Литкультпривет!!! №6 by Сергей Прохоров

Литкультпривет!!!

Monthly journal LITKULTPRIVET!

Ежемесячный литературнохудожественный журнал

@ 4 (6) 2013

Приложение журнала ИСТОКИ 1

Шутка ли: целых двести лет назад (даже с маленьким хвостиком) и именно 1 апреля (по новому стилю) родился величайший писатель всех времён и народов Николай Васильевич Гоголь. Не потому ли в его бессмертных творениях нет-нет, да и проскальзывает веселый первоапрельский юмор. А подшучивал ли кто из его современников первого апреля над самим Николаем Васильевичем? История об этом умалчивает. Может, 1-го апреля что-нибудь?.. 2

Литкультпривет!!! Ежемесячный журнальный выпуск

Основан 30 октября 2012 г.

п.г.т. Нижний Ингаш

2 апреля Международный день детской книги

Выпуск 6-й. Апрель 2013 г.

АВТОРЫ НОМЕРА:

Екатерина Сергеева Стихи...................................5 Николай Ерёмин Книга на продажу. Рассказ.......6 Александр Шуралёв Стихи....................................8 Галина Зеленкина Муха и Таракан. Сатира........10 Алексей Яшин Карантин с бараниной Рассказ...............................12 Сергей Прохоров Стихи..................................19 Владимир Машуков Стихи..................................20 Виктор Воловик Стихи..................................22 Сергей Филатов Слова скребутся к свету, что есть силы...........................24 Сергей Чепров Стихи..................................25 Анатолий Казаков Рассказы............................28 Размышления о книге В.А.Солоухина “Время собирать камни”................30 Сергей Гора Стихи..................................32

Редактор выпуска Сергей Прохоров 3

Культура

Андрей Поздеев гостит на малой родине

С ноября прошлого года по январь нынешнего нижнеингашцы и гости поселка, где когда-то родился известный сибирский живописец – народный художник России Андрей Геннадьевич Поздеев, смогли познакомиться с неординарным творчеством мастера кисти. Выставка была проведена в два этапа – в местном краеведческом музее не хватало места для размещения сразу всех полотен (более 50 картин) художника. Отзывы посетителей выставки неоднозначны. Но то, что каждое из полотен вызывало у многих вопросы, наводило на размышление – это бесспорно. Потому как Поздеев был художником-поэтом, художником-филосовом, художником-новатором.

Поэзия Екатерина Сергеева - доктор биологических наук, профессор кафедры патологической физиологии Красноярского государственного медицинского университета, руководитель студенческого поэтического клуба КрасГМУ «Alter Ego». Стихи пишет с ранней юности. Почему? Возможно, потому, что творчество позволяет, на какое-то время, уйти в тонкий, удивительный мир поэзии, так отличающийся от прозаичного и сурового мира медицины. *** Но как же так? Деревья остывали. И даже в мае – холодно и зло. Наверное, кому-то не сказали Тех слов, которые зовут тепло.

*** Мир Евы странен, тонок и жесток. Берет он души жадно, без остатка… Смеется зло, Тихонько и украдкой, Бывает щедр, Бывает так далек… Так искренне порой он предает, Касается так мягко, осторожно… Уйти совсем, конечно, невозможно, Но я уйду. Когда настанет срок.

*** Раздариваю ноты, как цветы. И вот ушла мелодия, что ты Нашел в каком-то стареньком кино. Мне… Очень больно? Нет. Мне – всё равно.

*** Жарким соком горя, Горсть малины в июле Будет ждать тебя там, Где не встретишь меня. Я останусь в зиме. Завитками заснули На стекле два дыханья… Нет, не надо огня…

*** Пусть память просит – Сделай шаг назад, Шагну вперед. Я не хочу остаться Там, где безумный синий листопад, Где дым, кафе, и дождь, сентябрьский джаз… Где были мы. Нет, не было где нас.

*** И чем ты ближе, тем больней внутри, И ветошью под пальцами свобода, И на душе сменилось время года, И на меня ты больше не смотри… Тебе, я знаю, имя – никогда. Бегу, теряя силы, в никуда…

*** Ты – ей… А я? Я – тоже ей. Отдам пустую эту осень. И дождь ночной. И ровно в восемь Быть на пороге ноября. Я всё отдам. Наверно, зря?

*** Обманчивый праздник, меняются маски, Венеция - помню - Италии сказки, Но так далеко, что почти нереально,

*** …а на картине – виноград. Я – не хотела быть лисой. Ты – вежлив. Но совсем не рад. Глаза - смеялись надо мной. Её глаза… В них – Рим и смерть, В них – Крым и смех… Мне – Никогда такого не зажечь огня! …лисёнок в сердце у меня.

А маска Пьеро безнадежно печальна, Вдруг сбросил - под нею лицо Арлекина. ...наивная дурочка ты, Коломбина…

*** Когда в апреле первый тонкий лист Пробьет то ледяное равнодушье, Не вспоминай меня. А лучше слушай Прозрачный, легкий звон. От тих и чист. И боль уйдет, как надоевший гость. И ты забудешь всё, что не сбылось.

Проза Николай Ерёмин Ерёмин Николай Николаевич - обладатель двух профессий - врача и литератора. Закончил Красноярский медицинский институт и литературный институт им.А.М.Горького в Москве. С 1981 года член СПС СССР, с 1991 года - член Союза российских писателей. .Автор более двух десятков книг и четырёх томов собраний сочинений. За два десятилетия подготовил и издал несколько десятков коллективных сборников поэтов Красноярского края, отыскивая самородные таланты.

Книга на продажу Всю жизнь слесарь АТП – автотранспортного предприятия №184 - Иван Иванович Пиндосов, мечтал уйти на пенсию, чтобы написать роман о современности. Мечтал, потому что свободного от работы времени у него практически не было. Днём он чинил старые автобусы, а вечером, у себя в гараже, восстанавливал кому-нибудь разбитую в ДТП иномарку, за что и получил прозвище Ванька Пиндос – золотые руки. Мечты сбываются! Едва исполнилось ему 60 лет, как сказал он своему начальнику: - Всё, напахался! Оформляйте меня на пенсию. И когда получил первую пенсию, прикинул, что если два года он будет писать роман и откладывать часть денег на его издание в частной типографии, то всё у него получится в лучшем виде. Жена Мария не возражала. - Пока я работаю бухгалтером, - сказала она, - Не пропадём. На еду хватит. Роман назывался «Перестройка» и начинался стихами: «Перестройка, перестройка, Ты лети, как Птица-тройка! Жизнь по-новому любя, Мы приветствуем тебя!» Образ Птицы-тройки лошадей, мчащихся по обновлённой Руси, связывал повествование Ивана Ивановича Пиндосова с прозой Николая Васильевича Гоголя, творчество которого он очень любил ещё со школы и не случайно взял за образец. И вот упорный двухгодичный труд завершён. 6

Роман написан и издан. Все 500 экземпляров в картонных ящиках привезены домой и стоят в прихожей двухкомнатной хрущёвки, дожидаясь встречи с читателями. Ящики с романом остро пахли типографской краской, от которой у Ивана сладко ныло сердце, а у Марии начались частые приступы бронхиальной астмы. И она, после очередного приступа удушья категорически заявила: - Срочно что-то делай с этими ящиками! Или я сама сыграю в ящик! Вместе нам не жить. И загрузил Ванька Пиндос, золотые руки, 50 экземпляров в рюкзак, и пошёл по городу, по книжным магазинам, распространять тираж. Но в магазинах «Книжный причал», «Родное слово», «Аристотель» и в других ему вежливо объяснили, что все книжные магазины приватизированы одной солидной Московской фирмой, снабжаются книгами из своих издательств и не имеют права на реализацию произведений местных авторов. Попытался было Иван сунуться в одну, другую, третью конторы в центре нашего прекрасного сибирского города Абаканска, ещё во времена социализма превращённого в центр высокой культуры самой читающей в мире страны, однако охранники довольно недоброжелательно посылали его подальше: - Шёл бы ты, папаша, отсюда по добру, по здорову. Тут кроме тебя желающих продать хватает, еле отбиваемся – то косметику, то шмотки предлагают, достали уже! И свернул он с центральной улицы в направлении когда-то колхозного, а ныне Славянского рынка Гагика Хачикяна. У пивной палатки перед входом на рынок за круглым пластмассовым столиком сидели в пластмассовых креслах три алконавта и пили водку из пластмассовых стаканчиков.

- Привет, мужики! – Радостно обратился к ним Иван, - купите у меня мою книгу! Вот, роман о нашей современной жизни написал, «Перестройка» называется. А вот, на второй странице, мой портрет, узнаёте? Молча полистали алконавты книгу, повертели так и сяк и вернули. - О современности мы сами всё знаем, и не по наслышке! – сказал первый. - Никогда не читал книжек, не читаю - и не буду читать! – сказал второй. – Может, угостишь нас? - Что вы, ребята, я давно уже сам не пью и вам не советую! - А валил бы ты тогда кулём отсюда! – сказал третий, - а не то мы так тебе физиономию разукрасим, что ни в одной фотографии больше сфотаться не сможешь! Понял Ваня Пиндос, что дело туго, наклонился и достал из-за голенища сапога длинную остро отточенную отвёртку, с которой никогда не расставился, и похлопал ею о левую ладонь. Алконавтов как ветром сдуло. И сел Иван в автобус, и поехал к железнодорожному вокзалу, может, там повезёт… Ехал и любовался из окна прекрасным нашим сибирским городом Абаканском, пальмами и фонтаном на площади имени Великой Октябрьской социалистической революции, а также пальмами и фонтаном около театра Музыкальной комедии, в котором он, к сожалению, ни разу не был, а также фонтаном на Привокзальной площади, в центре которого – на высоком мраморном постаменте, омываемый разноцветными струями, возвышался символ города – Лев, стоящий на задних лапах, в правой лапе – серп, в левой – молот. ЖД вокзал был недавно отремонтирован. Стены и полы внутри сверкали отполированным саянским мрамором. Пассажирам здесь должно было быть торжественно и чудно… Но когда Иван Иванович разложил свои книги на парапете маленького фонтанчика в центре Зала ожидания, к нему тут же подошли два квадратных полицейских в пуленепробиваемых жилетах, молча взяли с обеих сторон под руки и повели к выходу. - Что вы со мною делаете? – я свободный гражданин и живу в свободной демократической стране, где наконец-то совершилась долгожданная перестройка! - Делаем то, что надо! – сказал один. - Но я – писатель! Вот мои книги! Я хочу, чтобы их купили и прочитали! - Хотеть не вредно! – Сказал второй. – А будешь сопротивляться и права качать, в обезъянник отведём, там читатели уже есть! И обескураженный писатель оказался на площади перед вокзалом, лицом к лицу со Львом, символом города, держащим в лапах серп и молот. Тут по радио объявили, что на первый путь второй платформы прибывает скорый поезд «Владивосток-

Москва» Иван быстро перешагнул через рельсы на вторую платформу и прислонился к продуктовому ларьку, сбросив рюкзак с книгами перед собой. «Тяжёл труд писателя, - подумал он, - напиши,

издай, да ещё и продай…» Подошедший состав прервал его размышления. Из вагонов выбежали на платформу весёлые пассажиры и стали покупать в ларьке газировку и пирожки с ливером. - А ты чем торгуешь, дед? – спросил один из них. - Да вот, роман написал, «Перестройка» называется, писатель я, Иван Пиндосов. - Как интересно! Продайте мне! Сколько стоит? - Цена договорная – сколько не жалко. - Мне не жалко пятьсот рублей. Беру два экземпляра, себе и соседке по купе. Соскучился, понимаешь, по хорошему чтению! Мгновенно образовалась толпа. Все кричали: - И мне! - И мне! И пятьдесят экземпляров были расхватаны, точно горячие пирожки с ливером. Девять раз за текущий месяц приходил сюда с рюкзаком писатель Иван Иванович Пиндосов. Деньги, вырученные от продажи книг, тратил он на самые дорогие лекарства от бронхиальной астмы – и жена его Мария, слава Богу, выздоровела! А как только выздоровела, сказала: - Садись, пиши продолжение романа! Вот, письмо тебе из Москвы пришло. Предлагают роман твой переиздать массовым тиражом, но с условием, что через два месяца ты пришлёшь им продолжение. А ещё через два месяца – окончание. Трёхтомник твой они задумали выпустить! - Как же так? – радостный, воскликнул Иван. – Ведь я пишу очень медленно. И роман писал два года. А тут – два и два месяца? - Ничего, я тебе помогу! – сказала Мария. – Помнишь, у писателя Достоевского была женастенографистка? Он диктовал, а она записывала. А чем я хуже? Включаем ноутбук – и вперёд! Диктуй!

Поэзия Александр Шуралёв Александр Михайлович Шуралёв родился в селе Кушнаренково Республики Башкортостан. Кандидат педагогических наук, доцент, заместитель директора по учебно-научной работе Кушнаренковского педагогического колледжа. Член Союза писателей России. Автор книг и статей по литературоведению и поэтического сборника “Свистулька из стручка акации”. Стихи публиковались также в многочисленных журналах и альманахах. Обладатель Гран-при, Почётного диплома имени великого князя К.К.Романова, многократный лауреат международного литературного конкурса песенной поэзии “Зов Нимфея” и мн. других международных конкурсов. Награждён медалью “За вклад в развитие образования России”

ЗАВЕТ МАСТЕРОВ Было дело, пело слово: Невзирая на ветра, Дерзновенно и кондово Жизнь живили мастера. Сыновьям перешепнули Свой секрет в словах простых: «Паче оных загогулин Свято почитайте дых». На дворе не время оно, Но заветный слог отцов Пусть звучит в нас перезвоном Всех сердец-колоколов. Ведь цена у фунта лиха – Неразменный медный грош. Не постиг секрета «дыха», Значит, все потуги – ложь. Фуги или буги-вуги, Хоть частушка, хоть сонет – Как безлюдные лачуги, Коль в помине «дыха» нет. Но когда легко и споро Дышит и живёт строка, Непустеющим собором Украшает стих века.

Враждебная нечисть метала, Чтоб стереть это Слово навеки с просторов Земли, Но оно, обагрённое кровью, из праха вставало И сияло лучами неискоренимой Любви. Оно светится россыпью утренних рос изумрудных, Нотой СИ, словно жаворонок, над полями парит. Это слово вместило тьму - тьмущую Лет многотрудных, Но сквозь тьму эту неугасимой лампадой горит.

ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ А.А. Тарковскому Потрескавшись от зноя жарких дней, Растерзанное грубыми ветрами, Не дерево торчало средь камней, А тень его с засохшими корнями. Ни родника, ни кустика окрест, И лишь одно оно на возвышенье, Уродливое, голое, как перст, Без листьев и надежды на спасенье. За много вёрст к его стволу монах С настойчивым упорством ежедневно Нёс вёдра, полные водой, в руках И лил её на корни вдохновенно. С зарёй пускался он в далёкий путь, Под вечер приходил на возвышенье, Потом назад без права отдохнуть. Вся жизнь была как жертвоприношенье. Прошло немало долгих тяжких лет. Он высох сам, неся свой крест и долю, Но продолжал вставать, идти чуть свет И поливать то дерево водою. Но час настал: дойдя, упал старик Безжизненно на твёрдый камня выступ… И дерево очнулось в тот же миг, И выросли на нём живые листья.

СВЯЩЕННОЕ СЛОВО РОССИЯ Я не помню, когда это слово впервые услышал. Я не помню, когда в первый раз его вслух произнёс. Но всегда оно жило со мною под отчею крышей И всегда согревало меня даже в лютый мороз. Оно жило в тех сказках, Что в детстве мне мать рассказала. Оно жило в тех песнях, которые пел мне отец. Сколько разных народов оно Верной дружбой связало! Оно слышится даже в биении наших сердец. Стрелы, копья, снаряды

ПИРОЖНОЕ МЕЧТЫ В яви, во сне ль в кабаке придорожном Потно - сивушный похмел суеты Тщимся занюхать, как хлебом, пирожным Заплесневевшей с годами мечты. Мысли закутались в толстые шубы: Зябко в бездумье бродить нагишом. Светлой надежды последние зубы Выпали в гонке за близким локтём... И всё ж стремимся сквозь марево хмари, Веруя в солнечность Судного дня, Быть даже в дрёмно - суетном угаре Искрой зажжённого Богом огня.

ПОЭТ На молодецкий богатырский свист Из древности летел дубовый лист. Он сорок сороков гулял по свету И в грозовых раскатах, и в тиши, Но в час ночной влетел в избу к поэту И опускаясь, молвил: «Допиши…» Растёкся по избе дубовый запах, А лист края раскинул на столе: В прожилках север, юг, восток и запад Хранили правду о родной земле. Как дописать такую мощь и силу, Такую ширь и даль, и глубь и высь?! Но прошлое со всех сторон сквозило: «Допишешь, только за перо возьмись». Он стал искать перо в избе на ощупь Среди земных вещей, идей и дел, А в этот миг по небу, как нарочно, Журавушка над крышей пролетел. Рванулось за окно из тела что-то, Привычное ломая и круша В безудержной стихийности полёта. Поэт подумал: «Это же душа…» На север, юг, восток и запад смело За журавлём все сорок сороков Душа поэта над землёй летела, Вбирая дух веков и облаков. И вот сбылось, свершилось и настало: Сверкнула молния, и грянул гром, С небес на землю, мглу пронзив, упало Призванье журавлиное пером. Душа домой из странствия вернулась, Соединилась с телом поутру, А тело молодецки встрепенулось И потянулось к вещему перу. Взглянул поэт: пушинка – да и только. И так, и эдак хочет в руки взять. Но, как ни напрягался, всё без толку: Никак не может пёрышко поднять. Тогда пошёл поэт во чисто поле, Обнял сырую землюшку, как мать, И север, юг, восток и запад с болью В нём стали силой предков прорастать… На молодецкий богатырский свист Не в царские хоромы – в голь-избу Из древности влетел дубовый лист, И дописал на нём поэт судьбу.

ОБЛАКА ДЕТСТВА Облака плывут по небу – Иллюзорное наследство – И зовут меня не в небыль, А в моё родное детство. Ждёт меня оно украдкой Там, где кончится просёлок, Словно цвет акаций, сладко И пушисто, как котёнок. Детство спряталось в початок Иван - чайного мечтанья, В отпечаток шалых пяток, Смявших мачты молочая. В махонький пчелиный взяток Ароматного венчанья… «Эй! Ау! Ну, хватит пряток!» А в ответ, увы, – молчанье… Я кричу ему истошно И зову его всечасно. Неужели слишком поздно Я вернулся и напрасно?! Вдруг душа затрепетала: Вот оно бежит гурьбою! Мимо, мимо пробежало. Это не моё – чужое… В нос ударило полынью. Передёрнуло знобинкой. Для головушки повинной Небо выстлалось овчинкой. С парусами-облаками Плыть над миром обучаюсь, Отличаясь - отлучаясь От отчаянного счастья.

Точь в точь

Галина Зеленкина Зеленкина Галина Николаевна родилась 11 июля 1947 года в городе Бресте Беларусь. С 1960 года проживает в Сибири (до 1984 года в городе Братске Иркутской области, а с 1984 года и поныне в городе Кодинске Красноярского края ). Окончила энергетический факультет Иркутского политехнического института в 1971 году. Специальность – инженер-электрик. Работала проектировщиком в Группе Рабочего Проектирования на строительстве Братской, Усть-Илимской и Богучанской ГЭС. С 1997 года занимается писательским трудом. Автор романов «Убийца неподсуден» (изд-во «Кларетианум» г. Красноярск) и «Звездочет» ( издво «Буква» г.Красноярск), а также нескольких книг стихотворений. Член Крымского клуба фантастов(г.Симферополь), член творческого клуба «Новый Енисейский литератор», член редакционного совета детского альманаха «Енисейка», член Союза писателей России. Печаталась в Украине, Чехии, Бурятии и России.

Муха и Таракан Из жизни насекомых и не только

Жили-были муха Фаня и таракан Федя, как два совладельца, в маленькой однокомнатной квартирке. Одна умела летать и ползать, а другой – только ползать. Муха часто подшучивала над Федей, повторяя по малейшему поводу полюбившуюся ей фразу из горьковской «Песни о Буревестнике» – «рождённый ползать, летать не может». Чтобы там ни говорили про мух, но Фаня была весьма начитанной особой. Больше всего ей нравилось ползать по стеллажам с книгами, и если попадалась открытая книга, тут уж Фаня не скрывала своей радости и тихонько жужжала от удовольствия. Глядя на Фаню, таракан Федя тоже иногда заползал на полку стеллажа и прогуливался по страничкам открытых книг. Но так как читал он плохо вследствие времяпрепровождения за компьютерными играми, а не за умной книгой, то на страничках книг оставлял после себя следы в виде ржавых пятнышек. В наше время ничего удивительного в том нет. Некоторые читатели не столько вбирают в себя знания со страниц мудрых книг, сколько оставляют следы испражнений на вырванных из книг страницах. Муха, по собственному утверждению, была чистоплюйкой и соседство с нечистоплотным тараканом её раздражало до такой степени, что стала она думать о том, как бы сжить со свету своего сожителя. Несмотря на все уговоры мухи, добровольно покинуть квартиру Федя не соглашался. – Это куда я от своей собственности пойду? Тебе не нравится, ты и уходи, – заявил он на очередную просьбу Фани развестись по-хорошему. – Ах, так! – вспылила муха Фаня. – Не хочешь цивилизованный развод, тогда получишь развод первобытнообщинный. – Это что же за развод такой? – удивился таракан. – Увидишь! – пригрозила муха Фаня, и стала воплощать в жизнь свой план создания таракану невыносимых условий для проживания. Сначала

она перестала покупать продукты питания и, когда закончились все припасы, Фаня вымыла холодильник и полочки в кладовой. Теперь еду было готовить не из чего. – Отныне каждый живёт сам по себе, – заявила муха таракану, и тому ничего не оставалось, как только согласиться с её решением. Он не боялся умереть от голода, так как может обходиться без еды много дней, чего о мухе не скажешь. Да к тому же есть ещё сердобольные соседи, которые недолюбливали Фаню и поэтому у них всегда найдётся лакомый кусочек для несчастного Феди. – Изведёт тебя эта Фаня, – сказала Феде старая добрая паучиха Глаша, живущая на чердаке, услышав от него о новых порядках, устанавливаемых мухой в квартире, находящейся в совместной собственности – Не бойся, мы тебя в обиду не дадим, – заверил паук Тимоха, муж Глаши. – Ты только ничего не ешь подозрительного, – посоветовала Глаша, – чует моё сердце: отравить тебя Фаня задумала. – Ничего, ничего, обойдётся как-нибудь, – поспешил успокоить её таракан Федя, посчитав поведение мухи за очередной женский каприз. Но он ошибся, так как ничего просто так не обходится. Несколько дней муха Фаня ползала по полкам стеллажа и, наконец, в одной старой книге нашла способ, как извести своего сожителя. Для осуществления злого умысла она слетала в магазин и, закупив там необходимые компоненты для изготовления отравы, вернулась домой. Дождавшись, когда таракан Феди ушёл в гости к соседу, муха Фаня быстро отварила картофелину и куриное яйцо. Затем она долго мяла их в ступе, пока не образовалась однородная кашица, в которую Фаня добавила борную кислоту. От радости, что всё так удачно получается, муха даже добавила в кашицу несколько капель подсолнечного масла,

которое припрятала от таракана в укромном месте. «Пусть порадуется напоследок», – подумала она, имея в виду своего сожителя. Накатав из кашицы десятка два шариков, Фаня подсушила их на подоконнике, благо день был солнечный. Подсушенные шарики выглядели столь аппетитно, что у мухи часто возникало желание попробовать их на вкус. Разложив шарики на путях к водопою, а именно: к раковине, ванне и санузлу, Фаня задумалась. Она, конечно же, знала, что борная кислота не сразу убивает тараканов. При соприкосновении с ней таракана охватывает сильнейший зуд, который может продолжаться длительное время. Чтобы не видеть мучений сожителя, Фаня решила погостить пару дней у своей приятельницы мухи по имени Жулька.

– Я же не какая-нибудь злодейка, – успокоила она свою возмутившуюся было совесть, и вылетела в открытую форточку на улицу.

Вернувшись, домой, и не застав там мухи Фани, таракан Федя решил прислушаться к совету Глаши. Он сразу же обратил внимание на вкусно пахнущие шарики. – С чего бы это Фане так раздобриться? – произнёс таракан Федя и, заметив на столе листок бумаги, пополз к нему. По рассеянности ли Фаня забыла спрятать рецепт отравы или специально оставила листок на видном месте, чтобы таракан прочитал и сделал правильные выводы, трудно сказать. Да и кто их, женских особей, разберёт, чем они руководствуются в своих поступках? Федя прочитал вердикт, вынесенный ему сожительницей, и решил выполнить просьбу Фани, а именно: добровольно отказаться от собственности. «Чего не сделаешь перед угрозой смерти! Жизнь–то дороже любой собственности!» – подумал он и пополз к нижней полке стеллажа, где лежал приготовленный для его подписи отказной документ. – Ну, вот и всё! – воскликнул Федя, поставив двумя лапками закорючку на важном документе. – Теперь я бездомный! Когда Фаня появилась в комнате, залетев туда привычным способом: через открытую форточку, то не обнаружила ни самого таракана, ни его трупа. Она усмехнулась и подлетела к стеллажу. Увидев на документе подпись таракана, Фаня позвонила своим адвокату и нотариусу и они втроём быстрёхонько оформили документы на единоличную собственность маленькой 11

однокомнатной квартирки. «А вдруг передумает?» – подумала Фаня. – С него станется! Но она ошиблась. Таракан Федя и не думал вовсе заниматься судебными разборками, так как считал себя настоящей мужской особью. А те, кто настоящие, никогда не мелочатся и не занимаются дележом барахла с бывшими женами или сожительницами. Они просто уходят. По приглашению паука Тимохи и его жены Глаши таракан Федя поселился рядом с ними на чердаке. И как ни странно звучит для многих жаждущих богатства и власти, он был счастлив. Иногда, поменяв материальные ценности на духовные, обретаешь свободу и счастье, потому что надёжные друзья дороже денег. Счастье-то ведь не в деньгах, а в благотворении!

Проза Алексей Яшин ЯШИН Алексей Афанасьевич родился в г. Полярном Мурманской области. В 1971 г. окончил радиотехнический факультет Тульского политехнического института (ныне ТулГУ). В настоящее время работает профессором кафедр «Медико-биологические дисциплины» и «Электронные вычислительные машины» ТулГУ, а также зам. директору по науке ГУП НИИ новых медицинских технологий. Заслуженный деятель науки РФ, доктор технических наук, доктор биологических наук, Почетный радист России, профессор по кафедре и по специальности. В 1981 г. окончил Литературный институт им. А.М.Горького, член Союза писателей России (СССР) с 1988 г., автор 25 книг художественной прозы и свыше 500 литературных публикаций в журналах, сборниках, газетах. Главный редактор литературно-художественного журнала «Приокские зори».

Карантин с бараниной

Подумав немного, он положил на блины самый жирный кусок семги, кильку и сардинку, потом уж, млея и задыхаясь, свернул оба блина в трубку, с чувством выпил рюмку водки, крякнул, раскрыл рот… Но тут его хватил апоплексический удар. А.П.Чехов «О бренности» Когда Николай Андреянович слышал, особенно в последние годы, часто употребляемую присказку, что де в России всему и всея мешают дураки и плохие дороги, то всегда в раздражении про себя матерился, а если в это время кушал щи, то нервически бросал ложку. Не нравилась ему эта байка, придуманная, как он вполне справедливо полагал, ненавистниками родины. Дороги как дороги. В последние годы многие – и не только из начальства – сотрудники родного НПО «Меткость» съездили за рубеж: разрешили сейчас и оружием торговать самим; у государства за его заботами о неприкосновенности прихватизированной частной собственности нет времени заботиться о своей промышленности, военной тем паче… Так вот, спрашивал Николай Андреянович у своих коллег, поездившим по заграницам: «Что там дороги – правда, медом смазаны?» «Нет, – отвечают, – такие же как и у нас, только платные. Может в Америке они шириной в километр, но мы там не были; последние два ихних президента наше НПО врагом нации объявили…» Отчасти был согласен в части дураков, но с поправкой: если дурак в начальство выхо-дит, а вот это уже национальная беда. Но одно внушало оптимизм: чем дурноголовее началь-ник, тем сплоченнее его

подчиненные. Самый яркий и всем хорошо памятный пример – это антиалкогольная шизофрения последней пятилетки перед «сменой флагов и гербов». Дело до сих пор темное: дурость ли это была или долгоиграющий злой умысел, явно кем поумнее, нежели наши великие перестройщики, срежиссированный? Оставим высокооплачиваемым политологам разъяснять. Однако дурость эта на 1/6 части земной суши невероятно сплотила народ, попривыкший было к индивидуализму в даром полученных квартирах; ведь к середине восьмидесятых годов жилищная проблема в стране была почти что решена. Об этом даже самая оголтелая демшиза до сих пор помалкивает. А сдружение народа было достигнуто полное и замечательное по своей сути. Сегодня вот суббота, самое начало декабря. Украина братская бушует: там доллар дает последний и решительный бой рублю. А здесь тишина. Николай Андреянович гуляет по парку, благо рядом с домом. Еще не сумерки, снежок тихо и редко падает, народу мало, главное – зимой парк не оккупируют под вечер малолетки с их матомперематом, наглющими глазами, бессчетными пивными бутылками. Словом, среднерусская городская идиллия. И вспомнился ему по погодной аналогии год этак восемьдесят седьмой – самый угар горбачевщины. Пошабашили в своем НПО в половине шестого, уже полная темь в природе, но на улицах – тогда еще без Чубайса – фонари исправно горят. Доехали на трамвае из своего леса до первых городских кварталов по предварительному сговору трое приятелей: сам Николай Андреянович и двое его коллег из конструкторского отдела, возрастом несколько постарше: Юрий Андреич и Владимир

Сергеич. Направились к стодвадцатьпятому специализированному; еще пополудни до НПО дошел слух, что к вечеру туда большую фуру с водкой завезут. Не они трое умные. Как подошли к магазину, а там уже четверть мужского персонала «Меткости» в полутысячной очереди, что змеится от входа через малоезжую улицу, через двор пятиэтажек и выходит на соседний переулок. Как с работы не уходили! Погода тихая, с легким снежком, неморозная, но очередь течет медленно: полчаса прошло, а вот и семь уже. Наверное, впервые после октября 1917-го года народ так сдружился, что домой, почитай, только и прихо-дит переночевать. Самое главное – никакого раздражения. Беда всех сдружила. И милиция, что очередь охраняет во главе с майором, сочувствует: и примирился волк с ягненком… А сколько жизненных историй в такой очереди размером полкилометра на три часа услышишь? О производственных заботах все уже на работе переговорено, да и нельзя на улице о секретном; не дай, бог, стажер-гебешник затешется практики ради… шпиона сюда и палкой не загонишь! Однако ко второму часу дружественного топтанья в бесконечной очереди текущие темы внутри каждой группки исчерпываются. Потому группки объединяются; здесь тему разговора проще найти. Так и наши друзья призамолкли, начали позевывать, заглядываться на луну и звезды, благо снежок прекратился, небо очистилось. К морозу знать. Соседняя тройка – не из их «Меткости», с другого НИИ – тоже попримолкла, а самый желчный, явно апеллируя ко всем окружающим, громко произнес: «Как в карантин какой загнали с этой водкой несчастной!» А Юрий Андреич заулыбался; оживились и его приятели, понимая: тема зацепилась. Здесь необходимо отступление, касающееся Юрия Андреича; это как в анекдоте: рассказчик в приличной компании обычно просит у дам извинения. Дескать, если он не произ-несет одно малоцензурное слово, заменив его эвфемизмом, то анекдот можно и не рассказы-вать. Так и в характере русского человека: если ты знаешь своего собеседника, то и поймешь весь подтекст самого заурядного по фабуле повествования… Из трех наших героев, как в известной поэме Николая Васильевича Гоголя, ни один не походил на другого, хотя все работали не первый десяток лет конструкторами, достигли примерно равных, не очень высоких должностей. Николай Андреянович, выросший на Крайнем Севере, – нордического характера, правдуматку в глаза и заглаза резал. Владимир Сергеич – потомственный обитатель Носковской слободы города Т., то есть перечитайте «Нравы Растеряевой улицы». Известный в отделе и в дружеском кругу ходок по женской части. А вот Юрий Андреич, как принято говорить в Т., из коблов, то есть в первом поколении перебравшихся в город из деревни. От долгой уже городской жизни у него вечернее

высшее образование (перед ним техникум), семья с квартирой, костюм, который он аккуратно носит уже двадцать лет; в любую погоду в галстуке. Все остальное – от родимой деревни, прежде всего характер. С начальством держится корректно, но внутреннее ухмыляется. Очень любит поспать, даже в рабочее время. Со стороны посмотришь – сидит по стойке «смирно» перед кульманом; левая рука на ручке панто-графа, а в правой зажат карандаш, острием уткнутый в лист ватмана. А на самом деле Юрий Андреич спит после обеда или просто по погоде. Вот подходит к нему со спины начальник сектора Сергей Николаевич, дескать, как дела с плановым заданием, а Юрий Андреич мигом пробуждается, произносит: «А-а хорошо», – и расслабленными со сна пальцами проводит по ватману некую сложную линию. Начальник доволен, в отделе легкий веселый шумок, а его бли-жайшая соседка Аллочка так и вовсе прыснула, зажав прелестный ротик ладошкой. В компании наш герой замечательный рассказчик; легкий же деревенский акцент вовсе придает шарм незамысловатым повествованиям. Главное – юморист с нарочито серьезным выражением простодушного лица. Словом, душа любой компании, на одном виде которого легко коротаются самые скучные в инженерной работе часы – от окончания обеденного перерыва до прощального с сегодняшним присутствием звонка. И начальнику сектора Сергею Николаевичу в эти часы, особенно долгой зимой, надоедает следить за перевыполнением планов. Он подсаживается к матерому конструктору Глебовскому, уже пятый год рисующему что-то архисложное, издали напоминающее луноход, и ведет с ним бесконечную беседу на технические темы. А Юрий Андреич и вовсе отворачивается без догаду от чертежной машины, налегает грудью на край стола и скашивает глаза вправо. А оттуда на него таким же способом смотрит Аллочка. Это разнополые друзья не разлей вода – в служебное время. Юрий Андреич учит Аллочку преодолевать превратности жизни и внимательно выслушивает монологи-доводы. Аллочка, почитай, самая красивая молодая женщина в отделе. Однако, когда она прыскает от выходок своего соседа и прикрывает ярко накрашенный ротик ладошкой правой руки, то все видят на ее безымянном пальце вместо обручального кольца прехорошенький перстенек с бриллиантом. Увы, при всех ее прелестях в двадцать семь лет она незамужем, живет с родителями и воспитывает дочку – дитя любви. Как и Юрий Андреич, она тоже из деревни, правда, уже во втором поколении, а потому себя блюдет для грядущего замужества, к которому страстно стремится. А вот ее сосед, ссылаясь на жизненный опыт, рекомендует не зацикливаться на успешном ожидании суженого. От этого характер портится, что отнюдь не красит даже молодую женщину. «Надо, дорогая Аллочка, – поучает Юрий Андреич, – гибче относиться к жизни, тем более личной. Внешнюю

благопристойность поведения, что само по себе похвально, надо сочетать с благоустроенностью жизни. Одно другому не помешает. Мужа ты найдешь, но надо, так сказать, форму женскую поддерживать». И так далее поучал Юрий Андреич. Но при этом имел в виду убить сразу двух зайцев: помочь Аллочке в поддержании ее женского реноме в ожидании серьезной партии, а также сделать бескорыстную услугу Владимиру Сергеичу. Все дело в том, что в давно сложившийся коллектив отдела Аллочка влилась всего год с лишком назад: родив дитя любви, она, как то принято у матерейодиночек, уволилась с прежнего места работы, три года воспитывала дочь дома, дожидаясь пока мать выйдет на пенсию, а затем устроилась в НПО «Меткость»: ближе к дому, да и потенциальных женихов достаточно. Конечно, ей хотелось видеть себя (со временем) полковницей, но здесь, увы! За курсанта по возрасту уже нельзя, а в офицеры они выпускаются уже окрученными девками из пригорода. Разводиться же им командиры не велят. Понятно, что женолюбивый Владимир Сергеич сразу положил глаза на прелестницу, вертелся так и сяк, но постоянно натыкался на непонимание одновременно простоватой, слегка глуповатой, но и по-деревенски себе на уме Аллочки. Глазки-то она строила видному из себя руководителю конструкторской группы, но и только. Вот Юрий Андреич и задумал комбинацию, достойную иного дипломированного психолога, решив бить на черту женского характера, одинаково присущую школьнице второй ступени и почтенной матроне, все в жизни вроде бы видевшей и испытавшей: исконное женское любопытство. Понятно, что ни Аллочка, ни Владимир Сергеич не были даже намеком извеще-ны о проводимом над ними эксперименте. Как всякий конструктор со стажем, Юрий Андреич имел привычку что-то тихо напевать, когда чертежная работа особо ладилась. А иногда комментировал создаваемый чертеж типа: «Вот это шарнир! Всем шарнирам шарнир… даже Глебовский такой не нарисует». И так далее. Через тонкую доску кульмана это пение и прозаические репризы слушались поневоле и Аллочкой, к чему она и вовсе привыкла. А если за кульманом становилось тихо, то Аллочка уже знала: Юрий Андреич опять вздремнул по стойке «смирно». А наш герой только отдаленно, со школьных лет, что-то слышал об учениях Павлова и Сеченова, но действовал, словно полжизни корпел над трудами этих основоположников. С некоторых пор Аллочка начала улавливать в бормотанье соседа некие ритмические повторы, причем в них постоянно присутствовали ключевые слова: «Владимир Сергеич» и «двадцать три». Вот отвлеклась Аллочка от наскучившего чертежа, взяла в руки свежий номер «Rigas modas» и откинулась спинкой на тыльную сторону доски кульмана соседа. Слышит она, особо не вникая в текст, голос Юрия

Андреича: «Ну и кронштейн получился… вот так крон-штейн. И размер нестандартный: двадцать три сантиметра? – Это как у Владимира Сергеича». Хоть и глуповата, как все красивые женщины, была Аллочка, но и она догадалась о взаимосвязи цифры и имени руководителя конструкторской группы. Правда, после месячного бормотанья Юрия Андреича. В это же время молодой специалист Разморенов собрался жениться и, как принято в инженерном кругу, пригласил на свадьбу свою конструкторскую группу, в коей состояли Юрий Андреич и Аллочка, и наиболее видных мужчин и девушек-женщин сектора. Понятно, что Владимир Сергеич в первую очередь был удостоен. Аллочка обычно отнекивалась, ссылаясь на необходимость воспитания дочурки, но здесь согласилась. В пятницу, получив добро начальст-ва, всем коллективом и отправились с полудня на квартиру Разморенова. Юрий Андреич, во-первых, подсказал матери жениха – распорядительнице торжества – посадить рядом своего приятеля и Аллочку, во-вторых (уже после пятого тоста), уловил через стол чутким ухом в праздничном гаме кокетливые слова обольстительницы, явно адресованные соседу: «Ой, Владимир Сергеич, какие прогулки при луне? Мне и домой-то сегодня страшно возвращаться: пустота в квартире, родители с Надюшей в Серпухов к тетке на выходные по-ехали». Юрий Андреич в полном восторге вскочил и произнес внеплановый тост: «За любовь без границ и ограничений!». …В понедельник Владимир Сергеич пришел на работу с расцарапанной щекой. «Кот заигрался и когтищами своими задел», – объявил он коллективу, а Юрию Андреичу, отведя в сторону, сказал, что это метка супружницы за двухдневное отсутствие, – «а тебе от меня бутылка коньяка причитается». Юрий Андреич притворился непонимающим, но отказываться не спешил. Аллочка же целый месяц сухо здоровалась с соседом, но потом, незлобивая по характеру, отошла, все же упрекнув: «Никакие не двадцать три… и пятнадцатито нет!». На что Юрий Андреич, засмеявшись, сказал в том смысле, что дело не в количестве, а в качестве. Аллочка тоже рассмеялась и охотно согласилась. В давно сработавшихся коллективах ничего не утаишь. Конечно, обсуждалось все тет-а-тет, но это как в арифметической прогрессии: только что имелось число «два», а уже через несколько секунд школьных упражнений – и перед вами трехзначное число. Но внешне, повторимся, все благопристойно. Как говорят англичане: при самой рисковой теме беседы присутствующие джентльмены в виду не имеются… И ранее Юрий Андреич пользовался уважением женщин отдела – из числа постарше и поумнее – за практическую мудрость. А сейчас и вовсе он вошел в их фавору: если кто из хозяйственных сотрудниц приносил на службу домашние пирожки, то Юрий Андреич оделялся в первую очередь. А покушать на

дармовщину он любил. А каким эпитетом поименовать ту высшую степень (браво – брависсимо – …?!) уваже-ния, в лучах которой стал купаться Юрий Андреич, когда всего лишь через полгода после свадьбы молодого специалиста Разморенова Аллочка, еще раньше дружески расставшаяся в интиме с Владимиром Сергеичем, вышла замуж за интендантского капитана, даже не алимент-щика. Как принято, она сразу уводилась из НПО «Меткость». Самая уважаемая дама в отделе Валентина Ивановна, бывшая завпроизводством кондитерской фабрики, на очередной пред-праздничной вечеринке после третьей рюмки «рябины на коньяке», обращаясь к еще незамужним девушкам и женщинам, объявила: – Девушки! Внимательно прислушивайтесь к словам Юрия Андреича и не останетесь в одиночестве. Ведь главное – в самых скромницах разбудить женщину, а уж потом она в девках не засидится… Так вот. Уловив лукавую усмешку на лице Юрия Андреича при случайно услышанном слове «карантин», его сотоварищи, уже пробираемые все усиливающимся морозцем, сообразили: будет история из жизни знатока женских и иных характеров и нравов. Однако, как любящий выпить человек сладостно оттягивает момент «икс», так и здесь для начала поговорили о карантинах… так, вообще. Начитанный от русской классики Николай Андреянович, конечно, вспомнил холерную болдинскую осень Пушкина; это о пользе карантинов. Практик жизни Владимир Сергеич, сам попавший десять лет тому назад в знаменитый же холерный карантин, возвращаясь из Крыма в симферопольском поезде, застрявшем на неделю на полустанке между Харьковом и Белгородом, тоже в целом одобрил карантин: ехал он без семьи и еще при посадке свел знакомство с очаровательной москвичкой без особых комплек-сов… Самое интересное, что и стоявший позади них в очереди дед дет под восемьдесят, но с хорошим слухом, тоже имел о карантине приятное воспоминание. В конце двадцатых годов, будучи призван на действительную, был направлен в армию Семена Буденного, громившего в Туркестане басмачей; служба далеко не из приятных. Но под Ашхабадом состав с новобранцами попал на месяц в карантин и опять по холере. А по прошествии этого времени басмачей сильно потрепали, нужда в пополнении исчезла, а состав развернули и отогнали в патриархаль-ный Алатырь на гарнизонную службу… Чувствовалось, что дед намеревается продолжить свое жизнеописание за последние шестьдесят лет, потому друзья заторопили Юрия Андреича. Тот не заставил себя упрашивать. Юрка Толмачев, умеренно хулиганистый парень, жил с родителями в крохотном домике в Поречье, который они купили почти задарма в конце сороковых несытых годов, перебравшись из деревни, где и вовсе хлеб горьким стал. Домик был выморочным, потому его и отдали дальние родственники помершей хозяйки

за сало и картошку из деревенских запасов. Дед с бабкой, еще не старые, в город ехать не собирались, оставшись в родном Костяшине. После семилетки Юрку определили в механический техникум, где он и учился на втором курсе. На зимние каникулы Юрку послали в деревню, уже не ту, послевоенную, но крепко вставшую на ноги; понятно, по меркам районной глубинки. Послали с двойным… нет, даже с тройным умыслом: помочь старикам по хозяйству, отдохнуть от учебных занятий и отъесться, привезти пару-тройку пудиков гостинцев: солонины, баранины и сала. Будет чем на масленицу разговеться! Юрка доехал на проходящем поезде до райцентра, потом еще с час мерз в рейсовой «коробочке», медленно выбиравшей заметенную проселочную дорогу до села Грицевского. Разогрелся только одолевая пехотурой четыре версты до деревни. Уже заметно стемнело, когда Юрка дошагал до третьей с края избы. Оба фасадных окна светились, из трубы густо на морозе валил дым, пес Борька зашелся в восторженном лае-приветствии. В избе же на него изумленно воззрился дед Архип: – Ты откель, Юрка, взялся? – Как откуда? Вот приехал на каникулы… в техникуме которые. – И что? Пешим от райцентра полсотни верст шагал? – Почему это пешим, автобусом до Грицевского… А что? – Так ведь давеча карантин по всему району радио объявило. И от сельсовета посыльный к нам в деревню заходил: ящур, мол, в племсовхоз завезли откуда-то. А народ не верит, говорит: успокаивают, дескать, волки из скотомогильника язву сибирскую разнесли. Только сейчас Юрка вспомнил, что, высаживаясь из «коробочки», слышал как шофер, выпустив немногих пассажиров и затворив за ними дверь, крикнул в окошко: «Баста, сегодня последний рейс; в обрат сажать не велено!» – А баба Нюра где? – Да вот тоже незадача: перед самым карантином к куме Севастьяновне в Перелески погостить уехала, благо попутка случилась. А Перелески-то уже не в нашем районе. Так что еще месяц мы с ней в разводе пребудем. Да и тебя не выпустят, на занятия в техникум опоздаешь. Ну ничего, отдохнешь у нас. – Родители будут беспокоиться. Как известить-то? – А завтрева до Грицевского Никифор на лошади едет. И мы к нему притулимся; все равно надо продуктом в сельмаге запастись: мяса-то, ха-ха, в хлеву достаточно, картохи да капусты, а вот крупы, сахара и соли надо купить. Хлеб-то в деревню справно привозят. Деньги есть, только-только пенсию с бабкой получили. А в Грицевском телеграмму почтарке сдашь; она по два раза за неделю в райпочтамт мотает. Карантин-то по району объявлен, а внутри пе-ремещаться можно. Сельсоветовский разъяснял. Попал ты, внучок, как кур во щи! Ха-ха-х! Давай,

разоблачайся – и к столу. Щи еще бабкиной варки в печи, картоха варится – вечерять собирался. А я еще счас яишенку на сале сгоношу. Жаль, вот выпить тебе с дороги нечего; нашел припрятанную старой бутылку самогоновки да прохвилактики от заразы ради за вчера и сегодня по стопке выцедил. Юрка заухмылялся и вынул из переметной дорожной сумки родительские гостинцы: бутылку «городской», круг колбасы, кулек конфет в обертках, пару печатных пряников, домашних пирожков. – Вот и славно повечеряем, – заулыбался, засуетился дед, – скотине я корм уже задал, а пока я яишню жарю, ты сходи в хлев и воды налей на ночь. Юрка скинул пальто, набросил на плечи обтрепанную фуфайку, вышел через холодные сени сразу в поместительный хлев с электрическим освещением. Пахнуло позузабытым теплом домашнего скота. Корова, на минуту перестав облизывать теленка, задумчиво посмотрела на вошедшего, явно узнавая. «И прилегли тучные стада…» – откуда-то всплыло в памяти нечто хрестоматийное. В закутке справа от двери тож прилегли две свиньи, а за левой загородкой застучали копытами при включении света бараны и коза. Во внешнюю – со двора – дверь заскребся замерзший Борька. Юрка впустил труженика охраны, а сам прошел за перегородку, делившую сарай почти пополам, но в пользу коровы, баранов и козы. Там же было птичье царство: куры нахохлились на насестах в три яруса; тревожно загоготали гуси в просторной загородке, а утки и вовсе не вынули увернутых под крылья голов. Расписной петух злобно посмотрел на своего классового врача – Борьку. Матерый кот Баюн, отдыхавший на ворохе сена, отнесся к давнему знакомому нейтрально, а Юрке приветливо мявкнул. Юрка вспомнил привычную работу, разнес из бочки воду по поильницам, погладил по жестким лбам корову и теленка. «Эх, – подумал Юрка, закончив работу, – хорошо бы еще сюда лошадь». А дед Архип, так тот после третьей стопки всегда ворчал: «Какой я к лешему крестьянин без лошади. Раньше справный хозяин имел двух: одну для полевой работы, другую для выезда…» Возвращаясь в избу опять через сенцы, обратил внимание на Борьку, заинтересованно к чемуто поверху принюхивающемуся; разглядел в углу подвешенную тушу барана, не далее как сегодня утром освежеванного, не успевшего еще заморозиться. – Смотрю, дед, ты барана-то сегодня того? – А это мы завтрева с тобой щи с этим самым бараном духовитые запарим. Оно, конечно, солонины еще с полбочки, да свежатины захотелось. Опять же вчера фершал из райбольницы приезжал, собирал всех у бригадира, разъяснял: заболевают при этих самых эпидемиях чаще люди квелые, малокровные. Поэтому не следует сейчас денег жалеть, скота, надо хорошо питаться: мясо свежее, яйца, молоко, лучок на зелень в горшках высадить. Словом, повышать этот… как его? – Иммунитет? – Во-во, он самый. Садись за стол; закуска вон

салом скворчит. С дороги дальней и позднего сытного ужина с «городской» Юрка спал сладко и без снов, намеревался проспать и вовсе до позднего рассвета, но запамятовал, что он в деревне. Уже в шесть часов дед Архип растолкал взалкавшего безмятежного отдыха внучка: – Давай-ка, поднимайся. Я печь уже вздул, картоху с бараниной томиться поставил, са-мовар тож раскочегарил. Теперь готовка и без нас с тобой доходить будет. Пошли скотину кормить. Дед пошел через сенцы, а Юрка через двор – захватить из-под навеса охапку соломы на подстилку свиньям. Борька, пробарствовавший морозную ночь в хлеву, уже позавтракал и с интересом догрызал бараний хрящик. Он весело помахал полупроснувшемуся Юрке завитуш-кой хвоста. Постепенно Юрка втянулся в забытую деревенскую работу, а потом они с дедом с аппетитом, усиленном рюмкой оставшейся водки, ели духовитую затушенную картошку с бараниной, пили раскаленный чай с веселым самоварным привкусом и земляничным вареньем. Юрка хитро ухмыльнулся. Неизвестно что подумал дед, но он сам сравнил мысленно спокойный и обильный нынешний завтрак с суетливой – все одновременно торопятся на работу, на учебу – шамовкой в городе: вчерашняя подогретая на керогазе каша на маргарине и такой же кондиции бледный чай, но не с самоварным, а с керосиновым привкусом. В заиндевевшее с ночного мороза окно постучали. – Пошли. Это Никифор уже лошадь запряг. Ботинки здесь забудь. Вон чесанки мои новые надевай, а я и в подшитых прокачусь. Уже одев шубу и шапку, дед сдвинул занавеску полочки, где, как помнил с детства Юр-ка, хранились документы, налоговые квитанции и деньги. Послюнявил пальцы, отсчитал требуемое. Юрка, зорко приметив, поинтересовался: – Чего денег-то больно много берешь? – Да понимаешь… Фершал-то давешний, когда из избы бригадировой вышел, курил с мужиками во дворе, баял: дескать, зараза эта карантинная очень боится спиртовой промывки горла и желудка. Злоупотреблять, конечно, не советует медицина, но в меру, перед обедом… можно и перед ужином. А Никифор не кажин день ездит, может и вовсе до скончания каранти-на свою кобылку запрягать не будет, так что водовки для сбережения здоровья, полагаю, надо сразу ящик брать. Самогоновку-то у нас в деревне, да и в самом Грицовском, почитай совсем перестали гнать, а если и выгонит кто – только для себя; и кума-свата не уважит. Потому как участковый у нас попался строгий на это дело. Поговаривают, что раньше в городе служил, да пьянство сгубило – с понижением в село сослали. Здесь он и вовсе завязал с водовкой-то, а такие вот бывшие и самыми злобными в части бывшей услады становятся! …Обернулись быстро, к полудню. Юрка заполнил бланк телеграммы родителя в избе почтарки, отдал

заранее написанное дедом письмо бабе Нюре на адрес кумы Севастьяновны, затем вернулся к сельмагу, где дед Архип и Никифор, впрочем тоже в чине деда, трудились в поте лица: бережно выносили и укладывали в сани ящики с водкой, укутывая их от мороза старым тулупом. С намного меньшим почтением грузили конусные кульки с макаронами, мешочки с крупами, сетки-авоськи с синими сахарными пачками, коробками спичек, кирпичами килограммовых упаковок соли, прочей хозяйственной мелочью. На ядреный запах селедки в грубой оберточной бумаге пускали слюну слонявшиеся у магазина собаки. Поглубже в сено, чтобы не побились, упрятали трехлитровые стеклобанки с подсолнечным маслом. – Ну, вот и запаслись на весь карантин, – встретил дед Архип Юрку, – садись, поехали, только осторожнее, в задке продукт разный в стеклотаре, не побей! И пошла карантинная жизнь Юрки в компании с дедом Архипом и приравненными к существам разумным псом Борькой и котом Баюном. Корова также была близка к этой элитной категории обитателей усадьбы, но ее размеры и забота о теленке не позволяли покинуть хлев. Больше они в Грицевское не ездили; припасов покупного хватило до середины карантинного срока, а к этому времени в деревню заехала автолавка потребсоюза: радея о слабеющих здоровьем жертвах напасти, районные власти проявили максимум заботливости о сельчанах. То есть с «дезинфектором» дефицита даже в самых глухих деревушках района не наблюдалось. Жизнь эта – в отъединении от всего остального обитаемого мира – текла покойно и размеренно. Поутру дед возился у печки, а Юрка задавал скотине корм. Затем они завтракали с неизменной стопкой. Когда съели второго барана, решили разнообразить утреннее снедово тушеной с картошкой гусятиной. Чай из самовара теперь пили только индийский «со слоником» ря-занского чаеразвесочного завода – дары потребсоюзовской автолавки. В деревенском быту и зимой забот по дому и двору хватает. Тем более – без хозяйки. Дед и сам до обеда не приседал, но и Юрка руки в карманáх не держал: дров для печи со двора натаскать, подстилку в закутах хлева поменять, навоз выгрести и отнести в дальний угол ого-рода. Всего и не перечислишь. Но вот дед выглянул из сенцов и машет рукой: обедать, мол, пора. Фирменное блюдо обеда неизменно: наваристые, еще и на столе кипящие в вытащенном из печи чугунке, щи с бараниной. Куски баранины жирны, по-мужски крупно нарублены. А духовитые-то?.. Никогда уже более в своей жизни Юрка, а потом и Юрий Андреич, не едал таких щей. Под обеденную стопку с повтором опустошают дед с внуком половину большого чугуна. А там еще оставшаяся с утра теплой на печи картошка с гусятиной… впрочем, переме-живаемая с курятиной. Напившись от пуза чаем с малиновым или

крыжовниковым вареньем, дед Архип и Юр-ка едва доползают до своих лежанок: вздремнуть часокполтора. После отдыха снова хлопоты, но уже со скотиной не связанные, мужские чисто дела: дрова попилить и поколоть в худеющую поленицу, забор поправить – летом не до него, постолярничать в углу сенцев, где верстак самодельный установлен… Перечислять долго, а всего за короткий зимний день не переделаешь – темнеет на дворе, но в избе лампочка Ильича продлевает трудодень до позднего ужина, перед которым еще надо воды из близкого колодца натаскать и скотину покормить-попоить. Ужин опять же не всухую, но в меру; вечер долог, потому и едят не торопясь: глазунья на сале и память о службе деда Архипа в двадцатых годах в Балтийском флоте – макароны по-флотски ассорти, то есть мелко порубленная отварная солонина, но с жирной бараньей подливой. Чай пьют с сельмаговской халвой, слушают веселящего народ из радиоприемника Райкина (телевизоров тогда еще не было). Дед Архип мудрено рассуждает о политике Никиты Хрущева и недавно прошедшем ХХ съезде партии. Говоря о высоких материях, по привычке приглушает голос и опасливо оглядывается на Борьку, допущенного погреться в избу и сладко дрыхнущего у печи кверху туго на-битым пузом. А с печной лежанки, как иной Лаврентий Палыч, уже за всеми немигающими глазами наблюдает Баюн; шерсть его от сытости и тепла лоснится. Перед отбоем дед с внуком еще раз навещают свою паству в хлеву, а Борьку выгоняют в сени. Не потому что места в избе жалко, а опасаются избаловать пса; у него своя должность, надо отрабатывать. Засыпал Юрка покойно, только минут пять ворочал головой на подушке, ища удобного положения: щеки распирало от наеденной сытости, а набирающее силу зимнее низкое солнце за день хозяйственных дел на дворе давало загар не хуже как на альпийском горном курорте. Щи-пало щеки и лоб, а нос курносый так и вовсе облезал. Ближе к концу карантина, видимо от сытости и спокойствия жизненного течения, захотелось и общения. Раза два дед Архип ближе к вечеру ухмылялся, одевал полушубок и клал в карман бутылку из быстро пустеющего ящика: – Я, Юрка, скотину уже покормил, ужин в печке, самовар сам вздуешь. А я на часок к сватье зайду, проведаю: как там она одна справляется? У нее вроде все наоборот с нашим получилось: ты вот в деревне застрял, а у нее дочь в город как раз накануне уехала на курсы свои агрономические. Дед возвращался хотя и не через час, но в веселом хмелю, пересказывал засыпающему Юрке последние деревенские новости: – …Ты бы, Юрок, не сидел все сиднем. Вот молодежь здешняя бригадиров амбар под клуб приспособила. Там у него времянка для просушки имеется, так они ее раскочегаривают, под патефон и

гармонь Никифорова племянника до полуночи пляшут. Сходи, а то там кавале-ров нехватка. Теперь уже Юрка, ухмыляясь (но без бутылки, молодежь тогда не пила), сразу после ужина уходил в другой конец деревни, а в полуночный час провожал свою одногодку Галку, знаемую с детских лет. Одно мешало – зима на дворе, не лето, поэтому, пообнимавшись на мо-розе с полчаса у калитки Галкиного дома, Юрка заполночь, тревожа Борьку, возвращался в дедову хату. Дед Архип уже вовсю похрапывал, а распаленному Юрке снились грешные сны. Праздник жизни потому и зовется этим словом, что всегда имеет свое окончание. В один, как принято говорить, прекрасный день, посыльный из Грицевского объявил об окончании карантина. На следующее за тем утро Юрка уже собирался, прихватив сумку с бараниной, а другую с салом и солониной, ехать в село на подряженной Никифоровой повозке, как напротив избы просигналил остановившийся грузовик, из кабины которого сошла на прокарантинен-ную землю баба Нюра. Встречать ее вышли всем коллективом: дед Архип, Юрка, взбесившийся от радости Борька; даже Баюн вышел на крыльцо, одобрительно глядя зелеными глазами на сцену воссоединение семьи. Бабка даже малость всплакнула: – Да как вы тут жили-то? Чай, здоровы? А у нас в Перелесках такие страсти рассказывали: скот мрет огулом, люди еле ноги таскают… – Вот видишь, выжили, – потупил глаза дед Архип. Войдя в сени, бабка не выдержала и заглянула в хлев – посмотреть на свою любимицу и теленка. Мужики затоптались в сенцах, а дед чертыхнулся, увидев два ящика из-под водки в углу, дескать, не догадался в сарай перенести или в печь отправить… Зато их сразу заприметила бабка Нюра, но сейчас ее озадачило другое: – А-а-а где три барана? И кур с гусями меньше стало. Подохли от эпидемии что ли?

Дед промолчал; прошли в избу. Видимо

вспомнив о виденных в сенцах ящиках, бабка, не разоблачаясь, потянулась к полочке с занавеской: – А деньги куда подевались? Да сколько же вы, оглоеды, скотины похерили и водовки выжрали, да я… – Молчи, бабка. Врач предписал. Ты лучше своему богу помолись, что живы остались. Кот Баюн попытался, как обычно, прямо с пола вскочить на приступок печи, но набранный за карантин вес потянул его вниз и кот с дурным мявом упал на носок бабкиного валенка. – Самое же интересное, – завершал под дружный

хохот приятелей свой рассказ Юрий Андреич, – в районной больнице, куда я зашел за справкой для техникума – так мне еще в Грицевском подсказали, – еще не завели соответствующих бланков. Дежурная врачиха вышла из положения и выписала мне обычную справку о простудной болезни с осложнением, слава богу, успешно излеченном. В районе люди все простые! А в техникуме завуч долго рассматривал поочередно то справку, то меня. Наверное, было что рассматривать: от щей с бараниной рожа у меня в полтора раза ширше сделалась, сытостью и здоровьем лоснилась, да вдобавок позднезимний загар – не хуже летнего. «Даа, – наконец заговорил завуч, – болел месяц говоришь? А по виду так прямо с курорта приехал!» Я ему про карантин говорить не стал, а он потом на меня до конца учебного года с сомнением посматривал. Вторично расхохотаться приятели не успели: их очередь вплотную придвинулась к заветной двери. …Водку на сей раз привели в чекушках, чему наши друзья обрадовались: и домой есть что для хозяйства принести (водка в те времена была самой что ни есть конвертируемой валютой), и после двухчасового стояния на морозе можно в своем кругу тут же неподалеку согреться. И они двинулись, как и многие из бывшей очереди, к расположенным рядом сараям этого окраинного городского района. Уже согревшись и перекуривая перед марш-броском к трамвайной остановке, наша троица услышала голос давешнего несостоявшегося борца с басмачеством, доносившийся от расположившейся рядом группки: – …Уже месяц как Берлин взяли, а наша хозчасть в Померании в карантин двухнедельный попала: у пленных немцев тиф начался. Разместили нас на это время в богатом сельхозпоместье. Ну, доложу я вам, сколько мы там свиней и кур хозяйских на харч перевели? А особенно щи из баранины наш повар наловчился варить… Кстати говоря, через год та самая Галка из Костяшина перебралась в город и окрутила Юрку.

Поэзия

Сергей Прохоров - автор десяти книг стихов и прозы, основатель и редакторлитературно-художественного и публицистического журнала “Истоки”, член Международной Федерации русскоязычных писателей.Кавалер ордена “Культурное наследие” Подготовил и выпустил 20 номеров журнала “Истоки”. С ноября 2012 года издает ежемесячное электронное литературное приложение к журналу “Истоки”“Литкультпривет” . МЫ Из прошлого, из опыта, из дум мы состоим, Мы любим очень быструю езду, когда стоим. Мы груз Вселенной держим на плече, когда вдвоём, Мы строим дом из милых мелочей, и в нём живём. Мы – это ты и я, и он, и все, кто влёт без крыл, Кто босиком по утренней росе себя открыл. Не заплутал средь снеговых порош, кромешной тьмы. Наверно, этот мир тем и хорош, что в нём есть мы Из прошлого, из опыта, из дум, а прочих – прочь!.. Мы - любящие быструю езду, когда невмочь.

*** Не возьму я только Себе в толк, Как прожить и долго, И не в долг? И себе чтоб в радость, И другим, И чтоб жить как надо?.. А долги – Все: свои, чужие – Все одно Брать их нам у жизни Суждено. 16 марта 2013

ВЕСНА Ручеёк под снегами потёк, От избытка небесного света. Поставляет Весну на поток Золотая от солнца планета. Жмурясь, смотрит на небо пацан, Сколько света! - В глазах заискрило. От небесных глубин до лица Шлёт тепло золотое Ярило. 17 марта 2013

10 марта 2013

Владимир Машуков - полковник в запасе. Верой и правдой служил Отчизне. Был в горячих точках на чеченской войне, о чём не любит вспоминать. Служил в Министерстве внутренних дел, возглавлят железнодорожную милицию в г. Иланский. Работал в городской администрации. председателем Иланского Совета депутатов. Издал три сборника стихов, публиковался в коллективных сборниках поэтов Красноярского края..

ЧУТЬ – ЧУТЬ Не осложняйте жизнь нам, господа, Живите в мире, что вам это стоит? Закон для всех – решение простое. И жизнь чуть – чуть наладится тогда.

Но как-то не по-новому живёшь, Всё время не учитываешь что-то. С машиной старенькой ты лёгок на подъём, Но весь такой – неправильного типа Для размалёванной особы за рулём В комфорте «навороченного» джипа.

Вы продолжаете держать нас на подсосе И безнаказанно плодите нищету. В России смерть, как фермер на покосе, Судмедэксперт на боевом посту.

Пусть чистота поступков и идей Пороки нашей жизни не разрушат. Зато слова «неправильных» людей Ласкают слух и сохраняют душу.

Народ пока надеется на чудо – Борьбу с коррупцией затеял Президент. А вдруг из этого, хоть что-нибудь, да будет, А там чуть – чуть и олигархов нет.

2012г.

ЛЕКАРСТВО ОТ ЖИЗНИ Что значит жизнь на волоске Когда удачи карта не по масти И вмиг седеет волос на виске, И ложные друзья срывают маски.

Потом чуть – чуть и правда станет нормой И к ней добро «подтянется» потом. Народу ощутить бы щит закона, Чтоб обходились с ним не так, как со скотом.

Казалось – это всё преодолеть И жизнь хоть как-то поправима… Увы, лекарством на Руси вдруг стала смерть. Вполне надёжным и незаменимым.

Всего чуть – чуть, но такова Россия: «Прёт» напролом, не выбирая путь И, заблудившись, прибегает к силе Из – за нехватки этого чуть – чуть.

Нам говорят, что позади беда И развивается страна Россия, Но кладбища растут, как города. Там есть порядок, чисто и красиво.

2012г.

«НЕПРАВИЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК» Своей эпохи ум и честьТы сохранил порядочность и совесть. Гордился тем, что это есть, Но к новой жизни вряд ли приспособишь.

Жизнь также разъедает ложь… Среди несправедливости и страха Сияет лишь улыбка олигарха, Которую и пулей не сотрёшь.

Ты также не лукавишь, не крадёшь, Живёшь по средствам, трудишься до пота,

2012г.

РАЗГОВОР ОТЦА С СЫНОМ Расскажи мне, папа, о Родине. Ты ведь Родине честно служил? Чин имеешь высокий, вроде бы, Только мало на жизнь скопил. Что тут скажешь. В ногу со временем Вроде жил я, сынок, всегда, Только честь никогда не разменивал, Да и совесть не продавал. Потому и немного нажито Честно много не наживешь. А правительству до солдата ли? Там проблемы - не разгребёшь: Не рассориться б с алигархами, Чужеземца б не разозлить... Дверь в Россию для всех распахнута, Можно радоваться, жить Но те радости, как пародии Я к себе подпустить не смог. Ложь себе, как измена Родине, Нашей Родине, сынок!

Виктор Воловик На стихи Виктора Воловика написано более 20 песен, которые звучат со сцен Домов культуры не только города Иланска, но и других районов края.. Виктор Афанасьевич стал победителем краевого конкурса «Поэзия в милицейской шинели», а в 2010 году победил в краевом конкурсе любительского искусства «Зажигаем звёзды». Автор четырёх поэтических сборников «Сентябрь золотой», «Любви порука», «Родная тропинка», «Ветка рябины»

ДУХ МАЛОЙ РОДИНЫ Я в деревню приехал И во двор свой вошел, Где с кедровым орехом Дух берёзовый шёл.

ДЕРЕВЕНЬКА МОЯ Зимний вечер. Пришёл на деревню, На Заречной дома все в снегу. Эту родину сердцем приемлю, От невзгод я её берегу.

Пахло мятой травой И густой лебедой. В них особый настой… Непонятный, но свой!

И куда б ни ушёл, ни уехал, Возвращаюсь в родные края, Где звенело моё детство смехом, Где моя зарождалась семья.

Под навесом коса Обо мне заскучала… А под вечер роса На ладони упала.

Родниковой водою умоюсь, Босиком по земле я пройдусь, В копна свежие ночью зароюсь, О, моя благодатная Русь!

Завтра вновь на заре На луга я пойду. Пока в зрелой поре И с косою в ладу

Хорошо здесь зимою и летом! Воспеваю родные края. Узнаю я тебя по приметам Дорогая деревня моя! 31.12.12.

Разомну на лугах Заскучавшее тело, В городских то делах Ох, тоска одолела… Здесь приволье вокруг И природная ширь… Каждый камень мне – друг, Каждый кедр – монастырь! По свободе такой Тосковала душа… Всем в деревне я свой Ох, как жизнь хороша!

КОМСОМОЛЬСКИЙ БИЛЕТ (рассказ друга) Я долго храню комсомольский билетОн снайперской пулей прострелен… Отца моего с 45-го нет, Остался присяге он верен. Он с этим билетом в атаки ходил, В окопах лежал, замерзая… И брал « языка» он один на один И вера жила в нём святая. Он мог не погибнуть в последнем бою. Он, друга собой заслоняя, Споткнулся как будто, упал на траву, Остался лежать, умирая.

МОЙ ВОКЗАЛ Я из вагона вышла на перрон Мороз под сорок градусов и ниже… Туман. И нет кружащихся ворон, И голубей на привокзальной крыше.

Он не был героем, России солдат, Каких смертью храбрых немало, Во имя Победы, за Родину-мать, За счастье народное пало!

Всё как тогда, когда я уезжала. Меня в мой путь никто не провожал. И лишь губа в волнении дрожала И серым оставался мой вокзал.

Храню я отца комсомольский билет, Чтоб сердце покоя не знало, Чтоб каждое утро без теней ракет Над Родиной солнце вставало1

В разлуке время душу исцеляетОбиды помнить просто не резон! И сердце непокорное прощает, И хочется самой идти в полон…!

1983г

Привет вокзал! Ты выглядишь моложе! Туман скрывает вывески огней. В разлуке стал ты ближе и дороже, И, видно я, немножечко взрослей.

РАССВЕТ НАД САЯНАМИ Когда рассвет пробьется над Саянами, В вершинах гор вдруг искорка сверкнет, И солнца луч особыми изъянами В тычинку цвета сверху упадет… И оживут подснежники и лютики, И зажужжит спросонья старый шмель, И под корой березы перламутровой Прохладным соком вдруг заброди

«Слова скребутся к свету, что есть силы»

С Сергеем Чепровым, вернее с его стихами, с его творчеством меня познакомил мой коллега, друг и земляк редактор нижегородского журнала “ВертикальХХI век” Валерий Сдобняков. Было достаточно беглого просмотра строк стихов, чтобы понять: перед тобою настоящий поэт со своим, несхожим с другими поэтическим осмысливанием жизни. В журнале “Истоки” мы уже знакомили своего читателя со стихами Сергея Чепрова. На моей книжной полке есть тоненькая в мягкой обложке в 96 странички книжка С.Чепрова “Когда болит” с автографом: “С добром! Чулков” Тираж книжки 500 экземпляров. Это ничтожный процент от числа любителей поэзии, которым встреча с алтайским поэтом подарила бы немало минут радости открытия поновому прописных житейских истин: доброты, чести, долга и любви. Восполняя этот пробел мы предлагаем подборку стихов Сергея Чепрова “Полустанок” из книги “Когда болит”. Редактор С.Прохоров

Читая рукопись книги Сергея Чепрова, вспомнил слова Константина Паустовского: «Поэзия всюду, даже в траве. Надо только нагнуться, чтобы поднять ее». Действительно, если человек изначально наделен даром видеть и слышать, воспринимать мир образно, поэзия невольно окружает его. Может быть, поэтому в юном возрасте многие пробуют «рифму и ритм». И здесь невольно возникает вопрос — зачем? Думается, для Сергея ответ на этот вопрос в самом названии этой книги — «Когда болит...», недаром ведь для него «у боли тоже есть рифма и ритм».

По-человечески это вполне объяснимо, моменты самоуничижения свойственны каждому из нас, кто хоть раз задумывался над своим предназначением: что я есть? И, как бы определяя свое «местонахождение посреди мира», это стихотворение Чепрова закономерно для него заканчивается простыми и твердыми словами: Боль моя — на бездорожье, там, Где забытый крест присыпан снегом.

Сергей не проходил поэтапно школу литературных семинаров, как это нынче принято. Однажды, по его признанию, поехал на краевой В одном из стихотворений он признается: семинар молодых литераторов и, удивленный Песнь моя — о прозе бытия, непониманием, точнее нежеланием понять и О его недугах и болезнях. услышать его, надолго замкнулся в себе. Сидел себе «на печи, аки Муромец», и стихи писал. И даже, несмотря на то что далее несколько Для себя. Чтобы самому стать лучше, светлее, манерно пытается противопоставить «прозу добрее. Разве не в этом истинное предназначение бытия» славе: настоящей поэзии?!. Я не встану 6 бронзовость литья На столах А потом взял да и явился в литературную любителей поэзий. — понимаешь: это скорее не среду города, края, потом и России всей поза, а извечная завышенная самокритичность сформировавшимся уже поэтом. Состоявшимся. человека творческого, вызванная исключительно С собственным мировоззрением: желанием разобраться в себе, в мироздании, и, как невольное следствие тому, стремление умалить И обижаясь, и прощая, значение собственного «я» в этом мире. В смятении добра и зла, 24

Я снова взор свой обращаю На золотые купола.

Сергей Чепров

Ношу, отбросив все химеры, И негодуя, и любя, Три непоколебимых Веры: В Россию! В Бога! И в себя!

ПОЛУСТАНОК

Если говорить о Чепрове-художнике, образы, создаваемые им в стихах, несмотря на некоторую видимую скупость, зримы и выпуклы, как лицо этой брошенной, умирающей деревни:

Явившись в разгаре лета На свет желторотым птенцом, Я не был рожден поэтом, Но пахарем и жнецом. Своей не противясь сути, Шагал по земле, не скользил, Извечно по локоть в мазуте И по колено в грязи.

Ааже галки на ветвях не галдят, И обходит стороною гроза. Аишь с упреком чернотою глядят Словно вытекшие окна-глаза.

Или живописный, узнаваемый до боли образ Но как-то на мертвом поле, Заплакав, запев ли навзрыд, провинциального базарчика: Вдруг понял я: и у боли Тоже есть рифма и ритм. По улочкам, базарчикам До хрипотцы, звенит: ЗАБРОШЕННАЯ ДЕРЕВНЯ А семечки! А жарены! Деревушка, что фасадом на тракт, А щелкай! Не ленись! Резанула холодком по нутру. И уже невольно представляешь себе этих Не кудахчут куры здесь во дворах, деревенских женщин, торгующих семечками. Не полощется белье на ветру. Здесь же, в этом ряду, такие стихи, как «У пристани», «На побывку» и другие. Вдоль заборов нет наколотых дров, Еще — при прочтении рукописи Сергея Не плывут окрест челнами стога. вспомнились почему-то строчки Алексея И не гонят хворостиной коров Прасолова: «Как он больно прорастает // Изо- На истекшие тоскою луга. гнувшися, росток». Для сравнения у Чепрова: Даже галки на ветвях не галдят, И обходит стороною гроза. Слова скребутся к свету, что есть силы Лишь с упреком чернотою глядят И — не до красоты, когда — болит! Словно вытекшие окна-глаза. Спорно? Да. Как, впрочем, и любое творчество. Но слепым нужно быть, чтобы не увидеть духовной общности строк прасоловских и чепровских, их непреходящее единство с землей нашей, что кормит, с миром, в котором живем. Думаю, уместно будет привести строки из письма Валентина Курбатова: «Спасибо за Чепрова. Всегда радуюсь, когда является такая здоровая естественная муза, которая слыхом не слыхала о том, что «теперь так не пишут», потому что живет не книгой, а землей и работой, простым порядком мира, где слова и заботы не торопятся меняться, и потому поэты этого круга редкостно похожи друг на друга, но никто никому не мешает. Будто Господь равномерно распределяет их по территории России, чтобы всякой земле хватило здоровой простоты и человеческой памяти. Тут и читаешь, как по земле идешь, где ничто не хвалится своей единственностью, а только идет перед тобой с любовью и радостью, как Господня улыбка».

Сергей Филатов

Этой ночью, видно, мне не до снов, Хоть полями пропылил целый день. Что же дальше, если с каждой весной Прибавляется могил-деревень? СЕЛО ПИЛЬНО Сюда я езжу много лет подряд. Ничуть на диво времени не жалко. Здесь есть такой волшебный водопад, Где при луне купаются русалки. Под солнцем здесь такие витражи — Любой художник просто отдыхает! Казалось, только здесь бы жить и жить, Растить хлеба да баловать стихами. Прекрасен вид. Да непригляден быт. Пусты дворы. Порушены заборы. Еще домишко накрепко забит Хозяевами, что сбежали в город.

Их увела нужда, а не мечта Из этих мест, словно забытых Богом. И что без человека красота? Как в никуда ведущая дорога.

Буду крепко обнимать Тетю Дусю с Клавою, Все их буду поправлять, Что «хожу» — не плаваю.

*** Скажу: «Россия» — и представлю И скорбный лик, и тихий стон. Плач в небе журавлиной стаи, Печальный колокола звон...

Что мой белый пароход — Не баржа смоленая. И что море — не течет, В нем вода — соленая. Будем петь, потом плясать, Слезы лить счастливые... С петухами ляжем спать, Только без драчливого.

Как будто горю нет предела. Многострадальная земля... Душа Христа с креста слетела И пала в русские поля.

ЧЕМРОВКА А над деревней всполохи Встают за рядом ряд. Во всех дворах подсолнухи Аж золотом горят.

РЫБАЛКА И впрямь рыбалка нынче удалась. На травке жду, пока уха подстынет. И ходит, камышом шурша, карась, И, значит, сети будут не пустыми.

Так ладненько да ровненько С восхода на закат Глазищами огромными За солнышком следят.

Я с сигареткой у костра лежу, Гляжу в огонь — приятная забава. А угли палочкой поворошу — И сразу в небо столько звезд добавлю!

Средь них дома неброские, Но все же — не нужда. Ведь жили все чемровские От семечек всегда.

После ухи идет борьба со сном. Но закемарить мысль одна мешает: Как все-таки неправильно живем, Коли таких ночей себя лишаем!

По улочкам, базарчикам До хрипотцы звенит А семечки! А жарены! А щелкай! Не ленись!

У ПРИСТАНИ Шуршит песочек меленький, Как барышня батистами. И пароходик беленький Застыл у тихой пристани.

ПОЛУСТАНОК Сначала огороды обрывают Натянутую ленту тополей, Потомвокзальчик скромно выплывает Обыденный в невзрачности своей.

Ему бы плыть... Да где уж там! Стоит себе, качается. Его матросик с девушкой Никак не распрощаются.

Дощатая платформа не просохла. На ней окурки, грязные следы. А дальше — домики под сурик или охру, Облезшие от ветра и воды.

Не верь ему, девчоночка! Его слова неискренни. От слез вода соленая Почти у каждой пристани.

Крестами — ребра старого вагона, Сгоревшего десяток лет назад; На них седые, грязные вороны, А рядышком — на привязи — коза.

НА ПОБЫВКУ Стол накроют впопыхах Где-нибудь под сливою. Дед зарубит петуха Самого драчливого.

И эти надоедливые мухи, До одури жужжащие в лицо, И вечно полусонные старухи С ведерком малосольных огурцов. Там пруд, в неровно замкнутой параболе, И мертвенная глянцевость воды, Где, словно белоснежные кораблики, Торчащие утиные зады.

И пока кипит супец, Петушишка варится, Я одной ногой — в «сельпе», Водкой затовариться. 26

А завершается картина обелиском Солдатам, не вернувшимся с войны. И все так сердцу дорого и близко Под необъятным небом тишины!

Я помню, мама повторяла, Меня терпению учила: Сухой бы корочкой питалась, Войны бы только не случилось.

***

История повторяется дважды — сначала в виде трагедии, потом в виде фарса. К. Маркс

Мир поделен на красных и на белых. Весь разговор — лишь пуля да петля. И братской кровью, словно соком спелым, До одури опоена земля.

От этих дум вздохнешь тревожно, Да только кто твой вздох услышит. Войны-то нет. И мира — тоже. Одно недоброе затишье... *** Как же тут не тревожиться, Коли хлипок покой. Слишком выросли «ножницы» Меж нуждой и деньгой.

Делилось все, что мы тогда имели, От вотчин до раздолбанных саней. И битва шла совсем не за портфели — За землю и за право жить на ней.

Эти взгляды с укорами (Ведь и впрямь — не родня) За глухими заборами Не видать, не понять.

Мир поделен на правых и на левых. И пусть обоих источила ржа, Но храмы мы не превращаем в хлевы: Там просто стало некого держать...

Тут порою хоть вешайся! Жизнь ценою в пятак. Там не могут натешиться И нажиться никак.

И снова море слов, как море крови, Но весь сыр-бор совсем не о земле — Об ударенье в Гимне, в энном слове, О паре перьев в гербовом орле.

И бродяга поежился На холодном ветру. Слишком выросли «ножницы»... Не к добру... Не к добру...

А все, за что когда-то бились жарко, За что и дед, и прадед мой затих, Уже давно в руках у олигархов, Не знаешь даже: наших ли?., чужих?

ПОНЯТИЯ Втолковать попытался я «братии» Вечерком у костра на пруду, Что и я живу «по понятиям», Не всегда с законом в ладу.

Встал на крыльце мужик в одном исподнем, Сгорая с бодуна ли, со стыда, Затылок чешет, словно силясь вспомнить: Профукали Россию... и когда?.. *** Не хмурое как будто утро. Претензий нет особых к жизни. Но почему так неуютно В моей неласковой отчизне?

Что два пальца... нынче закон ввести, Кому — на смех, кому — на грех. Я ж понятия Чести и Совести Ставлю выше законов всех. Сколько б было дорог ни пройдено И куда б ни вели пути, Есть такое понятие — Родина, Без которого не обойтись!

Мне не нужны чужие дали, Чтоб незнакомым солнцем греться. Все стороны родной печали Никак не отпускают сердце.

Как кликуши ни голосили б, Как страну ни топили во лжи, Есть такое понятье — Россия, Без которого мне не жить!

Нас уверяют: стало лучше, По цифрам —- убедитесь сами. А у прилавков все старушки Стоят с потухшими глазами.

И «братва», в «понятиях» битая, Окружив с шашлычком мангал, Покивав затылками бритыми, Подняла за Россию бокал

И продавщица виновато Им цены новые итожит. И мужичок с тоски поддатый, Что семью прокормить не может. 27

Проза Анатолий Казаков У Анатолия Казакова нет пока высоких литературных титулов. Молодой писатель в непрерывном поиске и самого себя в этом мире, и своих убеждений и пристрастий в литературе. И это ему удаётся. Недаром на его творчество откликнулся в свое время классик деревенской прозы Василий Иванович Белов. Поддержали и поддерживают его искания в литературе другие профессиональные писатели. Его язык прост и понятен, а убеждения близки многим. И работает автор над словом вдумчиво, с большой ответственностью за всё написанное. В прошлом году в г. Братск вышла книга рассказов Анатолия Казакова “Святодавнишняя Русь”. Кому доведётся её прочесть, не пожалеет о потраченном времени. (Редактор)

Побило сыночков-то Небольшая речка тихо и мирно текла по своему многовековому руслу. Солнечные зайчики, веселясь, играли по водной глади, будто намекая кому-то о том, что жизнь продолжается, что по-прежнему на земле умирает и вновь рождается уйма народу, а каждая страна денно и ночно молится своим Богам о еде, тепле и здоровье… Русло человеческой жизни, как и этой, затерявшейся на просторах матушки России, неприметной речушки, по-прежнему, как и в старь, не пересыхает… На перевёрнутой, старой, деревянной лодке сидел одряхлевший старик. Его белая рубаха, бывшая когдато ему впору, шелестела по ветру. Вся деревня, скопом, жалела Спиридона Фёдоровича Угрюмова, да и как не посочувствовать человеку – семерых сыновей с войны не дождался. Старуха его, Матрёна, как на пятерых похоронку получили, не вынесла – померла, а на последних двух уже без жены страшные письма Спиридон получил. Вышло так, что не успели даже и обжениться сыновья. Старик, молясь возле иконы, плача, говорил: «Хош бы семя какое пустили сыночкито». Слёг он после похоронки на последнего сына Андрея. Соседи, приходившие к Спиридону, чуть ли не силком, заставляли его чего-нибудь поесть. Спустя полгода, Фёдорович сам пошёл к председателю и попросил работы. Так, с лошадьми, конюхом, и доработал до старости. Только они его и спасали. Всё, что на душе накипит, придёт и расскажет этим, умнейшим, животинам. Вот уж, воистину, кто слушал и понимал его… Однажды, нагрянули в деревню газетчики. «Где, – говорят. – тут ваш старик живёт, у которого семеро сыновей погибло?». Жители указали им на колхозную конюшню… Сколько не пытались, чего только не делали служители прессы, чтобы разговорить деда.

На все их вопросы Спиридон, сквозь слёзы, отвечал только два слова: «Побило сыночков-то». Со слов жителей записали кто, что знал об этой истории и уехали. Потом была заметка в районной газете. Принесли статью Фёдоровичу, а он и читать не стал. Односельчане опять с расспросами: «Ты чего, мол, дед? Там же про твоих сынов и про тебя писаното». Угрюмов отвечал так: «Побило моих робят. Придёт время ишшо и новых побьют. Им чего? Россия сызнова нарожат.» и совсем тихо добавил: «Не буду я читать эту вашу газету». Вечером ребятня, носившаяся у берега реки, увидела деда Спиридона. Он по-прежнему, сгорбившись, сидел на старой лодке, но уже не дышал… 28 июня 2011 г.

Нравственность мужика Был бал. А на балах, как водится пересуды, сплетни процветают. Господа выискива¬ют новеньких, молоденьких дам. Тем же занимается и женская половина состоятельного общества... Во дворец, где проходило торжество, вошёл высокий мужик. На нём был не новый, но в хорошем состоянии полушубок. Шапка же, напротив, была новая, лисья, впрямь как у боярина. Его молодые голубые глаза, живо осмотревшие богатый дом, были почему-то грустны. Он подошёл к лакею и попросил, чтобы тот передал барыне Авдотье Хвалынской, что прибыл её кучер Фёдор и ждёт дальнейших распоряжений… Авдотья Никитична, любившая командовать своей прислугой, требовала по отношению к себе беспрекословного подчинения, поэтому личный извозчик Фёдор Просветов, прекрасно зная характер своей кормилицы-барыни, постарался сделать всё как та велела. В это самое время вниз по лестнице спускалась госпожа Антонина Лисичкина. На вид ей было лет тридцать пять – сорок. Её опытный, пронизывающий и всё про всех знающий взгляд, заставлял слегка робеть

не только мужчин, но и вообще всех кто когда-либо хоть как-то с ней соприкасался. Многим, конечно, было известно, что, будучи ещё совсем молодой девушкой, она очень удачно для самой себя вышла замуж за пожилого генерала Прохора Дармедонтовича Лисичкина и, вскоре, овдовев, стала владелицей довольно приличного состояния. Не имея своих детей, пустилась Антонина Ильинична в любовные приключения, но вот беда: единственного верного суженого так и не нашла. Короткие романы стали порядком ей надоедать, а, зная её крутой норов, многие так и вовсе старались обходить её стороной… И вот, спускаясь по лестнице, эта уже не молодая особа господского вида, вдруг, без всякого стеснения уставилась на высокого, молодого человека и смотрела на него так, что Фёдору сразу стало как-то не посебе. Давно привыкшая ни в чём себе не отказывать, Антонина Ильинична подошла к Просветову и, напрямую, спросила: «Ты чей будешь?». Совершенно покраснев, молодой, явно пышущий здоровьем, но в этот момент окончательно сконфузившийся, мужчина робко ответил: «У барыни Авдотьи Никитичны Хвалынской в кучерах я»… В этот же вечер между барынями Антониной Лисичкиной и Авдотьей Хвалынской состоялся необычный разговор. «Отдай, Авдотья, мне своего кучера на ночку» - и, лукаво засмеявшись, Лисичкина всё же зорко наблюдала за мимикой на лице у Хвалынской. Никитична, явно самодовольно, улыбнувшись, с каким-то превосходством в голосе, спросила: «Что понравился?» - и, немного подумав, добавила. – «Да… И в правду чертовски хорош. Только об этом ты с ним сама поговори. Мне то что? Не жалко. Но учти он ведь сов¬сем недавно женился»… Мечтая скорее осуществить свою прихоть, генеральша даже и не обратила внимания на последние слова хозяйки кучера. Возившийся в конюшне с лошадью, Фёдор и не заметил, как подошла сзади знатная особа. Он даже и не успел, как следует растеряться. Лисичкина, неожиданно и напористо притянув его руками к себе, горячо дыша ему в лицо, шепнула: «Сегодня в десять вечера жду у себя». От слов этих молодой кучер почувствовал, как по спине его потекли струйки пота. Фёдору на миг показалось, что будто кол осиновый в его голову вбили. Собравшись духом, Просветов, как мог, сдержанно и вежливо ответил: «Вы извиняйте меня, уважаемая барыня. Я жонат и Насте своей изменять не буду». От ежесекундно вспыхнувшей ненависти, барыня, наотмашь, дала Фёдору пощёчину и, гордо, независимо, удалилась. Всю ночь Фёдору не спалось. Каждой клеточкой своего, отроду крестьянского, организма он чувствовал, что генеральша будет мстить ему за неслыханную дерзость и, посмотрев на сладко спящую Настю, вдруг, улыбнувшись, подумал: «Надо же и как это я так ответил-то? Как духу-то хватило?». Появившаяся было добрая, светлая мысль, тут же сменилась на грустную. Думалось Просветову и об издевательствах своей барыни, госпожи Хвалынской. Бывает и надо, и не надо побранит… Хороший полушубок и новую лисью шапку ему привёз из деревни отец Евлампий. Жили они с матерью не богато, но и не бедно. Держали три коровы и лошадь

своя име¬лась. Узнав о том, сколько зарабатывает сын, отец не раз звал его домой. «В своем хозяйстве независимость. – говаривал Евлампий. – Только робь. Я ишшо ковды в солдатах был всё мечтал, приду домой, и чтоб ни от кого не зависеть»… В деревне ли, на селе ли с исстари жили, не разъезжаясь, но Фёдору чем-то прильстила городская жизнь и подался он на вольные хлеба… На утро Хвалынская, откуда-то уже обо всём узнавшая, позвала Фёдора к себе. «Почему так устроен мир, ведь не виноват я, а ноги в коленях дрожат» рассуждал про себя молодой мужик. И зайдя в жарко натопленный просторный дом, нервно перебирая в руках шапку, думал об одном: «Ох, не ляпнуть бы чего лишнего хозяйке». Госпожа, пригласившая кучера в свою комнату и, словно королева, восседавшая на троне, лукаво спросила: «Чего это ты, халоп, возгордился что ли? Ты ведь у меня вольнонаёмный, в раз выгоню. И как ты вообще осмелился дерзить барыне Антонине Ильиничне? – и, сделав паузу, грозно добавила. – Отвечай немедленно». Совсем понуро стоящий Фёдор и вправ¬ду не знавший чего ответить, нервно переминаясь с ноги на ногу, молчал, думая о том, что говорить ему совсем во вред будет. В самый разгар этих событий, вдруг, заявилась «оскорблённая» генеральша. То, что было дальше, на свою беду, красивый молодой кучер помнил уже урывками, потому как в голове стоял сплошной туман. Всласть поиздевавшись, этим двум барыням теребила головы одна, не понятная для их ума, мысль: «Да как же можно было от этого заманчивого предложения отказаться?»… Насытив своё себялюбие и выпустив изрядное количество желчи, Хвалынская и Лисичкина наконец отпустили воистину ни в чём не повинного мужика. Сидя за обедом, полным разной снеди и выпивки, изрядно захмелев, Лисичкина склоняла Авдотью Никитичну, чтобы та выгнала непокорного кучера, на что Хвалынская парировала: «Ну работаетто он хорошо»... Она и вправду была довольна его трудолюбием. Фёдор хорошо ухаживал за её лошадьми и исправно нёс службу. Именно за это, после того как Просветов женился, она и предоставила молодым небольшой закуток в своём имении и, совсем не собираясь выгонять своего кучера, наоборот, стала задумываться: «Не переборщила ли я с этой игрой» Ночью, Фёдор, совсем не ложившийся спать, рассуждал: «Ну почему так? – Говорил он своей любимой Насте. – Если хозяева дак чё всё можно? Не виноватый ведь я». Настя же, еле-еле сдерживая слёзы, как могла, успокаивала мужа. Поздно ночью, когда жена уснула, Фёдор, уже на что-то решившийся, пошёл проститься с лошадьми и, поглаживая их гривы, тихо говорил: «Ах, Вы мои хорошие. Вы лучше, чем люди. Вы всё понимаете и жалеете меня. Я ведь вижу»… Вытерев слёзы рукавом, покурив и погоревав, вернулся домой. Ранним утром, когда ещё не забрезжил рассвет, никому не сообщив, Просветов с молодой женой Настей ушли жить в свою родную, зате¬рявшуюся за дальними далями, деревушку… 5 июля 2011 г.

Мнение

Размышление о книге В.А. Солоухина «Время собирать камни»

О каждом широко известном русском писателе написано, разумеется, много всевозможных повествований. Повторяться и говорить с листа бумаги, что издано большими тиражами – это наверно и есть обыкновенная глупость. Тем более если ты не профессиональный литератор, да и литератор ли вообще…. Но когда встрепенется твоя душа, когда все нутро твое озарится светом русской истории, которую ты не изучил достаточно в школе, то очень хочется поделиться с русскими людьми своими размышлениями. Прекрасно понимая, что о писателе Владимире Алексеевиче Солоухине написано не мало и изданные его книги будут жить и проникать в отцовские глубины России, но все же я как читатель, воочию прикоснувшийся к исконно русской литературе вольно или невольно начинаю анализировать и стараться понять эту во всех красках и всегда первозданно загадочную матушку Россию, но это и прекрасно, что все так устроено Создателем. В книге «Время собирать камни» писателем выписано огромное количество чиновничьих отписок, заведомо ложных постановлений и, мне, простому наивному человеку до прочтения этой праведной книги казалось, что положение с историческими памятниками у нас лучше. Увы, увы, увы…. Места рождения, где творили и жили великие русские поэты и прозаики, порушены и заросли травой. О, Боже, какие имена! С. Т. Аксаков, А. Блок, Г.Р. Державин…. Пройдя и проехав великое множество исконно русских деревень, Владимир Солоухин создает уникальное по своей сути произведение «Черные доски». Какое воистину великое для меня было открытие, что с «Черной доски» с помощью современных препаратов можно попасть с 19го века в 12й. Это ли не чудо? Это ли не подтверждение нашей многовековой православной старины? Владимир Солоухин исследует множество церквей, спасая уцелевшие древнерусские иконы, горестно понимая, что уничтожено и утрачено великое богатство древнейшей нашей и только нашей живописи. Сейчас, когда на дворе стоит 2012 год от рождества Христова, по всей России строятся и восстанавливаются православные приходы и храмы и это вроде бы на первый взгляд никого не удивляет. Но тогда, в те годы издать такую книгу было воистину божьим чудом и величайшим подвигом писателя. Выступая в народном хоре «Русское поле», я пел про старца

Амвросия, но ничего не знал о нем. Конечно, можно меня упрекнуть в нечитании книг, но я учусь и не стыжусь этого. Из книги Солоухина я поподробнее узнал и об «Оптиной пустыне», о знаменитом подвижнике Паисии Величковском, о воистину великих старцах Леониде, Макарии и Амвросии, сыне сельского священника, о замечательных братьях Петре и Иване Киреевских, сделавших для духовно-песенного развития Русиматушки столько, что я плачу. Но не от слабости своей, а от божьего величия наших праведных предков от их праведного труда…. Интересны мысли Владимира Алексеевича о великом русском писателе Льве Николаевиче Толстом. Да, издано немало книг о последних днях знаменитого русского мыслителя, но многое я узнал впервые. Он сроднился с обстановкой сельской Полюбив тех мест простор и ширь, Где стоит под городом Козельском Знаменитый Оптин монастырь.

Целым рядом русских поколений Та земля считалася святой, Шли сюда для высших откровений Гоголь, Достоевский и Толстой. В этом стихотворении, предположительно написанном Татьяной Александровной Аксаковой, очень многое как бы заново открывается для многих русских людей, интересующихся своей историей. Во время прочтения меня все время теребила нехорошая мысль - почему же мы так плохо бережем памятники старины? Писатель очень доподлинно перечисляет названия уничтоженных и заброшенных церквей. Все без исключения названия эти божественны. В книге, которая насчитывает 685 страниц, Владимиру Алексеевичу удалось чудесным образом перечислить столько памятных исторических мест, что дух захватывает и саднит в душе от того, что к великому огорчению места эти прекратили свое существование, и невольно приходит понимание и истинное удивление, как вообще писателю в то атеистическое время удавалось бороться и отстаивать наследие исконной русской старины. Да он и жизнь свою отдал во имя этого воистину праведного дела. Каждый писатель, конечно же, по-своему пишет о родине. Привожу слова Владимира Алексеевича: «Если каждый из нас попытается присмотреться внимательно к своему собственному чувству родной земле, то он обнаружит, что это чувство в нем не стихийно, но что оно организованно и культурно, ибо оно питалось не только стихийным созерцанием природы, как таковой, но воспитывалось всем предыдущим искусством, всей предыдущей культурой». Много, очень много узнаем мы о малоизвестных сторонах жизни Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, Тургенева, А.К. Толстого, Некрасова, Льва Толстова, Блока, Есенина, Левитана, Поленова, Саврасова, Нестерова, Куинджи, Шишкина, Аксакова. И это, думается, для многих читающих людей послужит еще большим постижением и величием родной отчизны. Поражает писатель не только воистину великими своими литературными исследованиями, а я бы сказал чудодейственным кругозором. Якутский поэт Семен Петрович Данилов обратился к Владимиру Алексеевичу с просьбой, чтобы он перевел на русский язык якутского поэта Алексея Кулаковского. Хотя бы на 31

мгновение представьте, сколько трудов пришлось проделать писателю для того, чтобы понять якутскую поэзию. Солоухин не только перевел, но сделал все для того, чтобы была издана книга Алексея Кулаковского, умершего в годы гонения и революции. Но огромным праведным делом Владимира Алексеевича стало то, что после всех этих тяжелейших литературных испытаний малоизвестный до этого Алексей Кулаковский был признан большим поэтом и классиком Якутии. Это ли не чудо! Чудо оно и есть! В книге «Время собирать камни» большое место уделено памяти Марии Клавдиевны Тенишевой. Дела этой великой русской женщины просто уникальны. Это действительно подвиг по спасению русской старины. В конце книги писатель горестно вспоминает в том, что не выпросил купель из их деревенской церкви, когда ее родимую уничтожали. Вот такие слова говорит Владимир Алексеевич: «Да, среди церковной утвари, сваленной в груду, в кузове грузовика была и наша, пусть тоже латунная, луженая, простенькая и дешевая купель. Мой прадед и дед, мой отец, мои браться и сестры, все люди нашего прихода, то есть нашего села и окрестных пятнадцати деревенек, все перебывали в ней, и сам я в ней побывал». По мнению писателя именно купель говорила всем нам о связи времен. А история забвения автора «В лесу родилась елочка, в лесу она росла». Нет, дальше писать трудно, нервы сдают. О, Господи, что же мы творим-то…. На мой взгляд, прочитать эту книгу нужно всем русским людям, это воистину великое повествование Владимира Алексеевича Солоухина о памятниках нашей старины, это и напоминание всем нам живущим ныне. Это только правда и ничего больше, к чему всегда и призывала исконно русская культура, наш соборный православный народ. Ведь с верою в нравственность людскую и жили наши праведные русские святые. И очень горестно осознавать, что в современном мире многое из исконно русской православной старины утрачено совсем…. Очень хочется, чтобы Россия ответила своей всегдашней непредсказуемостью и чтобы эта непредсказуемость была направлена на сохранение и величие своих исторических памятников и христианских истоков глубокой и всегда во все века праведной православной старины…

Анатолий Казаков г. Братск.

Наши зарубежные авторы Сергей Гора Родился в г. Ленинграде. Окончил ЛГУ. Филолог-лингвист. Переехал в США как приглашенный специалист. Один из первых постсоветских менеджеров транснациональных корпораций; один из первых постсоветских ведущих телевизионных токшоу; меет ученую степень из Санкт-Петербургского университета, подтвержденную в США. Выпустил ряд поэтических сборников, получивших хорошие отзывы читателей, отмечавших способность автора подметить и бесстрастно осветить мельчайшие детали окружающих событий и явлений.

Из страноведческого вступления к начальному курсу русского языка за рубежом Автору этих стихов (профессору-лингвисту) довелось участвовать в написании начального курса русского языка для ведущего мирового лингвистического центра. Соответствующий контроль за сугубо академическими стараниями порой принимал весьма забавные формы, что и спародировано в поэме. Графика вполне отражает оформление начального курса, пестрющего пространными грамматическими, словарными и культурологическими нотами, а также инструкциями-напоминаниями для преподавателей.

История История значит: крестил всех Владимир, Потом Калита государство воздвиг. Царь Пётр к востоку границы раздвинул И вывел в Европу романовский бриг. Потом Катерина великою стала. Когда ж Бонапарт набежал, как Мамай, Кутузов его шуганул с пьедестала. А после. последним стал царь Николай... Затем революция: Троцкий и Ленин, Картавые лозунги -- Бога милей. А чтоб невзначай не возникло сомнений, Решили вождя положить в мавзолей.

Инструкция

(Основные указания сверху) Учебник - свеча для ума просветленья. Берясь за него, одного не забудь: Всяк труд надлежит начинать со Вступленья, Вступая на творческий, в терниях, путь...

А дальше - тридцатые «сказочной былью», С иконами Сталина иконостас, Покрытые мраком и лагерной пылью. Построили ГЭС и порушили Спас.

Ведь даже когда сам учебник приятен, И нету сомненья в сюжетной канве, Мотив просветленья иным непонятен, Без ноты Вступленья в начальной главе.

Фашистов разбили. Да, нет, не скинхедов. Ребята, не путайте вехи эпох. Весной сорок пятого вышли с победой, Войдя в сорок первого переполох..

Сюжет без мотива -- познанью помеха, «Мол, ради чего я учебник учу?» Вступленье к труду -- половина успеха, Вступленьем зажги просветленья свечу!

...Замёрзнешь, небось, под одним «кумачевым»: Хоть вместе с Победой, но в стужу – не мёд.. И вскоре шутом, а точнее, Хрущёвым, Был в шутку растоплен весь сталинский лёд.

Доходчиво, так, чтоб всё было прозрачно, В умах интереса зажги костерок. Лишь самое главное высвети смачно, А всё остальное -- студенту не впрок! ...

Вода потекла... из-под пуха на рыле Всемирной борьбы за свободу труда: По улицам Венгрии танки поплыли, Чтоб Венгрия тоже плыла в никуда.

...Россия для русских хмельная затравка, Будь тема Вступленья совсем не о том: Вступай осмотрительно тщательно кратко, Чтоб вскользь не затронуть мотив о святом...

Меж делом, вражде в унисон и апломбу Весь мир разделили Берлинской стеной. Из атомов сделали страшную бомбу. Послали Гагарина в мир неземной...

Забудь про иконы и ливни косые, О гениях зря не труби, горячась. Должны все аспекты обзора России В незрелых умах уложиться ...за час.

Инструкция

Они, как синички, наивные птички, Надежд опереньем - пока что худы. Но время, глядишь, на заветной страничке Однажды взлетит над безверьем судьбы.

(Пожелание автору) По сути приемлемо, но многовато: Бюджет -- не резиновый нынче, поди. Давай-ка, поближе к сегодняшним датам, Не тратя бумагу за зря, подходи.

Они подрастут заставят равняться На то, что зажгут негасимым огнём, И мы будем вместе без страха смеяться, Над нижеозначенным нынешним днём. Вчерашняя слабость отвагой взбунтует..., Расплывчатый код разберёт телефон... Наш кот всех мышей, до одной, схомутует, И жизнь прозвонит благовещенский звон!

Чем ближе к сегодняшней тьме, тем кромешней: Застой...,КаГэБэ..., экономики спад... В России был вождь по фамилии: Брежнев, Который собой вдохновил самиздат... И вот уступили стихи место прозе, Порушен порядок -- анархия, правь, Привел управлять Горбачёв мафиози И нету России: не сказка, но явь...

Инструкция

(Пожелание автору ... с риторическим вопросом) ... Ох, пафос какой! Прямо, чувств клокотанье! Азарт я ценю, ... Но с каких это пор «Синички ... с котами...» -- залог процветанья? И где ж тут «наука»? -- Не вижу в упор!

Плоды перестройки -- награда умельцам, Срубившим дворцы из наломанных дров. Пока с Демократией чокался Ельцин, Народ жил объедками с царских пиров. Михась..., Березовский..., братки и кобзоны, Кто метче стреляет, тот дольше поёт, Бесхозный базар поделили на зоны. Их все Патриарх освятил наперёд.

...Наука – весьма популярная штука, Нет стен у неё, а тем более, крыш. Не токарь, не плотник, -- научный работник В глазах населенья имеет престиж! Наука в России – сильна, знаменита, Ведь всё, что когда-то звалось: «Пэ-Тэ-У», Имеет теперь академии титул, Опять же, не в сказке, а сплошь наяву...

Инструкция

(Пожелание автору)

Сойдёт. Но довольно: пора ставить точку. Последний аккорд, -- и из темы «вылазь». ...В конце не забудь президентскую дочку. Как Таня чекистам сдала свою власть?

Здесь учатся все, от «орлов до синичек», От «мудрых котов» до «прозревших котят», Но, спросишь, -- навряд ли, кто в лад промурлычит, Чему, наконец, научиться хотят...

Да Бог с ней, с Дьяченко, -- сюжет бесконечный. Уж лучше закончить петровским: «виват». Российский вопрос – безответный и вечный: Что делать тому, кто во всём виноват?

Хотя, извините, не так уж туманны Идеи наук за учебным столом. Они, как магнит, налипают на страны, В которых потом пригодится диплом: Охота в Америку – выучи сходство Компьютеров разных и «ихних» программ. Для Новой Зеландии дуй в скотоводство, На «сельско¬хозяйственный», к верным рогам.

Сегодня страна, -- как всегда, на распутьи: В свободе и в рынке ...одною ногой. А кто - президент? Вы не знаете? -- Путин.. Мы выправим текст, если станет другой...

В Финляндии, знай: математики -- в моде. В Германии физиков ждут, как родных. А чтобы в Париже не дали по морде, Освой несравненный французский язык...

Наука Неправ, кто подметил, что нет панацеи От тьмы вездесущей, сбирающей рать, В России – гимназии, школы, лицеи, Где учатся в свете орлята летать.

Долбя экологию, бизнес осили, Чтоб рыбку поймать на чужом берегу. ...Когда-то учились, чтоб ехать в Россию. Но я ж обещал: о святом – «не гу-гу»...

Инструкция

(Пожелание автору)

Ну, что ж... По итогам моих наблюдений Не видно... пока, есть ли в доводах брак. ...Я, к слову сказать, не кончал академий. В науке поэтому я – не мастак... Чем дальше, однако, тем текст непонятней: Томит поучений навязчивый гнёт. Добавь на десерт что-нибудь по-занятней, Нето наш клиент в муке чтенья уснёт...

Разное

(...на десерт)

«Дессертный сюжет» о занятной детали Вступленье затронет, как прежде, общё: Навряд-ли, вы раньше, ребята, читали, О том, «как поладили виски с борщом»... Пришли по воде из державы заморской И «вставили лапти в следы мокассин» Сначала отец вертолёта, Сикорский, А позже Ипатьев, открыв керосин. Одних -- большевистские гнали гоненья, Другие за славой стремились поспеть: Пока Гречанинов слагал песнопенья, Сарновы сплетали эфирную сеть.* Двуглавый орёл, выбрав Штаты гнездиться, В итоге достойно гнездо своё свил: Взлетел Баланчин Над Нью-Йорком жар-птицей, И Берлин Америку благословил... ...Не меркнут с годами кириллицы лики, Светясь под крестами кладбищенских плит: Под кровом Нью-Джерси не сломлен Деникин, И в розах Валхаллы Рахманинов спит... * Сарновы – основатели NBC; Баланчин (Баланчивадзе) – основатель американского балета; Берлин—автор знаменитой песни : «Боже, благослови Америку»

Редакция журнала “Литкультпривет!!!” советует: шутите в этот первый день прекрасного месяца весны, дурите друг друга, как это ведется у нас на Руси с глубокой лревности, но не переусердствуйте! Иногда слишком резвые шутки выходят боком. С днём Дурака тебя, дорогой читатель!

Небо для двоих Худ. Виктор Псарёв. Холст, масло, 2012 г.