Саксагань № 1 (91) 2015

САКСАГАНЬ

САКСАГАНЬ

ISSN 0869-3390

ЛІТЕРАТУРНО ХУДОЖНІЙ І ПУБЛІЦИСТИЧНИЙ АЛЬМАНАХ

№ 1 (91) 2015 Видається з червня 1991 року Твори друкуються українською та російською мовами

Головний редактор Андрій ДЮКА Громадська редакційна рада Бєрлін В.М. Стрига Н.В. Баранова Л.О. Ващенко Ю.Г. Валенська О.В. Захарова С.П. Короленко В.П. Мельник О.О. Миколаєнко М.А.(почесний) Найденко І.В. Прохоров А.А. Тіміргалєєва Л.М. Туренко Г.Г. Юрченко О.С.

1 2015

ПРОЗА Андрей ДЮКА, РАССКАЗЫ ............................................................... 3 Елена МИХАЙЛОВКАЯ, РАССКАЗЫ ............................................. 11 Володимир СЕРДЮК, ВЕРЕСНЕВИЙ БУЗОК ................................ 13 Ольга ВАЛЕНСКАЯ, ВОЗРОЖДЕННАЯ МУЗЫКА ДУШИ ......... 30 Сергей МАЛАШКО, РАССКАЗ ......................................................... 39 Василий ЧЕРНЯВСКИЙ, РАССКАЗЫ ............................................. 51 Святослав ОЛЕЙНИКОВ, ПОТРОШИТЕЛИ СНОВ ..................... 53

ПОЕЗІЯ Юрий ВАЩЕНКО ................................................................................. 9 Татьяна ДУДНИКОВА ....................................................................... 37 Елена ВОЛОШИНА ........................................................................... 49 Любов БАРАНОВА, ПЕРЕКЛИК ГОЛОСІВ .................................... 60 КОРОТКА ЗУСТРІЧ ............................................................................ 64 Оксана ЗОРЯ ................................................................................... 66

ПУБЛІЦИСТИКА, КРАЄЗНАВСТВО, КРИТИКА, МИСТЕЦТВО Андрей ДЮКА, А ВЫ ЧИТАЕТЕ? ....................................................... 2 Светлана ЗАХАРОВА, О жизни, не утратившей смысла ........... 32 Мария КУХТИНА, ТЕАТР ДЕТЯМ ................................................. 34 НАШИ ГОСТИ ................................................................................... 37 Александр МАТУСЕВИЧ, ИТАЛЬЯНСКИЕ ФРАНЦУЖЕНКИ АЛИЕВОЙ ............................................. 42 Майя ШВАРЦМАН, ЗАПОРОЖЦЫ В БЕЛЬГИИ ......................... 45 Ольга ПЕТРЕНКО, “ПОВЕНЧАННЫЙ” С МОРЕМ ...................... 46 ТЕТЯНА ДРЄЄВА, ОБРІЇ МИСТЕЦТВА .............................................. 48 ПОЛОЖЕННЯ КОНКУРСУ .............................................................. 68

Страница редактора

А ВЫ ЧИТАЕТЕ? Не перестаю удивляться нашему времени. Оно порождает больше вопросов, нежели ответов. Один из них: почему люди так мало читают? Вспоминаю времена, когда хорошая книга являлась дефицитом, времена «черных» книжных рынков, на которых, кстати, удавалось достать любое издание, даже самое редкое. В тот отрезок времени, эпоху запретов и «не рекомендованных к прочтению» произведений, люди в подавляющем большинстве читали. Это уже чуть позже, с приходом в наши дома и квартиры «евроремонтов» да «евродизайнов», корешки книг подбирали под цвет мебели и стен. А немногим раньше «гонялись» за Булгаковым, «доставали» Ефремова, зачитывались Стругацкими... Так что же произошло? Сейчас открыты, благодаря сети интернет, все библиотеки мира, доступны любые издания, найдены и опубликованы все вырезанные когда-то цензорами и редакторами части известных и малоизвестных шедевров. Всё, ранее скрытое и запрещенное, находится в прямой досягаемости, причнм совершенно бесплатно! И… Интерес пропал, угас, словно догоревшая свеча. Что изменилось? Пропало желание? А может, запретный плод всегда желаем? Откручивая маховик времени лет на тридцать назад, вспоминаю глаза своего отца, по возвращению с книжного «тайного» (он тогда в нашем городе находился недалеко от трампарка) рынка. Этот взгляд сродни древним людям, победившим мамонта, с трепетом тянущим в свое жилище бивень поверженного животного.

– Ты знаешь, что я достал? – спросил у меня папа дрожащим от восторга голосом.

– Что? – чувствуя его волнующую радость, даже не мог представить, что же он такого раздобыл.

– Представляешь, сынок, – Ефремов! «Час быка», прижизненное издание! Только – тс-с-с… – отец приложил указательный палец к губам, – он запрещен. За сто рублей продали. Дорого, конечно, – но это же Ефремов! Да, сто рублей на те времена – деньги огромные. Самолет до Москвы – двадцать пять рублей, килограмм помидор – десять-пятнадцать копеек... Это к тому, что мой отец, потратив значительную сумму, был при этом безмерно счастлив, держа в руках «Час быка» Ивана Ефремова. Может, сами бывшие правители страны именно своими запретами и «рекомендациями» повышали духовный рост общества, рассуждая: чем сложнее достать – тем больше захочется?.. Тогда, руководствуясь, как говорится… заявляю: “Дорогой читатель! С сего дня запрещены все публикации местных авторов, как прозаиков, так и поэтов, не рекомендованы к прочтению статьи об актерах и художниках!..” Но: в нашем тайном издании вы можете ознакомиться с такого рода произведениями, не разглашая тайну о прочитанном, разумеется... Андрей ДЮКА член Национального союза журналистов Украины

3

Андрей ДЮКА

бегала по двору и останавливалась возле хозяина. Наверно, это самая обычная лошадь, но тогда она казалась мне чем-то сказочным, загадочным… Розы, высокие деревья, заросшие аллеи, и посреди всего этого – дом и лошадь… Как хотелось туда, за забор!

Рассказы

ПРИСЯГА НА ВЕРНОСТЬ Мой город. Я всегда говорил с тобой, только шепотом, едва слышно… Я не родился здесь, меня привезли к тебе в полтора месяца, чтобы потом снова увезти за тысячи километров. Но мое детство навсегда переплелось с тобой. Мальчишкой, заглядывая через забор бывшего ботанического сада пединститута, что на Харитонова, подолгу смотрел на розы. Они росли в глубине, ближе к реке. Вдоль забора бегали огромные овчарки. Затаившись, оставаясь незамеченным, я следил, как по волшебным аллеям ходят те, кто ухаживал за садом. Говорят, в нем было много редких растений. Я же помню лишь розы: высокие, низкие, красные, розовые и белые... Посреди ботанического сада стоял дом, как мне тогда казалось, огромный, с множественными хозяйственными постройками, примыкающими к нему. Все эти хаотичные строения объединял огромный навес, под шифером или железом – не помню. В одной из этих пристроек жила лошадь. Хоть забор высокий, но между плотно прижатых друг к дружке досок все же можно было отыскать небольшую щель. Через нее я наблюдал, как из дома выходил бородатый дедушка и шел под навес. Через несколько минут из тени навеса, встряхивая рыжей гривой, появлялась лошадь. Она царственно про-

мои мама и папа И вновь меня увозили от тебя, мой город. Аэропорты, железнодорожные вокзалы и другие города... бесконечное множество городов! Но я возвращался к тебе. Когда мы с родителями жили на севере, ты мне казался самым желанным и теплым. Часто, слушая звуки вьюги, я вспоминал дурманящий запах акации и ночной фиалки, звуки цикад... Ты был всегда со мной, мой город. Ступая по спорышу в бабушкином дворе, я уже знал, что меня ждет мягкая пуховая перина и огромная подушка. Чай с малиновым вареньем и коржиками, которые каждый день пекла бабушка. Я знал, что нужен здесь, и любил тебя. Эгоистично, по-детски… Помню старую площадь Освобождения. Узкая дорога, со стороны моста – частные домики, они надежно прятались в зелени листьев. Мне тогда казалось, что там, среди оврагов и кустарника, живут колдуны и разбойники.

4 Здесь я тоже подсматривал через щели в заборе, чтобы увидеть бабу Ягу или злых гномов… Помню, как мы с мамой ловили бычков, сидя на берегу Саксагани на улице Ходича, а затем поедали их, целую сковородку, хрустящих, не оставляя даже хвостиков... Я рос, мой город. Глотая сырой туман, шел на нулевые пары в пединститут по проспекту Гагарина. Сидя перед зачетами в художественных мастерских на четвертом этаже гуманитарного корпуса, глядел на твои пятиэтажки с тоской. Ты мне переставал нравиться, как раньше. Ты казался мне серым и убогим, я чувствовал свое превосходство над тобой… Потом – армия. Госпиталь. Теряя сознание от боли, я мысленно проходил по улице Харитонова, вдоль ботанического сада, и поворачивал на Черняховского, стискивая кулаки, глотая слезы. Там, за высокими деревьями, – утопающий в цветущих вишнях бабушкин дом… Я снова любил тебя, мой город. Ты был моим спасением. Моим спасителем… Я вернулся. Хромая, опираясь на железную палку, бродил по аллеям парка Правды. Глядел на темную воду под «мостом влюбленных», вспоминая рассказы отца об этом месте. Его прозвали «Волчье горло». Многие жизни оборвались здесь, на слиянии двух рек – Ингульца и Саксагани: подводные течения тому виной, или водовороты, но название говорит само за себя… Я вновь жил с тобой, мой город. Но время берет свое. Мне становилось тесно среди твоих домов. Меня тянуло к славе, мечтой моей теперь стал Лондон с его историей, с его, как мне казалось, незыблемыми традициями. И я уехал от тебя. Небрежно махнув из окна вагона. Глядя на тебя уже по-столичному, отрешенно… До Лондона не добрался, не судьба, зато попал в Москву. И здесь стал ненавидеть тебя, мой город. Воевать с тобой. Ведь там, где ты, остались мои родители, бабушки и дедушка. Я доказывал себе, что это неважно, главное – карьера, главное – вырваться подальше! Возвращаясь на съемную квартиру в Бирюлёво, разгоняя в темном подъезде голодных крыс, сидя в крохотной комнатке и заваривая воду электрокипятильником в железной кружке, чтобы раскисла вермишель быстрого приготовления, я ненавидел тебя. Потому что знал, что ты ждешь меня, терпеливо ждешь. Но я не мог сдаться, вернутьАльманах “Саксагань” № 1 2015

ся к тебе побежденным, раздавленным. Я должен был доказать тебе свое превосходство. Работа, другие квартиры... И вот – “Академка”, престижный район, две комнаты в моем распоряжении. Стабильный доход, даже уже и московский акцент у меня... И ты занервничал, ты поверил, что я могу уехать навсегда. Ты стал посылать гонцов, я встречал их в метро, на улице, возле офиса – тех, с кем дружил с детства, с кем рос. И я понял, что нужен тебе. Понял, что ты нужен мне. Я вдруг ощутил неимоверное притяжение. Меня не понял никто, даже родители, все уже свыклись с моим невозвращением, даже ты, кажется, с этим смирился, мой город… Но я вернулся к тебе. К твоей истерзанной карьерами и шахтами душе. К твоим красным лужам. Вернулся, доказав тебе, что мог остаться там – и себе, что не могу без тебя. Ты – мой город! Я – твой житель! Мы связаны пуповиной рек и телом степей. Моими детскими воспоминаниями и моей взрослой жизнью. Моим бегством от тебя и моим возвращением к тебе… Сейчас, когда ушли бабушки и дедушки, а следом за ними – мои родители, я, стоя на железобетонных блоках, что вдоль дороги, ведущей на Всебратское, глядя на тебя с верха холма, присягаюсь в верности тебе, мой город. Прости меня за прежние предательства, прости и прими меня – своего жителя, в объятья свои. Мой город! Мой Кривой Рог!

О ФИНСКОЙ ВОЙНЕ Мой дедушка, Кучер Григорий Корнеевич – человек нелюдимый, суровый, необщительный. Может, виной тому – война, даже две войны – финская и Великая Отечественная... Дед редко со мной разговаривал. Да он вообще не особо любил детей! Но иногда, напившись чаю с коржиками, которые выпекала бабушка, наевшись своего любимого малинового варенья и нежась на крыльце под лучами теплого солнца, мог снизойти до общения с нами, мелюзгой. В один из таких благоприятных, располагающих к общению дней я и пристал к дедушке Грише: – Деда! Деда, расскажи про финскую войну! Я готов был услышать от него очередную колкость или просто, что обиднее всего, ничего не услышать: именно так чаще всего и происходило в действительности.

5 Но тут дед улыбнулся. Поудобней вытянул ноги, обутые в клетчатые тапки, погладил подбородок и ответил мне своим начальственным тоном, лишь подчеркивающим его гулкий, властный голос:

– Что тебе рассказать, Андрюша? Книжки почитай, учебники – там все написано. – Дедушка Гриша взмахнул рукой по воздуху, обводя пространство вокруг меня, как бы указывая на те огромные знания, хранящиеся совсем рядом, лишь стоит руку протянуть.

– Нет, деда, о финской войне написано очень мало. Только совсем чуть-чуть – в учебнике истории. Ну расскажи, папа говорил, что ты воевал!

– Воевал, – дед опустил руку на свое колено, – воевал, Андрюша, – да что о той войне рассказывать? У нас тогда на вооружении длинные винтовки были, так называемые трехлинейки. Снег – по пояс, винтовка за спиной, как шест, длинная, то и дело за ветки цепляется, в снегу грузнет... Идем. Да не идем, а бредем по лесу.

– Куда идете, деда?

– Да откуда я знаю, куда? Я ж солдат, рядовой, – кто мне скажет? Ведут нас командиры наши, а куда – никому не известно. Военная тайна! – дед погрозил мне указательным пальцем.

– Идем, а тут – финны, они маленькими отрядами передвигались, на лыжах, с автоматами. Появятся из леса, нас обстреляют, а пока мы свои «трехлинейки» из-за спины достанем, пока затворы передернем, их и след простыл. А наших уже убитыми человек шесть на снегу, да еще и раненые... Вот так и воевали.

Дедушка Гриша стал пристально разглядывать свои тапочки, и я не мог понять, о чем он думает: то ли о погибших товарищах, то ли о чае с коржиками… И дома за праздничным столом, и на рыбалке, и на работе (много лет он проработал главным бухгалтером НКГОКа, притом его очень ценили, даже после выхода на пенсию часто приглашали помочь подготовить годовой или полугодовой отчет) выражение лица деда всегда казалось суровым и задумчивым, какимто напряженным. Словно он всегда обдумывал какие-то сложные финансовые документы, мысленно выводя сальдо и подбивая дебит с кредитом...Подождав немного в надежде, что дедушка что-то еще расскажет сам, я, не выдержав, спросил: – Так мы же победили, деда? Как же мы победили, если оружие было плохое, солдаты без лыж, увязшие в снегу?! Как же мы финнов победили все-таки? Дед от неожиданного вопроса вздрогнул, и на его лице появилось наконец-то новое выражение – это было сравнимо с гримасой отвращения, когда на жареную картошку или ароматную котлету, которую ты собираешься съесть, садится огромная зеленая муха.

– Конечно, победили! – дед улыбнулся, правда, улыбка казалась совсем неестественной, скорее, она являлась неким актерским образом, застывшей маской для фотоснимка на первую полосу газеты «Труд» или «Правда». – Победили. Нам потом всем раздали автоматы и лыжи, и мы сразу победили! – дедушка Гриша радостно двинулся в сторону коридора, решив, что разговор можно считать оконченным.

– Деда, а на Второй мировой? Ты… Дед не дал мне договорить: – На Второй мировой твой дед уже был знаешь кем?! – Он наигранно весело подбежал ко мне и ткнул кулаком под ребро. – Минометчиком! А это – бах-бах! – и все враги повержены. Поэтому – победили фашиста! Ведь твой дед – минометчик! Пока я гладил ушибленный бок, дед убежал в дом, радуясь окончанию разговора. Больше мой дедушка Гриша никогда и ничего не рассказывал о загадочной финской войне.

6

БАБУШКА – ГЕРОЙ ВОЙНЫ Моей бабушке Кучер (Липицкой) Надежде Васильевне посвящается В детстве мне нравились фильмы о войне. Нравились – это не совсем точно сказано, вернее, совсем ничего не сказано. Я ждал их показа по телевизору, дрожал от нетерпения возле кинотеатра. Мне хотелось ворваться в то время, чтоб с автоматом в руке, с винтовкой наперевес бежать рядом с бойцами-красноармейцами и… Победить! Нет, в моих детских мечтах не было жажды крови и насилия, скорее, хотелось просто быть причастным к тем великим событиям. Для меня ветераны, фронтовики являлись богатырями-освободителями, подарившими нам свободу, мир, надежду. Жадно слушая рассказы папиных друзей, что прошли войну, дедушек, бабушек, переживших это великое горе, я, безусловно, по-мальчишески наивно, представлял всю катастрофу, всю боль того поколения моих близких, прошедших, выживших, победивших... Приставая с расспросами и просьбами «рассказать о войне», я назойливо замучивал всех, мне хотелось побольше впитать их ощущений и переживаний. Лишь сейчас понимаю, сколько боли доставляли им такие «рассказы». А тогда казалось, что из вредности они отмахиваются от меня, уходя, возвращаясь к своим взрослым, никому не нужным делам. Июньская жара утомила. Накатавшись на велосипеде, наигравшись с мальчишками, я вернулся в бабушкин двор, спрятавшись от солнца в тени высокой черешни. Папа осматривал машину перед поездкой к морю, а бабушка Надя стояла рядом, молча глядя в небо. Этот взгляд, выражение ее лица меня испугали.

– Куда ты смотришь, бабушка? – спросил я испуганно, оглядывая двор, гараж, но, не заметив ничего необычного, вновь остановил взгляд на бабушке Наде.

– На небо, сынок, – не отводя взгляда, ответила она. – Видишь? – черные тучи, будет буря.

– Ну и что? – Присмотревшись, я заметил черную полосу туч на горизонте. – Зайдем в дом... Ты что, бабуль, испугалась?

- Нет, конечно, ты прав: в дом зайдем, переждем. – Бабушка смотрела на меня с улыбкой, но напряжение, беспокойство и еще что-то, мне Альманах “Саксагань” № 1 2015

совсем непонятное, читались в ее глазах, да и голос слегка дрожал.

– Вы что, с папой поругались? Отец выглянул из-под капота «копейки» и с удивлением оглядел сначала меня, потом свою маму, затем севшим от долгого молчания голо-

сом произнес: – Сын со своей мамой никогда не ругается. Это была чистой воды правда: не помню ни одного скандала между бабушкой и моим папой. Отчитывал он ее, бывало, что ведро тяжелое подняла, что грядки копала, пока сердце не разболелось, а что-то посерьезней – не помню.

– Я просто вспомнила, сыночек, – бабушка поняла, что не отстану, пока не дознаюсь, в чем причина ее не совсем мне понятного настроения, – вспомнила войну.

– Ты ведь не воевала, бабуля! Это дед войну прошел, а ты тут, в Кривом Роге, была.

– Да, безусловно, дед твой – герой-победитель. Никто с этим не спорит. Только он там, со своими друзьями-солдатами, с оружием в руках, – против врага, а мы тут, как заложники, – на милость фашиста-завоевателя. Я с пожилой мамой, двумя детьми, которым кушать надо каждый день, да смотреть за ними, чтоб не натворили чего... Полицаи, как к себе, могут в любой дом войти, ударить, оскорбить, да попросту расстрелять! И так – изо дня в день, из года в год,

7 пока наши не пришли и не погнали эту сволоту прочь... А хочешь, я расскажу тебе одну историю? – бабушка хитро посмотрела на меня, заговорщически подмигнув.

– Хочу, конечно, – я присел на ступеньку крыльца, приготовился слушать.

– Кривой Рог сдали без боя. Немцы вошли радостные, загоревшие, словно с курорта явились. Сидели на броне танков, играли на губных гармошках, пели песни... Но это шли передовые части, фронтовики. Они никого не расстреливали, ни над кем не издевались – но за ними в городе появились войска «СС». Эти уже не пели, а зыркали злыми глазищами по сторонам, ища, чем бы поживиться, кого бы наказать. Сразу же появился лагерь для военнопленных. Недалеко, за Гданцевкой. Узнав, что наши бойцы там сидят голодные, мы, женщины, чьи мужья на фронте, наварили еды – у кого что было, и понесли пленным. Ведь мы понимали, что в любой момент наши мужья тоже могут попасть в плен, оказаться брошенными на произвол судьбы. Я тоже наготовила борща, взяла за руку своего старшего сына, папу Толю твоего, и пошла к лагерю с бидоном и хлебом. Военнопленных охраняли не немцы, а полицаи-предатели, наши же, местные, те, кто дезертировал из Красной Армии, а сейчас прислуживал фашистам. Они смотрели на нас, идущих к лагерю с кастрюлями и бидончиками, смеялись, когда кто-то случайно споткнулся и перелил драгоценную еду. Многие женщины пришли со своими детьми. Пленные что-то строили, копали. Мы с Толей подошли к работающим и хотели накормить. Вдруг подскочил полицай и с криком «Коммунистка, зараза! Пошла отсюда вон! Застрелю!» наставил на меня автомат. Толя закричал и обнял меня. И тут появился немецкий офицер. Он резко повернул полицая за плечо к себе и зарядил ему увесистую оплеуху. Полицай упал, уронив оружие, бормоча: «Господин офицер, она ж коммунистка...» «Швайн!» – резко выкрикнул немец и ударил полицая еще раз. Тот, хлюпая носом, быстро удалился, а немецкий офицер, глянув на меня и Толю, сказал: «Корми, матка, корми!» Вот так, сынок, твою бабушку и твоего папку чуть не расстреляли. Вот такая была моя война. Мне стало очень страшно. Я представил себя рядом с бабушкой и восхищенно посмотрел ей в глаза.

– Так ты у меня, бабуля, тоже герой войны!

– Нет, сыночек, герой – твой дед, а я – жена героя! Потом я, конечно, пристал к дедушке Грише с претензией, что он, солдат, плохо защищал бабушку и папу. Дед только хмыкнул и продолжал смотреть телевизор. Но после страшного рассказа я понял, что бабушка Надя сражалась с фашистами. Как могла. И она тоже герой Великой Отечественной войны!

РАССКАЗ О ВОЙНЕ Моему двоюродному дедушке Липицкому Семену Васильевичу посвящается Сколько себя помню, мы – пацаны семидесятых, всегда играли «в войну». Собравшись во дворе многоэтажки или на бабушкиной улице возле эстакады, не особо договариваясь, тянули из домов игрушечные автоматы, пистолеты. А у кого дом оказывался далековато, чтобы быстро сбегать, тот брал в руки кривую палку, заявляя, что у него винтовка. Спор начинался со слов: «За кого будешь?» Понятное дело, все стремились быть «за наших», – кто ж за немцев хочет? Фашисты – они и есть фашисты. Но в процессе игры так входили в образ, что те, кто оказывался «врагами», и вправду ими становились. Поймав красноармейца, устраивали ему пытки до ссадин и синяков. А в ответ нередко слышны были крики: «У, гады! Сволочи! Фашисты проклятые!» Вот в один из таких летних дней мы с пацанами-соседями после жестокой битвы, ползая по траве и прячась за деревьями, выходили из окружения через кусты чайной розы. Разгоряченные, исцарапанные, но счастливые и радостные, мы вбежали в бабушкин двор, измученные жаждой. На табурете, гладя толстую полулысую собаку Бульку, сидел дядя Сеня, бабушкин родной брат, полковник, прошедший всю войну – с первого до последнего дня. Бывший боевой летчик, штурман, а ныне живущий в Москве профессор, преподаватель военной академии имени Фрунзе, он сидел сейчас в тени старого ореха в рас-

8 стегнутом френче без погон и явно не ожидал столь внезапного «вторжения». Дядя Сеня посмотрел на нас, улыбаясь, а заметив в руках «оружие», спросил: - В войну играли?

- Ага! – хором ответили мы.

- Кто победил?

- Наши, конечно, не фашисты же! – вызывающе ответил один из моих приятелей.

- Дядя Сеня… – отдышавшись и набравшись наглости (вообще я очень редко обращался к дяде, так как мне это запрещал делать мой папа – чтобы я не сморозил какую-нибудь глупость), выдохнул я, обращаясь к московскому гостю. Дядя Сеня вопросительно посмотрел на меня. Я немного замешкался, но, не заметив никакого осуждения во взгляде, продолжил: - Дядя Сеня, расскажите про войну! У вас столько наград, – расскажите о каком-нибудь своем подвиге! Пацаны, напившись воды, спрятав за пояс или повесив за спины «оружие», с интересом смотрели на военного, с нескрываемой завистью разглядывая его форму.

- Ну, что я вам расскажу? – дядя Сеня опустил Бульку на землю, и она тут же спряталась в будке.

- Вы ведь воевали? – мой сосед, Игорь, хитро прищурился, словно вел допрос (кстати, в нашей игре он был за немцев).

- Воевал, – улыбка исчезла с лица дяди Сени, – но даже не знаю, что вам, ребята, рассказать.

- Вы ведь убивали фашистов? – мы не унимались. Поняв, что без рассказа он не сможет покинуть согретое место и уйти в дом, дядя застегнул френч, оглядел нас и неуверенно, с явным нежеланием начал: - Вообще, война – страшная вещь. Вы спросили о подвиге… Война – это работа. Тяжелая, скрупулезная работа, и если все выполнил полностью и правильно, тогда герой, а если нет… Дядя Сеня осмотрел нас, словно подбирая слова попроще, понятней. Мы, в свою очередь, смотрели на него, распахнув рты, ожидая рассказа о боевых подвигах. Видя наше искреннее внимание, он продолжил. – А если нет, то смерть. Для тебя, твоих друзей... Плен, предательство, позор... И так каждый день на войне, все годы. До самой победы.. Тяжелая работа, в которой Альманах “Саксагань” № 1 2015

нельзя ошибиться, потому что цена ошибки – человеческая жизнь. Мы все еще ждали рассказа о каком-нибудь героическом моменте из военной биографии самого дяди Сени. Он, видно, понял это и продолжил.

- Я мало кому рассказывал об этом, – он еще раз оглядел нас, – но вам, как только что вышедшим из боя, – он улыбнулся, – расскажу. За всю войну меня два раза сбивали. После одного такого падения у меня остался шрам. – Дядя Сеня потрогал свой затылок. Я, разумеется, вместе с пацанами тут же подбежал смотреть на страшный след той войны. Внимательно, во всех подробностях, изучив глубокий шрам-вмятину, мы снова приготовились слушать, только теперь с еще большим вниманием.

- Это осколком вас так? – спросил я.

- Нет, при падении частью самолета зацепило. Подбили нас недалеко от линии фронта. Поэтому, когда упали, не поняли где мы, на своей территории или вражеской. Пилота, моего командира, тяжело ранило, я вытащил его из самолета. Сидим мы на земле, командир совсем плох, говорит едва слышно: «Если нас в плен возьмут власовцы – застрели меня: они наших мучают зверски, особенно летчиков. Я сам не смогу, в руке пистолет не удержу. Обещай мне: если услышишь, что власовцы – выстрелишь прямо в голову, чтоб наверняка. Обещаешь?»

9 Мне ничего не оставалось, как дать слово… хотя представить, что придется стрелять в командира, боевого друга… Ночь, самолет наш дымится, мы сидим и ждем, кто за нами придет, свои или враги. Я достал пистолет, передернул затвор, дослав патрон в патронник, поставил на предохранитель и жду. Время шло так медленно! Командир потерял сознание, я сам весь в крови. Вдруг слышу – идут. Кто? Свои? Немцы? Власовцы?.. Начало светать. Вижу отряд, человек десять, в камуфляже. Не поймешь, свои или нет. Тут слышу – говорят по-русски. Всё, думаю, власовцы! Снял пистолет с предохранителя, приставил дулом к виску командира, палец уже лег на спусковой крючок... И тут слышу: «Товарищ лейтенант! Вон летчики, живые!» Видно, один из солдат заметил нас. Но главное слово – «товарищ», значит, наши!.. И вот подумал я тогда: если бы хоть на секунду позже тот солдат крикнул «Товарищ лейтенант!», я бы выстрелил в командира, а сам застрелиться бы не успел... Как же потом жить, убив друга, командира?.. Нас спасли, мы потом еще много боевых вылетов совершили. Но та ночь для пилота, моего боевого друга, могла оказаться последней. В моих руках оказалась его судьба. Вот в этом вся война. В правильном выборе и бесконечно-тяжелой работе… Дядя Сеня закончил рассказ, освободившись из нашего окружения, ушел в дом. А я с пацанами еще какое-то время постоял во дворе… Мы еще переглядывались в недоумении какое-то время: ожидали-то совсем другого – героических рассказов летчика-героя, а тут – никакого приключения особенного! Затем мы занялись своими мальчишескими делами, забыв о грустном рассказе дяди Сени. Только позже, гораздо позже, я понял смысл того, о чем говорил нам, тогдашним мальчишкам, мой двоюродный дедушка. Весь ужас войны, смерти иногда заключается в одном правильном или неправильном выборе. И от него зависит чья-то жизнь. И если выбор приходится делать тебе, то твоя совесть и есть тот единственный помощник в выборе. И в этом – твоя война. Твой бой. И он длится на протяжении всей жизни. Бой во имя истины, во имя справедливости, бой до самой победы.

Юрий ВАЩЕНКО

* * * …Что-то снова холод будит на рассвете, – не будили холода меня давно. Это Осень ходит по планете И вошла ко мне через окно. Гляну в небо – там летают птицы, Под окном асфальт блестит слегка, Над землей туман седой клубится, И плывут куда–то облака... Осень входит в дом хозяйкою незваной, На дожди и на туманы не скупясь. Лето осыпается с каштанов, А не листья, как нам кажется подчас! И стихи, написанные летом Сквозняком смахнуло со стола… Как хочу я, чтобы осень эта Для меня последней не была!.. А на небе… А на небе – птицы: Улетают в теплые края. Я желаю им с пути не сбиться, И надеюсь – не собьюсь и я.

* * * Отчего–то так легко дышится… Нам зимы ушедшей не жаль. Музыка откуда-то слышится И течет по улице вдаль. Голуби на ветках целуются, Теплый дождь недавно прошел. Мы идем с тобою по улице – Нам хорошо!

10 Лижет кот стакан одноразовый: Что-то там осталось внутри… Капельки на листьях – алмазами, Хочешь – их в ладонь собери!.. Как после дождя лёгко дышится! Как часы с тобой хороши!.. И стихи об этом напишутся – Так, для души…

ЧУДО В такое чудо я поверить бы не смог, Когда бы в нем не убедился лично, Хоть я тогда еще не знал, что это… Бог, Явившийся ко мне в твоем обличьи.

И от жизни многого не жду (да не так-то много мне и надо). … В доме на девятом этаже Виден свет – да не в твоем окошке. Чувствую, как где-то там в душе Ласково скребутся злые кошки. Словно бы неся благую весть, Звезды опускаются все ниже… Что ж, пускай все будет так, как есть! – Ведь еще на день ты стала ближе…

И я с улыбкой вспоминаю до сих пор Ночевку под дождем на Чатырдаге – Как вместе с Богом разжигал в лесу костер, Как пил с ним воду из армейской фляги... Я многого тогда еще не понимал, Происходящее со мной казалось сказкой… Конечно, я не знал, что Бога обнимал, Что Он мне отвечал своею лаской… Вот снова по земле шагаем мы с тобой: Рюкзак тяжел, слегка устали ноги... Но если Бог действительно – Любовь, То, значит, мы – немножко! – тоже боги.

ДЕНЬ, КОГДА ЗАКОНЧИТСЯ ЗИМА День, когда закончится зима (ведь она не может вечно длиться): Может, догадаешься сама И сумеешь мне хотя б присниться. Так мне захотелось одолеть Тысячи причин и километров И к тебе сегодня ж улететь С ласковым, попутным южным ветром! А пока – холодная зима Выстудила небо голубое, Темные озябшие дома Жмутся поплотнее меж собою... Я один, задумавшись, иду В пустоте заснеженного сада Альманах “Саксагань” № 1 2015

КРИВОЙ РОГ – ГЛАВНЫЙ! Меня мысль довольно простая Посетила на главном вокзале. Вот стою я и надпись читаю (Да вы и сами ее там читали). Пусть эпоха эпоху сменяет, Но стоит паровоз славный. И над всем этим буквы сияют: Мол, вокзал «Кривой Рог – Главный». …Холодает слегка, дело – к ночи, Ветер гонит пустые пакеты… Кто сказал, что наш город – «не очень»? Я… согласен. Но лучшего – нету. Земляков вдохновенные лица, Милых улиц изгиб плавный… Киев – да, он, конечно – столица, Но для нас Кривой Рог – главный. Не узнают, кто здесь не бывали, Как живем тут и чем же мы дышим. Нас из Киева видно едва ли… Нас не видно, но мы–то все слышим! Кто-то скажет, что, мол – небылица, Дескать, автор – немного тщеславный. Только Киев – всего лишь… столица, Зато наш Кривой Рог – ГЛАВНЫЙ!!!

11

Елена МИХАЙЛОВСКАЯ

Рассказы ВЕЧЕРНИЙ КИЕВ Вечерний Киев, ты и я… А и вправду, как вкусные конфеты с таким названием, их послевкусие вспоминаешь сразу, услышав название. Только теперь я буду вспоминать о счастье, которое ты мне подарил в этот вечер, при любом напоминании о конфетах с названием «Вечерний Киев». Поезд, вокзал, встреча двух давних друзей, может, даже больше, чем просто друзей.... Он признался, что не мог поверить в мой приезд, даже когда я звонила, находясь в скоростном экспрессе, что буду через полчаса. Ночь…Весна… Мужчина и женщина, вместе… Пустынные улицы, и воздух, наполненный запахом озона после весенней грозы. Лишь только изредка слышится звон голосов подростков. И мы уже давно не дети, едем, держась за руки, быстрой походкой, даже временами хочется бежать. На душе так легко! – кажется, тело наполняется свежестью и ветром. И если разбежаться чуть посильнее и поднять руки, то можно взлететь, подняться высоко над этим прекрасным городом и кричать «Я свободна, я лечу!..» Так хорошо! «Неужели такое бывает?» – после многих лет страданий, поиска оправданий для того, кто умел любить лишь словами, жил своей жизнью и вписывал меня только в свои свободные минуты. В ответ на свою любовь я получала только «огрызки» твоего времени. Киев… Ласковый ветер… Шампанское….

Двое… Как же давно я не пила шампанское, именно так, без повода! Он обмакивает клубнику в мороженое, я делаю глоток шампанского. Он нежно и аккуратно, немного дрожащими руками проводит ею по моим губам, и только после этого я ощущаю ее вкус. Вкус первой сладкой клубники, смешавшейся с легким привкусом алкоголя. Как же хочется остановить время! Но оно бежит еще быстрее, стоит о нем лишь вспомнить, – мы только замечаем, что вместо кажущихся нескольких минут на самом деле прошло уже более четырех часов. Весенняя ночь берет свое, холод начинает пробираться под одежду. При моих словах “У меня уже начинают мерзнуть ноги» он присаживается напротив, долго пытается расстегнуть мои босоножки (ему это удается с большим трудом), нежно снимает их с ног – даже в какой-то момент у меня возникло чувство, что он считает их хрустальными и боится, что они нечаянно упадут и разобьются... Не могу передать словами всю осторожность, с которой он прикасался к моим ногам, пытаясь своим дыханием и поцелуями их согреть. Его прикосновения напоминали теплые лепестки роз, которыми осыпали мои ноги. Двое… Горячий и страстный танец любви…Рассвет… Он принес две чашки чая, заботливо ответив мне: «Ты пьешь очень много кофе, это вредно». Вокзал. Без лишних слов прощались. Короткая фраза сорвалась с его уст: «Я жду, ты приезжай…», в ответ – мое скупое «Пока».

ПОСЛАНИЕ ВЕТРУ, НЕУЛОВИМОМУ, КОТОРЫЙ ВЕЗДЕ Знаешь, совсем недавно, когда я уже думала, что тебя отпустила навсегда, наткнулась на твое письмо одной, наверно, очень милой, девушке. Она должна быть действительно очень милой, раз ты так быстро пишешь ей о том, что хочешь ее видеть, обнимать и целовать, – ведь мы на тот момент только расстались, не прошло и недели... Я вспоминаю свои чувства: тогда не хотелось жить, ходить, дышать, лишь одно навязчивое желание – увидеть тебя, хотя бы просто мельком, пускай даже рядом с другой. Сейчас, когда прошел год после нашей разлуки, мы даже в какой-то мере друзья. Пусть не совсем близкие, какими могли бы быть…

12 Понимаю, что где-то глубоко в сердце еще не отпустила тебя. Теперь люблю другого, который стал для меня самым родным в этом мире. Но знаешь – до сих пор больно читать твое письмо ей, той незнакомой девушке! Хотя успокаивает, даже радует то, что ты не писал ей тех слов и фраз, которые дарил мне, помнишь? – огонь, тепло, надежда... Знаешь, мы с тобой не близкие друзья по одной причине, я, по крайней мере, так думаю. Ты точно так же, как и я, боишься быть рядом, подойти ближе дозволенного расстояния, я помню все наши встречи после расставания, когда ненароком ты брал меня за руку, сидя возле моей кровати, твой взгляд, в котором воспоминания обо мне, боль от того, что ты сам себе запретил вернуть эти мгновения... Знаешь, я могу сравнить тебя с ветром, ты тот, без кого не узнаешь всей полноты жизни. Ведь подумай сам, как жить без ветра, как это – никогда не почувствовать его дуновения! Без того ощущения, когда он перебирает волосы, нежно ласкает тело, а в сильный зной дарит благодатную прохладу. Но еще ветер может быть очень жестоким, пронзительно леденящим, колючим, когда от него никуда не спрячешься, безжалостным, и сокрушать все на своем пути... Таким ведь и был наш роман. Ты нежно ласкал, дарил благодать среди летнего зноя, оберегал и отгонял от меня все ненастья – пока не стал холодным, зимним, жестоким. Стал чужим. В какой-то момент мне не захотелось жить, – а говорят, что от любви не умирают! Твой равнодушный холод наполнил меня льдом отчаянья, и я готова была тогда расстаться с жизнью... Глупо, ведь время все лечит! Сейчас, спустя время, смотрю на нашу встречу совсем по-другому, смогла даже полюбить – пускай не так страстно и отчаянно, безумно, как любила тебя. Но сейчас я уверена в своих поступках, обдумываю каждый шаг, и уж наверняка постараюсь не сделать больно этому человеку. Знаешь, я долго думала, что нахожусь рядом с ним, чтобы сделать больно тебе, чтобы забыть тебя, заполнить кем-то пустое пространство, возникшее после нашего расставания. Но время... видишь, в какой раз я уже возвращаюсь к этому понятию «время», проводимое с любимым мужчиной! Сейчас могу сказать с уверенностью: именно любимым! Заставило его полюбить. Полюбить всем сердцем, настолько сильАльманах “Саксагань” № 1 2015

но, что расставаться с ним не хочется ни на минуту. Мы понимаем друг друга с полуслова, с полувзгляда, у нас нет постоянных разногласий и споров, которые были с тобой. Я уверенна в нем, что он не предаст, он – лишь мой! И не улетит, как ветер, которому необходимо лететь, которого невозможно приручить, которым нельзя обладать… И ты улетел… Словно ветер… Так почему же даже сегодня я вспоминаю наши встречи как самые замечательные моменты в своей жизни, самые яркие, хоть от них теперь лишь грусть на сердце? Прости, мое письмо, наверно, затянулось, хотя и не знаю, что должно случиться, чтобы я его тебе отправила. Скорее всего, есть единственный человек, который будет его иногда перечитывать, – это я сама. Напоследок хочу рассказать о своем сегодняшнем воспоминании. Вспомни и ты, ведь ты был тогда открытым и совсем не хотел улетать. Мне кажется, в этот момент ты чувствовал то, о чем я думать не хотела, ты знал, что вопреки всему – улетишь, хоть тебе будет больно, но ты все равно улетишь. Поезд. Ты стоял возле меня, когда я спала, и просто смотрел, смотрел до тех пор, пока я во сне не почувствовала твой взгляд. Когда я открыла глаза, ты меня поцеловал, но не было в этом поцелуе страсти и желания, лишь боль, которой я не поняла. Ты нежно взял меня на руки, крепко прижал к себе и не хотел отпускать. Ты знаешь, именно сейчас, спустя год с лишним, я понимаю, что это и был тот момент в нашей жизни, когда все могло измениться. Миг, что держал ты меня без страсти и желания, а нежно любя и чувствуя, что расставанье неизбежно. Почему я не поняла, почему попросила пустить, когда ты все сильней сжимал меня в объятиях? Ведь я любила, любила больше своей жизни... Я хочу, чтобы ты меня простил, если причинила боль тебе. Спасибо за то, что жизнь подарила мне наше время, и как глупо бы это ни звучало, я повторила бы все сначала, даже боль разлуки. Сейчас упала слеза с ресниц. Почему? Не знаю. Наверно, вместе с ней я только сейчас отпускаю ту маленькую надежду, глубоко запрятанную в сердце, – надежду, что ты придешь, или позовешь… Теперь ты – всего лишь ветер, и прошу: больше никогда среди знойного лета не прилетай ко мне! Слышишь? Не прилетай...

13

Володимир СЕРДЮК

ВЕРЕСНЕВИЙ БУЗОК ОДРАЗУ за парканом із соняшникових стебел починався степ. Кілометрів зо два простилався він своїми балками і ярами – до ближнього хутора, в якому мешкало сімейство Кандиб. Зараз ніч, ні вогника, ні звуку. Мабуть, сторожко сплять собаки-вовкодави, скрутившись бубликом у своїх добротних будах. Добре живеться отим волохатим псиськам! – старий Кандиба не шкодує їм м’яса. При спогаді про м’ясо Микола відчув, як нудотно стиснувся шлунок: від самої осені, крім картопляної юшки та хліба, в ньому нічого не бувало. І невесело посміхнувся – мовляв, мені б отаке життя собаче! Та враз спохмурнів. Пригадав важкий, з-під насуплених брів погляд старого, важкі кулаки його трьох синівздорованів, яких не раз довелося скуштувати. А останній раз – минулого літа, як відстав від своїх одноліток-шахтарчуків, коли прямували парубкувати до дівчат на рудник Перенського... * * * - Будеш восьмим! – сказав десятник, записавши миколине прізвище в товстелезну книгу. – Лопаточником, – ти хлопець дебелий. З разку до вечора в темному череві копальні

до блиску на держаках лопат навантажували вагонетки рудою. Кілька шарів шкіри зійшло на рам’я, аж поки долоні не стали шкарубкими і мозолистими, хоч жар бери – не відчуєш болю. А вечорами копали собі землянку. Простору, щоб усій вісімці не було тісно. І щоб не гірше, ніж інші. А їх, отих землянок, було до біса навколо шахти!.. Житло спорудили. Тепер, що стати справжнім шахтарем, щоб на люди не соромно було показатися, треба було справити одяг. І неабиякий! – смушкову шапку з малиновим або жовтогарячим шликом, жовті або червоні шаровари, хромові чоботи гармошкою, атласний пояс на п’ять-сім обертів, і обов’язково – гармонікухромку – невід’ємний атрибут парубчака-шахтарчука. А ще – вишиту сорочку, кисет для тютюну, а ще... Тільки спільної зарплатні вистачало лише на харчі та на одяг для трьох чоловік. Нічого, чекали. Та ось і настав момент. Вони стояли, задоволено розглядаючи один одного.

- Що, козаки, на гулі? – запитав підстаркуватий шахтар Люлько. – А могорич?

- Та це ми зараз... Забулькала четвертина, наповнюючи череп’яні кухлі оковитою.

- Ех, первачок! – видихнув Люлько, обтираючи рота рукавом. – Ну, щасливої вам дороги, хлопці! Мов на сполох, рипнули гармошки-хромки, піднявши на ноги все селище.

- Шахтарі гулять ідуть! – почулося по землянках. Тоді Кривий Ріг був зовсім не схожий на містечко. Не було притаманного кожній волості центру. Житло будували біля шахт. Дорога звідти вела на залізницю. Там, на станціях, завантажувалися вагони, і там, навколо тих станцій, селилися люди. Зв’язку між рудниками, власне, не було. Та люди спілкувалися, і десятки стежин бігли, звиваючись і петляючи, у степ повз великі й малі хутори, через балки та яруги, зарослі полином і чебрецем. * * * ЙШЛИ гулять молоді шахтарчуки. І стежка вела повз Кандибин хутір. І вибігла молодша дочка господаря – золотокоса Парася, подивитися, що то діється в степу, чиї невмілі гармоніки роздирають тишу, що аж собаки захлинають-

14 ся від люті. Воно й звісно, грати ніхто з шахтарчуків не вміє, зате розтягати міхи хромок, натискати на кружальця кнопок інструменту, вдавати з себе хвацького гармоніста – ще й як міг кожен. І полохала навколишшя якась кошлатозвука пісня про те, як молодого коногона “несуть с разбитой головой”. А ще самогонка (добренька пляшка якої обов’язково мала бути з собою на той випадок) робила свою справу. Тіло набирало якоїсь небувалої сили, напружувались руки, і здавалось, не те що гармошку – цілу скелю міг підняти над собою і закинути далеко-далеко, так, що й не видно буде. Високі стебла одвічних злаків черкали обличчя. Небо було напрочуд голубе: ні хмарини, ні пташини – тільки розжарене било сонця нависало над степом, груди повнила радість. А тут ще – оте золотокосе диво у вишиванці, квітчастій хустині. Микола на мить затримався. Ну як пройти мимо, не кинувши дівці хоч кілька слів, не пожартувати? А може, й не тільки пожартувати?..

- Пішли з нами!

- Та я якось потім...

- Коли, рибко? – Миколі так кортіло доторкнутися до розпашілої щічки дівчини, і він, переклавши гармошку в ліву, правицею спробував обійняти Парасю.

- А це вже зась! – відскочила, вмить спаленівши, дівчина. – З рукатими знаєш, що буває?

- Та ми йому зараз розтолкуємо! – троє опецькуватих Кандибенків не марнували часу. Важелезний кулак старшого, Васька, збив Миколу з ніг. І невідомо, чим би закінчилася ота катавасія, якби друзяки-шахтарчуки не вернули назад, на порятунок Миколі. Тоді Кандибенки змушені були відступити. Та, вочевидь, з поразкою не змирилися. Не раз передавали знайомими, що гра лише починається, що кожен з шахтарчуків одержить своє. Микола ж – найбільше. Але то було потім. А зараз, ковтнувши оковитої за перемогу, шахтарчуки прямували на рудник Перенського. Він починався за Мудрьонівською балкою. На вибитій чоботами траві майданчика вже кипіли веселощі. Заливалася гармошка веселим гопаком, вибивав бубон.

- Диви, вже кривляються! – мовив один із шахтарчуків. – А ну, реб’ята, повчимо! – і вісім хроАльманах “Саксагань” № 1 2015

мок розтяглися в чудернацькій какофонії звуків.

- А це що за мілкота? – один з дебелих місцевих парубків показав на прибульців. – Не годиться, коли від маминої цицьки – та відразу до дівок! Танці припинилися. В повітрі повіяло бійкою. Але ж починати ї ї відразу не можна. Звичай велить відійти, зробити кілька добрячих ковтків з пляшок, перекинутися кількома образами, доводячи, що вони нікого й нічого не бояться. Настрахати противника, розізлити і самим розізлитися. А вже потім – бій. Так було й того разу. Вже добряче стемніло, аж поки Микола прийшов до тями та в одному чоботі і розірваному одязі дістався до своєї землянки. Семеро братчиків були не кращі. Хіба що заюшені пики встигли якось вимити, та чи змиєш синці і гулі? На збитому з дощок ослоні сидів підстаркуватий Люлько.

- О, тепер без потєрь! – вигукнув він, уздрівши Миколу. – А чобота й шапку прогуляв? Нічого, он у Ванька й зубів катма, і пика набік. Нічого. Зараз я вас поправлю, – чотиригранна посудина-сулія вагомо гепнулася на стіл. Забулькала рідина, наповнюючи кухлі. Та пити не хотілося. Від запаху оковитої Миколі звело нутро. Але негоже відмовлятися. – Ну, чого ти, козаче? – Люлько здивовано глянув на хлопця. – Лікуйся! Всі болячки як рукою зніме! Випили. І стеля землянки поплила колами. Почалися п’яні вихваляння. Тільки Микола мовчав. Боліли ребра. І нудило. Тож і заквапився надвір. А в землянці почалися пісні... * * * ЗДАЄТЬСЯ, все було так давно, хоч і минуло відтоді трохи більше року. Може, тому, що стільки подій відбулося? Пригадалось, як прийшов до них представник комсомольського осередку. Агітував. Закликав. Наводив приклади. Запрошував на збори. А коли запрошував – пішли. Тільки нецікаво там було. Якісь казенні слова, протоколи, піднімання рук... А що вирішували? Посадити молодіжний парк. Стадіон обладнати. Воно, звісно, справа потрібна. Та чи не можна садити кущі і дерева без протоколу? То ж для себе робиться! І садили, і будували. В кіно і на лекції ходи-

15 ли. Хоча, звісно, не всі. І все більше між шахтарчуками виникало розбіжностей. Хтось з друзяками щовечора в чарчину заглядає, хто – по дівках, хто – до книжки тягнеться. Микола ж спортом захопився. Боротьбою. Виходило. Нікому з гірників не вдавалося покласти його на лопатки! Від того ставало приємно. І водночас цікаво: чи здолали б його зараз Кандибенки? * * * ... Перші сніжинки розтанули на обличчі. Стало світліше.

- Чого, Миколо, задумався? – почувся голос Пузаченка, старшого групи. – Задумуватись зараз не рекомендую. Небезпечно для здоров’я! – Пузаченко посміхнувся. – А може, боїшся?

- Та що ви! Просто дещо згадалось...

- Згадалось-пригадалось... Краще зброю перевір.

- Зі зброєю все в порядку.

- Ну, тоді будемо рушати, - Пузаченко тугіше затягнув пасок. – Хлопці, досить відігріватися!

– гукнув у бік хати-мазанки, і ще п’ятеро міліціонерів вийшли за поріг.

- Готові? – звернувся вже до них. Ті кивнули.

– Тоді пішли. Досить Кандибам на пуховиках ніжитися, бандитську зброю переховуючи. Там справжній арсенал повинен бути. Розпочалася справжня завірюха. “В гості до Кандиб. В гості до Кандиб”, - повторював мимоволі Микола в такт своїм крокам. Так починалася міліцейська кар’єра Миколи Панасенка... Взяти Кандиб, як обіцяв Пузаченко, “без шуму і пилу” не вдалося. Підняли справжній лемент собаки. І враз із оселі ударили постріли. Ось тоді і почалася справжня веремія...

- Цільте в собак! – вигукнув Пузаченко і, показуючи приклад, завалив ближнього вовкодава. Знову і знову з цівок револьверів виривалися смуги полум’я, гулко відлунюючись у заснулому було зимовому степу. Хтось із міліціонерів зойкнув, і темна постать, освітлена вогнем пострілів, важко опустилася на сніг.

- Підганяй сани! – командував Пузаченко. – Став під вікна! Кілька постатей кинулися до грубезних саней, вщерть наповнених соломою. То було неабияке прикриття. Ніби й тоненьке стебельце,

а куль не пропускає. Швидше до вікон! Та якою довгою здається кількаметрова відстань, коли навколо дзижчать кулі! А їх Кандиби не шкодували: яка там ощадливість, коли попереду смерть? Вочевидь господарі хати не раз бували в бувальцях, розуміли, що й до чого. Ось підженуть міліціонери сани до вікон, а далі всіх перестріляють, як куріпок. Тож і дзенькнули вибитими шибками віконні рами, випустивши надвір кількох чоловіків.

- Брати живими! – то команда Пузаченка. І Микола кинувся на одного з Кандиб. А той – ствол назустріч: - Тримай, гаде! Та пострілу не було. Закінчились патрони, зрозумів Микола і відчув, що з серця спала велика гиря. Кандибенко кинувся в степ.

- Не втечеш! – вигукнув Микола навздогін. – Стій! – Та Кандибенко мчав уперед. Там, попереду, – яр. Він урятує. Те, що через хвилину-дві Кандибенко втече, зрозумів і Микола.

- Стій, стрілятиму! – Але наган клацнув пустим барабаном. Халепа! Невже Кандибенко відчув сухий стук пустої зброї? Мабуть-таки відчув, бо різко зупинився, витягаючи ніж. Позаду бухали постріли. “Далеченько звідси! Оце забігли!” - отямився від погоні Микола і ухилився від довгого леза. Перехопив, як учив Пузаченко, руку з ножем, ударив Кандибенка коліном в живіт... “Це Василь, старший з братів! Та він же бика з ніг збиває одним ударом! – тенькнуло в свідомості вчорашнього шахтарчука. – Проте – подивимось!” Тільки ж чому так жовто в очах? І земля пливе з-під ніг, ніби ї ї видуває вітер? Останнє, що відчув, перед тим, як канути в темряву, – два постріли, близькі і водночас приглушені, ніби крізь вату... * * * ...ТЕМРЯВА іноді відступала, і тоді Микола знову біг по високому снігу за бандитом, і не міг догнати, бо страшенно боліло у боці. Так боліло, що темрява знову запихала хлопця у свій кокон.

16 І все ж одного разу морок розвіявся. Широко відкривши очі, Микола здивовано розглядав незнайому кімнату з білими стінами, два закриті тканиною вікна. І ніяк не міг второпати, де він і що з ним.

- Де я? – запитав кволо, швидше, сам у себе.

- У лікарні! – почувся голос зліва, і лише тоді хлопець побачив, що кімната не така й мала, що вікон значно більше, а поруч із ним - ще одне ліжко. А на ньому із забинтованою головою - Федько Гарячий, з яким працювали на шахті, товаришували, разом і направлення на службу в міліцію від комсомольського осередку одержали.

- Взяли Кандиб? – запитав товариша.

- Всіх, крім меншого, Андрія. Той все-таки утік.

- А Василя?

- Тобі лікар заборонив розмовляти, бо в легенях - дві дірки. Та й крові багатенько втратив. Так що мовчи і слухай. Не один ти за Василем погнався. Пузаченко - ти ж знаєш, він усе бачить, на підмогу тобі послав Санька Буряка. Санько й завалив Василя, коли той загамселив тебе ножем. А я спіймав дві кулі: в голову і плече. Нічого, заживе, як на собаці! – радо щебетав Федько.

- Завалив Василя зовсім? – перебив його Микола.

- Ні. Чорти такого не вхопили. Шкода, що так. Може, сам, бандюга, подохне! Тут, у лікарні, й найменша з Кандиб лежить. Парася. Пам’ятаєш, ти на неї був поклав око? Якась куля ненароком її зачепила. Лікар розповідав, що через тиждень-другий уже бігати буде. Федькове повідомлення сипонуло жаром по тілу. “Вона тут! Може, за ось тією стіною?” – спробував повернутись набік. Та гострий напад болю знову обкутав темрявою. * * * МОЛОДИЙ організм не так легко зломити. Поволі очухувався Микола від важких ран. А в неділю до нього завітали гості. Почув, лежачи, як хтось у коридорі сперечається із сестричкоюжалібничкою: - Ні, не можна! Лікар заборонив!

- Та ми ненадовго! Лікар і знати не буде! – почувся до болю знайомий голос Пузаченка, і двері відчинилися, пропускаючи гостей у палату. Від радості Микола спробував сісти.

- Лежи, лежи! Оце так лікуєшся? Сказано Альманах “Саксагань” № 1 2015

лікарем лежати – виконуй! – жартома гримнув Пузаченко. – А то будеш ще півроку одужувати, а ми – бандитів за тебе лови. Ось, тримай, поправляйся! На стареньку лікарняну тумбочку Пузаченко поставив чималий глечик: - Медку тобі добули. Годують тут як? Добре, кажеш? Ну, виздоровлюй, виздоровлюй. А ми, пробачай, пішли. Знаєш же нашу роботу... Який же він солодкий, отой мед! Так багато – цілий глечик! – того степового дива. А що вже пахучий... Як Парасине волосся. Де вона? Це ж ще коли медсестри, чув, розмовляли, що дочка бандита Кандиби вже вилікувалась, що приїжджали за нею з енкаведе, забрали на допит. Її, неповну сімнадцятку, - і на допит! Бо класовий ворог. Бо батько і брати – бандити. А яка яблуня, такі й яблука!.. Нібито й все правильно казали медсестри, та серце не сприймало. Ну який же класовий ворог - Парася? Розмірковуючи так, в уяві знову ставав безтурботним шахтарчуком біля Кандибиного хутора, де, опираючись на плетений з верболозу паркан, стоїть Парася. І він підходить до неї. Близько-близько! Так, що відчуває різнотравний запах розігрітого на сонці волосся. Бере за руку, і дівчина не пручається. Так і йдуть степом під стоголоссям жайворів. Йдуть без слів. Повільно, сторожко, щоб не розхлюпати отого рожевого валу, що струмує із сердець і огортає все навколишнє... Та кожна дорога скінчається. І вже не обійтися без слів, що жаринами жалять свідомість: “класовий ворог!” Вони, мов доля, чіпляються до людини на все життя, перетворюючи його на страшну химеру. А йому, молодому міліціонерові, з класовим ворогом не по дорозі. Так, без сумніву, скаже і Пузаченко, і його товариші-колеги, з якими дружба скріплена кров’ю. “Але ж то дурниця! – ніякий Парася не ворог. Чи винна вона в тому, що народилася у сім’ї Кандиб? Адже ж кажуть, що діти за батьків не відповідають!” – то говорив один голос. “Всі Кандиби – вороги. Занапастиш ти, хлопче, своє життя тією Парасею” - говорив другий. І якому вірити? А всім єством відчував чебрецевий запах дівочого волосся, а сонце світило так щедро! І здавалась Парася степовою лілеєю, близькою і водночас навіки далекою.

17 * * * СНИ пішли якісь тривожно-дивні. … Мерзла земля летить з-під копит його Гнідка. Холодний вітер студить розпашіле обличчя. Схоже, на цей раз йому підвезло – прорубався через татарські засідки в степ. А він не підведе, врятує. Он уже й не чути погоні. Відірвався! Тепер би чийсь зимівник знайти, поїсти, відігрітися у когось із гостинних гречкосіїв. Та й коню не завадить відпочити, похрумкуючи м’якими губами вівсяне зерно. Хвилин через п’ять лету таки угледів хутірецьзимівник, обгороджений міцними дубовими гостряками паркану. Вже й собаки озвалися. Вузенька хвірточка-лаз відчинилася, випустила кремезного літнього козака з двома пістолями в руках. “Нібито я його десь бачив!” – подумалося Миколі. Втім, і сам хутірець здавався знайомим. Дива, та й годі!

- Яким вітром, козаче? – запитав господар. – Бачу, тебе добренько в дорозі побило?

- Козак я, - відповів Микола, - скачу в полк із донесенням. А по дорозі - татарська засідка...

- Гостем будеш! Заходь! Василю (це до старшого з трьох парубків), коня постав. А ми – за стіл. Гість у нас. Парасю, - і чому, коли дивишся на дівчину, все здається таке знайоме, що навіть серце стискається? - накривай на стіл. Дружини вже третій рік, як немає, то донька в домі порядкує, - пояснив господар. – З нею та з синами і даємо всьому лад. Я теж козакував. Та роки вже не ті. От і осів на землиці. Вона у нас - як та ненька: поклопочешся – досхочу нагодує. Он її стільки! Щоправда, неспокійно у нас. Дістає й сюди татарва. Та й іншого люду, ласого до чужого шматка, в степу вистачає. Так що змушений гостей не поклоном, як у нас водиться, а з пістолями зустрічати. Пробачай. А, що там, краще до столу сядемо, по чарці-другій пропустимо, поки хлопці худобу порають! Та й заспіваємо. Ти, козаче, любиш співати? Ні? То тоді слухай. Про ляхів превражих хочеш? Поставили два стовпи, Мотуз почепили. Під мотузку підвели Грицька з Чигирина. Але козак подививсь На ляхів превражих: “Стійте, – каже-бо, - пани! -

Я вже щось розкажу. Не веліте високо Вгору підіймати, Краще буде вам мене В с… цілувати”.

- Тату, татари! – перервав пісню наймолодший із братів.

- От біда! – господар випрямився. – Їм нашого статку треба! А ти погни горба, ороси землицю потом – тоді й матимеш. Та тепер у нас на одного козака більше. Так, госте? Микола кивнув головою. Нападників було дев’ятеро. Низько насунувши гостроверхі шапки, вони мчали коней до зимівника. Один крутив над головою аркан (накине на палю огорожі і миттю у двір перестрибне). Його Микола й вицілив з господарської фузеї і взявся за пістолі. Збоку ляснуло ще кілька пострілів – то старались сини господаря, і вочевидь недаремно, бо хтось із них закричав: - Тату, є двоє! Ні, й третій скопитився! Не марнував часу і сам господар – зняв одного з татар на самій огорожі. Почувся різкий свист, і вцілілі нападники чимдуж погнали від зимівника. Схоже, не чекали такої відсічі.

- Тату, зброю зберемо! – старший із синів запитально дивився на батька.

- Зберемо. Але не відразу. Поки що випустимо Бровка й Бусурмана, нехай тих трупаків обнюхають, чи не причаївся якийсь пораненим, щоб хоч одне життя забрати. Два величезних собацюри радо вибігли за огорожу. Нюх! та нюх! - троє трупаків і не поворухнулись. Зате четвертий підняв назустріч собакам руку з пістолем.

- Оце вже ні! – вигукнув господар і вистрілив з мушкета. Швидким і вчасним був той постріл: рука з пістолем упала на землю.

- А от тепер і зброю зберемо!

- Тату, це не татари! Козаки переодягнуті! – вигукнув котрийсь із синів, що першим дістався до вбитих. Низько схилився над трупом господар зимівника. Зняв шапку з одного, подивився на обличчя: - Ні, це не татари. Нашої слов’янської крові! Але гірші за татар! Татари – вороги. А ці – розбійники. Запанувала тиша.

18 - Не зрозумію ніяк, - порушив її господар, звертаючись до Миколи, - чи їм землі мало? Так он степ який! Бери, розорюй, будуйся! І порайся біля землі-матінки - то й в коморі буде повно, і свині хрюкатимуть, і корови мукатимуть. Живи, працюй, радій! Та не бажай чужого. Так і Господь велить. Ні, забажали дармовщини! От і лежать. А нам - клопіт. Як би не було, а, мабуть, християнські душі. Тож похоронити треба. Біжи, Андрійку, за лопатами. Упоравшись з цими сумними справами, сіли до столу.

- Пом’янемо їх заблуклі душі! - коротко мовив господар і опорожнив келиха. – А по другій вип’ємо за тебе, козаче. Вчасно тебе нам доля послала. А як звуть?

- Микола. А вас?

- Іваном. А прізвище – Кандиба. * * * НЕВІДОМА сила струснула миколине тіло. Та так, що аж присів на ліжку. Шкода, що то був сон. Сон, у якому він допоміг захиститись від нападників родині хлібороба. В реальності ж він сам – нападник… Думка про події на хуторі Кандиб цвяхом засіла у свідомості. І не покидала, як не прагнув ї ї відігнати. Хитрою, звивистою гадючкою вона знову і знову залазила в мозок: “А хто цей Кандиба? Хлібороб. Зранку до вечора з синами гнув спину на своєму полі, тож і мав хліб та до хліба. Господар землі, орошеної власним потом. Як і той, що снився. То лихі люди придумали ті слова - куркуль, ворог народу... Парася – ворог?!” І нікуди було від тих думок подітися. А її волосся так пахло степовим різнотрав’ям... * * * СТЕП. Він - за кільканадцять кроків від окружної лікарні. Звивиста курна дорога вела аж до Саксагані. Далі, через хисткий місток, тяглась до вулиці Поштової, де вже двоповерховими будинками починалося місто. А неподалік - і приміщення міліції, Пузаченко, друзі... З півгодини ходу – і він на місці. Це якщо не поспішати. Власне, поспішати йому сьогодні й не треба: лікар видав довідку ще на кілька днів. Щоб призвичаювався до нормального життя поволі, а не кидався, як молодий лошак, у роботу. Та хто слуАльманах “Саксагань” № 1 2015

хає лікарів у неповні дев’ятнадцять? Ноги ступають легко, слухняне тіло, – і кому вони потрібні, оті довідки про звільнення від роботи? Той, хто не був у степу на початку травня, багато втратив. Якраз у цей час все навкруги стає синім-синім, ніби вишитий яскравими нитками килим. А малюнком на ньому – жовті суцвіття пижми, безсмертника, білі голівки деревію... А аромат! Стійкі запахи різнотрав’я хвилюють душу, відганяють печалі й турботи, заколисують, щоб випустити вас нескоро зі своїх обіймів - навіки зачарованих степом. Степом, у який обов’язково повертаються. Хоча б подумки, коли треба заспокоїти роз’ятрену душу. Присів Микола на повалене дерево, і здалося, немає навкруги ні шахт, ні заводів, ні будинків, ні людей. Високими нотами бриніло птаство, натруджено гуділи джмелі. Рай, та й годі! Ілюзію раю порушив знайомий голос: - Так ось де ти, болящий! А я з лікарні! – мовив Федько Горячий.

- Мене провідував? – посміхнувся Микола. – Чи доліковуватись ходив? Обличчя Федька враз стало серйозним.

- Ні. Пузаченка. Вчора під Долинською брали конокрадів. Гаряче було затримання. Там і вліпили Пузаченку кулю в живіт. Поки доставили в лікарню – стік кров’ю.

- Живий? – вигукнув стривожено Микола.

- Поки що живий. Операцію зробили. А за подальше... лікар нічого не гарантує. І в палату не пускає. Хоч би одним оком глянути, як він там... У приміщенні, де розташувалася міська міліція, за столом Пузаченка сидів Марков, його заступник. Побачивши Миколу з Федьком, спитав: - Вилікувався? Микола ствердно кивнув головою. А потім чітко, по-військовому додав: - Так точно!

- Тоді тримай зброю. Через півгодини буде робота. Вийшли з Федьком на східці перекурити. Поговорили про те, про се... Раптом Федько кинув: - А ти дочку старого Кандиби пам’ятаєш?

- А що? – здригнувся Микола.

- Пощастило їй. Не поїхала з батьком у Сибір. Зглянувся, мабуть, слідчий, дозволив у місті залишитися. Щоправда, під наглядом. На будів-

19 ництві працює. Знаєш, у нас металургійний завод буде. Робоча сила потрібна. Домну побудують. Будуть руду, що ми колись добували, плавити... Та Микола вже нічого не слухав. “Парася тут. Парася тут, - стукало у скронях... - Ну і дивна людина цей Федько! – обличчя Миколи пашіло жаром. – Це ж треба утнуть! Знає ж, що Парася для мене від життя дорожча!. Краще б не розповідав, не ятрив серця!”

- Хлопці, досить вам курити. На виїзд! Виїзне авто – двійко гнідих, запряжених у двоколісний возик-бідку, уже стояло біля ганку. Їздовий міліціонер Степан Мажура звично досмалював товстелезну самокрутку, від диму якої, здавалось, навіть мухи падали.

- Тіснувато буде втрьох! - Марков вмостився на вичовганій дошці-сидінні. - Та нічого, не звикати. Ходу, Степане! На майбутній завод! Екіпаж заторохтів колесами по бруківці вулиці Базарної. Проте вона швидко закінчилася, і почалася грунтівка. Десь за кілометр від новобудови зупинились.

- Далі, хлопці, підемо пішки, - сказав Марков.

– А он в тих кущах почекаємо до темноти. Ось тоді й почнеться комедія.

- Яка саме? – поцікавився Микола.

- А така. З ближніх сіл на будову нагрянуть гості. Хто піхом, а хто й на возі... І почнуть тягти дошки, труби... Тоді ми їх і хапнемо, - пояснив Марков.

- Утрьох? – здивувався Федько.

- А де взяти людей? Сам знаєш, інші з ЧОПівцями на банду Іванова виїхали. А нам подзвонив директор Вєснік, мовляв, рятуйте, все розкрадають, розгрібають, мов сарана. Скоро й гвіздків, щоб риштування збивати, не залишиться. А домну ж треба здати в строки... Так що будемо втрьох.

- А охорона? – здивувався Микола.

- Куплена та охорона! – зло кинув Марков. – За сало та самогон!

- От би зараз шматочок сальця! - облизнувся Федько. – Зранку не їв нічого.

- Не ти один! – розсердився Марков. – У мене он вдома троє голодних сидять. А батько з наганом по ярах тиняється! Так що розмови про сало – контрреволюція. Пойняв?!

- Та чого там не зрозуміти! - зітхнув Федько і почухав потилицю.

- Нічого, ранком поснідаємо.

- Атож! Замовкли. Сиділи на поваленому вітровієм дереві, курили. Неподалік, за кущами терну, від новобудови тяглася вичовгана колесами дорога. Далі, аж до Лозуватки, - степ. Ні вогника, ні звуку. Тільки місяць на хвильку виглядав з-за кошлатих хмар, ніби для того, щоб поцікавитись, що ж там, на землі, діється, і, упевнившись, що змін ніяких, знову сховався за завісу темряви. А зміни таки були. По дорозі сторожко процокали копита кінної упряжки, прочовгали чиїсь ноги. І все – в напрямі будови. Марков махнув рукою: - Пішли! Криючись, попрямували слідом за нічними гостями. Йшли тихо-тихо, щоб зненацька не хруснула гілка, щоб нічим не видати себе. А ось і будка охорони.

- Ванько! – покликав один із нічних гостей. – Ванько, це ми! З будки, поправляючи ремінь карабіна, вийшов охоронник. Привітались, про щось перемовились – і віз рушив на будову.

- Будемо брати, коли назад виїжджатиме!

– гаряче на вухо Миколі прошепотів Марков.

– Я візьму охоронника, ви з Федьком – дядьків. Чекати довелось недовго. Коли віз, навантажений дебелими кругляками, під’їхав до воріт, у дверях будки з’явилась вже знайома фігура охоронника: - Навантажилися?

- Як і домовлялися! – один із дядьків простягнув охоронцеві заплічний мішок. – Усе, як в аптеці!

- Стояти! Міліція! – пролунав голос Маркова. Мить – і карабін з плеча охоронника опинився на землі. Тьмяно блиснула сталь револьверів, націлених у бік дядьків.

- Руки за спину! – це вже Микола віддавав команду. – В’яжи, Федько! Через кілька хвилин справа була закінчена. Завівши затриманих у простору будку, Марков сказав Миколі: - Ми тут постережемо їх, а ти збігай в он той будиночок! – то диспетчерська. Бачиш, вікно світиться? Там чергова телефоністка. Нехай з’єднає тебе з нашим черговим – доповіси, що й до чого. А потім – з начальником будови. Нехай

20 терміново сюди мчить. Давай, Колю! Одна нога тут, друга – там! Микола кинувся у темряву. То лише здавалося, що віконце телефоністки зовсім поруч. Поки добіг – добре ухекався. Рвучко відкрив двері і вочевидь злякав тим господарку кімнати, що куняла за пультом. Вона повернула голову до дверей. Мамо! Від побаченого Миколу кинуло в жар: це була вона, Парася. Трохи змарніла, водночас подорослішала, і дивилася на нього не менш здивованими очима. * * * Як швидко летить час! Здається, ще вчора на пагорбах лише починали вставати трави і злаки, а ось вони вже падають, ніби сповіщаючи, що один з періодів твого життя зменшився, вважай, на рік, що відійшла в минуле ціла низка подій, бо те, що вчора ятрило серце, втратило свою гостроту. Як важко було зважитися на перший крок! Здавалося, що б легше – зателефонувати на будову, запросити до апарата телефоністку з порядковим номером 17! Тоді на комутаторі вставлять штекер у потрібний отвір – і кажи Парасі все, про що кричить серце... Може, то для когось просто. Але не для Миколи. Аж до вересня вагався. Та все ж зважився, зателефонував. Зустрілись. І не було ніякої напруги, ні прикрих спогадів. І став вересень елегією щастя двох сердець, створених для єдиного життя. Ох, цей вересень! Таке враження, ніби не на зиму іде, а весна повертається! Якби не лапаті волоті бабиного літа, що повільно спускаються на землю з блакиті легеньких хмар - був би травень, та й годі! Після прохолодних дощів ударило тепло, і степ знову зазеленів... Тут, у степу, вони й зустрічались. Звичайно, тягнуло на рудники, де й танці до півночі, і кіно показують. Але щось заважало виходити на люди, хоч і прагла душа гурту, веселощів. Та про це навіть і не говорили. Микола добре розумів: з’явись він із Парасею на людські очі - відразу посипляться запитання: “Хто така? Звідки?” А декого і походження подруги працівника карного розшуку буде цікавити, щоб потім доповісти “по інстанції”, що правоохоронець злигався з куркульською донькою. Отже, переродився, а може, й взагалі продався. Такі звинувачення Альманах “Саксагань” № 1 2015

були у великій моді. Потім – виклик до начальства, далі – службове розслідування. А ще далі – те, що з його колишнім колегою Немировським: зв’язок із класовим ворогом, втрата пильності. За останнє – суворе покарання, за перше – посадять, та й квит. Очевидно, все те добре розуміла й Парася, бо ніколи й мови не заводила ні про кіно, ні про вечори відпочинку, які проводилися дуже часто і були серед молоді надзвичайно модними. Вона раз і назавжди усвідомила: більшість доріг для неї, колишньої куркулівни, назавжди закриті. Страшна дійсність часу... Усвідомлення того ятрило серце. Та поруч крокував Микола. Великий, зосереджений - він захистить. За ним – як за кам’яною горою. І молодість брала своє, народжувала сподівання. То нічого, що світить над ними місяць, а не сонце. Їм і від кохання жарко. Все згодом притреться, якось уладнається. А може, поїдуть звідси далеко-далеко, де їх ніхто не знає і де не доведеться ховати почуття... Стару лісосмугу розрізав навпіл кінний шлях. Шелестіло під ногами опале листя. Тримаючись за руки, вони йшли, радіючи тиші. Без жодного слова. Навіщо? Усе й так зрозуміло. Он як бухкають серця! Переконливіше будь-яких клятв! Обом хотілося чуда. І відчуття того, що воно обов’язково буде, сповнювало душі. І чудо сталося. Справжнє, невигадане. На майже голих гілках бузку воно стріло їх гронами суцвіття.

- Ой, що це? – здивовано вигукнула Парася, нахиляючи розпуклу гілку. – Я такого ніколи не бачила! Осінь же! А він – цвіте. Миколо, то знак! Правда, знак?

- Правда.

- І не боїться ні заморозків, ні вітрів.

- Не боїться. – Микола легко підняв Парасю на руки. – І ми нічого не боїмося. Я люблю тебе!

- І я! Якось колами попливло небо, захиталася земля, і так важко було встояти... Вересневий бузок прикривав їхнє щастя від допитливого місяця. * * * У суботу ховали Пузаченка. Хоч це була й не перша втрата за півтора роки служби, та найболючіша. Бо був він їм, молодим міліціонерам, не просто начальником – батьком. І хлопці, звиклі

21 до свисту куль та болю ран, не приховували сліз. А коли ударили залпи прощального салюту, Федько схилив голову Миколі на груди: - Як же без нього будемо? – і затрусився в риданнях. Микола дивився, як над труною лопата за лопатою лягає земля. Ось уже й кришки не видно. Усвідомив: важко буде без Пузаченка. І запекло в серці, ніби хто розжареного цвяха забив... Коли повністю закопали могилу, несподівано закликав до уваги Іван Крицький із ДПУ: - Важка втрата не повинна вас розмагнічувати! – почав він добре поставленим голосом. – Бо цього лише й чекають наші вороги. Ми повинні бути по-революційному непримиренними до ворогів робітничого класу! У наших рядах не місце переродженцям! Віддамо життя за торжество більшовицької правди, як це зробив Пузаченко! “Ти вже віддаси життя!” – зло розмірковував Микола, слухаючи промову Крицького. – Так багато розвелося балакунів! Та під кулі не вони лізуть – ми. Тут горе - а він намолов сім мішків гречаної вовни! Сходив би з нами якось на банду, поповзав на череві по баюрах, замазав би свій ошатний костюмчик – не так би заговорив!” У відділі пом’янули небіжчика. Був на поминках і Крицький. Тільки тепер він мовчав. Нервово спостерігав, як перехиляють хлопці чарки, і щоразу морщився, коли хтось проказував: “За упокій душі нашого товариша”, бо це пахло релігією. А вона, як сказав вождь світового пролетаріату, “опіум для народу”. Коли розходилися, Крицький шепнув Миколі: “Затримайся, треба поговорити”. І звучало те, як команда. Чекаючи, поки розійдуться хлопці, Микола дістав кисета з тютюном і, перш ніж скрутити добрячу “козячу ніжку”, любовно погладив його: Парася вишивала! Чиркнув сірником і глибоко затягнувся: про що, цікаво, буде розмова? Нарешті залишилися вдвох.

- Ну, розказуй! – Крицький уважно дивився на Миколу крізь круглі скельця окулярів.

- Про що?

- Про зв’язок з бандитською сім’єю Кандиб. Про те, як вони тебе завербували. Про дівку Параску, яка пролізла в телефоністки, щоб слухати державні таємниці. Так-так, про Параску, свою полюбовницю, розказуй! Це нею ти пере-

даєш повідомлення бандитам? Добре влаштувались, нічого не скажеш! Дивуюсь: як міг ти, робітнича кісточка, ворогам продатись? Кров бухнула Миколі в голову: “Ох і гнида ж цей Крицький! Ти поглянь, як з людини ворога ліпить! От гнида!” Шия у Крицького від напруги стала червоною, очі блищали, як у божевільного. А втім, хіба ж не божевільний? Звинуватити його, Миколу, у переродженні нормальна людина не може. Тільки такий ось... І так захотілось схопити ту червону шию обома руками, стиснути до хрусту, щоб аж язик вивалився і не молов більше дурниць! Та стримався. Натомість мовив хрипло, розстібаючи сорочку: - Оці дві дірки у грудях – це що? Кандиби за вірність подарували? А грамоти за хорошу роботу вони виписали?.. Так що ж ти мелеш, чоловіче? Очі Крицького випромінювали божевільний жар: - Чому ж ти тоді з Кандибиною дочкою по степах вештаєшся? Чому від людей ховаєтесь?

- Люблю я її! – видихнув Микола.

- Любиш? Дивна ти тоді людина! Тобі що, дівок з нормальною біографією не вистачає? Чи в куркулівень під платтям є щось особливе? Так поділись досвідом із представником пролетаріату! – Крицький хитренько засміявся. – Поділись, може, згодиться! Мені таких часто доводиться допитувати. А я й не знаю, втрачаю шанс.

- Ти що, справді мене за ворога вважаєш? – перервав Микола базікання депеушника. – Тоді ось, тримай мій наган. Став до стінки. Щоб свій ствол не бруднити.

- Дурень ти, Миколо! Так нічого й не зрозумів. А я тобі добра хочу. Щоб не по Сибірах та лісоповалах решту життя проводив, а зростав по службі, вчився. Думаєш, я оце сам по собі тебе розуму вчити почав? Помиляєшся! Наші давно за тобою стежать. Так що знаємо: ти не ворог. Просто дурень, що зв’язався з дочкою куркуля. Втім, кожен гріх замолити можна, як кажуть у церкві. І у тебе є шанс...

- Який?

- Хочеш із Параскою жити і в міліції служити?

- Ще б пак!

22 - Тоді напиши один папірець.

- Що за папірець?

- Зобов’язання інформувати нас про настрої твоїх колег, те, се... Час, розумієш, такий.

- Сучити на своїх? – вигукнув Микола. – Та я...

- Вибирай: служба і Параска впридачу - чи дуже приємні розмови у нашій конторі, а потім – “дорога дальняя в казьоний дом”. Пиши, дурню! У вас не один ти такий будеш. Пиши! Я тобі вже й псевдонім придумав.

- А це що таке?

- Ніби кличка. А звучить вона так: Підкулачник. Цим псевдо і підмальовуватимеш свої донесення. І житимеш щасливо зі своєю дівкою. Даю гарантію! Та не довго думай! - не на етапі. Поки що. Так, щоб пізно не було. Ось бланк. Бачиш, тут лише підпис поставити? І – живи! Ніхто тобі за дівку і слова не скаже. Ну? Крицький важким поглядом, здавалось, розчавлював Миколу. А той стояв, опустивши голову, гарячково розмірковував: “Якби йшлося про мене одного – ухойдокав би оцього клятого очкарика, а далі було б видно. А Парася? Що тоді на неї чекає? Врешті-решт, папірець можна підписати. Та доносити про настрої товаришів? Ні, це вже - дудки!

- Давай, підпишу! – Микола зітхнув і потягся за ручкою. – Ось і все! Тримай! Крицький вдоволено поглянув на бланк, посміхнувся: - А на весілля запросиш, Підкулачнику? Дивись, я буду чекати. І, зрозуміло, про наші діла – нікому. * * * СНІГ випав – по коліна! Мороз скував товстою кригою Інгулець і Саксагань, витівкуватим мереживом покрив шибки вікон. Благенький одяг не давав тепла, а нову форму Микола беріг. До того ж, йому й по роботі краще бути в цивільному: не кидатиметься в злодійські очі те, що он міліціонер, стережись... Та й чи ж до форми сьогодні, коли направили на базар ловити кишенькових злодіїв? Їх останнім часом розвелось неміряно. Нещодавно у дружини якогось великого партійного начальника гаманця вирізали. Гаманець – гаманцем, а от дорогу шубу з натурального хутра пошкодили. Дуже розгнівалася дама, мабуть, на всевладного чоловіка натисла, а той викликав до себе Альманах “Саксагань” № 1 2015

Маркова і вчинив лютий рознос. На що вже Марков мовчазний та обережний, а тут прохопився, мовляв, ці жіночки страшніші від самого наркома. Та що там - наркома, коли крутять і чоловіками, і владою! А тепер всі сили кинуто на базар, на дрібних злодюжок. А в Долинському банда вже двічі м’ясокомбінат відвідала. Так виходить, банда – це другорядне, дамоччиних кривдників шукай... Воно й дійсно, банду треба брати в першу чергу. Та раз партія сказала... Міліціонери розбрелися між рядами. А вони, ті ряди, були довгенькими. Вози з продуктами тягнулися нагору від Поштової аж до балки, що відділяла рудник імені ДПУ від базару. Дядьки в грубезних кожухах пильнували товар, поки їхні дебелі молодиці спродувались. Там і сям шмигали перекупники-євреї, починали торг здалеку, з жартів.

- Ну, що, Іван, - для них всі дядьки були Іванами, - в наступному році буде врожай?

- А може, Бог дасть, і буде, - відповідали селюки.

- Такий, як і в цьому?

- Хто зна!

- Так в цьому ж не дуже...

- Який вже був.

- Поганий був. У тебе що в мішках – зерно? А ти розв’яжи, розв’яжи! Хіба це зерно? Горе! І дрібненьке, і сплюснуте. З нього хорошого борошна не буде. Хіба на корм.

- Ну, чоловіче, це вже ти загнув! Зерно добре.

- Буває й краще.

- Буває.

- Отож краще й купують. А твоє? Скільки сьогодні продав? – насідав на дядька перекупник.

– Мішок, два, три?

- Та поки що жодного, - відповідав дядько. – Але ж базар лише починається! Так що не милься, голитися не будеш. Проходь собі, деінде дурнів пошукай.

- А ти – ні? Розумний? Та я ж тобі таку ціну дам! - гріх відмовлятися!

- Я сказав – ні! – відрізав дядько, і після цього розмова припинилася, щоб початись біля іншого воза... Йдучи рядами, Микола помітив дивного молодика, що нічого не купував, зате зиркав, хто й що купує. Це насторожило, бо нормальні люди так себе не поводять.

23 “Схоже, мій клієнт”, подумав - і не помилився. Молодик спинився біля облавка з м’ясом. Там якраз скуплялася добре одягнута жіночка. Дістала з сумки пухкенький гаманець, розрахувалась і попрямувала далі, в натовп. Молодик до неї як приклеївся! Так і дійшли до ряду, де всіма барвами переливались сувої краму і де жіноцтва! – яблуку ніде впасти. Збуджені, розпашілі, дівчата й молодиці товпились, пробираючись до сувоїв, щоб коли не купити, то хоч помацати. Туди ж, штовхаючись, кинулась і наша жіночка. Того й чекав молодик. Якось непомітно торкнувся сумки – і гаманець у нього в руці. Та Микола не зівав. Крок вперед і рука злодюжки із затиснутим у долоні гаманцем закручена за спину.

- Рятуйте! – крик якоїсь з молодиць врізався в базарний гул.

- Рятуйте, вбивають! – закричав і молодик. – Ой, руку ламають! По спині Миколи загупали жіночі кулаки.

- Міліція! Тут людину калічать!

- А я і є міліція! – вигукнув Микола. – Дивіться, чий гаманець у нього в руці?

- Ой, мій! – відгукнулась добре одягнута жінка.

– Мій!

- Тоді складемо протокола, - сказав Микола.

– Хто у свідки?

- Ми! – відразу почулося кілька голосів.

- Пішли в комендатуру, там і зробимо, - запропонував Микола. В комендатурі було людно. За столом, відділеним від кімнати дерев’яним бар’єром, сидів Марков.

- Хто це тебе так розмалював? – запитав у Миколи, а той лише після цього відчув, як саднить обличчя, болить спина.

- Ось ці жіночки! – показав Микола на свідків, а ті винувато потупили голови. – Цей чолов’яга хитреньким виявився. Почав кричати, що на нього напали. От жіночки і дали мені буханців. Але то – нічого. Пізно увечері пішов до Парасі в гуртожиток. А вона вже зачекалась. Ластівкою кинулась до Миколи. Та враз зупинилася: - Що це з тобою? Хто тебе?

- Заживе, як на собаці! – пожартував у відповідь. – Робота у мене така!

* * * Лютий цього року лютував по-справжньому. Мало того, що мороз – градусів під сорок, так ще й вітер. Намерзнешся на службі - зуб на зуб не потрапляє. Єдина радість – прийти додому, у невеличку хатку-ліпляночку, в яку їх з Парасею впустила жити бабуся Хима, відігрітися і тілом, і серцем. При згадці про хатку у Миколи навіть на душі потеплішало. Пригадалось, як вперше зайшли з Парасею в цю оселю. На стінах – іній. А бруду! Невеличка напівзруйнована плита, сяк-так збитий з грубезних дощок стіл та дві лавки-ослони. В кутку стояло щось схоже на ліжко. От і все. Та ж чи їм більше треба? Одного вихідного вистачило, щоб і пічку відремонтувати, і благенькі двері законопатити, і прибрати. А коли з димаря закурилося, від груби пішло тепло - здалося, що хатка посміхнулася своїм єдиним віконцем. Зайшла бабуся Хима, оглянулась навкруги і сплеснула руками: - Молодці, молодята! Постарались, привели до ладу все. Нехай вам щасливо живеться! А я ось жмут полину принесла. Пахне степом. Повісь, Парасю, на сволок. Отуди, де гвіздок забито. На нього, мабуть, скоро й дитячу люльку приладнаєте? Ну, дай Бог! А я піду. Нічого наче й не робила, а стомилася. Та що там! - дев’яносто за плечима, не абищо! Піду. Коли за бабусею зачинились двері, Микола, посміхнувшись, підняв Парасю на руки: - От тепер і у нас є дім! Хоч маленький, але дім.

- Навіщо нам більший? – запитала Парася. Розігрітий теплим повітрям оберемок полину нагадав про себе п’янким запахом. І від того стало ще затишніше на душі. Здавалося, якась невимовна тиха радість увійшла в груди, переповнила їх, стерла всю гостроту буття і захитала їх у повільному танку. От би прожити так все життя! У віконце заглядав вузький ріжок місяця, постукувала під поривами вітру гілка бузини. Потріскували у пічці дрова. І все те називалося щастям. Щастям, для якого багато не треба. Заснула, уткнувшись обличчям у чоловікове плече Парася, а Микола не міг заснути. Лежав із закритими очима і слухав тишу.

24 В такі хвилини приходять спогади, життя прокручується, мов кінострічка, витягаючи на берег пам’яті і свіже, і напівзабуте. Пригадалась нещодавня розмова з депеушником Крицьким, папірець, підписавши який, Микола одержав спокій. Втім, чи ж одержав? І чи довго він триватиме, той спокій? Бо доносити на своїх, “стукати” він не буде. Це вже точно. Не Іудину душу має. А як же тоді бути? Те, що він щодня під бандитськими ножами та кулями ходить, що хвалять його на нарадах за хорошу роботу, - виходить, просто дурниця? Треба мати якусь нелюдську “пролетарську свідомість”, як казав Крицький, щоб бути спокійним за завтрашній день? І це дурниця. Може трапитися так, що поки той завтрашній день прийде, хтось стукне на тебе. А в ДПУ вірять тому, хто першим донесе. І зроблять з чорного біле, або навпаки. Врешті-решт, станеш ворогом народу, сам того не знаючи. Скількох уже погнали по етапу або й розстріляли, як ворогів! А вони ж, оті “вороги”, і революцію робили, і владу зміцнювали, і працювали на совість. Так хто ж тоді ворог? Від того мовчазного запитання самому собі здивувався: “Викинь, Миколо, дурниці з голови!

– наказував сам собі. – Все якось обійдеться! Не думай про лихе. Не думай”. * * * “Не думай про лихе, лихе тебе й саме знайде!” – кажуть мудрі люди. Знайшло лихо і Миколу. В ту ніч брали недобитків з банди Марусі. Не вдалося взяти тихо. Це коли під’їжджали до Терноватки, на околиці якої зупинилися на ночівлю бандити, почувся тупіт копит – то мчали в степ п’ятеро кінних, вочевидь шукаючи в ньому порятунку. І втекли б, якби місяць не задумав тієї пори виглянути з-за хмар. Стало видно, як на долоні. А проти тієї п’ятірки - десять їх, міліціонерів, та півсотні бійців з частини особливого призначення. Ударили залпами з гвинтівок. Трьох відразу збили, а за двома довелося довгенько по степу політати. Один випав і Миколі. Наздогнав його аж у видолинку біля річки Боковеньки, націлив револьвера: - Злазь, бандите, з коня, далі пішки поскачеш!

– крикнув.– - Схоже, я вже своє відскакав, - спокійно Альманах “Саксагань” № 1 2015

відповів бандит. – Дороги скінчились, бо в грудях дірка. От і вся любов. Пішки, понятно, не дійду. Так що тут мене й добий, Миколо!

- Що?! – не скрикнув - зойкнув, почувши своє ім’я, молодий міліціонер. Бандит скинув кошлату шапку.

- Тепер пізнаєш?

- Андрій? Тільки тепер Микола помітив, як схожий на Парасю молодший з братів Кандибенків, і голова пішла обертом.

- Чув я, що ви з Парасею побралися, - хриплим голосом мовив Андрій. – І що щасливі. Ну, та Бог вам суддя. Живіть в мирі. А ти мене добий. Все менше мучитися. Добре, що ти мене догнав. Я, було, зупинився, щоб когось з ваших із собою на той світ прихопити. Ось ще патронів повний барабан. – Андрій витяг з пазухи револьвера і кинув на землю. – Нічого, на один гріх буде менше. Візьми! Замість весільного подарунку!

– сказав і похитнувся в сідлі. Микола миттю спішився. Обережно, мов дитину, зняв Андрія з сідла: - Зараз я тебе перев’яжу. Зупинимо кров - і, може, все обійдеться.

- А навіщо? Нехай тече. Маки колись виростуть. Батько казав, що там, де земля кров’ю залита, навесні маки цвітуть. От і буде про мене пам’ять. А я хмаринкою прилітатиму, дивитимусь. Парасі покажи, де її брат загинув, добре? Може, колись прийде.

- Ти житимеш, Андрію! Зараз рану стягнемо, припиниться кровотеча, а там лікар зробить усе, що треба. – Микола гарячково бинтував груди парубка, а той і не чув – втратив свідомість. Та міцний організм Андрія не хотів коритися подиху смерті.

- Миколо! – прошептав пошерхлими губами поранений. – Хочу тобі дещо сказати. Хочеш – слухай, а не хочеш…

- Говори, Андрію! Говори!

- Навряд чи мої слова тобі сподобаються. Та скажу. Як не як, родичі. Хоч і звела нас доля… Зараз трохи передихну, ковтну повітря. Воно сили додасть. Ну от, вже краще... Слухай, а ти думав, за якого дива степами зі зброєю гасаєш? Скажеш, бандитів винищуєш? Ой, помиляєшся, козаче! Чи ж бандит той, хто за рідну землю воює? Хто України, а не Малоросії,

25 хоче і не згоден бути молодшим братом москалеві? Заморочили вам голови, ой, заморочили! Землицю святую, - пальці Андрія зібгалися в кулак, затискуючи в грудку зволожений грунт, - ось цю українську землицю – та комусь на поталу? То, братику, великий гріх. Правда, ваші зверхники гріха не бояться. І вас до того привчають. Церкви он позакривали і руйнують. Історію нашу славетну козацьку змушують забути. А я не можу. Чуже воно нам, чуєш, оті совєти, комуни! Ми ж не московіти! А вони зі своїм уставом - та в наш монастир... Їм незалежна Україна – кістка в горлі! Отож і випускають вас, оболванених, за нами полювати. А ви й раді старатися! Всі, кому Московія поперек горла, для вас - бандити. А може, й не всі? Подумай, братіку, на те й мізки Господь дав! Ой, нескоро ж ви зрозумієте, що не буде москаль козакові братом! Та все ж і такий час настане. Шкода, не доживу. Може, ваші з Паранею онуки, якщо, дай Бог, будуть, дочекаються України-неньки. І оживуть лави гречкосіїв. Таких, як мій батько. Оживе народ, буде своя держава… За це й загинути – честь, - сказав Андрій і втратив свідомість.

- О, Микола вполював таки паразита! – почувся Федьків голос.

- Що там? – коротко запитав Марков, під’їхавши з іншими мліціонерами. – Жити буде? Нам відомості про банду потрібні.

- Я не лікар, - відповів Микола.

- А чого такий сумний? Ти не поранений? – допитувався Марков.

- Ні. Стомився, як всі. * * * УПЕРШЕ не хотілося йти додому. Та коли всі розійшлися і в прокуреному кабінеті зачовгала ганчіркою прибиральниця Клава, здивовано позираючи на Миколу, що сидів за столом нахнюплений, різко встав і попрямував до дверей. Хурделиця відразу охопила його своїми обіймами. Вітер жалив обличчя. Та Микола нічого не помічав. Не сказати Парасі про Андрія? Так між ними почнуться недомовки. До того ж, Андрій – ї ї брат... І треба ж було! – втік тоді, коли брали сімейство Кандиб. Втік, щоб знову з’явитися у його житті. Яка усе-таки примхлива доля! Могла б послати Андрія комусь

іншому. Той би не церемонився – добив, і все. Ворог є ворог. На одного б стало менше. Так ні – все те на нього впало, на Миколу. Виживе Андрій – почнуться допити. Виясниться, що він – рідний брат дружини міліціонера. Отже, зв’язок із ворожим елементом. А за таке не помилують. Виходить, накладаючи пов’язку на прострелені груди Андрія, він сам собі накидав петлю на шию? Парася сьогодні чергувала весь день. І це було добре. Хоч із думками збереться, визначиться, що ж їй сказати. І чи сказати взагалі. Ох, Андрію, Андрію, як ти невчасно з’явився! Гіркі роздуми порушив стукіт у двері. Відчинив – і радо посміхнувся: - Федько! От добре, що завітав! А то вже дорогу до мене забув.

- Ти ж тепер жонатий, як-то кажуть, відрізана скибка. А я все більше до холостяцького гурту прихильний. Та друзів забувати не можна, - посміхнувся гість, – і пляшчину прихопив. Закуска знайдеться? Після сьогоднішньої ночі не гріх і напругу зняти.

- Та ось глянемо, що Парася приготувала, відповів Микола, заглядаючи в каструлі. – О, смажена картопля! Тоді будемо бенкетувати. Випили по чарці, другій. Пригадали нічну погоню, перестрілку. Вже й жартувати почали. Раптом завжди усміхнене обличчя Федька стало серйозним.

- Миколо, а чого мовчиш, що Парасчиного брата затримав? Знаєш, він якраз прийшов до тями в лікарні. Зараз із ним депеушники працюють. Комедія виходить, та й годі! Затримувати – так то ми, міліція. А допитувати – рилом не вийшли: то вони. ДПУ! А що? Затримані не стріляють, не ріжуть. Малина!

- Така вже в нас служба, - похмуро відповів Микола. – Кому дірки в грудях, а кому – на піджаках для нагород... Та Бог з ними! Кожен робить свою справу.

- Не боїшся? – обличчя Федька витягнулося вперед.

- Чого боятися?

- Що бовкне Парасчин брат щось зайве. Краще б ти його там того... Степ широкий, ніхто б і не дотямив, що й до чого. Сказав би, що була перестрілка, ну і... Втім, ніхто б і не питав. А ти його одразу - бинтувати, рятувати. Питається, за які такі заслуги?

26 - Знаєш що? Забирайся ти краще звідси геть. Не тривож душу. І так болить. Та не ображайся, не ображайся, ми ж друзі з тобою!.

- Друзі. Інакше б і не прийшов. Зараз, знаєш, з тобою дружити небезпечно. Можна у відомство Крицького загриміти. Бувай! За Федьком вже давно зачинилися двері, а Микола все сидів, втупившись поглядом у стіну. Ось до чого дійшло! – розмірковував. – Старі, перевірені друзі вже сумніваються, чи варто зі мною підтримувати стосунки. А далі що? Ворог народу? Так у нас оголосять ворогом, і ніхто не засумнівається, чи ж так це. І ніякі заслуги не враховуються. Ворог – він і є ворог. Начальству видніше. А може, правий був Федько, треба було добити Андрія? І кінці в воду?.. Ні, це не для нього. Він же закону служить!.. Закону? Тому, що тисячами відправляє хороших людей по етапу? Гноїть цвіт нації на лісоповалах Сибіру? Зненацька почувся стукіт у двері.

- Хто там?

- Посильний. Та відчиняй же!

- На зачинено, заходь. Що трапилося?

- Крицький викликає. Терміново.

- Іду, - важко зітхнув Микола, беручи шапку. * * * Крицький зустрів допитливим поглядом: - Ну що, прийшов? Сідай. Як справи? Вихідний сьогодні? – депеушник сипав нічого не значущими запитаннями, не чекаючи на них відповіді. І по тому Микола відчув, що Крицький готується до чогось надзвичайно серйозного. Не помилився. Бо після невеликої паузи обличчя депеушника стало надзвичайно серйозним.

- От такі діла, Миколо, - сказав якось по-особливому, з притиском на кожному слові. – Хвалить тебе твоє начальство. Молодець, що Андрія живим узяв. Ясно, що він багато знає. З ним ми працювати будемо. Зв’язки там, хати-явки і все інше з нього витрусимо. Є рішення представити тебе до нагороди.

- До нагороди?

- Стривай! – Крицький підняв руку. – Це ще не все. Органам потрібні освічені керівники. Я минулого разу казав, що наші за тобою пильно стежать, вивчають, чи підходяща ти людина для подальшого росту. Все добре. Правда, дівка в тебе, сам знаєш, якого походження. Та нічого. Альманах “Саксагань” № 1 2015

Поїдеш на навчання, освоюватимеш науку, повернешся справжнім начальником. Дивись, і мені тобі честь доведеться віддавати! Зоряний час у тебе почнеться, дивись, не прогав. Доля раз у житті посміхається. Так що не будь дурнем.

- Та нібито й не дурень! – посміхнувся Микола. Від серця відлягло. От життя! Чекаєш удару, а воно приємний сюрприз готує!

- Спасибі за довіру! – мовив до Крицького. – Чесно кажучи, я й не сподівався такого. А вчитися завжди хотілось.

- Отож-бо! – посміхнувся й Крицький. – Сьогодні ще встигнеш одержати документи, а завтра зранку – в Київ на навчання.

- Як зранку? А Парася?..

- Почекає! – відрубав депеушник.

- А може, з собою взяти? Дружина ж! Десь би в столиці влаштувалася, були б разом... Крицький спохмурнів: - Може, ще й старого Кандибу з могили викопати? Ти що, на службі чи у кума на весіллі? Чи забув, що ми не жартуємо? Можемо зробити щасливим. А можемо й розтоптати! Нам усе по силі! Все, розмова закінчена! Документи тобі вже готують. Вперед! * * * НАДВЕЧІР прийшла з роботи Парася, на хвильку присіла на ослончику: “Фу, натомилася! Ну й день був!” Та враз спохопилася: - Миколо, що сталося?! Ти якийсь не такий.

- Сталося, Парасю, трапилося. На навчання мене посилають.

- На навчання?

- Так. На командирські курси в Київ.

- А як же я?

- Парасю, та ж вчитимуся всього півроку. Час швидко мине, і знову будемо разом. Ти що, не рада?

- Та ні, що ти! Рада. Ще й як! От тільки без тебе...

- Нічого, осилимо!

- А коли ж їхати?

- Завтра зранку. Поки дружина клопоталася з вечерею, Микола курив біля вікна. На думці було одне: казати про Андрія чи ні? Якщо по совісті, то треба було б сказати, треба. Та відганяв цю думку. Бо хто зна, як подіє ця звістка на Парасю! Утішав себе

27 тим, що змирилася вона із втратою рідних, що в життя прийшов спокій. То навіщо ж тривожити душу? * * * ТРЕТІЙ тиждень від Парасі не було листа. Що трапилося? Чому? Микола не знаходив собі місця. Душа рвалася додому. Добре, що хоч заняття на курсах не давали вгору глянути, відволікали від сумних думок. Зранку до пізнього вечора - наука, муштра... Все те Миколі давалося легко. Вже й звик, що його прізвище - в списку кращих курсантів, і це зобов’язувало. А нещодавно викликали до начальника курсів. Зайшов у просторий кабінет, чітко доповів, що курсант такий-то по вашому виклику з’явився. Начальник курсів, огрядний сивоволосий чоловік з орденом на грудях, привітно глянув на Миколу. Приязно посміхнувся і зненацька попростому сказав: - Сідай, поговоримо. Микола присів на краєчок стільця здивований, бо про начальника ходили чутки як про надзвичайно сувору людину. Сидів насторожено, чекав, що ж буде далі. Помітивши зніяковілість курсанта, начальник ще раз посміхнувся: - Ти розслабся, не в строю. А розмова до тебе ось яка. Трьох кращих курсантів ми направлятимемо на подальше навчання. В тому числі й тебе. Ти хлопець тямущий, беручкий. Вивчишся, станеш справжнім спеціалістом. Вони зараз ой як потрібні країні! Дивись, не підведи на випускнх екзаменах. Одружений?

- Так точно!

- І як сімейне життя? Як дружина, діти сприймають твою службу?

- Дітей поки що немає, - відповів Микола. – А дружина сприймає нормально. Щоправда, хвилюється. Хоча...

- Що “хоча”? – насторожився начальник. І Микола розповів, що вже довгенько від дружини немає листів, що й не втямить, що ж там вдома.

- А ти з’їздь. Даю на це дві доби. Не більше. Сам знаєш, скоро випуск.

- Дозвольте йти?

- Вільний!

* * * ВИСОКИМИ тополями, що вже прокидались від зимового сну, та галчиним гомоном зустрів Миколу старий вокзал. Хоч порівняно й недалеко від Києва, та південь є південь, тут весна відчувалася більше. Як добре йти рідним степом! По видолинках вже проклюнулися первоцвіти. Підняли жовті голівки кульбаби. А дихається як! Ні, в столиці такого повітря немає. Немає й такої полегкості, яка відчувається з кожним кроком. Нахилився, зірвав молоденьке стебельце полину, приклав до обличчя. Запахло рідною домівкою. А до неї вже було недалеко. Хвилин двадцять ходу, і він відкриє до болю знайомі двері. От добре, коли Парася вдома! Ні, нічого поганого не могло статися, переконував себе! Трапляється, губляться листи й на пошті. А може, хтось із курсантів погано пожартував (і таке бувало за період навчання) та й приховав листа... Зараз все з’ясується! Не зайшов – влетів у двері. Кинувся до своєї хижки. Парасі вдома не було. Кров ударила в голову, коли побачив на столі товстий шар пилу. На задубілій плитці стояла каструля з картоплею. Вочевидь, давно звареною, бо зверху плавала плівка плісняви. Знадвору почулося човгання, і двері відчинилися: - Ой, це ти, Миколо? А у нас горе: другий місяць, як від Парасі - ні слуху, ні духу. Як пішла на роботу, так і... Я вже й не знаю, що думати. Щось іще казала бабуся Хима, та Микола вже нічого того не чув. Мчав на службу. Там телефон, звідти він і почне виясняти, що й до чого. ...Марков сидів за письмовим столом, переглядав якісь папери. Здивовано підняв очі на Миколу: - А, курсант! Яким вітром? Ще ж навчання не скінчилося!

- Відпустили на дві доби. Зайшов додому – нема Парасі.

- Знаю, - важко вимовив Марков.

- Що з нею?

- Не піднімай лемент. Жива і, здається, здорова. Втім, краще Крицького запитай. Парася твоя - у їхньому відомстві. А моя тобі порада: не наламай дров. Чуєш? Не наламай, не зроби гірше. У першу чергу – собі. Твоє життя – он, попе-

28 реду. Для того і вчишся. Тож подумай, що і як робити, що кому казати. ...Крицький пронизливим поглядом дивився на Миколу. І мовчав. Було так тихо, що чулося дзижчання мух. Та воно не могло порушити гнітючу тишу. Врешті Крицький таки мовив: - Я тобі все сказав. Більше додати нічого. Такі ось реалії. А реалії були страшні, куди вже більше! - Парася заарештована за зв’язок з братом-бандитом. І на курси телефоністок вступила, щоб передавати ворогам народу таємниці. Отже, й сама ворог... Яка несусвітна дурниця! Та спробуй, доведи оцим крицьким та його начальству, що вона просто жертва часу, жертва системи, що губить кращих людей... Парасю, Парасю, і треба ж було нам з тобою народитися в цей час!

- Дякуй, що й сам не загримів слідом за дівкою! – перервав гіркі роздуми голос Крицького. – Було мнєніє і тебе з курсів відкликати, розібратись по существу. Я відстояв.

- А все-таки, щось можна зробити? – з надією запитав Микола. – Ти ж багато можеш! Допоможи, врятуй! Не дай загубити безвинну душу!

- Безвинних за гратами не буває! – відрубав Крицький. – Вина ї ї доведена. І крапка поставлена. Вчора було засідання “трійки”. Вирок винесено. А твоє життя продовжується. Живи! Тим більше, такі дороги тобі стеляться! ...Не пам’ятає, як дійшов до хатинки. Важко опустився на ослона. “Ні, Крицький, життя не продовжується, брешеш! Воно зупинилось. І стало таким мерзенно-непотрібним. Бо хіба ж то життя, коли не здатен захистити найдорожчу тобі людину?.. Не здатен? Ну, це ще побачимо!” * * * РВУЧКО встав і підняв з підлоги дошку. У невеликій заглибині лежав білий згорток. “От і згодиться, Андрію, твій весільний подарунок” - прошепотів, розгортаючи тканину. Добре змащений револьвер легко ліг у руку, наповнюючи груди якоюсь веселою злістю. В Альманах “Саксагань” № 1 2015

голові стало ясно. “Якщо вчора було засідання “трійки”, то Парася - в камері ДПУ. Один охоронник - знадвору, другий - в кутку коридора, якраз навпроти камери. Мабуть, як завжди, куняє вночі...” По службі Миколі доводилося бувати в тому приміщенні, добре знає, що й до чого. У двір проник без пригод. Ховаючись у кущах, оглянув будівлю. Жодне з вікон не світилося. Отже, матиме справу лише з черговим нарядом. Проте краще обійтися без цього. Напрочуд легко піддалися грати в боковому вікні. Металеві штаби лише на перший погляд були міцними та непорушними, на перевірку – іржа. Ось він уже й у коридорі. Справа чується регіт: хтось із наряду розповідає веселу історію. “Схоже, їм не до мене, - відзначив Микола. – І це добре”. Не було охоронника і біля камери. Мабуть, теж до наряду приєднався, регоче. А як поводитися з грубезним замком на дверях, Микола добре знав. Гострозуба “фомка” легко відірвала залізо від дерева. Обережно відтягнув засув, відкрив двері.

- Парасю! – покликав і уздрів одиноку фігурку, зігнуту у кутку камери.

- Ой!..

- Тихо, рідненька, тихо! Я за тобою! Пішли. Темним коридором підвів її до вікна з поламаними гратами: - Сюди! Вже тоді, коли опинилися за високим парканом (на щастя, в ньому було теж чимало трухлявих дощок), підняв Парасю на руки. Якою легенькою стала, ну, пташка та й годі! Побіг у напрямку Саксагані. Там місток, а за ним – хащі, потім - степ. А степ, як відомо, козаку – рідний брат.

- Пусти! – через кілька хвилин почув Парасин голос. – Пусти, важко ж! Та пусти! Присіли на трухлявий товстелезний стовбур. І Парася заплакала: - Що ти наробив, Миколо? Навіщо і свою долю понівечив? А я так раділа за тебе, молила Бога, щоб беріг від біди та лихих людей! Мабуть, погано молила...

- Ти моя доля! – коротко відповів на те і міцно обійняв за плечі. – Нічого не розповідай. Потім.

29 А зараз треба відійти якнайдалі, поки темно. Десь пересидимо день, поміркуємо, що далі робити. І йшли, і бігли. Минали яри і видолинки. Врешті дісталися до гайка, присіли, знеможені. Починало сіріти. Ранковий холод осипав дрижаками. Та багаття розводити не можна: за ними вже напевне полюють. Сиділи, притиснувшись одне до одного, зігрівалися обіймами. Та згодом виглянуло сонечко, швидко обігріло втікачів.

- Миколо, глянь! Пізнаєш? – Парася встала, зробила кілька кроків вперед. – Дивись, це ж отой кущ бузку, що цвів для нас у вересні! Чи зацвіте цього року? А якщо й зацвіте, то чи побачимо ми його знову? – на очах Парасі з’явилися сльози. Миттю підхопився Микола, кинувся до дружини: - Не плач, рідна! Щось придумаємо.

- Що придумаємо? Ми тепер для них звірі. Сам же кажеш, що за нами вже напевне полюють... Заперечувати нічим. Полювання вже, безсумнівно, почалось. Підняли по тривозі й ДПУ, й міліцію, і частину особливого призначення. Через годину-дві перекриють все навкруги так, що й мишеня не проскочить. А потім почнуть прочісувати. І їх неодмінно знайдуть. Як оперативник, Микола це добре розумів. Виходу, на жаль, не було...

- Слухай, Колю, у мене є тітка на Миколаївщині. Може, спробуємо до неї дістатися? Це ж не так і далеко, - зненацька опромінена надією на порятунок, защебетала Парася. Щось таки було в її словах. Але для того треба день пережити, діждатись ночі, а вже тоді пробиратися манівцями до тітчиної оселі. Пересидіти, дістати якісь документи. Потім мотнутися хоча б у Донбас, на шахти. Чи, краще, на якусь далеку будову. Там не знайдуть. Чи в нього рук немає? Та й Парася ніякої роботи не боїться. Схоже, підходящий варіант. Та попереду - день. Його треба пересидіти тишком-нишком, щоб не потрапити на лихе око. Сиділи, планували, мріяли. Поруч протікав потічок – один з численних рукавів Саксагані. І

вода в ньому чиста, холодна. Набирали в долоні і пили. А коли відлітали лихі думки, навіть жартували. Молодість!

- Не жалкуєш? – запитала Парася. – Вивчився б, став начальником.

- Без тебе?

- Знайшов би іншу, а мене забув би.

- Мабуть, я дурний.

- То тоді, покайся, може, вибачать. Мене, лютого народного ворога, здаси. Скажеш, спіймав у яру контру прокляту. Ну, лови, в’яжи руки! – і вона, посміхаючись, простягала до Миколи руки.

- Досить, Парасю! Бо ще біду накличеш.

- Ой, ні! Більше не буду! А біда була поруч. Кілька десятків кіннотників витягнулись ланцюгом і їхали, пильно оглядаючи зарості. “Ми посередині! – тьохнуло Миколине серце.

– Підпустити ближче і збити когось пострілом з коня, а потім - галопом у степ? А Парася?” Ні, її він не встигне підхопити. Та й стріляти своїх?.. Їх помітили. Почулися збуджені голоси: - Он вони! У видолинку. Це був кінець. І це зрозуміла й Парася. Міцно притиснулася до чоловіка.

- Не бійся, люба, ми ж разом, - прошепотів Микола. – Тепер навіки разом. Вони взялись за руки, і очі їхні наповнилися глибочінню неба. Попереду - степ. Безкінечний, як вічність. Вони зіллються з ним... І пішли. Йшли й тоді, коли ляснули постріли, і їхні тіла підім’яли первоцвіт. Йшли, бо у вічності дороги безкінечні.

2001 рік

30 Презентация книги

Ольга ВАЛЕНСКАЯ

“Ваша книга - искренняя, добрая, светлая. Грусть в ней - светла. Радость бытия - велика и спасительна.” Владимир Алейников

ВОЗРОЖДЕННАЯ МУЗЫКА ДУШИ рассказ Сергей Рахманинов спешил в Петербург на первое исполнение в столице своего Второго фортепианного концерта до-минор. В вечерних сумерках под стук вагонных колес в его памяти теснились отрывки музыкальных фраз, фрагменты оркестрового звучания концерта, мелодии, которые сплелись с мыслями о прожитой жизни. В воображении композитора назойливо всплывал все тот же сумрачный образ, периодично тревожащий его сознание. Ему казалось, что он едет в санях по скрипучему снегу. Тройка лошадей рысцой бежала в гору, фыркая и бряцая сбруей. Необъяснимая тревога щемила сердце. “Куда везет меня этот угрюмо-молчаливый мужик в овчином тулупе?” Почему-то его не покидало смутное чувство волнения, неопределенности. Что его ждет там, вдали за пригорком, за темным еловым лесом и полем, мерцающим Альманах “Саксагань” № 1 2015

снежной белизной?... Хотелось на мгновение остановиться, оглянуться, подумать. Куда мчит меня тройка судьбы?.. За своими размышлениями он не заметил, как поезд приблизился к перрону петербургского вокзала. Для Рахманинова сейчас имело важное значение, как воспримет петербургская публика его новое сочинение. В Москве концерт прошел с огромным успехом, зал просто взорвался от бури оваций... В Петербурге под огромным циферблатом вокзальных часов композитора всегда ожидала, по семейной традиции, маленькая племянница Зоенька Прибыткова со своей няней. Девочка была очень привязана к своему знаменитому дядюшке, проявляя внимание и трогательную заботу о нем. Он в шутку называл ее своим «Секретаришкой». Вот и сейчас по дороге в санях от Зои узнал все домашние новости, о доме Прибытковых, где он постоянно останавливался. Слушая девочку, в мыслях Рахманинов все же был занят предстоящем концертом. Ни шумный успех в Москве, ни хвалебные отзывы в печати о Втором концерте не смогли до конца убедить композитора в том, что оковы душевного оцепенения сброшены, и теперь перед ним открылись необозримые, высокие дали его композиторского дарования. И снова ему вспомнился доверительный разговор с доктором Далем о том, что он совершенно не прав и не смеет сомневаться в своем могучем таланте композитора, если в него так страстно верят другие. Он должен понять, что в жизни музыка для него - это все, без нее он не сможет ни дышать, ни жить, ни быть счастливым. Звуки аплодисментов следовали за Рахманиновым, пока он шел к роялю - высокий, сдержанный. Он усаживается за инструмент и долго ждет, пока успокоится переполненный зал. Лицо его выражало замкнутость и непроницаемое спокойствие. Повернув коротко остриженую голову, посмотрел в зал и опустил большие сильные руки на клавиатуру. И вот медленно качнулся колокол новгородской звонницы, его сумрачные удары, падая один за другим, отзывались в водах Волхова. Неудержимый поток воспоминаний, словно могучая полноводная река, уносила его. И душа дрогнула, очнувшись от глубокой задумчивости. Теперь музыка и он были неразделимы, ничего не существовало - ни зала, ни публики, ни оркестра, ни его самого…

31 Звучание многочисленных подпевок, подголосков, которые вырастали из ведущей темы концерта, преобразовывалось в различные музыкальные образы – воспоминания. Вот и сейчас в трепетно льющейся мелодии перед его внутреннем взором всплывают впечатления детских лет: старый онежский дом, где напротив колодца стояла вековая ель, грустно покачивая развесистыми ветвями, и лесная даль, и тихая озерная вода, обрамленная кустами ивняка, и цветущие ковры льна на полях, и березовые рощи, и холодные воды Волхова... Эти голубые дали родного новгородского края так любимы им! Утекло много воды, пока Сергей понял, что и в музыке, и в жизни радость и печаль - неразлучны. Дрогнуло сердце... Милый, старый рахманиновский дом разорен, Онег продан с торгов! Вспомнились печальные, заплаканные глаза матери и наигранно-спокойное лицо отца при сборах и отъезде в холодный далекий Петербург. Болью в душе мальчика отозвались звуки упавшей со стоном и треском на землю спиленной старой ели. В отчаяньи он выскочил из коляски и, не разбирая дороги, побежал к его любимому дереву. Это была первая утрата в жизни, а за ней, как фатум, как знак неотвратимости, последовал развод родителей. Сережу охватила невыразимая тоска, и нигде от нее он не мог найти спасения.… А как же он? Что будет с ним дальше? Как теперь жить, где и с кем? Он не мог и не хотел выбирать между матерью и отцом. Расходятся! Какое жуткое слово! Они ему дороги и нужны оба… Была перевернута еще одна страница его жизни. Ему виделись родные просторы Ивановки с буйным цветением сирени, необъятной степью и лугами, высоким небом, лесом и рекой. Он благодарен этим местам за тишину и вдохновение, за нежную память о Верочке Скалон… Мелодия широкого дыхания, подобно весеннему половодью чувств, наполнялась, лилась и ширилась, отзываясь в его сердце подголосками: светлыми, радостно-ликующими, трепетновзволнованными… И весь этот возвышенный поэтический мир постепенно сменяется другими отзвуками трагической действительности его жизни.

Как хочется все забыть! Но всплывает картина холодного весеннего вечера с крупными хлопьями пролетающего мокрого снега... К подъезду филармонии подъезжают вереницы карет и саней. Зал заполнен цветом петербургской публики. Невозможно вычеркнуть из жизни исполнение Первой симфонии, на которую он возлагал такие надежды! Ему казалось, что он вложил в нее все свои мысли, стремления, чувства и часть своей души. Когда Глазунов взмахнул дирижерской палочкой и зал заполонила вдруг невнятная, в замедленном темпе, терзающая слух какофония оркестрового звучания, Сергей пожалел, что сам не встал за дирижерский пульт… Очевидно, поэтому новизну симфонии не восприняли, не поняли искренности выраженных в ней чувств. Сергей осознавал: это провал симфонии!.. Теперь для него наступили мучительные, гнетущие дни глубокого одиночества. Он чувствовал себя призраком, блуждающим в чуждом ему мире. Среди гущи мелкой обыденности он искал «великое томление, ищущее выхода». Внутренняя музыка, которую он ощущал и слышал в себе, больше не отзывалась внутри него - молчала. Что это, душевная глухота? Эта мысль невыносима, преследовала и мучила его. Разве мало горестей на его пути? почему печаль не обходит его стороной? Высокое, нежное счастье вместе с грезами о белокурой Верочке Скалон прошло мимо него. Это несправедливо.… В напряженном звучании мелодии слышится мятежный пафос, неудовлетворенность, протест против того зловещего и непонятного, томящего и довлеющего над судьбой. Но именно в эти горькие годы, как ни странно, он чувствовал первые ростки зарождения замысла Второго фортепианного концерта. Это было преодоление себя. В финале концерта последние аккорды прозвучали торжественным гимном жизни. Зал ликовал. Рахманинов встал, сдержанно поклонился, на его лице не дрогнул ни один мускул. Только ему одному было известно, что сейчас прозвучала правдивая исповедь жизни художника.

08.02.- 21.02.14г.

32 Критика, обзор

Светлана ЗАХАРОВА

О ЖИЗНИ, НЕ УТРАТИВШЕЙ СМЫСЛА… О. Валенская. «Возрожденная музыка души». Рассказы. «Дионат» (Издатель ФЛ–П Чернявский Д.А.) Кривой Рог; 2014. -128 с

Я люблю людей, с которыми все может случиться. А.Вампилов «Наш век погряз в суетливости, нам так недостает созерцательности, утратили мы привычку входить в себя, жить там и осматриваться», писал В. Одоевский в середине ХІХ века, горестно сожалея о том, что человек недооценивает себя, свою жизнь, которая, по мнению философа Василия Розанова, и без того «коротка, как тяжела, как скучна. Однообразна и томительна». «Входить в себя» - это, по утверждению литературоведа М.Бахтина, осознавать «самость себя», то есть быть самодостаточной личностью. Ощущая в себе эту «самость», Ольга Валенская «придумала» себе продолжение жизни – творческой жизни – и обратилась к прозе, отдавая себе отчет в том, что на литературном поприще «легче» не будет, но жизнь перестает быть «бегством от себя». Появление сборника ее рассказов – это попытка утвердиться в роли автора, который хочет говорить не о ком-то - пусть и знаменитой, пусть талантливой личности, - нет, автор хочет «выговариваться» от своего имени, от первого лица. И хотя это уже не очерки о художниках Криворожья, а художественная проза о живописцах, композиторах, о людях культуры и искусства, людях, в которых «кричит дух», Ольга Валенская говорит уже Альманах “Саксагань” № 1 2015

от себя, и в какой-то мере - о себе. Теперь, как автор прозы, она ощущает причастность к чьей-то напряженной внутренней жизни. Это ей сегодня ближе, понятнее, это пропущено через… сквозь… себя. Это позволяет писать непринужденно, но если того требует тема – напряженно. Она задает своим рассказам такую философскую глубину, которую способна постичь сама. Теперь, когда она выступает в роли не очеркиста, а прозаика, она может позволить себе быть раскрепощенной в своих мыслях. Теперь Ольга Валенская, «излечившись» от многословия, доверяет своему слову, которым создает непритязательную картину мира. В рассказах автор позволяет себе смотреть на людей «без тяжелого груза привычки и видеть» окружающее как бы по–новому. Часто она наблюдает интересных людей, «записывает в уме» рассказы о чьей-то жизни, частью сама разгадывает чужую судьбу. Похоже, автору это нравится. Нравится сам творческий процесс – фиксация одного-двух эпизодов из череды нескончаемых событий; поиск героя, достойного занять место в рассказе; «угадывание» его характера исоздание только такого персонажа, который склонен к углублению в свои внутренние переживания. Можно отметить «легкость пера необыкновенную» - трогательную чувствительность стиля. И хотя работа по «созданию» ясной фразы (Жюль Ренар) еще далеко не завершена, надо полагать, что автор теперь не отступит от себя и никакой «искусственный недосуг» не отвлечет Ольгу Валенскую и от творческого поиска своего героя, своей темы, и от совершенствования стиля, который радовал бы читателя. Думаю, со мной можно согласиться: рассказам свойственны «простота формы и полная искренность тона». А еще… Ольга Валенская, благодаря литературному творчеству, «выбирается» на свободу, желая убежать от скучного времени. С упорством победителя автор ведет читателя к мысли, что духовная энергия в обществе катастрофически убывает, а дальше будет убывать еще быстрее, и надо жизнь, рассыпавшуюся прахом, как-то возвращать в прежние ее формы. Во вступительном слове к сборнику рассказов Ольга Валенская заметила: «Меня всегда привлекала лирико-романтическая проза, где можно утвердить в душах и сознании людей честность, милосердие, любовь к природе…» А далее - «В психологии, философии, музыке и изобразительном искусстве я ищу ответы на свои чувства и думы о жизни…». Проза ее, такая светлая, такая «прозрачная»,

33 помогает разом охватить реальность и собственную жизнь: реальность, «преломленную в тысячецветных радугах чудесного блеска»; жизнь, в которой она создала свой культурный пласт… Возвращение действительности в ее прежние формы – это, по Валенской, не жить, как живется, а желание и попытка делать жизнь нашу краше, чем она есть. Это соприкосновение разных мыслей, в том числе спорных и неверных, но это - «передумывание жизни». Это создание поля притяжения, где любая мысль имеет право на свое существование, потому что она исходит из души созидательной, души, которая умеет сострадать, умеет петь и любить. Только так – через сомнения и ошибки – можно прийти к истине, которая рождается в скрещении разных мнений. От читателя требуется вдумчивая, сосредоточенная работа ума и сотворчество, - тогда проза может поведать больше, чем иной философский трактат. «Основы мудрости жития» Ольга Валенская излагает в двух–трех фразах. И хотя мысль героя и автора не сокрушает читателя своим величием, она важна уже потому, что на ней держится весь сюжет, что она высказана в момент, когда герой стоит перед выбором, либо когда он абсолютно счастлив. «Время не остановилось. Оно стало новой точкой отсчета на юбилейном концерте в зале консерватории». («Романс».) «Оказывается, радость жизни проявляется в самых простых, на первый взгляд, явлениях, окружающих нас: в убегающей дали моря, в крике чаек… в синеве неба, в капле росы». («Благодарю тебя».) «Разве смерти…дано погасить пламя человеческого сердца, унять музыку его души, отнять свет зари и блеск далеких звезд в ночном небе? Нет, никогда! Они (любимые люди) возвращаются и приходят к нам теплыми весенними дождями, раскатами грома, поющим ветром в поле, плывущими облаками в небе, вечерними закатами». («Предчувствие».) «Теперь в ее суждениях появилась определенность: нельзя терять себя, предавать мечту, ведь жизнь так быстротечна! Все проходит… молодость, красота, жизнь. А что остается после нас?.. Возможно, свет души, который можно передать другому через танец?» («Ответ на незаданный вопрос».) «Почему-то одна фраза из текста, сказанная Лией, особенно притягивала внимание журналистки и бросалась в глаза: «Человек всю жизнь может верить в Бога, не найдя Его в себе» («Уходя, остаюсь»). Рассказы - о самоосуществлении и потере самого себя; они - о радости и разочаровании; о безвоз-

вратной утрате и непрестанном поиске высоких и честных чувств. Поскольку Ольга Валенская работает чистыми красками, то главная мысль, высказанная ею ясно и приподнято, «уложена», как уже отмечалось, в две–три фразы. И вот эти две–три фразы, простые, на первый взгляд, не так-то легко, оказываются, усвоить. Но герои пытаются познать мир, исходя из него самого, и очень боятся быть выброшенными из жизни досрочно. Автору сборника, в котором собрано двадцать пять рассказов, близка и любезна мысль о том, что человеку «до всей вселенной дело есть». Вот почему Ольга Валенская предлагает читателю свое творчество: в суете повседневности многие из нас не замечают удивительности обычного и теряют ощущение праздничности мира, создают вокруг себя атмосферу пустоты. Это сколько же «пустот» образовалось вокруг! Сколько пустоты вокруг человека и внутри него самого! Рассказы начинающего прозаика рождены мыслью, которая не могла не зарониться в душе ищущей: куда и на что уходят годы нашей жизни? как спастись от одиночества и холода? Читатель не только задается вечными вопросами, но и получит от прозы эстетическое удовольствие, подметит в ряде рассказов психологическую тонкость. Есть еще один комментарий, обращенный к читателю. Во всех рассказах, как и полагается, движущей пружиной является сюжет, но иногда кажется, что рассказ – это лишь длинный монолог – исповедь. Иногда не покидают ощущения, что Ольга Валенская не наблюдает жизнь своих будущих героев, а сама моделирует ситуации. В большинстве рассказов чувствуется высокий болевой порог, а ощущение такое, что герои воспринимают случившееся с ними как-то отстраненно, как-то безропотно. Герои переживают душевную драму в себе, а у читателя порой возникает ощущение, что возиться с самим собой – это большее, на что они способны. Однако такие рассказы, как «Бумеранг», по ткани повествования, натяжению мыслей обжигают болью, и читатель верит автору, который сам - как «открытая сердечная рана». Вот такие «противоречивые» мысли рождаются по мере знакомства с рассказами. Мне думается, Ольга Валенская «удовлетворена» своей первой книгой. Она «объяснилась со временем» не наотмашь, объяснилась спокойно, оглядевшись вокруг, чтобы убедиться в том, что кое-какие ценности мы все-таки уберегли. Они-то и станут духовными опорами обществу, которое когда-нибудь придет в себя.

34 Театр

Марія КУХТІНА

вались покоління юних акторів, та незмінним залишилось одне – безмежний ентузіазм, любов, талант, плідна праця, які створюють неповторну творчу атмосферу у чудовому дитячому колективі. А починалось усе в далекому 1974 році, коли завдяки своєму професійному талантові Люся Михай-

ТЕАТР – ДІТЯМ… (із історії ЗХК театральної студії «Лицедії») Людське життя – це театр, у якому кожен з нас виконує свою роль. У когось це виходить легко й невимушено, хтось довго не може опанувати підказану долею акторську партію. Та чим більш несподіваний сюжет, тим цікавіше акторам доносити його зміст до глядачів… На жаль, не завжди у житті ми виконуємо ті ролі , які б нам хотілося. Що ми тоді робимо? А ми йдемо у справжній те-

атр - місце, де локалізуються ідеї, талант, емоції, істинна акторська майстерність… Все це допомагає створити неповторну атмосферу казки, у яку хоч на мить прагне поринути кожен із нас… Театральне мистецтво - справа дуже складна. Будь–яка постановка – продукт складної творчої співпраці акторів, режисерів, музикантів, хореографів та багатьох представників інших професій. Та набагато складніше втілити креативну режисерську ідею, коли акторами виступають … діти. На щастя, у нашому місті є людина, яка взяла на себе відповідальність за розвиток акторських здібностей підростаючого покоління. Ця людина - Мотрюк Люся Михайлівна, режисер, керівник дитячої театральної студії «Лицедії», що діє при ПДЮТ у парку ім. Гагаріна Центрально-Міського району. У 2014 році виповнилось 40 років із дня заснування цієї студії, а звітний концерт колективу, який відбувся 14 травня 2015 року, завершив його 40-й театральний сезон. Минали роки, змінюАльманах “Саксагань” № 1 2015

лівна заснувала дитячий театральний гурток. За роки свого існування колектив працював у драматичному руслі, жанрі театру мініатюр, а зараз обрав для себе музично–драматичний напрямок. У програму занять юних талантів входять не лише заняття з акторської майстерності, а і з вокалу та хореографії. Така комплексна програма дає можливість дітям розвивати спостережливість, увагу, вольові риси, фантазію, творчу активність та винахідливість, культуру мовлення. Зараз театральна студія «Лицедії» є однією з найкращих у нашому місті. За 40 років свого існування творчим колективом було створено 60 спектаклів, вихованці студії (а їх нараховується вже більше 2000) взяли участь у 30 фестивалях. За професійну майстерність, творчі досягнення театральній студії було присвоєно звання «Зразковий художній колектив» (2000 р.) Та довгий шлях творчої групи був нелегким. Напрямки роботи колективу змінювались відповідно до потреб часу: агітбригада, театральний гурток, театр мініатюр, літературно–творча майстерня та, нарешті, театральна студія. У 1977 році колективом було поставлено комедію Ю.Сотнікова «Приключение не удалось». Більш ніж 6 тисяч юних глядачів аплодували акторам. Після грандіозної прем’єри цієї вистави театральна студія була занесена до Книги Пошани як одна із найкращих. Наступною роботою стала «Голубая палатка» Федорова, яка принесла юним вихованцям студії диплом Лауреатів обласного фестивалю театрального мистецтва.

35 1978 рік відзначився постановкою сучасної казки С.Когана «Девочка–звездочка». Наступна робота – постановка Ю.Бурілічова «Ничегошек» - це одна із найулюбленіших постановок колективу. Треба зазначити, що юні вихованці театральної студії багато подорожували. Так, незабутніми стали їх поїздки до Москви, Одеси, Києва та багатьох інших міст. Із 1986 по 1990 рік колектив працює у жанрі малих форм, продовжує подорожувати піонерськими таборами, відвідує школи, підприємства, бере участь у різноманітних театральних фестивалях. Театр – жанр синтетичний. Тому специфіка роботи студії вимагає проведення занять з акторської майстерності, сценічної мови, сценічного руху, вокалу, хореографії. А оскільки сучасне життя динамічне та швидкоплинне, ми не маємо іншого

вибору як рухатись разом із ним в одному темпоритмі. І якщо з 1997 року пріоритетним жанром театральної студії була музична казка («Вовк і семеро козенят», «Вогнехвостик», «Курка ряба», «Репка»), то з 2005 року студійці перейшли до більш складного жанру - мюзиклу (авторська робота «Троє поросят» за мотивами англійської казки, авторська робота «Сонце серед ночі, або Золотий тромбон» за мотивами В.Нестайка). На сьогоднішній день постановки студії відбуваються у багатьох жанрах: літературно–музичні композиції («Мы были… мы жили…», «На земле безжалостно маленькой…»), мюзикли («Аліска і Світлофор»); постановки в пластичному рішенні (інсценізація пісні Ю. Шевчука «Пацани», присвячена подіям в Афганістані; драматична поема «Легенда про Рудану», присвячена історії рідного краю; інсценізація вірша В.Симоненка «Лебеді материнства»), а також монологи, вірші, байки, проза, пісні у виконанні студійців.

Творчий доробок останніх років посів гідне місце у репертуарі колективу та отримав високі оцінки представників театральної еліти не лише Кривого Рогу та Дніпропетровської області, а й інших міст України. Ось деякі з них: - Всеукраїнський фестиваль «Місто дитячих посмішок», м. Миколаїв (1999) рік - лауреати; - Міжнародний фестиваль у м.Феодосія (2006р.) - одне перше та два других місця; - Всеукраїнський фестиваль театрального мистецтва «Театральний форум – 2008» (м.Київ, 2008 р.) – друге місце; - Міський фестиваль дитячих театрів закладів освіти «Театральні обрії» (2009 р.) - перше місце; - Міжнародний фестиваль–конкурс дитячої та молодіжної творчості «Я - Зірка» (2010 р.) - перше місце; - Обласний фестиваль дитячих театральних колективів закладів освіти «Театральна мозаїка» (2011 р.) – «За кращу акторську роботу»; - Всеукраїнський фестиваль–конкурс народної творчості «Созвездие талантов» (2012 р.) - третє місце. Багатим на нагороди та досягнення став 40-й театральний сезон студії: - Всеукраїнський фестиваль-конкурс народної творчості «Дивограй» (м. Дніпропетровськ, 2014 р.) - спецприз; - Четвертий районний літературно-музичний фестиваль вшанування воїнів-інтернаціоналістів «Віват» (2015 р.) - перше місце; - Міський фестиваль дитячих театрів закладів освіти «Театральні обрії» (2015 р.) - перше та друге місця; - Обласний фестиваль дитячих театральних колективів закладів освіти «Театральна мозаїка» (2015 р.) - ГРАН-ПРІ фестивалю. На цій високій ноті і було завершено 40-й театральний сезон ЗХК театральної студії «Лицедії». За творчі досягнення у 2009 році колектив було нагороджено грамотою Міністерства освіти, науки, молоді та спорту України (за підписом Ніколаєнка). У 2014 році на базі театральної студії було відзнято відеоролик «Живим та ненародженим…», присвячений 200-й річниці Т.Г.Шевченка. За 40 років студію закінчили більш ніж 2000 студійців. Хотілося б відзначити наступних випускників: Олег Бойко, Заслужений артист Російської Федерації, реж. ТЮГу; А.Тулянцев, випускник естрадно-циркового коледжу. Та з особливою пошаною хотілося б згадати одного із перших випускників студії, артиста дра-

36 ми, майстра сцени Криворізького академічного театру драми та музичної комедії ім.Т.Шевченка Геннадія Івановича Шумакова. Завітавши до студії на ї ї 35-річний ювілей та побачивши там своє дитяче фото у ролі професора, він так розчулився, що запропонував провести студійцям курс акторської майстерності, який затягнувся на кілька років. На зміну цим творчим особистостям сьогодні

приходять нові талановиті вихованці: Холин Гліб, Любутін Артем, Дворняк Євгенія, Ковальчук Ярослав, Рєзніченко Кароліна, Воронюки Влад та Дмитро, які охоплені неповторною театральною атмосферою і несуть добро і світло у наше складне життя. Всі 40 років ЗХК театральною студією «Лицедії» невтомно керує Мотрюк Люся Михайлівна. Можна лише дивуватись ї ї терпінню, силі наснаги, творчому запалу, любові до дітей та своєї професії, які протягом стількох років допомагають їй керувати дитячим колективом. За плідну працю Люсі Михайлівні було присвоєно почесне звання «Відмінник освіти України». Сьогодні із нею співпрацюють талановиті викладачі: Школа Ірина Юріївна (хореограф) та Хоружко Людмила Іванівна (вокал). Оскільки Люся Михайлівна любить спілкуватися із творчими особистостями, вона залучила до роботи у студії талановитого актора, завідуючого постановчою частиною Академічного театру драми та музичної комедії імені Т.Шевченка Івасіха Андрія Олександровича. Ця неординарна особистість стала ковтком свіжого повітря у творчій майстерні колективу. «Лицедії» активно спілкуються із акторами театру імені Шевченка, діти відвідують практично всі постановки та концерти, які відбуваються у цьому закладі культури. Ефективний творчий тандем обдарованих особистостей допоміг виховати вже не одне покоління талановитої молоді, яка вдячна своїм педагоАльманах “Саксагань” № 1 2015

гам за усі знання, уміння, отримані за час їх перебування у студії. І ким би не стали випускники студії у подальшому, яку б не обрали професію, на життя вони дивляться крізь призму творчості і завжди неодмінно повертаються до такого рідного колективу. Так, випускниця студії Світлана Фіщенко (голова профкому та старший майстер відділення Міжрегіонального центру професійної перепідготовки військовослужбовців) допомагає у створенні сценічних костюмів; Неля Денисенко (Ткачова) та Ольга Стукало, працюючи вчителями молодших класів, є керівниками дитячих шкільних театральних колективів; Тітенко Юрій Миколайович (державний службовець) уважно слідкує за досягненнями студії… Дика Анастасія, Юлія Кравченко, Ірина Омельянчук і ще багато випускників – талановитих, творчих, неординарних… Особливо хочеться відмітити людину – справжнього фаната Театральної студії «Лицедії». Про-

тягом усіх 35-ти років вона підтримувала колектив, цікавилась його творчими здобутками, сприяла розвитку, – це Кулеба Наталя Семенівна, заступник директора по учбовій частині КПНЗ «ПДЮТ Центрально-Міського району». Її зауваження завжди влучні, коректні та доброзичливі. Здається, що ніколи не зникне творча енергія, яка допомагає керівникам театральної студії виховувати талановитих акторів. Що ж, думаю, ще не одне покоління талановитої та обдарованої молоді буде із захопленням вимовляти це чарівне слово - «театр»…

37 Наши гости

В рамках партнерства и сотрудничества с медиа-группой международных литературнохудожественных изданий “Интеллигент”, объединяющей издателей и авторов близкого и дальнего зарубежья, благодаря личной поддержке учредителя проекта - Сергея Пашкова, мы предлагаем Вам, уважаемый читатель, познакомиться с творчеством наших гостей. По договоренности с “Интеллигентом”, “обмениваясь” авторами, редакция публикует на страницах альманаха “Саксагань” работы современных литераторов и публицистов. В данном номере представлены две статьи о зарубежных театрах, а также рассказ и стихотворная подборка.

Татьяна ДУДНИКОВА

Родилась в посёлке Билибино Магаданской области 17 мая 1968 г. В 1972 году переехала с родителями в пос. Хасын, в 1975-м - в пос. С-Эвенск, где окончила среднюю школу.. После окончания школы училась в Томском политехническом институте. После окончания в 1990 г. вернулась на Колыму. Работала в Верхнеколымской геологоразведочной экспедиции. В 1998 г. переехала в г. Магадан. На сегодняшний день находится на государственной службе. Стихи писала с самого детства, однако не придавала этому значения, писала «в стол». Публикации появились в 2010-м. На сегодняшний день, кроме региональных газет и сети Интернет, подборки стихов опубликованы в альманахах «Колымские просторы», «На севере Дальнем», литературном журнале «Дальний Восток» (Хабаровск), «Северная аврора» (Санкт-Петербург), «Эдита» (Германия, Gelsenkirchen), «Бийский вестник». В 2014 г.. вышел сборник стихов «Такая Игра». В 2013, 2015 гг. в альманахах “Колымские просторы” и «На севере дальнем» были опубликованы сказки и рассказы.

ПОСЛЕ ИГРЫ В ГОРОДА (разговор в поезде СПБ – Москва) Мой город? Нет, не Питер, не Москва. Мой город - он прожжён, прокурен, пропит. О нём идёт недобрая молва Но, Боже мой, какой огромный опыт! Мой город - он прославлен очень зло Строкой стихов и непечатным словом. А сколько раз проверен на излом И старым поколением, и новым! Столичные мужи в речах своих Его не раз в собраньях костерили. Но этот город знает больше них; Он многим лучше, чем о нём твердили И продолжают… Ну а он, в трудах, Коротким летом красит стены зданий И тополя сажает во дворах. И всё - на фоне «тех» воспоминаний. Он строит парк и приглашает звезд, Гуляет за театром у фонтана, В суровости своей спокоен, прост, Но звёзды приезжают, как ни странно. А Он уже в иную даль спешит: Возводит храм, чтоб быть поближе к людям. Он любит нас, он нами дорожит, Он - как ребенок. Обижать не будем.

УЕЗЖАЯ (Разговор с городом) Ну, уже отпускай, ну, уже не держи, И туман подними, и дождями не мучай. Чуешь? - дух перемен. Он над нами кружит, Самый ветреный дух нашей жизни кипучей. Остается внизу стылых сопок налет. Скоро снег, и надолго - лишь черное с белым. Где-то там, далеко, суетится народ. Ты живешь и своим занимаешься делом.

38 Ну прошу, отпусти! Я рвану далеко. Там, где краски поярче и фрукты, как фрукты. Там девчата смуглей, там с «проездом» легко. А молочные - просто свежее продукты! Я надеюсь, что мудр, я серьезен и сед. Есть возможность и право уехать красиво. Я вернусь! А под вечер заглянет сосед. И оставит в прихожей таблицу приливов.

Рассветы в сентябре И снова беспокойство по ночам. Луны не видно, и не в ней причина. Тот ветер, что за окнами ворчал, утих к пяти. Рассвет подходит чинно И даже робко. Вот едва-едва белёсой дымкой горизонт измазан, Вот появилась чёткая канва и небо озарилось. Как-то разом Вдруг плескануло красками на свод от красной охры - к желтовато-бледной. Таинственный художник от щедрот раскрасил мир, а сам исчез бесследно. Мазки нанесены и так, и сяк, размашисто, неповторимо, дерзко! И капли света в облаках висят, Что в паутине, сочные до блеска. Бликует, как невысохший акрил, рожденный луч, затем - второй... и дальше Ярчайший сноп из множества светил. Начало дня, отмытое от фальши.

ОДИНОЧЕСТВО Да какая там, к чёрту, лёгкость и красота? До слепящего бел, до гнетущей тоски тяжёл Этот снег, вечный снег, засыпающий города, Что годами, столетьями с неба безмолвно шёл. Позабыв о приличиях, нормах и невпопад, Он то здесь, то там появлялся завесой мглы. И, как люди на крик, мир срывался на снегопад. И, как будто от боли, снег становился злым, Невозможным, колким, как множество тонких шпаг, Рассекающих яркость уличных фонарей. Ну, какое движение к богу? Мельчайший шаг Да и тот с трудом, словно тысячи якорей на ногах не пускают. Зачем, мол, куда тебе? Альманах “Саксагань” № 1 2015

Хлёстко ветер бьёт по щекам, - тут хоть в драку лезь. И основы мои, что незыблемы, как Тибет, Пошатнулись вдруг и стряхнули с подножий спесь. И пошёл гулять разухабистый, разбитной, Жуткий гул пурги в подвывающих проводах. Я хочу домой, но, увы, не приду домой, Потому что совсем один, и повсюду - страх. Да какая там, к чёрту, лёгкость и красота...

НЕ ТО ЧТОБЫ... Не то чтобы он Город не любил, Живя по схеме призрачного «нужно», Терпел туман и морось, часто стужу И липкость замусоленных перил В подъезде, что нельзя назвать «парадным». Поспешно, суетливо и нескладно Он обходил продукты бытия, Что оставляют по утрам собаки, Размокший хлам, следы дворовой драки Последствия ночного пития И мир - как двор угрюмый, постоялый, Под цвет домов, под цвет погоды вялой. Не то чтобы он Город не любил, Но Городом ему был берег моря. Вот так частенько, сам с собою споря, Он далеко от мира уходил, Где воздух, как напиток элитарный, Вкушал, не занимая руки тарой. У ног щенком елозила волна, Облизывая чисто голенища Сапог. А он понуро, точно нищий, Бродил, и жизнь его была странна. Прибой старательно смывал усталость И то, что называют словом «стадность». Он пачку отсыревших сигарет Выкладывал на камни для просушки, Выстраивал костёр и море слушал, Так изгоняя суетливый бред, Что занимает бестолково, часто Всю нашу жизнь. И вытесняет счастье. Сбивал себе под ноги и в костёр

39 Рождённый пепел. Становилось легче. Не только время - море тоже лечит, И вот уже тяжёлый камень стёрт До порошка, до пылеватой взвеси. А волны, всё смывая, куролесят И чистят остов жизненных мерил, Уносят грязь, несовершенства тину.

Сергей МАЛАШКО

Не то чтобы он город не любил Он просто не сумел его покинуть.

ЭТОТ ГОРОД Этот город, печальный город временщиков, Этот голод по постоянству и по оседлости Может, гордость? Да где там гордость? Налетом седости Украшает свою нелепость. И в шутовском Представлении куражирует. Наскребя По сусекам клочки надежды на что-то вечное, Прикрывает печальной Маской лицо увечное, На котором слёзы, как люди, всегда скорбят. И, показывая приезжим свою печаль, Демонстрируя то страданья, то их насыщенность, Он надеется втайне, что, может быть, кто-то сыщется И избавит от этой тяжести на плечах. Это город людей, стремящихся на вокзал, Город-призрак, город-ребёнок, с рожденья брошенный, И всегда по лицу по каменному - слеза Иллюстрация к настоящему. Или к прошлому.

28 МАЯ Я снега не хочу - а он идёт, он тихо забеляет наши души. И в сотый раз покоя не даёт, собой привычный распорядок руша. Он прикрывает скудность, грязь и пыль, белил чуть добавляя на портрете. И поневоле мы меняем стиль и ритмы жизни в этом белом цвете.

ЛЕТНИЙ ПРИБОЙ ДЕКАБРЬСКИМ ДНЕМ? В МАГАДАНЕ — ЛЕГКО... В первых числах декабря 2008 года Магадан накрыл циклон. Он три дня подряд неистово показывал стоящему здесь городу свою дикую необузданную силу. Температура воздуха повысилась с минус 15-18 до минус 1-2 градусов. С крыш закапала весенняя капель, иронично напоминая о себе стуками об отливы окон. Возникали весьма противоречивые мысли о смене времен года. Дрожали стекла от порывов сумасшедшего ветра. По воле циклона весь город на короткое время оделся в белое. Время его пребывания в белом очень коротко и, как правило, по воле человека белое очень быстро становится серым и грязным. Девственную белизну город сохранял в парках и скверах. Циклон, как всегда, доказал городу и людям своё непререкаемое превосходство. Они и не возражали, а со спокойствием истинных северян наблюдали за происходящим, твёрдо зная, что пройдёт и этот циклон. Они переживут его и будут обречены ждать следующего. Когда же дикий ветер утихал, свинцовые небеса на грешную магаданскую землю и её обитателей посылали большие хлопья ласкового, мягкого, пушистого снега. Этот снег не был злым. Он радовал северные людские души, ценящие любую ласку от природы, пусть даже и зимним декабрьским вечером. Большие мягкие хлопья снега в свете вечерних фонарей создавали иллюзию сказки. Больше всех любому циклону, приносящему столько снега, радуются дети. Они с весёлыми криками прыгают в свеженаметённый сугроб. Снег будто расплёскивается после падения, превращаясь в снежную пыль, после чего слышится озорной и довольный ребячий визг. Меньше всего обилию снега радуются коммунальные службы города. Для них зима всегда при-

40 ходит неожиданно, вместе с циклонами. Если циклон суров, как этот, то жители города вряд ли смогут скоро пройти по расчищенным тротуарам. В меру сил и возможностей люди пытаются передвигаться в этом снежном беспределе. На заметённых тротуарах и между домами появляются и вновь исчезают тоненькие ниточки человеческих следов, нарушающих снежно-белый покров. Эти ниточки — тонкие, беззащитные перед силой и мощью циклона. Это то немногое, чем может ответить человек дикой силе. Горе путнику, которого эта кутерьма застанет в дороге! Всякое бывало за время нахождения здесь человека. Многим это стоило жизней. Увы, в такие моменты Север жесток и непреклонен! Но рано или поздно устает даже самый сильный циклон. Постепенно ветер стихает, небо слегка светлеет, снег не идёт такой плотной стеной. По условно расчищенным дорогам и тротуарам начинают двигаться жители города, пытаясь не опоздать на работу. Понемногу оживает движение автомобилей, создавая массу трудностей из-за сужения проезжей части и свойственного магаданским водителям дорожного хамства. Понемногу город начинал оживать, возвращаясь в привычное течение жизни. День третьего декабря для меня выдался довольно суетным. В первой половине дня пришлось побывать в нескольких местах. После этого циклона несделанной вдруг оказалась масса дел, почему-то требовавших немедленного решения. Решать их пришлось в компании Геннадия. С его помощью и при самом деятельном участии мне всегда удавалось решать массу рабочих вопросов. Всё получалось легко и просто. Свойственная ему прибалтийская манера общения с людьми - на основе вежливости, тактичности, предупредительности, доброжелательности - просто подкупала. Всё это у него получалось органично, естественно и непринуждённо. Очень часто эти качества свойственны людям серьёзных габаритов, явно не обиженных Богом здоровьем. Они часто стесняются этого, стремясь никого не побеспокоить своим присутствием. Подёрнутые сединой волосы добавляли Геннадию дополнительного шарма. На многие вещи в жизни мы смотрели практически одинаково, и сочетание этого с непринуждённым общением создавало дополнительные предпосылки для успешного решения моих рабочих вопросов. Во второй половине дня, около четырнадцати часов, возникла необходимость быть в располагающейся на берегу бухты Нагаева Инспекции по маломерным судам МЧС России. Полноприводная «Тойота-Калдина», послушная жёсткой воле Геннадия, местами царапая днищем в снежной колее, с трудом проползла к зданию инспекции. Ветер к тому времени стих, облачность слегка приподнялась. Показались подножия Нагаевских сопок, ясно виАльманах “Саксагань” № 1 2015

димых при подходе к зданию. Снег продолжался, но падал вертикально и спокойно. На коротком пути от машины до здания мне послышался странный, нетипичный для этого времени звук. Звук был поразительно знаком, но по каким-то причинам сознание отказывалось его воспринимать. Вероятно, это было нечто такое, чего не должно быть в это время года. Сознание продолжало активно протестовать, не позволяя сосредоточиться и понять природу этого звука. В таких сомнениях я и вошёл в здание. Вернулся минут через пять. Сразу же после выхода слух вновь уловил уже знакомый звук. Он распространялся волнами, в какой-то момент терялся полностью. Затем следовала длительная пауза, звук возникал вновь, усиливался, достигал своего апогея и вновь исчезал. Я остановился, рациональное мышление требовало ответа на ставший навязчивым вопрос: «Что же это за звук, который так явно слышится, но пока непонятен?» Снег продолжал падать вертикально, создавая иллюзию тишины и умиротворённости. Звук доносился со стороны моря, напоминал что-то до боли знакомое и родное для любого магаданца. Нечто большее, чем любопытство, овладело мной, я развернулся и перешёл к забору, отделяющему территорию ГИМСа от прибрежного отвесного обрыва. Встав на бордюр, попытался заглянуть через забор и понять природу загадочного звука. Он повторился вновь точно так же, как и раньше, — постепенно нарастал, достигал апогея и исчезал, как кот на мягких лапах. Увиденное и услышанное мной начало вступать в противоречие с устоявшимися за двадцать лет жизни в Магадане стереотипами мироощущения. Так не должно быть, но, тем не менее, это происходило. Происходило здесь и сейчас — на берегу бухты Нагаева — не самого ласкового на этой земле Охотского моря. Происходило в декабре 2008 года под немой аккомпанемент мягко падающих и тихо ложащихся на землю хлопьев снега. Весь двадцатилетний жизненный опыт на Колыме пока с трудом, но уже начинал дополняться ещё одной уникальной деталью. Сознание наконец-то смогло понять, что за звук послышался мне и так затруднил его восприятие. Оно было вынуждено признать свою капитуляцию в его борьбе с необычной реальностью. «Это же звук морского прибоя!»— окончательно капитулировало сознание, признавая его реальность. Только сейчас стало доходить, что мне посчастливилось наблюдать, на мой взгляд, уникальное явление. Обычно в начале декабря бухта уже скована льдом, и даже трудно себе представить, что возможно услышать звук прибоя в это время. Слегка обалдевший от осознания услышанного, но пока плохо увиденного, я медленно подошёл к машине

41 со стороны водительского сидения. Геннадий открыл стекло и встретил меня своей неподражаемой ироничной улыбкой: — Сергей, что случилось, что тебя так удивило?

— спросил он меня.

— Выходи из машины — услышишь кое-что необычное, — предложил я ему.

— Пока выползать не буду. Ты хотя бы объясни, зачем. Я занял своё место рядом с водителем и спросил его: — Уважаемый, не хотели бы Вы прямо сейчас услышать морской прибой? Прибалтийский рационализм его мышления отказался принять вопрос серьёзно. Он недоверчиво глянул на меня и, слегка прищурившись, ответил: — Какой прибой в декабре? До весны ещё далеко, до лета — тем более. Я знаю твою склонность к шуткам, но это уже слишком.

— Самый обычный, морской, почти как летний. Другого я сейчас не слышал. Для полного понимания сейчас едем на стоянку перед Пожарной частью Торгового порта. Там всё поймёшь. На лице Геннадия бродили смутные чувства интереса и недоверия. Тем не менее, наша «Калдина», послушная его воле, отчаянно вгрызаясь в прорезанную колею всеми четырьмя колесами, упорно прорывалась к выезду на трассу. Наконец нам это удалось, и мы практически по чистому, белому, не тронутому чужими колесами снегу подъехали к краю отсыпки. Мы вылезли из машины и разошлись в разные стороны, чтобы каждому по-своему увидеть и осмыслить происходящее. Снегу насыпало выше щиколотки, и передвигаться по нему в тёплых, но коротких ботинках было немного неудобно. Но этот лёгкий дискомфорт полностью был компенсирован уникальностью и величественностью открывшейся картины. Перед нашимиглазами предстало поистине неповторимое зрелище. Слегка поднявшаяся облачность открыла только подножия сопок бухты Нагаева. Их вершины были скрыты облачностью, Каменный Венец и мыс Чирикова были скрыты за свинцовой пеленой снегопада. Поверхность бухты просматривалась с берега не более чем на три—четыре километра. Вширь бухта была полностью доступна для обзора. Вода по всей поверхности, доступной для обзора, была полностью свободна ото льда. Я не заметил на ней даже малейших признаков шуги. Такую по чистоте поверхности воду можно наблюдать только летом. Вода напоминала застывший и слегка окислившийся свинец. Вся видимая водная поверхность напоминала громадную стиральную доску, по которой мощно и неукротимо наступали на берег волны прибоя. Волны были не высоки, они шли подчёркнуто ровно и размеренно, барашков на гребнях не было. Свинцовые нити

волн, покрывшие собой всю видимую поверхность бухты, методично, по предопределённому Нептуном порядку приходили к берегу, изливались на него, издавая уже описанные выше звуки. Сверху изливающиеся на берег в бессилии волны посыпались вертикально падающими хлопьями снега. Вся прибрежная линия, куда с шумом изливались тёмносвинцовые волны,также была чиста даже от всегда имевшихся в это время заберегов. Прибрежная галька была влажной и нисколько по внешнему виду не отличалась от той, которая принимала на себя энергию волн в привычные прибою летние месяцы. Только температура воздуха была явно не комфортной, да снежок посыпал сверху. Неужели буквально за несколько дней мир изменился так, что мне не удалось этого уловить, слегка ошалело подумал я, наблюдая за упавшей на берег очередной волной? Я продолжал наблюдать за ранее невиданным зрелищем. В голове мелькнула шальная мысль, что морской прибой пришёл в нашу бухту откуда-нибудь от южных берегов, где лето - круглый год. Мог же он просто взять и заблудиться, между делом! Ошибся на четвертинку земного шара и заглянул в бухту Нагаева... Понимая всю нелепость этого предположения, я стремился запомнить всё увиденное и услышанное. Волны по-прежнему продолжали с шумом омывать мокрую гальку Нагаевского пляжа. Взгляд переместился в район ГИМСА. Там по берегу одиноко бродили двое взрослых и двое детей. Только не могу утверждать, оценили ли они всю степень уникальности события, участниками которого стали. Они шли по пустынному берегу, по грани шумящего, как летом, прибоя. Очередная упавшая на берег волна дала жизнь чарующему звуку — звуку лета и тепла, так ценимого магаданцами. И я продолжал впитывать в себя эти звуки. От них даже как-то стало теплее внутри. К реальности меня начали возвращать звуки проходящего сзади КАМАЗа, под завязку гружённого углём и совершающего очередной рейс по маршруту Торговый порт—Магаданская ТЭЦ. В кузове он вёз, можно сказать без преувеличения, «чёрную жизнь». Без углясуществование города будет просто невозможно. Именно эта дорога разделяла сейчас мир на две части: мир иллюзорного лета на море и мир реальной жизни большого города в условиях несладкой северной зимы. Ещё один прошедший КАМАЗ окончательно вернул меня к действительности. К тому времени попавший в ботинки снег начал подтаивать, ощущение мокрых ног было малоприятным, поэтому я вынужденно двинулся к машине. Геннадий стоял буквально метрах в трех от машины. Взгляд был устремлён в море, непокрытая

42 голова была припорошена мягким пушистым снегом. Его массивная фигура очень колоритно смотрелась на фоне шумящей летним прибоем в декабре Нагаевской бухты. В глазах много видевшего и пережившего человека застыло неподдельное удивление. Это было удивление тому, что увиденное и услышанное растопило устоявшийся стереотип: прибой может быть только летом. Моему товарищу, видевшему другие моря на разных континентах, было гораздо труднее сломать в себе этот стереотип и принять окружающую действительность.

— Геннадий, ты доволен? Согласись, зрелище только для посвящённых и тех, кому повезло?

— Очень точно подметил. Думал,уже перестал чему-то удивляться, но сейчас испытал искреннее удивление.

— Очень жаль, что не удастся это заснять на видеокамеру. Уже сумерки, и пока съездим домой, будет практически темно. Он сочувственно вздохнул и ответил: — Хорошо, что хотя бы увидеть удалось. Я набрал телефон своего компаньона, находящегося на работе в магазине. Коротко рассказал об увиденном, дал послушать через сотовый телефон очередной звук декабрьского морского прибоя. Вначале он не поверил. Здорово удивился после прослушивания и предложил накачать резиновую лодку и поставить лососевую сеть. Мы сели в машину, находясь под впечатлением от произошедшего. Согласитесь, звучит, по крайней мере, противоестественно: летний морской прибой во время календарной зимы? Но именно в этой противоестественности и есть главная прелесть. Увидев такое, поневоле приходишь к выводу: в Магадане невозможное часто оказывается реальностью. Можно это объяснять глобальным потеплением или чем-то ещё более глобальным. Не в этом суть. Мы с Геннадием не стали утруждать себя обсуждением причин увиденного. Для себя единодушно решили, что нам здорово повезло: мы оказались в нужном месте в нужное время и смогли наблюдать события, которые остаются в памяти на всю оставшуюся жизнь. И это - главное. Буквально через два дня город накрыл очередной циклон. Более мощный, более злой и более тяжёлый для всех жителей Магадана. Циклон рвал город трое суток подряд, приведя его к снежному коллапсу. После окончания этого циклона мне довелось вновь увидеть бухту Нагаево. Она уже была подернута тонкой ледяной плёночкой, распространявшейсяна расстояние, видимое невооруженным глазом. Как будто и не было летнего прибоя в декабрьский день, посыпаемого сверху хлопьями зимнего снега.

10.12.08 Альманах “Саксагань” № 1 2015

Зарубежный театр

Александр МАТУСЕВИЧ

ИТАЛЬЯНСКИЕ ФРАНЦУЖЕНКИ АЛИЕВОЙ Нынешний сезон 2014-15 годов в московском Большом театре запомнится активным пришествием в его жизнь нового главного дирижера – молодого и энергичного «птенца гнезда Гергиева» Тугана Сохиева, давно уже вырвавшегося за пределы петербургского культурного контекста и сделавшего себе солидное имя на Западе. Год назад директор Большого Владимир Урин назвал его имя в качестве но-

вого музыкального руководителя театра, а его активная деятельность в новом качестве началась с лета 2014-го. Первой успешной акцией нового музрука в первом театре России стало концертное исполнение «Орлеанской девы», проведенное Сохиевым на высочайшем уровне, заслужившее восторженный прием как критики, так и публики. Но сколь бы блестящей ни была эта акция, все же она разовая, скорее, филармонического порядка, а в театре нужно совсем другое – каждодневная рутинная работа с текущим репертуаром, поддержание уровня рядовых спектаклей, выведение их на качественно иной горизонт. Что говорить, в любом практически театре рядовой репертуар очень быстро «зарастает сорняками», Большой здесь - не исключение, и обеспечение высокого качества именно текущей афиши – вот по какому показателю действительно стоит судить об уровне того или иного оперного дома. Туган Сохиев, видимо, хорошо это осознает: после триумфа в «Орлеанской» он запланировал себе премьерную «Кармен», но только в самом конце сезона, а прямо с осени впрягся в черновую работу по возрождению качественного уровня текущего репертуара. Первой ласточкой стала «Богема», позже к ней присоединилась «Травиата» - самые кассовые назва-

43 ния афиши любого театра, в том числе и Большого, которые идут часто, на которые публика ходит охотно и которые, как следствие частой эксплуатации, нередко оказываются в весьма «растрёпанном»

ее филармонических выступлениях, но вот встреча с ее «итальянскими француженками» оказалась первой в подобном репертуаре, и ожидания оправдались вполне.

виде. Январь нового 2015 года подарил столичной публике встречу с серией сразу обоих названий, где за пультом стоял новый музрук, а состав солистов почти сплошь (за редким исключением) состоял из мастеровитой молодежи Большого – тех певцов, что поют на его сцене относительно недавно, но уже многое могут, чьи таланты находятся сейчас, пожалуй, в самой поре своего пышного цветенья. Сохиев сумел вдохнуть в оба названия новую жизнь. Звучание спектаклей приобрело особую музыкальность, в них вернулось любование мелодической красотой, мягкость и плавность оркестровой игры, наконец, столь необходимое для этих французских историй (хотя и рассказанных итальянскими композиторами) изящество, чему, наверно, способствовала укорененность самого маэстро во французских реалиях – ведь несколько лет он очень успешно возглавляет оркестр в Тулузе, подняв до этого не самый топовый европейский коллектив до очень высокого уровня. И если главный герой этих показов был в оркестровой яме, то в обоих январских названиях главной героиней на сцене была Динара Алиева – певица, несмотря на свою молодость, уже давно и прочно завоевавшая Москву, певшая на сцене Большого не одну партию, дававшая сольные концерты в лучших столичных залах. Ее яркая внешность, выразительный голос, техническое мастерство вокализации, врожденный артистизм выдвинули Алиеву в число самых интересных, манких для публики солисток современной московской оперной сцены. Ранее мне доводилось видеть и слышать певицу в таких ролях как Розалинда в «Летучей мыши», Татьяна в «Евгении Онегине», бывать неоднократно на

«Богема» Федерика Мирдиты – спектакль давнишний: его премьера состоялась в 1996 году, и шедевром его нельзя было назвать и два десятилетия назад. В тот же год в конкурирующем с Большим Театре Станиславского и Немировича-Данченко появилась своя «Богема»: спектакль Александра Тителя по праву относится к числу наиболее удачных его работ, он заслуженно собрал все мыслимые и немыслимые театральные премии и награды. Сравнение между этими двумя «Богемами» было всегда не в пользу спектакля австрийского режиссёра: поставленная не просто традиционно, но несколько скучновато, без особой фантазии, эта работа всегда воспринималась как спектакль «для галочки» - чтобы была в афише Большого эта весьма популярная опера, в которой очень удобно пробовать молодежь, – и фактура их подходящая к сюжету, и вокальные партии среди пуччиниевских опер, пожалуй, самые щадящие. Вдохнуть жизнь в столь маловыразительный, проходной спектакль – задача непростая. Но Алиевой это удается: живость, непосредственность, сердечность исполнения делают ее Мими выразительным персонажем, глядя на которого, забываешь, что это певица Алиева – перед вами действительно оживает белошвейка парижской мансарды. Красивой, молодой, яркой женщине, наверное, весьма непросто играть чахоточную Мими, жизнь так и бурлит у нее в крови, но Алиева умеет обуздать свой темперамент, несколькими верными штрихами обозначить болезненность своей героини, и внешняя красота артистки отступает на второй план – мы видим слабую, подавленную героиню, в которой зарождающееся свежее чувство любви с трудом способно противостоять ударам судьбы. Мастеровитый вокал Алиевой –

44 вторая, если не первая составляющая успеха, делающая образ естественным и запоминающимся. Крепкое лирическое сопрано певицы с задатками лирико-драматического амплуа идеально подходит к партии. Естественность фразировки, гармоничность существования в условиях свободного рубато пуччиниевской фразы, уверенный верхний регистр, звучность грудных нижних нот, ровность голоса и умение петь долгое и красивое легато, основа которого – фундаментальное, хорошо контролируемое дыхание, - всё это в совокупности дает картину абсолютного вокального благополучия, той базы для певца, когда о технике, о нотах можно уже не думать – наступает время творчества, свободы высказывания. Удачны все сольные высказывания Мими-Алиевой, полностью удовлетворяет ее ансамблевая культура. Особой проникновенностью отличается финальная сцена – ясный и чистый голос певицы здесь, не утрачивая яркости и красоты, приобретает мертвенную холодность, матовость звучания, что говорит о солистке еще и как о мастере вокального театра, умело использующей не только динамическое разнообразие, но и различные тембральные краски своего голоса. Если в роли Мими нужно пленить лирикой, непосредственностью, искренностью, то Виолетта Валери из «Травиаты» Верди – героиня иного плана. Ей необходимо, помимо указанных качеств, много чего еще другого, – образ более сложный, многоплановый. Кроме того, и вокальные задачи этой роли гораздо более серьезные. Спектакль Франчески Замбелло появился в репертуаре Большого всего пару лет назад, он, конечно, находится в куда лучшей форме, нежели «Богема», и тут «корчевать» Сохиеву и Алиевой много не пришлось – тем отрадней была возможность подлинного творчества, когда решаются задачи уже следующего, не столь приземленного уровня. Кажется, героини Верди подходят Алиевой даже больше пуччиниевских: здесь есть возможность проявить виртуозную технику, которой изрядно владеет певица, показать красоту тембра, нигде не затеняемую мощным оркестром, кроме того, и с психологической точки зрения Виолетта – более благодатная, выигрышная, интересная территория. И одновременно здесь есть та же проблема, что и у Мими: как при молодости и красоте естественно сыграть больную и умирающую? Проблему Алиева решает блестяще: не только искренней, правдивой актерской игрой, но и тембральной модуляцией, умением окрасить свой голос иначе, придать ему горьких, тоскливых интонаций и красок. Блестящая ария первого акта, которая является камнем преткновения для многих лирико-драматических сопрано, из-за чего они не решаются петь Виолетту, исполняется Алиевой с подлинным блеском: россыпь колоратур филигранна, все нотки, словно Альманах “Саксагань” № 1 2015

бусинки, нанизаны на единую нить музыкального повествования, но игривое настроение в «Sempre libera» у Алиевой с явной горчинкой: она хочет убедить себя саму в том, что подлинные и искренние чувства - не для нее, что жизнь куртизанки, порхающей в полусвете бабочки – вот ее территория, ее вселенная. Драматически насыщенные объяснения с Альфредом во второй и третьей картинах Алиева проводит на грани срыва, эмоции зашкаливают, однако эта грань – не признак вокальной усталости, голос по-прежнему крепок и уверен в себе, но певице удаётся создать эмоцию высокого напряжения, выйти на уровень надрывающей душу экзальтации, отчаяния, горя. Как и в «Богеме», захватывает финальный акт, в котором мы видим умирающую героиню: мертвенные интонации безысходности Алиева меняет на лихорадочную радость в голосе, когда появляется ее возлюбленный – предвестие последнего эмоционального всплеска, за которым для героини наступает вечность… Большой театр сумел выставить в целом ровные составы, в которых молодая примадонна оказалась в достойном окружении, а усилия музрука по выведению спектаклей на высокохудожественные высоты не пропали втуне. Не вполне повезло с партёрами по лирическому дуэту: если итальянский тенор Маттео Липпи в «Богеме» радовал солнечным, ярким вокалом, хотя и не слишком разнообразной была его игра, то наш Олег Долгов взялся, увы, не вполне за свою партию – его Альфред оказался провинциальным не только по образу (что вполне допустимо и даже может быть желательно), но, что самое обидное, по звуку: в его пении не было и тени вокального изящества, но много прямолинейно и грубо спетых фраз. Порадовала вокальным мастерством молодая Ольга Кульчинская, после трогательной Марфы в «Царской невесте» и самоотверженной Герды в «Истории Кая и Герды» Баневича (премьеры прошлого и нынешнего сезонов) превратившаяся в стервозную, но звонкоголосую и виртуозную Мюзетту. Стабильностью отличался Игорь Головатенко, что в партии Марселя, что в партии Жермона-старшего. В целом оба спектакля соответствовали уровню первого театра страны, что выглядит обнадеживающе в плане перспектив творчески обновлённого Большого театра.

45 Зарубежный театр

Майя ШВАРЦМАН

ЗАПОРОЖЦЫ В БЕЛЬГИИ В Брюгге состоялся концерт, афиша которого, набранная обычной латиницей, выглядела непривычно для местного глаза: «Тарас Бульба». Эту рапсодию Яначека играл Симфонический оркестр Фландрии с Яном Латам-Кёнигом. А в первом отделении играл шведский солист Эмил Йонасон, исполнивший концерт Магнуса Линдберга для кларнета с оркестром, и его выступление было не менее ярким, чем явление запорожских казаков в Бельгии. После двух “Славянских танцев” Дворжака публике пришлось переключиться на нечто абсолютно противоположное. Концерт финского композитора Линдберга, которому, кажется, будет посвящён весь сезон оркестра, отходит на невообразимо далекое расстояние от сердечности Дворжака и представляет собой скорее «рапсодию кувырков». Я пыталась выслушать этот опус как только могла благожелательно: и ушами профессионального музыканта, и просто как меломан, и как случайный, не настроенный предвзято слушатель. Я услышала атональный рёв на любой счёт на полчаса. Из океана первобытного хаоса звуков время от времени показывалась то рука Дебюсси, то макушка Равеля, то чело Бартока, – они выныривали на полсекунды и тонули в безнадежном водовороте. Пару раз прозвучал какой-то мгновенный намёк на скромный консонанс, что-то вроде робкого ре-минора, – очевидно, это был сбой компьютерной программы автора, такой вирус здоровой адекватности – но тут же стремительно исчезал в лавине неопознаваемых шумов. Всё это было бы утомительно, не более, если бы не феноменальный солист. В каденциях, обозначенных волей композитора ad libitum, он показал высочайшую технику владения инструментом и такую харизматичность исполнения, что противостоять этому было невозможно; зато очень легко было противопоставить импровизационную музыкальность Йонасона фиксированной партитуре Линдберга с безусловной победой первого. Угловатые фразы в исполнении шведского музыканта и зигзагообразные монологи кларнета, ги-

гантские головоломные реплики, сыгранные им на перманентном дыхании без всякого изнурения, завораживают настолько, что вы вдруг ловите себя на мысли, что нет ничего убедительнее и пластичнее, чем эти неустойчивые звуковые конструкции. В созданной им партии кларнета присутствует странный и противоречивый баланс движущихся музыкальных невероятностей. Интересно видеть, как светлеют к концу произведения лица зрителей, покорённых Йонасоном. И когда он выдаёт на бис какую-то невнятно объявляемую им шведскую пьесу (вероятно, это ещё одна импровизация музыканта), играя её всем телом, топая ногой и шаркая подошвой, – зал в неистовстве поднимается на ноги. Второе отделение приводит нас в Запорожскую Сечь. «Не из-за убийства собственного сына за измену народу, не из-за мученической смерти второго сына, но из-за слов: “Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу?”, из-за этих слов, падающих в горячие искры, в огонь костра, на котором окончил свою жизнь прославленный полковник казацкий Тарас Бульба, сочинил я эту рапсодию по повести, написанной Гоголем»,– написал Яначек, объясняя замысел своего произведения. Он завершил рапсодию в 1918 году, к окончанию Первой мировой войны, хотя по стилю она относится больше к позднему романтизму, а не к модернизму. Или, рискнула бы я сказать, к экспрессивному романтизму. Об этом говорит мозаика мелочей, когда разные группы инструментов в оркестре играют одновременно crescendo и diminuendo, или работает целая система противопоставлений или, наоборот, слияний, и всё это складывается в огромное эпическое полотно. Чего стоит участие органа в партитуре, или почти маниакальные мантры одного инструмента на фоне широких горизонтов духовой группы... А вплетение польской мазурки в тему битвы? а удивительные комбинации инструментов? - высказывания высокой piccolo с тремя низкими тромбонами, или деревянный квинтет с солирующим бас-кларнетом, или самое начало: меланхолический английский рожок с монологом – просторным , как степь... Рапсодия состоит из трёх номеров — трёх портретов, каждый из который говорит о гибели героя: «Смерть Андрия», «Смерть Остапа» и «Пророчество и смерть Тараса». Это настоящий реквием, просто шекспировский триптих: мощная музыка, полная света и динамического трагизма. Славянская нота в ней так сильна и очевидна, что возврат к танцу Дворжака на “бис” завершил прекрасный концерт как нельзя логичнее. Спасибо за яркое и сильное исполнение маэстро Латам-Кёнигу и Симфоническому оркестру Фландрии.

46

Ольга ПЕТРЕНКО

ПОВЕНЧАННЫЙ С МОРЕМ… Все видеть, все понять, все знать, все пережить, Все формы, все цвета вобрать в себя глазами, Пройти по всей земле горящими ступнями, Все воспринять – и снова воплотить! Максимилиан Волошин Довольно редко встречается явление, когда один художник воплощает в своем творчестве два различных качества – живописное мастерство и высокую культуру рисунка. Именно этой гранью таланта отличается творческий путь Щербакова Олега Юрьевича – оригинального криворожского художника и преподавателя.

Олег Юрьевич Щербаков

Родился О.Щербаков 24 февраля 1963 года в Германии, в городе Магдебурге, в семье военных. По долгу службы семья часто переезжала, вследствие чего Олег с самого детства имел счастливую возможность познакомиться с разными культурами и достопримечательностями. Еще будучи маленьким, он глубоко впитал в себя самобытный дух русской деревни, тамбовских лесов с живописными болотцами, березовыми рощами, мачтовыми соснами и водными плесами голубых чистых озер. Однажды бабушка обнаружила маленького Олежку с угольком в руках – он пытался нарисовать всяческую деревенскую утварь и посуду, стоящую в сенях и в кухне. С малых лет обнаружился у мальчика талант к рисованию и ко всяческим поделкам – бумажным самолетам, моделям кораблей и фигуркам солдатиАльманах “Саксагань” № 1 2015

ков из пластилина. В 14 лет Олег сам обходил пешком и изучил всю Москву вдоль и поперек. Уже тогда мальчика привлекала архитектура Белокаменной столицы, ее художественные и исторические музеи, выставки русских и зарубежных художников. Когда пришло время определяться с жизненной дорогой, у Олега не было ни малейших сомнений: он станет художником, как и мечтал в детстве, представляя себе образ творца как образ идеального гармоничного человека, занимающегося благодатной деятельностью, схожей с процессами, происходящими в природе и самой Вселенной. После окончания Днепродзержинской художественной школы О.Щербаков поступил в Криворожский государственный педагогический университет на художественно-графический факультет. Нужно заметить, что тогда совершались первые наборы на худ-граф, отличавшиеся особо высокими требованиями к абитуриентам в области изобразительной грамоты. Но на экзаменах у О.Щербакова не возникло особых трудностей – он тщательно готовился и поразил комиссию виртуозным владением техникой живописи, смело применив в этюде натюрморта быструю и сочную акварельную технику письма «a-la-prima» в стиле любимых им импрессионистов. Учителя О.Щербакова смогли разглядеть в молодом студенте искру таланта и развить ее в полную силу путем каждодневных занятий. Среди наиболее известных учителей можно назвать В.В. Иванченко и Н.В. Сорокина, которые придавали большое значение художественному образованию, будучи и сами замечательными художниками и представителями настоящей академической системы обучения. На сегодняшний день Щербаков Олег Юрьевич и сам находится на преподавательском поприще в своем родном университете, занимая должность старшего преподавателя кафедры Изобразительного искусства. Много поколений студентов уже вышло из его класса, с благодарностью они вспоминают своего мудрого и доброго учителя, восхищаются мастерством и часто спрашивают совета. Один из учеников, Томашевский В.В., пройдя школу О.Щербакова, добился значительных успехов и стал в 2008 году деканом факультета. Многие обращаются к художнику с просьбой подготовить или научить рисовать, так как Олег Юрьевич - один из немногих в нашем городе, кто учит по классической академической программе, сложившейся столетиями в русской и украинской художественной культуре. Если говорить о спектре творческих интересов художника, то они довольно глубоки и постоянно совершенствуются. Но на первом месте всегда остается живописный Крымский берег: киммерийс-

47 кие пейзажи, Ялтинская и Гурзуфская яйлы, всё южное и западное побережье полуострова. К морю у Щербакова свое особое интимно-лирическое отношение еще с молодости. Первый раз на встречу со стихией он отправился в Одессе, будучи студентом. Событие «первого свидания» с морем представлялось для впечатлительной и тонкой души художника чем-то эпически грандиозным. Надев новый классический костюм и начистив до блеска ботинки, он отправился, пожалуй, на самую важную встречу в своей творческой жизни – на встречу с великой и непостижимой Музой. С тех пор море становится для Щербакова и объектом постоянного душевного рвения, и вдохновением, и содержанием творчества. Особой любовью у художника пользуются пейзажные мотивы, связанные с поселком Коктебель, расположенным на восточном побережье Крыма. Его изумрудные бухты и заливы, бархатные холмы, склоны и вершины потухшего вулкана Карадаг художник рьяно и с нескрываемым восторгом исследовал вместе со своей семьей. А витающий и поныне в Коктебеле дух творческой интеллигенции, особенно в лице русского поэта и художника Максимилиана Волошина, основавшего Коктебель и собиравшего долгое время в своем кругу самых ярких представителей русского искусства и культуры, только способствовали влюбленности тонко чувствующего живописца О.Щербакова в это необыкновенное место. Немалую в этом сыграла роль и мистически-таинственная наполненность природного рельефа Карадага древними античными легендами и преданиями, вселяющими в познание окружающего ландшафта глубокий исторический смысл и ощущение присутствия Творца. Так возник целый ряд сюжетов – «Карадаг», «Чертов палец», «Иголье ушко», «Бухта Пасочка», «Лягушачья бухта», «Золото Коктебеля»... Если говорить о ялтинской теме, то здесь художник на сегодняшний день нашел свою оригинальную, неповторимую стезю, и как показывает художественная панорама Украины – единственную в своем роде. Набережную Ялты он изображает в некоей исторической ретроспективе конца ХІХ века, заполненную старинными экипажами и фигурками людей, одетых по моде тех лет. И нужно заметить, что Ялта в таком свете становится еще более привлекательной, и в ней открывается особый вкус жизни, даже ощущение некоего стиля. Отдельной, хотя часто и неотделимой от морской стихии, тематикой в творчестве О.Щербакова являются сюжетные полотна. Главные герои картин – забавные ребятишки, пускающие игрушечные кораблики в воде; юные мечтательные леди, услыхавшие загадочный шум моря в только что найден-

ной ракушке; влюбленные, наслаждающиеся первыми дарами возникшего чувства и всегда верные спутники людей – собаки, сопровождающие хозяев в душевных променадах на морском берегу. Отдельной нитью в творчестве проскальзывает пейзаж – березовые или же сосновые рощи, различные сезонные состояния окружающей природы – летние мотивы с церквушками, стожками и залитыми солнцем зелеными лугами; зимние озера, покрытые кромкой льда, деревенские домики с поднимающимися из крыши струйками дыма, ветви спящих деревьев, согнутые под тяжестью только что выпавшего снега, а также особая меланхолия осенних парков. К портрету, как к одному из видов творческой деятельности, художник относится нейтрально, полагая, что работа с портретом требует затраты серьезных психологических и эмоциональных переживаний при работе с натурой. Поэтому чаще отказывает, если просят написать портрет. Соглашается лишь в тех случаях, когда чувствует, что у портретируемого - светлая и незапятнанная душа. Но верно говорят, что талантливый человек – он талантлив во всем, к чему прикасается гений его мысли. Известно, что еще одна грань творческой деятельности Щербакова остается пока за кадром его славы, хотя и заслуживает особого внимания ввиду своей значимости для художника – это судомоделирование. С недавних пор Олег Юрьевич всерьез увлекся созданием копий старинных парусных судов. Опираясь на оригинальные схемы и чертежи, гравюры и множественные исторические сведения, он трепетно воссоздает образ существовавшего когда-то судна в мельчайших подробностях. Умение работать с деталями и художественное чутье, присущее ему как профессионалу, позволяет создавать модели высочайшего класса. В многообразии своих интересов Щербаков О.Ю. напоминает великих мэтров эпохи Высокого Ренессанса в Италии – Микеланджело, Леонардо да Винчи, Рафаэля, которые отличались многогранностью своих проявлений в искусстве. На сегодняшний день картины художника находятся в частных коллекциях не только России и Украины, но и зарубежья – в Канаде, США, Испании, Англии, Японии. Несомненно, познакомившись ближе с творчеством О.Щербакова, многие найдут для себя небольшую частичку счастья и радости от того большого искреннего чувства, которое испытывает художник, работая над любимыми сюжетами. Произведения этого художника способны не только выгодно дополнить стиль в интерьере, но и подарить теплые, ни с чем не сравнимые эмоции и переживания.

48

Тетяна ДРЄЄВА

ОБРІЇ МИСТЕЦТВА І смисл життя, і місія - у глині Спиняйте погляд, вдивляйтеся пильно і мисліть. Ви обов’язково знайдете тут щось своє - пережите, відчуте, впізнаване. Хтось розгледить в емоційно-смисловому спектрі цих робіт зранену душу в гострих уламках, інший побачить дріб’язкову суєтність навколишнього світу й наші жалюгідні перегони за матеріальним. Для когось із нас вражаючими й масштабними є глобальні проблеми, а для когось найцікавішими є характери й долі людські. Усе це (або щось зовсім інше) можна було побачити на персональній виставці скульптури Михайла Маркіна «На подступах к разуму» в галереї «ФАРТ». До дебютної виставки молодий скульптор готувався 3 роки. Нам було надзвичайно приємно поспілкуватись з ним про його особисті підступи до мистецтва.

- Улюбленою іграшкою для мене був лише пластилін, ще змалку я жив у якомусь Альманах “Саксагань” № 1 2015

«своєму світі», - ділиться Михайло. - Згодом з відзнакою закінчив художню школу, але уроків скульптури там було мало, лише 2 години. У 90-х роках час вимагав, що «ты должен быть сильным, иначе - зачем тебе быть?», тож я подався в бокс, став майстром спорту. В 2004-2005 роках входив до складу збірної України, поїздив світом. А тепер, вважаю, прийшов час присвятити себе мистецтву.

- В якому напрямі ви працюєте?

- Мені ближчі сюрреалізм та символізм у скульптурі. Образи самі приходять в голову, і я не можу пояснити, звідки вони беруться. Мої роботи не мають назв, бо я хочу, щоб глядач самотужки осмислив побачене, пропустив крізь призму власного сприйняття і знайшов свої грані. Надзвичайно приємно, що я отримав багато теплих відгуків від глядачів. Кажуть, я влучив у час. Позитивні враження почув і від відомого криворізького художника Юрія Зеленого.

- Серед ваших скульптур - фігурка Віктора Цоя під зіркою на ім’я Сонце...

- Так. Зірки зазвичай падають, а ця піднімається. Слухаю Цоя вже багато років. Раніше мені просто подобалась музика, а зараз я проникаюся смислом його текстів.

- Що ви прагнете донести своєму глядачеві?

- Як казав великий Роден, мистецтво народжується там, де є внутрішня правда. Я цю правду відчуваю і видаю, як можу, а на високе мистецтво не претендую. Моя мета - пробудити в криворіжцях вдумливість, цікавість до смислу життя і місії людини на землі, до об’єднання людей і взаємодопомоги, бо всі насправді - одне ціле. Хочеться, щоб творчі ініціативи і самі художники в нашому місті знаходили підтримку й розвивались.

49 Блины, пирог, галетное печенье… Как хорошо, когда ручьи журчат! Елена ВОЛОШИНА

Я Волошина Елена Викторовна, окончила Художественно-графический факультет КГПУ, учу в школе деток видеть прекрасное и создавать его своими ручками. Стихи были когда-то давно, сейчас увлечена прозой. Пишу потому, что не могу не писать, а нравится кому или нет – не имеет значения. Это мой внутренний мир, и он не может нравиться всем. А вообще - просто люблю жизнь! ВОСПОМИНАНИЕ Я помню, что давно ушло, Чему уж боле не вернуться. И нам с тобой не окунуться В печали давнее вино. Все, все уже прошло, И заросла душа ковылью. Не знаю, было ли то былью, Или, как сон, ко мне пришло... Я помню: все давно ушло… ВИШНЕВОЕ ВАРЕНЬЕ Весна, природы пробужденье, А я стою на кухне, ем варенье. Мне все равно: пирог или печенье. Как хорошо, что к нам пришла весна! Летят скворцы, кругом я слышу пенье И доедаю с баночки варенье, А на блины направлено стремленье. Как хорошо, что птицы к нам летят! Журчат ручьи, у кошек нетерпенье. Увы, я съела все свое варенье,

ГОСТЬ ИЗ ПРОШЛОГО Опять ты рядом. Глупо и смешно… Нам не связать сердца одной судьбою. Ты бредишь мной, я мучаюсь тобою… Но разное нам Господом дано. Тебе - карьера, мужество и сила. Мне ж таять в пламени свечи. Столкнулись мы, наверное, случайно, И разойдемся под дождем в ночи. ОТЧАЯНИЕ У Есенина есть «Не жалею, не зову, не плачу…», У меня ж в душе - наперекор: Обо всем жалею, и зову, и плачу, И пытаюсь продолжать ненужный спор. Да, жалею, что не сберегли, не удержали, Что все в прошлом, что так много не сбылось. Да, зову, и не могу иначе. Понимаю: навсегда теперь мы врозь. Да и плачу… плачу, плачу, плачу. Ох, как много в этой жизни не сошлось! Ты прости, я не могла тогда иначе, В сердце навсегда оборвалось. Вспоминаю дни, минуты нашей жизни, Разговоры, споры, ерунду… Но без этого, пожалуй, я на свете Больше ни дышать, ни видеть не смогу. И душа болит. О, как же я жалею Обо всем, что в жизни не сплели! А ведь мы могли всегда быть только рядом, Знаю, мой хороший, мы могли... Что ж тогда случилось между нами? Почему разжали руки вдруг? Почему последними словами Оскорблял меня ты, милый друг? Все равно - зову тебя и плачу, Жду прикосновенья твоих рук. Может, сплю, а в жизни все иначе Просто сон, нелепой жизни круг. СОН Выплесну злобу, чары, боль, Материнских глаз черную смоль, Смех змеи, плач собак, котов, Разорвать быстрей суету оков,

50 Выгнать вон череду недель, За душой закрыть входную дверь. Тело уложить в постель. Спать. В темноте сырой ждать… Ждать звезды ночной. Спать. Грезить иль мечтать. Спать. Вырвать из груди смех – сжечь. Может, и самой - в печь? Посмеяться - и опять в кровать, Завывая, спать… Спать! МИНУТА ОТКРОВЕНИЯ. Димочка, ты кашу с мясом кушай, кушай! И меня ты, дурочку, не слушай. Что несу - сама уже не знаю. И в тоске сижу, изнемогаю. Я прощения прошу не у тебя, у неба. Не признаюсь я тебе, где быль, где небыль… Димочка, ты ешь, меня не слушай! Кашу с мясом, чтобы не остыла, кушай... *** Стихи? Зачем? А может, мне заняться прозой, Или забыться и уснуть в дремоте дня... Невысказанный груз Так душу тяготит и давит. И все угрюмей, безнадежнее слова. Писать? Зачем? Быть может, лучше просто думать, Не доверять ни мысли, ни мечты. Я не поэт, и им, увы, не буду. Бездарность к солнцу не взлетит. А может, Бог вложил в мои уста и руки Фортуны нить? Не знаю. Может быть… ВАДИМУ. Спор – не спор, а так Просто перебранка. У меня в руках Черствая баранка. Самогонку пить – Легкая усталость. А потом всю ночь Мне опять не спалось. Твой смешной упрек Утомляет сердце. Альманах “Саксагань” № 1 2015

Улыбнись, дружок, Вот и полотенце. Кран с водой открыт, Побыстрей умойся. За дверной косяк От меня ты скройся. СОМНЕНИЯ. Стремления мои чисты. Не знаю, Смогу ли воплотить свои мечты? Цель призрачна, едва лишь уловима! Путь долог и тернист, мне не пройти! А отказаться иль отречься? И быть растерзанной толпой Сварливых родичей своих... О, нет! Идти вперед, бороться. И ни на миг Не погасить огня в груди. Нести Сквозь грязь и пошлость душу, Как амфору с чистейшею водой. Не расплескать, не замутить и уберечь. Не дать разбиться о жестокость и поругу. Пусть будет путеводною звездой мне друг, Среди опасности подавший руку. ОЖИДАНИЕ ОСЕНИ Август. Скоро осень придет. Опустеет деревьев листва. Дождь холодный сорвется и птиц унесет. А под желтой фатой затоскует река. И невестой, не в брачную, нет в похоронную ночь Заголосит, заплачет и словно умрет, Ледяною покрывшись корою.

51

ДРУГ Василий ЧЕРНЯВСКИЙ

Василий – Вася ЧЕ – Чернявский – поэт и композитор, драматург и журналист. В 2004 году закончил фортепианный отдел Криворожского музыкального училища (класс преподавателя В.Г. Замышляева), а в 2009 году – факультет драматургии кино и телевидения Киевского национального университета театра, кино и телевидения им. И.К. Карпенко-Карого (мастерская Б.А. Жолдака). Лауреат международного поэтического конкурса «Серебряный стрелец» (2010) и ІІ Международного музыкально-поэтического фестиваля «Интереальность» (2014). Победитель первого поэтического слэма в г. Белая Церковь (2013). Автор песен к телевизионному фильму Александра Катунина «Новогодняя семейка» (2008), музыкально-пластической сказки «Дюймовочка», созданной вместе с криворожским композитором Анатолием Тарасюком и поставленной на сцене Криворожского академического театра музыкально-пластических искусств «Академия движения» (2011-2012). В 2013 году была издана книга поэтических экспериментов Василия Чернявского «Ловец слов» с иллюстрациями криворожского художника Романа Танича.

(ИЗ ЭНЦИКЛОПЕДИИ НАЦИНАЮЩЕГО ПРИВИДЕНИЯ) Единственным моим другом за последние десять лет был Беззубый Сквозняк. Я познакомился с ним в заброшенном доме без окон и дверей. И был я тогда не то чтобы разочарованным в жизни - я просто был мёртвым… Сквозняк никогда не спал. Он, как сумасшедший, круглые сутки метался туда-сюда и никак не мог угомониться. Была ночь, я поссорился с Городом, в котором жили некрасивые и противные люди; я так и сказал Городу: «Они некрасивые, потому что мало улыбаются и совершенно не ухаживают за тобой…». Он потускнел ещё больше и обиделся. А на обиженных воду возят. Поэтому я улетел. За городом выл ветер, и луна казалась значительнее. Дачные участки спали и, закрыв глаза, видели сны. Только один заброшенный дом не мог никак уснуть. Вечная бессонница. Внутри него я и встретил тогда этого сумасшедшего проныру. Увидев меня, он приостановился, чихнул и снова замельтешил.

- Ты-то чё здесь забыл? – неожиданно поинтересовался Сквозняк, возносясь, как святой, надо мной.

- Хм… - улыбнулся я, на что Сквозняк ответил мне взаимностью, обнажив свой беззубый рот.

- Ну так чё, может, пошныряем? – предложил он, и я согласился. Целую ночь мы ныряли из окон, облетали дом с разных сторон, потом снова ныряли в холодное помещение. Другими словами, шныряли. Под утро мне всё это надоело. Я улёгся на крыше, и начал зазывать солнце. Сквозняк подлетел ко мне и выдохнул: - Ты чё, слабак?

- Типа того…

- Ну и валяйся, - и сиганул вниз, визжа от восторга. Я встретил рассвет, вспомнил о временах, когда я был живым, хотел заплакать, но не получилось. Мне стало невероятно одиноко. И захотелось обуть валенки. Я спрыгнул с крыши и нырнул в одну из комнат.

- Тебя как зовут? – спросил я у проныры.

- Меня? – он остолбенел. – Это как?

- Имя у тебя есть?

- Имя?.. – он совершенно растерялся.

- Понятно… - сказал я. – Слушай, дружище, можно, я тут у тебя побуду какое-то время?

- Побудь… Времени невпроворот. А про это… как ты сказал?

52 - Имя?

- Ага. Про него как-нибудь поболтаем?

- Можно…

- Здорово! Ну, некогда мне, сквозить еще - не пересквозить. Он скользнул надо мной и снова замельтешил. Славный парень! И так - всегда. Так вот, по вечерам я начал отрывать его от, казалось бы, такой бесполезной работы. И мы разговаривали. Я учил его всем житейским мудростям, которые, впрочем, ему совершенно не были нужны, а он учил меня самопознанию.

- Вот ты думаешь, что я шныряю здесь просто так, от нечего делать, чё ли? – спрашивал он.

- Ну, не то чтобы…

- То-то же и оно. Я постоянно в движении, я, можно сказать, живее всех живых, вместе взятых.

- Ну, а всё-таки, в чём смысл?

- Жизни?

- Пускай так.

- Мне кажется, в самой жизни - и смысл. Понимаешь? Жить ради жизни, продолжать её, проживая каждый день по-настоящему, полноценно. Я вот, когда шныряю, такой счастливый всё время! Слышишь, чё говорю?

- Беззаботный ты.

- Вот именно. Потому что отношусь к заботам, как к должному, забочусь и получаю от этого удовольствие.

- О чём заботишься?

- Да какая разница? Живи - и всё. Я улыбнулся. Потому что захотелось… жить. И предложил: - Может быть, пошныряем?..

ОТ НЕСЧАСТНОГО НАЧАЛА ДО СЧАСТЛИВОГО КОНЦА Поссорился с кем-нибудь - и ты уже не Васенька, а Васька. Безобразие. Но таково несчастное начало. Тем более, если вы рассчитываете на счастливый конец. Я вышел на балкон, которого не было. Как вы думаете, куда вела дверь?.. Вот и я об этом. Очнулся наутро в сугробе. Продрогший до ниточки, той самой, потому что был в одних семейных трусах. Умер я, что ли?.. Если у Бога рыжая борода - тогда да.

- Чай, кофе, капучино?.. – поинтересовался рыжебородый бродяга, склонившийся надо мной.

- Водки! – потребовал я. И мне стало стыдно за самого себя, не перед кем-нибудь, а перед Богом. – Простите, я просто замерз. Альманах “Саксагань” № 1 2015

- В таком случае, может быть, лучше теплую ванну?..

- Шутите... Грехи отмывать?.. Ото всех все равно не отмоешься, - съежился я, пытаясь спрятаться от еще большего стыда в семейки.

- Перестаньте. Я же по-дружески, - улыбнулся он и протянул мне руку.

- Что вы, мне совестно прикасаться к вам! Я грязнуля.

- Но-но-но! Снег вас выбелил, вы же - как мел! Вами можно теперь на доске писать. Вот итог. И жил идиотично. С глупым лицом и табличкой на груди «В поисках смысла жизни». И любил осторожно, боясь или недолюбить, или перелюбить. Нося механическое сердце во внутреннем кармане. И заводя его ключиком.

- Простите меня, Боже, я такой нелепый! И, видимо, стать мелом для школьной доски – все же лучшее предназначение для меня.

- Неужели вы это серьезно?..

- А вы разве - нет?..

- Я первый спросил.

- Тогда чай, - не успел ответить я, как мы уже сидели за столом и чаевничали.

- Из-за чего поссорились-то? – отпил Боженька из блюдца.

- По глупости, - вгрызся в баранку я.

- Да понятное дело, что не по умности! Мириться надо. Мир - прекрасен.

- А можно мне попробовать еще раз?..

- Можно, - согласился Бог. Я встал из-за стола. И, перед тем как вернуться домой, попытался извиниться: - Боже, скажите, а вы не обиделись, что я вас вначале назвал рыжебородым бродягой?..

- Отнюдь. Грех на вас обижаться. Может быть, я действительно бродяга, ютящийся в сердцах. Да и борода у меня рыжая. Ух!.. Я проснулся в пене, которая заполнила ванную. Надо мною стояла жена с упреком. И что вы думаете?.. Выругала?.. Нет, открыла демонстративно форточку и… очнулась в сугробе.

- Васенька, ты на меня больше не сердишься?.. – спросила одна тапочка, обутая на женскую ногу, торчащую из сугроба, у другой.

- Нет, а ты?..

- Тогда я тоже не сержусь.

- Горячий шоколад! – зазывал, проходя мимо, рыжебородый бродяга.

53

Святослав ОЛЕЙНИКОВ

Студент Днепропетровского Национального университета, будущий историк. Увлечения: рок-музыка, режиссура аматорских фильмов, изучение фольклора. В 2012 году – номинант международного конкурса фантастических рассказов «Метафизическая деформация», рассказ «Завтра обещали дождь». Произведения финалистов были опубликованы в отдельном сборнике под названием «Завтра обещали дождь» в издательстве «Эксмо». В 2013 году – лауреат того же конкурса, за рассказ «Небо». Произведения финалистов были выпущены опять отдельным сборником, кроме того, издательство сделало подарок лауреатам: отдельный сборник их произведений, который снова получил название по произведению Святослава - «Вечный двигатель лета». Молодой автор представил цикл рассказов «Вечный двигатель лета» и повесть «Мир в тени Солнца», написанные в традициях жанра космической фантастики. В 2014 году стал номинантом Международного конкурса «Новые писатели-2014» в номинации «проза», жюри оценило его рассказ «Старый друг», жанр - мистический реализм. Произведения финалистов были выпущены отдельным сборником «Звездная пыль» издательством Дикси-Пресс в том же году в Москве. На страницах альманаха «Саксагань» представлена повесть из цикла рассказов «Ad Astra», жанр – фантастика: «Потрошители снов».

ПОТРОШИТЕЛИ СНОВ (Окончание, начало в №3-4 2014)

* * * - Ты куда? Шеф ждет!!

- Потом! – на ходу бросил Генри, быстрым шагом направляясь в комнату допроса. – Сейчас главное - это Клиз, я уже попросил Джоссона доставить задержанного.

- Но… но... Да ты с ума сошел!

- Ян, – громко говорил Генри на ходу, – Ил-

люзии - важнее, нежели получить очередную порцию недовольства Фурри. Игнорируя вопли напарника, Каллахан влетел в маленькую комнатку. Арестованный понуро сидел на стуле, даже не делая попыток подняться. Ворот рубашки - несвежий, как и манжеты, лицо осунулось. Потухшие глаза скользнули по следователю и тут же вспыхнули безумным блеском надежды.

- Вы пришли… Я так рад! То есть, рад, что вас позвали… - глотая слова, он вцепился побелевшими пальцами в крышку стола. Генри жестом велел конвою выйти, а Яну – плотнее прикрыть дверь.

- Итак, я здесь. Что вы хотели мне сказать?

- Да-да, конечно… – исступленно забормотал парень, - я… я согласен на ваши условия. Только… - Клиз бросил умоляющий взгляд, – только дайте мне еще раз возможность ее увидеть! За спиной изумленно присвистнул Ян, но Каллахан не обернулся. Он предполагал услышать нечто подобное, поэтому не удивился. Теперь время играло против них. Если они успеют… если Клиз скажет правду…

- Говори, быстро! – жестко оборвал Генри.

– Обещать ничего не буду насчет твоей любимой, но твое сотрудничество учту. Для тебя это сейчас важнее! – главным было подавить волю, заставить подчиниться, не дать времени на раздумья. – Итак, где ты взял Иллюзию?

- На проспекте Святого Антония… это… сейчас… дом 56. Да, точно, 56! – суетливо закивал клерк. – Не надо мне ничего засчитывать, дайте увидеть ее!!

- Да уж, ломка покруче «винта», – ошеломленно пробормотал Ян, - кто бы мог подумать…

- Я тебе еще вчера об этом говорил, - отрывисто бросил напарник, торопливо считывая сообщения с экрана телефона. - Так, шеф гневается, но это подождет…. Слушай, – оборвал причитания Микана, - времени нет. Совсем нет. В новостях уже сообщили об аресте этого парня, так что, весьма вероятно, по этому адресу никого не найдем. Но! Шанс всегда есть. Я еду туда. Прямо сейчас! Этого – назад в камеру! – бросил на ходу конвоирам, игнорируя протесты арестованного. – Вызовите врача, пусть введет успокоительное. И даст картину первичного обследования. Приеду – ознакомлюсь! Последние слова бросил уже на бегу, торопясь к своему аэрокару. Нужно спешить, времени, скорее всего, уже не осталось.

54 Каллахан мчался сквозь вечный дождь так быстро, насколько мог. Несмотря на трудную дорогу, покоя не давала какая-то мысль. Наконец, нащупав ее, щелкнул пальцами и нажал кнопку дисплея, вызывая аналитиков.

- Чем могу помочь, Генри? – Сергей Серов был, как всегда, улыбчив и подтянут, казалось, бессонная ночь нисколько не сказалась на этом парне, у которого в мозгах – как поговаривали – был встроен компьютер.

- Здравствуй, – приветливо бросил следователь, не отрывая пристального взгляда от трассы, – мне срочно нужна твоя помощь. Назови активность продаж Иллюзии в округах Центральном, Гринч и Дэйли.

- Так ведь я уже передавал вам отчет, он у Яна. Каллахан нахмурился. Эту деталь он вполне мог проигнорировать при просмотре вчерашних сводок, не исключено, что и напарник просто забыл показать нужный документ. Хотя - маловероятно.

- Наверное, он не успел мне сообщить. Не затруднит ли тебя продублировать?

- Без проблем! – кивнул Серов и, чуть наморщив лоб, стал быстро выплескивать информацию. – Насколько нам известно, крупных точек продажи там не существовало. Распространители все время меняют свои позиции, словно знают, что мы за ними следим. Это, конечно, не новость, каждому известно, как в ОБС работает Отдел Слежки.

- Разве им известны позиции камер?

- Это просто совпадение. Многих засекали, но этих поставщиков - нет. В основном, попадалась мелочь, такое количество и партией назвать стыдно. Дело еще вел Песков, ребят постоянно опережали. В эту минуту Каллахан отчетливо понял, что по указанному адресу ничего не найдет. Как и оказалось. * * * Фурри мрачно глядел в окно, восседая в своем кресле, словно наделся, что оно защитит его от тех нападок, которые устроили новости об Иллюзиях - Итак, – начал шеф, закуривая очередную сигару, – позволь узнать, какого черта ты нарушил мой – подчеркиваю - прямой приказ явиться ко мне? А, Генри?

- Клиз, сэр. Он согласился сотрудничать. Выдал координаты поставщика, и, чтобы не Альманах “Саксагань” № 1 2015

терять время, я отправился по указанному адресу.

- Да что ты! – едко усмехнулся шеф. – И что?

– Складской квартал, такие обычно сдают в аренду.

- Это я знаю. А кроме?

- По месту прибытия мною был обнаружен Воздух с Тау. Партия - не больше пятидесяти упаковок, - четко отрапортовал Каллахан, одна пачка - пять сантиметров в объеме. Так сказать, нормированная партия для медицинских целей. Сотрудников склада проверили, гало-удостоверения подлинные. Однако…

- Однако? – повторил Фурри, в его глазах вспыхнул знакомый огонек.

- Пять ящиков оказались пустыми, - поколебавшись, заявил Генри, - никто из работников не знал, какой товар там хранился. Но отметили, что время от времени в том углу склада суетились грузчики. Предполагаю, именно там и была основная база дилера, которого мы ищем. Серов из Отдела Слежки доложил, что в других округах действуют только распространители, а вот база, скорее всего, - в округе Олмса.

- Что ж, считай, я не заметил твоего отсутствия, – великодушно кивнул Фурри и впервые за весь разговор пристально посмотрел на следователей. – А теперь побеседуем, наконец, о том, ради чего я вас сегодня вызывал. Щелкнув кнопками информационной панели, шеф воспроизвел утренний выпуск ОдриНьюз.

- Видели? Отлично. Газеты тоже подключились очень активно. Вас даже прозвали весьма оригинально – Потрошители Снов.

- Это комплимент или соболезнование? – мрачно буркнул Микан, не отрывая взгляда от поверхности стола. Похоже, вчерашний случай сказался на Яне значительно сильнее, чем предполагал Генри.

- Как оказалось, - продолжал тем временем Фурри, - соседка Клиза - одна из журналисток ОдриНьюз, девчонка не упустила возможность сделать себе имя. Весть о дилере разлетелась с космической скоростью, плюс – присочинили все, что только можно и чего нельзя. Результат налицо: мэр уже планирует узаконить Иллюзии, дабы контролировать продажи.

- И все-таки странно… - нахмурился Генри.

– Журналистке никто бы не позволил дать ход материалу. Если только не заинтересованность высокопоставленных лиц...

55 -Это еще не все. Похоже, кто-то из наших сливает дилеру информацию, – Фурри напряженно забарабанил пальцами по столу. Ян недоуменно вскинул голову и удивленно посмотрел на него, потом – на напарника. Тряхнул головой, но от комментариев воздержался.– Именно так, ребята, - грустно подтвердил шеф, - и в этом наш просчет. Сначала, как и ты, Генри, считал причиной неудачи с этим адресом на складе выпуск новостей, но, похоже, партию вывезли со склада еще вечером. Это мог сделать лишь тот, кто знал, какую точку назовет твой Клиз. Но хуже другое.

- Что может быть хуже? – едко усмехнулся Ян. – Казалось бы, не в первый раз ловим оборотней среди своих, а все равно, такие известия - как гром среди ясного неба. А уж в нашем случае…

- Поверь, есть куда, - шеф устало затянулся, мерцающий кончик сигары невольно приковал взгляды напарников. - Экхарт решил использовать ситуацию, чтобы сместить из ОБС тех, кто не хочет работать с ним рука об руку. Но есть и приятная новость. Благодаря родственникам жертв Иллюзий, мы имеем, по меньшей мере, три дня, прежде чем руководство города сможет легализировать всю эту дрянь. Уж я-то такой радости им точно не доставлю.

- Но, возможно… - робко заикнулся Ян, возможно, в этом предложении есть здравый смысл. Если Иллюзии дают людям надежду и даже любовь, возможность жить по-человечески… То почему бы действительно не попробовать… чтобы во благо? Фурри уставился на коллегу, как на умалишенного, потом задумчиво потер подбородок. Под его жестким взглядом Микан вновь опустил голову, но упрямо сжатые губы выдавали несогласие с начальством.

- Что-то тебя после вчерашнего чересчур перекосило, парень. Вот уж не подумал бы… Ну, да ладно. Для особо чувствительных объясняю, – начальник отдела медленно прошелся по кабинету, следователи следили за ним взглядами: Генри обеспокоенно, Ян – насторожено. – Если Иллюзия станет доступной, люди утонут в пучине собственных желаний. Причем, зачастую – глупых. Ты читал сводки смертей? Жертвы этого наркотика умирали с голоду, совершали суицид, закладывали все, что у них есть... Черт возьми, один продал собственную почку, чтобы купить Иллюзию! Есть даже

случаи заказных убийств – в обмен на этот треклятый обруч! – окинув гневным взглядом кабинет, начальник отдела вновь уселся за стол. - И как только у Экхарта будет достаточно одурманенных граждан, он уберет Иллюзию с рынка, тогда электорат проголосует за любые – самые жестокие законы – лишь бы вернуть свои мечты.

- Да, но, если разумно… - упрямо заикнулся было Ян, однако напарник прервал его: - Наш мэр не знает слова «разумно», приятель. Это игра, и игра жестокая. Страшная. Вспомни, ну когда власти было дело до нужд народа? Если не ради собственной выгоды, конечно. Ян обреченно умолк, по-прежнему не поднимая головы. Каллахан и Фурри переглянулись. Они чувствовали, что Ян настроен негативно и в своем мнении не уступит никому.

- Итак, ребята, за дело, – устало сказал Фурри, потирая виски, – у вас очень много работы. Нужно свести этот мусор на нет. * * * Минуло два дня. За это время Таможня и Отдел по Борьбе с Наркотиками отыскали сотни жертв Иллюзии, казалось, их количество растет с каждой минутой. Это были самые ужасные часы в жизни Генри. Ему приходилось уничтожать Иллюзии не только красивых и горячо любимых женщин и мужчин, но и призраки умерших родственников, с чьим уходом из жизни не желали смириться. Навсегда врезались в память глаза обезумевших родителей, которые потеряли в результате трагедии своих маленьких детей и получили их, благодаря Иллюзии. Женщины закрывали собой плачущих малышей, рыдали, кричали, умоляли, отцы хватались за оружие…. Массовые задержания, допросы, бригады врачей и санитаров… Еще немного, и Генри сам сошел с ума в этом водовороте человеческих страстей и страданий, если бы не поддержка Сары. И веры в него Фурри. «Потрошители Снов!» - проклятие, которое им кричали в лицо и жертвы, лишаясь самого для них ценного, и родственники, которые хоть и устраивали протесты закону о легализации, но не могли смотреть на страдания своих близких. Усугубляло положение давление со стороны врачей, науськанных мэром. Во весь голос они вопили с экранов, что использование это-

56 го наркотика в нормированных дозах поможет снять приступы у наркоманов, присевших на иное зелье, не говоря уже о том, что Иллюзия, по сути, - верный ключ к излечению депрессий. Справедливости ради стоило отметить, что находились и решительные оппоненты, не побоявшиеся гнева градоначальника, которые утверждали, что Иллюзия – это живая проекция, созданная по памяти и наделенная волей, и подчиняется хозяину. А при ослаблении контроля Иллюзии захватывают власть и подчиняют себе живых, что крайне опасно для общества. Одриполис захлестнула волна мятежей и массовых беспорядков, споры и драки по поводу легализации нового наркотика возникали стихийно, везде и всюду, даже среди тех, кто знал о нем лишь понаслышке. Вот только как теперь загнать джинна обратно в бутылку, не мог сказать даже многоопытный Фурри, который немало повидал на своем веку. Но при всем при этом начальник отдела продолжал уповать на то, что уничтожение сети продаж и ликвидация базы поможет решить эту проблему. Пусть даже со временем… Часы показывали 8 по марсианскому времени, третьи сутки Генри находился на ногах, заскакивая домой лишь для того, чтобы вздремнуть пару часов и убедиться, что с Сарой все в порядке. В эти дни он запретил дочери выходить из дома, и девушка – при всем своем строптивом характере – послушалась. Но беспокойство подтачивало, и Каллахан предпочитал убеждаться в ее здравомыслии лично. Борясь с безумным желанием заснуть, следователь пил уже третью чашку крепкого кофе в течение последнего часа, отмечая точками на карте Одриполиса все места, где видели диллеров или задерживали наркоманов. Яна почти скрылся за кипами отчетов, которые постоянно поступали от Серова, он, как и Каллахан, еле держался на ногах. Но даже при такой сумасшедшей нагрузке было заметно, что напарник обеспокоен не только положением дел. Похоже, «терапия» Ферри показала далеко не тот результат, на который рассчитывал мудрый шеф, и это сильно беспокоило Генри. «Его можно понять, - вдруг подумал Каллахан, глядя на друга, - ведь, даже не один год имея дело с разными наркотиками, трудно справиться с искушением новых перспектив, Альманах “Саксагань” № 1 2015

которые дарит Иллюзия. Остальное зелье не в счет. Во всех таможнях установлены параметры по перевозу таких веществ, да и применять их разрешено в особых случаях. Воздух с Тау, например, в малых дозах временно избавляет человека от аллергии, что помогает при особо сложных операциях. А вот на один вдох больше - и человек испытывает гормональную эйфорию, но если сделать еще один - мозг начнет плавиться быстрее, чем лед в чаше лавы. Доставка Воздуха - дело сложное: объем отмерен в пять сантиметров. На сантиметр толще пакет – и это уже контрабанда. Ригельский Винт, Земная Пряность, Лунный Нарбон – все они дарят сплошное первозданное блаженство, но от них реально отказаться. А вот от обруча Иллюзии… Это уже совсем иная история». Взгляд Генри вновь вернулся к карте. Больше всего докладов о наличии складов поступало именно из округа Олмса. И большинство из них располагалось неподалеку от дома Яна. «Вера в человечество порой мешает видеть, где польза, а где вред», - невольно вспомнились Каллахану слова Джека Фурри. Но сформулировать мысль до конца он не успел. В дверь постучали, на пороге возникла молодая, красивая рыжеволосая девушка. Кейт Фэллоу была Старшим Следователем Отдела Следствия и Безопасности, проще говоря, второй человек после Фурри.

- Добрый вечер. Точнее, доброй ночи, – по губам гостьи скользнула еле заметная улыбка.

- Доброй ночи, - автоматически кивнул следователь, - Что-то случилось? Опять на выезд?

- Да нет, - пожала плечами Кейт, - вот, пришла сообщить последние новости. Сегодня к Фурри приезжал один из довольно влиятельных адвокатов города, может, слышал о Митчелле?

- Знаю такого. Ну и?

- Вы на днях его сына задержали, – усмехнулась коллега, устраиваясь на стуле напротив, - вот он и требовал, чтобы вас гнали в шею без выходного пособия. Почему-то это не удивило, а скорее разозлило Каллахана. Мальчишка адвоката решил создать для себя Иллюзию матери, которая бросила его еще в раннем детстве, и, по правде говоря, паренька было искренне жаль. Ведь единственное, чего он хотел: чтобы его любили. Хоть кто-нибудь… Отцу никогда не было

57 дела до сына, даже сейчас этот пижон печется только о своей репутации!

- И что шеф? – устало спросил Каллахан, откидываясь в кресле. Количество бумаг и карт на его столе действительно пугало.

- А что Фурри? Конечно же, отправил адвоката ко мне, и я пообещала, что задам вам трепку. Считай, процесс уже завершился, так что можешь принять несчастный вид.

- Сделаем все, что в наших силах, – хмыкнул Генри, и оба невесело рассмеялись. - Скажи честно, Кейт, а вот почему ты против легализации Иллюзии?

- Я слишком долго имела дело с Иллюзионистом, поэтому все, что он провозит в город, напрямую касается меня, – жестко отрезала Фэллоу. – Какими бы полезными его изобретения ни казались, я-то прекрасно знаю: от них можно ждать только беды. Они помолчали. Потом еще раз тщательно изучили отметки на карте.

- Я слышала, Фурри на вас сильно давит, – негромко бросила девушка, поднимая на коллегу испытующий взгляд.

- Сама понимаешь, - устало вздохнул Каллахан, потирая небритый подбородок, - Экхарт со дня на день легализует Иллюзии, поэтому сказать, что Джек в ярости - это ничего не сказать, Кейт. Следователь Фэллоу грустно улыбнулась и печально посмотрела на Каллахана.

- Я также слышала, твой напарник рьяно поддерживает Иллюзию в качестве медицинского препарата. Это не усложняет работу? Генри невольно бросил взгляд на записи Серова, пачками томившиеся на столе Яна, и, усмехнувшись, медленно покачал головой. В памяти невольно всплыли слова напарника, брошенные на днях слишком уж небрежно… «Отчет Сергея? А, да, был такой. Просто вылетело из головы, забыл тебе показать… Сам знаешь, столько всего случилось в то утро…». А расположение баз на карте? Но вдруг все это – действительно случайность? В их работе и не такое бывает, так что лучше не торопиться с выводами.

- Да уж, – потер лицо ладонью Генри, – вижу, от Главного Следователя ничего не ускользнет. Но тут все в порядке, не беспокойся. Личное никогда не мешало работе, верно?

- Так-то оно так…– хмуро пробормотала Кейт, – но… А, ладно, сейчас главное - результат, все остальное – успеется. – Она дви-

нулась к двери, но на пороге обернулась. – Советую вам не сидеть до рассвета. Утром много работы, мне не нужны спящие на ходу умники. Фэллоу скрылась в недрах коридоров, а Каллахан устало потер глаза и, бросив взгляд на карты, вдруг понял, что дошел до предела. К тому же, он не заметил, когда успел ускользнуть Ян, похоже, еще до разговора с Кейт, что тоже не прибавляло настроения. Ну, уж нет! – в сердцах бросил, натягивая плащ. – Пожалуй, на сегодня хватит. Он замер, еще раз - взгляд на бумаги, лежавшие на столе напарника. Слова Микана вновь и вновь тревожно повторялись в мозгу.

- «Просто забыл сказать…» - медленно озвучил Генри мучающий его ответ. Потом тряхнул головой и быстрым шагом направился прочь из кабинета. Каллахан уже в третий раз безуспешно нажимал кнопку видеофона. Время довольно позднее, но, тем не менее, сейчас - самое подходящее. Он знал, что, коль Ян ушел пораньше, то сейчас наверняка еще не успел лечь отдыхать. Каждая упущенная минута могла стоить жизни. Дверь резко распахнулась, на пороге возникла красивая смуглая девушка, длинные черные волосы выгодно оттеняли приятные черты лица. Впрочем, сейчас эти черты искажала с трудом сдерживаемая ярость, выразительные зеленые глаза метали молнии. Генри поторопился вскинуть ладони в шутливом жесте мольбы о прощении, но не успел выговорить ни слова.

- Если ты пришел извиняться за эту задницу, - громко отчеканила невеста Яна, - то можешь не стараться! Он уже исчерпал мой лимит доверия! Передай мистеру Микану, что если ему работа дороже наших отношений, то пусть спит на пороге! Каллахан подавился заготовленной речью, в изумлении уставившись на красавицу.

- И тебе доброй ночи, Моника, – выдал в ответ с самой обаятельной из своих улыбок, – однако боюсь, я не по этому поводу. В глазах Моники мелькнул страх, но лицо по-прежнему оставалось непреклонным.

- Я сам, собственно, к нему, - торопливо продолжил следователь. - Ян ведь ушел немного раньше сегодня.

- А его, как видишь, нет, – сердито прошипела Моника, однако сквозь маску обиды стала проступать тревога.

58 - Весьма странно, – беспристрастно пожал плечами Генри, нахально переступая порог квартиры, – и как давно нет этого парня? Моника сжалась, губы на мгновение дрогнули, но она таки совладала с собой. Провела гостя на кухню и, предложив кофе, медленно ответила: - Он сказал, что заедет за мной к 5. Генри хотел было засмеяться, но решил, что не стоит.

- Я так понимаю, Микан не явился.

- Как видишь, – раздраженно бросила девушка, – такого удовольствия он предоставить мне не смог. Я думала, Ян дома, и уже готовилась задать ему трепку.

- Но?

- Но его не оказалось тут! – выкрикнула Моника, разводя руками и срываясь на слезы.

– Я теперь даже не знаю, что и думать. Боже мой, Генри… Каллахан подскочил к ней и усадил на стул. После чего поднес стакан воды и попытался успокоить.

- Послушай меня, это очень важно. Он чтото тебе передавал или, может, о чем-то говорил до сегодняшнего дня?

- Ну, Ян постоянно работал у себя в кабинете с какими-то бумагами, – тяжело вздохнула Моника, – только я не знаю, что там.

- Где эти бумаги? – быстро вскочил на ноги Генри. Моника поспешила за ним, указывая дорогу. С порога комнаты следователь сразу заметил на стене большую карту, однако - только лишь округа Олмса. Она вся была расчерчена, словно Ян расписывал чей-то каждый шаг. Каллахан быстро исследовал наброски и сразу заметил, что над точкой, отмеченной на перекрестке Блирз и Страйс, значатся какие-то цифры.

- Что там? – спросила Моника тонким голосом, глядя на напряженное лицо Каллахана. Тот лишь махнул рукой, попросив подождать. Следователь изучал карту вновь и вновь, замечая множественные передвижения, сравнивал их с позициями камер Отдела Серова, которые здесь были помечены также. Обходные ходы мимо отмеченных точек, и - что важно – большой круговой маршрут вокруг дома Микана. Он вновь посмотрел на три цифры, которые были подчеркнуты жирнее остальных. И вдруг простая и ошеломляющая мысль пронзила Генри. Альманах “Саксагань” № 1 2015

- Дата… - пробормотал он, не обращая внимания на переспросившую Монику. Да, именно дата, а если быть точным, то позавчерашняя. Он быстро проверил маршрут и убедился, что следующая точка после точки с датой - это тот самый склад на Проспекте Святого Антония. «Ну, конечно! - Каллахана затрясло от осознания столь простых вещей. – Они меняют склад каждые несколько дней. Умно. Очень умно!» Не сказав ни слова, он рванулся к двери.

- Постой, скажи, что происходит? – вцепилась в его руку Моника, захлебываясь рыданиями. – Что с Яном?

- Нет времени, – жестко бросил Каллахан, мягко высвобождаясь из пальцев девушки. Поверь, мне нужно спешить, возможно, наш парень в беде. Как только что-то выясню, сразу свяжусь. Обещаю.

- Сразу же сообщи, умоляю тебя! Эхо ее слов гнало Генри в спину, пока он летел по ступенькам. Он пулей проскочил под проливным дождем и быстро завел аэрокар. Трассополоса оказалось пустой, игнорируя плотную стену дождя, Каллахан мчался по уже известному ему адресу. Все решится сегодня, и если Ян действительно стоит за всем этим, то возможно, что уже все пропало. Однако надежда тлела слабым угольком в душе Генри, и он выжимал суперскорость, заглушая в себе постоянный страх, сковывавший напоминанием о страшной аварии. Счет шел на секунды, скорее всего, могло быть уже поздно. * * * В полумраке виднелось что-то габаритное в конце склада. Внутри склада царила абсолютная тишина, жестко бьющая по нервам. Каллахан крался как можно тише, реагируя на каждый шорох. И вдруг неподалеку от контрабандных ящиков увидел чье-то распростертое тело. Осторожно подобрался ближе, опустился на колени. Так и есть, Ян. На голове Микана зияла большая рана, по шее еще стекали капли крови. Значит, напали на него недавно. Генри торопливо нащупал пульс. Уже лучше, теперь надо вызвать бригаду и медиков. Вдруг за спиной Генри услышал быстрые, почти беззвучные шаги и, мгновенно обернувшись, заметил тень, метнувшуюся к аэрокару в конце склада.

59 - Стоять на месте! Руки за голову! Фигура застыла, а затем нерешительно подняла руки вверх.

- Повернись. Быстро!!! Неизвестный повернулся, и Генри еле удержался на ногах... По щекам Сары текли слезы, а карие глаза печально, с мольбой взирали на отца. Через миг Генри узнал и этот аэрокар, именно на нем привез дочь домой ее парень. Да только парень ли? Вдруг разом стали на места все остальные недостающие куски головоломки.

- Папа, я…

- Замолчи, – выдохнул Генри, его рука с бластером опустилась. – Впрочем, нет… Объясни мне, как… почему?

- Папа, прошу… я… я не хотела! Глупые отговорки, конечно же, она знала, что делает. Она этим занялась просто потому, что имела возможность, а сейчас взывает к его отцовским чувствам. Его собственная дочь. Его единственная дочь.

- Я… - тихо пробормотал Генри, по его щеке скатилась скупая слеза. – Как же я был слеп! Ведь должен был догадаться. Ты все это специально сделала, да? Чтобы подозрение пало на Яна? Ты ведь знала, что он защищает Иллюзии! Какой же я дурак…

- Папочка…

- Погоди, Сара… Боже милостивый… Он еще долго стоял, пораженный поступком дочери. Каллахана трясло, но лицо все же сохраняло свои жесткие черты. Сара попыталась сделать шаг в его сторону, Генри решительно поднял бластер.

- Какой же я дурак...

- Папочка, прошу, все не так, как ты…

- Не так? Не так?! Боже милостивый, да что же ты наделала? Что я наделал? Он продолжал смотреть на рыдающую дочь, ее тихий плач тихим эхом разносился по складу. Сара была похожа на ребенка, который боится наказания за разбитую вазу. Но только ее поступок - не ваза, а разбитые человеческие жизни. И все просто потому, что она могла. «Просто потому, что я позволил это допустить». Сара рыдала, стараясь надавить на отца, в то время как Генри пытался найти выход из ситуации. Но, как ни силился, Каллахан не мог совладать с собой, он был готов отпустить дочь и забыть все, что происходило тут. Ведь это

была не его девочка, ее заставили, надоумили... Но в то же время следователь понимал, что эти слова - ложь. Самому себе. Наконец Генри принял решение, в глазах мелькнула уверенность, он понимал, что если не сейчас, то потом уже - никогда.

- Прошу, папа… не надо. Но тот лишь печально покачал головой. На лице более не читалось снисхождения.

- Папа… - всхлипывая, бормотала Сара, – пожалуйста… не надо.

- Моя собственная дочь…

- Папа… - надрывалась девушка, – папа, прошу! Ведь я люблю тебя, папочка!!! Ее крик, полный отчаяния, разлетался по пустому складу.

- И я тебя, моя радость ,– Генри попытался улыбнуться, чувствуя ноющую боль в груди, – как же я тебя люблю... И всегда буду любить. В какой-то миг он снова ослабел, но затем за одну сотую долю секунды решительно поднял руки и выполнил надлежащую процедуру. * * * Квартира Каллахана казалась пустой и мрачной. Он сидел в полумраке, слушая, как капли дождя стучат по подоконнику. Генри не хотелось включать экран и внимать оглушающим воплям новостей, он и так знал, что закон отвергли, причем, Экхарт сделал это собственноручно, как только узнал о нейтрализации всего товара и сети дилеров. Взгляд Генри остановился на фотографии счастливой семьи, которая уже не казалась ему его собственной. Каллахан снова впился взглядом в лица Розы и Сары, столь красивых и так ему дорогих. Он вновь вспомнил ту аварию, весь тот ужас, который он испытал, когда очнулся после удара аэрокара об землю. Перед глазами вновь встала та картина, которая навсегда врезалась в память: два накрытых с головой тела. Жены и дочери. Генри встал и прошелся по квартире. Она казалась ему невыносимо пустой и мучительной. Теперь, после того, что он сделал, Иллюзия Сары Каллахан исчезла из его жизни. Теперь уже навсегда.

60 Посміхнувся спокійно і жахно І промовив: „На вітрі не стій...”

Любов БАРАНОВА

ПЕРЕКЛИК ГОЛОСІВ З НОВОЇ КНИГИ Восьма за ліком книга знаної криворізької поетеси певною мірою незвичайна: містить вона не абсолютно авторські вірші-задуми, а переклади з Анни Ахматової. І назва збірки така – «Переклик голосів» – зовсім не випадкова, бо завуальована у ній певна міжетнічна інтрига. Річ не стільки у тому, що видатна російська поетеса, 125-річчя з дня народження якої відзначили у травні 2014 року, має українські корені (її справжнє прізвище – Горенко, народилася в Одесі, дитинство і юність провела у Києві, де навчалася у Фундукліївській гімназії, часто гостювала у тітки на Поділлі, там же проживала у 1920-ті роки і похована 1930-го її мати), стільки у її твердому переконанні, висловленому публічно не раз, про «непоетичність» української мови. От і взялася Любов Баранова «спростувати» таку начебто незумисну легкодумність, переклавши на українську півсотні віршів самої Ахматової.

* * * Стисла руки, прикриті вуаллю… «Чом сьогодні бліда, як стіна?” Це тому, що гіркою печаллю Напоїла я друга сповна. Як забути? Хитаючись, вийшов, На устах болю ятрився слід… Збігла вниз я, лякаючись тиші, Бігла слідом за ним до воріт. Задихаючись, крикнула: „Жарти, Що було! Кинеш – вмру без надій”. Альманах “Саксагань” № 1 2015

* * * На молодик мене покинув Мій любий друг. Не горе все ж. Сміявсь: „Канатна балерино! Як ти до травня доживеш?” Відповіла йому, як брату, Без ревнощів та без плачів. Але вже не замінять втрати І четверо нових плащів. Хай страх під куполом тяжіє, Але страшніший шлях нудьги… Як зонт китайський червоніє, Канат втікає з-під ноги! Оркестрик щось веселе грає, І посміхаються уста. Та серце знає, серце знає, Що ложа п’ята вже пуста. * * * Заслаб мій голос, воля ж не слабіє, Відчалила любов в чужі краї. Високе небо, свіжий вітер віє, Й непогрішимі помисли мої. Втекла кудись безсонниця-сиділка, Над вогнищем погаслим – не томлюсь. Смертельної на вид, кривої стрілки На сірій башті – більше не боюсь. Минуле владу вже свою втрачає Над серцем. Воля близько. Все прощу, Спостерігаючи, як промінець стрибає По мокрому весняному плащу. * * * Справжню ніжність ні з чим не сплутаєш, – Вона тиха й неговірка. Тож даремно у хутро кутає Мої плечі твоя рука. І даремно слова покірливі Про кохання говориш мені. Я ж то знаю оці настирливі Ненаситних очей вогні! * * * Не будем пити з однієї склянки Ні воду, ні солодкеє вино, Не поцілуємося сонним ранком, Не визирнем в затемнене вікно.

61 Ти сонцем дихаєш, я місяця вдихаю, Та нас обох одна любов єднає. Зі мною поруч другове плече, З тобою скрізь веселая подруга. Та зрозумілий ляк твоїх очей: Ти винуватець теж мого недугу. Коротких зустрічей не множиш ти, Нам суджено наш спокій берегти. Лиш голос твій співа в моїх рядках, Мій подих в твоїх віршах пломеніє. Є вогнище, якого не посміє Торкнутися ні забуття, ні страх. Якби ти знав, як нині мені любі Твої сухі й такі рожеві губи! * * * Він був і ревнивим, і ніжним, і чуйним, Як боже те сонце, мене він любив, Та щоб про минуле я співу не чула, Він птаху мою білокрилу убив. Промовив, зайшовши надвечір в світлицю: „Кохай, твори вірші… Пусте – ті птахи!” І ось закопала веселую птицю За зрубом криничним побіля вільхи. Йому обіцяла, що плакать не буду, Та каменем – втрата на серці моїм: Здається мені, що завжди і повсюди Солодкий почую я голос її. * * * Не з тими я, хто землю кинув На розтерзання ворогам. Їх лестощам, таким невинним, Своїх пісень я не віддам. Бо жалюгідний той вигнанець, Як в’язень кволий і слабий. Блукач, зчорніє твій гостинець: Полин – прогірклий хліб чужий. А тут, в глухім чаду пожарів, Літ юних гублячи сліди, Ми не ховались від ударів, Ми не втікали від біди. УСАМІТНЕННЯ У мене стільки кинуто каміння, Що й сліду вже від страху не знайдеш! Стрункою вежею звелась катівня Найвищою серед високих веж. Я вдячна будівничим за свободу, Тут зустрічаю вранішню зорю;

Хай їх турботи і печаль обходять! Вгорі я, з сонцем, сонячне творю… Живе в моїй кімнаті дивний звук – Морів північних вітер в нім гуляє, Сміливо голуб їсть пшеницю з рук, А недописаного вірша, точно знаю, Божественно спокійна і легка, Смаглява Музи вивершить рука. ОЛЕКСАНДРУ БЛОКУ Завітала до поета Рівно в полудень, в неділю. Тихо й просторо в кімнаті, А за вікнами – мороз. Сонце кольору малини – Над кошлатим сизим димом… Ясно дивиться на мене, Як господар, мовчазне! А які у нього очі! Зазирнеш – вже не забудеш. Мені краще, обережній, Не дивитись зовсім в них. Пам’ятатиму розмову, Димний полудень, неділю В домі сірім і високім, Де морський поріг Неви. * * * Любові в тебе не прошу: Вона вже схована надійно. Твоїй майбутній благодійній Листів ревнивих не пишу. Та мудрі все ж прийми поради: Дай їй читать мої книжки, Дай фото, – тішиться хай радо, – Адже люб’язні женишки! Дурненьким тим за все важніш Свою відчути перемогу, Ніж дружби світлі перемови І ніжністю зігріті дні… Коли ж ти щастячка гроші З подружкою своєю втратиш, І пересиченій душі Остигле буде докучати – Тоді в мою урочу ніч Не завертай пусті надії:

62 Не поможу тобі я, ні! Від щастя зцілювать не вмію.

Мені вже й не лячно проснутись В моєму сільському саду.

* * * З твоєї пам’яті я вийму цей деньок Питав щоб погляд твій безпомічно-туманний: Де бачив я персидський цей бузок, І ластівок, і хатку дерев’яну?

* * * Ллє осінь сльози, ніби та вдова У чорнім одязі, серця туманить… Загиблого сортуючи слова, Вона ридать уже не перестане. Так буде, доки найтихіший сніг Не пожаліє втомлену й журливу… Забути біль, забути безмір втіх – Віддать за це життя цілком можливо.

Як прагнутимеш часом упізнать Неназвану печаль свого бажання, І у містах задумливих шукать Ту вулицю, що не була на плані! І, випадкового побачивши листа, Почувши голос за дверима „Боже!” – Подумаєш: „Невже з’явилась та, Яка зневіру вилікувать зможе?” * * * Є в близькості людей межа завітна та, Яку не перейти вже ні душі, ні плоті, – В жахливій тиші хай зливаються уста І серце від чуттів на частки рветься соті.

* * * Сказав, ніби суперниць я не маю, Що я для нього жінка не земна, А пісня дика степового краю І сонечка зимового струна. Коли помру, не буде він тужити, Безумствувати, ніби втратив все, – Та зрозуміє: неможливо жити Без сонця – тілу, серцю – без пісень. …А що тепер?

І дружбі не під силу та межа Й багаторічному тремкому щастю, Коли душа і вільна, і чужа Сповільненій знемозі любострастя.

* * * Удалось нам сяк-так розлучитись І обридлий вогонь погасить. Ворог вічний мій, час Вам навчитись Кого-небудь і справді любить!

Тож, прагнучі її – безумці всі як є, А ті, що досягли, – уражені журою… Тепер ти зрозумів, чому палке моє Не б’ється серце в тебе під рукою?

Я-то вільна, мені все забава! – Вночі Муза злетить утішать, А на ранок притьопає слава Калатальцем під вухом тріщать.

* * * Ці площі широкі незмірно, Лункі та круті ці мости. Тяжіє беззоряне, мирне Над нами шатро темноти.

І за мене й молитись не варто, Й озирнутись, пішовши, назад… Чорний вітер мені буде братом, Звеселить золотий листопад.

І ми, наче смертні ті люди, Слідами тривожимо сніг… Не диво хіба, що побудем На розі розлуки одні?

Як дарунок, прийму я розлуку, Забуття мені теж благодать. Та скажи, чи на хресну ту муку Іншу жінку посмієш послать?

І слабнуть безвільно коліна, Чуття перехоплюють дух… Ти – сонце, ти спів солов’їний, Ти – розкіш життя, любий друг!

* * * Життя – в полоні сірих днів. Ловлю я зраду в кожнім слові, І вже незбутньої любові Зоря займається мені.

Зчорнілі будівлі гойднуться, На землю, безсила, впаду, –

Так непомітно відлітать, І ледве впізнавать при стрічі, –

Альманах “Саксагань” № 1 2015

63 Та знову ніч. І знову плечі В солодкій млості цілувать.

Ось тоді й підійшов ти, спокійний, до ґанку мого.

Тобі я мила не була, Обрид і ти. Тяглись тортури, І, як злочинниця, за муром Любов морилась, спивши зла.

НОВОРІЧНА БАЛАДА Місяць, нудьгуючи в хмарній імлі, Кинув тьмяний в кімнату зір. Там шість приборів стоять на столі, І один лиш пустує прибір.

Мовчиш, сердитий. То – як брат... Коли ж зустрінемось очима – Клянусь тобі всіма святими: В огні розплавиться булат.

Чоловік мій, я і друзі мої Зустрічаємо Новий рік. Чом же пальці мої – неначе в крові, А вино – мов отруєний сік?

* * * Широко розчахнуті ворота, Липи по-жебрацькому нагі. І суха тьмяніє позолота На стіні і на вбранні богів.

Господар сказав, піднявши стакан, – Незрушний був, статуя мов: „Я вип’ю за землю рідних полян, В якій ми усі лежимо!”

Гулом повні вівтарі та склепи, За Дніпро широкий дзвін летить, – Це дарунок гетьмана Мазепи Площею Софійською гримить.

А друг, зазирнувши в очі мої, Згадавши щось з наших розмов, Вигукнув: „П’ю за пісні я ї ї, В яких ми усі живемо!”

Все грізніш бушує, невблаганний, Мов карають тут єретиків, – Та в лісах зарічних смирним стане, Звеселить лисяток-малюків.

А третій, кінця не впізнавши свого, Коли підхопила пітьма, Мов думку мою упіймав – Промовив: „Час випити нам за того, Кого іще з нами нема”.

* * * Ще не бачена осінь возвела в небі купол високий, Був ще хмарам наказ не затемнювать висі ясні. Дивувалися люди: проминають вже вересня строки – Та куди провалились вологі, незатишні дні? У смарагди прибралась вода помутнілих каналів, Кропива так пахтіла, мов троянди на розі вітрів. Від зірок було душно – магічних бісівських коралів, – Не забудемо їх ми до кінця наших днів. Сонце ярилось так, як бунтар, що ввійшов у столицю, І розвеснена осінь так пестила палко його, Що здавалось: за мить первоцвітами сад заіскриться...

* * * Віє вітер лебединий, Небо синє у крові. І любові роковини Наступають рокові. Зруйнував мої ти чари, Час давно сплив по воді. Та чому ж ти не зістаривсь, А такий, як був тоді? Лиш дзвінкіший голос ніжний, Тільки літ швидких крило Навіває славу сніжну На ясне твоє чоло.

64 Коротка зустріч

Ярослав ТИТЕНОК Володимир ЯРЕМЧУК * * * О, де ж мені слово знайти – щоб дослухались? І сил де узяти, щоб слово – гучне? Я грюкаю в душі – й не можу достукатись, Я криком кричу – та не чують мене! Кричу: «Україно, ставай Україною! Вмирають постріляні діти твої, А ти між могилами, понад руїною Сусідської мови плекаєш гаї». Плекаєш для чого? Щоб знову чужинцями Тій мові на захист прислалась орда? Щоб знову хохлами, а не українцями, Дітей твоїх німо брела череда? Тобі відмовляють пихато в державності, І мову твою зневажають в злобі, – Твої ж патріоти в сліпій нерозважності На мові чужій ... присягають тобі. Клянуться, що люблять, що ти – їхня мати, Забувши, що мова – народу душа, І стоптане слово своє підіймати Уже й під снарядами! – а не спішать... Чи ти підрядилась російській служити? Та в неї без тебе доглядачів – тьма! Там люду! там простору! – там їй і жити. А де ж українська? Ледь чутна... Сама... І що ж то, скажи мені, за Україна, В якій помирають батьківські слова, В якій повнокровно клекоче орлина Агресора мова? Своя ж – ледь жива... Не стали герої твої на коліна: Безсила в неправді сибірська зима! Ставай Україною! А України Без мови – нема!»

ТУВЕ ЯНСОН Добрые волшебницы смертны, и это хреново. Макс Фрай В космосе ветрено: вертятся глупые глобусы. Медленно тикают врущие стрелки часов. Туве отправилась в небо последним автобусом К сказочной братии – им там теперь хорошо. Туве отправилась... Сказка устала от пошлости. Фея состарилась, чуть не доткав полотно – Край не по правилам, где все печали и пошести Лечатся пряником, чаем с вареньем и сном. Край этот скрыт, но вершины и звёздные пропасти Тянут в полёт даже тысячу сказок спустя! Жмутся испуганно к звёздам забавные глобусы, Книжные полки печально и нежно грустят.

Татьяна ЯРОВАЯ ПОСЛЕДНИЙ ТАНЕЦ Танцует лето свой последний танец. Ушли в забытиё ручьи, цветы, И призрачный туман сменил рассветный глянец. Остались только пёстрые мечты. Последние деньки столь быстрой чередой Гурьбой бегут в далёкие края. Все люди скоро съедутся домой – И серой станет вскоре жизнь моя. Восторжествует осень так нежданно, Забудется и песня соловья, Которая будила неустанно Всё это лето по утрам меня. Танцует лето свой последний танец. Пришла пора дождливых нудных дней.

Альманах “Саксагань” № 1 2015

65 И лето, как заблудший иностранец, Идёт-бредёт среди ночных огней.

НЕИСЧЕЗАЮЩИЕ СЛОВА Слова не исчезают в тишине. Они живут, когда погаснут звуки, И эхом отражаются во мне, Приносят радость либо горечь муки. Слова не исчезают в тишине. Слова обиды, ненависти, злобы Так больно бьют! и копятся во мне Эмоции такой нижайшей пробы!.. Мы за слова свои ответственность несем, За всех, кого могли, но не любили. Настанет день – и наконец поймем: Не те слова мы часто говорили!

МГНОВЕНИЕ Город стреляет ночными огнями, Светит прожектор в упор в бесконечность. Я измеряю планету шагами И на ходу примеряю вечность. Все, что уходит из поля зрения, Память нещадно сотрет в одночасье. Я, замеряя события временем, Крестик поставлю на левом запястье. Что мне останется завтра в итоге, Если расстанусь я с этим часом, Если оставлю я эти пороги, Если покину я эти объятья? Кем я сегодня живу, чем дышу – Станет однажды воспоминанием. И потому я оставить хочу Часть настоящего в напоминание. Перекрещение жизненной линии С тонкой, прерывистой линией счастья – Так и запомню я это мгновение Маленьким крестиком на запястье.

Елена МАРКЕЛОВА учитель СШ № 117 * * * Незаметно сын подрос… Дни, недели, месяцы, – Детство мимо пронеслось Кубарем – и с лестницы, Словно с горки ледяной Вихрем прокатилось, В ожиданьи школьных дней Где-то затаилось… Вырос сын – и где ж теперь Простота, игривость, Вера в сказки, чудеса, Детская наивность? В мир – с распахнутой душой... Будь же осторожен! – Страшен взрослый мир большой, В пропасть путь возможен… Как боюсь я за тебя! Как молю я Бога! Всех тревог не перечесть: Далека дорога!.. Береги себя, сынок, Дни, недели, месяцы, Даже если вдруг порыв: Кубарем – и с лестницы... Ты гори, но не сгорай До конца ли, дочиста! Совесть будет пусть чиста, – Вот и всё, что хочется.

66

Оксана ЗОРЯ * * * «Клянуся сонцем – Так до правди ближче…» (Володимир Підпалий) Люблю і славлю, і клянусь я сонцем! А все-таки правіра в нас одна… Землі ми діти, й Всесвіту посланці, І мудрість в нас від зір заповідна. З нас довго вибивали пам‘ять Роду, З душі і серця - гордість, честь і гнів, Та нащо ж правда і знання тому народу, Як легше просто «пасти баранів»? Слов‘яно-арії і скіфи й козаки ми, А Батьківщина наша – Вирій –сад, Де ми з Богами, мов з деревами святими Квітчали світлий на Землі Асгард! Та де ж та пам‘ять, де прамудрість, сили, Приспали їх злі очі і язик? Одних приборкали тюрмою, інших - вбили, Нема героїв й віщунів-музик? І пісня поверта нас знов до себе Чумацьким шляхом, шляхом золотим. Аби не розпинали Наше Небо, Пройти потрібно шляхом духу тим. Асгард* - (за Ведами) Місто Богів

Це ви, поети – шукачі перлин, Ловці і вловлені в свої і Божі сіті. В собі несете вічний часу плин Крізь радощі і біль на осуд світу. Поезія – то втеча в кращі дні? Чи, може, згуба й забуття прозріння? Про це спитайте в квітів навесні, В росинки, що несе в собі проміння. Спитайте також у вогню, в землі, У тих, що, наче доля, невмолимі, В зерняти, що поховано в ріллі І проросло, щоб жити завтра й нині. Поезіє, то що ж ти є в мені? Одвічний плач землі, чи шлях до неба?.. Обом я вдячна за любов, пісні, За хрест, за правду, і за ключ до себе. * * * «Люблю, люблю», та не скажу цих слів частіше, Ніж коли – геть душа зривається з петель! Люблю тебе – високим розумінням тиші І відстані, і музикою серця хвиль! * * * Напевне люблять не “за що” І не “чому”, а “щоб”... Щоб були крила. Щоб був вогонь, було життя, А не потворних днів глуха могила. * * *

* * * Я бачу Сонце Ваших дум і мрій Через Весни п‘янку, квіткову вроду, Вітрів тривог вчуваю дикий рій – Єдиним серцем нашого праРоду.

Присвячення матері Чуєш, мамо, вже третя осінь… А у тебе там як, весна? Тут фіалки цвітуть ще й досі Біля вашого з батьком вікна.

* * * Пахне літо трояндовим цвітом І медовим цілунком ночей. Небо зоряним батьком привітно Сипле щастя з вогнистих очей.

Знаєш, мамо, все добре в мене І, звичайно, не як у всіх, Я шукаю у вирі щоденнім Свій, як промінь, гармонії штрих.

* * * Роман в піснях – що може бути кращим? Чого ти ще чекала від життя? Присвята поетам і поезії Перлини істин, що лежать на дні... Чи вони знають про свою безцінність? Поезія, - чи є вона, чи ні? Чому поети все життя в горінні? Альманах “Саксагань” № 1 2015

Мамо, бач, що важливіш в світі – Обирає душа сама. Ти вже знаєш, все бачиш звідти, Та, на жаль, тебе поряд нема. * * * Любить поета, справді, небезпечно: Поріжетесь об ніж його думок. Але красу він зможе бачити й увічнить, Лиш покохавши хоч одну з жінок.

67 Пр-в: * * * Рука в руку – аж пальці стогнуть, Очі в очі – аж сохне сльоза!.. Це єднання блискавки ронить, Це серцями ходить гроза. * * * В мені кохання дар Все глибше проростає Розкішним деревом журби. З маленького зерняти У благодатний грунт. В тобі ж, сіячу, пал, Мов жар, мов сон розвіявсь. Ти вже й не згадуєш про те, Мовчанням затопивши Душі моєї бунт. ДВІ ГІТАРИ (пісня) Дві гітари - двох душ вітрила В небі синім злились у пісню, Обечайки*, немов дві чайки, Обнялися, з‘єднавши крила. Об‘єднались в одну мережу Кровообігу світлий струмінь, У вогненну єдину душу, В двох очей, двох глибин безмежжя. Освітили світи собою, Піднялись до небес у вирій, Зрозумівши, що без єднання Вся Земля - лише поле бою… Обечайки* – бокові стінки корпусу гітари, взагалі струнних музичних інструментів УКРАЇНІ (пісня) Радіє небо весняним дощам, Ясніє у задумливім чеканні, Веселі крапельки мрійливо тут і там Виблискують, як роси на світанні.

О, люба Україно, вір і знай: Хоча навкруг ще розбрат і безладдя, Оновленою в свій квітучий рай Ти ввійдеш в чистім і злотистім сяйві!

* * * Милуючись трояндою Поринаю в пелюстки трояндові, Завмираю, аж серце тремтить. Ніч палає, і зорі смарагдові Тихо падають щастям на мить… * * * Усе брехня, все - сон життя і грати, І неважливо, що ти тут робив... Одна лиш правда є - любов‘ю плата І те, що з нею ти в собі відкрив… * * * Ріднішої не буде, як не кинь, Такої, мабуть, і відради й муки, Як ти – моя тривожна далечінь В буденнім вирі сірості й розпуки. Такого усвідомлення життя З його парадоксальністю і грою, Жорстоким плином миті в небуття І вартістю душі на мушці зброї. * * * Вогні вдалині, вогні, І душі дерев в огні. Підкралася осінь мовчанням, І дух мандрівний в мені... * * * Присвячення двом музам – поезії і музиці Ви, як завжди, приходите знов мені в сни Тихим смутком у образі долі, Золотаво-рожевими хмарами днів, Обнадійливим вітром в полі. Ти – поезіє, думо печальна моя, Моя горда мучителько владна. Чом твоя лише правда у серці сія, Твої туга і біль незрадні?

Приспів : Свобода, Україна і Весна В єдиному акорді оживають, І знов наш дух – Шевченкова струна Вогненними словами промовляють…

І ти – сестро поезії, спраго душі, Вічна музико – всесвіту пристрасть. Спопеляй і рятуй у полоні дощів! Крізь мізерності тлін – Божа іскра!

Не забувай, хто ти і твій народ, Зумій побачить в інших образ Бога, Щоби історії одвічний поворот Не повернув на згубную дорогу.

Через вас лише, й вами мій світ промовля, І вогнем вашим пахне хлібина, Вашим сонцем-очима зорить немовля, Й посміхається Батьківщина.

68 конкурс

ПОЛОЖЕННЯ Про шостий міський літературний конкурс

«УКРАЇНА МОЯ КВІТУЧА» 1. ЗАГАЛЬНІ ПОЛОЖЕННЯ 1.1. Організатором конкурсу виступає Народний депутат України Костянтин Юрійович Павлов.

1.2. Метою конкурсу є популяризація живого слова та виявлення серед аматорів літератури талановитих авторів. За задумом організаторів, конкурс покликаний активізувати творчий процес у Кривому Розі, сприяти пошуку молодих перспективних авторів і розвитку сучасної української культури.

1.3. Для організації і проведення конкурсу організаційний комітет створює журі, до складу якого входять провідні літератори м. Кривого Рогу. Склад журі визначає організаційний комітет.

1.4. Переможці і призери конкурсу визначаються журі за кількістю набраних балів.

2. УМОВИ ПРОВЕДЕННЯ КОНКУРСУ 2.1. До участі в конкурсі допускаються літературні аматори, які надали до організаційного комітету в установлений термін свої літературні твори (5віршів, проза не більше 15сторінок, або уривок з твору) на вільну тему. Літературні твори приймаються тільки в друкованому і електроному вигляді.

2.2. Переможці та призери конкурсу визначаються в таких номінаціях: - проза; - поезія; - патріотична – присвячена 70-річчю Великої Перемоги.

- «Літературне Криворіжжя» - окрема номінація для відомих у Кривому Розі поетів, прозаїків та публіцистів.

2.3. Кожна номінація розподіляється на наступні вікові категорії: - дорослі (старші за 22 роки); - творча молодь (від 15 до 22 років); - творча юність (від 10 до 15 років).

- початківці (від 7 до 10 років) 2.4. Роботи приймаються з 1квітня по 31 липня 2015р.

3. НАГОРОДЖЕННЯ ПЕРЕМОЖЦІВ ТА ПРИЗЕРІВ КОНКУРСУ 3.1. Переможці та призери конкурсу нагороджуються дипломами І, ІІ, ІІІ ступенів. Організатор конкурсу залишає за собою право нагородження спеціальними призами окремих уподобаних авторів. Організаційний комітет: Стадник Олена Геннадіївна вул.Мусоргського,19, каб. №6 Тел. 410-68-16 Ел.пошта: konkursumk2015@gmail.com

Альманах “Саксагань” № 1 2015

«САКСАГАНЬ» АДРЕСА РЕДАКЦІЇ: 50101, Україна, м.Кривий Ріг, пл.Радянська, 1 ЗАСНОВНИК – Виконком Криворізької міської ради Свідоцтво про реєстрацію № 108 ДП-1994

Коректор Iван Найденко Фото на обкладинці Сергія Герко

Верстка і дизайн альманаха – Андрія Дюка

Рукописи редакцією не рецензуються, а обсягом менш ніж 48 аркушів не повертаються. Автори можуть зустрітись з головним редактором, за домовленістю, в Управлінні культури і туризму міськвиконкому, або при зборах міського літературного об‘єднання у бібліотеці №10 на площі ім.Артема. Контактні телефони 92-51-60, 74-69-38. e-mail: andrey.dyuka@mail.ru

Здано до набору 05.05.2015 р. Підписано до друку 25.05.2015 р. Формат 60х84/1/8.Тираж 400 примірн. Об‘єм 8,0 ум.др.арк.

Ціна вільна.

Поліграфічні роботи виконані: ООО “Типография Октан)Принт” 50049 м. Кривий Ріг пр. 200 лет Кривому Рогу, 17 Свідоцтво суб ‘єкта видавничої справи ДК 3449