Бизнес
8
«КРАСНЫЙ МАТРОС» В СВОБОДНОМ Михаил Сапега предпочитает носить тельняшку и бескозырку ПЛАВАНИИ с названием своего издательства
«Красный матрос». За 18 лет он издал 227 книжек, и каждый раз тираж в 500 и менее экземпляров собственноручно развозил на тележке, продавал, а прибыль вкладывал в новые проекты.
ТЕКСТ I ИРИНА ДУДИНА
НН I Кем ты был до того, как стал лицом и телом «Красного матроса»? МИХАИЛ САПЕГА I Я был поэтом и работником среднего и низового звена группы «Митьки». НН I Но ты вроде бы не просто бутафорский моряк, а самый взаправдашний? М. С. I Я бывший моряк, кочегар, дворник, геодезист, сторож... В Макаровке учился шесть лет. Работал рулевым и парусным матросом на Севморпути. В «Колымской правде» в 1983 году была статья и фото с передовиками навигации, можно и меня среди них отыскать. НН I А как ты с митьками закорешился? М. С. I Через Бориса Гребенщикова. Мы с друзьями-курсантами набрались смелости и завалились к нему на улицу Софьи Перовской. Он нас не прогнал, понял, что мы люди из высшего морского заведения, дал добро на концерт у нас в Макаровке. Это было 12 декабря 1984 года, в этот день у Гребенщикова родился сын Глеб, а у меня дочка Дарья. Началась новая жизнь. Я стал помогать устраивать квартирные концерты и был негласным импресарио Гребенщикова. У него я и встретился впервые с Митей Шагиным. У нас много общего нашлось: оба были кочегарами, у него сутки, а у меня дневная смена на заводе лимонной кислоты заканчивалась, и я ехал к Мите на вахту, мы пили, общались с массой интересных людей. Я по трое суток не был дома, что и сказалось на семейных отношениях, и однажды меня что называется сняли с довольствия. У меня была депрессия, неустоявшаяся трезвость. Вследствие наступающего отчаяния я и стал издателем. НН I А где финансы нашел? М. С. I В знаменитом клубе «TaMtAm» мой друг норвежец Расмус подарил мне сто долларов. Я добавил и издал сборник своих стихов, и пошло и поехало. В какой-то момент началась прогрессия: продал две книжки, издал четыре. НН I Как складывались отношения с магазинами? Сейчас ведь крупные монополисты захватили всю книжную торговлю. М. С. I Где-то брали, где-то нет. Но не это главное для издательства, работающего с малыми тиражами. Главное – километраж. Сколько я проездил с тележкой и книгами от Хельсинки до Красноярска! В дождь, стужу – всюду с грузом куда-то тащился. Тележки не выдерживали, а я – да. За 18 лет десяток тележек искорежились, проржавели, и колеса поотваливались. Я сохранил одно, причудливого изгиба, как память о героических усилиях. Потребность в денежных знаках была всегда, но никогда мое дело не было наживой. Есть люди, которые этому не верят, но пусть они попробуют, как я, тогда поговорим. НН I Ты издавал книжки широкого гуманитарного спектра. М. С. I Да, от направления литературоведческого о Хлебникове, Заболоцком и Хармсе до аутсайдерских текстов полуграмотных старушек, от трехтомника Шинкарева до Хво-
IННI сентябрь №9 (200) 2013
ста, БГ и Пригова. Я издал и тех, кого мечтал издать: Гаврильчика, Букашкина, Олега Григорьева. И счастлив этим фактом. Правда, это отвлекает от собственного творчества, но в хорошем смысле. Некогда хандрить и праздновать лень. Сейчас на подходе два крупных проекта. Один из них – «Бутафорское счастье». Лет десять назад мы собирали бутафорские фотографии конца XIX – первой половины XX века. Зачинщик – известный в своих узких кругах коллекционер Сергей Морозов. Он по-хорошему инфицировал меня этими фотографиями. Их отголоски можно найти в условиях победившего постмодернизма. Другой большой матросский проект – «Песни из раньшего времени». У меня собрана большая коллекция старых нот. Большинство из них – плотно забытые шлягеры, которые были на слуху у людей того времени. Конфуций говорил: какие песни поют в царстве, так
там и живут. Задача скромная – вернуть и сохранить. Общими усилиями дружественных актеров, художников и музыкантов и под заботливым руководством моего друга Игоря Шушарина дело движется. НН I Я слышала, что есть читатели, которые обладают всеми образцами твоих изданий. М. С. I В Библиотеке Конгресса США самая большая подборка книг «Матроса». Коллекционеры есть и в Питере, и в Москве, в Перми, Свердловске и во Владике. НН I А у митьков как отношения с «Матросом» складывались? М. С. I Мои перемещения внутри королевства под названием «Митьки» воспринимались в основном спокойно: кто там громыхает с тележкой? Сапега? Пусть громыхает! Не будучи живописцем, я был в стороне от
архив
О, СЧАСТЛИВЧИК!
БЕЛЛА АХМАДУЛИНА, АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ, АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ, ВИКТОР СОСНОРА И РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ. ПАРИЖ, 1965 ГОД
НЕДАВНО ГЕНИАЛЬНЫЙ ПОЭТ ВИКТОР СОСНОРА, СИДЯ НА СВОЕМ ПОЭТИЧЕСКОМ ОЛИМПЕ В ОДНОКОМНАТНОЙ КВАРТИРЕ СПАЛЬНОГО РАЙОНА ПЕТЕРБУРГА, РАССМАТРИВАЛ КАТАЛОГ ФЕСТИВАЛЯ «ЛИТЕРАТУРА И КИНО». И ВДРУГ НА СТРАНИЦЕ, ГДЕ АНОНСИРОВАЛСЯ ФИЛЬМ «СЧАСТЛИВЧИКИ 60-Х», УВИДЕЛ СЕБЯ. ЭТО БЫЛА ФОТОГРАФИЯ 1965 ГОДА: НАШИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ПОЭТЫ, ЕЩЕ СОВСЕМ МОЛОДЫЕ, В ПАРИЖЕ....
внешних и внутренних разборок, а сейчас и подавно. Все перешло в разряд добрых воспоминаний. В чем гений Шинкарева? Он написал первые главы «Митьков», выдал набор сленговых слов для гипотетически возможного молодежного движения типа хиппи, только национального. Он психотип, совпавший с перестройкой, вывел, этакого дурашливого, но себе на уме, небесталанного балагура, позитивного человека, который не битник, не хипак, не панк, а наш человек, который в соседней котельной малюет картины. Но это внешнее, общеизвестное. Поймать перестроечный ветер в свои паруса – дело непростое. Но будь Володя только создателем митьков, вряд ли пришлось бы сегодня задаваться вопросом о его гении и искать на него ответ. Шинкарев интересен мне как живое воплощение тезиса, что талантливый человек талантлив во всем. Большая удача быть другом такого человека.
«
«В чем я одет, не вижу... Здесь нет
Мартынова, а Мартынов на Париж не смотрел – Мартынов камни собирал. Поднимал с мостовых, изучал, меня пытал: на что похоже? А вот Рождественский, он с женой приехал, я к ним в номер захожу, Твардовского всюду разыскиваю, открывает жена: "Он в ванной моется". А Твардовский из ванной Рождественского кричит: "Пусть заходит! Выпьем!" Пили крепко. Твардовский глядит на меня и говорит: "Виктор, такими темпами ты попадешь в ад!" – "Не страшно, ну и попаду в ад, открою глаза, и первое, что увижу: о, Александр Трифонович!" Это ему о-о-очень понравилось. Ушли времена, в Лету канули. Никого, кроме меня, с этой фотографии нет. Времена ушли, и все ушли». После той поездки во Францию у Сосноры родилось много стихов по мотивам Парижа, но Виктор Александрович прислал нам только одно – вот это:
Прощай, Париж! Летают самолеты, большое небо в красных параллелях, дожди, как иностранные солдаты, идут через Голландию в Москву. Прощай, Париж! Я не уеду боле туда, где листья падают, как звезды, где люстры облетают, как деревья, на улицы квартала Бабилон. Прости за то, что миллион предчувствий в моей душе, как в башне Вавилона, прости мои монгольские молитвы, монашество мое и гамлетизм. Прости за то, что не услышал улиц, моя душа – вся в красных параллелях. Кто мне сулил исполненное небо? Такого неба нет и не бывало. Как убывают люди и минуты! Атлантов убаюкали моллюски. Как я умру, не зная, кто из граждан мне в уши выливал яд белены? – Прощай, прощай и помни обо мне...