Литкультпривет!!! №2 февраль 2016 by Сергей Прохоров

Литкультпривет!

Литературно-художественный журнал

Валентин Курбатов. Худ. Андрей Поздеев.

2(40)

февраль 2016 1

Искусство

Влади́мир Его́рович Мако́вский (26 января (7 февраля) 1846, Москва — 21 февраля 1920, Петроград) — русский художник-передвижник, живописец и график, педагог, мастер жанровой сцены; академик (1873), действительный член Петербургской Академии Художеств (1893).

Берег Крыма 1886

Варка варенья.1876

Крестьянские дети. 1890

Девочка с гусями. 1875

Под венец. 1884

Литкультпривет! Ежемесячный журнальный выпуск

Основан 30 октября 2012 г.

п.г.т. Нижний Ингаш

Февраль №2 (40) 2016 г.

В НОМЕРЕ: ПОЭЗИЯ Николай Ерёмин Стихи..................................................20 Сергей Прохоров Стихи..................................................21 Виктор Воловик Стихи..................................................24

ПРОЗА

Агния Львовна Барто (Волова) - русская советская детская поэтесса, писательница, киносценаристка, радиоведущая. Лауреат Сталинской премии второй степени и Ленинской родилась 17 февраля 1906 г. в Москва. Большинство стихов Агнии Барто написано для детей — дошкольников. Стиль очень лёгкий, стихи нетрудно читать и запоминать детям. Автор как бы разговаривает с ребёнком простым бытовым языком, без лирических отступлений и описаний — но в рифму. И разговор ведёт с маленькими читателями, как будто автор — их ровесница. Стихи Барто всегда на современную тему, она словно бы рассказывает недавно случившуюся историю, причем её эстетике характерно называть персонажей по именам: «Мы с Тамарой», «Кто не знает Любочку», «Наша Таня громко плачет», «Лёшенька, Лёшенька, сделай одолжение» — речь будто бы идет о хорошо знакомых Лёшеньках и Танях, у которых вот такие недостатки, а вовсе не о детях-читателях.

Валерий Сдобняков “.Нравоучительные сочинения преподобного Максима Грека”...........4 Василий Бабушкин-Сибиряк “Верка Толкушка и Дон Педро”..........8 Владислав Кураш “Ускользающая по волнам” ..............10 Евгений Пряничников Юм.рассказы.....................................17 Людмила Шалагина “Чудо” Рассказ..................................18 Сергей Тинский “Планета О” Рассказ........................22 Валентина Емелькина В сельской школе звучали стихи.....25

Редактор Сергей Прохоров

Литература

Валерий СДОБНЯКОВ г. Нижний Новгород

Валерий Викторович Сдобняков, редактор литературнохудожественного журнала «Вертикаль.ХХI век», председатель правления Нижегородской писательской организации, секретарь Союза писателей России,

Нравоучительные и полемические сочинения преподобного Максима Грека Для читателя, любящего неспешное, вдумчивое, углублённое чтение, видящего в книге не повод для занятного времяпрепровождения, а друга, собеседника, учителя, эти три тома, выпущенные в русском переводе Свято-Троицкой Сергиевой лаврой, истинный подарок. Иначе сказать о «Творениях» преподобного Максима Грека невозможно. Их чтение — это общение с вечной истиной — мудростью, которой держится мир. Но как просто, интересно, доступно о ней говорится. Может быть, потому, что самому святому (Максим Грек причислен к лику святых на Поместном соборе Русской Православной Церкви, посвященном 1000-летию крещения Руси и проходившему в Троице-Сергиевой лавре 6—9 июня 1988 года) в жизни пришлось эти спасительные истины доказывать собственными страданиями и лишениями. И вознесясь духом, оставить нам, последующим поколениям, не только свои замечательные труды, но поразительный и во многом утешительный пример собственной судьбы. Он родился около 1480 года «от родителей богатых и благочестивых Мануила и Ирины в городе Арты, в Албании, близ Эпира. По происхождению грек». Максим получил образование в Париже, Венеции, Флоренции. Он приобрёл достаточные сведения о науках, основательно изучил греческий, латинский, французский и итальянский языки. Но затем из просвещённой и шумной Европы в поисках уединения он отправляется на Афон, где с 1507 года поселяется в братстве Благовещенской Ватопедской обители, принимает монашество и десять лет несёт иноческие подвиги, изучает святоотеческие писания, выполняет монашеское послушание — ходит за сбором милостыни для обители. Отсюда по просьбе великого князя Московского Василия Иоанновича Максим Грек отбыл в Россию для перевода с греческого и исправления ошибок в уже используемых при совершении богослужений книг, имевшихся в России. А также для разбора 4

уникальной библиотеки, которая была вывезена великой княгиней Софией Фоминишной из Константинополя в то время, когда она ехала в Россию для бракосочетания с Иоанном III, родителем Василия Иоанновича. До Максима Грека библиотека простояла закрытой под замком сто лет. Инок осуществляет перевод толковой псалтири, «толкования древних отцов на Деяния Апостольские и толкование Иоанна Златоуста на Евангелия от Матфея и Иоанна»; Правила апостольские и правила вселенских и поместных соборов; извлечения из книг пророческих с толкованиями; житие Богородицы Метафраста; пишет более ста тридцати статей о том, что волнует и занимает умы в Москве. Но как часто бывает — обличитель невежества и безграмотности, клятвопреступничества и пороков духовных и плотских — вскоре сам оказывается в немилости у верховной государственной и церковной власти, которые определяют его под стражу и вменяют ему в преступление то, чего он не делал или сделал без всякого злого умысла. Из заточения вопиет преподобный Максим Грек к власти верховной о милости. Просит, чтобы отпустили его назад в афонскую обитель. Об этом же в 1545 году восточные патриархи: Константинопольский Дионисий и Александрийский Иоаким просят царя Иоанна IV — но всё тщетно. И «лишь в 1551 году, после 25-летнего заключения, игумен Троице-Сергиева монастыря Артемий вместе с некоторыми добродетельными боярами упросили Царя освободить невинного страдальца из заключения». Но силы подвижника были на исходе. 21 января 1556 года он скончался. Богом уготовано было великому праведнику закончить свой жизненный путь на русской земле и здесь же получить прославление за подвиг исповедничества и за сбывшиеся его предсказания. Рассматриваемое нами издание «Творений» преподобного Максима Грека, как уже было

отмечено, выпущено в трёх частях, в первую из которых вошло «Житие» святого и его «Нравоучительные сочинения». Последние так приятны уму, так ласкательны для слуха, что чтение их доставляет искреннее духовное наслаждение, вносит в сердце веру в истинность выбранного в вере пути. Сочинения будто бы написаны для тех, кто хочет и любит слушать МУЗЫКУ слова, представляющую собой явление красоты неземной, льющуюся откуда — нам неведомо, но воплощающуюся странным, непостижимым образом в чувство и мысль. И эта тройственность в СЛОВЕ, произнесённом Максимом Греком, — греет, оживляет, объясняет смысл нашей жизни. В нём мы находим многие необходимые ответы для себя, для своего бытия на этой земле. Всё происходит как-то просто, легко. Лишь миг, и волнение охватывает сердце. Целебное чувство открытия истины заполняет его от прочтения столь простых, доступных всякому уму, разъяснений. Но... мгновение, и неуловимым движением обретённое вновь ускользает из сердца. И оттого хочется вновь и вновь читать и перечитывать сочинения святого. Но есть и другая поразительная черта написанных (а как бы произнесённых — столь близки и доступны они для читательского восприятия) преподобным Максимом Греком «Слов». В них автор по христиански глубоко откровенен. Нелицеприятны взывания его к собственной душе, омрачённой и обременённой житейскими помыслами и страстями. (Это его-то душа! Это ей-то возносить упрёки и осуждения! Это её-то призывать к послушанию и благоразумию!) Не есть ли это самая высокая требовательность к себе? Одно из своих нравоучительных сочинений о покаянии преподобный, преподнеся читателю истинный урок смирения, заканчивает так: «Написавшему же это слово воздайте, прошу, вашими богоприятными молитвами, чтобы и мне сподобиться вместе с вами исполнить содержащееся в нём учение. Никто из вас, умоляю, пусть не считает меня вполне исполнившим сказанное в нем; ибо я, воистину, — то бесплодное «древо, при корени» которого «лежит» мысленная «секира», которою оно «посицается и во огнь вмещается» (Мф. 3,10). Я — тот путь и то камение и терние, куда западает бросаемое небесным Cеятелем семя, и погибает, не принося Ему плода. Я — солома, сожигаемая огнем неугасающим. Поэтому, прошу вас: молитесь о мне грешном, чтобы и мне сподобиться вместе с вашею святынею оказаться чистою пшеницею, собираемою в вечные житницы Создателя и Владыки всех Господа и Спаса нашего Иисуса Христа. Ему слава во веки. Аминь». (Слово 4-е.) Привожу такую длинную цитату потому, что в этом потоке православного высокого самоуничижения не только истинное осознание ничтожества человеческой (и собственной его писателя — праведника) воли перед всесущей и 5

всепобеждающей волей Творца, но и глубочайшая любовь к ближнему, превозношение его этой любовью над собой, своими желаниями и гордостью. Слог Максима Грека, несмотря на кажущуюся многословность, в достижении полноты выражаемой мысли очень точен и образен. Оттого передаваемая мысль не «суха», а как бы «разбавлена» чувством, сопереживанием. Оттого и льются сказанные им слова прямо в благодарное читательское сердце. И особенно пронзительно, когда сказаны они о сострадании к нищему и убогому, о милосердии, о нестяжательности, о бренности всех земных приобретений и накоплений, о человеческой чёрствости и сребролюбии в то время, когда рядом оборванный и изголодавшийся нищий, протягивая руку, просит подаяния. Как близки эти слова нашему времени, какой вечный, непреходящий смысл имеют они, насколько велик человек, произнёсший и написавший их более четырёхсот лет назад, что смог проникнуть духом в безвременье, достичь вечности. Ведь: «Как любовь есть исполнение закона, так и вера есть основание всех вообще добродетелей: от веры рождается страх, а от сего — исполнение заповедей, через которое ум наполняется божественной любовью». Таким высказыванием преподобный заканчивает другое своё «Слово». И ещё: «Возлюбим же уготованные на небесах от Бога славу и честь, и похвалу, а не те, которые бывают от людей, за которыми мы, по великому своему безумию, всячески гоняемся, ласкаясь, с рабским самоуничижением, ко всем, находящимся на власти, умалчивая об их неправдах, тогда как, если бы не стеснялись их, мы могли бы заслужить себе от Бога награды, и их самих отвлечь от всякого зла и от всякой неправды...» В этом и есть поразительная современность поучений святого. Говорит он в них о категориях вечных, стремясь, во спасение наше, отвлечь нас от повседневного, кажущегося таким важным, только что открытого нами и до этого другим никем не испытанного и не понятого так, как это понимаем и чувствуем мы. Но всё это гибельно, от лукавого. Работы Максима Грека, написанные несколько столетий тому назад, это доказывают, призывая нас к вниманию и сосредоточенности. И уж совсем особняком стоят в книге «Слова» с 25-го по 31-е. В них святой обращается с чувством христианской любви и просьбой отпустить его, невинного инока Максима Грека, обратно в обитель Ватопедскую на святую гору Афон, где он обещает молиться за своих обидчиков и прославлять перед Богом тех, кто доставил ему столько физических и духовных страданий. А если невозможно возвращение, то чтобы допустили его до причастия, коего он был неправедно лишен многие и многие годы, находясь в заточении. Слова эти обращены к его вольным и невольным

мучителям: царям Василию Иоанновичу и Иоанну Васильевичу, митрополитам Даниилу и Макарию, епископу Тверскому Акакию, князю Петру Шуйскому. Страх Божий двигал им при написании этих «Слов». Скорбь за дальнейшие судьбы своих мучителей и нас, ныне живущих. Вторая часть репринтного издания сочинений преподобного Максима Грека состоит из ярких и эмоционально насыщенных, энергичных догматико-полемических сочинений. В этих статьях, как и в первом томе, автор являет себя пламенным борцом за истинное Православие. Его слово не только наполнено верой как бы до краев каждой буквы, но зачастую облечено в доступную, помогающую более полному восприятию его читателем, художественную форму. Так, изучающих священные книги он уподобляет пчелам, собирающим нектар и перелетающим для этого с цветка на цветок, а читающих «еретические учения», которые «не от источников разумного Израиля проистекают», Максим Грек называет пьющими из «мутных рвов, на погибель и отравление». В статьях — яростное обличение ереси, но и истинно христианское стремление к примирению, призыв к покаянию и возврату к неизменным догматам, оставленным для нас нашим Спасителем Иисусом Христом и его учениками — апостолами, которые изложены в Евангелии и Посланиях. Преподобный постоянно цитирует Священное Писание, приводит примеры в подтверждение своих слов из книг Ветхого завета, высказываний святых и подвижников благочестия. В 12-й статье он цитирует грозное восклицание святого Дионисия, прозванного Ареопагитом: «Тебе поручено содействовать спасению подобных тебе людей, и не так как тебе этого хотелось бы, а по спасительному учению священных Евангелий и по апостольскому и отеческому преданию...» В томе помещены работы, где Максим Грек вступает в непримиримую борьбу практически со всеми имевшими тогда место церковными смутами и ересями, вплоть до основных религиозных отклонений и противостояний. Здесь и «обличение против латинских трех больших ересей», и «слово против армянского зловерия», и «ответы против агарян, хулящих нашу православную христианскую веру». Отдельные большие работы посвящены разбору заблуждений, а зачастую и полному непониманию христианства. Причём, в своих статьях святой вступает в полемику не столько с личностями, проповедующими ту или иную веру, сколько с самой сутью этой веры, являя при этом отменное знание предмета своего разбора, его основы, свободно цитируя книги-первоисточники. Его поражает (он и не скрывает этого — удивление автора неудержимо «выплёскивается» на страницы книги), как можно не видеть всю пагубность представленных заблуждений и столь очевидную 6

спасительность учения Христа. «Все, что преподано нам и законом, и пророками, и Евангелием, — цитирует в своей статье Максим Грек блаженного Иоанна Дамаскина, — будем изучать и сохранять честно и более ничего не будем искать. Ибо Бог, будучи Благ, и всякого блага податель, — что нужно было нам знать, то открыл, а чего мы не могли вместить, о том... умолчал. Будем же любить то, что Им преподано нам, и в том будем пребывать, не прелагая пределов вечных и не преступая божественного предания. Ибо кто что-нибудь малое или великое божественное отметает, тот отметает весь закон и почитается заодно с преступниками его». Слово Максима Грека — это порыв, неукротимое желание передать свою любовь в вере другим, тем, к кому он и обращается со страниц книги. Трудно говорить о догматических противоречиях, с которыми идёт полемика в книге. Слишком велик авторитет вопроса, и очень значительные знания необходимо для этого иметь. Потому, по недостоинству своему, и не смею. Но упиваться чужой эрудицией, насыщать ею мозг, сберегать в сердце разбуженное ею чувство — кто может запретить? Слово святого удивительным и непостижимым образом спасает, скрепляет, единит неразрывно разум и сердце, рассудочность и чувства, радость и печаль покаяния. И происходит это потому, что достаточно прочитать первые строки его обличающих грех статей, чтобы осознать всю свою уязвимость и зависимость от мира, повязанность им. Но чувство покаяния, принятое сердцем от слов преподобного, уже спешит твою печаль увести от отчаяния, открыть для тебя иной путь, который ты вроде бы и сам знал и знаешь, да только идти по нему нелегко, оттого и нерешительность, сомнения тревожат. Слово же святого — наша укрепляющая подмога, наш посох в странствиях житейских, наша поддержка и опора. Особняком в книге стоят статьи о волхвах и звездочётах, пытающихся по звёздам угадывать будущее. Эта тема затрагивалась духовным писателем и в первом томе его сочинений. В этом же издании она более обобщена (статьи с 17-й по 21-ю) а в некоторых случаях, напротив, очень конкретизирована. Максим Грек на примерах из Ветхого завета, из истории Церкви наглядно показывает, как Промысел Божий движет историей и в то же время судьбами отдельных людей, а отнюдь не движение но небу звёзд и светил, их нахождение в том или ином месте. Они могут играть свою роль в наших судьбах, но только тогда, когда в особых случаях для этого их использует Промысел. Так, в Евангелии волхвы пришли для поклонения родившемуся Христу, следуя за звездою, звезда ли здесь решала дальнейшую судьбу человечества и возможность явления нам искупителя? «...Не от звезд, зодиака, движения и сочетания планет, и не от колеса какого-то счастья происходит

и зависит всё касающееся нас, но что, будучи изначала почтены создавшим нас самовластием, сами властны в своих помыслах и делах, как добрых, так и злых». Как своевременны эти слова преподобного. Словно к нам, живущим в конце XX столетия и начинающим свои дни, недели, месяцы с разглядывания и чтения гороскопов, помещенных на страницах газет, журналов, передаваемых по радио и телевидению, обращены они из глубины прошлых веков. Во всех статьях говорит Максим Грек о вечных вопросах нашего спасения. Оттого они имеют для нас непреходящую ценность. Но самый большой раздел книги посвящен теме разногласий между православными и католиками (латинянами называет их автор) в вопросах догматов христианства, сформированных, утвержденных, затем сформулированных окончательно в виде молитвы «Символ веры» (Первый Вселенский собор в Никее изложил устав православной веры. Второй собор в Константинополе прибавил в священный Символ догмат о Святом Духе. Третий в Ефесе утвердил страшными клятвами изложение веры, составленное прежними двумя Вселенскими соборами, чтобы никто не дерзнул изменить ни одного слова в прежде составленном Символе.) При этом в рассуждениях своих Максим Грек опирается на высказывания блаженнейшего Келестина, в то время Папы Римского, который в своём послании Третьему собору в Ефесе писал так: «... если кто когда-либо убавит нечто или прибавит к исповеданию веры, был предан анафеме, то это было сделано правильно; ибо то, что с полностью и ясностью предано нам Святыми Отцами, не терпит ни прибавления, ни убавления». На Четвертом Вселенском соборе, собравшемся в Халхидоне, блаженнейший Лев, Папа Римский, по прочтении священного исповедания веры, составленного предыдущими соборами и утвержденного Третьим, сказал: «Повелевает сей Святой Вселенский собор — иную веру никому не дозволять произносить, или писать, или составлять, или учить, или доказывать. А которые осмелятся... те, если будут епископы или клирики, да будут лишены: епископ — епископства, а клирики — звания клирика; если же то будут простые, таковые да предаются проклятию». Затем эти положения были подтверждены ещё тремя соборами, на последнем из которых — Седьмом — последовало осуждение и обличение «возвысившейся латинской ереси». Как известно, разногласия (ересь) выражаются в том, что, извратив Символ Веры, латиняне утверждают исхождение Духа Святого от Отца и Сына. На что святой возражает, ссылаясь при этом на священное Евангелие: «Как не быть им отлученными от любви Христовой, когда богословия Его о Святом Духе они не хотят слушать но... достоинство Параклита, исходящего 7

от Единого Отца... определяют двумя началами, не зная, что как Единородный от единого Отца и Один рождается рождением и единородство есть Его особенность, так и Дух Святой, будучи равен во всем Отцу и Сыну, Один исходительно от Единого Отца исходит и потому исхождение Его признается единоисходным, что и составляет Его особенность, Ему свойственную». Также и о другом противоречии далее сказано: «В выше естественном богорождении один другого не приобщаются, то есть не причастен той особенности, какая свойственна каждой из богоначальных ипостасей, как-то: Отцу нерождение, Сыну рождение и Духу Святому исхождение». Не может преподобный согласиться и с другими нововведениями латинян в святых таинствах и относительно священнического чина. В книге святой предстает перед нами и как знаток древней истории, философии, геометрии. Все используется им для непреложного доказательства своей правоты, а вернее, правоты незыблемых догматов православия против всяческих нововведений, извращений и прибавлений, наносящих опасные удары по чистоте веры, способные нанести ей непоправимый вред и ввести в заблуждение многих и многих, тем самым уведя их со спасительной дороги в гибельное болото заблуждений. Отдельная 12-я глава книги представляет из себя большой трактат о Святом Духе и разбор всевозможных ошибок и заблуждений в трактовании этого вопроса. Если учесть, что это один из краеугольных камней, на чем зиждется вечное православие, то не будет преувеличением отметить значительную роль работ Максима Грека по утверждению истины и уклонению от заблуждения тогдашней России.

Проза

Василий БАБУШКИН-СИБИРЯК Красноярский край

Василий Бабушкин-Сибиряк (Гусев Василий Кузьмич). Родился 1948 году в Красноярском крае, где проживаю и поныне. Работал в тайге на реке Ангаре егерем, лесником. Образование высшее. Женат, три дочери и внучки. Пишу о жизни тайги, о животных, об экологии и сибиряках. Печатался в российских журналах и газетах, а также в зарубежных. Написал более двух десятков повестей и почти сотню рассказов и миниатюр. Подписываюсь псевдонимом Бабушкин – Сибиряк.

Верка Толкушка и Дон Педро От Верки ушёл муж. Долго он собирался уходить – почти десять лет. Только соберётся, обязательно что-нибудь в деревне произойдёт. То свадьба, то проводы в армию, а то кто-нибудь из тюрьмы вернётся. И каждый такой праздник на неделю, а то на две растягивается. Но вот так получилось, что наступила полоса отрезвления, осмысливания своего бытия в этом мире. Это самая чёрная полоса в жизни русского мужика. Сколько разных непонятных для ума дел и поступков совершается в такое время. Бывает, проснётся утром муж - голова не болит с похмелья и видит, рядом с ним женщина спит. Такая спокойная, тихая, что даже не вериться. Хочется её милой назвать. И начинает он с утра думать, размышлять вот ведь какой я плохой муж и отец, совершенно некогда жену приласкать и детей. Обычно на самом интересном месте жена просыпается и направляет размышления в другую сторону. Верка, конечно, не такая, как большинство женщин, потому что некрасивая. У неё никогда талии не было. Уже с двух лет её мама звала «моя толкушечка», а как выросла, то её все в деревне уже Толкушкой звали. Смирилась Верка с прозвищем в школе, когда учительница по литературе читала всем Гоголя, а тот ещё в свои времена заметил, какой меткий и зловредный русский язык. Вон продавщицу Люську Графиней зовут, мол, на графин похожа. Нет, лучше уж Толкушкой быть. Так вот однажды проснулся муж Веркин и удивился, что он такой красивый и стройный выбрал себе в жёны далеко не соответствующую своему облику жену. - Чёрт меня побери и куда мои глаза глядели 8

десять лет назад, наверное, я пьяный был. Собрал чемодан, тот самый с которым со службы пришёл, положил в него свою флотскую дембельскую форму с бескозыркой, костюм, который ему Верка купила и отчалил. - Мы разошлись с тобой, как в море корабли. Зовёт мою просоленную морской водой душу ветер странствий, ветер скитаний. Хочу окунуться в бурю житейских волн, почувствовать шторм чужих страстей, а когда устану от них, вернусь в эту тихую гавань к тебе и дочери, – сказал он Верке на прощание. - Проваливай, и когда будешь у какой-нибудь красавицы на побегушках и вспомнишь про меня и свою дочь, то пусть твоя скупая мужская слеза будет для тебя горше, чем солёная горечь морской воды, - ответила ему Толкушка. Вот так всё и произошло. Целый год Верка Толкушка жила без мужа. Заскучала даже. «Ну и пусть мужик редко трезвый был – это даже к лучшему, а то, видишь, как получилось», – думала она. - Мамка, ты не переживай, найдём мы мужика. Знаешь, в интернете сколько иностранцев мечтают познакомиться и взять в жёны русских женщин, – сказала ей однажды десятилетняя дочка. - А что свои у них перевелись? - Не перевелись, но говорят, заелись, принцев всем подавай. А у нас пока ещё выбора нет, какой никакой, а всё мужик. - Ой, правда, твоя. - Значит, я тебя вставляю в список и биографию твою с фоткой отправляю. - Отправляй, всё одно такую некрасивую никто не возьмёт за себя. Не прошло и месяца, как из далёкой Бразилии пришло на компьютер дочки письмо.

Писал какой то Педро. Педро имел своё хозяйство, несколько коров, поля и не имел жены. Ему понравилась Верка, и он пригласил её поговорить по скайпу, чтобы поближе познакомиться. И вот перед скайпом в Веркиной хате собралась почти вся деревня - всем хотелось посмотреть на Дона Педро, как уже его окрестили соседи. Дочка включила скайп, и на экране появился, наверное, сам Педро. Это был лысоватый мужчина лет за сорок. Он начал говорить по-русски, но с таким смешным акцентом, что те, кто стояли в задних рядах, стали хихикать. - Очшень рад видеть тебя Верка Толкушка и твоих родственников. Это карашо, что их у тебя много, у меня тоже много и ты их познакомишься потом. Когда твой дочка написал, что ты есть Толкушка, я очшень был рад. Русский слово толковый, значит, умный, рассудительный, правильный. А Педро значит камень, твёрдый. Мы с тобой будем очшень хороший пара. Ты будешь ходить за мой муж? - Во, блин, даёт, уже в постель тащит, – прошептал кто то из тех кого не захватывала камера. - С этим делом у них полный порядок, сериалы надо было ихние смотреть. - Да тише вы, тут свой сериал идёт, послушаем, что ему Толкушка скажет. Тем временем Верка встала, будто бы поправить юбку, а на самом деле показать Педро свою фигуру. У Педро заблестели глаза и, похоже, потекли слюни. - А позвольте вас спросить, Педро, вы весь твёрдый али как? - Мой имеет твёрдый дух и твёрдый слово. - Ха удивил твёрдым духом. Мой, когда спит, от него такой дух идёт, что я боюсь спичкой чиркнуть, – сказала Веркина подруга Маня Хрипатая. - Да, вить, он не про той дух сказыват прошамкала бабка Петренчиха, которая всегда оказывалась в любой компании, - дайте мне его спросить. Милай, скажи а куда ты рабыню Изауру подевал, что теперь хочешь нашу Верку к себе забрать? - А ведь точно это у них Дон Педро над Изаурой измывался. Верка, Верка, куда ты собралась, непутёвая. - Никуда я ещё не собралась, дайте мне с человеком поговорить из другой страны, а то за державу обидно. - Вот, вот спроси у него про эту самую державу, есть там за что подержать? Педро смотрел с экрана, прислушивался и пытался понять, что говорят родственники Верки Толкушки. - Уважаемый Педро, спасибо тебе за телемост 9

между нашими странами и за знакомство. Мы все здесь на тебя посмотрели, и будем решать - пойти мне за твой муж или нет. Своё решение я тебе обязательно сообщу. Ойла, Педро! - Чёй-то она ему ойла сказала? - А это по бразильски привет, значит. Педро помахал с экрана рукой, и Веркина дочка выключила скайп. Все недовольно стали расходиться. - Какой- то он невзрачный этот Дон Педро. В сериале такого мужика показали, а этот на нашего бухгалтера похож. Нет, определённо, Верке не подойдёт этот бразилец. А на другой день в деревне новое событие. Вернулся Веркин муж. Кто то из его друзей, видимо, позвонил ему, и тот напялил на себя свою форму, сдвинул на ухо бескозырку и лёгкой, покачивающейся походкой шёл по улице к дому, из которого ушёл год назад. Толкушке уже сказали, что вернулся её муж, испугался, что какой - то там Дон Педро увезёт её к себе в Бразилию и сделает своей рабыней. Верка Толкушка стояла у калитки и смотрела, как приближается к ней её бывшее сокровище. В руках у лихого морского волка был букет красных роз. Неужели это мне? – подумала Толкушка и вдруг подбоченясь пропела: А я узнала милого по походке, Он в бескозырке и носит брюки клёш, Я знала, милый ты вернёшься, И лучше меня ты не найдёшь… - Вера, прости меня, подлеца! Нет в моей душе места ни для каких красавиц, в ней только твоё место. А ты для меня самый надёжный порт. И никакая ты не Толкушка больше, твои формы напоминают мне эсминец, на котором я служил, и дороже тебя для меня никого нет. Что ещё могу добавить. Гуляла деревня целую неделю и, однако, будет прибавление в семье Верки.

Проза

Владислав КУРАШ Украина

Ускользающая по волнам …Она всё время убегает в даль, скользя по грани призрачной мечты, и сердце жжёт безжалостная сталь, когда в тумане исчезаешь ты… Из старинной рыбацкой песни

Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовёт нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнув-шись среди своего мира, тягостно спохватясь и дорожа каждым днём, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся. Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькающие черты? Между тем время проходит, и мы плывём мимо высоких, туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня. Александр Грин Это был конец. Он стоял на вершине восьмидесятиметрового утёса, на самом краю небольшой смотровой площадки, к которой от подножия вела крутая извилистая лестница, вырубленная прямо в скалистом склоне. Под утёсом бушевало и пенилось неспокойное штормовое море. Он напряжённо вглядывался в горизонт в надежде увидеть хоть слабый отблеск призрачного мерца-ния. Холодный порывистый ветер безжалостно трепал его драное грязное рубище, обжигая морозной свежестью всё тело. Длинные, доходившие до самых плеч, волосы постоянно сбивались и мешали смотреть. Не отводя глаз от линии горизонта, он каждый раз убирал волосы с лица и, точно гребнем, заскорузлыми огрубевшими пальцами откидывал их назад. Как он ни вглядывался, но ничего кроме бушующих

волн и вспышек молний на грозовом небе он не видел. Он был в полном отчаянии. Невдалеке, возле большого камня, лежал тубус с холстами и кожаная дорожная сумка с красками, кистями и неоконченной рукописью. Пошёл дождь. Он даже не шелохнулся, всё также напряжённо продолжая вглядываться в горизонт. До самого вечера он простоял, как изваяние, на утёсе. И только, когда начали сгущаться сумерки, видно, потеряв последнюю надеж-ду, он с трудом оторвал свой взгляд от линии горизонта и бессильно опустился на камень, возле которого лежали его вещи. Немного помешкав, он достал из сумки рукопись, пробежал глазами последние строчки, предельно сосредотачиваясь на прочитанном, заставляя работать мысль. Но мысль не работала. По щекам покатились огромные, как горошины, слёзы. Руки безвольно опустились вниз, пальцы разжались и рукопись выпала на холодные мокрые камни. Подхваченные ветром страницы шумно поднялись в воздух и, клубясь в хаотичном полёте, точно пчелиный рой, быстро унеслись в сторону моря и исчезли в темноте. Вот и всё, это конец, подумал он и решительно шагнул к пропасти. Но в последний момент, у самого края, он вдруг вспомнил о жене и дочке и остановился. Больше двух лет он их не видел и ни разу не думал о них. Тёплые воспоминания волной нахлынули на него и окатили приятным жаром. Как там они сейчас поживают? Пронеслось у него в голове. Перед глазами вспыхнул яркий домашний очаг, запыхтел самовар на столе, ожили давно забытые лица. И вдруг ему стало как-то одиноко и неуютно на этом голом скалистом утёсе. И его, точно магнитом, потянуло туда, к ним, домой. И когда он уже повернулся, направляясь к лестнице, чтобы поскорее

спуститься вниз, ему показалось, что где-то вдалеке, в кромешной тьме, там, где бушевала стихия, мелькнул слабый, еле заметный отблеск. Он резко обернулся назад, напряжённо вглядываясь в темноту. Да, это было оно – призрачное мерцание. Оно ускользало в бушующую даль по чёрным волнам, бесследно рассеиваясь в темноте. Он машинально потянулся за ним рукой, словно желая схватить его, задержать, удержать хотя бы на какое-то мгновение, и, оступившись, сорвался с утёса вниз. Кромешная тьма и морская пучина поглотили его навечно. Это был конец. А началось всё с самого обычного дорожного романа. Он ехал в Арциз, она – в Татарбунары. Он сел в Полтаве, она – в Кировограде. Уже месяц стояла жаркая летняя погода. Не смотря на открытые окна, в вагоне было невыносимо душно. Когда она вошла в купе, его словно озарило – появилось непривычное ощущение внутренней полноты. Ему показалось, что в колышущейся глубине её голубых, как морская акварель, глаз мелькнуло нечто важное, значимое, то, чего ему так не хватало все эти долгие годы. Лёгкое возбуждение будоражило и вдохновляло. Ему тут же захотелось нарисовать её портрет. Он достал из сумки блокнот и карандаш и чёткими твёрдыми штрихами сделал быстрый набросок. Закончив, он показал его ей. От неожиданности она вспыхнула, как алый лепесток пламени,- щёки залило крас-кой смущения, сердце гулко заколотилось в груди. Она взяла у него карандаш. ”Спасибо. Очень похоже. Меня ещё никто никогда не рисовал”,- написала она в блокноте под рисунком. Она сказала бы больше, если бы могла говорить, но, к сожалению, она была немой. - У вас такие красивые глубокие глаза,- восхищённо произнёс он.- Если в них заглянуть, то можно утонуть и пропасть навсегда. Она не услышала того, что сказал он, потому что была глухой. Зато она прекрасно умела читать по губам, поэтому поняла всё, что он сказал. После этих слов в ней точно что-то перевернулось, и она внимательней взглянула на своего собеседника, и в его невыразительной заурядной внешности вдруг разглядела нечто важное, значимое, то, чего ей так не хватало все эти долгие годы. Он сделал ещё один набросок и окончательно вскружил ей голову. “Я боюсь потерять с вами голову“,написала она под рисунком. - Я тоже боюсь этого,- сказал он, приступая к следующему наброску. Так продолжалось до позднего вечера. А когда в вагоне погас свет, и все улеглись спать, он достал из сумки другой блокнот и начал писать роман. Замысел и сюжет созрели моментально, поражая своей простотой и гениально-стью. К утру первая глава была готова. Он с трудом заставил себя оторваться от записей и сделать перерыв. Такого с ним давно уже не было. Вдохновение пья-нило и кружило голову, как игристое вино. Он шёл на поводу у чувств и интуиции. Она тоже не могла совладать с собой. Таким образом, самый обычный дорожный роман превратился в нечто большее. Они встали в Одессе и никуда дальше не поехали.

С вокзала они пошли на Пантелеймоновскую, оттуда свернули на Ришельевскую, с Ришельевской – на Малую Арнаутскую, с Малой Арнаутской – на Белинского, с Белинского – на Лидерсовский бульвар, и так далее, пока не дошли до Ланжерона. Почти у самого моря, они сняли небольшой захудалый домик с видом на порт и морвок-зал, и остались там жить. Они решили начать с чистого листа. Прошлое их больше не волновало и не заботило, словно ничего и не было прежде. Они больше не вспоминали и не думали о прошлом. Было лишь настоящее, до краёв наполненное вспыхнувши-ми чувствами и переживаниями, очень похожее на красивую выдуманную сказ-ку, никак не увязывающуюся с тем уродливым и несовершенным миром, в ко-тором мы с вами живём. На фоне южного субтропического пейзажа их жизнь выглядела очень ро-мантично и привлекательно. Днём они купались и загорали на пляже, вечером он выходил с мольбертом на Дерибасовскую рисовать портреты и шаржи, что-бы немного подзаработать. Она садилась в кафе напротив и весь вечер с любопытством наблюдала за ним. Когда он заканчивал, они вместе возвращались домой и она ложилась спать, а он садился за свой роман. Тех денег, что он зарабатывал, вполне хватало, чтобы удовлетворить все их скромные потребности и капризы. С плетёной корзиной по утрам они захо-дили на Привоз за фруктами, мясом, овощами и вином. Она любила всякие кружева и безделушки и часами могла стоять у галантерейного прилавка, рас-сматривая выставленные на продажу наряды. Время от времени он покупал ей понравившиеся платьица, в которых она порхала, как мотылёк и выглядела ше-стнадцатилетней девочкой. В их покосившемся штукатуреном домике со скрипучим дощатым полом, огромной деревянной кроватью, круглым растрескавшимся дубовым столом и несколькими расшатанными стульями было уютно, светло и просторно. Све-жий морской ветер, насыщенный едким запахом ёда, шевеля занавесками, вры-вался в распахнутые настежь окна вместе с лучами восходящего солнца и при-носил с собой отдалённый рокочущий шум прибоя с пронзительными голосами голодных чаек, басистыми гудками пароходов и еле слышным гулом работаю-щей портовой техники. Возле их домика был крохотный яблоневый садик, в котором они, пря-чась от нестерпимого зноя, любили проводить послеполуденные часы. Она дремала, покачиваясь в старом верёвочном гамаке, а он, устроившись напротив, прислонившись спиной к шершавому стволу яблони, пыхтя, как пароход, своей неизменной капитанской бриаровой трубкой, рисовал её. И чем больше он рисовал, тем больше это его захватывало. Весь дом был увешан её портретами, не считая целой стопки тетрадей и блокнотов с набросками и зарисовками. Работа над романом шла быстро. Она захватывала ещё больше, чем жи-вопись. В начале осени он закончил последнюю главу и приступил к редактированию, после чего отдал свой роман издателю. Когда бархатный сезон был на излёте, и с моря подуло морозным холо-дом, его роман напечатали в местном журнале, за что он получил небольшой

гонорар. Особого удовлетворения ему это не принесло. Он ожидал чего-то большего, а чего он и сам толком не знал. Вдохновение исчезло также неожиданно, как и появилось. Вместе с вдох-новением исчез интерес к живописи и творчеству. Он перестал рисовать, забросил мольберт и краски, и доставал их только тогда, когда выходил на Дериба-совскую подзаработать. Он часами бродил по безлюдным голым пляжам, обдумывая сюжет ново-го романа, но ничего стоящего ему в голову не приходило, а то, что приходило, ему не нравилось, и от этого он очень злился на себя, на всех вокруг и порой даже на неё. У него опять появилось ощущение внутренней пустоты, мучительное, не-приятное, гложущее и не дающее покоя. В один миг всё утратило своё значение, важность и смысл. Он напряжённо вглядывался в колышущуюся глубину её голубых, как морская акварель, глаз, но ничего там не видел. Ничего больше там не было, кроме голубой бессмысленной бездны. От отчаяния он чуть не лишился рассудка. Он не хотел терять то, что было ему так дорого. Как-то, прогуливаясь по морскому берегу, далекодалеко за линией горизонта, в том месте, где море сливается с небом, он увидел неестественное, еле заметное призрачное мерцание. Он долго стоял, всматриваясь в горизонт, не в силах оторвать глаз от чарующего мерцания. А когда мерцание исчезло, у него вдруг появилось уже хорошо знакомое чувство внутренней полноты и желание рисовать. Он поспешил домой и без промедления принялся за работу. Весь день он рисовал, а вечером засел за новый роман. Его прямо распирало от вдохновения и жажды творчества. На следующий день, во время прогулки у моря, он снова увидел призрачное мерцание и застыл, как очарованный, жадно пожирая его глазами. Конечно же, он понимал, что это обычная игра света и тени, но никак не мог объяснить себе, почему она так притягивает, завораживает и наполняет его сущность смыслом и значимостью. Он стал ходить к морю каждый день, чтобы полюбоваться таинственным, загадочным призрачным мерцанием, которое вдохновляло его и приводило в неописуемый восторг. Со стороны это походило на тихое помешательство, но ему, по большому счёту, было наплевать на то, что думают о нём люди. Он настолько погрузился в глубины своего творческого воображения, что перестал обращать внимание на других и даже на неё. Постепенно она отошла на второй план. Он бросил писать её портреты, а со временем и вовсе потерял к ней всякий интерес. Но охваченный эйфорией творчества, он этого не замечал. Внешне их жизнь совершенно не изменилась и выглядела такой же благополучной и счастливой, как и прежде. На самом же деле внутренняя связь между ними была разорвана окончательно и бесповоротно. Она это видела и понимала. И её глухонемое сердце рыдало от горечи и душевной боли. И, тем не менее, она не спешила ставить точку. Напротив, она ужасно боялась этого и до последнего надеялась на переменчивость судьбы. Однажды, в самый разгар сезона штормов, во время одной из прогулок у моря, ему показалось, что призрачное мерцание, точно хвост кометы,

стало ускользать в бушующую даль и меркнуть среди разгулявшихся чёрных волн. В тот же день вдохновение покинуло его. Всю ночь он промучился в бреду и кошмарах, а утром, чуть забрезжил рассвет, поспешил к морю и проторчал там до самого вечера, но ничего похожего на призрачное мерцание он больше не увидел. В его жизни опять началась чёрная полоса, полная пессимизма и отчаяния. Все последовавшие за этим дни, с утра до вечера, он проводил на пляже у моря, напряжённо вглядываясь в безграничную даль, в надежде увидеть хоть слабый отблеск призрачного мерцания. Но всё было напрасно. Каждую ночь ему снился один и тот же ужасный сон – призрачное мерцание ускользало от него среди бушующих волн и растворялось в штормовой пелене. Это было невыносимо. После долгих раздумий он принял окончательное решение. - Я уплываю на другой берег моря. Ты поплывёшь со мной?- сказал он равнодушным безучастным голосом, пересчитывая все свои деньги.- Здесь ровно на два билета до Стамбула. От неё не укрылось его безразличие. Она впилась глазами в его губы, но он больше не произнёс ни слова, продолжая пересчитывать деньги. На какоето мгновение она растерялась. Женская интуиция и рассудок подсказывали ей бросить его, никуда с ним не плыть, порвать с ним раз и навсегда. Но влюблённое безрассудное сердце не желало подчиняться законам здравого смысла и человеческой логики. Оно подчинялось лишь законам любви и безрассудных чувств. Когда он закончил считать деньги и снова посмотрел на неё стеклянным холодным взглядом, она утвердительно кивнула головой. Весь рейс от Одессы до Стамбула он простоял на палубе парохода, отча-янно вглядываясь в неспокойную штормовую даль. И только перед Стамбулом, когда судно входило в Босфор, он увидел огненный хвост призрачного мерцания, скользившего по линии горизонта. Первое время они жили в Кумкее, почти на самой окраине посёлка, в старой заброшенной рыбацкой лачуге. Туристов здесь практически не было, поэтому его картины спросом не пользовались. Они перебивались с хлеба на воду – чтобы подзаработать хоть какие-то гроши на пропитание, он вынужден был ходить с местными рыбаками в море. В Кумкее он создаёт целую серию полотен о нелёгких буднях простых рыбаков. Эти картины заметно отличались от его предыдущих работ, выполненные на холсте, в композиционном, стилевом и техническом отношении они были безупречны и блестящи. Но, к сожалению, в Кумкее некому было по достоинству оценить картины, и поэтому их автору приходилось влачить полунищенское существование. Но это нисколько не удручало его. Призрачное мерцание озаряло морскую гладь, вдохновение ни на миг не покидало его, всё своё время он посвящал творчеству, работа над романом близилась к концу. Не смотря на невзгоды и трудности, он был счастлив. И она, глядя на него, стоически переносила лишения и радовалась за него, и была счастлива от

того, что они вместе, от того, что он рядом, от того, что он счастлив. Всю зиму они прожили в Кумкее, а в начале весны, следуя за призрачным мерцанием, перебрались в Стамбул. Там его ждала громкая слава и успех. Совершенно случайно в Стамбуле он сошёлся с группой молодых художников-модернистов, которым покровительствовал один очень богатый меценатколлекционер. После нескольких выставок его картины начали раскупаться за баснословные деньги. Он стал богат и знаменит. Наконец-то мытарства закончились. Они поселились в шикарных апартаментах в самом престижном районе города, начали вести великосветский образ жизни, ездили в собственном эки-паже с кучером и лакеями на закорках, посещали аристократические клубы и собрания. Но такая жизнь быстро наскучила ему. В первом этаже своих шикарных апартаментов, в огромной гостиной, он устроил мастерскую, где занимался жи-вописью, принимал клиентов и заказчиков, организовывал шумные вечеринки с собратьями по искусству. Всё это было лишь прелюдией подлинного успеха. Настоящая слава при-шла к нему после того, как он опубликовал свой роман. Он опубликовал его на собственные средства отдельным изданием. После этого о нём заговорили кри-тики и искусствоведы, принуждая и Академию искусств сделать официальное признание новоиспечённого классика, что в конечном итоге и произошло. У не-го сразу же появились последователи, подражатели и ученики. К ученикам у него было особое отношение. Своих учеников он безмерно любил и всячески опекал. В основном, это были молодые начинающие худож-ники. Они толклись в мастерской с раннего утра до позднего вечера. Двери его мастерской были открыты для всех желающих, а их было не мало. Для каждого находилось место в мастерской, каждому уделялось достаточно внимания. Он был отменным учителем. Платы за уроки он ни с кого не брал. Ученики его обожали и боготворили. С отеческой щедростью и великодушием он открывал им секреты своего мастерства и всю свою широчайшую душу. Лишь об одном он никому никогда не рассказывал – о призрачном мер-цании. Это был его самый сокровенный секрет – секрет его вдохновения и таланта. Даже она ничего не знала об этом. Ежедневные прогулки у моря стали для него теперь жизненной необхо-димостью и потребностью. Он ходил к морю на рассвете, когда весь город ещё спал, и приступал к работе только после прогулки. От этого теперь зависело всё: и вдохновение, и настроение, и вся его жизнь. Без призрачного мерцания он больше не мыслил своего существования, ни о чём другом он больше не ду-мал. И о ней он тоже больше не думал. Словно её и не существовало, словно её и вовсе не было. Вечно занятый самим собой и своим творчеством, он её просто не замечал. Её влюблённое глухонемое сердце разрывалось на части от обиды и горе-чи. Но она смиренно прощала ему всё, лишь бы он не бросил её, лишь бы он был рядом. Без него её жизнь не имела бы смысла и

значимости. Без него неза-чем было и жить. Она любила его ещё больше, чем прежде, и от этого только страдала и мучилась. Ничего, кроме мук и страданий, не приносила ей эта лю-бовь и ничего хорошего не предвещала. В те минуты, когда они были вместе, она считала себя самой счастливой на свете, по крайней мере, ей так казалось. На самом же деле, она была глубоко несчастлива. Она предчувствовала близящийся конец и подсознательно уже го-товилась к этому. Он же, окрылённый успехом, купаясь в лучах громкой славы, жил в мире своих творческих иллюзий и наслаждался жизнью в полной мере. Он ничего не предчувствовал и ни к чему не готовился. И особо не задумывался о завтраш-нем дне. Он жил днём сегодняшним и был благодарен Господу Богу за каждый прожитый плодотворный день. И всё же, находясь на вершине славы и имея целое состояние, к деньгам и славе он был совершенно равнодушен. Деньги и славу он воспринимал, как должное, как предопределённое и неизбежное признание высокого мастерства и незаурядного таланта, как заслуженную справедливую награду за ежеднев-ный титанический труд, требующий неимовернейших усилий и стараний, как утверждение своей собственной значимости. Его новый роман ещё не был закончен, но уже, судя по наметившимся сюжетным и идейным направлениям, обещал стать шумной сенсацией. Чита-тельская среда, подогреваемая слухами и жёлтой прессой, как неспокойное мо-ре, волновалась в ожидании нового шедевра, тем самым создавая ещё больший ажиотаж вокруг неодиозной фигуры творца и его эпатажного творчества. Но шедевру так и не суждено было увидеть свет. И мир, как ни странно, ничего не утратил от этого. И ничего не произошло. И Земля не отклонилась от своей орбиты, и океаны и моря не выступили из своих берегов, и небесная твердь не рухнула на наши беспечные головы. Всё осталось на своих местах, как и было до этого многие миллионы лет. А в его жизни снова началась чёрная полоса. В один прекрасный день призрачное мерцание растворилось в морской синеве и безвозвратно исчезло. Как это бывало и прежде, повинуясь необъяснимому внутреннему влечению, собрав все свои нехитрые пожитки, а их за последнее время накопилось не так уж и мало (часть имущества пришлось распродать, часть – раздарить и раздать знакомым, часть – просто оставить), остальное погрузив на транспортные платформы, интуитивно выбирая маршрут, он двинулся вслед за призрачным мерцанием вдоль юго-западного побережья Мраморного моря по направлению к Дарданеллам. Она безропотно последовала за ним. Их сопровождала лишь немногочис-ленная прислуга, в основном, занимавшаяся багажом, и несколько самых пре-данных учеников, не пожелавших расставаться со своим учителем. Перепра-вившись через пролив, они обосновались в Кумкале, неподалёку от холма Гис-сарлык, на котором располагалась Троя, некогда открытая Генрихом Шлима-ном. Огромный трёхэтажный особняк, в котором они поселились, построен-ный из красного лабрадора, своим внушительным видом и торжественным фа-

садом со множеством портиков, башенок и балконов напоминавший султан-ский дворец, находился далеко за городом, уединённо возвышаясь над обрыви-стым скалистым мысом, сильно выступающим в море. Это был райский уголок. С террасы открывался вид на бескрайнюю лазурную плоскость моря, полуме-сяцем изгибающуюся по линии горизонта. Прямо оттуда, не вставая с удобного кресла-качалки, можно было теперь любоваться призрачным мерцанием в любое время суток. В старом заброшенном парке, разбитом на склонах окаймлявших холмов, было полно всякого зверья и диковинных птиц. По ночам из парка доносились, леденящие душу, пронзительные крики павлинов, которых в этой местности обитало превеликое множество. От самого дома к морю спускалась извилистая крутая тропа, выходившая на широкий песчаный пляж, золотой лентой тянувшийся вдоль всего побережья. Такого творческого подъёма у него ещё не было. Преполняемый вдохновением и идеями, он всё время проводил в мастерской, занимавшей, практически, весь третий этаж (там, в смежных комнатах жили и ученики). Во время отдыха в одних купальных костюмах, с полотенцами на шее они все вместе ходили купаться и загорать на пляж. А по вечерам устраивали шумные весёлые застолья, неизменной распорядительницей и хозяйкой которых была она. На фоне творческого подъёма разыгрались, как молодое вино, и вновь вспыхнули угасшие было чувства, обостряя и без того обострённое восприятие творца. Они вносили новые еле уловимые, но достаточно значимые оттенки в богатую палитру его воображения и весомо выплёскивались на холсты и бума-гу неудержимым потоком красок и слов. Он не мог не заметить этого и не оценить, и оставить без должного внимания. Его снова безудержно потянуло к ней. Он снова начал писать её портреты, заставляя её часами просиживать в мастерской, позируя ему и его ученикам. Он снова нуждался в её постоянном присутствии и испытывал дискомфорт и нервозность без неё. Он вёл себя, как шестнадцатилетний пацан, влюбившийся в первый раз. Он заваливал её цветами и дорогущими подарками, куражился перед ней, устраивал всякие сумасбродные выходки. Каждую ночь, когда они оставались одни, одержимый страстью и жела-нием он тянул её в постель, чего давно уже не случалось. Но своим правилам он не изменял. После того, как она засыпала, он садился за свой роман и работал до самого упора, пока глаза не начинали слипаться, а мысли путаться в голове. Столь неожиданный поворот в отношениях подействовал на неё весьма благотворно. Окружённая (буквально, осаждённая) его слишком уж пристальным чрезмерным вниманием, она расцвела, как майская роза и казалась ещё более привлекательной, чем прежде. Невозможно было устоять перед таким напором. Болезненные пессимистические настроения покинули её, и она вновь ощутила приятный дурманящий вкус полноценной жизни. Она никогда ещё не была так счастлива, даже в первые дни их знакомства. «Остановись мгновенье, ты прекрасно»,- беззвучно воскликнула она как-то, стоя на балконе в его объятиях. Это был неудержимый порыв души и сердца. Он понял

по движению немых губ, что она хочет сказать (он давно научился понимать её без лишних жестов), и, словно в унисон ей, заорал во всё горло то же самое, давая свободу безудержному порыву души и сердца. В Кумкее они прожили всё лето. За это время им было создано и продано порядка тридцати монументальных полотен. Его, и без того, не малое состояние, исчислявшееся в баснословных суммах, увеличилось в два, а то и в три раза. Роман был практически окончен – оставались последние главы. Окрылённый взаимными чувствами и вдохновением он строил далеко идущие планы. Ему было мало того признания, которое он получил в Западной Азии. Ему казалось, что он прозябает здесь в глуши и забвении. Он хотел покорить весь мир. Он чувствовал в себе силы победителя, триумфатора. Своё триумфальное шествие он решил начать с Европы, куда докатывались лишь отголоски его великой славы, и оттуда победоносным крестовым походом двинуться на Штаты, альмаматер современной мировой моды и культуры, где его вообще не хотели признавать и считали провинциальным выскочкой. После этого, покорив весь мир, он собирался вернуться на Родину, где планировал основать свою собственную академию искусств, которой по его глубокому убеждению суждено было бы стать у истоков возрождения оторванной от родных корней, пропитанной духом западничества национальной культуры. Он грезил о великих свершениях и готовил себя к жертвенному подвигу во благо мирового прогресса. Но судьбой ему было уготовано совершенно другое. Вместо триумфа, всемирного признания и великих свершений его ожидал бесславный конец и полное забвение. Однажды он просто исчез, бесследно и навсегда, точно в воду канул. Он был слишком заметной фигурой, чтобы исчезнуть незаметно. Его исчезновение вызвало широчайший и незамедлительный резонанс практически во всех слоях общественности, среди коллекционеров, знатоков и ценителей современного искусства, оживив и без того живой интерес к его творчеству, благодаря чему цены на его картины молниеносно взвинтились ввысь, его романы начали публиковаться колоссальными тиражами. Многие на этом хорошенько погрели руки, сколотив себе целые состояния, после чего интерес к нему резко угас, а со временем и вовсе пропал. Его картины осели в частных коллекциях и больше не появлялись ни на аукционах, ни в экспозиционных галереях, а его романы можно было встретить, разве что, на полках букинистических лавок. По прошествии нескольких лет о нём вообще забыли, словно его и не было никогда. Всё это время она ждала его и верила, что он обязательно к ней вернётся. Первые дни после его исчезновения она была в замешательстве. Замешательство сменилось полной растерянностью и отчаянием. Прислуга и ученики, сами будучи в замешательстве и растерянности, как могли, пытались утешить её и поддержать, но этим только раздражали её и бесили ещё больше. Она никого не хотела видеть, все ей были противны. Обстановка в доме складывалась напряжённая. Она была на грани нервного срыва. Отчаяние и бессилие что-либо сделать: найти его, разыскать – сводили её с ума. Дурные

мысли не покидали её ни на минуту. Присутствие посторонних тяготило её. Чувствуя это и видя (она не скрывала своего раздражения и неприязни к ним), ученики один за другим разъехались по домам. Следом за ними разъехалась и прислуга. И она осталась одна в огромном трёхэтажном особняке. Это принесло ей некоторое облегчение и временное спокойствие. Но нервное напряжение, в котором она пребывала всё последнее время, давало о себе знать. За несколько дней из молодой полнокровной жизнерадост-ной красавицы она превратилась в сломленную горем, не по годам постарев-шую, убогую, несчастную женщину. Серой безжизненной тенью бесцельно блуждала она по дому и в окрест-ностях парка, не находя себе места. Каждый день она взбиралась на высокий восьмидесятиметровый утёс и оттуда часами (бывало, что и до позднего вечера) наблюдала за бескрайним морским простором. Она устремляла свой взор вдаль, к линии горизонта, напряжённо вглядываясь в колышущуюся синеву моря, сли-вающуюся с густой небесной акварелью, словно силясь заглянуть за эту непро-ницаемую ограничивающую черту, предательски скрывающую от неё его след. Если бы она только знала, где он и куда направляется, не раздумывая от-правилась бы за ним, разыскала бы его и всеми правдами и неправдами вернула бы назад. Но, к сожалению, как и подавляющее большинство обычных людей, она не обладала экстрасенсорными способностями ясновидения. Сердцем чув-ствуя, что он обязательно к ней вернётся, она решила ждать его, сколько бы не пришлось, чего бы ей это не стоило. Она была сильной женщиной с недюжин-ной волей и терпением. Она готова была ждать его хоть всю жизнь. Временное спокойствие и кажущееся облегчение вернули ей прежнюю твёрдость и уверенность в себе. Но ненадолго. Она не смогла справиться с собой. Одиночество и дурные мысли доводили её до исступления, нервы и пере-живания окончательно подорвали её здоровье. Она стала быстро угасать и, в конце концов, не выдержала. Не покидавшая её ни на минуту мысль о его возвращении со временем превратилась в навязчивую болезненную идею, всецело овладела ею и помутила её рассудок. У неё начались галлюцинации и видения. Дошло до того, что видения не прекращались сутками, путая умопомрачающий вымысел с действительностью. В такие моменты она полностью теряла ориентацию в простран-стве и времени, утрачивала контроль над собой и не отдавала себе отчёта. Когда же к ней ненадолго возвращался рассудок, она с ужасом в сердце осознава-ла всю безысходность своего плачевного положения, но ничего с этим поделать не могла. А рядом, как назло, не было никого, кто бы мог помочь и поддержать её. Вообще-то, ей никто и не нужен был, кроме него. Только он один мог по-мочь. Как ей не хватало его тогда. Если бы он только знал об этом. Последние дни она была на пределе. Психическое расстройство сломило её железную волю, подавив сознание и подчинив себе все её мысли. Она чувст-вовала, что конец близок, и с покорностью приговорённого спокойно ждала его. В один миг все ощущения как-то притупились, и ею овладело

убаюкивающее, укачивающее меланхолическое безразличие. О нём она, практически, больше не думала. Он её больше не заботил. Её, вообще, больше ничего не заботило. Она пребывала в приятной умиротворённой полудрёме. Когда последние силы покинули её, она слегла, но даже не заметила этого, настолько притуплён был её помутившийся разум. У неё началась длительная вялотекущая агония. Она погрузилась в предсмертное коматозное состояние и уже больше не приходила в себя. Но перед смертью к ней всё же ненадолго вернулось сознание. Она с тру-дом приоткрыла глаза, и её ослепило яркое восходящее утреннее солнце. Она вдохнула полной грудью проникающий сквозь приоткрытые створки окон хо-лодный влажный ноябрьский воздух, наполненный едкими запахами моря. До ушей доносился отдалённый шум прибоя и крики голодных чаек. Поёживаясь и жмурясь от нестерпимого солнца, она долго соображала, где она и что с ней произошло. К ней понемногу начала возвращаться память. И тут она вспомнила о нём. И её, точно громом, шарахнуло. Нахлынули воспоминания, обжигая жа-ром оживших чувств и переживаний. Появилось смутное необъяснимое ощу-щение, что он где-то здесь, где-то рядом, где-то совсем близко. Подчиняясь внутреннему порыву, она вскочила с постели и выбежала в гостиную. Но там его не было. Она обошла весь дом, заглядывая во все комна-ты. Но дом был пуст. Она вышла на террасу, осмотрела парк, но и там никого не было. Из парка она направилась к морю. Ощущение того, что он где-то ря-дом, не покидало её. Напротив, оно росло и придавало ей сил. Неспокойное ноябрьское море пенилось и рокотало. С моря веяло мороз-ным холодом. Она вся продрогла и куталась в тонкую шерстяную кофту, кото-рая была на ней, но это её не спасало от холода. Впереди возвышался огромный восьмидесятиметровый утёс. По вырубленной в скалистом склоне крутой извилистой лестнице она поднялась на смотровую площадку, расположенную на самой вершине утёса. Отсюда открывалась бескрайняя панорама неспокойного морского простора. Она подошла к обрывистому краю площадки и заглянула вниз. Внизу бушевала стихия. Резкий приступ тошноты и головокружения заставил её отшатнуться и отступить назад. В чистом, прозрачном, как стекло, небе, почти над самой го-ловой, холодным серебром искрилось солнце. Шторм усиливался. Огромные волны разбивались о каменный остов утёса, безжалостно сотрясая его, так, что мурашки пробегали по коже. Она не знала, что делать. Она была в полном замешательстве. Силы по-кинули её. Дрожа всем телом, заслоняясь рукой от обжигающих порывов ледя-ного ветра, она опустилась на камни и зарыдала. Немые слёзы бессилия душили её. Это был конец. Погода начала портиться. Небо заволокло серыми клубящимися тяжёлы-ми тучами. Пошёл дождь. Но она даже не шелохнулась. Крупные холодные капли стальными иглами впивались в кожу. Ветер хлыстал по лицу и срывал одежду. Внизу глухо рокотало разбушевавшееся мо-ре, раз за разом, яростно обрушиваясь на берег многотонным прибоем. Утёс ходил ходуном, и, казалось, вот-вот, рухнет в морскую пучину. Дождь не

пре-кращался весь день. До позднего вечера она просидела на утёсе промокшая и окоченевшая, рыдая взахлёб, не в силах удержать слёз. А когда сумерки сгустились, так, что на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно, лишь слышен был нескончаемый рёв штормового моря, время от времени освещаемого ослепительными вспышками молний, у неё началась истерика. Она вдруг ясно поняла и осознала, что ничего сверхъестественного уже не произойдёт, и он не вернётся к ней, и они никогда больше не будут вместе, и нечего ждать его и тешить себя напрасными надеждами. Она вытерла слёзы мокрым рукавом и поднялась с камней. Да, это был конец. Жизнь окончательно утратила свой смысл. Не чувствуя ног, она решительно шагнула в темноту, направляясь к краю пропасти. Но в последний момент, когда оставалось сделать заключительный шаг, она вдруг вспомнила о муже и сыне, которых не видела вот уже больше двух лет, и остановилась. Воспоминания тёплой волной нахлынули на неё, обжигая сознание и согревая всё тело изнутри. В памяти ожили давно забытые лица. Перед глазами вспыхнул тёплый домашний очаг, запыхтел чайник на плите. И вдруг ей стало как-то неуютно и одиноко на этом голом скалистом утёсе. И её, точно магнитом, потянуло туда, к ним, домой. Не раздумывая, она бросилась к лестнице, спустилась с утёса, вернулась в дом, чтобы переодеться и взять кредитку с деньгами, через интернет забронировала одно место на вечерний поезд до Стамбула и поехала на вокзал. На вокзал она прибыла незадолго до отправления. За щедрые чаевые носильщики помогли ей погрузить багаж и сесть в вагон. Поезд отправился строго по расписанию, и она навсегда покинула Кумкале. В это время по северной дороге под проливным дождём в драном грязном рубище, с огромной дорожной сумкой через плечо и тубусом в огрубевших заскорузлых руках, заросший и давно небритый, изменившийся до неузнаваемости, изнеможённый долгими скитаниями и мытарствами, он входил в Кумкале. Было уже совсем поздно. Город казался вымершим. Он прошёл по пустынным обезлюдевшим улицам, на которых не встретил ни единой живой души, и, не задерживаясь в городе ни на минуту, по южной дороге направился к особняку, туда, где жил всё последнее время до своего бегства, туда, где бросил её. Когда он добрался на место, было уже глубоко за полночь. Ни в одном окне не горел свет. Дом был погружён в ночной полумрак. Он долго стучал и трезвонил, но никто не ответил. Дверь оказалась незапертой, и он вошёл в дом. В доме никого не было. Дом был пуст. Не очень-то заботясь по этому поводу, он перекусил тем, что нашёл в холодильнике, и, скинув мокрые лохмотья, завалился спать, убаюкиваемый барабанящим по окнам дождём. С первыми лучами рассвета он встал с постели и поспешил на террасу. С террасы открывалась впечатляющая панорама штормового моря. До ушей до-носился оглушительный рёв прибоя. Тяжёлое свинцовое небо, нависавшее над самой головой, казалось, вот-вот обрушится и раздавит всё живое под собой. Ледяное дыхание моря острыми иглами впивалось в кожу, судорогами пробегая по всему телу.

Он стал всматриваться в штормовой горизонт, но ничего, кроме бушую-щих волн и низких клубящихся облаков он не видел. Он был в полном отчая-нии. Грубо выругавшись, он вернулся в дом, достал из своей дорожной сумки рукопись, пробежал глазами последние строки, предельно сосредотачиваясь на прочитанном, заставляя работать мысль. Но мысль не работала. Это был конец. Он больше не мог вынести эту невыносимую муку. С тех пор, вот уже больше года, как он покинул Кумкале, он не написал ни одной строчки, не соз-дал ни одного полотна. Да, это был конец. Не раздумывая, он выхватил из сумки огромный охотничий африканский скинер с каплевидным шероховатым дамасским клинком серого оттенка, имеющим фальшлезвие на скосе обуха и острый крючок для вспарывания брюшины, и, крепко сжимая клёпаную берестяную рукоять, резким движением решительно направил его взлетающим остриём себе в горло. Но в последний момент, когда оставалось сделать завершающее усилие, его рука дрогнула, и он замешкался. Ему показалось, что где-то вдалеке, среди бушующих волн, мелькнул слабый еле заметный отблеск. Он выпустил из рук скинер, схватил сумку и тубус и устремился на террасу. По самому краю горизонта, рассекая огненным хвостом чёрные волны, скользило призрачное мерцание и ускользало вдаль, бесследно рассеиваясь в штормовой пелене. Повинуясь гипнотическому влечению, он бросился за ним. По тропе он быстро спустился на пляж и, увязая в мокром рыхлом песке, стараясь не упускать из виду призрачное мерцание, побежал вдоль полосы прибоя. Вдруг на некоторое время мерцание замерло, озаряя всё вокруг слабым, еле заметным струящимся светом. Возбуждённый и взбудораженный он тоже замер, не в силах оторвать глаз от чарующего мерцания. Мягкий полупрозрачный свет мерцания согревал изнутри и вдохновлял. Руки сами потянулись к рукописи. Но в тот же миг мерцание, точно гаснущая звезда, вспыхнуло и погрузилось в пучину бушующей стихии. Раненным зверем он заметался по пляжу, яростно рассекая кулаками холодный воздух. Он долго бесновался, но мерцание так и не вынырнуло из морской пучины. Да, это был конец. Впереди возвышался огромный восьмидесятиметровый утёс, к вершине которого вела вырубленная в скалистом склоне отвесная лестница. Вот и всё, это конец, подумал он и обречённо шагнул на ступени.

Владислав Кураш - современный украинский писатель. В свои 40 с небольшим лет емеет огромный жизненный богаж. Потому его рассказы интересны и часто публикуются во многих российских и зарубежных литературных изданиях. Автор охотно сотрудничает и с нашим журналом.

С улыбкой

Евгений ПРЯНИЧНИКОВ г. Верхняя Салда, Свердловская обл.

Впервые опубликовал свои юморески в журнале “Рабоче-крестьянский корреспондент” в 1986-ом году. Затем были публикации в изданиях “Уральский рабочий”, “Крокодил”, “Чаян”, “Литературная Россия”, “Калейдоскоп”, «Вокруг смеха””, “Начинающий писатель”, “ЛитОгранка”, “Союз писателей”, “Веселуха”, “Кайф по выходным”, “Нескучная газета”, “Наша Канада “(Канада), “Литературная газета” и других. Участвовал в сборниках, альманахах, автор двух книжек.

Т-ТЫ ЧЁ, МУЖИК! Два подозрительных типа потоптались на лестничной площадке, заглянули в какую-то бумажку и позвонили в квартиру номер тридцать шесть. Дверь открыл мужик средних лет. - Здрасьте! Вы гражданин Неврастенников?поинтересовался один из типов. - А вы что, из психушки?- поинтересовался мужик. - Поч-чему из психушки?- заикаясь, спросил второй тип. - Ну, фамилия-то моя не Неврастенников. - Не Неврастенников? А у нас что тут написано? А! Извините! Извините, товарищ Неумейников! Мы... - Из ЖЭКа,- предположил мужик. - Да почему из ЖЭКка-то, мужик?! - Потому что я не Неумейников. - Не Неумейников? А у нас что тут написано?оба типа уставились в бумажку.- А! Извините! Извините, господин Не-из-бед-нень-ких. Правильно? - Как-как?- переспросил мужик? - Не-из-бед-нень-ких. Правильно?! - Не-а. - К-короче, мужик. К-к-какая бы ни была твоя фа-фамилия - мы пришли тебя грабить! Г-гони бабки!!! - Как это какая бы ни была моя фамилия?!возмутился мужик. Ушёл в глубь квартиры и выкатил на порог пушку-сорокопятку времён Второй мировой войны. - Моя фамилия Нафигвсехпосылайлов. Поняли?! Так что это вы гоните, что у вас есть, ребятки!

СВОЛОЧЬ! Токарь Тутункин влетел в цеховой душ, стал осматриваться, но как-то странно он осматривался - он постоянно тёр глаза. - Эй, мужики! Направьте в пустую кабинку! Чёрт, ничего не вижу. Скорей, помогите ктонибудь! - Вообще-то это не мужская душевая, а женская,- подала я голос. - Да-ну?!- Тутункин весь превратился в удивление и инстинктивно прикрыл причинное 17

место мочалкой. - И вообще-то здесь никого кроме меня нет, Федя,- добавила я с такой томностью на какую только могла быть способной. - Точно - кроме тебя никого нет?- осторожно спросил Тутункин и часто-часто захлопал ресницами. И вот, наконец-то, он проморгался. Он дико обрадовался этому и, увидев окутаное горячим паром голое женское тело, воскликнул: - Так это ты, Наташка?! - Я,- отозвалась я манящим эхом. Тутункин затушевался: - Понимаешь, Наташка, крановщица моя любимая, припозднился я. - И я... припозднилась. - Ага. Я станок прибирал, без защитных очков, идиот, ну и пыль мне глаза набила: не вижу ничего, хоть тресни. Вызвонил я коллег своих: Тряпичкина с Кукиным. Довели они меня до раздевалки, раздели и в душ впихнули. Ах, черти! Значит они меня вместо мужской в женскую душевую привели. Ах... А чё вода кругом, пар? - А это я пооткрывала горячую воду, люблю, знаешь, с парком мыться, Федя,- с жаром произнесла я. А сама подумала: “ Три ведра грязи в обеденный перерыв на его станок вывалила. Защитные очки в конце смены как последняя воровка украла. С девчонками договорилась, чтоб не мешали. Тряпичкину и Кукину по пятьсот рублей заплатила. И всё это зря что-ли?!” - С парком? И я люблю с парком, обнадёживающи кашлянул Тутункин.- Так, говоришь, ты одна, Натаха? Тогда я по-быстрому пристроюсь, а? И он пристроился... В кабинке, самой дальней от

Проза

Людмила ШАЛАГИНА г. Курагино

Чудо - Мама, живот болит, жалуется Ксения матери. Мать с жалостью смотрит на беременную дочь. - А ты приляг, отпустит. Дочь послушно ложится на диван. Какое-то время лежит, боль отпускает и дочь уходит. И так почти каждый день. Все у вас хорошо, - говорит врач-акушер. Можно бы родить и в этом поселке, но Людмила уговаривает дочь поехать в город. Там знакомый врач в областном роддоме. Хирурггинеколог. Правда он знакомый не ее, а ее старшей сестры, но это уже не суть важно. Дочь уезжает. Иван Михайлович, тот самый знакомый, видя, что первые роды были проведены кесаревым сечением, не хочет снова кесарить женщину и отправляет ее к окулисту. Та, проверив зрение у пациентки, заявляет ей: - Всё, девочка, будешь рожать сама. Но чтото не понравилось ей в поведении Ксении и она просит ее сходит на ультразвуковое обследование. Врач на УЗИ осмотрев женщину срочно посылает ее к хирургу. Оказалось, что плацента настолько истончилась, что видны волосики ребенка. Ксению срочно оперировали. Как только вскрыли маточку по операционной пошла такая вонь, что впору задохнуться. Оказалось, что загноились швы после первой операции. - Какой коновал делал девчонке первую операцию, - не сдерживаясь орал в трубку Иван Михайлович, когда ему позвонила тетка Ксении, та по протеже которой Ксения попала в областной роддом. - По-моему красноярские хирурги, - лепетала, оправдывая неизвестного хирурга, тетя. - Что я почерк красноярских хирургов не знаю, это же коновал делал, - раздражению Михалыча не было предела. Ребенок, девочка, только что родившаяся вдохнула один раз и перестала дышать. Мгновенно сработала вся система спасения. Ребенка подключили к аппарату искусственного дыхания, и началось неусыпное слежение. Матери Ксении позвонили в поселок сказать о том, что случилось и передали слова хирурга, что нужно подготовить отца ребенка к тому, что девочка жить не будет, через два дня ее отключат от аппарата. Людмила с ужасом выслушала сообщение переданное сестрой, но, взяв себя в руки решила пока не говорить зятю эту страшную весть. Девочка отравилась гнилыми водами, и на фоне гипоксии у нее сильно увеличилось сердце. 18

Первое что решила сделать Людмила – это позвонить в монастырь. В мужском монастыре она знала игумена и он неплохо знал ее. И, когда она уезжала жить в этот поселок, он настоятельно говорил ей: - Ты пиши мне, обязательно пиши. И она писала, часто спрашивала у него совета, и он всегда отвечал ей. И в эту страшную минуту первый о ком вспомнила Людмила, был отец Севостиан. Она набрала номер. - Пригласите, пожалуйста, отца Севостиана. - Не могу, извините, он литургию служит, ответил, по всей видимости, послушник. - А что вы хотели, скажите, я ему передам. - Тогда, будьте бодры, скажите ему, пожалуйста, что звонила Людмила из Курагино и спрашивала у него как быть в такой ситуации… И Людмила рассказала все, что произошло. - Я расскажу ему, а вы перезвоните попозже. Второй раз Людмила позвонила почти ночью, но пригласить игумена снова не смогли, так как он был на отчитке, но ответ уже передал. - Отец Севостиан сказал – окрестите ребенка, даже в реанимации, это может сделать и мать или кто-либо другой, лишь бы искренне верил. Вы слышите? Отец Севостиан сказал, что однажды Господь уже явил такое чудо и ребенок остался жив. Вы слышите меня? Вы слышите меня? – настоятельно спрашивал с того конца провода человек. – Окрестите ребенка. - Я слышу вас. Спасибо. Следующий звонок был духовнику Людмилы. - Отец Александр, как правильно окрестить ребенка, который находится в реанимации? Научите. Под диктовку Людмила записала все, что нужно было, и позвонила сестре. - Нина, запиши все, что я скажу, и передай Ксении. - Хорошо. Давай. На другой день звонок от сестры. - Иван сказал, что у нее там совсем крыша съехала? Никого сюда не пущу. - Да я и не могу поехать у Вики температура тридцать девять, на кого я внучку оставлю. Ты Ксении записку передала? - Передала. На другой день температура у старшей

внучки спала немного и сестра как бы почуяв это, позвонила и сказала: - Иван сказал, ладно, пусть приезжает на 5 минут пущу. И Людмила засобиралась в город, но тут снова звонок: - Люда, не приезжай. Ксюша уже окрестила ее. Назвала Марией. Ну, слава Богу, у ребенка есть имя и, теперь можно за нее молиться, уже называя по имени. За малышку молились уже очень многие и в храме, куда постоянно ходила Людмила и в монастыре. А из города снова звонок. - Отключим через неделю, и вы должны знать, что если ребенок и останется жить, то это будет полный инвалид и психически и физически. Откажитесь от него. Мы сдадим его в Дом ребенка. Это были советы людей, которые были далеки от христианства и поэтому они не были услышаны. Ксения лежала в реанимации еще несколько дней, и на одиннадцатый день ее выписали домой. Ребенок остался под аппаратом искусственного дыхания. Приехав, домой, в поселок, Ксюша ходила как во сне. Лицо серое, никаких эмоций оно не выражало и только слезы, бесконечно льющиеся, не высыхающие говорили о том, что женщина жива. Людмила не зная как ее утешить, только гладила ей руки и говорила: - Доченька, всё в руках Божьих, всё в руках Божьих. Но дочь как будто никого и ничего не слышала. Через два дня они поехали в город. Самый ранний автобус приходил в девять часов. Поднялись на этаж. Вызвали врача, который дежурил ночью. Это оказался заведующий реанимационным отделением. Он вышел к ним в примятом халате, с полосками, отпечатавшимися от наволочки подушки, видно было, что только сильно уставший человек может так крепко уснуть даже на короткое время. Врач стоял перед женщинами и смотрел на них. - Как там Гребёнкина? – спросила Ксения. - Гребёнкина, Гребёнкина, - как бы вспоминая, повторил врач, - вчера отключили от аппарата. Ксения, с помертвевшим серым лицом с расширенными от ужаса глазами прижав кулачки к лицу, смотрела на врача. У Людмилы всё оборвалось внутри от одной мысли: я не взяла коробку. - Она дышит сама, - договорил врач, и Ксения заплакала молча, страшно, а Людмила, обхватив ее за плечи, засмеялась громко и счастливо. - Я же тебе говорила, я же тебе говорила, а ты не верила. Немного успокоившись, женщины вспомнили о враче, а он стоял и ждал, а потом, показав на Людмилу пальцем, произнес: 19

- Вас я не пущу, вы дома насмотритесь, а ты зайди на пять минут. Когда Ксения вернулась, она опять плакала, но это были уже другие слезы, слезы счастливого человека. - Мама, она смотрит на меня и улыбается, смотрит и улыбается. И вдруг заплакала сильно, отчаянно: - Мама, сейчас придет другая медсестра и снимет крестик, она же не знает. - Не плачь, доча, не снимет она крестик. Снимет, снимет, - и столько страха было в словах дочери, что Людмила позвала врача и сказала: - Простите доктор, мы из семьи верующих и вот мать боится, что придет другая медсестра и снимет крестик. - Не волнуйтесь, никто и никогда не снимет крестик, поезжайте спокойно. Женщины вернулись в поселок. Ксения похватала халат, тапочки, пачки с молоком и вернулась обратно в город, где и лежала с малышкой до того дня, когда врачи разрешили взять ее домой. Ровно через год, когда Машеньку, милую белокурую девочку привезли на осмотр к лучшему детскому невропатологу, она, внимательно прочитав документы, также очень внимательно осмотрев девочку, села за свой стол и, уронив руки, в полном недоумении и замешательстве посмотрев на Людмилу, проговорила: - Ничего не понимаю, совсем ничего не понимаю, вот если бы мне дали вот эти документы, я бы их прочла и мне, не показав ребенка, сказали бы, что он вот такой, каким я его сейчас видела, я бы ни за что не поверила. Я пропустила через свои руки тысячи детей и то, что я вижу это чудо. Я ничего не понимаю. Это чудо. Ваш ребенок абсолютно здоров. - А хотите, я расскажу вам, почему произошло это чудо? – спросила Людмила. - Конечно, хочу. И Людмила рассказала врачу, как просили Господа об исцелении этого ребенка. Сколько людей молились о ее здоровье. Что совсем чужие люди заказывали водосвятные молебны о ее здравии. И вот результат этих молитв. - Абсолютно верю, - выслушав, сказала врач. Можете больше не приезжать, нет в этом никакой надобности.

Поэзия

Николай ЕРЁМИН г. Красноярск

Николай Ерёмин - член Союза российских писателей, лауреат многих литературных премий, самый уважаемый из русских поэтов в китайской провинции Хэнань.

АКТУАЛЬНЫЙ КОММЕНТ

МОЙ ВЕК Мой друг, - Ожирение очень опасно! – говорит главный Безропотный мой век, специалист-диетолог Минздрава Виктор Тутельян: Зимой от голода — Сегодня ожирением страдают примерно 26% Ел снег, россиян. Голодной вечности в угоду… А летом, Россия с голоду жиреет… Набираясь сил, И всё ж об этом От жажды беспробудно пил – Не жалеет… Святую А развивает аппетит Дождевую воду… И с жиру Чтоб всё же Сирию бомбит… Умереть однажды, Но - даст Бог! - в Високосный год Увы, от голода и жажды… Грех ожирения Пройдёт…

КАК СТАТЬ СЧАСТЛИВЫМ Чтоб стать счастливым, Выключи Мобильник… И телевизор… Ах, и выйди в полночь Наощупь, потихоньку, на крыльцо … И в небо посмотри… И попытайся Негаснущие звёзды сосчитать…

КУРС Куда ведёт нас курс валют? Туда, Где нищим подают… Решай, кто ты? - вперёд идущий, Берущий Или подающий? ВСЕ Все лгут, заботясь друг о друге, Учителя… Дурной пример. Факт: Пушкин был не камер-юнкер, А настоящий камергер… И путь к восставшим декабристам Ему не заяц Преградил… Но, Боже, Чистым и нечистым Лишь Ты – Судья, по мере сил… А мы, Живущие в обмане И в историческом тумане, Мы восклицаем, Как всегда: - Не вешать носа, господа! Не зря нам в школе: - Шу-шу-шу…На уши вешали лапшу…

В ОКРУГЕ В округе – ни гусей, ни лебедей… Одни, увы, Сороки да вороны… И ты вороной белой меж людей Живёшь… Как высоки твои хоромы! 2016 БУДЕТ ВРЕМЯ Будет время – сойдутся Строить Храм на крови Люди, Чтобы вернуться К месту первой любви… Станут все Как родня… Но, увы, без меня… 20

Сергей ПРОХОРОВ г. Нижний Ингаш

Сергей Тимофеевич Прохоров, редактор литературно-художественного и публицистического журнала «Истоки», член Международной Федерации русскоязычных писателей.

*** То, что не вечно, То, что беспечно, То, что жестоко То от истоков.

ВЫРВАННОЕ ДРЕВО Это было давно, Всем началам начало, Где немое кино В моём сердце кричало На сто вёрст тишины, На сто лет запустенья, Средь родной старины Родового спасенья. Ни числа, ни вины, Чьей-то воле покорны, За 5 лет до войны Древо вырвали с корнем. Ни вины, ни числа И бесчисленно точек… На исход ремесла Поливаю росточек. Приживётся ли вновь Под весенние трели, Чтоб потомки кино Про меня посмотрели.

Время калечит, Время и лечит, Время лишает, Время решает: Как нам молиться, Как нам мириться, Как сеять просо, Как, чтобы просто: Всё, что лежало, Всё, что бежало, Всё, что стояло – Всё состоялось. *** Говорят: «ещё не вечер…», Можно вволю помечтать. Только мы, увы, не вечны – Вечер может и настать.

ЖИЗНЬ Была черной и белой, И рыдала, и пела, Отцвела, отоспела, И чего-то успела.

Поезд жизни не замедлишь И стоп-кран, вдруг, не сорвёшь, И однажды не заметишь, Как с дистанции сойдёшь.

А чего-то осталось? Ничего не осталось. Только боль и усталость, Да печальная старость.

И тогда уже до «фени» Утро, вечер или ночь. Шелестит терновый веник, Гонит думы мои прочь.

*** И что бы мы не вытворяли, И не выдумывали что бы, Мы повторяли по спирали И по спирали проторяли Уж кем-то торенные тропы.

*** Поизносилась моя лира, Звучанье струн её потускли. Не взять ли в качестве буксира Для чахлой лиры звонки гусли.? Января 2016 год

Фантастика

Сергей ТИНСКИЙ

Планета О Угол – понятие не всегда геометрическое. приближаться. Вскоре она закрыла собою Петя Тройкин это усвоил твёрдо, в отличие от небо, и Петя почувствовал, как под ним других школьных предметов, так как почти качнулся пол и он провалился во что-то мягкое, ежедневно отстаивал в самом нелюбимом им в доме месте по несколько часов кряду. Игорь Семенович, Петин отец, был человеком интеллигентным и старый

дедовский метод воспитания – ремень считал варварским. Уж пусть лучше дитя неразумное постоит в углу часок-другой, поразмышляет. Вот и сегодня Петя, получив от отца краткое «Марш в угол!» за всего одну двойку в дневнике, второй час переминался с ноги на ногу, безразлично уставившись в тупиковую архитектуру дома. Угол, угнетал однообразием обойного орнамента стыкованных стен. Петя старался не смотреть на них и, закрыв глаза, в мыслях: то катил на велосипеде на речку, то гонял с пацанами футбол, то садился за компьютерный столик, где его ждали любимые игры. «Эх, если бы сейчас, как на мониторе, одним движением компьютерной мышки раздвинулись стены», подумалось Пете. И он машинально вытянул руку, как бы ища мышку на столе… И стены раздвинулись. Перед удивлённым взором Пети Тройкина открылась сказочная панорама: На синем небесном фоне, усыпанном ярко мерцающими звёздами, вращались большие и малые планеты, а между ними, как кометы, космические корабли. Вдруг одна планета, вспыхнув на мгновение светло-бирюзовым светом, стала вдруг увеличиваться в размерах и стремительно 22

обволакивающее его тело и сознание. Очнулся Тройкин на берегу незнакомого ему озера. Он лежал на тёплом сыпучем песке, обхватив левой рукой массивный бирюзового цвета камень. Камень был круглый, гладкий, как отполированный, переливался гранями, алмаза и излучал свет. Оторвав завороженный взгляд от мерцающего камня, Петя огляделся вокруг. Со всех сторон от берега до неба его окружали горы, смыкаясь в вышине в огромный замкнутый круг, напоминающий своим очертанием букву О. «Где я?», - размышлял Тройкин, с интересом осматривая громадный кратер, дно которого венчало, озеро, такое же круглое, как и небо.

Озеро было небольшим - километра дватри в окружности. Подойдя ближе, к самой его кромке, Петя, присев на корточки, опустил руки в воду. Она была прохладной и прозрачной, и светилась мерцающими кристалликами, которые, как пузырьки закипавшей воды, струились ото дна. Спокойная гладь озера неожиданно качнулась и от середины водоёма разошлась светящимися кругами, откуда следом, как солнце из-за горизонта, выплыл ослепительный шар, заливая светом всё вокруг. Петя Тройкин оцепенел от удивления и страха. Шар вдруг погас, словно выключенная лампочка и на бирюзовом фоне озера обозначились очертания подводного пришельца. Вдоль правого борта лодки вспыхнули разноцветные диски и всё вокруг ожило, задвигалось, как на экранах

в небо, ловко управляя расправленными в корме крыльями. Вскоре сказочный кораблик превратился в маленькую, мерцающую в небе точку. Лицо Тройкина ослепила яркая вспышка. Он закрыл глаза обеими ладонями, боясь их

оторвать. Постоял так несколько минут. Потёр телевизоров, замелькали кадры подводного веки, как это обычно делал, когда просыпался, мира. Вокруг Пети Тройкина замельтешили медленно приоткрыл их и снова огляделся. И морские твари, пугая огромными щупальцами обрадовался, увидев привычные стены с до и зубастыми пастями. Петя съёжился, увидев боли знакомым рисунком обоев. «Приснилось, что ли? Надо меньше сидеть надвигающуюся на него огромную акулу. Она уже раскрыла челюсти, готовясь заглотить у телевизора», - заключил про себя Тройкин Переминулся с ноги на ногу, расправляя Тройкина, но экраны неожиданно погасли. Подводный пришелец оторвался от занемевшие суставы, потянулся, подвигал водной глади и, выпустив паруса, взметнул локтями расправляя плечи. Послышались шаги. - Ну что, усвоил урок?- потеплевшим голосом спросил, приоткрыв дверь Петиной комнаты, Игорь Семёнович. - Угу! - поспешно ответил Петя. - Мой руки и за стол. Будем ужинать.

Поэзия

Виктор ВОЛОВИК г. Иланский

Виктор Воловик - автор 6 сборников стихов и прозы. На его стихи написано много песен, которые с успехом звучат со сцен домов культуры восточного региона Красноярского края.

ЗА

ДЕРЕВНЕЙ

И наступило в раз затишье, И смолкло всё перед грозой. Рыбак – на плечи удилище И заспешил скорей домой…

Я вновь в гостях. За огородом Лыжня уводит в дальний лес. Я из деревни этой родом И надо мною синь небес.

А маки в зареве горели. Плескался с шумом Иссык-Куль! И будто демоны запели С ударом первых, звонких струй…!

Иду легко. За поворотом Петляет заячья тропа. Без лыж сегодня трудно бродомМой след, как новая строка!

РОДНАЯ ПОСКОТИНА

И все так с детства мне знакомо, Я возвращаюсь, сделав круг, Тоска не катит к сердцу комом… Мне этот лес, как лучший друг!

Тянет дымом из труб деревенских, В синь небес дым уходит столбом. Тишина. Нынче я из приезжих. Там, за речкой, родительский дом!

П Р О Щ Е Н И Е

У ворот наметелило снегу – Без тропинки никак не пройти! Под навесом я вижу телегу. Постеснялся во двор я зайти.

Как трудно вновь поверить в чудеса! Как будто не было ни ссор, ни расставаний, Идут душой согретые слова – В них искренность прощений и признаний…

Постарела, однако, деревня… Да и я не бывал много лет! А узоры в ставнях деревенских Вырезал аккуратно мой дед!

И средь зимы опять пришла весна! В цветах пахучих, в зелени с листвою, И нам уж ссора больше не нужна В порывы чувств уходим с головою!

ДОЛИНА МАКОВ

Только жаль, что деревни нет прежней – Потеряла она ремесло! И забылся её скрип тележный, Редколесье в полях наросло!

Закат алел в долине маков, Плескался с шумом Иссык-Куль! В обрыве скал, в низине злаков, Пронесся птиц ночной патруль.

И простившись, домой возвращаюсь, Увозя на душе не покой… Будто с прошлым навеки прощаюсь, Я, деревня, взращенный тобой!

Звезда пленительно Тянь-Шаня По небосводу поднялась. Коня веревкою арканя, Девчонка по полю неслась.

декабрь 2015.

Литературные встречи

В сельской школе звучали стихи Дети Ивановской школы встретились с редактором литературного журнала «Истоки», писателем Сергеем Прохоровым. В школьной библиотеке «Истоки» не новинка. С журналом, основанным и выходящем на нижнеингашской земле – родине известного сибирского писателя Н.С.Устиновича, знаком здесь каждый школьник. Но тема нынешней встречи (писатель здесь не впервой) - личное творчество Сергея Прохорова. На столе рядом с журналами «Истоки» стопка его книг. Ученики читали стихи Сергея Прохорова, задавали ему вопросы, с интересом слушали рассказ писателя о его творчестве, стихи из его новой книги.

Валентина Емелькина,

директор Ивановской школы

Горбами крыш сутулится, Как прадед мой стара, Деревня в одну улицу И в двадцать два двора.

Куда ни глянь - окраина, До города сто вёрст. Заборами огранена, Да бриллиантом звёзд.

Родная моя родина В рябиновом кольце, Как бабушкина родинка С грустинкой на лице. Сергей Прохоров

д. Ивановка

Голгофа. Андрей Поздеев.