Как кошка с собакой Оля с Лёшей с самого раннего детства друг друга терпеть не могли. На одном диване никогда не сидели – Лёша тут же принимался лупить Олю ногами, а та в ответ жаловаться маме и плакать. О каких-то совместных играх-прогулках даже разговор не заходил. Пойдут гулять – Лёша тут же смоется с пацанами, оставив сестру в песочнице, в одиночестве. Та назло ему перемажется с ног до головы. Кому достанется от родителей? Конечно же, не Оле. По имени сестрицу Лёха никогда не называл. Всё «малая», да «малая». Оля, вроде бы, имя короткое и несложное, но язык не поворачивался. Ему было почти три года, когда родители притащили откуда-то крошечный, вечно орущий свёрток. Принесли и начали над ним плясать, сюсюкать. Лёха подкрался к троице со смешанным чувством любопытства и брезгливости. Мать как раз меняла пелёнку. - А где писюн? Хмуро спросил он. - А нет. Сестричка у тебя, - с улыбкой ответила мать. Совсем плохо. Отправляли мать в роддом за братиком. Это полбеды. С ним хоть в футбол можно было бы поиграть. А тут – девчонка. Лёха расстроился и ушёл в свою комнату, стену пинать. И тут же всё в Лёшиной жизни переменилось. Внимание матери переключилось на эту маленькую гадость. От отца он впервые услышал: - Ты же старший, должен уступить. С какого бодуна он должен отдать свою машинку этой дурёхе, которая измазала её слюнями и отгрызла единственным зубом колесо? Что такое «бодун» Лёша тогда толком не знал, но слово ему нравилось. Оно очень точно отображало его состояние, когда сестра наигралась, наконец, с машинкой и оставила её на полу. Без колеса. *** Лёха во втором классе, Оля в детсаду. По утрам мать одевает Олю и передаёт её Лёхе. - Отведёшь в садик, сдашь воспитательнице. Понял? - Понял, - бурчит Лёха. Ему некогда. Возле угла школы ждут пацаны. Да и стыдно показываться с этой малявкой. Ещё и школа с детсадом забор в забор. Доходят до школьной части. - Всё, малая, дальше - сама. Оля заранее начинает рыдать. Больше для порядка. Она что, дура, до детского сада не дойти. В пять лет-то. Но порыдать надо. - Маа-а-ама сказала, чтоб ты меня до сади-и-ика довёл. - Некогда мне, - огрызается Лёха. - А-а-а, - начинает заводить Оля. Лёха лупит ей кулаком в живот, и пока сестра ловит воздух широко раскрытым ртом, перепрыгивает через забор. Только его и видели. А Оля, размазывая по лицу сопли, идёт в детсад. По дороге трёт щёки посильнее, и глаза. Чтоб покраснели. Тогда воспитательница пожалеет и вечером нарассказывает матери ужасов. Кто вечером будет получать, Лёшечка? *** Батя их, конечно, держал в строгости. Лупил, короче говоря. Лупил ремнём, скакалкой, но больше всего для этого дела подходил короткий шнур от скороварки. Удобный, из плетёного пластикового волокна. Припекало так, что надолго запомнишь. Нашкодят дети в очередной раз, так отец рявкнет: - Ну всё, шыбздики! Где шнур! Ищите. И Оля с Лёхой идут искать. Получать не хочется, поэтому ищут долго. Ходят кругами по двухкомнатной квартире. За это время можно было гробницу Тутанхамона найти. - Ну что, нашли? – кричит батя. Оля с Лёхой ускоряют кружение по комнатам, но шнур как назло, куда-то запропастился. Батя сам, кряхтя, встаёт с дивана, мигом находит на кухне орудие наказания. Берёт Лёху за шкирку, как старшего, подносит к носу свёрнутый шнур. - Чуешь, чем пахнет? Лёха поводит носом. - Приправами какими-то. Ну чем ещё может пахнуть шнур от скороварки. Неотвратимостью наказания? ***
Лёхе – десять, Оле – семь. Родители уехали к родственникам в едва ставший «незалежным» Киев. Уехали дня на четыре всего. Мать наготовила три кастрюли еды, пюре, котлеты, борщ. Можно неделю армию кормить. В первый день дети бегали по квартире, орали и дрались. Оля получила в лоб, решила по привычке заплакать, но быстро поняла, что матери нет, плакать некому, поэтому вооружилась чем-то тяжёлым и перемкнула брату в ответ по стриженой голове. Лёха сидел на диване, прижимая к растущей шишке холодную ложку, и поглядывал на сестру с уважением. Утром они забыли убрать запасы еды в холодильник. Под жарким летним солнцем к вечеру всё благополучно скисло. - Я не буду это есть, - сморщившись, выдала Оля. - Жри, что дают, - буркнул Лёха. - Дай что-нибудь другое. Лёха полез на полку, но девяностые были на старте и на полке кроме пачки сухих макарон ничего не отыскалось. Макароны Лёха варить не умел. Погрызли макароны сырыми. Невкусно. Попробовали их пожарить – только испортили всё. Поставили на газ сковородку, налили туда масла, а как макароны высыпали – они стрелять начали и по всей кухне разлетелись. Грязи по колено, масло на обоях, на плите, на потолке даже. Макароны там же присыхают. Бросили всё нафиг. Ещё квартиру не хватало спалить. Попили пустой чай с тремя ложками сахара. Не помогает. Снова вернулись к пюре и котлетам. Есть-то хочется неимоверно. Целый день бегали по улице, проголодались. - Может, пошли к соседям, еды попросим? – предложила Оля. - А как родители приедут, соседи нас сдадут с потрохами, - покачал головой Лёха. – Получим мы ремня. Давясь и морщась, съели несколько ложек. - Я не могу, - вздохнула Оля. – Пойду у тёти Маши поесть попрошу. Пусть получим. Но это будет потом. Они пошли к соседке, та их накормила. Но несколько ложек прокисшей еды, которую дети умудрились в себя затолкать, не прошли даром. Когда родители приехали из Киева, оказалось, что в квартире живут два мающихся животами засранца. Обитатели дрались за туалет и по очереди театрально стонали. Даже не переодевшись с дороги, мать вызвала Скорую. Обошлось. *** С едой вообще были проблемы. Школа, в которую ходили Лёха с Олей была с хореографическим уклоном. Там все танцевали. Весь район туда ходил и весь район танцевал. На дискотеках по вечерам непонятно что творилось. Подростки такое выдавали – Майкл Джексон отдыхает, а чужаки с соседних районов только рты раскрывали. До первой драки, само собой. Во время этой самой драки оказывалось, что секция бокса возле школы по тактическим и стратегическим показателям лучше хореографического уклона. Так вот из-за этих танцев, да и просто по своему характеру, Оля терпеть не могла есть. В группе все балеринки-тростиночки, на одной воде. Кожа прозрачная, голубые венки проступают, глаза большие, ветром колышет. Котлету съешь – эта котлета проклятущая, в полтора раза твой вес увеличивает. И противная же. Поэтому Оля часами над тарелкой сидела. По часу за завтраком и ужином. В обед, она просто не ходила в школьную столовую. Там её порцию кто-то съедал. А может повара котикам носили, домой. Ну и ладно. Хоть котики сыты будут. Дома так легко не удавалось отделаться. Сидит Оля над тарелкой полвечера. Уже и мультики начались, и Лёха спать пошёл, а Оля всё сидит, пюре ложкой ковыряет, да ландшафтным дизайном с котлетой занимается. То пирамида Хеопса в пюре вырастает, то Марианская впадина. Раз в десять минут, после материнского окрика, Оля заставляет себя проглатывать крошечную порцию пюре. Но от этих её мучение тарелка, почему-то не пустеет. Оля пытается размазать проклятущее пюре по стенкам, может оно хоть растает в воздухе или засохнет и его станет меньше. Но пюре тоже не сдаётся. Так до темноты и просидит. Что там делал Дениска в своих рассказах? В окно кашу выбрасывал? Оля тоже выбрасывала. Неловко получилось. Родители пришли на кухню – а весь подоконник снаружи в пюре. И котлеты по клумбе валяются. Пошла Оля шнур от скороварки искать. А как-то родители на работу спешили. Оставили Олю над тарелкой и строго-настрого приказали, все доесть, да ещё в школу не опоздать. А тут за Олей подружка пришла. - Катя, - плачущим голосом просит Оля. – Помоги ты мне эту котлету доесть. Как подруга подруге.
А Катя сама балерина. Её любой ветер больше одного балла, над землёй поднимает и в страну Жевунов уносит без всякого домика. Из чувства товарищества отщипнула крошечный кусочек. - Не могу. Я сегодня уже завтракала. Оля голову опустила. - Да чего ты скисла, - фыркает Катя. – Бери пакет, укладывай туда всё, по дороге в урну выбросим. Так и сделали. Нашли пакет с рекламой Мальборо, переложили в него проклятую котлету и пошли одеваться. И только в школе, на предпоследнем уроке Оля вспомнила, что пакет с пюре они в коридоре оставили. Чуть в обморок не грохнулась прямо посреди литературы. Внутри похолодело всё прямо. Приходит домой – отец стоит над пакетом. - Это что? - Я хотела с собой в школу взять. Там доесть. Жалкое оправдание. Дыры в версии – электричка проскочит. - Ну ладно котлету, а пюре ты как собиралась из пакета доставать, - хмурится отец. Пошла искать шнур. *** Им было десять и тринадцать, когда родители завели дачу в двадцати минутах езды от города. Отец вооружился лопатой, посадил по всему участку какие-то чахлые деревца. Мол, хватит покупать магазинное, сейчас мы сами всё вырастим. Яблоки-груши сами с деревьев падать будут. Он-то посадил. А Оле с Лёшей поручил каждый день на эту самую дачу ездить. На утренней электричке на десять утра. На даче брат с сестрой открывали дощатую будочку, доставали четыре ведра и шли к колонке через несколько участков. Набирали воды, поливали деревья. Каждое, блин, утро, каждое, блин, дерево. По ведру воды на каждый прутик, а их двадцать. Отец обещал, что если хоть одно дерево загнётся, то ввалит обоим. Вот и таскались. Ненависть к дачному участку объединила, и в отношениях наметилось шаткое перемирие. - Может, вёдра выкинем? – предложил Лёша. – Скажем, что их украли, для достоверности дверь будки поломаем. - Ну купит батя новые вёдра, - пожала плечами Оля. – А пока купит, заставит в кастрюле воду таскать. Оно тебе надо? Лёша угрюмо промолчал. Сестра была права. Самое обидное, что когда деревья наконец-то выросли, Лёша уже шлялся по заграницам со своим танцевальным коллективом, а Оля вышла замуж, заниматься участком ей было совершенно некогда. Отец поковырялся в земле, поковырялся, решил, что это ему слишком трудно, да и на деревья напала какая-то хворь. Короче, спилил весь сад под корень, одним махом. А яблоки с грушами покупал у соседей. *** Лёхе тринадцать с половиной. Пришёл домой в полночь. Оля не спит, слушает, как отец вполголоса орёт на него в коридоре. - Я тебе во сколько прийти сказал? - В 18.00. - А ты во сколько пришёл? - В 23.40. - Почему?! - А я загулялся, посмотрел на часы, а там уже 18.10. Подумал – всё равно уже не успею и получу. Лучше ещё погуляю. В пятнадцать лет уже не лупят шнуром от скороварки? Ещё как лупят. *** Лёхе почти четырнадцать. И он открыл для себя запретную игру «тюша». Пацаны собирались за гаражами, скидывались монетками и били по ним отлитым из свинца кругляшком. Перевернул монетку - твоя. Если бы «тюшу» включили в список Олимпийских Игр, Лёха стал бы первым чемпионом и прославил страну. Рука у него была верная, глаз намётанный. Лёха никогда не проигрывал. Но «тюша» под запретом. За игру в неё можно огрести от родителей и участкового. Так даже интереснее. С утра вместо школы бежал за гаражи. Чтоб Оля его не сдавала, притаскивал ей целую пригоршню жвачек «Лов из» и прочей девчачьей чепухи. - Малая, ты меня не видела, ты ничего не знаешь. - Договорились, - соглашалась Оля, хищно поглядывая на «ловики». Лёха закидывал портфель на крышу ближайшего гаража и шёл выигрывать деньги.
Спалила его мать. Выигрыш Лёха прятал неумело, по детски – под матрас. Так мать стала однажды перестилать ему постель, а там две её зарплаты мятыми бумажками. Скандал, конечно. Отец Лёху долго пытал, откуда, да где взял. Лёха молчал, как партизан. Взялись было за Олю, но та сразу ушла в глухую «несознанку». Смотрела на отца честными глазами, длинными ресницами моргала. Вивьен Ли и Софи Марсо кусали локти и рыдали в сторонке. Раскололся кто-то из Лёхиных дворовых корешей, когда отец устроил им допрос. - Ну, хоть не украл, - почти облегчённо вздохнул батя. – Неси провод, будем воспитательные мероприятия проводить. *** В старших классах Лёха по словам родителей и учителей «совсем охамел». Перестал появляться на уроках, зато с головой ушёл в танцы. Появились какие-то дипломы, грамоты, призы. Выступали на празднике города. Нетрезвая толпа бодро подтанцовывала зажигательному коллективу. Классной даме все его танцевальные успехи были побоку. В журнале напротив фамилии Лёхи – сплошные пропуски. - Алексей, я бы хотела видеть завтра твою мать, - строгим голосом сказала она как-то утром. - Хорошо, я принесу её фотографию, - огрызнулся Лёха. На литературе проходили что-то из Льва Толстого. Лёха где-то шлялся полночи, поэтому благополучно задремал на своей «камчатке». Русица не замечала, пока он не всхрапнул своим ломающимся юношеским баском. А нечего было на холоде курить. - Иванов! – взвизгнула учительница. - Что?! – подхватился Лёха. - Ты что там, спишь?! - Никак нет, - чётко, по-военному отрапортовал Лёха, тараща заспанные глаза. На полщеки – след от пуговицы на рукаве. Паливо. - Какие чувства вызывает у тебя это произведение?! – ещё выше взвизгнула училка. - Чувства? – задумался Лёха. – Это произведение вызывает у меня чувство голода. Его выгнали из класса, и Лёха пошёл в школьный буфет за пирожками. Действительно, проголодался со сна. *** Как Лёха начал по подъездам с девчонками зажиматься, тут Оля за детсад с ним сполна рассчиталась. Подкарауливала очередную пассию брата и чисто по-сестрински, из женской солидарности кое-что ей рассказывала. Какую-нибудь сочинённую гадость про брата. Мол, и энурез у него неудержимый, и лишай на правой ягодице, и вообще глисты уже два года вывести не можем. Девушки в шестнадцать лет мнительные – ужас. От Лёхи сбегали с завидным постоянством. Но этот лопух два года ничего не подозревал. Зато потом отлупил Олиного кавалера и запретил на километр приближаться к сестре. Но Олю это не зацепило. Кавалер ей уже разонравился, поэтому братская «месть» оказалась как никогда кстати. *** А однажды торопился Лёха на концерт, вытащил из шкафа парадную рубаху, а она не глаженая. - Малая, погладь рубашку. Оля на диване валяется, журнал листает про гламурную жизнь. Некогда ей. - Малая! - Сам погладь! - Ну, пожалуйста! - Иди лесом. И тогда свершилось неслыханное. Под гнётом обстоятельств сквозь, зубы Лёха произнёс: - Оля, погладь, пожалуйста, рубашку. Очень надо. Сестра чусть с дивана не свалилась. Впервые в жизни Лёха назвал её по имени. *** А потом Лёха поступил в Институт Культуры. Их коллектив звёздно засветился на каком-то международном конкурсе и внезапно свалился хороший и дорогой контракт в Китай. Провожали Лёху вечером всей семьёй. Стояли в аэропорту, чувствуя внутри непонятную пустоту. Шутка ли – целый год они его не увидят. - Ну, я пошёл? – робко спросил Лёха. Его ребята уже проходили таможню, махали руками, звали к себе. Руководитель стоял с напряжённым лицом. - Будем считать, что в армию забрали, - пробурчал отец. Мать всхлипывала. Оля не знала, что она чувствует. Хотелось реветь и смеяться одновременно.
*** Лёха вернулся из Китая какой-то изменившийся, заматеревший. Родственники от него отвыкли, до первой рюмки в квартире царило какое-то стеснение. Словно не сын и брат приехал, а какой-то чужой человек нагрянул в гости. Посидели, поговорили, оттаяли. - Малая, пошли покурим, - шепнул сестре Лёха. Вышли в подъезд. Закурили, удивляясь своей взрослости и тому, что можно курить, не таясь от родителей. - Я там много думал, - сказал, наконец, Лёха. – Неправильно мы с тобой жили. С самого раннего детства – как кошка с собакой. То дрались, то кричали друг на друга. Не должно так быть. Мы всётаки брат с сестрой. - Да нормально, - пожала плечами Оля. – Что на тебя нашло? - Я там был один, - вздохнул Лёха. – Постоянно в напряжении. Вокруг вроде бы и знакомые лица, но чужие все. Ни поговорить ни с кем, ни помолчать. Вот тогда я и задумался. - Что-то крупное в лесу сдохло, - рассмеялась Оля. – Пошли к родителям, философ. - Ты на меня не обижаешься? - За что? – удивилась Оля. - За детский сад. За скисшее пюре. За то, что я тебя на диване лупил. - А я от тебя всех девчонок отваживала, и матери на тебя жаловалась, - улыбнулась Оля. – Будет, что на пенсии вспомнить. - За девчонок - не прощу тебе! Так и стукнул бы по лбу! – фыркнул Лёха. А Оля протянула к его носу грозный кулачок. – Только попробуй. Чуешь, чем пахнет?