022010

53 -1Петрович с собакой идет гулять к морю. Он хочет утопиться. Жизни нет. Сверху и вокруг моросит мерзкий осенний дождь. Вечер. Темно. Редкие фонари лишь подчеркивают пакостность мизансцены. «О, господи!» – надрывно выдыхает Петрович, в очередной раз прокручивая сегодняшний вечер и от него всю свою женатую жизнь длинной в пятнадцать лет. Упреки, ревность, упреки, скандалы, претензии, капризы. И это вечное: «Ты не мужик! У тебя одни бабы на уме!». Как первое соотносилось со вторым, с трудом укладывалось в голове, но чтобы хотя бы сопоставить противоречивые высказывания, необходима была рефлексия. Однако способность «стать мушкой и посмотреть на все стороны» за продолжительностью внутрисемейной истерии атрофировалась напрочь. До свидания психоаналитикам с Эйфелевой башни! Чтобы дурдом был полный, к истерии жены добавились выходки подрастающего поколения. Четырнадцатилетняя дочь –(«Курва, стерва, б...дь!»-орала жена) сошлась с какими-то в черной коже и металлических нашлепках и гдето бесконечно «зависала», то приходя за полночь, то вовсе заявляясь на следующие сутки. Жена металась по квартире от окна к окну, метала Петровича, визжала на излюбленную тему Ты не мужик!» и находила очередное обоснование для прикладывания к запрятанной среди белья бутылке – новому пристрастию последних нескольких лет. Сын – «правильный подросток», ненавидящий учебу и школу всеми фибрами души, типичный прогульщик и двоечник, с талантливыми руками и музыкальной натурой. Петрович точно знал: через пару-тройку лет этот будет «создавать свою группу». Впрочем, и это еще не все: теща и тесть жили рядом и наводили порядок, как умели, в дому и быте истеричной дочери. Петрович в расчет не брался. Попытка однажды проститься с порога с нагрянувшей «для посмотреть, как дела», тещей закончилась для Петровича двухдневным воем, метанием тарелок и просыпанием пепла от истерично выкуриваемых супругой сигарет. К усугублению всех петровичевских семейных несчастий была еще одна деталь, просто цементирующая этот садомазоспектакль, будто кирпичи старинным раствором на яичных белках, в варианте Петровича - на элементарной сперме. Короче, чем надрывнее и искрометнее были скандалы и стычки, тем ярче трах после этого в постели. Петрович хотел жену до болевых судорог. И она, хоть и орала: «Пошел вон, ты, насильник! Гад! Делаешь из меня б…, ж… и сплошную п…» - несмотря на все эти присказки, сказка получалась исключительно сказочная. В конечном счете, жена шептала: «Делай что хочешь», и игра переходила в стадию крайнего сумасшествия. После соития супруга затихала на плече у Петровича, нашептывая: «Ну, мы же не можем друг без друга, мы любим друг друга, видишь?» С первой частью постсесксуальной тирады Петрович еще соглашался, но вторая просто сводила его с ума. Какая это на хрен любовь?! Еще чуть-чуть и он прекратит ее мутузить и с садо-сопровождением исключительно в постели и перейдет на прямое и справедливое рукоприкладство в вертикальном положении. И тогда наступит край. Петрович с ужасом понимал, что уже перешел черту. Тормозные рефлексы стерлись, колодки скрипели и визжали. В доме витал запах крови. Остатки то ли воспитания, то ли образования, то ли элементарный страх за последствия не давали Петровичу окончательно сорваться в пропасть алкогольно-шизосексуальных наслаждений. Итог жизни на разрыв – суицидальные настроения. Здравствуйте, психоаналитики на Эйфелевой башне!