БГ №297 by BigCity BigCity

BG.RU

Этот номер посвящается жителям Абельмановской улицы и Яузского бульвара

№8 (297) 02.05.12

12008

ЕР

В О Л К А С ОР И О ЕЦ М СП П С И А ЗН ДИ И Ж З И Ь

4 640008 090014

ВЕЛОСИПЕДИСТ, УВАЖАЙ ПЕШЕХОДОВ!

ПЕРЕХОДИ «ЗЕБРУ», СПЕШИВШИСЬ!

ЕСЛИ ТЫ ЕДЕШЬ НА ВЕЛОСИПЕДЕ, ТЫ — ТРАНСПОРТНОЕ СРЕДСТВО.

ЕСЛИ ТЫ ВЕДЕШЬ ЕГО РЯДОМ, ТЫ — ПЕШЕХОД.

ДЕЙСТВУЙ СООТВЕТСТВЕННО! СОБЛЮДАЙ ПДД!

КРУТИ ПЕДАЛИ ВМЕСТЕ С НАМИ! ТЕЛЕКАНАЛ ДО///ДЬ ИДЕТ: в ваших телевизорах: пакет «Оптимум» ТРИКОЛОР ТВ, 101 и 871 (каналы HD) кнопка в сети АКАДО, в НТВ-ПЛЮС, 22 кнопка в Билайн ТВ, Континент ТВ, ДОМ.RU, в сетях кабельных операторов вашего города, в AppStore, Windows Phone и Android Market в приложении и на сайте tvrain.ru

Ищите журнал «БОЛЬШОЙ ГОРОД» в кафе, барах, ресторанах, магазинах и кинотеатрах Москвы

CЕТЬ МАГАЗИНОВ WWW.VELOSITE.RU

№8 (297) 02.05.12

Этот номер БГ — специальный: вместо обычных рубрик все пространство в нем занимают интервью с представителями нескольких московских диаспор. Из огромного количества народов и народностей, живущих в Москве, мы выбрали десять семей и поговорили с людьми разных поколений. Если верить опросам, приезжие занимают третье место в списке проблем, больше всего волнующих горожан. И это притом что, согласно оценкам социологов, в Москве сейчас всего 20% коренных москвичей — все остальные приезжие и дети приезжих. У страха глаза велики: социологи подсчитали, что численность живущих в городе чеченцев москвичи преувеличивают в 70 раз, выходцев из Средней Азии — в 59 раз, азербайджанцев — в 14 раз. Процессы миграции нужно регулировать, но остановить их невозможно: столица огромной страны не может не быть многонациональной. Нужно учиться жить вместе — и для начала хотя бы разговаривать и понимать друг друга. Потому что Москва — это еще и татарские балы в доме Асадуллаева, сюрфуллю и ришатли, ресторан «Шабада», община нигерийцев и ассирийская церковь Мат-Марьям. 6……….Ассирийцы 12……….Азербайджанцы 16……….Армяне 24……….Африканцы 28……….Чеченцы 32……….Агулы 40……….Таджики 46……….Татары 52……….Узбеки 56……….Удины 60……….P.S.

Главный редактор Филипп Дзядко

над номером работали:

Арт-директор Юрий Остроменцкий

Марина Арсенова, Елена Верховская, Чингиз Гусейнов, Вячеслав Иващенко, Юрий Иващенко, Дина Куркова, Дмитрий Опарин, Марат Сафаров

Ответственный секретарь Дарья Иванова Шеф-редактор Алексей Мунипов Редакторы Ирина Калитеевская,

Елена Краевская, Анна Красильщик Дизайнер Юрий Кузнецов Фоторедактор Антон Курцев Продюсер Алевтина Елсукова Ассистент редакции Маруся Горина Принт-менеджер Анастасия Пьянникова bg.ru Главный редактор Екатерина Кронгауз Арт-директор Анна Фролова Управляющий редактор Екатерина Сваровская Редактор Александр Борзенко Онлайн-продюсер Данияр Шекебаев Дизайнер Светлана Цепкало Технический дизайнер Максим Копосов Видеоредактор Владимир Афонский

По настоятельной просьбе генерального директора БГ, опирающегося на статью 27 Закона о СМИ, сообщаем отчество главного редактора: Викторович

фотография на обложке:

Надежда Филатова/coma-lab благодарность:

БГ выражает благодарность галерее ковров Heriz за помощь в съемке обложки

Учредитель и издатель ООО «Большой город» Генеральный директор Нелли Алексанян Директор по рекламе Мария Шабанова sales@bg.ru, shabanova@bg.ru Руководитель отдела спецпроектов Елена Бродач Менеджер по дистрибуции Мария Тертычная distribution@bg.ru Офис-менеджер Ульяна Русяева Адрес Москва, Берсеневский пер., 2, корп. 1 Телефон/факс (495) 744 29 83/ (499) 230 77 71 По вопросам размещения рекламы на сайте bg.ru bg.ru@bg.ru По вопросам размещения рекламыв рубрике «Поесть и выпить в городе» обращайтесь в РА «Добрый дизайн». Телефон (495) 641 64 76, reklama@reklama-dd.ru Журнал распространяется в Москве, Санкт-Петербурге,

Екатеринбурге, Нижнем Новгороде, Новосибирске, Ростове-на-Дону, Самаре Препресс ООО «Компания Афиша» Цветокорректоры Александр Каштанов Алексей Новиков Старший верстальщик Евгений Грабовников Старший корректор Юлия Алексеева Рекламный дизайнер Дмитрий Самсонов Отпечатано в типографии Oy ScanWeb Ab, Korjalankatu, 27, 45100, Kouvola, Finland Общий тираж 120 000 экземпляров Свидетельство о регистрации средства массовой информации ПИ № ФС 77–45103 от 19 мая 2011 г. выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Все фотографии с сайта ﬂickr.com опубликованы согласно лицензии Creative Commons или с разрешения авторов Перепечатка материалов журнала «Большой город» невозможна без письменного разрешения редакции. При цитировании ссылка на журнал «Большой город» обязательна. Редакция не несет ответственности за достоверность информации, опубликованной в рекламных объявлениях. Мнение авторов может не совпадать с точкой зрения редакции В наборе использованы спроектированные специально для БГ шрифты BigCity Antiqua Александрa Тарбеева и BigCity Grotesque Ильи Рудермана, а также шрифт ITC Bookman

ДИA РЫ МОС 4

СПО Ы КВЫ Москва — большой многонациональный город, но чем дальше, тем больше сама мысль об этом начинает вызывать испуг у горожан: «это больше не моя Москва», «вокруг одни таджики», «пусть строят свои мечети у себя дома». Противостояние по линии «коренные — понаехавшие» или даже проще — «русские — не русские» становится все ожесточенней, а разговоры о миграции и ассимиляции вызывают у среднестатистического москвича только глухое раздражение. Происходит это отчасти и потому, что «представители нетитульных национальностей» по-прежнему остаются для многих москвичей terra incognita. БГ выбрал семьи, представляющие десять московских диаспор — больших и крохотных, обосновавшихся в Москве давно и сформировавшихся совсем недавно, — и попросил их подробно рассказать о своей жизни и отношениях с городом, а фотограф Юрий Иващенко снял их портреты интервью: Марина Арсенова, Елена Верховская, Вячеслав Иващенко, Дина Куркова, Дмитрий Опарин

АССИРИЙЦЫ Михаил Хамбешая, его жена, брат и дети — о церкви, шнурках, плащах и гуталине, чистильщиках обуви, дискотеках и о том, почему ассимиляция ассирийцам не нужна

Мери Осипова 1954 Даниэль Хамбешая 1990

Михаил Хамбешая 1952 Анна Хамбешая 1987

Сергей Осипов 1946

Стоят (слева направо): Анна Хамбешая, Сергей Осипов и Даниэль Хамбешая; сидят: Мери и Михаил Хамбешая 7

АССИРИЙЦЫ

Ассириец — чистильщик обуви на Театральной площади

«ЕВРЕИ СВОЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ЯЗЫК, В ОБЩЕМ, ПОТЕРЯЛИ, А МЫ РАССЕЯЛИСЬ ПО МИРУ РАНЬШЕ, ЧЕМ ОНИ, НО ДО СИХ ПОР ГОВОРИМ НА СВОЕМ ЯЗЫКЕ. МЫ ЖИВЕМ С НИМ 2 600 ЛЕТ, ЭТО ЧТО-НИБУДЬ ДА ЗНАЧИТ»

Сергей Осипов Врач, 65 лет

До Первой мировой войны ассирийцы в основном жили в районе своей исторической родины, Ассирийской империи, — это нынешняя Сирия, Ирак, Иран и юговосточная часть Турции. Во время Первой мировой войны они выступили против Османской империи на стороне России. И вот тут начались все беды: геноцид и все прочее — и они рассеялись по всему миру. Теперь живут и в США, и в Канаде, и в Западной Европе. В Российской империи ассирийцы жили в основном в Закавказье. В Тифлисе еще до Первой мировой войны сформировалась мощная община: там действовали ассирийские церкви, даже было театральное сообщество организовано, в 1910 году состоялась первая премьера спектакля Мольера «Лекарь поневоле» на ассирийском языке. Равнинные ассирийцы, из Ирана, всегда считались искусными строителями — были лучшими мастерами альфреско, малярами, каменщиками, штукатурщиками. Все ровные дома и в Тбилиси, и в Баку построили ассирийцы. Наш отец был известным мастером альфреско: разрисовывал Театр оперы и балета в Баку, многие кинотеатры и т.д. В результате так они там и осели, в Тбилиси, в Баку, где работали их отцы, прадеды. И продолжали заниматься в основном строительством. А ассирийцы из юго-восточной Турции жили высоко в горах, они так и назывались — горские ассирийцы. Они были пастухами и не могли себе найти работу в Закавказье, поэтому они шли дальше на север — в 1920-е годы многие из них поселились в Ленинграде, в Москве, Воронеже, на Украине, частично в Краснодарском крае. Так что в Москве в основном жили горские ассирийцы. А чем здесь могли заниматься пастухи? Естественно, они искали такую работу, которая была бы им доступна, которая могла бы прокормить. И массово занялись чисткой обуви. В 1920-е годы появились обувные лавочки по всей Москве и в Ленинграде. И они неплохо зарабатывали! Они же не только чисткой занимались, но и продавали шнурки, гуталин. Я даже читал интервью с одним банкиром-ассирийцем (одно время его женой была актриса Алика Смехова), и он рассказывал, что когда учился в школе, отец ему давал на завтрак копеек 10–20, больше зарплата не позволяла. Зато по дороге в школу он подходил к своему деду, который чистил обувь на улице, и тот ему отсыпал пригоршню мелочи. У горных ассирийцев близкое родство — семь колен. Вот, например, у Михаила Давыдовича в семье было 10 детей, 5 братьев и 5 сестер. У равнинных не так, но тоже тесные племенные связи. Мы — выходцы из Урмии, это северозападный Иран. Бабушки и деды мои бежали оттуда в Первую мировую войну и с 1918 года жили в Тбилиси. Их там записали на русский манер: отца моего деда звали Иосиф, и мы стали Осиповыми. В семье со стороны мамы было принято говорить по-русски, а в семье отца — только по-ассирийски. Школу я окончил русскую — это бывшая гимназия Левандовского, генерала русской царской армии; там когда-то преподавал Павел Флоренский. Закончив школу в 1965 году, я поступил в Москве в медицинский институт. После армии защитил кандидатскую по лейкозу в Онкологическом институте им. Герцена. Лет 15 проработал в Кардиологическом центре академика Чазова. Защитил докторскую, руководил

большим отделом. Стал ученым секретарем Экспертного совета по кардиологии при Президиуме Академии медицинских наук СССР. А в 1991 году, когда Советский Союз распался, наука как-то исчезла, и я стал заниматься практической работой: одно время у меня было издательство, мы выпускали медицинскую литературу; после этого организовали фонд «Клиника ХХI века». Все хорошо складывалось. Нам помогали и ЮКОС, и Альфабанк. И очень помогала, находила спонсоров и так далее, супруга Касьянова Ирина. А когда он ушел с должности, некому стало помогать. Сейчас я работаю врачом Театрального колледжа Олега Табакова. Ну я пенсионер уже, идти в науку бесполезно. А там настолько ребята отдаются этому искусству, что совершенно не думают о своем здоровье, такая у них бесшабашность, просто поразительно. Изумительные ребята. Сейчас больше всего времени у меня уходит на театральную жизнь: директор нашего колледжа — одновременно директор МХТ им. Чехова. Он часто обращается ко мне, если надо помочь кому-нибудь из артистов. Ну скажем, Евгений Миронов заболел, надо было срочно его поставить на ноги, а то спектакль горел. Ну и, конечно, всегда есть возможность посмотреть прогоны, премьеры, так что все свободное время мы тратим на театр. Много с друзьями встречаемся. У нас уже 20–30 лет существует клуб выпускников Второго медицинского. Мы часто собираемся, отмечаем праздники. Наши ребята сейчас академики, профессора, доктора наук. Причем клубные дни — это клубные дни, женщин не допускают, только мужики. А специально для жен делаем отдельные мероприятия. Дети мои юристы. Старший два года подряд входит в рейтинг лучших юристов России по версии газеты «Ведомости». А младший окончил юридический, работал в Министерстве сельского хозяйства РФ, в 26 лет уже был начальником отдела, но понял, что там много не заработаешь: нужно или воровать, или сидеть на зарплате. Поэтому он ушел в коммерческую структуру, и сейчас генеральный директор строительной фирмы. У меня один внук пока, от младшего. Жены у них хорошие, одна москвичка, другая из Ярославля. Есть племянники: Анна — клинический ординатор, будем думать о кандидатской диссертации, а Даниэль учится в Финансовой академии при Правительстве РФ, с золотой медалью поступил. Я уже 46 лет в Москве. И всегда, куда бы я ни приехал, меня тянет обратно в Москву. В 1991 году, когда Союз еще не распался, я впервые попал в Америку. Я уже был доктором наук, и у меня была возможность остаться в Америке, нью-йоркские ассирийцы меня тормозили. Но я понял, что жить там не смогу. Наши родственники, которых мы там встретили, удивились, что мы сохранили свой язык. Вообще к ассимиляции я отношусь негативно — хотя это жизнь, явление времени. Евреи вот свой национальный язык, в общем, потеряли, а мы рассеялись по миру раньше, чем они, но до сих пор говорим на своем языке. Службы в церкви ведутся на том языке, на котором написано ассирийское Евангелие, — и мы этот язык понимаем. Есть диалекты, но основа одна, язык общий. Какая бы ни была ассимиляция, но мы живем со своим языком 2 600 лет, это что-нибудь да значит. Конечно, мы много общаемся с другими московскими ассирийцами. В начале 1990-х мы организовали ассирийский

Ассирийцы — народ очень древний: непосредственными предками современных ассирийцев являются арамеи, которые впервые упоминаются в письменных источниках III тысячелетия до н.э. В России ассирийцы начали появляться с первой половины XIX века, но это были единичные случаи. Основная же масса ассирийцев переселилась в Россию после Первой мировой. В Москве ассирийская диаспора начала формироваться в 1920-е годы — первые московские ассирийцы селились во дворе бывшего Дворянского собрания на Большой Дмитровке. В дальнейшем ассирийцы предпочитали селиться компактно — жили в районах Арбата, Тверской, Патриарших прудов, Пресни и Тишинки, на Мещанской улице, в Замоскворечье. К середине 1920-х годов в Москве их проживало три с половиной тысячи. Основным занятием ассирийцев, не вполне владевших русским языком и городскими специальностями, была чистка обуви — эта сфера стала прочно с ними ассоциироваться, на рубеже 1940–1950-х годов в Москве была даже любительская футбольная команда «Московский чистильщик», состоявшая из одних ассирийцев — говорят, довольно сильная. С появлением стационарных палаток они расширили ассортимент услуг и начали делать мелкий и срочный ремонт обуви. Ассирийские обувные палатки просуществовали почти сто лет и были ликвидированы только с приходом Собянина. Самым знаменитым ассирийским домом в Москве считался бывший доходный дом в 3-м Самотечном переулке, №3, населенный исключительно ассирийцами.

Даниэль Хамбешая отрабатывает прием на тренировке по дзюдо

АССИРИЙЦЫ

конгресс, я был его вице-президентом. Сейчас каждое воскресенье приходим в ассирийскую церковь на Дубровке — там в основном и встречаемся.

Мери Осипова Пенсионерка, 58 лет

Здание, заброшенное и почти разрушенное в годы Гражданской войны, было восстановлено усилиями ассирийской общины. На день памяти святого МарШалыты во дворе дома собиралось столько гостей со всего города, что приходилось перекрывать трамвайное движение по 3-му Самотечному переулку. Местные жители называли его «дом негров» — из-за смуглого оттенка кожи его обитателей. Большинство верующих ассирийцев— христианенесториане. Часть принадлежит к дохалкидонской апостольской католической Ассирийской церкви Востока, есть также католики и православные. В 1998 году в Москве на Дубровке усилиями ассирийской общины был построен храм Мат-Марьям (Девы Марии), представляющий одну из древних христианских традиций. Богослужение в храме ведется на сирийском языке (это диалект арамейского языка, на котором говорил Христос). На сегодняшний день этот храм является главным культурным и религиозным центром ассирийской общины Москвы.

Я до 30 лет жила в Тбилиси. Окончила там русскую школу, потом Политехнический — я инженер-строитель, мосты и тоннели моя специальность. В 1984 году, в январе, замуж вышла, приехала сюда — муж раньше меня в Москве жил. Познакомили нас друзья. Муж тоже ассириец — родители этого не требовали, но мы сами старались. Муж тоже мог выбрать девушку другой национальности, но женился на своей. Для нас очень много значит наша культура, быт, обычаи, язык, обряды. Все это сказывается на крепости семьи. В семье и с родственниками мы говорим на ассирийском. Отец и с детьми на ассирийском говорит, да и я тоже, но когда учеба идет, занимаешься с ними, помогаешь и хочешь не хочешь — начинаешь говорить на русском. В еде мы придерживаемся всех тех обычаев, которые были в Грузии: готовим и ассирийские блюда, и кавказские, грузинские. Долма и харисса — это же типичная ассирийская еда. И хаш. У ассирийцев он с незапамятных времен был известен как ришатли, в переводе означает «голова и ноги». С продуктами у нас и в советское время не было проблем — из Тбилиси присылали и привозили полные сумки, — а сейчас и зелень, и приправы, все можно купить в Москве на рынке. Я хожу на Медведковский рынок — торговаться не торгуюсь, но общаюсь как постоянный клиент, мы знаем друг друга по именам, они мне все выбирают хорошее. Стоим, общаемся, сплетничаем. А недавно мы были на Дорогомиловском, я была ошеломлена — впе-

чатление как будто на Тбилисском рынке нахожусь, море всего, разнообразие. Очень понравилось. Хотя продукты, конечно, не сравнить, наша молодежь не знает тех продуктов, которые видели мы. Друзей у меня больше ассирийцев, потому что я в Москве никогда не работала, круга своего не было. Разницы в общении в принципе нет, мы очень хорошо с русскими общаемся, просто я привыкла к своим.

Михаил Хамбешая Пенсионер, 60 лет

Я родился в Западной Грузии, в городе Миха-Цхакая, который сейчас называется Сенаки. Семья была большая, я всех помню: дедушка, бабушка, два дяди, тети — все в одном доме жили, человек 17. Сапожничеством занимались, бабушка дома сидела, готовила, воспитывала, дедушка работал. Отец в конце 1950-х — начале 1960-х занимался торговлей, хоть это и был позор, заниматься спекуляцией. Был дефицит, и он привозил из России в Грузию лекарства. Его посадили за стрептоцид, дали 5 лет. Потом он тоже стал сапожником. Кстати, в Тбилиси был грузинский еврей по кличке Чашка, который поставлял в Тбилиси любое лекарство. Нет в мире такого лекарства, которого нельзя было купить у Чашки. К нему даже члены ЦК ходили. И недавно я был в Тбилиси. Иду по району возле синагоги — и увидел аптеку, называется «Чашка». Я в 1969 году закончил школу, поехал в армию, служил в морской авиации. А после армии, в 1975 году, приехал в Москву. Мне было 23 года. Смотрю, возле большого фонтана, где Большой театр, крутятся евреи, торгуют. Надо было рисковать, но если купишь обувь и продашь за 2 рубля — хватит денег на 2–3 дня. Два раза меня поймали,

Согласно итогам переписи 2010 года в Москве проживают 2 172 ассирийца.

Ассирийский храм Мат-Марьям (Девы Марии) на Дубровке

дали по 72 часа, но не из-за спекуляции, а из-за прописки. Потом я женился. К сожалению, жена умерла в 1979 году. А потом я случайно поехал в Тбилиси, познакомился с Мери, и через два дня мы поженились и приехали в Москву. До этого я знал Сергея — на Тверской была мастерская, в которой ассирийцы собирались, общались, в домино играли. Но я не знал, что Мери — его сестра. В 1985 году я закончил заочное отделение в инженерно-строительном институте. Появились дети. Я днем работал, а вечером бизнесом занимался: у грузинских евреев были знакомые в ГУМе, и мы заранее узнавали, что завтра будут финские туфли или сапоги, югославские плащи. И рано утром вставали в очередь, а потом продавали приезжим. Сейчас неудобно это слово сказать — спекуляция. А на зарплату инженера с голоду помрешь. В первой половине 1990-х дела отлично пошли. Хотя бывало, что подставляли. Пытались перехватить бизнес друг у друга, подключали милицию, бандитов. Приходили жулики, требовали 30%. Это бросим, перейдем на другое — так получалось. Родственников было много, всем помогать надо. Я старший среди братьев, со мной все советуются. Родителей мы похоронили здесь. Они тут очень страдали, хотели домой, но как их оставишь там, если им под 70 лет? Я дома по-нашему говорил. Когда дети маленькие были, дома война была за то чтобы по-ассирийски говорить, — они все равно никуда не денутся от русского. Сейчас их не отличить от русских.

Даниэль Хамбешая

Студент Финансовой академии при Правительстве РФ, 21 год Я всю жизнь провел в Москве. В 7 лет пошел в школу, в 8 на дзюдо. Уже ближе к 9-му классу я понял, что стоит идти

на золотую медаль, чтобы были привилегии при поступлении. Я серьезно занимался спортом, но совмещать это с поступлением в серьезный вуз чисто физически было нереально. Поэтому в последнем классе я пожертвовал спортом, окончил школу с золотой медалью, поступил, куда и хотел, на «Финансы и кредит». После третьего курса выбрал специализацию — государственные и муниципальные финансы. Я со второго курса заинтересовался взаимоотношениями федерального и регионального уровня: начал анализировать эффективность бюджетных трансферов. Ведь ни для кого не секрет, что в Чечню, например, вливаются огромные средства, а отдача минимальная. Я себя сейчас вижу в двух сферах: в банковской и в области финансов. Это не обязательно должна быть государственная структура, но такой вариант вполне возможен — например, Министерство финансов или экономического развития. Но туда еще надо пробиться. Трудиться надо. В Москве мне жаловаться не на что. Город большой, инфраструктура колоссальная, современная, отвечает всем сегодняшним потребностям, и моим в том числе. Никаких проблем в связи с национализмом я не испытывал. Одно дело, если ты выходец из Дагестана, из Чечни. Их в Москве много. А когда говоришь, что ты ассириец, возникает интерес. И можно рассказать про то, что несколько тысячелетий было такое государство. Люди слушают, им действительно интересно. Мои друзья в основном русские. Самые близкие — со спорта. Раньше я считал, что еще есть школьные, институтские, а в беде познал, что те, с кем я общался только в спортзале, ближе тех, с кем я общался каждый день. В клубы я не хожу, с этим строго: и родители ограничивают, и я не лю-

битель ночами колбаситься. Я люблю тихо, спокойно посидеть с друзьями. Поесть роллы, попить апельсиновый сок, чай, пообсуждать спортивные темы. Музыка мне нравится разная, но больше такой клубный вариант — драм-н-бейс и треки к фильмам. В кино люблю жанр спортивной драмы, про бокс, бейсбол, — действительно за душу берут. И комедии. А читаю Lenta.ru, новостную строку на Mail.ru, Bankir.ru.

времени не хватает. Если время позволяет, я иду с семьей в общину. Другие молодые ассирийцы постоянно ходят на праздники, есть ассирийские дискотеки. Но я сама там не была, только на церковных праздниках. А с замужеством: ну если кто-нибудь найдет умного взрослого ассирийца со стабильной зарплатой и интересами — я согласна, найдите мне. А так не знаю, жизнь покажет.

Анна Хамбешая Хирург, 25 лет

Я детский хирург, врач-ординатор. Родилась в Москве, и друзья у меня все школьные. Мы все живем в одном районе, всегда рады видеть друг друга, новости узнаем, общаемся в социальных сетях. Ходим обязательно на выборы. А лучшие подруги — институтские, мы с ними теперь реже видимся, но темы у нас общие — рассказываем друг другу про работу, про отделение, в театры ходим. Ходили на новую сцену в Большой театр, когда основная еще не была открыта. Билеты дорогие, но можно показать старый студенческий билет и пройти за 20 рублей на любой спектакль, куда билет стоит чуть ли не 5 000, а потом пересесть поближе. Я посмотрела балеты Парижской оперы, премьеры «Утраченные иллюзии», «Отражения». Еще мы сходили с дядей Сергеем Георгиевичем на «Дом» Гришковца. Очень жизненный спектакль. На «Пиковую даму» ходили в Театр им. Вахтангова, на «Дядюшкин сон» с Владимиром Этушем. Я не очень хорошо отношусь к современным постановкам, люблю, когда играют так, как написано в книге. А мой самый любимый актер — Александр Домогаров. Еще хожу в кафешки, более доступные с финансовой точки зрения, — «Шоколадницы», «Кофеин». В клубы я не хожу,

Сергей Осипов в своем врачебном кабинете в Театральном колледже Олега Табакова

«ДОЛМА И ХАРИССА — ЭТО ЖЕ ТИПИЧНЫЕ АССИРИЙСКИЕ БЛЮДА. И ХАШ. У НАС ОН С НЕЗАПАМЯТНЫХ ВРЕМЕН ИЗВЕСТЕН КАК РИШАТЛИ, ЧТО ОЗНАЧАЕТ «ГОЛОВА И НОГИ»

Обувная палатка на СадовойЧерногрязской улице 11

AЗЕРБАЙДЖАНЦЫ Семья Гусейновых — о мугаме, таре, сюрфуллю, скинхедах, инвестициях, Страсбурге, трех свадьбах, эмиграции и о том, чем Баку отличается от Москвы

Яшар Гусейнов 1948

Мялакя Гусейнова 1948

Анар Гусейнов 1979

Шейда Гусейнова 2009

Альвина Ализаде 1949

Стоят (слева направо): Ирана Ализаде, Шейда и Анар Гусейновы; сидят: Альвина Ализаде с Яшаром (на руках), Мялакя и Яшар Гусейновы

Ирана Ализаде 1979

Яшар Гусейнов 2011

Члены азербайджанского землячества МГУ с однокурсниками. Общежитие МГУ, конец 1940-х годов

Яшар Гусейнов Пенсионер, 64 года

«В АЗЕРБАЙДЖАНЕ ВСЕ ЗДОРОВАЮТCЯ. МОЙ ОТЕЦ, КОГДА ПРИЕЗЖАЛ В МОСКВУ, ГОВОРИЛ: «ЕСЛИ Я ПО ДОРОГЕ НА РАБОТУ НЕ БУДУ СЛЫШАТЬ 15 РАЗ «ЗДРАВСТВУЙТЕ», Я ЖИТЬ НЕ СМОГУ», — И УЕЗЖАЛ ДОМОЙ»

Я родился в Куткашенском районе (с 1991 года — Габалинский район. — БГ) Азербайджана в 1948 году, отец мой был фельдшером. В школьные годы я неплохо учился, потом поступил в Бакинский медицинский институт. Под конец учебы сдал за двух студентов экзамены на поступление — на юридический факультет и на биологический. Тогда проще было с экзаменационными листами: фотографию поменял — и пошел сдавать. Мне за это они заплатили немного денег. Мне хотелось чего-то достичь в жизни — я прочел в газете объявление, что в НароФоминском районе под Москвой требуется хирург, — и поехал туда на эти деньги. Но мне отказали. Я же был после института, неопытный, а им был нужен оперирующий хирург. В объявлении указывалось — обеспечим квартирой. Это же вообще сказка! Мне говорят: «Правильно, трехкомнатная квартира полагается, но нам нужен врач одновременно с женой-терапевтом, чтобы вдвоем работали». Это в объявлении не уточнялось. Месяца тричетыре я искал работу. Меня не брали, потому что не было прописки, а прописку не давали, потому что не было работы. Замкнутый круг. Нужно было один из этих компонентов как-то обойти. Я пошел в райздравотдел к инспектору по медицине. А он мне: «О, земляк, привет!» Звали его Иван Иваныч, до сих пор помню. Какой, думаю, земляк? А он, оказывается, бакинец — сам русский, но родился в Баку и там работал. Мы по-азербайджански поговорили. Он порекомендовал меня в поликлинику, где меня приняли, не спрашивая о прописке. Так я попал в Москву, было это в 1973 году. Москва мне сказочно понравилась — культура, архитектура, — этот город ни с чем нельзя сравнить! Хотя первое время мне было трудновато из-за языкового барьера. Я же на азербайджанском разговаривал — и поэтому не смог бы, например, сразу поступить в институт в Москве. Я думаю, что даже сейчас не знаю в совершенстве русский, а тогда я хоть и все понимал, но практики не было совсем. Это сейчас уже, в последние лет пятнадцать, замечаю, что даже думать стал порусски. Три года я отработал в поликлинике, потом поступил в Медицинский институт имени Сеченова, два года учился, защитил кандидатскую. В 1982-м я устроился в зиловскую больницу, а до 1991-го работал ассистентом кафедры общей хирургии. Но тут уже пришли времена горбачевской оттепели. Было интересно, обнадеживающе. Горбачев разрешил частный бизнес. Я прочитал объявление о том, что можно организовать собственный кабинет по приему больных. Тогда в Москве только на Старом Арбате была единственная поликлиника, где люди консультировались за деньги, она называлась хозрасчетной. Я подумал, что смогу это сделать и заработать. Консультационные кабинеты могли открывать только доктора с ученой степенью — а у меня она была. Полтора года пришлось ходить по кабинетам, чтобы подписать разрешение. На Кутузовском проспекте, где я тогда жил с семьей, я арендовал полуподвальное помещение, подготовил место — и начал принимать больных. Приходили люди после операции — вести этих больных для рядовых специалистов тяжело, а мне было проще — я же сам оперировал. Из-за этого получилось удачно — я приходил после работы и с семи часов до двенадцати ночи принимал по 30–40 больных. Моей помощницей была моя супруга. И так я работал.

Честно зарабатывал свои деньги, но уже физически истощался — на кафедре каждый день с семи до пяти часов плюс научная работа, дежурства, а вечером — консультации. Через два-три года я должен был выбрать — заниматься наукой или бизнесом. Я рискнул и выбрал бизнес. Все-таки за один день я зарабатывал в кабинете 200–300 рублей — а мой месячный оклад ассистента кафедры был 265 рублей. Жалею ли я, что ушел из науки? Честно говоря, двоякое ощущение. Чисто с материальной стороны, естественно, нет. Среди моих коллег тогда многие первоклассные специалисты покидали свои места — из-за нестабильности и неразберихи, ведь тогда фактически был развал в стране, — и почти все они состоялись. Но если бы у хирурга была нормальная зарплата, чтобы можно было купить дом, обеспечить семью, я бы, конечно, не ушел из науки. Еще в течение пяти лет я почти ежедневно представлял себя за операционным столом и скучал. Хотя бизнесом мне тоже нравилось заниматься — это постоянное творчество, развитие. Я лечил больных травами — увидел, что это интересное дело, пользуется популярностью. Я нашел производственное помещение в области и организовал свой завод. В первое время мы все, что зарабатывали, вкладывали снова в бизнес, оставляли себе только на ежедневные потребности. Это, наверное, было правильно. У нас есть дом в Москве, машина, но каких-нибудь вилл мы не покупали. Бизнес — такая вещь, требует постоянной поддержки. Зато сегодня наша компания «Здоровье» — вторая в России, у нас работают около 200 человек — очень даже, по-моему, неплохо, средний бизнес. Но я им уже не руковожу — несколько лет назад передал сыну, пока я в здравом уме. Каждый год я езжу в Азербайджан — у меня там остались мать, родственники и друзья. В последние годы уезжаю надолго — с апреля по октябрь. Постоянно ощущается разница менталитета азербайджанцев и русских. В Азербайджане все здороваются друг с другом. Покойный мой отец, когда приезжал в Москву, долго не задерживался. Он говорил: «Если я утром не буду слышать пятнадцать «Здравствуйте» по дороге на работу, я так жить не смогу!» — и уезжал домой. В кафе в Азербайджане можно прийти сказать официанту: «Организуй!» И по меню не нужно выбирать — он уже сам знает, что нести. Лишнее, не лишнее — все нужно, раз сказал «организуй». Это особенный подход. Я очень люблю азербайджанскую музыку мугам — всю жизнь пою и играю на таре, это струнный инструмент — один из трех, нужных для исполнения мугама. Мугам — красивая музыка с протяжным вокалом, но если с детства ее не слушал, то не понять никогда. Вот сын мой не понимает, мне жаль. Я общаюсь со многими азербайджанскими семьями здесь, в Москве, и в наших компаниях меня постоянно выбирают тамадой. В последние десять лет — даже без голосования — звание тамады за мной закрепилось. Чтобы быть тамадой, надо хорошо знать своих друзей, чтобы в каждом соответствующем случае найти подходящие слова тоста и не постесняться искренне их сказать. Азербайджанцы не очень любят говорить — убегают от беседы. А я люблю. Есть доля истины в том, что азербайджанцы — предприимчивые, поэтому неплохо живут в Москве. Но это только в торговле. А в науке или в СМИ наших мало. Я иногда рассуждаю: азербайджанцев в России живет в среднем около миллиона, почти 1% от всего населения. И из 465 депутатов в Государственной

Данил Гулиев, студент истфака МГУ, лидер азербайджанского студенческого землячества Москвы. Конец 1940-х годов

Первые упоминания о появлении выходцев из азербайджанских средневековых государств в Москве относятся к XV веку, однако заметную роль в истории города они стали играть только в XIX веке, когда среди московских купцов первой гильдии стали появляться зажиточные азербайджанцы, преимущественно занятые торговлей мазутом и керосином. Москвичи не слишком отделяли их от других мусульман, зачастую даже называя кавказскими татарами. Важнейшую роль в истории мусульманской общины Москвы сыграл бакинский нефтепромышленник Асадуллаев, выстроивший на свои деньги 4-этажный особняк в районе Татарской слободы и отдавший его под мусульманскую школу. Сегодня это смысловой центр татарской общины. Азербайджанцы продолжали присутствовать в сферах, связанных с нефтедобычей, и в советское время; среди московских азербайджанцев также было много дипломатов, работников прокуратуры, МВД и органов госбезопасности. Сейчас это крупная, хорошо организованная и в целом небедная диаспора, которая начала активно расти с конца 1980-х — то есть со времени первых армянско-азербайджанских конфликтов, вызвавших волну беженцев. По данным переписи 2010 года, в Москве живут 57 123 азербайджанца, сами же азербайджанские организации склонны считать, что число проходящих через столичный регион соплеменников — включая мигрантов — доходит до миллиона.

А З Е Р БА Й ДЖА Н Ц Ы В Москве существуют азербайджанские газеты и журналы (в том числе выходящий на русском и повсеместно распространяющийся журнал «Баку»), спутниковый азербайджанский телеканал, множество национальных организаций. Присутствие азербайджанцев заметно в торговле — считается, что им принадлежит значительная часть цветочного бизнеса, а до недавнего времени — и торговля овощами и фруктами. Заметную роль в жизни диаспоры играет семья Агаларовых, владеющая комплексом «Крокус Сити» — им город обязан не только самым большим торговым комплексом в Европе, но и первой частной станцией метро «Мякинино», существующей лишь затем, чтобы москвичам было удобней добираться до магазинов и концертов в Crocus City Hall. При этом Эмин Агаларов делает карьеру поп-певца, и на его концерты ходят не одни только представители диаспоры.

Анар Гусейнов с Ираной и Шейдой ужинают в ресторане «Гаврош»

думе было бы справедливо иметь хоть одного депутата-азербайджанца! Я свободно чувствую себя в Москве. В первое время здесь я думал, что меня не повышают на работе из-за того, что я азербайджанец. Вместо меня выбрали русского. Но со временем я понял: а ведь он более достоин во всех отношениях. Когда других аргументов нет, то начинаешь жаловаться на национальность. Я за эти сорок лет не ощущал неприязни по национальному признаку. Но я знаю, бывало, что люди попадали в ситуации. Лет пять назад националистам-скинхедам попался мой друг-журналист. Он более типичный азербайджанец на вид, чем я. Выходил из метро — его избили до полусмерти. Если его спросить про национальный вопрос, он, естественно, на собственном опыте может рассказать, что есть такие случаи. Но я не могу ничего подобного вспомнить.

Мялакя (Майя) Гусейнова Пенсионерка, 64 года

К сожалению, мне трудно разговаривать из-за болезни, поэтому расскажу коротко. Я приехала в Москву в 1968 году из города Закаталы. В Азербайджане я с детства учила русский язык: ходила в русский садик, потом в русскую школу, поэтому неплохо его знала. В Москве уже жила моя сестра с мужем, оба — врачипедиатры, сестра тогда училась в аспирантуре. Я остановилась у них, поступила в Пищевой институт на «Соколе», окончила технологический факультет, устроилась работать в Промторг. Как раз к окончанию учебы мой земляк познакомил меня с будущим мужем. После первого же свидания Яшар мне говорит: «Давай свой паспорт». Я не ожидала, спросила зачем. А он сразу предложил жениться — мы друг другу с первого взгляда понравились. Яшар говорит, что специально выбрал жену своей национальности, чтобы с возрастом в семье не было непонимания из-за разных культурных особенностей и менталитета. Мы живем уже много лет: сын есть, внуки. Невестку я тоже нашла из Закатальского района Азербайджана: мать Ираны живет на одной улице с моими родителями. Жизнь показывает, что не зря. В Москве мы получили комнату в коммунальной квартире на Кутузовском проспекте в 1976 году. Жили так десять лет, только потом получили еще две комнаты у соседей. В 1996-м переехали в свой дом в одном из первых коттеджных поселков Москвы. На Кутузовском трудно, когда праздники. Особенно День десантника — со всего города съезжаются люди на Поклонную гору. Мы с семьей старались в этот день куда-нибудь уехать. Кроме того, чтобы по праздникам попасть к себе домой, местным жителям нужно милиции показывать паспорт — моего мужа несколько раз так останавливали. Здесь, в поселке, этих проблем нет.

Анар Гусейнов

Предприниматель, 33 года

Анар Гусейнов дома с детьми, Шейдой и Яшаром (на руках)

Я всегда говорю, что я — пенсионный фонд отца. У меня все получилось уже на базе отцовских достижений — потому что были возможности. Я родился в Москве, учился в Америке в Университете Южной Калифорнии. Если кино интересуетесь, то наверняка слышали — там сильная киношкола, где Джордж Лукас учился. А я окончил бизнес-школу. В 2001 году я вернулся в Россию, и отец мне передал всю компанию. Такая у него получилась инвестиция.

Однозначно родной язык для меня — русский, азербайджанский я знаю хуже. Однозначно Москва — мой родной город, Россия — родина. Но при этом есть ощущение, что Азербайджан для меня важен, — на эмоциональном уровне есть к нему привязанность. Особенно эти связи стали теснее с возрастом. Я все-таки ощущаю зов крови, что ли, мне нужно туда ездить. В детстве меня отправляли в Азербайджан на все лето, а сейчас я езжу раз в год, к родственникам и друзьям. Среди моих друзей в Москве есть азербайджанцы из тех семей, с которыми дружит отец. Женился я тоже на азербайджанке. Для меня это не было принципиальным моментом, а вот родители очень хотели. Думаю, что, если б я женился на русской, с их стороны не было бы сильного противостояния, но так им гораздо больше нравится. Поначалу, когда они знакомили меня с невестами, я это воспринимал в штыки — глупый был, молодой. А потом понял, что эти знакомства ни к чему меня не обязывают. Никто не заставляет сразу идти жениться. Однажды они мне говорят: «Сынок, ты не хочешь ли на выходные съездить в Страсбург, познакомиться с девушкой?» Я говорю: «Хе! Что ж не съездить!» Про себя подумал, что в худшем случае просто побываю в Страсбурге, тоже неплохой вариант. Так я познакомился со своей будущей женой Ираной. Если честно, у нас не сразу такая уж большая любовь получилась. Мы ненавязчиво общались года два, только потом поженились. Смешно, что ей точно так же не нравились приезды потенциальных женихов, поэтому ей про меня сказали, что я просто студент. Она подумала, что меня нужно встретить в аэропорту, помочь снять недорогую квартиру, и поэтому очень удивилась, узнав, что я остановился в отеле Regent Petite France — одном из лучших в Страсбурге. Мы с Ираной поначалу жили в квартире на Кутузовском, совсем недавно купили дом в Рождествено, чтобы быть ближе к родителям и чтобы мне на завод было удобнее ездить. Москва — очень агрессивный город. Утром выезжаешь на работу — как на войну, как будто кругом едут враги. Тебя на дороге обгоняют с таким выражением лица, что страшно посмотреть. Здесь высокий уровень жизни, но и агрессии тоже — толкаешься локтями постоянно. Я раньше на работу ездил на метро, чтобы быстрее. Удивительно, но в метро в Баку не стоит ни одна женщина: принципиально — все уступают места, пропускают женщин на выходе. В Москве разительно по-другому, впрочем, как в Европе. Хотя когда я учился в школе, места женщинам здесь уступали чаще. В последнее время у нас возникают мысли переехать из России. Но не в Азербайджан, а куда-нибудь в западном направлении. Политическая ситуация сложная, есть вопросы к стабильности, к защите частной собственности, к нынешней системе образования. Я однозначно не хочу учить детей в России. В Америке, где я учился, гораздо более сознательное отношение к образованию. В вузах первые полтора года требования общие для всех, и только потом нужно выбрать, чем хочешь заниматься в жизни. А у нас сразу поступаешь на определенный факультет — сложнее определиться так сразу. На мой взгляд, образование здесь, мягко говоря, испортилось. Многие мои друзья, кто более-менее состоялся в бизнесе или в работе как профессионал, тоже хотят переехать. Когда я возвращался в Россию в 2001 году, хотелось развивать и строить, ощущалось, что в стране есть перспекти-

вы развития, есть что делать. Теперь все по-другому.

Ирана Ализаде

Сотрудник дипкорпуса, 32 года Я родилась в Закаталах, там же, где мама Анара. Училась в азербайджанской школе, окончила институт в Баку и после долгой стажировки устроилась работать в Министерство иностранных дел Азербайджана. Через несколько месяцев в Страсбурге открылось постоянное представительство Азербайджана при Совете Европы. Моего начальника назначили туда послом, он забрал с собой команду, в том числе меня. Четыре года я работала в Страсбурге, потом командировка закончилась, я вернулась в Баку и продолжила работать в МИДе, в другом отделе. К тому времени я уже познакомилась с Анаром. Он часто приезжал в Баку — мы стали много общаться, и он сделал мне предложение. Свадьбу сыграли в Азербайджане — проще было наших московских друзей пригласить в Азербайджан, чем азербайджанских — в Москву. У нас по традициям положено две свадьбы, невесты и жениха, но мы подсчитали количество гостей — и сделали три. В моем районе отпраздновали свадьбу невесты, на родине отца Анара — свадьбу жениха, третья была в Баку для тех, кто не смог приехать. Длилось все это десять дней: в промежутке мы организовали гостям экскурсии в интересные места, развлечения, ежедневные застолья. Мы соблюли все традиции по полной программе, чтобы всем было хорошо. В культурном плане мы с Анаром — мусульмане. Но не в религиозном, потому что Азербайджан — все-таки светское государство. Мой отец говорит, что азербайджанцы становятся мусульманами после смерти. Когда человек умирает, первым делом приглашают муллу, потому что никто без него не знает, как организовывать похоронные мероприятия, обряды. До этого умирающий муллу мог никогда и не видеть. Хотя, естественно, есть люди, которые больше следуют традициям. С моей стороны семья не особенно религиозна, у Анара с маминой стороны бабушка с дедушкой придерживались обрядов, а с папиной — нет. В питании у нас превалирует азербайджанская кухня. Даже не только кухня, а идеология приготовления. У нас дома базовое мясо — баранина. Нам нравятся блюда с томатами, популярные у азербайджанцев. Я регулярно готовлю кутаб, долму, несколько видов плова — с укропом, с сухофруктами, с грецкими орехами, с яйцом и бульоном, с зеленью, иногда с фасолью. Или базу делаю одинаковую, а дополнения к плову — разные. Всего в азербайджанской кухне около пятидесяти видов плова, в каждом районе есть свой рецепт. Есть даже рыбный — в тех районах, что ближе к Каспию, — но я такой не готовлю. Азербайджанский плов больше всего похож на иранский — узбекский совершенно другой. Рис нужно сначала сварить, а потом слить воду и практически насухо томить два часа в казане. Еще я делаю газмах — хрустящую лепешку из муки и яйца, которая запекается на дне казана с пловом. Мой муж обожает блюдо, о котором многие азербайджанцы даже не слышали. Это закатальское горное региональное блюдо под названием «сюрфуллю». Нужно раскатать тесто, пальцем сделать форму лодочки, чтобы внутри оно было тонким, сварить его в воде, а отдельно сделать бозбаш — наваристый бульон из баранины, с томатами, чесноком и с кислотой из незрелого винограда (можно заме-

нить виноградным уксусом). Бульон наливают внутрь лодочек из теста и едят. Продукты мы покупаем на рынке. Ко мне на рождение ребенка из Азербайджана приехала моя мама, она иногда у нас гостит. Мама съездила на Дорогомиловский рынок, где мы раньше брали баранину, познакомилась там с кем-то, узнала, откуда привозят мясо, и договорилась так, что мы теперь покупаем баранину у отдельного поставщика. До Москвы я не жила в таком большом городе. Мне здесь нравится насыщенная культурная жизнь: мы с мужем часто ходим в театр и на концерты. Были на выступлениях Карлоса Сантаны, U2, Guns N’ Roses, Лары Фабиан, Сары О’Коннор. Недавно ходили с мамой в Большой театр на оперу «Огненный ангел». Билеты были очень дорогими — пять тысяч рублей муж заплатил. Мне не нравится, что в центре Москвы негде гулять пешком с детьми. Мы гуляем в одних и тех же местах — в Нескучном саду, Ботсаду при МГУ и в благоустроенном парке Горького. Ходим в азербайджанские рестораны. Наш друг владеет кафе «Чемпион» на Краснопролетарской — там неприметно, антураж очень простой, цены низкие. Но кухня бьет все рекорды, действительно вкусно. Из заведений, в которых между аутентичностью и качеством еды есть баланс, любим ресторан «Сказка Востока — Тысяча и одна ночь». Ресторан «Хурма» тоже неплохой, как и более премиальный «Азербайджан». А вот «Барашка» и Zaﬀerano, а также самый дорогой ресторан азербайджанской кухни в Москве «Баку» не нравятся, там кухня совсем рафинированно-адаптированная. Азербайджанская еда не состыковывается с европейской подачей. В азербайджанском ресторане официант должен быть быстрым, как пуля, а еда не должна быть порционной.

«У НАС ПО ТРАДИЦИИ ПОЛОЖЕНО ДВЕ СВАДЬБЫ, НЕВЕСТЫ И ЖЕНИХА, НО МЫ ПОДСЧИТАЛИ ГОСТЕЙ — И СДЕЛАЛИ ТРИ»

АРМЯНЕ Семья Авдалян — о золоте, прописке, Арбате, ювелирном искусстве, Камергерском, Bosco, скатерти Versace и о том, чем хороший армянский стиль отличается от плохого

Роза Саркисян 1946

Сусанна Авдалян 1968

Андраник Авдалян 1990

Вардан Авдалян 1965

Мариам Авдалян 1992

Стоят: Андраник и Мариам Авдалян; сидят: Роза Саркисян, Вардан и Сусанна Авдалян 16

АРМЯНЕ

К XIV веку относятся первые упоминания об армянах в московских летописях, а уже в начале XV века в Московском посаде существовала постоянная колония армян. В царствование Алексея Михайловича армянские купцы начали налаживать торговые отношения с московскими купцами. В 1731 году в Москву эмигрировал грузинский царь Вахтанг VI, вместе с ним переселились семья и многочисленная свита царя, в которую входили и армяне. В благодарность за верную службу царь пожаловал армянам «под строение землю, состоящую на Пресне». Так в Москве в Грузинах на Пресне появилась первая армяно-григорианская церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы (не сохранилась). С XIX века центром армянской жизни Москвы является особняк придворного ювелира Екатерины II Ивана Лазарева (Ованес Егиазарян), построенный в 1815 году в Армянском переулке. В 1827 году в нем разместился Лазаревский институт восточных языков, а после революции — Дом культуры Армении. Сейчас в особняке располагается посольство Армении и национальный театр. По соседству с Лазаревским особняком в 1782 году была возведена армянская Крестовоздвиженская церковь, снесенная в 1930-е годы. В Москве на старом Армянском кладбище сохранилась церковь Святого Воскресения 1815 года.

Вардан Авдалян Ювелир, 47 лет

Я родился в Арагаце, селе в ста километрах от Еревана, в Араратской долине, близко к границе с Турцией. Во время геноцида многие армяне бежали на эти земли. Там появился старый армянский коньяк «Ани». У меня там мама сейчас живет. Работаю я ювелиром. Меня мой дядя научил этому искусству. Сам он самоучка. С ремеслом ты всегда будешь сытым. И моя семья никогда не останется голодной. Скажу откровенно, я два раза бежал из армии. Мои друзья служили три года в морских войсках. А я не хотел три года служить. Зачем служить три года, если можно служить два? Я убежал из военкомата, и меня искали, угрожали посадить. Я был неспокойным мальчиком и в военкомате один раз устроил драку. Парни были из разных районов, и мы — из одного села — начали бить ребят из другого. И сказали, что все организовал Усатый. Тогда у меня усы были, маленькие, правда, но я их из ваты приличные сделал, тушью подкрасил и так на военный билет сфотографировался. Мне друзья сказали, что если у тебя усы на военном билете есть, то и в армии усы разрешат. А я считал, что у меня, как у мужика, должны быть усы. Меня в конце концов отправили в Германию. Мне там не очень понравилось, и после службы я решил в Германии не оставаться, хотя мне предлагали. Я вернулся домой, начал учиться в Ереване, чтобы диплом получить. Потом я понял, что диплом не так важен. Главное, чтобы клиент видел мою работу, качество, а есть диплом или нет — это никого не волнует. Я хотел жениться после армии, но Спитакское землетрясение помешало — всем не до свадеб было. А через год стариков всех собрал, и мы поехали домой к Сусанне свататься. Но родители Сусанны мне отказали, потому что она тогда училась на первом курсе. Год мы общались, гуляли, я в Ереван к ней приезжал, где она училась. А у нас так: берут девушку, сажают домой — и рожай детей. Я обещал ее родителям, что этого не сделаю. Она будет продолжать учиться. Мы говорили с мамой, папой, тетей, дядей, но они отказали. У нас такой обычай: одна сторона кладет коньяк на стол, и в случае обоюдного согласия вторая сторона тоже достает коньяк. Мой отец вытащил коньяк. А отец Сусанны говорит: «Еду им дайте, а выпивку не давайте». Тогда мне пришлось Сусанну украсть. Я сказал ей, что хочу познакомить ее с сестрой, которая жила в Арагаце на границе с Турцией. А выехать Сусанна самостоятельно оттуда уже не могла — это пограничная территория. После кражи, когда ее родители узнали, что мы вернулись, приехали воевать с нами. Тесть уже начал скандал делать, и тут вышла моя бабуля и говорит: «Сынок, раньше была твоя дочка, сейчас стала нашей невесткой». Ну не мог же он с бабулей скандалить. У нас считалось, что невестка должна быть боевой, чтобы мешки таскала туда-сюда. А мне это неинтересно. Мне интересна более грамотная женщина, чтобы воспитала моих детей. *

Еще в советское время я начал ездить в Москву — продавать ювелирные поделки и изделия из мрамора. Мне нравилось, что в Москве есть так много возможностей. Но по семейным обстоятельствам мы уехали в Туркмению, где провели восемь лет. Я там был единственным ювели-

ром в городе. Даже для Туркменбаши делал часы. Но я понял, что там нет хорошей жизни для детей и красивого будущего, хоть мы и жили хорошо. Так что в 1998-м мы перебрались в Москву. Тут я сразу открыл свою ювелирную мастерскую на «Войковской». Жизнь пошла, появился круг общения. Я очень честно работал. Для меня важно честно работать и обеспечивать семью. Семья для меня — самое главное. Если у меня не будет денег, семья все равно должна быть крепкой. У меня два раза воровали. И каждый раз меня поддерживала моя семья. Я прихожу домой, а они говорят: «Да ладно, пап». Они никогда не требовали от меня ничего. Но у меня акцент только на детей. Мои дети должны быть шедеврами, они должны быть особенными. Я себя очень богатым чувствую, когда дети рядом. Я уважаю людей, и они меня уважают. У меня вывеска на мастерской «Вардан Авдалян». Меня тут уважали и до сих пор

«ГОСТЯ МЫ ВСЕГДА НА КРОВАТЬ ПОЛОЖИМ, ДАЖЕ ЕСЛИ ОНА ОДНА В ДОМЕ. ГОСТЬ — ЭТО ТВОЯ МАМА, ТЫ МАМУ НА ПОЛУ ПОЛОЖИШЬ? ТАК И С ГОСТЕМ» уважают. И я людей уважаю. Я работаю в этом районе уже двенадцать лет. Значит, здесь мне нечего бояться — я чист перед своими клиентами. Я люблю ездить на машине по Москве. Я тридцать лет за рулем. По ночам я вожу своих гостей и показываю город. А в машине я слушаю классическую музыку: орган, пианино. Когда Андраник научился водить машину, мы с ним выехали на МКАД. Я сидел рядом, и он круг делал. Мне это очень нравилось. Я здесь езжу и хорошо себя чувствую. Сколько в Москве людей? Миллионов двадцать? Так вот я среди всех них чувствую себя в безопасности. В Ереване же все ездят, как хотят. У кого-то там дядя, тетя какиенибудь начальники — и они считают, что им все можно. Мы любим, когда приезжает Шарль (Азнавур. — БГ), наши ереванские певцы, Харут из Лос-Анджелеса (Арутюн Памбукчян. — БГ). Азнавур — это пример того, как должен выглядеть настоящий армянин.

У меня есть русские друзья. Я даже крестный отец русских детей в семьях наших друзей. Я так понимаю эту систему, что я второй отец в этой семье. Это и почти моя семья тоже. Я не просто к ним в гости захожу поесть и поболтать. Мне важен их дом, их семья, меня волнует, что там происходит. Я не просто приглашенный гость, а родственник. Для нас гость очень важен. Если в доме одна мягкая кровать, то гостя всегда на кровать положишь, а сам будешь спать на полу. Надо представить, что гость — это твоя мама. Ты маму на полу положишь, что ли? Так и с гостем. Как я обращаюсь со своими родителями, так и мои дети будут потом общаться со мной. Дети всегда остаются в долгу у родителей. Что бы они потом для них ни сделали. Андраник уже начинает по-европейски думать: «А почему дети всегда в долгу?» «А почему я должен готовить для всех?» А потому что у нас не Канада — это вы там бутерброды таскаете, а в армянской семье нужно готовить всегда на всех. Дети всю жизнь должны родителям. Не так, что четырнадцать лет исполнилось — все, и живите подальше. *

Я не обращаю внимания на свою русскую речь. Сусанна всегда исправляет. А сын говорит, что пусть папа как знает, так и разговаривает. Мне не мешают ошибки в русском. Но мне легче разговаривать на ювелирные темы. Тут моя речь становится богатой словами. Я читал книги, знаю термины. Сейчас мои дети со мной общаются только на армянском. Мне нравится здесь. Я, наверное, никуда не уеду. Есть возможность поехать и в Канаду, и во Францию. Но я не хочу отсюда уезжать. Здесь меня уважают. Я переживал за своего сына, потому что у него глаза и волосы черные. Из-за этого я купил ему машину, чтобы он больше в метро не заходил. Я мог бы оставить его в Канаде, перечислить деньги, чтобы он там учился. Но я сам отсюда не хочу уезжать, поэтому не отправляю его туда. Сейчас я хочу построить в Подмосковье небольшой дом для своей семьи. Никак не могу освоиться в квартирах. Я хочу иметь свой двор, качели. Я слышал от своего дедушки, что если соединить две культуры, русскую и армянскую, то получится эксклюзивный человек. Потому что то, чего у нас не хватает, у русских есть. То, чего у русских нет, есть у нас.

Сусанна Авдалян

Управляющая в салоне красоты на «Первомайской», 44 года Я закончила исторический факультет в Ереване, а родилась недалеко от Гюмри, в селе Сарнахпюр, что значит «Холодная вода». У нас и вправду очень холодная вода, и если верить легендам, то и целебная. Вардана я периодически сопровождала в его поездках в Москву. Первый раз оказалась здесь в 1991-м. Я человек деревенский, и меня поразил огромный город. Это смешно, но я в первый раз в жизни видела, как женщины курят. Вместо того чтобы сумки таскать, я уставилась на этих женщин. Вардан меня еще пристыдил тогда за мое любопытство. Москва мне, конечно, очень понравилась, хотя период сложный был — сплошные очереди вокруг. Помню, что была 211-й за обувью Андранику. Сперва остановились у очень хороших людей на «Бабушкинской», они с нас даже денег не хотели брать, потом стали снимать квартиру на «Савеловской» — и только последние пять месяцев живем

Андраник рядом с Главным зданием МГУ

Сусанна Авдалян (справа) в салоне красоты

АРМЯНЕ

«СМЕШНО, НО В МОСКВЕ Я ВПЕРВЫЕ УВИДЕЛА, КАК ЖЕНЩИНЫ КУРЯТ. Я НА НИХ УСТАВИЛАСЬ, ВМЕСТО ТОГО ЧТОБЫ СУМКИ ТАСКАТЬ» С конца XIX века армянская жизнь становится все более заметной и разнообразной. Армянские купцы владели в городе частными особняками, доходными домами, банками и магазинами, самым известным из которых был пассаж братьев Джамгаровых. Николай Джамгаров в свободное время проводил заседания Армянского кружка в «Метрополе». Тогда же начали появляться различные национальные объединения, например, «Дамское общество вспомоществования армянкам, учащимся в Москве». В 1908 году под руководством армян Балиева и Тарасова в доме Перцова был открыт первый в России театркабаре. Главным памятником советской истории армян в Москве остается магазин «Армения» на углу Тверской и Тверского бульвара. Сейчас в столице работает множество армянских ресторанов («Арарат», «Лаваш», «Ноев ковчег»), в кинотеатре «Ролан» время от времени показывают армянское кино, несколько лет назад открылся торговый комплекс «Ереван плаза», построенный в национальном стиле. Почти закончилось строительство гигантского Армянского храмового комплекса на Трифоновской улице. Армянское население Москвы значительно выросло за последние годы. Если в 1989 году в Москве проживали около 44 тысяч армян, то сейчас — больше 106 тысяч, что составляет почти 1% от всего населения города. 20

на «Первомайской». По-прежнему продолжаем снимать. Это, конечно, трудно. Там у нас с хозяином квартиры были отличные отношения, с соседкой — она даже плакала, когда мы уезжали. Но квартира была очень уж маленькой. Здесь, конечно, в два раза дороже, но что делать. Со школой у детей сначала были большие проблемы. Мы пошли в обычную районную школу, и то, что Андраник нерусский, сразу вышло на первый план, — причем не только дети, но и педагог были против него. Вся учеба свелась к дракам с одноклассниками и разговорам о том, как избежать конфликтов. Поэтому в пятом классе я его перевела в школу №1243 у Большой Никитской. Когда я впервые подошла к этой школе, то увидела, что оттуда выходят две темнокожие девушки и китаец. И это мне очень понравилось. Я подумала, что если в школе учатся темнокожие, то и Андранику там будет легко. В общем, нас очень хорошо приняли. Дети уже пятый год, как закончили школу, но мы с родителями и учителями до сих пор общаемся, встречаемся, дружим. Учительница русского языка исправила Андранику грамматику — мы думали, это никому не под силу. А еще его классная руководительница помогла ему с пропиской — у него гражданство было, а прописки не было. Удивительно, но она подключилась и нашла человека, который его прописал. Даже деньги у нас отказалась взять. В общем, мы в результате стали с ней практически родственниками — мы ее называем нашей родной тетей. Москва многогранна — здесь у каждого есть возможность делать то, что ему надо для жизни. Для меня самое главное — это дети и то, что у них есть возможность учиться в таких вузах, как МГУ и Строгановка. Может, мне и хотелось бы жить в Ереване, но возможностей там таких нет. Я очень сильно люблю Москву, за то что она дала моим детям замечательное образование. Только за это я всегда буду благодарна этому городу. Москва для меня стала родной. Когда я бываю в Армении, я чувствую, что хочу обратно. Если бы мне сказали: выбирай квартиру в любом районе Москвы — я бы выбрала Китай-город, где армянское посольство. Там вроде бы центр, но спокойно. Есть, конечно, и то, что раздражает. Например, мне не нравится, что в метро не уступают бабушкам и дедушкам места. Очень сильно чувствуется здесь неуважение к старшим. Может, просто потому, что люди здесь такие уставшие. Бывают, конечно, разные неприятные моменты, могут сказать что-нибудь… Но у нас здесь за эти годы появились замечательные друзья! У нас никаких национальных проблем в Москве не было, но вот Андраник недавно записался на бокс. Это меня так шокировало! Может, у него проблемы, может, он хочет от кого-то защититься? Может, он хочет защитить Мариам? Если он столкнулся с агрессией, он мне, конечно, не скажет, чтобы меня не тревожить. Мы поэтому и решили, что Андранику необходимо купить машину. Я за него теперь немного меньше переживаю. У нас одно время работал очень хороший парень. Он прекрасно стриг, был отличным мастером, но люди не хотели к нему идти только потому, что он киргиз. Он работает теперь в экономклассе, куда ходят бабушки и дедушки, и стрижки стоят 100 рублей, потому что его не берут в салоны. Кто видел, были в восторге от него. Люди приходили и спрашивали: «Есть свободный мастер?» Я говорила, что есть, и люди, увидев киргиза, отказывались и уходили. Просто не хотели

стричься у него. И ему было это очень обидно. А он такие укладки делал! Мне моя работа в салоне нравится не слишком. Не очень-то она интеллектуальная. Я бы предпочла работать в школе. Но даже для того, чтобы работать в армянской школе, надо очень хорошо говорить по-русски. А я говорю с ошибками и с акцентом. Традиции — это вещь такая… Вот моя мама до сих пор встает, когда мужчина входит в комнату. Но я уже не встаю. Или суп из общей кастрюли отдельно для Вардана не отливаю — а мама отливает. На Рождество мы ходим в армянскую церковь на Ваганьковском. Хотя нам хорошо и в армянских, и в русских храмах. Потом у русских есть праздник Яблочный Спас, а у нас Виноградный Спас. На Пасху Мариам все красиво оформляет. Мы идем в армянский храм, освящаем кулич, яйца, готовим рис с изюмом и рыбу. В семье мы всегда говорим на армянском. Дети не хуже нас говорят, но сложные слова они говорят по-русски, и читают медленно. Когда они были маленькими, то читали намного лучше. Поэтому мы решили, что, раз бабушка сейчас у нас в гостях, мы будем заниматься. Когда они читали, у бабушки был шок. И наш папа очень строго к этому относится. Он настаивает, чтобы в семье звучала армянская речь.

Роза Саркисян Пенсионерка, 65 лет

Я родилась в маленькой деревне Артик. Потом я переехала в Арагац, а потом, как вышла замуж, в Сарнахпюр. Работала сначала швеей на швейном заводе, потом поваром в детском садике, в который ходил мой внук Андраник. В советское время за пределы Армении я не выезжала. Первый раз я была в Москве три года назад, пожила несколько месяцев. Мне очень понравилась Москва. Я была счастлива, что приехала к родным, увидела внуков. Потом мне показали ночью Красную площадь, МГУ, где учится Андраник. С подсветкой он очень красив. Но мне не понравилось, что некоторые девушки курят и пьют. Как так можно? Очень удобный транспорт, в метро такие люди вежливые. В Ереване, правда, не надо уступать — там всегда есть место. Сейчас вот приехала снова. Я не выхожу одна на улицу. Я и спускаться не буду, чтобы не потеряться. Здесь я общаюсь только с родными. Раньше я слышала о России, что здесь есть работа, власть заботится о народе, думает о нем. Так и есть. Здесь я много готовлю. Все есть под рукой. Мы можем спуститься в магазин и купить все, что нужно для ужина, и совсем не нужно ездить на рынок. В общем, в Москве мне понравилось.

Андраник Авдалян

Студент факультета государственного управления МГУ им М.В.Ломоносова, 22 года В Москве сначала я пошел в школу рядом с моим домом. Тогда были сильны всякие националистические настроения, полно хулиганов всяких. Так что, когда я перевелся в школу №1243 на Арбате, где были очень интеллигентные люди, я сперва произвел впечатление диковатое — потому что сразу лез в драку. Ну рефлекторно уже. То есть в первой школе я не ожидал, что люди могут быть такими дикими, а потом — что могут быть такими лояльными. Но быстро перестроился, слава

богу, завел там много друзей. Арбат для меня до сих пор родной район. Год назад я проходил стажировку в Канаде. В Торонто мне очень понравилось. Люди отзывчивые, еда хорошая (это для меня очень важно), город красивый. Там человек среднего класса может чувствовать себя уверенно и комфортно. Я очень мечтал поступить в МГУ. И мама мечтала. Когда поступил, был ужасно горд, просто светился. Гордился, что у всех синие студенческие билеты, а у меня серебристый — то есть уже по студбилету видно, где я учусь. Но, конечно, проблем в МГУ хватает. Нужно нормально оборудовать аудитории — не хватает компьютеров, техники для презентаций. Хотелось бы, чтобы был вайфай, рабочие зоны, чтобы дольше работала библиотека. В Канаде, например, университетские библиотеки работают круглосуточно все дни недели. И «Макбук» там можно взять на факультете свободно. И так далее. После МГУ я, в общем, в любой профессии смогу освоиться. Могу и в чиновники пойти, и в бизнес. Я вот только за одно лето успел поработать в Сколково, пиаре, HR и переводчиком. В клубы я не хожу. Там получает удовольствие только владелец клуба. К тому же в Москве там придется потратить никак не меньше пяти тысяч. В свободное время я смотрю Пуаро в оригинале. Это лучшее, что я смотрел за всю свою жизнь. Посмотрел уже все сезоны. Там вроде 11 сезонов, 65 серий. Но если выходить, то я люблю кафе «Циферблат», пиццерию Pizza dal Capo. В спортзал хожу, а в кино почти нет. Мне кажется, походы в кино — это страшная трата времени и денег. Несколько месяцев назад я начал учить арабский в Дипломатической академии при МИДе. Я еще не знаю, пойду ли я в дипломатию, но если я выучу арабский, то буду знать три языка ООН. Зная всего два языка, английский и арабский, можно общаться с 80% населения мира. С середины сентября я начал заниматься боксом. Правда, сейчас не много, одиндва раза в неделю, — пишу диплом, совсем нет времени. На армянских свадьбах и днях рождения все танцуют. А я всегда стеснялся. Я же такой как бы европеизированный армянин. И я не танцевал никогда. А потом оказался на свадьбе, где двести человек танцевали, а я один сидел. И мне стало так стыдно! И я записался на армянские танцы. Теперь на каждой вечеринке я самый первый бегу танцевать. *

Москва портит. Я не знаю человека, который приехал в Москву и стал к людям доброжелательнее, милосерднее, дружелюбнее. Москва заставляет людей бороться. Заставляет постоянно думать, и это очень сильно тренирует, потому что ты можешь найти выход из любой ситуации. Здесь все время надо шевелиться, крутиться. Если ты смог выжить в Москве, ты сможешь выжить в любом городе. В Москве все очень жестко. И ты учишься быть реалистом. *

Никто из моей семьи не настаивает, чтобы у меня жена была армянка. Это вообще не важно для них. Хотя я бы хотел, чтобы жена была армянкой. Но я пока не планирую. Хотелось бы интеллигентную, скромную, земную. С этим сложно, конечно. В Москве многие кавказцы, и армяне в том числе, очень некрасиво себя ведут. И в МГУ такие тоже есть — позорят и МГУ, и всех кавказцев. Стыдно за них бывает. И по ним судят всех остальных, а это неправильно.

Вардан Авдалян в своей ювелирной мастерской

АРМЯНЕ

Я не понимаю, например, зачем люди вешают себе на машину армянский флаг. Ну повесил ты, ну и что? А сам ни языка, ни истории не знаешь. Зачем вообще делать так, чтобы по тебе с первого взгляда было понятно, откуда ты? Дурных таких примеров — масса. Но, к счастью, есть и другие. Те армяне, с которыми я общаюсь, пытаются сохранить свою культуру, и я этому очень рад. Говорят в семье по-армянски, ходят на лекции по истории и культуре Армении, сейчас их много. Вообще, армяне разные. Вот два моих двоюродных брата живут в Армении. Один — очень уважаемый исследователь, специалист в области международных отношений, другой — директор молодежного театра. Они всего добились сами, причем в юном возрасте. Зачем им перед кем-то выпендриваться? На самом деле, армянам по натуре не свойственно такое поведение — показушное и претенциозное. Армяне — это народ древней культуры. Приятно, что в метро к тебе может подойти незнакомый армянин и спросить, кто ты, откуда, чей сын. Обязательно найдутся общие знакомые. Идешь на рынок мясо покупать, знакомишься с армянином — он тебя обязательно спросит, кого ты знаешь. По-моему, это здорово.

Мариам Авдалян

Студентка МГХПА им. С.Г.Строганова, 20 лет

Вардан и Сусанна Авдалян и их дочь Мариам

«АРМЯНЕ ЛЮБЯТ ДАРИТЬ БЕЗУМНЫЕ СКАТЕРТИ, ЗОЛОТЫЕ САЛФЕТОЧКИ, ВАЗЫ, СЕРВИЗЫ, КОТОРЫЕ 30 ЛЕТ ПОТОМ НИКТО НЕ ТРОГАЕТ»

Если иностранец попадет в московское метро в час пик, потратит час в очереди за билетом, да еще и проедет мимо своей станции, потому что прослушал название из-за аккордеониста, собирающего деньги, разве он не возненавидит московское метро и всех кругом? Да, да, да! А теперь представьте его же, но в Камергерском, с чашкой кофе и газетой The Moscow Times. Ведь тогда у него будут совсем другие впечатления, правда? Москва бывает разной, но это точно не нацисты, опенэйры в лесу, непонятные какие-то рокфестивали и митинги. Я просто держусь от этого подальше. Мы, когда сидим в Камергерском, в нашей любимой пекарне «Хлеб насущный», очень часто встречаем массу приятных людей — писателей, актеров, художников. И я думаю про себя: «Ну какая Европа, а? Можно и здесь прекрасно жить. Отличный город, красивый, и мне как дизайнеру здесь вполне можно развиваться». В Москве много отличных мест — мы часто гуляем от Китай-города чуть ли не до «Белорусской». Даже не запоминаешь, что это за места, помнишь только, что это очень красиво. Я заходила в новую армянскую церковь (храмовый комплекс Армянской апостольской церкви, самый большой за пределами Армении. — БГ). Она потрясающая. Но я хожу и в русские храмы. Мне, например, очень нравится атмосфера Даниловского монастыря на «Тульской». Там ужасно спокойно. Все засажено деревьями, люди сидят на скамеечках, книжки читают. Москву можно полюбить хотя бы за то, что скучать здесь невозможно. Достаточно зайти на сайт «Афиши» — каждый день столько выставок, показов, лекций, что просто глаза разбегаются. Этим летом я осталась в Москве. И я совсем не пожалела, что не уехала отдыхать в Европу или в Армению. Мы с моей приятельницей Даниэллой прошагали всю Москву, каждый переулок. Может, дело не в Европе, а в том, кто тебя окружает? К счастью, за эти годы я смогла окружить себя людьми, с которыми мне приятно общаться и учиться.

Конечно, у московских кавказцев есть свой узнаваемый стиль, и его никуда не денешь. Девушки с выпрямленными волосами, в черных юбках, с белым верхом — поначалу это даже оригинально смотрелось, но сейчас так одеваются абсолютно все! Неужели сложно понять, что гордиться своей нацией можно както по-другому — не обязательно рисовать на ногтях флаг Армении или Грузии и печатать на майках кричащие грозные надписи? И вот ходят по «Европейскому» — в Bosco с надписью «Армения», в спортивках, в футболках «Я люблю Ереван», в черном и золоте. Мы это называем «рабис». Когда я поступила в институт, со мной мало кто общался — у многих было неправильное восприятие армян. Но уже через полгода я была знакома практически со всем институтом. Я подружилась с одним кабардинцем и с лезгином, хотя поначалу они мне, честно говоря, не понравились. Да, они, как и многие кавказцы, тоже ходят в Adidas и Bosco, исповедуют ислам, и да — они носят бороду. Но это оказалось совсем не важно. Зато я могу в любой момент попросить их о помощи, даже такой незначительной, как занять очередь в столовой или донести тяжеленный планшет. Это просто приятные ребята — не напыщенные и не гордецы. Давно живут в Москве, но каждый год на каникулы ездят к себе. И это, в общем, отличный пример того, как можно жить в Москве и быть патриотом своей родины. *

Есть хороший армянский стиль, а есть плохой. Хороший — это старинные армянские барельефы, массивная архитектура из туфа, бесконечные хачкары (кресты, высеченные из камня), наш алфавит. А плохой — это когда оченьочень много всего навалено в кучу: помпезные люстры, столы, кресла, дичайшие ножки, детали, как будто высеченные из глыбы золота. Армяне любят дарить по праздникам безумные скатерти, золотые салфеточки, вазы, сервизы, которые лет тридцать потом никто не трогает, — и все это переходит по наследству. Вот у нас дома есть скатерть Versace, представляете? Я два часа отговаривала маму покупать эту штуку с золотыми помпонами по краям. Ну это же смешно. Но мы все равно ее купили. Летом я устроилась дизайнером в один салон в центре — там была очень изысканная, красивая мебель. И к нам пришел заказчик из армянского ресторана. У него уже были красивые ковры, тяжелые люстры, все это сочеталось с огромными плазменными телевизорами, то есть смотрелось уже довольно безумно, и я ему предложила простую деревянную мебель. Так он так на меня посмотрел, как будто я в самое сердце его ранила! И сказал, что он хочет все изумрудное, чтобы все с позолотой, а кресла — с вышитыми орлами. Правда, в конце концов мы поняли друг друга. Мне-то нравится минимализм, когда в доме комфортно, а не когда боишься лишний раз повернуться, чтобы не задеть какую-нибудь хрустальную вазу. К счастью, Москве можно найти любых заказчиков — и на минимализм, и на мебель в стиле Людовика XIV. Армяне любят роскошь во всем — что есть, то есть. Роскошь в интерьере, в одежде, машинах, домах. Но я бесконечно рада, что эта роскошь у нас и в сердце. Мы дружелюбный и добрейшей души народ, и нам только дай возможность заговорить о себе. Мы, как одинокий говорливый таксист, будем часами рассказывать о своей нелегкой судьбе.

Употребление алкоголя требует меры и ответственности. Узнайте больше на www.drinkiq.com. © ЗАО «Д Дистрибьюшен» – уполномоченный импортер в России, 2012. Реклама. * Бушмилс. С тех самых пор. ** Произведено в вискикурне Bushmills, графство Антрим. Лицензия на производство выдана графству Антрим в 1608 году.

BUSHMILLS *

SINCE WAY BACK

В первую очередь эти парни — давние друзья. И только во вторую очередь — всемирно известная группа Chromeo.

Grant to Distil**

В КРУГУ ДРУЗЕЙ

Made in Bushmills village, Co. Antrim. Grant to Distil 1608**

С 1608 г.

FACEBOOK.COM/BUSHMILLSRUSSIA

АФРИКАНЦЫ Беженка из Камеруна Мари Фотсин Матсинганг и ее дочь Принцесс — о добром пастыре, московских морозах, косичках, волшебном слове kurtka, Измайлово, РУДН и о том, как выжить в Москве приезжему африканцу

Мари Фотсин Матсинганг 1966

Мари Фотсин Матсинганг со своей дочерью Принцесс

Тчетчуа Принцесс Сирен 2006

Студенты РУДН, 1960-е годы 24

Мари Фотсин Матсинганг Беженка, 46 лет

«ВСЕ АФРИКАНЦЫ ЗНАЮТ, ЧТО ТАКОЕ МАНКА. В АФРИКЕ ЕСТЬ МАНИОКА — МЫ ВСЕ ЕЕ ЕДИМ, ЭТО КАК КАША, НО ВМЕСТО ХЛЕБА. А ТУТ НЕТ МАНИОКИ, НО МАНКА ПОХОЖА. НИКОГДА ЕЕ РАНЬШЕ НЕ ПРОБОВАЛА, А ТУТ ПОСТОЯННО ЕЕ ЕМ»

Я родилась в маленьком городке Бафусаме, выросла в Дуале — это большой город, экономическая столица Камеруна, а вышла замуж опять в Бафусаме. У меня 6 детей, вообще, у некоторых в Камеруне по 12 — так что у меня нормально. Я единственная жена у своего мужа, хотя у нас разрешено многоженство. Когда заключаешь брак, то тебя спрашивают, разрешаешь ли ты иметь других жен своему мужу. Многие разрешают. У меня была своя фирма, я занималась закупками и логистикой, она называлась ФОСАМАМО, это первые слоги из имен моих детей — Фотсин, Санагу, Макен, Моганг — когда я начинала, у меня было только 4 ребенка. Мы хорошо жили, у нас был свой дом, старшие дети учились в Европе. Еще я была главой местного профсоюза, мы защищали права транспортников. А потом случилась большая забастовка, мы требовали снижения цен на бензин. Властям это не понравилось, и они решили арестовать всех лидеров местных профсоюзов, чтобы можно было делать что угодно. Меня продержали в тюрьме неделю, а потом знакомый полицейский сказал: «Беги!» Я спряталась в деревне, далеко от Дуалы, там нет связи, нет полиции. Муж с детьми остался в Дуале. Если бы все уехали, то меня бы стали искать, а так к нему приходила полиция, он говорил: «Это же вы ее забрали! Что вы ее теперь тут ищете?» Старшие дочери учились в Европе, с мужем остались два сынаблизнеца и дочка десяти лет. Самую маленькую Принцесс я забрала с собой, ей было всего два года. Я переживала, что не живу с детьми, но как их было привести в деревню? Африканская деревня — это опасное место: там змеи приходят, животные разные, да еще и школы нет. Так прошел почти год. Однажды мне позвонила монахиня из церкви в нашем квартале в Дуале и говорит: «Приезжай скорее! Дочь в больнице!» Я не понимала, что происходит, муж по телефону ничего не говорил, родственники мои только кричали, зачем я уехала. Я приехала на следующий день и все узнала. Муж отвел дочку на обрезание. У нас есть такое варварство в Африке — в деревнях такое с девочками делают. Говорят, чтобы потом она не изменяла мужу. Какое это имеет отношение? В моей семье такое не делали никому, мои родители, образованные люди, знали, что это зверство, что это опасно, — ведь делают не в больнице, а дома. А муж — из более традиционной семьи. Я никогда ему не разрешала это делать нашим дочерям, говорила: «Если сделаешь, то я никогда больше с тобой жить не буду в одном доме!» Но меня не было уже год, и он решил все-таки, хотя бы одной. Он отвел ее к женщине, которая это делает, — там грязь, у дочери начался столбняк. Ее не спасли. Когда я приехала, она уже умирала. Как я себя виню! Как я могла ее оставить? Почему взяла только младшую? Муж с ума сошел, злился на меня, говорил, что не виноват, что это должна была сделать мать. Говорил, что прав, и если найдет Принцесс, тоже отведет ее на обрезание. Моя семья возненавидела меня, что я оставила дочь такому извергу, говорили, что я виновата. Я была как между молотом и наковальней. Полиция ищет, чтобы вернуть меня в тюрьму, муж ищет — чтобы найти младшую дочь, семья отвергает, потому что я виновата в смерти ребенка. Я пошла в церковь. Пастор сказал: «Тут тебе не будет жизни никогда. Уезжай!» Так я стала беженкой. В Москву я приехала

в 2009 году, меня привез наш пастор. Старшие дети были в Европе, средние, уже взрослые, спрятались у знакомых. А младшую, Принцесс, я не могла оставить, ей было тогда 3 года. *

Я никого не знала в Москве, совсем не говорила по-русски — как я боялась сюда ехать! Одна, в незнакомый город — это страшное одиночество! В Африке совсем не так: там ты всегда среди братьев. А тут просыпаешься, и целый день ты один. Я почти не выходила из дома тогда. А куда идти? Потом нас выгнали с одной квартиры, мы сидели в парке, и я звонила, чтобы найти новое место. Мы просидели в парке с обеда до полуночи, а потом поехали в новую квартиру. Когда приехали, Принцесс начала жутко плакать, трясти руками, я не могла понять, что такое. Потом поняла, что она в парке отморозила пальцы, их начало щипать в тепле. Климат, да, это тяжело для нас. Мы же приехали зимой! Если бы я не боялась, что меня арестуют в Камеруне, то я сразу бы вернулась. Нас много выгоняли с квартир. Когда выгнали с последней, не знала, что делать: я никого не знаю, пофранцузски никто вокруг не говорит, все отворачиваются, на улице холодно — и мы пошли в метро. Целый день в метро, представляете? Принцесс плачет, что шумно, уши закрывает, говорит: «Мама, пошли в вагон! Лучше ездить, чем сидеть на месте!» Потом нас забрали в приют для женщин с детьми. Мне говорят: «Поехали, там дадут еду и жилье!» А я думаю: «Куда меня везут? Зачем куда-то бесплатно пускают женщин с детьми и кормят их? А что надо делать взамен?» Было очень страшно. Я там была первой африканкой, остальные — белые. Потом пришел директор приюта Сапар Муллаевич, и я поняла, что все хорошо: он как отец. В Африке часто говорят «maman» и «papa» человеку, который тебе не родной, но много тебе помогает. Сапар — это papa для нас! Сейчас нас тут шесть африканок с детьми, живем в одном флигеле, мы теперь семья друг для друга. В Африке всегда так — большие семьи. Еду готовим сами, нам дают продукты — обычные — готовь что хочешь. Тут все африканцы знают такую русскую еду — «манка». В Африке есть маниока — мы ее все едим, это как каша, но вместо хлеба. А тут нет маниоки, но манка похожа. Раньше никогда манку не пробовала, а тут постоянно ее едим — с соусом. Можно готовить соус, как в Африке: тут есть все продукты для этого — шпинат, арахис, фисташки, фасоль. Сложно найти только гомбо — у вас говорят бамия, у нас это гомбо. У вас ее продают только замороженную, а вкусно готовить из свежей, но можно съездить в Лумумбу (Российский университет дружбы народов. — БГ), там в магазинчиках вообще все наши продукты продают. Еще если нужно косички заплести, тоже туда можно съездить. Я умею немного сама плести, но если надо красиво, то лучше съездить туда. Плести — это ведь долго, знаете, как детям косички плетут? Дают леденец на палочке, пока сосет — можешь плести, как только кончается — сразу новый надо давать, а то будет плакать. Тут все другое, но больше всего — люди. У нас, если видят иностранца или путешественника, стараются сесть с ним рядом в автобусе, познакомиться, поговорить: ведь интересно, откуда он, куда едет. А тут наоборот. Иногда я сажусь в метро, а человек рядом со мной встает и уходит. Или я хочу спросить, как пройти, а человек убегает или толкает. Это расизм, что ли? Или я вас не понимаю. И все

Африканцы среди московских мигрантов составляют меньшинство. Точную численность назвать не возьмется никто: по разным оценкам, в Москве их от 10 до 30 тыс. с тенденцией к увеличению в последние годы. В советское время встреченный на московской улице африканец, скорее всего, был студентом вуза, приехавшим получать высшее образование, чтобы затем вернуться на родину и строить успешную карьеру. Система приема иностранных студентов была централизованной, поэтому африканцев более-менее равномерно распределяли в университеты по всему Союзу. После распада СССР ситуация поменялась: бесплатные места для иностранных студентов сократились, все больше студентов сами оплачивают свою учебу, а значит, сами выбирают вузы, прежде всего московские. С одной стороны, это привело к тому, что в Москве концентрируется все больше студентов-африканцев. С другой стороны, африканские студенты так хотят вырваться на учебу в Европу (а Россия для них, безусловно, страна европейская), что часто выезжают, скопив средства только на первый год обучения. Потом они надеются подработать на учебу на месте или перебраться в другую европейскую страну. Но в России иностранный студент права работать не имеет, к тому же быстро становится ясно, что выехать из России в ЕС африканцу не менее сложно, чем из Африки. В итоге, отучившись первый год, многие бросают учебу за неимением средств. Многие остаются нелегально без виз, подрабатывают чем могут — раздают рекламу, устраиваются официантами в клубы. Кому-то удается вступить в брак с местными и таким образом легализовать свое положение, кто-то находит нелегальные пути для переезда в ЕС, кто-то так и остается на нелегальном положении.

АФРИКАНЦЫ

Дома в районе Преображенки, в которых Мари расклеивала по подъездам объявления

когда-нибудь будет машина. Еще мне нравятся в Москве большие магазины. У нас, если что-то надо купить, то идешь на рынок, — там будет все. Тут идешь в большой супермаркет — там удобно, можно самому брать продукты. А на рынке тут — если не знаешь, что за вещь, трудно разобрать. Было смешно как-то раз: я хотела купить фисташек без скорлупы для соуса, у нас их везде продают. Пошла здесь первый раз на рынок, вижу, зеленые зернышки лежат, ткнула в них и купила — у меня еще зрение плохое, вроде орешки. Дома долго удивлялась, что за странные фисташки в России, мелкие и плоские, но съели. Потом переводчица сказала, что это семечки тыквенные очищенные, а не фисташки. А в супермаркете можно все рассмотреть. Жалко только, что еда там не такая свежая, как на рынке в Камеруне. Там рыбак поймал рыбу, сразу отнес к прилавку и продал, а ты ее сразу приготовил. Курицу прямо при тебе рубят — у нас ведь ничего не хранится, только свежее можно есть. Удивляюсь, что тут такой большой город, метро, красиво очень, — но почему-то можно плевать везде. У нас если плюнешь в публичном месте, тебя отведут в полицию — ведь ты можешь попасть в другого человека! Еще удивляюсь, что тут девушки курят. В Африке, если девушка курит, то ее родители просто в порошок сотрут. А если увидят, что подросток курит, то любой прохожий подойдет и как надает за это! *

Мари и Принцесс с подругой Мари из Кот-д’Ивуара Фату Фофаной (справа)

на тебя смотрят: в метро смотрят, смеются, часто фотографируют без разрешения. Однажды в метро какойто странный хотел сфотографировать Принцесс, я заслонила ее собой, а он разбил мне очки. Иногда просто подходят и пинают. Может быть, это оттого, что мы не можем с ними поговорить. Ведь с кем я ни говорила тут из русских — хорошие люди, хотят помочь. Я поняла, у вас так: если просто говоришь незнакомому «здравствуйте», то ты никому не нужен, могут даже не ответить, отвернуться, зато если ты с кем-то познакомился, для тебя сделают все — ты уже друг! Это хорошо, это как у нас в Африке — мы говорим друг другу «Брат! Сестра!», неважно, что неродные, но мы связаны. Африканцы с русскими похожи тем, что мы тоже любим статусные вещи — машины, например. Я люблю машины, всю жизнь водила, даже когда сама владела компанией по логистике, могла сесть за руль и отвести сама — это удовольствие. Смотрю вокруг на дорогие машины в Москве — какие они! Иногда мы с Принцесс мечтаем, какая у нас

От холода Принцесс тут часто болеет, не привыкла — сколько раз мы с ней в больнице лежали! Тут хорошие больницы, спасибо врачам. Первый раз увезла нас скорая в больницу, сказали: «Грипп», а у нас такого нет, ну просто простуда, поэтому я не знала, что надо с собой чтото брать. Потом поняла, что надо будет в больнице остаться лечиться не на один день, отпросилась домой, чтобы взять вещи переодеваться. Пока ездила, врач шесть раз звонил: «Немедленно обратно! Температура!» А я же не понимаю, что он говорит! Умер, что ли, ребенок? Что случилось? Приехала срочно, а Принцесс уже перевели в отдельный бокс, запертый, для больных с инфекциями. И меня туда закрыли. Нет, там, конечно, все было: и кровати, и холодильник, и телевизор — но взаперти целый месяц! Врач через окошко только разговаривала. Никогда такого не видела. Я уже поняла, что грипп тут — это как смерть! За два года я научилась немного говорить по-русски. Много понимаю, что мне говорят. Пока не научишься, совсем трудно. Когда я просила, чтобы нас оставили в приюте, ничего не могла сказать порусски, только «Пожалуйста! Пожалуйста!» — Сапар все понял, что я хочу. Хорошие люди всегда все понимают. Есть еще слово по-русски, которое понимают все африканцы: kurtka — потому что холодно! С одеждой вообще такая история: я — гигант, во мне почти два метра роста, размер ноги — 40. У нас это нормально, а здесь нет. Когда я только приехала, не на что было купить сапоги, холодно идти куда-то. Сапар мне говорит, что надо ехать оформлять документы, а я ему показываю, что не могу, — не в чем. Я спрашивала, где вещи раздают бесплатно, чтобы найти сапоги, но все говорили: «Нет таких! Огромные!» И мне Сапар откудато принес мужские, но теплые. И я в них ходила — стыдно, а что делать. Тогда тяжелое время было: Принцесс болела, досье на переселение лежало в посольстве без ответа, денег совсем нет, по-русски

После распада СССР в Россию стали приезжать и африканские беженцы, политические и экономические (последних сейчас абсолютное большинство). Где-то с середины 1990-х годов получить шенгенскую визу для африканцев стало бесконечно сложно, чего нельзя сказать о визе в Россию, особенно в тех странах, которые еще с советских времен имеют с Россией крепкие экономические связи (Гвинея, Демократическая Республика Конго, Ангола и другие). Но российская действительность разочаровывает большинство прибывающих африканцев. Они тяжело переносят российский климат, кроме того, в Африке Россию до сих пор представляют по рассказам бывших студентов, учившихся в СССР, которые получали полное обеспечение и в целом добродушно воспринимались обществом. Сейчас ситуация в корне иная: общество агрессивно настроено к любым иммигрантам, в том числе и африканским, а система приема беженцев отсутствует. Многие африканцы не знают, что могут обратиться в миграционную службу за статусом беженца, и продолжают жить нелегально, хотя имеют основания для легализации. Часто африканцы не знают, что вне зависимости от их статуса они могут отправить своих детей в школу.

«АФРИКАНЦЫ С РУССКИМИ ПОХОЖИ ТЕМ, ЧТО МЫ ТОЖЕ ЛЮБИМ СТАТУСНЫЕ ВЕЩИ — МАШИНЫ, НАПРИМЕР. СМОТРЮ ВОКРУГ НА ДОРОГИЕ МАШИНЫ В МОСКВЕ — КАКИЕ ОНИ!»

Формирование единой африканской диаспоры затруднено в связи с тем, что сама Африка — континент разнородный. Говорить приходится скорее о формировании землячеств. Но и этот процесс идет медленно. Оставшиеся в России еще с советских времен бывшие африканские студенты обычно достаточно хорошо интегрированы в общество, состоят в браке с российскими гражданами, получили гражданство и не заинтересованы в их создании и поддержке. А мигранты, прибывшие в Россию недавно, не имеют средств и возможностей для формирования своих национальных объединений. Двумя самыми крупными и официально оформившимися общинами африканцев в Москве считаются нигерийская и камерунская. Студенческие ассоциации являются практически единственными центрами притяжения африканцев в Москве. Многие африканцы рассказывают, что первое место, куда их отвозили таксисты из аэропорта, был РУДН, где есть Ассоциация африканских студентов. Большую роль в складывании африканской общины играют церкви, в основном протестантские, католические и не так давно открывшиеся англиканские «африканские» церкви с пасторами-африканцами. Именно при посещении воскресных служб африканцы заводят новые знакомства, обмениваются информацией о работе, ищут жилье, иногда организуют раздачу теплых вещей и продуктов.

не говорю, даже сапог и то не могу найти. А потом вдруг мне позвонила Аня из центра, где вещи бесплатно раздают, и говорит: «Я две пары для тебя нашла!» Вот это да! Целых две! И в этот же момент все завертелось: нашлась работа, досье подали в посольство, Принцесс стало лучше. И я поняла тогда, еще с сапогами, что Господь на нашей стороне! *

Лучше всего я знаю районы Измайлово и Преображенку — там много жилых домов, как муравейники, — там я работала. С работой тяжело. У меня есть убежище в России, я имею право официально работать, как все граждане. Но мало кто хочет брать на работу африканцев. Остается только подработка. Все знают, что африканцы раздают рекламу, — за несколько часов можно заработать 200–300 рублей, не больше, но и это непросто, особенно зимой. В метро тепло, но туда заходить запрещено, надо стоять рядом, на холоде. И я не смогла так работать, очень холодно. Мне один африканец предложил клеить рекламу в подъезды. Это еще сложнее! Везде ведь домофоны, надо зайти с кем-то в подъезд, или посмотреть, какие кнопки стерты, набрать код, а потом идти по этажам и клеить. Колени поначалу болели ужасно. Зато похудела, знаете, для женщины это важно! Но если бы мне кто-то раньше сказал, что я буду, как вор, прокрадываться в дома и клеить бумажки, — ох, я бы над ним посмеялась! Я бы сказала, что он с ума сошел! Чаще всего я бываю на Юго-Западе Москвы, мы живем в том направлении. В Москве все огромное: здание Университета — очень красивое, даже РДКБ, больница, куда мы ездим, — какая огромная! РУДН тоже на юго-западе — там много африканцев. Даже таксисты в аэропорту знают, что если африканец прилетел и не знает, куда ему податься, то его надо везти в РУДН, — там разберутся. Я мало общаюсь с местными африканцами, они студенты, я им в матери гожусь. Есть протестантская церковь на «Авиамоторной», там был пастор Боб, он всех африканцев принимал и помогал. Но от нас это далеко, да я и не очень люблю ходить в церковь, но в Господа верю. Я всегда говорю, что Господь делает много чудес. В этом году он нам с Принцесс сделал еще одно: через день мы улетаем в Канаду. Посольство выдало нам статус беженцев. В приюте я еще не рассказала, не хочу, чтобы завидовали, поэтому странно даже: сидишь и улыбаешься сам себе.

Тчетчуа Принцесс Сирен 6 лет

Студенты медицинского факультета РУДН, 1960-е годы

Мое самое любимое место в Москве — это циркль, нет, цирк. Мы с мамой туда ходили: там были львы, тигры, крокодилы и даже собаки! Еще там была такая большая веревка, на ней танцевала девочка — очень высоко, под крышей. Я говорю по-русски. Дядя Саша в приюте говорит: «Ты — мой переводчик!» А если я не хочу ни с кем говорить, то говорю, что не могу. Когда я была в больнице, мне там не нравилось, хотя меня никто не обижал. На Рождество мне подарили календарь Адвента — там 24 коробочки. Тетя сказала, что надо открывать по одной коробочке в день и брать маленький подарок, а если открыть все сразу, то все исчезнет, потому что это волшебство. Но я знаю, это не волшебство, это тетя туда положила подарки для меня. Скоро мы уезжаем. Полетим в небе, в самолете, высоко-высоко. Я не знаю куда, но там я пойду в школу.

ЧЕЧЕНЦЫ Семья Сугаиповых — о войне, РГГУ, гранатомете «муха», драйве, «Музеоне», милицейском беспределе, неприветливости, Басаеве, регби, чеченских детях и о том, чего ожидать чеченцу в Москве

Стоят (слева направо): Бэлла Вагапова, Зарема Сугаипова и Мадина Амагова; сидят: Тимур, Джамбулат и Сафия Сугаиповы

Зарема Сугаипова 1970

Тимур Сугаипов 1971

Мадина Амагова 1976

Сафия Сугаипова 2007

Джамбулат Сугаипов 1984

Бэлла Вагапова 1988

Зарема Сугаипова

Администратор в отделе продаж фитнесклуба, 41 год

«БРАТ ЛЕТ В 10 ИГРАЛ С ПАЦАНАМИ В ВОЙНУШКУ. НАШЕЛ КАКУЮТО ТРУБУ И ГОВОРИТ: «ВОТ «МУХА» — ЭТО ВЕЩЬ. ПИФ-ПАФ — И ТЕБЯ НЕТУ ВМЕСТЕ С ГАРАЖОМ». НУ, ОН ВОЙНУ ПОЧТИ НЕ ЗАСТАЛ, ХОТЯ ОБОЖЖЕННЫЕ ТЕЛА ВИДЕЛ»

Я родилась в Грозном, ходила там в советский детский сад, закончила школу с английским уклоном. Потом поступила на исторический факультет университета. Но началась война, и в 1995-м мы переехали в Москву. Брат тогда работал в мусульманском культурном центре и снимал квартиру. Там мы все и поселились. Незадолго до этого я была в Москве — в августе 1994-го. Родители устроили нам с сестрой такие маленькие каникулы перед университетом, и мы приехали к брату. Это было весело, интересно. А на следующий год все уже было совсем не весело, а страшно и грустно. Я вам расскажу, как я увидела бомбежки. Был обычный день, я пекла на кухне хлеб. Замесила тесто, разложила по формочкам. И вдруг слышу, как в фильмах о войне, гул, рев — мы же недалеко

ски нам не могли отказать. Вместо третьего курса нас взяли на первый, и мы экстерном сдавали два года на факультете управления. Мне всегда очень нравилось учиться. Но морально в Москве тогда было очень тяжело: невозможно спокойно пройти, невозможно говорить на родном языке. Мы учились как раз в то время, когда шла вторая война. После университета я честно пошла в районную службу занятости Южного Чертаново, сказала, что закончила вуз и хочу работать. Один мужчина сказал: «Я вижу, вы грамотная умная девушка. Не ходите — вас не возьмут». После этого я уже не рискнула ни в какое государственное учреждение проситься. Каким-то чудесным образом работа все-таки нашлась — сначала через знакомого в одной фирме, потом в кадровом агентстве. Но никого из знакомых чеченцев я устроить не могла, хотя ребята отличные были. У некоторых кандидатов мы шапку резюме закрывали, где место

Зарема Сугаипова, Сафия Сугаипова, Мадина Амагова и Бэлла Вагапова у себя дома

от центра. А потом — звук разрывающейся бомбы. Через окно на балконе вижу — бомбят президентский дворец. У меня не было никаких эмоций, даже страха не было, хотя я понимала, что происходит. Шок, наверное. Когда все прибежали домой, папа говорит: «Берите документы, одежду». Так мы и уехали из Грозного. Все оставили и уехали — сначала к дяде, маминому брату. У него был подвал, и мы думали там переждать. Все ждали, что вот-вот война закончится и восстановится нормальная власть. Во всяком случае, интеллигенция точно ждала. В Москве у меня и брата сохранились зачетные книжки, и мы пошли в Министерство образования — говорить о продолжении учебы. Но никуда брать нас не захотели. Один человек сказал: «Не обивайте пороги. В Москву и Питер вас не возьмут». Но мы были упертые, терять было нечего — во время войны все пропало. Я была стопроцентным гуманитарием, а мой средний брат — наоборот, технарем, он заканчивал экономический факультет того же ЧГУ. И мы оба пошли в РГГУ. Как раз тогда Ельцин издал указ, чтобы чеченских и ингушских студентов принимали во все вузы. Так что фактиче-

рождения указывается. Оставляли в анкете только часть с образованием. Я много где работала, в последний раз — в компании, которая занимается художественным стеклом. А сейчас в фитнес–клубе «Республика», чему безмерно рада. Это явно мое. Я вообще люблю спорт — обожаю смотреть регби. Вообще, это мы сейчас специально надели платки — вам же традиционная семья нужна. А так мы современные люди, на работу ходим без платков — когда в Москве ходишь в платке, тебя лишний раз останавливают.

Тимур Сугаипов Безработный, 41 год

Когда младшему брату было лет десять, они с пацанами играли в войнушку. Бегали во дворе с пистолетами, автоматами, а он нашел какую-то трубу и говорит: «Ерунда эти ваши автоматы. Вот «муха» (гранатомет. — БГ) — это вещь. Пифпаф — и тебя вместе с гаражом нету». Ну он младше, всех прелестей войны не вкусил, хотя видел обожженные тела и все остальное. Я видел больше. Что говорить, отец с мужем сестры однажды поехали в Грозный посмотреть, цела квартира

Чеченская община — одна из самых молодых в Москве: начало ее формирования приходится на 1960–1970-е годы, когда отдельные депортированные в Казахстан и Среднюю Азию чеченцы решили не возвращаться на родину, а попробовать осесть в Москве. Но основной поток приходится на 90-е — две чеченские войны сделали исход по-настоящему массовым: если в 1989 году чеченцев в Москве было 2 101 человек, то в 2002-м — 14 465, то есть в семь раз больше. К переписи 2010 года это число практически не изменилось (14 524), что сложно объяснить чем-либо, кроме активного (и понятного) нежелания московских чеченцев участвовать в каких бы то ни было переписях. К тому же в это число не входят чеченцы, официально зарегистрированные по месту жительства, но проживающие в Москве, а таких немало. В их число, очевидно, входит и печально известный «столичный отдел охраны Кадырова», расквартированный в «Президент-отеле», о котором недавно писала «Новая газета». Впрочем, чеченская община в Москве в любом случае гораздо меньше, чем представляется москвичам. Исследование, фиксировавшее разницу между предполагаемым и оценочнореальным числом чеченцев в Москве, показало, что москвичи склонны преувеличивать их количество в разы. Также преувеличенным является представление о крайне высокой степени религиозности чеченцев: справочник «Ислам в Москве» отмечает, что уровень религиозных знаний у чеченцев существенно ниже, чем аналогичный показатель среди таджиков, дагестанцев, арабов и узбеков.

Присутствие чеченцев заметно в московском автобизнесе, гостиничном и ресторанном бизнесе, им принадлежат сети заправок. Чеченцы зачастую предпочитают брать к себе на работу не просто соплеменников, но людей одного с ними тейпа (ячейка клановородственной системы в чеченском обществе. — БГ). Жен предпочитают искать по схожему принципу. «Многие вайнахи, женившиеся на русских, стесняются перед родственниками своих жен и стремятся скрыть от них сам факт своей женитьбы. Нередки случаи двоеженства, причем как внутри своей этнической среды, так и с другими нациями» («Ислам в Москве»). Однако эта закрытая община далеко не так однородна, как принято считать: в диаспоре сильно и имущественное, и идеологическое расслоение — в Москву в разное время бежали оппоненты Дудаева, Масхадова, позже Кадырова, и найти общий язык им непросто. 29

ЧЕЧЕНЦЫ

«ГЛАВНОЕ — НЕ ТЕРЯТЬ СВОИ КОРНИ. ПЯТЬ РАЗ НАМАЗ СОБЛЮДАТЬ, МУСУЛЬМАНСКИЕ ПРАЗДНИКИ, И НЕ ЗАБЫТЬ ПОЗДРАВИТЬ СОСЕДА СВЕРХУ»

Мадина Амагова на работе в студии радиоканала «Кавказ», РГРК «Голос России»

Джамбулат Сугаипов на работе, в офисе компании «Билайн»

Слева направо: Бэлла Вагапова, Джамбулат Сугаипов, Зарема Сугаипова и Мадина Амагова

или нет, — и попали под минометный обстрел. Отец жив остался, а зятя разорвало полностью. Отец собрал в сапог все, что осталось, — пакета не нашлось — так сестре ее мужа и привез. От войны никуда не деться. Чего можно ожидать от чеченской молодежи, если они в детстве не в игрушки играли, а патроны в костер кидали? Нормальные дети бегут от того места, где опасно, а эти — наоборот, на шум, туда, где экшен. Если с детства ты видишь, что все вокруг стреляют, что оружие — это нормально, понятие нормы просто смещается. Забыть это, вытравить из памяти — невозможно. Зайдите в любой онкоцентр, там треть пациентов — Чечня и Ингушетия. Просто надо понимать, что война — она прошла. А у молодежи эта воинственность до сих пор заметна, я в интернете часто вижу — все любят носить травматические пистолеты, оружие. И чеченцы, и Северный Кавказ, и в особенности косящее под них Закавказье. Я живу в Москве с 1988 года — сейчас в Чертаново. У меня своя семья, ребенок пяти лет. В данный момент работы нет: не могу найти. Помогаю товарищу, он ремонтом машин занимается. Окончил РГГУ, факультет управления. В Чечне я работал ревизором, потом здесь в 1990-е был помощником гендиректора Исламского культурного центра России. Строили мечети, медресе, отправляли детей учиться в мусульманские страны. Мне тогда было 23 года — парень молодой, а тут общение, светские встречи, фуршеты, посольства. В любое посольство я чуть ли не ногой дверь открывал. Потом у меня уже свои дела пошли — хотелось решить вопрос с жильем. Когда война началась, я перешел работать в аудиторскую фирму, к маминой знакомой — у меня страсть есть, люблю цифры считать и документы читать. В 2002 году заболела мама и я вернулся в Чечню, чтобы быть рядом с ней. А через два года она умерла и я уехал обратно в Москву. Где-то половина наших родственников живет в Москве, а другая половина в Чечне. Отец и дядя там остались. Кто-то переехал сюда, устроился на работу — так и остался, кто-то переждал войну, а потом вернулся. Мы все общаемся, ездим в гости друг к другу. Тетя вот живет неподалеку. Обязательно собираемся все вместе на праздники: на Уразу, Курбан-Байрам, в дни рождения и на Новый год. Что в Москве чеченца может ожидать — вы и сами понимаете. И по квартирам ходят-ищут, и арестовывают просто потому, что в паспорте стоит место рождения — Грозный. Знакомый однажды пошел с маленьким ребенком за продуктами, мимо милицейский уазик проезжал — иди, говорят, сюда. Культурно, без мордобоев привели в отдел, из сейфа взяли патрон, наркоту — выбирай. Хорошо следователь кавказец оказался — армянин. Ничего не могу сделать, говорит, выбери что-нибудь, за что срок поменьше. Так он ни за что восемь месяцев и отсидел. Повысил кому-то статистику. Друзья у меня есть здешние: я же давно в Москве. Есть и земляки. Где-то 50 на 50. Если человек хороший, о национальности вопроса не возникает. Главное, нельзя терять свои корни. Пять раз намаз соблюдать, мусульманские праздники и не забыть поздравить соседа сверху. Но вообще Москва меня уже стала утомлять. Мне нравится, как в провинциальных городах жизнь устроена: с девяти до шести работа, а потом — насчет дел мне не звони.

Мадина Амагова

Редактор в кавказской редакции радио «Голос России», 36 лет Я родилась в Чеченской республике, в городе Аргуне, в 1976 году. Детство мое прошло наполовину в Чечне, наполовину в Якутии, где я жила с 8 до 14 лет. В начале 1990-х мы вернулись домой — там уже начинался бардак, распад Советского Союза. В 1992 году умерла моя мама, а в 1994-м началась война, все ужасы которой мы пережили на себе. Помню, как дядю выводили, клали на гравий и стреляли вокруг — а мы думали, что его убивают. Сидели в коридоре — нам казалось, что это самое безопасное место, — и прислушивались к звуку падающих мин. Если короткий звук, значит, может упасть где-то рядом, если протяжный — упадет подальше. Все это мы пережили, а потом наступила так называемая независимость — период хаоса и беспредела, когда вчерашние трактористы говорили, что они завоевали город, и вытворяли все что хотели. Это было с 1996 по 1999 год, во время президентства Масхадова. На нашей улице жил Басаев. Он отстроил огромный забор, выкупил участок — гдето, наверное, полтора километра — с огромными воротами, куда простые смертные не могли заглянуть. А кругом люди в нищете прозябали, латали свои крыши чем попало. В Москву я приехала в 2000 году и, если честно, сейчас не представляю себя в другом городе. А тогда я ненавидела Москву и москвичей. Мне казалось, что более равнодушных, более неприветливых людей не существует. Как-то я ехала в маршрутке, положила себе на колени сумку и случайно задела сидящую рядом женщину. Она тут же: «Нечего ставить на меня свою сумку». Но я же просто задела ее случайно! Если бы это была чеченская маршрутка, мне бы сказали: «Тебе помочь?», подвинулись бы и, если что, даже заплатили бы в этой маршрутке за меня. В тот период мы пытались снять квартиру, а это было сложно — мы ведь кавказцы. Как-то вроде договорились, уже все подписали. Агент говорит хозяину: «Посмотрите паспорта». Хозяин открыл паспорт: «Чеченки! Да я никогда в жизни не буду связываться с чеченцами». И так же работу нереально было найти. Это был 2000 год. Все-таки мне удалось устроиться в небольшой коммерческий банк. Проработала я там года два и решила уйти. Это не мое — я человек творческий. Сейчас работаю на радио «Голос России» в редакции Кавказа, общаюсь со слушателями. Но и здесь в штат не берут, объясняя это тем, что нет мест. Хотя всех остальных прекрасно берут в штат, с зарплатой, отпуском и так далее. Я даже писала про это президенту. Пришла отписка. Еще я работаю сотрудником пресс-службы Конгресса народов Кавказа, пишу статьи для разных сайтов, написала книжку «В ожидании мира», где описана пережитая война. По работе мне приходится общаться в основном с кавказцами, а вот моя единственная подруга — Лена Иванова — русская. Каждую неделю мы созваниваемся и рассказываем друг другу, что у нас в жизни происходит. Мы мусульмане, мясо покупаем в халяльных магазинах, а остальные продукты — просто рядом с домом. Я очень люблю шопинг, с детства, деньги у меня не задерживаются. Кавказцы вообще очень любят бренды, но мы выбираем те вещи, которые нам нравятся, хотя всетаки стараемся следить за модой.

Джамбулат Сугаипов Менеджер, 27 лет

Мы приехали к Тимуру из Чечни в 1995 году. С дикими проблемами я устроился доучиваться в школу, в пятый класс. Закончил здесь среднеобразовательную школу №155. Очень тяжело давалась тамошняя программа, плюс еще адаптация. Настоящий шок: слишком резко все отличалось от родного города, от военного времени. В 2000 году поступил в РГГУ на факультет истории искусства, специализация — мировая культура. Работать начал на втором курсе — подрабатывал курьером, работал в журнальном приложении по рекламе в «АиФ», был ассистентом в РИА «Новости». Еще работал в Федеральном агентстве по управлению государственным имуществом, но госслужба мне не понравилась абсолютно. А сейчас я менеджер в «ВымпелКоме». В Москве для молодых — возможностей море. Но все равно, чтобы вырваться вперед, нужны знакомые, друзья. Свой город я плохо помню. Он был зеленый и чистый. А у нас в Москве летом пройтись в обуви, чтобы она не покрылась пылью, невозможно. Заметили, я уже говорю «у нас в Москве»? Но мне нравится Москва, драйв ее нравится. Я здесь чувствую себя живым. Может, это потому, что я еще молодой, — а потом мне тоже надоест суета и людироботы. Люди тут не злые, просто они все время спешат. В пробках ругаются не потому, что хотят поругаться, а потому, что спешат. В метро то же самое. Все спешат заработать денег. Еще бы! Если 80% бюджета всей России в одном городе сосредоточились. Вот все и рвутся в Москву. Бываю чаще всего в ресторанах в ЦАО, в районе Якиманки. Я и мой круг по восточным ресторанам ходить не любим, там восточных людей и так много.

Бэлла Вагапова

Ведущий специалист Пенсионного фонда РФ, 24 года У нас большая семья, пять девочек и два мальчика плюс мама, папа и бабушка. Они все живут здесь. Я самая старшая в семье, хотя моя вторая сестра замужем уже три года, и у нее двое детей. А я вот только-только вышла замуж. Две сестры учатся — одна в медицинском, другая в текстильном и в архитектурном. Третья сестра — в пятом классе, а мальчики, братья, — самые младшие. Им девять и семь лет, они учатся в школе. После школы я поступила в колледж при Министерстве иностранных дел, там проучилась два года. Специальность у меня — архивовед и документовед. Параллельно училась в Университете нефти и газа имени Губкина на вечернем отделении экономического факультета. Собиралась поехать учиться в Америку в магистратуру, но мама сломала ногу, и пришлось остаться. Значит, не судьба. Теперь я работаю в Пенсионном фонде Российской Федерации. Мне нравится жить в Москве, она стала для меня родным городом. Больше всего нравится гулять в парке «Музеон» — это мое любимое место в городе, мы там с 1997 года гуляем. Но, конечно, я никогда не забуду Грозный, родина есть родина — когда-нибудь мы вернемся.

A ГУЛ Ы Курбан Садыков, его жена, дети и внуки — о дагестанской стоматологии, драках, коротких юбках, лезгинке на Манежке, банях, «Рио» и о том, как выглядит Москва глазами жителя горного села Курбан Садыков 1932

Аиша Садыкова 1942 Назир Садыков 1976

Умрият Курбанова 1978

Джемият Курбанова 1999

Имамудин Курбанов 1965

Ибрагим Курбанов 2002

Магомедшафи Садиков 1963 Майя Садыкова 1976

Рамазан Садыков 2002

Магомедгади Садыков 1972

Цаиваз Садыкова 2010

Верхний ряд (слева направо): Назир Садыков, Джемият и Ибрагим Курбановы и Рамазан Садыков; нижний ряд (слева направо): Имамудин и Умрият Курбановы, Курбан и Аиша Садыковы, Магомедшафи Садиков с Цаиваз Садыковой, Майя и Магомедгади Садыковы 33

AГУЛЫ

Глава семейства Курбан Садыков дома

Встреча дагестанской общины Москвы с летчикомкосмонавтом Мусой Манаровым в гостинице «Юность», 1990 год

Курбан Садыков Пенсионер, 80 лет

«МОИ ДЕТИ МОГУТ ЕСТЬ ТОЛЬКО НАЦИОНАЛЬНУЮ ЕДУ. ЦВЕТНУЮ КАПУСТУ ОНИ ДАЖЕ НЕ ПРОБОВАЛИ. ИНОГДА НА РЫНОК ПРИВОЗЯТ ОВОЩИ И ФРУКТЫ ИЗ ДАГЕСТАНА — КОГДА ЗНАЕШЬ, ЧТО ОНИ ДАГЕСТАНСКИЕ, И КУШАЕТСЯ ПО-ДРУГОМУ»

Я родился в самом высоком горном месте Дагестана — в селе Дулдуг Агульского района. В селе были в основном агулы. Я работал в совхозе бухгалтером и все время ездил на заработки — в Азербайджан, Среднюю Азию, Самару, Саратов. Урожай убирал, на стройках подрабатывал. А что делать, если в совхозе платили 60 рублей в месяц, а у меня было 10 детей? Многие мужчины так кочевали. И сейчас кочуют. В советское время мечеть у нас была закрыта. Но мы по секрету молились в одном доме. Свадьбу справляли по своим обычаям. Мои родители были грамотными, читали Коран на арабском. Мать была дочерью муллы. В Москве я был однажды проездом, в 1950-х. А переехал насовсем в 2003 году — из-за детей. Что ж делать, раз дети все здесь. Пока они молодые, пускай поработают. Летом на 2–3 месяца обязательно езжу в свое село. В Москве люди друг друга не знают, не хотят понимать. Не обращают внимания. А у нас в селах, если кто что-нибудь спросит, ему все объяснят. Спросишь в Москве, а тебе говорят: «Не знаю». Или с молчанием уходят. Но сейчас в Дагестане ничего хорошего нет. Здесь спокойнее. Плохого я в Москве не видал. На Красной площади я был дватри раза. Последний раз — полтора года назад. Красота в Москве есть. Это же столица, наш фундамент. Я выхожу на улицу иногда. Прогулки совершаю. Нельзя же все время сидеть. К детям в гости езжу. Летом хожу в парк. А за продуктами ходят дети.

Аиша Садыкова Пенсионерка, 70 лет

Я из очень богатого рода, который раскулачили. Они были самыми богатыми в нашем селе. 1 000 овец держали. Я вышла замуж в 18 лет. Научила детей делать намазы, молитвы читать. В советское время это не очень практиковалось. Первый раз я увидела Москву в 2003 году. Впечатление было хорошее. Мы были в красивой больнице. Врачи тоже хорошие были, лечили, вовремя уколы делали. Где мои дети живут, там мне и нравится. Это хорошее место. Мы друг к другу ходим в гости. Меня дети на машине возят. Ну что я вижу? Вижу, что все люди ходят туда-сюда. Махачкала — маленький город, а Москва — большой, красивый, богатый город.

Умрият Курбанова

Преподаватель, студентка, 34 года Я приехала в Москву в конце 1998 года. По образованию я историк, диплом у меня был по освободительному движению в Индии в 1920-е годы, но сейчас заново учусь на стоматолога в Третьем меде. Женщины у нас в роду, по папиной линии, всегда целительством занимались. Кожные заболевания мы лечили: три дня читаем молитву — и все проходит. Обучить этому нельзя. Я умею. Сестра у меня младшая вообще рукой проводила, и болезнь уходила. А дед был костоправом. Параллельно я преподаю агульский язык в «Намусе», вот уже семь лет. Это русско-дагестанский центр, туда дети со всей Москвы съезжаются: учат родные языки, историю, танцы, просто общаются. Большинство дагестанских детей, родившихся в Москве, родного языка не знают, а родителям хочется, чтобы знали. Они ведь летом ездят в Дагестан, а там не поймут, если ребенок не может пообщаться

на родном языке с родственниками, со старожилами. У меня группа небольшая — 14–15 детей, а вот в аварской — человек сорок пять. В Москве много смешанных браков — мать, например, русская, а отец — агул. Мать не знает языка, отец целыми днями работает — как ребенка обучить? Для этого его приводят к нам. Мои дети тоже ходят на эти занятия. Но первый язык их — русский. Им жить в Москве, и надо русский знать хорошо. Когда я разговариваю, я думаю на агульском, а потом перевожу свою мысль на русский. А они должны научиться мыслить на русском, чтобы им было легче общаться. Еще в Москве есть культурный центр «Дагестан». Они много работают со студентами, организуют встречи, концерты. Сейчас ведь неспокойное время, едет много молодежи, им надо как-то адаптироваться. После Манежки, я знаю, они собирали студентов, говорили с ними. Детей, которые здесь родились и выросли, по особенностям мышления от москвичей уже не отличишь. Мои дети не чувствуют, что они не москвичи. Проблемы с теми, которые только что приехали. Они заранее настроены на враждебный прием, на то, что их сейчас ударят и надо дать сдачи. Им тяжело адаптироваться. Гулять я люблю в усадьбе Кусково. Можем пойти в аквапарк «Ква-ква» на Ярославке. Раньше я с детьми ходила в театры — в Театр Наталии Сац, например. В цирк, дельфинарий. А сейчас у меня нет времени, и хорошо, что школа организует походы в театры и музеи. Я центр не очень люблю. Например, в этом году я в центре Москвы вообще не была. Я люблю окраины, парковые зоны. Если у меня есть свободное время, я лучше сяду почитаю. Я из-за этого так ждала зимних каникул! И наконец-то прочитала «Дата Туташхиа» (роман грузинского писателя Чабуа Амирэджиби. — БГ). Мне так понравилось! Читала недавно Ивана Ефремова «Лезвие бритвы». Стала читать нашу дагестанскую классику. Хочу перечитать «Мастера и Маргариту». Я ее читала, но не очень поняла и хочу сесть и перечитать. И «Войну и мир» тоже надо. *

Иногда смотришь дагестанские фотографии 1970-х годов — у них такие короткие юбки! Я бы такие не надела. Теперь женщины начинают носить платки, закрываются. А при советской власти девочек заставляли снимать платки. Я буду носить платок и делать намаз. Я знаю, что это тяжелым грузом на мне висит. Правда, в мечети в Москве я ни разу не была. Знаю только, что в мечети на «Новокузнецкой» больше чеченцев и дагестанцев, а в мечети на «Проспекте Мира» — татар. Мои дети могут есть только национальную еду. Цветную капусту они даже не пробовали ни разу. Это просто не наше. Мясо мы стараемся покупать халяльное — в Подмосковье есть специальные скотобойни. Во многих районах открываются халяль-магазины, есть такое мясо и на рынках. Но моя семья старается получать мясо из Дагестана. Агульское мясо считается хорошим. Даже в Дагестане его ценят. А так я закупаюсь в ближайшей «Пятерочке». Ну разве что летом сходишь на рынок — к нам на «Теплый Стан» иногда привозят овощи и фрукты из Дагестана. Когда знаешь, что они дагестанские, и кушается уже по-другому. *

Мне в Москве, честно скажу, комфортно. У взрослых людей, думаю, ксенофобии

AГУЛЫ

Дагестан — одна из самых многонациональных республик России. Самыми многочисленными народами являются аварцы (29,2% от всего населения республики), даргинцы (16,9%), кумыки (14,8%) и лезгины (13,2%). Агулы — один из малочисленных народов Дагестана. Всего, согласно переписи 2010 года, в России проживают 34 тысячи агулов, из них 23 тысячи — в Дагестане, а в Москве — всего 308 человек. В 1989 году в столице проживали более 8 тысяч представителей коренных народов Дагестана. Согласно данным переписи 2010 года, их насчитывается в Москве около 21 тысячи. До 1991 года в Москве проживали в основном студенты и специалисты с высшим образованием из Дагестана, с 1978 по 1989 год подмосковное Архангельское было местом проведения ежегодных встреч дагестанского землячества на 9 Мая. Сейчас представители дагестанских народов работают в сферах строительного бизнеса, образования, медицины и торговли. Многие также приезжают учиться в московские вузы. Этот поток только увеличивается — как говорят сами дагестанцы, из Дагестана уезжают все, кто может уехать. В республике нет работы, а тот факт, что она является частью РФ, облегчает переезд. Объединяющим центром дагестанцев в Москве стал Московский центр культуры «Дагестан», который проводит различные мероприятия, работает с приезжей молодежью. В 1989 году была открыта русско-дагестанская школа. Сейчас она называется «Культурно-образовательный центр «Намус» имени Расула Гамзатова» и функционирует на базе школы 36 №747 в районе метро «Войковская».

«ЕСЛИ МЕНЯ СПРАШИВАЮТ В МОСКВЕ НАЦИОНАЛЬНОСТЬ, Я ГОВОРЮ — ДАГЕСТАНЕЦ, ЕСЛИ В АМЕРИКЕ — РОССИЯНИН, В ДАГЕСТАНЕ — АГУЛЕЦ, В АГУЛЬСКОМ РАЙОНЕ — ДУЛДУГЕЦ, В ДУЛДУГЕ — ОТВЕЧАЮ, ЧТО ИЗ ТУХУМА ПАШАВУР»

нет. Конечно, те дагестанцы, которые только приехали, может, и ведут себя вызывающе. Но поживут в Москве годикдругой — и все, сливаются с городом. Я хочу, чтобы дети сохранили нашу дагестанскую гостеприимность. Иногда, когда дочка была маленькой, она даже плакала: «Мама, а почему к нам сегодня никто не пришел?» Есть такая притча: если в дверь постучались и хозяин спросил «Кто там?» — значит, там живет не дагестанец. А если хозяин сказал: «Входите», — значит, дагестанец. Я, конечно, танцую лезгинку. Нет дагестанца, который бы не танцевал лезгинку. Последний раз танцевала на корпоративе у брата в стоматологии. Но сейчас я уже, пожалуй, считаю себя москвичкой. Москвичей это, наверное, может возмутить. Но я рада, что живу в Москве. Хотя на родину, конечно, тянет, и, может быть, я когда-нибудь туда вернусь. Но пока не планирую. В каком-то смысле Москва похожа на Дагестан: на небольшой территории живет многомного национальностей. И все живут дружно. Добрых людей в Москве больше. Я не встречала враждебности — ни на улице, ни в школе. Москва — очень хороший город, с очень добрыми людьми.

Имамудин Курбанов Юрист, 47 лет

Я тоже из села Дулдуг. Это очень демократичное село: в соседнем, например, хан был. А у нас до 1936 года избирались семь старейшин из семи родов. И было специальное место, где собирались и беседовали. Я из рода Устайтар, это переводится как «мастер». Семья у нас продвинутая — мы с детства много читали, все свободно говорят на русском, поэтому и акцента нет. Отец преподавал историю, обществоведение и географию, так что мы много чем интересовались. Особенно астрономией: у нас была плоская крыша, и мы выходили ночью и изучали звездное небо. Приехал я в Москву в 1983 году. Из нашего села в Москве до меня учились только четыре человека. Сначала я попытался поступить на стоматологию, но не прошел конкурс и отучился два года в МИИЗ (Московский институт инженеров землеустройства). А в 1989-м поступил в РУДН на факультет экономики и права. Сейчас работаю юристом. В Москве меня больше всего поразили широкие улицы — было впечатление нескончаемого чистого города. И отношение людей было совсем иным. Как-то мне от «Новослободской» нужно было дойти до Делегатской, а я только приехал, ничего еще не знал. Я спросил милиционера, как пройти, так он меня чуть ли не за руку взял и отвел. Представляете себе такое сейчас? Кавказцы считались обходительными джентльменами. А сейчас кавказцев считают преступниками и ворами. Москва 1980-х была широкой, свободной. А сейчас из метро выйдешь — торговых центров понатыкали везде. Раньше я приезжал на «Беляево», и там ничего не было — вокруг метро сплошная зелень. А сейчас здесь дом, там дом, тут торговый комплекс. Больше всего в Москве мне нравится Юго-Запад. Чистый район, молодой, просторный, в нем нет скученности. И зона отдыха там хорошая. Битцевский парк, «Тропарево». Может, это потому, что я там жил студентом. Вообще, я природу люблю. В горах я могу пройти пешком 20–30 километров в день. Но мне нравится и старая Москва. А вот современные здания в центре — не очень. Идешь — дома, дома, особняки, здесь Тол-

стой жил, здесь Пушкин, здесь Гоголь, и вдруг — бац — стеклянный дом. Это выводит из равновесия. *

Курбан-байрам, Рамадан мы обязательно отмечаем, я держу уразу (30-дневный пост во время Рамадана. — БГ). Мы не очень традиционные, но я, например, последнее время пост держу полностью. Даже если ты придерживаешься светского образа жизни, все равно надо соблюдать предписания, которые знаешь с детства. Например, у нас в селе принято не только к родственникам ходить после окончания поста, но и ко всем односельчанам. И независимо от того, веришь ты или нет, все равно участвуешь — потому что это праздник. Есть еще одна особенность дагестанцев: мы свои чувства сдерживаем в присутствии других. Например, жену не обнимешь, не поцелуешь при людях — нельзя. И детей не приласкаешь, особенно мальчиков. Так у нас не принято. Я в Москве был одним из первых из своего села. И это что значит? Если приезжают знакомые — даже не родственники, а просто односельчане или люди из твоего района — ты обязан встретить, отвезти, привезти, а потом проводить. Нет в гостинице мест — селишь к себе. Даже если ты живешь в общежитии, земляка обязан в свою кровать положить, а сам — как хочешь. А то он приедет домой и скажет: «Сын Уста нехорошо принял меня», — а это уже оскорбление моим родственникам. Конечно, сейчас количество дагестанцев и агульцев увеличилось, и у каждого в Москве есть свои. А до этого был только я и еще один парень из нашего села. И все те, кто приезжал в Москву, шли первым делом к нему или ко мне. Бывало, что денег нет, а ему домой надо. И он последнюю стипендию твою забирает — ты ему должен билет купить. Сейчас, например, среди московских дагестанцев принято хоронить родственников на родине. Бывает, что нет денег на перевозку. И все скидываются: кто с моргом вопрос решил, кто с перевозкой, кто деньгами помог. Причем нет никаких обязательств — кто как смог, так и помог. Бывает и студенческая взаимопомощь. Я помню, когда мы учились в МИИЗе, ребята из нашего общежития пошли в пивную и там подрались с пьяными. Их было всего двое, мелкие совсем, и их там хорошенько отоварили. Ну что — половина наших студентов вышла и разнесла эту пивную. Это тоже взаимопомощь. Я бы не сказал, что у нас клановость. На Северном Кавказе, как и везде, сейчас тенденция к индивидуализации. Но всетаки дагестанцы помогают друг другу больше, чем русские. И советом, и деньгами, если надо. Я помогал, мне помогали. Когда я служил в армии, я защищал ребят Северного Кавказа, Краснодара, Ставрополья от дедовщины. Тогда, конечно, дедовщина не была такой свирепой, но была. И неважно, какой они национальности были, — русские в Дагестане были третьими по численности, никто их от других не отделял. Советскую Москву я с нежностью вспоминаю — это был открытый город. Я, грубо говоря, спустился с гор и смог в московские вузы поступить. Сейчас с национальным вопросом все хуже и хуже. Раньше были евреи во всем виноваты, сейчас кавказцы. За детей страшно. В 1980-е годы я не чувствовал себя чужим. А сейчас мне говорят: «Ты к нам приехал». Ни к кому я не приехал. Это моя страна и моя столица.

Аиша Садыкова (справа) дома; ее внуки Рамазан и Цаиваз и невестка Майя

Умрият Курбанова на празднике в культурно-образовательном центре «Намус»

Московские дагестанцы, которые тут родились или долго живут, спокойнее недавно приехавших. Можно сказать, что они европеизируются. А в криминальные ситуации чаще всего попадают приезжающие на заработки. Город все же отличается от деревни. Если у нас в селе свадьба, то гуляет все село — 300–400 человек. Всех надо накормить, напоить. В Москве такого среди дагестанцев нет. Приглашаются только родственники, друзья. Конечно, должна быть лезгинка. У каждого свой танец — по нему можно характер определить. Сейчас говорят, на Манежке нельзя танцевать. Ребятам с дредами на барабанах там можно играть, а лезгинку нельзя — а почему? Пусть и русские танцуют там свои танцы. Какая-то культурная жизнь у дагестанцев в Москве тоже есть. Весной лезгины организовывают праздник — день первой борозды. Приезжают из Дагестана эстрадные исполнители. Раньше все это проходило в «Авангарде» на «Калужской», а последние два года в «Космосе» на ВДНХ. Или вот мы с женой были в МДМ на религиозном празднике — дне рождения пророка Мухаммеда, Маулид ан-Наби. А так я в свободное время хожу в баню. Могу долго и упорно сидеть в парилке. Там в самом деле все равны — все голые. Вот в «Сандуны» мы не ходим. В начале 1990-х я несколько раз туда заглядывал, там какая-то братва бегала. Ребята, которые всякими нехорошими делами занимались. Но я их, кстати, знал — некоторые у меня тренировались. Я же уже 14 лет работаю тренером по карате при РУДН. Для дагестанца это естественно: у нас все борцы. Даже если профессионально не занимаешься, борешься все равно с детства. У нас все игры направлены на подготовку человека к борьбе. Дагестанец так воспитан. У меня первые три месяца в армии было так: если ты за день подрался меньше трех раз, значит, день прошел хорошо. Я не привык к мату, вот и дрался. В карате команды подаются на японском. Если студенты не понимают, могу сказать на английском, французском, арабском — я в 1996-м получил диплом переводчика в Институте Мориса Тореза. А арабский учил для себя: у меня друзья арабы, и потом это язык религии. Могу читать, понимать со слуха, но не Коран все-таки — у религиозного языка своя специфика. Я люблю Москву. Если бы я не любил, я бы не жил здесь, собрал бы вещи — и в горы. Я не каждого встречного москвича целую, конечно, но позитив — это главное. А негатив забывается.

Встреча дагестанской общины Москвы в усадьбе Архангельское на 9 Мая, 1970-е годы

Магомедшафи Садиков Стоматолог, 49 лет

Если меня спрашивают в Москве, кто я по национальности, я говорю — дагестанец, если в Америке, говорю — россиянин, если в Дагестане — агулец, если в Агульском районе — дулдугец, а если в Дулдуге спрашивают, чей я, отвечаю, что из тухума (горский клан, объединенный по принципу кровного родства. — БГ) Пашавур. Вот так у нас все устроено. В Москве агульцев очень мало, мы вообще малочисленный народ. Не скажу, что знаю всех агульцев города, но тех, кто ходит на агульские мероприятия, — знаю. Дагестанцы держатся вместе, раз в неделю какое-нибудь дагестанское мероприятие в городе точно проходит. Концерты, свадьбы, встречи, похороны, что угодно. Я учился в Махачкале на стоматолога. В Москву приехал в 1989 году. Думал поработать здесь, потом работал стоматологом в Грозном до 1994-го. С началом войны уехал в город Дагестанские Огни. В 1999 году поработал в Питере, а в 2002 году опять приехал в Москву. Даже защитил тут кандидатскую. Говорят, что большие города людей не отпускают. А почему их не отпускают, никто объяснить не может. Важно, что здесь я могу получать больше за ту же работу, которую я делал бы на родине. И город красивый. Мне нравится темп в Москве. Он тяжелый, но чем он тяжелее, тем ты становишься крепче. В других местах можно расслабиться, а здесь — никогда. Я часто хожу в азербайджанские рестораны — там хорошо готовят. А в мечети в Москве не хожу, хотя знаю многих дагестанских врачей, которые ходят. Надо бы и мне, но темп Москвы не позволяет. Раз в неделю я обязательно иду в баню. С детьми, братьями, коллегами, знакомыми, зубными техниками — все вместе идем париться. Раньше я занимался борьбой, как все дагестанцы. Сейчас уже нет времени. Все в Москве есть, а времени нет. *

Я сперва работал в Пироговском центре, потом открыл свой кабинет, потом клинику. Мы одними из первых в Москве начали применять лазерную стоматологию. Стажировался для этого в Ульме, под Мюнхеном. А клинику назвал «Агул» — в честь своего народа и своего района. Поэтому ко мне иногда приходят агулы, которые о нас как-то узнают. У меня в клинике работают две сестры, двое братьев, есть племянники, двоюродные сестры есть. Это фамильярное

AГУЛЫ

«ЕСЛИ Я УВИЖУ ХЛЕБ НА ТРОТУАРЕ, Я ЕГО ОБЯЗАТЕЛЬНО ОТЛОЖУ В СТОРОНКУ. A ДРУГИЕ ПЕРЕШАГНУТ И ПОЙДУТ ДАЛЬШЕ. МОЖЕТ, ЭТО ПОТОМУ, ЧТО У НАС В СЕМЬЕ 10 ДЕТЕЙ БЫЛО»

предприятие. У меня еще дедушка и бабушка занимались знахарством. Они занимались, я занимаюсь, мои дети тоже учатся в медицинском. Еще я решил создать в России первую ветеринарную стоматологическую клинику. В России и в СНГ таких нет. Есть в Болгарии, Германии, Англии. Детей рождается немного, а собак и кошек держат все больше, так что спрос будет. Я ее уже назвал «Зоодент». С серьезными национальными проблемами я не встречался. Иногда приходят в клинику пациенты, видят меня, говорят: «У-у, здесь одни черные» — и уходят. Редко, но бывает. Ну ушли и ушли. Если действительно нужна помощь, неважно, кто тебя лечит. А дагестанских врачей в Москве очень много. Нет ни одной московской больницы, в которой не было бы дагестанца. Мои родители живут с нами. Родители сами выбирают, где им жить. Мы привыкли уже. У дагестанца на первом месте не жена, а родители, братья и сестры. У нас так устроено: мать с сыном не общается, только если кто-нибудь из них психически болен. У меня жена агулка, тоже стоматолог. Не принципиально было жениться именно на агулке, но желательно. Потому что у меня большая семья, а я женился первым. После тебя еще женятся сестры и братья, и все на старшего брата ориентируются.

Магомедгади Садыков Стоматолог, 40 лет

В Москву я приехал, чтобы подзаработать. До этого работал в казначействе в Дагестанских Огнях, потом выучился в Ставрополе на стоматолога, глядя на старшего брата. Вслед за ним и в Москву подался. Здесь мне не нравится, зато есть работа. В Дербенте есть крепость, Нарын-кала называется, ей 5 тысяч лет. Я раньше не понимал: что туристы ее фотографируют? Стены и стены. И только в Москве понял, что такое древность, — тут такого нет. Когда выйду на пенсию, может, уеду отсюда. Но здесь же дети останутся. Я вырос в горах и привык доверять людям. Здесь я им тоже доверял, но пришел к выводу, что они не доверяют мне. Нет в москвичах искренности. И помощи тоже ни от кого не дождешься. Среда такая. Я работаю в частной клинике каждый день с восьми часов утра до двенадцати ночи. Два года я работал без выходных и без отпуска — каждый день. Иначе здесь нельзя. И единственное, что мне интересно, — это моя работа. Я хочу в этом деле познать все. Если я иду и вижу, что хлеб лежит на тротуаре, я его обязательно отложу в сторонку. А другие перешагнут и пойдут дальше. Может, это из-за того, что у нас в семье 10 детей было. Мы знаем цену хлебу. Если я голоден, то мне ничего не интересно — ни революция, ни Путин, ни Жириновский. Сначала я должен насытиться, а потом уже думать о других вещах. *

Есть такая черта у дагестанцев — они громко разговаривают: в метро, в автобусе, на улице. Это они не специально. Они просто иногда забывают, что находятся среди людей. Ну если человек родился в горах, он привык говорить громко. Но надо контролировать себя. Нельзя лезть со своим уставом в чужой монастырь. Я считаю величайшим грехом, если ты причинил неудобство человеку. Я так всегда своим братьям говорю — младшим, конечно, не старшим. Серьезных национальных проблем у меня не было. Но я чувствую негатив

со стороны людей, даже когда просто иду по улице. Ну вот произошел этот случай с Мирзаевым. А что, ни одного убийства после этого не было? С сентября месяца в Москве не было ни одного убийства? В общем, я чувствую, что я чужой здесь.

Майя Садыкова Домохозяйка, 36 лет

Я родилась в селе Дулдуг, но мои родители переехали в город Дагестанские Огни, когда мне был год. С Магомедгади я там и познакомилась. У нас принято выходить замуж только за агульцев. Поэтому я за него и вышла замуж. Так было сказано родителями. У нас в семье все за агульцев вышли. Бывает, что кто-то выходит замуж за людей других национальностей, но не часто. До свадьбы мы видели друг друга на праздниках, мероприятиях, не более. А потом пришли сваты, и через два-три месяца мы сыграли свадьбу. Когда я увидела Воробьевы горы, магазины, я была удивлена. У нас таких нет. Но я иногда скучаю по Дагестану. В Москве уж очень суетливо. В Дагестане не так. В шесть часов пришел с работы, сидишь дома, в гости пошел, а тут с одного конца на другой и не поедешь. А в Дагестане пешком можно пройтись. Я тут общаюсь со двором. Мы выходим гулять с детьми, в гости ходим. У меня их двое, Рамазан, ему девять лет, и Цаиваз, ей два. У меня соседки все русские, правда, недавно цыгане приехали. Люди особо никак не реагируют на то, что я дагестанка. С неприязнью я не сталкивалась. Первое время я в Москве не чувствовала себя комфортно. А сейчас привыкла. Я люблю магазины, парки в Москве. Куда еще ходит женщина? В театры ходим иногда. «Рио» (торговый центр. — БГ) мне нравится. Там красиво все, и близко находится. Два раза в год я езжу в Дагестанские Огни. Дети хотят туда — там море, друзья, они всех знают. У нас там частный дом. В Москву возвращаться не хотят. Вот в этом году мы не ездили, и Рамазан уже просится. Не хочет ждать каникул. Честно говоря, мне пока комфортнее в Дагестане, но к Москве я уже привыкла.

Назир Садыков

Управляющий стоматологией брата, 36 лет Я бы хотел, чтобы моя жена была агулкой и из моего села. Хотя бы потому, что я буду знать ее семью, — кто отец, кто мама, род их. Раньше тухумы были важны, сейчас немного потеряли свое значение, но все равно осталось кое-что. У кого крепкий тухум, те хорошо живут, помогают друг другу. Правда, в селе практически никого из нашего рода не осталось. Я в Москве с 2002 года. Привык уже. У себя в Измайловском районе все знаю. Некогда думать — нравится, не нравится. Я все время на работе — управляю клиникой брата. Дагестанцев от других народностей я могу сразу отличить. Даже по походке. Тот, кто рос в горах, более приземистый, телосложение другое. У меня вот лицо красное — потому что в горах давление высокое, и у всех так. Характер тоже отличается. Людям, которые выросли в горах, обычно нелегко живется, бедно, так что они более стремительные. В городе-то всего хватает. Поэтому наши племянники, которые уже выросли в Москве, начинают курить, заниматься не тем, чем нужно. А те, которые с гор, стараются выучиться, выбиться в люди — никто не хочет в горах оставаться.

Рамазан Садыков Школьник, 9 лет

Я учусь в 3-м классе. Больше всего люблю труд, рисование и физкультуру. У меня есть друзья в школе. Их зовут Фатих, Максим, еще один Максим, Илья и много других. В гости я к ним не хожу, мне не разрешают папа и мама, говорят — там тебя могут убить. А школа от дома недалеко, и я хожу туда один. Дорога в школу скучная. В свободное время я смотрю телевизор или играю в компьютер, но редко, мне часто не разрешают. В компьютере играю в игру, где один человек убивает всех людей. По телевизору мне нравится мультик «Дятел Вуди» и про Терминатора. О моих проказах в школе лучше и не говорить. Обычно в школе мы никого не обижаем, но когда выходим на улицу, что-то обязательно сделаем: в детский садик залезем на веранду, оттуда прыгаем, охранника мучаем, кричим ему: «Эй, лох, выходи!» Папа хочет, чтобы я занимался самбо. А я очень хочу заниматься борьбой. Мой любимый праздник — день рождения и золотая свадьба, я был на золотой свадьбе бабушки и дедушки. Сначала мы ели, потом тусили, потом играли в прятки с Ибрагимом. Я иногда езжу в Дагестан, мне там нравится, я по морю скучаю.

Джемият Курбанова Школьница, 12 лет

Я учусь играть на скрипке в музыкальной школе имени Римского-Корсакова. Меня пока заставляют ходить, но мне кажется, что когда-нибудь я сама захочу. На фортепиано я тоже учусь играть. Мне нравится классическая музыка — вальсы, а из композиторов — Чайковский и Моцарт. Еще мне нравится Сонатина Генделя. Я с детства любила музыку, и родители меня решили отдать в музыкальную школу. Они сначала хотели на фортепиано, но так как синтезатор не подходит и нужно было покупать настоящее пианино, мы решили пойти на скрипку. Я горжусь тем, что я агулка и у меня свой язык и обычаи, которые я могу изучать. Для этого я хожу в «Намус» два раза в неделю — на танцы, хор, традиции и родной язык. На агульском я иногда разговариваю с подружками — и здесь, и в Дагестане. Больше всего в школе я люблю русский язык, литературу, английский и физкультуру. А еще я очень люблю детективы. Семьи моих друзей отличаются от моей только тем, что у них родственников меньше, а так — обычные семьи. Только они разговаривают на русском, а мы и на агульском можем. Я с лучшей подружкой дружу с первого класса. Мои родители с их родителями знакомы. У нас в классе в основном русские дети. Даже в прошлом году из националов была только я. А в этом году пришел один таджик. Я каждое лето езжу в Дагестан. Бываю и в Дербенте, и в Дагестанских Огнях, Махачкале, а полтора месяца провожу в селе Дулдуг. В Москве огромные здания, а в Дагестане маленькие домики. И еще ты во дворе всех знаешь, можешь к каждому в гости пойти, а здесь такого нету. Там более теплая атмосфера. В Москве я скучаю по Дагестану и по морю. В Москве мне очень нравятся музеи, вот в Палеонтологическом была. Еще я люблю «Рио», там интересно: игровые залы, кинотеатры. Чтобы с подружками пойти погулять — это самое лучшее место. Мне нравится «Ква-ква»: это лучший аквапарк в Москве. А еще у нас в Перово недавно открыли аквапарк. Мы с братом никак не можем маму уговорить, чтобы она нас туда отвела.

Имамудин Курбанов обучает студентов РУДН карате

Встреча дагестанской общины Москвы в усадьбе Архангельское на 9 Мая, 1970-е годы

ТАДЖ И К И Оимгул Орифова из таджикского города Куляб, ее дочери, зять и внуки — о торговле, хиджабе, школьном образовании, рабах из Таджикистана и добрых москвичах

Оимгул Орифова 1944

Сафармо Самадова 1975 Камаргул Амирова 2000

Ниёзгул Амирова

Оимгул Амирова 2005

Назар Амиров

Гулахмад Назриев 1967

Лутфия Самадова 1972

Мавзуна Назриева 1996

Шамшод Назриён 1994

Малика Назриева 2008

Бойахмад Назриев 2006

Марифат Назриева 2001

Верхний ряд: Малика Назриева и Шамшод Назриён; средний ряд: Мавзуна, Гулахмад, Бойахмад Назриевы, Лутфия Самадова, Оимгул Орифова, Оимгул Амирова, Сафармо Самадова и Камаргул Амирова; нижний ряд: Ниёзгул Амирова, Марифат Назриева и Назар Амиров

Оимгул Орифова Пенсионерка, 68 лет

«ЗОЛОТО ЛИ ИЛИ ЕЩЕ ЧТО — МУЖ МНЕ ВСЕ КУПИТ. БЕЗ МЯСА НЕ ОСТАВИТ, БЕЗ КАРТОШКИ НЕ ОСТАВИТ — ЗАЧЕМ МНЕ ДЕНЬГИ С СОБОЙ БРАТЬ?»

Таджикская община Москвы стала заметна только в 1990-е годы. После распада Советского Союза в Таджикистане началась гражданская война, и многие беженцы уезжали в Россию, в том числе и в Москву. Несмотря на то что война уже закончилась, ВВП на душу населения в Таджикистане остается самым низким среди стран СНГ. С января 2000 года по январь 2003 года в России работали 530 тысяч таджикских мигрантов, примерно половина из которых была занята в сфере строительства. Каждый десятый таджик в Москве работает в жилищно-коммунальном хозяйстве. Большинство живут на южной и восточной окраинах города. В иерархии проблем, с которыми сталкиваются таджики в Москве, согласно данным исследования Института Кеннана, лидирующую позицию занимает произвол правоохранительных органов. Культурно и лингвистически Таджикистан близок Ирану, поэтому таджики смотрят иранское телевидение, слушают музыку на фарси, читают иранскую литературу. В 2010 году в МГЛУ открылся Центр по изучению персидского языка и культуры. В 1989 году в Москве проживали 2 893 таджика. Согласно данным переписи 2010 года, таджиков в столице насчитывается чуть более 27 тысяч, что едва ли отражает реальную картину.

Я родилась в городе Куляб в Таджикистане. Мои родители работали в колхозе. Они пшеницу сеяли, корова у них была. На быка они нацепляли деревянный плуг, и бык землю копал. Потом с кишлака они переехали в город. Папа работал после войны садовником в парке. Он очень долго жил — 115 лет. Никаких лекарств не принимал. Умер в 2004 году. Он меня все просил взять его в Москву, показать, как тут живет его внучка Лутфия. Я ему отказывала: «Папа, ты такой старый, не надо». И вот вдруг нам звонят с Казанского вокзала: «Принимайте гостя, заберите дедушку», — говорят. Это он сам приехал в Москву — один, без нашего ведома! Он немножко говорил по-русски, так как во время войны служил недалеко от Москвы, в Мичуринске. Пробыл здесь 2–3 месяца. Сам везде ходил, даже в мечеть на проспекте Мира сам поехал. Папа был религиозным — до последнего своего дня без очков читал Коран. Он всех просил сначала: «Ведите меня, давайте, в мечеть», а у нас времени не было. Он сам сел в автобус и поехал — и говорит потом: «Вы меня не отвели туда, а русский товарищ меня довез до мечети». Этот человек его довел до места, где читают молитву, и даже спросил у него: «Дедушка, подождать вас?» Но дедушка отпустил его, сам потом пришел. Однажды мы стояли с ним на остановке на станции в Мытищах. А у папы моего борода длинная белая и белая салла (среднеазиатский мужской головной убор, напоминающий чалму. — БГ). Одна машина подъезжает, и водитель, русский парень, говорит: «Дедушка, садись, пожалуйста. Женщина, у моей дочки день рождения. Я его покажу дочке и потом обратно на это же место привезу». Я не разрешила, а теперь жалею. Почему не разрешила? А дедушка хотел. Училась я в Педагогическом институте в Кулябе на специальности «физика». Мой муж — математик. Мы с ним живем с 1969 года, никогда не ругались. У меня одиннадцать детей — шесть девочек и пять мальчиков. А вообще-то было двенадцать — шесть мальчиков и шесть девочек, один умер полтора года назад. Четыре девочки и один мальчик здесь, а остальные в Таджикистане. Я, вообщето, не считала, сколько у меня внуков. Сейчас посчитаю: получается 32 внука. Я вышла замуж только в 25 лет — это поздно для таджиков, они в 16–18 лет уже замужем. А я хотела институт закончить, а потом уже замуж выходить. Папа сначала меня не пускал в институт. Но потом его как-то попросили почистить коровник или туалет за деньги. И он пошел. А придя, сказал: «Учитесь». Однажды в школе я уроки по физике не сделала, а учитель мне сказал, что я тупая, и ударил меня. Тогда я решила, что буду физиком и докажу ему, что могу учиться. А потом мы с ним вместе в одной школе работали, я тоже физику преподавала. Я преподавала на таджикском языке, но все методички были на русском. А один день в школе в Союзе был русским — учителя и ученики должны были говорить на русском языке. Да и вообще в школе подруги у меня были русскими, одна осетинка. В одной школе я проработала 35 лет. Зарабатывала больше, чем мой муж, но он все равно был главным и был хозяином денег. Сейчас даже моя пенсия у него. Но что надо — золото ли или же еще что, — он мне все купит. Я знаю, что он меня без мяса не оставит, без картошки не оставит. Зачем мне деньги с собой брать? И зар-

плату мою, когда в школе мы работали, он за меня получал и подписывал. Я даже одно время не знала, сколько получаю. В Москву я впервые приехала в 1971 году в командировку. Я жила в гостинице на проспекте Мира. Мы ходили в кукольный театр, на выставки, в музеи, на ВДНХ, чтобы потом в школе рассказывать, что мы видели. Я отсюда таскала мандарины и бананы — их не было в Таджикистане, а в Москве уже были. У нас не было таких зданий, как здесь, магазинов. Ткани здесь были блестящие индийские, бархата у нас не было, а в Москве был. Тогда люди были очень вежливые. Всем было все равно — русский или таджик. Я в Москве в первый раз тогда в трамвай села. В метро ходила, удивлялась. Первый раз я, правда, упала, не поняла ничего, и меня кто-то поднял: «Женщина, что делаешь?» А там надо было, оказывается, осторожно ногу ставить на эскалатор. А в 1996 году я насовсем переехала в Москву. Здесь есть отопление, горячая вода, свет. В Таджикистане сейчас света нет. И холодно. Одно время на рынке торговала, на станции в Мытищах, прямо на улице. Вещи на Черкизовском рынке берешь дешевле, а потом продаешь в Мытищах. Там и русские стоят, и казахи, армяне,

молитвы. Сейчас там стройка идет, а в другие мечети я не хожу. В русском храме я ни разу не была. Проходила мимо много раз и хотела зайти, но мне сказали, что не разрешают заходить мусульманам. А в Кулябе у меня есть Библия, я ее тоже читала. Бог же у нас одинаковый, только пророки разные. Нам русские помогают. Недавно какаято компания, которая многодетным помогает, детям конфеты принесла, дочке пылесос. Я даже плакала. Вчера была у одного знакомого в Воронке (железнодорожная платформа в городе Щелково. — БГ) и вечером ехала обратно на электричке с одной русской бабушкой, ей лет 80. Она кушает бублик и мне предлагает: «Я его вставными зубами кушаю и не могу уже». А я говорю: «У меня тоже зубы не свои». Такая женщина хорошая. У нее восемь детей, четыре девочки и четыре мальчика. И я ей говорю: «Пойдемте ко мне, я вас чаем напою, в комнату дочки положу, завтра плов приготовлю». Мне это было очень приятно. Но она сказала: «Нет, спасибо». Когда к тебе хорошо относятся, то чувствуешь себя в чужой стране очень хорошо. Мы здесь уже почти 17 лет живем, ни один человек мне слова плохого не сказал, я не слышала. Ребята мне место усту-

Лутфия Самадова в халяльном магазине рядом с мечетью на проспекте Мира

узбеки. Иногда прибыльно, иногда не очень. Я продавала платочки, простыни, пододеяльники. Мне было не скучно — стоишь, с людьми общаешься. Когда милиция придет, бегаешь туда-сюда. Один раз наши вещи взяли — мы тогда продавали блестящие платья для Нового года. И они все платья забрали и нас тоже забрали в милицию. Мы им деньги предлагали, но они не взяли, а сказали, что если плов принесешь, то и вещи заберешь. Я пошла, плов приготовила, отнесла им, вещи забрала. Я уже года 4 не работаю. У меня нога болит, я уже устала работать, теперь гуляю с детишками. Я всегда хожу в платке, и никто мне ничего не говорит. Москва чем хороша — тут никто тебе ничего про твою одежду не скажет. А в Кулябе русских сейчас мало, но если идут в коротких юбках, то все смотрят, удивляются. В мечеть в этом году я не ходила. А в прошлом — ходила на проспект Мира. Там из женщин в основном татарки и чеченки. Мы тихо аккуратно читаем

пают в электричке всегда. И даже плакать хочется — я чужая для них, а они все равно уступают. Я люблю сериалы смотреть. «Однажды будет любовь», например, — Анечка, сиделка, мне так понравилась. Потом я всю «Кармелиту» посмотрела — Кармелита, Баро, ее отец мне понравились. На днях я смотрела — даже забыла что. Много смотрю, но забываю быстро. А еще я смотрю каждую пятницу «Поле чудес», я болельщица этой передачи. У нас не положено, чтобы ребенок на папу или маму слово плохое сказал. Наши таджички очень уважают сторону мужа. Но в Кулябе бывало, что невестка сжигала себя в семье, и до сих пор это есть. Я не думаю, что виновата свекровь — это нервность какая-то. Было даже так, что милиционер жил с женой хорошо, у них четверо детей было, а потом взял этот милиционер и любовницу себе нашел. Жена узнала об этом и сожгла себя. Я думаю, она сама виновата, не надо обижаться на все. Что, сжигать себя каждый раз, что ли?

ТАДЖ И К И

«У МЕНЯ ТЯЖЕСТЬ КАКАЯ-ТО ПОЯВЛЯЕТСЯ, КОГДА В МОСКВУ НАДО ЕХАТЬ. МНЕ МЫТИЩИ БОЛЬШЕ НРАВЯТСЯ, ТУТ СПОКОЙНО. КАЖДЫЙ ДЕНЬ ВЫГЛЯДИТ ПО-РАЗНОМУ: ПРИРОДА МЕНЯЕТСЯ, МНЕ ЭТОГО ХВАТАЕТ»

У меня была хорошая свекровь. И четыре невестки очень хорошие. Сигарет не курят. Меня слушаются, спрашивают: «Мама, можно?» И мужей слушают. У нас вообще так положено: если муж разрешит, то жена пойдет куда-то, а если муж говорит — нельзя, значит, нельзя. И у нас в семье так: например, Лутфия захочет пойти на рынок, она сначала позвонит мужу и скажет, что пойдет на рынок. На стройках здесь просто рабы из Таджикистана работают. Я каждое утро, когда намаз читаю, смотрю в окно, как строится напротив дом, — там одни таджики работают. Узбеки торгуют, урюки открывают, а таджики на стройке. Они трудолюбивые: 30 градусов мороза — они все равно копают. Иногда плакать хочется. Была бы возможность им работать в Таджикистане! Там же есть богатые люди, но они не помогают. Был бы умный президент у нас в Таджикистане, не было бы в России так много таджиков. Сейчас иногда даже деньги за работу не дают. В посольстве бардак страшный: бедные люди стоят в очереди огромной, кого-то там по блату без очереди пропускают. В России более справедливые очереди и в поликлинику, и в больницу, а у посольства как народ страдает! Я, конечно, иногда скучаю по Таджикистану, но уже привыкла. Каждое лето езжу в Душанбе, но меня все равно тянет сюда. Мы — русские, таджики, узбеки, киргизы — все в одну землю пойдем. Правда же? Я не различаю людей, мне все равно. Нас так в школе учили — тогда же был комсомол, партия. Мой муж такой же.

Лутфия Самадова Домохозяйка, 40 лет

Я училась в Душанбе в Политехническом институте на инженера-экономиста. На четвертом курсе вышла замуж за выпускника этого института, уже преподавателя. Я не хотела за него — родители заставили. Я хотела кого-нибудь, может, красивее. Родители говорили: «Уже пора, уже возраст. Мы ждем уже столько лет!» Мне было тогда 20. Два года он сватался. Его семья из сельской местности, он преподавал технологию строительного производства. Мне внешность его не нравилась, а как человека я его не знала — мы не общались же вообще. Сейчас я понимаю, что лучше варианта и не найти. После замужества у меня сохранилась фамилия отца, потому что у нас не принято женщинам фамилию менять. Муж сам решил уехать в Россию — в аспирантуру. Тогда как раз уже была не очень хорошая обстановка в Таджикистане. А я на стажировку пошла. У меня с детского сада поставлен русский язык, и в школе я очень любила русскую литературу, много читала. Мы сначала жили в общежитии при МИСИ (сейчас Московский государственный строительный университет. — БГ), потом нас направили в Мытищи. Но мне пришлось бросить учебу: муж работать пошел, а я с детьми не успевала. Сейчас уже не жалею, это не мое было. У меня пять детей: младшему 4, а старшему 17. Нет такого — хочу или не хочу: даст Бог ребенка, значит, даст. Я никогда здесь не работала. Как-то пыталась — на учет вставала, отправляли меня в пару мест, но как узнают, что пять детей, отказывают. В свободное время я в основном хожу в гости — к сестрам, подружкам. Дети раньше ходили на концерты и в театры — например, в наше «Огниво» (Мытищинский театр кукол. — БГ). И нам часто билеты дает «Гражданское содействие» (общественная благотворительная орга-

низация помощи беженцам и вынужденным переселенцам. — БГ) и на выставки приглашает — последний раз мы были в Пушкинском в зале Египта. Да и дети подросли, у них теперь все в школе — и театр, и экскурсии. В Москву я не очень часто езжу — по делам иногда, за мясом халяльным на проспект Мира. Еще халяльные продукты я покупаю на Осташковском шоссе в «Ашане». Вот сегодня там купила курицу, на которой написано «Одобрено советом муфтиев России». До Москвы мы ездим на 392-м автобусе, у нас льгота как у многодетных. И у водителя часто такие глаза: «Как? Нерусские? В платке? Еще льгота есть?!» Один раз я воевала с шофером: «Откуда у вас эта социальная карта?» Я ему: «Ну какая вам разница? Вам же ее только пробить надо. Обязательно эту издевку сделать?» Одна кондукторша тоже начала расспрашивать. Она думала, что ее автобус поддержит, а ее никто не поддержал. Я уверена, она сама приезжая с Украины. У меня тяжесть какая-то появляется, когда в Москву надо ехать. Мне Мытищи больше нравятся, тут спокойно. Каждый день все выглядит по-разному: природа меняется — мне этого разнообразия хватает. Мы привыкли к Мытищам, они даже немного похожи на наше Душанбе — такой же небольшой город. Тут друзья, с соседями хорошие отношения — уважаем друг друга, за помощью бежим, разговариваем подолгу, как все женщины. Раньше я ходила без платка. Конечно, я помню молящихся дедушку и бабушку, и мама тайком молилась, хоть и работала парторгом в школе. Но ничего особенного мы о вере тогда не знали. Я стала больше читать, становилась старше, и у меня возникали вопросы о смысле жизни, о Боге. Я в основном самоучка, покупаю книги по интернету, иногда хожу на проспект Мира. В платке хожу два года. Когда взрывы были, я боялась ходить, и муж говорил, чтобы я не рисковала. Конечно, были и фразы вроде «как бабка закрутилась». Люди образованные ничего не говорят, разве что необразованные. Платки я в Таджикистане покупаю, но в Москве тоже можно купить. Раньше я носила обычные, но специальные, мусульманские — легче надевать, у меня их сейчас штук 20. Вообще в хиджабе тут спокойно, а приехала я в Таджикистан и зашла к подружке в цех, где она работает, — там они сидят все не в хиджабах, а просто в платочках. И заходит их начальник, мужчина, — он так на меня посмотрел, накричал на мою подружку и вызвал ее к себе в кабинет. Она вернулась и говорит: «У нас тут в хиджабе нельзя — президентский закон. Видишь, мои девочки все в платочках: они приходят, хиджабы снимают и работать идут, закончат работать, опять наденут хиджаб и домой пойдут». Нельзя хиджаб носить учителям в школе, государственным работникам. Сейчас в Таджикистане сложно быть мусульманином, сложнее, чем в Москве. Недавно на Перловской (железнодорожная платформа в Мытищах. — БГ) открыли медресе — открыли вроде турки, но при Татарском культурном центре. По выходным идет обучение арабскому языку с нуля, истории религии — преподаватели из мечети на проспекте Мира. Я хожу с 6-летним сыном, и дочками— одной 10, другой 15. Это бесплатно, но там только для граждан России. По религии женщинам предпочтительнее дома молиться, чем в мечеть ездить, но мы ходим в медресе из-за окружения, чтобы дети видели верующих людей, узнавали от них что-нибудь тоже. Там все нацио-

нальности, но в основном пожилые татарки, две узбечки ходят, одна казашка появилась, теперь мы, таджики, там. Я начинала учить арабский по интернету — не было времени на курсы, и Коран я онлайн учила. У меня была учительница — узбечка из Казахстана. Мы с ее дочкой познакомились в прошлом году, когда ездили с мужем в хадж. Двадцать дней там провели, летели туда на самолете через Иорданию, а потом на автобусах — до Медины. В школе у детей преподают Библию, но это добровольно. На собрании нам объявили, что будем учить религию, но, так как все христиане, решили учить Библию. Нас спросили — не против ли мы. Я ответила: «Пускай изучают: ничего плохого моим детям не будет. Там ничего дурного нет». Мне нравится, что здесь нет никому дела, во что ты одет, как ты вышла, откуда ты вышла. А в Душанбе — попробуй не то платье надеть, не так платок завязать. Я уже взрослый человек и не обращаю внимания на то, какого обо мне мнения махалля (в Средней Азии — часть города размером с квартал; иногда (разг.) — все поселение. — БГ). Но для мамы до сих пор это важно: «А что люди скажут? Что в городе скажут?» Я говорю: «Мама, ну какая разница! Это чужое мнение. Главное, что ты в душе перед собой и перед Богом чиста». Война быстро прошла, но после нее долго были разборки. Поэтому мы были очень довольны, когда у нас появилась возможность переехать. И никто нас тогда, в 1995 году, не трогал в России. Проблемы начались с 1999–2000 года. Последние два года было спокойно, а сейчас опять испортилась ситуация — после истории с летчиками. Особенно плохо тем, кто паспорта не имеет, им денег за работу не выдают. Даже наше посольство не поддерживает. К посольству подойти невозможно: чтобы до тебя очередь дошла, ты должен торчать там неделю, наверное. Мне кажется, что таджикам тяжелее всего живется в Москве. Народ слишком послушный, что сказали, то и делают, особенно ничего не требуют, их легко напугать. Иногда я думаю: «Зачем я уступаю? Это же мое право». А иной раз и думаю, что не надо бороться, не хочется, не получается — и не надо. Каждый год мы ходим на Навруз (праздник нового года по астрономическому солнечному календарю у иранских и тюркских народов. — БГ). Праздник проходит каждый год в разных местах. В прошлом году он был в большом киноконцертном зале «Россия», там были представители многих бывших советских республик, они все показывали этнографические выступления. А так таджикская культурная жизнь в Москве представлена слабо. И свадьбы в России таджики очень скромно отмечают: у кого есть возможность — дома празднуют, до этого едут в мечеть делать никах (обряд помолвки в исламе. — БГ), и все. Тех, кто умирает здесь, в основном отправляют в Таджикистан. Я знаю, что здесь есть специальные мусульманские ритуальные службы. Но чаще везут покойника на родину. Я смотрю иранские каналы: мы специально установили тарелку, и мне все понятно. Они переводят английские и американские передачи, есть целый канал про еду, есть канал с фильмами. Есть таджикские каналы, но из-за этого шума с летчиками они пропали. Иногда смотрю передачу «Мусульмане».

Лутфия Самадова в женской части мечети на проспекте Мира

ТАДЖ И К И

«В МОСКВУ Я ЕЗЖУ ПОЧТИ КАЖДЫЙ ДЕНЬ — ГУЛЯТЬ, ОБЩАТЬСЯ С РЕБЯТАМИ НА ЧИСТЫХ ПРУДАХ, В «ОХОТНОМ РЯДУ» — ТАМ И ПОКУШАЕШЬ, И ОДЕЖДУ ПОСМОТРИШЬ»

Гулахмад Назриев

Владелец магазина бытовой химии, 45 лет

Я родился в Кулябе в 1967 году. Мои родители работали в горном совхозе. Я поступил в Политехнический институт в Душанбе, а потом пошел служить. Сначала служил в Челябинске, потом переехал в ГДР — там был такой мороз и ветер, что я думал, если буду там служить до конца, то не доживу. После армии я вернулся, закончил факультет промышленного и гражданского строительства и остался там преподавателем. В 1995 году мы с женой приехали учиться в аспирантуру в Москву. Тогда в Таджикистане шла гражданская война и была очень злая милиция, военные. А когда я сюда приехал, то самым удивительным для меня оказалось то, что в Москве вежливая и доброжелательная милиция. Потом уже, когда начали жить, — зайдешь в метро, смотрят документы. А когда я приехал, были хорошие отношения со всеми нациями. Почему такое отношение в Москве? Мне объяснили, что я здесь не виноват, здесь много причин: криминал и в целом ситуация в стране их заставляет на нас так смотреть. При личном контакте у меня ни с кем никогда в Москве не было никаких проблем. Сначала 2–3 месяца я работал грузчиком в аптеке, потом в пекарне — везде у меня были хорошие отношения. С кем я имел дело, я всем благодарен: комендантам в общежитии, завотделом аспирантуры, заведующей кафедрой, — женщины, работавшие в аптеке, мне тоже очень помогали. Я себя считаю религиозным человеком и не бываю недовольным. Слава богу, что так все устроилось: дети здесь родились, выросли, никаких проблем нету. Отец у меня был порядочным, честным, чистым, интеллигентным человеком, он был религиозным, неграмотным, но в меру своих возможностей выполнял все предписания. Я в Москве стал религиозным. Это просто по возрасту. Хотя в мечеть я хожу мало. На проспекте Мира, может, несколько раз был. Я хочу ходить, но работаю каждый день без выходных. У меня получается делать пять раз в день намаз. А в мечеть мусульманин не обязан ходить. Здесь больше возможностей для сохранения религии, чем в Таджикистане. Например, там нельзя ребенку ходить

Шамшод Назриён в торговом центре «Метрополис» 44

в мечеть до 18 лет, а здесь можно. Проблемы с хиджабом опять же. Я думаю, это временное явление в Таджикистане: они боятся фундаментализма. В Москве мало мечетей, но главное — это твои искренние чувства: будет время — пойдешь в мечеть. Для меня очень важно, чтобы дети получили хорошее образование, чтобы они религию не забыли и чтобы они женились или вышли замуж за мусульман. Если этого не будет, то хочешь не хочешь — какието проблемы появятся. У меня небольшой магазин бытовой химии в афганском торговом центре на Севастопольской, в здании 16-этажной гостиницы. Там четыре корпуса: два — гостиница, а два — торговля. В основном там афганцы, мы культурно с ними близки. Там есть небольшая мечеть, туда всех пропускают. В 8 часов я выхожу из дома, а в 21 час я возвращаюсь. Вообще-то, когда мы приехали, я ненавидел торговлю. Я ненавидел тех студентов, которые в советское время искали дефицитные товары, а потом их перепродавали. Это очень далеко от меня, но приехали ребята и предложили мне организовать свое дело. Я оптимист, я стараюсь плохие вещи не видеть. Но если сравнивать условия жизни в Москве с Таджикистаном, то это небо и земля. Метро в Москве — это вообще уникальное сооружение. Зато в Душанбе безопаснее. Здесь есть пьяные на улице, а там этого нет: пьяный не может выйти на улицу, потому что он стесняется. Если он пьет, то пьет дома, никто его не видит.

Сафармо Самадова Домработница, 37 лет

Я родилась в Кулябе. В доме мы говорили и по-таджикски, и по-русски. Нас папа с мамой научили русскому: книги давали, между собой иногда говорили — даже специально для нас говорили сначала потаджикски, потом то же самое по-русски. Я закончила химический факультет Таджикского государственного университета. У меня четверо детей — три девочки и один мальчик, старшей 11 лет, младшей — 7. Мне очень понравилась Москва, когда я приехала. Я не боялась ехать, у меня тогда еще детей не было. Мне просто сестра позвонила и пригласила в гости. И у меня получилось устроиться торговать кофтами с одной русской женщиной на Черкизовском рынке. Было не тяжело, а наоборот, интересно — общение. Но потом стало холодно и стало труднее, регистрацию надо было получать. Я в России привыкла, но сейчас уже чуть-чуть жалею, что приехала. Этим летом я уехала в Таджикистан, пыталась там устроиться, но у меня не получилось. Мне было сложно привыкнуть к России, а теперь сложно отвыкнуть. Там платят копейки, и детей — граждан России — трудно устроить в школу, и им там не понравилось. У нас в России учительница за четыре года ни разу не заболела и не пропустила учебный день. Тут хорошие учителя, а там — сильные школы платные. Там моя дочка Камаргул в пятом классе преподавала сама русский язык и английский своим одноклассникам — то учителей нет, то еще что-то. Она читала книгу по-русски без ошибок, а преподаватель — с морем ошибок. В России она хорошо учится, у нее по литературе пятерка, читает она без акцента. У меня проблемы с жильем, мы не можем пока снимать. С мужем мы не вместе, он только иногда звонит старшей дочке.

Он не помогает — если бы помогал, я бы смогла снимать квартиру. Я подрабатываю, сестры меня держат. Убираю квартиры у знакомых в Мытищах, в Москву езжу к одной англичанке. Те люди, к которым я хожу, даже дружат со мной, общаются хорошо, я помогаю им, они — мне. Я не могу устроиться на постоянную работу из-за детей: ухожу прибирать квартиры часа на три-четыре — и это удобно, а одна моя сестра убирается в магазине плюс еще на кассе сидит — это очень тяжело. Я с четырьмя детьми не справлюсь. Иногда бывает, что хозяева обижают, но москвичи — реже. Я два года убирала квартиру у Лены — она москвичка. Ей вообще все равно, кто какой национальности, — главное, чтобы я убирала квартиру. Она говорит: «Наши москвичи не смотрят на национальность, это приезжие». Я езжу с детьми заниматься дополнительно в «Гражданское содействие». Они там играют, учат английский и русский языки, выступают в театральных представлениях. Одно время мы с детьми ходили по воскресеньям в школу на проспект Мира, учили арабский, историю пророка и Коран. Но дети отказались, потому что рано вставать приходилось — там надо быть в 8 утра. А сейчас мы ходим в центр на Перловской. Я сижу с маленькими, учусь тоже.

Шамшод Назриён Школьник, 18 лет

У отца, у моих сестер и братьев — фамилия Назриев, а у меня — Назриён. Я родился в Таджикистане после распада СССР, поэтому у меня фамилия на таджикский манер, а у остальных — на русский. Я родился в Душанбе. Сейчас учусь в 11-м классе в Мытищах. Каждое лето на каникулы езжу в Душанбе, у меня там дяди и тети с отцовской и материнской сторон. Душанбе не очень отличается от Москвы: здания другие, а так — такая же Москва. Душанбе меняется, европеизируется — там становится интереснее молодежи, но традиционным, пожилым не нравится наблюдать, что происходит. В Москве мой лучший друг армянин, хороший друг киргиз, есть украинец, молдаванин, белорус и еще один армянин, русский тоже есть. Я не отличаю, мне все равно. Главное — человеку доверять. У меня не было в школе проблем. Той зимой, когда случилась история с Егором Свиридовым, я знал, что в Мытищах ходят скинхеды. Я попадался пару раз, но у меня есть там знакомые ребята, и меня никто не трогал, потому что меня все знают. Была такая ситуация в Мытищах недавно: шла нерусская женщина с ребенком. Они подбежали, отняли пакеты, начали ее топтать, ребенка кинули — это уже перебор. Мы знаем этих ребят, двое были из моей школы. Поговорили с ними в школе, по одному разу мы с армянином и киргизом их ударили — теперь они с нами здороваются, братьями называют. У меня в основном лучшие друзья из школы, все очень хорошо воспитаны, нет позеров. Когда я знакомлюсь с ребятами, с девушками, и они узнают, что я таджик, все удивляются. Все представляют таджика другим. В школе мне нравятся больше всего алгебра и английский. В Душанбе открыт филиал МГУ, я думаю туда поступать на госуправление, чтобы стать частным предпринимателем. У меня двойное гражданство. Я хочу провести на родине

целый год, посмотреть, как там, — родителям нравится эта идея. Мы писали сейчас пробные экзамены: по обществознанию у меня лучший результат в школе, а алгебра и русский — почти пятерки. Обществознание — это предмет логики. У меня многие одноклассники занимаются с репетиторами за 2–6 тысяч рублей в час. А я вот нигде не занимался, но написал лучше всех. Я хочу поступить в университет, хорошо учиться. Жить в Таджикистане не собираюсь, хочу найти работу в Москве. Мне нравится туда ездить на каникулы, но люди там не нравятся, мне бы не хотелось с ними работать, они думают только о себе. Есть, конечно, хорошие, но их мало, и они не занимают высоких должностей. В армию идти не боюсь. Дедовщина страшна, если ты с первого раза показал себя сопляком, тогда тебя будут обижать. Если ты дашь сдачи сразу, то на тебя больше не полезут. Я безумно мечтаю о машине, моя любимая — Range Rover Sport, почему-то она кажется мне крутой. Я ни разу не был в мечети. У меня родители очень религиозные, они хотят, чтобы я пошел в мечеть. Но мне чего-то не хватает, я не вижу цели. Отец и мать делают намаз пять раз в день. Я вот только в Рамадан читал намаз. Коран я не читал. Хотя я верю. В Москву я езжу практически каждый день — гулять, общаться с ребятами на Чистых прудах, в «Охотном Ряду» — там и покушаешь, и одежду посмотришь. Я сам себе выбираю одежду — и друзьям тоже выбираю. Они знают, что у меня хороший вкус. Мы любим на метро «Международная» ездить, там очень красиво. Иногда выходим на «Охотке» и оттуда идем на Красную площадь, потом по набережной гуляем — там тоже красиво. В этом году я впервые был на смотровой на Воробьевых горах. Самый удобный и простой торговый центр в Москве — «Золотой Вавилон»: он огромный, но в нем легко ориентироваться. Много времени провожу в «Красном ките» (торговый комплекс в Мытищах. — БГ), почти каждый день туда хожу, так как он ближе. Последнее время нравится «Афимолл Сити», хотя там запутаться легко. Если честно, мне не нравятся «Охотный Ряд» и «Европейский» из-за большого количества нерусских — дагестанцев, чеченцев. Они ведут себя вызывающе — даже я, нерусский, все равно замечаю это. Из-за них я теперь там редко появляюсь. В Москву мы едем за веселым настроением: мы выбираемся из Мытищ! А когда возвращаемся обратно, нам Мытищи кажутся деревней. Я люблю из музыки то, что крутят на «Европе», — Rihanna, например, R’n’B, слушаю в основном лирические любовные песни. Я выбираю музыку для школьных дискотек, составляю треки. Сейчас я только баскетболом занимаюсь, раньше занимался борьбой, дзюдо, самбо — у меня около 20–30 медалей есть, кубки. Потом я повредил спину. Мама меня отдала на шахматы. В бассейн я тоже ходил. А из литературы мне нравится больше всего Блок, особенно стихотворение «Твое лицо мне так знакомо» — я для себя его выучил. Из XIX века мне нравится Пушкин. У Чехова мне нравятся «Три сестры». А «Войну и мир» я терпеть не мог, когда читал. Еще меня поразило, что Цветаева, Маяковский и Есенин покончили жизнь самоубийством. Это странно. На Есенина давили, Цветаева

приехала обратно, ее мужа арестовали. У Есенина мне нравится «Я помню, любимая, помню».

Мавзуна Назриева Школьница, 16 лет

Я сейчас в 9-м классе, люблю физику и математику. Не ношу платок, потому что не считаю это обязательным, мне не хочется. Родители, конечно, хотят, чтобы я носила, но я не буду. Надеваю платок, когда захожу в медресе на Перловской. Мне там интересно: мы читаем на арабском, нам читают лекции о религии, как нужно молиться. Я говорю на таджикском, но на русском говорю лучше. Я знаю разговорную речь, но когда смотрю телевизор, то плохо понимаю. Когда мы из Таджикистана возвращаемся, то дома больше говорим на таджикском, а потом отвыкаем и на русский переходим. Я заканчиваю музыкальную школу: последний год учусь по классу вокала, но дополнительно еще занимаюсь игрой на фортепиано. Я бы хотела хорошо играть, но пока у меня не получается. И петь я хотела бы лучше. Я стесняюсь петь в семье и пою только в музыкальной школе. У меня есть любимый исполнитель — Бруно Марс, кроме него, я практически ничего не слушаю. У него есть и хип-хоп, и поп, и джаз, и блюз. Мы с подругами иногда в «Золотой Вавилон» ездим, иногда в «Красный кит». Мне бывает тяжело дома: у нас так много людей, хочется побыть в тишине. Все дети с бабушкой спят в одной комнате, и это тяжело. Иногда я в школе остаюсь на дополнительные мероприятия — мы с подругами в конференциях участвуем. Папа все время говорит, что девушки должны быть скромными. Я с ним не спорю, я согласна. Дома чаще всего хожу в таджикском платье, но на улицу не выхожу в этой одежде.

Камаргул Амирова Школьница, 12 лет

Если сравнивать таджикскую школу со школой, где я учусь в Мытищах, там все очень слабо. Возьмем английский: мы тут уже в 5-м классе о-го-го до какого числа дошли, а там они дошли только до 9. У меня в школе четверки и пятерки, мне нравятся математика и физкультура. Я дружу со всем классом. Мальчики вообще меня не трогают, они не могут мне ни одного плохого слова сказать — боятся меня.

Малика Назриева 4 года

Я люблю детский сад. У меня есть друг и подруга — Арсен и Полина. Меня мама отводит, а забирает Мавзуна, Шамшод или мама. Мне нравится больше горка, чем качели, на которых сложно качаться. Больше всего я люблю рисовать. В детском саду мы учим буквы, но я не помню. Я была в Таджикистане. Мне там не понравилось — комары кусали. Я мало выучила на таджикском языке, но я знаю «я тебя люблю» на многих языках.

ТАТАРЫ Ринат Кудашев, его жена, дети и внуки — о старинном роде Кудашевых, балах в Доме Асадуллаева, мечети на Поклонной горе и церкви в Троице-Лыково, о Дубае, «Красном Октябре» и зарезанном барашке

Гюзель Кудашева 1973

Гали Мингазов 1995

Шамиль Кудашев 1963

Дина Галиуллина 1958 Луиза Недорезова 1989

Кубрат Мингазов 2003 Рената Гривко 1984 Максим Кудашев 2005

Верхний ряд: Дина Галиуллина, Артем Недорезов, Гали Мингазов, Шамиль Кудашев, Руслан Гривко; средний ряд: Луиза Недорезова, Раиса, Ринат и Гюзель Кудашевы, Рената Гривко с Аишей Гривко; нижний ряд: Максим Кудашев и Кубрат Мингазов

Раиса Кудашева 1938

Ринат Кудашев 1937

Артем Недорезов 1989

Руслан Гривко 1980

Аиша Гривко 2011

Свадьба Шамсикамар Ерзиной и Абдурахмана Бурнашева в доме Садыка Ерзина на Пятницкой, 42, 1913 год

Ринат Кудашев

Член правления Российского союза нефтегазостроителей, 75 лет

«Я ВНЕС ДЕНЬГИ НА СТРОИТЕЛЬСТВО НОВОЙ МЕЧЕТИ НА ПРОСПЕКТЕ МИРА. Я РАД ПОЯВЛЕНИЮ СОБОРНЫХ МЕЧЕТЕЙ В КАЗАНИ, В ЧЕЧНЕ, И В МОСКВЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ КРУПНЫЙ МУСУЛЬМАНСКИЙ ЦЕНТР»

Род Кудашевых — это старинный российский княжеский род. Наша родословная идет с 1298 года. А в документах все зафиксировано с XVI века. В нашем роду были дипломаты, губернаторы, герои войны 1812 года. Даже песню «В лесу родилась елочка» Кудашева написала. В 2011 году мы делали экспертизу ДНК нашего рода, она показала: «Подгруппа такая-то зародилась примерно 18 тысяч лет назад на Ближнем Востоке, затем распространилась на Балканы, Средиземное море». В общем, мы с булгарами пришли сюда. Гены подтверждают эту гипотезу. В Булгаре была ставка хана Батыя, и один из моих пращуров Бихан был послан собирать ясак для монголов в Мещеру. Сохранился царский указ 1608 года, по которому мой предок Булай Кудашев был награжден землями на кормление в составе 6 деревень за 36-летнюю службу царю и отечеству. Булай выступал на стороне Василия Шуйского в борьбе с поляками. Одна из деревень так и называется Булаево (Темниковский район, Республика Мордовия. — БГ). Я стараюсь каждый год ездить туда с детьми и внуками. Деревня сейчас уже обрусевшая — татар там нет. Но кладбище и остатки домов сохранились. Я рад, что успел сфотографировать в Булаево надгробные камни 200–300летней давности, которые какая-то сволочь в прошлом году украла. На фундамент, наверное. В Темникове несколько лет назад мы даже провели конференцию «500 лет служения князей-мурз Кудашевых Российскому Отечеству». Люди из Дворянского собрания были, из Саранска, из Казани, из Москвы, из Уфы. Петр I издал указ, предписывающий князьям-иноверцам креститься. Из троих Кудашевых двое крестились, от них пошла православная ветвь. Один креститься не стал, и его потомки, оставшись уже без земель и без крестьян, были вынуждены в 1832 году уехать из Темникова в Башкирию. Все это мы нашли в архивных документах Оренбурга. По этой же причине в Башкирию уехали представители других татарских дворянских родов — Еникеевы, Дашкины, Акчурины, Кутушевы. Мой дед родился в 1842 году уже в Башкирии. Отец, участник Первой, империалистической войны, родился в 1887 году. Нас называли «чабаталы мурзалар», т.е. князья в лаптях. Мы хоть жили и зажиточно, но не как русские помещики, скорее как богатые крестьяне. В 1931 году у нас все отнимают — три дома, амбары, скот, лошадей, — а отца отсылают на Беломорканал на пять лет. Он вернулся в 1935 году, а 1937 году его забрали по 58-й статье как врага народа и послали уже с концами в Амурлаг. У мамы было четверо детей, и их всех, вместе с дедом и бабкой, кинули в баню. Так мы до 1943 года и жили в бане. А после гибели брата Рифата на войне нам выделили угол в нашем же бывшем доме. Я регулярно совершаю путешествия на родину своих предков в Мордовию и Башкирию, беру детей и внуков. Первый пункт — Темников, затем едем на земли Булая Кудашева. Там собираемся с местными. Я приглашаю муллу Дашкина, предки которого жили здесь же, мы поминаем родственников. Есть специальные молитвы, чтобы им было на том свете хорошо. Дальше едем в Башкирию. Там родствен-

ники: дети брата Адыя и сестры Гульшат. Недавно в Буздяке проводили Шежеребайрамы — праздник рода. В этом году меня туда пригласили на Сабантуй и сделали почетным гражданином Буздяка и Буздякского района. Я стараюсь поддерживать отношения со своими родственниками в Башкирии. В Уфе у меня 12 племянников. Учился я в Буздяке, а первый раз я приехал в Москву в 1957 году на Всемирный фестиваль молодежи. Заодно сдал экзамены в Инженерно-строительный институт. Впечатление от фестиваля у меня осталось очень яркое. Танцы, пляски, веселье, негры — все было здорово. Я очень люблю Дорогомиловский студгородок. Естественно, мы часто ходили в студенческие годы в парк Горького. Сейчас туда особо не ходят, а раньше все трамваи шли туда полными. Парк Горького считался главным местом отдыха молодежи. Окончательно в Москву я переехал в 1981 году и занял должность начальника союзного главка. Как только разрушили министерства и главки, я как ученый возглавил Институт по обустройству нефтяных и газовых месторождений России. До 70 лет я здесь работал, потом ушел председателем совета директоров. Сейчас я член правления Российского союза нефтегазостроителей. У меня 6 орденов, я кандидат технических наук, заслуженный строитель России, почетный гражданин России, почетный гражданин города Октябрьский (город в Башкирии. — БГ). Повышал квалификацию в Колумбийском университете, во Франции, в Англии. Я горжусь тем, что вхожу в первую когорту создателей топливно-энергетического комплекса СССР. Несколько лет назад я внес деньги на строительство новой мечети на проспекте Мира. Я рад появлению больших соборных мечетей в Казани, в Чечне и считаю, что и в Москве должен быть единый крупный мусульманский духовный центр. Ну и не дело же, что люди молятся на улице Гиляровского и на Щепкина. Отделение подготовки служителей нужно организовать, чтобы не уезжали учиться ребята в Каир и в Саудовскую Аравию. Я думаю, что значение ислама недооценивается. Каждый четверг у меня приемные дни в Меджлисе татарских мурз. Кто хочет доказать свое происхождение, приходит с родословной, консультируется. Раз в год мы организуем дворянские балы в Доме Асадуллаева. В прошлый раз ожидали 60 человек, а пришли 160. Все одеваются в костюмы, прически делают, многие танцуют по всем правилам бала. Я принимал участие в создании татарской школы в Москве, в борьбе за то, чтобы Дом Асадуллаева вернули татарам. Сейчас с интересом изучаю жизнь московских татар до революции. Еще я член общества «Ватаным», которое выпускает газету «Татарский мир». А где-то лет 16 назад мы создали татарский клуб «Интеллектуал». Задача этого клуба — не забыть родной язык, чтобы дети могли общаться, чтобы сами мы могли общаться, встречаться, приглашать артистов, писателей из Казани, из Уфы. Собираемся раз в квартал. А в свободное время на охоту хожу. Охочусь я с 1958 года. Мы с друзьями скинулись и на 25 лет взяли в аренду 76 гектаров земли в Костромской области. Ходим там на медведя. Вот недавно с дочкой и внучкой туда ездили. Два вечера на лабазах посидели, а медведь так и не вышел. Зато грибов было море. И глухари были.

История татарской общины в Москве отсчитывается от XVI века, когда в Замоскворечье возникла Татарская слобода. Оттуда и сохранившиеся татарские топонимы: Балчуг, Ордынки (от Большой Орды), Татарские улицы и переулки, Толмачевский переулок. Крымский Вал (Крымский брод) с первой половины XVI века был местом, где торговали татарские купцы и останавливались послы крымского хана. Первое татарское кладбище располагалось рядом, на месте нынешнего парка Горького, а первые богослужения в татарской мечети в Замоскворечье, тогда еще деревянной, начались в 1819 году. В 1914 году в Малом Татарском переулке нефтепромышленник Шамси Асадуллаев построил четырехэтажное здание в восточном стиле, где разместилась частная школа для мусульман. До 1941 года там располагался татарский дом просвещения с детским садом, школой, молодежным клубом, приютом, театром, типографией, а также различными студиями, в том числе литературным кружком поэта Мусы Джалиля. Сейчас дом Асадуллаева, в котором размещается Татарский культурный центр, опять играет ключевую роль в жизни общины. Большинство московских татар в возрасте от 20 до 60 родились и выросли в Москве: они хорошо социализированы, чаще всего имеют высшее образование и идентифицируют себя с коренными жителями города и в целом скорее с европейской цивилизацией, чем с восточным миром. Их корни уходят в большие татарские села Поволжья, преимущественно Нижегородской области. В советское время переселенцы из сел чаще всего устраивались дворниками и носильщиками на вокзалах, однако этот миграционный приток стал иссякать уже в 1980-е, и сейчас говорить о профессиональной специализации татар не приходится.

ТАТАРЫ

Раиса Кудашева Пенсионерка, 74 года

Гюзель Кудашева в одном из магазинов ГУМа

Ринат Шагалиевич Кудашев в доме Асадуллаева

Один раз он и меня на охоту взял. Все его охотники сказали: «У, с бабой приехал. Ничего не будет». Мне говорят: «Сегодня у нас охоты не было. Завтра чтобы ты не кашляла, не чихала, по снегу громко не ходила, не смеялась, не скрипела». Я думаю: «Ну и куда я попала!» Приехали. Я стою на месте, не шевелюсь, не дышу. Минут двадцать прошло, слышу выстрел, думаю: «Удачно». Подносит муж к моим ногам зверя. Охота была удачная, женщина удачная, печень я приготовила отлично. Свежую печень как плохо приготовишь? Со своим Кудашевым я в Октябрьске познакомилась. Он только закончил техникум, и у него был костюм с короткими рукавами. Рината готовили тогда в армию — волосы ежиком и лицо красное. «Ну пьяница, наверное», — говорю я подружке. А потом на танцы начали ходить. И вот живем мы вместе 53 года уже. На танцах познакомились и до сих пор очень любим танцевать. Когда приглашают на юбилеи, на свадьбы, дни рождения, в санаториях — всегда танцуем. Когда я ехала в Москву, то всю дорогу плакала: «Зачем меня везут в Москву, когда мне хорошо было в Октябрьске?» Мне не хотелось. Но куда деваться? Куда иголка, туда и нитка тянется. Вначале нам обещали квартиру сразу, но не дали, и мы жили впятером в одной комнате на Варшавке. Потом мы получили квартиру в Строгино. Мне очень нравится этот район. Раньше, правда, там было спокойно, а сейчас стройка идет, и стало немножко шумнее, чем сначала было. Проработала я в Башкирии 25 лет в аптеке, а в Москве около 6 лет. Папа у меня читал молитвы и ходил по гостям читать молитвы. Раньше мы не обращали внимания на религию, а сейчас под старость лет меня настраивают мои дети и друзья. Я потихоньку привыкаю. Утром встаю, открываю комнату и здесь начинаю молиться. По записи учусь. Дома мы готовим лапшу, эчпочмаки. Когда гости, мы постоянно едим татарскую еду. Раньше иногда в ресторане «Китай-город» заказывали еду. В «Ашане» можно купить халяльное мясо. В Дом Асадуллаева на балы и на концерты иногда ходим, на Сабантуй в Измайловский парк, посещаем татарский клуб «Интеллектуал». В мечеть я хожу очень редко. Один раз в год, наверное, бываю. На проспект Мира хожу. В город выезжать мне уже тяжело — я люблю свой поселок. У нас есть дома башкирское и татарское телевидение. Тут тихо и спокойно. Недавно выезжала в Дом музыки слушать Сергея Захарова, а так выбираюсь редко.

Гюзель Кудашева Психолог, 39 лет

Московские татарки. 1920-е годы

Сейчас я очень люблю Москву. Как-то ко мне город повернулся другой стороной. Но предыдущие годы я Москву, мягко говоря, не любила. Переехала я с семьей в 1981 году, и для меня это было настоящей травмой. Как будто взяли с теплой лужайки, поместили в туманное место и не объяснили, что вокруг. До переезда сюда, то есть до 7 лет, я была спокойной и веселой девочкой. Ощущение мира у меня было солнечное. В Москве попала в крутую школу, где дети уже тогда имели кроссовки, джинсы и кукол Барби. А у меня язык был немосковским, одежда простой плюс я еще и татарка. Меня сразу стали назы-

вать Галей. Я говорила: «Я не Галя, я Гюзель». Начали обзываться. Мне не с кем было делиться этими проблемами. И я начала драться. Поэтому когда Гали пошел в детский сад, я ему сразу сказала: «Запомни, ты Гали, ты татарин!» Потом воспитательница спросила меня: «Почему ваш ребенок, как пришел, первым делом сказал, что он татарин?» В Москве я превратилась в сорванца. У меня появилась внутренняя отчужденность от города, от людей. Для меня это была очень агрессивная среда. Я ездила в Башкирию раз пять в год и мечтала отсюда уехать. Только уехав в Дубай, я успокоилась внутренне, пришла к Богу. Вернувшись в Москву, посмотрела на город не как щенок, которому нужно защититься, а увидела всю его красоту. И сейчас могу сказать, что искренне люблю Москву. Это случилось за какие-то последние 2–3 года. Мое любимое место — усадьба Архангельское. Там я подпитываюсь энергией. Раньше я гуляла одна, теперь вот с сыновьями. Однажды на Крещение вообще в час ночи поехали. В общем, все знают, что я просто болею Архангельским. Мы жили в Дубае почти два года. У нас были проблемы в семье, и мне было очень важно, чтобы мои дети установили отношения с Богом, особенно Гали в подростковом возрасте. А в Дубае ислам в школах преподают. Я в бизнес вложилась. Но начался кризис, и я практически все потеряла, зато приобрела бесценное — мой старший сын установил отношения с Богом. Гали учился в Дубае в 9–10-м классах. Там у него был тренер по баскетболу и учитель ислама в одном лице. Он чернокожий американец, раньше кололся, выходец из гетто. И в один момент Бог его коснулся, и он уверовал через ислам. Я не считаю, что путь к Богу только один. Они разные, но главное — видеть Бога. Я мусульманка, но православный храм и протестантская церковь для меня тоже важные места. Для меня суть не в религии. Главное, что есть Бог, и он вездесущий. Вот у меня в комнате Священное Писание и Коран. Вы не можете быть мусульманином, если не признаете Тору и Библию. Что такое мусульманка в моем понимание? Добровольно отдавшая себя служению Всевышнему. Я ходила в мечеть до Дубая, но не понимала, как сильно Бог меня любит, я его боялась. А потом посмотрела на своих друзей-протестантов, и через эти наблюдения мне Бог и открылся. Я не могу каждую пятницу по пробкам ездить в мечеть на Поклонную гору. Так что я хожу в церковь в Троице-Лыково, чтобы просто побыть в храме. Если бы была в Строгино мечеть, я была бы, наверное, более дисциплинирована в сфере ислама. Но если бы в мечетях люди были менее религиозными и более верующими, я была бы рада. В любом случае главное не сколько мечетей, а кто там служит. В мечети на Поклонной мне очень нравятся проповеди имама Шамиля Аляутдинова. Приезжать туда нужно за час, иначе ни за что не припаркуешься. На парковке при мечети даже 20 процентов всех приезжающих в пятницу не поместится. Атмосфера на женской половине мечети очень колоритная. В передних рядах сидят в основном бабулечки-татарки лет по 70–80. Они такие аккуратные, все в белых платочках, делятся новостями, гостинцы дарят друг другу. Потом приходят люди помоложе — девушки в светлых платках, которые начинают друг друга приветствовать. Очень уверенные в себе. А бабушки начинают на них шипеть. Хотя

«КОГДА Я ЕХАЛА В МОСКВУ, ТО ВСЮ ДОРОГУ ПЛАКАЛА. НО КУДА ДЕВАТЬСЯ? КУДА ИГОЛКА, ТУДА И НИТКА ТЯНЕТСЯ»

В советское время главным центром притяжения общины оставались мечеть и татарские кладбища — для татар очень важны похороннопоминальные обряды. Они могут не говорить на татарском, не есть традиционную еду, но эти обряды считаются незыблемыми. Московские татары исповедуют ханафитское направление суннизма, самое умеренное в исламе. Наиболее религиозны представители старшего и молодого поколений — среднее в мечеть не ходит или ходит очень редко. В Московской соборной мечети язык проповеди традиционно был татарским, и лишь позже, в связи с наплывом в город мусульман других национальностей, было принято компромиссное решение: часть проповеди будет читаться на русском, а часть — на татарском. Для общины характерен земляческий принцип: когда встречаются незнакомые друг другу татары, особенно старшего поколения, то первым делом спрашивают, откуда происходит их семья. Это важный маркер их идентичности. В Москве постоянно проходят концерты татарской музыки, а в ночном клубе «Кунак» — татарские дискотеки; работает сеть казанских супермаркетов «Бахетле». В Люблино есть татарская школа, в Гольяново — татарский детский сад. Если в 1897 году татар в Москве насчитывалось 4,3 тысячи, то в 1959 году их было уже 80,5 тысяч, а в 1989 году — 157 тысяч, что составляло 1,8% от всего населения города. По данным переписи 2010 года, в Москве проживают 149 тысяч татар — 1,38% всех москвичей.

сами час назад вели себя также: «Привет, дорогая, привет!» Увещевают, в общем, молодежь. Подходят, читают назидания. Под конец приходят и жмутся по углам женщины из Средней Азии. Почему-то они всегда опаздывают. Если бы они приходили раньше, то занимали бы хорошие места. У Шамиля Аляутдинова прекрасные проповеди. Он говорит: «Вы отрастили бороду и подкоротили штаны и уже считаете себя мусульманами?» В Дубае не страшно носить платок. А здесь страшно. Когда я приехала из Дубая, то некоторое время продолжала ходить в платке. Шамиль Аляутдинов дал очень хороший совет всем: «Не надо надевать черный платок. Можно же надеть серый или цветной. Тогда меньше будет агрессии». Можно соблюдать религиозные правила, не провоцируя людей. Поэтому многие мусульманские девушки теперь носят светлые платки. Я татарский понимаю. Мои брат и сестра росли с бабушкой, и поэтому до 5 лет они только на татарском говорили. А я родилась, когда бабушка уже умерла. Так что у меня произношение уже не очень чистое. Супруг очень хотел, чтобы дети говорили на татарском. И когда мы вернулись из Дубая, Шамиль (муж Гюзель. — БГ) предложил поехать в Казань на несколько лет, чтобы пожить там с Кубратом. Там есть татарская гимназия, в которой все предметы на татарском языке. Когда я сейчас начинаю говорить с Кубратом на татарском, он смеется. У него-то чистый татарский. А мои друзья в Татарстане считают меня странной: «Ты что, ради татарского сюда приехала? Вы там в Москве совсем чудные? Делать вам нечего?» Сейчас я учусь на психолога. Прохожу различные тренинги, в том числе у профессора Мэрилин Мюррей. Она была личным психологом Майка Тайсона, когда он сидел в тюрьме, и потом стала его другом по жизни, он даже называет ее второй мамой. Я бы хотела в будущем проводить семинары по методу Мюррей среди людей разных религиозных взглядов. Думаю, что работа со своими эмоциями — путь от отчаяния, самоуничижения, разочарования или гнева и агрессии к принятию, прощению себя и окружающих, позволяет Богу наиболее полно присутствовать в наших жизнях. На мой взгляд, это актуально и для современных мусульман.

Дина Галиуллина Домохозяйка, 54 года

Я закончила четвертый курс Уфимского нефтяного института, а на пятый курс уже перевелась в Московский нефтяной институт имени Губкина. Через три месяца после переезда в Москву вышла замуж за татарина из Башкирии. Я не очень хотела переезжать в Москву, да и не произвела она на меня поначалу особенного впечатления. Я вливалась в новый институт, выходила замуж. После окончания института уехала работать в Казахстан. Потом ушла в декрет, вернулась в Москву, и вот только тогда началась моя настоящая московская жизнь. Я люблю в Москве тихие улочки, Строгино. Район Музея имени Пушкина. И Музей Рериха — очень значимое место для меня. Раньше, когда хотелось праздника жизни, я выходила на станции метро «Пушкинская», шла пешком по Тверской до Красной площади, проходила через Красную площадь, садилась на «Китайгороде» и приезжала домой. Я крестилась, когда у меня заболел первый муж. Это был в 1992 году. До этого

ТАТАРЫ

Мулла Исторической мечети Абдулла Шамсутдинов с семьей, 1911 год

я была совсем не религиозна. На Соколе есть городок художников и храм Всех Святых — очень люблю это место. Там и роддом, где я родила своих дочерей. В тот день у меня было в запасе минут сорок до поездки к мужу в больницу. Я заскочила в храм Всех Святых, мне сказали, что как раз начался обряд крещения. И я взяла и покрестилась. Папа полгода потом со мной не разговаривал. А затем сказал: «Ты знаешь, дочь, Бог, наверное, един, просто пути к нему разные». А на мой день рождения, мне исполнилось тогда сорок лет, папа подарил икону. Он подвозил батюшку и сказал ему, что дочь у него крестилась в православную веру. И батюшка тогда папе дал икону. Интересно, что с детьми у меня тоже так: старшая дочь ходит в мечеть, а младшая крестилась. Я очень люблю церковь в ТроицеЛыково. Одно время мы с Гюзель часто ездили в Саввино-Сторожевский монастырь. Два раза ходила в мечеть, сестра приглашала послушать проповеди Шамиля Аляутдинова. После работы в «Газпроме» я какое-то время проработала в магазине «Белые облака» на Покровке — продавала духовную литературу. А потом открыла похожий магазин на Урале. Он получился, проработал некоторое время, а потом закрылся. В Москве еще есть одно любимое место — Колпачный переулок. Когда я попала туда в первый раз, у меня было ощущение, будто я там жила когда-то, настолько он мне близок. Бабушка меня воспитывала первые 10 лет. Она себя считала мусульманкой, но в Октябрьске не было мечети, и она мне говорила так: «Мой любимый Аллах в моем сердце». Я у нее как у Бога за пазухой жила. Она мне передала любовь к татарской кухне, татарским песням. Когда мне плохо, включаю татарские песни — становится радостнее. На праздники мы закупаем продукты в «Бахетле» — губадию, красный творог. Ездим туда очень часто. Оттуда уйти невозможно — так вкусно пахнет. Мой муж Миша, фамилия у него Теплов, он, сами понимаете, не татарин, но татарскую кухню очень любит.

Шамиль Кудашев Бизнесмен, 49 лет

Гали Мингазов на Большом Каменном мосту

В Москву я переехал в 17 лет. Тогда я уже окончил первый курс Уфимского нефтяного института и перевелся на ту же самую специальность в Институт нефтехимической и газовой промышленности. Адаптировался месяца за 3–4. Но по моим меркам это много. Москва изменилась очень сильно за эти 30 лет. Помню, что Строгино было районом, в который таксисты не хотели ехать. А сегодня Строгино — это приблизительно середина Москвы. И для меня Москва стала одной из столиц Европы, в которой я живу. И себя чувствую примерно одинаково что в Москве, что в Лондоне или Брюсселе. Центр гламурненьким сегодня стал. В Москве раздражают высокие цены на все при посредственном качестве. Напрягает ощущение опасности. И нескончаемая показушность. А еще то, что я называю синдромом гардеробщика, — когда люди не чувствуют себя командой, им наплевать на место, в котором они трудятся. Официанту важно только получить побольше чаевых, а что подумают про его ресторан — ему по барабану. По-моему, никто не будет спорить, что мечетей в Москве мало. При этом сам я в мечеть не хожу — и времени нет, и вырос я в другой среде. Если меня спра-

шивают, я говорю, что мусульманин, но в целом не вижу разницы между монотеистическими религиями. Если у меня есть время и желание, то я зайду туда, где ближе: церковь, мечеть, неважно. Понимаю, что в Москве сильна бытовая ксенофобия. И это нам очень сильно вредит. Вот мне один известный казахский ученый рассказал, что они своих детей в Москву больше учиться не отправляют: стоит это теперь как в Европе, при этом в Москве они для всех «чурки». Так что их дети все учатся в Китае. И что это значит для России? Что Казахстан через 20 лет будет прокитайским, а не пророссийским. Если Москва хочет быть настоящей международной столицей, то вопрос о том, какой человек национальности, должен быть просто забыт. А иначе мы останемся дремучим восточным городом с дремучими людьми. Как татарин я чувствую себя в Москве комфортно. Я общаюсь в бизнес-сообществе, а бизнес-сообщество интернационально. Но татарам в Москве комфортно, не знаю, как другим мусульманам. Я шучу, что средний москвич знает четыре национальности — русский, нерусский, еврей и татарин. Татары до такой степени вросли в российскую историю и культуру, что отделить их невозможно. Как-то моему племяннику Кубрату предложили сняться в фильме о Древней Руси. Режиссер сказал родителям, что у сына характерный славянский типаж. Мне очень хотелось бы, чтобы мой сын знал татарский. Но боюсь, что этого не будет. Язык — это та вещь, которая должна прийти вместе с семьей. А учить его как иностранный — это время, а дети очень сейчас загружены.

Гали Мингазов

Студент Финансового университета при Правительстве РФ, 17 лет Я учусь в Финансовом университете на первом курсе международного факультета. Это сильный, престижный университет. Обучение полностью на английском, хотя многие преподаватели русскоязычные. Преподают также люди из Америки, Израиля, Германии. Все учебники тоже на английском, они у меня в айпэде. Я учился в Дубае два года, и Дубай мне нравится — как место, где можно отдохнуть. Но жить там для меня скучно. Я живу в Москве, и я привык к забитому графику — постоянно встречи, дела разные. Когда я уезжал, думал: «Вот, наконец-то уехал из Москвы». А пожив там, понял, что это не моя среда. Я мусульманин. Но в Москве в мечеть ездить тяжело — всего четыре мечети на такое большое количество мусульман. Естественно, там давки. По большому счету настоящим мусульманином я стал в Дубае, до этого я мало что в этом понимал. А там у меня даже в школе был предмет — ислам, и большинство людей в моем круге тоже были мусульманами. Сейчас стараюсь по пятницам посещать мечеть на Поклонной горе. Имам объясняет очень понятно и на понятном языке. И человек тоже хороший. На Рамадан я по возможности стараюсь поститься и совершать регулярно намаз. Но это вопрос самодисциплины. Я не пью алкоголь и не ем свинину, но в России сложно есть только халяль. Не всегда это получается. Я музыку очень люблю, все на свете слушаю, от AC/DC до техно. Всегда в наушниках. Мне очень нравятся клубы Rolling Stone и Gipsy на Болотной. Там очень атмосфера свободная, не грязная, как в других клубах. Я часто бываю на «Крас-

ном Октябре» и расстроен, что его хотят закрыть. Правда, и там есть минусы — таксисты, которые надоедают, и охранники, которые считают себя богами. Еще мне нравится «Филиал» на Мясницкой. А так в Москве постоянно появляется чтото новое. Летом для меня с друзьями главная точка в Москве — Александровский сад. Очень красивое место. Так получилось, что у меня мало друзей-татар в Москве. Я и хотел бы участвовать в татарской жизни Москвы, но пока не получается. Хотя на Сабантуй я хожу каждый год, езжу в Казань тоже ежегодно. Болею за все татарские спортивные клубы — в футболе, хоккее, баскетболе. Я всетаки татарин, семья у меня татарская — и приятно окунуться в свою атмосферу. Когда приезжаю в Казань, приятно слушать родную речь на улице или в магазине. В Москве редко, но тоже ее слышу. Недавно на концерте «Сплина» встретил татарина. Он говорил по-русски, но с татарским акцентом. В моей семье акцента нет, потому что мы давно в Москве живем.

Кубрат Мингазов Школьник, 9 лет

Татарскому меня учил папа, а с дедушкой и бабушкой я чаще по-русски говорю. Здесь я учусь в лицее «Ковчег». Там хороший директор и учителя, но ребята не очень. Одна девочка в классе называла меня татаро-монголом. Я очень на нее разозлился. Когда я жил в Казани, я учился играть на баяне, а сейчас мне нравится больше всего хореография, французский, чтение и физкультура иногда. Еще я с мамой хожу учиться кавказским танцам. По-татарски чаще всего мне читают, но я и сам иногда читаю. У меня много сказок — «Шурале», и еще сказка о том, как у одной тетеньки расческу золотую украли. В моем классе татар нет, но все знают, что я татарин. Мы один раз сказали, а потом в столовой забыли и дали мне свинину. Я отказался и рассказал почему. Они все поняли. Я со всеми общаюсь, но у меня один друг — Зураб. Ему 15 лет. Он ингуш, мы живем рядом. Кстати, его дедушка Чикатилу поймал. В первом классе мы жили в Дубае, и мечеть у нас была просто во дворе дома. Здесь я иногда хожу на Поклонную гору с мамой, но в воскресенье, у меня же в пятницу уроки. Приходишь в мечеть, тебе там читают, читают, читают… Полтора-два часа! И я пока маленький, чтобы держать уразу, я только три дня не ел. Недавно праздник был, мы барашка зарезали. Я ужасно расплакался, мне так его жалко было. А папа мне сказал, что его правильно убили. Я в Москве был в мечети, потом в Дубае был и в Казани в Кул-Шарифе. Самая красивая не в Москве уж точно. Мне интересно было читать Коран. Не очень сложно, но есть тяжелые слова. Честно говоря, я не запомнил, что там написано. Сейчас хочу заново почитать.

«МНЕ ОДИН КАЗАХСКИЙ УЧЕНЫЙ СКАЗАЛ, ЧТО ОНИ СВОИХ ДЕТЕЙ В МОСКВУ УЧИТЬСЯ НЕ ОТПРАВЛЯЮТ: СТОИТ ЭТО КАК В ЕВРОПЕ, ПРИ ЭТОМ ОНИ ЗДЕСЬ ДЛЯ ВСЕХ «ЧУРКИ» 51

УЗБЕКИ Семья Касимовых — о балалайке, плове, правильных платках, портфеле с тремя тетрадками и о том, зачем московскому узбеку искать жену в Узбекистане

Слева направо: Бобир Касимов, Клара Хакимова, Рустам Касимов с Алишером, Тамара Касимова и Зульфия Касимова с Искандером

Клара Хакимова 1929

Тамара Касимова 1954 Рустам Касимов 1981

Алишер Касимов 2006

Бобир Касимов 1949 Зульфия Касимова 1986

Искандер Касимов 2010

Бобир Касимов Пенсионер, 63 года

«Я ПРИЕХАЛ В МОСКВУ C ПОРТФЕЛЕМ С ТРЕМЯ ТЕТРАДЯМИ И ДВУМЯ КНИЖКАМИ. К РАЗВАЛУ СОЮЗА У МЕНЯ УЖЕ БЫЛИ ВСЕ АТРИБУТЫ ЧЕЛОВЕКА СРЕДНЕГО КЛАССА: МАШИНА, КВАРТИРА, ДАЧA»

Я приехал в Москву в 1970 году из города Андижана — меня пригласили после четвертого курса в Самаркандском университете написать дипломный проект в МГУ. В Москве по приглашению также учился мой брат: он после учебы вернулся обратно — и теперь живет в Андижане, а я получил диплом, уехал служить в армии и снова вернулся в Москву. Поступил в аспирантуру, женился и уже остался здесь. До 1991 года я работал в НИИ радиоприборостроения — занимался системным боевым программированием. Когда развалился СССР, меня пригласили работать в постоянном представительстве Узбекистана — я представлял Министерство внешних экономических связей. Сейчас я на пенсии. Я очень доволен тем, что прожил жизнь в Москве. Я приехал с портфелем с тремя тетрадями и двумя книжками. К развалу Союза у меня уже были все атрибуты человека среднего класса: машина, квартира, дача. И все это благодаря знаниям, которые я получил в МГУ. У меня есть жена, сын, невестка, прекрасные внуки. Я счастлив. Я себя давно считаю москвичом. Почти каждый год я приезжаю в Андижан — но уже через неделю начинаю сильно скучать по Москве. Москва раньше была лучше, чище. Когда я приехал сюда, это был удивительно чистый город: можно было месяцами не чистить туфли. Сейчас Москва грязная и неспокойная. Раньше совсем по-другому относились к узбекам. Сюда приезжали сливки узбекского общества — ученые, исследователи. Они не отличались по уровню образования от москвичей, хорошо знали русский язык. А теперь из Узбекистана приезжает много гастарбайтеров — это всех раздражает, поэтому к остальным узбекам относятся менее терпимо. Я общаюсь с теми узбеками, которые были моими учениками или с которыми мы соседи по даче. У нас есть участок в селе Вельяминово, где в советские времена были кооперативы, — постоянным представительствам советских республик давали дачи, и там много людей из разных диаспор. Мы в семье отмечаем узбекский народный праздник Навруз — 23 марта, как раз когда я родился. И Ураза-байрам, и Курбан-байрам — это исламские праздники. Но я не религиозен: я атеист, советский человек. Я читал много философских книг и считаю, что наивно верить в Бога. А вот дети мои и внуки ходят в мечеть.

Клара Хакимова Пенсионерка, 83 года

Я наполовину узбечка, наполовину украинка — но ощущаю себя русской. Когда была перепись населения, я сказала о национальности папы и мамы — и предложила самим решать, кто я. Меня записали русской, так что это официально. Я с десяти лет живу в Москве — с 1940 года. Мой отец, Усман Абдурахманов, работал в Верховном суде Узбекистана — его пригласили в Москву, и здесь он дважды был депутатом и также членом Военной коллегии Верховного суда СССР. Моя мама Анна Васильевна Рудник работала журналистом в ТАССе. Мой муж Хасан Хакимович Хакимов родился в Фергане. В детстве он остался без родителей: семью репрессировали, а сам он убежал из приемной семьи в детский дом. Он хорошо учился и поступил в Ташкентский юридический институт, потом ушел на фронт, защищал Москву в тяжелый 1941 год на самом трудном,

волоколамском, направлении, брал Кенигсберг, а после войны оказался в Москве, мы познакомились и поженились. В 1954 году у нас родилась дочь Тамара. Муж работал секретарем парторганизации постпредства УзССР и был директором гостиницы этого постпредства. Круг знакомых у нас был большой — министры, заместители министров, директора заводов. Я раньше жила на Ленинском проспекте, там жили только высокопоставленные чиновники. Мне это нравилось. Сейчас мне не нравится в Москве, что все смешались — и не разберешь, где кто.

Рустам Касимов

Правозащитник, общественный деятель, глава собственного кадрового агентства, 30 лет У меня в семье с одной стороны — репрессированные, с другой — те, кто репрессировал людей. Моего прадеда по маминой линии, Абдукаримбека, отца деда Хасана, репрессировали — он был из знатного рода Беков, военачальников. Его семья была одной из самых богатых в Фергане. Прадед был расстрелян, а деда отправили в приемную семью. А другой прадед — Усман — был из красных командиров, затем стал судьей и рассказывал моему отцу, что расстрельные списки составлялись партийной верхушкой — и в них были подписи всех членов Политбюро. Сталин их только визировал. Прадед Усман допрашивал Берию, когда того арестовали. Он сказал потом: «Берия все валил на Сталина», — и выругался. Я родился в Москве в 1981 году, окончил английскую спецшколу и получил два высших образования в Московском авиационном институте. Работал в авиационной и автомобильной промышленности, а в 2007 году открыл свое дело: кадровое агентство. Я занимаюсь правозащитной и консультативной деятельностью — работаю с предприятиями, привлекающими трудовых мигрантов, помогаю людям в вопросах трудоустройства и кадрового делопроизводства. Я вижу, что в современном обществе не хватает трудового ресурса, как интеллектуального, так и инженерного, и даже обычных строителей и прорабов. А без этого невозможна модернизация. Я москвич в третьем поколении, считаю себя человеком этого города и хочу участвовать в управлении моим родным городом, страной. Основной лозунг моей программы: «Семья — последняя надежда России». Когда я решил жениться, я не мог найти в Москве подходящую девушку. Современная молодежь не задумывается о создании семьи, детей заводить не стремится, все живут для себя — это ведет к вырождению нации. В Узбекистане все создают семьи рано, может, в крупных городах бывают поздние браки, но в целом такой проблемы нет. Свое счастье я искал везде, но супругу нашел в Узбекистане. Я думаю, что русские люди всегда были ближе к Востоку, но в российском обществе сейчас идет пропаганда западной псевдокультуры. Во времена Великой Отечественной войны, когда советских девушек угоняли на работу в Германию, им делали медобследование: 99% были девственницами. И тогда немцы поняли, что нас не победить. А сейчас мы видим только разложение общества. Какое будущее ожидает нашу страну? Русская культура — это не свободная любовь, разврат, а крепкие традиции, многодетные семьи. Я очень люблю культуру, уважаю традиции, фольклор. Я даже окончил музыкальную школу по классу русской

Бухарские и другие среднеазиатские купцы, которых в летописях называли просто «бесермены» (бусурмане), были посредниками в торговле Москвы с Востоком еще с XVI века. Тогда же в переписях впервые отмечены бухарцы, живущие в Москве: царевич Авган из Хорезма, усадьба которого располагалась в Белом городе, и купцы, живущие на Гранатном дворе за Никитскими воротами. По всей видимости, до XVII века Бухарское подворье располагалось в Замоскворечье, в XVIII веке появилось и Хивинское посольство, давшее название улице Хива и Хивскому переулку (теперь — Добровольческие улица и переулок). В XIX веке, с присоединением Бухарского ханства к России, списки богатых московских купцов пополняют бухарцы и кокандцы — они помогают строить в городе мечети, а у бухарской общины появляются свои муллы. В 1921 году на Спиридоновке открывается Бухарский дом просвещения. В советское время важнейшим узбекским местом в Москве стал популярнейший ресторан «Узбекистан», один из немногих этнических ресторанов в городе, сильно поспособствовавший популяризации узбекской гастрономической культуры. Несмотря на давнюю историю отношений, основная часть узбекской диаспоры оформилась в Москве и области только после развала СССР. Согласно переписи 1989 года, в Москве на тот момент проживали 9 183 узбека, в 2002-м — 24 312, в 2010-м — 35 539. Эти цифры, очевидно, не отражают реального положения: по данным председателя Общества содействия культурной адаптации узбекистанцев в России Анвара Хусаинова, после распада Советского Союза в Москву и область въехало порядка 100 тысяч узбеков, и обратной волны не зафиксировано. К этим цифрам надо прибавить временных трудовых мигрантов, приезжающих чаще всего на лето, а также этнических узбеков из Таджикистана (по данным председателя Народной лиги «Таджики», это еще 36–50 тысяч человек). Имущественное расслоение среди московских узбеков чрезвычайно велико: это могут быть и бизнесмены (самый богатый человек России — Алишер Усманов, выходец из Ферганской долины), и занятые на самых низкооплачиваемых работах нелегальные мигранты.

УЗБЕКИ

Фотография Хасана Хакимовича, мужа Клары Усмановны

классической балалайки. Я, может, более, чем некоторые горлопаны, являюсь русским. Я думаю, что если бы русские люди вернулись к тем традициям, которые у них были раньше, никаких бы проблем не было. Русскую балалайку мне выбрали родители. Отец окончил музыкальную школу по классу рубоба — это струнный щипковый инструмент у народов Востока. В Москве такого не было, и отец посчитал, что близкий к рубобу инструмент — это балалайка. Он не хотел, чтобы я стал великим балалаечником, он хотел, чтобы у меня было музыкальное образование и широкий кругозор. У меня не было проблем с национальным вопросом, разве что в начальной школе. В институте, на работе — никогда. Вопрос не в национальности, а в профессионализме. Если человек свои неудачи и комплекс неполноценности скидывает на другие нации, он будет фашиствующим молодчиком, который ходит и твердит: «Россия для русских». Это свойственно маргиналам, которые не нашли себя в жизни.

Тамара Касимова Пенсионерка, 57 лет

Рустам Касимов с сыном Искандером

На московских стройках количество узбеков и таджиков примерно одинаково. Узбеки в мелком бизнесе часто заняты в сфере общепита — их стараниями у станций метро появляются мини-тандыры, где выпекают лепешки и самсу. Для узбекского бизнеса характерна мононациональность: хозяин старается нанимать исключительно соплеменников, причем часто — земляков или даже родственников. Несмотря на значительный размер узбекской диаспоры в Москве, сильного землячества в городе не сложилось. Это отчасти связано с тем, что Узбекистан (в отличии от Таджикистана) проблему трудовых мигрантов обходит молчанием — официальной помощи и поддержки узбеки не видят, и мигранты остаются предоставлены сами себе. Неофициальные же объединения влияния обычно не имеют и в узбекской среде неизвестны. Можно сказать, что заметнее всего узбеки в Москве представлены на ресторанной карте города: узбекских ресторанов, кафе и чайхон в городе великое 54 множество.

В 1972 году я окончила английскую спецшколу и поступила в Педагогический институт на физмат. Я работала учительницей в интернате №40, потом перешла в НИИ Радиоприборостроения, где работал супруг, вскоре мы купили кооперативную квартиру от института. После распада СССР я осваивала разные профессии: работала в недвижимости, была заведующей производством в узбекском ресторане «Навруз», давала частные уроки. Мы с мужем редко ходим в узбекские рестораны, а дети наши бывают в ресторане «Урюк». Там неплохо готовят лагман, Рустам — ценитель лагмана. Еще есть в Москве хороший узбекский ресторан «Шабада» — в переводе это значит «Ветерок». Там вкусные шашлыки. Но в Москве часто неправильно готовят узбекские блюда. Для плова здесь рис готовят отдельно, морковь и лук отдельно, потом перемешивают — получается каша с поджаркой. Мы однажды с сыном поехали в пионерский лагерь. Там готовили плов, все дети ели, а Рустам сказал, что он эту кашу с мясом есть не будет. Дети ко мне подбегают, кричат: «Тамара Хасановна! Рустам нам портит аппетит! Это плов, а не каша!» Для настоящего узбекского плова нужно соблюсти несколько правил: сначала перекалить масло и поджарить лук, потом положить мясо, морковку, добавить специи, положить зубчики чеснока, айву, рис, накрыть крышкой и ждать. Точно так же и с мантами. Манты — они вроде бы близки к пельменям, но совсем другие. Для пельменей фарш прокручивают через мясорубку, а для мантов нужно его рубить вручную, и сами манты на пару варить, а не в кипятке. Однажды нашу семью сняли для передачи «Здоровье», которую вела Юлия Белянчикова. Это было в 1986 году. Очередной выпуск они решили сделать о зеленом чае, но возможности выехать в Узбекистан, я так поняла, у них не было. Поэтому они решили найти узбекскую семью и сделать вид, что они в Узбекистане. Я должна была сказать: «У нас в Узбекистане чай заваривают одноразово. Мы заливаем заварку кипятком, настаиваем и пьем — и вот это настоящий узбекский чай. Мы не разбавляем кипятком заварку, как это принято в России. Зеленый чай от этого теряет крепость». И они эту передачу показали несколько раз. Потом в институте, где нашу семью хорошо зна-

ли, надо мною шутили: «Что, Тамара, «у тебя в Узбекистане»? Когда ж ты успела слетать туда и вернуться?» Мы готовим дома и русскую еду, и узбекскую. Продукты для узбекских блюд покупаем на рынке — узбеков в Москве много, и практически на любом рынке продается рис девзира для плова и все нужные специи. Одеваемся мы с мужем в обычных магазинах, а невестка с сыном ездят в магазины мусульманской одежды — сейчас это модно. Многие русские девушки, я замечаю, тоже принимают ислам и носят косынки — чтобы за татар или узбеков замуж выйти. А что — русские женщины любят сильных мужчин, а восточные мужчины — сильные. Я знаю несколько таких пар — хорошо живут. У узбеков есть разделение обязанностей по дому: в магазин ходит мужчина, мусор выносит мужчина — это правильно. И ответственность у них есть за свою семью.

Зульфия Касимова Домохозяйка, 26 лет

Когда мой муж созрел жениться, он попросил родственников в Узбекистане найти себе невесту. По узбекским традициям семья невесты должна соответствовать семье мужа. Мой отец — юрист, у него два высших образования, он бывший глава юстиции в нашем городе. И нужно, чтобы молодые друг другу понравились, — заставить никто не может. Рустам до того очень редко бывал в Средней Азии — три или четыре раза в жизни. Но жениться захотел там. Ему нашли несколько кандидатур в разных городах, даже в столице. Рустам приехал, со всеми увиделся, с семьями пообщался. Но никто ему не нравился. Когда он пришел свататься ко мне, мы друг другу понравились, и он предложил встретиться — вне дома, со свидетелями. Так мы две недели общались, а потом Рустам попросил у отца моей руки и уехал в Москву. Рустам сказал, что пришлет своих родителей, чтобы они тоже на меня посмотрели. Через два месяца приехала мама Рустама. Моя семья ей понравилась — и я тоже, и мы уже начали выбирать ресторан для свадьбы. Мне было легко устроиться в Москве — моя тетя живет в Санкт-Петербурге, и каждый год я к ней приезжала на каникулы — по три-четыре месяца жила. Поэтому я не потерялась в незнакомом большом городе, мне было привычно. В Узбекистане я получала медицинское образование, но когда вышла замуж, пришлось его прервать. В 20 лет я уже родила старшего сына, в 24 — младшего, поэтому у меня не было возможности снова учиться. Я не работаю сейчас, только помогаю мужу с его бизнесом. Когда муж пойдет в политику, его бизнес нужно будет контролировать мне — я готова продолжить его работу. Я верующий человек. Может, из-за того, что я не хожу на учебу или работу, я не сталкивалась с проблемами из-за моей веры. До замужества я тоже была верующей — с 12 лет совершаю пятикратный намаз. Я видела, что так делала бабушка. Но платок я надела только год тому назад — раньше не носила. Я много изучала ислам, общалась с верующими, часто ходила в мечеть — и пришла к этому. Муж меня полностью поддерживает. Рустам съездил на паломничество в Мекку — после этого мы подумали, что нужно укреплять свою веру. Чтобы наши дети были верующими и воспитанными. В большом городе молодежь портится: дети уже с двенадцати лет курят, выпи-

вают, наркоманов много — только искренняя вера может их уберечь. Платки я покупаю в специальных бутиках — они есть при мечетях. На проспекте Мира есть, на метро «Новокузнецкая». Самый дешевый платок стоит 450 р., а дорогой — 1 500–2 000 р. У женщины их должно быть много — чтоб под каждое одеяние, если есть возможность. Но если нет, то можно обойтись одним платком, белым. Черный в исламе считается цветом праздника, а не траура, как у православных. Я люблю яркие цвета, платки подбираю под одежду. Иногда мне могут сказать: «Зачем ты носишь платок, ты же красивая, необязательно его надевать». Но это так, знакомые, а подруги меня поддерживают — считают, что это необычно. Может, потому что я не как другие — наденут балахон и мешковатую юбку и ходят. Я и джинсы ношу, и туники, стараюсь выглядеть стильно.

Алишер Касимов 5 лет

В Узбекистане все говорят по-узбекски, я понимаю, но чуть-чуть. В Андижане можно гулять около дома одному, а в Москве нельзя, потому что меня могут своровать. Я ходил с папой в мечеть, там хорошо, красиво, и мы читали намаз. Мой папа хочет стать депутатом. Это работа такая. За депутатов голосуют. Потом, когда за них проголосовали, они сидят, говорят о чем-то. А я бы хотел стать доктором. Я хочу создать от болезней лекарство, от старости.

«В МОСКВЕ ЧАСТО НЕПРАВИЛЬНО ГОТОВЯТ УЗБЕКСКИЕ БЛЮДА. ДЛЯ ПЛОВА ЗДЕСЬ РИС ГОТОВЯТ ОТДЕЛЬНО, МОРКОВЬ И ЛУК ОТДЕЛЬНО, ПОТОМ ПЕРЕМЕШИВАЮТ — ПОЛУЧАЕТСЯ КАША С ПОДЖАРКОЙ»

Рустам Касимов, Клара Хакимова, Зульфия и Искандер Касимовы во время обеда

УД И Н Ы Семья Курановых из села Нидж — об удинской свадьбе, приданом, «Гараже», Марке Ротко, пробках и о том, нужно ли ассимилироваться в Москве маленькому народу, о котором писал еще Геродот

слева направо: Венера, Владимир, Юлия (стоит), Виктория (сидит), Юдита и Александр Курановы

Владимир Куранов 1953

Юлия Куранова 1978

Венера Куранова 1957

Александр Куранов 1979

Юдита Куранова 1981

Виктория Куранова 2003

«МЕНЯЛИСЬ ГОCУДАРCТВA, НО ФАКТ ОСТАЕТСЯ ФАКТОМ: ДЕВЯТЬ ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК CОХРАНИЛИCЬ КАК НАРОД И CУМЕЛИ СОХРАНИТЬ СВОЙ ЯЗЫК И ВЕРУ»

Малочисленная, но очень древняя народность, много веков проживающая на территории современного Азербайджана: о них писали Геродот, Страбон, Птолемей и Плиний Cтарший. Всего в мире 9–10 тысяч удин, селиться они предпочитают компактно: 3 800 живут в Азербайджане (почти все — в селе Нидж Габалинского района), 4 267 (данные переписи 2010 года) — в России: в городе Шахты Ростовской области, в Краснодарской, Ставропольской и Волгоградской областях. Несколько сот удин живет на Украине, в Казахстане и в Армении, известно одно удинское село в Грузии. Жениться тоже стараются на своих. В России удины преимущественно заняты в сфере строительства, реже — торговли. Сами удины полагают, что им очень не повезло: они стали жертвой долгой вражды армян и азербайджанцев. Армянская версия событий заключается в том, что никаких удин нет — это армяне,

Владимир Куранов Предприниматель, 59 лет

Владимир Ашотович: Мы удины, это на сегодняшний день практически единственная, кроме русских, христианская народность в Азербайджане. Наш народ автохтонный: еще Геродот, описывая войска Дария, отмечал, что там были удинские полки. У удин свой древний язык, и была своя письменность, но она, к сожалению, не сохранилась. Древнее государство Кавказская Албания (древнее царство, существовавшее на территории современных Азербайджана, Грузии и Дагестана со II века до н.э. по VIII век н.э. — БГ) состояло из удин, лезгинов и других племен. Большая часть этих племен приняла христианство в III–IV веках. Со времен нашествия арабов в Закавказье большая часть населения добровольно или вынужденно приняла ислам. Менялись государства, но факт остается фактом: 9 000 человек сохранились как народ и сумели сохранить свой язык и веру. Удин мало, и живут они компактно в селе Нидж Габалинского района Республики Азербайджан. Рядом есть соседний районный центр, он назывался Варташен, там тоже жили удины, но сейчас осталось, по-моему, всего семь семей. Вот мы все из Ниджа, у нас только Вика москвичка, а Юля родилась в Баку. У нас была достаточно зажиточная интеллигентная семья: мать — учительница, отец — директор консервного завода, а позже председатель сельсовета. В 1961 году в село провели электричество, и отец купил телевизор «Радий», первый в деревне, — на него написали анонимку, разбирались, откуда и на какие деньги, но зато телевизор смотреть приходила вся родня. А в 1971 году я поехал учиться в Московский энергетический институт. Когда приехал на лето на каникулы в Нидж, обручился с Венерой. Вообще, традиции были такие — родители выбирали невесту, и старшие из рода клали в карман бутылку сливовицы и шли сватать. Приходили, садились, хозяйка накрывала на стол, и в процессе разговора гости говорили, что вот мы тут пришли со своей водкой и на это у нас есть причина. Если хозяева согласны, они водку, принесенную сватами, пьют. А если не согласны, то по разным причинам отказываются — и всем все понятно, и огласки особой отказ не получал. Через некоторое время после сватовства собирают родственников на так называемое обручение. Гостей созывают немного, человек сто, наверное. Перед свадьбой сначала собираются родственники, в каждой семье отдельно, и распределяют роли — свадьбы ведь всегда проходили дома, никакой обслуги не было. Подходит время свадьбы, со стороны жениха приходят к невесте и говорят: «Мы бы хотели в этом месяце такого-то числа сыграть свадьбу». Те начинают всячески отлынивать, хотя сами только и мечтают поскорее уже отдать невесту. Заставляют жениха и его семью делать какие-то вливания в празднование, в том числе денежные. А в ответ невеста должна принести подарки родственникам жениха: бабушке, теткам, например, фартуки или шаль, какие-то украшения. Потом начинали играть свадьбу. Свадьбы у нас проходят два дня, по отдельности в домах жениха и невесты. В первый день вечером в двух домах начинает играть музыка. Раньше играли на народных инструментах — зурна, балабан, кларнет, два барабана — а сейчас уже играют и на гитаре, и на чем хочешь. Потом поздно ночью, часа в три, жених со своими друзьями идет к невесте. Там народ уже собрался,

УД И Н Ы

говорящие немного на другом языке или даже диалекте. Поскольку удины, как и армяне, исповедуют христианство и веками живут с ними бок о бок, соседи-мусульмане (в частности дагестанцы), действительно, часто не различали эти два совершенно неродственных народа. В 1836 году, когда Россия пришла в Закавказье, Николай I по настоянию Синода передал удинхристиан в подчинение армянской церкви (до этого у них был свой католикос) и повелел служить на армянском. В свою очередь, современные азербайджанские историки все 90-е были озабочены доказательствами того, что азербайджанцы тоже имеют свою тысячелетнюю историю проживания на этой территории, не хуже, чем у армян, и древнейшие народы Кавказской Албании — удины, лезгины и т.д. — им в этих исследованиях мешали. Ситуация стала меняться лишь в последние годы. В Москве удин немногим более 100 человек, почти все они — из Ниджа и соседнего Варташена. В силу своей малочисленности они не претендуют на заметное место в культурной жизни столицы: им в лучшем случае удается устраивать регулярные встречи соплеменников в одном из дружественных кафе. Удинской церкви в Москве тоже нет. Единственной своей задачей они полагают сохранение собственной идентичности, в первую очередь языка. Именно для этого в прошлом году была зарегистрирована Региональная общественная организация содействия в сохранения удинского языка, культуры, традиции «Община удин», объединяющая удин Москвы и Подмосковья.

все ждут танца жениха и невесты — всем же интересно посмотреть на них вместе, начинаются судачества, подходят — не подходят. Сначала жениху мешают, не пускают к невесте, не дают танцевать. Потом наконец они танцуют, и народ начинает расходиться под специальную музыку: ее сыграли — и все, дальше музыки не будет. На следующий день жениха готовят, сажают за стол и торжественно бреют. Пока народ у него дома собирается, он едет за невестой. Там к этому времени уже свадьба заканчивается. Жених садится, выпивает с гостями невесты и поднимается к ней. Невесту, конечно, нужно выкупать, но зато вместе с ней идет приданое, целая гора одеял и матрасов, их специально вручную вышивают. Возвращаются к жениху и садятся за стол. Там дарят подарки, обычно золотые — кольца, кулоны, цепочки. Юлия: Самое приятное в этой процедуре, что сестра жениха может выбрать себе что-то оттуда. У меня есть колечко под старину, очень красивое. Александр: Под конец невеста поднимается по лестнице в дом жениха, ей ставят тарелку, и она должна разбить ее на счастье. Вообще, много посуды надо расколошматить. Вот и все, на этом свадьба заканчивается. Владимир Ашотович: Мы поженились, когда закончили учиться. Меня тогда направили в монтажный трест Кавказэнергомонтаж в Баку. Мы там прожили четыре года, оттуда поехали в Волгодонск, потом опять на Кавказ, потом в Туркмению. Когда мы были в Туркмении, Союз развалился, и мы поехали обратно в Москву. У меня тут был институтский друг, он помог мне устроиться в Москве. У него на тот момент уже была брокерская контора, но там как-то не заладилось, и в 1993 году мы организовали новую фирму. Она до сих пор существует, и мы в ней работаем. Так что на работу я устроился, а вот с жильем было тяжело. Первое время жил в Раменском, у младшего брата в коммунальной квартире — он кандидат наук, заведовал кафедрой в Душанбе, а когда там началась война, приехал в совхоз

«Раменское» и стал работать на ферме, другой работы не было. Через несколько месяцев мы там же, в совхозе, купили квартирку, а еще через три года перебрались сюда, в Москву. Когда в начале 1970-х мы, несколько удин, приехали учиться в Москву, здесь жили всего два удина. А сейчас в Москве и ее окрестностях около 56 семей из Ниджа и где-то 46–48 из Варташена. В прошлом году мы создали Общину удин, которые проживают в районе Москвы, Калуги и Иваново, я — руководитель совета этой общины. Потом я помог создать такие же общины в Краснодаре и в Шахтах, это в Ростовской области. С тех пор всего лишь год прошел, а в Шахтах уже не задают вопроса, кто такие удины. В Москве с этим сложнее, это очень большой город. Самая главная проблема — это отсутствие места, клуба, куда можно прийти. Раньше мы собирались на работе, в кафе, арендовали зал, чтобы проводить собрания. Сейчас договорились с хозяином ресторана на Волочаевской улице, что в первую среду каждого месяца мы можем вечером прийти, посидеть, чай попить, пообщаться, обменяться мнениями. Хозяин ресторана тоже родом из Азербайджана, мы его хорошо знаем, и у него работают удины, мать с двумя сыновьями. Мы живем в эпоху глобализации, и нам необходимо беречь традиции, бороться за сохранение языка. Сейчас мы печатаем словарь, делаем азбуку на базе кириллицы. В принципе, она уже существует — удинский ученый Ворошил Гукасян, филолог и историк, составил удинско-азербайджанско-русский словарь, изданный в 1974 году, но мы его чуть-чуть меняем, пытаемся сделать так, чтобы текст на удинском можно было набирать на русской клавиатуре. Кроме того, собираемся провести перепись — никто же точно не знает, сколько нас, последняя серьезная перепись была в 1989 году. Вот пытаемся переписать заново, но, как всегда народ, неактивный. Москва мне стала родной, еще когда я здесь учился, все-таки шесть лет в общежитии с друзьями. И потом я все время стремился сюда вернуться. Тогда Москва

У удин была древняя письменность, но ее восстановление оказалось непростой задачей — сейчас удины пытаются заново составить словарь, азбуку на базе кириллицы, перевести на удинский Библию. Удинскую кухню выделить сложно: блюда, которые они считают своими, в первую очередь хариссу (суп-пюре с курицей), также считают своими армяне, ассирийцы и азербайджанцы.

Юлия в своей комнате 58

Юлия и ее молодой человек Владимир в Аптекарском огороде

Александр и Владимир Ашотович в офисе своей фирмы

«НАМ НЕОБХОДИМО БОРОТЬСЯ ЗА CОХРАНЕНИЕ ЯЗЫКА. СЕЙЧАС МЫ ПЕЧАТАЕМ СЛОВАРЬ, ДЕЛАЕМ АЗБУКУ НА ОСНОВЕ КИРИЛЛИЦЫ»

была другой, не такой большой. Зимой люди не ездили на машинах — практически все машины стояли под тентами, а в городе ездили только служебные машины и такси. Бывало, машину из-под тента крали, а вместо нее ставили, допустим, угнанное такси. По весне хозяин открывает, а там такой сюрприз. А сейчас все ездят. Первыми начали приезжие, особенно те, которые с юга, — они же привыкли на машине круглый год. Тут москвичи тоже проснулись, можно, оказывается, и зимой ездить! Когда я сюда приехал уже насовсем, первые годы было ничего, но потом стало все хуже и хуже с пробками этими: ну ты попробуй добираться на машине каждый день на работу два с половиной — три часа и обратно столько же. Сейчас с удовольствием живем на даче. Это Боровский район, Калужская область.

Венера Куранова Врач, 55 лет

Мы с Владимиром с детства знали друг друга, в одной деревне жили, наши родители дружили, ходили друг к другу в гости. А потом он приехал на лето на каникулы из Москвы. А я училась в Баку на медицинском, а практику отрабатывала в больнице в родной деревне — там мой отец был главврачом. Меня отец повсюду сопровождал — и с работы, и на работу, — так что Владимиру пришлось идти знакомиться ко мне в больницу. Восстановили знакомство потихонечку, ну и обручились. Сейчас, конечно, обряд немного изменился, сейчас идут свататься, после того как молодые уже между собой договорились. Но традиция остается — приходят родители и вместе пьют. И наши родители так тоже ходили, конечно. В большом городе то метро раздражает, то пробки. Раньше в 11 часов вечера машин нет, а сейчас и в два ночи, и в три. Думаешь — вот куда люди едут? И погода такая, солнца не хватает. Мы ведь сюда приехали из Ашхабада, где 365 дней в году солнце. Приехали, дети пошли в школу 1 сентября — и такой снег в Москве выпал! А мы не подготовлены, у нас в Ашхабаде зимних вещей вообще не было. Ну так — легкие плащи, пальто. Но теперь я уже связана с этим городом, это мой город, хоть я здесь и не родилась.

Юлия Куранова Фоторедактор, 34 года

Мне нравится в Москве ритм. Когда уезжаю в отпуск надолго, то очень скоро начинаю по нему скучать. Начинает казаться, что там все слишком медленно. Но важнее всего друзья. Я Москву стала узнавать и любить, когда познакомилась со своей подругой Леной, и мы с ней по выходным стали ходить целыми днями по городу с фотоаппаратами. Я тогда уговорила родителей подарить мне на день рождения Olympus, такой большой, но без съемного объектива — а через месяц или два поехала в Португалию, и у меня его украли. Потом я купила Canon. Бросила работу у папы в фирме — я там два года управляла рекламным отделом — и ушла в никуда. Полгода искала работу, и в результате меня взяли фоторедактором — я пришла такая наглая на собеседование, без опыта, и говорю: «Вот мои фотографии, вкус у меня есть, я быстро учусь, возьмите меня на работу». И меня взяли в журнал Yachting. Я была счастлива! Люблю ездить по Москве ночью, когда нет пробок. Раньше были прогулки, кофейни и фотоаппарат. Сейчас фотоаппарата стало меньше, а посиделок с друзьями в кафе

больше. Одно из лучших мест в Москве — «Гараж», жалко, что из Бахметьевского гаража они переехали. Дело не только в выставках, хотя и за одного Ротко я бы их обожала вечно, там было особое пространство. Не знаю, будет ли так в «Шестиграннике», хотя в парке Горького стало хорошо. Я никогда не любила его, терпеть не могу парки аттракционов, а сейчас он стал приятным, расслабляющим, люди красивые вокруг. Но я бы не сказала, что хочу прожить в Москве всю жизнь.

Александр Куранов Юрист, 33 года

Я учился в том же институте, где Юля, он теперь называется Московский гуманитарный университет. На юридическом факультете. А с Юдитой, своей женой, познакомился все равно в родной деревне. Мы там были летом и однажды шли с папой с очередной свадьбы. И папа говорит: «Видишь девушку? Завтра к ней пойдешь беседовать, знакомиться». Я сначала ни в какую, но потом всетаки пошел, чтобы отвязались. Это было в 2000 году, 18 июля. Я не люблю говорить о таких вещах, это немного личное, но так вышло, что ее образ, ее характер — все сложилось в мозаику. Папа был прав. И мы поженились через год. Вот так и живем уже десять лет вместе. Своим родным местом я считаю деревню, я все-таки там родился. Но я люблю и старую Москву — сталинские дома, Университет, высотку на Таганке, Чистые пруды, Камергерский переулок. Так что город мне нравится, а вот люди не очень. Наверное, потому что все традиционно приезжали в Москву в поисках заработка и лучшей жизни, соответственно, очень много людей этим озабочены. Идет серая толпа, все хмурые.

Юдита Куранова

Заместитель финансового директора, 31 год Я тоже жила в Нидже с родителями, училась на заочном на педагогическом факультете. А после замужества переехала сюда. Получила второе высшее образование — на этот раз экономическое. В 2003 году родилась Вика. Теперь я работаю наравне со всеми, заместителем финансового директора, а с Викой сидит бабушка. Я к Москве долго привыкала, ну это понятно: приехала из деревни в большой город. Тяжело было и страшно. Но за десять лет привыкла. Мы раньше очень много гуляли в городе по выходным, но сейчас дела домашние, ребенок — так что шесть дней в неделю она в школе, потом уроки с ней делаем.

Виктория Куранова 9 лет

Мама с папой разговаривают со мной на русском и на удинском, но мне удобнее говорить на русском — я только дома разговариваю на удинском. Я каждый год езжу в деревню, там все лето провожу. У меня там двоюродные братья. Мы с моим братом Димой играем, он такой — если начнет, то его не остановить! За ним надо бегать, чтобы он покушал, я вот за ним и бегаю. Мы там еще во дворе деремся. Обычно потом его мама приходит и наказывает.

P.S.

«ВСЕ ЭТИ ПОРОКИ — И ПРАВОВОЙ НИГИЛИЗМ, И ХАМСТВО — НЕ МИГРАНТЫ С СОБОЙ ПРИВЕЗЛИ»

БГ поговорил о диаспорах, миграции и национальном вопросе с учеными, исследующими жизнь этнических групп в столице, — директором Центра изучения проблем гражданства и идентичности Владимиром Малаховым и ведущим научным сотрудником лаборатории геополитических исследований Института географии РАН Ольгой Вендиной

Владимир Малахов: «Неинтегрированных мигрантов не бывает»

— Мигранты для Москвы — это угроза или ресурс? — Конечно, прежде всего ресурс. Есть такое выражение — капитал разнообразия. Чем динамичней развивается город, тем больше разнообразия. И его не надо бояться! Москва — уникальный город, она входит в рейтинг мировых городов, которых на планете всего 40. На протяжении последних 120 лет город ежегодно получает 100 тысяч человек нового населения за счет миграции — за исключением периодов, которые приходятся на революцию, Гражданскую и Великую Отечественную войны. Приезжали прежде всего люди из других регионов России, плюс — выходцы из других советских республик, а ныне новых независимых государств. Сегодня большинство наших иммигрантов — граждане именно этих государств. И есть огромная разница между выходцем из Азербайджана, приехавшим в Москву, и выходцем из Вьетнама — в Париже или выходцем из Турции — во Франкфурте-на-Майне. Поэтому мне непонятна одержимость, с которой у нас рассуждают об «инокультурности», «культурном противостоянии» и прочем. Если говорить о социокультурном взаимодействии, 60 то скорее это взаимодействие людей,

а не «этносов». Тот факт, что по переписи 2010 года 91% москвичей назвали себя русскими, меня очень радует. Она показывает, что люди, к каким бы этническим группам они ни принадлежали, мыслят себя как часть одного и того же социокультурного большинства, точнее — социокультурного мейнстрима. — Насколько вообще можно доверять статистическим данным о национальном составе населения Москвы? — Во-первых, если сравнить цифры экспертов и цифры лидеров национальных общин, получится разброс в сотни раз. Лидеры общин говорят иногда о безумных количествах — например, о проживании в Москве более миллиона татар. Понятно, что чем больше цифра, тем выше их статус. Во-вторых, есть принципиальная разница между статистическими фикциями и реальными единицами социального действия. Вот пример: 60–70% всех россиян утверждают, что они православные. Это значит, что в соцопросе напротив графы «Вероисповедание» они ставят галочку «Православные». При этом на исповедь из них регулярно ходит 1,5–3%. С мусульманами картина чуть иная, но в целом схожая: порядка двух третей населения «исламского происхождения» в мечеть вообще не ходят. И совершенно неважно, считают ли они себя мусульманами или православными, на социальное взаимодействие это

не влияет. А когда мы вместо категорий реальности начинаем оперировать статистическими фикциями, мы сами себя пугаем. Нам говорят: «В Москве полтора миллиона мусульман», и сразу же перед глазами возникает образ чего-то угрожающего, появляется страх, что еще чутьчуть — и совсем вытеснят нашего брата. Хотя к реальности это не имеет никакого отношения. — А к тому, как власти города работают с этническими сообществами, вы как относитесь? — Начиная с Лужкова вся государственная политика сводится к поддержке лидеров. Бюрократам так удобнее: если в Москве проживают 120 народов, то должно быть 120 лидеров этих народов. Хотя совсем не факт, что эти люди реально кого-то представляют. Во-первых, идет серьезная борьба между выходцами с бывшей советской периферии, Закавказья и Средней Азии за то, кто будет их представлять. У нас в какойто момент было восемь грузинских и четыре армянские организации, каждая из которых претендовала на представительство соответственно всех российских грузин и армян. Ведь государственные гранты и другие финансовые потоки направляются именно юридическим лицам. Во-вторых, чаще всего человек, объявляющий себя, например, главным армянином России, никак не влияет на жизнь реальных гастарбайтеров из Армении, которые приехали сюда 5–7 лет назад и вкалывают по 12 часов в сутки. Армянин, живущий в Москве в третьем поколении, дочка которого играет на скрипке в Большом театре, имеет очень мало общего с армянином, который прибыл из глубинки и работает водителем маршрутки, каменщиком на стройке, ремонтирует обувь или строит гаражи. Проблемы последнего «этническому лидеру» чужды, он его себе вообще не оченьто представляет. — Главная общественная претензия к мигрантам — их нежелание интегрироваться в местную культуру. Стали появляться даже попытки утвердить некую общегородскую идентичность на законодательном уровне — сочинить «Кодекс москвича» и заставить всех приезжих ему следовать. Это может хоть как-то сработать? — Это очередной бюрократический симулякр. Поведение и внешний вид мигрантов — не проблема культуры, а социальная проблема. Таджики в Москве не соответствуют дресс-коду, плохо знают русский язык и замыкаются в своем кругу не потому, что во что бы то ни стало хотят удержать свою культурную идентичность. Причины более прозаические — сверхэксплуатация этих людей, блокирование

легального трудоустройства и дискриминация — в оплате труда прежде всего. В неразрешении этих проблем заинтересован большой бизнес и часть чиновников, для которых гастарбайтеры являются источником сверхприбылей. В этой ситуации сколько кодексов ни пиши, у мигранта нет ни физических, ни моральных возможностей измениться. Если он работает с утра до ночи без выходных, живет в вагончике или в полуподвальном помещении с еще полсотней таких же, как он, есть ли у него возможность адаптироваться в том смысле, который все в это слово вкладывают? Он ведет себя так не потому, что приехал в Москву пестовать свою идентичность или качать культурные права, он просто поставлен в такие условия. Человек, который работает 80 часов в неделю без выходных, — ему не до культуры. Он как машина. Но совсем неинтегрированных мигрантов не бывает. Интеграция — это прежде всего включение в социально-экономическую жизнь. Так он сразу после приезда куда-то да интегрируется. Даже те китаянки, которые делают соус для китайских ресторанов где-нибудь в подвале возле метро «Сокол», тоже по-своему интегрированы. Для них даже ежедневные газеты издаются на китайском языке. Вопрос не в том, хотят они или не хотят интегрироваться, а — могут или не могут. И что делается для того, чтобы могли. Потому что большинство-то, конечно, хочет. Иначе зачем им сюда приезжать? Наладить свою жизнь, дать шанс своим детям — вот главный мотив у 99,9% приезжающих. Мы не берем преступные элементы, их сотая доля процента, это совершенно особая группа. И еще один момент: когда чиновники говорят, что корень зла — в нежелании приехавших «соблюдать наши традиции», хочется спросить, а какие, собственно, традиции имеются в виду? У русских есть традиция, например, неумеренного пития крепкого алкоголя. Мы точно хотим, чтобы приехавшие эту традицию усвоили? Может, пусть лучше останутся непьющими мусульманами? — Что такое этнический конфликт с социологической точки зрения? — Везде, где взаимодействуют люди, есть трения. Более того, если человек сталки-

вается с хамством, и тот, кто ему нахамил, от него этнически (фенотипически) отличается, болезненность реакции удваивается — это естественное психологическое явление. Но сами по себе этнические различия не источник проблем. Они лишь накладываются на уже существующие социальные проблемы. Это иллюзия — думать, что все дело в «этничности», и верить, что если бы среди нас не было «этнически чуждых» мигрантов, то все бы уважали закон, не грубили друг другу, уважали правоохранительные органы. Все эти пороки — и правовой нигилизм, и хамство — не мигранты с собой привезли. Можно сказать сильнее: какая-то часть приезжих с Кавказа как раз адаптировалась к тому способу поведения, который здесь господствует. Повышенная агрессивность, неуважение к окружающим — мигранты копируют эти паттерны поведения. Они начинают вести себя так, как здесь принято, у себя дома они так себя не ведут. Это тоже адаптация, как ни парадоксально. — Но этническая преступность все-таки существует? — Любая организованная преступная группировка основана на принципе доверия, а не на принципе этничности. Дело не в том, что члены банды из одной этнической группы, а в том, что они, скажем, в одной тюрьме сидели и по этой причине друг другу доверяют. К тому же любая ОПГ формируется по географическому принципу — воркутинские, тамбовские, солнцевские, бакинские. И среди бакинских совсем не все оказываются этническими азербайджанцами. Среди авторитетов местных преступных сообществ очень много грузинских фамилий, разве они импортировали в Россию грузинскую преступность? А сколько, извините, русских ментов с ними сотрудничает? — То есть получается, что межэтнической напряженности вообще нет? А события на Манежке — это что было? — Я не считаю, что это этническое противостояние. Это социальный протест, выраженный в этнических терминах. В основе протеста вовсе не этническая ненависть, а невозможность терпеть правовой беспредел. Просто люди осмысляют эту ситуацию в этнических категориях. Кто будет спорить, что Егора Свиридова жалко или что тот следователь, который выпустил убийцу из-под стражи, заслуживает наказания? Но почему-то Путин поехал на кладбище с фанатами, а не занялся вопросом о продажных ментах. Все знают, что бандиты с Кавказа могут купить любое ментовское отделение с потрохами. Так разве не здесь корень проблемы? Но говорят почемуто о культуре и об этносе. Обычный человек не задумывается глубоко, он видит то, что на поверхности: есть хорошие русские парни и плохие нерусские парни. Это перекодирование социальных проблем в этнические, которое способствует фашизации общества. То же самое происходило с лондонскими беспорядками: медиа преподносили их как расовые, хотя среди бунтовщиков было полно белых. В том числе девушек из среднего класса, которые забегали в магазинчики стащить какой-нибудь айпэд последней версии. А источник проблемы в том, что есть большая часть населения, прежде всего молодого, которая чувствует себя исключенными из общества. И примерно раз в 5–7 лет случается бунт. Государство предпочитает все это подавлять и говорить, что «понаехавшие» не умеют себя вести в соответствии с нормами западной цивилизации. Это проще, чем лечить застарелые социальные болезни.

— В чем специфика проявления этничности в большом городе? Дагестанец в Москве и в Махачкале — это ведь не одно и тоже? — Конечно, нет. Социологи это еще называют «символической этничностью»: альбом с фотографиями, который раз в полгода достается с полки по поводу приезда гостей, особые блюда по праздникам, возможно, детали дресс-кода. Да и это необязательно: скажем, итальянцы в Америке внешне ничем не отличаются от остальных, что не мешает им чувствовать себя итальянцами. А вот в Германии, я заметил, турок легко отличить от обычных немецких обывателей: у них брюки всегда слегка приспущены, как шаровары. Ну и ездят они обязательно на подержанных «мерседесах». В Москве сегодня — так же как в Лондоне или в Нью-Йорке — происходит маркетизация этничности. Например, появилась такая вещь, как халяльные рестораны. Совсем не во всех этих ресторанах мясо действительно халяльное, нет алкоголя и нельзя курить. Если присмотреться, окажется, что и покурить можно, и выпить найдется, и мясо непонятно какое. Но сам факт, что они себя позиционируют как халяльные, означает, что на рынке есть сегмент потребителей такого рода ресторанов. — Означает ли это, что в Москве скоро могут появиться этнические кварталы? — Эти кварталы возникают не потому, что мигранты хотят их создать, а потому, что в городе в некоторых кварталах жилье более ветхое и потому дешевое. Под Парижем есть такой городок Рубо: в первые десятилетия после войны там не было электричества, канализации, жилье вообще ничего не стоило, и там стали селиться рабочие — местные плюс мигранты из Португалии, Испании, Италии и Алжира. Со временем доля мигрантов увеличивалась, поскольку местные туда не шли. А бизнесу было удобно таким образом эксплуатировать дешевую рабочую силу — не то что мигранты специально селились вместе, чтобы сохранить свою культурную идентичность. Они ехали в другую страну вовсе не для этого, а чтобы улучшить свои жизненные шансы. В России сейчас появилась новая страшилка о появлении Чайна-таунов: то под Питером будут строить, то в Москве обещают. Я был во многих Чайна-таунах — и в Лондоне, и в Париже, и в Нью-Йорке. И это замечательные места! В Нью-Йорке это четыре квадратных километра, где от тебя хотят только одного: чтобы ты поел в ресторане, сделал массаж и подстригся. Тебе предлагают сервис и говорят «See you tomorrow!» Все, больше ничего не хотят. Но в реальности появление в Москве этнических кварталов маловероятно, потому что у нас другая структура жилищного фонда. В отличие от западных городов у нас пресловутые престижные дома строятся в непрестижных кварталах, поэтому возникает мешанина социальных страт. Так что этническая сегрегация Москве не грозит.

Ольга Вендина: «Национальность теперь как марка обуви»

— По переписи 2010 года доля русских в Москве превышает 90%. Что это значит? — Это значит, что эти люди прежде всего считают себя россиянами, а национальность, этническую самоидентификацию выбирают как марку обуви. Люди много лет живут в России, их дети учатся в российских школах, поэтому они, не переставая идентифицировать себя со своей

этнической группой, и начинают ассоциировать себя с большинством. Легче всего переключают свою идентичность белорусы и украинцы, но это характерно для всех народов. Интересно, что с момента переписи 2002 года это происходит все чаще. Видимо, нагнетание межэтнических страхов сыграло свою роль. — То есть перепись не дает адекватных данных о населении? А есть ли способы понять, кто живет хотя бы в Москве? — Все хотят получить этническую карту Москвы, но, к сожалению, никаких достоверных данных для нее нет. В данных переписи много фальсификаций, а на уровне обыденного сознания численность этнических групп немыслимо преувеличивается. Социолог Михаил Алексеев провел исследование, которое показало, что численность этнических групп, вызывающих наибольшие страхи, преувеличивается примерно в 50–70 раз. Количество китайцев преувеличивается в 200 раз. Когда-то я собирала данные по загсам — это были наиболее объективные данные, но сейчас и этот способ не работает, потому что в регистрационных документах указывается только гражданство. Но выходец из Азербайджана может быть армянином, евреем, русским — кем угодно. — Как менялся национальный состав мигрантов в последние годы? — Вплоть до конца 90-х основной прирост населения Москвы все-таки составляли русские, приезжавшие и из России, и из бывших советских республик. После Спитакского землетрясения и начала карабахского конфликта в Москве появились армянские беженцы. В миграционной волне 90-х было много грузин и азербайджанцев, но этот поток исчерпался 62 уже к середине 2000–х. Затем поднялась

вторая волна миграций из Средней Азии: многие люди были просто вытолкнуты экономикой. Какая-то часть из них направилась в Турцию и Иран, но многим было проще ехать в сторону России. Одновременно усилилась внутрироссийская миграция, прежде всего из республик Северного Кавказа, которые испытывали такие же проблемы, как Средняя Азия. — Как меняется городское пространство в связи с увеличением потока мигрантов? — Раньше московское пространство было, образно выражаясь, глыбистое — были крупные районы, которые можно было назвать рабочими, интеллигентскими, цековскими. А сейчас оно стало более дробным — категории престижности и непрестижности в Москве вообще постепенно размываются. Элитные дома стали появляться в непрестижных раньше районах, а где-нибудь недалеко от проспекта Мира можно встретить самое неожиданное соседство: там есть пара домов, которые раньше были общежитиями, сейчас их выкупили, и там живут китайцы, а рядом — дома УПДК, где живут дипломаты. Эта фрагментация пространства особенно видна около крупных рынков, где действительно очень пестрый этнический состав населения. Расселение этнических групп в советской Москве было более компактным. Интеллигенция жила на Юго-Западе, она по определению была многонациональной. Рабочие районы были более русскими. Татары тоже в основном жили в рабочих районах. Сегодня география усложнилась. Все зависит от того, как люди относятся к статусу. Например, для самоопределения грузин и армян статус очень важная вещь, они селятся в престижных местах. А азербайджанцы не придают этому особого значения.

Но так называемых этнических районов в Москве нет. Нет ни одного района, где какая-либо иноэтничная (нерусская) группа составляла хотя бы 25% населения. В целом в Москве доля этнических групп не превышает 20% — хотя у нас и принято говорить, что «их» много. Наше восприятие таково в результате высокой скорости происходящих процессов, а не высокой численности этнических групп. Изменения происходят быстро и касаются тех сфер деятельности, с которыми мы постоянно сталкиваемся: торговля, коммунальное хозяйство, строительство, поэтому у нас возникает ощущение, что мигранты все заполонили. — А существует у этнических сообществ в Москве какая-то специализация на рынке труда? — Конечно, есть трудовые ниши. В строительстве много узбеков и таджиков, дворники — киргизы, в автосервисах — много армян и азербайджанцев. — А с этнической преступностью что? — Социолог Михаил Денисенко анализировал вклад этнической преступности в общую картину совершаемых преступлений: оказалось, что доля преступных групп в этническом сообществе в 10 раз меньше, чем в принимающем обществе. Этнические мигранты более законопослушны, чем местные жители. Конечно, в Москве есть этническая преступность, и смешно это отрицать, но не она делает жизнь Москвы криминальной. Среди русских москвичей довольно велика доля тяжких преступлений, а среди нерусских москвичей — мошенничества, хулиганства и грабежа. К тому же мигрантов выталкивает в теневую сферу экономики неопределенность их статуса. И то, что в Москве большинство преступлений совершают приезжие, не означает, что это этнические мигранты, часто это приезжие из Московской области, из регионов. — Проблема с «понаехавшими» в той или иной степени есть в любом большом городе, но, кажется, именно в Москве общество совсем не готово даже начать о ней разговаривать. — Cостав населения такой имперской столицы, как Москва, должен быть космополитичным по определению. То, что долгие годы миграции сдерживались и имели в основном характер организованного завоза рабочей силы, конечно, повлияло на этнический состав населения города — он оказался законсервированным. Сейчас барьеры исчезли, но к закрытости мы уже привыкли, поэтому рост этнического разнообразия воспринимаем так негативно. Есть еще другая причина — социальная. Жители большого города тяготеют к сегрегации. Мы хотим, чтобы наши дети учились в определенной школе, чтобы мы жили в достаточно однородной социальной среде, мы всего боимся, потому что огромный город очень агрессивен, и хотим от всего отгородиться. И мы ожидаем, что наш сосед будет вести себя так же, как мы. Это дает ощущение контроля над ситуацией. Но если мы не уверены в соседе, то это ощущение теряется, и поскольку сами мы этот контроль обеспечить не можем, то требуем этого от власти. Ужесточить любыми способами, даже если это противоречит нашим экономическим интересам. К слову сказать, современное положение России напоминает то, в котором в свое время оказалась Австро-Венгрия,

тоже материковая империя, не имеющая заморских колоний. Если вы сегодня пройдетесь по Вене в выходной день, вы не увидите венцев — вы увидите всю бывшую империю: сербов, словенцев. Если вы пройдете по Москве в выходной день, вы тоже увидите всю Среднюю Азию, весь Кавказ. У этих людей нет своей дачи, они проводят время в парках. Это очень интересный феномен. Мы, коренные жители, не удовлетворены социальной инфраструктурой: для нас школы плохие, парки неухоженные, учителя негодные, врачи и больницы низкого уровня — и мы стремимся переориентироваться на какието специальные школы, больницы. А вот мигранты в высшей степени удовлетворены социальной инфраструктурой: для них счастье оказаться в этой школе, в этой больнице, провести время в этом замечательном парке. Они активно используют публичные пространства, которые играют роль важнейшего механизма интеграции.

«ЧИСЛЕННОСТЬ ЭТНИЧЕСКИХ ГРУПП, ВЫЗЫВАЮЩИХ НАИБОЛЬШИЕ СТРАХИ, ПРЕУВЕЛИЧИВАЕТСЯ В 50–70 РАЗ. КОЛИЧЕСТВО КИТАЙЦЕВ ПРЕУВЕЛИЧИВАЕТСЯ В 200 РАЗ»

Вы можете оформить подписку на журнал «Большой город» для себя или в подарок

Стоимость услуги:

12 номеров – 700 р.,

24 номера – 1 400 р.

Если вы хотите продлить

Заполните заявку

на сайте bg.ru и оплатите подписку в любом банке

уже оформленную на ваше имя подписку, мы предоставим вам скидку Реклама

10%