камерная коллекция
текст: Александр Бронштейн
Не знаю, как это происходит сегодня, но сорок лет назад коллекционерами фототехники становились случайно. Вы, наверное, помните, что происходит, когда в насыщенный раствор опускают кристаллик? Вокруг него начинают немедленно образовываться новые и новые кристаллы. Так и с фотоаппаратами. Стоило на полке в моей фотолаборатории на киностудии им. А. Довженко появиться первому старому фотоаппарату, как каждый третий посетитель с радостью сообщал, что у него дома тоже валяется старая камера. И соглашался показать (там гармошечка, а впереди — стекляшечка), продать (неужели это барахло что-то стоит!?) или подарить (о, избавлюсь наконец от хлама).
Сконструированная на киевском заводе «Арсенал» фотокамера «Репортер».
То, что у меня собиралось, ещё не было коллекцией. Это были мои игрушки. И я ими игрался, то есть фотографировал. На первых порах радовался, что самая примитивная коробочка с одним стеклом вместо объектива и дырочкой вместо диафрагмы способна делать пристойные фотографии. Потом эта наивная радость сменилась недоумением. Мне в руки попалась зеркальная камера Ernemann 6x9 с объективом Ernoplast. Ролл-адаптер 6х9 у меня был, и я, снимая во дворе студии фотопробы, решил попробовать и новую камеру. Актриса стояла перед доской с плакатами. Рассматривая под увеличителем негатив, я вначале порадовался пластичности портрета, затем разглядел фактуры всех тканей на актрисе. Окончательно меня добило то, что, задрав увеличитель под потолок, я смог разглядеть на плакате за актрисой мельчайший текст с выходными данными типографии. В этот момент я как бы услышал выстрел стартового пистолета. Мне стали интересны старые объективы. Я их зауважал. Я в них поверил. Меня больше не утомляли рассуждения старых фотографов о том, «какое чудо “Двойной Протар”!» или «какая лепка у “Гелиара”!». Из макромеха для «Пентакона» я соорудил как бы универсальное приспособление для съёмки старыми объективами и перепробовал их десятки. Кстати, забавно было наблюдать за реакцией актёра, который видел направленную на него бронзовую трубу с колёсиками по бокам. Положение спасала приобретённая к тому времени определённая репутация. Фотоаппараты прибывали, занимали всё больше места в квартире и лаборатории, и я понял, что настало время ограничений. Пора было определиться, что именно я собираю. Колебания были недолгими. «Лейки», которые стали моим фетишем, старые объективы и советские камеры. На последних остановлюсь подробнее. Я, как и многие советские люди, считал, что производство фотоаппаратов на 1/6 суши началось с «Фотокоров». Книг по истории русской и советской фототехники я не встречал (много позднее я достал замечательные книги Алексея Андреевича Сырова — «Путь фотоаппарата» и «Первые русские фотоаппараты», Краткую фотоэнциклопедию Г.Н. Поляка, изданную, как и его знаменитый «Каталог-довiдник “Фотографiчні Об´єктиви”», в Украине и многие другие книги).
38
Темой этой никто по-настоящему не интересовался. Замечательный оператор Николай Кульчицкий, который жил в доме практически на территории киностудии, нашёл во мне благодарного слушателя, которому можно было рассказывать о фотокиностарине. Он был знаком с Гельгаром — конструктором первой в мире 35мм зеркалки «Спорт/Гельветта», он знал кучу историй и охотно ими делился. Одна особенно врезалась в память. Раньше операторы снимали собственной оптикой. Часто на ней не были указаны ни название, ни светосила. Кульчицкий и сам любил ставить на «Конвас» какую-нибудь невзрачную «стекляшку», а потом при просмотре мы забывали дышать, глядя на волшебно снятый материал. Оператор, о котором история, тоже приходил на съёмки на натуре, в живописном украинском селе, с собственным портфелем, в котором в коробочках стояли объективы. Не давая ассистентам и механикам даже дотрагиваться к оптике, он сам ставил объективы на камеру и сам потом убирал их. Пейзажи у него получались удивительно мягкие и поэтичные. Ассистенты оператора потеряли покой и решили выяснить, что за тайна скрывается в таинственном портфеле с объективами. На следующий день за оператором началась слежка. Его провожали со съёмки домой, прятались за тыном, пока он обедал в садике под вишней, ждали, пока он дремал после обеда… И таки дождались! Вечером оператор взял свой портфель и отправился на окраину села в мельницу. Зашёл и через некоторое время вышел. Самодеятельный шпион заскочил в мельничный зал и после недолгих поисков обнаружил на небольшом подоконнике выставленные в ряд объективы. Секрет оказался прост: за ночь на линзы оседала мельчайшая мучная пыль, которая и придавала изображению удивительную мягкость и воздушность. Давно нет ни того оператора, ни его ассистентов, а история вот осталась. Думаю, что мне этот рассказ оказался близким ещё и оттого, что бóльшая часть моей жизни в фотографии прошла под знаком борьбы с излишней жёсткостью оптики. Я искал мягкие объективы с пластичным рисунком, таскал в кофре фильтры-диффузоры, натягивал на объективы колготки, снимал через стекла, намазанные вазелином, — вообще, всячески издевался над качеством. Следующим толчком было приобретение мною дореволюционного каталога «Фотографических складов» Иосифа Покорного. История отечественного фотоаппаратостроения предстала предо мной совсем в ином свете. Оказывается, в царской России выпускали, к примеру, столько сортов фотобумаги, сколько советский фотограф не только не видел, но и представить себе не мог. Десятки камер, сотни объективов, паспарту, наборы для ретуши, штативы… Чего там только не было. И я принял решение. Все спекулянты фототехникой в Киеве и Москве узнали, что есть один киевский сумасшедший, который готов платить за «всякое барахло» нереально большие деньги.