать замок Иф после тихого часа и укусил воспитательницу. Второй раз, когда за мной пришли, прикинулся мертвым, был разоблачен прибежавшей медсестрой и выставлен монстром перед родителями. В школе меня быстро записали в психи. Учительница задала на дом сочинение про кошку Ю-ю. А меня Куприн уже давно не интересовал, ибо я постигал Джойса и ломал голову над тем, кем являлся человек в макинтоше. Но сдавать что-то было надо, и я сдал. Наталья Антольевна осторожно спросила на уроке: «Русский, может ты не понял задание?» Я мотнул головой. «Почему тогда ты написал о щенке Бинго?» Класс захихикал, я молчал. Джойс содрал идею у слепого и даже названия не поменял. Я же сменил расу и пол героя, и вот — никакого понимания. В следующий раз в день сдачи сочинений я разделся догола прямо в классе — в знак протеста. Из школы меня не выгнали, но оставили в покое — если не считать обязательных походов к специалисту. Когда я учился в выпускном, наше учебное заведение занимало первое место в городе по текучке психологов. Родители не питали надежд пристроить меня в хотя бы мало-мальский приличный вуз, и я пристроился сам — сначала блоггером, потом копирайтером. Я узнал, что цена мне — два бакса за тысячу знаков, и перестал выходить из квартиры. Только мама иногда беспокоила, заглядывая ко мне в комнату сквозь паутину — ей очень хотелось внуков. Я успокаивал родительницу, демонстрируя фотографии вируальных подружек, но она только качала головой: «Тьфу ты, господи! Что ж, теперь с фоткой целоваться будешь?! А кого мне нянчить — пикселей?» «Не волнуйся, — успокаивал

Первые влюбленные на луне я. — Еще пару лет — и генетический материал наверняка по емейлу посылать можно будет. В отсканированном виде». «Да я тебя самого в отсканированном виде!..» — кричала мама и бежала за подкреплением. Приходил папа, неся на лице отпечаток газеты, под которой спал, и я показывал ему, где нашел фотографии. Наконец мать разоблачила наш заговор и выставила меня за дверь. Я строчил пятьсот тысяч знаков в месяц, чтобы платить за однокомнатную квартирку. Вместо продуктов покупал книги, которые вскоре заполонили все, так что к кровати я ходил по узкой, протоптанной между стенами корешков тропке. И вот однажды, измученный очередной работой — сочинением рекламы унитаза «Самарский» — я пропихался на балкон, чтобы глотнуть свежего воздуху. Бензиновые пары заполнили легкие, стала легкой и голова. Я понял, что уже давно ничего не ел. Магазинчик внизу подмигивал розовой вывеской в начинающихся сумерках. «Улыбка прошлого». Я улыбнулся и пошел искать куртку. Поначалу лавочка разочаровала. Хотелось сосисок, а тут все витрины были заполнены карамельками — на палочке и без, разноцветными и с полосками, классическими и с чудными начинками. Я уже взялся было снова за дверную ручку, когда меня окликнули: — Не желаете попробовать леденцы? Девушка за прилавком, казалось, упиралась прямо в потолок прямоугольной, коротко стриженой головой. Она раскатывала «р» на американский манер, но больше в ней не было ничего иностранного. В груди шевельнулась жалость к длинному нескладному телу: — Мне не хочется сладкого. Извините. — А у нас есть несладкие, — продавщица улыбнулась из прошлого, и на меня повеяло лунным бризом. — Вот, со вкусом разбитых надежд. А эти, полосатые, — обида с прослойками жалости к себе. Голубенькие там, видите? «Печаль моя светла» называются… Лайм и мята. Хотя, впрочем, вам скорее подойдут другие... В голове у меня что-то щелкнуло, и я выпалил: — А ребенок у вас есть? Девочка? Золотистые глаза насмешливо сощурились, и я смешался: — То есть, вы меня не так поняли… Я просто люблю «Шоколад»... — Шоколада у нас нет, — усмехнулась продавщица, — а девочек еще не подвезли. Вот, попробуйте лучше эти леденцы. «В поисках счастья». Солененькие. — Почему, — удивился я, — солененькие? — Попробуйте и узнаете, — узкая ладошка протянулась через прилавок. В центре, как в раковине, покоилась круглая синяя жемчужина. Я задумчиво развернул фантик. Карамелька под ним оказалась тоже синей, приятно ущипнула язык. — И правда соленая, — удивленно вздохнул я, загоняя лакомство за щеку. — Еще? — удовлетворенно кивнула девушка. — Хотите, смешаю вам разных? В кулечек? — Давайте, — прошепелявил я и зашарил по карманам. Сосисок мне уже расхотелось. Вышел на пустынную улицу, прижимая бумажный пакетик к груди. К унитазу возвращаться желания не было. Карамелька таяла во рту, под ребрами щекотало, буд-

Татьяна Русберг то там бились крыльями шершавые бабочки, искали выход. Из-за крыш выкатилась на небо луна, огромная и яркая, притягивая насекомых из моего живота. За спиной щелкнул замок. — Я закрываю магазин. Извините, — тень продавщицы вытянулась на всю улицу, и девушка смущенно улыбнулась, будто ей было неловко за поведение человека, которого ей все время приходилось таскать за собой. В груди заскреблось, шум крыльев глухо отдавался в ушах, и неожиданно для себя я выпалил: — А можно я вас провожу? рисунок Владислава Панфилова Изо рта выпорхнул лазоревый мотылек и, часто трепеща, исчез на фоне лунного диска. Девушка проводила мой вопрос взглядом: — Я живу далеко. Я нервно перегнал остаток конфетки языком за другую щеку и попытался успокоить бабочек. Отказывали мне хотя бы вежливо. — Знаете что? — продавщица улыбнулась, тень ее встала на одну ножку и скакнула поближе к моей, низенькой и растрепанной. — Я бы не отказалась от чашечки чаю. У вас есть чай? Его хорошо с карамельками... — Есть! Я не имел представления, что заселяло мою кухню кроме плесени, но в тот момент готов был пустить на заварку даже баргамота, приправив гараськой. Моя тень ухватила за руку подружку-каланчу и потянула через улицу. Осмелев, я сунул кулек в карман и предложил незнакомке локоть. — Меня зовут Роман, — выпалил я, задрав голову. Лунный свет превратил шевелюру моей спутницы в серебристый мохер. — А вас? Ее ресницы дрогнули, как крылья бабочки. — Можешь называть меня Джу. Наши тени первыми ворвались в квартиру — просто просочились через замочную скважину, пока я все еще возился с ключом. Мы долго искали их, играя в казакиразбойники между книжными стенами. Негодяйки путали тропы, так что вместо кухни мы постоянно попадали на балкон. Кидались пыльными шариками из-за баррикад и стреляли жеваными цитатами и афоризмами, норовя угодить в шею. — Ром, а давай сбежим от них? — запыхавшись от смеха предложила Джу, примостив длинное тело на перилах. — Куда? — глупо хихкнул я. — Разве что — в темноту? Девушка тряхнула головой: — Темнота — мать всех теней. Но я знаю место, где ее нет. — Где? — прочитав десять тысяч восемьсот тридцать шесть толстых книг, я думал,

Первые влюбленные на луне что знаю все. — На Луне, — Джу ткнула длинным пальцем в круглую рыбу, плывущую через небо над нашими головами. — Но как мы туда попадем? — развел я руками. — Конечно, по лестнице, — девушка соскочила с перил, вошла в комнату и тут же вернулась, волоча в руках увесистую стопку книг. Сгрузив ее мне под ноги, она снова счезла в дверном проеме. Ничего не понимая, я взял наугад верхний томик, полистал… «И будет потомство твое, как песок земной; и распространишься к морю и к востоку, и к северу и к полудню; и благословятся в тебе и в семени твоем все племена земные...» — Хватит прохлаждаться, помогай! — на книгу бытия плюхнулась новая стопка литературы, оттянув мне руки чуть не до пола. — Да что ты делаешь?! — возмутился я. — Как что?! — Джу, пыхтя, выволокла на балкон собрание сочинений Достоевского. — Лестницу строю! — и, пнув под хвост зазевавшуюся тень, снова ринулась в книжные джунгли. Я задумчиво ткнул пальцем пирамиду разнокалиберных томов — она опасно покачнулась. Конечно, Луна висела совсем низко, казалось, вот-вот рукой дотянусь. И все-таки… Балкон-то на пятом этаже! — Боишься? — будто прочитала мои мысли Джу. Взъерошила мне волосы, щелкнула по носу, как мальчишке. — Зря. У тебя внутри еще бабочки остались? Я кивнул — насекомые множились в неслыханных количествах. — Ну вот, — девушка снова скрылась в комнате, оттуда глухо донеслось. — Бабочки почти так же хорошо, как воздушные шарики и мыльные пузыри. — А как же ты? — спросил я, перекладывая Достоевского Диккенсом. — Ведь у тебя нет ни пузырей, ни шариков. — А у меня ветер, — засмеялась Джу, вскакивая на верхнюю площадку лестницы и протягивая вниз руку за строительным маериалом. — Ведь я — ветреная девушка. Она оказалась права — взобраться на Луну было легко. Только уже на самом верху, когда стало тяжело дышать, меня охватил страх. Я зашатался, запнувшись о Маруками, но Джу ухватила меня за рукав: — Растяпа! — воскликнула она, по-армстронговски глотая «р». — Чуть не забыла, держи! В губы мне ткнулась гладкая конфетка, такую же девушка кинула себе в рот. — Раскуси ее, там жвачка, — прочавкала моя проводница и надула огромный пузырь. Его стенки растягивались и растягивались до полной прозрачности, пока вся голова Джу не оказалась внутри. Ух ты! Теперь она и вправду похожа на астронавта! Я энергично зажевал, надул щеки — и вот уже между мной и вакуумом колыхалась кислородная прослойка. За время этого упражнения мы добрались до верхушки лестницы. Девушка спрыгнула на Луну первая. Некоторое время я осваивался на непривычной поверхности, шевеля пальцами в пыли — на ногах у меня все еще были домашние безносые тапочки. Джу скакала вокруг, наслаждаясь приобретенной легкостью. — Слушай, а как мы тут не мерзнем? — поинтересовался я, пытаясь разглядеть свой дом на боку земли, но тени, оставшиеся без хозяев, распустились окончательно и затянули все тьмой.

Татьяна Русберг — Это любовь, — рассмеялась девушка внутри карамельного пузыря. — Как… любовь? — смутился я. — Ну, говорят же, любовь греет, — пояснила Джу голосом учительницы начальных классов. — Пойдем, посмотрим на море. Я догнал девушку и неловко запрыгал рядом, оставляя в пыли неровную цепочку следов рядом с ее аккуратными отпечатками. Если мне не холодно, выходит, я тоже… того? Мы вместе пересекли Море Дождей, пока не достигли Залива Радуги. Земля висела над нами, переливаясь изумрудом и лазурью, но меня не тянуло обратно. Лунное притяжение сейчас было сильнее. — А давай на темную сторону? — предложила Джу. — Ты ведь ее никогда не видел? «Ее вообще никто не видел», — подумал я, но тут же засомневался. Моя новая и единственная подруга вела себя так, будто Луна была двором, в котором она выросла. Мы вошли во тьму, держась за руки. Звезды заглянули нам в души и наполнили наши глаза. Странная музыка звучала со всех сторон: разные голоса, будто переговаривающиеся друг с другом. Чужие, холодные, но прекрасные. — Что это? — пораженно прошептал я и попытался прижать ладони к ушам, забыв про пузырь. — Это поют звезды, — улыбнулась Джу и уселась, хлопнув ладошкой по пыли рядом с собой. — Садись. Сегодня они дают концерт в нашу честь. Я долго не решался поцеловать ее — из-за воздушного пузыря. Но мои опасения оказались напрасны — встретившись стенками, «шлемы» не лопнули, а сомкнулись, как сливаются иногда их мыльные собратья. Мы слушали голоса планет, пульсаров и сверхновых, и целовались. Мы были первыми влюбленными на Луне. Утром я проснулся в собственной постели, еще чувствуя карамельный вкус на губах. — Джу! — пробормотал я, шаря рукой по простыне. И уже громче, — Джу! — суя ноги в пыльные тапочки. Но ее не было нигде. Забыв о невыключенном компьютере, я побежал в «Улыбку прошлого». Но оно перестало улыбаться мне. Вместо стеклянных витрин с блестящими лакомствами внутри стояли унылые столики под заляпанными скатертями, на которых пылились в вазочках искусственные гвоздики. — Ну, что стоите? Заказывать будете? — сварливо бросила полинявшая официантка, махавшая шваброй в углу. — А… Вы не знаете, где Джу? — пробомотал я, зачем-то заглядывая под столики. — Такая высокая девушка… Она тут работала. — Какая еще Жду? — нахмурилась официантка, облокачиваясь о швабру. — Фамилие ее как? Я выскочил из заведения и в отчаянии заметался по улице, зачерпывая тапками в лужах — ночью, видимо, прошел дождь. Неужели мне все приснилось?! Нет, не может этого быть! Я найду тебя! Обязательно найду, ведь мне без тебя так холодно... Проведя месяцы в поисках счастья, я понял, почему у подарка Джу был соленый вкус. Каждый шаг на моем пути был смочен невыплаканными слезами. Тропа между книжными корешками пересохла и заросла реголитом. Я больше не пытался найти любимую. Я просто хотел убедиться, что не сошел с ума. Августовским вечером я уложил тень спать и вышел на балкон. Луна низко склонилась над ним конопатым лицом — казалось, вот-вот, и дотронешься до впалой щеки. Я прислушался к

Первые влюбленные на луне себе. Внутри, разбуженные лунным притяжением, зашевелились бабочки. Если я выстрою лестницу и поднимусь по ней, то найду доказательство, которое ничто не сможет опровергнуть — наши следы в пыли. Вот только искать придется быстро — на последние деньги я купил кислородный баллончик, но надолго его не хватит, а чудесных карамелек с жвачкой внутри у меня нет... Одному громоздить друг на друга книги оказалось почти непосильным трудом — Толстой не желал лежать на Лимонове, а Гаршин вообще свалился с балкона. Но я все-таки справился, и полез, надеясь на бабочек больше, чем на вестибулярный аппарат. Следы я нашел сразу. Две цепочки, уходящие к морю, одна — легкая и прямая, вторая — сбивчивая и петляющая. И вот к ним прибавилась третья — отчаянная. Я упал на колени, и сорвав маску, принялся целовать отпечатки ног Джу, чувствуя, как замерзает на губах дыхание. Зачем мне оно, если я просто могу остаться здесь? И тут в серой трухе под моими пальцами что-то блеснуло — неужели на Луне есть рубины? Я подхватил замерзшими пальцами гладкий круглый шарик. Это была карамелька. Наверное, она выпала из кулька, и потому мы не съели ее в ту ночь… Перед глазами потемнело, в ушах снова зазвучали голоса звезд. Я крепко стиснул конфетку в кулаке, прижал к лицу маску и бросился к лестнице. Как ни измучило меня путешествие, я должен был найти достойное место для доказательства существования любви. Я бы не пережил, если бы, проснувшись по утру, не нашел моего сокровища. Перебравшись через баррикаду, преграждавшую путь в кухню, я нашел в шкафу чистую тарелку. Тарелку водрузил на книжный завал у кровати, а в центре торжественно положил рубиновый шарик. В свете электрической лампы стали заметны выдавленные в карамели крошечные буквы. My Name is Memory. Имя мне — Память. Я уснул, глядя на таинственно светящуюся красным сферу, пока веки не сомкнулись, как занавес. Когда утром я открыл глаза, перед ними оказалось то же самое место — похоже, я лежал всю ночь, не шевелясь. Только вот конфетки на тарелке не было. Вместо нее на пыльных обложках лежало… существо. Розвое, голое, пухлое. Осторожно сев на кровати, я протянул руку и тихонько пихнул существо в пухлую ляжку. Оно распахнуло огромные голубые глазищи, разинуло рот и сказало: — УаааААА! Я бросился искать телефон. Кричащая Память сучила ручками и ножками, а потом описала «Парфюмера». В страхе, как бы она не свалилась на пол, я переложил ее на центр кровати. Мобильник, наконец, нашелся в тапке, и я судорожно выбрал мамин номер в адресной книге. — Роман? — устало спросили в трубке. Перекрикивая детский плач, я заорал несвоим голосом: — Поздравляю, ты стала бабушкой! На том конце что-то тяжело бухнуло, запричитало, наконец, глухой от волнения мамин голос пробубнил: — Господи, кто она?! Я задумался, а потом уверенно гаркнул в неожиданной тишине — малютка увлеченно вцепилась в мой мизинец: — Мемори.

Светлое будущее

Дарья Рубцова

Светлое будущее — Михаил Анатольевич, — хорошенькая мордашка заглянула в приоткрытую дверь, — вам завтрак подавать? — Да, Танечка, принесите, пожалуйста, в кабинет. Голубоглазая Татьяна с улыбкой переступила порог. — Уже принесла, я догадливая. Миссис Мэй просила передать, что кастинг перенесли на завтра, так что у вас сегодня выходной. — Спасибо, — Михаил усмехнулся, с трудом отводя глаза от ее ладной фигурки в обтягивающем платье. — А она?.. — Уехала, вернется поздно. Он кивнул и махнул рукой. Дверь за Танечкой немедленно закрылась, с лестницы донеслись торопливые шаги. Понятливая девочка. И старательная. Хотя на работу он ее взял не за старание — мало ли их таких, понятливых и готовых улыбаться? Просто в последние месяцы его отчаянно тянуло к русским. Навалилась какая-то ностальгия, нелепая, старческая, хотелось слушать русскую речь, говорить о России... и Танечка пленила его своим воронежским выговором. Впрочем, чего скрывать, не только выговором — и мордашка, и фигурка у нее были что надо. Михаил покачал головой и усмехнулся. Посмотрел в глаза отражению в зеркале. Что, Михаил Анатольевич, седина в бороду? Бес в ребро, чертяка? Он включил ноутбук и проверил почту. Поздравления, открытки, приглашения. Выражения почтения, уважения, внимания... от Мэри ничего. «Какие письма, мы живем в одном доме, Майкл». Да, живем в одном доме. Но спим в разных спальнях, и не виделись уже черт знает сколько. Могла бы хоть письменно... Нет, она внимательная и заботливая жена, кто спорит. Вот и сегодня — зная, что в день рождения он обычно никого не желает видеть, перенесла кастинг. Благо есть возможность. А возможность в последние годы почти всегда есть — Михаил Плеханов уже не так популярен и востребован, как раньше. И его легендарная школа танцев прекрасно обходится и без него. В самом деле, умри он сейчас, никто из его «учеников», «последователей» и «правых рук» ничего бы не заметил еще около месяца. Он им не нужен там, и только отдавая дань традиции, еще присутствует на кастингах и мастер-классах. Как же, человек-легенда. Еще живая, но уже почти мумифицированная. Михаил свернул окно и откинулся на спинку кресла. Что ж, его жизнь подходит к концу, чего скрывать. Ну и ладно, он не против. Жизнь была интересная и яркая... хорошая. И слава была, и деньги, и борьба. И любовь. Ах, какая любовь у них когда-то была с Мэри! Любовь-танец, танец-страсть, ревность, погони, цветы ... «Микхаиль» — как нежно она звала его раньше, коверкая русское имя. А сейчас все Майкл, да Майкл... но она тоже постарела, у нее своя жизнь и своя грусть, не в чем ее винить. Отхлебнув горячий кофе, он откинулся на спинку кресла и погрузился в

Дарья Рубцова воспоминания, кутаясь в ностальгию, как в теплый плед. Да, жизнь была, что надо. И все-таки самыми счастливыми были годы его ранней юности, до конкурса. Папа и мама, еще молодые, еще живые. Воронежская школа номер четыре, фонтан в парке, тренировки в подвале после школы. Тренировки, тренировки, тренировки — до дрожи в коленках, до темноты в глазах... И единственный, самый лучший и надежный друг — Ярик. *** — Спасибо. Нам надо посоветоваться, подождите, пожалуйста, за дверью. Мишка приложил ладонь козырьком ко лбу, пытаясь рассмотреть лицо говорившего, но в глазах плыли зеленые круги. — Хорошо. Пошли! — Ярик потянул его за рукав. Они спустились со сцены и вышли к толпе конкурсантов и их взволнованных родственников. Мама Ярика кинулась было к ним, но Яр быстро покачал головой. — Еще совещаются. Погоди ты, мам... Мишка наклонился и помассировал болевшую ногу — кажется, неудачно приземлился после финального прыжка. — Видишь, советуются. А другим сразу говорили, берут или нет. Это значит, что? Что нормально вышло, да? Все круто... а чего тогда думать? Непонятно, да? Ярик переминался с ноги на ногу и нервно дергал волоски на подбородке Мишка пожал плечами. В голове его было пусто и звонко, никакого облегчения от того, что все так или иначе закончилось, он не испытывал. Внутреннее напряжение не отпускало, в голове продолжала звучать музыка. — Ты как сам-то? А? — не унимался Ярик. — Я вообще не понял, как я выступил... по-моему, я облажался... ритм чувствовать перестал, прикинь. Тебя-то не вижу, сам по себе элементы выполняю... наверное, не в синхре... Или нормально? Оставалось только снова пожать плечами. В начале, когда загорелись эти неистово яркие лампы под потолком, и холодный баритон из-под сцены сказал: «Добрый вечер, представьтесь, пожалуйста», он тоже запаниковал. Кое-как промямлил свое имя и название их с Яриком коллектива, зачем-то засунул руки в карманы. Потом ударила непривычно громкая музыка. Показалось — поздно начал, опоздал на такт, но почти сразу мелодия захватила и увлекла — ритм, ритм, движение, напряжение мышц, рывок, руки готовы подломиться, но нет, фигушки, переворот... и на ноги, точно! Он перестал думать об этих, в темноте, и полностью отдался танцу. Плохо только, что лампы светили прямо в глаза, Ярика не было видно. Ну и ладно, не зря же они репетировали столько недель. Синхронность движений доведена до совершенства, они чувствуют друг друга даже с закрытыми глазами. Все было круто, да. Но о чем они совещаются? Снова зазвучал сигнал, вызывающий конкурсантов. Они с Яриком поспешно зашли, и, толкаясь, поднялись на сцену. — Так, — тот же член жюри, который просил их выйти, поднял руку и зачем-то помахал им. — Я здесь, смотрим на меня. Значит, для начала немного негатива. Первое. Я так понял, что вы нам тут исполняли брейк-данс? Угадал? Ну, так вот, это не брейк-данс, и похоже только местами. Второе. Ты, вот ты, с бородкой, почему так зажался? Ты не танцевал, а просто выполнял набор элементов. С каменным лицом.

Светлое будущее Техника у тебя слабая, кстати. Ты бы тогда хоть лицом драйванул, чтобы отвлечь от техники... чего молчишь? Ну ладно, молчи. Теперь. У нас возникло следующее решение. Жестокое, но справедливое. Как коллектив вы нам не интересны. Мы вас во второй тур не берем. Мишка вздрогнул. Казалось, лампы под потолком одновременно погасли. В груди раскрылась огромная дыра, с каждой секундой она все больше увеличивалась, засасывая в себя окружающий мир. «Не берем, не берем» — глухо зазвонило в голове. «Все кончено, все зря, зря, зря...» — Но, — продолжил баритон, как ни в чем не бывало, — ты, мальчик с дредами, нам понравился. Ты молодец. Понаблюдаем еще, конечно. Может, лентяй. Но пока берем во второй тур. Поздравляю. Принимаешь такие условия? Лампы снова вспыхнули, еще ярче, чем прежде, дыра в груди стремительно затянулась. — Спасибо! — почти прокричал он, не обращая внимания на «мальчик с дредами». — Большое спасибо, я не подведу! Йес! — Ты согласен? — баритон, казалось, немного удивился чему-то. Чему?! Согласен ли он на второй тур? Да это же и была цель! Это билет в то самое светлое будущее, о котором они мечтали! — Тогда до встречи. Не помня себя, он бегом спустился с лестницы, выкатился за дверь. — Ну? Взяли? — мама Ярика увидела Мишкино счастливое лицо, и сама радостно засмеялась. — Поздравляю! — Не... там это... так вышло, что, — подошедший Ярик опустил голову и смотрел под ноги, — Мишку взяли, а меня нет. Техника слабая, — добавил он, словно оправдывая такое решение судей, и тихо отстранив растерянную маму, пошел по коридору прочь. — Миша, как же это? Мишка нахмурился и посмотрел ему вслед. Только сейчас он осознал, что его счастье обернулось трагедией для друга. Нет, это несправедливо... наверное. Они же вместе... как же Яр теперь? Надо было догнать, поговорить... Но пульсирующая радость в груди мешала думать. Потом, потом, он все поймет, он же друг. Они были вместе, да, но теперь Мишка один постарается, за двоих. А потом, когда выиграет, пригласит Ярика, и их снова будет двое. Завтра надо будет обговорить это. — Я ему позвоню, — заторопился он, стараясь не смотреть на Ярикову маму. — Все будет нормально, теть Рит, мы поговорим. Яр уже вышел на улицу, хлопнув дверью. «Ну и ладно, — подумал Мишка, — завтра поговорим». ... — Миша? — телефонная трубка что-то забормотала женским голосом и тихо всхлипнула. — Кто это? Два часа ночи... Вы кто? — Это... мама Ярика... твоего друга... Он протер глаза и сел на кровати.

Дарья Рубцова — Здравствуйте, тетя Рита. А я думаю, куда это Яр запропастился. Все поздравили, он один не поздравил... я же конкурс выиграл, слышали? Теперь контракт подписывать будем. Трубка молчала. — Я его хотел пригласить, — спохватившись, затараторил Мишка. — Тогда уехал, времени поговорить не было. А теперь вот вернулся ненадолго, хочу и его с собой в контракт вписать... а... что-то случилось? Вы чего звоните? — Миша... Ярик умер. Его нет. Помолчав немного, он встал и потряс головой, словно пытаясь прогнать сон. Потом снова поднес трубку к уху. — Что вы сказали? — Он ждал, ждал... когда ты позвонишь... а вчера... выпрыгнул из окна. С десятого... десятого этажа. И записку оставил... «Я неудачник, прошу никого не винить»... Она зарыдала, и сквозь всхлипывания начала что-то неразборчиво спрашивать, вскрикивать, но он не мог ее слушать. Уронив трубку на стол, он сел и, обхватив голову руками, закрыл глаза. *** Михаил захлопнул ноутбук и прикрыл глаза – как тогда. Да, в ту ночь его детство закончилось. Хотя нет, оно закончилось еще раньше, сразу после первого тура, в котором он прошел, а Ярик — нет. Но разве мог мальчишка понимать такие вещи? Суровое решение — отказаться от дружбы в пользу будущего — далось ему до смешного легко. Он просто не понял, что перед ним стоял вопрос. Не заметил его, инстинктивно сделав выбор. Правильный выбор. Сейчас ему было совершенно ясно, что никакого таланта у Ярика не было. Он брал упорством и желанием, но на профессиональном уровне этого недостаточно. Задумайся Мишка тогда, начни сомневаться, откажись от второго тура — они бы оба сейчас остались неудачниками. Выступая вместе с ним, Яр все время тянул бы его вниз, никто и никогда больше не разглядел бы Мишкиного таланта рядом с неказистым любителем. Так и бросили бы оба танцевать. И работал бы сейчас Михаил Анатольевич в какой-нибудь строительной компании в Воронеже, менеджером среднего звена (папа, помнится, очень хотел, чтобы Миша поступал в строяк). Да. Но Ярик был бы жив. И сегодня, возможно, прислал бы ему поздравление. «Привет, старик, как сам? С днюхой тебя, как говорили в нашей незабвенной юности! Как там дела, на вашем побережье? Скука, конечно?) Жду приглашения на коньяк. Яр». Михаилу так явственно представилось это письмо, что он, ругая себя за «старческий маразм или что там бывает у не в меру впечатлительных стариков», снова заглянул в почту. Новых писем, конечно, не было. — Михаил Анатольевич, я могу забрать поднос? Танечка. Что-то она сегодня чересчур предупредительна... Девушка неслышно скользнула в комнату. — Миссис Мэй просила передать вам сразу после завтрака. Она протянула руку и осторожно положила на стол какой-то маленький желтый камушек.

Светлое будущее — Что это? — Это амулет Горана Златовича — того мага, про которого я вам... — Я понял. Что за амулет, зачем он мне? — Так это же, — Танечка потупила глазки, — подарок. В день рождения вам. И я тоже присоединяюсь, Михаил Анатольевич, с праздником вас! — Да погодите! — он нахмурился. — Что за амулет, я спрашиваю? — А! Миссис Мэй сказала, что очень сильный, очень дорого стоит! Этот амулет позволяет изменить свое прошлое! Он вздрогнул, но почти сразу рассмеялся. В последние годы Мэри стала всерьез интересоваться эзотерической литературой, астрологией и даже магией. Пару месяцев назад ее новым сэнсеем и кумиром стал какой-то заезжий сербский маг. Она повсюду возила его за собой, подкармливала и устраивала ему выступления в прямом эфире. Михаилу не представила. Он только из новостей узнал о «восходящей звезде магических сфер» и о том участии, которое принимала в судьбе звезды его жена. — Так-так. Что ж, передайте Мэри спасибо за подарок и внимание, я уж и не рассчитывал. И как же этим амулетом пользоваться? — Очень просто! — Таня просияла, спеша поделиться магическим знанием. — Кладете его под подушку на ночь, и перед сном во всех подробностях представляете себе эпизод, в который хотели бы вернуться. Во сне вы попадете в прошлое и сможете сделать все, что захотите. — Ага. Под подушку, значит. Как красна девица в русских сказках. Да-а, признаться, я ждал чего-то поинтереснее, обрядов, заклинаний там... но все равно передайте мою благодарность. А теперь идите, Танечка, я что-то устал... Мгновенно почувствовав перемену в его настроении, девушка взяла поднос и тихо упорхнула за дверь. Он взял в руки невзрачный камушек, подержал в кулаке. Потом бросил на стол. Да, похоже, старость добралась-таки до Мэри. Старость — не радость, как говорила бабушка. Хотя, казалось бы, какая старость в ее-то пятьдесят с хвостиком? А вот, поди ж ты. Положить под подушку перед сном. Такими пакостями не занимаются сейчас даже двенадцатилетние девочки. Но почему именно сегодня ей пришла в голову эта мысль, про изменение прошлого? Догадалась, какое воспоминание гложет его в последние месяцы? Но как, если в эти месяцы они виделись от силы раз десять? Или просто совпадение? Да, кстати, не случись тот второй тур, завершившийся победой, не было бы и встречи с Мэри через девять лет. Не было бы известности, славы, студии, кастингов, на которых мистер Плеханов присутствовал уже в качестве судьи. И судьбоносной встречи с восходящей звездой Мэри Мэй. Так стоила ли дружба с Яриком всего этого? Стоило ли вообще прошлое будущего? Он встал и вышел на балкон. Постоял, вдыхая соленый океанский воздух. Что же с ним творится? Почему все чаще, вспоминается день первого успеха и первого предательства? Ведь забыл же, забыл, вымарал ненужное из своей памяти, как из черновика. И вот на тебе. Ностальгия и запоздалые угрызения совести. Приложив ладонь ко лбу, он всмотрелся в спокойные синие волны, как когда-то

Дарья Рубцова вглядывался в смутные лица жюри. И твердо решил, что сегодня вечером, просто назло, положит этот дурацкий камешек под подушку и вспомнит тот день. А на следующее утро заставит Мэри встретиться с ним, и лично, с глазу на глаз, скажет ей, что прошлое изменить нельзя. Что не будь его, прошлого, не было бы и будущего, как не было бы этого дома и денег на содержание пронырливого мага. Да и будущего нет, ни светлого, ни темного, а есть только настоящее, и оно такое, каким ты хочешь его видеть. Сегодня и сейчас. *** — Поздравляю. Принимаешь такие условия? Мишка сжался и широко распахнул глаза. Вот он, вопрос. Момент выбора. Все повторялось — светили в глаза безжалостные лампы, маячил в стороне скрюченный Ярик, и ждал в полутьме бесстрастный судья, позволивший Мишке выбирать свое будущее. Все повторялось, но настоящий вопрос был задан много лет назад, а то, что сейчас происходило на сцене, было просто сном. Мишка прекрасно осознавал, что спит, но почему-то был уверен, что в этот раз принятое им решение может изменить будущее. Пауза затягивалась. Отказаться? Можно переиграть, передумать! Это шанс! Но как отказаться от всей своей жизни? Ведь не напрасно же она была прожита? И как отказаться от любви? От исполнения мечты? Он оглянулся на Ярика. Тот стоял, опустив голову в пол, и на его лице... «Он знает, — внезапно понял Мишка. — Он знает, что я скажу. Яр понял это сразу, и его вселенная сейчас с грохотом рушится вниз». — Да или нет? — нарушил молчание судья. Мишка обернулся к нему и покачал головой. — Нет, — четко отчеканил он. И замялся, не зная, что еще добавить. — Нет? — судья, казалось, не был удивлен. — В таком случае беру свои поздравления назад. И прошу вас обоих покинуть сцену. — Пожалуйста! Уже ухожу. Только знайте, что я бы выиграл. Я лучший на этом конкурсе, и другого такого вам никогда не найти! Высоко задрав подбородок, Мишка решительно спустился со сцены и вышел к толпе. В голове его крутился какой-то противный веселенький мотивчик. Все было кончено. Все. Никогда ему не встретить Мэри. Никогда не создать свою школу. Не выпить виски с Брайаном Мак-Кински, не почувствовать восторг и энергию сотен зрителей, ловящих каждое его движение. Возможно, никогда не увидеть океана... — Ну? Взяли? — мама Ярика увидела Мишкино лицо, и замерла. — Нет? — Не... там это... подожди, мам. Майкл! — Ярик схватил его за руку, в его растерянных, ошеломленных, но все-таки счастливых глазах стояли слезы. — Как же так? Как ты мог отказаться?! Мы же мечтали! Ты же...Это же твое светлое будущее! Мишка сунул руки в карманы и нашел в себе силы усмехнуться. — Какое там светлое. Обычное. Подумаешь, дом на побережье. *** — Михаил Анатольевич, вам обед подавать?

Светлое будущее С трудом разлепив веки, он поднял голову и потер затекшую шею. Надо же, заснул прямо за столом. Заснул днем, сидя, скрюченный, хотя до этого проспал восемь часов. Да, старость — не радость, однозначно. Под локтем обнаружился злополучный желтый камушек. Он засмеялся и отбросил его в сторону. Положить под подушку? Ну вот, считай, положил. Сколько раз за последние полгода он видел этот сон. Сон, в котором снова принимал решение. Сколько раз говорил «нет» и просыпался с чувством освобождения, но мираж развеивался, а решение оказывалось фарсом. Впрочем, несколько раз он отвечал «да». Потому что не просто все-таки отказаться от прожитой жизни, такой хорошей, так удачно сложившейся жизни. — Михаил Анатольевич! Ах да, совсем забыл про Танечку. — Нет, спасибо, Танюша, я не голоден. Он вздохнул и снова включил ноутбук. Ну, пришли еще какие-нибудь поздравления за время его сна? Ага, есть одно. Незнакомый адрес, но прошло через фильтр, от кого это? Прочитав первые строки, он почувствовал, как сердце в лягушачьем прыжке метнулось к горлу. Что же это? Это как? Шутка?! Убью за такие шутки!... Убью шутника!.. Ярик, дружище... Я же тебя убью... «Привет, старик, как сам? С днюхой тебя, как говорили в нашей незабвенной юности! Как там дела на вашем побережье? (Скука, конечно?) Жду приглашения на коньяк. И, кстати, мог бы и сам прилететь. Почтить, так сказать вниманием. Ведь, как-никак, именно мне ты обязан своим благополучием. Да-да, не отрицай — не откажись ты тогда ради меня от второго тура в том конкурсе (помнишь? Еще в Воронеже), не вышло бы из тебя человека. Потерялся бы в толпе конкурсантов, сейчас бы никто и не знал, как тебя звать. И только наши плодотворные тренировки и мое упорство, помноженное на твой талант, сделали нас великими и известными дядьками. Надеюсь, понятно, что просто подкалываю. Ты, конечно, и сам молодец. Талантище. Куда уж нам. Так что можешь и дальше сидеть с гордым видом, окопавшись в этом своем домище. Но на коньячок все же приглашай. А то я и без приглашения. Короче, с праздником тебя, брат! Яр».

Татьяна Тихонова

Собеседник Планета Вог вкатилась красно-коричневым боком в иллюминатор моего одноместного “Витязя” и прочно обосновалась там, заставляя то и дело разглядывать ее еще довольно далекую, неприветливую физиономию. Неприветливой она казалась, потому что добирался я сюда уже третий день и понятия не имел, пустят ли меня воги, и не зря ли я сюда вообще свернул. Лететь мне полагалось на Землю, на юбилей к другу, а хотелось еще привезти какую-нибудь небывальщину маме. Очень она любит всякие диковины и редкости. Подолгу любуется ими. Безделушками, друзами хрусталей невиданных форм и цветов, детскими игрушками со всех концов галактики заставлен весь наш старый дом. И когда меня кто-то спросил: «А чего ты на Вог, на их блошиный рынок в Ганизе, не слетаешь, там всяких механических штучек полно?» — я пожал плечами и подумал: «А и правда, почему?..» Рассказов про Вог ходило немало. А про их рынок — еще больше. Мир здесь, на Воге, был достаточно древний и воинственный. Цивилизация, достигшая невиданного расцвета, где роботы и диковинные андроиды давно и преданно служили разумной расе, где медицина достигла таких высот, что воги жили по сто пятьдесят — двести лет, увязла в войне, которая длилась без малого пятьдесят лет. Поначалу эту небольшую планету сотрясало от атомных коллапсов, аннигиляционные бомбы уничтожили множество островов в здешних океанах. Местные летательные аппараты долго вызывали зависть у вояк из Генштаба Объединенной Галактики. А потом и воевать особенно стало некому, да к тому же и нечем. Сейчас здесь остались лишь руины городов, развалины промышленных комплексов, люди, потерявшие человеческий облик от нищеты и страха быть в любую минуту убитыми, бродяги-андроиды, в услугах которых уже никто не нуждался. Поколение детей, выросших в эту страшную войну, уже не представляло себе, как это — жить и не вскидывать испуганно голову, всматриваясь в небо и отыскивая глазами над собой тонкий красный крестик, которым отмечалась цель находившимся далеко отсюда беспилотником... Шайки головорезов, выросших из этих детей, вооруженных найденным в развалинах оружием, стали самой страшной бедой современного Вога. Ну и «невольничий» рынок, конечно, как они называли его. Только продавались там не люди... Мой «Витязь» изрядно тряхнуло при переходе полосы таможенного досмотра. Поправив маленькую головку наушника переводчика в ухе, я сделал запрос о разрешении на посадку. Ловушка таможни еще некоторое время надсадно жужжала, проверяя мой корабль со всех сторон, и, наконец, разрешение было дано. Цель приезда, указанная в декларации, отправленной с корабля, ограничивала мое перемещение на Воге Ганизой, столицей Магуты, или того, что от нее осталось.

Собеседник В Ганизу я должен был попасть на местном шибе. Этот вид транспорта, говорят, единственный, который еще действует на Воге, потому что электромагнитные пути для него проложены под землей и частично сохранились. Небольшая обшарпанная машинка, летевшая над землей по-над этими путями, очень быстро и беззвучно доставила меня в Ганизу часа за два, и все это время внизу расстилалась пустынная, унылая местность. Потом потянулись руины города. Машина вздрогнула и замерла возле разрушенной стены из желтоватого камня, похожего на очень плотный песчаник. Наспех сколоченные жилища, пристройки к обвалившимся стенам, занавешенные тряпьем пробоины в зданиях и люди, похожие на тени... Высокие, тонкокостные, с удлиненным и тяжелым черепом, они отличались раньше надменным осознанием собственной избранности — я иногда встречал вогов в космопортах других планет. Теперь же затравленный взгляд глубоко посаженных маленьких глаз и привычно напряженные от страха шеи заставляли меня жалеть их. Воги же провожали меня долгими, выжидающими взглядами, иногда появляясь на пороге своих жилищ. А торговля шла вовсю. Начиная от съестного, пахнущего неизвестными мне пряностями, кончая непонятного рода крючками и загогулинами из красноватого металла, тускло блестевшего на солнце. Торговцы жили здесь же, и товар развешивался на стенах или лежал прямо на земле. С удивлением разглядывая вещицы, о назначении которых можно только догадываться, я шел вдоль улицы, как мне посоветовали, не сворачивая, намереваясь добраться до рынка андроидов. Этих существ, разумных, с корпусом от сверхлегкого титана до простого железа, больших и маленьких, в зависимости от давности его создания, здесь продавалось множество. Их собирали —полуразрушенных, искореженных — по свалкам или ловили, потом ремонтировали и продавали... И, как-то не задумываясь об этом вначале, сейчас, едва показались первые человекоподобные существа, сидевшие понуро на земле, я вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Глаза их, тусклые и равнодушные, или долго провожали меня, или совсем не поворачивались в мою сторону. Очень много здесь было боевых роботов, и я слышал, что отсюда привозят прекрасных андроидов-охранников, которым нет равных. Андроиды-уборщики, повара, гувернеры и экономы — каких только здесь не было. Чуть впереди перед чопорным покупателем то ли отплясывал танец, то ли показывал элементы какой-то древней борьбы малютка-андроид. Движения его, отточенные и медлительные, завораживали, заставляли меня долго еще оглядываться на маленького танцора. Оглянувшись еще раз, я увидел, что довольный покупатель расплачивается, а андроид стоит, ждет, равнодушно уставившись в землю. Задумав подарить маме какую-нибудь необычную механическую игрушку и отправившись сюда, я совсем не думал о том, что эта игрушка может оказаться такой... разумной. Но помня о том, что воги тех андроидов, которых никто не купил, продают на металлолом, решил во что бы то ни стало забрать отсюда хотя бы одного, такого, которого никто уже не купит. И скоро нашел его.

Татьяна Тихонова Он сидел, обхватив ноги руками. Невысокая фигура отличалась мягкостью линий, мимика была необычно развита. Встретившись маленькими, круглыми глазами с глазами прохожего, он наклонял голову и говорил мягко: — Здравствуйте... Услышав приветствие в наушнике своего переводчика, я улыбнулся андроиду и спросил у продавца: — Что умеет ваш андроид? Мой переводчик в ухе подсказывал правильный перевод, и я повторил эту фразу уже на вог. — Собеседник, — коротко ответил продавец, без интереса рассматривая меня и, видимо, прикидывая на ходу, насколько я заинтересован в покупке этого робота и не стоит ли снизить или завысить цену. — Не даст соскучиться вам, одним словом... сэр, — добавил он вдруг, чем рассмешил меня: очень часто в Галактике особенности, присущие одному народу, начинают сопоставлять с населением всей планеты. А продавец уже отвечал на вопросы другого покупателя, который принялся осматривать мощного, с квадратными челюстями андроида, предназначенного для охраны, как я понял из трещавшего без умолку переводчика и переводившего все, что попадалось ему, точнее, мне, в ухо. «Собеседник» молчал, только его глаза не отрывались от моего лица, он словно изучал меня. Потом вдруг сказал: — Особенностью модели Собеседник является способность к освоению языков и ненавязчивое ведение беседы, что так необходимо пожилым и одиноким людям. — Голос его был мягок и располагал к себе. Грустный, что ли, добавил я про себя нерешительно, а он продолжил: — Собеседник вступает в разговор только по желанию своего хозяина и никогда не прерывает его. Тема разговора выбирается хозяином модели. — Собеседник помолчал и добавил: — в последнее время модель Собеседник не пользуется спросом... В это мгновение продавец протянул руку с прямоугольным предметом, похожим на пульт, и Собеседник замолчал. — Не слушайте его, давит на жалость, на самом деле наши андроиды славятся во всей Объединенной Галактике! — воскликнул продавец, вскидывая голову и смеясь, при этом всхрапывая словно лошадь и тряся тяжелым подбородком. — Покупаю. — Смех показался неприятным, словно смеялись надо мной. Выяснение, сколько стоит Собеседник, заняло не много времени — торговаться я не стал. Хотелось быстрее покинуть этот рынок, чтобы не слышать деловито торговавшихся людей, не видеть тоскливые глаза андроидов, выставленных на продажу, обреченных отчетливо понимать, что им нет прежнего места в этом умирающем мире, мире, пожелавшем забыть, что андроид наполовину живое существо, существо разумное, лишь зашоренное всевозможными запретами и табу, заложенными в него человеком. Все эти возмущенные мысли роились в мозгу еще долго, заставляя меня торопить погрузчиков и таможенников. Уже отлетая со своим Собеседником от таможни Вога, я немного остыл, и, повернувшись к андроиду, спросил, все так же пользуясь переводчиком:

Собеседник — Как звать тебя, мой друг Собеседник? Есть же у тебя какое-нибудь имя, кроме названия модели? — Селика, — ответил он и добавил: — прежняя хозяйка звала меня «Ли». Тут до меня стало доходить, что и голос, и очертания фигуры Собеседника были поразительно милы и очаровательны. — Так ты... девица, стало быть? — наконец сообразил я. — Черт! Хотя... — Девица, — ответила Ли, улыбнувшись. — Но это легко изменить: я могу обратиться к противоположному полушарию мозга, или к обоим. Я надолго замолчал. Искоса разглядывая Собеседницу, отмечал с удивлением, что та не изъявляет желания «поболтать», чего я больше всего испугался, когда узнал, что она женщина, и чем дальше размышлял, то приходил к выводу, что маме моей все-таки нужна собеседница. Дочерей у нее нет, а непутевого сына носит по всей галактике вот уже несколько лет подряд. А если она не понравится маме? Может быть и такое. Но, во всяком случае, на металлолом Селику уже никто не отправит... *** Стоя у окна кухни, я держал кружку с остывшим давно чаем и смотрел на дорожку перед нашим домом. Осыпавшиеся месяц назад листья были истерты в труху. Мокрые деревья шумели голыми кронами, и дождь сыпал мелко-мелко, а то принимался барабанить в окно, попадая в форточку, на меня, в чай... А я не мог надышаться этим горьковатым, холодным воздухом, и в который раз решал для себя, что улетаю с Земли в последний раз. Прошел ровно год с того дня, как я привез Собеседника домой. Мама долго ахала и жалела Селику, о многом расспрашивала ее, а потом связала ей тапочки с «балаболками», чтобы той было уютнее у нас дома, и сказала мне, чтобы я даже не думал увозить Селику от нее. Тогда я очень переживал, как это в сущности чуждое нам существо поведет себя, о чем они будут говорить, ведь наши миры такие разные... Слышно было, как отворилась дверь в прихожей, и вошли мама и Ли. Пахнуло сыростью, прелой листвой. — Дождь теперь зарядил на весь день, пузыри на лужах, — проговорила ворчливо мама, встряхнула зонт и поставила сушиться на пол. — Да, хотя говорят, приметы теперь совсем не сходятся, — ответила Селика. — Это правильно вы заметили, Селика, — подхватила мама. — Но тучами все затянуло, вряд ли сегодня будет солнце... — Знаете, а я очень люблю вашу осень, — говорила Селика, шурша плащом, вешая его на плечики, словно она всю жизнь это делала. — Давайте пить чай, я сейчас поставлю чайник. Я слушал их разговор и думал о тех людях, которые создали этого андроида. Сколько любви и внимания к своим близким вложено в него. А я вместо себя притащил маме Собеседника…

Привратник

Лариса Мосенко

Привратник Сашка сидел на согретой летним солнцем бетонной ж/д платформе и самозабвенно ковырял в носу, разглядывая лениво ползущие по лазурному небу облака. Внизу, под полуденным жаром накаливались до блеска отшлифованные рельсы — железная дорога широкой плавной дугой уходила куда-то влево, за густую стену посадки. Если долго-долго шагать отсюда в ту сторону, часа за четыре можно было дойти до деревни, где жила Сашкина бабушка. Раньше они всей семьёй ездили туда на дизеле, но тот уже давно перестал ходить. Железная дорога и полустанок, где раньше всегда толпилось столько народу, теперь пустовали. Зато сейчас на этом пустыре, надежно стиснутом с одной стороны гаражным массивом, а с другой — полосой высоких деревьев, за которыми шумела оживленная автострада, было так удобно принимать солнечные ванны или играть с друзьями. Бывало, притащишь из дому потрепанное покрывало, нехитрый харч, втихую стянутый из холодильника, и… — Эй, малыш! Сашка вздрогнул, да так, что надёжно сунутый в ноздрю палец едва не проткнул её, но болезненно морщиться было некогда. Мальчишка повернулся на голос и, уткнувшись взглядом в запылённые, окованные железом сапоги, раззявил рот. — А-а-э-э?.. — Ты, малец, немой, что ли? Сашка сглотнул и набрался смелости поднять взгляд выше — на него с высоты двухметрового роста взирал воин. Всамделишный — в кольчуге, латах, плаще и с мечом! Вот же голову нагрело… Воин смотрел на него с усмешкой, но время шло, и уголки его рта стали медленно сползать вниз, а синие глаза недовольно прищурились. Он потёр ладонью порядком заросшую светлой бородой щёку и вздохнул: — Да что ж за день-то такой… Сашка моргнул, а по телу, несмотря на жаркий день, побежали стаи мурашек — голос у незнакомца был низкий, с хрипотцой. — А вы кто? — громко прошептал он, старательно вытирая высунутый из ноздри палец о старые спортивки. — Актёр?.. Растерявший было всё своё благодушие незнакомец снова улыбнулся и сделал решительный шаг в сторону примёрзшего к месту мальчишки: — Я Хэвард, Хэвард Лев из Студёных земель. Зови скорей привратника. Отмахнувшись от назойливой мухи, влетевшей в распахнутую дверь сторожки, Дашка нехотя открыла глаза и выглянула в окно — вокруг тихо и пусто, никаких намёков на посторонних. Бахчевые мирно почивали на растрескавшейся от зноя земле, целые и невредимые. Может, Степаныч наконец-то перестанет ворчать о том, что из неё никудышный сторож, а с краёв так и продолжают тырить драгоценные арбузы. Дашка вздохнула и снова откинулась на спинку продавленного кресла. А вообще, она сама дура. Нашла, где подзаработать в летнее время. Лучше бы на

Лариса Мосенко рынок шла торговать, что ли… Хотя за шесть дневных часов ничегонеделанья в относительном комфорте обещали вполне приличную плату. А ещё натурпродукт под боком, бери — не хочу. Жилой сектор, опять же, в двух шагах… Приятные размышления о преимуществах здешней сезонной подработки оборвал приближающийся топот. Дремота слетела мгновенно. Дашка поднялась и быстрым шагом направилась к двери. Эта дорога вела только на поле, а потому сюда просто так не забегали. — Сашка? — она недобро прищурилась. — Опять на платформе загорал? Брат боязливо оглянулся за спину, туда, где маячили пыльные бока гаражей, за которыми полустанок отсюда не разглядеть, и конвульсивно сглотнул. Дашка нахмурилась: — Эй, ты чего? Кому-то опять арбуз пообещал? Слушай, я тебе не… — Тебя там ждут, — дрожащим голосом перебил Сашка, словно и не слышал слов сестры. Оставшуюся часть пути до невысоких бревенчатых ворот он дошёл, спотыкаясь и постоянно оглядываясь. Даша озадачено склонила голову набок: — Меня? Кто и где? Сашка вцепился в грубо сколоченные доски и округлил глаза так, что Дашка уже всерьёз подумывала испугаться: — На платформе. Появился и говорит: «Зови привратника». Я говорю: «Какого?» А он: «Стража, говорит, сторожа при воротах. Быстрей, говорит, зови!» Рассказывал Сашка драматическим шёпотом — скомкано, быстро, глотая окончания. Даша ругнулась и пощупала его рисунок Марии Юрьевой лоб — сухой и горячий. — У тебя солнечный удар, — констатировала она, но брат с неожиданной злостью оттолкнул её руку. — Даша, я серьёзно! Сестра внимательно посмотрела в его испуганные глаза, и на миг в груди похолодело. Она невольно бросила взгляд в сторону гаражей, широкой полосой отделявших стальную колею от жилых домов, а их в свою очередь — от полей и огородов, тянущихся вдоль железнодорожного полотна далеко на северо-запад, прочь от окраины городка. — Саш, мне не до игрушек. Я здесь вообще-то работаю, — вздохнула она и уже отвернулась к сторожке, когда за спиной у неё раздался подозрительный всхлип. Сменив курс, Дашка выбежала за ворота и схватила разнюнившегося Сашку за плечи: — Да что с тобой?! Кто тебе там привиделся? Мальчишка снова всхлипнул и утёр нос ладонью: — Мужик какой-то. Даш, я не вру. Правда! Ему зачем-то нужен сторож. — Так чего ж он сюда не пришёл? — Я не знаю!

Привратник Дашка перевела дыхание, решив разобраться с этой задачкой единственно правильным способом — сбегать на платформу, а после надрать брату уши за его топорные уловки, которыми он наверняка пытается выманить её с бахчи, чтобы стянуть очередной арбуз. Второй за этот день, между прочим. И ведь знает же, паршивец, что выбора у неё нет — оставлять хозяйство совсем без присмотра она не осмелится. — Жди здесь, — буркнула она, сурово посмотрев на брата. — Я туда и обратно. Только не ори потом, что больно. — Я не вру, — жалобно пискнул в ответ Сашка и юркнул за ворота. — Он на актёра похож, Даш, вот увидишь… Его голос затих, потому что сестра не соизволила дослушать. Последняя фраза заставила её раздражённо скривиться и быстро зашагать прочь, пока искушение надрать брату уши прямо сейчас не пересилило все остальные желания. Добравшись до гаражей, не вытерпела и оглянулась — Сашка послушно маячил у ворот, вроде бы не собираясь никуда удирать. Странно. Миновав железные коробки, от которых исходил ощутимый жар и запах старой краски, Дашка вышла к крутой железной лесенке, ведущей прямо на платформу. Поднялась, сделала пару неспешных шагов и огляделась. Как и ожидалось, на голой бетонной площадке никого не было. Ну, гадёныш, ну… Она круто развернулась обратно к ступеням и буквально врезалась во что-то блестящее и приглушённо звякнувшее. От неожиданности покачнулась и сделала два неуклюжих шага назад. — Привратник! — радостно громыхнуло прямо у неё над головой. Дашка резко вскинула мигом закружившуюся голову, в лицо ударил яркий солнечный свет, после которого на мгновение всё перед глазами потемнело. От испуга и неожиданности она зажмурилась, пережидая приступ странного помутнения. Но привести в порядок свои чувства и ощущения ей не дали, бесцеремонно встряхнув за плечи. Дашка разлепила тяжёлые веки — солнечный свет заслоняло лицо молодого мужчины с пронзительно синими глазами, хищным прямым носом и тяжёлой челюстью, поросшей светлой густой бородой. Он выглядел рассерженным и обеспокоенным, а кроме того — очень странным. «Адски странным», — подумалось во все глаза пялившейся на него Дашке. Её взгляд опустился на широченные плечи, затянутые багровым плащом, под которым угадывались латные наплечники, горло закрывал ворот кольчужной бармицы. Мозг бесстрастно отмечал каждую странную деталь, но на то, чтобы проанализировать их, сил ему, кажется, сейчас не хватало. — Это ч-что?.. — сдавленно просипела она, боясь, что заикание её вечный спутник отныне и вовек. Но чудак в средневековой экипировке не слушал. Вместо этого заговорил сам: — Дева, значит… Однако, редкость… Ты как, привратник? Дашка рискнула дёрнуться и протестующе замычала. — Ну наконец-то, — руки, стальными клещами сжимавшие её предплечья, ослабили хватку. — Прошу твоего прощения за эти вольности, но ты едва не грохнулась оземь. Видимо, виной всему жара… — Вы кто такой? — свистящим шёпотом вопросила Дашка, с суеверным ужасом

Лариса Мосенко взирая на незнакомца. — Вы. Кто. Такой? Мужчина, наконец, совсем отпустил её и сделал полшага назад. На лицо его набежала туча. Оставшись без опоры, Даша опасно покачнулась, но на ногах устояла. — Я же отослал к тебе мальчишку. — Он мой брат, — еле слышно отозвалась Дашка. — Я знаю, — фыркнул незнакомец. — Иначе как бы он меня увидел. Только вот негоже оставлять врата на сопливого мальца. — Простите, я что-то… Я вообще… — она беспомощно замолчала. — ЧуднАя ты, — неожиданно улыбнулся воин. — Я просил позвать привратника. Что же тут непонятного? — Я сторож на… — Привратник, страж, сторож. Какая разница? Мне нужно, чтобы ты, дева, открыла мне врата дальше, да побыстрей. Вот плата. Он не глядя сорвал с края плаща что-то ярко блеснувшее на солнце, и сунул ей в руку. Дашка в отупении уставилась на ладонь, оттуда ей скалилась крохотная львиная морда — застёжка. Кажется, золотая… — Принимаешь плату? Дашка помотала головой из стороны в сторону и потёрла вспотевшей ладонью болевшие от солнца глаза. — Тебе нужно… что?.. — Чтобы ты переправила меня отсюда в Серую долину, — с терпеливым спокойствием ответил воин. — Да ты издеваешься надо мной?! — не вытерпев, взвизгнула она и пихнула застёжку обратно ему в руку. — Какая долина? Псих! Побоявшись, что ещё минута, и она сама свихнётся, Дашка едва ли не бегом кинулась к ступеням. Но сбежать не удалось. Исполинская фигура в мгновение ока загородила ей путь, и несостоявшаяся беглянка снова врезалась в нагревшуюся сталь нагрудника. Она уже собиралась заорать от неожиданности и страха, когда рот ей закрыла мозолистая, остро пахнущая железом ладонь. Затравленный серый взгляд встретился с напряжёнными синими глазами. — Сюда идут, — воин, казалось, прислушивался. — Ты их позвала? Дашка что-то надрывно замычала из-под ладони и так завращала глазами, что, кажется, смогла убедить воина в своей непричастности. Поколебавшись, он кивнул. — Им нельзя сюда. Вернусь завтра. Будь здесь, готовься открыть врата. И хватит этого притворства. В следующее мгновение её уже не держали. Незнакомец отошёл в сторону, вынул из притороченных к бедру ножен широкий длинный меч и привычным движением рассёк им воздух, который тут же пошёл странной рябью. Воин шагнул в задрожавшее пространство и… исчез. Платформа опустела. Дашка почувствовала, как нестерпимо закололо в груди и, сделав судорожный вдох, только сейчас поняла, что на какое-то время просто забыла дышать. Водка с готовностью плеснулась в тщательно протёртую рюмку, и Дашка поморщилась. Ну что за примитивный подход к делу?.. — Коль, я пить не буду.

Привратник Сидевший напротив парень вздохнул и пожал тощими плечами: — Хм, я думал, шок и всё такое… Ну, не хочешь, как хочешь. Заставлять не буду. Дашка брезгливым взглядом проводила рюмку, перекочевавшую подальше от неё на другой угол стола, и вздохнула. — Я тебе чаю заварю. — Спасибо. Ты настоящий друг. — Знаю, — проворчал Колька, отворачиваясь к кухонным шкафчикам, под которыми на разделочном столе ютился электрочайник, и нажал кнопку. Вернулся за стол и с сочувствием взглянул на подругу — поставив локти на клеёнчатую столешницу, она подпёрла ладонями подбородок и уставилась в пустоту остановившимся взглядом. — Знаешь, Даш, мне всё-таки кажется, ты просто перегрелась на солнце или, ну, не знаю… ударилась головой и не хочешь в этом признаваться. — Знаешь, Коль, — скопировала она его тон. — Если бы я с детства тебя не знала, вмазала бы за такое. Вот ты мне скажи, я что, не в состоянии отличить глюки от реальности? Колька хотел, было, что-то возразить, но потом передумал и махнул рукой, сдаваясь. — Ты извини, конечно, но в это сложно поверить, — отозвался он после минутного молчания. — Средневековый боец с настоящим мечом посреди захолустной Юрьевки? Да ты просто открыл мне глаза! — огрызнулась Дашка. — Я знаю, что в это сложно поверить! В это поверить вообще невозможно, если уж на то пошло. Я бы точно не поверила. Последнюю фразу она почти прошептала. — И что теперь делать? — Отличный вопрос! Я-то думала, ты мне подскажешь. — Я? Я что, похож на спеца по... по паранормальщине? — Ну, ты ж вроде как в кружке уфологов состоишь, — кисло отозвалась Дашка. — Клуб исследователей атмосферных аномалий. — Не занудствуй. Колька только хмыкнул в ответ, поставил перед Дашкой кружку горячего чая и блюдце с куском яблочного повидла. Подруга кивком поблагодарила за угощение и без энтузиазма ковырнула ложкой магазинную сладость. — Мне кажется, если ты уверена в том, что всё произошло наяву, и тебе действительно необходимо получить ответы, нужно завтра идти. Он же сказал, что вернётся, так? Дашка кивнула и осторожно отпила из кружки. — Ну вот. Думаю, это самый верный способ узнать, что к чему. — Похоже на то, — промямлила она, чувствуя как, несмотря на тёплый августовский вечер, кожа покрывается предательскими мурашками. — Хочешь, я завтра вместе с тобой схожу. — Не нужно, — вздохнула Дашка, приняв окончательное решение. — Да и я не пойду. Знаешь, вот посидела тут, подумала… Наверное, ты всё-таки прав. Чушь это всё. Глюк от перегрева.

Лариса Мосенко Колька бросил на неё полный сомнения взгляд, но предпочёл промолчать. За ночь в Студёных землях выпал снег, первый снег в этом году после холодного короткого лета. Хэвард протянул озябшие руки к огню, надёжно защищённому со стороны дороги валежником. Когда он вернулся сюда вчера, у лаза в Преддверие никого не оказалось. Воин всю ночь не сомкнул глаз, сторожа и высматривая, но вокруг было тихо. Значит, показалось? Или всё-таки это страж Преддверия навела на него морок? Подбросив в недовольно зашипевший огонь успевшего отсыреть хвороста, Хэвард позволил себе усмехнуться. Куда уж ей-то? Она, кажется, и вправду ополоумела, завидев его. Кривившая губы усмешка медленно сползла с его лица, светлые брови сошлись над потемневшими глазами. Тропка в Преддверие оказалась нехоженой, да и сам он наткнулся на лаз случайно. И раз так, то вероятно, привратник этот… Воин едва слышно выругался. Проклиная себя за идиотизм, Дашка боязливо выглянула из-за гаражей. Бахчу оставила на совести ничего не подозревавшего брата. Сашке было авторитетно наврано о сумасшедшем ряженом с настоятельной просьбой плюнуть и забыть. А вот соврать себе, и уж тем более плюнуть и забыть у Дашки не получилось. Поднявшись по ступеням, она вышла на платформу и опасливо огляделась. Время на часах было приблизительно то же, что и вчера, но никаких двухметровых закованных в доспехи чужаков поблизости не наблюдалось. Дашка нервно прошлась по платформе из стороны в сторону, бросила взгляд на пасмурное небо и зябко повела плечами, когда в спину неожиданно дохнуло настоящим морозным холодом. Уже предчувствуя то, что увидит, она медленно обернулась и сглотнула — перед ней стоял вчерашний «ряженый». Тут как тут. На потемневшем от влаги багровом плаще стремительно таял снег. — Матерь божья, — дрожащим голосом пробормотала Дашка, чувствуя как сердце, словно громадный молот, ухает во всём теле от макушки до пят. — Здравствуй, привратник, — сумрачно отозвался воин, небрежно отряхивая с плаща оставшийся снег. — Я, кажется, понял, что произошло. «Отлично. Хоть кто-то что-то понял», — подумала Дашка, боясь даже шевельнуться. — И постараюсь объяснить. Он вздохнул и прошёлся по платформе взад и вперёд, остановился напротив и тяжёлым взглядом окинул невольно поёжившуюся Дашку с ног до головы, словно оценивал, в состоянии ли она понять его. — Я Хэвард Лев из Студёных земель. Ты — из мира, что зовётся Перепутьем или Преддверием. Он испещрён вратами в иные миры. Такие, как мой, и как тот, куда мне нужно попасть. Твой мир — точка перехода. Дашка моргнула и обвела глазами пустынную платформу: — Что-то вроде пересадочной станции? — Что? — Хэвард бросил на неё непонимающий взгляд. — Э… н-неважно. Суть я, кажется, уловила, — пробормотала она. — Хорошо. У каждых врат есть страж. Обычно они из одной семьи, и знания кочуют из поколения в поколение. Ваш мир довольно юн, тропы и врата появляются и исчезают. Эти могли появиться совсем недавно, потому ты оказалась не готова. Но твой брат не зря торчал тут вчера.

Привратник — Мы что ли чувствуем их? — Именно, — ухмыльнулся Хэвард, и Дашка невольно вернула ему дрожащую улыбку. — Почему я?.. — Извечный вопрос. Кто знает? Не ломай голову над этим, однозначного ответа нет. — Блеск… Так откуда мне знать, что я — это я? То есть, что я — это привратник? — Ты видишь меня? Дашка кивнула. Хотелось бы ей не видеть, но игнорировать факт присутствия на заброшенной ж/д платформе далёкой глубинки ожившую иллюстрацию из учебника по истории она не могла при всём своём желании. — Понимаешь меня? Ещё один кивок. — Но я не говорю на вашем языке, — улыбнулся воин. — Ты этого даже не заметила. Дашка застыла, пытаясь осознать сказанное, и обомлела. — Ну что, я прав? Она была способна только на очередной кивок — горло сдавил нервный спазм. — Вот тебе и доказательство. Ладно, может, есть какие-то вопросы? Дашка кашлянула, собираясь с мыслями, и провела языком по пересохшим губам: — То есть… другие видеть тебя не могут? — Нет. Да и тебя сейчас тоже. Мы стоим на перепутье между лазом и вратами, что защищает нас от ненужного внимания извне. Удобно. — И почему ты сам не можешь перейти? То есть… ты же ходил туда-сюда без моей помощи. Хэвард с сожалением покачал головой: — Сюда открыт лаз, простой разлом в пространстве. Он очень ненадёжен, образовался стихийно. Им может воспользоваться любой, чтобы прийти в Преддверие и уйти обратно. Врата же в другой мир открыть под силу лишь привратнику. — Я этого не умею. — Умеешь. Просто не знаешь. — Откуда же знаешь ТЫ? — Часто путешествую, — неожиданно подмигнул ей Хэвард, и Дашка, спрятав глаза, с удивлением почувствовала, как щёки заливает румянец. Путешественник по мирам, подумаешь! При мысли об этом с её губ против воли сорвался короткий истеричный смешок. Хэвард, снова начавший расхаживать по бетонным плитам, услышав это, остановился и бросил в её сторону удивлённый взгляд. — Всё нормально, — заверила Дашка, тщетно пытаясь стереть с лица глупую улыбку. — Просто, знаешь, кгм… передоз аномальщины. Воин приподнял бровь, очевидно ожидая разъяснений, но потом тряхнул головой, наверное, решив, что это сейчас не так уж важно. — Ничего тяжёлого в этом для тебя не будет. Просто доверься своему внутреннему «я». — Звучит как рекомендация по аутотренингу, — пробурчала Дашка себе под нос, но не успела развить мысль. Хэвард вдруг настороженно замер, его лицо помрачнело. — Опять. Кто-то сюда пробирается.

Лариса Мосенко В то же мгновение она с изумлением почувствовала, как кожа стремительно покрывается мурашками, и невольно передёрнула плечами. — Вот видишь, — Хэвард выхватил из ножен меч, свободной рукой схватил ойкнувшую девушку и толкнул себе за спину. — Ты тоже это чувствуешь. Остались ещё хоть какие-то сомнения? — К-кто идёт? — только и смогла проговорить Дашка, во все глаза пялясь в пространство. — Сейчас увидим, — широкие, закованные в сталь плечи поднялись и опустились. В наступившей тишине было слышно, как звякнули друг о друга мелкие кольца кольчуги. В десяти шагах от них воздух вдруг прорезала тонкая светящаяся линия, и на пыльный бетон прямо из воздуха вышагнул закованный в железо человек, за его спиной вился тёмно-синий плащ. Мужчина был темноволос и бледен, с хищными высокими скулами и цепким взглядом. Он удовлетворённо оскалился, завидев Хэварда. Похолодевшая от страха Дашка неожиданно почувствовала, как нестерпимо закололо кончики пальцев. Она почти бессознательно выставила перед собой руку и едва не вскрикнула — воздух вокруг кисти сгустился. Потянув на себя, увидела, как тянется и рвётся ткань пространства. Содрогнувшись, она в панике затрясла рукой, чувствуя, как ослабевают невидимые нити — связь прервалась, и пальцы колоть перестало. В то же мгновение темноволосый заговорил, отвлекая её внимание: — Не успел, Хэвард? Дай-ка угадаю: привратник ни на что не годен? Хэвард ничего не ответил, и лицо пришельца приняло наигранно-огорчённое выражение: — Сожалею. Однако это значит, что меня можно поздравить. Он схватился за ножны, рывком вытащил меч и без дальнейших разговоров бросился на противника. Хэвард, зарычав, с силой оттолкнул от себя парализованную ужасом Дашку: — Назад! Девушка, вскрикнув, отпрянула, попятившись так, что едва не свалилась с ног. Мечи с громким лязгом скрестились, и она невольно зажала уши. — Уходи, Ингвар! — выкрикнул Хэвард, оттолкнув меч противника гардой своего клинка. — Совет принял решение! — Не убедил. — Темноволосый ловко отпрыгнул назад и сделал несколько крадущихся шагов в сторону, поудобнее перехватывая рукоять. — Студёным землям пора прекратить войну. — И ты готов принять решение за всех? — Это решение принял совет береговых ярлов. Ингвар недоверчиво хмыкнул, однако всё-таки замешкался, не спеша нападать снова. — Почему же нам об этом ничего неизвестно? — Вы продолжили свой марш вглубь материка, и весть не успела дойти до твоих войск. Хотя, возможно, гонец уже в ставке. Ты же последовал за мной прямиком от Оровальда, не так ли? — Почуял, значит? — оскалился Ингвар.

Привратник Хэвард коротко кивнул, не спеша опускать меч. Он напряжённо следил за противником и, похоже, не зря, потому что Ингвар раздумывал недолго. Сомнение в его чёрных глазах очень быстро сменилось мрачной решимостью: — Только это ничего ее меняет, — отозвался он и сделал резкий выпад. — Мы не готовы прекратить войну, когда победа так близка! Хэвард в последний момент отклонился вправо, чтобы ушедший в сторону клинок провалился вперёд, и нанёс ответный удар, но Ингвар успел подставить под летящий на него меч стальной наруч. От удара металла о металл в воздух брызнул сноп искр. Дашка невольно вскрикнула, испугавшись, что сейчас по земле покатится отрубленная конечность. Но для темноволосого всё обошлось. Правда, теперь его левая рука была судорожно прижата к нагруднику и вряд ли годилась для защиты. Воины снова закружили друг против друга, клинки с громким лязгом встретились, потом опять и опять. Ингвар больше не позволял Хэварду дотянуться до себя, на каждый удар отвечая своим, не менее опасным. Он больше не улыбался — на бледном лбу выступила обильная испарина, а меж чёрных бровей залегла глубокая вертикальная морщина. Мечи то звенели, то замолкали; поднявшийся ветер трепал тяжёлые плащи; бойцы дышали хрипло и неровно. Ингвар, прищурившись, сделал очередной выпад, метя в левый бок. Лезвие меча проехалось по яростно звякнувшей кольчуге, но противник успел отпрянуть вправо, не позволяя режущей кромке разорвать кольца. Увлечённый инерцией своего удара, Ингвар подался вперёд, готовый торжествующе рассмеяться, но не успел. Хэвард крутнулся на месте, перекидывая меч в левую руку, и полоснул по левому бедру, защищённому лишь штанами из грубой кожи. Широкий порез мгновенно потемнел от хлынувшей наружу крови. Зарычавший Ингвар споткнулся и едва не упал. — Уходи, — тяжело дыша, Хэвард вернул оружие в правую руку и отвёл её в сторону, показывая, что не собирается продолжать бой. — И побыстрее. Здешний мир наверняка кишит непривычной для нас заразой, и если она попадёт в твою кровь, ничто уже не поможет. Ингвар не заставил себя уговаривать. Он в бессильной злобе сверкнул гагатовыми очами и, рубанув воздух, мгновение спустя скрылся в открывшемся лазе. Оттуда в летний день Преддверия вырвалось несколько колючих белых звёздочек, впрочем, тут же растаявших. Хэвард Лев отёр ладонью лицо и, повернувшись к помертвевшей от переживаний Дашке, ободряюще ей улыбнулся. — Эля бы, — хрипло проговорил он, отирая широкое лезвие от тонкой полосы Ингваровой крови. Они сидели на краю железнодорожной платформы, свесив вниз ноги, и неспешно поглощали купленное Дашкой пиво. О том, как смотрела на неё продавщица ближайшего магазинчика, когда она ввалилась туда с белыми глазами и механическим голосом попросила четыре бутылки пива, Дашка предпочитала не вспоминать. И без того было, от чего сходить с ума. У её коленей стояла наполовину пустая стеклянная бутылка. Остальные три обосновались около Хэварда. — Так кто это был? — наконец, решилась спросить она.

Лариса Мосенко — Враг, — сухо ответил воин и сделал внушительный глоток. — И дурак к тому же. — Он не захотел пускать тебя в эту… как её… Серую долину. Почему? — Ты слышала, в нашем мире идёт война. А в Серой долине есть человек, который может остановить многолетнюю бойню. Я должен увидеться с ним и поговорить. — Ясно. Послушай, так что же мне теперь делать? Торчать тут круглосуточно, чтобы открывать и закрывать эти… врата? Хэвард усмехнулся и скосил на неё глаза: — Вовсе нет. Ты будешь чувствовать приближение нового путника, и ничего страшного, если ему придётся немного поторчать здесь, чтобы дождаться тебя. К тому же порой выходит так, что за всю свою жизнь привратник открывает врата едва ли дюжину раз. Так что о своём свободном времени не беспокойся. — Хм, — Дашка погримасничала. — Очень удобно. Хэвард, следивший за её мимикой, громко рассмеялся: — ЧуднАя ты! Мне таких чуднЫх привратников видеть ещё не приходилось! — Ну спасибо, — с напускной ворчливостью отозвалась Дашка. Их неторопливая беседа длилась до тех пор, пока солнце не стало ощутимо клониться к западу. Хэвард, прищурившись, взглянул на постепенно теряющий слепящую белизну диск и, коротко вздохнув, начал подниматься. — Пора. Дашка тоже поднялась, чувствуя, как накатывает нестерпимая тоска. — Мне кажется, у меня получится, — неуверенно пробормотала она, осторожно шевеля пальцами. — Знаю, — усмехнулся Хэвард. — Перед боем почувствовал. Лаз был открыт, и это тебе помогло. Дашка криво улыбнулась. Воин поправлял ножны и подтягивал ремешки на доспехах, пока привратник собиралась с мыслями. Потом приблизился к ней, взял за руку и, повернув ладонью вверх, положил на неё уже знакомую золотую застёжку. — Плата? — хмыкнула она. — Подарок, — тёплые сухие губы неожиданно коснулись её лба. Сердце, подскочив, гулко застучало где-то в горле. — Береги себя… привратник. — Мы ещё увидимся? — ненавидя себя за слабость, спросила Дашка. Голос прозвучал до противного жалобно, и, не будь она сейчас так взволнована и подавлена, обязательно поморщилась бы. Мир вокруг вдруг потерял чёткость очертаний, и она с удивлением поняла, что нормально видеть мешают стоящие в глазах слёзы. — В мире, где такое вкусное пиво? Ты, должно быть, шутишь! — рассмеялся Хэвард. Но потом, посерьёзнев, заглянул в повлажневшие глаза. Тяжёлая, шершавая ладонь скользнула по её невольно вздрогнувшему предплечью. — Увидимся. Я обещаю. Боясь, что дурацкие слёзы вот-вот хлынут из глаз, Дашка опустила взгляд и почувствовала, как его вдруг ставшее прерывистым дыхание касается её волос на макушке. Опустив веки, дрожащей рукой потянулась к «воздушным» нитям. На этот раз получилось легче. Кончики пальцев знакомо закололо, в лицо дохнуло свежим морским бризом, рука, державшая её, исчезла. Даша открыла глаза и огляделась — платформа была абсолютно пуста.

Наша яблоня

Константин Ветнемилк

Наша яблоня — Никогда бы не подумал, что такая хрупкая девушка может быть сильной, словно медведица-гризли, — прокряхтел Браунсон. — Во мне ведь без малого сто восемьдесят фунтов, да плюс еще скафандр. Арианна не ответила. Она лежала на спине, смотрела в гнойно-желтое небо и делала то, чем сейчас никак нельзя было заниматься — часто и глубоко дышала. Пятьдесят раз в минуту, по два литра воздуха на каждый вдох. Удельный расход раза в три выше нормы. Недопустимое расточительство. Но увы, Браунсон в скафандре даже здесь — на Марсе, где сила тяжести меньше земной, — все равно был неимоверно тяжелым. Взвали на плечи мешок угля и протащи несколько миль, да еще в гору. А потом попробуй дышать «правильно». — Говорят, у русских есть поговорка про женщин... — Знаю, знаю, — перебил Арианну собеседник. — «Она остановит скачущую лошадь и войдет в пылающий дом». Знаток славянского фольклора, черт его побери. А вот от оползня убежать не успел. Впрочем, Арианна тоже не успела бы. Ей просто повезло. Она стояла чуть поодаль, метрах в тридцати от обрыва, и в первое мгновение ничего не поняла. Заскрежетало в наушниках, подпрыгнул камень под ногами, и тут же медленно и торжественно, как на кадрах рапид-съемки, начал падать «катерпиллер». Покосился, заскользил по невесть откуда взявшемуся склону и, мелькая поцарапанным стальным брюхом, кувыркнулся с обрыва. Все это сопровождалось жестяным грохотом и фейерверком разлетающихся в разные стороны искорок — осколков солнечной батареи. А еще — антенна пополам и радиостанция вдребезги. Извилистую трещину и искаженное лицо Браунсона, пытающегося вытащить зажатые ноги, Арианна увидела уже потом. Десятиминутный привал закончился. — «Полезному занятию основное время, а развлечениям — не больше часа», — блеснул эрудицией Браунсон. Его болтливость была вполне объяснима. Просто кончилось действие метамизола, и острые зубы боли вновь принялись терзать раздробленные голени. Хорошо еще, что кровотечения нет: закрытый, как говорится, перелом. Хотя это со слов Браунсона. А на самом деле? Может, Браунсон специально так сказал, чтобы не расстраивать Арианну, а у самого полны штанины крови? Впрочем, тогда бы он не болтал, словно попугай. Ладно, пускай болтает. Лишь бы не молчал. Лишь бы не казалось, что умер. А если умрет? Что тогда останется? Сесть рядом и выть на луну? Вернее, на Фобос, чей бледный серпик заметен на желтом небосклоне даже в полдень? Долго не провоешь — кончится кислород. И останутся посреди бескрайней каменистой пуcтыни два мертвых тела в ярко-белых скафандрах «фэйтянь». Их, конечно же, обнаружат. Увидят с сателлита, чьи «цейссовские» линзы, усиленные

Константин Ветнемилк фотоэлектроникой, способны различать даже полуметровые валуны. С Базы вышлют спасательный «катерпиллер», мигом домчатся и подберут. Чтобы похоронить. Потому что произойдет это часов через десять после того, как кислородные баллоны опустеют. ...Когда считаешь шаги — легче. Четыре тысячи восемьсот, четыре тысячи восемьсот один... Вокруг только бурый камень, и ветер, и струящаяся под ногами пыль, и непривычно близкий — кажется, рукой можно достать — зубчатый горизонт. А гдето там, на севере, за горизонтом — гребень древнего, полустертого временем кратера Птолемей. А еще дальше на плоскогорье — милях в двадцати — База. На «катерпиллере» полчаса езды по ровному, исчерченному сеткой мелких трещин такыру Земли Сирен. А вот пешком — страшно далеко и долго. ...Четыре тысячи восемьсот два, четыре тысячи восемьсот три... — Оставь меня, Арианна, — в очередной раз попросил Браунсон. — «Пассажир, покидающий повозку, ускоряет ее движение». Налегке добежишь до гребня, свяжешься с Базой, дождешься ребят, потом вернетесь и подберете. Он все еще верил, что рисунок Мимеевой Riu Ксении Арианна тащит его на север — через пологий вал кратерного кольца. Якобы этот вал мешает радиоволнам, но если взобраться на гребень, то при помощи мини-радиостанции «сони» можно докричаться до Базы. А на самом деле кислород кончится примерно на половине пути до гребня. Впрочем, возможно, что Браунсон и сам понимал, что шансов — ноль. И даже обратил внимание, что Арианна сильно отклонилась к востоку. Просто подпитывал спутницу своим «конструктивным оптимизмом». Он действительно, не знал слова «невозможно». Кто, родившись в Гарлеме — четвертым сыном в многодетной семье — смог бы получить хорошее образование и защитить докторскую по микробиологии? Кто осмелился бы заявиться в штаб-квартиру НАСА, добиться аудиенции у высокопоставленного чиновника и нагло предложить собственную кандидатуру в состав марсианской экспедиции? А кому бы в голову пришло искать, и более того, довелось бы обнаружить следы жизни в центре древнего марсианского кратера? Браунсону всегда везло. Но, похоже, сегодня везение кончилось. ...Девять тысяч двести один, девять тысяч двести два... На атлантическом побережье Африки есть местность под названием «Берег

Наша яблоня скелетов»: промозглая, туманная мгла над серым, неприветливым морем, и сотни пожелтевших китовьих костяков на пустынном пляже. У жертвы кораблекрушения, выброшенной на пляж быстрым течением и мощным прибоем, выбор небогат: либо умереть от голода прямо на берегу, либо — от жажды в глубине сухой и бесплодной Намибийской пустыни, что тянется вглубь материка на сотни миль. А вот скорая и мучительная смерть от удушья ему не грозит. Счастливец, провались все оно к чертям. ...Девять тысяч двести три, девять тысяч двести четыре... Через час Браунсон замолчал. Видимо, силы покинули его. Дыхание едва шелестело в наушниках, лицо через поляризованное стекло шлема казалась угольно-черным пятном. — Энди, милый... Не умирай! — жалобно попросила Арианна. — Как же я без тебя? Мужчины и ранее говорили ей эти слова, а она им, гордая и независимая, — никогда. До сего момента. «Как же я без тебя». А произнеси она эти слова хоть раз, и все, возможно, сложилось бы по-иному. Не вздохнул бы тяжело отчим, захлопывая дверцу старенького потрепанного «лендровера». Не было бы учебы в дорогом и престижном колледже под Сиэттлом. И белобрысый парень в клетчатой куртке не женился бы на лучшей подруге. И не оказался бы сухопарый профессор физики из МТИ в соседнем кресле авиалайнера. И спустя шесть лет не пошутил бы он провидчески, предложив ребятам из НАСА «захватить на Марс» свою заместительницу — стройную и сероглазую девчонку, умеющую по конфигурации магнитного поля рассчитывать структуру планетарной коры. И не побелел бы лицом, когда именно так и произошло. И не было бы двух лет спецподготовки, рева «локхидовских» двигателей и семимесячного дрейфа через океан пустоты, закончившегося в центре сухой и бесплотной Марсианской пустыни. Где теперь Арианне предстоит погибнуть, словно моряку, выброшенному штормом на пляж «Берега скелетов». Впрочем... Арианна не случайно отклонилась от курса. Она помнила координаты, но понятия не имела, цел ли «он», — оставалось только надеяться. И увидела «его», когда кислорода в баллонах оставалось минут на пятьдесят. Черный камень странной формы, похожий на закупоренный бочонок с торчащими в разные стороны камышовыми стеблями. А вокруг — словно высохшие цветочные лепестки. Арианна опустилась рядом на колени, отгребла текучую пыль. Сквозь металлоткань перчаток ладони ощутили неровности на поверхности «бочонка» вертикальные и горизонтальные штрихи. Четыре буквы и четыре цифры: «СССР 1971». Передатчик прекрасно сохранился, и антенны уцелели. Осталось подключить к клеммам питания скафандровые батареи. Спасательный «катерпиллер» возвращался на Базу, подпрыгивая на неровностях, — словно по огромной, испачканной глиной стиральной доске.

Константин Ветнемилк Мелодии Арианна не помнила. А вот слова всплыли откуда-то из глубин памяти. Вместе с образами: крохотная сцена в актовом зале детского дома, много-много яркого света и десятки глаз вокруг, а в руке — маленький, но неожиданно тяжелый микрофон... «Слова Долматовского, музыка Мурадели, исполняет Симонова Ирочка... Ну давай же... Ты что, слова забыла?» Да сейчас я. Подождите минуточку. Только соберусь с мыслями и бантик поправлю. Жить и верить — это замечательно, Перед нами небывалые пути. Утверждают космонавты и мечтатели, Что на Марсе будут яблони цвести! — Что ты сказала? — еле слышно прохрипел очнувшийся Браунсон. — Я не понял. Еще раз, пожалуйста. Ведь «обучение — дитя повторения». — Наши, говорю, яблони, — сердито откликнулась девушка. — Русские. Я не Арианна, я Ирина. И хватит коверкать поговорки. Учи, наконец, язык оригинала. *** Историческая справка. В декабре 1972 года на поверхность Марса в районе кратера Птолемей совершил мягкую посадку спускаемый аппарат «МАРС-3». Он проработал 14 секунд и успел передать на Землю несколько изображений.

рисунок Мимеевой Riu Ксении

Рубрика Сказки Рыжего Бро Всем пламенный привет от Рыжего Бро! Как погода в ваших пространствах? У нас на пересадочной станции как обычно: двадцать два градуса по Цельсию, относительная влажность шестьдесят процентов, а в каждом из восемнадцати круглых окон – звёзды. А может быть, планеты или астероиды: я не разбираюсь в небесных телах. А в квадратном окне – идёт дождь. Серый, мелкий, на ощупь мокрый, я трогал через форточку. И от этого дождя по всей пересадке идёт хандра. Это ведь странно, верно? От восемнадцати круглых окон со звёздами – ничего не идёт, а от одного квадратного с дождём – столько хандры. Надо раздобыть упаковочного скотча и наклеить на стекло две полоски. Окно станет прямоугольным, и это наверняка что-то изменит. Как вы думаете, можно бороться с хандрой при помощи скотча? Я думаю, можно! Но самые верные средства от плохого настроения – это горячий чай с чабрецом, задушевная беседа и, конечно же, новые знакомства. На днях я разговорился с одним бравым парнем, который оказался пилотом-стрелком боевого космического корабля, и я готов держать пари, что это самый отважный пилот-стрелок во всём космосе. Послушайте его историю, а я пока вскипячу воду. У меня есть в запасе шоколадка, а это означает, что сегодня у хандры не останется никаких шансов. После рассказа жду вас в гости.

Бэд Кристиан.

Дурак космического масштаба. От автора: Так случилось, что я вспоминаю будущее. Некоторые вспоминают свои прошлые жизни. Это уже знакомый и описанный феномен. Но и будущее тоже можно вспомнить. Если ты веришь в реинкарнацию, знай — душа в череде воплощений не совершает поступательного движения во времени. Вполне возможно, что в прошлой жизни ты тоже видел, что будет с миром тысячелетия «вперед». Вспоминать я начал случайно, и не с этой истории. Поначалу — не очень себе верил. То, что всплывало в памяти, казалось бредом или болезнью, «картинки» были обрывочными, бессвязными. Те, что из прошлого, не совпадали с классической историей, а воспоминания будущего заставляли задуматься, не сумасшедший ли я? Потом все как-то утряслось. Да, я вспоминаю нечто. Я искренен с вами: все име-

Дурак космического масштаба на и названия в моих историях — настоящие. Огласовку менял лишь в тех случаях, когда она немилосердно резала «современное» ухо. Читайте. И пусть пройдёт время, чтобы мы узнали, что здесь правда. Меня много раз спрашивали, зачем я написал эту книгу? Просто потому, что выплывающие из небытия звездные корабли не давали спать? Часто, чтобы понять настоящее, мы обращаемся к минувшим событиям, пытаясь найти аналогии в реконструкциях историков. Я решил с той же целью заглянуть в будущее. Узнать, к чему придёт человечество? Может, это прольет свет на лежащие перед нами пути?

История первая. «Проблемы с внешностью» Еще одна девица склонилась к другой, кивая в мою сторону. Чего они все уставились? Маленькие, пёстрые, разряжены — словно сороки. Есть такие птицы, жадные до побрякушек. Живьём я, правда, сорок не видел. Говорят, их привезли ещё с Земли. Хотя кто знает, была ли вообще эта Земля? А девчонки — вот они, руку протяни... Первый раз после того, как покинул дом, еду в общественном транспорте. Он и сохранился-то лишь на заокраинных планетах, вроде моей родной или этой. Парень вот на меня выпучился. Но молчит. Я ж на полголовы выше. Одет я обыкновенно (для Центра Империи): плащ из кожи змеептицы с контрастной отделкой (ценой в его пожизненную зарплату), нанобраслеты на запястьях, отчего руки моментами кажутся в перчатках из стальных лучей — тут смотря под каким углом глянешь (тоже очень недешевая штука). В остальном все просто. Волосы я не обрезал со дня сдачи экзаменов, так, подровнял вчера, и лицо мне немного выбелили от загара. Хотя сколько ни сиди теперь в салоне, загар въелся — не отбелишь. И ширину плеч никаким плащом не скроешь. Но это для миров Экзотики вульгарно — иметь такой грубый загар и такие широкие плечи, а здесь коротышка подрался бы со мной как раз потому, что я, по его мнению, слишком ухожен. Вот если бы я еще не смотрел на него с высоты своих двух метров! Смог бы — съел бы меня глазами... Здесь, на Ивирэ, не умеют скрывать мысли. Ивирэ — тихая планета. Северные задворки Империи. Выплавка металлов, добыча графита. Люди — прыщавые и мелкие. Девушки... Ну, девушки везде ничего, если помоложе. Ивирэ называют еще Карат. За вид из космоса. Но лучше не садиться, чтобы не разрушать иллюзию. А я сел. Зачем мне это надо? А не твоего ума дело. Тут трилет завис, и я вышел. На остановке. Фантастика. Парням расскажу — не поверят. Или тот, что смотрел на меня, — узнал? В гостинице я уставился в зеркало. Может, что-то не так во мне? Но все было как надо. Я блондин, у меня большой рот и широкие скулы. Можно, наверное, сказать, что у меня чувственный рот, потому что он-то обычно и притягивает взгляды. Даже если я сам смотрю на себя в зеркало, вижу прежде всего рот. И женщины так же смотрят

Бэд Кристиан на меня, то есть на него, ну, как я в зеркало. А больше и смотреть не на что. Глаза серо-зеленые, морда загорелая, как у любого космо. Скажи, у кого она в космосе не загорелая? У параба разве? Это парабы, твари шестирукие, не загорают от жесткого излучения. Да, самое главное — мне двадцать два стандартных года. По имперским законам уже не мальчишка, но смотрю на мир все еще как семнадцатилетний. По крайней мере, в зеркале у меня еще очень наивные глаза, словно бы не убивал, не имел женщин. С такими глазами и живу. И убиваю. Работа у меня такая — стрелок космической армады. Вернее, пилот-стрелок. Второй пилот и второй стрелок. Оттого и волосы отрастил. Почему? Да потому, что стрелки подчиняются напрямую наводящему. А наводящему плевать на мою прическу. А вот капралу совсем не плевать. Капрал подходит, смотрит сначала на выскобленную башку Дьюпа, потом на мою и долго-долго ругается на пайсаке (на стандарте ему слов не хватает). Но он плюется и уходит, потому что капрал мне никто, и звать его никак. И мне дела нет до того, что ему мой внешний вид противен. Когда ты полгода без твердой земли, один такой приход — полчаса радости. А поменяют капрала, я и волосы срежу — надоели. Могу даже побриться, как Дьюп. Дьюп — мой напарник, то есть первый стрелок, а я его дублер и две дополнительные руки. Дьюп не только в нашей паре первый, он Первый для всего крыла. Потому что мой напарник — один из лучших стрелков армады. Башка у него всегда блестит, Дьюп бреет ее старинным таянским ножом. А в кожу между бровей он засадил толстое титановое кольцо. Парни говорят, что у Дьюпа не только кожа на лбу проколота, но и черепушка просверлена, именно поэтому Дьюп — того. У него реакция — «четыре». А у человека потолок — «тройка». У меня тоже «тройка». Может, я и мог бы стрелять быстрее, но есть конкретная скорость прохождения сигнала в мозгах. То есть Дьюп палит туда, где цели пока нет, но сейчас она там будет. И он не только палит. Еще никто не смог увернуться, когда Дьюп бьет кулаком в морду. Шутка у нас есть на корабле такая: заставить новичка подойти к нему, задрать нижнюю губу на верхнюю и хрюкнуть. Дьюп не обижается, он просто бьет. За этой шуткой, похоже, скрыта какая-то давняя история. Копался я раз в сети и зацепил глазами слово «дьюп». Оказалось — это животное типа свиньи с такой вот выступающей нижней губой. И я понял, что Дьюп — совсем не имя, но спрашивать ничего не стал. Я слишком ценю дружбу с Дьюпом. Хотя язык у меня до сих пор чешется. Когда-нибудь не удержусь и спрошу. Интересно, он мне врежет? Из-за Дьюпа меня на корабле почти не задирают, хотя я первый год в армаде, да и, вообще — есть за что. И тут запищал софон. Все бы ничего, но мне на этой планете никто не мог звонить. Я местный говорильник по прилёте купил, чтобы такси, например, вызвать или гостиницу заказать. На руке болтался, конечно, служебный спецбраслет для связи с кораблем, такси можно организовать и по нему, но «батарейку» тратить жалко. Да и вызов пойдет как межпланетный, спишут еще с кредитки. А барахло однокнопочное можно потом сдать

Дурак космического масштаба прямо в порту. И тем не менее, оно зазвонило! Вот ведь сакрайи Дади пассейша! Ответить? Хемопластиковый кубик не мигал, предваряя голорасширение, и даже не сформировал экран. Значит, номер не определился. Кто-то ошибся? Тогда софоны обменяются «параметрами автонабора», и «планетарник» смолкнет... Нет, звонит, гадина. Кому я здесь могу быть нужен? А главное — зачем? «У человека есть сто восемнадцать способов испортить себе жизнь. И сто восемнадцать выходов из трудных ситуаций, но все они против совести», — вспомнил я экзотианскую пословицу и нажал единственную кнопку. — Слушаю! — я уже не сомневался, что звонят мне. Софон потеплел и изобразил допотопную трубку с голосовым модулем. — Господин эрцог, эскорт будет через десять минут, — сказал бумажный голос. Квэста Дади патэра! Но вырвалось: — Какой, к Памяти, эскорт! (Ну не мог же я, в самом деле, выругаться на пайсаке? И я брякнул, что слышал на экзотианском Орисе. Есть там такая забавная религия Веры и Памяти. Ее последователи считают, что человек в принципе вечен, а убивает его только память. И выражаются типа «да иди ты к Памяти»). Трубка икнула. Похоже, она и ждала, и боялась чего-то такого. Эрцог, между прочим, самый высокий титул в мирах Экзотики после Императорского дома. Но если учесть, что власть Императора давно номинальная, то эрцог — о-го-го какая рогатая скотинка. Неужели меня до сих пор не опознали по голосу? — Мы понимаем, что вы здесь инкогнито, господин эрцог, и подчиняетесь ритуалу. Но мы вынуждены настаивать на эскорте, — заходилась трубка. — В провинции восстание шахтеров, беспорядки... Я перестал слушать. Дешевая мистификация, или меня с кем-то глобально переплели? Эрцог? — Какое МНЕ дело до ВАШИХ восстаний и ВАШИХ беспорядков? — тихо и язвительно сказал я. Я вообще стреляю и говорю быстрее, чем думаю, однако и навожу тоже быстро — «тройка», она и есть «тройка». — Вам сказали, что я здесь? Забудьте это. Вы в курсе, что, если... я... скажу... «УМРИТЕ»... вы умрете?! Трубка заткнулась, наконец. Она была в курсе, что высокородные из миров Экзотики, особенно так называемые «ледяные» аристократы семи высших домов, действительно могли убить двумя-тремя грамотно построенными фразами. И, похоже, эрцог, за которого меня приняли, тоже мог. — Сна вам без сновидений, — попрощался я очередной экзотианской пословицей и выключил софон. Следующим порывом было — выбросить его в окно, но я сдержался. Софоном гостиничное окно не разобьешь даже в провинции. Эрцог, надо же. Кто у нас вообще сейчас эрцог в двадцать два стандартных года? Ой, газеты надо было смотреть на подлете к Карату, а не зависать на порносайтах! Включать софон, чтобы глянуть прессу, было бы большой глупостью. Его вообще следовало как можно быстрее сбыть с рук, этот дешевый звонильник. Я оторвал от пластиковой гостиничной простыни длинную полосу, снял плащ,

Бэд Кристиан плотно свернул его, стараясь, чтобы получился прямоугольник, сунул на грудь, под рубашку, примотал к телу (плащ из кожи змеептицы — не лучшая защита, но хоть что-то). Потом воткнул софон в задний карман брюк и пошел в гостиничный бар. Теперь за звонильник можно не беспокоиться, минут через десять он отправится в причудливое путешествие по городу. Ну и Хэд с ним. А в баре к тому же есть раздолбанные терминалы, где можно полистать газеты. Читая, почувствовал, как софон «ушел»... Не стал его задерживать. Я искал эрцога двадцати с небольшим лет, последователя «Веры и Памяти». Может, кто-то недавно издох, и на парня рухнул титул? «Смерть преподобного Эризиамо Риаэтэри Анемоосто Пасадапори (т.е. главы дома Паска). Наследник — двадцатилетний эрцог Агжелин Энек Анемоосто инкогнито отбыл в паломничество по местам молодости дяди (ну, правильно: эти ледяные уроды наследуют не отцу, а дяде). Безвременно ушедший в возрасте двухсот тридцати шести стандартных лет эрприор Паска оставил наследнику сто семь планетных систем... (ого!.. ой, сколько еще всякой хрени!) ...и синийский камень в 1842 карата с записью всех философских догматов дома Паска и высочайшей просьбой к наследнику рода, которую, как полагают родственники, он и отправился исполнять». Вот я влип. Хотя... Гори он багровым огнем, этот эрцог. Пива и спать! И пошел он... Нет, неинтересно ругаться на стандарте. Скучно. Хорошо хоть — завтра на корт (космический корабль межзвездного сообщения) и... Я выпил пива и пошел в свой номер. Дом Паска — это дом Аметиста порисунок Алексея aka McOff нашему? Наверное, стремно быть эрцогом в двадцать лет. Стремно и занудно. Пришел, выключил свет, рухнул на кровать прямо в одежде, с наслаждением потянулся и... скатился, выхватывая импульсник (дельного оружия, к сожалению, не было — в увольнении не положено). В дверь ударили. Она устояла. Еще секунда. Крутанул сальто и взлетел на косяк над входной дверью (слава вам, строители! Косяк — шириной почти в ладонь, а ведь его могло вообще не быть. В три погибели, но я уместился между косяком и потолком). Дверь вывалилась. Не стреляли. Сначала вошел с фонарем один в светопоглощающем защитном костюме, весь как черная клякса, а следом ввалились четыре полиса.

Дурак космического масштаба Я швырнул взведенный на уничтожение импульсник в окно, а сам вылетел в дверь. В окно со сто тринадцатого этажа я бы не смог, не птица. В лифт нельзя, но в конце коридора должен быть мусорный лифт. Он движется раз в сорок быстрее обычного. Для космолетчика это не скорость, и я тут же взлетел (малость приплюснутый) на крышу гостиницы. Набрал через браслет номер такси. Может, возьмет меня на крыше, если успеет? Похоже, успевало. Почему-то меня не стремились убрать из бытия вместе с гостиницей. Ну и к Хэду. Я хотел знать только одно: есть ли у полисов номер моего билета на корт? Итак, я видел, что убивать меня не хотят. Ну задержат, ну допросят. Через суткидругие удостоверятся, что я не эрцог. А я тем временем не попаду на корт, не смогу догнать свой корабль, как договорились, в доках, мне вставят в зад «дисциплинарное» и на полгода лишат увольнений. Стоит ли из-за этого рисковать жизнью? А почему нет? Тем более по мне пока не стреляют. Не успел отдышаться, как заметил идущее на снижение такси-автоматичку. Сел в него. На крыше все еще пусто. Значит, местные полисы не круче военных. А может, фишка в том, что я сдавал экзамен по программе «Коммуникации и война в городе» меньше года назад, а они, может, вообще не сдавали. Нас же заставили ко всему прочему еще и инструкции зубрить: что делает полиция в таких-то и таких-то случаях. В моем случае полиция обязана была отключить грузовые и пассажирские лифты. Отключить их можно в подвале. Допустим, дали сигнал тем, кто внизу. Но потомто надо еще за мной на крышу подняться. Может, полисы сейчас стоят и мусорный лифт нюхают? Ну, мусор, к счастью, давно уже возят в запаянных пакетах. Хотелось поболтаться еще на крыше, посмотреть — под силу ли полисам подняться на мусорном лифте, но рисковать я не стал. Это была так, минутная блажь. В такси я сбросил остатки адреналина и стал размышлять медленнее. Ну, допустим, ночь промотаюсь над городом. Мне не привыкать. Утром оцепят космопорт... Нет, не годится. Допустим, лечу в космопорт сейчас и на чем смогу валю куда угодно, а там пересаживаюсь на... Стоп, сколько у меня на кредитке? Опять не выходит. Мой корт, прежде чем сесть на Карат, делает остановку на местной Луне-4, он отцепит там разгоночный блок и часть двигателей. Корт будет там через... через четыре часа. До Луны-4 примерно два часа лету на внутрисистемном рейсовом. У Карата восемнадцать лун, так что с рейсовыми проблемы быть не должно, уж что-то по времени да подойдет. Я лечу на Луну-4. Жду там свой корт, доплачиваю и сажусь на него. Корт идет на Карат. Заправляется. Стоит там... Мм... Тоже часа три-четыре. Прилетающих никакой дебил проверять не будет. Отсиживаюсь в корте и в город не выхожу, пусть они там ловят кого угодно. Таким образом, в списках вылетающих с Карата меня не будет.. Ну и ту-ту. Риск, конечно, и в таком плане был, но другого я пока не придумал и полетел в космопорт. Когда садился на рейсовый до Луны-4, у посадочных терминалов заметил какоето странное движение. Ну и ладно. Проверять в первую очередь начнут вылетающих из системы, а не болтающихся внутри нее. В общем, долетел я до Луны-4, убрал в туалете волосы под берет, накрасил губы и ресницы на манер мелкой звезды теледэпов и довольно спокойно сел на свой корт,

Бэд Кристиан хотя вылетающих из системы и здесь уже проверяли. Я был почти доволен, когда вошел в общий салон корта и стал искать глазами свое посадочное место. Место мне досталось самое дешевое, но больше половины салона пустовало, а остановок больше не предвиделось. И я спокойно направился в элитную зону, где кресла поудобнее и проходы пошире. И тут я увидел ЕГО. Длинные светлые волосы, зеленые глаза, волевой рот... Правда, не такой смуглый, как я, но все-таки... В общем, я сразу понял, что это и есть эрцог. Дрянь земная! Вот же дрянь! Корт приземлится через три часа, он не мелочь внутрисистемная, у него только разгон и торможение займут около часа. Этот похожий на меня парень выйдет и... В общем-то, его ведь не убьют, меня же не старались убить? Стоп, это меня бы не убили, сдался я им. Мало ли чего от него хотят? Я прошел мимо эрцога и сел. Он маячил на два кресла впереди. Я видел его затылок, такой беззащитный, совсем мальчишеский еще. Вот ведь Квэста Дади патэра! Поговорить в корте почти что негде — у каждого свое спальное место и место для сидения в общем салоне. Разве в кафе? Но как его позвать? И он, и я сидели на самых дорогих местах — удобное кресло, маленький столик, салфеточки. Я взял одну. Эрцог экзотианец? Я стал складывать из салфетки острую пирамидку, какие видел в ресторанах на Орисе. Башку можно сломать. Испортил три. Наконец вроде вышло. Если парень действительно экзотианец, он почувствует, как я нервничал, пока мастерил эту штуку. Встал, прошел мимо него. — Вы... урони...ли? — музыкальный, чувственный голос эрцога звучал неуверенно, словно он запинался на каждом слове. Я обернулся. Эрцог вертел в руках мою пирамидку. «Идите за мной, — думал я, потея от усилия. — За мной». — Спасибо, — забирая салфетку, я коснулся его руки. Эрцог вздрогнул. Понял или нет? Через десять минут он подсел ко мне в кафе. — В общем, у вас примерно три часа, чтобы решить, что делать, — закончил я свой монолог. Эрцог слушал сначала удивленно, потом задумчиво. — А мы ведь даже не знакомы, — сказал он вдруг, поднимая невозможно зеленые глаза. Он был красивее и утонченнее меня на порядок, но в целом мы и вправду оказались здорово похожи. — Если... вам будет удобно, я представлюсь как Энек. Это второе имя. «Ого, — развеселился я. — Меня возвели в ранг членов семьи». Ответить на такое супердоверие мне было не чем, у простолюдинов двойные имена не в моде. — Анджей. (Вообще-то, мама с папой назвали меня когда-то Агжеем, но Дьюп переиначил на свой манер, и я привык.) И тут же я понял, что нашел еще один повод для путаницы. Первое имя эрцога — Агжелин — было экзотианским вариантом моего!

Дурак космического масштаба Он тоже понимающе улыбнулся. — Боюсь оскорбить... вас, предложив как-то компенсировать неудобства, которым... вы из-за меня подверглись. Но, возможно, вы примете подарок? Эрцог снял с указательного пальца одно из старинных колец, не таких, как сейчас, безо всех этих голонаворотов. Я подумал, что кольцо может подойти мне на тот же палец, но подарок взять отказался. Знал, что буду жалеть об этом, но побоялся почувствовать себя хоть чем-то обязанным. — Что будете делать? — спросил я, допивая коктейль. — Не знаю. К несчастью, по условиям завещания, я здесь один — без свиты и охраны... Эрцог ловко свернул из салфетки такую же пирамидку, с какой бился недавно я. Покрутил ее в тонких, едва тронутых золотом загара пальцах. Я смотрел на него и понимал, что не хочу ему помогать. Я уже устал быть крутым. И вообще, когда говорю, что убивал и имел женщин, то немного... В общем, пока что это женщины имели меня, а убивал я... не в лицо. В космосе не очень-то видно, куда палишь. Сейчас мне хотелось одного — поспать и к Дьюпу, чтобы рассказать хоть комуто понимающему всю эту долбаную историю. А это я мог — только Дьюпу. Я же не виноват, что после академии меня сразу заткнули в действующую армию. Да если бы не Дьюп, мне до сих пор устраивали бы боевые крещения, переходящие в издевательства, мои добрые сослуживцы! Конечно, если бы этой ночью все было не так. Если бы я, как в плохом фильме, сиганул со сто тринадцатого этажа, перебил полсотни полисов... Но я же просто парень, которого поставили вторым стрелком к лучшему стрелку северного крыла армады. Да, я не меньше, но и не больше. И я поднялся, чтобы откланяться. И тут эрцог взглянул мне прямо в глаза. Я сел. К Хэду, он же еще моложе меня, и не заканчивал военной академии, и драться, скорее всего, не умеет (аристократов учили чему-то там с кинжалами, но годится ли это в настоящей драке — я не знал). И эрцог, похоже, тоже не знал. Он привык ездить с эскортом и охраной. Наверно, сейчас он чувствовал себя голым. — Вы думаете, Анджей... — опустив глаза, спросил эрцог, стыдясь, видимо, своего порыва, ведь он же понимал, что почти попросил о помощи. — Вы думаете, когда они предложили вам эскорт... Я не знал тогда, что Энека напрягала, скорее, лингвистика момента. Дело в том, что ледяные аристократы обращения на «вы» не употребляют совсем, и молодой эрцог с трудом подбирал необходимые в стандартном языке формы. Но и меня уже достало это выканье. — Аг, — перебил я его. — Ты думаешь, Аг... Эрцог вздохнул. — Ты думаешь, — решился он, — эскорт они предложили, чтобы захватить потихому? — Мне так показалось, — я поднял два пальца, чтобы принесли еще коктейль. — Будь дело в беспорядках, они бы действовали официально. Обратились бы ко мне

Бэд Кристиан через посла Экзотики, например. Ведь здесь же должен быть посол? — я взял бокал и пригубил. Эрцог потер холеными пальцами виски. — Как я сразу не подумал? Но он может находиться сейчас на любой из лун. Да и планет у этой звезды хватает. Пусть они почти не заселены... Беспамятные боги! Пока мы в полете, я даже позвонить ему не могу. — У тебя сетевой планетарный? — с коммуникацией я Энеку мог помочь легко. Эрцог достал дорогущую перенастраивающуюся модель. Стоила она... И тем не менее мое запястье охватывало устройство на порядок круче. Правда, досталось оно мне за госсчет. — Красивая вещь, — сказал я без сожаления. — Но в следующий раз бери чтонибудь из общих систем связи, — и щелчком активировал браслет. — Давай код. Эрцог с уважением посмотрел на меня (не на браслет). Я ввел номер. Красненький огонек показывал, что вызов пошел... Но соединения не было даже с автостанцией. Мы переглянулись. — Вот и все, Аг, — сказал эрцог. — Теперь уже нет сомнений, что я влип. Я задумался. До прилета оставалось всего ничего. Единственное — я-то в списке транзитных пассажиров, а эрцог — в списке прибывающих. Конечно, он там под псевдонимом или «коротким именем», он же не ташип. Прибывающие их сейчас волнуют мало, но шанс, что эрцога «встретят», есть — по моей вине космопорт будет просто кишеть шпионами. Я могу отдать ему свои документы... Кредитку не жалко. За утерю личного номера мне будет... А что мне будет? А ничего, кроме порицания с занесением. Переживем. Ну, и выговор за спецбраслет. Слава богам, я солдат. Мой отпечаток сетчатки, генетические данные и прочее не проставляются в визитной карте. В этом у меня не меньше свобод, чем у эрцога. Его данные — в доме Паска, мои — в ведомстве армады. Его схватят, а когда поймут, что это «не эрцог» — пошлют запрос. Капитан подтвердит, что я в увольнительной на Карате. Ну и чудненько. — Ничего, Энек, — сказал я. — Играем дальше. Ты должен научиться ругаться, как положено космолетчику, а мне небо должно послать немного удачи, чтобы корт со мной успел стартовать с планеты. Думаю, у нас получится. По случайности моих отпечатков в номере гостиницы не осталось, — я посмотрел на модные в этом сезоне полоски нанобраслетов (такие окружают руку энергетической пленкой, оберегая своего хозяина от микробов, ну и от отпечатков тоже). — Пусть считают, что там, в гостинице, действительно был некий эрцог, который смылся у них из-под носа. Неважно как. А ты — боец. Первый год в армаде. Северное крыло, второй стрелок. Запомнил? Энек кивнул. С памятью у них на Экзотике нормально. Даже более чем. Он мог запомнить с одного раза столько, сколько я учил бы месяц. Вот только загар... — Это как раз просто, — улыбнулся эрцог, словно читая по глазам мои мысли. — Подберу тон — не отличишь. Я снял спецбраслет стандартной связи и надел ему на запястье. — Работает так: жмешь сюда и начинаешь дико ругаться. Повторяй: квэста Дади... Эрцог покраснел: он, видимо, был знаком с пайсаком.

Дурак космического масштаба Я засмеялся: — Ну нет, не будешь ругаться — капрала возьмут сомнения, что я — это я. Он меня тоже любит предельно крепко и ничего не скажет капитану до рапорта. А к рапорту я успею. Ты не бойся, это будет даже весело. Только космолетчик — это тебе не эрцог. Космолетчики выражаются проще. Повторяй: квэста Дади патэра... Нет, даже так: капрал, квэста Дади патэра, я не могу вылететь с Карата... Ну? — Капрал, — пролепетал эрцог. — Тверже, вот так: капрал! В общем, когда я вернулся на корабль в аккурат к рапорту, капрал выпучил глазки, словно глубоководная рыба, которая щас лопнет от декомпрессии. Головомойку мне, конечно, устроили, но до карцера не дошло. Сначала мы экстренно начали разгон, и я был нужен за пультом, потом поступили какие-то срочные приказы по армаде... А через двое или трое суток в наш адрес по «долгой» связи пришло сообщение из посольства Экзотики в мирах Империи, где меня возвеличили героем и прочая, прочая, прочая... Благодарность капитан мне тоже объявлять не стал. Вахтенный потом рассказал, что, получив сообщение, он помолчал секунд десять, выругался, и на том все закончилось. Полгода спустя, когда встали на очередную профилактику в доки, догнала меня и посылка от Энека. Он вернул почти все мои вещи, вложив в них «белую» карту — бессрочную гостевую визу, разрешающую посещение миров Экзотианской системы и ее подчинения. Сколько она стоила — не помню. Числительные больше миллиарда у меня еще со школы в голове путаются. Вот ты скажешь с ходу, что больше — септиллион или секстиллион? То-то. Карту я продавать не стал, хоть и сидел тогда без денег. Она до сих пор лежит у меня как сувенир. Единственный. Мог бы сохраниться еще и коммуникатор Энека, но я продал его прямо на корте. Кредитку-то ему оставил. Другие вещи и документы юного эрцога я сдал на хранение на Депраде, где мы тогда стояли в доках. Кстати, на оплату камеры хранения и ушли почти все деньги за «трофейный» коммуникатор. Так что, взяв в руки эту «белую визу», я чувствовал себя одновременно и богачом, и нищим. Дьюп хлопнул меня по плечу, сказав, что оба мы дураки — и я, и эрцог, но что он имел в виду, я тогда не понял. Только спустя много лет до меня дошло, какой дикой и фантастической была вся эта авантюра, и только поэтому она, видимо, закончилась так удачно. А с Энеком мы больше не встретились. Через год началась трехсотлетняя война, надолго занявшая армаду, и, боюсь, одной из ее причин послужил именно визит молодого эрцога на политически неблагонадежный Карат.

А.Лепешкин Как вам мой новый знакомый? Молод, широкоплеч, двухметров. Эх, где моя молодость, рыжая коса и женский пол? Впрочем, женщиной мне бы здесь было сложнее. Хандра превратилась бы в тоску, и я бы ревела. От слёз у меня бы вспухали глаза и нос, а в таком виде я не люблю показываться людям на глаза. Мне пришлось бы перебраться жить в вентиляцию, там горестно вздыхать по ночам и скрипеть вентиляторами. А так ведь и в баньши превратиться недолго. Депрессия, она затягивает. У нас же, мужчин, всё проще. Вот растёт у меня борода клочками, но я совершенно не переживаю по этому поводу. По весне на проплешинах начала зелёнь пробиваться. И что? И ничего. Потому что мужчину не борода красит, а ум, находчивость и умение не отчаиваться в самых катастрофических ситуациях. Не верите? А вот посмотрите как наш общий знакомый, кулинар и маг человеческих отношений, Андрей Лепешкин, блестяще перенёс ежегодное испытание мужественности, именуемое в народе «8 марта». Вы сразу поймёте, что я прав.

Андрей Лепешкин

«Подарок к 8 марта» Скоро праздник, если кто не заметил. Так что пора бы уже задуматься, чем удивлять своих боевых и не очень подруг. Оставим на никогда мысли типа: подарю ей духи «Ландыш серебристый». А чо она мне «Шипр» дарит?! И начнём стараться. Кстати, небольшое отступление: напишите слово «Шипр» в ворде. Он его аккуратно подчернёт красной линией. Далее клик правой кнопкой, и первый вариант замены — Ипр. Что там случилось, многие помнят из истории. Это так, намёк. О чём я? Ах, да, конечно! Кроме кануна праздника сегодня и кризис. Так что рублёвый размер или эквивалент подарка у каждого будет свой. Я же порекомендую на удивление недорогой, но офигительно правильный подарок — самостоятельно приготовленное съедобное блюдо. Именно съедобное, как бы страшно для наших девчонок это ни звучало. И даже вкусное. Что для этого потребуется? Филе красной рыбы. Лучше горбуша или лосось. Чем дешевле красная рыба, тем лучше. Из одного филе получается четыре порции. Считайте сами. Ещё нужны будут: одна большая луковица, чем больше, тем лучше, триста грамм сыра, майонез, соевый соус и приправы, кто какие любит. Начинаем сходить с ума. Для начала выгоняем слабонервных из кухни. А лучше из квартиры… Мне даже кажется, что лучше изгнать их временно из города, но это уж у кого какие нервы. Дальше нужно взять сковороду. Что такое сковорода?! Это такая штука чёрного цвета с одной ручкой. Чем-то напоминает ракетку, с которой эротично кричит Машка Шарапова, только сплошная и без сетки. И написано на ней в лучшем случае «Тефаль», в худшем — ничего. Если на вашей сковороде надпись «Данлоп» английскими буквами, то это ни фига не сковорода. Это, похоже, действительно, ракетка. Кстати,

Подарок к 8 марта вам нужно будет заранее подготовиться: намекнуть подруге, что вам понадобится ЧИСТАЯ сковорода, что вы хотели бы узнать, откуда у вашей плиты идёт тепло, и как это тепло добыть. НЕ ПЫТАЙТЕСЬ МЫТЬ СКОВОРОДКУ САМИ!!! Чёрная и скользкая она от природы, и не надо сетовать на это. Продолжим. Берёте рыбу и роняете её на пол. Если она упала со звуком «шлёп!», то всё нормально — её можно использовать по назначению. Если же ваша рыба, упав, разбила кафельную плитку на полу или, не дай Бог, нанесла вам травму (сломала ногу или отрубила пальцы), то вы, вероятно, недавно вытащили её из морозильной камеры. В этом случае рыбу нужно разморозить. В таком виде она пойдёт только на расколотку или строганину (чёртов ворд не знает этих двух вкусных и зело подводочных слов, но это уже его проблемы). Допустим, что рыбу вы разморозили. Приступаем к её чистке. Для этого берём в одну руку рыбу, в другую нож. И НИКАК ИНАЧЕ!!! Если вы возьмёте рыбу или нож в две руки, у вас ничего не выйдет! Нож держится в рабочей руке. Естественно, пока. В процессе чистки рабочая рука может стать травмированной, тогда их (рабочую и нерабочую руки) нужно будет поменять местами. Вы суёте рыбу в раковину и начинаете скоблить ножом рыбную кожу. Для этого хватом ножа поперёк вы водите вдоль рыбы. НЕ НАОБОРОТ!!! Потому что в этом случае вы её рисунок Екатерины Тищенко просто нарежете кусочками. Значит, вы её скоблите. Если нож по рыбе ездит легко, бросайте это гнилое занятие. Ибо вы не чистите, а гладите рыбу. Может, вы думаете, что ей приятно? Таки нет! Ей фиолетово! Она спит! И давно. Что? Вам полетела какая-то гадость в лицо? Вот теперь вы чистите рыбу правильно. Гадость — это и есть чешуя, от которой вы должны избавить рыбу, которая даже не знала, какие мучения ей суждено испытать на этом свете, который, как ей показалось, она уже покинула в той сетке, которая её когда-то поймала. Уф! Убираем вычищенную рыбу, перевязываем порезы на руках. Приступаем к луку. Чистим и режем. Бытует мнение, что при этом хочется плакать. Это ерунда. Нет, конечно, и мне поначалу хотелось всплакнуть, но я нашёл средство, как этого избежать. Читайте и запоминайте — НУЖНО ПЕРЕСТАТЬ ЖАЛЕТЬ ЛУКОВИЦУ!!! Кончится эта — новую купим. Или вырастим. Итак, БЕЗЖАЛОСТНО лишаем головку лука верхнего чешуйчатого слоя. Он, как правило, жёлтый или фиолетовый. Бывают отклонения в разные стороны, но разве нам это интересно? Как только пошли сочные и белые слои, значит, чистка лука окончена. Если эти слои идут давно, то значит, чистка окончилась тоже давно. В этом случае, возможно, вам придётся чистить ещё одну луковицу. Может, даже не одну. Кладём её на разделочную доску, моем руки и вытираем слёзы. Разучиться жалеть лук с первого раза мало кому удаётся. Я тоже привык не сразу. Перевязываем новые порезы. Что такое разделочная доска? Это кусок фанеры или доски. Или стекло. Вы за

А.Лепешкин него ещё недавно подзатыльник получили, когда использовали её за подставку под паяльник. Какие классные крючки на щуку тогда получились! Но разве она понимает?! …Так. Перестаём вспоминать о плохом! Художества на кухне требуют чистой души и мягкого сердца. Снова берём лук и режем его на четыре части вдоль. Вдоль — это от верха книзу. От места, откуда растут зелёные перья, к месту корня. Если сложно определиться с верхом и низом, можно позвонить кому-нибудь, кто точно разбирается в жо… пардон (вдруг будут читать женщины?), головках лука. Режете на четыре части вдоль, а потом каждую четверть — на мелкие четверть кольца. То есть — поперёк. Если у вас остались два целых пальца, то четвертинки можно придерживать ими. Если они уже все порезаны, возьмите вилку. Неудобно, ну так что же?! Любуемся на порезанный нашими руками лук, потом снова перебинтовываем порезы. Ставите сковородку на горячую плитку, если она электрическая. Если же газовая, то ставите её на огонь. Ставить на плиту сковороду нужно дном вниз. Дно плоское, а верхушка без ничего. Там всего два положения — потренируйтесь. На сковородку — ВНУТРЬ!!! — льёте масло. Обратите внимание, чтобы на бутылке было написано «РАСТИТЕЛЬНОЕ». Лучше подсолнечное, но можно и соевое. Самые отвратительные результаты бывают при использовании машинного масла. Из машинных самое отвратительное — синтетическое. На минеральном ещё можно что-то изобразить. Пока я объяснял, масло задымилось. Плохо, но не смертельно. Убавляем огонь. Потух? Зажигаем ещё раз. Если сильно горит, снова убавляем. Снова потух? Зажигаем. Тренируемся! С пятнадцатого раза получится. Сам знаю! Между делом можно закрыть уже воду. …И вынуть шелуху луковую из сливного отверстия раковины. А то уже стучат снизу. Пока добегут до двери, мы успеем закончить. В сковороду кидаем порезанный лук и жарим до готовности. Готовность у лука — не чёрный цвет и слёзы от дыма из глаз. Всё наступает гораздо раньше. Лук делается мягким и сладковатым. Когда он стал таким, льём в сковороду соевый соус. Немного — пару столовых ложек. Столовая ложка та, которая для супа. Для сахара — чайная. Держим лук в соусе полминуты. Выкладываем его на тарелку. Смазываем ожоги мазью от ожогов. Берём рыбу. На разогретое масло кладём рыбу красной стороной. То есть той, которая изначально была без чешуи. Что? Вы счистили шкуру до мяса?! Однако! Тогда вам фиолетово, какой стороной вы положите. Пока одна сторона рыбы жарится, вы солите открытую сторону бедной мученицы и посыпаете приправами. Приправы — это такая остро пахнущая сыпучая субстанция, расфасованная в маленькие пакетики. Или бутылочки. Лучше, если на них будет написано «Приправа для рыбы», а то ванильный сахар для наших целей подходит не очень. Так же нам не поможет желатин. Рыба жарится быстро. Наша цель достигнута, когда сторона, которую жарили, делается оранжевой или коричневой. Очень плохо, если она будет чёрной, ибо нам будет трудно внушить боевой подруге, что мы сильно задумались о ней, потому и сожгли праздничное блюдо. И вот уже вам нужно переворачивать обжаренные куски. Скафандр бы не помешал, но если его нет, будем обходиться без него. Берём лопатку и подсовываем её под рыбу. Чем дальше, тем лучше. Стараемся не касаться незащищёнными бинтами и пластырем пальцами горячих краёв сковороды. Чтобы жареная рыба не соскользнула с лопатки снова в сковородку. Или на пол. Что хуже? А кто его знает, что хуже. Если рыба упала

Подарок к 8 марта на пол, её нужно будет выкинуть. А это обидно. Если же она упадёт в сковороду, то она обрызгает жиром ваши руки. А это больно. Выбирайте. Тьфу, ты чёрт! Не надо ронять! АККУРАТНО подсовываем лопатку и АККУРАТНО переворачиваем рыбу. Что вы орёте? Да? Я сказал лопатку? Сказал, и что? Вы сунули… какую лопатку?! Как вам это удалось?! Караул! Это же надо додуматься?! Свою лопатку под рыбу засунуть! Левую!!! Лопатка — такая фигня железная и плоская. В кафе такой фигнёй торты кладут. Неужели ни разу не видели? Торты он ест. А я причём? А-а-а! Вот вам и «А-а-а!» Думать надо! Вызовите ему кто-нибудь «скорую»! А мы поедем дальше. Нам ждать некогда! Теперь два варианта. Можно дальше доделывать рыбу на сковороде, можно использовать микроволновку. Решите, что для вас проще. Ибо наше блюдо практически готово. На обжаренную часть рыбы выкладываем жареный лук. Трём на крупной тёрке сыр прямо на рыбу поверх лука и обмазываем майонезом. Закрываем крышкой сковороду и жарим пять минут, затем выключаем тепло и держим в закрытом положении — пусть сыр расплавится. Или выкладываем куски рыбы на блюдо. Затем так же, как и в первом способе — лук, сыр, майонез. И на пару минут в микроволновую печь. Запах, внешний вид и вкус гарантирую! Теперь открываем окно, выгоняем дым — успокаиваем верхних соседей (ведь это же не пожар!) и миримся с соседями снизу. Ну что там — всего пять вёдер воды! Что мы, ссориться из-за этого будем? Мы же соседи! А впереди праздник. Итак, ваша подруга вернулась к вам и пребывает в лёгком обалдении от того, что вы наделали. И если она не будет в восторге от вкуса блюда, и если она не расцелует ваши раны, обильно поливая их слезами — можете меня больше не читать! Значит, я вру.

Наблюдая за манипуляциями Андрея, я почему-то вспомнил электрика, который ставил нам розетки лет эдак тридцать назад. Большой был волшебник, но не по части электричества. Как? Я не рассказывал вам его историю? Жил-был электрик, который любил летать. Даже не любил, так... Испытывал склонность к восторгу полёта. Вроде понимал, что неправильно это, но совладать с собой не мог. Друзья смеялись: «Вась, тебе хорошо летать – со столба, да об землю. А вот был бы ты сантехником? И вся твоя тяга к полётам устранилась бы ввиду отсутствия разумных способов воплощения. Таких, как ты, в старину с мельницы скидывали. А им хоть бы хны. Даже не вымерли». А Вася улыбался смущенно и не возражал ничего. Он по-настоящему летал, а не со столба, но разве можно такое друзьям объяснять? Так и друзей потерять недолго. А без друзей человеку никак нельзя: ни поговорить с кем, ни стакан опрокинуть – что тоже иногда оздоровительная процедура. Когда не во вред, конечно. Но однажды сгустились над электриком тучи мрачные. Прибежала к нему в каптёрку – а это всем известно, что электрики в каптерках живут – директор ЖЭСа, и давай орать, начальственной грудью поколыхивая. Дескать, эдакий ты подлец и шкура, зачем по ночам летаешь над спальным районом? У нас население перепугано и по ночам палит больше электричества. Страдают показатели экономии в киловаттчасах и деревья для отопления. Потому как перепуганное население, просыпаясь, бежит заедать стресс к холодильнику, отчего снижается комнатная

температура и идут жалобы на нашу котельную. Долго мы терпели твои запои, но полёты терпеть не будем! Избиратель пьяного электрика мне простит, а полётного – никогда! Или завязывай с этой чертовщиной, или ты больше не работник нашего ЖЭСа. Электрик подумал, проводил начальственные стати тоскливым взглядом, просипел с тоской: – Ну и гангрена ты, Матвеевна. А ведь в молодости видная баба была. И ушёл из ЖЭСа. Феем стал. Теперь по ночам сказки рассказывает. Маленьким девочкам и поэтессам. И бухает с друзьями по пятницам в каптёрке. А начальнице после себя букет трын-травы оставляет. Свежий, с васильками и ромашками. А теперь я хочу рассказать вам, что вы увидите в следующем номере. Нет, все наши планы я раскрывать не буду, а только чуть-чуть приподниму завесу тайны. В следующем номере я обязательно познакомлю вас с Чёрным корректором! А корректор баланса миров - работа непростая. В ней не обойтись без плетения интриг, умалчивания, извращения событий - особенно если между делом решаешь за счет других собственные проблемы. Чёрный Дракон хитер и многолик, а кандидаты на трон, которых он курирует, понятия не имеют, сколь достойные скелеты хранятся у них в шкафах. А главное - ни лично Дракону, ни его подопечным этот самый трон абсолютно не нужен. Вам любопытно? Тогда еще немножко про Яману, где водятся драконы. Ямана - не пригород Шамбалы и даже не один из тайных монастырей ШаоЛиня. Да и расположение этого слабо населенного пункта почти равноудалено от Японии, Кореи и Китая. Ямана - умирающая деревня, уютно устроившаяся на одноимённом острове в дельте Волги. Но если вы думаете, что вырытый здесь колодец остается просто колодцем, то глубоко заблуждаетесь. Колодец станет порталом, ведущим на Ту Сторону - в миры, где обитают странные с нашей точки зрения существа. Баланс границы миров, длившийся веками, нарушен, и драконы-наблюдатели решают провести корректировку - только не собственными лапами, а с помощью подходящих кандидатур с Этой Стороны - из мира людей. Куратором Яманинского портала назначен Черный Дракон, который принимается не только тестировать кандидатов, но и решать за их счёт свои управленческие проблемы. Он запускает цепь событий, совершенно невероятных с точки зрения человека. На острове появляется незнакомец, исполняющий одно желание местного дачника. Просыпается хищный камень-морок из древней казахской легенды. Приходит безработный помощник охотника на драконов. Любой нормальный человек захлебнулся бы в этой круговерти чудес. Но Черному Дракону повезло - избранные им кандидаты обладают особыми способностями, не востребованными в нашем мире. Только вот интереса к этим способностям

у них нет. Им хочется просто отдыхать и ловить рыбу. Им нравится слушать пение русалок - и вовсе не любопытно, на какую приманку хорошо идет синий водяной дракон. Они не желают ликвидировать последствия палеовойн и быстро выясняют, что торговать местными артефактами - дело рискованное и не такое уж прибыльное. Они могут накрепко закрыть портал деревянной дверью, да еще использовать его в личных целях. Но как остановить Всадника Апокалипсиса, если ему пришла блажь напоить своего коня из хозяйской бочки? Как прокормить прожорливую жемчужину, за день уничтожившую окрестных грачей и половину деревенского стада? Кандидатам приходится действовать подручными средствами - лопатой, тележной осью, серебряным жаканом, а то и кумулятивной бомбой с крокодильими глазами. Правда, в Ямане можно стать обладателем шкатулки-кошелька и даже Владетелем всех сокровищ мира. Вот только владеть - еще не значит пользоваться. Ведь Та Сторона ничего и никогда не дает просто так, даром, а над золотом, визитами в прошлое и космическими штучками, падающими в огород, непременно висит тень Черного Дракона. И сколько бы он ни толковал о том, что происходит лишь нужное и должное, - всегда или умалчивает о главном, или нещадно врёт. Возмущаться и сопротивляться нет ни смысла, ни времени. Да и пожаловаться некому. Кандидаты борются со своими проблемами, поступающими, как патроны из пулеметной ленты, а яманинский куратор неумолимо подвигает избранных к решению проблем чужих - трону Трех Черных Королей. Похоже, нас с вами пришло время прощаться. Обычно это грустно, но мы с вами провели столько мероприятий по борьбе с плохим настроением, что оно ещё долго не вернётся. А напоследок я расскажу вам еще немного о сети, рыбалке и двух хорошо знакомых персонажах, Яше и Гоше.

Ваш весёлый философ, бывший домовой, а теперь журнальный Рыжий Бро убежал искать скотч. Всем пламенный привет!

Приключения Яши и Гоши

Раиса Пирагис

Приключения Яши и Гоши (Яндекса и Гугла) в Сети и в реале 1. Как Яша и Гоша (Яндекс и Гугл) были на рыбалке Дело было утром в среду. Яша с Гошей — два соседа по Всемирной Коммуналке — загрустили о рыбалке. — Гош, слыхал? Рыбалка — клёво? — Да, и воздух там здоровый… Говорят ещё — красиво… Яша выгнул бровь курсивом: — Гош, а дёрнем на пленэр? — Я готов, как пионэр! — Надоела, блин, рутина. Что мы, Лысые Машины? — Решено! Рванём тудэй! Будет всё, как у людей! Черепушку не ломали — ловко спамера поймали, о покупках расспросили и без бана отпустили. Яша сбегал до Арбата, взял по спиннингу на брата, коньячок «Наполеон» да внарезочку — лимон. Чтоб с меню не сесть в калошу, закусон взвалил на Гошу. Гоша сбегал на Бродвей, взял для рыб — пакет червей, для себя — яйцо с беконом,

Р. Пирагис а для Яши — сыр с батоном. В полдень на волне реки заплясали поплавки. Запустив программу лова, два счастливых рыболова целевой запрос послали: — Это сделали. Что дале? Рома, получив запрос, почесал в раздумье нос: — Что же люди на рыбалке учиняют, ёлки-палки? Полистал он каталог, посетил какой-то блог… И, краснея до затылка, Дал ответ: — Открыть бутылку! — А потом? Гоша и miss Why.

— Я не узнал! Художник Евгения Киселева (она же miss Why) В памяти людей — провал. Ну не помнят, хоть ты лопни. Говорят: открыть — и… ХЛОПНУТЬ… Яша взял коньяк из кейса, улыбнулся интерфейсом: — Что ты, Гошенька, печальный? Выход есть — по умолчанью будем действовать, о`кей? — Нет! Хочу, как у людей… Что есть «хлопнуть» на рыбалке? Эх, рыбалка вся — насмарку… Что красиво тут и клёво? Ничего мне здесь не ново! — Что ты, Гоша! В небе — планер! — Ну подумаешь! Как баннер!

Приключения Яши и Гоши — Соловей поёт на липе! — Ну подумаешь! Как в клипе! — У меня есть предложенье — обновить изображенье! — Как? — А хлопнуть по рюмашке! — ХЛОПНУТЬ? Ты же гений, Яша! «Хлопнуть» — значит «дринк»! О, йес! — вскрикнул Гоша на весь лес. …Рыбка плавает по дну, не поймали ни одну, но зато и нет тоски: погуляли — ПО-ЛЮДСКИ! И теперь вся Коммуналка тоже хочет на рыбалку.

2. Яша и Гоша (Яндекс и Гугл) после рыбалки 1. Ночь. Сеть Интернет Во Всемирной Коммуналке кавардак почище свалки: всю инфу свалили в кучу! Тот, кто был собой покруче, с боем рейтинг захватил. У кого хватило сил, в строчки верхние пролез, с мордобоем или без. В нижних строчках — крики, мат — вольный русский неформат. Сеть — не Сеть, а дом Облонских, ералаш по-вавилонски. Кто пояндексить привык, тот, зайдя в Поисковик, получал такие ссылки, что не въехать без бутылки, и катился он колбаской кувырком по Малой Спасской.

Р. Пирагис Кто ж погуглить захотел, тот над ссылкой не потел: просто гнали его в шею — сервелатом по Бродвею. В общем, Сеть всю ночь бурлила… В чём причина? Не рулили Коммуналкою с утра Яша с Гошей! Их вчера кто-то видел на рыбалке… Мигом весть по Коммуналке разнеслись: Машины — в стельку назюзюкались. С недельку будет вольница, давай, всё, что можно, загребай! 2. Утро. Сеть Интернет Но недолго беспредел верховодил и гудел. На зачистку террористов вышли строем программисты, а потом без промедленья в Яши-Гошины владенья перекрыли доступ лихо. В Коммуналке стало тихо, всех призвали к тишине, чтоб услышать храп во сне. Если Яша с Гошей спят, то, конечно же, храпят… Наконец — ура! ура! Яша вылез на-гора! Оживился Интернет, за советом слал совет, Яшу похмелял — Машину: мол, держись! И будь мужчиной: погулял — теперь болей, рюмку-стопочку налей, аспиринчик, то да сё… А японцы: «Карасё сразить вам на Фудзияму» — и подсунули рекламу.

Приключения Яши и Гоши

3. День. Яшин офис. Кабинет Быть не может! Гоши нету на просторах Интернета! Яша пауков-гонцов в Сеть заслал... В конце концов получил ответ к обеду: «Гоша был здесь только в среду» — и подробный репортаж: «Много Гош, да всё не наш». «Где же Гоша? — Яша злился. — Как сквозь Сеть он провалился! Хоть начальству неприлично заниматься сыском лично… но тряхну-ка стариной! Где прикид мой проходной?» Он надел комбинезон. «Устарел уже фасон, тэги — тоже, как из хрона. Буду — белая ворона! В чат зайду — там каждый рад будет хмыкнуть: «Неформат!» А из книги гостевой выйду ль вообще живой? Да… давно не обновлялся. Зря Касперского чурался, вирусы — они ж не спят, да и скрипты все скрипят...»

Гоша после ремонта, сделанного miss Why. Художник Евгения Киселева (она же miss Why)

Яша сморщил лоб баяном. «Что-то я как будто пьяный! Что-то мне нехорошо… Я куда хотеть пошёл? Нет, хотел пойти! Ну вот… Разболелся вдруг живот. Никуда я не помчу! Лучше Аське постучу: пусть по собственным каналам тихо свяжется с реалом.

Р. Пирагис Чую: есть в Сети дыра, та, в которую вчера с Гошей мы в реал свалились. (Ах как мы повеселились!..) Но дыру искать не буду: я дорвеями прибуду». Вдруг за стенкою, в приёмной, шум раздался неуёмный. «Выйти? Нет, в комбинезоне появляться нет резона». Яша вмиг приставил кружку к стенке смежной для прослушки, ухо вытянул в дефис — и, как подлый комп, завис. (Да, шпионские зачатки в нас сокрыты, как в початке, их раскрыть в любой сезон ты всегда найдёшь резон.)

4. День. Яшин офис. Приёмная Работяги-пауки, обыскав все уголки, собрались в приёмной Яши. Здесь, у Аськи-секретарши, было тесно, как во фрейме, но не премию же «Грэмми» их созвали получать! — Ну, с кого из вас начать? — хохотнув, спросила Аська. — Чёрный, ты, а ну-ка, слазь-ка! Ишь, за трафиком сховался! Вылезай и признавайся, почему вон в той цитате поиск был безрезультатен? — Дык ведь нет в цитате «Гоши»… Опечатка… Надо — «Грóши»! — Ась?.. Минуточку, я щас… — Базу данных на показ оголив по самый баннер,

Приключения Яши и Гоши Аська посмотрелась в сканер (ведь сеошник мог прийти!) и, припудрив логотип, губки в трубочку: «Ку-ку!» — повернулась к пауку: — Опечатка, говоришь? А исправить её — шиш? Ну-ка, дай шестую лапу, нам её пора оттяпать! О, трёхлапый ты уже! Чё дрожишь, как бланманже? — Опечатка! Я не вру! — Не-е-ет, на двух, как кенгуру, будешь прыгать по Сети! — Ася, Асенька, прости! — зашумел паучий хор. — Аська! Прекрати хоррор! — крикнул Яша в матюгальник. — Кто из нас с тобой начальник? Беспредел тут развела, лезешь не в свои дела, растудыт тебя туда! Ну-ка, брызнула сюда! — У-у-у, паучье ваше племя, ничего, настанет время, разберусь тогда я с вами! — Аська с этими словами в дверь метнулась, как курсор, и добавила: — В дозор! Всем занять свои посты! Пуков и след простыл. 5. День. Яшин офис. Снова кабинет Яша Аську в кабинете форматировал при свете, чтоб губила — червяков, а любила — пауков. И велел по ICQ Гоше переслать: «Сэнк ю» —

Р. Пирагис это был сигнал-шифровка, с зарисовкой обстановки, реквизитами партнёров, каталогами фрондёров, гиперссылками и etc. И с припиской под конец: «Ты есть глупый какаду, всё равно тебя найду». Яша ждал ответа срочно, да не так проворна почта. Через час зашёл он к Аське, та — в слезах, как в чёрной маске. — Ась, в чём дело? — Гоши нету. — Знаю. Нету — в Интернете. — Не про то! Ответ пришёл… Нету Яши! Отошёл! — И прекрасно! Значит, рядом! Почему же слёзы градом? — Гоши нет не в Интернете, А на всём на белом свете! — Есть! Ведь он вчера домой шёл шатаясь, но — живой! — На табличке — «Отошёл»! — Прочитай-ка хорошо! Ась, а ты читать умеешь? Отсебятину не мелешь? Не гунди, как в тундре бубен. Может, Гоша — «Недоступен»? Или «Кушает»? Иль «Злой»? Ведь Машине тож покой очень нужен от людей, от бредовых их идей… Может, «Занят» он по горло?

Приключения Яши и Гоши Иль «Депрессия» попёрла? Может, скрылся от помех — и «Невидимый для всех»? — Отошёл! Ты понял, нет? Чё грешишь на Интернет? Раз написано, что умер, значит, умер! И, как зуммер, не звени мне без конца. Нету Гоши-мертвеца! Понял Яша: надо в путь, до Нью-Йорка как-нибудь, там найти апартаменты — дело не сего момента (ничего не можно «вдруг»), но ведь Гоша — лучший друг.

6. Вечер. Нью-Йорк. Гошины апартаменты — Умоляю, Гош, открой! Я же знаю: ты — живой! Аське глупой я не верю! Отвори же, Гоша, двери! Час стучу — и вот те на: гробовая тишина! («Ой, чего я тут сморозил, будто конюх на Привозе?!») Дверь внезапно отворилась: заходи, мол, сделай милость. Яша вскрикнул на пороге: — Гош, живой?! Ну, слава богу! Думал: всё, тебе кранты, а ты дрыхнешь! — Яша?.. Ты?.. — Я! И в прежнем интерфейсе! сквозь дорвеи срочным рейсом до тебя примчался. Вот: то ли пиво, то ли пот

Р. Пирагис до сих сочит из пор. Я про них не знал в упор, но один сказал из Тынды, мол, попарься — хмель и выйдет через эти — как их… поры, сразу будешь, мол, здоровым. — Подойди-ка, Яша, плиз. Нет, правее… Руки вниз… Фокус наведу на глаз… А то, Яша, двое вас! — Гоша! Я один приехал! Представляешь, вот потеха: Аська, сплетница и сводня, всё твердила мне сегодня, что ты умер… — Яш, ты ляпнул! — …Утром, я, конечно, хряпнул — похмелился по-людски и «Тройным» натёр виски (так на чате подсказали), а потом давил в спортзале на какие-то педали… — Да-а-а, вчера мы так поддали… — Утром я был тоже, Гоша, как сказать… ну… «нехороший», а вчера-то был «хорош»… Гош! Меня ты слышишь, Гош? — Йес, я слушаю, оф кос, я ещё ужасно кос… — Ты вчера глазел на звёзды, песню пел про хэпи бёзды13. — А сейчас я так болею! — Гош! Сочувствую, жалею! Я привёз тебе закуску:

Приключения Яши и Гоши огуречиков, капустки. Вот рассол — от сушняка, водка — вместо коньяка: похмелись по-человечьи… Ты — Машина, ты же вечный, ты не можешь умереть и оставить Интернет. Без тебя он — будто свалка, с Ромой мы уже в запарке… — Яш, прости, мне надо было сообщить тебе на мыло. — Гош! Тебя б я в баньку взял, ты бы поры раскрывал. А у вас тут, за границей, нет условий похмелиться! — Ох, обидно за людей: выпил — и ложись болей… — Да, я тоже огорчился: пить, потом болеть-лечиться?! — Это так неэлегантно! — Это так нерелевантно! — В базе данных полный сбой! — Как согласен я с тобой! — А давай с людьми завяжем? — Да! Зачем нам эпатажи, мы — Машины! — Мы — при деле… И запели! И пропели Яша с Гошей до утра. Кто из них сказал: «Пора сделать шопинг за добавкой», — выясняли уже в лавке.

Поэтическая рубрика Юханана Магрибского

Поэтическая рубрика Юханана Магрибского Сегодня в нашем разделе прозвучит признание рыцаря. Искусное славословие остаётся востоку, а средневековое рыцарство славно своим самозабвенным и самоотверженным служением высоким идеалам. Перейдя с бранных полей на страницы книг, рыцари остаются жить и взывать к нашим чувствам благородства, чести и любви. Вот оно, высоким слогом написанное, признание:

Яна Колесникова

Канцона Леди Ангел, имя Ваше вновь зовет меня из плена. Перед образом чудесным преклоняю я колена. Что мне сталь, и яд, и пламя, гром небес и рык звериный? Я покину кущи рая для служения Любимой. Нет слуги у Вас покорней и надежней нету друга – Мне вовеки не покинуть зачарованного круга. Но живя одной мечтою об улыбке Вашей светлой, Пусть в награду за покорность я увижу взгляд приветный. Одного прошу смиренно: на пиру или в сраженье Образ милый мне позвольте сохранить в воображенье. Для того чтоб днем и ночью, в час веселья иль ненастья Лишь о Вас я мог бы думать и мечтать о Вашем счастье. А когда, настигнут смертью, я пред Господом предстану, То о Вас с благоговеньем я молиться не устану. Леди Ангел, перед вами я колени преклоняю. Да сияет Ваше имя, жизнь мне солнцем озаряя…

Екатерина Лесина

Главы из романа «Дорриан Дарроу. Заговор кукол»

оформление обложки – Виталий Сыч

Глава шестнадцатая, в которой говорится о замужестве, театре и негодном материале Тетушка придирчиво разглядывала приглашение на гербовой бумаге. Будь оно золотой монетой, тетушка непременно попробовала бы ее на зуб, а после и в кислоту макнула бы, желая убедиться, что золото и вправду золото. Она и бумагу мусолила пальцами, прощупывая глубину тиснения, скребла ногтем серебряные виньетки букв и, приложив обратной стороной к длинному носу, шумно дышала. Видимо, подозрителен ей был этот нежный фиалковый аромат. — Ты еще слишком слаба, — наконец, соизволила сказать тетушка, откладывая приглашение на серебряный поднос. — Тебе не следует вставать. — Следует, — ответила Эмили, чувствуя, как начинает злиться. Когда она злилась, внутри словно бы сверчок заводился. Неприятно. — Нет. — Да. Доктор разрешил. Доктор сказал, что перемены и новые впечатления будут мне полезны, — и Эмили решительно встала. Давно следовало это сделать, но она

Дорриан Дарроу. Заговор кукол до последнего надеялась договориться с тетушкой по-хорошему. Все-таки старуха могла быть полезной. Кому? Эмили не знала. Тетушка нахмурилась. Пошевелила губами, примеряясь к непроизнесенным еще словам. — Этот доктор совершенно не внушает мне доверия. — Этот доктор — самый модный доктор в Сити. Он пользует баронессу Гогенцорген. И графиню Бэйр. И… — И дерет кучу денег за бестолковые советы. Эмили, деточка моя, ты же еще слишком слаба! Ты так впечатлительна… — Не настолько впечатлительна, чтобы отклонить приглашение будущей княгини. Стоять на полу холодно, а Мэри, глупая курица, не спешит подать домашние туфли и уж тем более платье. Надеется, что Эмили никуда не поедет? Ну уж нет! Она должна поехать… Почему? Просто. Так надо. И правильно. — Как я найду себе мужа, если буду прятаться здесь? Или ты думаешь, что женихи сами проложат сюда дорогу? — Эмили подошла к туалетному столику и, присев на пуф, взглянула на свое отражение. Обыкновенное. И как тетушка не понимает, что в этом вся беда? — Милая… — Посмотри. Я не слишком красива. Я не слишком богата. Я не слишком знатна. Я одна из многих дебютанток, которые съезжаются в Сити каждый год. — Ты очаровательна! Боже мой, ну почему тетка такая дура? Кому нужно очарование? Лишь тому, кому нечего больше предложить. — Я не хочу остаться старой девой, тетя. Как вы. Не сказано, но ясно. Неприятно. Двойственно, как будто… как будто кто-то другой — сверчок внутри? — думал это за Эмили. — Ольга просто хочет помочь мне. И я приму эту помощь. Сверчок внутри радостно застрекотал, заглушая тетушкин ответ. Да и какое Эмили дело до тетушки? Никакого. Эмили главная. Эмили точно знает, что нужно делать. Скальпель, коснувшись кожи, замер, затем резко и как-то нервно скользнул вдоль позвоночника. Тончайшая линия разреза набухла кровью, темные струйки которой расчертили кожу, чтобы увязнуть в мягком пухе копры. Скальпель же, достигнув ягодиц, прочертил изящный полукруг и двинулся вверх, к шее. Второй разрез лег параллелью первому. Женщина на столе даже не шелохнулась, и хирурга это вполне устраивало. Кинув скальпель в оцинкованный лоток, он взял в руки нечто, весьма напоминающее змеиный язык. Концы инструмента загибались двумя острыми крючками. Они легко вошли в кожу. Сели. Потянули, отделяя кровавый лоскут. Его хирург отправил в ведро, стоявшее под столом. Фло отвернулась. Все-таки ей было слегка не по себе. Нет, конечно, раскаиваться она не раскаивалась — глупости какие! — просто мерзостно это. И грязно. А пол отмывать придется ей, и хорошенько отмывать, потому как он грязи не любит.

Екатерина Лесина Что до Сью, то она все равно б померла. Может быть даже завтра. Или послезавтра. Или на той неделе. На улице помереть легче легкого. Тут или перо в бок, или камень в затылок, или удавку на шею. А если люди побрезгуют трогать, то сифилис не пощадит. Язык сменили тончайшие иглы на ручках из слоновой кости. Орудовал он ловко. Воткнул, повернул и рука Сью повернулась. Или нога дернулась. Или… — Подай, — он указал на флакон с белесой крупой внутри. На соль похожа, только пахнет иначе. Фло подала, сама удивляясь, отчего руки дрожат. Не разбить бы… Пара крупинок на широком языке шпателя. Падают, словно снежинки в черные гнезда ран. Шипят, прижигая. И ничего не происходит. Фло выдыхает и набирает воздуха — влажного плесневелого — в легкие, когда Сью вдруг шевелится. Сначала сжимаются и разжимаются кулаки, порождая волну мышечной судороги, которая от запястий катится на предплечье и плечо, ввинчивается желваками мускулов под кожу… Сью поднимает голову. Открывает глаза. Хрипит. — Мусор, — лезвие скальпеля входит в основание черепа, обрывая мучения. — Рефлексы десинхронизированы, что свидетельствует о нарушениях в структуре нервной ткани… Хрупкие лапы паукообразного аппарата скользят по бумаге, облекая слова вязью букв. Два рога-раковины медленно поворачиваются, чтобы не упустить ни звука. — …предположительной причиной которых является сифилис на третичной стадии… Точно бы померла. И аппарат, словно соглашаясь с Фло, кивает всеми восемью лапами. По глубоким желобкам передних темными каплями стекают избытки чернил. Человек же, перевернув тело на спину, вспорол живот и вывернул сизую требуху в ведро. Вытер руки о халат — а стирать-то Фло придется! — и снова сунул в дыру. — Вместе с тем визуальный осмотр внутренних органов не выявил внешних следов повреждений, что указывает на скрытый характер течения болезни, в связи с чем изъятие образцов тканей представляется… Фло подала заготовленные загодя банки с жидкостью цвета янтаря. — …к сожалению, матка и придатки слишком изношены… В лицо смотреть страшновато. Фло никогда не любила мертвых. — …встает вопрос о получении чистого материала… Бледная рука ненароком коснулась юбок, и Фло отпрянула, взвизгнув. Хорошо, банку с сердцем из рук не выпустила, но и то он так глянул, что собственное, пока живое, сердце в пятки ухнуло. Нет, мертвые точно неприятны. Холодные. И прилипчивые. Вроде и не страшно, но… неприятно. Фло так и сказала матери, что не хочет сидеть с мертвой сестричкой, и снимок с ней делать тоже не хочет. И вообще зачем ей, уже неживой, новое платьице? А мать надавала пощечин и заставила целый день с мертвячкой провести. Над ней еще мухи кружились. Хорошо, что в подвале мух нету. Сцена была далеко внизу, крохотная, словно игрушечный кукольный домик, где ожившие куклы играли ненастоящую жизнь. Эмили смотрела на них и удивлялась — как так можно? Неужели вон тот человек в шлеме, которому все рукоплещут, и вправду знамени-

Дорриан Дарроу. Заговор кукол тый Эдди Кин? А хрупкая девушка с тонким голоском — мадмуазель Лепаж? Она очень неестественно умирала. И мертвой смотрелась жалко. Эмили хотела сказать об этом тетушке, но та была слишком увлечена зрелищем, чтобы увидеть правду. Правда скучна. В ней нет места чуду, но есть каменное тело Дрори-Лейн, и снаружи, и изнутри укутанное душной вуалью газового света. Вместо берегов белоснежных — стены, невидные за бархатными гнездами лож, в которых прячутся людиласточки. Расписной потолок притворяется небом, меж тем он похож на яичную скорлупу, на которую щедро плеснули красками, почти не оставив места исконному белому цвету… Пылает огнями искусственное солнце, щедро делится жаром, заставляя тетушку то и дело прикладывать к подбородку платок. Да и веер кружевной в ее руках ни на секундочку не замирает. А вот Эмили совсем не жарко. Только сверчок внутри скребся и просился на волю. Он подталкивал Эмили смотреть не вниз, на сцену, а прямо. Ложи, ложи, ложи… женщины и мужчины. Мужчины и женщины. Женщина. Увидев ее, Эмили замерла, и сверчок тоже затих. Эмили подняла бинокль, ручка которого стала вдруг скользкой. Зачем бинокль, если Эмили и так все видит? Темные с медным проблеском волосы уложены в высокую прическу, от которой лицо незнакомки кажется более длинным, чем есть на самом деле. Особенно длинен нос. Глаза же узки и чуть вздернуты к вискам. А губы сжаты, словно сидящая в ложе чем-то недовольна. Эмили разглядывала ее со странным наслаждением, чувствуя, как растет в груди, расплывается восковой комок чего-то, возможно, даже сердца. Эмили запоминала. Гамлет умирал. Долго, невыносимо долго, выталкивая из себя слова давнымдавно наскучившего монолога. Эмили перевела взгляд на спутника дамы. Не слишком молод и совсем некрасив. Изрядно лысоват и ко всему порчен оспой. Обрюзг, пусть костюм отчасти и скрадывает раннюю полноту. Богат. Смотреть на него неприятно. И Эмили снова принялась разглядывать даму. Вот та вздрогнула, словно ощутив прикосновение чужого взгляда, повернулась, не отнимая от глаз театрального бинокля. Замерла. Стеклянно блестели линзы, а лицо дамы оставалось неподвижно. Вот она едва заметно кивнула и коснулась указательным пальцем губ. И Эмили повторила жест. Встреча состоялась. Сверчок был доволен. Джентльмен шел по улице, насвистывая под нос песенку. Тонкая тросточка в его руке плясала. Отталкиваясь от грязной мостовой, она взлетала, описывая кульбит, и снова падала, почти выскальзывая из цепких пальцев. Но джентльмен держал крепко. Мальчишка с газетами, завороженный этаким зрелищем, застыл, позабыв о работе. Но после опомнился, кинулся следом, громко вопя: — Газеты! Свежие газеты! Только в вечернем выпуске! Мясник вернулся! Полиция бездействует! Кровавое убийство… Джентльмен остановился, резко развернулся и, перехватив трость так, словно со-

Екатерина Лесина бирался ударить, сказал: — Кого убили? — Ш… шлюху, — честно ответил мальчишка, пятясь и проклиная себя за излишнюю расторопность. — Это плохое слово. Это очень плохое слово, — веско повторил джентльмен. Затем полез в карман серого сюртука, вытащил монетку и сказал: — Давай уж. Торговец. Мальчишка дал. Он отдал бы все газеты и задаром, лишь бы в этот момент очутиться где-нибудь подальше. Или хотя бы на другой стороне улицы, там, где нежился в ярком свете каменный зверь Дрори-Лейна. Позже, когда джентльмен скроется в зыбком тумане, мальчишка, сунув полученный шиллинг за щеку, скажет себе, что все привиделось. И будет в чем-то прав.

Глава семнадцатая, в которой говорится о крысах, людях, преступных планах и разбитых мечтах. Почтовая карета летела по проселочной дороге, взрезая широкими ободьями колес землю. Хрипели лошади, скользя на глине. Свистел соловьем кнут в руках озябшего возничего. Щелкала зубами, подпрыгивая на крыше экипажа, крыса. Небо, только-только очистившееся от туч, хитровато щурилось, обещая солнце. И крыса, вымокшая, продрогшая, пристально следила за небом, куда как пристальнее, чем за дорогой. — Н-но! — заорал кучер, и кончик кнута шлепнулся о тюк возле самой крысиной морды. — Пшли! Вдали в сыроватой мгле, что распотрошенным перьевым одеялом накрыла болота, виднелась деревня. Крыши домов выныривали из тумана сказочными рифами. Острым зубом торчал шпиль колокольни. Блуждал в предрассветной тишине колокольный звон. Карета вылетела на главную улицу, и кучер, наконец, убрал кнут, позволяя лошадям перейти на шаг. Те сами остановились возле весьма древнего на вид здания с дряхлой вывеской, которая ко всему и скрипела преотвратно. Крыса забилась поглубже в щель между тюком и чемоданом, дожидаясь, пока люди не покинут карету. Затем ловко цепляясь за веревки, соскользнула на землю, огляделась, зашипела на ленивого серого кота и юркнула в дыру водостока. Дальше придется пешком. Крыса мужественно преодолела поле из высокой ломкой травы, тощую щетку леса, задержавшись у широкого и быстрого ручья. Она несколько минут не решалась сунуться в воду, то и дело оглядываясь, точно раздумывая — не повернуть ли назад? Не повернула. На том берегу крыса долго отряхивалась, еще дольше вылизывалась, и только высохнув — солнце все же соизволило выйти из-за туч — продолжила путь. Цель была близка. Цель перекрыла широкий тракт чугунной решеткой причудливого плетения. Мертвые лозы прочно держали щит с кораблем и тройкой огурцов. Дорри объявился сам. Не то, чтобы Персиваль так уж беспокоился: клыкастые —

Дорриан Дарроу. Заговор кукол народец живучий; но все ж таки подумывал спуститься в мастерскую. И тетушки настаивали. Да что там, едва душу не вынули, объяснений требуя. Врать пришлось. Врать Персиваль не любил, потому как в итоге тетушки про вранье дознавались и переживали. А им нельзя. У них сердце. Такое сердце, что даже вампиру в нем местечко нашлось. И вот он, тварь клыкастая, сейчас стоял на пороге, нагло разглядывая Персиваля. — Доброго вечера, — сказал Дорри. Выглядел он, к слову, препаршиво. Весь какой-то взъерошенный и глаза запали. — Прошу простить меня за беспокойство, но обратиться мне не к кому, и я подумал… Запнулся и замолчал. Подумал он. Думать — дело нехитрое. Прежний-то лейтенант тоже все время думал. И стихи читал. И верил наивно, что все зло в мире — от недопонимания, что если быть добрым и понимающим, то зла не останется. Только не помогла ему доброта. А Персивалю — вера. — …что мы снова можем быть полезны друг другу… Вот это уже любопытно. — …и если мое предложение представляет для вас хоть какой-то интерес, то предлагаю обсудить его более детально. К вам не напрашиваюсь, но осмелюсь пригласить к себе. К себе. Уже прямо таки и к себе. Пообжился, мать его за ногу. Но поглядеть на мастерскую снова, на свежую, так сказать, Глава 2. Где леди Джорджианна получаголову, хотелось. Да и предложеньице поет очередное подтверждение мужскослушать можно, с Персиваля не убудет. го коварства, находит труп, а также Спустились. принимает судьбоносное решение. — Ты ведь пока не нашел работу? — Дорри указал на кресло, кое-как влезРисунок Алексея aka McOff шее между двумя ящиками. Они возвышались над Персивалем, сияя белизной свежей доски, и приятно пахли сосной. Кресло оказалось узковатым, а пространство — маловатым. В таком захочешь — не развернешься. Или клыкастый нарочно? Боится? Ну так сам пришел, Перси его не приглашал и не пригласит, потому как суеверия суевериями, а вампира в своих комнатах он видеть не желал. Хватит, насмотрелся уже на всю оставшуюся жизнь. — Полагаю, дело в том, что у тебя нет денег на взятку, — Дорри кое-как смахнул

Екатерина Лесина пыль с круглого столика, достал из ящика бутылку темного стекла и пару бокалов. — И нет рекомендаций, чтобы получить место иным путем. Ну надо же, какие мы прозорливые. Персиваль не стал отвечать. Он молча отобрал бутылку, зубами вытащил пробку и наполнил стаканы. — Я могу помочь. В том, что касается рекомендаций. Я мог бы пообещать и место, но честно говоря, не уверен, что сдержу слово. А с рекомендациями от «Восточной компании» ты без труда сумеешь… Виски хороший. Односолодовый шотландский, небось. Такого в местной лавчонке не купишь, да и если бы можно было, то стоило ли тратиться? А поет Дорри славно, прям как тот, другой Дорриан, который давным-давно исчез из жизни Персиваля. Он тоже сделку предложил, правда, на стол ставил не виски, и вообще не было стола, а был задний двор, плоский камень и жестяная банка. А в ней, вперемешку, печенье, конфеты и мраморные шарики. Как он тогда сказал? Я тебе плачу, а ты меня не трогаешь? — От меня чего надо? — Персиваль отодвинул стакан. Выпить хотелось. Когда выпьешь, оно легче становится. Правда, только поначалу, потому как после совсем уж тошно. И спина болит зверски. Особенно вчера. Всю ночь спать не давала. И день тоже. И вот опять… Дорри не спешит пить, как не спешит и говорить. Не нужно соглашаться. И тогда не нужно было, но прошлое не исправить, а тут все наново. Клыкастые хорошего не предложат. — Мне нужно, чтобы ты помог мне проникнуть в один дом, — сказал Дорри и залпом осушил стакан. Совсем интересно. В центре комнаты горели свечи. Три стеариновых колонны на шатком постаменте древнего канделябра — слишком мало, чтобы и вправду принести свет. Зеркала жадно ловили осколки огней, множили и делили на искры, а те тонули в чернильных глубинах. Ночь же, наглея, расправляла крылья, норовя смахнуть дерзкое пламя, и огоньки гнулись, и распрямлялись, вспыхивая с новой силой. И ночь отступала. Девушка не видела ни тьмы, ни света. Она сидела, глядя в зеркала, но не видела и их. Лицо ее было неподвижно, и лишь слезы на ресницах да дрожащие губы выдавали, что девушка жива. В руках она держала китайскую шкатулку. Но вот пальцы скользнули по чеканным драконам, то надавливая, то поглаживая золотую чешую. Шкатулка щелкнула, приоткрывая пасть. — Это будет правильно, — сказала девушка, смахивая слезу. Она достала из шкатулки пачку писем, перевязанных розовой ленточкой. — Несомненно, это будет правильно. Огоньки на свечах вытянулись, ожидая подачки. И с готовностью лизнули желтый бумажный лист. «Моя прекрасная принцесса, прости, что вновь осмелился написать тебе. Я искренне пытался бороться с собой, но кто я, чтобы победить любовь? Мое сердце задыхается от боли. Моя душа, о которой ты говорила, что ее нет, стонет. Лучше бы ее и вправду не было, тогда я…»

Дорриан Дарроу. Заговор кукол Лист, занявшись, съежился и рассыпался пеплом. «…почему ты так жестока со мной? Я мог бы понять и принять, мог бы смириться, если бы знал, что ты его любишь. Но я знаю — ты любишь меня. Так почему же? Нет, я не смею настаивать на ответе. Я на коленях умоляю тебя заглянуть в сердце. Неужели ты готова убить свою любовь? Ради чего?» Пламя летело по словам, стирая одно за другим. «Твой отец говорит тебе о будущем. Но разве это твое будущее? И не стала ли ты пленницей чужих надежд? Чаяния его убивают тебя, делая похожей на иных мертвых женщин этого мира. Загляни в их лица. Разве они люди? Куклы! Не становись такой же. Позволь мне помочь…» Черные пепел оседал на белой ткани муслинового платья. Девушка не пыталась стряхнуть. Она читала следующее письмо, спеша опередить огонь. «…ты все еще умоляешь меня молчать, как будто недостаточно лишь слова. Я пленник твой, и сколь бы тягостен ни был мой плен, я все еще живу надеждой. Поверь мне. Твой отец назвал меня нищим сумасбродом? Пускай. Очень скоро я стану богат. Богаче, чем кто бы то ни было в Сити или целом Королевстве. Мне недостает родовитости? О да, он слишком хорошо помнит низость своего происхождения, чтобы перестать замечать сей недостаток в других. Но если ему нужны титулы, то я получу титул. Скажи лишь, кем мне стать? Баронетом? Виконтом? Графом? Герцогом? Сейчас ты, верно, думаешь, что я обезумел. И ты права: я обезумел, узнав о твоей помолвке, которая была невозможна! Я обезумел, получив удар в самое сердце свое. Я обезумел настолько, что готов последовать примеру Париса, хотя сам я в этой истории — несчастный Менелай...» Пламя лизнуло пальцы, выгрызая последний клочок бумаги, и жадно потянулось к следующему. «…скажи, что произошла ужасная ошибка, и то объявление о твоей помолвке — ложь от первого до последнего слова! Как возможно подобное, если…» Девушка с особым тщанием сожгла этот лист. «Я больше не могу так. Прости, я искренне верил, что найду в себе силы отпустить тебя, но ошибся. Ты — мое сердце и мои легкие. Ты — свет моего разума и надежда моей души. Ты — все. Без тебя эта жизнь лишена всякого смысла. Так стоит ли винить умирающего за то, что сделает он, чтобы продлить существование свое?» — Пожалуйста, прости, — прошептала девушка, скармливая последнее письмо. Вовремя. Из темной трубы коридора донеслись шаги. Торопливые и шаркающие, они заставили девушку вскочить, поспешно стряхнуть пепел и поправить платье. — Ольга? Ты здесь, Ольга? Опять прячешься? Ну сколько можно! — Вошедший в комнату мужчина был изрядно сед, слегка полноват и весьма благообразен. Оплывшее лицо его из-за неестественной белизны кожи казалось напудренным. Топорщились куцые щетки бакенбард, а вялый подбородок почти скрывался в цветастых складках шейного платка. — В этом наряде, папа́, вы походите на дворецкого. — Девушка раздраженно захлопнула шкатулку. Мужчина лишь хмыкнул и, сыто срыгнув, ответил:

Екатерина Лесина — Ничего страшного. Главное, чтоб ты в своих походила на княгиню. Молодые плети винограда расползались по стенам, затягивая дом кружевом живого корсета. Нырнув в мягкую листву, крыса ловко взобралась по толстому стволу до балкона, оказавшегося запертым. Пришлось вернуться и карабкаться выше, цепляясь коготками за все более хрупкий стебель. Было сыро, мокро и кирпич крошился, оседая на шерсти рыжей грязью. Но вот виноградная петля зацепилась за крышу. По рыбьей чешуе черепицы бежать было легче. А уж взобраться на квадратную трубу — совсем просто. Крыса долго сидела на краю, вглядываясь в черный зев дымохода. Усы ее трепетали, уши нервно подергивались, силясь уловить хоть какой-нибудь звук. Наконец, крыса решилась. Спустя минуту она выкатилась на потемневшие кирпичи очага. Отряхнувшись и от пыли, и от сажи — дымоход давно не чистили — крыса проскользнула через прутья каминной решетки и осмотрелась. Комната была пуста. Укрытая под чехлами мебель возвышалась пыльными сугробами, тускло поблескивал паркет, силясь сохранить остатки былого лоска, колесом висела люстра. Это не то, что нужно. И крыса продолжила поиски. Коридор. Кабинет. Комната. Пустая. Еще комната. Зал с мертвыми глазами зеркал. Библиотека и раздражающая кошачья вонь, от которой шерсть дыбом становится. Много комнат. Нужная прячется. Нужная пахнет лавандой и розой, сушеные лепестки которых щедро устилают пол. В бельевом шкафу запах становится невыносим и крыса, чихнув, отступает. Озирается. Комната огромна. Стены ее обтянуты плотной тканью с узором из листьев папоротника. Дубовые панели сияют лаковым глянцем, и багеты многочисленных картин добавляют блеска, но уже обильной позолотой. И совсем скромно в этом великолепии смотрится камин, выложенный речным камнем. Он отражается в двух зеркалах, как и массивные вазы китайского фарфора… Вазы и привлекли внимание крысы. Сначала она принюхивалась, прислушивалась, постукивая хвостом по тонкой стенке. Затем забралась на массивную кровать и попыталась заглянуть в широкое горло, а когда не вышло — разбежалась и прыгнула, опрокидывая вазу. Брызнули мелкой дробью осколки, мешаясь с пылью, мелким песком и парочкой полотняных мешочков, на которые крыса набросилась с несвойственной ей прежде яростью. Но в мешочках оказались все те же лепестки. Вторую вазу постигла судьба первой. Правда, на сей раз в одном из мешочков оказалась бумага. Она правильно пахла воском и елеем. Теперь крыса была почти счастлива.

Глава восемнадцатая, о том, что незаконное проникновение в чужое жилище чревато непредвиденными последствиями. Человек, занявший мое любимое кресло, смотрел выжидающе. Он явно надеялся на объяснения. Но что я мог объяснить? Что боюсь ловушки? Что перестал доверять той, которой прежде верил безоглядно? Что страхи мои смутны, а подозрения за-

Дорриан Дарроу. Заговор кукол ставляют краснеть от стыда? — Ну? — Персиваль сложил руки на животе. — И на кой оно тебе надо? — Не знаю, — честно ответил я. — Все очень странно. Более чем странно. Я думал о письме весь день. Думал, разбирая единорога. Думал, протирая каждую растреклятую деталь спиртом. Думал, собирая и смазывая. Слушая Минди. Отвечая невпопад. Принимая деньги и стопку приглашений от синьора Марчиолло. Забираясь в карету. И даже придремав по дороге, не сумел выбросить мысли из головы. Что мне мешало просто взять и прочесть? Не знаю. Возможно, подспудное ощущение грядущей беды, каковая случится, стоит открыть конверт. Или боязнь чужого любопытства, которому придется противостоять, а силы на исходе? Или же иной страх — прочесть слова, которые оборвут и эту нить, оставив меня наедине с Минотаврами моей души. Я цеплялся за нить Ариадны, истязая сам себя. И лишь добравшись до дома, приняв ванну, решился. И вот теперь решался снова. Этот человек не стоил доверия, но довериться мне было некому, и потому, вместо ответа на его вопрос, я протянул письмо. Он читал очень медленно. Сморщив нос и брови, шевелил губами, явно проговаривая слова, и мне вновь стало стыдно — на что надеюсь я? Чем он мне поможет? Разве что предложением напиться, поскольку сам явно привык решать проблемы подобным образом. Но вот Персиваль дочитал. Аккуратно сложил бумагу и, протянув, спросил: — А не та ли подружка пишет, к которой ты на днях в гости заглянуть пытался? — Та. Кивок. Корявые пальцы уперлись в подбородок, сбивая кожу на щеке в толстые складки. Персиваль думал столь же тяжело, как и читал. Глубокие трещины прочертили лоб, надбровные бугры стали четче, а веки словно бы набухли, скрывая прорези глаз. — Не суйся туда, — наконец, сказал Персиваль. — Не могу. — Ну да… не можешь… кто она тебе? — Какая разница? — Да так, никакой. Интересно стало, что за птичка так красиво поет, что у тебя мозги отключаются. Умный-умный, а дурак… — Персиваль взял-таки стакан, повертел, понюхал содержимое и поставил на стол. Не доверяет? — Да тут же прямым текстом, считай, написано: приди и спаси. И пойдешь ведь! Пойду. — …и напорешься на кой-чего посерьезнее Печатей. Вполне вероятно. Более того, я почти уверен, что Эмили заставили написать это письмо. — А еще тебя могут арестовать. И меня заодно. Там, глядишь, и суд, и каторга. На каторге весьма, я тебе скажу, погано, — Персиваль определенно задался целью отговорить меня. Но ему не стоило беспокоиться: наш арест мог обернуться разве что скандалом. Хотя как по мне, так лучше каторга. — Так ты согласен? — задал я вопрос, ответ на который во многом определит мои

Екатерина Лесина шансы на успех. Если Персиваль откажется, мне придется идти одному. А что-то подсказывало, что этот вариант обречен изначально. — Согласен? Ну… в общем-то да. Только делать будем по-моему. И руку тебе жать я не стану. Последнему обстоятельству я был даже рад. На этот раз через стену перебирались в старой части сада. Сложенная из кирпича, она успела одеться в зеленую шубу плюща, и обзавестись многими щербинами, на которые весьма удобно было опираться. Персиваль, пока полз, тихо матерился, но очутившись внутри периметра, замолчал. Он и дышать стал тише, а двигался, держась в тени, почти сливаясь с нею. И куда только подевалась его прежняя неуклюжесть? Добравшись до задней части дома, он придирчиво осмотрел окно, мотнул головой и двинулся к следующему. Впрочем, и этим остался недоволен. Равно как и третьим. — Запечатаны, — шепотом пояснил он, пробуя раму на прочность. Сегодня я и сам видел. Тусклые, в лунном свете Печати вспыхивали злым серебром и снова гасли, стоило луне уйти за тучи. Мы шли вдоль стены, и отголоски беззвучного эха заставляли меня вздрагивать и стискивать кулаки в бессильной злобе. Этот дом, когда-то бывший убежищем и другом, вдруг переменился, и я, не понимая причин перемен, начинал его ненавидеть. Вдруг Персиваль остановился, качнулГлава 15. В которой Дориан Дарроу ся, почти выпав из спасительной тени, но посещает почту и зверинец, а также тотчас вернулся в нее же. Правая его рука берется чинить единорога. вцепилась в мое плечо, а палец левой укаРисунок Алексея aka McOff зал на ближайший прямоугольник стекла. Он был чист. Я даже моргнул, решив, что ошибаюсь. Но нет. Черная гладь стекла в багете рамы была свободна ото всяких печатей, и эта ее свободность внушала подозрение. — Ловушка, — одними губами произнес Персиваль. Я кивнул. Знать бы, что делать дальше. Отступить? Но я готов был поклясться всеми Ангелами, что это окно — единственный доступный мне путь в дом. Уйти? А как же Эмили? — Уходим? — спросил Персиваль, как мне показалось, без особой надежды на согласие. — Нет.

Дорриан Дарроу. Заговор кукол — Ты-таки идиот. Он поправил зубами перчатки из буйволиной кожи, поднял воротник, прикрывая широкую полосу клепаного железа, больше похожую на ошейник, чем на настоящее «стальное горло», и сказал: — Ну давай. Лезь. Я следом. Прыгнешь и на пол сразу. И в угол. Если кто будет — бей и так, чтоб отключить. — А если… — Все «если» — на потом. В данный момент наставления моего нечаянного соучастника показались мне совсем не такими забавными, как прежде. Я подходил к окну, как греки подходили к Трое. Сердце бешено стучало, требуя действия. Разум умолял об осторожности. Низменные инстинкты уговаривали убраться подальше от этого места. Приоткрытые ставни — и почему я не удивлен? Чернота за ними. Сколько ни вглядывайся — все равно чернота. Дыхание Персиваля щекочет шею. Палец, упертый между лопатками, подталкивает. Мне кажется, что человек сейчас смеется над моей слабостью, но я готов простить этот смех. Я действительно слаб. Створки беззвучно распахнулись, и я, вцепившись в жесткое ребро подоконника, подпрыгнул, замер на долю мгновенья, пытаясь разглядеть хоть что-то, и нырнул в комнату. Ковер смягчил падение, острый угол шкафа вписался в плечо, разворачивая. Что-то звякнуло, полетело, мелко дребезжа. Затихло. Персиваль перевалился огромной тенью, которая тотчас растворилось в родительской темноте. Я слышал его дыхание, обонял его запах — острый и резкий, почти заглушивший другой, куда более опасный аромат. Он щекотал ноздри, дразнясь и ускользая. Он требовал внимания и… Черным щитом на окно упала заслонка, и в тот же миг раздалось шипение. — Твою мать, — сказал Персиваль в полный голос. Миндаль. Тертый миндаль и немножечко серы. И третья компонента, от которой в горле стало сухо и горько. — Уходим. Не дыши. Если нам позволят уйти. Они не идиоты, в отличие от меня. Ведь предупреждал же Персиваль… и теперь на моей совести будет и его труп. Два трупа, считая собственный. И еще Эмили… Воздух со вкусом миндаля. Мутит. Дверь найти. Быстрее. Вот. Руки шарят по полотну. Дергают ручку. Заперто. Конечно, заперто. На что я рассчитывал? Выбить. Выбраться. Немедленно. Персиваль, отодвинув меня в сторону, пнул дверь. Бесполезно. В этом доме двери хорошие, я-то знаю. Он отошел настолько, насколько сумел, и ударил с разбега. Захрустело. Выдержало. Персиваль повторил маневр. С третьего удара дверь разломилась надвое, и в лицо пахнуло свежим стылым воздухом. Перебравшись через порог, я закашлялся и кашлял, кажется, целую вечность. А где-то далеко уже заливались тревожным звоном колокольчики. Их голоса утонули в реве трубы, звук которой заставил дом вздрогнуть и пробудиться.

Екатерина Лесина Захлопали двери. Загомонили, выбираясь, люди. Скоро их станет много… — Бежим, — я толкнул замершего было Перси. — За мной. Этот коридор помню. Должна быть лестница. Или две. Первая наверх, но наверх нельзя. А вот вторая… ну да, вот и вторая. Перси свернул за мной. В узкий коридорчик ему пришлось протискиваться боком. Тупик. Старый шкаф с резными дверцами, где львы и лилии смешались в причудливом узоре. — Задница, — выдохнул Персиваль. Не совсем, но объяснять некогда. Успеть бы вспомнить. Так, сначала перевернуть лилию, сохранившую следы белой краски. Теперь надавить на третьего снизу льва. Одновременно повернуть и потянуть на себя ручки, сжать крепко, чтобы раззявленные пасти закрылись. Шкаф открылся. — Если ты думаешь, что… — Иди. Быстро. Спорить он не стал, нырнул в дыру, из которой отчетливо тянуло плесенью. Я забрался следом. Сухо скрипнули двери, в стене зашуршало, застонало, вздрагивая, и каменный блок медленно вернулся на место, запечатав проход. Все. Кем бы ни был тот, кто поставил ловушку, но это место ему вряд ли удастся найти. Теперь можно было отдышаться и сказать Персивалю спасибо. — Слушай ты, придурок, — рука легла на шею, сдавив. — Рассказывай давай, во что мы влипли.

Глава девятнадцатая, про шлюх, гадалок и благородных леди. Здорово смердело рыбой. Орали бродячие кошки и извозчики, скулила собака в канаве или, быть может, пьяница, какового выследили да припечатали свинчаткой по глупой его башке, прибрав остатки денег. Холодно. Сквозь китовые туши кораблей тянет ветром и сырым речным духом, который, может, и получше городского смрада, да только зябко от него становится. Мэри поправила платок на плечах, постучала по щекам, покусала губы, чтоб стали попышней, покрасней да грудь поправила. Грудь у нее хорошая, сдобная, лежит красиво, что твои пироги на подносе. Только сегодня не розовая — белая, мертвяцкая. Может, потому вечерок и не задался? В кармане пусто. В животе гулко. Кот лютовать станет, пинаться да орать, что продаст Мэри и не в приличное место, как обещался поначалу, а Грязной Берти, в ее бордель, откуда одна дорога — на кладбище… Мужчина вынырнул откуда-то из закоулка. Шел он, покачиваясь, тросточка в руке вихляла, а ноги заплетались. По всему видно — пьян. Но пока при кошельке и цилиндре даже, а значит — само тот клиент. Мэри кинулась к нему, подхватила заботливо под ручку и гортанным голосом, как Софка учила, поинтересовалась: — А не потерялись ли вы, мистер? Пьяный остановился, смерив Мэри взглядом. Ощупывал, как кухарка свежую вырезку. Уткнулся в грудь и захрипел, пустив изо рта ниточку слюны. Руку протянул, погладив.

Дорриан Дарроу. Заговор кукол Вот и хорошо, вот и ладно. А что клыкастенький, так эти не хуже и не лучше иных будут. — А тут неподалеку местечко тихое есть, — прошептала Мэри на самое ухо и повернулась, половчей грудь под руку подставляя. — Я покажу. Клиент кивнул и позволил утянуть себя в другой закоулок. Там, у старых складов, которые если и охраняли, то слабо, а кабаков так вовсе почти не было, место и вправду было подходящим. Мэри старательно хихикала, нащупав в юбках платок, с завернутыми в него мелкими камушками. Конечно, свое она отработает: Мэри — честная девушка; но коту обычной платы мало… а этот пьян. Ничегошеньки не запомнит. — Кр-р-красивая, — сказал он и внутри чего-то булькнуло. Вот только бы блевать не начал, Мэри еще прошлое платье не совсем отстирала. — Красивая. Твоя. Вся твоя. Неловкие пальцы его запутались в шнуровке корсажа, и Мэри охотно помогла. — П-платье тоже. Платье? Холодно ж без платья. А этому и так сойдет. Зачем снимать, когда достаточно юбки поднять. — Платье, — велел пьяный уверенным голосом. И тросточку свою в руках повернул, выпуская стальное жало. Оно-то и уперлось в горло, расцарапывая кожу. — Снимай. И Мэри торопливо принялась раздеваться. Он смотрел. Причмокивал губами, совсем как тот старый дед, купивший Мэри в самый первый ее раз. Тогда хотя бы тепло было. И свечи горели. И все казалось очень страшным, а на деле вышло еще страшнее… — Пощадите, пожалуйста, — голос со страху осип, но так даже жальче вышло. Только этот жалости не знал, мотнул башкой, снял цилиндр, аккуратненько пристроив на платье, и отдал новый приказ: — Ложись. А может еще обойдется? Ну извращенец, ну так их в порту полнехонько. Поглумится и уйдет, а там Мэри домой, в тепло, согреется и поплачется, и кот пожалеет. Он всегда жалел, когда она напарывалась… Камень леденющий. Небо же черное, в горошинах звезд. Когда-то Мэри любила на звезды смотреть, мечтала все, как в город поедет и наймется в какой-нибудь хороший дом, где хозяйка добрая и умная… Лезвие коснулось живота, выводя ровную линию от пупка до грудей. Остановилось. Уперлось. Страшно. Мама-маменька, спаси… Поворот. Хруст. Больно. Горячие губы прижимаются к ране, хлебая кровь. А небо все краше и краше. Звезды хорошие. Колючие только. Приникнув к ране, убийца жадно пил кровь, лишь изредка отрывался, переводя дух. И поднялся с колен лишь когда ручеек стал совсем тоненьким. Достав из кармана платок, он вытер губы и руки, после плеснул на них из фляги спиртом и снова вытер. Провел тряпкой по ране и, присев на корточки, аккуратно надавил на живот сначала с одной, потом с другой стороны. Удовлетворившись результатом пальпации, убийца извлек из кармана плоский пенал с инструментом и приступил к вскрытию. Работал он быстро, но аккуратно. Свежий разрез перечеркнул старую рану. Тело раскрылось, как шкатулка, выставляя теплую сырую требуху. Вот умелые пальцы извлекли бурый комок сердца в скользкой сумке перикарда.

Екатерина Лесина Положили рядом. Добавили нежно-розовую долю легкого. Уравняли с другой стороны парой почек и, в довершение картины, возложили между раздвинутыми ногами шлюхи матку со вздутыми шарами яичников. После этого убийца аккуратно протер инструмент. Надев цилиндр, он склонился над жертвой, пытаясь усадить в разверстой шкатулке живота бумажную бабочку. А когда получилось — исчез в одной из многочисленных припортовых улиц. — Мне кажется, что я схожу с ума, — мадам Алоизия нервно расхаживала по кабинету. Сейчас, в строгом сером платье на узком кринолине, с гладко зачесанными волосами, она походила на гувернантку. Лишь тройная нить жемчуга и бляха золотого медальона выдавали в ней даму если не знатную, то во всяком случае состоятельную. — Мне кажется, что ты меня используешь! Да, используешь! О, сколь наивна я была, когда поверила, что ты способен кого-то любить. Тебя ведь интересуют лишь… — …деньги, — подсказал ей мужчина. Он сидел у камина, настолько близко к огню, что при желании мог бы коснуться почерневшей решетки. Мужчина был довольно молод и весьма хорош собой. Настолько хорош, что всякий раз, когда взгляд Алоизии останавливался на нем, ее сердце сбивалось с ритма. О как хотелось ей прикоснуться к темным волосам, нарушив идеальный порядок прически. Разгладить крохотные морщины на лбу. Ласково тронуть ресницы… Заглянуть в глаза и увидеть правду. Нет, правды Алоизия не хотела. В правде не было места любви, зато был долг, который придется возвращать. Про любовь же думать интереснее, да и шанс оставался: вдруг да поверит? — Деньги? — Ну конечно деньги, — мужчина поднял бокал с вином. — Я люблю деньги. И ты их любишь. Все их любят. А когда не любят, то это ложь и притворство. Но мы с тобой не лжем. И не притворяемся. Намекает? Или издевается? Глаза у него темно-винного цвета, как обивка кресла. Случайно вышло? О, вряд ли. Он не любит случайностей. Он не позволит отвернуться, пока не выпьет все страхи Алоизии, а потом, насытившись, вернет их сторицей. Не следовало сюда приходить. — Садись, милая, — неожиданно ласково предложил он. — Садись, и мы поговорим. И это кресло слишком близко к огню. Серый пепел, вырываясь из плена каминной решетки, норовит приклеиться к платью. Жар заставляет тончайшее кружево трепетать, а саму Алоизию тянуться за веером. — Скажи, разве ты получаешь недостаточно? — Достаточно. Как будто все дело действительно в деньгах. — Тогда чем ты недовольна? Тебя любят. Тебя принимают. Тебе открыты двери всех домов, вне зависимости от титула или богатства их обитателей. Подумай, Алоизия. Перед тобой и твоим даром трепещут те, кто, узнав правду, и не глянул бы в твою сторону. — Но… — Но может быть, ты их жалеешь? — его глаза темнеют, и это нехороший признак. Веер замирает в руке, хрупкой стеной страусиных перьев загораживая Алои-

Дорриан Дарроу. Заговор кукол зию. — Ты их жалеешь? Скажи? — Н-нет. Да. Иногда. Редко-редко. Алоизия знает, что эти люди недостойны жалости. Они себялюбивы. Эгоистичны. Лицемерны. Они запираются в башнях из добродетелей и плюют оттуда на тех, кто менее свят. Они знают, что кроме них святых не существует. Они заслуживают всего, что случилось или случится. Но ведь дело не в них! Дело в надежде, которая не хочет умирать. — Я ведь люблю тебя, — Алоизия отвернулась, чтобы не видеть его. Так легче говорить. — И ты говорил, что любишь меня. — Люблю. Конечно же люблю. Создатель не может не любить свое творение, тем паче когда оно столь совершенно. Вот и все. Создатель. Создание. Пигмалион и Галатея, которая навсегда останется лишь ожившей статуей. Алоизии хотелось иного. Но ее желания давно не имели значения. — Лучше расскажи мне, о чем сейчас говорят, — его пальцы скользнули по руке, делясь теплом сквозь кружево перчатки. И сердце Алоизии затрепыхалось, пойманное в сети его лживой ласки. Нельзя верить. Невозможно не верить. — Я слышал про американку. Она и вправду богата? — Да. Минди Беккет. Двадцать два года отроду. Безнадежно страшна и бессовестно состоятельна. Манеры отсутствуют напрочь, здравый смысл, впрочем, тоже. Ее вежливо называют эксцентричной, а на самом деле считают ужасом ходячим, и лишь делают скидку на ее состояние. Он кивнул. — Формально она пребывает под опекой Летиции Фаренхорт, которая не слишком рада данному обстоятельству. Однако финансовое состояние ее семьи в последнее время весьма и весьма шатко, поэтому Летиция и взялась устроить судьбу девицы Беккет. В свете врет о том, что поддалась на просьбы кузена. Они всегда врут. Сочиняют сказки, в которые охотно верят сами и заставляют верить других. И эти другие соглашаются, хотя и видят правду. Как ее не видеть-то? Она столь же явна, как шрамы на руках Алоизии. И скрыта, как другие шрамы, изуродовавшие сердце. — Родные? — его вопросы всегда точны. Порой Алоизии кажется, что ему известны и ответы. Но тогда зачем она? — Отец, Дункан Беккет. Его супруга полтора года тому скончалась от чахотки. Из детей выжила только Минди. Надо сказать, что разбогател Беккет на Калифорнийском золоте и не так давно, однако показал деловую хватку и за последние пять лет удесятерил состояние. Часть его он перевел на имя дочери, благо их закон позволяет женщине распоряжаться деньгами… Алоизия постаралась сдержать вздох. Если бы и в Королевстве был подобный, то… то вся ее жизнь могла бы стать другой. Сидящий в кресле мужчина расценил паузу по-своему. — Он не вернется, Ильзи. Он больше не вернется и не причинит тебе зла. Никто из них. Ты мне веришь? — Да.

Екатерина Лесина Верит и не желает говорить об этом, равно как и вспоминать. Все в прошлом. Страх. Боль. Бедлам. Беспомощность. Ненависть, которой нет выхода. Желание умереть. Желание выжить и отомстить. Пусть не ему, тому, кто запер Алоизию, но другим таким же. — Сейчас Минди — единственная наследница всего состояния, однако полгода назад Дункан Беккет повторно сочетался браком. — И его жена поспешила избавиться от падчерицы. Что ж, нам это вполне на руку. Как ты думаешь, Минди Беккет достаточно обижена? Откуда Алоизии знать? — Что еще? — Ходит слух, что Эгимунда имеет на девчонку планы. Ее кузен Уолтер — подходящая партия для… Дальше он слушал молча, лаская пальцами стекло бокала. Смотрел лишь на огонь, и Алоизия с каждым словом чувствовала себя все более одинокой и ненужной. А днем снова приснился Бедлам. После похода в театр Эмили преисполнилась какого-то странного волнительного ожидания. Совсем как в детстве, в предрождественскую ночь, когда нужно притворяться спящей, но сон не идет. Время же тянется медленно-медленно. А потом утро наступает сразу и вдруг. И нянюшка лишь улыбается, не упрекая за то, что Эмили бежит к елке босая и в ночной рубашке. Нянюшка знает, каково это ждать подарка. Эмили ждала. И ожидая, вдруг вспоминала что-то странное и почти уже забытое, но, несомненно, очень важное. Люди. Люди? Нет, не совсем. Тени. Женщина в тяжелом платье алого бархата, которое пахнет пылью. В ее руках четки. В ее глазах, черно-вишневых, печаль. Она смотрит на Эмили с упреком, даже когда Эмили ведет себя очень-очень правильно. Мальчишка. И еще мальчишка. Этот злой. У него волосы черные-черные, и глаза тоже темные, как у женщины. Он вечно крутится рядом и норовит сделать больно. Он наловил кузнечиков, крупных, зеленых, с толстыми брюшками и длинными иглами-яйцекладами, а потом выпустил их в гардеробную Эмили. И смеялся, когда Эмили кричала. А потом ябедой обзывал. Эмили не ябедничала… Почему это так важно? Еще воспоминания пахнут печеными яблоками и корицей. В них есть место сморщенным ягодам барбариса, который заливают паром и заставляют дышать. А потом пить. Кислый. Жарко от него. Настолько жарко, что Эмили тает. Сколько же в ней воды! Достаточно, чтобы пропитать и простыни, и тяжелую перину. Она плачет. И успокаивается, когда видит на столике возле кровати железную бабочку. Бабочка машет крыльями и скрипит… Как труба. Звук вырвал Эмили из полудремы. Она сперва растерялась, потому что снова забыла, когда легла спать, а потом испугалась — простыня и перина были мокры, как и ночная рубашка. Острый запах пота заглушил лавандовую воду, которой сбрызгивали белье по тетушкиному настоянию. Эмили с раздражением содрала рубаху, скомкав, вытерлась и швырнула в угол. Надо переодеться. А труба сипит. И в доме как-то шумно для столь позднего времени.

Дорриан Дарроу. Заговор кукол Эмили, накинув халат на голое тело, выглянула в коридор. Голоса стали звонче и громче, а у лестницы вытягивала шею, пытаясь разглядеть происходящее внизу, Мэри. Завидев Эмили, она всплеснула руками и застрекотала: — Мисс Эмили! Мисс Эмили! Воры! Ужас какой! Сюда залезли! Прямтки в дом! Вот говорила я… — Эмили, девочка моя! — по коридору, задрав юбки выше приличного, неслась тетушка. — С тобой все в порядке? — Жарко очень. — Боже мой, Эмили! Ты вся горишь! Ты заболела! А я говорила, что тебе рано еще выходить! И этот твой доктор… новомодные веяния. А я скажу, что все беды от таких вот веяний. Переволновалась, ярочка моя. Что стоишь, дура? Вели подать молока с медом! По-моему эта девка совершенно распустилась. Пойдем, милая, ляжем в кроватку и… — В доме воры? — Эмили позволила себя увести. — Воры? Ну что ты милая, какие воры? Здесь совершенно безопасно! Просто кому-то показалось, вот панику и подняли. Тебя подняли. Разволновали… Она говорила и говорила, щупая, заглядывая в глаза, покрикивая на сонных служанок, менявших белье. Тетушка сама поднесла стаканчик с лауданумом, и Эмили послушно выпила. Быть может, во сне она вспомнит еще что-нибудь приятное. Ей бы очень этого хотелось. А на следующий день случилось долгожданное чудо: Эмили нанесла визит та самая дама из театра, маркиза Джорджианна Фэйр, супруга лорда Фэйра, министра внутренних дел.

Глава двадцатая, в которой Дориан Дарроу рассказывает трагичную историю собственного бытия. Свечи лежали там, где и положено было. За прошедшие пять лет они изрядно заросли пылью, частью поплыли и слиплись, но все же с горем пополам зажглись. Хрупкое пламя потрескивало, жир таял, истекая на подставку крупными прозрачными каплями. — Внизу должна быть лампа, — пояснил я Персивалю, от души надеясь, что лампа и вправду не исчезла. Он хмуро кивнул и, отобрав свечу, двинулся по ступеням. Я на всякий случай захватил и остальную связку. Впрочем, надежды мои оправдались, и тайная лаборатория моего деда так и осталась тайной. Здесь было куда теснее, чем я помнил. И грязнее. Сырая кладка кормила плесень. С низкого сводчатого потолка свисали клочья паутины, затянувшей отверстие вытяжки, и старая лампа. Масла в ней не было ни капли. Под черными дырами труб-воздуховодов образовались лужи. В воздухе витал отчетливый запах прокисшего молока. Он был смутно знаком, как и эти крупные малахитово-зеленые пятна колоний, светлеющих к ободку. Аспергиллум? Пеннициллум? Что-то родственное? — Ну и что это за хрень? — Персиваль постучал кулаком по табурету и лишь потом попробовал присесть. — Куда ты меня притащил? — В лабораторию.

Екатерина Лесина В слабом свете плесень масляно поблескивала, но на ощупь была бархатистой и нежной. Она оставила на пальцах зеленоватую россыпь спор и все тот же кисломолочный аромат. — Я вижу, что не в бордель. Персиваль был зол и имел полное право злиться, как и упрекать меня в случившемся. Он ведь предупреждал, что следует погодить и присмотреться к дому, но я требовал немедленных действий. А в результате едва не погубил нас обоих. Мне следует благодарить и Господа, и Ангелов, прощенных Его милостью, за то, что Персиваль был со мной. И теперь меньшее, что я мог сделать для него — вытащить нас отсюда и добыть обещанные рекомендации. Ну и ответить на закономерные вопросы, разумеется. Открыв рот, я чихнул. И чихал долго. Оставалось надеяться, что плесень безвредная, потому как теперь споры точно разлетелись по всей лаборатории. — Будь здоров, — буркнул Персиваль. — Мой дед был химиком и очень талантливым, однако увлечение его не слишком радовало мою бабушку. И потому, когда строился этот дом, он сделал две лаборатории. Одну открытую, другую тайную. Я наткнулся на нее, разбирая записи. И надо сказать, не раз и не два благодарил деда за такой подарок. И теперь, кажется, следует поблагодарить снова. — Твой дед, значит? — Персиваль рукавом стер пыль со стола и подвинул лампу ближе к себе. — И твоя бабушка. И дом, стало быть, твой? Мой. Точнее когда-то был моим, но теперь по праву принадлежит Эмили. — Отобрали? — Нет. Просто… так получилось. Он хмыкнул, окинул взглядом комнатушку, задержавшись на ряде винных бутылок, которые дед мой использовал для хранения реактивов. Провел пальцем по столу. Понюхал. Сморщился — наверное, тоже кислым молоком завоняло. Надо сказать, чтобы прекратил, а то еще надышится. Персиваль же спросил: — А тайного лаза отсюда нету? — Увы. Вход один. И он же выход. — Вот это и вправду хреново. Здесь я был всецело согласен с Персивалем. Наше положение нельзя было назвать завидным. И если поначалу лаборатория показалась мне идеальным убежищем, то теперь она выглядела идеальной ловушкой. Стоит запечатать вход, и мы с Персивалем окажемся замурованными заживо. Перспектива не из приятных. Гроб с зеленой обивкой из плесени неизвестного вида. — Я дурак, — я сел на пол, прислонившись к старому шкафу. Он заскрежетал, проседая на один бок. — Какой же я дурак… — Охренительный просто, — согласился Персиваль. — Я ж тебе говорил, что бабам верить нельзя. А уж тем, которые заботливыми прикидываются — и подавно. Но ты давай, чеши языком… Рассказать? А почему бы и нет. Что случиться, если Персиваль узнает? Ничего. Он право имеет. А я устал молчать. О Ангел Света, ты один знаешь, до чего я устал молчать. — …должен же я знать, во что вляпался.

Дорриан Дарроу. Заговор кукол Конечно. В историю, начавшуюся задолго до моего рождения. Уж не знаю, кого стоит винить в происходящем ныне. Французскую ли революцию, ставшую причиной некоего ужасного происшествия, о котором в семье если и говорили, то шепотом и с оглядкой. Моего ли деда, что столь неразумно взял в жены беглую француженку, оскорбив сим браком всех достойных девиц Королевства. Моего ли отца, повторившего дедов подвиг и заключившего союз с Эмилией Дарроу, каковая отличалась безусловной красотой и свежей краской на гербовом щите. Вполне возможно, что в отдельности события сии весьма малозначительны, однако в совокупности своей они привели к некоему затруднению. Если уж точнее, то затруднением оным являлся я. Боюсь представить, что испытал мой отец, когда ему сообщили о таком наследнике. И порой мне кажется, что матушка моя добровольно оставила этот мир, чтобы развязать ему руки и тем самым смыть позор со своего имени. Выдержав положенный срок траура, отец женился вторично, на сей раз подойдя к выбору супруги со всей положенной ответственностью. И наградой за благоразумие стал мой младший брат, которому, по справедливости, следовало бы родиться старшим, а то и вовсе единственным из детей. Мы оба ощущали неправильность произошедшего, но мирились, поскольку на то была воля Всевышнего. И когда три года тому отец мой и мачеха погибли вместе со «Владычицей ночи», князем Хоцвальд-Страшинским стал я. Вряд ли можно было найти кого-то менее пригодного на сию роль. — Погоди-ка… — сказал Персиваль, обрывая рассказ. — Это не тебя недавно хоронили? — Меня. И пустой гроб занял причитающееся место в семейной усыпальнице, раз и навсегда закрыв болезненный вопрос. — То есть ты тот самый, который с корабля и в море? — Да. — Ну ты даешь! — Персиваль загоготал, и от смеха его содрогнулись старые стены. А у меня уши заложило. — Был князь. Нету князя! Причин для веселья не вижу. Я, между прочим, не каждый день душу раскрываю. Хотя… с его точки зрения ситуация выглядела иной. Пожалуй, мое мнимое самоубийство и вправду было единственным забавным эпизодом во всей этой истории. — Ты говори, говори, — Перси вытер слезящиеся глаза и, перебравшись с ненадежного табурета на пол, поинтересовался: — У тебя тут подушечки нигде нету? А то спину ломит. Увы. Сам бы не отказался. Ни от подушечки, ни от одеяла, ни от кофею с сэндвичами. Что до истории, то все переменилось в тот день, когда я встретил ту единственную, ради которой стоит жить. Теперь мне кажется, что встреча эта была предопределена свыше, дабы разрубить гордиев узел наших с Ульриком затруднений. Но в тот миг я думал лишь о том, что не встречал женщины, более красивой. Один взгляд, и тысяча стрел амура пронзила мое сердце. Одно слово и я потерял голову… — Попал, короче, — резюмировал Персиваль. — Бабы — они такие. Хвостом вильнут и кранты, крышу напрочь сносит.

Екатерина Лесина Ну, можно и так сказать. — Знал я одного, у которого любовь в штанах заиграла, да так, что остатки его мозгов потом на блюде прислали. На серебряном, — зачем-то уточнил он. Начинаю радоваться, что в моем случае не все так критично. Да, я был влюблен, но отнюдь не безумен. Я долго думал, прежде чем решиться. Взвешивал возможности. Отговаривал. Убеждал себя… бесполезно. Кто я такой, чтоб победить любовь? И эта часть истории закончилась там, где и положено: в кабинете Ольгиного отца, который принял мое предложение весьма благосклонно и обещал ответить в скорейшем же времени. Я знал, что не получу отказа. Как знал и то, что совершаю подлость. — Сейчас запла́чу, — все-таки Персиваль удивительнейшим образом наловчился сбивать меня с мыслей. — Дай-ка угадаю. Дальше папашка обрадовался, как бабуин, нажравшийся виски, а девица совсем наоборот. Ей-то не с титулом жить, а с тобой. А ты — зануда. Хотя говоришь красиво. Персиваль извлек из внутреннего кармана уже знакомую мне флягу, ловко обезглавил и, хлебнув, протянул мне. — На, а то околеешь. В чем-то он был прав. Точнее во всем прав: во-первых, в подвале с каждой минутой становилось все холоднее. Во-вторых, моя избранница совершенно не обрадовалась перспективе стать княгиней. О нет, она была вежлива, как подобает хорошо воспитанной девице ее происхождения и положения. Но за вежливостью этой было отчуждение и с каждой нашей встречей все более ощутимое. Со свадьбой мы не торопились. Нет, точнее Ольга делала все возможное, чтобы максимально отодвинуть дату. Уже тогда я прекрасно понимал, что нелюбим, и что вряд ли когда-нибудь Ольга взглянет на меня иначе, чем на досадную помеху, на существо, сломавшее ей жизнь. И потому я совсем не удивился, когда однажды Ольга не выдержала и, презрев приличия, появилась в моем доме. Она пришла одна, оставив служанку у дверей. Она говорила и плакала, а я, глядя на слезы любимой женщины, испытывал одноединственное желание: пустить пулю в лоб. — То есть она попросила тебя сдохнуть, а ты и рад стараться? — Персиваль поднялся и, подхватив табурет, хряснул им стену. Затем ухватившись за ноги, словно за клешни, потянул, раздирая. И в этом почудилось мне сходство с тем, как нежные Ольгины ручки разорвали в клочья душу. О да, в тот миг я почти решился покончить со своим никчемным существованием… — …но в твоей пустой башке завалялась-таки крупица здравого смысла… — Не перебивай! — Я не перебиваю. Я это… — Персиваль щелкнул пальцами, выхватывая из воздуха нужное слово. — Комментирую. Пусть так. Однако здравый смысл был ни при чем. Остановила вещь куда более банальная — в тот вечер я не сумел придумать подходящего способа. Пуля в голову? Грязно. Грудью на шпагу? Чересчур театрально. Веревка? Обыденно. Перерезанные вены или доза опия? По-женски. Мне хотелось умереть так, чтобы обо мне вспоминали со светлой грустью и вос-

Дорриан Дарроу. Заговор кукол хищением… я даже стихи написал. С посвящением «Жестокосердной». — Слушай, — Персиваль, закончив ломать табурет, весьма рьяно принялся за старый комод. Выдрав дверцы, он кинул их на пол, забрался сверху и принялся сосредоточенно месить ногами. Высоко поднимая ноги — брючины ехали вверх, обнажая красные подвязки для носков — он опускал их с раздражением, метя каблуком по расписным фасадам. Фасады хрустели. — Так слушай. Я чего спросить хотел. Лет тебе сколько? — Двадцать два. — А… тогда понятно. Не знаю, что именно понял он, но я понял, что должен исчезнуть. Я написал Ульрику. Был разговор, не самый приятный, но в конечном итоге он согласился с моими доводами. Был план. Подготовка. Исполнение, на мой взгляд, весьма удачное. И вот я здесь. Точнее там, на Эннисмор-Гарден. Ну и здесь, конечно, тоже. Все-таки моя разговорчивость ненормальна. Или я просто устал тайну хранить? Тайны утомляют. Персиваль, соорудив из щепы некое подобие индейской хижины, каковые я видел в Королевской Энциклопедии, теперь старательно обкладывал ее более крупными кусками дерева. — Знаешь, — сказал он, не поворачиваясь в мою сторону. — Я две вещи не понял. Первая — за каким таким хреном мы этот домишко ломанули… — Из-за Эмили. — Эмили, значит. А была Ольга. А теперь Эмили. Понятно. — Ольга — моя невеста. Бывшая. А Эмили — сестра. Близнец, отраженный зеркалом судьбы. Мы связаны узами крови и ею же разделены. Если бы не Эмили, я уехал бы в Америку. В Китай. В Россию или даже Австралию. Да куда угодно, но… — Но твою сестричку посадили под замок, — Персиваль взял свечу и, послюнявив пальцы, принялся вытягивать фитиль. — Забавно складывается. А теперь вторая вещь, до которой не допер. Вот скажи ты мне, Дориан-как-тебя-там… — Дарроу. Персиваль кивнул, подсаживая на хвост фитиля рыжее пламя. — Скажи, Дориан Дарроу, чем ты так всем не угодил-то? И меня поразило то, что в вопросе этом не было насмешки. Персиваль смотрел в глаза и ждал. Я могу не отвечать — второй раз он не спросит. И я не могу не ответить, потому что Персиваль имеет право знать, с кем оказался рядом: — Я — квартерон.

Глава двадцать первая, о квартеронах с точки зрения религии, естественных наук и здравого смысла. Дорри произнес это с таким видом, что Персиваль растерялся, не зная смеяться ему или плакать над чужой дуростью. И ведь по физии видать, что на полном серьезе говорит. Сказал и замолк, глядя виновато. Только губы покусывает, того и гляди насквозь клыком проткнет. Клыки у него острые, даром что вымесок. А щепа-то сыровата, такая с ходу не займется. Можно, конечно, керосинчику

Екатерина Лесина плеснуть, тогда костерок и полыхнет сразу, но и погаснет быстро. Так что лучше по-стариночке. Хрен его знает, сколько еще тут торчать. — Ты знаешь, кто такие квартероны? — осторожно осведомился Дорри. Видать, совсем уж допекло, если языком чесать неймется. Ну и пускай себе почешет. Говорит-то он складно, такого и послушать не грех. Главное, что когда он говорит — тишины не слышно. — Без понятия, — Персиваль попытался зажечь костер. Затрещало, выплюнуло белесый дымный клуб и погасло. — Иногда случаются противоестественные связи между людьми и нами… Еще как случаются. В некоторых веселых домах так и вовсе с завидным постоянством. И не сказать, чтоб совсем уж противоестественные, педики — они похуже будут. Не говоря уже про скотолюбов. Хотя вот сам Перси клыкастенькой бы побрезговал. Неприятные они. — Конечно, это нарушение всех законов, и Божьих, и человеческих… Сказал бы он это Веселому Генри, когда тот за Аннушкой Болейн ухлестывать стал. Ну оно, конечно, Генри — король, и проблемку по-королевски решил, но так не о том же речь. — …но иногда от связей подобных появляются дети, — Дорри замолчал, обдумывая очередную умную глупость, а когда заговорил, то говорить стал медленно и отчего-то шепотом. Плохо. Где один шепот, там и другой, местечко-то для него подходящее. Не надо думать. Не надо вспоминать. Авось и обойдется. — Раньше считалось, что свет и тьма не могут одновременно проявиться в одном теле, и потому верх берет какое-то одно начало. Но недавно мой друг Чарльз прислал крайне любопытную работу… Один монах из Брюнна изучал горох. Очень дотошно изучал. Он хотел понять, как получается, что дитя берет чтото от матери, а что-то от отца. И почему если скрестить желтый горох с зеленым, то будет только зеленый. А если этот зеленый скрестить между собою, то откуда берется желтый? Этот монах говорит о том, что в каждом из нас, в тебе, во мне, во всем живом в этом мире есть некая частица сути этого живого. И когда две частицы смешиваются, они порождают третью. Понимаешь? Не очень, зато костерок, наконец, ожил. А монахи вечно чего-нибудь понапридумывают. Монахам вообще верить нельзя, врут хуже бабья. — И вот я думаю, что может случиться так, что у одной из частиц витальность будет выше. И тогда она не разрушит, но подчинит себе вторую, — Дорри вошел во вкус рассуждений. Он сидел, скрестив ноги по-турецки, говорил с жаром и рукой размахивал. Вторую же сунул подмышку. — И вот в нашем случае так и выходит. Появившееся дитя неотличимо от нормального, будь оно человеком или вампиром. Это точно. Знающий человек говаривал, что Рыжуха Бетти, великая девственница, с физии совсем не такова была, каковой ее в книгах рисовать принято. И что из-за кровушки Болейновской буйной, которая королевскую задавила, матушку на плаху и спровадили. Будь в ней чутка поболе человечьего, глядишь, и уцелела бы шальная Анна. Хотя, конечно, кто его знает, как было тогда? — Однако свет и тьма, либо же две изначально различные сущности, мешаться не

Дорриан Дарроу. Заговор кукол могут. И потому природа делает полукровок бесплодными. Жаль, что иногда ошибается. Он вздохнул так, что захотелось в ухо дать, раз и навсегда избавив от этой его великосветской манеры в трагедии играть. Вместо этого Персиваль хлебнул виски — если не особо налегать, то еще на пару часов хватит. Потом, конечно, хреново станет, но уж как-нибудь. — И вот когда выпадает встретиться двоим, каковые кажутся нормальными, но таковыми по внутренней своей сути не являются… — Наступает конец мира, смерть и разрушения. Выпей лучше. Выпил, но от сказок своих отступаться не стал. — Нет, тогда ничего не случается. В большинстве случаев не случается. А если случается, то этот… слушай, у меня, кажется, язык заплетаться начал. Но в общем, если вкратце, то либо детей нет, как у двух мулов, либо появляются квартероны. Как несчастный ублюдок великой английской девственницы, которого вроде как никогда не существовало. Может и не существовало. Может, врал все старый пьянчужка Анхель, сказками о тайнах клирикала плативший за выпивку. А может, врал, да не все. Какая разница? — Какая разница? — спросил Персиваль уже вслух. — Как это какая разница? Дорри пересел-таки поближе к огню, вытянул ладони, растопырив пальцы. Кривоватые, ломкие с черными загогулинами когтей. Когти подпиленные, и от этого как-то спокойнее становится. Все-таки местные клыкастые — дело иное. — Ты не понимаешь. В семье Хоцвальд-Страшинских не может быть квартеронов! — Но ты ж есть. — Да! И если кто-то об этом узнает, то… это скандал! Это пятно на чести рода. — Так не ты ж его поставил, — вот никогда Персиваль не понимал этих заморочек. — Это не имеет значения, смотри, — Дорри ловко схватил за запястье, нажал на тыльную сторону ладони, заставляя раскрыть руку. — Это — род. Старинный род. Славный. Мой прапрапрадед пришел в королевство с королем Вильгельмом. А другой, который тоже пра, очень много пра, он помогал Камелот строить. А моя прапрабабка приходилась кузиной Анне Болейн… а бабка была родственницей французского короля… …только почему-то когда с человеком на сеновале кувыркалась, об этом не очень помнила. Бывает. — Да каждый чем-то славен. И тут я. Проклятый, если исходить из толкования библейского. Или уродец, если верить Чарльзу и Менделю. А я им верю! Не знаю, как Бог, но наука не может ошибаться! …похоже, пить ему больше нельзя, а то совсем заговорится. — Представь, что один из этих пальцев поражен страшной болезнью. И не проще ли тогда избавиться от него, чем рисковать всей рукой? И не правильно было бы пальцу пожертвовать собой ради спасения всего организма? Руку он-таки отпустил и, скукожившись, словно мокрый лис, уставился на огонь. Пламя же, разгоревшись, весело хрустело деревом. Изредка выплевывала куцые снопики искр и придирчиво перебирало доски, выбирая те, что повкусней. — И сестричка твоя такая же? Кивнул, добавив:

100

Екатерина Лесина — Только наоборот. Поэтому ее как бы совсем не было. Точнее была, но не как часть семьи, а как сирота, которую из приюта взяли… ты не думай, нас никто не обижал. Я понимаю, что все могло быть много хуже. Ну да. Например, подкинули б выродка в приют или на ферму младенческую. Или нищим отдали. А то и тихо схоронили б в семейном склепе, чтоб чин по чину. Много ли младенцу надо? В воде стылой искупал, на сквознячке оставил, и нету проблемы. Дети — они ж хилые. Дорри в его голову такое и не придет. Ну и ладно. Там и так дури полно, чтоб еще добавлять. Клыкастый вдруг дернулся, вывернув голову, словно пытаясь сам себе за спину заглянуть. — Чего? Персивалю жутко не хотелось драться. — Тише, — Дорри приложил палец к губам. Потом вдруг встал на четвереньки и быстро пополз к противоположной от Персиваля стене. Через каждые полфута он останавливался и прислушивался, порой прижимаясь ухом к склизковатому полу. На всякий случай Персиваль достал ножи. Добравшись до стены, Дорри пошел вдоль, точно гончак, на след ставший. И ползал, пока не уткнулся лбом в старый шкаф. — Помоги. Пожалуйста. Сдвинуть получилось не сразу. Шкаф кряхтел и цеплялся разбухшими от влаги лапами за камень, но после поддавшись, отполз-таки на дюйм. Правда в спину стрельнуло так, что Перси выругался. Дорри же мотнул башкой и снова палец к губам прижал. Затем он вовсе лег на землю и, протянув руку к щели между камнями, тихонько засвистел. О нет! Только не это. Уж кого Персиваль от души ненавидел, так это крыс. Может, свезет и не отзовутся? Зашуршало. Заворочалось громко. Засвистело в ответ, как-то жалобно. И у Дорри от этого свиста натуральненько волосы на затылке дыбом встали. — Она вызывала крысолова! Она не могла так поступить! Не могла! Крысюк выползал из норы медленно. Сначала показалась черная изрубленная шрамами морда, затем покатые плечи с розовыми проплешинами голой шкуры. Бесконечно длинная спина с горбиной. И задние лапы, что волочились, как и огрызок хвоста. — Посмотри, ты только посмотри, что с ним сделали! — Дорри, подхватив тварь на руки, осторожно провел когтем по свежим рубцам шрамов. Крыс зажмурился и, как почудилось, вздохнул. Вот крыса жалеть Персиваль точно не станет! — Оставь ты его, — Персиваль попробовал на прочность дверцу шкафа. Длинная. Плоская. Конечно, не перина, но все лучше, чем на голом камне лежать. — Я однажды был там, где крысолов работал. Это очень страшно. Мало он страхов видел, чтоб настоящих, чтоб до косточек и поджилочек пронимало. Страшно в деревню входить, в которой тхаги лютовали, переступать через обескровленные тела и выискивать в кучах трупов своих. Страшно подходить к истукану КалиТысячерукой, шкурой чувствуя насмешливый ее взгляд. И снимать с ее шеи ожерелье из голов тоже страшно, как и думать, что когда-нибудь и сам можешь попасть на алтарь.

101

Дорриан Дарроу. Заговор кукол А хуже всего — сходить с алтаря, потому что спасение это — не взаправду. — …их дудки приносят безумие… …ноют по ночам, сипло, надрывно, выматывая остатки души и веры. Сколько бы ты не выпил, а все равно слышишь, как зовут. Поговаривали, правда, что опиум заглушает голоса, но он же отнимает разум. Так какая разница? — …и заставляют убивать друг друга. Глаза у них с крысюком одинаковые, бубинами красными. И взгляды тоже — обиженные и удивленные. А чему удивляться-то? Жизнь она такая, чаще задницей, чем лицом поворачивается.

Глава двадцать вторая, о долгах, обязательствах и сделках, которые бы совершать не следовало. В этом месте города река, перетянутая многими мостами, раздавленная широкими днищами барж и пароходов, вырывалась-таки на волю. И разливаясь широко и мелко, она подтапливала грязные юбки берегов, норовя слизать остатки зелени. При мелком ветре морщилась рябью, при крупном — плескала куцые языки волн, выплевывая мелкий сор и дохлую рыбу. Торчали над водой мостки. Колыхались лодки. И некоторые дома, осмелев, подбирались к самой кромке, вгоняя в земляную зыбь деревянные костыли опор. Старая лодка медленно ползла вверх по течению. Черный ее силуэт почти сливался с черными же горбами островов, а добравшись до полузатонувшей баржи, вовсе исчез в тени. Уткнувшись носом в разлом, лодка крутанулась, скрежетнула бортом о гнилые доски, и остановилась. Сидевший на веслах человек выругался вполголоса и велел: — Помогай. Женщина, дремавшая на носу, встрепенулась, засуетилось, раскачивая лодку, но успокоилась быстро. Вдвоем с гребцом она подняла длинный сверток, неуклюже перевалив за борт. Хлюпнула вода, принимая подношение, истошно заорал козодой, и женщина, вздрогнув, перекрестилась. — Давай убежим? — гребец ткнул веслом в молочную дорожку на воде. — Куда? — ее голос прозвучал сипло и почти растворился в шелесте ветра. — Куда-нибудь. Главное отсюда. От него… я его боюсь. Он же безумен! — И что? — И тебе не страшно? Вот вправду не страшно? — Страшно. — Тогда давай… сразу же. Он занят. И до утра не хватится, а может и позже. А когда хватится, то что сделает? Что? — мужчина горячился и брызгал слюной, а весла стучали по воде мелко и часто. Подхлестываемая их ударами, река тянула лодку по водяной жиле течения. — Он — ничего. А вот Джованни голову свернет. И тебе. И мне. Поздно отступать, — женщина зачерпнула горсть тухловатой воды и плеснула в лицо спутнику. — Раньше думать надо было! Когда деньги из кассы брал. Когда играть шел! Когда… — Ну прекрати… я о тебе думаю.

102

Екатерина Лесина — Когда на каторгу попадал, то не думал, — договорила она, вытирая слезы мокрой ладонью. — А теперь, значит, думаешь. Заботливый… мы должны ему! И про этот долг нам не позволят забыть. Ясно? Мужчина кивнул. До самого берега он не произнес ни слова. Совсем в другой части города другой мужчина в старом плаще, наброшенном поверх мышастого сюртука, стучал в дверь. Три сильных и медленных удара. Россыпь мелких, едва слышных. И снова — сильные, оставляющие на грязном полотне полукруглые вмятины дверного молотка. Открыли. Хрупкая женщина в китайском халате поклонилась и протянула лампу. Мужчина вошел. Миновав еще две двери и короткий коридор, украшенный двумя пропыленными гравюрами весьма пикантного содержания, он попал в просторную комнату, обставленную богато, но безвкусно. В синих шелках тонули зеркала, в которых отражались многочисленные свечи и вызолоченные статуи. Душно воняло благовониями и маслами. Задыхались в клетках канарейки, дребезжал клавесин. На сцене танцевали шлюхи, сонно, лениво, изредка встряхивая толстыми задами. — Выбирайте любую, все девочки хороши, — мадам подошла сама. Постаревшая, она отчаянно боролась за остатки красоты, скрывая морщины и увядшую кожу под толстыми слоями пудры. Щедро рассыпала по лицу и шее мушки. Утягивалась корсетом. Рядилась в шелка. Была отвратительна. — Мне сказали, что у вас можно получить особый товар, — он заглянул ей в глаза, привычно отметив пустоту. Выгнила. Все в этом городе выгнили. — Особый? У меня есть шведки. И мулатки. И дикарки из… — Девственница, — он достал из кармана один из трех заготовленных загодя кошельков. — Мне нужна девственница. Денег мадам не взяла, лишь поманила пальцем. Он двинулся следом. Он изо всех сил старался не смотреть по сторонам, но все равно видел. Вот на кушетке развалилась старая толстая шлюха. Запрокинув руку за голову, она словно бы дремала, а пьяный старик старательно вылизывал складки ее брюха. Вот молодчик в офицерском мундире на голое тело нахлестывает стеком двух черных девиц, а они хохочут и прыгают вокруг. Вот тощая и плоская, запутавшаяся в черных ремнях путана тащит на поводке человека, и тот скулит, идет следом, норовя прижаться щекой к ее высокому сапогу… Зачем он пришел сюда? Можно ведь было поручить… Щелкнув, одно из зеркал, сдвинулось. За ним обнаружилась комната, не очень большая и обставленная тесно. Массивный стол у низкого окна. Высокий шкаф, на полках которого теснятся гроссбухи. Узкая кровать с тонким матрацем. Двойной крест, мертвый, как и все в этом доме. Мадам также молча указала на стол, и мужчина высыпал деньги. Считала она медленно, придирчиво вертела монеты над пламенем свечи, разве что на зуб не пробовала. — Настоящие, — наконец не выдержал он. — Верю. Но это не значит, что не буду проверять. Я вас вижу впервые. И полагаю, что встреча эта будет единственной.

103

Дорриан Дарроу. Заговор кукол — Почему? — Вы не похожи на тех, кто приходит в мой дом. И вам он не по вкусу. Не лгите, шлюхи быстро учатся видеть ложь. Он и не собирался лгать. Ему хотелось побыстрее завершить дело и убраться из этого места. — Мне нужна девственница. — Это я поняла. И у меня есть подходящий… товар. Даже трое. Семь. Девять. И одиннадцать лет. За эту сумму, — она тронула мизинчиком монеты, — вы можете провести ночь с любой. — Не ночь. Совсем. — Забрать? — Да. Молчание. По напудренному лицу нельзя понять, о чем она думает. Но мужчина и так знал: считает. Судя по хранящимся в борделе книгам, мадам очень хорошо считает. — Я готов заплатить столько, сколько вы скажете. Это был задаток. Брови, подчерненные углем, чуть приподнялись. Если старая шлюха не согласится, он вырвет ей глотку. — Зачем вам девочка? — спросила она, заглядывая в глаза. — Вы ведь не собираетесь с ней спать? Конечно, нет… тогда зачем? — Какое тебе дело? — Никакого. Я даже знаю ответ. Мне уже приходилось встречаться с такими как ты… с теми, кто устал следовать Закону Примирения. Правда, они были не столь придирчивы. Двести гиней. — С ума сошла?! — сумма на треть превышала запланированную. — Я помогу избавиться от трупа. Поверь, опыт имеется. — Уж как-нибудь сам… — …и буду молчать еще об одном вампире, которого тянет к живой крови. В последнее время вас стало очень много… Молчать она будет в любом случае. Стоит раскрыть рот об одном, как клирики вытянут информацию обо всех. Но ему на это плевать. Просто, похоже, мир на проверку оказался еще более мерзким, чем виделось издали. — Хорошо, — сказал мужчина, вынимая оставшиеся кошельки. Добавил сверху пару толстых перстней с черным гагатом. На этот раз хозяйка считала быстро. И убрав деньги в железный шкаф, попросила: — Только здесь не убивай. Мне лишнее внимание ни к чему. И с девчонкой сам говорить будешь. Строптивая она… — Вы вампир? Наш сосед, мистер Фингли тоже вампир. Только очень старый, — сказала девочка, глядя снизу вверх. — А вы совсем не старый. Вы заберете меня отсюда? Конура, расположенная под крышей дома, не имела окон. Зато одну из стен черной пилястрой прорезала труба дымохода. От нее тянуло теплом и гарью. Два на два шага. В одном углу старый таз и кувшин. В другом — ведро. На полу соломенный тюфяк и крюк, за который и крепилась цепь с ошейником. — Мне нужна одежда для нее, — сказал мужчина, разглядывая приобретение.

104

Екатерина Лесина Пожалуй, удачное. Невысокая, плотно сбитая, пока еще по-ребячьи угловатая, но уже видна широкая кость бедер и плеч, что свидетельствует о высокой витальности. Непорочность тела и видимое спокойствие разума поспособствуют удаче в эксперименте. Когда хозяйка вышла, мужчина присел перед девочкой, заглянул в глаза, отметив, сколь ярки они, и спросил: — Ты хочешь отсюда уйти? Кивнула. — Тогда я заберу тебя. Но ты должна пообещать, что пойдешь спокойно. Не станешь убегать или звать на помощь. Если станешь, то мне придется тебя побить. А я не хочу бить такую хорошую девочку. Кивнула, но на сей раз очень медленно. — Тебе не нужно меня бояться. Я не сделаю с тобой ничего, о чем тебе тут рассказывали. У меня есть жена, которую я очень сильно люблю. И она меня любит. Когда-нибудь мы будем вместе, но сначала… — Что? — шепотом спросила девочка. — Сначала я должен найти способ одолеть тех, кто нам мешает. Ты ведь поможешь мне? — сняв перчатку, он протянул руку. И девочка коснулась пальцами когтей. — Какие большие… и клыки тоже… зачем такие большие? — Затем, чтобы можно было загрызть плохих людей. — Таких как мадам Лозе? А почему бы и нет? Не сейчас, но потом. Это будет даже интересно. — Я подарю тебе совсем другую жизнь, — пообещал он, сжимая хрупкую ладошку. — И новое имя. Я назову тебя Суок… Спустя четверть часа по улице шел мужчина, крепко держа за руку маленькую девочку. Она весело подпрыгивала и без умолку болтала. Мужчина задумчиво улыбался. На другом конце города другой мужчина лег на узкое ложе из нагретого камня. Старая китаянка с пожухшим лицом сноровисто избавила его от одежды и, подняв голову, поднесла к губам трубку. Она позволила сделать три вдоха, а после резко надавила на грудь, выталкивая из ноздрей и рта сладковатое белое облако. И снова поднесла трубку. — Я больше… я не… уйди… уходи! Оставь! Китаянка ловко накинула на беспомощные, шарящие в воздухе руки, браслеты и снова сунула в губы трубку, заставляя дышать. Наконец, курильщик успокоился. Он лежал с открытыми глазами, глядя в пустой потолок. Он улыбался собственным мыслям и время от времени начинал шептать, но слова были неразборчивы. Китаянка присела рядом и, положив перед собой луковицу часов, уставилась на стрелку. Время шло. Когда большая стрелка коснулась малой на цифре три, китаянка поднялась и бесшумно вышла. Вернулась она с ведром раскаленного песка, в котором черными рыбками грелись камни и длинные иглы. Она ловко поддевала их кривыми когтями и втыкала в мягкое тело. После игл, наступил черед камней. Каждый нырял в блюдце с черной жидкостью, которая при прикосновении к коже начинала шипеть и дымить.

105

Дорриан Дарроу. Заговор кукол Старуха запела. Мужчина заулыбался шире, пустив по щеке нить слюны. Руки его вдруг сжались, когти со скрежетом скользнули по камню, а тело, схваченное судорогой, переломилось едва ли не пополам. Пение стало громче. Конвульсии усилились. Слюна сменилась бело-розовой пеной, и в конце концов мужчину стошнило. Старуха, не прерываясь, повернула голову на бок, чтобы лежащий не захлебнулся рвотой. Когда стрелки на серебряных часах вновь сошлись, уже на цифре пять, она замолчала, сноровисто сняла иглы и собрала присохшие к коже камни. Затем тщательно омыла лежащего, сняла браслеты и отвесила пощечину. Он закрыл глаза, а когда открыл, улыбнулся: — Ты чудо, матушка Ци. — А ты зверь, — ответила она без малейшего акцента. — Зверю со зверями жить. Уезжай. — Скоро, — пообещал он, садясь на лежанке. Оба знали — врет. Домой он возвращался пешком. Спешил. Потом бежал, перепрыгивая через лужи и грязь, наплевав и на приличия, и на благоразумие. Слетело кепи. Порыв ветра поднял плащ, разгладив складки, и теперь казалось, что это не плащ вовсе, а нетопыриные крылья. Плевать. Тело ломило, ныло, стонало. Мышцы звенели. Кости грозились сломаться, не выдержав давления. Кожа на лице и та словно бы стала бумажною, чуть тронь — прорвется. Хорошо. Плохо и хорошо сразу. Внутри пустота. Она сожрала страхи и желания. Она сковала безумие путами небытия и вернула соскользнувшую было маску на место. Она освободила. Пусть ненадолго, но все же. Он остановился, поняв, куда пришел. Чугунная ограда. Штыки и лилии. Знакомый герб и знакомый сад в седых предрассветных сумерках. И расплывчатая тень-особняк. Пустота вдруг схлопнулась, и чей-то такой знакомый голос сказал: — Убей. — Нет, — мужчина вцепился в прутья изгороди, сдерживая рвоту. — Нет! Слишком быстро. У него должен был быть день в запасе. Или два. Или месяц, если совсем повезет… надо увеличить дозу. Опасно, но… это просто способ. Один из немногих оставшихся. — Убей, — продолжал уговаривать голос. — Убей ее и будешь свободен.

106

Номер подготовили: Главный редактор Т. Богатырева Редакторы А. Строева, К. Смородин, С.Малькова Ведущие рубрик Ю. Шапорова и Ю. Магрибский Журналисты К.Смородин и А. Соло Художники: Мария Юрьева, Екатерина Тищенко, Маков Алексей aka McOff, Виталий Сыч, Евгения Киселева, Мимеева Riu Ксения, Владислав Панфилов, Зоя Безма. Дизайн и верстка: Юлия Теслер, Юханан Магрибский, Э. Фейрин.

107

1077 107