Лощиц Николай Николаевич
Полудокументальная повесть о себе и не только... ( воспоминания сына, мужа, отца, деда о детстве, юности, зрелости и старости)
Москва 2012 г. 1
Знакомство с противоракетным полигоном Сары-Шаган Завершив в 1957-ом году учёбу в Ростовском высшем артиллерийском инженерном училище (РВАИУ), в котором из нас в течение четырёх лет готовили специалистов для службы в формируемых Ракетных войсках стратегического назначения (РВСН), я в возрасте 22-х лет получил как высшее гражданское, так и военное образование. По окончании училища мне в звании «инженер-лейтенант» предстояла служба в ракетной бригаде начальником двигательного отделения стартовой батареи (штатная категория «старший инженер-лейтенант»). Но моей мечте, посвятить себя службе в престижных в то время РВСН, не суждено было осуществиться, так как в 1957-ом году в РВАИУ выпуск ракетчиков опередил их потребность в ракетных бригадах. Для дальнейшего прохождения военной службы я в числе большой группы выпускников РВАИУ был направлен в распоряжение Главкома Войск ПВО страны. Решением Управления кадров (УК) Войск ПВО страны часть прибывших в Москву офицеров была направлена для дальнейшего прохождения военной службы в Войска противовоздушной обороны Москвы. Им сразу выделили жильё в Подмосковье. При этом они должны были постоянно находиться в боевой готовности. Остальным выпускникам РВАИУ «выпала честь» служить на создаваемом противоракетном полигоне Сары-Шаган на берегу озера Балхаш в Казахстане (полигон предназначался для испытаний полигонного образца системы противоракетной оборы Москвы). Эта участь коснулась и меня, так как я прибыл в Москву в УК Войск ПВО страны на полмесяца позже других выпускников. Причина в том, что экзаменационная комиссия РВАИУ приняла решение об опубликовании моей дипломной работы в научных трудах училища. В этой связи мой отпуск после окончания училища был продлён для соответствующего оформления диплома в виде научного труда. Остановлюсь на этом более подробно. Дело в том, что для написания диплома я выбрал актуальную для того времени проблему по оценке эффективности боевого применения стратегических ракет, снабжённых ядерными боеголовками. Надо отметить, что на нашем, двигательном факультете, интересующие меня при написании диплома дисциплины («баллистика», «оружие массового поражения и защита от него») преподавались всего один семестр, завершаемый сдачей зачётов. Поэтому мне пришлось «перелопатить» всю техническую литературу, имевшуюся в училище и технических библиотеках города по интересующей меня тематике. Мой выбор темы дипломного проекта, не свойственной профилю факультета, был вызван тем, что я не любил тематику двигателей ракет, химию, сопромат. Хотелось попробовать свои силы в чём-то новом. Научным руководителем диплома согласился стать преподаватель курса баллистики ракет полковник А.В.Батырев. 2
Меня это устраивало, так как он, будучи занят преподаванием, мало уделял мне внимания при написании мной диплома и в то же время не мешал работать над ним. Приходилось «творить» самостоятельно. Сначала Батырев соглашался с моим вариантом диплома. Затем я ему предлагал новый вариант. Он не возражал против него. И так далее. Таким образом, вся ответственность за конечный результат ложилась на меня. Защита моего диплома превратилась в «дискуссионный клуб». Пришлось нервозно отвечать на дилетантские вопросы членов экзаменационной комиссии из профессоров-двигателистов, для которых тематика моего диплома по обоснованию норм расхода ракет с ядерными боевыми зарядами была нова. Больше всего мне досталось от моего начальника факультета ракетных двигателей профессора Е.К.Мошкина. Выручал меня мой рецензент, он же член экзаменационной комиссии из Военной инженерной академии (ВИА) им. Дзержинского. Когда судьба моего диплома, как говорится, висела на волоске, рецензент заявил, что полученный мною результат соответствует выводам, полученным в специальной (секретной) научной лаборатории ВИА им. Дзержинского. Достоинством моей дипломной работы, по его мнению, является новый оригинальный подход, предложенный мною для решения поставленной в дипломе задачи. В итоге моя дипломная работа получила оценку «отлично» и гриф «секретно». Не исключено, что тема моего диплома была специально «вброшена» из ВИА им. Дзержинского в РВАИУ. До моего прибытия в Москву все должности в Подмосковье и «лакомые» должности на полигоне Сары-Шаган были распределены. Поскольку я оказался последним из прибывших для назначения на должность, мне была предоставлена возможность выбора одной из двух оставшихся нераспределенными вакантных должностей на полигоне Сары-Шаган. От первой предложенной должности начальника химической лаборатории полигона со штатной офицерской категорией «подполковник» я сразу отказался, поскольку химия мне всегда давалась тяжело. «Раскрыть» мне вторую должность в УК Войск ПВО страны отказались из-за её секретности. Сообщили только, что её категория «майор» и разрешили «подумать» до следующего дня. Я сразу обратился к своему дяде, в то время полковнику, первому заместителю главного редактора по политической части флотской газеты «Советский флот» за советом и помощью. Он мне сказал примерно следующее: «Пока молодой, послужи на дальней точке страны года три, покажи себя с хорошей стороны. Я тоже после окончания ВОВ не сразу оказался в Москве. Был назначен для продолжения военной службы в Сибирь, где жил с семьёй в землянке. Что касается помощи, то, имея в Управлении кадрами МО кое-какие связи, попытаюсь тогда перевести тебя из полигона». С точки зрения политического работника с большим военным и жизненным опытом такой совет был предсказуем.
3
Советом дяди послужить на дальней точке я «воспользовался» и через три года службы в Казахстане без «руки» дяди, благодаря участию в ядерных испытаниях и помощи руководства 4-го Главного управления МО, с «букетом» серьезных заболеваний всё же был переведён в Москву как сформировавшийся специалист по ядерному оружейному комплексу страны. На станции Мардаровка Одесской области, откуда я родом, до сих пор никто не верит, что без «руки» дяди я смог бы «пробиться» в Москву. Итак, на следующий день в УК ПВО страны разговор со мной был краток – мне сообщили, что я уже включён в проект приказа о назначении на вакантную должность в научно-исследовательскую часть (НИЧ) полигона Сары-Шаган у озера Балхаш (Казахстан). Мои доводы о том, что у меня нет жилья, родился ребёнок, воздействия не возымели. Поскольку НИЧ временно дислоцировалась в Москве, мне было приказано явиться на Фрунзенскую набережную в 4-е Главное управление МО (4-е ГУ МО). 4-е ГУ МО возглавлял легендарный лётчикполярник генерал-полковник Байдуков Георгий Филиппович. Заместителем начальника 4-го ГУ МО был генерал-майор М.Г.Мымрин.
Г.Ф.Байдуков
М.Г.Мымрин
В 4-ом ГУ МО мне сообщили, что я назначен в НИЧ на должность инженера по ядерным боевым частям противоракет (офицерская категория «майор») 10-го Государственного научно-исследовательского испытательного полигона противоракетной обороны МО СССР (10-й ГНИИП ПРО МО СССР), значившегося как в/ч 03080, полигон Сары-Шаган. Таким образом, я сразу получил потенциальную возможность офицерского роста от лейтенанта до майора, что оказалось единственным плюсом в моём назначении. В РВАИУ я аттестовался на должность начальника двигательного отделения стартовой батареи и мне «светила» офицерская категория «старший лейтенант». Если бы я согласился занять должность начальника химической лаборатории полигона, меня ждала бы немедленная поездка к месту службы на полигон Сары-Шаган.
4
Как бы это происходило, можно судить по нижеприводимым воспоминаниям моих сокурсников по училищу, которые были распределены на полигон и следовали туда для продолжения военной службы. В октябре 1957-го года группа выпускников РВАИУ Управлением кадров ПВО страны была направлена по железной дороге в распоряжение начальника 10-го ГНИИП ПРО МО СССР. На тот момент у «зелёных» лейтенантов, гордившихся и своим званием, и своими знаниями, не было никаких представлений о том, где же фактически находится это соединение, куда их отправили. Почтовый адрес его был узбекским – «Ташкент-91», а станция назначения Сары-Шаган принадлежала Казахстану. И тем более трудно было представить, какую там военным инженерам-ракетчикам могли найти работу. И, несмотря на неопределённость, все ехали весело, с музыкой, шутками, разговорами на отвлечённые темы. Вот один такой поезд с группой молодых выпускников РВАИУ к концу одного из октябрьских дней подходил к станции Сары-Шаган. «Сары-Париж» называли её многие, в том числе и кассирша на вокзале в Москве. Кассирша «осчастливила» лейтенантов билетами и соболезнованием по поводу пункта их назначения. К слову сказать, московские кадровики отмечали только положительные моменты полигона: солнце 365 дней в году, оклады большие (впрочем, цифр не называли), Алма-Ата близко, а значит, много яблок. Что значит «близко» для казахских просторов, и какие яблоки могут расти в пустыне? При этом кадровики умалчивали о площадках полигона, где лейтенантам предстояло служить, куда возят воду за сотни километров, о скорпионах, бегающих по кроватям, о страшной жаре летом (до +50°С) и жутком холоде зимой (-45°С), о песчаных бурях летом и снежных – зимой, о том, что с жильём там глухо. И вот, наконец, конечный пункт назначения – станция Сары-Шаган. Ночь. Лишь небольшая лампочка освещает станционное строение, называемое «Вокзалом». Разговоры смолкли. В темноте привокзальной площади появляются встречающие офицеры. Усаживают прибывших в тёмные ПАЗы, стоящие в сторонке, и примерно через 40 минут по ещё неведомым пыльным дорогам ПАЗы прибывают на «Полуостров». Так народ называл временное полигонное поселение военных строителей по месту его расположения на полуострове озера Балхаш. И это название закрепилось на долгие годы. Автобусы подъехали к большому бараку с единственной лампочкой на крыльце. Темнота вокруг – хоть глаз выколи. Как будто, кроме этого крыльца ничего вокруг и не существовало. Здесь был штаб полигона. Дежурный по штабу быстро определил прибывших офицеров на поселение на «Казанский вокзал». Так именами московских вокзалов приехавшие острословы называли невдалеке расположенные длинные бараки с двухъярусными койками. Через несколько дней начальник полигона генерал-майор Дорохов Степан Дмитриевич собрал группу прибывших. 5
А это уже были не только ростовчане, но и пока незнакомые молодые офицеры-выпускники из других училищ и академий большой страны. Среди них были и некоторые не совсем молодые офицеры. Подтянутый генерал рассказал о задачах, суровых пока условиях жизни. Говорил и о перспективах. Показал картинно оформленный проект будущего города, куда со временем можно будет привезти и жён, и детей тем, кто ими успел обзавёстись. О том, когда наступит такая возможность, генерал не сказал. А на несмелый вопрос одного из офицеров: «Сколько нам здесь служить?» ответил: «Здесь вам не ссылка. Бессрочно!». «Платят на полигоне больше, чем в других частях, доплата 15 процентов «районных» за полупустыню и 20 процентов за «секретность», – завершил свою речь генерал, глядя на кислые физиономии прибывших. Когда всех распределили по объектам и, наконец, появилось хотя бы приближённое, но понимание того, что происходит, что предстоит и с чем придется иметь дело, появляется новый начальник и говорит подчинённому: «Пойдем, я тебе поставлю первую «научно-исследовательскую задачу»: на участке около служебного здания надо выкопать ямку для посадки дерева (карагача)». На вопрос офицера: «А сколько ямок за мной?», думая, что это задание для вскопавшего в деревне не одну сотку земли будет несложным, начальник, улыбаясь, ответил: «Когда одну выроешь, определим дальнейшую задачу». Вот тут-то и пришлось на самом деле узнать строение земли в «Голодной степи» – сплошной камень и пыль. Лом со звоном выскакивал из рук, которые скоро покрылись кровавыми мозолями. Несколько вечеров надо было долбить эту землю, затем сажать и поливать дерево после основной службы. Так со временем на «Полуострове», где рос один боялыч (низенький саксаул), прижились и зазеленели деревья. Почва в этих местах настолько тяжёлая, что через 7-10 лет, когда корни доходят до солончаков, деревья погибают и требуются новые посадки. Одним из первых открытий для прибывших было то, что решение о создании полигона в тех забытых и обиженных природой необозримых казахских просторах было принято год назад. Везде обнаруживался поражающий размах строительства. Всё было в руках военных строителей. В том городке, что назвали «Полуостровом», размещались офицерские бараки (так называемые «Вокзалы»), столовые, баня, два магазина, медицинская часть, штабы полигона и военных строителей, деревянный клуб «Строитель», коттеджи для командования и ответственных представителей промышленности. Примерно в километре от «Полуострова» зарождался новый город со всеми его атрибутами: 36-ти и 24-х квартирными домами, водозаборами, котельными, детскими садами, школами, магазинами, кинотеатрами, гостиницами, Домом офицеров, госпиталем. Городу было присвоено название Приозёрск.
6
С.Д.Дорохов
Город Приозёрск через 50 лет поле создания полигона. Войска гарнизона для парада построены.
Необозримая казахская степь, отчуждённая Министерством обороны для решения задачи создания средств борьбы с баллистическими ракетами вероятного противника, превышала по общей территории Нидерланды и Бельгию, вместе взятые. Она простиралась от центра полигона до его самых дальних объектов на востоке (площадок, как их называли) и до предполагаемых точек падения ступеней противоракет, которым здесь было суждено не только летать, но и падать, завершая испытательный полёт. Эта холмистая местность с жалкой растительностью (редкая серая полынь, саксаул, боялыч), была пересечена во всех направлениях тысячами пыльных дорог, по которым доставляли людей, продовольствие, строительные материалы и технику к площадкам, где всему этому перемещаемому хозяйству отводились заранее запланированные функции. Площадки размещались на удалении до 170-260 км. Надо отметить, что на полигоне существовало не писаное правило: проходящие машины останавливались и подбирали попутчиков не требуя с них никакой платы. На площадке, удаленной от «Полуострова» на семь километров, располагалась химическая лаборатория полигона, возглавить которую я отказался. В нескольких километрах от химической лаборатории полигона стоял неприметный бункер из бетонных блоков с осыпавшейся обваловкой, обнесённый жиденьким проволочным ограждением в один ряд. Единственный часовой с автоматом требовал пароль от начальника караула, который сопровождал посетителей. Получив пароль, часовой впускал прибывших посетителей в бункер через мощную дверь с сигнализацией и несколькими замками. Внутри бункера на аккуратных подставках лежали овальной формы макеты ядерных боеголовок к перспективным противоракетам большой (А-350Ж) и малой (ПРС-1) дальности полёта для системы противоракетной обороны (ПРО) Москвы (А-35М). Впоследствии при приёмке на вооружение этих боеголовок непосредственное участие принимал и я. На выходе из бункера все расписывались в специальной книге, что никогда и никому не расскажут о том, что там видели. 7
Мне же, временно «дислоцированному» в Москве, сразу представилась возможность познать, что из себя в зимнее время представляет полигон, на котором мне предстояло до самой пенсии «грызть» неизвестную для меня науку. Это происходило так. В декабре 1957-го года (через два месяца после назначения на должность) в Москве мне была дана команда нарочным доставить на полигон Сары-Шаган совершенно секретные материалы по ядерным боеголовкам противоракет, макеты которых хранились в упомянутом выше бункере. Для этого мне был выделен военный самолёт типа «Кукурузник» и выдан пистолет с двумя обоймами боевых патронов для охраны секретного пакета. Выделить мне сопровождающего руководство почему-то не догадалось. Видимо, военным лётчикам была дана команда следить, чтобы я не сбежал с пистолетом. Лететь пришлось трое суток с несколькими посадками и ночёвками совместно с экипажем самолёта в гостиницах аэропортов, на которых приземлялся наш самолёт. В этой связи возникали сложности с хождением в гостиницах в умывальник и особенно в туалет. Да и спать с секретным пакетом и пистолетом под подушкой было не комфортно. Прилетели мы на полигон в самый разгар зимы. Я впервые познал зимние «прелести» пустыни Бетпак-Дала (Северная Голодная степь) с озером Балхаш на востоке. Если летом здесь жара с температурой воздуха до 50 градусов, то меня встретила зима с 40-ка градусным морозом и буйным степным ветром, когда снег течёт по степи словно молоко. Пелена пурги закрывает всё. Её не пробивает даже свет фар. Снег заполняет все впадины и ямки-ловушки перед машиной. По такой дороге, которой водители придумали хлёсткое название «Господи, пронеси!», с запорошенными колдобинами я добрался с аэродрома до штаба полигона, расположенного на «Полуострове». Сдал в секретную часть совершенно секретный пакет, а сам остался наедине со своим пистолетом. Несколько дней пришлось прожить в бараке под названием «Казанский вокзал» на втором ярусе койки, борясь ночью с клопами. За это время пообщался со своими коллегами по РВАИУ, которые уже успели посадить по одному дереву на «Полуострове» и начали получать более серьёзные задания, адаптируясь к местным условиям. Я сходил на берег озера Балхаш, осмотрелся вокруг и представил, что нас с женой и сыном ждёт здесь после прибытия НИЧ на постоянное место дислокации на полигон Сары-Шаган. Картина показалась жуткой. На месте Приозёрска, где мне предстояло служить и жить, закладывались лишь фундаменты будущих строек. С этой мыслью я, спустя несколько дней, тем же бортом, с ещё большим числом промежуточных посадок, добрался до Москвы, где благополучно расстался с пистолетом, так и не израсходовав ни одного патрона, не отразив ни одного нападения.
8
В Москве мне было не по себе после всего увиденного на полигоне. Рассчитывать на переезд туда с женой и годовалым сыном в ближайшее время не приходилось. Надежда на то, что дядя при помощи знакомых из Управления кадров МО «вытащит» меня из полигона сразу «канула в лету». Руководством Министерства обороны только начальнику полигона генералу С.Д.Дорохову было предоставлено исключительное право разрешать офицерам полигона переводиться на другое место службы. По возвращении в Москву мне в Подмосковье пришлось пройти курс изучения устройства ядерной боеголовки зенитной ракеты, включая разборку и сборку боеголовки. Курс обучения завершился сдачей государственных экзаменов. Большинство обучавшихся, включая и меня, получило отличные оценки, после чего всех заставили дать расписки о том, что всё, чему нас там учили, мы должны забыть и, естественно, никому не рассказывать. Нас также предупредили, если окажемся востребованными, то будем привлечены к эксплуатации такого вида боеприпасов. К счастью, до этого дело не дошло. В течение года, пока НИЧ дислоцировалась в Москве, я временно проживал в общежитии одной из воинских частей ПВО в Филях. В это время жена с сыном находилась в Ростове-на-Дону у своих родителей.
Участие в проведении ядерных испытаний в составе подразделений особого риска РФ Особый риск – это угроза жизни и здоровью. Особый риск – это условия, максимально приближенные к боевым действиям. Так кто же такие участники действий подразделений особого риска? Это в основном военнослужащие, направленные в 1949-1962 гг., а иные и позже, в армейские части и подразделения, непосредственно участвовавшие в испытаниях и исследованиях тогда ещё совершенно неизведанного атомного оружия. Это участники аварийных взрывов ядерного оружия на Семипалатинском, Новоземельском, Тоцком, Капярском и других полигонах, а также сборщики ядерных зарядов, специалисты, принимавшие участие в ликвидации аварий на надводных и подводных кораблях. Это военнослужащие, причастные к созданию ядерного щита Родины (артиллеристы, моряки, лётчики, пехотинцы, связисты, военные врачи), а также сотрудники КГБ и МВД. Это люди, которые были на войне без применения оружия, войне ядерной без вооружённого противника. Как у всех участников войны, у участников действий подразделений особого риска тоже имелась своя «боевая задача» и ответственность за её выполнение. Имелось всё как на настоящей войне – и свои герои, и свои потери. Кто-то погибал почти сразу, остальные оставались инвалидами и больными на всю оставшуюся жизнь. Иные умирали с большими муками. Это была мирная война, во многом предотвратившая третью мировую войну. 9
Если кому доведётся встретить человека с удостоверением или нагрудным знаком «Ветеран подразделений особого риска», знайте, что он побывал в очень опасном месте – зоне повышенного радиоактивного воздействия.
Председатель Совета московского Отделения Комитета ветеранов подразделений особого риска РФ Н.Н.Татаринцев вручает нагрудный знак «Ветеран подразделений особого риска».
27-го декабря 1991-го года, благодаря исключительному гражданскому подвижничеству рядового Владимира Яковлевича Бенцианова, участника Тоцких общевойсковых учений, впервые проведенных в условиях реального наземного взрыва ядерного заряда, вышло Постановление Верховного Совета РСФСР № 2123-1 о гражданах из подразделений особого риска (ПОР). Был создан Комитет ветеранов подразделений особого риска, председателем которого стал В.Я.Бенцианов. В следующем 1992-м году Комитет получил статус всероссийского (РФ).
Бенцианов во главе колонны ветеранов ПОР РФ в День Победы на Невском проспекте. Санкт-Петербург. 1992 г.
К участникам действий подразделений особого риска РФ отношусь и я. 10
Согласно приказу Главкома Войск ПВО страны от октября 1958-го года № 0053 я в качестве официального представителя 4-го ГУ МО в звании лейтенанта и должности инженера по ядерным боевым частям противоракет войсковой части 03131 (научно-исследовательской части полигона СарыШаган) непосредственно участвовал в проведении воздушных испытаний ядерного оружия на полигоне «Капустин Яр» (в/ч 29139) на высотах около 10-ти километров 1-го и 3-го ноября 1958-го года (операции «Гроза» и «Гром»). Я был включён в состав команды, осуществлявшей вывод на гирляндной подвеске аэростата контейнеров с приборами и датчиками для замера параметров взрыва. Запуск аэростатов осуществлялся из предполагаемых эпицентров ядерных взрывов. На полигоне «Капустин Яр» в мою задачу входила доставка на грузовой машине и крепление с помощью солдат на гирляндной подвеске аэростата шара весом порядка 100 кг с размещёнными в нём приборами и датчиками для замера параметров сильной ударной волны в ближней зоне взрыва. Наведение зенитной ракеты с ядерным зарядом проводилось в верхнюю точку гирлянды, на которой крепился так называемый металлический уголок. Точка подрыва выбиралась с таким расчётом, чтобы обломки ракеты после подрыва её ядерного заряда падали на территорию полигона. С учётом сказанного выше, задачей метеорологов и команды запуска мишенной обстановки было выбрать место запуска аэростата с гирляндной подвеской таким образом, чтобы она оказалась в заданной точке подрыва ядерного заряда запускаемой ракеты. Предсказать возможный полёт аэростата в условиях меняющегося с высотой направления ветра оказывалось очень сложно. Нам несколько раз в день приходилось менять места запуска гирлянды, совершая броски десятков машин с людьми и приборами по территории полигона, оставаясь голодными, поскольку кухня за нами не успевала доставлять еду, а когда успевала, то еда оказывалась непригодной для употребления. Такие попытки длились несколько дней с ночёвками либо в открытом поле, либо в какой-нибудь юрте или доме, если жильцы соглашались предоставить нам ночлег. Спали мы там на голом полу, не раздеваясь. Рассчитывать на угощение не приходилось, так как народ бедствовал. В лучшем случае нас поили чаем с сахаром, расплавляемым местными жители с чесноком. И этому мы были рады. В составе многочисленной команды запуска аэростатов, кроме военных, находились представители промышленности, в том числе несколько женщин, для которых большой проблемой было найти закрытое место для туалета на открытой ровной местности полигона. Если мужчинам было достаточно подойти до колеса машины, то женщинам приходилось под взглядом мужчин, особенно солдат, уходить далеко за горизонт и принимать там положение лёжа.
11
Вспоминается произошедший со мной случай, который мог бы закончиться для меня стройбатом и досрочным завершением только начатой военной карьеры. Дело было так. Ночью наша команда запуска аэростатов меняла место их запуска. В моей машине оставался последний шар с приборами (все аэростаты, запущенные ранее, не попали в зону обстрела). Едем мы с водителем на машине тёмной ночью. Вдруг в свете фар показывается бегущий перед машиной матёрый волк. Я даю команду молодому солдату-водителю: «Дави его!». Волк продолжает бег по дороге, а грузовая машина со стокилограммовым грузом набирает максимальную скорость 60 км/час (на моё счастье, машина была новой и имела ограничитель скорости). Вдруг волк внезапно сворачивает в сторону от дороги. Водитель интуитивно начинает вращать руль, машину с грузом начинает бросать со стороны в сторону. Машина кругами колесит по степи. Хорошо, что степь оказалась ровной, и не произошло опрокидывание машины или выброса из кузова машины шара с приборами. При проведении одного из указанных выше испытаний после удачного запуска аэростата с подвеской приборов, наконец, состоялся пуск ракеты. Но ракета с ядерной боевой частью отклонилась от заданной траектории полёта, и подрыв её ядерного заряда произошёл не на безопасной высоте 10 километров, как планировалось, а прямо над нами. После аварийного взрыва мы ещё долго находились в эпицентре взрыва и «хватали» радиацию. По программе испытаний после ядерного взрыва нашей колонне машин с оборудованием должна была поступить команда «Отбой», и мы немедленно должны были покинуть место дислокации, но в связи с «ЧП» о нас забыли, и такой команды вообще не последовало. Руководитель нашей колонны с задержкой был вынужден сам принять решение об эвакуации нас из смертельно опасной зоны. Мой сокурсник по РВАИУ Юра Белоусов, согласно программе испытаний, после ядерного взрыва должен был на вертолёте пролететь на низкой высоте под взрывом и с помощью датчиков определить там уровень радиации, который в случае штатной работы должен был быть безопасным (нулевым). После аварийного взрыва команду на вылет вертолёта не отменили (программой испытаний нештатная ситуация не предусматривалась). Зная, что ядерный взрыв произошёл на низкой высоте, Белоусов наотрез отказался лететь практически в центр произошедшего взрыва, понимая, что его и вертолётчика посылают на верную смерть. Благодаря этому, он не получил облучения. Поскольку оба взрыва должны были произойти на безопасной высоте, участников испытаний средствами защиты от излучения и приборами замера уровня радиации не обеспечивали. Свидетельством того, что имело место облучение нас, находящихся в эпицентре взрыва, является повреждение сооружений на близко расположенных от эпицентра взрыва площадках полигона. 12
После проведения этих испытаний я в составе подразделений, занимавшихся на боевых полях демонтажём и восстановлением разрушенных объектов, осуществлял сбор, фотографирование оставшихся объектов испытаний, их демонтаж, эвакуацию с боевых полей, захоронение (уничтожение), дезактивацию контейнеров с приборами и датчиками, а также технических средств запуска аэростатов. В последующем по роду служебной деятельности я продолжал принимать непосредственное личное участие в составе рабочих групп подразделений особого риска РФ (пять высотных ядерных взрывов операции «К» на полигоне Сары-Шаган). За активное участие в работах по проведению воздушных ядерных испытаний я поощрялся грамотами, благодарностями, денежными премиями от вышестоящих руководителей, включая министра обороны и его заместителей. Полученное мной радиационное воздействие на организм явилось причиной серьёзных стойких заболеваний, по поводу которых я многократно проходил курсы стационарного лечения в госпиталях, а также амбулаторного в поликлиниках и санаториях МО. Большинство моих коллег, участвовавших в ядерных испытаниях, покинуло этот мир. А те, кто ещё жив, в том числе и я, продолжают быть «подопытными кроликами» для науки, изучающей последствия облучения человека проникающей радиацией ядерного взрыва и возникающие при этом заболевания на генетическом уровне (детей, внуков и т.д.). Нас заставляют ежегодно проходить углублённое медицинское обследование в военных поликлиниках, чтобы набрать статистику о том, кто, когда и от чего составил компанию тем, кому уже не надо быть статистами. Я перенёс три полостные операции, в том числе на сонной артерии, находясь в предынсультном состоянии. Сейчас обследуюсь по поводу возможного заболевания раком лёгких. В 2004-ом году Медико-социальная Экспертная комиссия при Комитете ветеранов подразделений особого риска РФ в Санкт-Петербурге установила у меня причинную связь моих заболеваний (увечья) с облучением организма при ядерных взрывах. Это позволило существенно увеличить мою пенсию и предоставить возможность лечения в одной и лучших поликлиник города Москвы №220 не только мне, но и жене, детям, внукам, а также иметь возможность бесплатно ежегодно вместе с женой лечиться в санаториях или медицинских реабилитационных центрах. В 1959-ом году я два месяца «глотал» ядерную пыль на Семипалатинском полигоне. Туда был командирован 4-м Главным управления МО для участия в подготовке и проведении подрыва на заряжённой земле полигона прототипа ядерного заряда (тротила сверхбольшой массы, примерно 150 тысяч тонн). Целью эксперимента была оценка поражающего действия сильной ударной волны на автоматику ядерных боевых частей баллистических ракет, военную технику, животных и даже людей (в качестве человеческой мишени был использован невостребованный из морга труп женщины). 13
Ежедневно нас на автобусах возили за десятки километров до места проведения эксперимента по заражённой территории полигона, где до этого проводились наземные ядерные эксперименты (в отдельные дни по 3-4 взрыва). Из автобусов были видны оплавленные вышки, на которые устанавливались ядерные заряды. Вдоль дороги мелькали щиты с надписью «Радиация, не приближаться». За полчаса до взрыва тротила высокое начальство разместились в блиндаже на переднем крае, а остальные участники эксперимента, в том числе и я – метров за 500 от переднего края. Когда была объявлена десятиминутная готовность до момента подрыва тротила, я с ещё одном «смельчаком» покинул наш блиндаж. Мы с ним во весь рост бегом направились к «генеральскому» блиндажу. Нас, конечно, заметили, но вернуть обратно не смогли. И даже не успели отругать, так как через считанные секунды раздался звук взрыва с образованием грибовидного облака в виде огненного шара. Под нами дважды сотряслась земля, последовал резкий удар воздушной ударной волны.
Взрыв тротила сверхбольшой массы. Семипалатинский полигон. 1959год.
Мы вместе с руководителями эксперимента первыми оказались у совершенно секретных ядерных боеголовок. Стали их осматривать, ничего не понимая. Вскоре появилась вооружённая охрана КГБ. Боевые головки ракет были накрыты брезентом, а нас попросили удалиться. Двигались мы от центра взрыва по дымящейся траве. Всю заражённую местность завалило пылью и дымом, вокруг были опалённые перепёлки и поражённые животные, перевернутые и отброшенные танки, другая техника и сооружения, разрушенные блиндажи, траншеи. Моя задача в этом эксперименте заключалась в осмотре и описании повреждений несекретной техники и вооружения, макетов различных сооружений и состояния умирающих животных. Мёртвая женщина от ударной волны не воскресла, её труп был снова отправлен в морг. 14
После участия в эвакуации объектов испытаний с боевых полей и в их захоронении на территории полигона, пришлось писать порученный мне раздел отчёта о результатах испытаний. После облучения на Семипалатинском полигоне мой вес держался на уровне 45-50 кг. Условий для лечения не было. По режиму секретности я не имел права сообщать врачам об участии в проведении ядерных испытаниях, тем более аварийных. Число лейкоцитов в крови составляло 2000 ед. Хотя в еде я себе не отказывал, нагнать вес из-за отсутствия аппетита не удавалось. В санатории меня отправляли с диагнозом «дистрофия». Там бесполезно пытались поднять кислотность в моём желудке, пониженную до нулевого значения.
Переквалификация в специалиста ядерного оружейного комплекса страны В НИЧ мне предстояло работать по новой в то время научной проблеме–оценке поражающего действия взрывов ядерных боеприпасов противоракет на летательные аппараты (головные части баллистических ракет и самолёты), а также на наземные объекты. Эта НИР должна была завершиться в 1961-ом году написанием на полигоне итогового отчёта по указанной выше теме. Пришлось практически с нуля факультативно готовить из себя научного исследователя, не имея достаточного научного задела по данной тематике, кроме выпускного диплома в РВАИУ по анализу возможных способов обоснования норм расхода баллистических ракет с ядерными зарядами, курсов по сборке и разборке ядерного заряда ЗУР в Подмосковье, участия в проведении ядерных испытаний на полигоне «Капустин Яр» и в эксперименте по модельному ядерному подрыву на Семипалатинском полигоне. Будучи в течение почти двух лет свободным от семейных забот, я получил возможность теоретически подготовиться к проведению исследований по заданной мне научной теме. Переквалификация шла по двум направлениям. Первое – это теоретическая подготовка по высшей математике. Мне было разрешено при временной дислокации НИЧ в Москве свободное посещение лекций по высшей математике, физике, теории вероятностей и математической статистике в Московском государственном университете им. М.В.Ломоносова, а также изучение научных трудов Московского математического института им. В.А.Стеклова и, в первую очередь, результатов математического моделирования точечного взрыва, проведенного с учётом процессов ионизации и диссоциации воздуха, имеющих место при реальном ядерном взрыве. 15
Второе – это стажировка в Институте химической физики (ИХФ) АН СССР, возглавляемом академиком, Лауреатом Нобелевской премии Н.Н.Семёновым. Здесь я имел возможность посещать семинары таких светил науки, как Н.Н.Семёнов, М.А. Садовский, С.А.Христианович, Я.Б.Зельдович, Л.И.Седов, и других ведущих специалистов по ядерной физике. Мне очень помогли подготовиться к участию в натурных ядерных испытаниях на полигоне «Капустин Яр» и в эксперименте с подрывом тротила сверхбольшой мощности (прототипа ядерного взрыва) на Семипалатинском полигоне теоретические разработки по физике ядерного взрыва молодых талантливых учёных Спецсектора ИХФ АН СССР Ивана Немчинова и Кости Губкина. С Иваном Немчиновым я участвовал в подготовке и проведении ядерных испытаний, в написании отчётов по их результатам. Моя с ним творческая работа длилась до вступления в силу в начале 1963-го года Договора между СССР и США о запрете ядерных взрывов в атмосфере. Мне были доступны научные разработки по ядерной тематике Всероссийского НИИ ЭФ (КБ-11, г. Саров, он же Кремлёв, Нижегородская область), известного как «Арзамас-16», возглавляемого отцом советской атомной бомбы академиком Ю.Б.Харитоном, а также отчёты атомщиков А.С.Компанейца и Ю.П.Райзера Уральского атомного центра, известного как «Челябинск-70» (г. Снежинск), в котором разрабатывались ядерные боевые части для противоракеты большой дальности А-350Ж и скоростной противоракеты малой дальности ПРС-1. Я также тесно сотрудничал со специалистами-атомщиками 12-го ЦНИИ МО (Сергиев Посад, бывший Загорск) – головного института в МО по ядерной тематике (С.А.Зеленцов и др.), НИИ-4 МО (Г.С.Цеханский и др.), ОКБ «Вымпел» (М.Г.Поборцев, Ю.А.Каменский и др.), а также со специалистами 12-го ГУ МО – головного управления по ядерному вооружению Советской Армии. Основную часть своего служебного времени приходилось проводить в командировках в эти организации, переквалифицируясь в специалиста ядерного оружейного комплекса страны. На первых порах не обошлось у меня без курьеза, связанного с моей математической подготовкой в Ростовском училище, где мы получали высшее общее и военное образование всего за 4 года. Дело было таким образом. Я один оказался в кабинете Ивана Немчинова (Ваню пригласили к директору ИХФ АН СССР). Заходит в кабинет девушка – сотрудница этого же института и задает мне вопрос: «Чему равен ноль-факториал (0!)?», и добавляет: «У нас с коллегами разногласия по поводу результата». Меня так и потянуло ответить, что это «0», но смутило, что вопрос задают сотрудники ИХФ АН СССР – в основном выпускники МГУ и других известных научных математических институтов. Поэтому я дипломатично ответил, что здесь нахожусь в командировке («я сам не местный»), и посоветовал девушке зайти позже, когда вернётся Иван Немчинов.
16
Когда появился Иван, я задал ему аналогичный вопрос. Ответ был 0! =1, чему я был приятно удивлен, поскольку нас учили, что 1!=1×1=1; 2! =2×1=2; 3!=3×2×1=6; 4!=4×3×2×1=24 и т.д., а над значением 0! я как-то не задумывался. По рекомендации Ивана пришлось открыть «Справочник по математике» Бронштейна и Семендяева, где в разделе «Факториалы» в конце страницы мелким шрифтом давалась сноска, что 0!=1 и что это доказывается через Y-функцию. Само доказательство там не приводилось. Этот факт заставил меня усилить самостоятельную подготовку по высшей математике. По роду своей службы мне лично пришлось общаться с начальником 4-го ГУ МО генерал-полковником Г.Ф.Байдуковым и его первым заместителем генерал-майором М.Г.Мымриным, о которых у меня сложилось самое хорошее впечатление. Г.Ф.Байдукова отличала большая скромность. Он, в частности, отказался переезжать в современную, более комфортабельную квартиру. Никогда не принимал рыбные и мясные «презенты» с полигона. Однажды меня с Юрой Белоусовым, как «учёных» НИЧ, направили к Байдукову «помочь» тому подготовиться к докладу в вышестоящей инстанции об американской системе ПРО «Сейфгард». Генерал внимательно нас выслушал, поблагодарил. Затем изложил нам свой вариант доклада, из которого мы, старшие лейтенанты, убедились, как слабо мы осведомлены о противнике в сравнении с генерал-полковником Г.Ф.Байдуковым. Генерал-майор Михаил Григорьевич Мымрин прекрасно разбирался не только в вопросах систем противосамолётной и противоракетной обороны, но и ядерного оружия. Я постоянно включался в состав всех комиссий по оценке характеристик ядерных боевых частей противоракет, которые возглавлял М.Г.Мымрин. Это были «Челябинск-70», «Арзамас-16», Сары-Шаган. Специальные ядерные заряды противоракет имели мощность несколько сот килотонн. Разрабатывались они засекреченными Всероссийским НИИ экспериментальной физики в г. Сарове («Арзамас-16») и Уральским ядерным центроме в г. Снежинске («Челябинск-70»). В Сарове академики А.Д.Сахаров и Ю.Б.Харитон создали и советскую водородную бомбу, испытанную 29-го августа 1949-го года.
Ядерный заряд противоракеты А-350Ж. «Челябинск-70». 17
Первая советская атомная бомба..
Сейчас из открытой печати мы узнаем, что старинный г. Саров находится на границе Нижегородской области и Республики Мордовии. Это закрытое административно-территориальное образование, город, куда простым гражданам России путь закрыт. Попасть туда можно только по спецпропуску. Отсюда пошёл ядерный щит СССР. А ещё двести лет назад здесь в Сарове жил и творил чудеса почитаемый Русской православной церковью преподобный Серафим Саровский. Мощи святого сейчас хранятся в Свято-Троицком Серафимо-Дивеевском женском монастыре, что в 25-ти километрах от Сарова. Кельи Саровского монастыря находятся под землей на 10-ти метровой глубине. Так что Саров – это город, в котором соединились религиозная культура и наука, вера в чудотворную силу и вера в безграничность человеческого разума. Об эрудиции М.Г.Мымрина в области военной техники свидетельствует такой факт. Я в составе комиссии, возглавляемой Мымриным, участвовал в «Челябинске-70» при демонстрации предложенного разработчиком нового способа стыковки ядерной боевой части к корпусу скоростной противоракеты ПРС-1, резко сокращающего время стыковки. Вместо традиционных болтов с гайками предлагалось использовать гибкую металлическую ленту, загоняемую пневматическим молотком в желоб в месте стыковки. Хотя демонстрация приспособления прошла блестяще, у Мымрина возникли сомнения. Им было предложено повторить эксперимент с другой гибкой лентой, наугад взятой из партии серийно изготовленных лент. Сомнения Мымрина подтвердились: новая лента на полпути перестала поступать в желоб. После нескольких новых попыток остановился и пневмомолоток (в баллоне закончился сжатый воздух).
18
Был объявлен перерыв для подготовки к продолжению эксперимента, но решение Мымрина было категоричным: хотя идея интересная, но Министерство обороны такая надёжность изделия не устраивает. Таким было заключение Мымрина. Дальнейшая разработка изделия была прекращена. М.Г.Мымрин был и хорошим рассказчиком. Заслушаешься. Вот несколько его рассказов о нашей ПВО во Вьетнаме и Египте. Первая байка. В зенитный комплекс С-75 включали так называемый «интеллект» – самого глазастого солдата с биноклем. Чтобы американские самолёты не засекли РЛС по её излучению, на ней отключали высокое напряжение, а на её верхнюю точку сажали этого «интеллекта». Увидев «Фантом», он кричал: «Вижу цель! Азимут такой-то …» и пулей спускался вниз. Врубали высокое напряжение, стреляли и сбивали самолёт. Вторая байка. Поскольку во Вьетнам и Египет поставляли старую технику, были случаи, когда в процессе боевой работы высокое напряжение само пропадало, а наши ракеты уже были в полёте. Лётчики «Фантомов», видя в ясном небе взлетевшие ракеты, часто с испугу сами покидали самолёты на парашютах. Задача расчёта С-75 считалась выполненной. Третья байка. Одной из задач наших ракетных расчётов было обучение вьетнамских военнослужащих ведению стрельбы нашим ракетными комплексами. Учёба вьетнамцам давалась очень тяжело. На следующий день они всё забывали. Один вьетнамец так достал нашего офицера, что тот в сердцах заявил: «Завтра, если не повторишь заданное, убью». Утром вьетнамец исчез. Догнали его за 10 км, идущим в сторону от ракетного комплекса. На вопрос: «Почему сбежал?» ответил: «Так командир утром обещал меня расстрелять. Вот я и убежал». Кроме личного участия в испытаниях противоракет у меня много времени уходило на работу в различных комиссиях. При этом руководство 4-го ГУ МО доверяло мне возглавлять комиссии, в состав которых входили офицеры и представители разработчиков намного старше меня как по званию, так и по должности. Все мои попытки уйти от такого «руководства» и соответствующей ответственности всячески пресекались со стороны 4 ГУ МО: «Мы в тебя поверили, так и тяни лямку». Пока я со своими сотрудниками по НИЧ временно располагался в Москве на территории 4-го ГУ МО, а затем на улице Интернациональной, проживая в казарме на территории одной из воинских частей ПВО в Филях, моя жена Нина в Ростове-на-Дону кормила грудью нашего первенца Валерия, и продолжала учёбу в Ростовском вечернем строительном техникуме. Летом 1958-го года в Ростов-на-Дону приехала моя мама, забрала Валерия к себе на станцию Мардаровка Одесской области, где он, к большой радости бабушки и дедушки, продолжал набирать вес на козьем молоке. 19
Нина, наконец, смогла полностью посвятить себя учёбе. Перешла на дневное отделение факультета «промышленное и гражданское строительство» Ростовского горно-строительного техникума. В июне 1959-го года после успешной защиты Ниной диплома мы в Ростове-на-Дону собрали свои скромные пожитки (ковёр, подарок родителей, оцинкованное корыто, которое мы с женой, находящейся на сносях, выиграли в качестве приза за исполнение вальса на танцах, немногочисленные свадебные подарки и личные вещи), уложили всё это в большой деревянный сундук, сбитый одним из родственников родителей жены, и отправили полупустой сундук в Москву. Сами же поехали поездом на станцию Мардаровка за сыном Валерием, которому в то время исполнился один год и девять месяцев. В доме родителей мы увидели такую картину: этажерка с книгами прибита гвоздями к стене, нижние полки пустые. Все дверцы тумбочек, шкафов на запорах. Так родители «защищались» от любопытного внука. Застали мы сына здоровым, крепким малышом. Сравнительно быстро он признал нас своими родителями, хотя сначала никак не мог понять, кто его настоящая мама: бабушка-мама или Нина-мама. В отношении моего отцовства у сына сомнений не возникало. Из Мардаровки мы с Валерием отправились в Москву, где поселились в комнате, которую я заранее снял у одной одинокой женщины. Туда же был доставлен сундук с нашими пожитками. Через несколько месяцев проживания в Москве на съёмной комнате я стал ощущать острую нехватку денег. Пришлось решительно «попросить» командование НИЧ предоставить мне жилье на полигоне по месту постоянной дислокации НИЧ – в г. Приозёрске. На наше счастье, жилья там для нас не нашлось. Нам была предоставлена во временное пользование комната площадью 14 кв. м в деревянном бараке типа СР-2 на военном складе в деревне Молжаниновка Красногорского района Московской области. Туда из Москвы можно было добраться на электричке, доехав до станции Подрезково с Ленинградского вокзала. В бараке потолка не было, только внутренняя часть наклонной крыши, покрытая рубероидом. На всех жильцов барака приходились одно «удобства» и одна небольшая кухня. Мы с женой спали вдвоем на раскладушке. Для сына Валерия в качестве кровати использовали крышку изпод сундука. Зимой приходилось мерзнуть. Грелись с помощью электрической плитки. Жаловаться на такие условия было грех. В других комнатах барака жили с детьми майоры, подполковники и даже один полковник (у меня тогда было звание «старший лейтенант»). При этом жильцы барака дружили семьями, помогали друг другу. При проживании в бараке, нам стало легче с финансами. Мы смогли купить радиоприёмник, причем самый «крутой». Это был «Фестиваль» с дистанционным управлением через пульт, соединенный с приёмником пятиметровым кабелем. 20
Совместное проживание с женой и сыном в Москве у меня длилось недолго. В 1979-м году, в связи с запретом ядерных испытаний, я в НИЧ был переведён на должность инженера по исследованию эффективности противоракет (ПР). В этой связи, кроме проведения исследований по оценке поражающего действия ядерного взрыва, пришлось перебраться на полигон, где, проживая в одном из бараков, принимать участие в проведении испытаний штатных противоракет А-350Ж и ПРС-1, предназначаемых для поражения головных частей баллистических ракет противника средствами системы ПРО А-35М. С этого времени началось моё тесное сотрудничество с офицерами-испытателями противоракетного отдела полигона Сары-Шаган, который возглавлял полковник В.О.Мастюлин. Противоракета А-350Ж – двухступенчатая ракета дальнего перехвата (порядка 350 км). Разработчик МКБ «Факел» (г. Химки). Генеральный конструктор П.Д.Грушин.
П.Д.Грушин.
Противоракета А-350Ж
Первая разгонная ступень представляла собой связку из четырёх твердотопливных двигателей (разработчик Казанское ОКБ-16 «Союз», главный конструктор П.Ф.Зубец), работающих на смесевом топливе (разработчик Пермский НИИ-130, главный конструктор А.М.Секалин). Маршевый жидкостной ракетный двигатель (вторая ступень ПР) разрабатывался в ОКБ Ленинградского завода имени В.Я. Климова под руководством главного конструктора С.П.Изотова. Двигатель работал на высокотоксичных гепсиле и тетраоксиде. Максимальная скорость ПР А-350Ж достигала около одного километра в секунду. Для хранения, транспортировки и запуска ПР А-350Ж использовался транспортно-пусковой контейнер (ТПК). Разработчиком ТПК и наземной пусковой установки ПР являлось ОКБ Ленинградского завода «Большевик» (главный конструктор Т.Д.Вылкост). Противоракета ПРС-1 представляла собой твердотопливную высокоскоростную одноступенчатую ракету ближнего перехвата с отделяемой в полете управляемой ядерной головной частью. Разработчик Свердловское ОКБ-8, главный конструктор Л.В.Люльев. 21
Л.В.Люльев.
Пуск противоракеты ПРС-1.
Смесевое твердое топливо ПР ПРС-1 с добавлением алюминиевых элементов обеспечивало ей разгон до 4 км в секунду за несколько секунд полёта. При этом корпус ПРС-1 нагревался до 2000 градусов с образованием высокотемпературной плазмы на 4-й секунде полёта. Испытательные пуски противоракет А-350Ж и ПРС-1 проводились па шестой площадке за 100 км от 40-й площадки. На седьмой площадке, расположенной рядом с аэродромом, осуществлялись предпусковые проверки противоракет. Кстати, при следовании поездом через полигон в окно поезда можно было видеть антенны куполов РЛС. Эта одноколейная «железка», которая проходит через станцию Сары-Шаган, была построена во время войны. Она соединяла Караганду с Алма-Атой. Однажды, во время поездки в Алма-Ату, Н.С.Хрущёв на этом перегоне не спал. Когда увидел огромные антенны и купола радиопрозрачных укрытий антенн, спросил: «А это ещё что?». Ему объяснили. После этого все пассажирские поезда стали ходить через станцию Сары-Шаган только ночью. Как-то на шестой площадке испытывали одну из противоракет. Старт – вертикальный. Ракета приподнялась над пусковым столом, покачалась, упала на бок и поползла по земле в сторону собравшихся поглазеть солдатстроителей. Те, в основном таджики и узбеки, вместо того, чтобы разбежаться, кинулись ей навстречу. Чудом никто не пострадал. А когда спросили, зачем мчались к ракете, ответили: «Касманавт спасат, тавариш началнык!» Наверное, им из «режимных соображений» объяснили, что здесь космодром. Смешной случай был и на седьмой площадке в монтажном корпусе, где тестировали противоракету. Кто-то работал внизу, кто-то под потолком на стремянке. Вдруг грохот. Нечаянно замкнулась цепь у ракеты и внутри контейнера раскрылись стабилизаторы. Вопль: «Беги, сейчас рванет!». Никто потом не мог вспомнить, как свалился со стремянки, как бежал, как перелетел через проволочное ограждение. Назад перелезть уже не смогли, шли вокруг, через КПП. А у того, кто находился на стремянке, оказалась трещина в ноге. Почувствовал он это, только отбежав на километр. На следующий день сообразили, что ракета была не заправлена, а вместо головной части на ракете была болванка. 22
Вспоминается командировка под Пермь на испытательный стенд отжига смесевого топлива для скоростной противоракеты ПРС-1. Отработка топлива шла с частыми взрывами стенда и выбитыми стёклами в ближайших лабораторных корпусах. В этой связи в штате стенда была даже предусмотрена специальная бригада стекольщиков. Отжиг проводился в автоматическом автономном режиме с эвакуацией персонала из ближайших построек. Перед моим приездом начальник службы безопасности стенда решил ради любопытства посмотреть, как работает автоматика, и свои впечатления унёс в могилу. Надо отметить, что американцы намного обогнали нас в создании скоростной противоракеты. Наши конструкторы никак не могли добиться требуемой скорости горения смесевого топлива, чтобы обеспечить максимальную скорость полёта ракеты 4,5 км в секунду. В решении этой проблемы американцы направили наших конструкторов по ложному пути. Наша разведка «добыла» липовые данные о том, что скорость горения топлива американцы увеличивают за счёт добавления в него мелких алюминиевых шариков, обеспечивающих, как они утверждали, большую площадь горения. На самом деле, они добавляли в топливо мелкие частички алюминия в виде пластинок. Когда наши специалисты применили аналогичную технологию, проблема получения требуемой скорости горения топлива была решена, но, увы, с потерей времени и денежных средств. В связи участием на полигоне в испытаниях противоракет география моих командировок существенно расширилась. Возможность встречаться с женой и сыном у меня предоставлялась только при следовании и возвращении из командировок, делая кратковременные остановки в Подрезково. 1960-й год оказался для нашей семьи судьбоносным. С этого года Н.С. Хрущёв разделил Москву на центральную часть – собственно Москву и на так называемую Лесопарковую зону Москвы, куда вошёл и Молжаниновский район с нашим бараком (он располагался практически на границе Лесопарковой зоны Москвы с Московской областью). Нина нашла себе работу по специальности в городе Химки, что в двух остановках электрички от Подрезково в сторону Москвы. Поскольку Химки, так же, как и Подрезково, вошли в Лесопарковую зону города Москвы, для устройства на работу Нине требовалась хотя бы временная прописка в нашем бараке. На наше счастье, Химкинскому району было дано право на дополнительную прописку 60-ти тысяч человек. Тогда я обратился в паспортный стол Химок, чтобы временно прописать жену в бараке. «Добрый» начальник паспортного стола предложил прописать там не только Нину, но и меня, причём не временно, а постоянно. Я, конечно, согласился (в то время мы с женой были выписаны из Ростова-на-Дону и не имели никакой прописки). В случае перевода меня по службе в Москву, имея прописку в бараке, я приобретал право получения квартиры хотя бы в Лесопарковой зоне Москвы. 23
После прописки в бараке Нина устроилась на работу в Химках в организацию почтовый ящик 2510, куда ездила с сыном Валерием. На время работы оставляла его в детском садике этой организации. 1960-й год оказался для нас дважды судьбоносным – по рекомендации 4-го ГУ МО я был включён в «Список тридцати опытных офицеров полигона…», в основном майоров, подполковников и одного полковника, начальника НИЧ В.С.Багаева, которые должны были составить «костяк» создаваемого в Москве Специального научно-исследовательского института №45 МО СССР (СНИИ-45 МО). Тридцати офицерам без указания фамилий был разрешён перевод в Москву с правом прописки в Москве. Документ был завизирован Н.С. Хрущёвым. В этот «Список…» я попал не сразу. Борьба за меня шла между 4-м ГУ МО и 10-м ГНИИП ПРО МО СССР. Хотя полигон формально подчинялся 4-му ГУ МО, последнее слова по кадровым вопросам было за начальником полигона генералом С.Д.Дороховым. Новый начальник НИЧ полигона полковник И.Ф.Ковалевский категорически возражал против перевода меня, старшего лейтенанта, в Москву, так как его, полковника, служебная карьера заканчивалась на полигоне Сары-Шаган. Вместо меня, рекомендуемого руководством 4-го ГУ МО, Ковалевский предложил начальнику полигона Дорохову включить в «Список…» для перевода в Москву на выбор одного из десяти других офицеров полигона. Меня же, артиллерийского инженер-механика, Ковалевский решил перевести на площадку за 100 км от штаба в Приозёрске, где располагалась наша НИЧ, на радиолокационный объект полигона. Для этого он подписал у Дорохова соответствующий приказ, а сам вместе с ним убыл в отпуск. Об этом приказе я узнал у начальника отдела кадров полигона майора Панкова, когда тот пригласил меня ознакомиться и завизировать этот приказ (таков порядок в армии), сославшись на заявление Ковалевского о якобы моём согласии на перевод из г. Приозёрска на дальнюю радиолокационную площадку. Всю жизнь буду помнить благородный поступок этого порядочного кадровика, который не дал ход приказу до возвращения из отпуска Ковалевского и выяснения, почему Ковалевский ссылался на то, что мне, как специалисту по ядерной тематике, нет замены в НИЧ, следовательно, отпускать в Москву меня нельзя, в то же время, вывод меня за штат НИЧ фактически «оголял» тематику исследований, возложенную на НИЧ. Для кадровика показалось странным решение использовать офицера не по его специальности. О сложившейся ситуации я срочно доложил по служебному телефону в 4-е ГУ МО и был срочно вызван туда в командировку. В Москве по предложению начальника отдела 4-го ГУ МО полковника Ю.Т.Савицкого заместитель начальника 4-го ГУ МО генерал-майор М.Г.Мымрин (им я также очень признателен и благодарен) «перехватил» возвращавшегося из отпуска главного инженера полигона полковника М.Г.Трофимчука (в дальнейшем начальник полигона, генерал-лейтенант). 24
М.Г.Трофимчук
Мымрин приказал Трофимчуку в связи со сложившейся в отношении меня ситуацией, по прибытии на полигон, сообщить служебной телеграммой в Управление кадров Войск ПВО страны о согласии полигона перевести меня в Москву с одновременной передачей ядерной тематики из НИЧ полигона в СНИИ-45 МО. Трофимчук, оставаясь за начальника полигона, пытался оттянуть решение в отношении меня до возвращения из отпусков Дорохова и Ковалевского. Но Мымрин настоял на своём требовании, хотя и не имел на это юридического права. Таким образом, 14-го сентября 1960-го года приказом Главкома Войск ПВО страны я был назначен в СНИИ-45 МО. Ковалевский, по возвращении из отпуска, грозился отменить это решение, но тщетно. Так закончился мой период военной службы в НИЧ полигона Сары-Шаган. Считаю, что служба в НИЧ послужила для меня основой в процессе моей дальнейшей переквалификации в специалиста ядерного оружейного комплекса страны. В СНИИ-45 МО я продолжил исследования поражающего воздействия ядерного взрыва на летательные аппараты и наземные объекты. По этой теме защитил кандидатскую диссертацию. Одновременно занимался разработкой методик лётных испытаний противоракет. Принимал непосредственное участие в оценке их характеристик во всём диапазоне боевого применения с использованием математической модели противоракеты, отладка и калибровка которой проводились по результатам лётных испытаний противоракет на полигоне в процессе моих многократных туда командировок. В 1961-1962 гг. принял участие в проведении на полигоне Сары-Шаган пяти высотных ядерных взрывов (операция «К»). Затем 4-м ГУ МО был привлечён к написанию итогового отчёта по всей серии ядерных взрывов, проведенных на полигоне, и справки о результатах аналогичной серии ядерных взрывов под кодовым названием «Аргус», проведенных а США. Материалы готовились по заданию заместителя министра обороны СССР по радиоэлектронике генерал-полковника А.В.Герасимова для доклада министру обороны СССР. Мой труд был высоко оценен. Я получил благодарность от А.В.Герасимова и премию в размере 1500 рублей.
25
За опубликование в 45-ом СНИИ МО 80-ти научных работ решением ВАК был утверждён в учёном звании по специальности «теория полёта (стрельбы) всех видов оружия (только ракет)». Военную службу в институте завершил в 1977-ом году членом Государственной комиссии от Министерства обороны СССР по приёмке на вооружение системы ПРО Москвы А-35М. В Госкомиссии возглавлял подкомиссию по оценке эффективности поражения головных частей баллистических ракет противника противоракетами А-350Ж и ПРС-1, несущими ядерные заряды. Одиннадцать последних лет моей военной службы прошли в Главном разведывательном управлении ГШ ВС СССР и были отданы решению важной государственной задачи по обеспечению защиты страны в условиях возможного применения ядерного оружия. За эту работу я был награждён орденом Красной Звезды.
26