2012-3 by Литературная Армения

В номере:

Проза, поэзия Лариса Геворкян. Клюква. Рассказ. Перевод И.Маркарян……………………………………………… 3

Бабкен Симонян. Вмурованная в камень литургия. Стихи. Перевод Г.Кубатьяна………………………………………………… 23

Руслан Сагабалян. Вагон первого класса. Рассказ…….............................................................................................. 29

Азнив Саакян. Хищные слова. Стихи. Перевод А.Татевосян………………………………………………… 51

Алексей Эйгенсон. Смотрящие в небо. Отрывок из мемуарной повести…..………..……………………………… 55

Марк Агабальянц. Непостижимые причуды французской бюрократии. Рассказ………………………………………………………………….………. 103

Очерк, публицистика Седа Аронова. Левон Аронян. Фрагменты книги………………………………………………..................... 113

Марго Гукасян. Жизнь в вихре стихии. Перевод Э.Бабаханян………………………………………………………… 159

Лариса Геворкян

Проза, поэзия

Лариса Геворкян

Клюква Перевела Ирина Маркарян

Любитель драгоценных украшений дед Хачатур взял в Москву своих внучек Марал и Асмик, когда те еще в школу ходили. Первым делом они посетили Оружейную палату. Наслушавшись рассказов мудрого киликийца, сестры долго стояли в восхищении перед Алмазным троном, изготовленным ювелирами-армянами Новой Джуги и преподнесенным в дар русскому царю Алексею Михайловичу. По возвращении отец, видя воодушевление девочек, пошутил: “Ну и кто же из вас уселся на царский трон?” На трон садиться, конечно, никто и не думал, но с того памятного дня вошло в жизнь Марал и Асмик семейное пристрастие к изящнейшему из искусств – любовь, близкая к почитанию, каковой не унаследовал, к примеру, родной сын деда Хачатура: всем известно, что, как правило, на детях природа отдыхает. На окончание школы дед Хачатур, сам не разлучавшийся с массивным перстнем, напоминавшим круглую печать и украшенным крупным изумрудом, подарил старшей внучке яшму, оправленную в золото, а младшей – аметист. Сестрам дары пришлись по душе, и обрадованный дед подумал: отчего бы не побаловать внучек… Литературная Армения

проза, поэзия

Поразмыслив над тем, каким должен быть фамильный комплект украшений, предназначенный для потомства, Хачатур приступил к его осуществлению. Перво-наперво позаботился о том, чтобы за дело взялся лучший мастер, так как один из заказов требовалось выполнить филигранью, а во втором – имитировать технику холодной эмали, которую в давние времена переняли у армян ушлые ремесленники Междуречья, умевшие прибрать к рукам всё выдающееся, что находили у других. К этим заранее оговоренным требованиям дед Хачатур присовокупил еще одно: искусный ювелир должен, на манер китайских мастеров, максимально акцентировать глубину, цвет и фактуру камней… Однажды в Историческом музее Марал засмотрелась на серьги, найденные при раскопках на холме Кармир Блур. У деда потеплело на душе от ее загоревшегося взгляда. Не в силах отвести глаза от витрины, внучка обмолвилась, что сама не отказалась бы носить такие – изогнутые полумесяцем и украшенные зернью. Дед Хачатур не забыл простодушного признания и дополнил наследную долю Марал изящным ожерельем из золота Карина, а для Асмик заказал браслет со змеиной головкой и сложного плетения колье, оба будто вывязанные золотой нитью, – по образцу древних шедевров, обнаруженных в Двине. В результате сложился ювелирный комплект, сугубо национальный в смысле выбора материала, и достойный похвал в эстетическом отношении. Осуществляли замысел, взяв за основу наброски, добросовестно срисованные с музейных экспонатов, дремлющих за стеклами витрин. Что правда, то правда, в итоге сходством один в один с подлинниками копии похвастать не могли, однако историческая верность стилизации сомнений не вызывала. Щедрости Хачатура, не страдавшего недостатком генетической памяти, в немалой степени способствовало замечание ювелира, задавшее тон разговору: “В нашем деле нет мастеров лучше, чем киликийцы, поверьте моему вкусу”. Хачатур внял совету. 4

№ 3 июль-сентябрь 2012

Лариса Геворкян

Марал и сейчас носит дары деда – и зернёные, и с эмалевыми вставками, и инкрустированные золотом, – под видом “современного переосмысления” спасая от забвения давным-давно обращенные в пыль заветные древности. Позже, правда, ее увлекла классическая техника греческих ювелиров, она стала носить украшения с орнаментами и плетением в эллинистическом стиле, полюбила неброское матовое золото. Асмик же, как древние китайцы, отдавала предпочтение черному янтарю – гагату и яркому кораллу, как римляне – любила слепящие сочным блеском благородные металлы и драгоценные камни, как египтяне – обожала аметист, яшму, обсидиан, жизнерадостную щедрость лазурита и даже бронзу, вкраплённую к месту и со вкусом. Главным же камнем в ее коллекции был чарующий изумруд. Первый амулет, который годы спустя Марал купила для дочурки, был из розовых, красноватых и алых сердоликов – миндалевидные камешки чередовались с плоскими, выточенными в форме дисков. Другая его нить состояла из бусин горного хрусталя, агата и рубина – на манер украшений, какие носили древние армяне-лчашенцы. Значительно позднее она и сама всерьез заинтересовалась древними захоронениями бронзового века в Лчашене – ячменными ямами-погребами, на дне которых находили горстки зерен, пролежавших тысячелетия, но волшебным образом не утративших вкуса. Однако это Хачатуру уже не суждено было увидеть… Приближалось тридцатипятилетие Асмик. Марал знала, что сестра каждый год по всем правилам отмечает свой день рождения. Она позвонила, чтобы уточнить, когда ждут гостей. Сказали, в субботу, ровно в семь. Марал догадалась, чем была занята сестра, говоря с ней по телефону. Асмик всегда начинала утро маской для лица. Для заветной процедуры нужен был желток одного яйца, столовая ложка мандаринового сока и столько же оливкового масла. К тщательно взбитой смеси добавлялся последний ингредиент – Литературная Армения

проза, поэзия

загодя размоченный в молоке ломтик черного хлеба. Маску следовало нанести на лицо, подержать пятнадцать минут, а после смыть теплой водой. Марал явно помешала священнодействию: в голосе именинницы сквозило плохо скрытое нетерпение… Она положила трубку, переоделась и решила съездить на ювелирную ярмарку. Хотелось найти для сестры что-нибудь особенное, лучшее из того, что выставлено в витринах. На том же настаивал муж, искренне любящий свояченицу. Что это должно быть, по многолетней семейной традиции, украшение, и к тому же из белого золота, было ясно заранее – долгих размышлений о глубинах наследственности и ювелирных предпочтениях тут не требовалось... Как нарочно, в этот день ей одно за другим подворачивались разные неотложные дела, так что поход за подарком отодвинулся на вечер. Марал нашла то, что хотела, далеко не сразу: ассортимент “золотого рынка” оказался завидно широк, так что выбор превратился в сплошное мучение. Женщина в рубиново-красной блузке, торгующая украшениями, непомерно расхваливала свой товар, напористо убеждала, улещивала клиентку. Одного не знала – что Марал не так-то просто уломать: если вещь ей не по вкусу, ни за что покупать не станет. Тем не менее на витрине нашлось колечко, которое ей понравилось. Марал долго не раздумывала. Вынула деньги из кошелька, но мелких купюр не хватило. Пришлось доставать бумажку покрупнее, и она полезла в сумку, забыв про первые деньги, которые отложила в сторонку на стеклянном прилавке. Хотя покупка была достаточно крупной, торговка затребовала всю сумму до мелочи, ни драма уступить не пожелала. Заполнила ярлычок мелкими, вкривь и вкось, цифрами и буквами, поспешно привязала его к кольцу белой ниткой и уложила подарок в коробочку с высокой крышечкой-пирамидкой. Беспокойно поблескивая голубыми глазами, она, в ответ на щедрость незнакомки, рассыпалась в благодарностях, будто боясь показаться 6

№ 3 июль-сентябрь 2012

Лариса Геворкян

недостаточно воспитанной или вдруг произвести нелестное впечатление. Коробочка, на вкус Марал, не совсем соответствовала подарку, она поискала и нашла другую, подходящую, не переставая думать о тайной магии драгоценных камней, соединяющих в себе мистику и философию… О купюрах, забытых на витрине, она вспомнила только минут через двадцать. Вспомнила и остолбенела. Она прекрасно знала, что возвращаться обратно и требовать своё бесполезно – деньги ей всё равно не вернут. Это вам не заграница, где, во избежание недоразумений, продавец без тени недовольства будет держать полученные деньги в руках, на виду у клиента, ровно столько, пока тот не покинет магазин. И все-таки Марал решила вернуться: убыток, конечно, не радовал, но еще больше ей претило быть обманутой. Хрупкую душой и рассеянную по натуре, её нередко обсчитывали, и рядом с несерьезными потерями нет-нет да и случались весьма чувствительные. Мошенница еще издали заметила взволнованную женщину и безошибочно угадала, с чем спешит к ней недавняя покупательница. Заметила, но, с притворным безразличием пригнувшись к прилавку, продолжала собирать разложенные под стеклом изделия, друг за дружкой складывая их в коробки, – был уже конец дня. – Я забыла здесь деньги, верните их, пожалуйста, – сказала Марал. – Что ты мне дала, то я и взяла. Ишь какая выискалась, на честных людей напраслину возводишь? – зло вскинулась торговка, с показным возмущением тараща глаза и зыркая ими по сторонам. На опыте изучившая нравы своих соотечественников, со всем, что есть в них хорошего и плохого, знакомая с тактикой наступательных и оборонительных маневров в подобных случаях, Марал, конечно, знала наперед, что продавщица не пожеЛитературная Армения

проза, поэзия

лает расставаться с добычей и чудом свалившиеся на нее деньги возвращать откажется. Так что настаивать было бессмысленно. Однако, поди ж ты, шельма сама себя выдала. Обманщица, которой сегодня крупно посчастливилось, оказалась не такой хитрой, как можно было ожидать. А может, не слишком опытной: просто подвернулся ей удобный случай… Так или иначе, но вслед удаляющейся покупательнице торговка с издевкой пробурчала: – Я своими деньгами, как ты, не разбрасываюсь. Видать, много имеешь, раз кидаешь их как попало... Марал услышала, и эти слова окончательно вывели ее из равновесия: – Если не вы подобрали то, что я кинула, откуда же вам про это известно? Лицо торговки окаменело. Нахмурившись, женщина старательно отводила глаза. Марал между тем не могла остановить поток горечи: – Вот точно так же вы и вам подобные ведёте себя за границей – только и знаете, что воровать, и позорите при этом целый народ. Людям уже кажется, что у всех армян одно на уме – как бы побольше хапнуть. Так вот, если не сегодня завтра вдруг обнаружите у себя пропажу в десять раз крупнее того, что сегодня украли у меня, – вспомните этот день. Слышали когда-нибудь про бумеранг? Тут в ее монолог вклинился женский голос со стороны: – Говорят тебе: не брала – значит, не брала. Нет у тебя права не верить. Крыть-то тебе нечем, дорогуша! Так что иди себе с богом... В ответ понесся задиристый крик: – Нет, вы поглядите на нее! Ишь, прямо без мыла лезет, соплячка! Ты давай волну не гони, а не то… Мы тут тоже не слепые, всё видим! Возмущенная Марал повернулась и пошла к выходу, в гневе рассуждая вслух: 8

№ 3 июль-сентябрь 2012

Лариса Геворкян

– Ну что ж, логично! Тот, кто обходится без мыла, ясное дело, должен быть в соплях. Прекрасно дополняющие друг друга характеристики! Чтобы не задохнуться – не столько от обиды, сколько от недовольства собой, – она попыталась взять себя в руки: “Не кисни! Представь, что съездила на похороны достойного человека – с большим венком, с прочими необходимыми тратами. Или, скажем, отдала деньги нуждающемуся в них человеку, и если бы этого не сделала, мучилась бы совестью и сама себе никогда не простила. Да в конце концов, наплюй! Хапнула – пусть себе радуется...” На обратном пути Марал встретила тёщу брата – недавно вышедшую на пенсию учительницу сольфеджио Сирарпи. Уклониться от разговора не было никакой возможности. Едва завидя родственницу, Сирарпи привычной скороговоркой принялась перечислять все беды, выпавшие на ее долю от начала времен: как ее, двухмесячную, в дни геноцида вывезли из Эрзерума, как довезли до Ахалкалака, упрятав в корзинку, как один добрый турок на рыболовецком судне переправил в Америку дядю ее мужа в бочонке с рыбой, как единственный родич мужа чудом спасся, прикинувшись мертвым среди трупов, а позднее нашёлся в Канаде... Марал пришлось в тысячный раз выслушать рассказ о ее горестях. Воздев к небу иссохшие руки, Сирарпи пожаловалась, как трудно ей привыкнуть жить без мужа: – Акоп видит мои мучения. Бог свидетель, мне очень тяжело... Не замечая пылающих щек собеседницы, Сирарпи еще долго продолжала бы в том же духе, если бы Марал не остановила: – Я вас прошу, не надо поминутно призывать Господа в свидетели: небо – трон Создателя, а земля – постамент у него под ногами. И клясться своей головой тоже не следует. Разве в наших силах хоть один волосок на нашей голове сделать белее или чернее? Мы можем говорить только да или нет – всё остальное от лукавого… Я часто перечитываю Библию, вдумываюсь в каждое слово Нагорной проповеди. Верю, вам действиЛитературная Армения

проза, поэзия

тельно трудно жить без дяди Акопа. Хороший был человек. Но ничего не поделаешь. Крепитесь... Сирарпи помолчала, потом как бы невзначай спросила: – Ты сейчас как альпийская фиалка, только над головой черные тучи нависли. Почему сегодня их особенно много? Марал поторопилась проститься, не ответив любопытствующей родственнице. И все же вскользь произнесенный комплимент польстил ей, а живописность метафоры немного отогрела душу… Марал верила в Высшее Провидение. Поворачивая ключ в замке, она вспомнила про предстоящее торжество и решила: “Пойду-ка и я приготовлю свой чудодейственный завтрак”. На деле волшебный завтрак придется есть вечером, в ужин. Тем не менее Марал принялась за дело. Как у сестры, у нее был свой рецепт вечной молодости и красоты. Она натерла зеленое яблоко, выжала в фарфоровую мисочку три мясистых листа алоэ, причем выбрала самые нижние на стебле: они полезнее и сочнее молодых. Добавила в зеленую кашицу немного липового меда и, как ребенок, пристроилась на подоконнике, предвкушая удовольствие. Однако, через силу проглотив пару ложек волшебного зелья, отставила мисочку, поняв, что её трапезе недостает главного – душевного спокойствия, а покуда в душе нет покоя, никакое чудо свершиться не может… Она чуть успокоилась и, возвращаясь мысленно к возмутительному инциденту на ярмарке, пришла к заключению: чтобы проникнуть во все щёлки-закоулки “умения жить”, совсем не обязательно быть провидицей Вангой, Блаватской или Рерихом. И скрупулезное знание тут тоже ни при чем. Женщина с ярмарки, живущая по неправедным законам торговли, на самом деле – обыкновенная приспособленка. Если бы она изначально не умела грести под себя, ей бы и близко не дали подойти к ярмарке, куда пускают только своих: единомышленников, хором поющих одну и ту же заезженную песню – хвалу хапугам. 10

№ 3 июль-сентябрь 2012

Лариса Геворкян

Не исключено, конечно, что мошенница обыкновенная клептоманка. В конце концов, никто еще не пробовал сосчитать всех несчастных, кого поразил этот недуг, с редким упорством заманивающий людей в свои сети. Сколько одарённых угодили в его ловушку! Скольких знаменитостей он держит мертвой хваткой! Хотя бы ассортимента ради в этом списке безумцев должна быть хоть одна продавщица? Бог милостив, он простит и ее… А вдруг это испытание, посланное ей самой, а не удачливой мошеннице? – неожиданно подумала Марал. Как бы то ни было, надо поскорее перевернуть эту печальную страницу, чтобы больше к ней не возвращаться. …В это самое мгновение навстречу ей просияла рубиновая клюква, лучащаяся здоровым, сильным светом... Марал вспомнила свой сон. Прошлой ночью ей снилось противоборство красного и черного. Черная стихия была похожа на подернутую пеплом лаву. Извергавшаяся из жерла вулкана вязкая масса расползалась во все стороны с ленивым бульканьем. В воронке остывающей лавы, в самой ее середине, среди грузно перекатывающихся волн виднелось что-то кругленькое, рубиново-красное, похожее на ягоду. Она весело приплясывала на гребне клокочущего расплава, не зная страха и словно вовсе не стараясь уйти от опасности. Да уж если на то пошло, разве всякая незаурядность не таит в себе кипение? Вначале Марал подумала, что это бусина смородины. Потом по сизоватому налету решила, что это скорее близкая родственница брусники – клюква, что растет на болоте, на низеньких кустах и ягоды ее поспевают и наливаются соком на устремленных кверху спутанных плодоножках. Привидевшаяся ей клюквина была не продолговатая, целебная, которая от всего помогает. Марал, как наяву, видела пляшущую ягоду – она была кругленькая, но на глаз такая же сочная, как лечебная, и упругая до хруста... Литературная Армения

проза, поэзия

Самого поединка черного и красного Марал не застала, только его исход – благодушную атмосферу наступившего умиротворения. Ее, однако, удивило то, что клюквина даже не пыталась себя защитить. Быть может, она сопротивлялась раньше, на стадии активного противостояния?.. Так или иначе, чья-то невидимая рука оберегала ее, удерживала на поверхности, не давая утонуть, вынесла клюквину наверх, на безопасную высоту. Ведь рубиновая ягода в самом деле не оказывала сопротивления, однако черная лава ее почти не касалась, не говоря уже о том, чтобы ее поглотить. Вдобавок ко всему клюква глядела победительницей... На Марал дохнуло детством, лаской любимой бабушки Грануш, которая умела обычную стряпню превратить в искусство. Зажмурив глаза, она, как наяву, ощутила теплое прикосновение бабушкиных ладоней. Бабушка Грануш каждый день разминала в чашке горстку ягод клюквы, мешала их с медом и давала съесть перед сном. Вкусные руки бабушки, смех в ее глазах… Грануш так и не узнала, что внучке больше нравилась не подслащенная медом, а натуральная клюква, с горчинкой, та, что лечит всё на свете. Почему? – Марал не знала. Сама она над этим не задумывалась, а никто другой не спрашивал... От вставшего перед глазами воспоминания рот сам собой наполнился сладостью, губы увлажнились, ублаготворяя нёбо, и Марал, как в детстве, ощутила блаженство этого сумасшедшего вкуса, удивляясь прихотливости не только генетической, но и биологической памяти. Восхищенная триумфальным танцем клюквины, она подумала: “Победа, поражение – всё пустое. Где грань между ними и кто ее определит?” Муж вернулся поздно. – Ну, какие у тебя сегодня были приключения? – спросил он. – Начни с самого удивительного и продолжай по порядку, чтобы ни одного не забыть... – Слушай. К нам в маршрутку втиснулся упитанный молодой человек, небритый, с нечищеными зубами... 12

№ 3 июль-сентябрь 2012

Лариса Геворкян

– Опять маршрутка? Хотя в нашем городе, задавленном урбанизацией, маршрутки – как лакмусовая бумага: делают явным всё самое неприглядное в поведении его обитателей… Так что, опять разочарование? – Чтобы помочь толстячку, я взяла его тяжеленный полиэтиленовый пакет и пристроила у своих ног. В нем было что-то горячее, я едва не обожглась. Как только освободилось место, толстяк живо растолкал всех, плюхнулся на сиденье, устроился поудобнее и отвернулся к окну, позабыв про свою ношу. Я через других пассажиров переправила пакет законному владельцу, а он глянул недовольно да еще и отчитал меня: дескать, что, трудно было подержать?! – Будь к нему снисходительна. Человека украшает умение прощать, а вовсе не золото, которое ты так обожаешь. Дальше, следующее? – попытался перевести разговор муж. – Потом в машину села нагруженная мешками гражданка и швырнула тяжеленный тюк прямо мне под ноги – на обувь, на брюки, а я их сегодня в первый раз надела. Второй такой же достался пожилой женщине, сидевшей сзади. Не обращая внимания на недовольство пассажиров, эта гренадёрша принялась на всю маршрутку расхваливать своего сына-парикмахера, хвастаясь его астрономическим заработком. Женщина сзади слушала-слушала, потом не выдержала и говорит: “Если всё так здорово, чего ж ты с пудовыми мешками по маршруткам горе мыкаешь?” – Наверное перекупщица: они теперь на каждом углу, – постарался унять раздражение жены Арам, не знавший о его истинной причине. – Ей ведь тоже кушать надо, верно? И потом, разве плохо иметь шустрого сыночка-парикмахера? Милая, давай абстрагируемся от твоих тюков и пакетов и подведем итог: ценой героического долготерпения тебе удалось пережить еще один трудный день… Ладно, скажи лучше, идем мы в воскресенье к Асмик? Купила ты что-нибудь подходящее для моей свояченицы? Литературная Армения

проза, поэзия

– Конечно купила. Обязательно пойдем, ведь у твоей любимой свояченицы “полукруглая” дата – тридцатипятилетие... Марал промолчала о том, что именно купила, и ни словом не обмолвилась о сегодняшнем злоключении. Муж так усталумаялся на работе, что вопросов задавать не стал. Прошло два дня. Придя домой после дежурства, Арам снял с себя галстук, но переодеваться в домашнее не стал. Попросил жену: – Свари, пожалуйста, кофе. Сладкий и с пенкой. И себя не забудь, родная... Придет шурин Завена: врачи говорят, плохи его дела, счет идет буквально на дни... – Шурин Завена, однокурсника твоего? А почему он к своему родственнику не пошел? Завен сам хороший специалист. И почему домой? Разве у вас больницы нет? Или приемную снова закрыли? – Какая ты стала ворчунья!.. Объясняю: Завен в Париже, на конференции. Я не могу не помочь его родственникам, ведь мы с детства дружим. И что им, бедным, прикажешь делать? Сидеть и ждать, когда рассветет? Вспомни слова бабушки Грануш: “Храни нас Бог от врачей, от сумы и от тюрьмы”. – Ты помнишь нашу докторшу – участкового педиатра? Тоже врач, но как на тебя не похожа! – Та, что сейчас в Америке? А с какой стати она должна была походить на меня? Может, объяснишь, родная? – Когда ты был в Москве на курсах переподготовки, заболела Анна. Подозревали желтуху: температура высокая, моча – как темное пиво. Детская больница была на окраине, а дом участковой – в двух шагах от нас. Я схватила Анну – и к ней. Но, едва услышав про симптомы, она схватила меня за рукав и вытолкала из комнаты в прихожую: “Стойте здесь, не приближайтесь! Оставайтесь в коридоре!”... Диагноз, слава Богу, не подтвердился. А от тебя я всё скрыла. Берегла, беспокоить не хотела. – А если бы это всё же была желтуха? Ты понимаешь, что тогда наша докторша была бы абсолютно права? А уж то, что ты утаила всё от меня, совсем никуда не годится, родная. 14

№ 3 июль-сентябрь 2012

Лариса Геворкян

– А что ты можешь сказать об опухолевых болезнях? Они не заразны? – Скажу так: вопрос, который тебя мучает, за последние десятилетия обсуждался не раз, но так и остался нерешенным. Одни врачи говорят да, другие – категорически это отвергают. – Вот видишь, значит, мои страхи не напрасны. Тебе что, собственных детей не жалко? Приводишь больных в дом без разбора... – Скажи мне, пожалуйста, сколько лет я работаю в этой больнице? Больше десяти, верно? Примерно в восьмидесяти случаях из ста у моих больных подтверждается наличие злокачественной опухоли. В таком случае ответь, пожалуйста, почему я до сих пор не болен? – Ты сам только что сказал: научного опровержения того, что рак заразен, нет. – Так же, как и подтверждения... Да пойми ты наконец, медицине пока еще многое не ясно... Давай не будем ссориться. И поставь, пожалуйста, кофе. Марал жалела мужа. Когда-то Арам занимался наукой, потом бросил – решил, что это не для него. И с головой погрузился в беспокойные будни практикующего врача, с каждым днем убеждаясь, что на свете нет ничего важнее, чем оказание действенной помощи людям. Он был единственным врачом в своем роду. Не будь Арам, в силу своего характера, принципиальным противником любых привилегий, он мог бы жить вполне безбедно, как те из его окружения, кто считал себя вправе на них претендовать. Однако представления Арама о привилегированности не имели ничего общего с распространенными ныне: они не относились к материальной сфере – только к духовной и были скорее тождественны понятиям исключительности и одаренности. Врачу, который считал своим призванием избавление людей от стрессовой болезни, самому стресса избежать не удавалось. Да и как от него спасешься… Литературная Армения

проза, поэзия

Его мать и отец, труженики от земли, с малых лет приобщили сына к самой великой и простой жизненной заповеди: “Никогда не оставайся без дела”. Откуда было знать родителям, что фразу, которую не уставали повторять их безгрешные уста, задолго до них сформулировал лауреат Нобелевской премии Роберт Кох, возведя ее для себя в символ веры… Отец и мать не упускали случая напомнить сыну: “Живи незаметно”. Откуда было знать далеким от литературы его родителям-крестьянам, что за много столетий до них о том же твердили греки… Светлый гений древних эллинов и жизненный опыт простых крестьян чудесным образом пересеклись и дали толчок жизненной философии, стержнем которой стал взгляд на мир сквозь призму этих двух исходных постулатов. Арам так и жил, ни на йоту от них не отступая. Ему пеняли: “Когда же ты начнешь учить молодых, своих последователей? С собой в мир иной свои открытия не унесешь”. Он отвечал: “Ничего сверхъестественного я не открыл, я всего-навсего рядовой врач”. Обожающая мужа Марал до сих пор так и не уразумела, что это значит: “рядовой врач”. Без высокой должности – так, что ли? Поток больных к онкологу не иссякал. Арам только и успевал порадоваться тому, что с обретением независимости в стране стало лучше с лекарствами, что проблема специальных медикаментов, которые выписывают больным его профиля по особому разрешению, теперь решается легко, что больница оснащена новейшим оборудованием, что в списке побед, одержанных медициной, появилась одна действительно неоценимая – возможность по мере сил продлевать жизнь людям обреченным, загнанным в тупик тяжкой болезнью. Раньше о новейшей аппаратуре он мог только мечтать. Сегодня же нет необходимости везти больных людей в Москву или за границу. Наоборот, все многолюднее становится приток пациентов извне. …Зазвенел дверной звонок. На пороге стоял шурин Завена – высокий худой мужчина с изжелта-бледным лицом, а рядом с ним… обобравшая Марал 16

№ 3 июль-сентябрь 2012

Лариса Геворкян

голубоглазая торговка украшениями. Увидев Марал, она остолбенела и, видимо, утратила дар речи, потому что даже поздороваться забыла. – Проходите, прошу вас. – Хозяйка, не менее ошарашенная встречей, постаралась как можно приветливее улыбнуться мужчине – подавленному, жалко ссутулившемуся. Торговка глядела так, будто ее кипятком ошпарили. Блузка на ней была другая, не красная, цвета спелой клюквы, как в тот памятный, удачный для нее день. И в глазах была мольба, а не сытое довольство воровки, отхватившей хороший куш. Только взгляд так же уклончиво убегал в сторону… Она протянула Марал тяжелый полиэтиленовый пакет, набитый бутылками, баночками сока, коробками шоколада, чемто еще в ярких обертках и шуршащей упаковке, – всё лучшее из того, что можно купить в магазине. Словом, как полагается жителю Армении, пришедшему на дом к врачу. Марал смерила женщину, переступившую порог ее дома, суровым взглядом и не удержалась, проговорила вполголоса: “Это всё не на мои ли деньги куплено?” В полный же голос произнесла фразу, которую частенько слышали стены этой прихожей: “Мы от пациентов взяток не принимаем”. Обескураженная, поверженная торговка всё же оставила пакет в прихожей и последовала за своим изможденным супругом: Марал проводила их в кабинет мужа. После недолгих расспросов Арам, который еще в больнице просмотрел результаты предварительных анализов, постарался обнадежить Месропа. – Придете завтра, сделаем МRТ, послойное компьютерное сканирование. И допплерографию тоже: это еще одно необходимое обследование, на этот раз – сосудистой системы. Эти два исследования дадут нам подробную картину, они объективны, информативны и абсолютно надежны. Назначая лечение, мы, врачи, берем за основу именно эти диагностические показатели. – А это не то же, что компьютерная томография, Пайцар? – щуря глаза, и без того утонувшие в морщинах, нерешительно подал голос больной, повернувшись к жене. Литературная Армения

проза, поэзия

– Не волнуйтесь, – успокоил его Арам, – мы сделаем всё необходимое… Расскажите мне, откуда вы? Где работали? Не помните, когда именно у вас появился этот кашель?.. Было очевидно, что у мужчины множественные метастазы. Арам лишь старался уточнить, чем вызвано обострение болезни, какая экологически неблагоприятная среда могла стать его причиной: близость “Наирита”, ванадзорского химкомбината, араратского цементного завода или столичного завода гажи. Марал наблюдала за их беседой, украдкой восхищаясь мужем: в его нескрываемой деятельной любви к людям было столько терпеливого сострадания. В представлении Марал, сперва на свет родилась совесть Арама, а уже потом он сам. Молчавшая почти всё время Пайцар заговорила с Арамом, только когда муж, в сопровождении Марал, уже шел к дверям. – Месроп всегда боялся старости, просто панически боялся. – Ошибка, присущая молодости, – мягко констатировал Арам. – Молодость на то и дана, чтобы обеспечить нашу старость. – Ему хотелось уйти раньше, чем жизнь начнет его покидать. – Вперед Бога не забежишь. Пожалуйста, внушите это Месропу. – Он всегда жил для других и делал всё, чтобы этот инстинкт – стремление жить ради кого-то – в нем не притупился. Иначе жизнь теряла смысл. – Инстинкт не заглушишь. Это означает, что Месроп хороший человек и что в его душе живет Бог, только он об этом позабыл, а может, никогда и не догадывался. Хорошие люди легче поддаются лечению. И не переживайте так, прошу вас... – Всю прошлую ночь он увлеченно рассказывал своему восьмидесятилетнему отцу про Лчашен, про урартскую клинопись на приозерных скалах, объяснял, какой это бесценный исторический документ – единственное свидетельство завоевания городов Иштигуни и Киехуни царем Аргишти Первым. Уже теряя сознание, он успел сказать: “Значит, вот он какой, конец…” И упал навзничь... – Это еще не конец, поверьте... 18

№ 3 июль-сентябрь 2012

Лариса Геворкян

Пожелание спокойной ночи, произнесенное гостьей, Марал пропустила мимо ушей, однако до этого чутко прислушивалась к её диалогу с Арамом, ловила каждое слово, с удивлением открывая для себя другую, незнакомую ей Пайцар. Их младший сын, Арен, долго разглядывал незнакомку, которая, думая о чем-то своем, рассеянно провела рукой по его золотистым кудряшкам. Кольцо из белого золота царапнуло ему щечку. – Гляди, мам, – воскликнул Арен, – точно такое колечко, как ты для тети Асмик купила! При покупке этого самого кольца Пайцар обобрала Марал – провинность, которую смогло сохранить в тайне простое человеческое великодушие. В этот сумеречный вечер, одинаково невыносимый для обеих, женщины предпочли не услышать, о чем глаголят уста младенца. Уже на пороге Марал решила подбодрить подавленного, поникшего Месропа: – Знаете, в Книге притчей Соломоновых есть одна, которая очень мне близка. Она учит: “Предай Господу дела твои, и предприятия твои совершатся”. Постарайтесь следовать ей… Как ни удивительно, Пайцар ей понравилась – своей проницательностью, преданностью мужу, сочувствием и заботой, разумностью высказываний и даже манерой разговора: речь у нее, на взгляд Марал, была просто безупречна... Марал было известно, что человеческая натура – вещь сложная, буквально сотканная из противоречий, но в случае Пайцар они настолько исключали друг друга, что даже представить их рядом было крайне трудно… Проводив гостей, Арам некоторое время в задумчивости мерил шагами гостиную. Наконец повернулся к жене: – Ну вот, завтра встану – и опять на работу. Чтобы снова – каждый день как в первый раз – изводить себя и мучиться с каждым больным на узкой грани между жизнью и смертью. Потому что каждый из них – пусть истерзанный страданием, но всегда особый непознанный мир, в котором теплится вера, ибо в каждом из них живет Бог. Литературная Армения

проза, поэзия

– Именно поэтому я боюсь за тебя. Серьезно, очень боюсь. – И по мере сил стараешься уберечь от альтернативы “заразный – незаразный”… Ты видела Месропа? Ведь он обречен, а вместе с ним и его жена, причем ее казнь беспощаднее, чем то, что ждет его... Кстати, почему ты была так неприветлива с Пайцар? Ни словом с ней не перемолвилась. Совсем на тебя не похоже: как-никак она сестра Завена, образованная женщина, неплохо разбирается в искусстве, превосходная мать... Ну ладно, ладно, родная. Не хочешь говорить – не надо. Мне неинтересна женщина, не имеющая секретов от мужа. И вообще, будем мы сегодня ужинать или нет? Умираю с голоду.... Поставив на плиту кастрюлю с куриным бульоном, Марал вспомнила слова Иисуса Христа, обращенные к блуднице: “Никто не обвинил тебя, женщина? И я сейчас не буду судить тебя; иди и больше не греши”. Спаситель произнес это, склонив голову, и, говоря, писал что-то пальцем на земле. Марал неспешно разливала суп по тарелкам и так, с половником в руках, вдруг задумалась: “Что же писал на земле Христос? Почему я нигде не встречала толкования этого эпизода?” Потом она достала из холодильника блюдо, без которого в семье за стол не садились: салат с хреном. Арам уверял, что никто в мире не готовит этот салат так вкусно, как его Марал. Конечно, к хрену полагалось бы нажарить картошки, но сейчас готовить никаких сил не было. Решив, что хрена маловато, она взяла еще один корешок, чтобы натереть его в салат. Но до терки дело не дошло: очищая корень, Марал поранила палец. Она подержала руку под струей холодной воды, потом помазала ранку медом и туго перевязала. Мед не только кровь остановит – завтра от пореза и следа не останется. После ужина она убрала со стола, но мыть посуду не стала, оставила на утро. Марал обожала солнце поздней осени, но терпеть не могла ее дожди. Женщина выглянула в окно. Недавняя встреча с Великим Концом, которую она наблюдала так близко, не давала ей покоя. 20

№ 3 июль-сентябрь 2012

Лариса Геворкян

Пахнущая сыростью палая листва укрывала все обозримое пространство двора. Сострадание Марал, заглянувшей сегодня в глаза чужой смерти, только усилила густо-фиолетовая мокрая тьма – подруга ее дум и спутница размышлений. Погруженная в свои мысли, она вдруг заметила: в стороне от детской площадки, рядом с новостройкой, выросшей напротив, вместе с озябшими деревьями и для озябших деревьев танцует какой-то шальной, сумасбродный танец худенькая девушка. Чтоб танцевать так отрешенно, забыв обо всём на свете, девушка должна была слышать особую музыку – волшебную музыку, которая лечила ей душу, даря ясность и чистоту. Об этом говорили выдававшие душевное смятение движения девушки, эстетически безупречные и вместе с тем завораживающе властные. Краски неслышной мелодии, кроме самой танцовщицы, были не видны никому, и звучания этих красок тоже никто не слышал. Никто, кроме того единственного, кому предназначался танец и кого, однако, с девушкой рядом не было. В инстинктивном восприятии Марал – а инстинкт ее до сих пор не подводил, – такова была логика ее танца. Это был танец-прощание – один из тех редких, одновременно сумасшедших и сводящих с ума, которыми ей когда-либо доводилось восхищаться. Она не испытывала жалости к танцовщице в ее попытке излить душу таким своеобразным манером. Жалеть эту строптивицу? За что?!. То, что наблюдала Марал, было не просто танцем: на мокрых подмостках осени у нее на глазах творилось действо, истинной сутью которого был протест, наивный мятеж, грациозный бунт против того, что ранило душу, – может быть, против женской судьбы вообще. Жалеть ли о том, что женщина вынужденно, наперекор своей воле, поворачивается спиной к своему прекрасному прошлому, которое превращается для нее в вечное настоящее? Борясь с собой, поворачивается и только дверь насовсем не захлопывает, оставляя для себя крохотную щелочку надежды, а значит и света – на завтра, на послезавтра... Литературная Армения

проза, поэзия

Вот она, еще одна история жертвенной любви, возведенная до уровня искусства. Это еще одна частичка, песчинка Малого Конца на пути – для кого долгом, для кого коротком, – что ведет к Великому. До собственной встречи с Великим Концом сколько таких Малых на своем тернистом пути переживает каждый, одолевая их либо не одолевая, усваивая или не усваивая, но всякий раз безрассудно забывая о неизбежности Великого Конца, перед которым однажды, в день, назначенный судьбой, придется предстать лицом к лицу… Марал собрала воедино все размышления, до сих пор приходившие к ней поодиночке, бродившие вразброс, но всегда грызущие изнутри, и изо всех сил постаралась сконцентрировать этот сгусток значимой для нее системы ценностей – на облике победителя, на совокупном портрете победившего народа, наконец на самой идее победы как таковой… Навстречу ей засияла постучавшая в двери ее души целительная клюква: гибельных черных валов вокруг как не бывало, и траектория пути рубиновой ягоды была кристально чиста… Марал молила Бога о том, чтобы завтрашняя победа досталась Месропу, а значит – и ее Араму.

№ 3 июль-сентябрь 2012

Бабкен Симонян

Вмурованная в камень литургия Перевел Георгий Кубатьян

Хачкар

У нас куда ни глянь – камней отара, и в каждом камне что-то от хачкара. Любой хачкар – резные кружева, и в каждом вера чистая жива. Любой хачкар – реликвия святая, любовью неизбывной налитая. Любой хачкар принадлежит и нам, и вечности, грядущим временам. *

Хачкар (“крест-камень”) – каменная стела с резным изображением креста и орнаментом; на Армянском нагорье насчитываются многие тысячи хачкаров. Литературная Армения

проза, поэзия

Любой хачкар – моления благие, вмурованная в камень литургия. Любой хачкар армянам как алтарь, внимающий молитве, как и встарь. У нас куда ни глянь – камней отара, и каждый полон святостью хачкара.

Святой крест Остров Ахтамар на водах Вана и его жемчужина – Сурб Хач*. Он, с небес ниспосланный как манна, – наша радость и вселенский плач. Пролетали с гиком колесницы, орды шли, неисчислимы, вскачь. Не было б Всевышнего десницы, ни за что б не выстоял Сурб Хач. Мрак османский, горькие столетья бесконечных бедствий, неудач; все невзгоды, что ни есть на свете, видел на своём веку Сурб Хач. Ятаган свирепствовал, темницы не пустели, лютовал палач. Не было б Всевышнего десницы, кто бы спас от недруга Сурб Хач? * Сурб Хач (“святой крест”) – монастырь св. Креста (XI в.) на ванском острове Ахтамар.

№ 3 июль-сентябрь 2012

Бабкен Симонян

Божий храм, святая церковь Божья, свет и дух евангельский – Сурб Хач, пусть окрест и мрак, и бездорожье, ты всеведущ, терпелив и зряч.

Шестьдесят Увы, оборачиваясь назад, я в толк не возьму, когда пролетели мои солнцепёки, дожди, метели и листопады. Уже шестьдесят. Я видел геенну и райский сад и помудрел, живя на пределе, но в толк не возьму, что на самом деле мне нынче стукнуло шестьдесят. И только став, точь-в-точь Арарат, седоволосым, я еле-еле взял в толк – доныне от колыбели и вправду минуло шестьдесят.

Венецианская ночь Венецианская таинственная ночь. Мне памяти моей перебороть невмочь. Пропало в водах Адриатики светило, но в душах молодых страсть вовсе не остыла. Любовью, чудится, сам воздух напоён, и, позабыв про всё, бредут она и он. Литературная Армения

проза, поэзия

И в многозвёздной тьме, покинув мир поверий, вся в отблесках огня, шагает плавно пери эфирной поступью, не ведая тоски, – белее снега грудь, алмазные соски. И, как видение минуя мост Риальто, теряется во тьме. Какая тишь! А даль-то… Усладой сказочной овеян чудный мост и светом призрачным едва горящих звёзд.

Разговор со смертью Я не однажды встречался с тобой, то презирая, то пренебрегая. Чёрной своей пеленой и волшбой как оплетала меня ты, нагая! Я со спокойной усмешкой смотрел, как всё злорадней, наглей и победней с хохотом – роем отравленных стрел – траурные ты служила обедни. Как, обольщая и даже коря, липла ко мне ты, настырная, лезла, но убедилась, что всё это зря, и без следа, не прощаясь, исчезла. О, как ты пошло играешь со мной! Ты – только миг с его жалкою сенью, ну а за чёрной твоей пеленой – вечная жизнь искупленья, спасенья. 26

№ 3 июль-сентябрь 2012

Бабкен Симонян

Ода дружеству Дружество – святилище, святыня, чистая сызвека и доныне. Дивная часовня света; в ней двери рая, кажется, видней. Дружество – слепящий луч во мраке и надежда в грозной передряге. Снадобье от безнадёжных бед, горести сводящее на нет. Дружество! И, где б мы ни бродили, чуем ладан, тлеющий в кадиле, и священный, освящённый мир с просвирой и вовсе без просвир. Дружество – и слёзы, и отрада, и молитвенная высь и правда, и, превыше всех чудес и чар, истинно великий Божий дар.

Завет Похороните, когда умру, меня у Масиса – снова буду вслушиваться на юру в пращуров наших зовы. Литературная Армения

проза, поэзия

Украсьте могилу розами – пусть они, шипами наружу, язвят недолю мою и грусть, чтоб не терзали душу. Не надо здесь плачей и плачеи! Не этому сердце радо – смоют горе моё ручьи студёные с Арарата. Капля за каплею, пей не пей, сольются в водное царство в душе моей – лучшее от скорбей снадобье и лекарство. Скорбь Аракс унесёт, а тут, в этом краю идиллий, розы белые зацветут у меня на могиле. Украсьте могилу розами – пусть в тени гробового камня язвят шипами недолю-грусть, чтоб не отравляли сна мне.

№ 3 июль-сентябрь 2012

Руслан Сагабалян

Вагон первого класса

Он никак не мог усидеть на месте. Сначала мучил стюарда. То кофе слишком холодный, то чай слишком горячий, то вино не той марки, то спинка кресла плохо отходит, то обивка не того цвета. Стюард в белом смокинге выполнял все его пожелания, ни словом, ни жестом не выражая ни малейшего недовольства: приносил разнообразные вина, подогревал кофе, поправлял спинку кресла, даже обивку менял – и эта готовность более всего распаляла моего кучерявого соседа. Каждую минуту он находил новый повод погонять стюарда туда и обратно, будто задался целью непременно вывести его из себя, однако тот оставался невозмутимым, как хорошо налаженный механизм, способный сносить капризы не то что привередливых, но и совершенно обезумевших пассажиров. – Вот что значит первый класс! – шептал мне сосед каждый раз, когда вагонный служитель безропотно выполнял очередное его пожелание. Наконец, он потерял надежду довести несчастного стюарда до самоубийства, вскочил с кресла и заявил, что пойдет гулять по вагонам. – Лучше глянь в окно, – предложил я, показав на дивный пейзаж. – Видишь там деревушку на холме? В детстве я приезжал сюда каждое лето. Собирал ягоды в соседнем лесу. Однажды заблудился, и мама с бабушкой да вдобавок полдеревни, Литературная Армения

проза, поэзия

долго меня искали. До сих пор помню свой страх, смешанный с запахом хвои… – Ну и ладно, – махнул рукой сосед. – Я свое детство не очень помню и вспоминать не хочу. Да, не хочу,– повторил он, будто себя убеждал и, соскочив с кресла, побежал по узкому коридору вперед, затем, передумав, кинулся назад. – Наш вагон первый, стало быть, остальные вагоны за нами, – сообщил он, пробегая мимо меня. Каждому свое. Я погрузился в воспоминания, не отводя глаз от умиротворяющего пейзажа. Долго созерцать не пришлось. Вскоре сосед вернулся с разведки и сообщил потрясающую новость: – В тамбуре висят правила – как вести себя в поезде. Оказывается, пассажиры второго и третьего класса должны беспрекословно подчиняться требованиям пассажиров первого класса. Так и написано: “беспрекословно”. Представляешь? – И что? – А то, что во втором классе у окошка сидел… Не поверишь! Кто, по-твоему, сидел у окошка? – Не знаю, – равнодушно отозвался я. – Самсонов! Заместитель министра. – Не знаю такого. – Зато я знаю. Сидит себе скромненько, в окошко смотрит, пробегающие столбы считает, у самого на коленях портфель. Я ведь у него семь лет помощником проработал. Господи, как он меня допекал! Бывает, зайдешь в кабинет, на цыпочках подойдешь к столу, стоишь ждешь, пока слово скажет. А он даже глаз не поднимет, сесть не предложит – бумаги перебирает. Стоишь так минуту, вторую, третью, а он вдруг как гаркнет: “Телеграмму ты составлял?” – “Я, – отвечаешь. – Полдня работал, все ваши пожелания учел”. – “Не вижу, что учел. – И, не глядя, кидает бумагу тебе в физиономию. – Такие телеграммы теще шлют. Перепиши, чтобы солидно и содержательно, и чтобы каждое слово на своем месте было. И чтобы через полчаса была готова, понял?” – “Понял”, – киваешь, а сам думаешь: “Как же я за полчаса 30

№ 3 июль-сентябрь 2012

Руслан Сагабалян

управлюсь, если за полдня не управился?” Семь лет заходить в кабинет с учащенным сердцебиением и выходить из него обливаясь потом! Можешь себе представить? В санатории ездил, от тахикардии и обезвоживания лечился. Такая была каторга. – Теперь уже дело прошлое, – махнул я рукой. – Прошлое-то прошлое, – согласился он. – Но ведь прорезался, выплыл, проклюнулся, сидит прямо передо мной, сукин сын, портфель к груди прижимает. А правила? Зря, что ли, они в тамбуре висят? Как по заказу. Пассажиры второго класса подчиняются пассажирам первого. Так? Дай, думаю, попробую. Обращаюсь к нему на всякий случай вежливо, по имени-отчеству: “Прошу прощения, не могли бы вы отдать мне свой портфель?” Представь себе, отдает, а у самого руки трясутся. “А нука встаньте”, – говорю. Встает, не сводит с меня глаз. “Узнаете меня?” – спрашиваю. Головой кивает: узнает. “В таком случае, не будете ли так любезны лечь на пол?” И что ты думаешь, ложится на живот. А сам снизу вверх глазками зыркает. Я ему: “А если, образина, я твой портфель в окно выкину, что на это скажешь?” Ерзает, головой трясет: не надо, мол, не выкидывай. “Ну-ка посмотрим, что у тебя там…” Открываю портфель и вываливаю содержимое на пол. Тряпки, бумаги, фотографии, веревка бельевая – в общем, ерунда. Я пустой портфель на голову ему нахлобучил, а дальше что делать, не придумал. – Ну, это уже слишком, – заметил я. – Ничего не слишком. Поишачил бы на такого семь лет, понял бы, что не слишком. – Я бы не стал ишачить. Я бы ушел. – Куда? От одного к другому? Думаешь, есть разница? Короче, велел ему сидеть с портфелем на голове, пока не вернусь. Пойдем, вместе что-нибудь придумаем. – Не хочется. – Не упускай шанс. – Тратить время на напуганного чиновника? Тоже мне шанс. – По-твоему, лучше тратить время, уставившись в окно? Чего-чего, а времени теперь навалом, подумал я. Литературная Армения

проза, поэзия

– А хочешь, я притащу его сюда? Точно, приволоку замминистра в первый класс. Пусть все видят. – Он торжествующе оглядел пассажиров вагона. – Им, наверное, кажется, что они тут самые крутые. – Повысил голос, чтобы слышали: – А того не знают, что мы с тобой сидим тут только потому, что нет вагона наипервейшего класса. Правильно я говорю? – спросил сосед и сам же ответил: – Правильно. Сделав это заявление, он снова помчался в задние вагоны. На этот раз его долго не было. За это время стюард успел два раза принести мне кофе. Передо мной в креслах сидели двое в военной форме, в руках игральные карты. У одного форма была зеленого цвета, с портупеей и медалью, у другого – серая, тоже с медалью, заляпанная кровью. Один сказал другому: “Я выиграл”. А другой ответил: “Перед тем выиграл я. Значит, один – один, ничья. Теперь решающая партия, посмотрим, чья возьмет”. Первый: “И без карт я это знаю”. Другой: “Рано радуешься. Наше дело правое”. Первый: “Ну нет, наше правое”. Другой: “А наше правее”. Первый: “А пошли бы вы с вашим делом…” Другой: “А вы, между прочим, никто и звать вас никак”. Первый: “Мы никто? Да наша история берет начало с Римской империи!” Другой: “А наша – с Адама и Евы”. И швырнул карты в лицо соседу. Тот вскочил, замахал руками. В мгновенье ока появился стюард, который спокойно, не повышая голоса, скорее посоветовал, чем приказал: “Отставить”. На нем невесть откуда взялись генеральские погоны и лампасы. Знаки отличия на военных подействовали. Они умолкли и уставились в окно. Там, в их окне, простиралось поле и как раз шло сражение: взрывались снаряды, взлетала земля, что-то крича, калечили друг друга солдаты. В моем окне этой картинки не было. В моем окне царила благодать. Я спросил стюарда, не знает ли он, куда подевался мой сосед. – В вагоне третьего класса нашел старую знакомую, – сообщил вездесущий стюард. – Сейчас направляется сюда вместе с ней. 32

№ 3 июль-сентябрь 2012

Руслан Сагабалян

Вот неугомонный! А в начале путешествия казался таким тихим и безобидным. Что происходит с людьми? Стюард будто прочел мои мысли. – Сатисфакция, – объяснил он. – Что? – Сатисфакция. Только он повторил это полузабытое слово, как появился мой сосед. Верхом на толстом и лысом человеке, который, судя по портфелю на голове, и был тот самый замминистра Самсонов. Бедняга совершил путь от одного вагона до другого на четвереньках, и теперь его мучила одышка. Восседавший на нем всадник, низкорослый, щуплый, кучерявый – мой неутомимый сосед – держал в руке веревку, конец которой был привязан к шее женщины не слишком молодой, но еще не старой и достаточно привлекательной. – Тпру-у-у! – пришпорил “скакуна” сосед, и процессия остановилась рядом со мной. – Знакомься: мой дрессированный шеф. – Очень приятно, – кивнул я. – Мне тоже, – задыхаясь, ответил с пола замминистра. – А это знаешь кто? Это – Сильва! – торжественно провозгласил приятель, подтянул веревку, и женщина подошла ближе. – Прохожу в третий класс, а там – батюшки! – она. Гордая и неприступная, как всегда. Я в нее со школы был влюблен. Видел бы ты, какая была красавица. – И сейчас ничего, – заметил я. – Да, кое-что осталось, – согласился приятель. – Но тогда… Боже мой, как я мучился! А она на меня – ноль внимания. Отдавала предпочтение Тузу – тот был постарше меня, гроза округи. Она с ним – в кино, в парк, на озеро. Ну, а я, как верный адъютант, их сопровождал. Туз меня ординарцем называл. Представляешь, чего мне это стоило? Они целуются, а я смотрю, страдаю. Они плавают, а я их шмотки сторожу. Однажды позволила мне себя поцеловать. Для меня это такое событие – я ее в щечку чмокнул. А она хохочет: целоваться, говорит, не умеешь, сморЛитературная Армения

проза, поэзия

чок. Просил-умолял еще разок попробовать – не подпустила. Если бы они с Тузом поженились, не так было бы обидно. А то ведь наигрались и разбежались в разные стороны. Туз неизвестно где, она за кого-то замуж вышла, а я, понимаешь, в дураках остался. – Бывает, – сказал я, и это прозвучало банально. Я уточнил: – В том смысле, что в жизни всякое бывает. – Это прозвучало еще банальнее. – Точно, всякое. Зато потом все становится на свои места. Я ее сейчас в тамбуре так прижал – затрепетала. Теперь ведь не скажешь, что целоваться не умею, да, принцесса? – Он снова подтянул веревку, женщина подошла еще ближе. – Не скажешь? – Скажу, – ответила она. – Целоваться не умеешь, сморчок. – Я тебе покажу! – взревел он. – Я тебе такого сморчка покажу… Обнял женщину обеими руками, сжал изо всех сил, будто упрямство из нее выдавить хотел, и прильнул губами к шее. Женщина стояла не шелохнувшись, смотрела на меня из-за его плеча отрешенно, как человек, которого оперируют под наркозом. Мой сосед оторвался от женщины, глянул ей в глаза и все понял. – Не нравится, – сказал он. – Что ж, тогда тебя поцелует мой приятель. А еще лучше – замминистра. Может, у него лучше получится. Слышишь, Самсонов, вставай! – велел он человеку с портфелем. Тот, кряхтя и держась за поясницу, поднялся с колен, повернулся к женщине, бросил вопросительный взгляд на своего мучителя и робко потянулся к женщине, оттопырив толстые губы. – Хватит! – не выдержал я. – Стоп! – Не понял, – вопросительно глянул на меня сосед. – Он сказал “хватит”, – вмешался стюард. – Это значит, все по вагонам. – Тебя только не хватало, – махнул рукой сосед. – Придешь, когда позовем. – Конечная станция, – заявил стюард. – Моя работа закончена. Закончена одна и начинается другая, так что советую не сердить меня и тихо разойтись по местам. 34

№ 3 июль-сентябрь 2012

Руслан Сагабалян

В подтверждение его слов паровоз издал протяжный гудок, вагон дернулся, и поезд стал замедлять ход. – По местам! – скомандовал стюард. Голос его стал угрожающе тверд и решителен, настолько решителен, что ослушаться его мог разве что идиот. Мой сосед не был идиотом. Просто он жаждал сатисфакции. – По местам, так по местам, – пробормотал он. – Зачем так кричать? – И снял веревку с шеи женщины. – Правило есть правило, я же понимаю. – И сел в свое кресло. – Если хотите, я всегда жил по правилам. Себе во вред, но по правилам. – И уставился в окно. – И вы по местам, – обратился стюард к женщине и Самсонову. – Пойдете к выходу, когда зазвучат трубы на платформе. Спокойно, организованно, без паники. Поняли? Они кивнули головами и ушли. За окном, приветствуя прибывающий поезд сумасшедшей пляской, сбегались и разбегались отполированные рельсы, а вскоре поплыла выложенная мрамором торжественная платформа и показалась группа выстроившихся в два ряда музыкантов. Как только наш вагон поравнялся с ними, они подняли вверх длинные-предлинные трубы, каких я сроду не видел, и раздался протяжный, режущий ухо звук, который при всем желании нельзя было назвать музыкой. Звук нарастал, проникая не только в уши, но и в сам организм, будоража и разрушая его. – На выход! – приказал стюард. Он мог бы и не приказывать. Мы повскакали с мест, потому что усидеть под стегающие звуки необычного оркестра было просто невозможно. Выходили по одному в тамбур, держась за поручень, спрыгивали вниз и с удивлением обнаруживали, что платформа хоть и мраморная, но мягкая и пружинистая. *** В зале ожидания было полно народа, всякого и разного: чинно расхаживали взад-вперед хорошо одетые дамы и господа, суетился простой люд; были тут представители всех рас и нароЛитературная Армения

проза, поэзия

дов, белые, черные, желтые, красные; они громко переговаривались друг с другом на своем языке. В самом конце зала на небольшой сцене полуголые девицы танцевали канкан под музыку Оффенбаха. В противоположном конце детский хор исполнял “Лакримозу”. Странно, но одна музыка ничуть не мешала другой. Вещей, характерных для обычных вокзалов – чемоданов, тюков и баулов, – у народа не наблюдалось. Кто держал в руке узелок, кто набитый целлофановый пакет, кто сверток, а кто портфель, как наш замминистра. Он как раз догнал меня и пошел рядом, затравленно глядя по сторонам, не зная, куда держать путь и что делать дальше. Соседа я потерял в толпе из виду. – Вы не получали инструкций? – спросил меня Самсонов. – Нет. Просто иду по течению. – Тогда пойдем вместе, – обрадовался он. Мы стали пробиваться сквозь толпу неведомо куда. – Новенькие, красивые, счастливые, дайте погадаю, все скажу, что было, – кинулась нам навстречу цыганка. – Что было, сами знаем, – буркнул в ответ Самсонов. – Лучше скажи, что будет. Этого цыганка не знала, отошла в сторонку. И тут мы услышали за спиной знакомый голос: – В правильном направлении идете, друзья. Повернулись и увидели нашего стюарда. Теперь на нем был не белый смокинг, а черная мантия с красной подкладкой, в которой ему явно нравилось щеголять. – Вуаля! – сказал стюард, взмахнув полой мантии. – Вам идет, – заметил Самсонов. – Спасибо, – отозвался стюард. – Видите, там впереди будочка и окошко с надписью “Информасион”, “информация” то есть. В нашем ведомстве то и дело меняется язык общения. Это чтобы никого не обидеть. В прошлый раз был японский. Теперь в ходу французский. Значит так: подходите к будке, говорите “бонжур”, называете свое имя, и вам сообщают, что делать дальше. Ясно? А впрочем, нам по пути. 36

№ 3 июль-сентябрь 2012

Руслан Сагабалян

Теперь мы уже гораздо увереннее пробивались сквозь толпу. – Не понимаю, – ворчал замминистра, активно работая локтями, – почему нельзя отрегулировать этот поток людей, чтобы не было такого базара. – Некоторые по приезде остаются в этом зале, ожидая родственников и близких. Оттого и базар, – объяснил стюард. Пробившись, наконец, к окошку информации, мы обнаружили здесь моего юркого соседа по вагону и Сильву. Заняли очередь за ними. С двух сторон от информационной будки стояли турникеты, за ними тянулись полутемные коридоры. Перед одним на стене была прибита табличка с надписью “друат”, перед другим – “гош”. Одних, надо полагать, отправляли направо, других налево. Люди проходили через турникет и исчезали в коридоре. – И что это значит? – спросил Самсонов. – А бог его знает, – пожал плечами сосед. – Тут вы совершенно правы, – снова вмешался выросший как из-под земли стюард. – Никто, кроме Него, не знает. – Я боюсь, – призналась Сильва, приложив руку к груди. – Не надо бояться того, что неизбежно, – успокоил ее стюард. – Да, чуть не забыл, – повернулся он к соседу. – Сейчас же верните человеку его веревку! – Конечно-конечно, я совсем забыл… Вот она… – Сосед с готовностью протянул Самсонову веревку, тот молча взял ее и положил в портфель. – Зачем она вам, белье, что ли, вешать? – усмехнулся я. – Зря шутите, – шепнул мне стюард. – Она ему дорога как память. Он на ней повесился. – Извините, – смутился я. – Ладно, чего уж там, вы же не знали, – махнул рукой замминистра. – Однажды вызвал меня министр – его только что обработали в верхах, потому зол был страшно. Сорвался на мне: это не то, то не так, и во всем виноват я. “И что же мне делать?” – говорю. – “Удавиться”, – отвечает. В сердцах сказал, сгоряча. Сказал и сам забыл. А шальная мысль в голове у меня застряла: Литературная Армения

проза, поэзия

“Что, если правда взять и того?..” Я глупую мысль эту шуганул, и она убежала. Через два дня подкралась снова – я снова на нее собак напустил. Опять убежала, снова вернулась, снова отпугнул, и так несколько раз. Потом обнаглела мысль так, что отогнать ее стало невозможно. С министром давно уже хорошие отношения наладились, а она сидит в голове, как в родном доме. Ходил к психиатру, лекарства глотал – не помогло. “Ну и черт с вами!” Взял вот эту вот веревку и … – тяжко вздохнул Самсонов. – Сейчас, конечно, жалею, да поздно. – Сыночек, милый ты мой! – бросилась ко мне седовласая сгорбившаяся старушка. – Глазам не верю! Дождалась! – Мама! – вскричал я и обнял старушку. – Неужели ты все это время стояла тут в толпе? – Стояла, – ответила она. – Твоему отцу надоело ждать, я ему и заявила: “Неизвестно еще, в какой коридор направят нашего сына, когда он прибудет. Так что ты можешь идти, а я с места не сдвинусь, пока его не увижу”. И вот дождалась. – А вот и ты! – послышался еще один радостный возглас, и мужчина с забинтованной головой, подскочив к Сильве, обнял ее. Та в свою очередь обняла мужчину, тепло и в то же время сдержанно, как обнимают только мужей. – Ну, как ты? – спросил мужчина и сам же себя осадил: – Понимаю, глупый вопрос. Однако мы снова вместе, это уже хорошо, не правда ли? – Муж? – спросил сосед и подмигнул Сильве. – Что же ты молчала? Очень приятно. Мы с вашей женой старые знакомые, еще со школы. Забинтованный с энтузиазмом пожал руки нам всем, включая мою матушку, которая, между прочим, заметила: – Вот какие мужья бывают. А твой отец ни за что бы не стал меня ждать. – Отойдем, у нас еще есть время, – шепнул забинтованный Сильве. – Куда? – не поняла она. – Туда, в закуток, – махнул он рукой в сторону сцены, на которой все еще танцевали полуголые девицы. – Я ужасно по тебе соскучился. Ну, ты понимаешь… 38

№ 3 июль-сентябрь 2012

Руслан Сагабалян

– Не сейчас, – замялась Сильва. – Очередь… – А когда еще? Мы быстро. Успеем. В последний раз. Ну же, пошли!.. – Забинтованный схватил за руку покрасневшую от смущения, вяло сопротивлявшуюся супругу и поволок ее сквозь толпу. Застыл на секунду, размышляя куда – в сторону Оффенбаха или “Лакримозы”, и решил в пользу Оффенбаха. Вскоре они исчезли за сценой, на которой вскидывали ноги девицы. – Ничего не попишешь, страсть, – усмехнулся сосед. – Вот какие мужья бывают, – вновь вздохнула, глядя вслед ушедшей парочке, моя матушка. Тут я увидел двух военных, что в поезде играли в карты. Они, должно быть, окончательно помирились. Узнали меня, дружески заулыбались, подошли и по очереди пожали мне руку. – Приятно увидеть попутчика в столь необычной обстановке, – сказал один. – Чрезвычайно приятно, – подтвердил другой. – Не знаете случайно, есть ли у них льготы для героев войны? Я сказал, что не знаю, но, должно быть, стюард, в смысле генерал, знает. Они стали смотреть по сторонам, выискивая в толпе генерала. А он, оказалось, стоял у них прямо за спиной, в том же генеральском обмундировании. – Господин генерал… – начал один, вытянувшись в струнку. – Я все слышал, – прервал его генерал. – Вы героически воевали друг против друга, верно? – Так точно! – ответил один. – И героически убили друг друга на поле сражения. – Так точно, – ответил другой. – Значит, ничья. Ноль. Зеро. – Генерал для наглядности пальцем нарисовал в воздухе круг. – Вот ваш результат, – сказал он. – Только не надо рассказывать мне, ради чего вы воевали, это в нашей канцелярии не учитывается. Знаете, сколько было войн на земле, и у всякой свое объяснение. – И снова нарисовал в воздухе круг. – Важен результат. Зеро, большое, пузатое зеро. Ясно? Литературная Армения

проза, поэзия

– Но ведь… – сказал один. – Но ведь… – сказал другой. – Зеро – это не хорошо и не плохо, это, да будет вам известно, не земной, а небесный результат, – объяснил генерал. – Круг – идеальный символ начала и конца. Ясно? Солдаты молчали. – Я спрашиваю – ясно? – Так точно! – отчеканили оба. – Ну вот. Каков результат, таковы и льготы. Так что вольно, навеки вольно, и пребывайте в мире, – подытожил генерал и скрылся в толпе. Военные тяжело вздохнули, один достал из нагрудного кармана колоду карт, бросил ее в урну, повернулся к другому, грустно качнул головой; тот похлопал его по плечу, и оба встали в очередь. А очередь быстро продвигалась. Если не считать небольшого инцидента с бородатым священнослужителем в рясе. – Почему “гош”, почему в левый коридор? – возмутился он, услышав приговор. – Я безгрешен, как младенец. Сколько молитв прочитал, сколько служб отслужил, грехов отпустил, не счесть. И меня же в “гош”? Нет, я это дело так не оставлю. – Тут написано, что вы нарушили обет безбрачия, – сказала девица в окне. – Нет, вы на них поглядите! – призвал нас в свидетели священник. – Женился – что с того? Не захоти Господь, чтобы мужчина и женщина возжелали друг друга, стал бы он их в раю знакомить? Все в его руках. Он что, не думал о последствиях? Так, по-вашему? Короче, с места не сдвинусь, пока не скажете “друат”. Друат и только друат! – Заявил и ударил кулаком по окошку. Кулак прошел сквозь стекло. – Не безобразничайте, не то охрану вызову, – пригрозила крашеная блондинка в окне. – Решаю не я. Что в книге значится, то и сообщаю. – Тогда останусь в зале и подожду жену. – На вас не выписано разрешение. 40

№ 3 июль-сентябрь 2012

Руслан Сагабалян

– Вы только посмотрите! – вновь призвал нас в свидетели священник. – Получается, я не только не лучше, но и хуже других. Все могут остаться в зале ожидания, даже они. – Он показал рукой сначала на цыганку, гадавшую по руке вновь прибывшей женщине, затем на сцену, где отплясывал кордебалет. – Все, кроме меня. Обманули! Молитвы, посты, воздержание – все псу под хвост. Обет безбрачия! А что я жене ни разу не изменил – это, по-вашему, не безбрачие? Самое настоящее безбрачие! – Он снова замахнулся в сердцах, чтобы ударить по стеклу. – О, мон диё! – вскричала блондинка. – Охрана! – Тише, успокойтесь, – снова возник рядом стюард, уже не в генеральской форме, а в своей мантии. – Не нужно никакой охраны. А вы, милейший, сами введены в заблуждение и других вводите. С чего вы взяли, что “гош” хуже, чем “друат”? Где вы это вычитали? Это, если хотите, равноценные стороны, правая и левая. Две руки, две ноги, два глаза, два уха… Кто скажет, которое лучше? Все двойственно, уж вам-то стыдно не знать. Другой вопрос – вверх или вниз. Это уже там, за коридором, будет ясно. Так что не шумите и не будоражьте народ. Хотите ждать жену – я вам, так и быть, разрешаю. Мне ваша шутка насчет мужчины и женщины понравилась. Пройдите вон туда – видите желтый диван? – садитесь на него и ждите. Затем взмахнул мантией, взлетел под потолок и совершенно другим, уже не столь миролюбивым голосом проговорил сверху так, что стены задрожали: – Тише, дамы и господа! Силанс! Призываю вас к порядку. Атансион! Митингов и демонстраций не потерплю. Вечность не любит суеты. В одном с вами соглашусь: зал ожидания следует расширить, так сказать модернизировать, чтобы не было толкотни. Этот вопрос я поставил где надо, и мы его обязательно решим. А пока встречающие и прибывшие расходятся по указанным коридорам без пререканий. Бон? Так что попрошу строго следовать инструкциям диспетчера. Все самое страшное позади. Как говорится, се фини, и дальнейшее – тишина. А такЛитературная Армения

проза, поэзия

же мерси боку, вуаля и адиё! – сказал, снова взмахнул мантией и плавно опустился на пол. К тому времени вернулась наша супружеская парочка. Сильва, все еще краснея от смущения, поправляла платье. Подошла очередь моего соседа и замминистра. Их обоих направили в левый коридор. – Вы будете у него в подчинении вплоть до Страшного суда, – сообщила блондинка за окошком соседу, показав на Самсонова. – То есть как? – заволновался сосед. – Снова в подчинении? Вы ничего не напутали? – Тут так сказано. – Блондинка подняла толстый гроссбух и показала соседу текст, написанный от руки каллиграфическим почерком. – Видите: “…в полное его, Самсонова, распоряжение”. Так что не задерживайте очередь. Следующий! Сосед тяжело вздохнул, а Самсонов хлопнул его по плечу: – Ладно, кто старое помянет… Держи-ка… – вручил соседу свой портфель и слегка подтолкнул его. – Вперед! Они прошли турникет, сосед повернулся, бросил в мою сторону последний взгляд, будто хотел сказать что-то, и оба исчезли в коридоре. – Вас нет в списке, – заявила блондинка Сильве. – А вашему мужу в правый коридор. – Как нет? Что это значит? – удивился муж. – Это значит, произошла ошибка. Следующий! Как вас зовут? Я назвал себя. – Так… – Блондинка полистала гроссбух, повела пальцем по странице. – И вас нет в списке. А вашей мамаше… Ей тоже в правый коридор. – Что значит, “нет в списке”? – возмутилась мама. – Выходит, зря его ждала? Глянь еще раз, проглядела, наверное. – Намаешься тут с вами, – вздохнула блондинка. – Нате вот, смотрите сами. Читать умеете? – Я не только читать умею. Дайте мне бумагу и ручку, я на вас жалобу напишу, – пригрозила ей мама. – Мой муж ушел в 42

№ 3 июль-сентябрь 2012

Руслан Сагабалян

левый коридор. И что мне прикажете делать в правом совершенно одной? – Не нужно жалоб, – возник рядом стюард. – Такое случается: вашего сына должны были включить в список, но не включили. Ошибочка вышла. Радоваться надо, а не жалобы писать. Всех, кого нет в списке, отправляем обратно. Так что с вас магарыч. – Все равно одна я никуда не пойду! – решительно заявила мама. – Не для того ждала единственного сына. – Хорошо, можете ждать его дальше, – сказал стюард и добавил, чтобы слышали остальные: – В виде исключения. Видите желтый диван, на котором сидит священник? Идите усаживайтесь рядом и ждите, пока ваш сын приедет сюда еще раз. Пообщайтесь с духовенством, музыку послушайте. В следующий раз ошибки не будет, можете не сомневаться. Мама прижалась ко мне, и по морщинистым ее щекам покатились слезы. Я погладил ее по иссохшей голове, на которой осталось совсем мало волос, как у старой, потрепанной куклы, отвел к дивану, посадил и, отойдя, улыбнулся ей. Она несмело помахала мне сухой, сморщенной ладошкой. – Да не переживайте вы так, – сказал стюард. – Ждать недолго. – Счастливый-красивый, дай погадаю, все скажу, что будет, – кинулась мне навстречу та же цыганка. – Брысь отсюда! – топнул ногой стюард. – И без тебя голова кругом. – О-ля-ля, какой грубиян, а еще мусье называется! – возмутилась цыганка, уперев руки в бока. – Табора своего никак не дождется, – пояснил стюард. Нас было пять или шесть человек, которых не оказалось в списке. Стюард отлучился ненадолго и, вернувшись, раздал нам прямоугольные зеленого цвета картонки. – Это обратный билет, – сказал. – Для тех, кто возвращается. Вручите кондуктору перед посадкой. Мы вышли на перрон и увидели свой поезд. Не поезд уже, а всего лишь один вагон, прицепленный к локомотиву. Тот саЛитературная Армения

проза, поэзия

мый вагон первого класса, на котором сюда ехали, я его по номеру узнал. И тут послышались возбужденные голоса и крики: “Украли!.. Держите вора!.. Вот он, хватайте его!.. Билет украл!.. Разбойник!..” Кто-то пулей промчался мимо нас в сторону поезда, но не добежал: дорогу беглецу перекрыли музыканты. Тот резко повернулся, побежал обратно, и тогда мы узнали в нем забинтованного мужа Сильвы. Он подбежал к жене, обнял ее, сказал “извини!”, и в тот же миг музыканты схватили его за руки. – Ай, как нехорошо! – покачал головой подошедший стюард. – Свистнул из кассы обратный билет и думал запросто сесть на поезд? Понимаю, с женой хотел вернуться, а того не возьмешь в толк, что каждому свое. Тоже мне, Лазарь нашелся. Отсюда, брат, не убежишь. Ну-ка, ребята, обыщите его. Беглеца обыскали и билета не обнаружили. – Интеллигентный человек, а ведешь себя, как профессиональный вор, – снова укоризненно покачал головой стюард. – Понял, что дело труба, и выронил по пути, чтобы улик не нашли. Поищите на платформе. А этого молодца ведите прямо в коридор, – распорядился стюард, после чего обратился к нам: – Сопровождать вас обратно не буду. Сами видите, какая тут без меня карусель. Наступит время – за вами заеду. Обязательно заеду, можете не сомневаться. Усаживайтесь скорее, поезд сейчас тронется. Раздался свисток, вагон дернулся, и я, отдав кондуктору наши билеты, помог Сильве подняться в тамбур. Мы уселись рядышком, в тех же креслах, где по пути сюда сидели я и мой сосед. За окном уплывал белоснежный перрон, и стюард в черной мантии махал нам рукой. *** – Ты очень изменился, Туз, – сказала Сильва. – Я тебя не узнала. – Меня давно уже так не называют. А я тебя сразу узнал. – Кто бы мог подумать, что мы окажемся в одном поезде! 44

№ 3 июль-сентябрь 2012

Руслан Сагабалян

– Причем как сюда, так и обратно. Чего не бывает на свете! – Как на этом, так и на том, – едва заметно улыбнулась Сильва. – Ты рада? – спросил я. – Не знаю, – пожала она плечами и стала смотреть в окно. – А мне твой муж понравился. Хороший парень. – Хороший, – кивнула она, не отводя глаз от окна. – Что он любил тебя, это ясно. А ты его? – И я его, – кивнула Сильва. – Помнишь, как мы однажды вечером пошли на пруд?.. Купались нагишом. Я не знал, что этот тип, мой “ординарец”, изза кустов подсматривает. Думал, он ушел домой. – А я, между прочим, знала, что он подсматривает. – Правда? И разделась? Значит, дразнила его? – Дразнила. Я поймала его взгляд в кустах. Было темно, и мне показалось, что он плачет. Или стонет. В общем, тяжело и прерывисто дышал. Ты бултыхнулся в воду, а я так, ради забавы, подошла к нему и позволила себя поцеловать. Потом сказала: “Целоваться не умеешь, сморчок”. Повернулась и пошла обратно. Сейчас понимаю, что поступила нехорошо. Он и затаил обиду, что вполне естественно. А ведь тебя он так и не узнал. – Узнал в последний момент, когда уходил в коридор. Я по его взгляду понял. – Ладно, не будем об этом. Посмотри лучше туда. Видишь, во-о-он там синеет краешек моря? Я обожаю море. В детстве каждое лето ездила на море с родителями. На поезде. А поезда как любила, представить себе не можешь! Особенно купе. Занавески на окнах, откидной столик, нижняя полка, верхняя полка, проводник с чаем, железные подстаканники, стук колес, череда телеграфных столбов… И запах. Совершенно особый запах. В этом поезде такого запаха нет. – Потому что это совсем другой поезд. – Собирались с мужем на море. Я хотела на поезде, он настоял на автомобиле. Чем душное купе, лучше, говорит, с ветерком. Ну и поехали с ветерком… Знаешь, в день отъезда я гороскоп читала. Там было написано: “Рыб сегодня ждет удача, а Литературная Армения

проза, поэзия

Овен не должен рисковать”. Забавно. Составители гороскопа не учли ситуации, когда оба знака делают одно и то же. Например, оказываются в одной машине, которой суждено перевернуться… – Кто из вас Рыба, а кто Овен? – А ты как думаешь? – Честно говоря, не люблю предсказаний. – Не веришь в них? – Скорее, боюсь. Предсказания похожи на приговор. Вместо того чтобы жить, ты все время к чему-то готовишься. Это глупо, потому что обложись хоть библиотекой гороскопов, а стюард, в конце концов, за тобой приедет. Взмахнет черной мантией и скажет: “Вуаля!” Разве нет? – Уи, мон шер, – отозвалась Сильва и засмеялась впервые за все время нашего пути туда и обратно. *** Я открыл глаза и увидел возвышающийся над головой металлический шест. От висевшего на перекладине пакетика с бесцветной жидкостью отходила тоненькая трубочка, которая тянулась к моей правой руке. – Все в порядке, – сказала сестра. – Лежите спокойно. Когда закончится лекарство, отключу капельницу. Она нагнулась и поправила на мне одеяло. В вырезе халата показалась грудь, похожая на испуганного кролика. Взгляд мой задержался на кролике, тот шевельнулся, мигнул розовым глазом, и это значило, что все действительно в порядке. Сестра кокетливо улыбнулась, погрозила мне пальчиком и вышла. Я повернул голову, посмотрел на пакетик с трубочкой; капли падали часто, одна за другой, и я подумал: что, если каждая продлевает мне жизнь на секунду? Стал считать: одна, две, три, четыре, пять… Досчитал до трехсот и задремал с мыслью, что пять минут – это не так уж мало, когда открываешь для себя простую истину: жизнь продолжается и мир снова принадлежит тебе. Вон столик в углу, на нем ваза с цветами; вон еще одна кровать, на ней живой человек лежит; вон стена, таракан ползет; вон ок46

№ 3 июль-сентябрь 2012

Руслан Сагабалян

но, птичка пролетела, и облако, похожее на голову плюшевого медвежонка. Все хорошо, и все на своем месте. Я что-то вспомнил, привстал, выдернул трубочку, опустил ноги с кровати, нащупал ими тапочки и направился к двери. – Ты куда? – спросил сосед по палате. – В тамбур…То есть хотел сказать – в коридор. – Может, сестру позвать? Я отрицательно качнул головой, вышел, как есть в пижаме, в коридор, увидел справа пост дежурной сестры – мелькнул ее белый колпачок – и повернул налево. Встречаться с ней не входило в мои намерения. Я вышел из своего отделения в общую приемную, вижу: тетка в синем халате пол шваброй моет. – Не скажете, где здесь травматология? – Скажу, отчего не сказать. – Санитарка глянула на меня прищурившись, сняла со швабры мокрую тряпку, опустила ее в ведро с пенистой водой, вытащила, выжала и снова набросила на швабру. – Спустишься по лестнице на третий этаж, там она и есть. Ходить можешь? Или тебе лифт вызвать? – Спасибо, сам дойду. Я распахнул дверь, вышел к лестничному пролету и стал спускаться, держась за поручень. Внезапно ступеньки под ногами поплыли, и поручень выскользнул из-под пальцев. – А говорил, сам дойдешь, – подхватила меня сзади санитарка. – Давай-ка, милый, обратно в свою палату. – Нет, мне непременно надо в травматологию. Знакомую проведать. Красивая женщина, с проседью… – Ну, тогда прокатимся на лифте. Пока мы ждали кабину лифта, она поддерживала меня за руку. – Сейчас легче станет, – сказала и приложила к моему лбу край мокрой тряпки, которой пол мыла. Действительно, головокружение прошло. Мы с ней вошли в кабину, спустились на третий этаж и пошли по коридору мимо палат. – Надо бы у дежурной сестры спросить, – предложил я. Литературная Армения

проза, поэзия

– Не надо. Тебе сюда, – сказала тетка и распахнула передо мной дверь палаты. Точно такая же палата и точно такие же две кровати, как у меня. На одной, накрытая легким одеяльцем, лежала с закрытыми глазами Сильва. Вторая кровать пуста. Я подошел, сел рядом на стул. Сильва открыла глаза, посмотрела на меня, зажмурилась, снова посмотрела пристально и долго, затем разлепила губы, сказала: – Туз, а ты очень изменился. – Ты мне уже говорила. – Это было во сне. – Не думаю, что во сне. – Мне кажется, я долго спала. Дай руку, – попросила она. Я положил руку поверх одеяла, она взяла ее и сжала в ладонях. – Как же хорошо снова чувствовать себя! – Ты права: другой человек для того и нужен, чтобы себя чувствовать. Скоро нас выпишут, и мы уедем. – Куда? – Как куда? К морю. Занавески на окнах, откидной столик, нижняя полка, верхняя полка, проводник с чаем, железные подстаканники, стук колес, череда столбов… – И запах, – напомнила она. – Совершенно особый запах обычного скорого поезда. – На таком поезде и поедем. – Конечно, поедете, – подала голос стоящая в дверях санитарка. – Муж мой, царство ему небесное, был настоятелем церкви. Не захоти Господь, чтобы мужчина и женщина возжелали друг друга, стал бы он знакомить их в раю? Ибо все в его руках. Так он говорил, и прихожане соглашались. – Кажется, он вам привет передавал. – Когда кажется, креститься надо. – Нет, правда. Именно он. Передавал. – Ну, спасибо, коли не шутите. Как он там? – Не шучу. Он ждет вас. Сидит на желтом диване и ждет. Впрочем, вы можете не спешить. 48

№ 3 июль-сентябрь 2012

Руслан Сагабалян

– Да уж куда спешить? Всему, как говорится, свое время. А туда не опоздаешь, как ни старайся, – трезво рассудила женщина. – Ну, будьте здоровы, зовите, если что. – И ушла, тихо прикрыв за собой дверь и оставив нас вдвоем. – Я встану, – сказала Сильва и откинула одеяло. – Что это? – Где? – У тебя в кулаке. – Не знаю… – Сильва разжала кулак и ахнула: на ладони у нее лежала прямоугольная картонка зеленого цвета. – Значит, правда не сон? – Должно быть, муж твой оставил, когда бежал от музыкантов. – И ты был там? – Разве ты не помнишь? – Припоминаю, – тихо проговорила Сильва. – Теперь билет твой. Вопрос в том, как им распорядиться. – Не знаю, – сказала она. Встала и набросила на себя халат. – А ты что посоветуешь? Есть варианты? – Конечно. Ты можешь порвать его и выбросить. – Не рвется, – сообщила она, взяв билет за края обеими руками. – Можешь подарить кому-нибудь. Или продать… – Да? И сколько он может стоить? – …или оставить у себя. – Пожалуй, оставлю. – Только учти, эта картонка бесценна. Иметь ее опаснее, чем хранить все золото мира. Ни один смертный не держал в руке билета с того света. – Не пугай. Скажи лучше, что делать. – Спрячь подальше и никому ни слова. Даже самой себе. – Я приложил палец к губам. – Гробовое молчание. Ты поняла?.. Бон? – Что? – Я спрашиваю – бон или не бон? – Уи, мон шер, – беспечно рассмеялась Сильва. – Бон. – После чего небрежно сунула зеленую картонку в карман халата и, кажется, тут же о ней забыла. Литературная Армения

проза, поэзия

*** У каждой истории должен быть хороший конец. Иначе нет смысла ее рассказывать. Иначе – точка. Но точка никуда не денется, и ты от нее никуда не денешься, посему я предпочитаю многоточие. Лучший конец – многоточие. Жизнь – это череда многоточий. И пока они есть – все хорошо, все впереди. Суди о жизни по многоточиям, люби их так же, как этот день, этот час, этот миг, все, что тебя окружает. Окна с белыми занавесками, стук колес, частокол убегающих телеграфных столбов, деревья, солнце из-за холмов, изогнутую ленту дороги и чай в стаканах с железными подстаканниками… – Когда приедем? – спросил я у проводника. – Утром рано, – ответил он, кашлянув. – Постель на верхней полке. Желаю не столько спокойной, сколько приятной ночи. Странное пожелание. Игривое. Я не глядя протянул ему купюру. Он сказал “Мерси”. Я вскинул голову. Он уже отвернулся. Низко надвинутая на лоб фуражка с картузом не давала разглядеть лицо, но я мог поклясться, что оно мне знакомо. – Море сейчас теплое, – сообщил проводник. – Волна ласковая. Главное – не терять волну. Еще увидимся. – Повернулся, приложил два пальца к фуражке, обронил едва заметно улыбнулся и бесшумно закрыл за собой дверь купе. Бодро стучали колеса, по радио, подгоняя поезд, звучала музыка Оффенбаха.

№ 3 июль-сентябрь 2012

Азнив Саакян

Хищные слова Перевела Анаит Татевосян

Я столица весны На том берегу тоски моя лодка остановилась, Я и солнце вышли, Никакого расстояния уже не осталось Между мной и деревьями, поддерживающими небо, Никакого расстояния не осталось между мной и словами, Которые высыпались из черных ушей ночи. Высветало облако, сидя над душой у луча, Я подошла, И мы закапали веснозвучно, долго... Какой-то аромат повернул мне голову, и я увидела, Как разворачиваются скукоженные листья персика, С паузами от ветки к ветке, от кокона к кокону, Бесцветочный инжир, вымытый, ожидающий, Колеблется в звуках приближения, Земля утратила память снега, День и погода сменили кожу. Литературная Армения

проза, поэзия

Я разбила палатку своего существования среди красок И увидела, что гранаты у меня внутри треснули И на каждом зернышке уселся свет. У моей крови свойства вина, Я читаю судьбу утра, Цветов и деревьев зеленые письмена читаю, Исчерпана тень суеты, Свет бежит обнаженный, Я столица весны.

*** Подобно деревьям, что зацветают и облетают красиво, Не думая, что производят впечатление на других, Стою. Глаза мне колет время, Осыпаются речи – чистые, Все мое – Я полюбила слова. И горами рождены были новые горы, Морями – моря, Светилом – солнце, цветами – цветы... Камни смягчились, Вода затвердела, стала железом, Краска – цветом, сон – явью. Зашагала я в обнимку с горстью букв, Где увидела колыбель – поклонилась, Теперь все слова собрались вокруг меня – Солнценосные, светожарные, медоустые, жесткоязыкие и пламепаленые, Слова – одушевленные, живые, животные, В основном – хищные, Слова, Которые съели меня... 52

№ 3 июль-сентябрь 2012

Азнив Саакян

*** Слова ищут фонари И обещают дорогу радости, Я босыми ногами рою ночную воду, И наг мой голос, зовущий тебя. *** Роса терпения возносится, Съеживаются движения ветвей, Жара жует асфальт, Асфальт – зрение, Воспоминание – меня. Следы моего голоса заполняются пустотой, Мои ноги – камнями усталости, Обхода нет. Кто-то ведет меня до полудня боли, И когти слов царапают мне глаза, И обрывается моя душа, идущая по лезвию ножа…

*** Лето молча поднимается с подушки, Осень медленно ложится в постель, К тому же в это время года, Когда весна. Что делать – завяжу на палец нитку, Чтобы не забыть...

*** Осень проходит сквозь утро И медленно крошится зелень. Листья – гогочущие гуси, Группками бегущие по улицам, И улицы – это длинные столы перезрелых красок. Литературная Армения

проза, поэзия

Воскресенье, Идущие в церковь Увлекают меня с собой. Деревья источают сырость, Воды – холод, Я корнями глаз впиваюсь в воспоминания И знаю, что сны мои – бумажные кораблики, И смерть осознанная сейчас Не бессмертие. Я стою на остановках слов, На остановках времени моего и твоего, Я знаю – другую кормушку ищут птицы на моем окне.

*** Птицы потеряли путь к зимовью, Мир – это холм костей. Память сейчас – подрубленное зрение, Глаз – пустыня. Передислокация войск зла – вчера, сегодня и опять... Добро беззубо. И ворона – среди черепов истории и настоящего – Разбрызгивает кока-колу и шампанское.

*** Глаз мой рассмеялся и открыл посылку, Перевернул... Выпала пара осеней И одна любовь, перешедшая на красный свет... Я взяла словарь И прочла все слова – Вслух, Сколько смогла… 54

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

Смотрящие в небо Цель творчества – самоотдача, А не шумиха, не успех, Позорно, ничего не знача, Быть притчей на устах у всех. Борис Пастернак

Предисловие1 Ни я, ни мои друзья из МГУ так и не смогли отнести эту книгу к какому-либо определенному жанру литературы. Это и любовное описание Армении, и мемуары, и воспоминания о людях, которых я знал лично, таких как Амбарцумян, Шкловский, Чижевский, Эйгенсон. К ним относятся и нобе1

Автор мемуарной книги, отрывки из которой мы предлагаем вниманию читателей, – доктор физико-математических наук, старший научный сотрудник Львовского университета. С Арменией его связывают годы работы в Бюраканской астрофизической обсерватории и добрая память о нашей стране и ее людях. Литературная Армения

проза, поэзия

левские лауреаты Ландау и Гинзбург. Здесь и вечные противостояния Амбарцумян – Шкловский, свидетелем одного из которых был я один. Наконец, это и история моей семьи, предки и потомки которой перемещались за 200 лет по маршруту Цюрих – Париж – Санкт-Петербург – Львов – Ереван – Кембридж. Тут же приводятся рассказы об околонаучной жизни. Все это сопровождается стихами из Серебряного века русской поэзии, а также стихами поэтов Ближнего и Дальнего зарубежья. Насколько все это удалось, судить не мне.

*** Как делаются открытия? Вопрос столь же трудный, сколь и древний. И мы, видимо, никогда не получим четкого ответа. Действительно, что заставило Архимеда выскочить голым из ванны со своим знаменитым “Эврика”? Что заставило Пушкина бегать вокруг стола и кричать: “Ай да Пушкин, ай да сукин сын!”? Предметом нашего исследования будут лишь некоторые, наиболее близкие автору темы, то есть открытия из астрономии. При этом автор в значительной степени опирался на свои собственные впечатления о людях, эти открытия совершавших. Начнем с открытия, сделанного вскоре после войны в Бюраканской астрофизической обсерватории Армении. Однако сначала – об Армении и моей личной жизни в Бюракане. В переводе с армянского Бюракан – тысяча источников. Для безводной Армении это нечто. Однако есть и другие мнения. В моем присутствии одна ученая дама из института, занимавшегося змеями, с завистью сказала: “Какие вы здесь счастливые... Тут семьдесят видов змей...” Помню гортанную речь первых встреченных мною бюраканцев. 56

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

Колючая речь Араратской долины, Дикая кошка – армянская речь, Хищный язык городов глинобитных, Речь голодающих кирпичей, А близорукое шахское небо – Слепорожденная бирюза – Все не прочтет пустотелую книгу Черной кровью запекшихся глин. Осип Мандельштам Помню – и до сих пор, к собственному удивлению, не забыл – армянский алфавит, эти немыслимые буквы, которые изобрел много-много веков назад Месроп Маштоц. Изобрел тогда, когда не было еще ни немецкого, ни французского, ни английского, не говоря уже о русском... Когда-то о другом великом были сказаны слова, которые как будто предназначались именно ему, Месропу Маштоцу: Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи; Старца великого тень чую смущенной душой. Александр Пушкин Да и сами немцы и французы в те времена бродили по лесам и болотам в невыделанных звериных шкурах и радовались, если в силки им попадался заяц или куропатка. А уж об отношении армян к этим буквам, к этим книгам... Я так и вижу этих старух, закутанных по самые глаза в какие-то немыслимые платки. Идущих, бегущих, карабкающихся по заснеженным горным склонам. В отчаянии, в страхе, в ужасе. В бегстве от очередной резни – то ли от турок, то ли от персов, то ли от монголов. И в своих мешках они несут не воду и не еду. А эти самые священные книги. Книги, которые и прочитать-то многие из них не могут... Когда в последний раз, в последний миг Я подниму слабеющие вежды, Литературная Армения

проза, поэзия

Пусть мне случится Твой увидеть Лик, Дарующий спасенье и надежды. Св. Григор Нарекаци Однако вернемся к Бюракану. Если вы не видели Бюракана, значит, вы ничего в этой жизни на нашей прекрасной планете не видели. И не только на Земле, но и вообще в нашей Солнечной системе и даже в нашей Галактике. Тысячи роз всяких мыслимых и немыслимых цветов и запахов, красных и белых, желтых и чайных, фиолетовых и... А кусты, жасмин и сирень, бугенвиллии и прочие... А пальмы, кедры, кипарисы, сосны, березы... Те самые березы, которые специально были высажены на главной бюраканской аллее по просьбе жены академика Амбарцумяна Веры Федоровны. Той самой хрупкой блондинки, которую академик вывез из холодной России и привез в солнечную Армению. И по всему этому великолепию каждый вечер гуляем мы, представители немногочисленной русской колонии вместе с ее почетным членом Маратом Аракеляном. Это тот самый Марат, который был на то время автором четверти красных смещений дальних галактик. И одновременно это человек, который каким-то непостижимым образом соединил в себе две такие разные культуры – армянскую и русскую. И – человек высочайших духовных качеств, таких как доброта, ум, талант, благородство. Увы, увы... Недолго ему пришлось ходить по этой земле. Я имел честь присутствовать на его похоронах и на заупокойной тризне... Но пока будет жив последний из старых бюраканцев, до тех пор будет жива благодарная память о нем. Не жизни жаль с томительным дыханьем – Что жизнь и смерть? А жаль того огня, Что просиял над целым мирозданьем И в ночь идет, и плачет уходя. Афанасий Фет 58

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

О милых спутниках, которые наш свет Своим сопутствием для нас животворили, Не говори с тоской: их нет; Но с благодарностию: были. Василий Жуковский И ещё: Рощи пальм и заросли алоэ, Серебристо-матовый ручей, Небо бесконечно-голубое, Небо, золотое от лучей. И чего ещё ты хочешь, сердце? Разве счастье – сказка или ложь? Для чего ж соблазнам иноверца Ты себя покорно отдаешь? Разве снова хочешь ты отравы, Хочешь биться в огненном бреду, Разве ты не властно жить как травы, В этом упоительном саду? Николай Гумилёв Бюраканская обсерватория была создана Виктором Амазасповичем Амбарцумяном. Несколько слов о нем самом. В.А.Амбарцумян родился в 1908 году в Тифлисе (Тбилиси) в семье профессора литературы Амазаспа Асатуровича Амбарцумяна. Это был тот самый блистательный лектор, на лекции которого сбегались студенты и профессора со всех факультетов Тбилисского и Ереванского университетов – и филологи, и математики, и астрономы. Боже, что это были за лекции... Он никогда не читал по бумажке. Какие конспекты! О чем вы говорите! Он даже не мог устоять за кафедрой больше пяти минут. Вместо этого он выбегал в аудиторию, хватался обеими руками за переднюю парту и, закрывая глаза и брызгая слюной, выпевал свои бесконечные рулады. Слушателей поражали и глубина Литературная Армения

проза, поэзия

проникновения в самую суть предмета, и энциклопедичность, и оригинальность и нестандартность мышления. Так, он ни в грош не ставил Толстого, зато всячески превозносил Шекспира. Как это ни покажется странным или, может быть, даже непатриотичным, но он не слишком жаловал и корифеев армянской литературы, таких, как Аветик Исаакян. Что уж тут говорить о современниках! Сюда относилась и любимая мною Сильва Капутикян... Мне и самому довелось пару раз его слушать. Помню, что сидел как завороженный и выскакивал потом в коридор с квадратными глазами... Ну, я-то что, а вот мои хорошие знакомые прослушали у него полный курс русской, советской и зарубежной литературы. Это была компания очень милых и очень красивых девушек вместе с их старшей подругой Земфирой. Они представляли собой интернационал: Земфира – ассирийка по отцу и армянка по матери, Джамиле – персиянка по отцу и турчанка с примесью азербайджанской крови по матери, Агнес, дочка известного писателя, армянка по отцу и чешка по матери... Ну, а Карине, конечно, даже если судить только по одному лишь имени, конечно, армянка... Почти как у Есенина: “Шагане ты моя, Шагане...” Об этой самой Земфире можно бы романы писать. Неброская внешность и поразительно богатый внутренний мир, два высших образования – консерватория и университет, блестящее знание языков, включая такие редкие и экзотические, как ассирийский, вавилонский (да, да, это там, где знаменитая Вавилонская башня). Ну и, конечно, языки уже более поздних времен, такие как язык Шекспира, старофранцузский, старославянский, на котором было написано “Слово о полку Игореве”. И воистину блестяще она знала современные языки – английский, немецкий, французский, итальянский, польский, украинский. Пару раз и мне довелось разговаривать с нею на этом мелодичном языке. А уж о русском и говорить нечего: она не раз удивляла меня не только прекрасной и разносторонней лексикой, но и знанием так называемой ненормативной лексики, а 60

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

попросту говоря – русского мата. Где она этого всего набралась, ума не приложу... Мне повезло. Волею судеб я оказался в самом центре культурной жизни Армении. Это была скромная квартирка Земфиры на окраине Еревана. Кого я там только не встречал! Это и великий художник Мартирос Сарьян, законная гордость не только Армении, но и всего Советского Союза, а может быть, и вообще всего мира! Это и его молодые ученики Минас и Мартын, это и великий композитор Арам Хачатурян, а также люди, которые были более близки мне по профессии – математик Сергей Мергелян, ставший членом-корреспондентом союзной Академии наук в 27 лет, а также братья-физики академики Алиханов и Алиханян. А сама она, Земфира, много лет пребывала на скромной должности библиотекаря музыкального училища с более чем скромной зарплатой... …Зимы в Армении хотя и холодные, но бесснежные. Кроме того, астрономам надо забраться как можно выше в горы, к Солнцу и звездам. Видимо, этим и руководствовался Амбарцумян, когда выбирал место для будущей обсерватории. Это место оказалось вблизи села Бюракан, на высоте 1500 метров над уровнем моря, на склоне потухшего вулкана Арагац, что на 35 километров севернее Еревана. Место было, мягко говоря, неприглядное: камни, совсем мало земли, засохшие виноградники да пожухлая прошлогодняя трава. И вот за несколько лет все это преобразилось до неузнаваемости, превратилось в райский сад. И в этом несомненная заслуга Амбарцумяна. Только ему, с его непререкаемым авторитетом в Армении, да и за ее пределами, по силам было сотворить это чудо. Где ты, звезда моя заветная, Венец небесной красоты? Очарованье безответное Снегов и лунной высоты? Где вы, скитания полночные В равнинах светлых и нагих, Литературная Армения

проза, поэзия

Надежды, думы непорочные Далёких юных лет моих? Пылай, играй стоцветной силою, Неугасимая звезда, Над дальнею моей могилою, Забытой богом навсегда! Иван Бунин *** Ес кес сирумем, ахчик джан! Цават танем! Сиртс узума, эли! Я тебя люблю, милая девушка, боль твою себе возьму! Сердце моё этого хочет! Впервые я приехал в Армению в декабре 1959 года и пришел к Амбарцумяну проситься на работу. Он порасспрашивал меня о тех лекционных курсах, которые я слушал на физическом факультете Львовского университета, и в конце разговора озадачил такими словами: “Ну, значит, физику все-таки немного знаете?” Я был в шоке. Как это “немного знаете”? Да я прирожденный физик, я еще из бутылок с молоком трубку рентгеновскую себе сделал, а тут на тебе – “немного знаете”! И только потом, много лет спустя, я понял, как еще снисходителен был тогда старый Амбар... ... Предо мной белеет Арарат, Зеленеет все вокруг... Виды там, действительно, впечатляющие. Но жить-то мне в Бюракане пришлось не очень... Я все три года прожил, а точнее, только ночевал, в помещении, которое и комнатой-то назвать было трудно. Как потом выяснилось, эта моя комната изначально планировалась как уборная. Представьте себе убогую комнатку площадью в 10 метров с окном на высоте моей вытянутой руки и цементным полом... По счастью, мой предшествен62

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

ник, ставший потом моим лучшим другом, Шамиль М., застелил этот пол тонким слоем линолеума. И дальше. Отопления никакого, а зимы в Армении и, особенно и в частности, в Бюракане, ого-го... Ну, конечно, не как во Львове или, тем более, в Москве, но свои 20 градусов мороза термометр на главном здании обсерватории набирает. Так что же делать-то? Как и многие другие бюраканцы, я находил керамические трубы диаметром сантиметров 20, покупал в Ереване спиральки для плитки, разрезал их пополам и наматывал на корпус. Весь этот агрегат забирал из сети 3 киловатта. В результате удавалось довести температуру до 10 градусов, а если повезет, и до 12. Так что закалка у меня еще та! Помню, что особенно трудно приходилось во время зимних буранов. Они, эти бураны, с корнем вырывали высоковольтные столбы, пропадал свет, и весь Бюракан погружался в темноту. Ну, это еще что, и при свечах посидим, не гордые, но вот потеря единственного источника тепла... Лично мне особенно трудно было утром – вставать из-под теплого одеяла и, стуча зубами, быстро-быстро одеваться. А одевшись, я бежал в столовую, где меня ждал типичный бюраканский завтрак – блюдце меда, в котором плавал кусочек масла. А у меня-то, увы, с детства на мед аллергия, так что приходилось масло это самое выуживать. Зато потом я пил кофе. Вкуснейший армянский кофе! Ну да ладно. Все это – мои личные проблемы, к Армении отношения, по большому счету, не имеющие. А вот в самом Бюракане, да и в Ереване, было куда интереснее. Помню, что каждый вечер мы собирались в столовой, которая на время превращалась в своеобразный клуб, а в нем образовывались свои “клубы по интересам”: одни садились за шахматы, другие резались кто в пинг-понг, кто в нарды, а кто и в бильярд. Я-то предпочитал пинг-понг. Играли «на вылет», и каждый проигравший должен был поставить литровую бутылку вина. Самое вкусное вино было “Вернашен”. Недаром его так любил наш дорогой товарищ, родной отец и учитель, лучший друг детей и всех физкультурников, корифей всех существуюЛитературная Армения

проза, поэзия

щих наук, автор энциклопедического труда “Марксизм и вопросы языкознания”, а также автор гениальной книги “Экономические проблемы социализма в СССР”. Не будем расшифровывать автора. Старшие и так поймут, а младшим придется поверить на слово. Это был тот самый рябой сухорукий горец, который каким-то фантастически извилистым путем пробрался в Кремль и наложил свои руки на горло этой прекрасной и несчастной страны. Мы живем, под собою не чуя страны. Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Там припомнят кремлевского горца. Его толстые пальцы, как черви, жирны, А слова, как пудовые гири, верны, Тараканьи смеются усища, И сияют его голенища. А вокруг него сброд тонкошеих вождей, Он играет услугами полулюдей. Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет, Он один лишь бабачит и тычет. Как подковы, кует за указом указ: Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз. Что ни казнь у него – то малина И широкая грудь осетина. Осип Мандельштам Однако вернемся в Бюракан. После пинг-понга мы все шли ко мне – у меня единственного была в то время свободная комната. Мой сосед Петик каждый вечер сбегал из Бюракана в Ереван к своей девушке. А нагрузившись “Вернашеном” и наслу64

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

шавшись Баха и Генделя на моем проигрывателе, мы шли в ущелье. Вот уж где была первозданная, дикая красота! Так, именно так все и было и тысячу, и десять тысяч лет назад, во времена великого потопа! Недаром ведь Ной выбрал для своего ковчега именно Армению... И точно так же перекликались пастухи с обоих берегов ущелья, и те же змеи выползали из нор, и те же серые сапсаны зависали высоко в небе, прямо над головой. В синем небе Тающий дым, Одиноко вдали исчезающий дым, Ты кого мне напомнил? Меня самого? Исикава Такубоку ... А в Ереване, у Земфиры, я познакомился, сблизился и както незаметно сдружился с двумя молодыми художниками, Минасом и Мартыном. Старожилы наверняка еще помнят их обоих. Этот самый Минас летом каждое воскресенье, как на работу, приезжал ко мне в Бюракан, доставал из рюкзака бутылку вина, забирал у меня подстилку и шел на весь день в ущелье, прогревать свой несчастный позвоночник. Я еще как-то раз глупо сострил: “Ты, наверное, какую-то даму нетребовательную ублажал на морозе. Вот и состряпал себе радикулит или остеохондроз”. Он никогда не пускался ни в какие объяснения: “Э, дарагой, зачем тибе эта нада? Много будэшь знать, скоро састаришься. Во многом знании многая пэчаль, эли! Я вэд у тибя не спрашиваю, зачэм ты в нашу Армению бэзводную и каменную приехал из своей цветущей Украины!” Но вот к концу 1960 года все как будто наладилось. Уменьшились боли в спине, он выпрямился, даже походка изменилась. И он опять с жадностью накинулся на свою работу. И тут ему крупно повезло. Повезло впервые и, увы, в последний раз в жизни. Его заметил сам Николай Акимов, художестЛитературная Армения

проза, поэзия

венный руководитель и главный режиссёр знаменитого ленинградского Театра Комедии. И пригрел, и обласкал, и перетащил в Ленинград. И сделал совершенно немыслимое, пресловутую ленинградскую прописку! Моё поколение ещё помнит, что означала, например, ещё более престижная московская прописка. Под неё заключались браки, фиктивные или настоящие, платили огромные деньги, происходило продвижение по служебной лестнице, прелестные женщины отдавались полуграмотным слесарям и сантехникам из ближайшего ЖЭКа… А всё потому, что водопроводчик регулярно ночевал у паспортистки. А уж о самой паспортистке, а тем более о её шефе – начальнике ЖЭКа можно было романы писать: квартира из шести комнат, потолки с художественной лепниной и высотой в 5 метров, с видом на Нескучный сад или на Кремль. Как известно, Ленинград – город маленький, и слухи о новом молодом таланте распространились очень быстро. Вскорости явилась к нему комиссия из самого Эрмитажа. “Ну-с, молодой человек, покажите-ка нам, что вы там намалевали. А то ведь вас уже сравнивают с самим Мартиросом Сарьяном”. Минас молча заходит в кухню и в ванную, выносит им кипу холстов и так же молча расставляет их вдоль стен. Почтенные академики посмотрели, пошептались, и главный из них изрекает: “Ну ладно, вот эти восемь мы возьмем, а с остальным – уж извините, Эрмитаж ведь не резиновый, вы должны понимать. Вы согласны?” Минас молча кивает. Вообще молчаливый был мужик, ох, молчаливый! Даже его редкие случайные подруги жаловались: “Ну ты хоть бы мне слово ласковое сказал, Минасик”. И тут вдруг неожиданная реакция Минаса: “Нет, уважаемые товарищи. Эти картины не отражают меня сегодняшнего. Я могу показать вам то, что я сделал за последние несколько дней”. Ну а дальше все понятно. Намертво закрыли ему эти обиженные академики все возможные пути не только в Эрмитаж, но и в Русский музей, а также в загородные музеи Ораниенбаума, Пушкина и Павловска. 66

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

И все-таки, и все-таки надо было ему остаться в Ленинграде, под крылышком всемогущего Акимова. Да не выдержала его теплолюбивая и светолюбивая душа бесконечной ленинградской осени и зимы, когда идет моросящий дождь и уже в три часа начинает темнеть. Буквально через несколько дней после визита важных гостей он на последние деньги покупает билет на самолет Ленинград – Ереван. А там – страшная, трагическая, нелепая случайность! И все! Я два дня плакал, когда узнал о его кончине. Я больше десяти лет регулярно приезжал на месяц-два в Армению, на консультацию к В.А. Однажды это случилось летом, которое выдалось совершенно нетипичным для этих благодатных мест. Дожди, да не такие, как обычно, ливневые, а моросящие, как во Львове или Ленинграде. Именно в то время в Москве проходил матч на первенство мира по шахматам между Михаилом Ботвинником и Тиграном Петросяном. Все площади Еревана, все скверы и парки были украшены огромными демонстрационными досками. И перед каждой из них стояла толпа тесно прижавшихся друг к другу болельщиков. Почему-то большинство из них составляли женщины, которые и в шахматах-то почти наверняка ничего не понимали. Редкие фигурки понимающих окружались тесным кольцом: “А что Ботвинник здесь сделает? А чем наш Тигранчик ответит?” Сам Виктор Амазаспович Амбарцумян после случайного проигрыша Петросяна – попав в цейтнот, зевнул фигуру – послал правительственную телеграмму в Москву: “За вами стоит трехмиллионная Армения и многомиллионная армянская диаспора. Наше дело правое, победа будет за нами. Академик Амбарцумян”. И дошла телеграмма, и дошли телепатические сеансы связи! И выиграл-таки Петросян, и маленькая Армения стала центром всего шахматного мира. Я тогда даже позавидовал этому массовому единению, этому всеобщему порыву моральной поддержки. Вот нам бы так! А то ведь ссорятся между собой наши корифеи, наши академики – что Шкловский, что Гинзбург, что Зельдович... И, соответственЛитературная Армения

проза, поэзия

но, вызывают насмешку и презрение остальных граждан: ну как нам их любить и уважать, если они самим себя не уважают! Еще несколько слов об Армении – и все. Пора закругляться. А то повесть уходит в сторону, теряет динамичность. В Ереване у меня не было никакого жилья. Попасть в гостиницу почти невозможно: везде на дверях надпись: “Мест нет”. Приходилось как-то изворачиваться. Самым частым моим ночлегом была садовая скамейка в каком-нибудь парке. Но так долго не пролежишь. И я бродил по спящему городу и время от времени грелся у костров. Эти ночные костры разжигали сторожа возле магазинов и ресторанов, питали их газетами, картонками, пакетами, коробками. Подходишь к такому сторожу, “барев дзес” (здравствуйте), можно погреться? “Садыс, дарагой, канечно можно, аб чем речь! Ты сам аткудава будешь? А, из Львова, знаю, знаю, там много армян жило и даже щас живет. А мой двоюродный брат там целый вагон мандаринов прадал. Хароший город, тибэ павезло. А здесь у нас в Армении чиво делаешь? А, да ты в Бюракане работаешь? И что же ты, самого Амбарцумяна каждый дэн видишь? Мы его очень уважаем. Это наш армянский Исаак Ньютон”. И еще об отношении армян к Амбару. Вера Федоровна рассказывала, как у В.А. украли машину, служебный “Зим”. На следующее утро машина стояла у их дома, вымытая и с полным баком, а под ветровым стеклом записка: “Извините нас. Мы не знали, чья это машина. Вы – гордость Армении. Как у поляков Николай Коперник, так у армян Виктор Амбарцумян”. В.А. родился и вырос в Тифлисе, этом не похожем ни на какой другой восточном городе. С каким-то особым колоритом своих узких улочек в старой части города, с бесконечными глиняными дувалами, за которыми шла какая-то своя, недоступная постороннему взгляду жизнь, со своими неунывающими кинто в кепках-аэродромах, с бесконечными подвальчиками, где продается молодое вино и откуда доносятся влекущие запахи шашлыка и кебаба. Словом, город из восточной сказки про Алладина и джиннов, юношей и прекрасных гурий с пленительными 68

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

глазами и тонкой талией. Где это все теперь, в наш холодный и жестокий век? Месяца месяцами сменялись до нас, Мудрецы мудрецами сменялись до нас. Эти мертвые камни у нас под ногами Прежде были зрачками пленительных глаз. Омар Хайям ...А уж грузинское вино… Особенно молодое, что тебе хванчкара, что киндзмараули, что мукузани... Оказывается, именно молодое вино – самое коварное: пьется легко, стакан за стаканом, а потом, хотя голова и остается ясной, ноги слушаться перестают. Я сам так пару раз попался и в результате чуть не утонул в коричневой Куре. ...Мой сын, наслушавшись моих восторженных рассказов о Бюракане, как-то в сердцах сказал: “Папа, а тебе что, кроме Бюракана и вспомнить нечего? Ведь были же в твоей жизни и другие годы, и другие города? Нельзя же все сводить к одному лишь Бюракану и одной лишь твоей любимой Армении!” И что же я мог ему ответить? Ведь именно там, в Армении, и прошли самые лучшие годы моей жизни. И вспоминаю я ее с благодарностью, теплотой и любовью. Но было у меня и другое время. Оно наступило во время Карабахского кризиса. Вот тогда-то у меня болело сердце и разрывалась надвое душа. А все дело в том, что тогда, в молодости моей бюраканской, моей любимой девушкой была не армянка, а азербайджанка по имени Джамиле. О браке нашем не могло быть и речи: ее родители этого не допустили бы. Миля: “Достаточно мне только дома произнести имя моего любимого – Алеша, и все. На этом весь разговор будет окончен”. Я: “Ну, хорошо, Миля, а если я своих родителей призову на помощь? Я дам телеграмму и все, на следующий день они оба будут здесь, в Ереване. Так твои что, и на порог их не пустят? Литературная Армения

проза, поэзия

Это как-то не похоже на традиционное восточное гостеприимство”. Миля: “Конечно пустят. Конечно пустят и окажут им самый вежливый, самый радушный прием. Подадут на стол самые изысканные вина и лакомства, будут развлекать всякими разговорами, будут предлагать свою помощь в организации всяческих экскурсий, причем экскурсий не только по Еревану, но и по всей Армении”. Я: “Так в чём же, черт возьми, дело?” Миля: “А дело в том, что только разговор зайдет о сватовстве, их лица, лица моих родителей, прямо на глазах изменятся. И последует хоть и вежливое, но категорическое “нет”. Вот так и закончился этот период моей армянской жизни... Я начал этот раздел с Карабахского кризиса. Тогда по TV показывали один фрагмент встречи Амбарцумяна и Горбачева. Боже, до чего же мелок, жалок и глуп был Горбачев рядом с В.А.! Ведь это именно ему, старому Амбару, надо было быть президентом этой великой, прекрасной и несчастной страны! А не только президентом Армянской академии наук! Скольких бед и несчастий удалось бы избежать, сколько жизней человеческих удалось бы сохранить! Ну, и, поскольку мне от Армении, видимо, еще долго не оторваться, продолжу свой рассказ. Это будут воспоминания о другом молодом художнике. Встречаю я как-то его в Ереване, начинается разговор. Я: “Пошли со мной в ближайшую сосисочную, закусим. Я угощаю”. Он: “Что ты, что ты, дорогой, я только что пообедал, эли (ладно, да)”. Я: “Ну, ладно, тогда так просто со мной рядом посидишь, пива выпьем”. И пошли в сосисочную. Я взял десять штук в тайной надежде на его участие. Предложил ему. Он: “Ну, ладно, одну за компанию возьму, так уж и быть”. Ну, а что было дальше, и так понятно. Из десяти сосисок я умял две, остальные все – он. А когда уже мы выходили, он признался, что сейчас ел впервые за три дня... А жилье-то его! 70

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

Это даже квартирой назвать трудно. Представьте себе глинобитную хижину высотой с курятник, без единого окна и, конечно, без всякого отопления. Свет попадал только через открытую дверь. А как же зимой? “Ну, зимой я дверь вообще не открываю”. Единственный его костюм висел на двери на гвоздике. Я: “Хорошо, дорогой, ну ты хоть что-нибудь вообще зарабатываешь, ты где-нибудь работаешь? Тебе кто-нибудь деньги за твою работу платит?” Он: “Платят, конечно! Вот, недавно я расписывал витражами здание на улице Барекамутян возле Академии наук, знаешь?” Я: “Знаю конечно. И сколько же тебе за это заплатили?” Он: “Ну, сколько... Я, по правде говоря, и сам толком не знаю. Сунули мне какой-то пакет с деньгами. Я не пересчитывал”. Я: “И на что же ты эти несчастные деньги потратил? Почему же у тебя на еду-то не осталось?” Он: “На что потратил, на то и потратил. Долги отдал первым делом”. Я: “А остальное куда дел?” Он: “Вторым делом, после отдачи долгов, была покупка красок и новых кистей. Мои-то уж совсем износились”. Я: “И что же, вообще ничего не осталось?” Он: “Как видишь. Меня, если честно, в этой конторе здорово обманули. Заплатили одну пятую часть, двадцать процентов от обещанного”. Я: “Ну, а ты что же? Так и проглотил эту оплеуху?” Он: “Как видишь”. Я: “А чего ж ты на них в суд не подал? В райком партии не обратился?” Он: “Да я ж беспартийный. Меня даже из комсомола выгнали с треском”. Я: “Это за что же такое? За что выгнали-то?” Он: “Вообще-то ни за что. Это еще в армии было. Наш сержант стал прохаживаться насчет армян и грузин разными слоЛитературная Армения

проза, поэзия

вами. Ну, а когда мне заявил: “Твоя мать...”, тут уж я не стерпел и ему хорошенько врезал. Он с копыт свалился”. Я: “Ну, и что дальше было? Подумаешь, всего делов-то”. Он: “Если б так. Утром совместное партийно-комсомольское собрание. Меня там крыли последними словами. Как это ты, солдат советской армии, да еще и отличник боевой и политической подготовки, дошел до жизни такой? Кто-то предложил смягчить наказание, отделаться каким-нибудь выговором. Но парторг, черт, полковник бронетанковых войск, орденоносец и даже Герой Советского Союза, настоял на своем. Я, говорит, на фронте таких вообще собственной рукой расстреливал, без всякого трибунала. Ну, все и дрогнули. Только один лейтенант молодой, Ашот Карапетян, за меня заступался. Это, говорит, у него первый случай такой, а вообще он солдат хороший, у меня в танке был наводчиком, так мы с его помощью первое место по части заняли. Я даже собирался его отправлять на общедивизионные учения и на смотр солдат-отличников в Ленинград. Ничего из этого не вышло. Ничего не помогло. Вышибли, как последнюю шелудивую собаку. Даже портрет мой с доски почета сняли”. Я: “Ну, и как же ты теперь живешь-то? Без денег, без нормальной квартиры? Ты хоть в Союзе художников-то состоишь?” Он: “Не приняли меня. Собрался весь Президиум. Хвалили мои работы, а как дело дошло до голосования, так все, как один, проголосовали npoтив. Причем голосовали даже те, которые меня перед этим хвалили, сравнивали с великим Мартиросом Сарьяном”. Вот такая история. И чем же я, младший научный сотрудник, мог ему помочь? А теперь я еще расскажу, как защищал свою кандидатскую диссертацию. Защита была назначена на физическом факультете Ереванского университета. Перед этим меня вызвал мой первый оппонент, профессор Мирзоян, и сказал: “Алеша, ты должен встретить второго оппонента. Он приедет автобусом из 72

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

Ахалцихе, это возле Абастуманской обсерватории Грузинской Академии наук”. Пятого мая, накануне защиты, я рано утром приезжаю в Ереван и иду на автобусную станцию. Подхожу к расписанию движения междугородних автобусов и ищу автобус из Ахалцихе. Но такого автобуса нет! Я – к диспетчеру: “Так будет, все-таки, автобус из Ахалцихе?” Он: “Дарагой, не волнуйся. Может будет, может нет. Уж это, как Бог захочет. А зачэм тибэ вообще этот автобус из Ахалцихе? К тебе што, там мама родная приезжает? Или, может, любимая жена? Ну, ладна, там посмотрим, а пока заходи-ка ко мне в диспетчерскую, посидим, выпьем, покушаем, поговорим, эли”. Ну, куда деваться? Лучше, все-таки, в холодке сидеть, чем под палящим ереванским солнцем бегать от одного автобуса к другому. Сидим, пьем, разговариваем. Сначала, как водится, один традиционный вопрос: “Ты-то сам откудава будешь? А, с Украины, знаю, знаю, я там в армии служил, город Львов, небось, слышал о таком? Хороший город, очень хороший, ведь армяне наши строили, ты об этом знаешь? Там и церковь есть наша армянская, кафе армянское, и даже улицу самую красивую назвали Армянская улица, панимаешь?” Понимаю, говорю. Вот так, за интересной беседой и вином мы пару часов и просидели. А когда бутылку эту, Вернашен этот прикончили, я все-таки вышел из его диспетчерской прямо под страшное ереванское солнце. Ну, бегаю от одного автобуса к другому и всех водителей спрашиваю, не видели ли они одноглазого пассажира с черной повязкой – это ведь мой второй оппонент. Я-то его никогда не видел. Знаю только, что одноглазый. “Что ты, что ты, дарагой, какой еще тебе одноглазый. Не было у меня такого, я это точно знаю, я бы его заметил, эли”. Вот так я и пробегал весь день. Вечером, а точнее, даже уже ночью, возвращаюсь я в Бюракан и рядом с гостиницей вижу машину. Посветил спичкой – точно. Там ГРХ, грузинский номер. Оказывается, он, оппонент-то мой, приехал не на автобуЛитературная Армения

проза, поэзия

се, а на машине своего аспиранта. Ну, тут уж радость моя была безмерна. Я на радостях притащил к ним в номер все, что было заготовлено для банкета. Помню, были там такие экзотические на то время напитки, как ром, виски шотландское, текила и даже пильзенское пиво. Сидим. Они пьют, а я как-то очень быстро окосел. Сказались, видимо, все перипетии этого дня, на жаре, без воды, на нервах. Мне ведь ученый секретарь Ученого совета, на котором я должен был защищаться, сказал, что, если защита моя сейчас сорвется, то ждать придется целых полгода, раньше Ученый совет не соберется. И в результате я сбежал из их “президентского” номера, пошел к себе и встал под холодный душ: хоть как-то, думаю, протрезвлюсь. Н-да... Стою, стою, замерз весь – вода-то ледяная. И как-то мне самого себя жалко стало. А сделать ничего не могу. А сделать всего один шаг и вылезти из-под этого холодного душа моя бедная голова никак не догадывается. Короче говоря, я все-таки вышел, растерся до красноты полотенцем, принял снотворное и лег спать. Выспался, правда, хорошо. Спал как убитый, и не мои обычные 7 часов, а целых 10. И поехал в Ереван. А дальше-то что было? Защита моя назначена была на 15 часов. “Подзащитных” было двое, я и какой-то физик из Института физических проблем. Он защищался первым. Сижу я, жду своей очереди, и постепенно голова моя бедная наливается свинцом, а душа – страхом. Я ведь один. А к нему, к первому, целая бригада поддержки приехала. Но в жизни всегда есть место подвигу! Открывается дверь – и я вижу моих, моих бюраканцев! Вот оно, спасение-то мое! Оказалось, дирекция выделила специальный автобус для группы поддержки. Только они, армяне, способны на такое! И вот они входят. Впереди, естественно, Людмила Ивановна. Именно так, без фамилии, ее знал весь Бюракан, вся Академия наук Армении, да и вообще вся Армения. Официально она была референтом Президента, а фактически – личным секретарем 74

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

Амбарцумяна. Авторитет ее был колоссальным. Людмила Ивановна сказала, Людмила Ивановна попросила, Людмила Ивановна посоветовала... Скольким людям она помогла, сколько судеб изменила, скольких спасла – от неприятностей, от тюрьмы, да и от самой смерти... И еще о моей защите. За Людмилой Ивановной шла Эльма Суреновна Парсамян. О ней, этой Эльме следовало бы отдельную книгу написать. Такой женщины я еще не видал, во всяком случае, до моего приезда в Армению. Красивая, живая, с яростным и ярким темпераментом, и в то же время нежная и кокетливая, капризная и непредсказуемая, как то и следует настоящей женщине. Почти все мужское население Бюракана было в нее влюблено по самые уши. А она – нет, никому явного предпочтения не оказывала, со всеми была ровной, дружелюбной, благожелательной, но не более того. На всех конференциях, совещаниях или симпозиумах, что общесоюзных, что международных, она всегда оказывалась в самом центре внимания всех – от желторотых аспирантов и студентов до седовласых академиков и почетных докторов всевозможных университетов, таких как Фриц Цвикки или Вальтер Бааде. Боюсь, что эти имена ничего не скажут читателю, далекому от астрономии, но тут уж поверьте мне на слово… А за ними, за Людмилой Ивановной и за Эльмой, легко и грациозно порхала над землей Норочка Андреасян, кстати, моя тайная, платоническая любовь… Она только что поступила в Бюракан на работу, в отдел Эдуарда Еремовича Хачикяна, который в дальнейшем стал профессором и директором Бюраканской обсерватории, после того, как Виктор Амазаспович решил распрощаться с некоторыми из весьма обременительных обязанностей – он тебе и директор, и Президент, и член ЦК Армении, и член Президиума Союзной Академии, и т.д. и т.п. Так вот, в ней, в этой Норочке, мне чудилось что-то гогеновское. Недаром я в своих любимых музеях, Пушкинском в Москве и Эрмитаже в Ленинграде, первым делом шел именно к моим любимым импрессионистам, а в этих залах – к моим любимым Гогену и Ренуару. Литературная Армения

проза, поэзия

Эта самая Норочка фактически спасла меня в эпопее моей многострадальной защиты. Да так, что я в благодарность предложил ей разрезать мой кандидатский диплом на две части и поделить – половину мне, половину ей! А все дело было в том, что я, взойдя на ватных ногах к кафедре и вцепившись в нее намертво обеими руками, так что потом пришлось пальцы по одному разнимать, стал судорожно искать своими перепуганными глазами, в чье бы лицо мне глядеть и, главное, на чьи бы глаза мне опереться. И попал случайно именно на нее, Норочку, мою спасительницу! И так и смотрел на нее, не отрываясь и почти не моргая, все двадцать минут, когда отбарабанивал свой заученный, свой давным-давно надоевший, давным-давно опостылевший мне текст. Тоже мне! Подумаешь, умник какой нашелся, кандидат в кандидаты! А она, Норочка, видимо, тоже что-то почувствовала и не отрывала от меня своих огромных карих глаз. А потом спросила: “Ты чего это на меня так уставился? Я, хоть и не поняла, в чем тут дело, но, тоже не отрываясь, смотрела на твою перепуганную рожу. Так что же это было-то? Может, ты в меня внезапно влюбился и решил таким образом выразить ее, эту свою любовь? Если это так, то имей в виду: я никому в Бюракане, ни академику, ни шоферу, ни сторожу не позволю к себе ближе, чем на полметра, приблизиться! Понял?” Понял, конечно. Понял, куда деваться. Благородно с ее стороны: не кружит голову, не кокетничает, не интригует. Нет и все, все сказано, все высказано и поставлено на свои места. Лав, эли! (Ладно, да!) Но вспять безумцев не поворотить – Они уже согласны заплатить. Любой ценой – и жизнью бы рискнули, – Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить Волшебную невидимую нить, Которую меж ними протянули. Владимир Высоцкий 76

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

Помню случай с одним известным физиком, который стал диссидентом. Когда его с работы по специальности отовсюду выгнали, он решил проситься в Бюракан, под крылышко всемогущего Амбарцумяна. А тот, будучи человеком очень осторожным, всячески избегал встречи с глазу на глаз. Каким-то образом все это стало известно Людмиле Ивановне, и она решила все-таки организовать эту встречу. Ей помогла и другая бюраканская светлая душа, Нина Леонидовна Иванова. Встреча состоялась, и тогда Юрий Орлов – так звали этого диссидента, наконец-то понял свое реальное положение в этом лучшем из миров. А это дало ему несомненный выигрыш во времени, не говоря уже о сэкономленных нервах и деньгах. Вот еще один эпизод. Ленинградский коллега Амбара серьезно заболел. Спасти его могло только одно американское лекарство. Тогда В.А. нажал на все возможные кнопки, вплоть до Москвы, до Совета министров СССР, и в результате коробочка со спасительным зельем проделала извилистый путь Сан-Франциско – Лос-Анджелес – Нью-Йорк – Москва – Ленинград. И человек был спасен! Но... Во всякой бочке мёда бывает и ложка дегтя. В страшном 1937 году В.А. под страхом смерти был вынужден напечатать в “Ленинградской правде” статью под названием “Буду честно служить народу”. А было ему тогда всего 29 лет. И был он самым лучшим, самым талантливым, самым молодым и перспективным профессором Ленинградского университета. Думаю, тогда-то он и испугался, и так, испуганным, прожил всю свою долгую жизнь. Как-то раз в Бюракан с инспекционно-ознакомительным визитом пожаловал секретарь комитета комсомола этого района. Надо было видеть, как сдрейфил старый Амбар! Буквально бежал вниз по ступенькам навстречу этому молокососу и, разумеется, подонку, потому что порядочные люди на такую работу не идут. А на мой молчаливый недоуменный вопрос: “Как это вы так, Виктор Амазаспович? Да вы подумайте, кто вы, и кто Литературная Армения

проза, поэзия

он”, – на этот молчаливый вопрос он ответил: “Это наше начальство, мы должны их уважать”. Как это все следует понимать? Я, вот, как-то подумал, а что, если бы на месте Амбарцумяна был, например, Иосиф Шкловский? Как бы он в этой ситуации поступил? Ведь наверняка просто спустил бы этого деятеля с лестницы, в крайнем случае, обложил бы семиэтажным матом, на который, он, кстати сказать, был большой специалист – не прошла даром закалка молодости, когда он был не то десятником, не то бригадиром на строительстве Байкало-Амурской магистрали... А между тем Амбарцумян и Шкловский были вечными оппонентами, постоянно спорили между собой. Мне кажется, что они даже нуждались друг в друге. Эдакие друзья-враги... Оба они знали и любили поэзию, хотя и разную. Шкловский – Гумилева, Цветаеву, Ахматову, а Амбарцумян – Есенина и восточных поэтов, Саади, Омара Хайяма, Низами. Из репертуара Шкловского: На полярных морях и на южных, По изгибам зеленых зыбей, Средь базальтовых скал и жемчужных Шелестят паруса кораблей. Николай Гумилёв А теперь из репертуара Амбарцумяна: Не жалею, не зову, не плачу. Все пройдет, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым… Сергей Есенин Шкловский и Амбарцумян были похожи в основном – оба были настоящими учеными. Учеными с большой буквы. Оба 78

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

они уважали и ценили друг друга – за талант, за смелость, за бескомпромиссность в отстаивании своих убеждений. Но было и немало такого, что резко отличало их друг от друга. Например, публичные выступления и вообще популяризаторский талант. У Шкловского – поистине блестящий, а у Амбарцумяна, увы, совсем наоборот. Помню его доклады на научных семинарах и конференциях. Уткнется, бывало, носом в доску, что-то невразумительное бормочет, а потом вдруг и взвизгнет на самом неподходящем месте. Зато статьи научные, предназначенные для специалистов, писал блестяще – глубокие, с четкими и ясными формулировками, с далеко идущими выводами, с каким-то фантастическим даром предвидения. Он мог сразу, буквально сразу, через каких-нибудь пару минут, проникнуть в самую суть какой-нибудь проблемы, о которой он раньше вообще ничего никогда не слышал. Один-два наводящих вопроса, и все, он попадает в самое слабое место. И так было всегда, с самого начала его научной, да и ученической деятельности. Очевидцы вспоминали, как они, будущие корифеи физики и астрономии, бывало, обсуждали какую-то проблему или же какую-нибудь задачу. А корифеями этими были те, чьи имена ныне широко известны – Виктор Амбарцумян, Лев Ландау, Георгий Гамов, Дмитрий Иваненко, Николай Козырев и еще несколько человек, студентов Ленинградского университета. Так вот, пока Лева Ландау взъерошит свою роскошную шевелюру, пока Коля Козырев выпрямит свой богатырский стан, так Амбар уже выдает правильное решение, будь то из теории тензорного исчисления, или интегральных уравнений математической физики, или особенностей расширения Вселенной. А по широте познаний вообще не было ему равных – с ним можно было обсуждать почти все разделы астрономии. Разве что великий итальянский физик Энрико Ферми мог составить ему конкуренцию… Кстати, это был тот самый Ферми, который бежал от Гитлера и Муссолини в Америку, там был приглашен к участию в знаменитом Манхеттенском проекте и немало поспособствовал созданию первой атомной бомбы… Литературная Армения

проза, поэзия

И еще. Амбарцумяна отличала внешняя скромность, пусть даже и показная. Кроме того, он очень точно понимал, что и для чего говорит его собеседник, какова его настоящая цель. И не поддавался ни на какие комплименты, ни на какую лесть. А вот тут уж Шкловский был полным антиподом. На лесть он попадался самую грубую. Ради славы, ради популярности он был готов если не на все, то уж, во всяком случае, на очень многое. Кроме всего прочего, был непревзойденным мастером эпатажа. Как-то его не пригласили на конференцию, куда он рвался. Тогда он заявил, что поедет и без приглашения, поставит неподалеку от конференции себе палатку, затем разбежится, подтянется на руках и перепрыгнет через стену, отделяющую его от конференции… Как вам, дорогие читатели, такое заявление от профессора, доктора наук, лауреата Ленинской премии и прочее, и прочее, и прочее!!! Пошутил – да, конечно, пошутил. Однако ведь давно известно, что в каждой шутке есть доля правды… А уж если эта шутка исходит не от рядового аспиранта или младшего научного сотрудника, а от лауреата и академика, то тем более… Тут главное – эпатаж, известность, слава, стремление как угодно, любыми средствами, разумными и неразумными, привлечь к себе внимание и завоевать дополнительную популярность у как можно большего количества людей, любых людей, и даже таких, кто вообще никогда никакой книжки в руках не держал. А уж тем более книжки на космическую тематику. Неуемное честолюбие, скажете вы, поразительное тщеславие. Нет, дорогие мои, так, да не совсем. Ведь эти два слова – честолюбие и тщеславие – часто почему-то ставят рядом, как полные абсолютные синонимы. Так вот, да будет вам известно, что это отнюдь не так. Я не берусь здесь дать академическое определение этих понятий, да и у меня словаря философского под рукой нет. Но что я сам вкладываю в эти понятия? Тщеславен тот ученый, кто стремится, чтобы его имя мелькало как можно чаще где угодно – в научном журнале, отечественном или зарубежном, в научно-популярных статьях и кни80

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

гах, на TV в самое смотрибельное время и т.д. и т.п. Таким образом, аудитория его – сотни тысяч и миллионы, и каждый его знает и встречает на улице случайного знакомого словами: “А вы знаете последнюю книгу Шкловского? Там он пишет, что…” А честолюбив, напротив, другой ученый. Он не стремится к широкой известности. Лучший подарок для него – это, как говорят, широкая известность в узких кругах. Пусть во всем мире только десять человек способны оценить мою работу, и мне этого будет достаточно. Н-да, скажет австралиец, или японец, или южноафриканец. А ведь он меня обскакал, он сделал то самое, что и я в принципе мог бы сделать, да не сделал – то ли по глупости своей, то ли по лености, то ли по трусости: а ну как мне пришьют посягательство на самое святое святых, скажем, на отсутствие принципиальной возможности существования тахионов. Тахион – гипотетическая частица, способная двигаться быстрее света, т.е. быстрее 300 000 км в секунду. Олекса Биланюк из Львова, американский ученый украинского происхождения, вместе со своим коллегой, американским ученым латиноамериканского происхождения, много лет уже дудят в одну и ту же дуду – ну, нет в физике такого закона, который запрещал бы сверхсветовые скорости. А если это так и если носителями информации были бы сверхсветовые частицы, то и Вселенная изменилась бы, так как радиус Вселенной R определяется скоростью передачи информации V. …Теперь еще несколько слов о Шкловском. Он написал поистине блестящую книгу “Вселенная. Жизнь. Разум”. Недаром ее перевели на несколько языков. И недаром к его юбилею – увы, посмертному – в Москве вышла книга, написанная его учениками и коллегами со всех континентов, людьми разного возраста, разных национальностей, разного научного и жизненного опыта. Но вот одна из ее подглав не может не вызвать недоумения. Речь идет о знаменитой идее Шкловского о спутниках Марса. Напомню, что там он выдвинул гипотезу об их искусственном происхождении. Гипотеза, безусловно, теоретически интересЛитературная Армения

проза, поэзия

ная, но уж больно экстравагантная… А ведь высказана она была не в специальном научном журнале и даже не на научном семинаре где-нибудь в ГАИШе или ИКИ (ГАИШ – Государственный астрономический институт имени Штернберга, ИКИ – Институт космических исследований), а в газете! Ну, что это такое, как не стремление к славе и популярности, пусть даже и дешевой?! И еще, случай из моей собственной жизни. Как-то мне попалась на глаза докторская диссертация моего постоянного противника. И.С. Шкловский был оппонентом на его защите, и защита прошла “на ура” в МГУ. Говорят, что сначала он отозвался о ней резко отрицательно, но потом, поддавшись на уговоры и грубую лесть, написал, почти не читая, блестящий отзыв. Диссертация состояла из двух частей, статистической и динамической. Так вот, моя коллега и мой добрый друг Ирочка П. из Ленинградского университета, ученица и сотрудница знаменитого Татевоса Артемьевича Агекяна, как-то сказала мне: “Ты знаешь, Алеша, я ничего не понимаю в статистике, но вот динамическая часть этой работы – сплошной бред”. Я ответил: “Ты знаешь, Ирочка, я ничего не понимаю в динамике, но вся статистическая часть этой работы – сплошной бред”. …Однако я, кажется, опять не туда заехал. Вернемся немного назад, к Амбару моему любимому, единственному и неповторимому, действительно уникальной личности по своим способностям, как реализовавшимся, так и оставшимся в тени, не востребованным ни той страной, ни той эпохой. Он ведь наверняка тяготился, осознанно или нет, той ролью, которую ему послала судьба. Ему были явно малы и узки все эти его должности и звания – академика, дважды Героя социалистического труда, Президента республиканской академии, основателя и директора Бюраканской обсерватории, и прочее, и прочее, и прочее. При всей своей внешней скромности он был, по моему глубокому убеждению, чудовищно честолюбив. Зачем ему были все эти регалии, все эти звания и должности? Зачем нужна ему была эта Нобелевская премия, к которой его 82

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

представляли? Ведь, получив ее, он стал бы в один ряд с другими нобелевскими лауреатами и был бы среди них равным из равных, а отнюдь не первым и единственно первым. Представьте себе концерт симфонической музыки в Белом Зале Ленинградской, а ныне Санкт-Петербургской филармонии, или в зале имени Чайковского в Москве. …“Дирижер талантливо гребет обеими руками…” Итак, концерт окончен, гром аплодисментов после гробовой тишины, дирижер спускается вниз, к оркестру, и пожимает руку первой скрипке. И, естественно, виртуозу-солисту. Так вот, первой скрипкой в этом прекрасном оркестре мог бы быть и я, ваш покорный слуга, автор книги, которую Вы сейчас держите в руках. Вы уж простите меня за хвастовство, но я помню слова Роберта Фишера, сказанные им задолго до того, как он стал чемпионом мира по шахматам. Тогда его спросили, а кто же, по гамбургскому счету, лучший шахматист мира. Его ответ: “Конечно, скромность – хорошая вещь, но было бы глупо скрывать правду. Это – Фишер”. Вот эту роль, роль первой скрипки в оркестре, мог бы сыграть и я. Но только роль первой скрипки, не менее, но и не более. И, увы, увы, никак не роль солиста. Старый Амбар в роли солиста был и остается непревзойденным!!! Вспомним слова Отца Народов, сказанные им после безвременной кончины Владимира Маяковского: “Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи”. Вот вам и уже готовая табель о рангах: первый – Маяковский, второй – Пастернак, а за ними уже Цветаева, Ахматова, Мандельштам. Воистину неистребима человеческая тупость и пошлость! Мы с детства так привыкли ко всем этим регалиям, что и не замечаем их абсурдности. Герой социалистического труда… А что, бывают и Герои капиталистического труда? Как, например, охарактеризовать Генри Форда, или Билла Гейтса, или, на худой конец, Джорджа Сороса? Как же, факт, все они Герои капиталистического труда, а вы как думали? Я уж не вспоминаю Литературная Армения

проза, поэзия

Рокфеллера, Моргана и Ротшильда. Впрочем, последних было несколько, и тут легко ошибиться – Ротшильд это французский, или австрийский, или английский. Но все они, безусловно, Герои капиталистического труда. Интересно, а кто же из них больше всех Герой капиталистического труда, всем Героям Герой? Вспомним, наконец, Героев прошлых лет и веков. Тогда, вне всякого сомнения, Героями феодального труда были и Гёте, и Шиллер, и бравый вояка Бисмарк, объединивший всю Германию, и Кромвель, снявший не одну голову на Британских островах, не говоря уже о Робеспьере, Дантоне. Пойдем дальше. Ну как тут не вспомнить героя феодального или, может быть, царского труда Ивана Грозного? Казань-то кто захватил? То-то! Пойдем еще дальше. Тут, несомненно, всплывут Герои дофеодального, рабовладельческого труда. Это вам и Александр Македонский, и Юлий Цезарь, и Платон, и Сократ. А если вернуться в наше прекрасное, хотя и абсурдно-хаотическое время, неизбежно всплывут в памяти и Герои Украины: Богдан Хмельницкий, Иван Мазепа, Симон Петлюра, Степан Бандера, Роман Шухевич, а также такие коллективные Герои труда, как воины УПА – украинской повстанческой армии, которая устроила чудовищную резню поляков на Волыни, и батальон “Нахтигаль”, и дивизия “Галичина”. Ну что ж, скажете вы, война есть война, здесь неизбежны жертвы с обеих сторон, и будете, несомненно, правы. Да нам-то от этого не легче… А страна моя родная Вот уже который год Расцветает, расцветает И никак не расцветет. Наум Коржавин И опять, уже в который раз, какая-то неодолимая сила возвращает меня в Армению, к ногам старого Амбара. А ведь он отнюдь не был тем благостным, добреньким папашей, каким его 84

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

можно было представить по тому, что было сказано выше. Он мог быть и безжалостным, и равнодушным. Как, например, он молодых аспирантов и м-н-сов третировал! Как долго не допускал к защите выстраданной годами и бессонными ночами кандидатской диссертации! А ведь эта степень сразу означала и существенную прибавку к жалованию. А у этого аспиранта молодая красивая жена, больная мать-старуха и больной ребенок… “Да, Алеша, вы хорошо поработали, очень хорошо, я вами доволен. Ну а теперь, когда эта задача в основном решена, возьмитесь-ка за другую, не менее интересную. Вот двадцать лет назад Шепли с Сойер-Хогг решили, что шаровые скопления все одинакового возраста. Мне почему-то кажется, что они ошиблись. Возьмитесь-ка за это дело”. Кандидат былых столетий, Полководец новых лет, Разум мой! Уродцы эти – Только вымысел и бред. Только вымысел, мечтанье, Сонной мысли колыханье, Безутешное страданье, – То, чего на свете нет. Николай Заболоцкий Мне рассказывали очевидцы, как Амбарцумян учился в Ленинградском университете. Уже с первого курса он привлекал внимание профессуры – своими математическими способностями, трудолюбием и – last not least – быстротой реакции. Там у них, у корифеев будущих, образовалась прекрасная команда – сам Амбарцумян, Ландау, Козырев, Иваненко, Гамов и другие, опять же выдающиеся и неординарные личности. Могу похвастать – к ним в те годы принадлежал и мой отец Морис Семенович Эйгенсон, будущий профессор астрофизики. Насколько я могу теперь судить, вклад моего отца во внегалактическую астрономию был весьма весомым, но все же не опредеЛитературная Армения

проза, поэзия

ляющим. Зато гелиогеофизику он создал с нуля и развивал ее весьма успешно до тех самых пор, пока страшная беда не свела его в могилу… Хотя нет, не совсем так. Ведь это именно он, мой отец, написал первую в Союзе и, может быть, даже первую в мире книгу по внегалактической астрономии под названием “Большая Вселенная”. Забегая вперед, отмечу – не могу не отметить, – что он и сам был Большой Вселенной. Удивительным, парадоксальным образом соединялись, сочетались в нем такие редкие качества, как большой ум и большое сердце. Мой отец родился в 1906 году в Екатеринославе, ныне Днепропетровск, в семье довольно удачливого коммерсанта. Мой дед, Семен Ефимович Эйгенсон, регулярно ездил в Данию, закупал там знаменитое датское масло и развозил его по всей Российской империи – в Киев, Одессу, Ростов, Нижний Новгород. Ну и, конечно, в столицы, Москву и Петербург. На вырученные деньги он ездил в Варшаву, в Вену, в Париж, в Карлсбад (ныне Карловы Вары, Чехия). Вплоть до рождения детей брал с собой мою будущую бабушку Анну Морицевну. Значительную часть заработанных таким образом средств приходилось тратить на взятки – ведь Екатеринослав тогда, до революции, не входил в пресловутую черту оседлости, и жить в нем простому еврею, не купцу первой гильдии, не дипломированному адвокату, врачу или инженеру, категорически воспрещалось. Дед мой, насколько я могу судить, был человеком умным, волевым, энергичным и очень даже авантюрным. Ему бы быть президентом какой-нибудь банановой республики, или шкипером на пиратском бриге, или торговцем наркотиками. Вместо всего этого приходилось вести трезвую и пресную жизнь обычного буржуа. Он не получал формального высшего образования – не до того было. Не до жиру, быть бы живу. Пять лет подряд он безуспешно долбил одну и ту же стену – юридический факультет Киевского университета. Не помогли ни золотая медаль, которую он получил, сдавая блестяще экстерном экзамены в 86

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

престижной Киевской гимназии, ни выученные к тому времени самостоятельно иностранные языки, ни даже глубокие и всесторонние познания в юриспруденции, экономике и торговле. Его даже уже узнавали в приемной комиссии, сочувственно о чем-то расспрашивали, что-то советовали, но как только дело доходило непосредственно до вступительных экзаменов, так все это показное сочувствие улетучивалось – опять двойка! А потом, уже после Февральской революции, когда все запреты по религиозному и национальному признаку были сняты, оказалось уже слишком поздно для учебы. Надо было содержать семью, сына и дочь, а также вечно больную, немощную жену. Октябрьскую революцию и весь последующий хаос он не принял категорически. Он даже сделал поистине героическую попытку сесть на последний уходящий из Крыма в Турцию пароход, конечно со всей семьей. Не вышло. Страшная давка, свободных мест нет, драки, вот кого-то спихивают в холодное море, вот обезумевшая от горя молодая мать с криком “Где мой Вася?”, вот трехлетний карапуз с соплей до подбородка… Короче говоря, не вышло. Видать, не судьба. И вот остались они, все вчетвером, на опустевшем берегу. Но что же делать-то, не сидеть же до ночи на узлах с домашним скарбом да комодом с фарфоровой посудой, привезенной из Дании дедом в одной из его бесчисленных поездок. И вернулась вся семья в Екатеринослав. А как же дальше-то быть в этом хаосе, когда не осталось ни дома, ни денег, ни работы, а на руках малолетние дети и вечно стонущая, вечно ворчащая, по поводу и без повода, жена. Но, видимо, природная жизнестойкость и природные способности все-таки взяли верх, и ему удалось как-то изловчиться и выплыть. Вскоре он стал тем, что в дальнейшем назовут презрительным словом “нэпман”. Но не тут-то было. Великий учитель и вождь всех племен и народов в одночасье решил прикрыть все это – и сам нэп и всех нэпманов. Правда, к этому времени дети уже подросли. Мой отец, с раннего детства проявлявший недюжинные способности, стал Литературная Армения

проза, поэзия

уже студентом Ленинградского университета. А перед этим было коммерческое училище, работа на табачной фабрике и, наконец, первый курс Таврического университета в Симферополе. Оттуда его вышибли по причине буржуазного происхождения. Но потом, после долгих хлопот, все-таки смилостивились и даже предоставили возможность продолжить учебу в любом, на выбор, университете. Он, конечно, выбрал Ленинград (тогда еще Петроград), где была лучшая на то время физико-математическая подготовка. Там-то он и познакомился и подружился с будущими корифеями – Амбарцумяном, Козыревым, Гамовым, Ландау. Сами себя они величали мушкетерами или, под настроение, джаз-бандой. Теперь несколько слов о моём отце. Большой ум и большое сердце редко встречаются во все времена. Тем более поразительно, когда они встречаются в одном человеке. Он любил жизнь, любил людей – и люди отвечали ему тем же. Он был органически неспособен к каким-либо склокам или интригам. При всем своём уме был поразительно доверчив. Был оптимистом и идеалистом – в первоначальном, неполитизированном значении этого слова. Моя скептическая, флегматичная мама, полная противоположность холерику отцу, называла его не иначе как “шестикрылый серафим”. Мне кажется, что это именно ему, моему отцу, были посвящены такие строки Давида Самойлова: Да, мне повезло в этом мире Прийти и обняться с людьми И быть тамадою на пире Ума, благородства, любви. А злобы и хитросплетений Почти что и не замечать. И только высоких мгновений На жизни увидеть печать. 88

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

Мне рассказывали, как Амбарцумян стал Амбарцумяном, то есть как он учился и работал. Он обшаривал все уголки всех главных наук, перерешал дважды все существующие задачи из всех существующих задачников на всех языках, которые только были в университетской библиотеке: на немецком, который в то время был основным языком всех естественных и точных наук, а также, конечно, на русском, французском и английском. Недаром же потом первые его научные работы выходили на этих языках. Вначале он хотел стать чистым математиком, но потом, на втором курсе, после знакомства с профессором Аристархом Апполоновичем Белопольским, сделал окончательный выбор – астрономия. А в ней, в астрономии, он выбрал новое направление – астрофизику. И вскоре стал ведущим специалистом в этом направлении, по сути, заложил основы совсем новой науки – теоретической астрофизики. В этом, в теоретической астрофизике, он был ведущей фигурой во всем мире, от Японии до Америки, от Кейптауна до Кембриджа и от Петрограда до Владивостока (простите, я, кажется, увлекся. Ведь Петроград к тому времени уже стал Ленинградом). Но после войны он полностью переменил сферу своих интересов, занялся звездными ассоциациями и внегалактической астрономией, где нужны были, конечно, совсем другие познания, совсем иная сфера исследования. Это даже вызывало непонимание его коллег и учеников. “Не узнаю Виктора Амазасповича. Совсем не те работы, совсем нет не то что уравнений, нет даже формул”, – сказал его любимый ученик Виктор Викторович Соболев, ставший впоследствии академиком и признанным главой ленинградской астрономии. А Амбарцумян в это время был уже в солнечной Армении, проводил свои исследования звездных ассоциаций, а затем ядер активных галактик, а затем вспыхивающих звезд и вообще нестационарных объектов во Вселенной. И одновременно был вынужден ежедневно решать десятки и сотни проблем, которые наваливались на него не только как на директора построенной им Бюраканской обсерватории, но и как президента Академии наук Армении. А это и Литературная Армения

проза, поэзия

финансы, и строительство, и распределение квартир, и многое, многое другое. И надо сказать, что со всеми своими многотрудными задачами он справлялся образцово. Недаром армянская Академия много раз признавалась самой лучшей из республиканских академий! Я уже писал выше, что, по моему глубокому убеждению, ему были тесны рамки директора обсерватории, президента Академии наук и т.п. Ему бы что-нибудь повыше, он и там бы справился. Кстати, ему дважды предлагали очень высокий пост, пост Президента всей союзной, а не только республиканской Академии, и он дважды отказывался. Много ли еще найдется таких людей, да даже и среди ученых? Ведь они-то, ученые, такие же люди, с такими же желаниями, с такими же достоинствами и недостатками, с такими же страстями… Я не знаю точно, был ли знаком Виктор Амазаспович с Борисом Пастернаком лично. Но у них наверняка были общие знакомые или, может быть, даже общие друзья. Так или иначе, круг общения ленинградской и московской интеллигенции всегда был – и остается! – довольно узок. Так вот, мне кажется, что это именно ему, Амбарцумяну, были адресованы такие строки Пастернака: Во всем мне хочется дойти До самой сути. В работе, в поисках пути, В сердечной смуте. А что касается молодых лет старого Амбара, то тут, пожалуй, были бы более уместны другие стихи. Другие стихи другого поэта, молодость которого совпала и с моей молодостью. Когдато он написал такие строки, которые производили впечатление на молодых людей моего поколения и, может быть, производят впечатление даже и сейчас, в наш жестокий век, полный меркантилизма и бездуховности: 90

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

Я разный – я натруженный и праздный. Я целеи нецелесообразный. Я весь несовместимый, неудобный, Застенчивый и наглый, злой и добрый. Границы мне мешают… Мне неловко Не знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка. Хочу шататься, сколько надо, Лондоном, Со всеми говорить – пускай на ломаном. Мальчишкой, на автобусе повисшим, Хочу проехать утренним Парижем! Евгений Евтушенко Вот такая разносторонность интересов и была одной из самых привлекательных черт Амбарцумяна. Ему было интересно все. И история, и археология, и всяческая техника. Вот тут-то, к сожалению, мы с ним полностью расходились – для меня починить какой-нибудь домашний агрегат всегда было задачей абсолютно непосильной. “У тебя обе руки левые” – постоянный рефрен моей жены… Что ж, верно. В таких случаях я всегда звал на помощь моего старого друга Гену, тот безропотно приходил и копался то ли в телевизоре, то ли в газовой колонке, то ли в холодильнике до победного конца. Надо признать, что в этом я похож на своего отца – блестящего теоретика и никудышного экспериментатора. Мой отец всегда говорил, что он только хороший астроном, средний физик и плохой математик. Но математика – костыли Литературная Армения

проза, поэзия

современной науки. “В каждой науке есть ровно столько науки, сколько в ней математики”, – сказал кто-то из великих. Вот мой отец и ориентировал меня на математику. В результате я теперь хороший математик, средний физик и плохой астроном. Словом, все наоборот! И, с отвращением читая жизнь мою, Я трепещу, и проклинаю, И горько жалуюсь, и горько слёзы лью, Но строк печальных не смываю. Александр Пушкин …А теперь я хочу рассказать о другом нашем современнике, который пришел в астрономию совсем “с другого конца”. Речь пойдет о профессоре Александре Леонидовиче Чижевском. Это имя широко известно и среди людей, не имеющих отношения не только к астрономии, но и вообще к какой-либо науке. Поэтому буду краток. В 1940 году в Париже состоялся международный Конгресс по гелиогеофизике. Почетным Президентом этого Конгресса был избран Чижевский. Но только почетным. Действительным Президентом был совсем другой человек. А Чижевский в это время мотал свой двадцатипятилетний срок в мордовских лагерях. Там же пребывала его жена Нина Вадимовна, ничего не зная о муже – жив ли он, как он. Решением Конгресса было обращение к Советскому Правительству с простым и ясным предложением: освободить Чижевского, дать ему возможность приехать и выступить со своим докладом. Некоторые французские, английские и американские ученые дошли даже до такой наглости, что предложили выдвинуть его кандидатуру на соискание Нобелевской премии – вот ведь гады! До чего они доходят, капиталисты-империалисты проклятые! За какого-то вонючего зека просят! Эх, туда бы, в Париж этот развратный, да послать пару-другую дивизий, состоящих из добровольцев, отличников боевой и политической подготовки! 92

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

Да руки коротки оказались! Зелен виноград. Близок локоть, да не укусить. Какие там еще слова на этот счет существуют? А причина-то “посадки” Чижевского была простой. Он, вишь ты, осмелился посягнуть на святое святых, на всепобеждающее учение Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Как же его во все эти дела занесло? А вот как. Он мало того, что пролез, обманом конечно, в профессора, так он, сука, еще для пущего шику аж три докторские диссертации защитить умудрился: по биологии, истории и математике. Нет, ну вы скажите на милость, зачем простому советскому человеку три докторских?! Не иначе что-нибудь замышляет, враг народа! Да таких расстреливать надо, а не в лагерях держать, деньги казенные, кровные наши денежки тратить на питание, да на одежду какую-никакую, да на охрану с собачками. А наказание-то еще слишком мягкое, можно ведь было и на 50 лет за решетку упрятать. Ну, тут, конечно, наш суд, самый гуманный суд в мире, немного того… Пожалели подонка, выродка этого. А ведь ему и покушение на членов Политбюро устроить – плевое дело, если он даже на учение Корифея, мудреца из мудрецов, осмелился свои грязные лапы поднять! Н-да… Так-то вот… А теперь – если серьезно. Чижевский, будучи человеком энциклопедически образованным и очень смелым в науке ученым, изучил на огромном историческом материале так называемые массовые движения человечества за последние две с половиной тысячи лет. Сюда относятся, например, неожиданные, немотивированные походы больших масс людей, войны, революции, бунты и т.п. Действительно, чего это вдруг люди бросают свое какое-никакое жилье, привычное окружение, привычную природу и отправляются Бог весть куда за каким-то очередным вождем или лжепророком? И делают это, как ни странно, почти одновременно на всех континентах – от Дальнего Востока до Канады или островов Океании? Чижевский сопоставил все эти даты и обнаружил, что эти массовые движения человечества происходят в среднем 9 раз в Литературная Армения

проза, поэзия

столетие. А дальше уже школьная задачка для ученика третьего или, может быть, даже ученика-отличника второго класса: сколько получится, если сто разделить на девять? Ну ты, Иванов с последней парты, скажи. Да не бойся ты, ради Бога, я не люблю, когда отвечают с места, выйди к доске и ответь нам, сколько будет 100 разделить на 9? Ну наконец-то! Правильно, Иванов, садись, молодец, я тебе в дневник пятерку поставлю и на родительском собрании тебя отмечу. Да, дети, Иванов правильно ответил, получится 11 лет с хвостиком. А ведь 11 лет – это и есть самый важный, самый распространенный, самый известный солнечный цикл! Так что же это такое получается, спросите вы. Выходит, что не только Солнце подвержено цикличности, но и люди раз в 11 лет собирают свои манатки и отправляются куда-то, за какимто призрачным счастьем? Да, уважаемые. Именно так. Раз в 11 лет наступает эпоха максимума очередного одиннадцатилетнего солнечного цикла. В это время усиливается солнечная активность. На солнце появляется то, чего раньше не было: пятна, вспышки. А через два дня, когда выброшенные протоны и электроны достигают поверхности Земли, и даже раньше, когда они только вторгаются в Земную атмосферу и, в особенности, в магнитосферу, вот тутто и начинается то, от чего страдают миллионы магниточувствительных людей, – магнитные бури со всеми вытекающими отсюда последствиями… И именно в это время обостряется нервная чувствительность человека. Он становится более склонен доверять призывам, лозунгам, пророчествам своих лидеров, своих вождей, своих пророков или лжепророков. И готов пойти за ними хоть на край света. Вспомним крестовые походы, а также более близкие нам времена – войну Алой и Белой Розы, Тридцатилетнюю войну, грызню гугенотов с католиками, походы Богдана Хмельницкого, Гарибальди и, наконец, самые важные, самые главные в судьбе Александра Леонидовича и Нины Вадимовны Чижевских – все три русских революции, 1905 и 1917 годов (тут надо отме94

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

тить, что 11 лет – только средняя цифра, возможны отклонения в ту или иную сторону). Ну а дальше уже все понятно. Как мог материалистически настроенный пролетарий, воспитанный в духе учения классиков марксизма, согласиться с тем, что не социально-политические условия на Земле, а какие-то вшивые солнечные пятна, которые и разглядеть-то можно только через черные очки, определяют судьбы царств и мира?! И в дельтах рек – Халдейский звездочет И пастухи Иранских плоскогорий, Прислушиваясь к музыке миров, К гуденью сфер и тонким звездным звонам, По вещим сочетаниям светил Определяли судьбы царств и мира. Все в преходящем было только знак Извечных тайн, начертанных на небе. Максимилиан Волошин Мне посчастливилось провести несколько вечеров у них дома, в маленькой однокомнатной квартирке на Звездном бульваре в Москве возле фаллической фигуры космонавта. Они елееле там помещались, так как все свободное пространство, от пола до потолка, было забито книгами, причем книгами на самых разных языках, от латыни и древнегреческого до языков Шекспира и Нострадамуса. Я заметил, что там были и Птолемей, и Аристотель, причем как в подлиннике, так и в нескольких (!) переводах – на русский, французский и немецкий. Вот английского почему-то не было. Нина Вадимовна угостила меня крепким чаем и пирожками собственного изготовления с малиной и черникой. Тут уж я как сладкоежка не смог удержаться и умял целую тарелку. “Ешьте, Алеша, я завтра еще испеку. К нам завтра должна явиться жилищная комиссия из Мосгорисполкома на предмет обследования наших жилищных условий. Месяц назад уже приходили отЛитературная Армения

проза, поэзия

куда-то люди и сделали вывод, что все прекрасно и ни в каком расширении мы больше не нуждаемся. А то, что все заставлено и завалено книгами, так это уж наше личное дело, то ли книги покупайте, то ли мебель ставьте”. Ко всему прочему квартира была еще и без телефона. В результате Нина Вадимовна несколько раз в день добредала на своих изуродованных лесоповалом ногах до ближайшего автомата. А уж если он был испорчен – а такое случалось почти постоянно, – то приходилось ей, бедной, ехать две остановки на автобусе. Кто-то посоветовал им обратиться к Василию Кочетову, который был не только главным редактором журнала “Октябрь”, но и депутатом Мосгорсовета от их района. Позвонила сначала Нина Вадимовна, но с ней он разговаривать не захотел: “Что это еще за матриархат такой? Кто из вас двоих профессор, вы или он?! Если он, так пусть он сам и обращается”. Пришлось это делать самому Чижевскому. В самом начале телефонного разговора этот великий писатель, инженер человеческих душ, огорошил его вопросом: “Александр Леонидович Чижевский? Гм… И имя, и отчество, и фамилия могут быть разного национального происхождения. А как батюшку вашего звали?” Чижевский: “Леонид Васильевич. А что, это как-то меняет дело?” Кочетов: “Конечно меняет, конечно меняет, глубокоуважаемый, а теперь еще и милый Александр Леонидович! Я ведь было засомневался в вашем вероисповедании, в вашей национальной принадлежности”. Чижевский: “А какое это имеет значение? Ну, был бы я хоть турком, хоть китайцем, что, вы бы нам не помогли?” Тут на другом конце провода последовала длительная пауза, а потом ответ: “Нет, конечно, и китайцу, и турку я бы помог, но вот этому зловредному народу, который Христа нашего распял, я помогать не хочу”. Так и закончили этот разговор. И, естественно, без всякого результата, хотя был уже и ХХ съезд, и оттепель. Под конец нашего разговора, который длился уже более двух часов, Чижевский спросил, знаю ли я современную поэзию. Я 96

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

назвал несколько имен, которые были тогда на слуху и собирали не только двухтысячные залы, но и стотысячные стадионы – Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Ахмадулина. Он: “Нет, этих-то я знаю. Неплохо, но ничего особенного. Может быть, вы что-то из самиздата знаете?” В ответ я прочел ему только что прочитанное мною стихотворение, но, к сожалению, я имени автора так и не узнал*. Ему понравилось, а особенно Нине Вадимовне: “Слушай, Саша, да это ведь про нас. Ну совсем наши с тобой судьбы!” Если стих понравился самому Чижевскому, значит, это уже важная рекомендация. Он: “Запишите, пожалуйста, я выучу на память, бумагу эту сожгу и пепел спущу в туалет”. Поверят ли мне молодые?! Ведь было уже оттепельное хрущевское время, уже политических массово отпускали, а тут такой страх сидел в душе… Как я могу объяснить все это моему сыну Косте, доктору Кембриджского университета и уже несколько лет гражданину Great Britain, Великобритании, который со своим английским паспортом разъезжает по всему миру без всяких виз, что в Америку, что в Мексику, что в Японию, что в Европу? В рыбацком поселке у плеса, Где чаек разносится крик, С понятливым псом остроносым Живет молчаливый старик. Раскинув нехитрые снасти, Он зорьку сидит напролет, А в стужу – колотит на счастье Над рыбьими тропами лед. И трудно добытую прибыль – Лещей, судаков да плотву – Кадушку мороженой рыбы *

Цитируемое ниже стихотворение принадлежит поэту Якову Акиму (прим. редакции). Литературная Армения

проза, поэзия

Везет он на рынок в Москву. И дамы с осанкой монаршей, С печатью столичной красы Его называют “папашей”, Украдкой косясь на весы. Откуда им знать, что когда-то, В порядке предписанных мер, В глухом переулке Арбата Был схвачен седой инженер. Что был без суда измордован В бессонном подземном плену, Что к горьким соломенным вдовам Еще приписали одну… В карьерах, в торфянике зыбком Шел месяц за месяцем вслед, Но вот объявили ошибкой Семнадцать украденных лет. Он вышел. Нелепый, безвестный, Как в сказке, очнувшись от сна. Узнал он, что в царстве небесном Свой срок отбывает жена, Что в этом расчетливом мире Покрывшихся коркой сердец Он нужен, как в тесной квартире Давно позабытый жилец. И снова сановное барство Его не пускает вперед, И снова мое государство Вины на себя не берет. Пусть угол рыбачьего сруба, Пусть гордого кормит река… Товарищ, сжимаются зубы, Как вспомню того старика И всех, кого тайно и долго Гноили в бетонных гробах. 98

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

…Штормит, поднимается Волга. Под парусом вышел рыбак. Он стар, но не может иначе, Он шапку ломать не привык. Улова тебе и удачи, Попутного ветра, старик! Им, Чижевским, еще повезло. После вынесения приговора все друзья-сокамерники их поздравляли, обнимали, целовали. Завидовали. Ведь они-то поехали далеко, кто на восток, кто на север. А остальным приходилось ехать близко, даже очень близко – в подвалы Лубянки в Москве или в подвалы Большого Дома в Ленинграде. А там – всё. Всё. Молния боли железной. Неумолимая тьма. И, воя, кружится над бездной ангел, сошедший с ума. Владимир Набоков *** …И опять вернемся в Армению. Зимнее небо над Бюраканом… Замерло всё и застыло, лучатся жестокие звёзды. Но до костей я готов в лёгком промерзнуть меху, Только бы видеть тебя, умирающий в золоте месяц, Золотом блещущий снег, лёгкие тени берёз И самоцветы небес: янтарно-зелёный Юпитер, Сириус, дерзкий сапфир, синим горящий огнём, Альдебарана рубин, алмазную цепь Ориона, И уходящий в моря призрак сребристый – Арго. Иван Бунин …Теперь я хочу сказать несколько слов об армянском языке, точнее, о невозможности адекватного перевода нескольких Литературная Армения

проза, поэзия

слов и выражений на русский. Мне почему-то запомнились два кратких словосочетания: “цават танем” и “сиртс узума”. Первое – “цават танем” – в буквальном смысле означает всего лишь “боль возьму”. Но в действительности за этими словами кроется нечто гораздо большее, целое стихотворение. Цават танем – это значит “боль твою я возьму и переведу ее на себя, а тебя от этой боли освобожу, выброси ее, эту боль свою, из головы твоей и сердца твоего, и из печени твоей, и из глаз твоих, все, все у тебя заберу и переведу на себя, и душу твою больную, болящую освобожу от нее, боли твоей, и будешь ты жить долго и счастливо, лав, эли!” Как вам нравится этот мой доморощенный перевод этих двух слов? Конечно, я не Бунин, я даже не Маршак или Пастернак и Чуковский с их великолепными переводами английской поэзии. Особенно мне почему-то запомнился точный перевод “Гайаваты” Лонгфелло: Should you ask me, whence these stories, Whence these legends and traditions, With the odours of the forest, With the curling smoke of wigwams, Their frequent repetitions, Their great reverberations, I should answer, I should tell you. Лонгфелло А теперь Иван Бунин: Если спросите – откуда Эти сказки и легенды С их лесным благоуханьем, Влажной свежестью долины, С голубым дымком вигвамов, Шумом рек и водопадов, Шумом, диким и стозвучным, 100

№ 3 июль-сентябрь 2012

Алексей Эйгенсон

Как в горах раскаты грома? – Я скажу вам, я отвечу… Иван Бунин Я, конечно, не филолог и, тем более, не лингвист. Но и мне, профану в изящных искусствах, технарю, математику и астроному, очевидной является и точность передачи и какое-то фантастически точное совпадение ритма и размера бунинского перевода. Кстати, для меня Иван Алексеевич Бунин был и остается прежде всего поэтом, а уже только потом прозаиком. Действительно, все его шедевры – настоящие шедевры вроде “Темных аллей” – могли бы быть написаны и другим человеком, писателем хорошим, но все же не из первого ряда таких гигантов, как Толстой и Достоевский, а, скорее, из второго, там, где Чехов, Куприн, Паустовский. Таково, во всяком случае, мое мнение – мнение человека, хотя и далекого от литературы или, хотя бы, окололитературной деятельности, но все же эту литературу любящего беззаветно и преданно. Разве что с этим могла бы связать меня моя жена, кандидат филологических наук и доцент немецкой филологии… P.S. …И опять к Армении. К Еревану. Голос, в ночи звенящий, В сонном и старом испанском Городе, потемневшем в свете бледнеющих звёзд. Что говорит голос Долгий, звонко-тоскливый? Просто ли сторож кличет, Верный покой суля? Просто ли путника песня к лунным лучам летит? Нет! Влюблённое сердце Литературная Армения

101

проза, поэзия

Плачет, лишённое счастья, Просто зовёт: “Когда?” Джон Голсуорси … И ещё несколько строк: Мне ведомо, что близок день Суда И на суде нас уличат во многом, Но Божий суд не есть ли встреча с Богом? Где будет суд – я поспешу туда! Я пред тобой, о Господи, склонюсь, И, отречась от жизни быстротечной, Не к вечности ль Твоей я приобщусь, Хоть эта вечность будет мукой вечной? Св. Григор Нарекаци

Послесловие Ну и что? – спросит читатель. Что ты хотел всем этим сказать? Какое мне дело до ваших звезд, пульсаров и солнечной активности? Мне бы как-то поудобнее устроить свою жизнь здесь, на этой Земле, и не потерять ни средств к существованию, ни остатков самоуважения. Да ещё бы детей своих вырастить и как-то их устроить получше в этой жизни. А все эти ваши астрономические открытия и закрытия мне, честно говоря, абсолютно безразличны. Кто, когда, что открыл, кто, когда, что закрыл – да кому это всё надо?! Нет, уважаемые. Нет. Так, да не так. Мне рассказывали, что Амбарцумян однажды сказал, что человек тем и отличается от свиньи, что иногда смотрит в небо. А исследования дальних галактик и солнечных циклов, равно как и расшифровка свитков Мёртвого моря и письменности давно исчезнувших народов, таких как майя и инки, – всё это и составляет то, что мы теперь условно называем словом КУЛЬТУРА. 102

№ 3 июль-сентябрь 2012

Марк Агабальянц

Марк Агабальянц – профессиональный музыкант, автор музыкальных пьес и джазовых транскрипций. Автор книги “Рассказы по памяти. Невыдуманные истории, записанные коекак”. С 1994 года живет в Москве. Публикуемое произведение взято из готовящейся к печати книги “Ереванские рассказы”.

Непостижимые причуды французской бюрократии Когда муж Арминки провожал нас в аэропорт, я пообещал ему, что всё будет в порядке. И, сказав, почувствовал на себе большую ответственность. Но об ответственности этой, честно говоря, вскоре позабыл – всю поездку каждый из нас занимался своими делами. Раз-другой, правда, мы вместе выпили по чашечке кофе на бульваре Монмартр, что было вполне романтично и располагало ко всяким сентиментальным настроениям. Да ещё как-то вечерком прогулялись по Елисейским полям, заходя в магазины. Здесь Арминка, конечно, была в полном экстазе, но мне удалось остудить её пыл, отговорив от нескольких бесполезных покупок, и я посчитал, что сохранив таким образом их семейный бюджет, выполнил данное ее мужу слово. Не зная тогда ещё, что впереди нас ждут некоторые испытания... Литературная Армения

103

проза, поэзия

В аэропорт Орли мы выехали вовремя. Несмотря на загруженность трассы, добрались благополучно. Сложности иноязычного общения не помешали нам быстро найти нужную стойку для регистрации наших билетов – один мой и два Арминкиных: на неё и её виолончель. Таковы правила авиаперевозок по всему миру – крупногабаритный музыкальный инструмент летит в салоне на отдельном посадочном месте рядом с его хозяином. А потому должен быть “обилечен” индивидуальным квитком. Порядок, честно говоря, несколько странный, так как музыкальный инструмент не может лететь сам, без сопровождения, и купить билет отдельно на него не представляется возможным. Мне всегда казалось, что проще было бы брать двойной тариф за билет на два посадочных места: для музыканта и его “детища” – и мороки меньше, и затрат. Но обсуждать установленные повсеместно правила не входило в мою компетенцию. Пока мы стояли в очереди на регистрацию, я вспомнил один забавный случай на эту тему. Такие случаи всегда вспоминаются в поездках – они скрашивают ожидание и муторность обязательных дорожных процедур, служат поводом завести с кем-нибудь разговор, завязать беседу или развлечь попутчика. Этакие многофункциональные “попутные истории”… Мой давнишний приятель по имени-фамилии Рубен Бархударян как-то куда-то летел со своим контрабасом. Купил он, как и полагается, два билета. На одном из них были прописаны его имя-фамилия-отчество, на другом кассир старательно вывела слово “Контрабас”. Тогда, в тёмное советское время, никаких компьютеров, конечно же, не было, поэтому все билеты заполнялись от руки. И вот Рубен приезжает в аэропорт со своим другом-контрабасом. Чин чином подходит к стойке регистрации, предъявляет свой паспорт и два билета к нему. – Что это? – возмущается сотрудник, регистрирующий билеты. – Это я, – говорит Бархударян, – а это мой инструмент, вот это мой паспорт, а это два билета: на меня и на мой инструмент. 104

№ 3 июль-сентябрь 2012

Марк Агабальянц

– Это я вижу, – говорит сотрудник, понемногу вскипая, и переходит на русский: – Вашим билэтиком вижу. А эта вторая – чэй? – Эта второй – ему, – подражая регистратору, говорит Рубен и показывает на свой инструмент. – Вот здэс, – продолжает раздувать щёки сотрудник, – черным белий написан: “Фамилие, име, отчеством”. – Да, – соглашается Рубен. – А в билэтик написан “Крантабас”! Этот что: фамилие? име? отчеством?! Я что должен дэлат с таким билэтиком? – А я что должен делать? – возмущается Рубен. – Нэ знаем, этот вашим дэлом – что хочэш дэлай, – в свою очередь возмущается сотрудник. – Но таким билэтиком недэйствитэлэн. Рубен в замешательстве. Но он не из тех, кто долго остается в замешательстве. Он отходит с инструментом в сторону, достаёт из кармана ручку и после слова “Контрабас” в его, контрабасовом, билете, там, где написано “имя”, аккуратно дописывает “Бархударян”. А потом, немного подумав, под “отчеством” приписывает “Рубенович”. Так они вместе и полетели – Бархударян Рубен и спутник его, Контрабас Бархударян Рубенович… Пока я рассказывал этот давний случай Арминке, чтобы скоротать как-то время, подошла наша очередь на регистрацию. Симпатичный Жан-Жак, или Мишель Арно, или, может, Пьер Робер – словом, регистратор, с очаровательной белозубой улыбкой поздоровался с нами: – Бонжур, мадам, бонжур, мсье, можно ли посмотреть ваши билеты? – А почему бы и нет, – улыбаемся мы в ответ. – Вот мой билет, пожалуйста, вот билет мадам, а этот билет – на эту маленькую леди, – показываю я на виолончель. Белозубый юноша улыбается. Ему понравилась моя шутка насчёт маленькой леди. Он очень услужлив, мил и чуть-чуть кокетничает с Арминкой. “Ничего, – думаю я. – Чуть-чуть не поЛитературная Армения

105

проза, поэзия

мешает, хорошо даже”. Он неторопливо делает свое дело: педантично проверяет наши билеты, вводит какие-то данные в компьютер, по ходу дела улыбается мне и в два раза больше моей спутнице, всем своим видом показывая, как он счастлив от того, что судьба свела его с нами, какое истинное удовольствие доставляют ему эти минуты и как сожалеет он, что мы должны покинуть его страну и расстаться с ним самим. Мне остаётся только поёживаться при мысли, что уже через пару часов я буду стоять в нашем родном аэропорту перед каким-нибудь держимордой и испытывать глубочайшую неловкость за то, что я прилетел, и, вообще, за то, что я есть, чем, видимо, ужасно досаждаю ему, привратнику отечественных ворот. Доколь же, Господи! Наконец, процедура окончена и юноша-регистратор выдаёт нам три посадочных талона: – Для мсье, для мадам и для маленькой леди. Последние слова он сопровождает игривым взглядом в сторону виолончели и даже весьма двусмысленно подмигивает ей. А потом мельком бросает взгляд на нас – оценили ли мы его шутку? Мы оценили и тоже улыбаемся в ответ. Время ещё есть, и Арминка упрашивает меня всё же пройтись по аэропортовским магазинчикам. Чувствуя вину перед ней за нереализованные Елисейские поля, я соглашаюсь. Последние французские сувениры упакованы, прощальный парижский кофе выпит, уже пора, и мы возвращаемся к выходу на посадку. Как раз вовремя – перед контролем почти не осталось людей, все уже в самолёте. Арминка опускает на землю свои бесчисленные свёртки и сверточки, кладёт виолончель, достаёт из сумочки необходимые документы, роняет их, мы поднимаем и … о ужас! – не находим один из посадочных талонов. – Посмотри внимательно, наверное, где-то в сумке остался. Арминка переворачивает всё содержимое вверх дном. Женские сумки – это тоже тема для отдельного рассказа. Но сейчас на него отвлекаться уже не будем: служащий на контроле не106

№ 3 июль-сентябрь 2012

Марк Агабальянц

терпеливо ждёт, когда мы, наконец, подойдём, а мы всё возимся с нашими бумажками. – Кажется, я его потеряла. Что делать?! – Чепуха, – успокаиваю я её и себя. – Сейчас разберёмся. Мы оставляем свои вещи и возвращаемся к стойке регистрации. Там всё тот же улыбчивый Жан-Жак (Мишель Арно, Пьер Робер). – Извините, видимо, мы потеряли посадочный талон, – говорю я ему, показывая наши билеты и паспорта. Он явно вспоминает нас, улыбается ещё шире. – Да-да, это мсье, это мадам, а это маленькая леди, – напоминает он нашу взаимную шутку и показывает рукой на виолончель, лежащую тут же недалеко. – Да-да, дорогой, – радуюсь я. – Вот видишь, Арминка, он нас помнит и сейчас всё уладит. Он продолжает свой монолог, кивая Арминке в знак того, что совершенно солидарен с моими словами. Он пространно пересказывает нам историю нашего недавнего знакомства, жестами подтверждает, что взял наши три билета, провёл их через компьютер (показывает на монитор и даже немного поворачивает экран в нашу сторону, чтобы мы увидели, что там значатся наши фамилии), потом, снова показав три пальца, напоминает, что выдал нам три посадочных талона. Три, а не два, как сейчас получается. – Вот-вот, – пытаюсь я прервать его словоохотливость. – Теперь один из них, – показываю один палец и затем указываю им на лежащую недалеко на полу сиротливую виолончель, – мы потеряли. Понимаешь? Потеряли. О-ля-ля, конечно он понимает! Ещё бы! Такое может всегда произойти. Это же Франция! Париж! О-ля-ля… и он что-то мурлычет из родного шансона. Затем замолкает и предлагает поискать потерю в магазине. Или в кафе – он пальцами рисует в воздухе чашечку кофе, пантомимой показывая процесс нашего кофепития и выказывая, таким образом, полную осведомлённость о нашем времяпрепровождении в последние полчаса. Литературная Армения

107

проза, поэзия

– Возможно, но у нас нет времени. Цигель-цигель ай-люлю… – Я выставляю вперёд часы и изображаю руками взлетающий лайнер. – Что нам делать? – не выдерживает Арминка нашей скупой мужской болтовни. Он вслед за мной тоже показывает отлетающий лайнер и, широко улыбаясь, добавляет: – No problem, no problem. Everything is very simple – you have to buy another ticket. – Вот видишь, он говорит: “Нет проблем”, – перевожу я Арминке. И, пытаясь перевести продолжение фразы, постепенно начинаю осознавать, что именно он сказал. А сказал он приблизительно следующее: “Нет проблем. Всё очень просто – вы должны приобрести другой билет”»! – Мы должны пойти и купить другой билет? – переспрашиваю я у него. – Да-да, – улыбается он. – Просто пойти и купить другой билет. – Купить ещё один билет? – пытаюсь понять я. – Да! Купить новый билет. – Я чувствую, что моя бестолковость в таком элементарном вопросе начинает выводить его из себя, но он все еще продолжает улыбаться. – Но это невозможно… – Я показываю ему свой кошелёк, в котором лежит пара мелких купюр. – Что он говорит? – волнуется Арминка. – Он говорит, что мы должны купить новый билет. – Но это невозможно! – восклицает она и тоже показывает свой кошелёк, состояние которого аналогично моему. Такая неподготовленность к дорожным происшествиям повергает нашего французского приятеля в недоумение. Он просит минутку и куда-то звонит. – Всё будет в порядке, не беспокойся, – утешаю я свою спутницу. Всё же Франция – это не “Советы”: практически сразу же по звонку появляется другая служащая, по всему видно, что стар108

№ 3 июль-сентябрь 2012

Марк Агабальянц

ше рангом. Пьер Робер подтягивается, делает лицо чуть посерьёзней. Он складно вводит её в курс дела, указав в нашу сторону лишь один раз, а всё остальное показывая на экране монитора. Начальница смотрит на нас, тоже улыбается и затем внимательно следит за курсором компьютера. По радио объявляют наш рейс и что-то ещё – судя по всему, что посадка закончена и самолёт готовится к вылету. Она слышит это объявление, с широченной улыбкой кивает нам и показывает пальцем в сторону динамика, полагая, видимо, что упоминание о нашем рейсе должно нас как-то подбодрить. После подробного экскурса в наше положение она обращается ко мне: – Do you speak English? Говорю ли я по английски? Практически нет, очень плохо, но постараюсь её понять. Она предлагает нам купить другой билет, и я отработанным жестом выворачиваю наизнанку свой бумажник. То же самое делает Арминка. Жан-Жак довольно поддакивает: он рад, что его предварительный отчёт начальнице совпал с нашими показаниями. Она снова нам улыбается, тоже просит минутку и звонит по телефону. Очень скоро появляется новое действующее лицо. Это скорее всего начальница начальницы нашего Арно Мишеля. Улыбки на лицах обоих подчинённых опять же чуть-чуть тускнеют, и оба ещё чуть-чуть подтягиваются. Подчинённая подробно излагает суть происшествия. Старшая, очаровательно улыбнувшись нам, делает серьёзное лицо и, внимательно всматриваясь в показания компьютера, вникает в суть дела. По радио снова объявляют наш рейс. Служащие на несколько секунд замирают, слушая объявление, смотрят на нас и снова погружаются в размышления. – Я думаю, – на ломаном английском обращается ко мне старшая, – вам нужно лететь, и вам тоже, – поворачивается она к Арминке, – но оставив здесь виолончель. Ее мы отправим позже. Литературная Армения

109

проза, поэзия

Я даже не перевожу ее слов. Я сразу же отвечаю, что музыкальный инструмент не может оставаться без своего хозяина: – И потом, как вы отправите инструмент, если у него нет посадочного талона? – Мы что-нибудь придумаем – выделим финансовую помощь, напишем письмо в авиакомпанию, обратимся в Министерство иностранных дел, сделаем запрос в Комитет по поддержке музыкального искусства… – Тогда пусть они летят, – показываю я на двух наших леди, – а я останусь, и вы потом отправите меня одного – это будет проще. – Ну что вы! Это невозможно! Ведь у вас есть посадочный талон, а у виолончели – нет. Значит, вы должны лететь, а виолончель должна остаться! Весь диалог идёт на чудовищном английском, но основная мысль его понятна обеим сторонам. Возмущение наших французских друзей на предложенный мною криминальный вариант достигает апогея, и мне даже кажется, что Пьер-Мишель вот-вот потянется к кнопке сигнализации, чтобы вызвать полицию. Радио повторяет номер нашего рейса. На сей раз подряд два раза. И ещё что-то добавляет угрожающим тоном. Сразу по двум телефонам раздаются звонки. Оба, судя по реакции старшей, касаются нашей проблемы. Она двумя руками держит телефонные трубки, что-то объясняет, кивая на нас, будто телефоны оснащены видеоаппаратурой, и при этом умудряется активно жестикулировать, чтобы придать бо'льшую убедительность своим словам. Прибежал взмыленный сотрудник. Старший над старшей. Судя по его манерам, это был чуть ли не начальник аэропорта или что-то в этом роде. На нас он уже не смотрел, улыбку на лице не держал, был взволнован ситуацией и довольно-таки строг. Ему стали всё объяснять. Он сначала смотрел в монитор. Потом внимательно изучил наши билеты. Потом, не глядя на нас, протянул руку за паспортами. Бросил взгляд на виолончель. Снова вернулся к монитору. Всё сходилось: три билета, три персоны, два посадочных талона, третьего талона нет. Де110

№ 3 июль-сентябрь 2012

Марк Агабальянц

нег тоже нет, но самолёт с полным комплектом пассажиров и нашими местами на борту ждёт команды на взлёт, вхолостую сжигает горючее и попусту тратит время, которое – деньги, которых нет. Нет ни времени, ни денег. Есть проблема и нет способов её решения. Мне кажется, что способы есть, и я начинаю их излагать. Он не понимает английский, или мой английский, что не одно и то же. Я говорю на плохом английском, сотрудницы переводят ему на хороший французский. Я предлагаю не валять дурака – этого я, конечно, не говорю, но я так думаю! – и разрешить нам пройти в самолёт, так как билеты у нас есть, так как мы их всё же купили, так как даже в компьютерах аэропорта эти билеты обозначены и мы можем пронести виолончель через турникет как вещь, как сумку – ведь на сумку не требуется посадочный талон. В самолёте есть свободные места по этим билетам, потому что мы потеряли не билет, а всего лишь посадочный талон. Мы не обманываем авиакомпанию, так как билеты приобретены и деньги за них уже поступили на счёт компании. Легче этого естественного варианта улететь отсюда и снять с них все проблемы, связанные с нами и с потерей посадочного талона, нет. Женщины-сотрудницы смотрят на меня недоброжелательно, Мишель Робер опять тянется к сигнальной кнопке, я опять съёживаюсь. Такое ощущение, что я предлагаю им взятку в присутствии телевизионщиков. В конце концов главный принимает решение, которое переводят мне почти синхронно: я улетаю по своему билету, билет мадам сдаётся в кассу, сама мадам остаётся, её виолончель тоже остаётся, представитель аэропорта пишет письмо представителю авиакомпании с просьбой разрешить мадам с её инструментом (в виде исключения) вылететь следующим рейсом той же авиакомпании, получив два посадочных места по цене одного сданного билета. На время пребывания мадам на территории парижского аэропорта ей выделяют место для отдыха и при первой же возможности отправляют на родину. Может быть, уже сегодня. Или завтра. В общем, на днях. Литературная Армения

111

проза, поэзия

Становится понятно, что к консенсусу мы не придём. Я прощаюсь с Арминкой, оставляя её здесь на неопределённое время и уже красочно представляя себе объяснения с её мужем. Она поднимает с пола свою виолончель, из-под которой появляется непонятно как и когда попавший туда посадочный талон. Мы подхватываем его, радостно машем бумажкой всему персоналу, искренне пытавшемуся помочь нам всё это время, они с облегчением улыбаются нам и провожают до самого трапа самолёта. Особенно суетится Мишель Робер – бегает вокруг нас, распахивает все двери на пути, приговаривая всякий раз: “О-ля-ля, оля-ля…” И я понимаю, что бюрократия – бич всего мира. С той лишь небольшой разницей, что строгость законов в нашей стране, куда мы сейчас всё же летим (!!!), компенсируется необязательностью их выполнения. И предстоящая встреча с держимордой у отечественных ворот рисуется уже в более радужных красках.

112

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

Очерк, публицистика

Седа Аронова

Левон Аронян Фрагменты книги

Автор этой готовящейся к изданию книги – мать выдающегося шахматиста современности Левона Ароняна, сыгравшая большую роль в становлении его личности, развитии его блестящего дарования. Лидер сборной Армении – чемпиона мира и победителя теперь уже трех олимпиад – глубоко признателен матери, которая всегда (особенно на первых порах) была рядом, вдохновляла, учила его “бороться и не почивать на лаврах после успехов, а продолжать работать над собой”. Редакция ЛА уверена, что книга С.Ароновой привлечет внимание не только любителей шахмат.

Детство. “Солнечный мальчик” Так назвал Левона гроссмейстер Сергей Шипов после завоевания им Кубка мира в Ханты-Мансийске. Для начала о детстве “солнечного мальчика”. Левон родился 6 октября 1982 года в Ереване. Отец, Григорий Леонтьевич Аронов, родом из Витебской области, поселок Коханово, БелоЛитературная Армения

113

очерк, публицистика

руссия, родился и вырос в семье учителей, сам тоже окончил Витебский педагогический институт по специальности “учитель физики”. Я, Седа Саркисовна Авакян, родилась в маленькой деревне Довех Ноемберянского района Армении, тоже в семье учителей, но, в отличие от мужа, не пошла по стопам родителей, а стала горным инженером, хотя в школе мне прочили карьеру журналистки, но так получилось, что точные науки и романтика взяли верх. По прошествии лет я иногда сомневаюсь в выбранной мною профессии (так как все институтские двери были для меня, как медалистки, открыты), но, с другой стороны, не чувствую себя ущербно, к искусству и литературе я приобщена. Наши родители: мой отец Саркис Аветисович Авакян и отец моего супруга Леон Яковлевич Аронов прошли Великую Отечественную войну, много лет руководили коллективами школ, славились отзывчивостью и добротой, помогали всем, кто к ним обращался. Это были кристально честные и неподкупные люди. Леон Яковлевич был учителем белорусского языка и мог часами наизусть декламировать белорусских поэтов, знал много русских романсов и своим богатым тембром пел их нам на радость. Любовь к пению и вообще к музыке перешла к моему мужу и от него к детям. Моя свекровь, Софья Анатольевна Портная, была учительницей русского языка и с детства воспитала в детях любовь к чтению, особенно к русской литературе. Мама моя, Наргиз Сергеевна Мамян, преподавала в начальных классах. Именно она научила отца играть в шахматы, но в силу своей занятости редко позволяла себе сесть и сыграть партию, всецело посвятив себя воспитанию детей и учеников. Папа мой пятьдесят лет руководил коллективом школы, а позже написал книгу об истории нашего села, о его возникновении и традициях, включая анекдоты, сочиненные об односельчанах. В семье мы все играли в шахматы, худо-бедно, но играли. Поскольку старшие дети в семье были девочки, папе ничего не 114

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

оставалось, как играть с нами. А когда подрос мой брат, мы вздохнули свободно – теперь папа играл практически только с ним. Он с гордостью вводил Сергея в местный сельский клуб, чтобы всем показать игру “чудо-мальчика”. К моему огромному сожалению, его игра за пределы этого клуба так и не вышла. Я очень рада, что благодаря безграничной любви нашего народа и руководства страны к этой мудрой игре в школах начинают преподавать шахматы как предмет. Кто знает, может, в какой-нибудь деревушке вдали от шахматных центров живут будущие Тиграны Петросяны и Рафаэли Ваганяны, которые были лишены дороги к славе. Но теперь их талант может раскрыться и о них узнают в шахматном мире. Уже работая горным инженером, я держала в ящике стола магнитные шахматы, на которых смотрела партии, сыгранные Тиграном Петросяном и Михаилом Ботвинником, поневоле запоминала многие партии и вместе со всеми восхищалась сильнейшими ходами, сделанными Тиграном Вартановичем, хотя и не всегда представляла всю их глубину. Слово “гроссмейстер” было для меня чем-то заоблачным и недосягаемым, я даже не подозревала, что пройдет пара десятков лет, и оно станет для меня родным и близким. Первым и самым преданным болельщиком Левы был мой папа. Его радости не было предела, когда он читал об успехах Левы в многочисленных газетах и скрупулезно перечитывал каждую строчку, проливая при этом слезы счастья и мечтая о грядущей славе Левона. Милый мой папа! Мечта его сбылась, внук стал знаменитым на весь мир. Сразу после завоевания Кубка мира, когда Левон еще находился на пути в Армению, журналисты посетили счастливого деда, чтобы запечатлеть его радость, а он неустанно повторял: “Ну как он смог в таком юном возрасте дойти до этого?!” Для дедушки Левон все еще был маленьким мальчиком. Мои дети его обожали и, даже повзрослев, каждый раз просили дедушку рассказать сказку “Сутлик ворскан” (“ОхотникЛитературная Армения

115

очерк, публицистика

врунишка”), которая была приукрашена вымышленными именами, такими как Полес, Хлантар и, конечно, Левик и Лилит. Мы не упускали возможности съездить в Ноемберян, погулять в дивных лесах и полях нашего уютного села. В Берлине мы посадили деревья, которые росли у нас в лесах (в числе которых кизил и мушмула), стараясь создать маленькую Армению у нас в саду. На четвертом курсе политехнического института кибернетику нам начал преподавать доцент Адольф Демирханян. Высокий, красивый, интеллигентный мужчина в очках, он был всеобщим любимцем. В его движениях чувствовалось спокойствие и сдержанность. Вскоре мы узнали, что он чемпион Армении по шахматам. Моему обожанию не было предела. Передо мной был живой шахматист. Много лет спустя, когда Левон уже стал знаменитым, Демирханян подошел ко мне в Доме шахмат, чтобы разделить радость матери за талантливого сына. Я узнала в нем любимого преподавателя и сказала о том, как симпатизировала ему когда-то, а он скромно ответил: “Куда мне до твоего сына!” В 1975 году под Эльбрусом, в городе фантастической красоты Нальчике, по туристической путевке встретились романтичная девушка из Армении и молодой человек из Белоруссии и поняли, что браки заключаются не только на небесах, но и в горах. Пару лет назад, выиграв очередной этап “Гран-при” в Нальчике, Левон свою победу посвятил нам, нашей встрече друг с другом на жизненном пути. После женитьбы Григорий переехал в Ереван и почти 25 лет проработал в НПО “Лазерная техника”. В 1976 году родилась наша дочь Лилит, а через шесть лет – мальчик, названный в честь отца мужа Левоном (пришлось изменить Леона на Левона). Сын рос спокойным и усидчивым, часами мог играть одной игрушкой, сидя у себя на стульчике, при этом напевая мелодию “Маленькой ночной серенады” Моцарта. Кстати, петь он начал раньше, чем говорить. Еще очень любил петь про собаку, кото116

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

рая “бывает кусачик от жизни собачек”. Нам казалось, что ребенок станет музыкантом или певцом, тем более что дочь училась в музыкальной школе по классу скрипки. В школу пошел в семь лет, в год, когда Армения кровоточила от разрушительного Спитакского землетрясения, когда ширилось национально-освободительное движение в Карабахе. Наступило тяжелое время, так как в квартирах в одночасье отключили отопление (на дворе была зима). За куском хлеба часами стояли в очередях и иногда возвращались с пустыми руками. Началась борьба за выживание. В школе Левон писал сказки для внеклассного чтения, и каждую субботу дети с нетерпением ждали от него новых волшебных историй. Сказки были о несчастных принцах, которых злые ведьмы превращали в оленей или еще в кого-то, но они всегда имели счастливый конец, иначе и быть не могло. Добро должно побеждать зло, и все должны жить счастливо. Вот таким рос светловолосый, улыбчивый и добрый мальчик. Стремясь развить его музыкальные способности, мы решили отдать его в музыкальную школу. Для скрипки он был слишком хрупок, и мы предпочли фортепиано. Перед вступительным экзаменом попросили учительницу моей дочери Карине Суреновну прорепетировать с Левоном, подготовить песню. Когда он запел, учителя и ученики со всей школы прибежали в кабинет посмотреть на громкоголосого певца, а Карине Суреновна, смущаясь, все просила его петь потише. Экзамен он сдал на высший балл, учителя искали родителей, чтобы высказать им свое восхищение. К великому сожалению, учеба Левона в музыкальной школе продлилась только год. Но об этом позже. Кроме учебы в двух школах, Левон занимался еще и “общественной работой”. По всему Советскому Союзу и по Армении проходили выборы. Мой муж, чтобы сделать для нашего Норкского массива что-то хорошее, решил баллотироваться в местный Совет, а доверенным лицом себе выбрал Левона (!). Воодушевленные отец и сын расклеивали листовки с предвыборной программой, Литературная Армения

117

очерк, публицистика

переживая за итоги голосования. И, как ни странно, Григорий стал депутатом местного Совета, хотя разработанная им программа так и осталась программой, несмотря на все его усилия. Начало декабря 1988 года. Левону было шесть лет. Он болел ветряной оспой, я находилась на больничном по уходу за ребенком. 7-го числа ему стало лучше, и я вышла в ближайший магазин за продуктами. Вдруг земля ушла из-под ног. Я подумала, что это результат бессонных ночей, но по реакции людей поняла, что это землетрясение. Прибежав домой, нашла Левона и Лилит в шоковом состоянии. Лева утверждал, что наше здание было как “дом Бабы-Яги на курьих ножках”. Прошло уже больше двадцати лет, а я до сих пор не могу без слез вспоминать то, что мы видели в Спитаке при последующих взрывных работах, или рассказы людей, непосредственно пострадавших от землетрясения и в один миг потерявших родных и близких. Особенно тяжело было слышать трагическую историю верного болельщика Левы Оганеса Налбандяна и его жены Нарине, которые потеряли своих детей, но подобно птице Феникс нашли в себе силы возродиться из пепла и дать жизнь новым детям. Узнав о Спитакском землетрясении, Григорий со своим институтом тут же выехал в Ленинакан (ныне Гюмри) восстанавливать в городе электрическую сеть. Он пробыл там неделю. Питались они, в основном, медом, кормил их один пчеловод, пчелы которого погибли. После возвращения Григория наступил мой черед. Нужно было ликвидировать аварийные дома и объекты. Нам разрешалось заходить в дома с целью изучения состояния каждого из них и выбора оптимального метода взрыва. На разбросанные повсюду детские игрушки и зимние припасы домовитых ленинаканцев страшно было смотреть. Вместе со строительными организациями, поспешившими в Армению для оказания помощи в ликвидации последствий сти118

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

хийного бедствия, прибыло много журналистов со всего света. Для них стала находкой женщина-взрывник, одна из руководителей взрывных работ. На страницах журнала “Советская женщина” на португальском языке вышла в свет статья обо мне и моей семье. Лишь после получения журнала мы обратили внимание на то, что Левон на фотографиях везде сидит с шахматной доской под мышкой. Тогда он увлекался шашками и, пользуясь добротой гостей, просил сыграть с ним партейку-другую.

Первые шаги Летом, после окончания Левоном первого класса, мы с супругом поехали в Белоруссию провожать родных на историческую родину – в Израиль. В Белоруссию мы с детьми ездили практически каждый год. Проводить лето в Коханово, маленьком селе, было просто сказкой, тем более, что детей с нетерпением ждали любящие бабушка и дедушка. Однако в этот раз мы поехали одни. Детей оставили с моими родителями. Чтобы Лева не шалил, мои отец и дочь научили его играть в шахматы. После возвращения из поездки мы поняли, что Лева всерьез и бесповоротно влюблен в шахматы. Сперва мы подумали, что это временное увлечение и скоро он отдаст предпочтение всетаки музыке, хотя скажу, что втайне мне всегда хотелось видеть моего сына шахматистом. Для начала мы его отдали в близлежащий Дворец пионеров к тренеру Людмиле Яковлевне Финаревой, которая очень любила детей и развивала в них любовь к этой замечательной игре. Я всегда с удивлением наблюдала, как дети с нетерпением ждаЛитературная Армения

119

очерк, публицистика

ли ее прихода, и едва она появлялась на улице, они, вместо того чтобы занять места в классе, стайкой бежали навстречу и затем вместе с нею входили в здание. По ее словам, она играла со всеми чемпионами мира своего времени и очень этим гордилась. К Левону она относилась нежно, но поскольку ребенок быстро прогрессировал, стало ясно, что во Дворце пионеров ему делать уже нечего. Тогда она познакомила нас с молодым студентом, мастером спорта, беженцем из Баку Меликсетом Хачияном, который в то время тренировал нескольких учеников-перворазрядников в Центральном доме шахмат. При первой же встрече Хачиян был удивлен тем, с какой быстротой и азартом Левон решал шахматные задачи и как он воодушевлялся, когда они говорили о будущих тренировках и соревнованиях. Первым делом Хачиян должен был представить Левона директору шахматной школы Овику Халикяну, который славился своими шутками. И вот наступил день знакомства. Когда мы зашли в кабинет к Халикяну, там уже сидел мальчик лет 13-14, который также хотел поступить в школу. Халикян посадил Левона и того мальчика (я не знаю, как его зовут, так как шахматную школу он не посещал) за доску и объявил, что у них только одна вакансия и поступит тот, кто победит. Скоро Левон победил и ждал решения Халикяна, а тот, согласно своему шутливому характеру, заявил, что Левон и так хорошо играет в шахматы и ему незачем больше учиться, место отдается сопернику. Из глаз Левона потекли слезы, а испугавшийся Халикян обнял ребенка и успокоил, сказав, что такие дети ему очень нужны. Вопрос о посещении музыкальной школы как-то сам по себе отошел на второй план, тем более что чересчур строгая учительница не совсем нравилась Левону. Несмотря на любовь к музыке, он не очень горевал, перестав заниматься ею. Теперь он большой любитель классической музыки, джаза и особенно 120

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

произведений армянского и восточного фольклорного жанра, а также русских романсов. Шахматы всецело поглотили его, не оставляя места ни точным наукам, ни сказкам, которые он писал совсем недавно. Они стали смыслом его жизни. После окончания Ереванского института физической культуры Меликсету некуда было идти, и, посоветовавшись с Гришей, мы решили поселить его у нас дома. Теперь не надо было ждать редких тренировок. Тренер был рядом с Левоном в течение пяти долгих лет. Шел 1992 год. Развалился Советский Союз. На первенствах мира Армения могла теперь представлять своих игроков, не проходя через жесточайшую конкуренцию во всесоюзных отборочных турнирах. Левону не было и десяти лет. Считалось, что на чемпионатах мира не имело смысла представлять игроков до десяти лет, дети могли плохо перенести полет, тем более что очередной чемпионат мира должен был проводиться в немецком городе Дуйсбурге. Но мы, родители, не были согласны с этими доводами и попросили провести соревнование для определения кандидата на участие в первенстве мира. Среди соискателей путевок на чемпионат были тогда уже заявившие о себе талантливые дети Габриэл Саркисян, Варужан Акопян, Тигран Манукян и многие другие, которые с шести лет учились в шахматной школе. Турнир для Левона начался удачно. Одного за другим он побеждал своих соперников, но его преследовал Варужан Акопян, и партия между ними должна была стать решающей. Игравший белыми фигурами Левон неожиданно оказался в сложнейшей ситуации, близкой к проигрышу. В то время после 40 ходов партия откладывалась и белые записывали контрольный ход. Когда Левон вышел к нам, Хачиян спросил его о записанном ходе и пришел в ужас. Спасения от поражения, казалось, нет, и он сильно поругал Леву за плохой ход. Но когда мы вернулись домой и проанализировали позицию, выяснилось, что Сb4 – один из немногих правильных ходов, позволяющих добиться ничьей, Литературная Армения

121

очерк, публицистика

который выпал из поля зрения соперника. После этого турнира о Левоне начали говорить и писать как о ярком и перспективном мальчике.

Выход в свет Путевка в Дуйсбург была завоевана. Осталось найти деньги на поездку. Я начала метаться в поисках финансов, но кого можно обвинять в отказе помочь, когда Армения задыхалась в тисках экономической блокады, холодной и голодной жизни?! Благо, нашлись институтские друзья, в частности управляющий “Арпасеванстроем” Норайр Даян, который дал зеленый свет шахматной карьере ребенка. Любопытно, что первым зарубежьем Левона была Германия, где спустя 11 лет он обосновался. Армянская община Дуйсбурга радушно приняла наших детей. Это были люди, чьи отцы и деды родились уже в Германии. Благодаря им наши дети впервые попробовали разные шоколадки и жвачки. Особенно всем понравились зарубежные сладкие газированные напитки. Увидев неважное состояние детей, армяне общины по очереди приносили еду и одежду, доставляя им великую радость. После возвращения в Армению Левону еще несколько раз присылали посылки с шоколадными печеньями, макаронами и тушенкой. Одному из наших детей, Андранику Матикозяну, так понравилась кола, что через год, когда дети возвращались из испанского города Линареса, где они участвовали в детской олимпиаде, он еле тащил тяжелую сумку, и, к нашему удивлению, в сумке оказались бутылки с этим напитком! Воодушевленный теплым приемом, Левон первые три партии выиграл легко, а в четвертой встретился с учеником анг122

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

лийского гроссмейстера Джона Нанна, Люком Макшейном, и проиграл. Заходившие в зал армяне запечатлели его за доской лидеров. Это фото хранится у нас как память о его первом международном турнире. Ровно через десять лет в индийском городе Гоа в чемпионате мира среди шахматистов до двадцати лет Лева “вернул долг”, обыграв Макшейна, и стал чемпионом мира. Возвращение из Германии для всех было ужасным. Самолеты не летали или летали очень редко, и достать билеты на них было практически невозможно. Левона и других детей в самолет запихнули через запасной вход благодаря изобретательности Меликсета Хачияна, который соблазнил охранявшего вход в самолет служащего ОМОНа миражом стодолларовой купюры. Дети и Мелик всю дорогу сидели на полу. В аэропорт поехать мы не смогли и ждали их дома. И наконец в 3 часа ночи Левон, одетый в куртку Мелика (достававшую едва ли не до пола), и сам Мелик зашли в квартиру. Мы, родители и дочка, кинулись к нему обниматься и целоваться, а он, сбросив куртку, подошел к шахматной доске и сказал: “Подождите, у меня возникла одна идея, мне нужно срочно ее проверить”. Мы поняли, что это начало большого пути.

Борьба за “выживание” шахмат После возвращения из Дуйсбурга Левон, как перворазрядник, решил сыграть в первенстве Еревана. В первой же партии соперником ребенка был журналист газеты “Футбол +” Хачик Арцруни. Вокруг их стола собралась целая толпа болельщиков, дабы посмотреть, как мальчик обыгрывает взрослого дядю. Потом, через десять лет, как рассказывает Хачик, Левон показал ему эту партию, указав на сделанные им ошибки. Литературная Армения

123

очерк, публицистика

После этого успешного турнира по просьбе Хачияна Левона согласился посмотреть один из сильнейших гроссмейстеров Армении Владимир Акопян. Для нас это имело большое значение. Все это происходило осенью, а скоро пришла зима. Ни Дом шахмат, ни шахматная школа не отапливались. Чтобы выйти из положения и проводить хоть какие-то турниры, Овик Халикян в подвале шахматной школы поставил в одной из комнат печку с условием, что каждый приносит с собой дрова. Мы несли на тур маленькие ветки вырубленных деревьев, которые находили на улицах. Большие же ветки представляли собой свободно конвертируемую валюту и просто так на улице не валялись. К сожалению, кроме дыма, никакого тепла эти сырые ветки не давали. На тур в основном шли пешком часа два, подкладывая в сапоги целлофаны, которые по дороге все равно рвались и вода просачивалась внутрь сапог. В этих турнирах играл иногда и сам Халикян. Помню, когда он играл против Левона, я подошла к нему и полусерьезно-полушутя попросила: “Не выигрывай у ребенка, Овик, дома нет сыра, нам нужен хоть какой-то приз”. Смешно и грустно! В первых своих турнирах Лева набирал очень мало очков. В них участвовали шахматисты, игравшие в силу мастера (некоторые из них позже стали гроссмейстерами). Помню, однажды я поехала в деревню навестить папу, а когда вернулась, в таблице против фамилии Левона после пяти туров красовалось пять баранок! Гриша утешал парня: “Ничего, не корову же проигрываешь”! С моим приездом сын быстро пришел в себя и сумел обрести уверенность. Левону 11 лет. Открытый и дружелюбный, он, тем не менее, редко находил общий язык с детьми на улице, так как сильно отличался от своих сверстников. Единственным его другом вне шахмат – с детского сада до сегодняшних дней – был и остался Ашот Нерсесян, который, как и Левон, переехал с семьей в Германию. В это время в Армении начались большие перемены, из страны стали уезжать русскоязычные граждане. В старой школе, что находилась недалеко от нашего дома (ее директором 124

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

был известный впоследствии политик Давид Арутюнян), закрылись русскоязычные классы, и Левона пришлось перевести в школу имени Пушкина, до которой от нашего дома было сорок минут езды. Лорис Хачатурович Калашян, бывший президент шахматной федерации Армении и близкий друг Тиграна Петросяна, основал здесь Открытый Армянский Университет, один из первых негосударственных университетов страны. Здесь же издавалась газета “Каисса”, поместившая фотографию Левона как ученика школы. По инициативе Лориса Хачатуровича в школе проводился турнир с участием подающих надежды юных шахматистов. Многих уже не помню, но блистательное выступление Карена Асряна, самого яркого тогда юного шахматиста, забыть невозможно. С Левоном его связывало двоякое чувство: дружественное и соперническое, которое никогда не выходило за рамки дозволенного, тем более что в детстве они играли в разных возрастных категориях. Чтобы как-то прокормиться в нашем холодном доме, Мелик, вечно кутавшийся в одеяла, стал заниматься с более-менее обеспеченной девочкой, переехавшей в Ереван из Баку. Условие было такое, что она должна платить после каждого урока. Дни занятий у нас превращались в праздник: получая деньги от ученицы Мелика, мы мчались в магазин, чтобы купить единственный тогда мясной продукт – дохлую утку, умершую, по-видимому, от старости. Еще Мелик как беженец каждый месяц получал несколько килограммов риса, причем с жучками, интенсивно убегавшими от жутких условий, и бутылку подсолнечного масла. Два успешных инженера, я и мой муж, были бессильны в сложившейся ситуации. Благо, жители моей родной деревни, узнав о нашем бедственном положении, передали через моего брата мешок муки. Видимо, в природе есть неписаные законы и талант проявляется в борьбе за жизнь. Однажды, не выдержав жестоких испытаний, я в сердцах крикнула Левону: “Лучше бы ты родился в Литературная Армения

125

очерк, публицистика

богатой семье!”, на что он мне спокойно ответил: “Зачем тогда мне нужны были бы шахматы? Я лежал бы на диване и смотрел видео” (тогда и это являлось дефицитом, доступным только богатым семьям). По-другому не могу объяснить появление в это время таких талантливых шахматистов, как Карен Асрян, Габриэл Саркисян, Варужан Акопян, Сергей Мовсесян, Тигран Л. Петросян, которые до сих пор являются доминирующей силой в командных соревнованиях за Армению. В квартирах тоже стоял дым, соседи жгли кто что может: старые туфли, резиновые шины, старый паркет, толстые тома “великих вождей”. Наш чуть более состоятельный сосед Яша приобрел газовую печку, о который мы даже не осмеливались мечтать, и, как-то столкнувшись с ним на лестничной площадке, я попросила пустить хотя бы Левочку немного погреться, на что он ответил: “А вы что, не люди, а Лиля что, не ребенок? Заходите все!” И так, в особенно морозные вечера, мы посылали детей отогреться перед сном. Надо было спасаться от этого кошмара. В декабре 1993 года Хачиян через известного шахматного наставника Александра Сергеевича Никитина добился приглашения на сессию в шахматную школу имени Тиграна Петросяна в Подольске, где в свое время учился сам. У нас сохранилась фотография, где вместе с Левоном рядом с Гарри Каспаровым запечатлены Саша Грищук, Дима Яковенко, Володя Малахов, Баадур Джобава и другие ныне известные гроссмейстеры. Левона особенно впечатляли уроки Каспарова и шахматные задачи, призом за успешное решение которых служили мандарины (!). В результате этих уроков Левон изрядно подкрепился цитрусовыми. После Подольска Левон и Меликсет поездом поехали в Кишинев, чтобы заниматься там с местной молодежью. Никитин, увидев жалкое состояние ребят, снабдил их на дорогу продуктами. 126

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

Теперь стоял вопрос возвращения. Я начала метаться по знакомым, и мне подсказали, что хозяин рейса Днепропетровск– Ереван Гарик Балбабян очень хороший молодой человек и если до него добраться, то он обязательно поможет. Мелик связался с ним по телефону, и тот обещал помочь. По дороге мальчики заехали в Витебск к родителям мужа, чтобы набрать хоть немного провизии, и приехали в Днепропетровск. Встретив и накормив ребят после дороги, Гарик повел Левона к своему приятелю, шахматному “знатоку”, который “одобрил” талант Левона и посоветовал помочь ребенку, увидев в нем хорошее будущее. Ежемесячно они давали нам деньги на хлеб насущный, организовали в Доме шахмат турнир, предоставляли бесплатные билеты в Одессу и Днепропетровск. Однажды Мелика с Левоном даже пригласили погостить в Днепропетровск на десять дней. К великому сожалению, жизнь совсем молодого Гарика трагически оборвалась, и нам остается хранить благодарную память о нем и навещать его родителей и семью. В начале 1994 года в Доме шахмат проходил турнир первой лиги Армении. Здесь у Левона соперники были уже куда серьезнее. Он играл против сильных кандидатов в мастера Ашота Наданяна (тренера Габриэла Саркисяна и Варужана Акопяна), Вартана Григоряна, Мгера Ованисяна и других. В партии против Ашота у Левона была лишняя ладья. За игрой восхищенно наблюдали Овик Халикян и работник Дома шахмат по оформлению виз господин Силин (имя его знали лишь самые близкие люди, так как все обращались к нему по фамилии). Чуть отойдя от шахматной доски, Силин спросил у Халикяна: “Овик, у Ашота есть компенсация за ладью?”, на что Халикян не задумываясь ответил: “Да, он в два раза выше и старше Левона!” После удачной игры Левона в первой лиге Силин отвез его фотографию в какую-то детскую организацию, в которой обещали помочь ребенку. И ждать пришлось недолго! В первые же месяцы 1994-го руку помощи протянул нам начальник налоговой инспекции АрЛитературная Армения

127

очерк, публицистика

тур Беньяминович Петросян, впоследствии министр спорта и по делам молодежи. Позже оказалось, что он и сам неплохо играет в шахматы, и потому из числа представленных детей коллектив остановился на Левоне. В нашем доме появился керосиновый обогреватель с целой канистрой керосина! С помощью Артура Беньяминовича Левона с Меликом отправили в Цахкадзор в Дом писателей, единственное на тот момент место, где было тепло и неплохо кормили. Для Левона там часто готовили жареную картошку, потому что рис он не ел, объясняя это тем, что “от него пахнет воздушными шариками”. Но ведь не мог ребенок всю зиму провести в Цахкадзоре! Неожиданно весной того же года Мелик получил из Молдавии приглашение от Федора Федоровича Скрипченко тренировать его дочь Эльмиру, уже ставшую к тому времени чемпионкой мира до 16 лет. Хачиян дал согласие при условии, что с ним поедет также Лева. Поездка в Кишинев совпала с Днями армянской культуры в Ставрополе. Воспользовавшись приглашением организаторов участвовать в этом мероприятии, Меликсет и Левон вместе с деятелями культуры и одним известным в то время бизнесменом вылетели в Ставрополь. Поездка была хороша еще тем, что сокращала дорожные расходы ребят, так как из Ставрополя в Кишинев ехать поездом было гораздо дешевле. Для любителей шахмат был организован сеанс одновременной игры с Левоном. Все были удивлены способностями и серьезностью мальчика, и везде его принимали с радостью. В последний день был организован роскошный обед в честь гостей. Левона посадили между знаменитым иллюзионистом Арутюном Акопяном и его женой. Уже изрядно развеселившийся ранее упомянутый бизнесмен, желая публично показать свои шахматные навыки, предложил на большую сумму денег сыграть партию с Левоном при условии, что мальчик будет играть вслепую. Интерес присутствовавших был велик, и вот партия началась. Жена Акопяна, видя, как Левон друг за другом произносит вслух хо128

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

ды, начала плакать и целовать ему руки. Ей было очень горько видеть, каким трудом ребенок хочет заработать деньги. В конце концов, партия закончилась победой Левона, на что соперник заявил, что “про деньги” он пошутил. Прощаясь, Арутюн Акопян и супруга обняли Левона и сфотографировались на память. При этом Акопян сказал, что в свое время фотографировался с Гарри Каспаровым и это принесло тому удачу, чего он от всего сердца желает Левону. Поездка длилась более трех месяцев. Чтобы не отрываться от шахмат, Левон сыграл за это время в двух местных турнирах, а затем принял участие в чемпионате Европы до 12 лет в БайлеГеркулане и достиг своего первого международного успеха, заняв третье место! Правда, в то время мы старались не показывать ему свою радость, чтобы приучить Леву ориентироваться на максимальные цели.

Первое золото. Подарок маме Шел 1994 год. Приближалось время первенства мира до 12 лет в венгерском городе Сегеде, в котором Левон имел право участвовать как чемпион Армении. В течение трех долгих месяцев без родителей в Молдавии Левон несколько раз серьезно заболевал. Узнав об этом, я решила во что бы то ни стало на первенстве мира быть рядом с ним. И опять мне помог хозяин рейса Ереван–Одесса Гарик Балбабян, давший бесплатный билет на самолет. Из Кишинева до Сегеда мы ехали автобусом, это была долгая, утомительная дорога, длившаяся около суток. Приехали уставшие, изможденные, особенно плохо переносили дорогу дети. Устроились в старом обшарпанном общежитии, по пятьшесть детей в каждой комнате. Вскоре выяснилось, что жить Литературная Армения

129

очерк, публицистика

мне негде, а на гостиницу денег у меня нет. Предназначенную Левону сумму на участие в первенстве мира наша Федерация шахмат удержала как взнос в ФИДЕ, поскольку на первенство Европы Левон поехал без согласия Федерации. В то время в Армении действовало четкое правило: победитель детского чемпионата завоевывал путевку на первенство мира, а занявший второе место мог ехать на первенство Европы. Порой ситуация доходила до абсурда: многие победители чемпионата Армении хотели ехать на первенство Европы, но не мира, так как на оплату билета и проживания в далеких странах, где порой проводили первенства мира, спонсорских денег не хватало. По дороге в Сегед было много веселых историй. Вместе с нами ехала молдавская делегация. Так как поездка предстояла долгая, все основательно запаслись едой. И вот, наконец, посленескольких часов езды было решено сделать перерыв на обед. Все достали свои запасы, и только Ашот Наданян, ехавший на это же соревнование как тренер одной из участниц, грустно стоял в сторонке. Когда мы его спросили в чем дело, ведь в Кишиневе он купил огромный кусок колбасы, он ответил, что пока он спал, его ученица потихоньку ее съела, и теперь он без еды. Конечно, мы поделились с ним своими припасами, но история эта всех страшно развеселила. После того как трапеза была закончена, мы снова отправились в путь. Ребята, пока Ашот спал, решили над ним подшутить. Они достали из его сумки бутылку коньяка и потихоньку выпили. После того как он проснулся, ребята ехидно начали спрашивать Ашота, есть ли у него с собой коньяк. Ашот спокойно ответил, что есть, но это не его коньяк, а Гагика Саркисяна (нашего уважаемого тренера). Ребята пришли в ужас от содеянного! Приключения Ашота на этом не закончились. Параллельно с юношеским чемпионатом в Сегеде проводилось соревнование по швейцарской системе, в котором играли некоторые тренеры из разных стран, включая Ашота. И вот, уже ближе к концу турнира, Ашот обосновался на первом месте. Как-то утром он шел узнавать результаты жеребьевки и встретил одного из российских тренеров. 130

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

Тот предложил Ашоту выпить по рюмке местной настойки. Ашот очень удивился, так как не был с ним в дружеских отношениях, но так как собеседник настаивал, он согласился. На вопрос, как же он будет играть под воздействием алкоголя, российский тренер ответил: сейчас жарко, так что вспотеешь и хмель пройдет. На просьбу подождать, пока он узнает, с кем ему предстоит играть, его новоявленный “друг” ответил, что он ему расскажет за столом. И вот они выпили по чарке, правда, его “собутыльник” сказал, что у него болит живот и вместо настойки он, пожалуй, выпьет воды. На вопрос Ашота о жеребьевке, его “друг” ответил, что они играют между собой и, к сожалению, он забыл свой кошелек в гостинице, так что расплачиваться за настойку придется Ашоту. Вечером, показав нам бесславно проигранную партию и поведав эту историю, Ашот под общий хохот добавил, что он всю партию ждал, пока вспотеет и отрезвеет, но только сейчас начинает потеть. Автобус, который нас привез в Сегед, должен был ждать окончания чемпионата. Он стоял во дворе общежития. За небольшую плату водитель согласился пустить меня туда ночевать (всего на десять ночей!). Еду приносили мне дети из своих пайков – то, что не доедали. Вечерами я укладывала спать Левона, заранее с помощью Хачияна подготовив его к завтрашнему поединку, утром приходила к нему, и мы вместе ехали на турнир. Перед туром говорили о том о сем, и он спокойно шел на игру, не боясь соперников. В Сегед приехал и Александр Сергеевич Никитин – помогать российским юниорам. Его присутствие очень вдохновляло Леву, и, когда Никитин приходил на игру, ребенок уже встречал его с победой. Все шло прекрасно. В 8-м туре Левон черными должен был встречаться с хорошо известным тогда среди детей Этьеном Бакро, самодостаточным, окруженным богатыми спонсорами и государственной поддержкой. Его готовил небезызвестный Иосиф Дорфман, бывший тренер Каспарова, надеявшийся передать эстафету на мировую корону Бакро. Литературная Армения

131

очерк, публицистика

Вечером, перед восьмым туром, когда уже стала известна жеребьевка, Никитин позвал Петю Свидлера и попросил его подготовить Леву против первого хода d4, который всегда делал Бакро. Наутро мы все спокойно пошли на тур, зная, как противостоять грозному сопернику. Каково же было наше удивление, когда вместо привычного d4 Бакро пошел e4! Мы переглянулись с Хачияном, но что поделаешь в такой ситуации! Никитин, хорошо зная Дорфмана как максималиста, предупредил Леву, что на ничью он Бакро не настроит, им нужна только победа. Между тем на демонстрационной доске вырисовывался мирный исход, и в это время мы увидели, как Дорфман занервничал, обеспокоенный тем, что его подопечный не предлагает ничью, потому что “лезть” в таких позициях было опасно. Но как настроил, так и получилось. Бакро “полез”, и Левон, воспользовавшись ситуацией, спокойно выиграл. Тот же Дорфман спустя десять лет, расставшись с Бакро, предложил Левону свои тренерские услуги. Но Левон предпочитает дружественно-спарринговые партнерские отношения с армянскими шахматистами, особенно с Габриэлом Саркисяном, Арманом Пашикяном, Грантом Мелкумяном, а на данный период и с Сергеем Мовсесяном, что бесспорно способствует и росту армянских гроссмейстеров. До того как Лева вышел из игрального зала, ко мне со слезами на глазах подбежал главный тренер юношеской сборной Вреж Ордян. Эта победа давала Армении золотую медаль! В последнем туре, играя белыми фигурами, Левон легко обыграл мальчика из Германии Дмитрия Бунзмана. В итоговой таблице участники выстроились в таком порядке: 1. Аронян, 2. Бакро, 3. Пономарев, 4. Вальехо, …10. Грищук. Пройдет 11 лет, и те же самые ребята будут решать судьбу первого Кубка мира в Ханты-Мансийске и почти так же выстроятся в итоговой таблице. Это же поколение на сегодняшний день считается решающей силой шахматной элиты, а Левон – его лидером. Чемпионат закончился в день моего рождения – 9 августа, ценнее подарка в моей жизни я не получала никогда. Это было мое первое и последнее сопровождение Левона 132

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

на чемпионаты мира и Европы, Федерация шахмат Армении наложила вето на мои поездки, оправдываясь тем, что это мешает ребенку. А мне уже и не надо было ездить, он был уже самостоятельным. Сегед ознаменовал начало восхождения к шахматному Олимпу, а Левону в первую очередь дал веру в себя и в свой выбранный путь.

Кубок Каспарова. Детская олимпиада в Стамбуле В марте 1997 года решено было участвовать в Кубке чемпиона мира Г. Каспарова. Допускались только “именитые” дети до 16 лет. Армению, кроме Левона, представляли еще Габриэл Саркисян и Варужан Акопян. С самого начала турнира борьбы за первое место не получилось. Захватив лидерство со старта, Левон за первым столом только менял стулья, в итоговой таблице опередив ближайшего соперника на 2 очка, взяв 8 очков из 9-и. Теперь на кубке рядом с именем Карена Асряна (рука не поднимается написать “ушедшего от нас”) выгравировано имя Левона Ароняна. В том же году в Ереване состоялся чемпионат мира во всех возрастных категориях среди детей до 18 лет. Турнир проводился в кинотеатре “Москва”, а на выходе демонстрировались партии лидеров. Основная масса болельщиков собиралась именно там, чтобы не мешать игрокам. Болельщики шумно обсуждали каждый сделанный ход, при этом ругая или хваля игрока, особенно когда последний оказывался умнее их. Ближе к окончанию турнира кинотеатр посетил президент Армении Левон Тер-Петросян. Бросив взгляд на турнирный зал, он вместе с некоторыми руководителями госуЛитературная Армения

133

очерк, публицистика

дарственных структур поспешил к демонстрационным доскам. Бесспорно, внимание присутствующих было приковано к партии лидеров группы до 16 лет: Левон играл против представителя Румынии Левенте Вайда (который и стал победителем чемпионата, несмотря на проигрыш от Левона). Около часа президент вместе со всеми восхищался остроумными ходами Левона и был доволен посещением турнира. В итоге Левон занял второе место, что расценивалось многими как жуткий провал, хотя, по-моему, второе место было бесспорным успехом. Август 1998 года. Теперь шахматную Армению надо было представлять в турецком городе Стамбуле на детской олимпиаде. Для каждого армянина хорошо сыграть в Турции является делом чести. В команду входили по доскам: Левон Аронян, Габриэл Саркисян, Варужан Акопян и Тигран Л. Петросян. Благодаря совместным усилиям наша команда выиграла олимпиаду, набрав 27 очков из 36 возможных и на 5 очков опередив украинцев, занявших второе место. На следующий день после завершения олимпиады был проведен блиц-турнир, где Левон занял первое место, набрав 8 из 9-и. А по инициативе Анатолия Карпова по интернету была проведена быстрая партия между Левоном и американским гроссмейстером Романом Джинджихашвили, в которой победил Левон. Радости местных армян не было предела! Мальчиков принял архиепископ Месроп, а также известный журналист и общественный деятель Грант Динк, впоследствии трагически погибший. В Армении их приняли на высшем уровне, нашу юную команду и шахматную федерацию страны поздравил тогдашний президент Армении Роберт Кочарян. В сентябре 1999 года Левон сыграл в чемпионате мира среди юношей до 20 лет, прошедшем в Ереване, где поделил 3-4 места с Кареном Асряном. В октябре, теперь уже в высшей лиге Армении среди мужчин, Левон опять добивается успеха, разделив 134

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

1-2 места с тем же Кареном Асряном. Выполнив в обоих турнирах нормы гроссмейстера, Левон в 17 лет стал самым молодым гроссмейстером Армении. Моя давняя, заветная мечта осуществилась: я – мама гроссмейстера!

Армения – лучшая шахматная страна Европы! Конец 1999 года вписал новую страницу в историю армянских шахмат. Первенство Европы проводилось в городе Батуми, куда в это время из Армении не ездили поезда, аавтомобильная дорога была в ужасающем состоянии. Возможно, это и послужило причиной, что В.Акопян, Р.Ваганян, К.Асрян и другие возможные участники отказались там играть. Но все же по инициативе Смбата Гарегиновича Лпутяна команда в составе Лпутяна, Минасяна, Анастасяна и Ароняна вместе с тренером Аршаком Петросяном выехала в Батуми. Как рассказывал Левон, они ехали на маленьком маршрутном такси, со многими остановками. Ребята подбадривали себя тем, что по легенде долгая и каменистая дорога ведет к живописным местам. Армянская сборная по рейтингу была только на 14-м месте. Вначале Аршак Багратович сильно переживал из-за того, что у команды не было запасного игрока, но поскольку с первого же тура все складывалось благополучно, он начал находить в этой схеме свои плюсы. В самом деле, не надо вставать спозаранку, чтобы подать заявку на состав, нет в команде человека, который сегодня свободен и обижается на тренера за то, что его не поставили на игру. Это было первое такое исключение, которое с легкой руки Аршака с годами превратилось для нашей команды в правило. Литературная Армения

135

очерк, публицистика

В подобных соревнованиях редки случаи, когда будущие чемпионы возглавляют таблицу с первого до последнего тура. Такой редкий случай произошел с нашей сборной. Если после первых двух туров она еще делила лидерство с другими командами, то с третьего тура и до самого финиша шла на первом месте в гордом одиночестве. В итоге Армения с 22,5 очками оставила позади Венгрию, Германию, Болгарию, Россию, Украину, Израиль и другие страны. Вдохновленная успехами мужской сборной, женская команда тоже сыграла выше своих возможностей и заняла 5-е место. На одном из кубков, полученных в Батуми, выгравировано: “Лучшей шахматной стране Европы”. По совокупности результатов мужских и женских команд Армения заняла первое место! Это был беспрецедентный успех. По возвращении в Армению членов обеих команд приняли президент Армении Роберт Кочарян и премьер-министр Арам Саркисян. Поистине это был отличный дебют, первый и очень уверенный шаг к тем высотам, которые были еще впереди и которых нам надо было еще дождаться! После такого успешного выступления Левона мы наивно полагали, что ему позволят и впредь выступать за нашу национальную сборную. Но когда эмоции поостыли, Левону недвусмысленно дали понять, что его удачное выступление еще ничего не значит.

Немецкая Бундеслига. Переезд в Германию Левону 17 лет, он уже гроссмейстер. Пора большого плавания. Редкие турниры, куда его приглашают, – это Румыния, Молдавия, правда, один раз он играл в Портороже (Словения), но этого явно недостаточно. 136

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

Аршак Петросян, с которым Левона связывают очень теплые и дружеские отношения (несмотря на разницу в возрасте), живет в Германии, тренирует Аркадия Найдича, затем Петера Леко. У него хорошие знакомства в шахматных кругах Германии, и с помощью своей дочери Софии, прекрасно владеющей немецким, он начинает искать клуб в Бундеслиге для своего ученика Левы. Через некоторое время София и Аршак выходят на связь с менеджером Бохумского “Ваттеншайда” Ульрихом Вольфом. Хотя этот клуб и борется за выживание и имеет финансовые проблемы, возможность играть на первой доске в такой сильной лиге вдохновляет Левона. В квартире у Аршака, где его родня готовит пышный армянский ужин, Левон знакомится с Ульрихом. Левону нужен выход в Европу, на турниры, а Ульриху – молодой перспективный игрок, который согласен играть за символическую плату. Через призму прошедших лет по-новому воспринимаешь то бережное отношение Аршака и его семьи к Левону. Сотрудничество с клубом длилось шесть лет, но в связи с переездом в Берлин прекратилось, хотя до сих пор с некоторыми игроками команды Левон поддерживает знакомство и хорошие отношения. Участие в Бундеслиге играет в шахматной биографии Левона большую роль. Он защищал спортивную честь разных команд высшей лиги, при этом сегодня для него важен не столько денежный интерес, сколько общение со знакомыми шахматистами. Словом, на современном языке – тусовка. Ведь в немецкой Бундеслиге играют практически все сильнейшие шахматисты планеты, а у Левона нет проблем ни с одним из них, наоборот, все рады встретить его приветливой улыбкой на лице и безобидными шутками. В прошлом году Левон перешел в команду SF Berlin (“Друзья шахмат”), которая борется за выживание в Бундеслиге. Прошло почти два года. Больших успехов у Левы не было, а его сверстники из других стран уже занимали лидирующие поЛитературная Армения

137

очерк, публицистика

зиции в мире. На спонсорскую помощь или на федерацию мы надеяться не могли, так как, посчитав его уже сложившимся игроком, практически все от него отказались. Левон в это время играл мало, а когда играл, страшно нервничал и часто проваливал последний тур. Сейчас, конечно, это звучит довольно странно, потому что уверенная игра в последних турах на сегодняшний день считается одной из его сильных сторон. Мне обидно было видеть такую ситуацию. Мама друга Левы Ашота, которая переезжала в Германию с семьей, так как была наполовину еврейкой, подсказала мне выход из трудного положения. После признания факта совершенного над евреями геноцида Германия открыла двери жителям еврейской национальности из бывших советских республик. Так как папа Левона Григорий Аронов – еврей, то нам в конце 2001 года дали разрешение на переселение в Германию. От немецкого порядка и небедной жизни Левон был в восторге. Тут вопроса о хлебе насущном, который для нас был проблемой номер один, не существовало. Государство несет ответственность как за физическое, так и за моральное состояние каждого гражданина Германии. Теперь Лева знал, что даже если он проиграет в последнем туре, на благосостоянии семьи это особо не отразится. Первое, что было приобретено в Германии, это компьютер, в те годы решавший многие вопросы подготовки к ответственным соревнованиям, многочисленные тетради с записями были уже не нужны (а сколько лет собирали!). Чтобы приобрести эти записи, я пожертвовала с трудом приобретенной за много лет библиотекой художественных книг и своими украшениями, о чем никогда не жалею. Скоро последовала серия турниров в разных городах Европы. Особенно вспоминается дрезденский турнир по быстрым шахматам, где Левон завоевал старинный, украшенный золотом фарфоровый кубок. 138

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

С нашим переездом в Германию (с 2004 года – в Берлин) наша квартира, а позже дом стали любимым местом для друзей и родственников. После победы в Ханты-Мансийске в немецком журнале “Шах” Дирк Полдауф и Рай Тишберек опубликовали о Левоне статью под заголовком “Мечтаю построить дом для всей семьи”. И действительно, это была его давняя мечта – построить дом, в котором бы жили его родители и сестра, и эта мечта сбылась. Теперь в большом доме бок о бок дружно и гармонично живут его родные. Большой сад с армянскими фруктовыми деревьями и виноградником, огородик с тархуном, котемом, амемом и другой экзотической зеленью привлекает к себе внимание многих наших соседей или просто прохожих. Как-то раз проходивший мимо мужчина спросил поливавшего розы Гришу на немецком: “Простите, вы армянин?”, на что мой супруг честно ответил, что нет, но, увидев замешательство мужчины, сказал, что тут живут армяне. “Вот и я подумал, как могут не армяне посадить тутовое, абрикосовое и кизиловое дерево, не говоря уже об орехе”, – сказал этот человек, оказавшийся, как выяснилось из последующего разговора, знаменитым на весь Берлин врачом по имени Гукас, живущим по соседству.

Подводные камни Несмотря на постоянное жительство в Германии, Левон не простился с армянской федерацией. Он учился на шахматном отделении Ереванского института физической культуры, правда, не всегда посещал уроки, но сдавал экзамены, участвовал в шахматной жизни республики, особенно в турнире высшей лиги Армении. 62-й чемпионат Армении закончился победой Левона. Он стал 31-м чемпионом Армении, хотя в предыдущем первенстве Литературная Армения

139

очерк, публицистика

тоже делил 1-2 места. Это была середина сентября 2002 года, а 25 октября команде предстояло участвовать в олимпиаде в городе Бледе (Словения). Ясно, что чемпион Армении должен был играть в команде, особенно после батумского триумфа, к тому же в высшей лиге Армении, кроме него, играли Арташес Минасян, Ашот Анастасян, Карен Асрян, Габриэл Саркисян – те, кто впоследствии вошли в состав сборной. С отличным настроением Левон возвратился в Германию. Мы купили билет и ждали, когда он вылетит в Армению на предолимпийские сборы. Звонок Смбата Лпутяна прозвучал как гром среди ясного неба. Он сообщил, что Левон не попадает в команду, даже на шестую доску. Разумного объяснения этому решению не было, и доводы о том, что ребята не могут играть, когда Левон в команде, звучали смешно и нелепо. Дескать, у него плохой характер (?!) и с ним команда перестает быть единой. Пройдет всего несколько лет, и человек с “плохим” характером возглавит армянскую сборную и все будут говорить о том, какой милый и обаятельный у нее лидер, но об этом после. По истечении некоторого времени я, а больше Левон, простили тех, кто на совете федерации поднимал руку за выдавливание из страны очередного чемпиона. К сожалению, такой опыт уже был в Армении, и неоднократный (Сергей Галдунц, Сергей Мовсесян...) В одночасье все заслуги Левона перед Арменией были забыты, сведены к нулю. Пишу эти строки и, опять возвращаясь в те времена, не могу сдержать слез. Отрывая “пуповину”, связывающую Левона с Родиной-матерью, шахматное закулисье сделало свое черное дело. Да, такова человеческая натура: сначала выдворяют из страны, а потом при успехе под чужим флагом вспоминают, что он наш земляк (или ищут каплю армянской крови и иной раз доходит до того, что гордятся зятьями за неимением лучшего). 140

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

В настоящее время, в том числе и благодаря усилиям Левона, федерация признала свои ошибки, и чемпион республики в обязательном порядке входит в состав сборной. Ценой “крови” Левона шахматная федерация научилась ценить и оберегать свои таланты без кланового признака и группы крови. В сердцах я отправила, возможно, слишком эмоциональное письмо Смбату Гарегиновичу Лпутяну, написав в нем, что если Леву решили оторвать от команды, то пусть хотя бы его отправят на чемпионат мира среди юношей до 20 лет в Индию, так как это был его последний возрастной год, а своих средств, чтобы послать его туда, у нас не хватало. Господин Лпутян заверил меня, что средства на поездку они найдут. Мы заняли денег у знакомых и стараниями моими и мужа моей дочери Артура, который обычно помогает Левону в делах, которые требуют оперативных действий, в течение нескольких дней смогли уладить дела (получить индийскую визу, купить билет). Левон был страшно рассержен, но ничуть не подавлен. Ему не терпелось сыграть. Левон поехал в Гоа один, но со сборником стихов Велимира Хлебникова, одного из его тогдашних любимых поэтов. Уже в Индии, в автобусе, когда Левон заснул после изнурительной дороги, любимого Хлебникова вместе с рюкзаком и след простыл. Бог знает, может, этот индус сейчас штудирует украденный сборник или, наоборот, проклинает судьбу за никудышную добычу. Тем не менее, после этого Левон остался совсем один против 88 конкурентов! А конкуренты были не сахар. В свои 20 лет многие из них (пожалуй, большинство) уже имели гроссмейстерское звание. Солидный состав участников предвещал упорную и бескомпромиссную борьбу. Предстояло играть 13 туров. С первых же туров стало ясно, что борьба за первое место развернется между Левоном и давним его обидчиком Макшейном. Встретились они в шестом туре. У Макшейна стопроцентный результат, Левон уступал ему на целое очко. Левон играл белыми фигурами, Литературная Армения

141

очерк, публицистика

и скоро стало ясно, что он сумел получить преимущество, оставалось четко его реализовать. На 47-м ходу Макшейн был вынужден признать свое поражение. Сыграть оставалось еще семь партий против семи сильных игроков. Следующими его соперниками были Ни Хуа, Бу Ксянджи, Артем Тимофеев, Ференц Беркеш, Пубеш Ананд, Пентала Харикришна и последним – Дмитрий Яковенко. Люк Макшейн после поражения все равно преследовал Левона, отставая на пол-очка. Перед последним туром я подсчитала коэффициенты Левона и Макшейна (для меня это не представляет труда) и в 4 часа утра по берлинскому времени позвонила Левону, чтобы предупредить о том, что при его ничьей и победе Макшейна Люк станет чемпионом. Так что Левону нужна только победа! И в последней партии, затратив 29 ходов, Левон с честью выполнил свою задачу. В итоге 10 очков из 13-и, серия из 39-и партий без поражения, весомая (40 пунктов) прибавка к рейтингу. После победы в Гоа из армянской федерации посыпались восторженные отклики и поздравления, однако нас это уже мало радовало. Обращение Левона к президенту немецкой шахматной федерации Мецингу о намерении играть под их флагом, было принято с восторгом и радостью. Теперь около его фамилии стоял черно-красно-желтый флаг. В Армении в это время писали о нем как о бывшем соотечественнике, хотя мы все до сих пор являемся гражданами Армении, у нас у всех и, конечно же, у Левона тоже армянские паспорта. Наступил март 2004 года. 20-го числа в Ереване состоялась конференция шахматной федерации Армении, президентом которой был избран министр обороны республики Серж Азатович Саргсян. Радости шахматистов не было предела. Зная Сержа Азатовича как большого шахматного болельщика, все с нетерпением 142

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

ждали больших перемен. Закончилась эра высокомерного чиновничьего отношения к шахматистам. Первым делом, по заданию Сержа Азатовича, начали думать о возвращении армянских шахматистов. По отношению к Левону эту инициативу взял на себя гроссмейстер Тигран Налбандян. Не один телефонный звонок прозвенел в нашей квартире, не один день я и моя семья уговаривали Левона забыть о прошлых обидах и вернуться к своим истокам – в родную Армению. Ведь можно обижаться на людей, но не на родину. Звонок Сержа Азатовича окончательно сломил сопротивление (Левону было неловко перед немецкой федерацией, хотя это решение они восприняли с пониманием), и на индивидуальном первенстве Европы стол Левона снова украсил красно-сине-абрикосовый флаг. Мы были, конечно, очень рады. Если до этого немецкие средства массовой информации публиковали информацию о Левоне как о своем шахматисте, то теперь о нем пишут и говорят как о “нашем” берлинце. А после каждого успешно сыгранного турнира на экранах берлинского метрополитена транслируется репортаж о Левоне. Многие в Берлине узнают его на улице.

Анталья, Кальвия, Гибралтар, Варшава, Степанакерт... Первым для Левона турниром после возвращения в армянскую федерацию стало индивидуальное первенство Европы в 2004 году в турецком курортном городе Анталья. У Левона уже есть право на участие в розыгрыше Кубка мира в 2005 году как у чемпиона мира до 20 лет. Возможно, поэтому тут он играет легко, непринужденно. Только проигрыш в последнем туре от победителя турнира Василия Иванчука, имевшего самый высокий рейтинг, лишил его золотой медали. Литературная Армения

143

очерк, публицистика

Бронзовой медали он достиг в тай-брейках против Евгения Мирошниченко (3:1) и Андрея Истратеску (1,5:0,5). Медали такой пробы у Левона до сих пор не было. Следующим большим состязанием была 36-я Всемирная шахматная олимпиада в испанском городе Кальвия. Честь армянской сборной Левон защищает за второй доской (после Владимира Акопяна). В 14-матчевом марафоне наша команда оставила позади себя 125 команд, разделив с командой России 2-3 места и пропустив вперед только украинскую сборную. Из 12-и сыгранных партий Левон записал в свой актив 8 очков (+4), не проиграв ни одной партии и часто заменяя Акопяна на первой доске. Очень важна была победа Левона черными фигурами над Шабаловым, что позволило нашей команде уйти от поражения в матче с США 2:2. Это была третья бронзовая медаль нашей команды на олимпиадах. Хотя последняя бронза была с “серебристым отливом”. Год 2005 начался для Левона удачно и закончился триумфом. В феврале он и Габриэл сыграли в романтическом Гибралтаре. Турнир собрал очень сильный состав – 122 игрока. До последнего 10-го тура судьба первого места не была определена, и в конце концов четыре шахматиста – Левон, Широв, Сутовский и Георгиев – разделили первые четыре места, но по дополнительным показаниям Левон стал первым, набрав 7,5 очка из 10-и. А Габриэл, отстав от победителей на пол-очка, занял 6-е место. Конец июня. Польша, Варшава. Индивидуальное первенство Европы. Из 229 участников 140 – гроссмейстеры. 13 долгих изматывающих партий. Левон снова делит 3–9 места, имея 9 очков из 13. Опять все должен решить тай-брейк. По очереди Левон выигрывает у Моисеенко (1,5:0,5), Иванчука (1,5:0,5) и Карякина (2,5:1,5). Драматической была первая партия тай-брейка против Василия Иванчука, когда против шести минут соперника у Левона было 30 секунд. Тем не менее в упорной борьбе Левон смог преодолеть сопротивление Иванчука и укрепиться на 3-м месте. Чемпионом Европы стал Ливиу Нисипиану (Румыния). 144

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

В общем на чемпионате Европы Левон сыграл 23 партии и не проиграл ни одной. В эти дни были опубликованы рейтинги шахматистов по состоянию на 1 июля. Набрав 32 пункта, Левон перепрыгнул рубеж 2700 (2724) и укрепился в десятке сильнейших шахматистов мира. Пройдет еще пять лет, и мы так же будем рады преодолению рубежа 2800, а пока он первый армянский шахматист, сделавший такой гигантский шаг. И, слава Богу, с той поры первая десятка стала для Левона стабильной позицией, поднимаясь все выше, он перешел с десятого на второе место. Последним турниром до Кубка мира был “Карабах-2005”, проходивший в столице Нагорно-Карабахской Республики Степанакерте. После проигрыша в первом туре от Василия Иванчука (самый неудобный соперник) Левон нашел в себе силы выиграть подряд у Мачея, Бологана, Бу Сянджи, Дреева, в итоге набрав 6 очков из 9-и и став победителем турнира. Левон получил красивейший кубок, который занимает достойное место среди его многочисленных трофеев. Это было в октябре. Пройдет всего два месяца, и от президента Нагорно-Карабахской Республики Аркадия Гукасяна, лично наградившего Левона кубком, поступит трогательное письмо: “Дорогой Левон, арцахцы с большой радостью и гордостью встретили весть о Вашей блестящей победе на Кубке мира. От имени всего народа Арцаха поздравляем Вас и хотим одновременно отметить, что это для нас вдвойне радостно, так как Ваш победный путь начался с турнира „Карабах-2005“. Аркадий Гукасян. 24.12.2005 г.”.

На вершине пирамиды Ханты-Мансийск стал для Левона третьим чемпионатом мира, позже названным “Кубком Мира”, который проводился Литературная Армения

145

очерк, публицистика

по нокаут-системе (предыдущие состоялись в Лас-Вегасе и Триполи). В двух классических партиях и двух быстрых блиц-партиях одно-единственное поражение становится катастрофой. Проиграв, нужно немедленно отыгрываться, так что каждый сделанный ход является тут чуть ли не решающим. Что мы, я и моя семья, пережили в эти казавшиеся нескончаемыми три недели, одному Богу известно. А сколько энергии Левон потратил, было видно после окончания турнира. Сыграть семь матчей и выйти победителем не каждому дано. Цветы на высшей ступени пьедестала почета, омытого потом, – вот конечный результат. Гениальная русская актриса Фаина Георгиевна Раневская говорила, что сцена – это ад, устланный цветами. Я думаю, что это подходит и к пьедесталам спортсменов. Но пока Левон в Ханты-Мансийск едет один, на этот раз с любимым томиком стихов Арсения Тарковского. Главный арбитр турнира Ашот Вардапетян рассказывал, что это были дни его знакомства с произведениями Тарковского, которые наизусть декламировал для него Левон между ходами (внешняя беззаботность). Вот путь к его триумфу: 1-й раунд – А.Фрхай (Египет) 2306 2:0 2-й раунд – Д.Садвакасов (Узбекистан) 2612 2:0 3-й раунд – А.Арешченко (Украина) 2653 1½:1½ 1/8 финала Вальехо Понс (Испания) 2674 1:1 тай-брейк 1½:1½ 1/4 финала О Кубке мира написано много, я думаю, и еще напишут, но хочу привести несколько фраз из прямого комментария финальной партии Аронян – Пономарев через интернетную сеть, данного гроссмейстером Сергеем Шиповым: - Аронян показывает игру, равную Петросяну и Карпову. - Аронян сделал великолепный удар. Это классика, классическая игра. Этот ход очень понравился бы Петросяну. В таких позициях я помню такие удары. 146

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

- Аронян достойно завоевал Кубок мира... Я думаю, что его блестящая победа является лишь одной из ступеней, ведущей его на вершину пирамиды. Для Ароняна нет недосягаемых вершин. В течение всего турнира Левона поддерживала армянская община, состоящая из 37-и семей. Каждый раз в турнирном зале дежурило несколько семей, а в выходные дни между матчами (благо, их было много, потому что Левон, за исключением матча с Вальехо, все остальные заканчивал классическими шахматами, не доводя до тай-брейка) он был желанным гостем у них. После победного окончания турнира армянская община организовала роскошный прием уже для обладателя первого Кубка мира. Левон был растроган этим приемом и, не зная как поблагодарить соотечественников, подарил им только что полученный кубок! Прошло шесть лет с того дня. Кубок мира, возможно, до сих пор украшает одну из квартир принимавших его болельщиков, напоминая о триумфальной победе Ароняна. Теперь надо было разделить радость на своей земле. Самолет, в котором находился Левон, не смог приземлиться в аэропорту Еревана из-за тумана, и вынужденная посадка была произведена в Гюмри. Болельщики, журналисты и родные, не дождавшись Левона, ночью отправились домой. В Гюмри самолет встретил Ара Минасян, и, немного отдохнув в его гостеприимном доме, Левон дождался высланной за ним автомашины из Еревана. Я же после окончания турнира незамедлительно вылетела в Ереван, чтобы как можно скорее обнять сына-победителя. Торжественная встреча с героем происходила в зале Дома шахмат при участии шахматистов, болельщиков, журналистов и спортивных деятелей. Зал был полон. Левон скромно стоял у сцены вместе с друзьями, когда к нему подошел Серж Азатович. Встреча была трогательная, Серж Азатович по-отцовски поцеловал Левона в лоб, благодаря тем самым за радость, подаренную армянскому народу. Литературная Армения

147

очерк, публицистика

Перед началом торжества президент федерации борьбы Дереник Габриелян, мой давний хороший знакомый, с которым я в молодости работала в “Армцветмете”, попросил зал стоя поаплодировать мне за воспитание такого сына и за помощь ему в достижении таких высот. Это была высочайшая похвала! Я не жалела ни о многочасовых ожиданиях у дверей чиновников в надежде получить финансовую поддержку для сына, ни о нечеловеческих испытаниях, которые мне пришлось пройти в течение пятнадцати лет. Я была счастлива. Окончание турнира совпало с ежегодным голосованием журналистов для определения десяти лучших спортсменов года. Все 37 журналистов как один отдали свои голоса Левону – результат, поистине достойный Книги рекордов Гиннеса. Потом была традиционная предновогодняя встреча президента Армении Роберта Кочаряна с лучшими спортсменами года. Празднование сопровождалось обильным угощением в шикарном ресторане. Меня, не имевшую пригласительного билета, с огромным трудом впустили в зал. По традиции, десять лучших спортсменов года садятся за стол с президентом. Я с удивлением заметила, что Левона посадили за 10-й столик, а на его месте, рядом с президентом, восседал не имевший никакого отношения к успеху Левона шахматист. Мне неприятно говорить об этом, но читающий эти строки человек узнает себя. Ложка дегтя в бочке меда! Объяснение последовало, как всегда, нелепое. Нам было уже все равно, для себя мы решили, что участие в таких мероприятиях для нас закончено. Хочу поблагодарить Сержа Азатовича за то, что, увидев, куда посадили Левона, он подсел к нему и не отходил до конца вечера. В дальнейшем в нашей жизни не раз случались такого рода мелкие неприятности, но это нас не огорчало. Впереди были задачи поважнее. На следующее утро мы с Левоном помчались в Ноемберян отмечать Новый год с дедушкой (мамы моей не стало, когда Ле148

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

вону был год). Нам позвонили из нашего села и сказали, что хотят встретить его торжественно “хлебом и солью”, на что Левон возмущенно сказал: “Почему меня в родном доме принимают как чужого? Я еду к себе”. Не дав себя так помпезно встретить, мы незаметно проскочили в село, специально не сообщив о времени приезда, и наконец-то очутились в объятиях любимого дедушки и родных. Это была последняя встреча Левона с моим отцом: как он ни старался, а из-за жесткого графика турниров побывать в Ноемберяне ему уже не удалось. Завершающим аккордом Ханты-Мансийска на нас обрушился поток поздравительных телеграмм и электронных сообщений со всего мира. Журналисты, в числе которых были и немецкие, старались писать о “феномене” Ароняна. Как из рога изобилия посыпались приглашения на престижные турниры. Для Левона настал качественно новый период.

Армения – двукратный олимпийский чемпион Год 2006-й. Олимпиада в Турине. В мае за доски снова сядет весь цвет мировых шахмат. Уже трижды на олимпиадах (Манила 1992, Блед 2002, Кальвия 2004) сборная Армении поднималась на третью ступень пьедестала. Впервые на первой доске будет играть Левон, он полон энергии, особенно после удачного дебюта в Линаресе. Олимпиада собрала рекордное число команд – 149. Предстоит провести 13 туров. С командой в Турин приехали министр обороны Армении, президент шахматной федерации республики (несмотря на свою занятость) Серж Саргсян и бизнесмен Артак Саркисян. Пройти пешком довольно приличное расстояние от гостиницы, где разместилась наша команда, до игрального зала, было Литературная Армения

149

очерк, публицистика

бы утомительно. Чтобы сэкономить силы игроков, наши организаторы наняли микроавтобус. Дорога проходила через длинный туннель. В команде чувствовалось напряжение. В первый день, когда автобус въехал в туннель, в темноте зазвучал голос Левона. Чтобы поднять дух товарищей, он запел армянскую народную песню “Выхожу замуж” (“Арс ем гнум”). Лед растаял. Напряженность улетучилась. В течение двух недель каждый тур весело начинался новой песней (благо жена друга Левона, художника Геворка Мурата, подарившего нам прекрасную картину на шахматную тему, фрагмент которой использован в оформлении моей книги, научила его многим песням). Для последнего дня Левон припас песню “Армянские храбрецы” (“Ай каджер”). Такому поднятию духа трудно было противостоять, и итоговая сумма очков (36) на 2 очка превышала результат команды Китая, взявшей второе место. Прославленная команда России довольствовалась шестым местом. Во время олимпиады Левон познакомился с очаровательной шахматисткой из Австралии Арианной Каоили, которая стала его музой и бессменной спутницей практически на всех турнирах. После олимпиады Левон отказался от настоятельного приглашения лететь в Армению для празднования победы, так как перспектива опять быть посаженным за 10-й стол его не прельщала. Он вместе с командой сделал свое дело, и это главное. Кубок Гамильтона–Рассела уехал в Армению. 38-я шахматная олимпиада состоялась в красивейшем немецком городе Дрездене, прославленном своей картинной галереей. На олимпиаду Левон поехал с Арианной и со мной на машине моего зятя Артура. Благо от Берлина до Дрездена всего 200 километров. По приезде в гостиницу я встретила в дверях нашего хорошего друга Левона Суреновича Еоляна и неизменно сопровождающего команду бизнесмена Артака Саркисяна. По просьбе Сержа Азатовича (уже президента Армении) они иска150

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

ли церковь, чтобы поставить свечку за будущий успех команды. Так как я неплохо знаю Дрезден, мы вместе отправились в Фрауенкирхе (Женскую церковь). Зажигая свечи, я в открытой церковной книге оставила запись с обращением к Богу. После безвременной кончины Карена Асряна, “центрального нападающего” нашей команды, надо было суметь выстоять и не снижать уровня игры, что и сделала команда, во второй раз подряд с честью выполнив поставленную перед ней невероятно трудную задачу, словно чувствуя присутствие Карена и чтя его светлую память. Турнир проходил в тяжелой, упорной борьбе, наши ребята выкладывались в каждой партии. Перед последним матчем с Китаем в Дрезден прилетел Серж Азатович, и мы, воодушевленные его присутствием, предвкушая предстоящую победу, решили во время ужина прорепетировать вместе с командой завтрашнее празднование, танцуя и шутя. Команды-участники с недоумением наблюдали за этой картиной: ведь впереди еще один матч?! Приезд президента окрылил наших ребят. Разве кто-либо из глав других государств спустился бы со своих высот и занялся бы таким “пустяшным” делом? Но это не про нашего Сержа Азатовича, который, даже находясь на самом ответственном посту, не оставил своих “подопечных” и по сей день руководит шахматной федерацией. На протяжении всей олимпиады Левон болел (хотя не пропустил ни одного матча) и играл в свитере и джинсах. Перед последним туром мой супруг и зять, не выдержав томительного ожидания, бросив всё, помчались в Дрезден. Я послала с ними паспорт Левы и его выходной черный костюм, но попросила ребятам ни о чем не говорить (я очень суеверная, особенно после случая с командой Карпова в матче Карпов–Каспаров, когда до окончания тура вся тренерская команда Карпова облачилась в праздничные костюмы). Последний аккорд! Кубок Гамильтона–Рассела еще два года будет украшать стенд армянской федерации. Литературная Армения

151

очерк, публицистика

Теперь уже невозможно было отказаться от полета в Ереван. Левон с тревогой на лице подошел к отцу, а у того в руках уже паспорт и костюм! Команда России заняла на сей раз пятое место, по поводу чего посыпались шутки: “Пока Армения на месте топчется (первом!), мы продвигаемся вперед!” Дважды подряд олимпийские чемпионы! Такие выдающиеся достижения отмечаются в истории шахмат золотыми буквами! Маленькая страна заявила о себе громко и победоносно.

Большой шлем, Мемориал Таля, “Гран-при”, чемпионат мира по блицу Это неполный перечень тех шахматных баталий, где Левону приходилось сражаться не один раз. В составе российской клубной команды “Томск” он два раза становился чемпионом России и Европы, за что получил звание “почетного гражданина города Томска”. То же самое он повторил в составе ереванского клуба “Мика”. Серия “Гран-при” для Левона началась со второго турнира, проведенного с 31 июля по 14 августа 2008 года в Сочи. Этот город ассоциируется у меня с катастрофой армянского самолета в аэропорту Адлера (в Сочи нет собственного аэропорта), свидетелем которой стал Левон, ожидавший злосчастный рейс из Еревана в Адлер, чтобы тем же самолетом вылететь в Армению. Левон возвращался с первенства клубных команд России, в котором участвовал в составе команды города Томска. Долгое время он не мог оправиться от шока при виде горя родных и близких людей, встречавших пассажиров этого рейса. 152

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

Он был подавлен, и мы не хотели, чтобы он летел в Сочи на турнир. Однако делать было нечего. Так как Левон по понятным причинам пропустил первый турнир в Баку, ему пришлось вылететь в Сочи. К счастью, у меня живет там племянница с семьей, и они окружили его вниманием и заботой. Местные армяне, как и всюду все наши соотечественники, старались поддержать его. Второй с участием Левона турнир из серии “Гран-при” проводился с 14 по 19 апреля 2009 года в городе Нальчике. Мне и мужу победа Левона в этом турнире была особенно дорога тем, что он посвятил ее нам, своим родителям, так как наше знакомство, как я уже писала выше, произошло в Нальчике. Весь турнир Левон играл хорошо и перед последним туром делил с Петером Леко первое место. Я, как всегда, боясь за него, посоветовала предложить ничью. На что он ответил, что должен играть, а результат не так уж и важен. Как хорошо, что он меня не послушался и победил! На торжественном закрытии турнира в честь победителя, стоявшего на сцене в национальной бурке, прозвучала известная песня Тамары Гвердцители “Виват, король, виват!” Был поднят армянский флаг, был даже фейерверк! А кроме того Левону вручили приз женских симпатий, и все хотели с ним обязательно сфотографироваться. Третий турнир из серии “Гран-при”, в котором принял участие Левон, был посвящен памяти Тиграна Петросяна и прошел с 8 по 24 августа 2009 года в армянском курортном городе Джермуке, славящемся своей целебной водой и фантастическим горным ландшафтом. Из Германии на турнир мы полетели вместе с Левоном, но, увы, до самого Джермука я не добралась: врачи не рекомендовали взбираться на такую высоту. За ходом турнира вынуждена была следить из Еревана и очень об этом жалею, потому что Джермук на полмесяца превратился для любителей шахмат Армении в большой праздник под открытым небом. Литературная Армения

153

очерк, публицистика

Было ясно, что после убедительной победы в двух турнирах (Сочи и Нальчик) Левону, чтобы обеспечить общую победу в “Гран-при”, достаточно занять место не ниже четвертого. Для достижения заветной цели Левону нужно было в последнем туре совершить то, что он неоднократно совершал: в Линаресе в 2006 году, в Сочи – в 2008-м и в Нальчике – в 2009-м. То есть выиграть последнюю партию “по заказу”. На этот раз его соперником был россиянин Эрнесто Инаркиев. И вновь Левон победил соперника в решающей партии и, пропустив четвертый турнир, досрочно завоевал титул победителя “Гран-при”. В итоге он набрал 500 баллов и почти на 80 баллов опередил ближайшего соперника Теймура Раджабова. По установлению ФИДЕ победитель “Гран-при” должен был играть с победителем Кубка мира, сокращая путь к матчу с чемпионом мира. После дрезденского “переворота” выяснилось, что, учитывая интересы некоторых шахматистов высшего эшелона, вместо ранее запланированного матча надо будет играть мини-матчи среди восьми участников. Как все это закончилось, вы уже знаете. Во время закрытия кубок Левону вручил сын Тиграна Петросяна Вартан Тигранович, а президент Армении Серж Саргсян вручил ключи от новенькой квартиры в центре столицы. Теперь он может возвращаться домой под родную крышу.

Высота 2800 взята. С верой в будущее В самом начале занятий с Левоном Аршак Петросян как бы невзначай обронил такую фразу: “Я тебя доведу до рейтинга 2700, а дальше пойдешь сам”. Мне это показалось чересчур смелым предсказанием, мы тогда мечтали всего лишь о 2600. Конечно, Аршак Багратович не довел Левона до обещанной циф154

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

ры, так как у него появился единственный на все годы подопечный – ученик и зять Петер Леко, но его слова сопровождали нас всегда. Я думаю, переход от одной круглой цифры к другой важен скорее психологически, ведь если подумать, то между 2699 и 2700 всего один пункт разницы, который ничего не решает. Но 2700 представляет собой как бы новую ступень, тот самый барьер, преодолев который, шахматист чувствует себя гораздо уверенней. Такими ступенями и были для нас эти переходы: сначала 2600, потом, через некоторое время, 2700, а к 1 ноября 2010 года, после нескольких удачно сыгранных турниров – фантастическая цифра 2800. Рубикон пройден! А прошли его единицы: Каспаров, Ананд, Топалов, Карлсен и Аронян. Сколько еще игроков мечтают об этом рейтинге, стремятся покорить эту вожделенную вершину… При всей условности цифр, возвыситься до столь головокружительного уровня всегда приятно, да и отношение окружающих другое. Помимо прочего, все хотят иметь в своем турнире игрока такого ранга. Не исключено, что при нынешней инфляции рейтингов и это не предел. Но, конечно же, не в ближайшем будущем. С рейтингом у Левона все в порядке, но надо двигаться дальше. Две предыдущие попытки атаковать шахматный трон не увенчались успехом, видимо, он пока не готов или судьба к нему пока неблагосклонна. После завоевания Кубка мира Левона включили в состав 16-и игроков, борющихся за четыре заветные путевки в финал первенства мира в Мехико. Ему предстояло выиграть матчи у Магнуса Карлсена и Алексея Широва, с чем он успешно справился. Через некоторое время в Майнце, когда Левон должен был играть на звание чемпиона мира по “фишеровским” шахматам, к нам подошел Широв и в шутку сказал: “Левон, сыграешь хорошо, а то подумают, что я лоху проиграл”. Левон не подвел его. Литературная Армения

155

очерк, публицистика

Через два года выигравшему Кубок мира Гате Камскому сразу дали возможность играть против Веселина Топалова, а позже его включили в список претендентов на шахматную корону как проигравшего (?!). Вот такие причуды у ФИДЕ. Законы подгоняются под конкретных игроков, и это уже не раз испытывает на себе Левон. Турнир в Мехико начался для Левона неудачно, он там очень сильно отравился. Врачи рекомендовали отказаться от участия в соревновании, однако Левон продолжал бороться, хотя и шел в турнирный зал с высокой температурой, а во время игры с Гельфандом к нему даже вызвали скорую помощь. Что поделаешь, такова доля спортсмена. Порой трудишься годами, чувствуешь в себе невероятную силу и готовность к победе, но какая-нибудь нелепость разрушает все планы, а попасть на эти финалы не всегда удается, в спину уже дышит новое поколение спортсменов. Вторая попытка в претендентских матчах тоже не увенчалась успехом. Опять изменение порядка: вместо матча между победителем “Гран-при” (которым был Левон) и победителем Кубка мира Гельфандом ФИДЕ расширила список до восьми игроков и назвала их игры претендентскими матчами. Мы были убеждены, что, выиграв серию турниров “Гранпри”, Левон завоевал право на матч за титул чемиона мира, но, что поделаешь, видимо, у чиновников ФИДЕ большая фантазия и они не сидят сложа руки, а вовсю экспериментируют и придумывают очередные сюрпризы, наверняка добиваясь того, чтобы на нужном месте оказался “нужный” шахматист. Такое ощущение, что эта чехарда никогда не кончится. И все же надеемся, что вопреки всему и на нашей улице будет праздник, во всяком случае, мы в это верим. Впереди новые победы, новые интересные партии и новые успехи. Главное не опускать руки, надеяться и творить!

156

№ 3 июль-сентябрь 2012

Седа Аронова

Армения – сильнейшая команда мира. Армянский “феномен” 26 июля 2011 года, город Нинбо, Китай. Новая славная страница в истории теперь уже воистину шахматной супердержавы – Армении! В течение всего лишь пяти лет (2006 – Турин, 2008 – Дрезден и 2011 – Нинбо) в честь нашей великолепной команды поднимается армянский триколор и звучит наш национальный гимн! Вместе с лидерами команды Левоном Ароняном, Владимиром Акопяном и Габриэлом Саркисяном на высшей ступени пьедестала стоит новый и достойный всех похвал член команды Сергей Мовсесян. Наши долгие и настойчивые уговоры о его возвращении в сборную (в том числе Левона и мои) увенчались успехом. После несостоявшейся своей олимпиады в Ереване и после пятнадцати лет скитаний по другим федерациям (Чехии, Словакии) Сережа вновь борется за честь своей Родины. До принятия такого важного решения он по просьбе Левона участвовал в сборах команды в Цахкадзоре, после чего сказал: “В такой команде надо играть”! Караваны возвращаются. До сих пор в шахматных кругах феномен успеха нашей команды остается загадкой: в чем же секрет силы этих хрупких ребят? Но он прост. Как писал великий армянский поэт Егише Чаренц: “Армянский народ, твое спасение – в твоем единстве”. Один за всех и все за одного! Ведь право отстаивать честь маленького государства легло на плечи четырех молодых ребят. Миллионы жаждущих победы глаз в течение девяти дней следили за ходом партий, искали пути к победе. Литературная Армения

157

очерк, публицистика

Как подвести такой народ? В итоге в противостоянии сильнейшим девяти командам мира наша славная шахматная дружина не проиграла ни одного(!) из девяти матчей – пять побед и четыре ничьи, 14 командных очков из 18 возможных и 22,5 индивидуальных. Все командные пики покорены: мы – чемпионы Европы, мира, двух олимпиад! Теперь остается их повторить, и не один раз! “Прекрасное далеко” оказалось очень близко.

158

№ 3 июль-сентябрь 2012

Марго Гукасян

Жизнь в вихре стихии Перевела Эринэ Бабаханян

Крым, город Симферополь. 1923 год. В армянской церкви в метрической книге приходским священником произведена очередная запись: Веандзнуи, дочь Григора из рода Ташчян. “Нарекаю её Веандзнуи' – Благородная, и пусть эта девушка будет благородна душой”, – пожелал крёстный отец. Родители не забыли эти слова, напротив, позже они убедились, что это было не простое пожелание, а пророчество. …Те, на чьи головы позднее обрушилась буря, начала её не заметили. Где-то вдали воздух завибрировал, подобно змеёнышу скользнул вперёд понизу, потом выпрямился и взвился к небу, завертелся, от вращения сделался видимым и на глазах у всех стал вбирать в себя траву и листья. Мощь круговерти заглатывала всё, что встречалось на пути: цветы, кусты, песчинки, и уже невозможно было её остановить. Жестокий вой сатанинского вихря был слышен повсюду: ву-у-у, ву-ву-ву... Ветер с шипеньем и свистом прокатывался по земле, и люди становились свидетелями катастрофы. Змеёныш рос и превратился в дракона, набрав силу, оторвался от земли и поднял в воздух всё, что Литературная Армения

159

очерк, публицистика

попало в его ненасытную пасть: сёла, города, музеи, пшеничные поля, леса, детсады, мосты... И всё остальное, что хоть как-то было связано с жизнью человека, оторвал от земли, чтобы сбросить с непомерной высоты и в злобе своей разбить вдребезги. Обычно этим и завершается пиршество дьявольского ветра… “Когда началась война, мне было восемнадцать лет”. Уже потом, гораздо позднее она поймет, что её восемнадцатилетняя жизнь была скомкана и стёрта, исчезла в пороховом дыме боёв и за колючей проволокой лагеря. Прошло, казалось, совсем немного времени после 1914 года, а уже подоспел 1941-й. Для кого-то просто цифры 1 и 4 поменялись местами, но мать Веандзнуи только 27 лет назад потеряла Байбурт. “Мою мать звали Брабион”. А знает ли уроженец Симферополя, что означает брабион? Да, знает, это такой цветок. Однако кто в Симферополе может произнести Брабион, Веандзнуи или Юхабер? Вот и заменили быстренько: Поля, тетя Поля, Вера, Верочка, Юлия... Первый муж Брабион – землемер из города Байбурта Гарегин Вардересян, стоял третьим в списке. А список был невероятно длинный (Веандзнуи разводит руки больше чем на полметра). Откуда ей была известна длина списка? “Моя мать сказок не знала. Сказки моей матери все были о Байбурте”. В одну из ночей, когда по улицам Байбурта рыскал дьявольский ветер, землемер Гарегин Вардересян спорил с женой: “Отдай мой маузер, меня вызвали, пойду посмотрю, чего они хотят”. Жена противилась: “Оружие накличет беду на твою голову”. Шестилетний Арутюн незаметно подошёл к отцу сзади и маузером коснулся его бока. Отец ощутил холод металла, выхватил маузер, сунул за пояс и выбежал из дома. На следующее утро стало известно, что пресловутый список сгорел, а его третий номер ушёл в мир иной как мужчина. Впоследствии родичи окрестили Арутюна “Байбуртцем”, и Вера, рассказывая о своей одиссее, часто повторяла: “Он, которого мать привезла из Бай160

№ 3 июль-сентябрь 2012

Марго Гукасян

бурта”. В 1917 году, когда после двухлетних скитаний семья, бежавшая от беспорядков Байбурта, добралась до степенного, благоустроенного Симферополя, всем просто не верилось: “Там – хаос, здесь – благодать”, и новорожденную дочь назвали Харнуше'н, соединив в её имени эти два армянских слова. Это её позже будут вынуждены дома звать Юхабе'р, а вне дома – Юлией... “В прошлом году ко мне приехала моя подруга из Симферополя. Я ей сказала:. – У нас есть одно заветное место, я тебе покажу”. У подруги, которая по образованию историк, по возвращении будет что рассказать, а сейчас они стоят перед самой большой рукописной книгой в выставочном зале Матенадарана, и Веандзнуи хочется, чтобы кто-нибудь рассказал им об этом фолианте. И тут к “Мшо Тонакан” – “Мушскому изборнику” подходит группа в сопровождении искусствоведа Эммы Корхмазян. Веандзнуи рада, что подруга слышит, перед какой замечательной книгой они стоят: она написана на пергаменте, украшена миниатюрами, ее возраст – восемь веков, вес – 28 килограммов, по содержанию она самая богатая из всех рукописных книг, а судьба у неё... Эмма Корхмазян говорит: “Заказчик книги “Мшо Тонакан” – Аствацатур из Байбурта”. “Ой, Байбурт – город моей мамы”. Впоследствии Веандзнуи свою духовную близость с Эммой Корхмазян объясняла так: “Во-первых, от неё я узнала, что Большая книга написана на родине моей матери, а во-вторых, Эмма специалист по армянской миниатюре Крыма. Крыма, то есть места моего рождения”. А Эмма, встретившись со мной, сказала: “Я хочу познакомить вас с одной женщиной, которая не может говорить о войне без слёз”. Вой дьявольского ветра я услышала впервые, когда Веандзнуи сказала: “Началась война, мне было восемнадцать. Мы не успели эмигрировать, поскольку регистрационные формы выдавались в определённом порядке. Пока очередь дошла до нас, Симферополь уже был захвачен”. Литературная Армения

161

очерк, публицистика

Но ещё до того как город попал в блокаду, молодёжь Симферополя, и Вера тоже, вступила в народное ополчение. “Мы должны были защитить землю, на которой родились”. Хлеб они получали на механическом заводе – там работал отец. Обстрел начался на полпути, и они без хлеба побежали домой, чтобы узнать, кто жив, кто погиб. Ещё издали увидели, что дом стоит на месте. А когда подошли поближе, встретили крёстного Веры, Киракоса Купеляна, который был партийцем и работал в подполье. Купелян хорошо знал свою крестницу, бесстрашную и ненавидящую фашистов. А главное – она надёжный человек. С этого дня, как только наступала темнота, Вера вместе с другими развешивала на стенах листовки, чтобы люди верили, что мы победим. Просто видеть фашистов и то было жутко. Даже пройти мимо было невозможно: сердце холодело. Но: “Со временем и к ужасу привыкаешь”. Как-то крёстный снова позвал её: “Вера, есть одно дело, может, поможешь мне?” Но прежде чем рассказать, о чем речь, Вера вспомнила про свой отчий дом, который находился поблизости от армянской церкви и кладбища. Красивый особняк с садом – с абрикосовыми, сливовыми, вишневыми деревьями. Был и огород. А подвал дома превратили в убежище: отец прятал здесь беглых пленных и больных солдат. До тех пор, пока они не набирались сил, чтобы уйти в лес и присоединиться к партизанам. За городом находился “Картофельный городок”, но поскольку дьявольский вихрь иссушил поля, то картофельные склады заполнили тысячами пленных, прибывающих из Севастополя. Жители знали, что рано утром по улицам потечёт поток военнопленных. Ночью на улицу выносили бочки с водой. Обессилевшие, исхудалые люди едва передвигали ноги, многие просто падали на бочку, окунали в нее голову и глотали воду. Симферопольцы бросали через ограждение куски хлеба в бесконечные ряды измученных солдат. Если кто-то падал на землю, не дойдя до картофельных складов, к шарканью ног примешивался запах пороха. 162

№ 3 июль-сентябрь 2012

Марго Гукасян

Ташчян это ташох – камнерез по-армянски. Так объясняла Вера значение своей фамилии. Все в их роду были каменотёсами. На армянском кладбище Симферополя много надгробий, которые отец вытесал. И в детстве местом их игр было именно кладбище. Все до единого надгробья, которые высек отец, она знала наизусть. Сколько дорогих сердцу памятников было там, старинных, с выбитыми надписями на армянском языке! В особенности один уголок был заветным: место упокоения семьи Александра Спендиаряна. Офицеров и лётчиков, упавших на горящем самолёте, или парашютистов, оставшихся в живых, не отвозили в “Картофельный городок”, их держали отдельно. “Вера, только тебе могу доверить. Напросись к ним работать на кухне, чтобы помочь лётчикам. Мы рекомендовали тебя через одного человека”. Крестный Веры Киракос Купелян, изображая “сотрудничество” с немцами, взорвал уже два фашистских поезда. Веру взяли на работу. Она чистила картофель на кухне, мыла посуду, подметала двор. После того как пленные умоются, она шла делать уборку и собирала оставленные ими под мыльницей записки. Рано или поздно дьявольский ветер расшвыряет их в разные стороны, а сейчас Отто разливает обед, а наши бомбят сверху. Отто жалуется: “Свиньи, меня от вашего вида тошнит, а вам ещё и обед подавай”... Вера тут как тут: “Позвольте, я разолью”. Отто отдавал ей половник, но стоял рядом. Следил, чтобы не наливала больше нормы. Потом это ему надоело, он стал следить издалека, и Вера вместо одного куска хлеба выдавала два, еду наливала погуще. Каждое утро заключенные приходили за чаем. Чайник был эмалированный, красного цвета. К счастью, все чайные кружки были одинаковые. Вера заранее одну из кружек до половины наполняла сахаром и ставила на пол. Взяв из рук пленного пустую кружку, нагибалась, будто ей нужно поправить чулок, и быстро подменяла посуду. Заключенные уходили, унося с собой не пустую водицу, а густой сироп. Пленные стали доверять Вере. Однажды даже оставили под мылом Литературная Армения

163

очерк, публицистика

записку: “Мы не ожидали, что девушки могут помогать солдатам, попавшим в плен”. А Вера просила: “Снимите ваши медали. Это только ещё больше распалит их жестокость”. Если бы Вера не работала, её забрали бы в Германию, как тысячи других молодых женщин и девушек. Сегодня очередь её семнадцатилетней сестры идти на осмотр. Оставят ли её? Или вихрь вместе с тысячами других подхватит и унесёт её на чужбину? “Если Бог есть, она останется”, – сказала мать. Сестра выпила три литра воды, натёрла живот солью и дала его покусать пчелам. Ещё два литра воды взяла с собой, чтобы выпить перед тем, как войдет к врачу. В приёмной, едва взглянув на неё, сказали: “Годна”. Девушка заплакала и показала живот. Немецкий врач посмотрел и заорал от ужаса: “Убирайся, ты вся одна сплошная инфекция!” И девушка побежала домой, крича во всё горло: “Мамочка, Бог есть!” В “Картофельном городке” свирепствовал голод. Молодежь ходила по домам и собирала сухари, и хотя хлеб был по карточкам, но один-два сухарика им везде давали. Они наполняли мешок сухим хлебом и вечером отправлялись в “Картофельный городок”. Как только патруль удалялся, они перебрасывали мешок через колючее ограждение. Однажды патрульный поймал Веру: схватив за волосы, он стал бить её ногами, и Вера свалилась на землю. “Хорошо, хоть не убил. Я думала, застрелит как собаку”. “Тогда я была очень бесстрашной, а теперь вспоминаю – и мурашки по коже бегут”. Если бы её разоблачили, не только Вере, но и всему ее родуплемени пришел бы конец. “Когда лётчики приходили забирать обед, я плакала от волнения. Слёзы свои прятала, но не вытирала, чтобы Отто не заметил и не подумал: “Ах, значит, ты плачешь? У тебя сердце болит за этих свиней?!” Вера завоевала доверие врага – драгоценное доверие, которое нельзя было потерять. И она пригоршнями брызгала водой в лицо и на платье на груди, притворяясь, будто задыхается от жары. 164

№ 3 июль-сентябрь 2012

Марго Гукасян

Сейчас она тоже плачет: шерстяная ткань платья впитывает капли, а мы с Верой снова слышим дьявольский вой ветра: ву-уу, ву-ву-ву... И мощный взрыв бомбы швыряет о стену старшую сестру Веры – Титаник. “Её привезли из госпиталя, где она работала медсестрой”. С того дня кровать Титаник переставили к окну, потому что до конца жизни, до 1943 года, она оставалась прикованной к постели и всё ждала, когда придёт “ходячее радио”, то бишь Вера. В один прекрасный день вбежит и объявит, что война закончилась… Впоследствии отец Веры Григор Ташчян будет казнить себя, почему назвал дочь Титаник – по имени судна, которое, налетев на айсберг, потерпело крушение в год рождения дочери. А жених Титаник, Гурген Багдасарян, только много лет спустя после демобилизации попросит у матушки Брабион разрешения жениться на другой. Удалось ли крёстному Веры, Киракосу Купеляну, ускользнуть от дьявольского вихря? Нет. Он словно ходил по пылающим углям. И сгорел 6 апреля 1944 года, когда взрывал то ли мельницу, то ли железную дорогу. “Это тебе мы так доверяли? Получай за это!” “Мы не сразу поняли, когда немцы стали отступать”. Дьявольский вихрь сменил направление, но силы его пока не иссякли и он успел многих унести с собой. К примеру, тринадцать лётчиков. К счастью, их адреса – и фронтовые, и домашние, которые они по просьбе Веры оставили под мыльницей, были ею надежно спрятаны. Позднее, как волшебные треугольные птицы, они полетят по адресам, неся на крыльях ошеломляющую весть: “Ваш сын (или муж) жив, он в плену... Два года я работала в обслуге там-то и там-то …” Было начало 1944 года. Из ответных писем, присланных близкими летчиков, Вера узнает, каким целительным бальзамом были её письма для тех, кто получил похоронки на своих сыновей и даже их личные вещи, оставленные в землянке перед последним вылетом. Гораздо позднее она поймет, какой заряд терпения дарили ее письма родным этих тринадцати, что и даЛитературная Армения

165

очерк, публицистика

ло им продержаться до окончания войны. А на мой вопрос, что почувствовала она при известии о победе, Вера в рассеянности сказала: “Когда закончилась война, мы были в Симферополе”. И сразу же поправилась. “Нет, нет, прошу прощения, что я говорю! Через два месяца после освобождения города, с 20 июня 1944 года, нашим новым адресом стал город Прокопьевск Кемеровской области, совхоз “Зименка”… Синонимом слова “мир” может быть и “цветок”. Не обращайте внимания на разницу звучания. У них тот же аромат, то же содержание. В особенности содержание. И нежность. Первый и второй ураганные шквалы двадцатого века опалили и смяли цветок, имя которому мир, и к феномену, что зовется человеческой жизнью, примешались грубость, заблуждение и принуждение. Недоверие. За что? Тысячи людей задавали этот вопрос самим себе, окружению и бог знает кому ещё. Во имя чего? Ответа почти никогда не было, а если был, то звучал он так: “Ждите общего распоряжения”. Перед тем как пуститься в дорогу, Вера взяла свой маленький чемоданчик (такой есть у каждой восемнадцатилетней девчонки для дорогих ей, памятных мелочей: писем, фотографий, адресов). Тогда Вера ещё не знала, как долго и мучительно придётся ей искать обратную дорогу домой. Она не подозревала, какой запас энергии и жизненной силы скрыт в её душе, но готова была истратить его до капли, чтобы доказать правдивость собственных слов. Как видно, эта хрупкая голубоглазая девушка принадлежала к тому типу людей, которые не сгибаются под гнетом испытаний, а, наоборот, закаляются и крепнут. Пожалуй, любовь к жизни и энергия молодости стали для нее опорой на дорогах скитаний. А может быть, полученное ею воспитание – вера в добро и красоту, которую не смогла сломить даже жестокость отдельных индивидуумов? “Во время войны смерть нас обошла. Но если бы пришлось, мы погибли бы как герои. Фактически мы погибли потом, так и не узнав, во имя чего. Моя душа изранена. До сих пор сердце никак не успокоится”. 166

№ 3 июль-сентябрь 2012

Марго Гукасян

Теперь мой черёд задать себе вопрос, скорее риторический: как вышло, что я познакомилась с женщиной такой необыкновенной судьбы? И в самый миг вопроса внутренний голос, несогласный со мной, возразил мне. Такие мгновения за время нашей беседы повторялись не раз, и тогда я забывала о сидящей против меня женщине, потому что она словно растворялась в неисчислимом множестве людей с такой же судьбой. Потом это множество вновь уплотнялось, и я снова слышала голос Веры, видела её крепкие руки и слёзы, капающие на вишнёвого цвета платье. Эмма Корхмазян была права: эта женщина не могла говорить о войне без слёз. – Сделаем передышку, – говорю я, и беру у неё из рук вчетверо сложенную бумагу – справку от нотариуса, подтверждающую факт того, что дом № 36 на улице Татарской в городе Симферополе принадлежит потомкам семьи Ташчян, и заверенную печатью и подписью. Это тот самый дом, что расположен недалеко от церкви и кладбища. И от армянской школы, в которой до её закрытия несколько лет проучилась Вера. Лишившись большого особняка, она не получила взамен никакого жилья и до сих пор ютится в одной комнате с сыном, невесткой и двумя внуками. До войны отец Веры Григор Ташчян в мотокроссе по Крыму занял первое место, а его брат, который в Симферополе был велосипедистом, в 1947 году работал в Приуралье тренером и оказался в безвыходном положении. К участию в первенстве области команда парней готова, а вот женской команды у него нет. И он просит сестру: “Ты сильная, если даже не достигнешь высоких результатов, по крайней мере, я не получу ноль”. Вера согласилась, и хотя у неё был дорожный велосипед, а не спортивный, как у девушек из других команд, однако стремление помочь брату подняло её на вторую ступень пьедестала. Дни соревнований были теми редкими днями, когда Вера не писала письма туда, куда нужно писать, чтобы узнать причину и получить в ответ: “Ждите общего распоряжения”. Тем не менее прошли и они, и еще много других дней, и наконец Веру – Литературная Армения

167

очерк, публицистика

машинистку, добросовестного работника – приняли в ряды комсомольцев. Она стала 24573242-й в многомиллионной молодёжной организации. Пока я рассматривала потрепанный комсомольский билет, Вера говорила: “Нам ведь не предъявляли обвинений, нас просто выселили. Я получила комсомольский билет и до сих пор храню его, как драгоценный документ. Этот билет дал мне силы. Я была комсомолкой, а значит – свободным человеком. Сколько можно жить в состоянии неопределённости!” Уже в который раз я замечаю, что она всегда ощущает потребность убедить собеседника. Ей кажется, что у него могут возникнуть сомнения. Но вот опять в моих глазах она растворяется в бесчисленном множестве людей, спаянных одной верой, которые каждую секунду ждали, что недоразумение вотвот разъяснится, поднимется завеса и подобно солнечному дню перед всеми засияет истина. Я внимательно всматриваюсь в Верино лицо. Впитавшая слёзы вишнёвая ткань платья еще не высохла, а она говорит: “Я никогда не чувствовала себя такой сильной, как тогда, когда получила комсомольский билет. Это моё спасение, – сказала я себе, – теперь я могу отправиться в Ереван”. Это было в 1947 году. Родители также перебрались в Ереван, и братья и сёстры тоже. В Приуралье остался только Байбуртец. Машинистка Гидроэнергетического Института Вера Ташчян не могла равнодушно пройти мимо велотрека. Однажды она встретила там Рубена Авшарова – основателя велосипедного спорта в Армении. Авшаров дал ей велосипед и сказал: “Попробуйте”. Ему понравилось, как Вера села на велосипед, как потом, разогнавшись, убрала руки с руля и поехала, управляясь одними ногами. “Когда я подъехала к нему, он говорил стоявшему рядом с ним человеку: «Из неё хорошая велосипедистка получится»”. В то время Вере было двадцать пять лет, и Авшаров еще не знал, что перед ним будущая “Королева Армении” по велокроссу, которая в течение десяти лет, что бы с ней ни случалось, 168

№ 3 июль-сентябрь 2012

Марго Гукасян

невзирая ни на какие психологические проблемы, будет удерживать свою корону. Вера шла от победы к победе. Много лет подряд она занимала высшие места среди велосипедистов страны и при возвращении из разных городов Советского Союза – будь это в аэропорту или на железнодорожном вокзале – её всегда встречали цветами. Фотографии Веры украшали страницы “Авангарда”, “Советского спорта”, “Коммуниста” и других газет. Всесоюзный рекорд был установлен в 1949 году: 15 километров она преодолела за 25 минут 0,3 секунды. В Ереване её конкуренткой была Зоя. В один из дней перед началом соревнований Вера особенно нервничала: “Я выиграю, – убеждала она себя, держась за руль велосипеда и шагая взадвперёд. – Я непременно выиграю!” Авшаров сказал: “А Зоя недавно хвастала: “Я Веру одной левой обгоню…” Вера рассердилась: “Увидим”. А теперь говорит: “Когда я ставила себе целью победить – обязательно побеждала”. И с трибун неслись ликующие крики: “Вера впереди! Молодец, Вера!” Хотя Зоя была её соперницей на многих соревнованиях, но однажды ради победы республиканской сборной она позволила Зое опередить её. Соревновались спортсмены Армении, Грузии, Молдавии, Азербайджана. Около ста велосипедистов стояли на старте. Вера оглядела подруг: “Мы победим!” Какое место, второе или третье, займёт сборная Армении, зависело от личных результатов участниц. Основная борьба шла между армянскими и грузинскими спортсменками. Вера шла впереди, Зоя и сильнейшая спортсменка Грузии – позади. Вера ощущала за спиной дыхание соперницы, её скорость была около пятидесяти километров в час. И на крутом вираже грузинская спортсменка намеренно толкнула Веру. Теряя равновесие, Вера успела, отпустив руль, схватить соперницу за руку: “Ты не пройдёшь!” Обе девушки и два велосипеда рухнули на землю, а Зоя промчалась вперёд. Всё случилось так, как и рассчитала Вера в те несколько секунд инцидента. Литературная Армения

169

очерк, публицистика

Подсчитать количество шрамов и в спорте нелегко. Разница в том, что это шрамы победы, и о них невозможно говорить без улыбки. Падение на повороте стоило Вере перелома руки, но это не помешало ей на следующий день в больничном халате выйти на улицу, остановить первое попавшееся такси и сказать: “На велодром”: там проходили соревнования. Узнавший о случившемся водитель не только отказался брать с Веры плату, но впоследствии стал страстным фанатом велосипедных гонок и спортсмены часто видели его в первых рядах болельщиков на велодроме. Председатель физкульткомитета Григор Симонян, увидев спортсменку с забинтованной рукой, прослезился, а наших велосипедисток ждал новый триумф, которого они достигли хотя и без Веры, но благодаря ей. “На велосипеде я исколесила весь Союз, и в 1949 году, когда в Риге вновь заняла первое место и моя фотография была опубликована в газетах, мне вдруг позвонила сестра: – В Ереван не приезжай. Сразу отправляйся на Урал. – Почему? Объясни, – спрашиваю я. – Не могу. Езжай прямо на Урал. – Я сумею себя защитить! Она пыталась меня переубедить: – Не приезжай! Отправляйся на Урал, к Арутюну”. “Армянская королева” велосипедного спорта ещё не знала, что по прибытии в Кировакан, едва она сойдёт с поезда, ей бросят в лицо гневные слова: “Аферистка! Мы не знали, что ты была в плену, ты нас обманула. Где только мы не искали тебя, пока не увидели твоё фото на первой странице газеты!” Вера, конечно позже, узнает, что всему виной именно эта фотография с надписью “Мастер спорта СССР, победительница чемпионата в Риге, многократная чемпионка Армении”. Оправдываться неизвестно за что пришлось пять с половиной месяцев. Она рассказала обо всем, что ей пришлось пережить. Показала письма, полученные от матерей тех тринадцати лётчиков, листовки, записки. Среди дознавателей нашлись люди, ко170

№ 3 июль-сентябрь 2012

Марго Гукасян

торых удивило, что она столько лет хранила крошечную записку или нацарапанную на коробке из-под махорки выцветшую надпись с именем внизу: лётчик Григорий Кузьмич. И другие адреса в самодельном блокноте. А в центре всего этого комсомольский билет номер 24573242 с серой обложкой – самый дорогой документ из маленького чемоданчика. Если бы не злополучная фотография, пожалуй, не было бы этой, такой несправедливой, возни с обвинениями против неё самой и её семьи. Вера недавно вышла замуж и ждала ребёнка, и только представленные бумаги помогли ей получить разрешение на прописку в Ереване. А родители, брат и семья сестры снова отправились в глубинку. В один из дней у мужа вырвалось: “Не хочу, чтобы на мне лежало пятно”. Спустя некоторое время он одумался, поняв, что жена не виновата. Однако поздно: несгибаемая Вера приняла решение: “Если в самый тяжелый для меня момент ты думал про «пятно» – о возвращении не может быть и речи”. Она осталась одна и, отправляясь в другие города на всесоюзные соревнования, брала с собой младенца-сына. Физкульткомитет отправлял с ней няню, чтобы чемпионка республики могла как следует тренироваться и участвовать в соревнованиях. И так три года подряд. Прошедший спортивную закалку младенец восемнадцать лет спустя в Ленинграде примет участие во Всесоюзной спартакиаде школьников и займёт первое место по стрельбе. “До 1958 года война для меня ещё продолжалась. Только в 58-м мы все собрались вместе”. На редакционном столе лежит большой альбом. Листаю страницы и с удивлением и восторгом рассматриваю каждую мелочь, связанную с триумфальным шествием Веры. Скольжу взглядом по строчкам статей, вырезанных из газет, и смутно припоминаю, что было время, когда мы радовались успехам Веры и Тиграна Ташчянов. Она велосипедистка, брат – гонщик-

Литературная Армения

171

очерк, публицистика

мотоциклист. Как много газетных статей, которые рассказывают об одновременных успехах и достижениях обоих. Одна из страниц фотоальбома хранит фотографию Рубена Авшарова и его некролог. О нём Вера с глубоким уважением говорит: “Он был моим первым тренером”. Вот страница газеты “Красный Крым” с фотографией рабочего механического завода, стахановца Григора Ташчяна, который удостоился этого звания ещё до войны, за выполнение трудовой нормы на двести процентов... Мне надо продолжать Верину историю, однако боюсь опечалить читателя. Напишу лишь одно грустное предложение – всего одно: “12 февраля 1978 года сгорел мой дом”. Уже позже Вере пришлось заниматься сортировкой вещей: что ещё можно сохранить, а что – выбросить. Почти ничего не уцелело: несколько обгоревших книг, среди них “Наш Байбурт” Наргиз Воскерчян. Брабион Ташчян раз пять перечитывала эту дорогую её сердцу повесть, и после смерти матери дочь хранила её как дорогую память. Но когда между опалёнными страницами обнаружились адреса тринадцати лётчиков, она стала для Веры дороже вдвойне. К радости примешивалось удивление: “Мне казалось, что адреса вместе с другими моими записями и документами я сдала, когда необходимо было подтвердить факты моей жизни”. И поскольку адреса нашлись, она решила сама разыскать лётчиков – хотя бы некоторых из тех Тринадцати. – Можете назвать пару имен? – Евгений Абраменко (полевая почта), Григорий Кондратьев (Ростовская область), Василий Косцов (г. Куйбышев), Василий Попов (г. Казань), Владимир Соколов (г. Рыбинск), Иван Канашкин (Орловская область). – Достаточно, – говорю я... – Нет, их тринадцать: Игорь Эммери (Ташкентская область), Яков Чачин (Ленинградская область), Иван Битюков (г. Новоу-

172

№ 3 июль-сентябрь 2012

Марго Гукасян

зинск), Юрий Чулков (г. Краснодар), Иван Резник (Дагестан), Иван Ведёрников (г. Космодемьянск). И по всем адресам были разосланы письма. “Каждый год я езжу в Симферополь”. Несмотря на все усилия отчий дом им не вернули, но её сюда тянет. До того как завертелся дьявольский вихрь, до её восемнадцати лет, она была безоблачно счастлива. Не важно, что главным местом прогулок для симферопольских детей было армянское кладбище: гладкость надгробных плит, их древность и чистота были близки им и настраивали на торжественный лад. Кроме того здесь можно было по буквам, высеченным на камнях, выучить алфавит родного языка. Теперь с каждым годом надгробий становится меньше. Веандзнуи приходит сюда как на встречу со старыми знакомыми. Затем проходит мимо двухэтажного дома, где жили пленные лётчики. Вот зарешеченное окно их пристанища, вот кухня, где она раздавала еду, вот кран, где умывались пленные. Ей вспомнилось, как однажды, улучив момент, лётчики сказали ей: “Когда мы уйдём, под полом оставим пакет. Разберите пол и достаньте его”. А что там в пакете, не сказали. До сих пор у Веры не было случая кому-либо рассказать об этом. Теперь она задумалась: что они могли прятать там? Наверно ордена или партбилет, а может, полученные из дому письма или фотографии... Наказ лётчиков Вера в письменном виде направила военкому – во исполнение данного им обещания. В Симферополе корреспондент газеты “Крымская правда” посоветовал ей: “Напишите лётчикам. Если ваш рассказ подтвердится, я напишу о вас очерк”. Но Вере не нужно было, чтобы о ней писали, она искала облегчения для своей души: “Осадок остался, тяжело на сердце”. Эта тяжесть постепенно, слой за слоем, таяла с каждым новым письмом, пришедшим от кого-то из Тринадцати. “Первым мне ответил Яков Чачин”… Шёл 1979 год, после тех событий прошло целых тридцать пять лет. И то, о чём не было сказано тогда, говорилось теперь. ПисьЛитературная Армения

173

очерк, публицистика

ма, пришедшие на адрес работницы производственного объединения “Армэлектродвигатель” Веры Ташчян, рассказывают: “Я жив-здоров, вернулся из мучительного фашистского плена. Безмерно благодарен, что в 1944 году Вы выполнили мою просьбу и отправили весточку моей матери. Вдвойне благодарен за то, что помогали нам в то время и морально, и материально. Я помню бак с водой, окно кухни, из которого были видны ваше лицо и ваши руки. Помню красный чайник и зарешеченное окно на втором этаже. Нас, четверых из тринадцати, увезли в одном направлении. Я прошёл страшный путь. Концентрационный лагерь. В марте 1943 года я бежал из Западной Германии”. Письмо от Ивана Резника. “Незабываемая Вера, примите сердечные приветы от меня и моей жены. Ваше письмо лежит на моём столе. Не верится, что после стольких лет Вы не забыли то, что мы пережили вместе. Вспоминая Ваш поступок, хочу представить, какая Вы теперь: мне кажется, Вы и сейчас такая же молодая. Ваше письмо, написанное моей матери, вернуло ее к жизни, поскольку похоронку на меня она получила задолго до Вашего письма. Ваш поступок – больше чем простая порядочность. До сих пор меня удивляет, на какой риск Вы пошли ради нас. Преклоняюсь перед Вами”. Письмо от Игоря Эммери. “Пишет Вам бывший лётчик. В своё время мои родители получили Вашу записку. Я очень долго мучился в плену. 9 мая советские войска освободили нас. По возвращении я занялся учёбой, теперь – главный инженер. А Резник – хирург. Благодарю Вас за 1943 год. Покорнейше прошу, приезжайте к нам в гости. Вы – наш дорогой друг”. Письмо от Василия Попова. “Как я рад Вашему письму! Поверьте, я прослезился. С благодарностью и поцелуями”. 174

№ 3 июль-сентябрь 2012

Марго Гукасян

Продолжает письмо жена Попова, Полина. “Я жена Василия. Мы читали Ваше письмо со слезами на глазах. Василий Иванович плохо видит, ходит с тростью...” Письмо жены Ведёрникова – Нины Арсентьевны. “Ваше письмо было для меня неожиданностью. Письмо с необычной просьбой. Мой муж действительно был в плену. Моя свекровь ещё жива, она вспомнила: да, они очень давно получили известие о том, что сын в плену. Свекрови 86 лет, а муж мой умер. Муж не любил говорить о войне. Поэтому мы очень мало знали о том времени…” Письмо двоюродного брата Ивана Ведёрникова – Ивана Сорокина. “Я знал, что в годы войны девушка по имени Вера написала письмо моей тёте. Мама переслала мне эту новость. В первый день боёв за Берлин я встретил Ивана. Он мне сказал: “В Крыму, когда я был в плену, одна девушка помогала нам. Она обещала написать моей маме письмо”. Я обрадовал его, сказав, что она действительно написала”. Письмо жены Ивана Канашкина – Марии. “Ваше письмо очень взволновало меня. Жаль, что моему мужу не привелось прочесть его. На моём столе присланная Вами фотография, смотрю по нескольку раз в день. На ней мой муж с его густыми бровями. Овал лица, ухо, рука... У нас не было этой фотографии и вообще не было снимков моего мужа в военной форме. Муж был очень красивый: рост 180 см, скромный и аккуратный. И на присланной вами фотографии он такой и есть. Мой Иван был очень честным, но после войны некоторые не прощали ему, говоря: “Ты был в плену”, из-за чего он очень мучился. Вместе с нашими войсками он участвовал во взятии Дрездена. Спасибо вам, что вы подкармливали его. Может быть, именно потому он прожил ещё тридцать лет...” Литературная Армения

175

очерк, публицистика

Веандзнуи, по прозвищу Вера. Неужели тебе было нужно снова пережить всё это от начала до конца? Теперь ты сидишь молча, уставшая от воспоминаний, а в моих ушах звучат недавно сказанные тобой слова: “Война оставила очень глубокий след во мне”. Теперь я беззвучно, про себя, читаю остальные письма и думаю: война заполнила собой то пространство человеческой души, которое предназначено для радости. И издалека, из глубин времени до меня снова долетает вой дьявольского вихря, который так жестоко покалечил человечество. И должно было пройти целых тридцать восемь лет до дня, когда в Краснодарском крае, в станице “Восточная” произошла счастливая встреча. Встреча тех, кто выжил в той войне, – по случаю празднования 36-летия её окончания. Игорь Эммери спросил: – Это наша Вера? Иван Резник ответил: – Глаза Верины! Голубые и добрые. P.S. Прочитала русский перевод этого моего очерка. И вновь в ушах раздался зловещий звук, доносящийся с полей войны: ву-у-у, ву-ву-ву... И я снова пережила всю эту историю от начала и до конца – до писем оставшихся в живых пленных лётчиков и их родных... С той встречи прошёл 31 год... Май 2012 г.

176

№ 3 июль-сентябрь 2012