RusPioner #47 by Russian Pioner

№5(47) июнь – август 2014

русский пионер №5(47). июнь – август 2014

литературный иллюстрированный журнал

orlova

Этот номер — про Андрея Тарковского и про кинофестиваль в Плесе. Тарковский — вечный. Фестиваль — ежегодный. Журнал — ежемесячный. Все вроде правильно.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Андрей Колесников

Клятва главного редактора стр. 4 первая четверть Урок правды. Я снова ничего не понимаю. Павел Лунгин о том, как он видел Тарковского стр. 14 Урок уроков. Не прерывая сговора теней. Марина Тарковская про заветную папку со стихами стр. 16 Прогул уроков. Все это о бессмертии. Диана Арбенина о том, что нужно позволить себе остаться в живых стр. 18 вторая четверть Пионер-герой. И бутылка библейского. Обозреватель «РП» в храме Вознесения Господня стр. 22 Следопыт. Зона Рублева. Наш корреспондент решает, был ли Андрей Рублев стр. 26 третья четверть Диктант. Страсти по Андрею. В тему номера стр. 36 Дневник наблюдений. Юрьевец. Зеркало. Обозреватель «РП» в Юрьевце и в зеркале стр. 38 Урок истории. Жертвоприношение. Михаил Тарковский о своей бабушке стр. 46

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Урок поэзии. Однажды, когда нагулялся

я за ночь, мне встретился Рерберг Георгий Иваныч. Стихи Андрея Орлова

(Орлуши) стр. 54 Сочинение. Сталкер-2. Майк Гелприн стр. 58 Комикс Андрея Бильжо стр. 65 Фотоувеличитель. Тарковский в кадре:

от первых шагов до первых фильмов стр. 69 четвертая четверть Урок мужества. Лазерная Настя. Обозреватель «РП» на передовой в Новокосине стр. 82

Урок географии. Третья ходка. Бенни Брискин в пустыне стр. 88 Рассказ продолжается. Похождения

морского чекиста, или Поцелуи в Пионерском скверике. Рассказ Игоря

Свинаренко стр. 94 группа продленного дня Правофланговый. Столонаследие. Алексей Кудрин о том, как он сидел за столом, где писался сценарий «Андрея Рублева» стр. 102 Запевала. Подключайся. Андрей Макаревич о своем отражении в «Зеркале» стр. 104

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Подшефная. За тихую родину. Вера Полозкова о единственном виде путешествия, которое возможно стр. 106 Правофланговая. Фестивальное. Эдит Куснирович о пользе фестиваля в жизни человека стр. 108 Отличник. Отражения. Алексей Боков про залог чистого света стр. 112 Пионервожатый. Дремучий лес символов. Виктор Ерофеев о прекрасной картине распада стр. 114 Звеньевой. Человек со свечой. Андрей Плахов о том, что смерть, как обычно, расставляет все по местам стр. 116 Центровой. Рефлекторный страх. Дмитрий Якушкин про 10-минутную сцену стр. 118 Знаменосец. Язык и код. Андрей Бильжо про бутерброды с языком на «Мосфильме» стр. 120 Горнист/Энотека. Сутки через трое. Вита Буйвид о питерском алкогольном цикле стр. 122 Всегда готово. Брюквенный раскол. О диете староверов стр. 126 Списано с ruspioner.ru. Продолжение воспоминаний писателя Евгения Попова о Василии Аксенове стр. 132 Внеклассное чтение. Книга рыбака. Рассказ Натана Дубовицкого стр. 136 Урок правды шеф-редактора. Подведение итогов стр. 143 русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Реклама.

Солнцезащитные средства

Лучшая защита от опасных UVB-UVA лучей Солнцезащитные средства Avène обеспечивают тройную защиту для чувствительной кожи благодаря эксклюзивной комбинации активных ингредиентов от Центра исследований французской фармацевтической компании Pierre Fabre

УХОД НА ПЛЯЖЕ

• Стабильный фотозащитный комплекс с длительной эффективностью • Мощный антиоксидант Претокоферил, защищающий от повреждения свободными радикалами • Термальная вода Avène успокаивает кожу во время и после пребывания на солнце Средства быстро впитываются, не оставляя на коже белых следов

Изготовлено во Франции Продается исключительно в аптеках www.eau-thermale-avene.ru

• Устойчивы под действием солнца • Водостойкие • Защита от широкого спектра UVA-UVB лучей

Урок правды. Я снова ничего не понимаю. Павел Лунгин о том, как он видел Тарковского. Урок уроков. Не прерывая сговора теней. Марина Тарковская про заветную папку со стихами. Прогул уроков. Все это о бессмертии. Диана Арбенина о том, что нужно позволить себе остаться в живых.

русский пионер №1(13). февраль–март 2010

итар-тасс

текст: павел лунгин рисунок: маша сумнина

Режиссер Павел Лунгин написал о том, как он однажды увидел Тарковского, не сразу понял, что тот — сновидец от Бога, а через много лет выяснилось, что он, Лунгин, снова оказался перед закрытой дверью. Открыть ее Павел Лунгин пытается читателям «РП».

Я ВИДЕЛ Тарковского один раз в жизни. 1960 год. В нашей московской квартире жил тогда Виктор Некрасов. Он останавливался у нас, когда приезжал из Киева. Я помню чувство какого-то ветра, шороха. Мама бросилась убирать ту комнату, которая называлась «синей», хотя давно уже была обклеена обычными светлыми обоями. Комната должна была выполнять функцию кабинета, но в ней всегда кто-то жил. В этот момент — Вика, так его звали друзья. Я понял, что кого-то ждут, и ждут кого-то необыкновенного. Наконец звонок в дверь, и они вошли. Высокие, загорелые, красивые. Я мгновенно влюбился в них безответной, неразделенной любовью. Что-то в них было от инопланетян. Это были Тарковский и Михалков-Кончаловский. Из приветственных улыбок, рукопожатий, разговоров я понял, что они заканчивают ВГИК и принесли Некрасову сценарий. Я превратился в индейца и подползал к ним все ближе. Сценарий назывался «Андрей Рублев», и был он про Россию. Дверь «синей» комнаты раскрылась, они вошли, я попытался превратиться в собственную тень

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

и проскользнуть за ними, но дверь захлопнулась. Даже тень тени не могла проникнуть туда, где мне больше всего хотелось находиться. Мне было тогда 11 лет. Не знаю, прочитал ли Некрасов сценарий, но больше они у нас никогда не появлялись. Надо было немного знать Вику, чтобы понять, что мучительное философское размышление о России и о предназначении художника было бесконечно далеко от него. Просто это был самый теплый период «оттепели», и некрасовское органическое неприятие власти, которую он называл не иначе как Софья Власьевна, его отказ от всех привилегий, чинов и постов были тогда магнитом, который притягивал к нему все свободные человеческие частицы того времени. Я понимаю, почему они пришли к нему, и понимаю, почему они больше не вернулись. Я прошел в своем отношении к фильмам Тарковского три этапа, которые, наверное, прошли все люди, занимающиеся кино. Сначала ты потрясен, ты раздавлен, ты понимаешь, что ты такого никогда еще не видел, и даже плохо представляешь, как такое можно сделать.

Потом раздражение: да, конечно, он гений, но почему его так много, почему опять эти бесконечно медленные планы, почему опять яблоки под дождем и черная собака в луже и почему даже люди, которые ни черта не понимают ни в кино, ни в искусстве, говорят только о нем и клянутся его именем? И наконец — полное приятие, без восхищения и без раздражения. Так воспринимаешь явление природы или факт существования смерти. Тарковский был сновидец в библейском понимании этого слова, и он никогда не забывал своих снов. Этим он отличался от всех остальных людей. Это был его дар, его сила и его проклятье. Каждый его фильм — это попытка воплотить не забывающийся, преследующий его сон. Вот что говорит герой «Зеркала»: «Мне часто снится этот сон. Он повторяется почти буквально, разве что с самыми несущественными вариациями. Просто лишь дом, где я родился, я вижу по-разному: и в солнце, и в пасмурную погоду, и зимой, и летом… Я привык к этому. И теперь, когда мне снятся бревенчатые

стены, потемневшие от времени, и белые наличники, и полуоткрытая дверь с крыльца в темноту сеней, я уже во сне знаю, что это мне только снится, и непосильная радость возвращения на родину омрачается ожиданием пробуждения. Но когда я подхожу к крыльцу по шуршащей под ногами листве, чувство реальной тоски по возвращению побеждает, и пробуждение всегда печально и неожиданно…» Когда шесть лет назад мне предложили стать президентом фестиваля «Зеркало» на родине Тарковского, я узнал, что дом Тарковских в Завражье затоплен водохранилищем. Его больше нет. Он, как Атлантида, ушел на дно, оставив нам мечту о потерянном царстве искусства и о художнике, родившемся в нем. Мы никогда не сумеем поднять его. Мы можем только все больше приближаться к нему. Поэтому мы пытаемся на фестивале в Плесе создать нашу маленькую Атлантиду, собирая режиссеров, актеров, киноведов и просто друзей, которые готовы на пять дней разделить с нами сны о Тарковском. Но я читаю Тарковского дальше и нахожу:

«…Мне показалось, что, если мне удастся реализовать этот сон в фильм, он покинет меня, что мне таким образом удастся освободиться от чувств, сопутствовавших этому видению… Но интересно, что таким образом мне действительно удалось освободиться от преследовавших меня воспоминаний. Хотя теперь я уже скучаю о них и в меня вселилось ощущение большой потери. Я думал, что, избавившись от этих воспоминаний, я облегчу себе отношение к жизни. А сейчас мне кажется, что потеря осложнила мою ситуацию, ибо вакуум, который образовался после этого в душе, так ничем и не заполнился». Я снова ничего не понимаю. Полвека спустя я опять стою перед закрытой дверью, за которой говорят какие-то самые главные слова.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

итар-тасс

текст: марина тарковская

Марина Тарковская — сестра Андрея Тарковского и один из организаторов международного кинофестиваля «Зеркало» — раскрывает заветную папку со стихами, посвященными Андрею.

АНДРЕЙ ТАРКОВСКИЙ родился в семье поэта, и вполне естественно, что его имя появилось в русской поэзии, когда он был еще ребенком. Поэма отца «Завещание», посвященная сыну, была написана в 1934-м и дополнена в 1937 году. Большой поэт — это еще и пророк. Удивительные и прекрасные пророческие строки легли на бумагу из-под пера отца: Все, чем я жил за столько лет отсюда, За столько верст от памяти твоей, Ты вызовешь, не совершая чуда, Не прерывая сговора теней. Я первый гость в день твоего рожденья, И мне дано с тобою жить вдвоем, Входить в твои ночные сновиденья И отражаться в зеркале твоем… В детские и юношеские годы именно отец, папа, был самым желанным гостем в дни рождения Андрея. Сын ждал, когда в гулком деревянном коридоре дома № 26 по 1-му Щиповскому (тогда именно так писалось название нашего переулка) раздастся стук папиных костылей, и выбегал отцу навстречу.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Есть снимки Льва Горнунга, где отец и сын 4 апреля 1949 года играют в шахматы. Мог ли знать тогда отец, что через тридцать семь лет в фильме сына «Зеркало» будет отражена его судьба и зазвучат на кадрах военной хроники его стихи о бессмертии… Близкий друг семьи Тарковских — поэт, фотограф-художник Лев Горнунг, наш крестный отец, чьи снимки стали известными кадрами фильма «Зеркало», написал поэму, посвященную двухлетнему Андрюше. Дядя Лев, как мы его звали, тоже оказался провидцем. Он оставил миру фотохронику Андрея и предрек ему жизненный путь в искусстве.

ОДА НА ГОДОВЩИНУ РОЖДЕНИЯ АНДРЮШИ ТАРКОВСКОГО Теперь, когда опять природа Нас разлучить должна с зимой, Ты празднуешь свои два года, Андрей Арсеньич, крестник мой.

Твои года да будут долги, Ты воздух пил большим глотком, Тебя Голубка, как из Волги, Вспоила вольным молоком.

Мы еще пошебутим, наверно, Где болезням да осилить нас! Верю, зарубцуется каверна И в футбол сыграем мы не раз.

И там, на родине далекой, Ты начал жизнь в счастливый час И, востроглазый, краснощекий, Увидел солнце в первый раз.

Улыбнется и закурит мама, У Маринки заблестят глаза… Мы еще походим на «Динамо». Поддаваться недугам нельзя.

О, не забудь потом, средь прозы, Как любовались далью мы, Когда взбирались, словно козы, На юрьевецкие холмы.

Недуги ли, недруги ли — что нам! В их ворота мы забьем мячи. Жизнь лишь улыбается веселым, Или мы с тобой не хохмачи.

Твой дикий «дядя», лев косматый, Запрятав когти далеко, Тебя ласкал не лапой — ватой И убаюкивал легко.

Где нас в жизни только не носило! Стадионы брали на «ура». Да, конечно, Хомич — это сила, Только что он супротив Бобра!

Он образ твой векам оставил, Хоть был ты и нетерпелив, Он на тебя не раз направил Свой неуемный объектив. …………………………………………. Будь музыкантом непременно И дирижером также будь, Одно искусство совершенно, А музыка — завидный путь.

Что ж, к футболу все ведут дороги, Не убудет нашего полка. Для футбола сбережем мы ноги, Рано их протягивать пока.

И знай (хоть прожил ты два года): Недаром Тютчев убежден, Что отмечает всех природа, Кто в роковые дни рожден… В ноябре холодного и голодного послевоенного 1947 года в нашей семье случилось большое несчастье: заболел Андрей. Диагноз был страшный — туберкулез. Полгода длилось его лечение в детской туберкулезной больнице. Был пропущен учебный год, оставлена учеба в художественной школе. Но все проходит… Весной 1948 года Андрей уже был дома. И его школьный приятель, юный поэт Жирайр Тер-Овякимян написал почти оптимистическое стихотворение, если бы не его финальная строфа.

Жить да жить еще нам честь по чести, Так что ты не хнычь и не грусти, Коль умрем, то уж на новом месте Или где-то, может быть, в пути. И этот совсем юный, шестнадцатилетний, поэт тоже оказался провидцем: кладбище под Парижем, а не Москва, оказалось последним пристанищем Андрея… Не хочется сейчас заниматься необязательными уточнениями — скажу, что папка с названием «Стихи, посвященные Андрею» появилась у меня после его кончины. Она постепенно наполнялась — в нее попадали стихи как известных поэтов, так и любителей, людей, знавших Тарковского, и незнакомых поклонников его творчества. Одни стихотворения напечатаны на пишущей машинке, другие написаны от руки, третьи — на компьютере. Всех этих очень разных авторов объединяет одно — любовь к режиссеру, к его творчеству и скорбь от его преждевременного ухода из жизни. Эти поэты стали истинными выразите-

АНДРЕЮ ТАРКОВСКОМУ Не смотри так на меня сердито, Оглянись с улыбкою окрест. Рано нам отбрасывать копыта, Черт не выдаст и свинья не съест.

Погоняем мяч ли на Щиповском Иль в Большой сгоняем на «Садко», Только ты не будь лишь мягким воском, Как всегда на жизнь смотри легко.

лями чувств, которые испытывали в то время тысячи кинозрителей. В этой папке хранятся опубликованные в книге воспоминаний «О Тарковском» стихи, написанные одноклассником и другом юности Тарковского Андреем Вознесенским — «Белый свитер», и высочайшего звучания реквием по Андрею Юнны Мориц — «Ностальгия по умершим от ностальгии…». Совсем недавно я получила стихотворение поэта Григория Певцова, которое он написал ночью с 5 на 6 января 1987 года, на девятый день после смерти Андрея, не зная еще, что Тарковский ушел из жизни. Ты отдохни, — зеленоглазый русый мальчик смеется И звонит в твои колокола... — так кончаются эти стихи. Прислали мне свои стихотворения Мария Баранова из Коломенского, пишущая стихи и изучившая колокольное искусство: «Знаю, что ты отливал / колокол свой для меня на экране…», и Нина Ювенская из Костромы, родившаяся, как и Андрей, в селе Завражье на Волге: Две даты вновь переплелись: Одна — весна и пробужденье — Души Андреевой рожденье, Другая — рядом, чуть пониже, На сером камне под Парижем. Следующие пять машинописных строк на слегка пожелтевшей бумаге, поистине трагических, написанных «лютым январем 87-го», принадлежат Анатолию Обидченко:

УЧИТЕЛЬ Он учил говорить. Повторяли мы хором. По слогам. Про себя. В темноте. За спиной. Грани острые тьмы холодили нам ворот… Он вернулся в наш класс с перерезанным горлом. Было слово. Был свет перемен над страной. Не все стихи я перечислила, не все имена назвалаНо есть в моей папке особо любимые мною стихотворения, потому что их написал мой сын, сибирский писатель и поэт Михаил Тарковский. Приведу здесь только одно его четверостишие: …Я не ропщу. Ведь мы не потерялись, Пока плывет каретка вдоль стола И за спиной волнуется Солярис Бессмертного святого ремесла.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

саша мановцева

текст: диана арбенина рисунок: boris donov

В поэтической колонке Диана Арбенина уверяет: чтобы родились юные силы жить дальше, нужно совсем немного — включить любую картину Тарковского, и нужно очень много — позволить себе остаться живым.

ТАРКОВСКИЙ. блокбастеры. все до единого. и все взахлеб. и каждый выворачивает сердце наизнанку и сносит сознание в детство, когда папа молод и не выпускает из рук фотокамеру, а мама пленяет всех и каждого загадкой, которая с ней повсюду. я прочитала его фильмы в 39. впервые и сама. до этого смотрела их из глаз родителей. в нашей семье он был другом и союзником. он тек в нас своей водой, ручьями, лужами пролитого молока, кувшинами, в которые часами капал дождь, глотками туманов над полями, белоснежнонадраенным космосом наконец. он парил в моих родителях любовной гравитацией жертвоприношения. он дал мне силу нырять в огонь и любить красный цвет сильнее черного. он показал мне рублева и научил не бояться икон. я покрестилась в 33. по убеждению и сама. до этого богом был пропитан наш быт и наши души, но без произнесения имени бога вслух. так правильно и только так, по моему убеждению, честно. я и сейчас так думаю. но в 33 мне стало необходимо поблагодарить. я сделала, и мы стали еще ближе.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

«в начале было слово. почему, папа?» и нет ответа малышу. и мне нет ответа. звенит тонко-тоненько в сердце ностальгия по детству, в котором все осталось, из которого все получилось и которое никогда не вернуть. слезы душат и текут жгучими канавами. каждую картину его провожаю горькими, невыносимо горькими слезами. все эти годы, без малого 4 десятка лет, знала, что буду плакать, и потому не смотрела его фильмы. как не открыть шкаф с одеждой умершей мамы. время! с каким азартом оно завтракает нашей молодостью, с каким упоением обедает нашей зрелостью, с каким наслаждением по-хозяйски, не торопясь, ужинает нашей старостью. я не боюсь смерти. я боюсь умереть. и слаще нет святости и очищения духа, чем в его дождях, амальгаме его зеркал, траве и яблоке, забытом средь крошева. и плавает и растекается бесконечный белый цвет его картин. и невинные его мальчики с глазами ангелов, хлебнувших войны и голода, с бесконечными главными вопросами вырастают во взрослых мужчин и остаются при этом

беззащитными и неприкаянными. и непременная тонкость происходящего со всеми, включая тебя и меня, превращает моментальные два часа в нашу бесконечность во вселенной. при бесконечности течения плана — внезапное резкое падение тела, и понимаешь, насколько зыбко наше спокойствие и как не уверен в себе наш мир. в кадре живет театр и бросает происходящее на пленке под ноги. я в воронке соучастия. и так пласт за пластом он соскребает накипь моих лет, и потому я беззащитна и потому плачу. но, поплакав ребенком, навсегда отлученным от родного и теплого, я вдруг неожиданно для себя расцветаю. водой из голубенькой детской лейки он поливает росток души, чтоб тот не очерствел. все это о бессмертии. бессмертии доброты, которая суть веры. в каждом кадре он пытается оградить, спасти, наполнить светом и глубиной. в каждом кадре он защищает от суеты и подчиняет особому своему темпоритму, увлекающему сознание вглубь себя самого. доброта не бывает суетлива. искусство пахнет ладаном, а не поп-корном. и чтобы родились юные силы жить дальше, нужно совсем немного — включить любую его картину. и нужно очень много — позволить себе остаться живым. для тех, кто верит, есть бог. я знаю, где его искать. тарковский.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Пионер-герой. И бутылка библейского. Обозреватель «РП» в храме Вознесения Господня. Следопыт. Зона Рублева. Наш корреспондент решает, был ли Андрей Рублев.

Был я рукоположен и получил этот самый приход в Охотино. Место, видишь, чудное, на берегу Волги, намоленное. Храму двести лет. Правда, одни руины стояли, когда я сюда приехал.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

текст и фото: дмитрий филимонов

Обозреватель «РП» Дмитрий Филимонов оказывается в деревне Охотино, в храме Вознесения Господня, чтобы послушать монолог отца Иоанна о тех временах, когда он, в миру Святослав Святославович «Свят-Свят» Гаврилов, работал художником на «Мосфильме» с Андреем Тарковским.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Вина

выпьешь? Сухенькое. Греческое. С Афона привез. Вот, «Biblia Chora» — что-то, видно, библейское. Святое. Тоже на Афон хочешь? А я тебе телефончик дам — виза без очереди. Туда ж особая виза нужна. Летишь в Салоники, там тебя встретят, привезут в Уранополис, посадят на пароход — и на Афон. Ну, там только пешком. Только ты в русский монастырь не ходи. Там записочки по сто пятьдесят — двести евро. Ты в греческий ходи — там бесплатно. А вот поди сюда. Знаешь, что это? Святые мощи. Мироточивые. Понюхай! A? Святого Александра Мировлита из Ченточелле. Воина римского. Уже тысячу семьсот лет мироточат. Приложись. Да приложись ты губами! Про Тарковского тебе? Нет, я ничего не записывал. И не собираюсь. Личное должно оставаться личным. И работа с Тарковским на мою судьбу не повлияла, и на «Мосфильм» я попал не по своей воле. Я ж еще в школе решил стать монахом. Когда молодые в блуд ударяются — я в это время решил в монахи. Нет, родители ни при чем. Мать в «Мосторге» работала, отец с войны израненный вернулся, недолго пожил. Я сам за себя думал. Подал документы в семинарию. В Троице-Сергиеву лавру. Через неделю приходит посыльный из райисполкома (а мы на Фрунзенской набережной жили), приносит повестку — явиться в исполком. Являюсь. Там дама-начальница: «Мы знаем, ты собрался поступать в семинарию!» И грозит, что, если от своего не отступлюсь, пошлют меня в места не столь отдаленные. И направление на работу вручает — на «Мосфильм». Художником. Я же художественную школу окончил. Престижное место, говоришь? Ага, престижней публичного дома. Содом и Гоморра. Давай-ка еще винца. Оливками закусывай. Тоже греческие. Руками бери. Или тебе вилку принести? Ну вот, начальник живописного цеха за мной приглядывает, постукивает. Работаем. Первый мой фильм был «Оптимистическая трагедия». Я штук тридцать

фильмов сделал. Всю страну объездил. С Тарковским встретились, когда тот за «Андрея Рублева» взялся. В шестом павильоне декорации ставили. Я храм расписывал. Помнишь, татаро-монголы в город ворвались, режут, насилуют, жители в храме заперлись, молятся? Вот я фрески в этом храме расписывал. Да ну, какой левкас! Фанера и темпера. Обычная рутинная работа. Мы с Андреем тогда, считай, не общались. А на «Солярисе» я уже был художникомсопостановщиком. Снимали под Звенигородом, жили в монастыре, ибо гостиницы не было. Тут интересная была работа. Во втором павильоне «Мосфильма» ставили зеркальную комнату. Внутри сплошь зеркала, заходишь — кругом ты! Сверху, снизу, со всех сторон ты, многократно помноженный. Там долго никто не выдерживал. Бесовщина! Еще комнату сна построили. Для фантастического антуража штук тридцать-сорок осциллографов поставили. Я к проводкам два перста приставил — на экране вот такой рисунок появился. Три перста — уже другой рисунок. Я Андрею показываю — смотри, даже прибор видит разницу! Хочешь фото покажу? Только оботри от оливок руки. Вот таким я был. Сколько ж мы декораций сделали, эскизов, макетов, фонов, портретов! А потом все на свалку. На «Сталкер» меня Лариса позвала, жена Андрея. Трижды я прочитал сценарий — не врубился. Прошу Андрея: объясни. Он объясняет: представь, что ты Сталкер, ты всех нас ведешь к цели. Но что это за цель? И как распознать, кто в данный момент находится в моем сосуде — я или не я? И если не разобраться во всем этом, конец наш может быть ужасен. Понятно? Не, говорю, непонятно. Андрей опять объясняет. За душу свою, за свой талант спрятанный, нереализованный каждый ответствен сам — ни бригада, ни команда, ни ОПГ там какая-нибудь, а сам человек. Вот это он пытался донести до людей с помощью экрана. Давай я все-таки вилку принесу. Держи! Ничего, что одна на двоих? Ну, Христос воскресе!

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Андрей меня звал «Свят-Свят». Меня все на «Мосфильме» так звали. Я же по паспорту Святослав Святославович. И все знали, что я в семинарию поступал и что в свободное от «Мосфильма» время служу алтарником. Одни уважали, другие пальцем у виска, начальник цеха доносы строчил. Андрей? Он уважал, да. Он же сам был… как бы это сказать… стремящимся к вере. По-своему стремящимся. Ну, ты ж фильмы его видел. Нет, мы с Андреем разговоры особо не разговаривали. Задача художника — быстренько врубиться в тему и тихонько сделать свою работу, чтоб у режиссера голова не болела. Контакт в его съемочной группе был не словесный, а на подсознании. Не надо ничего говорить. Первородный язык — ангельский язык, он беззвучный. В чем образ и подобие Божие? Вот Бог создал тебя по своему подобию — так в чем это подобие, а? Душа, говоришь? Нет. В начале было слово! Кто есть наш Бог Иисус Христос? Бог слова. Сила в слове! Но, как

говорил Иоанн Златоуст, «не занимайтесь б…дословием»! На «Сталкере» чудеса были. Поехали искать натуру. В Крым. Андрей, оператор Юсов и я. Конец марта, тепло. Выходим из гостиницы «Украина» — снег начинается. По сценарию в картине тоже должен быть снег — за окном. Уже на съемках купили гусиного пуха, сыплем, только он не вниз, а вверх летит. Отказались от этой сцены. Потом начальство приостановило работу. «Сталкер» завис. Я прихожу к Андрею, так, мол, и так, семью кормить надо (а у меня уже семья, ребенок), пойду, говорю, в патриаршее издательство книжки иллюстрировать. Ладно, говорит, иди. И больше мы не виделись. Ну, давай еще библейского! Потом, суд да дело, был я рукоположен и получил этот самый приход в Охотино. Место, видишь, чудное, на берегу Волги, намоленное. Храму двести лет. Правда, одни руины стояли, когда я сюда приехал. Ходил тут в дом отдыха, просил столы, потому что столешницы из икон моего храма сделаны. Сам тоже писал.

...Про Тарковского тебе? Нет, я ничего не записывал. И не собираюсь. Личное должно оставаться личным. И работа с Тарковским на мою судьбу не повлияла, и на «Мосфильм» я попал не по своей воле...

В общем, мы с сыном по кирпичику, по гвоздику. За тридцать-то лет… Вот уже роспись в храме делаем. Добрый человек художников для этого нанял. Женю и Сашу. Мои Рублевы. Моей-то пенсии мосфильмовской только на кисти и краски хватит. Раз в месяц за этой пенсией в мир наведываюсь — в Москву. Я ведь сюда от мира спрятался. Только от него, поверь, трудно спрятаться! Вот ты приехал… Как говорил преподобный Исаак Сирин, «мир есть плотское житие и мудрование плоти. По тому самому, что человек исхитил себя из этого, познается, что исшел он от мира. Много есть таких, которые двумя или тремя членами отрешились от мира и подумали о себе, что стали они чуждыми миру, потому что не уразумели, что двумя только членами умерли они миру, прочие же их члены живут в миру». Мудрый был человек Исаак Сирин, а ведь полторы тысячи лет прошло. Хочешь, я тебе его на диск запишу? Послушаешь там у себя. Они с Андреем сейчас в хорошем месте. Ну, за них! Допьем библейское! Оливкой не забудь закусить.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Многие думают, что Андрей Рублев, великий русский художник, иконописец и вообще, преподобный, а значит, святой, — реальный человек.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

текст: николай фохт рисунки: александр ширнин

Ответственный следопыт «РП» Николай Фохт из номера в номер решительно раскрывает исторические тайны. Сегодня станет ясно, существовал ли в реальности иконописец Андрей Рублев.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Ну вот,

я опять заблудился. Это какое-то проклятое шоссе, Ярославское. Для меня. Все ведь ясно как на ладони: едешь себе прямо, потом сворачиваешь один раз куда тебе надо. А ведь нет — давеча вон как стыдно было. Поехали в Гаврилов Ям — делов-то, три часа езды по прямой, только в самом конце, километров за пятьдесят до Ярославля, надо свернуть налево, по указателю. А ведь нет, свернул на сороковом километре от Москвы, поддался искушению «гуглмапы»: эта вражеская карта сулила объехать все пробки и быстрее доставить. А завела в болото — в самом прямом смысле. Теперь мне надо в Радонеж. И если бы я там никогда не бывал! Я там не только бывал, я вообще рядом, в этих местах, можно сказать, детство провел. Знаю я этот Радонеж и всегда знал — там была сначала тайная, а потом явная купель. В советские времена, кажется, туда съезжались несознательные, темные мужчины и женщины, чтобы окунуться в якобы священные и целебные воды источника. Для меня, октябренка, пионера и комсомольца, связь купели и Сергия Радонежского была белым пятном, а может, и пробелом — это несмотря на то, что регулярно ездили в Загорск, знали Лавру как свои пять пальцев: где там пирожки дают, где «Святая Троица» висит, в котором часу колокольный звон. От Калистова на электричке рукой подать, а Радонеж — еще ближе: на велосипеде полчаса, минут сорок, если на сбор земляники отвлечься. И в новое время был: от советских времен осталось реальное бездорожье до купели, но зато приятная дорога к храму — Преображенская церковь воссоздается стремительно, на государственном уровне. И вот так бездарно свернуть — опять по навигатору. И заехать в какой-то ужасный садовый-дачный поселок — с дачами, шлагбаумами, глухими заборами. Еле вырвался оттуда, думал, застряну навсегда. Да еще бензин на нуле, пришлось возвращаться до безымянной АЗС — но с кафешкой и туалетом.

За прилавком — молодые женщины нетитульной какой-то национальности в одинаковых шерстяных носках. Вежливые. Хит этого места — блины. Ну не знаю… Блины — дело такое, сложное в исполнении, шансы, что они, во-первых, вкусные, во-вторых, со свежей начинкой, в этой безлюдной местности бесконечно малы. Картинки блюд на баннере (или как он там называется) разительно отличаются от еды в реальности: у изображений вид домашней еды, а у самой еды — больничный, она в прозрачных пластмассовых коробочках. Я увидел яичницу — вот оно, спасение: яичницу почти точно нельзя приготовить заранее и положить в холодильник до лучших времен. Тем более я разглядел за спиной продавщиц штуковину, которая напоминала сковородку. — Из трех яиц? — тихо спросила женщина. Я еще забыл сказать, что роли у тихих женщин в носках были распределены четко: та, что чуть старше и с меньшим акцентом, стояла у безликой двери и выдавала ручку от входа в туалет. Ручка, она какая… Она точь-вточь ручка от старого окна, от фрамуги — с четырехгранным штырем на конце. Без этого устройства туалет не открывался. А вторая, та, что глаз поднять стесняется на покупателя, — та занималась всем остальным. — Из трех. И кофе. Я сел к окну за один из трех столиков. Хотя силы на исходе — одна надежда на кофе с яичницей. Зачем я тут, в этом таком родном и опять таком враждебном пространстве, на этой длинной и неотремонтированной дороге? Мне нужен Рублев. Ведь многие думают, что Андрей Рублев, великий русский художник, иконописец и вообще, преподобный, а значит, святой, — реальный человек, и в этом нет сомнений. Я, между прочим, тоже так думал. То есть я, разумеется, понимал, что есть кое-какие нестыковки, что наверняка маловато данных о Рублеве, что его произведений не так

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

уж много и что вообще, кое у кого может возникнуть вопрос: «А был ли Рублев?» Я когда с ленцой и прохладцей брался за дело, уверен был, что все эти сомнения — суета и попытка раздуть несуществующую сенсацию. Как с Шекспиром, который в результате все равно оказался Шекспиром. Ну кто из здравомыслящих сомневается в Рублеве, если он написал «Троицу»? Как мало данных, если известно точно, что он умер в Андрониковом монастыре 29 января 1428 года, хотя и не точно ясно, где и когда родился? Основные даты его жизненного и творческого пути известны: был тихим и смиренным, вместе с Феофаном Греком расписывал Благовещенский собор Кремля и Успенский собор во Владимире, с Даниилом Черным делал росписи и писал иконы для Успенского собора на Городке под Звенигородом и, конечно же, в Троицком соборе Троице-Сергиевой лавры — во имя Сергия Радонежского. Его он, может быть, знал лично — хронологически такая вероятность имеется. А еще, возможно, Рублев был свидетелем, а то и участником Куликовской битвы — и оттуда, собственно, набрался вдохновения и гордости за величие Руси. Ну и так далее. Я, не скрою, в этом деле выбрал как бы тактику и позицию адвоката дьявола: мол, допустим, все сомнения верны, и что тогда? Я стал читать, смотреть, путешествовать — по рублевским местам. И постепенно несущественные нестыковки переросли в непреодолимые противоречия, и я не то чтобы засомневался — я понял, что никакого Рублева не было. Или был, но совершенно не тот. Что же меня заставило так резко изменить ракурс? Перечитывая биографические сведения о преп. Андрее Рублеве, я стал что-то смутно припоминать. Ну конечно! Когда расследовал дело о библиотеке Грозного, прогуливались мы с моей школьной учительницей Ларисой Ивановной, сотрудницей Музея им. Андрея Рублева, по внутреннему дворику Андроникова

монастыря. Прямо, надо сказать, около пямятника Рублеву. Рассуждали о том, что в этом библиотечном деле правда, а что — миф, вымысел. Лариса Ивановна привела пример мифотворчества вокруг русских святынь. Мол, есть мнение, будто надгробие Андрея Рублева, которое указывало на Андроников монастырь как на последнее прибежище иконописца, — ненастоящее. Выдумана была эта история специально, чтобы сохранить сам монастырь: его хотели снести и чтото советское взамен построить. Ложь во спасение. Но во всех самых официальных источниках и даже в Википедии (это шутка, друзья) однозначно говорится о последних годах в Андрониковом монастыре, о смерти во время эпидемии чумы (причем даже есть специальное исследование, что смерть наступила от чумы бубонной), о захоронении на соответствующей территории. А вот не так давно нашли рядом с алтарем останки, которые, как предполагают, с большой долей вероятности принадлежат монахам Андрею Рублеву и Даниилу Черному. Уже хотел звонить Ларисе Ивановне и уточнять (а это значило признаться в невнимательности — учительница за это по головке не погладит), но помощь пришла, откуда не ждали. Я нашел не старый еще фильм канала «Культура» «Загадка Андрея Рублева», с живым еще Саввой Ямщиковым, да там много кто еще живой… Ну вот, поначалу «Культура» как «Культура»: про великое значение Рублева, про могильную плиту, расшифрованную в сорок седьмом году прошлого века архитектором Барановским, про кости у алтаря и попытку воссоздать внешность и так далее. И вдруг — бац! Ни с того ни с сего на тринадцатой минуте ленты мужчина в очках Борис Дудочкин с тонкой улыбкой на устах заявляет, что плита, которую открыл Барановский, — фальшивка. Надо сразу сказать, что Дудочкин — заведующий отделом Музея им. Андрея Рублева. То есть просто так сообщать подобное ему нет никакого смысла. И окончательно добил меня Дудочкин, когда, уже почти открыто смеясь, комментировал кости у алтаря. По мнению

ученого, ни при каких обстоятельствах это не может быть захоронением Андрея Рублева и Даниила Черного, какие бы заслуги у них перед Русью ни были. За тысячу лет православия не было подобных случаев. Скорее всего, останки эти — следы погоста, обычного кладбища, рядом с которым построили нынешние здания монастыря: монастырь и храм перестраивались, поэтому немудрено, что зашли на территорию маленького кладбища, может быть, семейного захоронения. Короче говоря, во времена Рублева не было тут алтаря. И облик какого же человека восстанавливал судмедэксперт Сергей Никитин, который в этом же фильме заявил, что Солоницын из фильма Тарковского больше похож на настоящего Рублева, чем памятник Рублеву на теперь уже так называемой могиле гения, где мы с Ларисой Ивановной и прогуливались? И я первый раз отрекся от Рублева.

...«Троицу» переписывали, записывали, отмывали, расчищали и правили все шестьсот лет. В результате до нас икона дошла в сильно измененном виде. Изменен рисунок — лица ангелов подправлены: например, убрана горбинка носа...

Второго, как и положено, не пришлось долго ждать. В этом же кино, уже в самом финале, Савва Ямщиков вдруг загрустил и сообщил, что с годами он все больше и больше сомневается в том, что «Троицу» написал Андрей Рублев. Кстати, знакомые Ямщикова тоже упоминают об этих сомнениях. Я нашел даже видеозапись, где Савва Васильевич еще более эмоционально сомневается. Вы посмотрите, говорит он, где «Троица» и где Звенигородский чин — в том смысле, что, если Рублев автор икон чина, как он мог написать «Троицу», другой уровень? И еще, продолжает Ямщиков, меня мучает один вопрос: почему в летописных упоминаниях Андрей Рублев всегда последний? Феофан Грек, Прохор с Городца и — Андрей Рублев. Даниил Черный — и Андрей Рублев. Если он был знаменит при жизни, почему упоминается в последнюю очередь? Это абсолютно совпало и с моими мыслями. Нет, я все читал, знаю версию: мол, упоминали по старшинству. Знаю, но не верю в это. Предположим, Феофан Грек был действительно авторитетной фигурой. Но Прохор с Городца, Даниил Черный — даже если каждый из них старше, Рублев должен был считаться

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

важнее: он единственный участвовал во всех главных проектах того времени. Думаю, он везде должен стоять на первых местах. Было что-то такое, что не позволяло выпячивать Рублева. Что? Может быть, он был не тем, за кого его впоследствии выдала церковь? Что могло заставить церковь в XIV—XV веках «прятать» гения за спинами проверенных, заслуженных товарищей? Первое, что приходит в голову, — происхождение. Ведь известно, что Андрей Рублев воцерквился довольно поздно, после тридцати, — почему, что он делал до этого и почему все-таки стал иконописцем? Может быть, Рублев был иностранцем? Причем не таким, как Феофан, а другой веры, точнее, другой ветви христианства; а что, если он был католиком? Итальянцем! Ведь есть версия, согласно которой автор «Троицы» — итальянский художник, не византийский даже. Настолько икона по стилистике не похожа на русскую живопись. О чем, как мне кажется, и говорил Ямщиков. И я отрекся от Рублева второй раз.

...Может быть, Рублев был иностранцем? Причем не таким, как Феофан, а другой веры, точнее, другой ветви христианства; а что, если он был католиком? Итальянцем! Ведь есть версия, согласно которой автор «Троицы» — итальянский художник, не византийский даже...

А тут еще история с голубцом. В двух словах: «Троицу» переписывали, записывали, отмывали, расчищали и правили все шестьсот лет. В результате до нас икона дошла в сильно измененном виде. Изменен рисунок — лица ангелов подправлены: например, убрана горбинка носа. Те, кто восхищается цветовой гаммой иконы, могут вообще-то остыть и немного расслабиться: какова была первоначальная гамма, вообще неизвестно. У меня лично есть подозрение, что была она как раз активной, насыщенной и красного там было больше. Порубиновей был первоначальный красный. А знаменитый голубец, нежный цвет на хитоне центральной фигуры Сына, — вообще краска «берлинская лазурь»; ее только в начале восемнадцатого века изобрели. Вообще, тяжело читать про то, как улучшали «Троицу», ножом по сердцу, железом по стеклу. И, главное, вообще никакой уверенности нет, что икона выглядела именно так, а не была тотально переписана намного позднее, может быть, даже после Ивана Грозного…

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Да что там Грозный — оклад для реставрации сняли в начале двадцатого века. Значит, ее вообще заново могли написать хоть в девятнадцатом. Тем более эти трещинки красочного слоя, кракелюры эти. Раньше никто не задумывался, а теперь все знают: на лицах ангелов отсутствуют кракелюры! Значит, живописи нет и ста лет! Нет, не так, еще хуже: когда Гурьянов взялся реставрировать «Троицу» в 1904 году, уже тогда не было кракелюров (существуют фотографии иконы перед работами). То есть можно предположить, что «Троица» переписана в начале девятнадцатого века. И версия о современном итальянском художнике становится совершенно реальной. И я третий раз отрекся от Рублева. Вот я и еду в Радонеж. По всему выходит, Рублев родился тут, земляк Сергия Радонежского. Практически москвич. Мне важно оказаться в этом месте, посмотреть окрест, глотнуть того самого воздуха, может быть, даже зачерпнуть из местной реки Пажи водички — а то и на вкус попробовать: сладка ли? Обычно в таких ключевых местах разгадка возникает сама собой, безвыходная ситуация поворачивается совсем другой стороной и все само собой складывается. И вот заблудился. Тихая женщина принесла яичницу. Представьте себе: на белейшей одноразовой тарелке — три желтка в нежнейшем нимбе своих белков. Девственная глазунья: ни лука, ни, боюсь, масла, ни перчинки или солинки. И композиция, которая в другое время не вызвала бы столько эмоций: желтки как бы составляли равнобедренный треугольник с очень острыми углами. Она, яичница эта, светилась изнутри, она как будто страдала от своей непорочности, мучилась невыразимой неделимостью и отдельностью своих желтков. Эта глазунья, одним словом, была совершенна, и я съел ее в один присест — чтобы никто больше не видел этой красоты, чтобы никому она не досталась. И сразу грянул внезапный ливень — как у Тарковского в финале.

Осталось только белому коню забрести на бензоколонку. Или единорогу. Я понял, что это знамение, что это и есть разгадка всего. Быстро выпил кофе, сел в машину и поехал в Радонеж — я точно теперь знал дорогу, навигаторы не нужны. В Радонеже — красота. Этот интенсивный ландшафт окрест: природа будто не согласна с формальным названием местности — «равнина»; природа предлагает причудливость, изменчивость; качество перепадов высоты компенсируется частотой этих перепадов; ты не в горах, но глаз не видит уныния. Черный переходит в коричневый, почти в киноварь по необъяснимому алгоритму: где-то должен быть сбой, шов, перебой — но его нет. Зелень, которая повсюду, не видна, не явна — зеленого больше всего, но его как будто нет! Чудо. Рядом лавка, где торгуют иконками, магнитиками и съестным. Выбираю последний пирожок с капустой. «Вас дожидался». — Милая женщина в платке прерывает благообразный разговор с серьезным мужчиной, чтобы отпустить мне. Откусывая и вприхлебку с кофе иду не к источнику даже, а на кладбище. Погост на пригорке — это остатки насыпных валов, именно тут и стоял Радонеж, город. И в городе этом, на этом кладбище все и прозрачно и тёмно, запущенно и ясно; одиноко и, разумеется, соборно. И на обратном к автомобилю пути — колокольный звон. Какой-то современный, чуть ли не регги; в загнанном ритме, взахлеб: ну что, убедился? Да я убедился, если честно, чуть раньше даже, в Успенском соборе на Городке, под Звенигородом. Там остатки росписи Рублева — крест Голгофы, белый на голубом. Прости, конечно, Господи, но ничего, кроме слова «дизайнерский», сказать не мог. Я, кстати, в экстатическом восхищении произнес мысленно «дизайнерский» — для начала русского пятнадцатого века это фантастика. И так просто сделано, необъяснимо. Потом в СаввиноСторожевский монастырь. И вид от стен

монастыря такой… да такой же, как и в Радонеже. Чуть покрупнее форма, но содержание такое же сумасшедшее. Эта плавность в каждой линии, в каждом цветовом переходе. Честно скажу, я восхищался античными морскими пейзажами Кипра, ренессансными, буколическими лугами английского Брайтона — там все четче, резче, графичнее, даже не побоюсь сказать, понятнее. Тут прямо загадка, неочевидность и гениальность этой красоты, линий и цвета. Зашел в Рождественский собор — тут, в принципе, тоже могли быть работы Рублева и Даниила Черного, но я знаю, что вокруг — современная роспись, очень хорошая, на мой взгляд, нестилизованная. Она заметней, ярче, когда минимум освещения. Тоже маленькое чудо. Пока присматривался, подошел деловой батюшка. — А вот помогите прибрать в храме после службы. Надо пол оттереть от воска. Вот скребок и вот щетка с совком. Скребком посильнее надавливайте и интенсивнее скребите. И в совок. И в мусор. — Батюшка инструктировал наглядно, заразительно. — Понятно? Ну а как не понять? Я смиренно и истово принялся за уборку, перенимая технику у нескольких женщин, прихожанок. Я-то знал, за что мне это послушание назначено. И, считаю, справедливо. Часа не прошло, мы убрались в храме, он притих, затаился и стал отдыхать — до утра. Последней точкой стала Третьяковская галерея, зал древнерусского искусства. Там и Рублев, и Феофан Грек, и Даниил Черный. Я сделал так: встал у входа в зал так, чтобы в поле зрения попадал и Звенигородский чин Рублева, и Праздничный чин, и «Троица». Несложно выбрать, найти эту позицию. И, когда выберешь ее, когда найдешь и просто посмотришь, панорамно так перейдешь слева направо, многое окончательно прояснится. А именно: Звенигородский чин и «Троицу» написал один и тот же человек. Именно человек, потому что все-таки различия есть. В звенигород-

ских иконах видна и рука Даниила Черного — в «Троице» его нет. И, кстати, там же, в Третьяковке, стало окончательно ясно, что «Донская Богоматерь» все-таки написана не Феофаном Греком, а оборотная сторона, «Успение», — им. Донская, как и Владимирская, — это Даниил Черный с Рублевым. И действительно, согласен с исследовательницей Рублева Бажовой: «Успение» — греческая живопись, визайтийная, а Богоматери — русская. Они различаются, очень различаются. И «Троица» — русская, рублевская. Заявляю прямо: я пришел в Третьяковку с уже готовым ответом — просто все подтвердилось. Я уже знал, что «Троицу» написал Рублев, что Рублев был. Сейчас попытаюсь объяснить, почему я так решил. Итак, был период отречения от Рублева. Версия, что главная икона, «Троица», не могла быть написана русским иконописцем. Скорее всего, ее создал греческий или западноевропейский (итальянский, скорее всего) мастер. На несколько дней эта версия прочно утвердилась в моей голове. Сначала я думал на Феофана Грека. Кроме того что он грек, очень уж похож художественный метод, которым пользовался автор «Троицы», на метод, примененный Феофаном в «Успении Богородицы». Грубо говоря, это кадрирование, укрупнение плана — в переносном смысле тоже. То же сделано в «Троице». Лишние объекты, повествовательные фигуры и детали вычищены. На преображении богословского смысла я останавливаться не буду, но с точки зрения композиции это великолепное решение. Таким образом, ход повторен, красота неземная — значит, Грек? Нестыковка вылезла сразу. Даже по уровню рисунка Феофан уступает. Его кадрирование хоть и безусловный шаг вперед, но все-таки в принципе не такое радикальное, как в «Троице». Композиции икон Феофана Грека хоть и симметричны, как и все, в общем-то, иконы, но

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

симметричны, так скажем, примитивно. «Троица» вписана в гармонию, в многократно повторенную гармонию. Симметрия «Троицы» не для порядка и строгости, а для космического совершенства. Не грек. Ни Феофан, ни какой-либо другой византиец. Я просмотрел довольно большое количество византийских изображений — там есть иконы, уровень рисунка которых превосходит умение Феофана Грека и практически равен рисунку Джотто или Дуччо — но абсолютно традиционный уровень композиции, вообще художнической философии. К тому же вот еще какое соображение. К «Троице» имеет отношение Иван Грозный. Он забрал икону в роскошный оклад, а по некоторым версиям, передал Троице-Сергиевой лавре оригинал или авторскую копию иконы. Иван Грозный вообще-то знал толк и в западной литературе, и в западном изобразительном искусстве; коллекционировал книги, иконы, картины, графику. Он мог преподнести «Троицу» как образец, как бы волюнтаристски продвинуть иконописное искусство на Руси. Совершить то, что уже в открытую делал Петр I. Не с иконами, конечно, а вообще, с бородами, кораблями и образом жизни. С Грозного сталось бы. Но он не мог этого сделать. Если бы это была византийская икона, Иван IV с большей радостью сообщил бы, что она византийская, переехала вместе с бабушкой Софьей Палеолог из Константинополя. На тот момент византийский артефакт был важнее. Но ведь, возразит кто-то, он мог за русскую икону выдать работу итальянского мастера. Ведь мы выяснили, когда раскрывали тайну библиотеки Грозного, что в Москву Софья Палеолог из Константинополя попала через Флоренцию; сам Папа Римский способствовал ее браку с Иваном III и даже выделил приданое. Может быть, в качестве приданого и иконку хорошую сунул? А кто из итальянцев мог написать «Троицу»? Чтобы это были современники все-таки не Грозного, а его деда. Из главных имен, уровню которых соответствует «Троица», это, конечно, Джотто и Дуччо. Оба этих гения совершили прорыв и возрождение, но они стилистически не

...На мой скромный взгляд, «Троицу» кроме Андрея Рублева могли написать только два человека — Микеланджело и Леонардо да Винчи. И судьба у них чем-то похожа на судьбу Рублева, и круг профессиональных интересов и умений практически идентичный (фрески, живопись, миниатюра), и есть работы, уровень которых может сравниться с рублевской «Троицей»...

похожи на «Троицу». Ни рисунок, ни колористика, ни композиция. Ну правда: это должно было где-нибудь повториться в их произведениях. Ни грамма совпадений. Ладно, чего тянуть резину, скажу: на мой скромный взгляд, «Троицу» кроме Андрея Рублева могли написать только два человека — Микеланджело и Леонардо да Винчи. И судьба у них чем-то похожа на судьбу Рублева, и круг профессиональных интересов и умений практически идентичный (фрески, живопись, миниатюра), и есть работы, уровень которых может сравниться с рублевской «Троицей». Ну, например, «Святое семейство» Микеланджело, «Джоконда» или «Иоанн Креститель» да Винчи. Геометрически высчитанная, выстраданная, безупречно исполненная гармония. Гармония безусловная и безвыходная, совершенство неизбежное. Теоретически, если рассматривать версию с Грозным, работа того и другого гения Возрождения могла оказаться в руках Грозного. Но и Микеланджело, и Леонардо должны были все-таки написать стилизацию под византийскую или русскую икону.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Зачем? Как ни крути, принадлежали они к другой ветви христианства, усиливать православие им бы никто и ни за какие деньги не позволил. Вот какой путь я проделал до Третьяковской галереи. Дальше уже известно: итальянцы и греки отвалились, установлено. Звенигородский чин и «Троица» принадлежат кисти одного мастера — Анд рея Рублева. Что делать с берлинской лазурью? Простить. Потому что не голубец главное в «Троице» Рублева, а гениальная и неповторимая композиция, философия иконы. Богохульную вещь скажу, но уж как есть, как думаю: он ее писал в первую очередь ради абстрактной красоты, а не ради Бога. Это вообще другое мировоззрение, это Возрождение в чистом виде, равное западноевропейскому, без малейшего отставания, а может, даже опережающее. Ну что рисунок… Современные шедевры не за рисунок ценятся. Исследователи обращают внимание, что последние работы Рублева более декоративны, то есть формальны. Мое доказательство — «дизайнерский» крест Голгофы из фресок под Звенигородом. Что косвенно подтверждает. А почему же Рублев всегда последний? А вот, думаю, из-за «Троицы», в частности. Он был немного чужаком. Может быть, действительно прославился как мирской художник: какое-нибудь прикладное искусство — работа по дереву или коже (отсюда и кожевенное прозвище Рублев), а то и ювелирка. Или книжная иллюстрация: миниатюры, иллюстрации Писания, которые приписывают Рублеву, прекрасны, в них есть какая-то ремесленная уверенность и чувство профессионального превосходства. В «Троице» этого нет. Там есть смирение перед тайной, красотой, ну и перед Богом, разумеется. И даже с учетом Микеланджело и Леонардо «Троица» неповторима, абсолютно гениальна; она вне времени, на все времена. И понятно: вот он, русский вклад в мировую культуру, живопись. Каюсь, что сомневался. Но стоило пройти этот путь, правда.

Урок телевидения Как современные технологии позволяют увидеть кадр в первозданном виде

Новый взгляд на Тарковского «Иваново детство», «Андрей Рублев», «Солярис», «Зеркало», «Сталкер», «Ностальгия», «Жертвоприношение» — это не только семь выбитых в мраморе ступенек на парижской могиле Тарковского. Это семь монументальных плит, вложенных в фундамент мирового кинематографа. Ленты, засмотренные до дыр. Кадры, навсегда застрявшие в наших душах. Казалось бы, что нового можно почерпнуть в них в нашем калейдоскопическом ХХI веке? А можно! Стремительно развивающиеся технологии не только породили нескончаемый поток искусственного компьютерного кино, но и дарят уникальную возможность увидеть старую добрую классику в новом качестве. Причем именно том, в котором картину изначально задумывал художник! Не успели мы привыкнуть к понятию Full HD, не успела нам въесться в память магическая мантра «1920 на 1080 пикселей», не успели мы еще свыкнуться с тем, что пал миф 25-го кадра, ибо мы уже постоянно смотрим кино с 30 кадрами в секунду, как нам уже готовы показывать и 60-й кадр. И запоминать нужно новые цифры — 3840 на 2160. Именно они олицетворяют новый формат ULTRA HD с разрешением, превосходящим Full HD в целых четыре раза (поэтому, кстати, новый формат имеет еще одно название — 4К)! То есть по-

лучается, что именно сейчас, с приходом этой технологии, мир впервые может увидеть в цифровом виде то, что операторы снимали в свое время на 35-миллиметровую пленку. Да-да, вот такой феномен: полноценно показать в цифре все то, что снимал тот же Тарковский на пленку, стало возможным только теперь. Впрочем, и здесь, по чести сказать, на сегодняшний день есть свои нюансы. Техника сделала такой семимильный шаг вперед, что контент, точнее, его производители за ней просто не поспевают. Короче, возможность показать сразу 8 миллионов пикселей на экране есть, а вот показывать нечего. Тот же Тарковский выпущен пока только на Full HD, для перевода в 4К требуется очередной ремастеринг, а когда его еще сделают… И вот сейчас мы с вами оказываемся в роли Вахтанга Кикабидзе, которого в великом «Не горюй!» Фрунзик Мкртчян поманил конфеткой, которой «нету»… Но унывать не время: компания LG предлагает телевизоры ULTRA HD с полезной функцией автоматического масштабирования! Три мощнейших графических процессора включаются в работу, чтобы добавить нам в каждый кадр «Соляриса» еще пару-другую миллионов пикселей. Человеческий глаз различает эту разницу без дополнительных вооружений и неминуемо радуется.

текст: александр серебров

Не верите — приходите в магазин и убедитесь сами: модели 55, 65 и флагманских 84 дюймов как раз только что появились в продаже. При взгляде на них у вас наверняка возникнет желание стать пионерами ULTRA HD и первыми посмотреть не только Тарковского, но и, скажем, вот-вот стартующий чемпионат мира по футболу совершенно другими глазами. К тому же, по агентурной информации, не успеет ваш глаз насладиться промежуточным, подрисованным, вариантом картинки, как уже к концу этого года производители телевизионного и кинематографического контента догонят ваш чудо-телевизор и станут поставлять в него картинку в «родном» 4К. Ожидание вам скрасят многие другие прелести вашего нового LG ULTRA HD. Это и удароустойчивая IPS-панель, смотреть на которую не возбраняется ни под каким углом зрения — качество просмотра не ухудшится. И звук в формате 5.2 (пять колонок плюс два сабвуфера), сделанный в содружестве с авторитетным Harman/Kardon. Погордиться можно и простой житейской радостью: даже фильмы в формате 4К можно смотреть через любой из трех USB-входов (рекомендуется использовать вход USB 3.0). Таким образом, LG в который раз демонстрирует фирменную заточенность на удобство для пользователя. А разве может быть что-то ценнее?

Тайны московских гурмэ от www.GlobusGurme.ru

Романтичные пирожные Сеть гастрономов «Глобус Гурмэ» представляет серию вкусных рассказов

ублика неистовствовала. За нарушение порядка было задержано более ста человек. И это не газетная хроника после матча «Зенит» – «Динамо» в 2014-м. Это история одного легендарного концерта в московском Дворянском собрании в 1911. В первом отделении пела Анастасия Вяльцева, во втором – Варя Панина. Концерт удалось завершить только после вмешательства полиции около двух часов ночи. Никогда еще кутузки Петровки, Тверской и Неглинки, куда в ту ночь свозили восторженных меломанов, не принимали столь разношерстную публику Среди задержанных оказался известный на всю Москву повар Еремеев. Он упрашивал городового отпустить его хотя бы на три часа, обещая честно вернуться и предстать перед мировым судьей. На слово повару не поверили, но за небольшую оплату выпустили, приставив к нему конвойного. Вернулся Еремеев в срок,

а сопровождающий рассказал, что повар все три часа собирал за Калужской заставой цветы белой акации. Городовой списал это на чудачество поклонника Вари Паниной. Романс «Белой акации гроздья душистые», который она исполняла, пела тогда вся Россия. Наутро Ермееву выписал штраф и отпустили, а вечером в ресторане гостиницы «Метрополь», где жила певица, подали удивительные пирожные. Влюбленный в певицу Еремеев приготовил его из цветов акации, с добавлением молока и яиц, по рецепту, известному со времен Древнего Рима. В деликатесных блюдах часто используют сезонные продукты доступные всего несколько дней в году. По легенде, пять дней в году такие же пирожные подвали на стол самого Цезаря. В дальнейшем судьбы сладкого деликатеса и романса разошлись. Рецепт Еремеева

вспомнили через семь лет в Париже в кондитерской «Этьен», где собирались русские эмигранты. Легендарный романс же на время исчез и вернулся в Россию лишь спустя более полувека. В начале на его мотив добровольцы Первой мировой пели песню «Слушали деды война началася». Затем, в 17-м, когда свершилось то, о чем так долго говорили большевики, красноармейцы изменили текст на «Слушай, товарищ, война началася». Ну а в 1975 году Владимир Басов, работая как режиссёр над фильмом по пьесе Михаила Булгакова «Дни Турбиных», поиронизировал над тем, что одна и та же песня звучала в своё время по разные стороны баррикад. В качестве музыкальных специалистов были приглашены поэт Михаил Матусовский и композитор Вениамин Баснер. Так вернулся легендарный романс сразу с двумя текстами. Слова о бронепоезде «Пролетарий» вскоре забыли, а романс с возвращенной строкой «белой акации гроздья душистые» остался.

Диктант. Страсти по Андрею. В тему номера. Дневник наблюдений. Юрьевец. Зеркало. Обозреватель «РП» в Юрьевце и в зеркале. Урок истории. Жертвоприношение. Михаил Тарковский о своей бабушке. Урок поэзии. Однажды, когда нагулялся я за ночь, мне встретился Рерберг Георгий Иваныч. Стихи Андрея Орлова (Орлуши). Сочинение. Сталкер-2. Майк Гелприн. Комикс Андрея Бильжо. Фотоувеличитель. Тарковский в кадре:

от первых шагов до первого фильма.

текст: игорь мартынов

риа-новости

В своем прологе к главной теме номера Игорь Мартынов собрал высказывания, призванные смахнуть «хрестоматийный глянец» и представить творчество Андрея Тарковского таким, каким оно было и есть, — спорным и живым.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Станислав Лем: «К этой экранизации я имею очень принципиальные претензии. Во-первых, мне бы хотелось увидеть планету Солярис, но, к сожалению, режиссер лишил меня этой возможности, так как снял камерный фильм. А во-вторых (и это я сказал Тарковскому во время одной из ссор), он снял совсем не “Солярис”, а “Преступление и наказание”. Ведь из фильма следует только то, что этот паскудный Кельвин довел бедную Хари до самоубийства, а потом по этой причине терзался угрызениями совести, которые усиливались ее появлением, причем появлением в обстоятельствах странных и непонятных... У меня Кельвин решает остаться на планете без какой-либо надежды, а Тарковский создал картину, в которой появляется какой-то остров, а на нем домик. И когда я слышу о домике и острове, то чуть ли не выхожу из себя от возмущения. Тот эмоциональный соус, в который Тарковский погрузил моих героев, не говоря уже о том, что он совершенно ампутировал “сайентистский пейзаж” и ввел массу странностей, для меня совершенно невыносим». Акиро Куросава: «Многие жалуются на затянутость “Соляриса”, но я не могу согласиться с таким мнением. Особенное непонимание вызывают длинные начальные сцены с природой, но ведь эти прощальные воспоминания о природе Земли залегают глубоко в повествование после того, как герой отправился далеко в космос на орбитальную станцию, и эти воспоминания потом ранят душу зрителя сильнейшей тоской по Земле. Без продолжительных сцен прекрасной земной природы в начале фильма зрителям невозможно было бы передать ощущение безысходности, охватывающее людей, “заключенных” на станции. Впервые я посмотрел этот фильм поздно вечером в демонстрационном зале в Москве, и у меня при просмотре возникло жгучее желание вернуться на Землю как можно скорее. В зале тогда присутствовал и Тарковский. Он сидел в углу. Когда фильм закончился, режиссер поднялся, не спуская с меня испуганных глаз. Я сказал ему: “Очень хорошо. Я испытал настоящий страх”.

Тарковский улыбнулся стеснительно, но счастливо. Потом мы пили водку в ресторане института кинематографии. Тарковский выпил тогда довольно много, даже выключил ресторанный магнитофон и начал громко петь тему из “Семи самураев”. Присоединился к нему и я. В те минуты я почувствовал, что это счастье — жить на Земле». Александр Солженицын: «Браться показывать главным персонажем великого художника — надо же этого художника в фильме проявить, — и проявить на вершинах его мироощущения и в напряженные моменты творчества? Но Рублев в фильме — это переодетый сегодняшний “творческий интеллигент”, отделенный от дикой толпы и разочарованный ею. Мировоззрение Рублева оплощено до современных гуманистических интенций: “я для них, для людей, делал”, — а они, неблагодарные, не поняли. Здесь фальшь, потому что сокровенный иконописец “делает” в главном и высшем — для Бога, икона — свидетельство веры, и людское неприятие не сразило бы Рублева. (А неприятия и не было: он был высоко оценен и понят и церковными иерархами, и молитвенной паствой, еще при жизни вошел в легенду и в ореол праведности.)». Ларс фон Триер: «Я преклоняюсь перед ним. Если бы не Тарковский, я не стал бы режиссером. Нет, “Антихрист”, конечно, совсем не похож на его картины. Но “Зеркало” — мой любимый фильм. Действие в нем тоже происходит в доме, в лесу. А вообще, я всю жизнь воровал у Тарковского, вот и решил, что пришла пора воздать ему должное». Ингмар Бергман: «Фильм, если это не документ, — сон, греза. Поэтому Тарковский — самый великий из всех. Для него сновидения самоочевидны, он ничего не объясняет, да и что, кстати сказать, ему объяснять? Он — ясновидец, сумевший воплотить свои видения в наиболее трудоемком и в то же время наиболее податливом жанре искусства. Всю свою жизнь я стучался в дверь, ведущую в то пространство, где он движется с такой самоочевидной естественностью. Лишь раз или два мне удалось туда проскользнуть».

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

И будет поле, широкое как река, и куст на дороге, и плетень, и одинокая усталая женщина смотрит в поле, и маленькая фигура незнакомого человека, идущего навстречу, и мысли ребенка: «…если он повернет от куста направо, то это отец, а если нет, значит, он не придет никогда».

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

текст: александр рохлин фото: наталья львова

Обозреватель «РП» Александр Рохлин отправляется в Юрьевец, на родину Андрея Тарковского, чтобы увидеть, как эти места отразились в творчестве режиссера. Происхождение «Зеркала».

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

— Вы

чем занимаетесь? — Да так… журналисти-

кой. А вы? — А я… ребенка жду. — Вы беременны? — Нет. Мы с мужем уже четырнадцать лет не можем забеременеть. — Как же вы ждете? — Вот так. Муж учится, я работаю. Вечером закрою лавку… Кстати, мы единственные в городе, кто сигареты не продает… Приду домой, сяду у окна, смотрю на Волгу и жду. Мужа жду, и ребенка жду, и еще много чего жду. У женщины замечательные темнокаштановые волосы. Она стоит в пустой комнате, прислонившись к белой стене, заложив руки за спину. В окно виден кусочек реки — между деревьями за песчаной косой. Свет падает на стену с фотографиями царя Николая, царицы и девочек, одетых в белые платья. — Зачем же квартиру продаете, да еще с видом на Волгу? — Моему Косте везде хорошо. А мне хочется с удобствами. Чтобы туалет не в коридоре, как здесь, и вода горячая круглый год. Этот дом построили еще в 37-м году. — Значит, переезжаете. — Да, мы купили хатенку возле симоновского колодца. — В овраге? Там же солнца нет и мусорная свалка! — Да, домик маленький. Но Костя все своими руками сделал. У нас и второй этаж будет. — У вашего мужа золотые руки. — Да что вы? Все отваливается, строители смеются. Осенью печника пригласили, лучшего в городе, а он запил и не достроил. — Сколько же стоит квартира? — Послушайте! Вы обязательно должны с моим мужем познакомиться. Вы только в квартиру зашли, а у меня ощущение, что мы знаем друг друга уже сто лет. Легко с вами. И почему-то радостно… Бог с ней, с квартирой! Даже если не купите, вы должны с мужем встретить-

ся, поговорить, то есть прийти к нам на симоновский колодец… В городе Юрьевце Ивановской области множество объявлений о продаже домов и квартир с видом на Волгу. Много ли покупателей? Сложно оценить. Мне кажется, что любому русскому человеку должны сниться сны о том, как он приезжает домой, поднимается по ступенькам на крыльцо и оттуда смотрит на реку, в которой тонет солнце. А может быть, плывет баржа с сиплым гудком, или летит чья-то родная душа, или идет по воде босой человек в белой рубахе… Да мало ли что можно увидеть на Волге усталому русскому человеку? Главное, что сны эти пророческие. Если они еще снятся или наяву перед глазами встают — плохо дело. Надо ехать-бежать к Волге, искать свой Юрьевец, а в нем дом с крыльцом или хотя бы квартирку с печкой и окном на набережную и немедленно покупать. Зачем? Чтобы смотреть на реку и ждать. Город Юрьевец умудрился тихо прожить на берегу самой главной нашей реки без малого восемьсот лет. Волга течет, город стоит. Но у реки время природное, кажется, что, кроме смены лета на зиму и обратно, ничего важного в ее истории не происходит. А в неподвижном городе — наоборот, жизнь как густой мясной суп в чугуне варится и плавится, бесконечно изменяясь. И вот после столетий варок и плавок мы обнаруживаем нынешний Юрьевец, скажем, весенним вечером в субботу. Город пуст, как бульон без соли. Ни людей, ни машин, ветер с Волги холодный и сырой, собака нехотя заползает под глухой забор, рыжая кошка спит на подоконнике нотариальной конторы. Не у кого мне спросить, как здесь ездят по центральной площади, можно ли Ленина объехать справа — ведь ни знаков, ни разметки не существует в помине. На автостанцию с игрушечными скамейками и навесом прибывает автобус из Пучежа. Высаживает женщину с красным чемоданчиком на колесах. Женщина идет по центру проезжей части, каблуки

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

вызывающе цокают, та же собака подозрительно выглядывает из-под забора, но не лает. Холодно и лень. Оставим в стороне историю города. Все в ней нам знакомо до боли. С почтительным равнодушием пройдем мимо когда-то живших здесь протопопа Аввакума, казака Ермака, архитекторов Весниных, двух Героев Советского Союза и даже киносказочника Роу. Сделаем это в ущерб себе. Юрьевец сегодняшний больше, чем с другими замечательными людьми, связан с именем Андрея Тарковского. Здесь прошло его детство. Последние семь лет устраивается кинофестиваль. В его честь названы улица и переулок. Сохранился дом с комнаткой, где в эвакуацию жила семья ПетровыхТарковских. На горе деревянная колокольня, на площади колокольня каменная. Главная улица — двухэтажная кирпичная, прочие — деревянные, резные с палисадами.

Топонимика безраздельно принадлежит товариществу Ленина—Маркса. Ее соответственно оставим за скобками. Во всех повествованиях, связанных с людьми, всегда найдется эпизод вроде закваски, где вся история уже рассказана в сжатом виде, все повороты угаданы, роли розданы, и к финалу идешь бодро даже с закрытыми глазами. В истории Юрьевца и Тарковского этот эпизод — письмо в день рождения Андрея Арсеньевича. «4.04.1943. Дорогой родной мой Андрюша, поздравляю тебя с днем рождения. Я болен и лежу в госпитале, скоро уж меня выпишут. Я так хорошо помню, как ты родился, мой милый. Мы с мамой ехали до Кинешмы, а оттуда на лошадях до Завражья. Волга вот-вот должна была тронуться. Мы ночевали на постоялом дворе, и я очень беспокоился за мамочку. Потом родился ты, и я тебя увидел, а потом вышел и был один, а кругом трещало и шумело: шел лед на Нёмде. Вечерело, и небо было совсем чистое, и я увидел первую звезду. А издалека

...— Зачем же квартиру продаете, да еще с видом на Волгу? — Моему Косте везде хорошо. А мне хочется с удобствами. Чтобы туалет не в коридоре, как здесь, и вода горячая круглый год. Этот дом построили еще в 37-м году...

была слышна гармошка, и это было одиннадцать лет назад». Это письмо Арсения Тарковского с фронта. Весной 32-го года с женой Марией Ивановной он уезжает из полуголодной Москвы в Заволжье, к ее родителям — маме и отчиму. Они едут поездом до Кинешмы, а дальше на лошадях через Волгу, в село Завражье, где в докторском домике, на втором этаже, прямо на обеденном столе женщина рожает мальчика. И роды принимает сам отчим. Дальше по тексту. Единственная в своем роде ночь, мир таинственно распахивается навстречу человеку, который только что стал отцом: река, небо, звезды, шум и шорох пробуждающейся природы — все тебе, человек, и все о любви. Но проходит всего несколько лет, а все герои живут на полвздоха. Все мосты сожжены, все узелки связаны намертво. Отец расстается с матерью, оставляет детей, уходит к другой женщине. Мама, молодая, красивая, больше не выйдет замуж и растит двоих детей

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

одна. Сын будет ждать возвращения отца все детство и повторит его уход из семьи в своей взрослой жизни. И лишь лед на Нёмде и Волге, апрельское небо, первая звезда и даже гармошка никуда не исчезнут, не изменят друг другу. Где-то здесь они продолжают открываться людям в особенные моменты их жизней. Рождая нежность в письмах и любовь, в которой невозможно усомниться… Как удается людям с такой беспечной легкостью перетекать из нелюбви в любовь и обратно? Через тридцать лет из всего этого вырастет фильм «Зеркало». И будет поле, широкое как река, и куст на дороге, и плетень, и одинокая усталая женщина смотрит в поле, и маленькая фигура незнакомого человека, идущего навстречу, и мысли ребенка: «…если он повернет от куста направо, то это отец, а если нет, значит, он не придет никогда». И сны о встрече, и невозможность примирения, и непрощение как

...А за углом дома, если подняться по крутой тропинке вверх, Богоявленский храм с могилой местного юродивого. И деревянные, резные, кривобокие, садовые и огородные, бойкие и тихие улицы текут вдоль Волги от пивзавода до речного порта…

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

глухая стена, и пустые слова, многомного пустых слов, и жалость, жалость ко всему и всем и к себе самому. В письме нет ни слова о Юрьевце. В «Зеркале» о нем сказано вскользь и нет ни одной волжской картинки. Между тем именно Юрьевец Тарковский называл местом своего рождения. И все детские мечты, потери и ожидания случились с ним в этом городишке. И поэтому Юрьевец угадывается, прописан невидимыми чернилами, слезами, обидами, запахом молока, светом из окон в каждом снятом кадре. — А что вы там делаете? — Ничего… — Ладно вам, я никому не скажу. Мучаете кого? Во дворе заброшенной деревянной школы по улице Ленина двое мальчишек, сидя на корточках, расчленяют огромного сонного паука. Они настолько увлечены, что не замечают подкравшегося взрослого. — Дайте посмотреть. — Не-е. — Я не отниму… Они прикрывают ладонями место казни. Но одна из паучьих лапок лежит отдельно и еще шевелится. — А если с вами так? Понравилось бы? Молчат. Шепчутся друг с другом. Смотрят исподлобья, ждут кары за содеянное. — Мне сестра рассказывала, что у паука лапы сами ходят, даже если их оторвать. — Зачем ты ему рассказываешь, а вдруг он… И нет у тебя никакой сестры. Им лет по семь-восемь. Оба аккуратно пострижены, в спортивных штанах и курточках. Из противоположного угла двора доносится резкий девчачий крик: — Денис! Обедать иди! Мама зовет… На голос из палисадника высовывается бородатая козья морда. Она с опаской смотрит куда-то в сторону. Там, среди разукрашенных автомобильных

покрышек, вкопанных в землю, стоит огромный немецкий дог — тощий и грациозный, как строительный кран. Дог не замечает никого вокруг. На его устрашающей морде безмятежное выражение богатого бездельника. Он явно здесь свой и абсолютно беспризорен. — Ты идешь или сколько мне орать?! — Да иду, иду… — говорит один из мальчишек. Он запихивает недобитого паука в карман и стремглав бежит через двор. Второй остается и ковыряется палкой в песке. Голуби затевают шумную драку на железной крыше. Коза прячется за заборчик, когда дог мелкой рысцой направляется через двор на улицу. В разбитое окно старой школы можно просунуть руку и достать картонный ящичек с набором упражнений по русскому языку для 7-го класса. — А тебя почему не позвали? — Я в интернате живу. У нас уже был обед. — Чего же ты ждешь?

— Денис придет, будем дальше играть. — Так у тебя есть сестра или нет? Мальчишка смотрит себе под ноги. Шнурки на ботинках короткие и все в узелках. — Есть. — И где она? — Не знаю. Она привезла меня сюда. Сказала, что заберет, когда работу найдет и дом, где жить… Осенью 41-го года Мария Ивановна Вишнякова-Тарковская привозит в Юрьевец детей Андрея и Марину. Привозит в дом, где в крохотной комнатке коммунальной квартиры живет ее мама. Слева печка, справа кровать бабушки, посередине стол, на котором родился Андрей и спит Мария Ивановна, тут же железная детская кроватка для младшей дочери Марины, кресло, в котором незадолго до войны умер отчим, у окна буфет и шкаф для вещей. Сам Андрей спит на полевой военной раскладушке, привезенной дедом-хирургом с фронтов Первой мировой.

И странно, что теперь это всего лишь музей, и вход в калитку с улицы по расписанию, и на все эти простые и живые вещи можно только смотреть глазами. В лучшем случае — посидеть у окна на общей кухне за столиком, принадлежавшим семье Петровых-Вишняковых. Или на сундуке за занавесочкой в конце коридора, где жила нянька Анна Яковлевна. Но дом этот удивительным образом сохранил в себе дух и времени, и места. Потому что из всех его окошек видна Волга, а на другом берегу — фабрика Брандта и Кривоезерский монастырь. А за углом дома, если подняться по крутой тропинке вверх, Богоявленский храм с могилой местного юродивого. И деревянные, резные, кривобокие, садовые и огородные, бойкие и тихие улицы текут вдоль Волги от пивзавода до речного порта… И что бы ни творилось снаружи — метель, дождь, война, — здесь, в 9-метровой комнатке с печкой, всегда все иначе… Бабушка спит, и книжку на ночь мама читает вполголоса. Тикают часы, ветер тоскливо воет на улице, еще один день подходит к концу, дети ссорились вечером, теперь

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

лежат в кроватках и слушают. Андрей вдруг говорит: «Булочек наелся, и теперь в сон тянет». А Марина не расслышала и переспрашивает: «Чего ты наелся? Блох?» И все смеются, до слез, лицом в подушки, чтобы не разбудить бабушку. И нет никаких ссор, метели и войны. Почему Тарковский не стал снимать «Зеркало» в Юрьевце? Он не узнал города. После образования Горьковского водохранилища в 1957 году Волга превратилась в море, расширилась в пять раз, фабрику перенесли на правый берег, монастырь разобрали по кирпичику и затопили, колокольню Богоявленского храма снесли, а пивзавод давно закрыли. И детство словно изчезло. Но дом в переулке стоит, по-стариковски щурится на реку, и могила юродивого Симона, ходившего по Волге яко по суху, тут же, на прежнем месте, в тридцати шагах. С этими, юродивыми, ничего дурного произойти не может. «Живите в доме, и не рухнет дом…» В «Зеркале» герою снится, что он видит родной дом и не может войти.

...Почему Тарковский не стал снимать «Зеркало» в Юрьевце? Он не узнал города. После образования Горьковского водохранилища в 1957 году Волга превратилась в море, расширилась в пять раз, фабрику перенесли на правый берег, монастырь разобрали по кирпичику и затопили, колокольню Богоявленского храма снесли, а пивзавод давно закрыли. И детство словно изчезло...

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

И «непосильная радость омрачается ожиданием пробуждения… Я жду этого сна и не могу дождаться сна, в котором я опять увижу себя ребенком и снова почувствую себя счастливым от того, что еще все впереди и все возможно…». — Христос воскресе! Можно ли войти? — Благословение надо. Без благословения запрещено. Воистину воскресе… — Чье благословение? — Отца Неофита… А впрочем… можно и без него. Заходите уж так. Хуже не будет. Собак не бойтесь, не загрызут. — А у вас тут что? — Вроде… скит. Только монахов нет. — Куда же делись? — Да так… Разбежались. Время-то какое, всех колбасит. Повидал я пьющих и гулящих, разных. Никто не знает и не подскажет, как спасаться, куда бежать… — Значит, вы здесь один? — Один. Над Юрьевцем — гора. На горе — колокольня. Когда-то здесь была крепость. Теперь вот скит без монахов. За

забором, у стен колокольни, фундамент разрушенной церкви, две избушки, два мохнатых сибирских чудовища на привязи, дюжина кошек и смотритель — всклокоченный мужичок с карикатурной порослью на лице. — Вот… поставили здесь. Книжки читаю, молитвы… посильно. А покоя нет. За кем идти, не понимаю. Написано много, ум и теряется без конца. Поди разберись, кто же прав, а кто в прелести. А бес силен и крутит, крутит, вздохнуть не дает… Где же правда, где Бог-то? Вот ты знаешь? Я молчу. Овчарка виляет хвостом и ластится под руку. В миске у ее конуры прыгает тощий воробей. — И я не знаю… А чего-то жду… Вы хотели на колокольню подняться? Пойдемте, я открою, хуже не будет. Я вижу реку, баржу с сиплым гудком и весь город с дюжиной ровных маленьких улиц и пятью церквушками, торго-

вую площадь, набережную, порт с игрушечными кораблями и кранами. С утра было шумно, весело. Рынок гудел, пел, поднимал пыль и был похож на муравейник. А в два часа дня все стихло и город опустел в одно мгновение. На балкончике Гостиного двора обедает пожилая пара. Ветер шевелит волосы на их головах. Торговую площадь в который раз пересекает женщина, толкая перед собой тележку с мусором. С высоты птичьего полета наши города прекрасны, как сны о Волге. Но внизу, на земле, они печальны, брошены, заметены мусором, как снегом. Так бывает, когда смотришься в зеркало. Издали — лицо, а вблизи — рожа. Юрьевец — это зеркало. В фильме у Тарковского взглянувший в него видит свою судьбу, свою старость, одиночество и оставленность. Ранишь человека предательством, и он больше не сможет любить. Ему будут

лишь сниться сны о любви — о доме с распахнутыми окнами, о чистых волосах матери, о руках отца, обнимающих любимую женщину. Но сам он станет осколком зеркала, медленно умирающим всю жизнь, тускнеющим в пыли, на полу, в лучах заходящего солнца. Так и здесь. Смотришь на Юрьевец, а различаешь себя, но не внешнего, благопристойного и упитанного, а внутреннего, жалкого и убогого. И видишь город как отражение души русского человека. Заметенный мусором, раненный в сердце, заполненный до краев обидами, не знающий, как любить, как прощать, как радоваться, человек тащит свою жизнь по берегам родных рек, в полях, заросших быльем, по улицам оставленных деревень и не знает, чего ему ждать. И ждать ли… Жить в нелюбви — мука. — Вы только не отказывайтесь от моего варенья! Или хотите сгущенки? Выпьете чаю и поедете… Не страшно на ночь глядя? — Мы привычные. — А за овраг не думайте… Света здесь маловато и сыро. Зато вот сосед Иваныч — работящий, хозяйственный, коз держит. Я улицу вымету, грязь приберу и цветы посажу. Ой, кстати, тут разгребала — ложку нашла, не серебряная ли? Женщина с каштановыми волосами, прожившая с мужем четырнадцать лет без детей, выходит на двор. Окна маленького дома плотно занавешены. На улице темнеет, тучи плывут над Волгой: будет дождь. Юродивый Симон Юрьевецкий открыл источник в этом овраге пятьсот лет назад. Вода бежит и до сих пор. В овраге теперь — свалка. И весной ручей, пробиваясь из горы, проделывает себе дорожку среди леса и выцветшего мусора. В тишине слышно, как льется вода и как осторожно ступают козы, шурша прошлогодней листвой. А ложка оказалась не серебряной.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

текст: михаил тарковский рисунки: варвара полякова

Внук поэта Арсения Тарковского, племянник режиссера Андрея Тарковского, поэт и писатель Михаил Тарковский — о своей бабушке. И фамильных ценностях.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Мужество

и самоотверженность русской женщины, способность отдавать себя близким без остатка — вещи, о которых не раз говорено. Но когда это касается лично тебя, жертвенность близкого человека приобретает особую остроту. Без колебаний скажу, что из моих художественных родственников для меня дороже всех бабушка. Уже прошла пора, когда я стеснялся своей причастности к династии, сказавшей в русской культуре слово, которого не выкинешь. Стеснялся по понятным причинам: пойдя и сам по литературной дороге, не хотел примазываться к состоявшимся уже художникам, пользоваться их славой, не имея пока на то оснований. Планка их была высока, и надо было ее или взять, или уж и не прыгать. Речь веду о поэте Серебряного еще века Арсении Тарковском, моем деде, писавшем классические и одновременно оригинальные и горькие стихи, сухое пламя которых согревает ценителей поэзии и сегодня, и дядьке — Андрее Тарковском, человеке ярком и запредельно обаятельном, знаменитом режиссере, авторе пронзительных, необыкновенно странных и не всеми воспринимаемых кинокартин. Теперь к столь близкому родству этому отношусь спокойнее, тем более все яснее для меня роль человека, без которого не случились бы на Руси эти люди. Речь идет о бабушке по матери Марии Ивановне Вишняковой, первой жене поэта Арсения Тарковского и матери Андрея и моей матушки. Единственный брак бабушки длился с 1927-го по 1936-й. Долгой семьи не получилось, дед ушел, и она растила двоих детей одна. С мужем она познакомилась на высших литературных курсах: бабушка писала. Отца дети очень любили, да и Мария Ивановна хранила ему верность до конца, относясь к нему со святым каким-то уважением. Несмотря на обилие знакомых, которые тянулись к ней каждый со своими бедами, жизнь бабушки была крайне одинокой и трудной в бытовом и материальном отношении. Ее стойкости и собранности могут поучиться нынешние молодые люди, изможденные псевдодепрессиями и лжекризисами, а по сути — бездельем и паразитизмом, происходящими, с моей точки зрения (предвижу возражения), от мягкости и обустроенности жизни, от отсутствия необходимости борьбы за хлеб, крышу и мировоззрение. Хотя у нас тоже все было. С бабушкой прошла главная часть моего детства — мы жили с ней вдвоем до моего пятого класса. Всем самым главным в своей судьбе я обязан бабушке. Именно она сыграла определяющую роль в выборе моей первой профессии (полевого зоолога), да и весь дальнейший жизненный путь сложился так, как она завещала, а именно пожелав, чтобы я жил в тайге, в стихии, чистой и далекой от мира с его «скверной». (Совершенно не хочу как-то недооценить мою бабушку по отцу Марию Макаровну Попову, которая меня очень любила и которую помню ярко и благодарно. Низкий поклон тебе, бабушка Манюшка!) Бабушка Мария Ивановна, которую я звал Моя Бабушка, заложила во мне ряд жизненных основ, без которых я себя и не представляю. Осознанно или неосознанно, она на заре моей

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

жизни дала совокупность представлений и ощущений, которую не назовешь иначе чем образом России. Это и есть то духовное содержание, которое год за годом созидало художника и во мне. Она избороздила со мной всю среднюю Россию, где почти каждое место было ей чем-то дорого: тут она жила в детстве, тут в юности, а тут живут ее родня или добрые знакомые. В прежние времена русские люди обитали широко и по столицам, и по губерниям, не ощущая нынешнего противовеса меж непомерной столицей и полунищей провинцией. Бабушка открыла мне Подмосковье, Оку, Волгу, Калужскую область, где были ее родовые места. Одно лето мы прожили в Оптиной пустыни, и там бабушка подсунула мне (четверокласснику!) «Братьев Карамазовых». Любимым героем ее был Алеша Карамазов. Мы ходили в скит, описанный Федором Михайловичем. Бабушка рассказывала об Алеше и старце Зосиме как о живых людях. Из «Карамазовых» я запомнил свой трепет во всей истории со Смердяковым, «пестиком» и убийством старика, диалоги между Дмитрием и Грушенькой во время гулянки в Мокром и знаменитые «клейкие листочки». Незадолго до этого мы жили на берегу Оки, в деревне, и бабушка каждый вечер читала мне перед сном «Войну и мир». Мое детское знакомство с русской литературой началось с двух великих книг. Не забуду мужество и прямоту, с какими бабушка не побоялась на меня их обрушить. Она тонко чувствовала природу, места. Было у нее какоето чувство русского пространства. Это географическое ощущение России она передала и мне. На стенах у нас висели карты, и, помню, приболев гриппом, я разглядывал их часами. В ту пору государство печатало огромное количество прекрасных книг о природе. Это были и переводные книги, например замечательные «Маленькие дикари» Сетона-Томпсона с его рисунками, и, самое главное, книги Федосеева, Бианки, Пришвина, Астафьева. Я зачитывался ими и бредил тайгой, Сибирью и Дальним Востоком. Каждое лето мы проводили с бабушкой в деревне. Бывало, она меняла такое летнее место и отыскивала новое, как ей казалось, еще более заповедное и где обязательно должны были быть речка и лес. Это были районы, где в 1941 году шли жесточайшие бои. Памятью войны была пропитана вся обстановка тех лет. Бабушка не заостряла на этом внимания, но столько рассказывала о войне и так показывала и комментировала ее следы, что в память они врезались навсегда. У дома, где они когда-то жили и на месте которого ничего уже не было, стояли сосны с отстрелянными верхушками. На полях валялись снаряды с рваными краями, похожие на каких-то ржавых огромных кальмаров. Сами мы с ребятишками раскапывали окопы с касками, пустыми пулеметными лентами и россыпями боевых немецких патронов. В Калужской области бабушка привела меня в сельский музей. Там меня поразила фотография убитой русской девушки — она была обнажена по пояс и исколота немецким штыком. Девушка была с распущенными волосами и поразительной красоты. Понятно, что впечатление было серьезным. А глав-

ное, меня, четвероклассника, никто не пытался «оградить от жестокости», ни бабушка, ни государство, и это и было самое правильное патриотическое воспитание. Бабушка не щадила ни себя, ни меня, и это доверие силам ребенка дорогого стоит. Еще рассказывала, как на Волгу в эвакуацию привезли блокадных детей. (Худющие. Кошку увидят: «Смотри — кошка!») Чтобы ярче обрисовать ее образ, приведу несколько связанных с нею картин из ее же рассказов. Одна из них особенно ярка и символична. В молодости бабушка жила на Волге, в Кинешме. Была она стройной, с чудными русыми волосами и подоморощенному спортивной и отважной. Думаю, существовала, конечно, и компания, и молодые люди, ею интересовавшиеся. Как уж и что там происходило, я не знаю, но однажды бабушка на спор переплыла Волгу. Ее, правда, страховали на весельной лодке, но это уже было не важно: образ юной бабушки был настолько прекрасен, что не оставляет и до сих пор. Плавала она отлично и, уже будучи бабушкой, учила и меня. «Собачий» стиль она не жаловала, плавала каким-то своим полукролем. Детские истории путаются, но помню еще подробность переплываний Волги-матушки: был случай, что бабушка плывет, рисково угадывая между буксиром и баржой, которую тот, коптя, тащит на тросу. Бабушка рассчитывает силы, выгребает на траверз баржи и видит, что баржа парная. Она успела и доплыла, но история была впечатляющая, и бабушка своего испуга не скрывала. Интересно, что при такой отваге бабушка боялась коров, гусей и змей.

...Был случай, что бабушка плывет, рисково угадывая между буксиром и баржой, которую тот, коптя, тащит на тросу. Бабушка рассчитывает силы, выгребает на траверз баржи и видит, что баржа парная. Она успела и доплыла, но история была впечатляющая, и бабушка своего испуга не скрывала. Интересно, что при такой отваге бабушка боялась коров, гусей и змей.... 49

Бабушка открыла мне, наряду с Толстым и Достоевским, Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Гумилева, Есенина. Попадется ей под руку биография Пушкина — она читает ее вслух. Однажды целый кусок нашей жизни прошел под такую книгу; помню, как бабушка переживала гибель Пушкина, как особенно ее трогало, что он попросил моченой морошки перед смертью. Что-то огромное всегда перевязывалось у нее с какой-то родной русской деталью. Летом в деревне мы с бабушкой постоянно ходили в лес — то по землянику, то по грибы, то куда-то в дальнее село за особым сортом яблок. Во время походов бабушка мне обязательно что-нибудь рассказывала: или о своем детстве и близких, или о прочитанных книгах. Русская классика была ее родным домом, и в связи с Пушкиным и Лермонтовым тема дуэлей ее волновала особенно. Был у нее какой-то еще и романтический восторг, не знаю, насколько серьезный. Но неделю подряд говорила она про дуэльные пистолеты, и, помню, вдруг подняла с земли похожий на пистолет сук, отсчитала шаги и, прицелившись на вытянутой руке, сказала: «Кххх!» Раз стояли на крутом и лесистом берегу Оки, как вдруг на яр этот по лесной дороге вылетел конь с пустым седлом и волочащимся поводом. Взгремев упряжью, он как вкопанный остановился, заржал и, развернувшись, с грозным топотом унесся в лес. Бабушку это восхитило. Еще она любила цитировать стихотворение Гумилева «Капитаны»: «Или бунт на борту обнаружив…» Обожала строчку Пушкина: «Уж тёмно: в санки он садится. “Пади, пади!” — раздался крик; морозной пылью серебрится его бобровый воротник». С восторгом читала Толстого, обожала Кутузова. Еще очень любила Суворова, и я их в детстве даже путал. Так же, как Разина и Пугачева. Когда я просил в жару попить воды, говорила, что Суворов не разрешал солдатам пить воду («не напьешься»), что только горячий чай спасает. Как-то летом мы жили в деревне, и у меня не было кровати. Бабушка сделала козлы (на гвоздях сколотив жердины), распорола крапивный мешок и соорудила мне кровать. Я, помню, в ней лежал как в кульке, но терпел. А раз не было у меня матраса, и она взяла серп, нажала травы и, когда та высохла, набила сеном мешковину и так устроила мне матрас. Были у бабушки свои привычки. Любила индийский чай «со слоном», курила. Причем только папиросы «Север» и «Прибой». Сигареты не выносила, видела в них что-то, не знаю… новомодное, привнесенное. Говорила, что они намного вреднее папирос; наличие фильтра, видимо, только подтверждало этот факт. Однажды у меня страшно разболелся живот, поднялась температура, бабушка решила, что аппендицит, и потащила меня из деревни на закорках через мостик, через длинный поселок в больницу. Аппендицита не нашли, и мы отправились домой. Сколько километров я проехал на бабушке, не могу сказать, знаю только, что много. Иногда кажется, что всю жизнь. Еще помню лето, меня кусают комары, и я стараюсь их прихлопнуть, а бабушка говорит: «Зря стараешься. Одного

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

убьешь, а десять тебя укусят». Я не понимаю, почему десять укусят. Или ехал на санках с горки — и палец попал под полоз. Бабушка: «Ну, все — ноготь сойдет теперь». Я не понимаю: «Как сойдет?» — «Так сойдет». Говорила веско и кратко: «Выбей нос!» Еще ее словарь: «башмаки», «уборная», никаких «туалетов» не признавала. Не любила метро, на эскалаторе, или, как она говорила, на «лестнице», у нее кружилась голова, пользовалась только теми станциями, где пешие спуски. Не любила автобусы («бензином воняют»), ездила на медленных, истошно щелкающих троллейбусах. Да и там садилась только «по ходу», если спиной вперед — у нее кружилась голова. Бабушка была противницей телевизора, держалась долго, и мы жили без него спокойно многие годы. Эту защитную нелюбовь она передала и мне. Терпеть не могла кинопереложений любимых книг. Литературу из школьной программы заставляла читать заранее — чтобы не испортить первого впечатления школьной трактовкой. Многое помню из ее уроков. Один из них: как думать о произносимых словах, беречь людей и не делать им больно даже по пустякам. Отец ее, Иван Иваныч, был мировым судьей в городе Малоярославце. И вот большая семья сидит за обеденным столом. У бабушки на тарелке котлетка какая-то очень вкусная и не то капуста тушеная, не то что-то картофельное… В общем, Машенька эту котлетку оставляет на самый последок, все поглядывает на нее и терпеливо подъедает нежеланную капустку. И продолжает думать о котлетке… И тут отец нависает коршуном над столом и подцепляет-съедает котлетку с упреком: «Эх, Маруська, самого вкусного ты и не ешь!» Бабушка не проронила ни слова и только улыбнулась, как смогла, чтобы не огорчить папу. Важным событием в моей жизни была наша поездка по Волге до Астрахани, и образ этой реки (пароходный, бурлацкий, человечий) навсегда перевязался с памятью бабушки. Особенно запомнился Нижний (тогда Горький), наши хождения по нему, посещение «Дома Пешковых», бабушкины рассказы о детстве Алеши, фраза про «мядаль на шее». Горького бабушка, видимо, тоже любила. Казалось, она знакомит меня с чем-то, давно знакомым ей самой. Но, думаю, многие вещи она «проходила» вместе, «за компанию», рука в руку… Низовские волжские города — Саратов, Астрахань — она, скорее всего, видела впервые. С нами ехал высокий и бородатый пожилой человек с внуком, также высоким мальчиком лет четырнадцати с чутким и немного беззащитным лицом. Что-то в нем было от послушника. Бабушка считала, что это семья священника, и наблюдала за ними с интересом и теплом. Возмутилась, когда ктото из пассажиров сказал, что «дед какой-то поповатый». Помню поход с бабушкой в Новодевичий монастырь на Пасху… Ноту этих походов я годы спустя открыл у Шмелева. Главным в приобщении меня к Православию было, пожалуй, почти полное бабушкино молчание. Она просто брала за руку и вела туда, куда считала нужным. Самое сильное воспоминание — служба в Александро-Невской лавре в Ленинграде. Год это был, по-видимому, 72-й или 73-й, я учился в седьмом или

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

восьмом классе. Храм был полон народу, и я помню необыкновенное чувство, которое испытал, когда запели «Символ веры» (тогда, конечно, для меня это просто был «какой-то» церковный напев). Пронял меня и напев сам по себе, и соборное нарастаниеслияние множества голосов, их живое нарождение со всех сторон… Рядом на протяжении всей службы то и дело расцветал ясным побегом голос молодой женщины с летящим выражением на иконописном лице, с сияющими серыми глазами…

БАБУШКА И ДЕДУШКА Бабушка познакомилась с дедом на литературных курсах. Была такая записка бабушки: «19-ХI 27. Арсений! Пожалуйста, не возгорждайтесь, у меня тоже была ангина не хуже вашей. Вы не сердитесь, звонила по моему поручению Н. Я не хотела, чтобы вы охали. Теперь сижу в постели, но я совсем жива… Звонить больше не буду. Напишите, что и как. Ради Бога больше не выходите. Теперь будьте спокойны, что я не уеду. Пока и т.д. и т.д. и т.д. М.». В ответ дед пишет: «Маруся. Я тебя люблю. Ася». «В конце 1927 года Арсений переехал к Марусе Вишняковой, — вспоминает моя мама, — с собой он привез “приданое”, все тот же свой багаж — стопку книг, подушку и стеганое ватное одеяло. Официальный брак был заключен 26 февраля 1928 года. Для Марии Ивановны Вишняковой Москва была родным городом, местом, где она родилась. В начале ноября 1907 года ее, новорожденную крошку, привезли в дом деда на Пименовскую улицу, 34, близ Садового кольца и Каретного Ряда. В Москве с незапамятных времен жили ее предки по матери — бояре Дубасовы, и теперь продолжали жить ее родные. В доме на Пименовской выросла мать Маруси, Вера Николаевна Дубасова. Небольшая городская усадьба Дубасовых состояла из главного деревянного дома, флигеля и сада. Семья не была богатой. Все свое состояние Николай Васильевич Дубасов, отец нашей бабушки, вложил в компанию по постройке Московско-Киевской железной дороги. Калужское имение Переверзево давало мало дохода, а в семье Дубасовых было пятеро детей. Поэтому большой зал на первом этаже московского дома сдавался под свадьбы и балы, а флигеля нанимали жильцы. Бабушка Вера Николаевна до самой революции была тесно связана с домом на Пименовской, хотя после своего брака в 1905 году с калужанином, судьей Иваном Ивановичем Вишняковым переехала с ним сначала в Козельск, а позже — в Малоярославец Калужской губернии, куда он был назначен на службу. Осенью 1907 года она вернулась в Моск ву к матери, чтобы родить свою единственную дочь Марусю. В дедовском доме в приходе храма Св. Пимена прошли первые дни жизни нашей мамы… Крестили ее в этом же храме». В 1928 году бабушка с дедушкой поженились. Матушка моя, дай ей Бог здоровья, пишет о своих родителях: «Жили бедно, на стипендию и случайные заработки Арсения и на те небольшие деньги, которые присылали их матери. Однако жизнь молодых была полна радости и впечатлений. Дни были заполнены занятиями, встречами с друзьями-поэтами, чтением стихов, посещением литературных вечеров, театров и концертов, поездками по Подмосковью.

...???...

Первые годы совместной жизни Маруси и Асика были самыми счастливыми… В Гороховский переулок горячо любимой жене посылал Арсений письма и телеграммы из своих поездок. Вот письмо с Украины — Тарковский едет через Харьков в Зиновьевск: “7 февраля 1929. Моя дорогая, славная, любая деточка. Вот мы отъезжаем от Харькова, — только теперь я могу отдать тебе отчет средней определенности в совершенных мною (или роком) поступках. Так: из Москвы мы выехали в 12 часов ночи — вместо половины девятого, а в Харьков приехали в 8 часов вечера вместо часа-20 дня. <…> Вот без тебя я так чувствую, как ты мне нужна и как я не могу без тебя, родненькая, жить. Напишешь ли ты в Елисаветград? Я не знаю, как беспокоюсь. Устрой так, чтобы я приехал к тебе как можно раньше. Крепко целую, любая моя, — не забывай своего медведя…”». Несмотря на столь нежное начало, совместная жизнь не была легкой и безоблачной. В 1932 году родился Андрей, в 1934-м — Марина, моя матушка. Быт, никогда не бывающий забавой, а в те годы тем более, маленькие дети. Дед, загруженный работой (он зарабатывал на жизнь литературными переводами, сидел ночами), зажатый домашними обстоятельствами и жаждущий пресловутой мужской свободы. Строгий и требовательный характер бабушки. Цитирую маму: «Наступил 1936 год. В семье Тарковских постепенно нагнетается мрачная атмосфера — тяжкий быт, теснота, уход за маленькими детьми изматывают Марию Ивановну. Она ходит на Зацепский рынок — “Марину и молочный бидон на руку, Андрея за руку”, а Арсений спит — ложился он поздно, сидел ночами над переводами. Ее воззвания о помощи, о правильном режиме начинают его раздражать. Он совсем не хочет расставаться с семьей, но ему хочется свободы. Ночная переводческая работа, полная забот семейная жизнь… К тому же его здоровье, нервная система не в порядке. Апрель 1936. Настроение в семье скверное. У Арсения болят зубы, Андрюше во дворе кирпичом рассекли верхнюю губу, он спит перевязанный. Шрам на губе у Андрея остался на всю его жизнь… Как жаль, что никто не посоветовал Марии Ивановне прощать, уступать, закрывать глаза на то, что ей не нравилось в образе жизни и в поведении мужа. Но как ей справляться с жизнью, когда нет регулярных денег, о няне даже речи не идет, и стирка, и готовка, и топка печки, и покупки (в том числе дров и керосина) — почти все на ней». Не буду тревожить память близких подробностями развития их отношений и обстоятельств увлечения дедушки новой женщиной. Скажу только, что вскоре дед ушел в другую семью. Приведу отрывок из маминого воспоминания: «Мария Ивановна собрала ему чемодан. После ухода мужа она бросилась вслед, приехала на Курский вокзал, но в толпе пассажиров его не увидела… Но он продолжал бывать “на Щипке” у детей и, конечно, видаться с бывшей женой. Мария Ивановна отправила детей в Юрьевец к своей матери, а сама с 13 ноября 1937 года стала работать в 1-й Образцовой типографии им. Жданова сначала подчитчицей, а через год — корректором. Проработала там с перерывами до ухода на пенсию в 1962 году».

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Таким образом, дед с бабушкой расстались давным-давно, когда Андрею было 4 года, а моей матери — 2. Бабушка так и не вышла замуж. И хотя дед жил в другой семье, но он все равно был, как мне кажется, в ее жизни, и дорога его хоть и поодаль пролегала, но в видимости, на одном будто расстоянии. Жил он в центре Москвы, в старом породистом доме, в знатном окружении — знаменитая артистка под ним… У нас дед бывал, я помню его, будучи еще в таком маленьком возрасте, что даже не понимал толком, что он мне дед. Звал его дядя Ася. Он всегда был одет в костюм и много курил, у него были отличные зажигалки, пахнущие бензином. Еще у него была лакированная, темного дерева палка и блестящие ботинки. Помню темный костюм и отутюженные штанины со стрелками. Ходил он, опираясь на палку. Потом увидел деда у него дома: с подвернутой штаниной пижамы он ловко прыгал на одной ноге на костылях. Конечно, бабушка рассказывала, что у дедушки на войне ногу отрезали и что у него орден Красной Звезды… С бабушкой у нас были предельно прямые отношения — она так завела. Спрошу сдуру, откуда дети берутся, — она и ответит. Как есть, да так, что стыдно станет от нетерпеливости своей: ведь чуял же, что не так все просто. Мог спросить, что значит плохое слово, которое на улице услышал, и опять — хоть и подозревал, что нечисто дело, а зачем-то спросил. А она ответила. И снова стыдно… И вот однажды спросил, почему ее дед бросил. Мол, ведь не мог не любить ее… Она: «Сначала любил, потом разлюбил». Все. Как-то раз дед к нам приехал, а у нас барахлил бачок от унитаза. Дед был рукастый: быстро подшаманил бачишко и говорит: «С сортирчиками все благополучно!» Бабушка была в восторге. Один раз сидели с бабушкой дома, и вдруг выяснилось, что дед упал у себя дома на Садовой, что он один и нужно ему помочь. Откуда у нас ключ взялся, не знаю, но мы к нему поехали. Заходим и видим, что он лежит почти в прихожей в страшной какой-то беспомощности… (выяснилось, что он сломал ребро). Мы посадили его на стул, и он сидел на нем в трусах. Как кусок теста, торчала из порточины его культя. И у него даже слезы вдруг навернулись от драматичности происходящего, от собственного бессилия… Бабушка ходит, управляется: то несет воды, то лекарства какие-то ищет — и все это время тихонько и коротко с дедом переговаривается. И от этого особенного какого-то бабушкиного говорка меня прострелило будто открытием — что родство их человечье на всю жизнь осталось, все эти годы огромные оно длилось, жило с ними… И так мне хотелось и до сих пор хочется — что не только в бабушке, но и в нем… Что значила для деда Маруся, родившая ему детей, которых он любил и которыми гордился, кто теперь скажет? Может, это, впоследствии принявшее несколько другой облик, стихотворение, написанное в 1929 году? Я был один. Только осень осталась. Таяла прожелть листвы за окном. Сколько в стекле голубом отражалось

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Шороха осени в доме моем. Как шелестела за книжною полкой, За штукатуркой мышиной стены, И ускользала холодной иголкой Из онемелой руки тишины. Только — когда я глаза закрываю, Милая тихо приходит ко мне, Низкие ветви рукой задевая И неспокойно вздыхая во сне. Или — я в комнате узкой не вправе Слышать, что листья шуршат за окном И рассыпается розовый гравий Под осторожным ее каблуком. Вот — я в сентябрьском тревожном покое, Все позабыв, ничего не тая, Слышу — и не понимаю, — на что ей Темная нежность и память моя?

МАТЬ И СЫН Бабушка настолько вошла в мою жизнь, что долгое время снилась мне почти каждую ночь. Думал я о ней много, но понимание того, что она на самом деле для меня значит, пришло не сразу. И оказалось, что всем я обязан бабушке: это она направила меня на Енисей, она сказала, что я буду жить в тайге, она дала мне высочайший ориентир — русскую классическую литературу, она раскрыла образ России, она привела меня в Православный Храм. Недавно наткнулся на интервью Андрея Тарковского, где он с великой благодарностью говорит о бабушке, своей матери: что без нее не был бы тем, кем является, то есть настоящим художником. Что смысл ее жизни составляло, не считаясь ни с какими трудностями, дать образование, направить на правильные с ее точки зрения ценности. Она знакомила его с книгами, таскала по консерваториям и музеям. И самое главное, по словам дяди: готовила из него художника, хотя в какую именно область искусства направит его Божья воля, ни она, ни он тогда не знали. Меня поразило, что я точно такими же словами думал о бабушке. Поражает смелость, с которой дядька привлек мать к своему автобиографическому фильму «Зеркало», где она сыграла… что ли… воспоминание героя о своей матери. У меня духу не хватило бы на такое, я бы, наоборот, берег ее от прошлого, страшился бы разбередить душу. Но самое потрясающее, что она послушно и безоговорочно все выполнила. А объяснение единственное — она абсолютно доверяла сыну и верила в него. В юности бабушка и сама писала стихи и прозу. На литературных курсах ее звали «Толстой в юбке». Все написанное ею она сожгла, видимо сочтя недостойным, и посвятила себя воспитанию своих детей, а потом и внука. Так она послужила Отечеству. Считаю жизнь своей бабушки подвигом и клянусь быть достойным.

текст: андрей орлов (орлуша) рисунки: инга аксенова

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

наталья львова

Документалистика и поэзия едины: поэт Андрей Орлов (Орлуша) о своей встрече с оператором «Зеркала» Георгием Рербергом рассказывает стихами. А по-другому о такой встрече разве расскажешь?!

Как-то

раз на улице Неждановой… Память, помогай мне, не молчи! Я увидел совершенно пьяного Рерберга, бредущего в ночи. Он шагал автопилотно, правильно, К Вальке. А куда еще идти? Фонари дарили свет расставленный На его предутреннем пути. Контровой лепил, лицо идущего Пряча в неосознанную хрень. Рерберг шел. Домой. И дома ждущего На него легла сурово тень. Дом двенадцать в переулке Брюсовом, От подъезда первое окно, Свитер белый, и осадка грустного Нет уже, казалось бы, давно От внезапной ссоры с режиссерами Юными, что лили коньяку Тем, которым… и сидеть с которыми Не на их написано веку. Им, подросткам, на роду написано Жить промеж великими, дрожа, Им не выссать то, что нами выссано Здесь, на пол- спустившись этажа. Туалеты Дома на Васильевской Слышали немало в эту ночь: Споры о забытой ленте пырьевской, Планы про «валить отсюда прочь», Были в золотых часах молодчики, Два бандита, из тусовки шваль, Был Де Ниро с Васей-переводчиком — Значит, шел московский фестиваль. Кто не знает Рерберга поддатого: С Лебешевым вздорил, а на кой? Перепутал Черного с Панкратовым И пошел, красивый, по Тверской. Шел и думал: пару поворотных И прямых немного проложить, Чтоб до дому ездить беззаботно На телеге ночью. Что не жить! Рерберг шел домой, бубня задумчиво То, чего и знать я не хочу.

Вдруг застыл, и глаз стальное пучево Приказало: «Выше по лучу!» — Ставь двухсотку ближе! Можно дальше, но Это — ж…а… По глазам ударь! Ничего не выйдет! Тут банальщина, Тут — «аптека, улица, фонарь»… Рерберг руки вытянул, кадрируя, Я был в кадре, я ловил такси. Рерберг мне, картинку ремонтируя, Строго приказал: «Уйди с оси!» — Это ты? — без удивленья в голосе. — Я. — Простой, естественный ответ. Улыбнулся, чуть поправил волосы Лучший русский оператор-швед. В дом позвал, чтоб дома разговорами Утро странной встречи отмечать. — Чайник ставь, я разберусь с приборами, — И пошел включать и выключать.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Света в кухне много, все продумано: Чтобы тень от вазы на стене, Чтобы я, как «помнишь фото Трумана?», Отразился профилем в окне. — Где варенье?!! — Рерберг начал злиться, Взгляд по полкам шарил, по столу… — Точно было, чтоб мне провалиться! — И исчез, открывши люк в полу. Подполы в Москве — явленье редкое. Вскрой паркет, и попадешь куда? В мир, где армянин живет с соседкою, Тут же — кинопленка и еда. — Сам копал! Во двор таскал носилками! Хочешь знать, каков объем в кубах? Пол от влаги защитил опилками, Микроклимат лучше, чем в «Столбах»! — Управдом узнает — он повесится: Обвалиться могут этажи! Ну, давай, шуруй сюда по лестнице, Погляди, какие стеллажи! С потолка свисала лампа мерклая, Взгляд детали бешено глотал, На коробке с пленкой надпись: «Зеркало» Я, себе не веря, прочитал. Лейкопластырь, карандаш химический, Фейгиновой твердая рука… В банке быть могли теоретически Ветра шум, Тарковского строка И туман, под утро снятый Гошею (Ермашу работа — вырезать)… Рерберг взгляд поймал: «Кино хорошее! Оператор — гений, что сказать! Кстати, вот еще работа гения! С косточками. Вишня. Сам варил!» Пробовал. Отличное варение, Пьяный гений правду говорил. Разговор на кухне велся медленный, Обходя углы забот и дел, И про то, что «круглым стол обеденный Должен быть, иначе бы не сел!». — В ресторане почему квадратные? — Чтобы нас углами разделить,

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Чтобы было каждому понятно: Он сегодня может мне налить, Он сегодня может сыпать в ухо мне Все, чего я слышать не хотел, Но при этом вот за этот, кухонный, Я бы с ним, наверное, не сел. Он рубил сплеча и без смятения То, о чем другой бы думал год, Щурил глаз, играя в свет и тени, Обругал природу за восход: — Церковь вся в провале. Некрасиво! Впрочем, поправимо… Погляди: Солнце чуть левее по штативу — Будет лучше, к бабке не ходи. — Деньги есть, уж если мы о бабках? — Вдруг спросил (глядел при том в окно). …Две худых ноги в белейших тапках, Выше шелк чернейший кимоно. — Впрочем, нет, про деньги — это мелко! Деньги — это пошлость и мура! Хочешь, лучше покажу подделку? Новый Рембрандт, привезли вчера! Вот где свет!!! А бархат!! Мать родная! Каждый раз гляжу, и в горле ком! Эту толстозадую Данаю Я бы снял под вечер крупняком. Снова кухня. Появилась водка. Можно обойтись, но не смогли. На окне — железная решетка, Как в последнем кадре Таволи. Рерберг этот кадр из «Пассажира» Знал, как деревенский дьяк псалмы, И при этом не творил кумира, Потому что знал: кумиры — мы! Дальше — всё по раскадровке, четко: Фестивалю шел десятый день… Рерберг улетел через решетку, Плавно уходя из света в тень. Вспомнил Гошу, гениально-вздорного, И подумал: мало среди нас Тех, кто может белое от черного Отличить уверенно. На глаз.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

текст: майк гелприн рисунки: олег бородин

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Титры. За титрами насыпь железной дороги. У подножия лежит навзничь застреленный человек в рясе. Трое живых ползут к стоящей на насыпи дрезине. Забираются в нее. Пули выбивают с насыпи фонтанчики каменной крошки. Дрезина трогается. Крупным планом лицо Сталкера, необычное, под глазами у него мешки, взгляд стылый. Дрезина катится по рельсам, минует свалку. Лицо Правозащитника, аскетичное, с колючим взглядом. Дрезина тарахтит вдоль развалин, минует их, начинает подъем на взгорок. Лицо Экстремала, дерзкое, взгляд цепкий, внимательный. Раздается неприятный скрежещущий звук и резко обрывается. Титры заканчиваются. На экране текст: «Я трус, у меня не хватило мужества. Я не посмел ее уничтожить. Бомба так и лежит там, в воде, перед входом в Комнату желаний. Вы понимаете, о чем я? Из интервью лауреата Нобелевской премии профессора Профессора корреспонденту R AI». Дрезина останавливается. Экстремал рывком вымахивает наружу, оглядывается. Виден склон взгорка, усыпанный мусором. На заднем плане поле, по нему в беспорядке разбросана поврежденная военная техника. За полем — развалины.

Правозащитник. Вы его знали? Лицо у Сталкера застывшее, словно он спит с открытыми глазами. Правозащитник. Я вас спрашиваю. Сталкер. Простите… Кого «его»? Правозащитник. Нобелевского лауреата. Ну, который отказался от собственного имени, велел вымарать его из научных трудов. Сталкер. Ах, этого. Нет, я знал совсем другого человека. Экстремал (оборачивается). Про Священника ты тоже так скажешь, верно? Когда тебя спросят, знал ли ты Священника, а? Сталкер (оправдывается). Он попросился. Так же, как и вы. Я ведь всех предупреждал. Патрули, они стреляют на поражение, у них приказ. Понимаете… Экстремал. Понимаю. Священник убит. Просить о Царствии Божь ем на Земле больше некому, верно? (Оборачивается к Правозащитнику.) Ты не собираешься просить о Царствии, нет? Правозащитник. Не собираюсь, у меня другие намерения. И давайте-ка договоримся: без амикошонства. Впредь извольте обращаться на «вы». Экстремал. Не изволю. Однажды в Боливии со мной в связке был один немец. Он сорвался и летел вниз метров семьсот. Осталась куча тряпья в пропасти. Знаешь почему? Правозащитник (заинтересованно). Почему же? Экстремал. Он заикался. У него крик в глотке застрял. Мне не хватило доли секунды, понял? Сталкер выбирается из дрезины. Сталкер. Вы тут побудьте. Я пока пойду. Мне нужно. Режиссер прекратил читать, отодвинул рукопись в сторону. — Что это? — спросил он озадаченно.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

— Сценарий, естественно. — Продюсер с невозмутимым видом закурил, откинулся в кресле. — Я выкупил на него права. Рабочее название — «Сталкер-2». — Я умею отличать сценарии от рекламы собачьих ошейников. Почему вы принесли его мне? Продюсер поморщился. — Ответ «больше некому» вас устроит? Поляна, покрытая жухлой травой. Сталкер спит, скорчившись, положив под голову руки. Правозащитник нервно расхаживает шагах в десяти, курит. Экстремал сидит, поджав под себя ноги. Перед ним россыпь гаек и марлевый бинт. Экстремал зубами рвет бинт на лоскуты, подвязывает к лоскутам гайки. Правозащитник (останавливается). Ну а вы? О чем собираетесь просить вы? Экстремал. Ты помнишь историю Дикобраза? Правозащитник. Да, конечно. Дикобраз вымаливал погибшего брата, а получил деньги и через неделю повесился. Сталкер поворачивается на бок, открывает глаза. Сталкер. Знаете, он пустил себе пулю в лоб. Правозащитник (вздрагивает). Кто «он»? Дикобраз? Сталкер. Нет-нет. Писатель. За день до вручения Букеровской премии. Правозащитник. Вы что же, хотите сказать?.. Сталкер не отвечает, отворачивается. Правозащитник смотрит на него, долго, затем пожимает плечами. Правозащитник. Странный тип. Так при чем тут Дикобраз? Экстремал. У меня тоже был брат. Близнец. Он уговаривал меня пересечь Средиземное море. Мечтал об этом. Чтобы вдвоем. В ванне. С одним веслом. Правозащитник (изумленно). В какой ванне? Экстремал. В эмалированной. Он не знал страха, совсем, я трус, если сравнить с ним. Правозащитник. Сожалею. И что? Экстремал. Однажды у него не раскрылся парашют.

— Я, конечно, смотрел Тарковского. — Режиссер оторвал взгляд от рукописи, нахмурился. — Но фабулу помню плохо. Продюсер понимающе покивал. — Я вам напомню. Сталкер, Писатель и Профессор идут в Зону. Счастливо избегают тамошних ловушек и выходят к Комнате желаний. После чего выясняется, что у Профессора с собой портативный ядерный заряд и что он пришел, чтобы Комнату уничтожить. Во избежание. — Простите, в какое еще избежание? — Во избежание деструктивных желаний. — Продюсер затушил сигарету в пепельнице. — Очень сложный образ, даже, видимо, сложнее, чем герой Кайдановского. В последний момент, однако, Профессор от своего намерения отказывается. Тогда Писатель выдвигает гипотезу, что Комната исполняет не те желания, которые высказаны вслух. А лишь самые заветные, зачастую неосознанные — в общем, те, что она как бы извлекает у человека из души. В частности, Дикобраз молил вернуть погибшего

...— Я вам напомню. Сталкер, Писатель и Профессор идут в Зону. Счастливо избегают тамошних ловушек и выходят к Комнате желаний. После чего выясняется, что у Профессора с собой портативный ядерный заряд и что он пришел, чтобы Комнату уничтожить. Во избежание...

брата, а получил деньги и поэтому полез в петлю. В результате оба — и Писатель, и Профессор — в Комнату не идут. По мнению Сталкера, это во благо, оттого что души у обоих оказались черными. — Простите. — Режиссер недоуменно поскреб подбородок. — Не улавливаю связи с тем, что прочитал. — Да? Мне связь как раз показалась вполне очевидной. По версии автора нового сценария, Профессор с Писателем в комнату вошли. И желания их — исполнились. Трое стоят у настежь распахнутой металлической двери. Глядят в проем, за дверью — тускло освещенный подземный коридор. Сталкер. Нам туда. Только группой здесь не ходят. Нужен э-э... нужен кто-то один. Экстремал. Придется тянуть жребий, верно, парень? Сталкер. Да-да. Боюсь, что придется. Экстремал. И мне, конечно, тянуть первым, верно? Ты подсунешь мне две длинные спички. Ты ведь и взял меня для этого. Я гробанусь в коридоре, и… Сталкер (испуганно). Нет, что вы. Но кому-то ведь надо идти первым. Экстремал (криво улыбается). За последний десяток лет у меня была масса отличных возможностей сломать себе шею. В верховь ях Ориноко подо мной перевернулся каяк. При восхождении на Чогори лопнул страховочный трос. В парижских катакомбах… Не важно. Я не пойду туда. Сталкер. Но как же. Ведь кто-то же должен. Мне нельзя, иначе никто из нас не дойдет. А вам рисковать не впервой, и я подумал… Экстремал. Я выживу там, где любой из вас мигом отдаст Богу душу. Знаешь, что такое выживание? Это когда человек сильнее обстоятельств, любых. Но там (кивает на коридор за дверью) обстоятельства не те. Иные, верно? Мои навыки там не сработают. Я не пойду.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Правозащитник. Я пойду. Сталкер (оборачивается к нему). Позвольте… Правозащитник. Знаете, меня неоднократно пытались забить до смерти. В психлечебнице, в следственном изоляторе, потом в тюрьме. В последний раз на мне не оставили живого места, доктор тогда сказал «не жилец». Понимаете, к чему я? Сталкер. Признаться, нет. Не вполне. Правозащитник. Я и сам не вполне. Видите ли, есть определенный идеал, для себя я называю его справедливостью. И есть определенное стремление к идеалу. Это когда совершаешь неразумные, иррациональные поступки, вопреки здравому смыслу, из принципа. Когда знаешь, что ничего ими не добьешься, но идешь и делаешь, во вред себе, оттого что иначе не можешь. Экстремал (насмешливо). Противоречие, парень. Ты ведь идешь туда, чтобы просить о мировой справедливости, верно? Прижать сильных, защитить слабых, все такое. Для этого нужно, чтобы в коридоре кто-то гробанулся, кто-то другой, не ты. А это несправедливо, и получается… Правозащитник. Вы ошибаетесь. Я не стал бы просить о мировой справедливости. Экстремал. Вот так номер. Что ж так? Правозащитник. Дело в том, что с годами я понял одну вещь. Довольно страшную для таких, как я. Видите ли, мое понятие о справедливости со справедливостью как таковой может не совпадать. Сталкер (растерянно). Как же это? Правозащитник. Да так. Но дело не в этом. Два года назад я еще с двумя коллегами должен был выйти на площадь. С плакатом «Долой диктатора!». Мы знали, все трое, чем это для нас закончится. Так вот, коллеги до сих пор сидят. А я… Сталкер. Что вы? Правозащитник. За час до выхода у меня случился приступ рабдофобии. Я не сумел с ним справиться и на площадь не вышел. И в прошлом году, когда готовили антивоенную акцию, сказался больным. Экстремал. Вот оно что. Ты потерял мужество, парень? Ты это хотел сказать? Правозащитник не отвечает. Смотрит в сторону. Из коридора доносится скрипучий, жалостный звук, отражается эхом от стен, затем истончается, исчезает. Экстремал (кидает в коридор гайку). Ладно, я пойду. Авось бог не выдаст, свинья не съест. Режиссер в очередной раз прервался, устало вздохнул. — На прошлой неделе я смотрел «Трудно быть богом» Германа, — сказал он. — Фильм провальный, во всех смыслах. Нет, я не хочу сказать, что он плох. Но это фильм не для зрителя, он, скорее, вещь в себе, для узкого круга эстетов. «Сталкер» Тарковского был предназначен для более широкой аудитории, но тоже недостаточно широкой. Нет-нет, по-своему гениальны оба фильма. Но лишь по-своему. Я думаю, это потому, что в кинематографе фантастика

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

и философия суть вещи малосовместимые. И попытки их совместить неизбежно приводят к перекосу. Либо в сторону фантастики, как в подавляющем большинстве случаев. Либо… Либо наоборот. Нужен, однако, гений Тарковского, чтобы сделать настоящий философский фильм с фантастической идеей. Пускай для узкого круга, пускай хоть для какого-то. Нет, я не возьмусь за это. — Что ж. — Продюсер развел руками. — Я, собственно, ожидал отказа. Дочитаете все же до конца? Там осталось-то всего ничего. Захламленная, полуразрушенная лаборатория. На полу мусор, обломки оборудования, остатки разбитых приборов и осколки стекла. Экстремал и Правозащитник стоят у входа в смежное, полузатопленное помещение. Сталкер сидит на корточках в пяти шагах. У его ног пистолет. Сталкер (растерянно). Это его пистолет, Писателя. Он зачем-то брал с собой. А там дальше, в воде, бомба Профессора. Он говорил, что не сумел ее взорвать, потому что трус. Экстремал. И что теперь? Сталкер (сбивчиво). Теперь. Там… Прямо там вы увидите… Вы должны сосредоточиться сейчас. Пожалуйста, я вас очень прошу. Вспомнить самое лучшее, что у вас было. И самое важное, самое выстраданное. Тогда… Экстремал. А зачем? Зачем мне вспоминать это, парень? Я пришел сюда за братом, как Дикобраз. Но ведь это не важно, верно? Я сейчас войду и попрошу воскресить брата, на коленях буду ползать, молить. А получу… Получу то, что невесть кто прочтет у меня в душе. Ты знаешь, что у меня в душе, парень? Нет? Я тоже не знаю. А еще не знаю, умеет ли эта сволочь читать. Сталкер (испуганно). Пожалуйста, не надо так говорить. Экстремал. Не надо, да? А если я не за братом пришел? Если я только думаю, что за братом? Может быть, для меня эта твоя Зона, мясорубка твоя, гайки — попросту новый вид спорта, что тогда, а?

...Я выживу там, где любой из вас мигом отдаст Богу душу. Знаешь, что такое выживание? Это когда человек сильнее обстоятельств, любых. Но там (кивает на коридор за дверью) обстоятельства не те. Иные, верно? Мои навыки там не сработают. Я не пойду... 62

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

...«Я трус, у меня не хватило мужества. Я не посмел ее уничтожить. Бомба так и лежит там, в воде, перед входом в Комнату желаний. Вы понимаете, о чем я?»...

Площадь в центре города, запруженная толпой, на заднем плане дворец, решетчатая ограда вокруг него, чугунные резные ворота. Из проулка выходит на площадь человек с плакатом «Долой диктатора!». Это Правозащитник, он несет плакат, словно крест. Люди швыряют в Правозащитника мусором, яйцами, тухлыми овощами. Расхристанная женщина продирается через толпу, плюет Правозащитнику в лицо. Кто-то орет: «Смерть предателю!» Правозащитник спотыкается, падает. Вновь встает, подбирает с брусчатки плакат. Лицо Правозащитника разбито в кровь. В стороне стоят полицейские, лениво покуривают. Правозащитник…

Режиссер поднялся, сгреб со стола исписанные листы, швырнул в корзину для бумаг и заходил по комнате, уставившись в пол и сцепив руки за спиной. Последнюю ночь он не спал, недописанный сценарий словно вцепился в него и теперь держал, намертво, не отпуская и не давая покоя. — Все не так, — пробормотал режиссер. — Не так. Он резко остановился, вновь уселся за стол, схватил ручку. Придвинул к себе исходник, открыл на последней странице и лихорадочно стал дописывать. Правозащитник. Может статься, тогда мы выйдем отсюда и попадем еще в одну Зону. Если, конечно, выйдем. А я вместо мужества получу… Режиссер недоуменно сморгнул, поднял голову. — Это все? — Все. — Продюсер поднялся. — Автор не дописал финал. Сказал — хочет, чтобы его дописал режиссер. Если возьмется. Если найдется такой режиссер. Океанский берег, волны накатывают на галечный пляж. Двое толкают по гальке к берегу ванну. Крупным планом лицо первого, это Экстремал. Двое спускают ванну на воду. Крупным планом лицо второго. Это тоже Экстремал. Садятся в ванну, второй Экстремал отталкивается веслом. Первый…

Режиссер со злостью скомкал лист бумаги, выхватил из стопки на письменном столе новый. Сценарий, который он вот уже который день пытался забыть, почему-то не забывался, не отпускал. Он не желал уходить, он давил, он словно превратился в навязчивую идею. Площадь в центре города, запруженная толпой, на заднем плане дворец, решетчатая ограда вокруг него, чугунные резные ворота. У ворот установлена трибуна, на нее взбирается Правозащитник, ему подносят микрофон. За трибуной виселица, в петле человек с табличкой на груди: «Собаке — собачья смерть». Правозащитник. Сограждане! Наш день наконец настал! Сегодня мы празднуем свержение диктатуры и тирании!..

— К чертям! — вслух сказал режиссер. — К чертям свинячьим! Он зачеркнул написанное, нервно вытянул из стопки новый лист.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Правозащитник. Может статься, тогда мы выйдем отсюда и попадем еще в одну Зону. Если, конечно, выйдем. А я вместо мужества получу всеобщую справедливость. Я ведь очень этого хочу, справедливости, я на нее жизнь положил. Экстремал (насмешливо). Тогда мы выйдем, а там уже постреляют палачей, верно? Иных вздернут. Диктаторов всяких, их родню, подпевал, опричников. Хапуг, мошенников, бандюков забьют в камеры. А честные люди выйдут из них на свободу, верно? Экстремал смеется, хрипло, отрывисто, будто кашляет. Правозащитник. Что тут забавного? Экстремал. Справедливость в Зоне, разве не смешно? Правозащитник. Напрасно вы это. Справедливость и месть суть вещи разные. Экстремал. Ты уверен? Тебя ведь прессовали всю жизнь, крутили, уродовали. Глушили нейролептиками в лечебницах, гноили в тюрьмах, избивали до полусмерти в камерах и бараках. И ты не помышляешь о мести? Правозащитник (неуверенно). Я изжил в себе это. Когда-то я хотел, мечтал отомстить. Но потом… Я понял, что это нехорошо, неправильно. Экстремал. А в душе? В душе ты тоже это понял? Лицо Сталкера крупным планом, асимметричное, будто перекошенное от ужаса. Сталкер. Постойте. Не надо вам туда. Подождите. Пожалуйста! Экстремал. Ладно, посмотрим, чего она стоит, твоя справедливость. В конце концов, это тоже экстрим. Сталкер. Прошу вас, не ходите! Экстремал тянет Правозащитника за собой. Сталкер хватает пистолет, вскидывает, наводит на Правозащитника, целится. У Сталкера ходуном ходят руки. Правозащитник (ступает в проем). Если чудо возможно, молю… Выстрел. Еще один.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

тарковский в кадре: от первых шагов до первого фильма Наверное, если бы за съемку этих кадров отвечал сам Андрей Тарковский, он бы их срежиссировал, «поставил» по-другому. Но будущий мастер на этих снимках еще только делает свои первые шаги — причем даже не в искусстве, а буквально, по земле. И в этом главная ценность уникальных архивных фотографий, которые для публикации в «РП» предоставила сестра режиссера Марина Тарковская: мы можем увидеть Андрея Тарковского таким, каким он был до того, как стал знаменитым. 69

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

▲ Первые шаги. Город Юрьевец, куда Мария Ивановна Тарковская приехала из Москвы с Андрюшей летом 1933 года

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

▲ Арсений и Маруся только что поженились. Съемка в Гороховском переулке. 1928 год. Фото П.Я. Руклевского

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

▲ Андрей и Марина с будущими героями фильма «Зеркало» — детьми хозяина хутора П.П. Горчакова Клавой и Витей. Это он поджег сарай с сеном. ▲

1936 год. Фото Л. Горнунга Папа с Андрюшей. «Смотри, — говорит он, показывая на фотоаппарат Льва Горнунга, — сейчас вылетит птичка!» И Андрюша пока еще этому верит. Москва, 1935

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

▲ Андрюша уже знает стихи Корнея Чуковского, которые ему читает мама. Скоро он и сам научится читать. Москва, 1935 год. Фото Л. Горнунга ▲

Родители с маленьким Андрюшей. Снято Львом Горнунгом в 1935 году

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

виктор ахломов/фотосоюз

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

▲

▲ Андрей — студент Института востоковедения, в облике модника-«стиляги». Пестрый галстук ему сшила Марина. Фотография снята в ателье и подарена маме 25 октября 1951 года. Его подпись выведена по-арабски Андрей, Марина и их дядя Георгий Иванович Вишняков. Дядя Юра прошел войну, но еще не демобилизовался. Кончилась война, а окно еще заклеено накрест. Этот снимок пригодился Андрею во время съемок «Зеркала». Москва, 1-й Щиповский переулок, дом 26. Ноябрь 1945 года. Фото Л. Горнунга

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

▲ Андрей — студент первого курса ВГИКа. Москва, 1954 год. Фото В.И. Вишнякова, дяди

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Урок мужества. Лазерная Настя. Обозреватель «РП» на передовой в Новокосине. Урок географии. Третья ходка. Бенни Брискин в пустыне. Рассказ продолжается. Похождения морского чекиста, или Поцелуи в Пионерском скверике. Рассказ Игоря Свинаренко.

текст: николай фохт

риа новости

В очередном уроке мужества Николая Фохта есть все ингредиенты, необходимые для остросюжетной истории: промышленный альпинизм, антитеррористический отдел, новокосинские помещения и, конечно, прекрасная Анастасия в спортивных хамелеонах.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Люблю

смотреть на Анастасию! Она така я статная в этих черных плотных штанах с ремешками, как у Лары Крофт, в этой своей бейсболке, из-под которой выбиваются ее пшеничные, густые, тяжелые волосы. Она хороша и в спортивных хамелеонах с небольшими диоптриями — наподобие тех, что носил футболист Эдгар Дэвидс. А если снимет окуляры — еще лучше: глубокие зеленые глазищи — ух! Элегантная облегающая худи из, очевидно, прогрессивного наноматериала, высокие, специальные какие-то кроссовки. Рост метр восемьдесят — загляденье. Вот поэтому я всегда пропускаю первый абзац ее просьб — забываюсь. А она, как человек предметный и конкретный, именно вначале излагает суть проблемы. Собственно, мы так и познакомились — по недоразумению. В смысле, близко познакомились по недоразумению — она ко мне по рекомендации одного майора милиции попала. С ним, майором, мы стреляли в одном тире, он мне помогал правильную хватку пистолета освоить — стрелок из меня тот еще. Ну вот, она однажды звонит, предлагает встретиться — я ее вижу, офигеваю и пропускаю завязку. Потом как-то неловко было переспросить, а в чем дело-то, — ну и соглашаюсь. Оказывается, она вела кружок альпинизма в одном из микрорайонов Новокосина. У них штаб в цокольном этаже многоэтажки — по каким-то социальным квотам выделен, практически даром. И ее стали оттуда выживать ребята, прямо скажем, азербайджанские. Нет, они, видимо, тоже прифигели, когда на стрелке обнаружили высокую зеленоглазую блондинку, но все равно дело свое черное продолжили, просто замедлили процессы и угрожали так, нестрашно, скорее это было похоже на заигрывания. Это я с ее слов рассказываю. Понял я, в чем дело, уже на месте, в помещении штаба или кружка, куда мы приехали в воскресенье. А там чуваки уже сидят, готовят инвентарь юных скалолазов к эвакуации. То есть их шесть человек, крепенькие, приземистые, по телосложению, ушам и носам замечаю: вольники и боксеры. Седьмым будущий хозяин помещения,

директор овощной лавки — он не в счет, килограммов двадцать лишнего веса, даже старше меня. — Чо, привела помощника коробки выносить? — пошутил будущий, но всетаки, не без гордости скажу, не состоявшийся повелитель новокосинских овощей. Я краем глаза заметил, что Настя испугалась и как-то смирилась с поражением. Решение надо было принимать мгновенно. Тут стали работать инстинкты: я знал, что в безвыходной ситуации лучше довериться животным, безусловным рефлексам, они вывезут. Или не вывезут. В общем, секунд пятнадцать я держал паузу — с улыбочкой, в максимально расслабленной позе. Потом через плечо бросил Анастасии: — Выйди, пожалуйста. Борцы и боксеры перестали распаковывать вещи и с интересом обратили взоры на меня. Настя послушно вышла из помещения, пропустив внутрь низкорослого захватчика, — теперь все семь гномов были сконцентрированы на первом этаже секции альпинистов. Причем один из них стоял сзади, в провокационной близости. Я спокойно повернулся к нему и, чтобы выиграть еще пару секунд, сказал: — Отойди, не люблю, когда стоят за спиной. — Потерпишь. — Нос у него перебит, боксер, хорошо. В общем-то, дальше медлить было нельзя — я и не стал. Шагнул влево, развернулся к боксеру правым боком, левой рукой за затылок рванул вниз — под свою правую подмышку. Зажал, развернул его, согнутого, задницей к подельникам. Левой рукой схватил со стеллажа коробку с названием «Сигнальные огни. Альпинистское снаряжение». Толкнул боксера навстречу его друзьям и выбежал из комнаты. Захлопнул дверь, понятным жестом попросил у Анастасии ключ, повернул на один оборот, оставил в скважине. Дверь хорошая, железная — изнутри не открыть. На окнах железные решетки — не выбраться. Мы с Настей вышли на улицу и подошли к окну. Ребята горячие, протестировали прутья, поломились в дверь — нет результата.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

getty images/fotobank

— Ты смерти захотел, гнида? — Наконец главарь приступил к переговорам. — Будет так, смельчаки. Я поджигаю файер и бросаю внутрь. Потом вызываю пожарных. Они приезжают, тушат быстро, но никого спасти не успевают. Если сейчас вызовете подмогу, бросаю четыре файера. Предложение такое: покидаете помещение, отказываетесь от претензий. Нет, не так: сначала отказываетесь от претензий, письменно, потом покидаете помещение. И никогда тут не появляетесь больше. — Баран, да мы тебя порвем, когда выйдем. — Логично. Секундочку. Я набираю номер Сашки Соколова. Он теперь на хорошей должности оказался, на нужной — возглавляет отдел в антитеррористическом комитете. — Саня, привет. Такая картина: я у дверей детского кружка по альпинизму в Новокосине. Представляешь, тут припаркован подозрительный «мерс» с литовскими номерами, причем номер прикрыт бумажкой. А в самом помещении, как мне сказала его руководительница, неопо-

знанные личности (возможно, приезжей национальности), что-то ищут. И главное, Саня, у них в руках спички, они пытаются разжечь почему-то костер в помещении. Это ведь по твоей части, примешь? — А как ты узнал, что номера литовские, если они бумажкой закрыты? — Так я снял бумажку, проверил. Я ее, безусловно, верну на место, прямо сейчас и верну. Мне кажется, надо или срочно подъезжать и принимать подозрительных мужчин, которых семеро, как козлят, или поговорить с ними, чтобы они по-хорошему покинули цокольный этаж многоквартирного дома и подписали бумагу, что отказываются по собственному желанию устраивать овощной магазин на месте дислокации общественно важного детского кружка, а то и секции. А то я чувствую ноздрями запах дыма — не горит ли уже внутри? — Да, понял, дай трубку главному. Я просунул свою походную, служебную, можно сказать, «нокию» пузатому директору. Саша умел говорить с людьми, особенно с такими людьми — с рейдерами

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

и террористами. Характерно, что за восемь минут разговора директор не произнес ни одного слова, а его бойцы растерянно смотрели в его затылок. Мужчина отдал мне телефон и чтото короткое сказал ребятам. — Где писать? — На стеллажах есть стопка бумаги. — Настя все-таки еще и сообразительная какая. Я продолжал любоваться ею. Бумагу мы получили, ребята спокойно вышли, вынесли пожитки и укатили на своих «жигулях». Директор отправился в путешествие на «мерседесе», том самом, ключевом, литовском. Мы с Настей на всякий случай решили покараулить, побыть немного в помещении секции. Был чай, заказали пиццу, я сгонял за вином. Два дня пролетели незаметно — мы с Анастасией глаз не смыкали, дежурили и дежурили, а потом опять заступали на вахту. И вот сейчас она опять передо мной во всей своей альпинистской красе. Три года прошло, ей только на пользу: постройнела, стрижка новая.

Повторим урок 1. Спортивные очки с диоптриями в Москве купить очень сложно.

2. Машинами с прикрытыми номерами занимается антитеррористический отдел.

3. Промышленный альпинизм — дело прибыльное, но опасное.

анна всесвятская

— Извини, Настя, еще раз повтори: в чем моя задача? А задача непростая. Дело в том, что Анастасия создала фирму по альпинистскому обслуживанию высотных зданий. Ремонт крыш, герметизация швов, мойка окон. Работы, говорит, невпроворот. Начиная с весны и вплоть до дождливых осенних декад. И все бы хорошо, да завелись под это дело настоящие террористы. В жилых домах неадекваты пытаются заговорить с альпинистами, а то и страховку обрезать. На промышленных объектах все сложнее — слепят лазерными указками. А потерять ориентацию и обзор для альпиниста смерти подобно. Вот и нужен такой человек, как я, — чтобы снизу следил за ситуацией и купировал сразу нарушения. — Рацию тебе дадим, будешь со мной связь держать. Это меня подкупило окончательно. Хотя и гонорар за один день работы похож на месячный оклад. Но связь с Анастасией дороже. Я был с ними десять дней. Получил удовольствие. Настя руководила, я впервые видел ее в деле, на высоте. Все ее обмундирование, все ее очки и брезентовые подвязки, крючки и карабины еще выше подняли авторитет моей пшеничной королевы. Только вот связь лишь по рации: Настя корректна и непреклонна, домой уезжает строго индивидуально, на своем «джимни» цвета хаки. Но все-таки был один случай, всетаки я свой шанс получил. У станции метро «Аэропорт» бригада подрядилась мыть окна в высотке бизнес-центра. А там окна всюду, потому что стекляшка. Дел на пять дней. Первые два прошли как по маслу. Я сижу в кафешке, треплюсь по рации с Настей и с бригадой, выход на связь каждые пять минут, все по инструкции. Вдруг сигнал: лазерный террорист. Методично слепит каждого альпиниста по отдельности. Прерваться нет возможности, ребята болтаются между контрольными точками. Надо вычислить и обезвредить. Рывок к зданию, встал под бригадой, включил камеру смартфона со

4. Не доверяйте детям свои пластиковые карточки.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

риа новости

специальным софтом «Антилазер», взял бригаду в кадр. Через пару минут программа обнаружила луч. GPS зафиксировал точные координаты, визуально я определил, что бьют из жилого дома на той стороне Ленинградки. Сфотографировал окно, виден даже силуэт с указкой. Можно было и ментов вызвать, но я решил сам: хлеб надо отработать, да и вообще, так быстрее. На Настином джипчике развернулся на шоссе, подъехал к дому сталинской постройки. Определил этаж, припарковался во дворе. В домофоне набрал код квартиры, чтобы она была этаже на четвертом, и крикнул: — Консьержке плохо! По моим расчетам, террорист укрывался на шестом этаже. Так, хорошо, всего четыре квартиры на площадке, две выходят на Ленинградский проспект. Нужное окно — слева от лестничного пролета; значит, эта, номер 167. Звонить я не стал, ногой ударил пару раз. Посмотрел на часы. С начала операции прошло десять минут.

Дверь открыла встревоженная тетушка средних лет и принялась орать. — Где сын? — В своей комнате, уроки делает. — Он не уроки делает, а пытается убить людей. Быстро идем к нему, пока он серьезных дел не натворил. За письменным столом у компа сидел мальчишка лет тринадцати. Тихий такой, умытый. — Где указка? — Какая указка? Мама, кто это? — Я прокурор, сейчас в тюрьму поедем. Где указка? — Нету. — Так, гражданка, пару дней назад на почту ходили, забирали для своего мальчика посылку с eBay? — Да, он сказал, что купил на мою карточку плеер какой-то копеечный. — Показывал? — Да нет… Игорь, сынок, покажи дяде прокурору плеер. — Я его потерял. Левая рука мальчика непроизвольно дернулась вниз. Я подскочил к старорежимному, советскому дубовому столу и выдви-

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

нул верхний ящик. На коробке DVD-дисков лежала красная лазерная указка. Маме я посоветовал выдрать Игоря или поручить это дело отцу. — Нет у нас отца, — сказала женщина и улыбнулась. Я взял на всякий профилактический случай номер ее телефона и пирожок с капустой. Рабочий день окончился без эксцессов. Насте я рассказал про операцию «Лазерный пирожок». Посмеялись по-доброму. — А как там твой кружок в Новокосине, работает еще? — Конечно. Я его на деньги от прибыли оборудовала нормально, компы хорошие купила, демонстрационное снаряжение. Ты тогда здорово помог, никто больше не совался. Да и сегодня, молодец. — Может, съездим сейчас туда, проверим, как и что, нет ли угрозы? Как бывало. Помнишь? — Помню, конечно, помню. Но там нет никакой угрозы, поверь. Теперь все иначе, по-новому, понимаешь? И все-таки мы решили навестить секцию — внезапно у обоих на душе стало как-то тревожно.

getty images/fotobank

Измеритель высоты на вершине холма показал свыше 200 метров. Но и старые кони борозды не попортили. Вскарабкались мы туда довольно быстро.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

текст: бенни брискин фото: михаил азарх

Исполнительный директор Российского еврейского конгресса Бенни Брискин, один из вдохновителей похода российских евреев по израильской пустыне, откровенно рассказывает читателям нашего журнала о том, как это было в третий раз. Как всегда: очень откровенно о самом сокровенном. 89

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Когда

я пишу статью о нашем походе, а это происходит уже в третий раз (но все же не пугайтесь, это каждый раз о новом походе, не об одном и том же), я вспоминаю любимый анекдот моего армейского старшины прапорщика Колюжного. Если кто не знает, служил я и в советской, и в израильской армиях, но прапорщик Колюжный, как вы догадались, руководил мной в советской армии. Да, так вот, я служил в Молдавии, в железнодорожных войсках, и вот этот самый прапор строем водил нас на обед, ужин, завтрак. Причем, когда было холодно и шел дождь, он делал это с особым наслаждением. Так вот, строит он нас однажды в такой дождь перед казармой, командует: равняйсь, смирно, «Не плачь, девчонка» запевай! А в ответ ему из строя несколько голосов кричат: да пошел ты на х…! Он останавливает роту, опять: равняйсь, смирно, налево, направо, «Не плачь, девчонка» запевай, а из строя ему опять: да пошел ты на х…! И вот так несколько раз… А дождь идет и очень, блин, холодно! И вот прапор Колюжный спокойно так нам говорит: «Я вам анекдот свой любимый расскажу… Перед первой брачной ночью дочка спрашивает маму. Это можно, кто умеет, рассказывать с хохляцким акцентом. Мамо, а шо мне в первую брачную ночь делать, как себя вести, как лечь, как повернуться? А шо мамо дочке отвечает? Доча, родная, как ни вертись, как ни крутись — е…ь будут! А теперь равняйсь, смирно, “Не плачь, девчонка” запевай». И мы тут всем строем «Девчонку» как грохнем и пошли. Пошли… Вы спросите, какое это имеет отношение к пустыне… Да никакого. Вспоминаю я нашего прапора по одной причине, приступая к описанию нашего похода. Дилемма передо мной. Чего ни напиши, найдутся читатели, что скажут: во жиды с жиру бесятся. По пустыне, блин, ходят. И как ни повернись… Ну, от этого, видно, не застрахуешься, правда… Так, например, мой любимый журналист Шевченко во всем видит

волосатую руку израильских агрессоровсионистов, заговор сионских мудрецов… Ну, хватит о грустном… В этом году у нас получился натуральный овербукинг. Записалось аж 18 человек! Я со страху даже не включил в число паломников нашего постоянного гида Гришу Тишлера. Палатка-то бедуинская прежнего размера. В день исхода к точке начала маршрута прибыло 13 человек. Первой и серьезной потерей стал Михаил Мирилашвили. Он подвернул ногу, играя в теннис. В прошлом году он был фактически нашим полковым раввином, руководил религиозной частью нашей программы. Слава Б-гу, в этом году у нас было целых три участника, соблюдающих традиции и готовых наставлять остальных на праведный путь. Михаил Фридман, постоянный участник и ветеран проекта, вместе со своим приятелем Ваге смогли присоединиться к нам лишь вечером в субботу. А мой давнишний друг, бизнесмен и хоккеист Дмитрий Босов был все время на телефоне, рвался к нам душой и телом, но приземлился на вертолете в пустыне лишь 13-го числа днем, за день до финиша. О’кей, давайте я начну по порядку. Свой путь мы начали 10 апреля, а 14-го начинался великий еврейский праздник Песах. Добиться от нашего проводника и организатора похода Шаи Хонорова, какое расстояние он уготовил нам пройти за эти дни, не удалось никому. Даже опытнейший в подобных делах президент РЕКа Юрий Каннер не сумел получить однозначного ответа на этот вопрос. Днем, часов в 12, мы двинулись в путь и прибыли к месту ночлега в районе 17 часов. По крайней мере у двоих участников похода имелись очень точные шагомеры, измеряющие пройденный путь, но интересно, что их данные почему-то никогда не совпадали. Благодаря этому мы всегда имели две версии количества пройденных километров. Короче, в первый день мы преодолели то ли 10, то ли 12 километров. Юдофилы и антисемиты пускай выберут устраивающую

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

их цифру. Путь был нелегок. Шая понял фигурально мою просьбу подобрать для нас новый и интересный маршрут… Достигнув лагеря, многие просто упали на расстеленные циновки. Возрастной ценз этого похода заметно снизился за счет того, что Борис Минц взял с собой своего сына Сашу, которому стукнуло 25, и вот он и Миша Печерский, тоже вполне спортивный 40-летний боец, на циновки не легли, а потянули меня и Мишу Азарха фотографироваться в гору. Измеритель высоты на вершине холма показал свыше 200 метров. Но и старые кони борозды не попортили. Вскарабкались мы туда довольно быстро. И поверьте, это того стоило. Под нами внизу мы увидели наш крошечный лагерь с верблюдиками, палатками и человеческими фигурками, а также распростершийся на юг почти весь нами за тот день пройденный путь. Русло высохшего ручья, холмы и долины. Красота несусветная, поверьте… Кормили нас вкусно, полезно и сытно, мы выпивали и разговаривали, мы наслаждались горячим душем. Но туалетов не было! Принципиально! И поэтому каждый путешественник, корчась на корточках за каким-нибудь хилым пустынным кустиком, полностью мог ощутить свою близость к дикой природе… Mother nature son… Вечером первого дня потерь не было и все пришли целыми. У пары новичков чуть-чуть были натерты ноги, но в остальном все было в порядке. На следующий день мы вышли из лагеря относительно рано, до жары и с учетом того, что вечером начинается шабат. Это означает, что надо постараться не только успеть в лагерь для ночлега до наступления темноты, но и соблюдающие евреи должны успеть принять душ. А маршрут на этот день наши бойцы заготовили нам совсем не простой. Мы должны были преодолеть несколько пересохших русел, перейти через довольно опасный, с осыпями, перевал, да и просто, как потом выяснилось, проделать в этот день в районе 25 километров. Учитывая, что самому старшему участ-

нику похода исполнилось 68, а самому весомому 135 кг, расстояние не детское, по горам да камням. Это был наш самый странный и тяжелый день. Впрочем, в прошлом году в преддверии шабата пустыня порадовала нас песчаной бурей, а в этом… Наш проводник, видимо, поначалу запланировал пройти еще больше и, поняв свою ошибку лишь в процессе движения, решил изменить маршрут по ходу пьесы. Наши паломники забеспокоились, когда увидели в руках у нашего пустынника бумажную карту. Юра Каннер сказал, что ему не нравится, когда поводырь смотрит карту. Шая был действительно взволнован и убегал куда-то вперед проверять путь и затем возвращался к нам. Одна из этих пробежек закончилась плохо: он рухнул на камни и сломал ногу. Дальше на верблюде везли уже не только воду и еду, но и Шаю. В этот день путешественники обнаружили еще одну странную особенность группы сопровождения. Когда кого-то из них спрашивали, сколько еще осталось идти, они

...По крайней мере у двоих участников похода имелись очень точные шагомеры, измеряющие пройденный путь, но интересно, что их данные почему-то никогда не совпадали. Благодаря этому мы всегда имели две версии количества пройденных километров...

отвечали всегда одно и то же: 2—2,5 километра. Когда вопрос задавался снова по прошествии 8—9 километров, если судить по нашим приборам, ответ оставался прежним. Я попытался раскрутить одного из бедуинов, который казался самым аутентичным и действительно знающим в этой пустыне каждый куст. Чего ты от меня хочешь, белый человек, сказал он мне, я не знаю, что такое километры. Я могу тебе точно сказать, что до места стоянки нам осталось еще два пересохших ручья и четыре холма. В километрах — не знаю. И вообще, вы меня достали своими вопросами, не нравится вам, так я готов прямо сейчас уйти и вернуться в свой шатер. Деньги ваши мне побоку. Ну, тут уже я слегка напрягся и решил быть с этим парнем максимально friendly, а то хрен его знает. Еще и правда уйдет. Наши религиозные фанатики после ланча побежали вперед, чтобы успеть в лагерь до темноты и помыться, а один из наших тяжеловесов устал и сел отдыхать. Процессия растянулась, а до базы все еще оставалось 2,5 километра.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Юра Кокуш, опытный путешественник и верный товарищ, остался возле отдыхающего, там же для надежности оставили и одного из членов команды обслуживающего персонала, симпатичного рыжего канадца, изъяснявшегося только на английском. За уставшим человеком приехал джип. А Юра отказался садиться в него и сказал водителю, что они с канадцем доберутся до базы пешком. Ему так интереснее. По дороге он разговорился с рыжим собеседником. Приблизительно через сорок минут пути он понял, что канадец — доброволец, присоединившийся к команде Шаи бесплатно. Договор простой: работа за еду плюс изучение пустыни. Дороги он не знал. Я и Юра Кокуш запаниковали, в общем-то, одновременно: я — уже в лагере, когда с помощью пары наводящих вопросов понял, что произошло, а он — закончив беседу с приятным канадцем. Он достал из карманов всю свою технику, спутниковый телефон и полез на гору. Оттуда он связался с Шаей и сориентировался. Уже в темноте он привел канадца к нам в лагерь.

...Кормили нас вкусно, полезно и сытно, мы выпивали и разговаривали, мы наслаждались горячим душем. Но туалетов не было! Принципиально! И поэтому каждый путешественник, корчась на корточках за каким-нибудь хилым пустынным кустиком, полностью мог ощутить свою близость к дикой природе...

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Ян Пискунов, наш новый путешественник, тем временем уже готовился к проведению шабатней трапезы. Этот 32-летний религиозный еврей снискал уважение всей гоп-компании интеллигентностью, начитанностью и реальными знаниями иудаизма. Он провел шабатнюю трапезу замечательно. После нее выпившие и насытившиеся люди с удовольствием говорили о духовном, спорили, как это очень принято у евреев, говорили о Б-ге. Шабат был днем отдыха, хотя нашлась довольно большая группа желающих погулять в окрестностях нашего лагеря. В субботу вечером к нам присоединились Миша Фридман, Ваге Енгибарян и Максим Барский. В понедельник утром мы продолжили наш путь. Интересным моментом было присоединение к нам Димы Босова. Он в шлепанцах и майке опустился нам почти на голову в вертолете. Мы как раз отдыхали и ланчевали. Я заставил его переодеться в спортивную обувь и пустынную марлевую одежду, и он моментально слился с пейзажем. На следующее утро мы шли уже совсем недолго. Нас ждало много камер и испечение мацы. Мы проделали все в лучшем виде. Уже в 12 дня мы уезжали в сторону Иерусалима. Вечером, умывшиеся и загорелые, мы сидели за большим пасхальным столом. Там к нам присоединились Юра Зельвенский с сыном, дочка Миши Фридмана, Семен Слепаков с женой, таким образом усилив на одного человека армянское присутствие на еврейском празднике. Ян вел седер железной рукой вместе с отличным кантором, и поход можно было считать завершенным. Хочу сказать спасибо за компанию всем его участникам: Юрию Каннеру, Борису и Александру Минцам, Михаилу Фридману, Юрию Кокушу, Льву Кагно и Лене Каплану, Максиму Барскому и Мише Азарху, Геннадию Фридману и Дмитрию Босову, Ваге Енгибаряну и Леониду Вальдману, Юрию Домбровскому, Яну Пискунову и Мише Печерскому. До встречи в следующем году. Надеюсь, и с тобой, читатель.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

текст: игорь свинаренко рисунки: анна каулина

Писатель и публицист Игорь Свинаренко вошел в историю литературы под номером 326: здесь он значится в лонг-листе «Большой книги». Не чужой для «РП» человек, он появляется на его страницах первый раз — и сразу входит в шорт-лист нашего журнала.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Впервые

я услышал про Царева, что вот-де есть такой парень, от одной девочки из нашей школы. Высокая, статная, скуластая, интересная, да, — но стандартной красоты у нее не было. Строго говоря, ее даже нельзя назвать красавицей… У нее в лице было то, что Рустам Хамдамов называл mistake, ошибка. Впрочем, про это долго рассказывать… Однако ж держалась она так, будто была первой красавицей школы, и это работало, таковой и считалась. Еще нюанс: она выглядела так, будто была совсем не по этому делу. Что-то в этом было не так… И вот я решил за ней ухаживать. Пришел к ней домой… Жила она на Чичерина, это был дом чекистов, ведомственный. И вот она мне сказала, что ее сосед — очень красивый мальчик. — Такой чистый, воспитанный, ходит в музыкальную школу, прекрасно играет на баяне! Юра Царев его зовут. Поскольку я ни на чем не играл, то сразу этого парня невзлюбил. Ревность? Или еще что? После выпускного вечера мы пошли к Дюку, спустились в Пионерский скверик, и там самые отчаянные стали целоваться. В том числе и я со своей подружкой. Поцелуи всякие, и я ее еще за сиськи держал, а в трусы она не давала залезть — да я бы и не осмелился. Так прошла вся ночь. А к утру я почувствовал дикую боль. Еле добрел до дома и говорю: — Мама, я заболел! Она всполошилась: — Что, где, сынок? Я объяснил, что у меня страшно болят яйца. Ну а че стесняться, она же медик. Тут она принялась хохотать и спросила: — Ты, наверно, с девочкой целовался? — Откуда ты знаешь?! Она дала мне обезболивающее тогда. Я ничего не понял, но из ее смеха понял, что жизнь моя вне опасности, но я тем не менее м…к. — Не надо было целоваться! — решил я. Каково же было мое удивление, когда я, поступив в мореходку, стал там знакомиться с ребятами, соседями по кубрику, и один из них мне и говорит: — Я — Юра Царев! Ну-ну… Мы поговорили про ту девчонку, и выяснилось, что она не только мне не дала, но и ему! Да, у них тоже ничего не было. — А что дальше было с твоей соседкой, куда она делась? Неизвестно. Уехала, поступила куда-то, и — прощай! Она была первым объектом в моей жизни. Помню свои мысли: раз она самая лучшая, надо ее завоевать, — и это получилось. Юра оказался нормальным парнем, несмотря на то что играл на баяне и был красавцем. Он занимался немного и боксом, был дра-

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

чун и мог в голову дать. Но он тренировался два года, а я четыре и потому был круче. Как писал Моруа в «Письмах к незнакомке», дружба зарождается до 20 лет, при совместном проживании ребят — в казарме или лицее. Так и получилось. Наши койки два года рядом в кубрике стояли… Его папа был чекист, образования никакого, но дослужился до офицера, потому что после войны мотался по лесам и отстреливал украинских патриотов, будучи преданным делу партии и народа. Держался он всегда хорошо, даже и потом, в глубокой старости, — рубашка белая накрахмалена, брюки отутюжены, ботинки вычищены. Как я попал в мореходку? Я учился читать по книжке мариниста Станюковича, который прошел кругосветку на «Коршуне». Я мечтал лазить по реям, жрать солонину, пить тухлую воду, как те подвижники из книжки! Роскошный был рассказ «Максимка», когда акулу подбили из пушки, спасли негритенка и воспитывали его на корабле, взяли юнгой. А еще Тихонов играл мичмана Панина. Я думал, что понял все про флот и про то, что такое офицер. Курсе на третьем у Юры появилась длинная интересная блонда — Танька. Она полюбила Юрку и была с ним все время, когда он мог выйти из казармы. Она сделала от него кучу абортов, а потом он на ней женился. Я уехал на Север, на стройку, а он стал плавать. Да, «плавать» — так говорят моряки. А «ходить» — если по маршруту. Например: «Я тогда ходил в Японию». А плавать — это вообще работать на пароходе. «Чем он занимается? Он плавает». Юрка поплавал механиком пару лет, в трюме, и в какой-то момент папа ему сказал: «Кончай эту х….ю и иди к нам в комитет». Его сперва отправили на год в Минск на переподготовку, он вернулся старлеем и стал куратором на пароходах. Пароходов за ним было закреплено пять или десять. У него в каждой команде были осведомители — приблизительно каждый третий, замучаешься читать их доносы. И еще надо было встречать свои пароходы на рейде, когда они возвращались в порт. Он приезжал на катере с погранцами, а там такой порядок, что капитан сразу зовет в каюту, где уже накрыта поляна. Бабок не совали, но вручали бухло, пару бутылок виски, и курево — блок-другой. Если не пойти к капитану — он сразу напрягался: ага, прознали что-то, подозревают! Мы с Юрой не виделись девять лет. А встретились — как не расставались! — Ну как твоя Танька? — А мы в разводе… — Как так? Он рассказал свою историю. Там было так. В один прекрасный день папа ему говорит: — Сынок, чекист — это не просто работа, это же предназначение! — Ну, согласен, да…

— А ты, сынок, никогда не станешь полковником, как я. Потому что жизнь свою ты построил неправильно. Вот вроде все у тебя хорошо: происхождение, партийность, за границу ты плавал и там показал себя патриотом. Но вот новая проверка, более тщательная — мы ж тебя на повышение готовили, — показала, что ты совершил страшную ошибку. Оказалось, что твоя Танька — я, кстати, всегда ее недолюбливал — еврейка! — Да ладно! У нее папаша слесарь, ты ж его видел! — А мать ее, которую ты не видел, — еврейка. Так-то… Мыто все знаем. Юрочка, ты мой единственный сын, моя надежда. Я желаю тебе только добра. И я говорю: тебе надо пересмотреть свою жизнь. — Так что же мне делать? — Разводись с Таней. И женись правильно. Тогда все будет хорошо. Пойми, есть просто любовь, а есть — любовь к родине. Ну что — Танька? Найдем еще кого… Ты зря на ней зациклился. У тебя даже любовниц толком никогда не было. А я тебе скажу — надоедает же одну и ту же трахать, поверь. И не спорь со мной. Ты был молодой, глупый, не видел живой п…ды, — а сейчас уже матерый. Пора ссадить эту жидовочку. Да и хули ты там живешь у слесаря, который тебе честь отдает! А у меня квартира, глянь, генеральская. Юра все всегда делал всерьез. И он поменял жизнь: ушел от жены, съехал от тестя. Папа ему тут же подкатывает правильную девушку. Красивая, старлей, переводчик у них же в управлении. Все чисто: Наташа Иванова. Расписали их быстро. Жить молодым негде, и вот они приходят на 5-ю станцию Фонтана в генеральскую квартиру к папе, который все это и затеял. Квартира большая, метров 90, молодой семье выделили комнату, и парочка стала там жить-поживать. А Юрка, я должен сказать, — настоящий человек. Почему я так говорю? А потому, что он себя не обманывает, прислушивается к своему сердцу, к своей душе. И вот он, прожив неделю с красивым старшим лейтенантом, понял, что жизнь его идет неправильно. В какой-то прекрасный вечер он напился и позвонил своей Таньке. А она говорит: — Несмотря на то что ты негодяй и конченый подлец, любить я тебя все равно буду. И тогда Юрка принял еще 150 поверх 0,7 — и поехал домой к Таньке, к ее папе-слесарю. Танька счастлива, да и папа ее тоже, надо сказать. Юрка, как человек прямой, решил: да пошло оно все нах! Наутро он, похмельный, приходит на работу и пишет заявление своему начальнику, подполковнику: «Прошу уволить меня с должности по собственному желанию и проч.». — Что случилось?! — взвился подполковник. — Дело в том, что я хочу развестись со своей второй женой — старшим лейтенантом и жениться обратно на еврейке. — А из органов-то зачем уходить?

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

— Да все равно ж карьеры никакой… Раз я запятнал честь и все такое. Юрин начальник такую ответственность на себя взять не может и переправляет сына к папе. Тот в бешенстве. — За что я кровь проливал? Зачем я патриотов бил? Кому это я все оставлю?! — Я ухожу. — Не пори горячку! Ну выпил лишнего, бывает… Кстати, а почему ты дома не ночевал? — Я туда больше не приду, буду у своей Тани жить, у которой плохая анкета. И не нужно мне твое наследство, я инженермеханик, как-нибудь прокормлюсь… — Вон отсюда! Я тебя видеть не желаю!!! А начальник Юру оставил, работай, говорит, несмотря на еврейку, нареканий на тебя нет. Может, у них и не было никакого антисемитского правила насчет жен, папа просто хотел как лучше и немного переборщил. Может, его просто коллеги шуточками извели, достали еврейскими анекдотами, Одесса же. Старший лейтенант ему казалась уместнее. А может, он и сам хотел как-то к ней пристроиться? Поди знай. А папе надо было еще и дома решить щекотливый вопрос. У него же там по квартире ходит старший лейтенант, в халатике, с видом Жанны д’Арк, которая оскорблена в лучших чувствах: она ж отдала самое дорогое — свою невинность, и все зря. Старик откашлялся и говорит по-простому: — Наташа! Юра — хороший парень, но — с кем не бывает? Мне за сына неудобно, но вижу, что жизнь не сложилась у вас с ним. Ничего не поделаешь, сердцу не прикажешь… Так что надо тебе вещи собирать и съезжать отсюда. Но старший лейтенант отвечает: — А не поеду я никуда. Я законная жена вашего сына и потому имею право на часть жилплощади. Это право я буду отстаивать в рамках закона. О чем и ставлю вас, товарищ полковник, в известность, и не обижайтесь. Полковник удивился и сказал: — Старший лейтенант Иванова! Вы забыли, с кем вы разговариваете. Слушай мою команду: вещи собирать бегом марш! Даю 20 минут на сборы, и время уже пошло. Она встрепенулась и отдает честь с пустой головой: — Слушаюсь, товарищ полковник! Через 18 минут ее в доме уже не было. А потом был еще один удар, который тоже угрожал карьере чекиста — сильней даже, чем жена-полукровка. Юрка по пьянке потерял портфель, а там печать, ключ от сейфа и секретные бумаги, он даже мне зассал сказать какие. И он решил, что ему, конечно, п…ц, без вариантов. Все кончено. Надо идти докладывать! Сутки он решил подождать, надеясь на чудо… Мало того что из органов выгонят, так еще и посадят. Вдруг раздается звонок. — Знаете, мы нашли портфель, не хотите к нам приехать?

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Юрка ждал провокации. Приехал по тому звонку, к людям, в плохом настроении: — Что вы за это хотите? Сотрудничество? Иностранная разведка? Вербовать будете? — Ничего. Просто вернуть хотим портфель. Нам чужого не надо. — А денег сколько вам надо? — Какие деньги, литр коньяка поставите — и ладно. Они пошли и, конечно, напились. Человек этот был зек, который недавно откинулся, хороший мужик. Юрка пил, пристегнув к себе портфель наручниками: второй потери он бы не пережил. Потом у Юры с Танькой родилась дочка. Полгода ушло на то, чтоб ее легализовать и вообще привести в порядок свою семейную жизнь, а это оказалось непросто. Надо было и малую удочерить, которая родилась как бы от матери-одиночки, развод же, и жениться заново на старой жене. — Как же вам не стыдно, на сестре родной собрались жениться, да еще и ребенка с ней прижили! В милицию на вас будем жаловаться! А она фамилию-то не меняла, разведясь, и отчество у них совпадало, и прописаны по одному адресу. А теперь, понимаешь, жениться надумали, брат с сестрой! Только по звонку все удалось сделать. Мы с Юрой заехали как-то в дом отдыха комсостава, там иногородние капитаны жили между рейсами, если домой неохота было ехать. Ему надо было одного особиста повидать, а я за компанию, ну и выпить. Там были и женщины. То ли жены, то ли еще кто. Я уже был обогащен знаниями о том, как они служат на флоте. Например, бу-

...А потом был еще один удар, который тоже угрожал карьере чекиста — сильней даже, чем жена-полукровка. Юрка по пьянке потерял портфель, а там печать, ключ от сейфа и секретные бумаги, он даже мне зассал сказать какие. И он решил, что ему, конечно, п…ц, без вариантов. Все кончено. Надо идти докладывать! Сутки он решил подождать, надеясь на чудо… Мало того что из органов выгонят, так еще и посадят... 98

...???...

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

фетчица непременно живет с капитаном, иначе никак, а отказывается — сразу на берег. И вот мы сидим в холле у цветного, это было круто, телевизора, и к нам выходит баба в халате — потрясающая! С виду как Марта Геллхорн, вторая жена Хемингуэя. Или третья? У меня у самого четвертая, так что я сбился со счету. Покрашена она была, бросалось в глаза, в блондинку. Такое бывает: заходит баба, и все, кто в теме, чувствуют ее натуру сучью. (Я, кстати, и сам такой, захожу — и они понимают, что к чему.) Знаменитые бабы — Мерилин Монро, Марлен Дитрих, кто там еще? — не сказать чтоб были сильны как женщины, они другому богу подписались служить и служили ему как могли. А есть женщины, для которых любовь — главное в жизни, таких мало, очень мало… Когда, значит, зашла та, в халате, я отреагировал, я ж заметил, что у нее много гормонов… Я с ней завел светскую беседу, ни о чем, пока Юра тер с особистом у того в номере. У меня все быстро в голове прокручивается: кто такая, с кем е…ся, на чем плавает? Выяснилось, что она врач на пароходе, в море по полгода. Между нами началась, как говорят американцы, химия. Она говорит: — Кстати, через 15 минут закрываются ворота, вам надо уходить. — Вы знаете, мне не хочется уходить, у нас такой разговор! Хотите, поедем ко мне? У меня есть музыка хорошая! Послушаем… Хотя — какая музыка? Пара пластинок Окуджавы? — Я обещаю, что приставать к вам не буду. — Ну хорошо, поехали! Наверно, она мое излучение поймала. Мы приехали ко мне, я показал ей, где она будет спать, чтоб она не боялась, мы немного выпили, слушали «Моцарт на маленькой скрипке играет», еще что-то, поцеловались пару раз очень по-взрослому (вспомнился школьный выпускной), иди ложись спать, она уходит в другую комнату — и все. Обещал же. Я часов до четырех лежал, меня так и подкидывало пойти к ней, она и дверь не заперла, — но я же обещал, что не буду! Пьем кофе утром, она смотрит на меня как на идиота, я оправдываюсь… Говорю, что сегодня у нас есть куча времени! — Не, ничё не получится: у меня сегодня началось. Ну, это не помеха — если по пьянке. Или когда у вас очень близкие отношения. А когда они только начинаются, то предложить такое — не очень красиво. И вот мне выпало такое испытание. Ненадолго, правда. Дама очень интересная, не проститутка, ну вот пообщайся с ней неделю без секса! Если желание не пропадет — значит, у тебя серьезная тяга, чистая американская химия! У каждой женщины есть тайна, по крайней мере, быть должна, — кого это я цитирую? И вот она рассказывает свою историю. Работала в больнице, на юге, там снимали кино, она знакомится с кинооператором, выходит за него замуж, они живут как в раю, а потом он убивается на машине… Она поседела за ночь. Отдала ребенка родителям, чтоб спокойно попрощаться с жизнью и покончить с собой, но в последний момент передумала, покрасила волосы и решила, что надо жить дальше — но не так, как раньше, а другой жизнью. Она начала плавать, и это действительно уже совсем другая жизнь.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

— И там же прекрасные ребята, да? — Нет, все иначе. Если дашь одному — узнают все, как ни шифруйся. Когда время прошло и препятствие устранилось, мы накинулись друг на друга и наверстали упущенное. Она была очень и очень баба, чутье не подвело меня. У нас все было нормально. Трудно даже сказать, кто из нас был больший сексуальный маньяк. — А поехали в отпуск вместе! Я возьму билеты на круизный пароход… — С ума сошла? У меня нет денег! — Ну что ты, у меня бабок столько, что некуда девать! А хочешь, я замуж за тебя выйду? — Нет, я никогда не жил за счет женщин. — Ты просто еще молодой, ничего не понимаешь… Дело ведь не в деньгах! Она сильно в меня влюбилась, но про деньги мы не могли договориться, все пошло наперекосяк, мы расстались, и на прощанье я сказал: — Ты без меня сдохнешь! Она мне потом послала откуда-то открытку: «Ты говорил, что я сдохну без тебя — а я, видишь, жива! Прекрасно себя чувствую! Напиши мне!» Я не написал. Жизнь — это же трагикомедия… Чем же кончается история чекиста Царева? Тем, что Юра с Танькой счастливы, ушли на пенсию и живут в свое удовольствие. Юриной дочке уже за 30! А старому чекисту уже за 90, он выпивает в день по пол-литра коньяка и прогуливается по городу в сверкающих ботинках и в белой накрахмаленной сорочке, высоко подняв голову. Правда, про то, как расстреливал патриотов, рассказывает совсем редко, это уже не в тренде. На что живет Юра, на какие деньги он радуется жизни? Когда-то он за долги получил некий колхоз, там все растащили и заставить работать никого невозможно, прибыли нет. Но зато харчами он получает столько, что съесть это невозможно. Кстати, у папы с сыном прекрасные отношения. И с Танькой тоже. И с внучкой-отличницей-красавицей. Зла никто в семье не помнит. Был, правда, трудный момент, когда по соседству немцы купили землю и открыли там образцовое хозяйство, что создало угрозу всем районным латифундистам, включая бывших чекистов, — но внезапно там все сгорело и снова в округе настал покой: ни конкуренции, ни иных каких волнений. Кто провел эту спецоперацию, угадать невозможно, это тайна, покрытая мраком. А может, все само собой случилось. Когда Юра приезжает в колхоз, то есть в имение, крестьяне его встречают как барина… Лучших крепостных девок выпихивают в первый ряд, и они там стоят, зардевшись и потупившись. Заслуженный отдых. Короче, жизнь у всех удалась.

100

Правофланговый. Столонаследие. Алексей Кудрин о том, как он сидел за столом, где писался сценарий «Андрея Рублева». Запевала. Подключайся. Андрей Макаревич о своем отражении в «Зеркале». Подшефная. За тихую родину. Вера Полозкова о единственном виде путешествия, которое возможно. Правофланговая. Фестивальное. Эдит Куснирович о пользе фестиваля в жизни человека. Отличник. Отражения. Алексей Боков про залог чистого света. Пионервожатый. Дремучий лес символов. Виктор Ерофеев о прекрасной картине распада. Звеньевой. Человек со свечой. Андрей Плахов о том, что смерть, как обычно, расставляет все по местам. Центровой. Рефлекторный страх. Дмитрий Якушкин про 10-минутную сцену. Знаменосец. Язык и код. Андрей Бильжо про бутерброды с языком на «Мосфильме». Горнист/Энотека. Сутки через трое. Вита Буйвид о питерском алкогольном цикле.

итар-тасс

Экс-министр финансов России Алексей Кудрин однажды посидел за столом, где писался сценарий фильма Андрея Тарковского. Этого оказалось достаточно, чтобы Алексей Кудрин сел за стол и написал колонку для «РП».

текст: алексей кудрин

ПЕРВЫЙ ФИЛЬМ Андрея Тарковского, который я посмотрел, — «Зеркало». Помню много деталей этого дня и думаю, что именно из-за фильма. Это было в апреле 1978 года. Я заканчивал школу в Архангельске. Плотная, почти круглосуточная подготовка к выпускным еще не началась, и на последнем уроке — литературы — учительница предложила всему классу сходить в кино. Кинотеатр находился в соседнем квартале. Мы, разумеется, согласились, учительница пошла с нами. В кинотеатре было два или три зала. Не помню, кто выбрал именно «Зеркало», скорее всего, взяли на ближайший сеанс. С самого начала фильма стало понятно, что фильм необычный. С первых кадров атмосфера фильма завораживала, такое кино я видел впервые. Кто-то из зрителей посчитал его скучным и ушел. Я посмотрел до конца и тоже не во всем разобрался. После фильма подошел к учительнице, и по дороге домой мы поговорили о фильме. русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Я помню, мы говорили о снах и ассоциациях героя, о режиссерском замысле. После разговора, на следующий день, я пошел на этот фильм снова. С тех пор я его периодически пересматриваю. Мне кажется, Тарковский хотел на своем языке сказать о самых важных вещах не только в его жизни, но и вообще в судьбе человечества. На мой взгляд, с помощью Маргариты Тереховой Тарковский создал очень теплую и домашнюю атмосферу. Я считаю ее величайшей актрисой нашего времени. .Уже студентом я посмотрел «Солярис», «Андрея Рублева» и «Сталкера». Все их очень люблю. Но «Рублева» больше других. Для меня это самый близкий фильм о России. Он меня подтолкнул к многим мыслям. После него я прочитал Библию. Больше изучил период Золотой Орды и до нее. Фильм позволил далекие исторические события воспринимать как современность. Он говорил о вещах, которые повлияли на судьбу нашей страны. Как и в «Зеркале»,

в «Рублеве» Тарковский создал мозаику жизни с самыми актуальными темами для нашего времени. Но он сделал это удивительно. Как-то я был в гостях у Андрона Кончаловского, в доме его родителей на Николиной Горе. Андрон был соавтором сценария «Рублева». Я расспросил его про совместную работу над сценарием. В конце разговора выяснилось, что мы как раз сидели на веранде за столом, где они вместе писали сценарий. Только после окончания университета я посмотрел «Ностальгию», «Иваново детство», «Жертвоприношение». Получилось, что, если не считать короткометражные работы Тарковского, первый и последний его фильмы я посмотрел позже всех. Тарковский рано умер, в 54 года, в 1986 году, и не видел многих очень важных событий: например, гибели советской системы, развала СССР. Но мне кажется, он нашел те темы и создал такой киноязык, которые актуальны всегда.

102

александр тягны-рядно/фотосоюз

Тарковский хотел на своем языке сказать о самых важных вещах не только в его жизни, но и вообще в судьбе человечества.

103

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

orlova

Музыкант Андрей Макаревич нашел в Тарковском что-то от себя, для себя и о себе. То есть проделал большую внутреннюю работу, чтобы написать колонку. Впрочем, как всегда для «РП».

текст: андрей макаревич

ВОТ УДИВИТЕЛЬНО: воспоминания о фильмах Тарковского у меня намертво связаны с временем, когда эти фильмы появились. Когда я их увидел. Про другое кино я этого сказать не могу, хотя Тарковский — не единственное сильное киновпечатление юности. Любой художник — это прежде всего время. Художник говорит о вечном, но говорит языком своего времени — забавно, правда? «Иваново детство» прошло мимо меня: я тогда учился во втором классе и главным моим фильмом был «Последний дюйм». А вот «Андрея Рублева» уже помню отлично: кинотеатр «Мир», ажиотаж — как, вы еще не смотрели?! И потом — разговоры, разговоры за бутылкой. Слухи, небылицы. «Там знаешь сколько всего вырезали? Там целое стадо живых горящих коров было — все вырезали! Ты вообще понял, что он хотел сказать?» Андрей Тарковский был не самым любимым режиссером у советской власти русский пионер №5(47). июнь—август 2014

(хотя — с боями, со скрипом, но снимал, на государственные деньги, и прокат был, между прочим, — какой-никакой, а был — чудны дела твои, Господи). Что им так не нравилось? Вот «Рублев» — историческое кино, вполне даже патриотичное. Ну ладно — недостаточно ярко показан героизм русского народа в борьбе с татаромонгольским игом. И про Бога многовато. И иконы в конце. Ну и что? Про художника же. Нет, не нравилось другое: талантливый, яркий человек, а транслирует не наши идеи, а свои собственные. Все вон транслируют что положено, а он — свои. Самый умный, что ли? Всем нельзя, а ему можно? Но «Рублев» еще ладно — он все-таки вписывался в каноны. А вот «Зеркало» — это была настоящая бомба. Во всяком случае, в моем сознании она тогда взорвалась. Да, мы все были неподготовленными. А где нам было готовиться? Кинотеатр «Иллюзион», кинолекторий раз в месяц, киновед

Марк Аронович, страшные черно-белые копии иностранных фильмов — видимо, для служебного пользования, — и ты еще в этот кинолекторий попади! Конечно, никакого «другого кино» мы не видели. Помните, в прологе — заикающийся мальчик, гипноз, и вдруг — «Могу свободно говорить!»? Вся ткань «Зеркала» — неровный и абсолютно свободный разговор о самых главных вещах. О бесконечности жизни. И неизбежности смерти. И о родителях, давших тебе эту жизнь. И о войне. И о печали, вечной спутнице бытия. И о первых ничего не значащих картинках жизни, врезавшихся в детскую память и почему-то оставшихся в ней навсегда. Магнетическая, красивая какой-то неземной красотой Терехова. Ветер, увиденный глазами оператора Рерберга, — никто ничего подобного с тех пор не снял. Стихи Тарковского-старшего, огромного поэта, я тоже впервые услышал в «Зеркале».

104

Ничего тебе в «Зеркале» Тарковский не рассказывает. Он вспоминает — казалось бы, обрывочно, бессистемно, вроде бы сам для себя. Садись, подключайся. Фильм шел пятыми экранами на какихто окраинах и задворках. Народ сперва ломанулся. К концу фильма зал был полупустой — советские зрители расходились, недовольные, пожимая плечами. Я их ненавидел. Я сидел завороженный. Я посмотрел «Зеркало» два или три раза, но помню его наизусть (а стихи впечатались в память с первого раза — так не бывает). Поздние фильмы — «Ностальгия», «Жертвоприношение» — произвели на меня меньшее впечатление (хотя проход Янковского с горящей свечой, снятый одним бесконечным планом, заслуживает какойто отдельной кинопремии — а может, и дали?). И дело, мне кажется, не в том, что что-то лучше, а что-то хуже, — просто ниша моего сознания, предназначенная для кино Тарковского, оказалась заполнен-

Любой художник — это прежде всего время. Художник говорит о вечном, но говорит языком своего времени.

105

риа новости

ной «Зеркалом» полностью. Да и времена изменились — у кого-то в его нише, возможно, лежит другой его фильм. Тарковского можно любить, восхищаться, быть к нему равнодушным, сильно не любить наконец. Вот что нельзя делать точно — это пытаться ему подражать. Выглядит это всегда жалко. Помню, в начале восьмидесятых я где-то с диким трудом раздобыл видеокассету, на которой Андрей Тарковский читает лекцию о кино — в Риме или в Париже, не помню. Дрожа от нетерпения, прибежал домой, вставил в плеер — ждал откровений. Оказалось скучнейшее повествование. Сейчас самому смешно. Легко рассказать, как строится кадр и что такое ритм монтажа. Рассказать, как делается искусство, — невозможно.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

из личного архива

Вера Полозкова — о единственном, согласно Андрею Тарковскому, виде путешествия, которое возможно: во внутренний мир. Потому что «путешествие по всему миру — это только символическое путешествие. И куда бы ты ни попал, ты продолжаешь искать свою душу».

текст: вера полозкова

ИСТОРИЯ совершает внезапный пируэт, и вот уже мы, проходя мимо включенного телевизора, холодеем, застигнутые риторикой позднего сталинизма: происки мировой закулисы, загнивающий Запад, фашистская клика, подлая «пятая колонна», «национал-предатели» — всего за несколько месяцев 2014 года тоталитарный канцелярит восстал во всем своем ледяном сиянии, помноженный на этот раз еще и на русскую православную идею («Как дерзнул ты, нечестивый президент Обама, посягнуть на величие державы нашей, со своими американскими присными и европейскими подживотниками»). Вот уже, с целью запретить населению в адекватных происходящему выражениях обсудить ситуацию в стране, наскоро принят закон о запрете мата в СМИ, литературе, кино и театральных постановках; политический курс резко меняется, вместо сравнительной сытости, стабильности и возможности

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

говорить что хочешь в обмен на послушание людям предлагается старая добрая национальная гордость в резиновых сапогах на босу ногу, и вырастает огромный запрос на новый патриотизм: Олимпиада, Крым, День Победы, жалко, все приходится делать очень быстро, некогда толком изобрести новый язык для воспевания нового славного Отечества, приходится выхватывать из сундуков старый, вытряхивая на ходу шарики нафталина, перешивать наспех, «с нами Путин и Христос», как пела десять лет назад группа «Несчастный случай», и тогда еще это было правда смешно. Как человек, чье главное ремесло — язык, я смотрю на это со смесью иронии, ужаса и древнерусской тоски; половина моих друзей охотно переняла заданную интонацию и обещает не дать в обиду «землю отцов и дедов», другая половина кривится, передразнивает придворных ораторов и называет патриотизм при-

бежищем негодяев и оружием ксенофобии, а я думаю, что у нас впервые за много лет, хотя бы в качестве внутренней задачи, упражнения для ума, появилась возможность как-то вербализовать, осмыслить свои собственные отношения с этой территорией, ее историей, ее будущим, ее влиянием на нас: без ехидства, цинизма, пафоса, чувства вины, восторженных слез, как-то максимально здраво и честно. Сформулировать — каждому для себя — некий свод причин, почему мы такие и здесь. Лично про мою родину, благодаря удивительному какому-то стечению обстоятельств, стали писать и снимать в шестидесятых. Замечательный музыкант Олег Нестеров, лидер группы «Мегаполис», задумал недавно проект — посвящение неснятым фильмам тех лет и пригласил меня с ним поработать. Я читала по разным причинам не взятые в производство сценарии Шпаликова,

106

Мотыля, Смирнова, Горенштейна и других и думала, что вот, наверное, в смеси бесконечной этой горечи, благодарности, муки, вины и удали и заключается общее между мной и страной, в которой я живу; ну, то есть «Дом с башенкой» (Горенштейна), или «Предчувствие» (Смирнова), или «Причал» (Шпаликова) — это максимально близкий ответ на вопрос, что у меня с родиной происходит. А потом, так как поток хлынул и его уже нельзя было остановить, я посмотрела впервые «Историю Аси Клячиной, которая любила да не вышла замуж» Кончаловского, «Иваново детство», «Андрея Рублева» и «Зеркало» Тарковского — как любой ребенок восьмидесятых, по фрагменту из каждого советского киношедевра я знаю наизусть, но до конца ничего досмотреть не удавалось: от телевизора гоняли, нужно было делать уроки. И вот вдруг все сложилось, встало на места: какой-то такой был волшебный воздух в стране, пережившей

считавшиеся грубыми, примитивными, и способы их показать — вода, древесина, стерня, покосившаяся изгородь; открылись потрясающие эти лица — юного Бурляева, Жарикова, Саввиной, Тереховой, Янковского, Солоницына, Ирмы Рауш, всех героев «Аси Клячиной», непрофессиональных актеров, жителей деревни, в которой снималась лента (невозможно было такое представить еще десятилетие назад); в общем, сияние какое-то пролилось с неба, заставив всех ахнуть и замереть, да так и захлебнулось потом, после знаменитых встреч Хрущева с интеллигенцией, после пражской весны 1968-го — навсегда. Но есть теперь язык, на котором хотелось бы говорить с близкими друзьями о том, для чего мы здесь. Это абсолютно бесценно. У Тарковского была поразительная способность транслировать важнейшие, глубинные связи человека с его землей, родом и Богом без душного назидания,

только и может быть таким — долгим, последовательным анализом того, что для тебя все эти образы и воспоминания, все эти разговоры и истории, родители и их песни, зачем этому всему — ты; поэтому в Италии снимается «Ностальгия», поэтому, собственно, совершенно не важно даже, где ты работаешь, какие имена носят твои герои, какие пейзажи лежат за окном. «Есть только один вид путешествия, которое возможно, — говорит Тарковский в одном из интервью, — в наш внутренний мир. Путешествие по всему миру — это только символическое путешествие. И куда бы ты ни попал, ты продолжаешь искать свою душу». В ситуации, когда всякий носитель отличного мнения — враг, всякий уехавший — дезертир и предатель, недостойный считаться русским, всякий талант измеряется лишь готовностью воспевать режим (а не можешь — так бездарь), хочется почаще смотреть Тарковского (много-

У Тарковского была поразительная способность транслировать важнейшие, глубинные связи человека с его землей, родом и Богом без душного назидания, лубочности и непременного обозначения внешнего врага. войну, похоронившей тирана, учившейся снова радоваться мелочам, жить моментом, слышать тонкости, малости, нюансы, быть чутким к ближнему, что удалось уловить, отразить какую-то неведомую до этого глубину, простоту и правду бытия. Врать так надоело, кричать и призывать было до того уже противоестественно, что в кино родилась удивительная эта, невообразимая раньше тишина, полная биения, света, тайны, всего на свете. Появились Юсов и Рерберг, поэты с кинооптикой, полноправные соавторы режиссеров, начался невероятный этот роман кино с русской глубинкой, ее природой, ее житейским юмором, отыскались невероятные эти фактуры, до этого

107

лубочности и непременного обозначения внешнего врага, призванного обострить чувство идентичности и сплотиться; у него был редчайший дар говорить об очень индивидуальном, частном, отдельном чувстве родины, без державного рыка, без похоронного завывания. Даже в «Солярисе», научно-фантастическом кино об условном будущем, в финале умудряются появиться озеро, дом, отец и реплика на «Возвращение блудного сына». (Станислав Лем, автор романа, страшно на это ругался: «Тарковский снял совсем не “Солярис”, а “Преступление и наказание”. Когда я слышу о домике и острове, то чуть ли не выхожу из себя от возмущения».) Патриотизм, как я его себе мыслю,

кратно обвиненного ЦК в попытках изменить родине): эта любовь всегда была только к людям и историям, передавала вкус воды и ветра из детства, никого не собирала под знамена, не гордилась трагедиями, не оправдывала зверств, не поучала, не спорила и оставила нам высокие образцы благодарности, силы и мудрости: если у человека действительно есть корни и он их чувствует, он совершенно устойчив и иммунен к любым силам, пытающимся использовать его ради собственных выгод, оболгать, вывернуть, сделать рупором своих идей. За эту частную, далекую, тихую родину, на которую можно вернуться с этой, — спасибо Тарковскому.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

из архива пресс-службы

Организатор «Черешневого леса» Эдит Куснирович написала не о фестивале Андрея Тарковского в Плесе, а о фестивале «Черешневый лес» в Москве. Эти два фестиваля настолько разные, что мы предлагаем читателям: найдите хотя бы что-то общее — в людях, обстоятельствах, авторах. Оно есть!

текст: эдит куснирович

«РУССКОМУ ПИОНЕРУ» захотелось обыграть слово «фестиваль». Хочется думать, что к нам обратился Андрей Колесников, главный редактор названного журнала, не только и не столько потому, что его связывает многолетняя дружба и с фирмой «Боско», и с Михаилом Куснировичем. Хочется рассматривать это как знак признания заслуг нашего фестиваля в создании весеннего настроения и ожидания радостных встреч с настоящим искусством и его талантливыми представителями. Итак, фестиваль родился в 2001 году. У колыбели стояли Михаил Куснирович и Олег Янковский. С удовольствием поддержали эту идею и примкнули Галина Борисовна Волчек, Юрий Абрамович Башмет, Павел Леонидович Коган, Владимир Теодорович Спиваков и многие другие. Они идею поняли, признали и обещали помогать. Так это и случилось. Почти каждый фестиваль украшают концерты с участием Ю. Баш-

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

мета, В. Спивакова и И. Бутмана с новыми премьерными программами и первоклассными солистами. На первых четырех фестивалях я — гость, зритель, слушатель со всеми вытекающими: радостное возбужденное настроение, ожидание праздника… Как охарактеризовать четыре концерта первого фестиваля? Они были незабываемы! Не буду говорить о мастерах, но открытием был ныне всемирно известный тенор Дмитрий Корчак. Музыкальная программа второго фестиваля представляла уже 7 концертов. Это и новые коллективы, и новые солисты, такие как Виктор Третьяков, Вадим Репин, Родион Погосов, Юстус Франц. Теплая весна позволила два концерта перенести из атриума Пушкинского литературного музея в Нескучный сад, а поливка, побелка и посадка черешен расширили границы прошлогоднего черешневого сада. Третий фестиваль запомнился не только новыми именами и жанрами, но и фор-

мой его проведения. Появились новые площадки: сквер, разбитый перед главным входом в ГМИИ, стал свидетелем встреч слушателей с Российским национальным оркестром, с дирижером Карло Понти, с пианисткой принцессой Каролин Хефнер, сопрано Галиной Горчаковой и тенором Дай Чангом, а в Белом зале — «Солисты» и «Виртуозы» Москвы. Мне посчастливилось быть пассажиром поезда «Николаевский экспресс» Москва—Санкт-Петербург, который привез в Санкт-Петербург выдающихся музыкантов, чтобы сделать подарок городу в его 300-летний юбилей. Праздник начался с удивительного события: Кировский (Путиловский) завод открыл свои цеха для показа современной моды, где в качестве моделей можно было видеть артистов, спортсменов и бизнесменов. Продолжая традиции посадки черешневых садов, колонна гостей культурной столицы заполонила Аптекарский сад Русского музея. Где-то растет и моя черешня!

108

109

из архива пресс-службы

А вечером площадь Искусств была отдана музыке и ее слушателям. Классика и джаз мирно уживались, а Денис Мацуев покорил всех. Похоже, Питер остался доволен. В Москве фестиваль продолжался, и удалось познакомить его гостей с искусством Римского балета: на сцене Большого театра (конечно, на Новой сцене) блистали Карла Фрачи и Николай Цискаридзе. Мне очень нравится название нашего фестиваля, и особенно слово «открытый» — очень демократично: открыт для всего интересного, захватывающего и талантливого в области культуры и искусства; открыт для любой площадки, будь то парк, стадион, вокзал, морская гладь, для любой страны ближнего и дальнего зарубежья — как места проведения отдельных событий, так и для посланцев культуры этих стран; открыт для участников любого возраста, «политических взглядов и вероисповедания», лишь бы был талантлив и интересен, и в первую очередь организаторам фестиваля. А так как вкусы у нас разные, то и программы, на мой взгляд, получаются разнообразными. Самым значимым фестивалем был четвертый — в год столетия со дня смерти А.П. Чехова. Программа фестиваля расширена за счет трех знаковых пьес: «Чайка», Андрей Кончаловский, театр им. Моссовета; «Дядя Ваня», Миндаугас Карбаускис, и «Вишневый сад», Адольф Шапиро, оба спектакля в МХТ им. А.П. Чехова. Очень кстати в ГМИИ им. А.С. Пушкина прошла выставка Франко Дзеффирелли «Искусство спектакля», а кинотеатр «Художественный» открыл двери для него и его ретроспективы фильмов. К подготовке и проведению четвертого фестиваля подключили меня, и моей работой остались довольны, или сделали вид, или деваться было некуда: к тому моменту расстались с директором фестиваля, следующий готовился выполнить более важную работу (стать матерью второй очаровательной дочки, затем, не выходя из роли заботливой мамы и жены, родить и сына). Не теряю надежды сделать рокировку — Наташу Левицкую вернуть в «Черешневый лес», а меня на отдых. А вы что подумали?

На первых четырех фестивалях я — гость, зритель, слушатель со всеми вытекающими: радостное возбужденное настроение, ожидание праздника… А с пятого фестиваля я уже возглавляю «Черешневый лес». Известно, что на выбор Куснировича оказала влияние Галина Борисовна Волчек и Олег Янковский одобрил мою кандидатуру. За что я им благодарна, особенно за советы и поддержку! Экзамен, кажется, выдержала: пятый фестиваль получился и остался очень для меня дорогим. Это первый фестиваль под девизом — «Мировая победа». Отмечу, что девизы придумывает Михаил Куснирович, а их «глубокий» смысл зачастую доходит до меня, только когда я отвечаю о них на вопросы журналистов. Но почитателям фестиваля это понравилось. «А под каким девизом будет очередной?» Делаешь загадочный вид: «Ждите сюрприза!» Не могу же я сказать, что и очередной программы-то еще нет.

Конечно, я перегрузила афишу фестиваля. Пятнадцать событий. Одно из них, киноретроспектива послепобедных фильмов, включало двадцать шедевров киноискусства. Все о войне и о победе: гастроли театра «Гешер» (Израиль), Берлинский симфонический оркестр с В. Ашкинази и премьерные работы: Алексея Рыбникова — оратория «Воскрешение из мертвых» и Александра Чайковского — «Симфония № 4». Еще одна грань появилась у фестиваля. Мы инициировали выставку в ГМИИ им. А.С. Пушкина «Графика и акварель художника Н. Жукова», свидетеля Нюрнбергского процесса, и выпустили книгукаталог, дополнив ее работами, письмами, эссе и воспоминаниями художника. Впервые мы вынесли искусство в торго-

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

вое пространство ГУМа. Первая линия была отдана под выставку «Личный архив» фотографий, писем, документов и вещей участников войны, сохраненных родными и близкими. По-моему, вы уже устали читать. А это лишь краткий перечень событий, которые произошли в самом начале «Черешневого леса». Теперь постараюсь скороговоркой выделить то, что являлось главными событиями последующих фестивалей. Да простят меня неотмеченные! Буду говорить только о новых направлениях или о премьерах. Шестой фестиваль — «Современник возрождения». Он был богат личностями: Леонардо да Винчи (выставка), Галина Волчек, Кирилл Серебренников, Чулпан Хаматова, Сергей Шакуров (спектакль); Тонино Гуэрра (кино) и Роберто Капуччи (выставка костюмов в ГМИИ им. А.С. Пушкина). Седьмой фестиваль — «Встреча возвращения» — нарушил границы, и впервые

в Белом зале концерты музыкальных династий. Этот год был отмечен 50-летием Международного конкурса им. П.И. Чайковского, незабываемым концертом при участии Дениса Мацуева, Виктора Третьякова, Давида Герингаса, Александра Князева и Акико Суванаи. В 2009 году фестиваль простился с Олегом Янковским. С тех пор ежегодно один из концертов посвящен его светлой памяти. А в 2010 году была учреждена ежегодная премия Олега Янковского. 11-й год: мировая премьера балета Ротманского на музыку Десятникова «Утраченные иллюзии» на сцене Большого театра и мировое турне Джона Малковича со спектаклем «Вариации Джакомо», и на века в Москве установлен памятник Бродскому того же Г. Франгуляна. 12-й был отмечен европейской премьерой Бориса Эйфмана «Роден». И неожиданно ворвался в программу фестиваля Bosco Fresh Fest в ЦПКиО им. Горького. Я в этом

Читатели «Русского пионера», любите ли вы «Черешневый лес» так же, как люблю его я? десант фестиваля высадился в Италии, на родине Амадео Модильяни, выставка которого в рамках нашего фестиваля в то время проходила в ГМИИ им. А.С. Пушкина. Венеции была подарена скульптура «Ладья Данте» Георгия Франгуляна, которая до сих пор качается в водах лагуны. А в музее Сорренто растет черешневый сад и живут воспоминания о совместной с Русским музеем выставке русского художника Сильвестра Щедрина, который нашел свой последний приют на местном кладбище. «Возвращение Персефоны» Игоря Стравинского — уникальная постановка была осуществлена Кириллом Серебренниковым при участии Сати Спиваковой, Марата Гали и Иона Марина. Восьмой фестиваль запомнился удачной попыткой перенести атмосферу «Декабрьских вечеров» в теплый май, представив

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

ничего не понимаю. Хотя Андрею Колесникову нравилось, и я знаю, что он посещал. Организовал и выступал мой внук Илья Куснирович. Лучше бы он занялся другим делом, но кто же из вас слушает бабушкины советы? 13-й знаменит своими двумя чудесными выставками: Хуана Миро «Образы» в ММОМ и Татьяны Мавриной в галерее Петровского пассажа. Захотели приобщиться к «мировой тусовке» и сделали костюмированный премьерный показ фильма «Великий Гэтсби» одновременно с показом в Каннах. Наряды под ретро вызывали у всех умиление и улыбки, но жить предпочитают в соответствии со временем и модой. Праздник удался! 14-й год начался рано, зимой. Две выставки советских художников Ю. Пименова, А. Дейнеки, А. Никича, С. Лучишкина,

Г. Нисского и других на спортивную тему, имена всем известные и очень ценимые, — приветствие Олимпийским играм. Очень теплая, душевная и ностальгическая выставка, по отзывам зрителей. Ее сменила другая, в честь старшего брата — фестиваля «Золотая маска», и все это в родных стенах ГУМа, которому уже 120 лет. В этом году наша библиотека, которая включает в себя каталоги наших многочисленных выставок, автобиографию Франко Дзеффирелли, специально написанную для русского читателя, «Все о моем отце» (рассказы-воспоминания известных людей), пополнится еще одной книгой — эссе «Только Венеция. Образы Италии. ХХI» (2-я из серии книга об Италии известного искусствоведа и литератора Аркадия Ипполитова). Остальное уже известно, информацию можно почерпнуть в городе, на радио, на телевидении и в ГУМе. Хотелось бы добавить о таком традиционном для нас событии, как посадки черешневого леса. Сады растут в Нескучном саду, в Парке культуры, возле ГМИИ им. А.С. Пушкина, у Дома пионеров, в Сочи, в Сорренто, в Сколкове, в Русском музее и — самый большой — на ВВЦ. Все сады хотелось бы собрать в один и посвятить памяти О. Янковского. В его же честь Михаил Куснирович учредил премию О. Янковского «Творческое открытие». Надеемся, что лауреаты ценят свои премии, мы следим за их творчеством и рады, что они все ее достойны. Трудно остановиться, но надо. Кого интересуют детали и подробности, все организаторы фестиваля с удовольствием вам ответят. Нас могут обвинить в субъективности выбора событий для фестиваля, но фестиваль создал Михаил Куснирович и ему принадлежит последнее слово, которого мы ждем зачастую подолгу и который меняет свои решения в последнюю минуту. Это не облегчает наши задачи, но работать с ним интересно. По большому счету это его фестиваль. Читатели «Русского пионера», любите ли вы «Черешневый лес» так же, как люблю его я?

110

наталья львова

Продюсер Алексей Боков, один из организаторов фестиваля Андрея Тарковского в Плесе, пишет о самом близком ему. То есть о своей дочери. И за это тоже спасибо Андрею Тарковскому: навеяло.

текст: алексей боков

СКРОМНАЯ и величественная красота природы Ивановской области, как в зеркале, отразилась в творчестве родившегося здесь легендарного Андрея Арсеньевича, он прошел крещение полями, лесами и Волгой. Здесь уже 8 лет проходит кинофестиваль его имени. Когда мы с Михаилом Александровичем (Менем) и Павлом Семеновичем (Лунгиным) обсуждали фестиваль и они предложили мне присоединиться к команде, я, вдохновленный поэтикой этих мест и образом Тарковского, без раздумий согласился. Я понимаю, почему тема зеркала так логична для этого края и почему Тарковский возвращается к ней. Зеркало — это память, это сознательные моменты отражения, но сегодня я часто наблюдаю бег по кругу, блуждания, приводящие к Зазеркалью, к Алисе. В этой истории перехода от мистики к реальности ощущений вырисовывается взаимодействие детей и родителей, отношения их русский пионер №5(47). июнь—август 2014

напоминают про Зазеркалье. У меня есть маленькая дочь, и я часто замечаю, как дети отражают то, что мы ощущаем, а не те установки, что мы пытаемся им донести. Свет в зеркале твоего ребенка будет чистым тогда, когда ты сам чист; если ты что-то недоговариваешь, не выдаешь и хранишь страхи, тревоги и сомнения, не умеешь с ними жить, то, как в зеркальном отражении, в ребенке все это проявляется. Понимание такой природы вещей позволяет мне общаться с дочкой, которой сегодня нет и двух лет, на равных, проходить этот путь вместе с ней, а не над ней, только указывая направление. Ощущение совместной силы, общего похода делает детей сильнее. Я думаю, что роли отца и матери неодинаковы по масштабу. Мать — первое зеркало, в котором мы отражаемся, и именно благополучие ее эмоционального фона является залогом чистого света ребенка. Невозможно одно без другого.

У меня папа тоже очень любящий, но все-таки достаточно сдержанный человек, и он проявлял свою заботу через какието элементы, конкретные действия, а от мамы нежное участие исходит постоянно. Хороший пример: когда я учился в Америке, отец писал длинные обстоятельные письма, а мама приписывала четыре-пять строчек с особым чувством, и я всегда очень ждал именно окончания письма. Материнская поддержка бесценна, но и она должна на что-то опираться. Сам став отцом, я понимаю, что эмоциональное и вообще здоровье и настроение моего ребенка — это в первую очередь настроение его матери, и моя задача — заботиться и оберегать их. Образ Маргариты Тереховой в «Зеркале» перекликается с моим ощущением матери. Литературные и кинообразы сильно влияют на формирование и вербализацию наших собственных ощущений, в том числе и этого. Всех когда-то потряс образ

112

113

а.шайхет/фотосоюз

Пелагеи Ниловны в «Матери» Горького, потом было «Зеркало», сегодня это Людмила Улицкая с повестью «Медея и ее дети». Тарковский живет в сердцах людей, в этих полях, в каждой кинокартине и круглом столе. В какой-то момент Андрей Арсеньевич перестал был осязаемым человеком и превратился в явление, которое вдохновляет поэтов писать стихи, художников — картины, а кинематографистов — изобретать собственный язык повествования. Именно в моменты вдохновения раскрывается живая творческая сила, которую закладывают в нас матери.Позже Тарковский напишет о детских годах: «Это было тяжелое время. Мне всегда не хватало отца. Когда отец ушел из нашей семьи, мне было три года. Жизнь была необычно трудной во всех смыслах. И все-таки я много получил в жизни. Всем лучшим, что я имею в жизни, тем, что я стал режиссером, — всем этим я обязан матери».

Я думаю, что роли отца и матери неодинаковы по масштабу. Мать — первое зеркало, в котором мы отражаемся.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

orlova

Писатель Виктор Ерофеев пытается разобраться в своем отношении к фильмам Андрея Тарковского на примере «Сталкера», который «прекрасен благодаря своим туманам, водопадам, вагонетке, а еще больше благодаря картине распада». Но превращается в судебный процесс над современным человеком.

текст: виктор ерофеев

ПРИ ВСЕМ моем уважении к фильмам Андрея Тарковского меня от них тошнит. Я хотел бы в этом разобраться ну хотя бы на примере наиболее эстетически интересного для меня фильма «Сталкер». В самом деле, фильм красиво и интересно придуман. Название замечательное. Падение метеорита подтверждает наше первоначальное грехопадение и служит его повторением. Получается так, что мы заслужили этот метеорит. Он упал на нас не случайно. У Тарковского вообще не бывает случайностей. Все закономерно и предопределено. Фильм каждую секунду подтверждает то, что он — притча. Больше того — средневековое моралите, где роли с самого начала до конца распределены, включая отклонения от ролей. Качественное, продуманное отсутствие случайности порождает отсутствие свободы выбора. Вот тогда начинаешь задыхаться от отсутствия элементарной

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

свободы, не хватает кислорода. Вместо свободы вырастает целый лес символов. Он вырастает из каждой детали, из каждой цитаты, из каждого слова. Ничто не говорится в простоте. Все насыщено тяжелым, угарным смыслом. Хочется надеть противогаз. «Сталкер» прекрасен благодаря своим туманам, водопадам, вагонетке, а еще больше благодаря картине распада. Это величественный трэш. Но когда на этот трэш ложится самодостаточная притча про всех и каждого, от Европы до Китая, распадаются и сама притча, и сам трэш. Трэш становится надуманным, ситуативным, он конвертируется в невыявленные угрозы, которыми можно пугать детей, а притча оказывается криминальным чтивом, но, в отличие от Тарантино, она получает абстрактное значение судебного процесса. «Сталкер» — это судебный процесс над современным человеком. Процесс над эгоистом. Как же нам, оказывается,

нужна наша соборность, она же христианская коммуна! Но мы все сами проср…ли. В этом, глубинно антизападном фильме (в «Андрее Рублеве», вспомним, западные иностранцы отвратительно гордые, заносчивые!) эгоист распадается на два сходных характера. В духе притчи эти характеры не названы именами, а обозначены функциями. Писатель работает циником. Ученый — позитивистом. У них по приказу режиссера должны быть пустые глаза. Они отработали пустые глаза с лихвой. Сам проводник, блаженный Сталкер, работает не понятой человечеством надорвавшейся совестью. Несмотря на то что Сталкера играет классный актер, чем дальше мы уходим вглубь фильма, тем больше Сталкер вызывает у меня странное раздражение. Проводник может, конечно, быть ходячей совестью, но это не его назначение. Высокая мораль фильма незаметно сменяется гиперморализмом. Конечно,

114

у Сталкера есть обманные движения. Писатель обвиняет его в подтасовке двух спичек. Пустяк вроде бы, но подтасовка могла закончиться смертью человека. Вот беда! Но на Страшном суде все позволено. Да и жаль ли такого человека, как Писатель? Его Комната желаний с самого начала полна удовольствиями: алкоголем и девками на спортивных машинах. Зачем ему новые заветные комнаты? Но, с другой стороны, какой он писатель? Мы не знаем ни его книг, ни его таланта. Кто он — гений или графоман? В фильме это не имеет значения, а значит, писателем он называется условно-принудительно. С таким же успехом он мог быть коллекционером картин или просто педофилом. Ученый обязан быть позитивистом. Но взрывать Комнату желаний ему не обязательно, даже если его жена с кем-то двадцать лет назад ему изменила. Если каждый прорвавшийся в эту Комнату пожелает соблазнить жену ближнего,

то, если не превращать жену ближнего в безвольную куклу, понадобится и ее желание. Или как? Впрочем, Комната желаний не должна быть местом сексуальных фантазий, в идеале она похожа на кабинет надежды, а еще лучше — веры, но в локальном случае Советского Союза это может быть и комната страшной социальной утопии — вот тогда взрывай! А так — непонятно, что взрываем и почему. Глупость какая-то. Однако при этом все участники фильма говорят тихо, чуть картавя, возвышенно волнуясь. И монолог жены Сталкера такой же возвышенный, полный возвышенной истерики. И больная девочка, их дочка, двигательница стаканов, полна чудес: буддоподоб-

115

ная, религиозная надежда на будущее. Есть там еще полицейская сволочь, стерегущая Зону. Она вызывает естественную ненависть. Но полицаи — всего лишь исполнители приказов, а мнимый Писатель с мнимым Ученым — это хуже. Они — падшие ангелы нашей цивилизации. Их судят Страшным судом самого автора фильма, и Тарковский приговаривает их к творческой смерти. Отчего же меня тошнит? Не судите, да не судимы будете! Я видел Тарковского только один раз, на Поварской, на чердаке Бориса Мессерера и Беллы Ахмадулиной. Это был 1978 год. Это было время «Сталкера». При мне он отказался от предложения

риа новости

У Тарковского вообще не бывает случайностей. Все закономерно и предопределено. участвовать в альманахе «Метрополь». Он выглядел нервным, затравленным, неприятным. Чернявый, сморщенный, он озирался, как будто не знал, где он, и ждал подставы. Вокруг него клубилось уважение. Никто его не осудил. Даже плечами не пожали. Гений! И я тоже отнесся к его решению с уважением. Позднее он сбежал к заносчивым иностранцам, и мы снова уважали его решение, назло советской власти. Но дремучий лес символов, похожих на острые бритвы, чаща ложной многозначительности, назидательность, отказ от свободы, суд над всеми — от этого меня тошнит. А так Андрей Тарковский, в сущности, достоин скорее уважения, чем сожаления.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

итар-тасс

Кинокритик Андрей Плахов вспоминает о своих встречах с Андреем Тарковским и — в стихах — о доме номер 24/32 на Земляном Валу, «пред Курским вокзалом».

текст: андрей плахов

АНДРЕЙ ТАРКОВСКИЙ — одно из считанных «кодовых» имен российского кино, по которому мир опознает его национальную идентичность и своеобразие. Тарковский — «икона» авторского кинематографа, переживающего непростые времена, но сохраняющегося благодаря таланту и энтузиазму последователей великого режиссера. Он для них — путеводная звезда. Это — сегодня. Я же застал времена, когда на родине к Тарковскому и его творчеству относились совсем иначе — с большим подозрением, как чуждому и диссидентскому. Но уже тогда среди продвинутой молодежи, а она была в ту пору активно киноманской, зрел культ режиссера-подвижника. Я убедился в этом, когда совсем юным, приехав из Львова в Москву, попал на работу в социологическую лабораторию «Кино и зритель», которая занималась исследованиями молодежной аудитории.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Мы ездили по вузам столицы и раздавали студентам большую анкету, прося ответить на вопросы, что они любят и ценят в кинематографе, какие фильмы смотрели и запомнили, каких режиссеров знают и любят. Так вот. Среди режиссеров на первое место вышел Сергей Бондарчук, чья «Война и мир» прошла сравнительно недавно по всем экранам страны. Но второе место прочно оккупировал режиссер, чьи фильмы показывались ограниченным прокатом и никак не должны были попасть в фокус всеобщего внимания. И тем не менее это произошло: молодая публика знала Тарковского — прежде всего «Солярис», «Сталкера» и даже чрезвычайно сложное по структуре «Зеркало». Эти картины месяцами показывались в небольших кинотеатрах, по сеансу в день, но желающие посмотреть их не иссякали. На фоне правильного и дидактического советского кино фильмы

Тарковского привлекали тем, что ставили вопросы о жизни и смерти и даже, что категорически не поощрялось, о божественном в мире, в природе, в человеческой душе. И люди к этому тянулись, как к запретному плоду, как к манне небесной. Я сам лично видел Тарковского дважды и однажды говорил с ним по телефону. Первая встреча произошла в кинотеатре «Иллюзион», где показывали фильм Кендзо Мидзогути. Это было время расцвета киномании, в зале не оставалось мест, гостю, который часто наведывался в этот архивный кинотеатр, принесли дополнительный стул, и он буквально замер в ожидании встречи с любимым режиссером (Андрей Арсеньевич вообще увлекался Востоком и ценил японское кино). Другой раз я видел его, когда они с Ольгой Сурковой шли по залу Кремлевского дворца: это был 4-й съезд кинематографистов 1981 года. Мне

116

показалось, что у него отрешенный вид и он уже как будто бы не здесь, а гдето в другом месте. Вскоре после этого Тарковский уехал на съемки «Ностальгии» в Италию и больше в Россию не вернулся. У нас началась перестройка, и особенно активно в Союзе кинематографистов, который возглавил Элем Климов. Я в тот период руководил Конфликтной комиссией, которая снимала с полки запрещенные советской цензурой фильмы — среди них работы Киры Муратовой, Александра Сокурова и других опальных режиссеров. Тарковского среди них не было: все его фильмы так или иначе оказались выпущены, пусть ограниченным тиражом. Тем не менее отношение к нему, даже среди некоторых лидеров кинематографической перестройки, было настороженным: считалось, что, оставшись за границей, он неэтично поступил по отношению

к родине. Предателем не называли, но поджимали губки: как говорил один из чиновников от культуры, «фиалки пахнут не тем». В сознании еще вовсю работали советские стереотипы. Но последовавшая вскоре смерть Тарковского все расставила на свои места. Его культ многократно возрос, и сдержать этот процесс было уже невозможно. Ему посвящали книги, семинары, научные конференции, фестивали, ретроспективы, его фильмы показывали в кинотеатрах и на главных телеканалах, число его поклонников множилось. Примерно в 1988 году я написал стихотворение. Оно было навеяно тем фактом, что Тарковский жил в том же доме 24/32 на Земляном Валу, что и я, но к тому времени, как я там поселился, уже съехал оттуда. Я часто встречал его первую жену Ирму Рауш и сына Арсения, живших в соседнем подъезде.

Он жил в этом доме, в котором я тоже живу — Пред Курским вокзалом, на метр вознесясь над Садовым. Сквозь ту же толпу и сквозь ту же людскую молву Прошел — через площадь, под арку и скрылся за домом. За домом — другая страна и другая судьба, И толпы, и арки, и площади тоже другие. Упрямая твердь над глазами нависшего лба И странное слово, слетевшее с губ, — ностальгия. Он не был пророком в отечестве славном своем, Как не был Рублев в оскверненном, затоптанном храме. Но оба вернулись: один — сквозь веков водоем,

Андрей Тарковский — одно из считанных «кодовых» имен российского кино, по которому мир опознает его национальную идентичность и своеобразие. Другой — сквозь железо Европу кромсающей грани. От боли рассудок смутило и тело свело, И в жертвенном пламени дух отделился от плоти. Прошел человек со свечой — и не стало светло, Но проблеск забрезжил, и сдвинулись воды в болоте.

итар-тасс

Пред Курским вокзалом снует озабоченный люд. Работают руки с котомками, шаркают ноги, На чертову мельницу воду тяжелую льют. Но кто-то один обязательно помнит о Боге.

117

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

orlova

Экс-пресс-секретарь первого президента России и публицист Дмитрий Якушкин увидел в Андрее Тарковском что-то совсем особенное — и смог этим поделиться. Искренность, камерность, интимность… И это все о нем. О Дмитрии Якушкине.

текст: дмитрий якушкин

ДЛЯ МЕНЯ, возможно, это одна из немногих сцен во всем мировом кино, которую я не только хорошо представляю, вплоть до того, как она развивается кадр за кадром, но еще часто пересказываю, когда нужно провести какие-то параллели в разговоре, либо же просто при подходящем случае вспоминаю про себя, а такие случаи, как показывает жизнь, имеют тенденцию повторяться… Вообще, все в этом 10-минутном отрывке узнаваемо, хотя и впиталось не в один определенный момент, а, скорее, накапливалось постепенно, да и в разном возрасте. Проулок, по которому под дождем идетбежит главная героиня, похож на район из детства — утраченное ныне Замоскворечье, где на «татарских» улицах еще недавно оставались такие одноэтажные домики — проходные на фабрики или в автопарки. Из того же раннего времени и необъяснимое ощущение того, что летом в Москве хотя могло быть и очень

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

жарко, но чаще, чем сегодня, случались грозы, и в целом по жизни тебя окружало больше воды — и улицы не переставая поливали, и Обводной канал с рекой находились рядом, а в них даже решались нырять почти что напротив Кремля, и на Трубной площади после сильного ливня вода могла стоять такая высокая, что трамвай застревал на спуске с Рождественского бульвара. Проходная в типографию с турникетом, эбонитовыми телефонными аппаратами, конторкой, строгим «вохровцем» — образ из более позднего периода: я помню входы-выходы в огромном типографском комплексе «Правды» на Ямском Поле. Так же как и извергавшие жар линотипы. С них — а тогда все делал почему-то второпях — хватал, завернув в обрывок бумаги от ненужных гранок, чтобы не обжечься, свинцовую строчку с какимнибудь исправленным в последний момент по подсказке корректуры словом

и бежал с ней к верстальному столу, где была металлическая рама с зажатым в нее текстом почти готовой газетной полосы, и верстальщик Паша деревянной рукояткой своего шила вбивал эту строчку в нужное место. Но стоит ли дальше углубляться в печатный производственный процесс, который радикально изменился за последние 30 лет? Дело не в этом. Пересматривая эту сцену, понимаю, что ее можно интерпретировать именно в том ключе, который тебе в данный момент ближе по настроению. В ней много всего. Например, тема того, как работалось твоим родителям — и до войны, и после нее. Они могли не быть издательскими редакторами, связанными с идеологией, но все профессии в то жесткое время пронизывало чувство ответственности. Здесь показана также тема взаимоотношений в коллективе, который делится на чужих и тех, кому можно доверять, и тема взвинченности

118

риа новости

Смотришь на какую-нибудь строчку в упор, да еще по нескольку раз, и все равно опасаешься не увидеть по какому-то подлому закону в ней чего-то такого несуразного.

людей на работе, и их желание оградить себя от ненужных проблем и вместе с тем, узнав что-то такое личное о человеке, начать исправлять и вмешиваться в его жизнь, и разные характеры. Но я, конечно же, чаще всего вспоминаю близкий мне профессиональный аспект всего этого эпизода: ввергшую в панику и поднявшую в непогоду героиню мысль о нелепой и опасной ошибке. Вспоминаю собственную въевшуюся привычку вычитывать тексты вдоль и поперек, в общей сложности пропустив через себя тысячи и миллионы букв и слов, проверять заголовки и «лиды» на предмет того, соответствуют ли они тому, что на противоположной полосе, смотреть, чтобы «фонари» (иногда выделяемые по просьбе автора прописные буквы в начале абзацев) по вертикали не складывались в какую-нибудь глупость… И хотя тексты со временем стали принимать из формы заметок форму пресс-релизов

119

или цитат, но по-прежнему ловишь себя на мысли, что смотришь на какую-нибудь строчку в упор, да еще по нескольку раз, и все равно опасаешься не увидеть по какому-то подлому закону в ней чегото такого несуразного, что становится чрезвычайно очевидным намного позже: утром, на следующий день, после прихода тиража — одним словом, в тот момент, когда изменить что-либо безвозвратно поздно, и в голову тогда приходит безумная мысль: а можно ли попытаться скупить весь тираж и сделать так, чтобы это никто не увидел? Спасало иногда то, что у некоторых газет было два выпуска: дневной — на провинцию и центральный — на Москву, и, таким образом, была возможность исправить вечером то, что проморгали каким-то образом после обеда…

P.S. Перед тем как написать про рефлекторный страх текстовой ошибки,

я позвонил двум легендарным газетчикам, делавшим в 60-е и 70-е годы одну из самых живых в стране газет — «Комсомольскую правду». Главный редактор Борис Панкин вспомнил множество «ляпов», начиная с пропущенной буквы «л» в заголовке «Приказ Верховного Главнокомандующего» и подписанного при нем в печать заголовка «Молодые патриоты, вас ждет Сибирь» в подборке материалов, посвященных освоению целины, и заканчивая «фонарями», образовавшими матерное слово. А очеркист, журналист-международник и спортивный репортер Павел Михалев рассказал мне про вторую, непарадную дверь в кабинете главного редактора, откуда того всегда могли увести, минуя редакционный коридор, и уж никак не сговариваясь со мной сразу же вспомнил Маргариту Терехову в «Зеркале» Андрея Тарковского: «Ну да, я понимаю, ты ищешь что-то такое, что случилось у нее…».

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

orlova

В колонке Андрея Бильжо — про бутерброды с языком на «Мосфильме», язык колокола, обет молчания и коды, по которым можно определить, близок тебе человек или нет.

текст: андрей бильжо

ЭТО БЫЛ даже не зал. Просто небольшая, прямоугольной формы, комната на «Мосфильме». Шесть рядов кресел. Нет, простых, с металлическими ножками, стульев. В каждом ряду четыре стула. Все они были заняты. Моя мама сидела в первом ряду у стены слева. Если лицом к экрану. Мне места не хватило, и меня посадили перед мамой. Я сидел на круглых больших металлических коробках с кинопленкой. Я оказался на расстоянии двух метров от экрана размером чуть больше сегодняшней плазмы. Односпальная простыня. Это был 1966 год. Мне было 13 лет. Я попал на закрытый, даже секретный, просмотр фильма «Андрей Рублев». Мама тогда работала в школе. Преподавала физику и была завучем. Отец одного из ее учеников сделал ей пропуск на «Мосфильм». По блату. Мама взяла меня с собой. Во время фильма мама скармливала мне, голодному, ошарашенному и загипнотизи-

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

рованному фильмом, купленные в буфете «Мосфильма» бутерброды с языком. (Звучит странно… Разве у бутерброда есть язык?) Других бутербродов в мосфильмовском буфете не было. В обычной жизни от такой еды я категорически отказывался. Не мог представить себе, как можно есть язык. Ужас! Мясо — абстрактно. Сердце, мозги, печень, язык — конкретно. Язык и фильм соединились в моем сознании. Андрей Рублев дал обет молчания. Язык колокола. Монаху, которого блестяще играл Юрий Никулин, в рот заливали расплавленный свинец… Да много всего связано в фильме с языком. Не буду здесь расшифровывать. Нет, лучше использовать другой глагол — «разжевывать». Какое-то совсем короткое время я работал с Андреем Сергеевичем Кончаловским. Был одним из так называемых разработчиков сценария представления на Красной площади к 850-летию Москвы, автором

которого был Кончаловский. Работали у него дома. Иногда мы засиживались до вечера. Кончаловский хорошо был знаком с Тарковским. Иногда рассказывал о нем. Оказалось, что сценарий моей любимой новеллы «Колокол» в «Андрее Рублеве» написал он. Мог ли я, сидя на металлических коробках с кинопленкой, в 13 лет представить себе, что прикоснусь к Мастеру через одно рукопожатие другого Мастера? Как говорит мой школьный друг: «Мог ли ты, Андрюша, представить себе, когда мы пили портвейн из горлышка в подъезде, что мы будем с тобой сидеть в ресторане в Париже и пить настоящий французский коньяк?» Фильм «Зеркало» шел только в одном кинотеатре Москвы. Билеты я достал с большим трудом уже сам. Без помощи мамы. И бутерброды с языком во время фильма не ел. Но впечатления от фильма были не меньше.

120

риа новости

Довольно долго потом я жил, открывая для себя, расшифровывая отражения «Зеркала». Любовь к Брейгелю оттуда. Я увидел на книжной полке дома у своего приятеля, сына дипломата, альбом, суперобложка которого была почему-то мне знакома. Кто это? — Это Брейгель. — Так это же из фильма «Зеркало». Из «Зеркала» музыка Баха и стихи Арсения Тарковского. А через него и любовь к поэзии Серебряного века. Для заставки программы «Намедни», которая (заставка), скажу сразу, не увидела свет, меня снимал Георгий Иванович Рерберг. Снимал часов пятнадцать. Ночью. В помещении службы «Секс по телефону». Помещение было свободным. Видимо, секс по телефону ночью в нашей стране был невостребованным. Снимали исключительно мои глаза. И брови, которыми я активно шевелил по просьбе оператора. Кадр, где мои глаза должны были быть за лобовым стеклом машины, снимали так: стекло держали два человека, а один держал чайник, в котором кипела вода и из носика которого шел пар. Человек, державший чайник,

121

Тарковский был одним из кодов, по которому можно было определить, близок тебе человек или нет. дул на этот пар, чтобы он оседал на стекле и образовывал капли. Два других человека сидели снизу под стеклом и двигали «дворниками». Я спросил Рерберга: «Георгий Иванович, а “Зеркало” вы так же снимали?» Он ответил, что почти так. Когда сцена была снята (а она была последней) и съемочный день (ночь) был вроде бы окончен, я решил проявить инициативу, видимо, совсем одурев от усталости и напряжения. После фразы «Всем спасибо, все свободны» я вдруг сказал: «Георгий Иванович, а давайте снимем дождь со снегом», — сказал и сам испугался. «А где мы возьмем снег?» — «А в морозильнике…» — «Всем оставаться на своих местах», — прокричал Рерберг и побежал к холодильнику. На меня смотрели пятнадцать пар ненавидящих глаз. Снимали еще часа два.

Мог ли я, сидя на металлических коробках с кинопленкой, в 13 лет представить себе, что прикоснусь к Мастеру через одно рукопожатие другого Мастера? Как говорит мой школьный друг… Тарковский был одним из кодов, по которому можно было определить, близок тебе человек или нет. Наряду с Кафкой, Булгаковым, Малевичем… Продолжите этот ряд сами. Потом, с падением «железного занавеса», кодов стало больше, и ориентироваться стало сложнее. Потом коды исчезли вовсе. А сейчас вроде они опять появляются. Коды, по которым можно определить, близок тебе человек или нет. К сожалению, это другие коды. Кажется, что это не к добру. Будьте здоровы и держите себя в руках.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

маша королева

Бессменная ведущая алкогольной рубрики «РП» Вита Буйвид отправляется в Санкт-Петербург, чтобы окунуться в художественную жизнь Северной столицы, но на месте выясняет, чем отличается питерский алкогольный цикл от московского.

текст: вита буйвид

НУ ВОТ бывает же такое, не пишется колонка, и все тут. Я и так, и сяк. Все не то. То слишком мрачное, то вдруг политикой попахивает. Никуда не годится, а дедлайн-то поджимает. Тут как раз Ночь музеев случилась. Дай, думаю, в Петербург сгоняю, к друзьям своим закадычным. Там и Ночь музеев приятнее, и наверняка случится какая-нибудь история подходящая, алкогольная. Взяла билет на дневной субботний экспресс, друзьям сообщила о намерениях. Один из них быстро сориентировался, попросил отвезти маленькую скульптурку в Петербург. Привез мне ее домой в пятницу вечером, а еще в качестве благодарности бутылку вина. Мы очень давно не виделись, открыли бутылочку, беседа затянулась, еще и в острую фазу перешла — сами понимаете, все ведь по-разному относятся к сложившейся ситуации в искусстве, например. У него таких бутылок было три: он к друзьям русский пионер №5(47). июнь—август 2014

собирался на дачу, потому и скульптуру свою, кстати совершенно отвратительную, привез не к поезду, а домой мне притащил. Я ему после второй бутылки так и сказала, что скульптура его дерьмовая и что я не вижу ни малейшего смысла тащить ее в город высокой культуры. Он обиделся, конечно, но скульптуру все равно не забрал, а пока за ним жена пробиралась по пятничным пробкам, мы еще и третью прикончили и даже перешли к моим запасам. Хорошо, что поезд мой был около четырех часов дня. В два часа я с трудом встала. Хотела сдать билет. Напишу, думаю, про скульптуру эту дурацкую, еще и фотографию приложу, и баста. Но нет, нет здесь истории. Пришлось отмокать под душем и ехать на вокзал. В поезде поспать не удалось. Дети шумели, а рядом со мной ехала очень бизнес-барышня из Томска, которая, по всей видимости, позвонила своему

преподавателю по экономике и упоенно рассказывала о своих успехах, бонусе от начальства в виде половины трехлетней «ауди» и запуске новой фабрики. Из поезда я вышла с одним-единственным желанием — добраться до постели. Правда, скульптуроприобретатель опоздал к приходу поезда, пришлось ждать его в кафе, кофе в Петербурге все еще хороший, и я проснулась. Потом меня забрали друзья, отвезли на Петроградку в музей Матюшина, там мы долго смотрели перформансы, и мне все очень нравилось. Там были все наши, ну почти все петербургские художники, так приятно было всех увидеть, и расстраивало меня только то, что многие предлагали выпить традиционных для петербургской арт-сцены напитков. Но я даже не могла допустить мысли об алкоголе. После окончания перформансов все группками разбредались на другие мероприятия. Конечно, они ведь

122

Ресторан «Джу-Джу» открылся на Смоленском бульваре почти восемь лет назад. Проект был создан Аркадием Новиковым, и в данном случае можно сказать, что имя ресторатора является знаком качества. За время существования «Джу-Джу» завоевал свою публику и стал классическим рестораном, неотъемлемой частью городского среды. В противовес ярко открывающимся и стремительно закрывающимся однодневкам, ресторан может предложить неизменно высокое качество и сохраняющиеся традиции гостеприимства. Впрочем, это не делает ресторан старомодным, в «Джу-Джу» всегда открыты к смелым экспериментам на кухне и в барной карте. Ресторан задумывался чуточку брутальным, с простой, понятной кухней. Логичным образом, здесь все крутится вокруг мяса. Можно сказать, что в «Джу-Джу» можно найти мясо, приготовленное всеми возможными способами. Такая гастрономическая концепция предполагает открытый огонь, поэтому гордостью ресторана является печь. Она сконструирована по специальному заказу и имеет эволюционный дизайн — вместо одной топки, целых три. Такое новаторское решение дает возможность приготовления большого объема блюд без томительного ожидания гостей. С печью соседствует гриль и коптильня, на которой готовится рыба и мясо, блюда из коптильни можно попробовать в ресторане или взять с собой. Меню обширное и разнообразное, но не привязанное целиком, к какой-либо национальной кухне: блюда на гриле, томленные мясные и овощные блюда, паста и даже пицца. Ее кстати, готовят в печи по специальной технологии. Директор ресторана Сергей Федоров комментирует меню: «У нас есть все мировые гастрономические хиты, но в авторском прочтении и оригинальной подаче. Особенная гордость ресторана индивидуальное меню — гости могут выбрать продукты на нашем базаре и попросить шеф-повара приготовить, так, как им хочется. Кстати о шеф-поваре, в «Джу-Джу» за кухню отвечает потомственный кулинар Алексей Каневский. Алексей относится к категории молодых и талантливых поваров, стремящихся к развитию и поиску новых сочетаний. Но вместе с тем, шеф прекрасно чувствует концепцию ресторана и настроение, приходящей публики.

Летом гостей ресторана ждет специальное меню, состоящее из простых, но очень вкусных блюд. Традиционно солируют сезонные продукты: свекла, спаржа, картофель и зелень. А главными героями станут колбаски. Шеф-повар тщательно выверил рецептуру и нашел идеальные вкусовые сочетания. В меню: Колбаски из курицы» (650 рублей) и «Колбаски из говядины» (750 рублей), «Колбаски из кролика с молодой морковью» (650 рублей), «Колбаски из ягненка с луком и специями» (750 рублей) и «Колбаски из телятины с кизилом и зеленью» (650 рублей). Словом, немного фантазии и все мастерство — и традиционное блюдо заиграло новыми специями и красками!

Колониальный шик в сочетании с натуральными материалами и обилием декоративных деталей создает удивительно домашнюю атмосферу, которая безупречно подходит для семейных торжеств и камерных застолий. Директор ресторана «ДжуДжу» Сергей Федоров подчеркивает: «Мы рады предложить нашим гостям организацию любых мероприятий, будь то свадьба, день рождения или юбилей. Наши опытные менеджеры очень внимательно относятся к пожеланиям гостя в отношении меню и хода события. Чтобы сделать виновнику торжества приятное, мы всегда дарит фирменный торт от ресторана совершенно бесплатно». Адрес ресторана: Смоленский бульвар, 15. Тел.: 8 (495) 720-38-51 Сайт: novikovgroup.ru/restaurants/dzhu-dzhu

спали накануне, у них не было признаков похмелья, они пили горячительные напитки и совсем не замерзли. А вот меня потряхивало. Наша группа собиралась дольше всех. Так мне показалось. Долго решали, куда же ехать. Ясно, что на материк — мосты ведь. Но в какой еще музей? И тут вдруг все решили, что лучше посидеть в мастерской и пообщаться со мною. Музеи ведь никуда не денутся, а я приезжаю редко. Припарковали машину во дворе на Мойке, но нужно было сходить в один секретный магазин за напитками. От мастерской это было далековато. И я так жалобно предложила: давайте, пока вы в магазин сходите, я полчасика в мастерской посплю и согреюсь заодно. Вид у меня действительно был жалкий, мне дали ключи и отпустили. Я, конечно, слышала, как все пришли, шумели в прихожей, потом на кухне. Но никакого желания вылезать из постели

Ровно в полдень организм потребовал свежего воздуха и кофе. Я вышла из комнаты. Все спали. Я с грустью посмотрела на ноги замечательной художницы в малиновых колготках. И тут меня поразила страшная догадка: я ведь свою рубрику алкогольную бездарно проспала. Что же мне теперь писать? Грустно пошла я на Невский пить кофе. Завтраки уже везде закончились, начинать день с обеденного меню как-то не хотелось. Выпить, что ли? И тут меня осенило: они ведь проснутся скоро, а тут я с шампанским. Ну, как в «Бриллиантовой руке». Я и реабилитируюсь, и друзей порадую, и колонку спасу. Радостно так кофе допила, погуляла немножко, купила напитков. Прихожу в мастерскую — все спят еще. Ну ничего, думаю, пока шампанское охладится, все и проснутся. Но не тут-то было — спят. Ну мы же все деликатные. Они меня не будили — и я их не бужу. Послонялась по мастерской, по

в самый раз. Сижу я как дура, ем кашу и яичницу с беконом в шесть вечера и запиваю шампанским. А один, самый главный художник, все пытается всех на Канонерский остров затащить на прогулку. Все кивают: дело нужное. Но тут беседа пошла, обычная, арт-образная: а в Москве так, а у нас эдак, и «Манифеста» скоро, а галерея такая-то то, а такаято это. Тут художница в малиновых колготках тоже стала потихоньку шампанское прихлебывать, а самый главный художник — какую-то настойку горькую. Только подруга моя любимая ничего не пила. Совсем. Около семи тема прогулки зазвучала отчетливее. Моя подруга решила принять душ. Художник — инициатор прогулки оторопел сначала, но потом тоже попросил полотенце. В начале девятого мы вышли. Ну какой уж тут Канонерский остров, на ночь глядя? Пошли мы искать место для второго завтрака. Встретили еще группу художников на канале Гри-

Сквозь сон пробивались звоночки зависти: вот она, настоящая петербургская богема. И зачем я только в Москву переехала?

у меня не возникло. Знаю я эти посиделки. Посплю, думаю, еще часок, успею. В следующий раз я проснулась около пяти. Ситуация не изменилась, только сигаретного дыма прибавилось. Потом я просыпалась еще в семь, восемь тридцать и в половине десятого. В половине десятого я стала уже себя чувствовать ущербно. Надо же, какие стойкие. И не малявки какие-то, вполне себе мои ровесники. Сквозь сон пробивались звоночки зависти: вот она, настоящая петербургская богема. И зачем я только в Москву переехала? Лишила себя радости жизни и такого ценнейшего общения. И опять уснула.

соцсетям, вышла еще раз за минералкой и фруктами. Возвращаюсь — спят. А у меня встреча важная в четыре. Ну хорошо, что на соседней улице. Я на встречу сходила, с важным человеком побеседовала, есть не стала, только кофе и всего лишь бокальчик белого вина. Прибегаю в мастерскую — успела. Все уже завтракают. Нормальное такое время для завтрака — шесть вечера. Каша, яичница с беконом. Я даже забыла, что уже полгода как вегетарианка, и автоматически кусок бекона съела. А как же, говорю, а запить? Нет, говорят, ты пей, а мы не можем, у нас еще этих промилле полно. Вот за минералку спасибо,

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

боедова, Ночь музеев обсудили. В конце концов определились с кухней и устроились в грузинском ресторанчике. Вы что, говорю, будете есть баранину без вина? Да, говорят, будем. Это у нас только вегетарианцы свое лобио вином запивают. Пыталась я свою подругу грузинскими винами соблазнить — ни в какую. Ты что, говорю, через день пьешь, как я? Нет, говорит, мы же в Петербурге. Сутки через трое. И вот еще, к теме номера. Сцена в фильме «Ностальгия», где подвыпивший Янковский беседует с итальянской девочкой, всегда была моей самой любимой. De la vita? Si.

124

БУКЕТ красивых текстов колумнисты ЭЛИТНЫХ сортов УРОЖАЙ новых смыслов журнал шестилетней ВЫДЕРЖКИ Спрашивайте журнал «Русский пионер» в «Энотеках». Вам скажут: «Продано!» А вы спрашивайте.

Специализированные «Энотеки» «Азбуки Вкуса» открыты для Вас с 10:00 до 22:00 по адресам: Кутузовский проспект, 18; Комсомольский проспект, 34; Ленинский проспект, 16. телефон +7 (495) 980 7216

текст: николай фохт

соколаев/фотосоюз

Читателю предстоит вместе с ведущим рубрики Николаем Фохтом, углубившись в диету староверов, упереться где-то у самого основания в брюкву — как в твердыню.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

126

Наверное,

я старовер. Скорее

всего. Не так: был бы старовером, если бы... Еще не так: была бы моя воля, был бы старовером, раскольником. Но воля известно чья — Божья. А по Божьей воле я даже и не верующий. И уж тем более не старообрядец. А что мне нравится в староверах, которых я более-менее близко узнал совсем недавно? Очень красивая живопись в храмах, фрески и иконы — традиционная русская школа, отошедшая от европейской и византийской. Это одно. А другое, и главное, — мне подходит староверская диета. Что в ней прекрасного? В почете плотный ужин. Да и обед. А вот завтракать можно легко, а лучше совсем не есть утром: проснуться и сразу идти работать. — Волк, он ведь как, он же утром не ест. Просыпается — и на охоту, добывать себе обед, — это мне про организацию питания объясняет Борис Борисович, руководитель, как я понял, старообрядческого кафе «Трапезная», в Рогожской слободе. — И человек так же должен: пока голод не нагулял, зачем есть? И правда, зачем? У старообрядцев согласные с моими представлениями установки по воде. Нынче ведь как модно — воду хлестать почем зря. Потому что она, думают некоторые, омолаживает и улучшает. У староверов не так. Много пить не надо. Мне так и тренер говорил: от жидкости надо отказываться и сушить организм, сушить! Еще старовер Борис Борисович развеял миф, что после еды нельзя заниматься активной физической деятельностью — можно! Например, староверы после трапезы молятся — крестные знамения и поклоны улучшают пищеварение. И вот еще есть поговорка: «не щадя живота своего» — нечего миндальничать с желудком и вообще с организмом. Поел — сразу за дело. Ясно, что никаких ГМО, разрыхлителей, пищевых добавок и красителей. Два дня в неделю — постные. И соответственно несколько больших постов в году. Честная и здоровая программа. Мне она по душе.

127

Только вот не смогли мы с Борисом Борисовичем найти тайну в старообрядческой кухне. Он, если честно, не смог. Да все самое простое, какая тайна? Ну, кисель — да чего о нем говорить, кисель и кисель, обычное дело. Вместо чая — взвары. Ну, травы и травы, никакой изюминки. Вот был с монахами, они как делают: засыпают гречку и ставят ее на паровую баню — каша в чистом виде паровая. Долго готовится, но полезно. И традиционно — староверы чтут традицию. Но что это — гречневая каша, скука смертная. В общем, долго ли, коротко ли, а достались мне казаки-старообрядцы. Мне предписано было явиться в станицу, что в Рогожской слободе При себе иметь нож. Атаман Сергей Власов оказался худым, довольно высоким человеком, одетым, разумеется, по форме. И, конечно, в бороде. Он встретил меня у станицы — невысокой постройки желтого цвета. Вкратце объяснил задачу: чтобы постичь секреты казацкой старообрядческой кухни, надо почистить лук, чеснок, морковь и брюкву, а потом можно поучаствовать и в процессе приготовления казацкой еды. — Но сначала — пообедаем. Мы прошли в трапезную храма. Там хозяйничали матушки в белых, нарядных платках. — А еще позже не могли пожаловать? Руки мыть, молитесь и за стол. Атаман сник под напором и послушно пошел мыть руки. Я, честно говоря, немного затормозил. Хотя почему немного — я просто оцепенел. — Чего стоишь, руки мыть! Вон умывальник, туда. — Тетушка хоть и признала во мне чужака, спуску решила не давать. Атаман помолился на икону, которая стояла в простенке и была видна от нашего стола, и мы приступили. — Холодный суп… Да, поздно мы пришли, остыло все. Ну ничего, ничего… — Это он мне, попросить матушек разогреть атаману даже в голову не пришло. Себе, я так понял, дороже. Меню было такое: суп с макаронами, скорее всего, на мясном бульоне

или на тушенке. Тушеное мясо или та же тушенка с картошкой (кубиками и тоже почти похлебка). Закуска — порезанные яйца вкрутую с солеными огурцами и майонезом. Компот. Действительно, пока никакой тайны. Атаман Сергей встал из-за стола и наглядно доказал, как молитва полезна после еды: он крестился шумно, буквально бил себя по правой и левой груди, и поклоны у него получались частые, глубокие, интенсивные. Прямо по Борису Борисовичу — своеобразная зарядка. — Значит, так, завтра большой праздник, начинается Неделя женмироносиц. Будет крестный ход и старообрядческая ярмарка. А мы будем кормить людей казацкой походной кухней. Николай, идите в станицу, спускайтесь в подвал, там Михаил и Александр уже работают, чистят овощи. Они вам все подскажут. В подвале тихо, взрослый мужчина в ветровке цвета хаки и аккуратной бороде, а также юноша совсем без бороды корпели над ящиками с луком и чесноком. Мы поздоровались. Я сообщил, что нож у меня есть. Что делать? — А вот мешок с брюквой, ее надо почистить. Брюква. Я знаю это исконно русское слово и, в общем, даже видел ее где-то, брюкву. В моем представлении она не должна превышать размер средней, небольшой репки или редьки. В реальности она превысила. В огромном мешке покоились экземпляры, размером и формой смахивающие на регбийный мяч. В звенящей луково-чесночной тишине я спросил: — А как ее чистить? — Бог знает, — ответил казак в бороде, Михаил, как я понял. — Я вчера вот так же с тыквой столкнулся. Но с тыквой, конечно, проще — ее как арбуз. А эту… наверное, тоже разрезать на куски и чистить. — То есть, думаете, можно? В Интернете разночтения — вот говорят, иногда нужна брюква цельная, нетронутая. — Интернет знает все. — Михаил и Александр улыбнулись. — Надо атама-

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

то в один, то в другой палец. Повезло, короче говоря. Только мозоли с непривычки натер в четырех местах. На мешок брюквы ушло два часа. Чувствовал себя героем, гигантом, Давидом, уконтропупившим мешок Голиафа. Мне остро захотелось к ребятам, на лук с чесноком: чтобы вместе, сообща навалиться и сдюжить. — Ага, брюква все? Вон мешок морковки принимай. На овощечистку, сподручней будет. — Михаил протянул оранжевый ножик. Мешок морковки, доложу я вам, это страшнее всякой брюквы, как оказалось. И хотя чистить морковь овощечисткой в сто раз проще, но, сколько ни чисти, мешок не уменьшается. Я ждал, когда закончится чеснок. Вуаля, наконец-то ребята освободились, да еще к нам присоединился помощник — вчетвером мы быстро управимся! Тут выяснилось, что овощечистка одна. Я мгновенно принял решение.

светлана пожарская/фотосоюз

ну звонить, срочно выяснять, что делать с брюквой. Атаман чувствовал, что его пытаются поставить перед лицом неразрешимой проблемы, трубку не брал. Все как-то стихли и предоставили сделать выбор мне самому. Ну и правильно, брюква на мне. Я решил расчленять. Сначала орудовал маленьким своим ножичком, который пригоден только для чистки картошки. Александр краем глаза увидел мои мучения и молча предложил обменяться ножами — у него нож большой, икеевский. В том смысле, что совершенно тупой и тонкий. А брюква как полено. Но я пошел на это. Размер важнее остроты — мне нужен был рычаг. Я эту брюкву не резал, я ее колол, раскалывал на уникальные и своеобразные куски, а потом с каждого куска-артефакта снимал кожуру. В конце мешка брюква стала напоминать мне кокосовый орех и ананас одновременно. И хорошо, что нож оказался тупым — несколько раз я въезжал лезвием

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

— Кто знает, есть рядом хозяйственный? — Есть «Ашан», но до него километров пять. — Я на машине. Держите овощечистку, я сгоняю за ними, так быстрее будет. Движения мои были отточены и легки. Превозмогая боль в натертых пальцах, я уверенно крутил баранку и, поскрипывая тормозами на перекрестках, повизгивая шинами на поворотах, мчался к заветному гипермаркету. Надо заметить, что брюква дала неожиданный адреналиновый эффект. Мне стало радостно, сам не знаю от чего. Я еще не узнал ни одного рецепта, а уже был счастлив. Я почувствовал себя нужным: Михаилу, Александру, атаману Сергею Власову — как бы они без меня? А сейчас накуплю китайских овощечисток по тринадцать рублей за штуку, ножик вот этот остренький, чтобы попки у корнеплода срезать, — и айда к мужикам, довершить святое дело! И еще мне радостно было оттого, что мир такой большой, намного больше гипермаркета «Ашан» и даже больше всего торгового центра «Город», в котором этот «Ашан» уместился. Есть еще казацкая станица в подвале, есть маленький и такой огромный мир старообрядцев с красивейшим Покровским собором (архитектора Казакова, кстати); с невероятно красивой колокольней-храмом; со строгими матушками, с чистыми девушками в белых платках и платьях в пол; с казаками — четкими и трезвыми; с дееспособными, в общем, мужчинами и женщинами. Я радовался, что можно сбежать из станицы в «Ашан», выпить на ходу кофе в «Поль бейкери», а потом можно укрыться от безумного, распухшего города в Рогожской слободе, в маленьком тихом мире, строгом и немногословном. Мои товарищи по овощам обрадовались овощечисткам, согласились, что так оно быстрее и морковка не брызгает. — Надо было сына обучить да и привести сюда. Сидел бы чистил, помогал. — Михаил радостно и споро обрабатывал морковь.

128

Рецепт

Рецепт. Взвар. На 30—40-литровый самовар — около килограмма иван-чая, литра два-три травяных бальзамов на меде.

Рецепт. Рыбные щи. На 80-литровый судок — 4 килограмма голов и хвостов и 4 килограмма нарезанной кусками трески. Килограммов восемь капусты, сколько есть брюквы. Зажарка из лука и моркови — килограмма два-три. Соль, лаврушка, базилик, приправа для рыбного супа (она же «Универсальная»). Я бы «Универсальную» заменил на хмелисунели, а базилик бы не добавлял. Но меня никто не спрашивал, и правильно сделал. Воды — 2/3 емкости примерно. Варить до упора.

анна всесвятская

Рецепт. Рисовая каша. На 80-литровый чан — побольше нарезанной крупными кубиками тыквы, килограммов десять риса. Когда рис проварится, добавить килограммов 6—8 сгущенного молока. Воды — 2/3 емкости примерно. Варить до упора.

129

Рецепт. Компот. На 80-литровый чан — килограммов 6—10 сливы и кураги, 2 килограмма сахара, килограмм ванильного сахара. Ну и, мне кажется, можно развеселить и апельсинчиком, и гвоздикой и тому подобными излишествами. Воды — 2/3 емкости примерно. Варить до упора.

Секрет. Варить в больших количествах и на открытом огне очень удобно и не страшно: невозможно пересолить, передержать, разварить и т.п. Инстинкты начинают подсказывать необходимые пропорции; килограмм туда, килограмм сюда не имеют никакого значения. На углях любое блюдо (если речь о восьмидесятилитровых габаритах) томиться может до часа (а может и дольше) и только улучшается. Тоже чудо.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

— А сыну это интересно было бы? — У нас вопрос так не стоит, интересно — не интересно. Сказал — значит, сидел бы и чистил. Воспитание другое. У меня и мешок гречки в углу присутствует, а иногда и под нагайку залезет, не ровен час. Так это было просто сказано, без вызова, без особой гордости и даже без жестокости, с отеческой, не побоюсь этого слова, любовью, что я мгновенно поверил и не стал развивать тему воспитания. Просто сказал, что вообще-то морковь лучше, быстрее и экономнее было бы мыть, с щеткой. Да, так мы в деревне и делали, согласился Михаил. До восьми вечера, короче говоря, управились. К окончанию мешка я догадался, что морковь — это русский твердый банан. Утром, полдевятого, перемазанный йодом, залепленный лейкопластырем, я появился в слободе. Атаман встретил меня делово, сообщил план действий: — Сейчас разжигаем вот эти четыре печки, на которых и будем варить еду. И вот этот казан — тут у нас гречневая каша с мясом. На первое — рыбные щи с брюквой: некоторые прихожане не едят мяса. Сладкая рисовая каша с тыквой и компот. Будет еще самовар с взварами. Такой вот обед. Я подумал: была не была — и задал ключевой свой вопрос: — А почему щи с брюквой, а не, например, с картошкой? — Мы стараемся не есть картошку, брюкву на Руси всегда растили. А когда картофель стали культивировать, резко вообще агрокультура понизилась. Можно сказать, с этого момента и начался упадок… всего. А брюква — полезная. В общих чертах я понял мысль. Дальше все было трудно, но интересно. Разожгли четыре печки, на них устроены были четыре котла или судка — не знаю, как правильно. Восемьдесят литров каждый. Кашеварили казаки солидные, серьезные: Петр, Сергей, Валентин, Владимир, Даниил — ну и атаман Сергей Власов. Мужчины за пятьдесят,

бодрые, крепкие, немногословные. Я был на подхвате: помогал носить воду, двигать разные тяжести. Иногда мне доверяли помешать деревянной палкой варево. Иногда — добавить в котлы универсальную приправу «Магги», сухой базилик, лавровый лист. Казаки прибывали, я уже перестал запоминать имена. Одни шинковали вчерашний лук, другие рубили рыбу, третьи резали свинину для каши. Сейчас попытаюсь обрисовать стратегический рецепт казачьего обеда, взгляд, так сказать, сверху, суммирующую логистику попытаюсь вывести. После того как закипела вода в четырех котлах, в два загрузили нарезанную кем-то брюкву, сколько было, тот самый мешок. Потом — нашинкованную капусту. Параллельно разожгли огонь под большим, настоящим казаном, влили два литра подсолнечного масла и стали готовить зажарку — сначала для супа: лук и морковь. Когда зажарка подрумянилась, ее переместили в суп. В рисовую кашу забросили тыкву и рис, а в последний котел — курагу и сливу с косточками — это компот. В казан заново два литра масла и лук. Подрумянился — добавили свиные ребрышки, прикрыли крышкой. Пока свинина дает сок, в суп добавили головы и хвосты трески, ну и соль, специи — по вкусу. Гречку в огромном чане сначала промыли холодной водой, затем залили кипятком — это заготовленные излишки из четырех котлов-судков. Гречка взбухла, подошла — ее вывалили на свинину с луком, добавили еще воды и оставили тушиться. Настало время ключевых, финальных, реперных точек: в щи бросаем порезанную достаточно крупно треску. А в кашу — две пятилитровые банки сгущенного молока. А в компот — ванильный сахар. А в гречневую кашу — еще воды, уж очень она хорошо забирает влагу: уже аппетитно лоснится от жира, но чуть суховата. Все. Атаман говорит, что, в принципе, все готово. Дверцы печек захлопываются: теперь суп, каши и компот будут доходить, томиться — как угодно долго, только на пользу.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Казаки приносят большой самовар, бросают туда угли из-под казана, я притаскиваю еще воды — для взвара. Он состоит из травы иван-чай и набора травяных бальзамов. Запомнился один из них — мужской бальзам «Егерь». Ну понятно, праздник ведь. После крестного хода погрузили чаны-котлы-судки на грузовичок, доставили до накрытых столов и стали кормить паству. Я отошел в сторонку, запасливо наполнив одну тарелку щами, в другую положив понемногу каш, налив компота и взвара. Люди трапезничали, а я из последних сил, умаявшись с утра, дегустировал. Значит, так: гречневая каша со свининой обычная, изюминка — разумеется, «дымок». На мой вкус, немного упустили ее, надо было водички побольше или пораньше в свинину засыпать, пока та еще не ужарилась. Компот — кисленький, ну, я вообще к компотам равнодушен. Взвар недостаточно сладкий — мне кажется, бальзамов не хватило (они на меду) — слаще было бы вкуснее. Зато казаки обещали устойчивый мужской эффект. Подождем. Рыбные щи: брюква засверкала всеми красками. Она дала сластинку и даже, я сказал бы, терпкость супу. И полностью, с успехом заменила картофель. Брюква легче, без крахмала, нежная и, что удивительно, за четыре часа не разварилась! В общем, все не зря. И наконец, хит обеда — сладкая рисовая каша. Ну просто обалденно вкусная. Рис, сгущенка и тыква — идеальное сочетание: рис дает фактуру и сытность, сгущенка выводит продукт на уровень десерта, а тыква — это свежесть! …Я ушел по-английски, не попрощавшись толком. Под колокольный звон залез в автомобиль и поспал пятнадцать минут. Казацкий обед прижился идеально: он и успокоил, и укрепил, и порадовал. И хорошо, что нет в нем экзотики и какойто сумасшедшей «изюминки». В простоте этой и есть тайна. Тайна и брюква, рука об руку.

130

ГДЕ НАЙТИ СОЧНЫЕ ТЕКСТЫ?

ТРЕБУЙТЕ СВЕЖИЙ «РУССКИЙ ПИОНЕР» В СУПЕРМАРКЕТАХ «АЗБУКИ ВКУСА»

Москва Дмитровское ш., 108Б, стр. 1 ■ Каширское ш., 78 ■ ул. Свободы, 42 ■ Проточный пер., 11 ■ Ленинградское ш., 46 ■ Таганская пл., 12/4, стр. 5 ■ пр-т Маршала Жукова, 41, корп. 1 ■ ул. Покрышкина, 4 ■ ул. Люсиновская, 60 ■ Кутузовский пр-т, 8 ■ ул. Большая Дорогомиловская, 16 ■ ул. 2-я Тверская-Ямская, 54 ■ ул. Садовая-Черногрязская, 13 ■ Комсомольский пр-т, 34 ■ Трубная пл., 2 ■ ул. Гризодубовой, 1А ■ ул. Большая Грузинская, 42 ■ ул. Русаковская, 22 ■ ул. Профсоюзная, 16/10 ■ ул. Алабяна, 7 ■ Мичуринский пр-т, 58 ■ Калужская пл., 1, стр. 2 ■ пр-т Мира, 58 ■ пр-т Мира, 97 ■ Нахимовский пр-т, 61 ■ Комсомольский пр-т, 4 ■ Ленинградский пр-т, 52 ■ Ленинский пр-т, 34/1 ■ ул. Б. Якиманка, 32 ■ ул. Старая Басманная, 28/2 ■ ул. Большая Тульская, 13 ■ Новинский бул., 8 ■ Мичуринский пр-т, 22, корп. 1 ■ Пятницкое ш., 14 ■ ул. Островитянова, 2 ■ Симферопольский бул., 22, корп. 3 ■ ул. Бутырский Вал, 10 ■ Ленинский пр-т, 91 ■ Варшавское ш., 34 ■ пр-т Вернадского, 14 ■ Ленинский пр-т, 64 ■ Можайское ш., 32 ■ ул. Садовая-Триумфальная, 22/31 ■ Николоямский пер., 2 ■ Ярославское ш., 12, корп. 2 ■ Жулебинский бул., 16 Московская область Мытищинский район, д. Бородино, Осташковское ш., 59 ■ Дмитровское ш., вл. 2Б, стр. 1, ТЦ «Коштановая роща» ■ Киевское ш., д. Лапшинка, вл. 8 ■ п. Новоивановское, 13, ТЦ Сквер ■ Химки, ул. Молодежная, 6 ■ Ленинский район, д. Мамыри, уч. № 3 ■ Одинцово, Можайское ш., 133А ■ Мытищи, мкр. Дружба, ул. Коммунистическая, 10, корп. 1, ТЦ «XL» ■ Одинцовский район, с/п Горское, пос. Горки-2, 11 ■ Красногорск, ул. Ленина, 35 ■ п. Барвиха, РублевоУспенское ш., 85/1 ■ 6-й км Новорижского ш. ■ Красногорский район, п. Светлые горы ■ Химки, ул. Ленинградская, 16

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

132

анна всесвятская

Сегодня в рубрике «Списано с ruspioner.ru», основанной на контенте нашего сайта ruspioner.ru, — продолжение воспоминаний писателя Евгения Попова о Василии Аксенове.

истории об аксенове и «острове крым». часть вторая Когда Крым стал частью РФ, мы предлагали перед массовыми поездками россиян в Крым в сезон отпусков вспомнить, как это делали классики. Писатель Евгений Попов рассказал ruspioner.ru о путешествии в Крым вместе с Василием Аксеновым в 1979 году — в год написания романа «Остров Крым». Предлагаем вашему вниманию вторую часть этой истории, уже после возвращения писателей в Москву.

Аксенов никогда не делился творческими планами Итак, мы вернулись из Крыма, нас с Ерофеевым исключили из Союза писателей, а Аксенов вышел сам. Это было в мае, а осенью 79-го года Аксенов написал «Остров Крым». Зимой я уже читал этот роман в рукописях, причем он никогда не делился планами… Ни слова, ни полслова. Разговор мог быть таким: — Вася, ты что будешь делать? — Да я там… Ну, придумал там про Крым. Он не отвечал: «Я хочу в своей книге изобразить вековую русскую блаблабла»… Никогда таких разговоров не было. Но он давал мне читать все новые вещи, пока еще был в Москве, но «Кесарево свечение» я уже не мог прочитать, так как Аксенов был к тому времени в Америке. Все новые книги, написанные после 1990 года, я читал в рукописях и всегда делал замечания — стилистические или фактические. У меня были большие замечания по роману «Редкие земли», потому что я по первому образованию геолог, и, кстати, по редким землям. Я окончил геологоразведочный институт по разведке редких и радиоактивных элементов, поэтому я ему совершенно профессионально говорил какие-то вещи, плюс я всегда упрекал его в том, что он плохо знает тексты комсомольских песен. А он их в больших количествах использовал и вообще их любил.

Комсомольские песни Я помню, как мы однажды встретились с Аксеновым около памятника Крупской почему-то, и вдруг мы с ним запели: «Едем мы, друзья, / В дальние края…» В романах он переделывал

133

советские песни. Была комсомольская песня про целинников, которые ехали в Казахстан: «Едем мы, друзья, / В дальние края, / Станем новоселами / И ты, и я», а он переделал в романе: «…Станем эмигрантами / И ты, и я». Там «Мама, не скучай, / Слез не проливай, / Поскорее в Кливленд / С дядей Мишей приезжай». Что-то такое.

Зима на Пахре 1979/80. Загадки Аксенова Зиму 1979/80 мы провели вместе с Аксеновым на Красной Пахре, и я каждый день брал у него разные интервью. Ну, не интервью, конечно, мы с ним просто гуляли, и я жадно выспрашивал: меня интересовали детали литературной жизни шестидесятых годов — кто с кем, когда, куда, какие отношения и так далее. И это была школа получше всякого литинститута. Он мне загадки загадывал тогда. Мы идем и видим, например, лозунг огромный: «Наша цель — коммунизм». Он говорит: — Скажи, Евгений, вот ты писатель, вот скажи, как в этом лозунге одну букву изменить, чтобы он был правильным? — Сдаюсь. — Работай над собой, работай, потому что правильно в лозунге букву «л» заменить на букву «п», и будет «Наша цепь — коммунизм».

Ремесло обсуждали. Идеи — нет «Остров Крым» был напечатан, естественно, в «Ардисе» и пришел в СССР уже как злобное антисоветское произведение, пасквиль, болезненная фантазия и прочее. Я не помню своих первых мыслей после прочтения романа в рукописи. Аксенов не спрашивал никогда, нравится тебе или не нравится. Он же мастер. Я ему сказал, что прочитал роман, что все замечательно сделано. Примерно так. Если честно, я не помню, что я ему говорил. Я сказал, что совершенно прекрасная идея, но его не это интересовало. Я говорю: — Ты понимаешь, у тебя в одном месте провал стилевой, мне кажется. А вот здесь герой еще раз повторяет то, что сказано на странице такой-то. Мои замечания касались каких-то ремесленных вещей, а не идейных, потому что упаси боже писателю — любому писателю — диктовать идеи, сказать ему:

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

— Что ты, братец, пишешь против Украины? Пиши-ка за Украину! Писатель с писателем, если они уважают друг друга, могут беседовать только о ремесле, а не об идейной направленности. О композиции, о том, что схалтурил где-то. И, конечно же, писателю нужна похвала. Я к Аксенову очень хорошо всегда относился и отношусь, считаю его одним из самых крупных писателей второй половины XX века. Литература того периода для меня — это двуглавый орел: одна голова — Солженицын, другая — Аксенов. Один на восток смотрит, другой — на запад. Как началась его, если можно употребить это слово, карьера. Все бывают начинающими, и всем страшно, что ничего не получится, так в безвестности и… Это сейчас все «Аксенов, Аксенов», а когда-то он был молодым врачом, писал рассказики какие-то, через знакомого их передали Катаеву. Катаев был тогда самым-самым… Трудно передать, насколько журнал «Юность» был популярен среди молодежи. Это было знамя всей антисталинщины… Я бы, может, даже и внимания не обратил на эти рассказы. Вот лично я. Рассказы да и рассказы. Но Катаева потрясло описание. Там была примерно такая фраза: «Вода в ленинградском канале похожа на пыльную крышку пианино в комнате, которую давно не убирали». И он напечатал эти два рассказа. Это было первое явление молодого писателя, так сказать. А потом, когда Катаев напечатал роман Аксенова «Коллеги», это была уже слава. Василий Павлович наутро проснулся знаменитым и стал уверенным лидером поколения. Так оно и было. Как-то я ему сказал: — Вася, я же твой читатель с самой первой публикации. Он говорит: — Ну и что удивительного? «Коллеги» все прочитали. — Нет, — говорю, — Вася, при чем тут «Коллеги»? Было два рассказика. Один, помнишь, назывался «Асфальтовые дороги»? Ему не понравилось это мое воспоминание, потому что это был абсолютно комсомольский рассказ. Сюжет там такой: парень вернулся из армии, поступил в какой-то институт, а чтобы заработать денег, укладывал асфальт. Потом

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

он встретил своего приятеля, фарцовщика, который повел его в ресторан и предложил с ним вместе фарцевать, а парень говорит: «Нет, ты подонок». Потом драка в ресторане, главного героя забирают в милицию. Это были необычные сюжеты для советской литературы: драка в ресторане, укладка асфальта. В результате он опоздал на экзамен, не поступил в институт, но остался, так сказать, честным. Вот такие рассказы. Совершенно не похоже на то, что Аксенов делал потом, разумеется.

Главная книга Аксенова Я вам так скажу: он был удовлетворен «Островом Крым». Одно время я считал главной его книгой «Ожог», а потом все-таки «Остров Крым», потому что в ней он достиг, на мой взгляд, уникальных результатов: это книга и для читателей, и для писателей, и для простых людей, и для интеллектуалов, и для любителей детективов — одним словом, для всех. Я думаю, он был очень доволен. Он никогда не говорил о том, что ему нравится или не нравится, любил иногда себя процитировать, а я, поскольку все его книжки читал еще в юные годы, легко цитату эту мог подхватить, а если кто-то не понимал откуда, Аксенов назидательно говорил: «Классику надо читать». Но какое место он уделял этому роману в своих сочинениях или, извините за выражение, в своем творчестве, я не знаю. Может быть, ему потом нравились такие сложнейшие конструкции, как «Кесарево свечение», например, или другие, но если бы мне сказали, что меня сажают в тюрьму и можно взять только одну книгу — «Кесарево свечение» или «Остров Крым». Что возьмешь? Я бы взял «Остров Крым».

Главный герой Лучников. Кто бы это мог быть? Я думал над этим. Разумеется, это собирательный образ. Такого конкретного человека не было, да и вряд ли могло бы быть. Как острова Крым не было, но одновременно он существовал. Таких Лучниковых Василий Павлович насмотрелся. Это левая интеллигенция, западная. А как писатель, он в силу своего воображения перенес, естественно, Запад в Крым. Таких Лучниковых было полным-полно на Западе: они, с одной стороны, обожали Россию, но, с другой стороны, были проникнуты левыми

134

идеями, которые приводят к бреду, какой мы и видим в «Острове Крым». Мазохистский бред по отношению к процветающему острову Крым. Ведь Лучников прекрасно знает, что творится в России. Ведь он же не такой человек, для которого это было бы неожиданностью. Вот что везет Лучников в Москву по просьбам друзей: «Двойные бритвенные лезвия, цветная пленка для минифота, кубики со вспышками, джазовые пластинки, пена для бритья, длинные носки…» — и там идет на страницу перечисление: «…игра “Монополия”, выключатели с реостатами, кофемолка, кофеварка, задымленные очки» — то есть то, чего нет в Москве. Лучников знает, что там творится, но он одержим маниакально. Хоть он и здоров психически, но идея общей судьбы, чтобы все страдали, — все-таки маниакальная идея. И это абсолютно извращенное западное, левое, либеральное сознание. И это очень важная книга, потому что осуждать Лучникова очень легко, но надо попытаться его понять. От нормальной обеспеченной жизни с минимумом или со средним количеством свобод возникает ощущение, что скучно, проблемы надо какие-нибудь создать. И всегда так было: ну, конечно, у вас ни черта нет, но у вас такая жизнь интересная! И не случайно на аксеновской машине, на которой мы иногда разъезжали, был такой, как нынче выражаются, слоган: «Russian adventures» было написано на капоте. Очень важная персона этот Лучников… Для понимания всего.

Почему уехать на Запад сложнее, чем кажется Я веду семинары молодых писателей, и даже самые продвинутые иногда задают вопросы, от которых я начинаю хохотать. Все они знают историю, но говорят: — Евгений Анатольевич, а почему вы не уехали на Запад? Я говорю: — Так я не хотел уезжать до тех пор, пока не взяли за воротник. А во-вторых, как бы я, повашему, уехал? Они: — Ну, просто бы уехали. Я говорю: — Ну, молодые люди, паспорт давали советскому человеку, когда он в туристическую поездку

135

ехал, поздно вечером за день до отъезда. А потом, извините, где бы я взял этот паспорт? Они говорят: — В ОВИРе. — Кто бы мне дал в ОВИРе паспорт? О чем вы говорите? Они не то что забыли, они просто не знают этого. И слава богу, что не знают. Один писатель — не буду его фамилию называть, — очень хороший писатель, ему тридцати лет еще нет, а он про чекистов сделал роман. Он все знает, все изучил, в архивах сидел. Я ему говорю: — Саша, у вас написана совершеннейшая чушь в одном месте: «Он пошел к начальнику местного отделения коммунистической партии». Что значит «местное отделение»? Саша, я понимаю, что вы знаете, что была всего одна партия, но начальника местного отделения коммунистической партии зовут «секретарь райкома партии», и не КПСС, потому что если говорили, что человек член партии, то не спрашивали, какой партии. Иногда это поколение мне напоминает иностранных студентов или славистов, которые первый раз приехали в Россию.

Разговор на кухне у Беллы Ахмадулиной Я расскажу историю, чтобы было понятно, на каком фоне создавался «Остров Крым». Когда вчитываешься в этот текст, то вспоминаешь те времена: выслали академика Сахарова, мы сидим и выпиваем у Беллы Ахатовны Ахмадулиной. Мы сидим, ругаем советскую власть, все как надо, и с нами Крейг Уитни, американский корреспондент, его потом самого чуть ли не выслали. Когда возникла пауза, он говорит: — Я одного не могу понять: а почему он в суд не подаст? В смысле, Сахаров. Тут мы покатились все от хохота. Белла ему говорит: — Крейг, ты в своем уме?! В какой он может пойти суд, когда его без суда выслали в Горький? В Горьком, что ли, пойти? У западного человека это не укладывалось в голове. А для нас это была самая обычная реальность. Я помню, как появились стиляги и как их отлавливали дружинники. Я сам видел, как узкие брюки резали ножницами. Скатиться к дикости от цивилизации — это одна минута.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

136

текст: натан дубовицкий рисунки: павел пахомов

Писатель Натан Дубовицкий появляется в «РП» с новым рассказом. Найдите для него время и сделайте с этим рассказом все что угодно, только не убивайте его спешкой, когда откроете. Когда прочитаете, поймете: вам некуда больше спешить. Андрей Колесников, главный редактор журнала «Русский пионер»

137

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Миша

из Москвы выезжал редко. Бывал с родителями во Франции, Англии, Таиланде. С классом в Швейцарии. А вот в России, так уж получилось, не был ни разу. Эту страну он представлял смутно. По рассказам отца, родившегося в Рязанской области. И унылым урокам. То ли истории, то ли географии. По тревожному гулу, который слышался из-за кольцевой автодороги. По каким-то недосмотренным артхаусным фильмам. Поэтому ожидал, что на первой же загородной станции в электричку ворвутся пьяные дегенераты. Нанесут вина и грязи. Начнут петь и драться. Но в вагоне было тихо и опрятно. Исчезла из виду Москва. Приближалось уже Ожерелье. Ада не было. За окном то проглядывало спокойное нежаркое солнце. То моросил нехолодный и даже немокрый как будто дождик. Смирные речки, сонные посёлки. Уютные кладбища. Никакой бесшабашной шири. Ни дремучих лесов, ни бескрайних полей. Так, поляны, огороды… Настоящая Россия. Невелика оказалась. Обволакивающая, расслабляющая бедность кругом. Хорошо. В Ожерелье пересадка. Поезд на Павелец. Вагонов поменьше. Народ пониже. Здесь пели. Но не для разгула — для пропитания. Негромко и недолго. Два пожилых человека в пехотной форме. Солдатские погоны не шли к их возрасту, вполне полковничьему. Голоса у них были тоже солдатские. Какими кричат на войне. Когда бегут. Не в атаку, а наоборот. Песни явно самодельные — кривые, неладные. Пассажиры поспешно совали им мелкие деньги. Чтобы скорее спровадить в другой вагон. Когда певцы ушли, три женщины, неподвижно сидевшие напротив Миши, зашевелились. Достали из сумок еду. Каждая что-то доставала и давала двум другим. Хлеб, яйца вкрутую, сыр. Котлеты, шоколад. Соли ни у одной не нашлось. Старшая, почти старуха, сделала за это выговор младшей. Совсем юной. Видимо, в их таинственной иерархии ответственной за соль. Женщина средних лет заметила, что без соли лучше. Здоровее. Младшая посмотрела на неё с благодарностью. Старшая с осуждением. Они были похожи друг на друга. Как будто одна в трёхмерном времени. Подумал Миша. И захотел есть. Вспомнил, что в сумке несколько пачек галет. Но достать постеснялся. Ведь пришлось бы из вежливости предложить им. А они могли бы решить, что он к ним привязался. И намекает, что надо в ответ чем-то поделиться с ним. Им могло бы показаться, что он понуждает их к обмену. Нежелательному, неравноценному. Невежливо получилось бы. Они поели, убрали остатки в пакет из-под хлеба. Замерли. Вышли на платформе Милославское.

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

Младшая посмотрела на него с перрона. Просто посмотрела. Ему стало ясно, что это лицо он запомнит навсегда. И немного страшно. Как обычно бывает от всего, что навсегда. Отныне, что бы он в жизни ни делал, он будет чувствовать на сердце прощальный взгляд женщины. Непрерывно. Почему-то. Ну что ж… Значит, буду чувствовать. Сказал себе и успокоился. Вагон тронулся. Удочки и сачок покосились. Он поправил их. Плотнее прижал ногой к стене. Придвинулся ближе к окну. Проверил обеззвученный смартфон. Двенадцать пропущенных. В основном маминых. Папин один. Но очень строгий. Кстати, Миша удивительным образом по тону различал звонки отца и матери. Повернулся к лежавшей на скамье сумке, чтоб достать галеты и книгу. На сумке лежал бутерброд с сыром. И шоколадка. Миша попытался открыть окно. Чтобы сказать спасибо. Молодой женщине. Или всем троим. Но молодой особенно. И предложить галеты. Окно не открылось. Миша был растроган. С умилением съел бутерброд. С уважением шоколадку. Какие добрые люди живут в этой стране. Не то что у нас в Москве. Сделал он вывод. Стал читать. Это была «Книга рыбака». Сочинение Тихонина. Заслуженного тренера по спортивной рыбной ловле. Бестселлер. Напротив улёгся мужик в резиновых сапогах. Поворочался, покряхтел. Побормотал. Похрапел. Недолго, поднялся, сел. — Не спится, — сказал он Мише. Миша попытался посочувствовать. Мимически. Нахмурил брови. Надул губы. — Хорошая снасть, — кивнул мужик на сачок. — А удочки чего-т такие короткие? Зимние, что ль? О! Так и есть. Для подлёдной… Ну правильно. Готовь сани с лета… Помолчали. Мужик пристальнее посмотрел на Мишу. Миша стал сильнее читать. — Веришь, ночь не спал. Всё про Америку думал. Не то чтобы сразу про неё. Сначала жена пилила. Хуже Америки. Ну, с ней-то зато понятно. Она если доставать начинает, надо переждать. Сорок пять минут. Ровно один тайм. И часов не надо. Ровно! Не спорь, жди. Попилит, побухтит. Время своё выберет. И всё. Опять спокойно. Как будто ничего не было. Заснёт. Или, если днём, пойдёт у плиты шуровать, — говорил мужик. Обращаясь, впрочем, уже не к Мише. Поверх него. К кому-то за его спиной. Миша ведь вряд ли мог оценить тонкости международных и супружеских отношений. Ему было всего тринадцать лет. — Вот уснула. И я на бок. Спать хочу, не могу. После ночной смены. Днём надо было поспать. Да чего-т, не знаю, проколготился. Проколобродил. Вот, думаю, притоплю щас. И бац! Вся эта Америка! Откуда ни возьмись! Прямо в голову. Ну! Хуже жены. Потому что не сорок пять минут. А до утра. Только глаза

138

закрою, сразу её вижу. Открою — тоже она. Мерещится. Как живая. Что так, что так. Миша повернул голову. Посмотреть, с кем бессонный мужик разговаривал. В проходе стоял другой мужик. Довольно интеллигентный. Вроде даже и не мужик. Хотя и не господин. Преподаватель техникума, может быть. Преподаватель тоже сделал лицо с сочувствием. Тем же примерно способом, что и Миша. Хмурился, дулся. Но, кажется, ему редко приходилось притворяться. Так что растренированные лицевые мышцы подвели. Ослабли. Лицо разгладилось. Стало безразличным. Он отвернулся и ушёл в другой вагон. Чтоб скрыть безразличие. Тогда мужик опять кивнул на сачок: — Куда едешь? На Пру? На Проню? Миша поколебался. Не лучше ли соврать? Не соврал: — В Скопин. — О! Живёшь там? — Нет. В Москве. — Родственники? — Нет. — А что ж там делать? — Рыбу ловить. — В Скопине? О! Где ж там рыба? В Вёрде лягушки одни. На Козьем болоте и лягушек нет. Комары только. Разве пруды какие? Чего-т не слыхал. На Пру тебе надо. Там щука идёт. На блесну. На живца. Миша смутился. Спорить и объяснять не хотелось. — А Скопин что? Там нет ничего, — не унимался мужик. — У меня там брат живёт. Шаром, говорит, кати. Нет ничего. Он рыбачить на Пру ездит. Охотиться в Мещёру… Работать на Октябрь. Посёлок такой. Пьянствовать в Вослебово. Отдыхать то есть. А в Скопине-т чего делает? Ночует разве… Да и то… когда как… А рыбачит на Пре, на Пре… Хочешь познакомлю? Места покажет. — Спасибо. Я сам. — Ладно. Он опять лёг. Не уснул, сел. Встал. Спросил: — Что читаешь? Миша показал обложку. — О! Знаю. Про рыбалку. У брата такая есть. Брал раз почитать. Про мормышку там хорошо. И про жереха. С душой так. Брат по ней всё ловит. Лесная улица. Дом двадцать. Николай Петрович Анашкин. Запомни. — А кто это? — Брат мой. В Скопине. Старший. Мало ли! Коснись чего… Он поможет. Скажи, от Мити. От меня, значит. Если он вдруг на работе или в Вослебове, тогда жена его дома. Тогда скажи, что не от меня. А от тёть Тони. А сам я с Узловой. Да и Колька с Узловой. Ясное дело. Потому что брат. Чего он в Скопин уехал? Мужик как-то сбился. Посмотрел на мишин сачок. На зимние удочки. С сомнением. Потом с жалостью. На Мишу. На «Книгу рыбака». Продолжил:

139

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

— Вот и Павелец. Тебе тут налево. Мне направо. Он удалился лихорадочной походкой возбуждённого бессонницей человека. Впрочем, расстались они не сразу. Протоптались вместе на перроне ещё минут двадцать. В ожидании своих электричек. Поезда прибыли одновременно. И разъехались в противоположных направлениях. Мужик больше не заговорил с Мишей. Даже не попрощался. Разъехались. Скопинский поезд был трамваем. Можно сказать. Два вагона. Людей тоже два. Миша и бабушка какая-то. На миг у Миши посветлело в глазах. Всё происходящее показалось нереальным. Вся эта безмятежная Русь. Нежная, трезвая, будто сама не своя. Несеверная, невоинственная. Все эти ненастоящие мужички, речки, бабушки… Запнулось сердце. Миг прошёл. Сердце выровнялось. Всё было. Было в действительности. Может, и ненастоящее, но было. В Скопине бабушку встретили целых два дедушки. Мишу никто. Город угадывался по антеннам и трубам. Скрытый за вётлами, припорошенными угольной пылью. За угольными кучами, ссыпанными вдоль путей. Слева от вокзала виднелись посадки, луга, капустные плантации. Посадки осиновые. Напротив вокзала, по ту сторону железной дороги, желтел одноэтажный дом. От него уходила обсаженная осинами грунтовая дорога. Как многие русские дороги, куда-то в никуда. Начинало темнеть. А дел было ещё много. Миша подошёл к жёлтому дому. От него сделал триста шестьдесят пять шагов в сторону заходящего солнца. Открыл книгу. На ходу несколько раз сверялся с ней, как с картой. «…свидетельствую, что подземная река Иордан ближе всего подходит к поверхности земли именно в этом месте…» Одинокая берёза струилась над полем. Она не выглядела достаточно древней. Но остальные деревья были ещё моложе. «Еретики внушают невеждам, что Он крестился в мутном ручье в стране фарисеев и магометан…» Миша двинулся через поле к берёзе. Как и любые предметы, по мере приближения она становилась больше. Но увеличивалась как-то слишком быстро. Словно росла, разрасталась на глазах. Со скрипом и оглушительным шелестом. До ненормальных размеров. Мише стало не по себе. Он остановился. До берёзы было ещё сто шагов, а она уже закрывала полнеба. Устал. Решил он. Почитал, пришёл в себя. «От золотой стены триста шестьдесят пять шагов на запад, в сторону тьмы. Ибо сказано: “свет во тьме светит”. Там увидишь большое дерево, первое из деревьев». Подошел к берёзе. Огляделся. Достал из сумки складную походную лопату. Встал на колени. Начал копать. «Между его корнями просверли в земле лунку. Или вы-

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

копай колодец. Под землёй, в кромешной тьме, найдёшь истинный Иордан. Ибо повторено для маловеров: “свет во тьме”». Быстро выбился из сил. Городской неспортивный мальчик. Из филологической семьи. Родители, наверное, уже беспокоятся. Передают фото в полицию. «В истинном Иордане течёт свет, а не вода. Крещение светом принял Он. Примем и мы…» Наступила ночь. Луна развевалась на ветру. Шумно плясали тени. Он копал, охваченный ужасом. «В подземной реке Иордан обитает рыба, состоящая из двух рыб. Из рыбы истекает и впадает в неё свет реки, в которой она обитает». Мише стало очень жалко родителей. Мать, говорившую с ним всегда с наигранной грубостью. Из опасения, что из сына выйдет нечто похожее на отца. И отца, безвольного, нежного, отстранённого человека. Они очень любили Мишу. Оберегали. Даже ссорились не повышая голоса. Чтобы не испугать его. Теперь наверняка испугались сами. «Самое удивительное в этой рыбе даже не то, что она единственное, что на самом деле существует, а то, что любой из нас, несуществующих, может её уловить». Миша хотел бы позвонить им. Успокоить. Но понимал, что они никогда не отпустили бы его сюда. И испугаются ещё больше, узнав, что он здесь. «Лови её без лукавства и ухищрений. Без усердия и усилия. Обычной снастью бедных рыбаков». Он уже выкопал яму в половину своего роста. Земля была тяжёлая. Но, по счастью, не каменистая и не вязкая. «Свидетельствую: ложный может уловить истину. Несуществующий овладеть сущим». Под ногами и лопатой захлюпала вдруг вода. Он потрогал рукой. Холодная грязная вода. Не свет. Ботинки промокли. Руки и ноги дрожали. Он выбрался из колодца. Перед ним стояли три или четыре парня. Сквозь темноту Миша не мог толком разглядеть лиц. Но враждебность почувствовал отчётливо. Шпана. Скины. Дегенераты. Вот и они. Но они — развернулись. И ушли. Молча. Один из них закурил. Миша смотрел им вслед, пока огонёк сигареты не пропал из виду. Тут неодолимая слабость разлилась по телу. Словно все ночи мира разом легли на него. Всеми своими снами, страхами и тьмами. Он потерял сознание. Когда очнулся, небо чернело тепло и тихо. Без луны. Без ветра. Из выкопанного им колодца поднимался к небу клубящийся радостный свет. Миша бросился к рыболовным снастям. Удочки и сачок были поломаны. Наверное, теми, ушедшими… Пока копал… Он приблизился к колодцу. Заглянул в него. Сердце закачалось на волнах света. Как поплавок…

140

— …не только змея, но и рыба. Повторю только то, что широко известно. Да простят мне присутствующие банальность примеров. Итак. Ману — в индийской мифологии рыба, спасшая Вишну от чудовищ. Далее, древнеегипетская рыбаусач. Проглотившая, да простят меня дамы, пенис Осириса. Ихтис, рыба по-гречески, анаграмматическое сокращение имени Иисуса Христа. Ангел Рафаил из истории Товита, помогающий ловить «исцеляющую» рыбу. Светящаяся рыба из средневековой «Тайны философов»… Она рассеянно слушала диссертанта. Слишком рассеянно. Практически не слушала. Она и так недолюбливала Банкина. За его презрение к предмету собственных научных работ. За его вечное «да простят меня…». А уж сегодня… — …да простят меня коллеги за нежелание далеко ходить за примерами, — продолжал Банкин. — Возьмём ту же пресловутую золотую рыбку Пушкина. Или альбом «Ихтиология» Бориса Гребенщикова… Она могла думать только о том, где её Миша. Хрупкий, беззащитный. Странный мальчик. Который слишком много читал. Слишком мало говорил. И никак не хотел в жизнь. Как она его ни подталкивала к ней. Как в неё ни заманивала. Телефон завибрировал. Вибрация передалась телу. Она вышла из аудитории. Её била частая мелкая дрожь. Полицейский голос сообщил, что Миша нашёлся. Далеко. Его везут в Москву. Конечно, жив… Миша сидит в своей комнате, закрыв лицо руками. Если его очень попросить, он убирает руки. Но закрывает глаза. Врач сказал, что диагноз «шизофрения» ставить пока рано. — Спокойной ночи, — говорит мама и осторожно выходит. Идёт на кухню. Садится за стол. Осторожно плачет. Открывает «Книгу рыбака». Которая была у сына, когда его нашли. Откуда она взялась? Муж когда-то собирался увлечься рыбалкой. Не увлёкся. Но успел накупить всякого рыболовного вздора. И эту книгу, наверное, успел. Хотя точно не помнит. Миша говорит, что прочитал сноску в девятнадцатой главе. О подземной рыбе. Состоящей из двух рыб. В книге десять глав. Мать перечитывает её, чтобы понять, что могло стать причиной. О какое слово сын споткнулся? «По форме мормышки бывают круглые, полукруглые, ромбовидные, в форме опарыша, в форме мухи…» Она не понимает. «При ловле жереха применяют “вертушку”. Однако забросить её далеко невозможно. И тут нам на помощь приходит “бомбарда”…» Она не понимает. Плачет… Когда мама уходит, Миша выжидает несколько минут. Потом открывает лицо. Выключает свет. Подходит к зеркалу. Смотрит на своё отражение. Вернее, не на своё. Его глаза светлы и прозрачны. Сквозь них он видит, как в глубине его головы мерцает невесомая рыба.

141

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

подписка НА ПЕЧАТНУЮ ВЕРСИЮ:

спрашивайте журнал МОСКВА: • • • •

Супермаркеты «Азбука вкуса» Супермаркеты «Глобус Гурмэ» Автосалоны «АВТО-Алеа», «Авилон» Культурные площадки: ЦСК «Гараж», галерея «Люмьер», «Гоголь-центр», Еврейский музей и центр толерантности «Масорет», театр «Современник», галерея «ФотоЛофт», Stadium Live • Книжные магазины: «Мома-Шоп», «Джаббервоки», «Омнибус» • Рестораны: Сеть Ginza Project, сеть «Кофемания», «Бармалини», «Kinki».

НОВОСИБИРСК: • Книжный магазин «КапиталЪ»

Вы можете оформить подписку через редакцию: • заполнив заявку на нашем сайте http://ruspioner.ru/merchant • или отправив запрос в редакционную службу подписки: podpiska@ruspioner.ru Также подписка доступна через агентства: • Агентство подписки «Деловая пресса» — Москва — www.delpress.ru; • Агентство «Урал-Пресс» — Москва и регионы РФ — www.ural-press.ru; • Интернет-магазин подписки www.mymagazines.ru — Санкт-Петербург и регионы РФ.

ПОДПИСКА ЗА РУБЕЖОМ: • Агентство «МК-периодика» — www.periodicals.ru.

НА ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ: http://www.imobilco.ru — «Аймобилко», крупнейший российский интернет-магазин по продаже лицензионного медиаконтента. http://www.litres.ru/periodicheskie-izdaniya/ — ЛитРес — мегамаркет электронных книг № 1 в России. http://www.ozon.ru/context/digital_journal/ — онлайн-мегамаркет OZON.ru. http://www.yourpress.ru — «Ваша пресса», электронные версии газет и журналов. http://ru.zinio.com — Zinio.com, международный цифровой журнальный киоск.

ПЕРВЫЕ СВИДАНЬЯ Свиданий наших каждое мгновенье Мы праздновали, как богоявленье, Одни на целом свете. Ты была Смелей и легче птичьего крыла, По лестнице, как головокруженье, Через ступень сбегала и вела Сквозь влажную сирень в свои владенья С той стороны зеркального стекла. Когда настала ночь, была мне милость Дарована, алтарные врата Отворены, и в темноте светилась И медленно клонилась нагота, И, просыпаясь: «Будь благословенна!» — Я говорил и знал, что дерзновенно Мое благословенье: ты спала, И тронуть веки синевой вселенной К тебе сирень тянулась со стола, И синевою тронутые веки Спокойны были, и рука тепла. А в хрустале пульсировали реки, Дымились горы, брезжили моря, И ты держала сферу на ладони Хрустальную, и ты спала на троне, И — Боже правый! — ты была моя. Ты пробудилась и преобразила Вседневный человеческий словарь, И речь по горло полнозвучной силой Наполнилась, и слово «ты» раскрыло Свой новый смысл и означало: царь. На свете все преобразилось, даже Простые вещи — таз, кувшин, — когда Стояла между нами, как на страже, Слоистая и твердая вода.

владимир богданов/фотосоюз

Нас повело неведомо куда. Пред нами расступались, как миражи, Построенные чудом города, Сама ложилась мята нам под ноги, И птицам с нами было по дороге, И рыбы подымались по реке, И небо развернулось пред глазами… Когда судьба по следу шла за нами, Как сумасшедший с бритвою в руке.

Арсений Тарковский 143

русский пионер №5(47). июнь—август 2014

№5(47). июнь—август 2014

выходит с февраля 2008 года Главный редактор Андрей Колесников Шеф-редактор Игорь Мартынов Специальный корреспондент Николай Фохт Обозреватель Дмитрий Филимонов Корреспондент Александр Рохлин Ответственный секретарь Елена Юрьева Арт-директор Павел Павлик Заместитель арт-директора Варвара Полякова Фотодиректор Вита Буйвид Препресс Андрей Коробко Верстка Александр Карманов Цветокорректор Снежанна Сухоцкая Корректор Мария Киранова Ассистент редакции Ольга Дерунова Генеральный директор Александр Зильберт Заместитель генерального директора по рекламе Наталья Кильдишева Директор по рекламе Наталья Кирик Заместитель директора по рекламе Анна Матвеева Директор по специальным проектам Диана Чахмахчян PR-директор Елена Жихарева Директор по дистрибуции Анна Бочкова Трафик-менеджер Мария Оськина Редакция: 127055, Москва, ул. Новосущевская, д. 19Б, телефон +7 (495) 988-12-27 Электронный адрес: job@ruspioner.com Сайт: www.ruspioner.ru Подписка: телефон: +7 (495) 988-12-27, электронный адрес: podpiska@ruspioner.ru Обложка: Boris Donov Тарковский, 2014 Авторы номера: Диана Арбенина, Андрей Бильжо, Бенни Брискин, Вита Буйвид, Майк Гелприн, Натан Дубовицкий, Виктор Ерофеев, Алексей Кудрин, Эдит Куснирович, Павел Лунгин, Андрей Макаревич, Андрей Орлов (Орлуша), Андрей Плахов, Вера Полозкова, Александр Рохлин, Игорь Свинаренко, Марина Тарковская, Михаил Тарковский, Дмитрий Филимонов, Николай Фохт, Дмитрий Якушкин Фотографы: Orlova, Наталья Львова, Дмитрий Филимонов Художники: Boris Donov, Инга Аксенова, Андрей Бильжо, Олег Бородин, Анна Всесвятская, Анна Каулина, Павел Пахомов, Маша Сумнина, Александр Ширнин В оформлении журнала использованы работы Ивана Языкова из серии «Книга Букв» Учредитель и издатель: ООО «Русский пионер», 127051, Москва, ул. Трубная, д. 25, стр. 3 Тираж 45 000 экз. Отпечатано на Первом полиграфическом комбинате, 143405, Московская обл., Красногорский р-н, п/о «Красногорск-5», Ильинское ш., 4 км Цена свободная Издание зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи и массовых коммуникаций. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС 77-52326 от 28.12.2012 Запрещается полное или частичное воспроизведение текстов, фотографий и рисунков без письменного разрешения редакции За соответствие рекламных материалов требованиям законодательства о рекламе несет ответственность рекламодатель

№5(47) июнь – август 2014

русский пионер №5(47). июнь – август 2014

литературный иллюстрированный журнал