1 2016 типография

САКСАГАНЬ ЛІТЕРАТУРНО ХУДОЖНІЙ І ПУБЛІЦИСТИЧНИЙ АЛЬМАНАХ

ISSN 0869-3390

САКСАГАНЬ

№ 1 (95) 2016 Видається з червня 1991 року Твори друкуються українською та російською мовами

Головний редактор Андрій ДЮКА Громадська редакційна рада Бєрлін В.М. Стрига Н.В. Баранова Л.О. Ващенко Ю.Г. Валенська О.В. Захарова С.П. Короленко В.П. Мельник О.О. Миколаєнко М.А.(почесний) Мостовий А.В. Найденко І.В. Тіміргалєєва Л.М. Туренко Г.Г. Юрченко О.С.

1 2016

ПРОЗА Святослав ОЛЕЙНИКОВ, КОГДА ЯВЯТСЯ ЖНЕЦЫ ................. 14 Эрнест ХЕМИНГУЭЙ, ПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ ................................ 16 Анатолий ЕСЬКОВ, РЯДОВОЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК ........................................ 50 Ольга ДАНИЛОВА, О РЕКЕ, ДАВШЕЙ НАЗВАНИЕ АЛЬМАНАХУ .................... 65

ПОЕЗІЯ Віктор ГРИЦЕНКО, ОСТАННЄ ПОБАЧЕННЯ .............................. 3 Анастасия ЧУБИК .............................................................................. 12 Владимир АЛЕЙНИКОВ, стихотворения ...................................... 32 Олег ПОНОМАРЁВ ............................................................................ 60

ПУБЛІЦИСТИКА, КРАЄЗНАВСТВО, КРИТИКА, МИСТЕЦТВО Андрей ДЮКА, РАССУЖДЕНИЯ В ПУТИ ...................................... 2 Леся ТАРАБАРА, ВІКТОР ГРИЦЕНКО. ПИСЬМЕННИК І ЛЮДИНА ................. 8 Андрей ДЮКА, МАСТЕР И ВРЕМЯ… ............................................ 31 Олександр ЮРЧЕНКО, КІЛЬКА ШТРИХІВ ДО ПОРТРЕТУ САМОБУТНЬОЇ ХУДОЖНИЦІ ІРИНИ ІВАНЮК ..................................... 39 Светлана ЗАХАРОВА, КРИТИКА, ОБЗОР... ................................. 40 Василий ЧЕРНЯВСКИЙ (Вася ЧЕ), СЕЛФИ НА ФОНЕ БИБЛИОТЕКИ ВАВИЛОНА ................. 48 Андрей ДЮКА, ГАЛИНА ДРАБАТАЯ ............................................. 58 Іван НАЙДЕНКО, РІКА ТРИВОГИ НАШОЇ ................................... 66

Страница редактора

РАССУЖДЕНИЯ В ПУТИ Время. Дороги из прошлого и путь в мечту. Огромная жизнь позади, даже не верится, что так много осталось за спиной. Годы... А что впереди? Тайна, туманная, неясная... Вот так и бежим из вчера в завтра, забывая, что мы ведь сейчас! Наши жизни, шаги и дыхание в эту секунду. Радость и грусть, боль и счастье – мгновение, которым мы живем. И от него, от этого крошечного осколка вечности, зависит наше будущее. По какой тропе пойдем, где споткнемся, а где порхнем птицей в небо. Высоко, что уже не достать. Но все так же вглядываемся в грядущее, иногда с грустью посматривая назад, забывая жить в настоящем, в том времени, где мы и правда есть. Странно! Наверно, мы все просто сомневаемся, что существует настоящее, оно так незаметно перетекает в прошлое, так ненавязчиво и обреченно... Если колесо вертится, сложно сказать, где низ, а где верх, – так и жизнь. В круговороте событий перемешиваются наши судьбы. Расползаются по циферблату тени от тел наших, сливаясь со стрелками. И уже не столь важно время, как само стремление успеть глотнуть этой жизни побольше, увидеть, почувствовать, понять. Ведь всего так мало, и всего так много... Ветер, дождь, солнце, – не в этом суть, а в нашем ощущении себя и Мира, окружающего нас. Того общего настоящего, слитого воедино из вчера и завтра, застывшего нашим отражением на бликующей поверхности мокрого асфальта дорог. Пройденных... Тех, что впереди... Мы тянемся, не доставая, а когда берем в руки – понимаем: не то... Не то, что казалось, не то, что хотелось, не то, за чем шли. Может, мы все просто не того хотим, не тех ищем, не совсем понимаем, что нам нужно? Может, стоит перестать суетиться, попытаться услышать тех, кого любим, протянуть руку тем, кто любит нас? Может, в простом счастье? Может, живет оно гораздо ближе горизонта? Рядом с нами? И совсем не стоит куда-то бежать? Просто быть с теми, кто близок, и уйти в сторону от тех, кто равнодушен? И когда с высоты лет оглянемся назад, не будет тоскливо и одиноко, больно и бессмысленно. И так просто станет порхнуть в небо птицей, высоко, что уже не достать... Андрей ДЮКА член Национального союза журналистов Украины фото Вальдемара Боутмена

3

Віктор ГРИЦЕНКО

Жадана тиша. Лиш напередодні чи рік тому співали солов’ї, та їх забрали ангели Господні, щоб не тривожив спів думки мої. А на могилі – ні хреста, ні квітів, ні надпису, що тут лежить поет. І плачуть наді мною тільки віти, хоча й дарма: я вирвався з тенет!.. Не я, а ви ждете Страшного суду, бо наді мною вже відбувся суд: у двох серцях і далі жити буду і, може, не лежатиму отут...

ОСТАННЄ ПОБАЧЕННЯ КРЕДО Я – поет. Така вже воля Бога. Визнайте ї ї! – немов закон. І Всевишнім обрана дорога, бо завжди – окремо від колон... Не махав ніколи прапорами, і вождем нікого не обрав, і дружу давно лише з вітрами, а на бурю вже не маю прав. Бог обрав і для народин дату, сам я вибрав мову і народ – Україну, на хресті розп’яту, і людей, що порають город. Божий задум не мені судити – хай по правді судить нас Господь. Має край мій в Судний день спалити?.. Хай мою сьогодні спалить плоть!

МОГИЛА НЕВІДОМОГО ПОЕТА Лежу, як бачите, під тьмяним дерном, лиш на камінні зеленіє мох. Не тут посіяні Господні зерна, хоча й для мене не жалів їх Бог.

Я – ЕПІГОН? Про болі, про в душі порошу і про журу – отрути кварту, немов Сосюра, я не зможу, а під Єсеніна – не варто. Коли б здолав біду я в герці, згадавши, як жінок я бавив, – про все, що стукає у серце, писав би я, мов Чичибабин. Але не став я епігоном, топчу в житті свої стежини і сорок літ долаю гони й ніким не скорені вершини...

*** Я знов журюсь – душа кричить: світ вмитий кров’ю і сльозами, тому дарма у Божім храмі органна музика звучить. В цій музиці, звичайно, сила... В душі ж відлунює: «Ганьба!», бо хтось продав-купив раба, а десь брат брата взяв на вила. Коли б з ікон над вівтарями з’явився натовпу Христос, ридати б, мабуть, довелось Йому кривавими сльозами.

4 МАМОНТ «Я – мамонт. Я несу большую голову…» Эдуардас Межелайтис «Поети вимруть, як мамонти.» (Чорний гумор) В якусь-то еру зникли мудрі динозаври: хто бачив їх? А все-таки вони були! Для мене ж троглодит шукає вічні барви, із вогнищ тризни добавляючи золи.

Що не витвір – знову гільйотина! І такі ми будемо до гробу: тягнеться до всесвіту людина, а верне з небес творцем потопу.

Життя своє прожив, щоб з гідністю померти... І хто, скажіть, піде за мною слід у слід? Малюнок на скалі звелить Господь зітерти – чи кращим стане після цього Божий світ?

Нас, напевно, жде нова програма, більш всього, без перемін суттєвих: все почнеться знову від Адама, тільки змій в Раю не звабить Єви...

Я – мамонт. Небо наді мною – мов із вохри, бо вже давно вогонь льодів до хмар дійшов. Я все життя іду до власної Голгофи, яка, мабуть, не нижча від чужих Голгоф. В очах моїх наснага замерза потроху: до серця вічний холод підступа від ніг. Востаннє крізь тороси торував дорогу: пристосуванцем жити, як усі, не зміг. Мене крижини вже обсмоктують, як їжу, мені гуртом закривши шлях за небозвід. Сьогодні між льодів знайшов могильну нішу – і вчасно так, бо в серці заіскрився лід. Минуть роки й віки, і в будь-якім грядущім мою могилу знайдуть дурневі на сміх. Для декого, мабуть, я залишуся сущим, а решта сприйме за прадавній міф. Читайте крик душі на скам’янілім бивні: не маю іншого для вас записника. Хоч, може, ми і досі з вами супротивні, бо я не став, як ви, рабом льодовика. ЕВОЛЮЦІЯ З моря звірі виповзли на сушу, в небо синє піднялися птиці... Нам Всевишній дав безсмертну душу, а хто – плаху та сокиру з криці?.. Альманах “Саксагань” № 1 2016

Ми не з глини чи земного праху: іншого навчив учений Дарвін. У майбутнє дивимось без страху, хоч чекає доля динозаврів.

*** Від днів ще Авеля і Каїна живе в людині гречкосій: в усьому світі для хазяїна майбутнім хлібом пахне... гній. Від днів ще Авеля і Каїна є бідняки і куркулі: в усьому світі для хазяїна життя немає без... землі. Від днів ще Авеля і Каїна закон життя – постійний труд: в усьому світі для хазяїна вінок найкращий – це... хомут. Від днів ще Авеля і Каїна ніхто не заздрив їм обом. В усьому світі для хазяїна біда найбільша – стать... рабом. Від днів ще Авеля і Каїна немає більшої ганьби в усьому світі для хазяїна, коли керують ним... раби!.. *** Не вірші пишу, а на себе донос пишу, мов сексот, в комітет держбезпеки: за давній мій гріх був розп’ятий Христос, за мене невинно вмирали дейнеки. Не вірші пишу, а нотую думки і з кимось ділюся своєю печаллю: для мене монахи звели Соловки, та інші за мене сідали на палю.

5 Не вірші пишу, а таврую себе, бо довго ходив по дорогах незрячим: от знову хоронять, Вкраїно, тебе, а я це так пізно, невдаха, побачив. Не вірші пишу, а псалом шепочу: крім серця, не маю я іншої жертви... Та знаю я певно: Всевишній тих чув, хто зміг за Вкраїну достойно померти. *** Моя тривога – ракова пухлина, яка ночами у душі росте. Сурма замовкла в небі журавлина, але хто з нас задумався про те? Моя тривога обростає болем – усе-таки колись вона прорве! Вже нива хлібна стала диким полем, але кого цим взято за живе? Закон в цім світі – ковбаса дешева: закон єдиний для усіх епох! Царем у звірів визнаємо лева. а в нашім царстві править демагог... Моя душа, розщеплена, як атом, волає про рятунок до небес, бо чую “мій народ” – а бачу натовп, який у рабство продає себе!.. *** Про мене всі казали: “Відчайдух!” Неправда це: усе в мені тремтіло, як бій розпочинав проти хапуг, бо завжди думав, що моє то діло. Звичайно, гонор – наче в шляхтича, бо я – не ви, залякані колеги! Щоб захистити вас, рубав з плеча, хоч журналісти – завжди пустобрехи. Ладу державного не потрясав, лиш власть імущим завдавав турботи. Як вірші чи статті якісь писав – не грав, клянуся, ролі Дон Кіхота. Нащадки наші раків попечуть і нас клястимуть в запальнім протесті,

як відчаю розкриється їм суть: сміливість наша – просто справа честі. *** Я ваших, недруги, не потребую спогадів, хоч слово в них – як бронзове лиття. Не потребую я хвали від погані, а лиш хули – і тільки за життя. Сьогодні будьмо щирими й відвертими: живіть, немов поета й не було. Хай вірші будуть з пам’яті зітертими, як з карт районних – батьківське село. Були ми з ним чомусь неперспективними (в Європі, кажуть, не такий масштаб) і часом дуже-дуже, мабуть, дивними, як пращурам – замурзаний арап. Ніхто не буде, знаю, гірко плакати, й дубовий хрест не витешуть майстри. Тож зайвого не треба і балакати, щоби ясу розносили вітри. І повезуть труну не до Оленівки: ні кладовища там, ані людей. Тому не треба зайвої полеміки – в якім краю відзначить ювілей... Я ваших, недруги, не погребую спогадів – сльози достатньо на очах рідні... Я жив погано, бо торкався погані – за це Всевишній вже воздасть мені... *** Я вперше народився в дні суворі, коли собори зводив Ярослав. Навчався люд хилитися в покорі, а я в душі кумирню будував. В житті наступнім в ролі менестреля Прекрасній Дамі я складав пісні. І з тих часів б’ють у душі джерела, в яких жура – мов камені на дні. Не полюбляв я лицарські турніри і шпагу зовсім не виймав з піхов, тож смерть знайшов на кінчику рапіри, коли мою зневажили любов.

6 Мої молитви заспівали півчі, коли на захід пролягли шляхи. Я там зустрівся з чародієм з Вінчі, що ніс покуту за чужі гріхи.

А мо’, розвієте, мов пил, за те, що я не збувся крил й молився ревно до Христа? Така мені – за вірші мста!..

Сто літ потому я мости вже зводив, торуючи над урвищами путь, в пустелях міг знайти підземні води, у формулах – життя людського суть.

Слідів немає на воді, як ваших – у моїй судьбі... Не бережіть цього листа – така остання буде мста!..

Та будь-коли я не міняв на злато чужої волі та своїх надій, а лиш хотів постійно бунтувати і по дорозі не ходить кривій.

*** «Найбільший гріх – людська гординя», – чужий я вичитав рядок, і вирвав я кілок із тину, хоча на бунт вже був зарок,

Можливо, в світі цім живу востаннє, бо сьоме коло пекла я пройшов, та знов душа готова до повстання: увосьме йду, щоб звідати любов.

хоча вважав себе я пилом, що впав з космічного шляху (мене життя нещадно било об твердь земну – тверду й суху!)

ВОВК Я – вільний вовк. Я вигнаний зі зграї: не вмію полювати у гурті. Я – добрий вовк: життя я відбираю, та тільки в тих, хто стане на путі.

Я вже тепер не звусь поетом, як в юності назвав себе, хоч взнав Поезії секрети і від землі, і від Небес.

Самотній я. В журбі частенько вию: відлуння вторить, як прадавній друг. Немає друга: вчиться гнути шию, дивитись на вогонь, а ще – любить ланцюг...

І от – знов бунт. З плеча чужого костюм – оцей душевний біль?.. Я ж не просив нічого в Бога, а лиш страждання породіль,

Життя спливло. Здають, бувало, нерви: я зуби скалю на ледь чутний писк. Ні, не боюсь: хай розкошують черви, коли востаннє я піду на риск.

коли народжую я слово, що жаром розпіка мене... А ворог мій плете обмови, немов мережку з муліне...

ЛИСТ «ДРУЗЯМ» Ще кілька літ – і я помру, бо не присплю свою журу. Хто з вас смерть першим освиста?.. Така мені – за вірність мста!..

Що заздрить хтось, я знову винен, як винен, що не заздрю сам? То що ж зробити я повинен, щоб болю вірили й сльозам?..

Могила буде на горі чи, може, в лисячій норі? Не буде знаку і хреста? Така мені – за дружбу мста!.. Чи ви забудете, що й жив, що не сотали з мене жил, а в планах – муки літ до ста? Така мені – за щирість мста!.. Альманах “Саксагань” № 1 2016

Бунтую й зоряну годину, як перше, жду на свій поріг, хоча вже знаю про гординю, що це – мій гріх, найбільший гріх!.. ПРОЩАЛЬНЕ СЛОВО Як помру, вмруть і вислови пишні... Вже без мене плетіть ви облуду. На останній розмові з Всевишнім я без вас, воріженьки, вже буду.

7 Попрощаюся з отчим порогом, все нещире впаде, мовби скверна... На останнім побаченні з Богом Він воздасть і невіддане верне. Буде свідчити Мати Марія: дні поетам вкорочують люди (заповітна у кожного мрія – стать достойним нащадком Іуди). Я гріхи всі можливі згадаю: Бог осудить, помилує Мати. Не спитавши дорогу до Раю, попрошу я мене покарати. Бо в рядках, що пишу я ночами, залишуся, можливо, в цім світі. Не мину полиневої чари: доки Слово живе – я в одвіті!.. *** Привиділись мені процесія й могила, вирита словам... Хороните мою поезію?.. Воздасться вам! Я від хули зерном тужавію, не давши впасти корогвам. Ви знов з лопатою іржавою?.. Воздасться вам! У силу Слова мав я вірити, щоб в душах ваших звівся храм. Кривим аршином Слово мірите?.. Воздасться вам! Живіть духовними плебеями, ковтаючи свої 100 грам, на шиях з ярмами чи шлеями, – Це вже воздав Всевишній вам!.. *** Я над проваллям птицею полину і в будні захмелію без вина, лиш хай погладить, як малу дитину, дарована від Господа жона. Вітри любові вдарять у вітрила, і щогла задзвенить, немов струна, – та за умови: щоб мене любила дарована від Господа жона.

Я ще здійснити подвиги зумію, хоч і вкриває скроні сивина: мов квіти, сіє у душі надію дарована від Господа жона. І не загину я в життєвім вирі: біди хлебнути – нам не первина. Потягне корабель мій на буксирі дарована від Господа жона... ЩО В ІМЕНІ ТВОЇМ? Дружині «Хельга, Хельга!» – стогін берегами, після нього – шрами на лиці: з друзями, немовби з ворогами, за стерничку билися гребці. «Ольго, Ольго!» – скорені древляни із чубами, жовтими, як мед, кидали прокляття їй із ями, у яку штовхнув їх княжий смерд. За чужими для Русі морями протягом кількох десятиліть виривали це ім’я із рани сталь варязька й візантійська мідь… Я відкинув всі, що людям дані в церкві християнські імена: лиш твоє – варязьке! – у гортані має смак столітнього вина. МОЇМ ЧИТАЧАМ В світ дивлюся серцем і очима, хоч для когось він – сплетіння мук. Та шукайте крила за плечима: їх для вас я випустив із рук. І знайдіть в рядках свої страждання, більшості – любов шукати слід. Це для мене зустріч вже остання, а для Вас – розвидниться лиш світ!.. Як вогонь розбурхаю рядками чи забуту викличу сльозу, вийміть, друзі, з серця чорний камінь, що цінити заважав красу...

8

Леся ТАРАБАРА науковий співробітник Тернівського філіалу КЗК “Міський історико-краєзнавчий музей”

ВІКТОР ГРИЦЕНКО. ПИСЬМЕННИК І ЛЮДИНА 7 березня відсвяткував своє 70-ліття український поет, прозаїк, перекладач, публіцист – наш земляк Віктор Васильович Гриценко. Від виходу його першої книжки пройшло вже більше чверті століття. Всього за цей час видано кількадесят книжок перекладів, прозових та віршованих творів. Член Національної спілки письменників України з 1997 року, лауреат обласної літературної премії імені Івана Сокульського. Голова ОДА вручив йому сертифікат і нагородив премією як провідного митця області, а його драма «Дванадцятий апостол» була відзначена дипломом на конкурсі «Коронація слова». У 2002 році посів перше місце в області на конкурсі «Учитель року». Незважаючи на всі ці регалії, ім’я письменника залишається маловідомим у Кривому Розі. Можливо, в цьому і полягає, на думку ювіляра, трагізм «митця районного масштабу». А свого часу поетеса і журналістка Наталя Шопяк так писала про земляка: «Візьму на себе сміливість сказати, що сьогодні в Україні є небагато поетів, яких по силі таланту можна поставити поруч з криворіжцем Віктором Гриценком. Але, як кажуть, нема пророків у рідному краї. У своєму місті, де його вірші повинен би знати кожен школяр, поет не розпещений увагою преси та влади, а книги свої ... видає власним коштом». Літератор, маючи за плечима 70 років, дійсно пройшов складний і буремний шлях становлення не лише як митець слова, а й людина та громадянин. Народився майбутній письменник у селі Оленівка Софіївського району Дніпропетровської області. Батько, Василь Сергійович, був сином селянина з козачого села Верблюжка, що на Кіровоградщині. Підлітком працював коногоном на криворізьких шахтах. Згодом, рятуючись від голодомору, поїхав шахтарювати під Тулою. Аби врятувати батька, матір і молодшого брата, перевіз їх до себе. Потім повернувся до Кривого Рогу і, працюючи помічником водія, потрапив до артілі «Граніт», неподалік Альманах “Саксагань” № 1 2016

Оленівки, де й зустрів майбутню дружину Віру, яка працювала там вантажницею. На плечі молодого сім’янина лягла також турбота про Віриних молодших братика і сестричку, які залишилися самі після загадкової смерті їхньої матері в голодному 1933 році. Аби прогодувати таку велику сім’ю, потрібен був більший заробіток, тому ї ї глава пішов працювати підривником. Одного разу нещасний випадок у кар’єрі травмував його на все життя. Однак, незважаючи на покалічені руку й око, під час війни окупанти двічі відправляли Василя Сергійовича на примусові роботи до Німеччини. І обидва рази йому вдавалося втекти з півдороги. Саме батькові розповіді в дитинстві справили неабияке враження на маленького Віктора і допомогли в уже зрілому віці оволодіти матеріалом при написанні новели «Золото», оповіданнь «Перевірка фактів», «Балада про 300 карбованців», ліричної повісті «Ойойчине гніздо». Образ батька присутній і в багатьох поезіях: О батьку мій! Мені приснилися твої криниці (завжди в роботі снишся ти мені!). Хотів води, немов косар на косовиці. Але вода ясніла в глибині. Після звільнення Криворіжжя від німецької окупації Василь Сергійович знайшов роботу на криворізьких рудниках. Але тривалий час розриватися між роботою за 18 кілометрів від житла та вагітною дружиною з малолітнім сином Миколкою (донька Неля померла ще під час війни) не зміг і після народження Віктора повернувся в село з мрією купити корову, аби мати молоко для дітей. Так батьки і стали працювали в колгоспі. Родина жила дуже бідно. Себе Віктор Васильович пам’ятає з дворічного віку, адже через голод 1946-47 років довгий час не вмів ходити і сидів у підвішеній колисці, а про існування хліба навіть не знав, бо рятувалися лише кукурудзяною кашею. Гриценко так пише про ті часи: Я народився на межі між двох епох: скінчилася війна – і діточок вродило! В голоднім сорок сьомім пух, але, на диво, піввіку я прожив, як звісний вам горох… Свій перший урок поетичної творчості майбутній поет отримав ще в дитинстві, коли мати співала українські пісні довгими зимовими вечорами. Через багато років присвятить він матері такі слова: В щедрім нещасті ти цвіла, та в щедрім горі посивіла (ось щастя – скибочка цвіла, ось горе – війни і свавілля). Вітри життя тобі несли травневий дощ і суховії, у коси – сивину маслин, сльозу-печаль на кінчик вії. У селах Кринички та Сергіївка Віктор здобув по-

9 чаткову і восьмирічну освіту. Восени 1961 року став навчатися у 9 класі СШ №1 міста Терни (нині ЗОШ №105 у Тернівському районі Кривого Рогу). Так 15річним юнаком назавжди покинув батьківський дім. Починаючи з дитинства, читав дуже багато. Захоплювався пригодницькою літературою і поезією. Роки навчання в старших класах остаточно зробили його книголюбом, оскільки з’явився доступ до міських бібліотек. Хоча й до цього у юнака була вже чимала бібліотечка: приносив книжки після поїздок до райцентру батько, а дещо й сам купував чи вимінював... Неабиякий вплив на майбутнього літератора справили вчителі тієї ж 1-ї школи. Найбільше запам’яталася викладачка російської мови та літератури Олександра Іванівна, яка й напророчила непримітному сільському хлопчині долю письменника або журналіста. Цьому тоді ніхто не повірив, і в першу чергу – сам Віктор, незважаючи на те, що учнівські твори його завжди хвалили і вважали оригінальними. Також запам’ятався вчитель праці Володимир Максимович, який викладав слюсарну справу і навчав своїх вихованців бути справжніми чоловіками. Після 11 класу Гриценко залишився в Тернах і за комсомольською путівкою пішов працювати автослюсарем на Північний комбінат. Наступного року вступав до юридичного інституту – не вдалося. У середині 60-х років побачили світ вірші Бориса Пастернака з роману «Доктор Живаго», які швидко пустили паростки в молодій душі юнака. Свої перші поетичні спроби Віктор практикував ще під час служби в армії, сумуючи за домівкою та не витримуючи принижень від офіцерів. Звільнившись в запас у 1968 році, Віктор почав слюсарювати у криворізькій автобазі №20. Одного разу, в січні 1969-го, до робітничого гуртожитку завітали дніпропетровський поет Михайло Чхан та прозаїк Сергій Завгородній. Саме Михайлу Антоновичу молодий робітник вперше зізнався, що пише вірші. Переглянувши поезії, вже досвідчений літератор пообіцяв деякі з них перекласти українською мовою, чим і вселив надію та віру в себе майбутнього поета. Після цього окрилений юнак перебрався до Дніпропетровська, де, працюючи слюсарем-складальником на знаменитому заводі «Південмаш», майже щотижня їздив на лівий берег Дніпра брати уроки поезії у Михайла Антоновича. Згодом його направили на навчання до університету, але він відмовився ставати інженером-ракетником, забажавши, за порадою свого наставника, ґрунтовно вивчати українську мову. По закінченні філологічного факультету Дніпропетровського університету в 1977 році разом з дружиною митець був направлений працювати до Кри-

вого Рогу. Спочатку вчителював у СШ №97. Через три роки, розчарований безперспективною роботою, молодий педагог став журналістом і працював протягом 1980–1991 років у районній газеті «Сільський трудівник», де пройшов шлях від кореспондента до редактора. Після цього ще рік працював у приватних виданнях, а далі взявся викладати українську мову в Жовтневому ліцеї. За висловом самого В.Гриценка, «до школи повернувся збагачений досвідом... письменник, який знав, що таке пошук істини, теми, героя і... самого себе». За короткий час він став учителем-методистом. Навіть зараз, у такому поважному віці, Віктор Васильович продовжує роботу в ліцеї... Історична пам’ять українського народу, спадкоємність традицій, вірність справі батьків і дідів, переосмислення біблійних текстів та образів – провідні теми творчості літератора. У його поетичних творах переплітаються різні епохи, народи, особи. Ми бачимо тут образи історичних постатей, предківхліборобів, біблійних персонажів... Ідеалом для поета є сильні, незламні особистості, – недаремно ж він у творах часто згадує імена Богдана Хмельницького, Тараса Шевченка, Лесі Українки, Івана Франка, Володимира Висоцького... У свій час Анатолій Липицький, покійний вже редактор альманаху «Саксагань», так проаналізував творчість поета: «Поезія Віктора Гриценка сувора, як саме життя. Автор не прикрашає дійсності та історії, не вклоняється владі й взагалі силі, його кредо просте, як аксіома: треба бути чистим серцем і совістю, тоді ти матимеш право зватися людиною...» Поезія В.Гриценка розкриває муки людської душі у морально важких ситуаціях, спонукає молодого читача задумуватися над власним життєвим вибором, примушує робити глибокий самоаналіз і, звичайно, замислюватись над найголовнішим: що означає – бути людиною? Віршами молодого поета від самого початку цікавилися критики і професійні поети. Наприклад, Борис Олійник, прочитавши рукописну добірку його творів, у листі до автора відзначив: «Ваші вірші сподобалися своєю «непричесаністю», своєрідною інтонацією, натуральністю, розкутістю, довірливою задушевністю... Зичу Вам творчого щастя і вимріяної книги...» Свою першу книжку «Літопис любові» (1990) письменник видав у 44 роки без дозволу цензури. Для літератора найкращі якості людини розпочинаються зі слова «любов», тому і вірші першої книжки просякнуті саме цим почуттям – почуттям любові до рідного краю, до батьків і друзів, до прекрасної Незнайомки. Довгий час Віктор Васильович виношував мрію видати збірник, в якому про кохання говорили би поети з різних епох та народів. І от у 1992 році він таки здійснив задум: позичивши грошей, видав збірник перекладів «50 закоханих».

10 Після цього видає скандальний роман «Тіні Іскаріота» (1994) про життя сільських журналістів, яким нажив собі купу опонентів і навіть отримав позов до суду – явище досі небачене в літературній історії Кривого Рогу. Як відповідь поета на несправедливість і жорстокість цього світу, за тим виходять одна за одною збірки поезій: «Терновий вінок» (1996), «Високосний рік» (1996), «Двадцятий вік» (1997). Саме після виходу цих праць автор повністю утверджується як поет, підтвердженням чому слугує прийняття його до Національної спілки письменників України у 1997 році. В кінці 1990-х літератор видає збірки поезії «Паралельні світи», «Уроки на завтра», «Камінь і слово», «Одкровення предтечі», «Година Богородиці». Працюючи в школі, Гриценко зіштовхнувся з проблемами багатьох учителів: після проголошення незалежності України у шкільну програму було введено курс літератури рідного краю, а чіткої картини літературного життя Кривбасу не було. Тому, відклавши на деякий час написання віршів, Віктор Васильович здійснив першу спробу системно оглянути історію літератури гірницького краю. Так і реалізувався задум написати «Криворізьку хрестоматію», яка вийшла у світ 1999-го року. Автор на власний розсуд відібрав інформацію про низку літераторів і подав матеріал у формі восьми уроків, з урахуванням потреб перш за все учительської та учнівської аудиторії, поєднавши досвід письменника та вчителя. Відомий криворіжець Григорій Гусейнов у передмові писав: «Водночас книга має й ще одну відмінність, вагу і значення якої автор з певним здивуванням збагнув лише тоді, коли книжка була майже готовою. Річ у тім, що від усіх без винятку антологій місцевих авторів, що виходили будь-коли в Кривому Розі, вона відрізняється тим, що в ній читач не знайде жодного твору російською мовою... Віктор Гриценко... скористав свої перекладацькі здібності, готуючи й цю, здавалося б, методичну книжку. І, треба відзначити, переклади йому справді вдалися, вони суттєво підсилили вартість оригіналів...» У 2000-х роках виходять наступні праці автора: «Судний день», поезії (2000), «Омар Хайям. Переклади» (2000), «Ойойчине гніздо», три повісті (2001), «Пошук істини», сонети (2001), «Тяжіння небес», сонети (2002), «Урок словесності – урок життя», нотатки вчителя літератури (2003), «Благовіст», сонети (2003), «Дванадцятий апостол», сонети, драматична поема, рубаї (2007), «Уроки майстра» (2007), «Голубина пошта», інтимна лірика (2008), «Листки з Астрального архіву», поезії, переклади, оповідання (2009). Духовні цінності – головна тема поезій Віктора Гриценка. Ліричний герой віршів автора думає, страждає, любить, відчуваючи постійно не тільки Альманах “Саксагань” № 1 2016

земне тяжіння, а й поклик неба, шукаючи розгадку людської душі у Книзі життя і в Книзі книг – Біблії. Поет не боїться порушити традиційні канони в ім’я торжества життєвої правди, тому подає сучасну інтерпретацію деяких біблійних творів, зокрема, це поеми «Іуда Іскаріот» та «Екклезіаст», а також «Сказання про Іова». У формі сонетів передає він меланхолічні роздуми невідомого поета про життя людини. Поет прагнув зберегти образ мудреця, котрий досяг всього, про що може мріяти людина, і усвідомив, що прагнув зловити примари, бо створений Богом світ навіки залишиться незмінним і збереже таємниці Творця. Літератор робить висновок, що треба жити, як дано: не бути нечестивцем і дурнем, трудитись, але не ставати рабом наживи, думати про душу. У своїх працях письменник торкається історичної тематики. Ще в збірці «Літопис любові» перший розділ, «Родословна», просякнутий любов’ю до рідного краю. І хоч в його роду були чумаки, хлібороби, шахтарі, але гени зберігають історичну пам’ять про битву під Жовтими Водами (не без гордості за далеких предків поет розповідає іноді, що його прізвище в реєстрі козацького війська Богдана Хмельницького згадується 173 рази). У поемному циклі «Непідсудні» автор змальовує історичних діячів від княгині Ольги до кошового отамана Петра Калнишевського. Епіграфом слугує сонет «Муза історії Кліо», в якому поет виголошує, що нелегкі завдання ставлять перед собою історики: Комусь нелегко зводити мости, ну а комусь – в піснях узяти ноту. Найважче чесним бути Геродоту: він хоче предкам пам’ятник звести. У незвичних для себе студіях Віктор Гриценко, розглянувши душевний стан свого ліричного героя, спробував по-своєму глянути на роль особистості в історичному поступі, висвітлюючи досі затемнені чи заретушовані грані в характерах і вчинках тих, хто непідсудний навіть перед судом історії. Віктор Васильович є автором півтисячі елітних творів – сонетів, пройнятих високим поетичним духом Біблії та Корану. На думку поета Фелікса Мамута, збірник сонетів «Благовіст» (2003) є найвищою точкою розквіту автора: «...Глибоке знання творчості класиків дозволяє Гриценкові легко подолати всі труднощі, що пов’язані з найскладнішою формою поезії – сонетом. Феноменальна зіркість, уміння бачити щонайменші деталі, а іноді – й безпощадно точно, допомагають автору органічно вплести побачене в канву сонета. Створюється враження, що все, що знаходиться в полі зору – в природі і власному житті, автор бачить наскрізь». Останньою виданою книгою митця є «Замітки на полях», поезії та публіцистика (2011), на особливу увагу в якій заслуговує стаття під риторичною на-

11 звою «Влада землі чи влада над землею?» Ця тема змалку небайдужа авторові. За словами самого Віктора Васильовича, образ батьківського поля, батьківської землі – це те, що всотано з материнським молоком, те, що стало невід’ємною часткою його душі: Я – син хлібороба, селянська дитина, мов крапелька крові для мене – зернина. Це ночі безсонні і щемна тривога, і, мабуть, найбільша моя перемога. І пісня лягає на колос пшениці: «Людині ця нива – мов крила для птиці…» Свої роздуми Гриценко розпочинає з поетичної цитати: «Від днів ще Авеля і Каїна живе в людині гречкосій: в усьому світі для хазяїна майбутнім хлібом пахне гній. Від днів ще Авеля і Каїна є бідняки і куркулі: в усьому світі для хазяїна життя немає без землі...» Автор звертає увагу на те, що в сучасній українській школі характеристика літературних персонажів відбувається без врахування психології селянина та інстинктів. Письменник після ґрунтовного аналізу творів Ольги Кобилянської, Михайла Коцюбинського, Андрія Головка, Михайла Стельмаха, Івана Франка, Василя Стефаника, Івана Карпенка-Карого та доробку зарубіжних літераторів, які в своїх творах торкалися життя селян, зокрема Оноре де Бальзака, Владислава Реймонта, Еміля Золя, Михайла Шолохова, дійшов висновку, що взаємозв’язок людини і землі – це глобальна проблема, яка не має державних кордонів і властива будь-якій нації, а психологія селян полягає в рабській залежності від землі, і чим сильніша любов, тим більша влада землі над хліборобом. Віктор Васильович наголошує, що зараз потрібно відновлювати гуманістичні засади народної моралі. І місія ця покладається на вчителів-словесників, які мають допомогти своїм учням вистояти проти зла, а вже потім згадувати про ту страшну силу землі, яка підкорює собі людину, змушуючи ї ї жити не за людськими законами. І тільки правильно вихована людина, в першу чергу – духовно багата, зможе вистояти перед владою грошей. Творча діяльність Гриценка не обмежується лише написанням поезій чи публіцистики – він тривалий час займається й перекладами. Ще за студентських років захоплювався перекладами з російської та німецької мов, а згодом брав участь у виданні книжки «Поетичний Ленінград». Проте його інтереси значно ширші і різнобічніші та ніколи не обмежувалися рамками лише свого – національного. Дізнавшись, що восьмикласники рідного ліцею на уроках

зарубіжної літератури читають твори Омара Хайяма російською мовою, Віктор Васильович спробував розв’язати цю проблему по-своєму. Після наполегливої праці (на чотири рядки часом витрачалося чотири години!) народилися «перекази» рубаїв великого Майстра. Зацікавившись цими короткими формами, які прославляють красу і духовну велич людини, він написав і власні чотиривірші, які були тепло зустрінуті читачами, зокрема колегамипоетами. Під пером Гриценка заговорили також українською мовою Рудакі, Санаї, Сузані, Джамаладдін Ісфагані та інші поети, які писали рубаї. У книзі «Листки з Астрального архіву» він помістив і переклади з класиків японської літератури. Його буквально причарували танка і хокку. Автор знайомить читачів з танка поета ХІІ століття монаха Рубако Шо, а також з японським поетом Сайгьо, учителем Басьо. За допомогою мови поезії літератор демонструє свої нові відкриття та передає неповторні враження поетів далекої країни середньовічного Сходу. У різний час Віктор Гриценко виступав співавтором колективних збірок та альманахів «Карачуни» (1972), «Степовий вітер» (1995), «Антологія поезії Придніпров’я» (1999), «Антологія криворізьких літераторів» (2000), «І поліг наш народ, наче скошене жито... Голодомор 1932–1933 років на Дніпропетровщині» (2008), «Шевченкіана Придніпров’я» (2008), «Сяєво жар-птиці: Антологія літератури для дітей та юнацтва Придніпров’я (1883-2008)» (2009). Він також є співавтором аудіокниги «Письменники Дніпропетровщини – шкільним бібліотекам» (2012). Його поезії та літературознавчі статті друкувалися в численних журналах, у колективних збірниках «Людина-культура-духовність», «Особливості літературного процесу Придніпров’я»... Починаючи з 1998 року, як учитель, опублікував близько 30 методичних статей у фахових журналах. Сьогодні у літератора до друку готові 7 книг: «Розмова з янголом на правому плечі» (сонети), «Ворохобні часи» (рубаї), «Майстри та учні» (переклади рубаїв), «Святі без німбів» (проза), «Хроніки» (публіцистика та літературознавчі статті), «Останнє побачення» (вірші) та «Моя антологія світового сонета». Про свою творчість Віктор Гриценко мав позитивні відгуки від Бориса Олійника, Євгена Гуцала, Дмитра Павличка, а рецензії на книги писали поети Сергій Ткаченко (США) і Фелікс Мамут (Кривий Ріг). Про митця є й кілька наукових робіт учнів криворізьких шкіл. Свій шлях до великої літератури описав сам Віктор Васильович в автобіографічній книзі «Автопортрет» (2006)... Сьогодні його ім’я займає почесне місце на поетичному п’єдесталі літературного Кривбасу, відтак хочеться сподіватися, що його твори будуть належно поціновані і ґрунтовно досліджені літературознавцями, а також зацікавлять молоду читацьку аудиторію.

12

Анастасия ЧУБИК

МОНОЛОГ А ведь это хорошо что ты одинок Никто за тобой не будет плакать Когда мир накроет ночи платок Когда смерть в тебя запустит лапы Это хорошо что ты один В какой-то степени это свобода Ты теперь сам себе господин Только ты считаешь себя за урода Ты опять просыпаешься сам От ужасных кошмаров, что ночью Вдруг разрушили мира экран И тепер ты кричиш, что есть мочи

О себе... На самом деле все просто. Студентка 4 курса в Криворожском экономическом университете. Писать начала лет в 13-14. Около 16 был уже почти готовый сборник стихов, но их поглотил огонь. На самом деле ни капли не жалею. Долгое время писала "в стол". А потом... потом осмелилась выйти к микрофону и осталась довольна результатом. Сейчас время от времени выезжаю в другие города со стихами. В данный момент стараюсь совершенствовать то, что есть. Много набросков, которые живут, не побоюсь сказать, годами. Надеюсь, скоро они тоже реализуются – или в личный сборник, или хотя бы на бумаге.

ПИСЬМО СЧАСТЬЯ Строчки в потрёпанном старом блокноте Тебе незнакомы отныне На улице все незнакомые тёти И дяди вдруг стали чужими Ты идёшь, одинокий и грустный Хоть не трезв, но еще и не пьян Фонари начинают вдруг тускнуть В голове зарождается план Ты бежишь все быстрей средь прохожих В продуктовый , себе за кефиром Это так на тебя, похоже А собирался ведь править миром! Ты хотел собрать свою группу Чтоб как Цой, или может быть круче Только вышло вдруг как-то глупо Подскользнулся. Упал... Невезучий Ну и кто виноват? Это что еще за напасти? А на самом деле все просто, брат 5 неразосланных писем счастья Альманах “Саксагань” № 1 2016

И ты снова в холодном поту На часах застыли вдруг цифры В этом сне ты увидел мечту В этом сне ты понял все смыслы Не беда что болит голова Да и вид твой не лучше чем зомби Только ты теперь знаешь слова Ты нашел разгадку к свободе Только жаль, что ты так одинок И не скажут тебе: «С добрым утром» А какой от свободы прок? И ты снова в поту… скоро утро…

ЕДИНСТВЕННАЯ была бы во мне сила хоть что-то сказать я кричала бы громко с надрывом как бы много смогла я тебе показать для тебя разлилась бы заливом и рассыпалась щебнем к твоим бы ногам чтоб топтал и не слушал про жалость ну а после припал поцелуем к рукам и считал бы часы..их так мало осталось ты стратег. ты ведешь ненавистный мне бой нарушая чертоги дозволенного ты стираешь границы меж мной и собой поцелуем твоим обезволена я

13 ЯNIKTO Расскажи мне что значит “Я” Покажи мне границы сознания И ныряй за предел бытия Оставляя свой мир без внимания Покажи мне ламповый свет Ощути пустоту в полной силе “Я” - подарочный “липовый” бред Для тебя “Я”-актер. И меня отравили Захлебнусь в глубине пустоты Стану центром новой вселенной Знаю, важно верить в мечты И хранить только то, что бесценно

ПЛАСТИЛИНОВЫЙ РАЙ Давай, налетай, все это так круто Мы слепим себе пластилиновый рай Сгорим, как спички, умрем за минуты Переплюнем этого неба край Все что до нас было срублено Записано, спилено, кем-то сгублено Все что считалось когда-то музой Станет мерзким, противным, обузой Мы перестанем слушать “Нирвану” И не будем резать вены в ванной Расцарапаем зажившие ранки И достанем заначки из банки Улетим на другие планеты Ты со мной? Ну где ты…?

БОЙ Мы называем своих демонов чужими За то что шёпот превратился в вой Когда-то обещали быть родными И мир пал за обещанный покой Мы собирали тишь пустынных улиц Чтоб вместе насладиться тишиной А после улыбались и проснулись И снова вой сирены, новый бой Где ночь и день смешались воедино Там слабости людских обид и мгла

Там люди снова ищут половины На дне кипящего смолы котла Смола чернее ночи, крепче стали Ничто её не сможет удержать Когда в сердцах людей полно печали Когда в косынке чёрной старенькая мать...

В ГОЛОВЕ А по ночам я стала слышать голоса Они без умолку твердят мне что-то И пролежав в постели где-то с полчаса Пугают воем и зовут кого-то А по ночам я стала видеть города Другие, но не хуже златоглавых Им не присуща наша суета Чужие люди там не ищут славы А по ночам я слышу звонкий смех Такой далекий, но знакомый с детства Он дарит произвол судьбы для тех Кто ищет свою цель сильней чем средство Мне вовсе непривычна тишина Что режет слух так сухо, величаво И город, сном укутанный сполна Теперь не сон, это моя держава

* * * Нет ни денег, ни славы, ни бога Я устала сбиваться с пути Каждый сам выбирает дорогу, По которой он будет идти Есть улыбки, поддержки знакомых И мой путь, где мне нужно найти Что-то важное этой планеты Что-то сильное ждет впереди Мне подарят надежду и веру Как когда-то дарила их я Моя жизнь не подобна ривьере И во всем виновата лишь я Настроение падает резко Не дает мне и глазом моргнуть Всё, что было когда-то мне мерзким Обретёт уловимую суть Что дарило когда-то надежды Меня бросит в судьбы западню Ты плетешь паутины из лески И меня обрекаешь в “свою”

14

Святослав ОЛЕЙНИКОВ

Я действительно считаю, что звездная роман тика это панацея. Фантастика, как жанр, это самые яркие краски для серых будней нашей жизни. Ведь именно ее мрачные одежды позволяют обна жить самое ценное, самое дорогое и в то же время простое в жизни. И как сложно бы ни было, свет звезд из таких простых историй заставит вспом нить, что в жизни есть еще место прекрасному. Вот почему я так предан этому жанру. Не толь ко как писатель, но и как читатель. И вот почему я вновь и вновь буду возвращаться к нему. Ради этих простых, но удивительных историй, приключений и переживаний.

КОГДА ЯВЯТСЯ ЖНЕЦЫ У нас будет дом? Конечно, я построю, какой захочешь. А если не сможешь? – поддразнила она и по дет ски улыбнулась. Что тогда? Думаю, справлюсь, весело ответил он, в край нем случае, останусь здесь. Эльфи это не понравилось, и она шутливо ударила Ирни по плечу. На лице отразилась тревога и обида. Эй, ты чего? – хмыкнул Ирни. Я же пошутил! В свете полной луны ее лицо казалось чем то неве роятным, прекрасным, словно нарисованным богами. Девушка была проста в своей красоте и умна в своей наивности, и это только разжигало пламя, страстно пылающее в душе юноши. Альманах “Саксагань” № 1 2016

Яркий лунный свет озарял поляну, на которой си дели влюбленные. Он отражался зеленым серебром, балуя глаз палитрой ночных красок. Медленно порха ли ночные бабочки, создавая атмосферу мира и покоя. Как много осталось таких мест? Я не знаю, печально ответил Ирни, хорошо, если бы побольше. Я бы очень хотел увидеть эти места опять. Мы... мы должны, да? слабый голос Эльфи дро жал. Может, останемся, ведь нельзя же вот так взять и... Эй! Ирни обнял свою возлюбленную и вытер ее слезы. Я понимаю твое беспокойство, но… Верно, другие места, другие миры раньше это казалось бе зумным. Но сейчас – всего лишь вынужденная мера. Жаль, что все произошло так быстро. Что так мало времени... Слова захлебнулись в потоке скорби и сожаления о будущем. На прекрасные глаза вновь навернулись сле зы. Да, было бы славно, будь у нас лишнее время, грустно кивнул Ирни, но, каким бы коротким наш срок ни был, он все таки был. И я благодарю богов за это. Эльфи улыбнулась сквозь слезы. А вскоре нежный поцелуй стер все тревоги и сомнения... * * * За большой железной плитой пряталась утренняя заря. Тонкие лезвия света пронзали толщу двери, пред вещая скорейшее отбытие. Эльфи молча смотрела на засовы, словно надеясь, что через миг она окажется в новом доме и оставит все свои проблемы позади. Ты как? Знакомый голос заставил девушку слабо улыбнуться. Готова, наверное. Главное – не оборачивайся, голос Ирни дрожал от напряжения, просто иди вперед и все. Я понимаю. Повисла пауза. Вокруг царила суета, люди собира лись в дальнюю дорогу. Кто то расспрашивал о готов ности, но в этом всеобщем хаосе все сочли молчание знаком согласия: все готовы. А влюбленные все еще тихо шептались.. Ты будешь рядом со мной? Конечно. Всегда. И ты построишь нам новый дом? Сделаю все, что в моих силах. Я люблю тебя. Хм, лукаво улыбнулся Ирни, да, я это знаю.

15 Дверь распахнулась, и, разрывая яркий свет, до их убежища докатился огромной мощности взрыв. Вперед!!! Крик сержанта подхлестнул беженцев. Они мча лись, прикрывая головы руками, стараясь не смотреть на то, что творилось вокруг. А на улицах царил хаос. Дома рушились под удара ми орудий. С неба пикировали бомбардировщики, по хожие на страшных призраков из детских кошмаров. Из их чрева падали бомбы, уничтожая все живое, ис пепеляя даже воспоминание об этих местах. А в ата ку на беззащитных беженцев шли иные, не менее жут кие призраки… Ирни торопливо координировал движение своей группы, пытаясь уберечь друзей от шквального огня. Пыль и дым, застилавшие свет, мешали ориентировать ся, и при малейшем движении в этом тумане юноша стрелял наугад. За спиной молодого штурмовика прозвучал взрыв, заглушая нечеловеческий крик. Он обернулся и уви дел, как сержант, прикрывавший отход, падает на зем лю, пробитые доспехи заливала густая кровь. Ирни рванулся было назад, но сквозь грохот расслышал пос ледний приказ: Вперед!! Челноки ждать не станут!! Выиграть вре мя любой ценой! Идите, я прикрою! Заняв позицию, солдат торопливо открыл огонь. Стрелял вслепую, пытаясь забрать с собой в вечность как можно больше захватчиков. Группа двинулась вперед. Сколько они шли под об стрелом, не мог сказать никто: может, минуты, а мо жет, часы.. Но вот, наконец, прорвавшись сквозь плот ную стену дыма, задыхающиеся беженцы подбежали к аванпосту. Скорее! – прокричал, пригибаясь, пилот, Ско рее, почти все улетели, осталось три челнока. Как раз хватит, кивнул Ирни, ведите. Мы успеем? обеспокоено спросила Эльфи. Нас прикроют. Ирни на бегу обернулся и окинул взглядом неболь шой отряд, который из последних сил вел пальбу по облаку дыма, пытаясь попасть во врага. Один за дру гим падали солдаты. Как же их мало… Слишком мало, чтобы прикрыть отлет последних челноков. Долго про держаться они не смогут – это молодой штурмовик понял сразу. Значит… Эльфи торопливо взбежала по ступенькам, и как только последний беженец поднялся на борт, челнок взмыл ввысь. Девушка обернулась, чтобы, наконец, обнять любимого, и с ужасом увидела, что Ирни ос

тался на земле. Задрав голову, он, не отрываясь, смот рел на свою Эльфи. Губы беззвучно шевелились, но пассажиры челнока не слышали ни звука. Из алмаз ных глаз девушки хлынули слезы, неудержимо стекая вниз, по изумрудно зеленой коже. Она рванулась впе ред, закричала, но расстояние увеличивалось с каждой секундой. Выиграть время любой ценой, чтобы вы все таки построили свой дом, – прошептал Ирни небесам. Милая, я обещал – и я сделал это. По лицу блуждала грустная улыбка, он, не отрыва ясь, смотрел на лицо любимой, потом – вслед челно ку, пока тот не исчез из виду. Он знал, что она не одна. Эльфи не говорила ему, но он знал. Я люблю тебя... – тихо сказал Ирни и добавил мысленно, словно боясь, что небо услышит его, ... вас... Тебя и сына. В следующий миг он уже был возле баррикады и вел огонь плечом к плечу вместе с последними солда тами. Юноша понимал, что захватчики могут прорвать ся только при помощи авиации, поэтому защитники из последних сил отвлекали вражеские корабли, чтобы челноки с беженцами могли спастись. Внезапно наступила тишина. Прекратились бом бежка и канонада орудий. Солдаты замерли, чутко вслушиваясь. И через секунды эту гнетущую тишину разрезали гул моторов стальных птиц и топот солдат. Марш уничтожителей. Жнецов. Они были ужасны на вид, грубые и резкие черты лица свидетельствовали о жестокости и стремлении владеть всем, даже если это «все» уже у их ног. Они говорили, что пришли, чтобы даровать мир, но их мир сеял огонь и смерть. Обещали, что защитят, не спро сив, нуждаются ли в этом. Называли себя жнецами добра, а явились жнецами чужих жизней. Говорили, что хотят остановить убий ства, но лишь приумножили число смертей. За что они сражались? За веру, или, может, за ресурсы? Вполне возможно. Но это было уже не важно. Неважно, кто и почему начал войну, когда тысячи людей уничтожены, а города лежат в руинах. Пелену дыма унес ветер, и маленький отряд защит ников увидел в нескольких шагах перед собой легион пехотинцев, неумолимо двигавшийся на них. Это был конец. Но не для тех, кому эти добровольцы смертни ки все таки подарили новый дом. И новую жизнь. Молодой командир вскинул руку, отдал свой пос ледний приказ, и вместе со всеми Ирни решительно открыл огонь по захватчикам. Ужасным пришельцам, которые прибыли с планеты Земля…

16

Классика мировой литературы Эрнест ХЕМИНГУЭЙ

ПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ! (Продолжение, начало в № 2-2015) Перевод Владимира Евгеньевича Филатова. Глава 28 Когда мы покидали город, он был пуст под дождем и в темноте, за исключением колонн войск и орудий, которые двигались по главной улице. Здесь было много грузовиков и несколько телег, движущихся по переулкам и сходящихся на главной магистрали. Когда мы миновали кожевенный завод и выехали на главную магистраль, войска, грузовики, телеги и орудия были одной широкой, медленно движущейся колонной. Мы медленно двигались среди непрекращающегося дождя, почти упираясь радиатором в задний борт нагруженного с верхом грузовика, накрытого мокрым брезентом. Потом грузовик остановился. Остановилась вся колонна. Вот она двинулась снова, и мы немного проехали, потом сновавстали. Я вылез из кабины и прошел вперед, пробираясь между грузовиками, повозками и мокрыми крупами лошадей. Пробка была в голове колонны. Я свернул с дороги, пересек по дощатому мостику канаву и пошел вдоль поля. Удаляясь от дороги, я видел остановившуюся между деревьями под дождем колонну. Я прошел около мили. Колонна не двигалась, хотя за неподвижным транспортом были видны идущие войска. Я вернулся к машинам. Пробка могла тянуться до самого Удине. Пиани спал, положив голову на руль. Я влез к нему в кабину и тоже уснул. Несколько часов позднее я услышал, как впереди нас заскрежетали коробки передач грузовиков. Я разбудил Пиани, и мы тронулись, продвигаясь по несколько ярдов, потом останавливаясь, потом продвигаясь снова. Дождь шел, не переставая. Альманах “Саксагань” № 1 2016

Колонна снова остановилась в ночи и больше не двигалась. Я вышел из машины и пошел назад посмотреть Аймо и Бонелло. На сиденье рядом с Бонелло сидели два сержанта инженерных войск. Они замерли, когда я подошел.

- Их оставили что-то делать с мостом, - сказал Бонелло. - Они не могут найти свою часть, и я решил их подвезти.

- Если позволит господин лейтенант.

- Позволит, - сказал я.

- Лейтенант американец, - сказал Бонелло. - Он всякого разрешит подвезти. Один из сержантов улыбнулся. Второй спросил Бонелло о том, какой я итальянец: из Северной Америки или из Южной.

- Он не итальянец, он североамериканский англичанин. Сержанты вежливо выслушали, но не поверили. Я покинул их и пошел к Аймо. Рядом с ним сидели две девушки, а он курил, прислонившись к углу кабины.

- Барто, Барто, - сказал я. Он засмеялся.

- Поговорите с ними, Tenente, - сказал он. - Я их не понимаю. Эй! - Он положил руку на бедро одной из девушек и сжал его в дружеском порыве. Девушка плотнее закуталась в шаль и оттолкнула его руку.

- Эй! - сказал он. - Скажи Tenente свое имя и объясни, что ты тут делаешь. Девушка свирепо посмотрела на меня. Другая сидела, потупив глаза. Девушка, которая смотрела на меня, сказала что-то на диалекте, и я не понял из этого ни слова. Она была черноволосой и полной, на вид ей было лет шестнадцать.

- Sorella? - спросил я и показал на другую девушку. Она кивнула головой и улыбнулась.

- Оллрайт, - сказал я и потрепал ее по колену. Я почувствовал, как она сжалась, когда я к ней прикоснулся. Сестра не поднимала глаз. Аймо снова положил руку старшей девушке на бедро, и она снова ее столкнула. Он засмеялся.

- Хороший человек. - Он указал на себя. - Хороший человек. - Он указал на меня. - Не бойся. - Девушка свирепо посмотрела на него. Они были похожи на диких птиц.

- Зачем же она поехала со мной, если я не нравлюсь? - спросил Аймо. - Они влезли в машину сразу, как я их поманил. Он повернулся к девушке. - Не бойся, - сказал он. - Мы не будем тебя ..., - сказал он, используя вульгарное слово. - Нет места, чтобы вас ... - Я увидел, что она поняла только это слово и ничего больше. Она посмотрела на него с большим испугом и еще плотнее закуталась в шаль.

- Машина полна народа, - сказал Аймо. - Мы не будем вас ... Нет места, чтобы вас ... - Каждый раз, когда он произносил это слово, девушка вздрагивала. Потом, съежившись и глядя на него, она зап-

17 лакала. Я увидел, как задрожали ее губы, и потом слезы потекли по пухлым щекам. Ее сестра, не поднимая глаз, взяла ее за руку, и так они сидели вместе. Старшая, которая до этого была такой свирепой, теперь всхлипывала.

- Кажется, я ее испугал, - сказал Аймо. - Я не хотел ее пугать. Бартоломео вытащил свой рюкзак и отрезал два куска сыра.

- Эй, - сказал он. - Не плачь. Старшая покачала головой и снова заплакала, но младшая взяла сыр и начала есть. Немного спустя она протянула сестре второй кусок, и они обе ели. Старшая сестра все еще изредка всхлипывала.

- Скоро успокоится, - сказал Аймо. Внезапно ему в голову пришла мысль.

- Девственница? - спросил он девушку, сидящую рядом с ним. Она усердно закивала головой.

- Тоже девственница? - Он указал на сестру. Обе девушки кивнули головой и старшая что-то сказала на диалекте.

- Ну и ладно, - сказал Бартоломео. - Ну и ладно. Казалось, обе девушки приободрились. Я покинул их сидящими рядом с Аймо, развалившимся в углу, и вернулся в автомобиль Пиани. Колонна все еще стояла, но вдоль нее двигались войска. Ливень не прекращался, и я подумал, что некоторые остановки возникают из-за того, что люди или лошади засыпали на ходу. Но пробки бывают и в городах, где на ходу никто не спит. Это было скопление лошадей и моторов техники. Пользы от этого не было никакой. От крестьянских повозок вообще не было никакой пользы. Красивые эти девушки у Барто. В отступлении не было места для тех двух девственниц. Настоящих девственниц. Наверное, очень религиозны. Если бы здесь не было войны, мы бы сейчас все были в постели. В постели голову склонив. Постель и сцена. Негибкий, как доска в постели. Кэтрин сейчас в постели между двух простыней, одна сверху и одна снизу. На каком боку она спит? Может быть, она не спит. Может быть, лежа думает обо мне. Дуй, западный ветер, дуй. Он дует, и льет не маленький дождь, а ливень. Он льет всю ночь. Знаешь, он льет и льет. Видишь его? Боже, если б моя любимая снова была в моих объятьях, а я снова в моей постели. Моя любимая Кэтрин. Моя дорогая любимая Кэтрин пришла бы вместе с дождем. Верни мне ее снова. Да, у нас было это. Все ловятся на это, и дождю этого не смыть. “Спокойной ночи, Кэтрин, - громко сказал я. - Надеюсь, ты хорошо спишь. Если тебе неудобно, милая, ляг на другой бок. Я принесу тебе воды. Скоро утро, и тебе станет лучше. Извини, что он делает тебе неудобно. Постарайся уснуть, любимая”.

- Я все время спала, - сказала она. - Ты разговаривал во сне. Тебе плохо?

- Ты вправду здесь?

- Конечно, здесь. Я не могу уйти. Ничто не может нас разделить.

- Ты моя милая. Ты не уйдешь от меня в ночь?

- Конечно, я не уйду. Я всегда рядом. Я приду сразу, как ты захочешь.

- Вот ...! - сказал Пиани. - Они снова тронулись.

- Я задремал, - сказал я. Я посмотрел на часы. Было три часа утра. Я протянул руку за сиденье, чтобы достать бутылку барберы.

- Вы громко разговаривали, - сказал Пиани.

- Я мечтал по-английски, - сказал я. Дождь ослаб, и мы двинулись вперед. Перед рассветом мы снова остановились, и когда рассвело, оказалось, что мы стоим на возвышенности, и я увидел дорогу отступления, далеко растянувшуюся вперед. Все было неподвижно, за исключением просачивающейся сквозь технику пехоты. Мы тронулись снова, но при дневном свете был виден темп движения, и я понял, что мы должны свернуть с главной дороги и попытаться проехать через поля, если мы когда-нибудь хотим достичь Удине. Ночью в колонну влилось много крестьян из окрестных сел, и теперь здесь были повозки, нагруженные домашней утварью, между матрасами возвышались зеркала, а к задкам телег были привязаны утки и куры. На телеге, едущей впереди нас, мокла под дождем швейная машинка. Люди старались спасти как можно больше ценного. На некоторых телегах ежились от дождя женщины, некоторые шли рядом, стараясь держаться как можно ближе к телегам. В колонне теперь были и собаки, они старались передвигаться, не вылезая из-под телег. Дорога была грязной, канавы доверху наполнились водой, и поля за деревьями, окаймлявшими дорогу, тоже были мокрыми и слишком топкими для того, чтобы попробовать их пересечь. Я вышел из машины и прошел вперед, ища место, где можно съехать с главной дороги на проселок. Их было много, но я боялся попасть на проселок, который никуда не ведет. Я не знал их, потому что мы всегда их миновали, несясь по главной дороге на машине, а из кабины все они выглядели совершенно одинаково. Сейчас я знал, что должен выбрать один из них, если мы хотим добраться до места. Никто не знал ни того, где находятся сейчас австрийцы, ни того, как идут дела, но я был уверен, что если кончится дождь и над колонной появятся самолеты, то все будет кончено. Достаточно было нескольким шоферам покинуть свои грузовики или пасть нескольким лошадям, чтобы движение на дороге было окончательно остановлено. Теперь дождь шел не так сильно, и я подумал, что скоро может проясниться. Я прошел вперед по краю дороги, и когда увидел небольшой проселок, идущий между полями на север и обсаженный по сто-

18 ронам живой изгородью, я подумал, что лучше поехать по нему и торопливо пошел к машинам. Я сказал Пиани, чтобы он сворачивал и пошел сказать то же самое Бонелло и Аймо.

- Если она никуда не приведет, мы развернемся и снова вольемся в колонну, - сказал я.

- А что делать с этими? - спросил Бонелло. Два сержанта по-прежнему сидели рядом с ним. Они были небриты, но все еще выглядели воинственно при свете раннего утра.

- Пригодятся толкать машину, - сказал я. Я пошел к Аймо и сказал ему, что мы попытаемся проехать по проселку.

- А куда деть мое девственное семейство? - спросил Аймо. Обе девушки спали.

- Пользы от них мало, - сказал я. - Найди когонибудь, кто сможет толкать машину.

- Они могут пересесть назад, - сказал Аймо. - В фургоне есть место.

- Хорошо. Если тебе так хочется, - сказал я. - Захвати с собой кого-нибудь с широкими плечами, чтобы толкать машину.

- Берсальеры, - улыбнулся Аймо. - У них самые широкие плечи. Им их измеряют. Как вы себя чувствуете?

- Прекрасно. А ты?

- Я тоже. Но очень голоден.

- Если мы доберемся куда-нибудь по этой дороге, то остановимся и поедим.

- Как нога, Tenente?

- Прекрасно, - сказал я. Стоя на подножке и глядя вперед, я мог видеть, как автомобиль Пиани отделяется от колонны, съезжает с дороги и движется по проселку, показываясь в просветах между голыми ветвями живой изгороди. Бонелло свернул и последовал за ним, потом так же поступил Аймо, и мы поехали за двумя санитарными фургонами по узкой дороге, обнесенной живой изгородью. Дорога вела к ферме. Мы нашли Пиани и Бонелло остановившимися во дворе. Дом был приземистым и длинным, с виноградными лозами над входом в дверь. Во дворе был колодец, и Пиани доставал воду, чтобы залить ее в радиатор. От долгой езды на низшей передаче она вся выкипела. Дом был пуст. Я оглянулся на дорогу. Дом стоял на незначительном возвышении над равниной, и мы могли далеко видеть вдоль полей, и я видел дорогу, живую изгородь, поля и линию деревьев вдоль главной дороги, по которой откатывалось отступление. Сержанты шарили в доме. Девушки проснулись и оглядывали двор, колодец, две большие санитарные машины у фасада дома и трех водителей у колодца. Один из сержантов вышел из дома, неся в руках часы.

- Положи на место, - сказал я. Он посмотрел на меня, ушел в дом и вернулся без часов. Альманах “Саксагань” № 1 2016

- Где твой товарищ? - спросил я.

- В уборной. - Он взобрался на сиденье санитарной машины. Он боялся, что мы можем его оставить.

- Как насчет завтрака, Tenente? - спросил Бонелло. - Надо бы немного поесть. Это не займет много времени.

- Ты думаешь, дорога куда-нибудь приведет?

- Уверен.

- Ладно. Давайте есть. - Пиани и Бонелло вошли в дом.

- Пошли, - сказал Аймо девушкам. Он протянул руку, чтобы помочь им спуститься вниз. Старшая сестра отрицательно покачала головой. Они не пойдут в брошенный дом. Они смотрели нам вслед.

- Упрямые, - сказал Аймо. Мы вместе вошли в дом. Он был большим и темным, с ощущением заброшенности. Бонелло и Пиани были на кухне.

- Поесть тут нечего, - сказал Пиани. - Они все прибрали. Бонелло резал ножом большой белый сыр на тяжелом кухонном столе.

- Где нашли сыр?

- В подвале. Пиани нашел еще вино и яблоки.

- Хороший завтрак. Пиани вытащил деревянную пробку из большой фляги, оплетенной соломой. Он наклонил ее и налил до краев медный ковш.

- Пахнет хорошо, - сказал он. - Найди какие-нибудь мензурки, Барто. Вошли два сержанта.

- Садитесь есть сыр, сержанты, - сказал Бонелло.

- Надо бы ехать, - сказал один из сержантов, доедая кусок сыра и выпив чашку вина.

- Поедем. Не беспокойся, - сказал Бонелло.

- Армия передвигается на своем желудке, - сказал я.

- Что? - спросил сержант.

- Надо поесть.

- Да. Но дорога каждая минута.

- Наверно, ублюдки уже наелись, - сказал Пиани. Сержанты посмотрели на него. Они нас ненавидели.

- Вы знаете дорогу? - спросил один из них.

- Нет, - сказал я. Они посмотрели друг на друга.

- Лучше бы нам ехать, - сказал первый из них.

- Сейчас поедем, - сказал я. Я выпил еще чашку красного вина. Оно было очень вкусным после сыра и яблок.

- Захватите сыр, - сказал я и вышел. Бонелло вышел, неся в руках большую флягу с вином.

- Это слишком много, - сказал я. Он с сожалением посмотрел на флягу.

- Догадываюсь, - сказал он. - Дайте мне фляжки, я наполню. - Он наполнил фляжки, проливая вино на камни, которыми был вымощен двор. Потом поставил большую флягу у входа в дом.

19 - Чтобы австрийцам не пришлось выламывать дверь, - сказал он.

- Покатили, - сказал я. - Мы с Пиани поедем первыми. Оба сапера были уже на сиденье рядом с Бонелло. Девушки ели сыр и яблоки. Аймо курил. Мы тронулись по узкой дороге. Я оглянулся на идущие сзади две машины и ферму. Это был прекрасный приземистый дом, сложенный из прочного камня. Металлические части колодца тоже были очень хороши. Впереди нас дорога была узкой и грязной, с высокой живой изгородью по обеим сторонам. Сзади, близко друг от друга следовали автомобили. Глава 29 В полдень мы застряли в дорожной грязи: по нашим подсчетам, километрах в десяти от Удине. Дождь кончился еще до полудня, и три раза мы уже слышали гул приближающихся самолетов, видели, как они проходили над нашими головами и уходили далеко влево, а потом были слышны звуки бомбежки на главной магистрали. Мы путались в сети проселочных дорог, многие из которых заканчивались тупиком, и нам приходилось возвращаться назад, чтобы найти новую дорогу, которая привела бы нас ближе к Удине. Сейчас машина Аймо, давая задний ход, чтобы развернуться и съехать с тупиковой дороги, застряла в мягкой земле обочины, и колесо, вращаясь, все глубже и глубже зарывалось в землю, пока машина не уперлась задним мостом. Теперь надо было подкопаться под колеса и подложить прутья, чтобы могла схватиться цепь, и тогда выталкивать машину на дорогу. Мы стояли вокруг машины. Сержанты осмотрели машину и проверили колеса. Потом они молча двинулись по дороге прочь. Я пошел за ними.

- Вернитесь, - сказал я. - Наломайте прутьев.

- Нам надо идти, - сказал один из них.

- Быстро, - сказал я. - Идите и наломайте прутьев.

- Нам надо идти, - повторил он. Другой не сказал ничего. Они торопились уйти. Они не смотрели на меня.

- Я приказываю вернуться к машине и наломать прутьев, - сказал я. Один из сержантов обернулся. Нам надо идти. Скоро вы будете отрезаны. Вы не имеете права нам приказывать. Вы не наш офицер.

- Я приказываю вам ломать прутья, - сказал я. Они повернулись и пошли по дороге.

- Стой, - сказал я. Они продолжали идти по грязной дороге с живой изгородью по обеим сторонам. Я расстегнул кобуру, вытащил пистолет, прицелился в того, который больше говорил, и выстрелил. Я промахнулся, и они оба побежали. Я выстрелил еще три раза, и один упал. Другой пересек живую изгородь и был не виден. Я выстрелил в него через кусты, но он бежал по полю. Затвор щелкнул, показы-

вая, что кончились патроны. Я вытащил новую обойму. Я увидел, что второй сержант убежал уже слишком далеко, чтобы можно было в него попасть. Он бежал в конце поля, низко наклонив голову. Я начал перезаряжать обойму. Подошел Бонелло.

- Дайте мне его прикончить, - сказал он. Я дал ему пистолет, и он пошел туда, где первый сержант лежал, уткнувшись лицом в землю. Бонелло наклонился над ним, приставил пистолет к голове и спустил курок. Пистолет не выстрелил.

- Взведи затвор, - сказал я. Он оттянул затвор и дважды выстрелил. Потом он взял сержанта за ноги и оттащил его на обочину, к живой изгороди. Он вернулся и отдал мне пистолет.

- Сукин сын, - сказал он. Он посмотрел в направлении сержанта. - Видели, как я прикончил его, Tenente?

- Нам надо быстро наломать прутьев, - сказал я. Неужели я так и не попал в другого?

- Думаю, что нет, - сказал Аймо. - Он был слишком далеко для стрельбы из пистолета.

- Подонки, - сказал Пиани. Мы наломали веток и прутьев. Из машины все было вытащено. Бонелло копал под колесами. Когда все было готово, Аймо завел мотор и включил скорость. Колеса стали вращаться, выбрасывая грязь и сучья. Бонелло и я толкали до тех пор, пока не почувствовали, как трещат суставы. Машина не двигалась.

- Покачай ее вперед-назад, Барто, - сказал я. Он включил сначала заднюю скорость, потом переднюю. Колеса только зарывались глубже. Потом машина снова села на задний мост, и колеса свободно вращались в вырытых ими ямах. Я выпрямился.

- Попробуем тащить тросом, - сказал я.

- Это не получится, Tenente. Здесь не встать в одну линию.

- Надо попробовать, - сказал я. - У нас нет другого выхода. Машины Пиани и Бонелло могли ехать только вдоль узкой линии дороги. Мы связали обе машины вместе и начали тянуть. Колеса, вращаясь, только тянули машину в сторону.

- Бесполезно, - закричал я. - Стойте. Пиани и Бонелло вышли из машины и вернулись к нам. Вылез и Аймо. Девушки сидели на придорожном камне ярдах в сорока от нас.

- Что скажете, Tenente? - спросил Бонелло.

- Будем копать снова и попробуем накидать больше прутьев, - сказал я. Я посмотрел на дорогу. Это была моя вина. Я завел их сюда. Солнце почти вышло из-за туч, и тело сержанта лежало почти у края живой изгороди.

- Подложим его китель и накидку, - сказал я. Бонелло пошел, чтобы их принести. Я ломал ветки, а Пиани с Аймо копали впереди и между колесами.

20 Я надрезал плащ, потом разорвал его надвое и положил в грязь между колесами, потом положил груду веток для лучшего сцепления шин. Все было готово. Аймо сел на сиденье и тронул машину с места. Колеса проворачивались, а мы толкали и толкали. Но все было бесполезно.

- ... с ней! - сказал я. - У тебя есть что-нибудь в машине, Барто? - Аймо с Бонелло влезли в машину, и принесли сыр, две бутылки вина и накидку. Бонелло, сидя у колеса, осматривал карманы сержантского плаща.

- Брось ты его, - сказал я. - Как там девственницы, Барто?

- Они могут сесть в кузов, - сказал Пиани. - Я думаю, мы далеко не уедем. Я открыл заднюю дверь фургона.

- Садитесь, - сказал я. Девушки забрались внутрь и сели в углу. Казалось, они не обратили внимания на стрельбу. Я оглянулся на дорогу. Сержант лежал в грязи в нижнем белье. Я сел с Пиани, и мы тронулись. Мы должны были попытаться пересечь поле. Когда мы на него въехали, я вылез и пошел впереди машины. Если мы сможем миновать поле, то выедем на дорогу по ту сторону. Но мы его не пересекли. Здесь было слишком рыхло и грязно для машин. Когда они окончательно встали, и колеса увязли по ступицы, мы бросили машины и пошли пешком к Удине. Когда мы вышли на дорогу, ведущую назад, к главной магистрали, я показал на нее девушкам.

- Идите туда, - сказал я, указывая рукой. - Там люди. - Они посмотрели на меня. Я вытащил бумажник и дал каждой по пять лир.

- Идите туда! - сказал я, указывая рукой. - Там друзья. Родственники! Они не поняли, но сжали деньги и двинулись по дороге. Казалось, они были испуганы тем, что я могу отобрать деньги. Я смотрел, как они уходят по дороге, укутываясь в шали и с опаской оглядываясь на нас. Водители смеялись.

- Сколько вы дадите, Tenente, чтобы я ушел в том же направлении? - спросил Бонелло.

- Пусть лучше они будут в толпе, чем поодиночке, если на них напорются австрийцы.

- Дайте мне две сотни лир, и я сам пойду в Австрию, - сказал Бонелло.

- Там их у тебя отберут, - сказал Пиани.

- Может быть, война кончится, - сказал Аймо. Мы шли по дороге так быстро, как могли. Сквозь тучи проглядывало солнце. У дороги росли шелковичные деревья. За дорогой были видны два больших санитарных фургона, увязших в поле. Пиани тоже оглянулся.

- Придется строить дорогу, чтобы вытащить их оттуда, - сказал он.

- Были бы у нас велосипеды, - сказал Бонелло. Альманах “Саксагань” № 1 2016

- В Америке есть велосипеды? - спросил Аймо.

- Есть.

- Великая вещь, - сказал Аймо.

- Хорошо, если бы они у нас были, - сказал Бонелло. - Я плохой ходок.

- Стреляют? - спросил я. Мне показалось, что я слышал выстрел где-то вдалеке.

- Не знаю, - сказал Аймо. Он прислушался.

- Кажется, стреляют, - сказал я.

- Сначала мы увидим кавалерию, - сказал Пиани.

- Не думаю, что у них есть кавалерия.

- Надеюсь, - сказал Бонелло. - Не хочется быть проткнутым пикой какого-нибудь кавалерийского ...

- Ловко вы застрелили этого сержанта, Tenente, сказал Пиани. Мы быстро шли.

- А я добил его, - сказал Бонелло. - Я никого не убивал в этой войне, но всю жизнь я хотел убить сержанта.

- Застрелил птичку на яйцах, - сказал Пиани. Не очень-то быстро она летела, когда ты стрелял.

- Не важно. Все равно я запомню это на всю жизнь. Я убил этого ... сержанта.

- А что ты скажешь на исповеди? - спросил Аймо.

- Я скажу: “Благослови меня, отец, я убил сержанта.” - Все засмеялись.

- Он анархист, - сказал Пиани. - Он не ходит в церковь.

- Пиани тоже анархист, - сказал Бонелло.

- Вы настоящие анархисты? - спросил я.

- Нет, Tenente. Мы социалисты. Мы из Имолы.

- Вы когда-нибудь были там?

- Нет.

- Ей-Богу, прекрасное место, Tenente. Приезжайте после войны, и вы увидите.

- Вы все социалисты?

- Все.

- И это прекрасный город?

- Замечательный. Вы никогда не видели ничего лучше.

- Как вы стали социалистами?

- Мы все там социалисты. И всегда были социалистами.

- Приезжайте, Tenente. Мы сделаем вас тоже социалистом. Впереди дорога сворачивала влево, и на небольшом холме, обнесенном каменным забором, рос фруктовый сад. Когда дорога пошла на возвышение, они прекратили разговоры. Мы шли вчетвером одной линией, стараясь не сбивать темп. Глава 30 Позднее мы вышли на дорогу, ведущую к реке. У въезда на мост вытянулась длинная вереница брошенных грузовиков и повозок. Никого из людей не было видно. Вода в реке была высокой, и мост был

21 взорван посередине, каменный свод упал в реку, и бурная вода обтекала его по сторонам. Мы прошли вдоль берега, ища место для переправы. Я знал, что впереди есть железнодорожный мост и надеялся переправиться там. Тропинка была скользкой и грязной. Мы не видели никаких войск: только брошенные грузовики и боеприпасы. Вдоль берега реки вообще не было никого и ничего, только мокрый кустарник и грязная земля. Мы шли по берегу и наконец увидели железнодорожный мост.

- Прекрасный мост, - сказал Аймо. Это был прямой длинный металлический мост через реку, которая обычно пересыхала до дна.

- Нам надо поторопиться с переправой, пока его не взорвали, - сказал я.

- Здесь некому его взрывать, - сказал Пиани. Они все ушли.

- Наверно, он минирован, - сказал Бонелло. Идите первым, Tenente.

- Не слушайте анархиста, - сказал Аймо. - Пусть он сам идет первым.

- Я пойду, - сказал я. - Мины не взорвутся от шагов одного человека.

- Видишь, - сказал Пиани. - Вот это голова. Не то, что у тебя, анархист.

- Если бы у меня была голова, меня бы здесь не было, - сказал Бонелло.

- Неплохо сказано, Тененто, - сказал Аймо.

- Неплохо, - сказал я. Мы были у самого моста. Небо снова покрылось тучами и моросил мелкий дождь. Мост казался длинным и прочным. Мы взобрались на насыпь.

- Идите по одному, - сказал я и пошел первым. Я осматривал шпалы и рельсы в поисках проволоки, тянущейся к взрывателю или признаков самой взрывчатки, но ничего не было видно. Внизу, в просветах между шпалами, бежала грязная и быстрая вода. Впереди за мокрыми полями был виден Удине в пелене дождя. Перейдя мост, я осмотрелся по сторонам. Чуть выше по реке был виден еще один мост. Пока я смотрел, по нему проехала желтая, забрызганная грязью легковая машина. Перила были высокими и, въехав на мост, машина исчезла за ним. Но я видел головы водителя и двух людей, которые сидели рядом, и тех двух, которые сидели сзади. Все они были в немецких касках. Потом машина выехала с моста и исчезла из поля зрения, скрывшись за деревьями и брошенной на дороге техникой. Я махнул рукой Аймо, который уже подходил к концу моста, и двум другим, подзывая их к себе. Я спустился вниз и присел у железнодорожной насыпи. Аймо спустился ко мне.

- Ты видел машину? - спросил я.

- Нет. Мы наблюдали за вами.

- Немецкая штабная машина проехала по соседнему мосту.

- Штабная машина?

- Да.

- Святая Дева Мария! Подошли остальные, и мы присели в грязи у железнодорожной насыпи, глядя на рельсы у моста, линию деревьев, ров и дорогу.

- Вы думаете, мы уже отрезаны, Tenente?

- Не знаю. Все, что мне известно - это то, что немецкая штабная машина проехала по дороге.

- Вы хорошо себя чувствуете, Tenente? Может, у вас не в порядке с головой?

- Не говори глупостей, Бонелло.

- Как у нас с вином? - спросил Пиани. - Если мы отрезаны, нам остается только напиться. - Он отстегнул фляжку и откупорил ее.

- Смотрите! - Сказал Аймо и показал на дорогу. Над каменными перилами моста были видны движущиеся немецкие каски. Они были наклонены вперед и двигались почти со сверхестественной плавностью. Когда они миновали мост, мы их увидели. Это были велосипедисты. Я видел лица первых двоих из них. Они были румяными и здоровыми. Их каски были глубоко надвинуты на лоб. Карабины были прикреплены к рамам велосипедов. Гранаты висели на ремнях ручкой вниз. Они ехали спокойно, рассматривая местность впереди и по сторонам. Впереди этого отряда ехали двое, потом был ряд из четырех велосипедистов, потом снова двое, потом дюжина, еще дюжина и один замыкающий в конце. Они не разговаривали, но мы бы их все равно не могли услышать за шумом реки. Они исчезли из поля зрения на дороге.

- Святая Дева Мария, - сказал Аймо.

- Это немцы, - сказал Пиани. - Это не австрийцы.

- Почему их никто не остановит? - сказал я. Почему не был взорван мост? Почему нет пулеметов вдоль насыпи?

- Это вы нам объясните, Tenente, - сказал Бонелло. Я был очень зол.

- Какое-то проклятое безумие. Ниже по реке они взрывают маленький мостик. Здесь они оставляют в целости мост на главной магистрали. Куда все подевались? Они что, не собираются их останавливать?

- Это вы нам объясните, Tenente, - снова сказал Бонелло. Я замолчал. Это было не мое дело: все, что я должен был сделать - это довести три машины до Порденоне. Оказалось, что я не в состоянии это сделать. Все, что я должен сделать теперь - это добраться до Порденоне. Наверно, я не смогу дойти даже до Удине. Черт побери, не смогу. Все, что я мог - это сохранить спокойствие и постараться не угодить в плен или под пулю.

- Ты открыл фляжку? - спросил я Пиани. Он передал ее мне. Я сделал большой глоток. - Нам надо двигаться вперед, - сказал я. Хотя пока и некуда торопиться. Кто-нибудь хочет есть?

22 - Здесь негде остановиться, - сказал Бонелло.

- Ладно. Тогда пошли.

- Будем придерживаться этой стороны - не на виду?

- Лучше идти по верху. Они могут появиться и с этого моста. Будет хуже, если они окажутся над головой раньше, чем мы их увидим. Мы пошли вдоль железнодорожного пути. По обоим сторонам тянулась мокрая равнина. Впереди за ней возвышался Удине. Крыши домов расступались перед крепостью на холме. Виднелись колокольня и башенные часы. В полях было много тутовых деревьев. Я увидел, что впереди в одном месте разобраны рельсы. Шпалы тоже были вырыты из земли и сброшены под насыпь.

- Вниз! Вниз! - закричал Аймо. Мы бросились под насыпь. Вдоль дороги ехала еще одна группа велосипедистов. Я увидел, как они проехали по дороге и скрылись.

- Они видели нас, но не подъехали, - сказал Аймо.

- Перебьют нас здесь, Tenente, - сказал Бонелло.

- Мы им не нужны, - сказал я. - Они ищут что-то другое. Опаснее всего, если они увидят нас внезапно.

- Поэтому лучше идти здесь, где нас не видно, сказал Бонелло.

- Хорошо. А мы пойдем вдоль полотна.

- Вы думаете, мы сможем пройти? - спросил Аймо.

- Уверен. Пока их не очень много. Мы пойдем, когда стемнеет.

- Что здесь делала штабная машина?

- Черт ее знает, - сказал я. Мы продолжали идти вдоль пути. Бонелло пытался карабкаться в грязи под насыпью и поднимался отдохнуть к нам. Железная дорога сворачивала к югу от моста, и теперь мы не могли видеть, кто движется по нему. Короткий мост над каналом был взорван, но мы перебрались на другой берег по остаткам свай. Мы слышали стрельбу впереди нас. Мы поднялись на железнодорожную линию за каналом. Она прямиком вела в город через поля. Впереди виднелась другая линия. К северу была главная дорога, где мы видели велосипедистов: к югу через поля шло маленькое ответвление дороги, обсаженное по обеим сторонам толстыми деревьями. Я подумал, что нам лучше выбрать короткий путь, обогнуть город и идти полями по направлению к Кампоформио и потом выйти магистралью к Тальяменто. Мы могли уклониться от главной линии наступления, держась второстепенных дорог за Удине. Я знал, что по равнине идет множество проселков. Я начал спускаться с насыпи.

- Идем, - сказал я. Нам надо было выйти на проселок и с юга обойти город. Все стали спускаться с насыпи. Со стороны проселка раздался выстрел. Пуля врезалась в грязь на насыпи.

- Назад! - закричал я. Я побежал вверх по насыАльманах “Саксагань” № 1 2016

пи, скользя по грязи. Водители были впереди меня. Я поднимался так быстро, как мог. Еще два выстрела прозвучали из кустов, и Аймо, который пересекал рельсы, зашатался, споткнулся и упал. Мы стащили его вниз на другую сторону насыпи и перевернули на спину.

- Переверните его головой вверх! - сказал я. Пиани передвинул его. Он лежал в грязи насыпи ногами вниз, изо рта с неровным дыханием вырывалась кровь. Мы втроем сидели вокруг него на корточках под дождем. Пуля попала в нижнюю часть сзади шеи, прошла вверх и вышла под правым глазом. Он умер, пока я пытался затампонировать отверстия. Пиани опустил его голову, вытер ему лицо куском бинта, потом оставил его.

- Это не немцы, - сказал я. - Здесь не могло быть немцев.

- Итальянцы, - сказал Пиани, используя это слово, как эпитет: “Italiani”. - Бонелло промолчал. Он сидел рядом с Аймо, не глядя на него. Пиани подобрал фуражку Аймо, скатившуюся под насыпь и положил ее ему на лицо. Он вытащил свою фляжку.

- Хочешь выпить? - Пиани подал Бонелло фляжку.

- Нет, - сказал Бонелло. Он повернулся ко мне. Это может произойти с каждым из нас в любое время, пока мы идем по полотну.

- Нет, - сказал я. - Это случилось потому, что мы пошли полем. Бонелло покачал головой.

- Аймо уже мертв, - сказал он. - Кто умрет следующим, Tenente? Куда мы теперь пойдем?

- Стреляли итальянцы, - сказал я. - Это не немцы.

- Если бы это были немцы, они бы убили всех, сказал Бонелло.

- Сейчас более опасны итальянцы, - сказал я. Арьергард боится всего и всех. Немцы хоть знают, чего они хотят.

- Вам виднее, Tenente, - сказал Бонелло.

- Куда мы теперь пойдем? - спросил Пиани.

- Лучше бы нам пересидеть где-нибудь до темноты в укромном месте. Все будет в порядке, если мы сможем пройти на юг.

- Они перестреляют нас всех, чтобы не было свидетелей того, как они убили одного из нас, - сказал Бонелло. - Я не хочу испытывать их терпения.

- Нам надо найти укромное место недалеко от Удине, подождать там и пройти, когда стемнеет.

- Тогда пошли, - сказал Бонелло. Мы спустились вниз по северной стороне насыпи. Аймо лежал в грязи под углом к откосу. Он был совсем маленьким, его руки были вытянуты по швам, ноги в обмотках и грязных башмаках сложены вместе, на лице лежала фуражка. Он выглядел, как и все мертвецы. Моросил дождь. Я любил Аймо как мало кого из тех, с кем был знаком. Его бумаги лежали у меня в кармане, и я знал, что мне придется писать его

23 семье. Впереди за полями была ферма. Вокруг нас были деревья и сараи напротив дома. Вдоль второго этажа шел балкон, поддерживаемый колоннами.

- Нам лучше идти порознь, - сказал я. - Я пойду первым. - Я двинулся по направлению к ферме. Через поле вела тропинка. Проходя поле, я не был уверен в том, что нас не обстреляют из-за деревьев или не откроют огонь из здания фермы. Я шел к нему, видя его целиком перед собой. Балкон второго этажа соединялся с сараем, и между столбами торчало сено. Двор был выложен булыжником, а деревья были мокрыми от дождя. На дворе стояла большая пустая двуколка с высоко задранными под дождем оглоблями. Я вошел во двор, пересек его и остановился под балконом. Дверь дома была открыта, и я вошел внутрь. Бонелло и Пиани вошли за мной. Внутри было темно. Над очагом висели горшки, и они были пусты. Я огляделся, но не нашел ничего съестного.

- Нам лучше отсидеться в сарае, - сказал я. - Поищи что-нибудь поесть, Пиани, и если найдешь, неси сюда.

- Я поищу, - сказал Пиани.

- Я поищу тоже, - сказал Бонелло.

- Хорошо, - сказал я. - Я поднимусь осмотреть сарай. Я нашел каменные ступени, которые вели вверх из хлева. В хлеву пахло сухостью, особенно приятной сейчас, когда на улице шел дождь. Скотины не было: наверно, она была угнана хозяевами, когда они покидали дом. В крышу были вделаны окна, одно из них было загорожено досками, на север выходило одно узкое слуховое окно. Из сеновала спускался в хлев желоб, по которому сбрасывали сено. Балки скрещивались над люком, к которому подъезжали возы, когда сбрасывали сено. Я слышал, как стучит дождь по крыше, и чувствовал запах сена, и когда я спускался вниз, чистый запах сухого навоза был в хлеву. Если оторвать одну доску, то через южное окно был виден двор. Северное окно выходило в поле. Через любое из окон мы могли выбраться на крышу и оттуда спуститься вниз или спуститься по желобу для сена, если бы лестница оказалась вдруг отрезанной. Сарай был большой, и мы могли спрятаться в соломе, если услышим что-нибудь подозрительное. Казалось, нам удалось найти хорошее место. Я был уверен, что мы пробьемся к югу, если по нам не будут стрелять. Невозможно, чтобы здесь были немцы. Они идут с севера и движутся по дороге на Чивидале. Они не могут придти с юга. Более опасны для нас были итальянцы. Они были испуганы и стреляли во всякого, кого увидят. Прошлой ночью мы слышали от отступающих, что немцы, переодевшись в итальянскую форму, смешивались с отступающими на север войсками. Я в это не верил. Это была одна из тех вещей, которые всегда слы-

шишь на войне. Одна из тех вещей, которые всегда приписывают врагу. Вы никогда не услышите о том, чтобы кто-нибудь из итальянцев одел немецкую форму, чтобы привести немцев в замешательство. Может, это и бывает, но об этом не говорят. Я не верил, что немцы это делают. Я не верил, что им это нужно. У них не было нужды вносить сумятицу в наше отступление. Это делали размеры армии и недостаток дорог. Никто не отдавал никаких приказов о переодетых немцах. И все-таки они могут застрелить нас как немцев. Они убили Аймо. Сено хорошо пахло и, лежа на нем в сарае, забываешь, сколько тебе лет. Мы лежали на сене и разговаривали, и стреляли из духового ружья по воробьям, когда они садились на треугольное окно в верхней части стены сарая. Сарая уже нет, и в один год были вырублены все леса, и теперь там оставались только пни и сухие ветки на том месте, где когда-то рос лес. Нельзя вернуться в прошлое. Что случится, если ты не пойдешь вперед? Ты никогда не возвратишься в Милан. А что случится, если ты возвратишься в Милан? Я слышал стрельбу на севере, рядом с Удине. Это были очереди из пулемета. Орудийной стрельбы не было. В этом чтото было. Они могли оставить часть войск у дороги. Я посмотрел вниз, и в полумраке двора увидел Пиани. У него в руках была длинная палка колбасы, какаято банка и две бутылки вина подмышками.

- Поднимайся, - сказал я. - Здесь есть лестница. Потом я понял, что должен помочь ему и спустился вниз. От лежания на сене у меня кружилась голова. Я был еще в полудреме.

- Где Бонелло? - спросил я.

- Сейчас расскажу, - ответил Пиани. Мы поднялись по лестнице. Поднявшись, мы сели на сено и разложили еду. Пиани достал нож со штопором и откупорил бутылку.

- Запечатаны воском, - сказал он и улыбнулся. Значит, вино может быть хорошим.

- Где Бонелло? - спросил я.

- Пиани посмотрел на меня.

- Он ушел, Tenente, - сказал он. - Он хочет сдаться в плен. Я промолчал.

- Он боится, что нас убьют. Я взял бутылку и ничего не сказал.

- Мы не верим ни в какую войну, Tenente.

- Почему ты не ушел с ним?

- Я не хочу вас бросать.

- Куда он пойдет?

- Не знаю, Tenente. Он просто ушел.

- Ладно, - сказал я. - Будем резать колбасу. Пиани в полумраке посмотрел на меня.

- Я нарезал, пока мы говорили, - сказал он. Мы сидели на сене, ели колбасу и запивали ее вином. Может, они хранили это вино для свадьбы. Оно было таким старым, что утратило свой цвет.

24 - Посмотри в это окно, Луиджи, - сказал я. - А я выгляну в другое. Мы пили каждый из своей бутылки, и я взял свою, забрался повыше и лег на сено, разглядывая в окно мокрые поля. Я не знал, что я надеялся увидеть, и я не видел ничего, кроме полей и голых тутовых деревьев, и падающего дождя. Я пил вино, но оно не поднимало мне настроения. Они хранили его слишком долго, и оно потеряло свои качества, вкус и цвет. Я смотрел, как темнеет за окном: темнота надвигалась очень быстро. Наверное, это будет черная от дождя ночь. Когда стало совсем темно и невозможно было что-нибудь увидеть, я вернулся к Пиани. Он спал, и я не стал его будить, а сел рядом. Он был большим, и его сон был крепок. Потом я разбудил его, и мы пошли. Это была странная ночь. Я не знаю, чего я ждал, может быть, смерти и выстрелов в темноте, и бега, но ничего не случилось. Мы ожидали, лежа ничком в канаве, пока на главной дороге пройдет немецкий батальон, потом, когда они ушли, мы пересекли дорогу и двинулись на север. Дважды мы проходили очень близко от немцев, но они не заметили нас в дожде и темноте. Мы миновали город, не встретив ни одного итальянца, потом, немного спустя, вышли на главную дорогу отступления и всю ночь шли на Тальяменто. Я не представлял себе, насколько огромным было отступление. Вся страна двигалась вместе с армией. Мы шли всю ночь, двигаясь быстрее, чем транспорт. Нога болела, но мы не снижали темпа. Казалось таким глупым, что Бонелло решил сдаться в плен. Здесь не было опасности. Мы без происшествий прошли через две армии. Если бы не смерть Аймо, казалось бы, что здесь вообще не бывает опасно. Никто не тронул нас, когда мы открыто шли по железнодорожным рельсам. Смерть всегда бессмысленна и внезапна. Я думал о том, где сейчас Бонелло.

- Как чувствуете себя, Тененто? - спросил Пиани. Мы шли по краю дороги среди столпотворения людей и техники.

- Прекрасно.

- А я устал от ходьбы.

- Это все, что мы сейчас можем сделать. Не о чем тревожиться.

- Бонелло поступил, как дурак.

- Он был порядочный дурак.

- Как вы думаете с ним поступить, Tenente?

- Не знаю.

- Вы поместите его в список сдавшихся в плен? Если война будет продолжаться, это может принести большие беды его семье.

- Война не будет продолжаться, - сказал какойто солдат. - Мы идем домой. Война кончилась.

- Все разойдутся по домам.

- Мы идем домой. Альманах “Саксагань” № 1 2016

- Идемте, Tenente. - Он хотел скорее миновать их.

- Tenente? ГдеTenente? A basso gliufficiali! Долой офицеров! Пиани взял меня за руку.

- Лучше я буду называть вас по имени, - сказал он. - Они могут попытаться что-нибудь вам сделать.

- Мы ускорили шаг, чтобы обогнать их.

- Я не буду писать рапорт, который принес бы беды его семье, - продолжил я наш разговор.

- Если война кончилась, то это безразлично, сказал Пиани. - Но я не верю в то, что она кончилась. Это было бы слишком хорошо.

- Это мы узнаем уже скоро, - сказал я.

- Я не верю, что она кончилась. Они думают, что это так, но война еще не кончилась.

- VivLaPase! _ Крикнул солдат. - Мы возвращаемся домой!

- Было бы прекрасно, если бы они все разошлись по домам, - сказал Пиани. - А вы хотите вернуться домой?

- Да.

- Мы не вернемся никогда. Я не думаю, что это кончилось.

- Andiamacasa! - Крикнул солдат.

- Они выбрасывают винтовки, - сказал Пиани. Они выбрасывают их на ходу и потом кричат.

- Лучше бы им держать их при себе.

- Они думают, если они побросают винтовки, их не заставят больше стрелять. Прокладывая себе путь среди дождя и темноты, я видел, что многие войска имеют при себе винтовки. Они торчали у них за спиной.

- Из какой вы бригады? - окликнул офицер.

- BrigatadiPasa! - Крикнул кто-то. - Бригада мира!

- Офицер ничего не ответил.

- Что он говорит? Что говорит офицер?

- Долой офицера! VivadiPasa!

- Идем, - сказал Пиани. Мы миновали две британских санитарных машины, брошенные в заторе техники.

- Из Гориции, - сказал Пиани. - Я знаю эти машины.

- Они дошли дальше нас.

- Они раньше начали движение.

- Хотел бы я знать, где сейчас шоферы.

- Наверное, впереди.

- Немцы остановились под Удине, - сказал я. Всем этим людям придется переходить реку.

- Да, - сказал Пиани. - Поэтому я думаю, что война еще не кончилась.

- Немцы могут идти дальше, - сказал я. - Я удивляюсь, почему они не пошли.

- Не знаю. Я ничего не понимаю в таких войнах.

- Я думаю, им надо дождаться обоза.

- Не знаю, - сказал Пиани. В одиночестве он был очень тихим. Когда он был вместе с другими, он бывал очень грубым в разговоре.

25 - Ты женат, Луиджи?

- Вы ведь знаете, что женат.

- Поэтому ты не захотел сдаться в плен?

- Это одна из причин. А вы женаты, Tenente?

- Нет.

- Так же, как Бонелло.

- Нельзя все объяснить тем, что человек женат. Но, я думаю, женатый человек должен вернуться к своей жене, - сказал я. Мне было приятно говорить о женах.

- Да.

- Как ваши ноги?

- Довольно плохо. Перед рассветом мы достигли берега Тальяменто и двинулись вдоль поднявшейся реки к мосту, где переправлялся транспорт.

- Им надо бы удержать эту реку, - сказал Пиани. В темноте наводнение казалось высоким. Вода кружилась и прибывала. Деревянный мост был длинной почти в три четверти мили, и река, обычно лежавшая в узких протоках, с каменистым ложем далеко от моста, теперь была совсем близко от настила. Мы прошли вдоль берега и протиснулись в толпу, идущую по мосту. Медленно идя под дождем в нескольких футах от вздувшейся реки, тесно сдавленный толпой и почти натыкаясь на ящик артиллерийских снарядов, я смотрел в сторону и видел реку. Теперь, когда мы не могли идти привычным шагом, я почувствовал, что очень устал. Среди переходящих мост не было радостного настроения. Я подумал, что бы могло случиться, если бы днем сюда сбросил бомбу самолет.

- Пиани, - сказал я.

- Я здесь, Tenente. - Он был немного впереди меня в толпе. Все молчали. Каждый старался скорее перейти мост: все думали только об этом. Мы его почти миновали. Недалеко от конца моста стояли по обеим сторонам офицеры и карабинеры с зажженными фонарями. Я увидел их силуэты на фоне неба. Когда мы подошли ближе, я увидел, как офицер указал на какого-то человека в толпе. Карабинер вытащил его за руку. Они увели его с дороги. Мы шли почти напротив них. Офицеры скользили взглядом по каждому в колонне, иногда что-то говоря друг другу и выходя вперед, чтобы осветить кому-нибудь лицо. Они вытащили из толпы кого-то еще, пока мы поравнялись с ними. Я видел этого человека. Это был подполковник. Я заметил звездочки на его рукаве, когда они осветили его фонарем. У него были седые волосы, он был коротенький и толстый. Карабинер потащил его за линию, где стояли офицеры. Когда мы проходили мимо них, я увидел, что один или двое разглядывают меня. Потом один указал на меня и сказал что-то карабинерам. Я увидел, как карабинеры двинулись по направлению ко мне, прошли по краю колонны, потом почувствовал, как

кто-то берет меня за воротник.

- В чем дело? - сказал я и ударил его в лицо. Я видел его лицо под шляпой, вздернутые усы и кровь, текущую по щеке. Еще один нырнул в толпу по направлению к нам.

- В чем дело? - сказал я. Он не ответил. Он выжидал случай, чтобы схватить меня. Я протянул руку назад, чтобы вытащить пистолет.

- Ты знаешь, что ты не имеешь права трогать офицера? Другой схватил меня сзади и так крутанул руку, что она чуть не выскочила из сустава. Я повернулся к нему, но первый схватил меня за шею. Я ударил его ногой в голень и достал ему левым коленом в пах.

- Застрелите его, если он сопротивляется, - услышал я чей-то голос.

- Что все это значит? - попытался крикнуть я, но мой голос прозвучал тихо. Они отвели меня уже на край дороги.

- Застрелите его, если он сопротивляется, - сказал офицер. - Уведите его.

- Кто вы?

- Сейчас узнаешь.

- Кто вы?

- Военная полиция, - сказал другой офицер.

- Почему вы не попросили меня подойти, вместо того, чтобы меня хватали эти аэропланы? Они не отвечали. Они не собирались отвечать. Они были из военной полиции.

- Отведи его к другим. Прислушайся. Он говорит с акцентом.

- С таким же, как и ты... - сказал я.

- Отведите его к другим, - сказал первый офицер. Они повели меня за дорогу по направлению к группе людей, стоящих на берегу. Пока мы шли к ним, прозвучал выстрел. Я видел вспышку и слышал выстрел винтовки. Мы подошли к ним. Четверо офицеров стояли перед человеком, которого по бокам охраняли два карабинера. Еще четверо карабинеров стояли, опершись на карабины, рядом с офицерами, ведущими допрос. Они были в широкополых шляпах. Двое, которые меня вели, толкнули меня к группе, дожидающейся допроса. Я посмотрел на человека, которого допрашивали офицеры. Это был толстый седоволосый низенький подполковник, которого они вытащили из колонны. Офицеры вели допрос с холодностью, деловитостью и властностью итальянцев, которые стреляют и знают, что в них не будут стрелять в ответ.

- Из какой бригады? Он сказал.

- Полк? Он сказал им.

- Почемы ты идешь не со своим полком? Он ответил.

26 - Ты знаешь, что офицер должен идти со своими войсками? Он знал. Это было все. Заговорил другой офицер.

- Из-за тебя и таких, как ты, варвары оскверняют отечество.

- Я просил бы вас извиниться, - сказал подполковник.

- Из-за предательства таких, как ты, мы потеряли плоды победы.

- Вы никогда не были в отступлении? - спросил подполковник.

- Итальянцы никогда не отступают. Мы стояли под дождем и слушали все это. Мы были лицом к офицерам, а арестант стоял впереди и немного сбоку от нас.

- Если вы собираетесь застрелить меня, - сказал подполковник, - пожалуйста, стреляйте сразу, без дальнейших вопросов. Они глупы. - Он перекрестился. Офицеры переговорили друг с другом. Один что-то записал себе в блокнот.

- Бросил свою часть, подлежит расстрелу, - сказал он. Двое карабинеров отвели подполковника к реке. Старый человек шел под дождем с непокрытой головой и по бокам его сопровождали два карабинера. Я не смотрел, как они его расстреливали, но слышал выстрелы. Теперь допрашивали кого-то еще. Этот офицер тоже отстал от своих войск. Ему не позволили объяснить причину. Он плакал, когда читали приговор, написанный на листке из блокнота, и когда его расстреливали, они уже допрашивали другого. Они стремились допросить следующего, пока приговоренного расстреливали у реки. Было совершенно очевидно, что кроме этого у них нет никакой другой цели. Я не знал, дожидаться ли мне допроса или попытаться прорваться сейчас. Ясно, что я был немцем в итальянской форме. Я представлял, как работают их мозги, если они у них были и если они у них работали. Все они были молодыми, и все они спасали родину. Вторая армия снова формировалась у Тальяменто. Они казнили офицеров в чине майора и выше, которые покинули свои войска. Заодно они наскоро разделывались с немецкими агитаторами в итальянской форме. Они были в стальных касках. Только двое из нас были в стальных касках. Некоторые карабинеры тоже были в них. Другие были в широкополых шляпах: аэропланах, как мы их называли. Мы стояли под дождем, и время от времени кого-нибудь вызывали на допрос и расстреливали. Они расстреливали всех, кого выводили на допрос. У допрашивающих была эта прекрасная строгость и неумолимая приверженность закону людей, раздающих смерть и не подвергающихся за это опасности. Теперь они допрашивали полковника линейного полка. В этот момент привели еще трех офицеров. Альманах “Саксагань” № 1 2016

- Из какого полка? Я посмотрел на карабинеров. Их внимание было занято новоприбывшими. Другие смотрели на полковника. Я присел, оттолкнул двоих и побежал к реке, пригнув голову. У края берега я споткнулся и с плеском упал в воду. Вода была очень холодной. Я почувствовал, как меня несет течением и оставался на глубине до тех пор, пока мне не показалось, что я уже никогда не выплыву. Я всплыл, набрал воздуха и нырнул снова. Это было легко сделать в тяжелой форме и ботинках. Когда я всплыл во второй раз, я увидел бревно впереди себя, догнал его и уцепился за него одной рукой. Я прятал за ним голову и поэтому не мог видеть, что делается впереди. Я не хотел смотреть на берег. Когда я бежал, я слышал выстрелы, и я слышал их, когда вынырнул в первый раз. Я слышал их, когда подплывал к поверхности воды. Теперь выстрелов не было. Бревно несло течением, и я держался за него одной рукой. Я посмотрел на берег. Казалось, он уходил очень быстро. Течение несло много бревен. Вода была очень холодной. Мы миновали поросший кустарником остров. Я ухватился за бревно двумя руками, и оно понесло меня по течению. Берег теперь исчез из моего поля зрения. Глава 31 Никогда не знаешь, как долго находишься в реке, если течение в ней очень быстрое. Казалось, что прошло много времени, а может быть, и мало. Вода была очень холодной, и половодье несло много вещей, смытых с берега, когда поднялась река. Я был счастлив, что мне попалось тяжелое бревно, и я лежал в ледяной воде, положив на него подбородок и стараясь держаться за бревно как можно легче обеими руками. Я боялся судорог и надеялся на то, что течение прибьет нас к берегу. Мы плыли вниз по реке по длинной кривой. Рассвело, и я мог видеть кустарник вдоль береговой линии. Впереди был заросший кустами остров, и течение сворачивало к берегу. Я хотел сбросить одежду и ботинки, и попытаться до него доплыть, но потом решил этого не делать. Я ни минуты не сомневался в том, что течение прибьет нас к берегу, и я мог поплатиться впоследствии, если бы вышел на него босиком. Я должен дойти до Местре любым путем. Я видел, как быстро надвигается берег, потом течение отвернуло от него, потом он приблизился снова. Теперь мы плыли более медленно. Берег был совсем близко. Я мог различить ветки на кустах ив. Бревно медленно повернулось так, что берег оказался теперь сзади, и я понял, что мы попали в водоворот. Нас медленно кружило. Когда я снова увидел берег, теперь уже совсем близко, я попытался, держась за бревно одной рукой, грести другой, помогая себе ногами, но это не принесло результата. Я испугался, что течение снова отнесет нас на середину и, продолжая держаться за бревно одной рукой, согнул ноги так, что они

27 коснулись бревна, и сильно оттолкнулся ими по направлению к берегу. Я уже мог видеть кусты, но несмотря на толчок, и на то, что я плыл так сильно, как мог, течение относило меня в сторону. Тогда я подумал, что могу утонуть из-за тяжелых ботинок и начал бить и бороться с водой, и когда я поднял глаза, берег двигался ко мне, и я продолжал плыть и бить по воде грозно-набухшими ботинками, пока не достиг его. Я ухватился за ивовую ветвь и не имел силы, чтобы подтянуться к ней, но теперь я знал, что спасен. Пока я был на бревне, мне не приходило на ум, что я могу утонуть. Я чувствовал глухую боль в груди и тошноту в желудке от пережитых усилий, держался за ветку и ждал. Когда чувство боли начало уходить, я подтянулся ближе к веткам и снова отдохнул, вцепившись руками в кусты. Потом я выполз и пробрался через кусты на берег. Наполовину рассвело, но никого не было видно. Я плашмя лежал на берегу и слушал, как падает дождь и шумит река. Потом я встал и пошел вдоль берега. Я знал, что здесь не было мостов вплоть до Латизаны. Я подумал, что нахожусь примерно напротив Сан-Вите. Я задумался о том, что мне делать дальше. Впереди меня был канал, ведущий к реке. Я шел по направлению к нему. Так далеко, насколько достигал глаз, никого не было видно. Я снял китель, вытащил бумажник с документами и деньгами, промокшими в боковом кармане, и выжал китель. Я снял брюки и выжал их тоже, потом выжал рубашку и нижнее белье. Я похлопал и растер себя и потом снова оделся. Фуражка была где-то потеряна. Прежде чем одевать китель, я сорвал звездочки с рукавов и положил их в карман с деньгами. Деньги были промокшими, но уцелели. Я посчитал их. Здесь было три тысячи лир. Одежда была мокрой и липкой, и я похлопал руками по телу, чтобы поддержать циркулирование крови. На мне было шерстяное белье, и я подумал, что вряд ли простужусь от холода, если все время буду в движении. Пистолет был отобран у меня на дороге, и я засунул пустую кобуру под китель. У меня не было фуражки, и голове было холодно под дождем. Я пошел по берегу канала. Уже рассвело, и вокруг все было мокро, плоско и мрачно. Поля были голыми и мокрыми: вдали, почти над линией горизонта, над равниной возвышалась колокольня. Я вышел на дорогу. Впереди я увидел несколько солдат, движущихся по ней. Я хромал по обочине, и они прошли мимо, не обратив на меня внимания. Это был пулеметный расчет, направляющийся к реке. Я уходил все дальше по дороге. В тот день я пересек Венецианскую долину. Это была плоская низменная местность, которая даже более лестно выглядела под дождем. Ближе к морю были солончаки и очень мало дорог. Все дороги идут к морю вдоль устьев рек, и пересекая эту местность, вам надо придерживаться тропинок около каналов. Я пробирался по равнине с севера на юг, пересек две

железнодорожные линии и множество дорог, и в конце концов тропинка оборвалась около железнодорожного полотна, бегущего по краю солончака. Это была магистраль, ведущая из Венеции в Триесте с высокой прочной насыпью и двойными рельсами. Дальше по пути был полустанок, и я мог видеть охранявших его солдат. В другой стороне был мост через ручей, текущий по солончаку. Я увидел, что у моста тоже стоит охрана. Пересекая равнину к северу, я видел, как по этой дороге прошел поезд, видный издалека на плоской местности, и я подумал, что он мог бы довезти меня до Портогруаро. Я посмотрел на охранников и лег под насыпь так, чтобы я мог видеть в обе стороны вдоль пути. Охранник у моста двинулся по направлению ко мне, потом повернулся и пошел к мосту. Я лежал, чувствовал, как я голоден и ждал поезд. Тот, который я видел, когда шел по равнине, был так длинен, что паровоз тянул его очень медленно, и я был уверен, что смогу на него вскочить. После того, как я почти потерял надежду, поезд наконец появился. Паровоз шел прямо на меня, медленно увеличиваясь в размерах. Я посмотрел на охранника у моста. Он шел по ближнему концу моста, но по другую сторону пути. Это не позволяло ему увидеть меня, когда поезд будет проходить мимо. Я следил за тем, как приближается паровоз. Он тяжело двигался вперед. Я увидел, что поезд состоит из большого числа вагонов. Я знал, что в составе может быть охрана, и пытался рассмотреть, где она находится, но не мог, так как боялся, что меня заметят. Паровоз уже поравнялся с тем местом, где я лежал. Когда он прошел мимо, тяжело работая и пыхтя даже на ровном месте, и я увидел проплывающего мимо машиниста, я встал и подошел ближе к вагонам. Если охрана меня заметит, я был бы менее подозрительным объектом, стоя на виду около рельс. Мимо прошло несколько крытых грузовых вагонов. Потом я увидел приближающуюся открытую платформу из тех, которые называют гондолами. Она была накрыта брезентом. Я неподвижно стоял до тех пор, пока она почти проехала мимо, потом подпрыгнул, ухватился за поручни и подтянулся. Я прополз вниз на буфер между гондолой и передней площадкой закрытого товарного вагона, идущего следом. Я подумал, что, кажется, никто меня не видел. Я присел, держась за поручни и упираясь ногами в сцепку. Мы были уже почти на мосту, и я вспомнил об охраннике. Когда мы проезжали мимо него, он смотрел на меня. Это был почти мальчик в каске, которая была ему слишком велика. Я презрительно уставился на него, и он отвел глаза. Он подумал, что я зачем-то приставлен к этому составу. Мы почти проехали мимо. Я увидел, что охранник, еще чувствуя себя неловко, принялся осматривать другие вагоны, проезжающие мимо него. Я нагнулся осмотреть, как крепится брезент. Он имел веревочные кольца, прошнурованные по нижнему

28 краю. Я вытащил нож, перерезал веревку и просунул руку. Что-то выпячивалось из-под брезента, тяжелого от дождя. Я приподнялся, чтобы посмотреть вперед. На площадке закрытого вагона был охранник, но он смотрел в другую сторону. Я отпустил поручни и нырнул под брезент. Я ударился обо чтото лбом, что принесло стремительно нарастающую боль в месте ушиба, и почувствовал, как по лицу течет кровь, но я заполз внутрь и лег плашмя. Потом я повернулся назад и прикрепил брезент. Я лежал под брезентом вместе с орудиями. Они пахли чистым керосином и смазкой. Я лежал и слушал, как шумит по брезенту дождь и стучат на стыках колеса. Под брезент проникало немного света, и я смотрел на орудия. Они были в брезентовых чехлах. Я подумал, что орудия, наверно, отправлены из третьей армии. Опухоль на голове разбухла, и я остановил кровь, лежа неподвижно, пока она не свернулась, потом содрал засохшую корку, не трогая самой раны. Это было не больно. У меня не было носового платка, но я наощупь смыл остатки крови дождевой водой, которая капала с брезента, и вытерся рукавом кителя. Я не хотел выглядеть подозрительно. Я должен был сойти с поезда до того, как он прибудет в Местр, потому что кто-нибудь мог прийти проверить орудия. У них было слишком мало орудий, чтобы терять их или забывать. Я был ужасно голоден. Глава 32 Лежа на полу товарной платформы под брезентом рядом с пушками, я был мокрым, замерзшим и голодным. Я перевернулся и лег на живот, положив голову на руки. Колено онемело, но в целом было в порядке. Валентини прекрасно знал свое дело. Я провел на ногах половину отступления и проплыл часть Тальяменто с его коленом. Это было и вправду его колено. Другое колено было моим. Доктора проделывают разные штуки с вами, и потом это тело становится уже не вашим. Голова была моей, но бесполезной без мыслей: она могла только вспоминать, и то не очень много. Я мог вспомнить Кэтрин, но я знал, что сойду с ума, если буду думать о ней, когда я еще не был уверен, увижу ли ее, поэтому я старался не думать о ней, только немного о ней, только о ней под медленное движение вагона и перестук колес, и немного света пробивается сквозь брезент, и мы лежим с Кэтрин на полу вагона. Трудно лежать на жестком полу вагона, не думая, только чувствуя, слишком долго вдали друг от друга, и вздрагивают доски пола, и одиноко внутри, один в мокрой одежде на жестком полу вместо жены. Нельзя любить пол или орудия в брезентовых чехлах с запахом смазки и металла, как нельзя любить брезент, сквозь который просачивается дождь, Альманах “Саксагань” № 1 2016

хотя это и приятно - лежать под брезентом рядом с орудиями: но вы любите кого-то еще, который, как вы знаете, даже случайно не может оказаться здесь; и ты смотришь сейчас взглядом ясным и холодным - не таким холодным, как ясным и пустым. Лежа на животе, ты смотришь в пустоту, когда одна армия движется назад, а другая вперед. Ты потерял машины и людей, как оставляет администратор магазина запасы своего ведомства в огне. Но здесь не полагалось страховки. Теперь ты был вне этого. У тебя больше нет обязательств. Если они стреляют администраторов после пожара в магазине, так как они говорят с акцентом, который у них был всегда, тогда не надо надеяться, что администраторы вернутся, когда магазин вновь откроется после пожара. Они смогут найти другую службу: если ее нет здесь, и если их не задержит полиция. Гнев был смыт течением реки вместе со всеми обязательствами. Хотя все это ушло, когда карабинер схватил меня за воротник. Мне хотелось сбросить мундир, хотя я и не придавал значения внешней форме. Я сорвал звездочки, но это было сделано для удобства. Это был не вопрос чести. Я ничего не имел против них. Мне было все равно. Я желал им всем счастья. Там были добрые и храбрые, спокойные и разумные, и они заслуживали счастья. Но это был не мой спектакль и не моя игра, и я хотел, чтобы этот чертов поезд доехал когда-нибудь до Местре, где я мог бы поесть и перестать думать. Пиани мог рассказать, что я расстрелян. Они обыскивают карманы и забирают бумаги у тех, кого расстреливают. У них не будет моих бумаг. Они решат, что я утонул. Хотел бы я знать, что они сообщат в Штаты. Умер от ран и других причин. Боже, как я голоден. Интересно, что стало со священником. И с Ринальди. Наверное, он в Порденоне. Если они не отступили дальше. Теперь я его больше не увижу. Как не увижу никого из них. Эта часть жизни кончилась. Не думаю, что у него сифилис. Во всяком случае, говорят, что это не очень серьезная болезнь, если ее вовремя обнаружить. Но он беспокоится. Я бы на его месте тоже беспокоился. Любой будет беспокоиться. Я был создан не для того, чтобы думать. Я был создан есть. Да, черт возьми. Есть и пить, и спать с Кэтрин. Может быть, сегодня. Нет, это невозможно. Но завтра ночью. Хорошая еда и простыни, и никуда не надо уезжать, разве только вместе. Наверное, скоро придется уезжать. Она поедет. Я знал, что она поедет. Куда мы поедем? Об этом нужно подумать. Уже стемнело. Я лежал и думал, куда мы поедем. Для этого есть много мест. Глава 33 Я соскочил с поезда в Милане, когда он медленно подходил к станции ранним утром. Рассвет еще

29 не наступал. Я пересек пути, прошел между двумя зданиями и вышел на улицу. Винный магазин был открыт, и я вошел выпить кофе. Здесь был запах раннего утра и подметенных полов, в кофейных стаканах лежали ложки, и на столах еще оставались мокрые круги от стаканов с вином. Хозяин был у стойки. Двое солдат сидели за столом. Я подошел к стойке, выпил стакан кофе и съел кусок хлеба. Кофе был серым от молока, и я снял пенку и положил ее на хлеб. Хозяин посмотрел на меня.

- Хотите стакан граппы?

- Спасибо, нет.

- За мой счет, - сказал он, налил маленький стакан и толкнул его ко мне.

- Что произошло на фронте?

- Не знаю.

- Они пьяны. - Он показал рукой в сторону двух солдат. В это можно было поверить. Они выглядели пьяными.

- И все же, - сказал он. - Что случилось на фронте?

- Я ничего не знаю.

- Я видел, как вы перелезали стену. Вы сошли с поезда.

- На фронте большое отступление.

- Я читаю газеты. Что происходит? Это конец?

- Я так не думаю. Он наполнил стакан граппой из маленькой бутылки.

- Если у вас неприятности, - сказал он. - Я могу помочь.

- У меня нет неприятностей.

- Если вы в опасности, оставайтесь у меня.

- Где?

- В доме. Многие останавливаются там. Из тех, кто в опасности.

- Их много?

- В зависимости от обстоятельств. Вы из Южной Америки?

- Нет.

- Говорите по-испански?

- Немного. Он вытирал стойку.

- Сейчас тяжело перейти границу, но вообще это возможно.

- Я не хочу ее переходить.

- Вы можете оставаться здесь так долго, сколько захотите. Вы увидите, какой я человек.

- Мне надо уйти сегодня утром, но я запомню адрес на случай, если потребуется вернуться. Он покачал головой.

- Вы не вернетесь, если так говорите. Я думал, что вы действительно в опасности.

- Я не в опасности. Но я ценю адрес друга. Я положил десять лир в уплату за кофе.

- Выпейте со мной граппы, - сказал я.

- В этом нет необходимости.

- Выпейте, - сказал я. Он налил два стакана.

- Помните, - сказал он. - Вы можете сюда прийти. Не доверяйте другим людям. Здесь все в порядке.

- Уверен.

- Вы верите в это?

- Да. Он был серьезен.

- Тогда позвольте сказать вам одну вещь. Не ходите в этом мундире.

- Почему?

- На рукавах слишком явно видны следы споротых звездочек. Ткань другого цвета. Я промолчал.

- Если у вас нет бумаг, я могу их вам сделать.

- Каких бумаг?

- Отпускного свидетельства.

- У меня нет нужды в бумагах. Они у меня есть.

- Ладно, - сказал он. - Но если вам нужны бумаги, я достану любые.

- Сколько это будет стоить?

- Это зависит от того, что вам нужно. Цена умеренная.

- Пока я не нуждаюсь ни в чем. Он пожал плечами.

- У меня все в порядке, - сказал я. Когда я уходил, он сказал: “Не забудьте, что я ваш друг”.

- Да.

- Еще увидимся, - сказал он.

- Хорошо, - ответил я. Выйдя за дверь, я пошел прочь от станции, где могла быть военная полиция, и сел в экипаж на краю маленького парка. Я дал кучеру адрес госпиталя. У госпиталя я вошел в сторожку портье. Его жена обняла меня, потом пожала руку.

- Вы вернулись. Вы невредимы.

- Да.

- Вы завтракали?

- Да.

- Как вы, Tenente? Как вы? - спросила она.

- Прекрасно.

- Может, позавтракаете с нами?

- Спасибо вам, нет. Мисс Баркли сейчас в госпитале?

- Мисс Баркли?

- Английская медсестра.

- Его девушка, - сказала жена. Она похлопала меня по руке и улыбнулась.

- Нет, - сказал портье. - Она уехала. У меня упало сердце.

- Вы уверены в этом? Я имею в виду высокую светловолосую девушку из Англии.

- Я знаю. Она уехала в Стреза.

- Когда она уехала?

30 - Два дня назад. С другой леди из Англии.

- Хорошо, - сказал я. - У меня к вам есть просьба. Не говорите никому, что вы меня видели. Это очень важно.

- Мы никому не скажем, - сказал портье. Я протянул ему десять лир. Он оттолкнул их.

- Я обещаю вам, что никто не узнает, - сказал он.

- Не надо никаких денег.

- Что мы можем сделать для вас, Tenente? - спросила его жена.

- Только это, - сказал я.

- Тогда мы немы, - сказал портье. - Дадите нам знать, если мы потребуемся?

- Да. До свиданья, - сказал я. - Еще увидимся. Они стояли у двери, когда я уходил. Я сел в экипаж и дал кучеру адрес Симмонса, моего знакомого, который учился петь. Симмонс жил на краю города, рядом с Порта Мадженте. Он еще спал, когда я вошел к нему.

- Ты ужасно рано встаешь, Генри, - сказал он.

- Я приехал утренним поездом.

- Как там с отступлением? Ты с фронта? Хочешь сигарету? Возьми в этом ящике стола. Это была большая комната с кроватью у одной стены, у другой было пианино, шкаф для посуды и стол. Я сел на стул у кровати. Симмонс сел, опершись спиной на подушку, и закурил.

- Я в трудном положении, Сим, - сказал я.

- Как и я, - сказал он. - Я в таком положении всегда. Ты не хочешь курить?

- Нет, - сказал я. - Какова процедура отъезда в Швейцарию?

- Для тебя? Итальянцы не выпустят тебя из страны.

- Я знаю. Речь идет о швейцарцах. Что сделают они?

- Они тебя интернируют.

- Я знаю. Но каков механизм?

- Никакого. Все очень просто. Ты сможешь ездить, куда захочешь. Думаю, ты должен будешь только сообщать место или что-то в этом роде. Ты бежишь от полиции?

- Еще ничего не ясно.

- Не рассказывай, если не хочешь. Но было бы интересно услышать. Здесь ничего не происходит. У меня был огромный провал в Пьяченца.

- Очень сожалею.

- О, да. Я был очень плох. Хотя и хорошо пел. Я попытаюсь теперь здесь, в Лирико.

- Я постараюсь туда прийти.

- Ты ужасно вежлив. У тебя вправду плохи дела?

- Не знаю.

- Не рассказывай, если не хочешь. Ты уехал с этой проклятой передовой?

- Я думаю, с меня этого хватит.

- Молодец. Я всегда знал, что у тебя есть здраАльманах “Саксагань” № 1 2016

вый смысл. Я могу тебе помочь?

- Ты и так занят.

- Как раз нисколько, дорогой Генри. Нисколько. И буду рад чем-нибудь помочь.

- Ты почти моего размера. Ты можешь сходить и купить мне гражданскую одежду? Моя вся в Риме.

- Ты ведь жил там раньше? Мерзкое место. Как ты мог жить там?

- Я хотел стать архитектором.

- Это не место для таких дел. Не надо покупать одежду. Я дам тебе все, что нужно. Я снабжу тебя всем, что необходимо для успеха. Иди в уборную. Там есть стенной шкаф. Бери все, что ты хочешь. Моим друзьям не надо покупать одежду.

- Лучше бы мне купить ее, Сим.

- Дорогой дружище, мне легче дать ее тебе, чем идти и покупать. У тебя есть паспорт? Без паспорта ты далеко не уйдешь.

- Да. Он у меня остался.

- Тогда бери одежду, дружище, и вперед, в старую Гельвецию.

- Все не так просто. Сначала мне нужно в Стреза.

- Я бы тоже с тобой поехал, если бы не пытался петь. Я и так поеду. Я уже еду.

- Ты сможешь петь там, как тирольцы.

- Мой дорогой друг, я это уже умею. Я действительно могу петь. В этом вся странность.

- Держу пари, что ты можешь петь. Он лежал в кровати и курил сигарету.

- Только не ставь слишком много на пари. Хотя я и вправду могу петь. Как это ни кажется смешно. Я люблю петь. Слушай. Он заревел из “Африканки”. Его шея разбухла, вены вздулись.

- Я могу петь, - сказал он. - Хотят они этого или нет. - Я выглянул в окно. - Я выйду, отпущу экипаж.

- Возвращайся, дружище, и мы позавтракаем. Он встал с постели, выпрямился, сделал глубокий вдох и начал делать зарядку. Я спустился вниз и заплатил извозчику.

Продолжение следует

31 К 70-летию поэта В. Алейникова

Андрей ДЮКА

МАСТЕР И ВРЕМЯ… Владимир Дмитриевич Алейников для меня – мудрый Оракул, хранитель древней культуры и подлинных знаний. Алейников не говорит об истине, смысле бытия, – он живет и дышит этими понятиями. Пространство и Время в стихах Поэта по-настоящему живы, не ограничены познанием и пониманием, не расчленены на составляющие, не задушены псевдомудростью. Чувства, обращенные в плоть, живую, вернее, ожившую в образах Мастера Алейникова. Чувства, переливающиеся ручьем, горной рекой. Чувства, будоражащие нас, погрязших в суетности и обыденности. Владимир Дмитриевич открывает забывшим, потерявшим истинный путь тайны Вселенной. «… Вращайся всласть, гончарный круг, Рождай тела созданий полых, Пока добраться недосуг Туда, где вербы дремлют в сёлах, Туда, где слишком нелегко Сдержать стенания сомнамбул О мире, ждущем высоко, – О том, где ты едва ли сам был.» Присутствие Высших Сил, как и нерушимых законов бытия, читается в каждом произведении Алейникова. Образы природы – облаков, деревьев, ручья, удивительно и гармонично переплетаясь с личностными ощущениями, чувствами Поэта, рождают Мир, полный красок, запахов и звуков. Над которым – безбрежность, под которым – бездонность. В этом магия Владимира Дмитриевича. Единожды очутившись в этом Мире, уже не хочешь его покинуть никогда. «… Почему, черту переступив, Открывая запертые двери, Лишь в дожде я чувствую мотив Колокольцем дрогнувшей потери? Звук – отшельник в раковине дня, Точно семя в яблоке осеннем,

Отзовется в сердце у меня – И ему обязан я спасеньем.» Слияние сегодняшнего дня, ностальгии по вчерашнему и Вечности – сплетается в узоры удивительной красоты, погружая в океан бездонный и таинственный, поднимая в высь безграничную и необъятную. Вживаясь в Алейникова, вчитываясь, вглядываясь в строки, проживая вместе с автором секунды, соединенные с безвременьем, теряешь привычные границы постоянства. Они тихо рассыпаются за ненадобностью. В них более нет ни толка, ни смысла. Лишь звуки падающих капель, шорох или хруст листвы… Отрешенность от земного и присутствие Земного. Как много Земля хранит тайн и откровений, и как беспечно проходим мы мимо таким уверенным шагом, с такими умными масками на лицах!.. Увидев Мир глазами Алейникова – удивляешься: «Как же раньше я не замечал, что все так близко? Так рядом?» «…Пусть в дрожи огни – я брожу меж огней И знаю уже безвозвратней: Чем слово древнее, тем песня сильней, Тем звёзды её незакатней…» Мудрость пропетая, мудрость, излитая болью и тоской… Болью о том, что могло бы быть иначе, а тоской – что это все уже не изменить… Но в кажущейся обреченности, определенности судьбы – проход, выход из тупика на новый виток спирали: «Нет, никто не сумеет сверчков убедить Замолчать! – это звёзды над ними, Да сады над рекой, – их нельзя оградить, Населить сторожами ночными…» «…Паутины осенней летящая нить С чем связует? – их много на свете, Чтобы рук не тянуть и примет не хранить, Быть за все пред собою в ответе. Расскажи, расскажи – чем была ты жива? С чем пришла ты ко мне? как спешила? Не умолкли сверчки, не исчезли слова, – Есть над нами Небесная Сила.» Так в чём же заключена Небесная Сила поэзии Владимира Алейникова? Ищите её, читая Поэзию! Ищите – и обрящете.

32 К 70-летию поэта В. Алейникова

Владимир АЛЕЙНИКОВ

СТИХОТВОРЕНИЯ

ЭПИЧЕСКИЕ ФРАГМЕНТЫ Моим родителям – Марии Михайловне Железновой и Дмитрию Григорьевичу Алейникову I Дерево «Ой коли б той вечiр…» Украинская песня Полынь горючая, клонящийся ковыль. Степная кровь! Ты значишь слишком много. Ты в земли эти впитывалась долго – То каплями, то щедрыми ручьями, То реками, то буйным половодьем, – Не потому ль так мягок чернозём, Так плодоносен?.. – Дерево встаёт В багровом обрамлении заката, Корнями вглубь уходит, ввысь – вершиной, Подъемлет ствол, надёжно защищенный Пахучею, смолистою корою, Раскидывает крону широко, Шумит листвою, осенью – карминной, Альманах “Саксагань” № 1 2016

Соседствующей с южной бирюзой, Прозрачною, как жилка горизонта, С прослойкою лазури на востоке, Пульсирующей в дымке лиловатой, Как сонная артерия Природы, С мерцанием сапфировым на юге, С жемчужным вздохом севера вдали; Пунцовою, как щёки на ветру, Пурпурною, как женские уста, Иль алою, с оранжевым оттенком, Как детские замерзшие ладошки, Коралловой, как старые мониста, Рубиновой, как доброе вино; То огненной, роднящейся с кострами, То рдяною, как первый поцелуй, То льющейся воздушным кумачом, То плещущей персидским кармазином, То сыплющейся золотом червонным, То сгустками запёкшимися лета Ржавеющей на выгнутых ветвях. Все это – кровь. Все это красной нитью Прошло сквозь лабиринт существованья, По глине, по камням и по песку, И вырвалось на волю, пламенея, В дыму осеннем, в замкнутом кругу Вокруг оси – торжественного древа, Под куполом распахнутого неба, Не улетая в Ирий, словно птицы, Но падая на почву, становясь Огнём подземным, жилами руды, Извечной почвой, древнею опорой, Земною твердью, соками растений В закатный час, у века на краю. Звенит чуть слышно медная струна. Желтеет опаль – родинки, веснушки. Подобно лебедю, склоняет шею конь, Небрежно машет огненною гривой И воду пьёт. В серебряной воде, Как в зеркале, он видит отраженье – Такого же усталого коня, С ушами чуткими, с огромными зрачками. Вода темнеет. Конь идёт к холмам. Глядят с курганов каменные бабы

33 На сёла, на уютные жилища, На россыпи прищуренных огней, Мелькнёт сквозь стебли чащи камышовой Трепещущий змеиный язычок, Поднимет рыба тлеющий плавник, В золе проснётся жаркий уголёк. Немало звёзд на клёнах загорелось – И если к ним сегодня прикоснуться, Не обожгут – притянет, как магнит, Струящееся древо крови нашей И даст им жизнь – в словах, воспоминаньях, И это – продолженье бытия. О дерево, о тополь на закате, Высокий чёлн, свеча преображенья, Знаток неуловимых изменений В подлунном мире, сивоусый лирник, Морщинистый хребет несущий прямо, Который соль звезды и кровь зари Соединили с космосом, хранимым В твоём сознанье! Дерево благое, Душа поющая, дыхание округи, Иглой сшивающее жуткие прорехи Меж вымыслом и явью! Прямо в песню Несущее доверчивое сердце, А песню эту – к людям, прямо в жизнь! Фонарики шиповника. Спорыш. Вкрапления цикория. Ромашки. Тысячелистник, белый свой венец С достоинством несущий. Подорожник, Врачующий бесчисленные раны Идущей по-над берегом тропы. Стручки акаций – серьги полнолунья. Дремотный вяз. У моста – череда. И – узкий мост. И берега громада. И скалы с фиолетовым отливом. И плещущая холодом река. И все сады. И степь – хрустящий свиток, Развёрнутый у ночи на коленях. И свет в окне. И тополь за окном.

II Имена «Огонь горит, пылает…» Русская песня …Один мой дед с Чапаевым погиб Во время переправы через реку – Отчаянной, поспешной, безгоглядной И ставшей для обоих роковою. Ну кем они друг другу приходились При жизни? После смерти же их кровь Насквозь речную воду пронизала, Влилась в легенды, память обагрила, – Такие узы трудно разорвать. Не подвела их дружба боевая, Не прервалась их родственная связь И в этот миг. И две души рванулись В ночное небо, к звёздам – в те миры, Куда они заглядывали оба В любимых песнях… Дед мой уходил В густую влагу, к берегу иному, В немую глубь холодного тумана, В руке сжимая ивовую ветвь. В ту пору он всего двадцать четыре Коротких года прожил на земле. Он уходил – и уносил с собою Жены прекрасный образ, взгляд дочерний, Плач сына, все излучины Иргиза, Поволжье, степи, лодку на стремнине, Своих грядущих внуков голоса… Войны гражданской с плес нам не стряхнуть, Не вырвать с корнем скорбную полынь. Вспомянем Железнова Михаила!.. Другой мой дед немало испытал За те года, что жил на белом свете. Отнюдь не избалованный судьбой, Счастливым был Алейников Григорий. Он смотрит с фотографии – и вот Лицо его меняется. В глазах Проходят тени. Отсветы пожарищ

34 Лежат на скулах. Кажется, дыханье Прерывистое слышу. Это он Самой Природой столь был одарён – Умелец, мастер, труженик, мечтатель. Его сады цветут над Ингульцом, Его слова становятся делами. Невидимые времени колёса Вращаются – уже не удержать. Германская, гражданская... Недаром Хотел он край степной преобразить, Догадками делился он с людьми, Пришедший в мир разумного труда С любовью к Украине. Это он Сумел так много сыну дать, что тот Любовь его, надежды, свет душевный В своих картинах воскресил... Отец – Из той породы славной украинцев, Что несколько столетий закалялась В горнилах битв. Он сед. Он фронтовик. Он жив – и вспоминать войну не любит, Хоть вытравить её нельзя никак Из сердца. Он стоит в своём саду, Встречая солнце. Птицы распевают. Кружатся, осыпаясь, лепестки. Деревья кроны к небу поднимают. Я подхожу и говорю: – Отец, Какое утро нынче на земле! – Он откликается: – Какое утро, сын! Как выразить вот эту красоту? Попробую!.. – И щурится невольно.

– Владимир! Дмитрий! – слышим. Это – мама...

1983

Словно песня, ты нас не покинь, Породнись не с мольбой – так со стоном, – Потому и зовёшься «полынь», Что устам ты сродни опалённым. Не пылится ли шлях за холмом Под копытами рати немилой? – Как вдова в поминанье немом, Вся в слезах, ты стоишь над могилой. А бывало, в руках разотрёшь – Да вдыхаешь твой запах в тумане, – И уйдёшь – и к земле припадёшь, И грядущее чуешь заранее. Или горлица криком грудным Растревожит мятежную душу, – Я не мыслил страданья иным И забвенья совсем не нарушу. Тишина, как скорбящая мать, Да восстанет над миром отныне – Чтобы сердцем смогли понимать Седину дорогую полыни.

27 октября 1979

ДОМ Моим родителям Где солнца явленье, как выварка соли, В кипящей от счастья садов гущине Иглою коварства кольнуть не позволю Крамолу пространства, – ведь силы при мне!

ПОЛЫНЬ

Пусть яма воздушная, вроде ловушки, Разбросанных в небе летающих ждёт – Ещё на реке распевают лягушки, И ближе к полудню паденье – не в счёт.

Отцу Над рекой и повсюду в степи Ты живёшь, как и встарь, беспокоя, – Покаяньем вину искупи – Может, стихнет, как боль под рукою.

И думы, в отличье от мыслей невнятных, Забытых, как листья, в скупой синеве, Яремными венами лоз виноградных Протянутся к дому – к его голове.

Альманах “Саксагань” № 1 2016

35 Ему не впервой, отодвинувши шторку, К затылку прикладывать влажность теней – И гостеприимство войдет в поговорку, – Ведь он, как хозяин, скучает по ней.

И когда ты уют обретёшь, То помянешь – и только вздохнёшь, Втихомолку рыдая.

10 июня 1980

Он взваливал на плечи наши разлуки, Забыв, что смешон, и признав, что нелеп, – Он так по-отцовски протягивал руки И даже сегодняшней выпечки хлеб.

ЗДЕСЬ, ГДЕ СТЕПИ В ПОЛЫННОМ ДЫМЕ...

Он выразил окнами волей-неволей Всё то, что слыхал в фортепьянных азах, – И как-то сдружился с неслыханной долей, И выплакал очи, и вырос в глазах. И если сейчас, отстранясь от разбоя, Себя он по-прежнему в жертву принёс, Стеной защитив и всецело с тобою, Ты с ним воедино? – ну что за вопрос!

28 мая 1980

И, ВОСКРЕСНУВ, ОПЯТЬ ТЫ УЙДЁШЬ Ты сумел бы сей дом позабыть? Сознавайся: ведь это непросто! – Как его больше всех не любить, Если стал он давно, может быть, Колыбелью незримого роста! Постаревшие окна горят, В стёкла бабочки тычутся с лёту – И щемящее что-то Переполнило сад. Сколько раз на тропе ты стоял, Ослеплённый страстями, Чтоб, опять убаюкан ветвями, Сей покой восприял? И, воскреснув, опять ты уйдёшь, Этот дом покидая, –

Далеко ты, Эвксинский Понт! – Не тебя ли зовёт устало Парк, вобравший в себя горизонт, Будто сердцу и неба мало? На мосты поглядишь – они Повидать норовят заречье – И уходят за ними дни, Чтобы табор искать за Сечью. На земле и печаль мила, Если счастье за ней нахлынет – И стечёт по стволам смола, И медовой слезой застынет. И пробьётся росток живой Меж источенных сырью трещин – И начнёт говорить с тобой, И сравнить его будет не с чем. И звездою, упавшей вниз, Озадачит меня мечтанье, – Не судьбы ли пустой каприз Был зачинщиком злым скитанья? И былое, глаза пронзив, Станет в песнях блажить и мучить, – Вот откуда пойдёт надрыв И стенанья слепая жгучесть. Не ищи же прибой седой Здесь, где степи в полынном дыме Над родимой стоят водой – И плывут облака над ними!

3 августа 1981

36 ИНГУЛЕЦ ПОД ДОЖДЁМ Кто видел око удивленья, Тот мысли плотность ощутил, – И вот настало избавленье От злополучных, страшных сил. Пусть тела древнюю заботу До самой смерти мы несём – Души высокому полёту Себя с рожденья отдаём. Стою, как странник, возвратившись, Ищу предчувствий на мосту, Что возникают, воплотившись И в глубину, и в высоту. И льётся, льётся дождь, целящий Сквозную ткань минувших лет – И возглас горлицы щемящий Понятен мне, как некий свет. Холмы, долины, балки, хаты, Крестом хранимые века И все, кто нежностью крылаты, К тебе склоняются, река. И ты, в чешуйчатой кольчуге, В сплошной серебряной парче, Лежишь, как вождь, на скифском юге С кукушкой вещей на плече. А листья с тополя слетают – И горек взгляд прощальный их, И только чаечка витает, Как прядь волос твоих седых.

28 августа 1981

Что же! – станем глядеть невпопад На просторную Севера сень. Налетает, кружась, ветерок, Отголоски мелодий звучат, – Час свиданья совсем недалёк С непреложною осенью, сад. Одеянье простора до пят, Увяданья сухое лицо, – Обними меня за плечи, сад! – По старинке взойдём на крыльцо. Постучимся: а вдруг и не спят? Побредём по тропинке туда, Где над всем, что дарил ты нам, сад, Золотая восходит звезда.

30 августа 1981

В НАШ ВЕК В наш век не тот поэт, кто ищет в облаках Рыданье стаи лебединой, – Тот, кто в подземных чувствует толчках Дыханье родины, безмерной и единой, Тот, кто прислушался, кто оку приказал Глядеть так пристально, живя и понимая, В глаза грядущему, – кто нитью развязал Протяжный узел слёз у двери Рая, Кто в горле разорвал комок тугой Страстей неистовых и песней непреложных, Кому земли не надобно другой В сиянье звёзд, единственно возможных.

22 октября 1981

ПОЧВА МОЙ САД Вязким яблоком выкатит сад Прямо под ноги вечеру день, – Альманах “Саксагань” № 1 2016

Мне в Диком Поле дышится легко: На то и родина, чтоб душу согревала, На то и лета, чтоб осмыслить это, мало – И осень от меня недалеко.

37 Попробую опять на этот раз В причудах времени подробно разобраться – И весь раскроюсь я – к чему теперь скрываться? – Тому, что рядом вижу в добрый час. Тысячелистник, сонная полынь В разливах воздуха звенящего степного, – Любви и верности заветная основа, И в зареве – блаженная теплынь. О ты, земля, чьей жизни не сломить, Чья суть явилась мне в безбрежном слове – воля, Ты, почва древняя для песен в Диком Поле, – Я всем тебе обязан, может быть. С тобою – боль и радость искони, Дожди обильные и ветер тополиный, Чутьё врожденное и цвет неопалимый, И музыка, судьбе твоей сродни.

Чем символ веры безграничней, О коем всуе говорят. Вернуться в дом, – и тем прекрасней Для настоящего приют, Чем отрешенье безопасней, Когда мгновенно узнают – И, чуя каждое движенье Души, знававшей, что к чему, Стиха приветствуют рожденье И доверяются ему Деревья с полною луною, И в тайной музыке ветвей – Сердцебиение сквозное, Ночная птица – соловей.

2 июня 1988

***

Вернуться в дом, – и тем бесценней Немалый этот труд – прийти, Былых своих пристрастий тени Оставив где-то на пути.

Отцу Над рекой, изогнутой невольно, Там, где ветру дышится привольно, Тополь есть, высок и одинок, – Времени туманного оброк Был ему по силам, – он стоял, Словно завершая расстоянье, – Вынес он с листвою расставанье – Там я наконец-то побывал. Тесные строенья обогнув, Где стоят растения, уснув, – Пустошью, засыпанною снегом, Вышел к возвышению над брегом И высокий тополь увидал.

Вернуться в дом, – и тем достойней Отважный этот шаг вперёд, Чем будущее беспокойней, Чем резче новый поворот.

Таяла заснеженная даль, Окна за рекою загорались, – А передо мною возвышалась Тополя сухая вертикаль.

Вернуться в дом, – и тем привычней Спокойный этот взгляд назад,

Что же он тянулся к облакам, К зимнему высот столпотворенью,

Когда я здесь, я снова полон сил – Родство ли кровное с тобою ощущаю, Но знаю – многое сейчас предвосхищаю, В сиянии восстав твоих светил.

25 августа 1984

***

38 Словно приносил благодаренье Родине, природе и векам? Что же он безропотно сносил Горькую безлиственность и холод, Словно уговаривая город Не жалеть и нежности, и сил, Чтобы в отношениях людей Зримое тепло существованья Выросло для наименованья Судеб, и порядков, и вещей?

*** Странное названье – Ингулец. Лунное, полынное мерцанье, Ломкие морозца восклицанья, Хрящ тропинок, ёканье сердец, Звяканье калиток и бряцанье, Хрумканье сосулек, прорицанья, Звон ключей, сцепление колец. И отцовский тополь – в тишине, В серебре чернёном предвечерья, Чуткого исполненный доверья К вести света в скифской стороне.

2 декабря 1992

ПАМЯТИ ОТЦА I Здесь весна цвела и пела, Пела и звала – Не туда, где закипела Плёвая хвала, А туда, где прикипели Душами во тьме К тем, кто нынче не хрипели Что-то о зиме. Всё, что утром закипало На сердце у нас, Альманах “Саксагань” № 1 2016

Что на пятки наступало, Пряталось от глаз, Возопило и запало В память навсегда, Чтоб к работе приступала Талая вода.

28 февраля 1994 II И нет числа врачующим путям – Земным ли только? только ли небесным? – Виденьям надивившимся чудесным. Что делать нам, неведомым гостям, Негаданно явившимся из мглы На пир чужой – и мглою вновь сокрытым, Чтоб людям, тенью зелени увитым, Не знать о том, что думы тяжелы? Но звёзды заповедные чисты, Даруемые нам воспоминаньем, – И наши высветляются черты Под этим исцеляющим сияньем.

21 марта 1994 III И прослыл мудрецом, как дитя, Кто-то странный, чуть видный в окне, – И, бессмертье в любви обретя, Так и прожил, от всех в стороне, Чтоб с огнём и с водою срослось Всё, что к чуду сквозь наледь рвалось, Чтобы всё, с чем расстаться пришлось, Возвратилось и в рост поднялось.

21 марта 1994 IV Где паутинкою, летящею с полей, Ты нить наитья не отыщешь, Покуда не прикажет Водолей Идти, – и с прошлого не взыщешь За то, что столько было на пути Всего, что сызмала томило, Чтоб смог потом и ты, как ни крути, Коснуться старого кормила,

39 Ветрила новые поставив на челне, Рекой пускаясь без оглядки Туда, где замыслы, не ясные вполне, Роились исподволь, с тобой играя в прятки, Туда, где домыслы двоились и росли, Туда, где вымысла с годами было мало, Чтоб там, где марево не таяло вдали, Тебя мгновенно что-то поднимало – И мучило, и сызнова вело Куда-то дальше, глубже, выше – За грань доступного, где нечто расцвело, Разбухло гроздьями, отпрянуло за крыши.

21 марта 1994 V Где настанет, с тоской заодно, От пристрастий былых отреченье, Где всему, что исчезло давно, Вместе с листьями плыть по теченью, Где нахлынет раскаянье вновь И пристрастья обратно вернутся, Проживи, – и поможет любовь До воскресших щедрот дотянуться.

21 марта 1994 VI Не дневник, но летопись такая, Не ночник, но светопись тепла, Чтоб весна, к холмам перетекая, Тёмной влагой к окнам подошла. Если сон – смиришься с ним отныне, Если явь – сроднишься с ней, даст Бог, Чтоб родник, струящийся в теснине, Хоть однажды жаждущим помог.

21 марта 1994

Олександр ЮРЧЕНКО КІЛЬКА ШТРИХІВ ДО ПОРТРЕТУ САМОБУТНЬОЇ ХУДОЖНИЦІ ІРИНИ ІВАНЮК Знайомство з Іриною Іванюк відбулося років шістьсім тому. До магазину з товарами для художників зайшла симпатична жіночка і невпевнено, явно соромлячись, почала розпитувати про матеріали і знаряддя для живопису. Пам’ятаю, що на той час не звернув особливої уваги, але згодом вона прийшла знову і знову, купуючи полотна, фарби, пензлі, розпитувала про технологію живопису, про матеріали, цікавилася композицією, і завдяки своїй природній відкритості і щирості ці зустрічі поступово переросли у приятельські стосунки. Скажу відверто, був вражений, коли вперше побачив її роботи - натюрморти і пейзажі. Певна недосконалість і незграбність у повній мірі компенсувалася емоційною складовою. Натюрморти були пастозні, навіть місцями фарби були покладені рельєфно, вони вибухали і кольором, і бажанням авторки відтворити на полотні своє особисте захоплення від натури і своє бачення і розуміння живописної красоти. Пригадався Вінсент ван Гог... і стало зрозуміло, що за цими полотнами стоїть художник. У чомусь не зрілий і невмілий, але Художник. Ірина народилася у Кривому Розі 1966-го року. Як і всіх дітей, ї ї захоплювало малювання, але непереборне бажання творити до неї прийшло у досить зрілому віці. Спеціальної художньої освіти вона не здобула, але наполеглива праця і бажання самовиразитися дали свої результати. Перша персональна виставка відбулася у 2011 році в “Ф-Арт галереї”. Далі: персональна виставка у Херсоні (2012р.), 3-є місце в номінації художники-аматори у Міжнародній виставці-конкурсі “Український тиждень мистецтв” у Києві та перші місця в номінаціях міський пейзаж та натюрморт у Міжнародній виставці-конкурсі сучасного мистецтва у Санкт-Петербурзі (2012р.), стає членом Спілки художників і майстрів народного мистецтва “Дніпровська палітра”. Такий успішний старт надав їй впевненості у своїх силах і зрілості. Ірина веде активну творчу діяльність. Приймає участь у фестивалях і художніх виставках. Роботи ї ї знаходяться в приватних колекціях і в Музеї народної творчості міста Херсона, та у Художньому музеї факультету мистецтв Криворізького педуніверситету. Сама художниця говорить: “Всі мої роботи є зображення якогось спалаху потаємного чуття, якогось миттєвого настрою, про які хочеться розповісти. Я переношу увесь потік своїх відчуттів на полотно, намагаюся йти за емоцією і відтворювати її, бо розум робить мою картину кожної миті більш врівноваженою, тримає мене у рамках...”

40 Критика , обзор

Светлана ЗАХАРОВА

Обзор альманаха №2 за 2015 год Разное о стихах Геннадия Крашенинникова Не знаю, кто как отнёсся к стихам Геннадия Крашенинникова, а я их заметила. Не могу сказать, что болезненно «отреагировала» на них изза некоторой вычурности стиля. Но если учитывать, что поэзия должна быть чувственна, она должна нести в себе духовность мира и человека – то опубликованное в альманахе меня мало взволновало. Однако будем надеяться, кто-то да поймёт «тревоги и печали» пишущего. От себя замечу: Геннадий Крашенинников и обладает некоторой эрудицией, и имеет какое-то представление о технике стихосложения (хотя работы в этом плане – непочатый край!). Автор даже наполняет свои поэтические строки нежностью и грустью: «стремительный полёт в «сейчас» Прорезал солнечную осень, Теплом пронизывая нас…»; он пытается донести до читателя мысль об одиночестве, разрывающем душу, когда «вокзал… бросался под ноги», когда «лилово-серые фигуры, сливаясь, разрывались вновь», когда «прощались на полусловах», когда «разлука… дрожащие спустила руки и, погрузившись, растеклась…» Автору не чужда мысль о бренности всего сущего – об этом он размышляет в стихотворении «Вернуться», но сам он ещё не разобрался во многом, хотя, судя по стихам, давно с жизнью на «ты». Геннадий Крашенинников ищет себя в поэзии. Однозначно – ему хочется, чтобы зеркала отражали не только его портрет, Альманах “Саксагань” № 1 2016

запечатлели не только его жизнь, но и жизнь других – тех, кто оказался в «точке цепи отражений». У автора подборки стихов есть ещё время – время, отведённое на ученичество, когда вполне допустимо подражательство, упражнение в профессии – через всё это должно пройти каждому, чтобы обрести своё лицо. Американский критик ЭзраПаунд, исследуя творчество многих поэтов, пришёл к умозаключению, что «большинство великих стихов пишется людьми старше тридцати… Бесспорно, что интенсивность эмоций возрастает по мере того, как эмоциональный от природы человек мужает». Время есть. Но надо помнить, что период школярства когда-то должен закончиться. И тогда уже читатель не «простит» того самого подражательства, тогда уже будут придирчивее к рифме, к слову, сказанному не к месту, слову неточному, вязкому, произвольному, выговоренному так, ради красивости и для соблюдения размера стиха. Не простят и «эсперанто» - желания говорить на чужом, непоэтичном языке. Читатель скептически отнесётся к поэзии Крашенинникова завтра, если автор сам не задаст высоту своему творчеству уже сегодня. Читая подборку стихов в «Саксагани», убеждаешься в том, что автор «играет» со словом, он не всегда владеет им свободно, профессионально (примеров в каждом стихотворении - предостаточно). Рассчитывает на эпатажность? Кроме «Сирко», есть ещё немало стихов («С плеч – спрячь \\ Спечь - мяч»), которыми автор явно хотел вызвать «трепет», однако не удивил. При всей любви к экспериментаторству, надо быть «осторожнее» с подобными упражнениями, надо избегать вторичности (ведь так уже писали – с ужимками, с имитацией). А вот в «нормальных» стихах есть то, что в критике называют «эстетикой оголённого слова», - это «эстетика неожиданности, когда автор отходит от всякой привычности»: Ночь – на исходе, сон – с плеча, И день воскреснет вскоре… Всё так же птицы закричат, И в поле – страх, и в море… Словом, в поэзии Геннадия Крашенинникова что-то да есть. Главное, наверное, это поиск своего, поиск удачного хода – когда можно бу-

41 дет о многом сказать в немногих словах, сказать так, чтобы читатель ощутил космический холод и тепло земли; понял, что «слова иногда лгут», но «очень хочется в это не верить». Сегодня Геннадий Крашенинников утолил свою тоску, излив её в стихах, которые предложил вниманию читателя. А завтра (коль захочет пройти школу мастерства), прислушавшись к тем, кто создаёт хорошую поэзию, согласившись с тем, что «самосовершенствование в каком-либо искусстве – дело всей жизни» (ЭзраПаунд), может быть, и будет готов прибить себя гвоздями к бумаге… как Маяковский. О колонке главного редактора Колонка редактора, как правило, занимает менее страницы, но плотность текста такова, что в эссе «умещаются» все раздумья по поводу… Раздумья настраивают читателя на внимательное прочтение, побуждают «включать» внутренний голос и вести диалог с самим собой. Ещё недавно публикации были исполнены тягостных мыслей о бренности и бессмысленности нашей жизни. Шальные мысли «гуляли» по страничке главного редактора, вселенские сквозняки «выдували» с планеты самого человека. Автор «пересказывал» свои мысли, надеясь, что читатель правильно поймёт его настроение. И читатель проникался чувствованиями Андрея Дюка, несмотря на то, что он подбирал для своих откровений слова «тяжёлые», бьющие наотмашь. Однако время требует обновления. То, что «взвихрилось» когда-то, понемногу улеглось… Последние публикации – другие, даже если они тоже не о «весёлом». Однако нет в них душевного надрыва, излома, исчезло отчуждение, пространство вокруг перестало быть леденящим. «Потерянный Камелот – найденный Камелот» - это, по сути, продолжение рассказов, опубликованных в первом номере, это тихая грусть о невозвратимом, это память, это горечь на губах, потому и срываются с них слова сожаления. Но… Это плата автора за право жить дальше, когда уходят родные, близкие, друзья. Это осознание того, что надо возвращать долг за своё детство, юность, дальнейшую жизнь, что и делает Андрей Дюка, поверяя читателю то, что каждый из нас тоже должен помнить и чтить – семейные узы, традиции и любовь близких.

О смешном в рассказах тов. Чубуна «Поморин» «Поморин» - рассказы-откровение, рассказы-грусть, рассказы-озорство, рассказы… Полагаем, что история из жизни лагеря, растянувшаяся на приличный срок, за которым непременно должно последовать «уголовное наказание», действительно не выдумана. А что сочинять-то? Ведь пионерская жизнь преподносила столько сюрпризов! Их хватало на всех: детей и вожатых, директора и воспитателей. На целый сезон! Это был самый настоящий гейзер, весёлый гейзер выдумок, «придумок», шуток, розыгрышей. Он не иссякал, если в лагере оказывались весёлые и находчивые… дети и вожатые. Время проживалось легко. Радость была мимолётна, но она запоминалась, она была долгожданна. Именно здесь, в пионерском лагере, где в общем-то царил порядок и господствовала дисциплина, всё было перевёрнуто, и мир был поставлен с ног на голову. Может быть, здесь работали не самые выдающиеся педагоги, но это были те, кто цеплялся за детство, потому что, наверное, только «в детстве радость бывает большая-большая». Сами того не осознавая, взрослые, подчас не очень чуткие к детям, вручали им чудесные дары, называемые словом «счастье». Ведь когда детство закончится – наступит самая обыкновенная жизнь, и радость будет не такая уж и великая. Написан «Поморин» легко, живо, с задором (автор в ладу со словом, стиль в данном случае - безупречный). Читаются истории без «спотыканий». Рыдать хочется – навзрыд, хохотать – до упаду, улыбаться – растягивая рот до ушей, вспоминать безвозвратно ушедшее с грустью, а ещё – по-хорошему завидовать тем, у кого был пионерский лагерь или стройотряд. Что ещё можно сказать о публикации тов. Чубуна? Это светлый рассказ. Смешной до умопомрачения. Может быть, он не вовремя появился в «Саксагани» - ведь время-то у нас сейчас не на радость «настроенное»? Но мы можем не дождаться своего часа, а вместе с ним - «мира и благоденствия», так что это хороший знак для криворожской литературы, что история чудес и даров появилась в альманахе. Значит, мир уцелел…

42 Прочитав посвящение, вы уже не сможете оторваться от чтива, пока не получите от рассказов удовольствие по полной программе. Сказка, без которой не обойтись… Мария Гайдук – человек с открытой душой и распахнутым сердцем. «Остров принцесс» её первая повесть, написанная на русском языке, - принесла в мир много света. Жаль только, что этого большинство не заметило. А повесть эта о том, как Мария Гайдук в конце 90-х оказалась в одном из монастырей, пока не возрождённом и не отстроенном, но «воскресшем», где училась любить Бога, верить в людей и в мир. Судя по новой публикации, Маша не растеряла в наш час духовный свет, собранный во время тяжкой работы по восстановлению храма, обретённый в многотрудной молитве, которую хочет услышать от нас Бог. Она правильно понимает слова преподобного Амвросия Оптинского, уверявшего мир в том, что «христианин должен пребывать внутри чуда». Ощутив в себе потребность говорить, говорить чисто, ясно, Мария Гайдук продолжает писать, теперь уже на родном украинском языке. Она – одна из немногих авторов «Саксагани», которая не разучилась ценить слово, помня о том, что на Руси оно всегда имело особую власть (ведь когда-то «словесным людям» резали языки и рубили персты – лишали слова). Но лишь дельное, правдивое чистое слово может принести пользу. Проза Марии Гайдук, естественно, не имеет ничего общего с «языкомолонием», автор остерегается пустого слова, от которого немало соблазна и вреда. А потому в её рассказе (или сказке?) много небесного света, несущего в наш земной разлад какойникакой порядок. … Живёт высоко-высоко, в некой сфере, Шумка, невидимый ангел-хранитель, готовый прийти ко всякому, кто вдруг захочет защититься от мирской злобы и обиды. Убаюкивает малышей, поёт песни, давно переставшие звучать в наших домах, даже у колыбелей; собирает звуки мира – от песни сверчка до стука оконной форточки, от плача дельфинов до свиста закипающего чайника. Ему всё пригодится – дай только дождаться своего часа. И он приходит – появляется на свет особенная девочАльманах “Саксагань” № 1 2016

ка, Ученичка… А когда девочка выросла, появился у неё сын. Теперь Шумка его оберегает, а для своей любимицы собирает сказки… Он всегда готов быть опекуном – он добрый дух, он хранитель домашнего очага. Его время никогда не должно закончиться – без него никак. Да вот только и ему не всегда всё удаётся. Уж больно переменен мир, уж больно страшно стало в нём жить. Вот и вся, казалось, история. Да не вся – «будут внуки потом, всё опять повторять сначала». От строк рассказа, в котором много реалий нашей жизни и много горького, веет теплом, кротостью и согласием. Интонация повествования порой богаче слов – от неё исходит уверенность… в жизни. Заметил ли читатель этот рассказ? Ведь, в конце концов, в произведении нет никаких внешних эффектов, захватывающего сюжета, этаких литературных приёмчиков-ушек, да и бережное отношение к слову иногда «превышает меру» и переходит в мастеровитость, когда чрезмерно тщательный отбор языковых средств становится заметным. Имея в виду всё это, легко «разгромить» рассказ. Только зачем «губить» сказку… сказкубыль? Зачем лишать человечество радости и наивной веры в ангела-хранителя, существа неземного, но очень нужного здесь, рядом? Он, Шумка, существо необходимое кому-то, доброе, поднявшееся над суетой, не погрязшее в поисках богатств, ведь «в наш практический и деньголюбивый век» мы перестали поднимать глаза к Небу, разучились преодолевать низкое в себе - и очень хотим в «жирное счастье». А ведь именно этого ещё в XIX веке опасался А.Н. Афанасьев. Об этом – не о сказочном, но счастливом – пишет Маша Гайдук. В её душе всегда живёт сказка. Евгений Трубецкой в 1919 году (!) писал: «Многое ли останется от нашей поэзии и от нашей музыки, если выкинуть из них сказку и сказочное? В этом – лучшее доказательство того, что в сказке зарыто какое-то великое сокровище, без которого мы обойтись не можем».

43 Обзор №3-4 2015 Павел Кучер Есть литература, которую трудно причислить к какому-то конкретному жанру. Думаю, это относится к произведению Павла Кучера с таким романтически-ностальгическим и красивым названием - «Красное солнце грусти». Можно, с большими оговорками, отнести его к жанру «ненаучной фантастики» и сослаться на Бориса Акунина, который лет десять-пятнадцать тому назад начал разрабатывать новый проект «Жанры» и роман под названием «Фантастика» выпустил в свет со своими комментариями: «Это моё представление о том, как должен выглядеть настоящий фантастический роман: всё как в обычной жизни, плюс маленькая доза необъяснимого, из-за которого вся окружающая реальность вдруг начинает бликовать и расползаться». Однако в рассказе нет ни одного эпизода из реальной жизни, в который читатель захотел бы поверить. А с тем, что жизнь героев «расползлась», спорить трудно. Рассказ явно тяготеет к литературе абсурда, для которой все ужасы жизни, все её нелепости стали не только фоном для действа, но и самим действием. «Родоначальником» литературы абсурда (по крайней мере, литературы, создаваемой на русском языке) принято считать Даниила Хармса. Он и его немногочисленные единомышленники в литературе в 30-е годы ХХ столетия ощутили приближение гибели кое-как устоявшегося быта, почувствовали на себе разрыв людских связей, услышали гул времени, которое несло общество к слому. Хаос, воцарившийся в мире, разлад среди людей породили этот самый абсурд. А литература подобного рода идеально выражала процессы, напитываемые каждым отдельным человеком. «Необыкновенно-страшное происшествие» в повести Гоголя «Нос» - это то, что исследовал Хармс. Только в прозе Хармса эти странности случаются на каждом шагу – буквально в каждой строчке. Излагает автор свои курьёзы как будто отстранённо, без удивления, ахов и охов, пишет как нечто обычное, повседневное. И как кредо выдвигает свой принцип: «Меня интере-

сует только «чушь», только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует жизнь только в своём нелепом проявлении». Абсурд возник не вдруг и не случайно, а потому традиция писать в таком стиле если и не развивается сегодня, то по крайней мере имеет место быть. В рассказе Павла Кучера «чушь» загромождает каждый абзац, заполняет все страницы. Случайность происходящего с героями не подчёркивается и никак не объясняется (это, надо полагать, принцип абсурда). Эпизоды в рассказе как будто внешне не связаны между собой, не вытекают один из другого (но какая-то последовательность в них есть?). А читателя «бросает» из крайности в крайность – как относиться к рассказу: с юмором или серьёзно? Но как будто написанное не смешно, однако нелепо: «… он даже отвлёкся от грязной реки, в которую преобразовался водопад»; «… возле балкона лежала та самая женщина, которую Саша расстрелял несколько минут назад. Она медленно поднималась»; «… Саша неестественно дрожал, как будто половиной тела, но в квартире было тепло и замёрзнуть там нельзя даже голым». Так можно процитировать весь рассказ, потому что соткан он из одних нелепостей. Таким автор видит мир, который не только приходит в сны героям, но и «буйствует» тут, совсем рядом – на расстоянии вытянутой руки. Павел Кучер не «втягивает» читателя в ситуацию, происходящую в рассказе, не побуждает его к какой-нибудь конструктивной мысли – он конспектирует факт реальный и ирреальный, приглашая его, читателя, стать свидетелем яви или сна. Уже понятно, что непонятно много. Однако всё встанет на свои места, если принять литературу абсурда как таковую: она зарождалась в те времена, когда безнадёжность, безвыходность требовала, чтобы её как-то исследовали. Времена меняются, вместе с ними меняются люди, но абсурда в жизни, парадоксов, несоответствий не становится меньше. Нужно только помнить, что читать Д. Хармса, К. Вагинова, Л. Кэррола, да и многие произведения Н. Гоголя реалистическими глазами, забывая направление, которому следуют писате-

44 ли, - бессмысленно. Это приведёт к ошибочному суждению о литературе. Но так пишут. так выражают свою позицию. Так не соглашаются с миром, в котором человеку больно, тяжело, одиноко. В таком мире невозможно жить, в нём можно только ожидать краха, говоря цветаевской фразой, «так счастья не ждут, так ждут - конца». Павла Кучера надо читать, как Д. Хармса, как Н. Гоголя, тогда вас точно ничто не покоробит, ничто не смутит, тогда не появится чувство «неприятной утомлённости». Страшно для меня одно: где Павел Кучер оставил ласковый детский мир (ну, маленькие-то дети у нас всё же живут благополучнее), когда потерял в траве кузнечика, очень похожего на огуречика? Почему так рано стал задумываться над тем, что может ещё подождать? Может быть, захотелось, на цыпочки привстав, почувствовать себя взрослым и увидеть с высоты своего роста и возраста весь ужас мира? Кроме того, что уже сказано, следует заметить, что, если бы не эпилог, рассказ так и остался бы в хармсовском духе. Но последние аккорды рассказа… но гибель героев, странная по своей сути… но ангелы… Это уже что-то от экзистенциализма, для которого ключевыми понятиями являются «тупик», «бессмысленность», «ненадёжность». А в рассказе ко всему «примешалась» ещё и тоска (нет, не ангелов, они какие-то… впрочем, другими они в этом рассказе быть не должны), тоска по чему-то человеческому. Можно, конечно, всё это «выдумать из головы», но литература – это не только создание мира, совершенно отличного от нашей действительности, но и создание своих миров – миров Павла Кучера (а тут уже без личностного, без осознания себя в литературе не обойтись). Предпоследнее. Не соглашусь с Андреем Дюка, заметившим: «… Павел раскроет секрет, расскажет, что же нам делать дальше, куда идти…» Не надо ожидать от литературы абсурда того, чем она не занимается. Не может из абсурда родиться миропорядок. Да и жизненный опыт, литературный «стаж» невелики, чтобы требовать от подростка многого. И последнее. В литературе абсурда большая роль отводится эстетике слова. Не время ещё Альманах “Саксагань” № 1 2016

говорить об этом, потому что автор находится только в самом начале пути созидания своих миров. Божена Рац В предисловии к напечатанному Божена Рац сама определила «рост» своих стихов: «… робкие шаги по поэтической тропе превратились в уверенную походку». Отмечая заслугу Евгении Платоновой в своём творческом становлении, заметила: «Она научила меня писать настоящие стихи». Вспомнилась московская поэтесса Лариса Тараканова, скромно признавшаяся: «Стихи мои среднего роста Сошлись в голубую тетрадь. Как весело было и просто Любить эту звонкую рать». И, приглашая свои стихи в дальнее путешествие, она напутствовала: «Летите, не бойтесь хулы, Она не страшней похвалы». Автор Божена Рац сама оценила свои творческие дарования, сама определила шкалу своих стихов… Что ж, попробуем и мы «вписаться в формат» её литературных замечаний. Подборка стихов похожа на бурлящий поток – этакое «водопадное излияние чувств», которых так много, что они не вмещаются в строку. Автор не даёт себе труда разобраться в том, откуда они, чувства, пришли, и что теперь делать со всей этой трепетной жизнью. Она не успевает разобраться в накале страстей, которые сжигают вокруг себя воздух. В стихах – и воспоминания, нахлынувшие «вдруг» и теперь кружащиеся с невероятной силой, а потому не дающие возможности взвешенно посмотреть на мир. В них – попытка найти истину, потому она глазами касается всего, что попадает в поле её зрения. В поэзии – наша дрянная действительность, которой автор даёт оценку двумя-тремя штрихами. В строчках и между строк – разговор наедине, разговор о личном, монолог о главном. Целостной картины мира, внутреннего и внешнего, Божена Рац не создаёт (да это ей и не нужно), потому что пишет на грани «выразимого и невыразимого». Для «излияния чувств» она использует слова экспрессивные: кажется, они вот-вот взорвутся на бумаге, а слова, которые она ставит в одну строчку, вообще не должны «соседствовать», так как несут в себе не просто противоречие, нет, – «несоединимые» смыслы. От этого увеличивается энергия стиха. Чи-

45 татель вдруг понимает, что он стал свидетелем чьей-то напряжённой внутренней жизни. Но какие чувства переживает сам автор – ему угадать не удаётся. Несмотря на откровенность в стихах, «открытость» мыслей, Божена Рац своей души не раскрывает – пусть читатель сам догадывается: кто она, назвавшаяся поэтессой? Может, «я была сама собою. А могла бы стать любою, Всякою и никакой»? Стихи были замечены читателем. Однако, читая их даже не вооружённым филологическим глазом, кое-кто заметил, что есть строки, которые грешат неточностью в употреблении слова, есть такие, что «хромают» - «провисают» от нарушения ритма. И всё же Божена Рац даёт своим стихам возможность устремиться ввысь, она отпускает их в смелый полёт. Ольга Валенская «Немеркнущий свет» Ольги Валенской – рассказ «автопортретный». Автор дозволяет героине «озвучивать» свои мысли, делиться раздумьями, «наделяет» её своим ритмом жизни, доверяет своего четвероногого любимца – кота Умку. Словом, пространство своей жизни Ольга Валенская разделила с героиней Юлией, которую посещают тревожные сны, но совсем не пророческие, а вот мысли, по утрам приходящие, повергают в сомнения, – беспросветность, словом, безысходность. Однако героиня преодолевает страх, который, кажется, явился ниоткуда, и погружается в мир, где много света и красок – мир жизни и мир литературы. Автор «поделилась» подробностями духовной жизни своей героини, «рассказала» в немногих словах её духовную биографию. Рассказ «Межсезонье» написан в том же грустном пессимистическом ключе, настроении, переходящем обычно в воодушевление, восторг от жизни, восхищение ею от восприятия мира, который дарит человеку много радости и даёт надежду тогда, когда ждать от жизни уже, казалось, нечего. И снова – «погружение» во внутренний мир героини, и снова – короткая биография её чувств. Для Ольги Валенской конфликт в рассказе принципиальной роли не играет, он практически отсутствует в этих двух небольших произведениях. Построены они на основе одногодвух эпизодов – на встречах: с интересным че-

ловеком, морем, музыкой, книгой – словом, с кем-то особенным, с чем-то прекрасным. В небольших рассказах автор сумела детализировать изображённый ею мир, чтобы обозримее стали персонажи, чтобы мир героинь был постигаем, понятен. Ольга Валенская сумела крепко «сбить» свою «бесконфликтную» прозу в композиционном отношении, «подобрала» слова с поэтической окраской, придала языку ясность и чистоту. Но её герои всегда замкнуты в узком мире личных переживаний. Им свойственна «духовная взыскательность», высокая шкала нравственных притязаний. Но сердце моё, читателя со стажем, «никуда не падает». А иногда очень хочется, чтобы за тонкостью душевных поворотов «просматривалась» жизнь, когда в ней – камнепад, звездопад, зорепад. Ну, хочется, чтобы герои Ольги Валенской не только пели на бис, но и проживали свои годы «под музыку жизни». А в целом, у Ольги Валенской наметился свой путь в литературе Криворожья, обозначился свой стиль, слог, стала узнаваемой манера говорить с читателем изысканно. Не будет она писать ни о рабочем классе, ни о «трущобных людях», ни о «беспредельщиках». В её прозе свой порог боли. Что ж, замечу на полях: рассказы Ольги Валенской – «странная прелесть» (Анна Ахматова). Анастасия Дячук Говорить серьёзно, то есть на уровне обзора, о стихах Анастасии Дячук ещё не время. Но относиться к её поэзии серьёзно – следует. Если для юного дарования напечатанное не экспромт и не проба пера, если это не её будущая профессия, а судьба, значит, Анастасия Дячук понимает свою ответственность перед временем и чистым листом бумаги. И хотя стихи несут в себе некую «погибельность» мира, они могут стать светом для автора. Стать светом для других, если А. Дячук, набираясь опыта, будет заниматься не только собой, но и миром. Особенно миром: на перекрёстках жизни будет выстраивать отношения с теми, кто рядом и кто не рядом, создавать узы единения, делить судьбу с другими, а стоя на мосту, смотреть попеременно то на один, то на другой берег – берег-беду и берег-счастье. И выбирать то берег левый, то берег правый.

46 Почитайте стихи Анастасии Дячук, прислушайтесь к интонации, ритму, рифмам, слову… А вдруг она уже сейчас вот этими самыми стихами учит нас тому, как надо воспринимать радость мира, учит делиться своим удивлением миру? … Летающая девочка обязана летать. Кажется, она отправилась покорять небо… Галина Близненко В той же эмоциональной тональности, как и лет семь-восемь назад, написаны стихи Галины Близненко. Та же разрывающая душу тоска от одиночества вдвоём, тот же высоковольтный накал страстей; то же желание выговориться стихами, чтобы не плакать; та же усталость от мысли о том, что не так много вокруг друзей, которые услышат не только твой «тоскующий голос живой», но и протяжный скулёж верной собаки, давным-давно приютившейся внутри тебя. Казалось, Галина Близненко «пережила свои дожди», сожгла все мосты, что оставались позади, сломала все качели, которые возносили её к небу, а потом возвращали на землю… Думалось, что потушены все свечи, как это бывает, когда на сцене заканчивается действо и опускается занавес. Думалось, что задёрнуты гардины, отцвели хризантемы в саду, облака проплыли высоко и растаяли вдали, «душа обнищала и прочь ускользнула», - что там ещё в поэзии? Но нет. Она по-прежнему сжигает бумагу своими стихами. Для кого-то её строки – это глоток воздуха, когда, кажется, вот-вот «погибнешь от удушья». Для кого-то – спокойная гавань, где можно (хотя и трудно) отдохнуть от душевной сумятицы. Для кого-то – тревога и беспокойство оттого, что стихи вдруг напомнили тебе: «… жилбыл я, вспомнилось, что жил…» Стихи подчас «выворачивают» душу наизнанку – а это неудобно. Близненко – «неудобный» поэт. В стихах её вновь, как и когда-то, «чувствуется» цветаевская манера говорить на разрыв, она будто испытывает читателя, насколько у того хватит терпения со-чувствовать, со-переживать, со-страдать героине её поэтических строк. Иногда от стихов «веет» пастернаковской Альманах “Саксагань” № 1 2016

мелодикой – и тогда перед читателем «всплывают» картины иного свойства, но тоже беспокойные, трепещущие, как и у великого поэта, мир которого пребывает «в текущей стихии». Осталось что-то от Есенина – эта «пройденность» дорог, эта «исхоженность» тропинок, эта «виноватость» перед собой и другими за ошибки, которых просто не могло не быть. Слышится… чувствуется… чьё-то… Но Близненко уже далека от того времени, когда ей «хотелось» быть на кого-то похожей… Верная своей манере отыскивать нужное слово, она «творит» из него деталь, портрет, образ, характер… Именно то слово, которое становится «неисчерпаемым носителем эстетической информации» (Г. Гачев). Оно «размещено» у неё в строке устойчиво и твёрдо – и всё равно в стихах много ветра и света, потому что автор раздвигает, как занавес, слово и надстраивает свой образ мира. Близненко, как поэт, совершенно иначе, чем мы, смотрит на мир. Да и глаза у неё не такие, как у нас. (кому-то вновь хочется возразить, сказать, что всё не так, заметить, что некоторые строки грешат «шероховатостью», а в словах, соединённых по смыслу, - сплошная лексическая «несовместимость». Да бросьте вы искать «нестыковки» и пр. пр. пр.). И несмотря на то, что мир раскололся, рухнул, он всё-таки живёт… в её поэзии. Читая её подборку стихов, обратите внимание на то, что между строк «приютилась» надежда: «Этот мир я обретаю заново. Всё ко мне возвращается: вечер, улица, лес…» (А. Вампилов). Может, это и есть счастье – «быть частью материи»? Игорь Цизман В дневниках Жюля Ренара (ничего не могу поделать: нравится, хочется его цитировать) читаем: «Пьеса окончена, когда её продолжение перестаёт вас интересовать». С Игорем Цизманом всё иначе: читатель только настроился на чтение «всерьёз», как вдруг эссе оборвалось. Кстати, как жанр, оно предполагает и незавершённость, и прерывистость, и недоговорённость, и «бесконечность». Но в данном случае повествование «останавливается» на такой ясной фразе, которая порадовала читателя на-

47 столько, что хочется перечитать её ещё раз, да и весь «дневник» тоже. Перечитав, отмечаю следующее. Автор даже тогда, когда пишет о малозначащем, прислушивается к убыстряющемуся кружению дней, к гулу времени. Очень важно для Игоря Цизмана «остановить» мгновение. Он задумывается над тем, над чем человеку мыслящему надо иногда задуматься: «Что должно сообщиться телу, чтобы оно стало живым? Должна сообщиться душа. Значит, душа, чем бы она ни владела, всему и всегда приносит жизнь…» Суждения автора о чём бы то ни было выработаны жизненным опытом. И написано эссе для того, чтобы в такой «обтекаемой» форме «разместить» наблюдения за развитием своих способностей, освобождением от наносного, ненужного в жизни, нравственным самосовершенствованием. Его эссе – это и маленькая лаборатория литературных опытов, и средство осмысления жизненных планов (!), в том числе творческих, это и место раздумий над вопросами бытия и науки о любомудрии. Хорошо известно высказывание Пушкина о том, что следить за мыслями великого человека есть одно из самых увлекательных и полезных занятий. Это замечание имеет отношение и к Игорю Цизману (пусть и не великому), так как в этих заметках, в его мыслях отразилось переживание «про себя» и «для себя». Повествование Игоря Цизмана открытое, бесхитростное; благодаря своей откровенности – приглашающее читателя к личным воспоминаниям, к раздумьям над собственными потерями, обретениями, жизнью, судьбой. Эссе «обладает обаянием раскрепощённой, несколько своевольной речи». А содержание жизни, «выпевающееся из души», он выстроил так, что никто не заметил его, автора, «приёмов», как не видно вспомогательных строительных лесов у законченной архитектурной постройки. Его стихи – продолжение эссе. Поэзия, как и проза, помогает Игорю Цизману выговориться, разом охватить и реальность, и собственную жизнь. Читатель, знакомясь с его поэзией, вольно или невольно, пусть даже через созерцание, удваивает свою энергию.

Павел Линский Вы обратили внимание на то, что на фотографиях Павла Линского много пространства? И там, где запечатлено небо, облака наползают на зрителя, огненный закат надвигается на него, туман «расстилается» над, а дымка прозрачна, от росы травы слегка поблёкли, а солнце (это ведь солнце?) «спрятало» то, что оказалось на заднем плане. Трудно ли уловить этот миг? Как запечатлеть текучесть, которая нас окружает? Наверное, об этом надо спрашивать живописца. Думаю, что переносить всю эту стихию жизни на холст сложнее, чем сфотографировать. Ведь запечатлеть мгновение фотографу – это значит посмотреть в объектив под определённым углом зрения. Не будем, однако, сравнивать два вида искусства и выяснять, что первично, ведь это совершенно разные способы открытия мира. Примем фотоискусство как данность, а занятие П. Линского фотографией – как способ обретения духовной самостоятельности. Сейчас трудно кого-либо чем-либо удивить: не только литературой, театром, музыкой, живописью, но и чёртом, выскакивающим из табакерки. Что же касается фотографий Павла Линского, то они – продолжение его биографии, помещённой в альманах. Прочитайте очерк «О себе» - лёгкое перо, мягкий пробег по клавиатуре аккордеона… и портрет готов. Самоирония. Самооценка. Самоопределение. Самостояние. Самодостаточность. Всё – сам: дома, которые надо запечатлеть, пока они не исчезли; осень, которая роскошествует в природе. И выражение говорящих глаз, пусть и сощуренных. (Правда, фотографический снимок чёрно-белый и не очень хорошего качества.) И строки автобиографии, и фотографии проходят сквозь читателя и зрителя. И видится… наша жизнь, видится то, что не замечалось до сих пор. Слышится шум времени, который можно с помощью фотоаппарата запечатлеть для будущего.

48 Критика , обзор

Василий ЧЕРНЯВСКИЙ (Вася ЧЕ)

СЕЛФИ НА ФОНЕ БИБЛИОТЕКИ ВАВИЛОНА (о “Красном сонце грусти” Павла КУЧЕРА)

Изобретательный пианист-эксцентрик и поэт-экспериментатор, оптимистичный драматург и добродушный композитор. А кроме всего прочего – журналист-юморист. И заслуженный мечтатель Украины. Работает ведущим-журналистом на ITV и администратором микросцены Киевской академической мастерской театрального искусства «Сузір’я», где ведёт два своих авторских проекта «ПРО-ПО-ПО: Театр автора» и «Музорубку». Выдумал актуальные музыкально-театральные жанры: комедипо’п и трагедиро’к. И нагло пользуется. Абсурд обыкновенный – сфера жизнедеятельности, творчества, прочих искушений Васи ЧЕ. Биографические заметки: - В 2004 году закончил фортепианный отдел Криворожского музыкального училища (класс преподавателя В.Г. Замышляева), а в 2009 году – факультет драматургии, кино и телевидения Киевского национального университета театра, кино и телевидения им. И.К. Карпенко-Карого (мастерская Б.А. Жолдака).

- Лауреат международного поэтического конкурса «Серебряный стрелец» (2010) и ІІ Международного музыкально-поэтического фестиваля «Интереальность» (2014).

- Автор песен к телевизионному фильму Александра Катунина «Новогодняя семейка» (2008), музыкальнопластической сказки «Дюймовочка», созданной вместе с криворожским композитором Анатолием Тарасюком и поставленной на сцене Криворожского академического театра музыкально-пластических искусств «Академия движения» (2011-2012). Книжки поэтических экспериментов с иллюстрациями криворожского художника Романа Танича «Ловец слов» (2013). И сборника абстрактной прозы «Пляжный смотритель» (2016).

- Автор и ведущий телепрограмм «Топ-ляп» (2015) и «Голодный дегустатор» (2016) на ITV. - Основатель и художественный вдохновитель экспериментального Театра автора. Альманах “Саксагань” № 1 2016

Я далеко не сразу разгадал (хотя догадываюсь, что не до конца) этот фантастический образ. «Красное солнце грусти». Криворожский Марс, если хотите. Ведь именно здесь оно раскалено до предела. Взошедшее над рудниками. Вскрывшее собственные вены. И застывшее над залитым кровью городом. Для автора П. К. (даже инициалы его можно прочесть, как персональный компьютер… Бога) – это обычная жизнь. Написать шедевр. Будто проснуться в Библиотеке Вавилона. И попросить Рэя Брэдбери больше так сильно не храпеть. Поэтому многие наверняка считают его простым городским сумасшедшим, к мнению которого прислушиваются даже камни. «Ему с самого детства казалось, будто весь мир – лишь иллюзия, сон какого-нибудь существа. И когда оно проснётся, то вся Вселенная просто пропадёт». Я бы отдал сердце на съедение амурам, если бы в 7 классе понимал и мог формулировать то, что с такой лёгкостью делает Павел Кучер. Везущий в восторженной карете всю планету. Только потому, что это ему не в тягость. Ведь он знает толк в лёгкости слова, Бога, слога. Поток жизни в рассказе – без украшений. Сточная канава. Все прелести человечества, изуродовавшего планету. И… новый человек, который по метроному сердца идёт навстречу солнцу. Тонущий в потоке, зовущий на помощь и понимающий, что «спасение утопающих – дело рук, если не самых, то – самих…». «Только бы он не спросил об этом, только бы он не спросил!!!» – переживает герой, встречающий случайных встречных. Не подо-

49 зревающий о том, что призраки бесконечных Которая приводит его домой. К тому, с кем вопросов будут преследовать его всю жизнь. всегда можно разделить насущное. В город, Потерявший любимую, умершую от рук мань- где всё тот же хлеб всё такой же красный и яка. И оставившую послание, с которым он не солёный. Пропитанный кровью и потом тех, кто молится о нём каждый день. расстаётся: «Кем ты хотела бы родиться?». Но сон вываливается из мозаики сновидеОн идёт к «истоку реки» жизни! Ангел запний, как и прежде. рограммированных случайностей. Герой просыпается, и хочет поведать о сне И, как читателю, мне хочется плакать красными слезами, когда герой, практически дос- всему миру. Но мир глух. Мир орёт о своём и тигший цели, проваливается в сон. А утром не слышит. И в этом хаосе шёпот рассказчиначинает всё сначала. В искусстве «снописи, ка – как драгоценность в ювелирном салоне. или снописания» автор П. К. – абсолютный Но если герой запутался, автор и не думает мастер. Жонглёр Жанров. Ведь если вся наша распутывать линии героических судеб. А дожизнь – переход из одного сна в другой, то водит повествование до абсолютного абсуркакого чёрта мы вообще просыпаемся, отвле- да, заставляя читателя разобраться, в первую очередь, в себе. каясь на бодрствование?.. Когда же персонаж окончательно сходит с «Я случайно не в психушке?» - сквозит у героя в голове. Случайно – да. Самый здоро- рельсов разума, у него остаётся одна неизбежвый из людей. И самое противное, что психи ная мысль: «вернуться домой и заснуть под не воспринимают юмор. Поэтому герой без- грустную мелодию». Одиссея смерти. Герой возмездно шутит. И даже пытается спрыгнуть обезображивает себя, растирая лицо об асс вертящейся планеты при помощи прозаи- фальт, потому что носить маски – не для него. Он оголяет себя перед миром настолько, что ческого парашюта. А теперь сочный фрагмент из рассказа, ко- миру хочется прикрыться. Хоронят его три торый лично для меня служит путеводителем. цыпочки-гриль: блондинки с куриными моз«В общем, плыви прямо, ни в какую мелкую гами. Чтобы смерть Алексея приобрела глатрубу не сворачивай. Там ничего не будет. Ту- мурных оттенков. Мы всё-таки живём в соврепики, и ты вряд ли сможешь выбраться. Дви- менном мире. Но даже с глянцевой обложки гайся вдоль центральной, её не спутаешь, эта неба он смотрит на мир снизу вверх, потому труба шире всех. В некоторых местах даже что остался ребёнком. Сверхзадача. Всегда оставайся собой, но есть лампочки, и, что самое странное, многие из них… светятся. Там должно быть что-то ин- всегда будь недоволен собой! И никогда не сдавайся. тересное!». Я закончил читать рассказ. Нет, у меня не После нескольких подобных замечаний автор может позволить себе выйти из Библио- пробежали мурашки по коже. Я понял, что я – теки Вавилона, щёлкнуть селфи на последний муравей, бегущий по телу планеты, в надежде расщекотать её и заставить улыбнуться. Паша, айфон и отправить фотку по вайберу Богу. Диалоги в его рассказе – словно дыхание спасибо тебе за этот урок! собеседника. Сравнения (такие, например, как «спина умылась чем-то жидким»), – на граP.S. Криворожская богема поржавеет от ни уравнений.Предложения – вне сомнений. «Всё вновь представилось сном, а во сне не зависти, когда его третий бестселлер разойзадаёшь вопросы, просто следишь за проис- дётся миллионными тиражами по всему миру. Я с нетерпением жду, когда это случится! ходящим…». Но куда бы ни перемещался герой, его преследует родной город кровоточащей грусти. Многозначительная особенность Алексея, персонажа, зашедшего в тупик, – молитва.

50

Анатолий ЕСЬКОВ

РЯДОВОЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК (повесть)

К 200-летию со дня рождения Тараса Григорьевича Шевченко

(Продолжение, начало в № 2-2015) Новые знакомцы Гауптвахта располагалась в конце казармы и представляла собою узкую кладовку, в которой хранился никому не нужный хлам. Понятно, что окон у кладовки не было, узкая полоска скупого света проникала вовнутрь через щель в дверях. «Наверное столяр, - подумал Тарас, - собрал дверь из сырых досок, - ну, и спасибо ему: доски подсохли, и образовалась щель». Оглядевшись, Тарас заметил в дальнем углу два светящихся зернышка и понял, что это на него смотрит мышонок.

- Тебя как звать? – усмехнулся Тарас. Мышонок пискнул и нырнул в норку.

- Да, я понимаю: хозяин здесь ты, а я – квартирант. Но как только мне принесут еду, я поделюсь с тобою. И еду вскоре принесли: медную кружку воды и черный ржаной сухарь. Тарас с трудом откусил небольшой кусочек и положил его у норки. К удивлению пленника, размоченный сухарь стал издавать приятный запах. Надо же такое! – сухой ничем не пах, а мокрый благоухает. Приятно. Надо подольше держать на языке. Из норки вылез мышонок, некоторое время посидел неподвижно, а потом принялся грызть сухарь. «Этакая еда по твоим зубам», подумал Тарас, боясь напугать мышонка своим голосом. Но тот уразумел, что новый «квартирант» не будет кидать Альманах “Саксагань” № 1 2016

в него старыми башмаками, как то делали другие, и спокойно хрустел добычею. Мышонок раньше человека расправился с пищею и дружелюбно пискнул, будто сказал «спасибо».

- На здоровье, - произнес человек, продолжая наслаждаться запахом сухаря. Ночью Тарас крепко спал – ничего ему не снилось и не привиделось, хотя в казарме до полуночи слышались всякие возгласы игроков в карты. Утром все, кроме дневального, исчезли, и наступила тишина. Внезапно дверь кладовки приоткрылась, на пороге появился солдат.

- Ти звiдки, хлопче? Тарас от неожиданности вздрогнул: все он ожидал на новом месте, но только не родную речь.

- З Київщини, Звеногородського повiту. Чув про таке?

- Нi. Але ж Київ усi знають… А я Сидоренко Павло.

- А я – Тарас Шевченко.

- До тебе йдуть, - прошептал земляк и прикрыл дверь. Рядовой солдат, которому унтер-офицер Крук поручил привести новичка, с порога рявкнул: - А ну, вставай, мать твою за ногу! Работать надо, а не жир накапливать! За мной! Тарас еле поспевал за высоким солдатом и отдышался только у неглубокой ямы, в которой копошились десятка два обнаженных до пояса солдат.

- Федор! – крикнул высокий. – Дай новичку лом потяжелее – он хочет заработать на обед курью ножку. Федор без всяких насмешек передал лом Тарасу и, вытирая со лба пот, сказал: - Загоняй лом в трещины – так легче отбить камень. С первого же удара Тарас отломил огромный камень, что вызвало у Федора радостное восклицание. Обняв камень, как невесту, Федор понес его наверх и уложил на носилкаи, а двое солдат, приподняв носилки, зашагали к укреплению.

- Фельдшерскую лекарню достраиваем,- сообщил Федор, обнимая очередную «невесту». Тарас весь вспотел, но раздеться постеснялся.

- Не спеши, - усмехнулся Федор, - и ты отдохнешь, и я, и носильщики… Ты вербу посадил?

- Я. А что?

- Ничего. Я ее сегодня утром полил. Приживается.

- Эй! Новичок! Не отлынивай! – выкрикнул высокий.

- Не обращай внимания, - промолвил Федор. _ Сегодня унтер его назначил старшим, завтра – дру-

51 гого, послезавтра – третьего... Сегодня он командует над тобой, через неделю-другую ты будешь командовать над ним. Вскоре ударил колокол, и все потянулись на обед. Тарас сидел рядом с Федором и молча хлебал суп с чечевицею. На второе была каша с хрящами.

- Эй! Новичок! – послышался голос высокого. – Ну, как куриная ножка? Хрустит?

- Чего привязался? – бросил Федор. – Давно ли был сам новичком?

- Поговори мне,- огрызнулся высокий. После обеда все потянулись к яме, которая называлась малым карьером. Где был большой карьер, Тарас не стал спрашивать у Федора. После обеда работали молча. Недалеко от Тараса отламывал глыбы камня здоровенный солдат. Мышцы так и прыгали на его груди и руках. Вот бы кого нарисовать, подумал Тарас, постоянно поглядывая в сторону силача! Заметив это, Федор сказал: - Василий – учитель словесности. Что-то не так объяснил свои ученикам. Ну, и теперь здесь… Тарас удивился: учитель – и такой силач. Сказали б, грузчик или кузнец, – поверил бы, а учитель – невероятно! Ну, да всякое бывает.

- Старший казармы, - добавил Федор. – Все солдаты признали его таковым. Начальство согласилось. Тарас еще раз взглянул в сторону Василия и еще раз пожалел о том, что не может его нарисовать. Вечером к Тарасу подсел дневальный Павел Сидоренко и протянул ему листок чистой бумаги.

- Завтра недiля – вiльний день. Можно написать листа додому.

- Менi заборонено.

- Знаю, тому i вiддаю тобi свiй папiр. Олiвець вiзьмеш у Федора. – На том и расстались. Глава VII Театральная служба. Художник В понедельник к коменданту заявился поручик Евсеев. Переговорив о делах минувшей недели, оба остались довольны строительством фельдшерского пункта.

- Вы чем-то озабочены, Михаил Иванович? – спросил комендант. – Или мне показалось?

- Озабочен, Антон Петрович, – и поручик подал подполковнику лист бумаги.

- Ба! – воскликнул тот. – Да это же наше укрепление! И как здорово нарисовано! Я, когда впервые прибыл сюда, именно с этого места обозревал укрепление. Да, но кто же нарисовал?

- Рядовой Шевченко.

- Вот как… Но ему запрещено ведь…

- Так точно, ваше высокоблагородие. Маевский задумался, походил по комнате, постоял у окна и наконец промолвил: - Я разберусь. Пришлите ко мне солдата. Поручик вышел, а подполковник сел за стол и вновь принялся рассматривать рисунок. «Талантлив солдат, ничего не скажешь, - рассуждал про себя Маевский. – Все схвачено точно и красиво. Юрта до сих пор стоит на прежнем месте. Будь это не рисунок, а картина – повесил бы в своем кабинете... Да, но художник-то опальный… сам государь запретил рисовать и писать… Я обязан выполнить наказ императора… Гауптвахта здесь не поможет… Пропустить через строй? Никогда я эту меру не применял… тогда – что?» Мысли капитана прервал приход солдата.

- Рядовой Шевченко прибыл по вашему приказанию.

- Подойди ближе. Твоя работа?

- Да, ваше высокоблагородие.

- Ты забыл, что тебе запрещено?

- Нет, ваше высокоблагородие, не забыл.

- Как же осмелился?

- Я… я хотел сжечь рисунок, но кто-то его стащил…

- Сжечь? Зачем же тогда рисовать, если собирался уничтожить? Какой смысл рисовать? В глазах солдата появились слезы.

- Ваше высокоблагородие, я помру, если не буду рисовать… Если дозволите – я сразу же буду сжигать, чтоб никто не увидел моих рисунков… Антон Петрович был ошеломлен такою просьбою и, сам не понимая, почему, ответил: - Я сам буду сжигать твои рисунки.

- Благодарю вас, ваше высокоблагородие… Маевский задумался, помедлил, но потом вновь изрек то, что ему не положено говорить: - Старшой казармы – учитель словесности – написал водевиль. Нужны декорации… Знаешь, что это такое?

- Так точно.

- Сумеешь нарисовать? Тарас не поверил своим ушам и хлопал глазами.

- Так нарисуешь?

- Нарисую, ваше высокоблагородие…

- Скажешь учителю… Ну, да ты все понял. Иди.

- Слушаюсь, ваше высокоблагородие! Тарас с радости чуть было не расшиб лоб о двери. А комендант призадумался: не опрометчиво ли он поступил? Опрометчиво. Но ведь художник он талантливый, это же сразу чувствуется! Да, на Руси талантливые люди всегда преследовались. Но ведь всегда находились такие, которые им помогали. От

52 него, Антона Петровича Маевского, сейчас зависит судьба художника... Нет, он не будет сжигать рисунки солдата. Он будет складывать их в тайную папку. Конечно, если начальство дознается – понизят в звании… но ведь и сейчас уже ясно – полковника ему не дадут. Нет, не дадут. Так чего бояться? Репетиции Конечно, Шевченко был удивлен тем обстоятельством, что учитель написал водевиль. Не укладывалось в голове Тараса сочетание столь различных характеристик в одном человеке. Но когда вечером он увидел, как азартно учитель играет в карты, Тарас не решился с ним заговорить.

- Чего тебе, Шевченко? - не отрываясь от карт, промолвил учитель.

- Я… насчет декораций к водевилю… Учитель удивленно зыркнул на солдата, бросил карты и властно наказал игрокам: - Кышь отсюда! А ты садись напротив меня. Партнёры мгновенно исчезли, а Шевченко присел на чужие нары, молча поглядывая на силача.

- Ты художник? Или просто так малюешь?

- Художник.

- Это хорошо. Нам повезло. Я дам тебе водевиль. Почитаешь – сам поймешь, что надо нарисовать. Да, меня зовут Василий. А тебя?

- Тарас.

- А знаешь, Тарас, ты по всем характеристикам подходишь на роль купца Авдеева. Будешь читать водевиль – обрати внимание на этот образ. Ты когда-нибудь играл в пьесах?

- Нет, – улыбнулся Тарас. – Этим занимается мой земляк. Вот он мне кое-что рассказывал.

- Как фамилия твоего земляка?

- Щепкин.

- Ого! Нам бы твоего земляка, хотя бы на один спектакль!

- Ну, да ничего – справимся. Марья Васильевна – знаешь, конечно, о ком говорю – очень активно подключилась к постановке водевиля. И голос у нее приятный – красиво поет… А ты умеешь петь?

- Украинские песни пою.

- Слушай, Тарас, если ты, купец, и говорить, и петь будешь на своем родном языке? Русский текст песни сумеешь перевести на малороссийский? А?

- Переведу.

- Вот здорово получится! Тарас с интересом смотрел на учителя. А тот вдохновенно рассказывал об участниках спектакля: - Леопольд! – вдруг закричал Василий – Ты еще не спишь?

- Нет, – послышалось из дальнего угла. Альманах “Саксагань” № 1 2016

- Подойди сюда. Леопольд оказался далеко не молодым солдатом.

- Леопольд, познакомься с Тарасом. Он – художник. Берется сделать декорации.

- Да ну? Вот это здорово! - сразу оживился Леопольд и стал выглядеть молодым человеком.

- Леопольд – артист,- представил Василий своего приятеля.

- Очень приятно, - промолвил Тарас.

- Как ты думаешь, Леопольд, Тарас подойдет на роль купца Авдеева?

- Натура подходящая! А там видно будет.

- Завтра, Тарас, ты получишь рукопись водевиля, а когда прочтешь, выберешь из старых простыней такие, которые сгодятся для декораций. Ну, и скажешь, согласен ли играть роль купца? А то мы сбились с ног в поисках артиста. Один повар подходит на эту роль, но он наотрез отказался. Кроме тебя – больше некому. Выручай, Тарас! А теперь – спать: завтра будет много дел. По просьбе Марьи Васильевны Антон Петрович освободил «артистов» от всякой работы. Василий и Леопольд постоянно спорили, переигрывали отдельные сценки, но, в конце концов, находили приемлемый вариант. А Тарас отказался играть купца-дурачка.

- Где вы видели купца, который был бы природным дурачком? Да нету в жизни таких!

- Но, Тарас, это же водевиль! Здесь много смешных лиц. Если будет не смешно – смотреть никто не станет.

- Я понимаю, Василий, спектакль должен быть веселым. Но позвольте мне сыграть купца хитрым: перед продавцами, у которых он покупает товар, лицедей разыгрывает из себя дурачка, чтобы расположить их к себе и подешевле заплатить за товар; а перед покупателями купец играет роль заправского морехода, привозящего товар, скажем, из Греции, и заплатившего за него большие деньги.

- А что, мне нравится такая трактовка образа купца! – вмешался в разговор Леопольд.

- Давай, Тарас, вживайся в роль купца. И побольше смешных мелочей придумай. На том и согласились. Спектакль Спектакль состоялся в харчевне. В торцевой части «зала» соорудили помост. Из простыней, разрисованных Тарасом, сделали занавес. Окна дома, где происходит действие, художник нарисовал прямо на стене, да так здорово, что повар, удивленный увиденным, не поленился выйти из харчевни и проверить, не прорубили ли эти артисты окна на самом деле.

53 Василий играл деспотичного помещика. И фигурой, и особенно голосом он подходил на эту роль. А вот лицом – не вышел: доброе учительское лицо вызывало у людей доброжелательные чувства. Тарас вспомнил, как он рисовал портрет помещика Племянникова – злого, беспощадного деспота, с разбойной рожей. Заказчик, увидев себя таким, наказал художнику: - «Ты сделай меня подобрее, а то – что потомки подумают?» Тарас, как мог, подрисовал «доброту». «Мало! Я тебе деньги за что плачу? За заказ. Вот ты и выполняй мой заказ. Ты маляр, или кто?» – «Я – художник.» – «Вот все худое и убирай, а доброе – делай.» Как ни старался Тарас – добрым лицо не получилось. Озлившись, Племянников схватил свой портрет, выругал «маляра» и ушел, не заплатив ни копейки. А кому будешь жаловаться? Ведь ему, художнику Шевченко, запрещено рисовать!.. Тарас решился предложить Василию: - Давай я тебя сделаю недобрым помещиком.

- А что? Делай из моего лица рожу! – догадался тот. Художник принялся за работу, а Марья Васильевна молча наблюдала за ним и «жертвой». Когда Тарас отошел назад, он весело улыбнулся, а Марья Васильевна добродушно сказала: - Ну, Тарас Григорьевич, ты великий гример. Думаю, что солдаты не узнают своего старшого. Пока за занавесом готовились к выступлению, в зале произвели небольшую перестановку «мебели»: ближе к сцене поставили длинные скамейки, а за ними – столы. На первой скамейке уселись Маевский с детьми, Евсеев, повар с сыном и другие. Далее располагались в основном солдаты: одни сидели на скамейках, другие – прямо на столах. Солдат было немного: в воскресенье к некоторым из них приезжали родственники, другие – резались в карты, третьи – ушли к морю. С первых же минут сцена приковала к себе зрителей: водевиль выдался смешным. Солдаты громко смеялись, а те, кто сидел на скамейках, от радости топали ногами. Евсеев хотел было пристыдить их, но Маевский осадил его. А когда вновь показали смешное, первая скамейка захлопала в ладоши. Это понравилось тем солдатам, которые сидели на столах и не могли топать, и они тоже стали «лязгать» ладонями. Топот прекратился, а смех нарастал. В общем, спектакль удался. Солдаты неохотно покидали харчевню. А Маевский пригласил к себе всех артистов. С бокалом в руке Антон Петрович обошел радостных гостей и каждому из них сказал доброе слово. Остановившись перед «купцом», он сказал:

- А вас, Тарас Григорьевич, Бог щедро наградил талантами: вы и поэт, и художник, и артист. Да-да, великолепный артист! Тарас прослезился. А в казарме еще долго продолжались воспоминания. Те из солдат, которые не были на спектакле, внимательно слушали восторги своих товарищей и жалели, что не пошли на «смотрины» - ведь все они никогда не были в театре и не знали, что это такое. Вернувшись в казарму, старшой сообщил, что в следующее воскресенье покажут водевиль еще раз. Солдаты радостно загудели. А Шевченко и Евсеев тоже долго не могли уснуть, изредка переговариваясь. А в следующее воскресенье «зал» был переполнен. Это заставило Василия задуматься над новой пьесой. Тем более, что материала для написания водевиля на солдатскую тему было предостаточно. Но Тарас во второй пьесе уже не участвовал: судьба подготовила ему новое путешествие. Встреча Ранним утром Шевченко поливал из кувшинчика молодую вербочку, благополучно пережившую зиму и весело зеленевшую маленькими листочками. Тарас не знал, что он родился под знаком рыбы и что его родовым деревом являлась верба. Но он с детства питал уважение к красивому дереву, особенно, когда оно росло над водою. Светло-зеленые струйки веточек ниспадали к зеркалу воды, но никогда не касались ее. Маленький Тарас ждал, что в следующую весну веточки непременно будут «пить» водичку, но проходили весны за веснами, а веточки так и не коснулись воды. Кто их подрезает на ладонь от воды, мальчик не знал, но то, что они так ровно подрезаны, он же видит! Чудное дерево… Воспоминания Тараса прервали возгласы: - Шевченко!

- Тарас! Удивленный солдат обернулся и невольно воскликнул: - Людвиг! Бронислав? Да, перед художником стояли его оренбургские приятели Турбо и Залесский – в гражданской одежде, с раскрытыми объятиями и сияющими лицами. Смех, шутки, объятия… После сумбурных восклицаний Людвиг, наконец, объяснил причину их пребывания в Новопетровском укреплении.

- Мы проездом. Отправляемся в экспедицию. По Мангышлаку. Будем искать каменный уголь. В Каратау… А Бронислав добавил:

54 - Я убедил штабс-капитана Антипова в том, что я один не справлюсь с необходимыми зарисовками. Александр Иванович – горный инженер, обнаружил много полезных ископаемых в Оренбургской губернии, а теперь вот взялся за поиски каменного угля, который вашему укреплению ого как нужен! Примерно то же самое докладывал Антипов Маевскому, который внимательно слушал штабс-капитана. А когда тот закончил свой рассказ, сказал: - Да, каменный уголь нам нужен позарез… Но чем я вам могу помочь, Александр Иванович?

- Мне нужен художник, Антон Петрович. Нет, я знаю, что рядовому Шевченко запрещено рисовать. Но ведь мы отправляемся на поиски угля не для себя, для государства! А ради этого благородного дела…

- Берите, – перебил горного инженера комендант.

- Мы его вам вернем через 3 – 4 месяца. А может, и раньше.

- Берите хоть на год.

- Спасибо, Антон Петрович. Подполковник Маевский так быстро согласился отдать художника не столько потому, что понимал значение каменного угля для укрепления, но и по другой причине. Дело в том, что слухи о самодеятельном театре в Новопетровском укреплении дошли до Оренбургского генерал-губернатора. Нет, Перовский, конечно, сам не приедет в «гости» к Маевскому, а вот надежного «человечка» пришлет обязательно. А в новом спектакле одну из ролей будет исполнять рядовой Шевченко. Можно только представить себе, как взбесится генерал, узнай он об этом. Поэтому коменданту оставалось одно из двух: либо отстранить Шевченко от спектакля и загнать его в казарму, либо… Ну, вот Маевский и выбрал второе. Да и сам солдат с радостью воспринял такой наказ: в предыдущей экспедиции Шевченко, невзирая на всяческие мелкие невзгоды, чувствовал себя свободным человеком. И вот снова: пусть и кратковременная, но свобода. Да еще со старыми приятелями. И Тарас поймал себя на том, что среди его украинских друзей не было столь преданных и приятных, как ссыльные казаки. Ну, а Бронислав Залесский еще и сотоварищ по «кисти». Жаль, конечно, что ему, Тарасу, не придется сыграть в солдатском спектакле. Но ведь он скоро вернется в Новопетровку и наверстает упущенное!.. Глава VIII. Короткая экспедиция Ханга -Баба В конце мая 1851 года экспедиция Антипова двинулась в путь по Хивинской дороге. Солнце клоАльманах “Саксагань” № 1 2016

нилось к закату, поэтому, проехав чуть больше четырех верст, караван остановился на ночлег. И Тарас сразу выхватил лист бумаги и заточил карандаш. А Людвиг и Бронислав принялись устанавливать шатер на троих. Антипов и штейгер Козлов ночевали в своем шатре. За время подготовки к спектаклю Тарас рисовал только декорации, но ему это не очень нравилось. Другое дело – природа и люди. Это жизнь, а не водевиль. И Тарас с жадностью рисовал, тем более, что основная работа – зарисовка образцов породы – была впереди. Вторая остановка на ночлег состоялась в урочище Ханга-баба. Тарас вновь схватил карандаш, бумагу и стал рисовать закат солнца. Среди невысоких гор стоял шатер, и пока друзья готовили нехитрый ужин, Шевченко закончил рисунок и показал им, как выглядит стойбище со стороны.

- Что значит художник! - промолвил Людвиг. Сразу увидел то, что простой человек не замечает.

- Тарас, - отозвался Бронислав, – пока есть много свободного времени – изобразил бы ты нас – и себя тоже! – в шатре: я пью из пиалки чай, Людвиг читает стихотворение Пушкина, а ты – изучаешь с помощью лупы кусочек породы. Кстати, погляди, какую прелесть я нашел. – С этими словами Залесский подал Шевченко сверкающий золотыми вкраплениями вроде бы обычный камешек.

- Только меня рисуй со спины, - усмехнулся Людвиг. – Во-первых, потому, что я плечистый парень, а во-вторых – не люблю смотреть в глаза художника. А что касается стихов Пушкина, то сейчас прочту одно из них, которое, как мне кажется, касается и нас. Слушайте: Во глубине сибирских руд Храните гордое терпенье. Не пропадет ваш скорбный труд И дум высокое стремленье! Товарищ, верь: взойдет она Звезда пленительно счастья! Россия вспрянет ото сна, И на обломках самовластья Напишут наши имена!

- Где достал? – спросил Залесский.

- По рукам ходит, - отозвался Турбо. А Тарас молчал – он рисовал.

- Тарас, а ты любишь Пушкина? – внезапно спросил Турбо, не меняя позы. – А?

- Пушкин – талант, - отозвался Шевченко. – Но мне больше по душе Лермонтов. Когда я находился в Орской крепости, – это еще при Исаеве, – княгиня Репнина прислала мне томик его стихов. И я тогда понял: мои думы выражает Лермонтов… Людвиг, прочти что-нибудь из его стихов.

55 - С удовольствием, - отозвался Турбо. Тучки небесные, вечные странники, Степью лазурнаю, цепью жемчужнаю Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники, С милава севера в сторону южнаю…

- А, суки!! Запрещенные стишки читаете! Тарас невольно вздрогнул, а Турбо и Залсский были совершенно спокойны.

- Против царя надумали?! Недоноски паршивые! Нахлебники пузатые! Скоты нерусские! Я вам покажу свободу! На входе в шатер стоял, шатаясь из стороны в сторону, штабс-капитан Антипов, поддерживаемый сзади штейгером Козловым – трезвым и спокойным.

- Зажирели тут на русских харчах! Белоручки засратые! – Антипов обвел минутным взглядом человеческие контуры и заорал: - Завтра на раскопки! Шурф рыть! Я сказал!! Козлов потихоньку стал отводить Аптипова в сторону. Тот брыкался, но не сопротивлялся и продолжал изрыгать всяческие проклятия. Когда голос удалился, Залесский сказал, обращаясь к Тарасу: - Не обращай внимания: пяный – несёт черт знает что, а протрезвеет – милейший человек.

- Что у трезвого на уме, у пьяного – на языке…

- Нет, Тарас, это не тот случай. Ну да, ты сам убедишься. А сейчас – спать: с утра шурф рыть… У художника пропало настроение рисовать. Он посидел-посидел и завалился на свое ложе. Но сон не шел. Тарас невольно сравнивал Антипова с Бутаковым. Как Бутаков умел себя достойно вести даже в сложных и проигрышных ситуациях! Вот кто образец русского интеллигента! А этот? Хам, грубиян и дурак в офицерских погонах… Под утро Тарас уснул, но Турбо, не церемонясь, поднял его на ноги: - Начальство приказало – рядовой выполняй! К раскопкам шли молча – каждый думал о своем. Антипов встретил их с удивлением: - Ну, если сами соизволили прийти, то сами и заберете к себе образец. – Штабс-капитан повернулся к рабочим и крикнул: - Федор! Неси сюда камень! Крепкий Федор, напрягшись всеми мышцами, нес крупный камень, сгибаясь под тяжестью.

- Пуда два потянет,- словно оправдываясь, изрек он.

- Клади на землю. Гляди сюда, Тарас Григорьевич! Нарисуешь вот этот гладкий бок, и вот этот торец. Один к одному! Тащить сию тяжесть в Оренбург я не

буду – отколю два небольших кусочка, а зарисовать надобно все… Вот ведь как получается: ищешь одно, а находишь другое. Ну, да Колумб тоже искал Индию, а нашел Америку… Забирайте. Втроем донесете?

- Я один понесу, - отозвался Турбо.

- Ну и прекрасно. Вечером загляну – погляжу, как получился рисунок… Да, а вы что-то хотели?

- Хотели взглянуть на шурф, - ответил за всех Бронислав.

- А что на него смотреть? На вашем языке – яма! Тарас ничего не понимал: вчера нагрубил, оскорбил, а сегодня ведет себя так, словно ничего не было…

- Выбрось из головы, – понял приятеля Залесский. – Он ничего не помнит из того, что сказал пьяный. Поверь мне – я его уже успел изучить. Кстати, в этом его преимущество перед другими пьяными офицерами. Легенды и действительность Вечером штабс-капитан действительно пришел в гости к ссыльной троице, но – трезвый.

- А ну, покажи, Тарас Григорьевич, что там у тебя получилось. Я ведь, кроме твоих пейзажей, ничего не видел. Художник положил на стол свое произведение и развернул камень «лицом» к Антипову.

- Вот это работа! – воскликнул офицер. – Нет, я видел у Залесского портрет, нарисованный тобою. Но человека многие умеют изобразить. А вот сложный образец руды – никому еще не удавалось так точно перевести на бумагу! Как тебе это удалось?

- Смешивал различные краски до тех пор, пока не добился сходства. Долгонько провозился, конечно.

- А ведь ты, Тарас Григорьевич, смог бы книги иллюстрировать. Я имею ввиду учебники для студентов.

- Не знаю, ваше благородие.

- Так я знаю, - Антипов встал из-за стола и протянул солдату руку. – Спасибо, Тарас Григорьевич.

- Не за что! – это моя работа как художника.

- Не исключено, что завтра-послезавтра тебе принесут новый образец. Я чувствую это. Антипов быстро удалился, а Залесский промолвил: - Да, у него есть чутье рудознатца. Мне рассказывали про него такой забавный случай – не знаю, правда или нет. Бродил Антипов по уральской тайге и натолкнулся на старого охотника. И старик поведал геологу о том, что есть, мол, такая гора, в которой зверье понарыло множество нор. Но не живут в них, а лечатся от каких-то болезней. К норе приползает, скажем, волк, еле живой, а через несколько дней выскакивает из норы как молодой…

56 - А причем здесь рудознатство? – спросил Турбо.

- А ты слушай дальше. Антипов залез в пустую нору и обнаружил железную руду. Отбил молотком несколько кусочков, а они прилипли к металлу.

- Что, магнитные оказались?

- Вот именно – магнитная руда, - продолжал Залесский. - Будучи в Петербурге, он рассказал об этом профессуре. Те посмеялись над ним. Тогда Антипов вытащил кусок магнитной руды и сказал: «Открывайте коробочку с кнопками.» Открыли. Аптипов подвел руду к коробке – все кнопки выскочили и прилипли к камешку…

- А дальше что? - промолвил Тарас.

- А ничего, - усмехнулся Бронислав. – Порадовались, посмеялись и запрятали руду в темный угол шкафа.

- Но ведь звери лечились? – удивился Людвиг.

- И по сей день лечатся.

- Так, может, и люди могут излечиваться от каких-то болезней? – спросил Тарас.

- Все может быть, – отмолвил Залесский. – Но петербургским чиновникам нет до этого дела.

- А может, это легенда? – молвил Людвиг. – В России, да и Польше тоже, любят сочинять сказки.

- Легенды на пустом месте не рождаются, - ответил Бронислав. – Но здесь главное другое: Антипов нашел магнитную руду. Неужели в ней наши заводы не нуждаются? Не верю: это же редкое явление!

- Придет время – магнитная руда найдет применение, - заверил приятелей Турбо и обратился к Тарасу: - Ты уже дорисовал нашу троицу?

- Нет. Пусть Бронислав изобразит меня.

- Охотно. Садись за стол и бери в руки лупу. Залесский довольно быстро запечатлел Тараса и показал рисунок друзьям. На кладбище Людвиг и Бронислав предпочитали ездить верхом на лошадях, Тарас чаще всего путешествовал в кибитке. Но иногда оба художника, Шевченко и Залесский, подъезжали верхом на лошадях к причудливым горам, напоминавшим крепости, дворцы, храмы. Тарас соскакивал с лошади и рисовал, рисовал, сидя на одном месте и поворачиваясь в разные стороны. Бронислав удивлялся таланту и работоспособности своего друга. Чтобы ему не мешать, Залесский отъезжал подальше и вновь любовался проделками солнца, ветра и дождя. Вон вдали каменная птица распростерла гигантские крылья, а вот у подножья отвесной скалы сидят огромные серые жабы, чуть дальше – зелёно-желтая черепаха... Не, в самом деле, как это все получается? Другое дело шелковица – многовековое дерево, два сажня в обАльманах “Саксагань” № 1 2016

хвате. Несмотря на отсутствие топлива, киргизы не трогают дерево – они поклоняются ему. И всем другим деревьям тоже. Чем вызвана такая преданность растительности – киргизы не знают. Поклоняются – и все. Тарас отказывался от еды: дорог каждый миг. Рисунков - толстая папка. Антипов не беспокоит художника. Но каждый вечер приходит и просматривает рисунки, словно учитель.

- Удивляюсь я твоему таланту, Тарас Григорьевич. Удивляюсь и радуюсь. Опытный геолог сумеет установить по твоему рисунку, из каких пород сложены эти полуобнаженные скалы. Да что породы! – он и руды легко определит... Ну и талантище у тебя, Тарас Григорьевич. Антипов уходил в хорошем настроении. Однажды штабс-капитан заявился в шатер троицы ночью. Оглядевшись, он побледнел и выкрикнул: - Где Шевченко?

- Рисует, - спокойно ответил Залесский.

- Где рисует? Веди меня туда!

- Садитесь на коня, ваше благородие. Пешком – далековато идти. Ехали молча. Но Антипов был так взволнован отсутствием государственного преступника, что все время ёрзался на коне, словно в лихорадке. Наконец он зло произнес: - Что можно рисовать ночью?

- Кладбище. Шабс-капитан невольно вздрогнул.

- Какое еще кладбище?

- Туркменское. В долине Долнапа. Антипов с недоверием посмотрел на Залесского, но ничего не сказал. Огромная луна освещала им путь. Лошади сонно пофыркивали. Тишина. Ни души. Вскоре показалась туркменская капличка. На небольшом расстоянии от нее прямо на земле сидел сгорбившийся человек.

- Не будем ему мешать, – облегченно вздохнул Антипов, спешился и сел на землю. Залесский последовал его примеру.

- Видел я его рисунки и надгробий, и полуразрушенных храмов… Зачем ему это?

- Но ведь это – история туркменского народа!

- Какой они народ! Так, кочевое племя.

- Наши предки тоже были когда-то племенами. Антипов покосился на Залесского и внезапно спросил: - А куда пошли наши лошади?

- К коню Тараса.

- М-да, – произнес штабс – капитан, зевнул и изрек. – Я вздремну: день был нелегкий...

57 Антипов тотчас же захрапел, а Залесский еще долго ворочался с боку на бок, пока, наконец, тоже не засопел. Разбудил их тихий голос Тараса: - Доброй ночи вам.

- Ложись и ты, - сонно пробурчал Антипов, зачмокал губами и мгновенно уснул. Тарас не возражал: просидев над рисунком согнувшись, он с удовольствием распластал свое тело на земле, еще не остывшей после дневного зноя. Двуликий Янус?

- Что, суки?! Зажирели на дармовых харчах?! Бунтари задрипанные! Свиньи нерусские! Как всегда, Антипова поддерживал сзади Козлов.

- Я вам покажу кузькину мать! Нахлебники ненасытные! Бездельники праведные! Бандиты святые! Штабс-капитан еще долго выкрикивал несуразные ругательства, а «святая» троица молча взирала на пол, не поднимая глаз на начальника. Наругавшись досыта, Антипов – с помощью Козлова, конечно – направился к своему шатру.

- Не понимаю я этого человека, – нарушил молчание Тарас. – Шесть дней подряд – деловой, разумный, воспитанный, а на седьмой – мразь.

- Двуликие Янусы были не только в древности, - отозвался Людвиг.- Их немало и сейчас.

- А я ему все прощаю, - промолвил Бронислав. – Он талантливый искатель земных богатств. Таких очень мало. Ну, а для пьянства, наверное, есть веская причина. Не будем гадать, какая.

- Все равно я к этому никогда не привыкну. С наступлением седьмого дня у меня начинает чесаться грудь, - признался Тарас. – Отчего такое?

- А у меня – кулаки, - отрезал Людвиг. Все трое рассмеялись. Утром следующего дня Тарас поехал верхом на лошади к казахам. Несколько дней назад он уже присмотрел одну юрту, в которой проживала молодая семья. Муж все время играл на струнном инструменте, а жена постоянно что-то делала по хозяйству. Художник сделал два рисунка. На одном был изображен поющий казах, рядом его жена, глядящая на маленького сына стоящего у юрты. На втором рисунке, который Тарас назвал «Трио», показана молодая, но бездетная семья. Третьим членом семьи художник изобразил новорожденного телёночка, мать которого – рогатая корова – заглядывает в юрту. Этот рисунок очень понравился Антипову – он искренне рассмеялся. Все остальные рисунки, отражающие местные пейзажи, штабскапитан забрал для иллюстрации экспедиционного отчета.

Через два дня Тарас принес рисунок, на котором были изображены два малолетних казахских мальчика, просящих милостыню: маленький держал в руках глиняную мисочку, а старший протянул вперед ладошки. Голодные глаза детей потрясли Бронислава и Людвига. А у Антипова, долго разглядывающего мальчишек, в глазах появились слезы и ручьями потекли по щекам.

- Извините, - наконец произнес штабс-капитан, схватил рисунок и выбежал из шатра. (Пять лет спустя Тарас по памяти восстановит рисунок и добавит на нем себя, подглядывающего за детьми.) А троица онемела от неожиданности. Наконец Залесский грустно промолвил: - Мне кажется, что у него была семейная трагедия, связанная с детьми…

- Я тоже об этом подумал,- отозвался Турбо. А Шевченко, помедлив, промолвил: - В таком случае я ему прощаю пьяные выходки и беру назад свои возмущения… С тем и улеглись спать. А утром караван развернул оглобли и двинулся в обратный путь. По дороге Тарас очень редко брал в руки карандаш и бумагу: все, что произвело на него неизгладимое впечатление, он уже нарисовал. Обратный путь оказался короче (в днях), и вскоре караван, обогнув укрепление с моря, остановился на берегу. Совсем недалеко на якорях стояли две шхуны, ожидавшие экспедицию Антипова. Тарас решил нарисовать Новопетровское укрепление с моря, изобразив и шхуны, покачивавшиеся на легких волнах.

- Начинаем разгрузку повозок, – наказал Антипов, желая поскорее расплатиться с казахами-возницами и начать погрузку имущества и образцов пород и руд в шхуны. Художник отложил рисунок в сторону и присоединился к друзьям, стягивавшим ящики с повозок.

- Ого! – воскликнул сильный Турбо, принимая ящик от Козлова. – Тяжеловат каменный уголь!

- Уголь мы не нашли, – отозвался Козлов, – зато обнаружили такую редкую руду, каковой в России еще никто не находил. Антипов – первый. Знал бы штейгер, что менее, чем через сто лет эта руда станет главным сырьем для смертоносного оружия...

Продолжение следует

58

Андрей ДЮКА ГАЛИНА ДРАБАТАЯ: ЖИВЫЕ ПОРТРЕТЫ ХУДОЖНИКА, ИЛИ ЭМОЦИИ И ЧУВСТВА НА ХОЛСТЕ (в № 3-4 2015 в “Галерее “Саксагани” были опубликованны картины Галины Драбатой)

Всматриваюсь в детали, изучаю технику, отхожу, приближаюсь вновь, снова рассматриваю работы Галины, пытаясь понять и ощутить ту тайну, которой в совершенстве владеет художник. Тайной передачи личностных ощущений характера человека. Нет одинаковых портретов, что крайне удивительно, ведь Галина Драбатая – художник молодой, но яркость образов, выделенные моменты эмоций... Стою перед очередным портретом, не замечаю, как ко мне подходит Александр Юрченко – организатор выставки.

- Нравится? – интересуется Александр Сергеевич.

- Очень, – честно признаюсь я. – Даже больше, чем нравится: в них так много жизни...

- Ну, тут есть еще над чем работать. – Юрченко подходит ближе к портрету, на нем изображен фотограф. – Тут можно еще над цветовой гаммой поработать... Впервые я увидел портреты Галины в электронном виде: они пришли на мою почту. Но по фотографиям сложно судить о работах. Мне очень понравились, разумеется, я поставил их в номер «Саксагани», но... Как-то по-особому притягивали они к себе, хотелось посмотреть ориАльманах “Саксагань” № 1 2016

гиналы. И вот – выставка в фойе академического театра им. Т.Г. Шевченко, портреты молодого художника размещены на мольбертах, и я смотрю на них, ощущая всю энергетику, вложенную, вписанную в каждый штрих. Мне кажется, что вижу, как Галина наносит на холст мазок за мазком, работает быстро, почти без перерывов. Лишь так, на выдохе, на эмоциях, не останавливаясь, можно воссоздать живой образ человека. Фотограф. Что же в нем такого особенного? Да, собственно, ничего. Человек с фотоаппаратом, стоит в задумчивости, выискивая натуру или просто созерцая мир. Но в то же время в каждом штрихе лица, в самой позе – отношение. Отношение к окружающему пространству, к себе, ко всем нам. Как тонко, без усилия, без навязывания зрителю, переданы внутренние, глубоко от всех обычно спрятанные эмоции! Это они, личностные эмоциональные всплески, замеченные, вернее, разгаданные и понятые Галиной, делают портрет уникальным – на фоне работ других художников-портретистов. Надменность, ощущение нереализованности, ироничность, переходящая в сарказм, – все это присутствует в характере фотографа. Качества не из лучших, даже легкая зависть к тем, кто добился большего. Словно читаешь мысли человека: «Не поняли, не оценили? Ничего, я им еще покажу...» - и тут же сомнения: «Смогу ли? Хватит ли сил? А может, я уж не так и хорош?..» Да, именно внутреннее столкновение эмоций, противоречий, и как итог – мгновенный объемный портрет. На холсте не просто повторение формы носа, губ, детали одежды. Любая деталь – дополнение, штрих к пониманию самого человека. И вот перед нами живой портрет, живой своими ощущениями нас, разглядывающих и судящих его. Плохой ли он? Хороший? Как любой из нас – разный. В этом и секрет магии Галины: показать живого человека, показать таким, каким он скрывается даже от самого себя. Талант художника неоспорим, талант, данный Богом – видеть невидимое, передавать главное.

- Как вы пришли к рисунку, живописи? – задаю вопрос Галине, сидя на стуле посередине ее крохотной мастерской.

- У меня это семейное, – отвечает художник, – брат, дедушка, отец рисовали. Никто из них не занимался этим серьезно, – так, для себя. Как пришла? Как все, наверное: перерисовывала любимых персонажей мультфильмов, МиккиМауса, например... Но долго не было увереннос-

59 ти, что буду серьезно этим заниматься. Мне просто нравилось рисовать. Потом все же решилась поступать на художественно-графический факультет нашего педуниверситета, но... Не поступила, завалила экзамены. Обидно стало. Внутри какой-то протест появился: что же я, совсем рисовать не умею?! Захотелось доказать, в первую очередь себе самой, что это не так, что я – художник. Поступила в строительное училище на специальность «художник-оформитель». Но там более все прикладное, связанное с дизайном, строительством. Мы занимались изучением шрифтов, имитацией металла, пластмассы... Честно, мне, как художнику, училище дало очень мало. Через год я вновь поступаю на худграф, теперь только уже на заочное отделение, – мне ведь хотелось научиться рисовать…. Честно, долго мечтала стать художником-модельером, – для девушки, наверно, это вполне естественно. Такого направления в нашем университете не было, и я поступила на факультет по специальности «учитель рисования». Мне всегда хотелось писать, рисовать портреты. Но с начала учебы шли только пейзажи и натюрморты. Я ждала долго, целых два года, того момента, когда начну работать над портретом. И вот пришло это время, этот миг: я писала портреты, я была счастлива!

- Что для вас, Галина, живопись, рисунок?

- Для меня это дело, которым я просто не могу не заниматься. Иногда, просто глядя на человека, я вижу его образ на холсте. Я не знаю, зачем мне это нужно, просто это ощущение есть, я этим живу.

- Вы пишете портреты на заказ?

- Да, конечно, пишу. Я мечтаю, что это когданибудь станет моей основной и единственной работой. Пока - нет, приходится на жизнь зарабатывать другим. Хотела бы заниматься только живописью. Этим жить.

- Вам приятно писать любой портрет? Срабатывает момент личной приязни или неприязни к человеку?

- Я пишу портреты на заказ чаще всего с фотографий, поэтому личных контактов с натурой не имею. А если все же приходится писать человека «вживую», то обычно позже мы становимся друзьями.

- Как относятся близкие к вашей работе художника?

- Гордятся, – Галина улыбается. – При знакомстве меня с кем-то говорят: «Это наша Галя, она художник!»

- Какой материал вы используете в работе?

- В основном – масло, лишь иногда для грунтовки – акрил.

- А технику? Есть какое-то определенное направление?

- Разные техники: акварельную, пастозную... Не люблю белого холста, никогда не пишу работу на белом. Сначала заливаю его цветом. Чаще всего, конечно, серым. Вообще, от фона, от его тона, зависит вся работа: находится натура, даже на скорость написания портрета тон влияет. Это, разумеется, личное. Для меня тональная основа очень важна, люблю, когда на законченной работе проступает фон, как элемент одежды, через черты лица. Когда это гармонично вписано в картину - я очень довольна!

- Как долго вы работаете над картиной?

- Самая моя быстрая работа маслом – один час. Кстати, эта работа – одна из моих самых любимых. А так – обычно несколько сеансов по часу-два.

- Галина, в каких выставках вы участвовали?

- Это были выставки, проходившие в честь Дня художника в городском выставочном зале. В 2015 году была, в том же выставочном зале, моя персональная выставка.

- Вы довольны собой, своим творчеством, или чувствуете какие-то недостатки, недоработки? Есть ли желание совершенствоваться? или считаете, что уже достигли вершины совершенства?

- Я не люблю говорить о своих ошибках, потому что на них тут же все станут обращать внимание. Я работаю, знаю, но не скажу. Совершенствоваться – это естественно.

- Считаете ли себя молодым художником? или уже состоявшимся?

- Молодым. Не по возрасту, а по состоянию работ. Я еще не пришла к той цели, к которой иду. Снова смотрю на портреты Галины Драбатой – теперь они выглядывают «из-за спины» друг друга, глядя мне вслед, пафосно, изучающе, недоверчиво. Смогу ли я представить их творца достойно? Ухожу с одной четкой мыслью: в нашем городе есть удивительно талантливый портретист Галина Драбатая, которая создает живые картины. Она молода – но это только плюс, ведь нет предела совершенству!

60

Олег ПОНОМАРЁВ

Движение вперёд Мы с малых лет пытаемся усвоить Уроки те, что жизнь преподаёт, Защиту крепкую пытаемся построить И, нападая, продвигаемся вперёд. Как часто правила жестоких детских игр Диктуют жизни весь дальнейший ход! По джунглям мира мы крадёмся, словно тигр, И, нападая, продвигаемся вперёд. Мы празднуем победы и удачи, А поражения – совсем наоборот: Сжимая кулаки, бесслёзно плачем И, нападая, продвигаемся вперёд.

Как журналист Олег «прославился» в городе масштабными интервью с людьми, «сделавшими сами себя». Стихи же его очень своеобразны: по форме – далеко не всегда придерживаются «канонической» ритмичности и стилистической изысканности, по содержанию – всегда несут печать «отстранённой философичности», напоминающей традиции стихосложения первой половины 19-го века (где иногда неотличима напыщенность от патетичности, назидательность – от нарицательности), и соразмерного ей искреннего гуманизма, успешно оттесняющего на задворки морали «жестокость нравов»... В любом случае эти стихи, как и его «прозаическое» следование к заповедям Божьим, – заряд оптимизма и надежды, признание в любви, глубочайшей душевной привязанности к жене и четверым детям, путеводитель по миру в поисках Истины. Даже «напевая», то есть сочиняя, песенные тексты, не забывает Олег о главном – БЛАГО-ДАРЕНИИ. Потому что именно дарение радости другим считает важнейшей своей человеческой функцией. По этой же мотивации просил сохранить хронологию стихотворений – дабы видна была эволюция его настроений и умений. Иван Найденко

Альманах “Саксагань” № 1 2016

И спину мы не гнём перед ветрами Житейской бури мелочных невзгод – Фиксируем штурвал под парусами И, нападая, продвигаемся вперёд. И если надо – не покажем даже виду, Когда, как вор, друзей предательство придёт: На миг застыв и проглотив куском обиду, Мы, нападая, продвигаемся вперёд. И если вдруг однажды серым утром Мечты приходится пускать, увы, под лёд – Над погребением скорбим всего минуту И, нападая, продвигаемся вперёд. И, наконец, становится неважно, Какой в конце пути предъявят счёт, – Мы к смерти в очередь являемся отважно И, нападая, продвигаемся вперёд.

7.12.2001

Маме Мама, прости. Прошу я, прости. Молю я, прости меня. Ведь я не такой, ведь я неплохой, ведь я люблю тебя... Знаю: виновен. Но, мама, скажи: как искупить вину? Буду я гладить морщины твои и целовать седину.

61 Мама, позволь осушить океан всех твоих слёз ночных, И разреши мне, как в детстве, присесть тихо у ног твоих. Нежные руки твои я возьму и прислоню к щеке, – Капелькой чистой скупая слеза скатится по руке...

06.11.2001

Моя душа Моя душа не признаёт границ. Она на крыльях радости небесной В потоке чувственном хвалы и песни Взлетает в небо выше райских птиц. Река души моей не знает берегов. Забыв о разуме расчётливо-холодном И в пламенном порыве благородном, Любовью плещет на своих врагов. Моя душа, как жертвенный огонь, Всегда горит, не ведая покоя, И новых судеб линию построит, Пробороздивши белую ладонь.

20.05.2002

Спящий лев Могучий лев среди саванны дикой В тени деревьев безмятежно отдыхает, И пусть не слышно его царственного рыка – Его как будто бы никто не замечает. Но это только видимая вольность: Все знают, что будить его опасно. Он царь зверей – и этого довольно. Он даже спящий не теряет своей власти!

15.06.2002

Рядом с тобой Рядом с тобой мне легко и спокойно, Тихо, уютно и так безмятежно! Искренне-вечной любви ты достойна, Лик твой прекрасный целую я нежно. Лик поцелую и милые руки, В шёлке прозрачном губы утонут, И в теорему любовной науки Брошусь, как в сказочно-призрачный омут. И захлебнусь совершенным блаженством, От волшебства твоего улетая.

Но, умирая на ложе небесном, Рядом с тобой я опять воскресаю!

13.09.2002

Снова осень Снова землю всю покрыла Осень золотым пасьянсом, Вновь чарующая сила Кружит листья в вихре танца. Вновь воздушной паутиной Нас ласкает бабье лето, И волшебные картины Вновь рисует рыжим цветом. Снова долгими дождями, Монотонно-затяжными, Зашумит под небесами Осень стрелами косыми. Снова – алые закаты С тишиной рассветов поздних. Вновь грибные ароматы До краёв наполнят воздух. Окружит нас снова осень Своим царственным покоем, И пускай заметна проседь – Осень, я опять с тобою!

30.09.2002

Дорога в вечность Как часто смерть встречал я на пути! Она, сверля меня акульими глазами, Шипя, шептала: мол, со мною не шути, И никогда не брезгуй тормозами!.. И я, как мог, её холодный взгляд держал, От Божьей искры воспалив огонь сердечный, И от судьбы поблажек не искал, Но понимал, что я, увы, не вечный. Да, иногда хотя бы жизнь ценил, И в упоении огромными глотками Нектар Любви напропалую пил, Порой закусывая Ревности плодами. Когда ж я жизни до смерти напьюсь – Пускай придёт весёлая беспечность. Я жить люблю – но смерти не боюсь: Смерть открывает для души дорогу в вечность!

09.01.2003

62 Кубометры души Я чувствами жить не спешу, хотя раньше спешил: НАДЕЖДА искусству терпеть научила без меры, ЛЮБОВЬ увеличила мне кубометры души, Короткую жизнь бесконечно умножила ВЕРА. Без ПОДЛОСТИ я не узнал бы, где СОВЕСТЬ живёт, Без ЗАВИСТИ я не познал бы ПРИЗНАНИЯ муки, Без РЕВНОСТИ я не ходил бы в Крестовый поход, И письма-стихи б не писал без РАЗЛУКИ и СКУКИ. Без ПАМЯТИ ЗНАНИЙ проспал бы СЕКУНДЫ полёт, Не выпив ВОДЫ, я, наверно, не знал бы о ХЛЕБЕ, Не пятясь НАЗАД, я не смог бы стремиться ВПЕРЁД... Не прожив на ДНЕ, никогда не мечтал бы о НЕБЕ!

16.08.2009

Мамины ладони Если в сердце льдинка, Если я – не я – Мамина морщинка Сохранит меня!

Мамины ладони Воскресят меня!

11.06.2011

Она моя Она красивая. Она желанная. Она активная. Она – та самая... Она игривая И в меру странная, Без меры дивная... Она – жена моя.

16.03.2012

Слова Слова, слова... Как вы сильны, слова! Какая мощь скрывается в словах! Точны, просты порой, как дважды два, Порой несёте ужас, боль и страх... Слова любви – нирвана для ушей. Слова обиды – сердце пополам. Слова с трибун – похуже мерзких вшей. Слова в тиши – интима нежный храм. Слова, слова... Как вы сильны, слова! Вы можете помочь, понять, простить, Вы можете грехи все отпустить, А можете убить, – жизнь такова!

22.03.2012

Железный ангел. Дрогнет, как травинка, Вдруг душа моя – Мамина слезинка Освятит меня! В жизненные битвы Снова брошусь я – Мамины молитвы Сберегут меня!

Посвящение Кривбассу

Железный ангел над тобой. Он послан властною рукой, Чтобы Кривбасса слава умножалась. Среди ветров, в пыли дорог Живёт мой город Кривой Рог, За процветание страны в труде сражаясь.

Жизнь порою зыбка: Буду падать я – Мамина улыбка Окрылит меня!

Карьеры, шахты, терриконы Для земляков – почти иконы. И ты взаимно труд шахтёрский уважаешь. В легендах Саксагань воспета, И бесконечные проспекты, – Твои просторы я люблю, ты это знаешь.

Смерть меня не тронет! Пусть устану я –

Бескрайних дум казацких поле, В тебе пульсация и воля...

Альманах “Саксагань” № 1 2016

63 Не зря же ты – стальное сердце Украины! Кроме руды для фабрикантов, В Кривбассе – залежи талантов, И девушки красивы, как богини. Слова-дела твои едины, Не устаёшь, не отступаешь, – Ты в ожерелье Украины Всегда жемчужиной сияешь! Большой, зелёный, многолюдный, – Уже герой, кто здесь родился. С твоей землёй железорудной Я, как магнит, навек сроднился.

13.04.2013

Благослови моих детей! В потоке жизненных скитаний, И в лабиринтах мировых сетей, И на вершине мирозданья – Мой Бог, благослови моих детей! Среди людского безучастья, И на пороге путаных путей, Во тьме душевного ненастья, Мой Бог, благослови моих детей! Среди мечтаний, на распутье, И среди славы огненных лучей, И в усыпляющем уюте, Мой Бог, благослови моих детей! Благослови моих детей, Господь всесильный, всемогущий! Бог, впереди меня идущий, – Благослови моих детей! И среди призрачных ночей, И среди дней, на бой зовущих, Господь всесильный, всемогущий, – Благослови моих детей!

15.01.2014

Не-Поэт Я не поэт. Я лишь рифмую мысли. Как на допросе пальцев отпечатки, Я выворачиваю душу, как перчатку, На лист на белый, первозданный, чистый:

Какой оставлю след? Я не поэт. Я лишь играю словом. Средь бесконечных жизненных ошибок, Среди тумана призрачных улыбок Ищу я снова истины основу – Но где ответ? Я не поэт. Я лишь парю, как птица. Любя своё земное пепелище, Тоскую по небесному жилищу. Как можно улететь и возвратиться – Кто даст совет? Не жду похвал, но и – не избегаю, И с замиранием души иду по краю, – Возможно, кто-то, прочитав мой путаный сонет, На склоне моих лет, Иль чёрному кортежу вслед, Пусть скажет, может быть: «Да, ты – поэт!»

06.04.2014

Быть собой Какое это счастье – быть собой! Не надевая маски, улыбаться, Не лицемерить и не притворяться, И плыть своей рекой... Какое это счастье – быть собой! Среди друзей без зависти смеяться, Не суетиться и не напрягаться, Держать спокойный строй... Какое это счастье – быть собой! Серийным крысам не уподобляться, В плену тщеславия не растворяться, Где мысли – на убой... Какое это счастье – быть собой! Кому-то горизонты только снятся, Тому, кто жаждет лишь укореняться – Забвенье и покой. Какое это счастье – быть собой! Нести добро, при этом не кривляться, Не споря, при «своих» всегда остаться, – Так сможет не любой. Какое это счастье – быть собой! Средь бесконечных жизни вариаций На скользком камне правды удержаться, И не сойти на вой... Какое это счастье – быть собой! Не защищаться, а сражаться, драться, И каждым утром перевоплощаться, И вновь стремиться в бой, Всем донести души своей настрой,

64 Играючи – прощаться-возвращаться... Не каждому дано так воплощаться... Какое это счастье – быть собой!

13.04.2014

Предлог В раздумьях пребывая бесконечных, В сетях увязнув мыслей скоротечных, Я создал свой волшебный мир. Кто в нём я – шут или кумир? Скитаясь по галактикам Вселенной В оковах оболочки бренной, Стараюсь не нарушить я Закон – Но так ли важен Он? Пространство не влечёт и не пугает, И к лучшей жизни вроде бы располагает. А «Я» манит найти предлог Создать не грустный эпилог. Но не звучать минорной ноте! – Ведь Божий дух сильнее плоти! Я не во сне, а наяву Люблю, поэтому – живу!

13.01.2015

Ось Где правда, а где ложь – никто не знает. Ніхто не знає, де є правда, де – брехня. Все одинаково внезапно умирают. Усі колись підуть у небуття. Кто виноват, что делать – це питання! Хто винен, що робити – вот вопрос! Тому, хто зрадив людським сподіванням – Готовится заоблачный допрос. Вокруг так много «правды» развелось, Що вже готовий вірити брехні. Неправда, что сместилась сердца ось! Вся правда в тім, що серце – у вогні.

29.01.2015

Стихия Как пишу свои стихи я?.. Это, в общем-то, стихия!

20.08.2015

Альманах “Саксагань” № 1 2016

Лодочная станция Здесь, как две судьбы, слились навеки Славный Ингулец и Саксагань. Мост их повенчал, и льются реки В светлую безоблачную рань. Солнечные зайчики сверкают, Словно обручальных два кольца, – В парке «Правды» счастье обретают И соединяются сердца. Клятвы о любви молодожёнов Знают лишь замочки на мосту. Стерегут их белые колонны – Счастья часовые на посту. Музы вдохновляют здесь поэтов, Голуби воркуют в унисон. И хранит любовные секреты Нежный белоснежный павильон. Вы сюда почаще приходите, Лодочку берите напрокат И смелей к судьбе своей плывите, – Счастья путь укажет звездопад. Лодочная станция открыта Для влюблённых вечером и днём, Глянцем фотографий и открыток В сердце отражается моём.

24.11.2015

Я не сонце Я не сонце, всіх не обігрію, Догодити всім – мету не ставлю, Самовиражаюся, як вмію, Інколи своє болото славлю. Я святим не стану, і не мрію, Не сподобаюся всім, як той червонець. Поміж тим, плекаю ту надію, Що зі мною ангел-охоронець. То тікаю, то наздоганяю, Мрію, як і всі, про ліпшу долю, Намагаюся цінити те, що маю, Світ шаную, не цураюсь болю. Я не сонце ясне – я людина, Хоч на сонці теж бувають плями. Бога чту, сім’ю та Україну... І ховаю смуток між рядками.

01.04.2016

65

Ольга ДАНИЛОВА

О РЕКЕ, ДАВШЕЙ НАЗВАНИЕ АЛЬМАНАХУ Более полувека я живу на берегу реки Саксагань. Привыкла, можно сказать, эту красоту видеть каж дый день. Плакучие ивы, роняющие ветви свои в не спешные воды реки, завораживают, всегда привнося грустинку какую то в твоё настроение. Кажется, что они, эти ивы, пытаются утешить многострадальную нашу речку. Надо сказать, купаться в реке лично я не отважи ваюсь с десятилетнего возраста. В конце 60 х годов прошлого века был возле троллейбусной остановки «шахта Октябрьская» великолепный пляж с чистым песком, с понтонным мостом, вышками для прыжков, выездной торговлей мороженым, прокатом лодок и водных велосипедов. Река была более полноводной, заметным выглядело её течение... Ничего не осталось от пляжа. И от реки почти ни чего не осталось. Буреломы последних лет привели к тому, что старые деревья, упавшие в реку, гниют в воде, практически остановив течение. Река медленно пре вращается в болото. Уже и цапли с черепахами появи лись жители болотистых мест... С каждым годом река мелеет. Началось это с тех времён, когда спрямили русло, прорыв канал возле Октябрьского гранитного карьера (что неподалёку от Крэсовского водохранилища). Это было оправданным

на тот момент, так как сильное течение разрушало бе рег, и под угрозой обрушения оказались несколько до мов. В одном месте берег всё таки обрушился – пря мо в метре от усадьбы. Появилась реальная угроза жилищам, да и судьбам людским... Теперь там русло заросло камышом и почти полностью пересохло. А когда то было совсем иначе. Бабушка моя рас сказывала, что в знойные дни, возвращаясь с поля, люди останавливались у реки попить воды. Прямо из речки! Теперь такое покажется небылицей но это свя тая правда! Было это до 1941 года, до войны. Сомы водились в реке такие, что уток воровали и тащили на дно. А зимою замерзшая речка имела настолько про зрачный лёд, что можно было рассматривать стайки рыб у дна. Лёд был толстенным и крепким, потому что вода не содержала разных химических соедине ний. Сейчас лёд хрупок именно по этой причине. Отдельного рассказа заслуживает и происходящее с территорией профилактория бывшего рудоуправле ния имени Коминтерна, расположенного доселе на бе регу Саксагани. Профилакторий этот был когда то жемчужиной ра бочего посёлка. Территорию имел обустроенную и очень ухоженную. Со спортплощадками для волей бола и баскетбола, теннисным кортом… Прибреж ный парк насчитывал немало разновидностей деревь ев: сосны, акации, берёзы, каштаны... Всё утопало в цветах! Был здесь и зимний сад... Сейчас – выбитые окна полуразрушенных строений, кучи стекла, плас тиковые бутылки и всякий другой мусор... Удручаю щее зрелище, одним словом. Однажды мне приснился сон... Никогда сновиде ния не пересказываю, считая это дурным тоном. Но этот сон вспоминаю не раз: будто вся вода в реке вы сохла, и оголилось всё, что за многие десятилетия люди в неё сбрасывали. Надо сказать, несколько лет назад я и наяву видела разбитый кинескоп, наполовину по крытый водой, у берега. Во время ремонта моста все железобетонные плиты, пришедшие в негодность, горе работниками были сброшены в воду... Кем же это надо быть, чтобы так поступать с рекой? Вправе ли мы ждать милости от природы, если так относимся к ней?

66 Від редакції. Започатковуємо серію матеріалів про довкілля, про наше людське відношення до природи. У цьому номері пропонуємо на суд читачів публіцистичні нариси про криворізькі річки Інгулець та Саксагань. Пишіть нам про це! Адже література – сфера духовності, а святе відношення до матінкиприроди – хіба може без нього існувати духовність як така?

Іван НАЙДЕНКО

РІКА ТРИВОГИ НАШОЇ Інгулець. Велика українська ріка. Певний фонетичний символ з глибоким сакральним змістом для жителів східної Кіровоградщини, стокілометрового Криворіжжя й усієї північно-західної Херсонщини. Настільки потужна й бурхлива, що крутила колись турбіни аж 12-ти гідроелектростанцій (хоча й малих за категорією). Ще до нашої ери знаменитий «батько історії» Геродот позначав ї ї на своїх «примітивних» картах (розграфлених, на диво, доволі-таки точно! – це без сучасних можливостей аерофотозйомки) як Пантікап, що означає зі старогрецької мови «рибний шлях», – уловлюєте змістовий «натяк»? У прадавніх слов‘ян це була священна ріка Івля – міфологізована матінка багатьох степових племен. Середньовіччя закріпило їй трансформовану від кочовиків-тюрків назву Малий Інгул (оскільки слово «енгел» означало у них «бар‘єр», «перешкода», а було ж Інгулець куди легше подолати вершникам-грабіжникам, аніж чи не всуціль скелястий, каньйоноподібний Інгул), і аж на початку 16-го століття західноєвропейський «інженер»-фортифікатор підписав ї ї вперше на військовій картосхемі таким звичним для нас іменем... Нині закріпилася вона у першому десятку найкрупніших водних артерій країни (якщо точніше – є сьомою за довжиною). Жартома називаю ї ї найбільшою річкою світу: мовляв, легко бути Амазонкою у краю безперервних дощів, проте важко бути Інгульцем у посушливому степу, життєдайною «криничкою» для доброго мільйона робітників та селян! Тепер важко сказати, який конкретний сенс у 1930-ті роки закладав прославлений сталінською пропагандою – заслужено чи ні – садівник Іван Мічурін у «крилатий» вираз «Ми не можемо чекати Альманах “Саксагань” № 1 2016

милостей від природи! Взяти їх у неї! – ось наше завдання». Хочеться вірити, що гуманістичний. Проте у часи післявоєнні радянські технократи зрозуміли заклик надто буквально і наробили на Криворіжжі дуже великих лих. Скажімо, річка Саксагань (одна з лише двох у краї!), що «заважала» розбудовувати шахти й кар‘єри, втратила вже чи не третину своєї «паспортної» довжини. Отож донедавна мою «зелену» свідомість втішала наївна думка, що «вельможному» Інгульцеві поталанило більше: розширення залізорудних промислів забрало у нього лише декілька кілометрів природного русла, замінивши на штучні канали... По роду професійної діяльності журналіста й екскурсовода і громадської – краєзнавця та еколога мені частенько випадає «спілкуватися» з легендарною річкою. Розповідаючи про неї, обов‘язково акцентую довжину ї ї «аж 549 кілометрів!» – на відміну від якихось там кількох тисяч тієї ж Амазонки... Пройшовши-проїхавши священну для криворіжця річку чи не по всьому ї ї всесвіту, довго журився, що досі не бачив «місце народження»... На початку минулорічного літа побував-таки я на витоках Інгульця. Мій друг-ентузіаст Сергій Нєженцев, з яким здійснили вже цілий ряд імпровізованих експедицій, повіз мене туди, де вже сам побував чотири роки тому і звідки привіз незабутні враження. Тоді він влаштував навіть у міській виставковій залі цілу фотовиставку з промовистою назвою «Рідний Інгулець», якою показав багатогранний «портрет» ріки, всю ї ї величну красу і таємниці – від першого джерельця до впадіння у Дніпро неподалік Херсона... Підганяючи автомобіль по лісостеповій зоні Кіровоградщини, милувалися казковими ландшафтами, проймалися відчутним ще духом старовинних козацьких поселень, і що більше наближалися до сакрального місця, то гучніше калатало у мене серце... Ось і сільце Топило на краєчку Знам‘янського району. Припаркувавшись біля покинутого селянського обійстя на узвишші, неквапом спускаємося уздовж городів до неглибокого видолинку. Друг показує з нетерплячкою на високі верби, під якими от-от побачимо крихітний потічок, «перебредемо на інший берег першим місточком» у вигляді хиткої дощечки... Що це? Ми обидва буквально остовпіли, шоковані страшною картиною: по контурах видимого русла бовваніють чорними потворами недогарки дерев; абсолютно суха грунтова поверхня під чахлими травами і найменшим натяком не видає, що насправді це є дно річки. Метрів за сотню від місця, де раніше друг бродив по щиколотки перезволоженим килимом з болотяних мохів, побачили ми першу мокву – зовсім не джерельце, а по коліна завглибшки зарослу жабуринням ковбаню і ... той самий «перший місточок». Далі – лише буйна ще поки трава «по дну річки». А ще ж кілька років тому вода стояла ось тут, з відчаєм у голосі показує друг, чи не на півметра вище!

67 Спантеличені жахним видовищем, пройшли ми по руслу з півтора кілометри. Нижче обступають його з обох берегів доволі високі та круті схили пагорбів, густо порослі кремезними дубами й кленами. Днищем долини петляє чітко виражене, до метра завглибшки річище «постійного водотоку». А от води самої – ані краплини! Наскільки вдалося просвітити взором даль – навряд чи вгадувалася хоч якась мокрота ще на кількасот метрів нижче «за течією»... Повернулися ближче до висхідної позиції: залишене у безлюдному місці авто покликало. Довго ще топталися по «дну річки», довбали його палицею: чи є хоч якась вода?.. Марно. Аналізували й вибудовували версії. Хоча висновок напрошувався одразу ж елементарний: мешканці декількох приватних будинків, чиї городи спускаються схилом до самого річища по правому берегу, вирішили за його рахунок збільшити свої капустяно-бурякові латифундії. Отож безбожні душі дали команду злочинним рукам, які обтесали кору на деревах по руслу, таким чином висушили їх і тепер випалюють. По лівому ж берегу, більш високому, трактором переорані, схоже, колишні луки, причому аж до обривистого контуру самого русла... ех, недоречно тепер вживати специфічний термін «урізу води»! Ось вам і епікриз людської – скоріше, нелюдської! – хвороби під невиліковним грифом «жадібність»: сонце начисто висушує глибоко розораний грунтовий покрив, а значить, вся волога йде просто у небо, відтак вона не акумулюється у верхньому водоносному горизонті, який започатковує джерела, котрі й спроможні формувати більш-менш постійний водоток. Оскільки супутні річищу схили розорані на великих площах, вважайте, як мінімум два кілометри «великої ріки» Інгулець вже зведені зі світу. Якщо й повсюди розведуться такі ж мудрагелі, як у селі Топило, то великої ріки Інгулець не стане? Аби не довелось нам невдовзі оплакувати гірку істину, що новітні герострати продовжують бездумно відбирати милості у природи, звернувся я через обласну газету Кіровоградщини «Народне слово» до Державного агентства водних ресурсів, також до Генеральної прокуратури України – в особі їх обласних управлінь – з нагадуванням: у Водному ж кодексі є категоричні норми, що встановлюють чіткі межі водоохоронної зони річок, а у кодексі кримінальному – статті, які передбачають «тюремне» покарання за самозахоплення землі (наразі це стосується селян, бажаючих безповоротно «позичити» землю у річки) і за заподіяння значної шкоди природі!.. Зрозуміло, що ніхто з топилівських поселян не зізнається у скоєному, по суті, злочині! Тому й запропонував представникам державної влади виїхати на місце, скликати сільський сход, на якому й попередити офіційно про кримінальну відповідальність тих людей, хто повесні садитиме городину на відвойованому у річки місці.

На лівому ж березі Інгульця, де широкою смугою розорані значні площі, варто примусити Трепівську сільську раду засіяти у водоохоронній зоні річки багаторічні трави, аби використовувати її винятково як пасовище. Плюс зобов‘язати раду наново засадити оголену річкову долину деревами, не приймаючи на віру сльози про відсутність коштів: тут же, за 200 метрів, можна викопати самосівні пагони, які все одно у густому підліску загинуть... Волав до тих «грізних начальників» з немалими повноваженнями: ну поясніть же невігласам, що й вони зовсім неправильно зрозуміли раціоналістичні настанови Мічуріна! Мою статтю «Хто вторгує десять буряків за велику річку?» газета «Народне слово» опублікувала ще перед Новим роком. Однак марно чекав я декілька місяців хоч якоїсь реакції від державних мужів, які зі сплачених мною податків отримують «жалування» за охорону річок (принаймні, редакція про таке не повідомляла). Відтак написав звернення до голови Кіровоградської обласної ради Олександра Чорноіваненка з пропозицією невідкладно скликати сход мешканців Топила... Середина квітня. «Делегацію», як нас там назвали, криворізьких активістів-природоохоронців зустріло у сільській школі немале представництво чиновників, від яких ми найбільше чекали «солідарності»: начальники обласних підрозділів екологічної безпеки та водних ресурсів, голова Знам‘янської райради і Трепівської сільради... Не без прикрості зізнаюся: предметної розмови не вийшло. Чому? А чиновники тему «заговорили»! Починалося цілком серйозно: заступник голови облради Ігор Степура (колишній криворіжець, до речі) перезнайомив нас, озвучив резонансну проблему, дав можливість «гостям» розповісти, з чим приїхали... та невдовзі з‘ясувалося, завдяки «науковим відкриттям» штатних екологів обласного рівня, буцімто проблеми взагалі не існує! Перед тим, прибувши до села годиною раніше обумовленого часу, ми встигли оглянути знову понищене русло Інгульця: ані краплиночки води на відтинку приблизно 1200 метрів нижче автошляху, куди пробралися переліском на схилах! А й не так щоб давно зійшли ж великі сніги (парадоксально: на сільському сході люди скаржитимуться, що не могли взимку вибратися з дому через метрові замети), і рясні дощі весняні вже прошуміли – та річище стоїть абсолютно сухим. На свіжій ріллі, що підступає прямо до «горлянки» Інгульця, вже пораються городники... Потім оглянули у вестибюлі школи красиві стенди «з патріотичним вихованням», де написано (даруйте за довгу цитату): «Широкі повноводні річки у своїх витоках – це кілька джерел, що, об‘єднуючи свої краплини води, утворюють поки що невеликий водоток. Далі ріка набирає сили, чим далі, тим більше наповнюється її русло, вона постає перед нами у всій своїй красі... Такими є витоки ріки Інгулець. Підземні джерела про-

68 бивають землю в невеликій розлогій балці... знаходиться вона в селі Топило...» Так от, на емоційно насиченому зібранні нам справді було приємно почути з уст сільського голови про «теоретичні» успіхи вчителів та учнів у царині краєзнавства й охорони довкілля. І у тій же мірі неприємно – дурниці про те, що витоки Інгульця... знаходяться за три кілометри звідси! Начальник обласної екологічної інспекції навіть «документика» показав з описанням «Пам‘ятки природи...» на тому ж місці, далеко за селом! Овва! Виходить, усі радянські картографи помилялися? І всі топографічні карти (включаючи військові, при тому що совєцьке міністерство оборони було тоді «найскрупульознішим» відомством), всі природничі посібники й путівники – неправильні?.. Сергій Нєженцев, напевно перший криворізький «розвідник всього Інгульця», такі псевдонаукові витівки кіровоградських екологів розгадав швидко: мовляв, якщо це не «статусний» Інгулець, а якась безіменна балочка – то й не має вона ніякої водоохоронної зони? і ніхто вимог Водного кодексу не порушував? і будь-якої покари ніхто не заслужив?.. Якщо проклятого Сталіна перефразувати, «нема річки – нема й проблеми»? Заради справедливості скажу, що не позавчора біда почалася: практично весь вже сухий понад-кілометрової довжини видолинок, що розтинає село навпіл і є початком водозбірного басейну Інгульця. Причиною такої от «смертної долі» багатьох річок є нерозумне землекористування, зокрема, переорювання схилів, що призводить і до замулювання джерел, і взагалі до «тяжкого скалічення» гідрологічного режиму природних ландшафтів. Але ж саме у цьому ще донедавна «живому» місці формувалися сумарно помітні джерела, – де вони? Як не сумно це визнавати, знищення витоків однієї з «найстратегічніших» для країни річок, схоже, зовсім не стурбувало «відповідальних безвідповідальних товаришів». Жіночка з екологічної інспекції бойовито розповідала нам, яких видатних успіхів досягла ї ї служба по всій області (мабуть, переплутала «локальний» сільський сход з колегією облдержадміністрації та випадково принесла «не той» річний звіт) – натомість нічого конкретного не сказала про те, заради чого ми, стурбовані криворіжці, туди приїхали. Отже, водоохоронної зони там встановлено не буде? відновлювальних заходів не зініціюють? Принаймні голова Знам‘янської райради і слова «по темі» не зронив! Перед чиновницькими папірцями відступати ми не збираємося! Плануємо звернутися в усі державні інстанції, поєднаємо зусилля з потужними громадськими інституціями, але не дамо «байстрюкам довкілля» знищувати божий дар – одну з найзначніших для українців річку.

Альманах “Саксагань” № 1 2016

«САКСАГАНЬ» АДРЕСА РЕДАКЦІЇ: 50101, Україна, м.Кривий Ріг, пл.Радянська, 1 ЗАСНОВНИК – Виконком Криворізької міської ради Свідоцтво про реєстрацію № 108 ДП-1994

Коректор Iван Найденко Фото на обкладинці Вальдемара Боутмена APPLE ЦВЕТ SAKURA

Верстка і дизайн альманаха – Андрія Дюка

Рукописи редакцією не рецензуються, а обсягом менш ніж 48 аркушів не повертаються. Автори можуть зустрітися з головним редактором, за домовленістю, в Управлінні культури і туризму міськвиконкому, або при зборах міського літературного об‘єднання у бібліотеці №10 на площі ім.Артема. Контактні телефони 410-21-16, 74-69-38. e-mail: andrey.dyuka@mail.ru o.n.kroll@gmail.com

Здано до набору 05.04.2016 р. Підписано до друку 10.05.2016 р. Формат 60х84/1/8.Тираж 400 примірн. Об‘єм 8,0 ум.др.арк.

Ціна вільна.

Видавництво «Діонат» (ФО П Чернявський Д.О.) пр. 200 річчя Кривого Рогу, 17 (зуп. «Спаська»),

тел.: (056) 440 21 63; 440 05 92. Свідоцтво ДК 3449 від 02.04.2009 р. www.dionat.com