Иеросхимонах Иероним (Соломенцов)
Константин Леонтьев (в монашестве Климент)
онстантин Николаевич Леонтьев, будучи консулом в Салониках, прожил более года на Афоне, в Русском Пантелеимоновом монастыре, под духовным руководством отца Иеронима. Промысл Божий избрал его, чтобы данный ему талант писателя употреблять на пользу Церкви, для спасения душ человеческих. Тогда, в возрасте 40 лет, у Леонтьева, в молодости испытавшего влияние либерально-эстетических идей, было желание «уверовать снова, как верил в детстве, с простотою сердца и живостью»16. Но, хотя и любил он веру православную, должного страха Божия не имел. Для обретения его, как позднее он написал, ему надобно было пережить сильное горе, поскольку он «верил в себя», «был самодоволен», не имел «и тени смирения»17, словом, любил Православие только воображением. И действительно, вскоре у него «начался перелом, удар следовал за ударом» и он «впервые ясно почувствовал над собою какую-то высшую десницу, захотел этой деснице подчиниться и в ней найти опору от жесточайшей внутренней бури»18. Но это было еще не все. Леонтьев позднее вспоминал, что удары продолжались все сильнее, а почва душевная была уже готова, и пришла наконец та переломная мину16 17 18
Леонтьев К. Н. Избранные письма. СПб., 1993. С. 345. Там же. С. 346. Там же.
14
та, когда он, «до тех пор вообще смелый, почувствовал незнакомый дотоле ужас, а не просто страх. Этот ужас был… и духовный и телесный одновременно, и ужас греха и ужас смерти»19. «В лето 1871 года, — говорит Леонтьев, — консулом в Салониках, лежа на диване в страхе неожиданной смерти (от сильнейшего приступа холеры), я смотрел на образ Божией Матери (только что привезенный мне монахом с Афона)… Я думал в ту минуту даже не о спасении души (ибо вера в Личного Бога давно далась мне гораздо легче, чем вера в мое собственное личное бессмертие); я, обыкновенно вовсе не боязливый, пришел в ужас просто от мысли о телесной смерти и… вдруг, в одну минуту, поверил в существование и могущество этой Божией Матери; поверил так ощутительно и твердо, как если б видел перед собою живую, знакомую, действительную женщину, очень добрую и очень могущественную, и воскликнул: “Матерь Божия! Рано! Рано умирать мне!.. Я еще ничего не сделал достойного моих способностей и вел в высшей степени развратную, утонченно-грешную жизнь! Подыми меня с этого одра смерти. Я поеду на Афон, поклонюсь старцам, чтобы они обратили меня в простого и настоящего православного, верующего и в среду и в пятницу, и в чудеса, и даже постригусь в монахи…” Через 2 часа я был здоров; все прошло еще прежде, чем явился доктор; через три дня я был на Афоне…»20 Желанию подчиниться учению Православной Церкви содействовало также его «глубокое и давнее отвращение к современным прозаическим формам прогресса, к равенству прав, к изобретениям, машинам и т. д»21. Он любил и 19 20 21
Леонтьев К. Н. Избранные письма. С. 346. Леонтьев К. Письма к Василию Розанову // Волга. 1992. № 2. С. 120. Леонтьев К. Н. Избранные письма. С. 346.
15
ценил все родное, русское. В сочинениях Леонтьева, «даже в любовных повестях», «проглядывало везде уважение к религии, любовь к старине и народным верованиям»22. Одеваться он любил по-русски: рубашка навыпуск, высокие сапоги — и находил это более красивым и благородным. Видя его однажды в русском костюме, гостившие на Афоне старообрядцы, ревнители старины, восхищались и одобрительно говорили отцу Иерониму: «Ну, консул! Вот это консул так консул! Русское платье носит, бородку не бреет…»23 И только по служебным делам к своим европейским коллегам он «вынужден был ходить в “немецком платье”», чтобы собственное начальство его «не сочло за сумасшедшего» и не лишило должности, которой он дорожил 24. Итак, Леонтьев поехал на Афон, чтобы стать настоящим православным и приобщиться к монашеской жизни. Отец Иероним, которого он называл великим афонским старцем и своим наставником, как и всегда, дал ему самое простое и краткое правило — всего лишь трижды в день повторять: «Господи, пошли мне веру в загробную жизнь и утверди ее в сердце моем». Леонтьев повторял это молитвенное прошение хотя большей частью «сухо, невнимательно, формально», но за послушание и молитвы старца Господь послал ему веру и утвердил ее 25. Со временем, пишет Леонтьев, физический страх прошел, духовный же остался, все возрастал и укрепился настолько, что он «от веры и страха Господня отказаться» уже не мог, «если бы даже и хотел»26. Он стал бояться Бога 22
23 24 25 26
Леонтьев К. Н. Моя исповедь / К. Н. Леонтьев. Полн. собр. соч. и писем: в 12 т. М., 2003 (далее — ПССП). Т. 6. Ч. 1. С. 242. Леонтьев К. Н. Майносские староверы / Там же. С. 521. См.: Там же. С. 515. См.: Леонтьев К. Н. Избранные письма. С. 347. Там же. С. 588.
16
и Церкви или, иными словами, боялся прогневать Бога своими грехами и нарушить установленные Богом церковные каноны. Часто, беседуя с отцом Иеронимом, он открывал ему те глубочайшие чувства, которые его волновали, рассказывал о тех неожиданных внутренних переменах, ощущавшихся им по мере того, как все больше и больше вникал он в учение Православной Церкви. Леонтьева эти перемены удивляли и радовали оттого, что «из эстетика-пантеиста, весьма вдобавок развращенного, сладострастного донельзя, до утонченности, стал он верующим христианином». Это была «победа духовного (мистического) рассуждения и чувства над рассуждением рациональным», к которому его приучили «и дух века, и в особенности медицинское воспитание», и его «пристрастие смолоду к естественным наукам»27. И эта победа заслуживала внимания. Отец Иероним слушал Леонтьева, «весело и добродушно улыбаясь, что с ним случалось редко», и говорил: «Вот, скажут, однако, на Афоне какие иезуиты: доктора, да еще и литератора нынешнего обратили»28. Под влиянием отца Иеронима искренне полюбил он не только Православие — он, интеллигент, вчерашний либерал и деист, полюбил и монашество, несмотря на все трудности, с которыми ему пришлось встретиться и которые всегда неизбежны при перерождении в жизнь духовную из «жизни по плоти». «В Солуни и на Афоне, — пишет Леонтьев, — меня мучила два с половиной года лихорадка и пищеварение отказывалось вовсе… Рыбная пища изнуряла меня до того, что я ходить почти не мог, и, сверх того, понос и лихорадка 27
28
Леонтьев К. Н. Мое обращение и жизнь на Святой Афонской Горе / ПССП. Т. 6. Ч. 1. С. 783—784. Там же. С. 782.
17
доводили меня до отчаяния». «До Афона, — продолжает он, — я не знал молитвы; на Афоне я молился или по два по три часа кряду с восторгом, который после уже не возвращался; или бросал молитву вовсе в глубоком унынии; или ходил в церковь с великим принуждением по требованию духовников. Я помню, как в Великий четверг на Страстной отец Иероним, сам изнеможенный и больной, пришел нарочно в мою келлию и почти гневно прогнал меня в церковь только на минуту, чтобы приложиться по афонскому обычаю к иконе, на которой было изображено Распятие. Я с трудом подчинился. Я помню, какие телесные муки я вынес три ночи подряд на этой Страстной неделе; три ночи подряд отец Иероним заставлял меня ходить на бдения, которые длились по восемь и более часов. На последнюю заутреню (под Пасху) мне сделалось так дурно, что отец Макарий вышел из алтаря и велел монаху увести меня и положить в постель, и я лежал, а этот монах читал мне причастные молитвы»29. Леонтьев мучился то тем, то другим недугом, к тому же его возмущало, что здоровые люди соблазнялись тем, что он «слабо живет» на Афоне, и только духовники утешали его своим словом, советуя не обращать внимания на реакцию людей. «Однажды до меня дошло, — пишет Леонтьев, — что какие-то богатые старообрядцы (единоверцы, вероятно) морщились, увидавши, что я открыто курю в бытность мою в Андреевском скиту. Отец Макарий, который был в скиту в гостях, тогда сказал им, что я очень хороший христианин и хотя курю табак, но зато, говея на Страстной, я четыре дня ничем не питался, кроме хлеба и кваса. Мне это передали, и Господь знает, сколько эта одна похвала его утешила меня. Все слышать и думать только
о грехах и немощах своих и никогда не слыхать похвалы и одобрения — это надо стать почти святым; а я далек от этого, и человеческая поддержка мне необходима»30. И он не только полюбил суровое монашеское житие, живя всего лишь год на Афоне. Он покорился ему, сломив свою волю, воспринял его всем сердцем и уже тогда стал по духу монахом. Ему самому довелось пережить «все те разнообразные минуты скорби и отрады, которых глубокое и необычайно тонкое сплетение составляет науку монашеской жизни, “науку из наук”, как говорят учители-аскеты»31, о чем и отец Иероним говорил просто, что поочередное посещение скорбей и утешений приводят человека в смирение и преуспеяние духовное. «Да, я счастлив, — пишет Леонтьев, — братия хвалит мое усердие и мое незлобие; сам старый батюшка 32 иногда улыбается милостиво, благословляя меня, когда я ему кланяюсь, и говорит: “Ну, что ж ты, ветрогон, благодушествуешь теперь, я вижу, мирствуешь, благодаря Господа?”»33 Новообращенный христианин и новоначальный послушник, он доволен собой и благодарит Бога. «Настоящие православные идеи, — пишет Леонтьев, — у нас так забыты и засыпаны так давно всяким утилитарным, гуманистическим и другим западным хламом!.. Мне в 40 лет нужно было снова уверовать, прожить год на Афоне… Для меня то время было каким-то возрождением сердечным и умственным, как бы вторым крещением…»34 30 31 32
33 29
Леонтьев К. Н. Моя исповедь. С. 229—230.
18
34
Леонтьев К. Н. Моя исповедь. С. 230. Леонтьев К. Н. Пасха на Афонской Горе / ВРС. С. 347 Отца Иеронима называли «старым батюшкой» в отличие от более молодого духовника отца Макария. Леонтьев К. Н. Четыре письма с Афона / ВРС. С. 24. Леонтьев К. Н. Князь Алексей Цертелев / ПССП. Т. 6. Ч. 1. С. 394—395.
19