ф о т о н а о б л о ж к е Та м а ра Та й с у м о в а
Н
аверно, прошла уже тысяча лет и авторы, представляющие седьмой номер, уже не помнят о том, что когда-то присылали свои работы на почту журнала. А между тем, редакция ни о ком и ни о чем не забывала, а работала себе потихоньку, выкраивая бесценное время, чтобы продолжать проект, который очень важен для всех нас.
Мы решили назвать этот номер «Письма из тихих городов» по аналогии с названием серии Кати Смурага из Витебска, потому что оно очень гармонично сочетается с сериями, которые вы увидите здесь – это фотографии из Грозного, Владикавказа, Санкт-Петербурга, Екатеринбурга, Витебска, деревни Ладыгино и итальянской провинции. Не все города можно назвать тихими, но, такими их, а где-то и себя, увидели и почувствовали фотографы. А в заключение, хочу сказать, что четыре проекта, представленные в этом номере, были присланы на почту редакции по инициативе самих авторов. И эту возможность мы предоставляем каждому, кому интересно опубликоваться в «Сурат». Все условия можно прочитать на нашем сайте в разделе submit. Анна Кабисова
004
ПИС ИЗ ТИ ГОР
Катя Смурага Витебск
«Письмо из тихого города» я нашла совершенно случайно на сайте конкурса «Photographic museum of humanity». От сотен шаблонных серий, заимствованных друг у друга, проект Кати Смурага отличался волшебством, энергетикой, тем, что заключено в бессмертном сагановском сочетании слов. Я пересмотрела и перечитала в сети все, что смогла найти о Кате и от Кати. И поняла, что она нам очень нужна. В продолжение «Письма» ответы Кати на мои вопросы.
ЬМО ИХОГО ОДА
От кого из фотографов вы хотели бы получить по почте фотографию-открытку? От итальянца, живущего в Нью-Йорке, ровесника моей мамы, фотографа Паоло Вентуры (Paolo Ventura). Сегодняшний Витебск похож на Витебск Марка Шагала?
006
Сложно сказать. Если говорить объективно, боюсь, что нет, не похож. Известно, что сам Шагал, приехав в 1973 году в Москву после 50 лет эмиграции на открытие своей первой в СССР выставки в Третьяковской галерее, отказался ехать в Витебск, находясь всего в 500 км от него. Сказал, боится, что сердце его не выдержит перемен, которые произошли с городом. Перемены действительно случились грандиозные: Витебск был почти разрушен во вторую Мировую войну; после строители коммунизма, руководствуясь новыми идеями и планами, создали город заново, изменив его облик почти до неузнаваемости. От Витебска начала 20-ого века, который запечатлен на открытках, осталась лишь призрачная, живописная руина. Крохи. Однако и они на вес золота.
С другой стороны, город – это не только дома, здания и улицы. И если все же говорить необъективно, но искренне, то, по-моему, у Шагала мы как раз можем поучиться прекрасной вещи: свет, краски и чудеса происходят не только снаружи, в мире вокруг, а идут изнутри (подчеркиваю для ударения), в самом человеке. Поэтому, думаю, Витебск не утратил свой собственный, уникальный дух. Просто его тяжело увидеть. Но можно почувствовать: красота этого города заключается в его мифе. А миф неотделим от собственной хрупкости. Что Вас спасает в минуты уныния? Может спасти все, что угодно: друг, сон, прогулка, танцы, фильм и т.д. Думаю, одним из моих правильных решений было оставить попытки избегать собственного уныния, отчаяния, грусти и прочих негативных эмоций в целом, а переживать их, переваривать, доводить до предела и отпускать, когда они естественным образом заканчиваются, как нелетная погода.
Какая книга сейчас Вас занимает? «Музей», замечательное автобиографическое повествование искусствоведа Сергея Даниэля. А Вы снимаете автопортреты? Конечно! Иногда, очень редко, и я не могу удержаться от возможности зафиксировать себя на пленке (подтвердить свое существование). Я прочла в вашем «ЖЖ», что у вас был двухлетний период сомнений и мук, что придало вам сил двигаться дальше? Думаю, период «сомнений и мук» не закончился (ха-ха-ха!) и не закончится никогда, просто я перестала стремиться к легкости пути и позволила себе делать то, что мне по силам. Уныние, сомнения, трудности – это же так нормально! Трудно – значит интересно! Думаю, главное – не терять собственный интерес, страсть к чему-либо, ведь самое страшное – это равнодушие, безразличие, смерть желания.
Кого Вы можете назвать своим учителем?
Еще я прочла, что вас уже не занимает композиция, свет и цвет - наверно потому что вы чувствуете их кожей и просто форма вам неинтересна. Кто тот человек, ради которого Вам захочется нажать кнопку? Все-таки меня волнует форма. Скорее, я не знаю сек рета, рецепта ее правильного, гармоничного создания. Каждый раз я нащупываю ее интуитивно, словно с закрытыми глазами, и не всегда нахожу, не уверена даже, что хоть раз нашла. А нажать на кнопку мне хочется всегда. Чаще всего, когда я вижу друга, человека, которого люблю.
Недавно прочитала в книге о художнике Крамском, как однажды он нарисовал портрет крестьянина, а после услышал от того: «Нарисоватьто меня ты нарисовал, а душу забыл!» – «А как нарисовать душу?» – спросил Крамской. «Не знаю. Ты художник, вот и думай», – ответил крестьянин. Эти слова глубоко повлияли на художника. Как именно, можем увидеть на картинах. Как Вы думаете, можно ли сфотографировать душу? Думаю, не душа есть у тела, а тело – у души. И душа есть всегда. Я не знаю, но мне кажется, что достаточно верить в существование души, чтобы ее увидеть. Как запечатлеть ее – это другой вопрос, но он вновь неотделим, уж простите за такой оборот, от веры в душу.
В первую очередь, Сашку Веледимовича, замечательного витебского фотографа и моего друга, из-за которого я и приобрела свою первую камеру. Моих прекрасных преподавателей из СПбГУКИ, которые помогли мне посмотреть на древнее и современное искусство новыми глазами. Моих друзей, конечно, которые открывали и открывают мне удивительные стороны этой жизни.
Кто Вам близок из современных авторов (или несовременных)?
008
Упомянутый выше Паоло Вентура, Алек Сот (Alec Soth), Эрик Кессель (Erik Kessels), Вильям Эглстоун (William Eggleston), Стивен Шор (Stephen Shore), дуэт Ясмин Эйд-Саббаг и Розенн Кёри (Rozenn Quéré, Yasmine Eid-Sabbagh), Каваучи Ринко (Rinko Kawauchi), Салли Ман (Sally Mann). Очень мне нравятся полароиды Тарковского и творчество Игоря Савченко. А как же наши молодые фотографы? — Аленка Жандарова, Юлия Борисова, Никита Пирогов и Никита Литвиненко, Маша Святогор, Сашка Веледимович. Я могу бесконечно список продолжать. Мне кажется, мы живем в удивительное время, в котором тяжело не найти фотографа или художника близкого тебе по духу.
Современная фотография – синоним проектной фотографии, фотографы мыслят не отдельными кадрами, а их совокупностью. Близок ли Вам этот подход? Мне кажется, фотографы всегда мыслили совокупностью кадров, просто связь между ними была более абстрактная, всеобъемлющая, менее очевидная. Проект – это ведь попытка сформулировать высказывание, и каждый фотограф собирает и рассказывает свое. Думаю, современную фотографию в большей степени определяет не форма, а, как и всегда, – материал, основа, история, вокруг которой собираются фотографии. Поэтому, в данном случае, это даже хорошо, что есть некоторое «требование» в среде – быть конкретным в высказывании. Это интересно, искать то, что тебя действительно волнует.
Что Вы почувствовали, став лауреатом конкурса «Photographic museum of humanity»? Чудо. Я никак не ожидала и была просто в ужасе. Извечная неуверенность в себе пока никуда не ушла, но это было моим первым, важным подтверждением того, что «все не зря».
Задайте какой-нибудь вопрос мне. Все идет к тому, что скоро пленку невозможно будет купить. Думали ли вы о такой перспективе и как относитесь к цифровой фотографии. Почему Вам близок язык среднеформатной фотографии? Фотографы знают, что, чем больше формат у камеры, тем больше она требует сосредоточенности и времени, неспешности, вдумчивости, хотя бы просто потому, что камера тяжелее, неповоротливее, медленнее. «Решающий момент» на такую не словить. Зато это хитрый способ заставить время лететь менее стремительно.
Это чудо и счастье, и большая честь жить и иметь возможность взаимодействовать с таким удивительным динозавром, как пленочная камера. Конечно, мне бы не хотелось с ним расставаться так долго, насколько это возможно. С другой стороны, цифровая фотография совсем не смущает меня, но пусть она пока подождет (и посовершенствуется, хихихи).
Хорошо. Это чрезвычайно увлекательно, когда люди, интересующиеся искусством, рассказывают про своих любимых авторов и пытаются объяснить природу этой симпатии. Расскажите, пожалуйста, мне про художника, или фотографа, или режиссера (кого угодно), который Вас глубоко задел и каким образом, и почему? Конечно, их много. Но расскажу о Годаре, потому что он сразу постучался в сердце. Меня сразил фильм «На последнем дыхании». В первую очередь своим «легким дыханием», свободой, воплощенной мечтой о юности, красоте и изящной смерти. И он снят так, как мне хотелось бы, чтобы была снята моя жизнь. То есть, если бы я выбирали режиссера фильма о моей жизни, я бы хотела, чтобы им был Годар.
Здравствуй, мой дорогой незнакомый друг! Если позволишь, я расскажу тебе свою историю. Для этого мне придется начать с самого начала, потому что быть честным с собой сложно. Я родилась в маленьком советском городе с широкими проспектами, зелеными аллеями и вечной стройкой. Моя семья жила на окраине, в новом высоком доме с шумным двором, где все знали друг друга. Моя подруга всегда с гордостью говорила мне, что родители нашли ее в клубнике, а не в капусте, как всех прочих детей. А я не знала, откуда появилась; мои родители слишком много работали.
010
Детский «секрет» побудил меня выдумывать разные истории о своем происхождении и просто разные истории. В лесу, в овраге возле дома я переносилась в волшебную страну, где мир бесконечно расширялся, пока мама, с балкона, не звала ужинать. С тех пор прошло много лет; мой спальный район теперь называют «перспективным», но, конечно, в целом он почти не изменился, только обветшал, стал тихим. Я больше никого там не знаю. Повзрослев, я попыталась переехать в другой город, большой и каменный, действительно «перспективный», как мне казалось. Мой маленький провинциальный город всегда был со мной. Когда я поняла, что никак не могу повзрослеть и начать «жить реальной жизнью», я не знала, что делать, и как быть дальше. Было тяжело признаться себе, что я больше не могу жить в новом городе, к которому так и не приросла.
Я вернулась. Заново открывая мой «скучный», провинциальный город, я обнаружила, что ему уже более тысячи лет, но этого почти невозможно заметить, атрибутировать. Он разрушается и перестраивается без конца. Я тосковала по городскому прошлому, свидетелем которого никогда не была. Только его призрачный образ не давал мне покоя. Окружающая реальность отталкивала, кусалась, заставляла убегать в воображаемое. Я приписывала такую же внутреннюю иммиграцию всем, кого встречала на улицах. Как ты думаешь, это плохо? Я не знаю. Признаться, я боюсь будущего, наверняка, более конкретного, рационального и синтетического. Но я решила делать то, что мне по силам и оставить все попытки «быть взрослой». Я хочу, чтобы в будущем было больше поэзии, меньше психоанализа, больше наивности и невинности. Жизнь восхитительно больше наших представлений о ней, правда же? Милый друг, пусть жизнь продолжается, даже если детство не хочет уходить! Я надеюсь, вглядевшись в глаза моих друзей, ты почувствуешь что-то близкое. Пусть фотографии продолжат эту историю лучше, чем смогла бы я с помощью слов. Обнимаю крепко, Катя С. Из Витебска
Серия «Письмо из тихого города» (2010 – 2014).
012
К АТ Я С М У РА ГА
014
К АТ Я С М У РА ГА
016
К АТ Я С М У РА ГА
018
К АТ Я С М У РА ГА
020
К АТ Я С М У РА ГА
022
К АТ Я С М У РА ГА
024
К АТ Я С М У РА ГА
Я
Ч
Ч
Т
С
М
У
О О
Г
В
С
Т
В
Ч
Т
О
-
С
К
У
026
Е
С
Н
Е
С
Е
Л
И З
Б
Я
А
С
Т
М
О
В
У
Ю
-
Т
О
К
А
,
З
А
Т
Ь
,
Алиса Гокоева получила степень магистра фотографии в Kingston University, что говорит о многом. Еще красноречивее фотографии и тексты молодой фотохудожницы. В Северной Осетии этот «жанр» неизвестен и тем сложнее, но и одновременно увлекательнее Алисе найти своего зрителя. инт. Анна Кабисова
А Л
В Ч
Л А
Ю Т
Ь
Какие темы и жанры ты выбирала для первых экспериментов? Полагаю, что все начинают с «фотосессий» друзей и улиц родного города. Помню только, что была ненасытной и всеядной. В какой момент ты поняла, что хочешь связать свою жизнь с фотографией? Поняла довольно давно. Моя подруга Зося шутит: «Отвечая на вопрос о том, когда ты решила стать фотографом, нужно уточнять, что до того, как это стало мейнстримом».
028
Сестра отвела меня на занятия по рисованию в 4 года. С тех пор я была вне изобразительного искусства всего один год, когда после окончания художественного училища поступила на факультет мировой экономики родного университета. Думаю, что тот год стал поворотным. Со мной случилась тяжелая депрессия, причин которой я не понимала, помноженная на комплекс неполноценности, безответную любовь и отъезд в монастырь. Теперь я понимаю, что это была нужная цепочка событий, приведших меня к фотографии.
Расскажи о своем поступлении в Kingston University в Лондоне. Почему именно туда? Как там все устроено? Чему учили, какие занятия больше всего нравились? Это было стечение обстоятельств. После длительных пауз сложно вернуться в строй. Каждый раз, как первый, как новый и как последний.
В очередной раз разуверившись в себе и своем таланте, я думала, о чем угодно: истории искусств, музейном деле… – но только не о фотографии, даже мысль о ней причиняла мне почти физическую боль. И всякий раз, когда я отворачивалась от фотографии, она брала меня за волосы и принуждала следовать за ней.
Учили? Спасибо, что не всегда препятствовали обучению (улыбается) Надо сказать, что англичане любят поговорить, преимущественно о пустом. Меня как человека с русской ментальностью это очень раздражает. Поэтому не раз приходилось отбиваться от обвинений в нежелании коммуницировать и участвовать в общественной жизни. Самые лучшие и плодотворные месяцы я провела наедине с собой в мастерских, проявочных, студиях и галереях.
н Самые
а лучшие
е и плодотворные
д месяцы
С какими мыслями и чувствами об искусстве фотографии ты выходила из стен Kingston University, получив степень бакалавра? После того, как мою работу со скандалом сняли с выпускной выставки за нарушение этики фотографии, я успела испытать весь спектр чувств, от презрения до равнодушия. Следующие полгода, вплоть до ухода из университета моих «тьюторов»,
и я провела
н наедине
е с собой
толки о неэтичности и эмоциональном терроре, которому я подвергаю своих моделей, не прекращались. Совсем другие чувства у меня теперь, когда я окончила магистратуру. Я знаю, что умею многое. Я чувствую, что смогу что-то сказать, если не заставлю себя молчать.
Сейчас многие говорят, что фотография исчерпала себя, все уже снято и ничего нового быть не может. Согласна ты с этим? Если нет, то почему, если да, то как стараешься жить с этим, продолжать снимать? Что же тогда делать музыкантам и живописцам, чье дело живет гораздо дольше? Фотография находится еще в пубертатном периоде, и, как у любого подростка, с ней случаются неизбежные кризисы роста. Я предсказываю ей долгую жизнь (смеется). Кто твой первый зритель, кому ты веришь и доверяешь, показываешь первые наброски к проектам?
030
Проблема, на мой взгляд, в другом. Фотографом является каждый, у кого есть айфон и инстаграм. Не говоря уже о тех, кто приобрёл цифровую камеру и снимает девушек для журналов. Эти и вовсе фотографы экстра-класса, не меньше (улыбается).
Мой Алан. Моя любовь. Он страдает больше всех (улыбается). И я ему безгранично благодарна. Все, что приходит мне в голову, тут же тестируется на нем. И он верит в меня с большой буквы «В» и мой талант, отбирает со мной фотографии, читает тексты, советует, поправляет, помогает во всем. Мои идеи рождаются, развиваются и реализовываются в обсуждениях с ним. И я бы очень хотела, чтобы он мной гордился. Всегда.
В основном ты снимаешь на пленку. В чем ее ценность на твой взгляд? Следишь ли ты за тем, что происходит с фотографией в Осетии, в целом в России, кто из авторов тебе интересен? То, что я вижу, огорчает. Складывается ощущение, что кроме модной фотографии – ничего не существует. Вам ли, такому интересному изданию, не знать, как сложно найти людей, делающих что-то концептуальное. И как много «авторов» переходит из журнала в журнал, щелкая безлико и беспощадно. Без почерка, без индивидуальности, без смысла.
Интересно узнать любых других авторов, которые на тебя повлияли. Кем ты вдохновляешься? Это скорее художники в широком смысле, чем фотографы. Софи Кале, Масао Ямамото, Марина Абрамович. Но вдохновляюсь я скорее текстами, постоянно читая лучших.
В последний год скорее да. У меня нет никакого предубеждения перед цифровой фотографией, как у многих снимающих на пленку фотографов. Я могу признать, что в пленочной фотографии гораздо больше процесса и удовольствия от него, волшебства, если хотите. Хотя, мне кажется, что выбор средства передачи зависит от цели в каждом конкретном случае.
Чтобы бы ты пожелала начинающим фотографам, решившим завоевать свое место под солнцем? Пожелала бы меньше ориентироваться на клишированные картинки из глянцевых журналов и читать больше художественной литературы, потому что все очень взаимосвязано. Содержание первично, форма – вторична. Есть такая среднеазиатская пословица: «Чем наполнена посуда – то и выльется оттуда».
032
Н
А
Г
А
.
Я
Папе, предсказывавшему мне свободный полет вольной птицы, и Маме, всякий раз латающей мои сломанные крылья. С благодарностью за спасительную любовь и укрывающую веру.
Ч Т О М О Ж Н О С К А З А Т Ь О Ж Е Н Щ И Н Е , К О Т О Р А Я Р О Д И Л А С Ь В 2 7 Л Е Т ?
034
Она была красива и умна. Имела мужа и дочь, хорошее образование, копну каштановых волос, работу-мечту и регулярно пополняемый счет в банке. Любила исповедального Достоевского и жалела безумца Винсента. Была обласкана жизнью, сама же ласки распыляла, чтоб не ласкать истинно никого. Жива ли? Боится. Одна. Одинока. Одиннадцатое октября. Жадно пожирая мгновения. От ненависти к ним. Слопать жизнь, не прожевывая. Не жажда. Не голод. Не аппетит. Желание уничтожить принятием внутрь. В себя. И себя. Толкать ее как яд в глотку. Отравляя ею мертвечину, что, как ржа, как тля отвоевывает кишки. А она дрянь. Она целует наросты. Обнимает язвы. Изливается бальзамом. Но выхода нет. Надо истреблять. Потому что больно. И Страшно. Убивать проглатыванием. Его. Свет.
- Клубничному? Суууупер!!! А я тебя люблю, мамочка.
- Мама, мама – бежит, раскинув руки, трехлетняя девочка, улыбаясь щекасто-ямочной мелкозубой улыбкой. Те же вьющиеся волосы, собранные в растрепавшийся хвост и те же пытливые глаза; щедро даренная по весне россыпь звездочек на румяных щеках и чуть оттопыренные как у отца уши. – Смотри что у меня есть – вырываясь из материнских объятий, протягивает помятый детской ручкой и потрепанный порывами ветра лист бумаги. – Это ты! Правда здорово?
Сердце в неистовой пляске. Страшно. Подъезд. Второй этаж. Мой – выше. Ступеньки. Страх разлегся на каждой из них. Лето. Вечер. Окно без стекла. Старческие губы. Мокрые. Не мокрые, а сырые. Как в хищном дупле осенняя гниль. Огрубевшие руки. Рот жадный. Вязкий. Громкий. Сильнее моего. Руки тоже сильнее моих. Сила – бессилие. Беззащитность. Безволие. Без. Бес. Детская рука на мужской груди. Попытка спасения. Нет. Не смогла. Повисла как тряпичная кукла на поймавшем добычу дупле. 6 лет. Слишком рано. Рабство похоти. Подлость слабости. Еще два этажа и дом. Стены. Крепость. Папа. Бегу. Боже.
Я смотрю на почему-то голубого человечка с тремя зелеными хвостами на голове и губами в треть листа - там примерно, где робкими линиями обозначены ноги, а потом - на выведенное нетвердой рукой слово «мама» в нижнем углу и чувствую, что задышалось. Опять. Дыхание. - Мамина квоча! Как же красиво! – беру ее рюкзак с красками и закидываю на заднее сидение, а рядом бережно кладу свой свежий потрет. – Может по морохе, Ксюш? В октябре как-то особенно хочется.
Глядим друг другу в глаза. Я - в ее ясно-чистые, а она - в мои чайно-мутные. Интересно, что она в них видит. Тепло? Провожу по бархатной щеке окольцованной рукой, и мы трогаемся в путь до любимой кондитерской. Моя девочка. Как же хочу, чтобы ты не жила, как твоя трусливая мать. Чтобы не пряталась, как улитка в домик, в океане таких же одиноко-дрожащих слизких моллюсков. Чтоб не таскала всюду себя со своей раковиной, которой даже и не дорожишь. Чтоб бросалась смело в борьбу с собой и пожирающим страхом, не боясь открывать объятия, ибо только так нам дано раскрывать свои робкие крылья. И будь что будет. Хоть трава не расти. Но все это - после. А теперь – только ты.
- Боже, да тут не припарковаться, – вбегает он, сгребая нас с дочерью в охапку. Всегда такой порывистый, широкий и красивый. Любящий. Милостивый. Всепрощающий и всецело мой. Ложась на надежный мост его плеч, думаю, что душа под ним может вместить целый мир. Он умеет ласкать глазами и глядит снисходительно с высоты прямой мужской доброты и 187-и сантиметров от земли. Руки у него крепкие и забавно-лопатные. А
еще мне всегда улыбается шрам, резанувший правую бровь. И бритый с юности череп словно подмигивает, отражая бликами свет лампы. Когда-то я посмотрела в эти лучистые глаза и уцелела. Нежность моя. Близость. Плачу. - Пап, а я нарисовала маму у шапоклячки. Сейчас покажу, – улыбается клубничным ртом и описывает рассеянным взглядом траекторию от салфетницы до ножки деревянного стула – Ой, в машине забыла. - Не шапоклячки, а Марины Владимировны! – нарочито строго покосилась на дочь, - но вышло очень похоже – наши с Аланом улыбки встречаются и складно, умело целуются. - Хах, кто бы сомневался?! Глазастик у меня умный и самый талантливый! В свою мать, – треплет ее по растрепанной голове, окончательно сбивая резинку на левый бок – А красивый в отца – запрокидывая голову, заливается довольным смехом. Он любит посмеяться собственным шуткам, а я люблю его добротный детский смех. - А завтра у кого-то день рождения, – продолжает муж, игриво перебегая от одной пары глаз к другой. – И этот кто-то – самая прекрасная женщина на свете, а по совместительству самый выдающийся художник во всех мирах. А как она жарит картошку с луком… ммм… - зубасто улыбаясь, касается впало-скуластой щекой моего плеча и крепко, словно хозяин, сжимает мое запястье. – А может, махнем завтра загород? Выходной же! Да и праздник такой! – Поймав мой взгляд исподлобья, он продолжает: - Знаю-знаю, не любишь! Но мы-то любим! Только мы втроем. На поезде? А? Ну как, девчонки? Поезд помню. Учеба. Каждый день. Дважды. Из университета и обратно. Майл энд – Барбикан. И дробящая шрапнелью мысль. И голос вкрадчивый. Один лишь шаг. И все закончится. Свобода. От ненавистного тела. От мелкорубленной души. Шаг. Поезд. Все. Никакой драматургии. Накала. Страстей. Ни Вронского. Ни Каренина. Ни света. Ни тьмы. Ни сына. Ни смысла. Не смыла с себя отвращение.
Ненависть. К себе. Поэтому шаг и… нервно облизываю губы. Соль. Много соли. Боли. Роли распределены. А ты вне. Игры. Нежизнеспособна. Нелюбима. Некрасива. Не заламывай руки. Не сбивай дыхания. Бесполезно. Шаг. Смерть? Смирение с уродливой мыслью. Обыденный суицид. Ножом по горлу. Пулей навылет. Гирей из окна. И не больно. Вполне рольно. Привычное самоубийство. Дважды в день. 22 года. Если бы не она. Только она. Одна. Всегда. Рядом. До конца. - Мама звонит, тише! – Слышу на другом конце провода мелодично-ласковый низкий голос. Самый близкий и родной. Голос моей родины, что пролегает от мочки ее уха вниз по линии шеи к плечу. Обнимая ее, я, как в пазл, метко вхожу подбородком в это местечко и знаю, что теперь я дома. Где мама – там твой дом! – Домой, мамочка, едем. Перезвоню, как доберемся, и расскажу о выставке. Глазастик хорошо. Нет, совсем не холодно. – Улыбаюсь. – Алану приветы. – Скосила на него глаза, чтобы поймать любезно-ответный кивок. – И тебе приветы. Ну, конечно, поела, ма. Ну что, я маленькая? – смеемся вместе. Помню, как, ужасаясь моим конвульсивным иканиям, говорила мне, что девочка должна учиться красиво смеяться. Помню, как я наблюдала этот смех, высоко задрав голову. Помню его вровень своих глаз. Помню, скользя глазами вниз от ее лба до улыбчивой белозубости. Как удивительно мы перерастаем родителей, видя в них сначала богов, потом рабов, затем людей, и, наконец, детей. – Всех обнимаю, мамочка. Я наберу через час. Ну все, люблю, пока. Ясно так. С ней всегда ясно. Брат рассказывал, что в детстве считал ее волшебницей, потому что она предугадывала все его желания. А я и сейчас так считаю. Волшебная. Подарившая мне жизнь, причем не единожды, вновь и вновь вырывая из болезненно знакомых удушливых объятий страха и уныния, отгоняя зло, заслоняла мягкой грудью, безгранично веря в мой талант. Я знаю, что живу ее молитвами, ее всепоглощающим желанием счастья для меня. Душа моя.
Сокрушается. Убивается. Разрывается в клочья. Разбивается вдрызг. В кровь. Вновь и вновь. Не уберегла его говорит. Не отвоевала. Не поняла. Не почувствовала. Ничего не видела. Дура говорит. Слепая. Глухая. Звук удара. Больничный пол. Слышала. Не встала. Не вышла. Не мой. Нет!.. Ее. А он, ее, лежал. Ждал. Умирал. Не верила… Что так можно. Отнять. Отрезать. Отрубить. Отколоть. Расколоть. Единство. Родство. Существо. Одно. И больше никогда. Ни звонка. Ни кивка. Уголка, где можно укрыться. Спастись. Переждать. Засыпать мирно. Ровно дышать. Никогда. За руку. Под руку. Теперь без. Руки. Плеча. Сердца. И больных родных ног. - Паааа! – орет во все горло со второго сиденья, пока муж закрывает ворота.
036
- Ты что, вреднючка-закорючка? – нагибаюсь, пытаясь вытащить ее из машины и параллельно собирая все, что дочь успела разбросать. – Вылезай! - Хочу, чтобы папа! – смешно хмурясь и складывая ручки на груди, связала губы в узелок. - Алаш, забери Ксюшу! – Протягиваю руку, а он, улыбаясь, целует мою ладонь и кладет в нее звякнувший брелоком ключ от дома. Обнялись глазами. Муж вскидывает руку вверх с криком: «Суперпапа спешит спасти тебя, моя маленькая овечка, мой бедный мотылек, мой глазастый хомяк… » - и, выгибаясь из стороны в сторону, издавая нечленораздельные звуки, пилотирует к машине. Позади слышу восторженно-благодарный смех в два голоса. Один на двоих. А я? Как же я? А мне 19. А я эгоистична. Глупа. Сильна. Плоха. Блоха. Ничто. Завиток из дыма. Как же я? Поче-
му лежишь? Холодный. Спишь. Молчишь. Вставай говорю. Иди. Говори. Говорю живи. Не можешь? Молчит. Говорю люблю. Молю. Кричу. Говорю не хочу. Не смогу. Не сумею. Говорю прости. Страдаю. Отрываю куски от себя и бросаю. И топчу их. В агонии… Поздно. Не простить. Не вернуть. Не отмолить. Не забыть. Мертво. Ты мертв. Моя вера мертва. Стойкость. Уверенность. Защищенность. Нет меня. Твоей гордости. Радости. И тебя - нет. Моей силы!.. Слабость. Мира нет. - Весь мир будет рукоплескать тебе однажды! - изрек Алан, потрясывая в руках каталог к предстоящей выставке. Это действительно успех! – воодушевленно произнес, поднимаясь с кресла. – На мой взгляд, это сильнее даже, чем в прошлый раз. И отклик будет мощнее и шире. Все-таки три крупных выставки в трех городах. Ты – большой молодец, хомяк-старший! – Подошел ко мне сзади и крепко сжал ладонями плечи, усевшись колючим подбородком на мое плечо. - Ну же, взбодрись! У тебя потрясающие снимки! И ты сама потрясающая. Чтобы сделать мир лучше, тебе достаточно щелкнуть зрачком фотокамеры. Да, этим ты и занята: делаешь мир все лучше и лучше. Меня-то уж точно. - Куда там! – усмехнулась невесело, высвобождаясь из его объятий. – Просто.. понимаешь, я не уверена. Я даже смотреть на них не могу! В прямом смысле слова. Стараюсь скользнуть взглядом мимо, чтоб лишний раз не увидеть. Потому что, по правде сказать, мне не нравится. Кажется, это так слабо, что все бы тотчас переделала, только мгновение сбежало, ушло. Но была б моя воля… К тому же такая ответственность. Думала отказаться, но струсила. Струсила подвести людей, которые верят в меня и дают такой шанс… Назад поворачивать поздно, но бояться – самое время. Я боюсь их реакции. Боюсь умных вопросов. Боюсь быть не понятой и не услышанной. Боюсь, что молча-
ние мое не услышат, хоть оно так кричит!.. - Известное дело! Тебе ведь всегда все не нравится. Ты вечно боишься, теряешься, сомневаешься и хочешь отказаться. А в итоге всегда получается круто! Выше нос. Сомневаюсь. Выше да выше. Или совсем низко. Пасть. В пропасть. В пасть. И лежать распластавшись. Покрываться пылью. Коррозией. Истлевать… А где середина? Середина серединит. Бездарно бездарит. Вот откуда берутся. БЕЗдушные. ПОЛУдушные. НЕДОдушные. Душные. Смердят мертворожденные. Щелкают. Щелкают. Точно орешки в зубастых ртах. Одна скорлупа. Внутри поло. Голо. Гнило. Постыло. Снаружи блестит. Свистит. Орет. Зовет. Продает. Счастье в глотке. А горло у них луженое. Связки сильные. Локти стальные. А больше ничего не надо. Быть как вода. Просачиваться. Стекаться. И растекаться. Принимать форму любого сосуда. Паразитировать. Кормиться. И вымываться. В поисках нового места. Хозяина. Дурака… Камера. Свет. Спуск затвора. Вот оно… Торжество посредственности. Потуги бездетности. Бесплодно. Безвкусно. Бесцельно. Бессмысленно. Беспощадно… Не надо! Стыдно. Обидно. А я? Клюю. Жру. Кляну себя. Пережёвываю и выплёвываю. И опять принимаюсь жевать. Много лет. Подряд. С тех пор, как умнею. Мужаю. Крепну душой. С опытом. С Достоевским. С Богом. Снова и снова пытаюсь. Но снова и снова все кажется плохо. Недостойно. Не подходяще. Снова кажется, что могу лучше. Ярче. Глубже. Шире. Выше. Встать во весь рост. Воспрянуть. Создать. Что-то подлинное. Прекрасное. О себе. О тебе. О нас. О человеке в футляре. И без… Или нет. Не могу. Жую и жую. Пережёвываю и глотаю. И вырываю. И подбираю. Чтобы попробовать вновь разжевать. - Пойду поем. Ты не хочешь? – заполняя просторную гостиную широкими движениями и размашистыми звуками, он направляется к кухне. - Не хочу, но я с удовольствием с тобой посижу. Сгребаю в охапку выставочный каталог, пару книжек с закладками и наброски к новому проекту, и следую за ним.
Муж открывает холодильник и с неподдельным интересом изучает полку за полкой. - Даже маааааленький кусочек? Вот такой. – Он резко оборачивается, отмеряя воображаемый кусок большим и указательным пальцами. - И даже его младшую сестренку нет! Уже 9 часов! Никаких кусков и кусачих кусочков! Я человек-воля! Смеясь, водружаюсь со всем своим бумажным скарбом на барный стул и начинаю раскладывать и перебирать. А он достает свежий хлеб, вчерашние ребрышки, подсохшие бутерброды с сыром, шоколадные печенья, газировку и, наверное, прошлогодний торт. Довольный своим уловом и плотоядно округлив глаза, увесисто усаживается напротив. - Точно не хочешь? Уверена? – лукаво глядит с замершим у рта бутербродом. И все-таки он до крайности забавный. Точно дитя. - Приятного аппетита, Алашик. - Шпашиба. - выпаливает поигрывающий желваками рот. – Очень вкусно. Много. Жадно. Жрать. Говорят, безволие. Распущенность, говорят. Чревоугодие. Гортанобесие. Грех. Верно говорят. Осуждают. Смеются. Свистят… Пичкают. Глянцевыми пилюлями. Гламурными. Гладкокожими. Гладковыбритыми сказками. Стандартами, в которые ты обязан вместиться. Кому обязан? Чем обязан? Своей зависимости от них обязан? Своей зависимостью обязан! Связан. Накачивают «идеалами» мозг. Раскачивают психику. Вколачивают гвозди в гроб личности. – Смыть! Чтобы больше. Лучше. Прибыльнее сбыть. Продать… Закрываешься. Воздвигаешь стену. Нажираешь. Набираешь. Складываешь. Жир - защита. От мира.
Мужчин. Желаний… Узник тела. Терзания. Прощание с женщиной. Кровью… Боль. Презрение. Ненависть ядовитая. Но продолжаешь. Уничтожаешь. Поглощаешь. Поедаешь… Оскорбляешь… Урод. Раб. Невольник. Не человек. Несет. Вниз. Пролетают 100. 120. 140. А дальше? Кровать. Лежать. Мать несчастная… Стоп! Назад. К началу. Трудно. Потно и голодно. Бездна сил. Слез… Срыв… Опять толкать. В гору. Вверх. Сизифов труд? Нет! Несколько лет и... Человек. Женщина. Кровь вновь. Желание вверх!.. Но человек ли?.. Все так же. Все та же. Обреченность. Неуверенность. Ненависть. Ты. Неверие. В себя. Себе. Ему. Им. Их словам. Восторгам. Зеркалам. Ущерб, что планомерно, бережно и долго взращивали, не вытравить. Не вывести. Не истребить. Не накачать в спорт зале. Знаю.
038
- Знаю, что надо, – бормочет под нос дочка, сидя на кровати и не отрываясь от раскрытой на коленках книги. При том, что читать она не умеет, каждый вечер садится и громко, нараспев, сочиняет сказки или стихи обо всем, что попадается на глаза. Задает себе вопросы и распространенно на них отвечает, болтает о чем-то сама с собой, хохочет и злится. - Ну, конечно, надо, Ксенечка! Завтра ведь тоже день будет. А сегодня уже глазки насмотрелись, ножки набегались, ручки натрудились… - глажу ее ладони, безвольно упавшие на ветвистое дерево со страницы 21. - Но я не хочу, мамочка. – Приподнимая у веснушчатой переносицы бровки, глядит на меня глубоко сонными глазами. Затем раздражённо откладывает книжку и подбирается ближе к моим коленям, удобнее складывается - со всей своей кошачье-детской гибкостью - и кладет на них голову. - Кошечка моя диванная. Дивная моя девочка... – Вплетая пальцы в нежнейшую прядь, делаю стоящему в дверном проеме мужу знак, чтобы потушил свет. –
Засыпай, маленькая, засыпай. - Мне кажется, Ксюше нужен братик. – Слышится шепот из проема. – Сегодня мне заявила, что она красавица, потому что ее мама любит, и что ей не хватает друга для игр. Не знаю, какая тут связь, но она сказала, что игра – это очень серьезно! Играть проживая. Дни. Ночи. Города и страны. Шумные компании. Четыре стены. Трогательных мужчин. Пылких. Нежных. Терпких. И приторно-сладких. Равнодушных. И очень удушливых… Старых друзей. Новых знакомых. Малознакомых. И незнакомых… Проживать все. Всех. И всем лгать. И чужим. И своим. Скрывать. Скрываться. И бежать. И мечтать добежать до края. Света. Неба. И там. Держась за ничто. Глотая ничто. Глядя в ничто. В никого. В себя. Честно. Возможно, первые. Признаться во всем. Во лжи. Лицемерии. Малодушии. Трусости. Подлости. Зависти. Желании только казаться. Не быть. Не давать. Сердца. Души. По-настоящему… Суррогат!.. Но пока. Нет. Не могу. Опять проживать. Играть! И неизбежно проигрывать. Забирать. Впитывать. Всасывать людское тепло. Чувство. Ходить по душам. Следить. Топтать. Терзать. И Терзаться. Из тщеславия. Гордости. Выветренности духовной. Безбожия. Слабости. Немощи сердца. Уродства тела. Из-за собственной неполноценности - разрушать. Предавать… Неспособность признать. Взглянуть. Обернуться. Из страха. Из мрака, что течет по венам. Попеременно с отвращением. Ибо – стыдно! - Эй, тебе не стыдно? Ты мне не даешь просвещаться. - Потянулась, прижатая его телом, за смешной волосатой рукой, отнявшей мою книгу. – Ну дай хоть уголок загну? - Молчи, женщина! Ты помнишь, как сказал чувак из мавзолея?
Вместо ответа вопросительно смотрю, собрав лоб в гармошку, а губы в трубочку. - А сказал он вот что: любиться, любиться и… любиться! Сейчас кого-то залюблю до смерти… - и под совместный визго-смех начал буравить мне носом шею. В плечи. Голову в песок. Сровнять себя с землей. Стать незаметной. Невидимой. Бездетной. Чтоб никого не обрекать на муки. Исчезнуть. Сократиться. Как Алиса. И там. В стране чудес. Бежать за кроликом. Пить чай с котом. Только не здесь. Где ты уже большой. Где от тебя зависят. Ты зависишь. От черт знает, чего. Где надо принимать решения. Лишив себя стеснения. Дерзать, ввязавшись в драку. С открытым забралом. Закрытым сомнением. Прямо. Смело. По-взрослому… Но страшно. Как будто рано. Рана, как видно… А там - спасение. Там ты да кролик. Да, бежать. Не думая существовать. Вне времени. Вне пространства. Вне жизни. В домике. Закрылась. Забаррикадировала вход надежными иллюзиями. Фантазиями забила окна… Темно. Бессмысленно. И безопасно… Алиса разлетелась на куски. И падает камнями в бездну. Чтоб сгинуть. Чтобы пропасть бесследно. Чтоб так, как будто б не было меня. Нигде и никогда. Ни там. Ни здесь. Ни с кем. Ни выдохом. Ни вдохом. Вздохом. Оком. Взглядом. Словом любовным. Стереть себя. Под ноль. Ночь. Скрип двери и чьи-то босые ноги шлепают по паркету. Ближе. Еще ближе. И теплый комочек, привычно поместившись между родителями, стягивает с нас одеяло. Поворачиваюсь и смотрю на нее. На ту, что считает меня своей территорией. На ту, что абсолютно в этом права. Не проснулась даже. Сопит. Пролегла между нами границей. Навсегда разделив и мою жизнь на «до» и «после». Навеки соединив этого мужчину и эту женщину. Разметав наше прошлое, диктует настоящее. Удивительно. Не было ничего. Как будто бы случайность… Встреча. Взгляд. Улыбка. Химия, физика, география. И уже - история. Сплетение душ, настроений, тел и… из ничего
явилось чудо. Человек. Который будет покорять Эвересты, людские сердца и космические пространства. Опускаться под землю, взмывать в небеса. Трудиться. Учиться. Постигать. Умножать. А может… не будет ни покорять, ни взмывать, ни умножать. Просто - будет. Просто-сложно. Как и все в жизни. А только это «будет» так или иначе уже изменило мир, которому не стать больше прежним с тех самых пор, как по нему прошлась еще одна пара новых, доверчивых ног. Потому что каждый из нас значим. И каждый шаг каждого из нас – тоже значим. И каждое намерение сделать каждый шаг каждого из нас - значимо. Каждый. Поименно. Потому что столько людей до каждого из нас любили, страдали, выживали, пахали землю, омывали кровью эту землю, проваливались под нее и восставали вновь, карабкались, вгрызаясь в жизнь лишь для того, чтобы каждый из нас - был. Хотя бы был. Просто был. Ты был. Я была. Со всеми своими болячками и тяготами. Неблаговидными поступками и добрыми делами. И бесцельными днями. И бессонными ночами. С опытом, что, как известно, сын ошибок трудных. С горечью и обидой, которая таким нечеловеческим усилием вытравляется из сердца. Ты. Такой, как есть. Нагой. Слабый. Дурной. Ты значим! Поэтому будь. Не бойся, не ропщи, не посыпай голову пеплом, не помышляй о смерти. Ступай. Шаг за Шагом. Смелее. Решительней. Иди. Быстрее. Громче. Шагай. Перечеркивай то, что тебя тяготит, мешает и прибивает к земле. Нещадно уничтожай этот подлый груз. И никогда не опускай рук. Беги. Откройся миру. Взлетай. Освободись. Лети. И я. Стою. Нагая. Слабая. Дурная. Пред тобой. С израненной душой. Не идеальным телом. На пороге 27-и лет. И вглядываюсь в себя. И оставляю прошлое прошлому. И беру с собой в будущее надежды. Мечты. И себя нагую. Слабую. Дурную. Но простившую и прощенную… Живую...
040
АЛИСА ГОКОЕВА
042
АЛИСА ГОКОЕВА
044
АЛИСА ГОКОЕВА
046
АЛИСА ГОКОЕВА
048
АЛИСА ГОКОЕВА
050
АЛИСА ГОКОЕВА
052
ЛАДЫГИНО
Людмила Таболина Санкт-Петербург
“Я благодарна Господу за радость фотографировать и печатать снимки” – лучшая и прекрасная половина петербургского мира фотографии Людмила Таболина кратко и красиво о сути творчества.
Что было снято на пленку, которую Вы недавно проявили? Петербургская Коломна. Вы живете с фотографией уже много лет, не ушло ли при съемке и проявке ощущение чуда и магии происходящего? Нет. Каждый раз на пленке обнаруживается что-то неожиданное. Как у Вас получается хранить верность фотографии? Многие авторы, быстро добившиеся успеха, бросают ее или переходят в какие-то смежные области искусства 054
Я об успехе думать не умею и просто не знаю, что это такое. Вы рассказывали, что в какой-то момент оставили фотографию, но Вас вернул к ней Георгий Колосов, очаровав возможностями объектива моноколь. Чем Вам близка эта техника? Монокль оказался кисточкой, которая рисует мир, соответствующий моему восприятию. Вот я его и полюбила. Как бы Вы описали собственное творчество? Описывать словами у меня получается плохо. Очевидно, поэтому Господь сжалился надо мной и подарил фотоаппарат.
Что на Ваш взгляд вкладывают в понятие «современная фотография»? Фотография – отражение мира. Она, как и мир, разнообразна и многолика. Можно найти снимки на любой вкус: от пищи для самого высокого философского осмысления до примитивного и аморального. Смотря, что ищешь. Чем на Ваш взгляд отличаются питерская и московская школы фотографии? Мне трудно делить фотографию на «питерскую» и «московскую», хотя гений места, безусловно, формирует взгляд любого художника. Но об этом рассуждать нужно долго и обстоятельно. У меня есть любимые фотографы и в Петербурге, и в Москве. Есть ли в списке Ваших любимых фотографов авторы-женщины? Если да, то кто, и за что Вы их цените? Да, конечно. Можно начать с Джулии де Камерон и продолжить длиннющий список до наших дней. Поэтому остановлюсь на двух лично мне знакомых и близких по духу женщинах: это Галина Лукьянова и американка Марта Казанав.
ВСТРЕЧА С ЛЮДМИЛОЙ ТАБОЛИНОЙ ПРОИЗОШЛА СЛУЧАЙНО. МОЖНО БЫЛО БЫ ДОБАВИТЬ «КАК В КИНО», ЕСЛИ БЫ СПРАВЕДЛИВОСТЬ НЕ ТРЕБОВАЛА ОПУСТИТЬ СЛОВО «КАК». КЛАССИКА ФОТОГРАФИИ Я УВИДЕЛА НА СЪЕМОЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ ФИЛЬМА «ТРЕТЬЯ МИРОВАЯ» АЛЕКСАНДРА КОТТА. ЭТО ПРОИЗОШЛО В ДЕРЕВНЕ ЛАДЫГИНО, ЧТО МЕЖДУ ПИТЕРОМ И МОСКВОЙ. ЛЮДМИЛА ЛЮБЕЗНО ПРЕДОСТАВИЛА СЪЕМОЧНОЙ ГРУППЕ СВОЙ ДОМ, А МНЕ, ПОСЛЕ ЗНАКОМСТВА, ВОЗМОЖНОСТЬ ВЗЯТЬ ИНТЕРВЬЮ.
Можно ли на Ваш взгляд научиться «особенному видению» или это дар от Бога? Здесь уместно процитировать Генри Пича Робинсона, который ввел в обиход термин «пикториализм». Он считает, что «помимо композиции и светотеней (чему можно научиться), есть много такого, что выразить словами нельзя. Это то, что один мой приятель имел обыкновение называть «то самое». При этом он прищелкивал пальцами. «То самое» – это поэзия, мысль, чувство, настроение, нечто такое, что пронизывает нас дрожью удовольствия, – дыхание искусства, его неописуемая сущность… «То самое» должно зародиться в человеке или снизойти к нему, но научиться ему нельзя». За что Вы благодарны фотографии (как некоему таинству нашей жизни)? Скорее я благодарна Господу за радость фотографировать и печатать снимки.
Какой сюжет или ситуацию Вы никогда бы не сняли? Создавая фотографию, мы несем ответственность за то, что тиражируем. Когда оказываешься свидетелем какой-то тяжелой ситуации, естественной человеческой реакцией должно быть помогать, а не снимать. В чем магия пленки? Серебряная фотография – процесс трудоемкий. На каждом этапе подстерегают неожиданности. Пока получишь серебряный отпечаток, успеваешь много пережить радостей и печалей. И все это потом считывается с фотографии.
056
Л Ю Д М И Л А ТА Б О Л И Н А
058
Л Ю Д М И Л А ТА Б О Л И Н А
060
Л Ю Д М И Л А ТА Б О Л И Н А
062
Л Ю Д М И Л А ТА Б О Л И Н А
064
Л Ю Д М И Л А ТА Б О Л И Н А
066
Л Ю Д М И Л А ТА Б О Л И Н А
068
Л Ю Д М И Л А ТА Б О Л И Н А
070
Л Ю Д М И Л А ТА Б О Л И Н А
072
Л Ю Д М И Л А ТА Б О Л И Н А
074
w
a
i
t v
i i
t
o
n r
u
g s
s
i Вито Русси «Ожидание» «Waiting» состоит из фотографий, которые я снимал в Италии и во время моей поездки по России. «Waiting» рассказывает о человеке, который ждет кого-то или чего-то и о его чувствах, связанных с ожиданием. Эта серия была опубликована на LensCulture, Posi+ive Magazine и PhotoVogue.
076
VITO RUSSI
078
VITO RUSSI
080
VITO RUSSI
082
VITO RUSSI
084
VITO RUSSI
086
VITO RUSSI
088
VITO RUSSI
090
VITO RUSSI
092
ЧЕРНО-БЕЛЫЙ ГРОЗНЫЙ
ТА М А РА ТА Й С У М О В А ГРОЗНЫЙ
094
ТА М А РА ТА Й С У М О В А
096
ТА М А РА ТА Й С У М О В А
098
ТА М А РА ТА Й С У М О В А
100
ТА М А РА ТА Й С У М О В А
102
ТА М А РА ТА Й С У М О В А
104
ТА М А РА ТА Й С У М О В А
106
ТА М А РА ТА Й С У М О В А
108
ТА М А РА ТА Й С У М О В А
110
ТА М А РА ТА Й С У М О В А
112
ТА М А РА ТА Й С У М О В А
114
Luc LUCA VENTURI
Люка Вентури. Италия «Мои каникулы в Нью-Йорке»
Last August I went in NYC on holiday for one week.
ca It is well known that walking around New York you can see scenes of fife with a frequency and continuity which are unthinkable in any other city in the world. Usually you don’t even need to move too much. You can simply relax in one of the many benches in the Big Apple to meet interesting and curious street scenes.
116
BALLET REHEARSALS AT LINCOLN CENTER Having gone to Lincoln Centre at sunset to photograph the Metropolitan Opera House, in front of the headquarters of the New York City Ballet I casually see a young dancer who repeatedly tries some footsteps of a ballet under the watchful eye of her instructor. I just have enough time to get closer to the scene and to take two shots before this improvised performance ends and she go inside the theater to star in a show. However I succeed to grasp the dancer in all her grace in an interesting pose in which she seems to bind harmoniously with the emblem of her corps de ballet above her.
LUCA VENTURI
118
GIANT BUBBLES AT CENTRAL PARK Strolling through Central Park is always an enjoyable opportunity to spend free time surrounded by the green of a nature that I like to call ÂŤurbanÂť. Roads, footpaths, squares, bike lanes are real connecting routes frequented by street performers who, with their shows, entertain always participatory and amused audiences, as evidenced by the scene of these children who are playing trying to burst gigantic soap bubbles.
LUCA VENTURI
120
LUCA VENTURI
122
INERTIA & MOVEMENT It is well known that walking around New York you can see scenes of life with a frequency and continuity which are unthinkable in any other city in the world. Usually you don’t even need to move too much. You can simply relax in one of the many benches in the Big Apple to meet interesting and curious street scenes. I took advantage of the presence of a clochard who was sleeping in the gardens of the square to try to transmit the sensation of inertia and uncertainty evoked by the old man, in strong contrast with the dynamism and the indifference of the surrounding reality.
LUCA VENTURI
124
RELAX WHILE WAITING FOR THE SUBWAY Returning from Brooklyn, where I have just finished photographing the homonym bridge at dusk, while I’m sitting on a bench waiting for the metro at High Street Station, two girls close to me have a sudden sleep attack and assume a curious posing with their heads tilted on the same side. The scene immediately seems interesting to me and, despite being seated not more than 30 inches from them, I do not hesitate to freeze the moment without much embarrassment, taking advantage of the presence of other persons in the background who perfectly document the waiting for the subway.
LUCA VENTURI
126
SAX & CHARM Returning from Brooklyn waterfront, where I had gone to capture the New York skyline at dusk, as soon as I got off the subway station, I come across a saxophonist who plays among the 42th stop platforms. The musician’s skill and elegance make me jump to take the reflex and after a few clicks, having noticed the presence of a young woman who follows with admiration the scene, I decide to change the framing side to try a different shot that succeeds in gathering the intensity of that moment. The result is this shot, where the convergence of diagonal lines, virtually created by the arms, the saxophone and the direction of the eyes, gives the image a compositional balance, while the sensuality of the girl and the presence of the musician in the foreground, revealed and almost reflected through the admiring gaze of the young woman, are crucial to convey the harmony and the particular emotional flow of the scene, making this photo one of my favorites.
LUCA VENTURI
128
SKATEBORDER AT COLUMBUS CIRCLE Near Columbus Circle, I am attracted by a young man who is having fun with his skateboard under the monument celebrating the famous Italian navigator. I do not hesitate to stop and wait for the best moment to portray him during one of his evolutions. I have the opportunity to take this picture in which, close to a person who is resting on the steps of the monument smoking a cigarette, I can capture the guy hanging in the air with raised arms, under the curious gaze of two boys.
LUCA VENTURI
130
SLEEPING IN NEW YORK Sleeping in New York: it’s possible. Near Times Square I come across a scene that immediately seems interesting to me because of the strong contrast with the afternoon dynamism of an area situated not far from the Hard Rock Cafe, one of the symbol of a «city that never sleeps». Intending to isolate the scene to focus only on the two people who are sleeping, but still wanting to contextualize the moment through the Hard Rock Cafe sign in the background, I quickly look for the correct shot with the fear that an imminent awakening can ruin everything.
LUCA VENTURI
132
STREET GAMES At Columbus Circle, while I’m watching a young man who has fun with his skateboard under the monument dedicated to the famous Italian navigator, I am attracted by the presence of another group of guys who are playing cards sitting on the steps of the same monument. The scene seems very interesting to me at once and so I decide to find a favorable position to frame the boys and, at the same time, to grasp the skateboarder during his performances. After several attempts, I managed to achieve this shot that immediately seemed interesting to me for the mood captured and, at the same time, for the quality and the amount of detail shown.
LUCA VENTURI
134
STREET HARMONIES At Battery Park, while I’m waiting for the ferry to Ellis Island and the Statue of Liberty, I encounter this old man who, with the flute, gladdens tourists before boarding. The intense expression of his eyes and his very experienced wrinkled hands seem to me to be an interesting opportunity to introduce the background of Battery Park in which we can see two control officers and the line of tourists waiting to embark.
LUCA VENTURI
136
SERENA LIBUTTI
FREEDOM IS WITHIN US Серена Либутти, Италия. «Свобода внутри нас»
I 138
n the heart of Cilento, hidden in the hills of the valley of Sammaro arose quite far removed the small village of Roscigno (southern Italy), whose name comes from the dialect diction «russignuolo» namely nightingale. The town of Roscigno is divided into two parts: Roscigno Roscigno old and new. The latter, a village completely uninhabited due to the presence of several landslides. Roscigno old begins to empty around the year 1902 due to two orders of the civil engineering that force the population to transfer to the present location of the country, new Roscigno. In Roscigno old currently resides just one inhabitant, Giuseppe Spagnuolo. A military background, you define an abusive because he lives in a place where he could not live. Is 65 years old and is the heir moral Theodora Lorenzo, known as Dorina, become known to have lived alone for up to 85 years in the abandoned village. Joseph lived until 2001 in Roscigno new with his wife and four children. In 1997 the father of Caserta moved permanently in his house ... too many men in the house ... so he decided in 2001 to change lifestyle and moved to Roscigno old. Free calls himself ...
that’s how you feel ... a free spirit. It has become the emperor of Roscigno old, is the guardian, is the doctor, the mayor, the mason and the prosite of the village. He lives with one euro a day in a dilapidated house in the village in the company of seven cats. Only sleeps 4 hours a day on a camp bed made of cardboard. It is a great connoisseur of wine in fact argues that the goodness of wine vulturino not in any other part of the world. I spent a day in his company, I was welcomed and hosted in a fantastic way, made me by Cicero in that of Roscigno old, we had lunch together, the scent of her pickled asparagus not forget it again and then ... what we talked !!! He is one of those who view the current policy is not wrong because of Berlusconi but argues that the cause of the ruin of Italy is attributable to the partisans who, according to his way of seeing the story, have condemned the south. More go south is more is all assurd ... .colpa Garibaldi. «The free soul is rare, but when you see it mainly because you feel a sense of well-being when you’re near» Spending a day in his company I felt free and I realized that the FREEDOM ‘is within us.
140
SERENA LIBUTTI
142
SERENA LIBUTTI
144
SERENA LIBUTTI
146
SERENA LIBUTTI
148
SERENA LIBUTTI
150
SERENA LIBUTTI
152
SERENA LIBUTTI
154
SERENA LIBUTTI
156
SERENA LIBUTTI
158
SERENA LIBUTTI
160
SERENA LIBUTTI
162
SERENA LIBUTTI
164
SERENA LIBUTTI
166
SERENA LIBUTTI
168
SERENA LIBUTTI
170
SERENA LIBUTTI
172
О ТЕХ КТО ДЕ Сергей потеряев Екатеринбург
Советский человек большую часть своей жизни проводил на заводах и предприятиях, где трудился на благо государства. Именно оттуда пошла культура облагораживать личными вещами своё место работы.
ЕЛАЕТ ТЕПЛО В нынешнее время, при модернизации производства, личным вещам уделяется все меньше места. Да и большая часть жизни современного рабочего проходит за территорией завода. Лишь в «коморках» людей старшего поколения можно встретить признаки той эпохи: плакаты, картины и старые радиоприемники.
174
СЕРГЕЙ ПОТЕРЯЕВ
176
СЕРГЕЙ ПОТЕРЯЕВ
178
СЕРГЕЙ ПОТЕРЯЕВ
180
СЕРГЕЙ ПОТЕРЯЕВ
182
СЕРГЕЙ ПОТЕРЯЕВ
184
СЕРГЕЙ ПОТЕРЯЕВ
186
СЕРГЕЙ ПОТЕРЯЕВ
188
СЕРГЕЙ ПОТЕРЯЕВ
190
СЕРГЕЙ ПОТЕРЯЕВ
192
СЕРГЕЙ ПОТЕРЯЕВ
194
СЕРГЕЙ ПОТЕРЯЕВ
196
СЕРГЕЙ ПОТЕРЯЕВ
198
ПОСВЯЩЕНИЕ ПЕТЕРБУРГУ Алексей Кручковский Санкт-Петербург
200
АЛЕКСЕЙ КРУЧКОВСКИЙ
202
АЛЕКСЕЙ КРУЧКОВСКИЙ
204
АЛЕКСЕЙ КРУЧКОВСКИЙ
206
АЛЕКСЕЙ КРУЧКОВСКИЙ
208
АЛЕКСЕЙ КРУЧКОВСКИЙ
210
АЛЕКСЕЙ КРУЧКОВСКИЙ
212
АЛЕКСЕЙ КРУЧКОВСКИЙ
Авторы Алиса Гокоева Алексей Кручковский Вито Русси Катя Смурага Людмила Таболина Люка Вентури Серена Либутти Сергей потеряев Тамара Тайсумова
Редакция Редакторы Дизайн Корректор
Анна Кабисова / Алан Бигулов / Наталья Айриян Рустам Бязарти Наталья Хетагурова