Саша Гринько
Мой бедный фюрер повесть
Совпадение имен героев этой книги с реально существовавшими или существующими людьми является нелепым стечением обстоятельств или указывает на особенности бытия загробного мира. Гитлер воплощал для меня совершенный образ великого мазохиста... Я был совершенно зачарован мягкой, пухлой спиной Гитлера, которую так ладно облегал неизменный тугой мундир… Тело Гитлера, которое представлялось мне божественнейшей женской плотью, обтянутой безукоризненно белоснежной кожей, оказывало на меня какое-то гипнотическое действие... Любите Гитлера! Он – само безумие, сосуд, изливающий бред! Сальвадор Дали - Что со мной? - Ничего страшного… Вы умерли… - Но этого не может быть, ведь я… - Бессмертны? - Да. Или все это было зря? - Не волнуйтесь. Вы, действительно, бессмертны… Теперь уже действительно… Когда белый туман рассеялся, человек в сером строгом костюме поднялся с колен и неуверенно шагнул вперед. Его движения были скованными, а ноги постоянно подворачивались, словно он был облачен в длинную узкую юбку и женские туфли на высоком каблуке. Казалось, человек не видел, куда идет, и шел скорее интуитивно. Так ходят люди, играющие в жмурки. Помните, когда в детстве вам туго завязывали глаза маминым шарфом, а затем, кружа по или против часовой стрелки, отпускали в темное и, как казалось, пустое пространство?..
Человек в сером строгом костюме остановился и посмотрел вверх, где висел желтый диск солнца. Его свет был настолько ярким и чистым, что слепил глаза, вызывая слезы. Неожиданно солнце начало увеличиваться в размерах: было непонятно, то ли оно растет, то ли приближается. Светило резко погасло и превратилось в огромный круг драгоценно-желтого цвета. Когда круг развернулся, стало видно, что это была гигантская золотая тарелка. Она висела в трех метрах над головой человека в сером строгом костюме. В борту тарелки открылась небольшая дверца, из-за которой выглянул мужчина средних лет с коротко стриженой бородой и кудрявыми волосами до плеч. Дополнял портрет неизвестного невероятно длинный крючковатый нос, напоминающий орлиный клюв. Одет мужчина был в синюю простыню, в каких обычно ходят буддийские монахи или банщики. Из проема вывалилась веревочная лестница, и неизвестный взмахом руки пригласил человека в сером строгом костюме подняться внутрь. Не заставляя себя уговаривать, тот неуклюже вскарабкался по лестнице. - Вы хотите о чем-то попросить? - Да. Больше не называйте меня человеком в сером строгом костюме, пожалуйста. Мне неприятно. - А как же прикажете вас называть? - Адольф. - Ну что ж, хорошо, мой фюрер. Внутри тарелка оказалась весьма уютной. На полу, поверх паркета, лежал персидский ковер. В центре располагался стеклянный журнальный столик, рядом с ним стояли два мягких кресла причудливой формы, но, судя по всему, очень удобные. В дальнем углу потрескивал углями камин. На стенах из красного кирпича висели черно-белые фотографии в рамках из серого металла. - Прошу вас, присаживайтесь, – человек в синей простыне указал на одно из кресел. – Чувствуйте себя как дома, если, конечно, дома вы чувствовали себя уютно и спокойно.
- Благодарю вас, мне вполне спокойно, – Адольф подошел к креслу и медленно погрузился в него, словно в теплую ванну. Оно действительно оказалось очень удобным, и Адольф почувствовал, как его веки мгновенно налились тяжестью. Человек в простыне сел в кресло напротив: - Хотите что-нибудь выпить? - Нет, спасибо, я не чувствую жажды. Почему-то мне сейчас ничего не хочется, только молча смотреть на пылающий в камине огонь. - Это вполне естественно. Так чувствуют себя все, кто сюда приходит. - Почему? - Мертвому огонь способен заменить любые потребности. Никогда не задумывались, почему в старину умерших сжигали на костре? - Традиция… наверное. - Скорее, хорошо развитая интуиция предков. Языки пламени рисовали тенями на кирпичных стенах причудливые и бессмысленные узоры, и в этих узорах была такая вечная безмятежность, что Адольфу хотелось, не отрываясь, смотреть на них, медленно проваливаясь в бесконечную пустоту. - Вы обрели покой, вы рады? - Не знаю. Скорее рад, чем нет – я, признаться, ожидал несколько иного приема. - И чего вы ждали? Адольф на секунду задумался: - Я готовился к вечным мукам. Человек в простыне улыбнулся: - От вечных мук не застрахован ни святой, ни грешник. И, кстати, еще неизвестно, что лучше – ежечасно испытывать душевную и физическую боль или медленно терять остатки рассудка, глядя на вечный танец огня. - Мне по душе второй вариант. - Я так и думал. Однако вас ждет нечто иное. - И что же? - Узнаете. Всему свое время.
Золотая тарелка была комфортабельным транспортным средством, «Чашей выбора», как объяснил Георгий – обладатель синего одеяния. Когда она приземлилась, оба пассажира спустились по веревочной лестнице вниз и двинулись в сторону высокой треугольной башни из такого же желтого, как и «Чаша выбора», металла. Поднявшись на лифте, спутники прошли несколько метров по коридору и остановились у массивной деревянной двери с металлическими клепками и ручкой в виде бараньей головы. - Ну что ж, Адольф, на этом наши пути расходятся, – улыбнувшись, сказал Георгий. – Вот ваша дверь. - И что меня ждет за этой дверью? - Ни что, а кто. Прощайте. – Георгий развернулся и зашагал прочь, оставив после себя лишь сгорбившийся под собственной тяжестью знак вопроса. Адольф нерешительно толкнул дверь… Кабинет, расположенный за дверью, был достаточно светлым. В окружении высоких, уходящих в потолок полок с выдвижными шкафчиками, стоял громоздкий письменный стол из красного дерева. За столом сидел Сталин. Во рту он держал трубку и время от времени глубоко и вдумчиво затягивался. В руке у него была шариковая ручка, которой он старательно записывал что-то в лежащей на столе тетрадке. - Как ви думаэтэ, вилька и тарэлька пишутся с мягким знаком? – с сильным грузинским акцентом спросил Иосиф Виссарионович, не отрывая глаз от тетради. - Честно говоря, не знаю, – ответил Адольф, несколько удивившись такому вопросу. – Я не силен в русской грамматике. Сталин поднял голову и, внимательно посмотрев на Адольфа, заговорщицки ему подмигнул: - Да, я если признаться, тожи нэ очен… Как добрались? Фсо харашо? - Спасибо. Добрался с комфортом. - Жуков нэ приставал са сваэй филасофиэй?
- Кто, простите? - Маршал. - Не думал, что он именно так выглядит. - Здэсь фсе виглядят так, как они сэбя ощущают… Я би с вами поболтал, канэшно, но врэмини сафсэм нэт. Руский язык учу. Пока усвоил толка ЖЫ и ШЫ, и нэкоторые бэзударные согласние. Ви сейчас с товарищем Хрущевым пайдети в ващю комнату пака. Он вам фсо пакажит и раскажит. Встрэтимся пожи. – Сталин отложил ручку и снял трубку массивного черного телефона, стоящего на столе: - Хрущева ка мнэ! – крикнул он. Через несколько секунд дверь за спиной Адольфа открылась, и в кабинет зашел невысокий коренастый мужчина лет сорока пяти, в черной кожаной куртке и спортивных штанах с лампасами. С его шеи свисала толстая золотая цепь с мощным крестом, а голову покрывала кожаная кепка. На синих от наколок пальцах красовались два увесистых перстня. - Звал, командир? – обратился вошедший к Сталину. - Никитос, правади, пажялуста, товарища в ево комнату, пускай отдахнет с дароги. Хрущев смерил Адольфа взглядом и указал на выход. Они шли по длинному коридору, по обеим сторонам которого располагались двери различного цвета и размера. Одни из них в ширину не превышали тридцати сантиметров, другие были очень широкие, третьи и вовсе не походили на двери – это были узенькие полоски, уходившие высоко в потолок. Пройдя молча, как показалось, минут десять, Хрущев неожиданно заговорил: - Так это ты, стало быть, Гитлер? - Да, а что? – Адольф подумал, что с Хрущевым можно найти общий язык, и решил вести себя максимально непринужденно. - Так, интересуюсь просто. Ты у некоторых наших пацанов в авторитете, а вот другим совсем не нравишься.
- А я не пиво с похмела, чтобы всем нравиться, – весело ответил Адольф. - Тонко подмечено, в натуре, – рассмеялся Хрущев. – Ты, я смотрю, остряк, здесь таких любят. Только не переборщи с остротами, а то на перо посадят, не успеешь опомниться. Здесь свои правила, так что не выпендривайся. Понял? - Понял. А Сталин, я смотрю, у вас за главного? - Да не. Он вертухай простой, только и может, что понты гнуть. Пиковые, когда к власти пришли, сразу своих людей на ключевые должности поставили. А главный у нас – Владимир Ильич Ленин, или Вильгельм, ну, или как мы его за глаза называем, – Площадь. - Площадь? – переспросил Адольф. – Почему? - Потому что говоришь «Площадь» – подразумеваешь «Ленин», и наоборот. - А почему двери везде разные, дизайнерский ход? - Да ну ты че. Какой, на хрен, дизайнерский. Это просто вход, вернее входы. Чем удобнее и проще дверь, тем важнее клиент. - А эти для кого? – Адольф указал на одну из длинных полосок, уходивших высоко вверх. - Для депутатов, чиновников среднего звена и другой номенклатурной швали. Эти суки за жизнь так зажрались, что теперь их чтобы из камеры вытащить, приходится сначала сплющить. Ладно, пришли, лицом к стене. - В смысле? - В прямом. Че, два раза повторять? Мордой к стене, говорю, повернись и кончиком языка вон в тот черный квадратик ткни, чтобы твой код ДНК считался. Теперь всегда так заходить будешь, это вместо замков здесь. - А замочные скважины тогда зачем? - Подглядывать... Адольф с большой неохотой дотронулся языком до небольшого черного квадратика, расположенного слева от двери, и та тут же бесшумно приоткрылась. Дверь была, не сказать чтобы уж очень простая, но и особого полета дизайнерской фантазии в себе не несла. Коричневый прямоугольник, шириной метра в два и высотой в полтора, был покрыт еле видным узором в виде паутины с небольшим красным паучком в центре. Дополняли композицию овальная замочная скважина, напоминающая по
форме куриное яйцо, и дверной глазок размером с кулак взрослого мужчины. - А что это за квадратик? - А хрен его знает, когда я сюда прибыл, они уже были. Это вроде как идентификаторы. Они запоминают ДНК человека и реагируют потом только на него. - А почему именно языком дотрагиваться нужно? - Да ты не ссы, у нас тут все стерильно, не зачуханишься. А языком нужно дотрагиваться, потому что пробу ДНК легче всего со слизистой брать. Можно, конечно и кровь использовать, но у тебя тогда через пару месяцев живого места на теле не останется. - Ясно, так значит это и есть мои новые апартаменты? - Ага, палаты белокаменные, – Хрущев ехидно улыбнулся. – Давай, ныряй скорее, а то у меня и без тебя на сегодня дел хватает. Небольшая комната была похожа на одиночную камеру повышенной комфортности. Кроме кровати с панцирной сеткой, небольшого столика и низкой табуретки, в ней находился шкаф, умывальник и унитаз. Окон не было, зато на стене висела картина средних размеров с изображением осеннего пейзажа и невысокого человека на заднем плане, идущего куда-то по плохо прорисованной дороге. На столе стоял черный дисковый телефон, такой же Адольф видел в кабинете Сталина, и небольшая записная книжка в черном кожаном переплете. Открыв ее, Адольф увидел список незнакомых ему фамилий и коротких номеров напротив каждой. Пролистав несколько страниц, он наткнулся на фамилию Ленин и номер телефона 19-33. Отложив книжку, Адольф подошел к картине, чтобы внимательнее рассмотреть еле видную человеческую фигуру. Это был мужчина в черном плаще-крылатке кроя восемнадцатого века, с копной черных кудрявых волос. Он куда-то спешил, или, по крайней мере, так казалось из-за устремленного вперед тела. В его руке была трость, на которую он опирался при ходьбе. Что-то отчаянно одинокое было в этом рисунке. Адольф точно не знал, что именно – он просто чувствовал это. Отойдя от картины, Адольф зачем-то снял телефонную трубку и поднес к уху: оттуда не доносилось ни звука. Адольф набрал 1917.
- Але, Ленин у апайата, – мгновенно раздался в трубке картавый, но приятный голос. – Але, ну говоити же, таваищ. Что за баявство? Адольф не нашел, что сказать в ответ, поэтому просто положил трубку. Голос исчез, а вместе с ним и желание куда-либо звонить. Адольф заглянул в шкаф. То, что он там увидел, заставило его открыть от изумления рот. Весь шкаф был забит книгами, носящими до боли родное название «Майн кампф». - «…Воля к самопожертвованию у еврея не идет дальше голого инстинкта самосохранения. Чувство солидарности у еврея проявляется внешним образом очень сильно, но на самом деле это только примитивный инстинкт стадности, который можно видеть и у многих других живых существ на земле. Инстинкт стадности побуждает евреев к взаимопомощи лишь до тех пор, пока им угрожает общая опасность. В этой обстановке они считают неизбежным и целесообразным действовать сообща. Возьмите пример любой стайки волков. Нападать на добычу они считают удобным сообща, но как только волки насытят свой голод, они разбредаются в разные стороны. То же приходится сказать и относительно лошадей. Когда на них нападают, они держатся вместе. Как только опасность миновала, они бросаются врассыпную. Таков же и еврей. Его готовность к самопожертвованию только мнимая. Такая готовность существует у него лишь до того момента, пока этого, безусловно, требуют интересы безопасности отдельного еврея...». Неужели вы, и правда, так считаете? - Да, я не склонен отказываться от своих слов! - Из ваших слов Я склонен сделать вывод о том, что вы совершенно не разбираетесь в зоологии, а ваши познания в области истории, культуры и психологии еврейского народа слишком ничтожны и абсолютно неверны. Чтобы вы знали, волки живут и охотятся организованной стаей и не разбегаются после охоты, а продолжают совместный поиск пищи и отдых. Лошади, действительно, в случае опасности, спасаются бегством, но, уйдя от погони, они снова собираются в единый табун, продолжая свое благородное существование. Ну а вечно живым примером еврейского самопожертвования является ваш покорный слуга… Телефон зазвонил, и Гитлер с волнением поднял трубку. Сначала он услышал неприятное шипение, за которым последовал уже знакомый по грузинскому акценту голос Сталина:
- Таварыщ Гитлер? - Да, я вас слушаю. - Нэт, эта я вас слушаю, а ви говорите. - Простите, я вас не понимаю! - Это нэ удивитильна, ви и нэ должны ничего панымать, пака. Сейчас за вами зайдут. Wir beginnen! Через минуту в комнату Адольфа вошел мужчина лет тридцати пяти с небритым обветренным лицом и широкой полоской шрама на левой щеке. Одет он был в красную рубаху-косоворотку, подпоясанную тонким кожаным ремешком, и такие же красные шаровары, из-под которых выглядывала пара нечищеных кирзовых сапог. На голове незнакомца восседала буденовка с невероятно огромной красной пятиконечной звездой. Мужчина будто только что сошел с агитплаката «А ТЫ ЗАПИСАЛСЯ ДОБРОВОЛЬЦЕМ?». От него сильно воняло растворителем и дешевым табаком. В руках красноармеец держал автомат Калашникова, почему-то ядовито-оранжевого цвета, со штыком, приделанным к стволу и блестевшим в свете лампы Ильича. - Тебя что ли, в Комнату Искупления? – спросил мужчина, недружелюбно посмотрев на Адольфа. - Наверное. А вы от Сталина? - От него. Первое, что пришло Адольфу в голову, когда они вышли в коридор, была мысль о том, что его ведут на расстрел. Бежать или сопротивляться он не хотел, падать на колени, лить слезы и просить пощады тоже не собирался. Гитлер шел смиренно, готовый в любой момент получить очередь из Калашникова. Неожиданно конвоир остановился у одной из дверей и, не поворачиваясь к Гитлеру, зло произнес: «Пришли. Теперь сполна свое получишь». Адольф покорно зашел в раскрытую красноармейцем дверь… …Вокруг был туман…